«Осколок империи»

Осколок империи (fb2) - Осколок империи [litres] (Осколок империи (Влад Поляков) - 1) 2096K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Поляков (Влад Поляков)

Влад Поляков Осколок империи

© Влад Поляков, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Тушите свет, поперло быдло кверху, Как будто дрожжи кинули в дерьмо. Россия открывает путь к успеху Крутому и отвязанному чмо. Наверно, зря жалел Деникин хамов – Их надо было розгой да плетьми. А вот теперь ни воинства, ни храмов, И мается Россия их детьми. Трофим. «Аристократия помойки»

Допустимо и возможно, что погибнет и 90 % населения, чтобы оставшимся в живых 10 % удалось дожить до всемирной революции и до социализма.

В. И. Ленин

Пролог

Что такое жизнь в аду, и есть ли из него выход? Сложнейшие два вопроса, на которые наверняка пытались ответить многие философы и еще большее количество теологов. Эх, было бы хорошо, если бы только эти категории людей были этим озадачены. Или, на худой конец, кто угодно, кроме меня самого. Но нет, не судьба. Моя судьба другая – очень хорошо знать ответ на оба вопроса и делать все, чтобы устроить для себя выход из того самого ада, личного и уникального. И вся штука в том, что я знаю, как это сделать. Вот только сложно это, крайне сложно.

Впрочем, даже путь в тысячу ли начинается с первого шага, как говорили древние китайские мудрецы. А я этот первый шаг сделал уже давным-давно, в тот самый момент, когда самому себе поклялся, что уничтожу всех тех, кто был причастен к убийству семьи: матери, сестры, деда… Тогда еще, в недобром восемнадцатом году, зимой. Будь то время навеки проклято вместе с теми, кто уничтожил весь дорогой и привычный мне мир.

Восемнадцатый год, время сразу после Великой Октябрьской революции, чтоб ей ни дна, ни покрышки! Тогда мне было… да, было лишь восемь лет, ведь родился я тоже в октябре, но одна тысяча девятьсот девятого года. И в столь нежном возрасте пришлось пережить такое, от чего детство закончилось моментально. А началась… жизнь без прикрас.

Сейчас же у нас лето тридцатого. Мальчик успел вырасти, многому научиться, почувствовать себя не загнанной дичью, а хищником, пусть еще и молодым, далеко не опытным. И этот самый хищник вышел на охоту – не первую по существу, но первую в плане мести за былое.

Хороша ночь в Воронеже. Теплая, несильный ветерок придает дополнительный заряд бодрости и свежести, не чета дневному солнцепеку. Луны, волчьего солнышка, сегодня нет, что не может не радовать. Что до уличного освещения, то хвала всем высшим силам и склонности к экономии совдеповских функционеров. Видимо, они считают, что «электрификация всей страны» – дело нужное, но великий вождь и учитель товарищ Ленин не завещал, что это самое электрическое освещение должно быть очень уж ярким. Вот и светит так себе, скорее указывая направление, чем действительно разгоняя тьму. Впрочем, я этому только рад.

Безлюдно вокруг, и это тоже есть хорошо. Приличное место, где живут, кхм, «приличные люди» по меркам Страны Советов. Номенклатура, мать ее вперехлест через центр мирового равновесия и следом шашку динамита с подожженным фитилем. Партийный народ, причем из числа тех, которые не просто партбилетами отягощены, а сидят в разных горкомах-райкомах и просто на ответственных и хлебных местах.

Впрочем, все они мне не требуются, нужен лишь один, а именно заместитель начальника культурно-пропагандистского отдела воронежского горкома Анохин Степан Порфирьевич. Давно я его не видел, очень давно, почти тринадцать лет. Но теперь пришла пора пересечься нашим путям-дорожкам. Честно говорю, мне дико повезло! С другой стороны, должны же были дать результат эти постоянные просматривания в библиотеках всей мало-мальски значимой прессы. Сотни, тысячи разных лиц, которые сливаются в одно серое пятно, и все нарастающее раздражение… И вот она, яркая вспышка узнавания. Не на первой странице была статья, ничего особенного из себя не представляла, но не в том же суть. Главное, что на фотоснимке, пущенном в печать, помимо прочих, присутствовал и дорогой товарищ Анохин.

Изменился за прошедшие годы, сильно изменился. Вот только заметный шрам под левым глазом был очень уж приметным. Благодаря ему я тебя и запомнил раз и навсегда. Ты, скотина богомерзкая и бесонеугодная, мне каленым железом впечатался в память, куда сильнее прочих. И вот я тебя нашел. Нашел и теперь жду, когда ты наконец вернешься домой с работы. Не пешочком притопаешь, а на автомобиле, с водителем, как и полагается пусть не самому главному в городе и даже горкоме, но все ж заметному партийному функционеру.

Тишина. Свет в окнах домов уже почти не горит. Так, редкие полуночники еще заняты своими делами или просто предпочитают отдыхать при свете, бес их разберет. Мяв сцепившихся котов, отдаленный вопль, в котором явственно слышно, что обладатель голоса банально пьян. Чего орет? Может, кто по кумполу кастетом зарядил, чтобы карманы обчистить, а может и просто так взвыл, от избытка алкоголя в организме. Плевать!

А вот на приближающийся звук автомобильного мотора плюнуть никак не получится. Может, и не он едет, а может, и он. Будем смотреть, благо ждать недолго осталось. Та-ак, и что тут у нас? Американский «Форд-Т», известная по всему миру «жестянка». Много таких сюда завезли во времена НЭПа, к нынешнему моменту почти канувшего в Лету. Ну да не о том речь.

«Фордик» белый, с черной полосой по бокам – приметная раскраска. Ожидаемая мной раскраска, если совсем уж честно. В нем товарищ Анохин и ездит, сука. Вернее, уже доездился, потому как эту ночь ему не пережить. И его водителю тоже. Хотя он по сути ни при чем, просто нежелательный свидетель.

Автомобиль останавливается, но мотор пока еще работает. Судя по всему, водитель собирается, после того как проводит начальство до дверей квартиры, ехать дальше, по делам своим или не очень. Стандартное явление, предыдущие два раза он именно так и поступал. Вот только мне этого не надо. Рука инстинктивно тянется к рукояти люгера, заткнутого за ремень, но тут же отдергивается. Пистолет – это не то оружие, которое сейчас нужно. Шум – как часто он бывает врагом многих планов. Нет уж, шуметь мы не будем, нужна тишина. Полная и абсолютная. А лучший друг тишины в моем случае – хорошо отточенный и пригодный к метанию нож. Если же таких друзей несколько и ты умеешь находить с ними общий язык… Думаю, что пояснения не требуются.

Тень – это хорошо. В ней удобно прятаться от постороннего внимания. Ну а прикрываясь тенями, хорошо получается скользить вдоль стены, приближаясь к намеченным целям. Анохин даже и не собирается смотреть по сторонам, искренне уверовав за прошедшие годы, что видным партийцам в СССР бояться по сути и нечего. Даже уголовники стараются не связываться, потому как рабоче-крестьянская милиция в таких случаях быстро возбуждается и начинает переворачивать все их малины вверх тормашками в поисках виновников. Нет, лучше уж простых фраеров доить и щипать. Оно спокойнее.

А вот водитель еще и немного охранник. Так, самую малость. Но тоже давно и прочно развращен ощущением той самой безопасности, когда находится рядом с начальником. Мелочь, а приятно. Или не мелочь, но все равно приятно.

Анохин выходит из машины, небрежно захлопывает за собой дверь… Ну и располнел ты, Степан Порфирьевич. Брюхо отъел нехилое, брыли как у зверя-бульдога отвисли. Хоть бы бороду отпустил, что ли! Ан нет, чисто выбрит. Про дорогой костюм и говорить не стоит, это непременный атрибут новых хозяев жизни. В руке небольшой чемоданчик. В таких обычно партийцы важные документы перевозят с работы и на работу. Рутина, одним словом.

Выбрался наружу и водитель. И сразу засуетился вокруг Анохина, сделав попытку взять чемоданчик, чтобы тому легче до дома шагалось. Нет, ничего в мире не меняется, невзирая на все их коммунизмы и прочие социализмы. Где есть хозяева, там и холуи найдутся, только вот нынче первые до такой степени обмельчали, что аж видеть тошно. Пыжатся, раздуваются, а никакого впечатления не производят. Из грязи да в князи, причем из самой что ни на есть помойной грязи.

Мысли ничуть не мешали мне делать свое дело – подбираться поближе к этой парочке. Неслышно, незаметно, стремясь приблизиться почти вплотную… Все же куда лучше бить ножом, а не метать его. Меньше шансов на то, что жертва успеет вскрикнуть. Ну да тут уж как бог пошлет.

Попавшийся под ноги камешек… Ай как плохо! Неужто придется упражняться в метании? Нет, пронесло. Даже голову в сторону источника звука никто не повернул.

Двинулись вперед, в недолгий путь до дверей подъезда: сначала Анохин, а за ним, изображая верный хвостик, водитель с чемоданчиком в руке. Все же сумел изобразить полезность, стервец. Удачное расположение. Ну, понеслась! Три, два, один…

Бросок вперед. Правая, вооруженная ножом рука вонзает стальное жало под лопатку жертве, ну а левая тем временем зажимает ей рот. Нечего тебе звуки издавать, не к месту это. Теперь выпустить рукоятку клинка, ни в коем разе его не выдергивать. Кровь, она такая, может брызнуть так, что неслабо в ней уделаешься. Лучше уж так, благо нож не есть великая ценность. Так, обычная финка, каких у местных урок по рукам много ходит. Да и отпечатков пальцев на ней нет, не зря ж я в тонких кожаных перчатках щеголяю.

Медленно, слишком медленно Анохин разворачивается. Он еще ничего не понимает, просто хочет полюбопытствовать, что ж это такое у него за спиной происходит? Наверное, подумал, что водитель его споткнулся или там доверенный чемоданчик выронил. Поздно думать, думать надо было раньше, многие годы тому назад. Сейчас все твои мысли уже ни на что не повлияют.

Безжизненное тело водителя мягко оседает, я же вбиваю кулак в «солнышко» Анохина. И эффективно, и ни писка издать не может. Лишь рот открывается, словно у вынутой из воды рыбы, да в глазах даже не страх, а глубокое непонимание происходящего. Ничего, потом поймешь, это я тебе обещаю. А пока сонную артерию ему прижать, чтобы на несколько минут сознание потерял. Теперь надобно решить, что делать дальше, точнее, не пора ли быстро сматываться, использовав для бегства тот самый автомобиль.

Заметили или нет? На улице, как уже было подмечено, никого. Бдительные наблюдатели из числа полуночников? Вроде тоже нет. Иначе был бы шум, зажглись бы другие окна, были бы видны тени в уже освещенных, их движения. Но на всякий случай чуток выждем. Не просто так, а занимаясь важным делом – переносом в «форд» одного живого и одного мертвого тела. Мертвое, с ножом под лопаткой – под заднее сиденье и прикрыть брезентом. Живое и нужное для разговора по душам – озадачить кляпом.

Все? Пожалуй. Теперь только ждать. Чего именно? Не проявятся ли признаки шума и, разумеется, прихода в себя товарища Анохина.

Тишина. Лишь обычные ночные звуки, естественные и не несущие угрозы. Значит, можно приступать к передислокации аккурат в квартиру моего пленника. Сейчас там пусто, поскольку его жена с двумя дитятками уехала на морской курорт. Куда именно – меня совсем не интересует. Не помешает разговору, и ладно.

– Просыпайся, спящий красавец, – заодно со словами выделяю Анохину пару увесистых оплеух. Неплохое средство для приведения в сознание. – Или тебя лучше ножиком в задницу уколоть для ускорения дела?

О, заморгал! Глаза совсем выпучились, лицо покраснело, напомнив о вареных раках, глухое и явно протестующее мычание раздается. Нет, такой вариант мне категорически не нравится. Скромнее надо быть, «товарищ», в твоем-то плачевном положении. Достаю другой нож, еще не использованный, и аккуратно так подвожу кончик клинка прямо к левому глазу пленника.

– Будешь вести себя тихо или сделать из тебя одноглазое лихо?

– М-му! – протестующе так и даже угрожающе. – Мг-м-м!

– Очень выразительно и эмоционально сказано, – охотно соглашаюсь я. – Убедил, до одноглазости тебе еще далеко. Начнем, пожалуй, вот с этого.

Несильный укол острием ножа в бедро. Вреда мало, зато больно и показывает то, что это лишь начало. Новый невнятный звук, но уже куда менее агрессивный. Скорее уж в нем прослеживается обещание «быть паинькой и больше не нервировать злого человека с острым ножиком». Однако лучше заранее кое-что прояснить:

– Сейчас я выну кляп, и мы с тобой тихо, спокойно и без глупостей пойдем в твою квартиру. Попробуешь дернуться или закричать – вспорю твое жирное брюхо и будешь умирать долго и мучительно. Я внятен?

– М-м-гу!

И головой кивает для убедительности. Но главное не кивки и не попытки промычать нечто утвердительное. Основное – плещущийся в глазах страх. Вот ему, в отличие от всего прочего, я верю. Поэтому одним движением вынимаю кляп изо рта Анохина и тихо говорю:

– Вперед, партийный. И без глупостей у меня.

Глупостей явно не ожидалось. Анохин трясся всей своей немаленькой тушей, было видно, как крупные капли пота катятся по мясистой шее, да и походка была вся такая неуверенная. Боится. Это хорошо. Он шел впереди, я сзади, внимательно отслеживая все возможности с его стороны рвануть от меня. Маловероятно, но все же.

Дверь подъезда, лестница, подъем на третий этаж. Анохин медленно достает из кармана ключи и отпирает дверь. Заходим внутрь, он все так же трясется, но теперь его страх словно бы стал другим. Стой, а я такое уже видел. Теперь к страху смерти добавился страх не успеть сделать что-то очень важное. А что может не успеть этот без пары часов покойник?

Избавиться от угрозы в моем лице! Но в квартире никого нет, это очевидно. Значит, есть другой способ…

– Нужны деньги? – севшим от волнения голосом сипит Анохин. – У меня их много, в тайнике. За картиной ниша, я открою. Бери все, только не убивай!

– Иди. Показывай, – вновь легкий укол ножом, на сей раз в спину. И снова ощущение, что поведение пленника изменилось. Да не ощущение уже, четкая уверенность. Тайник, значит. Ну-ну. – И без всяких там фокусов, фраер!

Маскировка под уголовника – дело полезное. К тому же эту маску надевать легко и просто – есть большой опыт в общении с этой прослойкой общества, которую сам Ленин объявил для пролетариата «классово близкой».

А Анохин-то как засуетился! Осторожненько так подходит к одной из картин, простенькому такому натюрморту, снимает и ставит на пол. Ниши вроде как не видно. Впрочем, тайник на то и тайник. Нажимает на ничем не примечательное место чуть ниже крепления и после с заметным усилием сдвигает в сторону кусок стены. Вот и ниша, она же закрома отдельно взятого партработника. Толстые пачки денег, футляры-коробочки…

– Вот, берите все! – выдыхает Анохин, а сам в это время заметно напрягается. – Держите, я…

Ребром ладони тебя, да по шее! Несильно, чтобы, не дай бог, не сломать, а лишь ненадолго лишить сознания. Теперь поймать тело и усадить в ближайшее кресло. Кляп в пасть, руки полосками ткани привязать к подлокотникам. Готово. Теперь закрыть входную дверь на замок, и можно поинтересоваться, чем же меня этот гаденыш горкомовский хотел удивить?

О как. Карманный браунинг модели 1906 года. Маленький такой, лежащий аккурат под пачками банкнот. Будь на моем месте просто уголовник, хозяин квартиры мог бы и успеть. Да, мог бы, ведь далеко не всегда он просиживал штаны в этом своем горкоме. И стрелять уметь должен. А как иначе? Сотрудники ЧК всегда готовы были стрелять. Умение было так себе, но энтузиазм пер изо всех щелей.

А браунинг я себе возьму. Хорошее оружие. Не в плане точности или мощи, а в качестве незаметного оружия «последнего шанса». Вес всего четыреста грамм, длина десять сантиметров. Его не то что в карман, к ноге прикрепить можно, под штаниной не видно будет. Точно себе, даже не сомневаюсь. Да и запасы Анохина на черный день я тут оставлять не собираюсь. Пачки денег, несколько упаковок золотых червонцев, малость ювелирных изделий. Все, что нажито годами непосильного труда сначала на ниве красного террора, а потом в спокойном партийном строительстве. Гнида чекистская!

Кстати о гнидах. Зашевелился, задергался, глазками моргает. И теперь уже в глазах этих полные ужас и безнадега. Понимает, что попытка провалилась. И не понимает, почему еще жив, ведь захоронка-то уже того, в моих руках. Ничего, это тебе сейчас будет объяснено во всех подробностях. Мне не деньги твои нужны, а жизнь. Но не только твоя, ой не только!

– Ну, привет тебе, Анохин Степан Порфирьевич, бывший сотрудник Петроградской Чека, – улыбнулся я привязанному к креслу чекисту. – Рад снова с тобой встретиться, после стольких-то лет. Ах да, ты же наверняка меня не помнишь. Оно понятно, почти чертова дюжина лет прошла. Но ничего, я напомню. Петроград, конец февраля, тогда вы, помесь изуверов и спятивших садистов, еще только начинали раскочегаривать свою перемалывающую людей машину. Помнишь?

Нет, не помнит. Страх есть, но он вообще, а не привязан к конкретному событию. Похоже, в том самом феврале много чего было, вот и не может привязаться к конкретике. А чтобы страх, замутняющий сознание, малость отступил, сделаем вот что…

Приблизиться вплотную, и одним движением, схватив указательный палец правой руки чекиста, резко повернуть. Слабый хруст, напряжение всего тела и попытка вытолкнуть болезненный крик сквозь кляп. Получилось плохо, да почти никак не получилось. Но вот боль, она прочищает сознание, это мне еще отец говорил, земля ему пухом.

– Двадцать седьмое февраля. Квартира отставного чиновника МВД Российской империи, статского советника Арсения Михайловича фон Хемлока. Там вы, упыри, от души потешились. Нагрянули немалым числом, рассчитывая прежде всего застать известного вашей поганой чека человека, жандармского ротмистра. Но не застали. Дома были лишь его отец, жена да двое детей. Теперь вспоминаешь, выблядок «железного Феликса»?

– М-м! Ум-м!!

– Что вы там первым делом решили сделать? Обеих сучек, постарше и помладше, «на круг» пустить, да иметь, пока все не скажут или не умрут? И очень удивились, когда тот, кого вы считали стариком, пристрелил прямо через карман двоих наглухо, а еще одного подранил, – не знаю как, но мне удавалось сохранять абсолютно бесстрастный голос. – А потом что, отростки упали и больше не поднимались с перепугу, так? Старика застрелили, хотели исполнить желаемое, даже дружка своего толком не перевязав, а не вышло ничего! Застрелили женщину, двоих ее детей и, прихватив все ценное, что под руку попалось, исчезли, как крысиная стайка?

– М-мо-а-а?!

Ну просто крик души… если она вообще есть в этом теле. Хотя души, они ведь очень разные, под стать носящим их людям. Что насчет нечленораздельного вопля, так тут и перевода никакого не надо. Товарищ бывший чекист интересоваться изволит, кто я такой, раз все это знаю. А ведь во многих знаниях многие печали, как ему должны были поведать на уроках в церковно-приходской школе. Больше он вряд ли где-нибудь учился, у «товарищей», как я знаю, не принято отягощать себя лишними, да и вообще знаниями.

– Стрелять надо лучше и проверять результат попаданий, – цежу сквозь зубы. Ну а после снимаю с головы парик, под которым еле заметная щеточка волос и неровный шрам от выпущенной из нагана пули. – Вот именно, тварь. Внук, сын, брат… Проще говоря, Александр Борисович фон Хемлок к вашим услугам, сударь. И нам предстоит провести вместе несколько очень занимательных часов…

Чекист закатил глаза, что-то хрюкнул в кляп и обмяк, предварительно напрудив в штаны от избытка чувств. Проклятье! На мгновение я даже испугался, что его удар хватил. Но нет, дышит, просто сознание не выдержало и попросилось на отдых. Ничего, сейчас мы его обратно вернем.

* * *

Хрусть! Уже привычный звук сломанного пальца – проверенного средства взбодрения для отставных чекистов в лице отдельно взятого представителя. И вот замутненные страхом и болью глаза смотрят на меня. Неужто надеялся, что все это тебе приснилось? Нет, дружок, это не кошмар, а самая что ни на есть реальность.

– Знаешь, Степушка, я могу не только ломать пальцы, моя фантазия идет куда дальше. Например, я могу сделать так… – Взмах хорошо заточенным ножом отхватил у Анохина примерно треть уха. Подождав, пока отступит пелена боли, я продолжил: – Я могу рассчитывать на отсутствие криков или предварительно мне стоит тебе отрезать еще что-нибудь? Второе ухо, нос или яйца… Выбор велик.

Кивает, причем очень усердно. Похоже, предпочитает говорить, а не чувствовать, как от него отрезают кусочек за кусочком. Что ж, проверим. Выдергиваю изрядно пожеванный кляп, и… Попытка чекиста в отставке открыть рот оборвалась, едва он заметил движение ножа в сторону и так пострадавшего тела. Молчит, лишь постанывает и глазами лупает. Ждет, собака страшная!

– Думаю, Степа, ты не совсем умишком скорбен. Догадываешься, зачем я к тебе в гости зашел?

Кивает. Ишь, какой немногословный стал.

– Можешь и словами. Только тихо-тихо.

– Убить меня хочешь…

– И убью, – охотно соглашаюсь. – Этого тебе не избежать. Только ведь помереть по-разному можно. Поверь, до наступления утра я с легкостью превращу тебя в окровавленный, воющий от боли и мечтающий о смерти обрубок. Или… ты расскажешь мне все о тех, кто был тогда с тобой. Ну как тебе выбор, чекист?

– Я все расскажу, – обмяк в кресле Анохин. – В живых осталось только четверо.

– Вместе с тобой?

– Да.

– Тогда трое. Ты уже мертв, только пока еще разговариваешь. Дальше… Имена, места проживания, краткая характеристика на каждого из них.

Понеслось. Анохин, по своей службе в ЧК знающий, как из человека делают кусок мяса, не хотел для себя такой участи. Поэтому говорил много, в подробностях, да так, что я едва успевал записывать.

Всего в квартиру моей семьи ворвалось семь, кхм, существ, отдаленно напоминающих людей. Двое были застрелены дедом, один был убит во время гражданской войны. Ну а оставшиеся четверо до сегодняшнего дня были живы, здоровы и успешны в жизни. Причем моего сегодняшнего недобровольного информатора с уверенностью можно было назвать наименее удачливым. Из своей чеки он вылетел за бравый алкоголизм в двадцать третьем, но не с позором, а вполне себе с почетом. Перевели, так сказать, на другой фронт работ. И, само собой разумеется, связи остались. Совсем бывшие в этой среде бывают лишь в могилах, никак иначе.

Неудивительно, что этот уже не совсем действующий чекист знал многое о своих дружках. И об интересующей меня отнюдь несвятой троице тоже. Как оказалось, все трое прочно осели в Москве и убывать оттуда отнюдь не собирались. Более того, поддерживали друг с другом крепкие связи, в свою очередь являясь креатурами более высокого начальства.

Первый, Лабирский Казимир Стефанович, таскает в петлицах по одной «шпале». То есть звание в рамках ОГПУ – начальник горотдела, очень даже немалое по их меркам. Второй в том же звании, а зовут Мелинсоном Яковом Изральевичем. Третий – его старший братец по имени Семен – добравшийся аж до двух шпал. Аж целый начальник следственной части. Но не в том суть. Все трое состояли в Оперативном отделе ОГПУ, во главе которого стояла личность весьма гнуснопрославленная – Карл Викторович Паукер, совмещающий эту должность с руководством охраны лично «товарища» Сталина.

В общем, на серьезную высоту забрались все трое. На очень серьезную. Таких с наскоку не взять, как вот этого вот Анохина. Думать надо будет долго и усердно, ведь права на ошибку мне никто не предоставит. Хотя сведения для начального рывка у меня есть: место проживания, привычки, основные черты характера. Анохин тщательно и с удовольствием сдавал своих дружков. Причина проста – если самому помирать, то пусть им еще хуже будет, если получится, конечно. Нормальное поведение для таких вот… существ.

И все же, как бы мне к ним понадежнее подобраться-то, а? Неужто использовать «принцип Брута», который, желая уничтожить Цезаря, стремился подобраться поближе? Логично, не спорю, но кто ж меня в это самое ОГПУ возьмет… Смешно, право слово.

Стой, Александр, если в голову пришла мысль, то не стоит отбрасывать ее в сторону, как следует не обдумав. Мой отец это не раз говорил, пытаясь вложить в мою еще детскую голову побольше важного и полезного. Нет ведь для мира Александра фон Хемлока, он призрак, для других погибший давным-давно. Зато есть… Да кто угодно, главное, чтобы документ был хороший, правильный, задаче соответствующий, да живых-здоровых родственников у обладателя имени-фамилии не было. Тогда остается задать Анохину последний, пожалуй, вопрос.

– А кого сейчас ОГПУ в свои недружные ряды берет?

Вопрос явно оказался для отставного чекиста неожиданным. Но отвечать было надо, вот он и промямлил:

– Ну, это… из рабочего класса. Иногда тех, кто в милиции поработал. Еще сейчас коллективизация идет, так привлекаются активисты как из комсомольцев, так и вообще. В общем, проявивших себя в борьбе с кулаками берут. А тебе это зачем?

– Хм, любопытный труп мне попался.

С этими словами я вновь вернул кляп на место и, не мудрствуя лукаво, «наградил» теперь уже и впрямь бывшего чекиста парочкой ударов ножа в низ живота. Помрет относительно быстро, но помучается неслабо. Как говорится, по мощам и елей. Такие вот уроды в крови обычных людей, ни в чем не виновных, вымазались по макушку. Женщины, дети, старики – им было без разницы, кого убивать. А с удовольствием, порой еще и затейливо, они убивали тех, кто принадлежал в прослойке повыше, чем люмпен-пролетариат. И чем выше было положение людей в ныне утраченной империи, тем сильнее распалялась их жестокость. Классическая ненависть грязи ко всем, кто выше ее. Так было во время Французской революции, так и во время той, которая обрушилась на Россию.

Ну а вот этот… Для него пришла пора платить по давно просроченному векселю, только и всего. Проценты наросли – слов нет. Даже немного жаль, что так легко отделался… отделывается. Но я обещал, что убью быстро. Обещания же, данные дворянином, надо держать.

Сдох наконец. Теперь пусть тебя бесы на сковородках поджаривают или пусть ты медленно и безвозвратно растворишься в неведомом Ничто, как считают насчет таких некоторые мистики и оккультисты. В любом случае этот мир ты больше не паскудишь. Вообще.

Мне же пора. Деньги твои кровавые я взял, мне они нужнее. Не оставлять же подобным тебе шакалам, равно как и не баловать эту пародию на государство, СССР именуемое. Обойдется.

Минус один. Осталось трое. И пусть вы сидите в креслах повыше, пусть до вас куда сложнее добраться. Все равно доберусь. Поверьте, от ожившего мертвеца очень сложно спрятаться. Убить же мертвеца… Убивают живых, а как убить того, кто уже умер много лет назад?

Глава 1

…Выродок, нравственный идиот от рождения. Он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек… И все-таки мир уже настолько сошел с ума, что среди бела дня спорит, благодетель он человечества или нет?

И. А. Бунин, великий русский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе в 1933 году, слова о Ленине

Истинно русский человек, великоросс-шовинист, в сущности, подлец и насильник.

В. И. Ленин. К вопросу о национальностях или «автономизации», 1922 г.

Вокзалы, переезды из города в город. Подобное… утомляет. Особенно тогда, когда постоянно либо в поезде, либо толчешься на вокзалах и поблизости от них. Не просто так, естественно, а выискивая нужную себе кандидатуру. А найти было сложно.

Слишком уж большие были требования. Это в «паспортных книжках» не было фотографий, лишь особые приметы вместо оных, но подобный вариант мне подходил не слишком. Обычный человек – что с него толку в моей ситуации? Не-ет, требовался зарекомендовавший себя перед партией, то есть тот, кто уже стал ее частью. Ага, с партбилетом. А в нем, как всем известно, фотокарточка присутствовала. То есть должно быть внешнее сходство, направление человека в Москву, и… Да, то самое «и», которое делало и так нелегкую задачу еще более сложной.

Я не питал никаких иллюзий насчет того, что будет с тем человеком, место которого предстоит занять. Он исчезнет. С концами, то есть так, чтобы тело если бы и нашли, то уж точно не опознали. Следовательно, моим «воплощением» должен будет стать тот, кого ну совсем не жалко. Из числа сплоченных рядов пролетариата, а к тому же вызывающий у нормального, имеющего честь и принципы, человека глубокое отвращение.

Шли недели, миновал месяц и вот… Фортуна мне наконец улыбнулась! Попавшийся на вокзале в Саратове паренек был не только похож на меня и имел самый настоящий партбилет, но еще и его, кхм, моральный облик заставил сделать стойку почище охотничьего пса, завидевшего дичь.

Привокзальные буфеты – отличное место для того, чтобы узнать о человеке довольно много. Вначале я думал, что придется завязывать знакомство «на ходу», импровизировать, чтобы затащить парня в тот самый буфет на предмет выпить водочки за все хорошее. Ан нет, повезло и тут. Он сам туда направился. Как оказалось, скоротать время в ожидании поезда на Москву. И насчет водочки был вовсе не против.

Только, как всем известно, пить одному – это что в России, что в СССР редко когда было. Разве что с большого горя. Но здесь и сейчас никакого горя у парня не замечалось. Напротив, был весел, радостен, воодушевлен. И, само собой, спешил поделиться радостью со всем миром, а уж со случайными собутыльниками точно. Мне только и оставалось, что до поры до времени слушать и запоминать.

– Из Иркутска я. Вот, в Москву еду, – хвалился своему случайному собутыльнику выбранный мной как перспективный вариант парень. – Дома себя показал, там тоже покажу! И вообще, меня в партию приняли!

– Ишь ты, – частично искренне, как и полагается пьющему за чужой счет, восхитился мужичок лет тридцати с лишним, весь из себя потрепанный, но с располагающим к себе лицом. – Тогда выпьем за тебя, Леша, и нашу партию рабочих и крестьян.

– Выпьем, Коля. А еще за то, чтобы всех этих кулаков, контру и врагов трудового крестьянства, поскорее покарали и расселили в места, куда Макар телят не гонял. Пусть там пытаются на бедняках наживаться, вот!

– И за это выпьем…

А как же иначе. Любящие выпить и не желающие платить будут пить хоть за проводимую коллективизацию, хоть за здоровье любого партийного работника, да хоть за многие лета для во-он той рыжей шавки. Они привычные. Главное, чтобы в словах собутыльника ничего крамольного относительно советской власти не прозвучало. Вот в этих случаях они моментально трезвеют и исчезают. И это, попрошу заметить, в самом лучшем случае. В худшем – быстренько поставят в известность кого надо, чтобы у самих потом проблем не возникло.

Но этот мужичок… Алекс, ты болван! Тут не желание выпить на дармовщинку, а совсем иное. Напоить до определенной стадии, а потом аккуратненько так под видом помощи, к примеру, дойти до уборной, вывернуть карманы и пошарить в вещах.

Выходит, у меня появился конкурент. Нехорошо, хотя ничего опасного. Более того, пусть сделает первую часть работы, то есть вольет в этого лопуха раскидистого побольше водочки, а я вмешаюсь, когда надо будет. Покамест просто посижу поблизости, послушаю, притворяясь, что всецело увлечен кружкой скверного пива и немудреной закуской.

Алексея же явно распирало от желания рассказать о своих недавних достижениях на ниве принудительной коллективизации и особенно раскулачивания. Да уж, было бы чем гордиться, но в Стране Советов все идет не через голову, а через совсем иные места.

Участие в раскулачивании, оказывается, было для сего паренька, закончившего три курса юридического факультета Восточно-Сибирского университета, находящегося в Иркутске, удачно представившейся и очень почетной возможностью. Так сказать, шанс самолично поучаствовать в очередном «крестовом походе» против вновь образовавшихся врагов советской власти. Правда, враждебность их заключалась лишь в том, что они не хотели отдавать колхозам все свое имущество и погружаться в бездонные пучины бедности и убожества, но когда это «товарищей» волновали чьи-то там желания, идущие вразрез с идеями всяких там интернационалов и мировых революций!

Так, немедленно пива глотнуть, а то во рту появилось ощущение, что там стая жучек нагадила. Противно такое слушать, очень противно. Фанатичная уверенность в собственной правоте, заключающейся в том, чтобы растаптывать все то и всех тех, кто поднимается выше установленной сверху планки. И нет ему разницы, что некоторое время назад, при объявлении НЭПа – планки были совсем другие. Равно как и идеологические установки. Партия приказала – члены, кандидаты, комсомольцы и прочие разделяющие идею ответили и понеслись выполнять, снося все на своем пути. А думать? Помилуй бог (или у них Ленин?) – этого не требуется, думать вне отведенных пределов нам не положено.

Равно как не положено испытывать ни жалости, ни даже тени сочувствия к порушенным судьбам своего же народа. Хотя… Для вот таких вот принадлежность к русскому народу не значит ровным счетом ничего. Интернационализм, однако. А то, что не зная и не ценя свою историю, свои корни, люди становятся травой на ветру, с которой можно делать что угодно и лепить что угодно… Слепые, гордящиеся своим увечьем. Увечьем, тщательно культивируемым сверху, с самого начала этой кровавой революционной вакханалии.

Ничего, Алекс, привыкай слушать подобные речи спокойно, не реагируя не то что внешне, даже внутренне. Это тебе сильно пригодится, если хочешь довести задуманное до конца. Туда, куда ты собираешься, такие все или почти все. В скором времени они станут твоим окружением, с ними придется разговаривать, выпивать, изображать общность интересов.

И улыбаться… Даже слушая, как выгоняли на мороз, а потом на сборный пункт для «недобровольных переселенцев» раскулаченные семьи. Те семьи, которые хотели просто тихо и спокойно жить и очень не хотели отдавать нажитое имущество: зерно для посевов, немалое количество коров и лошадей, прочее добро. Улыбайся, слушая, с какой радостной физиономией этот добровольный помощник чекистов рассказывает, как лихо они справились с отцом и тремя сыновьями, решившими спалить к чертовой бабушке изъятое имущество. Последнего, кстати, добивали прикладами прямо на глазах женской части семьи. Да, ничего не меняется с семнадцатого года! Только тогда это было вообще естественно, а сейчас участников самую малость пожурили. Сказали, что надо было сначала в тюрьму, а там уж советский суд разобрался бы. С непременным расстрелом, ага! Зато по закону и с должным количеством бумаг.

Нет, Леша-Алексей, ты хоть и типичный представитель нового советского человека, но после всего услышанного никаких чувств, помимо омерзения, я по отношению к тебе не испытываю. Значит…

Пожалуй, можно и вмешиваться. Объект моего интереса уже пьян как фортепьян, того и гляди его обчищать начнут. Встаю и неспешно подхожу к пьюще-беседующей парочке, обращаясь к представителю уголовного мира:

– Николай, с тобой поговорить бы надо.

– Надо так надо, мил человек, – уколов меня неожиданно проницательным взглядом, ответил тот. – Здесь или?..

– Чуть отойдем.

Ну, разве что самую малость. Терять из вида Алексея я не собирался, он, в общем, тоже. Поэтому достаточным оказалось удалиться на десяток метров, оказавшись радом с потертой стеной, на которой некоторые посетители явно упражнялись в «наскальной живописи», украшая оную похабными надписями и примитивными рисунками не менее убогого содержания.

Николай наверняка думал, что сейчас последует разговор, но очень удивился, почувствовав, как ему в бок уперлось дуло маленького такого, но вполне себе смертоносного «браунинга». От неожиданности он сначала дернулся, но взял себя в руки и еле слышно прошипел:

– Люди вокруг, не выстрелишь. И объявись, резкий! Ты ж не легавый и не из чеки будешь.

– Так шумно вокруг, а шпалер к тебе прижат вплотную. Хлопок слабый выйдет, его не услышат толком. Но к чему мне тебя убивать-то?

– А…

– Бэ. Не к тому фраерку ты прилепился, шпана корявая. Я его прибытия из Иркутска уже два дня ждал, а тут ты объявился. Что, лопатник да шмотки умыкнуть – вот и весь хабар, да?

– Ну так… Не первый раз.

– Мелко работаешь. Хотя откуда тебе знать.

На лице малозначимого винтика местной криминальной братии изобразилась усиленная работа мысли.

– Я тя не знаю. Залетный?

– Вроде как. Если захочешь, можешь в Ленинграде у Севы Резаного поинтересоваться. А большего тебе и знать не надо. Пока что. А от этого – отскочи. Вот тебе, за потраченное время.

Несколько купюр, которые я сунул Николаю в карман, были не так чтобы большой суммой, но действительно компенсировали потраченное на интересного мне человека время. И претензий возникнуть не должно было.

Казалось бы, какое мне дело до одного отдельно взятого завсегдатая тюрем? Ровным счетом никакого, но не хочется создавать излишние проблемы на пустом месте. Вот сейчас, получив небольшую по моим меркам сумму, Николай криво ухмыльнулся и испарился, растворился в толпе, давая мне возможность делать то, что захочу. Не получи ее, мог бы и навредить. Конечно, труп всегда становится мирным и спокойным, но убивать здесь, посреди толпы… Можно, конечно, но рискованно и хлопотно. Лучше уж так. А выяснять насчет меня он не станет. Ему хватило упоминания интересов известного «законника», Севы Резаного. Вот и все на этом, пора заняться тем, что я и планировал.

Когда я вернулся к Алексею, тот выглядел изумленным. И первый вопрос был очевиден:

– Ты это, кто такой? И где Коля?

– Ушел Коля, – хмыкнул я, подсаживаясь к озадаченному студенту. – И, на твое счастье, больше не вернется. Ведь если бы он вернулся, ты бы поутру проснулся с больной головой, без денег, вещей и, возможно, даже без партбилета, который тебе партия вручила.

Ой как быстро может трезветь человек! Аж душа радуется. Немного, но радуется. Тем более что протрезвление это лишь временное. Скоро его опять накроет. А если и нет, то я постараюсь, чтоб накрыло. Есть на то разные способы.

Испугался Алексей, сильно и до глубины того, что у него на месте души. Ведь утеря партбилета – это зачастую конец всем мечтаниям о дальнейшем партийном и вообще карьерном росте. Не сохранил доверенное партией? К ногтю тебя, как гниду, да чтоб хрустнул под действием мощной воли трудового народа! Слишком большой это страх для всех партийных, особенно для только-только вступивших.

Сильно напуганные более доверчивы – это еще с давних времен замечено и используется. И в жандармском корпусе тоже использовалось, умело и часто. Эх, отец, как многому ты меня научил… и сколько осталось неузнанным. Но все данные тобой уроки пригождались раньше и не раз еще пригодятся. Вот как сейчас. Достаточно было чуток рассказать о методах вокзальных «воров на доверии», о множестве пострадавших от их «милых забав».

Проникся благодарностью. Правда, сразу же после оной начал меня расспрашивать о том, кто я вообще такой и откуда все это знаю. Вот она, подозрительность советского человека к возможным классовым врагам. Уверен, скажи я нечто, входящее в противоречие с его идеологическими установками – заорет за весь вокзал, милицию призывая. С какой целью? А чтобы нехорошего меня обвинить… да хотя бы в связи с тем воришкой, которого я от него же и отвадил. Знаю я ваши повадки, гиены краспопузые. Не дождетесь.

Поэтому я назвался студентом-историком из Ленинграда, приехавшим в гости к родичам, а сейчас вот появившимся на вокзале купить билет на послезавтрашний день. Несколько слов о том, что изучаю, о правильности и единственной верности коммунистического пути. Плюс сдобрить все это цитатами Ленина и самого Маркса… Готово, меня вмиг причислили к своим и принялись было заново рассказывать про себя то, что я и так уже слышал.

Нет уж, слушать второй раз те же самые истории меня ну совершенно не прельщает. Лучше чуток свернуть разговор в иную, куда более интересную сторону. К примеру, насчет того, что славный парень из далекого и заснеженного Иркутска собирается делать в Москве? Приятно, что скрывать это от меня не стали, заявив честно, но несколько путано:

– Университет-то, где я учусь, расформировывают. Не навсегда. Обещали в следующем году вновь открыть. А я не хочу целый год терять. Вот и в Москву… В столицу!

– Москва большая, людей в ней много, а места не очень, – слегка провоцируя собеседника, заметил я. – Не будешь же ты целый год бить баклуши. Юному коммунисту такое не к лицу.

– И не буду эти… баклуши, ни бить, ни колотить! – с экспрессией сильно выпившего человека возмутился Алексей. – У меня эта, контузия, по голове ударили сильно. На излечении сейчас. Даже бумага есть, с направлением в больницу. Ну ту самую, московскую. Щас покажу…

– Это лишнее. Я и так верю. Значит, лечиться едешь.

– Ты не п-понимашь! Некогда мне с контуз-зией возиться. Она уже… Да нет ее. Ударили по голове и ударили, прошло все, вот! Я в ОГПУ хочу, врагов трудового народа давить!

– Достойное верного ленинца занятие, – согласился я, ничуть при этом не лукавя. – Но что же ты, вот так придешь к главному зданию и крикнешь, что готов служить народу на этом нелегком поприще? Может, и поверят, хотя работа у них не для излишне доверчивых, но ведь не возьмут. Нужны те, кто за тебя поручится.

– А есть такие, – легко повелся Алексей. – Когда мы эту контру новую, кулаков то бишь, раскулачивали, на меня сам Марк Захарович Стоцман внимание обратил. Челове-ек! В Чека еще в Гражданскую состоял, колчаковцев лично расстреливал, а п-потом и всяких недобитков. Лично меня выделил и даже папиросницу подарил. Вот, смотри, ишь какая, с надписью!

Посмотрим, что за папиросница. Хм, неплохая. Серебряная, украшенная кусочком янтаря в центре. А вот на обратной стороне – гравировка, весьма варварским образом нанесенная и нарушившая элегантный когда-то аксессуар. И гласила она: «Фомину А. Г. за пламенную борьбу с кулацким элементом от иркутского ОГПУ». Серьезная надпись. Не от конкретного чекиста, а от всего, кхм, их городского сборища. Или все так, ради красного словца? Хотя сомневаюсь, этот народ не любит себя под удар подставлять.

– А Гэ – это Алексей Гаврилович. Так меня, значит, зовут. А окромя подарка, еще и статья в газете была, она у меня в вещах, долго искать придется. Выпьем!

– За то, чтобы твои заслуги перед советской властью и дальше достойно оценивали, – предложил я тост и понял, что он аккурат к месту пришелся.

– Потому и еду в Москву, – несколько сдавленно произнес Фомин, поскольку водка прошла так себе. Да и соленый огурчик помог не так чтобы очень. – Там и просто с таким запасом не должно быть сложно стать тем, кем хочу, а еще и…

– Есть и «еще»?

– Есть. Марк Зах-хар-рвич подсказал, кого лучше найти и от него пламенный р-ревлюционный привет передать. Руцис Аркадий Янвич его зовут, Голова-а! В иностранном отделе раб-ботает…

Шмяк! Мда, нет молодца сильнее винца. Голова Фомина рухнула на едва-едва подставленные им руки, а спустя пару секунд раздался могучий храп. Уморился, болезный, в неравной битве с зеленым змием. Нормальный, здоровый алкогольный сон. В общем, я как-то и не против такого вот исхода событий. Не придется лекарства переводить, в водяру их подсыпая. Думаю, на пару часов он и так ушел из мира реального в мир снов или там кошмаров, мне оно как-то без разницы.

Остается лишь отволочь пьяное до изумления тело до извозчика или авто, после чего отвезти его на окраину города. Везде, в том числе и в Саратове, есть такие места, где можно чувствовать себя довольно вольготно в плане выбивания сведений, если только местной шпаны не боишься. А милиция… При чем тут милиция? Она в этих местах появляется не так чтобы сразу. Да и вызывать оную местные жители не так чтобы сильно любят.

Попробовав самостоятельно отволочь пьяное тело, я почти сразу понял, что это будет… тяжело. Вес самого Фомина, плюс его багаж, да еще мой – совсем тяжко. А вокруг есть достаточное количество запойного вида пролетариата, готового помочь, если только не за «спасибо».

Нормально получилось. Всего лишь за пару рублей двое полупьяных типов дотащили до извозчика и самого Фомина, и его вещи. Да еще сильно благодарили за представившуюся возможность. Потом оставалось лишь назвать примерный адрес и ждать, пока водитель кобылы довезет до нужного места. Глухого такого, дикого. Право слово, выгляди я чуть менее прилично, он бы мог и не согласиться везти по столь необычному пути. А так ничего, прошло, хотя, конечно, дополнительную плату он получил. Вместе с необязательным, но все же пояснением:

– Вот, с братом приехали… Родичи когда-то здесь жили поблизости. Дома самого уж давно нет, одни развалины. А ему вожжа под хвост попала… давай хоть ненадолго, а заедем, посидим на том месте, где они когда-то жили. Дядька с тетей. Легче согласиться, нежели спорить.

Извозчик сочувственно посмотрел на меня, укоризненно на бесчувственное от алкоголя тело. Потом перевел взгляд на приближающиеся развалины разрушенных еще в гражданскую войну домов и вздохнул:

– Дикое место, плохое. Опасно тут оставаться, особенно на ночь глядючи.

– Да кого мне бояться-то? Местных воришек? Так я при оружии, – показываю неожиданно душевному человеку «парабеллум», а затем милицейское удостоверение. Настоящее, за исключением фотографии, конечно. – Братец мой тоже не гражданский, хоть сейчас только храпеть во сне может.

– Тогда другое дело, гражданин начальник.

Заметно успокоившийся, он уже без излишних нервов довез до указанного мной места. После и вовсе помог выгрузить Алексея и даже устроить того поудобнее, подложив тому под голову его же собственный саквояж. Пожелал всего хорошего и, подхлестнув кобылу, удалился восвояси.

Хороший человек. Прост, как три копейки, но без гнили внутри. Жаль только, что жизни таким как не было, так и не будет на просторах моей искалеченной до неузнаваемости Родины. Более десятка лет уже она изуродована. Когда это закончится? Сомневаюсь, что даже высшие силы то ведают. Эх, уйди, печаль, сейчас ты совсем не к месту нагрянула. Сегодня у меня…

А что у меня сегодня? Праздником я случившееся точно не назову. Не тот случай. Да и не помню я в своей жизни того дня, который можно было бы назвать праздником аж с того времени, когда все вокруг рухнуло и разбилось на мириады осколков. Нет, не праздник точно. Просто очередной шаг к цели – небольшой, но важный, без которого все было бы куда труднее.

Слегка улыбаясь приходящим в голову мыслям, я оттащил Фомина в более укромное место, под прикрытие полуразвалившихся стен когда-то добротного дома. Следом притащил и всю его хурду. Теперь осталось связать руки-ноги, озадачить кляпом и… Нет, будить пока не стану, лучше как следует пороюсь в вещах, разделяя их на нужные и хлам.

Приступим. Носильные вещи: рубахи, белье, явно парадные брюки с пиджаком и все такое прочее. Это мне не требуется. С десяток фотографий, где изображен, как я понял, он в детстве и юности. В детстве в кругу семьи, потом… Детдом, понятно. Значит, и искать, по большому счету никто не станет. Но фотографии оставляю без малейшего сомнения. То же самое можно сказать насчет всех документов, папиросницы и трех газетных вырезок, на которых в той или иной степени описывались «подвиги» верного ленинца Фомина. В некотором смысле тоже документы, где-то даже поважнее прочих. Своего рода, кхм, рекомендации для поступления в ОГПУ.

Письмо, одно-единственное. Так, а что в нем вообще находится? Запечатано, однако. Зато можно прочитать, кому адресовано – Аркадию Руцису. Не удивлюсь, если от Стоцмана Марка Захаровича, иркутского чекиста, а речь в нем идет о рекомендации Алексея Фомина к нелегкой службе, где и без него садист на уроде и психопатом погоняет.

Вскрыть сейчас? Не стоит, вдруг аккуратно не получится. Лучше уж потом, в более комфортной обстановке и с необходимыми инструментами в лице парящего чайника и тонкого лезвия. Тогда и вскрою, и прочитаю, и, что особо важно, следов не оставлю. Право слово, я же не представитель широких народных масс, чтобы вручать чекисту письмо, касающееся моей будущей маски, с неизвестным содержанием.

А вот денег мало. Не шикуют нынешние студенты, отмеченные идеалами революции, совсем не шикуют. Впрочем, это сейчас относится почти ко всем, помимо партийных чинов, после сворачивания НЭПа. Да и во время него на вершину финансового достатка выплывала всякая откровенная накипь, которую во времена империи и на порог порядочного дома не пустили бы. Нэпманы… Та еще зараза, готовая ради увеличения капитала на любую подлость и низость. Впрочем, теперь и их нет. Кто подогадливее – сбежал за границу, благо года до двадцать восьмого выехать за пределы СССР было хоть и нелегко, но все же возможно.

Возможно было сбежать… Поневоле я криво усмехнулся, словно рассматривая со всех сторон это сочетание слов и его применимость в данном случае. Это была своего рода русская рулетка. Могли выпустить, могли и нет. И если нет, то с людьми могло случиться все что угодно. К примеру, могли посадить по неожиданному обвинению, припаять ту или иную причастность к Белой Гвардии, если она была хоть краем. Или люди просто исчезали. Ясно было, что от мистики эти исчезновения были далеки. Просто застенки ОГПУ, а потом безымянные могилы, которых с семнадцатого года в моей многострадальной стране слишком много появилось.

Впрочем, немалая часть смогла уехать. Та часть, которая умела видеть дальше собственного носа и понимала, что НЭП – лишь временное явление, глубоко чуждое Стране Советов и «товарищам» разного рода. Пауза перед новыми свершениями, не более того. И с началом коллективизации и прочего раскулачивания это ярко и однозначно подтвердилось. Вот только с того самого времени граница была на прочном и надежном замке. Все, финита ля комедия! Пауза закончилась, продолжение коммунистического спектакля объявляется открытым. К тому же…

О, очухался! А далее все знакомо и предсказуемо: попытки вырваться, протестующие звуки, непонимание и страх в глазах. Скучно, неприятно… но необходимо. Я ж не чекист какой-нибудь, чтобы мне нравились боль, кровь, смерть. Нет, это всего лишь необходимость, воздаяние, «эффект бумеранга». Или, как говорит одна книга, которую я хоть и читал, но остался равнодушен: «Какой мерой мерите, такой и отмерится вам». Эти «товарищи» льют кровь непричастных, невинных, вот она и отзывается. Что до меня, я лишь призрак. Живой мертвец, меня и нет по большому-то счету. Забавно все-таки получается…

Привычная уже работа. Внушаю пленнику, что орать бесполезно, а лучше всего исполнять мои приказы и надеяться на лучшее. Надежда ведь, как известно, умирает последней. Впрочем, эту народную мудрость я вслух не произносил. Нечего ввергать юного коммуниста в бездну отчаяния, он мне в ближайшие часы нужен разговорчивым, жизнь выторговывающим.

Сделано. Молчащий, хоть и стучащий зубами от страха Алексей готов к сотрудничеству, ожидает моих вопросов и готов дать ответы. Я это знаю, он это знает, вот только… Противно. Но надо, Алекс, надо.

Вопросы. Десятки и сотни вопросов, ставящих перед собой единственную задачу – выпотрошить жизнь Алексея Фомина до мелочей. И, не рассчитывая исключительно на память, переносить все полученные сведения на бумагу. Потом все это предстоит выучить наизусть, да так, чтобы и спросонья не запамятовать. Детство, отрочество, учеба в университете, яркие события в жизни. Знакомые, дальняя родня, которой, к счастью, почти не было, и с коей моя будущая маска отношения не поддерживала. Привычки, любимая марка папирос, еда, напитки, прочие мелочи. Сотни и сотни мелочей, на которые сразу же давались ответы. Парочка же пауз каралась болезненными, но безвредными, по большому счету прижиганиями раскаленным в пламени костерка острием ножа.

Уф-ф, совсем устал, сил моих уже маловато осталось. Впрочем, необходимое, хоть и не до конца, я узнал. По-хорошему надо было бы залечь где-нибудь в надежном месте, да на несколько дней, да поработать с пленным куда более основательно… Мечты!

– Знаешь, Алексей Гаврилович Фомин, чего мне больше всего не хватает в жизни аж с двадцатого года? Не отвечай, ты все равно не знаешь. Возможности поговорить. Банально не с кем. Разговаривать же с самим собой – не самое полезное занятие. И я не имею в виду разговоры ни о чем со случайными попутчиками и знакомыми. Я про разговоры по душам, где можно не скрывать свое «я», не лукавить, не носить подходящую к случаю маску. Забавно и очень иронично, – я помедлил, глядя на уже не вечернее, а по-настоящему ночное небо. Безлунное, но с тучами, мешающими видеть завораживающую порой россыпь звезд. – Истинный «я», Александр фон Хемлок, вынужден разговаривать очень редко и с теми, с кем благородному человеку в одном помещении находиться не подобает без веской необходимости.

– Фон Хемлок…

– Запоминаешь? – беззлобно хмыкнул я. – Да на здоровье. Все равно это имя – лишь эхо давно минувшего. Мне всего двадцать один год, но я успел сменить немало имен. Вместе с тем первый раз я собираюсь действительно влезть в шкуру другого человека. Использовать не простую, а до мелочей проработанную маску. Твою маску, Алексей Фомин. И будь уверен, жизнь Алексея Гавриловича Фомина будет яркой, насыщенной и посвященной достойной цели. Хотя тебя как разумное существо это от адских мук (или чего там таким, как ты, в ином мире за пакости в этом полагается), точно не избавит. Ты вообще верующий?

– Нет… – прошептал пленник. – Бог – это выдумка попов. Опиум для трудового народа. Отпусти меня, я никому, мамой клянусь!

– Как же предсказуемо. Парень, ты уже вымазался в крови и дерьме, это не отмывается. Жест Понтия Пилата, умывающего руки, тебе не поможет. Он просто отстранился от того, что считал неправильным, переложив кровь и грязь на других. А ты… Ты лично уничтожал жизни в переносном, а порой и в прямом смысле. Кулаки – а на деле простые люди, желающие жить нормально, а не в бедности. А ты уничтожал это и светился от радости. Твои же слова, я их помню. В них не было лжи, они шли от сердца. Прогнившего сердца, изуродованного. Но я не мастер в делах человеческих душ, мне нет особого дела до первопричин. Я лишь знаю, что есть такое зло, которое не должно существовать.

Попытка закричать была прервана легким ударом по горлу. Крик сменился хрипом, да и длился он всего ничего. Что ж, кляп возвращается на привычное место. И вообще, пора заканчивать.

– Ты уж прости, что заставляю выслушивать все это, – без тени иронии извинился я перед без нескольких минут трупом. – Как я уже говорил, мне просто не с кем побеседовать по душам. Ведь люди редко когда умеют хранить тайны, а понятие чести в том, во что вы превратили Россию, практически утрачено. Доносы, поклепы, стремление угодить начальству стали основой для многих советских граждан. Печально. Зато мертвецы не болтливы, а с живыми своими мыслями точно не поделятся.

Вроде хотел сказать что-то еще? Ах да! Благодарю за предоставленную жизнь. Она мне пригодится. А теперь прощай, Алексей Фомин. Теперь я – это ты. Ну а ты займешь место мертвеца. Удачной тебе дороги хоть в ад, хоть в великое ничто.

Аккурат с последним словом я вонзил нож точно в сердце того, кто раньше был Алексеем Гавриловичем Фоминым. Живые глаза… Мертвые глаза. Один миг – этого достаточно, чтобы из глаз исчезло «отражение души», чтобы живое стало мертвым, инертной массой, которую никто не назовет человеком. Мне же оставалось лишь скрыть тело.

Скрыть… Если подходить к этому делу со всей основательностью – концы лучше прятать в воду. Водоем, веревки с грузом, вспороть живот, чтобы покойник не всплыл по весне или еще раньше. И все, рыбы и раки сделают остальное. Они никогда от столь обильного пиршества не отказываются. Увы и ах, но водоемов поблизости не было. А тащить тело до неблизких… Да упаси боже, я же не Иван Поддубный, чтоб такие тяжести на дальние расстояния перетаскивать. К тому же собственного авто не имею, не в моем нынешнем положении на такое замахиваться!

Нет воды, но есть земля. Вот там тело и упокоится. Правда, без официальной могилы и креста, ну так партийные нынче почти поголовно атеисты. Все, Алекс, хватит сам с собой разговаривать, работать пора. Побудешь немного землекопом-могильщиком. Ну а потом сменишь профессию. Надеюсь, что на чекиста. Ирония судьбы!

Глава 2

Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!

П. А. Столыпин, премьер-министр и министр внутренних дел Российской империи о революционерах

Без ВЧК и других подобных карательных репрессивных органов советская власть существовать не может.

В. И. Ленин

Москва… столица нашей Родины. Как по мне, так до Северной Пальмиры, она же Санкт-Петербург – язык не поворачивается в мыслях называть этот великий город, построенный великим человеком, Ленинградом – нынешней столице очень далеко. Размах не тот, с красотой проблемы. Хотя ну где нынешняя власть и где чувство прекрасного? Слабо они сочетаются, а если точнее, то совсем никак. Да и давит на них атмосфера изысканности и утонченности града на Неве. Неуютно им там, Москва куда как ближе.

И все равно – Москва тоже город со своей славной историей, особенностями, достопримечательностями. Жаль только, что многих уже не увидеть или увидеть все-таки можно, но не такими, как раньше. Исчезли многие памятники, не нравящиеся советской власти. Да-а, мало им бороться с живыми людьми, так они еще и с памятью о них сражаются. С животной ненавистью разгоряченные толпы сбрасывали с гранитных постаментов тех, кто приносил России величие и славу. И ставили на их место новые – порой нелепые и уродливые до полного идиотизма. Чего стоят памятники, выполненные из досок? Ничего, но их ставили. Роскошный гранитный постамент от прежнего памятника и нечто несуразное на нем. Интересно, а сами «творцы» и инициаторы понимали, как глупо это выглядит со стороны? Вряд ли. Ведь если боги хотят кого-то наказать, сначала лишают разума.

Печально. Исчезли многие памятники, что же до дворцов, роскошных особняков и поместий – в лучшем случае осталась только внешняя красота, да и та несколько потускневшая. Внутри же царил полный бедлам. Частью растащили, частью уничтожили, подчиняясь первобытным, примитивным инстинктам. Это даже не «геростраты», это куда хуже.

Хорошо еще, что в пределах Москвы все было не столь грустно. Как ни крути, а столица, пусть и Страны Советов. Главные коммунисты даже своим странным разумом понимали, что негоже превращать столицу государства в откровенную помойку. Да и во время НЭПа кое-что восстановилось. Не полностью, конечно, и даже не наполовину, но все же. Вновь открылись несколько неплохих ресторанов, гостиниц, заново заработали музеи. Но в сравнении с былым великолепием это смотрелось… жалко. Разумеется, сам я об этом судить не мог, но вот слушая обрывки разговоров тех, кто мог, несложно было сделать четкие выводы.

Ну, здравствуй, Москва! Ни разу я здесь не был, а вот теперь приехал. И, что интересно, надолго. Много у меня дел в этом древнем городе, заложенном самим князем Долгоруким.

Конечно, лучше было бы отложить свой приезд сюда, выгадать время для тщательного заучивания всех деталей о жизни моей новой маски. Увы, это не представлялось возможным. Не дай бог всплывет, что выехавший из Иркутска Алексей Фомин, с его явными намерениями оказаться в Москве и поступить в ОГПУ, вдруг неожиданным образом загулял на просторах страны. Или приехал, но затаился, как мышь под метлой.

Ни в коем случае. Я буду вести себя именно так, как повел бы себя тот Алексей Фомин – парень двадцати трех лет от роду, с недавних пор член партии, отмеченный статьями в газетах и именным подарком от тамошнего ОГПУ. Тот парень, который стремится стать чекистом и готов многое сделать для достижения своей мечты. Значит, прибыв в столицу, он поспешит связаться с тем, о ком говорил его иркутский знакомец-чекист. Благо и письмо-рекомендация есть.

Кстати о письме. Естественно, я его вскрыл. Аккуратно так, не оставляя следов. И внимательнейшим образом изучил написанное. Хотя ничего необычного в тексте не обнаружилось. Это и впрямь была рекомендация Аркадию Руцису присмотреться к юному пареньку, уже неплохо проявившему себя как добровольный помощник во время раскулачивания и вообще в борьбе с антисоветским элементом. А еще там была краткая характеристика рекомендуемого сотрудника. Ну-ну, посмотрим.

Итак, что имеем? Беспощадность к врагам советской власти, преданность делу коммунизма и прочие бла-бла-бла. Обязательное вступление. Ритуальные шаманские пляски с бубном, не более того. Уже убивал, неплохо стреляет, обладает живым умом, способен к самостоятельным действиям, но беспрекословно подчиняется прямым приказам. Владеет немецким языком на среднем уровне. Хорошо, буду стараться, чтобы было именно так. Придется тщательно следить, чтобы не показать, что он мне – второй родной, если честно.

Стремление к росту по службе… Что ж, изобразим и карьериста, это не столь сложно. Но осторожно, мне не нужно, чтобы в ОГПУ сослуживцы считали меня тем, кто без раздумий пойдет по головам.

Что еще? А больше ничего действительно стоящего в письме не было. Оставалось лишь приготовиться сначала к звонку «товарищу» Руцису, а потом и сделать это. Но прежде – скрыть ту часть вещей, которую никому видеть не стоило.

Большая часть денег и золота, «парабеллум» с запасными магазинами, записки об особенностях настоящего Алексея Фомина, еще не до конца изученные – все это необходимо было надежно спрятать. Но не так, чтобы было сложно достать, ведь все это может понадобиться в любой момент, особенно последнее. Деньги, если ими правильно пользоваться – очень значимый инструмент, открывающий многие двери и затуманивающий нужные головы.

Да благословенны будут многочисленные московские подвалы и подземелья. Хорошенько присмотревшись, можно найти десятки удобных мест, в том числе и те, в которые вряд ли кто полезет, но из которых удобно забирать нужные вещи. Вот я и нашел, вернее, выбрал из нескольких вариантов.

Удобный такой подвал под обычнейшим домом. Обычным в том смысле, что в нем не жили какие-то значимые для нынешней власти люди. Обычные рабочие, служащие, жмущиеся в уникальном и до глубины души мне противном изобретении соввластей – коммунальных квартирах. Комната на семью, в лучшем случае две комнаты. И одна кухня, одна ванная, один туалет на всю немалую толпу, что обычно живет в четырех-семикомнатных квартирах. Жуткая жизнь! Интересно, а знают ли живущие там, что жизнь может быть и другой, более комфортной, не перенасыщенной склоками и сварами из-за места на кухне, очереди в туалет, а порой так элементарного отсутствия ванной? Ведь некоторые пролетарские уникумы использовали ее для того, чтобы… солить огурцы. А помыться? Так много и часто мыться – не баре ж! И вообще, можно в баню сходить. Общественную. Шайка, веничек, кусок мыла и полотенце – там же и выдаваемые. Мда, это не прогресс, а совсем наоборот, скатывание в минувшее время. Тьфу!

Зато подвал в выбранном мною доме был хороший. Большой, с кучей потайных мест, до которых местным не было дела. И главное, туда очень удобно было проникать в темное время суток.

Три дня. Именно столько времени прошло с момента моего прибытия в Москву. И этого вполне хватило для минимального обустройства, привыкания к городу и скрытия части вещей. И такой незначительный срок перед звонком Руцису был вполне естественным. Ну захотелось прибывшему из провинции пареньку первым делом пройтись по большому городу. По столице. Это нормально, это естественно. Главное, чтобы не затягивать.

* * *

Вот и настал вечер, на который я запланировал свой первый контакт с чекистом. Пока лишь голосом, во время телефонного звонка. Но это лишь пока. Почему вечер? Ну а когда еще в будний день чекист может быть дома? Только вечером. Правда, и то нет полной уверенности, ну да в таком случае спрошу у того, кто возьмет трубку.

Ну, с богом. Номер набран. Теперь остается ждать ответа… Есть. Щелчок соединения, и вот в трубке раздается мужской голос:

– Алло…

– А можно пригласить Аркадия Яновича к аппарату?

– Кто его спрашивает? – Голос уверенный, прислуга обычно иным тоном отвечает на звонки. Следовательно, высоки шансы, что это именно нужный мне человек или его родственник у телефона.

– Меня зовут Алексей Фомин. Марк Захарович из Иркутска передает свой привет и письмо.

– Давно не слышал ничего о Стоцмане. С двадцатого года не виделись…

– Я не столь хорошо знаком с Марком Захаровичем, но помню, что вы виделись в двадцать третьем, в Ленинграде. Может, и позже, но тут он мне не рассказывал.

Вот она, ценность выбитой из ныне покойного Фомина информации. Обычная проверка. Если бы я ее не прошел, то думаю, со мной бы все равно встретились, но… уже с подозрением. А так – все в рамках нормы. Тому свидетельством стали следующие слова Руциса.

– Ох, чтоб мои годы да другому в подарок. Уж простите немолодого человека, Алексей. Забыл про ту встречу. Так вы говорите, что Марк вспомнил про давнего знакомого и сослуживца, письмецо с вами прислал?

– Да. Когда вам, Аркадий Янович, удобно будет, чтобы я его передал?

– Меня таки радует, что молодые люди уважают возраст. Давайте в пятницу, послезавтра. Сейчас уточню место…

Уточнил, не спорю. Равно как и в жесткой форме приказал мне описать свою внешность, чтобы не перепутать. Что ж, следовало признать, что за десяток с лишним лет товарищи-чекисты кое-какие ухватки приобрели. Нельзя их недооценивать, ой нельзя! Ну я и не собираюсь. К тому же все равно уверен, что до чинов жандармского корпуса им при всем желании не добраться. Выучка не та, уровень разума тоже.

К сожалению, мне до них тоже расти и расти. Ведь все, что есть у меня за душой – обрывочные уроки отца, преподанные в детском возрасте, когда ко мне при всем желании нельзя было относиться полностью серьезно. Ну а дальше – самообразование. Штука, конечно, хорошая, но одного его маловато будет. Впрочем, ставки уже сделаны, остается играть. Карты на руках неплохие, поэтому нечего робеть.

Пара дней до встречи пролетели быстро, хотя и не впустую. Я усиленно занимался штудированием записей о жизни Фомина, а заодно прорабатывал возможные варианты разговора с чекистом. Цель – не просто избежать любых подозрений, но и произвести благоприятное впечатление на матерого зверя. В Иностранном отделе ОГПУ, да еще среди работающих в Москве, лопухи бы не удержались. А мне требуется заставить его признать, что приехавший из Иркутска паренек может оказаться полезен ОГПУ и лично ему. Ведь клановость – она есть везде, а возможность ввести в организацию не просто своего, но своего и перспективного человека… От такого мало кто откажется. Так что предстоит тебе, Алекс, из кожи вон вылезти, но предстать в нужном свете. Но и не переусердствовать. Ведь ты – перспективный, но всего лишь парень из сибирской глубинки.

Вечер в летней Москве может быть как хорош, так и не очень. Все от погоды зависит. На этот раз было… так себе. Не было летней духоты, но и прохлада отсутствовала. Нечто среднее. Равно как и мое настроение, когда я пришел на указанное Руцисом место на Большой Лубянской улице. И впрямь близко к его месту работы, что на Лубянской площади.

Подготовился ли я к встрече? Несомненно. Как душевно, так и физически. Случись что, ножны в рукаве и самодельная кобурка под маленький «браунинг», закрепленная на левой щиколотке, станут неплохими козырными картами. Но дойди дело до подобного – это станет провалом, после которого шансы добраться до трех намеченных жертв сильно понизятся. Ну, с богом! Или с чертом, мне безразлично, какая из высших сил ответит на мой мысленный призыв о ниспослании удачи.

Стою, изображаю легкую обеспокоенность, что встреча не состоится, а одновременно с этим осматриваю окружающее пространство в поисках чего-то чужеродного, опасного.

Вроде все тихо. Обычные люди, спешащие с работы домой, гуляющие, двигающиеся по своим делам. Вот милиционер прошел важной походкой, преисполненный уверенности в себе, в своей форме, возвышающей его над прочими. Стайка детишек появилась и вновь исчезла, нырнув на другую улицу. А вот и он, Руцис Аркадий Янович… наверное.

Эх, было бы у меня точное описание внешности этого чекиста! Но чего нет, того нет. Остается лишь очень смутное описание, в которое входит возраст, цвет волос, рост.

За сорок, черные волосы, рост около метра семидесяти. На первый взгляд очень приблизительное описание, но если добавить принадлежность к ОГПУ, то круг подходящих кандидатов очень сильно сужается. Причастность к тайной полиции всегда оставляет на человеке несмываемый отпечаток. Его можно скрыть, но лишь прилагая серьезные усилия. Властность, причастность к тайнам, уверенность, чувство превосходства над простыми людьми… Последнее у чекистов развито особенно сильно, привыкли за прошедшее время чувствовать себя властителями судеб. Привыкли – и стали считать это совершенно естественным. Сила ли это? Как по мне, так скорее слабость. Хотя во времена Российской империи до смуты девятьсот пятого года у корпуса жандармов была иная проблема – их как только ни костерили, называя сатрапами, душителями свобод и прочими «ласковыми» прозвищами. Не все, но слишком многие. Потом, после первой кровавой круговерти, немалая часть прозрела, поняла, что именно эти «сатрапы» стояли между ними и почуявшими кровь террористами и прочими боевиками различных революционных партий. Жаль только, что прозрели далеко не все, кто должен был.

А потом был семнадцатый… Уже не волна, а кровавое цунами, разрушающее на своем пути все, весь мир, всю империю. И конечно, одними из первых под этот удар попали носящие голубые жандармские мундиры. Тогда, как говорил отец, погибли, были застрелены или просто растерзаны очень и очень многие. А немногие выжившие, влившиеся в белую гвардию, если и слышали в свой адрес упреки, то лишь в том, что можно было и сильнее давить революционную сволочь. Да уж, коротка память людская. Раньше «сатрапы», потом… Эх-х, до сих пор больно и грустно.

Впрочем, не о том сейчас речь. Вот у этого человека, подходящего под описание Руциса Аркадия Яновича, есть во всем облике и манере двигаться отчетливая уверенность, даже властность. Уверен, что когда он приблизится, то и в глазах его увижу отблеск причастности к самой могущественной в СССР организации – ОГПУ. Значит, это он, я не ошибся. И насколько я вижу – без сопровождения, один пришел. Не в форме, в штатском. Одежда далеко не дешевая, сразу видно, а вот чего-то вроде перстней или там дорогих часов нет. Лишь обручальное кольцо – простенький золотой кружок на пальце. А вот насчет оружия… Полагаю, что за ремнем со стороны спины, не зря же легкий пиджак на себе таскает, хотя по такой погоде мог бы и на руке его нести.

Не подозревает? Скорее всего, но бдительности не терять. Расслабишься – непременно воспользуются и если не проглотят, так понадкусят. И лучше всего самому проявить инициативу.

– Добрый вечер, Аркадий Янович, – поприветствовал я предполагаемого чекиста, едва он приблизился на подобающее расстояние. – Это я вам звонил позавчера.

– Алексей. Ну как же, помню-помню! – Доброжелательная улыбка и абсолютно холодный взгляд, больше подобающий снулой рыбе, а не человеку. – У вас должна быть такая вещь, письмецо называется. Из Сибири, от старого Марка.

– Вот оно.

– Хорошо, – движение руки, выхватившей у меня письмо и переправившей оное во внутренний карман пиджака, было быстрым и каким-то… плавным что ли. – Потом почитаю. А сейчас давайте пройдемся до Сретенских ворот, а может и подальше. Там видно будет.

– Конечно. Вы здесь хозяин, я всего лишь гость в столице… Уверен, дорога будет интересной.

Слегка склонившаяся вправо голова, быстрый и пронизывающий взгляд… Снова холод в глазах. Оценил возможные варианты? Похоже. Увидел что-то не то? Сильно сомнительно. Обычная оценка нового для себя человека. Потому и письмо сразу вскрывать не стал, лишь бросил беглый взгляд на надпись на конверте. А что, там все правильно насчет почерка. Его он наверняка либо и раньше помнил, либо успел освежить в памяти.

Прогулка по одной из примечательных улиц Москвы, а в качестве экскурсовода – мой однозначный и бескомпромиссный враг-чекист, который о том знать не знает и ведать не ведает. Безумие? Вовсе нет, просто гримасы жизней и судеб.

А вот тема, насчет которой вздумалось меня просветить чекисту, была глубоко отвратительна. Взятие города под контроль большевиками в том самом семнадцатом году. Однако приходилось восторгаться, поддакивать и порой уточнять определенные нюансы. Выражать, так сказать, полную заинтересованность и ждать, когда все это закончится.

Закончилось довольно быстро. Дойдя до Сретенки, Руцису надоела собственно неспешная прогулка. Захотелось присесть, но не просто так, а выпив чаю и сопроводив его в дальнюю дорогу чем-нибудь вкусненьким. Вот и предложил мне продолжить беседу в наверняка знакомой чайной. Отказываться я не собирался. С чего бы? Да и на интересующие меня темы в такой обстановке будет свернуть куда легче.

Люблю хороший чай – этого не отнять. Но летом – исключительно холодный, потому как горячее на жару мое тело плоховато воспринимает. А вот Руцису это явно было безразлично, потому как себе он заказал именно что горячий чай, а к нему немалое количество выпечки. Мне же есть особо не хотелось, потому обошелся одним пирожным с заварным кремом. Так, порядку ради, чтоб не голый чай был в заказе.

Интересно, мне кажется или нет, что чекист только и ждет, чтобы я с ходу завел разговор на тему поступления на работу в ОГПУ? Пожалуй, все же не кажется. Тогда это может быть этакая простенькая проверка на выдержку, которая работникам любой тайной полиции всегда пригодится. Импульсивность и неумение выжидать – это существенный такой минус. Никак не плюс. Так что лучше задать чекисту еще парочку вопросов о достопримечательностях Москвы. Причем о новых, уже советских. О том же мавзолее, где труп «вождя краснокожих» валяется, на потребу всем местным «индейцам». Мне это, само собой, глубоко безразлично, но маска спросила бы именно это, так что играем роль с полной отдачей. Она ж должна стать моей на до-олгое время.

Спустя десять минут продолжавшегося разговора ни о чем конкретном Руцис резко изменился. Привычным манером стер с лица выражение «доброго столичного дядюшки», став тем, кем и был на самом деле – матерым чекистом со всеми отличительными чертами людей этой страты. Отставил в сторону чай, выпечку и потянулся за письмом. Небрежно вскрыл конверт и погрузился в чтение.

А ну-ка, Алекс, изобрази на лице неслабое такое волнение. Быстро! Ведь здесь и сейчас решается дальнейшая судьба парня из далекой Сибири, приехавшего «покорять столицу». Причем не просто так, а непременно в стройных чекистских рядах. Самое время достать наградную папиросницу с дарственной надписью и поинтересоваться, можно ли закурить. Такая вот не шибко хитрая, но тоже попадающая в роль попытка привлечь внимание к своим былым достижениям.

Есть реакция! Против моего курения не было никаких возражения, но на мгновение уголок губ чекиста дернулся, пытаясь сложиться в такую вот понимающую усмешку. Дескать, старайся, молодой, я то все равно вижу все твои хитрости.

Нельзя казаться слишком умным, нужно представляться умным, но в меру. Покажи собеседнику, что он умнее тебя, но не грубо, а ненавязчиво. Старые трюки, но действенные с давних времен по сей день. У жандармов таких мно-ого было!

Меж тем Руцис дочитал письмо, подчеркнуто неспешно сложил его, засунул обратно в конверт и убрал обратно в карман пиджака. Игра на нервах? Это хорошо, действительно хорошо. Если бы написанное не вызвало у чекиста интереса, он бы весь этот спектакль не разыгрывал. Нецелесообразно, а насчет того, чтобы потешиться над таким, как Алексей Фомин… Не тот возраст, не то положение.

– Любопытное письмо, Алексей. Спасибо, что передал мне его. Там и о тебе пара строк есть.

Пара строк? Ну-ну! По сути оно мне, то есть моей маске, и посвящено. Старый иркутский чекист не имел ни времени, ни желания возиться с Фоминым сам, но решил сделать такой подарок столичному знакомцу. Так, с легким прицелом на будущее. Если выйдет что стоящее – будут два должника – собственно Фомин и немножко Руцис. Ведь если протеже оказывается полезным, то… В общем, все понятно, так было, так и будет. И неважно, какой строй: монархия, республика или вот этот вот… коммунизм непонятного окраса.

– Марк Захарович говорил, что упомянет обо мне в своем письме, – подчеркиваю этот факт и выжидающе смотрю на Руциса несколько секунд. И хватит, паузу затягивать не стоит, надо продолжать. – Я бы очень хотел работать в ОГПУ. И надеюсь, что моя мечта сбудется, я столько времени готовился к тому, чтобы все это произошло…

– Готовился? Я посмотрю, к чему ты там готовился, Леша. А пока дай мне посмотреть все свои документы.

Будут тебе документы, чекист, будут. Знаю я про эту вашу особенность насчет любви к официальным бумагам с печатями. Потому заранее приготовился. Каким образом? Да просто выбрав наиболее подходящего по внешности человека, чье место в жизни собирался занять. Так что смотри весь комплект – от партбилета до списка оценок в университете за прошедшие три курса. Развлекайся, сравнивая фотографию со мной. Я уже наловчился придавать лицу такое выражение, которое максимально приближало меня к настоящему Фомину. Плюс к тому бритая наголо голова вносила свою лепту. Чекист не мог не знать, что достаточно сменить прическу и о стопроцентном сходстве с фотокарточкой даже говорить не стоит. Да и вообще, с чего бы ему серьезно сомневаться в моей личности? Не столь великая он фигура, чтобы разведки иных стран подводили к нему своего агента. А стандартную проверку моя «легенда» легко выдержит.

И что дальше? А дальше были вопросы. Ничего особенного, обычный для подобной ситуации набор насчет основных событий жизни, планов на будущее, причинах, по которым недоучившемуся студенту вдруг захотелось сменить будущую профессию. Он спрашивал, а я отвечал. Естественно, упирая на давнюю мечту, верность коммунистическим идеям и делу мировой революции. Не позабыл напомнить про уже имеющиеся заслуги, вытащив газетные вырезки и вновь привлекая внимание к именной папироснице. В общем, лез без мыла во все отверстия, как и полагалось юному энтузиасту.

Реакция чекиста была… неплохой. Меня не обрывали, не посылали в неведомые дали нехорошими и даже вежливыми словами. Скорее уж оценивали, пусть пока и очень приблизительно. А потом пошли куда более узконаправленные и серьезные вопросы:

– То, что ты уже обстрелянный в боях с врагами советской власти – это хорошо, Леша. Я, конечно, все это проверю, уж не обижайся, работа у меня такая.

– Понимаю, Аркадий Янович, – изобразил я на лице этакое озабоченное выражение. – Ведь враги СССР хотят проникнуть в ОГПУ, сердце безопасности нашей страны.

Легкая улыбка от столь искренне-наивных слов была ожидаема и порадовала. Вспышка верности идеям замечена и засчитана. И хватит, слишком много восторженности – это минус.

– Хорошие успехи в учебе. Будущий юрист… Нужные знания, да. Немецкий язык. Хорошо говоришь?

– Читаю хорошо, а говорю… я стараюсь совершенствоваться… – Тут нужно потупить взгляд. – Но я быстро учусь. Вот еще хочу французским серьезно заняться. Пока сам начал, но без учителя сложно.

– В твои годы успеешь выучить, если он нужен будет. Или не французский… – Интересная оговорка. Показывает заинтересованность, как ни крути. К тому же чекист этот в иностранном отделе работает, так что совсем по его направлению нюанс насчет языков. – Только в ОГПУ нужно не только быть готовым разоблачать врагов, бороться с ними, но делать это умело. Сможешь или нет?

Простой вопрос, на который ожидается простой ответ. Но в этом и риск. Скажешь, что «конечно, смогу», а окажется, что выставил себя пламенным, но глупым любителем. Такого могут как взять на заметку «на потом», так и сделать простым информатором, хотя и нормальная реакция не исключена. Только вот яркого впечатления не произвести. А оно все же желательно. Пусть будет повышенное внимание, ну так и плюсов от такого развития событий много. Куда больше, нежели минусов. Рискуем…

– Тут я не могу ответить, просто нечего. Тут как в сказке, где «пойти куда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что», – увидев заметный проблеск удивления в глазах чекиста, продолжаю: – Аркадий Янович, я же не чекист, я просто не могу знать, что требуется для успешной работы в ОГПУ. Вот если вы спросите о чем-то конкретном, тогда я смогу ответить, не вводя в заблуждение ни себя, ни вас.

Туше! Проблеск любопытства сменился полноценным интересом. Похоже, что не часто ему доводилось бывать в таких вот ситуациях, когда юный член партии, желающий вступить в ОГПУ, проявляет не только пламенный энтузиазм верного ленинца, но еще и умение думать вкупе со здравой оценкой ситуации.

– Похвально, Леша. Думать в нашем деле надо, а поспешные решения могут дорогого стоить. Вот как бы это объяснить тем… излишне уверенным сотрудникам, которые лезут вперед, ни о чем не думая, кроме… Да и об этом тоже не думая. А потом по ним на могилках горько плачут. Да, бывало. А ты, Алексей, пей чаек, он здесь хороший. Сейчас новый принесут.

Пробрало чекиста, раз стали проскакивать эмоции не искусственные, а настоящие. Это уже не внешняя маска, тут он сам заговорил. Но это и опасно. Сейчас он просто должен принять решение насчет меня. И если я правильно понял его суть – будет проверять на умение принимать верные решения. Что ж, азы жандармских умений мне в помощь, которых я нахватался у отца – последнего живого человека из семьи, пережившего остальных на два с хвостиком года…

Руцис говорил сейчас откровенно ни о чем. Ну не считать же важным разговором сравнение вкусов того или иного сорта чая, которые в этом заведении подают. Я вежливо вставлял слово-другое и ждал. Чего? Когда собеседник созреет до того, чтобы спросить что-то серьезное. И дождался. Спустя минуты две после того, как нам обновили заказ, Руцис резко сменил тон:

– Я работаю в иностранном отделе, поэтому и вопрос такой. Отвечай быстро, не задумываясь. Тебе нужно завербовать агента в посольстве, и есть несколько вариантов: один из секретарей, посвященный во многие тайны; служащий, не имеющий доступа к бумагам, но давно работающий и находящийся вне подозрений, служанка со смазливым личиком; один из охранников. Первые два не любят нашу страну очень сильно, третья относится равнодушно, последний же тайно симпатизирует идеям социализма, что хоть и не коммунизм, но близкое идеологическое течение. Твой выбор?

– Уточнение. Я нахожусь в другой стране или здесь?

– А для тебя таки есть разница? – изогнул бровь чекист, вопрошая меня с явной иронией. – Оба случая.

– В обоих случаях не стал бы вербовать охранника, так как он, как сочувствующий социализму, первый попадет под подозрение. Но здесь особенно. Служанка – здесь тоже не лучший вариант. В СССР посольства всегда будут более внимательно следить за простыми людьми. Лучше попробовать секретаря или простого служащего… И предварительно узнать о слабостях, таких как вино, женщины, нехватка денег на них. И спровоцировать очень неблаговидную ситуацию, если такой уже нет. Если все происходит за границей – можно попробовать выдать себя за иностранца. Чтобы след вел в никуда… – Прервавшись, я все же добавил последний «штрих к портрету»: – Аркадий Янович, если дадите более конкретную задачу, мне будет легче сказать больше. А сейчас больше не скажу, слишком нечетко все.

– Гхм… А как же классовая близость? Социалист мог бы работать, воодушевленный идеей.

– Мог бы. Особенно как ложная цель. Создать вроде как информатора, но поручать то, что было бы ложью, вводило врагов в заблуждение касаемо истинных целей.

– Я тебя понял, Леша. Необычный для такого юного человека подход. Мне нравится… Разреши только спросить, откуда такой подход к решению предложенной мной задачки?

– Читал много, Аркадий Янович. В том числе того же Макиавелли с его «Государем». Понимаю, что такие, как он, всегда были и будут врагами трудового народа. Но приятно использовать оружие тех же буржуев против них самих. Есть в этом своя историческая справедливость! Ведь сам Владимир Ильич Ленин говорил, что «капиталисты сами продадут нам веревку, на которой мы их и повесим».

– Правильная, очень удачно выбранная цитата великого человека, – с довольным выражением лица закивал Руцис. – Приятно мне, немолодому уже человеку, встретить в молодежи не только желание встать на стражу нашей страны, Страны Советов, но и понимание того, как это делать. Но тебя многому надо учить. Только ты не волнуйся, найдутся нужные люди. Ох, Маркуша, хорошего человечка ты ко мне послал!

Все, дело на мази. Раз уж чекист немного расслабился, то его удовлетворил как ответ на вопрос, так и дальнейшие пояснения с уточнениями. Мне остается лишь не спугнуть удачу.

– Значит, я…

– Ты интересен ОГПУ, – вновь спокойным, почти без эмоций голосом ответил Руцис. – Только сразу тебя никто на работу к нам не оформит. Нужно будет написать заявление, пройти проверку документов и подлинности личности, затем собеседование. И, конечно, решить, в каком именно отделе тебе лучше работать.

– А что бы рекомендовали мне вы?

– Решил прислушаться к советам? Молодец, Леша, никогда не забывай, что излишняя уверенность многих подводила, – благосклонно воспринял легкий такой «прогиб перед начальством» Руцис. – Тебе может подойти Секретно-оперативное управление, особенно контрразведывательный отдел. Или же иностранный отдел, где работаю и я. Но это лишь совет, который зависит не только от желания ему последовать, но и от свободных мест.

– Я понимаю. И готов приносить пользу Советскому Союзу в том отделе, в каком потребуется.

Улыбка… Понимает, что так ему намекают, что в любом отделе, но непременно в ОГПУ. Но отторжения не чувствуется.

– Потребуется, Леша. Мое слово весит не очень много, но и не услышать его нельзя. Месяца два или три, я думаю, займут проверка и оформление бумаг. Ты где остановился?

– В гостинице, – вздохнул я, показывая, что для простого советского студента это не лучший выход, если вспомнить об отсутствии денег. – Справлюсь, если попробую на временную работу устроиться. Вагоны, например…

– Лучше займись учебой. Языками и еще кое-чем, я подумаю, что посоветовать, – кажется, Руцис призадумался на тему сделать из меня своего протеже и пользоваться этим в будущем, если все хорошо для него сложится. – На гостиницу денег у тебя на такой срок не хватит. В общежития наши тебя не устрою, бумага нужна. Дам несколько адресов, где часто комнаты сдают. Недорого.

– Спасибо, Аркадий Янович!

– Успеется… – Промельк в глазах: дескать, я еще свое сторицей стребую, потом, когда смысл появится. – И не забудь позвонить, когда устроишься. Мне будет что тебе сказать и посоветовать. Сейчас же пора, еще встретимся.

И чекист, не сильно озадачивая себя правилами хорошего тона, встал из-за стола и неспешно направился к выходу из чайной. Счет, кстати, предоставил оплачивать мне. Нормально, уж такую мелочь точно переживу, с моими-то финансовыми запасами. Теми самыми, о которых роже чекистской знать точно не положено. Так что продолжаю прихлебывать чай, заедая его сдобной булочкой с маком и думать.

Мыслей было много, но все они двигались в радующих меня направлениях. А как иначе? Первый шаг по внедрению осуществлен. Теперь должна быть некоторая пауза, но это неизбежно. Ничего, посидим тихо, изображая тщательную подготовку к работе в ОГПУ. Руцису непременно позвоню, вежливо попрошу совета, чем лучше себя занять в плане учебы. Ну, помимо изучения иностранного языка… или языков. Главное для меня – получить официальную принадлежность к той организации, которую я абсолютно ненавижу. Изнутри, как известно, куда легче ударить в нужную цель. А к тому же избегая подозрений.

Глава 3

Покуда существует революционный террор, должен существовать и полицейский розыск. Познакомьтесь, господа, с революционной литературой, прочтите строки, поучающие о том, как надо бороться посредством террора, посредством бомб, причем рекомендуется, чтобы бомбы эти были чугунные, для того, чтобы было больше осколков, или чтобы они были начинены гвоздями. Ознакомьтесь с проповедью цареубийства.

П. А. Столыпин, премьер-министр и министр внутренних дел Российской империи

Образец надо дать. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. Отнять у них весь хлеб. Назначить заложников, согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни верст народ видел, трепетал, знал, кричал… Найдите людей потверже.

В. И. Ленин

Судьба любит порой забавно подшучивать над людьми. А так как я, несмотря на некоторые странности внутри моей головы, все же человек, то и меня фатум не обошел стороной. Совсем не обошел!

За все достижения надо платить. Это я знаю. Но на сей раз плата оказалась… крайне оригинальной. И ведь знал, что это будет противно, но не представлял, до какой степени. О чем это я сейчас? Да о том месте, где я вынужден был жить вот уже почти три месяца. О богами проклятом месте – коммунальной квартире! Знал, что для полной достоверности придется косвенным образом намекнуть Руцису, что гостиница не по карману студенту-недоучке. Догадывался и о последствиях, но не думал, что ситуация окажется настолько омерзительной.

Название «коммунальное жилье», как всем понятно, происходит от слова «коммуна». Жуткое изобретение советской власти – засунуть в одну большую, многокомнатную квартиру несколько семей, создавая ад на земле. Впрочем, многие обитатели этого ада сами в него заползали – радостно и с половецкими плясками. Тогда еще, сразу после революции, когда этакими первобытными ордами набивались как сельди в бочки в квартиры бывших, как они считали, «угнетателей». И, само собой разумеется, портили и обгаживали все, что под руку попадалось. Например, топили книгами буржуйки и из роскошных штор вертели косынки и портянки. Вот он, человек советский во всей своей красе. Не создавать новое, но разрушать «до основания» старое. Впрочем, это им и их идеологическая накачка велит. Как там звучит в их песенке? «Весь мир насилья мы разрушим до основанья. А затем… Мы наш, мы новый мир построим. Кто был никем, то станет всем!» Вроде бы так они поют. Ну да, разрушить мир у них получилось. Не весь, но уж великую империю точно. Вот только устроенная на ее обломках хибара никакого уважения не внушает. Может, она и способна будет ужасать, когда на нее смотрят извне. Но жить внутри, быть ее частью и восторгаться всем дерьмом жизни типичного «хомо советикус»… Сомневаюсь, что нормальный человек, с честью и гордостью, способен на такое. А вот насчет того, что бывшие никем стали всем – это да! Достаточно всего лишь как следует поинтересоваться, кто сейчас находится на важных постах, и… тихо побиться головой о стену, потому как здоровая голова подобное нормально воспринимать просто не может. Там не то что университетское образование – законченное реальное училище или гимназия практически не встречались.

Кухарка может управлять государством? Нет, вопросительная интонация тут лишняя – это было еще одно утверждение нынешнего покойника, который теперь упокоился в своем личном мавзолее. Вроде как его, хотя точно сказать не берусь – у меня уже голова кругом от всех этих цитат. А знать их надо, положение обязывает.

Впрочем, не о том речь. Науправлялись… кухарки! Их любимый военный коммунизм перерос в голод. Продразверстки, бунты даже тех крестьян, которые их поддерживали, потом снова голод. Затем был НЭП – не от любви к частному капиталу, а просто от осознания безвыходности положения. Подождали бы с ним годик-другой – тогда или с голоду окончательно перемерло слишком большое количество населения, или смели бы «товарищей», потому как еды не просто не было, а «не было совсем».

Несколько лет НЭПа убрали угрозу голода. Кое-как оживили промышленность, за ради дееспособности которой – вот стыдоба – пришлось с нуля специалистов завозить из-за рубежа за очень большие деньги. Ну да, своих или вырезали, или же те сами убежали на огромной скорости из страны «победившего коммунизма».

Результат? Появились нэпманы – скоробогатеи, дикая буржуазия – да еще сильное влияние иностранного капитала, особенно в сырьевых, перерабатывающих и промышленных секторах. Не лучшая перспектива для любого государства, но для СССР еще и идеологически чужеродная. Капитализм ведь! Буржуи! Впрочем, все шло тем же манером, что и во время французской революции. Там ведь тоже острая фаза резни «бывших» сменилась затишьем и торжеством недобитой, а особенно новообразовавшейся буржуазии.

А потом НЭП стали свертывать. Сначала аккуратно, вытесняя частный и особенно иностранный капитал из важных сфер. Это было логично и понятно для многих. Дескать, государство стремится к контролю за жизненно важными областями. Зато потом, осенью двадцать восьмого объявили курс на коллективизацию. Тут уж даже тем, кто способен был лишь к самым слабым размышлениям, стало понятно – пошел откат к тому самому «военному коммунизму». А где он, там и запрет частной собственности. Пусть не на все, но почти на все. И прочие пакости ожидались, причем много и солидных размеров.

Проще говоря, дали барашкам жирку и шерсти нагулять – пришло время их сначала стричь, а потом и резать. И резать стали. Коллективизация пахла кровью, могильной землей, от ее воплощения в жизнь были слышны истошные крики. Пока в деревне, но они вот-вот доберутся и до города. Я это видел, к тому были все предпосылки.

Хотя… Они сами посадили себе на шею эту власть. Кто-то активными действиями, другие одобрительными криками. А немалая часть – своим бездействием, стремлением забиться в норки с надеждой, что все обойдется, особенно если не будешь высовываться. Премудрые пескари! Верно про таких Салтыков-Щедрин писал, ой верно! Забрались поглубже в придонный ил во время революции, гражданской, времени после нее. Вылезли, когда объявили НЭП. А сейчас снова в тину, в той же идиотской надежде, что удастся пересидеть. И словно не помнят о том, какое количество им подобных лишились всего. Многие даже жизней, порой весьма мучительными способами.

Эх как меня занесло, пусть даже в мыслях! А что поделать, обстановка вокруг сильно влияет. Коммунальненькая такая, от которой хочется скрыться как можно дальше и больше туда не возвращаться. Однако возвращаюсь, причем каждый вечер, пусть и ближе к ночи. Ночевать-то все равно где-то надо. В гостиницах – нельзя. Там документы требуют, а еще информировать о постояльцах обожают. Тьфу, чума на все их деревянные головы!

Не дают спокойно поспать и так замученному мне, Александру фон Хемлоку, волею обстоятельств временно ставшему Алексеем Фоминым. Как только наступает утро – время сборов на работу, – в небольшой такой коммуналке из пяти комнат на четыре семьи плюс я, начинается форменное светопреставление.

Думаете, я шучу? Ага, как же! Чтобы убедиться в печальной реальности, достаточно простейшей арифметики. Итак, начнем.

Дано: более десятка людей, частично не связанных между собой даже приятельскими узами, одна кухня и один, прошу прощения, туалет типа сортир, в который порой и зайти страшновато, до такой степени он изгажен… Про единственный коридор даже упоминать не стоит, это и так очевидно, но по сравнению с прочим совсем уж малозначимый нюанс.

Вопрос: может ли вся эта орава, которой надо на работу примерно к одному времени, поделить кухню и обойтись без очереди в, кхм, места общего пользования? И чтобы все это происходило без постоянного выяснения отношений на повышенных тонах и с использованием очень разных и зачастую неприличных выражений?

Ответ: не может! Никогда и ни при каком условии, потому как сама природа человеческая будет постоянно восставать против такого над собой издевательства.

Вот он, парадокс жизни в советской стране, решать который власти, судя по всему, просто не собираются. В ближайшие годы уж точно. Для них куда важнее совершенно иные задачи. К примеру, выполнение плана этой их пятилетки. Не понимают, болезные, что находящиеся в более человеческих условиях и работать будут лучше. А то вместо нормальной жизни в мало-мальски приличной обстановке – одна корявая идея. Почему корявая? Есть много причин, очень много, даже заново пролистывать их в мыслях лень.

Поднимаюсь с заметно продавленного дивана, потягиваюсь… Хорошо выспался, хотя еще часик-другой можно было. Но не при таком шуме за дверью, право слово! Чтоб большей части источников этого шума просто провалиться! Так ведь не сделают. А если и провалятся – то на этаж ниже, в естественную область обитания таких же созданий. И тогда… шума будет на порядок больше.

Что-то в горле пересохло. Выпить минеральной воды будет неплохо. Взгляд обшаривает те места, где могла бы стоять купленная вчера вечером по дороге домой бутылка, и… Проклятье, я ее еще ночью приговорил, одна тара осталась. Значит, придется простую водичку пить, из крана. А кран у нас, вестимо, на кухне расположился.

Открываю благоразумно запираемую на замок дверь, выходя из личного пространства в самое что ни на есть общественное. И сразу же мимо с шумным топотом проносится представитель пролетариата – Семен, работающий слесарем… где-то. На роже следы похмелья, в глазах ненависть ко всему миру вокруг. Ну и вопль в сторону невидимой сейчас, но несомненно присутствующей в квартире жены:

– Куда ботинки дела, стерва?! Зашибу!

– Интересно, а останется ли бас после того, как яйца оторвутся?

Вопрос был задан в пространство, тихим голосом, но этого хватило. Разбуянившийся слесарь заметно погрустнел, зачах-засох и уже без прежнего порыва удалился. Наверное, самостоятельно искать свою обувь. Ах да, еще пытался бросать на меня злобные взгляды, но лишь тогда, когда считал, что я не вижу.

Все это привычно, можно сказать, естественно, учитывая срок моего тут пребывания. А началась «цепь событий» буквально через два дня после того, как я, руководствуясь советом чекиста Руциса, снял комнату в этой квартирке. У пожилой супружеской пары, оба сына которых убыли на какие-то там стройки, связанные с досрочным выполнением пятилетки. Собственно, со сдающими комнату никаких проблем не было – люди простые, но безобидные. Зато остальные жильцы по большей части были тем еще паноптикумом. В одной из комнат проживало семейство в лице бабки, давно выжившей из ума, ее дочурки с мужем и целого выводка совершенно невоспитанных детишек, от старшеотроческого до дошкольного возраста. В другой – тот самый Семен с женой Аглаей и сыном лет трех-четырех. Ну а в последней – недавно закончивший институт и устроившийся на работу в столице инженер-электрик, явно выбивающийся из всей этой сомнительного качества компании.

Первый день прошел… да никак, я вовсе не собирался проводить в этом месте сколь-либо длительное время. Место для сна, не более. А заниматься изучением нужных вещей и исследованием города можно, а то и нужно, вне стен комнаты. И уж тем более обедать-ужинать, поскольку я и процесс готовки слабосочетаемы. Получающиеся у меня «яства» – отдельная песня. Ими хорошо разве что недругов травить, на большее они не пригодны.

А вот вечером второго дня, появившись на общей для жильцов кухне, я увидел не самую приятную картину. Нехилая туша Семена возвышалась над сжавшейся в комок его женой и орала. Громко так, с заметным преобладанием непристойных слов. А вдобавок, явно окончательно разошедшись, сей амбал отвесил ей довольно сильную оплеуху. Причина? Как я понял из воплей, женушка позволила себе даже не флирт, а всего лишь улыбку кому-то во дворе. И сейчас, по меркам Семы-маргинала, было вполне заслуженное наказание. Вот только мне это эстетического удовольствия отнюдь не доставляло. Пришлось вмешаться. И совсем не в советском стиле.

– Эй, ты. Пасть закрыл, жену свою отпустил, после чего убежал в комнату и сидел тихо, как мышь под метлой.

Абсолютное изумление выражала даже спина Семена. Боюсь даже представить, что у него на роже творилось. Он окаменел на несколько секунд, потом яростно… пожалуй, все же хрюкнул и ме-едленно так развернулся в мою сторону. Жену, правда, в покое оставил.

– Это какая сволота?.. Ты, студентишко, интеллихент сраный! Ты на кого? На меня, рабочего человека! Я сейчас тебя изувечу, будешь кровавыми соплями истекать и кровью ссать…

Быдло. Правда, массивное и на вид внушительное. Интересно, он и правда думал, что я либо испугаюсь, либо полезу выяснять отношения в кулачном бою? Нет, мог бы, причем без особых опасений, но не стал. Вместо этого аккурат в его чугунный лоб прилетела деревянная скалка. Победила дружба. Иными словами, лоб не проломился, но и кухонный инвентарь не сломался. И обе стороны конфликта упали. Скалка сразу, сиротливо укатившись в угол кухни. Семен с некоторым опозданием, сначала что-то прохрипев, а потом осев на грязноватый пол там же, где и стоял. Мне только и оставалось, что подойти поближе для окончательного вразумления возомнившего о себе невесть что маргинала.

Для вразумления был использован первый попавшийся под руку и подходящий предмет, а именно сковородка. Довольно массивная, не первой свежести, явно часто используемая. Правда, не таким экстравагантным образом, хотя всякое может быть.

Сначала привести в чувство… Шмяк! Сковорода прошлась узкой стороной по ребрам. Так, тело подает матерные признаки неудовольствия. Тогда переходим к основным процедурам.

– Если мама в детстве не учила себя хорошо вести, да и папочка ремнем не баловал, так это недолго и исправить!

Используемая в качестве вышеупомянутого ремня сковорода обрушивается на задницу. Чувствую себя немного в ином времени, когда таких вот красавцев пороли на конюшне. И, что характерно, помогало, по крайней мере, на какое-то время. Потом приходилось вводить новую дозу, хм, лекарств.

– Но раз не постарались они, придется мне поработать. Не хами мне, морда! Не мешай матерными криками. Не пытайся жену бить, поскольку меня это раздражает и портит настроение.

Каждый тезис сопровождался очередным ударом сковороды по заднице. Гудел предмет кухонной утвари, подвывал наказуемый… Идиллия! И надо же было ее разрушить, причем не абы кому, а его жене, Аглае.

– Оставь маево мужа! – взвизгнула недавно побиваемая собственным супругом женщина. – Я на тя в милицию напишу!

– Тяжелый случай, – вздохнул я, после чего отвесил объекту очередной, но уже последний удар. А то еще прибью урода. – Женщину бьют и матерят, а она за любящего рукоприкладство муженька заступается. Нет, есть все же горькая ирония в том, что некоторые жертвы побоев сами втайне любят быть битыми. Впрочем, живите как хотите, мне до того дела нет. Только приспичит поорать особо громко или драться – вне моей видимости и слышимости. А милиция…

– Милиции на тебя нет! – вновь взвыла Аглая, когда я, оставив ее дражайшую половину в покое, еще и вручил сковородку с вежливой улыбкой. Дескать, вот так и пользуйся, если надо будет.

– Нет, это точно. Да и не будет. Ну на кого подумают как на зачинщика, сравнив меня и вот этого вот, – презрительный взгляд в сторону Семы, стоящего в позе «а ля рак» и мотающего головой. – Да и уверен, что его уже не раз за пьянки или буйства привлекали. Так что сидите, граждане, и не чирикайте. Вам же спокойнее будет.

Вот такое вот у меня было «знакомство» с довольно типичными, но яркими обитателями коммуналки. А ведь таких более чем достаточно, распространены они по всем городам и весям. Только не в том было самое большое безумие. Действительно, живут себе, так и пусть живут. Но лишь в бодром и гармоничном соседстве с себе подобными. Так ведь нет, никак советская власть этого не желает. Тому пример был и в том «зверинце», где временно поселился и я.

Спустя некоторое время угораздило меня довольно поздним, но все же утром столкнуться на той же кухне еще с одним жильцом, Виктором. Тем самым инженером-электриком, попавшим в столицу после окончания института и работавшим на одной из электростанций. Не бог весть какая должность, но для начала карьеры в Москве неплохая. А столкнувшись, я впал в совсем уж глубокие раздумья по поводу безумия советской власти. Виктор был самым что ни на есть романтиком – наивным и верящим в лучшее. Да-да, несмотря на чувствительные пинки, которые жизнь выдавала ему, призывая одуматься, ибо быть романтиком в Стране Советов можно, но очень уж вредно для здоровья, особенно если эта сама романтика соседствует хотя бы с минимальным уровнем интеллекта. А мозги у этого инженера были, уж относительно его электрики и прочей техники точно.

И вот во время случайного столкновения на кухне этот чудак начал меня благодарить, путано и многословно, по поводу того, что мне удалось повлиять на этого самого Семена. Тот и впрямь заметно прижух. Признаться, меня это слегка удивило, но не высказать мнение я в этой ситуации не мог.

– Таким хамам только в морду давать и стоит. Слов они просто не в состоянии понимать. Бери на вооружение.

– И рад бы, – потупился Виктор, сверля взглядом пол. – Только не с моим неумением драться. И не люблю я кулаками махать, всегда пытаюсь договориться.

– С Семой? – саркастически фыркнул я, представив себе такую картину. – Обзовет он тебя интеллигентом и скажет, что еще слово, и кулака его попробуешь.

– Он так и сказал…

– Во-от! Так что думай, инженер, как или учиться таким вот уродам отпор давать, или как сменить комнату в коммуналке на отдельную квартиру.

– Кто же мне ее даст, – еще больше загрустил Виктор. – Мне, когда я только заикнулся, сказали, что жилой фонд очень мал, на всех не хватает.

– На всех хватать никогда и ничего не будет.

– При коммунизме – будет!

Наивный советский человек. Других слов и не подобрать. Ведь всем вовне СССР, да и партийной верхушке внутри СССР понятно, что коммунизм – фикция. В лучшем случае – некий недостижимый идеал. От каждого по способностям и каждому по потребностям. Так? Иллюзия. Человеческие хотения всегда будут больше, чем способности. Игры с «нулевой суммой» тут просто невозможны. Одни будут на вершине той или иной пирамиды, другие же в ее основе. И этого не изменить.

Впрочем, объяснять это прекраснодушным романтикам Страны Советов – бесполезно. Сами осознают… если успеют и если дадут. Мда. Поэтому я ограничился несколько иным вопросом, желая получить ответ, так сказать, от недавнего свидетеля.

– Что коммунизм будет и при нем всего на всех хватит – я даже не сомневаюсь. Но живем-то мы сегодня, когда он только-только строится. Вот мне и интересно, кому там сейчас больше других квартиры дают? Сам понимаешь, самому скоро подобное предстоит. Поделись опытом.

– Я не знаю точно. Могу только по своим впечатлениям, – застеснялся Виктор, аки красна девица на выданье. – Похоже, нечем порадовать, сейчас мало кто отдельные квартиры имеет и будет иметь. Только очень нужные партии люди: директора и главные инженеры заводов, партийные работники, может еще кто. Я, когда ордер на комнату получал, в очереди много чего видел.

– Внимательно тебя слушаю, – подбодрил я собеседника, получившего комнату меньше года тому назад. – Очень интересные вещи рассказываешь.

– Скорее грустные. Кого только там не было, видел и рабочих, и служащих, даже командира роты, которому тоже только комнату обещали. Правда, коммунальная квартира лишь на три семьи. Это ему сильно повезло. Так само жилье, что тех, кто во время НЭПа отдельными квартирами обзавелся, уплотнять станут. Или уже стали, я не понял.

– Плохое для этих людей известие.

– Так временно же, – широко раскрыл глаза этот наивный человек. Ведь нет ничего более постоянного, нежели то, что власть предержащие любят называть временным. – Потом у каждого своя квартира будет. Надо лишь потерпеть. Да и они… нэпманы. Пожили за счет народа, и хватит.

– Тоже верно, – согласился я, не выпадая из образа. – Ты лучше скажи, долго ли все это длилось и какие особенности во всей этой канители запомнились?

Виктор что-то отвечал, но меня его ответы уже не интересовали. Так, звуковой фон, не более того. Гораздо интереснее был узнанный нюанс, вполне заслуживающий доверия. Виктору врать смысла нет. Простая душа, что видит, о том и говорит. В том числе и об уплотнении.

Ну что, очередной этап возврата к жестким коммунистическим методам. Сворачивание НЭПа, объявление коллективизации на селе, затем начало уплотнения в сфере городского жилья…

Уплотнение! Назвали-то как нейтрально! Лучше бы своими словами, без попыток словом смягчить суть дела. Уплотнение – это процедура, когда тебя, живущего в отдельной и уютной квартире, вдруг оповещают, что, к примеру, из пяти комнат за тобой останется… Скажем, аж целых две! Ну а остальные три отходят родному государству и великому делу коммунизма. Спустя пару недель в эти три уже бывших твоих комнаты вваливаются толпы народу (классический норматив Страны Советов – комната на семью) – и еще недавно кажущаяся радужной жизнь превращается в ад.

Знаем, проходили. Сразу после революции, в первые годы, все осколки старого мира, людей, являющихся без преувеличения элитой, лучшей частью империи, подвергли такой вот… процедуре лишения всего. Тех, кто не был убит сразу и кто не бежал из страны при первой возможности, понимая, что жизнь здесь будет хуже всего прочего.

Возврат к истокам, что тут еще сказать-то можно! Отдельные квартиры в Стране Советов по большей части лишь для партийной верхушки да тех специалистов в тех или иных областях, без кого покамест не получается обойтись. А остальных – в коммунальное житие. Причем подается это таким манером, что люди, становление которых происходило уже при новой власти, принимают безумие коммунальной жизни как нечто само собой разумеющееся. Вот как Виктор, этот инженер-электрик. В его голову даже не закрадывается мысль о том, что он, довольно ценный специалист, получивший высшее образование, просто не должен жить в одинаковых условиях, например, с тем же пьяным маргинальным пролетариатом в лице того же алкаша и бузотера Семена.

Собственно, в Российской империи такого быть в принципе не могло. Любой человек понимал, что получая образование, продвигаясь вверх по ступеням незримой государственной пирамиды, он улучшает уровень своей жизни, ее комфорт, дает возможность своим детям начинать жизнь с более выгодных позиций. Это нормально, это естественно. И шанс был у любого. Множество примеров имелось, когда люди из самых низов, проявляя способности и волю, достигали всем заметных высот. Еще со времен Петра Великого это приобрело по сути официальный статус. А им же введенный «Табель о рангах» окончательно закрепил систему, работающую с его времен и до момента крушения великой империи.

Теперь системы нет. Вообще нет. Зато все, кроме партийной верхушки, конечно, могут почувствовать на своей шкуре жизненные тяготы и грязь во всей сомнительной красе. Ту грязь, что раньше была уделом тех, кто не хотел ничего достигать, ни к чему стремиться. Да-а, вместо стремления вверх советская власть окунала своих граждан в помои по самую маковку. Еще и заботливо придерживала рукой, чтобы, не дай боги, кто-нибудь не оказался чистым. Зато мнимое равенство, столь любимое теми, у кого нет ни ума, ни воли, ни силы духа.

Впрочем, меня это напрямую не касается. Я отнюдь не часть Страны Советов, у меня тут просто важные дела. Очень важные. Ради них потерпеть несколько месяцев или даже больше коммунального жития – невелика цена. К тому же…

* * *

Как и было уговорено, раз в несколько дней я звонил Руцису, сообщая ему о своих «усиленных занятиях» и прогрессе в оных. Изучение французского языка – который я и так знал, пусть и не очень хорошо, со словарным запасом, вынесенным из детства, – а также кое-каких рекомендованных чекистом книг… Полезных книг, что должны были сместить полуполученное Фоминым юридическое образование в сторону ОГПУ-шных надобностей.

Но на сей раз…

– Добрый вечер, Леша, – ответил на мое приветствие чекист, причем голос у него был особенно ласковый. – У меня есть чем тебя порадовать.

– Приняли? – организовав должную долю восхищения и предвкушения в голосе, спрашиваю я. – Неужели…

– Приняли. Помнишь, я рассказывал тебе о структуре ОГПУ?

– Конечно, Аркадий Янович, могу наизусть пересказать.

– Не нужно, – усмехнулись на том конце провода. – Я хочу напомнить про Особый отдел ОГПУ. После недавней реорганизации в него включили восточный отдел и, что важно для тебя, контрразведывательный. Ты поступаешь на службу в первый отдел особого отдела. Он занимается контрразведкой против деятельности на территории СССР разведок стран Европы и США, а также наблюдает за диппредставительствами. Ты доволен?

– Очень доволен, Александр Янович! Вовек не забуду вашей помощи.

– Не забудешь, – эхом отозвался Руцис. – Послезавтра, в девять утра, будешь на Лубянке. Документы на тебя готовы, проверку ты прошел. Разберешься, что и как. Еще вопросы?

– Только один. Моя должность?

– Свой кубик в петлицы получишь. Не простым же агентом тебя зачислять с тремя курсами юридического и умением думать! – Я чуть ли не увидел, как чекист лениво отмахнулся от этого естественного для прозелита вопроса. – Документы, форма, оружие – все это тоже получишь. Как и комнату в нашем общежитии. Нечего сотруднику ОГПУ в съемной комнате ютиться.

– Большое спасибо, Александр Янович…

– Уже слышал. И не забывай… звонить.

Все, трубка повешена. А последние слова чекиста – явный намек на то, что он считает меня обязанным всерьез и надолго. Правильно, логично, естественно. Сейчас он бросает перспективного новичка в омут тайной полиции и будет ждать, внимательно за ним наблюдая.

А я что? Меня такой расклад полностью устраивает. Делаю вид, что обрадован до полубессознательного состояния и считаю Руциса своим первым защитником и благодетелем. Естественно, буду постоянно ему звонить, спрашивать совета, что действительно будет нелишним… Ах да, еще надо будет преподнести чекисту какой-нибудь презент – по душе. Но не слишком дорогой, в пределах того, что может себе позволить недавний студент и новоявленный чекист. Интересно, что же такое ему подарить?

О, придумал! Он у нас чай очень любит. Вот и получит нечто вроде подарочного набора из редких сортов. Покамест подобные наборы купить можно, но скоро, чует моя душа, даже подобные удовольствия останутся для жителей Страны Советов в прошлом. Для подавляющего большинства оных, ведь особо важные партийные товарищи себя любимых никогда не обидят.

Глава 4

Из двух сражавшихся в России армий, конечно, право называться Русской принадлежало той, в рядах которой сражались все, кто среди развала и смуты остались верными родному национальному знамени, кто отдал все за счастье и честь Родины. Не могла же почитаться Русской та армия, вожди которой заменили трехцветное русское знамя красным и слово Россия – словом Интернационал…

П. Н. Врангель, генерал-лейтенант, лидер Белого движения

…Нельзя великороссам «защищать отечество» иначе, чем желая поражения во всякой войне царизму.

…Неверен лозунг «мира», лозунгом должно быть превращения национальной войны в гражданскую войну.

…Наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск.

В. И. Ленин. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 108–109

Свершилось. С недавних пор я сотрудник особых поручений ОГПУ. Ну просто звание так называется, только и всего. На самом же деле – классический первый офицерский чин, просто в СССР так рьяно боролись с «порочными последствиями царизма», что даже воинские звания изувечили до неузнаваемости, равно как и знаки различия. Вот и появились в армейских частях всякие помкомполка и замкомроты, а среди чекистов и того «краше» – начальник оперпункта или сотрудник особых поручений. Прямо воинские звания, того и гляди можно запищать от… восторга.

Впрочем, шло бы оно, это странное мышление советских руководителей. Один черт, понять всю глубину их безумия я не стремлюсь. Зато стремлюсь к тому, чтобы укорениться в новой для меня среде. В ОГПУ. А она, доложу я вам, очень своеобразная, стоящая особняком от всех остальных структур Страны Советов, но в то же время неразрывно с ними связанная.

Первый отдел особого отдела ОГПУ. В необычное место меня занес не то случай, не то фортуна. Скорее, все же второе. Ведь фортуна любит помогать тем, кто сам много для этого старается, причем необычными ходами. Я… постарался. Вот и получил неожиданный, но крайне приятный подарок. Почему так? Ведь на первый взгляд был бы куда удобнее оперативный отдел. Ан нет, все далеко не так просто. Пока вынесем за скобки тот факт, что само мое попадание в ряды ОГПУ под чужой маской – огромный успех. Тут речь о другом, совсем о другом.

Оперативный и особый отделы – разные подразделения ОГПУ, причем связь между ними не такая уж и хорошая. Существуют определенные трения, точки, где их интересы пересекаются. Да и руководители отделов не сказать чтобы в сильно хороших отношениях.

Что мне с того? Удобство работы. Другой отдел, априори отсутствие контактов, допустимо не самое хорошее отношение ко всем работникам оперативного отдела. И еще кое-какие нюансы могут обнаружиться, но это уже от дальнейшего развития событий зависеть будет. А пока… Пока развитие событий идет своим чередом, полностью меня устраивающим.

Стоит начать с того, что из той богомерзкой съемной комнаты в коммуналке я благополучно перебрался в огэпэушное общежитие. Название, конечно, то еще, но по сути все оказалось куда пристойнее. Руководство чекистов было не настолько глупо, чтобы распихивать верных псов советской власти по коммуналкам. Послужившие достаточное время получали отдельные, весьма комфортабельные квартиры. Ну а новичков заселяли в так называемые общежития, представляющие из себя те же квартиры, но похуже. Ну как похуже… Небольшая комната и кухонька на человека. Для семейных порой две комнатки. Жить вполне можно, особенно учитывая то, что раньше у большинства поступивших на службу в ОГПУ и такого быть не могло.

Неплохо была поставлена и боевая подготовка. Справедливо считалось, что каждый чекист должен уметь хорошо стрелять, быстро бегать, да и умение дать кулаком в буржуинский или какой-то другой враждебный глаз тоже лишним не станет. Поэтому тиры, беговые дорожки, спортзалы были не просто всегда к услугам, но и вменялись в прямую обязанность. Это радовало. Радовало меня лично, хотя и не нравилось с точки зрения хорошего физического развития тех, кого я люто ненавидел.

В тире, кстати, приходилось изображать «театр одного актера». Стрелять я умел, причем куда лучше, чем мог бы недавний студент-юрист с минимальной практикой. Вот и приходилось усердно изображать быстрый, но вполне обоснованный упорными тренировками прогресс в нелегком стрелковом деле. Револьвер, пистолет, винтовка… Да побольше, побольше! Подобное рвение искренне радовало учителей, а у некоторых нынешних сослуживцев порой вызывало легкое недоумение. Дескать, к чему так сильно усердствовать? Но объяснить это самое усердие было несложно, изображая из себя «романтика революции». Удобная, кстати, маска, если предварительно хорошенько изучить классиков этой самой идеологии. Не новых, которые в свете последних событий могли стать отщепенцами и новоназначенными предателями, а самых что ни на есть надежных: Маркс, Ленин, ну и нынешнее «светило» в лице Сталина Иосифа Виссарионовича, в «девичестве» Джугашвили.

Но главное – основная моя работа. Первый отдел занимался такой работой, где очень хорошо сочетались физическая и интеллектуальная составляющие. Противостоять иностранным разведкам и наблюдение за их диппредставительствами – то еще занятие. Требуется долго и усиленно думать, кто шпионит, как именно и с помощью каких людей-агентов. Это насчет мозга. Что же до физической стороны… Не стоит думать, что агент иностранной разведки, почуяв опасность, будет только убегать. Может и выстрелить, причем сделать это метко, благо их этому тоже учат.

Честно признаюсь, мне пока в таких вот операциях поучаствовать не довелось. Все дело в сроке пребывания в шкуре сотрудника ОГПУ. Сейчас у нас какое время? Февраль тридцать первого года. А началось мое тут официальное пребывание всего лишь осенью тридцатого. Вот и получается то, что сейчас имеем. Не та ситуация, чтобы бросать в жернова активной работы только-только поступивших на службу чекистов. Немного жаль.

Почему вдруг? О, я ни в коем случае не рвусь делать благо ни ОГПУ, ни СССР. Тут другое, совсем другое. Сейчас я в ОГПУ никто и звать меня никак. Обычный новичок, поступивший по рекомендации, пусть даже и чекиста, имеющего кое-какой вес. Заслуг… не ноль, но близко к этому, ведь добровольная помощь ОГПУ, пусть и активная, не является чем-то особенным. Так что надо проявить себя с лучшей стороны, причем желательно в кратчайшие сроки. Подтвердить, так сказать, репутацию талантливого юнца, которая уже была использована для поступления в организацию. А для этого…

Для этого я и работал. Упорно, со всем возможным старанием, показывая непосредственному начальству, что меня можно и даже нужно загружать работой. Желательно – выходящей за рамки обычной рутины. А ее, рутины то бишь, хватало.

В первом отделе требовалось знание иностранных языков. Естественное требование, откровенно-то говоря! Без их знания сложновато работать против иностранных разведок. Не невозможно, а именно что сложновато. Не станут же оперативные агенты при любом непонятном выражении или попавшем в руки документе бежать к своему начальству или к знакомым сослуживцам с просьбой перевести непонятные письмена заморско-буржуинские. И это лишь те, кто работают «в поле». Про тех же, кто имеет дело с различными документами, и говорить нечего. Немалая их часть отнюдь не на русском написана. Поэтому… положение обязывало.

Я знал немецкий и французский. Конечно же, уровень этого самого знания скрывался, но чтение и понимание прочитанного с использованием словаря – это я мог использовать. И использовал в самом начале, еще в момент собственно поступления к господам чекистам. А поскольку специалистов на германском направлении в ОГПУ хватало, то вывод был очевиден. Меня закрепили за местными «французами». За той их частью, которая изучала стекающиеся в отдел документы, посвященные деятельности на территории СССР французской резидентуры. А она тут резвилась от души, уступая разве что вездесущим британцам.

Если большая активность иностранной резидентуры, то много и агентов. Если много агентов – то их необходимо выявлять, тщательно отслеживая все телодвижения сотрудников посольства. Но не только. Требовалось изучать множество документов, в том числе доставляемых из-за границы. Вот на этот сектор меня и посадили. Прочитать, изучить, сделать выжимку, по возможности добавить уже собственные выводы. Мрак и жуть, но никуда не денешься. Назвался груздем – полезай в кузов!

Однако не все было так уж тоскливо и печально. Не стоило забывать о том, что нынешний французский посол, Жан Эрбетт, года до двадцать седьмого проводил по отношению к СССР довольно дружественную политику. Оно и неудивительно, ведь по время расцвета НЭПа у французских торговцев и промышленников были немалые интересы в Стране Советов, равно как и вложенные капиталы. Ничуть не удивлюсь, если сам посол имел с этого вполне определенный интерес. О, вовсе не обязательно грубый финансовый, непосредственно от деловаров! Есть и другие варианты. Например, проталкивание карьерных интересов посла в обмен на определенные услуги тому или иному коллеге по дипкорпусу или кому-то из членов французского правительства. Клубок интересов, он часто столь запутанный, что при всем желании не разберешь истинную подоплеку.

Как бы то ни было, а до определенного времени – до момента, когда стали сворачивать НЭП, а заодно и интересы важных деловых людей из Франции – Жан Эрбетт был настроен благожелательно. А что такое благожелательность посла, на которую идет адекватный ответ? Это различные и довольно многочисленные контакты, всякие «клубы по интересам» и общества советско-французской дружбы. Туда же стоит отнести визиты французских социалистов и просто политиков левого толка… В общем, у определенного круга людей, близких к делам разведки, была масса возможностей навести мосты и навербовать агентуру. И можете быть уверены, этими возможностями они пользовались с размахом.

Вот и сижу. Читаю, хм, всякое-разное, пытаясь выделить из откровенной «навозной кучи» то самое жемчужное зерно. Хорошо хоть соседи по кабинету достались не слишком шумные, можно сосредоточиться, не отвлекаясь на посторонние звуки. Кстати о соседях. Их всего трое, хотя и сам кабинет не слишком велик. Да какое там велик! Маленький такой кабинетик, а мы в нем – как шпроты в банке. Добавь сюда еще одного человека с собственным столом, и все, финита, пройти будет невозможно.

Вот, к примеру, главный в здешнем маленьком коллективе – Сомченко Руслан Борисович. Такой же сотрудник особых поручений, но кубиков в петлице два, против одного у меня. Да и лет ему что-то около тридцати. В ОГПУ давно, лет шесть, начинал с агента третьего разряда, то есть, если по-старому, с младшего унтер-офицерского чина. Ну и за прошедшие годы упорно прогрызал себе дорогу к нынешнему положению. Всеми силами и средствами. Жёсток, жесток, уперт, но назвать его дураком было бы откровенным лицемерием. А вот к моей персоне Сомченко относится крайне негативно, хотя и пытается это скрывать. Правда, получается не очень.

Почему вдруг? Да все просто. Он начинал с нижней ступени, а я аж несколько проскочил. Потом университет и вообще образование… В СССР, как я успел понять с самого детства, быть умным довольно опасно, если не умеешь хитрить и изворачиваться. Ну а получить клеймо «интеллихента» – то еще сомнительное удовольствие. Классовая ненависть во всей красе обеспечена.

Впрочем, на меня этот штамп поставить сложно, я себя ставлю совсем по-иному. Знания – да. Какая-либо мягкость поведения – ни в коем случае. Да и подчеркнутая верность идеалам коммунизма – кушайте на здоровье. Этакий советский человек новой формации, о котором так любят порассуждать нынешние идеологи, не понимающие, что по мановению руки люди из грязи не поднимаются и уж точно не отмываются. А грязи было столько, что… Ладно, не о том речь. Важно другое – мои отношения с Сомченко, несмотря на явную неприязнь с его стороны, достаточно приемлемы, чтобы тот не ставил палки в колеса во время работы. Хотя и помощи от него ну точно не дождаться. Хорошо, что мне от него ничего по большому счету и не надо, кроме отсутствия вмешательства.

Ну и двое других чекистов, делящих с нами кабинет и в какой-то степени подчиняющихся даже мне. Петров Иван Александрович, агент первого разряда, то есть унтер-офицер самого высокого уровня. Прост, как медный пятак, вполне доволен своим нынешним положением и причастностью к ОГПУ, никакого стремления двигаться дальше по служебной лестнице. Инициативы ноль, но приказы выполняет досконально и с крайним усердием. Ну и стоит отметить умение стрелять и бить морды всем, на кого укажут. Классическая грубая сила.

И Халилов Магомед Гуссейнович. Как бы это про него сказать, чтобы четко и без слов малопристойных? Потрясающая помесь дуба и барана. Тупой, дурной и практически ничего не понимающий. Оказался в системе еще в девятнадцатом году, да так выше агента первого разряда и не поднялся. Хотя хотел, очень хотел, и желание это никуда не делось. Вот только даже по меркам Страны Советов Халилов был просто потрясающе туп.

Зачем его тогда вообще держали? Ну, помимо проверенности и уважения к стажу службы. Ответ был прост и… противен. Халилов был самым что ни на есть заплечных дел мастером, любящим причинять боль и умеющим это делать. Именно этим он и занимался, но поскольку официальной должности палача как-то не водилось, то числился он тут. Право слово, мне на него и смотреть-то было противно. А приходилось разговаривать, временами улыбаться и вообще вести себя, словно рядом сидит обычный человек, а не садист, у которого руки в крови даже не по локоть, а по самую маковку.

И удивляться не стоило. Подобных среди чекистов хватало, в том числе и тех, которые являлись такими вот неофициальными палачами. И это считалось нормой, более того, нормой, получившей одобрение самых верхов. Забавно, но даже некоторых большевичков еще во время Гражданской проняло до печенок то, что творили и продолжали творить их опричники. Даже официальный документ был со словами насчет «произвола организации, напичканной преступниками, садистами и разложившимися элементами люмпен-пролетариата». Требовали даже упразднить эту структуру, как вышедшую за крайние рамки добра и зла. Естественно, этот отголосок человеческого восприятия мира остался гласом вопиющего в пустыне. Тем более что глас этот исходил от бывшего имперского офицера Каменева, выпускника Академии Генштаба. Думаю, именно тогда до него дошло, на чью сторону он перешел, кому помогал своим предательством. И все эти писки о недопустимости террора и кровавой вакханалии под руководством ЧК были… смешны.

Ах да, едва услышав подобные слова, тогдашняя «несвятая троица», состоящая из Троцкого, Сталина и Свердлова, пользующаяся полной поддержкой самого «вождя мирового пролетариата» Ленина, прямо заявила, что террор был, есть и будет, а ЧК вне любой критики. Самому же Каменеву и прочим, не до конца расставшимся с принципами, был сделан намек сидеть и не высовываться. А то ведь объявить человека врагом революции – дело легкое. Для пущей же убедительности вместе с самим «не оправдавшим доверие партии» легко пустить в расход и членов его семьи. Так, для профилактики. После этого никаких протестов не было. Удивительно, правда?

* * *

– Все работаешь, Алексей? – вырвал меня из глубин размышлений и одновременного чтения документов голос Петрова. – Скоро уж рабочий день заканчивается. А ты все за своим столом сидишь, даже взгляда от бумаг не оторвешь.

– Дел много. Больше половины бумаг на французском, а их так легко не прочитать. Да еще каждая мелочь может оказаться важной.

Иван лишь улыбнулся и, подвинув стул, присел. Бедная мебель протестующе заскрипела, поскольку почти сто килограмм Петрова были для нее не самым легким испытанием. А для меня в качестве испытания выступали немереные любопытство и оптимизм чекиста, заодно с его желанием поболтать обо всем и ни о чем. А ведь приходится, с коллегами, тем паче находящимися в одном кабинете, надо поддерживать хорошие отношения. Особенно сейчас, пока я тут новичок.

– И какие важные мелочи сейчас пытаешься найти?

– Наклевывается кое-что… – Я изобразил взмахом руки нечто такое неопределенное, но Ване этого было мало. Понимая, что тот просто так не отцепится, пришлось пояснить: – Собираю данные о всех французских обществах, которые были в СССР, особенно здесь, в Москве. Потом, собрав все сведения, нахожу людей, которые были не на виду, но все же засветились. И затем уже пытаюсь отследить, кто и после охлаждения отношений с Францией, выглядит… необычно.

– Это как?

– А вот так. Новые должности, к примеру, или усилившееся влияние на месте работы. Может, оно и само собой, а возможно и при помощи наших французских «друзей». Потом попробовать выявить какие-либо контакты… И если они есть, то брать в разработку.

– Мудришь ты чего-то там. Сразу видно, что бывший студент, – отмахнулся Петров. – А вообще занимайся чем хочешь, главное, чтобы начальство не прознало. Крику будет!

Воистину, простота хуже воровства. Как будто начальство не знает, чем я тут занимаюсь! Это ведь те же Петров с Халиловым тут для «подай-принеси-свободен». Другие же занимаются той самой аналитической работой. перетряхивая тонны пустой породы для нахождения чего-либо ценного. И далеко не факт, что просмотрев одни и те же бумаги, разные люди сделают одинаковые выводы. Ведь тут многое от стиля мышления и талантов в области сыска зависит. А он в ОГПУ есть далеко не у всех, и это меня откровенно радует.

Звук открывающейся двери… Халилов приперся. И как всегда что-то жрет. Не ест, а именно жрет: с причавкиванием, непременной последующей отрыжкой и облизыванием пальцев. Животное, чтоб его! И ведь куда только в него такая прорва еды умещается? Сам довольно худощавый, невысокий, а все как в бездонную бочку проваливается.

– Опять жрешь, Магомед? – фыркнул Петров, даже не глядя на коллегу. – Может, тебе к доктору, чтоб он тебя на глистов проверил?

– Сам ты это… глыст! Я этых докторов еще тогда лэчил… Все они врэдители.

Выдав этот шедевр мудрости, уже неведомо какой на моей памяти, претендент на звание самого тупого чекиста года важно прошествовал к своему столу, где и затих… Все правильно: пожрал, потом поспал, потом опять пожрал… и так далее. Обычный круговорот событий у низших жизненных форм. На Халилове можно не одну научную работу написать, вот только желающих почему-то нет. Больно неприятное создание.

– Вань, а Руслан Борисович сегодня еще вернется или уже домой отдыхать отправился?

– Я то почем знаю! – пожал плечами Петров. – Он мне не докладывает. Да и тебе тоже. Ушел по делам. Вернется, когда закончит. А что, сильно нужен?

– Да не то чтобы прямо сейчас. Просто кое-что интересное проступает касаемо некоторых людей. Не хочу через его голову докладывать.

– Тогда да, тогда конечно. Товарищ Сомченко такое не любит.

– Такое никто не любит, – позволил я себе легкую усмешку. – Поэтому я и не собираюсь делать ничего такого. Все по закону, писаному и неписаному.

Петров понимающе закивал, после чего, увидев, что я вновь закопался в бумаги, отчалил к собственному столу. Не то чтобы работать, скорее просто подремать с открытыми глазами до окончания рабочего дня. Нутром чуял, что я его ни за новыми документами, ни в архив уже не погоню. Правильно чуял, сейчас мне только и оставалось, что подчистить кое-какие шероховатости да оформить докладную записку в максимально выгодном ключе, а потом сделать еще кое-что…

Вот и получилось, что спустя полтора часа после окончания работы я сидел в одной из пока еще многочисленных московских чайных, наслаждался здешним ассортиментом и… ждал человека, о встрече с которым договорился еще два дня назад. А сегодня лишь подтвердил, что никаких форсмажорных обстоятельств не возникло. Имя же его… Ну да, тот самый Руцис Аркадий Янович, тесные отношения с которым были важным элементом разработанного плана.

Звонил я ему довольно часто. Встречи были более редкими и непериодическими, лишь по действительно важным, по его мнению, вопросам. Мне лишь оставалось подыгрывать в этом опытному чекисту, ведя себя так, как должна была вести моя маска. И вроде как получалось. Откуда уверенность? Да просто в противном случае у меня быстро бы нарисовались проблемы. Сначала в виде слежки, а потом… Мда, потом пришлось бы быстро исчезать, опережая приказ об аресте. Но пока что бог миловал. Надеюсь на то.

– Что-нибудь еще подать? – нарисовался рядом официант, стремящийся услужить человеку в форме ОГПУ.

– Пока нет. Позже – непременно. Жду человека. Как появится, тогда подойдете.

– Будет сделано-с…

Ага, понятно. Еще с тех времен персонал. Уж больно привычки и речевые обороты соответствуют. Хотя удивляться особо нечему. Обслуга, она такая, любые встряски без особых потерь способна пережить. Не вся, конечно, но тем не менее. Ведь новые «хозяева жизни» любят кушать, как и прежние. А еще предпочитают, чтобы их обслуживали соответствующим образом, пусть он и далек от «пролетарской солидарности». Мда, забавно все же смотреть на происходящее несколько со стороны. Думаю, что схожим манером взирают на происходящее немногочисленные сейчас в Стране Советов иностранцы. Но есть и одно отличие. Им просто чудно и забавно видеть все это. У меня же улыбка – средство защиты от горечи при виде того, что стало с некогда прекрасной и процветающей Россией. Печаль и безнадежность – вот наилучшие эпитеты, приходящие на ум при взгляде на окружающую действительность.

Прибыл… Это я про появившегося Руциса. На сей раз не в штатском, а в форме, видимо, не из дома, а с работы. Мало того, наверняка с какого-то доклада или собрания приперся, где необходимо быть при полном при параде. Обычно он форму не носит, потому как не любит. Считает, что незаметность лучше, чем вот такое вот внимание. Тут я не совсем согласен. Ведь многое зависит от конкретной ситуации. Иногда лучше подавлять человека причастностью к столь серьезной организации с мрачноватой славой. Порой же лучше всего прикинуться безобидной кучкой ветоши. Подстраиваться требуется к ситуации, подстраиваться. Это должны знать все работающие в тайной полиции.

– Аркадий Янович, – порывисто вскакиваю со стула, изображая на лице крайнее почтение и попытку вытянуться в струнку. Знаю, что это чекисту как бальзам на душу. – Разрешите…

– Не на службе, садись обратно, Лешенька! – А глаза довольные такие. Сколько уж лет прошло со времени гибели империи, а этот… чекист до сих пор наслаждается своим новым статусом. – Чайку бы сейчас, да со всем, что к нему прилагается.

– Будет!

Взгляд в сторону того самого недавно подходившего официанта. Бежит, чуть пол не дрожит. Да и сам подрагивает заметно. Был в заведении один чекист, а сейчас уже два, к тому же второй в более высоком чине и важный до невозможности. Принял заказ, преданно глядя в глаза. Был бы хвост, наверняка бы вилял им из стороны в сторону. Лишь бы клиент был доволен. И что характерно, все заказанное появилось на столе буквально через пару минут. Вот она, любовь простого советского народа к чекистам, во всей красе. Только страхом попахивает и желанием оказаться как можно дальше от этих олицетворений карающего меча партии.

– Люблю здесь бывать, – прищурился от удовольствия Руцис, продегустрировав крепко заваренный чай какого-то незнакомого мне сорта. – Одна из немногих чайных, где умеют правильно обращаться с божественным напитком. Ты еще молодой… Вот лет через двадцать поймешь, как нужно ценить подобное. Еще спасибо скажешь.

– Мне и сейчас есть за что вас благодарить. Помощь в самом начале. Потом ценные советы…

– К которым ты прислушиваешься. И правильно делаешь, – короткий взгляд-укол, и тут же вновь на лицо чекиста возвращается привычная маска благодушного дядюшки, пусть и при мундире самого страшного в СССР ведомства. – Я интересовался твоими успехами. Тобой довольны. Грамотно работаешь с документами, улучшается владение французским, докладные записки составлены и правильно, и не без пользы.

– Вот если бы еще…

– Молодость. Азарт, рвение, горячность в поступках? И хочешь снова узнать, как бы тебе заниматься не только бумагами, используя голову и не применяя силу? Успеешь еще. Сначала ты должен научиться многим вещам, чтобы не быть застреленным первым же шпионом. Они любят и умеют это делать, особенно при задержании. А у тебя опыта нет.

– Учителя по стрельбе меня хвалят. Говорят, что делаю успехи. И физическая подготовка тоже хорошая. Проверьте, Аркадий Янович!

– Вот возьму и проверю. – Рука Руциса потянулась к эклеру, но потом остановилась. Чекист явно призадумался над тем, что именно ему хочется. Ага, потянулся за булочкой с кунжутом. – Ты лучше вот что скажи, Лешенька, что ты сегодня хотел мне рассказать или показать? Если только свое желание пострелять по врагам советской власти, то я… не обижусь, но немножко разочаруюсь.

Хочешь интересненького? Что ж, это есть у меня. Причем такое, чего ты, чекист драный, вряд ли готов ожидать от своего как бы протеже, только-только осваивающегося в ОГПУ. Пришла пора удивляться, морда чековская. Пока что в хорошем для тебя смысле, но только пока.

Достаю из кармана блокнот, хорошо заточенный карандаш. Теперь остается лишь открыть на заранее заложенной странице и показать Руцису тщательно выстроенную схему. Ту самую, которую удалось создать на основании внимательно изучаемых документов из Франции, да и из местных тоже. Ведь даже из открытых источников можно при должном умении вытащить массу всего полезного. Не зря же жандармский корпус столь серьезное внимание уделял анализу всей выходящей прессы, держа на этом направлении немалое число аналитиков. Тех самых, умеющих видеть скрытое меж строк и просто случайно там оказавшееся. Они не пропускали ни единого случайного намека, умея из одной случайной обмолвки выстроить целую теорию. И большая часть этих теорий в дальнейшем подтверждалась реальными фактами. Мне до них – как до Владивостока пешком, но кое-что о тех методиках я все же знал. Вот и пришло время использовать.

– Смотрите, Аркадий Янович, какая любопытная схема получается. Своему начальству я это все словами в докладной записке изложил, а вот так, в виде схемы, это лично вам.

– Объясни, Леша. Схема эта без слов человека, ее нарисовавшего, мало что значит.

– Да-да, конечно, – сделать смущенный вид, вроде как запамятовал, излишне загордившись чем-то необычным, что удалось сделать. – Было тут еще с двадцать пятого года одно французское общество. Ничего особенного, там главную роль социалисты играли. Посол Жан Эрбетт тогда всем этим делам благоприятствовал. НЭП и сопутствующие ему тенденции, необходимость связи с полезными людьми. Общие интересы и прочее вполне понятное для соображающих людей…

– И что? Много их было, обществ.

– Много. Но я не мог искать все и обо всех. Выбрал парочку тех, которые показались наиболее интересными, а потом… Как я увидел из архивных документов, разрабатывали тех граждан, которые были заметны, выделялись на фоне прочих, близко общались с французами. А вот на тех, кто лишь краешком проскользнул, и внимания толком не обратили. Ну был там человек несколько раз. Не нашел для себя ничего интересного, да и бросил. Мирно, спокойно, благостно… На первый взгляд.

Огонек искреннего интереса в глазах чекиста меня порадовал. Если не отмахнулся сразу, то по крайней мере выслушает до конца, не пытаясь перебивать. И верно, Руцис слегка дернул рукой, словно предлагая продолжать и, по возможности, не медлить. Да без проблем.

– Я же решил как следует порыться в жизни некоторых из тех, кто вроде бы был в этом обществе, но почти сразу отстранился. И вот ведь какие интересные вещи с некоторыми произошли в последующие годы. Один резко пошел вверх по партийной линии. Неожиданно так, потому что ранее от него ничего эдакого не ожидали. Простым середнячком был человек, и вот на тебе, неожиданные успехи, да еще фантазия появилась, размах. Второй, работающий на одном из подмосковных заводов по инженерной части, начал заключать очень выгодные договоры с иностранными представителями.

– Французами?

– Нет, что вы, Аркадий Янович, – слегка улыбнулся я, услышав подобное предположение. – Ведь это было бы очень подозрительно. С англичанами и голландцами. Но если внимательно посмотреть на владельцев, то станет видно, что у них очень давние и серьезные завязки во Франции. Вот такое вот опосредованное, но при должном внимании прослеживающееся явление. Интересное. Есть и еще несколько таких людей, у которых в прошлом мимолетный контакт с обществом «советско-французской дружбы», а в настоящем – резко ускорившаяся карьера.

– Это может быть и не пустышкой.

– Еще как может. Но я сам могу немногое. Вот собрал предварительные сведения, сделал те выводы, которые могут подтвердиться. И все, остальное не в моих силах. Дальше нужно устанавливать слежку, проверять связи с теми французами, Франсуа Кольером и Жаком де Рилье. Их уже давно нет в СССР, но если подозрения подтвердятся, то кто-то пришел им на замену. Может, среди работников французского посольства. А может, и нет. Сейчас дела минувшего скрыты густым туманом, развеять который я не в состоянии.

– И ты пришел ко мне, в то же время подготовив доклад начальству. Да, без иностранного отдела тут тебе не обойтись. Но что с этого получится получить…

Все, Руцис ушел глубоко в себя. Застыл прямо с чашкой чая в одной руке, в то время как вторая выводила на столе какие-то абстрактные фигуры. Мне были понятны причины его размышлений. Перед носом очень перспективная тема, принесенная тем, кого старый и опытный чекист считает своим протеже. Поиметь с этого он может многое, но и риск присутствует. Какой именно? Как ни крути, ИНО и особый отдел, тем паче его первое подразделение – немного разные структуры. Пересекающиеся интересы есть, спору нет, но в этом и была основная проблема. Конкуренция, ети ее! А если она внутри тайной полиции, то может начаться такая грызня, что хоть святых выноси. Но и отказываться от плывущего в руки куска золотоносной породы… Нутро не поймет и не простит.

– Уговорил, Лешенька, мне это и впрямь интересно, – выйдя наконец из состояния этакого транса, вымолвил чекист. – Только не обижайся на старика, но если все получится, большая часть заслуг – моя.

– Какие тут обиды, Аркадий Янович! – быстро делаю выражение глубокой преданности и восторженности. – Ведь без вас у меня ничего бы не получилось. Да и я считаю вас своим учителем. Наставником. Я уже получил много дельных советов и надеюсь, что и в будущем…

– И в будущем я обязательно не обделю советами такого перспективного молодого человека. А пока давай во всех подробностях. Схемы, предположения, подозреваемые в шпионаже и их возможные слабые места. Ну да что я говорю, ты и сам понимаешь, что требуется.

Глава 5

Дайте народу грамоту и облик человеческий, а потом социализируйте, национализируйте, коммунизируйте, если… если тогда народ пойдет за вами.

А. И. Деникин, генерал-лейтенант, лидер Белого движения

Верно ли, что принудительный труд всегда непроизводителен? Приходится ответить, что это самый жалкий и пошлый либеральный предрассудок. Весь вопрос в том, кто, над кем и для чего применяет принуждение? Какое государство, какой класс, в каких условиях, какими методами? И крепостная организация была в известных условиях шагом вперед и привела к повышению производительности труда… Репрессия для достижения хозяйственных целей есть необходимое орудие социалистической диктатуры.

Л. Д. Троцкий, нарком по военным и морским делам, председатель Реввоенсовета СССР

У каждого человека есть свой скелет в шкафу. А то и не один, такое тоже случается. Главное уметь его найти, после чего многое становится реальным. Все тайные службы пользуются этим еще с незапамятных времен. И ОГПУ в данном конкретном случае ничем от остальных не отличалось.

То, что мне удалось раскопать относительно подозрительной активности французских якобы «дружественных социалистов», оказалось отнюдь не пустышкой. Докладная записка, представленная непосредственному начальству обычным порядком, была самым примитивным образом принята, подшита и закопана среди десятков и сотен ей подобных. Сочли, что это лишь бесплодные умствования новичка, не более того. Зато по линии иностранного отдела… О, тут отдельная песня с множеством малоцензурных выражений!

Руцис, как я и ожидал, крепко вцепился в возможность обратить внимание на свою персону и малость окоротить конкурентов из особого отдела, коих у него там было немало. Он довольно скоро запросил все известные сведения о нынешнем местоположении и роде занятий Кольера и де Рилье – тех самых французов, о которых я ему говорил. Результат был однозначен – не штатные сотрудники французской разведки, но связи с этим ведомством имелись, причем довольно тесные. Вот только проявилось это все относительно недавно. А тогда, в двадцать пятом году, они были такими из себя милыми и безобидными социалистами. Нежданный такой сюрприз, однако. В свете этих сведений на многое стоило смотреть под несколько иным углом.

Что же до моего тут участия, так получилось и вовсе забавно. Никаких претензий выдвинуть не получалось, даже если бы у кого и возникло подобное желание. Докладная записка была? Да. Подана кому надо, то есть непосредственному начальству? Тоже да. Ее приняли всерьез? Нет. Вот и получалось, что искренне преданный советской власти сотрудник ОГПУ вынужден был обратиться в смежный отдел, чтобы ценная информация, добытая им, не пропала среди отказных бумаг.

В результате всего через месяц после той самой встречи с Руцисом в чайной рабочий механизм ОГПУ относительно данного дела вышел на полные обороты. Намечали фигурантов дела, устанавливали за ними слежку, пусть пока и осторожно, стремясь не спугнуть. И, само собой разумеется, меня было сложно оставить в стороне. Уж точно не после того, как Руцис, поддерживая своего протеже, явно упомянул мои в этом заслуги.

Кстати, поскольку само дело оказалось в зоне интересов и особого, и иностранного отделов, то пришлось создавать совместную группу под руководством… Аркадия Яновича Руциса. Хитрый и опытный чекист не собирался выпускать из своих рук загребущих столь интересную возможность. Подтянул своих людей из иностранного отдела, это понятно. Ну а первый отдел особого тоже в стороне оставаться не пожелал. В общем, как я сидел в одном кабинете с той троицей, так и здесь они же оказались. Правда, приказов Сомченко мне отдавать уже не мог, невзирая на превосходство в звании. Командовал Руцис. Почему именно он, представитель другого отдела? Кто ж их знает, особенности проведения совместных операций!

И снова бумаги, но на сей раз не абы какие, а относящиеся к конкретной теме. Полные досье на фигурантов дела, которые выглядели хоть сколь-либо подозрительными в свете открывшихся обстоятельств. Пребывание за границами СССР, контакты там, связи внутри страны… Все это следовало разобрать во всех подробностях и ни в коем случае не переходить к активным действиям раньше определенного момента. Ведь если хватать только их – непременно ускользнет более крупная рыба – французская резидентура. Пусть даже не удастся взять самую верхушку, но проредить кадровый состав – уже большое достижение. По любым меркам большое. А мне сейчас это ох как не помешает! Чем быстрее удастся хоть немного обратить на себя внимание, тем легче будет добраться до тех, кто мне многое задолжал. И проценты на эти долговые обязательства капают вот уже много лет… кровью.

Черт, голова как колокол, в который лупили с утра до вечера! Вредно работать в таком ритме, знаю. И мало спать тоже не полезно. Вот только в моменты, когда случаются такие события, отдых только снится. Отец рассказывал, что во время попытки разрушить империю в девятьсот пятом они неделями пропадали на работе, даже спали там… часа по четыре в сутки в лучшем случае. И вкалывали как проклятые, с корнем вырывая всю ту погань, которая стремилась уничтожать все вокруг себя. Но довести работу до конца жандармам тогда так и не дали. Чертовы либералы! Потом, когда убили Столыпина – единственного, по сути, из верхушки, кто понимал всю опасность малейшего гуманизма к господам р-революционерам, – стало и вовсе печально. К тому же…

– Неужели наш несгибаемый романтик чекистской службы, товарищ Фомин, уснул с открытыми глазами над горой бумаг? Я уж думал, он никогда не спит, всегда на страже нашей советской Родины!

Сомченко, зараза этакая! После недавних событий то и дело стремится уколоть. Не сильно, но почаще, искренне считая, что меня это действительно задевает. На внешнюю реакцию ориентируется, падла чековская, которую я ему постоянно подкидываю. Не просто так, а чтобы в другую область фантазия не соскользнула.

– Доброе утро, Руслан Борисович, – отвечаю я, помотав головой, чтобы хоть немного прогнать сонную одурь. – Извините уж, так и заснул за столом. Да и сейчас голова побаливает от недосыпа. Времени сейчас…

– Четверть девятого. Петров с Халиловым посланы мной к «иностранцам», говорят, кое-что из дополнительных сведений пришло. Не особо важное. Так, детали. Что у тебя, Алексей?

– Почти все готово. Из того, что мне было поручено. Шинкарев и Устинов изучены полностью. Их причастность к сети французских агентов не вызывает никаких сомнений, это очевидно и подтверждено. Нужно их брать, но не явно.

– Только их? – хмыкнул Сомченко, явно не согласный с такой вот позицией. – Если брать, то сразу всех. У нас еще больше десятка тех, кто, по твоему же мнению, причастен. И полтора десятка других, кто то ли да, то ли нет. Разбегутся вредители! И французиков спугнут. Прибегут они в свое посольство, а оттуда их нам не достать. Конвенции эти их буржуйские!

– Не надо трогать конвенции. Их не изменить, остается только использовать к своей выгоде. А что относительно идеи прихватить Шинкарева с Устиновым, так товарищ Руцис поддерживает, я с ним уже посоветовался. – Ну да, конечно! Скорее уж усердно продвинул вариант так, как будто сильно нуждался в совете старого чековского хрена… – Мы же не будем их арестовывать явно, да и с насиженных мест никуда пока не денутся. Будут продолжать вести привычную жизнь… какое-то время. Но при этом полностью под нашим контролем. Понимаете, Руслан Борисович?

В ответ послышалось маловразумительное ворчание, но общий его смысл был один бес понятен. Сомченко изволил тихо ворчать, но идти против старших по званию и положению точно не собирался. Присутствовала легкая степень неприязни ко мне. Ну да оно и понятно. Чуял, что рядом конкурент, рвущийся вверх по карьерной лестнице, только и всего. Дело понятное и насквозь житейское. Каких-то неожиданных ходов от него ждать не стоило, а это главное.

Меж тем Сомченко, устроившись поудобнее у себя за столом и со вселенской тоской во взоре поворошивший пачку бумаг, выдавил из себя вопрос:

– И когда будем этих шпионов арестовывать?

– Сегодня.

– Сегодня?

Вот ведь эхо непрофессиональное! Не хочется ему именно сейчас и именно по моей идее работать, спасу нет. Но придется. Понимает, вот и изображает из себя съевшего разом целый лимон страдальца. Ничего, у меня к тебе, чекист, симпатий сроду нет и быть не может. Но играя на публику, я сейчас тебе радостно улыбнусь. Так надо.

– Нужно выдать результат, не затягивая. Тогда нами будут довольны и не придется подключать дополнительные силы. Потом – да, несомненно, но первый результат, выданный изначально привлеченными сотрудниками, сыграет нам на руку.

– Тогда я пойду, Алексей.

– Куда это?

– Транспорт, усиленное наблюдение за квартирами фигурантов. Неужели неясно?

Да что ж это такое-то! Пару секунд, глядя на потолок, я размышлял о том, что и впрямь ОГПУ до жандармов не то что не подняться, но и в пределы видимости не доползти. Иная квалификация, да и ориентированность на совсем другие задачи. Не у всех, увы, но у солидной части. А если бы у всех, если бы… Тогда бы и «Трест» с «Синдикатом» не состоялись бы, да и боевики из Русского общевоинского союза с большим успехом работали бы на территории СССР. Эх, мечты-мечты!

– Руслан Борисович! – Мои слова застали Сомченко уже в дверном проеме. Он быстро метнулся: сразу видно, вот он, энтузиазм и жажда карьерного роста во всей красе. – Никакого транспорта, никакого усиленного наблюдения. Спугнем, чего доброго, нам это не надо. Или вам нужно подтверждение?

– Не нужно. Но Петрова с Халиловым все равно найду и прикажу, чтобы готовились. Не до бумажек сейчас.

Ба-бах! Хорошо хлопнул дверью, с чувством. Ну как же, не дали поднять стандартный для чекистов предарестный переполох. Не позволили собрать большую ораву сотрудников и устроить из тихого действия красочное представление, столь любимое костоломами вроде него. Да и бес с ним! Главным в этой операции планируемые мной действия санкционированы, ордера на арест подписаны, остается лишь запустить механизм. Но сделать это нужно не грубо, а как положено. Здесь любимые ОГПУ жесткие методы совсем не в масть, тоньше надо действовать, изящнее. Что до недовольных… Будет результат – утрутся. Ведь наверху ценят лишь результат, а вовсе не методы, которыми он достигнут.

Ну а мне и впрямь пора перестать сидеть за столом в окружении бумажек и бумажонок. Пора чуток встряхнуться, размяться и приготовиться к тому, что будет происходить этим вечером. Пусть ни от Шинкарева, ни от Устинова вроде не ожидается сопротивления при аресте и пальбы через закрытую дверь, но… Всегда лучше готовиться к худшему, пусть и надеясь на лучшее.

Кстати, о худшем! На ум сразу пришло то штатное оружие, которым вооружали обычных сотрудников ОГПУ. Наган во всем своем примитивном безобразии! Сразу вспомнились уничижительные, но вполне заслуженные критические замечания друзей моего отца по поводу этого, с позволения сказать, оружия. И это еще до двадцатых годов было. И что в итоге? В итоге аж в одна тысяча девятьсот двадцать седьмом году специально для ОГПУ была разработана его очередная модификация, названная «командирской». Отличия заключались лишь в меньшей длине ствола и укороченной рукояти. И ничего больше! Все многочисленные недостатки так и не были убраны.

Что за недостатки? О, их у этого выкидыша бельгийской оружейной школы, по непонятной гримасе судьбы принятого на вооружение в Российской империи, было огромное количество! Начать с калибра в 7,62 миллиметра и малой начальной скорости пули. На рубеже веков это не было столь существенно, но сейчас, к тридцатым годам, выглядело совсем печально, особенно учитывая такие образцы короткоствольного оружия, как парабеллум, браунинг, кольт, и прочие, и прочие. Все они по техническим характеристикам ушли далеко вперед.

И если бы только калибр и мощность патронов… Нет, это было лишь частью проблемы. Чего стоила поочередная экстракция стреляных гильз! Ага, именно так. То есть отстрелялся, а потом при помощи прилагающегося шомпола изволь выталкивать все семь стреляных гильз из барабана. А это, знаете ли, времени требует. Да и вообще, преимущества даже нормального револьвера, с хорошим калибром, мощным патроном и одновременным выбросом гильз перед обычным самозарядным пистолетом… очень смутные. Разве что чуть более высокая надежность, вот и все.

В общем, на извлеченный из кобуры образец свежепроизведенного реликта минувшей эпохи я смотрел с глубоким отвращением. Как ни печально, а приходится покамест пользоваться именно им. Увы и ах, но привычный люгер спрятан в тайнике, а миниатюрный браунинг хотя и всегда с собой, но светить его тоже не стоит. Печально.

Ладно, переживу как-нибудь. Это ведь не неприятность, а так, всего лишь мелкое неудобство. Поэтому убираем это позорище обратно в кобуру и берем себя в руки. И думаем о еще одном нюансе.

Если учитывать, что никаких дополнительных сил не запрашиваем, а к двум фигурантам лучше всего ехать одновременно, то… Да, придется работать парами, то есть офицер, унтер и, пожалуй, водитель. От транспорта я отказываться не собирался, мало ли что, но вот явно проявлять это – увольте! Поэтому лучше всего будет взять не те «говорящие» черные авто, а более невзрачные, потрепанные. Да и непосредственно к домам Шинкарева и Устинова не подъедем. Нужно будет остановиться неподалеку, но не рядом, чтобы исключить неожиданности.

Как распределимся? Избави бог от Халилова! У меня же будет искушение устроить ему несчастный случай, да так, что никто и не догадается. Поэтому я точно возьму с собой Петрова, он относительно пристоен и не вызывает явного душевного порыва сократить число чекистов на еще одну штуку. А с этим горным садистом пусть Сомченко общается. Они друг другу вполне подходят, право слово!

* * *

Ну, вот и вечер настал. А вместе с ним пришло время активных действий. Вроде все уже заранее обговорено, начальство уведомлено, но легкий мандраж присутствует. Странно, вроде уже далеко не единожды убивал, крутил серьезные интриги, да и сейчас веду очень опасную игру. Так поди ж ты, все равно нервы дают о себе знать! Видимо, даже живой мертвец до конца не лишен чисто человеческих особенностей. Поговорить бы с кем-нибудь, да не судьба. Просто нет никого, перед кем можно хоть немного приоткрыть душу. И это порой тяжелее всего остального.

Автомобиль, в котором ехали я и Петров, вел себя скверно, хотя вины водителя в этом не было. Просто это была откровенно старая колымага, к тому же на первый взгляд со стороны, даже опытный, находящаяся чуть ли не на последнем издыхании. Ну да жаловаться нечего, именно такую и заказывали, чтобы не привлекать внимания сверх необходимого. На таких работники ОГПУ не ездят. И дело вовсе не в марке машины или окраске, а именно что в ее дряхлости и готовности того и гляди развалиться на составляющие. Хотя… Уверен, что несмотря на тряску, скрип всеми деталями и прочие прелести, это авто еще какое-то время побегает, причем без серьезных поломок.

Водитель по имени Федор, фамилией которого я, признаться, так и не поинтересовался, был молчалив и сосредоточен. Хорошо, ведь желания почесать языком я в принципе не испытывал. В отличие от Петрова, который засыпал нашего шофера десятками пустопорожних фраз. Просто так, без видимых и скрытых целей. Трепло – оно и есть трепло.

Мне этот шумовой фон не мешал, но вместе с тем и не радовал. Удалось войти в привычное состояние безразличия к окружающему миру и отстраненности. В таком варианте лучше всего отслеживать возможные изменения обстановки, да и интуиция обостряется. Ехать-то уже недолго. Минут пять-семь и вот она, та часть Красной Пресни, где обитает Михаил Панкратович Шинкарев, наша сегодняшняя цель. С виду неприметный работник народного комиссариата почт и телеграфов, а на деле довольно влиятельная персона, имеющая даже выход на одного из заместителей самого наркома, Антипова Николая Кирилловича. Хорошая фигура в качестве агента иностранной разведки, очень полезная. Незаметный человек, можно даже сказать, серенький, но умеющий давать своевременные советы и подсказывать неожиданно полезные решения вышестоящим. К тому же не рвущийся занимать видное место в наркомате, но верный идеям коммунизма. На таких обычно при проверках внимания не обращают, это закон. Тем более в Стране Советов, где показная верность идеологии частенько превозмогает здравый смысл. Так что французы молодцы, грамотно ввели агента. И не одного его, что характерно.

Наш автомобиль свернул с Красной Пресни и, проехав еще немного, остановился. Все, прибыли. Теперь совсем немного пешочком прогуляться – и будем у цели. Хорошо, что Шинкарев большой семьей не обзавелся, лишь жена да сын, который вообще живет и работает в Харькове.

– Федор, остаешься здесь, – отдаю приказ шоферу. Видя, что ему так и хочется что-то возразить, примораживаю болезного очень нехорошим, обещающим неприятности взглядом. – На тебе наш транспорт. Иван, идем. И поменьше непреклонности во взгляде. Ты не чекист сейчас, а простой человек.

Ну вот, один сидит себе за рулем, уже не порываясь оказывать поддержку. Второй хоть немного, но пригасил те ощутимые «волны», что идут от облеченных властью людей. Признаться, этим почти все чекисты грешат по вполне понятным причинам. Это то самое ощущение, когда из грязи да… не в князи, конечно, но сразу на десяток-другой ступенек по той самой лестнице. А она в Стране Советов очень своеобразная. ОГПУ и вовсе занимает отдельный сектор, стоящий поверх обычных и сбоку от партийных «товарищей».

Короткая прогулка по все еще не отошедшей от зимы Москве. Ага, вот и нужный нам дом. Обычный ход и… черный. Причем черный ход вполне себе рабочий, двери не заколочены, что встречается не так часто. Так что…

– Иван, блокируешь черный ход. Если кто попытается уйти – бей по мордам. Сильно, но чтобы не покалечить. Хотя нет, как раз лицо лучше не трогать. Один синяк – и прости-прощай возможные ходы в игре с французами.

– Это как?

– Да никак. Просто по лицу не бей, вот и все.

– А-а! – протянул Петров. – Ну тогда я пошел.

– Иди уже.

Нет, с такими надо как можно более простыми словами. А то велик риск, что ни черта не поймут и наворотят дел из-за банального желания сделать как лучше, не понимая толком, что именно будет в конкретной ситуации «лучше».

Удостоверившись, что мой, с позволения сказать, коллега не потеряется по дороге, я двинулся к парадному входу в подъезд. В голове же поневоле раскручивалась цепочка мыслей насчет тяжелой судьбы квартирных черных ходов в Советской стране. Они здесь считались… отрыжкой старого режима, классово чуждым явлением. А так как с проявлениями старого порядка полагалось бороться, то вывод очевиден. В большинстве домов, превратившихся в коммунальные трущобы, их самым зверским образом заколачивали, причем наглухо, чтобы никто не распечатал. Причины же были и вовсе безумными с точки зрения любого здравомыслящего человека (впрочем, СССР и разум и рядом не стояли). Изначально черный ход в квартире был предназначен для прислуги: кухарки, горничной, дворника, появившегося с вязанкой дров для камина… С черного входа вносили купленную мебель, выносили старый хлам. В общем, предназначался он исключительно для хозяйственных целей, чтобы все это не пересекалось с гостями хозяев и с ними самими. Вполне естественное желание для тех, кто собственными силами добился положения в обществе. В Стране Советов же, как известно, все обстоит не как надо, а как партия велит. А ее повеления лично меня заставляют вспомнить о таком заведении, как Бедлам – известнейшей английской больнице для скорбных разумом. Ведь упомянутая партия уверена, что черный ход в квартире – это есть значимое напоминание о неравенстве. Поэтому полезнее всего – запретить! В особо извращенной форме. Так что теперь и гости, и ведра с помоями движутся по одной лестнице. А то, что амбре от помойки бывает отвратное, да и лестницы далеко не всегда убираются, так это не главное. Главное, чтобы равенство всех перед ведром помойным. Мара-азм! Зато идеологически выдержанный. И так во всем, без какого бы то ни было исключения. Черный ход – всего лишь один из примеров, случайно пришедший в голову.

Впрочем, как пришло в голову, так и вылетело. Здесь-то, в домах, где обитают важные персоны, черный ход на месте. Как и приходящая прислуга, что особо забавно.

Пятый этаж. Из окон никто прыгать не будет, это чистой воды самоубийство. А Шинкарев не тот человек, чтобы лишить себя столь ценной жизни, совсем не тот. Хм, в подъезде-то чисто, никаких тебе загаженных лестничных пролетов, наскальных… то есть настенных росписей, окурков, погнутых перил. Прямо как не в СССР, право слово. Заповедник относительно пристойной жизни. Только вот живут в нем те люди, которые приложили лапки свои к разрушению прежнего мира, где нормальная жизнь не ограничивалась вот такими островками-заповедниками.

Дверь. Нет звонка, но имеется латунный молоточек, поневоле напомнивший о детстве… и вызывавший всплеск дикой злобы по поводу утраченного. Того, чего никак не вернуть. Привычным усилием успокаиваю взбунтовавшееся сознание. Стучу и жду, уже зная, как буду действовать во всех возможных случаях.

Шаги, едва-едва, но все же слышные сквозь дубовое полотнище двери. И вопрос:

– Кто там?

– От товарища Самойлова. Тут новые бумаги пришли по Самаре, просили вам передать под роспись.

Недовольное ворчание и звук открывающихся замков. Знакомая фамилия прозвучала, да и документы Шинкареву на дом частенько привозили. Так что устроенное мной представление было принято за истину. Он не мог не купиться. И до какой же степени проявились на его лице изумление и страх, когда, открыв дверь, обнаружил, что ему в живот направлено дуло нагана.

– А-а…

– Это не грабеж, это хуже. К тебе, Шинкарев, ОГПУ познакомиться пришло, – мило улыбнулся я впавшему в ступор хозяину квартиры. – Ты, главное, не шуми, и все будет не так плохо, как могло бы. Насчет «хорошо» ничего не обещаю, слишком уж ты накуролесил. Жена дома?

Ни слова в ответ, лишь слабый кивок. Ну да мне и этого довольно. Сейчас только… Аккуратно, без лишней грубости разворачиваю объект лицом к стене и защелкиваю на нем наручники. Со скованными за спиной руками сложно что-нибудь учудить. И лишь после этого предъявляю свежеарестованному удостоверение.

– Вопросы есть, Михаил Панкратович? Ну как хотите.

Закрываю дверь на замок и, подталкивая вперед Шинкарева, двигаюсь внутрь квартиры. Тот же, немного отойдя от первоначального шока, шепчет:

– Я ни в чем не виноват, это какая-то ужасная ошибка. Понимаете, товарищ, э-э… Товарищ, я работник наркомата!

– А в довесок агент французской разведки, завербованный в конце двадцать пятого года то ли Франсуа Кольером, то ли Жаком де Рилье. Оно, в общем, особого значения не имеет, согласитесь. Да, жена ваша где?

– Она спит… Мигрень у нее… была.

– Вот и не будем будить раньше времени. Аккуратненько пройдем к черному ходу и впустим моего коллегу. А потом поговорим, – чуя непонимание со стороны Шинкарева, предпочитаю заранее прояснить: – У вас, Михаил Панкратович, есть выбор. Или вы всеми силами с нами сотрудничаете, и ваше положение становится менее печальным. Или же… начинаем с вами «работать» в пределах наших возможностей и фантазии. Поверьте, что и то и другое весьма обширно.

– Я в-верю!

– Вот и чудненько. Только дверку-то откройте. Мне с этими мудреными замками возиться, знаете ли, недосуг. Ах да, наручники… Ладно, придется самому.

Открываю дверь и вижу… подпирающего стену Петрова. Так и захотелось отвесить ему либо пинка под зад, либо затрещину за вопиющую халатность. Но увы, пришлось ограничиться ехидным замечанием:

– А если бы сейчас отсюда фигурант ломанулся? Да со шпалером наперевес? По-простому, на рывок! Тогда были бы похороны за государственный счет, воинский салют над гробом агента первого разряда, павшего при исполнении служебного долга. Потом выпили бы в память о боевом товарище. И все.

– Ну я ж знал, что тут не опасный живет…

– Ты не знал, ты всего лишь догадывался, – поморщился я. – А, что я тут с тобой рассусоливаю! Давай уж, проходи. Будем с гражданином Шинкаревым разговоры разговаривать. Точнее разговаривать буду я, а ты с листом бумаги и ручкой записывать станешь. Подробно.

Послали боги помощничка! Безобиден по большому счету, но несколько ленив и умом не озадачен. Впрочем, такой вариант как бы не из лучших. Умный может быть опасен. Откровенно тупой способен доставить проблемы именно тупостью. И уж упаси меня судьба от кого-то вроде Халилова! Подобного урода терпеть было бы чрезвычайно сложно. А ведь «халилововидных» в ОГПУ очень немалый процент, причем равномерно распределенный между всеми отделами и направлениями. Считаются необходимым кадровым составом, да и вообще словно культивируются. Хотя почему «словно»? Именно что натаскиваются, раздувая и так гнилое нутро до совсем уж феерично-омерзительных размеров.

Пока же, не углубляясь в философские размышления, я приказал свежеарестованному французскому шпиону двигаться в комнату, используемую в качестве кабинета, где и планировал начать обработку объекта.

Кабинет был… впечатляющим, но отнюдь не в хорошем смысле этого слова. Нет, работать тут было можно, все необходимое присутствовало, но вот отсутствие какого-либо стиля, вразнобой надерганные предметы меблировки и общий декор… Да уж, типичный случай «вали кулем, а потом разберем». Хозяин явно тащил в норку то, что казалось подороже и более пафосным. Пар-ртийцы! Понатащили в свои дома и квартиры то, что их «братья по маразму» награбили во время гражданской, и счастливы до потери пульса. Вот только не понимают, что обладание «мебелями» и прочими вещами тех, кто был лучшей частью рухнувшей империи, не делает их хоть сколько-нибудь на них похожими. Скорее наоборот, еще сильнее подчеркивает разницы между бывшими и нынешними обладателями. Ведь если курице вставить в задницу пышные перья, это не превратит птичку в павлина.

Так, Шинкарев усажен на показавшийся наименее удобным стул, Петров отправлен на диванчик. Ну а я занял очень уютное даже на вид кресло. Хм, не только на вид, мелочь, а все равно приятно. Вот теперь можно и поговорить по душам.

– Итак, Михаил Панкратович, вот чего я от вас хочу добиться. Необходимо искреннее и деятельное сотрудничество, которое несомненно зачтется. До какой степени – этого точно сказать не могу. Может заметным снижением срока, который вы проведете в местах, вопреки поговорке, весьма отдаленных. А может, если карты удачно для вас лягут, и того приятнее получится. Но тут не будем загадывать…

– Мне все писать?

– Горе ты мое персональное! – возвел я глаза к потолку, едва услышал слова Петрова. – Нет, достаточно лишь его слова по делу записывать. Учись ты головой думать, Иван, а то так и останешься в звании «агент первого разряда». Не уподобляйся Халилову!

– Не буду.

А интонация виноватая такая, как будто гимназист на уроке, не сделавший домашнее задание. Цирк… с конями. Что до Шинкарева, то сия персона хрупнула и поплыла. Стоило лишь напомнить о сроке, тюрьме и возможном смягчении наказания. Удобный клиент попался, очень удобный! Без идеи, за которую работал на иностранцев, без стержня в душе, без твердого характера. Обычный слизняк, каковых и штампует советская система для работы по партийной линии. Там ведь или тупицы «все ради партии», или вот такие вот приспосабливающиеся ко всему и вся индивиды. И почти все – выходцы из слякотной грязи, которую до революции на порог приличного дома не пустили бы. И не из-за происхождения, а исключительно вследствие личных качеств, вернее, их отсутствия. Правильно их вождь, Ленин Владимир Ильич, заявил, когда его спросили, на кого он делает ставку в планируемой революции. Он, нимало не задумываясь, ответил от всего сердца: «На сволочь!»

Никакой лжи не было в ответе. Уголовники были объявлены элементом «классово близким к пролетариату», в сельской местности опирались на голытьбу, которая просто не желала пользоваться теми наивыгоднейшими условиями, что были созданы еще со времен премьерства Столыпина. Ну а в городах… О, там было чуть сложнее! Откровенные маргиналы, не желающие работать, люмпен-пролетариат, работающий кое-как и не имеющий перспектив для роста по причине хронического и неисправимого тупоумия – это само собой. Разные либералы-идеалисты коммунистами никогда не считались своими, обзываясь «попутчиками», то есть используемыми до поры до времени. И всевозможные инородцы, вроде кавказцев всех мастей, прибалтов, поляков, испокон веков ненавидящих Россию. Ну и вышеупомянутые «классово близкие» уголовники. Вот они, стройные ряды, на которые опирались Ленин со своей кодлой. И впрямь классическая сволочь во всех разновидностях, не поспоришь! И вот именно из нее по большей части и набирались кадры во все ветви власти и вообще мало-мальски значимые структуры. Одно хорошо – с ними было легко работать. Вот как сейчас.

Шинкарев Михаил Панкратович изволил словесно испражняться. Делал он это со всем усердием, с подобострастием во взгляде и голосе, всеми силами показывая, что готов хоть палку в зубах носить, лишь бы это ему хоть немного помогло. Завербовали его действительно в конце двадцать пятого года. Акт вербовки был произведен лично Жаком де Рилье, в качестве «пряников» выступали финансовая заинтересованность и обещание карьерного роста. Бурного такого, впечатляющего. Ну вот и получилось, что потомственный подсобный рабочий одного из санкт-петербургских заводов, славный до революции лишь запоями да способностью подставлять коллег по цеху, не мог на это не клюнуть. Тем более что обещания француз выполнил на все сто. Карьеру Шинкареву сделали впечатляющую, хотя по прошествии некоторого периода времени приходилось периодически делать агенту внушения. Какие? Да что видимый чин не столь полезен, как положение «серого кардинала». К тому же у первого и шанс засветиться перед тем же ОГПУ куда больше, чему было немалое число примеров.

Что же до денег, так здесь сказывалась специфика Страны Советов. Если во времена НЭПа деньги еще можно было, пусть с немалыми осторожностями, но тратить на милые простой натуре Шинкарева развлечения, то с его сворачиванием… В общем, финансы, получаемые от французов, в последнее время лежали мертвым грузом. Хотя как… В теории ему обещали в перспективе эвакуацию за рубеж со всеми нажитыми капиталами, вот только лично я в это особо не верил. Не та ситуация, не тот агент, чтобы его, уже отработавшего свою полезность, вывозить за пределы страны. Для этого же специальную операцию разрабатывать, рисковать к тому времени куда более ценными людьми.

Верится с трудом, точнее и вовсе не верится. Был бы на его месте некто, полезный и за пределами СССР – можно было бы поверить. А так… Свои выводы я ему и изложил, причем с максимальной мерой сарказма, растаптывая остатки его надежд на то, что французские хозяева каким-то образом спасут, поменяют или хоть как-то облегчат участь. С раздавленными и лишенными даже остатков надежд легче работать. Особенно если сумеешь сделать себя единственным возможным просветом в непроглядной мгле. Собственно этим я и занимался, как мне кажется, довольно успешно.

Сам по себе Шинкарев знал не так уж много. Только своего непосредственного куратора, основной и резервный каналы получения и передачи сведений, да собственные «успехи» на плодотворной ниве шпионажа. Ну и с охотой сдал уже собственных людей, которые работали на него лично. На него как на видного и влиятельного сотрудника наркомата, а вовсе не как на французского агента. Что ж, улов и в самом деле был неплох. Можно было уже сейчас звонить Руцису, докладывать об удачном начале операции и предвкушать те или иные плюсы от своих успешных действий. Однако я предпочитаю использовать все возможности, а не останавливаться в самом начале пути. Поэтому, набирая номер Руциса, я знал, что ему скажу.

– Аркадий Янович, это Алексей.

– Слушаю тебя. Леша. Чем порадуешь?

– Шинкарев откровенничал с нами от и до, причем даже без долгих уговоров. Сдал куратора, оба канала связи, собственных людей, используемых втемную. Но речь не совсем о том… – Выдержав небольшую паузу, я продолжил: – Как я и докладывал ранее, целесообразно не обнародовать его раскрытие. Тут и возможность дезинформации, и шансы пойти дальше по цепочке или хотя бы вширь, раскрывая всю сеть французской резидентуры.

– Я тебя понял. Но решать будут там, наверху. – Голос чекиста намекал на то, что сам он не возражает и даже попробует убедить свое начальство, но результат предсказать не берется. – Ты уже освободился?

– Как сказать, Аркадий Янович… Моя основная работа вроде бы окончена. Показания первоначальные он дал, нужные бумаги подписал, всех и все выдал, так что отвертеться у него никак не выйдет. Могу и дальше тут находиться, но есть ли в том смысл?

– Тебе хочется, чтобы наблюдение за арестованным взяли на себя другие. Считаешь, что тебе есть чем заняться и без скучной рутины.

Вот искренне ненавижу Руциса как представителя глубоко враждебной системы, но вместе с тем отдаю должное его уму. Для меня настоящего и для маски одновременно – интересное в этом месте уже кончилось. Поэтому я не стал отрицать очевидного, но заодно поинтересовался, не нужно ли мое участие на соседних участках работы. Забавно, что я имел в виду разработку целей второго порядка, на ближайшую перспективу. Оказалось же, что содействие требуется там, где вроде как не стоило ожидать проблем.

– У Сомченко что-то не заладилось, – вздохнул, сообщил Руцис. – Звонил мне, доложил, что арестовал Устинова, что он заговорил, но… Настаивает на открытом аресте, уверяет, что это будет лучшим выходом из сложившейся ситуации.

– Ситуации? Какой именно ситуации? – Вот чует душа, что во втором адресе явные проблемы. Но вот какие именно, о том ни я, ни даже Руцис не ведает. – Неужели кого-то при задержании застрелить ухитрились?

– Не знаю. Поэтому и посылаю тебя выяснить. – Мрачный тон чекиста свидетельствовал, что и он ничего хорошего от таких смутных дел не ждет. – Езжай, разберись и немедленно доложи. На адресе оставишь Петрова, пусть присмотрит, пока не приедет человек на смену. И помни, что операция не должна сорваться по чьей бы то ни было вине! Действуй от моего имени, если понадобится.

– Можете на меня положиться, Аркадий Янович.

И сразу же, едва прозвучали эти слова, собеседник повесил трубку. Беспокоится, однако, раз вот так вот эмоции не сдержал, позволил истинному отношению к происходящему прорваться сквозь заботливо выстроенную личину. В ином другом случая я мог бы и позлорадствовать. Но только не сейчас. В данной ситуации он мне нужен. Равно как и его достижения, успехи… Так что руки в ноги и вперед, навстречу непонятным сюрпризам.

Глава 6

Большевики с самого начала определили характер Гражданской войны: истребление.

А. И. Деникин, генерал-лейтенант, лидер Белого движения

Если вы еще не сидите, то это не ваша заслуга, а наша недоработка.

Ф. Э. Дзержинский

Путь от Красной Пресни до улицы Кропоткина вроде бы и не столь длинный, особенно в пору, близкую к ночной, а все равно – время тянулось слишком уж медленно. Виной тому мое хорошо развитое воображение, которое с усердием представляло все новые и новые варианты неприятностей. Хорошо еще, что Федор, видя кислое выражение на моем лице, даже не пытался влезать с неуместным сейчас разговором.

Вот так и доехали, в полном молчании. Естественно, остановились не у самого адреса, а за несколько домов от него. Но на сей раз я не собирался оставлять водителя в машине. В конце концов, он не только рулить способен, но и худо-бедно выстрелить сможет, и просто засвидетельствовать, коли понадобится. Ничего не хотелось исключать, и уж тем более я не собирался ставить себя в невыгодное положение.

А вот кое-кто другой явно собирался. Это я понял сразу, едва только увидел, что автомобиль, на котором выехал Сомченко, красуется прямо около дома Устинова.

– Дубиноголовый, – процедил я, потому как сейчас можно было и не сдерживать эмоции при виде явного нарушения. – Федор, ты вот это видишь?

– Вижу, – эхом отозвался тот. – А что?

– А то, что товарищу Сомченко, как и мне, рекомендовалось оставить машину не у нужного дома, а в отдалении. Вот только не то не услышал, не то пренебрег.

– Это плохо.

– Ты прав, агент второго разряда Федор Панфилов. Так что хвалю за правильные мысли и желаю, чтобы они и дальше в голове проскальзывали. Очень полезными могут оказаться. А пока подойди к коллеге по баранке и скажи, чтобы отъехал куда подальше. Потом возвращаемся и идем на адрес. С черного хода идем.

Стуча в дверь спустя минут этак семь, я морально был готов к чему угодно. Однако оказалось, что нет предела безумию рода… не слишком человеческого.

Дверь открыли не так чтобы сразу. Сначала на стук явно не обращали внимания, потом послышались тяжелые шаги и раздался весьма знакомый голос:

– Кто здэсь?

– Свои, открывай.

– Какой-такой свои? – Халилов то ли придуривался сверх обычной своей тупости, то ли и впрямь окончательно лишился остатков разума. – Иди отсюда, а то я…

– Халилов, сын барана! Это Фомин. И если ты сейчас не откроешь, вылетишь в родные края помощником участкового!

Открыл. И тут, увидев этого, кхм, Магомеда во всей красе, я понял – дело не просто плохо, тщательно спланированная операция окончательно покатилась в тартарары. Мечтательное выражение на лице и кровь на костяшках пальцев. Эти два признака могли означать только одно: садист получил свою дозу наслаждения, словно наркоман укол морфия или понюшку кокаина. Стало ясно, почему так вилял Сомченко, ссылаясь на необходимость открытого ареста фигуранта и не желая прояснять обстоятельства. Вот они, обстоятельства. Стоят передо мной с улыбкой витающего в облаках идиота и с трудом реагируют на реальность.

– Халилов! Смир-рно! Доклад!

Какой там… Остатков рефлексов еще хватило, чтобы попытаться принять подобие стойки «смирно», но никаких слов я так и не дождался. Зато уже спустя несколько секунд нарисовался сам Сомченко. И рожа у него была, как у той собаки, которая знает, чье мясо съела. Оставалось лишь брать дело в свои руки и на корню давить любые попытки пойти наперекор. Благо и карт-бланш у меня имеется.

– Панфилов, закройте дверь. Сомченко… Что тут творится, раз мне приказали сюда птицей лететь? Показывайте!

– Понимаете, товарищ Фомин, – голос Сомченко был не заискивающим, но необычно для него мягким и дружелюбным. – Задержание пошло не совсем так гладко, мне пришлось использовать Халилова. Чтобы арестованный, значит, не запирался. И сначала все было хорошо, признание он получил, подписанное, но потом я решил…

– Что решили?

Я намеревался было пройти в комнату, но как-то сложно было в довольно узком коридоре пройти мимо заслонившего проход чекиста, продолжавшего отбрехиваться от им же созданных проблем. Пока я их не видел, но догадывался. И догадки эти мне очень сильно не нравились.

– Понимаете ли, Алексей, – вновь завел шарманку насчет понимания Сомченко, – с первого раза никогда все не говорят, стараются приберечь… А если воздействовать…

– Халиловым? – Презрительные интонации в моем голосе, уверен, ощущались всеми присутствующими. – И теперь придется иметь дело с измордованным до полусмерти фигурантом! Вы молодец, Сомченко, ибо умудрились изгадить простейшее дело. И подвиньтесь, наконец!

Отстранив с дороги несколько опешившего чекиста, я сделал несколько шагов и… Нахлынувшую жажду убийства удалось подавить привычным усилием, но вот волна брезгливости и омерзения к господам чекистам, пусть тоже привычная, вновь окатила душу зловонным и гнилым валом. Мордобоем, пусть и жестким, дело здесь не ограничилось.

Валяющийся в беспамятстве хозяин квартиры, Устинов Виталий Арсеньевич. Хорошо так избитый, до той степени, когда опознание по фотографии выходит с большими сложностями по причине неузнаваемого лица. Обстановка в комнате, когда-то неплохая, сейчас напоминала пословицу о прошедшем мимо Мамае. Да бес с ней, с обстановкой, меня беспокоило другое, а именно безжизненное тело женщины лет сорока. Совсем недавно тело было вполне себе пристойного вида блондинкой лет сорока, ухоженной и явно следящей за собой. Сейчас же… Пятна на шее и неестественно повернутая голова однозначно свидетельствовали о том, что ее сначала душили, а потом свернули шею. Как куренку. Х-халилов, гнида абрекская!

Нет, ничего в ЧК-ОГПУ не меняется. Как с восемнадцатого года начали резвиться, так и не оставили свои садистско-душегубские привычки. Не по необходимости же все это делают, а исключительно ради собственного удовольствия. Как таких земля носит? Хотя… именно такую погань она лучше всего и носит. Грязь к грязи крепко прилипает, порой аж оторвать сложно. Но можно, проверено!

Донесшийся из соседней комнаты не то стон, не то всхлип. Как, и это еще не все? Спокойно, Алекс, спокойно, ты знал, на что шел и что предстоит в течение долгого, очень долгого времени! Поэтому всполохи эмоций внутрь, под засов, и иди смотреть, что за очередные «подарочки» тебе приготовили временные «коллеги».

В небольшой комнатке было куда менее разгромно. Но лежащая на кровати связанная жгутами простыней девушка с кляпом во рту выделялась сразу. Страх и ненависть в глазах, спутанные черные волосы, какие-то лохмотья вместо платья, открывающие вид на нежную кожу и немаленькую грудь. Красивая… Похоже, дочь хозяина квартиры и его ныне покойной жены. Сходство прослеживается, если присмотреться. Да уж, все сложнее и сложнее. И что тут можно сказать и сделать с учетом моей маски? Впрочем, если получится поправить хоть часть зла, устроенного чекистами, не выпадая из своей роли, я это сделаю. Честь, она всегда при мне, фон Хемлоки никогда не отбрасывали ее в сторону, словно ненужный мусор.

Разворачиваюсь и выхожу из комнатки, оставляя девушку в том же неприглядном состоянии. Прости, но по-иному нельзя.

– Сотрудник особых поручений Сомченко, агент первого разряда Халилов, – цежу слова сквозь зубы, заранее настраивая двух уродов, что у них возникли серьезные проблемы. – Я здесь от лица нашего общего начальника, товарища Руциса. Докладывайте, Сомченко, живо!

– Я не…

– Вы именно что не… Не сумели справиться с простейшим заданием, поставили под угрозу планы начальства и вместе с тем что-то пытаетесь возразить? Докладывайте!

Сдулся, аки проколотый воздушный шарик. Ведь одно дело возражать мне, младшему по званию, а другое – идти против самого Руциса, являющегося сейчас, помимо всего прочего, его непосредственным начальством.

Произошедшее было… театром абсурда, если подходить к этому с обычной, а не чекистской точки зрения. Ну про то, что эти идиоты подъехали на автомобиле прямо к дому, я уже знал. Затем они не удосужились позаботиться о черном ходе, но это мелочь, на фоне прочего. Открывшему дверь хозяину квартиры Халилов сразу дал в зубы. Просто так, как было сказано, «для того, чтобы знал, куда попал, гнида холеная».

И пошло-поехало. Перемежая вопросы мордобоем и угрозами, заставили написать признание, но сделано это было столь неряшливо, что половина нужных вопросов так и осталась неосвещенной. Ну да и не в этом суть.

Сомченко, преисполнившись энтузиазма, решил попробовать проявить инициативу и выбить из арестованного что-то еще, заранее не запланированное. Ну а единственный его метод насчет добиться чего-то от человека, был прост и известен. От слова «добиться» отбрасывалась приставка «до» и окончание «ся». Человека просто били – тупо и безыскусно. Ну а то, что некоторые от битья помирали – так то издержки производства. В данном же конкретном случае дело и вовсе пошло вразнос. Ведь били не просто так, а прямо при семье. Для большего, по словам Сомченко, «эмоционального воздействия». Умных слов, скотина, нахватался!

Естественно, нервы и не выдержали. Первой сорвалась дочь, Елена, набросившаяся на Халилова и даже ухитрившаяся расколотить о его башку вазу. Зря, кстати, вазу выбрала. Такую толстую кость лучше всего было бы во-он тем яшмовым пресс-папье прошибать. Был бы хороший шанс на летальный исход. А так… Тупая гора мяса лишь зарычала и не без удовольствия попыталась сменить объект приложения сил. Думаю, он ее собирался не бить, а по-иному воздействовать, куда более паскудным манером. Даже порвал платье, что я успел лично заметить, но…

Любая нормальная мать стремится защитить своего ребенка. Покойная же мадам Устинова была именно такой. Вот только попытка закончилась в лапах сумасшедшего садиста на службе ОГПУ, который сначала ее придушил, а потом свернул шею. А вот тут я потребовал максимальных подробностей, причем не от этого горного животного, а от его начальника, который должен был держать в узде первобытные порывы подчиненного.

Сомченко вновь пытался вилять, как угорь. Пришлось снова грозить ему всеми возможными карами и напоминать, что своя задница всяко ближе к телу, нежели чужая. Естественно, что разумно подобранные аргументы помогают в убеждении почти любого объекта. Помогли и сейчас. Правда, подробности убийства оказались гадкими сверх ожидания. Думаю, что я их смог выдавить лишь по той причине, что не узнай я их от… кхм, коллеги, то узнал бы от непосредственных свидетелей: находившегося тогда еще в сознании Устинова и его дочери.

Оказалось, что, душа жену Устинова, Халилов буквально светился от счастья и орал следующие фразы: «Смотри, вражина, как я твою суку удавлю… Ты у меня во всем признаешься, всех сдашь, а я в это время твою дочку сношать буду! А потом вы оба будете просить, чтобы я вас сразу пристрелил». Разумеется, сказанное Халиловым передавал мне сам Сомченко, поэтому я явно лишился «удовольствия» слышать грубый акцент «дитятки горного розлива» и немалую часть примитивных непристойностей. А они наверняка имели место быть в куда большем количестве.

Наворотив же дел, эта несвятая парочка засуетилась. То есть засуетился Сомченко, потому как Халилов просто не понимал, что натворил. Старший же по званию коллега осознавал, что одно дело – мордовать и гробить «от случайностей в ходе дознания» тех, кто больше не нужен начальству, а совсем другое – лишаться перспективного для дальнейшей работы «материала». Вот и нес при разговоре с Руцисом околесицу, потому как и признаваться страшно, и ничего не сказать тоже нельзя.

Мда, хорошо хоть не вздумал «вычищать» место событий, уничтожив всех свидетелей. Похоже, мозги еще не полностью атрофировались, за малым использованием оных. А ведь мог, такое частенько случалось в первые годы становления ЧК, да и в последующие было, пусть и реже.

И никакого особого страха. Знал, собака страшная, что система за подобные фокусы хоть и наказывает, но так, в меру. К примеру, понижением в должности и отправкой в какой-то из многочисленных медвежьих углов. Наказание посерьезнее – перевод из всесильной родной системы в ту же народную милицию. Ну и самое страшное – под зад коленом со службы, на так называемые вольные хлеба. Но последнее было совсем уж редкостью. А чтобы под суд, да за подобное… Не смешите, эта система за творимые мерзости никогда жестоко не карала. Она ж сама их и культивировала всеми возможными силами и средствами.

Плюс еще один нюанс. Он всерьез считал, что сможет со мной договориться, чтобы я поддержал его. Не скрыл все содеянные пакости и глупости, но представил произошедшее в таком виде, чтобы вина Халилова как главного лица и его как допустившего случившееся безобразие была минимальной. Расчет был прост – мало кто из чекистов поставил бы на одну доску жизни каких-то там случайных «девок», к тому же из семьи арестованного, и благополучие коллег. И точно…

– Ну как, Алексей, поможешь все это… смягчить? – И рожа стала хитренькая такая. – А я в долгу не останусь, найду, как отплатить. Ты ж сейчас звонить товарищу Руцису будешь?

– Непременно буду.

– Я здесь же побуду?

– Да не жалко. Слушай на здоровье.

Доволен, аж улыбка во всю харю. Считает, что это знак моего согласия насчет «смягчить». А вот обойдешься, помойное отродье! Сейчас я тебя перед начальством буду равномерно смешивать с навозом, причем делать это со всем усердием, но исключительно в рамках твоей и Халилова непригодности к мало-мальски серьезному делу. А то, что дам тебе и особенно ему сей процесс слушать – на то особый резон. Может, выгорит, может, и нет, но лишним точно не будет.

Звонок, знакомый голос в трубке. Руцис явно обеспокоен и не считает нужным этого скрывать.

– Да?

– Аркадий Янович, Фомин у аппарата. Как вы и приказывали, я прибыл на адрес и выяснил, что тут произошло. К сожалению, ситуация вышла из-под контроля, и для того, чтобы хоть как-то спасти операцию, требуются экстренные меры.

– Это плохо, Лешенька. Совсем плохо… Большие люди мной обнадежены. Так что ты постарайся, а я помогу, чем смогу. И не надо официоза, мы с тобой привыкли нормально разговаривать.

– Ситуация такая, товарищ начальник следственной части… – даю понять, что сейчас нас слушают те, кому надо слышать именно официоз. Руцис та еще сволочь, но дураком его сроду не назову. Поэтому должен с ходу понять. – Разрешите доложить!

– Вот оно как… Давай, Леша, докладывай. Я очень внимательно слушаю.

Ага, насторожился чекист. Принял посыл. Думаю, что попытку сорвать его планы он воспримет как личное оскорбление, а осмелившегося подложить ему свинью, пусть и не специально, сожрет со всеми потрохами, причем заживо.

– Руководитель группы, сотрудник особых поручений Сомченко, в процессе проведения операции допустил сразу несколько нарушений. Во-первых, когда я прибыл, машина группы Сомченко стояла прямо у дома, создавая риск, что заметят что-то странное. Отсутствие контроля за черным ходом я даже в расчет не беру.

– Зато я в расчет возьму и это. Продолжай!

– Слушаюсь, товарищ Руцис. При моей попытке войти в квартиру агент первого разряда Халилов некоторое время отказывался меня впускать, мотивировав это тем, что не узнал. Это при том, что мы значительное время ежедневно находимся в одном кабинете. Мне пришлось представляться, рискуя тем, что мои фамилия и звание станут достоянием всего подъезда.

– Он что, с ума сошел? – Первый раз я слышал, как Руцис вполне натурально изображает шипение, достойное любой змеюки. – До сведения всех участвующих доводилось, чтобы не было никакого шума!

– Халилов не мог сойти с ума, Аркадий Янович. Идиотам сходить не с чего. И я сейчас вовсе не оскорбляю агента Халилова, я констатирую медицинский факт. Узнав, какую именно картину я застал внутри квартиры, вы сами с этим согласитесь.

Начальство желало услышать мой рассказ. А вот лица Сомченко и Халилова надо было видеть. Картина, доложу я вам, достойная того, чтобы быть увековеченной художниками не из последних. Но если на роже Сомченко была смесь неверия, удивления и даже обиды, то дитя гор испытывало лишь злобу. Тупую, ограниченную, но зато огромной концентрации. Примерно как бык при виде красного плаща тореадора. И накал этой самой эмоции возрастал с каждой секундой. Верной дорогой идешь, «товарищ», совсем верной. Сейчас мы тебя до точки кипения доведем, чтобы все предохранительные клапаны сорвало.

– Сомченко отдал приказ применить жесткий вариант дознания. Тут я ничего не скажу, данный приказ мог быть оправдан, – заранее открестился я от неуместного для тайной полиции гуманизма. Да и маска того не позволяла. Хотя я и гуманизм… слабо сочетаемся. – Однако не стоило проводить это самое жесткое дознание в присутствии членов семьи. Непредсказуемые реакции, вы же понимаете, товарищ Руцис.

– Пострадавшие есть? – тяжко выдохнул мой собеседник. – Если есть, то надо будет идти на послабление. Устинов важен для последующей работы.

– Вы еще мягко выразились, товарищ начальник следственной части. Дочь Устинова, Елена, попыталась вступиться за избиваемого на ее глазах отца, кстати, уже подписавшего признание. Реакция же агента первого разряда Халилова была… неадекватной ситуации. Вместо нейтрализации он начал рвать на девушке одежду с озвучиваемыми намерениями насчет своих дальнейших действий в интимном плане.

– Идиот! На Камчатку… Нет, на Чукотку поедет, медведей на контрреволюцию проверять! Надо же понимать, кого можно, а кого не стоит, пусть до поры. Правильно Сомченко позвонил, но мог бы сам мне рассказать. Он же не первый…

– Сомченко? – специально добавленные нотки удивления сбили начальство с мысли, чем я и воспользовался. – Вы слишком хорошо думаете о том, по отношению к кому даже термина «преступная халатность» маловато будет. Куда больше ему подойдут «вредительство» и «саботаж». Дело в том, что Сомченко даже не попытался остановить разбушевавшегося подчиненного. Видимо, хотел посмотреть на процесс полового акта с участием агента первого разряда Халилова. Только вот мать девушки… попыталась остановить. За что Халилов ее и задушил.

– Как?!

– Руками, Аркадий Янович. А потом еще и шею свернул, чтоб уж наверняка. Кстати, привожу те слова, которые при этом произносились. Сам не слышал, конечно, но со слов очевидца…

– Ш-шайтан!! Убью, да!

Никакой попытки вынуть наган из кобуры – просто выставленные вперед руки-лапы и звериная ненависть в глазах. Атакующий носорог… Попадалась мне в одной из детских книжек такая картинка. Вот что-то и вспомнилась сейчас. К тому же и нос у Халилова был размеров немалых. Да, действительно носорог в атаке. Мощь, напор… и инерция.

Роняю телефонную трубку и ухожу немного вправо. Не слишком сильно, но и этого достаточно, чтобы немаленькая туша пронеслась мимо. А вслед ей выстрел прямо через карман куртки. Не с целью убить, хотя и есть такое желание. Увы, приходится сдерживать естественный душевный порыв, ограничившись тем, чтобы всадить зверю в получеловеческом обличье пулю в колено.

Хорошо проняло! Сказал бы, что до глубины души, да не уверен в присутствии оной у таких, как Халилов. Зато любо-дорого посмотреть, как этот урод катается по полу и даже не орет, а тихо скулит на одной ноте. Вытаскиваю наган из кармана, во избежание повторения инцидента, но уже со стороны Сомченко, после чего делаю несколько шагов вперед, и… Пинок окованным сапогом по голове порой истинные чудеса творит. Например, возвращает в помещение столь нужную сейчас тишину. Насчет спокойствия, увы, не судьба.

– Агент Федор Панфилов! – приказным тоном вывожу шофера из состояния психологического шока. – Во избежание неожиданностей разоружите сотрудника особых поручений Сомченко. И присматривайте за ним до поступления новых приказов.

– Да что ты о себе…

Звук взводимого курка нагана заставил чекиста подавиться собственным воплем и побелеть как мел. Ну да, смотреть прямо в дуло револьвера, из которого только что стреляли, ощущение далеко не из числа приятных. Причем стреляли из нагана результативно, по живой мишени. Особенно когда по большей части привык к тому, что боятся исключительно тебя. А тут р-раз, и чекистское звание почему-то уже не внушает особого спокойствия.

– Вот так, Федор, наган изъятый к себе в карман убери или там за пояс заткни. А я пока с товарищем Руцисом договорю, с учетом вновь открывшихся обстоятельств.

Был Сомченко белым, а стал грязно-серым. Осознал, что его сейчас вместе с Халиловым по одному обвинению пустить можно. По хор-рошему такому, заключающемуся в нападении на сотрудника ОГПУ при исполнении обязанностей. Вот за ЭТО «товарищи» чекисты даже своих никогда не прощают. Так что я ласково улыбнулся засранцу и подхватил болтающуюся на проводе трубку. Из нее, кстати, доносился донельзя обеспокоенный голос Руциса:

– Алло! Алло! Леша, что происходит?!

– Прошу прощения, Аркадий Янович, тут у меня небольшая перестрелка вышла.

– Аркадий Янович не глухой, выстрел был хорошо слышен, – в трубке раздалось несколько облегченное ворчание. – Кто?

– На меня с целью убийства напал гражданин Халилов. Пришлось прострелить ему колено. Простите, но справиться без применения оружия со столь физически развитым человеком…

Очередной тяжелый вздох и далее слова одобрения моих действий:

– Правильно сделал, что стрелял в ногу. Мертвый он был бы для нас вреден, а сейчас окажется полезен. Даже не знаю, в сумасшедший дом его или более радикально вопрос решить.

Право слово, мне очень нравится любой вариант, который чекист считает радикальным. Наверняка в нем либо выживание Халилова не предусмотрено, либо жизнь будет такой, что смерть раем покажется. Хорошо, но мало. А чтобы было в самый раз, я сейчас и второго красавца окуну в отходы по самую маковку.

– Извините, Аркадий Янович, нас немного прервали. Я остановился на том, что хотел передать слова, произнесенные Халиловым в процессе убийства. Разрешите?

– Да зачем они мне?! – искренне изумился Руцис. – Халилову теперь все равно, что он там раньше всего лишь говорил. Слова и дела имеют разные последствия.

– Прошу прощения, но они могут послужить связью гражданина Халилова с командиром группы. Слушайте… – передав паскудные слова полуподстреленного садиста, я перешел к следующему этапу. – Сомченко, зная всю опасность действий подчиненного для поставленной перед нами задачи, тем не менее всеми силами пытался убедить меня замять случившееся. Обещал, что «в долгу не останется». Ну а когда Халилов напал на меня, не было сделано даже попытки остановить его. Мало того, мне пришлось разоружить Сомченко, поскольку я не мог исключить повторное нападение, но уже с его стороны.

Молчание. Похоже, Руцис сейчас лихорадочно размышляет, каким образом ему вылезти из заварившейся каши с минимальными потерями. Что ж, поможем чекисту, но с учетом своих интересов.

– У меня есть интересная идея, Аркадий Янович. При успехе она обратит проблемы в возможности. Но для этого мне будет нужно…

– Получишь! Если в твоей идее будет хотя бы тень благоразумия.

– Непременно будет. Но Халиловым и Сомченко придется пожертвовать, как фигурами на шахматной доске.

Делаю умышленную паузу. Вижу, что Сомченко смотрит на меня, словно пытаясь услышать ответ Руциса. Сам знает, что расстояние слишком велико, но ничего не может с собой поделать. А раз так, то ему остается лишь следить за мной, выражением моего лица, надеясь хоть так понять свою дальнейшую судьбу.

Ну что, пробуем поймать цель на эмоциях? А собственно, чем я рискую? Ровным счетом ничем. Улыбаюсь и киваю, словно услышал что-то полностью меня устраивающее. Плевать, что в трубке молчание, ведь Сомченко этого не знает. А тут еще наган в моей руке ме-едленно так поворачивается в сторону проштрафившегося чекиста.

Сработало! Подумавший, что мне велели его пристрелить по-тихому, Сомченко решил использовать свой единственный, как он думал, в подобной ситуации шанс – побег на рывок. «На атанде», как говорят воры. Вот только провокация с моей стороны была в расчете как раз на такие действия. Его бросок к двери закончился плачевно – пулей в правое бедро. А следом и вторая прилетела – в левое полужопие, когда чекист уже свалился на уже далеко не чистый пол. Беззвучно свалился. Похоже, болевой шок. Ну да и черт с ним, не дохлый, и ладно.

– Что там опять за стрельба?! – негодующий голос Руциса звучал с такой силой, что мне пришлось отвести трубку от уха. – Вроде Халилов уже не может…

– Сомченко, Аркадий Янович, – с деланым сочувствием вздыхаю я. – Простите, буквально на секунду отвлекусь. Федор, Халилова и Сомченко перевязать и связать. И оттащи их в кухню, что ли. Потом сразу обратно. Снова простите. Аркадий Янович, сами понимаете, вокруг полное безумие.

– Я уже ничего не понимаю, – почти простонал вконец замученный круговоротом дурных событий чекист. – Все словно с ума посходили!

– Гражданин Сомченко, явно опасаясь за свою дальнейшую судьбу, попытался совершить побег. Мне пришлось вновь применить оружие и прострелить ему ноги. Ну то есть одну ногу и одну, прощу прощения, задницу, – не обращая внимания на короткий смешок собеседника, я продолжил упражняться к бюрократизме. – Полагаю, что побег был вызван тем, что Сомченко заранее знал о попытке Халилова убить меня. Увидев же, что его подельник-подчиненный потерпел неудачу, а сам он, будучи обезоружен, не представляет для меня угрозы… Попытался сделать единственное, что ему оставалось, то есть бежать.

– В моем доверии не сомневайся, но…

– Есть один абсолютный свидетель – агент второго разряда Федор Панфилов. Он все видел и слышал. Также все слышала, но по причине нахождения в соседней комнате и в связанном положении не могла видеть дочь хозяина квартиры, Устинова Елена Витальевна. Я надеюсь, что этого будет достаточно, особенно учитывая некоторые другие доказательства.

– Есть и доказательства?

– Конечно! – Побольше уверенности в голосе. Начальство это любит. – Но сейчас я бы хотел начать исправлять то, что почти удалось уничтожить этим двум. Если вы не возражаете, то…

– Иди, занимайся делом. Если что нужно, то говори.

– Раз уж вы предложили. Эксперт-криминалист из тех, чья репутация безупречна. Можно даже с понятыми, но из не болтливых. И пусть с черного хода, без шума. Хотя шума уже хватает, но не хочется усугублять.

– Через полчаса-час будут. Врач?

– Лишним не будет. Фигурант сильно избит, его дочь после истерики. Но тоже шум не нужен.

– Это наш врач, Лешенька, – вновь надел привычную маску заботливого дядюшки Руцис. – Не забивай свою голову мелочами, я все устрою. Тебя ждет более важная работа. Не подведи меня, дорогой. Остаюсь поблизости от аппарата.

Так, Руцис повесил трубку. Ну да я и так получил то, что хотел. Касаемо же последних штрихов к портрету, так для этого мне помощь точно не требуется. Нужно лишь отсутствие помех и… свидетелей. Вот и займемся всем этим, время покамест имеется.

Глава 7

Где утверждается советская власть, там не будет трудовой крестьянской собственности, там в каждой деревне небольшая кучка бездельников, образовав комитеты бедноты, получит право отнимать у каждого все, что им захочется.

В. О. Каппель, генерал-лейтенант, командир Волжского корпуса

Приказ № 01721 (под грифом «секретно»), за подписью временно исполнявшего обязанности командующего Кавказской трудовой армией А.Медведева:

…Член РВС Кавфронта тов. Орджоникидзе приказал: первое – ст. Калиновскую сжечь; второе – станицы Ермоловская, Закан-Юртовская, Самашкинская, Михайловская – отдать беднейшему безземельному населению и в первую очередь всегда бывшим преданным Соввласти нагорным чеченцам: для чего все мужское население вышеозначенных станиц от 18 до 50 лет погрузить в эшелоны и под конвоем отправить на Север, для тяжелых принудительных работ; стариков, женщин и детей выселить из станиц, разрешив им переселиться в хутора или станицы на Север; лошадей, коров, овец и прочий скот, а также пригодное для военцели имущество передать Кавтрудармии.

Г. К. Орджоникидзе, близкий соратник Джугашвили (Сталина), член ЦК, председатель ЦК ВКП(б), народный комиссар Рабоче-крестьянской инспекции СССР

Необычная ситуация, откровенно говоря. Я, искренне ненавидящий ОГПУ и находящийся под чужой личиной аккурат в этой структуре, стою и размышляю, как бы это на официальных основаниях окончательно «утопить» двух чекистов. И ведь точно знаю, что получится. Начнем!

– Федор! Этих вредителей перевязал?

– Как смог, – сначала слышу ответ, а потом вижу и самого Панфилова, входящего в комнату и вытирающего руки мокрым полотенцем. – Я ж не дохтур.

– Врач скоро сюда приедет. А ты пока сделай вот что… Этого вот страдальца, – взгляд в сторону измордованного, но уже начинающего постанывать Устинова. – Да-да, его. Перетащи в соседнюю комнатку. К дочери. Аптечку туда же и по возможности постарайся привести его в порядок.

– Сделаю что могу. А с его дочерью что? Она ж того, полуголая и связанная.

– Найди халат какой-нибудь, пусть оденется. Развяжи, конечно, но дверь закрой. Она сейчас не в себе, так что следи, чтобы не выбежала. Никакой силы не применять. Ясно? Тогда выполняй.

Если разложить по полочкам все необходимые действия, то не приходится потом скрипеть зубами по поводу того, что подчиненные опять накуролесили. Проверено временем.

Проследив, что Федор нашел какой-то женский халат, отнес его в комнату, где находилась дочь Устинова, а затем и главу семейства, в чувство приходящего, туда же потащил, я двинулся на кухню. Проверить, как там два недостреленных поживают. А поживали они именно так, как и следовало. То есть плохо поживали. Оба были живы и даже пришли в сознание, но вид был весьма жалкий. Связанные по рукам и ногам, в неумело наложенных повязках. Прелесть! Но при этом пытались о чем-то переговариваться. Тихо так, явно с целью, чтоб никто их не услышал. Нет уж, вам роскошь простого околочеловеческого общения предоставлять явно не стоит. Да и вдруг в дурные головы придет идея начать орать изо всех сил. Особенно хорошо это может получиться у Халилова. Сам большой, голос громкий. Думаю, орать как муэдзин с минарета или ишак на базаре вполне может. Нет уж, мне такого счастья и даром не надо!

Полотенцами кухня уже успела обеднеть, но кое-что еще имеется. Ага, вот одно, а вот и второе. На кляпы пойдут в самый раз.

– Скажите «а-а»! – подмигиваю двум чекистам, которые смотрят, словно кролики на удава. – И вообще, не все ж вам кляпы на других использовать. Жизнь, она порой переменчива.

Спустя минуту и несколько попыток что-то пискнуть, оба кляпа заняли полагающиеся им места. Ну а в кухне воцарилась полная тишина. Красота, да и только. Можно было уходить, вот только сделать это не попрощавшись… Всегда стремился избегать любых проявлений дурного тона. По возможности, конечно.

– Я не прощаюсь, так что соскучиться не успеете.

По глазам обоих было видно, что скучать по мне точно не собираются. Но если во взгляде Халилова была незамутненная ненависть, то Сомченко смотрел с обреченностью смертника. Понимал, что раз я решил в скором времени вернуться, то явно не просто так. Впрочем, он был прав, но что это меняет? Ровным счетом ничего.

Так, и что у нас в комнате, которая волею случая стала основным местом действия разыгрываемой драмы? Хозяин дома уже оттащен в соседнюю комнату. Дверь туда закрыта. Доносятся голоса, но прислушиваться к ним недосуг. Есть другие, куда более важные дела.

Внимательно осматриваю тело жены Устинова и понимаю, что не ошибся. Три очень красивых и дорогих колечка с камешками, изумрудный кулон, серьги с теми же камнями. Дорогие украшения, и это радует. Они послужат хорошими декорациями.

Достаю из карманов куртки тонкие кожаные перчатки и надеваю. Все, теперь про отпечатки пальцев можно и нужно забыть. И… неприятный элемент – снятие украшений с трупа. Серьги из ушей вынимаю аккуратно, а вот кулон надо сорвать пожестче, чтобы след на шее остался. Во-от, самое оно. Теперь останется след на шее. Остаются кольца. Снимать их с трупа та еще морока. Пальцы малость распухают, и без заметных следов колечки с пальцев не снять. Но мне именно это и требуется.

Вуаля! Ценные вещички сняты, следы присутствуют. На теле, но необходимо их наличие на ювелирных изделиях. Ага, это я про отпечатки пальцев. Пока их нет, но будут, стоит вернуться на кухню и приложить пальцы Халилова к золотишку. А вот Сомченко от этого нюанса пока избавим. Будет недостоверно, если его пальчики на цацках обнаружатся. Зато пальчики Халилова – это нормально, аутентично, если научно выражаться.

Что же до Сомченко, то тут должно быть нечто другое, более подходящее. Например, большая сумма денег. И хотелось бы ее найти для создания совсем уж неопровержимых доказательств.

Значит, начинаем искать. Где обычно люди прячут деньги? О, вариантов тут довольно большое количество, но ведь многое зависит и от особенностей мышления того или иного человека. А в определении этих самых особенностей поболее прочих разбираются две категории людей: работники уголовного розыска и их извечные антагонисты, то есть представители криминального мира. С первыми я как-то не сподобился пообщаться в должной мере, а вот со вторыми… Детство после потери всей семьи протекало вот в такой вот малоблагополучной среде. Отсюда и многие неожиданные для человека благородного происхождения навыки.

Что имеем? Устинов – человек, занимающий солидное положение в наркомате внешней торговли, имеющий право выезда за границу и часто им пользующийся по служебным делам. Значит, определенную часть наверняка слил в тамошние банки, тут гадать не приходится. Но и дома подобные люди держат немаленькую сумму. Ближе к телу, так сказать. В белье не прячут, ниша или простенький сейф за картиной – предсказуемо, а потом маловероятно. Даже при беглом обыске такие захоронки находятся на раз-два.

Тайники – дело другое. Ванная комната, пол или стены. Точно не мебель, потому как хранить запасы в том, что могут вынести из дома, – не лучшее решение. Осматриваю комнату, в которой нахожусь, но ничего подозрительного не наблюдаю. Комната дочери? Точно нет, Устинов вряд ли стал бы использовать место, где живет самый дорогой ему человек в таких целях. А если спальня? Стены нормально, плинтуса… тоже естественные. Может, попробовать поднять ковер? Ага, вот оно! Кажется, нашел. Небольшой участок паркета немного выделяется. Не цветом, скорее положением. Самую малость пониже прочих, да вдобавок щель с одной стороны слишком уж большая. Остается только приподнять. Например, обычным ножом. А здесь ножей нет. Свой использовать? Вот уж нет, ищите дураков в другом месте.

Возвращаюсь туда, откуда только что пришел. Видел я там, на столе, нож для разрезания бумаги. Ага, вот и он! Бронза, с рукоятью в виде головы орла. Эх, ностальгия. Помню, у деда был почти такой же, только сделанный из серебра. Мне он очень нравился. Порой любил…

Хватит, Алекс! В сторону все те немногие светлые воспоминания, которые у тебя есть. Сейчас для них не время, очень уж они расслабляют, бьют по чувствам. Тем самым, которые могут привести тебя к краю пропасти. Все потом, после того, как удастся осуществить возмездие. Успокоиться, главное успокоиться. Дышать глубже. Ровнее. Еще ровнее. Отпустило. Вновь пришло ощущение спокойного холода и легкой отстраненности. Самое то для жизни, которую я должен буду вести весьма длительное время. А чтобы не увеличивать этот период, лучше пошевеливаться. Так что, взяв нож, возвращаюсь в спальню хозяина дома, к обнаруженному тайнику. Что ж, посмотрим, какие тут «закрома родины». Опускаюсь на одно колено и кончиком ножа поддеваю крышку тайника. Легкий щелчок, и та поддается, давая возможность приподнять ее и отложить в сторону.

Хм… Неплохо живут работники наркомата внешней торговли! Уж товарищ Устинов точно. Хотя по отношению к нему это, может быть, уже и в прошлом. Теперь жизнь однозначно резко поменялась. Ну да не о том речь.

В тайнике были пачки банкнот в банковской упаковке, немного валюты, а именно британские фунты и французские франки. Немного золотых «николаевских» десяток. Не чрезмерно, но внушительно. Если же мое предположение верно и это лишь часть, а остальное лежит на счетах за границей… Гм, да, точно, ведь там еще должны быть и гонорары за шпионскую деятельность! В любом случае это все надо отсюда вынимать и… перемещать на «новое место жительства». А будет оно в той сумке, где гражданин Сомченко хранит допросные листы и прочие элементы бюрократическо-чекистского бытия. Только перед этим на всем должны появиться его отпечатки.

Как сказано, так и сделано. Стоило мне снова объявиться в кухне, как двое находящихся там совсем загрустили. А уж когда поняли, что именно я собираюсь сделать… Точнее, понял Сомченко, отчего задергался, словно в эпилептическом припадке. Только вот ни черта это ему не помогло, оставил пальчики как на ноже, так и на пачках, да и упаковки золотых десяток тоже не пропустил. Что до Халилова, так его пальчики должны будут остаться лишь на паре пачек советских денег. Соответствующая положению доля из тайника, плюс золотые украшения с тела покойной Устиновой.

Вот теперь все обставлено так, как и планировалось. Отпечатки Сомченко на деньгах и на ноже, которым открывали тайник. Ага, частицы восковой мастики на лезвии тому подтверждение. Пальцы Халилова на паре денежных пачек, а особенно на ювелирке покойной женщины, с которой эту самую ювелирку насильно срывали, следы имеются. Сами деньги и прочие ценности в сумке Сомченко и в карманах Халилова. Идеальная картина!

Хотя нет, нужен последний штрих. Стоит, пожалуй, перетащить эту парочку в спальню хозяина дома. Мало ли, вдруг там отпечатков их обуви не хватает? Лучше избежать пусть ма-аленьких, но огрехов в общей картине. Ну, Алекс, успеха тебе в таскании тяжестей!

* * *

К моменту прибытия криминалиста, врача и прочих я успел многое. И в понятие многое входило отнюдь не только перетаскивание двух подранков в спальню. Не-ет, я еще ухитрился вполне продуктивно побеседовать с Устиновым, причем в присутствии его дочери и в отсутствие кого-либо постороннего. Ну да, Федора пришлось услать прочь, сторожить Халилова с Сомченко. Как ни крути, а разговор с хозяином дома присутствия лишних ушей не предполагал.

Сам Виталий Арсеньевич Устинов представлял собой не самое приятное зрелище: избитый физически, раздавленный морально, да еще и приготовившийся к тому, что вся его жизнь окончательно рухнула. Для обычного чекиста вроде Сомченко это был бы идеальный вариант, слишком уж «товарищи» из ВЧК-ОГПУ привыкли идти по самому примитивному пути. Хорошо, не все, но большинство. Но мне нужно было не столь любимое ими признание со всех смертных грехах, реальных и мнимых, а осознанное сотрудничество. А вот оно бы им точно не светило. Ну нет мотивации у человека, которому открыто заявили, что уничтожат все, что ему дорого, сотрудничать с системой. Поэтому…

– Виталий Арсеньевич, Елена Витальевна, приношу соболезнования по поводу смерти соответственно жены и матери, – начал я с неожиданной для обоих ноты, стоя у двери и отслеживая возможные реакции. – Ну а что до дальнейшей судьбы ее убийц, то она будет зависеть от того, к какому результату мы придем во время нашего разговора.

Та-ак… Сам Устинов в состоянии эмоционального отупения. В сознание-то пришел, но на происходящее реагирует с трудом. Уверен, что тут и сотрясение мозга, и просто нежелание разума возвращаться в столь недружественную реальность. А вот дочь его, та слушает внимательно. Более того, при словах о дальнейшей судьбе убийц ее матери появилась ярость в глазах, желание разорвать кого угодно на части, сжатые кулаки. Да, такая могла наброситься даже на такую гору мяса, как Халилов! Без особых надежд, но лишь бы не сидеть покорно в уголке, неведомо чего ожидая. И это хорошо. Нет, не так. Это очень хорошо. Ведь в случае чего сия юная, но решительная девица будет сама давить на папашу, вынуждая того принять устраивающее ее решение. Так что продолжаю разговор, осознавая, что один из двух слушателей внимает сказанному всерьез и с полным осознанием.

– Ваша связь с французской разведкой очевидна и доказана, гражданин Устинов. Подписанное признание по большому счету ничего не значит, в отличие от нужных имен, адресов, схем связи и прочих важных для ОГПУ деталей. Вы уже заработали себе очень большой срок заодно с конфискацией имущества. Но! Вас интересует это самое «но»?

– Моего отца прежде всего интересуют убийцы моей матери, – тихо, но с переполняющими голос эмоциями произнесла Елена. – Если есть хоть малая возможность их наказать, он сделает все, что от него зависит. Я клянусь!

– Это возможно… при полной его готовности сотрудничать. Не просто так, а от всей души, с полной отдачей. Тогда, если мои представления о его полезности окажутся верны, убийцы вашей матери умрут.

– Как умрут?

Кажется, такого девушка не ожидала. Но довольна, спасу нет. Думается, если я скажу, что буду их сжигать на медленном огне, она расплачется… от счастья. И я ее понимаю.

– Просто умрут, конкретный способ их умерщвления назвать не могу. Дело в том, что не будет никакого суда. Они просто погибнут в результате несчастного случая. Потом будут торжественные похороны, оружейный салют и все такое прочее. Вас это интересует?

– Да!

– Взамен ваш отец, да и вы сами, если вдруг потребуется, живете, говорите, дышите лишь так, как вам будет приказано. Мною приказано. Понятно?

Слов в ответ не последовало, но зато были кивок и непреклонная решимость в глазах. Не простая, а перемешанная с ненавистью и презрением. Да, девочка, вот так и происходит крушение мира. Ведь ненависть с презрением направлены не на меня, как на человека, а на всю систему, на весь мир вокруг, доселе явно казавшийся нормальным. Ничего не скажешь, ненависть – мощнейший стимул к переосмыслению мира и себя в нем.

И мне это нравится. Ведь ненавидит она не меня, Александра фон Хемлока, а всего лишь маску, которую я сам на дух не переношу. Забавно! Действительно забавно.

Ну а дальше пошел более предметный разговор. Точнее сказать, пошло лишь самое его начало. Пока я говорил по большей части с дочерью, давая ее отцу время прийти в себя. Покамест он лишь слышал, но полноценно участвовать в разговоре не мог. Но ничего, все еще впереди. У нас будут до-олгие беседы, из которых удастся выжать много полезного для обоих.

А потом пришли они, мною заказанные специалисты с сопровождающими. Как и договаривались, то есть по возможности незаметно, с черного хода. И понеслось. Криминалист исследовал место событий, а его выводы, после моих намеков на то, что и где стоит искать, были просто замечательными. Врач, как и положено, занимался своими прямыми обязанностями, благо пациентов у него было много, причем с самыми разными диагнозами – от огнестрельных ран до психологического шока.

Что же до меня, то хлопоты и не думали заканчиваться. Более того, они выходили на новый уровень. Иными словами, мне предстоял обстоятельный разговор с Аркадием Яновичем Руцисом, и он обещал быть утомительным. В самом успехе этого самого разговора я практически не сомневался, но успех бывает разным. Хотелось получить максимум возможного, поэтому… В общем, в кабинет Руциса я прибыл довольно скоро. С той скоростью, которую мог развить мотор автомобиля. Что же до всех остальных участников событий, то они пока, скованные приказами, обязательствами, ордером на арест или связанные полотенцами, как некоторые, оставались в той самой квартире, где и заварилась вся эта каша.

Начальство встретило меня… Не могу сказать, что ласково – на то, чтобы держать маску, у Руциса не было ни сил, ни желания, – зато заинтересованность просто фонтанировала. Оно понятно, ведь сам говорил, что уже сподобился обнадежить вышестоящих людей относительно успешности запланированной операции.

– Дверь закрой! – И сразу же, как только я это сделал, прозвучало: – Ну что, удалось?

– Да, Аркадий Янович, Устинов согласен делать все то, что от него потребуется. Но за это придется кое-чем расплатиться. Точнее, кое-кем, я об этом уже говорил.

– Мне их не жалко, сами до такого довели… Но там, наверху, могут не согласиться. Если только… Ты садись, Леша, в ногах правды нет.

А что, я присяду. Набегался сегодня, устал до одури, сидя же всяко легче, чем с ноги на ногу переминаться. К тому же хозяин кабинета не стоит, никакого неуважения не усмотрит. Еще бы закурить, но тут увы никак. Руцис хоть и курящий, но другим, кто из числа подчиненных, позволяется курить лишь одновременно с ним. А он пока такого желания не испытывает. Пустое, перетерплю.

– Устинов очень ценен для французской разведки. Значимый работник наркомата внешней торговли. Имеющий свободный выезд из страны, заключающий важные договора по купле-продаже разных товаров. У него в руках рычаги влияния на многих торговых агентов в Европе, это многое значит. Информация, получаемая от него разведкой Франции, позволяет им держать руку на пульсе экономического состояния СССР.

– Я это знаю.

– Не сомневаюсь ни на секунду, Аркадий Янович. А теперь представим себе, что будет, если полезная информация, которую он передавал французам, сменится столь же вредной дезинформацией. Разумеется, разрабатывать ее будут знающие специфику люди, но перспективы заставляют серьезно призадуматься. И на другой чаше весов жизни двух людей, которые, зная о важности им порученного, увлеклись обычной экспроприацией ценностей и смазливой девчонкой.

Руцис аж закашлялся. Видимо, представил себе эти самые чаши весов, да и контраст сравнения тоже мог сыграть свою роль. И вместе с тем мои слова ему понравились. Иначе не достал бы из пачки папиросу и взглядом не предложил бы мне сделать то же самое.

Спустя минуту-полторы, когда струйки ароматного дыма лениво поплыли по кабинету, чекист заговорил:

– Такой подход к проблеме убедит моих доверителей. Но остаются другие проблемы. Главные из них две. Во-первых, нужно будет убедительно обосновать сегодняшний переполох в квартире Устиновых. Шум, выстрелы, это просто не может пройти незамеченным. Да и смерть жены Устинова. Есть и во-вторых. Устинов по своей должности постоянно в заграничных командировках. Сбежит!

– Разрешите по порядку?

– Да хоть с одного конца берись, хоть с другого, – невесело махнул рукой Руцис. – Я сегодня уже заработался, в голову ни единой умной мысли не приходит. Вот тебя, Леша, и хочу послушать. В некотором роде ты мой ученик… начинающий.

Лесть – это хорошо. Не в том смысле, что мне есть до нее хоть какое-то дело. Просто сам факт оной говорит о том, что матерый чекист начинает видеть отдачу от своего протеже. Значит, и дальше будет способствовать, конечно, себя не забывая. В общем, делаем умильную рожу. Ну как же, сам высокий покровитель похвалить изволил! Вот только одновременно продолжаем раскручивать проработанный в голове план использования Устинова.

– С первым все просто. У нас, несмотря на все усилия доблестной милиции, бандиты пошаливают, даже в столице. Вот и сегодня какие-то особенно обнаглевшие решили ограбить квартиру видного сотрудника одного из наркоматов. Взломали дверь, связали хозяина с семьей и принялись пытать с целью вызнать местонахождение тайников. Тайник в доме был, сам видел, так что… Вот и объяснение, сюда же и смерть жены Устинова отлично вписывается.

– А сами грабители?

– Да возьмите любую шайку, их в архивах сыскарей полно. Пару тел потом представим как убитых на квартире самим хозяином, чудом сумевшим освободиться и добраться до пистолета, – позволил я себе легкую улыбку. – А заодно и с вывозом Сомченко и Халилова вопрос решится.

– Под видом тел?

– Можно и прямо телами, чтобы наверняка.

– Рационально мыслишь, Лешенька. Верь дядюшке Аркадию, можешь далеко пойти, если по правильной дороге станешь шагать.

– Так у вас же дорогу спрашивать буду, – поддержал я легкое отступление от основной темы разговора. – Вы плохого не посоветуете.

Доволен. И насчет идеи «выноса тел» именно как тел призадумался серьезно. А что? Проблем никаких, зато польза присутствует. Да и идея списать произошедшее на налетчиков чекисту явно пришлась по душе. Но что-то его беспокоило. Ах да, точно, второй нюанс. Понимаю, но ведь и это решаемо! И пожалуй, стоит продолжить. Вот только папиросу догоревшую затушу в пепельнице.

– Остаются заграничные поездки Устинова. Лишить его их – сразу же насторожим его куратора. Не выход. Но зачем нам его их лишать, какая опасность в том, что он будет часть времени проводить за границей, как это делал уже много раз?

– А побег опасностью не считаешь, Леша?

– Бегут тогда, когда видят в этом смысл, а еще когда не остается другого выхода. У Устинова же есть дочь, единственный родной человек в настоящее время. Она здесь, он там.

– Использование заложника? Хороший способ! – Чекист аж зажмурился от удовольствия. Видимо, вспомнил что-то. Ага, так и есть. – Вот помню, как в гражданскую семьи царского офицерья в заложники брали. Их, значит, в заложники, а их мужчины военспецами трудились. Хорошо было! Враги, нас ненавидящие, вынуждены были за нас сражаться, боясь за жизни своих сучек и щенков. А потом, когда надобность отпадала, тех, кто мог быть опасен, списывали в расход. Часть же до сих пор служит. Для своих они предатели, кровью повязаны!

Улыбаемся и выражаем восхищение мудростью «дорогого наставника». А для себя делаем еще одну зарубку в памяти. «Товарищу» Руцису все равно через какое-то время предстоит сдохнуть, но… Подыхать можно разным манером. Сейчас же он добавил себе еще добрую толику мучений.

Знаю я про затею «краснюков» с заложниками, о ней отец много чего высказывал. Гениальная в своей простоте и звериной жестокости находка, вот только не их, совсем не их. Эту пакость еще их идеологические предшественники во Франции использовали, во время той, первой «великой» революции. Правда, не столь массово, признаю. Зато «верные ленинцы» развернулись от души. И именно этот запредельно мерзкий ход сыграл весомую роль. Скованные страхом за свои семьи, немало офицеров империи вынужденно склонились перед краснопузой сволочью. И принесли много горя своим собратьям. Ведь без их участия некому было бы руководить плохо обученными и мало что из себя представляющими красными ордами. Пусть сейчас мнимые «герои гражданской» топорщат усы и надувают щеки – знающим людям известно, кто именно стоял за их победами.

Разумеется, были и абсолютные предатели, вроде того же поручика Тухачевского, генерал-майора Бонч-Бруевича, полковника Каменева. Вот эти выслуживались перед новыми своими хозяевами изо всех сил, стремясь быть «святее папы римского». Но их было абсолютное меньшинство. Да и то, если рассмотреть их повнимательнее… Вот взять хотя бы этих троих. Первые два – из польской шляхты, которая с молоком матери впитывала ненависть ко всему русскому в целом и к империи в частности. У того же Бонч-Бруевича братец и вовсе был одним из ближайших сподвижников Ленина. Ну а подобные Каменеву… эти просто решили, сменив флаг, предав все моральные ценности, получить от новой власти большие блага, чем имели раньше. Того же Каменева сослуживцы называли прямо и четко – «серой посредственностью». Вот и разгадка, печальная и банальная. А еще…

– Что такое, Лешенька? – голос чекиста мгновенно вырвал меня из причудливого сплетения мыслей, возвращая в реальность. – Тебе не плохо?

– Просто легкая усталость, Аркадий Янович, ничего страшного, – нарочито бодрым голосом произношу эти слова и сразу же перехожу к продолжению разговора на главную тему. – Но просто заложницей обойтись хоть и можно, но мало. Ведь наша игра с французами не будет длиться очень уж долго. Я верно рассуждаю?

– Верно.

– А Устинов не дурак. Понимает, что после этого станет нам не нужен. И вряд ли захочет умереть вместе с дочерью.

– Человек всегда надеется на лучшее. – Улыбка чекиста была даже не гнусной, а запредельно омерзительной. – Прибежит как миленький. Стоит лишь намекнуть, как мы ее на куски резать будем.

– А зачем нам ее резать? Куда лучше отправить к отцу… за границу.

Шах и мат! Чекиста словно пыльным мешком по голове огрели. Он просто не понял, что я сейчас сказал и с какой такой целью… И очень хорошо. Сначала резко привести в изумление, а потом, пользуясь временной эмоциональной нестабильностью и заторможенностью, убедить объект в том, чего хочешь получить. Опять же старый трюк, но знают о нем немногие. «Товарищи» из ВЧК-ОГПУ тоже не ведают. Все же среди жандармов не было идиотов, пожелавших поделиться с краснюками вот такими вот полезными секретами.

– Пусть он как бы «сбежит» от нас в выбранное нами же время. Дочь его за некоторое время до этого переберется к нему. Например, выедет на лечение к заграничным врачам по причине какого-то редкого диагноза, который у нас плохо лечится. К тому времени крючок будет такой, что он и не дернется.

– Он там, дочь тоже там. Нет этого твоего «крючка»!

Вот-вот, та самая привычка чекистов решать все проблемы простейшими методами. Раз решил, два решил, а потом раз на десятый перестают видеть куда более тонкие решения. Система отрицательного отбора во всей сомнительной красе! Не удивлюсь, если лет через несколько вообще работать разучатся, ограничиваясь лишь тупым выбиванием «царицы доказательств» – чистосердечного признания. Ага, того самого, которое почему-то происходит после жестоких избиений или давления на родных признающегося.

– Его легко изготовить, – пожал я плечами. – Да, Аркадий Янович, я закурю? Так лучше думается.

– Кури, дорогой, – кивнул чекист и даже подвинул поближе ко мне пепельницу, показывая степень своей приязни. – И не тяни, говори, как ты, рыболов, крючки изготавливать вознамерился?

– Все достаточно просто, хотя на каждую мелкую рыбешку такого крючка не изготовить. То есть в принципе можно, но невыгодно. А так все просто. Когда Устинов будет за границей, нужно всего лишь пристегнуть его к парочке преступлений потяжелее и погнуснее. Например, к особо жестокому убийству.

– Такие, как он, убивать не умеют, – покривился Руцис и потянулся за папиросой. Видимо, дурной пример заразителен. Курю я, а у него тоже организм никотина затребовал. – Рухнет в обморок, вот и все твои идеи вместе с ним обрушились.

– Так убивать будет кто-то другой. У Устинова просто не будет алиби на время убийства. А вдобавок у нас будет храниться пистолет или нож с его отпечатками. Неопровержимое доказательство. Я понимаю, что это может показаться слишком жестоким, но лично я готов взять на себя и такое во имя победы коммунизма.

– Молодой ты пока. Запомни, Леша, для будущей мировой революции можно и не такие жертвы принести. И да, твои слова заслуживают внимания. Я доволен.

– Значит…

– Буду докладывать наверх о дальнейших перспективах. Да и заняться приготовлениями надо немедля. Ты пока посиди, а мне нужно отлучиться, отдать приказания и поговорить кое с кем.

Сработало! Хотя чему я, собственно, удивляюсь? ОГПУ с радостью схарчит любую грязь, которую им предложат. Повесить на человека преступление, к которому он не имеет отношения? Нет проблем! Главное, чтобы это пошло на пользу. Да и вообще, тайная полиция привыкла копаться в грязи. Иначе нельзя. Надо лишь не переходить определенную грань. А с этим у чекистов было плохо. Грани для них не существовало в принципе. Многие считали это их силой, но на самом деле… Слабость! Надо только понимать, какие именно слабые места открывались перед готовым их использовать.

Я же был готов. Ко всему. Что же до умения видеть – этот нюанс также присутствовал. Пока же и впрямь оставалось лишь наблюдать. Свой ход в этой игре я уже сделал. Теперь дожидаюсь его результатов и, в зависимости от них, выстраиваю дальнейшую стратегию. Ведь главное для меня – подобраться к первоочередным целям. Трем целям!

Глава 8

Быть честным и смелым так легко, и лучше смерть, чем прозябание в порабощенной и униженной стране.

С. Л. Марков, генерал-лейтенант, один из организаторов Добровольческой армии в 1918 г.

Уничтожение классов достигается не путем потухания классовой борьбы, а путем ее усиления. Отмирание государства придет не через ослабление государственной власти, а через ее максимальное усиление, необходимое для того, чтобы добить остатки умирающих классов и организовать оборону против капиталистического окружения, которое далеко еще не уничтожено и не скоро еще будет уничтожено.

И. В. Джугашвили (Сталин). Соч. Т. 13, с. 211

Время – субстанция своеобразная. То летит быстро, то тянется чрезвычайно медленно. Это я частенько испытывал на своей шкуре. Заранее не скажешь, какое из этих состояний лучше. Да и можно ли это вообще сделать? Все зависит от конкретной ситуации. К примеру, это лето выдалось хлопотным. Время летело словно на крыльях, не оставляя почти ничего для собственных нужд. Но «почти» не значит «ничего», и это хоть немного примиряло меня с действительностью.

С чем были связаны хлопоты? Естественно, со службой в ОГПУ. Там ведь как все обстоит? Успешно справляешься с работой, да в тому же и инициативу проявляешь? Хорошо. Тогда на тебя взваливают еще больше работы, да поответственней. Снова справляешься? Тогда опять увеличим нагрузку. И так до бесконечности. Причем разорвать этот замкнутый круг хоть и можно, но не в моих интересах. Сейчас жизненно необходима репутация сотрудника «вечно в делах» и очень-очень полезного начальству.

Кстати, насчет начальства и полезности. Сии нюансы прямо-таки моментально заставляли вспомнить о событиях последних месяцев. А было их много, и являлись они крайне душевными, с какой стороны ни посмотри. Для начала меня повысили в звании. Теперь в петлицах было аж по два кубика, что для работающего в ОГПУ неполный год было… просто замечательным достижением. Мало того, еще и награду пожаловали, которую они именуют «орденом Красной Звезды». Ирония судьбы! Учредили они эту награду недавно, весной прошлого года, в довесок к уже имеющемуся «Красному Знамени». Ну и вот, награда нашла, кхм, своего «героя».

Внешне все было естественно. Успешное выявление немалой части разведывательной сети французов, перевербовка нескольких перспективных для дальнейшей работы людей, плюс участие в разработке планов по дезинформации противника. Признание веского вклада непосредственным начальством в лице Руциса Аркадия Яновича. Все это вряд ли могло остаться без внимания и наград. И не осталось.

Вот только всю запредельную иронию понимал я один. Награждение состоящего в стройных рядах ОГПУ потомственного и титулованного аристократа Российской империи – уже нонсенс. А если учесть тот факт, что он, то есть я, ненавидит образовавшееся на месте империи явление под названием СССР лютой ненавистью? И вообще заслуги, ставшие причиной награждения, на самом деле имеют двойное дно? Воистину театр абсурда!

Но имеем то, что имеем. Новое звание, первая награда с забавным девизом, на ней выбитым: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Интересно, а в каком-таком месте я пролетарий? Вроде бы ну совсем ни в каком. Однако ж факт остается фактом. И в то же самое время, если не кривить душой, чувствую, что определенные заслуги, связанные с получением этого ордена, у меня есть. Но не те, которые официально признанные, совсем наоборот. Греет душу иное – два трупа чекистов, причем убитых не мной лично, а собственными коллегами. Этакий своеобразный «акт каннибализма». Сомченко и Халилова просто мимоходом списали в расход, сочтя, что их жизнями вполне можно заплатить за начало агентурной игры с французами. А на самом деле истинная причина того, что они подохли, помимо многочисленных прошлых прегрешений, – убийство жены Виталия Арсеньевича Устинова и попытка изнасилования его дочери, Елены. Приятно, что об этом никто не догадывается!

До них самих мне особого дела не было. Так, случайные фигуры на дороге жизни. Но они были случайными, а чекисты – врагами, пусть о том даже не догадывались. Результат оказался очевиден: воспользоваться случаем и уничтожить искренне омерзительных мне существ. А то, что это пошло на пользу Устиновым – всего лишь приятная мелочь. Впрочем, не исключаю, что их можно будет и в дальнейшем использовать в своих целях. Сейчас сам Устинов вот-вот отправится в длительную загранкомандировку. Во Францию, что невольно вызывает улыбку. Что же до его дочери, она пока остается здесь. Пока ее хотят использовать как гарантию верности отца. Потом же, используя выдвинутую мной идею, отправят вслед за папашей, подсадив того на крючок иного рода.

Откуда мне это известно? Ну так работа моя все так же связана с разведкой и контрразведкой. Ага, я продолжал работать в ОГПУ, в его первом уже не отделе, но отделении. Любят советские чинуши переименовывать названия без особых целей и смысла! Как говорится, чем бы дитятко ни тешилось, лишь бы своих не было!

Сменился и начальник. Теперь во главе первого отделения стоял некто Шанин Александр Михайлович, по совместительству являвшийся первым заместителем начальника особого отдела. Известно было, что он близок к Генриху Ягоде, заместителю председателя ОГПУ Менжинского.

Да уж, два сапога – действительно пара. А таких сапогов в ОГПУ хватало! К чему это я? Да к тому, что и Шанин, и Ягода были, как бы это сказать, людьми весьма невежественными. Вся трудовая деятельность Шанина до революции заключалась в том, что он работал прислужником в трактире. Потом был призван в армию, где также ничем выдающимся себя не проявил. Ну а потом прием в партию большевиков, ВЧК, стремительная карьера… И полное отсутствие образования как такового. Что тут сказать, если человек с самым что ни на есть начальным образованием становится сначала заведующим отделом личного состава Управления делами ВЧК, потом начальником отдела центральной регистратуры ОГПУ, а потом и начальником первого отделения особого отдела. Причем образования у него так и не появилось, да и мозг, кхм, тоже не развивался.

Ягода, тот был чуток поумнее. Но именно что чуток, о большом отличии говорить не приходилось. Нет, я понимаю, что на общем чекистском фоне наличие аж целого среднего образования… смотрелось. Только со стороны все равно не вызывало ничего, помимо горькой усмешки. Ну а склонность Ягоды к откровенному хамству, его вопиющее бескультурие были известны всему ВЧК-ОГПУ. Да и уровень профессионализма удручал. Поговаривали, причем не просто так, а приводя весомые аргументы, что держится он на должности исключительно благодаря удачной женитьбе на племяннице Свердлова. Лично я склонен был этому верить.

Вот такое в ОГПУ, с позволения сказать, начальство – непосредственное и то, которое повыше. Сдается мне, что если бы кто-нибудь написал книгу с краткими биографиями руководителей Страны Советов в целом и ОГПУ в частности, она бы пользовалась огромным спросом. В Европе. Здесь бы ее никак не выпустили, а случайных обладателей покарали через расстреляние. Уж больно ничтожными и убогими представлялись все эти, с позволения сказать, государственные деятели. Включая самого главного, что до революции грабителем банков работал. Хотя успешно, что тут сказать. Не зря же «тифлисскую экспоприацию», а проще говоря, налет в Тифлисе на карету казначейства при перевозке денег из почты в Тифлисское отделение Государственного банка организовывал лично Иосиф Виссарионович Джугашвили, он же Сталин. Описание же налета было введено во многие учебники криминалистики, в качестве классического примера с успешным результатом. Потом, конечно, участие Сталина-Джугашвили пытались заретушировать, выдвигая на первый план фигуру другого большевичка по прозвищу Камо, а по фамилии Тер-Петросян. Но попытки выглядели… бледновато. Почему? Да просто в девятьсот седьмом годы германская полиция, арестовавшая Камо в Берлине, сразу же передала его на освидетельствование врачам-психиатрам тюрьмы Моабит. Уж больно неадекватен был арестант. И после освидетельствования невменяемость подтвердилась, равно как и весьма ограниченное умственное развитие пациента. Ну не мог скорбный разумом боевик со скудным интеллектом быть организатором ювелирно выстроенной акции. А вот будущий «великий вождь» Сталин-Джугашвили, несмотря на все отвратительные черты характера, скудоумием не страдал. Выводы… очевидны.

И еще один нюанс. Разменом похищенных денег занимался некто Литвинов, ныне народный комиссар иностранных дел СССР. Неплохая компания. Лидер Страны Советов грабил банки, его министр иностранных дел награбленное сбывал. Ну просто шайка уголовников во всей красе, а никак не государственные деятели.

Впрочем, не о них речь. Скорее, о другом, который совсем дурной и примитивный. О Шанине. Лично меня подобное положение дел просто забавляло. Да и вообще, если во главе отделения стоит, кхм, умственно обделенный, то это открывает определенные возможности, которыми грешно не воспользоваться. Было бы желание. Только у меня желания покамест не имелось. На кой мне оно? Работа в ОГПУ не цель, а всего лишь средство.

Цель… Не столь давние события, помимо повышения и ордена, принесли нечто другое, куда более важное – известность в узких кругах, ту самую, что позволяла осторожненько так, но совать свой любопытный нос за пределы отделения, в котором я работал. Причем не только в область интересов иностранного отдела, где обитал чекист Руцис, свято верящий в то, что я являюсь его креатурой. Хотя там тоже есть интересы, но главное находилось не там. Оперативный отдел! Вот он, мой личный «святой Грааль», до которого нужно было добраться. И слава всем богам и демонам, что моя пусть небольшая, но известность в этом помогла. Разумеется, шляться по оперативному отделу и расспрашивать о его обитателях мне бы никто не позволил. Да и сам я ни за что не допустил бы подобной глупости. Излишнее внимание, как известно, сильно наказуемо. Зато если в разговоре ну совершенно «случайно» всплывает тема, которую можно перевести на дела «оперативников», то это совсем другое. Главное, что ни малейших подозрений.

Подозрения… Три раза «ха-ха»! Они возникают, если разговор сворачивает на аспекты, которыми можно воспользоваться во внутриведомственной грызне. Я же в таких случаях пресекал свое участие в беседе, отговариваясь тем, что «все одно дело делаем». Играл, так сказать, на складывающуюся репутацию жесткого, но абсолютно идейного «романтика ЧК». Полезное прикрытие, откровенно-то говоря. Подобные охотно слушают приказы, но вместе с тем могут проявлять инициативу; верны начальству и линии партии, но, случись наверху некоторые перемены, особенно не расстроятся.

Зато я, находясь в компаниях «коллег», особенно в застольях, старался поддерживать разговоры о тех или иных чекистах, об их достижениях, событиях в жизни. Дескать, простой интерес к тем, кто уже давно работает в системе и о героическом прошлом которых есть что сказать. На такое ловились многие, выкладывая массу сведений как о себе, так и о друзьях, приятелях, недругах. А что, мне все годилось. Какая, скажите на милость, разница между положительной и отрицательной эмоциональной окраской сказанного? Ни-ка-кой! Нужные лично мне сведения оставались неприкосновенными, доставляемыми в полном объеме.

Именно так мне удалось собрать пусть не полные, но достаточные сведения о двух из трех фигурантов: Казимире Лабирском и Якове Мелинсоне. Насчет же старшего братца последнего пока ничего толкового узнать не удавалось – слишком уж был скрытен и осторожен, предпочитая держать в секрете даже обычные детали своей жизни.

Полученные сведения оказались не всеобъемлющими, но и их оказалось достаточно, чтобы перейти к следующему этапу – разработке плана ликвидации. И основной упор был сделан на Лабирского. Именно он должен будет стать следующей целью возмездия за грехи прошлого. Почему выбор пал на него? Не из-за количества предварительно собранных сведений – они были примерно одинакового количества и качества. Все дело в старшем Мелинсоне. Прикончу младшенького и всполошится старший. Сильно всполошится, а в таком состоянии люди становятся куда менее предсказуемыми. Так что сначала Лабирский: на его смерть Мелинсоны среагируют, куда без этого, но не столь резко. Как ни крути, не родная кровь, а всего лишь давний подельник и союзник в делах разных. Да и оформлена смерть будет таким образом, чтобы никак нельзя было связать ее с их нынешними делами-делишками.

Я же готовился, жертвуя и так небольшим количеством свободного от работы времени, безжалостно отрывая часы от времени, выделенного на сон. Ничего, и не такое приходилось выдерживать. Справлюсь!

Прямой слежки за Лабирским я старался по возможности избегать. Мне ведь не нужно было узнавать о нем то, чего можно было достигнуть не прямо, а опосредованно, путем легких намеков в разговорах с его коллегами. Ну а про особенности характера, привычки и прочие полезные мелочи я успел узнать у покойного Анохина. Ага, аккурат перед тем, как прирезал этого борова. Одно плюс другое, и в результате на долю еще не выясненного третьего приходится не столь много.

Скоро придет время встретиться, Лабирский Казимир Стефанович. Адрес твой мне известен, место проживания нынешней любовницы тоже не секрет. Знаю, что ты никуда не выходишь без оружия, наученный горьким опытом двадцать четвертого года. Тогда тебя, заслуженного чекиста, самым простецким образом ограбили двое воришек, а вдобавок еще и хорошенько попинали. Их, кстати, так и не нашли, потому как ты, чекист хренов, не смог дать их толкового описания. А ведь не безлунной ночью дело было! Скорее всего, просто закрывал морду руками, больше всего боясь, что не удастся сохранить внешность типичного красавчика, на которую так легко клюют красивые девушки.

Да, девушек ты любишь. Очень сильно и самых разных, находя особое удовольствие в том, чтобы иметь одну основную любовницу и попутно за неделю «плотно общаться» еще с двумя-тремя. А ищешь их ты по различным питейным заведениям ближе к ночи. Эта твоя привычка неизменна на протяжении многих лет. И туда ты отправляешься без формы, хотя при оружии.

Я много о тебе знаю, чекист. Потому и не буду пытаться забраться к тебе домой. Знаю, что живешь ты поблизости от своих, ведь дом по большей части заселен подобными тебе чекистами. Соваться в осиное гнездо? Увольте! По пути к твоей любовнице? Туда и обратно ты катаешься на автомобиле, с шофером-охранником. Охранник этот, помимо искусства вождения, хорошо стреляет, а стекла у автомобиля толстые, из не всякой пулей пробиваемой разновидности. Ты себя бережешь, не хочешь рисковать жизнью из-за какой-то нелепой случайности. Но и уязвимые места у тебя есть.

Одно место, если быть точным. Девочки! Те самые, которых ты находишь по чайным, ресторанам и прочим заведениям. Да, туда тебя привозит машина, оттуда тоже забирает. Но вот внутри ты уязвим.

Жаль, что Лабирский не использует для своих целей два-три заведения, а колесит по городу куда более замысловато. Однако определенная логика в этом прослеживалась. Так что неспешные наблюдения все же дали результат. С большой долей вероятности я мог предположить, куда он направится в свой очередной вояж в поисках новой девичьей красоты.

Возможность вычислить место, где он окажется в тот или иной день – это очень хорошо, но недостаточно. Все дело в том, что далеко не каждое такое место подходило для моих целей. Эх, если бы он был без шофера-охранника! Но чего нет, того нет. Есть он, и есть шофер, который, исчезни его хозяин, сразу поднимет тревогу. Сначала прикончить шофера? Ага, прямо перед входом в одно из заведений, где всегда есть свидетели. Глупость несусветная. Даже думать всерьез о таком не собираюсь.

Казалось бы, к чему такие сложности? Пристрелить было бы куда проще. Но не все так просто, как может показаться с первого взгляда.

Просто – не значит хорошо. Есть у меня уверенность в том, что воздаяние должно быть соответствующим, а то и куда более жестким. А пуля или там нож убивают быстро, порой жертва с трудом успевает осознать конец своего жизненного пути. Не-ет, это будет неправильно! Моих родных хотели убить не просто так, да и перед смертью планировали потешиться. Поэтому пусть эта троица не думает, что им удастся так просто ускользнуть на тот свет. Они еще на этом должны хорошенько помучиться. Значит, нужно время. Минимум час, а лучше несколько. За это время они успеют до самого своего прогнившего нутра прочувствовать всю ошибочность своих прошлых действий.

Думай, Александр фон Хемлок! У тебя на плечах голова, а не держалка для фуражки или там шляпы, как у многих «хомо советикус».

Из любой сложной ситуации есть как минимум два выхода. Именно так любил говорить Павел Игнатьевич, давний отцовский приятель и сослуживец. Что с ним стало, где он сейчас? Не ведаю, хотя знать одновременно и хочется, и не слишком. Хочется надеяться на то, что хоть это лицо родом из далекого детства еще живо и находится пусть в дальних краях, но не в сырой земле. А ежели именно в земле? Потому знать и не хочется.

Ну да немного не туда мысли убежали. Так вот, Павел Игнатьевич говорил эту фразу применительно к тому, что всегда можно найти приемлемый для себя выход из ситуации. Надо лишь не бояться делать неожиданные ходы. Пример? Его однажды спасло то, что никто не думал, будто он, весь такой из себя благородный офицер, поднимет пальбу из двух пистолетов сразу на вокзальном перроне. Было это в недоброй памяти семнадцатом, а стрелял Павел Игнатьевич по р-революционным солдатикам, хмельным не столько от денатурата, сколько от осознания собственной безнаказанности и возможности издеваться и рвать на куски тех, кому совсем недавно беспрекословно подчинялись. Многих избивали, сопротивляющихся убивали… А с некоторой частью выходило вот так вот. Ведь дерзость и даже наглость порой столь неожиданны для уверовавших в собственную безнаказанность, неприкосновенность.

Неприкосновенность, безнаказанность… А ведь верно! Особенно если добавить имеющийся у Лабирского страх лишиться своего холеного, красивого лица. Оно ж ему нужно для соблазнения девушек? Именно соблазнения, а не приневоливания, запугивания или давления с помощью занимаемого положения. Любит он с определенных пор, чтобы все было по полному душевному согласию. И лишиться всего этого… его давний кошмар.

Кошмары – это хорошо, их можно грамотно обыграть, воспользоваться в своих целях. И будь я проклят, если этим не воспользуюсь! Этим, а еще верой его шофера в то, что его командир или там хозяин одним своим положением защищен от чрезмерно наглых фокусов. Шансы у меня хорошие, так что… Рискуем!

* * *

Местечко неподалеку от Лефортово, вечер двадцатого июля. Не самый хороший район Москвы, но и окраиной его назвать сложно. Так, серединка на половинку. Относительно хорошие ресторанчики тут тоже были. Или вернее сказать, что они тут пока наличествовали, ведь официально частная собственность в СССР еще имела место быть, да и НЭП юридически отменить не успели. Хм, юридически… На деле же всем все давно было понятно. Мало-мальски осведомленные люди и вовсе знали, что осенью НЭП будет окончательно прикрыт, а заодно введут и полный запрет частной торговли. Как это отразится на обслуживании, кафе, ресторанах, прочих там чайных – догадаться несложно. Плохо отразится, очень плохо. Готовить станут абы как, ведь особого выбора и посетителей все равно не будет. Жрите, товарищи, то, что дают, потому как особо стараться в области кулинарного искусства у поваров особого стимула больше не будет. Тьфу на них! Нутром чую, что нормально поесть можно будет лишь в тех немногих заведениях, которые ориентированы на обслуживание партийной элиты. Остальным же… Печально им будет. Тем, кто не догадался раньше, к чему все движется. А движется к возврату в прошлое. Ко временам военного коммунизма.

Бре-ед! Я мог понять монополию государства на недра, на важные отрасли промышленности. Это дело очень даже полезное, особенно в сложные времена. Но малые предприятия, обслуживающие заведения, и тому подобные просто обязаны быть в частных руках. Государство по природе своей не может держать эту сферу под своим полным и главное монопольным контролем, да к тому же обеспечивать должный уровень качества продукции и особенно услуг. Ан нет, идеология превыше всего, в том числе и здравого смысла!

Да, невеселые мысли лезли в голову, когда этим вечером я сидел в зале небольшого ресторанчика с графинчиком вина, легкой закуской и в ожидании прибытия сюда одной сильно задолжавшей мне чекистской морды.

Это был уже второй визит сюда. Первый раз случился позавчера. Впустую! Ну да хоть в нормальной атмосфере посидел, выгодно отличающейся от той, где мне обычно приходится пребывать. И сегодня сижу. Пить почти не пью, вино больше для антуражу служит. Я вообще к алкоголю отношусь скорее отрицательно, хотя порой приходится его в себя вливать, дабы не выделяться среди «коллег». Там я числюсь «пьющим в меру и разумно», что является еще одной полезной среди чекистов чертой. Очень полезной, учитывая, что в те же двадцатые среди этого рода «товарищей» было очень сильно распространено даже не пьянство, а повальная наркомания.

Один термин «балтийский чай» чего стоит! Невинное название, а вот по сути… Никакой это не чай, а смесь водки или спирта с кокаином, действующая на человека со сногшибательным эффектом. Резкий подъем сил, эйфория, полное отсечение боли, страха… И привыкание, как к любому наркотику. Плюс разрушение нормальной работы мозга спустя довольно короткое время, разболтанная нервная система и зачастую психозы, галлюцинации, судороги. Последние же часто переходят в припадки, порой так и со смертельным исходом.

Уже непонятно, кто пустил «балтийский чай» в широкие массы. По одним сведениям – дорвавшиеся до медицинских складов и аптек революционные балтийские матросы. По другим – морячкам мало что досталось, а главным инициатором концентрации запасов кокаина выступил лично «железный Феликс», то бишь сам председатель ВЧК Дзержинский. Лично я склонен считать, что верно второе. Феликс Эдмундович еще с юности того, кокаинчик сильно жаловал. А согласно давней пословице, каков поп, таков и приход! Так что наркоманов в ВЧК было море разливанное. Потом, конечно, часть наиболее рьяно употребляющих это адское зелье просто передохла, но далеко не все. И до сих пор белый порошок бодро и весело переходит из рук в руки. Откуда? Уж чекисты себя никогда не обидят, а наладить поставки хоть из Европы, хоть из Южной или Латинской Америки – дело отнюдь не сложное. В общем, кокаиновое голодание моим «коллегам» точно не грозило. Что же до бросивших эту пагубную привычку…

Бросивших было мало. Ведь «синдром отмены» еще никто не отменял, извиняюсь за каламбур. Ну не хотели чекисты испытывать весь букет отвратительных и болезненных ощущений на протяжении долгого времени. Тем более что и не хотели отказываться от даруемых кокаином радужных ощущений.

Мда, забавные существа живут и работают в ВЧК-ОГПУ. С какой стороны ни посмотри – непременно вылезает очередная гадость с их непосредственным участием. И это видно практически всем, кроме… подавляющего большинства жителей Страны Советов. Они вообще с собственными глазами и разумом плоховато дружат. В деревнях досиделись до коллективизации, в городах – до полного отъема всей частной собственности, помимо находящейся в квартире. Ах да, квартиры у многих тоже… того. Пусть не отнимают совсем, но уплотняют, да так, что жалобные вопли раздаются, которых никто слушать даже не собирается. Потрясающая наивность, за которую сейчас приходится расплачиваться.

Явился! Ну, с добрым вечером тебя, Казимир Стефанович! Скоро мы с тобой заново познакомимся, тесно пообщаемся. Скоро, но не прямо сейчас. Надо, чтобы ты чуток выпил, расслабился, почувствовал себя хорошо. Начал высматривать подходящую девушку… Вот тогда и начнется.

Никаких нервов, полное спокойствие. Разве что предвкушение от того, что скоро моя месть состоится уже наполовину. И это хорошо. Что же до возможности того, что впоследствии чекистские морды будут усиленно рыть и копать, так пусть резвятся. Меня им все равно не опознать, все надлежащие меры я принял. Просто поразительно, как можно изменить свой облик при помощи обычного театрального грима и нескольких простых приспособлений.

Р-раз, и кожа на лице и кистях рук становится другого оттенка, да и выглядит, как у человека, давно перевалившего за три десятка лет. Два… Парик, небольшие усики и бородка клинышком тоже многое меняют. Три! Очки с простыми стеклами в массивной роговой оправе, ботинки на высокой платформе и трость. И в качестве завершающего аккорда – резиновые валики за щеки, меняющие не только выражение лица, но и голос. Теперь возникает вполне естественный вопрос… А можно ли меня вообще в таком виде опознать? Сильно-сильно в этом сомневаюсь.

Сижу, наблюдаю. Скучное занятие, но необходимое, без него никуда. Вижу, как Лабирский занимает один из свободных столиков, как вокруг него сразу засуетилась обслуга. Постоянный и щедрый клиент, все логично, да и чаевые наверняка солидные оставляет. Сам же чекист принимает происходящее как должное, более интересуясь осмотром находящихся в зале представительниц прекрасной половины человечества. Что сказать, есть тут пара-тройка тех, на кого действительно стоит обратить пристальное внимание. Вот, к примеру, шатеночка в светло-голубом платье. Чуток полновата, но тут уж дело вкуса. Или рыженькая с воистину выдающимися, кхм, достоинствами, которые легко наблюдаются в глубоком вырезе ее блузки. В общем, есть на кого посмотреть, за кем поухаживать даже большому ценителю женской красоты. Не зря Лабирский включил это место в список своих «охотничьих угодий», ой не зря!

Зашевелился. Понимаю. Процесс осмотра «дичи» подошел к концу, теперь пришло время выбора и, собственно, охота. Надо отметить, что ухаживает толково, не пугая излишним напором, но и не скромничая. Все в нужных пропорциях, как и полагается казанове со стажем. Сначала попробовал подкатиться к девушке, которую лично я счел так себе, «средненькой». Следует отметить, что сделал это так, интересу ради, особо ни на что не рассчитывая. Пробный заход, разминка перед настоящей целью. Дежурный комплимент, ответная улыбка и… смена объекта.

Рыжеволосая приглянулась. Понимаю, уж больно притягивающие у нее… глаза. Присаживается к ней за столик, о чем-то говорит с улыбкой на лице, и… Видимо, не сложилось у чекиста. Только никакого уныния нет и в помине. Возвращение за свой столик. Недолгий перерыв и новая попытка, на сей раз с пухленькой шатенкой. Хм, а с ней вроде как дело куда лучше пошло. Вот уже заказ из бутылки явно недешевого вина и всего, что к ней полагается. Пожалеть тебя, что ли? Ведь провести вечер с красивой девушкой у тебя сегодня не получится. И вообще больше никогда не получится, если не случится чего-либо из ряда вон выходящего…

Нет уж, кто-кто, а я тебя жалеть не собираюсь. Зато собираюсь дождаться первого же удобного случая, и…

Дождался. Лабирский вознамерился посетить то место, где все люди не единожды за день бывают. Хорошее такое место, удобное, если хочешь поймать человека в максимально уязвимой, беспомощной ситуации. В прямом смысле этого слова со спущенными портками!

Встаю из-за стола и, изображая легкую хромоту, что вдвойне легко с использованием трости, двигаюсь туда же, куда и Лабирский. Внимания моя сегодняшняя личина не привлекает, так на то и расчет. Хорошо, если и цель всерьез не воспримет. Однако лучше быть готовым ко всему, в том числе и к жесткому, умелому отпору.

Захожу в туалет и с удовлетворением замечаю, что, помимо Лабирского, там всего один человек, да и тот выходит. Сдвигаюсь в сторону, давая ему пройти, а сам быстрым, но внимательным взглядом окидываю помещение. Тихо, и это главное. Остается лишь… В кармане пиджака у меня небольшой флакончик с хлороформом и платок. Средство древнее, но неоднократно доказавшее свою эффективность. Единственная ошибка некоторых любителей – они достают все это из карманов и лишь потом вытаскивают пробку, выливают содержимое флакона на ткань… А потом искренне удивляются, почему иногда окружающие замечают что-то подозрительное. Да-да, есть такие уникумы, уж поверьте!

К подобным уникумам присоединяться желания не было, поэтому я предпочитал вытаскивать пробку прямо в кармане. А что? Флакон в кармане, платок тоже, мимо не прольется. Что до резкого и крайне специфического запаха, так и это решаемо, если к хлороформу добавить некоторое количество одеколона. Амбре, конечно, сомнительное, но пусть лучше сочтут не знающим меры пижоном, чем учуют истинное положение дел.

Цель! Пробка вылетает из флакона, и ароматизированный хлороформ пропитывает ткань платка. Лабирский, не подозревая никакой пакости в свой адрес, спокойненько шагает к выходу из туалета, и… Звук падающей трости, его взгляд рефлекторно притягивается к источнику звука, ну а мне остается лишь сделать рывок, смещаясь ему за спину.

В глазах чекиста на смену легкому интересу приходит изумление. Ну да, ведь перед ним был всего лишь человек за третий десяток, с тростью, явно прихрамывающий. И вдруг такая метаморфоза. Промедлил, скотина чековская, а это в подобных случаях смерти подобно.

Рука Казимира тянется к карману, где наверняка мирным сном покоится пистолет из числа компактных. А вот кричать что-то не собирается, видимо, не считает нужным отвлекаться. Думает, что его здесь и сейчас будут убивать? Нет, в этом случае тебя бы просто пристрелили. Или же… Точно! Считает, что его будут атаковать ножом.

Вторая ошибка, она же последняя. Смоченный хлороформом платок прижимается к его лицу, другой рукой блокирую ту конечность, что тянется к пистолету. Секунда, две… Тренированное чекистское тело пытается брыкаться, но препарат действует быстро, как ему и положено. Лабирский сопротивляется все слабее, слабее, а вот и вовсе перестает, нырнув в абсолютно бессознательное состояние.

Внутри меня разгорается пламя мрачного торжества, но умом понимаю, что пока рано. Да, враг лежит безвольной грудой у моих ног, но этого недостаточно. Сначала надо вывезти его в безопасное место, а для этого придется разыграть простенькую сценку. Парадокс, но толика актерского мастерства как нельзя сильно востребована во всех темных делах и интригах. Хорошо, что я этой самой толикой обладаю.

Диспозиция проста. Человеку стало плохо, а я, вестимо, как «добрый самаритянин» доставляю его до автомобиля. Почему именно я? Да потому что немного знаю и вообще в одном месте работаем. Озвучив же, в каком именно, очень легко отпугнуть в разные стороны почти всех любопытных. ОГПУ не та контора, с которой хотят связываться простые советские люди. Непростые… тем более не хотят, к чему им подобная головная боль?

Поднимаем. Тяжеленький, хотя по сравнению с уже давно дохлым Фоминым, личностью которого я воспользовался, ничего особенного. Вот с тем, помнится, проблемы были серьезные, пришлось волоком тащить. А этот… Нормально.

Мое появление в зале ресторана вместе с повисшим на плече и даже не пытающимся перебирать ногами «постоянным клиентом» вызвало определенное замешательство. Спешно подскочил официант, но заранее заготовленная модель поведения себя оправдала. Связываться с одним чекистом, который помогает другому чекисту добраться до ждущей того машины… ищите идиотов. Объект пристального внимания Лабирского, та полненькая шатенка, тоже предпочла сидеть тихонько и незаметненько. Получалось у нее из-за приметной внешности так себе, но это уже никого не интересующие мелочи. Так что до дверей ресторана я добрался без проблем. Ну а сами двери мне заботливо открыли, вежливо, но абсолютно ненавязчиво предложили помощь… которая была столь же вежливо отвергнута. Дескать, явление хоть и неприятное, но с товарищем это далеко не в первый раз. Последствия давней контузии дают о себе знать, а содействие посторонних не требуется.

Зато шофера Казимира на мякине не проведешь. Он уж точно знает, что его начальник ни с того ни с сего в обморок хлопнуться не может. А раз так, то в ближайшие секунды должна последовать реакция. И тут главное попасть в нужную колею.

Вот и он, шофер-охранник. Увидев, что начальство в явно недееспособном виде выводит из ресторана какой-то незнакомый человек, мигом выскочил из машины и рванулся на сближение. Осознанно рванулся, а рука в кармане, и готов хоть вытаскивать шпалер, хоть через карман стрелять. Все по ситуации! Но вот ведь незадача какая – пока нет явной и однозначной угрозы, он стрелять не станет. За такое по головке не погладят, а пинков животворящих отвесят немало. Ни к чему чекистам нездоровые слухи, у них и реальных мутных дел выше головы.

– ОГПУ! Что случилось?

Вопрос задан таким тоном, что обычный человек мигом ощутил бы себя чуть ли не на скамье подсудимых. Результатом обычно является развязавшийся язык, дрожащие ноги и просто готовность сделать что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от неотвратимо надвигающихся проблем.

– Коллеги, – отвечаю ему, но почти шепотом. – С Казимиром Стефановичем беда, надо его срочно отсюда увезти.

– Я вас не знаю… Документ?

– В машине предъявлю. Сейчас неуместно. Я сейчас простой человек, не больше, – чувствуя остающееся у охранника подозрение, развиваю мысль: – Ты в меня сейчас целишься. Вот и продолжай. Я ж не дурак, чтобы этого не понимать. Давай вот как поступим. Я сажаю в машину твоего командира, сам сажусь. А ты потом, я ж ничего плохого и сделать-то не успею, пулю не обгонишь.

Возразить охраннику было нечего, ему и впрямь не о чем было беспокоиться до поры до времени. Собственно, все шло так, как я и говорил. Он пристально следил за тем, как я доставляю бесчувственную тушку его начальства до машины, открываю дверь, устраиваю на заднее сиденье, а потом и сам туда забираюсь. И лишь после этого охранник занимает свое водительское место. Не просто так, а держа меня под прицелом. Естественные действия для такой ситуации. Ничего, сейчас мы успокоим его взбудораженные подозрительностью нервишки.

Удостоверение. Самое что ни на есть настоящее, мое. Показываю его в раскрытом виде и одновременно произношу:

– На мне грим. Сниму часть, чтобы было понятно.

Парик, усы с бородкой, очки, резиновые валики из-за щек. Вот теперь никаких сомнений, что я это действительно я, а не неведомая подозрительная личность. А направлять оружие на старшего по званию, который ко всему прочему еще и представился, и всеми своими действиями доказывает, что действительно помогает непосредственному начальству, которое он охраняет… Шоферу ничего не оставалось, кроме как опустить свой наган и пробурчать:

– Простите, товарищ сотрудник особых поручений. Но я…

– Все понимаю. Отъедем в переулок, есть что тебе сказать. И да, с Казимиром Стефановичем все в порядке, его попытались похитить и всего лишь усыпили хлороформом. Скоро сам проснется, разве что голова поболит. А ты давай, езжай, тут может быть небезопасно.

– Может…

– Езжай, это приказ!

Когда на солдат или унтеров, как бы они теперь ни назывались, изволит рычать начальство – они непроизвольно впадают в некий транс, во время которого тем не менее быстро и четко исполняют приказания. Так случилось и в этот раз. Приказ получен – приказ надо исполнять. Вот шофер и тронул автомобиль в указанном направлении. Чуть вперед, затем свернуть в тихий переулок, где не было видно людей. Убрал ногу с педали газа, затормозил и уже хотел было обернуться ко мне, но…

Удар ножом сзади, да если в почку – страшное дело. Человек сразу ловит болевой шок, да и смерть наступает довольно быстро. Знаем, проверено! Вот такая смерть и пришла к чекисту в невысоких чинах. Зато она была быстрая и практически не страшная. В таких ситуациях испугаться толком и не успевают. Финита, однако.

И что теперь? Ответ прост. Труп под заднее сиденье, благо места хватит с избытком. Машина немаленькая, салон ее тоже просторный. Лабирский пусть так и остается в блаженно-бессознательном состоянии до поры до времени. Ну а если почувствую, что надо добавить, так еще немного хлороформа у меня имеется. Сам же я за руль и вперед, в одно из тех мест, где можно человека хоть на куски резать, вокруг один черт никто не поинтересуется. В Москве они как раньше были, так и сейчас присутствуют. Надо лишь уметь их, во-первых, найти, а во-вторых, суметь договориться с обитателями, чтобы те не лезли куда не требуется.

Глава 9

Лозунги большевицких лидеров, игравших на низменных инстинктах толпы, вроде ленинского «Бей буржуев, грабь награбленное», и говоривших населению, что каждый может взять что угодно, были бесконечно более притягательны для пережившего катастрофическое падение нравов в результате 4-летней войны народа, нежели лозунги белых вождей, говоривших, что каждому причитается лишь то, что положено по закону!

А. А. фон Лампе, генерал-майор

Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину

На инвентарных складах коменданта Московского Кремля хранился в запертом виде несгораемый шкаф покойного Якова Михайловича Свердлова. Ключи от шкафа были утеряны. Шкаф был нами вскрыт и в нем оказалось:

1. Золотых монет царской чеканки на сумму сто восемь тысяч пятьсот двадцать пять (108 525) рублей.

2. Золотых изделий, многие из которых с драгоценными камнями, – семьсот пять (705) предметов.

3. Семь чистых бланков паспортов царского образца.

4. Семь паспортов, заполненных на следующие имена…

…

7. Кроме того, обнаружено кредитных царских билетов всего на семьсот пятьдесят тысяч (750 000) рублей.

Подробная опись золотым изделиям производится со специалистами.

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР (Ягода) 27 июля 1935 г.Опись сейфа (явно не единственного) Я. М. Свердлова, председателя Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК), главы РСФСР в 1917–1919 гг.

Марьина Роща – как много в этом слове, то есть словах… для понимающего человека. С географической точки зрения – часть Дзержинского района Москвы, ничем не выделяющееся место. Но вот если посмотреть с другой стороны, более так сказать, неофициальной, тогда многое менялось. Очень многое.

Думаю, любой москвич, да и просто хоть что-то читающий человек помнит, что было такое своеобразное место – Хитров рынок. Даже в дореволюционные времена место это было своеобразное, с той еще славой. Знаменитый писатель Гиляровский в своих книгах большое внимание уделял жизни Хитрова рынка, а точнее людей, к этому месту непосредственно относящихся. Что ни говори, а именно этот рынок был центром притяжения всех известных фигур московского криминального мира. Но в те времена власти держали их за горло, не давали развернуться во всю ширину души.

А потом случилась революция и рухнули все сдерживающие эту малопочтенную публику цепи. Начался хаос. Во времена собственно Гражданской и в первые годы после нее «доблестная рабоче-крестьянская милиция» если и совалась туда, то эпизодически и очень большими группами. Хоть уголовники и были объявлены «классово близкими», но от ножика в печень или выстрела из-за угла это «товарищей» как-то не спасало. Чихать они хотели и на марксизм-ленинизм, и на его претворителей в жизнь. Так что ничего удивительного не было в издании приказа о полной «очистке» Хитрова рынка. Очистке под корень, с уничтожением грозных, но потрепанных, разваливающихся бастионов уголовного мира. Вместо рынка появился сквер, доходные дома стали жилтовариществами, куда, по советскому обычаю, набили людей в коммуналки. Даже знаменитые «Утюг» и «Сухой овраг» – две цитадели «аристократии уголовного мира» – были переделаны до неузнаваемости.

Хорошо и благостно? Победа советской власти над криминальным миром? Смешно… Символы прошедшей эпохи были разрушены или изменены, а вот населяющие их люди никуда не делись. Нет, число их поубавилось, спору нет, зато теперь их «любовь» к новой власти достигла совсем непреодолимых габаритов. Ну а новым центром притяжения стала та самая Марьина Роща – район с неоднозначной в глазах советской власти репутацией.

Откуда возьмется репутация у, казалось бы, почти что деревни? Дело в том, что в мировую почти все мужчины были призваны в армию. Дело случая, но тогда никаких вопросов и тем более бунтов не возникло, потому как и возникнуть не могло. Люди там были не из числа голытьбы, скорее даже наоборот. Так что ничего удивительного, что идеи коммунизма, скажем так, не нашли особого понимания. А уж после событий восемнадцатого года…Тогда в Марьиной Роще случился самый банальный голод. А что удивительного? Революционные массы в Москве желали жрать, но вот насчет работать – это уж извините. Вот и получился естественный вариант – экспроприации, то есть примитивный грабеж собственного же народа, начиная с того, который поближе. Так что в этой, по сути деревенской местности было изъято почти все, что можно сожрать. Извините, экспроприировано, как любили выражаться «товарищи».

Стоит ли удивляться, что по возвращении мужской части жителей с фронтов, их «неожиданно» занесло в Белую армию. Не всех, но многих. Что же до самой Марьиной Рощи, то на нее базировались различные полуанархистские формирования, относившиеся к красным более чем агрессивно, не чета таким анархистам, как Махно, который долгое время вылизывал у большевичков под хвостом, за что в итоге и поплатился естественным для красных предательством относительно «временных попутчиков».

Конечно, со временем закончилась Гражданская, оказались разгромлены все анархистские банды, но суть осталась. Не любили здесь советскую власть, сильно не любили. Поэтому ничего удивительного не было в том, что Марьина Роща словно магнитом притягивала к себе со всей Москвы тех, кто имел причины быть недовольным властью и при этом знал, с какой стороны держаться за ствол. И особо большое «подкрепление», хотя совсем уж отвязанное, прибыло со стороны Хитрова рынка, после того, как его фактически не стало.

В общем, Марьина Роща действительно была местом своеобразным. Вроде бы днем здесь обычные люди, обычные советские учреждения, даже милиция есть. Но всем понятно, что внутри ситуация не столь тиха и благостна. В некоторые места милиция старается соваться как можно реже. Ибо жить им еще не надоело. Сунешься в подозрительный домик – а оттуда залп из полудесятка стволов. Слишком рьяный патруль в ночное время? По дороге домой таких энтузиастов легко могли пощекотать острым стальным перышком, до полной несовместимости с жизнью.

Двойное дно было здесь повсюду. Обычный складской сторож мог оказаться по совместительству скупщиком краденого, выращивающая цветы на продажу средних лет женщина – бордельной мадам, а потрепанный на вид работяга скрывал под затрапезной внешностью специалиста по лишению жизни всех, за кого заплатят.

Идеальное место для некоторых людей, просто идеальное. Здесь не любили вмешиваться в чужие дела, если они напрямую не касались здешних обитателей. И уж тем более не принято было кричать: «Помогите! Милиция!» В ответ на такой вопль тут только ухмыльнутся и… пойдут дальше по своим делам. Да и сама милиция, особенно в темное время суток, поостережется, даже если вопли эти будут напротив райотдела раздаваться.

После того как я узнал все эти весьма привлекательные для моих целей особенности Марьиной Рощи, ничего удивительного не было в том, что именно там решил провести разговор по душам с «товарищем» Лабирским.

Подготовительные работы оказались простыми. Снять домик на отшибе, с глубоким подвалом, естественно, находясь загримированным, заплатить вперед и солидную сумму. Ну и упомянуть парочку имен авторитетных в криминальной среде персон, пусть и иногородних. Просто так, во избежание случайных визитов местных любителей исследовать чужой карман. И все.

Единственная сложность заключалась в том, чтобы, добираясь до места на машине, не засветить собственно снятый домик. Поэтому пришлось остановиться несколько поодаль, причем загнать машину совсем уж в глухое место. Ну и изъять у оставленного в ней трупа документы, дабы раньше времени шум не поднялся. Хотя, судя по всему, единственное, чем заинтересовались бы местные, так это возможностью вычистить из авто все ценное. А сама машина… тут были варианты. Если найдет кто-то поумнее – раскурочит на составные части и продаст. Более глупый, коих тут большинство, попробует продать как есть или начнет кататься сам, на чем и попадется. ОГПУ, надо отдать им должное, в таких случаях роет землю рогами.

Впрочем, меня это касаться один бес не будет. Пусть местных просеивают через мелкое сито, коль возникнет такое желание. У меня же свои дела.

Когда я нес бесчувственное тело, переброшенное на плечо, пусть и прикрытое, был небольшой риск. Пусть ночь, темень, но все же. Однако пронесло. Никто по дороге не попался, так что до снятого домика я добрался, не поднимая шума. А дальше пошло так, как и планировалось. Подсвечивая себе путь, спуститься в подвал, закрыть за собой вход… Вот теперь можно и свет включить. Увы, электричества вниз не провели, но зажженная керосиновая лампа достаточно освещала помещение.

Хороший подвальчик, добротный. Главное, что звуки отсюда наружу очень плохо проходят, а в довесок тут есть ну совсем полезная штучка – запасной выход. Такой отводной отнорок, выводящий чуть ли не за пределы участка. Для случайно оказавшегося тут человека это могло показаться необычным, но не для знающего историю Марьиной Рощи. И раньше тут всякое бывало, и теперь жизнь у многих сложная, связанная с постоянным риском. Вот и имеются в некоторых домах такие потайные ходы – средство последнего шанса на успешный побег.

Лабирский был уже связан по рукам и ногам, я приготовил все для дальнейших действий, а именно несколько вспомогательных инструментов, ручку и блокнот. Первые для более душевного вразумления грешной души… то есть туши. Ну а блокнот с ручкой для записи тех сведений, которые хранятся в его памяти и могут быть полезными.

Можно было «будить» объект, но почему-то мне хотелось дождаться, пока это произойдет естественным путем. А пока… Пока я просто смотрел на того, кто принес в мир столько зла и горя, оказавшихся за гранью понимания обычных людей. Просто смотрел.

Ладно, хорошего понемножку! Игра в гляделки мне надоела минут через пять. К тому же вспомнилось, что время не резиновое и нужно с максимальной пользой употребить тот его отрезок, что у меня был до того, как эту морду чекистскую начнут искать. Поэтому берем пузырек с нашатырем, открываем его и суем под нос чекисту. Пора возвращаться из мира снов в реальность, враг мой. Давно пора!

Нашатырь подействовал, как ему и полагалось. Да и очнувшийся чекист тоже повел себя предсказуемо. Изумление, гнев, непонимание – именно эти эмоции явственно читались на его лице. А вот страха там покамест не наблюдалось. Вот она, беда тех, кто начинает воспринимать себя как неприкасаемого. С подобных высот очень больно падать, особенно когда падение резкое и совершенно неожиданное.

– Ну здравствуй, чекист, – улыбаюсь я ему и чувствую, что улыбка моя больше всего похожа на оскал голодного зверя. – Пришла пора заново познакомиться, а потом и побеседовать вдумчиво.

Хм, надо отметить, что Лабирский оказался малость покрепче своего предшественника, который Анохин. По крайней мере, узнав, кто именно к нему пожаловал в гости из далекого прошлого, в штаны не наделал. Правда, из-за грубости уши у него отвалились уже в начале разговора. Ну да то есть мелочи, внимания не шибко достойные. Главное, что теперь чекист осознал серьезность моих намерений и готов к серьезному разговору.

– Спустя столько лет… Ты безумец!

– Возможно. Но и в безумии можно почерпнуть силу, мудрость, упорство в достижении поставленной цели, – равнодушно пожимаю плечами. – Только глядя на итог, сложно удержаться от иронии. Я, которого ты называешь безумцем, успешно уничтожаю своих врагов. Ты же, возомнивший себя мессией нового порядка и оплотом здравомыслия, как и тысячи тебе подобных, оказываешься беспомощной жертвой. Так кто из нас безумец, чекист?

Молчит, переваривает. А работа мыслей видна на роже лица. И вот неожиданный в какой-то степени вопрос:

– Анохин?

– Да, Лабирский, он был первым из вас. Ты – второй. Затем придет очередь Мелинсонов. В каком порядке… тут пока сказать сложно. Но итог однозначен и неизменен.

– Тебя найдут, убийство одного из нас, сотрудников ОГПУ, никогда не останется нераскрытым и безнаказанным. Ты покойник, щенок, белогвардейский выблядок. Ты уже покойник!

Капли пота на лице, потеки крови… Кто-то мог бы и испугаться этой вспышки лютой ненависти, но я вижу лишь маску смерти, которая еще что-то кричит, корчит грозные рожи, но на самом деле выглядит откровенно жалко. Но… ответить я ему отвечу. Очень уж хочется поговорить, не прячась за так надоевшую и такую противную маску работника ОГПУ Алексея Фомина.

– Одного из вас, говоришь? Ну да, конечно… Вот только всю безмерную иронию своих слов ты понять не в состоянии. Так что разреши представиться еще раз. Точнее, представить тебе ту маску, под которой я сейчас нахожусь. Итак… Алексей Гаврилович Фомин, сотрудник особых поручений первого отделения особого отдела ОГПУ. Вот, кстати, и удостоверение. Настоящее, не фальшивое. Можешь в этом не сомневаться.

Шок. Глаза вылезли из орбит, из уголка исказившегося рта потекла вязкая нитка слюны. Мир, который до недавнего времени казался простым и понятным, рушился прямо на глазах у чекиста. Он никак не мог осознать, что в его родимое ЧК проник не просто чужак, не просто враг всего их коммунистического мира, а его личный ненавистник. И не просто проник, но и чувствует себя там вполне вольготно, уверенно. Ага, ведь, как уже известно, имя юного, но перспективного сотрудника, его награждение орденом были на слуху. Не на слуху у всех, ведь в прессу ничего не просочилось, но среди чекистов никто скрывать и не думал. И вдруг… Такая унизительная оплеуха этой мнящей себя пупом земли структуре.

Морально уничтожить врага – это необходимо. Раздавить его «я», уничтожить уверенность не только в себе, но и во всем, во что он верит. Только так можно быть уверенным, что возмездие осуществилось. Никак иначе! И я двигался в верном направлении. Сначала явившийся из прошлого страх, затем наглядное доказательство, что сношал я все их хваленое ВЧК-ОГПУ в особо унизительной форме. Следующий же шаг – личное психическое уничтожение своего врага. Уничтожение того, чем он дорожит более всего прочего.

В прошлый раз все было куда проще, материал попался куда более податливый. А этот из более крепкого камня сбит. Но ничего, знаем мы твою ахиллесову пяту, знаем. Можно, конечно, сломить и обычной болью, но это будет слишком грубо, слишком просто. Нет, поступим тоньше. Изящнее. Хотя боль будет все равно, очень уж она ими всеми заслужена.

– Ты уже никто, чекист, тебя нет. До тебя добрался призрак из прошлого, живой мертвец, по ошибке отказавшийся ложиться в могилу. – Слова срывались с губ, словно ледышки с крыши: холодные, размеренные, безэмоциональные. – На тебе висит огромный долг, который я пришел получить с набежавшими за минувшие годы процентами. И они заключаются отнюдь не в звонкой монете. Но платить можно по-разному. Твой дохлый дружок Анохин сумел многое выкупить. Не хочешь ли ты последовать его примеру?

– Сдохни!

– Все мы это сделаем. Но ты сейчас. Я же неведомо когда. А пока…

Из толстостенного стеклянного флакона с узким горлышком я пролил буквально несколько капель на левую руку чекиста. Раздавшийся вопль… Да, хорошо, что из подвала почти ничего наружу не вырвется. Что ни говори, а серная кислота, попавшая на кожу, действует очень эффективно. Боль, как говорили знающие люди, отличается особой интенсивностью.

– Серная кислота. Проба пера… пока что. И перестань, наконец, орать, я покамест толком не начал тебя потрошить, – скривился я. – Странные вы, чекисты. Так любите пытать и мучить других, но вот когда вам платят той же монетой… Знали же, ходя в свои церковно-приходские школы или что там лично у тебя в Прибалтике было: «Какой мерой меряете, такой и отмерится вам». Тебе уже отмеривается, Казимир. Мене. Текел. Фарес. Знаешь, я ведь далек от истовой веры, но уверен, что после смерти всех нас что-то ждет. Не банальные рай и ад, а нечто куда более сложное. И провалиться мне на этом месте, но тебе подобных должно ждать ничто. Пустота, в которую вы провалитесь и будете растворяться, как плоть под действием кислоты. Медленно, теряя воспоминания и самое свое «я» по частям. Это будет заслуженной карой. Поверь, чекист, побывавшие одной ногой за гранью редко ошибаются. У нас чувства становятся… обостренными на все, что связано со смертью.

Начало пронимать. Тут ведь надо говорить от души, не лукавя, не преувеличивая. Иначе толком ничего и не получится. Вот потому такой прием ломки станового хребта человека об колено могут применять далеко не все. Лишь те, у кого в душе все опалено огнем. Опаленные. Именно так называл подобных людей Павел Игнатьевич, тот самый друг моего отца. Его тоже… опалило. Но это случилось задолго до гражданской. Бомба эсеров поставила крест на привычной жизни, одним взрывом убило и покалечило слишком многих из числа тех, кем он дорожил. А сам он с того момента напрочь лишился даже тени человеческого отношения к любого рода революционерам. Через эту ненависть и в чинах рос медленно, сложно. Слишком уж пугал он простых людей и даже немалую часть вышестоящих чинов. Зато эффективность его допросов была сверхчеловеческой.

Мда, допросы. Случалось, что стоило ему лишь посмотреть на какого-то р-революционера, так тот краснел, белел, дергался. А как только звучали первые слова, сказанные от души, то немалая часть допрашиваемых марала штаны или сразу хлопалась в обморок. Но первое, что они видели, выплывая из беспамятства, было лицо Павла Игнатьевича, озаренное холодной, бесстрастной ненавистью. Странное сочетание слов, но именно так оно и было. Тогда я не понимал этого, но вот сейчас, сам оказавшись на его месте… Возможно и такое, надо лишь побывать на грани и за ней, а потом вернуться. И принять эту новую часть себя. Принять без ужаса, без восторга. Просто принять.

И дожимать того, кто уже хрустнул. Не давать опомниться, прийти в себя, вспомнить какие-то мотивы остаться на ногах, не рухнуть в грязь на колени.

– Ты всегда гордился своим лицом, любил девушек. Сейчас ты обольщаешь их по всем правилам. Ну а раньше… Раньше ты, понимая, что никто из действительно красивых дам из света и даже полусвета к тебе не подойдет, злобился и бесился. А революция, как я понимаю, дала возможность. И ты начал принуждать красивых, холеных, элегантных женщин физической силой и силой принадлежности к ВЧК. А тех, кто не ложился у ног, брал грубо, против воли, растаптывая их личность. Как попытался сделать с моей сестрой, моей матерью. И теперь будет справедливо, если я заберу это у тебя. Лицо растворится под действием кислоты, яйца я просто отрежу. Но не бойся, ты проживешь достаточно долго, чтобы насладиться и своим видом в зеркале, и состоянием презренного евнуха. От болевого шока не умрешь, есть у меня несколько ампул с морфием, да и шприц присутствует.

Флакон с кислотой и так был у чекиста перед глазами. Что же до обещания отрезать яйца… Тоже ничего сложного. Разрезать портки, обнажив все его «хозяйство», после чего взять в руку найденные в этом же доме ножницы и пару раз ими щелкнуть в непосредственной близости от, так сказать, мишени. На психику замечательно подействовало. Осталось лишь завершить процесс ломки.

– Так что, чекист, будешь продолжать корчить из себя героя мировой революции или последуешь примеру ныне дохлого дружка и начнешь выкупать хоть часть из тех мук, которые я тебе задолжал?

Сначала повисло угрюмое молчание, но после того как я решил усовершенствовать предложенные кары и поднес флакон с кислотой к предмету мужской гордости и ме-едленно так стал его наклонять, «Остапа понесло», как писалось в одной недавно вышедшей книге.

Клиент не желал растворения гениталий в кислотной ванне, поэтому замолотил языком. Пусть пока по большей части и беспредметно. А мне нужна была осмысленность.

Зоны интересов? Для начала, конечно, все сведения о братьях Мелинсонах. Привычки, особенности мышления, привычный распорядок дня, адреса любовниц, если они есть, и все в этом роде. Я понимал, что немалая часть сказанного будет дублем уже известного мне, но это нормально. Все равно найдется и то, что пока ни разу не прозвучало. То, о чем я и догадываться не мог.

Затем – знания самого Лабирского, полученные им за время долгой и плодотворной работы в ВЧК-ОГПУ. Не все знания, само собой разумеется, а лишь те, которые представляли интерес для меня лично. Компромат на коллег, узнанные и все еще актуальные тайны, персональные информаторы, остающиеся неизвестными остальным.

И последний аспект, приземленный, но от него никуда не деться. Если кто скажет, что в СССР материальные ценности не играют никакой роли – он либо обычный глупец, либо фанатик. Кстати, последнее гораздо хуже, нежели первый вариант. Деньги в СССР играли не менее важную роль, чем в других, не охваченных большевистской заразой странах. Только пользоваться «золотым ключиком» стоило с осторожностью и выборочно. К тому же дензнаки советской принадлежности среди партийной прослойки и вообще людей, обладающих какой-никакой властью, ценились на порядок ниже, чем валюта и золото с драгоценностями. Оно и понятно – случись что, не с советскими же дензнаками бежать будут!

Денежные захоронки Лабирский сдал легко и непринужденно. Всего их было две: малая у него на квартире, куда я соваться даже не собирался, и основная за пределами оной. Понимал, морда, что в случае чего не будет у него возможности покопаться в закромах своей квартиры или вообще в тех местах, где его присутствие могут предсказать. Поэтому и поступил весьма разумно, простейшим образом зарыв своеобразный клад в пригороде Москвы. Деньги, золото, оружие с парой комплектов документов. Все по-взрослому, понимал, что жизнь штука переменчивая.

Собственных и неизвестных прочим информаторов у чекиста почти не было. Так, мелочь обычная, для меня интереса почти не представляющая. Хотя за неимением гербовой пишут и на клозетной! Начальник германского генштаба фон Мольтке так и вовсе говорил, что отбросов нет – есть лишь резервы. И с таким авторитетным мнением сложно было не согласиться.

А вот про своих дружков Мелинсонов мой пленник выдавал информацию с трудом. Пришлось малость стимулировать его то кислотой, то острым ножиком. Так, чтобы не юлил, когда не надо, да и вообще бросил это гиблое для себя дело.

Привычки, адреса, особенности характера и мышления, круг друзей и знакомых: я записывал все могущие пригодиться сведения. Сейчас просто записывал – подробный анализ начнется потом, в куда более приличной обстановке, чем этот ставший пыточным застенком подвал.

Компромат на коллег-чекистов. Тут я чуть было не оказался в полном пролете. Хотя рассчитывал на многое, но прозвучало одно очень даже знакомое имя. Руцис! Оказалось, что этот мой знакомец гнусно прославился в чекистской среде тем, что давно и жадно собирал компромат на всех и каждого, не брезгуя ничем. Потому и трогать его откровенно опасались – никто не знал, что именно хранится в закромах у старого упыря. Затронешь его интересы… А потом вдруг р-раз, да и появится папочка, лично тебе, твоим скрытым от посторонних глаз грешкам посвященная. И не просто слова, а с доказательствами!

Ай да Руцис, ай да сучий сын! Я искренне порадовался по поводу ушлости и изворотливости знакомца, а еще больше по поводу того, что весь этот компромат вполне может стать моим. Впрочем, почему это вдруг «может»? Он должен стать моим, и это не обсуждается! Все равно Руцис лишний на этой земле уже как минимум полтора десятка лет, а то и больше.

Размечтавшись, я чуть было не совершил ошибку: утратил сосредоточенность, и очередное откровение Лабирского чуть было не пролетело мимо моих ушей. А откровение, представляющее собой одну из случайно узнанных им тайн, касалось весьма небезразличной мне темы, связанной с белой эмиграцией в Европе.

– А вот с этого момента еще раз и поподробнее! – приказал я чекисту, тут же уточнив: – Как я понимаю, ты из-за своего пристрастия к красивым женщинам случайно завел разговор о красавице и известной певице Надежде Плевицкой, а оказалось, что она…

– Она работает на нас, на ОГПУ, – не то простонал, не то прошелестел чекист. – Вербанули на желании еще большей славы. Тесно ей в эмигрантской среде, нету того размаха, к которому привыкла здесь. Обещали почетное возвращение, славу, сравнимую с Шаляпиным, деньги, поклонников.

– И дали бы?

– А нам как скажут, так мы и делаем. – попытался было огрызнуться Лабирский. – Сама она для нас пустое место, а вот ее муж – это другое. Фигура! Сам генерал Скоблин! Последний командир этих чертовых «корниловцев»… Ненавижу!!

Верю. Корниловской дивизии, равно как и Марковской с Дроздовской красные боялись до острых кишечных судорог. Эти отборные войска Белой гвардии способны были воевать при силах десять к одному не в их пользу и не чувствовать от этого особых неудобств. Полное презрение к смерти, но при этом никакого неразумного риска. Те же корниловцы считали своей целью не умереть за Родину, а убить во имя России как можно больше краснопузых. И самим по возможности уцелеть. Чтобы было кому и дальше продолжать столь полезное дело.

Их последний командир – генерал-майор Скоблин Николай Владимирович, самый молодой из дивизионных командиров в Белой гвардии. Личность известная, пользующаяся большим авторитетом среди эмиграции в целом и среди членов РОВС (Русского общевоинского союза) в частности. А РОВС – это по сути та самая Белая гвардия в эмиграции, отнюдь не оставившая цели сокрушить красного монстра и вернуть себе Россию истинную, великую и могучую.

И вдруг узнать, что жена столь видного военачальника работает на чекистов… Это и впрямь очень, очень опасно. Особенно учитывая прошлогоднее убийство чекистами лидера РОВС, генерала от инфантерии Кутепова Александра Павловича. Неужели…

– Говори, скотина краснопузая. Какая цель вербовки? – Для того чтобы взбодрить и повысить желание говорить, я взял в руки ножницы и пару раз щелкнул ими, напоминая, что пока яйца есть часть чекистского организма, но по мановению рук могут перестать ею являться. – Убийство Скоблина, так?

Я ожидал многого, но только не того, что последовало вслед за моим вопросом. Лабирский на пару секунд замер, а потом захохотал. Пусть это был хохот смертника, но он был совершенно искренним, словно ему сказали что-то неимоверно смешное. И всего спустя минуту я узнал, что же именно его так рассмешило. Все еще всхлипывая от смеха, забыв про боль, про свое нынешнее положение, он выдавил из глотки следующие слова:

– Да к чему нам убивать Скоблина! Он и так наш! Со всеми его погонами и потрохами! Жена послужила средством уже его вербовки. Слышишь, ты, контра?!

Глава 10

У меня с большевиками основное разногласие по аграрному вопросу: они хотят меня в эту землю закопать – а я не хочу, чтобы они по ней ходили.

М. Г. Дроздовский, генерал-майор, командир 3-й стрелковой дивизии в Добровольческой армии

Первое. Выселено в военном порядке пять станиц. Недавнее восстание казаков дало подходящий повод и облегчило выселение, земля поступила в распоряжение чеченцев. Положение на Северном Кавказе можно считать несомненно устойчивым…

Из телеграммы И. В. Сталина В. И. Ленину от 30 октября 1920 г. // РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 112, д. 93, л. 35.

По вопросу аграрному признать необходимым возвращение горцам Северного Кавказа земель, отнятых у них великорусами, за счет кулацкой части казачьего населения и поручить СНК немедленно подготовить соответствующее постановление.

Из проекта постановления Политбюро ЦК РКП(б), принятого 14 октября 1920 г. // В. И. Ленин. ПСС, т. 41, с. 342

Новость. Была. Ошеломляющей. Ага, именно как дубиной по голове, защищенной шлемом! Вроде и цел, но в голове звенит и ничего толком не соображаешь, оказавшись фактически беззащитным перед всей злобой окружающего тебя мира.

Скоблин, известный генерал, командир корниловцев – и вдруг… завербован ОГПУ. Хотелось посчитать это простым враньем смертника, желанием того побольнее укусить напоследок. Увы и ах, но он не врал! Нет, совсем не врал. По глазам видно, по всему его поведению. Такой вот выдачей омерзительной правды он мстил мне напоследок. Понимал, сволочь, что я одиночка, что у меня сейчас нет возможности раскрыть сию воняющую информацию. А может, и не был уверен, но решил не отказывать себе в последнем удовольствии унизить своего убийцу. Все может быть, абсолютно любой из раскладов. Мне же остается лишь держать удар, не показав, как больно и обидно слышать подобное. А еще – записать к своим целям новый пункт – предупредить тех, кого до глубины души уважаю, что у них под боком притаилась очень опасная змея.

Как это сделать и когда? Боги ведают. Но все же первым делом – моя месть. Она совсем моя, от нее никак нельзя не то что отказаться, но даже отложить на время в сторону. Эгоистично? Да, бесспорно. Но таков уж я есть и меняться не особо собираюсь.

– Порадовал, чекист, очень порадовал, – киваю я Лабирскому в ответ на его перемешанное со взрывами хохота признание. – Что ж, генерал Миллер будет очень признателен за то, что ему выдадут предателя такого весомого калибра. Но коли уж сказал «а», то говори и «б». Наверняка есть и кто-то другой, пусть и в менее высоких чинах. Итак?

– Врешь! Нет у тебя ни выхода на Миллера, ни даже возможности покинуть СССР, – злобно оскалился пленник. – А сказать больше тебе ничего не скажу. Можешь меня тут запытать, но ничего не получишь. Я и это случайно узнал, по пьянке. РОВС – не мой участок работы. Все в иностранном отделе. Я тебе уже назвал Руциса. Да и любой другой в высоком звании может сказать. Но не я.

– Верю. Хотя и жаль. Что ж, придется столь же серьезно и вдумчиво побеседовать с другими, более осведомленными. Но сначала надо закончить с тобой.

Чекист задергался, пытаясь не то освободиться, пусть и понимая бесплодность попыток, не то просто трепыхаясь от ощущения неотвратимо надвигающейся смерти. Я же продолжал говорить, пользуясь возможностью выплеснуть в словах хотя бы часть того беспросветного мрака, что был вокруг меня вот уже много лет.

– Побывать на грани смерти и вернуться – не самое приятное. Нет, не так – это жутко. И дело не только в воспоминаниях, но и в постоянно приходящих снах. Они приходят, чекист, они постоянно приходят… Приходят именно ночью, когда закрываешь глаза и проваливаешься не то в глубины своего разума, не то во что-то иное. Они – это кошмары-воспоминания. И чаще всего одно, то самое, родом из февраля восемнадцатого. Тот самый день, когда я увидел тебя и всех твоих дружков. Как уже мертвых, так и пока живых. Снова и снова ночами я переживаю те моменты… Снова. И снова. И снова.

Ужас. Теперь именно ужас поселился в глазах Лабирского, в его душе. Искаженное лицо, стучащие зубы… Похоже, он сейчас принимал меня за полного психа. Странно, я ведь всего лишь говорю. Или это все те мерзости, учиненные им за долгие годы, напомнили о себе таким вот образом? Может, и так. А, плевать!

– Я мечтаю о том времени, когда кончится этот бесконечный кошмар и я смогу спать спокойно. И для этой мечты есть все основания. Видишь ли, какое дело… Был период в целых четверо суток, когда мне не снилось ничего. Вообще ничего, никаких кошмаров. И знаешь, когда это случилось? – Смотрю на бьющегося в панике чекиста и понимаю, что ничего он уже знать не в состоянии. – После того как я прикончил первого из вас, Анохина. Интересно, сколько спокойных ночей даст твоя смерть, Лабирский? Эй, Казимир Стефанович, ты чего молчишь-то?

Мать твою, как же это некстати! Присмотревшись к чекисту, я понял, что все его корчи были, пожалуй, последними движениями, которые стоило назвать осмысленными. Сейчас же бывший чекист и бывшее человекоподобное существо тупо смотрело в никуда своими глазами и безучастно моргало. Никакого проблеска разума, лишь пустота. Казимира Стефановича Лабирского больше не было, имелась лишь его оболочка. Сам же мой враг исчез, испарился, оставив после себя лишь инертную массу без проблеска былой личности.

А ведь удачно получилось. Кровный враг самоуничтожился в момент наивысшего страха и ужаса, который был вызван моим присутствием и осознанием того, что сейчас с ним будут делать. Иными словами, чекиста сожрали его же внутренние бесы. Затейливо так сожрали, осмелюсь заметить! Хорошо есть и хорошо весьма.

Будут искать? Непременно! Особенно после еще одного штриха к портрету. Но я то здесь при чем? Добропорядочный чекист Алексей Фомин вне подозрений, кто его подозревать-то станет? Но если вдруг ОГПУ впадет в полное безумие и начнет прочесывать всех и вся мелким гребнем – на это тоже найдется что ответить. Вечер и ночь я провел вовсе не за зверским убийством «товарища Лабирского», а в теплой компании девицы отнюдь не тяжелого поведения, Машки Коржиной, бывшей певички, а сейчас уже откровенной проститутки, промышляющей прыганьем по постелям тех, кто может себе это позволить. Ну или на своей территории. Такая услуга тоже есть в «меню».

Подтверждение самой Марии? Да сколько угодно. Я к ней пришел, это подтвердит и она сама, и парочка соседей из ее подъезда. Ну а потом… девица, приняв хорошего коньячку, быстро вырубилась, что ее саму не сильно и удивит утром. Правда это произошло не сразу, а после первоначального, хм, с ней «общения». Ну а я ушел. Тихо, незаметно, без свидетелей. И с уверенностью, что от добавленного в коньяк препарата дамочка проспит как минимум до утра. Вот утром и разбужу, чтобы она мое лицо увидела.

Именно таким образом получается алиби. Не идеальное, но вполне себе хорошее. Особенно тем, что выставляет меня как человека, причастного к мелким порокам, которых практически у всех работающих в ОГПУ ой как хватает. Вот и все проблемы.

Осталось лишь завершить спланированное заранее. Мало просто убить, надо еще сделать так, чтобы его смерть не осталась незамеченной. И вместе с тем создать такие декорации, чтобы след ушел совсем в другую сторону. Вот этим я и займусь. Но для начала мне нужна не продолжающая дышать оболочка безумца и даже не цельное дохлое тело чекиста. Требуется лишь его часть, а именно голова. Так что за работу, Алекс, время не ждет.

Отделить голову и не уделаться в крови – то еще занятие. Однако нет ничего невозможного. Вот она, голова, лежит себе и смотрит в никуда стеклянными зенками. Остается подождать, пока окончательно кровь из нее не вытечет, и тогда можно будет убирать в небольшой брезентовый мешок.

Впрочем, не головой единой. Для создания антуража требовались еще два предмета: чекистское удостоверение Лабирского и небольшой плакат из фанеры, на котором печатными буквами были выведены три слова: «Убийца. Насильник. Чекист». Миленько, кратко и со вкусом. Особенно если устроить этот скульптурный ансамбль поближе к центру города, прикрепленным посреди людного днем, но безлюдного ночью места. Отрубленная голова с удостоверением в зубах и поясняющими надписями на фанерной табличке. Такое уже было в истории, причем не раз. Правда, тогда подобные надписи на табличках были повешены на шее у особо гнусных преступников, которых вели на казнь. Ну а здесь придется обойтись вот таким вот эрзацем.

Ничего, хватит и чего-то в этом роде! На девяносто девять процентов уверен, что ничего подобного в Совдепии раньше не случалось. Значит, и шум будет… соответствующий. До послушной партии советской прессы, конечно же, не дойдет, а вот в народ слухи просочатся. Слухи же, идущие из уст в уста, – та еще морока для любой власти, особенно той, которая любит скрывать все и вся. Такой, как в СССР. А пресса…

Стой, Алекс, это ты не до конца продумал! Если советские газеты смирные, робкие и послушные, то зарубежные совсем наоборот, любят гоняться за сенсациями, особенно вот такими. Вспомнить хотя бы то, с каким жаром они обсасывали со всех сторон убийства того же Джека Потрошителя еще в прошлом веке. А потом и всех ему подобных. И это, позволю себе заметить, были простые маньяки, убивавшие проституток, нищих, прочий не столь интересный элемент. А тут совсем иное – жестокое убийство сотрудника советской тайной полиции, да вдобавок обставленное как казнь за совершенные тем преступления. Нет, мимо такого иностранная пресса точно не пройдет. Значит, надо лишь подобрать нужное место.

Где у нас такие места, где с большой степенью вероятности окажутся иностранцы? Правильно, в непосредственной близости от их посольств. А какое государство славится особо неразборчивой прессой? Англия, конечно. Вот и решилось все с тем местом, где поутру должны будут найти «скульптурную композицию». В зоне непосредственной видимости у британского посольства. Тут главное попасть в промежуток времени, свободный от милицейских патрулей, а вдобавок разместить «подарок» таким образом, чтобы виден и заметен он стал, лишь когда рассветет.

Риск? Да если я его только почую – сразу брошу эту затею. Что ни говори, а это лишь приятное дополнение к основной цели. Не более того. И все-таки хочется, чтобы и эта затея удалась. Демонстративно унизить «товарищей» из ВЧК-ОГПУ – это серьезно. А то давненько им никто не высыпал добрую пригоршню вшей за шиворот. Пусть… чешутся!

* * *

Как оно и ожидалось, на работе я появился помятым, не шибко выспавшимся, но в хорошем настроении. В данном случае истинное положение дел полностью совпадало с легендой, только причины были различны. На вопросы «коллег» давался ответ вроде такого: «Насыщенная ночь выдалась. С горячей девушкой, да под выдержанные напитки. Вот и настроение хорошее. Только спать хочется… даже на рабочем месте, несмотря на его для этих целей неудобство». Люди посмеивались, давали шутливые советы. Им все это было хорошо знакомо и по собственному опыту.

А дальше был обычный рабочий день с рутинными делами и хлопотами. Работа неожиданно спорилась и никакая приобретенная ночью усталость не могла выбить меня из оказавшейся столь хорошей колеи. Воспоминания о сделанном тому сильно способствовали. Равно как и пара часов сна, во время которого не было никаких кошмаров. Просто прелестно!

С доставкой «скульптурного послания» тоже прошло хорошо. Удалось не попасться на глаза ни милиционерам, ни вообще случайным прохожим. Голову чекиста с удостоверением в зубах и табличкой, поясняющей суть, пристроил тоже неплохим манером. Фонарный столб пусть и не лучший вариант, но и далеко не худший. К тому же, если вспомнить нравы народных масс, снимать сие «украшение» не будут: часть побоится дотрагиваться до мертвечины, другие поостерегутся из-за возможной причастности. Да и вообще, общаться с милицией желающих маловато будет.

Что же до последних – так эти «товарищи» скованы должностными инструкциями. В том смысле, что до приезда опергуппы им нужно оставить все на своих местах. Получается, что оставленное мной послание будет висеть и привлекать внимание случайных прохожих не столь уж малое время. Да и работники британского посольства однозначно успеют полюбопытствовать. К тому же их, как обладающих дипломатической неприкосновенностью, даже в сторону отогнать не получится, как бы ни хотелось.

Узнаю ли обо всем этом я? Однозначно! ОГПУ, по сути своей, несмотря на всю серьезность, ничем не отличается от прочих структур в плане любви к последним новостям. А учитывая факт, что доступ имеется чуть ли не ко всему происходящему в стране в кратчайшие сроки… Думаю, сомнения тут неуместны. Скоро жареные сплетни просочатся из отдела, отвечающего за убийства сотрудников и прочую собственную безопасность, во все остальные!

Сидим, ждем, рутинными делами занимаемся. Сейчас, кстати, это делать не в пример удобнее, нежели раньше. Ведь сейчас кабинет не на четверых, а всего лишь на двоих, причем этого самого второго можно в любой момент послать по придуманному поручению. Собственно, в качестве порученца и помощника у меня так и остался тот самый агент первого разряда Петров. Беспроблемный человек с отсутствующими карьерными амбициями и полной удовлетворенностью нынешним положением. Главное, чтобы не особо сильно гоняли по делам, тогда даже хмурую рожу корчить не станет. Впрочем, я его особо гонять и не собирался. Так, в меру. И уж тем более не питал иллюзий насчет его ума. Исполнительный – это да. Но насчет самостоятельных решений и проявления инициативы…. Тут явно не к нему.

Где он сейчас? Если теоретически – подбирает нужные документы в архиве. Практически же – или в столовой, или пытается ухлестывать за столовской же официанткой или теми же работницами архива. За теми, естественно, кто на лицо и фигуру нормально сохранился. Пусть развлекается. По большому счету мне он сегодня совершенно не нужен. Такая вот договоренность к взаимному удовольствию. Я получаю свободный от других людей кабинет, а Петров – немалое количество свободного времени. Идиллия.

И тем более неожиданным стала с грохотом распахнувшаяся дверь и появление на пороге того самого Петрова с ошалевшим лицом. Однако уже через несколько секунд, стоило тому открыть рот, причины подобного вторжения прояснились.

– Алексей Гаврилович, я та-акое узнал! Вы просто не поверите…

– Будешь так же орать – вместе со мной не поверят и все остальные, кто на этом этаже. Заходи уже, живой рупор, да дверь за собой закрой. Тогда и расскажешь, что к чему.

Ваня зашел, закрыл дверь, примостил свое седалище на стуле. Хотя было видно, что держать рот закрытым ему удается с огромным трудом. Неудивительно, что сразу после всех этих чрезвычайно сложных действий слова полились потоком:

– Вокруг все гудят… Утром нашли тело одного из наших, с оперативного отдела. Не абы кого, целого шпалоносителя! И ведь что сделали, сволочи… Вы только послушайте!

Ну я и слушал уже известное описание того, как именно убили «бедного коллегу», да во всех подробностях. Подробностях! Про способ убийства они могли только догадываться, ведь на месте присутствовала исключительно одна голова. Остальное, что характерно, вместе с машиной догорало в одном из подмосковных оврагов.

Да-да, именно так. Забавно, но марьинорощинские красавцы, несмотря на ночную пору, не успели или по неведомой причине не рискнули. По причине уж очень серьезного вида этой самой машины? Кто ж знает-то! В любом случае безголовое тело одного чекиста и полнокомплектное другого были сброшены вниз. А там и загорелись. Вот и пусть теперь народная милиция со свойственной ей неторопливостью выясняет, что да как. Выяснят, спору нет, но хлопот будет немало.

Хотя не в этом суть. Главное заключалось в том, что всем чекистам явно сильно заплохело. Смерть одного из них, да еще такая образцово-показательная, да явно от рук человека или людей, имеющих личные мотивы. В воздухе явно витал аромат страха. И если Петров по причине довольно заметной ограниченности не до конца понимал ситуацию, то вот другие, званием повыше… О, тут дело совсем иное.

Выйдя из кабинета, когда рабочий день подходил к концу, я не видел, но всем нутром ощущал изменения. За все время моей тут работы ничего подобного и близко не наблюдалось. Теперь же… Нездоровый энтузиазм, нервные взгляды, чуть более резкие и отрывистые движения. И все это из-за одного убийства. Давненько «товарищи» из ВКЧ-ОГПУ не нервничали, давненько.

Возвращался домой я в отличном настроении. Оно заключалось не только в продвинувшейся вперед мести, но и в том, что удалось почувствовать уязвимое место столь ненавистной мне организации. Изнутри почувствовать, что исключало любую вероятность фальши.

И в том доме-общежитии, где я пока еще обретался, была та же нездоровая для них и воодушевляющая для меня атмосфера. Слухи-сплетни, как же быстро вы расползаетесь по городу! Раньше я считал, что те же байки про охвативший старый Лондон ужас при разнесенной молве о Джеке Потрошителе и его убийствах – не более чем байки. Но теперь… Оказалось, никакие это не байки, а самая настоящая реальность. Только тогда в «группе риска» были проститутки, а теперь чекисты.

Сравнение было столь впечатляющим, что пришлось приложить некоторые усилия, дабы по всей моей физиономии не расплылась искренняя и счастливая улыбка. Интересно, а есть ли что-то общее между шлюхами и чекистами? Поневоле вспомнились книги Льюиса Кэрролла про Алису в Стране Чудес и в Зазеркалье. Вот там были прелестнейшие игры со словами. Жаль, очень жаль, что лично мне не под силу придумать нечто подобное. Хотя даже если бы я и придумал, толку-то? Один бес ни с кем не поделишься, не расскажешь. Ладно, каждому свое, как говорили древние римляне. Каждому свое.

* * *

Шло время, а чекистское болото радовало новыми зловонными пузырями, что то и дело вырывались на поверхность из глубины, после чего лопались с шумом и сопутствующей вонью, распугивая всех окрестных лягушек. Ну а ежели отставить в сторону язык метафор и перейти к более обыденному, то убийство отдельно взятого чекиста стало тем самым брошенным в воду камнем, от которого на ровной глади стали расходиться круги, затрагивающие всех и каждого.

Уже давно нашли и машину с трупами, пусть и подпорченными огоньком, и удостоверили личности. А толку? Перетряхнуть вдоль и поперед марьинорощинскую публику? Попытались, но ничего толкового добиться не удалось. Получили лишь то, что уже было известно после опроса свидетелей в том самом ресторанчике, где последний раз видели Лабирского. Ага, то самое описание усато-бородато-хромающего человека в очках и средних лет, не обладающего никакими иными приметами.

Ску-ка! Стандартные ходы, шаблонное мышление, никакой особой фантазии – ОГПУ, и так не являющееся слишком уж умелым инструментом, ощутимо деградировало за последние годы. Единственно, на чем они держались – вербовка агентов, сочувствующих идеям коммунизма, за рубежом, игра с нестойкой частью белоэмигрантов да все большее ужесточение контроля за гражданами своей страны. Давить – оно дело нехитрое! Зато там, где требовались ум и умения интриговать, вести тончайшую игру – полные провалы. Вот как в этом случае.

Самолюбование с моей стороны? Вовсе нет. Я вообще всего лишь вольно процитировал выдержки из иностранной прессы, к которой у меня, как сотрудника ОГПУ, был полный доступ. А уж она, пресса зарубежная, долго и с огромным удовольствием облизывала тему «отрубленной головы чекиста, казненного за свои преступления». Британия – это само собой. Чай, именно у их посольства голову нашли. Затем подключились Германия, Франция, Италия, прочие… Сенсация, ети ее!

И радостное вываливание ведер вполне заслуженных помоев на ОГПУ в целом и конкретного дохлого чекиста в частности. Раскопали кое-что из неприглядных фактов биографии. Не все, это я с уверенностью говорю, но и разнюханного было более чем достаточно, чтобы гроб с телом Лабирского изгнали бы с любого кладбища, где похоронены достойные люди. Убийца, насильник, вор – всему этому давались четкие подтверждения, ведь во время гражданской чекисты творили такое… Да, я уж это лично знаю.

Начальство же исходило на навоз и пускало пар из ушей, злобясь как от своего бессилия, так и от того, что один маленький укол столь пагубно повлиял на репутацию их организации. Поговаривали, что лично Менжинский вызывал к себе заместителей и начальников некоторых отделов с целью поставить тем клистир с рублеными гвоздями. Охотно верю, ведь председатель ОГПУ, в отличие от многих своих подчиненных, был действительно умным человеком, можно даже сказать интеллектуалом. Правда и сволочью первостатейной. Но это уже малозначимая деталь. В тайной полиции первостатейная сволочь скорее плюс, чем минус.

Кстати, уехал в заграничную командировку Устинов, причем непосредственно во Францию. В долгую, минимум на год. Это если официально. На деле же, как я понимаю, в СССР он ни за что не вернется, понимая, что тут его ничего, помимо тюрьмы и лагерей, не ждет. Нескольких намеков во время наших с ним деловых встреч оказалось вполне достаточно. Тонких намеков, чтобы не вызвать подозрений у самого Устинова и особенно его дочери Елены.

Подействовало, как я думаю. Полагаю, что весьма проницательная и лишившаяся всех былых иллюзий насчет окружающего мира и людей девушка провела идеологическую обработку папаши. Значит, остается лишь с ней должную работу провести. Какую именно? Мне нужен курьер, просто очень нужен! Курьер, через которого я могу передать важную информацию за пределы страны. Плевать, что он будет одноразовый, главное сам факт выхода на связь с интересными мне людьми. С Русским общевоинским союзом, РОВС.

Почему именно эта юная девушка, почти девчонка? Да хотя бы потому, что в ее ненависти к существующему строю я уверен абсолютно. Ненависть, которую видел сам, которая отражалась в глазах, подобное не скроешь. И мотивов для предательства у Елены не будет. «Товарищи» из ВКЧ-ОГПУ убили ее мать, чуть не забили до смерти отца, причем у нее на глазах. Про попытку изнасилования и упоминать не стоит, такое женщины никогда и никому не прощают.

Останется лишь убедить в том, что мои интересы также, хм, расходятся с советскими. Хорошо еще, что основа имеется. Как-никак, именно я предложил Елене и ее отцу расплатиться за сотрудничество смертью обидчиков. Достойная, прямо скажу, плата, которую им вряд ли бы предложил кто-то другой. Следовательно, шансы на успех вполне приличные. Но не сейчас, а несколько позже. Ведь что у меня есть в настоящий момент? Лишь слова мертвого чекиста о вербовке генерала Скоблина и его жены. То есть наоборот, сначала жены, а через нее и мужа. Ну да это уже детали не первого ряда. Маловато будет, что ни говори. Может, обратят внимание на предупреждение, а может, сочтут всего лишь очередной провокацией родом из страны Советов, причем грубой и неумелой.

Подобное недопустимо! И что делать? Ответ прост и очевиден – требуется найти действительно серьезные аргументы насчет советского агента в РОВС, а может и не только его. Благо есть у меня определенные ниточки, данные тем же покойничком. Компромат Руциса на всех и каждого, до кого старый паук смог дотянуться. Думаю, что хитрый чекист, работающий в иностранном отделе, и на своих ближайших коллег кой-чего накопал. А именно в область интересов иностранного отдела и входит РОВС. Что ж, считающий себя моим покровителем и наставником чекист, кажется, уже совсем скоро тебе предстоит узнать на своей шкуре всю тяжесть того, что еще хуже преступления – ошибки.

Мне же надо будет работать сразу в двух направлениях. Руцис и Мелинсон-младший. Мелинсон-младший и Руцис… Оба они мне нужны в качестве трупов и с обоими я хочу побеседовать перед смертью. Вот только, случись что, Мелинсон может и просто сдохнуть, а вот Руцис… С собой он унесет главное – свой архив. Задачка, однако! И ведь сам эти проблемы себе создаю, так что и на горькую судьбу не пожаловаться.

План, мне жизненно необходим четкий план. О Якове Мелинсоне я сейчас знаю очень, чрезвычайно много. Спасибо дохлому чекисту Лабирскому, полученные от него сведения очень кстати! Привычки, ритм жизни, друзья, конспиративные квартиры, любовницы и любовники. Ага, этот чекистик оказался падок как на девочек, так и на мальчиков. Вот ведь «шалун» с содомским оттенком! Впрочем, в СССР статьи против мужеложцев в принципе не было. Кстати, любопытная прослеживалась историческая закономерность. Большевички ведь так любили и любят ассоциировать себя с Французской революцией, что не замечают забавных нюансов. Один из них – отношение к содомитам. Французские революционеры сразу после установления своей власти отменили уголовное преследование любителей «зады повторять». И революционеры местного розлива тоже… того, преисполнились симпатии. Причем это было сделано еще до октября семнадцатого, в феврале. Временное правительство постаралось, а большевики лишь подтвердили статус-кво. Вот оно, духовное единство революции и жопничества во всей своей голой и непристойной красе!

Впрочем, среди простого народа, пусть даже и советского, подобная «любовь» покамест вызывала естественное чувство брезгливости и отвращения. Поэтому любители подобных отношений прятались по углам. А тайные углы – как раз то, что можно использовать в своих целях.

Забавно, что ни говори. Поймать Лабирского на его любви к девочкам и выяснить, что следующего кровника можно ухватить на тот же интимный крючок, но уже с мальчиками. Вот бы «дедушка Фрейд» порадовался, потирая ручонки психопата и кокаиниста, будучи уверенным в правильности своей теории, что в основе всего лежат сексуальные мотивы, причем зачастую извращенные. Вот только верно все это лишь относительно таких дегенератов, как сам Фрейд и ему подобные. Теория, созданная больным и ущербным разумом для себе подобных. И ничего больше! Примерять ее на здоровых, полноценных людей – все равно что рядить великосветского аристократа в обноски юродивого. А, к чертям собачьим Фрейда, не о нем речь. С Яковом Мелинсоном ситуация проясняется. Есть направление, по нему и буду работать. Что же касается Аркадия Яновича Руциса, то тут гораздо сложнее дела обстоят. Слишком закрыт, слишком мало я о нем знаю, несмотря на как бы знакомство и его покровительство. Маска на лице, скрывающая душу. Знакомо, понятно, но до чего же мешает. Раньше это не имело большого значения, но вот теперь, в изменившихся обстоятельствах… Стало весьма важным.

На кой мне изучать Руциса, пытаться проникнуть под носимые им маски? Вроде бы, все просто: есть человек, есть хранящиеся у него секреты. А также моя собственная решимость порезать его на мелкие ломтики. Так-то оно так, да не все столь просто. Мастера вроде Руциса могут нагадить тебе даже из могилы, приведя тебя туда, где вместо чаемых находок получишь нечто совсем иное. Например, ложь, перемешанную с правдой, которые практически не отделить друг от друга. Или, что еще паскуднее, в смертельную ловушку. На фоне таких вариантов пустое место взамен нужных вещей или сведений будет ме-елкой такой неприятностью.

Вот чтобы избежать подобных ловушек, нужно знать сотворившего их. Тогда и только тогда есть шанс добиться своей цели.

Выходит, что я возвращаюсь к необходимости приблизиться к этому клятому чекисту еще более значимо. А что, исходящее от меня, интересует Руциса? Правильно, новые перспективы в работе, вроде той вскрытой сети французской агентуры, которую он уже получил и заканчивает переваривать. Требуется новая порция вкусных и полезных сведений. Что ж, будем искать. А найдя, сделаем из этого… О нет, не наживку, для этого слишком рано. Просто преподадим в виде очень, ну просто чрезвычайно вкусного блюда, при этом выставляя напоказ свои заслуги. И намекая, что это только начало, главное впереди.

Что, Александр фон Хемлок, составил наметки плана по обоим направлениям? Раз так, то нечего бездельем страдать. Начинай работать!

Глава 11

Вообще, теперь самое страшное, самое ужасное и позорное даже не сами ужасы и позоры, а то, что надо разъяснять их, спорить о том, хороши они или дурны. Это ли не крайний ужас, что я должен доказывать, например, то, что лучше тысячу раз околеть с голоду, чем обучать эту хряпу ямбам и хореям, дабы она могла воспевать, как ее сотоварищи грабят, бьют, насилуют, пакостят в церквах, вырезывают ремни из офицерских спин, венчают с кобылами священников!

Опять какая-то манифестация, знамена, плакаты, музыка – и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: – Вставай, подымайся, рабочий народ! Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, – и без всякого клейма все видно.

И. А. Бунин, великий русский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе в 1933 году. «Окаянные дни»

Стыдно желать увеличения могущества своего отечества; и так же как считается глупым и смешным теперь восхваление самого себя, так же бы считалось [глупым] восхваление своего народа, как оно теперь производится в разных лживых отечественных историях, картинах, памятниках, учебниках, статьях, стихах, проповедях и глупых народных гимнах.

Л. Н. Толстой, названный В. И. Лениным «зеркалом русской революции»

Пролетел еще месяц, но до чего ж он был забавен! Начать с того, что, пользуясь информацией о повадках Мелинсона-младшего, я смог раскопать немало информации о жизни мужеложцев Москвы и не только. Как говорится, какие люди, какие имена! Сам бывший нарком иностранных дел Чичерин, трубадур революции от кино Эйзенштейн, немало фигур схожего калибра и великое множество поменьше. Вот уж действительно ничего удивительного в том, что первым делом отменили столь неприятный для них закон. Интересно, до какой степени пошатнулось бы положение многих советских руководителей и видных деятелей «искусства», выплыви на свет божий их неистребимая склонность к мужским задницам? О, а ведь неплохая идея! Нужно лишь преподнести должным образом да о декорациях позаботиться. Впрочем, это пока терпит.

Куда более важно, что теперь у меня есть три оч-чень интересных адреса, два из которых являются этакими «клубами» для гомосексуалистов, а один особо полезен и важен. Адрес, где проживает личный любовничек Мелинсона, которого даже взрослым назвать язык с трудом повернется. Лет семнадцати на вид, весь из себя манерный и жеманный. Как сказали бы ювелиры, пробу негде ставить!

Три места. Все они не на окраинах, а во вполне приличных районах, в таких стоит себя вести поосторожней. Что ж, учтем! Для работы это полезно – знать будущие плюсы и минусы предполагаемых мест, где будет происходить действие.

Подготовка велась. И, право слово, мне казалось, что с Лабирским все было гораздо сложнее. Илллюзия или реальность? Скорее реальность, потому как одно дело прорабатывать похищение человека, который ведет по большому счету естественную жизнь, и совсем другое – отлавливать вот такого вот, склонного к упрятыванию части своего досуга. Причем не обычного, вроде любовницы-двух, а скрываемого пусть и не от всех вокруг, но от значительной части.

В чем тут дело? Тому же Лабирскому не было резона таиться, скрывать что-либо серьезное. Потому он был на виду, к его «изъятию» надо было подходить с фантазией. А этот Яша Мелинсон… Он уже подорвал свою защищенность, когда начал прятать постыдную часть своей жизни. Он уже уязвим, мне только и остается, что воспользоваться зияющей дырой в его безопасности. Да и вариант отнюдь не единственный.

Руцис – дело другое. Тут пришлось тщательно перебирать варианты, прежде чем удалось нащупать тему не просто интересную, а, как и предыдущая, находящуюся на стуке интересов первого отделения особого и иностранного отделов. Контрразведка и зарубежные интересы. Я уже неплохо порылся относительно возможности иностранных резидентур вербовать агентов на территории СССР через всякие общества дружбы народов и кружков социалистических интересов трудящихся разных стран. Таковых было море во время НЭПа, а плодами давней работы резиденты пользовались от всей души и обстоятельно, не собираясь упускать из рук столь богатую на «полезные минералы» жилу. Хорошо бы было продолжить, но увы, всегда есть те, кто, обладая более высокими званиями и положением, с радостью отодвинет в сторону первооткрывателя перспективного направления. Не уберут совсем, но заставят сильно посторониться. Именно это со мной и сделали. Я продолжал работать по тому направлению, мне вежливо улыбались, но новых прорывов и «лучей чекистской славы» ожидать вряд ли приходилось. Дескать, ты уже свое поимел, теперь подвинься и пусти более взрослых и заслуженных «товарищей». Предсказуемо. Естественно. Банально.

Оскорбляться? На тех, кого искренне считаю заслуживающими лишь ненависти и презрения, на своих лютых врагов? Насмешили! Нет уж, в таких случаях надо находить новый путь, до сего момента еще не использовавшийся. Стоит отметить, что при всем при этом он не должен пойти во вред тем, кого я уважаю и считаю близкими себе по крови и духу. Проще говоря, чтобы выдвигаемые идеи не аукнулись белой эмиграции даже в малой степени. Интересная загадка, да? Согласен. Зато ответ на нее находится довольно просто. Особую иронию нахождению ответа придавало то, что я сумел найти его, используя как модель историю Французской революции, столь любимую большевичками. Там, помнится, прошло совсем немного времени перед тем, как граждане революционеры, получившие власть, превратились в стаю пауков, запертых внутри банки. И вели себя в полном соответствии с образом. Начинали жрать друг друга. Также была справедлива аналогия с кучей крыс в пустом и запертом наглухо корабельном трюме посреди океана.

Итогом в подобных ситуациях становилась единственная выжившая особь, сожравшая всех других – крысиный волк или там паучий король, не суть важно. Во Франции это был Наполеон Бонапарт, впоследствии ставший императором Наполеоном, основателем династии Наполеонидов. Здесь же…

Здесь подобный вариант развития событий исключался абсолютно. У Наполеона хватало ума понять, что без опоры на элиту – ту самую, уничтожаемую на площадях с помощью гильотин, сожжения живьем, утопления и простых, без тени «революционного закона» расправ – ничего не выйдет, окромя деспотии древнеассирийского типа, да и то в самом лучшем случае. Если есть государственный ум, то…

Не зря Бонапарт, едва пришел к власти, начал беспощадно вырезать всех якобинцев, занимающих тогда нишу большевиков, и всех их идеологических союзников. Понимал, что эти способны исключительно разрушать, а сами не пригодны ни на что созидательное, в силу своей психики и образа мыслей. Пригодны другие, те, которые были раньше. И потому Наполеон-то, как человек соображающий, всеми силами перетягивал обратно тех французов, что бежали от революции в другие страны; тех, кто сражался против якобинцев и развязанного ими и их сворой террора. Причем не просто призвал обратно, но и вернул все, как было и раньше. Вновь появилась нормальная государственная машина, нормальные армия, промышленность, иерархия. Разве что часть титулов, должностей и влияния получила так называемая «новая аристократия», но это и нормально. Часть не есть все, к тому же новые волей-неволей перенимали манеры, образ жизни и стиль тех, кто был на вершине не один век.

Увы, но в образовании под названием СССР такого произойти в принципе не могло. Не было видно никого, кто готов был передавить свору пламенных революционеров в полном понимании этого слова. И уж тем более – сделать хотя бы первые осторожные шаги к прежней системе, к империи, то есть сильному и грамотно выстраиваемому государству. Более того, даже слабые ростки НЭПа, при всей их неоднозначности, выкорчевывались с корнями, жестоко, беспощадно и бессмысленно.

Мда, «Бонапартов» не намечалось даже в далекой перспективе, а вот попытки избавиться от конкурирующих внутрипартийных групп уже предпринимались. Высылка Троцкого, процесс Промпартии, Шахтинское дело – это были лишь наиболее яркие примеры. И на этом можно было сыграть одному малозаметному мне. А коли можно, то и нужно! Чем, к примеру, плох вариант внимательно так поисследовать связь зарубежных троцкистов с теми, кто на территории СССР? Да не просто связь, а посредством иностранных граждан? Во-от! В другое время особого интереса такая идея не вызвала бы, но с учетом политической конъюнктуры… этого исключать нельзя.

Оставалось только вызвать Руциса на приватный разговор и аккуратно так донести до его сознания подобный вариант дальнейших действий. Как ни крути, а без прямого участия иностранного отдела тут нельзя. Именно у них все нужные мне сведения, без допуска к которым теория останется лишь теорией, не воплощаемой в жизнь из-за нехватки инструментов. Но что-то мне подсказывает, что подобный расклад Руцису и его пока неведомым мне покровителям понравится.

Точно понравится! Ведь того же Блюмкина, этого заслуженного чекиста-террориста, уже почти два года назад расстреляли. Не абы за что, а за связь с Троцким. Видная была фигура, кровавая и одиозная. И мир без него стал хоть чуточку, но чище. Кстати, тогдашний начальник иностранного отдела, Трилиссер Меер Абрамович, всеми силами пытался защитить того от расстрела. Вот только Менжинскому подобные «кадры» были не нужны, он понимал, что полезность подобных существ уже давно себя исчерпала. Слишком неуправляем, слишком одиозен, слишком предан исключительно Троцкому и его окружению. Все с ним было «слишком».

Впрочем, к чертям Блюмкина, благо он уже сдох. Важно не его уже сожранное могильными червями тело, а то, что, основываясь на том процессе, можно, при имеющемся желании и минимальной поддержке сверху, раскрутить механизм перемалывания других троцкистов, которых в СССР было как собак нерезаных. Пусть заработает во всю силу кровавая мясорубка ВЧК-ОГПУ, которая за последние годы работала на малом ходу. Только пусть на сей раз она будет направлена не на нормальных людей, а на такую же, как и чекисты, мразь и слякоть рода околочеловеческого.

Решено. Нужен Руцис и его заинтересованность. И сделать это стоит… самую малость попозже. Почему? Да просто очень уж удачное время для того, чтобы покончить с младшим Мелинсоном. У него ведь какое-то раннеосеннее обострение насчет влечения к молодому любовнику. Интересно, а жена знает? Хотя чего уж тут, конечно знает. Он ведь и не скрывается особо. Так, чтобы только в народ слух не пошел.

Значит, так тому и быть. Сначала ликвидация третьего кровника из четырех, а потом, во время вынужденного перерыва в мести, разговоры с Руцисом. Так, пожалуй, будет лучше всего.

* * *

Всякого рода извращенцы всегда были крайне уязвимы перед разведкой, контрразведкой и просто полицейскими структурами. Идеальные объекты для шантажа. Ведь обнародование столь презираемых нормальными, здоровыми людьми пристрастий способно было раз и навсегда уничтожить карьеру, уважение, разломать привычный для них мир. К примеру, в жандармском корпусе это знали очень хорошо и от души пользовались любой представившейся возможностью. Ох, какие жирные рыбки вылавливались из мутного болота, где водятся извращенцы!

А вот чекисты ничем таким не пользовались. Парадоксально, но факт остается фактом. Хотя… Нет статьи в своде законов, нет и действительно мощного рычага для воздействия. Что же до использования «вброса информации в народ», то для этого и средств толком не было. Пресса ведь того, советская, там сенсации подобного рода не опубликовать.

Примерно такие вот мысли посещали мою голову, пока я наблюдал за одним, скажем так, совершенно непристойным местом. Ага, тем самым «клубом» для любителей любви между мужчиной и… мужчиной. Хотя называть таких вот субчиков мужчинами после подобного было бы как-то сомнительно.

И все это почти центр города, рядом с Пятницкой. Кошмар, да и только. Признаться честно, мне хотелось забрать из одного из своих тайников мало-мало взрывчатки, да и подорвать гнездилище неестественного разврата. Увы, вновь приходится сдерживать души прекрасные порывы. Жалко… душу. Последнее время ей приходится видеть слишком много того, от чего неудержимо тянет блевать.

Ладно, в сторону лирику. Ведь сегодня, а именно поздним вечером восемнадцатого августа, там, внутри «клуба», сейчас находится Яша Мелинсон, с которым мне просто невтерпеж встретиться. Для разговора, конечно, а вовсе не для того, чем он любит заниматься с лицами мужеска пола, впрочем, не обходя вниманием и пол женский.

На сей раз я был не на своих двоих, а как приличный человек, за рулем автомобиля. Разумеется, в гриме, ибо показывать случайным прохожим настоящее лицо – откровенная глупость. Откуда автомобиль? Банальным образом угнан, в то время как хозяин оного лежит себе в багажнике, усыпленный на весьма долгое время. К нему у меня никаких претензий, поэтому через некоторое время просто сброшу где-нибудь в относительно безопасном месте, только и всего.

Что же до опасения быть замеченным милицией… Здесь тоже имелось хорошее прикрытие. Какое? Удостоверение сотрудника ОГПУ, однозначно подлинное. Взятое у того чекиста, что был шофером-охранником у Лабирского. Вот только в оригинал пришлось внести определенные изменения, касающиеся фотокарточки и имени-фамилии. Фото было сделано самым обычным образом, у одного из многочисленных фотографов столицы. Ну а вклеено самостоятельно, взамен старого. Получилось не бог весть как качественно, но для обычного предъявления на улице вполне годилось. Что же до имени-фамилии, так тут пришлось немного похимичить. В самом прямом смысле этого слова! Сначала соорудить необходимый состав, вытравливающий чернила с документа, затем применить его и в результате получить совершенно другие данные. Нет, есть все же польза от ОГПУ, особенно если в нем работаешь. Именно там мной была узнана химическая формула состава, а главное – довольно простые ингредиенты для ее получения. Их можно было купить в обычных магазинах. Что я, собственно, и сделал. Результат – вполне себе добротно сделанная «липа», используя которую, можно чувствовать себя более уверенно. Одно жаль – второго издевательства над собой документ вряд ли перенесет. Очень уж плохо действует на бумагу вытравливающий чернила состав. Обидно, досадно, ну да ладно. И так справлюсь. Что же до заготовок для новых фальшивок… Чекистов по городу много ходит, а кроме них еще и милицейские работники имеются, их удостоверения также позволяют ощущать себя под «шапкой-невидимкой» среди простого советского люда.

О, не зря я озаботился подобным прикрытием! Вот и блюстители социалистической законности пожаловали – патруль милицейский, одна штука. Понимаю, стоящий долгое время в вечернее время автомобиль с человеком за рулем может и должен вызывать если не подозрение, то интерес.

Подходят, но никакого напряжения или тем паче опаски на лицах. Для них это обычная рутина, ничего больше… Ага, вот и главный. Козыряет, представляется, и сакраментальная фраза:

– Ваши документики, гражданин!

– Смотрите…

И чекистское удостоверение предъявить, но не выпуская оное из рук, как и положено по всем возможным инструкциям. Подействовало быстро, подействовало хорошо. Ну нет у простых милиционеров желания выяснять, с какой именно целью сидит за рулем авто одинокий чекист. Снова откозыряли, но уже не проформы ради, а чтобы не быть заподозренными в неуважении к представителю «карающей руки революции». И убрались с глаз долой, дальше патрулировать вечерние улицы Москвы.

Такие вот дела. А не было бы отпугивающего документа, что тогда? Неудобно могло бы получиться. Вот она, польза планирования заранее всех возможных вариантов развития событий.

Жду дальше. Периодически люди заходят и выходят, но не те, кто мне нужен. Хотя есть парочка явно тех самых, странно ориентированных в интимной жизни. Их вообще довольно просто отличать от других людей. Тут и походка своеобразная, и вообще движения, да и выражение лиц специфическое. Надо лишь уметь видеть скрытое, хотя бы на минимальном уровне. Особенно если…

Вот и он! То есть собственно «товарищ» Мелинсон и его сопровождение в лице того самого юного почти мальчика. Да-а уж! Тут и совсем не разбирающийся в опознании содомитов не ошибется. Улыбочка чересчур сладенькая, повиливание задницей, брюки слишком в обтяжку… Тьфу! Нет, меня точно сейчас наизнанку вывернет! Так только девочек обнимают, уродец чекистской формации! И дверцу машины тоже перед дамами открывают, чтобы тем было удобнее садиться. Ф-фух, все, закончилось издевательство над моей нервной системой, потому как машина с двумя «задолюбителями» внутри оной двинулась с места и поехала, постепенно набирая скорость. Значит, пора и мне. Не вплотную, ведь за рулем не первогодка какой-нибудь, а чекист с большим стажем. Умение же замечать слежку прививается всем, кто работает в тайной полиции. Без этого совсем никуда, да и риск увеличивается многократно.

Ничего, ты давай, езжай себе с ветерком и думай, будто за тобой никто не следит. Я знаю главное – конечную цель маршрута, а этого, как всем известно, более чем достаточно. Поэтому просто поеду туда другой дорогой – не самой короткой, зато на более высокой скорости. Вот и получится, что приеду чуть раньше и смогу удостовериться, что ты приперся именно туда, куда я и предполагал. И даже мою машину ты не увидишь, я ж ее не в зоне прямой видимости поставлю. Кстати, по дороге надо будет еще и тот груз, что у меня в багажнике, сбросить. Пусть на улице поваляется. Придет в себя – сам до дома доберется. Ну или раньше его найдет либо милицейский патруль, приняв за пьяного, либо мелкая шпана, которая тоже суетиться не будет, всего лишь почистив бедолаге карманы.

Приехали. По дороге, как и ожидалось, избавился от балласта в багажнике, но сей факт меня не задержал. Точно не задержал! Ведь окна квартиры любовника Мелинсона были темные. Полное отсутствие освещения. Значит, пока не прибыли, и это хорошо. Проникать в квартиру, где есть люди, один из которых готов стрелять и главное умеет это делать – то еще сомнительное удовольствие. Гораздо удобнее войти в квартиру «на их плечах» – то есть воспользоваться моментом. Эта, чтоб ей пусто было, влюбленная парочка может оказаться совсем отвлеченной от окружающих реалий. Ну а если будет ясно, что чекист совсем уж наготове – тогда придется задействовать второй вариант, но немного позже, когда определенный «процесс» будет в самом разгаре.

Прибыли. Шум мотора, появившийся автомобиль. Цвет, марка… Они. Теперь быстро проскочить в подъезд и вверх по лестнице. Хорошо, что тут нет ни черного хода, ни сторожа-привратника, как бы его сейчас ни называли. Квартира на третьем этаже, ну а я затаюсь на четвертом. В одной руке нож, рукоять которого можно при желании в качестве кастета использовать, в другой – любимый «люгер», пока еще не засветившийся в пулегильзотеке. Стою, ровно и спокойно дышу, не издавая никаких звуков, которые могли бы меня выдать. И внимательно слушаю, ведь ориентироваться сейчас можно только по звукам. Зрение временно выключено из игры.

Хлопает дверь подъезда и слышно, как поднимаются по лестнице. Идут двое, звуки шагов тех, кто не нервничает, не ускоряет ритм. Спокойны… Ближе. Еще ближе. Останавливаются на площадке. Еле слышный звон доставаемых из кармана ключей. Выждать секунду… Ключ входит в замочную скважину. Пора!

Рывок вперед, благо скатываться по ступеням вниз куда проще, нежели сокращать дистанцию на ровной поверхности. Перед глазами именно та картина, которая сложилась на основании услышанных звуков: двое, один из которых уже отпер замок и теперь открывает дверь. И этот «кто-то», к моему огромному удовольствию, сам чекист. Что ж, наличие у тебя ключей и решение самому открыть дверь квартиры на порядок облегчило мне задачу.

Мелинсон неспешно поворачивает голову в сторону источника шума, и… даже не знаю, успел он заметить меня или же удар массивной рукоятью ножа выбил из него сознание еще до того.

Выпученные глаза и открывающийся рот второго… Угрозы как таковой от этого недоразумения природы нет и быть не может, но вот возможный громкий крик мне не нужен. Поэтому второй удар, на сей раз в основание черепа. Наповал или все же не насмерть? А, это уже малозначимые детали! Подхватить тела и забросить их в квартиру, после чего самому метнуться вслед за ними и захлопнуть дверь.

Нормально прошло? Да вроде как. Никому из соседей не пришло в голову выйти на площадку этого или ближних этажей, а следовательно, и легкого шума они не могли услышать. Про «увидеть» я и вовсе не говорю.

Нет, как-то оно совсем легко сегодня прошло! Или у меня мастерство растет, или фортуна совсем разбаловала своим вниманием, или я где-то напортачил. Легкий холодок, пробежавший по спине… И сразу голова начинает гонять мысли насчет проверки всего сделанного сегодня. Нет, все должно быть в порядке. Никаких явных просчетов, да и мелких обнаружить не получается. Похоже, это просто нервишки шалят. Привык ходить по лезвию ножа, вот и опасаюсь любой подозрительной тени и даже намека на нее.

А вот пробежаться по квартире надо. Мало ли что. И особенно мало ли кто!

Пусто. Да и квартира-то всего двухкомнатная, плюс кухня да ванная с туалетом. Заглянул всюду, ничего и тем паче никого не обнаружил. Чисто здесь, спокойно. И это радовало. Значит, можно поработать. Да, придется именно здесь, несмотря на то, что вокруг соседи. Следовательно, никаких истошных криков во время моей душевной беседы с младшим Мелинсоном прозвучать не должно.

Сложно, но можно. Проще говоря, кляп – штука полезная, звукозаглушающая! А получать нужную информацию и в письменном виде реально. Как-никак, все чекисты должны уметь читать-писать. Хоть как-нибудь! Поэтому надо не просто лишить Мелинсона подвижности, но сделать так, чтобы одна рука была одновременно и относительно свободна и не давала возможности попытаться что-то предпринять.

Сегодня мне снова расскажут все, что только могут рассказать. Но один вопрос я задам прежде прочих. Причем он не будет относиться лично ко мне. Просто… хочется узнать, что заставляет людей заниматься такими вот откровенными гадостями или там извращениями, ведь от используемого термина суть не меняется. Право слово, в моей голове все это в принципе не укладывается. А понять, что движет вот… такими вот, может быть полезным.

Готово. Под место разговора выбрана одна из комнат. Окна заперты, шторы задернуты на всякий случай, а сам объект надежно соединен в единое целое с массивным креслом. Лишь его правая рука способна на кое-какие действия. Пальцами там пошевелить или, что и было целью, написать что-то на листе бумаги, находящемся на специально организованной подставке. Второй же, случайная жертва обстоятельств, был связан по рукам и ногам, после чего брошен на диван в другой комнате. Хотя… Кажется, удар по его голове был слишком сильный и ему еще долго не прийти в себя. Да и черт с ним, с мелким и однозначно омерзительным мне гомосексуалистом. Его состояние меня, мягко говоря, не тревожит.

Негромкое мычание… Ага, объект пришел в себя и всеми силами возмущается своим теперешним состоянием. Знакомая картина, за последнее время наблюдаемая мною с завидным постоянством. Анохин, Сомченко с Халиловым, Лабирский, теперь вот этот… Нехилая такая череда связанных и беспомощных чекистов, которые после такого вот к себе невежливого отношения непременно переселялись на кладбище. Причем им еще сильно везло, если сей процесс происходил относительно легко. А ведь случалось и иначе, Лабирский мог бы подтвердить, если б между этим миром и иным был установлен канал связи.

Опять смотрю в глаза без скольки-то минут трупу. И вновь вижу нечто новое. Особенное. Этот объект заодно с привычными страхом и паникой порадовал меня… пониманием. Впрочем, оно и неудивительно, ведь был уже известный случай убиения чекиста в граде Москве в относительно недавнее время. Не буду ходить вокруг да около и обманывать. Оно как-то и не к лицу благородному человеку, особенно в такой ситуации.

– Да, Мелинсон, ты попал именно к тому, кто в недавнем прошлом прикончил твоего дружка Лабирского. А до этого еще и Анохина. Понимаю, что ты не знал, не догадывался насчет последнего, – тут я сочувственно покачал головой. – Ну да ничего, и на старуху бывает проруха. Впрочем, прежде всего остального у меня есть к тебе один ма-аленький вопрос. Ответишь?

Ответит. Даже угроз не потребовалось. То ли полученная репутация на меня работает, то ли сам Мелинсон слабоват оказался. Ах да, точно, Лабирский же говорил, что крепким характером этот чекист никогда не отличался. Равно как и его братец, но последний компенсировал это жуткой осторожностью и недоверчивостью ко всем и вся.

Ну а вопрос был прост…

– Скажи мне, чекист… Хотя нет. Сказать ты не сможешь, кляп помешает, поэтому займешься чистописанием. Так вот, откуда вы, мужеложцы, вообще беретесь? И каким образом твой «дружок», с коим ты собирался сегодня ночью «зады повторять», попал в ваш тесный, можно даже сказать интимный круг?

Пишет. Быстро так, относительно разборчиво даже. Исповедь, чтоб его! Так, и что тут у нас? Ф-фу! Какая же гадость…

Сам Мелинсон оказался с самого детства к этой мерзости причастен. Более того, в его роду подобное тоже встречалось, а то доказывает, что если есть какая-то гадость, то передать ее потомству риск весьма велик. Верно глаголет наука евгеника, о которой я читал в иностранных журналах, ой, верно! Чем больше живу, тем больше в ее истинности убеждаюсь. Вот и господа «жопники», как оказывается, тоже имеют к наследственности самое прямое отношение.

Но главная мерзость была не в этом. Извращение в голове, психическая болезнь или что там еще – это, в конце концов, дело врачей просто и врачей-психиатров. А вот то, каким образом приобщился к «радостям гомосексуализма» второй из числа находящихся в квартире… Вот это действительно было мерзко!

Все мы любим молодых и красивых партнеров в постели – что есть, то есть, и глупо было бы это скрывать. Но если для умного, успешного и умеющего держать себя в форме мужчины в годах не столь сложно найти себе молодых девушек (впрочем, то же самое верно и для дам бальзаковских лет), то вот для извращенцев все обстоит куда как сложнее. Их, с позволения сказать, «общества по интересам» всегда испытывали нехватку «молодого мяса», цитируя их собственный термин. А где его искать, и как именно это делать? Да очень просто! Всего лишь находя и развращая тех, кто менее всего защищен против подобного. И одним из наилучших примеров будут… сиротские, или, как их теперь называют, детские дома. Беспризорщина. То самое явление, возникшее после гражданской и аукающееся долгие годы. Немногие из них смогли остаться нормальными людьми и начать стоить свою судьбу. Другие пополнили многочисленные ряды уголовной братии. Разные люди. Разные судьбы. А кому-то – надеюсь, что очень малому количеству – не повезло попасть в руки к таким вот «мелинсонам». Почему? Слабость духа. Готовность платить духом и телом любому, кто готов обеспечить безбедное существование. Наверняка еще во время пребывания в детдоме эти люди находились на самом низу местной иерархии, в большинстве случаев откровенно животной, близкой к тюремной.

Печально и тоскливо на душе… Особенно от понимания того, что в этих случаях на подобных ублюдков нет никакой управы в рамках законов, существующих в советской стране. А раньше все было по-иному!

Да-да, совсем по-иному. Не стоит думать, что в Российской империи не водились извращенцы. Водились, да еще как, эти зверушки вообще везде водятся и вымирать, подобно зверю-мамонту, никак не желают. Но дело любого государства, желающего сохранять себя в относительном здоровье, вырабатывать своего рода иммунитет. В Российской империи его роль исполнял закон, лишающий пойманных на горячем содомитов всех прав и отправляющий попавшихся в места, где волков морозить хорошо, как минимум лет на пять. Кстати, «лишение прав» – это не просто речевой оборот. К примеру, если кого-то из дворян, занимающего не последнее место в табели о рангах, уличали в подобном непотребстве, то он терял статус дворянина, чин, не говоря уж об обрушивающемся презрении общества и положении отверженного, этакого прокаженного, на которого и посмотреть то невместно нормальному человеку.

Мда, все это было. А теперь нет. И максимум, что грозит вот таким «мелинсонам» – легкий выговор на работе, да и то не факт. И это уже не просто печально, а воистину катастрофично. Не зря было подмечено, что, к примеру, учитель-содомит способен, работая с детьми, развратить их, превратив из нормальных, здоровых людей в психически искалеченных, не способных быть полноценными мужчинами, что должны были бы быть мужьями и отцами в полной мере. В полной – это не только с биологической, но и с точки зрения психики, которая исковеркана раз и навсегда.

Примеров хватало. Некоторые школы в Британии, да и у нас… встречалось. Одно время Священный Синод был завален волной жалоб на вскрывшиеся непотребства в школах при монастырях. Ох и полетели тогда головы некоторых церковников! Не в прямом смысле, конечно, но заключение в монастырские темницы были в свете открывшихся обстоятельств естественным явлением. А особо шустрые, мигом снявшие с себя сан, попали под карающую десницу уже обычного правосудия империи. И поделом!

Кстати, мне было бы очень интересно узнать, а что сталось с теми, кто отбывал наказание по «содомитской» статье? Уж не «жертвами ли царизма» они нынче прозываются? Утверждать не стану, но не удивлюсь и подобному положению дел.

Ну ладно, хватит с меня подобного рода «исповедей» содомита! Да и вообще после такого не возникает никакого желания продолжать допрос Якова Мелинсона. Хочется лишь одного – раздавить эту гадину, после чего долго и усердно мыть руки с мылом. Вот только понимаю, что минимальную «программу» выполнить все равно придется. Хотя бы представиться и открыть чекисту, что послужило первопричиной его теперешнего положения. Да и про последнего из оставшихся, своего братца Семена, он может знать такое, чего остальные не могли мне сказать. Родня как-никак, совершенно иной уровень доверия.

Полчаса. Именно столько времени понадобилось, чтобы сделать то, что было необходимо, а именно рассказать о том, кто я, заодно выжав из чекиста-содомита необходимые сведения. И это учитывая то, что тот мог лишь писать, но не говорить, будучи отягощен качественным кляпом. А сведения… Тайн Мелинсон никаких не знал, зато кое-что рассказал о братце. Кто знает, может, и пригодится пара секретов и секретиков, чисто родственных. И достаточно. Выбивать из чекиста его захоронки не стал. Брезгливость не позволила. И «поговорить по душам» с без пяти минут покойником, как с предыдущими двумя, тоже не тянуло. Нет желания разговаривать… с такими.

Зато из истории вспомнилось, как должны были помирать такие вот извращенцы и растлители юношей. Пусть не было раскаленного металлического штыря, который таким вот субчикам вставляли в задницу, да и аутодафе устроить возможности не имелось без риска повредить совсем посторонним, ни в чем не виновным людям. Присутствовало острое лезвие ножа, которое одним взмахом снесло под корень все чекистские «фаберже», сделав того евнухом, а затем, вторым взмахом, отчекрыжило и сам «аппарат», чтобы тварь померла так, как и полагается – в муках и с осознанием своего ничтожества.

Дергающееся тело, расплывающаяся под ним лужа крови… Минус три. Остался последний.

Но сначала надо подготовить послание. Ага, подобное тому, которое уже было распространено как в московский народ, так и по заграницам. Значит, вновь придется отделять голову жертвы от остального тела, готовить табличку и пристраивать в должное место. Внешние эффекты – вот то, о чем слишком часто забывают, на что не обращают должного внимания. Я же такой ошибки допускать не собираюсь. Уж если пугать ОГПУ и прочих, то со всем размахом.

Можно и уходить. Даже более того – нужно. Существо неопределенного пола так и валяется в бессознательном состоянии в соседней комнате. И это его счастье. Слышал бы хоть что-нибудь – пришлось бы и его в иной мир переправлять. А не хотелось бы… Я ему подобных презираю, они вызывают глубокое отвращение и заслуживают не то высылки, не то лечения. Но убивать… Нет. Это таких, как Мелинсон, развращающих юных мальчиков, надо уничтожать с особым цинизмом и уведомлять об этом окружающий мир. Кстати, именно этим сейчас и займусь.

* * *

Езда по московским ночным улицам на автомобиле – занятие приятное, особенно если стекла приоткрыты и в лицо бьют порывы свежего ветра. Пустые, почти полностью лишенные людей улицы. Крайне редкие машины и легкая нереальность происходящего вокруг. Такое впечатление, что стоит закрыть глаза, потом открыть, и… сгинет все то безобразие, что творилось здесь, начиная с семнадцатого года. Ночь хорошо умеет скрадывать все наносное, оставляя лишь изначальную атмосферу того или иного места. А Москва изначальная, долгие века росшая и матеревшая, никак не связана с экспериментами отбросов красного цвета, совсем никак.

Экспериментаторы! Если что и бросается в глаза, так это довольно угодливый мавзолей – могильник вождя мировой революции, где он и хранится, выставленный на обозрение всего пролетариата. Лично мне не понять, каким вывертом сознания надо обзавестись, чтобы по доброй воле идти смотреть… на труп. Впрочем, каждый сходит с ума по-своему, мне нет особого дела до коммунистических восторгов.

Мой путь лежал вовсе не туда. Да и что бы я делал вблизи Красной площади? Нет, очередной подарочек советским властям надо оставлять на месте хоть и людном, но не столь охраняемом. А вот с этим вполне могут возникнуть определенные проблемы. Не удивлюсь, если территория поблизости от посольств теперь является зоной повышенного внимания. Внимание мне не нужно, оно мешает. Устранить любопытных? Толку-то от этого? Исчезновение патруля, а тем более нахождение тел оного всего лишь послужит знаком для тщательного осматривания местности. В результате однозначно найдут тот «подарок», который должно, в идеале, увидеть большое число людей, как в прошлый раз.

Что делать в такой ситуации? Вопрос разумный. Тем не менее на любой разумный вопрос есть как минимум один столь же осмысленный ответ. В данном случае решением являлось отвлечение внимания от интересного мне места путем привлечения внимания к месту совершенно другому, никак с планами не связанному.

Отсюда второй вопрос. Какое событие самым естественным образом привлекает к себе самое повышенное внимание со всех сторон? Яркое, красочное, шумное! А как известно даже ребенку, самое яркое действо в ночи – пожар. Что же до шума, то его вполне обеспечит предшествующий пожару взрыв, привлечет первоначальное внимание.

Что будет взрываться, а затем и гореть? Естественно, тот самый автомобиль, за рулем которого я сижу. Облить его бензином, в открытую крышку бензобака вставить пропитанную бензином же тряпку, сделать «дорожку», чтобы успеть покинуть место действа, и… Бегом заниматься тем самым делом, которое запланировал. Точка притяжения будет не там, но здесь.

Слова не должны расходиться с делом. Поэтому, пристроив машину в центре одного тихого дворика, я проделал все вышеупомянутое. Теперь не забыть забрать голову, прилагающуюся к ней табличку с надписью, и… Зажженная спичка падает на асфальт, бензин вспыхивает. Дальнейшее и так понятно, мне же наблюдать за происходящим нет никакого резона. Более того, это будет лишь потерей времени, да еще сопряженной с риском. Ходу, Алекс, ходу! До французского посольства минут пять быстрым бегом, а если не нестись сломя голову, проявлять должную осторожность, то куда больше.

В голове словно невидимый хронометр отсчитывает секунды. Скоро, совсем скоро рванет, сомневаться не приходится. И точно, вот он, взрыв! Рвануло громко, рвануло хорошо. Вспышка, и вот разгорающийся огонь… Достаточно было бросить мимолетный взгляд назад, чтобы окончательно удостовериться в успехе затеи. Скоро туда, именно туда подтянутся случайные люди. Жители окрестных домов, а там и представители власти нарисуются. Сначала оцепят территорию, дожидаясь приезда пожарных. Потом те будут тушить. И лишь после того, как место будет признано безопасным, начнется выяснение причин взрыва. В смысле случайность это или теракт? А если последний, то какие у него цели?

Вот и пусть развлекаются легавые и прочие чекисты. Им подобного события надолго хватит, ведь ничего действительно «громкого» в Москве не было уже довольно давно. Да и Питере тоже со времен Пантелеева не знали по-настоящему серьезных заварушек. Вот и получите-распишитесь, чтобы не соскучились окончательно. А у меня свои дела.

Глава 12

Вся будущая Россия пришла к нам, потому что именно они, добровольцы – эти школьники, гимназисты, кадеты, реалисты – должны были стать творящей Россией, следующей за нами. Вся будущая Россия защищалась под нашими знаменами: она поняла, что советские насильники готовят ее смертельный удар. Бедняки-офицеры, романтические штабс-капитаны и поручики, и эти мальчишки-добровольцы, хотел бы я знать, каких таких «помещиков и фабрикантов» они защищали? Они защищали Россию, свободного человека в России и человеческое русское будущее. Потому-то честная русская юность, все русское будущее – все было с нами.

А. В. Туркул, генерал-майор, командир Дроздовской дивизии

Теория естественного отбора учит, что в борьбе побеждает наиболее приспособленный. Это не значит: ни лучший, ни сильнейший, ни совершеннейший, – только приспособленный.

Л. Д. Троцкий, нарком по военным и морским делам, председатель Реввоенсовета СССР, «Слабость как источник силы» (27 января 1909 г.)

Общежитие гудело. Нет, не так: оно криком кричало, ведь почти все в нем находящиеся пребывали в состоянии полного непонимания происходящего. Хозяева жизни, властители тел и душ всего советского населения, карающая рука революции и стражи партии… И вот уже второго «стража» из числа весьма высокопоставленных не просто режут в темном переулке или пускают в лоб пулю, а выставляют смерть напоказ и придают всему этому форму одновременно казни и публичного унижения. Причем по всем признакам это дело рук одного человека или небольшой группы лиц.

Было бы странным, если б я не проявил любопытство. Вот и отловил, спустя минут пять после того, как вышел из квартиры, одного из смутно знакомых «товарищей». Имя вроде как Филипп, из кадрового отдела.

– Стой, Филипп, не несись как оглашенный, – поймал я за рукав идущего быстрым шагом чекиста. – Что тут за бедлам? Все как с ума посходили! Что, в Москве внезапно наводнение началось?

– Хуже, гораздо хуже! Тот псих, который с месяц тому назад одному из наших голову отрезал и перед английским посольством вывесил, снова появился.

– Опять? – изображаю глубочайшее удивление, глядя в вытаращенные глаза чекиста и глядя ему в лицо, которое то и дело искажается от причудливых гримас. Страх? Да, точно он. Но он-то тут с какой стороны? – А ты чего такой дерганый, товарищ?

– Ты что, не понимаешь?! Сначала один, через месяц второй. А что если это только начало? Я не хочу, чтобы мою голову вот так вот на обозрение выставили, да еще и с надписями. Первый у него стал «насильник и убийца», второй «убийца и содомит». И эти, сволочи буржуазные, в своей прессе случившееся по косточкам разбирают!

– Так ведь…

Находящийся на грани истерики Филипп замахал руками, словно ветряная мельница. Затем понял, что жестами толком не объяснишься, и вновь заговорил, бросив бесполезные дергания:

– Ну да, да! Писали только про первого, про Лабирского Казимира Стефановича. И нашли всякую контру из убежавших, которая про СССР, а особенно про нас, чекистов, чего угодно наговорит. Ну карал он врагов революции, так за дело! Все они крови из народу вволю напились, их за это мало было и живьем на костре сжечь!

– Да что ты меня-то за советскую власть агитируешь?

– Извини, Алексей, нервы. Но там Лабирского так выставили, что нам это на пользу не пойдет. Почитают тамошние социалисты газету и неправильные мысли могут в голову прийти. И ладно бы только Лабирский… Вот уверен я, что второе убийство они тоже в покое не оставят.

– Кто ж из наших с ними информацией делиться станет? – саркастически хмыкнул я. – Ты, я? Или опять…

– Опять. Снова. Вдругорядь! – буквально взвыл мой собеседник. Затем до белизны прикусил губу, пару раз глубоко вдохнул-выдохнул и продолжил: – Только теперь не у английского посольства, а у французского. Рассвело и началось. Зеваки, ахи-охи, любопытные из посольских появились. И опять ничего нельзя было сделать. Не сгонишь с места, дипломатия ж! И фотоснимки.

– Может, папироску? – открыл я перед ним папиросницу. – Помогает, поверь.

– Да, спасибо.

Папиросу он взял, но вот зажечь спичку самостоятельно так и не смог. Три спички сломались в его руке, а потом уже я сам не выдержал, дав ему прикурить. У меня-то с нервами все было в ажуре.

Фотоснимки же… Ну да, а куда без них! Надо же было подтвердить слово «содомит» на изготовленной табличке. Вот и пришлось изъять из квартиры юного любовника Мелинсона несколько ну о-очень компрометирующих фотографий с этими двумя «голубками». Вид был недвусмысленный. Совсем. Любовь снимать собственные интимные забавы сыграла с дохлым чекистом злую посмертную шутку. Однако знать мне об этом не полагается, поэтому требуется задать вопрос.

– Что еще за фотоснимки? Или французы подсуетились?

– Они тоже! – Слишком глубоко затянувшись моей папиросой, весьма, кстати, крепкой, Филипп закашлялся. Ну да, не табак, а чистый горлодер, хотя ни с одной стороны не махорка. Напротив, довольно дорогой, из той самой Франции. Вот набивка да, здешняя. – Мигом фотоаппараты притащили, но фотографии там и до них были. Да, были! Он ведь, отрезатель голов этот, не просто так, а поиздевался посильнее, чем в прошлый раз.

– Отрезанная голова сама по себе… внушает.

– А мужская голова, раскрашенная женскими мазилками, еще больше! Прямо оторопь берет. К ней добавлены фотоснимки, где покойный с каким-то пареньком. Сразу видно, что паренек не просто, а вместо девочки ему был. Вот с ходу и подтверждение, что да, действительно содомит. Сволочь!

– Хм?

– Да убийца, конечно, не Мелинсон же. Ну, фамилия убитого такая, начальник горотдела из оперативного. А «сволочу» этого подонка потому, что газетенки иностранные сразу раскричатся. Дескать, раз часть написанного верна, то и насчет второй все может быть верно. По их меркам, по их! Да и первого нашего коллегу они ославили так, что плохие последствия уже теперь всплывают и будут только множиться. Плохо все, в общем!

– Понимаю. А почему усиленных патрулей поблизости от посольств не было? Можно же было предположить повторение случившегося ранее.

– А вот тут ничего не знаю, – развел руками Филипп. – Я же этим делом не занимаюсь. Так, слышал то тут, то там. Это к товарищам из оперативного, их дело. Они ж безопасность обеспечивают. Должны были. Только гляди ж, уже второго из их числа без головы нашли.

– Да, печально.

– И кому как, а мне боязно. – Собеседник бросил окурок прямо на пол, не особо вспоминая о том, что тут это как-то не принято. – Скорее бы его поймали, а то не хочется… вот так вот. Извини, мне пора, я и так с тобой заговорился.

– Понимаю. Ну, бывай. И главное голову береги!

– Шуточки у тебя мрачные. Да все вы из особого такие.

Вот и поговорил. Побеседовал. Все, как и полагалось, дабы не выпадать из тщательно играемой роли «правоверного чекиста». Теперь никому не придет в голову поинтересоваться: «А чего это Алексей Фомин весь из себя такой нелюбопытный?» А моя малоэмоциональность – она всем знакомым чекистам хорошо известна, тут все в порядке.

Пора и на работу. И так слегка опаздываю, ну да есть не уважительная по официальным меркам, но пристойная по неофициальным причина. Тот самый состоявшийся разговор насчет зверски убитого «коллеги». Ох, чую я, что и во время работы придется не раз на эту тему побеседовать, выражая фальшивые соболезнования и такую же ложную печаль. Насчет страха обойдутся, не тот у моей маски характер.

Ну что сказать – я оказался прав. Денек выдался хлопотный, насыщенный. Работа как таковая особенно не шла. Да и как ей двигаться вперед, если в кабинет каждые полчаса, а то и чаще врывались всякие-разные с целью непременно сообщить о произошедшем. Некоторые просто так, поделиться эмоциями, другие рассчитывали на то, что мне вдруг придет в голову что-то дельное по этому поводу. Три раза «ха-ха»! Явно не по адресу обратились, «товарищи» нехорошие! Сказать-то я могу много, причем крайне дельного, но с какого такого тяжелого похмелья вы решили, будто это в моих интересах? Так-то.

Зато явившемуся под конец рабочего дня отказать в беседе по душам никак не вышло бы. Да я и не собирался. Ведь пожаловал не абы кто, а лично Руцис Аркадий Янович. В форме пожаловал, что с ним случалось не так чтобы слишком часто. И с пусть и доброжелательным, но деловым выражением на лице.

В общем, помощничек мой, Петров то бишь, был мигом изгнан с работы пораньше, до дому до хаты. Я же, со всеми полагающимися политесами, поприветствовал Руциса, усадил его на наиболее крепкий и комфортный из свободных стульев, предложил чаю, получив закономерный в таких случаях отказ. Ну да, не пьет он чай среднего качества, только лучших сортов и грамотно заваренный. А у меня с последним не бог весть какие результаты получаются. Не мое, и все тут. Пить люблю, заваривать явно не судьба, чтобы качественный напиток получался.

– Что-то стряслось, Аркадий Янович?

Вопрос был естественным в данной ситуации. Обычно Руцис, если что-то от меня требовалось, звонил по телефону – рабочему или установленному на этаже в общежитии. А сейчас вдруг появился у меня в кабинете, да без предупреждения. Так что мой вопрос был естественным. Хотя я был почти уверен, что лично ко мне никакого негатива не ожидалось. Ситуация не та, да и поводов нет.

– У всех наших коллег в столице случилось, сам знаешь! – Невеселая улыбка и последовавшая за ней кислая гримаса показали, что и этого конкретного чекиста накрыло сегодняшней волной. Вот только причиной беспокойства был совсем не страх. Тут иное.

– Новая голова… без тела. Знаю, наслышан. Но насчет нее пусть у оперативного отдела головы болят.

– Не до каламбуров, Лешенька. Второе такое убийство – это уже чрезвычайное происшествие, о котором немедленно докладывают Самому! – направленный в потолок палец Руциса свидетельствовал о том, что начальство уже озадачено ситуацией. – А Вячеслав Рудольфович, хоть и сильно болен, но не упускает из рук все происходящее в ОГПУ. Сегодня у него на дому проводилась коллегия как раз по этой теме. Внеочередная, незапланированная. Понимаешь, что там было?

– Если высшее начальство не в духе, то оно выбивает весь дух из подчиненных, – позволил я себе легкую вольность. Впрочем, судя по глазам собеседника, она была неплохо воспринята. – Но при чем тут вы, Аркадий Янович? Иностранный отдел убийствами сотрудников на территории СССР не занимается.

– С Вячеславом Рудольфовичем сложно спорить. Да наш начальник, Артур Христианович, и не собирался. Тоже считает, что заказ на эти убийства мог прийти из-за границы. Похоже на террор с целью устрашения сотрудников ОГПУ. И успешный. Сам видишь, что многие наши товарищи по-настоящему напуганы. Хорошо, что у нас газеты не как в Европе. Пишут только то, что им сказано. Иначе…

Вот, значит, как недавно произошедшее в верхах воспринимается. И Менжинский, и глава иностранного отдела Артузов Артур Христианович считают, что корни проблемы надо искать там, в других странах. Разумно, я их в этом не только понимаю, но и всячески поддерживаю. Пусть себе ищут черную кошку в черной комнате! Особенно учитывая забавный нюанс, что ее там нет.

– Леша?

– Что?.. Ах да, Аркадий Янович, просто задумался над вашими словами, вот и не расслышал последнюю фразу.

– Я повторю. Недавно от Артура Христиановича. Он, вернувшись с коллегии у Менжинского, собрал уже нас. Тех, кто, как он считает, может подсказать дельные идеи. Требует выявить виновников в кратчайшие сроки, а что это значит, сам должен понимать. Знаешь, где работаешь.

– Знаю. Если начальство что-то хочет, ему надо что-то дать. И срочно.

– Так и есть, – кивнул Руцис, против моих ожиданий, не обратив внимания на один оч-чень интересный элемент, прозвучавший в моем ответе. – У тебя светлая голова. Лешенька. Ты это уже доказал. Докажи и еще разок. Сумеешь – к двум кубикам в петлице третий добавится. Про орден… Молодой ты еще. Не уверен, что удастся продавить второе награждение. Но тут все будет зависеть от успеха.

Мотивирует! Звание, возможная награда, уже вторая по счету. И ведь доказал на деле, что своей полезной креатуре способен посодействовать. Правда, не мной единым, это однозначно. Наверняка уже нескольких обошел, да и на мне обход не закончится. Сейчас такая ситуация, что хитрый и матерый зверь будет использовать все возможности. А как иначе? Себя выставить в лучшем свете, остальных волной помоев окатить. Все как всегда, как и везде.

Я же… осторожно буду вести свою игру. Ту самую, которая должна привести меня не абы куда, а к личному архиву Руциса, заполненному компроматом на всех и вся. Это достойный приз, к тому же очень мне необходимый.

– У меня есть некоторые соображения. Но разве… – вполне определенный жест, показывающий, что мне ну совершенно не хочется рисковать, что наш разговор вдруг станет достоянием чужих ушей. – Разве вам самому не хочется немного отдохнуть после столь насыщенного и утомительного трудового дня.

– Ты верно говоришь, Леша. Отдыхать всегда надо. Лишенный отдыха человек, особенно сотрудник ОГПУ, не может работать столь продуктивно, как надо. Жаль, не все понимают такую простую истину! Поэтому… Не составишь компанию немолодому чекисту, а то в мои годы слишком скучно идти с работы в одиночестве.

– Разумеется, Аркадий Янович.

Люблю с ходу понимающих намеки людей, пусть даже они мои враги. А вот тупоумных на дух не выношу, что доставляет немало неудобств как по жизни, так и по нынешней моей работе. Откровенно слабо соображающих тут немало, и это я еще мягко выражаюсь. Отрицательный неестественный отбор. Умные при советской системе не столь важны, сколько верные и выполняющие приказы, при этом даже не пытаясь их обдумывать. И не спорящие ни при каких условиях. А подобная система обречена на регресс, вырождение, распад. Вот только время того самого распада может оказаться слишком велико. Это и есть самое печальное!

Впрочем, сейчас речь не о том. Пока я сопровождал Руциса к выходу, разговоры были буквально ни о чем. Так, болтовня о рабочих моментах, что не представляли из себя ничего секретного и ничего интересного. Зато стоило немного удалиться от «здания на Лубянке», как тон Руциса резко сменился.

– Понимаю твою осторожность, Леша, но теперь никто не подслушает. Говори.

– Прямо вот так, на ходу? Нет, я могу…

– Да, на ходу не стоит, – пожевав губами, согласился чекист. – Вот скамейка неподалеку. Присядем.

Скамейка так скамейка. Хоть меня вполне можно назвать барином, но мне даже терпеть не придется. Нормальное место.

– Я слушаю твои соображения, мальчик мой, – цепким взглядом окинув окрестности, вымолвил Руцис. – Не хочу торопить, но времени сегодня у меня мало.

– Понимаю. Поэтому постараюсь покороче обрисовать положение дел, как я его вижу. А дальше вы сами станете решать, нужно ли вам более подробное толкование и тем паче обсуждение. Итак, я полностью согласен, что у убийств зарубежные организаторы, а их цель – устрашение сотрудников ОГПУ. И на первый взгляд, выгоднее всего это делать белоэмигрантским организациям. Скорее всего, самой крупной, то есть РОВС, но нельзя исключать и те, которые помельче. Вот только…

– Тебе не нравится версия с РОВС. Причины?

– Она слишком очевидна, Аркадий Янович. Лежит на поверхности, сверкает, как свежеотчеканенная монета из фальшивого серебра. А попробуешь такую монетку на зуб – сразу ощущается неестественность, неправильность. Вы же помните терроргруппы, засылаемые в СССР Кутеповым. Под руководством Захарченко-Шульц, Ларионова, других. Все они, как успешные, так и нет, были ориентированы на выполнение задачи: убить, взорвать. И все! Простите, я могу быть откровенным до конца?

Пронзительный и оценивающий взгляд, короткое раздумье. И кивок, дающий добро на ту самую «откровенность», которую я собирался скормить чекисту.

– Белые никогда не знали толка в терроре. Для них верхом были расстрелы после военного суда или быстрое уничтожение врагов. Ну бомбы кидать научились… спустя долгие годы, – легкая усмешка, показывающая, с каким скептицизмом я отношусь к подобному «устрашению». – Зато мы, ВКЧ-ОГПУ, умели это с самого начала, сразу взяв все возможное у эсеров и анархистов, а еще добавив своего.

– Вот ты куда клонишь. Рискованное дело!

– А пусть другие не рискуют и ковыряются среди белой эмиграции, стремясь найти жемчужину в навозной куче до той поры, пока рак на горе три раза свистнет. Не они это, Аркадий Янович! Конечно, можно громко объявить, что это злобные беляки из-за рубежа гадят советской власти, и даже арестовать кого-то. Но толку-то? Убийства все равно продолжатся. И тогда пошедшие по легкому пути будут выглядеть не то что глупо, а совсем даже жалко.

Я смотрел на чекиста и видел, как на его лице отражалось, как писалось в некоторых романах, «нешуточное борение». Оно и понятно, ведь одно дело вылавливать тех, кто однозначно заклеймен партией как враг, а совсем другое – перетряхивать грязное белье разных «товарищей». Могут не просто не понять, а и жестко ответить. И хотя я знаю, как именно добавить Руцису бодрости, но сначала выжду. Полезно знать, до каких пределов простирается его желание отличиться.

Ага, закурил, жадно затягиваясь. Таким манером папиросу в три затяжки сжигают. Ну да, так и есть. Те самые три затяжки, и окурок летит в сторону. Сам же чекист тихо, но уверенно говорит:

– Если ты ошибаешься, Алексей, потеряешь всё. И мне достанется… – Ясно, таким образом дает понять, что, случись неприятности, он сдаст меня со всеми потрохами как инициатора. – Подумай, есть у тебя действительно убедительные доводы?

Нормально. Подобный вариант меня устраивает. Готовность сыграть опасную партию у Руциса есть, но в ней он будет защищать свою персону всем и всеми, кто попадется под руку. Правильно я тебя оценил, чекист, и это очень хорошо. Сейчас остается лишь понизить градус опасности. Тогда ты чуток расслабишься и станешь самую малость менее подозрительным.

– Все не так серьезно, как вам показалось, Аркадий Янович. В этом деле явно прослеживается заграничный след, без него организаторам было бы намного сложнее. И есть местные сообщники, назвать которых «товарищами» значило бы сильно им польстить.

– Даже так? Кого ты имеешь в виду?

– Вспомним не столь далекие события. Дело Блюмкина – того самого, что был расстрелян за ярый троцкизм и связь с самим высланным из СССР Троцким. Еще раньше были слова Вячеслава Рудольфовича Менжинского на XV съезде ВКП(б) о попытках троцкистов связаться с определенной частью белоэмиграции. Безуспешной, поскольку те Троцкого и его сторонников ненавидят, но попытка действительно была. Это доказано. Прочие дела, масштабом поменьше и не столь известные, разнообразные беспокоящие сигналы…

Чуточку изменившееся выражение лица, промельк в глазах, легкая смена позы – из таких мелочей и получается делать выводы о реакции собеседника на твои слова. Язык тела очень сложно замаскировать полностью. А лучшие в этом умении, как ни странно, профессиональные игроки в карты. Не обязательно шулера, скорее наоборот. Лучшие в этом деле те, кто выигрывает, не подтасовывая нужные карты, а считывая эмоции партнеров по игровому столу. И никакого риска получить обвинение в шулерстве и сопутствующие «приятности» вроде ножа в бок или пули в затылок.

Впрочем, это так, воспоминания о совсем юных годах, когда, мотаясь по послевоенному СССР, я учился жизни у разных, очень разных людей. По большей части у тех, кто давно и прочно встал по иную сторону закона. Неприятно? Да, но выбора тогда просто не было. Или там, где волки жрут всех, включая друг друга, или в радостно блеющее советское стадо, готовое смиренно ждать и терпеть, пока всех, кто хоть немного выделяется и не соответствует революционным идеалам, пускают на заготовку либо шерсти, либо мяса. Хоть и в переносном смысле, но суть не меняется.

А чекист-то и впрямь немного расслабился. Троцкисты – это с недавних пор для ОГПУ пусть покамест во многом потенциальная, но все же дичь. Опасная, еще обладающая немалым влиянием во власти, но существующая уже далеко не в главной роли. Поэтому…

– Доказательства? Понимаешь, Лешенька, нам без них не обойтись. После суда над Блюмкиным и некоторыми помельче… начались волнения. Того же моего бывшего начальника, Трилиссера, Менжинский вынужден был снять с поста главы иностранного отдела. Но его же не просто сняли, СК как сторонника Троцкого, а перевели на пост замнаркома Рабоче-крестьянской инспекции. Важный пост, ответственный. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул я, действительно хорошо осознавая суть игры «бульдогов под ковром». – Потому и Троцкого всего лишь выслали за пределы СССР, даже гражданства не лишив, не говоря уже о большем. И дали увезти весь свой архив – немаленький и очень опасный. Почти все его сторонники по-прежнему обладают властью, влиянием и, случись что, способны на многое.

– Верно рассуждаешь, – Руцис, не удержав эмоции, скривился так, будто зачерпнул полной ложкой из помойной лохани. – Блюмкина они «отдали», точнее, смирились с его выдачей лишь потому, что сами понимали его опасность. Он мог и по собственной воле вспомнить свои навыки убийцы и террориста. И на кого бы их направил, только он сам и ведал бы. Направил бы… Тогда…

Есть попадание! Напоминание о Блюмкине пробудило в голове моего собеседника ту самую ассоциативную цепочку: троцкист, террорист, возможность использования своих талантов относительно самых разных целей. Но ведь этот самый Блюмкин отнюдь не был уникален. И среди чекистов в целом, и среди чекистов, склонных к поддержке Троцкого в частности.

– Жестокость, высокая подготовка, полное ориентирование в Москве и умение не привлекать к себе внимание. Очень вероятное использование удостоверения ОГПУ, хотя наверняка поддельного или чужого с вклеенной фотографией. Да, это не белоэмигранты из РОВС, те слишком давно не были здесь, не знают реалий, – рассуждал вслух Руцис, радуя меня этими своими мыслями. – Есть, конечно, все эти «бывшие» – как среди «лишенцев», так и восстановленных в правах. Но часть под негласным наблюдением, другая просто не может появиться в столице, третья не знает той террористической специфики, что была использована. Маловероятно! Но нельзя исключать.

– Можно, Аркадий Янович, смело можно исключать, уж из числа организаторов и высшего звена исполнителей точно, – заверил я собеседника. – А вот в качестве козла отпущения вполне могут подбросить кого-нибудь. Скорее всего, уже мертвого, но с некоторыми уликами. Дескать вот вам агент РОВС – наслаждайтесь! Но почему белоэмигранты в этом не задействованы, я уже излагал.

– Может, и так, Леша, я это не отвергаю. Сама мысль о действиях троцкистов с центром принятия решений в другой стране обстоятельна, перспективна и мне нравится. Только до нее не мы одни додумаемся.

– Конечно же, – с ходу согласился я. – Но многие ли рискнут послать свое мнение в письменном виде на имя самого Менжинского?

– Опасно это!

– Хм?

Ответ на это мое вопросительное хмыканье последовал далеко не сразу. Но все-таки последовал, хотя настроение у чекиста заметно упало.

– Вячеслав Рудольфович прочитает поступившие от меня соображения, скорее всего, внимательно и даже среагирует. Но нигде, и в ОГПУ тоже, не любят тех, кто пытается в одиночку получить всю награду за толковую идею, действия, результат. В иностранном отделе много тех, с кем приходится считаться. И это даже не Артур Христианович Артузов, он-то свое и так получит.

– То есть вам придется делиться?

– Да.

А делиться столь перспективным направлением Руцису сильно не хочется. Вот и сидит надувшись, аки мышь на крупу. Понимает, что стоит ему открыть рот перед коллегами из иностранного, как станет он не первооткрывателем, а всего лишь одним из группы. Существенная разница, с какой стороны ни посмотри!

Жадность, особенно не до денег, а до чинов и наград – очень сильная штука. И использовать ее мне надо в своих интересах. Ведь чекист сейчас спит и видит, как становится особо важной персоной, добавляя к своему и так немалому влиянию в иностранном отделе славу борца с троцкистской оппозицией. Поэтому у меня специально для него есть очень вкусная конфетка в блестящей обертке.

– Есть у меня интересная задумка…

– Говори. Если она хоть частью такая же, как прошлые, я это запомню. И ты не пожалеешь!

– О чем вы, Аркадий Янович! Я хорошо понимаю, что держаться рядом с вами для меня лучшее, что можно придумать, – необходимый штрих-напоминание насчет того, что моя маска изображает из себя верного сторонника и помощника. – А касаемо идеи, так мне вот какая мысль в голову пришла. Вы ведь знаете, многие наши товарищи всерьез боятся, что следующей жертвой могут стать и они.

– Не все столь выдержанны, как того хотелось бы. Но и винить их я не стану.

– И я не стану. Только этот страх на руку моей задумке. Согласно ей, вы можете отправить докладную записку лично Вячеславу Рудольфовичу и при этом никто из ваших коллег слова не скажет против. Более того, даже поблагодарят… хотя бы некоторые.

– Поблагодарят? – иронии и яда в голосе Руциса хватило бы на десяток гадюк или парочку королевских кобр. – Если я их даже лично из болота вытащу, ни в чем нельзя быть уверенным. Да, а при чем тут страх, который охватил многих наших?

– Как раз он очень даже при чем. Письмо Менжинскому можно составить таким образом, что вы, как бы беспокоясь за упавших духом товарищей, а также не желая подвергать их опасности стать следующей жертвой злодеев, сами берете на себя большую часть риска. Понимаете, Аркадий Янович, кто будет злодеями?

Понимал. Те самые троцкисты, пока еще не пойманные, не привязанные доказательствами к случившимся громким убийствам, но искренне нелюбимые той партийной группой, что сейчас находилась у руля. Сам же Руцис при таком вот оформлении представал в образе этакого рыцаря в доспехах. Так себе сравнение, ибо какой, к хренам собачьим, из чекиста рыцарь, но сгодится на худой конец. Ну а чтобы нейтрализовать его коллег из иностранного отдела, было и еще кое-что.

– Я осознаю, что речевых оборотов в письме категорически не хватит, чтобы избавить вас от… реакции некоторых сотрудников вашего же отдела. Но ничего не мешает в письме указать, что вы на днях собираетесь вместе с единомышленниками обсудить конкретику и представить уважаемому Вячеславу Рудольфовичу уже не простые домыслы и догадки, а нечто большее. И копию письма показать этим самым, которых стоит считать единомышленниками.

– И еще встретиться.

Не вопрос, а утверждение. В голосе же не недовольство, скорее просто брюзжание. Видно было, что Руцису совершенно не хочется общаться с этими самыми, кого надо назначить в единомышленники, и делиться частью чаемых славы и наград. Вот только было и понимание, что в предлагаемом варианте придется отдать куда меньшую часть.

Время текло медленно, а прерывать ушедшего в себя Руциса я не собирался. Потихоньку темнело, а мы так же сидели на скамейке. Моему «коллеге» и так было чем заняться, я же просто рассматривал идущих мимо людей. Интересное, кстати, времяпрепровождение, если наловчился читать по лицам предполагаемые занятия, положение в обществе и теперешнее состояние души. Служащие, военные, пролетариат всех сортов и мастей… Кого тут только не было. Но у большинства на лицах неизгладимая печать тревоги и неуверенности в будущем. Оно и неудивительно, с такими-то изменениями в политике партии, что происходят в последние пару лет.

Наконец, закончив обдумывать и переваривать предложенную идею, при этом скурив еще три папиросы, чекист наконец принял решение. Судя по выражению лица, положительное. И сейчас явно собирался меня этим обрадовать.

– Ты, Леша, обязательно будешь в числе этих единомышленников! Я обещаю.

– А вот этого как раз лучше не делать, Аркадий Янович, – с ходу открестился я от подобного. Мне оно было не то что не полезно, напротив, откровенно вредно. Во всех аспектах. – Ну зачем мне повышенное внимание со стороны тех, кого вы пригласите на эту встречу? Я пока слишком малого звания, чтобы там правильно смотреться. Вот если кое-что другое…

– А именно?

– Просто упомяните меня в той докладной записке, которую отправите Менжинскому, только и всего. И лучше не одного, а, например, вместе с агентом первого разряда Петровым.

– Кем-кем? – поневоле переспросил Руцис, но уже спустя пару секунд после вырвавшегося вопроса до него дошла суть. – Безопасен полностью, вот оно что. Могу и такое понять. Что ж, ученик ты мой многообещающий, дел у нас много, а времени мало. Нужно составлять ту самую докладную записку Менжинскому, да не маленькую, а объемную. А еще договариваться с каждым из «единомышленников» по отдельности.

Жалуется на жизненные трудности… Не просто так, а с целью дать понять, что немаленькую часть работы он непременно свалит на меня. Дескать, чтобы отрабатывал неофициальное звание ученика. А я что? Я только «за». Мне же, помимо всего прочего, нужно убедить Руциса, что встреча должна проходить где-нибудь в спокойном и уединенном месте. Например, в ближнем Подмосковье, в загородном доме, которых на балансе ОГПУ превеликое множество. Или на личной дачке кого-то из участников сборища. В общем, будем работать, Александр Борисович фон Хемлок, будем работать!

Глава 13

В Белой армии были настоящие люди, настоящие души. Последней опорой России была ее героическая молодежь, с винтовками и в походных шинелях. У красных – Число, там серое, валом валящее «Всех Давишь», у нас – отдельные люди, отдельные смельчаки. Число никогда не было за нас. За нас всегда было качество, единицы, личности, отдельные герои. В этом была наша сила, но и наша слабость. Большевики как ползли тогда, так ползут и теперь – на черни, на бессмысленной громаде двуногих. А мы, белые, против человеческой икры, против ползучего безличного Числа всегда выставляли живую человеческую грудь, живое вдохновение, отдельные человеческие личности…

А. В.Туркул, генерал-майор, командир Дроздовской дивизии

Русский народ нам нужен лишь как навоз истории. Россия – наш враг. Она населена злыми бесхвостыми обезьянами, которых почему-то называют людьми.

Л. Д. Троцкий, нарком по военным и морским делам, председатель Реввоенсовета СССР

Любит начальство перекладывать все хлопоты на чужие плечи. Это просто его неотъемлемая особенность – от древних времен до сегодняшнего дня и, я уверен, далекого будущего. Чекист по фамилии Руцис также не был исключением. Правда, следует отдать ему должное, сам он тоже не бил баклуши. Видимо, распоряжение Менжинского «разобраться в кратчайшие сроки» подразумевало, что сроки действительно кратчайшие, а не абы какие.

Вот он и готовился, составляя ювелирную по форме докладную записку, где описывал все опасности, которые могли последовать от сторонников Троцкого. Ну а я по возможности помогал, вворачивая, как бы между делом, те нюансы, которые придавали документу необходимую форму. Дескать, составитель и сам сильно опасается за свою жизнь и жизни своих единомышленников, просто не хочет явно этого показывать. Конечно, эти обороты не могли остаться незамеченным чекистом, последние лет восемь работы которого прошли в том числе и в постоянной грызне за место под солнцем. Но он счел это разумным, особенно после моих уверений, что это поможет более эффективно влиять на коллег по иностранному отделу.

В целом составление докладной записки председателю ОГПУ прошло довольно гладко. Без эксцессов. Куда сложнее было договориться с теми самыми, выбранными в качестве «единомышленников». Как насчет самой встречи, так и относительно места оной. Пришлось уговаривать, убеждать. Не мне, конечно, лично Руцису. Ну да ничего, относительно самой встречи он быстро привел всех «к общему знаменателю». Зато касаемо места большая часть приглашенных чуть ли не перегрызлась между собой. Все грызущиеся прекрасно понимали, что обсуждение такой темы не может происходить на рабочих местах. Да и вообще, желательно избегать территории, где кто-либо из присутствующих может получить очевидные преимущества. Только нейтральное место, никак иначе.

Так что за город, на свежий воздух, и никак иначе! Идею протолкнуть удалось, пусть и стоило мне это немало нервов. Каков же итог? Небольшой, то есть относительно небольшой загородный домик в Филях, этом пригороде Москвы, оказался как нельзя более кстати. Никому не принадлежащий, воистину нейтральный, потому как его хозяин загремел в место, где небо видно лишь в крупную клетку, по делу Промпартии. А тот самый домик в Филях перешел на баланс ОГПУ. К делу его еще не пристроили – иными словами, никто из видных чекистов пока не захотел оный в свою собственность, а не особо видным такая роскошь по чину не полагалась. Вот и ожидала жилплощадь соответствующего хозяина.

Число приглашенных было минимально: четверо коллег Руциса из иностранного отдела и, как я понимал, некоторые, если не все, появятся в сопровождении шофера-охранника или даже с дополнительным «сберегателем начальственной тушки». Немаленькая толпа соберется. Хорошо еще, что тот самый домик стоял несколько на отшибе – любил его прошлый хозяин уединение. Так на то и расчет.

За прошедшие с момента памятного разговора три дня я практически не появлялся на месте работы. По вполне себе уважительной причине, ибо был откомандирован в распоряжение Руциса специальным приказом. Все по правилам, бумага официальная имелась, так что ни малейших претензий. Да и срок этой самой командировки точно указан не был. Поэтому… сегодня меня никто искать не будет.

Вот только алиби – дело крайне необходимое. Именно из-за него я, как и прежде, собирался использовать в качестве прикрытия очередную женщину из числа тех, кто не прочь раздавать «любовь» во всех направлениях. Да и успешно выстраиваемый на работе облик парня, бегающего за всеми, на ком есть юбка и имеется смазливое личико, тому соответствовал. Наверняка в личном деле стоит отметка о том, что сотрудник Алексей Гаврилович Фомин неисправимый бабник, меняющий женщин как перчатки. Разумеется, все это выражено иными, более протокольными фразами. Но суть остается неизменной. И это хорошо, ведь именно этот тщательно выставляемый напоказ «недостаток» от многого отвлекает внимание. Очень от многого.

Сама «встреча в Филях» была назначена ровно на полдень. Нормальное такое время, всем удобное. А что? Действительно удобное, ведь у всех пятерых участников появился весомый повод покинуть рабочие места, прокатиться за город. Будь они званиями и уровнем влияния поменьше – тогда да, могли бы и одернуть. Но только не этих конкретных чекистов. Да, они были не из самой верхушки, зато и не входили в число тех, кого по большому счету можно игнорировать. И все хотели взлететь повыше! Собственно, на эту больную точку и давил Руцис. Грамотно давил, как раз с нужной силой: расшевелить, но не оттолкнуть; заставить прислушиваться к нему в этом вопросе, но не записывать во враги или даже противники.

У меня же были совсем иные заботы. Иные, но самым тесным образом связанные с происходящим. Ведь какое самое лучшее доказательство далеко идущих замыслов коварных троцкистов? Правильно – уничтожение тех, кто попытался этим самым планам противостоять. Следовательно, все это сборище в Филях должно было быть уничтожено. Полностью, без единого выжившего и самым жестоким образом.

Ересь? Ни в коем случае. Риск? Несомненно. Слишком большой риск? Это смотря как действовать. Да, там будут водители-охранники и чистая охрана, но так ли их всех много? Не слишком, если учитывать фактор внезапности. Я, как личность не столь уж неизвестная, вполне могу появиться, не вызвав подозрений. Ну появился один из помощников организатора встречи, так и что с того? Значит, так надо. А уж в таких условиях можно будет хорошенько развернуться.

Сначала поубавить количество тех, кто находится вне дома, а потом – по обстановке. И главное – отсутствие шума. Значит, работать только бесшумным оружием, благо оно имеется. И я вовсе не про ножи, хотя и их использую при возможности. Я про оч-чень полезное изобретение под названием «брамит» – прибор для бесшумной стрельбы из револьвера «наган». Очень, ну просто очень хорошая и полезная штука! Большое спасибо за такое ценное приобретение моему покойному врагу, Казимиру Лабирскому. Правильно я сделал, что спустя некоторое время после его смерти проверил указанную захоронку. Как и говорил покойничек, там были деньги, документы и оружие. Но оружие не абы какое, а очень хорошее, среди которого был и наган с уже установленным на нем «брамитом». Присутствовали и специально разработанные для него специальные патроны с особой остроконечной пулей и уменьшенным пороховым зарядом.

Естественно, я проверил действие и не был разочарован. Вместо привычного выстрела раздавался не то громкий щелчок, не то приглушенный кашель. Сразу стало понятно, что от такой прелести я не откажусь. Тогда я еще не знал, где именно мне пригодится столь полезное изобретение, но в самом факте его будущего использования даже не сомневался. Оказалось, что пригодится именно сегодня.

Утро было действительно насыщенным. Визит к девушке-алиби, доведение ее до нужных кондиций, после чего непременно не замеченный никем уход из маленького домика на окраине, где та обитала. Естественно, уход уже в измененном облике и с уверенностью, что спящая красотка останется таковой еще немалое время. Бесшумный наган был прихвачен уже заранее, так что мотаться за ним надобности не возникло. А вот в резвом темпе добираться до Филей – крайне сомнительное удовольствие, учитывая факт, что с транспортом в Москве не сказал бы, что очень хорошо. Однако при желании и его реально обнаружить. Если же дать шоферу большое по его меркам количество денежек – он сделает все, что только в его силах, лишь бы пассажир остался доволен.

Эх, глупая ты, власть советская, никак не желаешь понять, что за просто так мало кто работать будет. Нет, будут, но кое-как и через пень-колоду. А на немногочисленных фанатиках-идеалистах, свято верующих в построение коммунистического рая на земле, далеко не уедешь, как ни старайся. Давно ведь известно, что ни одна утопия в жизнь так и не воплотилась. На то она и утопия! Проверочное слово, кстати сказать, «утоп». В смысле, тонет ко всем ангелам и бесам любая подобная идея, не выдерживая соприкосновения с реальностью.

Доехал я до места с ветерком, да вдобавок с максимальными удобствами. Водитель такси тоже был доволен, получив хорошие чаевые вдобавок к заранее оговоренной плате. Мне же предстояло остаток пути пройти на своих двоих. Малую часть, само собой.

Вот только сперва придется избавиться от меняющих внешность элементов. Появляться не в своем облике перед собравшимися в доме было бы верхом глупости. Зато убираться оттуда – дело другое.

* * *

Идти не скрываясь, совершенно не таясь, порой может быть козырем. И все равно на душе было… необычно. Иду убивать «товарищей» из ОГПУ, а никаких уверток, уловок, даже маскировки и той нет. Разумеется, все уже было, но на предварительном этапе. Действительно, жизнь – явление сложное, разнообразное.

Дом. Хороший такой, двухэтажный, ничуть не облезлый. В таком месте хорошо как жить постоянно, так и периодически появляться с целью хорошенько отдохнуть в приятной компании. Можно в большой, а можно и на пару с дамой, приятной во всех отношениях. Я бы от такого не отказался, вот только не при нынешних реалиях. Не сочетается у меня понятие приятной жизни с советской властью, абсолютно не сочетается.

Открытые ворота, загнанные внутрь автомобили числом пять, занявшие немалую часть свободного пространства. И люди. Четверо около своих «железных коней», что же до остальных, тут остается только догадываться. Хотя… Можно и просто спросить. Это тем более просто, поскольку один из шоферов – Семен, водитель-охранник Руциса. Не часто им используется, но и не очень редко. Были возможности не только запомнить, но временами и перекинуться несколькими словами. Вот и определились с первой целью. И относительно получения информации, и вообще.

Надо отдать чекистам должное – заметили они меня сразу. Доставать пистолеты-револьверы и брать на прицел, само собой, не стали, но трое из четырех переместились таким образом, чтобы прикрыться корпусами автомобилей, ну а четвертый двинулся навстречу. Прикрытие-то хорошее.

Ничего, это нормально. Сблизившись с тем, кто выполнял роль авангарда, и не делая резких движений, я представился:

– Фомин, сотрудник особых поручений, помощник товарища Руциса. – Медленно достав удостоверение и продемонстрировав, добавляю: – И вообще, один из вон тех троих, Семен, может удостоверить мою личность.

– Пройдемте, товарищ Фомин.

Немногословный. Правильно поступает. Да толку-то? Я действительно тот, кем представляюсь, сейчас это подтвердят. В том-то и прелесть задуманного, что я вне подозрений. Вообще!

Собственно, все прошло «на ура». Поздороваться с Семеном, услышать от него ответное, пусть и в форме от младшего в звании к старшему. После чего последовало и подтверждение моего статуса как помощника Руциса. И этого оказалось более чем достаточно. Никакого напряжения среди присутствующих тут чекистов. Ну, сверх обычного, ведь они тут не просто так, а как бы в условиях повышенной бдительности.

– Слушай, Семен, а где тут… – Я неопределенно махнул рукой, словно затрудняясь произнести вслух название нужного мне места. – Сомневаюсь, что внутри дома…

– За домом, Алексей Гаврилович. Вот как…

– Лучше бы показать, а то тут все так заросло, что вдруг да не найду.

– Э-э…

– Не обязательно ты, – утешил я чекиста. – Любой из вас. Ну?

Семен замялся, не зная, то ли оставаться у машины, то ли последовать моей просьбе-приказу, но тут один из оставшихся пробурчал:

– Я покажу. Пойдемте.

Совсем хорошо. Инициативу в людях всегда надобно поощрять, вот только методы поощрения разными бывают. Я даже немного улыбнулся этой мысли, следуя за незнакомым мне чекистом. Пока просто иду, ведь нас еще видно. А вот когда свернем… налево свернем, уже понял. Разросшиеся деревья, из окон дома тоже плохо видно наверняка. Да и вообще, на кой ляд из окон вид на сортир устраивать? Вот то-то и оно! Так что в момент, когда сие заведение уже было видно и сопровождающий развернулся и открыл было рот… Думаю, взмах ножа и моя рука, что закрыла ему рот во избежание предсмертных вскриков, были шоком. Последним перед тем, как душа выпорхнула из тела.

Готов! Теперь подхватить обмякшее тело и быстренько в тот самый сортир. И дверь закрыть. Но перед этим попрошу обратно ножик. Он мне сегодня пригодится… наверное.

Немного выждать, как раз то время, которое нужно для справления малой нужды, после чего обратно. Спокойно, без тени волнения. Да и с чего волноваться? Пошел в сопровождении коллеги к туалету типа сортир, вернулся один. Почему? Да просто пузико у сопровождающего слабое. Вот и засел там. Хм, навечно. Но про последнее говорить явно не стоит.

Ч-черт, ну прямо мысли в нужном русле! Никаких вопросов. Только высказывание того самого Семена на тему, что: «Пантелей потому и вызвался, что животом с утра страдает». Ответом же было высказывание, что нечего жрать не пойми чего, да к тому же в больших количествах. Вот так и получается, «отряд не заметил потери бойца». Я же, словно мимоходом, заметил:

– Внутри дома человека три присматривают, Семен?

– Двое, Алексей Гаврилович, – не усмотрев в вопросе ничего странного, ответил тот. – На втором этаже, чтобы окрестности осматривать, да внизу. Вдруг что начальству понадобится.

– Правильно, но проверить все едино надо. Пойдем, поможешь осмотреться, а то неспокойно на душе.

Семен лишь пожал плечами в ответ на мою «тревогу». Что же до двух остающихся, то им был дан совет бдить и не расслабляться. Встретили его, как и ожидалось, с некоторым скепсисом. Дескать, мы не первый год служим, сами все знаем и видим. Ну-ну!

Вот и начался более рискованный этап плана. Это я понял сразу, как только зашел в дом вслед за Семеном. Дело в том, что почти сразу перед нами возник человек с нехорошим таким огоньком в глазах и с пистолетом «браунинг» в руке. И было очевидно, что ему нужен только повод, чтобы пустить оружие в ход.

– Это кто, Семен?

– Помощник товарища Руциса, сотрудник особых поручений товарищ Фомин, – выпалил тот чуть ли не одновременно с вопросом. Видимо, ну совершенно не хотел вызвать даже тени недовольства охранника. – Он хочет удостовериться, что в доме спокойно. И здесь, и наверху, у Егора.

– Знаю такого.

Хм. А это он явно обо мне. Но никакого расслабления, снижения внимания. Действительно хороший охранник. Все так же пристально следит за всем вокруг, включая и нас двоих. Посмотрим, что предпримет… Только сначала надо самому сделать ход.

– Проверка безопасности. Возможны попытки проникновения. Мне необходимо убедиться, что сотрудник-наблюдатель наверху грамотно оценивает обстановку.

– Осматривайте, – хмуро смотря в мою сторону, процедил охранник. – Но пойдете один. Ты останешься здесь.

Да без проблем! Мне Семен наверху вовсе не требуется, хотя в таком случае было бы еще проще. Киваю в знак согласия и иду к замеченной мной лестнице, которая и вела на второй этаж. Поднимаясь по ней, довольно заметно поскрипывающей, я невольно улыбнулся. Хороший сигнал, незаметно не подняться и не спуститься. Так что мое приближение для некоего сотрудника по имени Егор отнюдь не тайна. Поэтому…

– Егор?

– Здесь.

Ага, вот, значит, в какую из комнат зайти надо. Открываю дверь, делаю шаг… Не самое приятное ощущение, когда в тебя целятся из револьвера. Ожидаемое – это да, но приятного тут ровным счетом ноль.

– Удостоверение в кармане. Самому достать или?..

– Медленно. Самому.

Да никаких сложностей. Достаю, показываю. Дело уже привычное, даже сегодня второй раз приходится демонстрировать документ. И снова успешно.

– Извините, товарищ Фомин.

– Извиняю. Но неужели ты думал, что мимо сотрудников во дворе и того, который с пистолетом наперевес всех гостей встречает, мог кто-то посторонний пройти? Да и слышно было бы, бесшумных врагов не бывает.

– Правила… Как мне сказали, так и делаю.

– Ничего, правила надо соблюдать, – успокаивающе говорю чекисту, убирая удостоверение во внутренний карман. – Я понимаю, что из окон этой комнаты видна лишь часть окрестностей. А вторая, как я полагаю… Расскажи мне во-он про то направление.

И шаг к одному из двух окон, заодно с жестом. Чекист просто должен был опередить меня, первым дойти до окна, чтобы знать, что именно я хочу у него спросить. Как-никак, точно следуя инструкциям, он повел себя не совсем уважительно относительно старшего по званию. И от того чувствовал себя не совсем комфортно. Это было заметно, а следовательно, грех не воспользоваться уязвимым местом.

Вон он чуть впереди меня. Достать «финку» левой рукой из нарукавных ножен и, захватывая цель и закрывая ей рот, правой нанести единственный удар. Все, правки не требуется. Совсем. Чекист мертв, аки копченая колбаска. Ну или как кусок мяса на шампуре, если использовать более близкую к ситуации метафору.

Пора назад. Убираю клинок на полагающееся ему место, а вот наган с уже прикрепленным к стволу прибором бесшумной стрельбы надо достать. Теперь ножом с гарантией поработать не получится. Внизу двое. Семен и тот охранник со шпалером наизготовку. Извлечь нож он мне просто так не даст, спиной не повернется, да и не хочется мне соревноваться с ним в скорости реакции.

Револьвер – друг человека, особенно если умеешь с ним обращаться. И это тем более актуально, если учесть наличие насадки на ствол, которая глушит звук. Наличие патронов в барабане проверено, курок взведен. Ну, с богом!

Спокойно спускаюсь вниз, чтобы рваным ритмом движений не насторожить охранника раньше времени. Второй, то есть Семен, тот куда менее опасен. Да и оружие у него в кобуре на поясе, к тому же застегнутой. Жертва. Не противник, в отличие от первого…

Я увидел цель на несколько мгновений раньше, чем она меня. Этого хватило, чтобы прицелиться четко в голову, дабы наверняка, с одного выстрела. Я уже нажимал на спуск, когда охранник поворачивая голову в мою сторону, увидел всю картину. И понял все, только его то оружие было направлено дулом в пол. А мое…

Выстрел. И из простреленной насквозь головы чекиста расплескиваются кровь, мозги, осколки кости, образуя на стене позади своеобразный «нимб». Ощущение такое останется ненадолго, всего на секунду, пока тело не упадет. Но память… такая память сохраняется надолго. Второй выстрел, на сей раз в Семена, так ничего и не понявшего. И третий…. Уже не мой, громкий, как и положено выстрелу из нормального оружия. Это уже мертвый охранник на чистых рефлексах нажал на спуск своего браунинга. Пуля всего лишь продырявила пол, но и этого хватило.

Проклятье! Вся тишина псу под хвост, придется действовать быстро, очень быстро, пока те двое, во дворе, не вломились в дом, да и находящие внутри не среагировали.

Наган остается в правой руке, а в левой оказывается «люгер», ранее находившийся сзади за поясом. Снять с предохранителя, и… Рывок к тому месту, где находятся искомые цели. Пять, из которых одна должна остаться обезвреженной, но живой. Толку-то с мертвого Руциса маловато будет! Пинок… Открыта, не заперлись! Взгляд словно фотографирует картину. Да, именно пятеро человек в комнате. Двое в креслах, один у окна, еще двое стоят. И выражения на лицах встревоженные, вставшие уже тянутся за оружием.

Стрелять? Несомненно. С двух рук? Нет, сначала использовать наган, там в барабане еще целых пять пуль, а шум снижен. Но одновременно со стрельбой…

Чш-шак! Первый подарок в область сердца одного из вставших. И одновременный возглас:

– Руцис, на пол!

Команда вылетела параллельно со второй пулей и третьей – второму противнику достался дуплет, очень уж неудобно стоял, боком ко мне. Гарантировать попадание было невозможно, особенно учитывая, что габаритная нашлепка «брамита» малость снижала точность выстрела, да и баланс оружия значительно ухудшался.

Руцис, а именно он стоял у окна, послушно заваливается на пол, в падении пытаясь дотянуться до своего пистолета. Ну а я, уходя перекатом влево, под прикрытие низкой кушетки, выпускаю два оставшихся в барабане патрона в сторону находящихся в креслах. Попал или нет – потом разберусь.

Если и попал, то не в обоих. Ответные выстрелы дырявят предмет мебели, как им, пулям, и полагается. И да, стреляют из двух стволов.

Меж тем за стеклом одного из окон появляется силуэт человека с револьвером… Это он правильно появился, в такого грех не выстрелить. Два раза. Для гарантии. И прыжок в противоположную сторону. Тело, зависнув в воздухе, на какие-то считанные мгновения теряет вес. Стрелять из такого положения довольно сложно, но можно, особенно если до этого до изнеможения мучить себя соответствующими тренировками. Четыре патрона на этих двух стрелков, один из которых все же и до сего момента успел схлопотать пулю в ляжку.

В комнате из живых лишь я и Руцис, который притаился за одним из кресел, предпочитая выждать, но где-то еще один, последний из шоферов-охранников. Возможно…

Перезарядка. Ведь в магазине «люгера» остался лишь один патрон, ну плюс тот, который уже дослан. Почти пустой магазин падает на пол с характерным звуком удара металла о дерево, и… Ворвавшийся в комнату чекист, подметивший звуки перезарядки и решивший воспользоваться моментом, паля из пистолета, сам получает пулю в грудину. Ага. Тот самый патрон в стволе, про который он явно забыл в своих расчетах. Ну а вот уже и полный магазин загнан в приемник. Верхний патрон дослан. Теперь контроль, аккурат в голову. Ну так, чтоб уж точно не встал. Остальные… Если кто и жив, то без сознания и в тяжелом состоянии, с ними потом проверим. Для меня важнее Руцис.

– Аркадий Янович, больше угрозы нет… – В голосе побольше смеси доброжелательности и беспокойства. – Только в последний момент узнал, что тут совсем сложно было. Они ведь что хотели…

Показался. Точно, показался! В руке пистолет, но высунулся из-за скрывающей его преграды, давая возможность себя нейтрализовать.

Пуля в предплечье заставляет чекиста выронить оружие, а в глазах не то что недоумение или страх – ощущение неверия в случившееся. Полный раздрай и отрицание реальности. Не ожидал! Тем хуже для тебя, псина кровавая. Рывок вперед и по башке тебе рукояткой пистолета. Несильно, но для того чтобы полежать и поскучать несколько минут – вполне достаточно. В общем, лежи и не жужжи!

Все же нашумел! Предсказуемый вариант, но хотелось бы без сложностей обойтись. А они вполне могут приключиться, если кто-то поблизости услышал пальбу и решил милицию этим озадачить. Печально. Ну да действия на такой случай тоже спланированы. Только для начала – убедиться, что остальные чекисты точно мертвы, да срочно убрать все следы боя, что снаружи дома. Благо их немного: труп за окном и выбитое пулями стекло. Про труп в сортире, пожалуй, тоже стоит вспомнить. Или не стоит? А, пусть покоится там, где сейчас.

Что ж, начнем. По пуле в область сердца каждому, кто хотя бы теоретически может быть жив. Готово. Наскоро перевязать простреленную руку Руциса, после чего уже связать единственного нужного мне тут чекиста и про кляп не забыть. Тоже готово. Остается лишь убрать тело и следы крови с улицы. Что же до выбитого стекла – ставни мне в помощь. Закрыть, и вуаля, никаких проблем не будет наблюдаться. В общем, придется хоть немного, да потрудиться. Неохота, а надо. И только после этого меня ожидает архив. Точнее, пока не он сам, но лишь его хозяин. Но это лишь пока, я уверен.

Глава 14

Некоторые из моих единомышленников не любят меня за строгость и даже, может быть, жестокость, не понимая того, что мы боремся не с политической партией, а с сектой разрушителей всей современной культуры. Разве итальянцы не казнят членов «Черной руки»? Разве американцы не убивают электричеством анархистов-бомбометателей? Почему же мне не может быть позволено освободить мiр от тех, кто убивает душу народа? Мне – немцу, потомку крестоносцев и рыцарей? Против убийц я знаю одно только средство – смерть!

Р. Ф. фон Унгерн-Штернберг, генерал-лейтенант

Из протокола заседания Тамбовской уполиткомиссии о составе и численности заключенных в концлагере № 17

28 июля 1921 г.

Слушали:…1. На сегодняшнее число в концлагере состоит 3657 заключенных. По категориям они распределяются следующим образом: бандитов и дезертиров – 1999, трудоспособных мужчин – 257, трудоспособных женщин – 220, нетрудоспособных мужчин – 248, нетрудоспособных женщин – 242, матерей – 241 и детей в возрасте от 1 года до 10 лет – 457.

Что касается разгрузки лагеря по 1-й категории, то таковая теперь будет идти быстрым темпом, так как число следователей доведено до 10, что же касается заложников, то у политкомиссии необходимо принять экстренные меры для разгрузки лагеря, так как заключенные сняты с продовольствия, а телеграмма с просьбой выяснить вопрос о продовольствии до сих пор осталась без ответа.

Постановили:…2. Освободить матерей с детьми в возрасте от 1 до 10 лет, оставляя их заложниками на месте и сообщить о них соответственным ревкомам с предложением этим последним взять их всех на учет.

Председатель уполиткомиссии Смоленский

Секретарь Еремин

Один из документов о положении дел в концлагерях, где содержались тем или иным образом причастные к Тамбовскому восстанию

Прошло всего минут пятнадцать – и никаких следов случившегося. Из тех, конечно, что вне дома. Отчищать кровищу и наводить хоть какой-то порядок внутри – это невозможно, да и смысла в том ровным счетом никакого. Снаружи же… тут дело другое. Велика вероятность, что появится милиция. А ее надо встречать в соответствующей обстановке. И соответствующем виде, что характерно!

Про вид я не для красного словца. Здравствуй, родной уже облик не похожего на меня настоящего человека, соответствующего фотографии в чекистском удостоверении с измененной фамилией. Оно, удостоверение, предъявляемое простым и не очень советским людям, действует как волшебная палочка из сказок, убирая множество проблем и тем более лишних вопросов. В том числе и со стороны «товарищей» в милицейской форме. Они тоже знают, что был бы человек, а чекисты найдут, какую именно статью к нему приклеить. Опыт на протяжении всего существования СССР тому яркий свидетель.

Преображение завершено. Последний взгляд в зеркало, которое оказалось не задето недавно летающими тут пулями. Теперь сравнить с фотокарточкой в удостоверении. Отлично, самое оно. Можно переключиться на два важных дела, которые меня тут покамест держат. Первое из них, менее важное – создание декораций на тему «Как коварные троцкисты с особой жестокостью верных советской власти чекистов убивали». Картина должна получиться не только впечатляющая, но и соответствующая двум предыдущим композициям. Проще говоря, нужны отчекрыженные головы и непременные свидетельства, доставленные к зарубежным «гиенам пера».

Как все это сделать? Ну, насчет обезглавливания проблем вообще нет, обнаруженный в пристройке топор мне в помощь. Да и то нет никакого смысла всех обрабатывать, хватит и тела более важных персон почтить особым вниманием. А уж потом фотографии сделать. Общий план и частные, чтобы видно было получше каждый из объектов.

Есть и второе дело, куда более важное. И до его разрешения лучше не отвлекаться на нужные, полезные, но все же не первостепенной важности элементы кровавого декора. Архив чекиста Руциса – вот то, ради чего затевалось сие кровавое побоище. Он мне необходим! Поэтому…

Единственный помимо меня оставшийся в живых в этом доме за прошедшее время имел возможность как следует погонять мысли внутри головы, оценить сложившуюся ситуацию и прийти к явно неутешительным выводам. Значит, пора освободить чекиста от кляпа. Менять же положение смысла не вижу – он и так сидит во вполне удобном кресле. Ну а что оно малость кровью замарано, в том числе и его собственной, так это мелочи бытия.

– Предатель!

Это первое слово, которое он изрек. Эмоционально и совершенно не соответствует действительности. Придется прояснять. И не потому, что есть желание поговорить – хотя и оно имеется. Не без того – а из необходимости. Руцис должен понять, что у меня нет никаких преград, которые я бы ни переступил ради достижения желаемой цели. Клеймо же предателя, на меня с ходу повешенное, однозначно вводит в заблуждение, не давая верно оценить истинное положение дел.

– Ошибаешься, Руцис. Предают свои, а не чужие.

– Говори-говори… Кто и чем тебя купил? Таким, чтобы у тебя, Алексей, глаза разгорелись?

– Я и говорю. Только не Алексей, а Александр, и не Фомин, а фон Хемлок. Фомин был лишь удобной маской, только и всего. Той самой, чтобы подобраться к Лабирскому, Мелинсону-младшему, к тебе… Потом и старший Мелинсон свое получит, и другие. Так что нет тут предателя, чекист, есть лишь настоящий враг, а не эти ваши… грызущиеся как пауки в банке «банды товарищей». Кстати, приятно смотреть, как вы начинаете жрать друг друга. Прямо как французики еще тогда, до Бонапарта. Вот только никакого «великого корсиканца» среди всей вашей революционной швали я не вижу. Впрочем… – Делаю небольшую, на пару секунд, паузу. – Я немного не о том. Мне нужен твой архив. Да-да, тот самый, где, помимо прочего, грешки многих сотрудников ВЧК-ОГПУ. И ты мне его выдашь.

– Нет!

– Да, непременно выдашь. Время на подумать – пока я готовлю композицию из отрубленных голов. И вот еще что… Если думаться будет плохо, неправильно, то я по ходу работы найду для тебя пару-тройку веских доводов. Так что сиди и думай. Можешь даже вслух, меня это может слегка развлечь. Да и поговорить, пусть и с врагом, но умным – большая роскошь за последние годы. Вы же, краснопузенькие, любите почти на все посты форменных идиотов ставить.

Неспешная беседа под отрубание голов – тот еще сюрреализм. Босх, наверное, был бы не против запечатлеть подобную картину. Если бы жив был. Увы, но маэстро подобная картина теперь не пригодится. Хотя есть и живые последователи, вполне себе умело продолжающие дело мастера. Если захотят – пусть потом по фотографиям творят. Все может быть в нашем малость безумном, но при этом весьма забавном мире.

Главное кровищей не уляпаться. Ну да ничего, я уж постараюсь. Зато на чекиста подобные действия влияют в нужную сторону. Сразу понимает, что никаких шуток. Все по-серьезному. Я меж тем продолжаю делиться с ним мыслями и идеями:

– Думаю, что тебе сейчас ясно, Руцис, что я вовсе не тот, за кого ты меня принимал. До этого была маска, которую пришлось нацепить и носить, не снимая. Хорошая, кстати, маска получилась, перспективная. Уверен, она еще долго прослужит. И мне, и тем, в чьих интересах я действую.

– РОВС!

– Умный чекист, – одновременно со словами опускаю топор на уже вторую голову. Неприятный звук рассекаемой плоти и кости заставляет поморщиться. Не люблю я это, противно заниматься работой мясника. Но надо. – После сегодняшней бойни и с учетом отправленного Менжинскому доклада от твоего имени и за твоей подписью… У-у, какой круговорот событий начнется. Искренне рассчитываю, что вы, клевреты Джугашвили по кличке Сталин со товарищи, и сторонники Троцкого вцепитесь друг другу в глотки. И чем сильнее, тем лучше. Повод есть, а Менжинский очень не любит, когда убивают его людей. Да и глава иностранного отдела, Артузов, тоже не христосик с манией всепрощения и смирения. У этих двоих хватит силы воли и влияния продавить необходимость самых жестких мер. Или не так?

Все было именно так. Руцис молчал, скрежеща зубами, но по глазам было видно, что мои доводы логичны и верны. Но все время молчать он тоже не мог, потому и сказал, как ядом отплюнулся:

– Не боишься в дерьме замараться, Лешенька?.. Ай, точно, Сашенька! А как же дворянская честь, благородство? После такого вот, – взгляд на кровавую бойню вокруг, – благородные обычно стреляются. Может, сделаешь одолжение, а?

– Приятно слышать, когда умный враг говорит глупости, товарищ Руцис, – радостно улыбаюсь в ответ, не прекращая подготовку «декораций». – Одно дело, если бы это говорил человек, сам не замаравшийся в крови и грязи… Хотя таких среди вас, красненьких, почти и нет, но это уже нюансы. Но ты-то, ты-то! Напомню лишь про одну веху твоей богатой биографии. Крым, двадцатый год, свита Розы Землячки. Вот и все, Руцис, вот и все… Другие комментарии просто лишними будут.

Побелел лицом, став похож на гипсовое изваяние. Знал, сука, что события после эвакуации из Крыма были самыми ужасающими, самыми кровавыми. В сравнении с ними меркли даже ужасы самого начала разгула ЧК, в восемнадцатом году. Тогда ведь все понимали, что Гражданская лишь разгорается, а победа – явление такое, которое любит метаться от одной стороны к другой. А Крым двадцатого и двадцать первого годов… О, это был полный разгул победивших, причем с полным отсутствием совести, чести, принципов… даже их зачатков. Мужчины, женщины, дети, старики – им годились все цели. Иногда убийства обставлялись минимумом процедур, иногда даже их не считали нужным использовать. Грабежи, при которых у людей отнималось все! Да, именно все, даже задрипанной гимнастеркой и полуразвалившимися сапогами не брезговали.

Палачи действовали с размахом. Судили не отдельных даже людей, а группы по сто-двести человек. Быстро, в течение одного дня. Фикция, не суд! Зачастую просто зачитывались «расстрельные списки», где поводом для обвинения была принадлежность к «враждебному классу». Солдат, офицер, чиновник, представитель духовенства, причем неважно в настоящем или в прошлом? Расстрелять. Не донес на известного тебе офицера, чиновника и так далее? Тут выбор – расстрел или в лагерь. Хотя чаще всего все равно расстрел. Оно и быстрее, и надежнее. Ведь нечего плодить контрреволюцию в любых видах!

И во всех газетах статьи, передовицы с воспеванием и оправданием террора тотального, всеобъемлющего. Ну, вроде вот этого: «Беспощадным мечом красного террора мы пройдемся по всему Крыму и очистим его от всех палачей, эксплуататоров и мучителей рабочего класса. Но мы будем умнее и не повторим ошибок прошлого! Мы были слишком великодушны после октябрьского переворота. Мы, наученные горьким опытом, сейчас не станем великодушничать. В освобожденном Крыму еще слишком много осталось белогвардейцев… Мы отнимем у них возможность мешать нам строить новую жизнь. Красный террор достигнет цели, потому что он направлен против класса, который обречен на смерть самой судьбой, он ускоряет его гибель, он приближает час его смерти! Мы переходим в наступление!»

Хорошее такое наступление! Под него попали даже врачи, медсестры и прочие медработники, огульно обвиненные в контрреволюционной деятельности и расстрелянные наряду с остальными. Вина – лечение врагов революции. И троица главных палачей известна: Роза Землячка, Бела Кун, Пятаков. Остальные, рангом поменьше, тоже не были великой тайной. Достаточно даже не закрытых документов, а всего лишь чтения газет, подшивка коих есть в библиотеке любого, самого вшивого городка.

И вот этот самый Руцис – один из участников «второго ряда». Но делает ли это его вину хоть немного меньше? Да ничуть. Просто тогда он был менее значим в своей ВЧК, только и всего.

– Ты вне закона божьего и человеческого, чекист, – подмигнул я. – Уж для тех, кто помнит Крым и творившееся там, точно. Для тех, у кого там сгинули друзья, родичи, не успевшие эвакуироваться или поверившие вашим лживым словам об амнистии. Поверь, чекист, ты испытаешь на своей шкуре не меньше, чем Лабирский, Мелинсон. Анохин… А они очень сильно жалели перед смертью, что вообще родились на свет. И их мечтой было поскорее сдохнуть. Малая плата за тех, кого вы замучили в своих чековских застенках, но все же…

– Разочарую! У меня слабое сердце. Умру сразу после того, как начнешь со спины ремни резать. И не будет тебе моего архива!

Серьезный дядя, не спорю. Настоящий враг, умный, хитрый, изворотливый. Даже сейчас, понимая, что уже труп, пытается выскользнуть хотя бы из части уготованных ему неприятностей.

– Торгуешься?

– Да. Я не фанатик, между жизнью и смертью всегда выберу жизнь. Отдаю тебе архив, весь, а ты оставляешь меня в живых. Как гарантию дам подписку, что работаю на ваш Русский общевоинский союз года так с двадцать седьмого. Несколько донесений напишу, о чем именно, сам скажешь.

– Ну-ну…

– Да, напишу сейчас, они у тебя останутся. А ты мне еще одну пулю, но аккуратно, чтобы поверили, будто я без чувств после раны оказался и убийцы этого не заметили. Только вот тогда головы рубить перестань, иначе сложно будет мне от себя подозрения отвести, – витийствовал чекист, выплетая словесные кружева в попытках вывернуться. – А потом я уйду, оставив те самые доносы и подписку о сотрудничестве с РОВС. Потом отдам архив. Соглашайся, это хорошая цена за одну жизнь! Там много что интересного есть.

Ай да Руцис, ай да сукин сын! Единственный призрачный шанс в его положении, и он сразу же его успел заметить и пытается воспользоваться. Кто-то другой мог бы и купиться на сей трюк, поверить во все эти подписки и прочее. Но не я, не я! Он ведь что предложил? Датировать всю свою писанину начиная с двадцать седьмого года. Извините, но в криминалистических лабораториях не такие идиоты сидят, чтобы не понять, что чернила свежие. Результат же очевиден. Руцис на свободе и живой, я же… тут тоже все понятно.

Но лишние полчаса-час жизни он себе урвал. Наверно. Есть смысл как бы поверить, а под это дело вынуть из него то, чего в архиве может и не существовать, до чего придется добираться окольными путями. В общем, проверим, есть шансы.

– Допустим. Но тогда скажи мне, будущий «информатор РОВС», что ты знаешь об агентах ОГПУ, в РОВС внедренных? Про Скоблина и его женушку мне уже известно, хотя и насчет них дополнительная информация лишней не станет.

Неприятный сюрприз, да? Это я про то, что Руцис никак не ожидал того, что мне известно о Скоблине. Сейчас ему, борющемуся за собственную жизнь, было сложновато держать лицо. Вот и не удержал, показав тем самым, что про Скоблина знает. И хватило ума понять, что я это сразу заметил.

– Если вам и так известно про Скоблина, то что я могу добавить? И, может, меня развяжешь?

– Рано, – отрицательно покачал я головой. – Да и мне спокойнее. Не будете дергаться, если дергаться попросту невозможно. А насчет Скоблина известно многое, но не все. К примеру, нужна его агентурная кличка, личность вербовщика. Да и другие агенты, вами завербованные. Сейчас есть лишь догадки, хочется их подтверждения.

– У него и спросили бы!

– Не заставляй принимать тебя за дурака, Руцис! Ты совсем не такой. А Скоблин сейчас – канал для слива вам, чекистам, ложной информации. Нельзя его мелкими ломтями резать, хоть и очень хочется. Говори давай, если хочешь получить что-то более приятное, чем смерть, обставленную оч-чень неприятными процедурами. Ты ж из иностранного отдела, да еще озабоченный сбором компромата на коллег. Наверняка что-то да знаешь, слышал краем уха. Или по-хорошему у нас не получится?

Привязанный к креслу чекист изобразил недовольство, но ничего сверх оного. Понимал, что если хочет успешно провернуть свою идею с ложной подпиской, то перед этим надо делом доказать свою нужность и важность.

– Сейчас только слова. Остальное потом, – выдавил из себя чекист. – Часть есть в архиве, часть нужно будет достать у тех, на кого у меня компромат. Копии, не оригиналы.

– На другое я и не смел рассчитывать. Давай уже. Не делай вид, что ежика против шерсти рожаешь через известное место. Сам захотел свою шкуру спасти, вот и не привередничай.

– Скоблин, кличка Фермер, завербован своим бывшим однополчанином Петром Ковальским с предварительным влиянием жены. Сентябрь прошлого, то есть тридцатого года. Достаточно?

Я кивнул, подтверждая это. Действительно, подобной информации хватит для того, чтобы, при наличии желания, раскопать действия в то время Скоблина с супругой и найти компрометирующие генерала встречи с агентом ОГПУ. Благо личность его теперь известна. Дальнейшие действия очевидны. Надавить на Плевицкую, она женщина артистического склада, нервная и экспрессивная, к подобному стилю бесед не привыкшая. Сломается и выдаст всех и вся. Ведь предавший однажды, второй раз делает это куда легче. Сломанные души, что тут еще можно сказать.

– Одним Скоблиным вы не ограничились. Мало! Назови другие фамилии, чекист…

– Дьяконов Павел, тоже генерал, а еще и масон. Там, в этой среде, у нас позиции хорошие, потому было легко завербовать. Работал на нас еще с двадцать четвертого. Вы его подозревали, но он сумел оправдаться. Помогло знакомство с этим вашим Кириллом Владимировичем Романовым, целым великим князем, – издевательски процедил Руцис. – А он ведь лично принимал участие в похищении бывшего главы вашего РОВС, Кутепова. Руководил похищением Серебрянский Яков Исаакович. Были еще два его агента. Французские коммунисты. Имена…

– Сейчас запишу. На слух имена лягушатников плохо воспринимаю.

Та-ак, а вот теперь точно не забуду! Хорошие имена, в том смысле, что этих агентов не ликвидировали, аки отработанный материал. И с ними никто из боевиков РОВС церемониться точно не станет. Они просто исчезнут и очнутся в глухой деревне или в подвале одного из трущобных строений. Там и расскажут всю свою жизнь, исповедуются во всех прегрешениях в надежде на смерть быструю и не лютую. Остается лишь передать информацию куда надо, а это… самое сейчас сложное. Хотя не помещали бы и документы. Об этом я и поинтересовался у Руциса. Ответ последовал почти мгновенно:

– Прямых нет, только обрывки. Но могу достать его отчеты о похищении. Я многое могу!

– Хорошо. А из новых? Наверняка пытались кого-то внедрить «на перспективу», чтобы с низов. Вот как я у вас.

– Знаю только одного, – вздохнул чекист, понимая, что я отступаться не собираюсь. – Абрамов Николай. Сыночек Федора Абрамова, заместителя председателя РОВСа. Вот его мы и внедрили, чтобы «с низов» начал. А сейчас можно водички и покурить?

– Можно… А заодно и расскажешь, почему да как.

Развязывать я чекиста не стал, это очевидно, но напоить и сунуть в зубы прикуренную папиросу – всегда пожалуйста. Мысли же были заняты другим. Руцису все же удалось меня удивить. И кратенький рассказ о сыне белого генерала, истинного патриота России, заставил недоумевать еще больше. Это же надо было, зная своего отца и его вклад в борьбу с красной чумой, стать… вот этим.

Стать предателем своей крови, рода, при этом не получая от советской власти ничего, помимо положения «лишенца». Не понимаю!

А «лишенец» – это страшно. «Лишенцы» были, по сути своей, лишены практически всех прав, являлись людьми даже не второго, а третьего сорта по отношению к разным там «товарищам». Кому же досталось подобное клеймо? О, это отдельная матерная песня!

Как мне удалось выкопать в архивах ОГПУ, по переписи двадцать седьмого года их было более трех миллионов человек. Чудом оставшиеся в живых офицеры, священники, служащие Российской империи, занимавшие пусть самую малую, но все же ступень в табеле о рангах, купечество. И, само собой разумеется, члены их семей. Все члены семей. В общем, те, кто отличался умом, знаниями, талантами, способностями. Именно их объявили изгоями и не заслуживающими ничего в сравнении с «лучшей частью советского общества».

У них отняли всё. Объявленные «лишенцами» не могли получить высшее образование, часто фактически лишались права проживать в Москве и Санкт-Петербурге, нынешнем Ленинграде. Мало того, они не имели права получать пенсию и пособие по безработице. Дескать, если хочешь – иди с протянутой рукой, кончай жизнь самоубийством или просто сдохни под забором от недоедания.

Ну и тому подобные нюансы вроде запрета вступать в профсоюзы, ведь не члены профсоюза не допускались в руководство промышленных предприятий и организаций. Ах да, еще им либо не выдавались продуктовые карточки, либо же выдавались по самой низшей категории.

Дальше – больше. В середине двадцатых началась кампания по выселению «лишенцев» даже из поганых коммуналок и бараков. Дескать, вперед в голую степь, на помойки и в прочие места, самым лучшим образом подходящие «эксплуататорам». А еще краснопузая сволочь и на их детях решила отыграться. Ведь они, даже родившиеся уже в СССР, носители неправильной, дурной крови. Той самой, которая не склонна лебезить и пресмыкаться перед возомнившим о себе сбродом из люмпенов и прочих маргинальных элементов.

Так вот, даже дети из «неправильных семей» пострадали по полной. Они были лишены возможности учиться в старших классах и получать образование в вузах. Совсем, в принципе.

Хотя… Иногда, в качестве высшей награды клеймо «лишенца» снималось. Но для этого надо было до такой степени измараться в прислуживании новой власти, что никакого пути назад просто не было. И то… Вызвал неудовольствие? Вновь вернешься «под клеймо». Вот она, «власть трудового народа» во всей красе, со всем своим ласковым оскалом даже не хищника, а шакала-трупоеда.

Впрочем, возвращаясь к Николаю, недостойному сыну своего отца-генерала. Окончил он всего семь классов, по той самой причине, что «лишенцу» незачем учиться, а надо работать на самых малопривлекательных должностях вроде чернорабочего. Собственно, именно им он и трудился несколько лет, после чего… Ага, после чего на него снизошло пристальное внимание «товарищей из ОГПУ». Само собой не прямое, а косвенное. «Лишенцев» не призывают в армию, а его призвали на Черноморский флот. Потом школа водолазов, весьма престижная по любым меркам, что могло бы заставить задуматься кого угодно. Вот только чем и как думал Николай – для меня оставалось большой загадкой.

Ну а на следующий год, после получения несильной, но травмы при тех самых водолазных работах – прямое предложение от Иностранного отдела ОГПУ с последующим годичным обучением, присвоением клички Ворон и… отправкой на торговое судно. Ага, с которого так легко соскочить в любом порту. Оперативная легенда была довольно грубая, лично у меня вызывающая нешуточные подозрения. Но тут, как я понимаю, был расчет на чувства отца к своей родной крови. Грамотный такой расчет. Да и случись что – «лишенца» чекистам совсем не жалко. Помрет Максим – да и хрен с ним! Все по этой самой поговорочке. Один в один.

Только я открыл было рот, дабы поинтересоваться, не знает ли Руцис, как вообще удалось всерьез захомутать того, кто с детства был для всех существом низшего сорта, недостойным жить в «советском рае», как за окном, куда я то и дело посматривал, нарисовались две фигуры весьма специфического вида. То есть во вполне определенной милицейской форме.

* * *

Досадно, но ожидаемо. Что ж, придется выйти и поговорить по душам с «товарищами в форме». Душевно поговорить! Ну а чтобы кое-кто не помешал неожиданными воплями…

– Рот открой! – приказываю чекисту. – Мне не нужны случайные крики.

Меня смерили взглядом, где было много показной укоризны и самая малость истинной эмоции – лютой ненависти. Но пасть все же раззявили. Куда я и засунул уже ранее бывший там кляп. Вот и отлично. Теперь проверить наган с насадкой для бесшумной стрельбы… перезаряжен, готов доставить аж семь тихих подарочков по месту назначения. Теперь можно идти открывать, все равно ведь постучат. Но не просто так, а с одной рукой в кармане с удостоверением ОГПУ, в то время как другая рука находится поближе к рукояти револьвера, скрытого под курткой.

Вот и стук в дверь. Остается сделать лишь несколько шагов, открыть и, удерживая на лице улыбку, спросить:

– И чем обязан вниманию милиции?

В ответ старший из милиционеров, представившись сам и представив сослуживца, задал вполне очевидный вопрос:

– Поступил сигнал, что со стороны вашего дома слышали звуки выстрелов. Это так? И кто вы сами такой – новый хозяин дома или?..

– Или, – показываю удостоверение, до этого находившееся в кармане. – Операция ОГПУ, вам здесь делать нечего, товарищи.

Старший проникся, явно не желая связываться, зато младший по званию и возрасту… Сразу видно юного энтузиаста, с таким могут возникнуть самые неожиданные проблемы. И они возникли.

– Разрешите поговорить с кем-нибудь из вашего начальства, товарищ агент первого разряда, – милиционер произнес указанное в удостоверении звание так, что было понятно – оно его никак не впечатлило. Он желал говорить с кем-то более значимым. Что ж, порой стоит опасаться таких вот желаний. – Вы же тут не один, вон сколько машин стоит перед домом.

Да, машин было много, но тут уж ничего не поделать. И требование милиционера было в данной ситуации вполне разумным. Логичным и… ведущим его к смерти, равно как и к тому же исходу для его менее склонного к разговорам с чекистами спутника. Что ж, по крайней мере, я изначально пытался не лить больше крови, чем считаю нужным. Честно пытался!

– Проходите, – убрав удостоверение, делаю приглашающий жест и сдвигаюсь в сторону, открывая проход. – Начальник отделения ОГПУ будет просто очень счастлив вас увидеть.

Цель выданной фразы была проста – шокировать двух милиционеров в малых званиях присутствием поблизости аж целого «двухромбового» чекиста, весьма высокого чина по любым меркам. Пара мгновений замешательства, сниженное внимание… больше ничего мне и не требовалось.

Первым в дверной проем сунулся старший, за ним и молодой. Дать обоим сделать пару шагов, и… Пуля в затылок инициатору всего этого действа, после чего тихое, но весомое предложение второму:

– Замереть и не дергаться.

Замер, причем в странной позе: полуобернувшись, с необычно скрюченными руками – словно пытался сжать их в кулаки, да не успел, то ли все же хотел дотянуться до своего нагана в закрытой кобуре. Странные они, милиционеры. Идут туда, где слышали выстрелы, и даже кобуры расстегнуть не удосуживаются. Ведь достать револьвер в таком вот варианте не просто долго, а очень долго. В общем, совсем потеряли не только страх, но и чувство разумного самосохранения. Привыкли, наверное, что народец советский смирен и послушен, при одном виде легавого руки поднимает и идет под суд и даже на расстрел с покорностью ведомого на бойню барашка.

– Можешь принять более естественную позу, – разрешаю я этой новоявленной скульптуре, после чего спрашиваю единственную интересующую меня деталь: – Как скоро вас искать начнут?

– Я работник милиции, вы не…

И осекся. Понимаю, тело коллеги с развороченной головой не сильно способствует попыткам запугивать человека с револьвером своей формой и принадлежностью к силовым органам соввласти. Становится понятно, что мне глубоко плевать на все эти атрибуты власти.

– Ну, я жду.

– Час-другой точно… Не стреляйте!

– Печально все это. Я же давал шанс не лезть не в свое дело. А твой сослуживец… Кстати, о службе. Ты в Гражданскую что делал?

– А что?

– Повторить?

– Н-не надо, – открестился от вполне невинного моего предложения милиционер. – Против беляков воевал, с Юденичем.

– Ай, какая умница! И как, чем отличился, хорошо ли себя проявил против врагов советской власти?

Проверка на ум и сообразительность. Сейчас у него есть две возможности: говорить правду или врать. Только вот спасти его может не то или другое конкретно, а действительная по большому счету непричастность или же правдоподобная ложь. Тогда можно и оставить в живых. Меня ему все едино не опознать из-за грима. Да и разговариваю с ним измененным голосом. Так что посмотрим…

– Хорошо проявил, очень хорошо, – как китайский болванчик закивал бывший красноармеец и нынешний милиционер. – За беспощадность к врагам революции товарищ Лайманис, комроты, перед строем часами наградил, с дарственной надписью.

– Беспощадность… Это как?

– П-примером показал, что нельзя щадить не только самих беляков, но и тех, кто скрывает их раненых у себя в домах.

– Понятно. Революционная сознательность в действии… И да… Горячий тебе привет от белой эмиграции.

Наган отплюнулся очередной пулей, на сей раз нацеленной в сердце. Наверно, мне просто захотелось сохранить выражение безмерного удивления на лице очередного подонка, пусть и мелкого масштаба в сравнении с теми же Руцисом или там Лабирским.

С помехой закончено, еще минимум час у меня есть. Уверен, что есть, легавый не врал. Он тогда еще пожить хотел… Но и задерживаться мне тут смысла нет. Тем паче и осталось немного.

Возвращаюсь в комнату с еще живым чекистом и снова избавляю того от кляпа, заодно сообщая:

– Была милиция. Предложил уйти, а они не послушались. Вот и не стало милиции. Да ты и сам должен был слышать, стены тут звук неплохо пропускают.

– Слышал…

– Вот и прелестно. Теперь осталось последнее. Архив! Ты назовешь место его хранения сейчас. А взамен умрешь быстро и без мучений.

– Я уже.

– Ты уже всё. Неужели думал, что я куплюсь на этот обман, блеф, как его называют игроки в покер. Впрочем, я могу рассказать тебе альтернативу, которая реализуется, если я не получу архив. У тебя большая семья, Руцис. Что-то у тебя глазки заблестели нехорошо! Неужто вспомнил про метод взятия «заложников», столь любимый вашей проклятой Чека и вообще советской властью? Точно вспомнил, не отпирайся, – улыбнулся я чекисту, понимавшему, что я не сильно обременен правилами «рыцарской войны» по отношению к таким своим врагам, про мораль и принципы вообще не ведающим. – Так я тебя обрадую, я с детьми не воюю в принципе, а с женщинами до тех пор, пока они сами не берут в руки оружие в прямом или переносном смысле. Ага, понял, значит…

А чего ж Руцису не понять-то! Его женушка была не абы кем, а тоже сотрудницей ВЧК, пусть и в далеком революционном прошлом. Да и во времена до семнадцатого года являлась активным членом партии большевиков, имела прямое отношение к помощи их «боевкам», так что под понятие «нонкомбатант» совершенно не подходила.

– Да ты не трясись так, чекист. Это – самый грубый метод, а мы, дети РОВС, люди утонченные. Знаем все ваши совдеповские реалии. Куда легче тебя вывести отсюда и вот он результат – убиты все участники встречи, кроме собственно ее организатора. А потом малую толику информации, о которой мог знать лишь ты – сбросить врагам нынешней верхушки. К примеру, тому же Льву Давидовичу Троцкому и его зарубежным друзьям. Он этим воспользуется, в тайне сохранять не станет. И что тогда будет со всеми твоими родственничками, ближними и дальними? Я же легко уйду. Растворюсь. Свое дело я уже сделал, посеял панику, узнал о предателях внутри РОВС. Ниточек достаточно, чтобы, потянув за них, размотать весь клубок с ядовитыми змеями. Уяснил ситуацию? Ты проиграл, чекист, так попробуй хотя бы своих в дерьмо по маковку не окунуть. Сейчас заговоришь – их ничего не коснется. Слово чести даю – а его мы, в отличие от вас, стараемся не нарушать.

Руцис понимал, что доводы безупречны. Он проиграл всё, а я, воплощение его давних врагов, выиграл. И раскусить то, что я не часть силы, а всего лишь одиночка, он не мог, не было данных. Да и произошедшее указывало на тот ложный сценарий, который я перед ним развертывал. Так что… подумав с минуту, чекист принял единственное верное для себя решение. Знал всю беспощадность партии по отношению как к чужим, так и к своим, не оправдавшим надежд.

Архив, полный компромата. Спрятанный не у доверенно-перепроверенного человека, как можно было ожидать, даже не замурованный в каком-нибудь труднодоступном для несведущего человека месте. Все было проще… и оригинальнее.

Прячь клад под фонарем, аки лист в лесу! Именно этим и руководствовался прожженный сотрудник ВКЧ-ОГПУ. Оказалось, документы хранились в тайнике, в подвале одного небольшого домика. Непростого, конечно. В нем обитал один благообразный старичок, ранее бывший простым красноармейцем и обязанный жизнью лично Руцису. На войне бывает всякое, в том числе и такие вот случайности. Нет, Руцис вовсе не закрывал простого красноармейца от пули и не вытаскивал того из опасной заварушки. Просто, пользуясь своей чекистской властью, приказал отнестись к раненому со всем вниманием и выделить дефицитные лекарства. Без тех лекарств отправился бы Терентий Волков в мир иной. А вот с ними выжил, став, сам того не ведая, доверенным лицом видного чекиста.

После окончания Гражданской жил тихо, скромно, незаметно. И его связь с Руцисом оставалась скрытой, не выпячиваемой. Появлялся чекист в районе Черемушек редко, кратко, тщательно скрывая истинные причины и точно место. Но самое главное – была предусмотрена ситуация, что сам он появиться не сможет. Тогда должен был прийти человек и, сказав пароль, получить от Волкова тот самый архив. Вернее, допуск к нему.

Вот я и стану тем самым человеком. Пароль есть, адрес имеется. Что же до возможных, действительно возможных пакостей «на месте», то с ними как-нибудь тоже разобраться реально. А с Руцисом пора, пожалуй, окончательно попрощаться. Больше мне от него ничего не нужно. Ну, помимо необходимости включить его в «скульптурную композицию» на страх прочим чекистам. Однако прежде, чем я успел взвести курок и одним выстрелом покончить с нашим затянувшимся знакомством, Руцис остановил меня словами:

– Подожди! Ответь приговоренному на пару его вопросов. Ведь я сдал тебе архив…

– Хорошо, – кивнул я, признавая правомерность этих слов. – Спрашивай. Ответы мне не повредят.

– Зачем тебе все… это?

– Если под «этим» подразумеваются кровавые элементы, то в конкретном случае всего лишь неприятная работа по запугиванию вас, чекистов. Хотя вы это заслужили всеми своими многочисленными преступлениями. Ну а случаи с Мелинсоном и Лабирским – это месть за погибшую во время вашего красного террора семью. Да воздастся каждому по делам его… Есть такая известная всем фраза. Вот я и воплотил ее для отдельно взятых личностей.

– И чего вам, белякам недобитым, в своих европах не живется!

Крик души. Понимаю. Впрочем, сейчас скрывать действительно нечего.

– Угомонись, Руцис. Я родился, вырос и жил здесь, в России, ни на единый день не покидая ее пределов, – усмехнулся я. – Да-да, всю вашу всесильную Чека поставил раком одиночка, не имеющий ни связей, ни средств. Ничего, помимо ненависти к вашему уродливому строю, к вашей лживой системе, разрушившей изнутри великую империю и построившей на ее месте нечто монструозное для живущих внутри и внушающее омерзение при взгляде снаружи. Так что…

– Вам все равно не победить нас! – сорвался в откровенную истерику теперь не только проигравший, но и жестоко униженный сущностью победителя (не системы, а именно одиночки) чекист. – Вы уже проиграли в Гражданскую! Все ваши честь, совесть, благородство – они лишь балласт, тлен! Выживают в нашем мире лишь те, кто отказался от принципов. Надо предать – предай! Убить тех, кто считает тебя другом – убей! Только тогда ты будешь иметь настоящую власть. И мы – ее имеем! А вы вымрете, как динозавры и мамонты… Вас уже почти съели торгаши. А мы, используя их для уничтожения вас, уничтожим их. Они за деньги продадут нам веревку, на которой мы их и повесим! Мы – будущее! Мы – интернационал! А вы – раковая опухоль Европы!

– Читал я вашего Маркса, и про его ненависть к России знаю. Неприятного тебе путешествия в Ничто, выродок.

Пуля, вошедшая прямо в центр лба, оборвала очередной полузвериный вопль. Да-а, перед смертью действительно все маски оказываются сброшены. Вот и Руцис сбросил. Показал свое истинное нутро, ненавидящее всех, кто не относится к его коммунистической секте.

Легко кстати, отделался, тварь, скрывающаяся под человекоподобной оболочкой. Но я обещал. Архив взамен на легкую смерть и невмешательство в дела его семейки. Слово дано, его надо выполнять. Так что заканчиваем с головами, фотографируем получившиеся декорации со всех ракурсов и… И пора отсюда, больно уж тут смердит смертью и ненавистью. В конце концов, у меня еще много дел.

Глава 15

Тот, кто, подобно мне, считает свободный интеллект главным двигателем человеческого прогресса, не может не противостоять большевизму столь же фундаментально, как и римско-католической церкви.

Бертран Рассел, философ, математик, лауреат Нобелевской премии по литературе в 1950 году

Нам было ясно, что революция имеет только одного действительно страшного врага – Россию… Страшно могущество этой огромной Империи… У этого деспотического правительства, у этой варварской расы, имеется такая энергия и активность, которых тщетно было бы искать у монархий более старых государств. Славянские варвары – природные контрреволюционеры, особенные враги демократии.

Карл Маркс

В дни, последовавшие за «резней в Филях», как ее назвали чуть позже иностранные газеты – да, мне все же удалось закинуть распечатанные фотографии на территорию посольств, причем самым банальным образом, запустив в качестве снаряда из импровизированной пращи – я сидел тихо и старался особо не выделяться. Хотя понятие «не выделяться» применительно ко мне имело несколько отличный от стандартного смысл.

Дело было в том самом документе, отосланном Руцисом непосредственно Менжинскому. Высказанные в нем опасения сбылись, автор мертв вместе с теми, с кем собирался встретиться и кого считал своими единомышленниками. А это, извините, серьезная, крайне внушительная заявка на истинность изложенного. Доказательство косвенное, но в подобных делах прямые всплывают крайне редко и уж точно не на начальной стадии.

Менжинский, по доносящимся до меня слухам, рвал и метал, что было крайне редким явлением, учитывая его спокойный, почти невозмутимый характер. Но, видимо, этот удар оказался слишком сильным и болезненным. Как ни крути, а погибли пять действительно значимых чекистов. Они не занимали публичных постов, но были влиятельными фигурами в неофициальной «пирамиде власти» ОГПУ. Трое из иностранного отдела, по одному из особого и специального отделов, плюс двое убитых ранее сотрудников особого отдела, тоже не из рядовых.

Потому и собралась очередная коллегия, на которой перед начальниками отделов были поставлены естественные в такой ситуации, но сложноразрешимые задачи: найти, покарать, не допустить дальнейшего развития ситуации.

А кого искать? Никаких конкретных следов, лишь докладная записка Руциса, где масса намеков на сторонников Троцкого, но с конкретными доказательствами тоже беда. Тронуть эту еще очень влиятельную партийную группу? Можно, но лишь после санкции с самого верха. А там с принятием решения пока тянули, опасаясь последствий. Ведь часть командиров Красной армии – самые что ни на есть активные сторонники высланного Троцкого. Не все, но многие.

В общем, положение Менжинского можно было описать словами: «Хоть хочется, да колется… и партия пока не велит». Не велит начинать профилактические аресты троцкистов и в застенках выбивать из тех признательные показания, согласно давней чекистской забаве. Приходилось работать более тонко, искать настоящие доказательства причастности. А с этим, как уже говорилось, было плохо. Совсем плохо. Никаких явных следов, никакой конкретики, ничего. В таких случаях многие готовы рыть землю руками, ногами и рогами, лишь бы успокоить пребывающее в состоянии крайней степени ярости начальство.

Не был исключением из правила и глава иностранного отдела Артузов Артур Христианович. К тому же он, в отличие от многих и многих своих коллег по ВКЧ-ОГПУ, умел главное – думать и анализировать. И делал это хорошо, тому свидетельства – печально известные операции «Трест» и «Синдикат», в результате успеха которых очень сильно пострадал РОВС, ну а находящиеся на территории СССР антисоветские группы были уничтожены почти под ноль. Да и захват Савинкова был серьезным ударом для антибольшевистской эмиграции.

Опасный человек, очень опасный. Как на мой взгляд, так и вовсе представляющий наибольшую угрозу среди всех чекистов. Даже нынешний председатель ОГПУ, Менжинский, до него не дотягивал. Мешали как болезнь, как и некоторая инертность Вячеслава Рудольфовича, его излишняя склонность к сибаритству. Впрочем, все это так, нюансы.

Что же тогда главное? То самое умение Артузова видеть мельчайшие детали, способные представлять интерес для порученного ему дела. И этой самой деталью оказался я. О нет, не в плохом для меня смысле! Полное отсутствие подозрений в мой адрес, ибо взяться им было попросту неоткуда: ни следов, ни мотивов. Более того, от смерти Руциса я в амплуа Алексея Фомина очень многое терял. Ведь покровители такого масштаба на дороге не валяются, особенно учитывая то, что с «товарищами» из особого отдела у меня после «инцидента Сомченко и Халилова» не всегда были нормальные отношения. Точнее – не со всеми.

Не-ет, меня в причастности ко всем этим смертям подозревать было с точки зрения как логики, так и эмоций откровенно глупо. Молодой чекист-карьерист, на самом начале взлета стреляющий себе в ногу? Бред. Потому я интересовал Артузова совсем по иной причине. Он, как я предполагал, надеялся, что с моей помощью сумеет разобраться с докладом Руциса, перейдя от прозвучавших там предположений к реальным фактам. По-хорошему, спрашивать надо было самого Руциса, но тот того, помер. Зато упоминалось мое имя в качестве участника разработки версии о причастности «товарищей» троцкистской направленности. Ненавязчиво так, почти мельком, но и это было ниточкой к возможному открытию столь интересной Артузову тайны.

Так или иначе, но я получил приглашение, от которого никак нельзя отказаться. Артузов желал побеседовать со мной лично. Никаких грубостей, упаси боги! Даже никакого приказа срочно и незамедлительно явиться пред грозные очи начальника иностранного отдела. Просто в моем кабинете появился один из его порученцев и вежливо уведомил, что завтра к десяти ровно Артур Христианович желает видеть меня в своем кабинете. И предмет беседы тоже обозначил. Тот самый. Мне только и оставалось, что пообещать быть непременно и без опозданий. В ответ же на это с легкой улыбкой заявили:

– Товарищ Артузов не сомневался в вашей готовности помочь. Не трудитесь с утра появляться на работе, товарищ Фомин. Утром за вами заедут на автомобиле.

А что, нормально. В ответ на такое предложение-уведомление я лишь поблагодарил, да и вернулся к обычным рутинным делам. Зато, возвращаясь домой, заметил мягкое, ненавязчивое наблюдение. Опасность? Как ни странно, но сейчас соввласть в лице своей чекистской составляющей наоборот, берегла Александра фон Хемлока, пусть и притаившегося под чужой личиной. И все равно забавно, когда враг твой, не ведая истинного положения дел, заботится о твоем здоровье. Гримасы судьбы!

Но все равно слежка – это не есть хорошо. В предыдущие дни ее вроде бы не было… Точно не было? Вроде да. А, плевать! Ведь с момента «резни в Филях» я вел совершенно обычную жизнь, не давая ни малейшего повода в чем-то себя заподозрить. Конечно, продолжая походы по девочкам, меняя их совершенно неожиданным образом. Реноме бабника надо поддерживать, оно очень уж удобное для создания алиби в нужные моменты времени. Вот и выходит, что если даже я и упустил слежку за собой в последние дни, то это ничего не значит. Зато в будущем… В будущем мне жизненно необходимо будет ускользнуть от нее. Если, конечно, она продолжится. Архив Руциса не хочется надолго оставлять. Хоть и сказал покойничек, что и в случае его смерти Волков будет хранить его еще долго, ожидая «наследника», но все равно выжидать не хочется. Да и сведения там, как я понимаю, самые разные. В том числе и те, которые вполне могут потерять свою актуальность.

Ладно, время и обстоятельства покажут. Пока же мне только и оставалось, что вернуться домой и как следует подготовиться к грядущей беседе. Артузов – это не Руцис, ему морочить голову куда сложнее, хотя и покойничек был зело хитер. Поэтому стоит свести к минимуму все, не являющееся правдой. Будем кормить начальника иностранного отдела правдой… почти. Только вырежем кусочек там, кусочек здесь, приправим неподтверждаемыми и неопровергаемыми теориями. В итоге получающаяся картина окажется теоретически возможной, но вот истинному положению вещей соответствовать не будет. И вообще, правильно говорил немецкий философ Ницше, что правда, сказанная в нужном времени, в нужном месте и нужному человеку, может быть очень опасным оружием. А мнением такого авторитета грешно не воспользоваться.

Как бы то ни было, а утром у меня было вполне себе бодрое настроение. Равно как и готовность встретиться лицом к лицу с одним из самых опасных людей Страны Советов. Умыться, побриться «до синевы», освежив кожу одеколоном. Форма, причем парадная, специально приберегаемый для подобных случаев комплект. Про полученный от моих врагов орден тоже не забыть, равно как и про оружие. Не только про табельный наган, но и про малыша фирмы «Браунинг», притаившегося в самодельной кобуре на щиколотке. Плюс два узких клинка в нарукавных ножнах, которые вполне могут послужить «последним доводом королей». Знаю я, как проверяют сотрудников ОГПУ… Плохо проверяют, если быть честным. Обшаривают лишь привычные места расположения оружия, а на нестандарт внимания почти не обращают. Вот и пригодится на крайний случай. Хотя надеюсь, что до такого не дойдет. Жизнью я не дорожу, только оставшиеся дела держат крепко!

Не желая ждать в четырех стенах, я вышел из своей квартирки и, спустившись вниз, стал неспешно прохаживаться около входа в огэпэушное общежитие. Спустя несколько минут и пару папирос я дождался прибытия автомобиля, за рулем которого сидела смутно знакомая личность. Где-то я его видел, причем именно что в иностранном отделе. Ну а ему меня, как я полагаю, детально обрисовали или же и того проще – показали фотографию. Затормозив и выйдя из автомобиля, он сказал:

– Я за вами, товарищ Фомин.

– Как я понимаю, едем…

– К товарищу Артузову, – понимая необходимость подтверждения, ответил чекист. – Все как вчера вам сообщили, появившись в вашем кабинете. Время…

– Достаточно. Сами понимаете, ситуация.

– Конечно, – изобразил улыбку водитель в звании отнюдь не «унтерском». Хоть и один, а кубик в петлице присутствовал. Значит, не из обычных, а хоть сколько-нибудь доверенный.

Хм, а хороший автомобиль за мной прислали! Марки «Паккард», ход мягкий, салон комфортный. В таком можно расслабиться и не обращать внимания на дефекты дорожного покрытия и вообще наслаждаться поездкой без малейших помех. Конечно, совсем уж терять бдительность не следовало – чай, не в гости к друзьям еду, а совсем даже наоборот. Хоть и привычные за последнее время, а враги, причем лютые и бескомпромиссные. И чем лучше их узнаешь, находясь в самом «духовном центре», тем сильнее убеждаешься в истине – более жуткой и ненавистной для русского человека системы и представить сложно.

Автомобиль замедляет ход… Неужто? Ну да, вот и приехали. Что ж, познакомимся, Артур Христианович. Еще какой-то месяц назад я даже не предполагал, что такая встреча состоится. А вот как карты легли! Но раз так случилось, надо использовать расклад с выгодой для себя.

* * *

Учиться и учиться вам, господа чекисты, у жандармского корпуса! Да только не в коня корм, это было очевидно.

С чего такая жесткая эмоциональная реакция? Да все насчет оружия. Ведь перед тем, как допустить на прием к начальнику иностранного отдела, меня попросили сдать табельное оружие. А я что, я всегда пожалуйста. Вот вам закрепленный по документам наган, берите на здоровье. А дальше… Лишь окинули небрежным взглядом, не замечая ничего неположенного. Ну да, второго револьвера или пистолета за поясом нет, в небольшой сумке с документами, которую я открыл и продемонстрировал содержимое, тоже ничего не найдено. Значит, чист ты, товарищ Фомин, иди себе к уважаемому товарищу Артузову. Как дети. Злые, испорченные, но действительно дети. Заношу этот факт вопиющего разгильдяйства в копилку своей памяти и иду, куда приглашали. Стучусь в дверь, дожидаюсь разрешения войти и…

Вот он, Артузов, сидит себе за рабочим столом, всецело, по мимолетному впечатлению, погруженный в изучение какого-то документа. Но это показное. На самом деле он уже окинул меня быстрым, но пристальным, оценивающим взором. Сейчас же осмысляет, наверняка сопоставляя увиденное с тем, что прочел из личного дела Фомина Алексея Гавриловича.

Изучение может быть и двусторонним. В этой ситуации дело обстояло именно так. Я, оказавшись в кабинете начальника ИНО, тоже изучал его хозяина. Артузов был явно не фанатиком от революции, вроде того же Дзержинского. О нет! Перед моими глазами представал совсем иной человек: умный, хитрый, прагматичный, использовавший в свое время революцию как повод резко подняться к вершинам власти. Причем сделал это не по своей прямой специальности – а закончил он металлургическое отделение Петербургского политехнического института имени Петра Великого, даже с отличием, показывая тем самым высокий, действительно высокий по меркам Российской империи интеллект – а по линии ВЧК. Видимо, аналитическое мышление и точный расчет подсказали, где будет наиболее быстрый взлет и гарантии безопасности от кровавой волны. И он явно не прогадал. Что тут скажешь, высокоинтеллектуальный прагматик без особых принципов – это серьезная заявка на власть. И что-то подсказывает – должность начальника Иностранного отдела вовсе не предел его мечтаний… и возможностей.

По большому счету именно он являлся самым рациональным преемником тяжело больного Менжинского, которому даже оптимисты давали не более нескольких лет жизни. Только, зная политику партии, сильно сомневаюсь, что правящая верхушка во главе с Джугашвили и его сворой осмелится назначить на столь важный пост такого человека. Слишком умен, слишком самостоятелен, да еще очень часто высказывает собственное мнение. Плюс здоровый карьеризм и желание получить этот пост не ради неких идеалов, а ради себя любимого, своего дальнейшего продвижения. Для них он был пусть всего лишь вероятным, но конкурентом. А таких соввласть не любит. Это Менжинского назначили и до поры терпели, понимая, что в то время подобный председатель тайной полиции был необходим. Тогда. Но не теперь, когда любые амбициозные, цельные личности становились опасными для копошащихся наверху откровенных серых посредственностей.

Парадоксально, но Менжинский сохранял пост и влияние по двум причинам: тяжелой болезни и склонности к сибаритству. Первое явно давало понять, что он тут ненадолго задержится. Второе – что он предпочтет провести последние годы в максимальном комфорте, а не ввязываться в политические игры с неясным результатом. Зато его преемник… О да, на его месте наверху должны предпочесть нечто управляемое, безынициативное и серое. Думаю, что пока на это место планируют кого-то вроде Бокия или Ягоды. Впрочем, мне то до этого какое дело?

Несколько затянувшееся молчание было нарушено хозяином кабинета, произнесшим:

– Здравствуйте, товарищ Фомин. Не стойте у двери. Проходите, присаживайтесь. – Движение руки указывает на стоящее рядом со столом Артузова полукресло. – У меня есть к вам как несколько вопросов, так и желание обсудить несколько тем.

– Благодарю, Артур Христианович.

Прохожу, присаживаюсь, а одновременно с этим разум приходит к выводу насчет хозяина этих мест. С ним не стоит вести себя, используя амплуа «романтика Чека», совершенно не стоит. Основная причина – Артузов сам очень далек от подобного образа. Да на него надо только внимательно посмотреть! Рафинированный, холеный «продукт рухнувшей империи», в силу своего прагматизма и имморализма сразу же переметнувшийся на сторону новой власти, воспользовавшись тем, что в семнадцатом только-только закончил университет и не успел «запятнать» себя службой «проклятому царизму». Вот он – щегольская прическа, усы и небольшая бородка клинышком говорят о недавнем визите к парикмахеру. Причем не к абы какому. Вместо формы очень дорогой, но не безвкусный костюм. Булавка для галстука, запонки – они тоже не ширпотреб, а штучная работа, но вместе с тем и не кричат о своей настоящей стоимости. Да, такой образ и стиль были бы куда более уместны в той, настоящей России, но никак не среди «кухарок, способных управлять государством», каковых в органах соввласти подавляющее большинство. А те, у кого есть хотя бы зачатки мозгов, стилем, подобающим носителям власти, похвастать ну никак не могут.

И вот этому пытаться предъявлять «романтику революции», равно как и чекистской службы? Либо не поверит, либо поверит, но всерьез относиться не будет, сочтя необходимым лишь использовать. А зачем, коли есть возможность получить нечто большее?

– Понимаете причину, по которой я вас пригласил?

– Бесспорно, Артур Христианович. – Взгляд на лежащий на столе начальника ИНО доклад-записку покойного Руциса. Специально не скрываемый, чтобы продемонстрировать Артузову понимание обстановки. – Аркадий Янович убит, а учитывая, что в его докладе была лишь часть собранной информации, вам нужно остальное.

– Да. Нужно. И не только гипотезы, но и реальные факты, без которых не обойтись.

– Я понимаю, но не всегда есть возможность получить все желаемое. У меня с собой, – жест в сторону сумки с некоторым количеством бумаг, – имеется лишь более подробное развитие теорий, тех самых гипотез. Доказательства лишь косвенные. Из прямых есть лишь отрубленные головы в том доме в Филях. Одна из которых, принадлежащая товарищу Руцису, могла бы кое-что поведать. Но не теперь. Мертвые, они молчат. Это знают все.

– Бумаги…

– Вот они. – Достаю небольшую их стопку и размещаю на свободном участке стола. – Сверху подробный, но все же относительно небольшой обзор проблемы. Остальное – приложения, пояснительные документы. Структурировано так, чтобы подчеркнуть главное, малые детали вынести во вспомогательные бумаги.

– Я сейчас предварительно ознакомлюсь. Ждите. Можете курить.

Поближе ко мне придвинули раскрытую пачку папирос «Герцеговина Флор», коробок спичек и пепельницу. Ну а сам хозяин кабинета полностью погрузился в чтение. Читал он, надо заметить, быстро, но было заметно, что не пропускал ничего из написанного. Мне же оставалось сидеть, курить, ждать. Ну и периодически отслеживать проявляющиеся на лице начальника иностранного отдела эмоции. Благо он не счел необходимым их прятать. Не видел смысла, как я понимаю.

Интерес и недовольство, вызванное как раз заинтересованностью содержанием подготовленного обзора на тему, если можно так выразиться, «троцкизма и исходящих от него угроз». Туда было пристегнуто почти все важное: высылка Троцкого при сохранившихся у него рычагах воздействия на ситуацию в СССР; дело Блюмкина, арест и казнь которого вывели противостояние нынешней «партийной группы Сталина», имеющей власть, и оппозиции на новый уровень; предпосылки для обострения ситуации. А главное – логические выводы о том, что мотивацию для прокатившихся по столице убийств чекистов имели именно сторонники Троцкого. Ну а «перевод вины» на агентов РОВС – дело естественное в подобной ситуации. Тут же был и намек на то, что имеющиеся у ОГПУ информаторы, внедренные в эту организацию, должны были дать хоть какие-то сигналы о готовящихся убийствах.

За временем я особенно не следил, хотя и была такая возможность. Однако, по моему ощущению прошло что-то около получаса, прежде чем Артузов закончил предварительный просмотр документов. Положил последний лист на стол, затем посмотрел на меня и спросил:

– Какая доля вашего участия в этой работе?

– Она… присутствует.

– Я заметил. – Намек на улыбку и в то же время давление. – Поступивший ко мне доклад Руциса был написан им, это очевидно. Но изложенные мысли… Хорошо, спрошу иначе: каков вклад покойного товарища Руциса?

– Очень весомый. Для начала, без него я бы никогда не смог получить некоторые важные документы. Да и возможность отправить доклад наверх… без определенных последствий, которых я предпочитаю избегать…

– Достаточно. Я понял.

Кто бы сомневался. Для такого матерого специалиста в делах разведки, контрразведки и просто тайных операций достаточно даже легкого намека, а не такого явного, как прозвучал от меня. Важнее было то, что материалы были восприняты без удовольствия, как сулящие серьезные проблемы, но с пониманием их необходимости. С ними Артузов уже мог не опасаться гнева от председателя ОГПУ. Решение, которое примет по итогам изучения документов Вячеслав Рудольфович, предсказать очень сложно, но что не будет устраивать главе ИНО клистир с патефонными иголками за плохую работу – это точно.

– Документы останутся у меня, – проинформировал Артузов. – У вас, товарищ Фомин, есть ко мне какие-нибудь просьбы?

– Нет, Артур Христианович.

– А вопросы?

Это уже другое дело. Для тех, кто понимает… Одно дело просить что-то у вышестоящего в системе, а совсем другое – задать ему вопросы, относящиеся к твоему в ней будущему. Такая вот простенькая проверка на сообразительность.

– Чем именно я могу помочь иностранному отделу и вам лично, Артур Христианович?

– Думаю, ты пригодишься отделу в качестве одного из сотрудников… – Не увидев отторжения подобной идеи на моем лице, Артузов продолжил: – Но сначала я хочу понять, кто ты есть, Алексей Фомин. И от этого будет зависеть то, как лучше использовать моего нового сотрудника. Ты готов отвечать на вопросы?

– Да.

– Отвечать надо быстро, без задержек. Правду, а не используя иезуитские увертки и иносказания. Я их сам хорошо знаю. Так ты готов?

Предлагает мне, точнее, моей маске, открыть карты. Похоже, понял, что написанное в моем личном деле не сходится с реальностью, вот и решил самостоятельно оценить потенциального сотрудника. Ладно, приоткроем скрываемую маской… другую маску. Только в последней есть несколько других черт, более глубокого уровня восприятия.

– Готов. Но это значит, что мое личное дело…

– Его составители не совсем поняли личность того, кого описывали. Это только их вина. Начнем. Что значит для тебя убийство Руциса?

– Исчезновение влиятельного человека, помогающего как советами, так и некоторыми своими действиями, но непременно в законных рамках.

– Проще говоря – покровителя. Называй вещи своими именами, Фомин.

Киваю, принимая это к сведению. Выходит, вообще никаких эвфемизмов, благодаря которым можно смягчить истину более расплывчатыми и приемлемыми словами. Да, Артур Христианович, вы точно прагматик. Да еще и циник, если я правильно понял. И все равно – «сочный» такой вопрос прямо в лоб, причем явно лишь первый. Что ж, жду дальнейших.

– Почему принял решение работать в ОГПУ?

– Раскрытие возможностей, возможность стать частью силы, власть.

– Убивал?

– Да.

– В деле это и так отмечено. – Улыбка, но не простая, а с подвохом. – Я хотел увидеть, что у тебя на лице отразится.

Молчу, понимая, что вопроса как такового не прозвучало. А любые слова с моей стороны будут проявлением если не слабости, то нетерпеливости. Захочет – сам скажет. Не захочет… ну да и ладно.

– Ничего. Ни смущения от вопроса, ни радости, ни сожалений, – как и ожидалось, развил уже сказанное им Артузов. – Такое нечасто можно увидеть, особенно у нас. Молчишь?

– Вы не задали вопроса.

– Верно, вопроса не было. Сейчас будет. В каком случае ты предашь советскую власть?

Вот хитрый человек! Мысленно снимаю шляпу перед умным человеком, умеющим задавать вопросы. Сама формулировка подчеркивает, что начальник иностранного отдела и мысли не допускает относительно того, что я абсолютно предан соввласти. Ну да, это естественно, ведь сидящий сейчас поблизости от него чекист Алексей Фомин никак не выглядит «романтиком революции» и тем более ее фанатиком. Отсюда и вопрос, на который требуется очень аккуратно ответить.

– Если СССР однозначно и бесповоротно будет проигрывать. Тогда я сделаю все возможное, чтобы выскользнуть из мельничных жерновов. В другом случае – нет. Ренегаты никогда не получают от своих новых хозяев главного для меня – влияния и власти. Только деньги, а они… мелочь по сравнению с ними.

– Да, твои мотивы понятны. И они соответствуют тому, кого я вижу перед собой. – Артузов явно был доволен услышанным. – Еще один вопрос, интересный лично мне. Что бы ты сделал, если бы я сейчас отдал приказ тебя арестовать?

– Вы бы просто не успели этого сделать, Артур Христианович, – улыбаюсь я абсолютно искренне, понимая, что этот вопрос действительно интересен лично ему. – Я всегда пытаюсь учитывать даже самый худший для себя вариант.

Секундное непонимание моих слов быстро сменяется осознанием того, что имелось в виду. А подразумевал я тот самым маленький браунинг, до поры мирно дремавший в кобуре на ноге. Во время того как хозяин кабинета читал собранные мной документы, оружие перекочевало сначала в мой карман, а сейчас оказалось в руке. Естественно, оно было с досланным патроном, но пока еще на предохранителе. Стрелять в Артузова я не собирался, это была всего лишь красочная демонстрация. Угроза для меня от такого действия? Минимальная. Начальник ИНО не та личность, чтобы на основании не угрозы, но всего лишь демонстрации возможностей совершать необдуманные действия. Смысл? А вот он имелся. Показать Артузову, что с чекистом Фоминым стоит работать, причем работа может и не ограничиваться одной лишь аналитикой. Были у меня на это определенные планы, ой были!

– Радикально! – Реакция на подобный афронт последовала всего секунды через три, что было очень, очень хорошим результатом. – А почему?

– Как говорили древние, или Цезарь, или никто. Я не вижу себя в роли постояльца одной из тюрем и тем более у расстрельной стенки. А уходить следует громко и красиво.

– Как же отсутствие вины?

– А кого и когда это спасало? – презрительно хмыкнул я. – Про «товарища Иисуса» я вообще молчу, как про личность исторически недостоверную. Зато Сократ выпил свою чашу яда, будучи невиновным.

– Зато его слова…

– Да, помню, – ответил я, чувствуя, что Артузов специально недоговорил. – Кажется, ученик спросил его: «Учитель, почему ты умираешь невинным?» Ответ же был: «Неужто ты хочешь, чтобы я умер виноватым?» За точность цитаты не ручаюсь, но смысл передан верно.

– В чем несогласие с великим греческим мудрецом?

– Не люблю быть жертвой, только и всего.

Артузов откинулся на спинку кресла, рассматривая меня, как некую антикварную редкость. И взгляд был… откровенно собственнический.

– Со следующей недели вы работаете в иностранном отделе, старший сотрудник особых поручений Фомин. И уберите свой браунинг, он уже отыграл свое.

– Искренне благодарен вам, Артур Христианович, – сказал я, убирая оружие в карман. – А столь приятное для меня повышение, оно…

– Не опасайся, что сочтут фаворитом начальства, Фомин. Проведу отдельным приказом за разработку противодействия возможным контрреволюционным выступлениям внутри ОГПУ. Сейчас это актуально.

Не поспоришь. И все же, и все же… Знал, что заинтересую начальника ИНО, но чтобы так! Перевод в его отдел очень даже к месту, а уж про третий кубик в петлицы я и не говорю. Чем выше мое чекистское звание, тем легче проворачивать самые разные дела. Однако были у меня и вопросы, которые я не постеснялся задать.

– Разрешите спросить, Артур Христианович, – дождавшись разрешающего жеста, я продолжил: – На каких направлениях вы собираетесь меня использовать? Есть ли варианты? Спрашиваю исключительно потому, что свои сильные и слабые стороны знаю, уж простите за уверенность, очень хорошо.

– Я учту это, – без тени иронии произнес начальник ИНО. – Специалистов лучше использовать там, где они приносят большую пользу. Думаю, сегодняшний разговор был и полезным, и перспективным для обеих сторон. До свидания, товарищ Фомин.

Все понятно, аудиенция у начальства закончена. Мне оставалось лишь попрощаться, после чего покинуть кабинет Артузова. Затем забрать свой наган в приемной, после чего отправиться домой, но уже своим ходом. Да, домой. Ведь сегодняшний день, помимо уже состоявшегося визита к начальству, был ничем не загружен. Заодно и обдумаю дальнейшие свои планы с учетом сегодняшних новостей. А в целом – все идет хорошо. Главное не упустить удачу, раз уж удалось ухватить ее за пышный и сверкающий хвост!

Глава 16

Если бы три года русские люди не сражались против большевиков, если бы не было Степного и Ледяного походов, если бы не защищалась Сибирь, если бы не восстали Дон, Терек, Кубань, если бы в Крыму после Новороссийска не было снова поднято Русское знамя, – мы, русские, были бы вынуждены признать, что у нас, русских, нет чести и что Родина действительно не более чем предрассудок. И если честь спасена и если идея Родины – идея России – не умерла до сих пор, то этим мы обязаны безвестным героям, положившим жизнь свою у Пскова, у Омска, у Новороссийска, под Орлом, под Казанью, на Перекопе – во всей земле Русской. Этим мы обязаны Корнилову, Алексееву, Колчаку, Деникину, Врангелю.

Б. В. Савинков, руководитель Боевой организации партии эсеров, участник Белого движения, писатель. «О русской Вандее»

Само название Русь узурпировано москалитами. Русские не только не являются славянами, но даже не принадлежат к индоевропейской расе. Они пришельцы, которых надо выгнать обратно за Днепр…. Я хотел бы, чтобы этот взгляд стал преобладающим среди славян.

К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Том 31. М., 1963

Неделя. Именно такой срок был дан мне для завершения всех своих дел в особом отделе. А потом – официальный перевод в иностранный отдел. Правда, в какое именно отделение меня переводят, покамест было непонятно. Артузов явно колебался. Впрочем, вариантов было немного, ведь разведка в восточных странах, экономическая и научно-техническая разведки однозначно отпадали. Там требовались специфические знания, которых у меня просто не было, равно как и в вопросах въезда-выезда в СССР. Также крайне сомнительно, чтобы из меня попытались сделать нелегала в той или иной европейской стране или переключить на работу с прибалтийскими странами… Вот и остаются всего два варианта: третье и пятое отделения. Первое работает по США и европейским странам, ну а второе полностью загружено разведкой, связанной с белоэмигрантскими организациями.

Что лучше для меня? Вопрос сложный. Я никоим образом не собираюсь помогать чекистам наносить ущерб тем, кого уважаю и к кому причисляю самого себя. Вместе с тем, если будет не аналитическая работа здесь, а выезд на рубеж, то такой вариант многое изменит, придавая особую привлекательность. Сложно все это, очень сложно и расплывчато. Остается лишь надеяться, что начальник ИНО, как и намекал при нашем с ним разговоре, учтет мое мнение… которым пока еще не поинтересовался.

Три дня прошли именно что в завершении всех дел. Оставшееся же время было целиком и полностью в моем распоряжении. Этакий незапланированный, но все же отпуск. Мое пока еще начальство в лице Шанина проявляло полное безразличие, так что… Отсутствие в кабинете легко мотивировалось необходимостью «выезда на место» или там места, представляющие интерес. Проверки на предмет того, не изменилось ли что, хотя измениться местоположение посольств явно не могло, а отследить более интересные вещи было малореально. Но Шанин и умение мыслить – явления несочетаемые. Да и не было ему дела до меня. Совсем.

Зато дела у меня присутствовали. И самое главное из них – архив покойного Руциса. Именно по этой причине я, выйдя из общежития утром и промотавшись некоторое время по городу с целью удостовериться, что слежка отсутствует, начал действовать. Сначала нужно посетить один из тайников, прихватив набор для изменения внешности и один из еще «чистых» пистолетов. Ну а затем, изменив внешность, можно отправляться в Черемушки. Ведь именно там обитал хранитель архива, бывший красноармеец Терентий Волков. Обитал, как оказалось, в хорошем домике. Не шикарном, но добротном, крепком, явно ухоженном, обнесенным высоким таким забором, за которым, судя по грозному лаю, бегали как минимум две немаленьких размеров псины. Да и пусть себе бегают, я ж вламываться не собираюсь, даже совсем наоборот. Вот она, калитка, а вот и подобие молотка, которым надо стучать о стальную пластину. Вот я и стучу, вызывая у псов совсем уж утробный лай. Все, теперь, если хозяин дома, то поневоле выйдет, ведь слушать такие надрывные звуки длительное время…. надо быть глухим, как тетерев на току.

Шаги. Затем разраженный окрик, заставляющий псин заткнуться. Ну да, пришел хозяин, можно и перестать издавать столь громкие звуки. Мне же пора познакомиться с хозяином дома, который уже открыл калитку и смотрит на меня с вселенским безразличием на лице.

– Аркадий Янович просил передать, что вода в реке по утрам черной кажется.

– И выплыть из нее сложно, – вздохнул уже пожилой хранитель, после чего добавил: – Значит, умер товарищ Руцис?

– Увы, никто не вечен.

– И не в своей постели…

– Так и работа у него была такая, где своей смертью помереть сложновато оказывается. Но вот собранные им знания пропасть не должны. Он и сам вам об этом говорил, Терентий Поликарпович.

Хранитель лишь обреченно махнул рукой. Дескать, сам знаю. Но на лице было искреннее огорчение от смерти того, кого он считал, причем вполне заслуженно, своим спасителем.

– Все помню. Ладно, молодой, пойдем, покажу, что и как. Тебя звать-то как?

– Да зовите как хотите, Терентий Поликарпович. Понимаете ведь, что настоящего имени все равно не скажу, потому как порой во многих знаниях многие печали, а врать без нужды не люблю.

– Чекисты… Пойдем уж, человек без имечка, не отставай. И собачек моих не бойся, они без хозяйского приказа только лают, но не кусают.

– Так я и не боюсь.

Посмотрев на меня несколько секунд, Волков погладил свою окладистую бороду и хмыкнул:

– И впрямь не боишься. Чудно.

Произнеся это, хранитель архива покойного чекиста двинулся по направлению к дому. Мне только и оставалось, что идти следом, при этом приготовившись к любым неожиданностям. Уж слишком гладко все шло, а я успел усвоить – если фортуна слишком часто улыбается, то ожидай того, что какие-то из улыбок будут обманными. Вот я и ожидал, не позволяя себе расслабиться. Помнил, что многих кладоискателей погубили те или иные причины, когда они стояли в паре шагов от искомых сокровищ или даже находились на обратном пути, уже получив желаемое.

Но пока все было спокойно. Краем уха слушая ворчание пожилого хранителя, я смотрел и запоминал. Обстановка дома… Не бедная, но и без роскоши, аккурат такая, чтобы не вызывать лишних вопросов. Хотя деньги у хранителя водились, это было видно по высокому качеству всего находящегося в доме. Открытая книга на столе… Не легкие рассказики, а Гоголь. Еще книги, но закрытые, лежащие то тут, то там. Не дурак хозяин – это хорошо для хранителя. Простака легко обмануть, а подобная должность требует не только слепой верности, но и умения соображать.

Куда теперь? Вниз. Волков сдвинул в сторону половичок, открыв взору люк с ручкой-кольцом, ведущий в подвал.

– Соленья-копченья храню, – прогудел хранитель, почуяв мой интерес. – Обычное дело, никаких подозрений. А тайное место устроить очень уж удобно.

Это верно подмечено. Хранить нечто громоздкое, но вместе с тем оставить возможность быстрого и относительно постоянного доступа – накладывает определенные ограничения на выбор места. Потайная комнатка? Легко вычисляется при взгляде на дом снаружи и проверке изнутри. Остается подземная часть. Все правильно, все логично.

Люк открылся без малейшего скрипа, показывая, что петли регулярно смазываются. Первым спустился хранитель, правда лишь после моего жеста. А как иначе? Доверие – слишком серьезная штука, ее не растрачивают на всяких там доверенных лиц дохлого чекиста. А вот следом за ним спуститься – нормально.

Свет. В смысле проведенный электрический, а не от фонаря или пуще того, керосиновой лампы. Руцис явно не хотел находиться в полутьме, предпочитая комфортные условия работы с архивом. А кстати, где же он тут находится? Пока видны лишь бочонки, кадушки, ящики и прочие бутылки. Хотя на кой бес мне гадать, если можно спросить? Вот и спрашиваю.

– Ну так что, Терентий Поликарпович, где тайник?

– Сейчас. Помоги вон тот бочонок отодвинуть.

Да пожалуйста. Сдвинуть в сторону небольшую бочку с квашеной капустой было легко, но участок стены, который она скрывала, ничем не выделялся. Да и не должен был, это очевидно. Тайник же оказался куда более серьезным, чем я ожидал. Сначала хранитель нажал последовательно на четыре камня, а потом повернут второй, который к этому моменту заметно выдвинулся наружу. Причем не просто так, а на манер сейфового замка. Два полных оборота вправо, полтора влево. Серьезно. Интересно еще вот что…

– А если неверно повернуть? – спросил я в то время, как с тихим скрежетом часть стены отъезжала в сторону. – Ничего или…

– Три попытки ничего, просто возврат механизма. Четвертая – взрыв пары фунтиков динамита.

– Серьезно.

– Аркадий Янович, благодетель, говорил, что больно страшные тайны хранятся. Лучше пусть взорвутся, чем достанутся чужим людям.

– Не поспоришь. Еще «подарочки» будут?

– Нет, – покачал головой хранитель. – Да сам посмотри, все как на ладони.

И верно… вроде бы. Ниша, в которой лежат папки с документами, громоздящиеся тремя нехилыми стопками. И больше ничего. Бери и уходи! Вот только после информации о взрыве при неправильном открытии совершать необдуманных движений мне совсем не хотелось. Лучше сначала пошевелить мозгами. Помощью же в этом благородном деле может стать хранитель и его ответы на вопросы.

– Терентий Поликарпович, а вы сами видели, как Аркадий Янович с бумагами работал?

– Не видал, сынок, – похоже, не желая использовать вымышленное имя, хранитель предпочел обезличенное ко мне обращение. – Видел лишь, как он открывал, а потом приказывал уйти. Ах да, видал, как он открывал тайник, клал туда бумаги и сразу закрывал. А как работал – то нет. Благодетелю виднее! Надо уходить, я и уходил. Ништо…

– Я вас понял. Ну да я просить уходить не стану. Наоборот. Будьте любезны, постойте, пока я кое-что проверю.

– Постою, чего ж не постоять, коль хороший человек просит.

– Хороший?

– Так Аркадий Янович тебе доверял, значится хороший. Мое дело простое – охранять. И вот передать при нужде.

Прост как три копейки хранитель. Неглуп, но прост. А простота порой оказывается похуже воровства. Интересно, сейчас тоже так или всего лишь моя подозрительность невместно разыгралась? Будем проверять.

Тайник небольшой. Боковые стенки, верхняя, нижняя. Никакой взрывчатки не видно, разных проволочек, при натяжении который будет «большой бум», тоже не видно. Верхние и нижние стенки неровные, шершавые, видны щели между кирпичами. А нижняя… Ее видно плохо, почти все закрыто стопками документов, но все равно реально заметить, что она словно из единой каменной плиты. И что с того? Вроде бы ничего. Но почему тогда я вижу контур этой плиты, которая несколько… выделяется?

А если?.. Проклятье на твою уже мертвую голову, чекист, неужто ты оказался настолько предусмотрительным? Неужто твое наследство подобно знаменитому «перстню Борджиа», надев который на палец, человек получал укол крохотным ядовитым шипом?

Яд? Не смешите меня. Тут явно не тот случай. Если тут и есть сюрприз особо доверчивому «наследнику», то устроен он в совершенно другой манере. Поэтому…

– Терентий Поликарпович, тут есть что-то тяжелое, но малое по размеру?

– Как не быть! Вот камни, которые на круги деревянные кладу, чтобы соленья под гнетом томились. Тебе сколько надобно-то?

– А вы давайте их сюда. Там разберусь.

Хорошие камешки, тяжелые и плоские, что особенно порадовало. Вот мы их сейчас и пристроим на нужное место. Та-ак… Водружаем камень и одновременно снимаем часть бумаг. Потом еще и еще, вплоть до полного замещения бумажной массы на каменную. И плевать на глубокое недоумение в глазах хранителя, все равно оно скоро рассеется, тем или иным образом.

Я же бегло, но ознакомлюсь с содержимым нескольких папок на выбор. Интересно же, что там накопал на своих коллег покойный Руцис! Открываю первую, наугад выбранную. Так, а здесь у нас не чекист, а вовсе даже сотрудник Народного Комиссариата иностранных дел, он же НКИД, некто Флоринский. Грешки обычные, финансовые, а дальше совсем интересно… Подозрительные контакты с германским послом в Стокгольме. Вероятная вербовка… И неимоверная тяга к мальчикам, причем несовершеннолетним. Ну да, каков поп, таков и приход. Это я про Чичерина, бывшего наркома и открытого содомита.

Смотрим дальше, снова взяв случайную папку. Мугдуси, это из Закавказья… Аж целый начальник секретно-оперативного управления ГПУ Армянской ССР. И тоже очень подозрительные связи. Восточной направленности, что и логично, учитывая место его пребывания. Конкретики мало, но при должной подаче материалы могли как минимум обрушить карьеру, а как максимум… Думаю, пояснения излишни.

И вот таких папок с жареными фактами и опасными подозрениями было много, очень много. Не только на «товарищей чекистов», но и просто на видных партийцев. Руцис правильно делал, что не брезговал компроматом ни на кого. Это был его «спасательный круг» на все случаи жизни. А теперь это сокровище попало в мои руки загребущие. Правда использоваться будет уже совершенно в других целях. Каких? Ну, это просто очевидно. Предъяви любому упомянутому в архиве объекту фотокопию компромата – у него останется лишь три варианта: работать на того, кто держит в руках воплощенные в бумагу неприятности; бежать каяться с крайне высокой вероятностью оказаться в местах, вопреки пословице, очень отдаленных; ну и бежать из страны, что сделать не так уж и просто, особенно в сжатые сроки.

Право слово, вряд ли кто-то выберет второй вариант. Безжалостность соввласти даже к своим, а может, к своим особенно, известна всем умеющим думать. Следовательно… Будут плясать на веревочках как миленькие, становясь послушными марионетками. Главное тут не перегнуть палку, ну да на то есть умные люди. Кто? Это уж решать тем, кому я хочу передать столь шикарную возможность. Представителям РОВС. Остается лишь одно, но очень сложное – войти с ним не просто в контакт, но еще и сделать так, чтобы меня не посчитали очередным провокатором ОГПУ. Сложно… но можно.

Пока же надо собрать все бумаги, упаковать их в одну или две сумки и спрятать уже в одном из собственных тайников. Хм, а с собой я, как назло, большого чемодана или там баула не прихватил. Просчитался, думая, что архив окажется более компактным, легко помещающимся в маленький чемоданчик. Так что…

– Терентий Поликарпович, а не найдется ли… – взгляд в сторону нехилой кучки картонных папок. – Большого и приличного с виду вместилища для всего вот этого? Уверен, что покойный Аркадий Янович должен был учесть такой случай. Я же, признаться, не рассчитывал на столь солидный объем.

– Все найдется, – малость подумав, ответил Волков. – Наверху, конечно, не здесь.

– Тогда давайте сходим. Заодно и бумаги перенесем наверх, не здесь же их оставлять.

– А что…

– С открытым тайником и теми камнями, которые не дают покоя вашему любопытству? Обещаю, что в самом скором времени все прояснится. А пока давайте немного поработаем.

Хоть я и не чувствовал исходящей от хранителя опасности, но все равно держал его в поле зрения и готов был к любой неожиданности. Напрасно, конечно, как показали ближайшие четверть часа, но лучше уж так, чем недолго, но мучительно раскаиваться в излишней доверчивости, получив пулю в затылок или нож в печень.

Вот он, большой коричневый чемоданище, плотно набитый такой страшной и опасной для многих бумагой. Ну а остатки вполне поместились в чемоданчик маленький, тот самый, который я с собой принес. Читать мне все это не перечитать! И не просто как развлекательную литературу – хотя и это есть, не отнимешь, – а с точки зрения аналитика, определяющего, что из сведений более важно, а что менее. Да и про актуальность забывать не стоит, ведь со временем некоторые откровения теряют значимость, свидетели умирают, к тому же рычаги воздействия могут стать как более прочными, так и приобрести нежелательную хрупкость. Вот и надо разбираться досконально, не пропуская ни единой мелочи.

Можно и уходить, правда, завершив последний этап запланированного. Очень уж мне любопытно, реальны ли были мои подозрения или это так, излишняя перестраховка? Ничего, сейчас это должно проясниться. Только проверять я буду не сам, мне рисковать нет никакого резона. Другой найдется, более для этой цели подходящий.

– Терентий Поликарпович, сделайте одолжение. Точнее, сразу два. Во-первых, скажите, в вашем «подземелье» вентиляция есть?

– Что?

– Ну, отдушина, куда воздух поступает.

– Есть, как же не быть. Без нее все припасы погниют!

– Тогда перейдем к «во-вторых». Возьмите четыре мотка бечевки, тонкой веревки или вообще леску и сделайте вот что. Обвяжите один конец вокруг каждого из камней, которые внутри тайника положены. Но осторожно, чтобы их с места не поднимать! Другим концом, как вы, я думаю, уже поняли, все это хозяйство должно выводиться через отдушину. Суть понятна?

Эх, как посуровел старый хрыч! Сразу стал похож не то на филина, не то на облагороженного и подстриженного лешего из глухой чащобы. Не дурак, сразу понял, к чему я все эти приготовления затеял. И, само собой разумеется, хранителю как кость поперек горла предположение, что его благодетель Руцис поместил внутрь тайника еще один механизм подрыва.

Интересно только, смолчит или сразу начнет возмущаться? Хм, а ведь взял эмоции под контроль, смолчал, хотя смотрит на меня теперь с явной неприязнью. Ну-ну! Хоть смотри, хоть запоминай облик – это роли не играет. Грим, измененный голос – все при мне. Иначе нельзя.

Посверлив меня недобрым взглядом где-то с полминуты, хранитель отправился «делать одолжение», а по сути – выполнять неприятный ему приказ. Служака он, что ни говори, до мозга костей! Мигом чувствует, что приказ есть приказ, пусть и оформленный в виде мягкого пожелания.

Прошло, как я понимаю, минут десять. С часами не сверялся, ведь особой разницы не было. Лишь спросил у Волкова, когда тот все устроил и встал неподалеку от отдушины, хмуро глядя то на меня, то на свитые воедино концы бечевок:

– Много шума будет, если рванет?

– Камень внутри, дом крепкий. Вход я комодом придавил. Грохоту не будет. Но ты…

– Тогда давайте, Терентий Поликарпович. Ваш домик, вам и проверять. Тяните за веревочки.

Сам я предпочел отойти еще подальше. Боги ведь заботятся о том, кто и сам о себе заботиться не забывает. Ну же, давай! Рывок за концы бечевок и… Ничего. Десять секунд, двадцать. Хранитель разворачивается ко мне с торжествующе-злорадным выражением лица, явно желая высказаться грубо и матерно, но тут… Глухой взрыв, действительно слабо слышный, но земля под ногами ощутимо так дрогнула. И выражение торжества сменяется не страхом, даже не облегчением от ощущения мимо пролетевшей смерти. Нет, хранитель в глубоком шоке: кажется, что весь его мир разбился на сотни мелких осколков. Но почему? Обычное дело – устраивать ступенчатый механизм защиты. И тут Волков бормочет, ни к кому конкретно не обращаясь, разговаривая сам с собою:

– За что?.. Я же на все готов был… Все выполнял, господи Исусе… Не может такого быть. Ошибка. Должна быть ошибка…

– Чего там бормочете, бывший охранитель опасных тайн ОГПУ? – спрашиваю я, как только хозяин дома замолкает и видно, что продолжать разговор с самим собой уже не собирается. – Обычное же дело: устанавливать ловушку внутри ловушки. Я такое предполагал, хотя наверняка и не знал. Отсюда и камни, что должны были обмануть механизм. Есть вес, он не действует. А как только тайник опустошают, плита поднимается вверх и срабатывает устройство подрыва.

Молчание. Я уже думал помочь крепким словом или оплеухой, как Волков заговорил серым, бесцветным голосом:

– У меня был приказ. Если за полгода Аркадий Янович ни разу не появится, взять все бумаги и сжечь их. Сжечь… Не успел бы я их сжечь, взорвался бы вместе с ними. За что?

– Хранитель сокровищ живет лишь до тех пор, пока в нем есть нужда. Видимо, наш общий знакомый руководствовался именно этим правилом, – усмехаюсь я, понимая, что теперь нет даже теоретической необходимости избавляться от Волкова. – Вам повезло. Как и мне. Хотя нет, я обязан отсутствию смертельного «гостинца» от Руциса не везению, а лишь опыту и подозрительности. А вот вам именно что повезло.

– Зачем?

– Повторяетесь, Волков. Впрочем, я вас понимаю. Сложно спокойно воспринять крушение того, во что… нет, в кого верили. Зато теперь у вас есть выбор. Теперь нет той «пещеры сокровищ», которую вы должны были охранять. Нет и каких-либо долгов перед тем, кто вас по сути предал. Живите как хотите. А я не Руцис, мне вас устранять резона нет. Хотя… Может, и обращусь как-нибудь. Что ни говори, а за вами должок теперь.

– Да, жизнью обязан, – тусклым, но уже с легкими проблесками эмоций голосом отозвался бывший хранитель. – Ежели смогу, то помогу.

– Вот и хорошо. Только подвал в порядок приведите, и не стоит, чтоб об этом кто-либо узнал. Ну да чего я вам очевидное то говорю. Прощайте, Волков. А может, и до свиданья. Время покажет.

Подхватив оба чемодана, я направился к выходу. Ну а придавленный предательством того, кого считал своим благодетелем, бывший хранитель многих тайн остался окончательно осмысливать. Как уже случившееся, так и свое будущее. Ничего, пускай. К чекистам он точно не побежит, слишком силен полученный удар. Да что там, он вообще никому не обмолвится. Самое неприятное, если просто возьмет, да и застрелится. Или нет, ведь верующий, в доме иконы видел, что сейчас в Стране Советов явление редкое. На коне сейчас воинствующий атеизм, то есть такой, где фанатично утверждается пусть не наличие бога, а его отсутствие. То же самое миссионерство, вид сбоку! А, что тут сказать, очередной чудной выверт сознания «товарищей»! Копаться в нем нет никакого желания, ибо на фоне прочих он просто теряется.

Важнее другое. Архив здесь, у меня! А получив такой козырь в руки, дальнейшие мои действия будут куда более легкие. Вот только найти бы время на его изучение. Время, да и возможности, ведь у себя дома это сделать никак не получится. Ну да ничего, нет таких трудностей, которые нельзя было бы преодолеть.

Глава 17

– Который здесь поэт Гумилев?

– Здесь нет поэта, есть поручик Гумилев. Пошли.

Предсмертные слова Н.С. Гумилева, поручика, великого русского поэта, расстрелянного по делу «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева»

Надо расширить применение расстрелов. Без этого построить социализм невозможно.

В. И. Ленин

Одно дело получить сокровище, а другое – грамотно им распорядиться. Это я понял почти сразу, как только архив Руциса оказался в моих руках. Получив его и разместив в одном из тайников, я понимал, что на полный и подробный его разбор требуется очень большое количество свободного времени А у меня его было… да почти не было. Тех нескольких дней, остававшихся до моего официального перевода в Иностранный отдел, было недостаточно. Особенно учитывая то, что я не мог возиться с бумагами у себя. Получалось лишь урывками, да и то урывки эти были короткими, дабы не вызывать подозрений длительными отлучками. И все же мне многое удалось. Для начала, я нашел-таки подтверждение того, о чем говорил перед своей смертью Руцис: насчет агентов ОГПУ в РОВС. Не соврал чекист, что меня сильно порадовало. А вот зачем он хранил в своем архиве и такие нюансы – это я толком не понимал. Или так, на всякий случай, если красный режим возьмет да и обрушится с громким треском? Вполне, кстати вероятно. Но как бы то ни было, а теперь, помимо слов, имелись и кое-какие материальные доказательства. Мало, но имелись. Оставалось организовать прорыв за рубеж. Не свой, конечно, у меня тут еще кровник живой имеется, помимо других планов, хоть и менее важных. Зато кандидатура на роль курьера уже наметилась, да такая, которая точно не предаст. Не тот случай.

И вот, аккурат к концу той самой недели, данной мне на завершение дел, последовал новый вызов к Артузову. Правда, на сей раз было предложено добираться самому, машину за моей персоной высылать не собирались. Да и шут с ней, можно и ножками прогуляться. Дело привычное.

Признаться, я ожидал, что на сей раз меня обыщут по полной, но вместо этого… Проклятье, меня даже наган сдавать не заставили, так с ним к Артуру Христиановичу и пошел. Это у него чувство юмора такое? Ну да, оно самое. Зайдя в кабинет главы ИНО и поприветствовав его, я заметил короткий взгляд не на меня, а аккурат в сторону кобуры на поясе. И ощущался скрываемый смех. Нормально. Действительно нормально, потому как пусть он враг, но не трус и не болван. Такие вызывают не брезгливость, а уважение.

Снова предложение присаживаться, закуривать, если есть такое желание. Желания, правда, на сей раз не было. Ну не часто я дымлю, а так, под настроение.

– С послезавтра выходишь на работу уже как мой сотрудник. Кабинет тебе сегодня покажут, обустроишься. Я считаю, – перешел к делу Артузов, – что тебе целесообразно будет работать в третьем либо в пятом отделении. В остальных требуются либо особые знания, либо врастание в обстановку. Использовать же тебя как «нелегала» сейчас нецелесообразно.

– А в дальнейшем, возможно, смысл и появится, – развил я недосказанное. – Я понимаю.

– Что-то не устраивает?

– Напротив, – мгновенно ответил я, подозревая очередную проверку, на которые Артузов явно был горазд. – В будущем это может быть разумным, но лишь после изучения мной обстановки и усовершенствования определенных навыков. А сейчас… Мне больше подходит третье отделение. Особенно учитывая тот факт, что кое-что по этому направлению у меня уже есть.

– Это интересно. Рассказывай.

– Есть такая семья Устиновых, отец и дочь. Началось все с того…

Следующие минут этак двадцать пять я во всех подробностях рассказывал Артузову не только о случившихся событиях – отредактированных, естественно, – но и о тех планах, которые имелись насчет этой парочки. В том числе и о целесообразности организации выезда за границу дочери Устинова, Елены. С последующим «бегством из СССР», а точнее невозвращении обратно в связи с возникшими подозрениями. Мотивация подобного варианта тоже была убедительной – бывший видный работник наркомата внешней торговли не теряет ценности и после своего разоблачения как агента Франции для своих хозяев. Он же остается неплохим консультантом по ситуации в СССР, по сильным и слабым сторонам. Таких специалистов там ценят. Значит, как агент-двойник он тоже будет приносить пользу.

Артузову сама идея не то чтобы сильно нравилась, но отторжения не вызывала, а и кое-что он об этом уже знал, ведь покойный Руцис наверняка обмолвился о планируемых операциях. В том числе и о методах контроля путем навешивания на объект железных доказательств ответственности за реально совершенное преступление.

– Получается, это будут два твоих агента, лично завербованных, – не спрашивал, а утверждал Артузов. – А причина верности, помимо страха, признательность за ликвидацию убийц жены и матери.

– Необходимые сопутствующие жертвы, – пожал я плечами. – Их ценность была значительно ниже Устинова.

– Согласен. А в дальнейшем ты планируешь засылку и других «невозвращенцев» под убедительной легендой и с серьезной мотивацией быть верными именно нам?

– Да, Артур Христианович. Причем держать лучше всего не только страхом или признательностью, но обоими привязками сразу. Оно надежнее.

– Перспективно, – слегка кивнул Артузов. – Подготовишь подробный доклад на эту тему. На мое имя. Срок?

– Если общая концепция – десять дней и допуск к материалам Иностранного отдела. Не ко всем, но к тем, которые относятся к затрагиваемому вопросу. Ну и возможность начать работу с Устиновой. Нужны дополнительные беседы, своего рода инструктаж.

– Уже?

– Это поможет лично мне прояснить кое-какие спорные вопросы.

– Наверное, эти «спорные вопросы» довольно красивые, – цинично усмехнулся глава ИНО. – Бабник вы, товарищ Фомин. Но пока делу это не вредит, я стараюсь не вмешиваться в маленькие слабости своих людей. Идите, «прорабатывайте» агентессу, но и про доклад не забывайте. Да, жди в приемной, я пришлю человека, который покажет твое новое рабочее место.

Попытка вытянуться по стойке «смирно» была пресечена небрежным жестом. Ну да, Артузов тоже не любитель формализма и официоза. И ладно, я только «за». Сейчас чуток подожду, потом осмотрю обещанный кабинет. А потом…

Ну Артур Христианович, ну затейник! Счел, что мне приглянулась Елена Устинова, а ознакомившись с личным делом, сделал соответствующие выводы. Мда, репутация большого любителя женского пола, делающего стойку на всех симпатичных девиц, неожиданно выстрелила. Точно в центр мишени, что характерно. Теперь я могу захаживать к ней не редко и эпизодически, как планировал, а постоянно и систематически. Ай, прелесть-то какая!

В общем, следуя за одним из порученцев Артузова, ведущего меня осматривать новый выделенный кабинет, я пребывал в отличном настроении. Кстати, вид доставшегося кабинета это настроение еще больше упрочил. Небольшой, на одного человека, обставленный без излишеств, но в неплохом стиле. Работать тут будет вполне себе неплохо. Даже плюшевые шторы присутствуют, которыми так удобно отгораживаться от бьющего из окна света. Признаться, не люблю яркие солнечные лучи, с зимы восемнадцатого глаза плоховато реагировали на яркий свет. Последствие раны и связанного с ней сотрясения мозга. Терпеть, конечно, можно многое, да и жизнь была такая, которая не располагала к комфорту, но если уж выдалась возможность работать в хороших условиях, то я ей искренне радуюсь.

Еще с пару часиков я провел как за осмотром собственно кабинета, так и исследуя в первом приближении территорию ИНО. Мимолетные приветствия в адрес тут работающих, явно выраженная доброжелательность, но не переходящая в мягкость и услужливость. Самое то для первого контакта с новыми сослуживцами, пачку динамита им с казенной части и попеременными ударами серпа и молота поглубже утрамбовать. А потом поджечь фитиль для подобающего воздаяния за все минувшие заслуги.

О, боги, как же надоело притворяться, изображая реакции не свои, но маски. А никуда не денешься, необходимо. И сколько еще впереди такого притворства – сказать никак не могу. Ведь даже первоочередная цель, то есть месть последнему оставшемуся в живых кровнику, далека от завершения. Почему так? Чекист Сема Мелинсон после смерти давнего своего коллеги и подельника Лабирского, а особенно родного братца закопался столь глубоко и настолько усилил охрану, что достать его было сложно. Ну а достать так, чтобы он понял, кто и за что его убивает – просто нереально. Вот и приходилось ждать. Ждать того момента, когда он немного, но расслабится, вновь почувствует себя пусть в относительной, но безопасности. Сейчас же… нет, не вариант. Чекистов и так нервно потряхивало от случившихся убийств-казней, они находились в постоянном ожидании удара. Некоторые скрывали этот страх успешно, некоторые не слишком. Ну а часть даже скрывать не пыталась.

Приятно. Действительно приятно было день за днем наблюдать, как столь ненавистное мне ведомство разъедает страх, словно ржа кусок железа. И это хоть как-то примиряло меня с нахождением в логове врага. Того врага, который вот уже более десятка лет терзал то, что оставалось от некогда великой империи. Премьер Российской империи Петр Аркадьевич Столыпин, помнится, говорил: «Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!» Именно эти слова были выбиты на памятнике, который поставили ему в Киеве. Том городе, где его застрелил один из тех самых революционеров, некто Богров. А потом, сразу после революции, памятник был снесен толпами тех самых, кому нужно было не величие страны, а всего лишь… потрясения. Даже на полном серьезе звучали предложения поставить на месте памятника великому человеку монумент его убийце. Причем со словами, что нужна не великая Россия, а великие потрясения. Хорошо, что то ли забыли, то ли просто не сложилось в свете более важных и кровавых революционных деяний.

Ну вот, вспомнил про очередную пакость, и настроение резко пошло вниз. Надо исправлять. А как? Да хотя бы визитом к той самой Елене Устиновой, о которой сегодня так удачно с начальником ИНО поговорили. Визит явно будет для девушки неожиданным, малоприятным, но последнее лишь поначалу. Потом, я уверен, ее отношение к моей персоне должно измениться. Если же не изменится – готов признать себя полным идиотом.

* * *

Давненько я не был на улице Кропоткина. Пожалуй, с тех самых пор, как Виталий Арсеньевич Устинов уехал в заграничную командировку, из которой не собирался возвращаться по настоятельным советам своей дочери. Вот с того времени я тут и не появлялся. Не было смысла, а показывать раньше времени свой интерес к Елене Устиновой было и вовсе вредно. Зато теперь, при столь пикантном напутствии лично Артузова… Да, интересно тасуется колода судеб человеческих!

Перед тем как выехать на улицу Кропоткина, к дому Устиновой, я, само собой, предварительно позвонил. Безрезультатно. Дома никого не было. Это меня не сильно огорчило, ведь если Елена не дома, то наверняка на занятиях в МГУ, где она училась на третьем курсе биологического факультета, на его зоологическом отделении. Поэтому следующий мой звонок был как раз туда, где я и поинтересовался насчет расписания. По всем прикидкам выходило, что ждать ее возвращения мне придется полчаса, может чуть больше. Ну а если совсем не повезет и она отправится куда-нибудь с подружками…. Что ж, у меня найдется, как скоротать время. Ведь доклад Артузову писать все равно надо. Черновые же наброски можно сделать и в одной из чайных, видел тут парочку поблизости. В общем, время попусту все едино не пропадет.

Пока же просто сижу во дворе на скамейке, делаю первые наброски в своем блокноте и жду. Внимания я точно не привлекаю, не дурак, чтобы в форме по городу расхаживать. Форма ОГПУ вызывает у простого советского народа страх и неуверенность в собственном завтрашнем дне, есть такая особенность. Ее носители пользуются мрачной славой своей организации по полной, но мне-то это на кой в данной ситуации? Мне никого не нужно пугать. Напротив, хочется расположить к себе объект. Чем сильнее будет это расположение, тем лучше.

Некоторые могли бы сделать довольно типичную ошибку, с ходу попытавшись впечатлить эту конкретную девушку букетом цветов, духами или еще каким-то эффектным знаком внимания. Вот только эффектный не всегда является эффективным. Сейчас так точно, поскольку для Елены со вполне определенных пор каждый чекист – враг и символ всех возникших в ее семье проблем. И это неизменность, которую ничем не нарушить. Самое же забавное в том, что я даже не собираюсь разрушать сложившуюся ситуацию. Напротив, буду использовать от и до.

О, вот и она, Елена Устинова собственной персоной. Симпатичная девушка, следует отметить. Неудивительно, что глава ИНО так легко выдвинул версию о моем к ней физическом интересе. А вдобавок к естественной красоте она еще и одеваться умеет, поддерживать собственный стиль и при этом ярко выделяться на общем фоне. Впрочем, сейчас это не так и сложно.

Быстрым шагом движется четко в направлении ведущей в ее подъезд двери. Меня в упор не замечает. Осматриваться по сторонам в поисках возможной угрозы не входит в привычки. Понимаю, конечно, что для девушки в мирные времена это естественно, но после определенных событий… Придется исправлять, пусть даже на самом минимальном уровне. Пока же…

– Елена, день добрый, – приветствую девушку, привлекая тем самым ее внимание. – А вы все хорошеете, приятно посмотреть. Надеюсь, наше знакомство не успело исчезнуть из памяти?

Оборачивается на мой голос, скользя взглядом… Есть узнавание. На лице сложная гамма чувств, целиком описать которые я просто не возьмусь, слишком многое там намешано. Отчетливо видны лишь неприязнь, боль от воспоминаний и желание вычеркнуть из жизни солидный такой кусок прошлого.

– А что, неприятные воспоминания могут исчезать? Я бы не отказалась, – с вызовом отвечает она, показывая, что не представительница бессловесного стада, а личность. Уважаю. – Что вам от меня надо, доблестный представитель ОГПУ?

Ненависть и яд. Они сочатся чуть ли не из каждого произнесенного слова, но особенно из аббревиатуры ОГПУ. И она даже не собирается скрывать это свое отношение. Не уверен, но похоже, Елена считает себя смертницей, которой уже ничего не светит. А обещание отправить за границу вслед за отцом – очередным обманом, на которые столь горазда соввласть. Та самая, которой она раньше верила, но которая перевернула привычный ей мир с ног на голову за один вечер.

– Поговорить. О важном для вас. Но я думаю, что не стоит делать наш разговор возможным достоянием любопытных ушей. Поэтому… Пригласите в квартиру или же придется выбрать менее комфортное для нас обоих место?

– От вас не отвязаться, – чуть ли не зашипела девушка. – Пойдемте.

– Благодарю за приглашение, – легкая нотка иронии, но не больше. – Покорно следую за прекрасной хозяйкой дома.

Вот чувствую, что вежливость и слишком хорошие для чекиста манеры откровенно бесят девушку, но не могу удержаться. Она так забавно злится. Но не только забавы ради, а еще и пользы для. Игра на контрастах. Пусть сейчас исходит злостью относительно моей персоны. Тем более разительной будет смена моей маски на то, что куда как более приближено к реальности. Да что там приближено, врать-то я не собираюсь. Просто знать ей следует не обо всем, вот и все нюансы.

Квартира… немного изменилась. Видимо, Елена устроила небольшой ремонт-перестановку, чтобы обстановка не напоминала о тех печальных событиях. Хотя нет, совсем не напоминать – это нереально. А вот напоминать немного меньше вполне возможно. Частично сменилась меблировка, обои в комнатах, где умерла ее мать и где саму Елену чуть не изнасиловали. Про ковер, на котором была кровь, говорить и вовсе не приходится, наверняка отправился на помойку.

Мда, перемены чисто косметические, но если помогают, но это хорошо. Благо деньги на все это у Елены присутствуют. Значимый сотрудник наркомата внешней торговли получает неплохие деньги официально, а есть еще и плата от бывших французских хозяев.

– А здесь уютно, – заметил я, уже тогда, когда мы находились в гостиной. – Новая обстановка хорошо смотрится, и… Хм, неожиданное, но приятное явление.

Последние мои слова относились к котенку месяцев четырех-пяти, серого окраса и донельзя любопытному. Живность радостно прискакала из другой комнаты, потерлась о ноги хозяйки, а затем целеустремленно двинулась уже в мою сторону. Кошачье любопытство во всей красе.

– Иди сюда, мелочь серая, – сказал я кошатине, беря ту на руки. – И кто ты у нас? Девочка, однако. А когда вырастешь, будешь совсем красавицей, под стать своей хозяйке. Ну и как тебя зовут?

Стоять и общаться с находящейся на руках кошатиной было не слишком удобно, поэтому я, не спросив на то разрешения – грешен, каюсь – присел на один из стульев. А вот хозяйка квартиры осталась стоять, скрестив руки на груди, словно бы отгораживаясь от моего тут присутствия.

Кошечка, перевернутая на спину, игриво махала лапами, довольная, что с ней разговаривают и одновременно почесывают мягкое пузико. Зато Елена продолжала взирать на меня без малейшей приязни. Ясно было, что лишь понимание ситуации не дает ей в особо грубой форме указать незваному гостю на дверь.

– Негостеприимная у тебя хозяйка, киса. Интересно только, это исключительно в мой адрес или вообще? Скорее всего, первое, потому как считает меня своим врагом. И ошибается, причем очень сильно. Но ничего, сейчас мы с тобой ее в этом переубедим. Да, зверь?

Кошке определенно нравилось. Она прикрыла глаза и начала мурлыкать, постепенно повышая громкость. Чувствовала, что мое отношение к кошачьей породе исключительно положительное. Что же до хозяйки, то она источала скепсис, помимо всего прочего, ранее увиденного. И на сей раз даже высказалась вслух:

– Оставьте Мари в покое. И прекратите разговаривать с ней, обращаясь ко мне со всякими глупостями. Придумали тоже – переубеждать! Это, во-первых, глупо, а во-вторых, лишено всякого смысла. Для вашего ОГПУ я и мой отец всего лишь удобные инструменты для различных игр.

– Ну, лично от меня вы, Елена, ничего плохого не видели. Скорее наоборот.

– Да, конечно! Один чекист принес в жертву других, чтобы купить абсолютную верность отца и дочери, – вновь «плюнула ядом» Елена. – Пока обещанное в силе, я тоже буду соблюдать договор. Но любить вас я не обязана. Вы не кажетесь болваном, как некоторые ваши сослуживцы, должны это понимать.

– Честно высказано. А не опасаетесь?

– Чего? Кого? – теперь в голосе была лишь горькая ирония. – Если мне повезет, и я каким-то чудом сумею выбраться из СССР, бояться стоит лишь ваших агентов, которые просто пустят пулю в спину на одной из французских улочек. Не самая плохая смерть, между нами говоря. Хоть с отцом какое-то время поживу напоследок. Куда хуже, если вы попытаетесь меня как наживку использовать, чтобы отца сюда вернуть. Так не дождетесь! Лучше я себе вены перережу или таблеток наглотаюсь, но его погубить не позволю. Вот и передайте своему начальству, да и сами запомните.

Сильно сказано. Не потому что слова хорошо подобраны, а потому как с делами не разойдутся. Чувствуется уверенность и готовность исполнить сказанное. Слова человека, готового к смерти, но все же желающего жизни. Не существования, а именно жизни во всех красках и без каких-либо унизительных ограничений. Что ж, последнее испытание она прошла. Последнее и самое главное. Теперь можно быть уверенным, что Елена Витальевна Устинова ни при каких условиях не побежит делиться информацией к чекистам. Такую искренность не подделаешь.

– Значит, вот этот комочек серой шерсти, устроившийся у меня на коленях, зовут Мари. Хорошее имя, – вновь упомянул я свой интерес к кошке, чтобы чуток сбить накал эмоций. Ненадолго, на несколько секунд, но это было необходимо. А то Елена могла просто не услышать действительно важные слова. – Впрочем, от просто хорошего стоит перейти к очень хорошему. Вы, Елена, готовьтесь к скорому выезду за границу, во Францию. Думаю, отец будет рад увидеть свою дочь, да и вашей кошечке по душе придется как более мягкий климат Франции, так и тамошние котики. Однако…

– И все дело в этом вашем «однако». – Видимо, устав стоять, Елена подошла ко мне, забрав кошечку, после чего удалилась вместе с ней. Недалеко, до диванчика, стоящего у стенки. – Наверное, придумали очередную гадость. Что ж, я слушаю. И не обещаю, что послушаюсь.

– Вы должны будете при выезде за границу взять с собой кое-какие документы и передать их определенным людям. Тайно передать.

– Всего лишь? – презрительно хмыкнула Елена. – Я-то уж думала, что ваша чекистская братия решит использовать меня как женщину-вамп, роковую соблазнительницу, или же вложит в руки пистолет и заставит убить какого-нибудь «врага революции» во Франции или еще где. А тут все по Салтыкову-Щедрину… Ах да, вы, наверно, такого и не читали.

– Ну, куда ж мне до «Медведя на воеводстве», от которого «кровопролития ожидали, а он чижика съел», – усмехнулся я, вспоминая одного из любимых своих писателей. – И «съесть» вам предстоит отнюдь не «чижика», тут все куда как серьезнее. Адресат послания во граде Париже – это либо генерал-лейтенант Миллер Людвиг Карлович, глава Русского общевоинского союза, либо один из его приближенных, генерал-майор Антон Васильевич Туркул.

Удивление, непонимание, легкий шок… И попытка как-то подстроить услышанное под уже имеющиеся представления.

– Мне уже жаль белоэмигрантов. Опять ваши пакости, как я понимаю.

– Ну, если считать список агентов ОГПУ, внедренных в РОВС, со всеми сопутствующими доказательствами пакостью, то да. Вообще же, как я ощущаю, ма шери Елена, вы натурально ничего не понимаете. Зачем-то пытаетесь нарядить меня в шкуру ярого чекиста, одного из тех, кого правильно считаете своими врагами, руководствуясь лишь тем, что у меня в кармане удостоверение сотрудника ОГПУ. На самом же деле должны понимать, что если есть агенты ОГПУ в РОВС, то бывает и наоборот. Очень даже бывает, вот ведь какое дело.

– Пытаетесь спровоцировать…

– Вас? Ту, которая считается моей личной агентессой? Смешно. Впрочем, попробую убедить вас, недоверчивую красавицу. Слушайте…

Как там писал Лермонтов, великий русский поэт? «Стыдить лжеца, шутить над дураком и спорить с женщиной – все то же, что черпать воду решетом. От сих троих избавь нас, боже!» Пусть я и не спорил с Устиновой, а всего лишь убеждал, но… Хлопотное это занятие.

Полтора часа под хвост… ну пусть не собаке, а милой серой кошечке. Вот только суть от этого толком не меняется. Поверила мне Елена, хотя пришлось рассказать больше, чем планировалось. Разумеется, не о своей жизни, а всего лишь о действиях, выплеснувшихся вовне.

Что тут скажешь – девица оказалась из тех, которые не собираются падать в обморок или взрываться обвинениями в жестокости. Совсем даже наоборот – смерти чекистов ей нравились. Всех чекистов, какими бы они ни были. После смерти матери и прочих бедствий она перенесла на ВЧК-ОГПУ весь негатив, сделав эту и впрямь поганую, измаравшуюся по уши в крови и грязи структуру олицетворением вселенского зла. Может прозвучать несколько цинично, но кровь ее матери раз и навсегда разорвала все связи Елены Устиновой с системой под названием соввласть. Я же намеревался этим воспользоваться, а это вовсе не цинично. Никаких неприятностей девушке, напротив, при удачном проведении операции ей будет куда лучше, нежели сейчас. Так что разительно изменилось отношение ко мне хозяйки квартиры, стоило ей увериться, что я не имею никакого отношения к объектам ее ненависти. Сразу же метнулась – по-иному и не сказать – на кухню, где загремела посудой. Спустя малое время появились чай, сладости, бутылка коньяка. Последняя, впрочем, была решительно изгнана обратно, ибо и я пить не любитель, и ей не советовал. Трезвомыслящая голова девушке понадобится на долгие недели вперед.

– Я все сделаю, Алексей, – с энтузиазмом произнесла Елена, крепко, не боясь обжечься, сжимая в руках фарфоровую чашку с чаем. Так сжимала, что я боялся за целостность хрупкого сосуда, а точнее, насчет последствий. Все же обжечься и одновременно поранить руки осколками удовольствием точно не назвать. – Вы главное скажите, а я сделаю.

– Лучше на «ты», Елена. Так будет более правдоподобно, учитывая недавние события. Кстати, лучше зовите меня Алекс. И менее формально, и мне приятно.

– Хорошо… Алекс, – чуть покраснела девушка, но тут же поинтересовалась, уловив важный нюанс: – А о каких событиях вы… ты говоришь?

– Для того, чтобы иметь возможность видеться почаще и не вызывать подозрений, пришлось обставить все так, будто ты моя любовница. Тише-тише! – поднял я руки в защитном жесте, видя, как в глазах Елены разгорается нехорошее такое пламя. – Это же чуть ли не идеальная маскировка. Мне можно будет оставаться у тебя по вечерам и даже на ночь. А иначе как ты сможешь за оставшееся до отбытия во Францию время узнать то, что должна знать? Ты ведь не сможешь просто так взять и явиться в одну из штаб-квартир РОВС. Придется делать это, оставаясь незамеченной. Особо за тобой следить не должны, но любой риск недопустим. Понимаешь?

– Но… Обо мне такое начнут говорить…

– Кто? Соседи и приятельницы по университету? Ма шери, ты совсем скоро уезжаешь отсюда, причем не с целью вернуться в «ласковые» объятья ОГПУ. Так какое тебе дело до того, что будут сплетничать всякие-разные? Умные потом сами догадаются о многом. Ну а мнение дураков… Разве оно должно тебя волновать?

– Не должно, – кивнула Лена, заметно успокаиваясь. Но тут же вспыхнула, заявив: – А спать, Алекс, будете на диване в гостиной! И не подсматривать.

Не выдержав, я от души рассмеялся. Вот ведь наивное, но прелестное юное создание. Не удивлюсь, если ко всему прочему еще и невинное. Это ж надо такое придумать!

– Элен, мне такое как-то… и не по чину, – отсмеявшись, выдавил я из себя несколько слов. – К тому же времени на сон много не будет. Будешь учить, воспринимать, тренироваться применять кое-какие навыки на практике.

– И когда?..

– Когда начнем? Да можно прямо сейчас, несколько свободных часов у меня есть.

Вновь вспышка, на сей раз энтузиазма. Ничего, красна девица, скоро он пройдет, а останется лишь понимание необходимости дальнейшей работы. ты будешь уставать, проклинать все и вся, но вряд ли запросишь послаблений. Уверен, что ты не такая, внутри у тебя есть стальной стержень. Тот самый, который раньше был у многих, а теперь, при нынешней власти, стал замечаться все реже и реже.

Обещаю, я покажу тебе многое. Это и в моих интересах. Прежде всего в моих. Ты, именно ты станешь той отмычкой, которая откроет для меня потайную дверцу за пределы СССР. Не с целью покинуть мою искалеченную Родину. По крайней мере не сейчас. Мне жизненно необходима связь. Связь с теми, кому можно доверять, с теми, кто «со мной одной крови» И да помогут нам в этом боги… или демоны, лично для меня давно нет никакой разницы.

Глава 19

Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ путем победы над врагом до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни. Предать же Россию в руки ее исконного врага – германского племени и сделать русский народ рабами немцев я не в силах и предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама русской земли…

Л. Г. Корнилов, генерал, Главнокомандующий Русской армии. Высказывание, приписываемое ему по поводу заключения большевиками позорного Брестского мира

Из Директивы ЦК РКП «Ко всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах»:

…Учитывая опыт года гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость пути недопустимы. Поэтому необходимо:

1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. К среднему казачеству необходимо применять все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти.

2. Конфисковать хлеб и заставлять ссыпать все излишки в указанные пункты, это относится как к хлебу, так и ко всем другим сельскохозяйственным продуктам.

3. Принять все меры по оказанию помощи переселяющейся пришлой бедноте, организуя переселение, где это возможно…

…5. Провести полное разоружение, расстреливая каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи…

Подписано Я. М. Свердловым, председателем Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК), главой РСФСР в 1917–1919 гг.

Несколько месяцев пролетели довольно незаметно, и вот уже настал новый, тридцать второй год. Много чего произошло за это время. Впрочем, по порядку.

Елена… Два с небольшим месяца срок невеликий, но и его хватило, чтобы дать девушке самые азы необходимых агентессе знаний. Начала обращения с оружием, обнаружение и уход от слежки, общая информация о противостоянии ОГПУ и РОВС со всеми ее многочисленными нюансами. Да-а, если бы не дымзавеса в виде «любовной связи», черта с два мне удалось бы выкраивать столько времени.

А еще мне нравилось искреннее смущение Елены, которую я, поддержания образа ради и просто приятного общения для выводил «в люди», то есть просто на прогулки по городу и в немногие приличные рестораны, еще оставшиеся в Москве после свертывания НЭПа. Официального свертывания, ведь теперь был в полном соответствии с «коммунистическим духом» подписан документ о запрете частной собственности практически на все, кроме разве что личных вещей. Впрочем, плевать. Главное, что у меня хоть на небольшое время появился собеседник, а точнее, очаровательная собеседница, с которой можно было хоть немного приоткрыть свою истинную суть. Постоянно прятаться под омерзительной для самого себя маской – то еще испытание.

Когда Елена уехала, а было это в конце ноября, стало очень грустно и печально… Особенно учитывая то, что прощание было бурным, эмоциональным и весьма, хм, тесным. Иными словами, девушка решила, что раз уж изображали любовников аж два месяца, то как-то неприлично будет не воплотить изображаемое в жизнь. И воплотила… оказавшись хоть и неопытной, зато очень страстной. Женщины… порой их так сложно понять, но без их присутствия жизнь была бы серой, грустной и лишенной смысла.

Что же до ее отъезда, то перед оным чуть было не случился большой скандал по совершенно ничтожному, на мой мужской взгляд, поводу. Елена должна была взять с собой некоторое количество документов и большое число негативов, а их, что логично, следовало хорошенько спрятать. Я слишком хорошо знал чекистскую братию, понимая, что хорошего такого обыска не избежать. Однако знал я и то, как эти самые обыски будут проводиться. Никогда я не видел, чтобы вся эта банда «товарищей» пыталась подергать девушек за волосы на предмет наличия/отсутствия парика, особенно если знали, что волосы натуральные. Следовательно, решение просто напрашивалось. Однако…

Логика одержала вверх над эмоциями, но во время процедуры бритья наголо на меня вываливались десятки обвинений в непонимания важности для девушки красоты и еще больше нелестных эпитетов по адресу «тупого, бесчувственного мужлана». Самым сложным было сдерживать даже малейшую улыбку, не говоря уже о смехе. Право слово, это выглядело действительно забавно! Не внешний вид, а то, что Елена говорила. Запомню я эти моменты очень надолго, тут нет никаких сомнений.

Зато результат налицо! Никаких проблем с досмотром у Елены не возникло при выезде. Легко проскочила вместе с немногими взятыми с собой вещами, украшениями, кошкой Мари, немного к тому времени подросшей, и с теми самыми документами и негативами. Я же остался тут, ожидая вестей. И непосредственно от нее, где могла быть лишь информация о благополучном прибытии и здоровье, и от тех, кому она должна была передать сообщения.

Работа в логове врага, то есть в ОГПУ… Она шла неплохо. Методика «повязывания кровью» агентов была не то чтобы поставлена на поток, но получила применение в некоторых случаях. Теперь, с благословения Артузова Артура Христиановича, через мои руки проходило немалое количество кандидатов на подобную «процедуру». И мнение Фомина Алексея, чью маску я давно носил, было отнюдь не пустым словом. Начальство на результаты работы не жаловалось, но вместе с тем дало тонкий намек на то, что почивать на лаврах не стоит. Иными словами, высказывалось пожелание, чтобы я выдвинул еще какую-то полезную для ОГПУ в целом и особенно для Иностранного отдела в частности идейку. Да такую, чтобы можно было быстро воплотить в жизнь и снять первые, особо жирные и полезные для карьеры результаты.

Ага, результатов требовал Артузов лично, в то время как непосредственное начальство в лице начальника третьего отделения ИНО Молотковского Михаила Григорьевича вело себя довольно пассивно. То есть просто не лезло ко мне с поручениями, позволяя находиться в своего рода «свободном полете», находясь под контролем лично у Артузова. Меня подобное положение полностью устраивало. Ну а новые идеи… Кое-что я действительно прорабатывал, но не хотел раскрывать карты раньше времени. Вот окончательно все оформлю – у себя в голове особенно, – тогда и начнем новый раунд. Тот самый, который внешне пойдет на пользу ОГПУ, а на деле подложит мину замедленного действия под многие планы чекистских физиономий…

К слову об игре. О той самой, которая была прямо связана с отрезанными головами сотрудников ОГПУ и притягиванием к этим делам троцкистов. Убийств больше не происходило… пока. Вот только несколько месяцев для подобного вовсе не срок, в ОГПУ это отлично осознавали. Да и руководители СССР во главе со Сталиным-Джугашвили тоже. Потому и не просто готовились к тому, чтобы снизить оставшееся влияние сторонников Троцкого, но и задумывались уже и о физическом их устранении, вслед за «Блюмкиным и Ко». Из этих самых мыслей последовало и категорическое нежелание предупреждать того самого Троцкого о готовящемся на него силами РОВС покушении. Организацией оного занимался генерал-майор Туркул, командир легендарной Дроздовской дивизии, при одном появлении которой у разного рода «товарищей» начинались острые спазмы и непроизвольное опорожнение кишечника, порой прямо в подарочные революционные штаны. Исполнители… Имена, как водится, оставались неизвестными, но наверняка все те же дроздовцы. Им Туркул верил безоговорочно.

И оно, покушение, состоялось. Хорошо состоялось, громко, качественно. Высланный из СССР Троцкий начиная с двадцать девятого проживал в Турции, на одном из Принцевых островов, что близ города Стамбула. Со всем комфортом проживал, принимая в своем доме сторонников из разных стран, плетя разного рода интриги за-ради возвращения некогда огромной власти.

Вот и допринимался. Боевикам РОВС удалось заранее начинить автомобиль, на котором к Троцкому приехали очередные гости, на сей раз из Германии, огромным количеством взрывчатки. И шофера своего поставить. Вот только узнать точное время для установки часового механизма бомбы было невозможно. Пришлось импровизировать. Решили, как я понимаю, что лучше пусть взорвется позже, когда гости и встречающий их Троцкий скроются в доме, чем впустую, раньше времени.

В итоге шофер активировал механизм подрыва и успел-таки скрыться. Взрыв произошел, но все же немного запоздал. К тому моменту сам Троцкий и его гости уже направлялись к дому, поэтому взрывная волна их догнала, но основная цель шла впереди и оказалась частично прикрыта от поражающих элементов телами других. Результат – оторванная левая рука, многочисленные раны, контузия. И слишком высокий уровень живучести. Теперь Троцкий Лев Давидович валялся в больничке, пытаясь хоть как-то поправить здоровье, причем под усиленной охраной. Зато сам факт покушения и его пусть не полный, но все же впечатляющий результат показали, что РОВС не стоит списывать со счетов, что гибель прежнего лидера, генерала Кутепова, не сломила волю к борьбе и желание вернуть свою Родину. О повышении влияния самого Туркула и говорить не стоило. А он, как ни крути, был наиболее жестким и последовательным после покойного Кутепова сторонником максимально активных действий против большевиков.

Зато здесь, в СССР, ситуация стала резко обостряться. Волнения среди троцкистов, лидера которых чуть было не разорвало бомбой на клочки – вернее, разорвало, но не до конца, – бурлили, но пока еще не вырывались на поверхность. Только вот всем понимающим и осведомленным было очевидно, что это может случиться в любой момент. А если будет повод, то особенно. Все подозревали всех. Троцкистов понятно в чем, а они, в свою очередь, искренне считали, что действиями агентов РОВСа управляли напрямую из Кремля. Великая «любовь» между Сталиным и Троцким лишь добавляла правдоподобности данной версии.

Просто прелестно! Воистину достаточно бросить несколько не столь больших камушков, чтобы вызвать лавину. Разумеется, бросать надобно умеючи, но ведь сам факт!

И еще были весомые поводы для радости. Елена добралась до руководства РОВС, сумела выйти с ними на контакт. Откуда я это узнал? Да из иностранных газет, которые для сотрудников ОГПУ были доступны наравне с советскими. А в них были такие новости, что у меня аж дух захватывало! Самоубийство бывшего командира Корниловской дивизии генерал-майора Скоблина… Причиной, по предсмертной записке, стала случайная гибель под колесами автомобиля его жены, известной в прошлом певицы Надежды Плевицкой. Ну да, конечно, знаем мы, как люди внезапно под колеса падают. Достаточно аккуратного толчка в спину. Про самоубийство совсем просто. Небось, дали револьвер с одним патроном и предложили уйти из жизни героем, а не жалким предателем. Такая смерть не опорочит РОВС, оставив память о храбром военачальнике, а вовсе не об агенте ОГПУ.

Дальше – больше. Спустя пару недель все европейские газеты обсасывали со всех сторон, словно дворняги мозговую кость, известие об убийстве советского посла во Франции, Валериана Сауловича Довгелевского. Его на территории посольства СССР застрелил из карманного браунинга бывший генерал Российской империи Дьяконов Павел Павлович. Застрелил, а следом застрелился и сам. Загадка на загадке для европейской прессы. Каким это образом белоэмигрант, да еще тесно связанный с великим князем Кириллом Владимировичем Романовым, мог оказаться на территории советского посольства, да еще толком не обысканным?

Загадка… Для них, но не для меня и не для посвященных чекистов. Хотя для них была другая тайна. Почему? А все просто. Похоже, на предателя сумели так надавить, что подобный исход показался ему лучшим, чем раскрытие его истинной сути. Убийство же советского полпреда было и громкой акцией, напоминающей «красным», что расслабляться не стоит, и неплохой интригой. Дьяконов ведь не состоял в РОВС. Он был одним из руководителей Корпуса Императорской Армии и Флота, где главенствовал великий князь Кирилл Владимирович. К этой организации и все возможные претензии со стороны французского правительства. А что РОВС? РОВС тихий, белый и непременно пушистый! Нет, кто-то явно провернул очень удачную интригу. И этот «кто-то» явно не Миллер, поскольку он компромиссная фигура. Своего рода почетный глава, хоть и с претензиями на настоящее лидерство. Генерал-майор Туркул? Бывшая правая рука Врангеля генерал Шатилов, склонный к подобного рода хитростям? Пока это и для меня тайна. В будущем же, вполне вероятно, ситуация и прояснится.

В любом случае два наиболее опасных агента ОГПУ в среде белой эмиграции были физически устранены. Это само по себе было большим достижением! Мало того, один из них еще и с неожиданным довеском в лице видного советского функционера, полпреда Довгелевского. А учитывая личность его убийцы, теперь ОГПУ просто не могло не снизить уровень доверия к докладам оставшихся агентов, рангом помельче. Тоже неплохой результат!

Ох и летели пух да перья от ответственных за белую эмиграцию чекистов! Любо-дорого было посмотреть, как они ползают по коридорам, все из себя бледные и несчастные. За ничтожный промежуток времени рухнули столь тщательно выстраиваемые ими позиции. Теперь они не могли верить никакой поступающей информации, не перепроверив ее всеми мыслимыми и немыслимыми способами. А уж убийство полпреда, последовавшее вскоре после покушения на Троцкого… Они-то всерьез рассчитывали, что после устранения Кутепова и вербовки Скоблина РОВСу скоро придет конец как действительно опасной для соввласти структуре. Ан нет, выкусите! Столь громких и успешных акций не было очень, очень давно. К тому же все признаки говорили о том, что это лишь начало. Да и сама структура РОВС вот-вот могла измениться в печальную для ОГПУ сторону. На вершину рвался Туркул, поддерживаемый наиболее активной частью эмиграции. Шансы же у него, как проговорился кто-то из пятого отделения ИНО, были приличные. На что? Да на смещение генерала Миллера и занятие его места во главе РОВС. Ох, чует моя душа, это будет хорошим знаком! Искренне на это надеюсь.

Зато моя месть окончилась… неожиданно, не так, как я себе это представлял. А все из-за идеи, которая пришла в голову Елене еще до ее отъезда во Францию. Придумала, понимаешь, что находящийся в смятении чувств после смерти подельника, а потом и брата Сема Мелинсон, получив нечто вроде угрожающего послания, начнет нервничать еще сильнее, тем самым выставляя себя совсем уж полным неврастеником. И хотя я первоначально считал, что ему напротив надо дать малость успокоиться, все же поддался девичьим уговорам.

Сначала Мелинсону пришла посылка с весьма интересной, хорошей книгой Майн Рида «Всадник без головы». Учитывая же, что именно за голову Мелинсон и опасался, ему похорошело. До такой степени, что фотокарточка головы братца с надписью «Ты следующий!» оказалась для его психики слишком сильным испытанием. Уже к вечеру за ним приехали люди в белых халатах, надели смирительную рубашку и увезли в то заведение, где врачи в белых халатах, но на окнах непременные решетки. Говорят – а этим разговорам можно и нужно верить, – что он теперь сидит с чехлом-колпаком на голове и тихо хихикает. Где-то раз в полчаса снимает эту «защиту», ощупывает шею, проверяя, на месте ли голова, после чего заливается счастливым смехом.

Месть, как ни крути, состоялась. В конце концов, сошедший с ума от страха перед возмездием враг ничем не хуже врага, убитого тобой собственноручно. Одно немного печалит – он так и не понял, кто именно за ним охотился. Но… у всего есть свои недостатки. Такова жизнь, а мне грешно жаловаться на результат. Месть за случившееся в феврале восемнадцатого закончена, теперь души родных могут быть спокойными там, где сейчас находятся.

А еще… Мне перестал сниться тот самый кошмар, не покидающий меня каждую ночь. Если раньше, убив очередного кровника, я был счастлив еще и тому, что на несколько дней получал сны без сновидений, то теперь и это прекратилось. Более того, из моей памяти стали постепенно стираться лица ныне дохлых или сбрендивших чекистских садистических тварей. А вот лица матери, сестры, деда стали словно выплывать из далеких уголков разума. Оттуда, где они таились долгое время, видимо, ожидая завершения мести, что растянулась более чем на десяток лет. Земля вам пухом и покой вашим душам. Вы отомщены. Да и память о вас более не омрачена тем, что по земле ходят убийцы.

Я же ждал. Но не просто так, а отдыхая душой и телом. Работа? Помилуйте, это просто несерьезно. В сравнении с тем режимом и ритмом жизни, который был до недавнего времени, простая работа, пусть и связанная с необходимостью поддерживать маску – полное блаженство и ничегонеделанье. Хотя… У меня был архив Руциса, который не следовало игнорировать. Вот я и изучал его: неспешно, обстоятельно, вникая в любую мелочь. Знал, что он должен пригодиться либо в относительно скорое, либо в самое ближайшее время.

* * *

Полностью свободные дни у сотрудников ОГПУ бывают редко. Однако солнечным февральским днем я сидел в полюбившейся мне чайной, наслаждался горячим напитком и размышлял… И мысли были невеселыми, пусть касались не меня лично, а того, что творилось в стране.

А творилось в ней страшное. Коллективизация в самой своей варварской форме плюс непродуманная, «на рывок», индустриализация – точнее, начальные ее шаги, предпринимаемые теми, кто и средним образованием не всегда мог похвастаться, не говоря о высшем – в сумме давали надвигающийся на страну голод.

Преувеличение? Отнюдь. Факты говорили сами за себя. Сначала эти странные люди массово принялись создавать колхозы и силком загонять туда всех подряд, особенно тех, кто туда вовсе и не собирался. А собравшиеся в основе своей представляли собой наиболее ленивые и наименее пригодные к производительной работе элементы. Неудивительно, что при столь низкой квалификации, несмотря на высокие урожаи тридцатого года, грамотно распорядиться ими толком и не сумели. Часть урожая так и осталась гнить на колхозных полях. Почему вдруг? Да просто мало кто хотел за очень маленькие деньги работать не покладая рук. Особенно при имеющейся альтернативе. Ах да, еще и колхозный скот массово стал падать, но уже по причине почти полного отсутствия ветеринаров, животноводов, да и хороших условий. Никак у соввласти не получалось понять, что образованные люди нужны, а из ниоткуда они не появляются. Их растить надо, а не назначать управленцев из числа особо ретивых комбедовцев, то есть «комитетов бедноты», куда входили ой какие не лучшие представители крестьянства.

Что учинили наверху, узнав про печальное начало массового развертывания колхозов? Партийные бонзы изволили учудить по полной! Летом прошедшего, то есть тридцать первого года было принято решение о практически полном обобществлении как крупного, так и мелкого скота. Результат был очевиден – никто не горел желанием отдавать скотину за «спасибо», поэтому повторялась ситуация с изъятием зерна. Если последнее прятали и сжигали, то скот забивали, стремясь получить деньги хотя бы за мясо и шкуры. Естественная реакция человека, как и всегда, идущая вразрез с «кодексом строителей коммунизма».

Все это плюс засуха, помешавшая собрать хороший урожай зерновых, создавало нехорошие предпосылки насчет обеспечения страны продовольствием. Руководящей партийной верхушке во главе с усатым Сталиным, промышлявшим в молодости грабежами банков – деликатно называемыми экспроприациями на дело партии, но дело не в этом – следовало бы снизить планы сбора сельхозпродукции в «закрома Родины», но нет. Их повысили, поскольку на мировом рынке цены на зерновые упали, а для индустриализации ударными темпами нужна была валюта. Много валюты.

Так что деревенским сектором решили, откровенно говоря, просто пожертвовать, плюнув на опасность надвигающегося голода. Из всех возможных вариантов выбрали самый рискованный и прямолинейный. Зачем, почему? Загадка… Хотя идти по костям собственного населения в далекое, но несомненно светлое будущее было завещано еще великим Лениным, что сейчас расположился в мавзолее, «вечно живым». Как там он говаривал? Ах да, «допустимо и возможно, что погибнет и 90 % населения, чтобы оставшимся в живых 10 % удалось дожить до всемирной революции и до социализма».

Нда-а… Видимо, захотелось партийцам вновь окунуться в начало двадцатых с массовыми смертями от недоедания. Тоскливо на душе, пакостно. Возникло мимолетное желание напиться в дрезину, но… Не мой это путь, совсем не мой. Да и не люблю я это дело, а если точнее, то органически не переношу. Так что максимум, что я себе могу позволить – бокал вина и несколько крепких папирос. А потом снова заняться изучением архива покойного чекиста. Впрочем, сегодня обойдусь. Отдыхать так уж отдыхать. Куда лучше будет познакомиться с одной из девушек, благо обаять случайную прелестницу у меня почти всегда получалось без особых проблем. Чуть позже, особенно если…

Стоп! Может, самому даже напрягаться процессом поиска не придется. Одна очаровательная особа, на вид лет двадцати пяти, идет в мою сторону. Изящная, словно точеная из кости фигурка, роскошные, струящиеся по плечам волосы, чувственный рот и выразительные глаза. Подобный типаж нынче даже в Москве редко встречается, ибо не соответствует народно-пролетарским представлениям о красоте. Пропагандируется что попроще, а любая изысканность, утонченность – все это «пережитки монархического и буржуазного прошлого». И если в годы нэпа дела с той же женской модой были еще так ничего, было на что посмотреть, то с его сворачиванием… Кошмар, однако!

И все равно любопытно. Обычно я, как и полагается мужчине, подхожу к девушкам с целью познакомиться, А тут идут ко мне. Необычно… Или просто хочет что-то спросить? Тогда почему именно у меня? Ладно, сейчас узнаю.

– Может, симпатичный мужчина разрешит заскучавшей девушке составить ему компанию? – проворковала незнакомка, кинув на меня взгляд, сделавший бы честь большинству «жриц любви». – И я не из этих… – Неопределенный жест рукой, но смысл его вполне понятен. Хм, любопытно. – Я не кусаюсь. Ну, разве самую малость, иногда.

– Как тут откажешь столь прекрасному и очаровательному созданию. Располагайтесь поудобнее, а я за вами поухаживаю. Официант!

За то время, которое потребовалось местному персоналу, чтобы принести девушке то, чего той захотелось, я успел кое-что узнать. Зовут ее Лариса, в столицу приехала из дальнего далека, а именно из города Харькова, с целью попробовать покорить город, поступив в театральный. Ко мне же решила подойти по капризу своей артистической натуры, как она сама выразилась. Все это произносилось довольно громко, так, что, как я полагал, немалая часть других посетителей хорошо слышала сказанное. И вот это для «артистической натуры» было хоть и допустимо, но что-то «цепляло». Интригующе, однако.

Держа в одной руке бокал с белым вином, другой Лариса мимолетно дотронулась до моего лица, потом приблизилась, словно вдруг, повинуясь внутреннему порыву, решила поцеловать случайного знакомого. А затем…

– Елена Устинова передает жа-аркий поцелуй, – тихо прошептала явно не случайная личность с очаровательной фигуркой и смутной пока сущностью. – Справляется о не скопированной на негативы части архива обезглавленного чекиста и передает привет от Антона Васильевича Туркула. Теперь ты не один, Алекс фон Хемлок.

А поцелуй был действительно жарким. Только вот голова закружилась отнюдь не от него. Не один! Это мгновенно если и не согрело давно подмороженную душу, то уж точно не оставило равнодушным.

Вот и свершилось то, чего я ждал последние месяцы. Наконец-то. И будь я проклят, если не использую столь шикарный шанс, предоставленный мне судьбой. Верно говорят, что империя живет, пока остаются ее солдаты. И даже из разлетевшихся по миру осколков можно собрать единое целое. Сложно? Бесспорно. Но ради осуществления мечты можно сделать все возможное и даже сверх того. Действуй, Алекс, мечта ждать не любит!

Приложение 1

Звания в ОГПУ

Сотрудник ОГПУ. Знаки различия – 1 треугольник в петлицах.

Агент 3-го разряда. Знаки различия – 2 треугольника в петлицах.

Агент 2-го разряда. Знаки различия – 3 треугольника в петлицах.

Агент 1-го разряда. Знаки различия – 4 треугольника в петлицах.

Сотрудник особых поручений ОГПУ. Знаки различия – 1 кубик в петлицах.

Сотрудник особых поручений ОГПУ. Знаки различия – 2 кубика в петлицах (звание следующее, что подтверждается знаками в петлицах, но название совпадало с предыдущим).

Старший сотрудник особых поручений. Знаки различия – 3 кубика в петлицах.

Начальник оперативного пункта. Знаки различия – 4 кубика в петлицах.

Начальник горотдела. Знаки различия – 1 шпала в петлицах.

Начальник следственной части. Знаки различия – 2 шпалы в петлицах.

Помощник начальника отдела ОГПУ. Знаки различия – 3 шпалы в петлицах.

Начальник отделения ОГПУ. Знаки различия – 4 шпалы в петлицах.

Заместитель начальника отдела ОГПУ. Знаки различия – 1 ромб в петлицах.

Начальник отдела ОГПУ. Знаки различия – 2 ромба в петлицах.

Заместитель председателя ОГПУ. Знаки различия – 3 ромба в петлицах.

Председатель ОГПУ. Знаки различия – 4 ромба в петлицах.

Приложение 2

Хронология цикла «Осколок империи»

1909, 19 октября – рождение главного героя книги, Александра Борисовича фон Хемлока.

1918, 27 февраля – убийство семьи фон Хемлока чекистами, кроме отца, отсутствовавшего тогда в Петрограде.

1920, ноябрь – гибель в Крыму отца Александра фон Хемлока. Сам Александр, оставшись в юном возрасте абсолютно один, не имеет возможности покинуть СССР.

1930, 21 июня – ликвидация Степана Анохина, первого из убийц семьи Александра фон Хемлока. Получение от него сведений обо всех остальных живых к этому времени убийцах семьи.

1930, 15 августа – фон Хемлок примеряет маску Алексея Гавриловича Фомина, уроженца Иркутска, студента-недоучки, проявившего себя в коллективизации и рекомендованного для работы в ОГПУ.

1930, 22 августа – прибытие в Москву. Знакомство с Руцисом Аркадием Яновичем, видным функционером иностранного отдела ОГПУ.

1930, сентябрь – вербовка агентами ОГПУ генерала Скоблина, бывшего командира Корниловской дивизии при помощи жены, певицы Надежды Плевицкой.

1930, 6 ноября – поступление фон Хемлока под видом Фомина на работу в первый отдел особого отдела ОГПУ в звании сотрудника особых поручений.

1931, февраль – начало операции по выявлению одного из сегментов французской агентуры на территории СССР, предложенной «Фоминым». Цель – закрепиться в ОГПУ и обратить на себя внимание руководства.

1931, конец марта – вербовка фон Хемлоком Устинова, видного сотрудника наркомата внешней торговли, равно как и его дочери, на дальнюю перспективу.

1931, июнь – повышение «Фомина» в звании, награждение орденом Красной Звезды.

1931, 20 июля – похищение и казнь второго из убийц-чекистов, Лабирского. Во время «разговора» фон Хемлок узнает о предательстве генерала Скоблина, а еще о том, что Руцис собрал большое количество компромата на важных персон в ОГПУ. С целью отвлечения внимания и в качестве акции устрашения голова чекиста с поясняющей факт не убийства, но казни табличкой подброшена к британскому посольству.

1931, 18 августа – казнь Якова Мелинсона, чекиста, наряду с прочими грехами, увлекающегося юными мальчиками. Голова с табличкой и содомитские фото оставлены у французского посольства.

1931, 20 августа – второе убийство видного чекиста вызывает волну страха в ОГПУ. Проводится внеочередная коллегия ОГПУ под председательством Менжинского, посвященная «зверским убийствам сотрудников», а также освещению данных казней в зарубежной прессе, очень нелицеприятному для СССР.

1931, 5 сентября – «резня в Филях», предварительно подготовленная и устроенная фон Хемлоком. Заранее устроенный ложный след, посредством введенного в заблуждение Руциса переправленный начальнику иностранного отдела ОГПУ Артузову. Жертвы – пять видных чекистов во главе с Руцисом. Перед смертью Руцис сдает фон Хемлоку архив с компроматом, равно как и сведения о предателях в рядах РОВС и иных структурах белой эмиграции. Фотографии «резни» переправлены на территорию иностранных посольств.

1931, 8 сентября – очередная коллегия у Менжинского, посвященная «резне в Филях». Паника в ОГПУ сравнима с лондонской в среде проституток, когда тех резал Джек Потрошитель.

1931, 13 сентября – вызов «Фомина» к главе ИНО Артузову. «Перевод стрелок» за вину в убийствах чекистов на все еще влиятельную в СССР группировку сторонников высланного за пределы страны Троцкого. Повышение до старшего сотрудника особых поручений и перевод в иностранный отдел.

1931, 17 сентября – фон Хемлок получает архив Руциса, где обнаруживает массу полезных сведений, как компрометирующих сотрудников ОГПУ и иных видных советских функционеров, так и связанных с предателями в рядах РОВС.

1931, 19 сентября – начало работы фон Хемлока в третьем отделении иностранного отдела, занимающемся разведкой в США и основных странах Европы.

1931, 11 октября – постановление о полном запрете частной торговли в СССР, официальный конец НЭПа.

1931, 20 ноября – сходит с ума от нервного напряжения и страха за собственную жизнь Семен Мелинсон, последний из кровников фон Хемлока.

1931, 26 ноября – отъезд во Францию Елены Устиновой, завербованной фон Хемлоком. Цель – передача сведений Русскому общевоинскому союзу о внедрившихся туда агентах ОГПУ, а также иных полезных документов.

1931, 16 декабря – покушение на Троцкого, проживающего в то время в Турции, на одном из Принцевых островов, осуществленное боевиками РОВС. В результате Троцкий теряет левую руку, становясь калекой, и получает множество иных ран, с трудом выжив.

1931, 23 декабря – «самоубийство» Скоблина, вызванное «случайной» гибелью под колесами автомобиля его жены, певицы Надежды Плевицкой.

1932, 7 января – убийство советского полпреда (посла) во Франции, Довгелевского Валериана Сауловича, непосредственно на территории советского посольства. Исполнитель – генерал Дьяконов, давний агент ОГПУ в одной из белоэмигрантских структур.

1932, 9 февраля – на связь с фон Хемлоком выходит представительница РОВС, засланная в СССР.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 19

Приложение 1

Приложение 2 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg