«Снежный Тайфун»

Снежный Тайфун (fb2) - Снежный Тайфун [СИ] (Врата войны (Михайловский) - 3) 2249K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Борисович Михайловский - Юлия Викторовна Маркова

В оформлении обложки использована фотография

-zima-sneg-derevya-t-34-76.jpg

Вступление

К сцепленной дате 1 ноября 1941 – 11 июля 2018 года в связанных Вратами мирах сложилась следующая обстановка:

В 1941 году фронт стабилизировался по линии Таллин – Нарва – Лужский рубеж – озеро Ильмень – Сольцы – Холм – Невель – Витебск – Орша – Могилев – Рогачев – Жлобин, и далее по линии Днепра до самого устья, включая в себя Киевский и Херсонский плацдармы на правом берегу реки. Немецкие плацдармы на левом берегу были ликвидированы в конце сентября – начале октября совместными действиями войск 38-й армии под командованием генерал-лейтенанта Рябышева и авиации потомков. Большую роль в ликвидации плацдармов сыграли «Искандеры», разрушившие переправы через Днепр. В осажденную Одессу начал ходить так называемый Одесский экспресс, то есть конвой из быстроходных судов Черноморского пароходства под охраной эсминцев, поочередно возглавляемые лидером «Ташкент», крейсерами «Молотов и «Ворошилов». Суда конвоя доставляли в Одессу подкрепление, продовольствие и боеприпасы, в обратном направлении вывозя на Большую Землю раненых, а также эвакуируемых из зоны боевых действий детей и беременных женщин.

В первых рейсах, несмотря на сильное зенитное противодействие, на подходах к Одессе «экспресс» активно атаковала немецко-румынская авиация, действующая по принципу «не потоплю, так понадкусаю». Особенно опасными для кораблей были немецкие пикирующие бомбардировщики Ю-87, метко кидающиеся убийственными для легких кораблей пятисоткилограммовыми бомбами. По этой причине было повреждено и потоплено несколько транспортных судов, погибло большое количество народа, в том числе эвакуируемых детей. Но потом в Севастополь привезли большую партию ПЗРК «Игла» – и пятого октября при подходе очередного «экспресса» к Одессе состоялась показательная порка люфтваффе. Из восемнадцати немецких пикировщиков, участвовавших налете, было сбито тринадцать, из двенадцати истребителей – десять. Члены экипажей самолетов, которых вытащили их воды советские моряки, впоследствии все сгинули в сталинских лагерях, где они пребывали в статусе военных преступников1.

Получив такой свирепый отпор и предприняв еще несколько вялых попыток прощупать противовоздушную оборону «экспресса», пилоты люфтваффе резко потеряли интерес к этому мероприятию, предпочтя атаковать одиночные суда, не входящие в состав конвоев. Но и там зачастую было достаточно того, чтобы человек на палубе поднял к плечу нечто хотя бы отдаленно напоминающее пусковой контейнер ПЗРК (например, пустой тубус от чертежей) – херои люфтваффе тут же разлетались во все стороны вспугнутыми птицами, потому что настоящие ПЗРК на тихоходах, ходящих в капельных рейсах, тоже имелись, но был приказ их экономить. Зачем тратить на стервятника настоящую ракету, если имитация работает не хуже.

Таким образом, на первом этапе войны за время летне-осенней кампании обе стороны понесли тяжелые потери. Красная армия потеряла убитыми и пропавшими без вести порядка одного миллиона семисот тысяч бойцов и командиров (миллион триста тысяч только в Белостокском и Уманском котлах), в то время как вермахт плюс СС безвозвратно потеряли полтора миллиона солдат и офицеров. Потери вермахта и СС в смоленской мясорубке составили миллион двести тысяч человек, из которых после зачистки котлов в плен попали почти четыреста пятьдесят тысяч. Шестнадцатого октября (в день, когда в нашей истории состоялась знаменитая московская паника из-за приближавшихся к столице германских танковых войск) по местной Москве под конвоем бойцов НКВД перед отправкой в Сибирь на стройки социализма уныло, как побитые собаки, прошли почти двести тысяч немецких пленных. Это явление, подытоживающее кровавое рубилово Смоленского сражения, не осталось незамеченным британскими и американскими дипломатами и имело долгосрочные политические последствия.

Но главной потерей германской стороны оказались не солдаты и офицеры, а все четыре танковых группы, сгоревшие в ходе тщетных попыток верховного германского командования нанести поражение экспедиционной группировке ВС РФ. Не достигнув ни той, ни другой цели и растратив почти всю наличную бронетехнику, германское командование лишилось своей основной ударной силы. В результате чего немецкие трофейные команды по второму кругу были вынуждены собирать по полям и лесам Белоруссии и Украины подбитую и брошенную в начале кампании советскую бронетехнику. Из двух подбитых танков Т-34 или КВ немецкие механики собирали один, при этом восхищаясь замыслом советских конструкторов и ужасаясь заводской халтуре при его исполнении. Исправные трофейные советские танки старых серий (самые многочисленные среди брошенного бронехлама) планировалось использовать в качестве тягачей, а неисправные – в качестве закопанных в землю неподвижных огневых точек. Благо снарядов к 45-мм пушкам и винтовочных патронов русского образца на фронтовых складах Западного фронта было захвачено более чем достаточно.

Поступления собственной германской бронетехники в войска во второй половине сорок первого года были минимальными – так, например, в нашей истории во втором полугодии сорок первого года всеми четырьмя танковыми группами с заводов суммарно было получено только сто новых машин. Это Гитлер, уверившись в реальности плана «Барбаросса», перед самой войной приказал резко сократить производство новых танков, рассчитывая на то, что Советская Россия будет разгромлена, и тем их количеством, которое уже имеется в войсках. Следующими на очереди должны были стать британцы и американцы, а для их разгрома требовалось построить огромный военно-морской флот, для чего тоже в огромных количествах требовался металл.

Помимо подбитых советских танков, на полях сражений и вдоль дорог немецкие трофейщики также собирали и приводили в порядок брошенную при отступлении советскую артиллерию. Только в составе соединений первого стратегического эшелона в полосе ЗапОВО имелось в наличии четырнадцать тысяч орудий и минометов, плюс брошенные при отступлении склады боеприпасов, предназначенные для снабжения этой артиллерийской прорвы снарядами. И все это богатство практически в полном составе по милости генерала Павлова досталось немцам.

Только вот даже с врожденными германскими организационными талантами процесс организации сбора, ремонта и вторичного использования трофейной техники был небыстрым, и к началу ноября он находился в самом разгаре. Танки и пушки еще требовалось отыскать, притащить на рембазы, а затем полностью перебрать с заменой самых ответственных деталей на запчасти немецкого производства. Иначе какой прок от танка, если после ста-ста пятидесяти километров пробега у него напрочь сточатся зубья на шестернях коробки передач либо же выйдет из строя главное сцепление или бортовой фрикцион.

«Дрянной металл, герр гауптман, – скажет своему начальнику немецкий ремонтник, обтирая замасленной тряпкой руки, – нет другого выхода, кроме как делать все заново.»

С советской стороны, несмотря на огромные, по довоенным меркам, потери, все было значительно веселее. Проведя первые три волны всеобщей мобилизации, к первому октября СССР сумел поставить под ружье более четырнадцати миллионов человек, из которых два с половиной были направлены в составе маршевых батальонов на пополнение втянутых в бои частей и соединений РККА, остальные были обращены на формирование новых частей и соединений. Часть из формирующихся по мобилизации дивизий в составе Брянского, Резервного и Западного фронтов даже успели принять участие в Смоленском сражении и получить боевой опыт, в том числе и при взаимодействии с Экспедиционными силами Российской Федерации. Теперь эти дивизии, получившие боевой опыт в ходе Смоленского сражения, заняли позиции на оборонительных рубежах по Днепру.

В то же время Экспедиционные силы РФ, хоть и не понесли значительных потерь, еще в средине сентября были отведены в резерв Западного направления. Основную свою задачу – подорвать ударный потенциал вермахта – они выполнили, и теперь танковые и мотострелковые дивизии играли роль пугала за кадром. Пусть германские генералы помаются головной болью от мысли, где и когда эти части снова могут объявиться на фронте, и чем тогда придется расплатиться вермахту за их визит. Это они еще не знают, как ловко выходцы из двадцать первого века умеют дурить головы местной доверчивой деревенщине при помощи надувных танков и самолетов… Впрочем, это уже совсем другая история, относящая не к прошлому, а к будущему.

Кроме всего прочего, в Экспедиционных силах прошла ротация, вследствие чего две трети личного устава убыли в 2018 год, а вместо них прибыли еще не нюхавшие пороха и советских порядков новички, в том числе и из числа добровольцев. Но отвод во второй эшелон танковых и мотострелковых дивизий ВС РФ отнюдь не означал, что Экспедиционные Силы самоустранились от влияния на развитие событий на фронте. К концу сентября по обе стороны портала были достроены ВПП из сборных ЖБ плит, позволяющие принимать любые типы самолетов, вплоть до Ил-76/78 и Ту-22М3. Это обстоятельство привело к значительному наращиванию авиационной группировки ВС РФ и ее активным действиям (в основном на западном направлении). Если Су-24, Су-27 и Миг-29 базировались непосредственно у портала на аэродроме Красновичи, то Су-25 вместе с Ми-24 поэскадрильно распределили на прифронтовые аэродромы, а эскадрилью Ту-22М3 забазировали на аэродром Кратово, откуда они, ужасные и неуязвимые, вылетали в рейды по вражеским тылам. По бомбовой нагрузке каждый такой самолет равен полку АДД на Ил-4, а вся эскадрилья Ту-22М3 по ударной мощи соответствует отдельной воздушной армии АДД.

Кстати, снабжение российских бомбардировщиков топливом и боеприпасами легло на советскую сторону. Производство реактивного топлива ТС-1 на советских НПЗ оказалось не столь сложным делом. К тому же производство авиакеросина не конкурировало по сырью с производством фракций авиационных и автомобильных бензинов и фракций дизельного топлива. В это время керосин – это исключительно топливо для примусов и керосиновых ламп, и не более того. Что касается основного бомбового груза, в больших количествах вываливаемого на немецкие головы, то для этого вполне сгодились советские авиабомбы ФАБ-250 и ФАБ-500. Перепаханные вдоль и поперек нефтепромыслы в Плоешти, а также Варшавский железнодорожный узел являются тому вполне достойными свидетелями. И самое страшное для немцев заключалось в том, что от этих самолетов не спасали никакие зенитные орудия. Их внезапное появление, разящие удары и стремительное исчезновение уже стали в вермахте притчей во языцах. Впрочем, ближе к фронту, где работали самолеты поменьше и попроще, немецким солдатам тоже было не легче. Например, Су-25 с подвешенными ГУВами за один заход запросто способен начисто выкосить не успевшую вовремя разбежаться роту маршевого пополнения.

Кстати, райцентр Сураж по-прежнему является неофициальной «столицей» Экспедиционных сил, именно тут располагается их штаб. И Варвара Истрицкая по-прежнему работает в разведотделе этого штаба переводчицей, только уже как российская гражданка. Коллеги уважают ее за профессионализм и выдержанность характера, она на хорошем счету у начальства, и сержант полиции Василий, работающий шофером при группе российских журналистов, все так же является ее поклонником и женихом. Ведь она такая замечательная, образованная, прямая и честная, и в то же время не распущенная и хамовитая, как многие девушки в двадцать первом веке. Что касается Марины Максимовой, то она за три месяца тоже пообтерлась и заматерела. Теперь она в стиле местных политработников носит белый полушубок-дубленку и такую же белую шапку-ушанку. И везде она своя. Для советских она – товарищ Максимова, для своих – Марина Андреевна или, в крайнем случае, Мариночка. Ее репортажи с этой войны выходили в новостных блоках ВГТРК и телеканала «Звезда», а несколько из них по просьбе советской стороны были переведены на пленку и направлены в кинотеатры для включения в киножурналы, демонстрируемые перед основным сеансом. Русский немец Николас Шульц по-прежнему при ней и по-прежнему работает над переводом захваченных документов. Его российское гражданство пока еще впереди, потому что, в отличии от Варвары, в его биографии не все так ясно и гладко. Но он тоже на хорошем счету у начальства, так что и у него в итоге все будет хорошо.

Что касается положения дел на 10 июля 2018 года, то оно, можно сказать, обычное. Война в 1941 году совершенно не сказалась на жизни большинства обычных российских граждан, как не сказывается на ней война в Сирии. Своим чередом наступил мундиаль и своим чередом г-н Медведев выступил с грабительской инициативой о повышении пенсионного возраста. Только вдруг неожиданно модным стали стиль милитари сороковых и цвет хаки. И наряжены в этом стиле были не только россияне и россиянки, но и гости мундиаля. Мода и экзотика в одном флаконе.

Что касается каких-то дополнительных санкций, которые могли быть наложенны на Россию за ее запортальную войну с гитлеровскими европейскими цивилизаторами, то, как ни ждали их некоторые «люди со светлыми лицами» и альтернативно одаренные граждане соседнего государства на букву «у», то так ничего и не дождались. Уж больно нерукопожатной персоной даже в двадцать первом веке является господин Гитлер, и даже малейшее выражение симпатии к этому господину способно было не только испортить карьеру, но и полностью сломать судьбу тому, кто на это осмелится. Слишком много на нем крови и грязи, слишком людоедские идеи он исповедовал. Слишком близко человечество в сороковых годах двадцатого века подошло к краю воронки, из которой уже не было выхода.

Единственная страна (помимо Украины) в которой такие люди, выражающие симпатии к Гитлеру, могут существовать, не подвергаясь всеобщему и ежедневному остракизму, это, как ни странно, Россия. И, как ни странно, большинство лиц, выражающих такие симпатии, принадлежат к тем самым национальным группам, чей вопрос по окончании войны Гитлер собирался решить окончательно и бесповоротно. Уж слишком захватывает этих людей животная ненависть к большевизму в его сталинском изводе, что они готовы были похоронить его даже ценой существования собственного народа. И это при том, что при советской власти большинство из этих деятелей процветали, занимали достаточно высокие посты, находились в фаворе, получали ордена и государственные премии. А потом пришел девяносто первый год – и они дружно стали охаивать то, что ранее превозносили, и превозносить то, что раньше охаивали. Но это уже клиника и непаханое поле для работы врачей-психиатров; а все остальные воспринимают этих клоунов как юродивых, сиречь придурков.

Часть 9. Затишье перед бурей

2 ноября 1941 года, 15:25. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

Вождь стоял перед картой СССР и смотрел на жирную красную линию, с севера на юг из края в край пересекающую территорию СССР от Балтики до Черного моря. Теперь, когда фронт окончательно стабилизировался, эта линия отделяла те территории, которые удалось отстоять, от оккупированной врагом части СССР. Вождь понимал, что без туннеля, соединяющего два мира и без Экспедиционных сил, пришедших на помощь СССР с той стороны, положение сейчас было бы гораздо хуже. Вождь уже ознакомился с информацией о том, как это было в другой истории, и осознавал, что тогда все висело на волоске. Сделай он неверный шаг, поддайся уговорам соратников уехать вслед за дипломатами в Куйбышев – и все, фронт, и так державшийся на честном слове, посыпался бы со страшной силой. И остановить это разрушение всего и вся уже не было бы никакой возможности, потому что с того момента больше ни один боец не верил бы своим командирам и политработникам.

Вождь положил на стол потухшую трубку и задумался. Если миров оказалось два (то есть больше, чем один), то их может быть вообще неограниченное множество. Законам логики это не противоречит. А значит, может существовать и такой мир, где он, уже приехав на вокзал, не вернулся бы обратно в Кремль, а сел бы в бронированный поезд и поехал бы в Куйбышев. А разваливающийся фронт катился бы позади него мутной волной разбегающихся в панике дезертиров, которых в свою очередь преследовали бы изрядно обрадованные таким поворотом событий германцы. Однажды в России уже такое произошло – когда царь Николай отрекся от престола и огромная страна сразу стала расползаться как прелая портянка. Если один раз дать слабину и потерять столь трудно накопленный авторитет, то потом его уже не удастся вернуть никакими усилиями, как не удалось реставрировать старую власть многочисленным белогвардейским осколкам буржуазной России.

Выколотив в пепельницу трубку, Сталин принялся набивать ее свежим табаком из раскрошенной папиросы, продолжая размышлять. По сути, его отъезд в Куйбышев, каким бы очевидным ни казался этот шаг, означал бы полный крах идей большевизма и невозможность его реанимации. Когда там, в мире будущего, Никитка после его, Сталина, смерти, затеял его дискредитацию, то обрушил не только свой авторитет (черт бы с ним), не только оттолкнул от себя китайских и албанских товарищей, но еще и подорвал веру в саму коммунистическую идею, вырвав из нее один из краеугольных камней. Прошло совсем немного времени – и выхолощенная, потерявшая всю жизненную силу коммунистическая идея рухнула точно так же, как вместе с крахом Российской империи окончательно и бесповоротно рухнула идея монархии. Идеи совершенно разные; а вот, как оказалось, живут и умирают они по одним и тем же правилам. Это надо запомнить.

Сделав этот вывод, Сталин чиркнул спичкой и, в две затяжки раскурив любимую трубку, подумал о том, что надо будет сделать все, чтобы люди, подобные Никитке, никогда не смогли попасть во власть, иначе напрасны будут все жертвы войны и радость победы. Но хоть теоретические размышления крайне важны (ибо без установлений причин краха СССР в частности и коммунистической идее вообще в среднесрочной перспективе все равно грозит смертельная опасность), сейчас важнее тактические соображения нынешней войны, уже полыхающей от моря до моря. Вождь внимательно всмотрелся в карту. Воспользовавшись оперативной паузой, буквально выбитой из немцев экспедиционными силами, удалось спокойно, без спешки и суеты, провести все три этапа всеобщей мобилизации, сформировать дивизии военного времени и отправить на фронт маршевые пополнения. Только вот некоторым дивизиям, формировавшимся в непосредственной близости от направления вражеского прорыва, учиться пришлось прямо в бою. Для того, чтобы залатать дыры в разодранном в клочья западном направлении, советское командование было вынуждено бросать в бой только что сформированные, но необученные свежие дивизии, которые в ожесточенных боях своей кровью тормозили разбег железных колонн вермахта. Жестоко, но другого выхода до образования межвременного туннеля и прибытия экспедиционных сил у советских генералов просто не было.

А потом пошла совсем другая война. Больше не надо было бросать под немецкие танки живых людей; немецкие танковые группы, столкнувшись с русскими танкистами из будущего, начисто выгорали в считанные дни. В результате чего советские стрелковые дивизии, приданные экспедиционным силам, делали работу нормальной пехоты, занимая и удерживая территорию, в то время как механизированные соединения из будущего ломали кости вражеским ударным группировкам и входили в прорывы, рассекая вражескую оборону будто скальпелем. Но когда Смоленское сражение завершилось, и враг потерпел в нем сокрушительное поражение, командование экспедиционных сил отвело все свои пять дивизий во второй эшелон. После этого ему, Сталину, заявили, что эти дивизии будут брошены в бой только в том случае, если немцы опять перейдут в наступление (что маловероятно) или если он, товарищ Сталин, предложит командованию Экспедиционных сил план глубокой наступательной операции, приводящей к стратегическому успеху на одном из четырех главных направлений.

Вождь пыхнул трубкой и хмыкнул. А почему бы и нет? Резервы, необходимые для проведения такой операции, Красной армией накоплены. Помимо семи с половиной миллионов бойцов и командиров, уже находящихся на линии фронта, в Казахстане, Средней Азии, Сибири и на Урале, сформировано еще десять резервных армий общей численностью до трех миллионов человек. И самое главное, в отличие от ситуации июля-августа, эти стрелковые дивизии прошли весь положенный курс обучения и боевого сколачивания, и теперь представляют собой реальную боевую силу, пусть пока и не имеющую практического боевого опыта. В основном это стрелковые дивизии; с бронетанковыми войсками и авиацией дело обстоит значительно хуже.

Боеготовая механизированная бригада нового облика имеется только одна, и укомплектована она в большинстве своем техникой, импортированной из-за межвременного портала. Выпуск гусеничных бронетранспортеров и боевых машин пехоты сейчас налаживается на Горьковском автозаводе в дополнение к плану по грузовикам, но общее количество готовых машин собственного производства пока исчисляется единицами. Но это, может, даже и к лучшему. Полковник Катуков, который в свое время немало прославился на той стороне портала, здесь также должен показать, на что годится смесь танковых и мотострелковых подразделений, когда их используют в качестве самостоятельного рода войск.

Еще из мобилизованных сформированы десять саперных армий, которые сейчас в поте лица укрепляют рубеж обороны по Днепру и, самое главное, укрепляют позиции на ключевых плацдармах. И самим спокойнее, и немцы, получив данные разведки, будут уверены, что всю зимнюю кампанию Красная армия намерена просидеть в глухой обороне. Линию обороны в глубине советской территории решили не строить, потому что, по данным, полученным от потомков, для того, чтобы такая тыловая линия в случае вражеского прорыва стала основой для новой линии фронта, необходимо заранее, до начала вражеского наступления, заполнять ее войсками фактически до штатной численности. В противном случае вражеские подвижные соединения, с легкостью обогнав отступающую советскую пехоту, преодолеют пустые окопы и неохраняемые противотанковые рвы и вырвутся на оперативный простор – крушить незащищенные советские тылы.

Так это и было с построенным в прошлой истории в полосе Юго-западного фронта резервным рубежом, который немцы летом сорок второго года преодолели с необычайной легкостью. А вот Можайская линия обороны, заранее заполненная войсками, сумела задержать врага почти на месяц, позволивший Красной Армии подтянуть резервы, окончательно остановившие врага.

Вождь задумался. Пока что резервные армии находятся в пунктах формирования, но сейчас назрел вопрос об их переброске на фронт. Половину резервных армий стоит перебросить на направление главного удара, остальными усилить прочие фронты, ведущие сейчас с врагом тяжелую борьбу. Осталось только определить, где именно расположено это самое главное направление. На некоторое время вождь застыл перед картой, задумчиво посасывая уже потухшую трубку. Четыре фронта, четыре направления главного удара. Южным фронтом – от Херсона на Одессу, с целью ее деблокирования. Юго-западным фронтом – от Киева в расходящихся направлениях на запад, юг и север. Брянским и Западным фронтами – от Жлобина и Орши на Минск, с целью нового окружения и разгрома основных сил группы армий «Центр». Северо-западным фронтом – из района Невель-Великие Луки на Ригу, с целью разгрома группы армий «Север».

Если мыслить трезво, то у удара на Одессу перспективы сомнительные, потому что ударной группировке придется наступать поперек крупных водных преград зимой (которая на юге скорее не морозная, а гнилая), и к тому же с открытым правым флангом. Такая операция имеет смысл только в том случае, если ее поддержит общее наступление Южного и Юго-западного фронтов, требующее не одной, а трех или даже четырех ударных группировок… Конечно, можно придать каждому фронту по одной дивизии Экспедиционных Сил, но с его, Сталина, точки зрения, такой образ действий не приведет ни к чему, кроме распыления ресурсов. К тому же еще неизвестно, согласится ли командование Экспедиционных сил на раздельное применение своих дивизий. Так что крупную совместную наступательную операцию Южного и Юго-западного фронтов следует отложить до того момента, когда у СССР появятся мехкорпуса нового облика. Ждать осталось не так уж и долго, потому что практически вся танковая промышленность СССР осталась в неприкосновенности и сейчас только наращивает выпуск боевой техники.

Крупное наступление на Западном стратегическом направлении сейчас тоже не может принести Красной армии особых выгод. Даже в случае успеха группа армий «Центр» будет всего лишь оттеснена западнее Минска, а фланги наступающей группировки окажутся под давлением со стороны вражеских групп армий «Север» и «Юг». Такая операция будет рациональна, когда советские войска углубятся далеко на запад на Украине и в Прибалтике, и потребуется под корень срезать так называемый Белорусский балкон. Нет, в полосе Западного и Брянского фронта можно учинить отвлекающее наступление, которое для неискушенного взгляда будет выглядеть как продолжение (точнее, возобновление) Смоленской операции. А вот когда немцы начнут перебрасывать в Белоруссию свои резервы, тогда и наступит время для наступления в Прибалтике.

Сначала – артподготовка из двухсот орудий на километр фронта и свирепый штурм вражеских позиций бывшими штрафными, а ныне штурмовыми батальонами. Потом – стремительный, как взмах меча, рывок танковой армии на Ригу – и вот уже отрубленная голова фон Лееба, тупо хлопая глазами, катится прямо под ноги. В переносном смысле, разумеется. Задачей такой операции может быть полное окружение, разгром и уничтожение группы армий «Север», а также установление стабильной линии фронта по Западной Двине от Риги и до Витебска. Решив эту задачу и отодвинув фронт от Ленинграда на безопасное расстояние, можно будет взять очередную паузу и подумать, что делать дальше. Ну что же, принципиальное решение принято, а дальше пусть делом занимаются специалисты.

Сделав несколько шагов, Сталин подошел к своему рабочему столу и снял трубку телефона ВЧ.

– Алло, – сказал он, – Борис Михайлович, приезжайте немедленно в Кремль и прихватите с собой товарища Василевского. Для вас обоих есть очень серьезное задание партии и правительства, которое необходимо выполнить в кратчайшие сроки.

* * *

3 ноября 1941 года, 19:16. Минск, штаб группы армий «Центр».

Генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист

За окном давно стемнело, да и окна эти были хорошо задернуты плотными шторами. Там, за окнами стоял непривычный для немцев мороз в минус пятнадцать градусов, и страшным голосом выла вьюга. Генерал-фельдмаршал сидел в мягком кресле и смотрел, как, треща и стреляя искрами, сгорают в камине березовые дрова. В душе у командующего группой армий «Центр» было так же темно и мрачно, как и на улице, где под пронизывающим ветром, бросающим в лицо колючие пригоршни снега, в своих тонких шинельках, спасаясь от холода, топчутся сейчас немецкие часовые.

«Уже теперь ужасно холодно… – думал он, – а ведь ноябрь – это формально еще осень. Что будет, когда наступит настоящая зима? Морозы в минус сорок и птицы, замерзающие на лету, как о том врал барон Мюнхгаузен… Снега будет столько, что он будет засыпать дома по самую крышу, и над бесконечной белой равниной будут торчать только луковицеобразые маковки русских церквей… Хорошо русским – они привыкли и к метелям, и к морозам. В Германии такая погода зимой бывает только в Тироле, и тамошние жители к ней привычны; но там горы, а тут равнина…»

С наступлением первых холодов генерал-фельдмаршал Лист отдал приказ начать конфискацию теплых вещей у местного населения. Впрочем, теплыми вещами конфискации обычно не ограничиваются. Германской армии требуются не только они, но и множество других вещей, включая продовольствие, рабочих лошадей, а также дармовую рабочую силу. Но конфискациями и принуждением к бесплатному труду удалось добиться лишь резкой активации просоветских повстанческих банд. Оказалось, что по местным деревням осело множество хорошо вооруженных солдат и офицеров большевистской армии, которые, защищая местных жителей от германских войск, немедленно взялись за оружие. Чем больше свирепствовали против бунтовщиков германские охранные дивизии и силы безопасности (ГФП), чем больше было расстрелов заложников, коммунистов, комсомольцев, советских активистов, да и просто интеллигентов, тем яростнее становилось это сопротивление.

Банды становились крупнее, сплоченнее, а у администрации генерального комиссариата «Вайсрутения» крайне недостаточно сил на их подавление. Полиция из местных антисоветских элементов оказалась малонадежной и малобоеспособной, айнзацкоманды и зондеркоманды сбивались с ног в поисках мелких бандгрупп и гибли до единого человека, напоровшись на хорошо вооруженные и обученные команды таинственных «мясников», получивших такое прозвище за то, что после боя они не оставляли в живых ни одного врага. Эти «мясники» будто специально охотились на карательные подразделения, при необходимости привлекая к своим делам не только местных бандитов, но и авиацию пришельцев из будущего, которых в вермахте окрестили «марсианами». Группенфюрер Артур Небе, командир айнзацгруппы Б, ответственной за территорию Белоруссии, говорил, что от дела этих «мясников» отчаянно несет серой. Ну не могут действовать с такой эффективностью даже лучшие кадровые подразделения большевистского НКВД. Или это готовые отряды боевиков «оттуда», или коммунистические фанатики, прошедшие дополнительную подготовку у инструкторов из числа «марсиан», таким образом получившие в свое распоряжение их возможности и спецвооружение.2

И результат, как говорится, налицо – полиция безопасности и силы СД проигрывают «мясникам» и местным бандитам битву за тылы группы армий «Центр». На железнодорожных и шоссейных магистралях, питающих войска группы армий всем необходимым, чуть ли не ежечасно происходят диверсии, обстрелы и акты вредительства, и потому человек, говорящий по-немецки, в относительной безопасности может чувствовать себя только там, где стоят крупные армейские гарнизоны. Первое хуже всего, потому что от него страдает снабжение сражающихся войск, и так недополучающих самое необходимое. Обидно же, господа, когда с таким трудом выбитые у командования теплое обмундирование, патроны, снаряды и прочие вещи вместо попадания на фронт достаются бандитам, или сгорают в бессмысленных пожарах во время диверсий и подстроенных железнодорожных катастроф. А такое в последнее время стало случаться слишком часто.

Армия тоже мало чем может помочь силам безопасности в этой борьбе, потому что германские солдаты в первую очередь отчаянно требуются на фронте. После того как 9-я, 4-я и 2-я полевые армии по милости предыдущего командующего Федора фон Бока почти в полном составе погибли в отчаянном и бессмысленном сражении за смоленский выступ, первоначальный состав группы армий «Центр» был уничтожен практически полностью. Поступившие взамен погибших солдат уничтоженных армий маршевые пополнения из новобранцев и возвращающихся из госпиталей солдат, а также сводные кампфгруппы, прибывшие из других групп армий, как-то удалось скомпоновать в три вновь сформированные армии, но их сил хватало только на удержание фронта и ни на что более. Перед войной считалось, что для охраны тылов будет достаточно всего одной охранной дивизии на группу армий, и сформированы эти дивизии будут из солдат старших возрастов, помнящих еще прошлую Великую Войну. Как оказалось, это был чрезмерный и неуместный оптимизм, потому что если исходить из действительного положения дел, то для охраны тылов требуется держать целую армию – то есть от шести до восьми полнокровных дивизий, укомплектованных молодыми сильными солдатами, которые отчаянно нужны ему, фельдмаршалу Листу, в окопах на фронте.

И пусть ужасающие своей запредельной силой подвижные соединения «марсиан» в последнее время как-то скрылись из виду, но в воздухе продолжает свирепствовать их авиация, а в большевиках, если судить по рассказам чудом выживших старожилов этой кампании, больше нет той робости и неуверенности, которые преследовали их в самом начале войны. И хоть, по докладам разведки, большевистские войска, противостоящие группе армий «Центр», подобно кротам, озабочены только постройкой новых и обустройством старых полевых укреплений, на сердце у командующего все равно неспокойно. Там, на той стороне, все копится и копится неисчислимая масса людей с винтовками, которых большевики призвали по своей всеобщей мобилизации. Неизбежно настанет тот момент, когда прозвучит приказ – и все эти толпы, численно превосходящие вверенные ему германские войска раз в десять3, полезут из своих окопов наружу, уставив перед собой стальную щетину из штыков. И только одно желание будет гореть в глазах этих большевистских фанатиков – добежать до своего немецкого оппонента и либо пырнуть его штыком, либо зарубить засунутой за пояс саперной лопаткой.

И вот тогда настанет настоящий момент истины, потому что сдержать этот русский паровой каток будет некем и нечем. А если вместе с ними еще ударят, как это было в августе, еще и подразделения «марсиан» – тогда для немецких солдат действительно настанет настоящий конец света. Если русские ударят в полную силу, то он, фельдмаршал Лист, даже не представляет себе, чем он будет останавливать разъяренного Зверя из Бездны. Как показало Смоленское сражение, для «марсиан» не существует никаких преград и они с одинаковой легкостью громят как полевые армии, состоящие только из пехотных дивизий, так и подвижные панцергруппы. И такое вражеское наступление с каждым днем становится все вероятнее, ведь, по донесениям фронтовой разведки, на плацдармах у Жлобина, Могилева и у Орши, несмотря на меры маскировки со стороны противника, уже обнаружены мелкие подразделения чудовищных длинноствольных танков4 «марсиан», которые, как видно, совсем не боятся ни снегов, ни морозов.

Пройдет еще совсем немного времени – и эта железная лавина тремя потоками рванет на запад, по пути в клочья разрывая немецкие тылы. Гальдер с Йодлем считают кошмаром неподвижный позиционный фронт в стиле прошлой Великой войны, но он, фельдмаршал Лист, считает, что такой роскоши, как затяжная позиционная война на истощение и последующая почетная капитуляция, Германии никто не предоставит. Все будет гораздо брутальнее, потому что «марсиане» уже показали, что умеют вести стремительную маневренную войну, окружать и уничтожать, и сейчас всему этому они учат самых способных большевистских генералов. Нет, окончательное поражение Германии неизбежно – и непонятно, на что еще надеются в Берлине. Все было предрешено еще в том момент, когда открылась межмировая дыра и из нее полезли эти вооруженные до зубов жуткие русские из будущего. И с каждым днем они становятся только сильнее. Как известно, в самом начале их силы вообще не располагали никакой авиацией; теперь же их пусть и немногочисленные, но крайне эффективные стреловидные самолеты господствуют в воздухе.

Теперь понятно, что эта война будет идти до полного разгрома и истребления германской армии, после чего перед большевиками и их чудовищными союзниками окажется открытой вся Европа. И вот тогда настанет время, когда европейцам, и в первую очередь немцам, придется вспомнить слова «Горе побежденным», которые совсем не будут преувеличением. Но он, фельдмаршал Лист, этого уже не увидит, потому что погибнет раньше, чем это случится. Есть у него такое предчувствие.

* * *

07 июля 2018 года, 23:55. Московская область, государственная дача «Ново-Огарево».

Президент посмотрел на часы, стрелки которых показывали без пяти минут полночь. Только что закончился матч одной четвертой финала чемпионата мира по футболу Россия-Хорватия, и с этим матчем для Президента, как и для множества россиян, чемпионат и закончился. Бились российские футболисты отчаянно, борьба до самой последней минуты была равной, миллиметр в миллиметр; но вот на серии пенальти нервы у них не выдержали. Всего одна оплошность – и остается только сожалеть об упущенной возможности выйти в полуфинал; но не может же он, Путин, еще и учить футболистов, как им надо играть. У них на это тренер есть, а у него и своих, президентских, хлопот полон рот. Для него теперь это мундиаль – явление скорее экономического и политического характера, явная демонстрация материального благополучия и авторитета Российской Федерации – ведь так называемый «весь мир» не исчерпывается Соединенными Штатами, Великобританией, Германией и Францией. Пока футболисты катали свой мяч, вокруг Чемпионата делалась большая политика.

С некоторых пор установилась закономерность, что как только Россия успешно проводит подобное мероприятие, тут же вокруг нее случается какая-нибудь провокация, обостряющая военно-политическую обстановку. Блестящая Сочинская Олимпиада была испохаблена безобразным допинговым скандалом и, самое главное, прозападным мятежом на Украине. Можно ли было тогда, по горячим следам, вернуть все на место? Наверное, можно, ведь Янукович даже написал бумагу с просьбой помочь ему восстановить на Украине конституционный порядок. Правда, несмотря на наличие разрешения от Совета Федерации, просьбу президента Януковича помочь восстановить на Украине конституционный порядок, а также уже готовые к вводу войска, делать этого все-таки не следовало. И тому было несколько причин.

Во-первых – свергнутый президент почти сразу испугался гнева западных лидеров и отозвал свою подпись на обращении с просьбой о восстановлении Конституционного порядка. Во-вторых – из-за его постоянных метаний в стиле испуганной курицы к тому моменту Януковича бросили даже ближайшие соратники. В-третьих – сопротивление перевороту сосредоточилось исключительно на Юго-востоке Украины и вылилось в форму воскресных митингов и демонстраций, иногда сопровождающихся захватами административных зданий, которые, впрочем, к концу дня возвращались обратно под власть администраций. Ведь митингующим надо было идти домой ужинать, а назавтра собираться на работу, отложив свой протест до следующего воскресенья. Потом, когда в Одессе таких протестующих демонстративно сожгли живьем при молчаливом одобрении Евросоюза, протест тут же затух и больше не проявлялся.

Единственными, кто восстал против мятежников всерьез, были крымчане, которых поддержал местный Парламент, сначала выведший республику из состава Украины, а потом подавший прошение о присоединении ее к России. То же сделали и две области Донбасса, где народный протест был так силен, что его вождям все же удалось взять власть. Но на Донбассе все было не так однозначно, как в Крыму. Вожди протеста, как и поверившие им массы, сначала боролись исключительно за федеральное устройство Украины, а потом, когда стало понятно, что это невозможно, решили стать независимыми мини-государствами вроде Монако, Лихтенштейна или Сан-Марино. В таком виде их и застала бандеровская карательная операция. В то время как немногочисленные ополченцы сражались с натиском перешедшей на сторону бандеровцев армии, основная часть населения делала вид, что не происходит ничего из ряда вон выходящего. Мол, на референдуме они проголосовали, и теперь все остальное пусть делает Путин. Таким образом, характерные для всей Украины иждивенческие хатоскрайнические настроения (которые были сильны и на Донбассе) сумели выключить из активного сопротивления множество сочувствующих русскому миру. Нет, эти люди были против бандеровцев, захвативших власть в Киеве, но и пойти в ополчение считали для себя неприемлемым, считая, что делать это за них должен кто-то другой.

Мог ли он, Путин, в таких условиях, когда почти никто из местных не желал пошевелить и пальцем, бросить российских солдат разгребать эту кашу голыми руками? Да, сначала у него было такое желание, но потом он изменил свое мнение. Русские солдаты не должны были гибнуть только потому, что украинские аборигены решили, что их хата с краю и их ничего не касается. Тем более что никакой благодарности от спасаемых не ожидалось, а вот проклятий с их стороны и цинковых гробов может быть более чем достаточно. Поэтому нет, нет и еще раз нет.

Каждый должен был получить то, за что он голосовал на референдумах и за что был согласен бороться. Крымчане – российское гражданство и защиту Российской армии, жители Донецкой и Луганской республик – материальную поддержку и помощь добровольцами, а остальные – ровным счетом ничего, кроме возможности приехать в Россию как политические беженцы. И никаких обид. За что каждый боролся, то и получил. Там, в Европе и в Америке, были в бешенстве от такого решения, потому что, разжигая майдан, они рассчитывали превратить Украину в некое подобие Афганистана, бездонную прорву, в которую без остатка будут уходить материальные ресурсы, человеческие жизни и политический авторитет. Но война за евроассоциацию, кружевные труселя и пенсии в евро так и не состоялась, Россия на нее не явилась. Не удалось бандеровцам сломать через колено и Донбасс. В ожесточенных боях ополченцы отстояли право на свой язык и свои идеалы. Хотя одно время, когда там было особо тяжело, гуманитарные конвои из России в Донецк и Луганск ходили регулярно как трамваи.

Но России тоже пришлось заплатить определенную цену за решение принять в свой состав Крым и поддержать борьбу народа Донбасса. Бенефициары украинского переворота просто из кожи вон лезли, чтобы уязвить Россию, создать ей проблемы и сложности, заставить нести материальные потери. Санкции следовали за провокациями, вроде сбитого украинскими зенитчиками малазийского Боинга, а за санкциями следовали новые провокации.

Тем временем события развивались своим чередом. Нормандский процесс, Минск-1, Дебальцево, Минск-2… Нудные, вязкие как патока, переговоры, нужные только для того, чтобы потянуть время. Причем это обоюдно делали обе стороны – в надежде на то, что у противника раньше закончатся ресурсы и воля к сопротивлению. Вожди майдана и их вечно пьяный президент лелеяли надежду, что Россию раздавит западными санкциями, а он, Путин, надеялся, что полоумная и вороватая украинская власть влезет в неотдаваемые долги и окончательно надоест своим кураторам.

Ни та, ни другая надежды пока не оправдались; экономика России, пережив тяжелые времена, резко уменьшила свою зависимость от внешних воздействий и теперь постепенно восстанавливается; однако и кураторы преступного киевского режима не утратили надежды – не мытьем так катанием – добиться своего. И этот чемпионат мира по футболу, который Россия, как всегда, провела на высочайшем уровне, в очередной раз показывает, насколько тщетны их надежды, а раз так, то стоит ждать новых провокаций и новых санкций, в том числе и по абсолютно надуманным поводам. Да что там далеко ходить – еще никто не смог предоставить неопровержимых доказательств ни по делу сбитого малазийского боинга, ни по так называемому делу Скрипалей, ни по делу о вмешательстве русских хакеров в американские выборы, ни даже по делу о государственной поддержке допинга в Российском спорте. Последнее дело основано на показаниях одного-единственного человека, уволенного со службы за профессиональную непригодность. Но, несмотря на то, что все эти дела оказались чистыми пустышками, вокруг них активно раскручивалась пропагандистская кампания, за которой неизбежно должны были последовать новые санкции. Но это было нормально – то есть ожидаемо. В последнее время российская экономика, обросшая от этих санкций толстой шкурой, только лениво почесывалась, как от комариных укусов.

Президент криво усмехнулся. Единственную неприятную неожиданность преподнесли не западные «партнеры», а собственное правительство – господин премьер со своей либеральной командой, затеявшие в самый разгар чемпионата по футболу пенсионную реформу. Если бы не чемпионат, взрыв народного возмущения был бы неизбежен. Да и он сам первоначально находился в состоянии, гм, весьма далеком от уравновешенного, потому что эти деятели с пониженной социальной ответственностью (это о правительстве) со своей этой пенсионной реформой подставили его по полной программе, ибо перед выборами он обещал народу нечто прямо противоположное, а свои обещания он привык выполнять.

Можно, конечно, отправить этих деятелей в отставку, но на кого их менять? На таких же, но только еще не мятых, просто бессмысленно. Например, замена Кудрина на Силуанова почти ничего не изменила в состоянии российских финансов. Нового министра по большей части так и зовут «исполняющий обязанности Кудрина». Замена шила на мыло не в его стиле. Поддался на уговоры, назначил вместо арестованного Улюкаева молодого прохвоста Орешкина, который обещал невиданный рост экономики – тотчас, как только он составит какой-то особенно гениальный план. И что? План есть, но роста экономики нет, как и не было, зато есть почти каждодневные упреки в слишком активной внешнеполитической деятельности, которая ведет только к усилению санкционного давления.

Поставить же премьером экономиста левых убеждений – того же Глазьева или профессора Катасонова – и хрупкая российская экономика просто не выдержит резкого разворота влево. Даже если такое правительство будет действовать предельно осторожно, при новости о его назначении паника разыграется не хуже, чем после дефолта в девяносто восьмом. Конечно, потом начнется качественный и количественный рост (и очень быстрый), но до роста страна может просто не дожить. Увидев минутную слабость, «партнеры» непременно усилят свое санкционное давление, и одновременно из страны побежит с таким трудом репатриированный частный капитал. Рано еще; такой ход можно будет сделать не раньше, чем западные партнеры и их телодвижения будут окончательно выведены за скобки.

Первоначально он планировал путем отдачи предельно точных и конкретных указаний заставить нынешнее правительство совершить этот разворот влево, но эти надежды оказались тщетны. Предел компетенции этих людей – управление колониальной экономикой, экспортирующей сырьевые ресурсы и являющейся производной от экономик развитых стран. Назначать же одного из своих соратников – Козака, Шойгу или Иванова – техническим премьером президент пока тоже не хотел. Все они нужны на своих местах, так что этот вариант можно оставить в качестве запасного. А пока можно попробовать окружить этих деятелей из правительства таким количество красных флажков, чтобы им самим эта пенсионная реформа встала поперек глотки.

Вот война в Сирии или война за порталом – это совсем другое дело, не то что мутные внутрироссийские политические интриги. Там российские солдаты ведут ожесточенную борьбу с лютыми врагами – международным терроризмом, исламским экстремизмом и гитлеровским фашизмом. И если в Сирии еще необходимо учитывать постоянное присутствие поблизости американцев и их младших братье израильтян, от которых можно ждать любой пакости – то за порталом все проще и прозаичнее. Партнер там только один, то есть товарищ Сталин; и подлости с его стороны ждать не приходится. То есть от него можно ждать жесткости, прижимистости, идеологической зашоренности, твердости и неуступчивости, но с того момента, как удалось с ним договориться, соглашение будет работать как часы – весь оговоренный срок своего действия. Главное – не предавать самому, тогда и тебя не предадут. В дни кровавого августовского рубилова на западном направлении российские экспедиционные силы довольно быстро переломили ситуацию в свою пользу, избавив тем самым Красную армию от дальнейшего падения в бездну.

Отсутствие Киевского и Вяземского котлов, говоря военным языком, означало сохранение в строю миллиона активных штыков, а если чисто по-человечески, то миллиона чьих-то сыновей, братьев и отцов. Конечно, они вполне могут погибнуть и позже, но все-таки многие из них останутся в живых. От тех ударов вермахт до сих пор охает и потирает бока, и важнейшим итогом смоленской операции, пожалуй, оказалось не возвращение линии фронта к Днепру (вдоль которого она проходила еще в начале июля), а полный разгром и уничтожение всех вражеских подвижных соединений, что почти полностью лишило вермахт наступательного потенциала. Нет, немецкие пехотные дивизии могли наступать и без поддержки танков, но только на очень небольшую глубину и действуя исключительно против заведомо слабого противника; а при данной конфигурации сил заведомо более слабой стороной оказались как раз германские войска.

И вот теперь, когда там, на той стороне, закончилась распутица и ударили первые морозы, товарищ Сталин предлагает план нового совместного наступления – из района Невель – Великие Луки на Ригу. От Советского Союза в предлагаемой операции примут участие имеющие боевой опыт 22-я и 26-я армии плюс пять свежих армий из резерва, больше половины которых – кавалерия, а от Вооруженных Сил РФ – все пять дивизий экспедиционных сил. Цель операции – одним стремительным ударом разгромить и уничтожить всю группу армий «Север» – так же, как августе-сентябре была разгромлена группа «Центр».

Шойгу и начальник Генерального штаба Герасимов подтвердили, что предложенная операция вполне имеет шансы на успех, а следовательно, с целью укрепления боевого братства принимать в ней участие можно и нужно. Самостоятельно с данной задачей РККА не справится. В-первых – нормальных подвижные соединений по-прежнему нет, а которые были, те полностью сгорели западнее Днепра. Во-вторых – для проведения такой операции у советского командования недостаточно боевого опыта. Большинство советских генералов (за исключением Жукова, Конева и Василевского) и в обороне едва способны двумя руками найти собственные задницы, так что их еще учить и учить, и лучше всего – на наглядном примере.

Взяв со стола ручку, президент еще раз перелистал план и, убедившись, что все понял верно, поставил в углу свою визу и дату. Теперь одна копия уйдет в Кремль сорок первого года к тамошнему товарищу Сталину, а оригинал поступит командующему экспедиционными силами генералу Матвееву.

* * *

06 ноября 1941 года. 17:05. Брянская область, райцентр Сураж.

Патриотическая журналистка Марина Андреевна Максимова, внештатный корреспондент «Красной Звезды».

С того дня, когда я впервые «вывела» Вареньку в двадцать первый век, прошло два месяца. И за это время с моей подругой произошли просто удивительные перемены. И я даже затрудняюсь сказать, с чем это связано в большей степени – с тем, что ей так нравится НАША эпоха, или же с тем, что она… влюбилась. Да-да, ее отношения с шофером Васей развивались бурно и стремительно, и ее окрыленность была заметна абсолютно всем встречным и поперечным, как она ни старалась это скрыть.

Словом, так или иначе, Варвара стала другой – более смелой и раскрепощенной, что ли… Преимущественно это проявлялось тогда, когда мы с ней делали вылазки ТУДА. Одевшись в соответствии с модой нашего времени, она и ощущать себя начинала по-другому. Ей нравилось ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин, которые при этом ни капли не осуждали ее и не считали доступной. Нравилось любоваться на свое отражение в стеклах витрин. Словом, нравилось ощущать себя такой же, как и прочие девушки и женщины, что проходили мимо – яркие, сексуальные, уверенные в себе обитательницы третьего тысячелетия… Однако при всем при этом Вареньке как-то удавалось сохранять очарование непорочности, какой-то неискушенности – это выдавал ее живой, заинтересованный взгляд, жесты, полные естественной грации, открытое лицо, искренняя улыбка и некоторая восторженность, всегда сопутствующая ей во время наших «вылазок».

Там, в НАШЕМ мире, мы шопили, гулял по паркам, посещали кафешки. Вася становился все более полноправным членом нашего узкого круга, и, разумеется, от меня не ускользнуло, как она ведет себя в его обществе – она явно флиртовала; да-да, вела себя так, как ведут себя женщины в любом из миров с понравившимся мужчиной. Она поправляла волосы, поводила плечами, облизывала губы и смеялась особенным, эротическим, серебристым смехом… Ну и он тоже проявлял свою заинтересованность – у мужчин это всегда заметно по горящему взгляду. Я была рада за этих двоих. Не надо было быть психологом, чтобы заметить, насколько хорошо они подходят друг другу.

И вот однажды настал тот момент, когда Варенька, покусывая губы и как-то виновато на меня глядя, сказала:

– Марин… А можно, я… можно, я разок съезжу ТУДА с Василием?

– Ой, ну конечно, чего ты спрашиваешь! – ответила я. – Ты свободный человек и вправе делать то, что тебе хочется. Вася – парень надежный, думаю, он будет тебе неплохим эскортом… – И я лукаво подмигнула подруге.

Она же мило покраснела и, не в силах скрыть свою радость, пролепетала, улыбаясь:

– Мариночка, ты же не обидишься, правда?

– Ну вот еще – обижаться! Я, наоборот, очень рада за тебя, что у тебя появился ээ… поклонник, – поспешила я ее заверить.

Тут Варя просияла и, мечтательно вздохнув, произнесла:

– Он замечательный, правда? Он такой умный, и честный, и… и у него такое горячее сердце!

– Ты влюбилась, да? – Вкрадчиво задала я риторический вопрос.

Тут Варя встрепенулась и как-то испуганно на меня посмотрела.

– Я? Нет-нет, что ты… – замотала она головой, но при этом невидимый амурчик так и порхал над ее головой. – Он мне просто нравится. С ним интересно…

– Да ладно по ушам-то пинать… – махнув рукой, ухмыльнулась я. – Видно же по тебе… Чего от меня-то скрывать?

– Ах, Мариночка… – томно вздохнула Варя, закатывая глаза и проводя рукой по волосам. – Как бы тебе объяснить… Слова – они опошляют высокие и трепетные чувства, особенно когда чувства эти еще так хрупки… Помните, как сказал Есенин: «О любви в словах не говорят…»

– Помню, – закивала я, – «о любви вздыхают лишь украдкой»…

И мы хором закончили:

– «Да глаза, как яхонты, горят»…

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Ладно, уела ты меня, Варвара, больше не буду о любви в словах говорить, – заверила я ее, слегка пристыженная. Это в нашем мире мы привыкли подробно обсуждать свои чувства с подругами, но здесь люди еще хранили трепетность в этом отношении, благоговение перед даром Любви. Размышляя на эту тему, я приходила к выводу, что это правильно. Наверное, у человеческой души свой язык, и пытаться достойно облечь ее порывы в обычную речь – задача, едва ли доступная обычным смертным… Разве что гениальные поэты могли в какой-то мере сделать это.

Итак, Варя укатила в двадцать первый век с Васей, я же задумалась о своей собственной личной жизни. Если посмотреть взглядом современного человека на наши отношения с Колей, то могло показаться, что за два месяца они никак не продвинулись. Мы по-прежнему гуляли, взявшись за ручки, и лишь иногда, когда мы оставались наедине, я позволяла себя поцеловать. Такое развитие событие было совершенно нехарактерно для моей страстной натуры. Но ведь я не была больше прежней… Эта эпоха подспудно оказывала на меня воздействие, ее ментальность проникала в меня помимо моей воли – и постепенно я становилась внутренне похожей на ЭТИХ людей. Так, на собственном примере, я поняла, что такое настоящая ассимиляция. Но для того, чтобы эта ассимиляция проходила благополучно (да и вообще состоялась), необходимо было ощущать неразрывное родство с теми людьми, среди которых находишься. Впрочем, нет, и этого недостаточно. Необходимо ЛЮБИТЬ этих людей. Ведь любовь – это и есть духовное сходство… И в этом случае у тебя не ничего не вызывает отторжения; даже, наоборот, то, к чему раньше имелось предубеждение, приобретает некий важный смысл… Это и происходило сейчас со мной, попутно навевая разного рода раздумья.

Тем не менее мои мысли неизбежно возвращались к моим отношениям с Николаем Шульцем. Мне нравилось погружаться в томную мечтательность, которую всегда вызывает влечение к определенному мужчине… То, что мы с ним уже больше двух месяцев считаемся парой и при этом «ни-ни», для меня самой было совершенно поразительным фактом. И ведь как-то я умудрялась сохранять стойкость, хотя просто сгорала от желания «затащить его в постель» (кстати, выражение это теперь казалось мне до крайности пошлым, но выражаться по-другому, хотя бы мысленно, еще надо было учиться). Дело было в том, что я каким-то образом вдруг осознала всю прелесть таких вот «платонических» отношений, когда просто общаешься с человеком, узнаешь его, и при этом твое восприятие ничем не замутнено – ты воспринимаешь человека как он есть. И при этом приятно щекочет та мысль, что все самое вкусное еще впереди… А пока – предвкушение, неспешное узнавание… Узнавание до самого глубокого уровня, когда сначала сливаются души, и только потом настает черед для того, чтобы соединиться и телами… Вот в этом-то и заключается суть «настоящих» отношений. Когда человека и вправду узнаешь «до дна», в дальнейшем секс только закрепляет эту связь, не говоря уже о том, что он бывает поистине феерическим… Впрочем, на эту тему можно долго рассуждать, но главное то, что теперь меня греет приятное чувство надежности и стабильности, уверенность в том, что я, так сказать, «следую правильным курсом».

Сегодня здесь, в 1941-м году, царствовала какая-то особая приподнятость. И это было неудивительно – ведь завтра великой стране предстояло отмечать важную дату, 7-е ноября, день Великой Октябрьской Социалистической революции. Праздник этот, без преувеличения, являлся наиглавнейшим в Советском Союзе на протяжении всего его существования. И только в самом конце, после шестьдесят пятого года на пьедестале его потеснил Праздник Победы 9-го мая, который после 91-го года остался единственным Великим Праздником страны. Но пока это не так. Мне даже припомнилось, как родители рассказывали о грандиозных утренниках во времена их детсадовского детства, где возносилась слава дедушке Ленину и воспевалось мужество советского народа. Вспоминали стишки, вроде: «День Седьмого Ноября – красный день календаря…» И папа, рассказывая об этом, грустно вздыхал и сетовал, что забываются героические страницы нашей истории, глубокомысленно добавляя, что «у того, кто забудет прошлое, нет будущего». Он говорил, что нынешней молодежи незнакомо то воодушевление и гордость за свою страну, что были свойственны их с мамой современникам. И я с интересом слушала то, что они рассказывали о той жизни – о том, как дружно все жили и доверяли друг другу, как все было бесхитростно и честно – и в самом деле дивилась, в душе, конечно, имея невысказанное подозрение, что родители несколько приукрашивают – ведь это неизменное свойство воспоминаний.

Однако теперь, по мере того, как я все больше вливалась в это, советское, общество, я все больше убеждалась, что то, о чем я слышала из уст своих родителей – самая настоящая правда. Советские люди! Они и вправду оказались другими – ни одна эпоха, пожалуй, не рождала подобных людей. И самым главным в них оказалось то, что они представляют собой могучую общность. В массе своей они не разрознены убеждениями и взглядами. Среди них царит истинное братство и настоящее равенство. Они еще достаточно искренни для того, чтобы верить в свои идеалы и биться за них до последней капли крови. Они и самом деле верят в то, что говорит официальна пропаганда, потому что слова, вылетающие из черных репродукторов и напечатанные на страницах газет, как правило, не расходятся с тем, что советские люди видят вокруг себя. Их души еще не искалечены пустой бессмысленной пропагандой, расходящейся с действительностью на много километров. Да, здешние политруки частенько выдают желаемое за действительное, но их очень быстро поправляют с самого верха.

Словом, наступление праздника ощущалось во всем. Дома и официальные здания были украшены праздничными плакатами, портретами Ленина и Сталина, кумачовыми транспарантами или просто лентами, повсюду на домах весели красные флаги, или как минимум флажки. На фоне выпавшего белого снега все это выглядело очень празднично и красиво, и даже мне, при всей своей патриотичности обычно чурающейся официоза, захотелось принять участие в праздновании этого дня.

Что же касается немки Паулины Липсиус, то я периодически навещала ее. После болезни она стала другой. Нет, дело, конечно же, не в болезни, просто, видимо, во время лежания в постели и вынужденного ничегонеделания у нее была хорошая возможность думать и переосмысливать свои ценности и убеждения. И когда она наконец полностью выздоровела и встала на ноги, это был совсем другой человек – и это ощущалось в ее взгляде, жестах, манере поведения; казалось, ум ее претерпел трансформацию. Она вдруг выразила горячее желание ускоренно учить русский язык, и я, конечно, тут же подсуетилась, чтобы это ее желание скорее реализовалось. Поначалу я обратилась к Варваре, но та, в своей обычной манере фыркнув, заявила, что у нее и без этой «прости господи» есть чем заняться (имея, очевидно, в виду свой роман с Василием). Что ж, настаивать я не посмела, да и не сочла это удобным – в конце концов, Варя и вправду не обязана вешать на себя дополнительные, к тому же не совсем ей приятные, обязательства. О том же, чтобы попросить об этой услуге своего Коляшу, не могло быть и речи. Ну, во-первых, он сильно занят (да-да, мной и своими прямыми обязанностями), а во-вторых, я не позволю, чтобы он подолгу находился в обществе жрицы любви, пусть даже и бывшей… Ну, это не то что ревность, а просто мне было бы неприятно оставлять «моего» мужчину с другой – тем более такой – женщиной… Словом, этот вопрос надо было как-то решать… И тут меня внезапно осенило. Куплю-ка я немке самоучитель! Пусть занимается по книжке, а за практикой дело не заржавеет.

Словом, вскоре у немки появился отличный учебник по русскому языку для немцев, и она принялась изучать великий и могучий со всей доступной ей прилежностью, притянув к этому богоугодному делу и своих бывших коллег по цеху. И как-то раз, зайдя в комнату Паулины без стука, я застала такую картину – она и ее товарка сидели за столом и, поглядывая в книгу, упражнялись в русском языке.

– Тарелка стоит на столе… – старательно выговаривала Паулина.

– Я пью чай… – вторила ей подруга, – ты пьешь чай. Она пьет чай…

Эти обе были так увлечены, что заметили меня только тогда, когда я громко и весело произнесла:

– Ну, если вы нальете, я БУДУ пить ваш чай…

* * *

07 ноября 1941 года. Москва, Васильевский спуск

Майор Петр Васильевич Погорелов, командир 2-го батальона 182-го мотострелкового полка, 144-й гвардейской мотострелковой Виленской Краснознамённой, орденов Суворова, Кутузова и Александра Невского дивизии.

Известие о том, что наш полк примет участие в легендарном военном параде в честь очередной годовщины Октября, вызвало во мне ощущение шока. Ведь это же легенда, история, акт беспримерного героизма и все такое прочее; парад, который проводился прямо под носом у врага!

Потом я отошел от трепета, немного подумал и решил, что здесь-то все по-другому, чем в нашем прошлом. Враг находится не в двадцати, а в пятистах километрах от Москвы, и немецкие бомбардировщики над советской столицей могут появиться только чудом, потому что между их аэродромами и Москвой расположена наша авиабаза с истребителями в Красновичах и зона ПВО. Кроме того, первая победа уже не витает ощущением в воздухе (как это было в тот раз), а является вполне осуществившейся реальностью. Враг уже разбит, отброшен и окружен, и почти за месяц до праздника уже были зачищены все котлы, включая Смоленский, хотя немцы дрались там ну просто отчаянно. И все это произошло при нашей помощи и участии, именно мы были острием и лезвием меча, который отразил врага и поверг его в прах, а посему наше участие в этом параде было более чем оправданным. А наш полк был выбран именно за то, что именно он первым достойно и с огоньком встретил немцев.

Одним словом, первого ноября полк погрузили в эшелоны и повезли в Москву. Никого ущерба боевым задачам от этого не случилось, потому что после стабилизации линии фронта по Днепру и формирования плотного кольца окружения вокруг котлов нашу дивизию, как и остальные соединения экспедиционных сил, оттянули в район Сураж-Унеча, после чего у нас началась ротация. Например, наш комбат майор Осипов получил подпола и звезду героя России, после чего убыл на Большую землю принимать полк в соседней армии. Меня, значит, назначили на его место, облагодетельствовав тем же набором – то есть очередным званием и героем, а на мое место в четвертую роту прибыл совсем молодой старший лейтенант со стороны.

Ротировали и рядовой состав контрактной службы, так что пертурбация была еще та, полк, даже если не считать потерь, обновился почти наполовину. Я, конечно, понимал, что все это было необходимо для распространения по нашей армии боевого опыта, но все же хотел, чтобы, когда мы пойдем в бой, рядом были бы старые, проверенные в деле товарищи, а не новички. Но поскольку интересы дела расходятся с моими желаниями, то придется принять соответствующие меры предосторожности. Перед погрузкой я собрал свой батальон и довел до всех (а в особенности до тех, кто пришел к нам недавно по ротации и не видел еще ни немцев, ни нашей советской власти), куда мы едем, зачем, и как высока наша ответственность как людей, представляющих Российскую Федерацию в Советском Союзе.

Парад в честь двадцатичетырехлетия Октября, я вам скажу, оказался совершенно не похож на парады в наше время, когда народ начинают дрочить чуть ли не за месяц до праздника. Проехались пару раз по Марсовому полю, чтобы убедиться, что все в порядке. Командир нашего полка, полковник Фомин (который получил очередное звание и награду но все же остался на полку) сказал, что на этом параде нас, скорее всего, будут пиарить перед местной мировой публикой, ведь факт нашего существования уже не скрыть. Ну, в общем-то, так оно и вышло. Седьмого утром подняли нас ни свет ни заря, в пять часов, потом выдали завтрак по комсоставовской норме и отправили заводить моторы. Погода была, как показывали в хронике – низкая облачность, холод, ветер со снегом. Но, несмотря на непогоду, к девяти утра мы были уже на исходной позиции на Васильевском спуске и перед нами находились все те, кому предстояло пройти по Красной Площади. Диспозиция была такой. Первым по Красной Площади должен был пройти военный оркестр под управлением Василия Агапкина, затем различные пешие части и кавалерия с тачанками, и только после них недавно сформированная 33-я танковая бригада. Ну а потом, на закуску, наш полк. Ну и ладно – запоминается, как правило, не первое, а последнее впечатление.

И вот настал момент, когда моторы, до того тихо урчащие на холостых оборотах, вдруг взревели – и мы тронулись. Бойцы-мотострелки сидели на броне в полном боевом зимнем прикиде, механики-водители торчали головами из своих люков, а командиры и наводчики по пояс торчали из башен. Какая бы там погода ни была, как бы ледяной ветер со снегом ни секли лицо – стойка смирно, честь отдать, равнение на трибуну Мавзолея. И вот ведь точно, рядом с Вождем, Человеком в Пенсне и прочими местными персонажами – ВВП собственной персоной, на это раз не в куртке-аляске, а в драповом пальтишке и каракулевой шапке, ну прям не отличишь от местных… Проехали мы через Красную площадь, ну любо-дорого смотреть. И себя не опозорили, и впечатлений на всю жизнь. И едва заехали на свое место, как Вождь начал читать свою речь. И ведь что наши политтехнологи с местными политруками удумали – там, где остановились прошедшие по площади парадным маршем войска, на стене дома висели не только местные фонящие матюгальники, но и огромный плазменный экран, на котором Сталин был в цвете и как живой. Да, тут местным товарищам перезапись речи делать не придется, да и местные бойцы с командирами, слушавшие речь рядом с нами, были просто в шоке. Про танки наши и ракеты, и самолеты и прочее оружие они уже слышали, а кое-кто бывалый видел; а вот такое чудо чудное и диво дивное местной публике представили в первый раз. Но как бы то ни было, все слушали Сталина просто затаив дыхание – ведь говорил он в том числе и про нас.

* * *

Выступление 5 И. В. Сталина на параде 7 ноября 1941 г.

Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентского труда, братья и сёстры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы немецких захватчиков!

От имени Советского правительства и нашей большевистской партии приветствую вас и поздравляю с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.

Товарищи! В тяжёлых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны. Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Таллина, Киева и Одессы, рвался к Ленинграду и Москве. Он рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался. Несмотря на временные неуспехи, наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжёлый урон, а наша страна – вся наша страна – организовалась в единый лагерь, чтобы вместе с нашей армией и нашим флотом осуществить разгром немецких захватчиков.

Бывали дни, когда наша страна находилась в ещё более тяжёлом положении. Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти нашей страны находилось тогда в руках иностранных интервентов. Украина, Кавказ, Средняя Азия, Урал, Сибирь, Дальний Восток были временно потеряны нами. У нас не было союзников, у нас не было Красной Армии, – мы её только начали создавать, – не хватало хлеба, не хватало вооружения, не хватало обмундирования. Четырнадцать государств наседали тогда на нашу землю. Но мы не унывали, не падали духом. В огне войны организовали тогда мы Красную Армию и превратили нашу страну в военный лагерь. Дух великого Ленина вдохновлял нас тогда на войну против интервентов. И что же? Мы разбили интервентов, вернули все потерянные территории и добились полной победы.

Теперь положение нашей страны куда лучше, чем двадцать три года назад. Наша страна во много раз богаче теперь и промышленностью, и продовольствием, и сырьём, чем двадцать три года назад. У нас есть теперь могущественные союзники, держащие вместе с нами единый фронт против немецких захватчиков. Мы имеем теперь сочувствие и поддержку всех народов Европы, попавших под иго гитлеровской тирании. Мы имеем теперь замечательную армию и замечательный флот, грудью отстаивающие свободу и независимость нашей Родины. У нас нет серьёзной нехватки ни в продовольствии, ни в вооружении, ни в обмундировании. Вся наша страна, все народы нашей страны подпирают нашу армию, наш флот, помогая им разбить захватнические орды немецких фашистов. Наши людские резервы неисчерпаемы. Дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на Отечественную войну так же, как 23 года назад.

Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?

Враг оказался не так силён, как изображали его некоторые перепуганные интеллигентики. Не так страшен чёрт, как его малюют. Кто может отрицать, что наша Красная Армия вместе с союзниками разгромила и обратила в паническое бегство хвалёные немецкие войска, отбросила их на запад, окружила, разгромила и уничтожила несколько вражеских армий? Если судить не по хвастливым заявлениям немецких пропагандистов, а по действительному положению Германии, нетрудно понять, что немецко-фашистские захватчики стоят перед катастрофой. В Германии теперь царят голод и обнищание, за четыре месяца войны Германия безвозвратно потеряла два миллиона солдат, еще два с половиной миллиона были ранены. Германия истекает кровью, её людские резервы иссякают, дух возмущения овладевает не только народами Европы, подпавшими под иго немецких захватчиков, но и самим германским народом, который видит неизбежность очередного поражения. Немецкие захватчики напрягают последние силы. Нет сомнения, что Германия не может выдержать долго такого напряжения. Ещё несколько месяцев, ещё полгода, может быть, год – и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений.

Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! На вас смотрит весь мир как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощённые народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!

За полный разгром немецких захватчиков!

Смерть немецким оккупантам!

Да здравствует наша славная Родина, её свобода, её независимость!

Под знаменем Ленина – вперёд, к победе!

* * *

После речи войска отправились в пункты временной дислокации – готовиться к отправке на фронт, нескольких особо избранных бойцов и командиров пригласили в Большой кремлевский дворец, где я увидел множество наших товарищей из других полков и дивизий экспедиционных сил и еще больше местных военных, находящихся в празднично-предвкушающем состоянии. Оказалось, что советское правительство тоже не поскупилось и за наши подвиги наградило нас званием Героя Советского Союза, а согласно статуту этой награды вручать Золотую Звезду должен был лично товарищ Сталин. Все остальные награды, которыми были награждены наши товарищи, мог вручить и Михаил Калинин, который, как мне сказали, уже выехал для этого к нам на базу в Красновичи.

Одним словом, пух и прах, прах и пепел. По одному мы подходили к Сталину, после чего он вручал очередному счастливцу коробочку с золотой звездой, жал руку и перебрасывался парой слов. И вот дошла и моя очередь. Вручив мне награду и пожав руку, вождь вдруг спросил:

– Скажите, товарищ Погорелов, вам было страшно, когда вы с одной ротой стояли против целой немецкой дивизии?

– Знаете, товарищ Сталин, – ответил я, – совсем не боятся только идиоты. Но страшно мне не было, потому что я был не один. Поддерживая надежную связь с командованием, я знал, что всегда могу рассчитывать на поддержку артиллерии, а если надо, то и авиации и что мои товарищи не бездельничают, не ждут незнамо чего, а выполняют общий план, двигаясь каждый к своему рубежу сосредоточения. Это тоже своего рода чувство локтя, когда ты знаешь что не один на этом поле боя, и веришь в то, что командование компетентно и сделает все как надо. К тому же мы никогда там не стояли ротой против дивизии. Сначала наша рота перекрыла путь немецкому пехотному полку, а в самом конце, когда случилась грандиозная свалка, мы стояли против дивизии Моделя двумя батальонами. Но все равно дело решили не мы, а успевшие отбомбиться стратеги, а им приказ мог отдать только Верховный Главнокомандующий или, с его санкции, министр обороны, так что вы можете делать выводы сами....

– Хороший ответ, товарищ Погорелов, – сказал Сталин и еще раз пожал мне руку, тем самым показав, что я должен уступить место следующему человеку.

* * *

09 ноября 1941 года, Полдень. Великобритания, Лондон, бункер Правительства, военный кабинет премьер-министра Уинстона Черчилль

Там, наверху, бушевала одна из тех обычных для ноября осенних бурь, год назад сделавших невозможной германскую десантную операцию «Морской лев». Ледяной ветер, завывая, горстями бросал в лица прохожим крупные капли холодного дождя, изрядно сдобренного угольной копотью. Бушующая непогода заставляла лондонцев раскрывать зонтики и поднимать воротники, но они отнюдь не были на нее за это в обиде. Ведь эта буря, ураганный вечер, дождь и низкая облачность лучше пилотов RAF6, радаров и зенитных батарей, которые защищали Лондон от усилившихся в последнее время налетов германской авиации. Будто в отместку за неудачи на Восточном Фронте, пожиравшем их самолеты, будто голодный дракон, гунны снова накинули на несчастные Острова, подвергая массированным бомбардировкам как мелкие городки, не имеющие противовоздушной защиты (куда на время войны было эвакуировано немало лондонцев), так и саму лондонскую городскую агломерацию. Причем по Лондону, где с ПВО было все в порядке, они били издалека, с расстояния в двадцать миль запуская со своих бомбардировщиков какие-то особые планирующие7 бомбы.

Но сейчас непогода защищает лондонцев от этого адского оружия, и можно не опасаться, что скользящая над крышами серая тень неожиданно ударит в стену какого-нибудь дома и через пару секунд разразится яростью взрыва шестисот фунтов Триалена8.

Но на глубине нескольких десятков метров, под толстым слоем земли и армированного железобетона, все эти заботы простых лондонцев ощущались как-то мало. Тут текла особая, размеренная и неторопливая жизнь; и единственное, что могло угрожать местным обитателям – так это вторжение германской армии на Британские острова. Недаром же в ходе войны Черчилль разрешал себя срочно беспокоить исключительно по поводу начала вторжения, поскольку остальные сообщения вполне могли подождать до планового доклада.

Как раз такой плановый доклад сейчас Черчиллю делал глава британской разведки Стюарт Мэнзис, и касался этот доклад положения дел на германском Восточном фронте. Там в конце августа начали происходить просто дивные чудеса, а просвещенные мореплаватели – люди недоверчивые, прямо сказать, подозрительные, старающиеся докопаться до самой сути вещей. Именно поэтому еще тогда, когда все это началось, Черчилль и поручил Стюарту Мэнзису собрать по этому феномену всю доступную информацию. Нельзя сказать, что британской разведке было легко и просто. НКВД бдело, в том числе и по этому вопросу, поэтому британским агентам, интересовавшимся запретной информацией, было непросто избегнуть внимания его сотрудников.

Но как от упавшего в воду камня расходятся волны, так от событий, происходивших на фронте, расходились рассказы очевидцев, постепенно превращающиеся в приукрашенные вымыслом слухи. Верить или не верить этим слухам, было личным делом каждого, но факты говорили сами за себя. С определенного момента Совинформбюро каждый день бодрым голосом Левитана принялось перечислять разгромленные советскими войсками вражеские соединения и освобожденные населенные пункты. Британские разведчики – и легальные и нелегальные – разумеется, тоже слушали эти сообщения и при этом дивились происходящему. Немецкая армия попала под град сокрушительных ударов и выглядела как шайка уличных хулиганов, в тесном переулке столкнувшаяся с чемпионом по боксу. Что ни удар, то нокаут. Но, к счастью британской разведки, до расчистки литвиновского гадюшника в НКИДЕ у НКВД еще не дошли руки, поэтому через используемых втемную советских военных и журналистов британцам удалось получить кое-какую достоверную информацию… И эта информация вызвала у них шок.

В первую очередь был шокирован глава британской военной миссии в Москве генерал-лейтенант Фрэнк Мэйсон-Макфарлан. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!» – в сердцах произнес он, когда из нескольких независимых друг от друга источников поступили сообщения о том, что на стороне Сталина сражаются полностью моторизованные войска из России будущего. Конечно, было бы желательно вступить в контакт хоть с одним солдатом или офицером этих войск, но непосредственно в районах их присутствия контроль НКВД был чрезмерно плотным, и проникнуть туда постороннему человеку было невозможно.

Людям Литвинова и прочим задействованным в темную лицам приходилось буквально по крохам собирать информацию об этих пришельцах, которых гунны называли «марсианами». В основном картина составлялась по косвенным данным, полученным из разговоров с жителями тех мест, через которые прокатилась железная лавина русских из будущего. А впечатления у тех остались яркие – и о том, как выглядят бравы добры молодцы, и о том, как драпала от них немчура. В конце сентября через Мурманск в Москву даже прибыл военный корреспондент «Таймс», некий Джон Карпентер, желающий побывать на местах отгремевших сражений, чтобы по горячим следам описать для британцев героическую борьбу русского народа против германских захватчиков.

К этому времени активная фаза боев уже завершилась, и только в Смоленске группа войск генерала Рокоссовского утрамбовывала в землю остатки 9-й армии немцев. Вот на эту кровавую мясорубку и свозили британского корреспондента. Естественно, что никаких пришельцев из будущего он там не увидел, но по недосмотру местных особистов смог побывать в тяжелом саперно-штурмовом батальоне, экипированном и частично вооруженном по стандартам армии будущего. Сделанные им фотографии бойцов в тяжелых армейских бронежилетах, титановых касках-сферах, вооруженных, наряду с прочим, пулеметами «Печенег» и ручными противотанковыми гранатометами, рассматривал не только генерал Макфарлан в британской военной миссии в Москве, но и некоторые особо доверенные специалисты по вооружению в Лондоне. Впрочем, местное начальство быстро спохватилось и спровадило британского журналиста в Москву – как им казалось, от греха подальше. Но от этой высылки важного зарубежного гостя их проблемы не уменьшились, а только усугубились.

Кстати, помимо газетной статьи для «Таймс», восхваляющей мужество русских солдат, журналист Джон Карпентер, по совместительству носящий чин майора британской разведки, написал и отчет для Стюарта Мэнзиса. Из этого отчета следовало, что солдаты в той части, как ему кажется, были обычные русские, подобранные исключительно за силу, ловкость и фанатическую преданность большевистскому режиму, а вот снаряжение у них совсем необычное, хоть на «марсианское», как его описывают, похоже весьма отдаленно. Это может означать, что «марсиане» могли поставить большевикам некие устаревшие образцы, уже вышедшие у них из употребления и хранившиеся на складах «про запас», но вполне эффективные в нынешнее время. Дополнительно журналист-майор сделал вывод, что, учитывая из высокого уровня боевой подготовки «марсиан» и наличия у них больших запасов устаревшего вооружения, тот мир отягощен множеством острых пограничных конфликтов и мелких войн, которые по какой-то пока неизвестной причине не перерастают в одну большую войну.

Впрочем, к тому моменту, когда Стюарт Мэнзис в Лондоне в первый раз читал этот доклад, сопоставляя его с другой имеющейся информацией, в Москве, очевидно, спохватились, что несколько заигрались в секретность. Мышку под ковром можно спрятать легко, бульдога – значительно сложнее, а вот если ковром накрыть слона, то скрыть ничего не получится – только украсить. Практически не получится сохранить полную тайну в ситуации, когда на фронте воюют пять дивизий из будущего, когда их бомбардировщики и штурмовики бьют не только по группе армий «Центр», но также и севернее и южнее, а взятые со складов мобхранения пулеметы, ручные гранатометы и ПЗРК разошлись почти по всей действующей армии. И к тому следует учитывать местное население в освобожденных областях, которое видело много всякого разного; а ведь на каждый роток не накинешь платок. Не загонять же их всех оптом в ГУЛАГ. И вообще, получается секрет Полишинеля. Все его знают, но старательно делают вид, что это не так, чтобы не дай Карл Маркс и Фридрих Энгельс, не было неприятностей.

К такому выводу советское руководство пришло в середине октября, а уже в параде 7-го ноября в честь Октябрьской революции (который окрестили «победным»), участвовала сражавшаяся за Кричев штурмовая (бывшая штрафная) стрелковая бригада РККА и 182-й мотострелковый полк 144-й дивизии экспедиционных сил, с которого и началась вся эта история. Когда глава британской военной миссии генерал-лейтенант Фрэнк Мэйсон-Макфарлан увидел лязгающие гусеницами по заснеженной брусчатке Т-72, у него от удивления натурально упала челюсть – то есть рот раскрылся настолько, что пара воробьев могла бы начать вить в нем гнездо. А ведь на том параде были не только танки из будущего, но и многое другое, из-за чего британскому разведчику захотелось бежать к рации и стучать, стучать, стучать ключом. Впрочем, и это было еще далеко не все. В обращении к советскому народу Сталин открыто упомянул о существовании экспедиционных сил и о том, какой большой вклад они внесли в разгром германских орд в Смоленском сражении. Шок и трепет. Для советских граждан этот шок был приятным, а вот для британцев – таким, будто им насыпали холодного снега за шиворот. И именно для того, чтобы изложить эту информацию, глава британской секретной службы потребовал срочной аудиенции у премьера. А что тот сделает с этой информацией дальше – это уже исключительно его дело.

Черчилль с хмурым видом, перекатывая в углу рта огрызок сигары, перелистал доклад Мэнзиса, заостряя внимание только на отдельных избранных моментах, потом поднял голову, внимательно посмотрел на своего собеседника и с кривой усмешкой спросил:

– И это все, мистер Мэнзис, что вы смогли узнать? Мне и так понятно, что никто не сможет на равных тягаться с парнями, сумевшими играючи свернуть шею наступлению гуннов, так что ничего нового вы тут не сообщили. Подробности о мощи их танков и армейской выправке пехоты оставьте для военных. Мне интересны совсем другие вещи. Во-первых – я хотел бы знать, каковы отношения между этими «марсианами» и большевистским руководством. Насколько и те, и другие доверяют друг другу, и нельзя ли вбить между ними клин. Во-вторых – необходимо выяснить, каково отношение «марсиан» к Великобритании в своем и нашем мире, а также насколько их солдаты преданы своему командованию, или же их дисциплина держится на страхе наказания? И вот что, Мэнзис – вы должны выяснить, какое положение занимает Великобритания в двадцать первом веке, по возможности установив связь с правительством Его Величества в том мире. Это самое главное задание, так как этого требуют интересы Британской империи.

* * *

12 ноября 1941 года, 23:05. Жлобинский плацдарм, позиции 4-й танковой бригады

Командир бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

Наш эшелон прибыл в Жлобин уже затемно. Несмотря на то, что станция и железнодорожный мост находились всего в нескольких километрах от передовой, функционировали они бесперебойно. Да это и неудивительно, поскольку от вражеской авиации, и так немногочисленной, этот стратегически важный мост охраняют зенитные установки из будущего, а в контрбатарейной борьбе нашим артиллеристам помогает установка со смешным названием «Зоопарк». В нашей бригаде тоже есть артиллерийский дивизион из восемнадцати самоходных орудий 2С1 «Гвоздика», и этот дивизион также оснащен «Зоопарком».

И вообще наша бригада, можно сказать, самая-самая… Батальон тяжелых танков Т-55 доставленных из будущего, два батальона новейших Т-34М, имеющих расширенную трехместную башню улучшенной планировки с командирской башенкой, длинноствольную пушку с дульным тормозом и длиной ствола в пятьдесят один калибр, новую пятиступенчатую коробку передач и мелкозвенчатые гусеницы. Хоть по своим возможностям модернизированная тридцатьчетверка не идет ни в какое сравнение с танком Т-55, но это наша, полностью советская машина, даже несмотря на то, что в ее конструкцию по указанию потомков были внесены изменения.

Помимо трех танковых батальонов, уже упомянутого артиллерийского дивизиона и самоходного зенитного дивизиона, в котором все три батареи укомплектованы 37-мм зенитными пушками 61-К, установленными на шасси «импортного» БТР-50, в состав бригады входят два мотострелковых батальона, посаженных на все те же БТР-50. Только вместо зенитки на «пехотных» бронетранспортерах установлен крупнокалиберный пулемет ДШК, который, впрочем, тоже имеет возможность вести огонь по воздушным целям. В качестве средства усиления в каждом батальоне имеется минометная батарея из четырех тяжелых 120-мм минометов, установленных на те же БТР-50, и артиллерийская батарея из четырех пушек ЗиС-3.

Есть в составе бригады и разведывательный батальон9 двухротного состава на БРДМ-2. Броня у этой машины тонкая, защищает только против пуль и осколков, главное оружие этой машины – подвижность и крупнокалиберный пулемет. В поединке между немецкой «колотушкой»10 и БРДМом победа будет за машиной потомков – быстрой, верткой, компактной, и к тому же больно кусающейся из своего крупнокалиберного пулемета. В случае входа в прорыв во время наступления две роты этого батальона будут по очереди «бежать» впереди бригады, разведывая путь на предмет возможных неприятностей и неожиданно захватывая у противника разные важные вещи вроде стратегических мостов. В случае нашей обороны разведбат, напротив, разными окольными путями и проселочными дорогами должен проникать в ближний тыл гитлеровцев и стараться ухватить их за интимное место, устраивая засады и нападения на штабы и колонны снабжения, а потом быстро возвращаться к главным силам, минируя за собой пути отхода. В разведбате считается особым шиком заманить в засаду и уничтожить преследователей, желающих отомстить за разгромленную колонну или штаб. Флаг, как говорится, этим мстителям в руки и бревно в задницу.

Одним словом, танковая бригада у нас – загляденье, укомплектована всем самым лучшим, а бойцы и командиры прошли полный курс боевой подготовки. Осталось только сдать экзамен, который будут принимать самые строгие экзаменаторы, то есть немцы. Ну да, для этого мы сюда и прибыли – куснуть немчуру за бок, чтобы никто не думал, что русский медведь лег в зимнюю спячку. Зажились эти гады на нашей земле, пора гнать их отсюда – чем дальше, тем быстрее. Ничего, мы им так сдадим свой экзамен, что у них головы на пупок завернутся. Они еще проклянут своего фюрера, свою фашистскую партию, свой рейхстаг, который не понимает, что чем дольше он сопротивляется, тем страшнее будет расплата.

Как я уже говорил, наш эшелон с первым танковым батальоном и управлением бригады прибыл на станцию «Жлобин» уже затемно. Никто бы не подумал, что станция функционирует. Вместо яркого электрического света ярко-желтых фонарей, обычного для мирного времени, через щели маскировочных ламп на землю падали только узкие полоски синеватого света. При этом падающие с низкого неба снежинки скорее угадывались во мраке, чем были видны. Вроде бы снегопад не сильный, но уже к рассвету свежий снежок полностью засыплет следы наших танков. А еще падающие с неба снежинки глушат и искажают звуки, благодаря чему бригада не выдаст себя шумом моторов, работающих на пониженных оборотах. Со станции разгрузки мы буквально на цыпочках прокрались на отведенное нам место, натянули над заглушенной техникой маскировочные сети и старательно принялись делать вид, будто нас тут нет. Никаких прогулок бойцов и командиров по окрестностям, никаких встреч и разговоров с местными жителями, никаких контактов третьего рода или поисков горючей жидкости. Наши особисты и местные чекисты бдят, и я не завидую тому, кого они поймают на месте преступления.

Вся эта секретность и маскировка необходимы для того, чтобы не спугнуть вражеское командование, которое уверено, что удар будет нанесен севернее, под Рогачевым, где специально для немцев проводятся дезинформирующие мероприятия. Ведь успех наступления определяет не только сила нашего удара, но и ошибки противника в определении места и времени его нанесения. И я не думаю, что мы долго будем находиться в ожидании. Как только вся бригада сосредоточится на исходных рубежах, последует приказ наступать.

* * *

13 ноября 1941 года, 10:05 СЕ. Берлин. 12.000 метров над землей, борт Ту-22М3 из состава авиагруппы экспедиционных сил.

Полковник авиации Александр Евгеньевич Голованов

Берлин в ясную погоду, кое-где разбавленную облачностью, с высоты двенадцати километров выглядел гигантской серой каменной паутиной, наброшенной на землю неведомым злым колдуном. Я сижу в кресле второго пилота (или, как говорят в будущем, помощника командира) и испытываю острое желание взять управление на себя, чтобы ощутить свою власть над могучей и стремительной машиной, которая мчится на высоте двенадцати километров в два раза быстрее скорости звука. Но тут все автоматизировано и пилот может делать только то, что позволит ему автоматика. Фактически пилот тут не управляет самолетом, а отдает команды мощному вычислительному устройству, которое само решает, как выполнить поступившую команду и насколько отклонить закрылки, элероны, рули направления и высоты.

К тому же для этой стремительной машины расстояние от Москвы до Берлина – все равно что рукой подать. Один час сорок пять минут назад мы взлетели с аэродрома в Кратово (нынешний Жуковский) – и вот мы уже над вражеской столицей. Мне, привыкшему проводить за штурвалом множество часов, совершенно непонятно, зачем в этой машине еще и второй пилот, в то время как командир и сам прекрасно справляется с управлением. Тут и одному делать нечего, тем более что когда ты тянешь за штурвал и жмешь на педали, сопротивление тебе создают не тяги управления, прикрепленные к рулям и элеронам, а специальные имитаторы нагрузки.

Так что мне остается только наслаждаться открывающимся видом вражеской столицы. Там, внизу, этот огромный злой город живет своей обычной жизнью; берлинцы спешат по своим делам, наверное, даже не обращая внимания на три тонкие белые полоски инверсионных следов, разматывающиеся в бледно-голубом осеннем небе. И только мальчишки, выскочившие на воздух во время школьной перемены, тычут в небо пальцами, азартно споря по поводу того, что это такое летит там, высоко в небесах. Жителям Берлина кажется, что им не о чем беспокоиться – и наша, и британская авиация совершают свои налеты по ночам, а сейчас совсем не ночь, и к тому же воздушную тревогу не объявляли. Не правда ли, фрау Крюгер и герр Мейер?

Все дело в том, что потомки, занятые решением фронтовых и стратегических задач (например, бомбардировками Плоешти и долбежкой железнодорожных узлов и мостов в Польше), пока еще ни разу не навещали вражескую столицу с визитом вежливости. Но теперь время для такого визита пришло – и три стремительные белоснежные машины с красными звездами на крыльях приближаются к Берлину. У каждого бомбардировщика в бомболюках по двадцать тонн бомб, а это все равно, что удар полнокровной дивизии ДБА11. Правда, перед нами не стоит задача превращать в щебень весь Берлин, наши цели – это административные здания, электростанции, паровозные депо и мосты через реку Шпрее, протекающую через город. Пусть не получится раздолбать все с первого налета, но после первого будет второй, третий – и так далее – удары, пока берлинцы не поймут, что значит жить в средневековье, в совершенно целых домах, но без электричества, воды, канализации, метро и железнодорожного транспорта.

Вот на приборной панели загорелся сигнал, что система автоматического бомбометания привязалась к рельефу местности и «видит» введенные в ее память цели. После этого командир корабля полковник Васильев щелкнул переключателем, передающим управление автоматике, и убрал руки со штурвала. В составе экипажа есть еще штурман-бомбардир, но, как мне объяснили, он нужен только тогда, когда применяется управляемое вооружение, и при ударе свободнопадающими бомбами, как сейчас, он такой же пассажир, как и я. Вот машина чуть вздрогнула – значит, вниз пошла первая серия из шести бомб; после этого самолет сам чуть изменил курс, выходя на новую цель. И как раз в этот момент полковник Васильев начал декламировать стихи: «Под крылом горят кварталы, смотрят в небо тыщи глаз. Вам пространства было мало, мы пришли – встречайте нас!» Говорил он вроде бы негромко, но так, что в кабине его слова было хорошо слышно, несмотря на гул двигателей. А может, дело в наушниках с системой шумоподавления, не знаю…

– Правильно, Николай Александрович, – подтвердил штурман корабля майор Шаров, – вот им, сукам немецким, лебенсраум, вот им поместья со славянскими рабами, вот им, недоноскам арийским, раса господ!

Пока шел это разговор, самолет еще раз пять сам сбрасывал бомбы, как правило, минимальными сериями – по четыре или по шесть штук. Потом машина заложила глубокий вираж и один раз, но щедро (можно сказать, от души) отсыпала по какой-то цели весь остаток бомб.

– Ну все, товарищи, – сказал полковник Васильев, – пожалуй, Герингу пришел песец, отхрюкался арийский боров, гадить больше не будет.

В ответ на мой недоуменный вопрос, а почему это Геринг должен был отхрюкаться, товарищ Васильев с милой улыбкой пояснил, что последняя партия из шестидесяти пятисоткилограммовых осколочно-фугасных, бетонобойных и зажигательных бомб предназначалась для родного Герингу рейхсминистерства авиации. Мол, если Геринг находился там, на месте, в своем служебном кабинете, то в самом ближайшем будущем, когда сброшенные нами бомбы долетят до земли, от толстого наркомана останутся только рожки да ножки, равномерно обжаренные в пламени пожара…

– Товарищ полковник, – азартно выкрикнул штурман-бомбардир, – есть накрытие рейхсминистерства авиации, хорошо попали, прямо по помидорам! Горит так, что просто смотреть приятно.

Если так, подумал я, то так этому козлу и надо. За утро двадцать второго июня, за внезапное нападение и бомбежку мирно спящих советских городов. А если он каким-то чудом выжил, то мы достанем его позже, обязательно достанем.

* * *

13 ноября 1941 года, 11:35 СЕ. Берлин. Рейхсмаршал авиации Герман Геринг

Полковник Васильев ошибался. Герман Геринг не погиб под пылающими руинами здания рейхсминистерства авиации, потому что редко появлялся на службе раньше полудня. Сейчас он ехал на своем «Хорьхе» по засыпанной битым стеклом улице Луизенштрассе и ужасался увиденному. То тут, то там, оттуда, где упали русские бомбы, в бледно-голубое небо над Берлином поднимались густые клубы черного дыма. По правую руку от Геринга, бегемотом развалившегося на заднем сиденье машины, жарким пламенем горел Центральный Берлинский вокзал. На самом деле горели угольные склады и паровозные депо, но отсюда с Луизенштрассе, казалось, что полыхает само здание и дебаркадер над пассажирскими платформами. По левую руку тоже что-то горело, но особенно густо пожары полыхали впереди за Бранденбургскими воротами – там, где Луизенштарассе переходила в Вильгельмштрассе, улицу, буквально нашпигованную зданиями министерств и ведомств. И именно там горело особенно жарко, дым в небо поднимался особенно густо, а сирены пожарных машин и санитарных карет выли особенно громко. Мост через Шпрее, по счастью, уцелел. Предназначенные ему бомбы достались институту Коха, и сейчас там занимался яростный пожар12. Стены здания, правда, уцелели, но почти из всех окон вырывались языки пламени или шел дым. При этом Геринг не увидел большого количества пожарных машин, и причину этого он понял, только когда подъехал к Бранденбургским воротам, от которых уже начиналась Вильгельмштрассе.

У самых ворот его «Хорьх» остановил усталый закопченный шуцман и сказал, что дальше по Вильгельмштассе, проезда нет. Улица, мол, завалена обломками, через которые не проехать на машине, а по обеим ее сторонам на месте разрушенных зданий ключевых германских министерств все еще продолжаются пожары, которые не потушить. И в самом деле – впереди, за Бранденбургскими воротами, творилось что-то кошмарное, локальный филиал ада, вздымающий к небесам сплошную стену пламени и едкого черного дыма в почти неповрежденном городе. К примеру, на Унтер-ден-Линден, совершенно неповрежденной бомбежкой, владельцы дамских модных магазинов даже не соизволили закрыть свои заведения. А с чего их закрывать, если сирены воздушной тревоги завыли только после того, как русские бомбардировщики удались восвояси, а стрельба зенитных батарей по ним и вовсе напоминала приветственный салют, пальбу в чистое небо. Стремительные стреловидные самолеты давно улетели, а зенитки все продолжали стрелять, будто стремились оправдаться за внезапность вражеского налета.

Наорав на шуцмана за пораженческие речи, Геринг вылез из своего «хорьха» и пешком пошел по улице в сторону Рейхсминистерства авиации. Он никогда не был трусом – ни в небе Великой войны, когда геройствовал в составе летающего цирка Рихтгофена, лучшей авиационной части Германской империи, ни позже, когда во время так называемого Пивного путча низом живота словил две пули, чуть было не отправившие его на тот свет. Но, несмотря на все это, сейчас ему было по-настоящему страшно. Когда Берлин бомбили англичане, они равномерно посыпали город бомбами, не делая различия между правительственными кварталами, жильем для среднего класса, заводами и рабочими районами. Но это краснозвездные самолеты бомбили прицельно и очень кучно, так что в районе выбранной ими цели бомба буквально падала на бомбу. И все это с чудовищной высоты в двенадцать километров и скорости под тысячу километров в час. От этой мысли Герингу захотелось прибегнуть к своему обычному средству – то есть ввести себе в вену очередную дозу морфия.

И тут он вспомнил, что забыл коробочку с ампулами и шприц в машине. Все, что угодно, за одну единственную дозу! Все, что угодно, за возможность снова мыслить легко и свободно, а не брести вперед мимо занятых непонятно чем людей, разбирающих развалины, тушащих пожары и складывающих в штабеля изуродованные тела тех, кого все же удалось найти и откопать. Ну ничего, в служебном кабинете в министерстве, огромном, как иной стадион, есть запасная коробка с ампулами морфия и запасной шприц, ведь второй человек в нацистской партии заранее не знал, где его настигнет ломка. Как сомнамбула, Геринг прошел мимо пылающих и изуродованных домов, мимо старой и новой Рейхсканцелярий, мимо руин бывшего британского посольства, и подошел к перекрестку Лейпцигерштрассе и Вильгельмштрассе. Тут он застыл, не поверив своим глазам. Новенького, отстроенного только в 1935 году, здания рейхсминистерства авиации не было на месте. Вместо него пылала бесформенная куча развалин, как бы намекавшая на то, что ни рейхсминистерства авиации, ни главного штаба люфтваффе, располагавшегося в том же здании, больше не существует, а все его соратники – Мильх, Удет, Рихтгофен и прочие – погибли под этими пылающими развалинами, которые сейчас тщетно пытаются потушить немногочисленные пожарные.

* * *

13 ноября 1941 года, 19:15 СЕ. Восточная Пруссия, окрестности Растенбурга, главная ставка Гитлера «Вольфшанце», бункер фюрера.

Для того чтобы Гитлер во всех подробностях узнал о бомбардировке Берлина сверхаэропланами из будущего, потребовалось не так уж много времени. Сообщить о подробностях подсуетился Борман, которому тоже повезло, как и Герингу, не оказаться в служебном кабинете, но который, в отличие от рейхсминистра авиации, не впал в прострацию, а оказался весьма деятелен и работоспособен. Именно по его указанию были сделаны фотографии самых впечатляющих мест разбомбленной столицы Третьего Рейха, разбитая вдребезги Вильгельмштрассе, где бомба падала на бомбу; и тут же, рядом, в паре сотен метров – нетронутая Унтер-ден-Линден с открытыми модными магазинами, варьете и ресторанчиками, а также толпами праздношатающейся публики. Как только с проявленных пленок были отпечатаны фотографии, Борман вылетел с ними из Берлинского аэропорта Темпельсхоф, пока нетронутого бомбежками. Ему надо было торопиться представить дело в выгодном для себя свете, и заодно покрепче пнуть также уцелевшего Геринга, который теперь представлялся Борману чуть ли не единственным конкурентом по влиянию на Гитлера.

По оценкам доклада, представленного фюреру Борманом, в результате этого налета Германия лишилась до девяноста процентов руководящего состава гражданских министерств, сил безопасности, гестапо, СС и СД. Не пострадало только командование сухопутных войск, с началом войны выведенное в расположенную в Восточной Пруссии передовую ставку «Мауервальд». В ходе удара из высших руководителей третьего Рейха погибли: министр иностранных дел Иоахим Риббентроп, министр пропаганды Йозеф Геббельс, министр восточных территорий Альфред Розенберг, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, также были обезглавлены министерство юстиции, министерство внутренних дел, министерство финансов и множество других ведомств помельче. Таким высоким потерям способствовала плотная концентрация правительственных учреждений вдоль единственной улицы Вильгельмштрассе, что позволило бомбардировщикам противника нанести концентрированный удар и буквально перепахать эту королевскую улицу бомбами.

Выслушав этот доклад со всеми его страшными подробностями, Гитлер помертвел. Ему, конечно, не могли не доложить о самом факте налета трех стреловидных самолетов из будущего на Берлин, но сделали это в стиле песни: «Все хорошо, наш любимый фюрер, все хорошо, все хорошо.» Частично так получилось потому, что люди из секретариата Гитлера сами владели только самой общей информацией по поводу этого налета получив до предела лаконичное сообщение: «бомбы сбросили три самолета» и представили это Гитлеру как демонстрационный комариный укус. Мол, что эти три самолета могут сделать огромному городу на Шпрее, который переварит их несколько бомб и даже не заметит. Более достоверной информации из Берлина не было, точнее, ее просто боялись сообщать, поэтому до неожиданного появления Бормана Гитлер пребывал в блаженном неведении относительно масштаба случившихся событий.

Зато после доклада Бормана началось… Бедные стенографистки, фиксировавшие ход беседы Бормана и Гитлера для истории, притихли и попрятались по углам. Что поделать – их фюрер был контужен на фронте прошлой Великой войны, и к тому же перенес отравление английскими газами, поэтому такие моменты лучше всего было просто переждать, сжавшись в комок в уголке. Потом, когда приступ истерики с катанием по полу и пусканием пены прошел, Гитлер долго не мог отдышаться и все пил и пил ледяную родниковую воду из высокого стакана. Он ведь еще тогда, в конце августа, подозревал возможность чего-то подобного сегодняшнему ужасу, поэтому и послал своего самого доверенного человека Рейнхарда Гейдриха договариваться с руководством потусторонней России; но тот в ходе выполнения этого особо важного задания бесследно сгинул где-то в русских лесах.

О судьбе Гейдриха было известно только то, что первого сентября днем он вылетел с аэродрома под Могилевом вместе с напарником. Потом, через полчаса после вылета, Рейнхард вышел на связь с аэродромом, чтобы сообщить, что его внезапно атаковала большая группа большевистских истребителей, и замолчал на полуслове. Скорее всего, он погиб или попал в руки большевиков, но был все-таки небольшой шанс, что ему удалось выкрутиться и добраться до цели. Надежда на это сохранялась даже несмотря на то, что уже больше двух месяце о Гейдрихе не поступало никаких известий. С другой стороны, какое-то время спустя после исчезновения Гейдриха «марсиане» свернули свои активные наземные операции, и на истерзанном ударами Восточном фронте наступило затишье. Действия «марсианской» авиации были не в счет, ибо по разрушительному эффекту не шли ни в какое сравнение с ударами их же подвижных соединений.

Одно время Гитлер даже ждал, что со дня на день Гейдрих все же объявится и сообщит радостную весть о спасении Третьего Рейха от смертельной опасности; но день проходил за днем, а о его посланце к «марсианам» не было никаких известий. И вот теперь пришельцы из будущего снова заявили о себе во весь голос – и не где-нибудь, а в самом Берлине. То, что их командование избегало бить по жилым и торговым кварталам, сосредоточив всю свою ярость на транспортной инфраструктуре и системе государственного управления, служило хорошим знаком для немецкого народа и плохим – для самого Гитлера и его ближайших соратников. Правда, многие из этих соратников, застигнутые этим воздушным ударом врасплох, уже не представляли собой ничего, кроме разлагающейся плоти.

Тут надо сказать, что с какого-то момента Гитлер начал испытывать определенные иллюзии13 – что если он вычеркнет русских из списка недочеловеков14 и припишет их к числу арийских народов, ему удастся избежать самого худшего. Но такой смене официальной расовой политики мешал Альфред Розенберг, по происхождению являвшийся остзейским немцем, выходцем из Российской Империи. Русских Розенберг ненавидел даже больше, чем евреев. Созданное им министерство Восточных Территорий в основном подразумевало управление оккупированными землями Советского Союза и бывшей Российской империи для их последующей германизации и низведения местного населения до уровня двуногого рабочего скота. Пока Розенберг был жив и обладал большим влиянием на товарищей по партии (в первую очередь на Гиммлера и Геббельса), никакие изменения расовой политики были невозможны, но теперь, когда эта троица оказалась мертва в полном составе, надежды Гитлера на закулисную договоренность с «марсианами» вспыхнули с новой силой.

– Мой добрый Мартин, – сказал Гитлер Борману, взяв того за пуговицу на пиджаке, – сейчас, когда наша партия понесла тяжелейшие потери, необходимо привлечь в руководство новых, широко мыслящих людей, которые смогли бы исправить ошибки их предшественников и уврачевать раны, нанесенные их неразумной политикой…

«Да он испуган, – подумал Борман, – причем испуган настолько, что готов признать «марсиан» обстоятельством неодолимой силы. Какой поворот и какая ирония судьбы! Еще совсем недавно, когда наши войска только начали вторжение в Россию, он говорил солдатам, что освобождает их от такой химеры, как совесть. И вот теперь наш любимый фюрер готов пойти с этими людьми на мировую и, может быть, даже объявить национал-социализм германской национальной разновидностью большевизма.

Ведь он и раньше восхищался Сталиным, как человеком, который сумел обуздать неуправляемую славянскую стихию и направил ее энергию на создание выдуманного им социального государства. Ни одному писателю-утописту, планировавшему свои коммуны будущего, и не снился тот могучий ресурс, который сын грузинского сапожника сумел направить для воплощения мечты детства. Сейчас это, конечно, звучит как бред, но после победы над большевизмом он даже собирался поселить пленного большевистского вождя в уединенном альпийском замке, чтобы постараться выведать секрет, как можно управлять тем, чем в принципе управлять невозможно.

Тьфу ты, гадость! При всем внешнем сходстве между национал-социализмом и большевизмом существует одно фундаментальное отличие, которое сводит это сходство на нет. Большевизм утопически обещает счастливое будущее всем народам, которые примут их веру, а реалистичный национал-социализм – только немцам, за счет всех остальных. Даже самые прекрасные образцы государственного устройства прошлых эпох, вроде афинской демократии или римской республики, были призваны обеспечить процветание коренного государствообразующего этноса за счет широких масс бесправных рабов.

Фюрер взамен выбывших хочет усилить руководство партии молодыми перспективно мыслящими людьми с широкими взглядами? Что же, это вполне возможно сделать, только как главный специалист по партийным кадрам именно я буду решать, кто мыслит достаточно перспективно, а кто нет. И в то же время уже сейчас необходимо готовить варианты скрытого отхода с дальнейшим залеганием на дно. Когда третий Рейх рухнет, он не должен придавить только одного человека, которого зовут Мартин Борман.»

Но вслух Борман сказал совсем иное.

– Мой фюрер, – вскинул он руку в нацистском приветствии, – я немедленно приступаю к выполнению вашего поручения. Это будут лучшие из лучших, как раз то, что вы заказывали, и вам никогда не придется краснеть за мой выбор.

* * *

Полчаса спустя, там же. Ева Браун.

Он постучался ко мне тихо и коротко, но в этом звуке я уловила беспокойство и еще целую гамму чувств, обуревавших моего любимого. Это обостренное чутье влюбленной и преданной женщины открывало мне в нем то, что сам он обычно старался скрыть.

Я подбежала к двери и открыла, и сразу же ощутила трепыхание своего сердца – так было каждый раз, когда он оказывался рядом. Он давно не навещал меня. Кажется, у него были какие-то проблемы с Восточным фронтом… Последнее время в воздухе вообще висело нечто такое, отчего голоса становились тише, а взгляды – серьезнее. Впрочем, я не вникала во все это, никого ни о чем не расспрашивала. Я была далека от тех великих дел, что вершил мой возлюбленный. Моим уделом было хранить ему верность и поддерживать своей лаской и пониманием. Мне нужен был только он, и я знала, что буду с ним до самого конца. Все стерплю, все прощу. Я сделаю это вовсе не ради того, чтобы когда-нибудь стать первой леди Германии – нет, просто я безумно люблю этого мужчину… Такого необыкновенного и потрясающе умного, любимца всего народа… Нет на свете вещи, которой я бы не могла простить ему. Конечно, мне бы хотелось, чтобы он относился ко мне лучше, но когда я задумываюсь о том, что одно то, что он со мной, уже является величайшим счастьем, я начинаю испытывать благодарность судьбе. Мне и вправду повезло. Быть возлюбленной столь яркого человека – вместо того, чтобы похоронить себя в пеленках и уборках, будучи женой какого-нибудь пресного обывателя – о, это и есть то, что делает мою жизнь осмысленной и наполненной.

– Ева… – сказал он, заходя быстрым, даже каким-то суетливым шагом в мою комнату. – Ева…

Я заперла дверь и повернулась к нему. Я всегда, лишь при одном взгляде на него, могла определить, в каком он настроении и чего мне можно ожидать. Также я обычно без труда определяла по его глазам, был ли он с другой женщиной…

Но теперь ему явно было не до любовных похождений. Он пришел ко мне – а значит, все же считал меня не последним человеком в своей жизни… Он вошел и сел в кресло, напряженно глядя на меня. Посеревшее лицо, волосы, в беспорядке разбросанные по лбу… Губы нервно подрагивают, а глаза как-то особенно ярко горят, будто в лихорадке. Таким я его еще не видела. Мне приходилось видеть его счастливым, умиротворенным, задумчивым, воодушевленным, а также злым, раздраженным, меланхоличным; но таким, как сейчас – никогда. Казалось, он пребывает в растерянности, которая близка к панике.

И потому, что таким он предстал передо мной в первый раз, я тоже немного растерялась. Он ничего не говорил, а только смотрел на меня своим пугающим горящим взглядом и при этом шевелил губами. Я подошла к нему и опустилась на пол у его ног…

Он любил, когда я сидела вот так – покорно, склонив голову и бросая на него лишь короткие взгляды снизу вверх. Мне нравилось ощущать себя его смиренной рабыней – это чувство возбуждало меня, ведь мой господин был велик, воистину велик. С этого обычно и начинались наши любовные игры. Я была его собачкой, его ковриком для ног, я выполняла любые его прихоти. Любовный пыл разгорался в нем с большим трудом. Мне приходилось стараться… И все же иногда у него ничего не получалось. И тогда он грубо толкал меня и, сказав что-нибудь оскорбительное, уходил, хлопнув дверью, оставляя меня рыдать и мучиться сознанием своей неполноценности, неспособности доставить удовольствие своему мужчине… Потом он, правда, приходил, с букетом и подарком, горячо извинялся, признавал свою неправоту… И в эти моменты мною завладевала упоительная эйфория… Проливая горячие слезы, я прощала его, зная, что буду прощать еще тысячи и миллионы раз… Я знала, что не оставлю его никогда, что бы ни случилось, и что разлучит нас только смерть. Связь с ним приносила мне такую сладкую боль, что я уже не мыслила без этой боли своей жизни. Я научилась наслаждаться ею… Моя жертвенная любовь возносила меня к небесам… Я казалась себе святой.

– Ева… – хрипло бормотал он, – Ева, я хочу поговорить с тобой…

– Конечно, любовь моя… – откликнулась я со всем пылом своей жертвенной души, – конечно…

Он не любил многословия. На влюбленный женский лепет он лишь снисходительно улыбался, при этом откровенно морщась. Он предпочитал говорить сам. Так он и покорил меня когда-то – он наизусть цитировал стихи Гейне, глубокомысленно рассуждал о разных высоких материях… Он это умел. Он не только был великим оратором; нет, он еще был истинным, непревзойденным покорителем сердец. Это получалось у него легко и непринужденно – что ж, с одной стороны, мне даже льстило, что у него такое множество поклонниц. Ведь возвращался-то он всегда ко мне… Заботился обо мне… Но все же в идеале я бы хотела от него такой же верности и преданности, как это было с моей стороны.

– Ева, дорогая… – произнес он как-то непривычно проникновенно (глубина чувств, кажется, вообще была ему несвойственна), – ты знаешь, мне так все надоело… – Он слегка наклонился и взял мои руки в свои. Невиданный порыв нежности!

– Что надоело, любовь моя? – чуть дрогнувшим голосом отозвалась я, млея от неожиданной ласки.

– Да все надоело! – Он вдруг резко откинулся на спинку кресла, выпустив мои руки; я даже вздрогнула. – Этот тупица Геринг, который не смог защитить мою столицу от русских бомбардировщиков, этот напыщенный индюк Борман, который делает важный вид, а сам ничего не понимает! Ситуация на фронте оставляет желать лучшего, детка, и это еще мягко сказано… А эти ничего не могут сделать, и лишь твердят: «Яволь, мой фюрер, яволь, мой фюрер!» Черт бы побрал этих русских! Никогда не предполагал, что может произойти что-то подобное… Проклятье! – И он как-то резко замолчал, не уточнив, что он имел в виду. Наверное, стряслось что-то страшное, оказавшееся выше его сил.

Он сидел, прикрыв глаза, и тяжело дышал. Его одолевали невеселые думы. На его лбу мелким бисером выступили капли пота. Мой герой, мой мрачный гений! О, будь моя воля – я бы разорвала этих русских, которые посмели встать на пути воплощения планов моего любимого! Похоже, там и вправду нешуточное дело. Девочки-секретарши перешептывались, что в ход войны вмешалась какая-то неведомая сила непреодолимой мощи, и сила это полностью находится на стороне русских. Наши солдаты гибнут тысячами, но нечего не могут сделать с пришельцами из бездны, которых они называют «марсианами». Их танки давят наши панцеры как спичечные коробки, их солдаты тысячами убивают наших солдат и офицеров, после чего снимают с них скальпы. По крайней мере, так говорил доктор Геббельс. Да, настроения у нас в Волчьем Логове теперь были совсем не такие, как пару месяцев назад. Несмотря на нарочитое спокойствие, казалось, что все держится на какой-то тоненькой ниточке; чуть потянуть – и она оборвется, и в тот же миг начнется всеобщая паника. Все чувствовали это, но никто не признавался. Все ждали добрых вестей с фронта, но там, похоже, обстановка только ухудшалась.

Я не осмеливалась пошевелиться и только с благоговением и безмерной любовью смотрела на своего идола, на своего возлюбленного. Несмотря на то, что он молчал, между нами прорастала какая-то невидимая связь. Я чувствовала, что нужна ему в этот момент. Ведь только со мной он мог хоть немного расслабиться, не опасаясь, что о нем подумают соратники. Просто вот так посидеть в кресле, зная, что я у его ног. Кто бы мог заменить ему меня? Никто. Он нуждался во мне, хоть и никогда явно не показывал мне этого. Может быть, сейчас, в такой критический момент, когда ему так тяжело, он изменит свое обычное отношение ко мне? Может быть, он даже предложит стать его женой? О, тогда он бы сделал меня самой счастливой женщиной на свете… Но я не стану ему на это намекать. Я вообще ничего не буду от него требовать. Я просто буду рядом… Буду рядом… Везде и повсюду… Моя любовь сбережет его. Моя любовь все преодолеет! Ведь мы созданы друг для друга… Когда-нибудь он перестанет изменять мне – тогда, когда закончится война и он станет великим фюрером, которому подвластен весь мир… А что, если не станет? Что, если русские и их чудовищные союзники победят и втопчут в землю все, что мой возлюбленный с таким трудом создавал целых восемь лет? Ведь против нас сила и безжалостность марсиан, решивших что это они – сверхчеловеки, а мы – пыль под их ногами, а также миллионы и миллионы русских солдат, которые прокатятся по Европе дикой азиатской ордой, не оставив после себя камня на камне. Ведь именно их «марсиане» назвали своими братьями, которым они дарят этот такой прекрасный мир.

При этой мысли у меня в груди похолодело. «Если это случится, тогда мы будем мертвы! – отчетливо прозвучал голос в моей голове, – Германия будет повержена, твой возлюбленный проклят навеки и втоптан в пыль, а сама ты разделишь его участь… За что нам такая кара?! Почему этого счастья удостоились русские дикари, только что оторвавшиеся от сохи?! Разве мы, немцы, не достойны участи расы господ, устанавливающей на Земле идеальный новый порядок?!»

Смерть! Да неужели она сильней любви? Что мне смерть! Жизнь без возлюбленного хуже могильного холода… Он-то сам хоть догадывается, что я готова идти за ним куда угодно, хоть в ад?

Дрожа, я подползла к нему еще ближе. Обхватила руками его колени.

– Любимый! – прошептала я, – знай – что бы ни случилось, я не отвернусь от тебя… Ты – счастье мое, и без тебя моя жизнь не имеет смысла… Что бы с тобой ни случилось – я не перестану любить тебя… И даже если придут эти русские – я тебя не оставлю. Я умру только вместе с тобой!

Он открыл глаза. Несколько секунд он внимательно вглядывался в мое лицо – так, словно увидел впервые. И странное выражение было в его глазах – будто он боится мне поверить… И еще что-то похожее на нежность и признательность… Как бы мне хотелось, чтобы он поднял меня с пола, усадил на колени, прижал к себе и сказал, что очень любит меня и благодарен мне… Но он сделал на собой усилие – и выражение его глаз тут же сменилось на сурово-отчужденное. И сам он весь напрягся и, вздернув голову, посмотрел на меня свысока – я тут же почувствовала себя неуютно, исчезло все очарование нашего начавшегося было сближения.

– Русские не придут! – сказал он в своей чеканной манере, которой пользовался, произнося свои горячие речи. – Не придут! Мы им не позволим. Ева! Я запрещаю тебе когда-либо поднимать эту тему! Тебе понятно?

Я только кивала. И при этом не могла оторвать от него взгляда. Внезапно мне стало понятно, что им владеет страх – и не просто опасение, а самый настоящий страх, от которого холодеет душа.

Наверное, он понял, что разговаривал со мной слишком резко, и, стараясь загладить впечатление, произнес:

– Впрочем, я счастлив слышать от тебя такие речи. Мне важна твоя поддержка, Ева. Я бываю с тобой незаслуженно груб, ты прости меня. Знаешь, я и вправду начинаю склоняться к мысли, что, окажись я поверженным, со мной останутся лишь двое преданных мне существ – ты и Блонди…

Я была растрогана этими словами. Правда, упоминание о Блонди слегка покоробило меня. Так звали его овчарку, которую он очень любил. Глупо, но я даже ревновала его к собаке. По правде говоря, я ненавидела проклятую псину, но при этом старалась делать вид, что она мне нравится. Собака же, чувствуя мое истинное к ней отношение, вела себя со мной, мягко говоря, настороженно, и, если бы не внушение хозяина, наверное, с удовольствием порвала бы меня в клочья. Но я смирялась с этим – как, собственно, смирялась и со всем остальным.

Он потянулся ко мне. За двенадцать лет я очень хорошо выучила все его жесты – это означало, что я могу наконец обнять своего любимого. Я приподнялась на коленях и обвила руками его шею… Как я любила эти моменты нашей близости, когда соприкасались наши души! Но в этот раз что-то было не так, словно вкрадчивый яд уже пропитал сам воздух вокруг нас… Все то время, пока длилось объятие, надо мной довлело смутное ощущение неотвратимо приближающегося конца. Холод разверстой бездны вползал в мое сердце и объятия не могли меня согреть…

* * *

14 ноября 1941 года, 10:05. США, Вашингтон, Белый Дом, Овальный кабинет.

Все приглашенные на совещание министры уже были в сборе, когда пожилой темнокожий слуга ввез в Овальный кабинет кресло-каталку, в которой важно восседал тридцать второй президент Соединенных Штатов Франклин Делано Рузвельт.

– Итак, джентльмены, – сказал Президент, кивком отпустив слугу, – сегодня я собрал вас для того, чтобы поговорить о войне в Европе, которая начинает приобретать несколько неожиданный оборот. Мистер Стимсон, что вы можете сказать по этому поводу?

– Мистер президент, – ответил военный министр, – нам известно только то, что русские получили очень значительную помощь со стороны. Если в начале августа их вождь мистер Сталин просил у мистера Гопкинса в первую очередь открытия второго фронта в Европе, а уж потом поставок вооружения, техники и боеприпасов, то теперь их больше интересуют самые современные станки, некоторые дефицитные материалы и промышленное оборудование. Насколько я понимаю, за исключением нескольких моделей самолетов и вездеходных тягачей, вопрос с приобретением вооружения был решен мистером Сталиным за счет тех таинственных союзников, которые пришли ему на помощь в конце августа и помогли наголову разгромить германцев в Смоленской битве. Именно в те дни русские резко охладели к нашей помощи и перестали торопить наше посольство с тем, чтобы мы отправили им хоть что-нибудь.

– Да, Фрэнки, так оно и есть, – подтвердил присутствующий тут же Гарри Гопкинс, в качестве спецпредставителя Рузвельта прилетевший в Москву 30 июля, пробывший там до 2 августа, и за это время беседовавший со Сталиным больше восьми часов в общей сложности.

– Мистер президент, – сказал госсекретарь Корделл Халл, – действительно, в последнюю неделю августа русские перестали бомбардировать наше посольство запросами по поводу ускорения начала поставок, а в начале сентября принесли измененную заявку на срочные поставки, совсем не похожую на их прежние требования. Список готовой техники и вооружения сократился до нескольких наименований: теперь им нужны только истребители Р-39 «Белл Аэрокобра», бомбардировщики А-20 «Бостон», полугусеничные тягачи М2 и бронетранспортеры М3, а также скоростные гусеничные тягачи М5…

– Ничего не слышал о таком тягаче, – резко сказал военный министр Стимсон.

– Разумеется, что вы о нем не слышали, Генри, – сухо сжав губы, произнес госсекретарь, – русские пояснили, что эта машина, разработанная на основе танка М3, пока только проходит испытания и сейчас называется Т21. Такие машины как нельзя лучше подойдут для буксировки их тяжелой гаубичной артиллерии. Остальная номенклатура относится исключительно к промышленному оборудованию, а также сырью и полуфабрикатам военного назначения. Им нужны артиллерийские и ружейные пороха, латунь и дюралюминий в листах, силумин в слитках, броневые листы, боевая взрывчатка для снаряжения боеприпасов и промышленная для горных работ, готовый высокооктановый бензин, высокоточные токарные и фрезеровочные станки, химическое и нефтехимическое оборудование, а также многое другое, что требует нудного и скучного перечисления. Должен еще добавить, что оборудование русские хотят приобрести за золото и что большая часть наименований находится в стоп-листах и может быть продана только с вашего разрешения, мистер президент.

– Джентльмены, мне кажется, я чего-то недопонимаю, – негромко сказал президент, обводя своих соратников взглядом, – неужели мистер Сталин не может закупить все это у своих таинственных союзников?

– Мистер президент, – также тихо ответил Корделл Халл, – по частным, неофициальным каналам через московские знакомства мистера Хаммера15 нам удалось выяснить, что здешний Советский Союз и его союзников в другом мире связывает только один – как бы это сказать – туннель между мирами, являющийся естественным образованием с ограниченной пропускной способностью. Первоначально возможности этого туннеля использовались для снабжения армейской группировки пришельцев, и только потом через него началась своего рода ограниченная межмировая торговля. В основном мистер Сталин закупает на той стороне вооружение для своей армии и, как нам стало известно, такое промышленное оборудование, какое ему не сможем поставить даже мы.

– Очень хорошо, джентльмены, возможности межмировой торговли мы обсудим позже с мистером Гопкинсом и мистером Джонсом, – удовлетворенно кивнул президент Рузвельт, после чего спецпредставитель Гарри Гопкинс и министр торговли Джесси Джонс синхронно кивнули ему в ответ, – в случае успеха эта возможность обещает немалые выгоды. Но я сейчас хочу сказать о другом. Буквально сегодня ночью в Госдепартамент поступило донесение из нашего посольства в Берлине, в котором сообщается, что вчера днем авиация советских союзников из иного мира буквально вдребезги разнесла бомбами Вильгельмштрассе, главную улицу Берлина, да и всей Германии, вдоль которой располагались здания главных министерств и ведомств. Под горящими развалинами погибло множество нацистов первого эшелона, их помощников и просто мелких клерков. Централизованное управление Германией на какой-то срок можно считать парализованным. В то же время на расположенной по соседству улице Унтер-ден-Линден, полной модных магазинов, варьете и кинотеатров, не упала ни одна бомба и даже не было выбито ни одно стекло в магазинной витрине или окне… Как вы думаете, джентльмены, к чему бы этот показной гуманизм к обывателям и такая же показная свирепость по отношению к власть имущим?

– Разгромив Германию, эти пришельцы из иного мира, скорее всего, намерены сделать из нее своего верного вассала, – сказал министр Генри Моргентау. – Старая мечта русских царей, мистер президент – это чтобы немцы и русские находились в одной упряжке. У немцев есть высококлассная промышленность, квалифицированные рабочие и талантливые инженеры, у русских есть бескрайние плодородные поля для производства продовольствия, огромные запасы самого разнообразного сырья и неквалифицированные трудовые ресурсы. Если все это соединить вместе – хоть под немецким, хоть под русским главенством – то образуется самодостаточный монстр, справиться с которым не получится ни при каких обстоятельствах. Допускать такого ни в коем случае нельзя…

– Мистер Моргентау, – с сомнением спросил военный министр Симпсон, – вы предлагаете начать помогать немцам против русских? Не слишком ли это радикальное решение, особенно если учесть, сколько жертв уже понесли народы Европы от рук кровожадного дикаря Гитлера и его подручных?

– Мистер Симпсон, – рассмеялся в ответ Моргентау, – я ни в коем случае не предлагал помогать Гитлеру. Боже упаси. Я всего лишь предлагал намекнуть дядюшке Джо на то, что чтобы он вел себя по отношению к этим тварям как можно жестче. О какой помощи Советскому союзу можно говорить, если там собственные немцы до сих пор являются полноправными гражданами16? Я говорил раньше и говорю снова, что мы не можем рассматривать Советский Союз как надежного союзника, пока все его немцы не подвергнутся интернированию. Мистер Гопкинс, вы доводили эту нашу позицию до мистера Сталина?

– Доводили, – вместо Гопкинса ответил госсекретарь Корделл Халл, – но, насколько нам стало известно, в конце августа уже почти готовый к опубликованию указ сунули в стол и больше к этой теме не возвращались. Как раз в это время начался погром германской армии на фронте, и, видимо, этот факт и послужил достаточной причиной для поддержания лояльности советских граждан германского происхождения.

– Мистер президент, – продолжал стоять на своем Генри Моргентау, – мы непременно должны надавить на мистера Сталина, чтобы он привел этот свой отложенный указ в действие. Без этого мы вообще не должны считать его союзником…

– Уймитесь, Генри, – сказал военный министр Симпсон, – немецкий вопрос стал у вас настоящим пунктиком. Каким местом мы можем давить на мистера Сталина, если при малейших признаках такого давления он сразу же запросит помощи у своего нового союзника. Да и давить-то нам, по сути, тоже нечем. В конце концов, это внутреннее дело русских – кого считать своими согражданами, а кого нет…

Президент Рузвельт остановил готовую уже было разгореться перепалку в самом зародыше.

– Джентльмены, – веско произнес он, – должен сказать, что этот вопрос не стоит решать сгоряча. Как я уже говорил, в ближайшее время в Россию для проведения переговоров с руководством большевиков и представителями их союзников на крейсере «Огаста» отбывают Гарри Гопкинс и Джесси Джонс. Соглашение, которого планируется достигнуть, должно иметь трехсторонний характер и касаться всех аспектов военно-технической помощи Советскому Союзу. Всех, джентльмены, это значит всех. Взамен за помощь господину Сталину я хочу заполучить для нашей Америки у пришельцев с той стороны как можно больше разных технологических секретов, так что торгуйтесь, господа, торгуйтесь, за каждый пункт в спецификации и за каждую товарную позицию. Именно от вас зависит будущее нашей великой страны. И помните, что мне безразлично, как Сталин поступит со своими немцами – посадит в лагерь, расстреляет или оставит на свободе. Для меня самое главное – судьба своих, американских граждан и будущее Великой Америки. На этом, джентльмены, пожалуй, все…

Рузвельт позвонил в особый колокольчик, после чего вошел тот же слуга и вывез коляску с президентом прочь. В наступившей тишине его соратники тоже начали подниматься из-за стола, собирать свои бумаги и готовиться покинуть Овальный кабинет. Совещание с президентом было закончено, несмотря на то, что оно оставило после себя даже больше новых вопросов, чем готовых ответов.

* * *

14 ноября 1941 года, 12:15. США, Вашингтон, Белый Дом, Президентские апартаменты, комната Рузвельта.

Элеонора Рузвельт, супруга и единомышленница 32-го Президента США Франклина Делано Рузвельта

Я сидела за столом и задумчиво вертела в руках брелок. Эту занятную вещицу подарила мне Лорена, она привезла ее из командировки в Техас, на границу с Мексикой. Моя подруга всегда дарила мне удивительные подарки. Куда бы она ни отправлялась, отовсюду она непременно привозила мне какой-нибудь милый сувенир… И всегда ей удавалось подобрать подарок со значением, потому что она делала это от души. Она искренне меня любила, и я была по-настоящему счастлива лишь в те моменты, когда она находилась рядом…

Никто не догадывался о наших «особенных» отношениях. Могу себе представить, сколько осуждения и неприятия вылилось бы на мою голову, узнай об этом широкая публика. Они бы не поняли меня, не приняли… А я не могла позволить себе утратить свой авторитет перед ней, перед этой публикой; не для того все эти годы я добивалась того положения, которое имею. И это было единственной причиной, по которой я так тщательно оберегала нашу с Лорен интимную тайну. Но как мне порой хотелось сбросить всю эту конспирацию! Человек рожден для того, чтобы быть свободным в своих чувствах. Это понимала я, это понимала Лорен, но, к сожалению, общественное сознание сейчас, в середине двадцатого века, все еще оставалось на очень низком уровне, и едва ли я могла с этим что-то поделать. Меня всегда утешала лишь мысль, что когда-нибудь, десятилетиями позже, непременно настанет истинная свобода, когда людям не придется скрывать то, что раньше считалось крайне постыдным.

Что касается моего мужа, то и он тоже ничего не знал… Мой блистательный Фрэнки едва ли мог даже предположить, что между женщинами возможны не только дружеские, но и любовные отношения. При всей своей широте взглядов мой муж во многом оставался наивным простофилей, как и многие мужчины, в которых сильно ощущение их «мужской» сущности, подразумевающей и оправдывающей супружескую неверность.

С тех пор как я встретила Лорен, я стала осознавать, как смешны мужчины в их самоуверенности, касающейся того, что женщины никак не могут без них обойтись. Когда-то я тоже была молодой и наивной и поддерживала подобные взгляды. Но, к счастью, в дальнейшем жизнь открыла мне очень много новых граней, и это принесло мне счастливое умиротворение…

О, мой муж очень любил себя… Ему безумно нравилось смотреться в зеркало, и он не бросил этой привычки даже тогда, когда инвалидное кресло стало его постоянным спутником. Глядя на свое отражение, он репетировал разные выражения лица, а также приглаживал пальцем свои брови, пятерней перекидывал волосы то на один бок, то на другой… Эта привычка, сродни какому-то ритуалу, присутствовала в нем всегда, и я подозреваю, что ею грешило большинство наших президентов. Когда мы только поженились, его красование почему-то вызывало у меня осознание собственной неполноценности, во мне снова всплывали подростковые комплексы. Я начинала ненавидеть себя за свою невзрачную внешность, за тусклые волосы, невыразительные глаза, за выступающие вперед зубы… Но потом это прошло. Раз от разу я убеждалась, что для него моя внешность не имеет значения, он ценит мой ум и прочие интеллектуальные способности. Мне казалось, что он любит меня как раз за это… За то, что я – его верный соратник, друг и советчик.

Но потом все рухнуло… У него появилась любовница, и узнала я об этом только тогда, когда он тяжело заболел. Эти ее письма, обнаруженные мной на дне его чемодана… Стоны вырывались из моей груди и руки тряслись, когда я читала проникнутые страстью строчки: «Фрэнки, ты мое божество, хочу раствориться в тебе без остатка, твои ласки заставляют мое тело звучат подобно волшебной флейте, ты даришь мне немыслимое наслаждение, мой дорогой, желанный, но такой недосягаемый, мой герой и мой кумир…». Вот так я стала одной из тех сотен тысяч обманутых жен, чьи слезы не видны миру; он, этот мир, желал слышать лишь любовные вздохи… А ведь я была уверена, что смогу избежать этой доли! Но нет, мне пришлось познать всю горечь нелюбимой жены.. Конечно, была истерика, разговор втроем в присутствии его мамы, его клятвы прекратить эту связь… Но я тогда сама себя обманывала – увы, это стало мне понятно гораздо позже… Уж если мужчина равнодушен – то этого уже никак не изменить. Потом у него были еще любовницы… Я никогда даже мысленно не произносила их имена – словно это могло отпечататься на мне каким-то позорным клеймом.

Что ж, я смирилась с этим; в один прекрасный момент мне просто пришлось стать сильной. Я все время говорила себе: «Я должна». Я должна была во что бы то ни стало поддерживать свой авторитет и авторитет нашей семьи. И я знала, что это мне по силам.

Уже потом, анализируя все, что произошло, я пришла к выводу, что все было к лучшему. Я всегда придавала значение лишь духовной составляющей брака. Выходя замуж, в плане телесном я была совершенно неискушенной. Моему мужу не удалось пробудить мою чувственность. Наверное, причиной было то, что я физически не привлекала его и потому он не прилагал особых стараний; но факт оставался фактом – все проявления его телесного влечения я воспринимала совершенно холодно, полагая, что это вполне нормально с моей стороны…

Отношения с Лорен были полны нежности, романтики и глубокого понимания. Мы быстро сошлись с ней. Если бы не она, я бы, наверное, уже давно загнала себя в могилу бесконечными рефлексиями по поводу своей непривлекательности и душевного одиночества. Это она давала мне силы жить дальше и ощущать себя здоровой и вполне счастливой… Сейчас страсти поутихли, мы обе постарели, но нежность все равно неизменно присутствовала в наших отношениях… Мы были с ней как два самых родных человека.

Брелок, который я вертела в руках, был очень необычным. Он представлял собой отлитого из стали какого-то ацтекского божка размером около четырех дюймов. Божок это почему-то был изображен в сидящем положении, и только лицо его было повернуто в фас. «Сидящий идол» – так я про себя его называла. И главная его особенность заключалась в том, что он был похож… да-да, на Фрэнки. Такие же близко посаженные глаза, тонкий нос… Сходство было просто удивительным. Его не смазывали даже перья на голове идола и ацтекские одеяния. Я никому не показывала этот брелок, нося его всегда в собой в кармане. Когда мне нестерпимо хотелось высказать мужу все то, что я чувствую, я клала перед собой этого идола и мысленно разговаривала с ним – так, как я разговаривала бы с Фрэнки, если бы у нас были нормальные супружеские отношения… И от этого я ощущала необыкновенную легкость, словно сбрасывала с души несколько тонн груза.

Я знала, что скоро он, Фрэнки, въедет в эту комнату на своем кресле-каталке, и вечно молчащий пожилой темнокожий слуга будет его безмолвным приложением, заместителем ног, которые отказались служить ему много лет назад. Я даже примерно знала, о чем Фрэнки будет со мной говорить. О, я всегда предугадывала поступки и слова своего мужа; я знала его так хорошо, как никто другой, ведь между нами все же присутствовала некоторая близость. Это было взаимоуважение и дружеские чувства, одно на двоих осознание долга перед родиной, ответственность за американский народ… А может быть, даже наша с ним похожесть. С годами я научилась принимать своего Фрэнки таким, какой он есть. Мне не о чем было жалеть – в общем-то я сполна имела в этой жизни все то, чего желала моя душа.

Он войдет и расскажет о том, как совещался со своими министрами. Он, конечно, не спросит, что я обо всем этом думаю – он будет знать, что я и так выскажу свое мнение. Ему от меня нужна будет только поддержка или же здравая и честная критика. И он, получив то, что хотел, вежливо поблагодарит меня и уйдет. Уйдет к одной из своих девиц, ни одна из которых никогда не сможет тягаться со мной в искусстве быть первой леди Америки…

О тех чудесах, которые в конце лета начали происходить на фронте в далекой России, в определенных кругах поговаривали уже достаточно давно. Поэтому я была неплохо осведомлена о том, что виной всему послужило нечто невероятное – эта внезапно открывшаяся в России дыра, соединившая настоящее и будущее. Вообще, когда я окончательно уверилась, что это не выдумки, и свыклась с шокирующей мыслью о возможности невозможного, то испытала настоящее благоговение перед промыслом судьбы, что дала нам возможность хотя бы опосредованно коснуться столь удивительного происшествия, которое теперь, безусловно, окажет сильнейшее влияние на течение событий во всем мире. Что ж, для нас это явление может представлять некоторый интерес в плане получения для американской промышленности новых технологий.

Ну, а если смотреть шире, то мне представляется, что прогресс теперь значительно ускорится – и, разумеется, не только в России. Причем технический прогресс – это само собой, но я была уверена, что прогресс неизбежно постигнет и самих людей, глубоко коснувшись их сознания и мировоззрения. Свобода! Вот о чем я мечтала, как и миллионы людей во всем мире. Свобода от устаревших шаблонов, узких взглядов, потерявших актуальность обычаев. Перемены непременно должны затронуть человечество изнутри… Все аспекты духовной составляющей теперь обязательно трансформируются – полагаю, что это неизбежно. Ведь там, в далеком будущем, уж наверняка все люди равны в своих правах, там не притесняют чернокожих, не дискриминируют женщин, а также терпимо относятся к тем, чья половая ориентированность отличается от традиционной… Блаженное будущее! Неужели оно само пришло к нам, в наш век нетерпимости и предрассудков? Да, оно пришло. Это совершенно точно. И в разговоре с мужем я непременно выскажу свое мнение о необходимости плотно сотрудничать с этим будущим, перенимая не только технологические достижения, но и обмениваясь культурным опытом…

Фрэнки сказал, что Гарри Гопкинс и Джесси Джонс на крейсере «Огаста» направляются в Советский Союз для того, чтобы встретиться с этими русскими из будущего. И я тоже хочу поехать вместе с ними, для того чтобы посмотреть на этих чужих в этом мире людей. Гарри Гопкинса они будут интересовать с точки зрения политики, Джесси Джонс будет стремиться заключить с ними наилучшие сделки, а мне они будут интересны именно как люди будущего. И пусть Фрэнки сначала будет против, но я знаю, что если проявлю достаточную настойчивость, он обязательно согласится.

Часть 10. Разведка боем

15 ноября 1941 года, 7:05. Жлобинский плацдарм, наблюдательная вышка НП 4-й танковой бригады

Командир бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

Наша артиллерия заговорила еще в полной темноте, ровно за час до рассвета. Били дивизионные гаубичные полки, били приданные 21-й армии два полка артиллерии РВГК, по целям в глубине вражеской обороны бил четырнадцатидюймовый железнодорожный дивизион особого могущества, фугасные чемоданы которого весом в восемьсот килограмм мешали сейчас с дерьмом дивизионные и корпусные штабы немцев. Но самое главное, на вражеские позиции обрушился огонь 1-й гвардейской артиллерийской дивизии прорыва РВГК – ее вооружение и техника, как и у нас, частично были закуплены в мире будущего. При этом непосредственно на плацдарм в дополнение к артиллерийским полкам, державших оборону дивизий, из состава 1-й ГАДП РВГК были введены только легкая артиллерийская бригада, считающаяся противотанковой, тяжелая минометная бригада и бригада реактивной гвардейской артиллерии, которые, за исключением минометов, пока не принимали участия в общем веселье. Укомплектованные пушками-гаубицами А-19 и МЛ-20 тяжелые артиллерийские бригады, а также железнодорожный дивизион особой мощности и особо тяжелая гаубичная бригада, состоящая из двадцати четырех пушек Б-4, тяжелыми залпами бьют с того берега Днепра, ибо дальнобойности им для этого вполне хватает.

Побудка фрицам за полчаса до привычного подъема вышла знатная. Шестидюймовый снаряд в блиндаж, от которого не спасают перекрытия бревнами в шесть накатов – это вам не крик фельдфебеля: «Подъем, лентяи!». Отсюда, с высоты наблюдательной вышки, хорошо было видно, как поверх вражеских окопов поднялась стена разрывов, сверкают багровые в предутреннем полумраке вспышки – во все стороны от них летят комья мерзлой земли. А если обернуться и посмотреть на нашу сторону, то тоже загляденье. Вспышки артиллерийских залпов выглядят как одно сплошное зарево, сливающееся с алой полосой утренней зари на горизонте. Ширина прорыва составляет тут около семи километров, основное направление удара вдоль железной и шоссейной дорог на Бобруйск.

Если посмотреть в северном направлении в сторону Рогачева, то видно, что там творится такая же свистопляска, только труба у нее пониже и дым пожиже.

Перед началом наступления до нас довели, что там работают только два артполка РГК и дивизионные гаубичные полки. Под Рогачевым наносится вспомогательный, отвлекающий удар, и в прорыв, если он будет, пойдет только пехота, а резервы немцы подтягивали как раз к Рогачеву, считая, что основной удар будет произойдет именно там. И вот теперь наша доблестная пехота, царица полей, будет врукопашную резаться в окопах с германскими солдатами только для того, чтобы немецкое командование не смогло снять оттуда ни одного взвода, а мы успешно выполнили поставленную перед нами задачу…

Скрип деревянных ступенек за спиной я услышал даже не ушами (расслышишь тут что-нибудь в таком грохоте), а каким-то шестым чувством; скорее, ощутив вибрации и раскачивание вышки под поднимающимся наверх тяжелым телом. Оборачиваюсь – и в неверных предутренних сумерках вижу почти забравшегося наверх командующего Брянским фронтом генерала армии Жукова. Попробуй не узнай эту приземистую кривоногую образину с жестким квадратным лицом, более подходящим то ли древнеримскому полководцу, то ли кондовому зажиточному среднерусскому мужику. Генеральская каракулевая папаха, хороший бараний полушубок, крытый белой тканью, и белые же бурки только дополняют это впечатление, как и маячащее, где-то ниже белое как бумага лицо адъютанта.

По-уставному вытягиваюсь в струнку и, приложив ладонь к теплому, подбитому изнутри мехом шлемофону, рапортую:

– Здравия желаю, товарищ генерал армии…

Жуков, поднявшийся, наконец, на смотровую площадку, окидывает меня внимательным взглядом с ног до головы и кивает.

– Вольно, полковник Катуков, – машет он мне рукой, и тут же, обернувшись к поднимающемуся следом адъютанту, рявкает: – Вячеслав, сгинь! У нас товарищем полковником приватный разговор.

Я гадаю, что это за приватный разговор может быть у полковника-танкиста с генералом армии, а Вячеслав уже пятится задом вперед, мелко-мелко перебирая по ступенькам ногами, стремясь как можно скорее сгинуть с генеральских глаз и удалиться за пределы слышимости.

– Так вот ты какой, северный олень, Михал Ефимыч Катуков – гений танковой войны и мастер таранного удара, – неожиданно подобревшим голосом говорит Жуков, – я ведь про тебя все знаю, даже то, что ты сам о себе не знаешь, спасибо товарищам из будущего – просветили. Так что не удивляйся. На людях ты полковник, а я генерал армии, ну а с глазу на глаз можно разговаривать без политесов. Ты не удивляйся. Вот смотришь на другого-третьего – бравые такие генералы, казалось бы, лучше некуда. Но ты знаешь, что один загонит сослепу без разведки свою армию в котел, где она вся и сгибнет, и сам будет героически отстреливаться от наседающих немцев из именного ТТ. А другой и вовсе, вот ведь вошь кусачая, сам сдастся немцам в плен, а потом будет формировать для них армию из таких же предателей. И ведь расстрелять пока не за что – ни того, ни другого. Только загнать в глубокий тыл на мелкую гарнизонную должность и позабыть об их существовании. А ты другой, ты одной со мной крови17, так что с тобой и за дело и поговорить можно. Как говорили в старой армии, «без чинов». А теперь давай, Михал Ефимыч, докладывай, как ты видишь текущую обстановку?

Я набрался храбрости и произнес:

– Товарищ генерал армии, задача прорыва до Минска всего одной танковой бригадой, даже такой мощной, как моя, кажется мне авантюрой чистейшей воды.

– Во-первых, – ответил Жуков, – не генерал армии, а Георгий Константинович, сказано же было – без чинов. Во-вторых – Михал Ефимыч, разумеется, ты прав. Прорыв к Минску всего одной бригадой, если эту задачу ставить всерьез, это бесспорная авантюра. На такое не пойдут даже товарищи из экспедиционных сил, потому что стоит тебе оторваться от пехоты, как немцы навалятся на тебя с флангов пехотой и сожрут с потрохами. Кроме того, по данным разведки, там у Листа в районе Минска в резерве есть еще две танковые дивизии. Танки и самоходки нового образца, с длинноствольными пушками, а не с «окурками», как было прежде. Гитлер отдал сюда все, что немецкие заводы смогли выдать на-гора за два месяца. А теперь, Михал Ефимыч, слушай и мотай на ус. Все эти танцы с бубнами затеяны только для того, чтобы отвлечь внимание немцев от другого участка фронта, где немчуру поимеют вполне по-взрослому, сняв трусы. Где это будет, ты уж извини, тебе знать не положено. Сам потом все узнаешь из сводок Совинформбюро. Могу только сказать, что мне и Коневу задача поставлена просто. По максимуму мы должны установить линию фронта по Березине, а по минимуму после демонстрационного наступления, которое стянет на себя все вражеские резервы, в порядке и без ненужных потерь отступить на исходные позиции. Поэтому пехота дальше Бобруйска не пойдет, а ты проскочишь еще километров на восемьдесят дальше, имитируя наступление на Минск, после чего Лист обязательно бросит против тебя свои подвижные резервы. Кидаться грудью на немецкие танки не надо. Дурацкое занятие – мы на нем все довоенные танковые войска потеряли. С того момента твоей задачей будет отходить к Бобруйску, огрызаясь танковыми засадами. Прикрытие с воздуха и зенитный зонтик тебе обеспечат. Твоя задача – отвлечь на себя внимание, истребить как можно больше этих гадов и в то же время сохранить бригаду в боеспособном состоянии, чтобы после небольшого пополнения и переформирования она могла снова идти в бой. Понял меня, Михаил Ефимович?

– Понял, Георгий Константинович, чего же уж тут не понять, – ответил я и тут же спросил: – Только вот как быть с приказом, в котором указано, чтобы я любой ценой наступал на Минск?

Приказ тот дай мне сюда, – ответил Жуков, – вместо него возьми новый, под тем же номером и за моей подписью. Там как раз то, что я тебе сейчас тут расписывал. А что касается старого приказа, то слишком многие хотят, чтобы ты как следует обосрался и потерял бригаду. Но шиш им!

Как раз в этот момент артподготовка закончилась и наступила звенящая тишина, которая почти сразу же сменилась громовыми раскатами солдатского «Ура» в наших окопах.

– Вот, – Жуков поднял вверх палец, – сейчас немецкие солдаты, услышав, что наша пехота пошла в атаку, вылезают из своих глубоких блиндажей-убежищ во второй линии обороны и по ходам сообщений спешат к своим пулеметам, минометам и прочей утвари для убийства. Расковыривать землю на пару метров вглубь у нас сейчас не хватит ни стволов, ни снарядов, поэтому товарищи из будущего предложили одну хитрость. – Жуков посмотрел на часы. – Вот сейчас немецкие солдаты добежали до первой траншеи, убрали с пулеметов промасленные тряпки, которым они были укрыты на время обстрела, и теперь напряженно всматриваются в сторону наших позиций, высматривая, где же эти русские, которые, судя по воплям, идут сейчас в атаку. И тут вместо этого…

Как раз в это момент на наших позициях взревело, завыло и заулюлюкало, и в сторону врага тучами полетели огненные стрелы. Это дали залп семьдесят две установки БМ-13-16, расчертив небо полосами своих реактивных снарядов. Длилось это все недолго, минуты полторы, но вражеские позиции оказались еще раз выжжены и дополнительно перепаханы.

– Ну все, – сказал Жуков, – амбец котятам, даже испугаться не успели. А теперь мне пора идти, так что ты снова товарищ полковник, а я – генерал армии. Если там будет особо тяжело, ты уж не матери меня там, пожалуйста, вслух, я ведь тоже далеко не волшебник, а только учусь.

Одним словом, генерал Жуков ушел, а я со смешанным чувством остался наблюдать за тем, как пошли вперед пехотные цепи, как двинулись вслед за ними самоходки с зенитными орудиями, способными в два-три точных выстрела прямой наводкой разбить любую амбразуру ожившего дота.

Но не все получилось так, гладко как планировалось. Уцелевшие при артподготовке дзоты, тщательно замаскированные в нескольких местах, открыли фланкирующий огонь по нашей атакующей пехоте, прижимая ее к заснеженной земле, а откуда-то из глубины вражеских позиций по атакующим цепям ударили вражеские минометы и артиллерия, почти не задетые огневым валом артподготовки. Ну нет у нас еще такого количества артиллерийских орудий, чтобы они одним махом сметали вражескую оборону, втаптывая ее в землю так, чтобы ни одна тварь потом не смогла бы огрызнуться. Во время переподготовки командного состава, когда наша бригада только формировалась, майор-инструктор из экспедиционных сил назвал мне норматив насыщенности артиллерией при прорыве долговременной обороны – двести орудий и минометов калибром выше ста двадцати миллиметров на один километр полосы прорыва. По мнению только что беседовавшего со мной товарища Жукова, при такой насыщенности боевых порядков артиллерией докладывать следует уже не о противнике, а о темпах продвижения вперед, и запрашивать у командования следующие задачи. У нас с артиллерией пока не так густо, всего шестьдесят орудий на километр фронта, из-за чего остались некоторые недоделки, которые пехоте придется исправлять вручную. Тем временем залегшие кое-где цепи, пусть и медленнее, но продолжали продвигаться вперед короткими перебежками, после каждого такого броска оставляя на снегу неподвижные тела убитых и раненых бойцов.

Впрочем, немецкое счастье длилось недолго – ровно столько времени, сколько потребовалось операторам станций артиллерийской разведки для того, чтобы засечь позиции вражеских минометных и артиллерийских батарей и передать эти данные тяжелым гаубичным артполкам. А контрбатарейная борьба с корректировкой по радару – это вам не артподготовка по площадям; тут можно такую плотность огня организовать, что воронка буквально будет на воронке. Г-а-а-а! – почти одновременно рявкнули гаубичные полки на том берегу Днепра; и жить с этого мгновения вражеским артиллеристам и минометчикам оставалось ровно столько, сколько мчат по траектории тяжелые фугасные снаряды.

А на простреливаемой с обеих сторон нейтральной полосе кое-где несколько раз прямой наводкой по амбразурам дотов ударили зенитные самоходы, звонко прорезаясь через глухой фон гаубичной канонады… Влепить снарядом от зенитки прямо в амбразуру дзота – это задача, нелегкая даже для опытного наводчика; но близкие разрывы нервировали немецких пулеметчиков и сбивали им прицел, тем более что уцелевших дотов было не много. Большая часть огневых точек была подавлена еще во время артподготовки, и сейчас дзоты, словившие прямые попадания гаубичных снарядов, зияли развороченными бревенчатыми перекрытиями. У некоторых уцелевших дотов вследствие близких разрывов амбразуры оказались завалены комьями мерзлой земли, и сейчас, должно быть, их расчеты, отодвинув пулеметы в стороны, лихорадочно пытались расчистить сектора огня. Вон один такой герой даже вылез с лопатой на бруствер, но тут же пал под дружным огнем из стрелковой цепи.

Впрочем, окончательно вопрос дзотов, упорно прижимавших к земле нашу пехоту, решили не зенитные самоходы, добившиеся только одного-двух попаданий, а сверхтяжелые самоходные минометы из будущего, которые, перебирая гусеницами, выехали к нашему переднему краю. Одна-две мины пристрелочные, а третья «рыбка» весом в сто тридцать килограмм влетает прямо в маковку дзота – и тот от внутреннего взрыва раскрывается розочкой, выворачивая наружу все свои потроха. Увидев, что путь свободен, наша пехота поднимается и одним рывком врывается в разбитую первую траншею немцев, в рукопашной схватке добивая и зачищая все, что было еще живо к тому моменту. А на нейтралке появляются новые действующие лица – санитары, собирающие раненых для эвакуации в тыл, а также машины разграждения танкового саперного батальона на базе танков КВ, толкающие перед собой тяжелые колейные тралы.

Это пехота в такой мороз может бегать по минным полям почти без опаски, потому что взрыватели установленных еще осенью противопехотных мин сначала утонули в жидкой грязи во время распутицы, а потом мороз схватил их будто бетоном. А вот противотанковая мина под гусеницей Т-55 или тридцатьчетверки может и сработать. Там такой вес, что продавит любую ледяную корку. И ведь точно – где-то с середины нейтральной полосы то под одним, то под другим тралом начались подрывы. В основном это хлопали потревоженные тяжелыми тралами противопехотные мины, но несколько взрывов были достаточно сильными, чтобы понять, что, наехав на эту мину, любой танк остался бы без гусеницы, а автомобиль без колеса. Вслед за разградителями, медленно ползущими к уже молчащей линии вражеских траншей, в колонну выстроились зенитные самоходы, потому что пехоте, застрявшей там, впереди, на втором рубеже вражеской обороны, требуется их помощь. Там, примерно в районе деревне Кабановка, ожесточенно строчат немецкие пулеметы и слышны хлопки ручных гранат.

Ну что же, значит, пора слезать с этой вышки – ведь как только пехота возьмет третью линию траншей и зачистит эту Кабановку (в которой, наверное, расположено что-то вроде штаба немецкого пехотного полка), настанет наша очередь идти в прорыв.

* * *

15 ноября 1941 года, 9:15. Гомельская область, Рогачевский район, деревня Красная слобода, штаб 155-й резервной дивизии

Командир дивизии генерал-майор Отто Чернинг

Утро этого дня началось с того, что на деревню, где располагался штаб нашей дивизии, обрушились тяжелые артиллерийские снаряды чуть ли не линкорного калибра. Со стороны это, наверное, выглядело так, будто злобный великан с ожесточенным азартом топтал все, что попадется ему под ноги – утлые бревенчатые домики местных жителей, штабные машины, бронетранспортеры роты охраны, радийные машины батальона связи… Я даже не понял, как у меня получилось уцелеть. Наверное, только потому, что первый такой чудовищный снаряд упал на другом конце деревни, через дорогу, а у моего денщика Курта хватило решимости и здорового нахальства вытащить меня из постели, схватить в охапку мой китель, шинель и фуражку и выскочить вместе со мной из дома. Благо спал я наполовину одетый (иначе тут нельзя) и вдобавок успел натянуть сапоги, иначе бы вообще смерть. Второй взрыв прозвучал уже значительно ближе, примерно там, где находился наш штаб, размещенный в местном деревенском клубе.

«Бежать, бежать, бежать отсюда – куда глаза глядят», – подумал я, и мы с Куртом побежали в предутреннем полумраке туда, где за окраину деревни уходила узкая извилистая дорога, по которой наши солдаты привозили в деревню из леса дрова. Почему дрова привозили наши солдаты? Местных-то тут в деревне нет. Еще осенью, когда мы размещали штаб своей дивизии в этом месте, мы их всех выгнали прочь. Так мне посоветовали знающие люди еще тогда, когда на срочно отправляли в Россию, затыкать дыру в фронте. Мол, не стоит держать у себя под боком потенциальных шпионов и сочувствующих лесным бандитам, которых слишком много развелось в этой Вайсрутении. Пусть эти грязные недочеловеки идут куда хотят и скажут спасибо за то, что мы их просто не расстреляли. Эссесманы, например, так бы и сделали, но мы, солдаты доблестного вермахта, все же настоящие воины, а не палачи.

Я перебирал ногами по узкой извилистой дороге, больше похожей на хорошо утоптанную тропу, натягивал на ходу китель и молился только о том, чтобы выжить, выжить, выжить. И тут какая-то могучая сила немилосердно толкнула меня в спину, и я упал, больно ударившись лицом о плотно утоптанный снег. Когда я поднялся, то верного Курта со мной уже не было. То есть его тело лежало тут же, подмяв под себя мою шинель и фуражку, да только затылок Курта превратился в одну большую кровавую рану – а это значит, что сейчас он уже не со мной, а беседует со Святым Петром, пытаясь договориться о самом лучшем месте для своего генерала. Пусть договаривает подольше, я туда не тороплюсь…

Оторвав взгляд от своего мертвого денщика, я увидел, что третий чудовищный снаряд упал поблизости от того дома, в котором я квартировал, и что если бы не расторопность Курта, сейчас бы я был уже мертв. Мысленно поблагодарив своего денщика за оказанную услугу, я застегнул до конца китель, нахлобучил на голову генеральскую фуражку с наушниками, и после этого выдернул из-под тела Курта свою теплую генеральскую шинель с красной подкладкой. Проделав все это, я с максимально возможной скоростью продолжил удаляться прочь от того опасного места, в которое превратилось место дислокации штаба нашей дивизии. Кстати, большевики выпустили по нам чуть больше трех десятков этих чудовищных снарядов, превративших эту деревню в груду бесполезного изломанного хлама, почти непригодного к какому-нибудь разумному применению. Кстати, больше никто на мою сторону не вышел – быть может, просто не захотел спастись; и я, отбежав еще метров на пятьсот до самой засеки, где наши солдаты пилили дрова, остановился и в гордом одиночестве смотрел, как гибнет штаб вверенной мне дивизии.

А ведь как все прекрасно начиналось… После того как наша дивизия поучаствовала в установлении истинно арийского порядка на территории бывшей Чехословакии, осенью сорокового года нас снова вернули в благословенный Штутгарт – готовить пополнения для доблестного вермахта. Золотое было время. Правда, как только началась кампания в России, мы сразу почувствовали, какой отменный аппетит у восточного фронта. В течение всего двух месяцев войны у нас было изъято и направлено на Восток в качестве маршевых пополнений пять учебных батальонов из пяти. Впрочем, тогда мы еще были уверены, что все эти страдания германских солдат продлятся совсем недолго и что в конце лета или, в крайнем случае, осенью мы непременно победим большевиков, после чего все наши парни, кому повезло уцелеть, вернутся к себе на родину веселые, загорелые и полные впечатлений. Но дела с каждым днем шли все хуже и хуже, большевики ни за что не хотели сдавать, а поток похоронных извещений набирал и набирал свою силу, а до победы, кажется, было даже дальше, чем в первый день войны.

А потом произошла катастрофа. Большевики позвали на помощь чудовищных союзников чуть ли не из самого ада, и те помогли им окружить и разгромить лучшие части и соединения группы армий «Центр». Это была катастрофа с далеко идущими последствиями. Запасные дивизии и призванные их усилить танковые подразделения не шли ни в какое сравнение с уже окруженными частями. Нас просто погрузили в вагоны и бросили на Восток, пообещав пополнить нас уже на месте. Мы успели почти вовремя. Окруженные под Смоленском части еще ожесточенно сражались, отвлекая на себя все внимание большевиков и давая нам время построить более-менее устойчивую оборону. Когда мы прибыли, они еще держались, хоть и было очевидно, что все это чревато быстрым и ужасным концом. И вот настал тот момент, когда мы узнали, что окруженные под Смоленском германские войска потерпели позорнейшую катастрофу в германской истории.

Какое-то время после этого на фронте царило суровое затишье, потом пошли дожди, и все вокруг так развезло, что за пределами дорог пеший человек сразу увязал по пояс. И вот теперь, когда ужасный русский мороз мертвой хваткой сковал эту жуткую землю, большевики и сами решили перейти в наступление. Как только закончился этот обстрел, стало слышно ожесточенную канонаду, гремящую там, где стояли полки вверенной мне дивизии. Выждав некоторое время, чтобы убедиться в том, что обстрел сверхснарядами не возобновится, я вернулся на руины и попробовал отыскать выживших. Безрезультатно. Если таковые и были, то они уже давно отступили по дороге на Бобруйск. Но я-то знаю, что наши доблестные солдаты не могли не отразить врага, тем более что канонада на востоке стихла. Поэтому я подумал, что генерал, в одиночку отступающий по дороге, будет выглядеть смешно, гораздо лучше делать это во главе вверенных мне подразделений. Приняв это решение, я бодро зашагал навстречу багровому как помидор восходящему солнцу.

* * *

15 ноября 1941 года, 20:05. Бобруйск, Бобруйская крепость.

Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

Уже давно отгорел на западе кровавый закат, ушло за горизонт утомленное зимнее солнце. «Бобруйск наш» – хороший итог первого дня наступления. Немцы нас ждали, но намного позднее, примерно в полдень следующего дня, поэтому и готовились ко встрече с некоторой ленцой. Самых страшных для этих частей экспедиционных сил на плацдарме не было, а механизированные и танковые части РККА они по традиции оценивали не очень высоко. И основания на то у них имелись. Разгром наших мехкорпусов первого стратегического эшелона показал слабость старой техники, конструктивные недостатки новой и полное отсутствие боевого опыта во всех командных звеньях– от командиров взводов до командующих корпусами.

Зато настроения в отношении частей экспедиционного корпуса колебались в диапазоне от почтительного опасения до панического страха. Например, тот же Бобруйск с краткосрочным визитом в начале сентября уже посещала Севастопольская мотострелковая бригада экспедиционных сил, разгромившая тут находящийся в состоянии разгрузки из эшелонов 3-й моторизованный корпус немцев и попутно устроившая изрядный погром в городе и окрестностях. Шестьдесят тысяч советских военнопленных, за вычетом предателей и изменников, снова встали тогда в строй Красной армии, а у немцев почти полнокровный на тот момент 3-й моторизованный корпус усох до пехотной дивизии неполного штата. Ох и врезали же им тогда потомки только в этом сражении уничтожив несколько тысяч фашистов.

Но мы в нашей 4-й танковой бригаде уже совсем не те, что встретили войну на границе двадцать второго июня. У нас уже есть собственный боевой опыт18 и боевой опыт экспедиционных сил. Мы осознали, насколько важен своевременный маневр силами и почему успех в сражении невозможен без ведения разведки. Мы изучили действия самых успешных генералов немцев – Гудериана и Гота, и нашли против их методов тактическое противоядие. Мы получили на вооружение как танки из будущего, обгоняющие современные образцы на двадцать-тридцать лет, так и наши модернизированные танки Т-34, избавленные от большинства своих детских болезней, усиленные и улучшенные, которым вермахту совсем нечего противопоставить.

Сегодня состоялся наш дебют в качестве самостоятельной ударной силы, и думаю, что мы сдали этот экзамен если не на отлично, то хотя бы на хорошо с плюсом. По крайней мере, мне понравилось. В отличие от танкового сражения на Украине, в котором мы принимали участие летом, в этот раз мы делали все, что было задумано, а немцам оставалось только от нас отбиваться. А то, как на нашу передовую разведку выскочил немецкий генерал, единственный уцелевший после обстрела штаба его дивизии морскими снарядами – это вообще история, близкая к анекдоту. Ведь этот Отто Чернинг думал, что идет прямо навстречу своим отступающим войскам, даже не догадываясь, что части его дивизии, оказавшиеся в полосе прорыва, целиком уничтожены, а те, которым повезло находиться слева и справа, оттеснены с магистральных дорог в непролазные леса. Видели бы вы его удивленную рожу, когда вместо своих частей он вышел прямо навстречу нашему разведывательному батальону19.

Первым, как и задумывалось, на магистраль «встал» этот самый разведывательный батальон. Раньше всех добравшись до разгромленного морскими артиллеристами штаба немецкой пехотной дивизии, бойцы разведбата не только озаботились сбором разбросанных повсюду секретных штабных документов, но еще и прихватили с собой нацистский флаг со свастикой, какой вражеские водители крепят на капот машины, дабы их не долбануло собственное люфтваффе, а также два десятка наиболее целых германских касок, откопанных в развалинах. Пункт дислокации немецкого штаба, правда, нашим разведчикам прошлось объезжать полями, обо четырнадцатидюймовые снаряды так расковыряли шоссе, что ему теперь требовался капитальный ямочный ремонт. Дальше бросок нашего разведбатальона в направлении на Бобруйск напоминал туристическую прогулку или учения для новобранцев.

Должным образом закамуфлированный головной БРДМ мог подходить к вражеским постам почти вплотную, ведь никто и представить не мог, что фронт уже прорван и советские войска свободно передвигаются в немецких тылах. А когда немецкие часовые или полицаи начинали о чем-то догадываться, было уже поздно. Несколько пулеметных очередей, пара гранат, спрыгнувшие с брони разведчики добивают выживших врагов – и никто больше никуда не идет. По пути до Бобруйска наша разведка уничтожила пять полицейских участков и два поста немецкой фельджандармерии. Белоповязочников20 наши бойцы уничтожали с особым омерзением и гадливостью, даже притом, что те пытались сдаться. Собакам – собачья смерть, и никакой жалости. Что касалось фельджандармов, то эти жирные обрюзгшие дядьки, привыкшие, что их боится не только местное население, но и сами немецкие солдаты, не сразу могли и сообразить смысл происходящего, а когда это до них доходило, было уже поздно.

Таким образом, разведбат занимался не столько самой разведкой, сколько расчисткой пути от мелких вражеских подразделений перед тем, как там пройдут основные силы нашей бригады. Когда разведчики подъехали к деревне Титовка, расположено перед самым шоссейным мостом, на часах было уже два часа дня. Лезть наобум уже фактически в сам Бобруйск командир разведбатальона капитан Андреев не рискнул. Мало ли что, тревога в городе раньше времени никому не нужна, к тому же первоочередной задачей разведки было взять в неповрежденном состоянии шоссейный мост. А он, по сведениям местных подпольщиков, мог быть и заминирован, так что действовать требовалось наверняка. Поэтому разведка остановилась в лесном массиве в паре километров от этой Титовки и выслала пешие дозоры в маскхалатах для наблюдения со стороны опушки леса за Титовкой и за обоими мостами – шоссейным и железнодорожным.

В ходе наблюдения выяснилось, что гарнизон в этой Титовке квартировал вполне солидный. Притом там были не только фельджандармы, которые стояли на посту при въезде на мост, но и около роты немецких солдат при двух противотанковых пушках, оничастично занимали оборону в предмостном укреплении, а частично квартировали в самой Титовке. Причем, пушки у тех немцев были наши, трофейные сорокапятки… Чтобы подойти к мосту и предмостному укреплению без лишнего шума, немцев в Титовке требовалось брать в ножи, что было невозможно из-за того, что большое их количество не только стояло на постах, но еще и спешило во все стороны по различным делам, а также праздно шаталось по улице. Это вам не пост в деревеньке при дороге, где весь гарнизон – это половина немецкого отделения при унтере или гефрайторе21, подпертое десятком полицаев, или наоборот, местные полицаи, подпертые тремя-пятью немцами при унтере или гефрайторе.

Одним словом, если первым делом завязать бой в Титовке, то к мостам потом можно и не успеть, а по-другому не получалось никак, разве что дожидаться темноты. Но этого тоже делать не стоило, ведь таким образом можно было сорвать график выполнения задачи всей бригады. Пока мы в этот график вписывались, но потом все могло и затрещать. В итоге капитан Андреев сделал то, что ему было положено. Он связался со своим начальством (то есть со мной) и доложил обстановку, а также некоторые свои предложения по поводу того, как ее преодолеть.

Эти предложения я счел вполне реалистичными и адекватными, тем более что человек, который мог решить наши проблемы, находился прямо в составе моего походного штаба. Как вы правильно понимаете, этим человеком был авианаводчик авиагруппы экспедиционных сил старший лейтенант Силин. Только авиация потомков могла произвести такой отвлекающий эффект, что немцы в этой Титовке и окрестностях будут, позабыв обо всем, беспорядочно метаться туда-сюда, издавая панические вопли и пятная снег жидким пометом. И в то же время только пилоты потомков могли гарантировать, что, обрабатывая вражеские позиции, они не заденут ни наш разведбат, прорывающийся к мосту, ни расположенный внутри Бобруйской крепости лагерь для пленных командиров Красной армии.

Выслушав мои пожелания, старший лейтенант кивнул и сказал, что для такого человека, как я, возможно все. Ничего с нашими разведчиками и пленными в лагере, мол, плохого не случится, а немцам при этом будет очень, так сказать, «интересно». Ну что же, сказано – сделано; через четверть часа пришло сообщение, что по нашей заявке вылетело звено штурмовиков, а еще полчаса спустя, когда голове нашей колонны до Бобруйска оставалось еще километров десять, он капитана Андреева пришло сообщение, что задание выполнено. Одна рота батальона вцепилась в мост через Березину и теперь удерживает его под контролем, отгоняя контратакующего противника, вторая рота через раскрытые ворота с ходу ворвалась в крепость и сейчас ведет бой с гарнизоном, охраняющим лагеря военнопленных и склады внутри крепости. Численность этого гарнизона, мол, составляет до батальона пехоты. И вообще, нам требуется поднажать, потому что фрицев внутри города оказалось значительно больше, чем предполагалось изначально. Лезут гады, как тараканы из всех щелей.

Ну, мы и поднажали – только снежная пыль завилась из-под гусениц! Не прошло и четверти часа, как первые Т-55 нашей бригады, стоптав по пути злосчастный гарнизон Титовки, через удерживаемый разведбатом мост ворвались в Бобруйск, оттесняя немецкий гарнизон от переправы. Следующими были мотострелки; впрочем, участь города к тому моменту была уже полностью решена, так как еще до того, как противник сумел организовать хоть какое-то сопротивление, у него уже было отбито два ключевых объекта – мост и крепость с ее складами. Кроме того, на городских улицах хорошо себя показали боевые группы, состоящие из танка Т-55, способного своей пушкой разбить любое укрепленное строение, и взвода мотострелков, прикрывающих его от метателей гранат и бутылок с горючкой.

И вот отбитый город, смердя и дымясь, лежит перед нами темной громадой. Где-то еще периодически вспыхивают перестрелки, где-то бродят группы недобитых немцев, где-то воняет труп генерал-лейтенанта Фридриха-Георга Эберхардта, командующего 3-м армейским корпусом, который раньше был моторизованным. Этот немецкий генерал, переживший встречу с экспедиционными силами два с половиной месяца, назад погиб от рук наших парней. И вообще теперь нам только осталось дождаться подхода советской пехоты (ее первые части подойдут к Бобруйску примерно завтра в полдень), ну а потом выступить вдоль дороги на Минск, чтобы решить вторую часть своей задачи.

* * *

17 ноября 1941 года, 08:05. Минск , Штаб группы армий «Центр».

Командующий 29-м моторизованным корпусом генерал пехоты Ханс фон Обстфельдер

Фельдмаршал Лист во время нашего разговора был безжалостен, как инквизитор, посылающий еретика на костер. Не слушая никаких оправданий, он приказал моему 29-му моторизованному корпусу выступить навстречу ворвавшемуся в Бобруйск подвижному соединению большевиков и либо победить их, либо умереть со славой. И это несмотря на то, что мой корпус числится моторизованным только на бумаге, ибо обещанная при формировании германская техника нам только снится, а на самом деле обе наших панцердивизии укомплектованы исключительно трофейными панцерами французского производства. А это такая дрянь, что по сравнению с ней даже русские Т-26 и БТ кажутся верхом технического совершенства, не говоря уже о наших немецких панцерах. В основном на вооружении 22-й и 23-й панцердивизий находятся легкие панцеры типа «Гочкис» образца тридцать пятого года, к которым в качестве усиления и командирских машин добавлены средние панцеры типа «Сомуа». Еще у нас имеется некоторое количество танков «Рено» со снятыми башнями – они используются в качестве буксиров и подвозчиков боеприпасов в артиллерийских полках панцердивизий. Все эти трофеи французского похода не стоят и десятка большевистских Т-34 и КВ, или же одного ужасного суперпанцера «марсиан», который побьет их, как один камень побивает груду глиняных корчаг. Да уж, воевать на Восточном фронте – это вам не красоваться на парадах перед экзальтированными дамочками.

Но, несмотря на всю нашу слабость, фельдмаршал Лист недрогнувшей рукой, будто ком дерьма, бросает нас навстречу наступающим большевистским панцерам. Мол, нате вам подавитесь, гады. И делает он это не из какой-то особенной злобы, а потому что мы – его единственный подвижный резерв, и другой возможности попытаться остановить прорыв большевиков у него просто нет. И кстати, Слава Всевышнему, что нам предстоит иметь дело с большевиками, а не «марсианами». Против этих чудовищ у нас не было бы даже одного шанса из миллиона. Самим своим существованием они будто говорят нам, кто на самом деле истинные сверхчеловеки, а кто лишь презренный прах под их ногами. Но нам не остается ничего, кроме решимости вступить в бой, чтобы победить или умереть. Ведь мы – солдаты Великой Германии, и мы не имеем права на личные слабости и колебания, несмотря ни на что. За нашими спинами Фатерлянд, немецкие женщины и дети. Если мы будем повержены, то их участь будет ужасной.

* * *

Два часа спустя, юго-восточная окраина Минска, поселок Большой Тростенец

Первыми в 29-мотокорпусе выступили в поход по дороге к Бобруйску разведбатальоны 22-й и 23-й танковых дивизий. После того как они умчались вперед разведывать путь, тронулись с места и все остальные. Колонна экзотических французских серых танков с белыми крестами на броне, грузовиков, артиллерийских тягачей и бронетранспортеров растянулась на дороге в «колбасу» длиной в целых пятнадцать километров. Французская техника оказалась плохо приспособленной к русскому климату, плохо заводилась на морозе и часто буксовала на заледеневших подъемах. В течение последних дней температура воздуха упала ниже минус тридцати, что вынуждало немецких танкистов либо не глушить моторы, либо разводить под днищем моторного отделения танка небольшие костры22. Иначе моторное масло в двигателе и маслобаке превращалось в подобие густой смолы, из-за чего попытка запуска замерзшего двигателя грозила обернуться его капитальным ремонтом.

Немецкие солдаты в своих тонких шинелях из эрзац-сукна тоже не испытывали большого восторга от русской зимы, поэтому, набившись в кузова тентованных грузовиков, сидели внутри, прижимаясь друг к другу и плотно задернув полог. Если три десятка здоровых парней в замкнутом пространстве будут старательно дышать (и не только), то воздух внутри кузова станет хоть немножечко, но теплее. Однако проблема вермахта не только в замерзании солдат. Летняя оружейная смазка (а другой на германских складах нет) на морозе густеет точно так же, как и моторное масло. Поэтому винтовки, пулеметы и прочую стреляющую утварь перед применением необходимо держать хотя бы в относительно теплом помещении. А иначе неизбежны отказы и даже поломки.

Пока механизированная колонна, длинная, как баранья кишка, медленно, со скоростью около пятнадцати километров в час тащилась по обледеневшей дороге, извивающейся меж заснеженных полей и маленьких белорусских деревенек, разведывательные батальоны, ощутившие себя свободными птицами, рванулись вперед на своих полугусеничных транспортерах – да так, что только ветер засвистел в ушах. В данный момент они были единственными, кто мог разведать дорогу перед приходом основных сил. Воздушная разведка, на которую в обычных условиях по большей части полагались генералы вермахта, приказала долго жить, как и надежда на поддержку бомбардировщиков и штурмовиков.

И дело тут было даже не в том, что все «шторьхи», «рамы», «хейнкели, «юнкерсы», «мессершмитты» а также прочие самолеты, пригодные для ведения разведки с воздуха и нанесения бомбоштурмовых ударов, оказались уничтожены зенитными средствами «марсиан» или истребителями Советов. Совсем нет, кое-что в запасе у Геринга еще оставалось. Проблема была не в отсутствии самолетов, а в остром дефиците натурального авиационного бензина, стойкого к низким температурам, а синтетический авиационный бензин, которым обычно пользовались люфтваффе, был непригоден для использования при температурах ниже минус двадцати градусов. Натуральный морозостойкий бензин, вырабатывающийся из румынской и американской (т-с-с, тайна!!!) нефти шел только для истребительной авиации ПВО Рейха, которой приходилось сражаться с британскими бомбардировщиками, летающими на столь же натуральном бензине, а остальные самолеты люфтваффе были вынуждены жечь в своих моторах синтетический эрзац-бензин. Вот так генерал Мороз без единого выстрела приземлил немецкую авиацию.23

В силу всего перечисленного разведбатальоны германских танковых дивизий могли, конечно, «ощупывать» путь перед продвигающейся вперед моторизованной группировкой, но при этом их собственный обзор ограничивался дистанцией прямой видимости, а для принятия адекватного решения это зачастую оказывается недостаточным.

17 ноября 1941 года, 14:25. Белорусская ССР, Минская область, Пуховичский район, Затитова слобода.

Командир разведбата 4-й танковой бригады капитан Петр Васильевич Андреев

Работа, значит у нас такая – делать фрицу козью морду при каждом удобном случае. Ребята у нас в батальоне боевые, все с опытом. Кто, огрызаясь, под тевтонским натиском отступал от границы, оставляя за собой могилы этих самых тевтонов, а кто с этим самым боевым опытом пришел к нам с «той стороны». Обычно это рядовые и сержантский состав, командиров среди них мало. Не сумев пройти по конкурсу в Экспедиционные Силы, эти люди написали заявление, что хотят вместе с нами служить и воевать в частях РККА – и ни их, ни наше руководство не нашли оснований, чтобы им отказать. Да и зачем? Это действительно отлично подготовленные бойцы, надежные боевые товарищи и настоящие патриоты СССР, истово ненавидящие немецко-фашистских захватчиков. Я не скажу, что без этих товарищей из будущего мы совсем никуда – справились бы, наверное; но зачем нам отказывать тем, кто хочет встать рядом с нами плечом к плечу? И неважно при этом, что они приходятся нам внуками-правнуками.

Вот, например, башнер на моей командирской машине. Ему сорок лет, зовут Сергей, фамилия Иванов, женат, имеет двоих детей. Там, у себя, сверхсрочнослужащим (контрактником) воевал на какой-то там «пятидневной войне». Здесь, в нашем времени, в первых же приграничных боях у него погиб дед. Отец отца. Говорит, что он не может его спасти, потому что тот погиб раньше, чем тут появилась дыра, соединяющая миры, но зато может за него отомстить. Когда позавчера мы ворвались в Бобруйскую крепость, из помещения комендатуры начали выскакивать немецкие солдаты – так он их всех положил из своего башенного пулемета КПВТ. Короткая очередь в два-три патрона – и резво бегущий куда-то немец прямо на ходу превращается в кровавые брызги. Сапоги на месте, а остального нет. Страшное это дело – «крупняк», особенно если он оказывается в руках у разозленного человека.

Ну ладно, это все лирические отступления. Воюют «внуки» хорошо, здоровья им да удачи, а в некоторых случаях без них и в самом деле никуда. Вот сейчас как раз двое из них готовят к запуску маленький, управляемый по радио самолет, который в будущем называется беспилотником. Вести наблюдение через его камеру можно не хуже, чем с борта нашего У-2 или германского «Шторьха», но перед ними это малыш имеет одно – нет, два – больших преимущества. Во-первых, из-за малых размеров и маскировочной серо-белой окраски он, как правило, остается незамеченным на фоне такого же по цвету серо-белого неба; и, во-вторых, из-за компактного и мощного электромотора этот аппарат почти бесшумен, что увеличивает его незаметность. Вот обнаружим мы своих коллег с немецкой стороны, а они об этом и знать не будут, что даст нам огромный плюс. А если нас обнаружит немецкий «Шторьх», то мы сможем сразу же отоварить его очередью из КПВТ или, если сбить из пулемета не получается, запустить в него «Стрелу» или «Иглу». Для таких людей нам ничего не жалко, лишь бы только издохли поскорее.

* * *

Полчаса спустя, там же, капитан Андреев

И ведь точно, вот ведь вошь кусачая – одна бронегруппа наших моторизованных германских «коллег» численностью до роты обнаружилась километрах в восьми от нас, у перекрестка дорог24, а вторая такая же бронечасть, отстающая от первой на четыре километра, обнаружилась у населенного пункта Крупка. И судя по всему, двигается германская разведка как раз в направлении Бобруйска. Ну а куда им еще идти – ведь в Минске наверняка известно уже не только то, что фронт под Жлобиным прорван и Красная Армия наступает на Бобруйск, но и то, что Бобруйск тоже пал, а его немецкий гарнизон уничтожен до последнего человека.

Походный порядок в обеих вражеских разведывательных частях – одинаковый. Впереди тремя компактными группами по восемь штук передвигаются полугусеничные «ганомаги», причем в каждой группе один бронетранспортер вместо пулемета со щитком вооружен пушкой-окурком, такой же, как у их танка-«четверки». Ужасное угробище! Пушка на «ганомаге» смотрит прямо вперед (плюс-минус пять градусов) и для того, чтобы наводчик смог прицелиться во что-то, не находящееся прямо по курсу, водителю необходимо всем корпусом разворачивать сам бронетранспортер. То есть при обстреле колонны на марше из засады в борта эта пушка поможет немцам на бронетранспортере так же, как зайцу парашют.

Следом за обычными «ганомагами» с разрывом метров пятьдесят-семьдесят двигаются две радийные командирские машины, которые можно отличить по большой поручневой антенне над корпусом. Сразу видно – начальство едет, а точнее, командование этой разведывательной части, непрерывно находящееся на связи со штабом своей дивизии. БТРы с поручневыми антеннами сопровождают четыре мотоциклиста, еще один обычный бронетранспортер и легковая машина. Езда на мотоцикле в такой мороз – это, наверное, такое особое арийское развлечение. Толку с него в снегу чуть, даже от гусеничного. Чуть с дороги свернул – и все. Он же тяжелый, как кирпич, на сугроб, как катер на волну, не взлетает, а сразу зарывается в него по самые уши. Вот видел я у товарищей из будущего такую машину – «снегоход»; она этим германским мотоциклам русской зимой сто двадцать очков вперед даст.

Если будет приказ атаковать, то радийные «ганомаги» надо будет валить в первую очередь, чтобы ничего не успели передать командованию своей дивизии. Ведь эта командная группа машин не зря засунута в самую середину строя – после нее только четыре бронетранспортера (как мне подсказывают, минометного взвода, состоящего из двух расчетов восьмисантиметровых минометов), а также полугусеничный тягач и несколько грузовиков ремонтно-хозяйственного взвода. Вот тягач мне нравится, я тоже хочу в свой батальон такой же, и желательно не один.

После облета второй разведчасти я приказываю возвращать разведывательный мини-самолет обратно. В принципе я уже увидел то, что мне было надо, и к тому же на морозе аккумуляторы садятся гораздо быстрее, чем в теплую погоду, так что как бы нам не потерять это ценное изделие среди заснеженных белорусских полей и лесов. Товарищ полковник, если что, с меня голову за это аппарат снимет. Да и нам тут, пока не купят за порталом и не привезут новый, будет так же неприятно, как остаться без глаз и понимать мир наощупь. Маленькая вроде машинка, вроде детской игрушки, а сколько жизней наших бойцов она может спасти, о скольких засадах и неприятных сюрпризах предупредить. Поэтому, от греха подальше, пусть летит обратно, свое дело она сделала.

Судя по внешнему виду, и первая моторизованная разведчасть, и вторая принадлежат полнокровным, еще не бывшим в бою и не понесшим потерь германским танковым дивизиям. Бывалые немцы тут (как они говорят, на Восточном фронте) ведут себя совсем по-другому. В разведке такие опытные передвигаются в опасении всего и вся, чуть ли не ползком, крутя головой на все триста шестьдесят градусов. И правильно, мы тоже опытные, три раза битые, два раза горевшие и злые как зверь крокодил, поэтому они нас и опасаются. Чуть что не так – и березовый крест немцу готов, да не на грудь, а на могилку.

А эти едут как баре, по сторонам едва поглядывают. И техника у них так себе, точно по уставу, обычные «ганомаги», броню которых со ста метров дырявит даже старый добрый «максимка». Опытный битый немецкий комдив обязательно придал бы своим разведчикам несколько «двоек» в качестве средства качественного усиления. На поле боя они все равно ничего не значат, там их двадцать миллиметров годятся только против пехоты, дуром лезущей в штыки. А нам настоящие, пусть и легкие танки в головном охранении были бы гораздо опасней. Снаряды их автоматических пушек броня наших разведывательных бронеавтомобилей не держит, зато эмгач с «ганомага» ей как слону дробина.

Но все равно лоб в лоб с такой немецкой разведчастью бодаться я бы не рискнул. Для достижения боевого баланса с такой немецкой разведчастью в каждую нашу разведроту требуется добавить по одному отделению батальонных минометов. А для достижения превосходства необходимо в одной из четырех машин каждого взвода заменить башню с «крупняком» на башню с пушкой, ну хотя бы калибра двадцать три ме-ме. Но это в лоб, а если получится устроить полукруговую засаду и врезать по колонне в борта из всех наших тридцати крупняков, то брызги от немцев во все стороны полетят только так. Впрочем, что я тут размечтался. Впрямую на нас немцы не идут, мы специально забрались в эту находящуюся на отшибе Затитову слободу – чтобы спокойно вести разведку и чтобы нас никто по пустякам не беспокоил. Разведка, разведка и еще раз разведка, а повоевать мы еще успеем.

К настоящему моменту уже ясно, что к тому времени, когда наши немецкие «коллеги» доберутся до лежащей на трассе деревни Пуховичи, солнце будет у самого горизонта, а вскоре начнет темнеть. Вряд ли немцы будут шарахаться в потемках, значит, в этих Пуховичах они и заночуют. Цивилизованные европейцы по ночам ведь не воюют. В этом случае две танковые дивизии, которые идут по дороге вслед за разведчастями, непременно встанут на ночевку в райцентре Марьина горка. Это такой городишко километрах в десяти от Затитовой слободы. Тут, как не крути, другого места для ночлега такой орды в этих краях нет. Это вам не лето, когда бедному фашисту под каждым кустом был готов и стол и кров, а в каждой речке настоящий курорт. Зима – это такое суровое время года, когда всякий, кто не позаботился о теплом ночлеге, к утру может считать себя покойником.

Поговорив с местными жителями, я выяснил, что если две немецких дивизии и в самом деле встанут на ночевку в этой Марьиной горке, то штаб их корпуса или все штабы сразу обязательно разместятся в расположенной на окраине райцентра бывшей усадьбе Маковых, в которой до войны находился дом творчества белорусских писателей. Немецкие холуи наверняка уже топят там все печи и готовят гостям роскошный генеральский ужин. А дальше – жаркая русская банька, послушные шлюхи, теплые постели… Ну да, как же иначе – при наличии таких соблазнов будут вам херрен генерален ночевать в деревенских домах, в то время когда можно сделать это с первоклассным комфортом, по крайней мере, для наших диких условий.

И вообще, имея на руках такую информацию, пора докладывать Михаил Ефимычу и ждать от него ценных указаний. Ведь если все правильно сделать, то один хороший ночной бой – и в этой Марьиной горке мы эти две дивизии и похороним. Всех уроем – и генералов, и рядовых; и неважно, что нас в бригаде пять тысяч, а их под тридцать. Ведь, в отличие от цивилизованных европейцев, мы, восточные варвары, воюем в любое время суток, когда понадобится, а сила, грамотно примененная в нужном месте, способна сломать не только солому, но еще большую силу. Но это уже как начальство решит. Хотя, насколько я знаю товарища Катукова, решит он все правильно, и многие немцы (а может, и все) до завтрашнего утра просто не доживут.

* * *

17 ноября 1941 года, 18:05. Осиповичи.

Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

Сегодня утром, дождавшись подхода к Бобруйску нашей пехоты и честь по чести передав ей позиции, наша бригада выступила по направлению к Минску. К тому моменту мне было известно, что противник сделал то же самое, и теперь оставалось только решить задачку из школьного учебника про два поезда, выехавшие навстречу друг другу, чтобы определить место и время их столкновения. Откуда я это узнал? Ну, это не мой секрет, поэтому я им и не владею. О выступлении в поход танковых дивизий 29-го моторизованного корпуса мне сообщил абонент связи с позывным «Грифон-2». В моем списке абонентов эфира этот «Грифон-2», а также «Грифоны» под номерами 1 и 3, числились как принадлежащие к экспедиционным силам и заслуживающие безоговорочного доверия. Приказы абоненты с позывным «Грифон» мне отдавать не могут, зато вся исходящая от них информация по обстановке абсолютно достоверна25.

Чуть позже, когда мы были уже в Осиповичах, пришло подтверждение этой информации. Связной винтокрыл доставил из штаба фронта расшифрованные аэрофотоснимки выступившей из Минска германской колонны и личную записку от Георгия Константиновича с особым указанием на опознанные типы трофейной французской техники. Мол, совсем фрицы поиздержались, обанкротились, теперь их просто голыми руками брать можно26.

Ну, голыми руками немца брать еще рановато, он пока еще не белый и пушистый, а черный и колючий, и драться будет ожесточенно, не сдаваясь в плен, ибо уверен, что как только мы ворвемся в их Германию, так сразу примемся вымещать все причиненное нам зло на их фрау и киндерах. По крайней мере, именно об этом истерично вопит по Берлинскому радио их полоумный доктор Геббельс. Особенно немецкая пропаганда напирает на нечеловеческую жестокость «марсиан», не имеющих никакой жалости к представителям арийской расы. Мол, как только они ворвутся в Германию, сразу под корень начнут истреблять немцев и вообще европейцев. «Марсиане» по-немецки – это по-нашему – бойцы и командиры экспедиционного корпуса, которые в ответ на такие заявления только крутят пальцами у виска и спрашивают с характерным одесским акцентом: «Изя, ты совсем дурак?». Никакой особой кровожадности к немцам у наших потомков нет. Но если этот немец с оружием в руках пришел на нашу землю, то он как можно скорее должен стать либо мертвым, либо пленным. Третьего не дано.

Впрочем, оставим вопли Геббельса на его фашистской совести, если она есть, и вернемся к нашим баранам. До Осиповичей мы бодренько добежали за два с половиной часа, а потом как бы сам собой вдруг возник вопрос: «А куда мы спешим?». Ведь от нас требуется не только нанести поражение противостоящей нам немецкой группировке, но и самим при этом понести минимальные потери в людях и технике. Немецкая тактика при лобовом столкновении крупных танковых масс нам давно известна. В таких случаях их генералы всегда стараются избежать встречного сражения, отводят свои танки за линию противотанковых батарей, которые считаются расходным материалом, и вызывают авиацию. Прежде, каждый раз, попадаясь в эту ловушку, советские танкисты несли огромные потери от пикирующих бомбардировщиков противника и его противотанковых пушек, а перешедшие в контратаку немецкие танки только добивали растрепанные механизированные соединения РККА.

Если с авиацией у немцев вышла накладка (из-за сильных морозов замерзло топлив), то противотанковой артиллерии у них еще больше, чем достаточно, и при лобовом столкновении двух танковых масс они, несомненно, смогут пустить ее в дело. Сражения они ни в коем случае не выиграют, но наши потери могут оказаться значительно выше расчетных. К тому же остается почти пятикратное превосходство немцев в пехоте и шестикратное в артиллерии. Если командование вражеского соединения сумеет грамотно использовать это превосходство (а в классическом встречном танковом сражении оно это сумеет – германские генералы никогда не выглядели полными недотепами), это будет иметь для нас печальные последствия.

Следовательно, сражение, которое мне необходимо навязать выступившему мне навстречу 29-му моторизованному корпусу, должно иметь такую неклассическую форму, чтобы господа немецкие генералы просто не смогли или не успели найти в своей памяти или учебниках готовые шаблоны противодействия. И вообще, открывать двери ударом медного лба – это совсем не в моем стиле. Врага надо бить так, чтобы он оказался застигнут врасплох и от неожиданности начал делать одну ошибку за другой. Самая распространенная форма такого неклассического сражения называется засадой. Так я первоначально и планировал. Одним рывком достигнуть рубежа Пуховичей и потом медленно отступать оттуда к рубежу Бобруйска, попутно выбивая немецкую бронетехнику в танковых засадах, организуемых буквально у каждого дорожного столба, и чтобы в это время пехота на легкой технике и отряды лыжников покусывали бы немцев за открытые фланги. Но это в том случае, если бы против меня выступили бы две полнокровных германских танковых дивизии, оснащенных по полным штатам довоенного времени, примерно такие как те с которыми моей 20-й танковой дивизии доводилось биться в самом начале войны в июне-июле этого года. А против этой французской бронебогадельни такие методы применять просто стыдно.

И вот когда капитан Андреев сообщил мне о том, что немцы, скорее всего, собираются заночевать в Пуховичах и Марьиной Горке (то есть в пределах нашего двухчасового марша), у меня зародилась идея внезапного ночного рейда на место ночевки этих двух немецких танковых дивизий… Тем более интересной выглядела информация о предположительном месте ночевки вражеского старшего командного состава. По крайней мере, вероятность того, что немецкие генералы и сопутствующие им штабисты для своего ночного отдыха воспользуются самым благоустроенным особняком города, была очень высока. Процентов девяносто, не меньше. Не те это люди, чтобы вместе с солдатами ночевать в холодных и пустых выморочных домах уничтоженных зондеркромандами СС евреев.

Правда, было одно «но». Новолуние и низкая облачность с заходом солнца погружали местность в абсолютный мрак. При этом полноценный ночной бой мог вести только первый танковый батальон на танках Т-55М. На остальных машинах, поставленных нам из будущего, и модернизированных Т-34 приборы ночного видения имелись только у водителей и на некоторых типах боевых машин у командиров. Правда, надо учесть, что в случае внезапного и полного уничтожения всего руководящего состава был шанс с первой же минуты боя погрузить вражеские войска в полный и безраздельный хаос, вплоть до того, что одна группа немецких солдат будет обстреливать другую группу и наоборот – при том, что обе эти группы будут находиться в полной уверенности, что воюют с ужасными «марсианами» или, в крайнем случае, с «фанатиками из НКВД». К тому же, если потребуется подсветить какой-то отдельный объект, то в боекомплекте самоходного гаубичного дивизиона для этой цели имеются специальные осветительные снаряды, а в мотострелковых подразделениях – ручные ракетницы с осветительными ракетами. Правда, почти такие же ракетницы имеются и у немецкой пехоты… так что получается так на так, с поправкой на то, что та сторона, которая сумела внезапно атаковать и застать противника врасплох, всегда имеет преимущество над дезориентированными и дезорганизованными обороняющимися. Для того, чтобы это понять, достаточно было послушать рассказы тех, кого утро 22 июня сего года застало прямо на западной границе… Чем больше я думал о внезапном нападении на место ночевки вражеского танкового соединения, тем больше мне нравилась эта мысль. В любом случае, если станет слишком жарко, мы всегда сможем организованно отступить, а численно превосходящий противник даже не сможет нас преследовать из-за царящей вокруг него темноты.

* * *

17 ноября 1941 года, 23:15. Белорусская ССР, Минская область, Пуховичский район, Затитова слобода.

Командир разведбата 4-й танковой бригады капитан Петр Васильевич Андреев

Как мы и предполагали, одна из двух вражеских разведывательных частей проехала перекресток и остановилась в Пуховичах, в то время как вторая свернула к Марьиной Горке и, проехав этот городок насквозь, остановилась на его южной окраине. При этом, как показали наблюдения с беспилотника, который был выпущен в повторный вылет после замены аккумулятора, немцы и там, и там вели себя достаточно беспечно, как будто находились не на оси прорыва крупной советской механизированной группировки, а на учениях в собственном глубоком тылу. Не выказывал какого-либо беспокойства и немецкий гарнизон райцентра, общая численность которого, по оценкам местных подпольщиков, составляла около тысячи штыков27. Это были курсанты и инструктора зенитно-артиллерийской школы и школы минного дела, а также персонал армейского госпиталя и охранники концлагеря, в котором находилось до тысячи мирных советских граждан и военнопленных.

Такую беспечность можно было объяснить только тем, что при захвате Осиповичей нам в очередной раз удалось применить военную хитрость, накинув на капот передовой БРДМ-ки нацистский «фартук» со свастикой. Эта грязная тряпка позволила нам, не поднимая шума, подъехать вплотную к комендатуре, и даже сам херр комендант вышел на крыльцо выяснить, чего такого особенного надо этим людям… Тут еще надо сказать, что зимнее обмундирование экспедиционных сил, которое для удобства выполнения боевых задач носят мои люди, имеет некоторое общее сходство с экипировкой ваффен СС, что, скорее всего, и дезориентировало немецкого начальника.

С другой стороны, этому типу сильно повезло, потому что при любом другом раскладе он с гарантией оказался бы трупом. А так хороший удар ногой – сперва в челюсть, потом по бейцам – отправил герра коменданта в счастливое беспамятство, где он пребывал все время, пока наши парни истребляли его подчиненных. Хорошая была идея посадить этого типа на телефон и заставить по-немецки петь песню «все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо». Таким образом, немецкое начальство в Минске и окрестностях до сих пор уверены, что наша бригада не покидала Бобруйска, иначе немцы в Пуховичах и Марьиной Горке не вели бы себя так беспечно, будто напрашиваясь на неприятности.

Кстати, о подпольщиках-партизанах. Для нас было некоторым шоком, что еще засветло к нам явились двое. Любовь Гайдученок – чуть полноватая девка-подпольщица с маленьким ртом, губки которого были брезгливо сложены куриной попкой, и худощавый относительно молодой человек с огромным лбом до самой макушки, представившийся капитаном Красной Армии Филиппских, командиром местного партизанского отряда. Вот те на! И вроде бы ветра не было, то есть никто из местных из этой самой Затитовой Слободы не отлучался, а вот принесло же каким-то образом этих двоих. Загадка, однако. Но не меньшей загадкой для этих подпольщиков были и мы сами, особенно добровольцы с той стороны. Дикие же люди – находясь в оккупации, они ничего не слышали ни про разгром немцев в Смоленском сражении, ни про Экспедиционные силы и страну, которая их сюда прислала. Последнее хоть и не запрет, но об этом парни «оттуда» говорят очень неохотно. Ну да ладно, то политика не батальонного масштаба, главное, что о том знает товарищ Сталин. А вот совсем ничего про экспедиционные силы не слышать – это у нас стыдно. Брякнет кто-нибудь такое – и политрук от него уже не отвяжется. Сделает вечным политинформатором по роте и будет заставлять к каждой политинформации учить материал наизусть – до тех пор, пока политическая грамотность у товарища не повысится настолько, что ответы на заданные вопросы будут у него от зубов отскакивать. А эти смотрят, как баран на новые ворота – на наши БРДМки и БТРы в белой камуфляжной окраске, на зимнюю обмундировку бойцов (которая, как я уже говорил, была закуплена для нас в двадцать первом веке), а также на пулеметы от товарища Калашникова и ручные реактивные гранатометы.

Кстати, вот вспомнишь о политруке, он и появится. Идет старший лейтенант Косович и руки потирает – сейчас я, мол, этих политически малограмотных… Но слова, которые он говорит, оказываются самыми прозаическими:

– Товарищ командир, идемте ужинать, лапша с тушенкой совсем готова. И местных товарищей с собой зовите, голодные совсем, небось…

Уже позже, когда мы всем управлением батальона, вместе с гостями, дружно хлебали из большого котла горячий взвар из лапши быстрого приготовления, тушенки и мелко покрошенных соленых огурчиков с лучком, к нашей честной компании подсел мой НШ старший лейтенант Авдеев, и, ничего не говоря, утвердительно кивнул. Пока мы развлекали товарищей разговором, он связался «с тем с кем надо» – они проверили фамилии Гайдученок и Филиппских по архивам из будущего (у них это делается быстро) и дали нам добро. Перспективные и надежные, мол, товарищи. Правда, партизанский отряд у капитана Филиппских не дотягивал и до роты, и по преимуществу состоял из таких же, как он, окруженцев, к которым присоединились местные жители. Вооружен отряд тоже был из рук вон плохо – в основном мосинскими винтовками и наганами. Кто что с собой в отряд принес, тот то и имел. Было еще несколько трофейных карабинов Маузера и ручной пулемет (кажется, чешского происхождения) – и на этом список вооружения отряда, которым командовал товарищ Филиппских, исчерпывался.

Но зато у этого отряда имелся огромный плюс, который разом перевешивал и его малочисленность, и недостаточное вооружение. В случае совместной операции огневая мощь и особая выучка за нами, а вот знание местности и позиций оккупантов – за членами партизанского отряда, которые родились и выросли в этих Пуховичах и Марьиной горке, и в силу этого знают там каждую улицу и каждый дом буквально наизусть. Особо ценным этот факт оказался в связи с тем, что командир нашей бригады товарищ Катуков все же решил устроить немцам ночное побоище – и открыть концерт специальной увертюрой доверено как раз нашему батальону. Для того, чтобы наши танки незамеченными смогли подойти вплотную к бывшему поместью Маковых, немцы в Пуховичах должны умереть, не издав ни единого писка. И надежные люди, знающие местность, здорово пригодятся нам в выполнении этого задания.

Хоть наша бригада и считается обычно танковой или механизированной, мой разведбатальон обучен всем осназовским премудростям из будущего. И как часового без шума снять, и как языка из вражьих окопов или захваченного населенного пункта утащить. И как дверь в блиндаж хитро заминировать, чтобы выскочившие по тревоге немчики отправились прямо на свидание со своим арийским богом. И как впятером, действуя только ножами и бесшумными пистолетами, вырезать штаб вражеской дивизии – то есть нанести врагу ущерб, сравнимый с действиями стрелкового полка при поддержке артиллерии. Много чему разному и интересному нас учили на переподготовке, и знай я хотя бы четверть всего этого на 22 июня – кладбище с «моими» личными немцами было бы в три раза обширнее. Но сегодня у меня есть шанс пополнить этот счет, однако задача не так проста, как кажется. Осложняет ее то, что за время своего убиения ни один немец не имеет права издать хоть один лишний звук. Тот, кто смотрит на вражеских часовых со стороны, ничего не должен заподозрить. Упрощают достижение ели, мороз в минус тридцать пять градусов Цельсия и полная темнота вокруг. То есть всякие романтические празднохождения исключаются, ибо не способны привести ни к чему, кроме глубокого обморожения.

* * *

Час спустя, деревня Пуховичи

Командир разведбата 4-й танковой бригады капитан Петр Васильевич Андреев

«Ночь – темно, и не видать ни зги. В двадцати шагах – чужие каски, с той же целью – защитить мозги»… Вот привязалась песня, хрен прогонишь. Хотя не зги не видать – это только если смотреть невооруженными глазами, а сдвинешь с шлема на лицо ноктовизор – и, если он в активном режиме, непроглядная тьма сменяется желто-зелеными сумерками, будто плывешь под водой, но немецких часовых в таком режиме видно не очень хорошо. Так они всего лишь тени в подводном царстве, наравне со штакетником вокруг палисадника, деревом, стеной дома и прочими предметами. Тогда переключаем прибор в пассивный термоконтрастный режим, который наилучшим образом работает именно в сильные морозы – и сразу картина меняется. Фактически в ней остаются только живые теплокровные существа, вроде нахохлившейся вороны на дереве, немецкого часового, стоящего под фонарем и вглядывающегося в беспросветный мрак, а также светящихся от жара капотов двух тихо урчащих бронетранспортеров «Ганомаг».

Ребята уже наготове со всем своим арсеналом: ножи, стилеты, пистолеты-бесшумки28, удавки из шелковых шнуров. Да, мы пришли сюда, чтобы резать их сонных, чтоб не один из них не дожил до утра. Совсем рядом мне в ухо сопит давешняя девица-подпольщица. Напросилась на операцию, на мою голову.

– Не сопи, Марьяша, – шепчу я ей, – думать мешаешь.

– Я не Марьяша, я Любаша, – обижено шепчет она в ответ, но свою сопелку в сторону отворачивает.

Переключаюсь в активный режим, делаю еще несколько десятков шагов и, остановившись, еще раз осматриваюсь в термоконтрастном режиме, убеждаясь, что часовой в поле зрения один, и никто не сидит в засаде в полной темноте. После этого поднимаю ноктовизор на лоб. Вот он, голубчик, уже совсем рядом – притопывая и прихлопывая от холода, топчется на снегу в желтоватом круге света от фонаря. Вот наступает момент, когда часовой оказывается повернут ко мне спиной – и я, подняв свою бесшумку на уровень глаз, хладнокровно стреляю ему в затылок. Звук «хлоп», такой совершенно нестрашный – но после него часовой скрючивается и падает на снег. Готовченко! Делаю знак парням, с которыми обычно хожу на такие задания – они тихонько, как привидения, входят в уже никем не охраняемый дом… Проходит несколько минут – и один из них выглядывает в приоткрывшуюся дверь, делая знак, что одним отделением немецких солдат стало меньше. Зарезаны как бараны прямо на полу хаты, в которой они устроились на ночлег.

Идем дальше – и почти сразу видим явного разводящего, который по узкой глубокой тропе, протоптанной глубоко, как окоп, ведет за собой явную смену караула. А ну как они сейчас обнаружат нашего жмура-часового и вырезанное отделение – шума и визга тогда будет как от свиньи, которой в задницу плеснули скипидаром. Делаю знак – и ребята, так же, как и я, достают бесшумки. Серия хлопков – и караул устал, в смысле прилег отдохнуть по сугробам, даже не успев понять, что это за багровые вспышки во тьме. Отдых их теперь будет вечным.

А мы, темпо-темпо, бежим дальше уничтожать, тех, кто незваными пришел на нашу землю убивать, грабить и насиловать. Ведут нас партизаны из местных жителей. У них нет бесшумных пистолетов и ноктовизоров, но есть знание родной земли и ненависть к ее захватчикам. Боевые группы, убивая всех встреченных немцев, сходятся от окраин к середине селения. Тут, на пересечении улиц Советской и Октябрьской, находятся сельсовет, школа, магазин-сельпо и клуб. Центр власти и средоточие культуры – и где бы ему еще быть, как не на таком знаменательном пятачке. В сельсовете теперь комендатура, там обитают местные гарнизонные немцы и их холуи-полицаи. Туда пойдет штурмовая группа лейтенанта Кононова. Ни полицаи, ни гарнизонные немцы живыми нам не нужны, поэтому его люди должны убить всех, кого встретят.

Те, кто нам нужен, разместились в клубе. Из них желательно оставить в живых только командира немецкой разведывательной части, а все остальные пусть идут дальними дорогами. При этом в клуб даже не обязательно входить с парадного хода, где на виду друг у друга топчутся сразу два часовых. Как и у любого такого сооружения, у него есть черный ход, закрытый изнутри на банальную щеколду. Немного возни, короткий скрип – и мы уже внутри, причем пришли с той стороны, откуда нас никто не ждет. Теплые войлочные сапоги бесшумно ступают по деревянному полу. Единственный бодрствующий немец-дежурный, сидящий за письменным столом, застрелен в затылок, даже не успев догадаться, что происходит неладное.

Дальше бойцы разошлись резать спящих, а я, взяв с собой переводчика лейтенанта Богинского и еще двух бойцов, пошел туда, где в гордом одиночестве дрых хозяин этого странствующего балагана. Пробуждение его было довольно жестким, и уж точно очень неприятным. Тихонько вошедшие в комнату бойцы дружно взялись за спинку и просто перевернули пружинную кровать вместе со спящим на ней человеком. Пистолет, спрятанный немецким офицером под подушку, с бряканьем упал на пол и ударом сапога одного из бойцов был отброшен прямо под ноги нашему переводчику. Хороший пас. Что касается самого немца, то он спросонья кажется, даже не сразу понял, как круто изменилась его судьба, и уже набирал в грудь воздуха, чтобы по немецкому народному обычаю обложить матом дурацких шутников из ваффен СС, которые вздумали будить его таким оригинальным способом. Чтобы избежать выслушивания нудных немецких ругательств с летающими лоханями, полными ослиного дерьма и свиноголовыми собаками, я нагнулся над этим придурком и, наставив на него бесшумку, очень вежливо сказал:

– Доброй ночи, герр гауптман. Поднимите вверх руки, потому что вы у меня в плену. Если вы будете делать глупости, пытаться кричать или сопротивляться, то мои солдаты сделают так, что вы об этом жестоко пожалеете. Вы меня поняли?

Выслушав перевод от Богинского, который, как мне говорили, щеголял аристократическим произношением, немец вылупил на меня белесые глаза и с хрипотцой изумленно спросил:

– Да кто же вы, черт возьми, такой, и откуда взялись на мою голову?!

– Мы, – ответил я, – бойцы и командиры Красной Армии, пришли сюда, чтобы добыть себе славы, а солдатам и офицерам фюрера – безымянных братских могил, желательно всем. Вы лично выиграли приз, потому что вам могила пока не грозит.

– Не верю, – сказал немец, вставая на ноги, – я уже воевал в Русии летом и знаю большевиков. Все они ужасные растяпы, которые не сумели бы схватить меня прямо среди моих солдат. Вы, наверное, «марсиане» – только им под силу такие штуки. Но знайте, что если я закричу, то через несколько минут здесь будет не менее двух десятков крепких немецких парней…

– Вы нам льстите, – сказал я, – те, кого вы называете марсианами, учили нас, как правильно расправляться с такими, как вы. На самом деле мы – большевики с приложением эпитета «фанатичные». Вы, герр гауптман, можете кричать, а можете не кричать, все равно ваши люди вас не услышат. Они уже толпятся в предбаннике, записываясь на интервью к Святому Петру. И не делайте такие глаза – мы и в самом деле убили всех ваших людей, и убили бы и вас тоже, если бы нам не потребовалось бы уточнить некоторые пикантные моменты.

В этот момент в дверь комнаты, в которой мы вели столь высокоинтеллектуальную беседу, заглянул один из бойцов и сказал:

– Тащ капитан, вам просили передать, что наши уже на подходе.

Я сделал бойцу знак, что понял его сообщение, потом снова повернулся к немцу.

– Самое главное, – сказал я, – помните, что вы у нас в плену, а русский плен – это вам не тетка. Поэтому быстрее одевайтесь и выходите отсюда, заложив руки за голову. Или моим людям вас поторопить?

* * *

18 ноября 1941 года, 02:35. Перекресток дорог в трех километрах от Марьиной Горки.

Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

На исходный рубеж для атаки танковый батальон майора Кунгурова вышел ровно по графику, то есть в два часа пополуночи. Гарнизон Пуховичей и заночевавший в этом населенном пункте 22-й моторизованный разведбатальон немцев, которые могли бы помешать внезапности нашего нападения, к тому времени были уже нейтрализованы. Ухорезы капитана Андреева недрогнувшей рукой сняли часовых и, не моргнув глазом, вырезали почти две сотни спящих и не подозревающих о опасности немцев.

Сначала я не понимал, почему инструкторы из экспедиционных сил отбирали в разведбатальон исключительно бойцов и командиров, начавших войну на границе, отступавших под немецким натиском на восток, терявших боевых товарищей в безнадежных арьергардных боях, видевших то, как немецкие самолеты бомбят мирные города и колонны с беженцами. Более того, часть бойцов капитана Андреева даже успела побывать в немецком плену и на своей шкуре ощутила, каков он – тот самый Новый порядок, который нацисты собираются установить по всему миру. Так и только так можно увидеть арийских белокурых бестий в тот момент, когда они находятся в своей естественной среде обитания. Ну и потом, бывшие пленные своими глазами наблюдали, во что превращаются все эти «сверхчеловеки», когда могучий, как два КВ сразу, танк экспедиционного корпуса с одного касания сносит с петель оплетенные колючей проволокой ворота, а спрыгивающие с его брони бойцы в фантастической экипировке принимаются истреблять растерянную охрану…

Теперь мне все стало ясно. Для того, чтобы наш, советский человек (не маньяк-душегуб и не сумасшедший) смог вот так хладнокровно, глаза в глаза, резать спящих немцев – таких же, как и он сам, рабочих и крестьян – ему следует перестать видеть в них обыкновенных людей. В его глазах они должны превратиться в бешеных зверей, в отношении которых возможно делать все, что необходимо для победы. Надо резать их сонных – будем резать. Надо будет накрыть огнем так, чтобы не спаслась ни одна тварь – накроем. Любое, даже самое страшное оружие – ничто по сравнению с людьми, возомнивших себя расой господ и исключительной нацией. И правильно. Обратно в людей эти бешеные звери в человеческом обличье превратятся только тогда, когда, бросив оружие, они поднимут вверх руки и сдадутся в плен, признав все свои преступления. Опыт освобождения нашей земли от немецких захватчиков у нас пока невелик, но что в Бобруйске, что в Осиповичах, что в самой маленькой деревеньке – везде самым ярким элементом постнемецкого ландшафта являются виселицы, которые цивилизованные европейцы поставили для нас, полуазиатских унтерменшей.

И капитан Андреев – тоже такой же, как и его бойцы, разве что в немецком плену не бывал. Отступал с нашей армией с боями на восток от самого Бреста, три раза выходил из окружений, выводя с собой бойцов; последний такой «выход» у него получился на территорию, контролируемую экспедиционными силами. Месяц воевал в составе совместной группировки в стрелковом наполнении батальонной тактической группы, где набрался от потомков их замашек, а потом был направлен к месту формирования нашей бригады как потенциальный командир формирующегося разведывательного батальона. Я взял его по этой рекомендации и не пожалел ни на минуту. Милейший человек капитан Андреев и детишек очень любит; но немцев ненавидит до зубовного скрежета. Ведет подсчет лично убиенных фашистов и очень гордится этим количеством. В мотострелках у нас таких каждый второй. Просто в разведке или в танковых батальонах нужны особые таланты, а там достаточно крепкого здоровья и хорошей физподготовки, умения метко стрелять и здоровой злости на немцев.

Одним словом, за эту акцию капитану Андрееву никакого порицания я не высказал, да и с чего бы? Будет благодарность в приказе по бригаде, рукопожатие перед строем (когда будет такая возможность) и представление на имя командующего фронтом на орден Красной Звезды. И думаю, что с орденом у капитана не заржавеет, как и с очередным званием, потому что генерал Жуков всегда поощряет таких дерзких и умелых (от автора: и права человека в 1941 году еще не выдумали). К тому же, в придачу ко всем предшествующим деяниям капитана Андреева, перед нами был представлен гауптман Герман Зиммель, командир 22-го моторизованного разведбатальона вермахта. Гауптман был растерян, гауптман был раздосадован, гауптман был возмущен – как так мы посмели нарушить правила ведения войны. Кроме того, надо сказать, гауптман был озабочен своей личной судьбой. Ведь та легкость, с которой на небеса переселились его люди, говорила ему о том, что дальнейший исход для него также может быть очень печальным и в братскую могилу бросят еще одно обнаженное тело.

В связи с этим гауптман Зиммель во время краткого полевого допроса проявил желание сотрудничать и откровенно рассказал, в каком месте остановилось командование 29-го моторизованного корпуса и подчиненных ему танковых дивизий. Как мы и предполагали – и штаб корпуса с его командующим генералом пехоты фон Обстфельдером, и штабы танковых дивизий разместились в бывшей усадьбе Маковых, она же Дом творчества белорусских писателей, где, помимо всего прочего, немцы устроили санаторий для своих раненых офицеров. Но сейчас зима, этот санаторий не заполнен и на четверть; и вот, значит, герр генерал пехоты решил провести в нем свою последнюю ночь перед сражением за Бобруйск. Дополнительно гауптман Зиммель сообщил, что последние машины из походной колонны 29-го мотокорпуса втянулись на территорию Марьиной Горки не далее как всего час назад… Переход был трудным, немецкие солдаты и офицеры замерзли и устали. Ну что же – если цель ясна, задача поставлена, значит, пришло время действовать.

Обогнув Пуховичи, тяжелый танковый батальон майора Кунгурова, не включая фар, используя только приборы ночного вождения, продвинулся вперед еще на несколько километров – до самого перекрестка или чуть дальше, после чего танки, сходя с дороги, стали разворачиваться на левый борт, из колонны развертываясь в атакующую линию. Следом за танковым батальоном то же самое проделал мотострелковый батальон майора Колюжного, БТР-70 которого составили вторую атакующую линию, тихо и без огней движущуюся следом за танками Т-55М. Своим острием эта атака, пока без единого выстрела, была нацелена на выявленное разведкой место расположения вражеских штабов.

Разведывательный батальон, полностью закончивший свои дела в Пуховичах и передавший трофейное вооружение партизанскому отряду капитана Филиппских, пересек речку Титовка по мосту, расположенному в поселке Марковщизна, и занял исходные позиции в лесном массиве напротив восточной окраины Марьиной Горки, нацеливаясь на лагерь советских военнопленных, расположенный в бывших красноармейских казармах. По данным марьиногорских подпольщиков, там содержались не только советские военнопленные, но и арестованные за нелояльность к немецким властям местные жители, а также дети, служащие донорами крови для расположенного тут же, в Марьиной горке, немецкого военного госпиталя.

Одновременно еще два танковых батальона на Т-34М и два мотострелковых на БТР-60, направленные из Осиповичей к южной окраине Марьиной Горки вдоль линии железной дороги, также развернулись на своем исходном рубеже. Сигналом к их атаке должно было стать начало штурма бывшей усадьбы Маковых. До этого момента противник ни в коем случае не должен был обнаружить их развертывание на исходных рубежах. Артдивизион развернулся на трассе Бобруйск-Минск в окрестностях деревни Побережье, примерно в десяти километрах от географического центра Марьиной горки, и находился в готовности немедленного открытия артиллерийского огня по указанной цели. До начала операции оставались считанные минуты, необходимые для того, чтобы двигающиеся на пониженных оборотах танки и бронетранспортеры преодолели те три километра, что отделяли шоссе от северной окраины Марьиной горки.

* * *

18 ноября 1941 года, 02:40. северная окраина Марьиной Горки, бывшая усадьба Маковых, бывший Дом Творчества белорусских писателей, а ныне санаторий для выздоравливающих немецких офицеров.

Командующий 29-м моторизованным корпусом генерал пехоты Ханс фон Обстфельдер

Переход от Минска до этой Марьиной Горки оказался не таким простым, как мы ожидали. Проклятые французские панцеры, совершенно не приспособленные к сибирскому климату, то и дело буксовали на обледеневших подъемах; и каждый раз их приходилось выдергивать тягачами. Но не это было самым страшным – чего-то подобного от техники лягушатников следовало ожидать. Во время французской кампании в сороковом году такие «Гочкисы» и «Сомуа», атаковавшие нашу доблестную пехоту, увязли на собственном свежевспаханном поле, в результате чего расчеты «колотушек» перестреляли их без всякого риска, как сидящих уток.

На самом деле во время перехода страшнее всего был холод, буквально пронизывающий все вокруг. Любой, кто в такую погоду возьмется голой рукой за железо, тут же оставит на нем прилипшие клочья кожи. Это ничуть не менее опасно, чем голой рукой взяться за раскаленный докрасна металл. Кроме того, не стоит забывать о самых обычных тут, в России, обморожениях и простудах. Очень многие не могут правильно определить момент, когда онемевшие от холода конечности превращаются в обыкновенные куски мороженого мяса, и если своевременно не принять мер, это может стать причиной госпитализации или даже смерти. По сводным рапортам командиров дивизий, только за время этого марша корпус потерял обмороженными более сотни нижних чинов и пятерых офицеров. Всех их пришлось оставить в местном госпитале.

Кстати, о местном гарнизоне. Встретили нас тут очень хорошо, потому что после того как большевики неожиданно прорвали фронт и стремительным ударом взяли Бобруйск, местный гарнизон существовал исключительно в ожидании нашествия превосходящих сил большевиков. Место для расквартирования нам выделили просто шикарное – бывшее поместье одного из дореволюционных российских аристократов, которое большевики превратили в санаторий для своих высокопоставленных функционеров, а следовательно, не разграбили, а еще больше украсили и улучшили. Только сейчас там располагается санаторий для наших раненых офицеров, но он заполнен едва ли на четверть, и его нынешние обитатели были согласны немного потесниться. Более того, в нашу честь закатили настоящий банкет с большим количеством русской водки, жареных, пареных и верченых над огнем местных мясных деликатесов, облагороженных присутствием женского немецкого вспомогательного персонала местного госпиталя и санатория.

Этим несчастным казалось, что мы их спасители, но я давно знаю, что это не так. Когда в начале сентября две недоформированные панцердивизии направлялись в Минск для включения в состав моего 29-го корпуса, им обещали, что по мере производства на немецких заводах новых панцеров устаревшую французскую технику заменят на новую немецкую. Правда, если бы нам предстояло воевать с «марсианами», разницы, с моей точки зрения, не было бы никакой. Их суперпанцерам все одно, кто против них выступил – «Сомуа» или «четверка» с усиленной лобовой броней. В любом случае для них это будет как стрельба по тарелочкам; а тарелочка при попадании, как известно, разбивается вдребезги. Не знаю, возможно, я слишком пессимистично смотрю на вещи, но думаю, что именно по этой причине нам так и не выделили новой техники.

Кроме того, уже здесь, перед самым банкетом, я узнал новость, о которой не писали в наших газетах и которую не сообщали по радио. И я понимаю почему – ведь это известие буквально привело меня в ужас. Я имею в виду тот бомбовый удар, который нанесли по Берлину чудовищные марсианские аэропланы. Погибли тысячи людей, разгромлены почти все гражданские министерства, министерство авиации и штаб-квартира Сил Безопасности. В результате этого удара Германия понесла невосполнимые потери, погибли ее лучшие люди, можно сказать, цвет немецкой нации. Правда, надо отметить, что армейское командование от этих ударов не пострадало, но только из-за того, что перед самой войной переехало в тщательно засекреченную полевую ставку29.

Возможно, по этой причине банкет в нашу честь мрачной атмосферой больше напоминал поминальное застолье, причем покойниками были мы сами. Мы сидели, ели и пили – причем пили много, лишь чтобы забыть о том, что с момента появления «марсиан» в этом мире Германия оказалась безоговорочно обречена на разгром. Мы потерпели поражение еще тогда, когда сорвался план молниеносной войны с разгромом Советов за шесть недель. И чем дальше, тем больше перед нами вырисовывался ужасающий призрак прошлой Великой войны с ее бесконечными линиями окопов от моря до моря, пропахших неистребимым запахом мертвечины. А то как же иначе… За продвижение в пятьсот метров или, в крайнем случае, несколько километров приходилось платить жизнями десятков тысяч немецких солдат. А потом противник, также согласный платить такую же цену, вытеснял наши истощенные подразделения обратно – и становилось непонятным, ради чего были истрачены жизни множества германских солдат. Но это была смерть медленная, с надеждой на то, что у врага ресурсы для ведения войны и воля к победе иссякнут раньше, чем мы сами окажемся полностью истощены. Но появление «марсиан» обрисовало перед нами сценарий быстрого разгрома и полного уничтожения. К маневренной войне они оказались готовы даже лучше нас самих, и теперь только Всевышний сможет спасти Германию, если, конечно, пожелает обратить на нее внимание.

Я не помню, кто первый обратил внимания на чуть слышный потусторонний глухой гул за окном, от которого внутри нас будто бы начинала вибрировать каждая жилка. Мы бросились к окнам, но ничего не увидели, кроме отражения своих лиц в темных стеклах. Снаружи стояла такая непроглядная тьма, что не стоило и надеяться разглядеть источник этого странного гула. И вот, когда среди этого гула стал прорезаться лязгающий звук гусениц, все поняли что это панцеры, причем совсем не наши… Кто-то крикнул «Марсиане!!!», в банкетном зале поднялась паника; но было поздно. За окном полыхнула ослепительная вспышка – и прямо внутри помещения разорвался тяжелый артиллерийский снаряд. Сразу же погас свет (скорее всего, оттого, что лопнули все лампочки) и воцарился хаос… Кричали раненые, пронзительно визжали немногочисленные женщины, кто-то громко матерился, а кто-то, оставшись на ногах и сохранив частичную вменяемость, стремился прорваться на выход, чтобы попытаться организовать хоть какое-то сопротивление.

Точку в этих попытках поставили еще несколько артиллерийских выстрелов и оглушительные крики «ура!» русской пехоты, которая, казалось, находилась уже прямо за окнами. Я даже не понял, как мне удалось выжить в этом аду, где погибли многие и многие наши камрады. Память не сохранила то, как я выбирался из охваченных пламенем развалин поместья, битком набитых мертвыми и умирающими офицерами. Пришел я в себя уже на улице – во-первых, от морозного воздуха, который стал проникать под мой китель, во-вторых, оттого, что здоровенный парень в белом маскхалате наставил на меня русскую самозарядную винтовку с длинным ножевым штыком и рявкнул: «Хэнде хох!».

* * *

18 ноября 1941 года, 02:55. Белорусская ССР, Минская область, райцентр Марьина Горка

Если бы в этот момент кто-нибудь смог взглянуть на Марьину Горку с высоты птичьего полета, то увидел бы, как в набитый немцами районный центр с трех сторон врезались железные клинья советских мотострелковых и танковых подразделений. Немецких солдат там было вдесятеро30 больше, чем местных жителей, и они более чем в двадцать раз31 численно превосходили атакующие подразделения РККА. Тем не менее советские бойцы и их командиры были полностью уверены в своей победе, ибо, как говорил фельдмаршал Суворов, «воюют не числом, а умением».

А умение было на стороне советских бойцов, ибо они по большей части были людьми битыми, прошедшими весь кошмар первых месяцев войны, но при этом не сломавшимися и не утратившими веру в Победу. Более того, мотострелковый батальон майора Колюжного, атаковавший вместе с танками Т-55М, в прошлом был одним из штрафных/штурмовых батальонов, сформированных из бывших советских военнопленных и отличившихся во второй битве за Кричев. А это такие университеты, что будь здоров.

Напротив, немецкие солдаты и офицеры 22-й и 23-й танковых дивизий, за редким исключением, боевого опыта не имели. Нижние чины в основной массе были призваны на службу в вермахт только весной 1941 года и еще ни разу не бывали не только в бою, но и под обычным обстрелом. Офицеры тоже являлись либо свежеиспеченными выпускниками училищ, либо теми, кто прежде протирал штаны в запасных полках, военных училищах или тыловых подразделениях. Нет, если бы немцы получили возможность провести несколько боев со слабейшим противником при подстраховке более опытных соединений, то, возможно, они и сумели бы показать все, на что способна немецкая армия. Но в данном случае ситуация развивалась по другому сценарию.

Внезапное ночное нападение, в первые же минуты которого перестали существовать штаб корпуса и штабы обеих дивизий, ввергло заночевавшие в Марьиной Горке немецкие войска в состояние хаоса. Более того, не подозревая о близости опасности и не желая создавать заторы на деревянном мосту через речку Титовка (ведь утром надо будет выруливать обратно), немецкие танкисты и артиллеристы, включая противотанковый дивизион, оставили свою технику под охраной сильного караула в импровизированном машинном парке32 севернее Марьиной Горки, рядом с бывшим поместьем Блонь. При этом солдаты пехотной роты, выделенной для охраны парка, а также часть экипажей разместились в самой усадьбе Блонь и примыкающей к ней деревне с тем же названием. Остальные танкисты и расчеты артиллерийских орудий определились на ночевку за речкой Титовка, в домах на северной окраине Марьиной Горки. Поскольку танки и машины в парке стояли с заведенными двигателями; считалось, что экипажи в случае тревоги успеют вовремя добежать к ним от поместья через покрытую прочным льдом речку.

Но так уж получилось, что первой в немецком походном машинном парке оказалась мотострелковая рота старшего лейтенанта Кольцова, тринадцать БТР-60 в комплектации ПБ+ и сотня автоматчиков, еще с эпизода боев под Кричевым вооруженных поставленными из-за портала пистолетами пулеметами Судаева, ручными противотанковыми гранатометами и едиными пулеметами Калашникова. При такой комплектации действия каждого отделения автоматчиков в бою поддерживаются сразу тремя пулеметами, включая один крупнокалиберный, установленный в башне БТРа, а автоматчики, сближающиеся с противником под прикрытием брони, в случае необходимости при скоротечных огневых контактах на коротких дистанциях способны создать просто запредельную плотность огня.

В результате атаки роты старшего лейтенанта Кольцова в самом начале боя парк оказался отрезан от усадьбы Блонь, а стоящие на часах немецкие солдаты были в течение нескольких минут либо убиты прямо на своих постах, либо обращены в бегство. Времени на все это потребовалось ровно столько, чтобы выскочивших на речной лед по тревоге немецких танкистов и артиллеристов, по большей части вооруженных только пистолетами, встретил шквал пулеметного и автоматного огня. Еще несколько минут – и ракета белого огня, взлетевшая над немецким полевым парком и продублированная коротким радиосообщением, сказала полковнику Катукову, что вражеские танки и артиллерия нейтрализованы.

Тем временем скоротечный бой на пылающих развалинах усадьбы Маковых подходил к закономерному концу. Внезапное нападение с применение тяжелых танков, стомиллиметровых орудий и крупнокалиберных пулеметов, несмотря на неплохую, по немецким меркам, охрану штабов, позволило мгновенно подавить зачатки организованного сопротивления, сведя действия разрозненных солдат и офицеров противника к термину «бессмысленное трепыхание». Горела не только сама усадьба, из которой советские танкисты выкуривали обороняющихся при помощи морских осколочных снарядов. Ярким бензиновым пламенем полыхали выделенные для охраны штабов танки и бронетранспортеры. А вот не надо было привязывать канистры с топливом на броню, где их может воспламенить любая бронебойно-зажигательная или трассирующая пуля.

Танк «Сомуа» – один из тех двух, на которые возлагались все надежды – сделал в сторону атакующих советских танков несколько выстрелов из своей 47-мм пушки-хлопушки, после чего был ими замечен и удостоен осколочного снаряда в корпус. Взрыв, разлетающиеся обломки – и изделие французского танкопрома превратилось в нечто жуткое, бесформенное и горящее как банка с бензином. Второй такой же танк постигла более прозаичнаф участь – он оказался перечеркнут несколькими очередями из крупнокалиберных пулеметов. Вроде бы пробитий брони не отмечалось, но этот танк застыл неподвижно и больше не проявлял признаков жизни. После боя из внешне неповрежденного танка вытащили залитые кровью трупы механика-водителя и радиста-заряжающего, а также тяжело раненого в ноги и пах командира-наводчика. При осмотре изнутри боевого отделения выяснилось, что внутренняя поверхность изъязвлена множеством маленьких воронок, возникших в тех местах, где пули от ДШК и КПВТ попадали в литую французскую броню – вследствие этого отлетающие внутрь острые осколки наносили членам экипажа тяжелые ранения, несмотря на то, что броня все же уцелела.

Шансов уцелеть в поединке с Т-55 у «Сомуа» в любом случае не было, но все же французским инженерам не стоило строить свою конструкцию на соединении болтами литых бронедеталей33, как будто их танкам предстояло лишь дефилировать на парадах, а не участвовать в реальных боевых действиях. В тридцать девятом году, когда в Европе запахло порохом, они засуетились, забегали, и к сороковому году создали модель танка, лишенную основных недостатков первоначальной конструкции; но было уже поздно, и «Сомуа» образца сорокового года так и не успел встать на конвейер. Впрочем, это была исключительно печаль полковника34 де Голля и других французских танкистов, а также тех немцев, которым в этом варианте истории пришлось воевать с ужасными русскими на трофейном бронехламе35.

Впрочем, такие мелкие детали погрома штабов не имели никакого отношения к тому разгрому внезапно атакованных немецких войск, который в это время происходил на улицах Марьиной Горки, освещенных только пламенем горящих грузовиков и бронетранспортеров. Внезапно разбуженные после тяжелого утомительного марша, едва одевшиеся немецкие солдаты выскакивали на мороз, где попадали под выстрелы танковых пушек и шквальный огонь пулеметов и автоматов. Свою долю хаоса во все происходящее вносили осветительные гаубичные снаряды, которые, время от времени опускаясь с высоты, заливали Марьину Горку химически чистым искусственным светом. И если в центре, в окрестностях железнодорожной станции Пуховичи, куда еще не дошли советские танки, пока сохранялось какое-то подобие порядка, но на окраинах вовсю шла кровавая резня и кипение благородной ярости. Перед боем поступила команда пленных не брать36, поэтому автоматчикам было без разницы, поднял этот конкретный немец руки или нет. И только трупы немецких солдат оставались лежать на снегу, когда танки, бронетранспортеры и мотострелки продвигались дальше к расположенной в центре городка станции Пуховичи. При этом танки без пощады расчищали загроможденные грузовиками улицы, сминая и отбрасывая в стороны жалкое железо, посмевшее оказаться у них на пути. А если перед пехотой оказывалось препятствие в виде укрепленного дома или баррикады, танковые орудия несколькими осколочно-фугасными снарядами счищали его до основания и, закрепив дело очередями крупнокалиберных пулеметов, двигались дальше, предоставляя автоматчикам возможность зачистить руины до белых костей. Бедный мальчик Коля из Уренгоя – если бы он знал, что над его любимыми немцами возможно и такое, то не стал бы извиняться перед ними в Бундестаге, а пошел бы в школьный сортир и повесился там на водопроводной трубе.

Впрочем, все попытки организовать какое-либо организованное сопротивление или даже контратаку, предпринимаемые батальонными командирами немцев, неизменно наталкивались на отсутствие достаточного количества противотанковых средств, большая часть которых осталась в захваченном русскими танкистами парке. Правда, помимо отдельных противотанковых дивизионов и гаубичных артполков, входивших в штат дивизий и потерянных в первые минуты сражения, в немецких пехотных полках была своя артиллерия – как противотанковая, так и и полевая. Одну такую пятнадцатисантиметровую пушку (из восьми имевшихся в наличии), расчету даже удалось развернуть для стрельбы вдоль Октябрьской улицы, уничтожив один Т-34М и подбив еще два. Но это был частный успех, закончившийся тем, что слишком удачливая пушка была подавлена очередями крупнокалиберных пулеметов со следующих во второй линии бронетранспортеров и прекратила свое существование. Еще несколько танков и бронетранспортеров были подбиты (не фатально) «колотушками» полковых противотанковых батарей, но и эти пушки, совершив несколько относительно удачных выстрелов, прекращали свое существование.

В таких условиях единственным тактически грамотным решением уцелевших немецких офицеров было отступление по пока еще свободной дороге на Шацк (ныне трасса Р-68), тем более что ситуация грозила вот-вот окончательно выйти из-под контроля. В неразберихе ночного боя этим офицерам казалось, что их атакуют огромные, численно превосходящие силы противника, что враг повсюду и что он вот-вот отрежет последнюю способность к спасению. И вот настал момент, когда упорное сопротивление пришедшей в себя немецкой пехоты неизбежно перешло в медленное и организованное отступление, прикрывающее эвакуацию еще боеспособных подразделений, сохранивших свою технику.

Это импровизированное командование группировки даже озаботилось тем, чтобы приказать погрузить на машины своих раненых офицеров и солдат из расположенного в Марьиной Горке госпиталя, и только обстрел из танковых пушек и крупнокалиберных пулеметов с другого берега реки Титовка помешал им осуществить это намерение. Кроме того, гаубичный дивизион бригады Катукова прекратил развлекаться, кидая на Марьину Горку осветительные снаряды, перейдя к постановке заградительного огня между Марьиной Горкой и деревней Сеножатки, дабы воспрепятствовать организованному отступлению группировки вермахта. Не так уж много немецких машин сумели преодолеть эту полосу смерти, где с интервалом в несколько секунд рвались гаубичные осколочно-фугасные снаряды калибра сто двадцать два миллиметра.

Тем временем отступление немцев становилось все более быстрым и все менее организованным. И у белокурых бестий нервы тоже не железные. Побежденному победитель всегда страшен. Никто не смог уловить тот момент, когда вроде бы управляемое отступление последних подразделений прикрытия перешло в стремительное бегство, которое, впрочем, мало кому помогло спастись, ибо убегать через заснеженное поле в длиннополой шинели от стремительных и безжалостных бронетранспортеров – не самый удачный способ покончить счеты с жизнью. Впрочем, многим немецким солдатам в полном мраке безлунной ночи все же удалось спастись от преследования, но кто знает, было ли это спасение не более чем оттягиванием мучительной смерти, ибо до ближайшего немецкого гарнизона в Шацке (35 километров) надо было еще дойти, не сбившись с пути.

Отдельно следует рассказать о действиях разведывательного батальона под командованием капитана Андреева, которому было поручено освобождение расположенного в Марьиной Горке концлагеря. Такие операции и не любят суеты, поэтому все началось с выстрелов снайперов, снявших немецких пулеметчиков на вышках. Снайперские винтовки у них были самыми обычными целевыми СВТ-40 с оптикой, а бесшумность им обеспечила канонада, вспыхнувшая в двух с половиной километрах от лагеря. Скромные винтовочные выстрелы потонули в грохоте не столь уж отдаленной перестрелки… впрочем, это не имело большого значения, потому что меткость и внезапность снайперской стрельбы оставила без пулеметчиков все вышки на дальней стороне лагеря. Потом бросок смутных фигур в белых маскировочных халатах к проволоке, установка накладных зарядов на столбы и новые снайперские выстрелы, расчищающие дальнейший путь. Вот тихо зашипели бикфордовы шнуры – и фигуры в белом отпрянули от заграждения, будто сами испугались того, что сами только что сделали. Громыхнуло вроде не очень громко, но три секции колючего забора повалились сразу.

Там, внутри, у караульного помещения забегали и засуетились; но что охрана лагеря могла сделать против БРДМ-2 и БТР-70, стремительно выдвигающихся к проходу, проделанному в проволочном заграждении? Ровным счетом ничего, тем более что до самого последнего момента ее внимание было обращено прямо в противоположную сторону. А когда охранники лагеря поняли, что злой пушной зверек пришел и по их душу, то сразу начали покидать вверенные им посты, обращаясь в безоглядное бегство. Одно дело – измываться над ослабленными, забитыми безоружными людьми, и совсем другое, когда на вверенную их заботам территорию одна за другой врываются стремительные машины с плоскими клиновидными носами, ведущие на ходу огонь из крупнокалиберных пулеметов. Сбегать с места преступления, как только чуть запахнет жареным, немецкие оккупанты умеют очень хорошо. Впрочем, те, кому все же удалось убежать, угодили в описанную выше мясорубку, творящуюся в центре Марьиной Горки, и почти никому из них не удалось добраться до вожделенного Шацка.

Сам лагерь состоял из трех частей. В одной, принадлежавшей главной железнодорожной дирекции «Центр», содержалось двести пятьдесят советских военнопленных, используемых в качестве рабочей силы на железной дороге. Другая часть лагеря предназначалась для местных жителей, заподозренных в сочувствии к партизанам и подпольщикам, а третья была самой интересной. В ней содержались дети, у которых брали кровь для раненых офицеров. Как правило, для ребенка поездка в госпиталь означала билет на тот свет, ибо немецкие врачи-убийцы забирали у них столько крови, что маленький человечек умирал после этой процедуры. А зачем немецким врачам было беречь жизни маленьких унтерменшей, ведь они были уверены, что в случае необходимости оккупационные власти наловят им новых в любом количестве и ассортименте. Испуганные ребятишки все никак не смели поверить, что с этого момента их судьба круто переменилась. Вот для кого полковнику Катукову было совершенно не жалко связаться с экспедиционными силами и запросить «вертушки» для эвакуации маленьких узников и своих раненых.

* * *

18 ноября 1941 года, 09:15. Белорусская ССР, Минская область, райцентр Марьина Горка

Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

Холодный серый рассвет с беспощадной ясностью высветил все то, что ночь стыдливо прятала под пологом темноты. Стоит взобраться на крышу БТРа – и с высоты двух с лишним метров открывалась панорама ночного побоища. Как говорится, «посмотрите направо, посмотрите налево». А зрелище, товарищи, открывалось еще то. Дымились остовы сгоревших автомашин и руины домов, а разбросанные по улицам и огородам заледеневшие трупы немецких солдат, зачастую полуодетые или даже совсем неодетые, говорили о бренности славы «покорителей Европы». Совсем недавно они надменно попирали своими сапогами улицы и площади французской столицы, а сейчас валяются здесь, годные только для того, чтобы их всех валом зарыли в одной братской могиле. Тьфу, падаль!

Примерно такую же картину я видел 26-го июня под Клеванью, когда в устроенную нашим корпусом артиллерийскую засаду влетела германская моторизованная дивизия. Как те немцы шли плотной походной колонной, так и легли под снарядами наших артиллеристов. И хоть и говорят, что труп врага хорошо пахнет, но я на всю свою жизнь запомню, как на тридцатиградусной жаре «благоухали» несколько тысяч арийских трупов. Да, даже в самом начале войны на общем мрачном фоне были у нас и такие светлые моменты. Хорошо, что сейчас не лето, и на тридцатиградусном морозе мертвые херои хотя бы не воняют…

Хоть пока трудно оценить общее количество вражеских потерь, но думаю, что немецких трупов тут раза в два больше, чем тогда под Клеванью. Как и в тот раз, сегодня мы победили не только грубой силой (например, калибром танковых пушек, толщиной брони или весом артиллерийских залпов при артподготовке) – нет, мы их передумали, перехитрили, переиграли тактически, использовав их же собственную беспечность, безлунную ночь и момент внезапности. О это сладкое чувство, когда ты можешь сделать с сильным и опасным врагом все, что захочешь, а он при этом способен только на бессмысленное сопротивление и безоглядное бегство… Мы все это один раз уже пережили, пора и немцам похлебать этой каши.

Да, мы действительно применили против вермахта его же собственный прием внезапного нападения на уверенные в своей безопасности отдыхающие войска противника. Только, в отличие от немцев, вероломно напавших на Советский Союз 22 июня, сегодня наша совесть чиста – мы атаковали вражеские войска, уже находящиеся с нами в состоянии войны. Впрочем, фашисты и совесть – понятия несовместимые, поэтому незачем нам их жалеть. Приказ «пленных не брать» я отдал вполне осознанно. При двадцатикратном численном превосходстве в живой силе, которое 29-й мотокорпус имел над нашей бригадой, необходимость хотя бы краткосрочно охранять хоть сколь-нибудь серьезное количество пленных немцев быстро обескровила бы вверенной мне соединение. Воевать было бы некому, все охраняли бы пленных. Так что если не брать пленных, то нет и необходимости выводить их потом в расход.

Но главное не в этом. Самое главное в виселицах, которыми козлы, возомнившие себя юберменшами, утыкали наши города и села. И Марьина Горка не исключение. Разумеется, едва рассвело, наши бойцы обнаружили виселицу. Да что ее было искать – стояла себе на пристанционной площади, причем трем казненным из пяти явно не исполнилось и шестнадцати лет. Наш особист, согласно имеющейся у него инструкции, сфотографировал, задокументировал и запротоколировал данный случай вражеского зверства, после чего погибших сняли с петель для последующего захоронения, а саму виселицу разрушили танком. Оставалось сожалеть только о том, что какая-то часть немцев все же смогла выскочить из-под удара и спастись бегством в сторону Шацка.

Впрочем, как говорят знающие люди, шанс у отдельно взятого немца ночью, пешком (все машины при попытке к бегству были нами подбиты) и в тридцатиградусный мороз живым добраться до этого городка отличается от нуля очень незначительно. Все фашисты, которые бежали от нас ночью, к настоящему моменту должны быть либо мертвы, либо все равно что мертвы, ибо глубокие обморожения современной медициной не лечатся. Но даже если эти немногие счастливцы выживут, то поедут к себе домой нах Фатерлянд эдакими самоварчиками. Рук-ног нет, только краник вперед торчит. Наглядное напоминание о том, чему приводят претензии на жизненное пространство за счет Советской России и жажда поместий с послушными славянскими рабами. Но скорбеть по этому поводу мы не будем. Немецкий народ сам посадил себе на шею Гитлера, пусть сам и расхлебывает.

Но не все мои размышления такие мрачные. Дело в том, что тут от 29-го мотокорпуса осталось вполне приличное наследство. И если что кто-то заготовил материал для доноса, то пусть напрасно не беспокоится. Я имею в виду не деньги, которые по большей части сгорели вместе со штабными машинами, а два дивизионных механизированных артполка полной комплектации – орудия, тягачи, походные реммастерские, грузовики с первым и вторым боекомплектом. Сначала я думал, что там стандартное для артиллерии вермахта оснащение (то есть два дивизиона гаубиц калибра сто пять миллиметров и два дивизиона калибра сто пятьдесят миллиметров) и особо по этому поводу не переживал. Если даже получится прихватить с собой это бесхозное имущество, что я буду с ним делать, когда в обоих боекомплектах закончатся снаряды к германским гаубицам? Опять уповать на трофейное снабжение? Нет уж – по закону подлости снаряды закончатся в самый неподходящий момент. Поэтому решение было самым простым. Зарядить в каждую гаубицу снаряд без заряда, облить остатками бензина из баков тягачей и поджечь. Рванет так, что мало не покажется, и пушки после такой экзекуции будут годны только на переплавку.

Но потом наш начарт (начальник артиллерии бригады) съездил в тот импровизированный машинный парк, в котором и отстаивались оставленные немцами орудия, тягачи, грузовики и прочая техника. Обратно он вернулся возбужденно-восхищенный и сразу же безапелляционно заявил, чтобы я делал все возможное и невозможное, обращался бы в штаб армии, штаб фронта или даже напрямую в Москву к товарищу Сталину, но случайно попавшие в наши руки орудия должны отойти именно к нашей бригаде. Для этого необходимо вытребовать у вышестоящего начальства необходимое количество наводчиков, командиров орудий, командиров орудий и заряжающих. Дело в том, что начарт обнаружил, что артиллерийские полки, как и танковые батальоны, также укомплектованы трофейной техникой, но только не французского, а советского производства. «Брать, – сказал начарт, – надо все и даже немного больше того. Все равно пропадет добро.» М-да, сорок восемь совсем новых гаубиц М-30, и двадцать четыре пушки-гаубицы МЛ-20… Эти орудия, как я понимаю, как раз из тех, которые были успешно проепаны в приграничном сражении нашим великим стратегом генералом армии Павловым.

Исходя из предполагаемых штатов, эти два полка уже в принципе относятся к корпусной артиллерии… Хотя съест-то он съест, да кто же ему даст. И проблема, как я уже говорил, не в какой-то технике, а в наличии-отсутствии артиллерийских расчетов… А их нет, хоть ты убейся. Они вообще в дефиците, и артиллерийские училища уже выпускают командиров без экзаменов – мол, доучитесь в бою. Пока я размышлял над этим вопросом, позади раздался короткий и немузыкальный скрежет и лязг – и по скобам, вваренным в борт бронетранспортера, наверх взобрался командир 1-го танкового батальона майор Кунгуров. Майор у нас – доброволец из будущего, взявший отпуск по основному месту службы и ушедший воевать, чтобы повергнуть ниц фашизм.

– Ну, что Михаил Ефимович, доброе утро, – поздоровался майор, – любуешься на дело своих рук?

– Любуюсь, Вячеслав Никонович, – в тон майору ответил я, – и имею на то право. Заслужил. Только вот не дает мне покоя одна мысль…

– Только одна? – удивился майор Кунгуров. – У меня вот множество мыслей, которые не дают мне покоя, а у тебя такая только одна. Давай-ка мы ее выслушаем, если она, конечно, не секретная.

– Да нет, какой там уж секрет, – ответил я и рассказал все, что думал о двух бесхозных гаубичных полках.

– Значит, жаба тебя заела, Михаил Ефимович? – с утвердительно-вопросительной интонацией ответил мне майор Кунгуров, – оно, может, и правильно. Тот, кто смолоду не заботится о таких вопросах, в старости собирает подаяние. Теперь скажу тебе по секрету – в нашей истории ты был одним из самых результативных танковых командиров РККА. Поэтому если ты обратишься к товарищу Жукову и дальше со своей просьбой, думаю, что командование тебя поймет и поддержит. Кроме того, я полагаю, что сразу после завершения этого рейда нашу бригаду будут развертывать в корпус, и пара дополнительных артполков этому корпусу никак не повредят.

Немного помолчав, майор Кунгуров с неожиданно серьезным лицом добавил:

– Знаешь, Михал Ефимыч, вот еще что. Я тут думаю, что мы очень хорошо порезвились в этой Марьиной Горке и после нашего ухода отсюда немцы могут начать отыгрываться на местном населении вплоть до его полного уничтожения. А это для нас не айс. Помимо всего прочего, нам надо изыскать способ относительно недорого и надежно отвезти в безопасное место около двух с половиной тысяч человек. А это отдельная головная боль, так что связывайся по радио с товарищем Жуковым и скорее решай свои проблемы.

Немного подумав, я согласился с доводами майора Кунгурова. Теперь осталось начать и кончить – связаться с начальством и подобрать для него правильные аргументы.

* * *

18 ноября 1941 года, 11:25. Минск, штаб группы армий «Центр».

Генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист

Сегодня ночью наше командование поднял с постелей внезапный телефонный звонок от начальника станции Пуховичи. Сообщение, прервавшееся на полуслове, гласило: «Внезапно атакованы превосходящими силами большевиков, имеющих на вооружении большое количество новых панцеров. Части 29-го мотокорпуса ведут с врагом неравный бой, возможно присутствие «марсиан», большевики повсюду, просим помощи…». И тишина. Напрасно телефонист кричал в трубку и просил абонента отозваться – очевидно, русские нашли и перерезали телефонный провод…

При этом от командования самого 29-го корпуса, как и от штабов 22-й и 23-й панцердивизий никаких сообщений не поступало, как будто все они подверглись внезапной атаке и были уничтожены в первые минуты боя. Внезапное и стремительное нападение, после которого у жертвы уж нет никого «потом». Действительно, очень похоже на «марсианский» стиль ведения боя – в тех случаях, когда они небольшими силами поддерживают действия большевистских подразделений и стремятся максимально облегчить им задачу. Если ликвидировать штабы и командующих, войска превращаются в подобие обезглавленной курицы, которая, брызжа кровью из перерубленной шеи, бестолково мечется по двору ровно до тех пор, пока наконец не упадет замертво.

В тех же случаях, когда крупные соединения «марсиан» ведут бой самостоятельно, их действия напоминают работу промышленной мясорубки, безжалостно перемалывающей в тончайший фарш цельные бараньи туши, вместе с жилами и костями. В таком случае зубья боевого механизма равномерно дробят и перетирают и войска, и штабы, и тыловые подразделения. Когда они имеют такою мощь, им совершенно не требуется идти на какие-либо особые хитрости. Наоборот, они делают все, чтобы наши штабы как можно дольше продолжали свое существование и в тщетной попытке реванша бросали против «марсиан» новые и новые подразделения, что может привести только к росту количества жертв. За штабы они берутся только тогда, когда потенциал сражения исчерпан и настает время подводить итоги.

Итак, как раз в связи с этим оказалось, что даже одно только слово «марсиане» способно вызвать в наших штабных офицерах чувства, близкие к понятию «паника». Слишком жестокой и кровавой оказалась концовка Смоленского сражения, слишком непобедимыми и безжалостными бойцами зарекомендовали себя пришельцы из России будущего. Известие о том, что где-то поблизости от их драгоценных шкур объявились эти безжалостные охотники за головами, привело наших доблестных штабников в состояние нервного трепета. Паники добавило сообщение из Шацка, к которому сегодня утром в состоянии сильного обморожения вышел рядовой 140-го пехотного моторизованного полка Иоганн Зейлер.

Перед тем как впасть в беспамятство, он успел сообщить о разгроме 29-мотокорпуса в результате необычайно дерзкого ночного нападения крупной большевистской группировки, частично вооруженной «марсианским» оружием и прошедшей специальное обучение у марсианских инструкторов. Большевистские солдаты атаковали, не теряя ориентировки в полной темноте, действовали зло и уверено, а также имели при себе большое количество переносных пулеметов, по внешнему виду и характеристиками аналогичных германскому пулемету МГ-34. Такие пулеметы отсутствуют на вооружении большевистской армии, но зато в больших количествах имеются у «марсиан».

После получения этой информации гарнизон Шацка выслал в направлении Марьиной Горки поисково-спасательную экспедицию в составе двух трофейных большевистских бронеавтомобилей БА-6 и тентованного грузовика Бюссинг-НАГ, оборудованного как подвижной пункт обогрева. В ходе движения по дороге в сторону Марьиной Горки спасательной экспедиции не удалось обнаружить ни одного живого немца, только насмерть замерзшие и окоченевшие трупы. При достижении окрестностей населенного пункта Загай, находящегося в пяти километрах от Марьиной Горки, произошло боестолкновение спасательной экспедиции с моторизованным патрулем противника, внешне похожего на «марсиан». В результате короткого огневого контакта один из трофейных броневиков и Бюссинг-НАГ были подбиты, а уцелевший БА-6 организованно отступил в направлении Шацка, оторвавшись от преследования противника.

Кроме того, рядовой Зейлер успел сообщить, что некоторые его товарищи говорили о том, что севернее реки видели несколько десятков тяжелых танков, по виду весьма похожих на «марсианские». И было это как раз там, где, в нарушение всех инструкций, в санатории для раненых немецких офицеров разместились штаб 29-го мотокорпуса и штабы обеих панцердивизий. Теперь становится понятной судьба командующего корпусом фон Обстфельдера, а также командиров обеих панцердивизий Вернера-Эронфойта и фон Апелля. Скорее всего, они вместе со своими штабами погибли в первые минуты нападения совместной марсианско-большевистской группировки, заплатив за беспечность собственными жизнями и жизнями своих солдат.

В связи с этим прискорбным событием пришлось принимать экстренные меры. Первоначально предполагалось, что пока большевики отдыхают в Бобруйске и ждут подкрепления, которое помогло бы им возместить потери, понесенные при прорыве фронта и штурме Бобруйска, обе панцердивизии 29-го мотокорпуса за два дневных перехода достигнут Осиповичей и займут оборону, сковывая действия большевистской группировки. После этого по железной дороге на те же Осиповичи из резерва группы армий «Центр» направятся 299-я и 95-я пехотные дивизии… Нам еще предстоит тщательно разбираться в том, как могло получиться так, что большевики, которые должны были смирно сидеть в Бобруйске, смогли внезапно захватить Марьину Горку; но теперь, когда это случилось, переброска войск по железной дороге потеряла всякий смысл.

Поэтому, несмотря на то, что 299-я дивизия уже была погружена в вагоны, прежний приказ был отменен, вместо того все наличные войска из резерва группы армий получили приказ заняться дооборудованием и приведением в порядок обращенных на восток позиций Минского укрепрайона, в свое время брошенных большевиками без боя. Еще не хватало, чтобы большевистско-марсианское соединение, разгромившее 29-й мотокорпус, сумело бы нагло, среди бела дня, ворваться в Минск. И самое главное – в связи с начавшимся большевистским наступлением необходимо срочно запросить у верховного командования сухопутных войск дополнительных войск для усиления группы армий «Центр». В противном случае гарантировать удержание линии фронта и отсутствие глубоких вражеских прорывов, с моей точки зрения, будет невозможно.

Только глубокая оборона и наличие достаточного количества резервов спасут группу армий «Центр» от предстоящего разгрома, а Рейх – от вторжения обезумевших от жажды мести большевистских орд. Тут надо понимать, что чем дальше фронт находится от того места, через которое «марсиане» проникают в наш мир, тем меньше их активное участие в боях. Ни одно их подразделение не действует ни против группы армий «Север», ни против группы армий «Юг». Вся их активность сосредоточена исключительно на центральном участке Восточного фронта вдоль линии Берлин-Москва, и чем дальше от места проникновения находится эта линия фронта, тем слабее непосредственное участие «марсиан» в боевых операциях большевиков.

* * *

18 ноября 1941 года, полдень. Белорусская ССР, Минская область, райцентр Марьина Горка

Фельдмаршал фон Лист беспокоился совершенно напрасно. Полковник Катуков и не собирался вести вверенную ему 4-ю танковую бригаду на Минск, потому что трезво оценивал свои возможности. Одно дело – внезапно атаковать численно превосходящего, но дезориентированного и дезорганизованного противника, выжать его из теплых домов в чистое поле на лютый мороз, после чего позволить русской зиме закончить работу, начатую мотострелками и танкистами. И совсем другое дело – ограниченными силами ввязываться в сражение за овладение крупным городом и узлом коммуникаций, с гарнизоном в составе нескольких пехотных дивизий, которые уже невозможно будет застать врасплох.

Сил для выполнения подобной задачи у одной только 4-й танковой бригады было явно недостаточно. Их было бы недостаточно и у более крупного соединения. Брать Минск можно было только совместными усилиями двух фронтов – Брянского и Западного, и только тогда, когда для этого будут созданы необходимые условия. И хоть некоторые советские генералы рвались закидать немцев шапками, всегда находились люди, которые каждый с успехом гасили их воинственные порывы. Для успешного проведения операции такого масштаба части и соединения РККА должны быть реорганизованы, оснащены новой техникой и вооружением, а также обрести боевой опыт, соответствующий хотя бы 1943 году нашей истории37.

К тому же, несмотря на эпическую победу, проблемы у полковника Катукова росли подобно катящемуся с горы снежному кому. Его бригада, особенно мотострелковые подразделения, также понесли в бою относительно тяжелые потери, и в настоящий момент требовалось похоронить убитых, отправить на Большую Землю раненых и эвакуируемых местных жителей, получить в обратном направлении маршевое пополнение, а также личный состав для двух трофейных артполков и двух противотанковых дивизионов.

Пополнение для мотострелковых подразделений в количестве четырех с половиной сотен бойцов и младших командиров в течение суток можно было перебросить из дислоцированного в Гомеле запасного батальона бригады. Но вот артиллеристов, в том числе водителей на полугусеничные тягачи и автомашины (по немецким штатам – примерно шесть с лишним тысяч бойцов и командиров), найти было гораздо труднее и времени для этого требовалось не в пример больше. И самое главное, перед отправкой к месту расположения бригады для новых артполков требовалось сформировать подразделения артиллерийской разведки и управления, оснащенные техникой из будущего, а это требовало отдельного времени.

На все эти действия могло уйти от недели до десяти дней; и если бригаде Катукова придется уходить из Марьиной Горки раньше, то всю трофейную технику, включая артиллерию, придется бросить. А ведь предназначение нашлось даже для вроде бы бесполезных французских танков. Поскольку линию железной дороги из Марьиной Горки в Гомель через Жлобин и Бобруйск можно было привести в работоспособное состояние, весь это бронехлам планировалось погрузить на железнодорожные платформы и отправить на переплавку – ни для чего большего он не годился.

Главным мотором процесса пополнения и усиления бригады Катукова являлся командующий Брянским фронтом генерал армии Жуков; он ставил перед Катуковым задачу на порядок скромнее, и разгром двух танковых дивизий немцев стал для него приятной неожиданностью. Конечно, немецкое командование 29-го мотокорпуса, недооценившее противника и проявившее преступную халатность, было само виновно в своем разгроме, но этими благоприятными условиями надо было суметь воспользоваться, что и сделал полковник Катуков, за что ему честь и хвала.

С другой стороны, первое пробное сражение танковой бригады нового облика на практике подтвердило высокую эффективность ее разнородной структуры – когда танковые, мотострелковые, артиллерийские и разведывательные подразделения рациональным образом соединены в составе одной механизированной части. Танки без пехоты не смогли бы выполнить это задачу, но и пехота без танков тоже. К тому же такие механизированные части за счет боевого слаживания и опыта совместных действий имели преимущество перед временными боевыми группами, созданными из первых попавшихся танковых и стрелковых частей, когда пехота толком не знает танкистов, а танкисты пехоту. Боевая эффективность временной боевой группы может быть оценена только как половина от эффективности постоянного соединения смешанного состава при той же численности.

А чтобы у местных начальников, вроде командармов или комфронтов, не чесались руки разукомплектовать смешанные соединения (как частенько случалось с пресловутыми мехкорпусами в начале войны), все такие ударные части и соединения должны находиться в прямом подчинении у ставки Верховного главнокомандования. А то бывало, что сильнейшие на 22 июня соединения уже на второй день войны превращались в призраков самих себя. Артиллерию угнали в одну сторону, мотострелковые дивизии в другую, танки распылены и выполняют несвойственные им задачи – например, охраняют драгоценное начальство. В результате такой чехарды получилось, что на переправах через Неман у Алитуса против всей Третьей танковой группы немцев воевала только одна советская танковая рота. Остальные части неплохо оснащенного 3-го мехкорпуса (19 КВ-2, 32 КВ-1, 50 Т-34 и 331 БТ-7 плюс устаревшие танки) вместо отпора врагу занимались вообще непонятно чем.

Кроме того, генерал армии Жуков знал то, что не знали ни фельдмаршал Лист в Минске, ни полковник Катуков в Марьиной Горке. Уже завтра на рассвете в районе Орши в наступление перейдет Западный фронт генерала Конева, основная ударная сила которого -прославленная 16-я армия Рокоссовского – будет наносить удар от Орши в направлении Борисова. Подвижных ударных соединений в составе 16-й армии нет, зато есть много артиллерии, железнодорожные артиллерийские батареи и бронепоезда, а также множество кавалерийских соединений и лыжных батальонов, каждый из которых способен вести против вермахта свою личную войну насмерть, даже находясь в окружении. С того момента, как генерал Рокоссовский рванет фронт и введет в прорыв своих лыжников и кавалеристов, фельдмаршалу Листу станет явно не до Катукова, так как ему срочно потребуется тушить новый пожар.

* * *

18 ноября 1941 года. 14:15. Брянская область, авиабаза экспедиционных сил Красновичи.

Патриотическая журналистка Марина Андреевна Максимова, внештатный корреспондент «Красной Звезды» и некоторых других государственных СМИ.

Сегодня утром нам – в смысле, моей журналистской группе – сообщили, что для нас есть непыльная работа. Необходимо прибыть на авиабазу в Красновичи и встретить там наши вертолеты, которые привезут на Большую Землю маленьких ребятишек, освобожденных нашими бойцами из германского концлагеря. Кстати, когда я пишу «нашими», то не делаю различия между бойцами РККА и солдатами экспедиционных сил. Все они для меня наши, и любому, кто попробует вбить между нами клин, я готова выцарапать его бесстыжие глаза. Все мы тут «наши» – и деды, и внуки; все, как говорил Маугли, «одной крови». Поэтому и детишки из маленького белорусского городка для меня тоже свои. В такие минуты особенно остро чувствуешь, чего мы лишились, когда три вурдалака в Беловежской Пуще распустили Союз, разогнав народы по национальным квартирам. Надеюсь, что здесь такого безумия не произойдет.

Кстати, между нами, журналистами, прошел слушок, что, помимо детишек, тем же рейсом должны привезти и пленного немецкого генерала пехоты Ганса фон Обст…, Обст…, Обстфельдера. Тьфу ты, ну и фамилия – пока выговоришь, язык сломаешь.

После того как мне удалось раскрутить на интервью самого Гудериана (небось ему до сих пор икается), я все подумывала о том, как бы мне повторить такой подвиг. И тут -свежепленный немецкий генерал в немаленьких чинах; выше генералов родов войск, насколько я понимаю, только генералы-фельдмаршалы. Фюрер-шмурер для нас не авторитет, разве что в зоопарке в клетку посадить и за деньги показывать. А вот немецкий генерал – это сила. Или нет?

Впрочем, в отличие от известного всем Гудериана, об этом Обстфельдере, кроме специалистов, у нас никто и не слышал. Я навела справки в интернете (который здесь уже вполне функционирует) и все выяснила. Возможно, что его малая известность связана с тем, что о бойне на Миус-фронте, в которой отличился этот деятель, у нас предпочитали не вспоминать. Зато вторую половину войны, когда Красная армия била немчуру и в хвост и в гриву, герр Обстфельдер провел, командуя немецкими войсками во Франции, откуда отступил в Баварию, где и сдался в плен американским войскам.

Сейчас же, насколько известно, этого фон Обстфельдера, как Одиссей черепаху, вдребезги и пополам расколошматил «простой» советский полковник танковых войск Михаил Ефимович Катуков, причем имея в несколько раз меньшие силы. Вот кого уж точно стоит уважать по полной программе. Под его командованием воевал мой дед тогда (то есть сейчас) – совсем молоденький лейтенант, выпускник танкового училища; вместе с Катуковым он прошел весь путь от Мценска до Праги. Вот у кого в самом деле взять бы такое добротное интервью, без всяких подколов. Вот кто и вправду гений маневренной войны и мастер таранного удара. Думаю, что нашим читателям и телезрителям будет интересно пообщаться с таким человеком, тем более что и в этом мире он взлетит очень высоко, раз уж так начал.

Ну ладно, задачу взять интервью у Катукова мы отложим на будущее, а сейчас нам интересен господин фон Обстфельдер. Но, как говорила в аналогичных случаях моя бабушка: «съесть-то тон съест, да кто ж ему даст». То есть нельзя так просто подойти к пленному генералу и начать брать интервью. Тут особое разрешение нужно, а чтобы его получить – нужен подход… в смысле, к тем людям, которые решают давать или не давать такие разрешения. Моим подходом к военному начальству была Варя, которая работала переводчицей в разведотделе штаба экспедиционных сил. Вот к ней-то я и подошла, чтобы она свела меня с «кем надо» на предмет получения этого разрешения. И, как вскоре выяснилось, я совершенно напрасно искала столь обходные пути. Начальник Вари, полковник российской армии Семенцов, и его местный коллега майор Голышев оказались моими старыми и преданными поклонниками еще с тех времен, как я мордой по столу возила пресловутого Гудериана.

– Разрешение на интервью? – сквозь зубы спросил полковник Семенцов, лихо дымя сигаретой в углу рта. – Да не вопрос, Марина Андреевна, интервьюируйте его хоть до полусмерти. Все равно товарищ Катуков навел у немцев такой переполох, что вся оперативная информация, которой владел этот деятель, устарела как позапрошлогодний снег. Только вот хотелось бы знать, о чем вы его будете пытать?

– В самом деле, товарищ Максимова, – произнес молчавший до того майор Голышев, – раскройте тайну – о чем вы собираетесь спрашивать этого немецкого генерала? Может, нам это тоже будет интересно? С Гудерианом у вас получилось просто превосходно.

– Ну как вам сказать, – не стала я кокетничать, – я, мило улыбаясь, спрошу этого фон Обстфельдера, как ему понравилась встреча с обновленной Красной Армией, и пообещаю, что это еще цветочки, а ягодки, мол, будут впереди. Кому сладкие (то есть нам), а кому и кисло-горькие, с ароматом хины (то есть им). Ну и дальше в том же духе, чтобы ему было не скучно. Только вы там перед глазами не маячьте, а то клиент не станет откровенничать. Одно дело две милые женщины и оператор с камерой, а совсем другое -суровые мужчины вроде вас…

– И что, – спросил майор Голышев, – и кинокамера тоже будет?

– А то как же, товарищ майор, – задорно ответила я, – разговорить клиента с камерой в два раза проще, чем без нее. Увидев, что его снимают, почти любой мужчина начинает чувствовать себя особо важной персоной и выкатывает грудь подобно петуху на заборе. Щаз прокукарекаю!

– Ладно, ладно, – со смехом замахал руками полковник Семенцов, – хватит, Марина Андреевна, хватит. Давайте лучше поедем, а там на месте разберемся.

Несмотря на зимнее время, дорога от Суража до Красновичей и дальше до Унечи поддерживалась в приемлемом состоянии. То есть после каждого снегопада ее чистили нашими снегоочистительными машинами и посыпали песком. Правда, благодаря тому, что секретный объект типа «Портал» обосновался прямо возле трассы, для гражданского транспорта эта дорога была закрыта и ездили по ней только машины экспедиционных сил и принадлежащие РККА или НКВД со спецпропусками. Поэтому две наших машины до Красновичей домчали минут за пятнадцать.

Там уже было все готово ко встрече дорогих гостей38. Я имею в виду два больших мягких автобуса из нашего времени, на которых детишек повезут до железнодорожной станции в Унече, а также автомобиль для перевозки пленного генерала –глухой, без окон, ибо нехрен ему знать, куда и зачем его везут.

Пока Вася ставил нашу машину на стоянку, мы с Варей в ожидании вертолета решили пройтись и размять ноги поблизости от посадочной площадки. Оператор держался чуть поодаль от нас, девочек; его камера работала – она снимала окрестности и ту площадку, куда предстояло приземлиться вертолету; в репортаже надо было создать ощущение ожидания.

И вот в западной части неба послышался пульсирующий звук сверхмощных турбин, и вскоре мы увидели, как гигантский красавец МИ-26 в белоснежной зимней окраске на небольшой высоте приближается к аэродрому. Сопровождали его четыре злобно жужжащих ударных вертолета Ка-52 – хоть для немецкой авиации тридцатиградусный мороз считается нелетной погодой, все ж береженого Бог бережет.

Не было ни одного человека, который не бросил бы в сторону вертолетной группы хотя бы беглого взгляда. Краса и мощь, вот что я вам скажу. Вздымая из-под огромного винта ураган тугих воздушных потоков вперемешку со снежной пылью, гигантский вертолет совершил посадку на предписанную площадку, а его сопровождение, описав в небе полукруг, опустилось на свой вертолетный аэродром за небольшим лесочком. Пока их будут заправлять и обслуживать, в обратный рейс огромного «мишку» сопроводит другая четверка.

Рокот затихал, огромные лопасти замедляли вращение, и наконец совсем остановились. В задней части вертолета начали раскрываться грузовые ворота. Вот их створки застыли в открытом положении, на утрамбованный снег легла откидная аппарель. Прошло несколько секунд – и на этой аппарели показалась стайка настороженно оглядывающихся, плохо одетых детишек, как у нас сказали бы, «младшего школьного возраста». Пережив много опасностей, они были бледны и молчаливы, но их блестящие глаза говорили о том, что полет на невиданной машине произвел на них сильнейшее впечатление. Дети есть дети… Ничего, дай Бог, они быстро забудут все ужасы, что им пришлось пережить. Уж мы постараемся… Больше никто никогда не посмеет забирать кровь вместе с жизнью у наших детей для мерзких фашистов! Это ж надо было додуматься – использовать малышей в качестве доноров… Я, конечно, читала об этом когда-то ранее, но тогда это вызывало во мне просто возмущение и гадливость по отношению к фашистским ублюдкам, к этим нелюдям. Но тогда все это воспринималось как давно минувшее… Теперь же это было моим настоящим, в котором я активно участвовала, и во мне клокотала ярость, потому что я видела собственными глазами этих несчастных детей! И чувство сопричастности толкало меня к тому, чтобы броситься к малышам, обнять их всех, защитить, утешить и уверить, что теперь-то с ними не произойдет больше ничего дурного… Подобные чувства обуревали и Варвару. Она молчала, глядя на детей, и только губы ее сжались в тонкую полоску, а между бровями пролегла складка. Она красноречиво сжимала мою руку повыше локтя и ее состояние становилось для меня очевидным – до того, что казалось, будто мысли ее бьются о мою черепную коробку, мысли о том, что необходимо как можно скорей стереть с лица земли фашистскую заразу.

Сопровождали детей такие же худые и плохо одетые женщины неопределенного возраста – очевидно, воспитательницы детдома, захваченные немцами вместе с детьми. Они, в отличие от воспитанников, не смотрели по сторонам, они были озабочены лишь тем, чтобы следить за порядком – и дети их слушались. Вообще, вся эта процессия была как-то странно тиха, словно все эти люди – и дети, и взрослые – привыкнув к лишениям, просто покорялись своей судьбе, не выказывая никаких эмоций.

Автобусы, тихонько урча своими мощными моторами, отъехали от стоянки и, описав полукруг, подъехали к вертолету.

При приближении этих автобусов дети даже немного попятились назад. Если внутренние интерьеры вертолета несли на себе неизгладимый отпечаток давно почившего в бозе Советского Союза, при котором эта машина была создана, то от автобусов, несмотря на то, что это были вполне патриотичные ЛИАЗы, прямо-таки разило так называемой европейской цивилизацией. Ну как ты объяснишь маленькому человечку, который от Европы видел только все самое плохое, что улыбчивые тети и дяди, которые вышли из этих автобусов, не сделают им ничего плохого – не отправят на смерть, не будут брать у них кровь и ставить на них бесчеловечные эксперименты. Ведь доктор Менгеле39 тоже наверняка был улыбчивым, круглощеким типом, хорошим семьянином, искренне переживавшим по поводу научных проблем, которые он пытался решить своими экспериментами. Кстати, вот бы еще до него добраться! Посмотреть бы, как быстро развеивается его убеждение в том, что он равен Господу Богу… Такие, как этот зловещий маньяк, заслуживают не просто смерти, а показательной казни40.

Дети прятались друг за дружку и в их глазах отчетливо мелькал страх. Но рано или поздно ломается любой лед. Бойцы бригады Катукова, сопровождавшие рейс, уговорили воспитательниц, и те бочком-бочком, испуганно кося глазами по сторонам, повели дрожащих детей к автобусам. А дальше – короткая и комфортная поездка до Унечи, где детишек уже ждет жарко натопленный пульмановский вагон, который прицепят к первому же санитарному поезду, следующему на Урал или даже дальше.

– Какой ужас! – вздохнула Варя, глядя на детский страх, – надо же было довести бедных детей до такого… Чтобы красивый и удобный автобус они воспринимали как ужасную опасность и угрозу своей жизни…

Хотя Варя у нас известная дойчефобка, мне кажется, что в данном случае она права на все сто процентов. За такие штуки, как использование малышей в качестве доноров, сумрачных тевтонских гениев необходимо почаще бить ногами по голове – чем, собственно, и занимаются наши экспедиционные силы. Но раз такие вещи еще допускаются немецким командованием, значит, ему недостаточно доходчиво объясняют недопустимость таких приемов… Что ж, надеюсь, это будет исправлено в самое ближайшее время.

– Знаешь, Варвара, – ответила я своей подруге, – весь ужас не в этом. Эти маленькие души, вполне возможно, еще оттают. Самое страшное в том, что те кто совершал эти преступления, не чувствуют ни малейших угрызений совести, как будто так и надо. И если их схватить рукой за шиворот и посадить на скамью подсудимых, то они совершенно искренне будут кричать «А нас за что?!» и убеждать все в том, что никаких преступлений они не совершали, мол, на все это была военная необходимость. А теперь тихо, вон идет наш главный клиент. Приготовься!

Последним из вертолета вышел высокий худой тип. Он выглядел очень комично в ватной фуфайке и шапке-ушанке поверх немецкого генеральского мундира41. Чуть позади него вышагивали два бойца экспедиционных сил в белых полушубках и шапках-ушанках. Вот один из них на ходу приложил руку к уху, будто выслушивая неслышную для других инструкцию, потом нашел взглядом нас, стоящих чуть поодаль, и утвердительно кивнул. Разрешение побеседовать с генералом получено, а теперь – швыдче, швыдче, цигель, цыгель ай-лю-лю. Оператор снимает, мы с Варей идем в атаку.

Свое черное дело, то есть интервью, я начала такими словами:

– Герр генерал, разрешите представиться – я Марина Максимова, корреспондент телевизионного канала «Звезда». Не изволите ли уделить нам немного времени, у нас к вам есть несколько вопросов…

Выслушав перевод, генерал остановился и воззрился на меня как баран на новые ворота, медленно моргая белесыми глазами.

– Скажите, фройляйн Марин, – спросил он меня хриплым голосом, будто с трудом разлепляя свои узкие губы, – у вас там, в будущем, так принято, чтобы прежде сотрудников разведки с поверженными генералами врага беседовали хорошенькие девушки, представляющиеся репортерами – как вы это назвали – телеканала?

– О, – сказала я, немного театрально всплескивая руками и в то же время сверля его твердым взглядом, – если бы вы, герр генерал, представляли для нашей разведки хоть какой-то интерес, кроме среднестатистического, то меня бы вряд ли подпустили к вам даже на пушечный выстрел. Но так как сведения, которыми вы владеете, протухают быстрее, чем мясной фарш на жаре, мне позволено немного с вами побеседовать на интересующие нас темы, для того, чтобы расставить все точки над «И».

Генерал Обстфельдер гордо вскинул голову и хрипло произнес:

– Хорошо, фройляйн Марин, спрашивайте. Мне очень понравилось ваше сравнение некоторых военных тайн со скоропортящимся продуктом. Не могу отрицать, что непосредственно подчиненные мне дивизии уже уничтожены, а о том, что сейчас творится в Минске, я не имею никакого понятия.

– В Минске сейчас, – сказала я, – творится настоящий бедлам. Призрак «марсиан» – то есть нас, русских из будущего – способен перепугать ваших офицеров ничуть не хуже, чем бездомный призрак коммунизма, которого ваш Маркс однажды выпустил на свободу.

– Призрак, фройляйн Марин? – недоверчиво спросил фон Обстфельдер. – Вы хотите сказать, что мой корпус разгромило совсем не ваше соединение, а большевики?

– Во-первых – сказала я, – большевики и мы – это одно и то же, просто мы внуки, а они деды. И разгромили вас именно бойцы РККА – говоря официальным языком, «подвижное соединение нового облика». Мы их только обучили, частично вооружили и обеспечили необходимую поддержку, а уже дальше они воюют сами. И все, что вы видели, это только цветочки, герр генерал, наши деды только учатся воевать по-военному – так, чтобы с минимальными потерями и максимальной пользой. Пройдет еще совсем немного времени – и ваши коллеги, посеявшие 22-го июня ветер, пожнут настоящую бурю…

В это момент на начало взлетной полосы, расположенное поблизости от вертолетной площадки, выехали три «утенка»42, обвешанных гирляндами бомб на внешней подвеске. Выстроившись пеленгом43, они врубили свои движки на полную мощность, так что от грохота заложило уши; а потом, оставляя за собой чадные хвосты керосиновой гари, сорвались с места и взмыли в серо-белое зимнее небо.

Генерал проводил их глазами и вздохнул. Весь он как-то поник и ссутулился, и даже белесые его глазки заволокло какой-то бурой пеленой.

– Все, фройляй Марин, – сказал он, – я понял. Вы пришли в этот мир для того, чтобы полностью уничтожить германскую нацию. Должен сказать, что не все немцы убежденные нацисты. Я, например, служу Германии, потому что это моя родина, ограбленная и униженная вашими бывшими союзниками по Антанте.

– Вот именно что бывшими, – ответила я. – Россия была ими унижена ничуть не меньше Германии, но при этом мы не впали в злобу и ярость, как это сделали вы, и не провозгласили все остальные народы недочеловеками. Пусть истинных, фанатичных нацистов, продвигавших эту дурацкую теорию, было относительно немного, но остальные тоже были не прочь получить счастливую жизнь за счет миллионов восточных рабов, которых вам сулили Гитлер и компания. Но факир был пьян и фокус не удался, и теперь за преступления ваших лишенных совести солдат ответит весь немецкий народ, без исключения. Материально ответит, а не своими головами…

Я знала, что когда я говорю подобные горячие речи, то становлюсь слегка похожа на ведьму. В хорошем смысле, конечно. Глаза у меня в это время горят, к губам приливает кровь, а голос приобретает непривычное звучание, становясь твердым и глухим, со звенящими нотками священного вдохновения.

Фон Обсфельдер задержал на мне взгляд, в котором промелькнуло какое-то уважительное удивление, затем слабо махнул рукой и опустил голову.

– Хорошо, фройляйн Марин, – устало сказал он, – я вас понял, и, хоть не нацист, но все равно жалею, что не застрелился после разгрома моего корпуса. Вы сумели ранить меня в самое сердце. Скажите моим добрым сопровождающим, что я не хочу с вами больше беседовать. Наверное, общаться с сотрудниками вашей разведки будет гораздо проще, чем с вами. Прощайте, надеюсь с вами больше не увидеться.

И, по-старчески шаркая ногами, генерал фон Обсфельдер удалился прочь.

Часть 11. Зимний рассвет

19 ноября 1941 года, 6:55. Линия фронта в окрестностях Орши

Будущий маршал Советского Союза, а ныне командующий 16-й армией генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский, стоял на пригорке, наблюдая в бинокль за вражескими позициями. Его крепкая фигура, надежно стоящая на земле широко расставленными ногами была обмундирована в российский зимний камуфляж, с которым несколько диссонировала генеральская папаха. Но так было даже колоритней. Не спутаешь с толпящимися чуть поодаль чинами его штаба, одетыми по полной форме. Наблюдая за вражескими окопами, в несколько линий пересекающими заснеженную землю, Рокоссовский ждал момента, когда минутная и секундная стрелки часов соединятся на отметке у цифры «12». Наступающий день был его днем. 16-я армия, пополненная и усиленная свежими войсками, успевшими к тому моменту пройти полный курс боевой подготовки, была готова к стремительному рывку на Борисов.

Этот прорыв должен был быть совсем не того типа, как случившийся под Жлобиным. Дело в том, что составе 16-й армии не было крупных механизированных соединений, максимум отдельные танковые батальоны в составе соединений и танковые роты в составе стрелковых и кавалерийских частей. Надо сказать, что новых танков в армии не было совсем. В основном это были подобранные на полях летних сражений и восстановленные Т-34, КВ, а также трофейные «тройки» и «четверки». При этом трофейные танки из-за хорошей оптики и раций в основном использовались в качестве командирских машин. Остальные подбитые машины врага, не подлежащие восстановлению, разбирались на запчасти.

И никаких Т-26 и БТ, составлявших основной парк советских танковых войск до войны и показавших свою крайне низкую полезность в ее ходе. Часть таких устаревших танков была переделана в артиллерийские тягачи, самоходные зенитки и минометы (в основном танки типа Т-26), другая часть (БТ-5 и БТ-7) передана в Среднеазиатский, Забайкальский и Дальневосточные округа – пугать самураев и басмачей. Для части новых танков БТ-7 и БТ-7М разрабатывался проект их переделки в машины огневой поддержки пехоты. Для этого снимался механизм привода колесного хода, так называемая «гитара», накладными броневыми экранами усиливалось бронирование, а вместо 45-мм пушки 20-К в башню устанавливали 23-мм авиапушку ВЯ с запасом 250 патронов. По легкобронированной и небронированной технике, пулеметным гнездам, амбразурам дзотов и блиндажей, короткая очередь из ВЯ была как раз тем, что прописал доктор, а если из засады в борт или корму (особенно по каткам44), то не поздоровится и средним немецким танкам. Но ни одного такого танка огневой поддержки в действующей армии не имелось. Первый прототип проходил испытания в Кубинке, а назначенные к переделке экземпляры ожидали их окончания и результатов.

Зато 16-й армии было придано аж четыре усиленных кавалерийских корпуса, усиление которых выразилось в насыщении эскадронов автоматическим оружием, включая импортные из-за порта единые пулеметы под винтовочный патрон, а также в придании их дивизиям тех самых отдельных танковых батальонов и самоходных зенитных дивизионов. Зато вся артиллерия была на конной тяге. И конноартиллерийские полки, оснащенные запущенными в производство пушками ЗиС-3 и противотанковые дивизионы, одна батарея в которых была вооружена четырьмя 57-мм пушками ЗиС-2, а две остальные – 45-мм пушками 19-К. Именно эти усиленные кавкорпуса сразу после прорыва фронта должны были веером уйти вперед, разрывая немецкие коммуникации, и в случае малейшей необходимости вызывая поддержку авиации.

С одной стороны, направление Орша-Борисов-Минск, являющееся частью той самой пресловутой линии Москва-Берлин, считалось у немцев основным, и вражеских войск в полосе прорыва 16-й армии было гораздо больше, чем на Бобруйском направлении. С другой стороны, подвижные механизированные соединения в полосе группы армий «Центр» у немцев уже закончились, а германская пехота таким усиленным кавкорпусам, да еще поддержанным авиагруппой экспедиционных сил, помехой не была. В случае необходимости опорные пункты противника можно быть просто обойти, после чего ими должны были заняться авиация и натасканные во время финальной части Смоленского сражения тяжелые саперно-штурмовые батальоны. А это такие крутые ребята, что выживших и пленных после их зачистки фактически не остается. Но, как говорится, проблемы немцев шерифа, то есть Рокоссовского, волновали мало. Пусть сразу сдаются в плен, и будет им счастье.

А вчера в полосу прорыва прибыл еще один нежданный сюрприз. Экспедиционные силы для усиления огневой поддержки прислали тяжелый огнеметный батальон, приписанный почему-то к войскам РХБЗ (радиохимбиозащиты). Как выразился командир батальона подполковник Половцев, весело сверкая зубами: «Для производства боевых стрельб по немецко-фашистским оккупантам». Впервые услышав об этом батальоне, Рокоссовский сперва подумал, что речь идет о батальоне тяжелых огнеметных танков, но когда воочию увидел тяжелые огнеметные системы, то понял, насколько глубоко ошибался. Больше всего эти установки напоминали чудовищно раскормленные гвардейские реактивные минометы, поставленные на шасси тяжелых танков, ибо чудовищный вес пакета с двадцатью четырьмя направляющими для крупнокалиберных эрэсов не выдержал бы ни один даже самый мощный автомобиль.

С собой улыбчивый подполковник привез огромную, как три простыни, подробную карту вражеских позиций, созданную на основе расшифрованных аэрофотоснимков, на которую были наложены данные авиационной разведывательной аппаратуры. Немцы на этой карте представали наивными страусами, спрятавшими голову в песок и вообразившими, что теперь их не видно. Особыми значками были обозначены даже утепленные сортиры, в которые германская солдатня бегает гадить, не говоря уже об усиленных блиндажах-убежищах во второй полосе обороны, в которых вражеская пехота собиралась отсиживаться во время артподготовки. Чтобы пробить их толстые многослойные перекрытия, потребовалось бы прямое попадание падающего по крутой траектории бетонобойного снаряда восьмидюймовой гаубицы особой мощности Б-4. Получив такой подарок, верные соратники45 генерала Рокоссовского, начальник штаба генерал-майор Малинин и начальник артиллерии генерал-майор Казаков расстелили эти карту на полу и вместе с гостем принялись ползать по ней с лупами, выискивая самые интимные местечки немецкой обороны. В результате этого исследования пришлось несколько изменить схему артподготовки и направления ударов стрелковых и штурмовых подразделений первого атакующего эшелона, а тяжелые огнеметы получили достойные цели.

И вот оттикали последние секунды перед артподготовкой – и воздух, до того тихий и прозрачный, вдруг разорвался сокрушающим ревом и грохотом сотен крупнокалиберных орудий. Полоса прорыва тут была шире, и артиллерии к Орше стянули больше, чем четыре дня назад под Жлобин. Особо громко, редко и солидно, выделяясь басовым соло на общем фоне, били железнодорожные батареи особой мощности и, также, как и под Жлобином, снаряды их морских орудий линкорного калибра предназначались дивизионным штабам немцев, расположенным как раз на нужном удалении от линии фронта. Корпусные и армейские штабы из-за удаленности от линии фронта были недоступны даже морским орудиям, и поэтому удары по ним наносили ОТРК «Искандер», российские ВКС и советские ВВС. И были эти удары такими, что расположенный в Борисове штаб восстановленной 9-й армии, который приласкали «Искандеры», полностью прекратил свое существование, вместе с ее командующим генералом артиллерии Христианом Хансеном.

«Солнцепеки» выехали на размеченные позиции под прикрытием уже ведущейся артподготовки, прямо на глазах у наблюдающего за происходящим в полосе прорыва Рокоссовского произвели залп и упятились обратно в свой район сосредоточения, где их ожидали транспортно-заряжающие машины со вторым и третьим боекомплектом. Для того, чтобы по возможности полно расчистить путь советской пехоте, они будут возвращаться на огневые позиции (на этот раз другие) еще два раза. И только потом, закончив боевую работу и получив у генерала Казакова зачет по стрельбам (ну хорошо же отработали, разве нет, товарищи?), соберутся в походную колонну и убудут на станцию погрузки для последующего возвращения к базе Красновичи у портала.

Рокоссовскому работа «Солнцепеков» понравилась. Залп тяжелыми ракетами выглядел впечатляюще и, судя по изученной им вчера карте, легли они так, как надо, в результате чего несколько ключевых многоамбразурных дзотов в системе немецкой обороны просто перестали существовать. Даже отсюда в бинокль были хорошо видны вздыбленные обломки бревен и поднимающийся из воронок чадный удушливый дым, указывающий на то, что горит там что-то такое нехорошее. Говорят, что от одного только вдыхания такого дыма у немецких солдат начинает вновь образовываться давно ампутированная Гитлером совесть. Врут, наверное… а может, и в самом деле правда?

Артподготовка бушевала целый час. Целый час тяжелые орудия посылали в сторону немецких позиций налитые тротилом фугасы, вздымающие в небо огромные кусты разрывов из комьев мерзлой земли и тротилового дыма. Целый час немецкие солдаты сидели в своих убежищах, гадая, пробьет перекрытия упавший сверху шальной гаубичный снаряд или нет. Но потом, когда стих гул канонады и земля перестала содрогаться от рвущего ее плоть тяжкого железа, в стороне русских окопов раздалось слитное «ура»! А это значило, что немецким солдатам необходимо вылезать из своих глубоких теплых нор и по ходам сообщений бежать в первую траншею отражать большевистскую атаку. А там страшно, все разворочено и разбито, валяются обезображенные трупы камрадов, оставшихся в боевом охранении, окопы наполовину осыпались, а половина дзотов разбита вдребезги, притом что на дне воронок горит что-то такое особенное, испускающее едкий химический дым.

Самые любопытные из немецких солдат, выглянувшие поверх осыпавшегося бруствера, вдруг обнаружили, что русских-то совсем не видно, а над их окопами под крики «ура» болтаются какие-то чучела… Но это чрезвычайно важное открытие запоздало – на той стороне фронта вдруг завыло, заулюлюкало, раздался адский скрежет, будто миллионы гвоздей с корундовыми остриями принялись царапать стекла, а над позициями гвардейской реактивной артиллерии поднялись клубы дыма вперемешку со снежной пылью. Из этих дымных клубов в небо волнами вырывались продолговатые заостренные снаряды; они, оставляя за собой огненные хвосты, возносились в небо, чтобы потом упасть на немецкие окопы. И было таких снарядов видимо-невидимо, так что рябило в глазах. Запоздалый крик ужаса: «сталинские органы!» и огненная круговерть, накрывшая немецкие окопы.

А тем временем на той стороне через окопы перевалили первые КВ-2, переделанные в штурмовые танки (какими они и задумывались при своем создании46) и, таща перед собой громыхающие противоминные тралы, они медленно поехали в сторону дымного марева, затянувшего немецкие окопы. А уже вслед за ними в атаку бесшумно, как призраки, поднялись стрелковые цепи в белых маскхалатах. Не успели они пройти и четверти пути, когда дымное марево наконец рассеялось; и оглушенные, дезориентированные и мало что понимающие немцы увидели настоящую большевистскую атаку при поддержке тяжелых танков.

Замешательство в немецких окопах было недолгим. То тут, то там ожили пулеметы, длинными очередями пытающиеся прижать цепи в белых маскхалатах к белой же заснеженной земле. И было этих пулеметов в разы меньше, чем могло бы быть, не прокатись по немецким позициям сокрушающий вал комбинированного артиллерийского удара. Но вот сначала один, потом и все остальные КВ-2 начали останавливаться и шевелить башнями, выцеливая настырно стрекочущие досадные помехи для атакующей пехоты. Несколько раз глухо ухнули шестидюймовые гаубицы, вставленные в огромные коробчатые башни, в небо поднялись кусты разрывов, обреченные с самого начала пулеметы заткнулись – и танки вроде бы не спеша двинулись дальше вперед, настороженно осматривая местность глазами командирских перископов.

А следом за ними, уставив перед собой штыки, широко шагает советская пехота в крытых белыми чехлами ватных телогрейках и таких же штанах. Трепыхаются на ветру красные боевые знамена, гремит барабанный бой, и одиночные винтовочные выстрелы из окопов ничего не могут изменить в решимости этих людей достигнуть оборонительного вражеского рубежа и завязать там знаменитый русский рукопашный бой. И совсем неважно, что то один, то другой боец оседает в снег, сраженный вражеской пулей. Слишком мало осталось в окопах боеспособных врагов, слишком много советских бойцов идет на них в атаку.

И германская артиллерия тоже бессильна помочь своим, она подавлена еще при попытках противодействовать артподготовке специальными контрбатарейными дивизионами 122-мм пушек-гаубиц А-19, обладающих вдвое большей дальнобойностью, чем германские десяти и пятнадцатисантиметровые гаубицы. Впрочем, и сейчас они не остались без дела, как и тяжелые гаубичные полки РГК, укомплектованные 152-мм пушками-гаубицами МЛ-20. Эти несколько сотен орудий на почти максимальных углах возвышения по командам кружащего над местом сражения российского самолета ДРЛО посылают один снаряд за другим в глубину вражеской обороны, тем самым пресекая маневр противника резервами.

И германские пехотные полки изначально полного состава, брошенные в пекло, чтобы если не предотвратить, то хотя бы затормозить прорыв, начисто растрепывались, даже не дойдя до прямого столкновения с советскими стрелковыми цепями. А те уже ведут беспощадный рукопашный бой в третьей траншее немецкой обороны с последними немецкими резервами, набранными из полковых штабных работников, писарей, сапожников, кладовщиков и кашеваров. Еще один натиск советских бойцов, еще один рывок – и эта последняя преграда падет, рухнет, рассыплется в прах.

А в спину им уже с нетерпением дышат жаждущие ворваться в прорыв горячие кавалеристы и их прославленные командиры – Белов, Доватор, Жадов, Плиев. Маленькие лохматые монгольские лошадки, неизменные для русских кавалеристов шашки и пики, и тут же у каждого кавалериста за спиной либо ППШ, либо ДП, и, как особая ценность, пулемет Калашникова. И заводная лошадь в поводу со всем необходимым. Вперемешку с кавалерийскими эскадронами, команду входить в прорыв ожидают конноартиллерийские батареи. Шесть таких же лохматых монгольских лошадей, зарядный ящик, за ним пушка ЗиС-3 и расчет верхами. Или четыре лошади, зарядный ящик и противотанковая пушка 19-К. Эти батареи такие же подвижные, как и основная масса кавалеристов. Лошадиные силы им даны с большим ефрейторским зазором, да и зачем экономить конский состав, когда братская Монголия поставляет Советскому Союзу таких маленьких полудиких лошадок буквально миллионами голов.

А вот и готовые поддержать кавалеристов, если что пойдет не так, танковые батальоны и их рычащие в нетерпении дизелями Т-34 и КВ-1. И не беда, что танки не совсем новые, уже бывшие в боях, подбитые и прошедшие капремонт. Они еще на многое способны и далеко пойдут, если их не остановит со скрежетом не вовремя полетевшая ходовая. Основная немецкая противотанковая пушка им как слону дробина, и вообще, совсем другие пошли времена – бояться уже нечего, немец уже не тот. Или, может, советский солдат стал совсем другим… но об этом позже, потому что впереди в небо взмывает красная ракета. Вперед – путь свободен!

* * *

19 ноября 1941 года, полдень. Минск, штаб группы армий «Центр».

Генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист

Русские говорят, что беда не приходит одна. Очевидно, они знают толк в том, как это организовать. Одна беда, две беды, три беды, много бед – и на все один ответ. Не успела закончиться история с русским смешанным моторизованным соединением, разгромившим панцердивизии 29-го мотокорпуса и захватившего Марьину Горку, как под Оршей большевики при поддержке «марсиан» затеяли новое наступление, даже более широкомасштабное, чем их первый удар на Бобруйск. Там был встречный укол шпагой, рассчитанный на то, что мы отвлечем на это направление все свои резервы, а под Оршей был нанесен удар тараном. Ужасный дракон, сожравший две панцердивизии, не пошел на Минск, как мы того боялись, а так и остался в этой Марьиной Горке переваривать добычу и зализывать раны. Ведь даже группировка «марсиан» наверняка не могла справиться с двумя нашими панцердивизиями совсем без потерь.

В то же время под Оршей будто возродились ужасные времена Аттилы и Тамерлана. В прорыв, проделаный большевистской пехотой и артиллерией, сплошным потоком хлынули несметные орды злых всадников на маленьких косматых лошадках. Они сразу же оказались буквально повсюду. Если где-то есть сильный хорошо укрепленный гарнизон, то они обтекают это место со всех сторон, не останавливаясь для того, чтобы завязать серьезные бои; или, если обойти невозможно, вызывают авиацию «марсиан», которая за одну или две атаки вдребезги разносит неодолимую прежде преграду. И вот теперь большевистская кавалерия подобно потопу разлилась по нашему тылу и делает в там все что захочет. При этом в штабе группы армий «Центр» сведения об их численности и глубине проникновения в наш тыл имеются самые противоречивые. По одним данным, глубина прорыва составляет десять-пятнадцать километров, по другим – передовые разъезды подходят уже к Борисову.

А в Борисове – дым столбом, бедлам и разгром. На месте здания, где размещался штаб 9-й армии, созданной взамен погибшей в Смоленске, несколько перекрывающих друг друга огромных воронок, будто сюда угодили несколько тысячекилограммовых бомб. Да-да, именно так – по докладу командира зенитного дивизиона, прикрывавшего штаб, все было спокойно, самолетов противника в воздухе не наблюдалось, а потому и воздушная тревога не объявлялась. Потом разом, без каких-либо угрожающих признаков, прогремело несколько сильнейших взрывов. Когда рассеялись пыль и дым то выжившие увидели, что здание, в котором размещался штаб 9-й армии, разбито в щебень, а окружающие его дома превратились в руины. Надо ли говорить, что совершенно бессмысленно под грудами кирпичного боя искать выживших в этом кошмаре.

Чуть лучше дела обстоят в городке Толочин, где расположен штаб 25-го армейского корпуса. Этот самый Толочин находится прямо на шоссе Смоленск-Орша-Борисов-Минск, вдоль которого проходит ось главного удара большевиков на Минск. Так вот, с самого утра над этим Толочином непрерывно висит вражеская авиация. Вперемешку большевики и «марсиане». «Адские гребешки»47 сменяются «Мясниками»48, следом за ними прилетают стрекочущие как газокосилки «Потрошители»49, помимо нанесения бомбовых и ракетных ударов, разбрасывающие специальные ракеты для целеуказания. А потом, ориентируясь на дымовые сигналы этих ракет, со звенящих высот валятся в атаку русские двухмоторные пикировщики. Когда улетают одни вражеские аэропланы, сразу прилетают другие, и нет этому ни конца, ни края.

Удары по расположению штаба чередуются с бомбежками железнодорожной станции, в окрестностях которой дислоцирована резервная 555-я пехотная дивизия. Из тела этого единственного резерва командование корпуса сейчас выдирает куски плоти для формирования временных камфгрупп. И все это в тщетной попытке остановить потоп большевистской кавалерии, хлынувший через дыру во фронте. То есть, связи со штабом 25-го корпуса у нас нет, и здесь, в Минске, даже неизвестно, жив ли еще старина Карл Риттер фон Прагер. Данные, которые мы тут получаем, косвенные, и приходят они по линии железнодорожной дирекции «Центр» от начальника станции «Толочин». Сам штаб корпуса, скорее всего, утратил все свои радиостанции и не выходит на связь с восьми утра, когда поступило сообщение о первом авианалете на Толочин. Мы уже пытались достучаться до них через железнодорожников с приказом немедленно прекратить формирование кампфгрупп (потому что таким путем потоп не остановить), а вместо этого 555-й дивизии занять оборону вокруг Толочина и ждать прибытия подкреплений. Уже грузятся в эшелоны 71-я и 75-я пехотные дивизии, которые мы намереваемся отправить на помощь 25-му армейскому корпусу, несмотря на то, что в Борисове уничтожен не только штаб 9-й армии, но и все мосты через Березину, как шоссейные, так и железнодорожные.50

Но если не удастся быстро отремонтировать железнодорожный мост в Борисове, мы развернем эти две дивизии по рубежу реки Березины, потому что обещать помощь еще не значит оказать ее. Лишь бы 555-я дивизия и примкнувшие к ней отступающие подразделения хоть на какое-то время задержали потоп большевистской кавалерии. Хоть на день-два, а еще лучше три. Правда, есть вероятность, что большевистская кавалерия просто обойдет Толочин, оставив его на съедение своей пехоте и артиллерии, которые, несомненно, движутся за ней следом, только гораздо медленней. В принципе, вполне разумная тактика, разделяющая обязанности между подвижными соединениями и пехотой. Разумная, разумеется, в исполнении германской армии, а когда так делают большевики, это приводит меня в отчаяние.

Но в таком случае необходимо дать команду на отход войскам 4-й армии, занимающей оборону напротив Могилева. Парировать удары большевиков на флангах нам больше нечем, но и допустить еще один Смоленский котел для меня просто немыслимо, потому что это будет на руку только большевикам и «марсианам». Поэтому отход не только оправдан, он прямо необходим. И крик души в Берлин: «Дайте резервов, резервов и еще раз резервов!». Потому что если группа армий «Центр» немедленно не получит дополнительных резервов и случится третий удар большевиков, то фронт на Берлинском направлении рухнет и предотвратить это будет невозможно.

Проклятые «марсиане» в Смоленском сражении совершенно обескровили вермахт, практически полностью сожрав группу армий «Центр» первого состава. Те наши солдаты и офицеры, которые летом гордо маршировали на Москву, сейчас или лежат в земле под березовыми крестами, или томятся в большевистском плену. Если подсчитать, то за время прошедшее с начала войны на Востоке мы безвозвратно потеряли два миллиона солдат и офицеров, поставив в строй только двести тысяч. А у большевиков, напротив, закончилась их великая всеобщая мобилизация, и теперь на каждого немецкого солдата нападает по трое-четверо русских. В таких условиях стоит призадуматься над тем, чтобы начать ставить в строй всякую дрянь – вроде пленных французов, бельгийцев, голландцев и датчан… вот только гордых пшеков нам тут не надо. Эти будут не столько бороться с большевиками, сколько примеряться, как бы ловчее ударить в спину германскому солдату.

* * *

19 ноября 1941 года, вечер. Западный фронт, Витебская область, подступы к селу Толочин

Командующий 2-м гвардейским кавкорпусом генерал-майор Лев Михайлович Доватор

Так весело нам не было с сентября, когда мы вместе с Севастопольской бригадой экспедиционных сил участвовали в рывке на Жлобин, а потом ходили вместе с ними на Бобруйск бить морду третьему моторизованному корпусу немцев. Морды им мы тогда набили по первому разряду – что было, то было; повеселись, одним словом, отвели душу за все, что произошло до двадцатого августа, когда ворвавшиеся в наш мир потомки принялись объяснять германцам, как крупно они ошиблись, решив напасть на Советский Союз. То есть я и мои бойцы впервые услышали об экспедиционных силах из будущего только после выхода из рейда второго сентября, когда процесс разгрома тогдашней группы армий «Центр» был в разгаре. Да и нас тогда прихватили очень круто. Пополниться, перевооружиться, двое суток на все – и снова марш-марш вперед, снова в бой. Правда, после Бобруйского рейда нас все же вывели в тыл для отдыха, пополнения и переформирования. Чтобы добить окруженные немецкие войска в Смоленске и Рославле, кавалерия уже не требовалась. Там полезней была пехота, и лучше с эпитетом «саперно-штурмовая». Тоже, кстати, мощные бойцы, за что я их и уважаю.

Так вот – период отдыха и пополнения был очень кратковременным, а переформирование наше заключалось в том, что 50-й и 53-й кавалерийским дивизиям вручили гвардейские знамена, переименовав их соответственно в 3-ю и 4-ю гвардейские кавалерийские дивизии. Что касается всей моей 1-й конно-механизированной группы (формирования по умолчанию временного), то ее переименовали во 2-й гвардейский кавалерийский корпус, дополнительно добавив в его состав 20-ю кавалерийскую дивизию, пока не прошедшую огненного крещения боем, и, следовательно, не гвардейскую. На этом переформирование завершилось и началось довооружение.

В состав каждой из трех этих дивизий – без различия, гвардейская она или нет – были включены средства усиления, то есть по одному танковому батальону на Т-34 и КВ-1, легкому конноартиллерийскому полку и такому же конноартиллерийскому противотанковому дивизиону. Что касается зенитных средств, то в эскадронах создали взводы тяжелого оружия, оснастив их пулеметами ДШК, которые, помимо прочего, могли вести огонь и по зенитным целям, а также, в качестве средства личной обороны, бойцам раздали ПЗРК из будущего. Мол, этого добра накопили столько, что двадцать раз хватит перебить все люфтваффе, только успевай подвозить. Ну и прочее по мелочи – рации там из будущего, ночные прицелы для пулеметчиков и снайперов, дальномеры, которые точно меряют расстояние за счет отражения пучка света, и много другое…

Но такое оснащение подразумевало высочайшую ответственность за результат его применения, поэтому сразу после переформирования и довооружения нас принялись учить военному делу самым настоящим образом. Мы узнали все о том, как надо взаимодействовать со своими танками и как с артиллерией, как бороться с вражеской бронетехникой, выводя ее на позиции противотанкового дивизиона, и что делать, если на пути соединения оказался вражеский укрепленный пункт. Но мы не просто узнали это. Мы заучили все это наизусть в бесконечных полевых занятиях, тактических маневрах и учениях, максимально приближенных к боевой обстановке, которые проводились при любой погоде. Все это перемежалось боевыми стрельбами из всех видов оружия, в том числе и из трофейного. Возможно, что от умения управиться с немецким пулеметом или винтовкой еще будут зависеть чьи-то жизни и смерти.

В принципе, сразу было понятно, что если не брать охрану собственных тыловых коммуникаций (для чего существуют кавалерийские дивизии НКВД), гвардейские кавалерийские корпуса – это рейдовые соединения, действующие в отрыве от основных сил и в то же время не обладающие сокрушительной мощью ударных механизированных формирований. Наше дело – просачиваться там, где не пройдет никакая механизированная техника. От нас требуется атаковать врага в его же глубоком тылу в самом неожиданном месте, перехватывать коммуникации и жечь склады. В случае необходимости мы должны уметь рассыпаться широким фронтом на дивизии, полки или даже отдельные эскадроны, чтобы потом в случае необходимости снова собраться в один единый кулак.

Вот и сейчас генерал Белов, наш сосед слева, уже разворачивает свой 1-й гвардейский кавалерийский корпус веером подивизионно с задачей перехватить коммуникации немецких войск, занимающих позиции перед Могилевом. Сосед справа у нас – 3-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Плиева, который, как и мы, в компактных походных колоннах в максимально возможном темпе движется на запад по параллельной дороге. И я, и он намереваемся пока обойти этот Толочин, оставив его на съедение штурмовой пехоте и артиллерии. Наша цель – Борисов. Вперед и только вперед.

* * *

19 ноября 1941 года, 23:25. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

Растворяясь в истории, уходил в прошлое еще один день Великой войны, сто пятьдесят первый по счету. Огромной стране, отходящей к беспокойному сну, хотелось верить, что перелом в этой войне уже произошел, что теперь все будет хорошо, враг будет разбит и победа останется за нами. Вождь, который сейчас напряженно вглядывался в линии на карте, знал, что это только часть правды. Вторая же ее часть заключалась в том, что пока грядущая Победа – это только возможность, реализации которой еще предстоит добиться, прикладывая в войне титанические усилия, в том числе жертвуя на фронте тысячами и миллионами жизней советских бойцов и командиров. Концепция «Малой кровью и на чужой территории» оказалась несостоятельной даже в Зимней войне против маленькой Финляндии. Хоть и шла та война действительно на чужой территории, пролитую на ней кровь малой не назовешь. Через оборонительные сооружения «линии Маннергейма» Красная Армия смогла пробиться лишь ценой огромных усилий и тяжелых потерь. Пусть об этом тогда не писали в советской прессе, но он, Сталин, знает, что это действительно так и было.

К тому же все территории, отвоеванные тогда у Финляндии, снова оказались потеряны за два первых месяца новой войны, про начало которой, чтобы долго и витиевато не материться, можно сказать только одно – это была катастрофа. И в первую очередь причины этой катастрофы заключались не в качестве техники и боевом духе Красной армии (дух этот был очень высок), а в головах руководящих ею генералов, многие из которых оказались совсем не на высоте. Все произошло точно по профессору Преображенскому из «Собачьего Сердца». Булгаков все-таки гений, хоть и не совсем советский человек.

Одни из этих генералов растерялись, бросили подчиненные им войска и, переодевшись в гражданскую одежду, в компании лично преданных им людей выходили из немецких окружений. Другие, точно так же растерявшись и словно забыв, чему их учили в Академии, лично возглавляли атаки пехотных цепей на пулеметы и танков на немецкую противотанковую артиллерию. Смерть у них при этом получалась героическая, но бессмысленная, как будто кроме генералов некому было заместить собой убитых ротных и батальонных командиров. Эти, как были поручиками и выдвинувшимися за храбрость старшими унтер-офицерами в конце Империалистической войны, так ими и остались.

Третьи… третьими были военачальники в больших чинах, на плечах которых лежала ответственность за все стратегические и тактические просчеты при подготовке к войне. Эти, даже не разобравшись в обстановке и не понимая, что происходит, вместо того чтобы организовать глубокую оборону и вынудить врага нести в разы большие потери, поступали ровно наоборот – бросали еще сохранившие боеспособность войска в самоубийственные контрнаступления против численно и качественно превосходящего противника. И тут выяснилось, что одного революционного энтузиазма и пролетарской сознательности в современной войне техники и моторов совершенно недостаточно, что поспешные и необдуманные приказы вместо улучшения обстановки способны ее только ухудшить. А ведь причина фатальных просчетов этих «товарищей» в том, что они, испугавшись ответственности за свои старые просчеты, наделали кучу новых, не менее грубых.

Фельдмаршал Кутузов в похожей ситуации с боями отступал до Москвы и даже дальше, в результате чего заставил Наполеона нести неприемлемые для того потери – и тем самым русский полководец сохранил свою армию, которая потом и разгромила французов, изгнав их прочь со своей земли. А товарищи Павлов, Кузнецов51, Тимошенко и иже с ними, напротив, и территорию не смогли удержать, и почти полностью просрали кадровую армию в многочисленных котлах; и просрали бы еще больше, если бы не пришли потомки и не прекратили это безобразие… Советский Союз спасло только то, что в середине двадцатого века имелась возможность объявить Всеобщую Мобилизацию и выставить на поле боя войско, в разы численно превосходящее кадровую армию мирного времени. У Кутузова такой возможности не было, и восполнять потери за счет ополченческих формирований он мог только частично.

Но все это были потери прошлых периодов, фантомные боли от того, что уже было нельзя изменить. И даже если прямо сейчас без суда и следствия расстрелять всех виновников той катастрофы и их единомышленников, то погибшие и попавшие в плен в приграничных сражениях не вернутся в строй, сверкающий новеньким оружием. Перед войной страна напрягала все силы, чтобы дать своим защитникам самые современные танки, самолеты, артиллерийские орудия и стрелковое оружие, и по большей части весь этот поток шел в приграничные округа, которые перевооружались в приоритетном порядке. Теперь все это богатство досталось германской армии, которая не побрезгует применить его против прежних владельцев, особенно с учетом тех потерь в живой силе и технике, которые немцы понесли в Смоленской битве.

Кстати, вот лежит поступившая вчера докладная записка, сообщающая о том, что после разгрома двух немецких танковых дивизий в Марьиной Горке нашими войсками помимо всех прочих трофеев была захвачена материальная часть двух артиллерийских полков, укомплектованных германскими тягачами и трофейными советскими гаубицами М-30 и МЛ-20. Теперь командующий 4-й танковой бригадой нового облика полковник Катуков хочет оставить эти обратные трофеи в составе своей бригады и просит укомплектовать личным составом два гаубичных полка на мехтяге. Резолюция генерала Жукова на этой же записке гласит, что ничего невозможного в этом нет, но комплектование личным составом двух новых артполков может затянуться, и тогда в случае серьезного натиска противника на Марьину Горку 4-я танковая бригада будет вынуждена оставить данный населенный пункт, вернув трофеи немцам.

Еще раз подумав, Вождь взял свой любимый синий карандаш и написал на докладной записке следующую резолюцию:

«Во-первых – не полковник Катуков, а генерал-майор Катуков.

Во-вторых – не 4-я танковая бригада, а 1-й гвардейский танковый корпус.

В-третьих – в распоряжении корпуса тов. Катукова оставить только гаубичную бригаду на мехтяге, укомплектованную сорока восемью орудиями М-30, а орудия МЛ-20, как сковывающие маневр подвижного соединения, передать командованию Брянского фронта и обратить на формирование нового гаубичного полка РГК».

И подпись: «И.С.».

Сталин подумал, что, как показал прошлый вариант истории, такие молодые товарищи – вроде только что получившего звание генерал-майора Михаила Катукова или командующего 16-й армией генерал-лейтенанта Константина Рокоссовского – как раз и являются той молодой порослью, которая и заменит на командных должностях беспощадно выпалываемую сорную траву. По счастью, таких молодых и талантливых командиров в рядах РККА много, их имена известны, как известны и те генералы из старой гвардии, которые не опозорили своего высокого звания и, сражаясь с врагом честно и умело, всегда приводили свои войска к победе.

Кстати, успешный прорыв 16-й армии Рокоссовского по направлению на Борисов уже привел к тому, что немецкая 4-я армия пару часов назад получила приказ из штаба группы армий «Центр» на отход к рубежу по реке Березина. Тогда же то же самое командование группы армий «Центр» в категоричной форме потребовало у своего верховного командования немедленной присылки дополнительных войск, напирая на то, что в противном случае фронт не выдержит следующего удара Красной Армии, что снова приведет к катастрофическим последствиям. Бывшие у него в наличии резервы фельдмаршал Лист уже исчерпал и теперь просит свое Верховное Командование о присылке ему дополнительных войск.

Теперь надо сделать так, чтобы просил он эти дополнительные войска как можно более громко и как можно более жалобно. А потому, после завершения пополнения 1-го гвардейского танкового корпуса личным составом, генерал-майор Катуков должен будет получить приказ продолжить свой рейд по вражеским тылам и доставить генералу-фельдмаршалу Листу максимально возможное дополнительное беспокойство. Также для усиления этого эффекта возможно пересечение предполагаемой новой линии фронта одним или двумя кавалерийскими корпусами, чтобы они как следует погуляли на «той стороне» и еще сильнее напугали немецкое командование.

К тому моменту, когда в Прибалтике начнется основная операция зимней кампании «Снежный тайфун», все доступные германскому командованию резервы должны быть сосредоточены в полосе действия группы армий «Центр». А о том, как их потом оттуда не выпустить, голова будет болеть у командования авиагруппой Экспедиционных сил, главного разведывательно-диверсионного управления при Ставке Верховного Главнокомандования и штаба партизанского движения. Но там все люди адекватны своим постам и можно рассчитывать на то, что они приложат все необходимые усилия для разгрома и уничтожения врага.

* * *

22 июля 2018 года, 10:05. Московская область, государственная дача «Ново-Огарево».

Президент сидел и читал доставленную из-за портала свежую советскую газету «Правда». Совсем свежую, от двадцатого ноября сорок первого года. Особый интерес вызывали два материала. На развороте – большая статья Бориса Полевого о наступлении на западном направлении; этот пострел успел везде, явно не без помощи вертолета из авиагруппы экспедиционных сил. Ну как иначе он мог за один прием побывать в Бобруйске, Марьиной горке, Орше, под каким-то там Толочином, побеседовать с Жуковым, Катуковым, командующим 21-й армией генералом Кузнецовым, Рокоссовским и Доватором.

Но суть не в этом. Наступление на самом деле носит локальный отвлекающий характер – ему ли Путину, об этом не знать; Минск среди целей операции даже не фигурирует, но расписано все так эпично, будто это генеральное наступление прямо на Берлин. Хотя информационную войну и дезинформацию противника никто не отменял. Особенно тогда, когда дезинформация скрывается под нагромождением вполне правдивых фактов. В любом случае то, что сделали Катуков и его бойцы в Марьиной Горке, впечатляет и без приукрашивания. Новое, блин, Ледовое Побоище; победа ума, смекалки и хитрости над грубой тевтонской силой. И немцы, кстати, тоже от изумления не могут подобрать слов, а когда у них это получается, они сразу начинают винить «марсиан» (то есть русских из будущего) в варварских способах ведения войны. Мол, среди ночи уставших немецких солдат внезапно разбудили и в одних подштанниках выгнали из теплых хат на мороз. А так нечестно – заставать врасплох спящего врага. И генерал Мороз, разумеется, опять помог русским, куда ж тут без него. Как известно из расшифровок радиоперехватов, более половины плохо обмундированных немецких солдат не погибли в бою, а замерзли насмерть в тщетной попытке пешком пройти до города Шацка – тридцать километров по глубоким сугробам на тридцатиградусном морозе.

Большой талант, надо сказать, этот Борис Полевой – не соврать ни в одном слове и одновременно представить все очень красиво и правдоподобно, будто прямо сейчас в проделанный конниками Белова, Доватора, Плиева и Жадова прорыв хлынут все двадцать тысяч танков Т-72, имеющихся на хранении в Российской федерации. Вообще, говорят, что когда содержащимся на территории России пленным немецким генералам называют даже приблизительный объем устаревшего для 21-го века вооружения, завалявшегося на Мобскладах складах, то некоторые из них, особо слабонервные, натурально хлопаются в обморок. Тут ограниченный контингент экспедиционных сил (три дивизии и две бригады) поставил на уши весь вермахт; что же тогда натворят несколько тысяч танков из двадцать первого века?

Такой вариант развития событий был бы прекрасен, но, к сожалению, он не мог быть исполнен. Пропускная способность единственного портала растет очень медленно, и в последнее время она отдана по большей части под поставки промышленного оборудования по программе «удочки вместо рыбы». Конечно, еще несколько десятков или даже сотен боевых машин поставить вполне возможно, но пока это представляется преждевременным. За исключением полковника Катукова (тут же, в статье Полевого, упоминается о присвоении ему генерал-майорского звания и награждении орденом Ленина), у Советского Союза пока нет «обкатанных» военачальников, которым можно было бы доверить технику из будущего после того, как опытным путем установят оптимальный штат танковых и механизированных соединений нового облика.

Генерал-майор Лелюшенко после расформирования его 21-го моторизованного корпуса командует общевойсковой армией; и силы, меньшие, чем мехкорпус нового облика, будут для него понижением. Генерал-майор Рыбалко, хоть и просится на фронт, пока занимает должность начальника кафедры разведки Высшей специальной школы Генерального Штаба Красной Армии. Полковник Ротмистров в настоящий момент командует танковой бригадой на Ленинградском фронте и пока не проявил особых полководческих талантов. Он больше отличается по организационно-хозяйственной части, так как его бригада, единственная из подобных частей, имеет походный ремонтный батальон, позволяющий своими силами быстро возвращать подбитую технику в строй. Полковник Лизюков, командир 1-й гвардейской мотострелковой дивизии, соратник Рокоссовского по обороне Соловьевой переправы и боям под Ярцево на данный имеет прекрасные характеристики и послужной список. Но в то же время истеричное поведение и дурацкая гибель52 этого командира в нашей истории во время неудачного контрудара 5-й танковой армии летом 1942 года ставят его фигуру под вопрос.

Но самое интересное было не на развороте, а на первой странице. Некролог. И на кого бы вы думали? На Никиту Сергеевича Хрущева. Верный сын партии, надежный товарищ, неутомимый борец за дело Ленина-Сталина, пал смертью храбрых от руки немецко-фашистских захватчиков. Одним словом – пуд скорби и ведро слез. Причина гибели – вражеский артналет во время выезда Первого секретаря КПУ(б) на фронт. Гаубичный снаряд, мол, разорвал этого деятеля на куски, оставив на память людям только окровавленную генеральскую папаху и теплые сапоги. При этом президент России ни на секунду не поверил в случайность смерти будущего ниспровергателя и обличителя, гонителя православной церкви, строителя коммунизма за двадцать лет и врага личных коров колхозников. Хотя туда этому клоуну и дорога; без него воздух на той стороне портала будет чище, а вода слаще. Стало быть, и по этому параметру история того мира изменилась необратимо…

Бывают такие моменты, когда бывшие соратники превращаются просто в попутчиков, а потом и в паразитов-нахлебников, способных исключительно на имитацию бурной деятельности. Всем же понятно, что идея пресловутой пенсионной реформы, повышения НДС, налоговый маневр в топливной отрасли, попытки любой ценой обрушить курс рубля и вся прочая суета, которой сейчас занят экономический блок правительства Дмитрия Медведева, проистекает только из того факта, что эти деятели либерального направления, презирающие реальное производство, никаким образом не способны добиться экономического роста, хоть сколь-нибудь отличающегося от темпов инфляции. И никаким путем министров-экономистов с этой позиции не спихнуть – хоть ты их режь, хоть ты их вешай на фонарных столбах. По-другому они просто не умеют.

Кстати, методика, с которой партийная верхушка «Единой России» в первом чтении проталкивала через Думу проект своей пенсионной реформы, больше подошла бы какой-нибудь тоталитарной секте. От таких методов «Голосуй как сказано, или партбилет с мандатом на стол» даже видавшие виды волки из ЦК ВКП(б) впали в изумление: «И что, так тоже можно?! И эти люди еще запрещают нам ковырять в носу? Даже при самом что ни на есть советском тоталитаризме и то так дела не делались. Люди же смотрят. Аккуратнее надо. Мягче. Не так же открыто…» – и дальше любимое лавровское: «Дебилы, б…!»

Депутат Железняк, по совместительству заместитель секретаря генерального совета партии «Единая Россия», несогласный с этой пенсионной реформой, и мандат сдал, и партбилет на стол положил, а вот любимица страны Наша Няша (Поклонская) с женской непосредственностью послала этих деятелей по пешему эротическому маршруту. Мол, мне мандат избиратели давали, перед ними я и отчитываюсь. А вы вообще тут кто такие, нарисовались – хрен сотрешь? И тишина, никто никуда не идет. Права потому что Поклонская – депутат не делегат и требование положить мандат является узурпацией власти, которая в этом вопросе пока что принадлежит избирателям, то есть народу Российской Федерации.

Хорошо бы и этих деятелей-реформаторов отправить в поездку куда-нибудь на фронт – например, в Сирию, под американские бомбы и «Томагавки»; а потом написать на них симпатичный такой групповой некролог. Но, к сожалению, это невозможно, в отличие от случая с Никитой Сергеевичем, который был большой сволочью, но никогда не был трусом; да уж, современные работники либеральной экономики особой храбростью не отличаются и ни в какие горячие точки не поедут.

Президент отложил в сторону газету и задумался. Выходит, что все эти вопросы – как кадровые, так и экономические – придется решать совсем другими способами, пусть не всегда явными, но от этого не менее эффективными. Тут надо понимать одно – без экономического роста минимум на пять-семь процентов проблемы в Российском государстве будут только нарастать. И дело не только в пенсионном возрасте. И то, что сейчас второпях будет сляпано на коленке реформаторами, потом придется еще не раз и не два переделывать, сожалея об упущенном времени и об упущенных возможностях.

И ведь он сам во всем виноват. Сам взрастил эту партийную гидру «Единой России», которая сейчас в лице правительства Медведева села ему на шею – точно так же, как «соратники» из ЦК ВКП(б) сидят на шее у товарища Сталина. И с этим тоже придется что-то делать, причем делать жестко и решительно. Иначе зачем все остальное, зачем «Крым Наш», война в Сирии, война с Гитлером за порталом? Зачем, в конце концов, упорное противостояние гегемонии коллективного Запада, когда агенты влияния этого Запада обсели правительство Российской Федерации как мухи банку с повидлом?

* * *

21 ноября 1941 года, 10:20 СЕ. Восточная Пруссия, окрестности Растенбурга, главная ставка Гитлера «Вольфшанце», бункер фюрера.

Узнав, что большевики еще раз прорвали фронт (причем сразу в двух местах) и хваленый вермахт снова сел в лужу, Гитлер взбеленился и вызвал к себе всю верхушку вооруженных сил. Вот они выстроились перед своим фюрером в один ряд – начальник штаба верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, его начальник оперативного управления генерал-полковник Альфред Йодль, а также главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич и его начальник штаба генерал-полковник Франц Гальдера. Дополнял этот холеный зверинец начальник военной разведки адмирал Вильгельм Канарис. Весьма представительная компания высших военных чинов Германии, на прошлой войне имевших заслуги еще перед кайзером Вильгельмом, которую разбавляла ссутуленная фигура Гитлера с трясущимися руками, в старой армии едва дослужившегося до ефрейтора. Правда, к тому моменту, когда означенные персоны собрались в его кабинете, Гитлер уже подуспокоился и мог разговаривать с ними вполне внятно, не срываясь на истерический крик и катание по полу.

В принципе, для полного комплекта тут не хватало еще главнокомандующего люфтваффе рейхсмаршала авиации Германа Геринга и главкома кригсмарине гросс-адмирала Эриха Редера. Но Геринг после налета «марсиан» на Берлин «лечился» в спецклинике от нервного срыва, а Редера ситуация на Восточном Фронте пока не задевала ни морально, ни материально. Его линкоров и крейсеров аэропланы «марсиан» пока не топили; и вообще, кригсмарине изначально было обращено лицом на запад, а не на восток. После сражений при Ютланде и Доггер-банке, случившихся еще во время той, прошлой Великой Войны, желание навтыкать «Роял Нэви» являлось идеей фикс всех немецких военных моряков; и неважно, что соотношение сил с тех пор только ухудшилось. И это в полной мере показала та травля, которую английские эскадры устроили полгода назад, гоняя по Атлантике одинокий линкор «Бисмарк», будто испуганного щенка.

Свою проработку высшего генералитета Гитлер начал с адмирала Канариса.

– Мой добрый Вильгельм, – вкрадчиво произнес он, – скажите мне, почему вражеское наступление стало для наших солдат полной неожиданностью? Почему никто ни о чем не подозревал до тех пор, пока не загрохотали пушки? Почему большевики и «марсиане» втайне сумели сосредоточить свои ударные группировки прямо под носом наших солдат? Почему ваша служба оказалась так беспечна, что прозевала подготовку к большевистскому наступлению и не смогла определить сроков его начала?

От этих вроде бы негромких слов фюрера у Канариса мгновенно пересохло в горле. Истерику с катанием по полу и кусанием ковра, наверное, все же пережить было гораздо легче, чем эти несколько простых вопросов, произнесенных вкрадчивым негромким голосом вождя германского народа. Если стоящий напротив него маленький человек со смешными усиками хоть на секунду заподозрит, что этот провал был не случаен, то это дело для него запахнет тюрьмой Моабит, а также пеньковой петлей или гильотиной, которая тоже применялась для казней государственных преступников.

– Мой фюрер, – нервно прокашлявшись, произнес Канарис, – на самом деле мы обнаружили признаки подготовки большевиков к наступлению и под Жлобиным, и под Оршей, но при более тщательном рассмотрении выяснилось, что сосредоточенная там техника представляет собой надувные резинотканевые макеты панцеров, автомашин и артиллерийских орудий, которые охраняются солдатами старших возрастов. Поэтому мы и посчитали определенную суету, царящую на этих участках фронта, отвлекающими действиями большевистского командования и «марсиан», и предположили, что основные удары в зимней кампании большевики нанесут на других участках фронта, вследствие чего сосредоточили все свои усилия на их поиске. Теперь-то я понимаю, что большевики с «марсианами» жестоко обманули наших людей, спрятав настоящие53 панцеры рядом с надувными.

Выслушав оправдания своего главного шпиона, Гитлер, возведя очи горе, театрально всплеснул руками.

– О, какое изощренное азиатское коварство! – воскликнул он. – Спрятать настоящие панцеры среди поддельных и тем самым оставить в дураках нашу великолепную разведку! Наверняка до этого додумались эти русские из будущего, ведь большевики такие простофили. Скажите, мой добрый Вильгельм, может быть, вам все же удалось выяснить, кто они такие на самом деле и, самое главное, сумел ли мой добрый друг Рейнхард (Гейдрих) добраться до их командования?

Канарис тяжело вздохнул и обвел ожидающих его ответа генералов и фюрера рассеянным мутным взглядом.

– Нам удалось выяснить многое, но не все, – хрипло произнес он, – поскольку среди «марсиан» наших агентов не было, да и не могло быть, то мы сосредоточили свое внимание на тех большевистских командирах, которые в частном порядке или по службе контактируют с солдатами и офицерами так называемых экспедиционных сил. Была проделана кропотливая работа, и среди этих большевистских командиров мы нашли тех, кто во время прошлой Великой Войны побывал у нас в плену и дал расписку о сотрудничестве ведомству полковника Вальтера Николаи. Тогда такие расписки старались брать у максимально большего числа русских пленных – неважно, были они офицерами или нижними чинами. Именно так в свое время были завербованы маршал Тухачевский, который чуть было не произвел в большевистской России успешный военный переворот, и генерал армии Павлов54, в самом начале этой войны подготовивший все необходимые условия для успеха блицкрига на московском направлении. Итак, таковых нашлось двое – майор П. и полковник О. Майор П. при попытке найти к нему подходы взял и застрелился, зато служащий по интендантской части полковник О. согласился сотрудничать с нашими людьми…

– Говорите же, наконец, мой добрый Вильгельм, – взмолился Гитлер, буквально заглядывающий Канарису в рот, – сообщите нам все, что вам удалось узнать об этих ужасных русских из будущего…

– Во-первых, мой фюрер, эти русские из будущего – все, от самого последнего нижнего чина и до верховного командования – истово ненавидят, как они выражаются, «гитлеровский режим», и готовы сделать все, чтобы Третий Рейх как можно скорее прекратил свое существование, а немцы, с оружием в руках пришедшие на русскую землю, умерли все до единого. Именно это они и писали в своих листовках, которые сбрасывали на головы наших окруженных солдат в Смоленске и Рославле: «Вы все умрете». При этом многие русские в будущем считают, что если бы вы, мой фюрер, в свое время не объявили бы русских низшей расой и недочеловеками, то Россия и Германия вполне бы смогли поладить между собой, чтобы совместно противостоять наглости и жадности англосаксов. Кстати, большевизм для большинства из них – это далекая история, так же, как и для нас историей стал Второй Рейх, созданный гением Бисмарка и кайзера Вильгельма Первого. Во-вторых – могущество той России, с нашей точки зрения, можно назвать безмерным. Одной бомбой они способны уничтожить целый город, а сотней или двумя – всю Германию. Кстати, здесь действует ничтожная часть их армии, которая, помимо помощи большевикам, служит учебным полигоном, на котором русские из будущего обучают своих солдат ведению боевых действий и испытывают в условиях реального боя новейшие образцы боевой техники. Наши солдаты для этих русских служат своего рода подопытными кроликами, которым в любом случае предстоит умереть. Так что, мой фюрер, готовьтесь – война будет идти до победного конца, то есть пока последний немецкий солдат не будет убит или не сложит оружие. Умолять этих людей бесполезно, потому что они просто не услышат наших просьб. В-третьих – в настоящий момент русские из будущего не горят желанием воевать вместо большевиков. Устранив момент максимальной опасности, они постепенно отходят в сторону, по возможности давая большевикам уроки того, как, с их точки зрения, надо правильно воевать, и поставляя им за золото различное вооружение, устаревшее в мире будущего и полное сокрушительной мощи здесь.

Канарис сделал паузу и облизал пересохшие от волнения губы.

– Что касается судьбы Рейнхарда Гейдриха, – продолжил он, – то удалось выяснить только то, что в самом начале сентября на аэродром Красновичи, полностью контролируемый пришельцами, приземлился немецкий истребитель, пилот которого сдался в плен представителям русской армии из будущего. Кто он такой, наш информатор просто не знает. Чуть позже этого немца забрали офицеры русской военной разведки, и больше о нем ничего неизвестно. Что касается того немецкого истребителя…

– К черту истребитель, мой добрый Вильгельм, – слабо махнул рукой Гитлер, – не в нем дело. Сложив два и два, я могу сделать выводы, что сам послал моего доброго Рейнхарда на верную смерть, потому что ненавидящие нас пришельцы из России будущего наверняка повергли его самым жестоким пытками, ни на минуту не поверив в его миротворческую миссию. Теперь вот что, херрен генерален – если, как доложил мой добрый Вильгельм, русские из будущего избегают непосредственного участия в боевых операциях, то дайте генералу-фельдмаршалу Листу все, что он попросит. Он должен как можно дольше сдерживать большевиков и их ужасных покровителей и не пускать их в Европу. За это время мы обязательно должны что-нибудь придумать, и мы придумаем это, ведь с вами гений вашего великого фюрера. Поэтому действуйте, действуйте, действуйте, а не сидите на месте.

Произнеся эти слова, Гитлер обвел своих генералов полубезумным взглядом и, шаркая ногами, вышел из своего кабинета.

* * *

полчаса спустя, там же. стенографистка Ада фон Буркхардт.

Возможность работать в штабе нашего великого фюрера, ведя для истории записи его встреч и совещаний, являлась для меня неслыханной удачей и пределом счастья. Сказать честно, для того чтобы достичь этого положения я шла долго и упорно, стараясь изо всех сил пробиться поближе к моему кумиру; и могу сказать, что это у меня получилось. И сегодня, как обычно, я тихо и незаметно делала свою работу, сидя в отведенном для стенографисток углу комнаты для совещаний. Я не осмеливалась поднимать голову слишком часто, но все же не могла удержаться от того, чтобы хоть изредка не взглянуть на любимого миллионами немцев и немок идола нашего немецкого народа. «Гигант» – с неизменным благоговением называла я его про себя. Действительно, находясь в одном помещении с этим человеком, я казалась самой себе маленькой и ничтожной. И всякий раз я замечала, что нечто подобное испытывают и остальные – неважно, мужчины это или женщины, генералы или обычные стенографистки.

Человека этого обволакивала аура некой незримой мощи. Только с виду он был обычным, но на самом деле его нельзя было равнять с остальными людьми, пусть даже и принадлежащими к высшей арийской расе… Он весь лучился незримым светом – светом истины и справедливости. Он был велик, он был гениален, он был могуч, его мысль ниспровергала старые отжившие свое государства, чтобы мы, немцы, смогли построить на их руинах свой тысячелетний рейх. Это был подлинный гигант мысли и духа, Избранник, посланный Высшим Разумом на землю для того, чтобы спасти род человеческий. А спасти человечество от гибели и вырождения могло только мудрое управление процессами смерти и рождения, с тем, чтобы в первую очередь сохранить чистоту высшей – нашей, арийской – расы. И он взял на себя эту нелегкую обязанность… За что мы все были беззаветно преданы этому человеку. Каждое его слово являлось бриллиантом чистейшей истины, его идеи были божественно разумны и наполнены лучезарным величием…

Но уже несколько дней я почувствовала, что с нашим кумиром стало происходить что-то ужасное. Сначала эта догадка слабо пульсировала в моей голове, но с каждым днем, каждым часом и минутой становилась все настойчивей. Как я ни пыталась с ней бороться, у меня ничего не получалось; подспудные ощущения неизбывного ужаса и тоски постепенно пронизывали все вокруг нас. Я никак не могла понять, в чем дело, и это чувство мучило меня, зудя в глубине сознания назойливой мухой, которую мне не удавалось прогнать. Беспокойство усиливалось; и в те моменты, когда мне доводилось исполнять свои служебные обязанности, я все чаще отрывала глаза от записей и бросала быстрые взгляды в ЕГО сторону, тщетно пытаясь разгадать, в чем дело, отчего наш фюрер начал сутулиться и будто разом постарел на десяток лет.

И вот сегодня мне и другим девочкам, которые стенографировали это совещание, вдруг открылась ужасающая истина. Адмирал Канарис (которого я неплохо знала, так как часто стенографировала его встречи с фюрером) повел разговор о пришельцах из другого мира – тех самых, что помогали большевикам. Их еще называют «марсианами» за бесчеловечную жестокость и холодное равнодушие, с каким они относятся к представителям арийской расы. По крайней мере, так говорил покойный доктор Геббельс, когда был еще жив. Устрашающие слухи об этих «марсианах» ходили уже очень давно… Впрочем, большинство граждан великой Германии (по крайней мере, из моего круга знакомых) сначала предпочитали в них не верить, считая все эти россказни выдумками и вражеской пропагандой. Все мы верили только в гений нашего любимого фюрера и пребывали в непоколебимой уверенности, что он сумеет справиться с любой напастью. Конечно, как же иначе! Ведь на его стороне – само Божественное Провидение! А слухи распускают те, кто желает подорвать наш дух, посеять панику и нарушить наше идейное единство. Хотя мы думали, что неудачи, которые преследовали наш победоносный вермахт, были временным явлением, вести, которые приходили к нам в Вольфшанце с полей огромного сражения, развернувшегося на Востоке на просторах от Балтийского до Черного моря, становись все тяжелее и безрадостней.

Судя по тому, о чем рассказывал адмирал Канарис, Провидение, до сей поры благоволившее нашему фюреру, радикально изменило свои предпочтения, начав подыгрывать противоположной стороне… За что ты с нами так, Господи?! Ведь мы ни в чем перед тобой не виноваты! На этом совещании я узнала правду, заключавшуюся в том, что таинственные пришельцы, помогающие Советам – на самом деле их потомки, заявившиеся сюда из двадцать первого века. Честно говоря, эта невероятная новость, в правдивости которой, похоже, уже никто не сомневался, потрясла меня. Она была настолько же фантастичной, насколько и ужасающей. Это что, получается, они уже один раз выиграли у нас войну, полностью уничтожив Германию, а теперь их потомки вернулись, чтобы проделать это снова, с еще более ужасающим эффектом?!

Выходит, что у этих русских из будущего там, «в высших сферах», оказался настолько могущественный покровитель, который был в состоянии разверзнуть перед ними туннель во времени, через который в наш мир и пришли их непобедимые легионы?! Моя бабушка, происходящая из древнего остзейского баронского рода, частенько повторяла, что Россия настолько непонятная и запутанная страна, которую невозможно понять умом, что она, несомненно, управляется самим Всевышним. А иначе непонятно, мол, как она до сих пор существует. Теперь ясно, что этот их покровитель, верный слуга Господа, незримо стоит за спиной у свирепых и могущественных «марсиан» – такой же свирепый как они -держа наготове свой пылающий меч. От этой мысли холодок пробежал по моей коже; и рука, порхающая по бумаге, обычно твердая, невольно дрогнула и допустила помарку. Так и есть, это все не вымысел чьего-то больного ума – и мне приходится в это верить, потому что сейчас совсем не время для шуток и мистификаций.

А что же наш Гигант, наш Вождь, наш Фюрер? Возможно, это было не очень осмотрительно с моей стороны, но я все чаще и дольше задерживала на нем свой взгляд. Впрочем, ему было совершенно не до того, чтобы обращать внимание на какую-то стенографистку – слушая то, что говорил ему адмирал Канарис, он становился все более мрачным и задумчивым. Более того, в выражении его лица, в повороте головы – одним словом, во всем – просвечивало уже не мрачное желание бороться до конца, а самое обыкновенное отчаянье, достигнув которого, человек обычно пускается наутек, сломя голову.

Мне часто говорили, что я умная барышня, и теперь я лишний раз убедилась в правдивости этих слов. Я постепенно отмечала те признаки, что внушили мне подспудную тревогу. Это были не только внешние, легко видимые признаки, такие как сменяющиеся оттенки кожи на лице фюрера – от серого до желтоватого; его ссутуленность, подрагивающая нижняя губа, сползшие на глаза брови, нервное сжимание кистей рук. Каким-то образом изменилось мое восприятие его облика – он весь словно сдулся, уменьшился… Потух тот божественный свет, что шел от него, согревая сердца людей – словно кто-то щелкнул выключателем… И вместе с этим божественным светом исчезло ощущение силы. Да-да, оно каким-то образом вдруг исчезло, и от этого я почувствовала, что близка к панике; безотчетный страх овладел мной. Это было похоже на то, как если бы вдруг твердая и надежная почва разверзлась у меня под ногами. А там, внизу – устрашающая, холодная бездна с торчащими вверг ледяными иглами, на которые насадятся рушащиеся вниз с обрыва грешники. Мы считали себя высшей расой, расой господ, но пришли «марсиане», низвергли нас в пропасть, указав наше истинное место в вечном аду, потому что Господь не с нами, а с ними…

Вот такие чувства я испытала, машинально ведя запись совещания и в то же время глядя на фюрера. А он в это время отдавал какие-то распоряжения, что-то говорил своим генералам… но это был уже не Гигант, не Вождь. Это был обыкновенный человек – маленький и сутулый, со смешными усиками и челкой. Я внезапно увидела своего былого кумира без окружающего его ореола… И мне захотелось рыдать – я склонилась пониже к своим бумагам, чтобы никто не заметил судорогу, прошедшую по моему лицу… Со звоном на меня обрушивался сотворенный моим зачарованным разумом мир – мир, сотканный из заманчивых идей и оказавшийся лишь фикцией. Маленький и жалкий, до смерти напуганный человечек – вот кем предстал великий фюрер перед моим теперь уже совершенно трезвым взглядом…

Но еще мучительней было понимание того, что этот человек вовсе и не был таким великим, каким мы все его считали. Мы заблуждались, жестоко заблуждались… И как только ему удалось завладеть умами миллионов? Не иначе как он владеет какими-то гипнотическими приемами… И только теперь, узрев перед собой огненные письмена потерявшего терпения Божества, он утратил эту способность представать перед людьми большим, чем он есть на самом деле – возможно, уже навсегда.

В моей голове присутствовала и еще одна мысль – а интересно, это со мной одной произошла такая резкая перемена в восприятии нашего фюрера? Бегло глянув на генералов, с каким-то холодным отчаянием я убедилась, что и они уже далеко не так воодушевлены, как еще неделю назад. Более того – они растерянны и не знают, что им делать, потому что Восточный фронт превратился в ужасного Молоха, глотающего немецких солдат в любом количестве; сколько не брось – ему все будет мало… И уж конечно, господа генералы уже подумывают о том, как бы половчей спасти свои шкуры от неминуемого возмездия…

Что это возмездие придет, и довольно скоро, я теперь ни капли не сомневалась. Русские! Именно им пришла помощь из будущего – им, а не нам, немцам, вздумавшим радеть о чистоте крови. О чем же это говорит? Уж не о том ли, что мы, немцы, зашли куда-то не туда? Теперь, когда сияние избранности погасло над моим фюрером, мне было очень просто принять это. Я даже избегала называть это «истиной» – потому что этим высокопарным словом привыкла называть совсем другое. Это была просто данность, факт…

Фюрер выглядел усталым. Даже голос его стал каким-то безжизненным. А его генералы ждали от него решений и руководства… И мне становилось ясно, что он до последнего будет играть взятую на себя роль. Даже будучи обреченным, он не изменит себе. Уж слишком далеко он зашел… Впрочем, ему уже ничего не поможет – ни бегство, ни покаяние, ни пламенные речи… Отныне его судьба предрешена и вместе с ним предрешена судьба немецкой нации, которую этот человек бросит в костедробилку наступающей большевистско-марсианской орды, лишь бы на минуту отсрочить свою кончину. Господи, прости нас! Верни нам свою милость! Спаси немецкий народ от гибели!

* * *

22 ноября 1941 года, 10:20. Токио. Главный Штаб Объединенного Флота Японской Империи, Кабинет главнокомандующего.

Присутствуют:

Главнокомандующий объединенным флотом – адмирал Исороку Ямамото

Командующий силами эскорта – вице-адмирал Гунъити Микава

Командующий передовым экспедиционным соединением (подводный флот) – вице-адмирал Мицуми Симидзу

Командующий ударным авианосным соединением – вице-адмирал Тюити Нагумо

Адмирал Ямамото обвел присутствующих тяжелым взглядом прищуренных глаз.

– Все, что вы сейчас здесь услышите, – веско сказал он, – является величайшей тайной Империи. Нашей флотской разведке55 удалось получить совершенно достоверную информацию о том, что в самое ближайшее время наша Империя получит ультиматум, требующий от нас немедленно вывести наши войска отовсюду, кроме Манчьжоу-Го и Кореи, которые нам пока милостиво разрешено оставить под своим контролем. Но это ничего не значит. Следование этому ультиматуму подорвет возможность Империи к дальнейшему экономическому развитию, и, что хуже всего, заставит нас потерять лицо.

– Исороку-сама, – осторожно спросил вице-адмирал Тюити Нагумо, – скажите, а это надежные сведения, и насколько можно доверять источнику, из которого они получены?

– Могу вас заверить, Тюити-сан, – ответил Ямамото, – что сведения вполне надежные. Еще с прошлого года американцы ввели против Империи торговое эмбарго и перестали поставлять нам самолеты, авиамоторы, металлообрабатывающие станки и авиационный бензин, а с июля прекратились и поставки сырой нефти. Видимо, поняв, что меры экономического давления оказались бессмысленны, американцы перешли на язык ультиматумов, что может означать только то, что они полностью готовы к войне. Ничего неожиданного в этом нет, и мы тоже полностью готовы и к такому исходу событий. Вы все знаете, что я с самого начала был противником войны, так как считал и считаю, что для Империи ее невозможно выиграть. Но если нам предложат выбор между бесчестьем и безнадежной войной, то я все-таки выберу войну. Мы будем сражаться насколько это возможно, а потом все погибнем в бою, но никто не скажет после этого, что мы потеряли лицо.

Выслушав ответ своего командующего, Тюити Нагумо вскочил со своего места и, вытянувшись в струнку, выкрикнул:

– Так точно, Исороку-сама, летчики и моряки ударного авианосного соединения готовы выполнить свой долг перед Империей; мы пойдем в бой, не колеблясь ни секунды. Тенно хейко банзай!

В отличие от остальных приглашенных на это совещание, вице-адмирал Тюити Нагумо был в курсе того, что адмирал Ямамото назвал полной готовностью к американскому ультиматуму. Еще с весны сорок первого года – с того момента, когда американский флот на Тихом океане был перебазирован из Сан-Диего на Гавайи (что в Токио было воспринято как подготовка к войне) – на одном из безлюдных остров Японского архипелага был устроен специальный полигон56 для отработки авиационного удара по американским кораблям, находящимся на якорных стоянках военно-морской базы Перл-Харбор. В конце концов, Японскому флоту было не впервой начинать войну внезапным ударом по главной военно-морской базе противника.

Адмирал Ямамото кивком показал командующему ударным авианосным соединением, что тот может садиться, и машинально провел пальцами правой руки по искалеченной кисти левой руки. Это была памятка из его лейтенантской юности, когда он, участвуя в Цусимском сражении, получил ранение осколком русского снаряда.

– Все верно, Тюити-сан, – подтвердил он, – время сражаться пришло. Наглый ультиматум, который собираются предъявить нам янки, не может остаться без ответа, и у нас просто нет другого выхода, кроме как неудержимо двинуться вперед. Но, господа, хочу привлечь ваше внимание к тому, что важнейшим фактором успеха спланированной нами операции по разгрому американского флота на Тихом океане является достижение эффекта внезапности. Поэтому мы всеми силами должны стремиться создать у противника впечатление, что еще не готовы дать надлежащего ответа на его наглые притязания. Кроме того, Тюити-сан, в изначальный план атаки придется внести некоторые изменения…

Услышав эти слова адмирала Ямамото, вице-адмирал Нагумо насторожился.

– Слушаю вас, Исороку-сама… – с тревогой сказал он.

– Дело в том, – пояснил адмирал Ямамото, – что наша разведка получила достоверные сведения, что в конце ноября – первой половине декабря базирующиеся на Перл-Харбор американские авианосцы могут выполнять задание по доставке на аэродромы атолла Мидуэй самолетов сухопутной авиации, у которых не хватает дальности для прямого перелета с Гавайских островов. Господа, хочу заострить ваше внимание на том, что авианосцы – по факту даже еще более приоритетная цель, чем линкоры, и без их уничтожения планируемую нами операцию можно будет считать провалившейся.

– Исороку-сама, – задумчиво произнес командующий силами эскорта вице-адмирал Гунъити Микава, – насколько нам известно, американская военно-морская стратегия считает авианосцы всего лишь вспомогательными кораблями, делая ставку на победу в классическом столкновении линейных сил.

– Гунъити-сан, – терпеливо ответил адмирал Ямамото, – скажите, а как долго продержится в умах американских адмиралов эта, несомненно ошибочная, стратегия после того, как наши летчики как следует повеселятся в их главной военно-морской базе на Гавайях? Недооценка противника – это верный путь к поражению. Так что мы должны заранее позаботиться о том, чтобы выбить из рук врага грозное оружие, которое он рано или поздно обернет против нас самих. Надеюсь, после моих разъяснений всем понятно, почему именно американские авианосцы, а не линкоры, должны быть уничтожены любой ценой?

Вице-адмирал Гунъити Микава встал и, признавая свою неправоту, глубоко поклонился своему командующему. Вице-адмирал Тюити Нагумо задал своему командующему, возможно, наиболее важный вопрос за все совещание:

– В таком случае, Исороку-сама, как нам быть, если американских авианосцев все же не окажется на якорных стоянках Перл-Харбора?

– Вам, Тюити-сан, нужно будет разработать новый план атаки, согласно которому все самолеты, нацеленные сейчас авианосцы, получат запасные цели на случай их отсутствия в базе. Это необходимо сделать, потому что только одни морские демоны знают, что произойдет, если наши пилоты сами начнут выбирать цели прямо во время атаки. Прекрасно, если в лихорадке жаркого боя они выберут для атаки что-нибудь значимое для американцев, потому что получится очень нехорошо, если их целями станут разоруженные корабли-мишени или какая-нибудь старая баржа, которую в горячке вполне могут принять за танкер снабжения. Для торпедоносцев следующими по приоритету целями после авианосцев и линкоров являются тяжелые крейсера, для высотных и пикирующих бомбардировщиков – хранилища топлива и стоянки подводных лодок. Надеюсь, вам понятно?

– Так точно, Исороку-сама, – встав и поклонившись адмиралу Ямамото, подтвердил вице-адмирал Тюити Нагумо, – мы сделаем все, для того чтобы изменить план нападения на Гавайи в соответствии с вашими мудрыми указаниями. Хенно тейко банзай!

Адмирал Ямамото кивком разрешил вице-адмиралу Нагумо садиться и перевел свой взгляд на вице-адмирала Мицуми Симидзу.

– Американскими авианосцами в случае их отсутствия в Перл-Харборе, – сказал он, – займутся подводные лодки передового экспедиционного соединения. Мицуми-сан, в этом случае вам будет необходимо добиться того, чтобы в ходе атаки потопленными оказались не только авианосцы, которые должны считаться приоритетными целями, но и эсминцы эскорта, проводящие спасательные работы, так как обученные в мирное время летчики палубной авиации – это ценность, не меньшая, чем авианосцы вместе с самолетами. В идеале после атаки ваших подводников не должен уцелеть ни один американский корабль, и желательно, чтобы ни один моряк или летчик янки не смог выжить и рассказать, как все это было. Поступайте с янки так же, как наши германские союзники поступают с экипажами потопленных ими британских кораблей. То есть без всякой жалости и пощады. Вам понятно?

Вице-адмирал Симидзу, который все это время что-то быстро писал в своем блокноте, встал и поклонился главнокомандующему.

– Так точно, Исороку-сама,– сказал он, – наши подводники изучили опыт германских коллег, атаковавших британские конвои в Атлантике, и готовы применить его против кораблей янки. Мы заблаговременно вышлем наши подводные лодки в район между Мидуэем и Гавайскими островами, чтобы по получении сигнала о начале боевых действий развернуть неограниченную подводную войну. При этом, чтобы не ошибиться с позицией, одна подводная лодка будет дежурить в районе прямой видимости острова Мидуэй, другая у Перл-Харбора. Ориентируясь на их сигналы о прибытии и убытии американских кораблей, остальные подводные лодки вверенного мне соединения смогут подготовить авианосному соединению адмирала Хэллси внезапную горячую встречу в стиле кабинетных атак57 германских волчьих стай. Могу гарантировать, что живым не уйдет ни один наглый янки. Тенно хейко банзай!

– Благодарю вас, Мицуми-сан, вы правильно поняли поставленную задачу, – ответил адмирал Ямамото, который и сам хотел предложить аналогичный план, если до него не додумаются подчиненные, – а теперь, господа, отправляйтесь к своим соединениям и готовьте их к бою и походу. Время не ждет, соответствующий приказ императора может поступить в любую минуту. Вы делайте свое дело, а я буду делать свое – следить за тем, как бы в блестяще составленные планы не вкралась какая-нибудь самоочевидная глупость.

Когда адмиралы вышли, Ямамото встал и всем своим массивным телом повернулся к человеку в мундире капитана первого ранга, который подобно статуе Будды безмолвно простоял за его спиной все время, пока длилось совещание. На самом деле этот человек, Минору Гэнда, несмотря на свой небольшой чин, являлся правой рукой адмирала Ямамото, настоящим вдохновителем и разработчиком плана удара по Гавайям. Кроме того, главнокомандующий объединенным флотом счел возможным разделить с ним еще одну тайну – возможно, на данный момент самую большую тайну Японской империи – которую не знал не только премьер Тодзио, но даже сам император.

– Ну что, Минору-сан, – с легкой усмешкой спросил он у своего друга-подчиненного, – как тебе представление?

– Неплохой спектакль, Исороку-сама, – согласился тот, – если вы будете больше репетировать, то вас возьмут в театр Кабуки на роли записных злодеев. Мне кажется, что никто из этих почтенных адмиралов ни в малейшей степени не догадался, в чем там было дело.

Вместо ответа адмирал Ямамото подошел к своему служебному сейфу и вытащил оттуда битком набитый документами и картами большой пухлый пакет, склеенный из плотной белой бумаги, на одной из сторон которого типографский шрифт на английском языке гласил: «Его высокопревосходительству полному адмиралу Исороку Ямамото лично в руки». Этот пакет адмиралу месяц назад привез военно-морской атташе в СССР капитан первого ранга Ямагучи, который оставил свой пост под видом отпуска для поправки здоровья.

На самом деле было так. Еще когда в конце августа на советском фронте начали твориться просто невероятные события, военно-морскому атташе в СССР сообщили, что в случае поступления какой-нибудь особо важной информации он самолично должен прибыть в Токио и лично сделать свой доклад главнокомандующему объединенным флотом. Но дни шли за днями, события на далекой от Японии восточно-европейской равнине развивались далеко не в пользу германских союзников Японии, терпевших поражение за поражением, но капитан первого ранга Ямагучи совсем не торопился ехать для доклада к родным сакурам. Создавалось впечатление, что он ждет поступления какой-то совершенно сенсационной и убойной информации, которая сразу внесет ясность в ход борьбы, происходящей между вермахтом и Красной Армией.

Объявился Ямагучи в Токио в конце октября, имея при себе этот пакет и составленную самолично аналитическую записку, касающуюся боевых действий на советско-германском фронте с последней декады августа до последней декады сентября. Весьма подробный и взвешенный доклад, в то время как находящийся в России от имени Госпожи Армии полковник Ямаока писал своему непосредственному начальству в Токио такой бред, что непонятно, как при написании этого бумага не корчилась, не обугливалась и не воспламенялась.

Но содержимое этого доклада японского военно-морского атташе в СССР при первом прочтении повергло адмирала Ямамото в шок. Ямагучи наглядно, с фактами в руках, доказывалось, что Красная Армия ни много ни мало получило прямую военную помощь от своих далеких потомков и что теперь дни германской империи сочтены. После того как план блицкрига был сорван и русская армия получила возможность перейти к накоплению резервов, крах вермахта становится неизбежным. Потери немцев в живой силе во время летнего сражения оказались настолько велики, что в их армии уже сейчас не хватает солдат и офицеров, а ведь поражения августа-сентября были далеко не последними в череде разгромов. Вывод из всего этого был простой. Едва большевики и их союзники из будущего решат свои проблемы в Европе, для Японской империи настанет время ждать повторения многократно увеличенного побоища при Номонкане, которое принесет полное и окончательное поражение Квантунской армии. Мол, русские не забыли все прежние провокации, нападения на заставы и прочие пакости. И тем более они не забыли позорной для них русско-японской войны. В то же время делалось предостережение для желающих нанести Красной армии упреждающий удар. Мол, формирования большевиков, оставшиеся на Дальнем Востоке, все равно сумеют купировать это вторжение, а потом их союзники из будущего накроют Японскую империю оружием такой мощи, после которого японская нация останется только в учебниках истории.

Но сильнее всего Исороку-сама поразила не докладная записка военно-морского атташе в СССР, которая, несмотря на всю свою невероятность, была правдива от первого до последнего слова. Больше всего его удивило как раз содержимое этого пакета, в который были вложены листы тонкой папиросной бумаги с распечатанной на них (также на английском языке58) «Историей второй мировой войны на Тихом океане 1941-45 годов» и приложенными к ней с картами и схемами. В тот момент, когда адмирал Ямамото первый раз быстренько пролистал этот документ, усилием воли избавляясь от ощущений сюрреалистичности происходящего, у него оформилось стойкое убеждение в его подлинности.

Не вызвала сомнений даже информация об итоговом поражении Японии в этой войне и о его собственной смерти. В том, что Японской империи не удастся в одиночку сколь-нибудь долго сражаться против союза Британии и США, он был уверен с самого начала. С другой стороны, как и всякий самурай, адмирал Ямамото был особенно остро убежден в своей конечной смертности; он только хотел, чтобы это момент его биографии не оказался связан с каким-нибудь бесчестьем. Выяснив, что погиб59 он честной смертью почти что в бою, адмирал перестал акцентироваться на этом вопросе.

Но Ямамото не был бы Ямамото, если бы не попытался каким-то образом исправить историю Японской империи, ведь с какой-то целью русские из будущего передали ему этот документ. Это же надо так ненавидеть своих нынешних потенциальных союзников, чтобы приложить все усилия для того, чтобы максимально углубить их поражения на Тихом Океане. Что касается отношения неведомых благодетелей к Японской империи, то тут адмирал тоже не страдал ни малейшими иллюзиями. Японскую империю они любят не сильнее Третьего Рейха, просто ее руками пытаются как можно больше проблем создать англосаксам. Ничего личного, только бизнес.

Немного подумав, адмирал посвятил в эту тайну капитана первого ранга Гэнда, и они вдвоем, сверяясь по предвоенным датам как по камертону, начали приводить Объединенный флот в такое состояние, в каком он смог бы выиграть войну в несколько стремительных операций. И первым из таких планов, которые потребовали изменений с заглядыванием в шпаргалку, и была операция удара по Гавайям. Теперь было важно, чтобы используемые втемную подчиненные Ямамото все делали в точности так, как потребуется для победы, даже не понимая смысла развертывающейся операции со всеми ее поправками. Сегодня прошел очередной важный этап подготовки к войне, и нота Халла60, которая должна поступить двадцать шестого ноября (то есть через четыре дня), уже не застанет японский флот врасплох. Если война неизбежна, то и решения, которые последуют по этому поводу, на этот раз будут лишены ненужных колебаний, которые были им свойственны в прошлый раз. По крайней мере, в течении пары месяцев японский флот сможет не оставлять врагу ни малейшего шанса на спасение. У него, у Ямамото, уже начал складываться план, как провести Империю между западными и восточными демонами, сохранив душу японского народа. И сразу после того, как американский флот подвергнется разгрому на Гавайях, он поделится этим планом с Императором и получит его полную и безоговорочную поддержку. Просто не может не получить.

* * *

25 ноября 1941 года. 14:15. Брянская область, авиабаза экспедиционных сил Красновичи.

Бывший генерал-лейтенант, а нынче капитан ВВС Павел Васильевич Рычагов

Прошел ровно месяц с тех пор, как Павла Рычагова вывели из камеры внутренней Лубянской тюрьмы, сковали за спиной руки, завязали глаза и, спустив по лестнице во двор, вместе с двумя десятками коллег по несчастью усадили на жесткое сиденье тюремного автобуса. Какие мысли могут проявиться в такие моменты жизни? Правильно – «Баста, карапузики, кончилися танцы!» Примерно через час (точнее сказать было невозможно), автобус остановился. После короткой заминки конвоиры стали по одному выводить подследственных и, не развязывая глаз, строить их на холодном октябрьском ветру вдоль обочины дороги. И только после этого повязки снимали.

Когда очередь дошла до Рычагова и он смог наконец осмотреться вокруг, он поначалу не поверил собственным глазам.

Напротив заключенных, оттеснив в сторону конвой НКВД, выстроились до зубов вооруженные бойцы в незнакомой61 Рычагову темно-зеленой, явно полевой, экипировке без знаков различия. Павел Рычагов бывал и в Испании, и в Китае; и по нарочито расслабленным позам, независимому виду и фамильярности, с какой эти люди держали оружие, мог предположить за ними большой боевой опыт, так сказать, близкое знакомство со смертью по обе стороны от мушки. Так как лица их были закрыты до самых глаз специальными масками, Рычагов не мог понять, как эти люди относятся ко всему происходящему, но, судя по опасливым ужимкам толпящихся в сторонке конвойцев НКВД (обычно до предела наглых), связываться с этими головорезами не желали даже они. На ум ему почему-то пришло сравнение со средневековыми ландскнехтами – профессиональными солдатами, ударной силой средневековых войн, неподсудными и неподвластными никому и подчиняющимися (и то ограниченно) только своему прямому нанимателю.

Но самое невероятное заключалось в том, что всесильный начальник следственной части НКВД СССР по особо важным делам майор ГБ Лев Влодзимирский, трепеща и бледнея, стоял перед старшим этих ландскнехтов, баюкая травмированную руку, из которой только что был выбит наган. А тот, широко расставив ноги, зачитывал этому мучителю и садисту, еще несколько минут назад всесильному и внушающему ужас, подписанный Берией и завизированный самим Сталиным62 ордер на его арест по подозрению в совершении множества преступлений, подпадающих под статью 193, пункт 17"б" Уголовного Кодекса РСФСР63.

Не успел Рычагов осознать, что бы это значило, как с него и его товарищей по несчастью сняли наручники (на Влодзимирского, наоборот, наручники были надеты). После этого бывших подследственных, превратившихся в граждан с неопределенным статусом, попросили пройти в автобус-кунг без окон, припаркованный на обочине, рядом с двумя большими восьмиколесными броневиками, и занять места «согласно купленным билетам». Немудреный юмор вместо смеха вызвал только у ничего не понимающих людей только кривые гримасы.

Уже направляясь к машине, Рычагов увидел в бесформенной толпе, в которую превратились смешавшиеся в кучу подследственные, не только своих «подельников» по делу «авиаторов» – Локтионова, Штерна, Смушкевича, Проскурова, Арженухина, Володина, Сакриера, но и свою жену Марию Нестеренко – и сердце его трепыхнулось, пронзенное острой жалостью. Мария была арестована двумя днями позже него «за недонесение», и жизнь в камере центральной тюрьмы на Лубянке уже успела наложить на нее свой отпечаток. Спина ее ссутулилась, а лицо стало бледным и застывшим, каким-то каменным, и только глаза горели на нем лихорадочным блеском и все время двигались, словно кого-то выискивая. Конечно же, она высматривала его – ведь до сей поры свидеться им не удавалось. При этом она чуть шевелила губами и даже не пыталась заправить обратно выпавшую на лоб из-под платка прядь непослушных волос, намного отросших. Маша – жесткая, волевая и уверенная в себе! Сейчас, в этом бесформенном одеянии, в сером платке, потерянная и отрешенная, она была мало похожа на себя прежнюю. И тем сильнее разгоралось в сердце Рычагова желание защитить ее, согреть, спасти, сделать прежней отважной летчицей, способной дерзко бросить вызов пространству и времени…

Конечно же, Рычагов приостановился, нарушая строй и хотел было уже крикнуть: «Маша!» Но тут она и сама его заметила. И тотчас лицо ее изменилось – словно невидимый художник легкими мазками принялся расцвечивать его. Оно потеплело, ожило – и вот уже невольная улыбка проступила на нем; вся она подалась навстречу мужу, неслышно, словно боясь поверить, шепча его имя…

Особого времени на размышления у Рычагова не было. Он смог только протолкаться поближе к жене, и уже при самой посадке ему наконец удалось взять ее за руку, почувствовав в пожатии ладони всю гамму чувств, обуревавших ее. Это была и безмерная радость, что они встретились, и удивление превратностям судьбы, проявления которых они могли только что наблюдать, и безмерная любовь, и благодарность, и робкая надежда… Они избегали смотреть друг другу в глаза, и только руки их вели безмолвный разговор. И головокружительное ощущение этого мимолетного короткого счастья заставляло этих двоих острее ощутить всю ценность жизни, преданности и любви. Кто знает, что будет с ними потом? Пока же эти двое наслаждались коротким мгновением, подаренным им судьбой, и избегали загадывать что-либо на будущее.

Благодаря тому, что они так и не размыкали рук, им как бы ненароком удалось примоститься рядышком на одном сидении. Однако, как вскоре оказалось, все это были напрасные хитрости. Конвоиры, усевшиеся у выхода, не собирались ни в чем препятствовать своим подопечным до тех пор, пока те не пытаются встать с мест, что-нибудь выкрикивать, и вообще всячески «нарушать порядки». Наконец все расселись, дверь закрылась, отрезав находящихся внутри людей от солнечного света; с тихим урчанием завелся мощный двигатель – и автобус, сопровождаемый бронетранспортерами, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стал разгоняться по пустынной дороге. Только сейчас, сидя в относительном комфорте рядом с теплой, прижимающейся к нему Машей, Рычагов, вспомнив предшествующие моменты, вдруг осознал, что «ландскнехты» поместили Влодзимирского не в автобус с его бывшими подследственными, а бесцеремонно затолкали в один из своих броневиков…

Несмотря на довольно большую скорость, которую развивал автобус, ехать пришлось достаточно долго, никак не меньше шести часов. Все это время супруги обменялись лишь несколькими фразами:

«Ну как ты?»

«Я хорошо, а ты?»

«И я в порядке…»

«Что же теперь?»

«Не знаю, но мне кажется, что все будет хорошо…»

Они не говорили о своих чувствах. Они не жаловались друг другу на свои лишения. Если судьбы будет милостива, то они еще наговорятся всласть… А пока забитый до отказа автобус не располагал к нежным излияниям.

Когда же они наконец прибыли на место, Рычагову пришлось еще раз впадать в состояние, близкое к шоковому, потому что приехали они на аэродром. Однако на привычные Рычагову аэродромы это место походило мало. Еще издали, во время приближения, аэродром дал знать о своем существовании странным высоким свистящим гулом и сокрушающим грохотом стартующих на форсаже машин, нехарактерным для аэродромов поршневой авиации. Впрочем, автобус с подследственными остановился в стороне от летного поля, по большей части заполненного остроносыми летательными аппаратами – из-за высокого забора виднелись только многочисленные кили хвостового оперения с большими красными звездами… Но все же самой выдающейся частью пейзажа являлась огромная угольно-черная громада портала с многочисленными каналами – местным она уже изрядно примелькалась, но для Рычагова и его товарищей эта штука выглядела до предела странно, так что они, не в силах удержать любопытство, несмотря на принизывающий холодный осенний ветер, то и дело вытягивали шеи, пытаясь разглядеть получше господствующее над местностью странное образование.

Знакомство с аэродромом было шапочным. Сразу после выгрузки из автобуса подследственным объявили о том, что их дела переданы в ведение совместной следственной группы, причем слова «Российская Федерация», «ФСБ» и «Экспедиционные силы» звучали для них малопонятной абракадаброй. После этого объявления они были разбиты на группы «по принадлежности»: авиаторы отдельно, работники ГАУ отдельно, гражданские отдельно; рассажены в микроавтобусы без окон и отправлены через портал в двадцать первый век. Если в 1941 году объект Красновичи представлял собой полноценную авиабазу, то в двадцать первом веке на этом месте находилась только транзитная ВПП обеспеченная аппаратурой взлета и посадки, а также подъездные пути для переправки грузов на ту сторону.

Рычагова не разлучили с супругой, вопреки его ожиданиям. До того, что они все время находятся рядом друг с другом, казалось, вообще никому нет дела. И эти двое даже боялись поверить такому счастью. Они по-прежнему перекидывались лишь короткими фразами, опасаясь слишком эмоциональными разговорами спугнуть свою удачу или привлечь ненужное внимание…

Езда сквозь темно-серый мрак «портала» внушала непривычному уму подсознательный мистический ужас, с которым, впрочем, успешно боролось сознание, говорившее о том, что в этом мрачном облаке нет ничего опасного, ведь его активно используют для перемещения. И потому очень скоро древний первобытный страх неизвестного сменялся на некое трепетное благоговение и любопытство. Маше, правда, не так быстро удалось преодолеть страх перед «дырой» – во время преодоления портала она сильнее прижималась к мужу, и он чувствовал, как она дрожит, и поглаживал ее по плечу, пытаясь успокоить, хотя, конечно, ему и самому было все еще немного не по себе.

Когда наконец машины выехали «на ту сторону», супруги обнаружили удивительный факт – из конца октября, пронизанного ледяным дыханием приближающейся зимы они попали в лето – как им сказали, в конец июня 2018 года. По сравнению с тяжелым гулом живущего своей жизнью военного аэродрома тут было тихо, на разные голоса перекликались птицы и жужжали насекомые. Маша ошарашено вертела головой и тихо ахала, пораженная столь разительной переменой при переходе из одного мира в другой. Она даже наклонилась и сорвала несколько мелких цветочков и принялась задумчиво нюхать их – словно желая убедиться, что они настоящие и пахнут так, как и должны. Сам же Рычагов выразил свои чувства только удивленным хмыканьем – он старался не поддаваться эмоциям, мысленно готовя себя к потрясения совсем иного рода.

Гражданских (в том числе и Влодзимирского) увезли куда-то дальше, а остальных подследственных, охрану и следственную группу поместили в нескольких сборных домиках, окруженных таким же сборным забором, опутанным поверху колючей проволокой. Располагалось это место на том месте, где до появления портала находился поселок Кучма. По сравнению с Лубянской тюрьмой это был настоящий курорт, даже если не брать во внимание, что тут стоял конец июня. Главный признак «курорта» заключался в том, что следователи, которые по очереди работали с Рычаговым и его товарищами, не стремились «урыть» своих подследственных, заставляя их признать какие-нибудь бредовые обвинения. Нет; они работали на установление истины, и ради этой истины Рычагову пришлось пройти и многочасовой допрос на полиграфе, и несколько допросов с применением сыворотки правды, которая лишала человека воли и заставляла говорить только святую истину. Малоприятное, надо сказать, зрелище – человек, лишенный воли; его допрос проходит по особым формализованным правилам, не позволяющим следователю оказывать давление на подследственного. Впрочем, для Рычагова эти мучения окончились где-то за неделю, и по окончании этих испытаний он узнал, что дело его прекращено, и что за все свои прегрешения оптом он отделался строгим выговором по партийной линии и разжалованием на адекватный для себя уровень. Звание – капитан, потолок должности – комэск. Освободили и его жену, причем без малейших взысканий. Она-то в этом деле точно была ни при чем. У Рычагова от радости срывалось дыхание, когда он мчался навстречу ожидавшей его Марии. Вот теперь-то они наговорятся, и разделят радость, и обсудят происходящее, и даже позволят себе составить кое-какие планы на будущее… Наконец-то рухнула та тяжкая пелена неопределенности, которая мешала всему этому. Теперь впереди – только яркий свет, а все темное, липкое, страшное и несправедливое осталось далеко за спиной…

Павла Рычагова и Марию Нестеренко поселили в таком же маленьком сборном домике, только за пределами забора, вручив пачку местных рублей. При этом их попросили дальше гарнизонного магазина не ходить, после чего оставили в покое на три дня. Эти оба, хоть и удивлялись, но не догадывались, что на самом деле это была своего рода «проверка на вшивость» – в одежду Павла и Марии были вшиты датчики перемещения. Просто так, на всякий случай. А вдруг… Но никакого «вдруг» не случилось. Единственное место за пределами базы, где они побывали (и то в сопровождении), был расположенный неподалеку памятник бойцам 4-й роты 182-го мотострелкового полка, в этом мире первыми вставших на пути немецко-фашистских захватчиков из 3-й танковой дивизии. Трехметровая стела из полированной нержавейки, красная звезда, надпись: «Они сражались за Родину», краткий текст – и все. Постояли, сняв пилотки, помолчали, вслушиваясь в тишину, после чего вернулись обратно в свой домик – маяться от безделья и гадать, что же с ними будет дальше. Впрочем, после всего произошедшего им обоим пришлось несколько переоценить жизненные ценности. Это они в шутку так выражались – «маяться от безделья», на самом же деле почти все свободное время они с воодушевлением обсуждали те удивительные изгибы судьбы, которые привели их к той точке, на которой они сейчас находились, полные надежд и решимости защищать вою страну.

Единственная тема, о которой они избегали говорить – это тема существования портала. Они просто решили принять это как данность, не углубляясь в физические и метафизические причины столь невероятного происшествия. Это, пожалуй, было сродни суеверию – подсознательно они не хотели «сглазить» свою так неожиданно свалившуюся удачу. Ведь если бы не «дыра» – ждала бы их обоих бессудная пуля в затылок, осуждение и забвение…

На четвертый день к Павлу Рычагову и Марии пришел «покупатель», командир 266-го штурмового авиаполка подполковник российских ВКС Леонид Андреев.

– Приветствую вас, Павел Васильевич и Мария Петровна, – сказал подполковник Андреев, снимая фуражку, – поговорить надо…

Мария и Павел переглянулись. Они сразу поняли, о чем будет разговор, и были жутко разочарованы. Им обоим хотелось обратно в ВВС РККА – летать на истребителях и сбивать пока еще оставшиеся в воздухе мессершмитты… о чем они и сказали подполковнику.

– Нельзя вам обратно, – вздохнул их гость, подумав, что совсем недавно эти двое хотели просто жить, – с такой историей вас к себе не возьмет ни один командир полка. К тому же тебя, Павел Васильевич, молодые летчики и втемную побить могут. Все же знают, кто им так удружил, в кавычках, с казарменным положением перед войной и сержантскими треугольниками вместо лейтенантских кубарей.

– Но приказ же издал нарком Тимошенко! – возмутился Рычагов.

– Тимошенко сам ответит за свои грехи, – парировал подполковник Андреев, – а рапорт на его имя по этому поводу писал некто Павел Рычагов. Это раньше ты был полубог, а они никто; а сейчас одеяло на голову накинут, чтобы ты их не узнал, и отмутузят так, что потом и не встанешь. А для моих парней эта история неактуальна – примут они тебя как родного, и жену твою тоже…

Супруги узнали, узнали, что зовут их не куда-нибудь, а в часть, входящую в авиагруппу Экспедиционных Сил. Пилоты 266-го ШАПа немцев в прицеле видят считай что каждый день, тем более что Су-25 – это чуть ли не единственная машина российских ВКС, летать на которой они оба смогут без глубокого переучивания. Хотя и тут многие старые рефлексы придется засунуть себе в задницу (при этих словах Мария покраснела) и выработать вместо них новые. Ну, давайте, мол, решайтесь, хлеб за брюхом не ходит и вообще второго такого предложения не будет.

И вот спустя двадцать дней переучивания в Липецком центре боевого применения авиации Павел Рычагов и Мария Нестеренко вернулись в свой родной мир и одновременно прибыли к месту постоянной службы. Хочется верить, что все у них будет хорошо и жить они будут долго и счастливо…

* * *

26 ноября 1941 года, 07:20. Японская империя, Курильские острова, остров Итуруп, ВМБ в заливе Хитокаппу (ныне залив Касатки).

Серое облачное небо, серое море с белыми шапками пены на волнах, разбивающихся об скалы; такой же серый берег и окружающие залив морщинистые горы, присыпанные белым снегом. Ветер с океана гонит серые валы и несет белую снежную крупу вперемешку с брызгами морской пены. Серые, на сером фоне, на якорях стоят корабли «Кидо Бутай», ударного соединения Японского Императорского Флота. Над мачтой флагманского авианосца «Акаги» реет вымпел, говорящий о том, что на его борту находится командующий всем соединением вице-адмирал Тюити Нагумо.

Адмирал сидел за столом в своей адмиральской каюте, а перед ним на столе лежала записка, переданная из радиорубки, о том, что все токийские радиостанции после прогноза погоды передали кодовую фразу «хигаси-но кадзе аме» (восточный ветер, дождь), предупреждающую, что в самое ближайшее время возможно наступление состояния войны с Соединенными Штатами Америки. Этот сигнал является предупреждением для всех остальных, вроде дипломатов, моряков торгового и рыболовецкого флота. А для него, вице-адмирала Тюити Нагумо, это прямой приказ главнокомандующего флотом Исороку Ямамото и самого императора, получив который его соединение «Кидо Бутай» должно в полном составе сняться с якорей, направиться в сторону Гавайского архипелага и нанести поражение американскому Тихоокеанскому флоту. В случае если бы целью первого удара стали британские владения на Тихом океане, сообщение радиостанций звучало бы «ниси-но кадзе харе» (западный ветер, ясная погода), а в случае гипотетической войны с Советским Союзом – «кита-но кадзе кумори» (северный ветер, облачно).

В уточняющем приказе главнокомандующего, переданном через курьера, говорилось, что если при первом налете 6-го64 декабря получится достичь эффекта внезапности, а передовому экспедиционному соединению удастся разделаться с американскими авианосцами, то совершать удары по американской базе (а особенно по ее береговой инфраструктуре) следует вплоть до полного исчерпания авиационного боекомплекта. И только в случае, если американцы сразу встретят атакующие самолеты огнем, разрешается уходить от Гавайев немедленно после возвращения последних самолетов второй ударной волны.

Что же, вне зависимости от всего прочего, он, вице-адмирал Тюити Нагумо, в точности выполнит имеющиеся у него инструкции, тем более что соединение «Кидо Бутай» находится в готовности номер один к бою и к походу. Достаточно отдать приказ, сказать одно, самое важное слово – и все завертится подобно набирающей обороты паровой турбине. Тем более так уж получилось, что молодые офицеры ударного авианосного соединения, и пилоты и моряки видят в нем, Тюити Нагумо, второго отца, который пошлет их в бой и позаботится о том, чтобы в этом сражении с сильнейшим врагом они покрыли себя неувядаемой славой. И это притом, что его собственные сыновья отказались идти по стопам отца, доставив тому множество неприятных моментов в жизни.

* * *

Час спустя, там же.

Соединение «Кидо Бутай» шло на войну. К выходу в открытый океан двигались похожие на присыпанные снежком плавучие острова боевые корабли – линкоры «Хией» и «Кирисима», тяжелые крейсера «Тоне» и «Тикума», флагман 1-й эскадры эсминцев легкий крейсер «Абукума»; и, самое главное, в окружении своры эсминцев – краса и гордость императорского флота, шесть ударных авианосцев – «Акаги», «Кага», «Секаку», «Дзуйкаку», «Сорю» и «Хирю». Подводные лодки вышли в поход еще два дня назад. Рассекая форштевнями боевых кораблей бесконечные океанские валы, японский флот шел на войну за бесславной гибелью в пучине отчаяния в случае неудачи или, в случае успеха, за бессмертной славой первого в мире флота, сумевшего нанести заносчивым американцам полное поражение.

* * *

27 ноября 1941 года, 01:55. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

Вызвав к себе начальника ГлавПУРа армейского комиссара Льва Мехлиса, Сталин отложил нелегкий разговор с этим тяжелым человеком на конец рабочего дня, который у него обычно затягивался за полночь. И вот наконец в кабинете остался только последний из военных – начальник оперативного отдела генерального штаба генерал-лейтенант Василевский, который делал Вождю свой ежедневный доклад по текущему положению на фронтах, информацию для которого на местах собирали спецпредставители Ставки; около полуночи они рапортовали по ВЧ в Москву, а уже час спустя эта информация становилась доступна Сталину.

Попытка взять Борисов войсками 16-й армии генерала Рокоссовского вылилась в кровавую рубку между подошедшей вслед за кавалеристами советскими стрелковыми дивизиями и подтянутой из резервов немецкой пехотой. При этом в разгар сражения за Борисов новоиспеченный генерал-майор Катуков, пополнивший припасы и личный своей бригады, воспользовавшись тем, что немцы о нем забыли, прорвал довольно хилое окружение из пехотных частей, и гремя огнем, сверкая блеском стали сорвался из Марьиной Горки в еще один рейд по немецким тылам. В Минск бригада Катукова, правда, не полезла, обойдя его по большому кругу, по дороге через Червень вышла к Смолевичам, разом перерезав железнодорожные и шоссейные магистрали, снабжавшие сражавшуюся за Борисов кампфгруппу генерал-лейтенанта Эрнста Хаммера, которая в результате оказалась между молотом и наковальней.

Если учесть, что катуковцы начали свою операцию вечером, а к утру, пройдя за ночь восемьдесят километров, оказались уже в Смолевичах, появление на немецких коммуникациях большой группы советских танков и мотопехоты для генерала-фельдмаршала Листа оказалось подобным внезапному удару палкой по затылку. Кстати, именно в Смолевичах на шестой день войны 7-я танковая дивизия гитлеровцев из состава 3-й танковой группы генерала Гота перерезала шоссейные и железнодорожные магистрали Минск-Москва, чем и побудили генерала Павлова и его подельников позорно бросить свой пост и, оставив войска в Минске без управления, удрать на восток. А вслед за ним потянулись и остальные – командование 13-й армии и двух ее корпусов (и это несмотря на имевшийся на тот момент приказ наркома Тимошенко и начальника генштаба Шапошникова Минск не сдавать ни в коем случае, даже несмотря на полное окружение).

Впрочем, немцы оказались не такими слабонервными, как Павлов. Со стороны Минска к Смолевичам выдвинулась сводная кампфгруппа, состоящая из самых боеспособных соединений и такая же кампфруппа формировалась под Борисовым из частей, дерущихся за город 71-й и 75-й пехотных дивизий. Но Катуков оказался быстрее немцев, которым надо было еще сформировать свои кампфгруппы – смяв расположенный на станции Жодино запасной батальон, он всей массой своих танков и мотопехоты с разбегу врезался в район поселка Печи, расположенного на западной окраине Борисова, ударив по тыловым, штабным и резервным подразделениям группировки генерала Хаммера.

Немцы привычно попытались прикрыться противотанковым заслоном, сконцентрировав на ключевом направлении всю наличную противотанковую артиллерию; и тут вновь свою роль сыграли развернувшиеся клином в первых рядах атакующих танки Т-55М. Напрасно наводчики германских «колотушек» дрожащими руками ловили в прицел их изляпанные белыми пятнами приземистые округлые контуры. Выстрел следовал за выстрелом, но массивные «суперпризраки65» продолжали как ни в чем не бывало стремительно надвигаться на позиции германской противотанковой артиллерии. А вот ответные выстрелы Т-55 были вполне смертоносны. Дело в том, что, в отличие от бронебойных, осколочные снаряды калибра в сто миллиметров дефицитом в СССР не были, а лазерный дальномер, баллистический вычислитель и стабилизированная пушка делали орудие этого танка убийственно точным.

Следом за Т-55-ми двигались модернизированные Т-34, лобовая проекция которых тоже уверенно держала снаряды «колотушек» и уже за ними развернулись в цепь бронетранспортеры, метрах в пятистах от вражеских окопов выбросившие на снег десант мотострелков. И в довершения ко всему по позициям германского заслона ударила советская гаубичная артиллерия, причем совершенно безнаказанно. Их германские оппоненты в это время перемещались на конной тяге, чтобы занять новые позиции, не попадающие под прямой рассекающий удар советских танков. А когда они, наконец, открыли огонь, то легче немецким солдатам не стало, ибо комплексу «Пенициллин», который в составе артдивизиона бригады проходил испытания на применение в боевых условиях, было абсолютно эквипенисуально, огонь какого количества артиллерии корректировать – одного дивизиона или целой артиллерийской бригады. А дальше, как поется в песне: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»

Одним словом, заслон был прорван после первой же атаки, противотанковые орудия раздавлены гусеницами танков, станция Печи, вместе со складированными в вагонах немудреными запасами захвачена советской мотопехотой, штаб немецкой группировки вместе с генералом Хаммером сдристнул куда-то южнее Печей, чтобы не задело отдачей. После этого основные силы бригады, танковыми и мотострелковыми батальонами прорвались в Борисов и ударили в тыл германским подразделениям, бодавшимся в тот момент с бойцами 152-й и 38-й стрелковых дивизий, пытавшихся под огнем противника пересечь не до конца замерзшую Березину и завязать бои за город. Удар в спину танками и мотопехотой – это было последнее, что в этот момент могли ожидать немецкие солдаты. Те из них, которые смогли – разбежались, а те, которые не смогли – умерли. Образовался Борисовский плацдарм, включающий в себя почти весь город, на который командарм Рокоссовский тут же перебросил части своих стрелковых дивизий. Первичная задача была выполнена – непрерывный фронт по реке Березина от Борисова до ее слияния с Днепром установлен.

Правда, и бригада Катукова в ходе операции по освобождению Борисова тоже понесла серьезные потери, в основном среди мотострелков, которых остро не хватало в ходе уличных боев. Из этого был сделан вывод, что в составе танковой (механизированной) бригады особого назначения на три танковых батальона (один тяжелый и два средних), должно иметься минимум пять батальонов способных вести стрелковый бой и одна рота в каждом таком батальоне должна быть сформирована по штурмовому штату. Кроме того, каждая механизированная бригада должна быть укомплектована усиленной разведывательной ротой, ротой тылового обеспечения, медицинско-санитарной ротой, а также артиллерийским, зенитным и противотанковым дивизионами. Механизированный корпус при этом должен был состоять из управления, четырех-пяти механизированных бригад, разведывательного батальона, батальона тылового обеспечения, медсанбата, ИПТАПа или истребительно-противотанковой бригады и механизированного артполка или артбригады РГК…

Закончив доклад, генерал-лейтенант Василевский положил на стол Вождя таблицы с новыми штатами механизированных и артиллерийских бригад, а также самого корпуса. Тот их внимательно просмотрел и, поскольку это был уже не первый доклад на эту тему, размашисто расписался знаменитым красным карандашом в углу каждого листа: «Согласен. И-Ст.». Собрав бумаги в свою папку, уставший Василевский вышел, и Вождь остался с Мехлисом наедине.

Но Мехлис не был бы Мехлисом, если бы сразу, как только за Василевским закрылась дверь, не начал говорить о том, что он не понимает, почему Катуков после своей блестящей победы не пошел сразу на Минск, да и Рокоссовский, имея над противником почти двукратное численное преимущество в войсках (хорошо экипированных и обмундированных), почти неделю топтался под Борисовым, давая немцам подтянуть резервы и укрепить оборону… и нет ли в этом какой-нибудь измены.

Правда, после первых же пассажей Вождь посмотрел на Мехлиса внимательным тяжелым взглядом и прикрикнул:

– Цыц, Лев! Ничего ты не понимаешь, а берешься судить. Рокоссовский и Катуков проводят операцию «Бэрезина» так, как и было задумано. Кому-нибудь другому не сказал бы, а тебе скажу. Наступление якобы на Минск – это отвлекающая операция, и сам Минск задачей даже не ставился. Задачей ставилось сделать так, чтобы нэмец поверил, что мы наступаем на Минск, и нагнал туда побольше своих резервов. При этом участвующие в операции войска должны понести как можно меньше потерь и приобрести как можно больше боевого опыта. Пусть немцы думают, что мы из последних сил, бросая в бой самые лучшие резервы, пытаемся прорваться в Минск, а они нас героически не пускают. Настоящее наступление начнется немного позже и на другом участке фронта. Но где и когда – я не могу сказать даже тебе. Впрочем, ты сам скоро узнаешь все из сводок Совинформбюро. Понимаешь, почему?

При этом вид у Вождя был такой серьезный и внушительный, что Мехлис только заворожено кивнул.

– Ну вот и замечательно, – подвел Сталин итог воспитательной беседы, – я тебя для чего позвал. Есть лично для тебя работа – как говорят потомки, непыльная, и к тому же по специальности. Ты же знаешь, что у нас тут на днях освободилось место первого секретаря ЦК компартии Украины… покойник был неприятный человек, но покинул нас несколько преждевременно, не обозначив некоторых своих контактов. Ты понимаешь, Лев, я сейчас уже почти уверен, что он был связан и с делом Тухачевского, и с ежовщиной, и с заговором военных, который чуть было не уничтожил нашу страну в самом начале этой войны. Но подозрения, как говорится, на хлеб не намажешь и к делу не подошьешь. Понимаешь?

– Понимаю, Коба, – кивнул Мехлис, – да только очень многие говорят, что это именно ты его макнул и теперь делаешь вид, будто ты ни при чем.

– Знаешь, Лев, – ответил Сталин, – это даже не смешно. Я ведь тебе не волшебник, чтобы наворожить Никитке прямо в брюхо снаряд из германской ста пяти миллиметровой гаубицы. Ты же читал некролог. Шальным снарядом этого муфлона разнесло буквально вдребезги. Кстати, завтра, когда на Пленуме ЦК будет решаться, кто заменит на посту дорогого и ненаглядного Никитку Сергеевича, я буду предлагать твою кандидатуру и приложу все возможные усилия к тому, чтобы она прошла.

Увидев мелькнувшую на лице Мехлиса тень беспокойства, Сталин хмыкнул.

– Не волнуйся, Лев, – сказал он успокаивающим тоном, – все это сугубо временное явление, необходимое прежде чем я выдвину на эту должность того человека, который по настоящему возьмется за эту работу. Но еще до этого Украина должна быть тщательно зачищена до белых костей от возможных Никиткиных пособников. Особенно возьми на контроль разного рода замазанных в связях с троцкистами, а также буржуазными украинскими националистами. Но расстреливать кого-либо без суда или даже по приговору трибунала я запрещаю. Всех арестованных направлять на адрес Центрального аппарата НКВД. Только я сам буду решать, кого поставить к стенке, а кого отпустить с испытательным сроком. И помни, Лев – от той тщательности и аккуратности, с какой ты проведешь эту операцию, зависит будущее советской власти и Союза ССР. Если мы провалим это дело, то лет через двадцать66 в Украине начнется такое, о чем мне страшно даже подумать. Понимаешь?

Мехлис кивнул – и Вождь, будто священнодействуя, принялся набивать табаком свою любимую трубку, всем видом показывая Мехлису, что аудиенция закончена и сейчас ему требуется остаться одному, чтобы еще раз все тщательно обдумать.

* * *

29 ноября 1941 года, 14:05. Атлантический океан на траверзе острова Ньюфаундленд, тяжелый крейсер US Navy СА-31 «Огаста» (Augusta).

Элеонора Рузвельт, супруга и единомышленница 32-го Президента США Франклина Делано Рузвельта

Говорят, что здесь, где холодные воды Лабрадорского течения ныряют под теплый Гольфстрим, одно из самых опасных мест для судоходства на всей планете. Из-за смешения теплых и холодных вод тут часты туманы, а Лабрадорское течение выносит в Атлантический океан айсберги, отколовшиеся от Гренландского ледяного щита. И именно где-то здесь, наткнувшись ночью на один из таких айсбергов, пошел на дно знаменитый «Титаник», ставший на долгие годы синонимом величайшей трагедии на море, унесшей жизни почти полутора тысяч людей. И, несмотря на то, что качки сейчас нет, море абсолютно гладкое (так что с этой стороны наше путешествие больше похоже на туристический круиз), от мыслей о той трагедии мне стало страшно и я подошла к командиру нашего крейсера кэптэну Герберту Райту с вопросом – не угрожает ли и нам опасность наткнуться на айсберг?

«Нет, мэм, – ответил он, – вы можете спать спокойно, нам такая опасность не угрожает. Мы же все-таки боевой крейсер и будем покрепче несчастного «Титаника», а наша команда имеет значительно лучшую подготовку, чем капитан Смит и его подчиненные, совершившие немало глупостей, которые и привели к катастрофе… Кроме всего прочего, у нас есть радар, который даже в полном тумане или темноте подскажет нам, что мы приближаемся к опасности.»

Но я продолжала думать о том ужасном происшествии. И в связи с этим само собой пришло в голову, что спустя всего три года история с «Титаником» была почти перекрыта. Причем отнюдь не трагическим стечением обстоятельств, и не капризом непредсказуемой природы, а примером рукотворной человеческой жестокости, также унесшей множество людских жизней. Военное преступление совершила германская подводная лодка U-20, выпустившая торпеду по пассажирскому судну «Лузитания». Айсбергу было все равно, врежется в него кто-нибудь или нет, и сколько людей при этом погибнет. Но Вальтер Швигер, капитан-лейтенант германского военно-морского флота, совершенно отчетливо видел, что перед ним большой пароход-трансатлантик с множеством гражданских людей на борту – и все равно приказал выпустить по нему торпеду. Такие действия невозможно забыть и невозможно простить, тем более что для германских военных убийства ни в чем не повинного гражданского населения стали своего рода фирменным стилем ведения боевых действий67. А еще мне помнится, каким нападкам подвергался после этого Фрэнки. Гибель «Лузитании» и последовавшие вслед за этим расследования на долгое время стали для него головной болью.

Впрочем, мы сейчас как раз и плывем в далекую Советскую Россию, чтобы установить союз с пришельцами из будущего – той самой силой, которая в кратчайший срок способна прекратить существование отвратительного гитлеровского режима тотальной несвободы. Но для того, чтобы представить себе, какими будут взаимоотношения между нашей Америкой и Россией того мира, у меня катастрофически не хватает информации об этих русских из будущего. Я не знаю, что они любят, а что ненавидят, есть ли у них внутренняя свобода от ханжества и насколько широки они в своих воззрениях? Единственное, что мне о них известно – то, что они яростные патриоты своей страны, готовые идти за нее в бой. И это качество самым понятным образом вызывает во мне чувство величайшего уважения68. Что же касается всего остального, то я решила навести справки у Гарри Гопкинса, который сейчас как раз вышел прогуляться по палубе после сытного обеда.

Я же знаю, что такие длинные сборы в дорогу (целых двенадцать дней) были как раз связаны с подготовкой нашим посольством в Москве этого визита к русским из будущего. В ходе этой длительной и кропотливой работы наши дипломаты должны были выяснить и те вопросы, что интересуют меня в настоящий момент. Ведь без проработки таких деталей возможных взаимоотношений наш визит был бы в принципе невозможен, поскольку нам было бы не о чем разговаривать; а раз мы едем, то значит, нас там ждут. В этом случае Гарри Гопкинс, этот всеобщий проныра, непременно должен знать хотя бы часть нужной мне информации. Пусть он и удовлетворяет мое любопытство.

– Добрый день, мистер Гопкинс, – поприветствовала я верного соратника моего великого мужа, – не правда ли, сегодня отличная погода и наше путешествие протекает просто прекрасно?

– Не могу не согласиться с вами, миссис Рузвельт, – ответил он мне, приподнимая шляпу, – это путешествие в Советскую Россию протекает гораздо приятнее, чем моя прошлая поездка, когда мне больше суток пришлось провести в зубодробительной тряске летающей лодки, доставившей меня из Вашингтона в русский Мурманск. По сравнению с тем полетом это плавание больше похоже на веселую морскую прогулку в уик-энд.

– Мистер Гопкинс, – спросила я, – вы можете хоть что-нибудь рассказать мне о России? Я ни разу там не была, и теперь мучаюсь ужасным любопытством.

– Ну… – ответил он, на мгновение задумавшись, а потом заговорив ровным размеренным голосом: – Россия – это суровая лесистая страна, чем-то напоминающая нашу соседку Канаду. Не если в Канаде люди в основном веселые и приветливые, так как являются потомками эмигрантов из более приятных краев, то русская нация, сформировавшаяся в суровых условиях, к тому же находясь под постоянной угрозой иноземных нашествий, выглядит совершенно по-иному. В основном это мрачные и жесткие люди, на лицах которых вы редко увидите улыбку, потому что они, подобно нашим фермерам, в любой момент готовы взяться за оружие. Только защищать при этом они будут не свой дом, посевы или иную собственность, а свое русское государство, которое у них одно на всех. Иногда в силу некоторых обстоятельств их государство прекращает свое существование из-за ветхости старых идей или нашествия врагов, но жизнь без него кажется им такой ужасной, что они тут же организуют себе новое государство вместо старого и сразу берутся за оружие, чтобы его защищать. И тогда – трепещите, враги. Неважно, кто это будет – польские феодалы, шведский король Карл XII, турецкие янычары, Наполеон Бонапарт или свои собственные сограждане, не желающие понять и принять новое государство – все они будет жестоко биты, после чего выброшены на свалку истории. К настоящему моменту в ничто превратилось некогда заносчивое и богатое польское королевство, Швеция стала третьеразрядной европейской страной, которую не трогают только потому, что она никому не мешает, Турция из больного человека Европы превратилась в мумифицированный неупокоенный труп, Франция из мировой державы выродилась в государство, которое с интервалом в семьдесят лет в сражении один на один было два раза наголову разгромлено германцами. Они разгромили бы французов и в прошлую войну, если бы Россия не открыла бы против Германии второй фронт на востоке. Думаю, что после этой войны настанет очередь Германии впадать в полное ничтожество. Войны с Россией – особенно войны насмерть, до последнего солдата – никому так просто не проходят. Не хотел бы я, чтобы Америка тоже заняла свое место в этой очереди на бесславие.

Я внимательно выслушала Гопкинса, для дальнейшего обдумывания постаравшись запомнить каждое слово, а потом задала ему самый, возможно, главный вопрос:

– Мистер Гопкинс, скажите, а русские из будущего – они такие же, как современные русские большевики или совсем другие?

На этот раз молчание Гопкинса было значительно более длительным, будто он не был уверен, стоит ли вообще говорить на эту тему. Но, в конце концов, пожевав сухими губами, он все-таки выдал мне что-то вроде ответа:

– Знаете, миссис Рузвельт, сам я с русскими из будущего лично не знаком, и поэтому ничего не могу сказать вам от себя. Но работники нашего посольства, которые собирали о них информацию при подготовке этого визита, говорят, что они во многом такие же, как и местные русские, но есть в них что-то и от американцев. К своей советской родне они относятся трепетно, а ко всему остальному миру с легким пренебрежением, иногда переходящим в брезгливое презрение – как, например, к германцам, которые возомнили себя представителями высшей арийской расы господ. В считанные дни разгромив лучшую армию Европы, русские из будущего спустили некогда неудержимых белокурых бестий с небес на землю, будто говоря о том, кто тут настоящий хозяин. Они их даже в плен не берут, чтобы не возиться, а толпами загоняют прямо в руки к большевистским союзникам. Исключение делается только для генералов. Говорят, что у русских из будущего уже имеется неплохая коллекция германских военачальников; и как только они захотят, так начнут их показывать за деньги, как раньше в цирке показывали разных калек и уродов.

Немного помолчав, мистер Гопкинс добавил:

– Тут было такое дело – по приказу своего президента русские предупредили наше посольство в Москве, что седьмого декабря, в воскресенье, японская авиация нанесет уничтожающий удар по нашей базе Перл-Харбор, в ходе которой погибнет множество кораблей и будут убиты тысячи американских моряков. Но при этом они добавили, что наш командующий на Тихом океане адмирал Киммель такой тупой самовлюбленный болван, что не за что не поверит в это предупреждение. Об этой ситуация тут же доложили Фрэнки, и тот немедленно запросил подтверждения у нашей разведки. Та тоже сообщила, что считает начало войны в течение ближайшего месяца неизбежной. И только тогда наш Президент приказал выслать на Гавайи немедленное предупреждение о возможном внезапном нападении и приказ привести флот в боевую готовность. Ответ, который дал ему адмирал Киммель, оказался достойным того, чтобы его занесли в анналы как яркий пример глупого самодовольства: «Не паникуйте, мистер президент, внезапного нападения на Перл-Харбор не будет, это попросту невозможно!». Фрэнки теперь не приложит ума, что ему делать с этим болваном, ведь просто так, без разгрома и поражения, снять его с должности не позволит Конгресс…69

– Погодите, мистер Гопкинс, – спросила я, – вы сказали, что наше посольство было предупреждено по приказу их президента. Что, у них там, в России будущего, не царь, не этот – как его, генсек – а настоящий демократически избранный президент?

Внимательно посмотрев в мою сторону, Гарри Гопкинс тяжело вздохнул.

– А вот это, миссис Рузвельт, – сказал он, – и есть тот вопрос, который можете выяснить только вы и никто другой. Быть может, в структуре русского общества и произошли какие-то фундаментальные изменения, а быть может, пост президента служит лишь для того, чтобы усовершенствовать управление советской системой и привести ее как можно ближе к авторитарному образцу. Ведь по сути правящий русскими сейчас мистер Сталин – это своего рода красный царь, а официально он не больше чем первый среди равных, и возни с их Центральным Комитетом Большевистской Партии у него не меньше, чем у нашего Президента с Конгрессом. Миссис Рузвельт, поймите – Фрэнки для того и послал вас вместе с нами, чтобы, пока мы с Джесси Джонсом прорабатываем политические и торговые соглашения, вы постарались разгадать социальную структуру их общества и дать нам заключение о том, насколько эти люди склонны выполнять подписанные с ними договора. И самое главное – не будем ли мы с ними в одних и тех же словах видеть прямо противоположный смысл?

Гопкинс, видя, что я больше не намерена задавать вопросы, оставил меня и пошел заниматься своими делами. Я в задумчивости смотрела на бескрайнюю гладь океана. Созерцание морских далей весьма способствует мыслительному процессу – ощущение простора и свободы очень часто наводит на правильные выводы.

Впрочем, эти выводы делать было еще рано. Ни Гопкинс, ни я пока лично не знакомы с этими пришельцами из далеких блистающих далей будущего. Однако уже сейчас я ощущала внутри себя какой-то трепет, и он становился все сильнее по мере приближения к цели. Русские! Ведь это совершенно удивительный народ, который почти невозможно понять. Теперь для меня стало очевидным, что самое удивительное всегда происходит именно в России; нам постоянно приходится в этом убеждаться. Кажется, будто эта огромная, больше любой другой, страна находится у Господа на особом счету…

Разве возникновение Советской Империи воспрянувшей как Феникс из пепла на руинах Империи Романовых, не свидетельствует о том, что Бог предначертал русским свой, особенный путь развития, не похожий на пути ни европейских, ни азиатских народов? Всего двадцать лет назад нам в Америке казалось, что с Россией покончено навсегда. Тогда она, голодная и холодная лежала в руинах, разоренная длительной гражданской войной, и правили ею люди, в сравнении с которыми любой Джек Потрошитель показался бы записным добряком. Но при этом за прошедшие двадцать лет Россия не захирела и не измельчала, а возродилась и даже стала еще крепче, чем была во времена царствования Романовых, продолжая потрясать мир все новыми и новыми чудесами. Всего за семь лет восстановив все разрушенное в длительной гражданской войне, эти сумасшедшие русские взялись за строительство новой индустрии и блестяще управились с этой задачей всего за каких-то две пятилетки. Подумать только – эта страна всего за десять лет управилась с задачей, для решения которой другим государствам требовались столетия!

И вот теперь – новое чудо, причем чудо из чудес. Мне бы очень хотелось знать, каким образом возник этот так называемый портал, который соединил Россию будущего и наш мир. Пока не ясно, было ли это еще одно Чудо Господне, явленное благодарному человечеству, или творение людских рук. Даже не знаю, смогу ли я когда-нибудь узнать истину, но предположение о том, что русские там, в двадцать первом веке, смогли сами, искусственно, создать этот межвременной «переход», очередной раз убеждает меня в том, что это воистину избранный и великий народ, а теперь еще приобретший беспредельное могущество.

Впрочем, то, что русские и вправду овладели секретом покорения времени, маловероятно. Скорее всего, тут вмешалось нечто таинственное, Божественное или инопланетного происхождения. Не зря же германцы зовут русских из будущего «марсианами». Возможно, над всеми нами (но в первую очередь как раз над русскими) поставлен грандиозный эксперимент, имеющий целью выяснить, как потомки и предки смогут адаптироваться друг к другу при внезапной встрече. В этом случае эксперимент можно признать вполне удавшимся, потому что адаптация русских друг к другу прошла, судя по всему, успешно, и теперь они дружно бьют германцев, так что от тех только пух и перья летят… Надо сказать Фрэнки, что в любом случае нам следует всячески поддерживать дружеские связи с русским народом. У них есть чему поучиться, даже если и не принимать во внимание последние фантастические события.

Мои размышления плавно перетекли к тому, с какой целью Провидение открыло русским такие возможности. Конечно же, у Господа всегда есть мотивация, пусть не всегда ясная и понятная для нас, простых смертных70. И хоть конечная цель Божественного промысла может и ускользать от нас, все же мы можем хоть немного приблизиться к тому, чтобы постичь его.

Итак, на мой взгляд, любой, кто узнал о том, что в дела русских вмешалась могущественная и непостижимая сила, должен немедленно прекратить против них всяческие враждебные действия. Ведь это же очевидно всякому разумному человеку -связываться с тем, природы чего не понимаешь, чревато самыми тяжелыми последствиями. И в этом смысле меня крайне удивляли действия германцев, которые с таким упорством – и даже, я бы сказала, тупым фанатичным упрямством – пытаются продолжать воплощение своих и без того несбыточных планов. Не иначе как их фюрер – настоящий безумец, возомнивший себя гением! Как правильно сказал мистер Гопкинс – русские поднаторели в отражении всяческих вторжений и уничтожении захватчиков. Вот, сто тридцать лет назад Наполеон дошел до Москвы, и всем тогда казалось, что с русскими покончено, а всего через два года русские казаки уже вовсю валяли по постелям и сеновалам парижанок. Говорят, что сей участи не избегли ни герцогини с графинями, ни прачки с поломойками. Вот только жаль, что безумие Гитлера бросило в жестокую мясорубку этой бессмысленной борьбы весь германский народ… Ведь люди просты и не злы по сути своей, они лишь следуют за своим любимым лидером, которому они безоговорочно доверяют и который играет их судьбами как цирковой фокусник цветными шариками.

Следующий аспект моих размышлений заключался в следующем. Эта дыра между двумя временами, тоннель, через который люди того мира проникают к нам, а люди нашего мира туда, наверняка была создана не только для того, чтобы русские из будущего могли помочь своим предкам победить в этой войне. Ведь Фрэнки говорил, что там, в будущем, знают, что русские этого мира выиграли эту войну и без посторонней помощи, а значит, способны сделать это снова. Нет, наверняка Божественный промысел подразумевал что-то еще, иначе смысла во всем этом было бы мало.

А что если в двадцать первом веке тоже нуждаются в какой-либо помощи предков? Что если существующий там миропорядок не так идеален, как хотелось бы жителям того мира? Возможно, что тамошняя Россия будущего в очередной раз за свою историю находится в тяжелом положении Великой Державы, со всех сторон окруженной врагами… И если Германия, бросив вызов России, уже находится на пути к ничтожеству, то единственными врагами, которые могли бы угрожать России в двадцать первом веке, могут быть только ее нынешние союзники против Гитлера – страны населенные людьми англосаксонской расы, то есть Великобритания и Соединенные Штаты Америки. Господи, спаси и сохрани нас, несчастных, в том случае, если неразумные преемники Фрэнки решили, что Америка стала настолько великой, что может попытаться уничтожить Россию, чтобы затем распространить свою власть на весь мир! Ведь тогда нас просто уничтожат – так же жестоко и равнодушно, как во время летних сражений были уничтожены целые армии германских солдат…

Часть 12. Операция «Зимний экспресс»

Справка о расположении войск на Советско-германском фронте в полосе Брянского, Западного и Северо-Западного фронтов:

С юга на север:

Брянский фронт (генерал армии Жуков): 40-я армия (генерал-лейтенант Подлас, Лоев-устье Березины), 3-я армия (генерал-майор Крейзер, устье Березины-Паричи), 21-я армия (генерал-майор Кузнецов, Бобруйский плацдарм), 13-я армия (генерал-майор Городнянский, Бобруйский плацдарм-Березино).

Западный фронт (генерал-полковник Конев): 50-я армия (генерал-майор Петров, севернее Березино), 43-я армия (генерал-лейтенант Акимов, южнее Борисова), 16-я армия (генерал-майор Рокоссовский, Борисовский плацдарм), 20-я армия (генерал-майор Лелюшенко, во втором эшелоне 16-й армии наступает фронтом на север в полосе Борисов-Толочин), 24-я армия (генерал-майор Ракутин, наступает фронтом на север в полосе Толочин-Богушевск), 19-я армия (генерал-лейтенант Лукин, в обороне Богушевск-Витебск-Городок).

Ударная группа армий генерал-лейтенанта Василевского): 22-я армия (генерал-лейтенант Ершаков, Невель-Великие Луки), Во втором эшелоне за 22-й армией сосредоточены предназначенные для развития успеха 1-я ударная армия (генерал-майор Черняховский), 2-я ударная армия (генерал-майор Романовский), 3-я ударная армия (генерал-лейтенант Пуркаев), 4-я ударная армия (генерал-майор Трофименко), 1-я и 2-я артиллерийские дивизии прорыва РГК, 1-я Воздушная армия (генерал-майор авиации Худяков), а также ударная группировка Экспедиционных Сил (так называемый «Рижский экспресс»).

Северо-Западный фронт (генерал-лейтенант Малиновский): севернее 22-й армии в обороне 27-я армия (генерал-майор Берзарин), 34-я армия (генерал-майор Качанов71) и 11-я армия (генерал-лейтенант Морозов) вплоть до стыка с Ленинградским фронтом под Сольцами.

Пока на Западном направлении Брянский и Западный фронты ожесточенно рубились с группой армий «Центр» на рубеже реки Березина, имитируя наступление на Минск, севернее назревали новые грозные события, сулящие вермахту очередные большие неприятности, а фюреру всея Германии дополнительные истерики и переживания. Ему уже всю стену огненными письменами исписали, а он все никак не хочет понять, что все хорошее для него давно кончилось и что пора рассчитываться по счетам. Пока высший немецкий генералитет и сам фюрер переживали за судьбу группы армий «Центр», в районе Невеля и Великих Лук в завершающую фазу вступала подготовка к операции «Зимний экспресс». К месту будущего прорыва линии фронта подтягивались войска, подвозились запасы топлива и боеприпасов, а в тылах армии обустраивались тщательно замаскированные полевые аэродромы для истребительной и штурмовой авиации.

К этому времени советская промышленность уже наладила серийный выпуск истребителей Як-1 и Лагг-3, штурмовиков Ил-2 и пикирующих бомбардировщиков Пе-2. С целью поддержки действий ударной группы армий была сформирована первая в РККА Воздушная армия особого назначения, включающая в себя ближнебомбардировочную дивизию (три полка на Пе-2), дивизию ночных бомбардировщиков (четыре полка на У-2), штурмовую дивизию (три полка на Ил-2), и две истребительные дивизии (по четыре полка на Як-1 и ЛаГГ-3). На 1-е декабря Всего в составе воздушной армии имелось Як-1 – 80 машин; ЛаГГ-3 – 80 машин; Пе-2 – 60 машин; Ил-2 – 60 машин; У-2 – 80 машин. Был оборудован и особый аэродром, который носил условное название «Красновичи-2» и предназначался для временного базирования поддерживающей прорыв авиагруппы Экспедиционных Сил, в основном штурмовиков Су-25, бомбардировщиков Су-24, а также ударных и транспортных вертолетов.

Помимо всего прочего, в Великих Луках к приему большого количества раненых готовились несколько полевых передвижных походных госпиталей, а на запасных путях наготове стояли санитарные эвакуационные поезда, которые повезут тяжелораненых бойцов и командиров РККА в глубокий тыл. Бесперебойно работающая система эвакуации раненых72 от поля боя до расположенного в глубоком тылу госпиталя – это такая же неизбежная реальность войны, как похоронные команды и заградотряды с военными трибуналами.

Но самую главную часть ударной группировки – все пять дивизий Экспедиционных сил, пополненные до полного военного штата личным составом и техникой – перебрасывали к Невелю буквально в последний момент по рокадной дороге через Рославль, Смоленск и Велиж, протяженностью порядка пятисот пятидесяти километров. Перемещение частей дозволялось исключительно в ночное время; днем все движение замирало, а следующие по маршруту части останавливались на специально оборудованных промежуточных пунктах, где можно было спрятать технику под маскировочными сетями, получить заправку ГСМ, а также накормить личный состав горячей пищей и уложить его спать в жарко протопленных землянках. На перемещение отдельно взятого мотострелкового, танкового или самоходно-артиллерийского полка уходило от двух до трех суток, а вся операция по переброске экспедиционных сил с их баз в районе Сураж-Унеча до районов сосредоточения в окрестностях Невеля заняло пять суток. К утру 3-го декабря (точно в срок) подготовительные действия были завершены, и советскому командованию оставалось только отдать последний и самый главный приказ.

* * *

03 декабря 1941 года, 23:45. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.

Присутствуют:

Верховный главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин;

Командующий Невельской ударной группой армий генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский;

Командующий экспедиционными силами генерал-лейтенант Андрей Николаевич Матвеев;

Командующий 1-й воздушной армией генерал-майор авиации Сергей Александрович Худяков (Арменак Артемович Хайферянц).

За сутки до начала операции «Зимний экспресс» главные действующие лица собрались в рабочем кабинете Верховного, чтобы окончательно расставить точки и прочие знаки препинания. Четвертого декабря в полдень фронт под Невелем взревет сокрушающим грохотом залпов сотен орудий, а уже к рассвету пятого декабря, с вступлением передовых частей Экспедиционного корпуса в Ригу, игра будет в основном сделана. Дальше настанет вторая фаза операции, в ходе которой окруженную группу армий «Север» надо будет раздробить на отдельные небольшие части, которые добьют многократно численно превосходящие советские войска.

Основным итогом этой операции должен быть разгром группы армий Север, а также установление стабильной линии фронта по Западной Двине вплоть до Полоцка и далее через Лепель к Борисову, а оттуда по Березине и Днепру до самого Черного моря. Задача амбициозная – откусить у вермахта, и так страдающего от дефицита живой силы, еще полмиллиона солдат и офицеров. По данным советской разведки, из-за потерь, понесенных в ходе завершающего этапа Смоленской операции, и вынужденных изъятий целых подразделений в пользу возрождаемой из пепла группы армий «Центр» группа армий «Север» практически не имеет валентных73 резервов, а ее боевые подразделения буквально вытянулись в нитку вдоль линии фронта. На каждую дивизию, причем далеко не полного состава, у них приходится по тридцать-сорок километров фронта. Как раз недавно закончилась очередная такая кампания по изъятию подразделений в пользу понесшей большие потери группы армий «Центр», которая еще больше усугубила ситуацию.

Кстати, по данным разведки, Минское направление уже служит для немецких солдат и офицеров синонимом верной смерти и филиала ада, и им (по крайней мере, тем, что воюют в составе группы Армий «Север») еще предстоит узнать, насколько жестоко они ошибались, и что самое страшное у них еще впереди.

В силу изложенного тылы 16-й и 18-й армий охраняют исключительно так называемые «силы самообороны», состоящие из членов ушедших при советской власти в подполье эстонской буржуазно-националистической организации Ка́йтселийт и латвийских айзсаргов, численностью около семидесяти тысяч членов, вооруженных легким стрелковым оружием. Немецкие оккупационные части располагаются в основном в крупных городах при комендатурах. Вся эта «самооборона» является серьезной силой против малочисленных партизан и подпольщиков, а также для репрессий против мирного еврейского населения. Но в боях против солдат и офицеров Экспедиционных Сил этот сброд не представляет собой ничего, кроме смазки для танковых гусениц. Как, собственно, и выжившие в горниле первых месяцев войны и получившие боевой опыт бойцы и командиры РККА в бою тоже дадут айзсаргам и кайтселям сто очков вперед. А теми, кто уцелеет при столкновении с Экспедиционными Силами и боевыми частями РККА, займутся истребительные батальоны НКВД, которые, не вступая в переговоры, до белых костей зачистят всех уцелевших пособников немецко-фашистских оккупантов вне зависимости от пола и возраста. В этом мире не будет парадов ветеранов СС (в данном случае «Самообороны») – просто потому, никто из них не переживет эту войну.

Впрочем, разговор в сталинском кабинете шел пока не об этом. Эти вопросы Вождь будет обсуждать с Лаврентием Берия, решая, кого расстрелять, кого посадить с пометкой «навечно», кого сослать и что вообще дальше делать с Прибалтийскими республиками в свете открывшегося послезнания. А сейчас с генералами решались вопросы сугубо военные. Сказать честно, Вождь до самого последнего момента сомневался в том, что возможно за одну ночь, прорвав фронт, достичь конечной цели операции, тем самым поставив фон Леебу мат в два хода. Все-таки Сталину было трудно привыкнуть к реалиям мира стремительных шести– и пятидневных войн, а также гипотетических глобальных ядерных конфликтов, когда все должно решиться в первые тридцать минут.

– Товарищ Матвеев, – посасывая погасшую трубку, сказал Вождь, – скажите, вы полностью уверены, что сумеете выполнить поставленную задачу и прорваться к Риге всего за одну ночь?

– Мы в этом целиком и полностью уверены, товарищ Сталин, – ответил командующий экспедиционными силами, – и еще больше нашу уверенность подтвердили ночные марши при переброске группировки Экспедиционных Сил своим ходом из Суража в район Невеля. В какой-то мере этот марш по рокадным дорогам можно считать генеральной репетицией завтрашнего прорыва. Ведь одним из наших, так сказать, естественных преимуществ как раз и является совершение маршей и ведение боевых действий в условиях темного времени суток и ограниченной видимости, когда германские войска и их местные подручные просто не в состоянии оказывать нашим солдатам даже минимально организованного сопротивления.

– Мы это понимаем, – кивнул Вождь, положив трубку на стол, – и не сомневаемся, что от Риги до Невеля вы пройдете таким же бодрым парадным маршем, как однажды уже прошли от Гомеля до Могилева. Мы только удивляемся тому очень короткому сроку, который вы отводите на выполнение этой задачи.

– Товарищ Сталин, – пояснил генерал-лейтенант Матвеев, – всего одна ночь – это, говоря по-другому, целых пятнадцать часов темного времени. За это время можно сделать очень многое, особенно в том случае, если механики-водители и командиры хорошо отдохнули днем. Дополнительной гарантией успеха является то, что этот марш-бросок на Ригу поддержат наша авиагруппа ВКС, воздушная армия генерала Худякова, а также смешанные подразделения нашего спецназа и вашего осназа, и специально подготовленные смешанные подразделения десантно-штурмовых войск. Таким образом, с маршрута нашего «Рижского экспресса» будут убираться даже малейшие препятствия. В принципе, во время военных кампаний в Европе, а также в начале войны против Советского Союза немцы действовали такими же методами, расчищая путь своим танкам ударами авиации, воздушными десантами и действиями диверсантов. Вполне успешная тактика, если знать, за какой конец там надо браться. А мы это знаем, фон Бок тому свидетель…

– Да, товарищ Матвеев, ви совершенно правы, – усмехнувшись в усы, согласился Вождь, – Федор фон Бок действительно свидетель того, что воевать по-военному, а не как наши некоторые доморощенные стратеги, вы умеете. Кстати, а так он там поживает и что поделывает в свободное время?

– Генерал-фельдмаршал фон Бок, – сухо сказал генерал-лейтенант Матвеев, – в свободное время, которого у него много, пишет мемуары. Очень полезное будет чтиво – как для наших, так и для ваших историков, ибо историю о том, как задумывалась и начиналась вторая мировая война, давно пора выводить из сумрака. Но для нас сейчас, насколько я понимаю, это не предмет первой необходимости?

– Вы правильно понимаете, товарищ Матвеев, – сказал Сталин, – товарищ Худяков, – вы, кажется, хотите что-то сказать?

– Так точно, товарищ Сталин, – ответил командующий первой в истории СССР воздушной армии74, – хочу выразить благодарность товарищам из будущего, что командные пункты и самолеты вверенной мне воздушной армии оснащены высококачественным надежным радиооборудованием, из-за чего в бою сильно упростилось управление авиационными частями…

– А как же иначе, – пожал плечами Василевский, – если вы не сможете оказываться в нужном месте в нужное время, то грош цена всей вашей воздушной армии. Впрочем, что я вам об этом говорю, вы и сами все прекрасно знаете. В Прибалтике у вас сейчас с немецкой авиацией паритет, не то что летом под Смоленском; и мы будем считать верхом некомпетентности, если вдруг наши войска окажутся под ударами немецких бомбардировщиков или же ваши бомбардировщики и штурмовики не смогут выполнять свои задачи. Вы должны сделать так, чтобы ни одна бомба не упала на головы наших бойцов, или, по крайней мере, чтобы противник при попытках таких бомбежек понес тяжелые потери в самолетах и летчиках. Самое главное – выбивать у них именно летчиков, ибо, в отличие от замены самолета, замена хорошо подготовленного пилота, штурмана или даже стрелка – дело хлопотное и дорогостоящее.

– Мы все это понимаем, – ответил генерал-майор Худяков, – и будем стараться сделать для этого все возможное и невозможное. До самого последнего времени, чтобы не демонстрировать противнику наличие крупного авиационного соединения, наши летчики были вынуждены действовать мелкими группами, вылетая в основном на прикрытие собственных аэродромов или станций выгрузки войск, но уже с завтрашнего дня мы покажем все, на что способны.

– Покажете, покажете, не можете не показать, – кивнул Верховный, – и помните, что страна дала вам все необходимое, отрывая это от других участков фронта, включая самые современные самолеты и закупленное в будущем оборудование. И вот теперь вы должны – да нет, просто обязаны – воевать так, чтобы это принесло полную отдачу в виде разгрома врага. Помните, что сбитые вражеские самолеты не должны быть самоцелью для ваших летчиков. Ваша цель – это полный и окончательный разгром врага, которому вы должны всемерно помогать бомбовыми и штурмовыми ударами, расчищая путь нашим сухопутным войскам и в то же время бережно оберегая их от ударов авиации врага. Вам это понятно, товарищ Худяков?

– Так точно, товарищ Сталин! – отрапортовал Худяков, вытягиваясь в струнку.

– Ну, вот и хорошо, – произнес Сталин и повернулся к Василевскому: – А вам, товарищ Василевский, я скажу вот что. Кому многое дано, с того многое и спросится. Вас это касается даже поболее, чем остальных. Ответственность за благополучный исход этой операции лежит именно на ваших плечах. Товарищ Матвеев, если что-то пойдет не так, ответит перед своим начальством, а вы, как коммунист, ответите перед нашей партией и Правительством. Впрочем, мы верим, что вы все до конца выполните свой долг и принесете советскому народу только Победу.

* * *

04 декабря 1941 года, 12:45. 16 километров юго-восточнее Риги, концлагерь Саласпилс

Надзирательница Мария фон Вайс (имя, данное при рождении – Мария Рогге)

В детстве я ощущала себя полным ничтожеством – слабым, бесправным, с которым можно было делать все что угодно. Мой отец, герр Герман Рогге, ветеран Великой войны, трижды раненый и травленный газами, воспитывал меня в строгости – за малейшую шалость я подвергалась суровым телесным наказаниям, придумывать которые мой отец был горазд, ибо в силу своего крестьянского менталитета считал, что пожалев розгу, он испортит ребенка. Он любил только двоих моих младших братьев и все им прощал, лишь снисходительно посмеиваясь над их шалостями. Они для него были сыновья-наследники, а я всего лишь девочка – отрезанный ломоть. Мой папаша считал, что для таких, как я, существуют только два жизненных пути. Первый, как у моей матери – быть тихим бессловесным придатком к своему мужу, нарожать кучу детей, к сорока годам превратившись в старуху. Второй путь – уехать в город и стать там дешевой шлюхой, зарабатывающей на жизнь своим естеством и постепенно опускающейся на самое дно. Впрочем, дешевые шлюхи к сорока годам тоже мало чем отличаются от старух. Вот для того, чтобы я не пошла по второму пути, меня и пороли каждый день за малейшую реальную или мнимую провинность.

А потом, летом тридцать второго года, с отцом случилось несчастье. Он утонул, выкушав лишнего со своими приятелями-собутыльниками на деревенском празднике. Эти великовозрастные балбесы поспорили после бутылки шнапса, кто из них сумеет переплыть озеро. Мой отец не смог. Тело нашли только через три дня, когда его прибило к берегу волнами. Мать через полгода зимой умерла от пневмонии, и мы остались сиротами. Братьев отдали в приют, и с тех пор я о них даже не вспоминала. Меня же взял к себе бездетный дядя, брат моей матери. Мне тогда было двенадцать. Как я поняла впоследствии, дядиной семье просто нужна была бесплатная домработница. Дядина жена, фрау Лизелотта, была костлявой длинноносой ведьмой с холодными белесыми глазами – она больше походила на вытащенную из реки снулую холодную рыбу, чем на живую женщину. Меня она вообще не замечала, словно бы меня и не существовало…

Эксплуатировали они меня нещадно, кормили плохо, а мне даже пожаловаться было некому. А спустя какое-то время я стала замечать, что дядя испытывает ко мне какой-то особый интерес… В отсутствие фрау Лизелотты он стал подходить ко мне и лапать своим своими липкими руками, гадко при этом ухмыляясь и дыша мне в лицо гнилостной вонью. Я замирала перед ним, как кролик перед удавом, молча терпя его поползновения, дрожа от отвращения, смешанного со странным возбуждением… Почему-то мне не хватало духу убежать или хотя бы вырваться из его объятий – наверное, мысль о том, что я могу остаться одна на улице, без крова и пропитания, была для меня страшнее всех остальных мыслей. Кроме того, я боялась побоев. Хоть дядя и не поднимал на меня руку, но я чувствовала, что он может это сделать, если я не буду «хорошей девочкой».

И вот однажды, когда фрау Лизелотта в очередной раз куда-то отлучилась, дядя, выпив изрядное количество шнапса, просто взял и изнасиловал меня. Это произошло на кухне, когда я протирала стол – он просто грубо завалил меня прямо на этот стол, задрав мне юбку на голову… Все это было так гнусно, противно и мерзко, как на случке хряка с молоденькой свинкой. Впрочем, хряк к своей временной подруге способен проявить куда больше нежности, чем мой дядя ко мне. И опять же я не посмела сопротивляться. В его руках я была безвольной куклой, равнодушно снося унижение. И потом это стало повторяться регулярно. А я, ни единым словом не выражая свое отношение к происходящему, терпела это все… Уверена, что он даже не догадывался, о чем я думала в тот момент, когда он, пыхтя и издавая утробные стоны, двигался на мне своей грузной тушей. Еще бы – ведь я зависела от него! Может быть, он даже считал, что делает для меня благодеяние. А я – я просто ненавидела его при этом… Ненависть моя была холодной и ослепительно яркой – она выхолодила все мое нутро, где не осталось больше ничего теплого. Я мечтала его убить…

Я вообще всю свою жизнь мечтала кого-то убить – то отца, который был несправедлив ко мне, то братцев, которым перепала вся родительская любовь… и теперь вот – своего жирного похотливого дядю, который, угрожая и запугивая, пользовался мной как вещью, получая свое животное удовольствие. О, я даже строила планы, как подсыплю дядюшке яду в его суп… Или столкну с лестницы… Или подожгу этот ненавистный дом, когда он будет спать… Но воплотить все это мне мешал страх разоблачения и наказания. Мне не хотелось сгубить свою молодость в тюремной камере среди всякого сброда. Я чувствовала, что где-то там, за этими стенами, в больших городах, есть совсем другая жизнь. И я грезила об этой жизни, воображая, как добиваюсь в ней успеха и становлюсь значимой и уважаемой персоной… И тогда уже не я буду бояться кого-то – нет, это передо мной будут трепетать и лебезить, и выполнять мои распоряжения…

Конечно, я не могла не понимать, что для того, чтобы занять хоть сколь-нибудь значимое положение в обществе, нужно много работать, получать образование, иметь упорство, целеустремленность и массу талантов. Но никто не мог мне запретить мечтать. Так прошло четыре года – четыре года бесконечных унижений. И в один прекрасный день я наконец решилась все изменить… Однажды, когда фрау Лизелотта опять уехала по своим делам, а дядя, в очередной раз совокупившись со мной, прилег вздремнуть, «чтобы восстановить силы», я просто выгребла из комода хранившуюся там дядину заначку и сбежала из дома, отправившись прямиком в Берлин. Я надеялась, что смогу затеряться в этом огромном городе – можно сказать, новом Вавилоне.

И что удивительно – как только я взяла свою судьбу в свои же руки, она сразу принялась одарять меня благосклонностью. Я без особого труда, благодаря лишь счастливой случайности, устроилась работать танцовщицей в кабаре, сменив свою невзрачную фамилию Рогге на сценический псевдоним Мария фон Вайс… «блистательная Мария фон Вайс» – так меня называли многочисленные поклонники. Потом я сменила еще несколько мест работы, постепенно осваивая новые навыки, поднимаясь по социальной лестнице, обзаводясь полезными знакомствами и изучая этот мир, от которого была так долго оторвана. Тогда-то, в тот период, я и поняла несколько важных вещей о себе: первое – что я имею довольно-таки неплохие внешние данные, а следовательно, нравлюсь мужчинам, второе – при помощи этих самых мужчин, умело их используя, можно недурно устроиться в жизни. Мужчины и вправду помогали мне. Но быть всю жизнь зависимой от них я не хотела. Мне было необходимо добиться чего-то самостоятельно.

Кроме того, ни один из тех мужчин, с которыми я вступала в интимные отношения, не мог дать мне чего-то важного. Всякий раз, ложась в постель с очередным любовником, мне невольно представлялся мерзкий, толстый дядя Бранд со слюнявыми губами и отвратительным запахом изо рта… В конце концов я вынуждена была признать, что секс, если даже не вызывает отвращения, то, по меньшей мере, оставляет меня равнодушной. И еще я стала ловить себя на том, что желание кого-то убить или искалечить, причинить боль и страдания, так и осталось жить во мне даже после побега из дядиного дома. Сначала эти мысли вызывали во мне некоторый ужас, но потом я все более и более привыкала к ним. Так, постепенно, эта смутная, неудовлетворенная жажда стала моей тайной неотъемлемой частью…

Что касается дядюшки, то он и не пытался меня отыскать. Уже впоследствии я узнала, что почти сразу после моего побега он умер от сердечного приступа. Наверное, это все из-за денег, которые я прихватила с собой на дорожку. Эта новость не вызвала во мне никаких особых эмоций. «Жирная свинья наконец издохла», – вот все, что я подумала по этому поводу. При этом я не считала себя воровкой. Это была та честная плата, которую дядюшка Бранд и тетушка Лизелотта задолжали мне за четыре года каторжного труда за дрянную еду и кровать в убогой тесной каморке.

Поворотным моментом в моей жизни стало вступление в Союз немецких девушек, которое случилось на волне патриотизма, охватившего весь немецкий народ в тот момент, когда на нее напала Польша75, а потом и Англия с Францией. На тот момент мне было уже девятнадцать, и я имела за плечами неплохой жизненный опыт. Куда девалась та робкая и покорная деревенская простушка? Я научилась многому за это время – хорошо одеваться, правильно говорить и эффектно себя преподносить. И теперь, окрыленная идеей и имея тысячи единомышленниц, я ощутила в себе просто небывалую силу. Мне хотелось деятельности, хотелось быть причастной к великому делу нашего любимого фюрера… Хотелось что-то совершать во имя Рейха, во имя великой Германии, помочь вермахту и ваффен СС, которые победным маршем шествовали по Европе, разрушая отжившие свое государства и покоряя народы, которым теперь предстояло стать рабами арийской нации… Это желание не давало мне покоя. Казалось, что меня просто распирает изнутри некая нереализованная сила …

И вскоре мне представилась возможность применить свои способности и реализовать свои желания. После года моего членства в Союзе мне и еще нескольким моим товаркам предложили «работу, связанную с небольшим физическим напряжением и несложной деятельностью по охране». Я согласилась на это предложения, не раздумывая ни минуты – и впоследствии не пожалела.

Оказалось, что идет набор на должности надзирательниц концентрационных и воспитательно-трудовых лагерей. Вся Европа покорилась неудержимому тевтонскому натиску, но еще оставались люди, которых требовалось принуждать к тому, чтобы они жили по нашим германским правилам. Выражение «Новый порядок» – это о нас, тех, кто поддерживает порядок и производит насилие в отношении врагов Рейха. Итак, четыре недели обучения, три месяца испытательного срока – и вот, как раз к началу кампании на Востоке, свершилось! С этого момента я окончательно ощутила себя взрослой и самостоятельной, самодостаточной и довольной женщиной. У меня есть отличная, хорошо оплачиваемая работа с возможностью карьерного роста; работа, о которой можно было только мечтать.

Между прочим, далеко не все обучившиеся смогли пройти испытательный срок. Нежные души некоторых моих подруг не выдержали того, что они сами называли «ужасное напряжение». По правде говоря, мне их никогда не понять. Неужели их напрягала необходимость сурового обращения с заключенными? Но ведь это – враги, преступники! Это – те, кто посмел выступать против Рейха! Ни жалости, ни снисхождения не должно быть к этим чуждым особям – евреям, цыганам, коммунистам, гомосексуалистам, лесбиянкам, педофилам и всем прочим, кто не соответствует нашему представлению об идеальных арийских героях будущего… Все они достойны самого плохого обращения, и у меня не дрогнет рука, если придется их наказывать – я была уверена в этом!

Впрочем, в мотивацию других я старалась не вникать. Окружающие люди были мне не особо интересны. Собственно, и подруг-то как таковых у меня не было; так, если только приятельницы. Я просто не могла вообразить такого, чтобы взять и пооткровенничать с кем-то посторонним… Я всегда была одиночкой, привыкнув все переживать внутри себя.

Получив профессию надзирательницы, я ощутила то долгожданное чувство, что теперь-то я достигла того положения, о котором мечтала. Теперь я больше не пустое место, не бессловесное ничтожество. И еще меня грели мечты о том, как я, верно и безупречно служа великой Германии, добьюсь поста старшей, а может, даже и главной надзирательницы в одном из многочисленных концлагерей… У меня будут поощрения и награды, и весь мир будет лежать у моих ног! Но главным в моих рассуждениях было то, что теперь-то я смогу наконец воплотить все свои затаенные, темные мечты о собственном господстве… Сама себе я виделась неким подобием злого и капризного божества, ради своих мелких прихотей распоряжающимся людскими жизнями. И мне до того не терпелось приступить к своим обязанностям, что я даже спать спокойно не могла до тех пор, пока не получила свое первое назначение.

А назначили меня работать в лагерь под названием «Куртенгоф», расположенный в местечке Саласпилс, примерно в двух десятках километров от Риги. Этот немецкий город, некогда бывший столицей могущественного Ливонского ордена, только совсем недавно был освобожден от большевиков, и теперь там требовалось навести хотя бы элементарный немецкий порядок. Насколько мне было известно, в июле-августе в «Куртенгофе» содержали исключительно местных евреев и немного76 русских пленных, но с началом осени туда стали доставлять новых заключенных, которых свозили не только с территории рейхскомиссариата Остланд, административным центром которого была Рига, но буквально со всей Европы.

Прибыв в Куртенгоф-Саласпилс в конце августа, я осмотрелась и не удержалась от довольной улыбки. Мне здесь понравилось. Все окружающее так точно легло на мою холодную сумрачную душу, что, пожалуй, впервые за много лет я почувствовала себя дома. Перед моими глазами расстилалось огромное пространство, заполненное серыми бараками, часть из которых еще строилась. По периметру территория была обнесена забором их колючей проволоки и над всем этим господствовала деревянная башня, похожая на старинный средневековый донжон. А вокруг всего этого раскинулся великолепный сосновый лес…

Итак, я приступила к осуществлению своей трудовой деятельности на благо нашего великого Рейха. И работать я стала со всем рвением, подобающим арийской девушке, свято преданной идеалам нации. Уже через неделю своей новой деятельности я отметила, что никогда прежде моя жизнь не была такой приятной и наполненной. С самого начала у меня все стало получаться именно так, как надо. У начальства не возникало ко мне ни малейших нареканий. Ведь еще в процессе обучения я усвоила, что главное качество надзирательницы – отсутствие малейшей жалости к заключенным, то, что некоторые называют «жестокостью». Я же считаю, что данное слово неприменимо к врагам нашей нации. По отношению к этому отребью «жестоко» – значит справедливо. Собственно, те, кто считают иначе, не задерживаются долго на этой работе.

И вот прошло больше трех месяцев с тех пор, как я приступила к своим должностным обязанностям. Со своей работой я, в отличие от многих других, справлялась без всякого труда. От меня зависели, меня боялись. Заключенные были в полной моей власти. О, это сладкое чувство всемогущества! Старшая надзирательница, ревностно следя за моей работой, лишь одобрительно качала головой.

Под мое начало был отдан женский барак. Моими «подопечными» были еврейки, польки, чешки, латышки, голландки и даже немки. Было даже немного скучновато… Женщин этих переместили сюда из каких-то других лагерей, и большинство из них были молчаливы, послушны и апатичны. Они никогда не смотрели мне в глаза. И меня это раздражало. Но особенно злила меня одна молодая немка. Она попала сюда из-за своего мужа, выступавшего против нашего нового порядка. Еще летом этот предатель (наверное, тайный коммунист) перебежал к русским! И все бы ничего, но через шведский Красный Крест он прислал своей полоумной женушке письмо о том, что теперь немецкому народу недолго осталось ждать освобождения от наших новых порядков. Мол, на стороне русских выступила очень могущественная сила из будущего, которая уже разбила несколько немецких армий, и скоро русские, заручившиеся этой мощью, придут и уничтожат нас, мучителей настоящего немецкого народа… Конечно, гестапо сразу же арестовало эту женщину, и после короткого суда она была направлена к нам на перевоспитание.

Наверное, она была сумасшедшая, эта Элиза. Но женщины ее слушали. Слушали и верили ей! Об этом мне донесли осведомительницы. И я решила наказать Элизу. Я просто вывела ее перед всеми заключенными барака и стала требовать, чтобы она призналась в том, что сказала неправду. Я видела, как ей страшно… Ее зрачки то сужались, то расширялись, потрескавшиеся губы дрожали, но она старалась смотреть мне в лицо, потому что я этого требовала.

– Это неправда, – вяло произнесла слова, которые я требовала от нее. – Русские не придут. У них нет никакой силы, они ничтожны и глупы. Только немецкая нация достойна править миром. Хайль Гитлер! Я сожалею о сказанных словах. Я – дрянь и преступница. Я заслуживаю наказания…

Она говорила это своими устами, но глаза ее утверждали обратное. Мне было очевидно, что она все равно глубоко убеждена в том, что русские придут – придут и расправятся с нами. Я должна была наказать ее… Вообще-то за подобные разговоры она вполне заслуживала смерти, но у меня по отношению к этой женщине разыгрался какой-то странный азарт – мне хотелось «перевоспитать» ее; точнее, попытаться это сделать.

Я стала избивать ее – сначала своей кожаной плетью, а потом, когда она упала передо мной на колени под градом ударов, я стала пинать скрюченную фигуру сапогами. Я била ее по спине, по плечам, по голове. Особенно по голове, стараясь попасть по лицу. Кажется, я выбила ей несколько зубов. Брусчатка плаца окрасилась красным рядом с ее коленями… Но она не просила пощады. Она молчала…

Я ощутила уже хорошо знакомые мурашки, пробежавшие от моего копчика к шее. Вслед за тем моему лицу стало жарко. И одновременно с этим пришла упоительная легкость, эйфория… Избивая эту узницу, я чувствовала приступ необыкновенного удовольствия. В такой момент мне было легко увлечься. Я могла забить ее до смерти… С трудом взяв себя в руки, я остановилась. Тело мое била дрожь возбуждения, я тяжело дышала.

Элиза пыталась подняться с земли, отплевываясь кровью. Ее лицо представляло собой сплошное кровавое месиво. Остальные женщины стояли безмолвной неподвижной толпой, опустив глаза в землю.

– Если кто-то еще будет распространять подобные небылицы, то его ждет та же участь, – сказала я, идя вдоль строя медленным шагом. – Но бить я буду сильнее, и не могу дать никакой гарантии, что вместе с вашими зубами не вылетят и мозги…

Хоть я уже неоднократно отбирала из этих женщин тех, кому предстояло идти на виселицу, Элиза всякий раз избегала такой участи. Я не хотела пока умерщвлять ее. Даже если она не «перевоспитается», она должна была почувствовать торжество Рейха… А может быть, мне просто доставляло удовольствие мучить ее. Именно ее – потому что я знала, что она не сломлена. Пока она верит в свои нелепые выдумки и смотрит мне в лицо с таким явным презрением – она не сломлена. Что ж, посмотрим, надолго ли тебя хватит…

В течение последнего месяца в наш лагерь стало поступать большое количество русских детей. Их вместе с родителями вывозили из Белоруссии, где опять начались ожесточенные бои, потому что эти упрямые русские снова пошли в контрнаступление. Работы прибавилось. Старшая поставила меня «на отбор». В мои обязанности вменялось отбирать детей у их матерей и передавать их в отдельный барак. Я была чуть ли единственной, кто делал это с чувством некоторого удовольствия. Женщины кричали дикими голосами, бросались на колени передо мной… И я пинала их своими тяжелыми сапогами. Одну истеричку охранникам даже пришлось пристрелить – она пыталась расцарапать мне лицо, когда я, оторвав от нее ее годовалого скулящего щенка, грубо взяла его за шкирку… Дети внушали мне отвращение, и уговаривать меня относиться к ним лучше было абсолютно бесполезно. Я точно знала, что никогда не стану рожать. Еще во время моей работы танцовщицей кабаре мне пришлось сделать два аборта, и всякий раз, терпя эту мучительную процедуру, я ненавидела своих нерожденных детей и проклинала их за необходимость терпеть боль и унижение.

Совсем маленьких, а также больных, мы умерщвляли, намеренно застужая их на холоде, а у тех, что постарше, брали кровь для раненых солдат Вермахта. Еще часть детей шла под опыты – на них наши врачи испытывали действие различных ядов.

Матери их являлись самым беспокойным контингентов в нашем лагере. Их согнали в один барак и, естественно, поставили над ними меня. Многие из них сходили с ума. Например, там была одна полька, Стефания, которая постоянно пела колыбельные и смеялась счастливым смехом. Она воображала, что ее ребенок жив и находится с ней. Она постоянно качала этого воображаемого ребенка. Она была так погружена в мир своих грех, что даже перестала есть. И однажды утром я нашла ее мертвой; на лице ее застыла блаженная улыбка, а руки были сложены так, как если бы она держала на них дитя.

В лагерь все прибывали и прибывали новые узники. А вместе с ними прибывали и слухи, аналогичные тем, что еще месяц назад распространяла Элиза. И самое страшное было то, что официальные источники в целом подтверждали информацию о том, что на стороне русских выступили неведомые «марсиане». Все оказалось правдой – приземистые неуязвимые панцеры, одним выстрелом способные пробить четыре немецких, и таинственные, закованные в броню солдаты, видящие ночью как днем, и сверхскоростные аэропланы с отогнутыми назад крыльями, которые было невозможно даже догнать, а не то что сбить. А совсем недавно пришло известие, которое буквально повергло всех в шок. Эти самые сверхаэропланы вдребезги разнесли центр Берлина и убили огромное количество народа, в том числе высокопоставленных чиновников и вождей. По этому поводу, помнится, в Германии даже был объявлен трехдневный траур, который мы тут отметили по-своему, удвоив и утроив количество казненных врагов Рейха.

Естественно, среди персонала не могли не ходить разговоры о тяжелой ситуации на фронте. Конечно, все эти разговоры всегда заканчивались неизменным: «Германия непобедима! Наша доблестная армия преодолеет временные трудности! Еще немного – и Россия будет растоптана!», но в глазах у наших людей стояла плохо скрываемая тревога.

С некоторых пор над лагерем повисла неосязаемая дымка какой-то временности. Во всем чувствовалась неотвратимость скорых перемен – узники смотрели бодрее, а надзиратели стали еще злее. От меня ушло то ощущение блаженства и довольства, которое было раньше. Все вокруг было отравлено незримой угрозой… Я потеряла покой. Чтобы хоть немного унять беспокойство и предчувствие какой-то неотвратимой кары, мне требовалось кого-нибудь убить. Да, я делала это с наслаждением. Давно сидящая во мне жажда получила выход, и причем все это было безнаказанно. Итак, чтобы удовлетворить это свербящее чувство, я шла в барак. Все замирали при моем приближении и непроизвольно старались спрятаться, стать незаметными. Но все их жалкие уловки были бесполезны. Я цеплялась к малейшей оплошности. А иногда я просто выстраивала их перед бараком и выбирала себе жертву, которую уводила за угол и забивала до смерти – только для того, чтобы достичь кратковременного чувства эйфории. Пока я находилась под властью этого чувства, я стремилась найти мужчину, чтобы совершить с ним половой акт – по большому счету мне даже было все равно, кто это будет. Обычно мне подворачивался кто-нибудь из коллег. И мы с ним уходили в его или мою комнату, и там предавались разнузданной страсти… Только так я могла достичь яркого и наполненного удовольствия – я обнаружила это не так давно, и теперь приходилось лишь сожалеть, что раньше это было мне недоступно. Но после акта мужчина становился безразличен мне, и я старалась побыстрее спровадить его.

В моей голове постоянно возникали новые идеи, и я не могла избавиться от них, прежде не реализовав. С некоторых пор мне нестерпимо хотелось убивать мужчин. Не просто убивать – перед этим их необходимо было мучить и унижать. Собственно, именно об этом я всегда мечтала, ненавидя представителей мужского пола. Это пошло еще со времен моего детства… Мне казалось, что, убивая мужчин, я наконец смогу избавиться от тех тяжких воспоминаний, когда отец избивал меня, когда дядя насиловал меня… Собственно, я была здесь не одна такая. Как и многие другие, я знала, что главная надзирательница поступает подобным образом. Это была такая извращенка, что ужасы ада меркли по сравнению с ее фантазиями… И потому мы, работники концлагеря, относились к ней с трепетом и уважением. В ней напрочь отсутствовало то, что называют «сочувствием». Это был тот человек, на которого мне можно было равняться. О да, я жаждала занять такое же положение… Ведь тогда мои полномочия возрастут неимоверно… Я буду иметь просто безграничную власть…

Ко мне главная относилась по-особенному. С ее стороны даже были довольно прозрачные намеки, что скоро меня могут назначить старшей… О, как же ждала этого момента! Я даже не сомневалась, что он наступит. Но это радостно-волнующее ожидание портило то, что вести с фронта становились все тревожней и тревожней. Ощущение как перед грозой, когда волосы сами по себе становятся дыбом. Только в нашем случае электрические разряды заменены всепроникающими флюидами ужаса. Угроза буквально висит над нами в воздухе, и все мы уже сильно сомневались в том, что ситуация изменится… Однако друг перед другом мы не подаем виду, как нам страшно, и бодримся изо всех сил.

Последние три дня мне снился один и тот же кошмар – я лежу на снегу, связанная по рукам и ногам, и ко мне подходит Элиза с окровавленным лицом. Ее глаза горят на нем ярким зеленым пламенем. Она склоняется надо мной – и ее рот медленно растягивался в улыбке. И вместо зубов, которые я ей выбила, я с леденящим ужасом видела огромные острые клыки… Но она не кусает меня. Схватив меня стальной хваткой за лицо, она силой открывает мне рот и начинает заливать внутрь меня расплавленное олово…

Всякий раз я просыпалась от собственного крика. Садясь на постели, я несколько раз сглатывала, стараясь избавиться от ощущения в своей глотке горячего вещества. Казалось, что мне не хватает воздуха, что я задыхаюсь. Я подходила к окну, всматривалась в заснеженную даль. И больше не могла заснуть до самого утра…

Элизу перевели в другой барак, где содержались больные. Она умирала. Но почему, почему во сне она приходит ко мне в образе могущественного чудовища? Мне казалось, что если я разгадаю эту загадку, то смогу спасти свою шкуру от неотвратимого возмездия…

* * *

04 декабря 1941 года, 14:35. Линия фронта в под Невелем

Тяжелый слитный грохот советских артиллерийских орудий обрушился на позиции 30-й и 290-й пехотных дивизий X армейского корпуса вермахта не на рассвете, как было положено по канонам военного искусства, а за два часа до полудня. В этом краю озер, лесов и болот, где Господь забыл разделить землю и воду, немцы построили свою оборону по принципу укрепленных опорных пунктов, между которыми существовали обширные заминированные и простреливаемые ружейно-пулеметным огнем пространства. Основным материалом для строительства укреплений в этом забытом Богом краю немецкие саперы выбрали легкодоступное дерево с толстой земляной обсыпкой. Строились все эти блиндажи, траншеи и многоамбразурные дзоты еще в начале осени, когда только-только закончилось кровопролитное Смоленское сражение и изможденные противоборствующие стороны принялись на достигнутых рубежах из последних сил зарываться в землю, чтобы не стать жертвой внезапного вражеского контрудара.

Но тут надо сказать, что нормативы в построении полевой обороны в германской армии не менялись со времен прошлой войны. Все эти деревоземляные укрепления и укрытия довольно неплохо противостояли массовой в 1914-18 годах артиллерии калибра 75-76мм, и при этом не были рассчитаны на то, что на них обрушится огонь артиллерии РГК до восьми дюймов включительно. Структура обороны, состоящая из отдельных опорных пунктов, подсказала командующему артиллерией ударной группы генерал-майору Парсегову, тактику прорыва вражеской обороны. Две артиллерийские дивизии прорыва РГК, железнодорожные батареи особой мощности, артиллерия экспедиционных сил (в том числе и части временно прибывшие в 1941 год для обкатки в боевых условиях) по очереди сосредотачивали свой огонь на опорных пунктах, за пятнадцать-двадцать минут вдребезги разнося творения германских саперов. Не обязательно пытаться раздавить все орехи сразу, достаточно точными ударами колоть их по очереди.

При этом стоит сказать, что систему немецкой обороны заранее вскрыла авиаразведка ВКС РФ – причем на все сто процентов, со всеми ее хитростями, вроде тщательно замаскированных и ложных объектов. И сейчас сокрушающие залпы тяжелых гаубиц не приходились по пустым пространствам, а били точно в предписанные цели, тем более что траектории полета снарядов и места попаданий контролировались современными для двадцать первого века средствами артиллерийской разведки, в результате чего эффективность применения орудий крупных калибров большой и особой мощности возрастала многократно.

Первыми уничтожению подлежали мощные опорные пункты, прикрывающие шоссе Невель-Псков в полосе 30-й пехотной дивизии и шоссе Москва-Волоколамск-Старая Русса-Екабпилс-Рига в полосе 290-й пехотной дивизии. Именно это, последнее, направление немцы восприняли как основное, потому что именно там, под Новосокольниками, сосредоточились все артполки РГК большой мощности (вооруженные двенадцатью 203-мм гаубицами Б-4 каждый) и единственный в группировке 40-й отдельный артдивизион особой мощности, имеющий на вооружении шесть 280-мм мортир БР-5. Для деревоземляных укреплений, даже с учетом смерзшегося грунта такие калибры несколько избыточны, зато результаты их применения были настолько зрелищными, что командующий десятым армейским корпусом генерал артиллерии Христиан Хансен уверился в том, что под Новосокольниками в полосе ответственности 290-й пехотной дивизии генерал-майора Вреде русские наносят основной удар. Именно туда с целью укрепления обороны решили бросить все имеющиеся в наличии резервы, включая и штабных писарей, а также затребовать для этого участка поддержку люфтваффе, ибо дивизионный артполк, почти полностью уничтоженный в первые же минуты вражеского наступления, был не в состоянии противостоять тяжкому молоту крупнокалиберной артиллерии большевиков.

Зато удар под Невелем в полосе тридцатой пехотной дивизии генерал-лейтенанта Курта фон Типпельскирха (того самого автора книг «История Второй мировой войны» и «Итоги Второй мировой войны») немцы сочли носящим лишь отвлекающий характер и не требующим серьезного внимания со стороны командующего. Там действия советских артполков РГК (укомплектованных пушками-гаубицами 122-мм А-19 и 152-мм МЛ-20) поддерживались российскими переносными комплексами автоматизированного управления огнём «Малахит», позволяющими применять управляемые снаряды «Китолов-2М» и «Краснополь-М». Всего несколько орудий, выделенных для этой работы, по общему результату были сопоставимы со всей остальной артиллерийской группировкой, выделенной для Невельского участка фронта. Не так эффектно, как сокрушающий молот орудий большой и особой мощности, но вполне эффективно.

Тут надо сказать, что морозы под Великими Луками, (практически на пороге Прибалтики) стояли не такие трескучие, как под Москвой и в Белоруссии. Редко когда было минус двадцать; в основном температура скакала между пятью и десятью градусами мороза. Поэтому люфтваффе тут летало, ибо при таких температурах их синтетический бензин еще не терял годности, и немецкие солдаты в окопах мерзли не так сильно. Но все равно из-за раннего начала зимы77 на озерах и болотах образовалась толстая корка льда78, способная выдержать на себе любые массы тяжело экипированной пехоты и легкую бронетехнику весом до пятнадцати79 тонн. Как говорилось выше, при концентрации такой артиллерийской мощи на отдельных опорных пунктах для их подавления и превращения в лунный пейзаж требовалось не более пятнадцати-двадцати минут.

Как только артиллерийский огонь перешел на другие цели, в первых рядах в атаку пошли проверенные боями под Смоленском и Рославлем саперно-штурмовые батальоны. О, эти суровые парни, которые даже спят, не снимая бронежилета и подложив под голову связку тротиловых шашек. Короткий рывок под прикрытием артиллерии, которая в это время как раз громит соседний опорник, не давая ему накрыть атакующих фланговым огнем – и вот лихие парни уже у кромки вражеской обороны. Дальше – минные поля, за ними – изорванные взрывами обрывки колючки на полуповаленных столбах, а уже потом перемешанные взрывами глыбы смерзшейся земли и переломанных бревен. Можно было подумать, что там бушевал укушавшийся самогонки древнерусский богатырь Святогор, который был древним еще для Ильи Муромца…

Для преодоления минных полей у саперов-штурмовиков имеются российские (правда, еще советского производства) переносные установки разминирования ЗРП-2 «Тропа», иначе именуемые «Змеями Горынычами». Пять минут возни с переносными контейнерами – и в небо, оставляя за собой хвосты дыма и пламени, взвивается несколько огненных комет, за которыми тянутся хвосты детонирующих шнуров. Оглушительные взрывы, взметывающие вверх снежную пыль и ледяную крошку – и вот готовы несколько троп, шаг вправо-влево с которых можно сделать только на собственный страх и риск, с большой вероятностью напороться на шальную противопехотную мину. А теперь вперед и только вперед! Даже после обработки тяжелыми снарядами в развалинах опорного пункта еще остаются живые фашисты, и дело штурмовиков – выкуривать их оттуда; где автоматной очередью и саперной лопаткой, где гранатой, а где и той самой связкой тротиловых шашек, опущенной в вентиляционное отверстие блиндажа.

А вслед за штурмовиками по тем же тропам к развалинам опорного пункта уже подтягивается пехота со старыми добрыми винтовками «Мосина» и пулеметами «Максим». Их задача – укрепиться в этих руинах и отразить возможную контратаку немцев. А что такая будет – и к гадалке не ходи, наверняка их начальники хриплыми голосами уже орут в телефоны: «немедленно восстановить положение и выбить русских на исходные позиции!». Как раз к тому моменту, когда саперно-штурмовые батальоны вгрызлись в цепь немецких опорных пунктов, выбив из нее несколько звеньев, в воздухе появились первые самолеты люфтваффе. Базирующиеся в Риге бомбардировочная группа KG1 выдала все, что могла – две девятки и еще одну тройку двухмоторных бомбардировщиков Юнкерс-88А, которых только немного опередила восьмерка «Фридрихов» (Ме-109F) истребительной эскадры JG54, взлетевших с аэродрома Коровье Село под Псковом. В принципе, стандартный прием для истребительной авиации этих лет – появиться над полем боя раньше своих бомбардировщиков, чтобы расчистить перед ними небо от истребителей противника.

Но в этот раз все пошло совсем не так как обычно, потому что в ход событий вмешалась прикрывающая группировку Экспедиционных Сил 53-я зенитная ракетная бригада ВС РФ, оснащенная ЗРК Бук-М3. Пока «Фридрихи» добросовестно пытались расчистить небо над местом будущей бомбежки (флаг им в руки и «Иглу» в задницу), станция обнаружения и целеуказания бригады дала знать о приближении немецких бомбардировщиков. На командном пункте серьезные люди в погонах, пересчитав отметки целей, решили, что выпускать советские истребители рановато, и что лучше пока потроллить люфтов с помощью высоких технологий. Если даже они не повернут назад после первых попаданий зенитных ракет, то подойдут к району бомбометания в неполном составе, без строя, в шокированном состоянии души и расстроенных чувствах.

Наводка инерциальной системы наведения (которая и выводит ракету в район цели) и последующая радиокоррекция осуществлялись на отметки бомбардировочных троек; семь троек – семь ракет. Масса боевой части ракеты составляла шестьдесят два килограмма, из которых тридцать четыре – это разрывной заряд, состоящий из смеси тротила и гексогена, а остальное – способные пробивать авиационную броню трехграммовые поражающие элементы из сверхтвердого сплава. Самолеты внутри троек летели очень близко друг к другу, так что если рядом разорвется зенитная ракета, тяжело поврежденными или уничтоженными окажутся все три. Вообще, если бы «люфты» знали, что это не только операция Советов, но и «марсиан», они приложили бы все усилия для того, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте.

И вот, когда километрах в пятидесяти от приближающейся к фронту бомбардировочной формации на земле начали вспухать дымные облака, едва различимые на таком большом расстоянии, и из них куда-то вверх потянулись тоненькие дымные ниточки стартовавших ракет, экипажи бомбардировщиков охватил приступ паники. Железных людей, способных выдерживать заданный курс и высоту, несмотря на то, что умная самонаводящаяся смерть уже выбрала тебя своей жертвой, среди немецких пилотов, можно сказать, не было вовсе. Даже сам Жирный Герман (Геринг) разрешал своим мальчикам в случае прямого столкновения с «марсианами» по возможности спасать свои шкуры даже несмотря на то, что под крыльями их бомбардировщиков находилась дорога80, по которой перемещались собственные войска. Резервы двигались к фронту, чтобы сгореть в огненной мясорубке, тщетно пытаясь хотя бы приостановить шествие большевистского Молоха, а тыловики, как им и положено, первыми снялись со своих мест и уже двигались в тыл.

И вот прямо над головами немецких же солдат немецкие самолеты начали раскрывать бомболюки и вываливать свой бомбовый груз – как говорится, на кого Бог пошлет. Необходимая операция перед тем, как разлететься во все стороны подобно вспугнутым голубям. Неприцельная бомбежка не вызвала больших людских и материальных потерь. По большей части жертвой этой бомбежки стало моральное состояние немецких солдат, ибо немецкие самолеты бомбили именно их. А дальше, как говорится, каждый сам за себя. Облегчившиеся на головы своих войск самолеты стали маневрировать, чтобы, развернувшись со снижением, покинуть опасное место. При этом из-за того, что пилоты действовали вразнобой, несколько крылатых машин просто столкнулись или задели друг друга – и помимо бомб на землю посыпались самолеты, обломки и немецкие летчики, все-таки успевшие покинуть свои машины. А тут до этого перепуганного курятника как раз долетели зенитные ракеты, превратив вавилонское «столпотворение» в «избиение младенцев»

Кстати, в связи с этими событиями был отменен уже подготовленный вылет полного состава бомбардировочной группы KG76, базирующейся в Шауляе, что оставило войска десятого армейского корпуса без поддержки с воздуха. На войну с пришельцами из будущего никто из немецких асов не подписывался, а на наземные войска это предательство люфтваффе произвело очень удручающее впечатление. Как тут сражать до последнего солдата, когда даже всемогущие люфтваффе без оглядки бегут с поля боя?

Грохот залпов нарастал. Советская артиллерия, расширив прорыв и тем самым обеспечив его фланги, взялась за второй ряд опорных пунктов. При этом артиллерийские корректировщики сидели в руинах ближних к дороге опорных пунктов первого ряда и наводили «Китоловы» и «Краснополи» на самые опасные цели во втором рубеже немецкой обороны. Тем временем на очищенные от врага участки дорог (и на ту, и на другую) вышли группы разминирования. Первый их эшелон составляли переделанные в импровизированные ИМРы танки КВ81, с которых была снята башня, а корпус дополнительно обшит броневыми листами, оснащен бульдозерным ножом и тяжелыми колейными тралами. Такие танки шли по дороге уступом, как бы прикрывая друг друга, и подбить их можно было только с помощью пятнадцатисантиметровой пушки, которой у немцев, по счастью, в придорожных кустах не оказалось вовсе.

Одним словом, ударные группировки медленно, но упорно пробивали себе коридоры через немецкую оборону и как докладывали подчиненные командующему 22-й армии генералу Ершакову, а уже он – генералу Василевскому; наступление развивалось в соответствии с графиком, и ничто не угрожало срыву по срокам первоначального плана.

* * *

Два часа спустя, за полчаса до заката. 25 км западнее города Великие Луки и 3 км юго-западнее станции Новосокольники, деревня Шубино, передовой НП 22-й армии.

Командующий Невельской ударной группой армий и по совместительству начальник оперативного управления Генерального штаба генерал-лейтенант Александр Михайлович Василевский находился в превосходном расположении духа. Впервые за эту войну генерал Василевский был свидетелем того, как развивается наступление, спланированное и обеспеченное всем необходимым по стандартам 1944-45 года мира потомков. Казалось бы, медленное, но не останавливающееся ни на минуту продвижение вперед говорило о том, что тактика, а также наряд сил и средств для этой операции были выбраны правильно.

Коридоры шириной от восьмисот метров до километра на всю глубину вражеской обороны вдоль главных дорог были пробиты еще полчаса назад – сперва на Невельском, а потом на Великолукском участках фронта, но тяжкий грохот канонады не умолкал. Начался второй этап прорыва фронта, во время которого советская тяжелая артиллерия и штурмовые группы продолжали громить вражеские опорные пункты до тех пор, пока два прорыва не сольются в один, общей шириной в шестьдесят-семьдесят километров. И времени на это – уже не один световой день, как на пробитие первичного коридора, а трое суток вдумчивой тщательной работы. Правда, чем дальше от магистральных дорог, тем жиже вражеская оборона. Уже километрах в десяти в сторону от направлений основных ударов три ряда укрепленных пунктов сменяются одним, и в обороне там сидят уже не роты, а взводы, а то и отделения, имеющие на вооружении пулемет и несколько винтовок.

Ну нет у вермахта пятьсот миллионов солдат, чтобы наглухо, тройными линиями траншей, перекрыть эти пустынные болотистые леса, боевые операции в которых тяготеют к ниточкам уже имеющихся дорог. Еще до наступления в метельные безлунные ночи разведгруппы и целые лыжные батальоны просачивались в немецкий тыл мимо этих опорных пунктов, и после пересечения рокадной грунтовки, по которой осуществлялось снабжение немецких войск, без следа растворялись в бескрайних лесах.

Преследовать русских в этих заснеженных чащах могли только финские лыжники, присланные маршалом Маннергеймом. Но даже они были не в состоянии противостоять сибирскому егерскому ОСНАЗу, сформированному из охотников, бьющих в глаз белку и соболя. Несколько случаев исчезновения финских поисковых групп, что вели преследование пересекших линию фронта советских лыжных подразделений, резко остудили пыл горячих чухонских парней. И теперь эти лыжные батальоны и разведывательно-диверсионные группы готовятся выполнять во вражеском тылу каждый свою задачу, способствуя общему успеху операции.

К сожалению, подумал Василевский, пока дела обстоят таким образом, что Красная Армия, даже напрягая все силы, способна за один раз провести лишь одно такое наступление, мощным кулаком из тяжелой артиллерии и штурмовых батальонов проломив вражескую оборону и выпустив на оперативный простор мощное подвижное соединение. Но зато это будет не битье растопыренными пальцами в бетонную стену вражеской обороны в стиле маршала Тимошенко, а единственный смертельный удар, наносящий тяжелое поражение крупной вражеской группировке. Хотя надо признать, что оборона тут у немцев как раз не бетонная, а деревоземляная, да и войска на позициях тоже не элита элит, а обычная, ниже среднего, пехтура. Ниже среднего – это потому, что до сегодняшнего дня данный участок фронта считался второстепенным, и немецкое командование уже слой за слоем содрало отсюда семь шкур для пополнения понесших катастрофические потери группы армий «Центр». Ну ничего, Красной Армии тоже тренироваться лучше на кроликах, а не на тиграх…

От этих мыслей Василевского отвлек вибрирующий сигнал портативной радиостанции, вложенной в нагрудный карман френча. Размером этот аппарат был с удлиненный портсигар, но при этом при наличии ретрансляторов и некоторого дополнительного оборудования, позволяющего использовать линии ВЧ, связь обеспечивалась хоть в масштабах всего Советского Союза. Василевский знал, что если вдруг потребуется, то прямо сейчас, набрав короткий трехзначный номер, он может позвонить хоть самому товарищу Сталину. Впрочем, пока это было преждевременно….

Вытащив аппарат из кармана, Василевский нажал на кнопку приема и услышал ровный и сильный голос генерал-лейтенанта Матвеева.

– Здравия желаю, товарищ Василевский, – произнес командующий Экспедиционными силами. – Докладываю – фронт прорван, лед – тьфу ты, Рижский экспресс – тронулся. Голова Кантемировской дивизии вошла в прорыв.

– А не рано ли, товарищ Матвеев? – спросил Василевский, – ведь до полной темноты еще не меньше полутора часов.

– Да нет, товарищ Василевский, – голосом генерал-лейтенанта Матвеева ответила рация, – пока наш авангард дойдет до Пустошек82 и оседлает магистраль, окончательно стемнеет. Те немцы, которые могут увидеть наше выдвижение через полосу прорыва, уже никому ничего не расскажут. И вы знаете почему83. Зато лишний час темноты нам очень пригодится завтра утром под Ригой.

– Хорошо, товарищ Матвеев, – немного подумав, согласился Василевский, – если вы считаете, что так нужно, то действуйте. Я докладываю товарищу Сталину, что фронт прорван на час раньше расчетного срока и ваши части входят в прорыв. И удачи вам там! Ни пуха, ни пера, Андрей Николаевич!

– К черту, Александр Михайлович, к черту! Конец связи, – ответила рация и, мигнув зеленым огоньком, означающим, что канал связи свободен замолчала.

Генерал-лейтенант Василевский немного подумал, потом набрал трехзначный номер. При этом пальцы тыкались в кнопки вполне привычно, как-никак он взаимодействовал с Экспедиционными силами с конца августа, когда был назначен на Брянский фронт начальником штаба к генералу армии Жукову и имел большую практику работы с приборами потомков.

– Товарищ Сталин, – сказал Василевский, когда на том конце хрипловатый голос с легким акцентом произнес «Алло», – фронт противника прорван. Рижский экспресс отправился с опережением графика.

– Хорошо, товарищ Василевский, – ответили на том конце, – продолжайте держать меня в курсе.

* * *

Тогда же, начало вечерних сумерек, бывшая линия фронта под Невелем.

С камеры беспилотника, кружащего на высоте птичьего полета над заснеженными лесами и болотами, хорошо видно, как в расчищенную от остатков вражеских частей полосу прорыва сплошным потоком вливается бронированная река боевой техники Экспедиционных сил. Танки и боевые машины пехоты на высокой скорости идут по шоссе, занимая на ней обе полосы и соблюдая минимально допустимые дистанции. А чего им бояться – у противника нет ни всепогодной авиации, которая способна нанести удар в ночное время, ни тактических ядерных зарядов, в плотных походных порядках способных уничтожить на марше целый танковый или мотострелковый полк. Напротив, чем плотнее походные порядки «Рижского экспресса» и выше скорость84 движения войск, тем больше шансов, что операция закончится успехом. Вперед и только вперед, пока вражеское командование в Риге не опомнилось и попыталось удрать. Лови потом этого фельдмаршала фон Лееба по всей Прибалтике. Нет, лучше уж действовать сразу, по принципу: «отрубленная голова потом не болит».

А в пятистах-семистах метрах от полосы прорыва продолжаются горячие бои. Бойцы и командиры командарма Ершакова добывают изолированные и разрозненные по своим опорным пунктам роты десятого армейского корпуса, который после включения российской системы РЭБ превратился в сборище разрозненных подразделений, не имеющих связи и общего управления. Каждая рота дерется сама за себя, а если требуется выяснить, как дела обстоят у соседей, приходится посылать посыльного. Таким образом, возможно управлять батальоном, с некоторым усилием – полком, но вот дивизией или выше уже управлять невозможно. Поэтому каждая рота в своем опорном пункте дерется сама за себя ровно до тех пор, пока не приходит пора попадать под уничтожающий артиллерийский удар.

Сейчас там, среди лесов и озер, грохочет артиллерия, гремят взрывы снарядов и мин, звучат пулеметные очереди и ружейная стрельба. Там штурмовые группы глаза в глаза сошлись в отчаянной резне с немецкими солдатами, которые не собираются сдаваться, потому что уверены, что в таком случае их отдадут ужасным «марсианам», которые заживо высосут их мозг. Вот к обочине уже расчищенной дороги приткнулся подбитый КВ-ИМР, трал которого упустил рванувшую под гусеницей мину; а вот немецкая «колотушка», раздавленная тяжкими танковыми гусеницами. Вот сложенные рядком убитые советские бойцы, погибшие при штурме этой укрепленной полосы; а вот лошадки, бодро тянущие в тыл лодочки-волокуши с ранеными. Это сражение среди лесов-болот и озер продолжится еще несколько дней. Уже Экспедиционные силы освободят Ригу, наступающие клинья танков и мотопехоты вытянутся к Пярну и Пскову, но в этом краю еще продолжат греметь ожесточенные бои, которые закончатся только тогда, когда сдастся или будет уничтожен последний вражеский солдат.

* * *

04 декабря 1941 года, 18:05. Рига, штаб группы армий «Север».

Генерал-фельдмаршал Вильгельм фон Лееб был офицером старой школы, причем даже не прусской, а баварской. А баварцы – это такие черти, что по сравнению с ними даже пруссаки кажутся господними ангелами. И вправду – фон Лееб был жестким, как вяленая рыба, высоким худым стариком, с наголо выбритым черепом и пронзительным взглядом светлых глаз. В прошлую войну уже в немалых чинах успел побывать и на Западном, и на Восточном фронте. После прихода Гитлера к власти карьера фон Лееба стремительно пошла в гору. Он принял участие в подготовке Германии к новой мировой войне и во всех дальнейших военных авантюрах Гитлера. В 1938 году он командовал оперативной группой своего имени, предназначенной для захвата Судет и оккупации Чехословакии. В 1939 году командовал группой армий «С» во время Польской кампании, прикрывавшей границу рейха с Францией. В 1940 году подчиненные фон Леебу войска прорывали линию Мажино, совместно с группой армий «A» окружив 700-тысячную Вторую группу армий Франции в Эльзасе. За эту операцию он получил от Гитлера Рыцарский крест и высшее в вермахте звание генерала-фельдмаршала.

А дальше группу армий «С» перебросили в восточную Пруссию, где она превратилась в группу армий «Север», нацеленную на захват Советской Прибалтики и Ленинграда, а фон Лееб остался ее командующим. А дальше все уже известно. По факту группе армий Север противостояла только вытянутая вдоль границы 8-я армия85 советского Северо-Западного фронта (ПрибОВО) и его тыловые части. Перевес сил в пять с половиной раз. Против каждой советской стрелковой дивизии, вытянутой на сто километров по фронту и на пятьдесят километров в глубину86, у фон Лееба на 22 июня 1941 года был сосредоточен готовый к сражению армейский корпус, состоящий из трех пехотных дивизий.

Неудивительно, что за исключением отдельных мест, в которых имело место упорное сопротивление большевиков, наступление группы армий «Север» в Прибалтике больше напоминало победный марш. Перед некоторыми соединениями вермахта, совершающими обход советских войск со стороны приморского фланга, противника не оказалось вовсе, и главной заботой командующего было проследить, чтобы ушедшие вперед войска не оторвались от вечно отстающих тылов. И так продолжалось фактически до конца августа, когда все хорошее для Германии закончилось и начались Великие Египетские Казни.

Катастрофа произошла, когда 18-я армия уже стояла на пороге Таллинна, а 16-я армия взяла Новгород и фактически обошла Лужскую линию обороны большевиков. До окончательной победы оставалось совсем немного, когда где-то далеко на юге, в полосе ответственности группы армий «Центр», разверзлись врата Ада, выпуская на свободу… нет, не орды чертей и не легионы демонов, а прекрасно подготовленные и оснащенные части русской армии другого мира. В штабе группы армий «Север» ощущались только отголоски той трагедии, когда блестящая, смазанная и прекрасно отлаженная военная машина иновременных пришельцев с какой-то извращенной радостью накинулась на вермахт и принялась с хрустом пережевывать одно немецкое соединение за другим, то и дело выплевывая окровавленные огрызки.

Именно тогда у фон Лееба, несмотря на бурные протесты, забрали все подвижные соединения, в экстренном порядке бросив их в горнило Смоленского сражения, а потом начали забирать и пехотные части, в результате чего общая численность подчиненных фон Леебу войск за две недели сократилась с восьмисот до пятисот тысяч солдат. Потом большевики поднатужились, подтянули резервы (которых, видимо, у них было немерено), и к концу сентября лобовыми ударами оттеснили части 16-й и 18-й армий примерно на те же позиции, которые они занимали в конце июля. И тогда в полосе ответственности группы армий «Север» наступило затишье; и ее солдаты и офицеры, как благодарные зрители с галерки, наблюдали за разгромом и гибелью группы армий «Центр». Так проходит слава мира…

Теперь, когда после оперативной паузы на осеннюю распутицу боевые действия на центральном участке фронта возобновились (и, кажется, уже без пришельцев из будущего), в группе армий «Север» с облегчением вздохнули все – от генерала-фельдмаршала фон Лееба до последнего нижнего чина. Пронесло… И на фоне этого облегчения известие о том, что в полосе десятого армейского корпуса большевики неожиданно начали широкомасштабную наступательную операцию с применением большого количества крупнокалиберной артиллерии, прозвучало как удар из-за угла пустым пыльным мешком по голове. Первый и единственный вопрос – КАК?!

Прежде большевики всегда начинали свои наступления ураганным огнем из трехдюймовых орудий на пределе скорострельности. Правда, продолжалась такая ярость недолго, десять-пятнадцать минут, потом артиллерия умолкала и большевистские пехотные цепи в рост шли на немецкие пулеметы, уставив перед собой штыки бесполезных винтовок. Если немецкая пехота успела окопаться, то отбить такую атаку с большими потерями для русских ей было проще простого – достаточно было достигнутого в прошлой войне искусства применять к местности систему пулеметного огня. Легкий, подвижный и в то же время мощный универсальный немецкий пулемет МГ-34 по всем статьям превосходил тяжелый и неповоротливый устаревший пулемет «Максима» и большое количество таких пулеметов в немецкой пехотной дивизии давало ей огромное преимущество при отражении массированных атак большевистской пехоты. Нередки были случаи, когда летом, во время отражения отчаянных контрударов Красной армии, трупы красноармейцев перед немецкими окопами лежали в несколько слоев. По жаркой погоде амбре было еще то…

А потом все это как отрезало. Наверное, пришельцы из будущего отучили большевиков воевать большой кровью на собственной территории; сами-то они воевали холодно и расчетливо, руководствуясь точными данными разведки, а не горячими призывами комиссаров, будто были немцами, а не русскими.

По первым докладам командующего десятым армейским корпусом генерала от артиллерии Христиана Хансена следовало, что в девять часов утра (по Берлинскому времени) большевистская артиллерия открыла по немецким позициям ураганный огонь. При этом обстрел велся не из традиционных для русской армии трехдюймовок, а из тяжелых и сверхтяжелых орудий – от гаубиц калибра двенадцать-пятнадцать сантиметров до осадных мортир калибром в двадцать восемь сантиметров (их тяжелое буханье совершенно отчетливо выделялось на фоне грохота артиллерийской канонады). Второй особенностью этой внезапной артподготовки было то, что большевики обстреливали не всю полосу обороны, распыляя свои силы, а сосредоточили ярость своей артиллерии на уничтожении опорных пунктов обороны, соседствующих с шоссейными дорогами.

Из этого уже можно было сделать определенные выводы. Если двенадцати-пятнадцати сантиметровые гаубицы еще могли находиться в распоряжении армейского командования, то двадцати восьми сантиметровыми мортирами и в Германии и в России могло распоряжаться только верховное командование. Этот факт означал, что данное наступление – это не инициатива местного большевистского начальства, желающего сделать приятное своему вождю на день его рождения (18 декабря), а далеко идущий план, согласованный с русским верховным командованием и самым высоким политическим руководством СССР.

Надо ли говорить, что деревоземляные укрепления, из которых и состояла немецкая оборона в тех лесисто-болотистых краях, никак не могли противостоять ударам тяжелых снарядов, которые раскалывали многоамбразурные дзоты будто орехи. Генерал Хансен докладывал, что большевистская тяжелая артиллерия разрушает опорные пункты обороны один за другим, и только потом на приступ идет пехота, при помощи взрывчатки и огнеметов уничтожающая все что уцелело при обстреле тяжелыми снарядами. Дело у русских идет не быстро, но зато при таком способе боевых действий они несут минимальные потери. Из этого следовало, что на этот раз большевики решили, что с помощью своих чудовищных союзников они уже выиграли эту войну и теперь им не следует торопиться, и что, наступая, лучше платить за продвижение вперед расходом тяжелых снарядов, а не кровью своих солдат.

Потом связь со штабом десятого армейского корпуса неожиданно прервалась и возобновилась только час назад. Генерал Хансен доложил, что при обстреле расположения штаба корпуса сверхдальнобойными орудиями большевиков погибли начальник штаба и множество штабных офицеров, а также были повреждены все имеющиеся в наличие радиостанции. Затем генерал Хансен сообщил, что атаки большевиков удалось остановить на второй линии обороны (не вскрытой большевистской разведкой), и требовал даже не подкреплений, которых у фон Лееба все равно не было, а дополнительных боеприпасов, расходующихся просто с чудовищной скоростью.

Фон Лееб не знал, что эти сообщения ему слал не генерал Хансен, а хитроумная программа «марсиан», расколовшая код штабной «Энигмы87» десятого армейского корпуса и даже имитирующая почерк радиста. Весь этот радиообмен был частью операции «Туман», нацеленной как раз на дезинформацию немецкого командования, которое еще как минимум две трети суток не будет даже подозревать о том, что фронт прорван на участках обоих дивизий и через эти дыры в немецкие тылы уже хлынули лавины пехоты, кавалерии и танков. На самом деле, когда фон Лееб читал эту радиограмму, авангард Рижского экспресса как раз проходил мимо деревни Пустошки, в которой до сегодняшнего дня и располагался штаб десятого армейского корпуса. Но еще раньше там побывали сибирские егеря из ОСНАЗа ГРУ (те самые любители бить в глаз горячих чухонских парней), позаботившиеся о том, чтобы никто из командования корпуса и чинов штаба не пережил того самого обстрела четырнадцатидюймовыми морскими снарядами.

* * *

04 декабря 1941 года, 22:15. Граница между Латвией и РСФСР, местечко Зилупе

майор Петр Васильевич Погорелов, командир 2-го батальона 182-го мотострелкового полка, 144-й гвардейской мотострелковой Виленской Краснознамённой, орденов Суворова, Кутузова и Александра Невского дивизии.

Казалось, еще вчера моя рота в родном мире две тысячи восемнадцатого года насмерть стояла перед фашистским пехотным полком, перекрывая ему путь на Унечу – и вот я, уже майор, веду свой батальон в поход на Ригу…

Хотя нет, не совсем так. Непосредственно на Ригу из состава Экспедиционных сил идут только Кантемировская и Таманская дивизии – так сказать, элита элит. Мы, 144-я гвардейская мотострелковая дивизия, достигнув латвийского города Резекне, свернем налево. Конечной целью нашего маршрута является город Даугавпилс, он же Двинск. Помимо того что это крупный город, населенный преимущественно русским населением, это еще и стратегически важный узел железных и шоссейных дорог. Если у немцев найдутся в запасе хоть какие-то подвижные резервы, то подрезать основание нашего клина они попытаются именно через Даугавпилс. Однажды тут уже произошло сражение, тогда окончившееся в пользу немцев. Небезызвестный немецкий генерал Манштейн в начале июля заставил тут отступить нашего не менее известного генерала Лелюшенко. Теперь нам предстоит сравнять счет и, если кто сунется (неважно, с какой стороны), хорошенько навалять ему по сусалам.

Кстати, наша дивизия – не единственное соединение Экспедиционных сил, сходящее с генерального маршрута для выполнения вторичных задач. 6-я танковая Краснознаменная Ченстонховская дивизия, например, двинется в направлении на Остров-Псков, где обитает штаб 16-й немецкой армии и ее командующий генерал Эрнст Буш. Этот дядя, если пожелает, может считать себя военнопленным или, в ином случае, покойником – наши танкисты не любят шутить. Американским Бушам из нашего времени этот типус вроде бы не родственник, и даже не однофамилец. Одно совершенно ясно – если наши уже занялись его делом, то недолго этому Бушу осталось гулять на свободе.

Что касается самой Ченстонховскую дивизии, то ее развернули из одноименной бригады уже здесь, в сорок первом году, пополнив за счет добровольцев и отремонтированной техники. Батальоны и дивизионы стали полками (соответственно, танковыми, мотострелковым, гаубично-артиллерийским и зенитно-ракетным), разведрота стала разведбатом, и так далее. Вполне полноценная получилась дивизия. То же произошло с 27-й гвардейской мотострелковой Севастопольской бригадой, которую точно так же развернули в дивизию.

Следуя непосредственно перед нами, эта мотострелковая дивизия займет город Екабпилс, а также, вместе с нашей и Таманской дивизией, обеспечит создание непрерывного фронта обороны по реке Западная Двина. В принципе, это одна из задач, поставленых перед Экспедиционными силами – занять правый берег указанной реки и удерживать его до подхода советских соединений. На каждую нашу дивизию, участвующую в этом деле, во второй фазе операции подойдет по одной ударной армии, одни из которых которые установят устойчивый фронт по реке, а другие вместе с танковыми дивизиями, нацеленными на Псков и Пярну, приступят к окончательному разгрому группы армий «Север». Конечно, все эти сведения не объявили нам в приказе, но солдатский телеграф – такая штука, что знает все и обо всем. Кроме того, все это очень похоже на правду, ведь одна наша дивизия, даже на две трети укомплектованная добровольцами, по боевой мощи сопоставима с целой местной армией.

Но пока мы только что из РСФСР въехали в некогда независимую гордую Латвию. Тут даже немцы дублируют свои указатели не на русском, а на латышском языке. Городок с неприличным названием Зилупе – первый по эту сторону границы. Ничего такого сугубо европейского тут не видно, за исключением красивой и большой виселицы, возвышающейся прямо напротив здания местного Самоуправления. Трупы подпольщиков (или тех, кого местные власти и ячейка айзсаргов сочли таковыми) уже сняты и приготовлены к почетному погребению, а на виселице вместо них в петлях болтаются вчерашние представители власти. Во-первых, это те же самые айзсарги (вся ячейка, включая баб); во-вторых – герр комендант; в-третьих – назначенное немцами так называемое «Самоуправление» в полном составе.

Сначала я думал, что на просушку всю эту публику развесили ребята из авангарда Кантемировской дивизии, зачищающего путь для тех, кто движется следом. Но нет; выяснилось, что наши танкисты в этом деле оказались ни при чем. Не их это стиль. Еще до их прибытия в городок был выброшен внезапный вертолетный десант, состоящий из спецов нашей дивизии Дзержинского и местного ОСНАЗа НКВД. Очевидно, товарищ Сталин уже в курсе, во что выльется заигрывание с маленькими, но гордыми народами, а посему ко всем проявлениям буржуазного национализма объявлена нулевая толерантность. Еще удивляет малочисленность немецкой комендатуры – всего одно отделение, сейчас уже холодными тушками сложенное в аккуратный рядок. Видно, что большая часть карательных функций была переложена на местную полицию, которая служила фашистам не за страх, а за совесть. Впрочем, латвийских полицейских старой ульманисовской полиции, пошедших на службу к нацистам, тоже не миновала доля сия. Только, в отличие от немецких комендачей, их тела не сложены в ряд, а свалены в беспорядочную кучу.

Дополнительно ответственность обостряет то, что неприличный по названию городок Зилупе выбран местом для отдыха наших механизированных колонн. В любом случае, враждебные элементы в этом населенном пункте никому не нужны. Тут механики-водители осматривают технику перед продолжением марша, и, если надо, подливают масла, подмазывают и подкручивают, а потом меняются за рычагами с командирами88 машин, чтобы иметь возможность хоть немного отдохнуть на марше. Мы, конечно, ребята бодрые, особенно с учетом того, что нам дали отдохнуть перед операцией (хотя какой там отдых, весь день артиллерийская канонада, от которой даже землянка, в которой я пытался поспать, ходила ходуном). Дополнительно, чтобы не позволить ударить в грязь лицом, всем нам выдали стимулятор в мягких шприц-тубах. Один укол в бедро, прямо сквозь одежду – и даже засыпающий на ходу от усталости человек начинает носиться как электровеник. Слишком часто такое применять нельзя, но в экстренных случаях, вроде нашего – почему бы и нет.

Тут же, у этой самой «Администрации», где остановилась колонна моего батальона, уже стоит комендантский взвод, назначенный сюда из того самого отряда ОСНАЗа НКВД. Российская военная полиция вперемешку с местными НКВДШниками. Кого они там шерстят – Бог весть, но самое главное, что ребята бдят. Это в наших же интересах, чтобы каким «лесным братьям» не вздумалось шмалять по нам из кустов. Пока у парней Лаврентия Павловича вроде все получается, и уже к утру местная европейская достопримечательность – то есть виселица – приобретет для себя новые болтающиеся украшения.

Но вот звучат команды: «К машинам, по местам!». Стоянка закончена, мы отправляемся дальше, не успев даже толком разглядеть в полной темноте, какова она, эта Прибалтика, в сорок первом году. Ну, ничего, насмотримся на местную действительность уже утром в Двинске. Батальон – заводи!

* * *

05 декабря 1941 года, 06:15. 16 километров юго-восточнее Риги, концлагерь Саласпилс

Надзирательница Мария фон Вайс

Но мне не суждено было найти правильный ответ на вопрос, который задавали мне ночные кошмары. Этот ответ сам нашел меня. Сегодня, когда я в очередной раз проснулась от пережитого во сне ужаса, то почувствовала, что пол под моими босыми ногами ощутимо подрагивает, а где-то в отдалении раздается чуть слышный лязг и шум множества моторов. Быстро, будто от этого зависела вся моя жизнь, я принялась одеваться; и все равно едва успела. К тому моменту, когда я, одевшись и прихватив свой пистолет с плетью, выскочила на порог барака охраны, ОНИ были уже совсем рядом. ОНИ – это панцеры, ничуть не похожие на обычные; приземистые чудовища с бугристой, как у древних ящеров, шкурой и длинными крупнокалиберными пушками. Вот передний панцер, не снижая хода, стал разворачивать башню в сторону барака охраны, в котором мирно спали мои товарищи, а вслед за ним своими орудиями зашевелили и те машины, что следовали за ним в колонне.

«Они пришли, и все случилось так, как говорила Элиза; теперь не я, а она будет торжествовать… поэтому убить, убить, убить!» – проскочило в моем мозгу, когда я, отчаянно перебирая ногами, стремилась поскорее удалиться от барака охраны, в сторону которого разворачивали свои сверхпушки чудовищные панцеры «марсиан».

Я понимала, что уже через мгновение туда обрушится адский уничтожающий огонь, и если я не успею отбежать на приличное расстояние, то тоже стану его жертвой. Одним словом, я успела… почти. Увидев краем глаза вспышку пушечного выстрела, я ничком бросилась на землю, еще успев почувствовать толчок в спину от взрывной волны. Я ползла, в ужасе извиваясь по земле, а сзади взрывы рвали на куски пылающий барак охраны. Они погибли там все… И главная надзирательница, с которой я так стремилась брать пример, и мои товарки по надзирательскому ремеслу, и мои временные любовники… и вообще ВСЕ, кроме тех часовых, что стояли с пулеметами на вышках.

Кстати, пока я ползла носом в землю, стараясь удалиться от того страшного места, те, что стояли на вышках, тоже умерли. Когда мне наконец удалось справиться с приступом паники и приподнять голову, чтобы оглядеться, я увидела, что все вышки стоят разбитые и издырявленные так, что на них нет живого места. И самое главное – панцеры «марсиан», повалив на землю целые секции проволочного заграждения, въезжают на территорию лагеря и с их брони ловко спрыгивают русские панцергренадеры в полной боевой экипировке. Это был конец. Я очень хорошо понимала это, но дурацкий инстинкт самосохранения заставлял меня делать бессмысленные попытки спастись от неминуемого.

Пискнув что-то нечленораздельное, я вскочила и попыталась бежать, но грохот короткой пулеметной очереди и несколько пуль, свистнувших над головой, убедили меня рухнуть ничком на брусчатку аппельплаца89 и лежать на ней неподвижно лицом вниз. Ко мне подошли двое – их шаги, пока они приближались, тяжким грохотом отдавались в моем мозгу. Один держал меня на прицеле, нацелив оружие прямо мне в голову, в то время как другой, заломив мои руки за спину, связал их тонким, но прочным шнуром. Чем сильнее я дергала руками, тем глубже этот шнур врезался в мои запястья. Я дергалась, шипела и скалилась, словно бешеная кошка, но это не производило на моих пленителей никакого впечатления. Резким рывком меня поставили на ноги. Пистолета в моей кобуре на поясе уже не было, шинель была расстегнута, руки были связаны за спиной, пилотка где-то потерялась, и я чувствовала себя ужасно униженной и оскорбленной. Прямо как тогда, когда дядюшка Бранд завалил меня лицом на стол и, задрав юбку на голову, драл меня сзади со всем пылом стоялого кобеля. Один из «марсиан» стоял прямо передо мной и поигрывал подобранной с земли плеткой. Моей плеткой! Из-за маски, закрывающей нижнюю часть его лица, я не могла понять, что он думает, но его глаза выражали какую-то недобрую усмешку. При этом было видно, что он весьма доволен собой и тем положением, в которое попал его враг.

Оглянувшись, я увидела, что вокруг меня находится множество «марсиан», которые ведут себя как хозяева положения. Нестерпимо было смотреть на то, как панибратски, можно даже сказать, по-дружески, ведут себя «марсиане» с бывшими заключенными. Более того, некоторые из моих бывших подопечных уже обнимались со своими освободителями, плача от счастья и на всех языках Европы прославляя этот час. Ненавижу! Будь они все прокляты! Я кусала губы, по моему лицу проходили судороги. Кажется, я даже тихо рычала в своем бессилии изменить что-либо…

И тут я увидела Элизу. Худая и черная, она шла, как сомнамбула, посреди всей этой шумной суеты, посреди людей, выражающих ненавистный мне восторг… И вдруг она остановилась и глаза ее расширились, будто она увидела призрак своего коммунизма или архангела Михаила с огненным мечом.

– Карл! – неожиданно выкрикнула она; было странно слышать, насколько звонко звучит голос этого изможденного полумертвого существа. – Карл!!! К-а-а-а-а-рл!!!

«Марсианин», который смотрел на меня, поигрывая плетью, вздрогнул и обернулся. Весь он напружинился, всматриваясь в окликнувшую его женщину, более похожую на шатающийся скелет. Плеть, за которую я когда-то заплатила бешеные деньги, выпала из его рук. Сначала он что-то тихо шептал, словно не веря своим глазам, затем, глухо выкрикнув: «Элиза!», бросился к ней. И тут я поняла, что перед смертью судьба решила пнуть меня еще раз, и побольнее. На моих глазах разыгрывалась сцена счастливого воссоединения разлученной семьи, а я, которая много раз могла и должна была убить эту Элизу, была вынуждена стоять и смотреть на это, трясясь от ярости и бессилия. Ненависть вместе со смертной тоской душили меня – и от этого я не могла вдохнуть, и в глотке у меня стоял жар, словно туда и вправду залили горячее олово…

* * *

05 декабря 1941 года, 08:15. Рига, вертолет Ми-8, 500 метров над землей

Командир батальона специального назначения гвардии майор Алексей Пшеничный

В сером свете начинающегося рассвета под брюхом вертолета близко-близко мелькают красные черепичные крыши. Окинешь взглядом панораму – и кажется, что вокруг даже не двадцатый, а девятнадцатый или восемнадцатый век. Что поделать – половина советских приключенческих фильмов на средневековую тематику снималась в Риге, вторая половина – во Львове. Вертолетная группа идет так низко, что колеса «мишек90», кажется, вот-вот зацепят дымовые трубы. Но на самом деле это оптический обман, и расстояние от вертолетных колес до дымовых труб вполне безопасное.

Ударные «Крокодилы» и «Аллигаторы» нашего сопровождения (как и «мишки», раскрашенные устрашающим камуфляжем под древних мезозойских ящеров), убрав шасси, идут чуть повыше и в стороне. Вой и свист от двигателей всей группы стоит такой, что внизу, наверное, проснулись даже самые большие лентяи, которые обычно спят до обеда. Да что там лентяи – такая «серенада» способна и мертвого поднять из могилы. Где-то слева от нас – там, где должен располагаться железнодорожный вокзал – завыла сирена воздушной тревоги и послышались звонкие удары в подвешенный рельс. Но наша группа, петляя, будто слаломист между флажками, обходит объекты, защищенные большим количеством зенитных орудий, стремясь к конечной и единственной цели нашего рейда – Рижскому замку. Особенно нашим вертушкам опасны двухсантиметровые зенитные автоматы, которые у немцев имеются в одноствольном, двуствольном и четырехствольном варианте. Давить всех у нашего прикрытия банально не хватит боекомплекта, поэтому делать это стоит только в самом Рижском замке. А пока обходим наиболее неприятные места стороной – с ними разберутся и без нас.

Но проснувшееся ПВО – это еще далеко не все. Помимо этого, от нашего пролета на уровне крыш в городе наблюдается нечто вроде легкой паники. Люди мечутся, показывают в небо пальцами и размахивают руками. Наверняка некоторые рижане уже накрываются простынями и медленно ползут на кладбище. Знают кошки, чье мясо съели, а потому страшно. Лаврентий Палыч придет, порядок наведет. Только это еще цветочки; когда подойдут танки, будет гораздо веселее. Они уже в нескольких километрах от восточной окраины, так что ждите. Опять же, с учетом суровой реальности две тысячи восемнадцатого года, отношение у нашей мазуты к рижскому планктону будет далеко не благостным. Особенно к его национально-ориентированным подвидам. Не таким, разумеется, как у ОСНАЗа НКВД, который чуть позже начнет чистить эту клоаку, но и без сентиментальных чувств солдата-освободителя. Тут каждый, даже если он без акцента говорит по-русски, прежде чем заслужить человеческое отношение, должен доказать, что он как минимум не гнида и не предатель, а еще лучше – что он работал на подполье, партизан или советскую военную разведку.

Все, Рижский замок, считай, у нас перед носом. Пара «Крокодилов» эскорта делает горку и пускает пачки восьмисантиметровых осколочны НАРов куда-то в район Замковой площади. Потом тот же прием проделывает еще одна пара, а за ней еще одна, а остальные вертушки эскорта расходятся в стороны, чтобы прочесать огнем подступы к замку со стороны набережной. Оставляя за собой длинные дымные хвосты, ракеты уносятся к цели. Яркие в предутренних сумерках вспышки взрывов, во все стороны, как брызги шампанского, веером летят дымящиеся обломки. Опять, как и в случае с фон Боком, у меня что-то екает внутри. Угробят нам главных фигурантов и все – пиши потом запросы Святому Петру… Один шальной осколок – и вместо живого фон Лееба нам достанется его холодный труп!

Но нет – когда «мишки подлетели к Рижскому замку поближе, стало видно, что, даже учитывая рассеивание НАРов, «Крокодилы» отработали на пять с плюсом. Из двух фирлингов (четырехствольная 20-мм зенитная установка) установленных перед парадным входом, одна разбита вдребезги прямым попаданием и представляет собой бесформенную груду лома, другая изрядно повреждена. Дверь парадного хода разнесена в щепки и в вестибюле что-то чадно горит. Языки пламени вырываются еще из пары окон по соседству. Вдребезги разнесены также и решетчатые ворота, ведущие во внутренний двор замка. Одна створка сорвана и улетела нафиг, другая повисла на одной петле; и трупы, трупы, трупы в фельдграу, бесформенными окровавленными мешками валяющиеся перед фасадом здания. Развод караула у них, что ли, был? Сходили, называется, фрицы за хлебушком… Еще справа от замка в небольшом скверике наблюдается разбитая вдребезги четырехорудийная зенитная батарея (кажется, Флак 37-мм), но разглядывать мне ее уже некогда. Мы прибыли! Четыре взвода посадочным способом высаживаются на Замковой площади, остальных «мишки» на тросах спускают прямо на крышу замка. Ну, парни, понеслось!

* * *

05 декабря 1941 года, 08:25. Рига, Рижский замок

С темно-серого предутреннего сумеречного неба брызнуло десятками оранжевых капель огня, оставляющими за сбой дымные следы. Несколько томительных мгновений – и эти огненные капли, по мере приближения превратившиеся в острые, как гвозди, удлиненные ракетные снаряды, накрыли смертоносной сарабандой разрывов пару «фирлингов» у парадного входа, батарею «флакков» в соседнем сквере, часовых у парадных дверей и ворот во двор, а также выстроившихся к разводу караула солдат батальона охраны штаба группы армий «Север». Всего одно мгновение кровавого ужаса – и люди, что только что были живы и строили планы на сегодняшний день, превратились в изуродованные окровавленные ошметки. Стоны и нечеловеческие крики умирающих, отчаянные проклятья тех, кому не повезло уцелеть и остаться в живых…

Прошло еще несколько мгновений – и ужас превратился в кошмар. Едва утихли разрывы, как с той же стороны, откуда пришел смертоносный залп, под стоны и крики, вдруг накатился тяжкий вой и свист, будто оттуда, непрерывно издавая устрашающий охотничий клич, к Рижскому замку приближалась стая свирепых летающих хищников. И еще мгновение – и из-за крыш ближайших домов вырвались винтокрылые боевые машины марсиан, раскрашенные под пятнистых допотопных чудовищ и отчаянно молотящие воздух огромными винтами. Несколько ударов сердца – и четыре огромных пузатых машины, едва касаясь колесами брусчатки площади, принялись выбрасывать на рижскую землю отлично вышколенных марсианских головорезов. Те сразу развернулись в неровную атакующую цепь и неудержимо устремились к входам в главную обитель латвийской власти91, готовые при малейшем сопротивлении с ходу стрелять во все, что шевелится.

Но и это было далеко не все. Еще пять таких же машин зависли над самим Рижским замком, и с них на тросах на прямо замковые крыши подобно паукам, ловко спускались десантники. Дальше оставалось захлестнуть петлю за дымовую трубу, зацепить карабин и, по-альпинистски перебирая ногами по стене – вперед, в окна четвертого или третьего этажа. Русский мат-перемат, звон бьющихся стекол, короткие сухие щелчки выстрелов. Мальчики Штудента так не умеют, им это просто не требуется, потому что их «коровы92» не могут неподвижно зависать над точкой десантирования.

Одновременный натиск со всех сторон под аккомпанемент воя турбин все еще кружащих над замком вертолетов сломал даже намек на попытки сопротивления. Батальон охраны полег в первые же мгновения боя, а штабные офицеры, вооруженные лишь пистолетами, по большей части воспринимали их не как реальное оружие, а как элемент военного декора. Мол, положено носить пистолет в кобуре – вот мы и носим, было бы положено таскать резиновый член, таскали бы резиновый член. Ведь носили же пехотные и артиллерийские офицеры абсолютно не нужное им в бою длинноклинковое оружие только потому, что оно служило тем атрибутом, что отличал джентльменов (благородий) от быдла. Но уже к периоду первой мировой войны, когда дуэли по большей части остались в прошлом, только один из десяти офицеров владел этим атрибутом как боевым оружием, и еще трое могли гарантировать, что в случае чего они не порежутся о собственные клинки.

То же самое и пистолетами. Мастеров скоротечных боевых контактов на короткостволе и тренированных на все виды оружия коммандос среди немецких штабных офицеров не имелось, остальным же пистолет был нужен разве что для того, чтобы застрелиться. Причем некоторые офицеры именно так и поступили, узнав о том, что за ними пришли те самые «марсиане». Стрелялись не только штабные офицеры. В своем кабинете при появлении «марсиан» счеты с жизнью попытался свести генеральный комиссар Латвии Отто Дрекслер. Но вышел курьез. Рука нацистского бонзы дрогнула – и пуля из пистолета, поднесенного к виску под слишком острым углом, только сорвала клок кожи с черепа вместе с волосами. Второго выстрела Дрекслеру сделать не дали – горе-самоубийцу сбили с ног, отобрали пистолет, скрутили и отпинали так, что тот потом и пошевелиться не мог.

Генерал фельдмаршал Вильгельм фон Лееб стреляться не стал. Да и зачем? Старый во всех смыслах вояка, в звании лейтенанта сражавшийся еще против китайских ихэтуаней93 в 1900 году, сразу оценил выучку, организованность и боеспособность атаковавшего Рижский замок подразделения «марсиан». Кроме того, он не чувствовал, что хоть чем-то лично погрешил против законов и правил ведения честной войны94, и не считал, что должен бояться плена у «марсиан». В результате, когда майор Пшеничный в сопровождении двух контрактников вошел в кабинет фон Лееба, тот, сухой и прямой, как палка, встал из-за стола, протягивая рукоятью вперед свой пистолет. Командир батальона спецназначения, в тот момент чем-то напоминавший небритого и одичавшего актера Пореченкова, с кивком головы принял этот пистолет и покачал головой. Вот еще одно ритуальное назначение табельного оружия высших офицеров вермахта – с его помощью вполне можно изобразить обряд почетной капитуляции, если уж под рукой не нашлось необходимой для этого шпаги.

После личной почетной капитуляции генерала-фельдмаршала фон Лееба сопротивление его подчиненных очень быстро полностью сошло на нет. Вертолеты, поскольку запас топлива у них был на исходе, улетели на передвижную площадку подскока в местечке Саласпилс. Машины с топливом, боеприпасами, прочим имуществом и частью специалистов БАО пришли в это «интересное» местечко вместе с передовыми танковыми колоннами кантемировской дивизии. Таким образом, «вертушки», действующие в интересах «Рижского экспресса», получали возможность дозаправиться и пополнить боекомплект. После того как «вертушки» улетели и гул их турбин растаял вдали, стало слышно, что в городе то тут то там вспыхивает беспорядочная стрельба, кое-где перерастающая в спорадические, но ожесточенные перестрелки с участием крупнокалиберных пулеметов. Захвативший Рижский замок батальон спецназначения явно был в городе уже не один.

Вдоль Даугавы, разбившись на несколько параллельных потоков, к центру Риги ломился кто-то большой, сильный и самоуверенный. Будешь тут самоуверенным, если гарнизоном в Риге стоят только железнодорожные войска, зенитчики из люфтваффе, прикрывающие рижски транспортный узел, а также части и подразделения СС, CД и гестапо, подчиненные айнзацкоманде «А» под начальствованием бригаденфюрера СС Вальтера Шталкера.

Из означенных персонажей ограниченной боеспособностью и духом сцепиться в схватке с «марсианами» обладали лишь принадлежавшие к люфтваффе зенитчики, но только если успевали привести стволы своих орудий для стрельбы по наземным целям. В противном случае их сминали сразу же, а не через некоторое время, потому что пробить Т-72 в лоб не могла даже зенитная пушка «ахт-ахт»; да и было этих пушек не очень много, и сосредоточены они были в районе железнодорожного вокзала. В результате короткого, но ожесточенного боя за этот ключевой объект обороны и железнодорожный мост были повреждены два танка, которые еще можно было отремонтировать; три БМП-2 полностью сгорели; потери же в личном составе оказались весьма умеренными. Ценой этих потерь вокзал с мостом были отбиты у немецких оккупантов, а оборонявшие их части вермахта – полностью уничтожены.

Что касается транспортников и карателей, то обе эти категории вояками не были и при первой же возможности старались поскорее затеряться вдали – особенно каратели, которым сдаваться в плен было совсем не с руки. Поэтому и бежали они быстрее прочих, причем зачастую прихватив награбленные у местного населения ценности. Да только путь беглецов по большей части лежал на север, в сторону частей 18-й армии – а значит, прямо в котел, из которого по зимнему времени не было даже морских путей. Некоторых, правда, поймали и сдали в НКВД, но большая часть проявила достаточную хитрость, чтобы улизнуть; и в их числе и сам пресловутый бригаденфюрер.

Часам к десяти утра, когда операция по захвату Риги подходила к концу, в Рижский замок прибыл генерал-лейтенант Матвеев. И снова это здание становилось эпицентром власти и узлом управления. Ведь именно отсюда Матвеев с Василевским будут руководить окончательным разгромом и уничтожением группы армий «Север».

* * *

05 декабря 1941 года, 12:45. Рига, Рижский замок

В бывшем кабинете бывшего командующего группой армий «Север» собрались… нет, не царь, царевич, король, королевич, а всего лишь Вильгельм фон Лееб, генерал-лейтенант Матвеев и генерал-лейтенант Василевский. Обстановка была самая пасторальная.. Гудело в камине пламя, трещали поленья, и даже пленный генерал-фельдмаршал не чувствовал себя пленным и вел себя так, будто был участником каких-то важных дипломатических переговоров. Еще недавно подчиненная ему группа армий «Север» приказала долго жить. Осуществленный всего за одну ночь прорыв на всю глубину стратегического развертывания отделил части 16-й и 18-й армий как от территории Рейха, так и друг от друга.

Если для 18-й армии генерал-полковника Георга фон Кюхлера все самое страшное было пока впереди и она еще не ощущала всего трагизма случившейся катастрофы, то 16-й армии генерал-полковника Эрнста Буша тяжело пришлось уже прямо сейчас. В первую очередь, потому, что в ее тылу объявилась танковая дивизия Экспедиционных сил, которая в течение ночи с четвертого на пятое декабря неожиданно захватила Опочку и Остров. К утру передовые подразделения Ченстонховской дивизии вышли в район Печоры-Изборск, перехватив тыловые коммуникации, связывающие 16-ю армию с расположенной в Эстонии 18-й армией. Кроме того, захват частями экспедиционных сил и продвигающимися следом соединениями РККА большей части рокадной магистрали Себеж-Псков поставило на грань катастрофы 2-й армейский корпус, оказавшийся вдруг в полном логистическом95 окружении восточнее Пушкинских гор в районе населенного пункта Новоржев.

Видимо, у этого соединения вермахта такая злая судьба. В нашей истории II AK тоже попал в такое же окружение, только двумястами километрами восточнее, в районе Демянска. Разница заключалась в том, что в этом мире никто не собирался целый год возиться с немецкими окруженцами, чтобы в конечном итоге просто отпустить их восвояси. Прибалтийская наступательная операция, в широком смысле этого слова, стремительно развивалась согласно предварительным планам, в которых не было места хоть сколь-нибудь долгому существованию немецких окруженных группировок.

Поэтому конец немецких окруженцев грозил стать быстрым и страшным; текущих запасов боеприпасов корпусного и дивизионных уровней должно было хватить на месяц сидения в осаде или на несколько дней интенсивных боев. А потом – все, только пешком в штыки, потому что не останется ни топлива для машин, ни снарядов, ни даже патронов к винтовкам и пулеметам. При этом продовольствия у немецких частей внутри котла окружения имелось на одну неделю нормального питания, две недели недоедания или же месяц полуголодного существования. Правда, ежели немцы перейдут на каннибализм, то последние из них в этих лесах дотянут аккурат до весны. При этом, как вы понимаете, в данном варианте истории ни о каком воздушном мосте и речи идти не могло. Слишком масштабным оказалось окружение, в котором очутились части группы армий «Север», слишком удаленным был Новоржев от ближайших немецких аэродромов в Литве и Финляндии, слишком опасными ля немецких летчиков были полеты туда, где, как уже точно известно, действует ПВО экспедиционных сил.

Осложняло положение немцев в намечающемся Новоржевском котле то, что с утра пятого декабря из района Сольцы-Дно севернее стыка между первым и вторым армейскими корпусами в общем направлении на Порхов перешли в наступление 11-я и 34-я армии Северо-Западного фронта. На сокрушающий таранный удар в районе Невель – Великие Луки это походило мало, но логика операции, требующая от 16-й и 18-й армий перейти к обороне и резко сократить линию фронта, диктовала свое. Под натиском советских армий 21-я пехотная дивизия вермахта начала отход в направлении Пскова, а вслед за ней, выравнивая фронт, будут вынуждены также отступать и остальные дивизии первого армейского корпуса, оголяя фланг новоржевской группировки, что грозит ей полной блокадой.

И вот незадолго до полудня пятого декабря радиоразведка Экспедиционных сил перехватила приказ командующего 16-й армией генерал-полковника Эрнста Буша, адресованный командующему 2-м армейским корпусом генералу от инфантерии Вальтеру графу фон Брокдорфу-Алефельдту. Приказ гласил: раздать в части все наличные запасы продовольствия, боеприпасов и медикаментов, после чего всеми имеющимися силами отходить, а в случае необходимости прорываться в направлении Пскова. При этом от двадцати пяти до тридцати километров пути придется проделать, бросив автомобильный транспорт и тяжелое вооружение, по лесам и болотам, потому что прорываться силой через Остров, занятый частями Экспедиционных сил – форменное самоубийство. Единственный плюс от такого решения в том, что все кончится быстро. Несколько часов бестолкового ожесточенного боя (в котором численное преимущество атакующих не играет ровным счетом никакой роли) – и выжившие либо отступают, выбирая обходной маршрут, либо поднимают руки и идут в плен.

Впрочем, вести истощенных и плохо одетых людей через метель, в местности, где населенные пункты отсутствуют напрочь, при постоянно понижающейся температуре воздуха96 – тоже форма самоубийства, только относительно медленного. К тому же в таком случае немецким войскам придется бросить на произвол судьбы госпитали, ибо раненые в любом случае не переживут этого ледяного Анабазиса. Спасти эти тридцать тысяч немецких солдат и офицеров, а также десять тысяч раненых мог приказ немедленно капитулировать, отданный еще более вышестоящим начальником, чем генерал-полковник Эрнст Буш. Ну или если этот начальник уже сам находится в плену – тогда это может быть не приказ, а совет. Совет одного аристократа, записанного в Бархатную книгу, другому такому же аристократу.

Так об этом Вильгельму фон Леебу и было заявлено. Мол, у него есть шанс посодействовать спасению большого количества немецких жизней. Мол, вермахт в этой войне все равно потерпит поражение (и потерпел бы его даже без вмешательства экспедиционных сил), безумный ефрейтор в любом случае примет яд, застрелится, повесится или бросится со скалы. Такой исход второй мировой войны – только вопрос времени. Но Германия, как страна, в которой проживают люди, говорящие на немецком языке и исповедующие немецкую этнокультурную доминанту, безусловно, продолжит свое существование, и эти несколько десятков тысяч молодых мужчин после окончания войны ей еще пригодятся. Должен же будет хоть кто-то восстанавливать разрушенное войной. Она и без того уносит слишком много жизней, чтобы можно было проявлять бессмысленную жестокость.

Выслушав из уст переводчика97 это предложение, фон Лееб плотно сжал губы и задумался. Сказанное было так неожиданно, как будто палач вместо исполнения смертного приговора вдруг начал проповедовать ему любовь к ближнему. Ведь в течении тех нескольких часов, пока он находился в плену у пришельцев из будущего, до прибытия их командования с ним никто не желал перемолвиться и словом. Мол, сиди, дед, в своем углу на стуле и не отсвечивай, и без тебя тут забот полон рот.

– Господа генералы, – произнес фон Лееб после довольно продолжительных раздумий, – каковы будут ваши гарантии в том, что все произойдет именно так, как вы мне сказали, а не иначе? Я хочу вам верить, и не могу. Знаете, герр Матвеефф, о ваших солдатах, их нечеловеческой жестокости и презрении к германской нации рассказывают множество историй, леденящих душу истинного христианина…

– Ну, герр фон Лееб, – с усмешкой ответил генерал-лейтенант Матвеев, – о немецких солдатах тоже рассказывают множество леденящих душу истинного христианина историй, и, что самое главное, все эти истории совершенно правдивы. Еще во времена наполеоновских войн говаривали, что когда немецкий солдат идет на службу, то отдает свою совесть на сохранение в полковую кассу, а потом получает ее обратно целенькую и без единого пятнышка, что бы он ни вытворял. Тогда же поговаривали, что все то, что русский солдат способен совершить, укушавшись зеленым вином до беспамятства, блекнет перед теми злодеяниями, которые немецкий солдат способен совершить, будучи абсолютно трезвым, при полной памяти и ясном рассудке. Но оставим дела давно минувших дней, поговорим о нынешней войне. Вспомните те приказы, какие ваше верховное командование отдавало в отношении поведения немецких солдат на оккупированной территории. Зверства над беззащитными женщинами, детьми, стариками, начавшиеся с первых же дней боев на восточном фронте. Ту жестокость, с какой ваши оккупационные власти срывают на мирном населении свою досаду неблагоприятным, по их мнению, течением боевых действий… А если говорить о честности – то мы ни разу не нарушили ни одного своего обещания, зато за Третьим Рейхом числятся не только провокация в Гляйвице, но и одно неспровоцированное и вероломное нападение без объявления войны. Вот о чем на самом деле надо говорить, а не об измышлениях вашего доктора Геббельса, который лжет зачастую только потому, что уже не может остановиться. Мы, в отличии от ваших солдат, не убиваем, когда в этом нет прямой необходимости. Что же вы, герр фон Лееб, опустили голову и молчите? Наверное, это оттого, что сказать вам нечего, и что это мы должны спрашивать гарантии, а не вы у нас…

– Да, – подтвердил Василевский, когда генерал-лейтенант Матвеев закончил говорить, – это действительно так. Наши потомки исполняют и дух, и букву подписанных с ними соглашений, зато ваш Третий Рейх лжет напропалую, как змей-искуситель; и даже ненароком сказанная вами правда является частью огромной лжи.

Выслушав перевод двух этих пламенных спичей, фон Лееб опустил свою голову еще ниже. Да ему все это было не по душе, он протестовал, боролся как мог, даже один раз в связи с делом Бломберга-Фрича уходил в отставку, но все равно, несмотря ни на что, служил этой системе, потому что после унижений Версальского мира Гитлер и прочая нацистская камарилья олицетворяли для него возрождение Германии и расплату сторицей с врагами немецкого народа, которые вынуждали его унижаться и страдать. И вот эти люди, сидящие напротив, говорят, что все было напрасно, что, несмотря ни на какие маневры Гитлера, его змеиную изворотливость, лисью хитрость и нечеловеческую жестокость, Германию в любом случае ждет разгром и поражение98.

– Хорошо, господа, – после длительных раздумий сказал фон Лееб Василевскому и Матвееву. Я отдам приказ, о котором вы просите; точнее, дам совет командующему вторым армейским корпусом графу фон Брокдорфу-Алефельдту. Как вы говорите – как один аристократ другому аристократу. А уж то, как оно обернется в дальнейшем, я сейчас предсказать не могу. Я знаю только то, что этот человек очень сильно любит Германию и не очень сильно – нацистов вообще и СС в частности99. Трудно сказать, как он поступит в данной ситуации. Возможно, он пойдет вам навстречу, а возможно, устроит встречное побоище с целью героически погибнуть вместе со своим корпусом, чтобы не видеть грядущего позора, который неизбежно будет ожидать Германию после нового поражения. Мы, старики, видели одно Версальское унижение, и этого нам хватило на всю жизнь.

– Хорошо, герр фон Лееб, – кивнул Василевский, – делайте же что должно, а мы с генералом Матвеевым, со своей стороны, постараемся сделать так, чтобы послевоенный мир был лучше довоенного для всех сторон. Ведь только слабые и неуверенные в себе люди будут унижать поверженного противника, стремясь втоптать его в грязь.

– По-настоящему сильная страна, – добавил генерал-лейтенант Матвеев, – напротив, постарается сделать вчерашнего врага завтрашним другом, ибо сегодняшние друзья способны предать в любой момент, как только этого потребуют их сиюминутные политические интересы. Ждать благодарности от англосаксов – это все равно что добиваться любви от хладнокровной ядовитой гадины. Сколько ты ее ни пригревай на своей груди, рано или поздно она все равно тебя укусит.

– Я вас понял, господа, – кивнул фон Лееб, окинувший пристальным взглядом обоих генералов, – и надеюсь, что после войны все произойдет точно так, как вы об этом сейчас говорили. Я ведь тоже помню то время, когда русские и немцы считались родственными, почти братскими народами и считаю, что не случись между нами той размолвки в начале века, установись тогда прочный союз – и Россия, и Германия были бы непобедимы…

* * *

06 декабря 1941 года, 11:55 СЕ. Восточная Пруссия, окрестности Растенбурга, главная ставка Гитлера «Вольфшанце», бункер фюрера.

Новость о прорыве «марсиан» к Риге и полном разгроме группы армий «Север» для фюрера всея германской нации была подобна удару по голове пыльным мешком из-за угла. Мнимое неучастие пришельцев из будущего в наземной войне обернулось подготовкой к удару такой силы и скорости, что по сравнению с ним тактика блицкрига выглядела черепашьим галопом. Лучшие генералы рейха – Гудериан и Гот – сопоставимое расстояние от границы до Минска в самом начале войны проделали за неделю100, а «марсианам», вошедшим в чистый прорыв под Невелем, чтобы достигнуть Риги, понадобились только невероятный запас наглости и меньше суток времени.

К этому моменту уже известно, что с группой армий «Север» случилась такая же катастрофа, как и с группой армий «Центр» три месяца назад. То, что на этот раз потери будут в три раза меньше, чем в начале осени под Смоленском, говорит только о том, что Германии просто неоткуда взять дополнительные людские ресурсы. Немецких солдат становится все меньше и меньше, а силы врага, кажется, при этом ничуть не иссякают. Можно, конечно, как двадцать лет назад сделали генералы кайзера Вильгельма, сдаться, поднять руки и капитулировать, не дожидаясь, когда враг, сминая истощенные войска, ворвется на территорию Рейха, но для него, Адольфа Гитлера, такой вариант никак не подходит.

Во-первых – его, как вождя нации, просто не поймут свои же. Ведь он обещал бороться с мировым жидобольшевизмом до последней капли крови, так что и слинять в кусты при этом уже не получится. Как там сказал толстый боров Черчилль: «Если между позором и войной вы выберете позор, то тогда вы получите и позор, и войну». В его случае слово «война» можно поменять на слово «поражение», но истина от этого станет не менее непререкаемой. И для всего немецкого народа тоже лучше славная гибель в бою жестоким врагом, чем длительно прозябание под гнетом англосаксонских плутократов и жидобольшевиков. Ворон ворону глаз не выклюет, и поэтому и те, и другие могут спокойно разделить между собой мир, в котором просто не останется места для арийской расы.

Во-вторых – лично для него, Адольфа Гитлера, капитуляция хоть перед Советами, хоть перед их союзниками, хоть перед Британией, будет означать конец личной биографии, а также гибель всех его политических начинаний. Можно будет сказать, что в таком случае жизнь его прошла зря. Оно дело – кончить как неистовый боец, до конца сражавшийся на баррикадах, и совсем другое – капитулировать в тот момент, когда еще не исчерпаны возможности сопротивления. Нет, он не сдастся. Пусть вся Германия обратится в прах, пусть падут все ее защитники, пусть озверевшие от крови и ярости победители вырежут последних женщин и детей – он все равно незримо воссияет над этим хаосом, герой, почти что полубог, для тех, кто до конца бьется за свои идеалы.

Если у Германии слишком мало солдат, то надо подумать, где их можно найти еще. Фельдмаршал Лист, кажется, писал докладную записку, что для противостояния большевикам и их союзникам можно использовать плененных солдат разбитых европейских армий. Французы, датчане, норвежцы, бельгийцы, голландцы, поляки и прочие чехи вполне могли бы пролить свою кровь за то, чтобы большевистские комиссары никогда не организовывали на их родине свои колхозы. Кроме того, под рукой имеются такие недосоюзники, как итальянцы, испанцы, португальцы, румыны и болгары, которые все никак не хотят перейти от слов к делу и вступить в жестокую и бескомпромиссную войну.

Одним словом, давно пора уравнивать между собой всех неарийцев и железной рукой загонять их на фронт. Пусть большевистские прорывы вязнут в липкой и вязкой массе, пусть, пытаясь прорваться поближе к рейхсканцелярии и к нему лично, несут ужасающие потери в живой силе и технике. Пусть змея пожрет самое себя, потому что шансов пережить все это нет никаких. Теперь надо подумать, кому бы это поручить. После того, как под марсианскими бомбами погиб Генрих Гиммлер, Гитлер просто не знал, к кому можно было бы обраться в подобных случаях. Гиммлера уже нет, но наверняка у него были люди, которые знают и могут даже больше, чем все. Не получилось поссорить большевиков с марсианами – значит, надо проделать ту же операцию с англосаксами. Пусть его враги сойдутся в неистовой схватке, а он будет смотреть на это и радоваться, что при этом льется не немецкая кровь…

На самом деле Гитлер просто сходил с ума от страха, строя абсолютно нереальные прожекты.… Неожиданно его поразила идея вырыть для себя и своих ближайших соратников самый глубокий и комфортный бункер на свете и укрыться там в ожидании того, чтобы его враги сами перебили друг друга. Опять же можно устроить убежище в Антарктиде – это далеко и никто его не найдет; а можно под чужим именем уехать в какой-нибудь Парагвай и поселиться на неплохом ранчо в пампасах. В любом случае, что он так нервничает… Критический день наступит не завтра и даже не послезавтра, а пока у него еще есть время подготовиться и выбрать оптимальную стратегию. В любом случае, даже «марсиане» должны понимать, что легкой победы у них не будет. Арийские солдаты и вынуждено поддерживающий их европейский сброд будут драться до последней капли крови, и если даже «марсиане» победят, то стоять после этой своей победы они будут буквально по пояс в крови. Если немецкая нация не в силах победить, то тогда ей лучше умереть, в буквальном смысле этого слова.

Размышляя, Гитлер даже не заметил, что давно уже разговаривает сам с собой и своими покойными соратниками былых времен – Штрассером, Ремом, а также погибшими от «марсианских» бомб Гиммлером, Геббельсом и прочими, которых, он, Гитлер, пытается убедить, что победа еще впереди. То ли галлюцинации на фоне чрезвычайной нервной перегрузки, то ли начало настоящего сумасшествия, когда воспаленный мозг перестает отличать вымысел от реальности… Только вот жаль стенографисток, которые смотрят на ТАКОГО фюрера круглыми от ужаса глазами. Ведь их же тоже могут, того – устранить для сохранения в тайне психического расстройства у вождя германской нации…

Эпилог к третьему тому «Врат Войны»

В 1941 году все было предрешено, но еще ничего не закончилось. Что бы ни делало германское командование, группу армий «Север» спасти уже не представлялось возможным. Ее командующий попал в плен, штаб был уничтожен; ее армии, отрезанные от основных сил, к утру шестого декабря оказались разбиты на два изолированных анклава, территория которых уменьшалась подобно шагреневой коже. Два танковые дивизии Экспедиционных сил стремительными ударами пластали еще недавно глубокие тылы группы армий «Север», что вынуждало немецкие войска сокращать линию фронта, сворачиваясь в клубок вокруг Пярну и Пскова.

При этом положение 16-й армии генерал-полковника Буша с самого начала было просто катастрофическим. Десятый армейский корпус оказался полностью уничтожен в ходе Невельского прорыва. Отдельные, пока еще уцелевшие в стороне от основных магистралей, опорные пункты не в счет. Изолированные как от основных сил, так и друг от друга, они будут добиты ударами авиации, лыжными батальонами НКВД, прочесывающими леса, а также голодом и холодом. Организованной силы они не представляют, и время работает против них. Два-три дня, максимум неделя – и все. В Смоленске окруженные части 9-й армии дрались гораздо дольше и упорнее.

Следом выбыл из строя второй армейский корпус. Его командующий, граф фон Брокдорф-Алефельдт, после длительных переговоров сначала со своим бывшим командующим генерал-фельдмаршалом фон Леебом, а потом и генерал-лейтенантами Василевским и Матвеевым все таки принял решение о капитуляции всех подчиненных ему сил. Но капитулировал второй армейский корпус, как это ни прискорбно, не перед Красной Армией и генерал-лейтенантом Василевским, а перед Экспедиционными силами и генерал-лейтенантом Матвеевым.

Согласно подписанному обеими сторонами акту почетной капитуляции без малого пятьдесят тысяч немецких солдат и офицеров (вместе с тыловиками всех мастей, а также ранеными, простуженными и обмороженными в госпиталях) становятся военнопленными Экспедиционных сил Российской Федерации без права передачи их в ведение СССР. При этом командующий вторым армейским корпусом заявил, что он может капитулировать только перед высшей силой, появление которой на поле боя приравнивается к прямому божественному вмешательству. Немного помолчав, он добавил, что если это его требование отвергну, это приведет к сражению до последнего живого немецкого солдата и последней капли крови; в плен никто не сдастся. Все как один умрут, но не покорятся проклятым большевикам.

От такого кульбита аристократической мысли заболели головы по обе стороны межвременного барьера. Для СССР 1941 года такое требование считалось пощечиной в политическом смысле. В той истории, когда в 1945 году немецкие части соединения всеми правдами и неправдами стремились прорваться на запад, чтобы там сдаться британским и американским войскам, это явление вроде не вызывало такого явного отторжения. Но в данном случае у некоторых товарищей из ЦК, во главе с хорошо известным товарищем Маленковым, вдруг вскипел возмущенный разум. А как же иначе!? Это ведь поругание святынь и потрясение основ – когда какая-то часть германской армии капитулирует не перед Красной Армией, а перед какими-то экспедиционными силами. Остужать кипящий разум цекистов пришлось лично товарищу Сталину, который лучше других представлял себе диалектику процесса во всем ее многообразии. Тем, кто не понял словесных аргументов, остужение производил лично Лаврентий Берия, вплоть до образования на непокорном мозгу хрустящей ледяной корочки. Возможность немедленно и без потерь высвободить 27-ю армию для действий на других участках фронта того стоила, как и возможность освободить несколько мест в ЦК для нормальных людей, избавившись от пережитков ленинской гвардии и бурных тридцатых. Маленков, правда, уцелел, потому что сразу внял словесным аргументам Вождя – он всегда был осторожен и знал, против кого стоит задирать хвост, а перед кем им можно только вилять.

В 2018-м году голова у российского президента от таких новостей заболела также, но по другой причине. До этого момента Экспедиционные силы избегали связываться с пленными, иногда делая исключение для генералов и старших офицеров, а нынче в плен просятся почти пятьдесят тысяч оглоедов, которые якобы раскаялись и сообщают, что хотят жить мирно. Тут своих забот хватает и без организации масштабных лагерей военнопленных. Начало августа, внутри страны пенсионная реформа, правительство, которое не знает, что ему делать с экономикой, чтобы она росла, снаружи американский санкционный зуд, дело Скрипалей, Сирия со своими бармалеями и американцами, а также прочие прелести международной политики.

Но решение все-таки нашлось, не могло не найтись. Ведь на кону стояло смертоубийство пятидесяти тысяч немцев и еще какого-то количества советских бойцов и российских солдат. Немцы-то тут еще те, и, погибая в безнадежном бою, сражаться они будут яростно, лишь бы забрать с собой на тот свет побольше врагов. Сдавшихся генералу Матвееву солдат, офицеров и генералов второго армейского корпуса решили репатриировать в Германию 2018 года. Ежа, так сказать, в штаны фрау Меркель – и пусть она пляшет с ним как умеет. Подписки о том, что они обязуются не участвовать в войне против Штатов и Британии, эти парни не давали, а значит, у принимающей стороны обязательно возникнут проблемы. Первыми рейсами санитарной авиации решили переправить в Красновичи раненых и обмороженных, а уж потом по железной дороге отправить и остальной личный состав капитулировавших немецких дивизий.

Таким образом, в составе подчиненных генерал-полковнику Эрнсту Бушу сил 16-й армии после выбытия второго и десятого армейских корпусов остались только четыре пехотных дивизии, и среди них так называемая 250-я пехотная дивизия вермахта (она же – состоящая из убежденных фашистов добровольческая испанская «Голубая дивизия»). Именно этой слабейшей группировке, занимающей район Пскова, и предстояло стать первым мальчиком для битья. Только после ее полного и окончательного уничтожения можно было переходить к ликвидации относительно полнокровной группировки 18-й армии, окруженной в районе Пярну. Повторялась сентябрьская история, когда котлы, оставшиеся от группы армий «Центр», ликвидировались последовательно, начиная со слабейшего.

На южном фасе прибалтийского выступа фронт в основном стабилизировался по Западной Двине, с двумя плацдармами – в районе Риги, (включая аэродром), а также в районе Двинска (Даугавпилса). Одновременно с завершением Рижского рывка наступление начала 16-я армия генерала Лукина, вместе с 20-й и 24-й армией вытесняющая остатки частей противника, что застряли в зазоре между полосами наступления 16-й армии Рокоссовского и ударной группы Василевского. По плану фронт на этом участке должен стабилизироваться примерно по линии Борисов – Лепель – Полоцк, после чего «лишние» армии перейдут на участок нового решающего наступления, которое может начаться в феврале-марте.

Поскольку на юге ближе к весне никаких серьезных действий начинать не стоит (можно вляпаться в распутицу и победить самих себя), новый удар лучше нанести опять на севере. Например, на Карельском перешейке и рубеже реки Свирь – с целью выбить из войны Финляндию, тем самым обеспечив северный фланг советско-германского фронта. Если Экспедиционные силы пришлют достаточное количество «Солнцепеков» и поддержат наступление авиацией, применяющей высокоточные бомбы, то доты «линии Маннергейма» (которые финны только-только начали восстанавливать) не станут серьезной преградой для советских войск. Кстати, продолжает сражаться советская военно-морская база на полуострове Ханко, а значит, имеется готовый плацдарм в тылу финско-немецких войск. Но это, так сказать, планы на будущее, которые еще предстоит тщательно разработать, утвердить и с неумолимой решимостью воплотить в жизнь.

Касательно обстановки на Тихом океане следует сказать, что адмирал Нагумо получил приказ – «Начинать восхождение на гору Ниитака», а значит, до атаки Перл-Харбора осталось всего несколько часов. Так же, командиры японских подлодок сообщают, что они «ведут» американское авианосное соединение, находясь в готовности атаковать его сразу по получению приказа. В то же время, несмотря на все предупреждения (как со стороны собственной американской разведки, так и со стороны пришельцев из будущего), командующий Тихоокеанским флотом США адмирал Киммель остается в блаженной уверенности, что все «провокации» японцев ограничатся диверсиями на аэродромах и в порту. Для предотвращения этих диверсий в период с 5-го по 10-е декабря приказано удвоить численность караулов, а самолеты на аэродромах собрать в компактные, хорошо охраняемые группы. Ну, тут, как говорится, Бог ему судья.

Также, помимо общей стратегической обстановки, следует упомянуть и о развитии личных судеб некоторых героев и антигероев.

Во-первых, стоит упомянуть о Максе Тимофейцеве, с которого и началась вся эта история. Он получил свой приговор по 275-й статье УК РФ в редакции 2012 года: «ограничение свободы на один год без штрафа». Большего этому типу впаять не получилось. Мол, сотрудничал он с немецкими оккупантами вынуждено, исключительно под угрозой применения оружия.

Во-вторых, отношения в парах «Марина Максимова и Николай Шульц», а также «Варвара Истрицкая и Василий Жилкович» дошли до такой точки, после которой люди подают заявление в загс. Одним словом, Варина мама готовится стать бабушкой, а каковы по этому поводу планы у Марины, пока молчок. Об этом она не расскажет даже лучшим подругам.

В-третьих – стоит упомянуть о Павле Рычагове и его супруге Марии. В составе 266-го ШАПа Экспедиционных сил они возглавляют две эскадрильи, укомплектованные переученными советскими летчиками. Их работа – пинать не сдавшуюся пока группировку 16-й армии, чем они занимаются по шестнадцать чесов в день – первый вылет производя до рассвета, а последний после заката. Ну, они пинают, и находятся на хорошем счету у начальства. Так высоко, как прежде, Павлу Рычагову уже не взлететь, но этого и не надо. Организационных талантов у человека ноль, хотя и летает как Бог. Не его это была высота, потому он на ней и не удержался.

В-четвертых, вспомним героев, так сказать, последних дней – надсмотрщицу концлагеря Марию Рогге, называвшую себя Марией фон Вайс, заключенную по имени Элиза и ее мужа по имени Карл. Начнем с гауптмана Карла Майстера, бывшего российскоподданного, который в конце августа под Гомелем не только сам под белым флагом перешел на сторону российских экспедиционных сил, но и привел с собой остатки своей роты. Положительный опыт с Никлосом Шульцем у российского командования уже имелся, так что ход решили повторить в чуть более расширенном составе. В результате к началу Рижской операции он находился у российского командования на хорошем счету и присутствовал в составе авангарда Кантемировской дивизии как переводчик-переговорщик. Элизу, как его жену, вместе с остальными больными и истощенными сначала отправили санитарным вертолетом на аэродром Красновичи-2, затем вместе с ранеными солдатами и офицерами Экспедиционных сил – на базу Красновичи-1, и уже оттуда – в двадцать первый век. Она выживет, и все у них с Карлом будет хорошо.

Что же касается садистки Марии Рогге (фон Вайс), то так уж получилось, что буквально на каких-то пять минут она – единственная выжившая из охраны – оказалась не под контролем бойцов экспедиционных сил, и за это время ее буквально растерзали бывшие узницы, которых она так долго и изощренно мучила. Ну и ладно, не помним и не скорбим. Туда ей и дорога.

Примечания

1

Нас сильно удивляет, почему на Нюрнбергском трибунале люфтваффе, как и кригсмарине, не были признаны преступными организациями. Совершенно младенческий аргумент о том, что людей, мол, туда набирали по призыву, а не добровольно, нас совершенно не устраивает. Члены этих организаций, по приказу или при прямом поощрении своего командования, совершали массовые военные преступления. На море люфтваффе к кригсмарине топили суда, на которых заведомо не было никого, кроме некомбатантов, и атаковали госпитальные корабли под флагом Красного Креста, что строжайше запрещено Гаагскими и Женевскими конвенциями. На суше пилоты люфтваффе подвергали массированным бомбардировкам города с мирным населением, атаковали колонны с беженцами, эвакуационные и санитарные поезда, опять же идущие под знаками Красного Креста.

Скорее всего, причина в том, что воевавшие на западном фронте англосаксы сами не гнушались такими методами. А уж после атомных бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки, говорить и вовсе стало не о чем. Если на основании преступных действий признать преступной организацией люфтваффе, то придется также признавать, что RAF и US Air Force преступны в равной, если не в большей мере. Ну и, наверное, англичане с американцами хотели сохранить за собой немножечко немецкого пушечного мяса на случай предполагаемого военного столкновения с СССР в центре Европы. Должен же быть кто-то, кого можно толкать на убой впереди себя во имя вечных и незыблемых англосаксонских интересов.

(обратно)

2

Группенфюрер Небе еще не знает, что у этих разведывательно-ударных рот специального назначения смешанный личный состав из солдат и офицеров российских разведбатов, а также бойцов ОСНАЗ НКВД. А снаряжение и вооружение у них действительно из будущего, поэтому в случае боестолкновений такие роты способны создавать просто запредельную плотность огня.

(обратно)

3

На самом деле только в три раза, но у страха перед пришельцами из будущего глаза особенно велики.

(обратно)

4

Это знаменитые надувные танки морочат голову германскому командованию, чтоб оно видело опасность там, где ее нет и не видело там, где есть.

(обратно)

5

Реальное выступление И.В. Сталина было видоизменено в соответствующими геополитическими и стратегическими реалиями данной АИ. К седьмому ноября враг стоит под станами Таллина, Киева и Одессы, а о Москве или Ленинграде немцы могут только мечтать. Более того, под Смоленском оказалась разгромлена группа армий «Центр», после чего фронт был отодвинут на двести километров к западу. Этот парад, это фактически промежуточный парад победы над Блицкригом. Следующий парад, настоящий парад Победы, пройдет уже после победы над Германией.

(обратно)

6

RAF – Royal Air Force – Королевскиt военно-воздушныt силы. Русская аббревиатура, встречающаяся в некоторых источниках – КВВС.

(обратно)

7

Упрощенный и удешевленный вариант противокорабельной планирующей бомбы Henschel Hs 293, без ракетного ускорителя и системы управления. Лондон, в отличие от корабля – это очень большая цель, и промахнуться по ней очень сложно. Массированный пуск нескольких сотен таких планирующих бомб мог произвести весьма разрушительный эффект.

(обратно)

8

Триален 105 (не путать с одноименными противозачаточными таблетками) – взрывчатое вещество германского производства. Состав: тротил-70%, гексоген-15%, алюминий-15%. Считалось, что эта взрывчатка наиболее пригодна для уничтожения небронированных целей.

(обратно)

9

До определенного момента в бронетанковых частях и соединениях РККА разведывательных подразделений не было, из-за чего их командиры были вынуждены во много действовать вслепую и наугад, из-за чего советские танкисты несли тяжелые и неоправданные потери. Пренебрежение разведкой даром не проходит, как раз эта причина лежала в корне всех поражений РККА в 1942-43 годах.

(обратно)

10

«Колотушка» – прозвище немецкой 37-мм противотанковой пушки, которая в силу своей малой мощности могла только «постучаться» в броню Т-34 или КВ. Но броня БРДМа для нее не проблема, хотя в эту верткую и подвижную машину немецким противотанкистам сначала требуется еще попасть и самим не залететь под ответную очередь из «крупняка». А вот это уже тяжелее.

(обратно)

11

ДБА – дальнебомбардировочная авиация, основной рабочей лошадкой которой до самого конца войны был ДБ-3Ф, он же Ил-4, который на полную дальность брал от 750 до 1000 кг бомб, летом меньше, зимой больше.

(обратно)

12

Хоть гитлеровская Германия и не добилась значительных успехов в разработке бактериологического и биологического оружия, зациклившись на поисках вредоносного агента избирательного действия (немецкие микробиологи хотели найти такую бациллу или вирус, чтобы она не действовала на арийцев, а все остальные чтоб дохли как мухи.), все равно было решено раздолбать институт Коха просто так, на всякий случай, потому что береженого бережет Бог, а не береженого допрашивают на Лубянке, выясняя адреса, пароли и явки. А если серьезно, то в критической ситуации немецкие микробиологи могли перестать маяться дурью и смастерить что-то по-настоящему убойное без избирательности по нациям и расам. Сумрачного германского гения на это явно хватало.

(обратно)

13

Испытывал же Гитлер в мае 1941 года иллюзию по поводу англичан (тоже, кстати, официально арийцев, только не совсем чистых), что, мол, стоит предложить Черчиллю почетный мир и совместный поход на Восток – и тот сам примчится к нему, виляя хвостиком. Черчилль не примчался.

(обратно)

14

Вплоть до начала первой мировой войны официальная германская расовая теория, появившаяся задолго до Розенберга и Гитлера, относила русских к арийским народам. Ну а как же иначе – ведь цари династии Романовых брали себе в жены исключительно немецких принцесс, и признать недочеловеками народ, которым они правили, было никак нельзя.

К тому же множество немцев ехали в Россию, поступали на государственную службу или занимались бизнесом, принимали российское подданство и пускали корни, а их дети уже вырастали русскими немцами. Отношения к России у немцев испортила Первая мировая война, по своему ожесточению напоминавшая затянувшуюся на несколько лет битву на Каталаунских полях, а потом и две революции в Германии и в России, поставившие в немецком правосознании знак равенства между тремя такими слабо связанными понятиями, как русский, большевик и еврей.

И тут в Германию эмигрирует Альфред Розенберг, местечковые рижские предрассудки которого попадают на благодарную почву, взрыхленную и удобренную Кларой Цеткин, Карлом Либкнехтом и до предела лживыми и продажными деятелями Веймарской республики.

(обратно)

15

Имеется в виду так называемый «друг СССР» миллиардер Арманд Хаммер.

(обратно)

16

В этой реальности, где вражеское наступление было своевременно остановлено, острота немецкого вопроса была успешно снята без применения таких сильных средств как депортация немцев из Поволжья, и Северокавказского региона.

(обратно)

17

Жуков переиначивает выражение из «Книги Джунглей» Киплинга: «Мы с тобой одной крови – ты и я».

(обратно)

18

Костяк 4-й танковой бригады был составлен из бойцов и командиров 20-й танковой дивизии, командуя которой, полковник Катуков героически сражался в битве под Дубно-Луцком-Бродами.

(обратно)

19

В мехчастях разведка – это не те люди, которые берут языков, а передовое подразделение на легкой технике, следующее впереди основных сил, выясняющее для них обстановку, а также производящее захват ключевых объектов, например, мостов. В таком качестве разведбат существовал в немецких панцердивизиях и такую же роль он в дальнейшем будет играть в советских бронетанковых войсках нового облика, первой ласточкой которых является бригада полковника Катукова.

(обратно)

20

То есть так называемые «сотрудники вспомогательной полиции», сиречь полицаи.

(обратно)

21

У немцев ефрейтор – это не так, как в советской армии – «тот, кто хуже дочери-проститутки», а самая младшая унтер-офицерская должность, аналог нашего младшего сержанта. Аналог нашего ефрейтора в немецкой армии назывался «обер-шютце», то есть «старший стрелок».

(обратно)

22

От холодов страдали не только немецкие танкисты, просто вермахт встретил зиму 1941-42 годов, будучи к ней не готовым. На складах отсутствовало не только теплое обмундирование, но и приспособленное к зимним условиям топливо, моторные масла и оружейная смазка. Позже, уже после войны, для запуска двигателя бронетехники в холодных условиях в маслобак стали вставлять специальную печку, работающую на топливе основного двигателя. Она за 10-15 минут разогревала масло до 50С, и только после этого можно было запускать двигатель. Только с появлением этой печки в зимних условиях отпала необходимость постоянно держать мотор включенным на малых оборотах или разжигать под днищем танка костер.

(обратно)

23

Синтетический бензин получается при обработке бурого угля перегретым паром под высоким давлением, и в силу своей ненатуральности имеет чрезвычайно низкое октановое число. Тетраэтилсвинец, в те времена в Германии еще не применяли (эта чисто американская приблуда пришла туда уже после войны вместе с американскими автомобилями, на которых ездили солдаты армий-победительниц), поэтому октановое число синтетических бензинов поднимали добавками бензола (октановое число 108), являющегося побочным продуктом при получении из каменного угля доменного кокса. Металлургическая промышленность в Германии еще со времен Бисмарка находилась на высоте, поэтому проблем с выработкой бензола никогда не возникало. Добавлять бензола к синтетическому бензину для увеличения октанового числа требовалось до сорока процентов от общего объема топлива. Но с понижением температуры растворимость бензола в бензине быстро падает, и при минус тридцати градусах Цельсия составляет всего двадцать процентов. В таком случае лишний бензол, то есть половина от общего количества, выпадает из раствора и сразу кристаллизуется (температура кристаллизации чистого бензола составляет всего +5,5С). При этом одновременно катастрофически падает октановое число авиационного бензина, из-за чего он, собственно, перестает быть таковым, а кристаллизовавшийся бензол начинает забивать сетки топливных фильтров, а при их отсутствии – иглы карбюраторов. В результате мотор глохнет или просто не заводится.

(обратно)

24

Перекресток дорог радиальной М-5 (Бобруйск-Минск) и полукольцевой Р-59 (Марьина Горка – Логойск).

(обратно)

25

«Грифон-1,2,3» – позывные базирующихся в Красновичах российских самолетов А-50, барражирующих на высоте 12 километров в 50 километрах восточнее текущей линии фронта. Близость зоны патрулирования к базовому аэродрому позволяла самолету ДРЛО находиться в воздухе лишние два с половиной часа даже без дозаправки в воздухе.

(обратно)

26

И в нашей истории зимой-весной 1941-42 годов генерал Жуков, ободренный первыми успехами, ходил с шапкой набекрень. Поправили эту шапку немцы, срезавшие Барвенковский выступ и устроившие Юго-западному фронту Харьковскую катастрофу, а потом развернувшие на юге свое генеральное летнее наступление, закончившееся Сталинградским сражением и боями на перевалах Кавказа.

(обратно)

27

В нашей истории в Марьиной Горке имелся гарнизон в три тысячи штыков – то есть, помимо вышеописанных вражеских солдат, имели еще место до двух тысяч штыков, выполняющих чисто усмирительные функции. В данном варианте развития событий, после эпических потерь Группы армий Центр в Смоленской операции, всех этих тыловиков по возможности загнали на фронт, что и дало мирному населению вздохнуть относительно спокойно.

(обратно)

28

Обычный пистолет с металлокерамическим глушителем, до настоящего бесшумного пистолета ему далеко, но и истинных ценителей этого дела тут тоже нет.

(обратно)

29

На самом деле для разведки экспедиционных сил тщательная засекреченность – что командного комплекса в Цоссене, что передового командного пункта в Восточной Пруссии неподалеку от Вольфшанце – конечно же, является секретом Полишинеля. Расшифрованные радиограммы за подписями Гальдера, Йодля, Браухича и Кейтеля ложатся на стол товарища Сталина и начальника Советского Генштаба Шапошникова чуть ли не раньше, чем попадают к своим законным адресатам. Поэтому приказ на ликвидацию высшего командования вермахта не будет отдан ровно до тех пор, пока руководство экспедиционных сил держит этих конкретных немецких генералов за полезных идиотов. Может быть, как-нибудь потом – когда надобность в этих людях отпадет и понадобится деморализовать остатки вермахта их жестокой кончиной.

(обратно)

30

После того как фашистами в сентябре 1941 года в гетто были уничтожены все евреи Марьиной Горки, население райцентра составляло примерно 2150-2200 человек. Штатная численность танковой дивизии вермахта – 13700 солдат и офицеров, итого две дивизии – 27400 человек, плюс местный гарнизон, охранники концлагеря, курсанты двух унтер-офицерских учебок, раненые и выздоравливающие госпиталя; и на круг получается около тридцати тысяч голов немецкого пушечного мяса.

(обратно)

31

Против немецкой группировки действует танковая, а по сути механизированная, бригада нового облика, у которой на вооружении 30 танков Т-55М, 60 танков Т-34М-УСВ, 193 единиц БТР-60/70, 8 единиц БРДМ-2, 18 САУ 2С1, 2500 бойцов и командиров личного состава – из них 1408 являются мотострелками, пулеметчиками и снайперами, то есть предназначены для ведения общевойскового боя.

(обратно)

32

Машинный парк – в воинских частях аналог гаража, но только для гусеничной техники: танков, САУ, бронетранспортеров и так далее…

(обратно)

33

Литая бронедеталь, не укрепленная горячей проковкой или штамповкой – вообще дело слабое, и относительно ковано-катано-штампованной брони требует увеличения толщины бронелиста на тридцать-сорок процентов. Все дело в возникающих при литье раковинах (застывших пузырях газа) и усадочных микротрещинах, устранить которые возможно только горячей проковкой, прокатом раскаленной заготовки на блюминге или ее обработкой на мощном гидравлическом прессе. Проковка к тридцатым-сороковым годам уже ушла в историю; плоские листовые бронелисты катали на прокатных станах, а потом, если выкроенным из этих листов деталям корпуса или башни требовалось придать объем, их подвергали горячей штамповке при помощи мощного гидравлического пресса. Так, например, Уралмашзавод для танков Т-34 выпускал даже цельноштампованные башни.

(обратно)

34

На самом деле де Голлю не успели утвердить генеральское звание до разгрома и капитуляции Франции, так что звание это можно считать натянутым на него союзниками из соображений политического имиджа. Ведь одно дело, когда «Сражающейся Францией» руководит какой-то полковник де Голль и совсем другое -если эту должность занимает целый генерал де Голль.

(обратно)

35

В нашем прошлом «Сомуа» и «Гочкисы» так и не попали на советско-германский фронт, потому что вооруженные ими 22-я и 23-я танковые дивизии перед отправкой на войну перевооружили на немецкие и чешские танки, а «французы», не удостоившиеся доброго слова, остались дослуживать свое в учебных частях вермахта.

(обратно)

36

Бригада Катукова – это рейдирующее соединение, которому брать пленных прямо противопоказано, ибо связь с Большой Землей даже сейчас чисто условна и их просто некуда девать.

(обратно)

37

Дело в том, что в ходе летне-осенней кампании 1941 года дивизии РККА, брошенные в бой против численно превосходящего противника, просто не успевали получать необходимый боевой опыт до того, как стачивались в непрерывных боях практически до нуля или попадали в крупные окружения, в которых гибли полностью. Миллионы потерь Красной армии за тот период – это на восемьдесят процентов попавшие в плен в Белостокском, Волковыском, Уманском, Киевском, Могилевском, Смоленском, Вяземском и прочих котлах поменьше.

(обратно)

38

Раненых бойцов и истощенных военнопленных из лагеря привезли двумя предыдущими рейсами, потому что их дело не ждало. Поэтому у площадки отсутствуют санитарные машины.

(обратно)

39

Йо́зеф Ме́нгеле (нем. Josef Mengele; 16 марта 1911, Гюнцбург, Бавария – 7 февраля 1979, Бертиога, штат Сан-Паулу, Бразилия) – немецкий врач, проводивший медицинские опыты на узниках концлагеря Освенцим во время Второй мировой войны. Менгеле лично занимался отбором узников, прибывающих в лагерь, проводил преступные эксперименты над заключёнными. Его жертвами стали десятки тысяч человек. После войны Менгеле бежал из Германии в Латинскую Америку, опасаясь преследований. Попытки найти его и предать суду не увенчались успехом.

(обратно)

40

Марина не знает, что в этой версии истории доктор Менгеле уже кремирован заживо вместе с попавшей в Коростене под удар «Искандеров» дивизией СС «Викинг», в которой он служил батальонным врачом.

(обратно)

41

Шинель и фуражка фон Обстфельдера сгорели вместе с бывшей усадьбой Макова. Вот его и оделили по принципу «чем богаты».

(обратно)

42

Cу-34.

(обратно)

43

То есть косой линией.

(обратно)

44

Шахматное расположение катков на большинстве немецких танков, так любимое их конструкторами за плавность и мягкость хода, приводило к тому, что в случае повреждения одного из внутренних катков, чтобы приступить к его замене, требовалось сначала с ужасными матюками снять два внешних катка, а это практически утраивает трудоемкость ремонтных работ.

(обратно)

45

Слаженная команда первоклассных советских полководцев – командующий Рокоссовский, начальник штаба Малинин, начальник артиллерии Казаков – вместе прошла фактически всю войну от звонка до звонка. Их совместный боевой путь начался в июле 1941-го года в составе «группы войск генерала Рокоссовского» под Ярцево и закончился на 1-м Белорусском фронте в ноябре 1944-го года. Тогда маршала Рокоссовского перевели командующим 2-м Белорусским фронтом, а генерал-полковники Малинин и Казаков остались на прежнем месте службы, где еще не один раз отличились в Висло-Одерской и Берлинской операциях, на этот раз уже под командованием маршала Жукова.

(обратно)

46

Танк КВ-2 создавался в Ленинграде на кировском заводе во время Советско-финской войны 1939-40 годов как импровизированное средство для прорыва линии Маннергейма.

(обратно)

47

Су-25.

(обратно)

48

Ил-2.

(обратно)

49

Ми-24 (Крокодил).

(обратно)

50

Генерал-фельдмаршал Лист малость лукавит даже наедине с собой. Для плохо обмундированной немецкой пехоты пройти пешим порядком девяносто километров по русским дорогам при температуре воздуха минус тридцать градусов Цельсия – задача не то чтобы невыполнимая, но чреватая серьезными санитарными потерями. Поэтому он всемерно будет избегать длительных пеших маршей на русском морозе, после которых половину солдат потребуется отправлять в госпиталь с обморожениями и простудами. А автотранспорт в достаточном количестве положен лишь моторизованным и панцердивизиям, которые уже сожраны русским драконом.

(обратно)

51

Имеется в виду генерал-полковник Фёдор Исидорович Кузнецов, с декабря 1940 года командующий Прибалтийским военным округом, который с 22-го июня 1941 года был преобразовал в Северо-западный фронт. Генерал Кузнецов был отстранен от должности за неумелое и бестолковое командования войсками фронта, приведшее к их полному разгрому и развалу обороны.

Но, в отличие от генерала Павлова, допустившего разгром Западного фронта, он сумел ускользнуть от ответственности, свалив ее на своего начальника штаба генерал-лейтенанта Кленова, подпись которого без подписи командующего стояла на самых одиозных (Согласно этим приказам в самый канун войны вместо приведения войск в полную боеготовность, что следовало сделать согласно Директиве Генштаба от 18-го июня, в ПрибОВО прошла кампания по разоружению войск. С самолетов снимали пушки и пулеметы, у артиллеристов изымали и сдавали на склады снаряды, оставляя по одному ящику на орудие, а у пехоты отбирали патроны, оставляя по две обоймы на винтовку. И все это в рамках несуществующего приказа «не поддаваться на провокации», ибо статья, пусть даже в главной партийной газете, для военного человека никак не может перевесить Директиву Генштаба, полученную по официальным каналам.) приказах. В этом варианте истории некоторые из потомков в частном порядке написали письма товарищу Сталину, указав на эту недоработку «органов», поэтому генерал-полковник Кузнецов в середине октября был все же арестован и этапирован в Москву для проведения следствия.

Тут некоторые могут воскликнуть: «как же наши современники могли сделать так, чтобы в списке жертв кровавого сталинского режима появилась еще одна фамилия?» Отвечу им, что только так и надо, потому что уже после катастрофы в Прибалтике этот человек еще не раз и не два подставлял советские войска под разгром и не задерживался надолго ни на одной должности, отовсюду будучи изгоняем с позором. Так, может, лучше сразу пулю в затылок и дело в архив, зато останутся живы десятки тысяч советских бойцов и командиров.

(обратно)

52

Цитата: «Генерал А. И. Лизюков находился в крайне тяжёлом положении – операция его армии была на грани провала, и Ставка уже высказала явное недовольство его действиями. В стрессовой ситуации командарм испытывал огромное нервное напряжение и раздражение, и эмоционально был близок к срыву. 8 июля он со скандалом отстранил генерал-майора танковых войск А. Ф. Попова от должности командира 11-го танкового корпуса, и вместе с ним – полкового комиссара Е. С. Усачёва. А 9 июля по его приказу без суда и следствия был расстрелян начальник оперативного отдела 11-го танкового корпуса подполковник В. С. Хлебалов, тем самым продемонстрировав, что он принимает самые беспощадные меры к виновным (по его мнению) в срыве наступления и ни перед чем не остановится, чтобы достичь целей наступления.»

А вот это уже крайне нехороший признак. Генерал, отстраняющий от должности одних своих подчиненных и расстреливающий других без суда и следствия (то есть без установления степени вины) из одного лишь нервного напряжения и раздражения, а также желания показать свое могущество и бескомпромиссность, не должен назначаться на сколь-нибудь ответственные командные должности. Перед этими фактами меркнет даже дурацкая гибель генерала Лизюкова в результате ошибочного (разведки же нет) выезда его командирского танка КВ-1 на позиции немецкого пехотного полка. Таким образом, знак вопроса напротив его фамилии превратился в жирный крест. Совместная комиссия управления кадров НКО СССР и архивной службы МО РФ решила, что полковник Лизюков, командуя мотострелковой дивизией, по факту уже достиг своего служебного потолка.

(обратно)

53

Герр Канарис даже не догадывается о том, что ларчик открывается просто. На Т-34 или КВ были надеты дутые чехлы, делающие из них «ложные» Т-72.

(обратно)

54

С Павловым тут вообще история мутная. Пока он возглавлял ГАБТУ (главное автобронетанковое управление) РККА, то он был вполне прогрессивным и объективно полезным для советских вооруженных сил товарищем, заботившемся о внедрении в производство и передаче в войска максимально большого количества танков Т-34 и КВ. Кроме того, генерал Павлов заботился о разработке новой тактики, доказывал необходимость ведения артиллерийского огня с корректировкой, потому что при этом расход снарядов для поражения одной цели уменьшается десятикратно. Но как только его назначают командующим Западным ОВО, человека будто подменили. И до, и после 22-го июня буквально все делается для того, чтобы обеспечить группе армий «Центр» максимально комфортное продвижение на Московском направлении. Даже вывод войск в полевые лагеря, который должен был состояться 1-го июня, приказом командующего округом переносится на 23-е, то есть второй день войны. И расстреляли его вместе с подельниками подозрительно быстро. Если с другими генералами, арестованными по схожим основаниям, возились до февраля 1942 года и расстреляли далеко не всех (а кое-кого даже амнистировали), то Павлова и других деятелей из руководства ЗапОВО расстреляли 22 июля, ровно через три недели после ареста и спустя месяц после начала войны. Сделано это могло быть только из того соображения, чтобы любой ценой скрыть открывшийся факт измены одного из самых высокопоставленных советских генералов. А что касается последующего оправдания Павлова и иже с ним после XX съезда КПСС, то вот что на эту тему писал сам Хрущев в своих «Воспоминаниях»:

«…если рассматривать вопрос с точки зрения юридической и фактической, на чём основывался суд, когда выносил приговор, то основания к осуждению были налицо. Почему же я, занимая такой пост, на котором мог оказывать влияние в ту или другую сторону при решении важных вопросов, согласился на их реабилитацию? Я согласился потому, что в основе-то виноват был не Павлов, а Сталин…».

Как говорится, конец цитаты. Никитка превзошел сам себя. Они виновны, но поскольку требуется во всем обвинить Сталина, то мы объявим этих преступников невинно осужденными кровавым режимом. Понятна и цена тех оправдательных приговоров.

(обратно)

55

В Японской империи каждое силовой ведомство имело свою разведслужбу, при этом армия и флот были отдельными корпорациями, ревниво следящими за успехами друг друга. Свои разведслужбы имели МИД и даже жандармерия, освещающая намерения врагов императорского режима, эмигрировавших в различные страны мира.

(обратно)

56

Дело в том, что внутренняя бухта этого острова по форме напоминала Жемчужную бухту на острове Оаху, благодаря чему японцам удалось воссоздать там полный макет американской базы, расставить соответствующим образом списанные корабли-мишени и приступить к тренировкам в условиях, максимально приближенных к боевым. Это приближение было настолько полным, что в ходе подготовки ударное авианосное соединение из-за высокой аварийности и сжатых сроков подготовки потеряло больше сотни боевых машин, по большей части вместе с экипажами. Если пилот пикирующего бомбардировщика ошибается с моментом выхода из пикирования и врезается в палубу корабля-мишени, или торпедоносец после атаки задевает за корабельные мачты, то спасать там уже некого. Но с точки зрения японских адмиралов, в этом не было ничего страшного. Авиапарк вполне можно пополнить новенькими самолетами прямо с заводов, а пилоты… а пилотов в самом начале подготовки и так был двойной комплект. После завершения курса подготовки японскому командованию оставалось только списать в береговые части выживших неудачников и вместе с лучшими из лучших экипажей идти в бой против этих обнаглевших янки.

(обратно)

57

Кабинетная атака – это такой метод, когда подводные лодки заранее занимают позиции на пути следования конвоя и атакуют его из засады.

(обратно)

58

Английский язык являлся и является официальным языком японского флота с момента его основания. В Англии были построены первые японские корабли и в Англии же учились первые японские моряки. Впрочем, собственное судостроение в полном объеме Япония освоила только перед русско-японской войной.

(обратно)

59

Смерть адмирала Ямамото. Чтобы поднять боевой дух войск после поражения на Гуадалканале, адмирал Ямамото решил лично провести инспекцию войск южного Тихого океана. 14 апреля 1943 года разведывательная операция США, кодовое название «Мэджик» (англ. Magic), совершила перехват и расшифровку радиопередачи, которая содержала специфические детали о вылете Ямамото, включая расписание прибытия на все объекты, а также номера и тип самолётов, на которых он и его сопровождение будут передвигаться.

Утром 18 апреля, несмотря на советы местных командиров отменить полёт из-за опасения засады, Ямамото вылетел из Рабаула по расписанию на бомбардировщике «Бетти» (Ямамото сидел в рубке слева от пилота) для перелёта в 315 миль. Не исключено, что Ямамото специально полетел на самолёте, чтобы, погибнув, снять с себя ответственность и позор за поражение Японии, которое к тому времени уже вырисовывалось.

Вскоре после этого восемнадцать специально оборудованных дополнительными топливными баками P-38 поднялись с Гуадалканала (один не смог взлететь, один вернулся из-за поломки, ещё два упали в море). Они летели на очень малой высоте и поддерживали радиомолчание почти во всё время перелёта на расстояние 430 миль, чтобы не быть обнаруженными. В 09:34 по Токио группы встретились, и завязался воздушный бой между 14-ю P-38 (минимум двум не удалось сбросить дополнительные баки перед атакой и минимум двое других были вынуждены прикрывать их, так что численное превосходство американцев не было подавляющим) и шестью истребителями «Зеро» из группы сопровождения Ямамото.

Лейтенант Рекс Т. Барбер (англ. Rex T. Barber) атаковал первый из двух японских бомбардировщиков, который и был самолётом Ямамото. Он поливал самолёт огнём из пушки и пулемётов, пока левый мотор бомбардировщика не задымился. Барбер развернулся, чтобы атаковать второй бомбардировщик; в этот момент самолёт Ямамото рухнул в джунгли.

Японский спасательный отряд под командованием армейского инженера лейтенанта Хамасуны нашёл место крушения и тело адмирала Ямамото на следующий день в джунглях, к северу от бывшей австралийской береговой заставы Буин. По словам Хамасуны, Ямамото выбросило из фюзеляжа самолёта под дерево – тело сидело прямо, пристёгнутое к сиденью, и рука в белой перчатке сжимала рукоятку его катаны. Хамасуна сказал, что опознать Ямамото было довольно легко; его голова была наклонена, как если бы он задумался. Аутопсия показала, что Ямамото получил два пулевых ранения – одно в заднюю часть левого плеча, другое в нижнюю часть нижней челюсти с выходным отверстием над правым глазом.

Это была самая длинная операция по воздушному перехвату за всю историю войны. В Японии она стала известна как «Военно-морской инцидент А» (海軍甲事件). Она подняла боевой дух в США и шокировала Японию, которая официально признала этот инцидент лишь 21 мая 1943 года. Капитан Ватанабе и его сопровождение кремировали останки Ямамото в Буине, пепел был возвращён в Токио на борту линкора «Мусаси» – последнего флагмана Ямамото. Ямамото почётно похоронили 3 июня 1943 года; он получил звание Маршала флота и орден Хризантемы (первого класса) посмертно. Немецкое правительство также наградило его Рыцарским крестом Железного креста с дубовыми листьями и мечами.

(обратно)

60

Нота Халла, также нота Хэлла (англ. the Hull note, официально англ. Outline of Proposed Basis for Agreement Between the United States and Japan), – финальное предложение США Японии перед японским налётом на базу Пёрл-Харбор и объявлением войны. Нота была представлена послу Японии в США 26 ноября 1941 года.

Нота носит фамилию госсекретаря США Корделла Халла. В ней содержались требования полного вывода японских войск из Индокитая и Китая (кроме Маньчжоу-го), и выхода Японии из Тройственного пакта. Нота была воспринята премьер-министром Хидэки Тодзио как ультиматум.

(обратно)

61

Рычагова арестовали еще 24-го июня, и с того момента в течение четырех месяцев он был полностью отрезан от источников информации, не имея представления не только о пришельцах из будущего, но даже о ходе войны с Гитлеровской Германией.

(обратно)

62

Ни Рычагов, ни, разумеется, сам Лев Влодзимирский, неожиданно для себя ставший очередной жертвой «кровавого режима», даже не подозревали, какую бурю возмущения у Вождя вызвала архивная справка по расстрелянным в нашей реальности 25-го октября 1941 согласно личному приказу Берии (список лиц, подлежащих ВМСЗ во внесудебном порядке, был составлен тем же Влодзимерским, написавшим, что все подследственные полностью изобличены в инкриминируемых им деяниях и признали свою вину).

Напротив, из составленного в будущем документа следовало, что ни один из подследственных так и не был изобличен ни в измене Родине, ни в участии в каких-либо контрреволюционных, троцкистских и террористических организациях. В лучшем случае вскрытые следствием деяния заслуживают либо определения «не соответствует занимаемой должности» (с резким понижением по службе), либо просто строгого выговора по служебной и партийной линии. В отдельных случаях состав преступления и вовсе отсутствовал, а арест и последующий расстрел стали следствием подковерных интриг в высших эшелонах советского истеблишмента или результатом дезинформаций со стороны иностранных разведок с целью подрыва обороноспособности Союза ССР.

Исходя из этого, Берия получил от Сталина выговор за отсутствие контроля за подчиненными, а также Вождем было принято решение передать эти и схожие с ними дела на рассмотрение совместной следственной группы, составленной из сотрудников НКВД СССР, не имеющих отношения к центральному аппарату, и специально выделенных сотрудников ФСБ РФ. Срок рассмотрения дела – один месяц, после чего по делам, которые не будут закрыты следственной группой по причине отсутствия состава преступления, состоится заседание Военного трибунала.

Правда, некоторые подследственные из этого списка являлись весьма одиозными фигурами, совершившими деяния, не имеющие сроков давности, статья по которым им светила уже по УК РФ. Например, Филипп Голощекин был одним из организаторов и исполнителей бессудного убийства царской семьи, а старый большевик Михаил Кедров в 1920-м году создал в Холмогорах специальный лагерь смерти для уничтожения противников советской власти. 5 апреля 1921 года председатель Архангельской ГубЧК Зиновий Кацнельсон сообщил в ВЧК, что:

«…холмогорский лагерь был организован Кедровым, повторяю Кедровым, секретно исключительно для массовой ликвидации белого офицерства… Заключенных там не было и привозились лишь для ликвидации и никуда оттуда не распределялись.»

(обратно)

63

Историческая справка: 29 мая 2000 года Военная коллегия Верховного суда Российской Федерации вынесла Определение № бн-00164/2000, в котором говорилось:

«Оценивая действия Деканозова, Мешика и Влодзимирского, Военная коллегия исходит из следующего. Будучи ответственными должностными лицами в органах госбезопасности и внутренних дел государства, они хотя и выполняли распоряжения Берии, Кобулова, Меркулова, но и сами систематически злоупотребляли властью, что выражалось в арестах невиновных людей, фальсификации материалов уголовных дел, применении пыток, то есть совершили деяния при наличии особо отягчающих обстоятельств в виде незаконного лишения свободы и гибели многих граждан. Поэтому в содеянном Деканозовым, Мешиком, Влодзимирским суд усматривает состав преступления, предусмотренного ст. 193 – 17"б" УК РСФСР (в редакции 1926 года)».

Отказав в реабилитации, ВКВС вместе с тем частично изменила приговор Специального судебного присутствия от 23 декабря 1953 года, переквалифицировав деяния осужденных, исключив обвинение в измене Родине и назначив им наказание за должностные преступления в виде злоупотребления властью при наличии особо отягчающих обстоятельств в виде 25 лет лишения свободы.

(обратно)

64

Адмирал Ямамото предполагает, что русские «благодетели» из будущего, поделившиеся с ним частичным послезнанием, могут также поделиться послезнанием и с американцами, а посему перенес дату удара по Перл-Харбору на сутки раньше, поскольку при экономической скорости в 16-17 узлов ударное соединение может прибыть в точку старта самолетов за девять суток и один час, а также для подстраховки отдал приказ в случае отсутствия эффекта внезапности немедленно уходить от Гавайев восвояси. Ну, а если «благодетели» будут изначально честны, или янки отнесутся к их предупреждениям с предубеждением, то почему бы в таком случае не ощипать американскую курицу догола?

(обратно)

65

«Призраком» летом-осенью 1941 года немцы называли тяжелый советский танк КВ-1, который почти невозможно было поразить средствами противотанковой артиллерии. Против него требовалось либо выставить на прямую наводку гаубицу крупного калибра, либо вызвать пикирующие бомбардировщики. Если под рукой не было ни того, ни другого, немецким солдатам приходилось дожидаться, пока эта бандура сломается сама. И то потом экипаж мог сутками держать оборону против осадивших танк германских солдат.

(обратно)

66

Сталин несколько утрирует по поводу сроков, но Мехлис принимает все за чистую монету. С другой стороны – какая разница, двадцать лет остается до бандеровского переворота или семьдесят?

(обратно)

67

В своих рассуждениях г-жа Рузвельт забыла об американских военных, на протяжении двух столетий почти полностью истребивших коренное население на территории будущих Соединенных Штатов, забыла про уже состоявшиеся зверства американской военщины на Кубе и Филлиппинах, случившиеся во времена ее юности в ходе испано-американской войны 1898 года. «Ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать»… Впрочем, и ближайшие родственники американцев в Старом Свете – англичане – также отличались далеко не ангельским характером. Что там индейцы, филиппинцы и кубинцы; они беспощадно умучивали даже гражданское население одной с ними белой расы – ирландцев и южноафриканских буров. Так что, с учетом последующих «героических» деяний, в рассуждениях нашего современника можно сказать словами товарища Шекспира: «Чума на оба ваших дома!»

(обратно)

68

Патриотизм (естественно, американский) – это неофициальная, но в тоже время непререкаемая религия Америки. В противном случае это государство не смогло бы выжить, потому что, кроме государственного патриотизма (и еще немножечко доллара), их больше ничего не объединяет в один народ. Разные религии, разные расы, разные страны происхождения, зачастую разные языки (в последнее время на Юге сильно рулит испаноязычный сегмент); и только патриотизм у них на всех один. В то время доходило даже до того, что на флоте представители индейских народов совершенно добровольно служили живыми шифровальными машинами. Немцы изобрели Энигму, японцы мучились с жесткими кодами, а американцы выдавали в эфир команды на малоизвестных индейских языках, которые радисты-индейцы переводили на английский и обратно. Абсолютная криптостойкость.

(обратно)

69

Перед войной американская военно-морская мысль довольно пренебрежительно относилась к авианосцам, считая их вспомогательными кораблями, способными только поддерживать в сражении действия линкоров и линейных крейсеров. Именно удар по Перл-Харбору вывел этих скромных золушек в принцессы, переложив на них всю ответственность по ведению боевых действий, и низведя линкоры до роли простых бодигардов при их авианосных величествах.

(обратно)

70

Прим авт. особенно американцев.

(обратно)

71

Изменения судеб упомянутых генералов относительно РеИ.

– Генерал-майор Петров Михаил Петрович – во время немецкого наступления на Москву (операция «Тайфун») попал в окружение. Был тяжело ранен и умер 10-го октября 1941 года.

– Генерал-лейтенант Акимов Степан Дмитриевич – был тяжело ранен осколком мины и при эвакуации в тыл погиб в авиакатастрофе 29-го октября 1941 года.

– Генерал-майор Ракутин Константин Иванович – во время немецкого наступления на Москву (операция «Тайфун») попал в окружение. Погиб в бою 7-го октября 1941 года.

– Генерал-лейтенант Лукин Михаил Федорович – во время немецкого наступления на Москву (операция «Тайфун») попал в окружение и раненым (ампутирована нога) был взят плен. После войны прошел проверку НКВД, был восстановлен в рядах РККА, с 1946 года в отставке.

– Генерал-лейтенант Ершаков Филипп Афанасьевич – во время немецкого наступления на Москву (операция «Тайфун») попал в окружение и был взят в плен. Погиб 9-го июня 1942 года в концлагере Хаммельбург.

– Генерал-майор Качанов Кузьма Максимович – расстрелян в сентябре 1941 года по приказу Мехлиса, якобы за трусость.

(обратно)

72

Встречаются рассуждения некоторых товарищей (которые нам совсем не товарищи), обнаруживших, что количество раненых советских бойцов и командиров, доставленных в госпитали в 1943-44 годах, превышает таковое за 1941-42 годы и (исходя из формулы «на трех раненых – один убитый»), которые делают из этого вывод относительно общего роста советских потерь во второй, наступательный период войны. Мол, завалили трупами немецкие укрепления. На самом деле тут имеется одна ключевая ошибка (или злонамеренное передергивание). В 1941-42 года во время крупных наступательных операций немцев далеко не всех раненых было возможно доставить в госпиталь, многие из них попадали в плен и погибали уже там (ибо медпомощь немцы оказывали только пленным генералам, которых надеялись склонить к сотрудничеству). Да и сама система еще не была тщательно отработана, из-за чего большое количество раненых в хаосе первых военных месяцев просто не добирались до госпиталей. Это как раз с 1943 года РеИ, когда совершенно прекратились крупные окружения, а система эвакуации раненых была отлажена как часы, соотношение потерь раненые/убитые пришло к обычной норме.

(обратно)

73

Валентной часть или соединение считаются в том случае, если они доступны для немедленного использования – например, для купирования внезапных вражеских ударов.

(обратно)

74

Генерал-майор авиации Сергей Александрович Худяков (настоящее имя Арменак Артемович Хайферянц), будучи командующим ВВС Западного фронта, во время Смоленской битвы и был инициатором создания действующих в масштабе фронта крупных авиационных формирований, позволяющих не привязывать авиацию к армиям, а массировать ее применение на ключевых направлениях.

(обратно)

75

В результате провокации в Гляйвице (Гляйвицкий инцидент, или Гляйвицкая провокация, также операция «Консервы» – инсценирование нападения Польши на немецкую радиостанцию в городе Гляйвиц (ныне Гливице), проведённое СС в рамках широкомасштабной «операции Гиммлер», и послужившее одним из поводов к нападению Германии на Польшу 1 сентября 1939 года, ставшему началом Второй мировой войны. Операция была организована Рейнхардом Гейдрихом и его подчинённым – начальником группы VI-F (диверсии) штурмбанфюрером СС Альфредом Науйоксом по указанию Адольфа Гитлера.) большая часть немцев была уверена в том, что это Польша напала на Германию, а не наоборот. А Англия и Франция, в свою очередь, поддержали наглого агрессора.

(обратно)

76

В Саласпилском лагере в Прибалтике не было крупных окружений советских войск и, соответственно не могло возникнуть ничего хотя бы отдаленно напоминающего гетакомбы «Уманской ямы» на юге Украины и концлагеря «Масюковщина» под Минском. Большое количество жертв Саласпилса объяснятся тем, что туда с 1941 по 1944 годы свозили и сгоняли советских военнопленных со всей зоны ответственности группы армий «Север». Сами немцы называли этот лагерь «маленьким Освенцимом», потому что его планировка являлась уменьшенной копией планировки лагеря Аушвиц-Биркенау.

(обратно)

77

В связи с отсутствием метеорологической информации из района Великие Луки – Невель за ноябрь-декабрь 1941 года, для воссоздания климатических условий использованы усредненные данные метеостанций Пярну, Вологды и Воронежа.

(обратно)

78

По расчетам скорости нарастания льда на стоячих водоемах, (болотах и озерах) к началу советского наступления толщина ледяной корки составляла 30-35 см.

(обратно)

79

Гудериан считал, что при толщине льда 30 см. и более он может переправлять через водные преграды не только легкие, но и средние танки Т-III и Т-IV, массой до 25 тонн. Но мы будем скромнее и пустим на лед только танки типа Т-26 и БТ, а также самоходные установки СУ-76, так как более тяжелая техника (Т-34 и уж тем более Т-72 и КВ) требует укладки на лед бревенчатых гатей.

(обратно)

80

В ту примитивную эпоху, когда отсутствовали спутниковые навигаторы, ориентирование самолетов осуществлялось по наземным ориентирам – в частности, по руслам рек, линиям электропередач, а также по железным и шоссейным дорогам. В крайнем случае можно было лететь по компасу строго на запад, север, восток, или юг, но потом все равно требовалось искать наземные ориентиры, которые и должны привести самолет в нужное место. Потому-то от Риги до места бомбежки юнкерсы летели, ориентируясь на ту дорогу, по которой через несколько часов в обратном направлении двинется ночной «Рижский экспресс».

(обратно)

81

Всем уже очевидно, что танк, который по массе превосходит Т-72, и в то же время вооружен всего лишь 76-мм пушкой, является техническим нонсенсом. Можно было, конечно, пойти по пути немцев, сконструировавших «Пантеру», и создать для танка КВ сверхмощную пушку в том же калибре, но с усиленной казенной частью и с гильзой, рассчитанной на вдвое-втрое повышенную навеску пороха. А можно было не изобретать новую пушку, а просто снять с танков башни, приспособив их, к примеру, для бронекатеров или бронепоездов, а сами КВ превратить в инженерные машины, приспособленные для работы в тылу врага. Что, например, сделает гарнизон немецкого дзота, когда такой монстр, не пробиваемый из стандартных противотанковых средств, начнет с помощью своего бульдозерного ножа одну за другой заваливать грунтом или снегом амбразуры оборонительного сооружения. А там, глядишь, и дзот уже превращается в склеп, надежно запечатанный со всех сторон.

(обратно)

82

Пустошки – деревня на пересечении шоссейных дорог из Невеля в Псков и из Старых Лук в Ригу. Именно здесь танки и мотопехота Экспедиционных сил должны свернут с второстепенного направления на главное и, наддав газу, рванут по шоссе прямо к Риге. Пока в командовании группы армий «Север» никто не очухался.

(обратно)

83

Генерал Матвеев намекает на комплекс радиоэлектронной борьбы «Красуха», который давит немцам радиосвязь в радиусе трехсот километров.

(обратно)

84

Скорости движения механизированных колонн рассчитываются по качеству дорожного покрытия и квалификации лиц, управляющих техникой. При этом для расчета максимально допустимой скорости берутся механики-водители с самым низким уровнем квалификации в подразделении или части. То есть по нормативам Советской армии, это солдаты-срочники с начальным уровнем подготовки, совсем недавно пришедшие из учебных подразделений и еще не имеющие реальной войсковой практики. Такая часть при движении колонной по шоссе не должна была держать скорость выше 20-25 километров в час (по другим данным 17-20 километров в час). В том случае если техникой управляют профессионалы контрактной службы, то скорость на марше в колонне по максимуму может достигать тридцати километров в час. Превышение такой максимальной скорости чревато аварийными ситуациями и поломками техники.

(обратно)

85

11-я армия Северо-Западного фронта (ПрибОВО) попадала в полосу наступления 3-й ТГ (танковой группы) группы армий «Центр».

(обратно)

86

По Боевому Уставу Пехоты 1938 года полоса обороны стрелковой дивизии от восьми до двенадцати километров по фронту и четыре километра в глубину.

(обратно)

87

«Энигма» – немецкая шифровальная машина механического типа. Один из самых больших секретов Третьего Рейха. Создана при участии гениального немецкого математика доктора Цузе.

(обратно)

88

В случае необходимости командир танка, БМП или БТР должен уметь подменить других специалистов экипажа механика-водителя и наводчика.

(обратно)

89

Аппельплац, (лагерный) плац – площадь, на которой проводили поверку, перекличку узников. Из нем. der Appellplatz – место построения, смотр, поверка; линейка. (Словарь жаргона концлагерей фашистской Германии.)

(обратно)

90

«Мишка» – вертолет Ми-8.

(обратно)

91

Рижский замок последовательно являлся резиденцией: магистров Ливонского ордена, шведских и польских наместников, русских генерал-губернаторов Лифляндии, латвийского президента-диктатора Ульманиса, Совнаркома Латвийской ССР, оккупационного рейхскомиссариата «Остланд» (Рейхскомиссариат О́стланд (нем. Reichskommissariat Ostland) – созданное 17 июля 1941 года по указу Адольфа Гитлера административно-территориальное образование нацистской Германии в Восточной Европе, включающее оккупированные территории Прибалтики и западной части Белорусской ССР (кроме Белостокской области). В будущем в состав Остланда предполагалось включить часть территории Западной и Северо-Западной России. Административный центр – Рига. В декабре 1941 года Рейхскомиссариатом Остланд руководил обергруппенфюрер СА Генрих Лозе; подчиненным ему генеральным комиссаром Латвии являлся Отто-Генрих Дрекслер; генеральным директором марионеточного Латвийского Самоуправления был латвийский генерал Оскарс Данкерс. Именно поэтому молниеносная операция по захвату Рижского замка была иронично прозвана «Мухолов» – то есть предполагалось взять всех фигурантов одним легким движением руки.), Совмина Латвийской ССР; и снова – независимых латвийских президентов.

(обратно)

92

«Корова» – неофициальное прозвище транспортного самолета Ю-52.

(обратно)

93

Ихэтуаньское восстание (Боксёрское восстание) – восстание ихэтуаней (буквально – «отряды гармонии и справедливости») против иностранного вмешательства в экономику, внутреннюю политику и религиозную жизнь Китая в 1898-1901 годах.

Сначала власти были против повстанцев, затем перешли на их сторону, но в конце концов императрица Цыси перешла на сторону Альянса восьми держав, подавившего восстание. В результате Китай попал в ещё большую зависимость от иностранных государств, что сказалось на его политическом и экономическом развитии в первой половине XX века.

(обратно)

94

В нашем прошлом фон Лееб был отстранен от командования группой армий «Север» в декабре 1941 года (официально – под предлогом болезни, а реально – за разногласия с приказами Ставки Верх. главнокомандования, за поражение под Тихвином и протесты против расправ зондеркоманд СС над мирным населением), а 16 января 1942 года был отправлен в резерв Главнокомандования сухопутных сил и больше участия во Второй мировой войне не принимал ни в каком качестве.

2 мая 1945 года Вильгельм фон Лееб был взят в плен американскими войсками. Был судим по делу верховного главнокомандования Вермахта. В октябре 1948 года приговорён к 3 годам заключения за преступления против гражданского населения (в частности, передача подчинённым «Указа о военном судопроизводстве»). С учетом предварительного заключения и возраста, был освобожден после процесса.

(обратно)

95

Логистическое окружение – это такое состояние боевой группировки, когда противник уже перерезал снабжающие ее магистрали, но еще не установил полной блокады.

(обратно)

96

5-го, 6-го и 7-го декабря на просторы Восточноевропейской равнины прорвался арктический циклон. Вследствие этого среднесуточная температура воздуха упала до минус 20 градусов Цельсия, шел снег и дул сильный северный ветер. Привет белокурым бестиям от генерала Мороза.

(обратно)

97

Достоверно известно, что Александр Михайлович Василевский не владел немецким языком, из-за чего в случае необходимости побеседовать за жизнь с пленными немецкими генералами постоянно прибегал к услугам переводчика. Для генерал-лейтенанта Матвеева, в силу общей незначительности бундесвера как вероятного противника, немецкий язык тоже не предмет первой необходимости.

(обратно)

98

Если бы фон Лееб знал, в какое внешне мягкое, но на самом деле глубокое унижение немцев вылилось поражение Германии в нашем прошлом, если бы он хоть малейшую малость догадывался о том, как долго продолжилась иностранная оккупация его страны, что такое канцер-акт и как последняя фрау канцелерин, больше похожая на жабу, чем на человека, наводнила Германию не желающими трудиться беженцами из жарких стран, притянутыми в Германию слухами о царящей там «Великой Халяве». Если бы он все это знал, то гораздо быстрее согласился бы сотрудничать, а потом пошел бы и покончил жизнь самоубийством. Но фон Лееб этого пока не знал, и в том было его счастье.

(обратно)

99

Историческая справка: Этот 54-летний генерал был характерным воплощением прусского офицера старой закалки. В его незамысловатой внешности скрывалось что-то, что заставляло подчиняться ему и беспрекословно выполнять приказы. Временами граф Брокдорф-Алефельд был непреклонно жестоким, а иногда он просто был воплощённой энергичностью. Генерал никогда не испытывал симпатий к Гитлеру, более того, он был последовательным противником национал-социализма. В его подчинении, кроме дивизий корпуса, находилась и дивизия СС «Мёртвая голова». Её командир СС-обергруппенфюрер Теодор Эйке обвинял генерала Брокдорфа-Алефельда в том, что он намеренно направлял «эсесовцев» на самые сложные участки фронта, чтобы сохранить в целости армейские части. Однако здесь, в Демянске, он в первую очередь, был немецким офицером, который был ответствен за жизни почти ста тысяч солдат. Он требовал от своих подчинённых много. Но в то же время он был требовательным к самому себе. В данной ситуации он руководствовался именно понятиями о воинском долге. для многих подчинённых он был образцом офицера, который в критической ситуации излучал уверенность и твёрдость. Многие из немецких солдат видели его постоянно в движении. Но почти никто не знал, что генерал страдал от невыносимых ревматических болей. Он считал, что солдаты не должны замечать его болезнь.

(обратно)

100

Тут Гитлер несколько несправедлив к своим генералам. Не зря же пишут, что Красная Армия на момент начала войны в приграничной полосе была растянута на пятьсот километров в глубину. Автор имеет перед глазами карту, которая показывает, что пункты постоянной дислокации для частей 2-го стрелкового и формирующегося 20-го механизированного корпусов находились восточнее Минска, на линии Осиповичи-Борисов. С началом войны все эти части командующий ЗапОВО генерал армии Павлов погнал на запад навстречу наступающему врагу. Остановить немецкий натиск, вступая в бой поодиночке, они не могли, а вот заставить спотыкаться вполне сумели, чем выиграли для Красной Армии несколько дней, которыми Павлов просто не сумел или не захотел воспользоваться.

Экспедиционные силы от Невеля к Риге двигались по совершенно пустым тылам противника. Немцам на этом участке перебрасывать к фронту было уже нечего, все их войска из-за дефицита живой силы и так уже были на линии соприкосновения сторон. К тому же совершить такой продолжительный марш позволяло состояние техники, дальность хода танков Т-72 и БМП-2 на одной заправке, а также квалификация механиков-водителей, совершавших марш на полную дальность Кантемировской и Таманской дивизий. Ну и эффект неожиданности из-за того, что этот крайне ответственный марш совершался в ночное время. В результате 4-го декабря рижане легли спать в одной реальности, а утром 5-го декабря проснулись совсем в другой.

(обратно)

Оглавление

Вступление

Часть 9. Затишье перед бурей

Часть 10. Разведка боем

Часть 11. Зимний рассвет

Часть 12. Операция «Зимний экспресс»

Эпилог к третьему тому «Врат Войны» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg