«Призраки Черного леса»

Призраки Черного леса (fb2) - Призраки Черного леса [= Невеста наемника] [litres] 1217K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Васильевич Шалашов

Евгений Шалашов Призраки черного леса

Пролог

Друзья давно приглашали меня в зимний Крым.

Я бы приехал, но вот беда — отпуск дают только летом. Крым я не просто люблю, я его обожаю, только терпеть не могу жару! Но как же хочется побродить по Херсонесу, посмотреть на зимнее море в Коктебеле, полюбоваться тюльпанами в Никитском ботаническом саду…

И вот наконец-то удача! Все сложилось так, как мечталось, — престижная научная конференция, да еще и за счет принимающей стороны, и свободные сутки!

Январский вечер у подножия Демерджи, Долина Привидений. А еще — туман, туман, туман… О Долине скал и туманов написано так много, что лишний раз пачкать бумагу описанием скал и валунов нет смысла. Могу лишь сказать, что будь я закоренелым уфологом, то после Долины Привидений бросил бы это занятие. Какие инопланетные миры, какие пришельцы, если здесь, на земле, видишь ТАКОЕ?!

Здесь, между причудливых скал, уходящих в небо, нельзя ничему удивляться. Посему выглянувшую из тумана рыжую голову лошади я воспринял как должное. Подумаешь, лошадь. Ну приблудилась откуда-то. Для полного счастья не хватает лишь ежика.

Между тем туман потихоньку рассеивался. Вместе с ним куда-то подевались окаменевшие великаны. Я покрутил головой, пытаясь понять, что тут не так? Горы оказались выше, чем были, а у меня под ногами вместо тропинки возникла дорога. Неширокая, двум легковушкам не разъехаться. А еще… Я сглотнул комок, закрыл глаза от нахлынувшей дурноты. Дорога шла вдоль скалы, а сбоку зияла пропасть. Брр. И куда-то подевались мои друзья.

— И-го-го!

Рыжая лошадь же никуда не делась. Тянется мягкими губами, смотрит на меня так, словно пытается что-то объяснить. А мне вдруг стало… не скажу, что страшно, но как-то не по себе. Можно сравнить с тем, как если бы вы получили чем-то тяжелым по затылку, но вместо того, чтобы потерять сознание, пялитесь на окружающий мир и осознаете его нелепость. Может, я сошел с ума? Не должен. Хотя врачи говорят, что сумасшедшие считают себя здоровыми.

Кажется, единственной реальностью, связывающей меня с прошлым, была лошадь. Я потянулся к рыжей морде и… Стоп! Во-первых, это не лошадь, а жеребец. Во-вторых, такая масть именуется гнедой, а не рыжей. В-третьих, коня зовут Гневко.

Жеребец одобрительно фыркнул — дескать, наконец-то стал что-то соображать. Я прошелся вдоль лоша… жеребца. Потрепал за гриву, потрогал седло. Не думая, сунул два пальца под подпругу, словно тысячу раз проверял — не сбился ли ремень, не ослаб ли. А еще… Как мог, осмотрел себя и ощупал. С утра был в джинсах, друзья одолжили свитер, теплую куртку и сапоги, а сейчас… Штаны наличествовали (ткань и фасон определить не брался), свитер (двойной вязки), а на нем? На нем легкая кольчуга. Легкая-то она легкая, но весит килограмма четыре, то есть восемь фунтов с лишним. И я ее таскаю, словно футболку? И с правого бока висит меч, с левого — кинжал. Может, я еще и мечом владею? Одно дело — махать мечом на реконструкции, другое дело — ВЛАДЕТЬ. Любой реконструктор не устоит и трех минут против профессионального воина. Проверить? Впрочем, вытаскивать клинок не обязательно, потому что я ЗНАЛ, что мечом владею не просто хорошо, а лучше всех в этих землях.

Так, а что у нас там, метрах в десяти? «В одиннадцати ярдах», — услужливо подсказала память. Ну, пусть в ярдах, не стал я спорить с самим собой. А там у нас еще один конь. Вернее, кургузый мерин. Я его приобрел как вьючную лошадь, чтобы не загружать гнедого неподобающей тяжестью. Кургузый-то он кургузый, зато сильный! Тащил на себе доспехи и серебро, мешок с овсом. Гневко его особо не обижал — лягнул пару раз, чтобы обозначить собственное старшинство, да снисходительно тяпнул за холку. Мерин, стоящий в лошадиной иерархии ниже жеребца, стерпел. Ну а потом, по мере того как мы двигались из Швабсонии, жеребец и мерин сдружились настолько, что могли есть из одних яслей.

Я почему-то не удивлялся собственным знаниям, пришедшим из ниоткуда, странным географическим названиям. Швабсония. Это что, соединение Швабии и Саксонии? А я, собственно, кто? Того, кем был в прошлом, я помнил. И что же случилось? Реинкарнация? Я, получается, умер? Умер и оказался в том мире, о котором мечтал? Так вроде не должен бы. Или шагнул сквозь какую-то щель в мироздании, о которых любят писать фантасты? Читывал я книги про попаданцев, ржал, обнаруживая ляпы.

Объяснить случившееся не получалось. Единственное, что я мог сделать, — плыть по течению. Тем более что, в отличие от моих «коллег», попал в этот мир с солидной суммой денег. И достались они мне после… М-да. Достались они мне после разбоя, где я был не рядовым участником, а возглавлял отряд разбойников. А грабили мы обоз с серебром. Обоз принадлежал какому-то графу, пытавшемуся утаить доходы от короля. То, что при мне, — это моя доля. Надо будет посчитать, сколько у меня талеров.

Стоп! — вылез вдруг провинциальный доцент, много лет читавший студентам-историкам курс нумизматики. Откуда здесь талеры? Талеры появились в Чехии, в шестнадцатом веке. Вес — двадцать восемь граммов. Полное название «йоахимстальгульденгрошены».

— Пошел вон! — приказал я самому себе. И я послушно ушел из собственной памяти, уступив место кому-то непонятному для моего прежнего «я», но хорошо знавшему новую действительность.

Значит, буду плыть по течению. Ну, применительно к сложившейся ситуации — скакать. Память, все прочее, приличествующее моему нынешнему положению человека в доспехах, вернется. Как говаривал один мой приятель, если ты ничего не помнишь после вчерашнего, то нужно ждать возвращения памяти либо известий со стороны. Кстати, о пьянке, — оказывается, я терпеть не могу ничего спиртосодержащего. Не скажу, что это меня огорчило, но показалось странным. Наемник — и не пьет?

Господи, так я еще и наемник?

Юджин Артаке, потомок знатного рода, подавшийся в наемники из-за… Да что уж там!.. В наемники я подался по собственной дурости. Хотел показать влиятельной родне, что могу обойтись и без них. А ведь показал. Двадцать лет я воюю, зарабатываю деньги собственным мечом. А коли до сих пор жив, при такой-то профессии, значит, воюю неплохо. В последние годы был уже не простым наемником, а командиром отряда. И последнее «занятие» — это как раз и было ограбление обоза с серебром.

Что ж, спасибо и на этом. Обычно в книгах попаданец является в чужой мир босым и нагим, после чего начинает карабкаться по социальной лестнице. Попутно он что-нибудь создает — если не автомат Калашникова, то хотя бы карандаш или карманное зеркало.

Теперь я знаю, кто я. Правда, не знаю, где оказался и куда еду. Ну, когда приеду, выясню…

Глава 1 Город Вундерберг и его обитатели

Дел у меня было немного, но все важные. Если оставаться в городе и пускать корни, то надобно как-то устраиваться. Итак, что мне следует сделать? Во-первых, отыскать постоянное жилье — гостиница, она и есть гостиница, а мне бы хотелось что-то свое. Если не купить, так хотя бы арендовать. Но это не срочно. Затем — придумать, куда деть кургузого мерина. Может, оставить себе? Два коня — лучше, чем один. Решено, мерина оставляю себе! Но вначале нужно куда-то пристроить деньги. Это важнее, нежели первое и второе.

Завтрак был подан в номер. Хозяин, которому я по приезде высказал свои пожелания, ничего не перепутал. Яйца сварены всмятку, масло свежее, хлеб теплый.

Спустившись вниз, я проверил, как там мои парни. Оба в порядке — морды довольные, овса вдоволь, навоз убран. Погладил по лбу гнедого, осмотрел денник. Мешки, сложенные в углу, были на месте. Я еще раз погладил гнедого по лбу, посмотрел в его умные глаза. Если бы мне кто-то когда-то сказал, что лошади могут быть такими умными, — не поверил бы! А может, это отдельно взятый жеребец такой умный?

С другой стороны, что я знаю о лошадях? Я же их раньше (в мою бытность доцентом!) только по телевизору и видел. Ну, еще издали, в парках. Вполне возможно, что та сила, что зашвырнула меня в это непонятное царство-государство, озаботилась и чудо-конем, чтобы я не пропал. Как там у незабвенного профессора Проппа — «волшебный помощник». Вроде как Серый волк у Ивана-царевича.

В последнее время мы с Гневко жили спокойно. Никого не трогали, никуда не бежали и приключений не искали. Сколько можно за кем-то бегать, кого-то спасать? Надоело. Пора подумать о спокойной жизни. В сущности, что мне нужно? Слава? Любовь к прекрасной даме? Деньги? Вера в любовь улетучилась давным-давно. Слава спасителя отечества, которому благодарные потомки ставят памятник, тоже не светила. Памятники ставят лишь тем, кто гонит солдат на убой, а не тем, кто подыхает. Нет уж, не надо мне такой славы. Уже одно то, что за двадцать лет службы остался жив, — великое достижение. Что остается?

Мне — собственный дом, чистое белье, вкусная еда, жеребцу и мерину — теплое стойло со свежим сеном и отборным овсом. Не так уж и много. Конечно, требовалось внимание противоположного пола. Но это тоже решаемо, были бы деньги. А они у нас были. Не хочу раскрывать все подробности, но добычи, доставшейся в наше последнее приключение, нам хватит на много лет — даже не знаю, на сколько именно. Столько мы и не проживем.

Мы решили обрести пристанище в хорошеньком городке Вундерберг. Как мы туда попали? Если не брать в расчет перенос бренной души из века двадцать первого в непонятно какой, то очень просто — по дороге. Ехали мы, ехали, но доехали. Тем более что он оказался первым городом на нашей дороге.

Городок мне понравился. Широкие светлые улицы, сходящиеся под прямыми углами. Около городских ворот, рядом со стражниками, — скульптура веселого чертенка, с огромными часами в руках. Чтобы тебе привалило счастье, нужно потереть у чертенка попу. Городская ратуша требовала, чтобы стража не подпускала к статуе искателей счастья, но задница все равно блестела.

Чувствовалось, что Вундерберг рос не сам по себе, а по плану регулярной застройки. Позже я узнал, что именно так и было. Когда-то, лет так четыреста назад, а может, и больше, на этом месте была деревня. В долгие зимние вечера, когда урожай собран, овцы угнаны на горные пастбища, а желание заработать деньжат остается, крестьянин Ганс (любят сказочники это имя!) познакомился с добрым чертенком по имени Вундерлекс, и тот научил его делать часы. Не башенные великаны и не каминные монстры, а карманные. Что взамен потребовал чертенок, история умалчивает, но с тех пор городок славится своими часами. Хотите часики на рукоять меча? Не важно, что на эфесе они напрочь не нужны, но сделать можем! Хотите в виде брошки или кулона для дамы сердца? Нет проблем! А жука в натуральную величину, с циферблатом вместо панциря? Платите…

Когда крестьяне превратились в ремесленников, они начали перестраивать деревушку. Улицы разметили так, чтобы дома стояли не впритык друг к другу, когда в окно может сунуть нос любопытствующий сосед, не говоря уже о языках пламени, а на бросок камня. Простор мне нравился больше, чем узкие улочки иных городков, где осел, растопырив уши, перегородит всю улицу!

Центральная площадь, где друг против друга стоят городская ратуша и кирха. По воскресным дням здесь идет бойкая торговля. Тут же выступали бродячие проповедники и разворачивали шатры комедианты, ставили колодки для сварливых жен. Еще мне нравилась чистота на здешних улицах — где-то уже полностью вымощенных камнем, а где-то наполовину. Ратуша распорядилась, чтобы горожане содержали в порядке участки перед фасадами. Бюргеры, понятное дело, в воскресенье за кружкой пива возмущались, а в понедельник уже начали исполнять приказ. Помучившись, пришли к выводу, что, выложив улицы камнем, следить за чистотой будет проще.

Сегодня не было ни жонглеров, ни миннезингеров, зато горожан развлекал папаша Генамаш. Бедолага смирненько стоял на четвереньках со спущенными штанами, обнажив белоснежную задницу, поросшую не особо густым мехом. Никто из бюргеров не злорадствовал, все спешили пройти мимо, осеняя себя крестным знамением, — не дай бог очутиться на его месте! Даже зловредные мальчишки не пытались запустить камнем или репейником по завидной цели. Человек без штанов — зрелище не самое частое, но и не редкое. Ежели бюргер вышел на площадь в таком виде, стало быть, признал себя несостоятельным банкротом. Теперь, по законам города, никто из кредиторов не имел права обращаться в суд и требовать арестовать имущество несостоятельного должника.

Со стороны может показаться, что рассчитаться голой задницей за долги — слишком просто. Просто-то оно просто, если бы не одно но. Теперь имя Генамаша будет вымарано из реестра гильдии и вычеркнуто из списка горожан, и он должен вместе с семьей покинуть город в течение двадцати четырех часов с момента натягивания штанов. Уходить можно только пешком, оставляя все движимое имущество городу.

Может, у папаши Генамаша и отложены монеты, чтобы поселиться в другом месте, завести новую лавку, но опять-таки, новости расходятся быстро, и кто рискнет иметь дело с несостоятельным должником, опозорившим свое имя (а заодно и задницу)?

Заглядевшись, задумавшись о бренности бытия, я едва не забыл, что мне нужна жаба. Из-за жабы я едва не нарвался…

— Эй, ты! — услышал я за спиной.

Оказалось, что за спиной торчали трое жлобов, вооруженных короткими дубинками. А ведь удачное местечко выбрали — узкая улочка, дома без окон. И публика, заходящая сюда в поисках ростовщиков, наверняка не бедная. Только, в отличие от меня, умная — не заходят в такие места без вооруженной охраны. А один человек, пусть он вооружен мечом и кинжалом, для тройки разбойников — на один укус.

Ха-ха, кто говорил про трех? Вон из-за поворота выходят еще двое, пытающиеся преградить мне дорогу.

Итак, что мы имеем? Пять дураков, собравшихся напасть на «пса войны». И почему они такие смелые? А, все понятно — один из жлобов вытаскивает из-за спины арбалет и старательно целится мне в грудь. Вот, сейчас он нажмет на спусковой крючок… ага.

Видимо, этим дуракам не говорили, что нельзя стоять на линии выстрела, потому что иначе можно попасть в своих. Я-то успел присесть, и стремительный арбалетный болт угодил в живот одного из бандитов. Крик, неразбериха… За это время я успел вывести из строя еще двоих — арбалетчика, благо что разряженным оружием воевать трудно, и второго, даже не успевшего вскинуть дубинку.

Два уцелевших бандита переглянулись и побежали наутек, бросив раненого товарища. Впрочем, раненные в живот долго не живут…

Не испытывая каких-либо угрызений совести, я отправился дальше.

Я искал жабу, но попадались розы, башмаки, ножницы, рогалики с сосисками и невообразимое количество циферблатов. Вот, наконец-то, родимая! Нет, не то… Слишком свежая и зеленая. Мне бы что-то посолиднее. Обойдя еще несколько кварталов, насмотревшись на желтых, зеленых и красных жаб, увековеченных в дереве, жести и стекле, я нашел-таки искомую скотинку, выбитую в камне и окрашенную в коричневый цвет. Сам камень оказался вмурованным в высокий дом — вместо окон узкие щели, а единственной выступающей частью было земноводное. Под ней, словно щербинка, прорезана дверца, на которой конечно же не было ни дверного молотка, ни окошечка. Я уже поднял кулак, как изнутри раздался голос:

— Вы по делу или из любопытства?

— По делу, — кротко сообщил я.

— Получить или взять?

— Кхе-кхе! — строго отозвался я.

Хозяин голоса понял меня правильно, потому что дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы я смог туда протиснуться.

— Пожалуйста, поднимайтесь наверх. Осторожно, здесь темно.

Зараза, мог бы и раньше предупредить! Я запнулся, но устоял на ногах и пошел наверх, понимая, что темнота и узкая винтовая лестница — тоже способ защиты. Поднимаясь, мысленно похвалил строителя, создавшего настоящую крепость. Прошло время, когда ростовщики сидели посреди шумных площадей, а за их деловыми операциями, вкупе с количеством денег, наблюдал каждый желающий. Теперь банком называют не массивную скамью с потайными ящиками (от мелкого воришки убережет, но не от пьяных ландскнехтов), а эти самые сооружения. Впрочем, как мне подсказывал опыт, от серьезных врагов ростовщика не убережет и крепость.

— Садитесь, господин рыцарь.

Глаза еще не привыкли к свету — пусть и неяркому, потому я нашел стул на ощупь. Проморгавшись, осмотрелся. Круглая комната, освещаемая скупыми лучами вечернего солнца, проникавшего через бойницы, огромный шкаф, стол, за которым сидел хозяин. М-да… Я, кажется, понял, почему здесь сумрак. Ростовщик был не совсем обычный. Худой, очень высокий и какой-то нескладный. Я сам не низкорослый, но, даже сидя, он возвышался надо мной на добрых два фута. На огромную голову надвинут капюшон, из-под которого виден лишь нос и выпяченные губы. Но самыми страшными были руки — невероятно длинные и, как мне показалось, с двумя суставами. Может, результат какой-то костной болезни? Не слышал о подобной, но кто его знает. Впрочем, какое мне дело до внешнего облика ростовщика? Мне нужно другое.

Справившись с первым впечатлением, я вежливо приподнял шляпу:

— Приветствую вас, господин…

— Мантиз, — подсказал ростовщик, потирая руки. — Мантиз из рода Инсекта.

Жест обычный, а если исходить из профессии — даже карикатурный, исполнен странно. Словно не человек потер ладонь о ладонь, а кузнечик пошевелил лапками.

— Рад вас приветствовать, — продолжил Мантиз, склоняя голову набок. Опять-таки — движение было быстрым, но странным, словно его выполнили в несколько приемов.

— Взаимно, — кивнул я, стараясь не смотреть на фигуру, пытаясь нащупать взглядом глаза ростовщика, но из-за глубоко надвинутого капюшона это не получилось.

— Позвольте, я угадаю, что привело вас сюда, — зашевелил губами-жвалами Мантиз. — Вам потребовалась крупная сумма денег? А в залог, вероятно, хотите оставить свое оружие? Или вы хотите заложить какое-то украшение?

Что ж, господин ростовщик был человеком наблюдательным. Мои штаны и куртка были крепкими, но далеко не новыми. Под стать небогатому рыцарю. А если учесть, что я пришел пешком, так и совсем нищему. Ладно, поиграем немного.

— А крупная сумма, господин Мантиз, — это сколько? — усмехнулся я.

— Если бы я мог взглянуть на ваш залог — оружие, драгоценности, — сказал бы точнее.

Я вытащил из портупеи меч и выложил на стол. Ростовщик, словно заправский оружейник, осмотрел простой эфес, а потом осторожно слегка выдвинул клинок из ножен.

— О! — не сдержался он от возгласа. Ну еще бы… — А кинжал? — поинтересовался Мантиз, но сам же ответил: — Не решаетесь расстаться со всем оружием сразу?

Конечно же не решаюсь. Даже в лавке, где вроде бы безопасно, остаться без оружия для меня все равно что быть голым.

— Могу предложить вам три талера в залог меча, а если вы захотите продать, то и все пять.

Я хмыкнул, убирая ножны на свое место.

— Меч мне обошелся в пятьдесят талеров, кинжал — в пятнадцать.

— Шестьдесят пять талеров?! — ужаснулся Мантиз. — За такие деньги можно приобрести полные доспехи и рыцарского коня в придачу.

Теперь настал черед удивиться мне. Какие-то странные цены. Мне мой доспех обошелся раза в четыре дороже. И без коня.

— Ладно, господин Мантиз, — прекратил я ненужный разговор. — Вообще-то я пришел по другому поводу. Мне хочется не взять у вас деньги, а, напротив, хотелось бы их вложить.

Мантиз высунул голову из капюшона, словно черепаха из панциря. Еще раз оглядел меня, остановив взгляд на руках. Не увидев на них фамильных перстней, втянул голову обратно.

— Наверное, вам пора представиться, — совершенно справедливо заметил ростовщик. — Коль скоро речь пойдет о серьезных деньгах, мне нужно понимать, с кем я имею дело.

— Извольте, — покладисто согласился я. — Меня зовут Юджин Артаке. По роду своих занятий я наемник.

— Наемник? — удивился ростовщик. — У вас руки не простого солдата, а аристократа. По первому взгляду на вас я решил, что вы обедневший рыцарь. Впрочем, постойте-ка. Я уже слышал ваше имя. О, точноточно! Вы же не простой наемник, а капитан? Кажется, вы даже командовали полком в армии герцога Эйзеля? Говорят, вам не раз предлагали дворянство и титулы, но вы почему-то отказались. Не удивляйтесь, господин Артаке, но мы живем в маленьком мире. События, что происходят по ту сторону гор, могут коснуться и нас.

— Да я и не удивляюсь, — пожал я плечами. — Я даже знаю, что информация — это тоже деньги.

Полком я когда-то командовал, но от этого не перестал быть наемником.

— Справедливо, — закивал Мантиз капюшоном. — Нам, ростовщикам, нужно всегда держать нос по ветру. Так о какой сумме идет речь? Думаю, о крупной. Я не льщу себя мыслью, что вы искали именно меня, но вы же не случайно оказались около моего дома?

— Искал черную жабу, но понял, что могу обойтись коричневой.

— Вы понимаете значение цветов? — удивился ростовщик.

— Ну, господин Мантиз, — покачал я головой. — Символ ростовщиков общеизвестен, а догадаться по цвету, кто из них самый богатый, может даже ребенок.

— Дело не только в богатстве, — горделиво вскинул голову-капюшон ростовщик. — Инсекты занимаются денежными операциями несколько поколений.

— А есть белые жабы? — поинтересовался я. — Ни разу их не встречал. Впрочем, черных тоже.

— Белых нет. Ростовщик начинает с желтой. А черные, говорят, существуют, но кто они, мне неизвестно, — вздохнул господин Мантиз.

Наверное, ему хотелось заполучить на вывеску черный цвет. Было бы какое-никакое продвижение. А так живи себе всю жизнь под коричневой жабой — и никакого тебе карьерного роста. Обидно.

— А кто вам мешает покрасить ваш символ в черный цвет? — предложил я, сдерживая улыбку. — Купите черную краску — и все.

— Не положено, — вздохнул Мантиз. — В вышестоящий цвет могут произвести лишь вышестоящие. Кто будет производить дом Инсекта в черную жабу, если никто не видел «черных» ростовщиков? Мой отец, дед и прадеды были «коричневыми».

Ростовщик призадумался на несколько секунд, но потом решительно помахал лапками:

— Значит, сумма вклада не менее ста талеров?

— Ох, господин Мантиз, — покачал я головой. — Если бы речь шла о такой малости, как сто талеров, разве бы я стал искать ростовщика вашего уровня? Обошелся бы цветом пониже. Сумма значительно выше — пять тысяч талеров серебром и полсотни золотых монет.

Господин Мантиз подскочил в кресле. Я испугался — не пробил бы потолок. Все-таки рост ярда три, не меньше. Но ростовщик взял себя в руки. Причем в самом прямом смысле — ухватил двусоставными конечностями огромную голову. Образумив свои непокорные члены, уточнил:

— Стало быть, у вас в наличии триста пятьдесят фунтов серебра и почти сорок фунтов золота?

— Может, меньше, может, больше. Откровенно говоря, я не взвешивал монеты. И даже, — опередил я очередной вопрос, — не сортировал их по качеству. Возможно, попадутся и фальшивые. Ну, вы человек опытный — разберетесь.

— Странно, мне почему-то не доложили о прибытии в город обоза, — пробормотал Мантиз себе под нос. Потом пояснил: — Мне нужно быть в курсе, появится ли в Вундерберге купеческий караван, отряд солдат с обозом. Купцы, как правило, имеют наличные деньги, но их всегда не хватает. У них еще есть и приказчики, слуги. Местные владетели — даже герцог — порой рассылают обозы по городам закупать провизию, а мало ли что может оказаться в мешках у солдат!

— Ваши люди должны подсказать, к кому обращаться за ссудой? — усмехнулся я.

— Разумеется, — не стал спорить Мантиз. — Мои люди не зря едят свой хлеб. Но ваш обоз они проморгали. Стало быть, будут наказаны.

— А если в город прибудет одинокий всадник?

— Одиночки меня не интересуют. Пусть ими занимаются младшие цвета. Подождите… Вы хотите сказать, что прибыли один?! Без обоза и без охраны?

— Ну, не совсем один, — уточнил я. — Прибыл с двумя конями. На одном было загружено богатство, на другом ехал я.

— Господин Артаке, вы сумасшедший! Ну кто же возит такие деньги в одиночку? Вас могли не один раз убить и ограбить!

— Возможно, — не стал я спорить. — Но кто догадается, что путник, одвуконь, везет с собой такие деньги? У обоза гораздо больше шансов быть ограбленным.

Я мог бы рассказать ростовщику, что сам приобрел богатство, отбив или, скорее, ограбив вместе с соратниками обоз с серебряной рудой, а добычу превратил в «живые» деньги. Но рассказ этот будет долгим, да и нужен ли он?

Чтобы переварить услышанное, Мантизу понадобилось время. Понимаю. А ведь я не стал говорить, куда сложил золото и серебро!

— Да, господин Артаке, не знаю даже, что и сказать, — выдавил наконец ростовщик. — Вы предлагаете огромную сумму. Такие деньги невозможно реализовать.

— Огромная? — удивился я. — Сумма большая, не спорю. Но не чрезмерная.

— В том-то все и дело, что чрезмерная. Как вы считаете, какой у нас товарооборот? Сколько денег находится в обороте города Вундерберг?

Мне бы еще знать, что такое «товарооборот». Да и оборот денег я себе представлял смутно. Вероятно, общая сумма купли-продажи?

— Может — сто тысяч в год, может — двести.

— Всего-навсего от одной до двух тысяч талеров! Вы прибыли к нам из Швабсонии? Да, у вас на один талер можно прожить неделю, а у нас в Силингии — целый месяц. Вы устроились в гостинице? Сколько с вас взяли задатка?

До меня стало доходить. Хозяин гостиницы, услышав, что я собираюсь прожить у него не меньше недели, но не больше месяца, с полным пансионом и двумя денниками в конюшне, запросил с меня тридцать пфеннигов. Я был чрезмерно удивлен, потому что обычно платил задаток не меньше двух талеров, но списал это на собственную респектабельность. Мол, бритая голова и шрам поперек морды показались хозяину достойными уважения, и он поверил, что я рассчитаюсь с ним по отъезде. Прикидывал, что проживание обойдется мне талеров пять в месяц. А тут, вишь как…

— Получается, ваши цены ниже швабсонских в четыре раза?

— Не совсем так, — поправил меня ростовщик. — Не цены ниже, а стоимость серебра и золота в Силингии выше, нежели в других краях. С той стороны гор, откуда вы прибыли, есть золотоносные рудники, серебряные прииски. У нас все гораздо скромнее. У нас копают свинец, олово. Добывают болотную руду. А вот золото и серебро встречаются редко. В Ботэне, там его будет больше.

Ростовщик уже не в первый раз упоминал неизвестные мне названия — Силингия, а теперь еще и Ботэн. Всегда считал, что неплохо знаком с географией, но эти наименования слышал впервые.

Господин Мантиз нервно постукивал костяшками пальцев по столу — принимал решение. Самое забавное, что я начал опасаться — а не откажется ли он от такого вклада? Но цепкий ум ростовщика взял верх.

— Вы со мной откровенны, господин Артаке. Что ж, открою вам тайну. Я, Мантиз из рода Инсекта, имею наличными две сотни талеров. Еще десять тысяч находится в обороте. У меня есть купчие, закладные — еще десять. Условно говоря — двадцать тысяч талеров. И я — самый богатый человек в этом городе и в этих землях. Если считать ваше золото как один к двадцати к серебру, присовокупить к нему пять тысяч талеров, то на сегодняшний день вы богаче меня. Но если вы вывалите свое богатство, то рынок цен будет обрушен. Цены резко вырастут, а золото упадет в цене в соотношении один к десяти, а следом за ним обрушится и серебро. Наши товары обесценятся, среди часовщиков начнется безработица. Наши трудности заденут всю Силингию, потом и Ботэн. Денежные притоки хороши, если они не чрезмерны.

Я улыбнулся, пытаясь придать физиономии самое простецкое выражение:

— Значит, я правильно сделал, что обратился именно к вам? Ну, неужели ростовщик, у которого не одно поколение предков жило под коричневой жабой, не поможет мне правильно потратить деньги?

— Тут надо подумать, — деловито закивал Мантиз, явно польщенный моей тирадой. Стукнув костяшками пальцев по столу — я уже начал привыкать к его манерам, — спросил: — Для начала, не хотите ли приобрести недвижимость? Недвижимость — лучшее вложение средств во все времена. Хотите?

— Хочу, — сразу же согласился я. — Чей-то невыкупленный залог? Земля и усадьба?

— Именно так, — кивнул ростовщик. — Она вам обойдется в тысячу талеров.

— И земля и усадьба? — поинтересовался я. Уже входя в роль покупателя недвижимости (ух ты, как это приятно!), решил уточнить: — А сколько построек? Какова площадь земли?

— Нужно заглянуть в купчую, — потер Мантиз лапами. — А еще лучше вам самому осмотреть усадьбу. Я дам вам своего помощника, он вас проводит, ответит на все вопросы. Примете решение, а уже потом займемся документами. Когда вам удобнее?

— Да прямо бы сейчас и пошел, — пожал я плечами. — Это возможно?

— Разумеется! — горячо воскликнул ростовщик. — Я сейчас же вызову помощника. Валдо! — выкрикнул Мантиз. Пока до двери добирался быстрый топот ног, хозяин, слегка наклонившись надо мной, спросил: — Я надеюсь, в гостинице надежная охрана? Коль скоро вы собираетесь купить у меня землю, то я уже рассчитываю на часть ваших денег, — смущенно добавил он.

— Охрана самая лучшая! — не покривив душой, ответил я. — И горе тому, кто осмелится покуситься на наши деньги!

Осматривать недвижимость я пошел пешком. Решил, что будет неловко перед пешим сопровождающим, да и идти, как мне сказали, недалеко. Но минут через двадцать пожалел об этом. Валдо был неприлично молод для помощника ростовщика и удивительно легок на ногу.

Понятие «недалеко», оно довольно растяжимо. Лет пятнадцать — двадцать назад, когда я служил в тяжелой пехоте, оно означало день-два пути. Но за последние годы многое изменилось. Я не упомню, когда ходил пешком далее ста ярдов.

Город уже не казался маленьким. И еще через двадцать минут мне захотелось стукнуть своего проводника по голове. Глядишь, пока он будет в отключке, смогу немного передохнуть…

Валдо, не подозревая о моих коварных планах, топал по мощеным улицам Вундерберга, умудряясь рассказывать о местных достопримечательностях, не сбивая дыхания.

— Вон там — Чертова стена, — махнул парень рукой в сторону каменных глыб, выстроенных в ряд, словно огромные гнилые зубы.

— Ага, — только и сказал я, украдкой утирая пот.

— Эту стену выстроил наш Вундерлекс, — не унимался помощник ростовщика, любовно постучав по одному из огрызков камня. — Раньше она была сплошная, но потом пришли другие черти и разобрали ее. Им стало завидно, что у Вундерлекса есть стена, а у них нет.

— Угу, — отозвался я, пытаясь выровнять дыхание.

— Вы не устали, господин Артаке? — забеспокоился парень. — Если устали, так и скажите. Все-таки вы уже пожилой человек.

«Ах ты, зараза!» — злобно подумал я, прикидывая, чем бы его огреть — кулаком или рукояткой кинжала, но, к счастью для торопыги, у меня открылось второе дыхание.

— А вот мы и пришли! — радостно объявил помощник ростовщика. — За Чертовой стеной начинается ваша земля, а там и усадьба.

Когда я увидел свое будущее владение, драться расхотелось. Я даже простил «пожилого» человека. Оно того стоило. Наверное, где-то в глубине сознания, когда я мерз на пронизывающем ветру, кутаясь в старый плащ, или пытался заснуть, не обращая внимания на лед подо мной, мне представлялся именно такой дом — белоснежный, под красной черепичной крышей. Не замок, где суетятся десятки слуг, где ты никогда не можешь остаться наедине с собой, а именно дом. Узкий, не очень большой. И чтобы вокруг была небольшая роща, где растут яблони. Или это называется сад? Ну, какая разница, лишь бы росло и давало тень в летнюю жару, а зимой укрывало от ветров.

По мере приближения становились заметны изъяны — стены казались белоснежными только издалека, черепица побурела от времени, а кое-где поросла мхом. Но дом мне все равно понравился.

— Земли, согласно купчей, сто югеров, — деловито сообщил проводник. — Два югера заняты садом, домом и хозяйственными постройками, а остальные сданы в аренду крестьянам. Только, — напомнил Валдо, — в этом году арендаторы вносят плату господину Мантизу. А вот в следующем вы сами будете решать — продлевать ли с ними аренду или набрать новых, согнать всех с земли и устроить здесь пастбище. Говорят, скоро будет выгодно разводить овец.

— Слушай, дружище, а югер — это много или мало?

— Югер, — призадумался парень, останавливаясь ненадолго, — это столько, сколько могут вспахать два вола за целый день.

Сколько могут вспахать два вола за один день, я имел самые смутные представления. Точнее — не имел никакого. Видеть, как пашут, приходилось. А вот оценивать, сколько волы способны вспахать, даже и в голову бы не пришло. Да и зачем бы мне это?

Когда-то, давным-давно, еще до своего наемничества, я был землевладельцем. Но никогда не видел земли, от которой мне поступали деньги. Этим был озабочен управляющий. Я даже не задумывался о том пути, который проделывали монеты и откуда они появлялись. Какая мне разница — нашли их крестьяне в земле, сорвали с дерева или заработали, продавая зерно и скот?

Теперь ситуация изменилась, и эта земля скоро станет моей. А значит, чем ее больше — тем лучше. Пара волов за один день может вспахать много. Наверное. С другой стороны, вол, как и любая здоровая скотина, выдыхается быстро. Это как рыцарский конь — мощный, как ураган, но так же, как у урагана, его силы хватает ненадолго.

— С одного югера может прокормиться одна крестьянская семья, — сказал Валдо, словно услышав мои мысли. — А еще она вносит арендную плату — треть урожая.

Я повеселел. Если арендная плата треть урожая, а таких третей у меня будет почти сто, то мы будем жить с гнедым припеваючи до самой старости. Это даже без учета той кучи денег!

— Господин Артаке, вы сразу пройдете в дом или вначале осмотрите сад и службы? — нарушил мои размышления Валдо.

Я решил, что вначале нужно осмотреть дом. Если содержимое не оправдает моих надежд, к чему мне тогда сад и службы? Проще будет приобрести сад и отстроить собственный дом, по своему усмотрению.

Холл с камином и лестницей на второй этаж. Столовая, кухня, какие-то чуланы и закутки. Все как положено. В столовой, что удивительно, сохранилась посуда — на стене разнокалиберные сковороды, над очагом висел котел для воды. На втором этаже спальные комнаты — не то шесть, не то восемь.

Нет, определенно дом мне нравился. Конечно, от стен исходил холод, запах изнутри был запахом нежилого, давно не топленного помещения. Но это легко исправить.

— Есть еще чердак, — обратил мое внимание Валдо, указав на винтовую лестницу.

Не поленившись, я поднялся наверх. Это был не просто чердак, а чердак, обустроенный для жилья, — с камином, круглым окном, через которое можно наблюдать окрестности. В окне даже сохранились куски стекла.

— Прежние хозяева использовали его как библиотеку, — пояснил Валдо.

— А кто был прежним хозяином усадьбы? — поинтересовался я. — Какой-нибудь разорившийся дворянин, проигравший свое состояние в кости?

— Увы, господин Артаке, все гораздо печальнее, — покачал головой Валдо. — Хозяином усадьбы был благородный рыцарь Йохан Йорген. И все у него было в порядке. Была земля, арендаторов он держал в строгости и повиновении, лишнего не позволял. Пять лет назад он уехал на войну и попал в плен. Супруга рыцаря и его наследник продали все драгоценности, заложили усадьбу. Сын отправился выручать отца, но вместо этого сам попал в руки разбойников. Мало того что у него отобрали все деньги, так и за самого потребовали выкуп. Фрау Йорген продала мебель, библиотеку, даже одежду. Выкупила сына, заложила все свои земли. И вот, представляете себе, когда счастливые отец и сын возвращались домой и до усадьбы оставалось каких-то десять миль, на них напали волки. Тела нашли спустя несколько дней, опознали с трудом. И то — лишь по клочкам одежды и оружию. Фрау, узнав об этом, умерла с горя.

— А наследников не осталось?

— Даже если бы они и остались, никто не решился бы вступить в права наследования. Уж слишком большие долги бы пришлось брать на себя. Где-то живет их дочь. Наверное, уехала в Силинг. Но я даже не знаю, как ее зовут. Не то Катрин, не то Кэйтрин.

— М-да, грустная история, — протянул я. — Думал, такое бывает лишь в книгах.

— В жизни, господин Артаке, все страшнее и печальнее, нежели в книгах, — изрек Валдо.

Не желая развивать эту тему, я хмыкнул:

— Но, друг мой Валдо, вернемся к дню сегодняшнему. Получается, усадьба пустует уже пять лет? Странно…

— Думаете, странно, что никто до сих пор не купил? — не понял парень. — Строения вместе с землей стоят дорого, а продавать по частям господин Мантиз не хочет.

— Странно, что дом находится в таком хорошем состоянии, — пояснил я. — Обычно за пять лет пустующие дома превращаются в руины. Крестьяне должны были вытащить половицы, снять перила, ободрать черепицу, а здесь даже камины никто не разобрал. За пять лет, — усмехнулся я, — не то что камин, а дом можно разобрать по камню. Неужели твой хозяин оставил тут сторожа?

— Посмотрите сюда, — подвел меня парень к окну. — Видите, флигель в глубине сада? Он тоже станет вашей собственностью, если подпишете купчую. Там живут бывшие слуги рыцаря: садовник Томас и кухарка Курдула. Господин Мантиз разрешил им жить здесь, а за это они должны присматривать за домом. Им также разрешено пользоваться садом, собирать плоды. Но это разрешение давал господин Мантиз, — уточнил парень. — Вы, вступив в права собственности, не несете ответственности за обещания прежнего владельца, тем более что они были устными. Теперь вам решать — можете их оставить, можете выгнать и поселить здесь новых слуг.

«И никто меня не осудит, если я выгоню стариков слуг из дома», — дополнил я мысленно. Если понадобится — так и сделаю. Но спешить с этим не стану. Судя по состоянию дома, люди добросовестные, могут и пригодиться. А выгнать старых да набрать новых — дело не хитрое.

Спускаясь вниз, я подумал, что было бы неплохо восстановить библиотеку. Но это потом.

У выхода нас ожидала пожилая пара — высокий худой старик с прямой спиной и почти такая же худая старуха. Скорее всего, они были не только слугами, но и супругами. Уже сколько раз я наблюдал, что муж и жена, прожив вместе долгие годы, становились похожими друг на друга. Оба были наряжены в чистые, но изрядно залатанные тряпки. Назвать их лохмотья одеждой язык не поворачивался.

— Здравствуйте, господин Валдо, — снял шляпу старик. Посмотрев на меня, слегка склонил голову. — И вы здравствуйте.

— Здравствуйте, Томас, — слегка смущенно поприветствовал Валдо. — И вы, Курдула, тоже здравствуйте.

Я ограничился кивком.

— Это господин Артаке, — представил меня помощник ростовщика, не уточняя, что я тут делаю. Но это и так понятно.

— Это новый хозяин? — поинтересовалась старуха. Прищурившись, прикрывая глаза, словно бы слезящиеся от ветра, спросила: — Вы нас сегодня прогоните?

— Подожди, Курдула, не суетись, — одернул ее старик. — Может, новый хозяин позволит побыть хотя бы до завтра.

Интересно, но эти ребята мне почему-то понравились. Не лили слезы, не падали на колени, не умоляли. Этого, если честно, я очень боялся.

— А у вас есть куда идти? — спросил я.

Вместо него ответила супруга:

— Мир не без добрых людей. Авось кто-нибудь приютит. А нет — так сдохнем в дороге, кто-нить да похоронит.

— Печенку умеешь готовить? — поинтересовался я.

— Печенку? — слегка опешила женщина.

— Неужели не умеешь? — усмехнулся я. Нарочито грустно вздохнул: — Жаль. А я обрадовался. Значит, рано обрадовался…

— Да как же не умею! — возмутилась кухарка. — Да я ее и в сметане, и в масле могу приготовить. С черносливом и с грецкими орехами… Да я ее в десяти видах состряпаю. А может, и больше, если паштеты и рулеты считать.

— Ладно-ладно, — остановил я разбушевавшуюся Кур дулу. — Потом проверю, когда хозяином стану. — Повернувшись к Томасу, спросил: — Ты же здесь за садовника и за конюха? Пойдем посмотрим конюшню.

Мы с Томасом в сопровождении Валдо и Курдулы пошли смотреть второе по значимости помещение усадьбы. А может, и первое. Сам-то я смогу прожить где угодно — была бы крыша над головой, а вот гнедому нужно создать условия. Не любит он сквозняков и крысиных нор.

Конюшня располагалась за флигелем, где были и другие строения. Кузница. Сыроварня. Пара каких-то круглых сараев.

Конюшня мне не понравилась. Крыша зияла рваными ранами, камни из стен повыпадали, денники отсутствовали.

— Худо дело, — грустно констатировал я, рассмотрев весь этот хаос.

— Так ведь, господин Артаке, денег у меня нет, — грустно отозвался старик. — Чтобы сохранить дом, снимал черепицу с конюшни. Можно бы землей закидать или соломой, но опять-таки — где брать деньги? Да и для чего? Коней сюда давно не ставят, а денники мы в прошлую зиму сожгли, денег на дрова не было.

— Значит, так, — подвел я итоги. — В первую очередь нужно заняться конюшней. Стены отремонтировать, побелить, крышу заменить. Сколько будут стоить наем работников и материалы?

Старик принялся задумчиво чесать затылок, прикидывая, что к чему.

— Арендаторы сейчас на полях, но заработать не откажутся. И сами придут, детей-жен пришлют. Найду! А сколько будет стоить…

— Господин Артаке, можно все проще сделать, — вступил в разговор Валдо. — Наймете рабочих в городе, купите побелку, черепицу, все прочее, да и пришлете сюда. Вам же еще и дом ремонтировать.

Проще-то оно проще, но кто знает, сколько и чего нужно покупать? Отродясь не занимался ремонтами. Получается, мне понадобится специальный человек, чтобы руководить и тратить мои деньги? Но отступать поздно.

— С домом потом разберемся, — твердо сказал я. — Вот, милейший, это тебе на ремонт, — протянул я Томасу пару монет. — Хватит на первое время? Потом еще подкину.

При виде двух талеров оцепенели не только слуги, но и Валдо. «Ух ты, голова дырявая! — ругнулся я про себя. — Тут же цены другие! Нельзя же так сразу». А вслух сказал:

— Кроме конюшни, приведите себя в божеский вид. Стоите передо мной как два пугала. Смотреть противно на ваши обноски. Еды себе прикупите, ну что там еще? Отчитываться о тратах не нужно.

— Все сделаю, господин Артаке, — дрожащими губами пролепетал Томас. — Завтра же и начнем.

— Хорошо, — кивнул я. Повернувшись к юному помощнику ростовщика, сказал: — Ну, пойдем купчую подписывать. Только я вначале в гостиницу заскочу, деньги возьму.

Возвращение обратно проходило в молчании. Кажется, Валдо осуждал меня за транжирство. Пусть. Меня его чувства трогали меньше всего, да и носом он еще не вышел. Я размышлял о том, что мечтал, прикупив домишко, получить спокойный, размеренный сон, счастливую жизнь, а получаю массу проблем на свою голову! Допустим, усадьба приведена в божеский вид. А что потом? Нужно закупать мебель, постели… Что-то еще появится, какие-то хлопоты. Пока поживу в гостинице, буду наезжать, присматривать за работами. Потом что?

Я стану жить в собственном доме, наслаждаться жизнью. Томас будет следить за садом, а Курдула стряпать. Но нужен кто-то еще, чтобы мыть полы, вытирать пыль, ходить за покупками, стирать, штопать… Стало быть, понадобится слуга. Или служанка. Слуг у меня давно не было. Пока служил, конечно же был денщик. Сколько их у меня сменилось? Не то десять, не то все пятнадцать. Но их обычно брали из увечных солдат, негодных для боя. Да и какая работа у денщика? Разбить шатер, постелить постель, позаботиться о чистом белье, принести своему начальнику, то есть мне, еду из полкового котла. Вот и все. Коня своего я никому не доверял, оружие тоже. Теперь же придется обзаводиться слугами. И что, мне самому приглядывать за их работой, выдавать жалованье, следить, чтобы не проворовались? А крестьяне? Кто будет собирать арендную плату? Крестьяне не любят расставаться с деньгами, будут канючить, вертеть хвостом. Разводить дипломатические беседы не обучен, да и лениво мне, а если я разобью пару-другую голов, особой любви от пейзан не добьюсь. Значит, понадобится управляющий.

Настроение было безнадежно испорчено. Мой сопровождающий, почувствовав волну злости, исходящую от меня, держался на расстоянии и уже не пытался знакомить с достопримечательностями.

Войдя во двор гостиницы, я отправился в конюшню, где был встречен уважительным молчанием пожилого конюха и его юного помощника.

— И что тут у вас? — поинтересовался я, хотя уже знал ответ — кто-то покусился на мешки и был наказан.

— Господин рыцарь, — почтительно сдернул конюх шапку, — ваш жеребец конокрада поймал.

— Зарко-цыгана, — хихикнул щербатый помощник. — Этого Зарко…

— Куда поперек старших? — возмутился конюх, пытаясь отвесить затрещину подростку, но тот увернулся и торопливо выкрикнул:

— Ратуша за Зарко награду назначила в пять талеров!

— А что, такой опасный конокрад? — удивился я. Даже по меркам Швабсонии, награда за конокрада была неплохая, а с учетом здешних реалий — непомерно высокая.

— Он, собака такая, в десяти деревнях лошадей увел, — сплюнул конюх. — И у нас в Вундерберге двух коней своровал. С постоялых дворов сводил! А рассчитываться-то кто будет? Понятное дело, хозяин! А хозяин с кого спросит? С нашего брата, конюха! Вот селяне и скинулись, деньги в ратушу принесли, наши — конюхи да хозяева конюшен — добавили чуток.

— Зарко-цыган у нашего бургомистра лошадь свел! — не удержался-таки конюшонок, за что схлопотал еще одну оплеуху.

— Фиска, закрой пасть! — рыкнул конюх. Потирая ладошку, завистливо протянул: — Вы теперь богач, господин рыцарь.

— Посмотрим, — кивнул я, открывая дверь в конюшню.

Конюшня была рассчитана на дюжину лошадей, но было занято лишь четыре денника. Две лошаденки, вероятно хозяйские, да Гневко с Кургузым (ишь ты, приклеилось).

Первым делом я посмотрел на гнедого, но тот стриганул ушами, показывая, что у него все в порядке и все, что сдано ему под надзор, на своем месте. Так оно и было. Мешков не убавилось, а вот живности в деннике прибавилось — в углу скрючился человек в синих штанах и ярко-красном жилете на голое тело. Конокрад тихонько поскуливал и баюкал правую руку.

— Как это ты его? — поинтересовался я у гнедого.

— Го-го-го! — отозвался Гневко. Топнув копытом, тряхнул гривой: — То-то!

Все понятно. Господин конокрад применил старую уловку — ухватил жеребца за ноздри и попытался вывести его из денника. От боли лошадь покорно идет за своим мучителем и не может подать голос. Вот только с гнедым такой трюк не прошел — жеребец воевал с тех самых пор, как перестал быть жеребенком, и подпускал к себе немногих: меня и тех, кому доверял. А мы с гнедым не привыкли доверять никому. Я-то еще могу дать промах, а вот жеребец — никогда. И правильно делает. Иначе скакал бы сейчас Зарко-цыган на моем жеребце, а не валялся на грязном полу.

— Говори, — кивнул я конюху.

Тот, снова сдергивая шапку, доложил:

— Мы шум услыхали, ржание, а потом крики. Бежим, а этот паскуда уже на пузе лежит, а жеребец ваш его копытами обхаживает. Хотели отбить, да страшно стало. За Зарко-цыгана награда хоть за живого, хоть за мертвого — все едино, а нам еще пожить охота. У вас не конь, господин рыцарь, а целый дракон!

— Драконище! — уважительно подтвердил мальчишка и опасливо посмотрел на старшего — не огреет ли снова? Но тому было не до воспитания младших.

— Вы, господин рыцарь, сами его в ратушу сдадите или помощь нужна? — робко поинтересовался конюх. — Ежели надо, мы поспособствуем. Да и поделиться бы можно… Ну, хоть по пфеннигу. А лучше — мне четыре монеты, а Фиске один. И хозяину надо бы пфеннига три отвалить. Все-таки его конюшня.

— Как интересно! Жеребец конокрада поймал, пока вы ворон считали, а делиться-то с какой стати? — усмехнулся я. Махнул рукой: — Тащите сами. Про гнедого можно ничего не рассказывать, он не обидится. Скажете, что сами поймали.

— А как же награда? — захлопал глазами конюх. — Ведь это же целых пять талеров! Это… Приданое для моей девки, да и на свадьбу останется.

Я отмахнулся:

— Некогда мне с конокрадами возиться. Забирайте и утаскивайте куда хотите.

— Ну, господин рыцарь, век за вас буду Бога молить! Я ж теперь свою младшую замуж смогу выдать! — завопил конюх. — Щас мы его… Фиска, болван, веревку неси. Только, господин рыцарь, вы уж гнедого попридержите, сделайте милость. Черепушка у меня одна, а без нее и приданое дочери не в радость будет.

Всегда приятно, если кто-то может порадоваться. Я кивнул гнедому — подвинься. Тот недовольно помотал мордой, но спорить не стал. Конюх боязливо глянул на Гневко и осторожно, бочком-бочком стал протискиваться в денник. Зарко-цыган тем временем приоткрыл один глаз, умоляюще посмотрел на меня, а я, улыбнувшись воришке краешком губ, отвернулся, делая вид, что не знаю, что сейчас произойдет.

Конокрад напрягся, как арбалетная тетива, и резко сорвался с места, сбивая с ног конюха.

До мужика не сразу дошло, что приданое улетело на волю, но, когда сообразил, принялся кататься по земле и яростно выть, проклиная судьбу и поминая несчастную дочь, которой суждено теперь умереть в старых девах.

Мне стало жаль бедолагу. Может, и впрямь перестарок. Наклонившись, спросил:

— Девке-то сколько лет?

— Восемь годков, — всхлипывая, отозвался конюх.

— Восемь?! Так какая свадьба? — оторопел я, а потом разозлился. Ухватив конюха за шиворот, резко оторвал от земли. Приподняв до уровня глаз, встряхнул: — Ей же еще в куклы играть!

— Так п-пока в к-куклы и-играет, — прохрипел конюх. — А д-деньги-то щас надобно копить…

Я разжал руку. Смотрел, как откашливается смертельно перепуганный конюх, и мне стало стыдно! И что это на меня нашло? Почему же сразу о плохом?

— Говоришь, деньги на приданое нужны… Хм…

Я зашел в денник, развязал один из мешков, вытащил пригоршню серебра. Считать не стал, просто высыпал монеты к ногам конюха. Один талер кинул мальчишке:

— Хватит? Откуда деньги взяли — никому ни слова. Уяснили?

Старый конюх что-то прохрипел, а молодой, похоже, лишился дара речи. А с другой-то стороны — какая разница, пусть болтают. Талеры и золотые я сегодня же отвезу Мантизу, и пусть теперь у ростовщика об этом голова болит.

Глава 2 Приложение к недвижимости

Не люблю неожиданностей. Особенно с утра. Но с утра они чаще всего и происходят, хотя случаются нехорошие странности и в другое время суток! Вот и сейчас сквозь сон я услышал шаги, замершие у двери. Судя по звукам — одиночка, не очень тяжелый. Но это еще ни о чем не говорит. Хорошему убийце доспехи мешают. А может, кто-то попроще решил меня «облагодетельствовать»? Скажем, обыкновенный грабитель. Кто-то мог обратить внимание на мешки, что я перевозил в банкирский дом Мантиза, и догадаться, что в них не железный лом, и нанести визит одинокому солдату — а вдруг да осталось еще что-нибудь интересное? Или конюх с конюшонком проболтались? Ежели в этих краях за пять талеров можно спроворить приданое дочери, то прирежут за пфенниг. Сколько в здешнем талере пфеннигов? Кажется, восемьдесят. Значит, если прирезать восемьдесят человек, получишь талер!

Пока думал, руки уже выхватывали меч из ножен, а тело занимало место около косяка, приготовившись к встрече с нежданным гостем. А этот «кто-то» уже пытается войти, но дверь, запертая на щеколду, открываться не захотела. Тогда я решил помочь визитеру — потихонечку отодвинул запор, резко рванул створку на себя и… едва успел удержать влетевшую в комнату пожилую женщину с корзинкой в руках.

— Доброе утро, Кур дула, — поприветствовал я кухарку. Взяв у нее корзинку, усадил на стул.

Отдышавшись, стряпуха едва выговорила:

— Ну, господин Артаке, я чуть не обмочилась со страху. Чего ж вы с мечом-то сразу?

— Не ждал гостей, — хмыкнул я, убирая оружие. Наливая воды, заметил: — Ты, голубушка, хотя бы постучала.

Отпаиваясь, кухарка только трясла головой. Придя в себя, сказала с упреком:

— У нас никакие двери не запирали. Я в господские комнаты входила без стука.

— И в спальню хозяйскую ночью? — усмехнулся я.

Но Курдулу было не так-то легко смутить.

— Добрые люди по ночам спать должны, — отбрила стряпуха. Подумав, хмыкнула: — Но коли новый хозяин стучать прикажет — будем стучать.

— И на том спасибо, — буркнул я. Потом спохватился: — А ты чего пришла ни свет ни заря?

— Так вы, господин Артаке, мне вроде проверку решили учинить, — презрительно усмехнулась кухарка. — Спросили, мол, умею ли я печенку готовить? Пробуйте — паштет печеночный, тут у меня — лепешки из гусиной печенки, с луком и специями, тут — простая печенка, с бобами, а здесь — в луковой подливке…

Курдула принялась выгружать из корзинки миски и плошки, расставляя их на гостиничном столике.

— Пробуйте, пробуйте, господин Артаке, — приговаривала стряпуха. — Я вам и ложку принесла, и хлебушка свежего, горячий еще…

От ароматов голова шла кругом. Я был готов наброситься на все это великолепие, но вспомнил, что не мешало бы привести себя в порядок.

— Все у тебя замечательно, но ты подожди, мне бы умыться да и все прочее.

— Да не стесняйтесь вы, господин Артаке, — усмехнулась кухарка. — Я уже старуха старая. Что я, мужиков в кальсонах не видела? Хошь нагишом ходите, ничего интересного не увижу. Уж насмотрелась я на вашего брата, пока молодой была. Могу горшок ночной подержать, если нужно. Мне не трудно, а вам удобнее будет…

— Помоги-ка умыться, — пресек я словоизвержение кухарки, стаскивая ночную рубаху. — Бери кувшин и лей на руки.

— А чего это вы, господин Артаке, мыться решили? — удивилась женщина. — Вроде чистый вы. Вода-то в городе дорогая, чё тратиться-то? Подождите до усадьбы, там колодец есть.

— Ты лей, да не блей! — рыкнул я на рачительную кухарку. — Ты деньги в своем кошельке считай, а я со своими сам разберусь. И на спину плесни…

Курдула притихла, взяла кувшин. Ничего не сказала, но по молчанию было понятно, что она думает о новом хозяине. И вроде бы не нарочно залила мне воды ниже поясницы…

Пока умывался, слегка посетовал на самого себя. На первый взгляд кухарка показалась мне женщиной рассудительной и не склонной к поучительству. Обычно первое впечатление о человеке оказывалось правильным, а вот поди ж ты.

Покончив с утренним туалетом, я сел завтракать. М-да, готовила Курдула божественно. Пожалуй, поварское искусство компенсирует ее длинный язык.

— Замечательно! Отлично, — нахваливал я, уплетая за обе щеки.

— Ну что, прошла я испытание? — хмыкнула кухарка.

— Могу диплом выписать! — пообещал я.

Окинув глазами миски-плошки, подумал, не съесть ли еще, но заприметил, что женщина украдкой глотает слюнки.

— Ты сама-то поела? — поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, кивнул ей на ее же яства. — Помогай.

— Не приличествует простой служанке с господином есть, — строго заявила Курдула.

— Ты еще ко мне на работу не нанялась и жалованье не получала, — парировал я. — Считай, что в гости зашла. Давай, давай. Съешь, сколько сможешь, а остальное мужу отнесешь.

Кухарка, помявшись немного, принялась-таки за еду. Но ела бережно, аккуратно. Нетрудно догадаться, что вдоволь поесть давно не удавалось. А может, не то что вдоволь, а и просто поесть?

— Как же ты все успела? — поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.

— А что тут успевать? — отмахнулась кухарка. — Денег вы дали, сбегала да купила. Встала пораньше, очаг зажгла, вот и все. Старик мой еще вчера людей подрядил, камень с белилами купил. Верно, сейчас черепицу торгует. К вечеру конюшня будет готова. А с домом за неделю управимся. Я тут с трактирщиком парой слов перекинулась, говорит, очень вы коней своих любите, особенно гнедого. Томас мой сам в коняках души не чает. Когда госпожа Йорген коней продала, заболел весь. Думала, помрет совсем.

— Вот какие вы молодцы, — порадовался я. — Может, еще денег добавить?

— И того, что дали, хватит. Мы уж и так замучились. Вы, господин Артаке, когда деньги давали, не подумали, как их менять-то? Мы со стариком вчера полдня пробегали, да все попусту. Пришлось сюда идти, в город. И то за так просто менять никто не хотел, пришлось с мясником на целый месяц о мясе сговориться.

— Так и ладно, — пожал я плечами. — Чем плохо?

— А ежели вам его мясо не понравится?

— Мясника? — хмыкнул я. — Не понравится, так мы его есть не станем. Купим барана.

— Тьфу ты, что и сказала-то — мясника мясо, — расхохоталась кухарка. Отсмеявшись, вытерла слезы. — Я про другое толкую…

— Да понял я, не переживай. Найдем, куда мясо девать. Собаку заведем, что ли, ей скормим, — попытался я успокоить Курдулу.

— Да вы что, господин Артаке? — сразу же взъерошилась кухарка. — Доброе мясо собакам выкидывать? Ежели решите собак завести, так они за милую душу кашу овсяную с костями стрескают. Вы, господин Артаке, деньги считать не обучены, а на богача не похожи — вон, брюхо к спине прилипло, жира ни капли. И посмотреть не на что — шрамы сплошные. Не то рыцарь, из безземельных, не то и простой солдат.

— А тебе-то не все равно? Или, — жестко усмехнулся я, — у благородных господ и слуги благородные? Не хочешь служить у отставного солдата — неволить не стану.

— Да что вы такое говорите? — всплеснула руками кухарка. — Мне-то какая разница, кем вы были? Хоть солдат бывший, хоть разбойник. Не все ли равно, кому стряпать?

— Тогда, голубушка, к чему ты такие разговоры ведешь?

Курдула слегка замялась и принялась убирать со стола грязную посуду. Те миски, где оставалась еда, укладывала особо аккуратно.

— Подожди, — остановил я кухарку. — Потерпит твой Томас лишние пять минут. Если уж начала разговор — досказывай.

— Так я чего, я ничего, — заюлила Курдула, и мне пришлось посмотреть на нее так, как я смотрел иногда на подчиненных.

— Я про что беспокоюсь-то, господин Артаке, — пряча глаза, продолжила кухарка. — Вы деньги-то кидаете без счета. Истратите все, на что жить-то будете?

— И опять останетесь вы с мужем без хозяев и без жалованья, — договорил я.

— И то верно, — воспрянула кухарка. — Вы все сразу хотите — и конюшню отремонтировать, и дом господский. А на какие шиши? Мужики деревенские, что земли арендуют, плату арендную вам только в будущем году принесут. Видывала я бывших солдат, когда они с похода приходят. Сундуки с добром приносили, серебро! Так же вот покупали себе шелка да бархат, дома каменные, а потом — пшик! Промотают-прогуляют все до крейцера ломаного, а потом снова в поход. А возвернутся без рук и без ног, хорони их. Вам-то хорошо — уйдете себе, а нам опять куковать.

— А как ты думаешь, как усадьба ко мне попала, если у меня денег нет?

— Да кто вас знает, — пожала плечами кухарка. — Люди говорят, что вы господина Мантиза от чего-то спасли, вот и решил он вас отблагодарить.

— Так ведь и среди банкиров бывают честные люди, — пожал я плечами.

— Среди людей, что ростовщиками стали, честных не видела, — отрезала Курдула. — Инсекты — они честные. Свои обещания, в отличие от людей, всегда исполняют.

— Подожди-ка, — присел я от удивления. — Ты хочешь сказать, что Мантиз не человек?

— А как он может быть человеком, если он инсект? — в свою очередь удивилась кухарка.

До меня стало немного доходить. Непропорциональные конечности, огромная голова… Глаза! Какой же я болван! Он же мне сразу сказал — Мантиз из рода Инсекта. А я решил, что это фамилия. А ведь изучал же когда-то древние языки! Insecta по-латыни и означает насекомое! Кого же ростовщик мне напоминал? Кузнечика? Нет, богомола! А ведь мантиз в переводе и означает богомол. Дела… Богомолы занимаются ростовщичеством, а что же тогда могут делать кузнечики или саранча?

— Господин Артаке, вам плохо? — забеспокоилась Курдула.

— Да нет, все хорошо, — выдохнул я, мысленно просчитав до пяти. — Скажи-ка мне… — задумался я, не зная, как правильно спросить. — Много в здешних краях таких, как Мантиз?

— Таких, как господин Мантиз, — немного, — охотно поведала кухарка. — В городе всего один. Их во всей Силингии не больше сотни. В Вундерберге и в округе нашей только люди живут. А все, кто не люди, те дальше. Лесовики в лесах живут, но людям на глаза не кажутся. Иногда гномы с гор спускаются, сыр на хлеб сменять. Зимой мужики шойзеля видели. Он, паразит, медведя из берлоги прогнал да спать туда завалился. Нет чтобы самому нору выкопать, так лень ему. Медведь шатуном стал, к деревне пришел, так его убить пришлось. Шойзеля искали, хотели ему морду набить, но не нашли.

Поначалу я решил, что Курдула рассказывает сказку. Но она повествовала о гномах и шойзеле просто и искренне, как говорят о соседях, и я понял, что кто-то из нас сошел с ума.

«Сумасшедшие не признаются в том, что они сумасшедшие, — подумал я. — Все они считают себя здоровыми! Коль скоро я сомневаюсь — нормальный я или нет, значит, пока не сумасшедший».

Осознав, что сумасшедший здесь не я, выдохнул чуть свободнее. Принять бред за истину! Ну и ну… И про ростовщика невесть что подумал! Ну, похож человек на насекомое, подумаешь. Вон, был у меня сотник — башка, как у коня, зубы длинные, крупные. Даже и прозвище родовое имел — Лошак. Говорил, все деды-прадеды были такие же. Видимо, похожи были предки господина Мантиза на насекомых, отсюда и прозвище. Курдула, надеюсь, не буйная? Если разбушуется — не важно, что женщина, одному остановить трудно. В случае чего придется бить по голове чем-нибудь тяжелым. Но лучше до этого не доходить! Надо бы ее как-то выпроводить, но деликатно, чтобы не обиделась.

— А почему гномы сыр на хлеб меняют? — осторожненько начал я. — Я думал, они под землей живут, золото и серебро добывают?

— Так золото и серебро уже давным-давно выбрали! — расхохоталась кухарка. — В стародавние времена еще выбрали, их и сами гномы не помнят, а они по три человеческих жизни проживают. А даже если осталось где, так серебро не сваришь, ни в кашу не положишь и золотом сыт не будешь. А кушать хочется. В горах только ячмень растет, да и тот дохлый совсем. Так что приходят к нам гномы, форель несут, сыр. Козы у них мелкие, под стать хозяевам. Из ихнего молока сыр не в пример вкуснее нашего получается. Так вот, меняют гномы на сыр да рыбу муку пшеничную, репу да фасоль. А наши, когда обмен сделают, рыбу съедают, а сыр в город несут. В Вундерберге сыр гномий ценят, дорого платят! Если хочешь, господин Артаке, прикуплю — попробуешь. Стоит дороговато — по пять пфеннигов за фунт. Только талеров не давай!

— Вот, у меня как раз пфенниги есть! — обрадовался я.

Вчера, по совету господина Мантиза, разменял у него меди на пять талеров. Кошель получился увесистый. Развязав горловину, покосился на Курдулу:

— Сколько монеток дать? — Махнув рукой, высыпал горсть. — Бери, на хозяйство тебе. И сыр купи.

Курдула, цепко ухватив медяки, укоризненно покачала головой:

— Вот я и говорю, господин Артаке, — расточительны вы сверх меры. Ну разве можно столько денег служанке давать, да еще без счету?! Как я их до дома-то донесу? Эх, беда с вами, господин Артаке…

Кухарка принялась упрятывать монеты — что-то засунула за пазуху, что-то припрятала в переднике и даже приподняла юбку. Эх, будь она помоложе лет на двадцать, мне было бы интересно. «А ведь из нее вышла бы неплохая экономка! — подумал я, но тут же отсек эти мысли. — Ну какая экономка из сумасшедшей старухи?»

— Подожди, — остановил я стряпуху, уже взявшуюся за дверь. — Я же велел вам с мужем одежду купить. А вы, как я понимаю, все на камень да на рабочих извели. Говори, сколько вам еще нужно?

— Одежда, господин Артаке, она подождать может, — отмахнулась стряпуха. — С чужого плеча не хочется, а на портного время нужно — мерку снимать, шить. К тому ж нам девочку вначале надо одеть…

— Девочку? — удивился я.

— Ой, да какую девочку? — фальшиво удивилась кухарка. — Это я так, оговорилась. Это я себя, дура такая, все девочкой называю. Пойду я, господин Артаке. Дел у меня много.

Курдула поспешно удалилась. Кажется, сболтнула что-то лишнее. Дочка? Если у Томаса с Курдулой есть дочь, то и лет ей должно быть столько же, сколько мне — далеко за сорок. Ну, может, чуть помоложе. Но для родителей она все равно останется девочкой, будь ей хоть сорок, хоть шестьдесят.

Курдула ушла, а мне решительно нечем было себя занять. Навестил коняшек. Прошелся по городу с одного конца до другого, вернулся обратно. До обеда еще было далеко, да и есть после утреннего изобилия не хотелось. Посему оседлал Гневко и решил прокатиться в сторону своего имения. Надо же мне было посмотреть, как там дела.

Не особо торопя гнедого, одолел путь не в пример быстрее, нежели пешком. И не устал! Но вот добраться без приключений не удалось. Когда выехал за городскую черту, миновал Чертову стену и въехал в перелесок, после которого начиналась дорога в усадьбу, увидел троих оборванцев, отбиравших корзинку у старухи. Мне не пришлось особо вглядываться, чтобы узнать Курдулу. Кухарка отчаянно сопротивлялась, но где ей против троих мужчин с дубинами…

— Гневко! — слегка прижал я колени к бокам коня, и он вмиг перешел с рыси на галоп.

Первого грабителя гнедой смахнул с пути, словно муху, второму я без затей разрубил голову. Третий, оказавшийся проворнее остальных, пустился бежать, но далеко не ушел — меч можно метнуть, а с клинком между лопаток далеко не убежишь.

Соскользнув с седла, я подбежал к старухе. Голова окровавлена, одна рука повисла словно плеть. Но жива. И что удивительно, в сознании и уже пытается встать на ноги.

— Лежи-лежи, — удержал я кухарку. — Давай-ка руку. Ну-ка, пальчиками пошевели…

Рука не сломана — это хорошо. Ушиб пройдет, а в ее возрасте переломы срастаются с трудом.

— А теперь глазки открой… Молодец!

Зрачки обычные, не расширены. Значит, дубинка попала вскользь. А если и есть сотрясение мозга, то небольшое.

— Гневко! — подозвал я коня.

Гнедой был занят. Обнаружив, что первый из разбойников подает признаки жизни, привстал на дыбы и припечатал его копытами. Убедившись, что дело сделано, подошел ко мне, повернувшись боком, на котором висела баклага с водой.

Я всегда вожу с собой воду. Пить из первого попавшегося ручейка, а уж тем паче из реки может только самоубийца. Добрая четверть новобранцев погибает не от стрелы или меча, а от кровавого поноса. Посему опытные солдаты предпочитали утолять жажду либо легким вином, либо пивом. Мне, не переносящему на дух ничего спиртосодержащего, приходилось искать чистый родник или кипятить воду. Помнится, в начале военной карьеры это вызывало насмешки, потом недоумение, а потом и уважение. Медная баклага, луженная оловом, мне обошлась по стоимости среднего меча, но она того стоила. Вот и теперь — где бы я искал воду, если бы не баклага?

Напоив старуху и дав ей умыться, пошел за мечом. Вытащил, почистил лезвие и конечно же не удержался, чтобы не посмотреть — а нет ли у незадачливых грабителей чего-нибудь стоящего? Возможно, кто-то меня и осудит, но все, что взято в бою, — боевые трофеи. Но если вы попытаетесь обобрать мертвеца, убитого не вами, — это уже мародерство.

Ничего дельного не нашел. Ножи из сырого железа, кривые дубинки. В общем-то какие-то деньги можно выручить и за это, но тут я вспомнил, что собирать пфенниги мне теперь не нужно.

Возвращаясь, услышал, как воспрянувшая духом Курдула выговаривает жеребцу:

— Ну разве так можно? Ну подъехали бы, разогнали. А вы… Наскочили и зарубили. А ты тоже хорош! Хрястнул копытом — и вся недолга! Весь в хозяина.

Гневко слушал, время от времени презрительно фыркая, мол, говори, говори, но что бы с тобой было, если бы не мы?

— Не помешаю? — осведомился я.

— Жестокий вы человек, господин Артаке, — поджала губы кухарка.

Я не стал спорить и что-то доказывать. Зачем? Спросил:

— До дома дойдешь? Ну, коли сможешь, берись за стремя да пошли потихоньку. На коня я тебя сажать не буду, не усидишь.

Не стал говорить, что гнедой не понесет на себе чужака, пусть это и раненая старуха.

— Ох, а корзинка-то моя где? — всполошилась стряпуха. Увидев, что от корзинки, по которой кто-то прошелся — не то грабители, не то конь, — остались одни лохмотья, а миски с остатками нашего завтрака превратились в черепки, горько вздохнула. Кажется, уже собралась порыдать, но, посмотрев на меня, передумала.

Мы шли медленно. Курдула держалась за стремя, а с другой стороны ее поддерживал я. Стряпуха обошлась бы и без моей помощи, но мне бы тогда пришлось сесть в седло. Будь кухарка здоровая — сел бы, а так как-то неловко. Надо начинать привыкать.

— Они меня у торговца сырами углядели, — рассказывала кухарка. — Гномий-то сыр только богатые люди берут. И я-то, дура такая, не догадалась, что худое удумали. Видела ж их. Ну, оборванцы и оборванцы. Кто ж знал, что грабители?

— А что бы сделала, если бы догадалась? — усмехнулся я.

— Стала бы ждать кого, чтобы идти не одной. Из наших деревень народ все время туда-сюда ходит. Дождалась бы, да и пошли бы.

— Так и ограбили бы всех вместе, — усмехнулся я.

— Не, эти разбойники трусоватые. Они лишь на одиночек нападают. Нападали, — поправилась Курдула. — Троица эта, она тут давно промышляла.

— А что, их разве никто ловить не пытался? — удивился я. — Городская ратуша куда смотрит? Где власть-то ваша?

— Если бы они в самом Вундерберге промышляли, их бы давно поймали и повесили, — пояснила кухарка. — Но они же нарочно тут обустроились. С тех пор как госпожа Йорген земли заложила, за порядком никто и не следит. Господин Мантиз в городе, чего ему сюда ездить? Он один раз в год своего помощника посылает, за рентой.

— Безвластие, получается?

— Теперь вы и будете власть. Мужики, как узнали, что в усадьбе хозяин появился, очень обрадовались. У нас почитай пять лет как никакой власти. Ни суд вершить некому, ни воров-душегубов ловить. Чья земля — у того и власть.

Я замолчал, переваривая очередную новость. Мало мне забот с домом и хозяйством, так придется еще и во все сельские дела впрягаться? А с какой стати?

— Подожди, голубушка, — попытался я выяснить истину. — Земля, допустим, моя. Но крестьяне-то свободные. Они эту землю просто в аренду берут. Почему они сами свою власть не выберут? Ну, там, старосту или еще кого.

— Ну, старосты у нас в каждой деревне есть. Они арендную плату собирают, за порядком следят — чтобы дома в чистоте блюли, дороги. Опять же, общинные земли есть — лес там, выгоны для скота, которыми все пользуются. Нужно следить, чтобы лес рубили по правилам, а иначе без дерева остаться можно, да чтобы пастухов вовремя нанять. Мало ли что они свободные. А дома-то стоят на вашей земле. И пашут они вашу землю. Тут уж все как раньше. Ну, разве что продать вы никого не можете, до смерти запороть никого нельзя. Опять-таки без согласия общины повесить никого не вправе.

— Получается — до смерти запороть не могу, но выпороть вправе?

— А как иначе? — удивилась стряпуха. — Вы же суд будете вершить, а там без порки никак нельзя. Вон, на той неделе Герхард своему соседу Юзефу два зуба выбил. Он уже прибегал, спрашивал, когда к хозяину на суд Герхарда тащить? Можно и штраф назначить, но лучше розги. От штрафа-то вся семья пострадает, а от порки — только задница.

— А скажи-ка, Курдула, — решил я пошутить, — в первую брачную ночь невест к хозяину не приводят?

К моему удивлению, кухарка отнеслась к моей шутке всерьез.

— А тут, господин Артаке, даже не знаю, чего и сказать. При господах Йоргенах такого не было. Госпожа бы не позволила. А раньше — было. Да, точно было. Но коли господин невесту в первую брачную ночь берет, то должен ей на хозяйство денег дать не меньше талера.

— Получается, девственность стоит талер! — хмыкнул я.

— Да какая сейчас девственность! — захохотала старуха. — Уже до свадьбы по сеновалам да по кустам лазят. На свадьбу порой идут — у невесты брюхо на нос лезет, в девках, в подоле приносят. Куда это годится? Нет, многие, конечно, себя блюдут, — поправилась Курдула. — Но в наше время девство все берегли, поголовно! Подожди-ка, господин Артаке, — забеспокоилась кухарка, переходя на «ты». — А ты не право ли первой ночи хочешь?

— Нет, не хочу, — засмеялся я.

— Вот и правильно, — выдохнула старуха с облегчением. — Иначе никаких талеров не напасешься. Девство — оно что? Тьфу. Сейчас есть, а потом нет. А на талер можно корову купить. Вот, поживете немного, женитесь. Вы, конечно, человек уже не молодой, но не старик еще. По вам видно, что силы девать некуда, на двух молодых хватит.

Под разговор я и не заметил, как мы дошли до усадьбы. В отличие от вчерашнего утра тут суетились люди — ставились леса, а на крыше разбирали черепицу.

— Однако! — только и сказал я.

— Вы уж нас простите, господин Артаке, — повинилась кухарка. — Но как только вы ушли, мы с Томасом подумали и решили — а скажем мы, что новый хозяин обещал хорошо заплатить. Вот народ еще с вечера и набежал. Вы же ругаться не станете?

— Все правильно сделали, молодцы! — похвалил я кухарку и ее мужа.

— Рано еще хвалить — только работу начали. Вы уж деньгами-то направо-налево не бросайтесь. Увидят, какой вы щедрый, цены заломят. У нас народ такой.

— Договорились, — кивнул я. — Я даже могу с тобой советоваться — сколько платить.

Довольная кухарка кивнула, а я засомневался — сумасшедшая она или нет? Если судить по этой беседе — вполне себе здравомыслящая старуха.

Мы обогнули дом и подошли к флигелю. Я уже хотел распрощаться с кухаркой и отправляться к конюшне, как распахнулась дверь и оттуда выскочила девушка. Подбежав к Кур дуле, обняла ее.

— Это господин Артаке, — представила меня кухарка.

— Здравствуйте, — поприветствовал я девушку. Подумав, поинтересовался: — Вероятно, фрейлейн Йорген?

— Кэйтрин Йорген, — подтвердила Курдула с легким вздохом.

— Добрый вечер, господин Артаке, — поздоровалась девица, цедя каждое слово сквозь мелкие зубы.

Я смотрел на фрейлейн, она — на меня. Кажется, оба остались недовольны. Передо мной была молодая особа, с тонкими губками и близко посаженными глазками. Плоская грудь под старым заштопанным платьем и вылинявший чепец обаяния не добавляли. Полагаю, фрейлейн тоже узрела не рыцаря в сверкающих доспехах, а немолодого, давно не бритого солдата, одетого в потертый кожаный камзол, видавшие виды серые штаны, пришедшего забрать ее дом.

— Схожу посмотрю, как там конюшня, — зачем-то сообщил я, хотя и не должен был отчитываться ни перед бывшей хозяйкой, ни перед служанкой.

Оставив женщин на пороге, кивнул гнедому — пошли, мол, инспектировать.

Ремонтом конюшни мы с Гневко остались довольны. Дыры в стенах заделаны, плотники устанавливали новые ворота, на крыше люди сидят, меняют черепицу. Если так дело пойдет, то и впрямь к вечеру закончат.

— Здравствуйте, господин Артаке! — подскочил ко мне радостный Томас. Переведя взгляд на Гневко, расплылся в улыбке:

— Ух ты, какой красавец!

Мы с гнедым покосились друг на друга и кивнули. Наш человек! Разумеется, Гневко и так знал, что он красавец, но кому ж неприятно, если похвалят?

— Господин Артаке, а можно его погладить? — поинтересовался конюх.

«Ты как, не возражаешь?» — посмотрел я на Гневко и, когда тот раздул одну ноздрю, кивнул старику.

— Ох ты, какой красивый, статный! — ворковал конюх, оглаживая гриву и потирая бока жеребца. Гневко, к моей тайной ревности, просто-таки разомлел от ласки. — Господин Артаке, может, его расседлать? Пусть отдохнет. Устал небось…

Гневко едва не заржал. Ему приходилось ходить под седлом целыми сутками. Бывало, у меня отваливалась задница, а ему — хоть бы хны. Все-таки боевой был конь, а не парадная кобыла для каких-нибудь праздничных выездов.

Но расседлать коня я разрешил. Мы никуда не спешили, а мне было нужно посмотреть на Томаса за работой. Не так уж часто я набирал себе слуг.

Томас довольно ловко для своих лет расстегнул подпругу, снял седло. Провел ладонью по спине:

— Чистенькая спинка, ни ссадин, ни потертостей. Молодец твой хозяин, бережет он тебя! А тут чего? Шрам! А вот и еще один! И еще… — Повернувшись ко мне, конюх укоризненно спросил: — Как же вы так, господин Артаке?

Я лишь развел руками. А что тут скажешь? В бою ведь не только мне перепадает, но и коню. И погибают кони значительно чаще, нежели всадники. И мой гнедой — что уж греха таить, жив до сего дня только потому, что его хозяин редко в атаки ходит, а больше командует. Виноват — теперь уже нужно говорить в прошедшем времени.

Гнедому же выговор конюха не понравился. Повернув голову к Томасу, слегка рыкнул:

— И-гр-р.

Получилось так убедительно, что Томас остолбенел. Очухавшись, конюх вытер вспотевший лоб. Поставив на место отвисшую челюсть, перевел дух. Покачивая от изумления головой, старик не сбежал, а принялся осматривать копыта. Придирчиво осмотрел каждое, потрогал подковы, пощупал гвозди, поскреб — нет ли где затаившихся гнойников, остался доволен. Но дальше ему опять пришлось удивляться. Перекинув уздечку через голову коня, Томас потянулся к пряжке:

— Господин Артаке, а где мундштук?

Старик держал в руках уздечку, где все вроде бы было на месте — повод, ремешки, но почему-то отсутствовали грызло и кольца.

— Потеряли, — равнодушно ответил я. — А может, Гневко перекусил и выплюнул.

— Перекусил? А…

Кажется, Томас был скорее готов поверить, что жеребец способен перекусить грызло, нежели в то, что на узде его никогда не было. Зачем засовывать ему в рот железяку, причинявшую боль? Мы с жеребцом и так прекрасно понимаем друг друга, а чужое непонимание переживем. Томас внимательно осмотрел уздечку, понял-таки, что к чему, и вымолвил:

— Я, господин Артаке, семьдесят с лишним лет на свете живу, но такого не видел.

— Так ты сам говорил, что конь умница, — усмехнулся я.

— Да я не про коня, а про хозяина. Кони-то, они все разумные, а люди не очень.

— Все когда-нибудь бывает впервые, — хмыкнул я, повторяя расхожую мудрость. — Ладно, вы тут пока без меня побудьте, а я пошел. Да, вот еще что, — обернулся я к Томасу. — Оказывается, у вас живет дочь прежнего хозяина? С чего вдруг такая щедрость?

— Жалко девку. Дома лишилась, родственников нет, — вздохнул Томас. — А замуж ее кто возьмет? Бесприданница и на рожу не шибко… Вот мы с Курдулой ее и приютили. Вы уж простите, что сразу не рассказали. Думали, вдруг да прогоните девку.

— А теперь, думаешь, — не прогоню?

— Вы — хозяин, — пожал плечами Томас. — Земля ваша и дом, где мы живем, он тоже ваш. Но я так скажу, что гнать не стоит. Убытков от нее нет. Вы же вроде бы нас с Курдулой на службу берете? Ну, коли мы при службе, то, пока живы, Кэйтрин прокормим. Раньше-то хуже было.

— Как хоть и жили-то? — заинтересовался я.

— Да так вот и жили, — вздохнул старик. — Огородик небольшой есть — репу с морковкой сажаем. Кур пять штук. Ну, я еще наловчился голубей силками ловить. Курдулу иной раз стряпать нанимали — на свадьбы там, на похороны. Меня мужики звали, если с лошадками что не так, — ну, кобыла разродиться не может, болезнь какая. Бедствовали, конечно, но с голоду не умерли.

— А дочка хозяйская на вашей шее сидела?

Верно, конюху не понравилась моя усмешка, и он принялся защищать нахлебницу:

— Почему же на шее? Она хоть и господская дочка, но не белоручка. И стряпала, и стирала. К тому ж девка — головастая. Советы всегда дельные давала. Она же, когда фрау Йорген слегла, все хозяйство по дому на себе тянула. Народ говорит — это фрейлейн Кэйтрин с ростовщиком торговалась. Мол, за усадьбу и землю он ей семьсот талеров отвалил, хоть красная цена не больше трехсот.

«Ах, Мантиз, злодей этакий, не постеснялся взять с меня целую тысячу!» — вяло посетовал я. Я до сих пор соизмерял здешние цены с теми, что были в Швабсонии. А там или, как здесь говорят, по ту сторону гор, усадьба с землей потянула бы тысяч на сорок, а то и на пятьдесят.

— Господин Артаке, если вы не спешите, можно я коня искупаю? — робко спросил Томас.

Возможно, старик и на самом деле хотел искупать гнедого, может, просто хотел уйти от неприятного разговора. Что ж, не буду настаивать, да и Гневко никогда не возражал против купания.

Я вернулся к флигелю. Обыкновенный одноэтажный дом, не каменный даже, а фахверковый. Думается, флигелем называли для солидности. И довольно-таки старый. У новых домов, сколько я помнил, деревянный каркас не торчит, а замазывается.

Задерживаться у входа и стучать я не стал, толкнул дверь.

Изнутри дом представлял собой именно то, о чем я думал. Единственная комната, с очагом посередине, грубый крестьянский стол, четыре тяжелых табурета, сундук и две лежанки. Одна — совсем узенькая, другая пошире. Здесь из каждого угла била нищета, но все было чисто.

Курдула лежала, а ее приживалка — или как там правильней обозвать? — выжимала мокрую тряпку.

— Ну, как ты там? — грубовато поинтересовался я, усевшись на ближайший табурет.

Девица посмотрела на меня таким взглядом, что будь ее воля — испепелила бы. Конечно, вошел без спроса, уселся, не дожидаясь приглашения. В другое время она поставила бы на место наглеца, но пять лет голодной жизни чему-то научили. Курдула же, приподняв голову, сказала:

— Да все бы ничего, господин Артаке, да голова побаливает.

— Может, лекаря прислать? — поинтересовался я, хотя и так знал, каков будет ответ.

— Да зачем лекарь? — возмутилась старуха. — Голова сама пройдет. Отлежусь до вечера.

— А рука? — настаивал я.

— Побаливает, опухла, но тоже ничего. Фрейлейн Кэйтрин холодненькое приложила, уже лучше. Завтра стряпать смогу.

— Ну, ты давай не торопись, выздоравливай. Спешить нам некуда, — поднялся я с места. Кивнул девице: — Пойдемте, фрейлейн Йорген, во двор. Пусть Курдула немного отдохнет.

Во дворике, куда мы вышли, я выцепил взглядом небольшую скамеечку, предложил:

— Присаживайтесь, фрейлейн.

— Я постою! — процедила девица сквозь зубы. Ясное дело — не хочет садиться рядом. Ну, ее право. А я не рыцарь и в присутствии женщины могу сидеть.

— Итак, фрейлейн Йорген, — начал я, попытавшись устроиться поудобнее. — У меня к вам вопрос. Как вы собираетесь существовать дальше?

— А вам, скажите на милость, какая разница? — высокомерно изрекла дочь рыцаря.

— С одной стороны, никакой, — пожал я плечами. — Какое мне дело, кого мои слуги берут себе в приживалы? С другой, как хозяин усадьбы, я должен знать, кто болтается на моей земле. Разве не так?

Наверное, лучше бы я ее ударил. Девица прикусила губу, пытаясь сохранить величие королевы в изгнании, но из ее глаз потекли предательские ручейки. Решил ударить больнее:

— Думаю, фрейлейн Йорген, что роль приживалки при слугах, когда в ваш бывший дом въедет новый хозяин, вас не устроит. Возможно, вы захотите поискать счастья в другом месте. Уверен, многие купцы в Вундерберге захотят иметь у себя в доме служанку знатного рода.

— А тут вы ошибаетесь, мессир, — глухо ответила девушка.

Боже правый — вот это самообладание! Кажется, я уже довел девицу до слез, а дальше следовало ожидать либо истерики, либо бегства от меня куда-нибудь в поля и луга, а вот поди ж ты… Отвечает хоть и сквозь слезы, но с достоинством. А уж как пренебрежительно она проговорила «мессир».

— В чем ошибаюсь? — спросил я.

— В том, что купечество радо увидеть дочь рыцаря в качестве прислуги. Я целый месяц обивала пороги в Вундерберге и в других городах. Искала любое место — служанки, горничной, даже прачки. Но везде получала отказ. Ну, разве что… — Тут девушка замялась.

— Хозяйки борделя были готовы дать вам работу, — договорил я.

— Именно так. Одна маман даже сказала, что из-за знатного происхождения готова смириться с моей козьей рожей, плоской грудью и кривыми ногами. Не знаю, — усмехнулась Кэйтрин, — как они ухитрились рассмотреть мои ноги?

— Как я понимаю, в бордель вы идти отказались, — резюмировал я.

— Лучше сдохнуть, — скривила фрейлейн рот.

Эх, глупая барышня. Ты еще не понимаешь, как тебе повезло, что рядом оказались верные слуги и крыша над головой. Как бы запела, если бы действительно оказалась на улице? Если у женщины выбор — сдохнуть от голода или идти на панель, то восемь из десяти отправляются на панель. Хотя очень даже возможно, что Кэйтрин — из двух оставшихся.

— А в монастырь не пробовали?

— В монастырь, господин Артаке, идут из-за веры, а не из-за куска хлеба, — отбрила она. — Я же пока не готова уйти из мира. — Смерив меня взглядом, фрейлейн поинтересовалась: — И вообще, разговор с вами мне неприятен. Я, как вы выразились, являюсь приживалкой при бывших слугах, но вам лично ничем не обязана. И я устала от общения с вами.

— Я же вам предложил присесть, — хмыкнул я. — Фрейлейн, наш разговор еще только начался.

Девушка, развернувшаяся, чтобы уйти, остановилась и посмотрела через плечо с неким любопытством.

— Я уже все сказала. Вещей у меня нет, собирать нечего. Попрощаюсь со стариками и уйду.

— Мы еще не говорили о самом главном, — подавил я усмешку. — Или вы решили, что я затеял весь разговор лишь для того, чтобы оскорбить вас? — Не давая девушке открыть рот, мстительно добавил: — А я считал вас умнее…

От изумления фрейлейн Йорген присела рядом со мной. Спохватившись, слегка отодвинулась.

— Вы хотите предложить мне работу? Хотите, чтобы я осталась служанкой в своем собственном доме? Бывшем доме, — опустила она голову, но резко вскинула подбородок. — Если предложите, то я останусь.

— Нет, фрейлейн Йорген. Я хочу предложить вам стать моей женой, — сообщил я, изумляясь собственному предложению.

Идея обзавестись женой пришла мне в голову прямо сейчас, потому что часом раньше, вызывая девушку на разговор, хотел предложить ей должность экономки. Судя по словам Томаса, Кэйтрин Йорген прекрасно выполняла обязанности управляющего имением. Но управляющий в юбке — как-то не очень… Пусть она считается экономкой, но будет управлять имением. И даже пять минут назад я готов был признать ее экономкой. Всего лишь. Что же такое со мной случилось? На кой мне понадобилась жена?

Если изумился я сам, то что тут сказать о Кэйтрин? Сказал бы — сидела, словно громом пораженная, но это будет неверно. Гром, как учили меня когда-то, — это всего лишь звук, а поражает молния.

— Господин Артаке, а вы в своем уме? — поинтересовалась девушка. — Вы меня видите первый раз в жизни.

— Это единственное, что вас смущает? — парировал я.

— Нет, не единственное, — опять прикусила губу Кэйтрин. — Меня много чего смущает.

— Мой возраст? Или дочь рыцаря не может выйти замуж за бывшего наемника?

— Нет. Разница в возрасте у нас с вами лет двадцать, может, и больше. Но для мужчины быть старше женщины — ничего страшного. Мой отец был старше матушки на пятнадцать лет. Да и общественное положение, — усмехнулась она, — после пяти лет нищеты меня меньше всего смущает. Кого удивишь мезальянсом?

— Никого, — согласился я. — Нищая титулованная знать сплошь и рядом поправляет свои дела, отправляя дочерей замуж за богатых купцов, а нетитулованная — даже за ремесленников.

— Меня смущает другое, — продолжила девушка. — Вы меня не любите, а я вас…

Тут Кэйтрин слегка задумалась. Наверное, в начале нашего разговора в отношении меня у нее была ненависть, а потом презрение. Даже если и остались какие-то недобрые чувства (а они остались!), высказать их в лицо человеку, сделавшему предложение руки и сердца, язык у девицы не поворачивался. Пришлось прийти ей на помощь.

— Ну, вы меня тоже не любите. Тем более что я вас очень старался обидеть.

— Вы делали это нарочно? — изумилась девушка. — Кто же вы после этого… Вы — подлец.

Кэйтрин попыталась вскочить, но я удержал ее. Удивился, что силенок в этом тщедушном теле оказалось гораздо больше, чем ожидалось. Усадив девушку на место, спросил:

— Вы мне так и не ответили — согласны или нет?

Кажется, Кэйтрин хотела плюнуть мне в лицо. Но удержалась. Спросила сквозь зубы:

— Разве можно выйти замуж за подлеца?

— Конечно можно, — ответил я, пожимая плечами. — Сколько женщин выходят замуж за подлецов, но узнают об этом слишком поздно? У вас, фрейлейн, очень выигрышная ситуация — еще до свадьбы будете знать, кем является ваш будущий муж. Но могу вам сказать, что в большинстве своем все мужчины подлецы и сволочи.

— Мой отец не был подлецом! И мой брат не был! — вскинулась девушка.

— Значит, бывают и исключения, — не стал я спорить. — Так все же, фрейлейн Кэйтрин, вы примете решение сразу или дать вам время?

— А если я скажу — нет, что тогда?

— Ничего, — пожал я плечами. — Если вы скажете нет, значит, вы скажете нет. Я немного поплачу, но ваш отказ как-нибудь переживу.

— Нет, господин Артаке, вы определенно не в своем уме, — покачала головой девушка.

— Все может быть, — согласился я. — Пока служил, меня столько раз били по голове, что немудрено было ее и повредить. Ну, а если серьезно, то отказать — ваше право. Разумеется, никто не будет вас выгонять. Живите. Но, боюсь, вам будет очень неуютно рядом с новым хозяином. Впрочем, если захотите уйти — тоже ваше право. Я даже готов дать вам денег на первое время.

— Господин Артаке, мне надо подумать, — начала фрейлейн, — я не могу сказать… Ой!

Перед нами появился седой старичок, одетый в короткие кожаные штаны, белую рубаху и замшевый жилет. Обычный старичок, не считая того, что роста в нем было не более четырех футов, а сивая борода почти касалась земли. В руке старикашка держал увесистую палку.

Справившись с первым испугом, я дружелюбно спросил:

— А ты что за чудо такое? Неужели тоже решил на ремонте подзаработать? Дедушка, давай я тебе денег просто так дам. Чего тебе на старости лет убиваться?

— Я вот тебе сейчас по лбу-то как засвечу, чтобы глупости не говорил! — замахнулся дед на меня. — Я на этом доме двести лет убиваюсь, а конца-края не видно.

— Ты, дедушка, лучше бы палками не махал, — начал я злиться. — А не то…

И тут я получил чувствительный тычок в бок от потенциальной невесты. Опешив от неожиданности, настороженно спросил:

— Фрейлейн Кэйтрин, что это значит?

— Господин Артаке, помолчите, — огрызнулась девица.

Я послушно притих, изумленно хлопая глазами, а старичок дробно расхохотался. Отсмеявшись, сказал:

— Вот так-то лучше. Я ведь чего пришел-то? Пришел сказать, чтобы ты, девка, замуж за этого человека шла.

— А… — пискнула что-то Кэйтрин, и старичок немного рассерчал:

— Я тебе, дура дурацкая, хоть раз худые советы давал? Я пять лет в пустом доме живу, стерегу. Наконец-то хозяина дождался! А надобно, чтобы и хозяйка была. Иди за него замуж, не кочевряжься. Не выйдешь — точно уйду. В городах дикие дома строят, нам везде рады.

Погрозив на прощание палкой, старик пропал. Не ушел, не убежал, а просто исчез. Не то растворился в воздухе, не то провалился сквозь землю. Не поленившись, я встал, посмотрел, присел на корточки и пощупал землю. Никакой дыры или ямы, сплошная земля, поросшая лютиком с одуванчиками. Есть еще кротовья нора, но старик в нее бы не пролез.

— Хм… И куда старикашка подевался? — буркнул я. — Двести лет он тут убивается! Все кругом с ума посходили…

— Господин Артаке, — осторожно поинтересовалась девушка, — а вы что, никогда брауни не видели?

Я не сразу и понял — о чем это она говорит.

— Брауни? Это домового, что ли?

— Можно и так сказать. Говорят, раньше у них были коричневые волосы, из-за того и прозвали так — брауни. Но потом они поседели, а прозвище осталось. Нашего брауни только седым помнят.

— Думайте, фрейлейн Кэйтрин, не спешите с ответом, — заторопился я. — С Томасом и Курдулой посоветуйтесь.

Если бы я не видел старикашку своими глазами, не поверил бы… но, с другой стороны, день сегодня солнечный. Голову напекло, примерещилось. Нет уж, поеду-ка я лучше в город. Наверное, стоит отвлечься — побродить по лавкам, побывать у оружейника. Где там мой Гневко? И еще бы распорядиться, чтобы покойников закопали.

Глава 3 Невеста с претензиями

Я рассматривал часы, расставленные в передней комнате, а сзади, за открытыми дверями, трудились часовщики. Судя по топоту детских ножек, доносящихся сверху, второй этаж был жилым. Шуршание напильников, лязг кусачек и ядовитые испарения кислоты мешали выбирать товары, но что делать — в этом городе лавки размещались прямо в мастерских.

Несмотря на ограниченное пространство, выбор был на любой вкус — часы напольные и настольные, карманные и каретные. Глаза разбегались, и решить, что конкретно мне нужно, было трудно. Наконец я остановился на каминных часах. Мне они понравились — не слишком вычурные, в меру тяжелые. Подставка из зеленого камня, два бронзовых коня, поддерживающие циферблат. Чем-то они напоминали древний герб — простой, без излишеств.

Представив, как в зимнюю стужу сижу перед камином, смотрю на языки пламени и время от времени бросаю взгляд на циферблат, следя за минутной стрелкой, я самодовольно усмехнулся. Теперь часы мне нужны не для того, чтобы не прозевать сигнал к атаке, а чтобы не пропустить обед. Стоп! Почему я должен следить за временем? Нет уж, пусть кухарка накрывает на стол не по часам, а когда я захочу!

В лавке не было приказчика, стремящегося навязать ненужный товар или помочь покупателю. Но когда выбор был сделан, словно прочитав мои мысли, из мастерской явился хозяин. И почему все считают, что часовщики субтильный народ? Этого мастера — да в тяжелую бы пехоту!

— Берете? — только и спросил он, а когда я кивнул, обозначил цену: — Десять талеров.

Я в раздумчивости потер подбородок (надо бы обзавестись бритвой или узнать, где тут ближайшая цирюльня), мысленно взвешивая тяжесть своего кошелька. Как на грех, там звенело талеров пять, с мелочью. Видимо, придется заезжать к Мантизу и брать деньги на «обзаведение хозяйством». Часовщик расценил мои сомнения иначе.

— Могу сбавить до восьми талеров. Крайняя цена — семь, но в этом случае до гостиницы довезете сами.

М-да, вот об этом я тоже не думал. Представив себе, как везу на гнедом каминные часы, развеселился. Да и зачем мне часы в гостинице? Пусть везут сами, а рассчитаюсь по прибытии товара.

— Скажите, любезный, а вы сможете доставить часы в мою усадьбу? — поинтересовался я. Уточнил: — Раньше она принадлежала Йоргенам.

— Вы, стало быть, местный, — с неким разочарованием протянул часовщик. — Так бы сразу и сказали.

— А что это меняет? — удивился я.

— Если вы здешний, цена за часы — два талера.

— Странно, — удивился я. — Обычно цены одинаковые — что для приезжих, что для местных.

— Ну, господин рыцарь, не скажите, — засмеялся часовщик. — Местные не купят часы за четыре талера.

Я чуть было не спросил — но вы же только что назвали другую сумму, — но тут до меня дошло, что часовщик просто заламывал цену, чтобы дать пришлому купцу возможность поторговаться. А ведь окажись у меня при себе десять талеров — купил бы и не задумался. Подобная роскошь в Швабсонии обойдется в талеров сорок, а то и больше.

— Значит, два талера — это с доставкой? — на всякий случай поинтересовался я.

— Ну да, — кивнул часовщик. — Усадьбу рыцаря Йоргена я знаю. Я самолично все уложу, оберну, сынишка доставит. Конечно, — замялся мастер, — вы можете сами забрать товар, но часы — хрупкая штука. И на дороге всякие оборванцы шалят, могут ограбить. — Не дожидаясь моего ответа, мастер рявкнул: — Иоганн, серого запряги!

Я не успел спросить, мол, не боится ли мастер за ребенка, но, когда к нам вышел «сынишка», лишь уважительно крякнул. Послушный сын кивнул и отправился выполнять приказ, а папаша крикнул вслед:

— И дубинку не забудь!

Посмотрев на меня, часовщик виновато развел руками:

— Он у меня непутевый, все норовит кулаком бить. Не понимает, что можно пальчики повредить.

Я опустил взгляд на руки мастера. Ну, если эти сардельки он называет пальчиками, то я уже и не знаю… И как они с тонкой работой справляются? Чудеса. Не стал говорить, что оборванцев уже можно не опасаться, вытащил кошелек:

— Вот деньги, а часики доставьте в усадьбу, оставите кому-нибудь из слуг.

Приняв монеты, часовщик посмотрел на меня с неким недоумением. Наверное, ждал, что я начну торговаться и мы сойдемся на одном талере. Что ж, дам возможность людям подзаработать!

Мастер продает по четыре талера то, что потом перепродается по сорок! А почему бы ему самому не возить часы на продажу? И почему местные купцы не догадались скупать товар?

Неужели я самый умный? Конечно, далеко не дурак, но не стоит считать дурнее себя купцов, получающих прибыль из петушиного крика. Что служит препятствием для торговли? Пошлины, дурные дороги, война. Войны сейчас нет. Таможенные пошлины? Пусть владетели государств накручивают какие угодно пошлины, но купцы все равно будут в выгоде. Часы-луковицы уйдут по цене бриллиантов, а часики-медальоны — еще дороже. Все королевские и герцогские дома Швабсонии выстроятся за ними в очередь. Возможно, дело в дороге. А что в ней не так? Дорога долго шла по ущелью, но мы с гнедым и Кургузым ее одолели без особых напрягов. Утомляло лишь то, что не попадались ни постоялые дворы, ни трактиры. Хорошо, что прихватил толику провизии да полмешка овса. Но я был один, а купец ради выгоды свой обоз и по бездорожью провезет, а надо — так и на пузе проползет.

Странные купцы в Вундерберге. Ну, узнаю со временем, в чем тут дело.

Поставив Гневко в стойло, кивнул конюху, кланяющемуся мне до земли, пошел в гостиницу.

— Господин Артаке, постойте, — услышал я знакомый голос. Ну конечно же фрейлейн Кэйтрин. Не иначе, решила дать согласие.

— Пройдемте ко мне? — предложил я. Спохватившись, что предложение может казаться для дочери рыцаря неприличным, уточнил: — Обещаю, что вашей чести ничто не грозит.

— Вот в этом-то я не сомневаюсь, — высокомерно ответствовала Кэйтрин. — Я беспокоюсь о вашей репутации. — Видя мое недоумение, уточнила: — Гостиничная прислуга сразу же разболтает — кто ходит в номер к богатому постояльцу. А мне не хочется, чтобы потом говорили, что у моего супруга дурной вкус. Уж если вести к себе шлюху, то поприличнее. Что мне потом скажут?

Я с трудом подавил даже не вздох, а крик души! Была надежда (очень-очень слабая, но была), что девушка откажется. Сохраняя беспристрастность, спросил:

— Стало быть, вы приняли мое предложение?

— А у меня есть выбор? — скривила тонкие губы Кэйтрин. — Жить приживалкой при слугах — тошно. А тут еще и брауни.

— Брауни — конечно да, — хмыкнул я.

— Да что вы понимаете?! — вспылила девушка. — Брауни пять лет за домом следил, помогал старому Томасу латать дыры, менять черепицу! А сколько он нечисти отогнал?

— Ладно-ладно, — попытался я успокоить девушку. — Давайте-ка ближе к делу. Вы согласны выйти за меня замуж, и это замечательно.

— Господин Артаке, сразу хочу сказать — я даю согласие только ради усадьбы и дома. Никаких чувств я к вам не питаю.

— И не надо, — добродушно отозвался я. — Должны быть какие-то формальности, кроме венчания? Мне бы самому не хотелось этим заниматься.

— Господин Артаке, обсудим это не здесь, не на улице. Я пришла для того, чтобы потом не передумать. Теперь же, с вашего разрешения или без оного, но я пойду.

— Э-э-э, фрейлейн Кэйтрин, — начал я, но забыл, чего же хотел сказать. Вспомнил, что хотел предложить денег на новое платье, но передумал. Провожать она себя не позволит… а если ограбят? А, вспомнил.

— Я хотел сказать, что сегодня в усадьбу должны привезти каминные часы.

— Какие часы? — не поняла Кэйтрин.

— Ну, такие, с двумя конями. Пусть Томас их выгрузит и поставит у себя.

— Томас закапывает ваших покойников. Подождите… Господин Артаке, а зачем вам каминные часы? Куда их ставить? В нашем… простите, в вашем доме еще ремонта недели на две.

— Томас сказал — на неделю.

— Много конюх понимает в ремонтах, — фыркнула Кэйтрин. — Господский дом — это ему не конюшня. Неделя уйдет на то, чтобы починить стены, перекрыть крышу — черепица нужна новая, заменить половицы, вставить стекла. Брауни говорит, что придется перекладывать камин, а хорошо бы и кухонную печь — дымоходы почти завалились. За пять лет уцелел лишь внешний облик дома. Куда вы поставите часы, если нет камина? На конюшню?

Я начал злиться. В кои-то веки купил что-то домашнее, чем не режут, не колют, не убивают (хотя, если кинуть часы со стены, голова в панцирь провалится…), а тут замарашка в старом платье читает нотации.

— Ступайте домой, фрейлейн, — устало изрек я. — Завтра я приеду в усадьбу, и мы обо всем поговорим.

А часы, если хотите, поставьте на конюшне. Они бронзовые, ничего с ними не сделается. Считайте, что это подарок невесте.

Фрейлейн ушла, держа спину прямо, словно кол проглотила. Я же постоял немного, повздыхал и ушел в свой номер. Сняв сапоги, упал на постель не раздеваясь, чего за мной не водилось. Лежал, смотрел в потолок, ломая голову — ну зачем? Ну кой черт дернул меня за язык, когда предложил этой дурнушке выйти за меня замуж? Я же хотел спокойно дожить свой век, а вместо этого получил сплошную головную боль. Как женщина фрейлейн Кэйтрин меня не прельщала. Нечему там прельщать. К тому же разница в возрасте была ощутима, а я никогда не западал на молодых женщин — бордели в расчет не беру, там и шестнадцатилетняя выглядит далеко за тридцать.

И куда мне деваться? Сказать, мол, простите, фрейлейн, я передумал, нельзя. При всех своих недостатках — а их у меня столько, что ни один писец не возьмется перечислить, — я считал за собой одно лишь достоинство — умение хранить слово. За долгие годы привык, что меня самого можно предать, отношусь к этому с пониманием. Люди слабы и привыкли действовать так, как им выгодно, а не в силу взятых на себя обязательств. Но за собой я такого права не допускал. Умение держать данное слово — это единственное, за что я себя уважал. Отступишься от принципа один раз — значит, все! Стало быть, мне отказаться от брака невозможно. С другой стороны, можно же сделать так, что фрейлейн Йорген сама возьмет назад собственное слово. И это очень даже реально, потому что девице нужен не я, а усадьба! Да черт с ним, с имением, и с усадьбой, отдам фрейлейн купчую, и пусть она делает с ней все, что хочет!

На душе сразу стало легче. В конце концов, у меня остается уйма денег. Больше, чем я смогу истратить за всю жизнь. А уж по здешним-то ценам — так и за две жизни. Куплю себе маленький дом. Чтобы была лишь спальня с гостиной, а еще кухня. Хотел когда-то иметь библиотеку — обойдусь. Книги могут постоять и в гостиной. Или зачем мне гостиная, если я не собираюсь водить гостей? Найму приходящую кухарку — она будет стряпать, вытирать пыль. Нет уж, никаких слуг! Буду заказывать завтраки-обеды-ужины в трактире, а уборку в доме могу сделать и сам. При доме конюшня. С гнедым я и сам управлюсь. Накормлю, напою, вычищу и навоз вывезу. А что же делать с Кургузым? Вроде решил оставить мерина при себе. Стало быть, конюшня на двух лошадей. И навоз убирать за двоих…

И вообще — зачем мне свой дом? Жить по постоялым дворам, гостиницам и трактирам, не задумываясь, кто будет стирать белье, менять простыни, готовить обед, гораздо проще. Не спорю — это дороже, но если есть деньги, чего их считать? Может, остаться в гостинице, на положении постоянного постояльца? Как интересно звучит — «постоянный постоялец». Слова схожие, а смысл разный!

Идея с гостиницей мне понравилась. А возможность отказаться от свадьбы — еще больше. Не выдержав, я вскочил, и через несколько минут мы с Гневко уже скакали в сторону усадьбы.

В усадьбу мы явились в тот момент, когда сын часовщика и мрачная Кэйтрин снимали часы с повозки. Гневко, сообразивший, что я не горю желанием таскать тяжести, перешел с галопа на такой медленный шаг, что, пока мы добирались до флигеля, помогать уже было поздно.

Спешившись, полюбовался на кроткого ослика, запряженного в повозку, решил пройтись до конюшни. Вряд ли там что-то изменилось, но нужно чем-то занять время, пока Кэйтрин пристраивает свой подарок. Места во флигеле немного, но пара футов найдется.

Я успел пройти шагов пять, не больше, как за спиной раздалось презрительное ржание Гневко. Видимо, гнедой сказал что-то нехорошее про ослиную маму — в ответ послышался обиженный рев. И, как всегда, пока уши слушали, тело спасалось — я резво припустился к конюшне и прижался к стене. Вовремя. Осел, растопырив копыта, прижал башку к земле и, приподняв задницу вместе с тележкой, кинулся на обидчика. Лопнула хлипкая веревка, тележка опрокинулась на бок, а длинноухий, открыв пасть, бросился на гнедого с намерением закусать того до смерти.

И тут я пережил величайшее изумление — боевой конь в полном расцвете сил, переживший за свою жизнь две войны, восемь атак рыцарской конницы, четыре взятых города и невесть какое количество мелких стычек, пустился наутек. Моя челюсть еще не вернулась на место, когда я понял, что это было не бегство, а тактическое отступление: Гневко рванул не куда попало, а в зазор между двумя сараями. Конь проскочил, а вот осел, волочивший за собой опрокинутую тележку, застрял.

Осел орал так, словно его резали живьем, пытался вырваться из капкана, но не смог. Гнедой же, проявив чудеса благородства, не стал бить застрявшего врага (попытался, но понял, что не дотянется…), обогнул сараи и подошел ко мне.

На вопли осла прибежал хозяин.

— Что это с ним? — удивленно спросил сын часовщика. — Серый, ты что, взбесился?

Осел продолжал орать. Наверное, жаловался хозяину на судьбу, но тот его не понимал. Гнедой презрительно оттопырил нижнюю губу — мол, взбесишься тут, от такой жизни. Признаваться, что он приложил копыто к заманиванию осла в капкан, не стал. А я конечно же не стал выдавать гнедого. Ему хоть какое-то развлечение. В конце концов, длинноухий должен был соизмерять свои силы, а не кидаться в драку.

Сын часовщика попытался вытянуть осла. Увы, серый застрял так крепко, что младшему часовщику пришлось протискиваться между сараями, распрягать несчастное животное, вытаскивать его… Тележку извлекали по частям. Сам же страдалец (не часовщик, а осел) хоть и бросал свирепые взгляды на жеребца, но мстить не отважился. Может, слегка поумнел.

Мне было немного неловко перед парнем, пострадавшим по милости моего коня, но лишь самую малость. Все же я переплатил за часы целый талер, так что имел полное право на маленькую месть.

Сразу приступать к разговору с Кэйтрин я не стал. Успею. Отправив Гневко пастись, пошел смотреть — как там дела с ремонтом моего дома. Пока еще моего.

Там было на что посмотреть. Возле дома суетился народ — мужики везли на тачках глину, бабы ее топтали ногами. Откуда-то появился Томас, верно успевший прикопать трупы давешних грабителей, и радостно доложил, что черепицы понадобится много, потому дешевле купить приспособление для изготовления, нежели возить в усадьбу. Насколько дешевле, мне было все равно, но посмотреть, что за приспособление, было любопытно.

Раньше я думал, что черепицу делают так же, как кирпичи, — берут форму, забивают глиной, переворачивают, подсушивают на солнце, потом обжигают. Тут оказалось все хитрее. Наличествовал винтовой пресс и бочка. В бочку закладывали жидкую глину, закручивали винт. Очень похоже на выдавливание сока, только вместо дырок снизу была узкая щель, из которой выползала красно-коричневая лента. Мальчонка, бывший на подхвате, ловко разрезал ленту на ровные кусочки, прокалывал в них дырочки и складывал прямоугольники на деревянный поддон.

— А что потом? — заинтересовался я.

— А потом высушим, сложим в печь и будем обжигать дня два, — сообщил Томас. Зажмурившись, старик доверительно сообщил: — Это же какая красота — дом белый, крыша красная. И конюшня такая же. Все — как в прежние времена! Еще бы и флигель подремонтировать. По осени крыша течет — спасу нет.

— Так в чем же дело? — пожал я плечами. — Ремонтируй флигель, да заодно и сараи. Пускай все здесь будет белое и красное.

— А ставни у окон? — забеспокоился старик.

— Ставни… — призадумался я. А какие должны быть ставни? Зеленые? Черные? Не придумав, нашел-таки выход: — А про ставни ты у фрейлейн Кэйтрин спроси.

— Спрошу, — часто-часто закивал Томас. Потом, слегка помявшись, сказал: — Вы, господин Артаке, правильно сделали, что ее в жены решили взять.

— Не пожалеть бы, — усмехнулся я. — Языкастая, что твоя Курдула.

— Что да, то да, — согласился Томас. — Норов у девки, как у кобылы неезженой. Фрейлейн Кэйтрин с самого детства была стервочкой. Выросла, стала большой стервой. Но голова у нее соображает, и добрая очень. Зато красотой ее Бог обидел, а это для семейной жизни хорошо.

— Это почему? — заинтересовался я.

— От красоты, господин Артаке, одни хлопоты, — авторитетно заявил Томас. — Ежели баба у мужика красивая, за ней глаз да глаз нужен. Чем красивее — тем слабее на передок. Чуть отвернешься, так ей уже кто-нить юбку заворачивает. Вон, Курдула моя, по молодости-то хороша была, а сучка та еще. Как задержусь — вмиг у нее кто-нибудь между ног шустрит, только задница сверкает. Уж сколько я блудодеев с нее поснимал, сколько черепушек о стенку разбил — а все неймется. А сколько удрать успели? И ее бил, синяя вся ходила, а что толку? Раза четыре убить хотел, да жалко становилось. Только как постарела, так и угомонилась. Так что, господин Артаке, для семейной жизни супружница поплоше нужна. И рога не наставит, и благодарна будет. А рожа уродлива, так ничего. Днем на рожу можно и не смотреть, а ночью не видно.

Рассуждения Томаса меня повеселили. Но в них был свой резон. Жена, приносящая мужу свою молодость, приносила в приданое еще и рога. И чем старше муж, тем ветвистее. А ведь это еще одна причина, почему мне следовало отказаться от свадьбы. Кэйтрин некрасива, зато молода. А еще есть в ней что-то такое, что заставляет уважать девушку. Для записного ловеласа этого будет достаточно, а как поведет себя Кэйтрин? Не исключено, что и поведется. Спрашивается — мне это надо? Придется тогда убивать любовников или жену. Лучше жену. Проще один раз убить жену, чем каждый раз убивать очередного любовника.

С таким настроением я и отправился отыскивать невесту, благо предполагал, где она могла быть.

Во флигеле, где и так-то было темно, летали пух и перья, заслоняя собой единственное окно. Конечно же у меня засвербело в носу.

— Ап-ч-ч-хи! — поприветствовал я женщин.

— Будьте здоровы, господин Артаке, — почти сердечно отозвалась Курдула, а фрейлейн сурово промолчала.

— Благодарю вас, — церемонно склонил я голову. — Апч-чхи…

Фрейлейн Кэйтрин и Курдула были заняты странным делом — набивали пухом крошечные подушечки. Прочихавшись, я не удержался от вопроса:

— Это для кого, для кота?

— Это, господин Артаке, одеяло пуховое будет, — сдержанно отозвалась Курдула. — Подушечки вместе сшиваются, плотно-плотно, потом — пододеяльник сверху. И будет замечательное одеяло! Мы уж лет пять пух копили, думали — а вдруг да приданое придется шить. Слава те, господи, дождались!

— А кому приданое-то? — брякнул я.

Вопрос был глупым. Жених, то есть я, должен соображать, что невеста обязана принести что-то в дом. Не только будущие рога, о которых я вспомнил, но и что-то более полезное в хозяйстве.

— Так верно не мне, — хмыкнула кухарка. — Я свое приданое давно истрепала.

«Наслышан!» — хмыкнул я про себя, но вслух сказал:

— Вижу, что оклемалась, молодец. Ты бы сходила к Томасу, посмотрела — не утомился ли.

— Вы, господин Артаке, так прямо и скажите — пошла вон, дура старая, нам поговорить нужно, — встала кухарка.

— Курдула, сядь на место! — прикрикнула фрейлейн. — Я тебя никуда не отпускала.

Курдула замерла в нерешительности, но, когда я кивнул ей на дверь, послушалась меня, а не свою бывшую хозяйку. Интересно, как старики ее до сих пор не придушили?

Я прошелся по комнате — два шага вперед, полтора назад. Полюбовавшись на каминные часы, словно присыпанные снегом, изрек:

— Хорошие они люди, ваши бывшие слуги. Другие бы не вытерпели.

— Слуги должны знать свое место, — горделиво произнесла девица. — Знатные люди остаются знатными при любых условиях! Шваль остается швалью, даже выплыв наверх.

Я почувствовал, как во мне просыпается ярость. Я полагал, что эта девчонка заслуживает уважения за то, что она отчаянно пытается выжить и остаться человеком! А она… Да она просто маленькая спесивая дрянь! Захотелось ухватить фрейлейн за шиворот, задрать ей подол, завалить на эту жуткую постель и выдрать ее. Но я не дожил бы до своих лет, если бы позволял ярости управлять собой. К тому же, ну, что греха таить, не знаю, как бы я поступил при виде девичьей попы. Взять силой женщину — не велик подвиг. А что потом? А вот потом мне бы точно пришлось жениться на фрейлейн Йорген, и никакие уловки бы не сработали.

— По поводу швали я абсолютно с вами согласен, — изрек я, пряча злость под гадкой ухмылкой. — Из упавших в грязь мало кто способен очиститься.

— Потому что грязь пачкает не только одежду и тело, но проникает в человеческие поры, — сквозь зубы продолжила девица пришедшую мне на ум цитату. Стало быть, рыцарь Йорген учил дочь философии? Занятно.

— Именно! — поддакнул я. — Слышал я как-то эту фразу от одного проповедника. Умный, собака, хоть и пьяница. Енотом его звали.

— Это говорил Енох Спидекур — величайший мудрец современности, — с придыханием сообщила девица. — Его можно поставить в ряд с Платоном, Аристотелем и Тертиниусом-младшим.

— Да? — недоверчиво протянул я. — А я-то думал — это мой приятель Енот сочинил. Он, как напьется, та-акие перлы выдавал!

— Приятель… — презрительно фыркнула девица, осматривая меня с головы до ног, словно бы видела в первый раз. — Сомневаюсь, что ваши приятели на трезвую голову способны сочинить хотя бы строчку.

А вот тут она попала в самую точку! Мой университетский приятель Енох Спидекур, прозванный Енотом за вытянутую рожицу и узкие глазки, все свои сочинения писал только в подпитии. Врать не стану, пьяным до поросячьего визга его никто не видел, а трезвым — тем более. Говорят, именно он считал шары на защите моей магистерской диссертации. Сам я не помню… Верно, белые у него двоились, а черные куда-то запропастились. Спидекура я не видел лет двадцать пять. После университета наши пути разошлись. Я подался в наемники, покрыв родовой герб позором, а он стал светилом науки.

— Господин Артаке, — вмешалась в мои воспоминания фрейлейн Кэйтрин. — Вы хотели со мной поговорить? Я вас внимательно слушаю.

— Не знаю, с чего бы начать, — честно признался я, усаживаясь подальше от фрейлейн.

— Верно, вы хотите обсудить сроки свадьбы? Мне кажется, с этим не стоит спешить. Мне нужно сшить свадебное платье. Опять же, — кивнула Кэйтрин на пуховые подушечки, — нужно принести в дом хоть какое-то приданое. Понимаю, что с вашими деньгами купить можно все, но есть еще и традиции. Обычно приданое запасают лет с десяти. Когда были живы мои родители, мое приданое занимало пять сундуков!

— Фрейлейн, вы мне сказали, что готовы выйти за меня замуж только ради усадьбы?

— Если у вас плохо со слухом, могу еще раз это повторить.

— Стало быть, если получите усадьбу, то я вам не нужен? — уточнил я.

— Что вы этим хотите сказать? — насторожилась Кэйтрин.

— Да ничего особенного, — пожал я плечами. Вытащив из сумки купчую, бросил ее на постель. — Вот, фрейлейн Йорген, ваша усадьба. Забирайте ее с домом, конюшней и всеми потрохами в придачу.

Фрейлейн Йорген недоверчиво взяла в руки бумаги. Полистала все три страницы — саму купчую, где оставались автографы фрау Йорген и ростовщика, реестр с описанием недвижимого имущества. Сглотнула…

— Господин Артаке, нужно сделать передаточную надпись. Надеюсь, вы умеете писать?

Я сделал обиженный вид:

— Фрейлейн Йорген, судите сами — на кой хрен мне писать? Все, что мне нужно было, — поставить крестик, когда выдавали жалованье.

— Ну, ничего, — отмахнулась фрейлейн. — Сама напишу.

Фрейлейн опустилась на колени. Я испугался — не передо мной ли, но оказалось, ей нужно было извлечь из-под кровати небольшой сундучок. Вытащив из тряпок и игрушек бурую склянку, девица глухо застонала. За столько лет чернила успели высохнуть.

Фрейлейн Кэйтрин кинулась к очагу. Вытащив комок сажи, помяла, поплевала в ладонь. Ткнула туда пальцем, мазнула по полу — проба пера! — потом по табурету.

— Вот и чернила! — торжествующе продемонстрировала фрейлейн черную полосу. — А перьев у нас много. Сейчас очиню.

— Не пойдет, — вздохнул я, досадуя, что сам не подумал о такой малости — запастись какой-нибудь склянкой чернил. — Высохнет, осыплется.

Конечно, девица мне не поверила. Пришлось ждать, пока полоска не высохнет, и провести по ней ладонью. Ладонь стала черной, табурет чистым. Насколько я помню, сажа для изготовления чернил не годится, иначе школяры и студиозы тратили бы деньги лишь на вино.

— А если кровью? — в отчаянии предложила фрейлейн. Закатав рукав, потребовала: — Дайте кинжал!

— Нет уж, любезная фрейлейн, — прикрыл я рукоятку. — Чужой кровью бумаги не подписывают, а свою я не дам. Да и глупо на купчую кровь тратить.

— И что делать? — растерялась Кэйтрин.

— Да ничего не делать, — буркнул я. — Бумаги я оставляю вам. Коль скоро они у вас — вы владелица земли и домов. Можете кинуть купчую в огонь, вставить в рамочку. Или, чтобы соблюсти все процедуры, завтра приедете в город, найдем чернила — все подпишу. Даже у стряпчего можно заверить.

Оставив документы обалдевшей от счастья фрейлейн, я, ужасно довольный разрешившейся ситуацией, поспешил уйти.

Вернувшись в Вундерберг, я думал, как бы мне отпраздновать свое избавление от хомута, но придумать ничего не сумел. Ограничился лишь походом к цирюльнику.

Как отыскать брадобрея, мне подсказали добрые люди. В этом городе не было привычных багровых тряпок, развевавшихся над цирюльней, а существовали особые вывески — красно-белые столбики.

Брадобрей был занят — выдирал очередному страдальцу коренной зуб, а за занавеской полулежал тучный бюргер, ожидавший очереди на отвертывание крови из вены.

Ждать мне не хотелось, и потому дошел до лавки, где торговали всякой всячиной, включая бритвенные принадлежности, где купил-таки то, что давно собирался приобрести, — небольшой медный тазик и острейшую бритву. В прежние времена эти «приспособления» мне были не нужны — зачем таскать лишнюю тяжесть, если есть кинжал? А тут — решился.

Я гордо поставил приобретение в номере и потратил целый час, чтобы придать голове привычный шарообразный вид, а не облик ежа со шрамами.

Утром следующего дня в мою дверь робко постучали — так стучит хозяин гостиницы. Странно. Мы с ним договаривались, что завтрак мне подают по моему сигналу, и никак иначе.

— Что у тебя? — поинтересовался я, зевая от всей души.

— Господин Артаке, к вам посетительница, — виновато сказал хозяин. — Сказала, по срочному делу.

— Так пусть заходит, — зевнул я еще раз.

— А? — открыл рот хозяин, кивая на мою постель.

Я скосил глаза. Ну, постель не заправлена, и на соседней подушке лежит голова с длинными волосами. Но все остальное-то прикрыто! Вчера, обрадовавшись избавлению от свадьбы, взял к себе девушку, рекомендованную хозяином.

— Может, выгнать? — предложил хозяин, уже делая шаг. — Эй, Лота!

— Пусть спит, — одернул я. — Проснется — сама уйдет.

— Так ведь фрейлейн — дочь рыцаря Йоргена! — вытаращил глаза хозяин. — А Йоргены — родичи самому герцогу. Мы уж про фрейлейн Кэйтрин и думать забыли, верно, у герцога жила, а теперь имение хочет выкупить. Узнала, где вы обитаете, вот и пришла. Придет благородная девица, а у вас шлюха в постели.

Я усмехнулся. Положив руку на плечо хозяина, слегка нажал и тихонько сказал:

— Друг мой, ты сам вчера говорил, что Лота не шлюха. Мол, жених ее девственности до свадьбы лишил, бросил, а теперь ей деваться некуда. Было такое?

— Б-было… — проскулил хозяин. — Но я же как лучше хотел. Никто не хочет со шлюхами спать.

— Ладно, прощаю, — милостиво разжал я руку. — Фрейлейн веди сюда, а белье ты сегодня же новое постелешь.

— Так ведь недавно стелили, как вы заехали! Еще и недели не прошло! — попытался возразить хозяин, но, оценив мое недовольное лицо, скорбно умолк. Он же прекрасно понимал, что его гостиница не единственная в городе.

— А фрейлейн во что одета? — заинтересовался я. Неужели явилась в драных лохмотьях?

— Как положено одета, — пожал плечами хозяин. — Скромненько, но как сироте иначе? Не в шелках да бархатах щеголять.

Очень даже любопытно. Не иначе, фрейлейн успела пошить себе платье. Интересно, где денег взяла? А, вспомнил… Старуха же сказала — надо вначале девочку одеть. Ну, посмотрим.

— Господин Артаке, вы бы хоть штаны на себя надели! — чуть ли не со слезой в голосе возопил хозяин.

Точно, надо надеть штаны. Неприлично предстать перед юной особой в нижнем белье.

Платье простое, из недорогого серого сукна, новое, еще не обмятое. Вон, плечами поводит — не привыкла. И на голове не бесформенный старушечий чепец, а что-то вроде помеси чепца и шляпы. Как там его — капор, что ли?

В новом платье фрейлейн выглядела более привлекательно. Встретил бы я ее на улице, принял бы за дочку бюргера. Вон, на пальчике какое-то дешевое колечко. Единственное, что портило облик, — истертый до белизны сундучок для бумаг, более присущий стряпчему.

— Доброе утро, господин Артаке, — поприветствовала меня девица, вытаскивая из сундучка купчую и чернильницу. — Передаточную надпись я сделала на отдельном листе, вам осталось только поставить подпись. Или крестик…

— Ага, — кивнул я, взяв перо. — Щас крестик нарисую.

Так, что там она написала? Делая вид, что ищу место, куда ткнуть перышко, быстренько прочитал: «Я, Юджин Артаке, находясь в здравом уме и твердой намети перидаю девице Кэйтрин Йорген свое недвижимое имущество, именуемаего усадьбой Апфельгартен».

Ну, кто учил девицу грамматике? И с каких пор имение стало называться Апфельгартеном? Хотел возмутиться, но вспомнил, что я неграмотный. По сути — все правильно, а ошибки не в счет. Размашисто нарисовал две скрещенные палочки, с облегчением вытер пот со лба. Ну, вроде бы все. Вернув фрейлейн Йорген купчую и орудие труда, подождал, пока она не уберет все в сундучок, и осторожно взял девицу под острый локоть, чтобы скорее выпроводить.

— Постойте, господин Артаке, — резко выдернула руку дочь рыцаря. — Теперь, когда сделано главное, я хочу вас спросить… Вот, это вот, что такое? — кивнула девица на мою постель.

— А вы что, сами не видите? — удивился я.

— Потому и спрашиваю — что в вашей постели делает шлюха?

— В данный момент она просто спит, — простодушно ответил я. Хотел сказать, что девушка поздно легла, но не стал. Зачем фрейлейн пикантные подробности?

— Я вижу, что спит. Но я хочу знать — что она делает?

Ну, пойми этих женщин. Никакой логики!

— Да какое вам дело, кто пребывает в моей постели?

— Господин Артаке, я понимаю, что все мужчины — ну, или почти все — похотливые свиньи, но вы могли бы не демонстрировать уличных девок перед невестой.

— Перед кем? — обомлел я. Взяв себя в руки, веско изрек: — Фрейлейн, мы же вчера с вами договорились…

— О чем мы договорились? Вы вчера уступили усадьбу Аифельгартен, не спорю. Но мое слово остается в силе. Впрочем, если вы отказываетесь на мне жениться, я буду только рада, — улыбнулась Кэйтрин, обнажив мелкие белые зубы. — Вы отказываетесь?

Потихоньку я начал злиться.

— Любезная фрейлейн, вчера вы мне дали понять, что не желаете выходить за меня замуж. Я вернул вам ваше родовое гнездо. Так какого… черта вам еще нужно? Может, дать денег? Сколько вам нужно? — с надеждой посмотрел я на девушку.

— В моем роду не принято отказываться от своих слов, — высокомерно вскинула нос фрейлейн. — Если девица из рода Йоргенов отдала свою руку и сердце, значит, она их отдала. Так вы отказываетесь от своего предложения?

Я сделал последнюю попытку:

— Скажите, а шлюха в моей постели — это не основание для расторжения помолвки? Вы можете с чистой совестью взять свое слово назад.

— Нет, господин Артаке, — серьезно сказала Кэйтрин. — С кем вы сейчас спите — это ваше личное дело. Вы мне глубоко омерзительны, но слово есть слово.

Я чуть не взвыл! Да чтоб тебя приподняло и стукнуло, со своей верностью слову! И откуда такие дуры берутся? Наверное, оттуда, откуда такие же дураки, как я.

— Увы, фрейлейн, — помотал я головой. — У меня тоже нет обыкновения брать назад собственное слово.

— Жаль, — вздохнула фрейлейн. Добавила с грустью: — Очень жаль. Значит, придется нам становиться мужем и женой. Честно говоря, не хотелось бы делить с вами постель!

— Можете спать отдельно, — хмыкнул я. — Хотите, я дам вам слово, что не зайду в вашу спальню?

— Хочу, — поспешно сказала фрейлейн Кэйтрин.

— Считайте, что вы его получили. Надеюсь, теперь все?

— Почти все, — кивнула фрейлейн. — Теперь нам осталось договориться о свадьбе.

— Фрейлейн, будьте добры — все хлопоты на ваше усмотрение! — почти проскулил я. — Я все равно ничего не смыслю в этих делах.

— Хорошо, — согласилась фрейлейн. — Первое, что нужно сделать, — пойти к ювелиру и купить мне кольцо. Ну и себе заодно.

— А без меня никак? — грустно поинтересовался я. — Можно я просто дам денег?

— Нет, — твердо заявила Кэйтрин. — Это единственное, что вы обязаны сделать сами и без меня. Возьмите.

Фрейлейн стянула с пальца колечко, протянула мне. Принимая его, я вздохнул. А куда же теперь деваться? Колечко было железное, новенькое, словно только из кузницы. Наверное, мудрая фрейлейн специально еде-лала образец. Чтобы не потерять, я пристроил его на мизинец.

— Со свадьбой торопиться не будем, — твердо заявила фрейлейн. — Вначале вы должны отремонтировать дом, чтобы ввести в него молодую жену. А мне нужно подготовить приданое.

— Подождите, любезная фрейлейн, — злорадно усмехнулся я. — Хозяйка усадьбы — как вы ее обозвали — Апфельгартен? — теперь вы. Так что занимайтесь ремонтом сами!

— Нет, господин Артаке, — ответно усмехнулась дочь рыцаря. — Я не могу принять столь ценный подарок.

Вытащив из сундучка купчую, отделила от нее первый лист, где красовалась передаточная надпись с орфографическими ошибками и моя «подпись», разорвала на мелкие кусочки. Саму купчую положила на стол.

— И что это значит? — холодно поинтересовался я.

— Усадьба была заложена моей покойной матерью господину Мантизу за пятьсот талеров. Все было сделано по закону, в соответствии с доверенностью. А так как фрау Йорген не смогла ее выкупить, она стала собственностью господина Мантиза Инсекта. Он продал ее вам. Судя по документам, вы приобрели усадьбу за тысячу талеров. Кстати, у вас вполне четкий почерк и, в отличие от меня, нет грамматических ошибок.

Пропустив мимо ушей колкость, я возразил:

— А разве владелец усадьбы не имеет право ее продать, подарить? Что вас не устраивает?

— Вы можете подарить эту усадьбу кому угодно, даже ей, — кивнула Кэйтрин на постель, где по-прежнему спала Лота. — Но я не могу принимать такие подарки.

— Почему? — удивился я.

— Видите ли, господин Артаке, — криво улыбнулась фрейлейн. — Я не так уж долго живу на свете, но хорошо усвоила одну вещь: за все в этом мире надо платить. Знатный человек платит за свое происхождение кровью, крестьянин — за спокойную жизнь своим трудом. Чем вы сами заплатили за богатство, свалившееся на вас? Своей ли кровью, чужой ли? Впрочем, — отмахнулась фрейлейн, — мне это знать не нужно. Девушка, вышедшая замуж не по любви, платит. Чем я смогу рассчитаться с вами? Ничем. Титула у меня нет, а принадлежность к рыцарству не передается по линии прялки. Своим телом? Шлюха у вас в постели гораздо красивее меня, но обошлась вам гораздо дешевле. Я давно осознала, что я дурна собой. Даже когда был жив мой отец, когда наша усадьба процветала, ни один рыцарь не хотел сватать меня для своего сына. Я не знаю, что вами двигало, когда вы делали мне предложение. Глупость? Но вы не так глупы, как хотите казаться. Разумеется, не любовь и не жалость — вы не умеете жалеть. Возможно, расчет — вы захотели сэкономить на прислуге. Хотя, — мотнула девица головой, — вряд ли расчет. Судя по вашим тратам — вы не умеете считать деньги. Я понимаю, что ваш первый порыв прошел и вы решили избавиться от меня. Вы человек суеверный и боитесь отказываться от своих слов. Я же имела глупость дать вам согласие, а мы, Йоргены, привыкли держать свое слово. Впрочем, коль скоро я стану вашей женой, то буду иметь право считать себя хозяйкой усадьбы. Наш дом опять станет моим домом, яблоневые деревья в саду… Что ж, за это можно и заплатить. Впрочем, господин Артаке, вы тоже заплатите за необдуманные слова. Ваша плата — жизнь с некрасивой женой.

Я не стал вступать в дискуссию с фрейлейн Кэйтрин. Зачем? Фрейлейн уже нарисовала себе четкую картину, отвела в ней место себе — благородной страдалице и мне — суеверному наемнику со странностями. Я просто молчал, мечтая, чтобы фрейлейн поскорее убралась из моей комнаты, а лучше — из моей жизни. Но она не торопилась.

— Еще, господин Артаке. Как ваша будущая жена, я имею право знать ваше происхождение.

— А как вы считаете?

— Мне кажется, что вы сын богатого купца, поссорившийся с родителями.

— А как вы догадались? — хмыкнул я.

— Все очень просто, — важно пояснила девица. — Вы хорошо пишете, значит, получили образование. Тратят деньги направо и налево люди, привыкшие к богатству.

— Или те, на кого богатство свалилось нежданно-негаданно, — дополнил я. Поинтересовался, сдерживая смех: — А благородное происхождение вы исключаете?

— Благородный человек никогда бы не позволил себе отказаться от усадьбы! Он должен осознавать свою ответственность перед домом, перед землей и перед людьми.

— Да, действительно, — кивнул я. — Ни разу в жизни не встречал благородного человека, который бы подарил неизвестной особе имение. Как там вы его обозвали? Яблоневый сад?

— Раньше усадьбу называли усадьбой Йорген, по имени моих предков. Апфельгартен — гораздо благозвучнее, чем Артаке. Но если вы возражаете…

Мне было все равно. Хоть яблоневый сад, хоть брюквенное поле.

Выпроводив-таки фрейлейн Кэйтрин, я улегся в постель. Подвинув Лоту — вот молодец девка, умеет спать! — попытался еще раз все здраво взвесить и составить план действий. В результате получилось даже несколько планов. Самым мудрым казалось убийство бедной сиротки, с сокрытием трупа. Не видели дочку рыцаря Йоргена пять лет, но ведь никто и не искал! (Правда, придется убить Томаса с Курдулой, а их жалко — безвредные старички!) Еще вариант, показавшийся стоящим, — оседлать Гневко, забрать у ростовщика деньги (а то и черт с ними!) и ускакать куда-нибудь подальше. Можно обратно, в Швабсонию, можно в другую сторону. К горам, где гномы пасут коз и приносят сыр. А слово… Ну, прощают же тех, кто изменяет слову под страхом смерти. А брошенная невеста будет рада. Наверное, так бы и сделал, если бы купчая оставалась у фрейлейн Кэйтрин!

— Как же вы жить-то будете? — подала голос Лота. Приподнявшись на локте, девушка зевнула. — Такие благородные оба — хошь удавись.

— Ты же вроде спала? — удивился я.

— Да я так, подремывала. Поспишь тут с вами, с благородными. Вы тут благородством меряетесь, а мне слушай. Ты дальше-то как жить собираешься, после свадьбы?

— В каком смысле? — не понял я.

— Так ты же у алтаря будешь клятву давать — мол, в горе и в радости вместе. Ты же жене слово дашь, что изменять не будешь.

— Лота, как тебя, умную такую, да еще не убили? — вздохнул я, понимая, что девка права.

— Так я ж не со всеми умная, а только с тобой, — усмехнулась шлюха. — Поняла, что по морде не дашь и голой за дверь не выкинешь.

— Когда и узнать-то успела?

— Так по тебе видно.

— Заслужишь — дам, — честно сказал я.

— Так если заслужу, — хохотнула девка. — Если ты мне по морде дашь — стерплю. Стало быть, заслужила. Ладно, не заморачивайся пока. Женись сначала, а там видно будет. Совсем худо придется — сбежишь, как мой женишок сбежал, или жену зарежешь, вот и вся недолга.

Глава 4 Шойзель — мостостроитель

Ремонт усадьбы затянулся. Понадобилось не две недели, как предполагали, а целый месяц. Можно бы раньше закончить, но куда нам спешить? Фрейлейн Йорген стремилась, чтобы все было как раньше, а то и лучше. Барышне захотелось, чтобы в окна вставили витражи с единорогами. Мол, картинки, набранные из цветного стекла и засунутые в свинцовые рамы, — давняя мечта ее родителей. При рыцаре Йоргене почти все окна были затянуты промасленным холстом, от которого остались одни ошметки. По мне — лучше бы вставить прозрачные стекла, и вышло бы не дороже, чем витражи, а света стало бы куда больше. К тому же, случись какая напасть, заменить стекла проще, нежели восстанавливать картинки.

Будущая хозяйка моталась туда-сюда, нанимая художников, рисовавших эскизы, выбирала цветное стекло, где-то выискивала самый лучший свинец, а потом доводила до белого каления мастеров, составляющих витражи. То ей казалось, что единорог, набранный из синих осколков, плохо смотрится на зеленой траве, а бледно-розовый рыцарь не гармонирует с дамой, выполненной в сиреневых тонах, то вдруг мерещилось, что искусственное солнце плохо сочетается с закатом настоящего светила. Короче говоря — фрейлейн достала не только мастеров, но даже брауни. Старик домовой как-то не выдержал и за одну ночь вставил цветные стекла в свинцовые переплеты, показав, как оно правильно. Мастера с перепугу попросили расчет, снизив запросы раза в два.

Но, как ни старались мы оттянуть свадьбу, каменщики завершили ремонт стен, кровельщики заменили черепицу, а плотники перестелили полы. Господский дом, флигель, конюшня и прочие службы радовали лаконичностью — белый низ, красный верх. И все это великолепие утопало в зелени!

Чего мне не хватало, так это укреплений. Донжона, где можно укрыться в минуту опасности, подземного хода и галерей, соединяющих все строения. Следовало бы обнести усадьбу высокой стеной, поставить две-три (а лучше четыре!) башни, выкопать ров и установить подвесной мост. А вместо окон, укрытых хлипкими ставнями, соорудить бойницы! Вырубить лишние деревья в саду, мешающие обзору.

В теории я мог бы превратить мирную усадьбу в укрепленный замок. И даже собирался это сделать. Но… Крепости хороши, если в них наличествует гарнизон, на стенах несут службу часовые. Можно нанять горожан, привлечь молодых арендаторов. Можно-то можно, но какой в этом смысл? Любая армия существует с определенной целью и против реального врага — будь это крошечная баронская дружина, должная отбиваться от «армий» соседей и восставших крестьян, или имперское войско, призванное покорять чужие страны. Здесь ничего не было. Воинственных соседей можно не опасаться. Они либо переселились из имений в города, либо сидели в таких же неукрепленных усадьбах, больше напоминающих охотничьи домики, и на чужие земли не претендовали.

Крестьяне-арендаторы восстаний не поднимали. Внешняя угроза (ну как же приличному государству без нее?) была где-то далеко. До Силинга — столицы герцогства четырнадцать дней верхом, до приграничья, где шла вялотекущая война с королевством Ботэн (там-то и был когда-то пленен рыцарь Йорген), — месяца два. А были еще Вентийские горы (до них дня два пешим ходом, а на коне быстрее), с которых якобы спускались гномы. В крошечных человечков я до сих пор не верил, но горы — дополнительная защита, как от вражеских солдат, так и от государственных чиновников.

Стоило ли удивляться, что возводить укрепления в здешних краях было не принято? Города не имели крепостных стен, деревни никто не обносил частоколом. В лучшем случае крестьяне сколачивали деревянные изгороди вокруг садов, чтобы не забирались нахальные козы, не заходили степенные коровы, да складывали каменные ограды, отделяющие пастбища от полей.

Была мысль заказать для усадьбы кованую ограду, но, поговорив со знающими людьми, плюнул на эту затею. Даже если решетки и копья будут ковать все кузнецы Вундерберга и окрестностей, работа займет года два, а с учетом выплавки железа — четыре. Пришлось поступить как все — соорудить деревянный забор и выкрасить его в белый цвет.

Еще месяц потратили на меблировку. Дом оказался несколько больше, чем показался при первом осмотре. Общее руководство снова взяла на себя фрейлейн — ездила по мастерским, выбирала готовые изделия, заказывала и отчаянно торговалась даже не из-за пфеннига, а из-за крейцера. При виде Кэйтрин, разъезжающей по городу в коляске (вот и Кургузый пригодился!), купцы и ремесленники хватались за сердце. Хвататься хватались, но уважали. И кажется, авторитет барышни был выше, нежели мой, не любившего, да и не умевшего торговаться. Ну что поделать, не сумел я освоить высокое искусство торговли.

С самой Кэйтрин, на счастье, у нас все же наладились некие отношения, вполне нас устраивающие. Она не пыталась втягивать меня в хозяйственные дела и беспокоила лишь тогда, когда ей были нужны деньги.

Единственное, куда будущая жена не была допущена, — на чердак, в мой личный кабинет. Местные умельцы обшили его досками, переложили камин, заменили стекла. С обстановкой я особо не мудрил — заехал к столяру, высказал свои пожелания, нацарапал что-то на куске доски. Разумеется, дал мастеру хороший аванс, и тот отложил все иные заказы, выполняя мою прихоть. В результате я стал обладателем массивного резного стола, пары удобных кресел и книжного шкафа. Правда, заполнять его было нечем. Я рассчитывал хотя бы на сотню книг, а удалось заполучить «Апологию Сократа» Платона, довольно скверную выборку из Фукидида и две редакции «Истории Александра Великого».

Эти книги меня преследовали всю жизнь — дома, когда учился читать, в университете, где от меня требовали не только знания, но и понимания. Даже в пору солдатской жизни время от времени натыкался то на растерзанный переплет Платона, то на обрывки «Александрии». Но книги я купил и даже не стал скупиться, хотя разбуди меня ночью — перескажу все диалоги и добавлю комментарии.

Наведался в два ближайших монастыря, но переписчиков там не оказалось, а продавать что-то из собственной либереи монахи отказались, не польстившись даже на очень большие деньги. Слышал, что в столице с этим получше, но до Силинга еще нужно добраться. Может, чуть позже выберусь и навещу книжные лавки.

Неважно, точнее, никак в Вундерберге оказалось с доспехами. Мне бы хотелось украсить кабинет чем-то этаким, красивым, но единственный в городе оружейник мог предложить лишь охотничьи арбалеты, ножи и копья. Собственно говоря, а чего же я ждал? Если никто не воюет и на оружие нет спроса, не будет и предложения. Парочку арбалетов я взял, пригодятся. Еще купил манекен и поставил в угол, облачив в собственные доспехи. Ни кираса, ни каска мне в Вундерберге пока не нужны. Вот от чего я не смог избавиться, так это от привычки ходить с оружием. Здесь это было не принято, но переделать себя я не смог. Может, со временем…

Переселяться в собственный дом я не спешил. Гостиница меня вполне устраивала, да и Лота, откупленная мной на все время пребывания, была рядом каждую ночь. История о женихе, лишившем ее девственности до свадьбы, а потом отказавшемся от невесты, была правдивой только отчасти. Приготовления к свадьбе шли своим чередом, но когда будущий муж застал будущую жену под кустом с соседом… Может, один бы раз и простил, но когда невеста попалась второй раз, уже с другим, а потом с третьим…

Девка была чистоплотна и ненавязчива. Радовалась, если я покупал ей дешевые украшения (или дешевые по моим меркам?), давал ей деньги на тряпки, но сама никогда и ничего не просила. Я как-то предложил купить для нее домик, но она отказалась:

— Вот скажи, Артаке, тебе нравится девок в постели мять? Нравится. А мне нравится ноги перед мужиками раздвигать. Будет у меня дом, кто ко мне будет ходить? Женатые бюргеры не пойдут, гостей заманивать надо. Если только подмастерья сопливые, так на хрен они нужны. Тут интереснее.

Обычно в порыве откровения шлюхи рыдали, кляня свою жизнь, обзывая нас, мужиков, козлами, а то и похуже.

— Сама говорила — по морде бьют, голой выкидывают, — вспомнил я.

— Так ведь не часто бьют. Подумаешь — съездят разок-другой, не убудет, — ухмыльнулась девка. — И голой всего один раз выкинули. Сама виновата — сразу с двумя сговорилась. Думала, с одним сначала пупок потру, с другим позже. А они вместе пришли. Нет бы одному подождать, так обиделись. Зато — жизнь у меня веселая.

— А будет свой дом, глядишь, кто-нибудь и замуж возьмет, — уговаривал я.

— Возьмут. Только на хрен мне замуж? Вон, подружки мои бывшие, нос от меня воротят — курва подзаборная, а у самих что за жизнь? Круглый год беременные, детишек куча. Скукота! Они мне, курицы, завидуют!

— Чему тут завидовать? — удивился я.

— Так все просто, — доверительно сообщила мне Лота. — Все мужики кобели, а бабы сучки. А каждой сучке охота, чтобы на нее больше кобелей вскочило.

— Старость придет, кому ты нужна будешь? — попытался увещевать я девку.

— А кому старики нужны? Они никому не нужны. Дети да внуки ждут, чтобы окочурились. Что проку от старика, который лежит целый день да под себя ходит? Одна вонь. Помню, матушка моя говорила про бабку, свекровь свою, мол, когда же тебя, дуру старую, Господь приберет? Не хочу я до старости доживать. Лет бы до тридцати дотянуть — так и ладно. А до этого еще чертова уйма.

— Уйма, это сколько?

— Одиннадцать, а может, двенадцать, не считала, — беззаботно отмахнулась Лота.

В ее возрасте тридцать лет кажутся старостью. Но Лота еще не знает, что, если она доживет до тридцати, ей захочется дотянуть до сорока, а там и до пятидесяти. Но ее жизнь — это ее жизнь, и лезть с поучениями я не имел права. Да и не хотел…

Лота проснулась, когда я заказывал завтрак. Ей нравилось, что заказ делается на двоих, чего ее прежним клиентам не пришло бы и в голову.

В первое время она изумлялась, видя непьющего солдата. Потом привыкла. Чуть тяжелее далось понимание, что я не люблю пьяных женщин. Сама же она была не прочь пропустить стаканчик-другой, но из-за желания угодить клиенту терпела.

— Месяц уже с одним мужиком сплю! — вдруг заявила Лота, усаживаясь за стол.

— А кто неволит? — равнодушно сказал я. — Постояльцев много, иди…

— Ты же меня у хозяина на весь месяц взял, не поскупился. Если уйду, деньги придется возвращать, а Паташон ругаться будет. Он же перед тобой на задних лапках ходит. Говорит — ни разу такого богатого постояльца не было. Даже чистоплюйство твое уважает. Мол, другие на простынях по два месяца спят, а этому каждую неделю новые подавай.

— Не волнуйся. Скажу хозяину, что деньги обратно не возьму.

— Так я потерплю, — ухмыльнулась девка. — Мне тоже на чистых простынях кувыркаться нравится. Да с тобой и поговорить интересно. С другими-то что? Никакого разговора, одно пыхтение. Вот, помню…

— Давай без воспоминаний, — поморщился я.

— Странный ты, — заметила Лота. — Другим мужикам в твоем возрасте, им даже нравится, когда я про прежних клиентов рассказываю. Их это даже заводит.

— Вот ты другим и рассказывай.

— Как скажешь, — кивнула Лота. — Ты, когда на крысе своей женишься, часто ко мне приходить станешь?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Как сейчас можно говорить — часто ли, редко ли? Как пойдет. Давай лучше завтракать.

— Ты уж меня прости, что не в свое дело лезу… — начала Лота. — Не разозлишься? Про тебя и жену твою будущую, — уточнила девка, подтягивая к себе творожную запеканку.

— Если начала, договаривай.

— Ты бы свою невесту прямо сейчас завалил, — посоветовала Лота, принимаясь за еду.

— А зачем? — удивился я.

— Затем, что ты, как дурак, обещание дал.

— Ну, дал обещание, ну и что? — хмыкнул я, откусывая кусок сосиски.

— Где это видано, чтобы муж к жене в спальню не заходил? — хихикнула Лота. — Если ты не будешь собственной фрау юбку на нос задирать, другой найдется. Вот я и говорю — если ты со своим словом носишься, как дурачок со свистулькой, то прямо сейчас хватай свою фрейлейн и в куст тащи. Ей и понравится. А не сразу понравится — ты ее еще разок-другой утащи. И слово свое не нарушишь, и девка довольна будет.

Конечно, не дело, если шлюха ведет с тобой разговор о твоей же собственной невесте, но в сущности-то она права. Другое дело, что под куст я фрейлейн Йорген не потащу. И не потому, что я такой хороший и благородный, а потому, что не хочется мне быть с фрейлейн даже в постели, а не то что под кустом.

Ничего не сказав Лоте, я доел завтрак и принялся собираться. Девушка же улеглась обратно в постель.

— Опять будешь весь день спать? — улыбнулся я. Водилась за ней такая слабость. Дай волю — спала бы целыми днями и ночами.

— Ага, — вяло отозвалась Лота. — Может, я в шлюхи-то подалась, чтобы отоспаться? Пока из дома не выгнали, спать некогда было, — пожаловалась она, — спозаранку коров доить, днем свиней пасти. Вечером — опять коров доить. А тут — благодать! Ночью работаешь, днем спишь, что еще надо для счастья?

— Сказать, чтобы на обед разбудили? — поинтересовался я.

— Не надо, — зевнула Лота. — Проснусь, сама вниз спущусь, найду чё-нить на кухне, не впервой. Иди, не мешай. Расскажешь вечером, чего там с мостом решили…

Мои арендаторы — народец с хитрецой и своей выгоды никогда не упустят. Вот и вчера ко мне явилась депутация с дальних хуторов. Мол, ваша милость, неплохо бы мостик через ручей починить, а то в объезд ездить далеко. Может, придумаете чё-нить? Ручей-то мелкий, всего ничего, сами бы сделали, да руки не доходят. И еще — ручей этот, он как раз поперек ваших земель течет. Ежели на то вашей милости соизволение будет, так подкиньте взаймы талеров пять, а лучше шесть. А уж они сами строителей наймут, а к следующему году все будет готово. А за это, со всею душой, когда-нить да чё-нить сделаем и талеры возвернем. А лучше — Бога будем за ваше здоровье молить, оно и надежнее и бесплатно!

Денег на ремонт мне было не жаль, но дело в принципе. Знаю я этих пейзан — деньги возьмут, а потом будут тебе в глаза глядеть, слезу пускать, а за спиной смеяться. Тем паче вся округа прекрасно знала, что новый владелец имения деньги на ветер кидает. Чего бы дурака не подоить? Пришлось объяснить, что «забесплатно» от меня можно только по шее получить, а мостик, если он нужен, будем строить вместе. Если говорите, всего шесть талеров, то так и быть — три талера вношу я, а три — вы. Услышав сумму, крестьяне взвыли, заохали и принялись ныть, что у них-де с деньгами совсем-совсем худо. Талер, с большим скрипом, они наскребут, а дальше — ни-ни…

Не исключено, что я просто плюнул бы да выдал искомые талеры, но тут приехала Кэйтрин и сразу расставила все (и всех!) на свои места. Как оказалось, строить мосты и ремонтировать оные — прямая обязанность арендаторов. А ежели хозяин имения построит мост за свой счет, пейзане обязаны мне платить мостовой сбор.

Эх, хитры мои арендаторы. Получили бы деньги, а никаких бы мостовых не платили. А за что? Сами построили.

Прежде чем принимать решение, нужно все посмотреть собственными глазами. Может, не ручей это, а ручеек, который ворона вброд перейдет?

Дорога, по которой мы с Гневко отправились, часа через два уперлась в остатки старого моста. Несмотря на утренний туман, было хорошо видно, что по моим владениям течет не ручей, а небольшая речка — не особо глубокая, но извилистая, со стремительно несущейся водой, где плещется какая-то рыба. Рассмотреть не сумел, да все равно бы и не понял. Может, форель? Если она, очень даже неплохо. Заведу себе удочку, будет чем скоротать время. Благородному господину ловить рыбу неуместно, но я не благородный господин, мне можно. Красиво здесь. Может, павильон тут поставить или беседку? Посидел, природой полюбовался, спустился вниз и рыбку половил. Здорово! И повод от супруги сбежать.

Я спешился и, оставив Гневко на берегу — нечего ему копыта по камням бить, да еще в тумане, — спустился ниже, к самой воде. Судя по всему, весной речушка превращается в полноводную реку, подтопляет берега. Вон, посреди стремнины виднеются камни — не иначе, остатки опоры с волноломом.

— Не следили людишки за мостом, его и размыло, — услышал я сзади хриплый голос и одновременно с ним тревожное ржание гнедого, предупреждавшее об опасности.

Разворачиваясь и одновременно вытаскивая клинок, я слегка опешил. Из тумана проявился детина, ростом с полтора меня, одетый в коричневый костюм, плотно облегавший мощное тело. Приглядевшись, я ахнул — это был не костюм, а плотная длинная шерсть, а на волосках переливались капельки росы… В руке гигант держал камень с мою голову. Ладно, в тумане я его не увидел, но почему не услышал? И не учуял — разило от парня, как от мокрой собаки.

— Ты, человечек, железкой бы не размахивал, — дружелюбно сказал детина, перекидывая камень из руки в руку. — Ты же и замахнуться не успеешь.

— Проверим? — осклабился я, готовясь пойти в атаку. Первый испуг прошел, а здоровяк уже не вызывал страха. У него камень, а в меня еще нужно постараться попасть.

Детина внимательно посмотрел на меня, оценивая опасность. Сказал довольно рассудительно:

— Если ты новый хозяин, можно и без проверок. Работу дашь — без драки обойдемся.

— Работу? — удивился я, останавливая клинок, уже нацеленный в бок гиганта. — Какую работу?

— Ты меч-то вначале убери, — предложил парень. Подавая пример, выбросил камень.

Поколебавшись, я убрал меч в ножны.

— Я бы хотел…

Досказать свое пожелание парень не успел. А как тут успеть, если Гневко, соскочив с крутого берега и плюнув на риск сто раз сломать себе ноги, сбежал вниз, со всего маху двинув плечом здоровяка…

Я больше испугался за коня, чем за незнакомца. С Гневко нас связывает даже не дружба, а родство. Сколько раз он спасал мою никчемную шкуру — не счесть, а я только и делал, что подставлял гнедого. А этот парень — так я его первый раз вижу. Жалко, наверное… К счастью, конь упал не на камни, а на здоровяка.

— И-го-го! — выдохнул Гневко, поднимаясь. Поставив передние копыта на поверженное тело, мотнул головой — добивай, мол, чего ждешь?

— Ты подожди, он нам сделать чего-то обещал. Сними с него лапы-то. Может, живой еще?

— Го! — возмущенно отозвался гнедой, мол, у него не лапы, а ноги, но копыта убрал.

— Да ладно, не ругайся, — примирительно погладил я гнедого по морде. Не удержавшись, ощупал ноги у Гневко, потрогал выступающие лопатки. Фух, все в порядке! Посмотрев на кручу, присвистнул — как мы обратно-то подниматься будем?

В это время здоровяк зашевелился и начал глухо стонать. Удивительно, что вообще жив остался. Я отцепил баклагу с водой и принялся поливать на лицо парню. Очухавшись, здоровяк слегка приподнялся, сел и грустно сказал:

— И почему меня скотина не любит?

— Го-го! — угрожающе рыкнул гнедой, обидевшись за «скотину», а я, чтобы избежать очередного скандала, торопливо встал между гнедым и парнем.

— Тебя как зовут-то? — поинтересовался я, чтобы отвлечь внимание.

— Дыр-Тыром меня зовут, — сообщил здоровяк, ощупывая шею.

— Значит, будем знакомиться, — кивнул я. — Меня можешь называть Артаке. А это мой конь, Гневко. Ты откуда тут взялся, Дыртыр?

— Не Дыртыр, а Дыр-Тыр, — скривил морду парень.

— А какая разница? — удивился я.

— Если ты говоришь Дыртыр, ругательство получается, вроде вашего — сучий потрох. А Дыр-Тыр, это по-нашему — Самый Желанный и Любимый, Появившийся Для Услады Своих Родителей.

— Ух ты, — восхитился я. — В двух словах и столько сказать!

— Конечно, — самодовольно хмыкнул парень. — Это у вас, у людей, столько сказать нужно, а у нас просто — два слова, и все!

— А ты разве не человек? — не понял я.

— Так шойзель я, разве не видишь? — удивился парень.

— А где я их мог видеть?

— Подожди-ка, — нахмурился здоровяк. — Если ты Артаке, на гнедом коне, получается, что это ты моему братцу промеж ушей засветил? А говоришь — шойзелей не видел.

Мне бы сейчас сесть наземь или упасть на руки (сиречь копыта) верного коня. Но я уже устал удивляться. Вспомнил вдруг, как два года назад мы с Гневко переезжали через мост, а смотритель моста — здоровенный детина (я еще удивлялся — бывают же такие?) потребовал фартинг. По ошибке дал ему талер — монеты по весу одинаковые, можно и перепутать, а когда заметил и попросил у парня вернуть или дать сдачу, он начал показывать непристойные жесты… Значит, это был шойзель.

— А братец сказал, за что по башке получил? — поинтересовался я, на всякий случай нащупывая рукоять меча.

— Сказал, — вздохнул Дыр-Тыр. — Говорит, с тех пор всем проезжим сдачу сдает и не жульничает. А то, что получил, так за дело. Он, братец мой — Гыр-Дор, счастливец. У него мост есть, за это и башку не жалко подставить.

Тут шойзель снова вздохнул, да так тяжело, что мне захотелось прижать его к груди и утешить. Кажется, и гнедой был рад погладить несчастного по головке, вот только копыта для этого не приспособлены.

— Ты подожди, не трави душу, — попросил я. — Толком скажи — что за работа тебе нужна и при чем тут мосты? Или вы как брауни — те к домам приставлены, а вы к мостам?

— Да какие брауни! — возмутился шойзель. — Брауни, они на все готовое приходят, а мы, шойзели, сами мосты строим. Если шойзель уйдет, кто будет за мостом следить? Вот с этого моста шойзель ушел. Может, умер, может, еще что. Тут камень водой вымыло, там балка прогнила — чинить нужно вовремя. У нас ведь как, — слегка успокоившись, начал объяснять Дыр-Тыр, — если ты ни одного моста в своей жизни не создал, вроде бы и не шойзель. Ни одна шойзелиха за меня замуж не пойдет. А как я мост построю, если заказчиков нет?

— Словом, ты хочешь через эту реку мост построить и при нем смотрителем быть? — сделал я вывод.

— Так я тебе про то и толкую, — расцвел шойзель. — Мы, шойзели, самые первые мостостроители в мире. Ни гномы, ни эльфы лучше нас мосты не построят. А уж как вы делаете — так смех один. Чуть паводок какой, наводнение — и нет моста! А все потому, что талера жалко. Эх, люди, люди…

— И вся работа — один талер? — недоверчиво протянул я.

— Ну, сам посчитай, — принялся загибать пальцы шойзель. — Камни, они бесплатно — вон их тут сколько. Но обтесывать я чем буду? Стало быть, надо кирку купить, тесла — штуки три. Это раз. Деревья рубить, пролеты строить — топор и пила понадобятся. Это два. Инструменты у гномов куплю, они задешево уступят. Мост буду строить — надо еду покупать. Это три.

— Считай, что договорились, — сказал я, протягивая шойзелю руку. Глупо поступил, надо было кулак дать — Дыр-Тыр бы все равно не заметил, а мне бы не так больно.

Размяв ладонь после «рукопожатия», полез в кошелек. Выдав парню монету, спросил:

— Говоришь, еду будешь покупать, пока мост строишь, а чем ты потом питаться будешь?

— Так много ли мне надо? — пожал шойзель плечами. — Я, хозяин, десяток-другой форелек поймаю, мне на день хватит.

— Интересно, — протянул я, потому что мне действительно было ужасно интересно. Не удержавшись, стал расспрашивать дальше: — А мостовые деньги кому идут?

— Вот тут вот, хозяин, надо отдельно договариваться, — прищурился шойзель, почти как мой арендатор. — Если народу много ходит, все пополам — половина тебе, раз мост на твоей земле, половина мне. Но я тут уже с год живу, людей немного через реку переправляется. Хорошо, если за день одна повозка проедет или мужик пройдет. Может, ты без мостовых пока обойдешься? А мне еще приданое собирать.

— Приданое?

— Да, приданое, — подбоченился шойзель. — Это у вас, у людей, жена приданое в дом несет, а у нас по-другому. Я должен вначале мост построить, денег скопить, а потом уже свататься буду.

— И супругу сюда приведешь? — нахмурился я, представив, как в моих владениях резвятся два шойзеля. А потом еще и шойзелята пойдут. Они же мне всю форель выловят!

— Ну, как такое можно?! — ужаснулся шойзель. — У нас шойзелихи в сурах живут — ну, поселках таких, детей растят. А мы у мостов обитаем и к женам один раз в месяц приходим.

— Не маловато?

— Нам хватает, — важно изрек Дыр-Тыр. Посмотрел на меня высокомерно, почти как Кэйтрин, но скис. Тяжко вздохнул: — Я уже и мечтать перестал, что собственный мост отстрою. А одному худо жить, тоскливо. Я в лесу нору отрыл, камнем выложил. Думал, может, кого из человеческих девок к себе приведу? А они, как увидят меня, орать начинают и бегут. И чего им не так?

Мы с Гневко переглянулись и, не сговариваясь, заржали.

— Ты, парень, хотя бы набедренную повязку носил, — посоветовал я, утирая слезы. — Шерсть длинная, но девок пугать не надо.

— Иг-го-го! — строго добавил гнедой, а шойзель, к моему изумлению, его понял.

— Чего ты врешь-то? — окрысился он на Гневко. — Где это видано, чтобы порядочный шойзель на кобыл западал? И не пугал я твоих кобыл!

— Да шутит он, — принялся успокаивать я обиженного Дыр-Тыра.

— Шуточки у вас, — фыркнул шойзель. — Где я повязку набедренную в лесу найду? Да и зачем она мне, если моста нет и невесты тоже?

— Пришлю я тебе кожи кусок, — пообещал я, не понимая, какое отношение имеет повязка к мосту и невесте. — Сделаешь из нее пояс подлиннее, «хозяйство» прикроешь, можешь еще и карманы изладить, чтобы было куда деньги складывать. Да, — вспомнил вдруг я, — это не ты ли зимой медведя из берлоги прогнал?

— Это он мою нору занял, пока я на речку ходил, вот и пришлось прогнать, — пояснил шойзель. — А потом меня люди ловить пытались. Дураки какие — ямы рыли, капканы ставили, словно я слепой, пива притащили бочонок, в лесу оставили. Верно, сонного зелья сыпанули, я потом всю неделю дристал, — пожаловался Дыр-Тыр.

— Ну ты хорош… — протянул я. — Мог бы и догадаться, что бочки в лесу не растут. А если бы тебе туда яда сыпанули?

— Так пиво-то свежее было, — хохотнул шойзель. — Свежее, чего не выпить? А человеческая отрава на меня не действует, — похвастался он. — У меня брюхо железное.

— Яд, парень, он разный бывает, — хмыкнул я. — Хороший яд, он кого угодно свалит — хоть человека, хоть шойзеля. А тебя на хрена ловили, кому ты нужен?

— Как это — кому нужен? — возмутился шойзель. — Люди нас ловят, потому что работники мы хорошие. Мы и лес валим, и камни таскаем. А куда денешься? В яме посидишь день-другой, жрать захочешь — будешь задаром трудиться. Вон, дядьку моего троюродного король Ботэна поймал, на цепь посадил и заставил с вашим герцогом биться. Страсть, как оно было! Дядька прошелся с дубинкой — всех солдат словно голыши по весне волной размело! Вот во второй раз дядьке не повезло…

— Герцог против твоего дядьки лучников поставил, — досказал я, а Дыр-Тыр лишь вздохнул.

— Слушай, а почему ты сюда пришел? — спросил я. — Год здесь торчишь, а если бы дальше никто не нанял? Поймали бы тебя, запрягли. Рек тебе мало?

— Мне здесь место выделено, — солидно пояснил Дыр-Тыр. — Батюшка меня сюда привел. Сказал — мост здесь рано или поздно восстанавливать станут, вот и нанимайся на работу. Я по деревням прошелся — а все отмахиваются. Мол, у самих денег нет. Будет хозяин новый, к нему иди. Ну, я тогда в лес и ушел, ждать стал. Мужики на днях приходили, полталера за работу сулили. А я решил, что неспроста это. Может, хозяин появился? Дождался.

«Вот ведь жуки-навозники, — беззлобно выругал я своих арендаторов. — И меня подоили бы и парня бы обделили. Но таковы уж крестьяне, что с них взять?»

Нам с гнедым было пора возвращаться — были какие-то дела, о которых мне вчера говорила Кэйтрин, и их обязательно нужно решить до обеда, а еще надо вывести Гневко наверх. Можно бы и тут, но слишком много камней, а мне не хотелось рисковать.

— Где бы нам бережок пологий найти? — поинтересовался я.

Дыр-Тыр, вместо ответа, взвалил гнедого на шею и побежал наверх. Я даже не успел опомниться, как шойзель оказался на берегу.

К тому времени, пока я вылез на берег (не молоденький по камням скакать!), нового работника уже не было. Наверное, помчался закупать инструменты. Гнедой при моем приближении нервно пристукнул передним копытом…

— Не переживай, никто не узнает, зато быстро, — утешил я Гневко, понимая, что тяжело было боевому коню висеть, словно овце, на шее пастуха.

В ответ гнедой что-то глухо пробурчал, но стремя подставил.

В усадьбе меня уже ждали. У дома отиралось человек десять крестьян и Кэйтрин, выражавшая крайнюю степень недовольства. Она и так ходила с кислой физиономией, но сегодня превзошла саму себя — словно съела два фунта лимонов. Обиделась, что вчера мужики потребовали, чтобы их спор разрешал сам хозяин земли, а не его невеста… Мол, при всем уважении к старой и будущей госпоже — не ее это дело.

Я еще не настолько вошел в роль хозяина, чтобы здороваться, не слезая с седла. Помнил, по прежней солдатской жизни, что у крестьян существуют традиции и правила. Сидящего в седле человека они будут уважать и бояться, но вот искренними не станут. С пешими-то они тоже не шибко искренни, но все-таки.

— Ну, господа селяне, о чем спор? — весело поинтересовался я, выбирая взглядом самого старого. — Говори, уважаемый… Уж прости, что имя твое не знаю.

— Кифер я буду, ваша милость, — поклонился дед, польщенный оказанным вниманием.

— Так, о чем спор, дорогой Кифер? — улыбнулся я как можно шире, отчего старик почему-то задергал беззубым ртом.

— Дело тут непростое, господин Артаке. Два года назад Хейко повздорил с Гюнтером из-за межи. Гюнтер сказал, что Хейко его межу запахал.

— Запахал, — степенно кивнул тучный крестьянин в недорогом, но приличном камзоле. — А потом стал говорить, что это его земля.

— Неправда, не запахивал я межу! — выкрикнул молодой мужик в нарядном кожаном жилете и шапочке с пером. — Эта земля мне господином Йоргеном дана в пользование, я за нее плату пять лет вношу. А допрежь мой отец и дед от этой земли кормились.

Народ зашумел. Кто-то был на стороне Хейко, а кто-то поддержал Гюнтера. В деревне земельные споры приводят к ссорам, а там и до драки недалеко.

— Тихо! — гаркнул я так, что крестьяне присели, а фрейлейн Кэйтрин вытаращила свои маленькие глазенки и открыла от изумления рот. Дождавшись тишины, уже спокойно спросил: — А почему ссора случилась два года назад, а не раньше? — Приподняв ладонь, остановил жестом готовых к крику спорщиков: — Кифер, говори лучше ты.

— Так все просто, господин Артаке. Раньше они на своих полях разное сеяли: если Гюнтер брюкву, то Хейко — пшеницу, если Хейко овес, то Гюнтер — лен. Захочешь — не спутаешь. А в тот год оба горох посеяли, а он взял да перемешался.

— От меня-то вы что хотите? — спросил я. — Участки перемерять будем или как?

— Не-е, господин Артаке, — испугался старик. — Перемерять — так это времени уйма уйдет, а как начнем мерить — еще хуже будет. Пережил я одно межевание — чуть друг дружку до смерти не поубивали. Вы уж сами решите — где земля Гюнтера, а где Хейко, а где межа ихняя.

— Ладно, — обреченно сказал я. — Тогда землю надо смотреть. До обеда успеем?

Старик посмотрел на небо, склонил голову к плечу.

— Не, господин Артаке, не успеем. Вон, солнышко к полудню заворачивает. Пока идем, то да се. После обеда токма.

— Вот и ладно, — сказал я, радуясь, что могу немного отсрочить свой позор. — После обеда в поля идите, а мне мальчонку пришлите, дорогу показать.

— Сделаем, — поклонился мне дед, а следом за ним и остальной народ.

Я проводил взглядом крестьян, расходящихся с довольным видом. Не иначе, надеются, что новый хозяин сразу решит их проблему. Они два года спорили, судили-рядили, а я должен вот так вот и сразу… Мне-то откуда знать? А не спросить ли у Кэйтрин — как в этом случае поступал ее отец, но, перехватив ее взгляд — слегка презрительный и донельзя злорадный, — передумал. Вряд ли существуют какие-то схемы или чертежи, где четко обозначены границы участков. А если бы они и были, что бы мне это дало? Все равно пришлось бы искать землемера, перемерять землю. А начни перемерять — правильно старик сказал, поубивают друг дружку. Выяснится, что на самом-то деле у одного земли больше, а у другого меньше. Придется думать.

Обедал я нынче в собственном доме, в собственной же столовой, сидя во главе огромного стола, рассчитанного на большую семью или на две дюжины гостей. Дубовый стол, дубовые кресла во главе стола — одно побольше, другое поменьше, чуть дальше — дубовые стулья, потом табуреты. Дубовые, кстати. Можно рассаживать гостей согласно занимаемому положению и рангу, а самому сидеть дуб дубом.

Есть пришлось в одиночестве, потому что невеста обедала в доме для слуг. Вроде бы не положено жениху и невесте до свадьбы обитать под одной крышей, чем мы оба были довольны. Ну, а что будет потом, после свадьбы… ну, там видно будет.

Курдула сварила замечательный суп, приготовила изумительное жаркое. Но из-за предстоящего дела ложка не лезла в рот. И как мне эти межевые споры решать, черт его знает.

— Вы чего это, господин Артаке, мало поели? — забеспокоилась стряпуха. — Или невкусно?

— Да нет, что ты! Все очень замечательно. И ты у меня самая лучшая кухарка, — успокоил я старуху. — Думаю, как спор решить.

— О меже? А чего о ней думать? — удивилась стряпуха. — Придете на поле, черту прочертите, как бог на душу положит, вот и все. Господин Йохан всегда так делал.

Ну, умное что-нибудь скажете. Но если жаркое не съедите, я вас из-за стола не выпущу, — пригрозила Курдула.

— Да съем я его, съем, — пообещал я. Вспомнив о новом работнике, поинтересовался: — Ты не слышала, чтобы шойзели мосты строили?

— Так лучше их строителей и нет. Вон, по всей округе мосты стоят.

— Значит, я правильно сделал, что шойзеля нанял, — заключил я.

— Конечно, правильно, — всплеснула руками стряпуха. — Молодец вы, господин Артаке, коли шойзеля подрядили. Теперь и мост будет, и присмотр за ним. Только надо бы, чтобы шойзель женился скорее, а не то скандал может быть.

— А какой скандал? Мне наш, как там его — Дыр-Тыр говорил, что девки от него убегают. У него это… — замялся я.

— Хозяйство, что ли? — засмеялась Курдула. — Хозяйство-то у него славное! — мечтательно вздохнула старуха. — Так не для девок оно, а для баб. Вон, будут бабы к нему каждый вечер бегать, а мужики рассердятся. А хуже всего, что какая от него понесет — помрет при родах.

— Почему? — не понял я. Потом догадался: — Младенец большой, выйти не сможет?

— Вот-вот, — кивнула стряпуха. — Так что узнавай, господин Артаке, сколько ему денег на приданое нужно, сразу отдай, да пусть твой шойзель идет да на своей шойзелихе женится. Шойзели, если женаты, один раз в месяц к бабе своей сбегают и потом на человеческих баб не глядят.

— Узнаю и отдам, — кивнул я.

— А что шойзеля наняли, так вы молодец! — еще раз похвалила меня кухарка.

Ну хоть что-то нужное сделал для хозяйства. А как с межой-то быть? Я вяло ковырял жаркое двузубой вилкой (сам покупал!), но ничего толкового в голову не приходило. Не хотелось выглядеть глупым. Это для меня земля — так, средство вложения денег, а для крестьян земля — это все. И тут меня осенило. Земля — это все? Пусть поклянутся землей, а еще лучше — пусть в знак своей правоты съедят по горсти. Тот, кто не прав, наверняка испугается! Где-то я о таком уже слышал, но не важно. Я — молодец!

Жаркое было сметено мгновенно, я был готов решить непосильную задачу. А тут как раз и мальчонка-проводник прибежал.

Жеребец относился к детям хорошо, поэтому я усадил мальчишку перед собой и поскакал в поле, где меня уже ждали. Кажется, собрались не только из ближних деревень, но и с дальних хуторов — летом много работы, но развлечься немножко очень хочется.

Оставив Гневко на попечении счастливого мальчишки (он теперь долго останется героем в глазах сверстников), я подошел к крестьянам.

— Показывай, где межа была, — кивнул я старому Киферу.

Старик повел меня к узкой полоске — пара ярдов, не больше, — зажатой между посадками пшеницы. А может, ячменя. Нет, ячмень в здешних местах не выращивают, значит, пшеница. Или рожь. Эх, сколько нами было потоптано и сожжено полей, мог бы и научиться различать. Ан нет. До сих пор не сумею отличить ржаной колос от ячменного.

— Как только Хейко и Гюнтер спорить стали, то порешили мы, что пока хозяин спор не разрешит, оставить между ними зазор, — пояснил старик. — Мы уж и к господину Мантизу обращались, а он в городе безотлучно сидит. Говорит — разбирайтесь сами.

— А почему сами не разобрались? — поинтересовался я.

— Пытались, — виновато вздохнул старик. — Мы уж и так и эдак. А Хейко с Гюнтером каждый на своем стоит, клянутся и землю на этом ели.

«Твою мать! — выругался я про себя. — Они уже и землю поели! Ну, что же теперь делать?»

Но показывать собственную беспомощность нельзя. Изображая глубокое раздумье, я встал на «границе», уставился вдаль. Совершенно не представляя, что делать дальше, кивнул мужикам:

— Хейко, возьми длинную палку и прочерти границу. Покажи, как твоя межа должна идти.

След, проведенный Хейко, был хорошо заметен. Когда он закончил, я кивнул второму спорщику:

— Твоя очередь.

Пока Гюнтер рисовал собственную черту, я тихонечко недоумевал — какого черта? Если и была нестыковка, то дюйма в два от силы. Где-то черта Гюнтера заступала черту Хейко, а где-то, наоборот, — отступала. Чего тут спорить? Сколько колосьев взойдет с одного дюйма, пусть даже и вытянутого на югер? А ведь сотня, не меньше. Сотня колосьев — это сколько зерна? А если перемолоть в муку и испечь хлеб? Один каравай? Булка? Или ломоть? По моим меркам — не очень много, но кого-то это спасет от голодной смерти.

Наверное, надо взять палку да самому провести границу. Хотя зачем самому? Среди крестьян стояла молодая, но довольно дородная фрау с ребеночком на руках — славным таким, толстоморденьким, с белыми волосами. Мальчик ли, девочка, кто их разберет в этом возрасте?

— Сколько ребеночку лет? — поинтересовался я.

— На Святого Георгия два годика исполнилось, — гордо заявила мамаша.

— Как звать-то чудо такое?

— Гетти она, Генриетта, — застенчиво сказала крестьянка, целуя ребенка в щечку.

— Можно? — спросил я согласия у мамаши и, получив разрешение, попытался взять ребеночка на руки. — Ну, не бойся, хорошая моя, иди к дяде.

Девчушка немного поупрямилась, прижимаясь к мамке, но в конце концов пошла, не испугавшись чужого дядьки. Я нянчился с Гетти, говоря, какая она красивая, славная, а народ взирал. Вначале — молча, а потом кто-то предположил громким шепотом, что хозяин решил перед свадьбой проверить — каково оно, деток в руках держать? Кто-то засомневался — а рыцарское ли это дело? Мол, сейчас как описает хозяина да припозорит! Но другой голос уверил, что если дите кого и описает, так это к счастью, а господин Артаке хочет счастливым стать с молодой женой.

Голоса, осуждавшие меня за тетешканье, были мужскими, зато я увидел восторженные глаза женщин, удивляясь — а как они таких тяжеленьких деток на руках носят? Сам-то я, если честно, первый раз в жизни держал ребенка.

— Ты ножками умеешь ходить? — спросил я у девочки, посматривая при этом на мать.

— Конечно! — отозвалась та. — Мы уже и бегать умеем!

— Вот и славно. Давай-ка, лапка, я тебя наземь спущу (ух, наконец-то!), мы с мамкой тебя за ручки возьмем. Вот, умничка, а теперь пошли…

Гетти доверчиво протянула мне одну ручонку, другую подала маме, и мы пошли.

— Гетти, ты тверже ступай, чтобы следы остались, — попросил я, и девчушка старательно принялась бить ножками о землю, проминая мягкую землю.

Идти втроем по узкой полоске, не задевая пшеницу, было трудно, но мы старались. Мы шли, а за нами полз недоуменный шепоток, сменившийся возгласами восхищения.

— Чё это хозяин-то?

— Дураки, он же межу намечает!

— Ох ты, господи!

— Вона, межа-то где будет!

— Невинный ребенок — глас Божий!

— А девка-то в тот год родилась, когда межи перепутали…

— Ну, умен наш новый хозяин.

Мы прошли до самого конца не останавливаясь, размечая детскими босыми пяточками межу. Возможно, крестьяне будут теперь рассуждать о мудрости нового хозяина, не задумываясь, что она, мудрость, взялась от безысходности…

Глава 5 Способы проведения досуга

Наконец-то усадьба приведена в жилой вид, но переезжать я по-прежнему не спешил. В городе хотя бы есть куда выйти, да и Лота рядом.

Свадьбу, по молчаливому соглашению обеих сторон, вновь отложили — надо дождаться, пока шойзель достроит мост, а фрейлейн Кэйтрин решила обновить колодец — вычерпать воду, вытащить ил, заменить камни. Курдула была недовольна, но кто ее спрашивал? Может, фрейлейн еще что-нибудь придумает?

В последнее время мне было не по себе. И чего вдруг? Живи, казалось бы, да радуйся. Можно ложиться спать в любое время, а вставать как душе угодно. Есть что тебе нравится, а не то, что нашлось в полковом котле. Но что-то меня тревожило. Впрочем, чего уж там… Если называть вещи своими именами, мне становилось скучно.

Почему-то считается, что скука — удел великосветских бездельников. Нет, этот бич одинаково бьет по крестьянам и горожанам, не знающим, чем занять себя в долгие зимние вечера, когда спать еще рано, а работать поздно; по солдатам, в перерывах между сражениями пропивающим добычу; по купцам, трясущимся в повозке долгие-долгие мили. Другое дело, что простым людям скучать приходится реже, нежели нам — владельцам усадеб. Хуже только заключенному в тюрьме, но там всегда найдется рассказчик-балагур, помогающий скоротать время…

Я не поклонник чтения. В юности предпочитал проводить вечера не в либерее, в окружении книг, а в компании веселых друзей, доступных женщин и вина. Потом, когда жизнь изменилась, а я из отпрыска знатного (не важно, какого именно) рода превратился в наемника, с трудом мог бы себя представить читающим мысли людей, умерших давным-давно. Теперь же, обретя дом и досуг, начал понимать, что существует еще одно удовольствие, кроме сражений и женщин, — это чтение! Занятие, позволяющее бороться со скукой.

Сегодня мне повезло. Торговец, прослышав, что новый владелец усадьбы собирает библиотеку, притащил сразу две книги, попавшие к нему неизвестно откуда. Я не стал придираться ни к состоянию пергамента, ни к качеству бумаги. И даже не стал выяснять, о чем же там пишут. Парень ушел, осчастливленный двумя талерами — обычной выручкой за целый месяц, твердо пообещав, что все манускрипты и инкунабулы, попавшие в поле зрения, будут мои!

Я решил, что в гостиницу можно вернуться позже, после ужина (Лота и за двоих съест, не подавится, гнедой в конюшне, на попечении Томаса!), попросил у Курдулы пару ломтей хлеба с маслом, решив сегодня же осмотреть приобретения.

Первая книга — тяжелый фолиант, в переплете из свиной кожи, с медными застежками, написана от руки на пергаменте. Полюбовавшись на позолоченный корешок, осилил заголовок, звучащий в сокращении как «Некоторые извлечения, сделанные из конспектов античных мудрецов и восточных астрологов, касающиеся секретов падения хвостатых звезд и частных мнений, высказанных на этот счет различными учеными нашего времени». Помотав головой, пытаясь сообразить — о чем это, не о кометах ли? — и поставил книгу на полку. Определенно изрядно переплатил, но что уж теперь…

Решив дать отдохнуть глазам и немного перекусить, взялся за хлеб. Только лишь начал, как из-за двери раздалось требовательное «мр-р-р» и кто-то поскреб когтем. Любопытно, кого это там принесло?

На пороге стоял гость — черно-белый котище со свалявшейся шерстью и повадками отпетого бандита. Чувствовалось, что ему пришлось пережить многое — не хватало половины уха, а поперек морды шел здоровущий шрам.

Кот смерил меня подозрительным взглядом, неспешно прошелся по кабинету, изучая углы и обнюхивая мебель.

— Есть будешь? — поинтересовался я, разламывая ломоть. Присев на корточки, протянул гостю кусок хлеба с маслом. Тот подошел, посмотрел на хлеб, понюхал и презрительно отвернулся, помахивая хвостом.

— Ну, извини, брат, мышей не держим.

Нахальный «брат» не снизошел до ответа, выгнул спину и запрыгнул в пустующее кресло, где лежал мой плащ. Хорошенько утоптав сукно, свернулся клубком, делая вид, что заснул, хотя один глаз смотрел на меня. А я-то думал, сколько мне кресел заказывать — одно или два? Зачем-то заказал два. Вот и пригодилось. Пусть спит, а я пока посмотрю другую книгу.

Вторая выглядела не столь шикарно — печатная, изданная ин-кварто, в сафьяновом переплете, на желтоватой бумаге, но с иллюстрациями. Именовалась она незатейливо, но словно бы для меня — «Способы проведения досуга». В обширном предисловии автор, пожелавший остаться неизвестным, сообщал, что им найдено девяносто девять занятий, приличествующих сельскому жителю, не обремененному ни семьей, ни службой, ни иными обязанностями. Что подразумевалось под «иными обязанностями», я так и не понял, но почему «не обремененному семьей», представлял себе хорошо. Откровенно-то говоря, я сразу полез в раздел, пышно именованный «Куртуазность и любовные похождения», ожидая нужных рекомендаций и интересных картинок. Например, как быстрее соблазнить крестьянку, пока ее муж работает в поле? Или как избежать скандала, если ваша соседка внезапно забеременела?

К моему разочарованию, автор придерживался иных, более строгих правил. Оказывается, для холостого сельского жителя наилучшим способом любовного времяпровождения являются «куртуазные беседы, ведущиеся с незамужними соседками, а также вдовами, в присутствии мужских представителей семьи, а за неимением оных — умудренных жизненным опытом женщин». Для бесед рекомендовались четыре темы: погода, полевые цветы, домашние животные (если оные имеются у прекрасной собеседницы) и рукоделие. Под строжайший запрет попадали разговоры о детях со вдовами и о нарядах с девицами.

Перечитав рекомендации автора, посмотрев картинки, на которых добродетельные особы жеманно беседовали с женоподобными рыцарями, я задумался, примеряя на себя, а как бы сам повел такие беседы? Погода — она погода и есть. О ней можно говорить минуты две-три, но где же здесь куртуазность? Или, если заговорить о солнце, это означает приятность и симпатию, о дожде — антипатию, об утреннем инее в октябре — холодность? А что будут означать буря и ураган — смятение чувств или предложение руки и сердца? А сели, оползни, извержения вулкана?

О цветах — более или менее понятно, тем более автор перечислил все красные, алые и багровые цветы, упоминание коих можно считать признанием в любви. Голубые и синие дарят надежду, а желтые почему-то означали уверенность, хотя я считал, что желтые цветы означают измену. Значит, если я подарю любимой девушке (ну, применительно к моему возрасту — не очень старой вдове) букет лютиков, то обнадежу ее на дальнейшие отношения? Надо запомнить. Нет, не запомню. Думается, заучивать весь этот перечень станет лишь тот, кому уж совсем-совсем нечего делать.

Домашние животные — более или менее понятно. Скажу — вчера мой котик изволил обрюхатить вашу кошечку и набил морду соседскому кобельку. Или — мой горностай сегодня поймал во-о-от такую крысу!

Рукоделие же представлялось темным пятном в образовании. Разве что вязание — полезная вещь, хотел бы научиться, чтобы вязать поддоспешники. Из женских, кроме как вышивание, ничего не помнил.

Почему нельзя говорить со вдовами о детях — тоже не понял. А о чем же тогда говорить? О бывшем муже? Хорошо, если он был скотиной, а если нет? Предполагать, что тебя сравнивают с покойником, да кому это надо? Ну, о нежелательности болтать с девицами о нарядах — это правильно. Все равно мы в этом не разбираемся.

О вязании нашел лишь упоминание, что «оное занятие надлежит осуществлять при ярком свете камина или в дневное время», а вот как осуществлять оное на практике, сказано не было — ни рисунка, ни схемы.

Примерно половина книги была посвящена охоте. Ей же — самые лучшие картины и гравюры. Охота с соколом, охота на лисицу, охота на волка. Как ходить с рогатиной на медведя и на кабана. Ну, и так далее, вплоть до ловли барсука в его норе. Даже не слышал, что барсуков ловят. На кой это нужно? Практичнее ловить кротов — и для посевов польза, и шкурка теплая.

Я не люблю охоту и не вижу смысла скакать по полям, вытаптывая посевы, выискивая несчастного зайца. У косого и так есть ценители — волки, лисицы, а тут еще и люди. Домашний кролик вкуснее, да и охотиться на него не нужно. Нет, охота определенно не по мне. Другое дело, если нужно отстреливать расплодившихся волков, выслеживать дичь, чтобы накормить голодных детей, а ради развлечения — избавьте.

Правда, один способ, описанный в книге, мне понравился. Он не был для меня чем-то новым, просто не знал, что стрелять по рыбе из лука — тоже охота. Автор «Способов убивания времени» — виноват, «Способов проведения досуга» — почему-то считал, что бить рыбу из лука (но ни в коем случае не из арбалета!) владельцам земли можно, а вот ловить ее удочкой, сетью, бить гарпуном или острогой — неблагородно. Но благородному сельскому жителю не возбранялось отправить вилланов перегораживать реку сетью, следить, как оные вытаскивают улов, но ни в коем случае не подходить близко, чтобы не испачкаться в рыбьей слизи и не пропахнуть неприличными запахами.

Откинувшись на спинку кресла, я хмыкнул. Вон как… О том, что рыбалка — это удел простонародья, я знал с детства. Старый камергер Фриц постоянно трендел, что мне неприлично ходить на рыбалку вместе с дворовыми детьми, потому что это неприлично отпрыску знатного рода. К слову — у него это получилось, я ни разу в жизни не ходил на рыбалку. Но почему, никогда не задумывался. А все дело лишь в запахе. Если от рыцаря пахнет дымом, конским потом и несвежим бельем, то это благородные запахи. А если рыбой — неблагородно! Любопытно, а почему же тогда не возбраняется есть саму рыбу?

Я посмотрел в окно, ахнул — на дворе уже ночь! Даже не ожидал, что настолько увлекусь. Можно спуститься в спальню, но захотелось дочитать до конца. Вдруг там еще что-нибудь интересное? А поспать можно и завтра, все равно делать нечего.

Действительно, самое интересное оказалось в конце книги. Небольшой раздел, всего пять страниц, с подзаголовком Collectio. Если ты скажешь слово на родном языке, то ты простой собиратель, который тащит к себе все, что ни попадется. Но если желаешь употребить благородную латынь (опять благородство!) и стать коллекционером, то ты обязан не просто собирать, а выявлять интересные экспонаты, систематизировать их, изучать. Коллекционировать можно все: скульптуры, статуи, гобелены, камни, бабочки, чучела зверей, даже яйца. А еще — книги, ключи, драгоценные камни, ювелирные украшения, монеты и оружие.

Представив, как таскаю в усадьбу булыжники и куски гранита, бегаю с сачком по лугам, я хихикнул. А яйца хороши в яичнице. Частенько встречал сеньоров, в чьих замках невозможно повернуться из-за обилия чучел — тут на тебя смотрит затравленный волк, там — сбитая в полете сова, вон тут — распластанный заяц. Гости восхищаются, вдыхая пыль, а уж моль-то как счастлива!

Коллекционировать гобелены и статуи было бы интересно, но где взять место? Под такую коллекцию нужен дворец. Драгоценности? Нет, нет и нет. Никогда не любил ничего сверкающего, яркого. Монеты? Зная себя, предполагал, что могу просто спустить все собранное на ветер.

Стало быть, все сводится к тому, что мне и так нравилось, — к коллекционированию оружия. Тем более что у меня уже была идея украсить кабинет чем-нибудь красивым и грозным. Теперь же, благодаря книге, я знаю, что украшать стены — это собирательство, а если буду вдумчиво и любовно приобретать мечи, шпаги и протазаны, изучать их историю (надо обдумать — историю холодного оружия вообще или конкретного клинка?) — это уже коллекционирование. А то, что в Вундерберге так плохо с оружием и доспехами, — это хорошо. Какой интерес, например, собирать прялки? Их в каждом доме полно, а если выйдешь на ярмарочную площадь — так и того больше. Решено, начинаю коллекционировать оружие!

Жаль, что принял это решение лишь сегодня, а не лет десять тому назад. Чего бы только у меня не было! Я вспоминал трофеи, от которых приходилось избавляться за ненадобностью, — вендийские сабли и легантийские кинжалы, доремондские ятаганы и критские махайры, швабсонские двуручники и двусторонние франсиски! А какие были доспехи? Пробитые и погнутые латы уходили по цене лома, уцелевшие — за четверть цены. Вот если бы это все добро — да сюда! Но с другой стороны, если бы я хранил все оружие, способное украсить мою коллекцию, гнедым да кургузым не обойтись. За мной бы следовало пять-шесть повозок, и куда я с таким обозом?

За окном ночь перешла в рассвет, можно заканчивать бдения. Пока выхожу, седлаю, тут уже и до завтрака недалеко. Пора ехать в Вундерберг. Можно позавтракать, улечься спать под бочок к Лоте.

Чтобы взять плащ, пришлось потревожить кота. Он недовольно мявкнул, но уступил. Надеюсь, блох у парня немного. Кажется, кошачьи блохи для нас неопасны, но, выйдя из дома, я выколотил на всякий случай плащ. И надо сказать Кур дуле, чтобы вымыла и вычесала скотинку…

Я въехал во двор гостиницы, привычно свернул к конюшне и присвистнул — все свободное пространство заполнено лошадьми. Ко мне метнулся бледный конюх:

— Господин Артаке, все места заняты. И ваш денник, где Гневко стоял.

— Как это, мой денник? — удивился я. — Я за него до конца месяца уплатил.

— Вчера вечером барон Выксберг прибыл со свитой, — пояснил конюх. — Хозяину сказал — мол, всю гостиницу занимает, а постояльцы — к черту пошли. Вещи ваши из номера выкинуть приказал. Я убрать хотел, да не разрешили, — мол, сам соберет. Господин Паташон велел ваш денник кобыле барона отдать.

Интересная новость. Разное бывало в жизни, но, чтобы меня выселили из номера, за который я уплатил деньги, такого еще не случалось! И вещи никто и никогда не выбрасывал. Да и не в вещах, как таковых, дело. Все, что мне важно и дорого, таскаю с собой. Но скажите, кому понравится, если нижнее белье и всякие мелочи будут валяться во дворе, где на них мочатся и обсыпают вонючими яблокам кони? А я так долго искал хороший прибор для бритья! Вон, валяются — тазик, медная чашечка для взбивания пены. Сам поднимать я их не пойду.

Барон Выксберг приказал — выкинуть… Знакомо до боли. Сколько раз приходилось сталкиваться с титулованной сволочью, не считавшей простых людей не то что за равных себе, а вообще за людей. И сколько раз мне приходилось то кулаком, а то и мечом доказывать обратное. Что ж, оценим ситуацию. Проведем, скажем так, предварительную разведку. Во дворе оставлены лошади слуг, внутри — кони благородных сеньоров. Заглянул внутрь конюшни, пересчитал. Лошади — так себе, даже кобыла барона, что заняла мой денник, выглядит лет на десять — двенадцать, еще и ноги засекает. Седла, сложенные у входа, потерты, потускневшие пряжки, следы от срезанных украшений. Выксберг, скорее всего, захудалый барон с амбициями большого вельможи, но с крепкой рукой. Ладно, придется немножко повоевать.

Я посмотрел на гнедого. Гневко мотнул гривой и повернулся не левым боком, где висела баклага, а правым, где у нас сумка со всякой всячиной, полезной бродячему солдату. Рассовывая метательные ножи за пояс, я выгонял из головы ярость, чтобы действовать хладнокровно. Конюх, следивший за моими приготовлениями, робко спросил:

— Господин Артаке, а что вы собираетесь делать?

— Попрошу барона собрать мои вещи, — честно ответил я, просовывая левую руку в петлю кистеня.

Я правша, но что касается меча или кинжала, мне без разницы — правая рука, левая. Этому выучили еще в детстве, благо отец и дядя не экономили на мастерах фехтования. Кистень же, увы, считается неблагородным оружием, и учиться работать с ним пришлось много позже, под началом одного сержанта. Подозреваю, что в прошлом он был разбойником, но какая разница?

У входа в гостиницу, скрестив на груди руки, дремал хлыщ в ливрее, настолько засаленной, что изображенный на ней герб не просматривался. Не понять — лакей ли, оруженосец или просто прихлебатель. Услышав шаги, холуек презрительно оттопырил нижнюю губу:

— Пшел вон!

Когда хлыщ попытался меня оттолкнуть, я перехватил его руку, потянул вниз и, развернув парня спиной к себе, сделал ему очень больно.

Открыв дверь, переступил через орущего благим матом парня. И чего он орет? Рука не сломана, только вывихнута. Пожалел, что не треснул по голове. Сейчас бы лежал тихонечко и не будил народ раньше времени. Хотя чего уж там — пусть орет. Проснутся на две минуты раньше, на две позже — это уже не важно.

Я зря опасался. Общий зал гостиницы напоминал поле боя после сражения — перевернутые столы, битая посуда, потеки вина. Тут и там в подозрительных лужах лежали тела хозяев, не сумевших доползти до кроватей. Грустный трактирщик, сидевший на уцелевшей скамье, запричитал:

— Это что же творится, господин Артаке? Понаехали вчера, все самое лучшее заказали, всю ночь пили, а потом драться начали, посуду бить. А платить-то кто будет?

Пропустив мимо ушей сетования Паташона, я спросил:

— Тебе кто разрешал сдать мой номер?

— А как же было не сдать? — вытаращился хозяин. — Барон Выксберг сказали, мол, давай самый лучший номер и лучшую девку. Ваш номер — лучший, и шлюха — готовенькая. Барон доволен остался.

— То есть ты отдал номер, который я оплатил, вместе с девушкой, которую я у тебя откупил? — уточнил я.

— Так, господин Артаке, что тут такого? — улыбнулся хозяин. — Вас не было, а барон у меня не первый раз останавливается. Он как опохмелится, так и уедет. Вы посидите до вечера где-нибудь, по городу побродите. Барон уедет, мы вам постели поменяем.

— А зачем вещи выкинул? — вздохнул я.

— Так барон приказал, — пожал плечами хозяин. — Так что с ними будет-то, с вещами? Дождя не было, ничего не промокло. Если бы дождь, так я, конечно, распорядился бы. Ну, сходите, соберете. Или мы потом соберем, как барон уедет.

Если бы хозяин просто промолчал или посетовал бы, я бы, наверное, просто развернулся и ушел. Что с Паташона взять? Эх, зря хозяин мне все это сказал…

— Ладно, — кивнул я. Протянув ладонь, потребовал: — Деньги гони.

— К-какие деньги? — вытаращился хозяин.

— Все, которые я платил, — за комнату с пансионом, за Лоту и за конюшню. Помнится, два талера было. Я тебе плату вносил исправно, свои обязанности выполнял. А ты? Ты, друг мой, нарушил условия. Так что с тебя неустойка — один талер. Итого ты мне должен три.

Услышав о неустойке, хозяин встал со скамьи. Выпятив пузо и словно бы став выше ростом, попер кабаном:

— Ты что, Артаке, совсем спятил? Ничего с тобой не случилось, если в номере господин барон переночевал. И бабу подмоешь — не убудет с нее. До тебя ее сколько народу пользовало, не убыло, а сейчас-то чего ерепенишься?

От удара в брюхо Паташон сдулся, как лопнувший пузырь, а от хлопков ладонями по ушам упал на колени и тихонько завыл.

— Ты, скотина, кажется, ничего не понял, — проникновенно сказал я, сопровождая увещевание парой затрещин. Взяв толстяка за нос, сжал, а потом дернул так, что у него потекла кровь. — Ты не понял, что меня надо уважать не меньше, чем барона или герцога. Добавить? — замахнулся я.

— Н-не надо! — заверещал хозяин, закрывая голову руками.

— Ладно, — миролюбиво сказал я. — Я сейчас к барону схожу, попрошу его извиниться, а ты мне деньги ищи.

— Господин Артаке, где я такие деньги возьму? — принялся лепетать хозяин, размазывая по лицу кровь и слезы. — Мне же еще посуду новую покупать, мебель. А вина сколько ушло?

— Кто у тебя гулял, тот пусть и платит, — хмыкнул я. — Барон Выксберг должен за все платить. За мебель с посудой, за уборку, когда от блевотины будете пол отмывать. И неустойку мою с него возьмешь.

Трактирщик, забыв про слезы, уставился на меня, как я несколько дней назад смотрел на брауни.

— Да вы чего, господин Артаке, с луны свалились? Род Выксбергов привилегию имеет от первых герцогов — бароны во всех гостиницах Силингии целые сутки могут ни за что не платить. Барон у меня сутки гостит, потом в другую гостиницу едет, в третью. Полгода в имении живет, полгода в гостиницах.

Я слышал о разных привилегиях, на которые не скупятся правящие особы, если они им ни крейцера не стоят, — право на голубятню, на почту, право не снимать шляпу перед королем и даже сидеть в присутствии монарха! Но право жить целые сутки в гостинице, есть-пить и не платить — на такое способен лишь человек с фантазией. У меня даже злость немного ушла.

— А счет потом герцог оплачивает? — поинтересовался я, но, увидев в глазах хозяина вселенскую тоску, понял. Впрочем, это не мои заботы. — Ты с баронами-графами сам разбирайся, а деньги верни. Пугать не буду, но если ты не вернешь… Н-ну, дружище, тогда уж не обижайся. Если перебью тебе руки и ноги, барон не спасет.

Поднявшись наверх, подошел к своей комнате. Думал, придется высаживать дверь, но она оказалась не заперта. Ну правильно, от кого прятаться благородному барону?

На полу валялась одежда, нижнее мужское белье не первой и даже не второй свежести, вперемежку с пустыми бутылками. Мерзко пахло разлитым вином и перегаром.

Лота мирно спала под волосатой мышкой у субъекта неопределенного возраста и крепкого телосложения.

Я зачем-то посчитал пустые бутылки — полдюжины. У дубового шкафа выворочена дверца. М-да, неплохо погуляли…

Подойдя ближе, пнул кровать так, что она загудела. Барон и ухом не повел, но Лота приподнялась, не замечая, что съехавшее одеяло обнажило грудь. Кажется, не протрезвела.

— О, Артаке! — икнула девка. — Артаке, ты представляешь — я сплю вчера, а на меня кто-то лезет. Я думала — это ты, а это не ты.

— Убирайся, — хмуро сказал я.

— А чё я такого сделала-то? — вытаращилась девка. — Я думала, это ты, а когда поняла, что не ты, уже поздно было.

— Убирайся, — повторил я.

— Ты чего, Артаке? — пьяно захохотала Лота. — Приревновал, что ли? Так не переживай, я сейчас и тебе дам. Ну, иди ко мне…

Первым моим желанием было ухватить Лоту за волосы и выкинуть из номера, но сдержался. Мысленно посчитав до пяти, вскинул левую руку и ударил кистенем по шкафу, корежа уцелевшую дверцу, а потом, уже с большей силой, врезал по боковой перекладине кровати. Барон зашевелился, перекладина устояла, а я ударил по ней второй раз, третий. Жаль было портить хорошую мебель, но четвертого удара кровать не вынесла и, развалившись, уронила своих постояльцев на пол.

Мгновенно протрезвевшая Лота, не одеваясь, отползла в угол, а потом юркнула под стол. Выксберг, нужно отдать ему должное, вскочил, выхватил меч и даже пытался атаковать. Беда лишь, что ночные возлияния действуют на боевые качества не лучшим образом и клинок барона, столкнувшись с кистенем, жалобно звякнув, отлетел в тот же угол, где только что была девушка.

— Какого черта?! — вскричал барон, хоть и оставшийся без оружия, но продолжающий хорохориться. — Кто вы такой?

— Прежний постоялец этого номера, — скромно отозвался я. — Пришел спросить, по какому праву вы заняли мой номер и выкинули мои вещи? Про женщину, — кивнул я на стол, где притаилась Лота, — я ничего не спрашиваю. Она человек свободный, сама решает, с кем ей спать.

— Так ты, стало быть, прежний постоялец? — скривился барон. — Артаке, именующий себя наемником?

Барон попытался принять грозный вид, но без штанов это получилось неважно.

— Можете взять простыню, — разрешил я.

Дождавшись, пока Выксберг примет вид римского патриция, повторил:

— Так по какому праву?

— По праву благородных баронов Выксбергов! — гордо отозвался барон. — И быдло вроде тебя должно знать свое место!

— Миленько, — хмыкнул я. — Значит, сейчас вы тоже пойдете искать свое место. А для начала соберете мои вещи. — Помахивая кистенем, добавил. — Я даже согласен на простое извинение, а вещи пусть соберут ваши слуги.

— Ты, быдло, — упорствовал Выксберг. — Да я…

— Что ж, вы приняли решение, — вздохнул я. — Сами спуститесь или помочь?

— Люди! — заорал барон. — Ко мне, на помощь!

— Значит, следует немного помочь, — заключил я. — Вы как предпочтете, чтобы я спустил вас с лестницы или выкинул в окно?

Лота что-то пропищала, а я слегка пристукнул кистенем по столешнице, и девушка притихла. Услышав шум в коридоре, прикрыл дверь и запер ее на щеколду.

— Сейчас мои люди выломают дверь и порежут тебя на части! — пообещал барон, прислушиваясь, как в дверь долбят чем-то тяжелым. — Встань на колени, и отделаешься поркой.

— Значит, в окно, — решил я. — Позвольте, господин барон, я вам помогу.

Барон и сам не хотел лезть в окно, и не желал принимать мою помощь. Упирался, растопыривал руки, пытался ударить и даже укусил за палец. И окно не хотело принимать в себя тело аристократа — бутылочные донышки, скрепленные раствором, сопротивлялись благородной голове, но в конце концов я победил и окно, и барона!

Проследив за падением тела, повернулся на шум. Дверь в номере крепкая, засов надежный, но вот косяк вызывал опасения. Вынесут ведь дверь с косяками! А я в гостинице прожил больше месяца и успел привязаться к этому номеру. Разбитый шкаф, сломанная кровать, а если еще косяки — жаль! Обнажив меч, вздохнул — правшу не переделать! — меняя руки, в левую ухватил рукоять меча, а кистень — в правую. Останься кистень в левой — мог бы кого-то убить. Глупость и чванство заслуживают наказания, но не смерти, тем более ни в чем не повинных людей.

Их должно ворваться человек шесть — столько я насчитал лошадей в конюшне. Минус барон, остается пять. Но, может, кто-то из слуг Выксберга решится пойти на выручку хозяина. Берем самый худший вариант — противников будет девять. Девять — это много, но если будет десять — совсем плохо. Если десять — придется их убивать…

Спасая от разгрома остатки комнаты, махнул кистенем, выбивая запор из пазов. Дверь распахнулась, стукнувшись о стену, и в проем вломилось пятеро, размахивающих мечами, при этом отчаянно мешая друг другу, а значит, помогая мне. Когда-то мои наставники говорили, что искусство боя одного против нескольких состоит не в том, чтобы драться со всеми сразу, а в другом. Даже самый опытный воин не в состоянии справиться с тремя-четырьмя противниками, если будет сражаться со всеми сразу. Искусство состоит в том, чтобы навязать бой на твоих условиях.

Сейчас я реализовывал наставления учителей — отбивал клинок у того, кто вырывался вперед остальных, а потом либо бил его кистенем в локоть или колено или эфесом в лоб. Через три-четыре минуты можно было добивать раненых и собирать трофеи для будущей коллекции. Но, как уже было сказано выше, убивать я никого не хотел, потому позволил поверженным противникам уйти. Те, кто ходить не смог, уползли. А трофеи… Нет, они того не стоили — старые мечи, названные оружием лишь по недоразумению. Я их и в руки не стал брать — и так видно, что их делали из сырого железа, а кузнец привык ковать серпы и подковы. Может, у барона получше? Я посмотрел в угол, куда улетел меч, но увидел там Лоту. Девушка вылезла из-под стола, пытаясь натянуть платье, но руки ее не слушались.

— Рубаху забыла, — кивнул я на смятую постель, где из-под подушки торчала нижняя сорочка Лоты.

— Какую рубаху? — не поняла Лота, смотревшая на меня со страхом и, как ни странно, с каким-то восхищением. — А, рубаху… Так черт с ней, с рубахой! Ты что наделал-то?

— Выкинул в окно наглеца, — пожал я плечами. — Подай-ка мне его железяку и ножны заодно.

— Артаке, ты чего, обиделся, что ли? — удивленно воззрилась на меня Лота, с трудом поднимая клинок.

— За труды, — обменял я оружие на пфенниг.

Девка не стала привередничать, монету взяла, но стояла и смотрела на меня, словно чего-то ждала.

Я взял меч барона, осмотрел. Вот этот клинок похож на коллекционный. По крайней мере — из стали. Но руки бы оторвать владельцу за уход — ржавчина, щербины. Эфес из слоновой кости, почерневший от грязи. Но дело небезнадежно — если наточить и отшлифовать клинок, разобрать эфес и помыть его теплой водой с щелочью, обмотать кожаным шнуром, то меч Выксберга может положить начало коллекции.

— Артаке, так ты чего? — отвлекла меня Лота.

— Я уже все сказал, — бросил я.

— Что — все? — не поняла девка.

— Я сказал — пошла вон, — повторил я.

У меня не было к ней никаких претензий. Ну какие могут быть претензии к шлюхе? Только я ее больше не хотел видеть.

Сунув клинок в обветшалые ножны (выкину и новые закажу!), я пошел вниз.

В общем зале опохмелялись и зализывали раны мои недавние противники. Серьезных увечий я никому не нанес, а ушибы пройдут. Увидев меня, зарычали, но подойти ближе не рискнули.

Барон Выксберг оказался жив-здоров и даже стоял на ногах. Около него суетились люди в засаленных ливреях, пытаясь напялить на его милость какие-то тряпки. Тут же околачивалась гостиничная прислуга во главе с хозяином.

— Барон, а почему вы до сих пор не собрали мои вещи? — подчеркнуто вежливо обратился я к Выксбергу.

Барон посмотрел на меня взором затравленного оленя, перевел взгляд на слуг.

— Ну, что стоите, олухи?! — попытался он рявкнуть, но от волнения пустил петуха.

Никто из слуг не спешил на помощь. Стояли как вкопанные, с намерением поглазеть — что будет дальше.

Я мог бы заставить барона ползать по двору, собирая мои рубахи и подштанники, но не стал этого делать. Злость я уже сорвал, а лишний раз унижать мне человека не хотелось.

— Ладно, барон, на первый раз я вас прощаю. Приводите себя в порядок, лечите головы, — усмехнулся я. — И уезжайте.

— А меч? — хрипло спросил барон, еще не веря своему счастью.

— А меч достается победителю, разве не так? Мы с вами честно сразились, вы проиграли. Урок вам на будущее — не стоит атаковать противника, если он стоит у окна. Верно?

После бурной ночи, падения со второго этажа барон соображал туго. Но кое-что до него дошло. Поединок, при котором ты проиграл, — это совсем не то, как если бы тебя выбросили из окна. Мог же барон сделать неудачный выпад, особенно на пьяную голову?

— Вы правы, — нехотя кивнул Выксберг.

— А, вот еще что, совсем запамятовал, — полез я в кошелек, вылавливая там монету. — Это не вы обронили?

Выксберг посмотрел на мою руку, захлопал глазами, словно увидел невесть какое чудо и начал мотать головой.

— Н-не, не я…

— Нет, это определенно ваша, — начал я впихивать монету барону, а тот, сжав кулак, почему-то противился. Пальцы барона затвердели, как у покойника, и мне не удалось их разжать.

— Барон, берите… — проскрежетал я сквозь зубы.

— Господин Артаке, я не мог потерять такую монету, — взмолился барон. Едва не плача, спросил: — Может, это была другая?

«Да чем же ему эта-то не угодила?! — разозлился я. — Фальшивая, что ли?»

Такого не должно быть. Все мое богатство уже проверено, взвешено и пересчитано Мантизом и его людьми, а я брал на расходы деньги местной чеканки. Посмотрев на монету, я крякнул. Понятно, почему Выксберг не хотел ее брать — это был не серебряный талер, а гольдгульден, с портретом короля Рудольфа — неизвестного здесь властителя, но золото остается золотом, изображай на нем хоть цветок, хоть двуглавого дракона. Почему он оказался в кошельке, я не помнил, но перепутать немудрено — что золотая, что серебряная монеты имели одинаковый вес.

А ведь давно говорили умные люди — обзаведись разными кошельками, чтобы не путать монеты. Я уже не первый раз попадаю впросак — вспомнить того же шойзеля. Гольдгульдена было жаль — все-таки двадцать талеров, и, поспешно убирая его в кошель, я вытащил на свет божий новенький гульденгрошен с профилем герцога Силингского.

— Эта?

Выксберг засиял ярче, чем профиль герцога. Бережно взяв монету, барон прижал ее к сердцу:

— Господин Артаке, вы благородный человек! Я приношу вам свои извинения.

Я кивнул и, не желая мешать радости барона, пошел к хозяину. Паташон, понурив голову, обреченно шагнул навстречу.

— Вот… — колыхнул он фартуком, заполненным разнокалиберными монетами — серебряными пфеннигами, медными крейцерами и неизвестной мне мелочью.

— Молодец, — похвалил я толстяка.

Собрав монеты в горсть, широко размахнулся и, как сеятель, развеял серебро и медь по гостиничному двору. Под изумленные взгляды собравшихся — кое-кто уже кинулся ползать по земле и навозу, собирая деньги, — я пошел к гнедому.

Пожалуй, пора окончательно переселяться в усадьбу…

Может ли фурия быть разгневанной, если она и так богиня мести? Раньше я бы посомневался, попытался бы дискутировать, но когда в кабинет влетела разъяренная Кэйтрин, понял — еще как может!

— Господин Артаке, я еще не успела стать вашей женой, а мне уже стыдно за вас! — выпалила фрейлейн с порога, оторвав от важного дела — рассматривания гравюры в книге.

Книгу мне притащил все тот же торговец. Памятуя, что в прошлый раз одна из покупок оказалась ненужной, я решил вначале знакомиться с товаром, а потом уж решать — покупать или нет. Имя автора — Кейн Лэвис — мне ни о чем не говорило, название «Золотой слон и сундук» — тоже. Но гравюры, раскрашенные от руки, были занимательными. Особенно понравилась та, где был изображен золотой слон, перед которым стояли коленопреклоненные люди. Художник не счел нужным соблюсти пропорции или так задумано? Какая аллегория, если слон почти вровень с людьми? Пожалуй, надо брать!

— Господин Артаке, я с вами разговариваю!

— А что такое? — отозвался я, откладывая книгу. — Чем я вас снова расстроил?

— Перестаньте паясничать! — топнула ногой девица. — Выксберги — один из самых древних родов! Его родоначальник получил привилегию за спасение герцога Силинга двести лет назад! Да как вы осмелились выкинуть барона в окно?

— А разве его выкинули в окно? — пожал я плечами. — Насколько помню, он сам упал. Спросите кого-нибудь.

— Артаке, прекратите валять дурака, — сморщила нос девица, став еще некрасивее. — Да, вслух город говорит, что пьяный барон сражался на мечах, не рассчитал удара и вылетел в окно. А втихомолку смеются — капитан Артаке застал барона со своей шлюхой и выкинул в окно. Еще добавляют, что, мол, правильно сделал капитан, поставив барона на место. Меня это не устраивает.

— Подождите, фрейлейн, — выставил я руку в своем любимом жесте. — Что не устраивает лично вас? То, что барон подрался на мечах и выпал из окна, или то, что его выкинули в окно? Выберите что-то одно.

— Перестаньте морочить мне голову! Меня не устраивает, что имя моего будущего мужа связывают с дракой из-за какой-то девки. Это та самая, которую вы так неумело прятали от меня?

Хотел возмутиться — когда это я прятал? — но не стал. Если уж дочери рыцаря хочется соблюдать приличия — извольте. Сказал только:

— У меня не было бы претензий к Выксбергу, если бы он не повел себя по-хамски — занял мою комнату, приказал выкинуть мои вещи. А самое главное — денник моего гнедого заняла старая кобыла барона! Я предлагал извиниться, он не захотел. А что бы сказали люди, если бы жениха фрейлейн Йорген, наследницы рыцарского рода, прилюдно унизили?

Мне удалось поймать фрейлейн на ее собственный крючок. Кэйтрин прикусила губу и нехотя выдавила:

— Наверное, вы правы. Да, — вспомнила вдруг она, — в городе вас называют капитаном. Это соответствует истине?

— Истинно, — кивнул я, потянувшись к книге. Может, догадается, что пора уходить?

Но фрейлейн бесцеремонно схватила фолиант и отодвинула подальше, давая понять, что разговор не закончен.

— Насколько я помню, капитан — это предводитель рыцарей.

— Не обязательно, — развеял я надежды благородной девицы. — Там, где я жил прежде, капитан мог быть предводителем сотни наемников, а то и командиром полка.

— Наемники… — скривилась девица. — Наемники служат за деньги, а не за свою честь.

— Именно так! — развеселился я. Сколько раз в жизни слышал такие речи. Ну как же смешно это выглядит со стороны.

Я рассчитывал, что невеста уже вылила на мою голову сегодняшнюю порцию помоев и теперь уйдет, оставив меня в покое. Но фрейлейн Кэйтрин не собиралась так просто сдаваться.

— Мне не нравится, что здесь замешана шлюха. Слышите? — повысила она голос.

— Прекрасно вас слышу, но шлюха здесь решительно ни при чем, — честно ответил я. — И вообще, перестаньте орать — Шорш волнуется.

Девица, открывшая рот, подавилась воздухом.

— Что? Какой Шорш?

— Вон этот, — кивнул я на кресло, где недовольный кот уже вострил одно ухо, потому что второе отсутствовало. — Кошки не любят, когда шумят и ругаются в их присутствии.

— Где вы нашли эту вшивую гадость? — презрительно сморщилась Кэйтрин. — Выбросьте немедленно!

— Слышишь, Шоршик? — взял я кота на руки. Побаюкав его, погладил по голове. — Говорят, что ты вшивый, как благородный рыцарь.

— Артаке, почему вы постоянно подчеркиваете свою ненависть к благородному сословию? И лично ко мне…

Фрейлейн Кэйтрин ушла, хлопнув дверью так, что со стены слетел мой первый и пока единственный экспонат коллекции — меч барона Выксберга. Выскочила настолько быстро, что я не успел попросить, чтобы передала деньги, — торговец книгами сидел внизу и ждал моего ответа. А теперь придется спускаться самому.

— И чего она так взбесилась? Шоршик, ты не знаешь?

Кот знал, но не желал отвечать. Недовольный шумом и криками, вырвался из рук и предпочел покинуть комнату, словно бы я виноват в скандале. Подошел к двери и требовательно мявкнул.

— Подожди, сейчас вместе выйдем. Шоршик…

Шорш… И тут до меня дошло. Я назвал кота, не задумываясь, что Шорш — это сокращенное от Джорджа — Георгия. А ведь на здешнем диалекте Георгий звучит как Йорг. Йорген — потомок Йорга… М-да, дела. Не выдержав, я расхохотался. Помнится, мой собственный отец, именовавшийся Базилем, не любил, если котов называли Васьками.

Глава 6 Тень рыцаря

Как всегда, я ужинал в одиночестве. Кур дула, накрывавшая на стол, демонстрировала недовольство: резко ставила передо мной тарелки — подавись, зараза!

Взяв вилку и отведав жаркое, я не преминул похвалить кухарку:

— Молодец, хорошо приготовила. — Выждав паузу, сообщил: — С завтрашнего дня ты занимаешься только готовкой. Накрывать на стол не нужно.

— Почему? — обомлела кухарка.

— Думаю, тебе достаточно работы на кухне.

— А кто же будет подавать на стол? Томас? Так он на конюшне днюет и ночует, а еще сад.

— Съезжу в город, найму кого-нибудь, — пожал я плечами.

— Да вы что, господин Артаке? — всплеснула старуха руками. — Мне же и дел-то всего ничего. На вас одного готовлю, на нас со стариком фрейлейн стряпает. Кого вы наймете? Какую-нибудь вертихвостку, которая и подавать-то как следует не умеет, всю посуду вам расколотит. Или хотите себе еще какую-нибудь девку заполучить?

— А вот это, милая, тебя совершенно не касается.

— Как не касается? — возмутилась стряпуха. — Фрейлейн для нас не чужая. Пять лет вместе с нами жила, в холоде да голоде. Она хоть и господская дочка, но девочка хорошая. Плачет по ночам. Жених кобелится, а ей-то что делать? Нет, господин Артаке, вы должны себя достойно вести, под стать невесте.

Стряпуха говорила и говорила — о том, как тяжело было бедной девочке, когда осталась одна, как нелегко ей было соблюдать правила и приличия благородного дома Йоргенов.

— Курдула, ты бы сменила тему, — попытался отвлечь я стряпуху. — Поговорила бы о чем другом.

— Правда-то глаза колет?! — торжествующе провозгласила кухарка, уставив в меня перст, аки грозный судия. — А еще вы учудили? Кота приблудного благородным именем назвали, как же так можно! Увижу этого кота, сама утоплю.

Может, она бы еще что-нибудь сказала, но мне надоело слушать.

— Курдула, с завтрашнего дня ты у меня не служишь.

— К-как? — вытаращилась старуха. — Да я в этом доме еще при отце господина Йохана служила.

— Вот и пора на покой, — сообщил я, поднимаясь из-за стола, не завершив трапезу. — Будешь жить как жила, получать пенсион. Сколько — поговоришь с фрейлейн, она назначит. Думаю, не обидит.

— Да за что же вы так со мной, господин Артаке? — зарыдала старуха и, забыв о приличиях, села на стул. — Что же я делать-то стану?

— Ну, мне-то откуда знать? — пожал я плечами. — Цветы выращивай, варенье вари. Отдыхай.

Не слушая причитаний стряпухи, я прихватил тарелку, где еще оставалось жаркое, и ушел наверх, поспешив укрыться в своем кабинете. Касательно же Курдулы, что тут сказать? Две сварливые женщины на одну мою голову — это много. Невесту, возмущающуюся похождениями жениха, я еще мог понять, но если прислуга начинает учить жизни — пиши пропало!

Тарелку я поставил на пол и подозвал Шорша, но тот, понюхав еду, возмущенно поднял хвост и упрыгнул обратно в кресло. Наверное, не понравился запах специй.

Внизу на лестнице послышался шум, в дверь робко постучали. Судя по шагам — Курдула.

— Заходи, — пригласил я стряпуху.

— Господин Артаке, простите меня, дуру старую! — взмолилась кухарка. — Хотите, на колени перед вами встану?

Кухарка, как обещала, упала на колени и принялась биться головой об пол. Сам становился на колени один раз в жизни (вернее, вставал на одно колено, но это было давно) и терпеть не мог, если передо мной начинали ползать. Особенно если ломали комедию.

— Перестань, — попросил я, но стряпуха, ухватив меня за сапоги, принялась плакать и причитать. — Вижу, что представление разыгрываешь.

Я сел в кресло, а Курдула хоть и покряхтела, но довольно легко для своего возраста поднялась с колен.

— Скверная из тебя актриса, — заметил я. Уточнил: — Если еще раз соберешься на коленки падать — юбку не поправляй, а как стоишь, так и плюхайся. И башкой стучись основательно, а не как сейчас — видно же, что лоб жалеешь. Говори — чего хотела?

Кухарка если и смутилась, то ненадолго. Разве такую смутишь? Посмотрев на меня, сказала со вздохом:

— Вы на меня не обижайтесь, господин Артаке. Мое дело маленькое.

— Фрейлейн попросила?

Курдула вроде бы не ответила, но часто-часто закивала.

— Договаривай, — потребовал я.

— А что тут говорить-то? Фрейлейн попросила, чтобы я с вами поговорила, а я увлеклась. Позабыла, с кем дело имею. А вы вон как… Господин Артаке, можно я останусь? Ну что я дома не видела, в четырех стенах? А здесь вроде бы и при деле. Обещаю — больше ни одного слова не скажу.

— Хорошо, извинения приняты, — кивнул я. — Но договоримся так — говорить можешь, бурчать можешь, но вот воспитывать — ни-ни. Поняла? Это мое первое и последнее предупреждение.

— Поняла, господин Артаке, — обрадовалась старуха. — Обещаю! И за кота вашего простите.

— Вот славно. Но если нарушишь обещание, я тебя выселю. Пенсион у тебя будет, поселишься где-нибудь.

— А Томас как же? — удивилась старуха. — Как он без меня?

— А что Томас? — пожал я плечами. — Томас работник дельный и не болтливый. Будет во флигеле жить, в гости к жене ходить. Захочет — пусть к тебе переселится.

— А если, скажем, я сама к нему в гости приду? — улыбнулась кухарка через силу. — Кто запретит жене к мужу в гости ходить?

— Курдула, ты уже обходные пути ищешь? А я тебе так скажу, — нахмурился я. — Если еще раз на тебя рассержусь, я просто флигель снесу, а тебя вместе с мужем в деревню переселю. Без пенсиона. Томас — конюх хороший, но сама понимаешь, незаменимых людей нет. А теперь бери этого красавца, вымой хорошенько и блох вычеши. Я проверю.

Кухарка скривилась, но деваться ей было некуда. С трудом удерживая брыкающегося и царапающегося Шоршика, ушла.

Кот явился мокрый и обиженный на весь мир. Не пожелав отвечать на кисканья, проигнорировав еду, устроился на столе и принялся яростно вылизываться, время от времени бросая презрительные взгляды на предателя! Успокоившись, улегся рядом с подсвечником, свернулся в клубок и заснул.

Я наконец-таки добрался до книги. Хотел только посмотреть оставшиеся гравюры, полистать и конечно же зачитался. Содержание, если пересказать вкратце, было незатейливо — два мальчика залезли в сундук, через который шел путь в волшебную страну, где власть захватил злобный тролль! Разумеется, дети вступили в борьбу со злом, им на помощь приходят звери и птицы, в том числе Золотой слон. И вот король-тролль уже почти побежден, но один из мальчиков попадает в плен. Чтобы спасти ребенка, Золотой слон добровольно входит на жертвенную плиту…

Перевернув страницу, решил отложить чтение до завтра. Если читать так быстро — никаких книг не напастись! Я уже собрался поставить книгу на полку и идти спать, но тут забеспокоился Шоршик. Кот вскочил, выгнул спину, поднял хвост и, уставившись куда-то в пространство, яростно зашипел.

— Шоршик, ты чего? — удивился я.

В кабинете никого не было, но кот продолжал шипеть. Прижал уши, как перед дракой, поднял хвост. Что это с ним?

По моим ощущениям, время было близко к полуночи. В подтверждение внизу раздался бой каминных часов. Обычно, из-за дневного шума, я их не слышал, но в ночной тишине часы прогремели как гром. Я шагнул, чтобы взять кота на руки, успокоить его, как вдруг почувствовал, что нахожусь в кабинете не один. Краем глаза заметил бородатого мужчину в кирасе, сидевшего в кресле. Как он сумел войти? Дверь дома заперта изнутри, потому что Кэйтрин стала ночевать в собственной спальне, да и не будь она заперта — я бы услышал. Как он прошел на чердак и открыл дверь?

Мужчина молчал, а мне не хотелось первым заговаривать с незнакомцем, забравшимся в мой дом. Рука потянулась к мечу, и мужчина покачал головой. Не знаю, что он этим хотел сказать, но клинок уже вышел из ножен, и я был готов напасть первым, без разговоров. Не люблю, когда входят без приглашения, да еще по ночам. Стараясь держать в поле зрения незнакомца, я приподнял меч на уровень глаз и стал ждать.

Незваный гость продолжал молчать. Он сидел, смотрел на меня, не пытаясь чего-то сделать. Кажется, тоже чего-то ждал. Мы так и молчали, посматривая друг на друга, а кот шипел. Держать меч на вытянутой руке неудобно, и я положил клинок на плечо, рассматривая незнакомца. Что-то в нем было не так. Но что именно? Я видел незваного гостя лишь до пояса — нижнюю часть закрывал стол. Рыцарь, возрастом постарше меня, навскидку — лет пятьдесят пять — шестьдесят, но борода добавляет возраста. Так что могло быть и сорок пять, почти ровесник. Кираса, судя по зеленоватому отблеску, медная. Был бы на ней герб — может, узнал бы. Медными кирасами пользовались лет сто назад, если не больше, но это еще ни о чем не говорит. Знаю рыцарей, которые на турнире сражаются в современном доспехе, а в бой идут в прадедовских кольчугах, а то и в копытных панцирях.

Поверх кирасы — кружевной воротник. Опять-таки, придраться не к чему. В кирасе с воротником я и сам хаживал, что тут такого? Ну что же не так? Тут я наконец-то осознал — глаза! Таких глаз — тусклых, без искорки — у живых людей не бывает. Сколько раз, после боя, мне приходилось видеть глаза, вглядывающиеся в неизвестность, прикрывать мертвые веки. И еще я не мог отделаться от мысли, что где-то видел это лицо или похожее. Кого-то мне незнакомец напоминал, но вот кого — вспомнить я не мог. Может, основоположник рода баронов Выксбергов пришел просить, чтобы потомку вернули фамильный меч? Но это вряд ли. Меч должен принадлежать воину, а не гостиничному приживале. Уверен, предки барона сгорают от стыда за своего отпрыска, ни разу не наточившего клинок. Кто же он?

Наверное, я немного отвлекся, на самую долю секунды, потому что не уловил миг, когда незнакомец исчез. Бородатый воин пропал, кот перестал шипеть. Я подошел к пустому креслу, зачем-то потыкал в него мечом. Ну конечно же только сиденье, набитое конским волосом.

Я осознал, что мне было страшно. Если бы не кот… Убрав меч в ножны, прижал к себе Шоршика, а тот, удивленный неожиданной нежностью, заурчал.

— Что, страшно было? — услышал я за спиной довольный голос. Вот только брауни мне не хватало.

— Страшно, — не стал я врать. — Это было привидение?

— Призрак, — грустно поправил меня брауни. — А кто еще в такую пору ходит? Ты их не бойся, мертвецы еще никому плохого не сделали. Живых надо бояться.

— Кто это был? — поинтересовался я.

— Знать-то я знаю, но сказать не могу, — важно отозвался брауни.

— Знаю, но не скажу… — раздраженно хмыкнул я. — Как же я вас не люблю, таких умных. Все-то вы знаете, да не скажете. На кой ты тогда нужен, хранитель?

— Да не в том дело, — отозвался домовой с досадой. — Не могу я сказать, права у меня такого нет. Привидения, призраки — они не так просто приходят, а зачем-то, понял? И идут они к человеку, который помочь может. Боюсь, если скажу, то тебе-то ничего не будет, а вот мне может и худо быть. Самому тебе нужно понять — кто приходил, для чего и что ему надо. Ты же и сам догадался, кто это был?

— Почти, — кивнул я, поглаживая кота. — И что теперь?

— Надо было тебе спать ложиться, а не с книгой сидеть, вот и дождался, — вздохнул брауни. — И чего ты такой глупый? Вон, девка у тебя неподалеку лежит, забирайся к ней под бок, да и дрыхни. Ну ладно-ладно, знаю я, что ты человек порядочный… Иди-ка ты спать, рыцарь, а завтра видно будет. С людьми поговоришь, на свежую голову что-нибудь придумаешь. Не придумаешь, завтра в полночь опять сиди, придет призрак, может, и скажет, чего ему надо. Но коли скажет, то придется тебе его задание выполнять, а иначе не будет удачи. Понял? А котика дай, пусть у меня посидит, погреет старика.

Домовой сграбастал кота цепкими ручонками, прижал к себе и исчез вместе с Шоршиком…

Утром, еще до завтрака, я пошел в конюшню. Томас уже выгребал навоз, наваленный за ночь. Коней прибавилось — кроме Гневко и Кургузого в стойле обреталась молодая кобылка, приобретенная для фрейлейн.

Гневко успел перекусить и был рад небольшой поездке. Ну, а мне надо было привести в порядок мысли, слегка растрепавшиеся после визита привидения. Лучше всего думалось именно в седле. Прокатившись рысцой пару миль, чтобы гнедой не вспотел, мы вернулись. План был составлен, мне оставалось лишь претворить его в жизнь. Начал я с Томаса.

— Томас, как выглядел твой прежний хозяин? Который Йохан Йорген, — зачем-то уточнил я.

— Да как он выглядел, — повел плечами старый конюх, отставив в сторону вилы, — обыкновенно выглядел. Вам лучше его портрет посмотреть, у фрейлейн Кэйтрин в чулане целая охапка холстов лежит, где все Йоргены намалеваны. Мы бы их продали, но кому они нужны? Вот картины с охотой, с дичью убитой, те покупали.

Хорошая новость. Обычно фамильные портреты не по карману простым рыцарским фамилиям, а тут охапка.

— Томас, ты привидений боишься? — поинтересовался я.

— Не знаю, господин Артаке, — почесал конюх затылок. — Вот так, с ходу и не ответишь. Не видел я их ни разу. Но если подумать — боюсь. От деда слышал, что если привидение встретишь — не к добру. Смерть к тебе придет или еще что — болезнь какая-нибудь.

— Смерть — это плохо, — расстроился я. — Похоже, ко мне сегодня рыцарь Йорген приходил.

— Так вам-то чего бояться? Вам он, хозяин мой прежний, не брат, не отец и даже пока не тесть. А хоть бы и был тестем, то все равно. Тот призрак смерть предсказывает, что родней доводится, — авторитетно заявил Томас. Подумав, добавил: — А еще дед говаривал, что не всякий раз призрак смерть приносит. Может, сказать что-то хочет, попросить. У нас ведь как бывает — встретит мужик призрак, а чего тот хочет сказать — не понимает. А потом, случись чего — пожар там, корова помрет, дочка в подоле принесет, говорит — вот мол, предупреждали меня, дурака! Задним умом, господин Артаке, все хороши.

От слов Томаса стало легче на душе. И впрямь — хоть призрак, хоть всякие пророки толкуют будущее так невнятно, что не поймешь, о чем толкуют, а любое предсказание можно подогнать к любому событию, было бы желание. На моей памяти конец света раз пять предсказывали, но он так и не случился.

— А вы бы его прямо спросили: чего, мол, господин Йорген, вам надо? Он бы сам ответил, — посоветовал Томас.

— А нужно спрашивать? — огорчился я. — Не знал… Молчал, как дурак, ждал, пока заговорит.

— Так откуда вам знать? — утешил меня старик. — Придет господин Йорген в следующий раз, вы его напрямую и спросите. Правда… — замялся старик, — спросить-то вы его спросите, но он вам лишь одно слово может сказать. Это мне дед говорил.

— Умный у тебя дед был, — заметил я.

— Умный, — согласился Томас. — Его два раза чуть не сожгли, за колдуна посчитали. Ладно, что в ратуше разобрались, да патер вступился, что, мол, никакой не колдун, а простой ведун — зубы заговаривать умел, вора в стакане воды видел.

— Это как? — удивился я.

— Да просто, — охотно отозвался конюх. — Наливал воды, ставил стакан перед обворованным, говорил — смотри. Тот смотрел, а коли лицо появлялось — это и был вор. Еще умел волков от скота отвадить. Ну, тут просто — взять волчью шкуру, бросить под ноги быку, а потом с этой шкурой поля объехать. Волки побоятся на пастбища заходить.

— А мстить не будут?

— He-а, не будут. Если обыкновенная шкура, которую охотники сняли, — то скот перережут. А запах быка учуют, думать станут — мол, сильна скотина, лучше не связываться!

— М-да, умен у тебя дед был, умен, — повторил я с уважением и перешел ко второму пункту плана: — Томас, ты же наверняка рыцаря Йоргена и его сына хоронил?

— Хоронил, — спал с лица Томас.

— Тогда рассказывай, — предложил я. — Как оно было, кто нашел трупы, что оставалось. В общем — рассказывай все подряд.

— Так что там рассказывать? Привезли, похоронили, вот и все.

Чувствовалось, что старик тяготился воспоминаниями и не хотел рассказывать. Пришлось задавать вопросы. Меня интересовало все: что было в останках тел, в остатках одежды, как купцы смогли опознать, что это именно Йоргены, были ли рыцарь с сыном вдвоем или у них были спутники. На половину вопросов Томас ответа не знал или уже не помнил. Или не хотел вспоминать. По нескольку раз меня переспрашивал — мол, слышит он плохо! Врал ведь, по морде видно. Будь кто другой, порасспросил бы «с пристрастием». Свой конюх, не чужой.

Что ж, кое-что я узнал, но вопросы не иссякли. Теперь оставался самый сложный пункт плана. Кажется, цель визита ночного посетителя стала вырисовываться. Но нужно убедиться на все сто, что это именно Йорген, мой предшественник. Но все же, все же, все же…

— Приветствую вас, фрейлейн, — церемонно поклонился я своей «невесте».

Та, упиваясь собственным ядом, сделала книксен, положенный лишь по отношению к вышестоящим особам, но я сделал вид, что не заметил нарушения этикета. Да и откуда наемнику знать тонкости политеса?

Мне было тяжело общаться с фрейлейн, потому что не знал, как с ней себя вести и что она выкинет. Решил говорить с благородной девицей так, как умные родители разговаривают с дочерью-подростком, чтобы не бить ее лишний раз розгой.

— Фрейлейн Кэйтрин, мне нужно сделать важное дело, но я боюсь, вы опять скажете, что я не уважаю ваш род.

— А что вы хотите сделать? — насторожилась девушка.

— Милая фрейлейн, это нам предстоит сделать вместе, — сказал я и, выдержав паузу, добавил: — Без вас я бессилен.

— Господин Артаке, — прикусила губу девушка — как она до сих пор ее не откусила? — Скажите прямо, без вывертов, что вы от меня хотите?

— Нам, дорогая фрейлейн, крайне необходимо пройти в родовой склеп Йоргенов и осмотреть останки вашего отца и вашего брата. Не беспокойтесь, — поспешно сказал я, — никто не собирается глумиться над прахом усопших. И очень вас прошу — не спрашивайте, зачем это надо. Я все объясню, но позже. Но если вы против, скажите, и никто не станет тревожить прах.

К моему удивлению, фрейлейн не стала голосить, обвинять меня в неблагородном поведении. Только и спросила:

— Это обязательно?

— Желательно, — ответил я. — Кстати, вам не обязательно ничего осматривать лично. Достаточно, если вы проведете меня к склепу и подскажете — как опознать гробы. Или в здешних местах принято оставлять покойных прямо на полу, без гробов?

— Эти гробы деревянные, так что опознать их просто. Все остальные — из камня. Тот гроб, что обит красной тканью, можно не трогать. Там матушка.

— В склепе есть кольца для факела? — поинтересовался я. Ну не вытаскивать же гробы наружу.

— Не беспокойтесь, я сама посвечу. Или прикажите Томасу.

— Лучше Томасу, — решил я. — А вы, если не трудно, зайдите к священнику, чтобы нас не приняли за осквернителей могил. И еще, пожалуйста, покажите мне портрет вашего отца.

Портрет отыскался в чулане флигеля, в поленнице, среди свернутых в рулон холстов.

— Рамы я тоже продала, — грустно сказала Кэйтрин, разворачивая холст.

Да, это был рыцарь, приходивший ко мне нынешней ночью. Не знаю, насколько хорошо художник отобразил сходство с оригиналом, но борода и панцирь были на месте. Потом, переведя взгляд с портрета на Кэйтрин, понял, что художник был очень хорош. Не зря мне казалось, что лицо рыцаря я где-то видел.

— А почему вы не закажете новые рамы? — поинтересовался я.

— Жене не положено вешать на стены портреты предков. Это прерогатива супруга.

— А вы не мудрите, а закажите, — вздохнул я, пожав плечами. — Пусть портреты останутся там, где они висели.

Кладбище, где не одну сотню лет находили последнее пристанище представители рода Йоргенов, было на половине пути к деревне. Небольшой храм, множество каменных крестов, над которыми возвышался кирпичный склеп.

Кэйтрин ушла искать священника, оставив нас с Томасом. Ни мне, ни старику не хотелось лезть в склеп, но пришлось. Открывая дверь в «иной мир» без всякого скрипа и лязга, Томас чиркнул огнивом и добыл огонь.

— Возьмите, господин Артаке, — буркнул старик, передавая мне факел.

Внутри не было ни плесени, ни могильной сырости, только паутина. Весь склеп был заполнен каменными гробами, поставленными друг на друга, а три деревянных стояли ближе к входу.

— Вот, — кивнул Томас на крайний гроб. — Это господин Йорген. Светите…

Хорошо, что взял с собой старика — сам бы не догадался, что кроме факела нужен еще молоток и гвоздодер. Полез бы открывать крышки кинжалом, переломал бы все, а у Томаса получилось легко.

Первая крышка снялась, и в свете факела можно было увидеть останки рыцаря Йоргена — череп, позвоночник, руки и ноги. Порой я сам не люблю себя за цинизм, но если все основное лежит в гробу, но куда-то пропало ребро, палец или какая-то мелкая кость — это не повод покойнику беспокоить живых людей.

— Закрывай, — приказал я, и старик, облегченно вздохнув, стал заколачивать гроб.

И вторая крышка снялась легко, но то, что находилось внутри, меня смутило.

— Прими, — передал я старику факел, а сам стал перебирать останки. Взяв самую большую кость, показал ее Томасу: — Что скажешь?

— Не человеческая…

— Именно так. Если на благородной латыни — scapula, а если по-нашему…

— Лопатка лошадиная, — досказал старый конюх. Осветив все содержимое гроба, стал ковыряться в костях: — Вот, это хрящ, это предплечье, а это позвонок. Здесь только лошадиные кости. А где же господин Александр?

— Ты меня спрашиваешь? — хмыкнул я, рассматривая лежавшие в гробу штаны. Взяв их в руки, посмотрел. — А штаны-то целехоньки…

Сложив все обратно в гроб, взял у старика факел, кивнул — заколачивай.

Мы выбрались из склепа. Пока Томас закрывал дверь, мне пришлось выдержать разговор с молодым священником, что ждал нас снаружи вместе с Кэйтрин. Судя по всему, дочь рыцаря уже успела поговорить с падре по поводу посещения склепа, но мне пришлось выслушать небольшую нотацию.

— Господин Артаке, какой пример вы подаете своим пейзанам, если ни разу не были на обедне?

Врать, что хожу на мессы в городском храме, я не стал. Неприлично лгать святому отцу, да и зачем брать лишний грех на душу? Сам знаю, что христианин я неважный. В храме бываю редко, на исповеди — и того реже. Обращаюсь к Господу только тогда, когда сильно припечет и мне от него чего-то надо.

Оставалось переминаться с ноги на ногу, обещать, что исправлюсь — буду и на заутрене, и на обедне, и на вечерне. Всенепременно каждый день, а если не каждый, то через день, ну, каждое воскресенье — если не в это, то в самое ближайшее, не позже, чем через месяц.

— Скажите спасибо невесте, которая молится за вас, — закончил священник и, благословив меня на прощание, ушел.

Фрейлейн Кэйтрин молится за меня? Интересно, с чего вдруг? Или положение обязывает молиться за будущего супруга?

— Ну, говорите же, — требовательно схватила меня за рукав фрейлейн. Спохватившись, убрала руку. — Простите.

Я заметил, что руки у фрейлейн поцарапаны. Не иначе, пересаживала розы.

— Фрейлейн Йорген, вы присутствовали на похоронах вашего отца и брата?

— Разумеется, — удивилась девушка.

— А кто укладывал останки в гробы? — поинтересовался я.

— Курдула укладывала, — вмешался Томас. — Господина Йохана и господина Александра нам привезли… ну, что от них осталось. В одном мешке сын был, в другом — отец. Я сам-то и не рассматривал — чего там смотреть? Гробы сколотил и велел Курдуле все по местам разложить. Фрау Йорген болела и не вставала, фрейлейн с матерью сидела. Курдула уложила, а крышки я сразу и заколотил. Незачем юной барышне на такое смотреть, а попрощаться и у закрытого гроба можно. Помню, говорила Курдула — мол, господин Йохан почти весь целый, а у господина Александра костей мало. Я тогда подумал — понятно, что мало, волки же растащили. Но кто же знал, что там лошадиные кости? Вот ведь хренова баба — человеческие кости от лошадиных не смогла отличить, а еще повариха.

Я чуть не ляпнул, что людей Курдуле варить не приходилось, но придержал язык.

— Томас, ты о каких костях говоришь? — нахмурила брови фрейлейн. — О чем он, господин Артаке? И пора уже рассказать — зачем вам понадобилось идти в склеп?

— В общем, так, — твердо, как на плацу, отрапортовал я. — Мне нужно было проверить — лежат ли в гробах кости или нет. Теперь я знаю, что останки вашего батюшки на месте, а вместо вашего брата лежат лошадиные кости.

— И что же теперь делать? — растерянно спросила Кэйтрин.

— Что делать, дорогая фрейлейн, мне пока неизвестно. Думаю, сегодняшней ночью станет понятно. Подожду вашего батюшку, спрошу. — Посмотрев на окончательно опешившую Кэйтрин, добавил: — Прошлой ночью ко мне приходил ваш отец.

— Вы, милая фрейлейн, не волнуйтесь, — успокоил девушку конюх. Слегка обняв Кэйтрин за плечи, старик сказал: — Не смотрите вы так на господина Артакса, у него с головой все в порядке. Призрак господина Йоргена к нему приходил.

— Призрак моего батюшки? А почему он пришел к вам, а не ко мне? Все-таки я его дочь, а вы всего лишь новый хозяин.

«Ты еще скажи, что призраку рыцаря невместно приходить к неблагородному зятю», — мысленно усмехнулся я.

— В конце концов, именно я потомок рыцарского рода, а он почему-то решил прийти к капитану наемников…

— Полковнику, — зачем-то поправил я девушку, улыбнувшись ей через силу. По правде говоря, захотелось (в который раз!) дать фрейлейн хорошую оплеуху — так она меня достала со своими сословными претензиями.

Мы вернулись в усадьбу. Кэйтрин, судя по всему, ушла лить слезы, а мы остались вдвоем с Томасом.

— Томас, а теперь расскажи правду, — попросил я. — Про лошадиные кости, которые Курдула не узнала, про то, что старый слуга останки не осмотрел, — это ты девчонке оставь, она поверит.

— Так, господин Артаке, нам как лучше хотелось, — вздохнул Томас. — Купцы останки самого хозяина привезли да штаны господина Александра. Курдула эти штаны шила. Ну, не хоронить же одни штаны? Мы с Курдулой туда немного костей и сыпанули.

— А что купцы рассказали?

— Так ничего толком не рассказали. Сказали лишь, что господ Йоргенов они в Силинге взяли — у них, мол, лошадей не было, попросились в обоз. Купцы-то знали, что у рыцаря Йохана ничего не осталось — ни дома, ни земли, платить им нечем, но как не взять? Люди уважаемые, кто его знает, как все обернется? Может, рассчитаются потом, а нет, так все равно расходов немного и пара мечей лишними не будут. А ночью, на последней стоянке — до нас это миль десять будет, — господин Александр проснулся и в лес ушел. Ну, поначалу никто не встревожился — мало ли, может, по нужде? Час нет, другой нет, рыцарь Йохан пошел сына искать. Купцы сказали — мол, шум слышали, волчий вой, крики, но страшно им стало. Ночью в лесу искать — себе дороже. Утром пошли, только и нашли что рыцаря, всего обглоданного, да штаны. Место, где рыцарь лежал, все вытоптано, словно кто-то сражался. Собрали, что могли, привезли. Спасибо, что на месте не закопали.

— Уже что-то проясняется, — сказал я, хотя на самом-то деле ничего не прояснилось. Посмотрев на Томаса, спросил: — А штаны точно с того места?

— Христом Богом клянусь! — перекрестился старик. — Если бы не штаны, так разве мы стали бы господина Александра мертвым считать? Купцы и другую одежду молодого Йоргена привезли: камзол, башмаки, еще что-то — уже и не помню. То, что в обозе осталось, — уточнил Томас. — Про оружие ничего не сказали, да мы и не спрашивали, не до того было. Купцы сказали, что эти штаны они неподалеку от тела рыцаря нашли. Мы с Курдулой и решили, что лучше их в гроб положить, а остальную одежду продать.

— Продали? — понимающе кивнул я.

— А что с ней еще делать? Камзол хороший был, почти новый. Башмаки крепкие. Я за них два гроша выручил. — Ладно, ступай, — махнул я рукой.

— Вы только фрейлейн не говорите, — попросил Томас. — Не надо девочку расстраивать лишний раз.

— Не расскажу, — пообещал я. — Только расстраиваться ей все равно придется.

Эту полночь мы поджидали вчетвером. Я звал лишь Томаса — вдруг и поможет чем-нибудь внук ведуна, но Кэйтрин уперлась, словно ослица. Проще взять, чем переспорить.

Я бодрствовал за столом, Кэйтрин и Томас — на принесенной скамеечке. Четвертый участник — Шорш, свернулся клубочком на столе, под подсвечником. На кресло для посетителей никто не претендовал.

Я пытался читать вторую часть «Золотого слона», но, прочитав строчку, переводил взгляд на кресло, потом на кота. Обнаружив, что кресло пусто, а Шорш не подает признаков беспокойства, опять утыкался в книгу, к той же строчке. Так продолжалось до боя часов, объявивших полночь, но кресло осталось пустым.

— Спать идите!

Я вздрогнул — опять этот брауни! Сонные Томас и Кэйтрин смущенно заулыбались. Они, непривычные к бдениям, задремали. Шорш, как самый умный, продолжал спать.

— Не придет он, — сообщил брауни. — Вы бы еще всех пейзан сюда привели. Дело-то это для рыцарей, а не для девок со стариками. Ну-ка, дайте котика.

Брауни ловко ухватил сонного кота под брюшко, прижал к себе и куда-то исчез.

— Все время смотрю, но никак привыкнуть не могу, — хмыкнул я. — Ну ладно домовой, а куда кот-то делся?

— Так кот, господин Артаке, он сам вроде брауни, — глубокомысленно изрек Томас.

— Сволочь он, — буркнула Кэйтрин.

— Это точно, — согласился я, подавив зевок. — Мог бы сразу предупредить, а теперь жди до следующей ночи.

— Я не про брауни, про кота, — смутилась девушка.

— А кот-то здесь при чем? — удивился я.

— Так он, зараза, фрейлейн и старуху мою исцарапал, пока они его мыли да блох вычесывали, — хохотнул Томас. — И мне перепало.

— Эх вы, вояки, — вздохнул я. — Втроем на беззащитного котика…

— Ага, беззащитный… — вспылила Кэйтрин. — Мы к нему со всей душой, а он…

— А он царапался, будто его холостить собрались! — заржал старик.

— Томас! — воззрилась на него фрейлейн, и конюх умолк, пряча ухмылку.

Томас убрел, а мы с невестой, не пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по спальням.

Не знаю, сколько я спал, но проснулся от душераздирающего крика. Опомнился, когда выломал дверь в комнату Кэйтрин.

— Господин Артаке?!

М-да, хорош. В одном белье, да еще с мечом.

— Простите, фрейлейн, — вздохнул я. — Понимаю, что нарушил обещание, но вы так громко кричали. Что-то приснилось?

— Вы обещали, что не войдете в спальню супруги, — с легким презрением усмехнулась фрейлейн. — Но не обещали, что не вломитесь в спальню невесты. Что ж, этого следовало ожидать.

— Простите еще раз, — сухо ответил я, выходя из комнаты.

Дав себе страшную клятву, что в спальню Кэйтрин я не зайду, даже если доподлинно буду знать, что ее там убивают, попытался заснуть. Но тут… Дверь скрипнула, тихонько отворилась, и в комнату просочилась тоненькая фигура в белом. Призрак? Привидение? Ну как же вы мне надоели!

— Господин Артаке, — сказало привидение голосом Кэйтрин. — Простите меня, пожалуйста… Я просто глупая дура. Мне страшно…

Надо бы было накричать, указать девице на дверь, но мне, не спавшему уже вторую ночь, было не до воспитательной работы. Я отодвинулся, откинул одеяло и буркнул:

— Забирайтесь.

Шлепая босыми ногами по полу, девушка забралась в постель, натянула одеяло и затихла. Но была она такая замерзшая, что я не выдержал, обнял, подгреб поближе к себе и… заснул.

Я проснулся от того, что затекла рука. Хотел поменять позу и обомлел. Кэйтрин так и лежала, спиной ко мне, а моя рука покоилась между ее маленькими грудями. Начал потихонечку убирать руку, но фрейлейн вцепилась в нее, как кошка в мышку. Потихоньку повернул девушку к себе, обнял. Кэйтрин, прижимаясь к моей груди, всхлипнула:

— Простите меня, господин Артаке. Я, наверное, развратная женщина?

Вместо ответа, я погладил ее по голове и поинтересовался:

— Приснилось что-то?

— Не помню, — приподнялась на локте Кэйтрин. — Помню только, что было очень страшно. Захотелось кричать.

— Вы и кричали, — вздохнул я, улыбнувшись потолку.

— Вот-вот… А проснулась оттого, что вы выломали дверь. От страха наговорила глупостей. А потом испугалась еще больше и побежала. Простите, я сейчас же уйду…

Кэйтрин начала вылезать из постели, но, когда я попытался, вернее, сделал вид, что пытаюсь ее удержать, она тоже сделала вид, что подчиняется грубой силе.

— Лежите, милая фрейлейн. Какой смысл убегать, если вы спали рядом со мной всю ночь?

— Мне было так хорошо, так спокойно. Я мечтала всю свою жизнь, чтобы меня просто прижали к груди. И мне больше ничего не надо…

— В вашей семье было не принято ласкать детей?

— Матушка говорила, что жизнь — это жестокая штука и надо быть к этому готовым.

В нашей семье тоже было не принято баловать детей. Я не помню, чтобы в детстве моя мать хотя бы раз поцеловала меня. А про отца даже и подумать бы не смог.

— Расскажите о себе, — попросил я, поглаживая фрейлейн по голове.

— Мой отец был строгим, да и мать нас не баловала. Хотя разве это строгость? Родители никогда не повышали голос, ни я, ни мой брат ни разу не получали розог. Мы жили просто. Я носила простые льняные одежды. Первое шелковое платье мне сшили в шестнадцать лет. И ели как крестьяне — каша, хлеб, вареная репа. Иногда мясо. Рыбу у нас ловят редко. Раз в год, на Рождество, привозят живых карпов. В этот день матушка сама готовила рыбу, а Курдула и Томас отдыхали. У вас в семье был обычай готовить на Рождество карпа?

Я не мог вспомнить — был в нашей семье такой обычай или нет. Даже если и был, все равно не вспомню. На рождественские обеды семья получала приглашение ко двору.

— На Рождество к столу всегда подавали жареного карпа, — прикрыла глаза Кэйтрин. — Когда съешь, а нужно съесть все, следовало взять одну чешуйку и хранить ее целый год, до нового Рождества, потому что она приносит счастье. Помню, я потеряла свою чешуйку, и мы с братом искали ее по всему дому. Я плакала, не могла найти. И тут пришла матушка и дала мне чешуйку. Сказала — мол, отыскалась на лестнице. Я была счастлива. А теперь я думаю, это была ее чешуйка… По воскресеньям к столу полагалось по два яйца. Я как-то спросила: а почему яйца мы едим лишь по воскресным дням? Матушка засмеялась, а отец ответил: «А как бы иначе мы знали, что сегодня воскресенье?»

По большим праздникам на стол выставлялись засахаренные яблоки и груши, черный хлеб, обжаренный и намазанный медом! Это было самое вкусное лакомство в мире! Мы не были бедны. Отец никогда не жалел денег на покупку книг и на учителей для меня и для брата. Девочкам не принято давать образование, но у меня были лучшие учителя в герцогстве! Меня учили танцам, музыке, но еще я изучала историю, географию, иностранные языки. В нашей усадьбе как-то жил сам мэтр Люгерсдорф — профессор алхимии Подгребского университета! У нас с братом разница в возрасте четыре года. Целых четыре! Но мы были очень дружны, я таскалась за ним, как собачонка. Александр играл с друзьями в рыцарей, а я была у них и оруженосцем, и прекрасной принцессой. Знаете, в детстве уродливые девочки не сразу понимают, что они некрасивые. А я считала себя прекрасной! Сколько копий они сломали ради меня! Однажды брат едва не выколол глаз сыну барона Тальбергу. Сколько шума было! Потом мальчишки подросли и не захотели играть со мной в прекрасную принцессу, сказали, что таких уродливых принцесс не бывает. Александр даже подрался с кем-то. Мы перестали играть с соседями и играли вдвоем. Брат делал мне лук и стрелы, я была оруженосцем, погибающим ради своего господина! Меня чуть было не посвятили в рыцари! — похвасталась Кэйтрин. — Александр сделал деревянный меч, но, когда я стала на одно колено, он пожалел меня бить по плечу. Я возмутилась, он попросил меня встать и ударил мечом по попе! Ох, как я ревела! Не от боли, а от того, что меня не сделали настоящим рыцарем.

Я давно отвык кого-то жалеть. Не удержавшись, легонько поцеловал ее в лоб. Она, потянувшись было ко мне, слегка отстранилась, а я не стал ее удерживать. Побоялся, что не смогу сдержаться.

— У Александра была невеста? — поинтересовался я, чтобы хоть что-то спросить.

Кэйтрин притихла. Наверное, размышляла — стоит ли об этом говорить? Наконец решилась:

— Отец нашел ему невесту, но брат отказался на ней жениться. Сказал, что у него есть любимая и он готов бросить ради нее и дом, и семью. Отец был очень зол. Из-за этого-то он и ушел на войну один, хотя следовало брать с собой сына. Александру нужно было совершить подвиг, чтобы его посвятили в рыцари. Он очень переживал. А когда отец попал в плен, чуть с ума не сошел. Думал, что это его вина.

— А что за девушка?

— Не знаю, брат не говорил. Сказал однажды, что обязательно меня познакомит со своей куколкой.

— Куколкой?

— Брат так ее называл, — вздохнула Кэйтрин. — Мы с ним из-за этого даже поссорились. Брат мне признался, что девушка — из простых. Не то крестьянка, не то дочь ремесленника. А я наговорила ему глупостей.

— Сказала, что негоже сыну рыцаря брать в жены простую девицу? — догадался я.

— Хуже, — вздохнула Кэйтрин. — Я сказала, что, если он приведет ко мне свою шлюху, я перестану считать его братом, а он перестал со мной разговаривать.

— И теперь тебя гложет совесть?

— Гложет, — призналась Кэйтрин.

— Это всегда так, — попытался утешить я девочку. — Когда теряешь кого-то из близких, всегда жалеешь о том, что не сделал, а мог бы сделать.

Мы опять замолчали. Кэйтрин хлюпала носиком, я потянулся за носовым платком. Вытерев слезы девчонке, приложил платок к ее носу.

— Ну-ка, давай…

— Ты меня как маленькую! — смутилась Кэйтрин, от волнения перейдя на «ты». — Дай, я сама. Простите…

Высморкавшись и вытерев слезы, будущая супруга продолжила:

— Александр был очень красив. Наши соседи и даже герцог не раз предлагали отцу отдать его в услужение своим женам, но он отказывался. Как думаете, почему?

— Ваш отец, дражайшая невеста, был прав. Мой собственный батюшка тоже когда-то отказался отдать меня в пажи. И отказал не кому-нибудь, а жене старшего брата, сказав, что подвязывать дамам чулки, выносить за ними ночные горшки и таскать любовные записочки — это не занятие для будущего воина.

— А кем была жена вашего… вашего дяди? — хитренько посмотрела на меня Кэйтрин.

— Ну, вообще-то она была грозной особой. Жена главного лавочника — заправляла всеми лавочниками нашей деревни!

— У лавочницы были пажи? Не смешите меня. Неужели вы считаете меня дурой, не способной понять, что мой жених не тот, за кого он себя выдает? — сморщила нос Кэйтрин.

Вот уж нет… Кем-кем, а дурой моя невеста не была. И угораздило же меня сделать глупость! Ну, уговорил бы девчонку стать экономкой, домоправительницей, а теперь…

А теперь я лежу с ней в одной постели. Просто лежу и слушаю. Слушаю и лежу. Старею…

Между тем Кэйтрин продолжала допрос.

— Ну все-таки — кем была жена вашего дяди? — не унималась невеста. — Жене рыцаря пажи не положены, — принялась рассуждать Кэйтрин. — Супруге барона может прислуживать лишь один паж. Вы употребили множественное число — мол, дураков хватает… Значит, жена вашего дяди была графиней?

— Увы, должен вас разочаровать. Графиней она не была.

— Неужели герцогиней?

— Кэйтрин, вам еще не надоело? Жена моего дяди не была герцогиней.

Как сказать, что жена моего дяди была королевой, вернее, она и сейчас ею является.

Фрейлейн слегка надулась, пришлось пообещать, что, как только мы станем мужем и женой (может, она еще откажется), я все ей подробно расскажу. (Или не все и не очень подробно…)

За болтовней не заметили, как пролетело время. Видимо, пропустили не только завтрак, но и обед, потому что послышались шаги, донесся голос Курдулы, разыскивающей фрейлейн. В дверь раздался тревожный стук, и не успел я и рта раскрыть, как несносная кухарка сунула нос.

— Господин Артаке, а вы фрейлейн не видели? Она и на завтрак не пришла, а время к обеду. О…

Кэйтрин забралась под одеяло с головой, но было поздно.

— А кушать-то все равно надо, — назидательно покачала головой Курдула и ушла, прикрыв за собой дверь. Было слышно, как она сказала: — Ну, слава тебе господи, наконец-то.

После ухода кухарки Кэйтрин не смогла улежать на месте. Чего-то застеснялась, выскочила и убежала. Да и мне надо было вставать. И так провалялся в постели полдня, чего за мной не водилось.

Сегодня мы в первый раз обедали вместе. Курдула, подавая на стол, бросала на нас любопытствующие взгляды, но молчала.

После обеда все разошлись по делам. Кэйтрин уехала заказывать рамы для портретов своих предков, Курдула отправилась мыть посуду, а я поехал проведать нашего шойзеля.

Работа по строительству моста кипела. Дыр-Тыр заготовил камни, успел обтесать и теперь уже ладил волноломы.

— С десяток еще нужно, — вытер строитель пот с волосатого лба. — Быки поставлю, а там уже и пролеты. Думаю, недели за две осилю.

— Помощь нужна? — поинтересовался я. — Может, людей нанять, чтобы лес возили?

— Не, не надо! — замахал руками-лапами шойзель. — Они и бревна не так срубят, и окорят неправильно, уж лучше сам.

— Невесту нашел?

— Нашел! — гордо отозвался шойзель. — Вот, она мне подарок дала. После работы буду надевать. Лучше, чем тот кусок кожи, что ты прислал.

Дыр-Тыр вытащил из-под камня что-то среднее между поясом стыдливости и фартуком.

— Как с приданым дела? Может, подкинуть еще немного?

— Можно, — не стал жеманиться Дыр-Тыр. — Мне бы еще крейцеров двадцать.

— Двадцать крейцеров? — задумался я. Кажется, это медью…

— Ну, я понимаю, что много, — вздохнул шойзель, неверно истолковав мою фразу. — Можно хотя бы десять.

— Да нет, я не о том, — нахмурился я. — Если в пфенниги перевести — это сколько? Талер — шестьдесят пфеннигов.

— В пфенниге два крейцера, — воззрился на меня шойзель, словно учитель на нерадивого ученика.

— Значит, тебе нужно всего десять пфеннигов! — сказал я, радуясь, что сосчитал-таки.

— Нужно не в пфеннигах, а в крейцерах, — застенчиво сообщил шойзель. — А еще лучше — в полукрейцерах. Пфенниги менять некогда.

До меня стало что-то доходить.

— Значит, тебе нужны медные монеты?

— Ну да! — оскалил Дыр-Тыр зубы, способные перекусить гвоздь. — А как иначе невеста оценит — хороший я мостостроитель или нет? Чем больше меди, тем больше людей ездит. Значит, мой мост хорош!

Ну что тут скажешь? Не забыть бы. Ладно, дам поручение Томасу…

Время до полуночи тянулось медленно. На сей раз я был один-одинешенек. Томас и Кэйтрин ушли спать. Кот весь вечер вертелся под ногами, просил есть, но к ночи куда-то подевался. Может, не хотел встречаться с призраком, а может, просто ушел навестить подруг.

Я бы и рад сказать, что не было страшно, — бумага стерпит. Как можно бояться того, чьи кости видел собственными глазами? Но все-таки страх оставался. Я ждал появления призрака и боялся этого.

В ожидании боя часов чуть не до дыр проглядел пустующее кресло, но, когда молоточек ударил в колокол, отбивая полночь, вздрогнул от неожиданности, не успев заметить появления гостя.

Я поклонился призраку, отдавая дань уважения будущему тестю, пусть он и предстал в нематериальном теле. Странно, но рыцарь Йорген — или его призрак, какая разница? — тоже привстал и склонил голову.

— Здравствуйте, господин Йорген. Вы что-то хотите сказать?

— Шварцвальд…

Призрак старого рыцаря пропал. Именно что пропал, а не исчез, не испарился и не растаял. Значит, мне предстоит ехать в Шварцвальд.

— Возьми котика.

Ну конечно же брауни сует мне сопящего Шоршика. Взяв на руки кота, послушал урчание, стало легче.

— Отошло? — поинтересовался домовой. — Положи котика, спать иди.

Я послушно положил Шорша в кресло и пошел в спальню. Даже не удивился, застав в собственной постели девицу Йорген. Она-то не давала никаких обещаний.

Кэйтрин, услышав мои шаги, сонно спросила:

— Ну, повидал отца? Что он сказал?

— Просил меня в Шварцвальд ехать, — доложил я, начиная раздеваться. — Видимо, искать Александра.

— Я так и думала, — зевнула Кэйтрин. — Ничего, что я без спросу пришла?

— Э-э…

— Иди спать, Юджин, завтра будем думать.

Юджин, да еще и на «ты»? Что-то новое в отношениях… Вот и пойми этих женщин. Я забрался под одеяло, а Кэйтрин, прижавшись ко мне, заснула.

Я лежал, боясь пошевелиться, а рядом со мной беззастенчиво дрыхла девушка. И так вот — во второй раз… Точно — старею!

Глава 7 Объяснение в любви

В чем прелесть оседлой жизни, я уже говорил. Или собирался сказать? Впрочем, это не важно. Но есть в ней и свой недостаток: если куда-то собрался, нужно потратить время. Раньше сборы в дорогу были для меня делом двух-трех минут — сунул в мешок барахло, застегнул панцирь, вывел Гневко и все. Теперь нужно ходить по комнатам, вспоминать, где что лежит, стягивать панцирь с манекена, собирать чистое белье. В сущности, что такое плюс? Плюс — это два минуса…

А главное, я не знал, куда ехать. Обычно, если не знал дороги, а на поиск проводника нет времени, шел и покупал карту. В Швабсонии, когда-то являвшейся частью Старой империи, были распространены дорожные карты, скопированные с имперских образцов. Не берусь судить об их правильности, с точки зрения ученых, — моря растянуты и походили на реки, вершины гор больше напоминали равнины, зато прекрасно изображались дороги, со всеми имеющимися на них городами, деревнями и крепостями. Посмотришь — и сразу поймешь, какие реки придется пересекать, сколько лесов встретится. Идеальная карта для путешественника и купца, а особенно для командира отряда, следующего из одного города в другой.

В Вундерберге жило множество купцов и ремесленников, существовало целых три школы. Стало быть, продавались нужные для школяров вещи. Вот только с хорошими книгами дела обстояли неважно!

Отправившись в одну из лавок, торгующих бумажно-чернильной ерундой, я попытался купить там карту. С трудом, но удалось вытащить из-под кипы использованной бумаги (раньше не знал, что, если лист испачкан с одной стороны, его можно продать во второй раз!) огромный пергамент. Рассмотрев рисунки и прочитав легенду, ахнул от восхищения — такие карты (их еще именовали «Карты Ноя») делали лет этак с тысячу назад! Земля изображалась плоской, омытой водами великой реки Океан, а земная твердь состояла из трех частей, отделенных друг от друга морями и реками в форме буквы «Т». Вверху была Азия, внизу Европа. Водораздел между Европой и Азией — основа буковки «Т» — соответствовал Средиземному морю, а в горизонталь, отделяющую Азию от остальных частей света, были впихнуты все остальные моря и реки, где Танаис соседствовал с Понтом Евксинским, а Эгейское море уживалось рядом с Нилом.

По этой карте можно отыскать владения детей Ноя, но никак не нужную мне дорогу. Тем не менее я уплатил изумленному лавочнику какую-то мелочь и, бережно свернув пергамент в рулон, решил заказать рамку и повесить карту в кабинете как украшение.

Не поленившись, обошел с десяток лавок, отыскивая другие карты. Разумеется, нужной не было, зато я стал обладателем настоящих произведений искусства — зональной карты, где мир поделен на пять тепловых зон: посередине оранжевые тропики, по краям — светло-лиловые полюса, жилая — зеленая зона и коричневая — сожженная земля антиподов; и монастырской карты, где рай и его обитатели жили неподалеку от Трои, рядом с ними стоял Александрийский маяк, а в самом низу бегали псоглавцы, охраняющие дорогу в ад. Не очень понятно — зачем сторожить дорогу в ад, но автору виднее.

В Швабсонии за такие карты любой библиотекарь или ученый продал бы душу дьяволу, а мне они обошлись в какие-то тридцать крейцеров. Наверное, за рамки запросят дороже…

Можно, разумеется, ехать и без карты, не привыкать. Но… Предположим, дорогу я отыщу, это не сложно, а что потом? Искать стоянку, где погибли отец и сын? Я не уверен, что стоянка в том злополучном лесу одна-единственная, да и где она, эта стоянка? На лесной дороге, если отвернуть чуть в сторону, ничего уже не отыщешь. Нет, определенно нужен проводник. С этим я и пришел к Томасу.

— А зачем проводник? — удивился старик. — Сам провожу, здоровья хватит. Бывал я в тех местах.

— И как они тебе?

— Места-то? Поганые места, нечистая сила бродит. Шварцвальд, чего вы хотите? Умные люди там вообще не ездят, только торопыги да те, кому уж совсем-совсем невтерпеж. Торная дорога одна, по ней все и едут, а останавливаются лишь там, где кресты стоят. Вон, сунулся господин Александр… И чего его в лес понесло? — проговорил старик с досадой.

— Значит, в волков ты не веришь?

— Ну, господин Артаке, если бы дело было зимой, может, поверил бы. А летом? Волку летом зайцев хватает, да и не ходят они стаями летом. Зимой бы поверил, да и то… — махнул старик рукой.

— Согласен, — кивнул я. — Я бы тоже в волков не поверил — ни летом, ни зимой. Если бы рыцарь с сыном вдвоем шли, пешими. А тут купеческий обоз. Люди, костры… А больше всего меня штаны Йоргена-младшего убедили — не волки это.

— А что со штанами не так? — вскинул мохнатую бровь старик.

— Ну, сам-то подумай — человека сожрали, штаны не тронули. Целехонькие — ну, обветшали за пять лет, но словно хозяин их сам с себя снял. Разве так бывает? Волки бы от штанов и клочков не оставили.

— Может, — голос старика дрогнул, — вервольфы это? Господин Александр пошел до ветру, а тут его и укусили. Он в оборотня превратился, из штанов выскочил, а господин Йохан пошел сына искать, а его оборотни сожрали.

— Все может быть, — равнодушно отозвался я. — Поищем и оборотней.

— Господин Артаке, вы так говорите, словно вам и не страшно, — упрекнул меня старик.

— Я, Томас, в этой жизни много чего боюсь. Другое дело, что от моего страха сейчас толку мало. Вот съездим мы с тобой в Шварцвальд, посмотрим и там решим — бояться нам или нет. Вначале нужно тело Александра найти, а потом с оборотнями разберемся. Нет такого зверя, чтобы меча не боялся.

— Да где уж теперь найти, пять лет минуло, — протянул старик. — Если и были косточки, травой проросли.

— Да кто его знает, — повел я плечом. — Если призрак приходил, значит, он на что-то надеялся.

— Эх, господин Артаке, как же я всего этого боялся! — сокрушенно потряс старик головой.

— Чего — этого? — не понял я.

— Того, что правда всплывет, — пояснил Томас. — Ну кому она нужна, правда-то? Господина Александра не вернуть, чего теперь? Я ведь почему эти чужие кости в гроб положил? Боялся, что фрейлейн Кэйтрин сама пойдет брата искать, — признался старик. Добавил со вздохом: — Она такая.

— Это точно, — усмехнулся я. — Упряма твоя фрейлейн, как коза.

— Как козлушка! — поправил меня старик тем тоном, каким родители говорят о непутевых, но любимых детях.

Я уже собрался уходить, но заметил, что Томас мнется, силясь мне что-то сказать, но то ли боится, то ли стесняется.

— Хочешь чего-то спросить? — подбодрил я старика.

— Господин Артаке, вы человек бывалый — что там могло быть? Какая нечистая сила?

— Да кто его знает, — хмыкнул я. — Если честно — не очень я в нечистую силу верю.

— Это вы зря, — наставительно сказал старик. — Нечистая сила кругом живет, только мы ее не всякий раз видим. Расскажу как-нибудь, как меня нечисть по своему двору гоняла.

Томас ушел, а я вернулся в Вундерберг.

В мастерской мне пришлось объяснять, что карты нужно вставлять не в вычурные рамы, отягощенные резьбой и обильно позолоченные, а в самый простой багет, не шире одного дюйма. Столяр, кажется, удивился заказу, но отказываться не стал, ибо капризы заказчика — закон.

Из мастерской я отправился к господину Мантизу из рода Инсекта. Теперь мне уже не нужно было стоять около двери, отвечая на глупые вопросы. Я просто обогнул дом и въехал в широкий двор с коновязью.

— Порадую вас, господин Артаке, — потер ростовщик лапки. — У вас налицо превышение дохода над расходами — истратили пятьдесят восемь талеров, а заработали семьдесят шесть. И это притом, что я использовал лишь малую часть ваших средств. Вам интересно, куда я вложил ваши деньги?

— Боже упаси! — испугался я. — Я трачу, вы зарабатываете, а как вы их зарабатываете — не мое дело.

— Я так и думал, — опять потер лапки Мантиз. — Кстати, не хотите приобрести новую недвижимость? Недорого.

— Нет уж, спасибо, — засмеялся я. — Мне и одной хватило. Знать бы заранее, во что впутываюсь, — ни за что бы не приобрел.

— Наслышан, — закивал ростовщик. — Наслышан и поражен вашим благородством. Предложить руку и сердце дочери бывших владельцев — это нечто! Если бы вы чуть-чуть подождали, могли бы подобрать более выгодную партию. Или хотя бы более покладистую.

— Никакого благородства, сплошной расчет, — отозвался я, почти не кривя душой. — Мне все равно бы понадобилась экономка, управляющий. Теперь у меня есть и то и другое — и бесплатно!

— А вы шутник, господин Артаке, — тоненько засмеялся Мантиз. — Или вас теперь нужно называть Апфельгартен?

— Вы тоже шутник, господин Мантиз. Живого человека обзываете яблоневым садом.

— А не хотите ли превратить свою усадьбу в баронство?

— Зачем? — удивился я.

— Думаю, ваша невеста была бы счастлива. Я с ней сталкивался несколько раз. Насколько я помню, фрейлейн Кэйтрин очень гордится своей принадлежностью к дворянству.

— Даже слишком гордится, — усмехнулся я, оценив дипломатию Мантиза.

— Вы, как истинный аристократ, выше условностей, — склонил голову набок ростовщик. — Но ваша невеста, выйдя за вас замуж, лишается дворянства. Или она будет считать, что лишилась…

Пропустив мимо ушей последнюю реплику, поинтересовался:

— Господин Мантиз, вы уже не в первый раз именуете меня аристократом. Почему? В наше первое знакомство вы что-то говорили о руках?

— О, господин Артаке, тут целая наука! — важно заявил Мантиз. — Я начинал свою деятельность в самом низу, в роли младшего помощника собственного отца. Он меня научил — смотри на руки того, с кем имеешь дело. Человек может играть глазами, прятать лицо под маской или бородой, но его всегда выдадут руки.

— Руки могут быть в перчатках, — сделал я выпад.

— Не тогда, когда человек считает деньги, — отбил ростовщик мою атаку. — В перчатках это делать неудобно. Вы же согласны, что руки показывают профессию человека? Молотобойца выдают разбитые пальцы, у крестьянина они узловаты. Можно определить музыканта по нервным, я бы сказал — бегающим пальцам.

— Не всегда, — провел я новый укол. Вспомнив ослика и подарок для Кэйтрин, улыбнулся. — Видел я пальчики одного часовщика. На первый взгляд — к тонкой работе непригодны.

— Это вы про мастера Дейдра и его сына? — понимающе закивал ростовщик. — Вы просто видели одни только пальцы, но не заметили, насколько они ловки. К тому же часовщики имеют массу приспособлений для работы — пинцеты, магнитные присоски, зажимы. А ведь если посмотреть на ваши пальцы, то тоже не скажешь, что они способны держать меч или одним ударом опрокинуть главного городского силача.

— Главного силача? — удивился я, поднимая руки к лицу. Ну, руки как руки. Загорелые до черноты, с короткими ногтями.

— Содержатель вашей гостиницы Паташон, — пояснил Мантиз. — Он до сих пор ходит ошарашенный.

— А Паташон главный силач города? — удивился я. — По мне — толстяк толстяком. Ладно, бог с ним, с Паташоном, вы мне про руки скажите.

— У вас тонкие, но в то же время очень сильные пальцы. Такие бывают у потомственных аристократов.

Кроме того, — поднял ростовщик лапку, пресекая мои возражения, — у вас короткие и чистые ногти. Люди вашей профессии либо стригут ногти «под корень», либо они зарастают траурной каймой. Вы же ухаживаете за ногтями, верно?

— Верно, — не стал я спорить. — Признаюсь, что у меня есть даже пилочка для ногтей. Но всегда считал, что это нормально, а люди, которые не следят за своими ногтями, просто неряхи.

— Видите, вы даже об этом не задумывались. Также вы не задумываетесь, когда ухаживаете за зубами.

— С моей профессией да в моем возрасте трудно сохранить зубы в целости, — усмехнулся я, признавая правоту Мантиза. Ухаживать за ногтями меня приучили с детства. Старый камердинер Фриц постоянно говорил, что воспитанные люди обязаны следить за руками.

— А вы посмотрите на своих ровесников — крестьян, купцов, воинов. У большинства из них зубов нет уже к сорока годам.

— М-да, господин Мантиз, — покачал я головой. — Вы мне сейчас поведали много интересного. Теперь понимаю, почему на меня косились, если я чистил ногти или зубы.

— А чем вы скребете зубы? — заинтересовался Мантиз. — У меня вместо зубов жвалы, но все равно любопытно.

— Черемуховой палочкой с расщепленным концом, — сообщил я.

— Очень даже интересно, обязательно воспользуюсь, — закивал ростовщик. Вскинув голову, Мантиз потер лапки: — Так что вы решили? Сделаете фрейлейн Кэйтрин баронессой? Титул — это лучший свадебный подарок!

До меня не сразу дошла нелепость предложения.

— А разве возможно купить титул?

— Купить титул, как таковой, невозможно, — обстоятельно разъяснил Мантиз. — Но можно приобрести землю, дающую право на титул. В этом случае не нужно подтверждать баронство и вы не станете вассалом герцога Силингского.

— Как интересно, — протянул я. — Р-раз — и купил землю с титулом…

— Ну, не все так просто. Если бы можно было покупать землю с титулом, этим воспользовались бы гильдейские старшины и купечество. Да и мои младшие коллеги. В герцогстве всего лишь три манора, владелец которых имеет право на титул согласно покупке, а не ленному праву. Но на пути к титулу есть барьер — приобрести земли может лишь землевладелец либо безземельный дворянин. А теперь представьте — часто ли так бывает, чтобы все факторы совпали?

Меня вдруг осенило:

— Скажите-ка, а это, случайно, не баронство Выксберг?

— Оно самое, — кивнул ростовщик. — Его владелец, которого вы на днях выбросили в окно, виноват, — хитренько посмотрел на меня ростовщик, — господин экс-барон сам выпал в окно. Так вот, он заложил свои земли пять лет назад, а позавчера подошел срок уплаты. У барона есть привилегия не платить за гостиницу, но от других трат его никто не освобождал. А главное — Выксберг обожает играть в кости. В результате — сплошные долги. В тот раз, когда барон… выпал из окна, он возвращался из Силинга — надеялся, что герцог, памятуя заслуги далекого предка, даст ему денег.

— Но герцог не захотел выручать барона, — заключил я.

— Наш герцог прекрасный человек, добряк, каких мало, но и его терпение не беспредельное. Давать деньги в третий раз — это чересчур. Барон приходил ко мне и даже принес один талер — где он его раздобыл, неизвестно, но этого мало.

Я знал, где барон раздобыл талер. Мантиз же продолжал:

— Ни зеленые, ни красные, никакие другие жабы не хотели давать денег ни под какой залог. Сумма слишком крупная, а риск огромен. Кто выкупит потом его имение, даже если к нему прилагается титул? Я рискнул, но, откровенно говоря, сильно рискнул. Надеялся, что герцог проявит сочувствие и заплатит, но увы. Теперь вся надежда на вас.

Баронство мне было нужно как борову кастаньеты, но на всякий случай поинтересовался:

— Сколько?

— Для вас — четыре тысячи талеров, — не моргнув фасеточным глазом отозвался ростовщик.

Если Мантиз говорит четыре, значит, оно стоит гораздо меньше.

— Тысяча талеров.

— Ну, господин Артаке, это несерьезно. Могу уступить тысячу, не больше. Соглашаемся на три тысячи, и вы получаете титул, двести югеров земли, замок…

— А еще головную боль. Бьюсь об заклад, что от замка остались руины, арендаторы разбежались, потому что барон выпил у них последнюю кровь, а титул можете оставить себе. Полторы тысячи…

— Только для самого лучшего вкладчика — две с половиной…

— Если согласитесь на две — беру!

— Две триста…

— Две, больше не дам!

— А, — махнул лапкой Мантиз, — две сто — и забирайте!

— Надеюсь, вы сами выполните все формальности, а мне останется только подписать?

— Разумеется! — потер лапки Мантиз. Хитренько улыбнувшись огромным ртом, спросил: — Покупку оформить на фрейлейн Йорген? Не беспокойтесь, закон это не запрещает, а вам не обязательно становиться бароном.

— Вот и замечательно, — кивнул я, довольный сообразительностью ростовщика. Пусть девочка становится баронессой, жалко мне, что ли?

— Да, предупредите фрейлейн, что на нее не будет распространяться право останавливаться бесплатно в гостинице. Это касалось лишь прямых потомков первого Выксберга.

Думаю, Кэйтрин обойдется без этой сомнительной привилегии — не платить за гостиницу. Если подумать, герцог Силинг дал первому Выксбергу не подарок, а унижение. Или я чего-то не понимаю? Впрочем, какое мое дело. Значит, нынешний герцог — добрейший человек…

— Скажите-ка, господин Мантиз, — поинтересовался я. — Если герцог такой великодушный человек, чтобы дважды выкупить имение барона, то почему он не помог семье Йорген?

Мантиз сложил руки на груди и пристально посмотрел на меня.

— А разве вы сами не догадались?

— Могу предположить, что герцог помог бы рыцарю, если бы его семья обратилась за помощью. Гордость?

— Вы совершенно правы, — согласился с моим предположением ростовщик. — Герцог Силинг предлагал фрау Йорген заплатить выкуп за мужа, но та отказалась. Формально рыцарь не приносил герцогу вассальной клятвы и, стало быть, ни сам Йорген не был обязан служить герцогу, ни герцог не был обязан его выкупать. Я ведь и сам был заинтересован в том, чтобы имение было выкуплено — ссуду Йоргены брали у меня, а земля и недвижимость — плохая замена живым деньгам. Усадьба Йоргенов пять лет стояла на открытом воздухе, а арендаторы рыцаря не окупили и трети расходов. Если бы не вы, то не знаю, что бы я стал делать… Я, господин Артаке, живу тем, что даю людям деньги, но получаю обратно проценты за их использование.

— Если рыцарь так свято чтит… чтил, — поправился я, — рыцарские законы, то зачем он вообще поехал на эту войну?

Вопрос был риторическим, потому ростовщик лишь развел лапками. Да и откуда он мог знать, что двигало старым рыцарем? Можно бы спросить об этом Кэйтрин, но знает ли об этом фрейлейн? Не исключено, что Йохан отправился воевать с королевством Ботэн из-за понятий чести — мол, раз герцогство воюет, значит, и он обязан сражаться.

Мы еще немного поговорили. Обсудили виды на урожай, погоду. К сожалению, по самому главному Мантиз ничего пояснить не смог. Купцы, доставившие тело рыцаря, были не местные, и, кроме того, что мне уже рассказал Томас, я ничего не узнал. Жаль, но что делать.

Распрощавшись с Мантизом, я решил для разнообразия перекусить в трактире. Только лишь собрался сделать заказ, как напротив меня уселся смуглый человек в ярко-красном жилете на голое тело.

— Здравствуй, баро[1] Артаке! — поприветствовал он меня.

— Бахталэс рома Зарко. Сыр тэрэ дела?[2] — улыбнулся я в ответ. Когда цыган открыл рот от изумления, пояснил: — Я по-цыгански не знаю. Так, поднахватался слегка.

— Э, баро Артаке, ты гаджо, но почти цыган.

— Ладно, — пожал я плечами. Сравнение меня не удивило, потому что по свету я постранствовал не меньше любого цыгана.

— Должен я тебе, баро, — посмотрел на меня Зарко. — Я у тебя коня свести хотел, а ты меня отпустил.

— Натуру цыганскую не переделать. Как там говорят: «Было у цыгана две ноги, Бог ему четыре додал», — улыбнулся я. — Но сам понимаешь, для меня конь — тоже превыше всего. Если бы я тебя поймал — убил бы.

— Ты, баро, правильно говоришь. Ты бы убил, но властям не сдал. Если бы у меня ром коня скрал — тоже убил бы! Эй, хозяин! — выкрикнул Зарко. Покосившись на меня, важно сказал: — Я угощаю, баро. Знаю, вино и пиво не пьешь, возьму для тебя квас.

Зарко хватал мясо руками, жадно разгрызал кости, со свистом высасывая костный мозг. Конечно, с обедом управился раньше меня и, пока я доедал, успел выпить кружку пива, заказал вторую.

— Эх, баро, — подперев голову рукой, сказал Зарко. — Плохо, что ты не пьешь. Мы бы с тобой посидели, вина попили, спели бы что-нибудь, в табор поехали, посмотрели, как девки пляшут. Для тебя бы они как для короля сплясали!

— Для меня? — удивился я. — С чего бы им для меня плясать?

— Э, баро Артаке, — протянул Зарко. — Для тебя бы сплясали ради того, кого ты от петли спас…

— О, а ты не простой рома, а ром баро?[3]

— Хошь баро, хошь ром, а меня спас. И семья моя, табор мой, очень тебе благодарны. Говори, баро, что хочешь.

— Ничего, — сказал я, допивая квас.

— Так нельзя, — терпеливо, словно ребенку, сказал Зарко. — Если ты кому-то жизнью и свободой обязан, сполна расплатиться надо. Был бы ты ром, украл бы тебе лучшего коня!

— Ты вроде бы пытался… — усмехнулся я.

— Э, твоего коня украсть нельзя, — смутился Зарко. — Это не грай, а бенг.

— Точно, — кивнул я. — Не просто черт, а с рогами. Как это — бенг рогэнса?

Цыган зашелся в таком хохоте, что подошедший хозяин чуть не расплескал пиво. Поставив кружку, трактирщик посмотрел на меня и, неодобрительно покачав головой, ушел.

— Квас не пиво — много не выпьешь! — объяснил поведение хозяина Зарко. Отхлебнув, посмотрел на меня. — Скажи, что могу сделать? Понимаю, для тебя пустяк, а я не люблю быть должным. Конь тебе не нужен. Может, деньги? Девку из табора? Но тут уж извини — чаюри из табора только по согласию идет, ее силком любить не заставишь. Чего хочешь?

Я его прекрасно понимал. Сам терпеть не могу быть кому-то обязанным. Что бы такое придумать, чтобы и мне польза, и Зарко радость? Деньги мне не нужны, цыганские девки — хоть с любовью, хоть без нее — тем паче. Даже если чаюри помыть хорошенько, отбивая застарелые запахи. Что вообще с цыган взять? Коней ворованных — так нужно глядеть в оба, чтобы тебе старого мерина за семилетнего жеребца не сбагрили. Гадание? Фи… А может…

— Скажи-ка, рома, в твоем таборе есть старые мудрые люди?

— Все старые люди — мудрые! — улыбнулся Зар-ко. — Глупые до старости не доживают. Ты скажи, чего надо, а я отвечу.

— У моей невесты отец погиб, а брат сгинул. Нужно мне его отыскать, если не живого, так мертвого.

Улыбка медленно спала с лица конокрада. Зарко залпом допил оставшееся пиво, пристукнул донышком кружки об стол, махнул хозяину — неси, мол, еще. Пока трактирщик наливал, нес, цыган молчал, постукивая костяшками пальцев по столу. Молчал и я.

— Слышал я о них. Только, — настороженно посмотрел на меня цыган, — люди говорили, оба погибли, а тела их в родовой могиле упокоены. Рыцаря помню, и сына его помню. Красивый был мальчик, все девки с ума сходили. Только умер он, зачем прах ворошить?

— Обещал.

— Эх, баро, место-то нехорошее, где они погибли. До Силинга много дорог идет. Зачем через Чертов лес ездить, куда спешить? Уж лучше крюк дать, чем нечистой силе в зубы идти. Гаджо ездят, боятся время терять. Время сберегут, а душу нет… Ничего тебе мудрые ромалы не скажут. Что сказать про то, чего не знаешь?

— Жаль, — вежливо сказал я, поднимаясь из-за стола. На самом-то деле огорчения не испытывал — все равно не знал, чем бы могли помочь мне старые ромалы. Хотел рассчитаться с трактирщиком, но вспомнил, что сегодня меня угощали, кивнул цыгану и вышел на улицу.

Мы с Томасом порешили ехать завтра с утра. Чего откладывать? Курдула соберет провизии — возьмем с запасом, дней на пять — семь, немного овса для коней. Решил прихватить арбалеты — зря, что ли, покупал? Один уступил Томасу — старик говорил, что умеет управляться, а нет, так ничего сложного, в дороге научится. Жаль, что болтов мало — десятка два, но мы не на войну едем. Из оружия у старика были нож и топор, а больше ему и не надо.

Сегодня я ждал, чтобы Кэйтрин, ставшая для меня Кэйт, пришла ко мне. Забеспокоился, что ее долго не было. Но вот, наконец, она вошла в спальню и, как само собой разумеющееся, забралась под одеяло. Уткнувшись в мое плечо, Кэйтрин сообщила:

— Курдула сегодня вопросы странные задавала. Мол, когда это вы, фрейлейн Кэйтрин, успели девственности лишиться и что вам жених сказал? Томас ей в первую ночь синяки под оба глаза поставил.

— С чего это она? — удивился я.

— Она же полезла белье менять, а простыни чистые, — хихикнула фрейлейн. — Думала, раз мы в одной постели спим, то все у нас было. А коли простыни чистые, то девственности меня лишили еще до тебя. Теперь Курдула гадает — когда и кто?

— А ты?

— He-а, зачем? — отмахнулась фрейлейн. — Пусть думает что угодно, мне-то что. Почему я должна отчитываться перед кухаркой?

— Кэйт, ты с ней в одном доме пять лет прожила, — не удержался я от упрека. — Значит, не просто кухарка, а родной человек.

— Да знаю я, знаю, — досадливо проговорила девушка. — Опять подумаешь — вот, мол, спесивая дура, честь рыцарская и все прочее…

— Н-ну, вот в данном случае ты права, — сказал я в пространство, — по поводу простыней — не ее собачье дело. Мало ли где могла потерять девственность благородная девица? Шла по дороге, завернула куда-нибудь. Глянь, а девственности-то нет. Житейское дело.

— Юджин, — пихнула меня локтем Кэйт. — Я сейчас и в самом деле обижусь. А Курдула… Знаешь, я очень люблю Курдулу, Томаса. Для меня они родные люди. Но иногда — будто пробивает. Понимаешь, когда я осталась одна — без отца, без матери, без крыши над головой, это единственное, что меня спасало. Я столько раз хотела руки на себя наложить — уже и дерево выбрала, чтобы повеситься, но передумывала. Видела один раз, как в Вундерберге убийцу казнили. Голова свернута, язык высунут, брр. Топиться — распухну, раки лицо съедят. Для дочери рыцаря смерть красивой должна быть, чтобы лежала я как живая, а все вокруг говорили — вот, мол, красавица-то какая. Мечтала, чтобы хоть после смерти красивой стать.

— Дурочка ты…

— Юджин, я на самом деле уродина? — приподнялась вдруг Кэйтрин на локте.

— Кэйт, чего это на тебя нашло? — удивился я.

— Мы уже с тобой третью ночь, а ты меня даже ни разу не поцеловал всерьез, как женщину, — шмыгнула носом девушка. — Один раз, в лобик. Меня так отец целовал. Единственный раз, когда на войну уходил.

Мне ничего не оставалось делать, как поцеловать девушку. Раз, другой, третий… Она отвечала робко и неумело. Ну, а потом…

— Я думала, будет больнее, — призналась Кэйтрин, перебирая седые волоски на моей груди. Поморщилась. — И что, так всегда теперь?

— Это поначалу, — попытался я успокоить фрейлейн. Ну, теперь уже не совсем фрейлейн и вовсе даже не фрейлейн, но кому какое до этого дело?

— Юджин, ты не передумал на мне жениться? — спросила вдруг фрейлейн.

— А ты — выходить за меня замуж?

— Благородная девица не должна уступать домогательствам жениха до брака! — прыснула Кэйт, а потом вдруг резко стала серьезной. — Юджин, что же мы с тобой натворили?

— А что натворили? — сделал я вид, что не понял. — Курдула теперь будет довольна.

— Это же грех… до свадьбы…

— Грех, — согласился я. Уточнил: — Но мы же с тобой не смертный грех совершили, правильно?

— Нужно идти к патеру.

— Сходим, — пообещал я. — К патеру сходим, отмолим, на храм пожертвуем. Что еще? В паломничество пойдем? Только давай потом, после свадьбы.

— Когда назначим венчание? — деловито поинтересовалась Кэйтрин.

— Ну, как мы с Томасом вернемся, так сразу и обвенчаемся.

— Откуда вернетесь? — не поняла Кэйтрин.

— А тебе Томас не говорил? — удивился я. — Мы с ним решили завтра ехать в Шварцвальд.

— Как это — вы решили? — приподнялась Кэйтрин. — А почему я об этом не знаю?

Дня три назад я бы ответил что-то такое, уязвлявшее самолюбие девушки. Сейчас же… Может, свалить всю вину на старика, пусть выпутывается? Не стоит.

— Да как-то все случайно получилось, — принялся я оправдываться. — Подумал — чего откладывать?

— Понимаю, — сдержанно сказала Кэйтрин. — Но мне-то ты мог сказать? Все-таки это мой брат!

— Точно так, госпожа баронесса!

— Опять издеваешься? — зашипела Кэйтрин. Пихнув меня локтем, сообщила: — Я уже смирилась не только с потерей девственности, но и с потерей дворянства.

— Никак нет, госпожа баронесса, — взял я игривый тон. — Дворянство останется при тебе. Хочешь быть баронессой?

— Нет, — с досадой отозвалась девушка.

— Теперь придется. Купчая на твое имя оформлена. Я сегодня тебе баронство купил!

Кэйтрин откинулась на постель, осмысливая услышанное. Я помалкивал, чувствуя себя слегка виноватым. Молчали. Первой не выдержала девушка:

— Мой учитель, который алхимик, говорил, что природа не терпит пустоты. Если у тебя чего-то где-то убыло, значит, чего-то где-то прибыло. Девственность убыла, зато прибыл титул.

Посмотрев друг на друга, мы прыснули.

— Как я понимаю, ты приобрел баронство Выксберг? Только оно может дать хозяину титул. Я и не знала, что этот болван заложил поместье.

— А недавно ты говорила — мол, представитель древнего рода и все прочее, — не удержался я от шпильки.

— Сам виноват, — без малейшего смущения ответила Кэйт. — Надо было выкинуть его из окна в другом месте, а не в борделе.

— Почему в борделе? — возмутился я. — Это лучшая гостиница города.

— А, так, значит, ты его все-таки выкинул из окна?

Вот ведь чертовка! Поймала меня на тот же крючок, на который я сам люблю ловить других.

— Кстати, а что теперь будет с бароном?

— Мы с братом изучали ленное право, — призадумалась Кэйтрин. — При нем остается дворянство, но без титула. Да, а я буду иметь право бесплатно жить одни сутки в гостинице?

— Мантиз сказал, что нет, — с нарочитым вздохом ответил я. — Но это хорошо. Как представлю, что ты сможешь натворить…

— А ведь я мечтала стать баронессой, — призналась вдруг Кэйтрин. — Думала, а вдруг отец выдаст меня замуж за сына барона Тальберта? У Тальберта семеро сыновей, очень трудно найти невесту. Но Тальберт женил сына на дочери мясника. Теперь мясник хвастается, что его дочка замужем за бароном.

— А бароны каждый день едят свежее мясо…

Мы еще немного посмеялись. Странное дело, я давно не чувствовал такой легкости, будто сбросил со своих плеч лет тридцать. Ну, или хотя бы двадцать.

— Юджин, а ты действительно купил мне титул?

Я обиделся. С каких это пор сомневаются в моих словах?

— Завтра Мантиз пришлет бумаги. Все оформлено на девицу Йорген.

— На бывшую девицу, — хихикнула Кэйтрин. Погладив меня по лицу, тихонько шепнула: — Ну что ты, глупый, не дуйся…

— Ну, когда составлялись бумаги, ты еще ею была, — хмыкнул я, оттаяв.

— А что я стану делать с имением барона? — задумалась Кэйтрин. — Там же наверняка все запущено. Слышала, башни обрушены, стены разобраны, а сам барон жил в домике привратника.

— Ну, придумаешь что-нибудь, — отмахнулся я. — В конце концов, никто не заставляет тебя восстанавливать замок. Съездишь разочек, посмотришь. Можно снизить арендную плату, чтобы крестьяне не разбегались. Я это имение покупал, чтобы сделать тебе подарок на свадьбу. А денег у нас с тобой много.

— Нет уж, нет уж, — хмыкнула Кэйтрин, откинув одеяло и уставив глаза вверх. — Крестьяне Выксберга не арендаторы, а личная собственность баронов, поблизости от усадьбы добывают свинец. Барон — полный болван. Давно мог бы заменить барщину на оброк, а подати брать свинцом. Когда, говоришь, прибудут бумаги?

Кэйтрин была готова соскочить с постели, настолько ее обуревала жажда деятельности, что пришлось напомнить, что на дворе ночь, а она еще не стала баронессой.

— Подожди-ка, господин Артаке, — встрепенулась вдруг Кэйтрин. — Ты же мне сейчас зубы заговорил. А самое-то главное — ты собрался ехать искать моего брата. Я тоже поеду с вами.

— Нет, моя дорогая, — твердо ответил я. — Воин уходит в поход, а прекрасная дама должна ждать его в замке. Сиди у окна и смотри вдаль.

— Господин Артаке, — начала было Кэйтрин, но я прикрыл ее рот ладонью:

— Жена должна слушаться своего мужа! — Убрав ладонь, поцеловал ее в губы. — А еще обещай мне, что не пойдешь меня провожать.

— Но я еще не твоя жена, — возразила Кэйтрин, возвращая мне поцелуй.

— Для меня — ты жена, — совершенно серьезно сказал я. — Как вернусь, сразу же обвенчаемся. Так что дел у тебя хватит — нужно готовить свадьбу, шить платье, что там еще?

— Юджин, платье уже готово, — призналась Кэйтрин. — А отец Кристиан обвенчает нас в любое время. Но… Жених кое-что забыл сделать.

— Чего? — удивился я.

— Ты же до сих пор не купил обручальные кольца!

Услышав это, я тихонько застонал. Ну надо же… А ведь собирался, но все откладывал. Думал — потом, потом. И колечко, взятое для образца, лежит где-то в седельной сумке. Надо было оставить его на мизинце, тогда бы и не забыл.

— Куплю, — смиренно пообещал я. — Теперь точно куплю…

— А потом мы с тобой поженимся, — мечтательно улыбнулась Кэйтрин. — Будем жить здесь, ездить за покупками в город. Купим тебе много книг, чтобы не скучал, ты будешь читать, а я буду заниматься хозяйством.

Теперь настал черед мне мечтательно улыбнуться.

— Книги — это хорошо! Только где их брать?

— Юджин, я тебе тоже приготовила подарок. Не хотела говорить, но уж ладно… Моя матушка продала не всю библиотеку отца. Кое-что осталось.

— Надеюсь, не только Енот Спидекур? — неуклюже пошутил я и тут же пожалел об этом.

Кэйтрин сразу же ринулась защищать своего любимца:

— Юджин, мэтр Спидекур великий ученый! Почему ты смеешься над ним?

— Прости, милая, — повинился я, погладив девушку по руке. — Дело в том, что я был с ним знаком. Трудно признавать великим философом человека, который двух слов не мог связать без выпивки. Он брал какую-нибудь народную мудрость — ну, самую простую — и мог сделать из нее целое выступление. Скажем, если взять поговорку «Не плюй в колодец», то вроде бы все и так ясно, а Енот разразился бы многословием. Привел бы примеры из истории, сослался бы на Библию. Особенно он любил говорить, что подлость рано или поздно бывает наказана, а честным быть выгоднее, чем нечестным. А все его пустословные нравоучения можно свести к одной-единственной фразе — «Как веревочке ни виться, а кончику быть!» Кстати, одна из моих любимых книг о человеке, который совершил преступление, а потом долго переживал об этом. В конце концов он рассказал об этом на исповеди, а патер велел ему идти к властям и покаяться в совершенном злодеянии. Когда покаялся, ему стало легче. А когда повесили, стало совсем легко, — заключил я.

— Юджин, ну почему ты такой несерьезный? — снова возмутилась Кэйтрин.

— А как быть серьезным, если лежишь в постели с красивой девушкой и разговариваешь с ней о философии?

Я ожидал, что сейчас мы начнем говорить о других вещах, не связанных с моими университетскими приятелями, но нет…

— Ты и в самом деле был знаком со Спидекуром? — с легким придыханием в голосе поинтересовалась Кэйтрин. — И каков он из себя?

— Мы учились с ним в одном университете. А внешне… Невысокого роста, толстая задница, лицо вытянуто, брови вразлет, маленький носик. Из-за этого его и прозвали Енотом… — начал я. Что бы еще вспомнить? Увы, ничего дельного в голову не приходило.

Тут я задумался. Действительно, в бытность нашу студентами Енот любил выпить. А сам-то я хоть раз проносил мимо рта? И что теперь? Вот уже двадцать с лишним лет считаюсь самым странным — непьющим! — наемником во всех землях Швабсонии, а кроме нее и в прилегающих королевствах и герцогствах. Почему бы Спидекуру не сделать то же самое, что сумел сделать я?

— Все великие люди с недостатками, — заявила вдруг Кэйтрин. — Говорят, Платон и Сократ были мужеложцами, Александр Македонский страдал эпилепсией, а великий поэт Данри — убийца и вор.

— Вот-вот, — усмехнулся я. — Если уж великим можно — то нам и подавно. Ты скажи, а что за книги остались от твоего отца?

— Потом увидишь, — загадочно улыбнулась Кэйт. — После свадьбы…

— Ну, тогда надо побыстрее жениться, — сказал я, подгребая девушку к себе.

Кэйтрин, разомлевшая было, слегка напряглась.

— Но только об одном я хочу тебя предупредить…

— О чем? — заинтересовался я.

— А вот о чем, — хищно улыбнулась Кэйтрин и сделала то, что не положено делать приличной девушке, — ухватила меня за мужское достоинство. — Если я узнаю, что ты снова был у этой шлюхи или у какой-то другой, я тебе все это оторву!

— Ук… — только и смог выговорить я, выпустив воздух. Тихонько убирая стальные пальчики фрейлейн, сказал: — Оторвешь — обратно не приставить.

— Ничего, — беззаботно отозвалась девушка. — Ты мне и без этих висюлек нужен. Ведь я же в тебя сразу влюбилась, неужели не понял?

— Не понял, — честно сказал я. — Я думал, что ты меня ненавидишь!

— Дурак ты, господин Артаке!

— Знаю, — кивнул я.

Сколько раз мне об этом говорили женщины, что я и сам поверил. Но не всем же быть умными.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала вдруг Кэйтрин. — Умом понимаю, что нужно ехать, искать брата, а сердцем… Но брата не вернуть, а кроме тебя у меня никого нет. Понимаю, отец беспокоится о сыне, а ты обещал ему… Но пообещай мне, что если будет опасно — бросишь все и вернешься. Обещаешь?

Я не стал ничего говорить, а просто поцеловал. Ну что я мог сказать ей? Я шептал ей на ухо какие-то глупости, словно мне было не далеко за сорок, а семнадцать…

Потом я нежно гладил Кэйт — свою жену — по голове и думал: как же она красива! И ее близко посаженные глаза, сиявшие счастьем, и тонкогубый рот, озаренный улыбкой, — все было прекрасно! По подушке рассыпались светло-русые волосы, придававшие девушке сходство с ангелом…

Глава 8 Полуночный обоз

Хотя я поспал всего ничего, но проснулся, как всегда, на рассвете. Тихонько, чтобы не будить Кэйтрин, встал. Полюбовался на спящую девочку. Снимая одежду со стула, наткнулся на платье фрейлейн — подол влажный, а к деревянным башмачкам прилипла грязь. Посетовал — надо распорядиться, чтобы в спальне поставили ночной горшок. Я сам их не люблю, но не дело девчонке по ночам бегать.

Собираясь, чуть не уронил на пол кирасу — едва успел подхватить, но Кэйтрин все равно что-то услышала и зашевелилась. Одеяло сбилось, открывая попку. Может, отложить отъезд? Усилием воли взял себя в руки, застегнул ремешки панциря, поправил одеяло. Не удержавшись, погладил фрейлейн по волосам и поцеловал куда-то в затылок. Только стал разгибаться, как Кэйт перевернулась и, не проснувшись толком, ухватила меня за шею:

— Возвращайся скорее.

— Я постараюсь, — прошептал я, целуя девчонку.

— Люблю тебя…

— И я тебя, — произнес я, едва шевеля губами. — Спи, маленькая…

Мягко освободившись от нежных рук, сгреб в охапку оружие и тихонечко вышел наружу.

Хотя я просыпаюсь рано, но Томас с оседланными конями уже поджидал меня у конюшни. Похоже, старик вообще не ложился. Тут же переминалась с ноги на ногу мрачная Курдула — с двумя мешками.

— А ты чего? — удивился я. — Спала бы себе и спала. — Как тут спать? — огрызнулась старуха. — Муж у меня один, эвон, в какую даль едет. Фрейлейн-то спит?

— Она нам ручкой помашет, — отмахнулся я, хотя и не думал, что Кэйтрин проснется. Да и зачем? Терпеть не могу, когда меня провожают, да и сам не люблю провожать.

— Я вам харчей на две недели собрала, — уныло доложила Курдула. — Поровну, в два мешка разделила.

Сухари, сало, крупа. Соль тоже по двум кулькам разложила. Мало ли что…

— Это ты правильно, — похвалил Томас супругу и застенчиво поцеловал ее в щеку.

Мы с конюхом разобрали мешки, привязали их к лукам седел. Я помог старику укрепить арбалет за спиной, чтобы не мешал в пути, а свой собственный сунул в чехол. Отвернулся к гнедому, якобы поправить подпругу, чтобы не мешать старикам. Пусть прощаются без чужих глаз. Вскочив в седло, подождал, пока Томас заберется на Кургузого, кивнул старухе. Не удержался:

— Ты за девчонкой присматривай.

— А то я сама не знаю! — фыркнула старуха. — Я за ней двадцать лет смотрю! Вы, господин Артаке, старика мне живого привезите. Когда вернетесь?

Курдула всхлипнула и громко высморкалась в передник. Я только пожал плечами. Как я могу обещать, что привезу Томаса живым, если никто не знает, что с ним случится сегодня? Может, сосна на голову упадет, лошадь оступится, да и Томас — уже немолодой, вдруг да сердечко прихватит…

— Вернетесь-то когда? — переспросила старуха.

— Я же тебе говорил, — хмуро сказал старик, выбирая повод. — Скоро.

— Может, через четыре дня, — сообщил я Кур дуле. Посмотрев на восходящее солнце, добавил: — В крайнем случае — через неделю.

Я не воспринимал наше путешествие всерьез, рассчитывая, что все про все займет дня три-четыре. Первый день — прибыть на место, обустроить лагерь, второй-третий — искать следы молодого Йоргена, четвертый — возвращение домой. Если сравнить с прежними путешествиями — это прогулка. Но опять-таки, точно сказать, сколько времени займет путь и когда мы вернемся, я не рискну. И конь может захромать, а у кого-то из нас может случиться понос. Ну мало ли что.

Шварцвальд, куда мы ехали, меня смущал, но не слишком. Сколько таких Шварцвальдов на земле? Мне довелось побывать в двух, ничего особенного не заметил — лес погуще да бурелома побольше. Ни разу не встречал там ни ведьм, ни упырей. Конечно, этот лес может быть опасным, но я решил, что, если почувствую — только почувствую! — что приходится туго, мы повернем коней назад. Мне теперь было что терять и складывать лысую голову из-за обещаний, данных призраку, не хотелось.

Нужная дорога начиналась на перекрестке, за Чертовой стеной, и мы уже готовились повернуть, как из-за одного каменного столба выехал всадник на гнедой кобыле.

Не узнать Зарко было невозможно. Кто еще носит синие штаны и красный жилет? Правда, на сей раз цыган удосужился поддеть под жилет коричневую рубаху с пышными рукавами и опоясался. Вон — даже шляпу надел и кнут прихватил. Стало быть, всерьез собрался.

— Бахталэс! — поздоровался я, не особо удивившись встрече.

Я даже обрадовался его появлению. Бывалый человек не помешает. А цыган, он бывалый вдвойне, а то и втройне.

Мой жеребец тоже обрадовался новым спутникам, особенно спутнице. Вон, уже начал строить глазки кобылке, морщить ноздри, а та делает вид, что не замечает. Да куда ты, дура, от нас денешься? Опомниться не успеешь, как станешь мамкой гнедого жеребенка!

Ни у седла, ни за спиной у Зарко не было никакой поклажи. Цыганский пояс, конечно, волшебная штука — в него (и за него!) можно затолкать множество полезных вещей, начиная от кресала, ножей и заканчивая медведем в шерсти, но провизии туда много не наберешь. Стало быть, придется нам брать конокрада на довольствие. Правильно сделала Курдула, что собрала еды на две недели. Цыгане поесть мастера, особенно на дармовщину.

— И тебе доброго утра, — кивнул цыган. Посмотрев на меня, слегка скривился. — Зачем тебе, баро Артаке, кастрюля на голове?

— А чтобы ты спросил, — буркнул я, немного обидевшись за свой шлем.

— Так я и спросил — зачем тебе голову прятать? Жара будет, голову напечет, мозги расплавятся, — не унимался Зарко. Высмотрев под плащом кирасу, зацокал языком: — Ты на войну собрался?

— Я же тебя не спрашиваю — почему ты штаны синие носишь и жилет красный, хотя конокрадам положено незаметными быть.

— Привычка, — сообщил Зарко. — Бывает, что ромала, особенно старый, с коня упадет, как его в траве углядишь? Вот и носим яркое, чтобы издалека видно. А еще говорят — наш народ из далеких земель пришел, где яркое любят.

— Вот ты и объяснил, — улыбнулся я. — У тебя привычка, у меня тоже привычка.

Отстав от меня, Зарко решил поупражнять острый язык на Томасе, мрачно посматривающем на нового спутника.

— Помнишь меня?

— Еще бы подлеца не помнить! — насупился конюх и огрызнулся: — Ворюга!

— Сам Господь нам немножко воровать разрешил! — лукаво усмехнулся цыган.

— Так он вам немножко разрешил, — проворчал конюх. — А вы все что ни попадя крадете.

Байку о том, что цыгане украли гвоздь от Креста Господня, а Бог им за это разрешил иногда воровать, я слышал не раз. Кто ее выдумал — сами ромалы, кто другой, никто не знал, но цыганам эта история нравилась.

— Что, старый, порастрясешь кости? Может, к седлу тебя привязать? — глумливо поинтересовался цыган.

— Сам-то ты тоже не больно молодой, — обиделся конюх. — Как и дожил-то до таких дней, ворюга старый?

— Неужели и у тебя коня украл? — догадался я.

— Лучшую кобылу рыцаря Йоргена свел, — сплюнул Томас. — Не Йохана, а еще старого Йоргена, деда госпожи Кэйтрин. — Осмотревшись по сторонам, предложил: — Господин Артаке, может, прибьем ворюгу?

Дайте ему разок по башке, а я добью. Я бы его сразу и прикопал. Вон, рядом с теми, — кивнул он на свежий холмик, под которым лежали обидчики Курдулы. — Или припрячем пока. Цыгана искать никто не станет.

Зарко с удивлением посмотрел на могилу, почесал затылок. Уже без улыбки сказал:

— Меня прибить много ума не надо. А я хозяину твоему помочь хочу.

— Коней красть? Что ты еще умеешь?

— Кто знает, старик, что в дороге может понадобиться. Может, тот конь, которого я скраду, тебе жизнь спасет, — изрек цыган, пристраивая кобылку к аллюру Гневко.

— С такими помощниками и врагов не надо, — еще раз сплюнул конюх, тронул Кургузого и поехал вперед.

Мы шли с Зарко стремя в стремя.

— Решил с нами ехать? — поинтересовался я. — А как с выездом угадал?

— Я же говорил — долг за мной, — ответил цыган. — А угадать не трудно. Знал, что откладывать не станешь, вот и поехал.

— Наис, — поблагодарил я.

— Всем ты хорош, рыцарь, но об одном попрошу, не говори по-цыгански, — захохотал Зарко. — Спасибо за уважение, но, как услышу, животик надрываю.

— Ну вот, а я старался, запоминал, — с легкой досадой сказал я.

— Молодец, что старался, — похвалил меня Зарко. — Пригодится. Если гаджо хоть два слова по-нашему знает, его и обманывать совестно. Это как ребенка обмануть!

— Понятно, — улыбнулся я. — Расскажи лучше, как ты кобылу у рыцаря украл.

— Так просто же! — оскалил цыган белоснежные зубы. — Иду я как-то по лугу, иду себе, цветы нюхаю, а тут кобыла пасется. Ну прямо-таки просит, чтобы украли. Как же ромало мимо белой кобылы пройдет? Я и украл!

— Да что ты врешь-то? — возмутился Томас, приостанавливая Кургузого. — Все не так было.

Ишь, а вчера конюх плакался — глухой, с памятью плохо. Услышал, хоть и впереди был.

— Из господской конюшни кобылу украл, — сообщил Томас. — Уж как я ее холил, лелеял, а он… Ночью пришел, словно вор! Тьфу ты — так он и есть вор! Меня господин Йорген, царствие ему небесное, арапником отходил. Рыцарь на этой кобыле должен был на турнир ехать, пришлось новую покупать.

— Правильно сделал, что отходил! — хохотнул Зар-ко. — Ты же вместо того, чтобы конюшню стеречь, ухажера Курдулы ловил! Скажи спасибо, что я всех лошадей не скрал.

— Ухажера-то поймал? — поинтересовался я. Весела жизнь была у Курдулы с Томасом, есть чего вспомнить!

— Поймал, как не поймать, — рыкнул Томас. — Когда поймал, так его отходил — вспомнить приятно! Мне хоть разорвись было — тут конокрад кобылу воровать хочет, а там хахаль, — пожаловался старик.

Зарко склонился к луке седла, с легким смешком пробормотал что-то по-цыгански. Я понял лишь одно слово — «хохавэса».

— Почему врет? — заинтересовался я.

— А врет он, что ухажера поймал! — сообщил цыган. — Ни кобылу не устерег, ни хахаля, да еще и арапника отведал.

— Зарко, а ты с тем хахалем не в доле ли был? — спросил я. — Он Томаса отвлекал, а ты в конюшню лез? А хахаль-то, он вообще был? — догадался вдруг я.

— Ты про то мужа спроси, — уклончиво предложил цыган. — Я ведь по кобылам мастак, не по бабам.

— Ах ты, сволочь! — вскипел вдруг Томас. Вытащив топор, старик повернул Кургузого на цыгана. — Да я тебя прямо щас зарублю!

— Гей! — дернул поводья Зарко, и кобыла понеслась вперед.

Томас, размахивая топором, ринулся следом.

— И-г-го! — буркнул мне Гневко. Дескать, кобылка от него никуда не денется и далеко не уйдет. Так что чего напрягаться?

Я был согласен с жеребцом. Главное, чтобы старики друг друга не убили. Но не должны. Томас, возможно, и зарубил бы обидчика, если бы догнал, но не догонит. Не потянет кургузый мерин против горячей кобылки.

Компания у меня подобралась — конюх и конокрад! Я сам виноват, что разбередил в Томасе старую обиду, но откровенно — сделал это нарочно. Пусть лучше спутники свои претензии друг другу сразу выскажут, побегают немножечко, устанут и успокоятся.

И действительно, скоро цыган и конюх сбавили скорость. Верно, догадались, что не стоит раньше времени морить коней, и мы с гнедым, не особо напрягаясь, догнали стариков. Когда гнедой поравнялся с мерином, я снял баклагу и протянул ее запыхавшемуся конюху. Прежде чем отдать, сказал:

— Топором не размахивай. Будешь махать от всей дури — мерину уши отрубишь.

— Да я это… — засмущался старик, пряча топор за пояс и принимая трясущимися руками посудину с водой.

«А ведь мое упущение! — посетовал я. — Не проверил, как старый хрыч топор повезет. Надо было проследить, чтобы чехол сшил!»

Вздохнув, как бывалый солдат при виде бестолкового новобранца, принял обратно баклагу. Забавно, но за все время пребывания в Силингии сам ни разу не пользовался флягой, зато не раз давал ее другим.

— И чего ты на цыгана накинулся? — поинтересовался я, когда Томас немного успокоился.

— Вспомнил я, — обреченно махнул рукой старый конюх. — Гадалку старую вспомнил. А только сейчас дошло, что не баба это была старая, а он сам, собственной персоной. Платок напялил, бабье платье надел, гадалкой прикинулся. Как же я его сразу-то не узнал?

— Э, гаджо, чего ты ерунду мелешь, какое платье?! — выкрикнул Зарко, подскочивший к нам откуда-то сбоку, пристраиваясь так, чтобы я закрывал его от старика.

Но оправдывался цыган неубедительно, со смешком и гримасками. И захочешь поверить, да не поверишь.

Пожалуй, не нужно иметь великого ума, чтобы сложить один и один. С таким действием даже я справлюсь.

— Не иначе, встретил наш Томас гадалку, а та ему хахаля в постели Курдулы напророчила, — предположил я.

— Вот-вот, — подтвердил конюх. — Прямо в усадьбу пришла, зараза такая. Говорит — позолоти ручку, красивый, тебе правду скажу! Ну, дал я ей полукрейцер, а она говорит — мол, сегодня ночью, красивый мой, как петух пропоет, беспокойся. Мол, попользуются твоей главной ценностью! Так я, как дурак, всю ночь с топором вокруг дома ходил, хахаля караулил. А наутро лучшей кобылы нет! Узнал я его. Не цыганка это была, а конокрад переодетый. Вон он, зубы скалит! А сам, подлец, в бабьем платье ходил!

— Эх, старик, так в чем тут моя вина? — хохотнул цыган. — Драбовкиня правду сказала — бойся за свою главную ценность. Она же не сказала, какую ценность? Сам должен решать, что дороже. Да и не в платье я был, а в шали. Не наденет рома бабью одежду.

Видя, что Томас снова начинает закипать, я решил вмешаться:

— Кобылу белую ты обратно не вернешь. Померла она давным-давно, даже костей не сыщешь. Зато узнал, что Курдулу оговорили, а это дорогого стоит. Сколько лет-то прошло с тех пор?

Томас не ответил, только сурово запыхтел в бороду, как рассерженный ежик, и я перевел взгляд на Зарко.

— Да разве я все упомню? — усмехнулся цыган. — Может, сорок, может, и все пятьдесят. Кобыл с жеребцами помню. Разбуди ночью — скажу, как воровал, кому продал! А время — зачем мне его считать? Цыгане свои годы не считают.

— Пятьдесят с лишним лет минуло, — неожиданно сказал Томас. — Даже точнее скажу — пятьдесят два. Мы с Кур дул ой три года уж как женаты были.

— Получается, пятьдесят пять лет? — восхищенно проговорил я. — Это какая годовщина? Пятьдесят лет со дня свадьбы — золотая, а пятьдесят пять?

— Через пару месяцев будет, — буркнул смущенный Томас. — Фрейлейн Кэйтрин вычитала, что пятьдесят пять — изумрудная свадьба. Муж на свадьбу должен жене кольцо с изумрудами подарить. Мы тогда смеялись — у нас с Курдулой и обручальные-то кольца были из меди, в кузнице кованные, где уж нам изумрудные-то носить? Но фрейлейн пообещала, что, как только станет богатой, подарит нам каждому по кольцу.

— Ну, если Кэйтрин пообещала, то подарит, — кивнул я и вспомнил, что надо мной так и висит неисполненная обязанность — кольцо-то я не купил!

— Изумруд-то небось дорого стоит, — вздохнул старик.

— Еще бы, — хмыкнул цыган. — Чтобы кольцо с изумрудом купить, нужно коня продать, а то и не одного!

— Как это — коня продать? — испугался Томас. — Нет уж, тогда и кольца не надо. Прожили столько лет без изумрудов, так и еще сколько-нибудь проживем. В могилу с собой не возьмешь, а оставить некому.

— Зарко, не пугай старика, — пристрожил я цыгана. — А ты, Томас, его не слушай. За твоего Кургузого можно десять колец купить, а то и двадцать.

— А за гнедого? — хитренько поинтересовался цыган, но, узрев, как мы с Гневко одновременно повернули к нему голову, отскочил от нас на два корпуса.

Зря, между прочим. Никто бы его не стал обижать. Ну, если немножко… Гневко и так знает, что я его никому не продам, а уж мне-то такое и в голову бы не пришло. Не нашли еще столько изумрудов.

— Томас, ты не переживай, — сказал я. — В крайнем-то случае мы самого Зарко кому-нибудь продадим.

— Да кому он нужен? — сказал старик в сердцах. — Жилистый, старый. Если только на холодец кто возьмет. И шкуру с него содрать да перед ратушей выставить, чтобы другим конокрадам неповадно было.

— Шкуру лучше на барабан продать, — не обиделся цыган. — Шкура хорошая, ветрами да дождями дубленная. Сносу такому барабану не будет! А звук какой будет — вай мэ!

— И кто услышит — коней воровать пойдут, — заключил я под общий смех.

— Не сердись, Томас, — почти дружески сказал цыган. — Что было — то быльем поросло. Хочешь, вину свою искуплю? Как только домой вернемся, украду для тебя белую кобылу — точь-в-точь такую же, что свел у тебя, да прямо в конюшню тебе пригоню. Хочешь?

— Мне ворованного не надо! — гордо заявил конюх. — Мне хозяйских коней поручают!

— Так то, гаджо, хозяйские кони, а у тебя будет своя кобыла. Неужто свою собственную кобылу не хочешь?

Зарко ворковал, как змей-искуситель, соблазнивший нашу прародительницу. И вроде бы у него начало получаться, потому что Томас приобрел оч-чень задумчивый вид. А цыган, правильно оценив многозначное молчание старика, продолжал изливать ядовитый мед в его уши:

— Будет своя кобыла, будешь за ней ухаживать. Не за чужой, за своей! Своя кобыла будет, думай, старик!

— Так ведь хозяин не разрешит мне краденую кобылу в конюшню ставить, — робко, но с надеждой сказал Томас. — Верно, господин Артаке?

Эх, не зря говорят, что цыгане умеют в чужую душу влезть, не снимая сапог! Умеют находить потаенные мечты и желания, играть на них, как хороший музыкант на струнах! Зарко так быстро раскрыл мечту старика, что мне стало слегка досадно. Я с Томасом второй месяц знаком, но почему-то не догадался. Но все равно — нельзя потакать.

— Не разрешу, — строго сказал я. — Если в моей конюшне появится краденая кобыла — я ее вместе с конюхом выставлю!

— Го-и-гго! — подал голос Гневко. Мол, посмотреть надо, что за кобыла. Может, не стоит так сразу-то выставлять?

— Выставлю! — повторил я, непонятно для кого — то ли для конюха, то ли для любвеобильного жеребца. Посмотрев на сникшие морды, усмехнулся: — Ну, если кобыла хорошая, деньгами хозяину возмещу.

— Так, баро Артаке, если ты деньги вернешь, это будет не Томаса кобыла, а твоя, — хитренько улыбнулся цыган.

— Давайте-ка пока не будем загадывать, — попытался я пресечь далекоидущие планы двух стариков и одного жеребца. — Мы еще главное дело не сделали, а вы уже про каких-то кобыл, которых в глаза не видели.

— Не про каких-то, а про самых настоящих, с хвостом и с гривой, — возмутился цыган. — Знаю, где белых кобыл разводят, — у ростовщика конный завод есть. Для себя присмотрел, но для Томаса ничего не жаль!

— Уж не Мантиза ли? — заинтересовался я.

— Н-ну, может, и Мантиза, — почесал затылок цыган.

— Если у него, то можешь красть, — разрешил я, решив, что с ростовщиком я как-нибудь разберусь. — Но кобылу Томасу подаришь на изумрудную свадьбу.

Вроде бы разрядили обстановку. Томас успокоился, Зарко перестал сбивать нас с ритма, и мы втянулись в дорогу.

Десять миль для хорошего коня — пустяк, но зачем спешить? Пропал Йорген-младший пять лет назад, день-другой может и подождать. Мы двигались неспешно, на тихой рыси. Можно и на шаг перейти, но это было бы неуважением для гнедого. Томас дремал, Зарко беззвучно пел какую-то песню, а я размышлял. О своих спутниках — главное, чтобы не поубивали друг друга, о Кэйтрин. Старался не думать лишь о Шварцвальде и о том, что нас ждет впереди. По собственному опыту знал, что планы можно строить тогда, когда о противнике хоть что-то известно: месторасположение, численность войск, возможные пути наступления или отхода. Еще не вредно знать, кто командует, потому что тогда можно предугадать шаги противника. Если ничего не известно, пошлешь разведку. Сегодня я сам был скорее в роли разведчика, нежели в привычной для себя роли полковника, выдернутого из строя, чтобы помочь главнокомандующему составить план сражения.

Дорога — ухабы и колдобины. Оно и неудивительно, если этим трактом пользуются нечасто. Но ехать можно. Лес пока тоже опасений не вызывал — елки да осины.

Но через пару часов редколесье сменилось более плотным лесом, спустя еще час деревья встали так тесно, что между ними вряд ли бы кто-то протиснулся крупнее зайца. Кроны смыкались над головой, закрывая солнце, и казалось, что мы едем по горному ущелью, время от времени ныряя в тоннель.

Чем реже становились просветы, тем больше я понимал, что настоящего Шварцвальда я не видел. То, что именовалось «черным лесом» по ту сторону гор, не имело ничего общего с этим лесом. А ведь это еще только начало!

Наконец-то дорога раздвинулась, превращаясь в большую поляну. Я был счастлив узреть синее небо, солнце над головой, а кони обрадовались, увидев зелень травы. Гневко еще пытался хорохориться перед кобылкой, но чувствовалось, что и он рад грядущему отдыху.

Поляна казалась идеальным местом для стоянки — сочная трава, по дну небольшого овражка течет ручей, а на опушке полно сухостоя. С четырех сторон, словно часовые, стояли деревянные кресты — покосившиеся, поросшие мхом, но хранившие от всякой напасти. Чувствовалось, что люди сюда заходят нечасто. Обычно на подобных стоянках земля вытоптана до черноты, а за дровами с каждым разом приходится ходить все дальше. Тут же — холодные, размытые дождями кострища, не видевшие огня года два, мелкий кустарник, крапива.

Мы расседлали коней, сложили поклажу. Я с наслаждением скинул на землю надоевший шлем, расстегнул ремешки на кирасе, принялся сдирать насквозь пропотевший поддоспешник.

— Эх, баро, надо ли мучиться? — не удержался цыган от подковырки. — Весь мокрый, вонючий, словно не рыцарь ты, а козел.

— Понюхал бы, как после трех-четырех дней дороги рыцари пахнут, — усмехнулся я. — Любой козел от зависти удавится.

Томас принялся рубить деревья, а мы с цыганом таскали их к старому кострищу с края поляны. Топлива нужно было заготовить побольше, чтобы хватило на всю ночь. Когда куча хвороста стала ростом с меня, решил сполоснуться в ручье, а Томас принялся кашеварить.

Свежий и умиротворенный, я вернулся назад. Глянул — чем там заняты наши кони? Полагал, что Гневко уже закончил ухаживания и перешел к активным действиям, но гнедой вел себя, как подобает воспитанному жеребцу, — сначала позволил новой подруге отдохнуть и пощипать травку.

— А коня я у тебя все равно свел! — вдруг заявил цыган, ткнув грязным пальцем в кобылку и жеребца, начавшего ритуальное ухаживание — Гневко тер свою шею о шею кобылки, а та застенчиво принимала знаки внимания. — Пусть не самого жеребца, а семя его.

Вот уж чего-чего, а семени нам не жаль. Если бы жеребята могли говорить, из желающих назвать моего гнедого папашей выстроилась бы очередь.

— Свел, — согласился я, отворачиваясь к костру и увлекая за собой Зарко. — С кобылой ты его свел.

Гневко, в отличие от своих собратьев, равнодушных к человеческим взглядам, не любил, если за ним наблюдали в интересный момент. И я его понимаю.

— От твоего жеребца у красавицы такой жеребчик будет — ай-л юл и!

— А если кобылка? — усмехнулся я.

— Жеребчик будет, — твердо сказал Зарко, а я не стал с ним спорить.

Вот наконец-таки настало время, которое любят все путешественники и странники, — ужин.

Мы ели из одного котелка вкусную пшенную кашу, щедро сдобренную шкварками, закусывая хлебом, испеченным Курдулой. Когда котелок показал дно, самый усердный из едоков (могу даже не говорить кто, это и так понятно) старательно вычистил остатки корочкой хлеба и сыто отвалился в траву.

— Зарко, тебе мыть посуду! — приказал я. Если цыган не удосужился взять харчи, должен их отработать.

— Э, баро Артаке, а зачем мыть? — искренне удивился цыган, лениво приподнявшись на локте. — Сейчас воды зачерпнем, вскипятим, мяты добавим — у меня есть, попьем.

— Лучше я сам помою, — поднялся Томас. — Пойдет цыган мыть, котелок украдет. А не украдет, так утопит.

— Да не умею я мыть! — радостно откликнулся цыган. — Лудить да паять — всегда пожалуйста, а мыть не могу.

— Ничего, помучается — вот и научится, — остановил я старика. Взяв котелок, зачерпнул им горячей золы и вручил Зарко. — Все должно быть по справедливости. Иди, друг коней, на ручей, а иначе я буду думать, что за тебя собаки посуду моют.

— Какие собаки? — вскинулся Зарко.

— Да слышал я, что у цыган принято собакам грязную посуду выставлять — они ее вылижут, будет чистая.

Томаса передернуло, а цыган от возмущения лишился дара речи. Схватив котелок, Зарко забурчал что-то себе под нос и пошел на ручей.

— А что, у них и на самом деле собаки посуду вылизывают? — осторожно поинтересовался Томас. Подумав, покачал головой. — А ведь с них и станется. Тьфу…

Я только усмехнулся, прислушиваясь к доносившемуся до нас скрипу золы и ругательствам цыгана. Наконец Зарко явился с котелком, полным чистой воды, и поставил его на огонь. Усевшись возле костра, с обидой сказал:

— Я, Артаке, тебя баро назвал, решил, что ты рома, а ты гаджо!

— Да какой из меня рома? Гаджо, он и есть гаджо, — развел я руками. — Зато ты котелок вымыл, пользу принес. А про собак — шутка такая. Я-то знаю, что вы собственную посуду пуще глаз бережете и никому не даете.

Зарко был умным человеком. Поняв, что его провели, захохотал.

— Не зря говорят, что ты капитаном был, не зря. А ведь хорошим начальником был, верно?

— Как же я сам про себя скажу — хорошим я был, плохим? — пожал я плечами, хотя в душе полагал, что воинский начальник из меня неплохой. Был бы плохим — давно бы собственные драбанты в затылок стукнули или вышестоящее начальство с места согнало. У наемников не ценят ни родословную, ни титул, а только твои собственные поступки.

— Умеешь ты человека заставить, ох умеешь! Только ведь и обидеть умеешь, — заключил Зарко.

— А что делать? Иногда приходилось и обижать, если простого слова не понимают, — согласился я. — Вы, ромалы, тоже можете и обидеть, под свою дудку плясать заставите кого угодно. Томасу кобылу пообещал, а он за тебя теперь в огонь и в воду пойдет.

— А тебе, баро, что нужно? Скажи, чего хочется? — поинтересовался цыган, впившись в меня пронзительным взглядом черных глаз, в которых была такая глубина, что хочется сразу же утопиться или делать то, что она велит.

Но в «глазелки-гляделки» я умею играть хорошо. Гораздо лучше цыгана, и опыта больше. Начальствовать над полком в тяжелой пехоте, куда вербуется разный сброд, — то еще дело. И начинать командовать швалью, вытесывая из них солдат, приходилось с «гляделок». Кто кого пересмотрит — тот и будет командовать. А все остальное — учить ли ратному делу, заставлять выполнять приказы, ломать об колено, если попадется упрямец, — все это будет потом.

Зарко отвел взгляд первым. Потер глаза, сгоняя проступившие от напряжения слезы, помотал головой.

— Как же ты так, баро? — недоуменно сказал цыган. — Моего взгляда допрежь никто не выдерживал.

Я самодовольно дернул плечом — мол, понимай как хочешь. Начнешь объяснять — придется сказать всю правду, потому что «гляделки» — это лишь полуправда.

Все-таки мы с братом росли слишком близко от трона. Первым среди наследников бездетного короля Рудольфа числился младший брат — наш отец, потом старший племянник, мой брат, и только потом я. Но обстоятельства могли так сложиться, что я из последнего претендента мог оказаться первым. И нас с братом учили не только свободным искусствам, как всех знатных отпрысков, — фехтованию и правилам этикета, музыке и танцам, флирту и иностранным языкам, но и другим искусствам, именуемым «закрытыми». Например, как угадать по лицу собеседника — говорит он вам правду или нет, определить яд в стакане вина, узнать наемного убийцу в толпе придворных. А кто поверит в такую чушь, что королям следует заранее знать свое последнее слово перед смертью? Королевская смерть — не рядовое событие, и фраза, произнесенная владыкой перед уходом из мира живых, должна быть достойна включения в анналы истории! (Учитель, заставлявший нас сочинять экспромты на случай кончины, оговорился, что из его учеников еще ни один не смог воспользоваться уроком — трое до королевской короны не дожили, а один, ставший государем, погиб от клыков матерого кабана, не успев ничего сказать.)

Правитель, не умеющий «держать» чужой взгляд, — плохой правитель, могущий стать марионеткой того, у кого более сильная воля. Помимо умелых наставников, тренировавших нас этому искусству, меня и брата водили в королевский зверинец, заставляя глядеть в глаза волков и медведей, нам приходилось переодеваться нищими и просить милостыню, не отводя взора от тех, кто вместо куска хлеба бросал камень. Многое из того, чему меня научили, пригождалось мне ежедневно, помогало выжить и обрести славу умелого и опытного наемника…

Кипяток с листьями мяты был выпит, и мы принялись укладываться спать. Томас, умаявшийся больше других, заснул первым. Надо будет с ним еще раз поговорить, чувствую — недоговаривает о чем-то старик, и сильно недоговаривает! Ну, расскажет, никуда не денется.

Мы с Зарко еще немного поговорили, обмениваясь ничего не значащими фразами о преимуществах и недостатках разных мастей у коней, но скоро захрапел и цыган. Думаю, прошлой ночью он тоже не спал, карауля наш выезд.

Мне не спалось — в отличие от стариков успел ухватить несколько часов сна ночью, а потом половину дороги проспал. Решив, что, раз я не сплю, назначу самого себя караульным, хотя в этом и не было необходимости — жеребец учует опасность раньше меня. Но Гневко пока занят — опять принялся ухаживать за кобылой.

Я лежал, разглядывая почерневшее небо, пытаясь отыскать знакомые созвездия, но не слишком-то преуспел — если Большую Медведицу различить труда не составило, то Малую разглядел с трудом. А уж про Волосы Вероники или Орион вообще молчу! А ведь когда-то мог указать на карте звездного неба и Волопаса, и Гончих Псов и помнил все четырнадцать звезд Малого Коня…

Да, о коне… Что-то наши кони притихли. Я привстал, чтобы посмотреть, и увидел, что все три лошади (Гневко, прости, что я тебя лошадью обозвал!) сбились в кучу и уставились на что-то в противоположной части поляны. Я перевел взгляд и опешил от неожиданности — на нашу стоянку въезжал купеческий караван в сопровождении конной охраны. Привычно и деловито возчики разворачивали телеги, распрягали лошадей, всадники спешивались, снимали седла и пускали коней пастись. Видимо, купцы что-то не рассчитали и прибыли на стоянку не к вечеру, а ночью, но главное, что все-таки прибыли и теперь были защищены от опасностей Черного леса.

Шла обычная в таких случаях суета, когда нужно быстро поужинать и обустроиться на ночлег. Но люди подобрались опытные, все делалось быстро. Каждый четко выполнял свои обязанности. Вон, хворост собрали, зажгли костры, кто-то принялся кашеварить, а кто-то поить коней.

У меня мелькнула надежда, что купцы могли что-то знать про семейство Йоргенов — а вдруг это и есть тот обоз, с которым ехали отец и сын? Может, подойти и поспрашивать? Но что-то мне подсказывало, что, если я полезу с вопросами, проку не будет. И вообще, что-то было не так с этим обозом, и купцы мне не нравились. Чем — не знаю, но каждый купец умеет не только торговать, но и разбойничать. Три человека при трех конях — легкая добыча. На всякий случай я внутренне подобрался, чтобы быть готовым и к драке, и к отступлению. Но прибывшие не обращали на нас внимания. Даже их лошади не пытались затеять скандал, изгнав соперников с лакомой травы.

Чужие кони щипали траву, мочились, справляли большую нужду, а люди бегали, суетились, таская воду и дрова, и тоже справляли нужду. В паре ярдов от нашего бивака остановилась большая кибитка, напоминавшая неуклюжую карету. Из нее выскочили люди, принялись разворачивать шатер, едва не наступая на спящих стариков. Вероятно, слуги готовили ночлег хозяину каравана.

И опять-таки, никто не подошел, не заговорил, словно нас тут и не было. Вот вышел из кибитки хозяин — толстый малый с окладистой бородой, принялся распекать своих слуг. Ну хоть бы глазом повел в нашу сторону. Ишь, орет и… Стоп. Вот тут до меня дошло, что здесь было не так. Тишина! Хозяин кричит, но я не слышу ни одного слова. Нет скрипа колес и деревянных осей, не шелестят холсты, прикрывавшие товары, погонщики не орут, охранники не говорят. И даже кони не произнесли ни звука, а должны были ржать. Такого не могло быть! Не веря своим ушам, приставил ладони, пытаясь уловить хоть что-то. Неужели оглох? Нет, я прекрасно слышал сопение усталого Томаса, храп Зарко, треск угольков в костре. Я слышал, как всхрапнула гнедая кобыла, как шелестит листва на деревьях, трещит кузнечик, кричат вороны и где-то совсем далеко воет какой-то зверь.

Но от обоза в двадцать телег не исходило не только звуков, но и запахов. А должно бы пахнуть конской мочой и навозом, человеческим потом, какими-нибудь ароматами — если не специями, так хотя бы соленой рыбой или квашеной капустой. И от костров не пахло ни дымом, ни едой, от них вообще не исходило тепла, хотя языки пламени плясали, а белые столбы дыма стелились по земле, прежде чем уйти в небо.

Чужие лошади, при соприкосновении с телами наших коней, словно бы проходили насквозь, не причинив вреда.

Опять призраки? Я уже смирился, что существуют привидения, благо с одним из них имел дело, но чтобы существовал призрак целого каравана? Такого просто не могло быть!

Я уже собрался встать и пойти, чтобы потрогать своими руками повозки, людей, но тут меня дернули за штаны, потянули на землю. Зарко, прижав указательный палец к губам, отчаянно показывал мне — сиди и молчи! Подчинившись немому приказу, я опустился на землю, повернул голову к цыгану, а тот принялся хлопать глазами. Поняв, что мне нужно прикинуться спящим, прикрыл веки. Долго ли, коротко я лежал, сказать не могу, но показалась, что вечность.

— Ушли! — услышал я голос Зарко. — Можно теперь…

Встав, я осмотрел поляну. Она была пустой, не считая наших коней. Никаких следов пребывания людей и животных — даже трава не примята. Гневко и кобылка лежали, согнув ноги под животом, уткнувшись мордами в землю, а мерин стоял в полудреме, выполняя роль часового. До утра еще далеко, и Кургузого кто-нибудь сменит, дав ему возможность поспать. Конечно, поспать по-настоящему лошадям не удастся, пока мы не выберемся на безопасное место, но полусон — лучше полудремы.

Успокоившись, я повернулся к цыгану:

— И что это было?

— Обоз полуночный, — подавляя зевоту, ответил Зарко. — Давай завтра поговорим, ладно? Спать хочу. Ты тоже спи, телу отдых нужен, да и голове, пусть она у тебя и в шлеме.

Едва договорив, цыган уронил голову, засопел так сладко, что мне тоже захотелось спать. Решив, что одного приключения за ночь достаточно, а если появится новое, то не просплю, я подкинул в костер толстых сырых веток, укрылся плащом и попытался взбить седло, попутав его с подушкой…

Когда я проснулся, Томас уже не спал, священнодействуя над костром. Кони паслись, и только Зарко продолжал дрыхнуть, укрыв лицо шляпой. Не поленившись, я обошел поляну по кругу, пытаясь хоть что-то найти, хотя и знал уже, что бесполезно. Дошел до ручья, умылся, сгоняя сон, вернулся к биваку.

— Каша готова! — доложил Томас, пробуя варево.

— Давай есть, пока цыган не проснулся, — предложил я, покосившись на ритмично поднимавшуюся и опускавшуюся шляпу цыгана и доносившийся из-под нее храп.

Томас не стал возражать, снял котелок с огня и поставил на травку.

— Э, ромалы, как котелок мыть — так цыган, а как есть — так без него, — обиженно проговорил Зарко, встряхивая шляпу и напяливая обратно на смоляные, почти не тронутые сединой кудри. Широко зевнув — как только челюсть не вывихнул? — цыган присоединился к нам, не затруднив себя умыванием.

Варево было горячим, и нам с Томасом приходилось дуть, зато на цыгана было приятно смотреть — ложка мелькала, как крылышки стрекозы, а кашу глотал, словно губы и язык у него из камня, а не из нежной плоти. Хорошо, что котелок был большим, а иначе мы с Томасом рисковали остаться без завтрака.

Сегодня я сам решил вымыть посуду. Следом за мной зачем-то увязался цыган.

Я драил песком медный бок котелка, пытаясь очистить его от копоти, а Зарко с умилением наблюдал за моей работой.

— Эх, баро Артаке, умеешь медяшку драить, умеешь, — похвалил он меня. — Только зачем драить, если в обед котелок опять на огонь повесишь?

— Нравится, если медь блестит, — признался я, полюбовавшись работой. Поймав солнечный зайчик, послал его в глаз цыгана, а когда тот прищурился, спросил: — Теперь мы с тобой квиты?

— О чем ты? — искренне удивился Зарко.

— Ты считал, что я тебе жизнь спас, а теперь ты мою спас?

— От полуночного обоза? — вытаращился цыган. — От него спасать никого не надо, он никому худого не сделал. Ездит себе, так и пусть ездит. Я хотел, чтобы ты спать быстрее ложился.

— Ах ты, зараза!

Я замахнулся на цыгана котелком, решив, что Томас был прав, а Зарко я сам убью, сам прикопаю и на могилке спляшу.

Цыган с хохотом повалился на землю, задрыгал руками и ногами, подставляя мне беззащитное брюхо — точь-в-точь как маленькая собачонка перед свирепым псом. Лежачего я бить не стал, зачерпнул воды и вылил полный котелок на смеющуюся морду.

Зарко заверещал так, что на полянке заржала испуганная кобылка, ей вторил Гневко, интересуясь — все ли в порядке?

— Коней напугал! — укоризненно сказал цыган, вытираясь подолом рубахи.

— Эх, как ты орал, прям душа радовалась! Я тебя в следующий раз прямо в ручей брошу! Если не утоплю, так хоть искупаю, — пообещал я.

— Не надо меня бросать, — испугался цыган. — Я плавать не умею.

— В этом ручье даже котенок не утонет, — хмыкнул я. — А ты-то нигде не утонешь…

Зарко понял намек, но не обиделся.

— Злой ты человек, шуток не понимаешь.

— Какие тут шутки. Я призрачный обоз вижу, а ты говоришь — ерунда, спать пора.

— Так я и сам его первый раз видел, — признался Зарко. — Умные люди говорят: не хочешь смотреть на призрак, закрой глаза. Призрак — он призрак и есть, ничего он тебе не сделает. Если ты спишь, привидений во сне не боишься, верно? А ведь не знаешь, сколько их мимо тебя шастает.

— Все равно интересно, — сказал я. — Один призрак — туда-сюда, а целый обоз…

— Слухов про Шварцвальд много ходит, всех не упомнишь, — щелкнул языком Зарко. — Про мертвецов ходячих болтают, про ведьм, которые на Лысую гору идут, да много чего. Слышал от стариков — в стародавние времена никакого Шварцвальда не было, стоял тут обычный лес. Люди жили, деревни стояли. Но однажды здесь зло случилось. Какое — уже никто не упомнит, но из-за него места стали проклятыми, люди, кто жив остался, бежали. Даже звери ушли, птицы улетели. И появился Шварцвальд — Черный лес, проклятый лес. Купец, говорят, с обозом шел, он видел, как зло свершилось, но ничего не сделал. Спешил на ярмарку, хотел барыш получить. Сильно спешил, но, как он ни ехал, дорога для него не кончалась. С тех пор ездит по лесу, туда-сюда, выехать не может. Ты у старика своего спроси — может, он больше знает. Вон — орет он чего-то, тебя зовет.

Глава 9 Встречи и поиски

Мы подбежали к костру, возле которого суетился обеспокоенный Томас, рядом переминались гнедые. Как я заметил, старик зарядил оба арбалета, а теперь втыкал в землю болты, чтобы удобнее брать в бою. Еще заметил, что он распотрошил только мой колчан.

— Ну наконец-то, — ворчливо сказал старик, кивнув на доспехи. — Вооружайтесь, господин Артаке.

Гневко поднял голову и укоризненно посмотрел мне в глаза — дескать, я-то уже готов, а ты где пропадаешь? Гнедой у меня не дурак подраться. Предоставь ему выбор — кобыла или драка, выберет последнее. Я и сам таким был, пока не повзрослел.

— Чего суетишься, старый? — поинтересовался цыган.

Я вопросов не задавал, начиная вдевать себя в поддоспешник. Лучше потом выругать Томаса за излишнюю осторожность, чем оказаться не готовым к какой-то напасти.

— Верховой появился, — пояснил старик, вытаскивая собственный колчан, но открывать не стал, а лишь положил рядом.

Не иначе, старику довелось воевать, а ведь я до сих пор об этом не знал.

— Ну, появился и появился, стоянка не куплена, — не понял цыган. Вытянув шею, закрутил головой. — А где он?

— Вот и я про то, — поднял старик указательный палец вверх, словно там и был верховой. — Стоянка общая, но он появился воровски, с оглядкой. Нас стерегся? Во-он там стоял, со стороны дороги, за дерево прятался. Думал, я его не увижу, а я увидел! Постоял немножко, посмотрел, а потом обратно исчез. Может, разведчик или наводчик разбойничий, кто знает?

Пока шел разговор, я успел обрядиться в поддоспешник, застегнуть ремешки на панцире и нахлобучить каску. Взял седло… Эх, не успел!

Со стороны дороги, по которой мы ехали, выскочило шесть всадников, рассыпались в полукольцо и устремились на нас. Мне бы еще минутку…

— Вьи-ииу-иу! — заверещал цыган, прыгая на неоседланную кобылу. Ударил ее по бокам босыми пятками, словно пришпорил, и, прижавшись к гриве, понесся навстречу.

Казалось, Зарко неминуемо врежется в кого-нибудь, но, сблизившись едва ли не в ярд, он резко ушел влево, завернул лошадь и пронесся перед мордами коней, отчего те отпрянули, заставив седоков задержать атаку.

Будь мы сейчас в армии и доживи цыган до конца боя, я первым делом бы приказал ему всыпать палок за самовольство, потом отменил бы приказ, расцеловал перед строем и от себя лично вручил бы ему десять монет, а от лица командования — медаль за храбрость! Зарко мне подарил то мгновение, которого часто не хватает во встречном бою!

Противник — ну, не праздные же гуляки несутся на нас во весь опор, выставив копья? — потерял не больше минуты, но я успел перекинуть седло, застегнуть подпругу. Ну, а уздечка нам с жеребцом не нужна.

Двое из атакующих, выпав из общего строя, устремились за Зарко, а четверо, разбившись на пары, мчались на нас.

— Ветку! — рыкнул я Томасу, и тот, как хорошо вышколенный оруженосец, вкладывающий в ладонь сюзерена турнирное копье, подал мне длинный сучок.

Я люблю повторять — если противник превосходит вас в численности, атакуй первым. Но коль скоро нас уже атакуют, я пошел в контратаку, направив коня в разрыв между парами. Копье — отличная вещь, если его нет — сойдет и кривая ветка. А то, что нет наконечника, — не страшно.

Проткнуть противника на полном скаку — это искусство, и мой соперник им хорошо владел. Но хорошо — не значит прекрасно, потому что удар пришелся мимо моего туловища, зато сучок вошел воину прямо в лицо, под обрез каски. Почувствовав, как дерево входит в тело, услышав едва различимый хруст черепа, я выпустил ветку, выхватывая чужое копье из еще живых рук.

Мои соперники не успели развернуться, и потому спина одного из них оказалась открытой. Говорят, подло бить противника в спину, но угрызения совести меня никогда не мучили — мы в бою, а не в поединке. Я с удовольствием бы перебил в спину всех остальных, но вторая пара уже делала разворот.

Краешком глаза глянул на поле боя — старина Томас бешено работал «козьей ножкой», взводя арбалет, — стало быть, уже дважды выстрелил, но оба раза промазал, Зарко отмахивался какой-то штукой, похожей на цеп, от двух копий.

«Цыган долго не устоит!» — решил я и устремился на помощь.

Гневко понадобилось мгновение, чтобы пересечь поляну, и мы оказались за спинами у соперников Зар-ко. Первого я проткнул насквозь, и опять со спины. Второй, отвлекшийся на меня, получил удар от цыгана. Я не понял, что за штука такая, которой дрался конокрад, но выяснять некогда — следовало спасать Томаса, потому что оставшаяся пара не погналась за мной, как я рассчитывал, а напала на старика.

Конюх — молодец! Одного из всадников он все-таки подстрелил, теперь отбивался разряженным арбалетом от второго.

Горяча Гневко, я успел отметить, что старик занял правильную позицию — оставляя между собой и противником пламя, бегал вокруг костра. Но возраст, да и не успеет человек за движением лошади. Вон — арбалет отлетел в сторону, а всадник заносит руку с копьем для удара…

— Сюда! — заорал я, отвлекая противника на себя, а Гневко, обрадованный, что ему наконец-то дают возможность подраться, ударил плечом.

Придись любимый прием гнедого спереди, вражеский конь упал бы вместе со всадником, а так как пришелся в круп, он только просел, зато копьеносец вылетел из седла.

Парень оказался бывалым воином. Из кого-то другого падение с лошади выбило бы дух, и мне не пришлось бы возиться. А этот сумел упасть, сохранив целыми руки и ноги, а теперь вскочил, обнажая клинок.

Я собирался зарубить его сверху, но помешала встающая на ноги лошадь, пришлось спешиться.

Сделал выпад, обозначая для цели правый бок, дождался, пока противник раскроется, чиркнул клинком между краем панциря и ремешком каски. Когда у парня хлынула кровь изо рта, пожалел, что не оставил его в живых. Надо же было спросить — кто они такие и почему нападают на мирных людей. Кажется, все…

— Томас, как ты? — спросил я, хотя и сам видел, что его зацепили — левый рукав в крови.

Пряча клинок в ножны, подошел к старику. Ткань быстро набухала от крови, пришлось оторвать рукав, чтобы осмотреть рану. Хорошая рана, чистая, и наконечник прошел насквозь, плохо лишь, что края широкие и мышца распорота основательно. Такие раны, если не зашить сразу, заживают долго.

— Да я ничего, господин Артаке, — хорохорился старик. — Подумаешь, рука…

— Сядь! — прикрикнул я.

Знаю, что вгорячах он пока не чувствует боли, не понимает, что кровь, вытекая из раны, уносит жизнь. Часто ранение в руку не принимают как что-то опасное — это же вам не грудь и не голова. Обрезав пояс у мертвеца, перетянул руку чуть выше раны.

— Полежи немного, — велел я Томасу. — Кровь остановим, тогда и повязку наложу.

Укладывая раненого на плащ, наткнулся на что-то мокрое. Кровь! Томас получил еще и рану в бедро.

Сняв со старика штаны — он уже не сопротивлялся, обнаружил, что из ноги торчит хвост арбалетного болта. Как же он умудрился? Крови немного — болт запирает рану, но нужно вытаскивать.

Старик пока полежит, а мне нужно узнать, что там с цыганом. Почему гнедая кобыла без всадника? Может, он тоже ранен?

— Гневко, — подозвал я коня, вскочил в седло, и мы понеслись к цыгану.

Если бы кто сказал, что увижу такую картину — не поверил бы, но своим глазам я привык доверять. Старый конокрад, гроза пейзан и страшилище конюхов, заочно приговоренный к повешению, стоял на коленях перед телом солдата и бился головой о землю. Зарко не сетовал, не молился, а выл, как новобранец, убивший первого в жизни врага. Такое мне приходилось видеть не раз и даже не два. Хорошо, если рыдать начинают потом, после боя, — плачь себе на здоровье, а если прямо на месте?

Надо бы оставить цыгана в покое, дать прорыдаться, но времени у меня нет, а помощник был нужен.

— Зарко, старика ранили, — потряс я его за плечо. — Мне твоя помощь нужна, поднимайся.

Цыган продолжал рыдать, и тогда я залепил ему пощечину с одной стороны, потом с другой. Замахнулся еще раз, но цыган ухватил меня за руку:

— Все, капитан, я в порядке.

Мы примчались к биваку, где старик уже закатывал глаза.

— Томас, подожди умирать! — кинулся я к старику. — Глаза не закрывай, на меня смотри!

И тут цыган, уже отошедший от собственных переживаний, отстранил меня и присел на корточки перед Томасом:

— Э, старый, да ты умирать собрался? Это ты хорошо придумал. Если помрешь, я к бабе твоей приду, рога наставлять буду!

Томас открыл один глаз, потом второй. Хриплым, едва слышным голосом прошептал:

— Убью… собака худая. С того света приду.

— Дурак ты, — жизнерадостно сказал цыган, усевшись перед стариком. — Я буду твою румну мять, похохатывать. С того света явишься — мы с ней вместе над тобой смеяться будем.

Томас что-то прорычал, пришел в себя и начал привставать.

— Э, рома, да ты живой?! — радостно осклабился цыган. — Если живой, то погоди помирать. Помнишь, должок за мной? Что я тебе обещал? Старый ты стал, забыл уже! Помрешь — это хорошо. Тогда я тебе ничего не должен.

— Сам ты старик старый, — почти нормальным голосом отозвался Томас. — Ты для меня кобылку обещал украсть, белую. Такую, какая у господина Йоргена была. Только господин Артаке ругаться станет…

— Так пусть ругается, кто ему не велит? Поругается — перестанет. А дареной кобыле под хвост не смотрят.

Пока цыган насмешками вытаскивал Томаса из забытья, что равносильно — с того света, я ощупывал рану. То, что нащупал, было нерадостным. Арбалетный болт короче стрелы и толще. Обычно пробивает тело сквозь любые доспехи. А тут почему-то вошел под углом, сверху вниз! Если бы хоть кончик торчал, было бы за что зацепиться, а теперь придется выталкивать. Показав жестами, что нужно делать, кивнул цыгану.

Зарко зашел сзади, обхватил старика поперек туловища, обвил его ноги своими и прохрипел:

— Давай!

Немного расширив рану, нащупал острием кинжала край болта и крепко пристукнул по рукоятке кулаком. Томас вскрикнул, теряя сознание, но это уже не важно — наконечник болта вышел с противоположной стороны, а я ухватил его, цепко зажал и потащил наружу. Ух, получилось!

А ведь старику повезло. Если бы арбалетный болт угодил в кость или в вену, Томаса бы уже не спасти. Конечно, есть риск, что старик умрет от потери крови, но хотя бы появилась надежда.

Плотно перебинтовав раны, мы уложили старика, укрыв плащами. Пусть спит, теперь можно.

— А кто Томаса подстрелил? Вроде арбалетов у них не было, — спросил Зарко. — И стрела как-то странно вошла.

— Кто подстрелил? — слегка задумался я. — Скорее всего, сам он себя и подстрелил. Арбалет зарядил, а выстрелить не успел. Стал отбиваться, махал им туда-сюда, а тот в ногу и выстрелил.

— Ишь, как оно бывает, — хмыкнул цыган, но смеяться не стал.

— Еще и не так бывает, — подтвердил я. Посмотрев на цыгана, кивнул на поле, где лежали тела и бродили осиротевшие кони. — За тобой приходили?

Цыган почесал затылок, пытаясь сдвинуть отсутствующую шляпу, и начал юлить:

— Почему же за мной? Может, тебя разбойники решили ограбить? Увидели — конь хорош, следом и пошли. Ты же все время мошной трясешь, чего не ограбить?

— Зарко, я могу и обидеться, — пообещал я. — Уж мне-то ты можешь не врать. Это не разбойники, а солдаты.

— Да кто врет-то? — сделал цыган еще одну попытку выкрутиться. — С чего ты взял, что они за мной?

Ну что тут поделать? Не бить же мне старого ворюгу, выколачивая правду. Черт с ним. Я отвернулся и пошел прочь, раздумывая — что теперь делать с телами и лошадьми? И как быть с Томасом?

— Э, капитан, хватит сердиться, — догнал меня цыган. — Скажу я тебе, скажу, спрашивай.

— Я уже спросил, — резко сказал я. — Это солдаты. И не простые солдаты, а жандармы. Чьи они — герцога Силинга?

— Его, — подтвердил Зарко со вздохом. — Я их позавчера увидел, люди сказали — меня не только бургомистр ловит, а сам герцог. Что бургомистр — тьфу и растереть, он меня целый год под собственным носом ловит, еще год ловить станет. А вот если герцог людей послал, те не успокоятся, пока не поймают. Решил, что бежать надо, укрыться. А тут и тебя встретил. Дай, думаю, с умным человеком поговорю. Да и долг у меня — может, этот долг чего и подскажет? Значит, выследили они меня, следом поехали. А я решил, что в Шварцвальде от герцогских псов укроюсь.

— Браво! — суховато отозвался я, похлопав в ладоши. — Спасибо тебе, друг Зарко, огромное! Ты меня теперь врагом герцога сделал. Вот не ожидал от тебя. Томас выживет или нет, не знаю.

— Прости, баро! Хочешь, на колени перед тобой встану? Ни перед кем не вставал, перед тобой встану!

— Нет уж, чего не надо, того не надо. Перед Курдулой будешь на коленки падать. Если старик помрет — будешь ей пенсион платить.

Самое странное, что настоящей злости у меня не было. Зараза, конечно, Зарко, но было в нем что-то такое необъяснимое — какое-то потрясающее, прямо-таки кошачье обаяние. С ним, как с котом, когда тот напакостит, думаешь — убил бы, скотину такую, а он подойдет, помурлыкает, потрется о тебя, и все простишь…

— Сволочь ты старая, — устало проговорил я. — Точно — возьму тебя как-нибудь и утоплю. Чего у герцога-то украл? Кобылу или жеребца любимого?

— Так вон ее и украл, — широко улыбнулся Зарко, кивая на подругу Гневко. — Мне твой гнедой в душу запал, хотел сразу украсть. Ну, сам знаешь, не получилось… Тогда и решил — добуду себе жеребенка из-под гнедого! Стал кобылку присматривать. Ромалы сказали — у герцога Силинга гнедая кобыла, тот в ней души не чает. Ну, я ее из конюшни увел. А уж момент выбрать, кобылку с твоим жеребцом свести — пара пустяков. Если бы сразу твоего Гневко украл, не пошел бы кобылу красть, а герцог бы своих людей не послал.

— Вот оно как? — фыркнул я. — Значит, я во всем виноват? Ну хорош гусь.

— Так уж какой есть, не переделать, — развел руками цыган. — Но клянусь, не хотел я тебе зла! В гробу буду лежать, если вру!

— Ох, он еще и клянется! — скривился я. — Знаю, какова цена клятве цыганской.

— Не шутят ромалы с такой клятвой, — сурово сказал Зарко.

— Да верю я, верю, что не хотел ты худого. Только мне от этого не легче. Ладно, пойдем глянем, может, кто жив еще.

Мы обошли поле, пытаясь найти раненых. Отыскался один, но прожил недолго, испустив дух, как только я попытался вытащить сучок из его глаза. Каюсь, вздохнул с облегчением: возиться еще с одним раненым желания не было, а добивать не поднялась бы рука.

Нарубив молодых березок, мы сделали волокушу и, приладив ее к Кургузому, принялись стаскивать трупы к краю поляны, укладывая их в ряд. Поручил Зарко снять с оружием и доспехи, а проверить — нет ли у них еще чего-нибудь интересного, он и сам догадается, подошел к Томасу.

Старик не спал, его колотила крупная дрожь. Оно всегда так, если теряешь кровь. Проверив повязки, порадовался — кровь хотя и идет, но не слишком, и, если раны не воспалятся, жить будет. Собрав все имеющиеся тряпки, позаимствовав их у убитых, постарался укрыть старика. От костра проку мало — с одной стороны печет, с другой холод.

Гремя железом, как тележка с металлоломом, цыган вел Кургузого с волокушей. Доспехи и оружие мы спрятали в кустах — пусть пока лежат, потом посмотрю. Туда же засунули седла, снятые цыганом по собственной инициативе.

— Вот еще, — вытащил Зарко из-за пазухи пригоршню золотой и серебряной дребедени — монеты, перстни, золотые цепочки.

— Оставь себе, — отмахнулся я от добычи, а цыган, хоть и сделал обиженные глаза, спорить не стал.

Немного перекусив сухарями и салом, отыскавшимися в мешках заботливой Курдулы, мы отправились копать могилы, задействовав топор и меч одного из погибших. Знать бы заранее, взял бы с собой лопату, а еще лучше — пару могильщиков.

Копать могилы, не имея достойных орудий труда, — та еще работа! Мы решили, что сделаем общую для всех, и провозились до самого вечера, сумев пробиться сквозь корни ярда на полтора. Главное, чтобы звери и птицы не добрались. Насыпав холм и утвердив вместо памятника клинок (он теперь только на перековку и годен), мы с Зарко, высовывая языки от усталости, приползли к костру. Хорошо, что в первый вечер заготовили много дров. Не было сил ни сварить кашу, ни даже просто поесть. Я лишь посмотрел на Томаса — вроде спит старик — и заставил себя спуститься к ручью. Зачерпнул воды и, отстранив рвущегося на водопой Зарко, утвердил котелок на костре.

— Ты чего, капитан? — обиженно посмотрел на меня цыган.

— Пусть закипит, — сурово отозвался я, стягивая сапоги.

Поняв, что без сапог жизнь прекрасна и удивительна, позволил себе прилечь. Не стал объяснять, что нет у меня доверия к ручейкам, текущим в странных лесах, как нет и доверия к сырой воде вообще. Лучше перетерпеть лишние десять минут, чем страдать. Помнится, сослуживец всего один разок сунул руку в ручей, облизал пальцы и долго умирал от холеры. Цыган закряхтел, но спорить не стал, а спускаться в овраг самому ему было лень.

Зарко уставился на котелок, буравя его глазами, словно от этого вода закипит быстрее. Чтобы отвлечь конокрада от бесполезного занятия, я наморщил лоб и выдал еще одну запомнившуюся мне фразу:

— Джидэ аваса, на мэраса и шукир сарэ задживаса!

Цыган, несмотря на усталость, захрюкал от смеха.

— Капитан, я же тебя просил — не говори по-цыгански! Устал я ржать, день выпал тяжелый. Хочешь, я по-вашему изображу, как ты говоришь?

— И как? — полюбопытствовал я.

— Жьиви будьем, нэ пимрем, халасо всье зажьи-вьем! — старательно выговорил цыган, коверкая слова.

— Врешь, не могу я так говорить, — лениво сказал я, подавив зевок. А может, не врет и мне еще предстоит поработать над произношением. Хотя зачем мне это надо?

— Спросить хотел, ты откуда по-цыгански знаешь? — поинтересовался Зарко. — Пусть даже коверкаешь, но все равно. Первый раз вижу, чтобы рыцарь слова наши знал и обычаи.

— А я еще и петь умею, — похвастался я. — Хочешь?

— Нет, рома, не надо, — шутливо заткнул уши цыган. — Тогда уж лучше меня утопи, меньше мучиться.

Если к цыгану вернулась язвительность, дело идет на лад. Пока мы препирались, закипела вода. Зарко снял котелок с огня, кинул туда каких-то листочков из своего волшебного пояса.

— Так откуда знаешь? — опять поинтересовался Зарко.

— Да просто все, — не стал я скрывать. — Когда я полком командовал, разный народ в наемники шел. У нас твои соплеменники почти не кочуют, живут оседло, работают. Если работы нет, они в армию идут, как и все. Правда, всегда просят, чтобы людей их не заставляли убивать.

— Нельзя нам людей убивать, — поникшим голосом сказал Зарко. — Не по обычаю это. Я сегодня первый раз в жизни человека убил.

— Если бы ты не убил, тебя бы убили, — равнодушно сказал я. Сколько раз приходилось говорить эту фразу, не упомню.

— Знаю я, знаю, — с надрывом в голосе сказал Зарко. — Но все равно на мне грех!

— Хочешь, утешу? — поинтересовался я. — Ты никого не убил, а лишь из седла выбил. Жандарм сам себе шею сломал.

— Правду говоришь? — робко спросил цыган. — Или обманываешь?

— Покажи эту штуку, тогда точно скажу.

Зарко полез в жилет, вытащил оттуда две палки, соединенные сыромятным шнурком, — точь-в-точь цеп, которым обмолачивают зерно, только поменьше, а один кусок выдолблен изнутри и напоминал толстую свирель. Я взял этот цеп, слегка покрутил, опробовал, постучав по своей руке, потом по бревну, сделал вывод:

— Нельзя ею человека убить, легкая слишком. Была бы на полфунта потяжелее, тогда можно.

— Будет тяжелее, свистеть не станет, — ухмыльнулся Зарко. — Это свиристелка. Мне она не для боя нужна, а чтобы коней пугать. Вот если погоня за мной, я так делаю…

Цыган ухватил цеп за один конец и начал раскручивать над головой. Раздался противный свист, словно бы ветер засвистел, — от такого не только коней, но и меня напугать можно.

— Хватит уже! — махнул я рукой.

Довольный, цыган, убирая приспособление в бездонную глубину жилета, сказал:

— Я ее еще и не так могу! Раскручу — мой конь быстрее бежит, а те, кто за мной скачут, шарахаться начинают. Я для чего свиристелку вытащил? Ихних лошадей хотел напугать. Не получилось.

Про то, что «цепом» убить нельзя, я соврал, как и про то, что у солдата сломана шея. Хотя, может, и сломана — не проверял, но то, что висок у него пробит — это точно. Но если цыгану не хочется быть убийцей, будем считать, что шея была сломана. Зарко так легче, а покойнику в общем-то все равно.

За разговором чуть не забыли про кипяток. А он уже не только настоялся, но и успел остыть. Ну, мы его и остывшим употребим!

Остатки воды я перелил в баклагу и снова сходил на ручей. Мало ли — Томас проснется, пить попросит.

— А как же ромалы служат, если нам убивать нельзя? — спросил цыган. — Зачем такой воин нужен?

— Воины разные бывают, — объяснил я. — Те, кто в атаку идет, колет и рубит — это лишь малая часть. А кто будет оружие да подковы ковать, хлеб выпекать, лечить? Всех цыган, кто в армию вербовался, в мой полк отдавали, а я и не возражал. В бой их, конечно, не посылал, зато кузнецы у меня были самые лучшие, а значит, у солдат и оружие в порядке, и подков для коней хватало. Я не кавалерийским полком командовал, а пехотным, — уточнил я, — лошадей мало, но они были — разведка, фуражиры, гонцы. При случае мог конный эскадрон выставить. У меня и конский лекарь был из цыган.

Решив, что на сегодня разговоров достаточно, я поднялся и еще разок осмотрел все вокруг. Солнце уже село, кони пасутся, раненый спит.

— Ложись спать, баро, — предложил цыган. — Мне все равно не заснуть — буду думать.

Я проснулся на рассвете от холода. Вполголоса выругав караульщика — дрыхнет небось, а мог бы хвороста в костер кинуть, — поднялся. Вздохнул, глядя на еще не остывшие угли, огляделся, еще раз выругался. У остывающего кострища, в гнездышке, свитом из плащей, лежал Томас, Кургузый и Гневко паслись, но всего остального — Зарко, его кобылы, солдатских коней — ничего не было.

Увидев, что я проснулся, ко мне подошел Гневко.

— И-гго-го, — сообщил он мне. Мол, травы вкусной на всех не хватит, а что лишние ушли — это и хорошо, а тебя я будить не стал, незачем.

Угощая гнедого куском хлеба, я спросил:

— Цыган не пытался тебя с собой прихватить?

Гнедой, аккуратно взяв хлеб с руки, прожевал его и слегка хохотнул:

— Го-го-го!

Дескать, видали мы таких хватальщиков!

— Скучаешь по барышне? — поинтересовался я.

— И-го-го! — философски отозвался жеребец. Мол, одна ушла, будет другая, чего же теперь?

Убедившись, что мне ничего не нужно, гнедой фыркнул, махнул хвостом и ушел.

Я не обиделся на цыгана. Напротив, даже обрадовался. Ушел, так и правильно сделал. Пользы от него нет, а неприятностей — сколько угодно. Я и сам хотел ему предложить, чтобы ушел, прихватив с собой лошадей. А он, молодец, сам догадался. Ночью ушел, не испугался.

Солдат, отправившихся на поиски конокрада, можно списать на Шварцвальд. Не первые и наверняка не последние, исчезнувшие в лесу. Где доказательства, что они убиты, а не съедены каким-нибудь зверем, не потонули в болоте? Тела закопаны, седла, доспехи с оружием я спрячу подальше — для коллекции они не нужны, — работа заурядного оружейника, а плащи, по минованию надобности, можно бросить в огонь. Избавиться от коней труднее. Бросить в лесу, оставляя на произвол судьбы, на радость обитателям Шварцвальда, я бы не смог. Оставить себе или продать невозможно — слишком приметны.

Зарко разрешил проблему, которую сам же и создал! Хорошо бы, чтобы он вообще исчез из моей жизни. Ну не хотелось мне получать могущественного врага из-за какого-то конокрада.

Бросив в костер остатки хвороста, пошел за водой. Уже привычно поставил котелок на огонь, подошел к Томасу, чтобы поменять повязки, и выругался. Старик весь горел и уже начинал бредить. Худо дело. Зря я рассчитывал, что раны чистые.

Когда-то меня учили азам медицины (нужно было выбрать предмет, выбрал не глядя, мучился целый триместр!), да и военная служба изрядно способствовала, так что экзамен на звание лекарского ученика я бы сдал. А лекарский ученик обязан знать, что самое опасное — не сама рана, а клочья одежды, вбитые туда острым предметом. Нитки и кусочки ткани начинают гнить, рана воспаляется, а если не оказать нужную помощь, то раненый умирает.

Не хотелось, чтобы старик умер. Я к нему привык, да и конюх он неплохой, лошадей любит. Где в наше время найдешь хорошего слугу? Кэйтрин расстроится. Опять-таки — с трупом много возни. Копать землю мне еще вчера надоело, а домой везти хлопотно.

— Ну, старый, — сказал я вслух, — придется тебя лечить.

Что у меня есть из лекарств? Должен быть пузырек с облепиховым маслом, пакетик с сушеным цветком календулы. Потянувшись к седельной сумке, вспомнил, что переложил мешочек с лекарствами (а там был еще чистый холст!) в шкаф.

Пока не было никаких шкафов, ничего не терял и все было на своем месте. Обрастая излишеством, забываешь о важном.

Прекрасно зная, что в сумке нет лекарств, я все-таки ее перерыл, в тайной надежде, что оно там окажется. Так мечется мающийся похмельем пьяница, отыскивая несуществующую бутылку.

Коль скоро под рукой нет облепихи с календулой, придется искать другие растения. Одно я видел в овражке.

Лопух — это принц среди лекарственных растений, король среди сорняков! Говорят, репейное масло очень полезно для здоровья, а настойка способствует росту волос. Об этом я только слышал, но кое-какими свойствами лопуха приходилось пользоваться и самому. Помнится, в бытность свою сержантом, когда наша сотня была отрезана от основных сил, мы почти месяц сидели на крошечном острове. Муки было с гулькин хрен, всего остального и того меньше. Зато были лопухи! Корни копали, сушили, пока оставалась мука — смешивали и пекли лепешки, а потом ели так. Лопали листья, представляя, что это салат.

После сидения на острове мне всюду мерещился привкус злосчастных лопухов, и я долго не мог есть никакую зелень, даже спаржу.

Нарезав листья на мелкие дольки, засунул в шлем и долго толок рукояткой кинжала, превращая в зеленую кашицу. Хвала Кур дуле, положившей мне чистое белье, — проблема бинтов решена.

Снять старую повязку, наложить на раны «лекарство», а потом обернуть все чистым холстом — дело не сложное. Было бы Томасу лет пятьдесят, а не семьдесят с гаком, я бы твердо сказал, что выживет. Ну, почти твердо, потому что и молодые умирают от ран, кажущихся не особо тяжелыми. Будем ждать, положившись на волю Господа.

Никогда не любил готовить, предпочитая брать с собой уже готовую пищу. Но, проведя ревизию харчей, пришел к выводу, что готовить придется. Неизвестно, сколько времени старик будет выздоравливать, — по моим расчетам, неделю, а может, две. Если буду питаться салом да сухарями, надолго не хватит. Пришлось варить пшенную кашу. Вроде делал все как положено — отмерил пшено, засыпал его в кипящую воду, помешивал, подливая воды, чтобы не выкипела, сдобрил шкварками, посолил. Каша оказалась вполне съедобной, хотя и не такой вкусной, как у Томаса. Слегка горчила и конечно же пригорела. Кажется, пшено положено окатить кипятком, чтобы убрать горечь, но я умял добрую половину котелка, оставив вторую на обед.

Решил привести в порядок бивак, потому что вчера было не до того. Собрал арбалетные стрелы — шесть штук. В колчане, помнится, их было двадцать. Стало быть, Томас пустил на ветер тринадцать болтов и лишь один в цель? Ну, один на себя, но это не в счет. Только сейчас сообразил, что старик почему-то взял мой колчан.

Потраченных стрел было жаль, но я не стал их искать. Как показывал опыт — стрелу, выпущенную из лука, можно найти по оперению, а арбалетный болт — бесполезно. Да, а почему старик использовал только мои болты? Заинтересовавшись, открыл колчан Томаса, вытащил стрелы и присвистнул — во все древки, словно белые капельки, были втиснуты крошечные кусочки серебра! Я-то думал, что старый не спал всю ночь, прощаясь с Курдулой, а он, оказывается, готовился биться с нечистой силой. Не иначе, не пожалев монетки, изрубил ее на мелкие части и вбил, превратив болты в самое действенное оружие против оборотней, вампиров и всего прочего, что обитает в лесу!

Собрал скопившийся мусор — грязные тряпки, куски ремней — откуда что и берется? — бросил в костер. Кажется, бивак приведен в надлежащий вид.

Положил на лоб Томаса влажную тряпку, решил пройтись по поляне, осмотреть опушку (или как правильно обозвать лес, окружавший поляну?).

Вчера, когда рыли могилу, я снова думал, что наша поездка в Шварцвальд была совершеннейшей глупостью. Прошло пять лет после гибели рыцаря и пропажи его сына. Пять лет! Какие уж тут следы! Все, что могло зарасти, уже заросло. И зачем мы поперлись в клятый лес? Ради того, чтобы старый конюх получил рану, а шесть парней нашли для себя могилу?

Шесть убитых солдат — не слишком ли высокая цена за одну украденную кобылу? Верно, герцог очень дорожил гнедой, если отправил за конокрадом полукопье! Выследив нас, всадники не вступали в переговоры, а сразу решили атаковать. Будь я на месте их командира, сделал бы то же самое. А рассуждал бы так — цыган опасен, иначе герцог не послал бы шесть человек. Рядом с ним старик и непонятный субъект с оружием. Зачем искушать судьбу, тем более в Шварцвальде? Они все правильно сделали, и все бы у них получилось, если бы цыган не проскакал перед мордами лошадей, разбивая строй, если бы Томас не спешил одного из солдат. Ну, если бы здесь не было меня. Надо бы на могиле крест поставить.

Прихватив топор, пошел туда, где мы похоронили солдат. Довольно быстро отыскал подходящую березку, очистил от веток и разрубил на две части. Теперь их связать, а чем? Потянув на себя приглянувшийся корешок — он упирался, — нажал посильнее и вместе с корнем выворотил какую-то штуку черно-зеленого цвета. Вначале мне показалось, что вытащил медный горшок. В лесу? Вытряхнув листья, траву, ахнул — передо мной была медная кираса, в которой являлся призрак. И на портрете Йохана Йоргена была такая же. Можно предположить, что существуют две одинаковые кирасы, но отыскать точно такую — такого совпадения быть не могло.

Отложив панцирь в сторону, довел до конца дело — водрузил на братской могиле крест, прочел молитву и попросил прощения у убитых, хотя и не чувствовал за собой вины.

Вернувшись к биваку, первым делом приложил губы к горячему лбу Томаса — покамест без изменений, но хуже ему не стало, это уже хорошо.

Вечером снова надрал лопухов, изладил кашу и заново перевязал старика. Рассматривать панцирь было уже поздно, потому решил отложить на утро. Томас спал, да и мне нужно отдохнуть, хотя особо и не устал.

Утром, когда я возился, готовя завтрак, проснулся Томас:

— Господин Артаке, неприлично хозяину за слугой ухаживать.

О, так ты не просто в сознание пришел, а начал соображать, коли о приличиях заговорил. Я же говорил, что лопух — это принц среди сорняков!

— Пей, — поднес я к губам старика баклагу.

Томас жадно потянулся к воде, расплескав половину. Но все-таки сумел сделать пару глотков, потом еще пару. Кажется, пытался напиться за весь вчерашний день. Наконец, отвалившись от горлышка, стеснительно прошептал:

— Простите, господин Артаке. Хлопот вам доставил по дурости…

— Болтай поменьше.

— Ох, господин Артаке, мне вчера худо было — то в пот бросало, то в холод. Думал, помираю. А потом ничего не помню.

— Я тебе говорю — болтай поменьше, — еще раз сказал я.

Оторвав от многострадальной рубахи еще кусок, намочил, отжал и протер старику лицо, шею и грудь.

— Ох, как хорошо-то.

Конечно, хорошо. Вода испаряется, остужая тело. Жаль, уксуса нет, было бы быстрее. Положил руку на лоб Томаса, с удовлетворением хмыкнул — а жар-то спадает! И старик начал не только шевелиться, а пытается сесть.

— А Зарко где? — поинтересовался раненый. — Что-то его не видно и не слышно. Сбежал небось? Он же, гад, кобылу мне обещал. Ладно, что уж с цыгана взять? Вор и обманщик. Я, господин Артаке, сейчас встану.

— Томас, будешь болтать — кляп вставлю, — пообещал я. — Лежи и помалкивай. Это приказ.

Вполне возможно, что при ранениях в руку и бедро болтать вовсе не воспрещается. Но если Томас начнет болтать, то попытается встать, а ему это пока делать не стоит. Пусть помолчит, авось да снова заснет. Можно бы воспользоваться моментом да поднажать, чтобы вытянуть из старого конюха все, что он мне до сих пор не сказал, но не стану. Пока не стану.

Старик лежал молча, выполняя приказ. Лежал, а потом закрыл глаза и заснул. Заснул — это хорошо. А мне можно заняться панцирем.

Будь доспех рыцаря Йоргена железным, за пять лет его сожрала бы ржавчина, а старая медь — металл долговечный. Сходив на ручей, отмыл от грязи, слегка прошелся золой. Еще раз помыл. Вот, теперь видно, что это действительно старый панцирь, покрытый патиной. Вернусь, почищу уксусом с солью, закажу новые ремешки вместо прежних — будет как новый!

Каюсь, взяв панцирь в руки, думал не о том, что он указал место гибели старого рыцаря и я теперь на верном пути. Еще бы понять — где этот путь и куда ведет, но это уже другой вопрос! О том, почему панцирь оказался ночью на рыцаре и почему его не забрали при пленении, думать не стал. А думал я, что старинная кираса займет достойное место в моей коллекции и меч, захваченный — или прихваченный — у барона Выксберга, прекрасно подойдет к этой кирасе!

Подумав о коллекции, решил еще раз взглянуть на трофеи. Я их уже рассматривал, и на первый взгляд они особого впечатления не произвели. А вдруг я ошибся, не разглядев среди заурядных клинков какой-нибудь раритет?

Кажется, во мне проснулся коллекционный зуд, о котором в книге «О проведении досуга» не писалось. Но тайны тут не было. Видел, на какие жертвы способен пойти собиратель редкостей. Сын поставщика королевского двора, наследник огромного состояния, спустил золото предков ради статуй из черной бронзы. Один мой знакомый барон уступил на ночь собственную супругу, чтобы заполучить у соседа редкостный гобелен с изображением соколиной охоты. Я так и не понял, что в нем особенного — краски давно выцвели, нити протерлись, а разобрать — соколиная ли охота, псовая ли и охота ли вообще, невозможно. По преданию, гобелен ткала первая королева фризов, коротая дни в ожидании мужа, ушедшего воевать с кельтами.

Я бы еще понял, если бы эту тяжелую ткань сотворила Пенелопа, пока Улисс болтался по свету, но от королевы даже имени не осталось. Но будь это сама Пенелопа, стоило ли из-за старинного ковра ручной работы терять жену, покончившую с собой, заполучить от понтифика интердикт на пять лет? Но коллекционер — это не человек, а коллекционирование — это болезнь сродни тихому помешательству.

Так что обо всем этом я прекрасно знал, но все равно поперся смотреть. Увы и ах… Малкусы, обычное вооружение кавалериста, не превратились за две ночи ни в дюсаки, ни даже в спадоны. И баркентины, должные прикрывать грудь от вражеских стрел, были совсем неплохи, но, опять-таки, самые заурядные! Чувствовалось, что все они вышли из рук одного оружейника и делались по заданному шаблону. Кажется, герцог Силинг, в отличие от своих венценосных братьев, не жаловал разнобой в доспехах и оружии. Дело, надо сказать, затратное. А ведь должны быть еще и набедренники, поножи и наручни, латные перчатки, щиты. Верно, отправившись ловить конокрада, жандармы не стали облачаться в полный доспех.

Но кое-что для коллекции я отыскал. Среди кинжалов обнаружилась дата — прекрасной работы, с ажурной чашечкой с треугольными отверстиями. Странная находка, если учесть, что дату держат в левой руке, как дополнение к рапире. Драться двумя руками — довольно сложное искусство, доступное для немногих. Видимо, один из погибших был рыцарем, вынужденным пойти в личную дружину герцога. Таскать сразу и меч, и рапиру было тяжеловато, но с датой он расстаться не смог. Теперь бы подобрать бретту под пару — и будет достойный экспонат!

Был, разумеется, риск, что дата попадется на глаза кому-то, кто видел ее на поясе у жандарма, но это маловероятно. Приглашать в гости герцога Силинга со свитой я не собирался, а если он сам пожалует — тут уже все равно. К тому же, кроме клейма мастера, на клинке никаких опознавательных знаков не было, и доказать, что именно я убил хозяина, а не купил, будет затруднительно.

Уже в который раз поймал себя на том, что стал более осторожным, нежели раньше. Пару месяцев назад я бы не брал это в голову. Что мне ссора с герцогом, пусть и владетельным? Одним врагом больше, одним меньше. А теперь я отвечаю не только за себя, но и за свою юную жену — пусть мы до сих пор и не венчаны.

Если бы не находка, еще один день можно было считать потерянным. И сколько еще таких дней? Как ни крути, но старика одного не бросить. Стало быть, придется ждать, пока он не встанет на ноги, ну, а потом уже одному отправляться в глубину леса, оставив Томаса. Пусть выздоравливает, присматривает за лошадьми, пока я вспоминаю пешую молодость. Гневко конечно же будет против, но ему сквозь чащобы и бурелом не пройти. Мне тоже не в радость бить ноги, но придется. А маршрут выберу простой — от того места, где нашел кирасу, все прямо и прямо. Если за полдня ничего не найду, вернусь обратно. Заночуем, а наутро — домой!

Остаток дня я провел бестолково. Опять походил по поляне, посмотрел на место находки, поискал тропинки — хотя бы кабаньи, но ничего не нашел. Даже поспал несколько часов. Потом опять бродил туда-сюда, рубил деревья, собирал хворост.

Солнце уже стало клониться к земле, уходя куда-то за лес, проснулся Томас и попытался дотянуться до котелка. Молодец, даже и не подумаешь, что вчера собирался помирать, но шевелиться ему рановато. На сей раз Томас осилил полкотелка воды, но от еды отказался. Я не настаивал. Не потому, что самому мало, а потому, что организм сам подскажет — хочет он есть или нет. Зато разрешил-таки старику говорить, а не то уж совсем извелся.

Томас пытался начать с пространных извинений. Видите ли, стыдно ему, что сам себя подстрелил, а теперь господин должен его лечить.

— Томас, ты уже извинялся, хватит, — оборвал я речь старика. — Расскажи лучше, где ты стрелять научился?

— Я с господином Йоргеном — с тем, у которого Зарко-цыган кобылу увел, — кампанию в королевстве Ботэн отвоевал, — похвалился старик. — Отец господина Йохана — господин Ансельм, рыцарь-баннерет, в бой целое копье выводил — пятнадцать всадников и тридцать пеших. Людей у него не хватало, он слуг на войну брал. После той кампании господин Ансельм без ноги остался, половину копья перебили. Я сам не знаю, как жив остался.

— А его сын, Йохан Йорген, был уже простым рыцарем-бакалавром? — уточнил я.

— Господин Йохан не мог собрать копья, а наемники были не по карману, — вздохнул Томас, словно сам он был обедневшим рыцарем. — Господин Йохан под значком барона Тальберта служил, хотя не считался его вассалом. Барон не раз предлагал господину Йохану породниться — отдать фрейлейн Кэйтрин замуж за сына, но тот отказался. Он посчитал, что барон недостаточно знатен. Йоргены — родственники герцогов Силингов, хотя и не титулованные, а Тальберги получили баронство два поколения назад.

Вон как! Значит, не Тальберги отказались женить сына, как думала Кэйт, а Йоханы не захотели выдавать дочку…

— Томас, а почему герцог не захотел помочь семье Йохана? Я слышал, что от денег покойная фрау Йорген отказалась, а потом, после ее смерти, почему он не захотел помочь Кэйтрин?

— Почему не хотел? Хотел. Герцог даже прислал людей, чтобы забрать фрейлейн Кэйтрин в Силинг, но та в лесу спряталась. Велела нам с Курдулой сказать — мол, молодая фрейлейн ушла, а куда — неизвестно. Люди герцога покрутились по Вундербергу, покрутились, да и уехали. А фрейлейн сказала, что от родовой усадьбы она никуда не уйдет, умрет рядом с ней. Может, потом фрейлейн и пожалела.

Я хотел расспросить старика, как же так получилось, что о существовании дочери рыцаря все забыли, но тут подал голос гнедой. Гневко что-то учуял раньше меня и теперь подавал сигнал. Вздохнув, я полез в доспехи.

Оседлав жеребца, принялся взводить арбалеты. Томас, наблюдая за мной, чуть не плакал. Но что тут поделаешь — плачь не плачь, а толку от него сейчас никакого, с одной рукой даже арбалет не взведет.

Уже собравшись прыгнуть в седло, услышал ржание — на слух, это была кобыла, и в ее ржании было что-то знакомое…

— И-го-го! — радостно отозвался Гневко.

«Кажется, война отменяется», — с облегчением подумал я, но арбалет приготовил, заработав укоризненный взгляд гнедого — мол, свои идут, чего ты вооружаешься?

— Посмотрим сначала, — объяснил я коню. — А если там не только свои, но и чужие?

Гневко спорить не стал, ударив копытом, — мол, чрезмерная осторожность — это тоже нехорошо, но пусть будет по-твоему.

Из леса на нашу стоянку выезжала кибитка, которой правил наш конокрад, а сзади трусила гнедая кобылка. Увидев Гневко, радостно заржала. Если бы могла — кинулась бы на шею.

— Э, ромалы, заждались меня? — радостно выкрикнул Зарко, спрыгивая на землю. — Я вам лекарку привез!

Глава 10 Возвращение блудного конокрада

Если кто-то считает, что мне стало стыдно, он ошибается. В возвращении конокрада чувствовался какой-то подвох. Мне казалось, что цыган вернулся не по доброте душевной, а из-за чего-то другого. Какая ему корысть? Сам же герой дня соскочил с козел и, как ни в чем не бывало, подбежал к Томасу:

— Жив, старый?

— Приперся, ворюга? — ощерился конюх. — Кобыла обещанная где?

— Э, рома, кобылу еще украсть надо! — возмутился цыган. — Я и так ради тебя ночь ехал, день ехал, успеть хотел. Лучшую лекарку привез! Э, да что с тобой говорить, пердун старый, — махнул рукой цыган и, обернувшись ко мне, расплылся в белозубой улыбке: — Не рад, баро? Решил, что сбежал цыган, коней украл, да? Зачем нехорошо думал?

— А что я должен был думать? — пожал я плечами. — Мог бы предупредить, что уходишь.

— Будить не хотел, — обезоружил меня цыган. — Ты спишь — хорошо спишь, как ребенок, сны смотришь, а старый стонет. Я старого потрогал — горячий весь, хошь лепешки на лбу пеки. Понял, быстрее ехать нужно, лекарку везти. И кибитка нужна — нельзя старого в лесу оставлять. Не сердишься, что коней увел?

— Правильно сделал, что увел, — похвалил я цыгана. — А как не побоялся ночью по лесу ехать?

— Привычный я, — подмигнул Зарко. — Коней в ночи воровать всегда легче, чем при солнце. И кони бегут легче, если им страшно. Семь лошадей — хорошо, одна везет — шесть отдыхают, к полудню в таборе был. Потом лекарку искал, коней прятал, снова сюда. Но кибитка тяжело едет, медленно.

Многословие действовало на нервы. Пытаясь остановить словоизвержение, пока оно не переросло в словесный понос, я довольно невежливо перебил:

— Ладно, потом доскажешь. Лекарка-то твоя где?

— Пока мужчина не позовет, женщина не придет, — гордо сказал цыган, повернулся к кибитке и что-то сказал по-своему. Потом уже снова мне: — Папуша только свой язык понимает. Но ты, сделай милость, не говори по-цыгански, не позорься. Смех смехом, а ей старика лечить.

Я представил себе знахарку — или, как говорит цыган, лекарку — в облике старой ведьмы, страшной, как война с кочевниками, но из кибитки выскочила молодая особа, совсем не похожая на цыганку, — курносая, с длинными русыми волосами. Без платка — стало быть, незамужняя. От цыганского в девушке только невероятное сочетание богатства и нищеты — длинная юбка из бархата, рваная блузка, босые пятки и коралловое ожерелье в четыре нитки, золотые серьги с рубинами, а на руке — золотой браслет. Улыбнувшись (надеюсь, что мне!), Папуша пошла к раненому. Осмотрела, ощупала руки и ноги, сняла повязки, одобрительно поцокала языком, снова перевязала и, обернувшись к Зарко, что-то ему сказала, а когда тот начал оправдываться, выдала ему некое пожелание.

— Что знахарка-то сказала? — поинтересовался я.

— Говорит — зачем ты меня в такую даль тащил? Мол, у старого гаджо все хорошо, почти выздоровел, дня через два встанет, через неделю будет бегать, как сивый мерин.

— Еще я сказала — дурак он старый, — вмешалась в разговор Папуша.

Я посмотрел на Зарко, покачал головой:

— Говоришь, лекарка лишь по-цыгански знает? Ну-ну…

— Эх, баба, — сплюнул цыган и пошел к кибитке. Вытащив из-под облучка кнут, махнул им, прищелкнул, словно бы проверяя, а Папуша, вместо того чтобы кричать или убегать, покорно повернулась, стягивая через голову блузку. Убрала волосы, приготовившись к наказанию. Постаравшись быстрее отвести взгляд от обнаженной спины, я успел увидеть на ней багровые полосы старых шрамов.

— Отставить! — рыкнул я на цыгана, а тот, уже изготовившись для удара, приоткрыл рот от удивления:

— Ты чего, капитан?

— Положи кнут на место! — приказал я.

Зарко, не убирая кнута, пытался меня вразумить:

— Внучка она моя. Нельзя внучке такие слова дедушке говорить — нельзя позорить! Если не выпорю — от людей позора не оберусь!

— Я сказал — положи, — мягко попросил я, похлопав рукой по эфесу. — Не уберешь — без кнута останешься…

Зарко что-то буркнул сквозь зубы, но кнут убрал. Папуша, немного постояв, поняла, что бить ее сегодня не будут, принялась одеваться. Наверняка, оставшись без свидетелей, цыган выпорет внучку, а помешать я этому не смогу. Но бить на глазах, да еще кнутом — не позволю.

Папуша вытащила из кибитки корзину, улыбнулась деду — словно не только что собирался ее бить — и ушла.

— Совсем распоясалась молодежь, — буркнул цыган. Чуть мягче добавил: — Сказала — дурак ты старый, мог бы и сам лопухов нарвать. Мол, учила я тебя лечить, а ты так и не научился.

— Серьезная девушка! — с уважением покачал я головой.

— Серьезная, — согласился цыган. Похвастался: — Она с малолетства травки-коренья собирала, у лучших шувани училась, к городским аптекарям ходила. Один даже предложил в ученики идти, хоть и не по обычаю это, но отказалась девка. Ей со мной лучше. Теперь Папуша других учит и меня учит.

Я удивился, что аптекарь решил сделать женщину — цыганку! — ученицей, но расспрашивать не стал. Кто знает, какие здесь нравы и обычаи? Решил сменить тему.

— Ты старика прямо в усадьбу отвезешь или только до города?

— Папуша старого довезет, я с тобой останусь. Или ты решил, что я сюда лишь из-за герцогских людей ехал, а как беда минула — сразу и убегу?

— Хотел бы сбежать, обратно бы не вернулся, — пожал я плечами.

Я присел у костра, принявшись ворошить угли. Цыган устроился рядом на корточках.

— Почему ты только себя честным считаешь, а остальных — нет?

— Привычка, — усмехнулся я. — Ты меня обманул не один раз — почему я тебе верить должен?

— Как же не один? — возмутился цыган. — Я тебя лишь раз обманул, так и то не со зла.

— Понимаешь, — задумчиво проговорил я. — Как-то все у тебя странно получается — про солдат, которые за тобой гнались, ты не сказал. Ну, это ладно, поверю, что ты не знал, что они в Шварцвальд поедут. Но потом, когда тайное стало явным, — зачем юлить было? Дальше — уехал ночью, ничего не сказал. О чем я должен подумать? Поверю, что Томасу ты хотел помочь и меня не хотел будить. Вернулся, молодец. Поверил бы я тебе, только зачем ты меня снова обманываешь?

— В чем обманул? — округлил Зарко глаза. Подумал, покрутил всклокоченной головой, догадливо хмыкнул: — Обманул, сказав, что Папуша лишь по-цыгански понимает?

— Да у вас дети малые на разных языках милостыню просить умеют, а уж взрослая девка — так и подавно. Не знаю, зачем тебе это понадобилось — из-за такой ерунды врать, но сам понимаешь — малая ложь рождает недоверие, а у тебя-то — вон их сколько.

— Э, баро Артаке, согласен — опять я тебя обманул, — согласился вдруг Зарко. — Ну, не хотел я, чтобы Папуша с тобой говорила, не хотел… Лекарка она лучшая, но годков-то ей мало. Внучка она моя, пятнадцать лет девке, замуж пора выдавать, — сообщил он проникновенно, будто бы я должен понять, что он имеет в виду, но, видя мое недоумение, пояснил: — Ты, баро, не в обиду будь сказано, наоборот, молодец, но кобель ты. Если рома кобель — это хорошо, когда он других девок портит, а внучку мне замуж надо отдать. Заговоришь с ней, слово за слово, а потом? Девку уговорить — пара пустяков. Тебе удовольствие, а нам горе.

Я чуть не зарычал от обиды. Вот уж кем-кем, а кобелем я себя не считал. Мимо женщин, конечно, не проходил, но за юбками не волочился. А когда волочиться-то было? Стараясь сохранить спокойствие, спросил:

— Кто тебе сказал, что я кобель?

— Сорока на хвосте принесла, — самодовольно усмехнулся цыган.

— Сорока, говоришь? — задумчиво изрек я. — Знаю я, как эту сороку зовут. Я ей хвост вместе с языком выдеру!

— Ей выдерешь! — заулыбался цыган, решив, верно, что неприятный разговор для него окончен.

— Вот и договорились, — кивнул я. — Переночуете, а завтра с утра уезжай. Томаса заберешь, домой отвезешь. И тебе за внучку переживать не надо, да и мне спокойней.

— Не веришь мне? Хочешь, могилой матери поклянусь? На мертвых не обманывают, мертвые все знают.

— Не верю. Можешь на меня обижаться, но ты меня уже трижды обманул. А где три раза, там и четыре. Не знаю, правда, почему ты вернулся, какая выгода? Вот жизнью внучки поклянешься — поверю без разговора.

Цыган скис. Верно, сидел сейчас и крыл на все лады того, кто объяснил мне — чем могут цыгане клясться, а чем нет.

— Так чего уж теперь ломаться, — подбодрил я его. — Рассказывай.

— Верно говоришь, убежать хотел. Ты-то всю ночь спал, а я сидел, думал. Со всех сторон на нас чьи-то глаза пялились, только на поляну не зашли, побоялись. Обоз этот снова пришел, а одному на него смотреть — совсем страшно! Зажмурился я, переждал, пока поляна не освободится. Решил — зачем пропадать стану, лучше живым останусь. Утро пришло, собрал я коней, уздечка к уздечке связал, да и поехал — не будет меня Артаке искать, не тот человек, чтобы из-за коней мстить! Утро скакал, день скакал, в табор пришел. Только хотел ромалам сказать — традес чавелы! — в другое место уходим, как стыдно мне стало… Думаю, как там баро, как там Томас? Коней солдатских велел по разным местам разогнать, верным людям продать, приказал Папуше кибитку запрячь, сюда поехал.

Выслушав горячую речь, я почти поверил, что так оно и было, но решил немножко поиграть…

— Вот теперь верю, — сказал я равнодушно. — Почти. Сказал бы, что у тебя еще приключилось? По морде вижу, что либо врешь, либо что-то недоговариваешь.

— Э, баро, у тебя в роду цыган нет? — усмехнулся Зарко через силу. Сняв шляпу, стукнул ее о землю. — Ну да, не было стыдно. А почему должно быть? Ты мне никто, даже не рома. А что отпустил ты меня, так не от доброты, а из-за спеси своей да гонора дворянского. Мол, негоже рыцарю с конокрадами дело иметь. Видел я, как ты на меня смотрел — как на навоз. Поехал с тобой, чтобы от солдат спрятаться. Мне все равно, куда ехать, не думал, что они в Шварцвальд сунутся. А что с солдатами бился — так ты и себя спасал. К чему мне из-за какого-то Артакса пропадать, я себе живым нужен. У меня внучка растет, замуж пора выдавать.

— Ты покороче излагай, — попросил я. — Цыган для гаджо братом не станет, это я знаю. Зачем вернулся? Седла хотел забрать? Вон, под кустом лежат — забирай и проваливай.

— Зачем-зачем… — скривил Зарко губы. — Старичок пришел, седой весь, маленький — ростом по пояс. Пальчиком погрозил, да и говорит: «Если к рыцарю не вернешься — худо будет. И не только тебе, а всему роду твоему, до шестого колена. Вернись, помоги ему и котика передай». Сказал, кота мне сунул, да и пропал.

— А котик где? — встрепенулся я.

— В кибитке дрыхнет, — сообщил Зарко, после чего не преминул пожаловаться: — Всю дорогу спал, как не в себе. Папуша его кормить хотела — не жрет!

Я пошел к кибитке за меховым другом.

— Кис-кис… — начал я звать кота, но тот даже не отозвался. — Шоршик, зараза такая! Ты где болтаешься?

— Только что здесь был, — удивленно сказал Зарко. Не поленившись, залез в кибитку и принялся чем-то греметь. Не обнаружив, вылез и смущенно развел руками. — Нет кота, гулять ушел.

— Надеюсь, ты Курдуле не говорил, что Томас ранен? — поинтересовался я, ожидая, что Зарко опять начнет изворачиваться. Так оно и случилось.

— Какая Курдула? — начал было цыган, но, посмотрев, как я скривился, захлопал глазами. — Как ты узнал?

— Зарко, ты мне уже надоел, — начал я потихонечку закипать. — Кто тебе мог сказать, что я кобель? Только Курдула. Одна сорока у нас, других нет.

— Так, может, я с ней раньше встречался, тогда и узнал? Может, неделю назад, может, месяц.

Я оглянулся по сторонам — нет ли поблизости внучки, подошел к цыгану, взял за шиворот и с небольшого размаха приложил лбом к кибитке. Хотел посильнее, но в самый последний момент удержался — кибитка крепкая, лоб мог не выдержать.

— Ты что, баро, совсем спятил? — мрачно, но без обиды произнес цыган, вставая с земли. — У меня шишка будет или синяк.

— У тебя внучка лекарка, пусть лечит, — угрюмо сказал я, слегка досадуя, что не сдержался. — Я не железный. Сколько можно твое вранье слушать? Еще потерплю-потерплю и голову тебе оторву, никакая лекарка не приставит. Давай, Зарко, убирайся отсюда подобру-поздорову, и чем быстрее, тем лучше.

— Да не врал я тебе про Курдулу! — громким шепотом прокричал Зарко. — Мы со стряпухой давно знакомы. Она, когда молодая была, к бабке моей за снадобьями ходила — ребенка родить хотела. На все готова была, чтобы со стороны кто помог. Откуда бы я узнал, что Томас у румны полюбовников ловит?

Махнув рукой и чтобы еще раз не треснуть Зарко, я развернулся и пошел к ручью. Надо бы умыться, может, и успокоюсь. Но следом поперся цыган. Устроившись у воды, начал остужать рассеченный лоб и ворчать.

— Капитан, ты за Томаса обиделся? Так это когда и было? Или за кобеля?

Я заскрипел зубами. Ну неймется же вруну-говоруну! Захотелось взять старого конокрада за бестолковую голову, сунуть ее в воду и подержать там минутки три. Нет, все пять!

— Ну, виноват я, ездил в усадьбу, — начал цыган каяться. — Курдуле деньги отдал — два талера. Не вру, — испуганно попятился Зарко. — Шесть лошадей было, по талеру каждая, но продал в убыток, за четыре. А половина — это твоя доля. Если не отдал бы — век мне удачи не видеть. Сказал старухе, что ты мне их в долг давал. Удивилась, что возвращаю, но взяла. Ну, она и стала рассказывать, как ты по девкам блудливым шлялся, а невеста твоя молодая целыми днями плакала. Уходить хотел, меня старик этот остановил, кота подал. Вот и все. А как догадался, что вру?

Наверное, когда-нибудь я все-таки пришибу этого вруна. Но сейчас мне стало смешно, а глядя на разбитый лоб — чуточку стыдно.

— Как ты людям врать умудряешься, если врать не умеешь? Сам же в своем вранье запутался.

— Так все просто же! — радостно сообщил цыган. Утвердив шляпу на лоб, чтобы она закрывала ссадину, сказал: — Я людям вру, а они знают, что вру, но все равно верят. Любят гаджо, если ромалы им врут, доверчивые они. Ты один попался, на слово не веришь. Так как ты узнал, что я у Курдулы был?

— Ты мне про какого тут старичка плел? Домовой к тебе в кибитку пришел, в табор? Где это видано, чтобы брауни от своего дома далеко отходили?

— Так это брауни был? — состроил удивленную рожицу Зарко. — То-то я понял, что старичка этого слушаться надо. Ай да я! Не послушал бы брауни, мне бы удачи не было.

«Кар тебе в сумку, чтобы сухари не мялись!» — мысленно пожелал я конокраду. Но вслух говорить не стал, потому что так до сих пор не понял — почему пожелание пениса в сумке считается ругательством? Вслух же сказал:

— В общем, чтобы завтра ноги твоей здесь не было!

— Не гони меня, баро Артаке, — сложив руки на груди, сказал Зарко. — Если сам дедушка домовой приказал — не могу я тебя бросить. Удачи не будет, как жить стану? У меня, помимо Папуши, две правнучки на выданье. Кто их замуж возьмет, коли баро удачи не будет? Хочешь, поклянусь, что больше врать не буду?

— Тьфу ты, — не выдержал я. Опять ведь врет! И он знает, что я знаю, что врет он о том, что больше не станет врать… Точно, утоплю я когда-нибудь этого вруна. Дожил до старости, а ведет себя как подросток.

У костра между тем хозяйничала Папуша. Мурлыча себе под нос какую-то заунывную песню, девчонка закатывала в золу глиняные шары. Увидев меня и Зарко, заулыбалась и что-то затрещала.

— Говори, чтобы баро Артаке понял, — обреченно махнул рукой цыган.

— Я деду говорю — старому гаджо мяса поесть нужно, — пояснила Папуша. — Он крови потерял много, обязательно надо мяса поесть.

Я понял, что за блюдо печется. Посмотрел на Томаса — старик опять спал, — покачал головой. Если лекарка говорит — надо мяса поесть, — пусть поест. Вот я точно это мясо есть не стану!

Я принялся готовить себе кашу. Пока варил, глина стала как обожженный кирпич и Папуша начала разгребать золу, выкатывать шарики из костра, подталкивая их к деду.

— Проснись, старый, ужинать станем, — потряс Зарко раненого за здоровую руку.

— О, как пахнет-то вкусно! — сказал Томас, учуяв ароматные запахи. Втягивая в себя воздух, старик с шумом проглотил слюну. — Мяском свеженьким потянуло. Никак, кролика запекали?

Зарко раскалывал шарики, выковыривал их содержимое и раскладывал по широким листьям того же лопуха.

— Вот, старый, это тебе, — вручил цыган Томасу лопушок, как вручают королевское блюдо.

Томас принялся за еду, старательно смакуя и обсасывая каждую косточку. Покончив с одним лопушком, принялся за второй.

— Молодой кролик-то, нежный. Кости маленькие совсем — крольчонок, не иначе, — приговаривал Томас.

Зарко, поедая свежее мясо, только переглядывался с внучкой да иногда что-то с улыбкой ей говорил. Может, смеялся над Томасом или надо мной. К счастью, дед с внучкой не настаивали, чтобы и я насладился народным цыганским блюдом, и я, вдыхая изысканный аромат, молча давился подгоревшей пшенкой, которую перед варкой опять позабыл окатить крутым кипятком.

Томас наелся раньше других, улегся на спину и с довольным видом спросил:

— Кроликов как ловили? Силки ставили?

— Силки, — поспешил я ответить, показывая Зарко кулак. — Твоя врачевательница — она мастерица не только лечить, но и кормить. И ловить…

Ежиков, которых все дружно ели, ловить непросто. Они только выглядят медлительными, но бегать умеют. А девушка — молодец. Сбегала в лес всего-то на полчаса, наловила и приготовила.

Сам я ничего против ежей не имею. Наоборот, всегда забавляли фыркающие зверьки, сворачивающиеся и выставляющие иголки. Не осуждаю цыган — им так часто приходилось скрываться в лесах, голодать, что печеные или тушеные ежики стали для их народа тем же самым, чем для нас являются штрудели или сосиски. Если буду очень голодным, съем и ежа. Наверное, если поголодаю подольше, съем даже крысу. Но если есть выбор — слопать несчастного и очень вкусного ежика или наесться невкусной пшенной каши — выберу кашу.

— Молодец, девочка, хорошо приготовила, — похвалил старик лекарку.

Та зарделась, а Зарко вроде бы недовольно глянул на старика — не принято у цыган хвалить своих женщин, но в то же время было заметно, что похвала внучке ему приятна. А ведь любит он свою внучку, очень любит.

Посмотрев на косточки, лежащие около Томаса, я вспомнил о Шоршике:

— Папуша, ты кота не видела?

— Видела, — откликнулась девушка. — Он у могилы кого-то ловил.

— Мышкует, — сыто отозвался Томас.

Мышкует — хорошо. И коту развлечение, и нам забот меньше. Но я почему-то забеспокоился о коте. Вдруг заблудился? При мысли, что кот может заблудиться, стало смешно. Кошки, если нужно, не по одной сотне миль проходят, чтобы домой прийти. Но все равно надо сходить посмотреть — где он там? Не зря же брауни отправил ко мне своего любимца.

Кота искать не пришлось. Словно почуяв, что о нем говорят, Шорш вышел откуда-то из травы, таща в зубах что-то странное и большое, едва ли не с себя ростом. Хвостатику было тяжело, но он не позволял себе отдыхать. Остановившись в нескольких шагах от костра, Шоршик выпустил добычу из пасти, поставил на нее лапку и закричал пронзительно и противно, словно был не домашним любимцем, а диким котом.

Вначале мне показалось, что это птица, но, подойдя ближе, увидел, что кот притащил здоровущую серую крысу! Нет, я слышал, что бывают огромные крысы, но всегда относил это за счет буйного воображения или преувеличения.

Зарко поднял кошачью добычу за хвост, присвистнул:

— Фунта на три потянет!

Представив, каково тащить в зубах треть собственного веса, я поразился упорству Шоршика. А зачем он ее притащил? Показывал трудолюбие?

Я вспомнил историю, происшедшую в моем далеком детстве: однажды наша семья праздновала день рождения дядюшки Николя, которого обожали и дети, и взрослые. К старику выстроилась очередь, чтобы вручить подарки. Луиска, любимый кот дядюшки, долго присматривался к вазам из горного хрусталя, дорогому оружию, золотым украшениям и прочим, с его точки зрения, странным вещам, неодобрительно мотал хвостом. В конце концов кот куда-то убежал, а вернувшись, торжественно положил к ногам старика свежую мышь!

Улыбнувшись воспоминаниям детства, я перевел взгляд на обеспокоенного цыгана:

— О чем задумался? Думаешь, много таких в лесу?

— Крысюки по одному не ходят, — глубокомысленно изрек Зарко, раскручивая за хвост монстра и зашвыривая подальше. Обтерев руки о штаны, предположил: — Наверное, эти твари рыцаря и обглодали.

Я промолчал. Зачем проговаривать вслух очевидное? С крысами связываться не хотелось, но что теперь делать. Зато разрешилась моя загадка — почему останки рыцаря не были растащены по всему лесу.

Мы сегодня не стали обсуждать будущий поход, а легли спать. Нужно выспаться, завтра все и обсудим, на свежую голову.

Сегодняшней ночью плащ, брошенный на землю, казался твердым, а седло, подложенное под голову вместо подушки, — жестким. Захотелось вернуться, забраться в собственную постель, чтобы под боком уютно сопела Кэйт. Странное чувство. За двадцать с лишним лет странствий и войн легко расставался с мягкими постелями и прекрасными женщинами, меняя их на подстилку из елового лапника. Старею. Ну что же делать. Вечно молодым оставаться нельзя, да и не нужно. Меня мой возраст устраивает, молодую жену (ладно, пока еще невесту!) — тоже. Мне бы положено иметь дочку такого же возраста, что и Кэйт, искать ей хорошего жениха, а то и присматривать за внуками. Всю жизнь твердил, что муж и жена должны быть одного возраста, а что же теперь? А теперь стоит прикусить язычок и помалкивать. На сколько лет меня хватит, как мужчине, не знаю, но чего наперед загадывать?

Мысли неслись вскачь, прежде чем выстроиться в стройную систему. Думал, чем же я стану заниматься, вернувшись домой? Жить, как положено хозяину поместья, я не смогу, а читать книги и собирать оружие — этого мало. Что бы сказал мой университетский приятель и собутыльник Енот по этому поводу? Никакой умной фразы вспомнить не смог, зато пришла идея — куда можно потратить часть денег, а заодно и найти применение самому себе. А не основать ли мне университет, где будут преподавать семь свободных искусств?

Начал вспоминать эти самые искусства. Чему там учили? Кажется, на младшем факультете, как там его? — facultas artium, нас пичкали грамматикой, риторикой и логикой. По завершении тривиума я даже защищал магистерскую диссертацию. О чем она — я не помнил, зато прекрасно помнил, как после защиты мы вместе с пьяными профессорами гоняли университетских стражников, а наутро чудовищно болела голова.

Чему учили на старшем факультете, не помнил совсем. Даже не помню, на кого я учился — не то на доктора богословия, не то на доктора медицины. Всю учебу поглотил пьяный угар, загулы по женщинам, дуэли. Скорее всего, подался бы в вечные студенты — ваганты, кочевал бы из Лютеции в Верону, из Загреба в Ладогу и в конце концов замерз под забором или погиб в пьяной драке, если бы мои родственники не отправили меня в лагерь наемников на перевоспитание.

Впрочем, чему и как учат в университетах — это не существенно. Нанять толковых преподавателей — они их чему-нибудь да научат. Еще понадобится здание с учебными аудиториями, спальные корпуса с дортуарами для студиозо. Были бы деньги, а деньги у меня есть. Стану отцом-основателем, а куратором университета назначу благородную баронессу Выксберг. Кэйт — девушка умная, философские книги читает. Думаю, ей понравится роль патронессы будущих бакалавров и докторов. Вдруг да вылупится из ученого гнезда новый Спидекур! И опять-таки — барышня она рассудительная, не расточительная и талеры зря не потратит.

Я уже домечтался до мраморного бюста основателю университета, установленного перед главным корпусом, или хотя бы до медной мемориальной доски на фасаде, как понял, что на поляне опять появились непрошеные гости. И даже заранее знал, кто они. Или все-таки — что?

Мне бы закрыть глаза да прикинуться спящим, может, и пронесло бы. Но любопытство пересилило здравый смысл, и я уставился на обоз.

Все было как в прошлый раз — призрачные кони тянули призрачные фургоны, а переливающиеся в свете луны слуги разжигали холодные костры. Были и новые действующие лица — среди охранников в старинных чешуйчатых доспехах появились фигуры в кирасах, коих я насчитал ровно шесть…

Хозяин обоза опять за что-то распекал своих слуг. Закончив, обвел взглядом поляну и неожиданно остановил свой взор на мне.

Теперь он уже не казался призраком. Совершенно живой, из плоти и крови. Взгляд глубокий и пронизывающий, перед которым все мое умение, полученное в годы учения и службы, казалось не более чем потугами маленького пажа, попытавшегося сразиться на дуэли с опытным бретером.

Я смотрел в глаза человека, забыв, что он умер задолго до моего рождения. Смотрел, как смотрят на разверзнутую под ногами бездну. Стоя на краю обрыва, испытываешь одновременно и страх, и дикий восторг. Хочется взять и прыгнуть…

Вглядываясь в чужие глаза, я понял, что мне ничего не нужно. Мне не нужна ни слава, ни деньги. Мне не нужен ни дом, ни любимая женщина. Все, что мне на самом-то деле нужно, — это стать одним из стражников каравана. Стать одним из них — что может быть прекраснее? Они шли всю свою жизнь, идут и теперь, после смерти! Это лучшие воины в мире — и великая честь стать одним из них. Я должен встать с ними в один строй! Нужно убить всех, кто попробует помешать. Но нужен меч… Где он?

Когда ладонь сжала рукоять меча, меня словно бы облили холодной водой. Я увидел не лучшее в мире воинство и даже не призраков. Мертвецы, способные носить доспехи, передвигаться и говорить. Даже те шестеро, которых я собственноручно закапывал, не выглядели трупами — им бы уже положено разбухать и течь, а они как живые…

Невольно я начал вытягивать меч из ножен, делая шаг вперед. Взмахнув клинком крест-накрест, сделал второй шаг. Купец, только что смотревший на меня пренебрежительно, как смотрит господин на никчемного раба, переменился в лице и медленно попятился назад, а ратники, до сих пор словно и не видевшие меня, принялись плавно подтягиваться к хозяину, закрывая его мертвыми телами.

Мертвецов было много, они сжимали в руках не призрачное, а самое настоящее оружие, но страшно мне не было. Мой меч — это не кусок стали, вышедший из-под молота кузнеца, отполированный до зеркального блеска, заточенный до остроты бритвы, а кое-что еще. Что-то такое в клинке, что заставляло меня понимать, что сейчас я сильнее всех воинов, которым давно положено истлеть в могилах.

Мои спутники спали, не замечая происходящего, зато рядом со мной оказались другие союзники — Гневко, которому было все равно, с кем подраться — хоть с живым врагом, хоть с мертвым, а чуть подальше замер кот, прижавший уши и глухо, словно утробно рычащий. Ободрившись, что я не один, сделал следующий шаг, намереваясь вступить в бой со всеми сразу, но весь обоз вместе с ратниками пропал, словно его и не было.

Живые люди продолжали спать как ни в чем не бывало — громко храпел Томас, лежавший на спине, ему не уступал Зарко, и даже молодая лекарка, заразившаяся от старшего поколения, тихонько похрапывала.

Убирая оружие в ножны, показывая жеребцу, что опасность миновала, я подумал, что спутники, в отличие от меня, поступили мудро. И мне, дураку, если уж не спалось, нужно было просто покрепче зажмурить глаза и сделать вид, что вокруг ничего не происходит.

Утром не удержался, чтобы не рассказать о новой встрече с призрачным обозом. Как оказалось, Томас тоже слышал про этот обоз, но, в отличие от цыгана, имевшего смутные представления, за что были наказаны купец и его люди, сказал очень уверенно:

— Хозяин обоза видел, как родители ребенка убили, но не спас. За это его и прокляли.

— Ребенка убили? — всполошился цыган. — Как так можно — своего ребенка убить?

Зарко расстроился не на шутку. Ребенок — свой ли, чужой ли — для цыган священное существо. До семи лет ему позволялось делать все, что угодно, и даже бить за проказы ребенка было нельзя! Я ни разу в жизни не видел цыганских детей-сирот, хотя взрослые погибали довольно часто. После смерти родителей сироту возьмет к себе близкий родственник, нет близкого — возьмет дальний. Нет родственников — возьмут соседи или случайные знакомые. А встретится цыганам любой ребенок, оставшийся без родителей, — они его тоже возьмут и вырастят, как своего. Я бы не удивился, если бы узнал, что Папуша, так не похожая на своего деда, не родная внучка, а приемная. Правда, не понимаю, как безумная любовь к детям может сочетаться с рубцами на спине девушки, но кто я такой, чтобы судить других?

— Страшное это дело — ребенка убить, — покачал головой Зарко. — А тот, кто смотрел, как его убивают, — тот еще хуже. Верно, за такой грех и проклял Господь лес и всех тех, кто убивал и смотрел.

— Курдула говорит — если муку не просеивать, жучок заведется. — Посмотрев на наши недоуменные лица, Томас пояснил: — Это я к тому, что если лес проклят, то нечисть тут и заводится. Хорошо, что вы меч достали, не зря фрейлейн Кэйтрин старалась.

— А при чем здесь Кэйтрин? — удивился я.

Томас посмотрел на меня слегка снисходительно.

— Вы-то в ту ночь спать изволили, а мы с Курдулой к походу готовились. Старуха сухари сушила, а я арбалетные болты готовил для всякой нечисти — цельный грош извел! А фрейлейн Кэйтрин к патеру пошла, ваш меч освящать. Патер-то сердился вначале, идти не хотел, — мол, утра дождитесь, как все добрые люди, но куда там. Вы же нашу фрейлейн знаете — переупрямить ее до сих пор никому не удавалось. Пришлось святому отцу службу служить и освящение проводить.

— Вона… — протянул я.

Теперь понятно, почему призраки шарахались от моего меча. И еще… Вслух об этом говорить не стал, но мысленно улыбнулся, припомнив намокший подол и испачканные туфли Кэйт. Вот она куда ходила! Приеду — попку надеру, чтобы по ночам не гуляла. Если рука поднимется. Все-таки до храма идти не близко, да еще ночью! А если бы что-то случилось? Нет, надеру!

— Господин Артаке, вы что решили? — подал вдруг голос Томас. — Я слышал, что вы меня в усадьбу хотите отправить?

— Хочу, — подтвердил я. — А что с тобой делать, с раненым? Либо в усадьбу возвращаться, либо здесь оставлять.

— В усадьбу не поеду, — твердо сказал старик. — Как я фрейлейн Кэйтрин в глаза посмотрю? Вместе поехали, вместе обратно вернемся.

— Правильно старый говорит — вместе идти надо, — поддержал Томаса цыган, хотя конюх говорил немного о другом. — Ты, баро Артаке, человек умный и воин умелый, но один в Черном лесу пропадешь. Лучше мы еще день-другой здесь побудем, подождем, пока старый на ноги встанет, а потом все вместе пойдем. А Папуша пусть домой возвращается.

— День-другой? — усмехнулся я. — А две недели не хочешь?

Раны у старика не тяжелые, но крови он потерял много. Хорошо, если сможет встать через неделю, а уж когда сумеет ходить, тем более по лесу, — известно одному Господу.

— Я могу старого гаджо за два дня на ноги поставить, — твердо сказала лекарка. — А понадобится, так за один день.

— Вот видишь, баро, а ты со мной споришь, — победно вскинул голову Зарко. — Внучка у меня умная. Сказала, поставит на ноги, — значит, поставит.

— А я разве спорю? — пожал я плечами. — Поставить-то она его поставит, а что потом?

— В лес вместе с нами пойдет, — сказал Зарко, но уже без прежней уверенности.

Поставить на ноги — не значит вылечить. У цыган всегда есть в запасе какие-нибудь хитрости, пригодные хоть для коней, хоть для людей. Я не сомневался, что у девчонки есть в запасе хитрые травки, способные поставить старого конюха на ноги даже за день-два. И встанет он, и в лес пойдет с нами, но выйдет ли из него? А если выйдет, чем обернется для старика быстрое лечение? Матушку-природу не стоит обманывать. Я бы еще согласился, если бы у нас на хвосте висела погоня, тогда можно и рисковать, а так?

Зарко и Папуша говорили то по-цыгански, то по-швабсонски, вперемежку с силингским, но мы их понимали — внучка рвалась в лес, вместе с дедом, но старый конокрад не хотел тащить девчонку в пасть непонятно какого зверя. И я бы его на месте не пустил.

А еще я понимал, что перехитрил самого себя. Народ был уверен, что славный рыцарь Артаке пойдет в страшный Шварцвальд один, будет искать там останки молодого Йоргена до победного конца! Но я-то хотел только зайти в лес, побродить там полдня для очистки совести и вернуться обратно на поляну, ставшую почти родной. За день и Гневко никто не съест (а пусть бы попробовали!), да и меня тоже… Но говорить об этом вслух не хотелось.

— Думаю, лучше всего, если мы с Зарко в лес пойдем, а Папуша с Томасом нас будут ждать. И за конями присмотрят. Пойдешь со мной, баро? — спросил я цыгана.

— Пешком? — скривился цыган.

— А ты не видишь, какой тут лес — деревья стоят, как колонны, не пройти, не проехать. Нам лошадей на своем горбу тащить придется.

— Я что скажу, баро, — заявил цыган. — Там, где человек пройдет, конь тоже пройти сможет. Я с лесом давно дружу, знаю, что тропка всегда найдется. Овраг, если не спешить, обойти можно. Нам же в лесу не воевать, а только вперед идти.

— Верно он говорит, господин Артаке, — вмешался Томас. — Те деревья, что у дороги растут да вокруг поляны, они и впрямь тесно стоят. Но дальше пореже будут. Я ж, сами знаете, кроме конюха еще и садовником был. Ежели деревья тесно стоят, они друг дружке мешать станут. Для корней под землей место надо, чтобы воду искать, вот они друг дружку и давят. Те, что сильнее, вверх лезут. Чуть глубже в лес, там и проехать можно. Ну, где-то в поводу поведете. Но с конем вернее, да и припасы сможете взять.

Я слегка задумался. Идея идти в лес вместе с Гневко мне нравилась больше, нежели оставлять его здесь, под надзором цыганки (от Томаса, как от сторожа, проку не будет). Да и гнедой, если оставить, может обидеться. Не поймет боевой друг, что я о нем проявил заботу. У жеребца свой кодекс чести — сам погибай, а друга (или хозяина?) выручай.

— А куда пойдем-то, баро? — поинтересовался цыган.

Куда идти, я и сам не знал, но знал, как ответить на вопрос. Вытащив кирасу, сообщил:

— Вот, нашел недалеко от могилы.

— Господи, так это ж кираса господина Йоргена! — всплеснул руками Томас, позабыв о ране, но она сама напомнила о себе болью. Постанывая, конюх дотянулся до панциря, взял его в здоровую руку.

Мне показалось, старик вот-вот начнет целовать старую медь, но обошлось. Не дошла привязанность к бывшему хозяину до рабского обожания.

— В этой кирасе господин Йорген в плен и попал, — подтвердил конюх. — На нее отдельно пришлось деньги собирать.

— Дай-ка потрогать, — бесцеремонно отобрал цыган кирасу. Ухватив панцирь, пощелкал по нему ногтем, уважительно произнес: — Старая медь, славная. Мне бы такую медь, я бы таких колокольчиков отлил — миро Дэвэл! Упряжь звенеть станет — вай мэ!

Цыгану дай волю, он из любого металла колокольчики отливать начнет! Отобрав доспех, я сказал:

— Вот, от того самого места, где я кирасу нашел, пойдем мы с тобой все прямо и прямо. А как дойдем — так все и поймем. Все ясно?

— Хорошо ты дорогу знаешь, баро, — уважительно протянул Зарко. — Если все прямо и прямо — точно не заблудимся.

— И мимо не пройдем, — согласился я.

У меня еще была надежда на Шоршика. Отродясь не слышал, чтобы коты служили проводниками, но чем кот хуже собаки? Ведь зачем-то прислал его брауни. Вряд ли для того, чтобы поймать крысу. И еще — что-то недоговаривает Томас. Ну, недоговаривает.

Глава 11 Лес, как он есть

В лес мы пошли втроем. Переспорить внучку Зарко не мог, а я даже и не пытался встревать в их спор. Хочет идти с нами — пусть идет, тем более что Томасу стало легче и в услугах лекарки он теперь не нуждался. Старик уже мог потихоньку вставать, подкидывать хворост в костер. На всякий случай мы нарубили дров — дня на три-четыре хватит, а тут и мы подойдем. А нет — так к тому времени как-нибудь добредет и сам наберет хвороста. Еще оставили арбалет с дюжиной болтов (половина — серебряные!), полмешка сухарей, а Папуша сварила котелок каши. Словом — не пропадет! Ну, а уж на самый крайний случай, если мы не вернемся через неделю, старику было велено седлать Кургузого и возвращаться домой с наказом — в Шварцвальд никому не ездить, спасательные экспедиции не устраивать! За Кэйтрин я не переживал. Бумаги на обе усадьбы оформлены, завещание составлено на ее имя, и даже если родится ребенок — их будущее обеспечено. Плохо, что мы не успели заключить с ней официальный брак, но с таким наследством, да при сноровке господина Мантиза из рода Инсекта, бастарда признают даже при королевском дворе, а денег хватит на внуков и правнуков. Лучше бы, конечно, вернуться, но думать нужно и о плохом.

Я не люблю лес. Вернее, люблю лес облагороженный, без подлеска с клещами, с дорожками, посыпанными песком или гравием, с беседками, где можно отдохнуть. Настоящий лес — чащобы и буреломы, заросли жгучей крапивы, корни, постоянно цепляющиеся за ноги и ветки, бьющие в глаз, — для меня бедствие. Как провести через чащобу хотя бы сотню солдат, не разрывая строя и не растягиваясь? Никак. Куда девается скорость, организация? Да все туда же — цепляется за ветки и натыкается на корни. Правильно поступали правители Старой империи, когда приказывали мостить дороги шириной в четыре воловьих задницы, вырубать кусты на две стадии по обе стороны. Конечно, сестерциев в такие дороги вложено немало, зато они себя окупали. Можно спешно перекинуть войска с севера на юг или с запада на восток.

Мы шли очень медленно. Чтобы проложить путь, время от времени приходилось вырубать крапиву толщиной с палец. Если верно, что крапива гуще всего растет там, где когда-то стояли дома, то мы шагали по бывшему городу.

Первым шел я, за мной следовал Гневко, потом цыган на своей гнедой, а за ним внучка, ведущая в поводу своего коня. Шествие замыкал кот. Я напрасно надеялся, что Шоршик будет указывать направление. Кот шел лишь по чистой тропе, показывая всем видом, что Их Кошачья Светлость не станет бить свои драгоценные лапки о разный сорняк.

Я уже в который раз похвалил себя, что догадался захватить один из трофейных клинков. Рубить крапиву — это все равно что рубить проволоку, замучаешься потом править лезвие.

Но, как обещал Томас, скоро сомкнутые деревья расступились, «разорвав строй», превратившись в исполины, между которыми можно было не только пройти самим, но и провести лошадей.

В лесу быстро теряешь ощущение времени и пространства. Кажется, ушли недавно — утро едва занялось, а тут уже начало смеркаться. Следовало подумать о ночлеге, но подходящего места долго не попадалось. Наконец Гневко обратил внимание на находившуюся чуть в стороне полянку, по которой тек небольшой ручеек и был даже маленький песчаный пляж.

Судя по тому, что лошади и кот не отвернули морды, а напились, вода была безопасна, но я не позволил цыгану пить прямо из ручья, заставив того дожидаться, пока не закипит вода в котелке. Готовить еду было лень и, по молчаливому согласию, ограничились сухарями с салом.

У старого цыгана оказалась заботливая внучка. Она даже напоила Зарко настоем из трав, отчего цыган быстро заснул. Я же, привычно осмотрев все вокруг, убедившись, что кони пасутся, приготовился спать.

Может, сегодня бы мне и удалось заснуть, но начал посматривать на молодую цыганку, а в голову полезли грешные мысли. Ну, мысли из головы не выкинешь, но сам я твердо решил, что ни в коем случае не начну ухаживать за девицей, чтобы не обижать ее деда. А еще я прекрасно понимал, что мне бы ничего не светило. Уж слишком строги обычаи у ромалов, а я не молодой красавец, ради которого девушка на выданье рискнет пойти против вековых традиций.

Цыганка пришла сама. Я даже не заметил, как ловко она выскользнула из-за спящего Зарко и подлегла ко мне, опалив жарким дыханием:

— Хочешь меня?

Я что-то промекал в ответ, пытаясь образумить девицу, но она не унималась.

— Знаю, что хочешь! — уверенно сказала Папуша, снимая с себя тонкую блузку, отчего я сглотнул слюну. — Видела, как ты на мою спину смотрел!

— Деда не боишься? — усмехнулся я, пытаясь остановить руку девушки, уже блуждающую по моему голому животу. — Проснется, кнутом выдерет…

— Не проснется! — уверенно сказала Папуша. — Я его травой напоила, до утра проспит как младенец.

Цыганка уже освободилась от юбки, а дальше я уже плохо соображал — или не соображал вовсе, что делаю, или что она со мной вытворяет…

Когда я был выжат, как старый лимон, Папуша расхохоталась и, ухватив меня за руку, потащила вниз, к ручью.

Вода в ручье и днем была обжигающе холодной, а ночью казалась ледяной. Я заставил себя войти в воду по колено и один раз окунулся с головой, после чего опрометью выскочил на берег, едва сдержавшись, чтобы не заорать. Попрыгал, пытаясь согреться. Папуша плескалась, не обращая внимания на холод.

— Потри спину! — потребовала цыганка, захватывая пригоршню донного ила и передавая мне.

Я начал тереть, опасаясь потревожить старые шрамы, но — чудо, их там не было. Смывая ил водой, задержал руку, пытаясь-таки нащупать рубцы, но кожа была нежной и шелковой, как и положено быть коже молодой девушки. Не удержавшись, я хмыкнул.

— Что ты там ищешь? — заглядывая через плечо, поинтересовалась Папуша.

— Да так, показалось…

— Нет там ничего, — усмехнулась русоволосая цыганка. — Я эти шрамы каждый раз наношу, когда мы с дедом с новыми людьми знакомимся. Ничего хитрого — беру корень одуванчика, волчьи ягоды и мажу. Издалека, если не присматриваться, похоже на рубцы.

— А зачем? — не понял я.

— Надо же деду показать, какой он строгий! — засмеялась цыганка. — А он меня в жизни пальцем не тронул, не то что кнутом. Даже если бьет — кнут до спины не достанет, он умеет.

— Ну Зарко, ну артист! — расхохотался я. — А я ведь тебя жалел — думал, вот старый зверюга, внучку калечит! Собирался кнут изрубить.

— Э, гаджо, не знаешь ты моего деда! — усмехнулась Папуша. — Пойдем на песочек, он теплый.

Цыганка пошла вперед, а я уныло поплелся следом, переживая, что после прошлых ласк и холодной воды я уже ни на что не годен. Но как же я ошибался!

Потом я просто лежал на теплом песке, тупо смотрел в предрассветное небо и думал, что мне теперь очень долго не захочется иметь дело с женщинами. А заодно пришло и чувство вины. Было стыдно перед Кэйт, которой я изменил, и жутко неудобно перед цыганкой. Хотя я у нее был не первым, но все-таки…

— Папуша, — погладил я девушку по руке. — Я ведь не смогу на тебе жениться. Но если нужно — дам тебе денег на приданое.

— Ой, не могу! — расхохоталась Папуша так громко, что ей откликнулась какая-то лесная птица. — Жениться он не может! А кто сказал, что я замуж бы за тебя пошла?

— Ну как же, у вас же строго… — не понял я. — Во время свадьбы положено гостям простыню показать, мол, честная была невеста.

— Ага, — подхватила Папуша. — А коли пятна нет, невесте волосы обстригут, из табора выгонят, а отца в телегу запрягут.

— А разве не так? — удивился я.

— Э, гаджо, глупости не говори, — скривила цыганка губы. — Если бы так оно было, половина бы девок без кос ходила. Коли понадобится — от меня столько крови будет, что простыню не отстираешь. Набираешь кровь в рыбий пузырь — вот и все.

— Хитро, — с уважением покивал я головой. — В таборе законы суровые, но и уловок много.

— Какой табор? — грустно усмехнулась Папуша. — Все ромалы давно по домам сидят. Кто кузницу имеет, кто мастерскую ювелирную, а кто табуны лошадей. От табора почти никого не осталось — старухи, которые на этом свете зажились, старик безногий да мы с дедом. Из конокрадов лишь Зарко остался, один он по-новому жить не хочет. Дети у него давным-давно выросли, постоялый двор недалеко от столицы держат. Любят старика, уважают, но боятся, как бы он на них беды не накликал. Ждут, когда деда поймают и повесят. Конечно, деньги, что старый приносит, берут и не брезгуют, и лошадей продавать помогают. И спрятать его спрячут, властям не выдадут, но все равно не настоящие они ромалы. И не осталось больше настоящих цыган в Силингии.

— А ты?

— А что я? — усмехнулась девушка. — Меня дед подобрал, когда мне пять лет было. Родители умерли, дядька с женой их дом заняли, а меня в конуру собачью определили — не выгонять же на улицу. Зарко увидел, спросил — не продадите ли девку? Купил меня за пять медяков. Тогда у нас еще большой табор был, настоящий. Одних кибиток не меньше сорока!

— А где сейчас дядька с теткой? — мрачно поинтересовался я, решив, что как только вернусь — поотрываю головы таким родственничкам. Ну, или самих их в будку определю.

— Ты не мстить ли собрался? — засмеялась цыганка. — Не нужно им мстить. Бог их за меня накажет, а людям не нужно влезать. Да и лет уже много прошло с тех пор. Сколько — не помню, помню лишь, что мы с Зарко сюда приехали, когда у рыцаря Йоргена дочь родилась — невеста твоя. А сын его, которого мы ищем, — вздохнула цыганка, — мне ровесник.

Я прикинул, что Кэйтрин сейчас не то девятнадцать, не то двадцать лет — точно не знал, а спрашивать неудобно. Получается, Папуше лет двадцать пять, а то и больше.

— А мне Зарко сказал, что внучка у него — девка на выданье.

— Так я у него уже лет десять на выданье, — грустно сказала Папуша. — Кто меня замуж-то возьмет? Для ромалов я гаджо, для гаджо — цыганка. Если бы приданое хорошее — взяли бы, не посмотрели. Зарко мне уже десять лет на приданое копит, но у него деньги промеж пальцев уходят. То пропьет, то в кости проиграет. Да и детям родным помогать нужно.

Я пожалел, что у нас за двоеженство могут повесить. Взял бы себе в жены обеих — и Кэйтрин и Папушу. А что такого? Но, представив воочию — как это будет выглядеть, если я и на самом деле стану мужем двух стервочек, — вздрогнул. Не тот у меня уже возраст, ой не тот! И помоложе был бы — все равно не надо! Пожалуй, правильно, что можно иметь только одну жену. А с Папушей что-нибудь можно придумать. Если дать девке хорошее приданое — а уж я постараюсь! — женихи в очередь выстроятся, а мы с Зарко еще и выбирать будем — кто подойдет на роль мужа для нашей красавицы.

— А замуж хочешь? — поинтересовался я. — Нет, всерьез спрашиваю?

— Э, гаджо, давай не будем. Пойдем искупаемся, — предложила Папуша и, вскочив, побежала к ручью.

Ручей был мелким, его глубины хватило только до пояса цыганки. В свете восходящего солнца обнаженная фигура была чудесной, просто сказочной, а русые волнистые волосы, спускающиеся почти до самых бедер, делали девушку похожей на наяду или русалку!

Внезапно девушка вскрикнула, захлопала руками и упала. Я поначалу не понял, что случилось, — показалось, что она просто оступилась, может быть, повредила ногу. Но потом я увидел, что из воды торчит чья-то голова, похожая на башку огромной лягушки, а цыганка пытается сопротивляться. Я не часто куда-то хожу без оружия, но здесь был именно тот момент. Не было даже камня, какой-нибудь палки. Единственное, что я смог сделать, — подбежать и, резко оттолкнувшись, подпрыгнуть, а потом ударить обеими ногами по голове монстра.

Под моими ногами что-то чавкнуло, завыло, но монстр выпустил девушку, а я, ухватив Папушу за руку, вытащил ее на берег, взвалил на спину и бегом побежал к костру.

Уложив цыганку, вытащил меч из ножен и метнулся обратно, даже не соизволив надеть штаны. Не знаю, что за чудовище оказалось в ручье, но оставлять за спиной живого монстра нельзя.

Мы столкнулись с чудовищной жабой, когда я спускался к ручью, а она медленно выкарабкивалась наверх. Я не знал, что станет делать земноводное — плеваться ядом, кусаться ядовитыми зубами или просто сжимать на мне челюсти, а проверять не хотелось. Так же как жаба, я был защищен лишь собственной кожей, но у меня было одно очень весомое преимущество — стальной клинок. Я не пошел в лобовую атаку, а отошел в сторону.

Ни разу в жизни не доводилось рубить головы. Даже не каждый палач способен смахнуть голову с плеч, хотя шея у жертвы не прикрыта доспехами, а сама она спокойно лежит на плахе. Те хвастуны, что таскали с собой отрубленные головы врагов, рубили их потом, после боя, когда можно наступить ногой на тело и не бояться, что меч застрянет в шейных позвонках.

Никогда не издевался над телами убитых, а в бою предпочитал наносить колющие или рубящие удары в лицо или в корпус.

Даже лишившись головы, монстр какое-то время полз, пытаясь добраться до меня. Не удержавшись и стараясь не подходить близко, отрубил ему передние лапы. Подумав, отрубил и задние. Убедившись, что с чудовищем покончено, пошел к биваку. Первым делом я натянул штаны — в них было как-то надежнее и спокойнее, а уж потом обернулся к цыганке.

— Как ты? — спросил я у Папуши.

— Испугалась, — ответила девушка, пытаясь улыбнуться. — А так вроде бы ничего. Ногу жжет.

Осмотрел Папушу — действительно, вроде бы ничего, только на ноге какой-то след, как от ожога. Да и у меня пятки припекает…

— Воды принеси, — попросила цыганка. — Будем эту гадость смывать.

— Сейчас, — кивнул я.

Спускаться снова к ручью не хотелось, да что там, откровенно-то говоря, было страшновато. А если там сидит подруга того монстра? Но делать нечего. Обувшись, не поленившись натянуть поддоспешник с кирасой, я пошел за водой. Для начала, вооружившись палкой, откинул в сторону от тропы остатки монстра — и голову, и туловище, и лапы. Может, стоило взять уродливую башку, отдать ее чучельнику, а потом нацепить на стену в парадной зале? Гости, особенно если в подпитии, могут и за дракона принять. Но, право слово, тащить домой голову жабы-переростка, а потом любоваться на ее жуткую морду мне не хотелось.

Прежде чем совать в воду ведро, потыкал ручей мечом. Вроде все в порядке. И только тогда я зачерпнул воды. Осмелев, снял сапоги и попытался смыть с ног жжение. Кажется, стало гораздо лучше. Обувшись, почувствовал себя нормальным человеком и пошел обратно.

Чтобы Папуше стало легче, пришлось идти на ручей еще пару раз. И опять я перестраховывался, проверяя воду. Наконец-таки девушка вздохнула с облегчением и начала одеваться.

— Дура я набитая, — сказала цыганка.

— И я хорош, — самокритично сообщил я, снимая кирасу и стаскивая сапоги. Больше никуда не пойду, а буду спать!

— В общем-то оба хороши, — заключила цыганка. — Нашли место, где плоть тешить.

Это уж точно. Тешить плоть в Шварцвальде — это все равно что танцевать перед дюжиной вражеских лучников. Или хуже. Лучники, может, стрелять не станут, примут за сумасшедшего, а лес ошибок не прощает. Про себя я подумал, что будь жаба не с собаку, а с теленка, то мне бы с ней не справиться, но вслух об этом говорить не стал, чтобы не накликать беды.

Нам обоим стало смешно. Отсмеявшись, мы принялись целоваться, а когда остановились, то обнаружили, что снова лежим голенькими на куче скомканной одежды…

— У меня даже в юности такой прыти не было, — признался я, не узнавая свой голос — хриплый, словно с большого перепоя.

— Это лес давит, — усмехнулась Папуша. — Травы пахнут, ты ароматы вдыхаешь, начинаешь меня хотеть, а со мной силы теряешь. Хочешь, травы заварю? Попьешь, долго не всхочется.

— Не надо, — испугался я. — Заваришь чего-нибудь этакого, а мне мучайся. Надо просто нам осмотрительнее быть, вот и все.

— Осмотрительнее? — хмыкнула цыганка.

Застегнув все крючки, запахнув юбку, присела на корточки. Лицо вдруг стало строже. Неожиданно цыганка ударила кулаком о землю и длинно выругалась.

— Ты чего? — испугался я.

— Только сейчас поняла — не я сама тебя захотела, а вроде как заставило что… Ну, дура я, а не лекарка. Как же не разглядела — вокруг страстоцвет растет. Не думала, что он вымахать может.

Уткнувшись лбом в землю, Папуша глухо и прерывисто зарыдала, словно залаяла. От этих рыданий мне стало не по себе. Опустившись на колени рядом с девушкой, осторожно погладил ее по спине, но цыганка со злобой откинула мою руку и что-то снова пробормотала.

— Хватит! — прикрикнул я. — Ревешь, как старая баба!

Папуша не унималась. Тогда пришлось решиться на радикальное средство — вылить на голову девушки остатки воды. Подействовало! Цыганка перестала рыдать и начала приводить себя в порядок.

— Как же это так? — недоумевала девушка. Посмотрев на меня, спросила: — Вот скажи, гаджо, ты же меня хотел?

— Хотел, — честно признался я и добавил: — Очень тебя хотел.

— А почему первый не пришел?

— Испугался, что ты откажешь, — признался я. — Зачем тебе старый козел?

— У мужчин возраста не бывает, — махнула рукой цыганка. — Это мы, женщины, сегодня юны, а завтра старухи. Но тебя бы я и на самом деле не захотела. Но почему же ты смог удержаться, а я нет?

— Как это — смог удержаться? — не понял я.

— Так ведь не ты же ко мне пришел, а я. Значит…

— Какая разница, кто к кому пришел? — перебил я девушку. — Может, у тебя мужчины давно не было, вот и все.

— У меня до тебя один лишь мужчина был, — призналась Папуша. — Пять лет прошло. Любила я его, сильно любила. Да что там, я и сейчас люблю.

— Подожди-ка, а тот мужчина, он не Александр Йорген?

— Он самый, — потупив глаза, сказала цыганка.

— А знаешь, он тебя тоже любил. Куколкой звал, — улыбнулся я.

— Меня так и зовут. Папуша — это Куколка по-цыгански. Любили мы с ним друг друга, сбежать хотели. Но когда отец Александра попал в плен, надо было его выручать — куда там бежать? Ну, а дальше сам знаешь.

— А не ты ли Зарко уговорила сюда ехать? — поинтересовался я.

— Поначалу, когда дед от солдат убегал, — сам так решил, мне не сказал. Ну, а потом, когда лошадей пригнал, к Кур дуле съездил, а обратно с котом приехал — все мне и рассказал.

— Ты его заставила в Шварцвальд вернуться?

— Я и заставила, — кивнула Папуша. — Он поупирался немножко, да куда ж он денется?

— Стало быть, не гнева брауни он испугался, а внучку переспорить не смог, — заключил я, усмехнувшись, что цыган меня опять обманул.

— Что ему брауни? У нас своих домов нет, домовых не боимся, — подтвердила мои выводы Папуша.

— Эх, старый врун! — вздохнул я.

— Такой есть. Никогда не знаешь, когда правду говорит, когда врет.

— Он только в одном не врет — тебя любит.

— Любит, — согласилась Папуша. — Так ведь и я его люблю, дурака старого. Кому он еще нужен, кроме меня?

Кому еще может понадобиться старый лгун, за голову которого объявлена награда, я тоже не знал. Мне точно не нужен.

— Как мы со всем с этим жить-то будем? — вдруг сказала Папуша, вспомнив о бурной ночи. — Я же своему любимому изменила…

Мне начали надоедать чужие угрызения совести, потому что грызла собственная совесть.

— Давай-ка мы с тобой так решим, — предложил я. — Сегодня у нас тобой ничего не было, а если и было — не мы в этом виноваты, а лес. Сама сказала — вокруг этот растет, как его?

— Страстоцвет, — глухо сказала Папуша. — Это цветок такой. Если понюхать — у мужчин и у женщин желание появляется. Но он маленький должен быть, а тут…

— А тут вымахал… Видишь, какая пакость случилась. С другой стороны, — задумался я, — может, оно и к лучшему? Представь себе — легли бы мы спать, спим, а эта тварюга вылезла из ручья и сюда приползла.

При воспоминаниях о жабе Папушу передернуло.

— Чего мы деду-то скажем, когда он дохлую жабу увидит?

— А то и скажем — ты ночью купаться пошла, жаба напала, а я спасать прибежал, — пожал я плечами. — Так ведь оно и было. Вроде мы ему не соврем, просто всей правды не скажем.

— Ты только не говори деду, что голой меня видел, — попросила Папуша. — Не стоит его расстраивать. Он меня до сих пор девственницей считает.

— Не буду, — клятвенно заверил я. — Ты же могла к ручью одетой пойти? Могла. В воду зашла, а тут на тебя и напали. А теперь иди-ка ты спать.

Ночь сошла на нет, а солнечный диск вылез в зазор между деревьями, прогоняя ночные страхи и страсти. Я зевнул, обдумывая — стоит ли спать, если спать осталось совсем немного? Решив, что просто минуточку полежу с закрытыми глазами, заснул.

Что мне снилось, точно уже и не помню, но во сне меня преследовал чей-то взгляд, похожий на взгляд хозяина каравана, — тяжелый, пронизывающий. Не скажу, что испугался, но было неприятно. Так неприятно, что я проснулся и… решил, что наяву вижу продолжение сна: прямо перед собой увидел два огромных глаза, чудовищных из-за своей неправильности — желтые, с вертикальным зрачком. До меня не сразу дошло, что эти глаза принадлежат змее, забравшейся мне на грудь и приблизившейся к лицу, отчего они и выглядели огромными.

У меня никогда не возникало проблем со змеями, потому что соблюдал одно неписаное правило — не трогай, и она тебя тоже не тронет. Почему змея забралась мне на грудь? Может, хотела укусить, а может, погреться? Но в любом случае мне было страшно.

А змея уже открыла пасть, демонстрируя раздвоенный язык. Где-то, задним умом я помнил, что языка бояться не нужно, он безвреден. Опасно то, что таится справа и слева, сверху и снизу, — заостренные ядовитые зубы.

Я понимал, что не успеваю поднять руки, схватить ползучую гадину, а помощи ждать неоткуда. Судя по храпам — дед и внучка спят. А хоть бы не спали, они бы тоже не успели ничего сделать. От безысходности я начал тихонечко разговаривать со змеей:

— Так нечестно! За всю свою жизнь ни одного змееныша не обидел, ни одного вашего яйца не раздавил.

Я нес какую-то ахинею, которую не решусь повторить. Кажется, рассказал змее о непутевой жизни и о том, что впервые за двадцать лет странствий и приключений обрел настоящий дом, что меня полюбила самая лучшая девушка в мире, а то, что я ей сегодня всю ночь изменял, так это от большой дури. И что изменял я с красивой девушкой, которую обязательно выдам замуж.

Но гадине были без надобности мои причитания. Кажется, приготовилась к прыжку… А дальше я даже не успел понять, что случилось. Черно-белый вихрь пролетел мимо меня, сметая с груди змею. Фырканье, утробное урчание — и наш Шоршик уже стоит над еще извивающейся, но уже мертвой змеей.

— Спасибо, дружище! — поблагодарил я кота, но тот уже отошел в сторону и принялся яростно чистить шкурку.

Я перевел дух. Штаны остались сухими, но, право слово, если бы я обмочился с перепугу, не постыдился бы этого, а тому, кто стал бы смеяться, предложил бы провести десяток минут с ядовитой змеей на груди.

— Интересная у тебя жизнь! — донесся до меня голос цыганки. — Скажи спасибо, что дед спит, а иначе — удавила бы.

— Ты не спишь? — приподнялся я.

— Проснулась, — приподнялась и цыганка. Широко зевнув, сказала: — Слышу, разговариваешь с кем-то, голову подняла — а у тебя на груди рана сидит. Я обмерла вся!

— Рана? — переспросил я. — Какая рана?

— Рана — это змея, которой ты про жизнь рассказывал. Их еще песчаными эфами называют, — просветила меня Папуша.

Ни про песчаную эфу, ни про какую-то рану я слыхом не слыхал. Знал, что где-то на Черном континенте водятся мамбы, а так, кроме гадюк да кобр, других змей не знал.

— Ядовитая? Хуже гадюки? — озабоченно поинтересовался я.

— Раз в десять хуже, — сообщила лекарка. — Если гадюка укусит — выживешь, а если эфа, то вряд ли. Странно, что в здешних краях эфы водятся. Они лишь в горячих песках живут.

— Странно… — буркнул я, поднимаясь. Вооружившись палкой, выкинул змею подальше. — Никогда не слышал, чтобы коты на змей охотились. Шоршик, ты и на самом деле кот? — поинтересовался я.

Котик даже не повернул голову.

Жаба с собаку — тоже странно. Цветок-страстоцвет вымахал с дерево. Может, какой-нибудь дурак террариум строит, а к нему разных гадов возят? А тут взяли, да не довезли. Месяца два назад иную версию я даже бы и не рассматривал. Теперь же, после всех странностей, увиденных мною хоть в собственной усадьбе, хоть в Шварцвальде, я перестал удивляться. Ну, или почти перестал, потому что был уверен — увижу еще что-то такое, чему буду несказанно изумлен.

Зарко тонко чувствует, когда пора просыпаться. Конечно же третий спутник принялся продирать глаза, когда на костре уже подходил кулеш, сваренный нами сообща, — я принес воды, по дороге запинав останки жабы подальше в кусты, а все остальное сделала Папуша.

Выспавшийся конокрад уплетал за обе щеки, а мы с Папушей орудовали ложками вяловато. Все-таки сказывалась бессонная ночь. Кажется, старый цыган это заметил.

— Чего это ты ешь плохо? — подозрительно спросил дед у внучки и разразился длинной тирадой на родном языке.

— Ты бы перевела, что ли, — попросил я Папушу.

— Да что там переводить, — отмахнулась цыганка. — Дед спросил — спала я ночью или кобелю страшному давала?

— Скажи своему деду, что он не только старый дурак, а дурак старый, — устало сказал я, обидевшись на «кобеля», да еще и «страшного».

— Чего тут переводить-то? — взвился Зарко. — Я по-силингски лучше тебя говорю.

— Нет, ты ему на своем языке скажи, — настаивал я, делая вид, что не слышу выкриков цыгана.

— Артаке, а разница-то какая? — удивленно спросила Папуша. — Что старый дурак, что дурак старый — это что в лоб, что по лбу, не один ли леший?

Я и сам не понял, что я такое сказал и в чем тут разница, но попытался не ударить лицом в грязь и быстренько придумал:

— Старый дурак — это ласково, а дурак старый — это ругательство.

Зарко с Папушей переглянулись. Девица (ну, пусть не совсем девица) пожала плечами, а старый конокрад задумался.

— Хочешь сказать — у вас с ней ничего не было? — с недоверием спросил Зарко. — А чего же тогда у обоих морды уставшие, губы распухшие?

Вот ведь зараза какая! Наблюдательный, как охотничья собака или ревнивый муж.

— Пошли, покажу, чем мы тут ночью занимались, — поднялся я с места и едва ли не силой повел старика к ручью.

Обрубки, сочащиеся белой кровью, облепленные мухами и какими-то жуками, цыгана впечатлили.

— Миро Дэвэл! — протянул Зарко, что означало у него степень крайнего изумления.

— Вот-вот, — зевнул я. — Сам видишь, чем кобели по ночам занимаются! Будут тут морды опухшие после такого.

— Прости, баро, — повинился Зарко. — Плохо я о тебе подумал.

— Ладно, чего уж теперь, — великодушно принял я извинения цыгана. Испытывая двойственное чувство, схожее с тем, какое испытывает человек, наставивший рога своему лучшему другу, — стыдно, с одной стороны, а с другой — превосходство над рогоносцем, легонько упрекнул старика: — Спишь ты крепко, рома баро. Так и внучку проспишь!

Зарко слегка набычился, засопел, но просить прощения и благодарить за спасение внучки не стал. А я не настаивал, да и времени не было препираться. Мы и так слишком затянули с выездом.

Собрались, залили костер и пошли. Вернее, цыгане ехали, а я вел гнедого в поводу. Прикинув, что кустарника и высокой травы стало гораздо меньше, ям и промоин больше не попадалось, с удовольствием забрался в седло.

Скоро мы выбрались на открытое пространство, где можно прибавить скорости. Но как быть с котом? Я слез с коня и под ухмылки деда и внучки пошел в хвост колонны.

— Шоршик, иди сюда, — позвал я. — Кис-кис, иди ко мне.

Я попытался взять кота на руки и посадить на седло, но он, собака такая, вырвался и скрылся в траве.

— Ну и черт с тобой! — выругался я с досадой. Спохватившись, что в Шварцвальде нечистого поминать не стоит, мысленно попросил прощения у Господа и вскочил в седло. — Не хочешь как человек — бегай на четырех лапах!

Кажется, можно вздохнуть свободно, но почему-то скребло на сердце. Когда-то так бывало в преддверии нападения. Но это мы увидим издалека. Кроме пожухлой травы, никакой растительности миль на десять, укрыться негде. Но лучше бы ускорить бег, чтобы быстрее добраться до леса. Странно, в лесу, будь он трижды Черным, я чувствовал себя гораздо спокойнее, чем на открытом месте.

Шестое — или какое там по счету чувство? — не подвело. Из травы наперерез нам выскочил Шоршик, орущий благим матом. Я даже не понял — как это кот умудрился бежать быстрее, нежели кони, но гадать было некогда — футах в двухстах от нас трава заходила ходуном, словно волна, бьющаяся о берег. Что это за хрень такая?

— Дикие собаки! — услышал я испуганный крик цыганки, успевшей молодым взглядом увидеть то, чего мы с Зарко не разглядели.

Собаки очень искусно прятались в траве, образовывая вокруг нас круг, а теперь сжимали его. Если бы не Шорш, все было бы хуже — псы выскочили бы из травы, не дав нам времени. Теперь же какой-никакой шанс есть.

Будь мы с гнедым вдвоем — мы бы с ним вырвались. Нет такого пса, способного догнать моего жеребца. Но спутников бросать нельзя, бежать вместе с ними бессмысленно — догонят.

Я соскочил с седла, бросил поводья на луку и слегка закрутил, чтобы они не мешали. Вытаскивая арбалет из чехла, попытался найти вожака стаи — ну где же его разыскать, если все псы для меня на одну морду, а расстояние сокращается. Взвел арбалет, вложил в желоб болт и, почти не целясь, разрядил его в того, кто был самым шустрым. Отбросил в сторону — взвести во второй раз не успею. Отскочил, давая гнедому простор для драки и чтобы в горячке боя самому не схлопотать копытом.

Зарко и Папуша тоже поняли, что ускакать не успеют. Спешились, выхватили топоры, а их лошади, ошалев от страха, помчались куда-то, уводя за собой часть собак.

Гневко, грозно заржав, оставив меня в тылу, скакнул прямо в гущу рыжих и черно-белых тел. Встав на дыбы, поразил одновременно двух собак, копытом задней ноги разбил череп еще одной.

Вокруг жеребца сразу же образовался круг, который гнедой старательно расширял, выбивая особо ретивых псов копытами, хватая зубами зазевавшихся.

Я рубил оскаленные пасти направо и налево, прорубая дорогу к жеребцу. Дед и внучка сражались грамотно — прижавшись спина к спине, отмахивались топорами от нападавших, подсекая им лапы и рубя черепа.

Эх, мне бы хоть какое-нибудь возвышение да пару-тройку парней с луками — перестреляли бы всю свору. Но нет у меня ни луков, ни лучников. А если бы и были, так и возвышенности тут нет.

Я крутился, словно волчок, подставляя под укусы плечи, тыкал клинком в мокрые пасти, выбивая клыки рукояткой, стараясь, чтобы не обошли со спины, но понимал — рано или поздно псы своего добьются. Их было слишком много. Как только я бил в одну морду, на ее месте возникала другая. Хотя мое тело было защищено, ноги уже начали покрываться моей же кровью, но боли пока не чувствовал — некогда! Не справлюсь я с такой сворой… Обидно. И Гневко, кажется, тоже не справляется — его уже два раза валили на бок, но он умудрялся подняться, расшвыривая собак, словно загнанный медведь. Любого другого коня собаки бы уже завалили и принялись терзать, но моего жеребца так просто не взять — Гневко падал, давил врагов тяжестью тела и снова вставал.

Будь на месте псов стая волков, нам бы уже пришел конец. Серые действовали более слаженно. Не нападали поодиночке, а ринулись бы сразу, всем скопом — один нырнул жеребцу под пах, второй ударил в морду, а третий схватил за горло. У диких собак не было подобных умения и навыков, они добиваются количеством.

На нас накатывались волны из клубов шерсти и клыков. Вон — гнедой завалился уже в третий раз, встал, но видно, что, если Гневко повалят в четвертый раз, встать он уже не сможет.

«Кажется, сейчас повалят и меня», — грустно констатировал я, нагибаясь под тяжестью пса, кинувшегося на плечи и пытавшегося грызть шлем. Упасть, раздавить скотину по примеру гнедого я не смогу — нет у меня нужной тяжести, а упаду — подняться уже не смогу.

— Артаке, деда прикрой! — закричала цыганка. — Дай ему полминуты!

Откуда и силы взялись, но, получив надежду, сумел отшвырнуть собаку и даже наподдать ей мечом. Метнувшись к цыганам, закрыл спиной старого конокрада.

— Дед, быстрее, не могу больше! — кричала Папуша, из последних сил орудуя топором.

Я не сразу понял, что за рык раздался за спиной, а когда пришел в себя, то был весь покрыт холодным потом, а руки, вместо того чтобы отбиваться от собак, прикрывали промежность…

Дикие собаки, только что бывшие чудовищами, в мгновение ока превратились в щенков, описавшихся от страха после встречи с грозной соседской кошкой. Те из них, кто сумел устоять на ногах, удирали, поджимая хвосты, а те, кто не мог, падали на спину и подставляли горло, демонстрируя подчинение и покорность судьбе…

Я слышал подобный рев один раз, когда моему дядюшке прислали в подарок бенгальского тигра. Кажется, тигр сообщал, что он хочет есть…

— Силен, старый, — проговорил я, обессиленно опускаясь на колени.

— Ага, — подтвердила Папуша, падая рядом.

Зарко ничего не сказал. Сумел лишь повернуть голову, улыбнуться и упал.

— Дадо, не умирай! — подползла к нему цыганка и положила ухо на грудь. Послушав, выдохнула: — Жив он. Силы много потратил. Воды бы…

Воды… Я с трудом, но поднялся и, перешагивая через раненых и убитых собак, побрел к гнедому.

На Гневко было страшно смотреть — весь в крови, в пене, но на своих ногах. Вот только на правую заднюю ногу не опирается — держит на весу. Ран на теле не видно из-за прилипшей грязи и шерсти, да и смысла сейчас нет их осмотреть. (Как и мои собственные!) Снимая с седла драгоценную баклагу с водой, едва удержался, чтобы не вылить ее на гнедого, но на коня бы все равно не хватило. Надо привести в чувство цыгана и идти дальше, чтобы отыскать местечко, где будем зализывать раны.

Чтобы привести Зарко в чувство, пришлось вылить на него половину имевшейся воды. Я смотрел, как Папуша тратит драгоценную влагу, и мысленно вздыхал — гнедого бы напоить.

Но, слава богу, старый цыган пришел в себя.

— Ну, вроде бы ожил, — облегченно сказала цыганка, возвращая мне флягу.

— Сама попей, — отвел я протянутую посудину.

Когда девушка напилась, я взял баклагу, побулькал, отметив, что осталось не больше четверти, снял с себя шлем и — прости, дружище, пропотело все! — вылил туда воду.

Гнедому было не очень удобно, да и воды мало — ему бы ведро, — но все лучше, чем ничего. На себя уже не хватило.

Зарко опирался на плечо внучки, но стоять мог. Грязные, оборванные и окровавленные, цыгане выглядели очень живописно. Думается, что и я был не лучше.

— Перевязать надо, — кивнула Папуша на мою ногу.

— Потом, — отмахнулся я.

— Дай хотя бы перетяну, — наклонилась цыганка, перехватывая ногу чуть выше раны.

— Кота жалко, — вздохнул я, выискивая глазами трупик Шоршика. Котик вряд ли уцелел в этой бойне…

— А чего его жалеть? — фыркнула Папуша. — Вон сидит.

— Вот ведь живучий! — обрадовался я, посмотрев на невозмутимого кота, пытавшегося слизать с шерсти собачью кровь. — Ну, пошли, что ли, — усмехнулся я и, опираясь на меч, как на палку, повел свое воинство к лесу.

Идти было мили две, но мы ковыляли добрых два часа. Впереди хромал я, за мной тащились цыган с цыганкой, а следом ковылял жеребец, прихрамывающий, как и его хозяин. Только кот шел твердо, гордо подняв хвост.

По дороге мы наткнулись на труп мерина, на который уже уселись вороны. Значит, зря убегал. А вот кобылки не видно. Может, сумела удрать?

Увидев людей, птицы разлетелись, но недалеко. Рассевшись на земле, недовольно закаркали, требуя, чтобы мы побыстрее убрались. Папуша сняла с мертвого коня сумки, котелок и искательно посмотрела на меня:

— Здесь у меня травы, еда…

Я вздохнул и взвалил сумки себе на горб. Гнедому и так тяжело.

Кое-как, но мы добрались до леса. Там было прохладнее, идти стало легче.

— Гневко, воду ищи, — попросил я коня, пропуская его вперед.

Гнедому понадобилось с полчаса, чтобы отыскать родничок. У меня не было сил кипятить воду, к тому же в лесных родниках никакой заразы быть не должно. Мы напились. Вначале конь, потом я.

Теперь можно упасть и отдохнуть. Дед и внучка так и поступили, но я себе подобного позволить не мог. Взяв легкое цыганское ведро (надо будет такое себе завести!), пошел к коню. Освободив Гневко от седла, отмыл засохшую кровь — его ли, собачью ли, смыл пот и грязь, начал осмотр. К счастью, глубоких ран нашел немного — всего лишь две, но обе на одной и той же ноге. Кость не задета — уже хорошо. Бывало у нас и хуже, справлялись, но ездить на жеребце верхом пока нельзя…

— У меня в сумке бальзам, — подала голос Папуша. — Жеребца помажешь, у меня у самой уже сил нет.

Смазав цыганским бальзамом раны коня, повернулся к лекарке:

— А мне этим бальзамом можно мазаться?

— Сейчас, подожди… воды принеси.

С трудом встав на ноги, Папуша начала снимать с себя одежду. Когда я принес воду, она уже была совсем голой.

— Помоги, — попросила цыганка.

Мыть девушку было проще, чем жеребца. И — никакого вожделения… Осмотрев свои исцарапанные и искусанные руки и ноги, оглядев живот, грудь, Папуша попросила:

— Спину посмотри — там что-то есть. Помажь.

На самой спине укусов не было, но там, где ниже, вырван солидный клок мяса. Кто не особо умный, тот может смеяться, но это очень болезненная рана, к тому же ее и не перевязать толком. Один способ лечения — лежать кверху задницей.

— Может, тебе лучше лечь? — предложил я.

— Если сейчас лягу, потом не встану. Мажь, а там видно будет.

Это точно. Мне тоже хотелось упасть и больше не вставать. Намазав мои раны и перевязав их, Папуша вконец обессилела. Я едва успел подстелить юбку и то, что осталось от блузки, чтобы цыганка не упала прямо на землю.

— Закрой ей задницу-то, — буркнул вдруг Зарко, только что лежавший без чувств.

Прикрыв наготу Папуши, я спросил у Зарко:

— Ты сам-то как?

Цыган, в отличие от всех нас, выглядел вполне прилично. По крайней мере, крупных ран не было видно, а мелкие укусы не в счет.

— Может, тебя тоже помыть?

— Пусть дед лежит, — с трудом сказала Папуша. — Ему отлежаться надо. И ты лежи, радуйся, что собаки причиндалы не откусили.

— Встану — кнута получишь! — пообещал строгий дед. — Рано тебе еще о таком говорить.

— Правильно! Кнута ей хорошего, чтобы не шутила, — поддержал я старика.

— И тебе бы кнута, — злобно выдохнул Зарко.

— А мне-то за что? — удивился я.

— Ты почему с коня слез?

— Как — почему? Слез, потому что вас не хотел бросать, — возмутился я. — Неужели не ясно?

— Ох, дурак ты, баро, ох дурак, — простонал старый цыган. — Мы бы с девкой от собак ушли — только влет!

— Твою же мать… — выругался я. — Я же решил, что вы на своих клячах далеко не уйдете.

— И мы тебя бросать не хотели.

Вначале засмеялся я, потом Папуша, а потом и Зарко. Ржали так громко, что к нашему хору присоединился гнедой. Единственный, кто сохранял невозмутимость, — это Шоршик. Кот уже закончил вылизывать шерстку и теперь укоризненно смотрел на нас — дескать, а что тут смешного? Если бы вы ускакали, то как же я?

Глава 12 Проклятие Черного леса

Мы отлеживались несколько дней, дожидаясь, чтобы раны немного затянулись.

Быстрее всех — на следующий день — оклемался Зарко. Мог носить воду, поддерживать костер, собирать свежие травы. Но старик напрочь отказывался смазывать рану у внучки, и пользовать «интересное» место приходилось мне. Если бы не бальзам Папуши, валялись бы дольше — собачьи укусы штука поганая.

Была и хорошая новость — нашлась гнедая кобылка. Явилась исцарапанная, искусанная, потерявшая седло, зато живая и здоровая. Когда Папуша поправилась настолько, что смогла приготовить ужин, цыган спросил: — Что станем делать, баро? Дальше пойдем или возвращаться будем?

Я ждал этого вопроса. Если честно, с удовольствием бы повернул назад, но признаваться в этом не хотелось. Как не хотелось и признавать свое поражение. Обычно если я что-то обещал, то слово свое сдерживал. Сделав усилие над собой, сказал:

— Мы с гнедым дальше пойдем. Вы сами решайте.

Зарко скривился, посмотрел на внучку. Та делала вид, что играет с котом, хотя Шоршик напрочь отказывался вести себя как приличный кот — не бегал за перышком, не желал идти на руки и не урчал, а только снисходительно наблюдал за нами с видом старшего брата, присматривающего за малышней.

— Мы когда Томасу обещали вернуться? — зачем-то спросил цыган. — Через четыре дня. А прошло сколько?

Все дружно принялись считать, но получилось плохо: я думал, что мы провели в лесу дней семь, Зарко насчитал восемь, а по подсчетам цыганки — все десять. В одном сошлись — от поляны до встречи с дикими псами миновало два дня и, стало быть, глубоко в Шварцвальд мы не вошли.

— Мы здесь всего ничего, а нас уже чуть не съели, — задумчиво сказала цыганка. — Жаба огромная, змея на тебя вползла, собаки. А что дальше будет?

— Возвращаться вам нужно. Томас, наверное, домой вернулся, — предположил я. Вздохнул: — Главное, чтобы лишнего не наболтал.

— Томас не дурак, — улыбнулся Зарко. — Без твоего разрешения болтать не будет. И не уйдет, пока ты не вернешься. И мы, баро, без тебя возвращаться не станем. Вместе пришли, вместе ушли. Закон такой.

— Закон? — слегка вскинулся я. Не хотелось напоминать, что недавно старый конокрад уже сбегал от меня, не посмотрев ни на какие законы.

— Ладно, пусть не закон, — отвел Зарко глаза. — Нам без тебя не вернуться. Я старик да девка. Ты нас привел, ты вывести должен!

Уел меня старый конокрад! Как можно отпустить старика и девушку без защиты? А самое-то главное, что умница Зарко дает мне возможность сбежать, сохранив лицо.

Я призадумался — а так ли уж страшен Шварцвальд? Никто толком о нем ничего не знал, а только слухи и сплетни, похожие на сказки. В воображении я бодро рассекал мертвецов на мелкие части, сдирал шкуры с вервольфов и поражал в глаз дракона. Вместо мертвецов был обоз с призраками, вервольфов заменили дикие псы, а жаба-переросток и гостья из жарких стран изображали дракона. Я полагал, что все будет гораздо хуже. Не знаю, как именно, но хуже.

— Может, еще день пройдем, а ничего не отыщем, пойдем обратно? — нашла Папуша спасительное решение.

— Согласен, — сказал я, надеясь, что прозвучало не чересчур торопливо. Один день ничего не решит, но у меня хотя бы совесть будет спокойней. Как говорили когда-то — я сделал все, что мог, а тот, кто придет позже, пусть сделает лучше!

Утром мы вышли в путь. На сей раз первым был Зарко на своей кобылке. Замыкающими шли мы с жеребцом. Гневко делал вид, что здоров, но ездить верхом на нем было еще рано. Его Сиятельство Шоршик снова куда-то пропал.

— Баро, а почему у тебя седло такое? — поморщился цыган, ерзая в одолженном у меня седле. — Неудобно же!

— Не нравится, поезжай охлюпкой, — предложил я, возмущенный такой наглостью. Ему одолжение сделали, а он выделывается.

— Чего ты сразу собачишься? — обиделся цыган. — Я только спросил — почему седло неудобное? Сидишь, как на табурете…

— Высокое, потому что юбка спускаться должна, — пояснил я, удивленный, что кто-то не знает таких простых вещей.

— А… — наконец-таки дошло до цыгана. Видимо, вспомнил, что кроме панциря есть еще и кольчужная юбка, прикрывающая переднюю часть тела.

— Мне самому поначалу неудобно было, — признался я. — Потом привык.

— И как это рыцари в доспехах воюют? — поинтересовался Зарко. — Руки и ноги в железе, не повернуться. — Хмыкнул и, не дожидаясь ответа, поскакал вперед.

Я залюбовался скачкой. Зарко словно бы слился с конем в одно целое. Вроде я сам неплохой наездник, но до цыгана мне далеко…

С утра стала портиться погода. Я привык, что, пока мы были в Шварцвальде, солнце светило ясно, а по небу бегали беленькие облачка. Сегодня же, с той стороны гор, где был Вундерберг, выползала огромная туча.

Словно отвечая моим опасениям, к нам вернулся Зарко.

— Ураган будет. Я впереди какой-то сарай видел, — сообщил Зарко. — Может, в нем и укроемся? Там даже крыша цела.

Сарай в Шварцвальде? Хм… Была бы пещера, я бы не удивился, а вот сарай… Ну пойдем, посмотрим, пока гроза не началась. Если сарай — это лучше, чем мокнуть под деревом.

Гневко ткнул меня мордой — дескать, забирайся, хоть и хромаю, но до сарая домчу быстрее, чем пешим ходом. Раз так, я вскочил на гнедого, Папуша пристроилась у меня за спиной, и мы заспешили.

Черный цвет уже занял полнеба, где-то вдали погромыхивало. Значит, скоро гроза доберется до нас. Мы ускорили шаг, миновали ельник и увидели сарай, о котором говорил Зарко. Пожалуй, не сарай даже, а целый дом.

Дом был вполне обычным, разве что круглым, так ведь у каждого свои причуды. Необычен был только цвет — желтый.

— Нежилой это дом-то, весь лишаем порос, — хмыкнул Зарко. Поцокав языком, сказал с неожиданно прорезавшейся хозяйской ноткой: — Всего и делов-то — взять железную щетку, пройтись по лишайнику, а потом смазать. Лучше олифой, а топленым жиром дешевле.

Это лишайник? А ведь и верно — сухой лишайник закрасил в желтый цвет камни, впился в оконные проемы, добрался до крыши. Желтая крыша — ничего страшного. Главное, что она вообще есть.

— Худой дом, — вдруг заявила Папуша. — Может, не будем в него въезжать? Переждем под деревьями, не размокнем.

Мне дом тоже не нравился, но тучи уже сгущались, ветер усиливался, и начала противно ныть ушибленная когда-то шея, подсказывая, что сейчас разразится буря.

— Мы переждем, а лошади? — повышая голос, чтобы перекричать ветер, выкрикнул я. — Поехали, а там разберемся.

— Ох, худой это дом! — причитала цыганка, крепко обхватывая меня руками, но я уже не слушал.

Мы успели вовремя. Сбились в тесноте и темноте, прижимаясь друг к другу, а за стенами начался настоящий ад. Ветер выл, визжал и кричал. Казалось, вот-вот снесет крышу. Было слышно, как ломались деревья. Молнии били рядом с нами, втыкаясь в землю, освещая изнанку дома сквозь заколоченные ставни и щели. Одна из грозовых стрел вонзилась так близко, что даже сквозь камни на нас дохнуло жаром. Я приоткрыл дверь — в какой-то сотне ярдов от нас вспыхнула и, словно сухая солома, сгорела огромная ель. Пламя было таким, что я испугался — не занялась бы следом и мокрая трава, не перекинулись бы огненные языки на наше убежище. К счастью, от дождя между домом и опушкой леса натек ручей, ставший нашей защитой.

Неприятностей добавляли и кони. Даже Гневко нервничал, бил копытом, подрагивал всем мощным телом, так что говорить про кобылу? Зарко и Папуша висели у нее на поводьях, а мы с Гневко, как могли, помогали. От гнедого, теснившего крупом подругу, было больше пользы, чем от всех нас.

Наконец-то грозу начало сносить в сторону, ветер слегка притих, а раскаты грома становились глуше, сменившись ударами капель о кровлю.

Постепенно кони начали успокаиваться, а мы осмелели настолько, что высунулись из дверей. Но с небес еще лил сплошной поток воды, словно бы и не дождь, а водопад, и мы поспешили убраться.

Внутри было очень темно, только горели два желто-зеленых пятнышка, словно бы чьи-то глаза. Это что тут за зверь?

Зарко вытащил из-за своего волшебного пояса маленький факел, добыл огонь.

— О, а кот-то уже здесь! — удивленно воскликнул цыган, освещая Шоршика, чьи глаза нас едва не напугали.

Похоже, кот раньше нас нашел пристанище.

При свете факела мы смогли осмотреться. Дом выглядел очень старым. Даже и не скажу, когда строили круглые каменные дома. Может, пятьсот лет назад, может, и тысячу. Но удивительно — деревянные балки под потолком, хотя и проросли лишайником насквозь, были целехоньки — не сгнили и не рассыпались. В порядке были деревянный пол и очаг, сложенный из дикого камня, скрепленного синей глиной. И совсем странно, что в доме не было паутины!

Если оставить дом без хозяев, то он для начала станет пристанищем крыс и мышей. Через прохудившуюся крышу влетят птицы или летучие мыши, загадят весь пол пометом. Уже через год от дома останется каркас с прохудившейся крышей, а через два, когда крыша рухнет, начнут обрушаться камни. Ну, а через пять лет останутся лишь руины.

Ну не может такого быть, чтобы в заброшенном доме было так чисто! Вон — у очага лежат какие-то грубые кувшины и миски, слепленные вручную, а присмотреться — у стенки лежит что-то похожее на тряпичную куклу.

— Худой дом! — в который раз сказала Папуша, прижимаясь ко мне.

— Чем он худой-то? — не понял я, обняв цыганку, надеясь, что Зарко в темноте не увидит.

— Не знаю пока — чувствую, что худой. Может, лучше наружу пойдем?

Факел в руке цыгана уже начал гаснуть, и напоследок Зарко осветил очаг.

— Ни дров нет, ни уголька, — разочарованно протянул цыган.

— А уголек-то зачем? — удивился я.

— Хворост сырой, а был бы в очаге уголек, я бы его разжег.

Не знаю, как Зарко собирался разжечь сырой хворост с помощью уголька, но мастеру в таких делах виднее. Но уголька нет, бежать наружу при такой непогоде, чтобы собрать сырой хворост, я бы не стал. Огня нет, варить не на чем, да и припасы уже подошли к концу — сколько можно растягивать провизию, предназначавшуюся для двоих? Сухари вымокли, а горсть оставшегося пшена лучше оставить на завтрак. Оставшийся овес лучше скормить лошадям, иначе сами съедим.

— Давайте спать, — предложил я.

Мы скинули плащи, соорудили постель и уложили в середину Папушу. Зарко пытался подложить мое седло под голову, но был пристыжен, и подушка досталась внучке.

Я проснулся от храпа. Рулады, что издавали дед на пару с внучкой, в лесу еще были терпимы, но внутри дома их храп стал невыносим. Старый цыган выводил носом такие трели, что содрогались стены, Папуша если и отставала от деда, то не намного. Осторожно, чтобы не разбудить девушку, повернул ее со спины на бок, а потом, уже не церемонясь, пихнул старого цыгана в плечо, задавая ускорение.

Зарко ругнулся во сне, Папуша вздрогнула, и на какое-то время настала долгожданная тишина, прерываемая лишь хрустом овса, легким постукиванием копыт да легким стуком дождя за стеной. Но эти звуки, после цыганского храпа, шумом назвать нельзя.

Дождь еще шел, и за стенами шумел ветер, но рева и гула уже не было слышно, и, стало быть, ураган прошел. Надо надеяться, что завтра — нет, уже сегодня, будет хорошая погода. Я решил, что не стоит ехать по мокрому лесу, лучше подождать до полудня — ветер сдует влагу с деревьев, солнце пригреет.

Положил голову, смежил веки и, уже в полудреме, услышал детский плач. Подумав, что Папуша плачет во сне — может, плохой сон видит? — хотел ее разбудить, повернулся к девушке, но цыганка спала. Решил, что мне показалось и я принимаю за плач лай какого-нибудь зверя или крик птицы. Говорят, что лисы умеют лаять. Есть еще птица выпь. А может, это не выпь, а другая птица? Кто в лесу водится и какие звуки издает — откуда я знаю? Орут звери и птицы — пускай орут!

Но как только стал засыпать, плач повторился. И это был именно плач, а не лай лисицы, не крик выпи — совсем рядом плакала маленькая девочка.

Было темно, и только легкий отблеск луны проходил в дымоход над дверью, едва освещая дом. От того, что я увидел, мне самому мгновенно сделалось холодно — рядом стояла девчушка лет шести, в белой рубахе до пят.

Она тянулась ко мне, о чем-то просила, но я не понимал, хотя казалось, что отдельные слова где-то слышал. Но они звучали совсем по-другому. Но зачем понимать, если и все ясно без слов? Ребенок замерз и теперь доверчиво протягивал руки к взрослому дядьке, умоляя его помочь и согреть.

«Никакой девочки здесь нет!» — говорил мне разум, но сердце сжималось от жалости к ребенку, забытому в Черном лесу. Она так замерзла, что от нее от самой исходил холод, словно от льдинки! И я потянулся к девчушке, готовый укрыть ее и сберечь.

Я не знаю, что бы случилось потом, но на мои руки, протянутые к ребенку, забрался кот. Ткнул меня мокрым носом и запел кошачью песню.

Шоршик отогревал меня своим тельцем, а я, поглаживая его бархатистую шерстку, смотрел на девочку, разглядев-таки, что у нее совершенно белое лицо и такие же белые — без зрачка — глаза. Мне стало страшновато.

Как это бывает с кошками — если им надоело сидеть, они спрыгивают и уходят, одаривая лаской кого-то другого, — людей много, а кошек мало, и им надо успеть осчастливить всех. Так и Шоршик, спрыгнув с моих рук, подбежал к девчушке и принялся тереться о ее ноги. Ему было все равно, какие у нее зрачки и лицо.

Мертвая девочка опустилась на колени, начала поглаживать Шоршика, теребить ушки, хватать за лапы. А потом я услышал негромкий смех, словно бы вдалеке прозвенел колокольчик, и… оба пропали — и девочка, и кот…

Я проснулся оттого, что в лицо било солнце. Дверь в дом была открыта, на пороге стоял Зарко и широко зевал.

Утром все ночные страхи уходят, и старый дом, проросший желтым лишайником, уже не казался таким жутким, как вчера.

— День сегодня хороший будет, — сказал цыган, увидев, что я проснулся. Отвечая на мой невысказанный вопрос, сообщил: — Я лошадей пастись отпустил.

— Правильно сделал, — вяло кивнул я, подтаскивая себе под голову стремя.

— Ты чего квелый? — спросил цыган. — Снилось чего? — Не дожидаясь ответа, крикнул: — Папуша, дочка, вставай да жрать давай!

Цыганка приподняла всклокоченную со сна голову и что-то буркнула.

— Давай еще поспим, — предложил я. — Лес сырой, куда спешить?

— Так пока костер, то да се, он и просохнет. А если спать до обеда, опоздать можно. Мы же сегодня вернуться хотели. Папуша, будешь вставать?!

— Встаю, — покорно пробормотала любящая внучка. Привстав на локте, Папуша вдруг хохотнула: — Артаке, а у тебя ежик седой!

— Да? — равнодушно отозвался я, погладив голову, проросшую жесткими короткими волосами. Я уже и не помню, какие у меня волосы были. — Побриться бы надо.

— А зачем? — удивилась Папуша. — Я поначалу думала, что ты лысый, а ты, оказывается, бритый. Зачем ты голову бреешь?

— Чтобы волосы не расчесывать, — отшутился я. — Встал поутру, на ладонь поплевал — и готово.

— Нет, Артаке, — критически осмотрела мою голову девушка и даже провела по ней ладонью. — Вчера у тебя ежик другой был — русый, а нынче седой.

— Поседеешь тут, — вздохнул я.

— Сон плохой снился? — понимающе спросила цыганка. — Я же говорю — худой это дом.

— Дом не худой, — отозвался Зарко. Похлопал рукой по стене, обвел взглядом скудное убранство. — Старый дом, очень старый… Но крепкий.

— Крепкий… — фыркнула Папуша. — Я вчера думала — что-то не так. Сейчас поняла, почему дом худой — на чьих-то костях стоит. Если дом на костях — он не развалится.

Дом на костях… Я знал о старом обычае — когда строилась крепость, в одну из стен замуровывали самого храброго и сильного воина, чтобы тот отдал свою силу камням. Я видел немало разрушенных крепостей, в руинах которых находили скелеты в старинных доспехах. Страшный обычай, но самым страшным казалось то, что воины считали за честь быть замурованными!

— Может, и на костях, — раздумчиво протянул цыган. — Кто его знает? Старый дом…

Зарко говорил о доме со странными интонациями, как о чем-то родном и близком, ставшем недосягаемым. Так говорят о близком человеке, ушедшем так далеко, откуда не будет возврата.

— Девочка ко мне ночью приходила, — сказал я. Подумав, добавил: — Мертвая девочка.

Почему-то рассказ взволновал моих спутников. Папуша и Зарко о чем-то горячо заспорили. Потом, не сказав мне ни слова, разбрелись по дому, старательно трогая пол, прощупывая стены. Неужели ищут мертвую девочку? Раз так, не стоит ли поискать подвал?

Возможно, мы бы ничего не нашли, если бы не Шоршик. Кот, как всегда, появился неожиданно. Еще хорошо, что не из воздуха. Нет, Его Сиятельство вошел в дверь, прошел к очагу и протяжно мявкнул.

Хрупкие косточки, присыпанные сажей, были спрятаны под одним из камней очага.

Я думал, мы будем копать могилу, но Зарко решил иначе. Старый цыган сам нарубил дров, осторожно уложил на них останки ребенка, убитого кем-то в незапамятные времена.

Засмотревшись, как языки пламени облизывают детские косточки, я прислушивался к треску костра, не сразу услышав шум за спиной. Обернувшись, увидел, что начала проседать кровля.

— Твою мать! — ругнулся я, метнувшись в дом.

Едва успел выбросить вещи, а главное — доспехи и оружие, но все равно схлопотал по голове падающей балкой — чувствительно, но без серьезных повреждений.

— М-да, — только и сказал я, переводя взгляд с огня на разрушающееся строение. К тому времени, когда костер прогорел, желтый дом превратился в груду желтых руин.

Мы копали землю мечами и топорами, превращая кострище в небольшой курган. Когда он вырос до пояса, Зарко махнул рукой — хватит. Встав на колени, старый цыган стал что-то говорить — не то молился, не то просил о чем-то.

Я был немного задет — почему со мной не говорят, не хотят объясняться, но решил списать это на усталость.

Даже не поев, мы отправились в обратный путь. Очень хотелось вернуться как можно быстрее. Если не делать остановок, за день-два мы вернемся на поляну. Потом — домой!

Но ехать без промедления не получилось. Зарко, выполнявший роль конной разведки, умчался вперед (как он до сих пор глаза не выколол?), а вернувшись, замахал руками: мол, стойте!

Меня разобрало любопытство — что же такое увидел старый конокрад? Выпустив из руки повод, подошел к спешившемуся цыгану.

— Что там? — спросил я тихонько, почти на ухо.

— Гномы идут! — ответил старик одними губами, придерживая кобылу за ноздри, чтобы та не заржала.

Никогда раньше не видел гномов! Скинув все лишнее, я пошел вперед, а потом улегся на землю и пополз.

Я извивался, прикрываясь травой и кустами, но, видимо, за давностью лет и отсутствием практики (в разведку ходил давно-давно, еще будучи простым мечником), выполз на крутой камень и едва не скатился прямо на торную тропу, по которой и двигались гномы. Повезло!

Встреть я такого в городе, не подумал бы, что это гном. Никаких тебе ярких колпаков и длинных бород. Обычные люди, разве что маленькие — по пояс взрослому человеку. И бороды — у кого-то есть, у кого-то нет. В общем, все как у нас, только меньше.

Гномов было человек двадцать (не в штуках же мерить?), а между ними катились повозки, в которые были впряжены пони — короткие толстые ноги, широкие головы и сами такие, все из себя лохматые. И сильные! Такую повозку утащит не каждая лошадь.

Выйти, да и спросить — не видели ли вы молодого рыцаря Йоргена? Пропал парень пять лет назад, теперь ищем. Мысль интересная, только в руках у гномов я заприметил луки. Выскочу — нашпигуют стрелами, и пожалуйста — готово любимое цыганское блюдо! Нет уж, пусть они идут, а я пока полежу…

Шастает мелкий народец туда-сюда, не боясь проклятия Черного леса. Интересно — куда идут? Хотя… В половине повозок стояли деревянные ящики, а в другой — бочки, прикрытые рогожей. Если меня не подводит нюх — рыба! Что там Курдула говорила — гномы меняют форель и сыр на зерно?! Значит, если пойти по этой тропе, можно попасть в Вундерберг.

Насмотревшись на гномов, я вернулся назад и сразу же получил выговор.

— И зачем ты туда полез? — упрекнул меня Зар-ко. — Радуйся, что гномы не заметили!

— Любопытно стало, — смущенно отозвался я, словно мальчишка, застигнутый за подсматриванием.

— А чего любопытного-то? Гномы — они гномы и есть, — удивился Зарко.

— Артаке их никогда не видел, — заступилась за меня Папуша. — Ты вспомни, как я рот разевала, когда ты меня сюда привез… Шойзеля на мосту увидела — полдня орала.

— Все забываю, что ты к нам из диких земель пожаловал. Гномов не видел, от брауни шарахался. Теперь еще скажешь, что единорога не видел.

— ??

— Вон, на кобылу мою посмотри — я у нее рог отпилил. Не веришь, сам потрогай.

Я подошел к кобыле, потрепал за гриву, раздвинул челку, скрывающую лоб, пошарил, пытаясь найти пенек от отпиленного рога, на что гнедая склонила голову и доброжелательно фыркнула — видимо, ей понравилось.

— Лучше, лучше чеши, — зашелся в хохоте Зарко, а Папуша добавила, давясь от смеха:

— Может, гребень дать? Клопов лесных вычешешь!

— Тьфу ты! — плюнул я в сердцах, поняв, что меня разыграли. Махнув рукой, взял Гневко в повод, и мы пошли дальше.

— Похоже, мы на тайную гномью тропу вышли, — сказал цыган. — Вот вдоль нее и пойдем, а там на тракт через Шварцвальд выйдем.

— А мимо Томаса не пройдем? — забеспокоился я.

— Не пройдем, — уверенно сказал Зарко. — Гномы на той же поляне ночевать станут, а уже потом в Вундерберг пойдут.

— А если нам прямо по тропе идти? — предложил я.

— Не стоит, — покачал головой Зарко. — Пойдем по тропе — можем на гномов наткнуться.

— Ну и что? — не понял я. — Зато будет быстрее, чем по лесу идти.

— На гномов наткнемся, поймут, что мы на их тропу вышли. По ней напрямую в их город попадем, а гномы этого не хотят.

— Понятное дело, — кивнул я. — Гномам выгоднее самим товары возить, а иначе наши купцы к ним нагрянут.

— Да не в этом дело, — вздохнул цыган. — Боятся гномы людей.

— А чего им бояться? — удивился я, а потом встревожился: — А Томасу они ничего не сделают?

— Томасу-то за что? На этой поляне все ночуют, кто хочет. Старый ведь ни про тропы тайные, ни про другое не знает.

— А что за страшные тайны?

— Э, баро, ты из Швабсонии приехал — много там гномов видел?

— Ни одного, — честно ответил я. — Раньше считал, что гномы лишь в сказках живут.

— У вас только в сказках, — кивнул цыган. — А почему, понимаешь?

Кажется, я понимал, почему гномы остались лишь в сказках, но решил-таки спросить:

— В сказках у нас про гномов рассказывают, про эльфов. Неужели мы их убили?

— Мы…

Цыган фыркнул, покрутил головой и уехал вперед. Обиделся, что ли?

— Чего это он? — поинтересовался я у Папуши.

— Так… — неопределенно повела девушка плечами, но ничего толком не сказала. Ну ладно, как хотите…

Вечером, сидя у костра, когда мы вяло жевали последнюю пригоршню пшена, сваренную с корешками, я не выдержал:

— А эльфы в здешних краях есть?

Зарко и Папуша, словно по команде, уставились на меня.

— Мы сегодня кого хоронили? — спросил цыган.

— Как кого? — не понял я. — Девчонку мертвую. А что?

— Мы эльфийку маленькую похоронили, — хмуро сказал цыган.

— Эта мертвая девочка — эльф? — опешил я. — А почему не похожа?

Зарко и Папуша переглянулись, вздохнули. Видимо, смирились с моей бестолковостью.

— Артаке, а ты как себе эльфа представляешь? — поинтересовался цыган. — На кого он похож?

Да, а как я себе представляю эльфа? В разных сказках они описываются по-разному.

— Н-ну, маленький такой человечек, с крыльями. Летает со цветка на цветок, как бабочка. Еще слышал, что эльфы — это души деревьев, живут в лесу.

Папуша и Зарко еще раз переглянулись и звонко расхохотались.

— Вы чего? — удивился я.

— Представила, как дед со цветка на цветок летит, — вытерла слезы Папуша. — Или по лесу бежит!

— Чего?! — вытаращился я. — Цыгане — это эльфы?

Зарко посмотрел на меня так, как смотрел на нас кот, — чуть снисходительно. Улыбнувшись печально и многозначительно, старый цыган рассказал:

— Когда-то наш народ на реке Ганг обитал. Жили мы в мире и дружбе со всем живым, знали язык зверей, птиц. Наш народ если и вырубал деревья, то вначале спрашивал разрешения. Потом пришли люди со светлой кожей. Они вырубали деревья, строили города, а эльфов начали превращать в рабов. Мы не умели воевать, но не хотели становиться рабами. Так вот и разбрелись по всему свету и стали нас называть — дети Ганга, цыгане! Наш народ пытался по-прежнему жить. Но опять приходили люди с бледной кожей и заставляли нас жить по-своему. Нас убивали, мы убегали. Раз не получается нам на одном месте жить — стали мы кочевать, чтобы себя сохранить. Сколько могли — жили, а теперь вот мало осталось ромал. Уходят ромы, растворяются, как снег в воде. Многое наш народ позабыл, многое утратил. Остались лишь самые капельки знаний. Но и эти капельки теряем. Еще мой отец мой язык лошадей понимал, отвечать мог. А я нет.

— Зато ты рычать умеешь, как тигр, — улыбнулся я.

— Это меня дед научил. Говорил, мол, может, когда пригодится. Тигры в здешних местах не водятся, но у собак перед ними страх в крови сидит.

— Не только у собак, — хмыкнул я, вспомнив, как сам чуть не наделал в штаны, услышав рычание.

— Это все ерунда, баро, — махнул рукой Зарко. — Бабка моя судьбу человека видела, как наяву, а мать уже только гадать умела. Хорошо еще, что Папушу научила травы искать и лечить.

— А Папуша гадать умеет? — поинтересовался я.

— А тебе погадать нужно? — оживилась девушка.

— Не нужно, — отказался. — Не верю я гадалкам.

— И правильно делаешь, — усмехнулась Папуша. — Может, остались еще настоящие драборавкини, но я таких не встречала. Я, когда гадаю, глаза страшные делаю, а если ручку не золотят — как скажу: «Тэ скарин манн Дэвэл!», так сразу мне деньги суют!

— А у тебя у самого эльфов в роду нет? — поинтересовался цыган. — Иначе как ты своего коня понимаешь? Я давно на свете живу — не видел, чтобы гаджо так коня понимал. Да и я сам — понимаю, о чем конь говорит, а ему сказать не могу.

О том, почему я так хорошо понимаю Гневко, меня спрашивали не раз. Поэтому ответил так, как привык отвечать:

— Это не я его понимаю, а он меня. Конь умный попался.

— Так тоже бывает, — не стал спорить Зарко.

Я попытался усвоить новое знание. Эльфы — это цыгане, цыгане — это эльфы. Стоп! А как же девочка?

— Зарко, а почему ты решил, что девочка тоже из ваших… из эльфов?

— Я, как дом этот в лесу увидел, так сердце и обмерло, — вздохнул цыган. — Дед мне рассказывал, что раньше эльфы в круглых домах жили. И кувшины такие же, как мы, делали, и очаг. Почувствовал. А когда кости нашли — сразу и понял, что она из наших. Показалось — кто-то родной.

— Подожди-ка, — вспомнил вдруг я, что девочка произносила какие-то слова. — Она же мне говорила… Подожди… Сейчас вспомню. Как это? Май… манг… шаларес?

— Может, мангэ шилалэс? — вскинулся цыган.

— Точно, мангэ шилалэс, — подтвердил я. Полюбопытствовал: — А что это означает?

— Означает — мне холодно, — перевел мне Зарко. Задумавшись, цыган уставился в одну точку.

— А это не та ли девочка, про которую легенды ходят? Которую родители убили, а купец все видел, за что и наказали его?

— Может, и та, — пожал плечами Зарко.

— Тогда я не понимаю, — развел я руками. — Ты же мне сам говорил — что нет у цыган страшнее греха, чем убить ребенка? А уж своего ребенка…

— Кто знает, баро, кто знает… — раздумчиво произнес старик. — Может, когда родители свою чаюри убили, они ее от чего-то страшного хотели спасти?

Сегодня я выспался. Завтракать было нечем, а собирать корешки или ловить ежей, как предлагали цыгане, было некогда. Лучше перетерпеть, зато побыстрее вернемся.

Обратный путь, — по нашим с Зарко подсчетам, осталось всего ничего, — показался дольше. Может, оттого, что спешили, а может, из-за чувства собственной неудачи.

На душе было тошно, оттого что обещание, данное невесте и ее отцу (пусть и в призрачном виде), оказалось невыполненным. То, что оно невыполнимо, я в общем-то знал с самого начала, но на что-то надеялся. Хотя на что тут можно надеяться? Пропал человек в лесу пять лет назад, какие можно найти останки? Крупные хищники растащили крупные кости, мелкие падальщики — мелкие. Это даже не иголку в стогу искать, а соломину среди соломин.

Двадцать с лишним лет я был наемником. Умудрился послужить под знаменами всех — ну, или почти всех владетельных особ Швабсонии, пережил восемь войн. Чаще всего войны заканчивались ничем, потому что властители, осознав, что худой мир лучше доброй ссоры, приходили к какому-то компромиссу. Бывали у меня и победы. Точнее — победы были у суверена, но для наемника победа выгоднее, чем поражение, потому что к оплате добавляется процент с боевой добычи. Но врать не буду — приходилось бывать и в лагере побежденных. Однажды мы бежали, унося ноги. В другой раз степенно отходили, выставляя заслоны и огрызаясь арьергардными боями. По мне — драпать гораздо легче, чем отступать. Если бежишь, не думаешь ни о друзьях, оставленных умирать, ни о земле, доставшейся врагу. А когда отступаешь, чего только не лезет в голову, хоть в петлю лезь…

Из Шварцвальда мы отступали, начисто проиграв войну. Я так и не узнал — почему погиб старый рыцарь, куда пропал молодой Йорген. Догадок много, но ни одной убедительной.

Поляна, на которую мы так стремились и которую уже считали почти родной, встретила нас неласково. Хотя мы и заприметили огни костров, но поленились отправить разведку. Но, с другой стороны, что бы нам это дало?

И вот мы стоим перед строгими гномами, держащими нас на прицеле, а старый Томас, размахивая руками, разъясняет что-то степенному коротышу. Но наконец-таки гномы поняли, что мы не чудища, вылезшие из Черного леса, а люди, невесть зачем полезшие в Шварцвальд, и разошлись.

Томас хромал, опирался на самодельный костыль, был слегка бледен, но суетился, беспрерывно болтая, что вообще-то старику было несвойственно.

— Эх, господин Артаке, а я уже все глаза проглядел. Дни считал. А вчера днем — чуть от страха не помер!

— А что случилось? — устало поинтересовался я.

— Поначалу крысы через поляну бежали — будто их гнал кто. Вся поляна была чернущая! Я испугался — не сожрали б они меня, вместе с мерином, но Бог миловал. А потом тот обоз появился, призрачный.

— Призрачный обоз? — недоверчиво протянул я. — Днем?

— Вот-вот, — закивал старик. — Я сам этого обоза в жизни не видел, только по рассказу вашему, но все так, как вы говорили: лошади с телегами, купцы с охраной. Думаю, ну, все теперь. Если уж и поляны с крестами не побоялись, да еще днем — беда! А тут — глазам не поверил: появились они и падать начали. Сначала кони упали — вроде бы померли, а потом люди. Один так упал, другой этак. Я в бою-то бывал, видел, как мертвые падают. А потом и телеги стали разваливаться — колеса отлетали, бока выламывались, а потом и вовсе чудеса — вначале все в щепки, потом в труху превратилось. Смотрю, а люди, которые мертвые, прямо на глазах скелетами стали, а потом и вовсе исчезли.

— Томас, старина, а у тебя пожрать не осталось? — широко улыбнулся Зарко.

— Да как не осталось! — радостно воскликнул Томас. — Я же кулеш варил, как чувствовал, что вы вернетесь. Вон, на углях томится. Давай, дружище, садись!

От избытка чувств старик хлопнул цыгана по плечу и побежал снимать котелок.

— Что это с ним? — подозрительно посмотрел цыган на старого врага и покрутил пальцем у виска. — Он, случаем, не того…

— Радуется он, — усмехнулся я. — Ты сам бы целую неделю в лесу посидел — тоже бы обрадовался.

За едой мы молчали и дружно ели. Сегодня и у меня ложка летала не хуже, чем у цыгана, а горячая каша, казалось, попадала в брюхо, минуя рот, — я не успевал почувствовать, что она горячая. Наконец я не выдержал, положил ложку, как складывают оружие.

— Э, баро, плохой ты едок, — усмехнулся Зарко. — Бери пример с меня — я впрок ем.

Я лишь улыбнулся. Кажется, все входит на круги своя — вместо рассудительного и мудрого потомка сказочных эльфов я снова вижу балагура и пустобреха, каким Зарко бывает, если нет опасности. Теперь бы, для полноты картины, Томасу следовало вспомнить о бедах, которые давным-давно принес ему конокрад. И верно, как только насытились, конюх начал задавать вопросы:

— А мерин ваш куда делся?

— Э, где тот мерин! — благодушно отмахнулся цыган. — Оставили мы его, он и помер.

— Жалко, — вздохнул Томас. — Хороший был мерин, смирный. Ну, гнедая твоя воз вытянет.

— Как гнедая? — встрепенулся цыган. — Я думал, ты нам своего мерина одолжишь.

— Еще чего! — фыркнул Томас. — Кто это в здравом уме цыгану коня доверит?

— Старый, нельзя кобылу в кибитку впрягать, — заволновался Зарко. — Что с твоим мерином станет, убудет, что ли?

— Это почему кобылу нельзя впрягать? — вздернул подбородок старый конюх. — Добро, если бы она жеребилась скоро, а то ведь не раньше, чем через год!

— Э, да что с тобой говорить, — расстроился цыган. Повернувшись ко мне, искательно заглянул в глаза: — Господин Артаке, хоть вы скажите.

Я тоже не понимал, почему гнедую кобылу нельзя запрячь в кибитку. Подозревал, что цыгану ее просто-напросто жаль. Представив, как кто-нибудь предложит запрячь Гневко, скривился — я такого сам запрягу и поеду!

— Ну, пойдем, Томас, поговорим, — кивнул я в сторону овражка и пошел вперед.

Спускаясь, слегка обернулся — не нужна ли помощь старику, но тот ловко управлялся с костылем.

— Господин Артаке, правду я говорю — не надо Кургузого цыгану давать, угонит, — начал Томас, но я его перебил:

— Давать или не давать, я сам решу. Ты мне другое скажи. И все скажи, без утайки.

Томас опустил голову, но не стал упираться или увиливать, как это сделал бы Зарко на его месте.

— Поклялся я, — глухо сказал старик. — Фрау Йорген поклялся, на святом кресте, что ни одна живая душа о том не узнает.

— Клятва… — хмыкнул я. — Клятва — это серьезно.

— А вы бы нарушили, если бы умирающей клятву дали?

— Ладно, не требую я от тебя, чтобы ты клятву нарушил. Я буду говорить, а ты кивай, хорошо?

— Хорошо, — закашлялся старик.

— Александр убил своего отца, так?

— Так, — нехотя кивнул старик.

— Вот видишь, я уже и сам обо всем догадался, — невесело улыбнулся я. — Я даже знаю, почему Александр сошел с ума и убил отца. Только куда купцы тело дели? Закопали?

— В болоте утопили, — сказал старик, а дальше его словно прорвало: — Купцы так сказали — после полуночи Йорген-младший пропал. Вначале думали — до ветру пошел, но почему-то одежду бросил. Господин Йохан искать пошел, тоже пропал. Под самое утро Александр пришел, говорит — я, мол, отца своего убил, потому что он меня не хотел в войско отпускать. Его связать хотели, но он не дался, в лес убежал. Купцы искать пошли, а и искать-то особо не надо — у самой полянки оба. На дереве Александр висит — удавился, под деревом крысы рыцаря доедают. Купцы рыцаря в мешок положили, а тело сына с дерева сняли, но с собой не взяли. Отцеубийца, да еще и самоубийца! Копать могилу не стали, в болото бросили. Одежду с собой привезли. Я первым этих купцов встретил, поговорил. Велел Курдуле фрейлейн куда-нибудь увести. Потом вместе с ними к фрау Йорген ходил. Фрау все выслушала и велела молчать. Клятву с меня взяла. Главное, чтобы фрейлейн не знала.

— А Курдула?

— Курдула тоже не знает, — сказал старик. — Болтливая супруга моя. Она только про останки да про штаны знает. Ну и про кости лошадиные.

— А купцы, которые останки рыцаря привезли, как же они?

— А купцы никому не скажут, побоятся.

— Эх, Томас, Томас, — покачал я головой. — Нагородили вы черт-те что.

— Да я уже понял, — хмуро сказал конюх, посмотрев на меня исподлобья. — Но я как лучше хотел. Кому это надо, чтобы все знали, что Йорген-младший отца убил да повесился? Кто ж его знал, что вы появитесь да копаться начнете?

— Ладно, что уж теперь, — махнул я рукой. — Выспимся, завтра домой вернемся. А там и решим, как жить дальше.

— Как скажете, господин Артаке, — не стал спорить Томас. — Но сами поймите — не мог я правды сказать. Думал, съездим мы с вами в Шварцвальд, побудем немного, да и назад вернемся. А тут вон все как закрутилось.

Я и сам так думал. Но что уж теперь делать?

— Пойдем. Там уже Зарко нас заждался.

Мы поднялись наверх, а там и вправду цыгане уже заждались. Видимо, ломали головы — зачем нам было уединяться? Зарко уже открыл рот, чтобы спросить, но ему помешали.

— А к нам гости, — сообщила Папуша, не забывавшая глядеть по сторонам.

К нам подходил один из соседей — маленький, но предельно важный человечек, одетый в костюмчик из бархата. На гнома он нисколько не походил — внешне довольно юный, без бороды. Другое дело, что маленький. Наверное, я сильно таращил глаза, потому что цыганка толкнула меня локтем.

— Господин Артаке, — поклонился мне человечек, проигнорировав окружающих. — Наш старшина, мастер Димдаш, просит вас зайти в гости. Если вам неудобно, он сам готов подойти к вашему костру. — Подумав, посыльный добавил: — Если не возражаете.

Лагерь, разбитый гномами, порадовал глаз правильностью и порядком — повозки поставлены не абы как, а в шахматном порядке, строго по центру небольшая палатка, по периметру расставлены часовые. Им бы еще вексиллум и стойку с оружием — был бы военный лагерь.

У входа в палатку мой провожатый требовательно протянул руку:

— Ваш меч, господин Артаке!

— Только хозяину дома… — усмехнулся я, похлопав по ножнам.

— Но к мастеру Димдашу нельзя с оружием… — начал юнец, а я развернулся с намерением идти прочь.

В конце концов, я на аудиенцию не напрашивался. На гномов посмотрел, теперь можно и идти. Но из палатки раздался рык на неизвестном мне языке. Судя по всему — моего чичероне выругали, потому что юнец, растеряв важность, торопливо обежал меня и встал на пути.

— Прошу прощения, господин Артаке, — поклонился юный гном едва ли не до земли. — Мастер Димдаш приглашает вас. Оружие, — сглотнул юнец, — оружие вы можете оставить при себе.

Чтобы зайти в палатку, пришлось согнуться в две погибели.

— Здравствуйте, господин Артаке, — встретил меня хозяин — пожилой гном с небольшой седоватой бородкой. Он был мне по грудь. Думаю, по гномьим меркам, считался довольно рослым. — Прошу вас, присаживайтесь.

Я испугался, что мне предложат детский стульчик, но мастер Димдаш указал на пуфик вполне приличных размеров. Сам же уселся на раскладной табурет.

— Ужина вам не предлагаю — это было бы неуважением к Томасу.

Я не сразу понял, потом сообразил, что старик готовил на глазах гномов. Старшина продолжил:

— Господин Артаке, мне очень неловко, что не могу вас достойно угостить. Пива или вина у нас нет, но если хотите, могу предложить каву.

— С удовольствием, — кивнул я, хотя и не знал, что такое кава.

Старшина крикнул что-то, и в палатку тотчас же вплыл аромат… кофе — моего старого знакомца в обеих моих ипостасях, а следом юнец вкатил передвижной столик с двумя кукольными чашками.

С кофе-кавой мне довелось сдружиться давно, когда моему дядюшке привозили диковинные яства и угощения из разных мест. Дядюшка из-за множества дел и забот страдал недосыпом и искал для себя бодрящее снадобье, и кофе, привезенное смуглыми людьми откуда-то с северной части Черного континента, пришлось кстати. Если я бывал в гостях у любимого дяди, он всегда угощал меня этим напитком. Поначалу напиток мне не нравился, пил лишь из уважения к дяде, потом привык, а потом за уши было не оттащить. Жаль, что запасы зерен у дядюшки кончились, а из-за развязавшейся войны новых поступлений не было. Потом, уже будучи студентом, я долго искал этот божественный напиток, сулил купцам золотые горы, но они лишь вздыхали и пожимали плечами.

Взяв чашечку в руки, я зажмурился, наслаждаясь изысканным ароматом. Отведав глоток, зажмурился еще раз — терпкий и жгучий напиток напомнил мне юность, а по всем жилкам сразу же заструилось тепло, разнося бодрость.

— Господин Артаке, вы меня удивили, — заметил гном. — Впервые вижу человека, проявившего такую любовь к каве.

— Вам встречались невежды, — вздохнул я, наслаждаясь вторым глотком. Допив чашку в три глотка — ну, гномьи чашки, совсем мелкие, — спросил: — У вас не будет на продажу фунтика два или три?

Глаза мастера округлились. Осторожно, словно бы имея дело с тяжелобольным, гном спросил:

— А господин Артаке представляет, сколько стоит фунт кофе?

— Думаю, не дороже денег, — улыбнулся я, прикидывая, что, если гном заломит цену, как за пряности, будет дороговато. Все же щепотки перца, купленного едва не по весу серебра, хватает надолго, а кавы — на одну чашку.

— Денег? — удивился мастер.

Теперь настал черед удивляться мне. Потом вспомнил, как Курдула говорила, что люди и гномы меняют товары, а не продают.

— Вы знаете, почему мы не берем за товары человеческие монеты? Нет? Все очень просто — ваши монеты содержат слишком много примесей. В золото добавляют свинец, в серебро — олово. Чтобы очистить благородные металлы от примесей, приходится тратить ртуть, кислоту, а главное — время. Поэтому нам проще выменивать у вас то, чего у нас нет, чем устанавливать курс, соотносить его с количеством серебра в монете. Хотя… — нахмурился гном. — Те серебряные монеты, что поступили от господина Мантиза, — они же из вашего мира?

К счастью, при себе у меня оказался талер, отчеканенный на монетном дворе моего дядюшки. Вытащив его, показал гному:

— Вот эти?

Мастер Дидаш взял талер, придирчиво осмотрел его и кивнул:

— Именно. — Подкинув монету, гном сказал: — Такие монеты мы можем взять — в них девяносто процентов чистого серебра. Вывести десять ненужных процентов труда не составит.

— А разве возможно, чтобы проба была стопроцентной? — осторожно поинтересовался я.

— Разумеется, — улыбнулся гном. — Мы ценим лишь стопроцентное серебро!

Мне оставалось лишь покачать головой, усваивая еще одну новость, меняющую мое представление о мире. Когда-то меня учили, что в природе не существует абсолютно чистых металлов. Что делать, если знание оказалось ошибочным?

— Сколько я смогу получить кофе за эту монету? — спросил я.

— Думаю, фунт обойдется вам в три талера. Но, увы, в настоящий момент могу вам продать лишь полфунта. Не рассчитывал, что в Силингии найдется ценитель кавы, и взял запас только для себя. Но в дальнейшем могу поставлять вам с большой скидкой…

Мне стало немного досадно. Ну вот, а я-то думал, что гном пригласил меня поговорить о загадках Шварцвальда. Если купец говорит о скидке на товар, без которого я в общем-то могу обойтись, значит, он от меня чего-то хочет. Гном решил зайти издалека.

— Насколько я знаю, господин Артаке, вы стали владельцем баронства Выксберг?

— И вас интересует свинец? — спросил я напрямую.

Мастер Димдаш укоризненно посмотрел на меня. Ну еще бы. Он приготовился говорить долго и обстоятельно, а тут сразу в лоб.

— Не хотите еще кофе? — поинтересовался гном и, дождавшись моего кивка, отдал гортанный приказ.

— Не обижайтесь, уважаемый мастер, — слегка поклонился я. — Как я полагаю, о покупке баронства вы узнали от господина Мантиза?

— Дом Инсекта наш партнер уже триста лет, — подтвердил гном.

— Почему он не сказал вам, что баронство оформлено на мою невесту, фрейлейн Йорген?

— А разве женщины занимаются делами? — вскинул бородку Димдаш.

— Фрейлейн Кэйтрин сама собирается управлять имением. Поэтому, чтобы не терять вашего времени, переговоры лучше вести с хозяйкой.

— Что ж… — не стал возражать гном, но в глубине глаз у него мелькнуло некое удовлетворение.

Неужели думает, что сговориться с Кэйт будет легче, чем со мной? Наивный. Она его из штанишек вытрясет и каву за бесценок поставлять заставит!

Вторую чашку я растягивал, поглядывая на гнома. Мне казалось, хозяина мучил какой-то вопрос и он не знал, как его задать. Наконец мастер Димдаш махнул рукой и резко, словно впрыгивая в холодную воду, спросил:

— Как вам удалось снять проклятие с Черного леса?

Хорошо, что в этот момент я уже проглотил, а иначе подавился бы.

— Снял?!

— Разве вы не заметили?! — изумился гном. — В Шварцвальд возвращаются птицы и звери.

— А их здесь не было?

— Я хожу по этой дороге пятьдесят лет, но кроме ворон — а эти птицы обитают везде — да ежей, не встретил ни одного живого существа. А вчера мы увидели зайцев, потом дорогу перешли олени. Прислушайтесь.

А ведь и верно. Снаружи, за тонкой стенкой палатки, раздавался гомон птиц. А раньше, кроме вороньего карканья, я ничего не слышал. Получается, не зря меня рыцарь посылал в Шварцвальд? Может, старый Йорген хотел именно этого?

— Мастер Димдаш, — улыбнулся я. — А можно еще чашечку?

Эпилог

Я сидел в кресле в своем кабинете, потягивая кофе из тонкостенной чашечки. Эту чашку мне где-то отыскала Курдула. Весь дом спал. Кэйтрин, вымотавшись за ночь, дрыхла в нашей спальне без задних ног. Гневко, уже окончательно выздоровевший, отдыхал в конюшне.

Курдула говорила, что бедная девчонка хотела ринуться в Шварцвальд, чтобы отыскать там незадачливого жениха. Еще бы пара дней, так точно рванула бы…

Очень надеюсь, что та история с Папушей останется нашей тайной с цыганкой. Не хотелось бы, чтобы моя невеста узнала такую новость. Впрочем, сам я болтать не стану, а цыганка тем более. После Шварцвальда она и ее дед решили куда-то уехать. Что ж, может, оно и к лучшему. Глядишь, старый цыган найдет себе занятие по душе, а девушка выйдет замуж за достойного человека.

Кофе-кавы осталось на донышке. Можно бы сварить еще, но было лень. К тому же если выпью еще чашку, то спать не буду до утра, а здесь так не принято. В голову лезли дурные мысли. А что, если моя роль в этом мире закончена? В конце концов, тайну исчезновения Йоргена-младшего я решил, а заодно снял проклятие с Черного леса. Где-то даже и жалко, что многолетняя тайна решилась так просто. Может, я и оказался здесь лишь для того, чтобы захоронить тело несчастной девочки-эльфа?

Кажется, сейчас заскрипит дверь и выяснится, что это скрипит под подошвой камень в долине Демерджи, а все, что я здесь пережил, окажется… Интересно, чем это окажется? Даже и слова-то подобрать не смогу. А ведь мне вовсе не хочется обратно! Что я там забыл? Студенты и лекции — это, разумеется, неплохо. Но в последнее время наши ставки урезают и, как нам обещал завкаф, кто-то подпадет под сокращение. Подозреваю, что это буду я. Искать работу в школе? Учить тридцать лоботрясов истории государства Российского — слуга покорный. Можно, конечно, попытаться заработать военно-исторической реконструкцией, но это как повезет.

Но самое главное, ТАМ, откуда я пришел, не будет Кэйтрин. Не будет этой смешной девчонки, которая почему-то считает себя некрасивой. И что мне там без нее делать?

Дверь заскрипела. Возможно, я ждал этого звука, но все равно он оказался неожиданным. От сердца отлегло — в кабинет входил Его Сиятельство Шоршик. Ткнув меня мордочкой, кот устроился в кресле напротив.

— И что ты мне скажешь? — поинтересовался я, не особо надеясь на ответ. — Что дальше-то будет?

Шоршик широко зевнул и подмигнул — дескать, не дрейфь. Мне стало спокойнее. Кот худого не посоветует.

— Не видишь, котик спать хочет, — послышался укоризненный голос.

Я чуть не подскочил в своем кресле.

— Ты бы хоть предупреждал, — проворчал я.

— А как я тебя могу предупредить? — поинтересовался старик. — Я ж, как-никак, душа дома. — Помотав кудлатой башкой, кивнул: — Ладно, в другой раз вначале что-нибудь на пол уроню.

Представив, как будут ночью падать латы или тяжелая книга, я только махнул рукой:

— Пусть все по-старому будет.

— Ты чего к котику-то пристал? Не видишь, устал он, — снова упрекнул меня брауни.

— Хочу узнать кое-что, — начал оправдываться я, но не сумел подобрать нужных слов. Как объяснить домовому, что я пришелец из другого мира?

— А ты не гоношись, — посоветовал мне брауни. — Живи себе, как живется, а как оно дальше будет — так и будет.

Повздыхав, домовой взял Шоршика на руки и покачал его, словно младенца.

— Тебе прежний хозяин подарок велел передать, — кивнул брауни на книжную полку. — Мол, сам-то ты собраться не можешь, а время пришло.

Пока я переводил взгляд, оба приятеля исчезли. Я встал, подошел к полке, снял с нее маленькую коробочку. Открыл. В коробочке лежали два старинных обручальных кольца. Ну конечно же! Я опять забыл! Спасибо тебе, рыцарь Йорген!

Примечания

1

Здесь — уважаемый.

(обратно)

2

Здравствуй, цыган Зарко. Как твои дела?

(обратно)

3

Здесь — старший цыган. Аналог нашему «большой человек». Часто «ром баро» воспринимается как «цыганский барон». Но это не титул, а выборная должность.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1 Город Вундерберг и его обитатели

Глава 2 Приложение к недвижимости

Глава 3 Невеста с претензиями

Глава 4 Шойзель — мостостроитель

Глава 5 Способы проведения досуга

Глава 6 Тень рыцаря

Глава 7 Объяснение в любви

Глава 8 Полуночный обоз

Глава 9 Встречи и поиски

Глава 10 Возвращение блудного конокрада

Глава 11 Лес, как он есть

Глава 12 Проклятие Черного леса

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg