«Мы - истребители»

Мы - истребители (fb2) - Мы - истребители [HL] (Я - истребитель - 2) 1367K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Геннадьевич Поселягин

Владимир Поселягин МЫ — ИСТРЕБИТЕЛИ

В мирное время эта самая обычная московская районная больница была довольно тихим местом, но с началом войны больных с насморком и кашлем в ее стенах встретить стало трудно. Во всех палатах находились раненые бойцы и командиры Красной Армии, которая не жалея себя сдерживала черные орды немецко-фашистских войск. Так что никого не удивило, что в первых числах сентября у входа появились трое командиров, которые, накинув на плечи белые халаты, спокойно прошли в кабинет главного врача.

— Ожил ваш парень. Ожил. В себя еще не пришел, но глаза открывал, а это хороший знак. Очнется не сегодня завтра, поверьте моему опыту, — немедленно сказала главврач, как только один из командиров в форме капитана ВВС открыл дверь ее кабинета. Похоже было, что она по виду вошедших определяла, к кому они приходили.

Анна Семенович в белоснежном больничном коротеньком халатике с большим декольте склонилась надо мною и произнесла грудным голосом:

— Еще нектара?

— Да!!! — Рот наполнился слюной, а глаза не отрывались от этих двух великолепных полушарий.

Еще больше изогнувшись, отчего в определенной части тела возникло естественное неудобство, Анна поднесла к моим губам стакан с молоком.

После нескольких судорожных глотков по подбородку потекла белая жидкость, а кто в присутствии такой женщины сможет пить спокойно?

— Сейчас вытру, — тихим сексуальным голосом сказала Семенович, расстегивая верхнюю пуговицу халата, и в этот момент что-то дернуло меня, и я очнулся…

А очнулся я от давления на мочевой пузырь.

«Ну вот так всегда! На самом интересном месте!!!» — было моей первой мыслью после прихода в сознание.

Открыв глаза, посмотрел на белый потолок с пересекающей его трещиной. Судя по всему, я находился в больничной палате. Попытавшись крикнуть санитарку или еще кого-нибудь, кто носит утки, вдруг понял, что это уже не требуется: что-то горячее потекло по ногам, и подо мной замокрело.

«Зашибись проснулся! — только и мелькнуло в голове. — Похоже, слишком много молока выпил. А ведь знал — не верь красивым девушкам! Запоят!»

Вместо слов мое горло вдруг выдало какое-то блеклое карканье. Прокашлявшись, я довольно внятно позвал:

— И есть тут хто-нибудь? — Однако меня продолжала окружать тишина.

Судя по всему, в палате больше никого не было. Осторожно покрутив неожиданно тяжелой головой и переждав небольшое головокружение, я осмотрелся. Это была одиночная, персональная палата. В углу белый шкаф, у изголовья тумбочка, рядом табурет с наброшенным на него белым материалом, и только через несколько секунд до меня дошло, что это обычный больничный халат. В окно было видно крону дерева, по которой можно было определить, что я находился на втором, а то и на третьем этаже.

На тумбочке стояли банки-склянки с лекарствами, но не они привлекли мое внимание, а графин с водой. Горло пересохло до состояния наждачной бумаги и пить хотелось неимоверно. Жалобно поглядев на воду, я осмотрел себя, как только мог. Одна из ног, показалось, обрублена наполовину. С испугом посмотрев на левую, забинтованную снизу доверху, потом на обрубок правой и сообразив, что их не чувствую, от ужаса потерял сознание.

Жанна Фриске склонилась надо мною и, ложечкой зачерпнув мороженого, вазочку с которым держала в руках, тихо сказала грудным сексуальным голосом:

— Ну съешь еще кусочек, мой сладенький!

Несколько секунд удивленно разглядывал ее. После чего, быстро осмотревшись, не обращая внимания на ложку с мороженым у лица, пробормотал:

— Что-то мне все это напоминает.

— Ну съешь еще кусочек! — как заведенная просила она.

— Ты ненастоящая, — слабым голосом сказал я.

— Это я не настоящая?! — спросила она, скидывая халатик.

— Настоящая…

— Ну съешь еще кусочек, — опять повторила она, и около моего лица снова появилась ложка.

— Да не буду я! Не хочу!

— Будешь! — внезапно твердым и жестким голосом сказала дива.

Мою голову обхватили как будто клещами, и в мой полуоткрытый от возмущения рот все-таки попало этот подозрительное мороженое. Как я ни крутился, Жанна сумела впихнуть в меня еще три ложки.

Наконец я смог освободить одну ногу, и от мощного толчка девушка отлетела к стене, с глухим стуком врезавшись в нее.

Внезапно я понял, что снова обездвижен, как во сне с Анной Семенович.

С жужжанием и потрескиванием тело Жанны зашевелилось, и она стала подниматься. Через прорехи в коже был виден металлический скелет андроида. С жужжанием и потрескиванием от замыкания она рывками двинулась ко мне, говоря грудным сексуальным голосом:

— Ну съешь еще кусочек!

— А-а-а! Разбудите меня кто-нибудь!!!

Ни ущипнуть себя, ни отбиться я не мог, поэтому сделал то, что первым пришло в голову. Больно прикусил губу.

Над головой был тот же потолок с трещиной.

«Интересно, к чему эти сны? Надо будет сонник почитать!» — ошарашенно подумал я и, вспомнив последствия встречи с Семенович, тут же заорал:

— Сестра, утку!

— Елена Степановна, очнулся наш мальчик, очнулся! — без стука ворвалась в кабинет главврача дежурная медсестра.

— Как он? — вставая, спросила главврач.

— Сразу затребовал утку. С ним сейчас Марья Петровна находится. Обмывает.

— Не успели?

— Да нет, утку вовремя принесли. Сам больной потребовал. Странно как-то это…

— Что именно? — спросила Елена Степановна, выходя из кабинета и закрывая его на ключ согласно инструкции.

— Бойкий он больно. Такое впечатление, что с момента операции не десять дней прошло и из комы он вышел не сегодня, а не меньше месяца прошло.

— Речь не плавает, голова не кружится?

— Говорит, что чувствует себя хорошо. Кроме сильной слабости и обычных послеоперационных болей, с ним все в порядке. Кушать потребовал. Я велела ему каши принести, манной.

— Правильно, если немного, то можно. Но то, что он чувствует себя хорошо, вот это странно, — ответила главврач и постучала в дверь без номера.

— Войдите! — послышалось с той стороны.

Приоткрыв дверь, Елена Степановна сказала не входя:

— Он очнулся, — после чего направилась осматривать пациента.

Через несколько секунд их догнал мужчина лет тридцати в форме сержанта НКВД.

Первой, толкнув дверь, в палату вошла Елена Степановна.

— Нельзя больше, больной, — как раз в это время отобрала у пациента тарелку с остатками каши пожилая санитарка Марья Петровна.

— Можно-можно, — потянулся за едой перебинтованный юноша, но сморщился, вернулся на место и, несколько секунд посмотрев на Марью Петровну жалобными глазами, начал всхлипывать.

Почти синхронно завторила ему Марья Петровна.

— На, покушай, еще немного можно, — наконец не выдержала она.

— Ха, всегда срабатывает, — тихо промурлыкал раненый и снова стал наворачивать кашу. Голос он понизил, но не сильно. Похоже, ему было известно, что санитарка была туга на оба уха, но вот вошедшие его прекрасно слышали.

— Так что скажете, Марья Петровна, к чему этот сон? А? — спросил уже громко больной.

— М-да. Кадр, нам попался… — ошарашенно пробормотала Елена Степановна.

Повернув голову, юноша сверкнул ярко-голубыми глазами и с интересом посмотрел на вошедших, при этом интенсивней заработав ложкой. Похоже было, что он небезосновательно считал, что поесть ему не дадут.

Почти сразу на мой крик прибежала санитарка, а за ней медсестра. Когда под меня ловко подсунули утку, никакого смущения я не испытал, я счастливо улыбался. И не оттого, что успел, — хотя и это тоже — а оттого, что шевелил пальцами ОБЕИХ НОГ. Оказалось, я тогда посмотрел на полусогнутую ногу, то есть до колена увидел, а остальную часть нет. Фу-ух-х, такое облегчение! Целые!

— Больной, как вы себя чувствуете?

— Да вроде нормально, пока не понял. Еще пить хочу и… ф-у-у… помыться.

Попив из чайника, носик которого поднесла к моим губам медсестра, я принялся осматривать себя. Обе руки целые. Левая только забинтована по локоть. Левая нога полностью в гипсе, от паха до кончиков пальцев. Грудь и живот тоже все в бинтах. Короче, куда же меня ранили?

Тут на глаза попалась медсестра.

— Извините, мы не представлены друг другу. Вячеслав Суворов, а вы? — спросил я, пока санитарка уносила утку.

— Медсестра Маша Дроздова.

— Маша? Машенька. Как вы прекрасны сегодня. — Осмотрев зардевшуюся от комплимента женщину примерно лет двадцати шести — двадцати семи, добавил: — Машенька, не томите меня, скажите, я серьезно ранен?

— Я сейчас позову вашего врача, она все и объяснит, — отказалась отвечать Маша. В это время в палату вошла санитарка, неся тазик с водой и тряпкой. Чем медсестра и воспользовалась, выскользнув из палаты.

— Ну что, больной, приступим? — громко спросила санитарка.

— Ага. У меня тут вопрос образовался, вы… ага, Марья Петровна. Скажите, можете объяснить, что означают некоторые сны?

— А то ж…

Манная каша была на удивление вкусной. Наворачивая ее, я услышал от дверей чей-то ошарашенный голос:

— М-да. Ну и кадр нам попался…

Обернувшись, посмотрел на стоящих в дверях людей.

Уже знакомая медсестра Маша привела еще двоих. Женщину во врачебном халате и сержанта в форме НКВД. Сто процентов местный особист.

— Здрасте, — поздоровался я и, подхватив остатки хлеба, стал им вытирать тарелку. В животе ощущалась приятная тяжесть.

— Здравствуйте, больной, — ответила женщина.

Особист остался у двери, но смотрел и слушал внимательно.

— Я ваш врач, а также главврач этого госпиталя, Елена Степановна, — представилась она и, присев на стул рядом, открыла принесённую с собой папку. — Давайте начнем осмотр…

— … в общем, все хорошо. Заживление идет даже лучше, чем мы предполагали. Это показывает, что ваш крепкий и молодой организм прекрасно справляется с ранениями. Вы что-то хотите спросить?

— Хотел?! Да я у вас уже раз пять спрашивал, что со мной!

— У вас, Вячеслав, тяжелое ранение левой ноги, перебита малая берцовая кость. Мелкие осколки получили также левая сторона тела, живот, грудь и левая рука.

— А-а-а. Ну да, у меня же на крыле пушечный снаряд разорвался. Помню-помню, а как же. Но вот посадку — нет. Помнится, как на аэродром свой ястребок вел, и все, расплывчато как-то… Можно еще воды, а то горло пересохло?

— Да, конечно. Маша!

Снова попив из чайника, я поблагодарил с Машу и спросил:

— Так когда я на ноги встану?

— У вас тяжелые ранения. Полгода в госпитале — это минимум, что я могу вам обещать, и это если осложнений не будет. А пока отдыхайте. Помните, что сон — лучшее лекарство.

— Понятно. Да, кстати, а какое сегодня число и время?

— Второе сентября. Десять часов дня. Отдыхайте. — Елена Степановна встала и, подхватив папку, в которую что-то записывала при обследовании, направилась к выходу, а вот сержант задержался. Выпроводив всех из палаты, он подошел к койке и, присев на стул, предложил:

— Ну что, Суворов, давай знакомиться?

— Давайте, — ответил я осторожно.

— Я в курсе, так что со мной можешь разговаривать спокойно.

— Вы это о чем? — разыграл я удивление.

— Дивизионного комиссара помнишь? Макарова?

— Помню.

— Ну вот и хорошо. А теперь давай рассказывай все, что произошло, начиная с вылета на сопровождение бомбардировщиков…

— …Шредера!? — изумленно воскликнул я.

— Именно.

— Да вы шутите! Его группа была специально подготовлена для борьбы с асами противника!

— Да точно это он! Я тебе позже газету принесу, он там с одним из своих подчиненных, капитаном Кляузе.

— Вот это новость так новость! Сколько, говорите, я сбил?

— Семь, восьмой разбился при посадке. Геринг рвет и мечет.

— Весело. Вы не знаете, что было после моей посадки?

— Ну почему не знаю, разговаривал я с вашим полковым особистом. Никифоров, кажется. Он довольно подробно все рассказал, специально вам передать просил…

«…Что-то прохрипев, Вячеслав замер.

— Остановка сердца! — выкрикнула Лютикова, и, с неженской силой оттолкнув Никифорова в сторону, стала делать искусственное дыхание.

Особист не сказал ни слова. Стоявшие вокруг бойцы и командиры тоже молчали, наблюдая, как работает Марина. Медик из полка Запашного, военфельдшер Микоян, контролировал ее, держа лейтенанта за запястье.

— Отошли все! Нам нужен воздух и освещение!.. Есть пульс! — спустя секунду выкрикнул он. И через полчаса Суворов уже лежал на операционном столе.

— Кровь больше не требуется, — отгоняла сестра Галя добровольных доноров от санчасти…

Как только шумиха вокруг раненого улеглась и все снова занялись своими делами, иногда замирая и глядя в сторону обозначенной красным крестом землянки, к Запашному подошел приехавший с Никифоровым сержант, лихо кинул руку к пилотке и представился:

— Товарищ подполковник! Старший сержант Суворов! Представляюсь по случаю назначения!

— Суворов? — удивленно переспросил Запашный, изумленно разглядывая лицо новичка.

— Да. Алексей Николаевич, — подтвердил старший сержант, уже устав объяснять попутчикам и незнакомым людям, что он не тот Суворов, который всем известен, хоть и похож.

— Похож, — как будто прочитав мысли Алексея, задумчиво сказал подполковник, — только цвет глаз другой, у Вячеслава они голубые, а у вас, сержант, карие.

Вокруг новичка с таким знакомым и родным лицом стали собираться все, кто был рядом. Слышались удивленные ахи и охи.

— Так вы родственники? — спросил Никитин.

— Нет, товарищ подполковник. У меня уже интересовались два месяца назад товарищи из органов, но я сразу сказал им, что не знаю Вячеслава Суворова.

— Но ведь похож! — выкрикнул кто-то из толпы.

— А ну все разошлись! — рявкнул Запашный.

Бойцы как-то мгновенно испарились, вслед за ними потянулись летчики обоих полков, бросая на ходу любопытные взгляды на двойника.

— Пойдемте в штаб, там и поговорим! — приказал Запашный, и командование обоих полков вместе с сержантом потянулось к штабной землянке.

Пока начштаба изучал документы Суворова-второго, комполка расспрашивал новичка, одновременно приглядываясь к нему. И чем больше подполковник наблюдал, тем больше понимал, какая между этими двоими разница.

Например, характеры были совершенно разными. Вячеславу стоило просто поговорить с любым незнакомым человеком, рассказать пару анекдотов, как они уже неразлучные друзья. Ну приятели, в крайнем случае, настолько он был общителен и интересен, как собеседник. Алексей оказался другим — серьезен, немногословен, редко улыбался. От Вячеслава, просто от общения с ним набираешься позитива, именно поэтому многие летчики так любили его вечерние посиделки, пока не начались концерты. Алексей же такого настроя не давал.

— Документы в порядке, — сказал начштаба.

— Ну что ж, сержант. Назначаю вас во вторую эскадрилью. Какими машинами владеете?

— Перед самым выпуском одним из первых сдал на отлично пилотирование новейшим истребителем „ЛаГГ“.

— О как? Даже здесь похожи… Ладно, сержант, приступайте к службе…»

— И что, сейчас этот двойник летает в моем полку? — спросил я задумчиво. Значит, мне не показалось и вправду видел прадеда. Не бред, как сначала подумал.

— Да. Насколько я знаю, да. Хотели его выдать за тебя, но после отказались от этой идеи. Приказ сверху пришел, так что он уже не двойник, а просто очень похожий на тебя летчик и однофамилец, уж не знаю, как так получилось.

— А Лютикова?

— Довезла тебя до операционной, тут, в Москве, но после того как тебя приняли местные врачи, отбыла по месту службы.

— А мои вещи?

— Все у завсклада.

— Понятно. А награждение?

— Ну я уж думал, ты не спросишь. Думаю, скоро. Как только сообщу, что ты очнулся, будут решать.

— Понятно. И что теперь будет?

— Ты как себя чувствуешь?

— Спать хочу.

— Я не о том, разговор с корреспондентами выдержишь?

— Конечно.

— Ну тогда завтра-послезавтра жди. Ставкой решено осветить твой подвиг. Бой нашего аса против десяти немецких — это очень сильно. Так что готовь речь. Я завтра днем приду к тебе, обсудим ее.

— Хорошо, — сладко зевнул я. И как только особист вышел, накрылся одеялом, стараясь не шевелиться, и вспомнил о прадеде. Мы действительно были очень похожи.

Он был летчиком. Закончил войну гвардии капитаном, комэском в штурмовом полку. Начинал на истребителях, а закончил на «Илах». Но не это было странным. Уж я-то знал, он мне сам рассказывал, что до конца сорок второго был инструктором в летной школе по боевому пилотированию, где, получив звание младшего лейтенанта, все-таки добился отправки на фронт. Так что я никак не ожидал его увидеть на фронте в сорок первом. Как же я все-таки изменил историю, раз произошло такое?

Утром меня осмотрела группа врачей всех возможных специальностей. Там даже был гинеколог, по совместительству стоматолог, который, быстро проверив мои зубы, сказал, что все в порядке. Я его воспринял скептически, но не отогнал. Так что этот спец-совместитель, поизучав некоторое время мою пломбу на одном из коренных зубов, в конце концов выдал:

— Чудесненько-чудесненько. Миленько. Кто делал? — Судя по всему, пломба его изрядно заинтересовала.

Пришлось быстро сочинить историю про незнакомого врача, который и поставил ее. Коновал отвязался, но в дальнейшем заскакивал ко мне периодически, осматривал зубы. Что-что, а с ними у меня было все в порядке — кроме этой злосчастной пломбы — все были ровненькие, белые, результат работы профессионального стоматолога. Родители кучу бабок вбухали в них, что позволило спокойно улыбаться, не стесняясь неровных зубов, как было ранее, в детстве.

Почти час доктора кружились надо мной, осматривая и записывая что-то в историю болезни. Но наконец эта утомительная процедура закончилась, и что-то обсуждавшие врачи вышли, предоставив работу медсестрам. И все началось по новой.

Три медсестры стайкой кружили вокруг меня, ставя уколы и давая таблетки. Потом, взяв несколько анализов, они тоже вышли.

— Как тяжело день-то начался, — пробормотал я, проводив их взглядом и крикнув вслед: — Эй, а завтрак?

— Через десять минут усе будет, — сообщила заглянувшая санитарка.

— Тогда ладно, а то я думал, забыли про меня. — Все, кто болеет, становятся просто несносными. За собой я такого раньше не замечал, но все бывает в первый раз в жизни.

День до обеда пролетел молниеносно, меня не трогали, так что можно было отдохнуть, читая «свежую» газету недельной давности.

Среди списка награждений моей фамилии не было, но своих нашел. Хорошо, что хоть их не обошел дождь наград. А вот про мой бой там оказалось все, так как выпуск был дополненный, как гласил заголовок. Видимо, в прошлом выпуске напечатали общую статью, а в этом — уже более подробную.

— Вот и почитаем, что тут пишут, — пробормотал я, разглядывая фотографии.

Статья оказалась интересной даже для меня.

В принципе ничего так написано. Кое-что, конечно, неправильно, например, что я, очнувшись, когда меня вытаскивали из кабины самолета, пробормотал: «Товарищ командир, задание выполнено…» — и потерял сознание. Это был явный вымысел корреспондента.

А вот бой описали довольно грамотно, видна рука специалиста. Похоже, корреспондент с фамилией Андреев нашел профи. Были вставки от подполковника Шредера — как его привезли в штаб фронта, где он давал показания. Много что было. Упомянули даже про восьмой «мессер», разбившийся при заходе на посадку.

В общем, профессионально написанная статья про героя-летчика. Можно было бы возгордиться, но нечем. Тут можно сказать одним словом: дрался насмерть, решив для себя, что не отступлю. В общем, там я умер. И это помогло. Ни страха, никаких других чувств в том, уже известном на всю страну воздушном бою я не испытывал. Решив для себя: «Или я их, или они меня. Другого не будет!»

И именно поэтому не боялся атак «мессеров», смело поворачивая им навстречу и встречая огнем, не обращая внимание на то, как на плоскостях и корпусе появляются все новые дырки. Главное для меня было уничтожить как можно больше гитлеровцев. То, что я дрался с легендарной в мое время группой полковника Шредера, удивило меня. Если бы я знал до боя, шансов бы у меня не было. Совсем. Но я не знал. Похоже, это и спасло, не погиб, выжил.

Фото на обратной стороне заинтересовало. Там было командование моей дивизии. Около десятка командиров позировали перед камерой. С интересом посмотрел на заголовок статьи.

— О как! «Успешный налет нашей авиации на крупный железнодорожный узел сорвал планы подготовки немецко-фашистских войск к крупному наступлению!» — вслух прочитал я.

Статья была интересная. Если отбросить мусор, то получалось, группа наших бомбардировщиков примерно в тридцать машин на рассвете налетела на этот узел и смела бомбами все, что только можно. Корреспондент написал, что с задания не вернулся только один самолет, сбитый зенитками. Это была явная ложь. Число можно смело увеличить раза как минимум в три. Думаю, не меньше пяти не вернулось. Уж я-то знаю, навидался, и как действуют немцы в таком случае, осведомлен прекрасно.

На фотографии был командир дивизии, начштаба, комиссар и еще пятеро незнакомых командиров. Это они участвовали в разработке операции.

Несколько секунд разглядывал капитана, стоявшего за левым плечом полковника Миронова. Это был тот самый командир, что я видел в беседке, когда прибыл к генералу. Что-то в его лице было знакомое, но я никак не мог вспомнить.

Продолжая пристально рассматривать фото, краем сознания зацепил в памяти когда-то прочитанное, как вдруг в палату вошла санитарка с подносом. Время обеда.

Воспоминание как появилось, так и исчезло, испуганное приходом Марьи Петровны. С легкой досадой бросив газету на стул, я принялся за еду.

Проводив взглядом уходящую с грязной посудой санитарку, почувствовал, что упустил что-то важное, но сколько в дальнейшем ни смотрел на фото, так ничего и не вспомнил.

Уполномоченный особого отдела сержант госбезопасности Путилин Александр Яковлевич готовился к приему военной и гражданской прессы. Суворов, очнувшийся вчера, выразил полную готовность к освещению своего беспрецедентного подвига. Даже сержант, относившийся к подобным сообщениям довольно скептически, видел, что на это раз пресса не лгала, не преувеличила. Парень действительно герой и гениальный летчик, как писали о нем в газетах. Еще раз просмотрев лист с фамилиями приглашенных корреспондентов, Путилин снял трубку, но сказать ничего не успел, в дверь кто-то осторожно поскребся. Так делал только один человек, и Путилин знал кто:

— Войдите!

В кабинет сержанта проскользнула его осведомитель.

— Что, Мария?

— Опять он пришел! — округлив глаза, сказала санитарка.

Подхватив фуражку, особист вывел девушку в коридор и, заперев дверь, поспешил к кабинету главврача. Он знал, где найдет посетителя.

Молодой лейтенант авиации, что сидел, закинув ногу на ногу, в кабинете, ничем не привлекал к себе внимания. Самый обычный командир, которых много в нашей армии.

— …и когда его можно будет навестить? — спросил летчик, продолжая разговор.

— Сейчас он под полным обследованием, но думаю, завтра, если все будет нормально, я разрешу посещения.

В это время без стука вошел местный особист. Было видно, что они с лейтенантом хорошо знакомы, так как пожали друг другу руки, как старые приятели.

— Елена Степановна, вы не оставите нас? Нам нужно поговорить наедине.

— Конечно, у меня как раз обход на втором этаже, — ответила главврач.

Как только женщина вышла, Путилин спросил:

— Ты опять насчет Суворова?

— Сам же прекрасно знаешь, чего спрашиваешь? — пожал плечами лейтенант.

— Зачем он тебе?

— Санька. Учеба у Мастера — это ТО, ЧТО МНЕ НАДО! Понимаешь? Это шанс, и я его не упущу. Хочу пробиться к нему в подразделение.

— Ох, Степа-Степа, что-то ты темнишь. Кстати, а где Василий? Это ведь его была идея?

— Его… Вызвали Васю. Летчиком-инспектором при Главном штабе ВВС назначали. Убыл по месту службы. Сердился очень, что не дождался.

— А ты?

— Переучиваюсь на новый тип самолета, — объяснил Степан.

— Вижу, как переучиваешься… Зачем хоть Вячеслава видеть хочешь?

— Познакомиться сперва хочу, вдруг не понравимся друг другу.

— Не советую я тебе к нему в часть идти. Не, не советую, — задумчиво покачал головой Путилин.

— Что так? — прищурился летчик.

— Подомнет он тебя. Я с ним полчаса общался. Лидер он, как есть подомнет. То еще… чудо.

— Думаешь? — без особого удивления спросил лейтенант.

— Сам увидишь, — отмахнулся особист.

Степан Микоян насмешливо посмотрел на собеседника, легкая ироничная улыбка мелькнула на его губах.

— Когда его можно увидеть? — спросил он.

— Да прямо сейчас, у меня как раз с ним встреча. Нужно обговорить кое-что. Заодно и познакомлю. Приглядишься.

Они вместе вышли из кабинета. Подойдя к палате Суворова, Путилин, открыв дверь, вошел первым, немного помедлив, вслед за ним зашел и Степан.

— Здравствуй, Вячеслав, как себя чувствуешь? — спросил сержант.

— Как будто меня изнасиловала трехсоткилограммовая красотка. Переломы, боль во всем теле, и некоторое сомнение, было или не было, — услышал Степан бодро-веселый голос.

Войдя в палату, он встретился взглядом с ярко-голубыми глазами молодого паренька, который без всякого смущения разглядывал его.

Я с любопытством рассматривал зашедшего вслед за Путилиным парня. Судя по знакам различия, видневшимся из-под накинутого на плечи больничного халата, гость был таким же лейтенантом авиации. Похоже, восточных кровей. Плохо в этом разбираюсь, но вроде армянин — нос с головой выдавал его. Ничего так, довольно приятное лицо.

— Познакомься, Вячеслав. Это лейтенант Степан Микоян. Он хочет с тобой пообщаться. Перенять, так сказать, твой опыт, — представил его особист, усаживаясь рядом с моей кроватью. Достав блокнот, он нашел нужную страницу и, бросив на меня быстрый взгляд, принялся просматривать записи.

— Руки, я думаю, пожимать друг другу не будем. Я сейчас не в форме, — сказал я, кивнув.

— Хорошо, — согласился лейтенант. Удивительно, но он явно волновался.

Тут слово взял особист:

— Кхм. Вячеслав, давай пока начнем с посещений. Елена Степановна их одобрила, но только через неделю. Так что десятого сентября у нас начнутся встречи. Вообще-то, этим должны заниматься другие люди, но поручили мне.

— А что, уже список посещений есть? — искренне удивился я.

— Вячеслав, ты теперь известный человек в стране. Зачитать? — с легкой улыбкой спросил сержант.

— Давай. Ничего, что я на ты?

— Нормально. Значит, так: московские пионеры решили присвоить одной из дружин имя летчика Дважды Героя Советского Союза лейтенанта Вячеслава Суворова и принять его в почетные члены. Они записаны на двенадцатое сентября.

— Членом меня еще никто не объявлял, тем более почетным! — ошарашенно пробормотал я.

Хмыкнув, Путилин продолжил:

— Также подали заявку на встречу ряд известных авиаконструкторов: Лавочкин, Петляков, Гудков, Яковлев… Ну это пока в сторону. Ходить ты не можешь. Список встреч сразу согласуем или потом?

— Давай потом. Сейчас я немного не в себе. Такие новости… Подождите! А как пионеры приняли меня в дружину, если я еще не Дважды Герой?

— Во-первых, известие о твоем награждении уже прошло в массы. Во-вторых… узнаешь позже.

— Награждать будут? — с хитринкой спросил я.

— Ну раз ты понял, то да, решили награждать тебя прямо в палате. Мне пока подробности не известны, просто предупредили. Продолжим: пресса дала заявку на встречу с тобой. Дали несколько, но мы решили свести их в одну, чтобы не загружать тебя.

— Их тоже через неделю?

— Нет, на этот раз нет. Приказ сверху — как можно быстрее дать статью о тебе в газету. Немцы в своих газетах вопят, что сбили тебя. Что ты погиб. Нужно дать опровержение. Приготовься, среди корреспондентов будут и иностранные.

— Понятно. Речь мне приготовили?

— Готовят, но тут нужны и твои мысли тоже. Я вечером зайду, запишем. Вопросы еще есть?

— Есть и немало. Но я пока сформулирую их, вечером поговорим, — ответил я, бросив быстрый взгляд на Степана.

— Хорошо. Степан, у тебя вопросы к Вячеславу будут?

— Будут, — ответил Микоян.

Проводив взглядом выходивших из палаты гостей, я откинулся на подушку. Степан мне понравился, довольно эрудированный пацан, приятно было с ним поговорить. Взяв с тумбочки часы, посмотрел на время.

«Ничего себе! Это что, мы со Степкой два часа проговорили?!»

В это время дверь в палату отворилась, и заглянула медсестра — узнать о моем самочувствии. Что мне нравилось, так это что обо мне заботились. Та же дежурная каждые два часа заходила и проверяла меня. Вот и сейчас, забрав градусник и сообщив, что через час начнутся процедуры, то есть уколы, вышла.

Со Степаном за время разговора мы довольно быстро скорешились, так что он теперь называл меня Севкой, а я его Степкой. За все время нашей беседы, в которой он был внимательным слушателем, мы успели немного узнать друг друга. Сидевший в стороне Путилин с интересом наблюдал за нами. Что мне понравилось в Степке, так это то, что в основном все вопросы были в тему.

За время нашего общения я выяснил, почему он пришел ко мне. Оказалось, его направили ко мне из центра переподготовки, где он переучивался на Як-1 — уговорить читать лекции по методике воздушного боя и боевому пилотированию. Что ж, я не против, но только после того, как хотя бы начну передвигаться.

В конце беседы он смущенно попросил принять его в мое подразделение и обучить боевому пилотированию. Вопрос меня озадачил, что я и сказал:

— В принципе я не против, только это надо обращаться не ко мне, а к командованию, чтобы тебя направили в полк, где я служу.

Степан заверил меня, что это не проблема, главное — моё согласие учить его.

После ужина я взял свежую газету, принесенную медсестрой, и стал с интересом изучать новости с фронтов. На первой странице была маленькая фотография командира, который поднимал в атаку своих бойцов. Снимали снизу, из окопа. Фотограф был мастер своего дела. Фотография передавала тот накал страстей, которые присутствуют в подобных случаях. Я ходил в атаку. В одну, но ходил. Так что могу с уверенностью сказать — это не инсценировка где-нибудь в тылу. Корреспондент действительно находился в первой линии — слишком неоднозначно выражала чувства спина командира, который держал в руке ТТ и взмахом звал своих бойцов следовать за собой. Даже куст минометного разрыва неподалеку так не привлекал внимания, как этот парень в форме лейтенанта.

— Кто написал статью? И вообще, про что она? — пробормотал я, взглядом ища в конце фамилию корреспондента. — Оп-па!

Фамилия была знакомая. Это был тот самый старший политрук, что фотографировал меня в первый день знакомства с полком Никитина, когда я стоял на крыле своего «ястребка» после боя с двумя «мессерами». Сомнений не было, это был он. Даже инициалы совпадали.

С интересом углубившись в чтение, понял, что речь идёт о бое одной из рот Западного фронта. Написано было интересно. Можно даже сказать, очень. Фантазия у меня буйная, этот бой как будто встал перед глазами. Так что потратил я на эту статью почти час, то вчитываясь в текст, то воображая картины сражения…

В итоге маршевая рота под командованием лейтенанта Горелых, причём не кадрового, а из запасников, сумела задержать прорвавшихся немцев на полтора дня! До подхода дивизии из резерва. Уничтожив при этом больше десятка танков, множество грузовиков и просто огромное количество гитлеровцев!

Конечно, и потери оказались большими. От роты и приданной ей сорокапятки с расчётом осталось чуть больше сорока человек, но сам командир выжил. И именно на последней позиции его разыскал корреспондент.

Заканчивалась статья коротким сообщением о гибели лейтенанта Горелых в следующем бою. В котором как раз и сделана была эта фотография…

— …слав? Спишь?

Открыв глаза, посмотрел на склонившегося надо мной особиста и спросил, случайно стряхнув с груди газету:

— Я что уснул?

— Похоже, что так, — согласился со мной Путилин, поднимая ее с пола.

— Странный сон, — сказал я, припомнив ускользающие видения.

— Расскажешь? — Сержант положил газету на тумбочку, пододвинув стул, уселся на него и приготовил блокнот и карандаш.

— Почему нет? Заглавие, — кивнул я на газету.

Особист поднял ее, бросил быстрый взгляд на фото и вопросительно посмотрел на меня.

— Вот там я и был.

— Как это?

— Как бы объяснить… Ум-м. У меня было такое впечатление… Да, как в кино, только все по-настоящему. Ревущие танки, горящие деревья, стрельба… Похоже все.

— А, это у тебя просто фантазия хорошая. Бывает, — отмахнулся Путилин, сразу потеряв интерес к моему сну. Видимо, подобное он слышал не раз.

— Бывает, — согласился я. Сны у меня действительно выразительные. — Лейтенанта только жалко.

— Если бы он не поднял в контратаку батальон, немцы бы ворвались в окопы, а это еще хуже. Тут они их отбросили, а то, что Горелых в ней погиб, так это судьба, — спокойно ответил особист. Видимо, он действительно читал эту статью.

— Все равно жалко. Таких людей теряем. Как он засады устраивал, а?

— Судьба… Героя вот посмертно получил. Ну что, приступим?

— Это да. Приступим… У меня тут вопрос образовался, даже не вопрос, а просьба.

— Говори.

— Я не успел прочитать газету, уснул на этой статье; что творится на фронтах? Мы остановили немцев?

— Кхм. М-да. Ну, слушай. — Устроившись на стуле поудобнее, сержант посмотрел на меня и начал рассказывать последние новости на фронтах: — Отступаем мы. Что тут говорить, сам недавно с фронта, знаешь, как там. За эти дни, что ты был без сознания, немцы сделали несколько крупных прорывов — разведка прощелкала — окружая наши войска. Один на Украине к Киеву, но были отброшены фланговым ударом резервной армии. Говорят, она вся полегла, но дала время не только начать отводить войска — товарищ Сталин отдал приказ, — но и занять оборону, пока они отходят. Те части, что стояли в обороне, практически полностью полегли, но наши отошли. Сейчас Киев в руках немцев.

— Отбивать обратно будут?

— Вряд ли. Там сейчас неразбериха. У меня друг оттуда только что приехал, рассказывал. Везде как будто слоеный пирог. Пока все нормализуется, сколько времени пройдет. Главное, фронт держат.

— А в Белоруссии что? — спросил я, принимая информацию к сведению. Насколько мне было известно, в моей реальности Киев захватили несколько позже. В двадцатых числах сентября. Видимо, тут сыграло роль то, что Сталин все-таки дал приказ отвести войска. Судя по виду Путилина, вышли не все, далеко не все. Вряд ли много больше половины.

— Тоже отступаем понемногу, но не так, как на Украине, там немцы делают гигантские шаги вперед.

— Понятно. Ладно, давайте по посещениям. С кого начнем? — спросил я.

— С авиаконструкторов.

— Хорошо.

— Так, Яковлев сам приезжать отказывается, велел привезти тебя к нему, когда начнешь ходить.

— Да пошел он тогда! Надо — приедет. Это я ему нужен, а не он мне. Что с остальными?

То, что у Яковлева барские замашки, я слышал еще в свое время. Общаться с подобными людьми мне приходилось постоянно, и тут их видеть не то что не мог, а просто не хотел. Надо — придет, не надо… на х… я его видел.

— Лавочкин очень хочет с вами пообщаться. Просто рвется… — продолжил особист, но был прерван мною.

— О как? Знаете, а вот с ним я бы встретился. Это можно организовать?

— Да, он сейчас в Москве. Когда его записать?

— На вчера, — коротко ответил я, получив в ответ внимательно-оценивающий взгляд Путилина.

— Понятно. Тогда завтра в девять утра. У тебя как раз заканчиваются процедуры, да и Елена Степановна уже осмотрит, вот я его и проведу.

— Это все хорошо, но мне нужен мой дневник. Он с вещами? — спросил я и по лицу сержанта понял, что ляпнул глупость.

— Нет, конечно. Твой дневник теперь считается документом особой важности, он опечатан, лежит у меня в сейфе.

— Вот и его прихватите. Нужно будет много что продемонстрировать Семену Алексеевичу.

— Ты его знаешь?! — удивился особист.

— Просто слышал. Что там дальше?

— Так… Гудков подал заявку. Его сейчас нет в Москве, вернется через десять дней.

— Вот как вернется, так и встретимся.

— Петляков тоже заинтересовался тобой. Но он в Москве только через месяц появится. Где-то на одном из эвакуированных заводов работает.

— Понятно. Как вернется, так и поговорим, — ответил я так же, как и в случае с Гудковым.

— Пионеры… Пресса… Насчет них пока ничего нет. Нужно дождаться получения разрешения на встречу. А пока давай обсудим, что будем делать с твоей будущей речью. Мне должны были привезти пробный набросок, но не привезли, так что давай своими словами. Я тут накидал возможные вопросы, так что давай буду задавать, а ты на них отвечать. Согласен?

— Конечно, — ответил я, пожимая плечами и морщась от вспышки боли в боку. Рука меня не тревожила.

Ночь прошла спокойно. Кошмары на этот раз не мучили. После осмотра и всех процедур я лежал на здоровом боку и уже без особого интереса читал опостылевшую на второй день газету.

«Блин, кроссворда нет… И сканворда… Даже занюханного ключворда нет!»

Только я отложил газету в сторону, как после стука отворилась дверь и Путилин пропустил в палату моложавого мужчину средних лет в полувоенном френче. Я только потом узнал, что такие носили в тылу гражданские начальники. Почему в нем был Лавочкин, не знаю. Видимо, накинул то, что было. В руках сержант держал запечатанный конверт с грифом «совершенно секретно».

— Здравствуйте, Семен Алексеевич. Привет, Сань. Присаживайтесь, — указал на стоящий рядом с кроватью стул.

— Здравствуй, Вячеслав, — ответил Лавочкин, с интересом рассматривая меня.

— Вы меня так пристально разглядываете…

— Извини, просто я впервые разговариваю с летчиком, который так воевал на моей машине.

— Да-а. «ЛаГГ», сколько раз он выручал меня из казалось бы безвыходных ситуаций…

— Вам так понравилась моя машина? — обрадованно спросил конструктор.

— В общем-то нет! — твердо сказал я, глядя Лавочкину прямо в глаза.

Мои слова Семёна Алексеевича не удивили, это было видно. Похоже, все болячки «ЛаГГа» он знал не хуже меня. Ещё было видно — ему приятно, что самый результативный летчик Союза летает на его машине. И при всём при том конструктор никоим образом не показал, что неприятно удивился моему отзыву. Молоток. Хорошо держит удар.

— Я думаю, вы сами знаете, что с «ЛаГГом» не так. Не так ли?

— Вы не ошиблись, Вячеслав. Детских болезней у него много, — согласился со мной Лавочкин.

Уважаю. Не знаю, может, он ожидал всяческих восторгов в адрес своего детища, но, похоже, своими словами я только подтвердил его мысли.

— Вот о них мне бы и хотелось поговорить. Думаю, я когда-нибудь выйду из госпиталя, и мне бы хотелось сесть на НОВУЮ СЕРИЙНУЮ машину.

— Я так понимаю, Вячеслав, вы хотите мне что-то предложить? — чуть подался ко мне Лавочкин.

— Много что. Только боюсь, как бы нам дня не хватило. Товарищ сержант госбезопасности, я могу получить свой дневник? — официально обратился я к особисту.

Путилин, который, присев в уголке, с интересом слушал наш разговор, встал и, подойдя, вскрыл пакет. Получив дневник в руки, я стал быстро его листать.

— Вот, — сказал, открыв нужную страницу.

— Что это? Он немного похож на «ЛаГГ», — пробормотал конструктор, с большим увлечением рассматривая рисунок Ла-5.

— Вообще-то это и есть «ЛаГГ», только с мотором воздушного охлаждения.

— У него большой капот. Будет сильное воздушное сопротивление, — пробормотал Лавочкин, на глаз прикидывая конструктивные недостатки.

— Это легко компенсируется мощью двигателя.

— Двигатель… Проблема только в двигателе, — хмыкнул Семён Алексеевич, посмотрев на меня. — Точнее, в том, что его негде взять.

— У меня в июле был разговор с одним перегонщиком — они нам новую технику перегнали — вот он рассказал про моторы воздушного охлаждения, которыми завалены склады. Я этим заинтересовался, оказалось, они стоят на СУ-2…

— М-82А, — кивнул конструктор.

— Да, мне приходилось сталкивался с ними, так что ТТХ и размер мотора я знаю. Пришлось изрядно поработать головой, пока не получился этот набросок.

— Машина потяжелеет, — с сомнением сказал Лавочкин, вернувшись к разглядыванию рисунка.

— Мощь двигателя это компенсирует. А то, что он большой… Видите, какие там фальшборта? Тем более этот мотор вам в плюс: никто из других конструкторов ими не интересуются. Весь запас ваш.

— Не все. Гудков на свой прототип такой поставил. Не знаю, что у него получится, — едва поморщился конструктор, говоря о своем знакомом-конкуренте.

— Да?.. Не знал. Думаю, вам лучше объединиться. Сейчас война, главное — это помощь нашим войскам, и первоклассный перехватчик нам не помешает. Ссоры и единоличие тут неуместно.

— Я подумаю над этим, — кивнул Семён Алексеевич. Судя по его виду, он собирался вырвать листок с рисунком и забрать его с собой.

— Давайте я вам распишу его ТТХ и предназначение?

После кивка конструктора я откинулся на подушку и, мазнув взглядом по Путилину, который с огромным интересом продолжал прислушиваться, начал говорить:

— По идее это перехватчик…

Обедали мы втроём, но даже во время еды жаркий спор между мной и Лавочкиным не стихал, доходя до криков. Крики были с моей стороны, Семён же Алексеевич оказался удивительно тактичным человеком и не повышал голос даже в самый накал беседы.

Я знал все болячки будущего Ла-5 и старательно подсказывал или прямо говорил, где могли быть дефекты. Специально для Путилина в некоторых моментах уступал, говоря: «Вам виднее, Семен Алексеевич, все-таки это вы авиаконструктор».

В общем, мы проговорили до семи вечера, в конце придя к компромиссу. Я в душе радовался: все, что знал, все передал Семену Алексеевичу и теперь надеюсь, что этот довольно неплохой истребитель появится у нас раньше, гораздо раньше. Главное, добился всего, что хотел. Указал на детские болезни самолета, подсказал, как их «вылечить», и пообещал при любой возможности, поддержать его. Я не знаю, кто придет ко мне награждать, но попробую договориться о встрече с компетентными людьми, которые могли помочь в дальнейшей судьбе истребителя.

Пожав мне руку, Лавочкин вслед за уставшим особистом вышел из палаты, прижимая к груди несколько листков. Он все-таки выпросил у меня рисунок. Я не возражал: изображенный на рисунке Ла-5 до мельчайшей черты соответствовал самолёту конца сорок третьего года.

Еще я смог добиться понимания у Лавочкина, что на истребителе должны стоять пушки и… обязательно радиостанции. Я даже пошутил: «Пусть не будет пушек, главное — рации!»

Семён Алексеевич пообещал пробить эту тему, не выпускать машины в серию без связи и устранить помехи путем экранирования мотора. На моем «ЛаГГе» таких проблем не было, Семеныч с помощью инженера полка и радиста экранировал мою машину, используя запчасти со сбитых «мессеров». Остальным такого не сделали, и связь на других радиофицированных машинах была не просто плохая, а ужасная. Разговаривать фактически было невозможно.

Этот непростой день так вымотал меня, что я уснул почти сразу, как только дверь за моими посетителями закрылась.

Утро началось как-то суетливо. Быстрая приборка, испуганно-ошарашенные глаза Елены Степановны, проводящей обход. Суетящиеся медсестры и украшение палаты не удивили меня. Чего-то подобного я ждал, поэтому довольно спокойно относился к беготне вокруг. Меня, стараясь не беспокоить, приподняли и подсунули подушку под спину, устраивая в полусидячем положении.

Зашедший особист быстро осмотрелся и, подхватив стул от стола, устроился рядом.

— Ну что, Сева, порепетируем?

Похоже, сегодня меня будут награждать. Видимо, это действительно было так важно, что не стали дожидаться, пока я хотя бы не встану на ногу. Про костыль уж вообще молчу.

Час с Путилиным пролетел незаметно, после плотного обеда, к четырем часам, дверь моей палаты распахнулась, и в нее вошел капитан госбезопасности в накинутом на плечи больничном халате.

Быстро осмотревшись, он не выходя кивнул в открытый проем, и в палату повалила куча народу. В основном фотографы. На мой взгляд, пятерых было многовато, однако этим не закончилось. Вошли также несколько человек в цивильном, в которых я не без труда опознал прессу.

«Похоже, моя раскрутка начала принимать огромные масштабы. Если обо мне знает каждый человек в Союзе, так теперь и за границей будут знать!»

А вот после них в дверях появился уже тот, кто должен был награждать меня. И он меня изрядно удивил. Никак не ожил увидеть перед собой… Сталина?!

Вот тут я охренел. Мысль, что меня мог наградить сам Верховный, мелькала где-то на задворках черепушки, но что это произойдет в действительности, не просто изумило меня, а выбило из колеи. Я самым натуральным образом впал в столбняк.

Подумав, что с выпученными от удивления глазами буду смотреться на первых страницах газет несколько неуместно, постарался быстро прийти в себя. Видимо, Сталин понял, какие чувства бушуют во мне. Слегка улыбнувшись, он неторопливым шагом вошёл в палату. За ним последовала свита из ближнего окружения.

Из них я узнал только командующего ВВС Жигарева. Потом, после нескольких попыток, «узнал» еще одного — в форме старшего комсостава госбезопасности. Это был Берия.

«Что-то их много. Ладно бы Калинин, этот всесоюзный староста пришел награждать, прихватив Жигарева, но Сталин! Берия! Им-то какого надо?»

Мое лицо оставалось невозмутимым, но внутри бушевал ураган чувств. Меня переполняли вопросы.

Больше всего изумлял тот факт, что Сталин нашел время для встречи со мной, и это — когда немцы продолжают теснить наши войска! Видимо, мой случай укладывался в политическую ситуацию в стране и на фронте — все должны знать, что Верховный не забывает своих героев, а самых выдающихся награждает лично.

За то время, что Сталин шел ко мне, я немного пришел в себя и нашёл силы приветствовать его как положено:

— Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий.

Была мысль рявкнуть как следует, но вспомнив, где нахожусь, оставил эту идею. Да и грудь могла воспротивиться — бок изрядно побаливал.

Сама процедура награждения пролетела молниеносным вихрем. Сталин что-то вещал в течение получаса. Слепили вспышки фотографов. Жужжала старинная кинокамера в руках профессионального оператора. Мне приходилось общаться с этой братией, и опознать профи в этом тридцатилетием парне было не трудно.

После того как мне на больничную пижаму Сталин приколол две Золотые Звезды, орден Ленина к первой медали, орден Боевого Красного Знамени, вручил грамоту Президиума Верховного Совета СССР и ключи от квартиры в центре города, он протянул мне руку. Пожав сухую крепкую ладонь, я улыбнулся объективам. Последовало несколько вспышек.

Незаметно вошедший в палату мужчина лет сорока не привлек к себе внимание, однако Берия насторожился, увидев его.

— Вы хотите что-то спросить у товарища Сталина? — спросил меня генерал Жигарев. Именно он подавал Верховному награды. Фотографы и пресса стали по очереди покидать палату. Похоже, дальнейшее не предназначалось для их ушей. Все, что нужно, они получили. Кстати, Иосиф Виссарионович тоже заметил вошедшего и едва заметно нахмурился. Видимо, это был посыльный, и похоже, он принес не очень добрые новости, раз последовала такая реакция.

Об этом вопросе я был проинформирован, поэтому ответил, как и сказали. Правда, с небольшим дополнением:

— Вопросов нет, товарищ Сталин… есть просьба.

Я увидел, как легла тень на лица Берии и Жигарева. Их недоработка. Этой просьбы не должно было прозвучать.

— Спрашивайте, — кивнул Сталин.

Мельком посмотрев на спины выходящих корреспондентов, сказал:

— Поговорить с тем человеком, которому вы всецело доверяете. И который донесет до вас мои слова не искаженно.

— А лично вы, товарищ Суворов, с товарищем Сталиным пообщаться не хотите? — с любопытством спросил Верховный.

— А у вас есть на это время? — удивился я.

Сейчас, именно в эти мгновения решалось все. Смогу ли донести до Сталина то, что нужно? Не приведет ли это к беде? Заметив, что Верховный заторопился уйти, когда увидел посыльного, я понял, что только так смогу «поговорить» с ним, через другого, но и это очень хорошо.

Пока мы тихо разговаривали, в палате, кроме свиты, никого не осталось.

— Времени нет, — согласился Сталин. — Хотя я именно для этого и приехал к вам, товарищ Суворов. Хотел поговорить, но…

Верховный задумался.

— Основные мысли я изложил в своем дневнике, сегодня с утра начал, когда понял, что будут награждать. Не думал, что так получится, просто подстраховался. Все мысли про авиацию и опыт боев фронтовиков с начала войны я записать успел.

Генерал Жигарев наклонился и достал из тумбочки, куда убрала тетрадку медсестра, дневник.

— Страницы с двадцать шестой по тридцать четвертую, — пояснил я.

Иосиф Виссарионович, взяв тетрадь и попрощавшись со мной, вышел из палаты, свита последовала за ним.

Проведя рукой по лбу, я понял, что он мокрый. Разговор вживую с самим Сталиным изрядно вымотал меня. Почти сразу после того, как последний из свиты — Берия — вышел, бросив на меня пристальный взгляд, комната быстро наполнилась любопытным народом из персонала больницы. Последовал второй акт действия — поздравления.

Медсестра Мария сняла награды с пижамы и пообещала лично прикрепить их к моей гимнастерке. Попросив ее положить орденские книжки, ключи и ордер на квартиру в тумбочку — потом изучу, сейчас был изрядно выбит из колеи, — откинулся на подушку, поморщившись от боли в боку. Нужно осмыслить все, что произошло во время награждения.

— Ну и зачем ты это сделал? — услышал я от дверей.

В палате, кроме меня и тихо суетящейся Маши, никого не было, поэтому сердитый голос особиста заставил меня вздрогнуть.

— Чего так пугаешь? — недовольно спросил я.

Судя по виду Путилина, ему вставили изрядный пистон за мою просьбу. Казалась бы, ну что тут такого? Я видел, Сталин сам хотел поговорить с фронтовиком, и если бы не посыльный, это бы произошло. Так нет, всегда найдется недовольный.

— Получилось так. А что, проблемы?

— Проблемы… Ладно, что было, то прошло. Вечером к тебе придет человек, который к тебе прикреплен, после этого мы, скорее всего, перестанем общаться.

— Кто такой? — спросил я с любопытством, глядя, как сержант садится на стул рядом с кроватью.

— Еще не знаю. Вроде из личных порученцев Самого, — поднял палец Путилин.

— Ага, понятно. Будем ждать.

Сержант осмотрелся и с любопытством спросил:

— Как все прошло?

— Знаешь, честно. Как во сне. Помню все урывками. Представляешь, дверь открывается, а там стоит САМ товарищ Сталин. Я-то думал, там товарищ Калинин будет…

— Не мог он приехать, я случайно узнал. Болеет.

— А-а-а, вон в чем дело… Ну тогда немного ситуация проясняется.

— Насколько я понял, товарищ Сталин сам хотел с тобой встретиться, — пожал плечами особист.

— Мне тоже так показалось. Кстати, а что случилось, они так быстро ушли?

— Не знаю. Подозреваю, что это мы узнаем в ближайших выпусках газет.

— Ага. Узнаешь там. Цензура, чтоб ее.

— О, кстати, поздравляю вас, товарищ Дважды Герой Советского Союза!

— Ой, да иди ты! У меня и так уши опухли за последние полчаса выслушивать одно и то же.

Глядя на смеющегося особиста, я попросил у него:

— Слушай, ты заходи ко мне, скучно тут, а так хоть поболтаем.

— Ладно, зайду. Вопросы? Э-э-э… Просьбы?

— Есть одна. Мне квартиру дали, там на ордере адрес, не подскажешь, где это? — ткнул я пальцем в тумбочку. Спрашивал у него не просто так. Сержант, как и я, был москвичом и знал город на отлично. Я же путался в некоторых моментах: названия улиц другие, районы, которые я помнил, не существуют. Тяжело было ориентироваться.

Путилин достал ордер, случайно смахнув на пол пустые коробочки из-под наград, и быстро прочитал его. После чего удивленно посмотрел на меня.

— Однако! — только и сказал он.

— Что? Совсем плохо? Общага? — запаниковал я.

— Плохо?! Ты что, не читал?

— Нет.

— Хм, у тебя трехкомнатная квартира на четвертом этаже в доме Авиаторов. Квартира пятнадцатая.

— Что за дом?

— Дом Авиаторов… Я, честно говоря, мало что о нем знаю. Дом построен два года назад, пятиэтажный, двухподъездный. Там живут выдающиеся летчики или их родственники. Кстати, генерал Жигарев тоже там живет. Дом находится в двух шагах от Красной площади.

— Значит, хороший дом?

— Даже очень. Серьезная награда, поверь мне, — уверенно сказал сержант.

— Хорошо. Когда на ноги встану, надо будет озаботиться обстановкой.

— На ноги? Это когда еще будет?

— Через три недели. Мне Елена Степановна сказала, что можно будет потихоньку начинать ходить.

— Вот там и посмотрим, а пока отдыхай.

— Какой отдых?! Ужин скоро!.. Саш, мне новая тетрадка нужна, есть что записать, пока помню.

— Хорошо, сейчас принесу, — кивнул Путилин и, убрав ордер и коробочки из-под наград на место, направился к двери.

«Да что же это такое?! Достали уже!» — думал я, провожая очередного посетителя. До вечера меня успели навестить десяток людей, от которых я получил поздравления и уверения в дружбе. И как только они через Путилина проскакивают? Более чем уверен, что это только малая часть айсберга. Остальные просто не смогли прорваться через тандем главврача и госпитального особиста. Третьим был Микоян, отец Степки. Вот с ним, как это ни странно, я с интересом побеседовал, и когда он уходил, искренне приглашал посетить меня еще раз. Неординарный человек. Он без настойчивости, но уверенно пригласил меня к себе на обед познакомиться не только со Степаном, но и с остальной семьей. Я принял его приглашение, пообещав навестить их при первой возможности.

Остальные были чиновниками и видными политическими деятелями, как бы сказал один человек из моего времени. Короче, пустобрехи на высоких должностях. Кроме Микояна и еще одного мужика, представившегося Щербаковым — он был первым секретарем Москвы, — остальные мне не понравились. Большинство просили, чтобы я выступил на всяких партийных и комсомольских собраниях. Мне оно надо? Всем я ссылался на плохое здоровье и невозможность по причине нехватки времени. Скоро в бой до победного.

Кстати, это Щербаков отвечал за оформление моей квартиры. При разговоре с ним я выяснил, что она без мебели, так как прошлые жильцы съехали со всем имуществом. Согласившись с предложением Щербакова воспользоваться служебной мебелью, я попросил его присмотреть за квартирой. Просьба смелая, но обратиться мне было просто не к кому. Однако, как оказалось, этого не требовалось: домоправитель уже смотрела, у нее был дубликат ключей.

Утро следующего дня было пасмурным. За окном накрапывал дождь, позже перешедший в ливень. Но настроение, как это ни странно, оставалось наилучшим. Машенька принесла мою форму и повесила ее на дверцу шкафа так, чтобы я видел все награды.

«Капитан. Ладно, хоть майора не дали. Не хотелось бы быть одним из тех, кто из капитана превращался в генерала. Моих знаний хватит максимум на полковника — комдива!»

Честно, я изучал тактику использования крупных авиачастей и нисколько не преувеличивал свой потенциал. Но не это главное. Общую формулу я выложил в своих мыслях в дневнике, и если Сталин не дурак, а это точно не так, он поймет, что я из себя представляю. А уж если он проконсультируется с опытными командирами ВВС, то… Поговорить лично со мной, думаю, ему будет ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО. Да и то, что я «эмигрант», уверен на все сто процентов, Сталин знает отлично.

Форма капитана ВВС привлекала к себе взгляд блеском наград. Девушки отлично знали, где каждая должна находиться, так что все ордена и медали были закреплены на новенькой командирской гимнастерке строго по уставу. Даже Путилин, на пару минут заскочивший ко мне перед завтраком, и то одобрительно хмыкнул, разглядывая иконостас.

«Орден Боевого Красного Знамени… Странно, что эта награда нашла меня. Очень странно».

Это действительно было удивительно. Я прекрасно знал, что творится в штабах при отступлении. Слышал даже, как один писарь использовал наградной лист как подтирочную бумагу. Приперло его тогда, другого ничего не было. Ладно хоть этого умника разъяренный комдив отправил в линейные части, он сейчас пытается сам добыть такой же лист прямо в окопах. Заслужил. А вот то, что МЕНЯ эта награда нашла… Изрядно удивился, когда слушал, как Сталин зачитывал, за что мне их вручают. «Боевик» — те два сбитых лаптежника, что штурмовали пехотные колонны стрелкового корпуса. Тогда еще в мотор попали, и пришлось садиться на вынужденную прямо на дорогу. Меня еще тогда генерал Ермаков благодарил и пообещал наградить за сбитые и за сорванную штурмовку его войск. Я тогда не особо обратил на это внимание, знал, как наша бюрократия работает, больше волновался о справке за сбитые, а тут, поди ж ты, дошла награда-то! Нашла, как говорится, героя…

Еще раз с удовольствием пробежав взглядом по наградам — что уж говорить, ну нравится мне смотреть на честно заслуженное — открыл новый дневник и, на миг задумавшись, начал писать о действиях дальних бомбардировщиков. Честно говоря, приходилось изрядно покопаться в голове, чтобы что-то вспомнить, так как мало интересовался этой темой, больше истребителями. Пару раз прочитал. Только для того, чтобы прикинуть, как их сбивать. Говорю же, не моя тема, теперь из-за этого мучаюсь, вспоминая.

«Ну все. Все, что помнил, написал», — подумал, убирая тетрадь в сторону.

В это время дверь отворилась, и палату проскользнула Маша, вслед за ней вошла санитарка, неся тазик с мыльной водой.

— Что, уже обед? Так я столько не съем, — со смешком предупредил я, глядя на тазик. И тут же мысленно поморщился — смех вызвал боли в груди и в ноге.

— Обед через час, а сейчас водные процедуры, — ответила Маша.

Я постоянно шутил, отвлекаясь. Мне не хотелось показывать, что мне больно.

Быстро и качественно помыв меня, женщины удалились. Прежде чем закрыть дверь, Маша сообщила:

— Вечером будем менять повязки на руке и боку.

— А гипс?

— Нет, ногу мы еще долго трогать не будем. Отдыхайте, — мило улыбнувшись, добавила она.

Хотелось по-гусарски провести рукой по усам, мол, вон я какой мужчина, но передумал из-за отсутствия оных.

«Умею я девушкам нравиться», — подумал я, после чего поморщился. Теперь можно, уже никто не видит.

После плотного обеда в мою палату вошел особист, сопровождая очередного посетителя.

«Не посетитель!» — Чтобы это понять, хватило одного взгляда. Это был майор ВВС с кобурой «Маузера» на боку.

Я с интересом рассматривал визитёра, пока не обнаружил, что являюсь объектом точно такого же пристального внимания.

— Вячеслав, познакомься. Это майор Архипов Павел Петрович. Он и будет теперь твоим куратором, — взял слово Путилин.

— Куратор? Но я думал, со мной будет работать человек товарища Сталина.

— А я и есть тот, кто вам нужен, — произнес гость.

— Наверное, и документы у вас в порядке? — насмешливо поинтересовался я.

— Конечно, — ответил он, подходя ближе.

Подхватив дневник со стула, он убрал его на тумбочку, присев на освободившуюся мебель, закинул ногу на ногу и достал из планшета пару листов.

«М-да. Документы в порядке. Даже очень в порядке!» — ошарашенно подумал я. Теперь было понятно, почему Путилин выражал майору такое почтение.

Бумаги были очень серьезными. Теперь стало понятно, как выглядят личные порученцы товарища Сталина.

— Хм, все в порядке, — возвращая документы, кивнул я.

Путилин, как будто получив незаметный сигнал, распрощался и вышел из палаты, оставив нас одних.

— Вячеслав.

— Павел… Петрович.

Хотя майор был старше меня всего лет на десять, я обращался к нему только по имени-отчеству.

Рукопожатие было крепким, но не сильным — порученец прекрасно знал, в каком я состоянии. Несколько секунд мы изучали друг друга. При рукопожатии обнаружилось отсутствие у майора двух пальцев. Теперь стало понятно, что он делает в тылу.

— Мне бы сперва хотелось узнать, что вы обо мне знаете, — осторожно спросил я, легонько массируя раненую руку.

— Не так много, как хотелось бы. Я знаю, что ты эмигрант из Франции, сирота и прекрасный летчик, о чем свидетельствует этот мундир.

— Ага. Спортсмен, комсомолец и вообще красавец… или красавчик, — тихо пробормотал я, слушая Архипова.

— Также знаю, что ты владеешь не только французским, но и английским языком, — продолжил он, не обратив внимания на мои слова.

— Испанский еще знаю. Но так, плохонько. Все понимаю, но сказать ничего не могу, слов не хватает, — похвастался я.

— Это не было отражено в рапорте, — насторожился майор.

— Меня не спрашивали, я не сказал. Вернее, спросили: владею ли я еще иностранными языками? Я честно ответил, что нет. Я же на испанском не говорю, понимаю только.

— Хм, ясно.

— Так, ну что? Начнем?

— Давай. С чего начнем?

— С уровня квалификации. Я хочу знать ваш уровень знаний. Приступим?

— Приступим, — кивнул он.

Через час я слегка откинулся на подушку и с невольным уважением посмотрел на куратора. Его знания были обширны. Архипов знал все рода войск — ну да ему по должности положено — где-то хорошо, где-то отделался общими фразами, но главное — он был в курсе всего. Заодно выяснилось, на чем майор летал. Судя по мимике и легким движениям рук при рассказе, он был истребителем, как и я. На «ишачках».

— Водички можно? Ага, спасибо.

Вернув пустой стакан, я вытер рукой губы, подбородок и сказал, кивнув на новый дневник:

— Я тут накидал кое-что. Если это все проанализировать, то немецким тылам придет швах.

— Дальняя бомбардировочная авиации, — кивнул майор, прочитав заголовок.

— Она самая. Только у нас, в СССР, ее нет!

— Почему это? — приподнял брови Архипов, невольно отрываясь от увлекшего его чтения.

— А потому что то, что есть — это показуха, не более. Для галочки. Есть дальняя авиация — и хорошо. А то, что она не летает, так это уже другое дело. Я вроде в конце июля общался с одним кадром, он как раз был из дивизии Водопьянова, так он такого понарассказывал!..

— Старший сержант Лукьянов, я в курсе. И было это не в конце июля, а в начале августа.

«Фига се! Ой, что-то мне плохо стало, — подумал я ошарашенно. Нет, знал, что за мной наблюдают, но чтобы так?! Это теперь что же, ни на кого невозможно будет сослаться? Ладно, с этим сержантом я действительно говорил про дальнюю авиацию, а если бы приврал? Мне же надо куда-то списывать свое всезнайство?! — Блин! Во попал! Так, успокоиться. Дыши глубже. Думай. Думай. На чем тебя могут взять? На ком ты можешь спалиться? На кого ты уже ссылался?»

Быстро пробежавшись по своим воспоминаниям, я не нашел особых проблемных участков. С Лукьяновым говорил? Говорил. С испытателями, которые перегнали к нам «МиГи» и ТА-3, болтал о новинках? Было дело. Что еще? Про моторы со старшим инженером у Таирова разговаривал? Тоже было. Про «ишачки» с механиками говорил. «Чайки»? Тоже было. Вроде про всю авиацию СССР расспрашивал, узнавал. Фу, вроде все нормально.

«А что это майор так пристально меня рассматривает? А, реакцию отслеживает. Ну получай!»

— Что-то меня в бок кольнуло, Павел Петрович. — Меня действительно бросило в пот, а гримаса и осторожное массирование болевшего места дополнили картину.

— Что-то серьезное?

— Не знаю, просто больно. Не нужно было шевелиться, и вот результат.

— Может, врача?

— Само пройдет. Было уже такое. Вы пока читайте, я немного отлежусь, как закончите, скажите, продолжим. Хорошо?

— Да, конечно.

Я откинулся на подушку и, едва касаясь бока, стал поглаживать его, прикрыв глаза.

На изучение моих записей у Архипова ушло почти полчаса. Более чем уверен, он прочитал их дважды, если не трижды.

— Кхм, Вячеслав? — вырвал меня из полудремы голос майора.

— Да?

— Откуда у тебя эти данные?

— Я хороший аналитик. А выцепить нужное зерно из рассказа не трудно. Дальше просто: составил схему и провел всесторонний анализ. Результат у вас в руках.

— М-да, честно говоря, удивил. Знаешь, Вячеслав… Я думал, встречу тут простого парня… или очень везучего парня, а тут вон оно как. М-да. Удивил. Еще есть идеи в этом направлении?

— Пока нет, если что еще будет, я допишу. Вы ведь вернете мне дневник?.. Ну тогда новый заведу. Третий будет.

— Ладно, с дальней авиацией закончили. Давай о штурмовиках. Что ты знаешь об «Илах»?

— Только слухи.

— Говори, — велел Архипов, перекидывая ногу на ногу.

— Ну что я могу сказать? Пилоты «Илов» называют их «летающими танками». Существуют одноместные варианты, по своей сути не совсем удачные. Из-за того, что на них нет борт-стрелков для задней полусферы, «Илы» несут большие боевые потери… Я, кстати, того, кто отдал приказ на одноместный вариант, к стенке бы поставил. Ведь изначально штурмовик проектировался как двухместный. Вредительский приказ. Все, что знал, сказал.

— Угу. Теперь о «Яках».

— О «Яках»? Так я на них не летал. Видел один раз тройку машин, когда возвращался, сопровождая Тарасова. На аэродроме узнал, что это и были «Яки». Они все около нас крутились, потом к себе ушли.

— Это было звено старшего лейтенанта Мальцева. Вы повстречались с ними двадцать третьего июля, — подтвердил Архипов.

Я ожидал этих слов, более того, специально подводил разговор к этому. Теперь сомнений не осталось — меня «вели» самого начала. Ну Никифоров, ну особист!

— Что ты скажешь по визуальному осмотру? Ты же видел, как они пилотировали?

— Видел…

Я быстро накидал легкий набросок «Яка». Еще бы я его не знал. Все-таки больше семидесяти часов налета.

Судя по виду Архипова, экзамен на авиаспеца мной сдан, даже с перевыполнением.

Через пару минут мы вовсю окунулись в тактику охотничьих групп и мер взаимодействия перехватчиков с наземными войсками. Что ко мне приходил Лавочкин, майор был в курсе. После обмусоливания тактики охотников и перехватчиков мы перешли к разработкам Ла-5.

Еще через час Архипов удалился, оставив меня выжатого как лимон.

«А говорили, лечиться дадут. Главное — выжить до конца лечения!» — думал я, устраиваясь поудобнее на подушке. Через десять минут принесли ужин, а еще через час меня накрыл сон без сновидений. Перед тем как свалиться в странное полузабытье, я пожаловался Елене Степановне на вечернем обходе на усиливающиеся боли в ноге.

Майор Архипов стоял навытяжку в кабинете Сталина. Два часа назад он покинул палату дважды Героя Советского Союза капитана Суворова. Получасовая встреча, на которую рассчитывал майор, внезапно вылилась в четырехчасовой затяжной разговор. Вячеслав, оказавшийся удивительно молодым парнем, имел обширные знания в авиации СССР. Что ни говори, а это время Архипов провел с пользой, ему ни разу не встречались такие всесторонне развитые собеседники.

— Я изучил ваш рапорт, товарищ Архипов. Что ВЫ лично можете сказать о товарище Суворове?

— Товарищ Сталин, знание Суворовым по тактике и стратегии использования крупных авиачастей… удивительно. Они до изумления хорошо подходят нам. Честно говоря, это прорыв в использовании боевой авиации. Суворов сразу признался мне, что это не его разработки. Насколько я знаю, во Франции была сильна теория, но…

— Он вам солгал?

— М-м-м, скорее, недоговаривал.

— Продолжайте.

Слушая Архипова, Сталин с интересом изучал записи Суворова по дальней авиации. Иногда делал пометки на полях дневника.

— …похоже, он пытался так убедить меня в этом. То есть Суворов трижды сказал: «Лучше иметь десять самолетов с радиостанциями, чем двадцать без». В начале разговора, в середине и для закрепления — в конце.

— Генерал Жигарев недавно на встрече авиаконструкторов и представителей ВВС выразился так же, — припомнил Сталин, отрываясь от дневника.

— Он озвучил Суворова, я уверен в этом. Тем более они общались в штабе дивизии Миронова.

— Что вы можете сказать о знаниях товарища Суворова в целом?

— Нужно отнестись к его идеям очень серьезно, тем более большинство наработок по сопровождению бомбардировщиков и охоте на самолеты противника прошли испытания в полках, где служил Суворов. Оба командира полка и комдив в восторге. Это все отражено в рапортах, отправленных генералу Жигареву. Некоторые идеи Суворова уже используются в истребительной, бомбардировочной и штурмовой авиации. Написаны методички по тактике применения истребителей для авиационных училищ. Переписываются уставы…

— Я знаю. Читал рапорт товарища Жигарева и полностью с ним согласен. Реорганизация ВВС нужна нам. Первые дни войны показали большие бреши в умении использовать авиацию. Что вы думаете о выводах товарища Суворова, что авиация должна быть отдельным родом войск?

— Правильное решение, товарищ Сталин. Многие общевойсковые командиры просто не знают и не умеют использовать авиацию. Именно из-за этого мы несем большие потери. Я говорил с Суворовым на эту тему — вернее, это он начал — и согласен с ним. Что стрелковые, танковые и авиационные части должны быть отдельными родами войск, которыми командует комфронта. У них свои штабы, разведка, тылы и линейные части, которые они используют. Важно, конечно, взаимодействие, но за три месяца войны никаких успехов на этом попроще мы так и не достигли.

— Я понял вас, товарищ Архипов, обдумаю и приму решение. А теперь продолжим…

— Ну пожалуйста, прошу вас! — умоляюще сложив руки на груди, просила главврача невысокая красивая девушка.

— Дарья, я повторяю: это невозможно! К нему вообще запрещен доступ.

— Но я люблю его! — выкрикнула просительница.

Видимо, этот крик души пронял главврача. Вздохнув, она встала из-за стола и, подойдя к девушке, обняла ее:

— Нельзя к нему. Тяжелый он.

Всхлипывая, Дарья уткнулась в грудь Елены Степановны:

— А если его уведет кто? Он такой красивы-ы-ый.

— А ну успокойся! Не одна ты — это так. Тут уже тридцать посетительниц приходили, справлялись о здоровье Суворова. Одних писем пришло два мешка, они сейчас у завхоза. Но ты крепись, Дарья, верь. А сейчас к нему нельзя, действительно нельзя.

В это время дверь кабинета распахнулась, и внутрь ворвалась медсестра Маша.

— Елена Степановна, у Вячеслава опять кризис! — выкрикнула она.

— Дарья, подожди меня здесь, — быстро сказала главврач и бегом отправилась вслед за Машей.

Совещание подходило к концу, когда в кабинет Сталина вошел Поскребышев и что-то прошептал на ухо Верховному. Ни своим видом, ни мимикой не показал Иосиф Виссарионович, как воспринял свежую новость. Генералы и маршалы, стоявшие у большой карты Советского Союза, тоже никак не показали своего интереса, продолжив, как только секретарь вышел, обсуждение последнего прорыва немцев под Киевом. Сейчас прорыв был локализован, и фронт практически стабилизировался, но последние пять дней были довольно тяжелы для Генштаба, ощутившего гнев Верховного.

— Что вы скажете, товарищ Жуков?

— Выдохлись немцы, товарищ Сталин, не те уже, что были в июне-июле. Да и мы учимся воевать. Бьем немцев.

— Так почему мы еще отступаем? Пятимся? Почему, товарищ Жуков?

— Опыта маловато, чтобы гнать их назад, товарищ Сталин.

— А когда мы этот опыт наработаем? Когда мы перестанем пятиться и ударим?

— Скоро, товарищ Сталин, — вытянулся генерал Жуков.

— А вот товарищ Суворов, дважды Герой Светского Союза, летчик-ас, считает, что мы такой опыт наберем только через два года. Как вы считаете?

Генералы и маршалы молчали, они были согласны со словами Суворова. Войска еще не готовы к наступлению. Мало того — к обороне они тоже были не готовы. Некоторые удивленно переглянулись, недоумевая, с какого боку тут известный летчик, что хотел этим сказать Сталин?

После окончания совещания, когда командиры удалились, в кабинет прошел майор Архипов.

— Есть новости, товарищ Архипов?

— Да, товарищ Сталин. Лавочкин уже закончил с проектированием нового истребителя. Завтра они начинают сборку в цехе КБ.

— Что вы думаете о новой машине?

— Пока не знаю, товарищ Сталин. Что-то конкретно можно сказать только после испытаний.

— Как только они пройдут, доклад об испытаниях ко мне немедленно.

— Будет сделано, товарищ Сталин.

— Хорошо. Вернемся к подразделению товарища Водопьянова. Что сообщает штаб части?

— К ним прикрепили пилотов Аэрофлота для обучения ориентированию, сейчас проводится усиленная тренировка личного состава…

Через полчаса, когда майор направился к выходу из кабинета, его догнал вопрос Сталина:

— Что там с товарищем Суворовым?

— Он продолжает находиться без сознания, товарищ Сталин, хотя главврач сообщила, что кризис миновал. Они обнаружили очаг заражения и вычистили рану.

— Сообщите мне, когда товарищ Суворов придет в себя, — велел Верховный.

Через час Архипов был в больнице.

— Что у вас? — спросил он у сержанта Путилина, который встречал его у входа.

— Рецидив. Снова: «Прикрой, атакую!» — ответил особист, бросая бычок в урну.

— Значит, сегодня снова бредил?

— Да. Как только поднялась температура, его изолировали, вокруг снова врачи закружили.

— Что Власова говорит?

— Шансы выжить минимальны, он и так за эти три дня много сил истратил, борясь с болезнью. В общем, сердце может не выдержать.

— Понятно… О, как раз Елена Степановна идет! Сейчас узнаем, что там.

Оба командира направились к спешащей в свой кабинет главврачу.

— Здравствуйте, товарищ Власова. Что с Суворовым? — спросил майор.

— В порядке он. Приступ миновал. Даже глаза открывал, в потолок смотрел, а это очень хороший симптом, поверьте мне, — ответила главврач, снимая маску. Потом, вытерев мокрый лоб рукавом, спросила: — Надеюсь, посетителей к больному нет? Я вас сразу предупреждаю, десять дней к Суворову доступ, кроме медперсонала, БУДЕТ ЗАКРЫТ!

Проводив глазами скрывшуюся в своем кабинете женщину, Путилин с Архиповым переглянулись.

— А ведь сегодня должна была состояться встреча Вячеслава с корреспондентами, — вздохнул майор.

— Перенесли?

— Да, объяснили ситуацию и перенесли на две недели. Даже иностранные журналисты не возмущались. Понимают, в чем дело.

С трудом открыв глаза, я посмотрел на такой знакомый и родной потолок. Даже трещина на нем была рада моему возвращению, раз умудрилась удлиниться.

Попытка пошевелиться ни к чему не привела, кроме сильной слабости, бросившей меня в новую пучину беспамятства. Проще говоря, я снова вырубился.

Второй раз я очнулся от лютой жажды. Громко сглотнув, открыл глаза и успел увидеть руку с медицинской поилкой. Через секунду меня немного приподняли и приложили к губам носик поилки. Живительная влага, как бушующий водопад, полилась не только в меня, смывая пустыню Сахару, но и потекла по подбородку, капая на больничную пижаму. Перед глазами появилось лицо моей спасительницы, оказавшейся медсестрой Машей.

— Ну что, Сева, с возвращением?

Громко сглотнув, я хрипло ответил:

— Да… Выиграл все-таки…

Слова приходилось проталкивать в горло, настолько оно казалось сухим и жестким, как наждачная бумага. Несколько глотков не спасли меня от засухи.

Заметив мой взгляд в сторону поилки, Маша снова дала воды и, как только я закончил пить, сразу же спросила:

— Что выиграли?

Судя по ее виду, пока не расскажу, не отстанет. Поэтому прочистил горло, проверяя, в каком оно сейчас состоянии, и ответил:

— Я с Богом в карты играл… — и многозначительно замолчал.

Маша явно собралась вытряхивать из меня подробности вместе с душой, но не успела — в палату вошла мой лечащий врач.

— Здравствуйте, Елена Степановна.

— Вячеслав? Очнулся, значит.

— Елена Степановна, больной очнулся час назад, но почти сразу потерял сознание. Второй раз — десять минут назад. У больного была сильная жажда, и я напоила его водой! — затараторила медсестра, повернувшись к ней.

— Хорошо. Количество? — Доктор подошла ко мне и сняла стетоскоп.

— Сперва сто миллилитров воды, потом сто пятьдесят.

— Хорошо, пока достаточно. Через час еще двести миллилитров. Дальше без нормы, сколько захочет, — велела врач.

— Ясно.

— Как себя чувствуешь? — уже у меня спросила Елена Степановна.

— Сильная слабость. Легкая боль в ноге. Бок и рука вроде в норме. Что со мной было?

— Воспаление. Хирурги вскрыли твою рану на ноге и обнаружили в ней гной, мешающий работать кровообращению.

— Понятно. А сколько я был без сознания?

— Трое суток.

— Ого!

— Так! Больной! Не мешайте мне!.. Дыши… Не дыши… Все, можешь дышать… Хрипов в легких нет, — продиктовала она Маше, записавшей это в мою историю болезни.

В течение получаса меня тщательно осматривали, щупали и переворачивали.

— Больной. В течение десяти суток вход к вам будет закрыт. Пока я не дам разрешение, никто, кроме медперсонала, к вам не войдет, — сообщила мне Елена Степановна.

— Лечиться так лечиться. А когда кушать можно будет?

— Уже можно. Сейчас распоряжусь, и тебе принесут ужин. У нас вечер на дворе, — выходя, сообщила врач.

— Спасибо, — успел пробормотать я.

— Сейчас назначения унесу и вернусь. Жду твоего рассказа, — сообщила Маша и быстро скрылась за дверью.

Я уже успел объяснить всем, кто работает в моей палате и кому сюда есть доступ, что не надо называть меня дважды Героем Советского Союза, как они сперва делали, а можно на ты и по имени. Было трудно, но справился.

Вернувшись, Маша еще раз дала мне воды и стала требовать продолжения истории.

— Интересно? Ну слушай. Значит, дело было так: лежу я, и вдруг в палате появился сияющий ярким светом тоннель и меня начало возносить в него. Как будто засосало. Потом хлопок — и я на небесах.

— Ох! — изумленно выдохнула медсестра, еще больше округлив глаза.

То, что она известная в госпитале сплетница, я прекрасно знал, так что легкая шутка, думал, совсем не повредит. Да и скучно мне было. За основу взял сюжет какого-то мультика, уж не помню, какого. Главное, там было про рай.

— В общем, оказался я на небесах, а там — очередь! Длинная-я-я… И кого в ней только нет: и простые люди, и военные, и красноармейцы, и гитлеровцы, и… Всякие, в общем. И тянется эта очередь к воротам! К большим таким, огромным воротам. И кто новый появляется, сразу в эту очередь становится. Ну я посмотрел и тоже встал. За каким-то моряком. Капитан-лейтенантом. Стоял-стоял, а потом очередь подошла — и я перед каким-то дядькой очутился…

Говорил я с удовольствием, до мельчайших подробностей рассказывая все, что со мной «происходило».

— Так вот этот хранитель ищет меня в книге, ищет, а меня там нет.

— Как это нет?! — изумилась Маша.

— Я то же самое спросил… и с таким же выражением лица, как у тебя. Оказалось, я не умер, но раз находился на небесах, то был под юрисдикцией Бога. То есть отпустить они меня не могли, полномочий не хватало, это решал сам Бог… Попить можно?

— Да, конечно.

В очередной раз напившись, я снова откинулся на подушку, переждал приступ слабости и продолжил свой рассказ:

— Хранитель выдал мне временный пропуск и пропустил в рай.

— Ох, и как там?

— До старости доживешь — там увидишь! Не отвлекай!

— Все-все! Больше не буду.

Я продолжил рассказывать, как попал на территорию рая и стал искать Бога. Как встречался с разными знаменитыми личностями. С Пушкиным, Наполеоном, Кутузовым, Клеопатрой, Жанной д’Арк и… э-э-э… Анной Карениной. Пока не нашел самого Бога, который находился на своеобразном Олимпе.

— Поднимаюсь по ступенькам в большую беседку, а он там со своими товарищами чай пьет… Индийский.

— А что за товарищи?

— А я почем знаю?! Михаилы там всякие, Петры… Не отвлекай! В общем, подошел я к нему и говорю: так, мол, и так, попал к вам случайно, возвращайте меня назад. Тот ни в какую. Раз у нас, говорит, значит, все, навсегда.

Я ему: «Как так? Верните меня!»

А он мне: «Хочешь, тебя Хранителем сделаю? Там одни летчики, асы?»

Я спрашиваю: «Немцы есть?»

Бог ответил: «Есть».

Я ему: «На хрен! Возвращай меня назад!»

Он в ответ: «Ну не могу я, понимаешь? Есть только один способ…»

Я: «Какой?»

Бог: «Выиграешь у меня в карты — отпущу, даже благословлю».

Я: «Хорошо. Только я в карты плохо играю».

В общем, сели мы за стол, и Бог стал тасовать карты. Хранители, архангелы, ангелы, купидоны, черти… Нет чертей?! Да? Ну, значит, ошибся. Собрались они вокруг нас и наблюдают. Бог сдал по три карты, сидим прикидываем. Вижу, у меня девятнадцать, еще пару, и будет очко. Думаю, взять еще одну карту или нет? Тут мне пришла идея, и я говорю Богу: «Благословите меня».

Тот машинально благословил. Взял я еще одну карту, а там валет. Очко у меня стало. Тут треск, шум, и я очнулся в палате. Выполнил он свое слово.

— Вы что? С Богом в очко играли?! — изумилась Маша.

«Машенька, ну не надо быть такой доверчивой!» — подумал я и тут увидел смешинку в глазах медсестры.

— Не поверила, значит. Плохой из меня рассказчик, — прошептал я грустно, услышав хихиканье девчонки.

В это время дверь отворилась, и в палату вошла санитарка с подносом в руках.

— Дарья?! — озадаченно спросил я санитарку, у которой было такое знакомое лицо дочери комдива.

— Да? — весело спросила она, положив на освободившийся стул поднос.

— Что ты тут делаешь?

Поймав ее взгляд, увидел испуг, близкий к панике. Однако ее выручила Маша:

— Дарья — доброволец. Устроилась к нам санитаркой.

— А что, работа корреспондента уже не прельщает?

— Я… — начала генеральская дочка и беспомощно посмотрела на Машу.

— Она сама решает, где ей быть. Ты ужинать будешь?

— Конечно! — возмутился я таким вопросом. — Давайте, кормите.

Понять, почему тут появилась Миронова, было нетрудно. Стоило увидеть, как она смотрела на меня. Взглядов в свое время я ловил немало и знал, что они означают. Влюбилась девушка. Тяжело вздохнув, открыл рот и принял первую ложку с кашей.

Эти десять дней карантина пролетели… вернее, проползли со скоростью черепахи. Скука, вот главная болезнь в этих стенах… Были бы со мной в палате другие больные, с которыми можно и нужно поболтать, так нет, один в вип-палате лежу. Скука. Нет, конечно, немного спасали письма моих поклонников, но и они скоро приелись. Большинство писали одно и то же. Но имелись и приятные моменты нахождения в одиночке. С Дарьей мы подружились. Не так близко, как мне хотелось бы — все-таки мужское начало давало о себе знать, — но из-за ранений я пока не был готов к более тесным отношениям, да и девушка явно не торопила постельный этап, просто узнавая меня как человека. Ну физиологически это было нетрудно, утки приносила и выносила она. Да и подкладывала тоже она. А это, как-никак, быстро помогает налаживать отношения. Никогда бы не подумал, что со мной случится подобное.

— Ну что, Сев, готов к труду и обороне? — в один прекрасный день спросил входящий в палату Путилин, отвлекая меня от раздумий.

— Всегда готов! — отсалютовал я, сидя на кровати.

Мне уже два дня разрешали садиться, давая отдохнуть телу.

— Через час будут корреспонденты, ты ничего не забыл?

— Все инструкции заучил от корки до корки. А Архипов где?

— Сейчас будет. А пока давай повторим все, что ты запомнил…

Я с интересом наблюдал за входящими в палату людьми, здороваясь с ними. Среди одиннадцати мужчин выделялась одна девушка с осиной талией, изящной фигуркой и притягательными обводами, вошедшая в сопровождении Архипова и еще одного мужчины — явно иностранца, наши так не одевались.

«Эх, жаль, лица не увидел, заслонили», — невольно вздохнул я. Фигурка у гостьи была высший класс.

Среди прессы семеро оказались явно нашими, они были в форме политруков, военных корреспондентов. Еще один — гражданским, из «Комсомольской Правды», а вот двое — англичанин Джеймс Болтон и француженка Мишель Лаффает — иностранными журналистами. Оба они представляли британскую прессу.

Все данные о них еще вчера мне принес Архипов. Для изучения. Чтобы знал, с кем имею дело. Жаль только, что фотографии там отсутствовали, интересно было бы посмотреть, соответствует ли фигура лицу скрытой пока от меня француженки.

Закончив здороваться, корреспонденты стали занимать места, благо стульев занесли достаточное количество. В это время девушка вышла из-за спины здорового парня в форме старшего политрука, который рассматривал мой китель, и я, невольно привстав, изумленно выдохнул:

— Николь?!

Архипов не ругался и не орал на меня. Просто молча стоял, играя желваками и перекатываясь с пятки на носок и обратно. Не нужно быть прорицателем, чтобы понять — майор в бешенстве. Не выдержав его укоряющий взгляд, я спросил смущенно:

— Ну что? Ну обознался. Надо было фото журналистов показать, тогда бы такой проблемы не было.

Я действительно обознался. Если бы ее лицо я увидел в дверях, то смог бы сдержаться от изумленного возгласа, но слишком неожиданно она вышла из-за спины того политрука, сверкнув такими знакомыми ярко-зелеными глазами. Николь Паупер была моей хорошей знакомой во Франции. Можно сказать, моя девушка на все время пребывания в той стране. Нас обоих устраивали такие отношения — то есть только постельные. Ну не считая кино и кафе, где мы часто встречались. Ее отец имел свой частный самолет на аэродроме, где я летал на ретромашинах, там мы и познакомились. Мишель Паупер, в девичестве Лаффает, была прабабкой Николь, и такое совпадение выбило меня из колеи.

— Обознался, значит? А о чем это вы, товарищ капитан, разговаривали на французском языке в течение десяти минут с этой иностранной подданной? — едко поинтересовался майор.

М-да, я тогда действительно успел немного поболтать с прабабкой моей девушки. Не десять минут, как говорил Архипов, всего минуту, пока все рассаживались и устраивались, с интересом слушая нашу беседу. Судя по лицам, никто, кроме Болтона, не понимал, о чем разговор. Англичанин явно знал французский.

— Ни о чем особенном, товарищ майор. Просто уточнил, кто она.

— Давай в подробностях, даже интонации чтобы были. Ясно?!

— Ясно, — со вздохом протянул я.

— Простите?! — «Николь» смотрела на меня удивленно.

«Ошибся», — мелькнула мысль в голове. Передо мной стояла моя бывшая девушка из прошлого. Пепельно-русые волосы были свободны от всяких заколок и тому подобного, ниспадая на плечи. Чувственные алые губы скрывали жемчужные зубки, правильное лицо, челка, закрывающая высокий лоб, великолепные глаза дополняли картину. Она была красивее Николь, и намного красивее.

— Извините, ошибся. Вы мадмуазель Лаффает? Дочь командора Лаффаета? Командира эсминца «Бодрый»?

— Да. Вы меня знаете? Вы знаете отца? — на одном дыхании затараторила она.

Тут я поймал взгляд Архипова и понял, что пора прекращать — зарвался со своими вопросами. Нужно было просто сказать, что ошибся, прекратив на этом наш разговор, и не спрашивать про отца. Мысли вихрем пронеслись в голове, будоража воспоминания. Перед глазами встала Николь, рассказывающая про своих предков. Я тогда даже фотографии видел. Что-то она такое говорила про подругу своей бабки?..

— Нет, я не знаю ни вас, ни вашего отца. Мне про вас рассказала Жанна Дьюпери. И фотографии показывала.

— Вы знаете Жанну?

— Встречались как-то, — слегка отрешенно ответил я. Жанна Дьюпери была подругой Мишель, в сороковом году, еще до войны, она побывала в Союзе в составе какой-то делегации, та Николь об этом мельком упомянула, а я, гляди-ка, запомнил. Сама Жанна погибла во Франции, во время очередного налета британцев на прибрежный город, в котором жила в оккупации. Это все, что я знал.

Пора было срочно исправлять ситуацию, поэтому, обведя взглядом собравшуюся прессу, мельком глянув на активно греющего уши британца, сказал:

— Извините, товарищи. Девушка очень похожа на одну мою знакомую, вот и обознался. Извините. Ну что, приступим?

Я стал отвечать на первый вопрос одного из наших ребят, одновременно думая:

«Наверное, зря я с Мишель сразу заговорил на французском, это сразу дало понять, что принял её за такую же француженку. Б…я! Долбаный британец!»

Отвечал я, тщательно подбирая слова. Спрашивал и Болтон, ему я пару раз ответил на английском, давая понять, что владею им, так мне велел Архипов.

Через час довольные корреспонденты удалились из моей палаты, на прощание искренне пожелав поскорее выздоравливать и продолжать бить немцев.

В общем, встреча с прессой прошла не так, как ожидалось. Скомканное начало было. М-да.

— Вот и все. Больше мы с ней ни о чем не говорили.

— А что это за Николь, с которой ты ее спутал?

— Моя девушка во Франции, она погибла в тот же день, что и моя семья. А командора Лаффаета я знал. Не лично, конечно, но знал. Он был другом моего дяди, и его фотография с дочерью была в фотоальбоме, да и дядя про него рассказывал. Я еще тогда удивлялся, как она похожа на Николь.

— Понятно. Напишешь об этой встрече рапорт, сейчас тебе сержант Путилин бумагу принесет.

— Хорошо, напишем.

— Добавку будешь? — спросила у меня Даша.

— Чего-нибудь сладкого, — протяжно зевнув, ответил я.

— У меня ничего нет, — растерялась она. Стандартный обед в госпитале не баловал разнообразием, вот и сейчас был борщ на первое, на второе гречневая каша с подливой и котлетой. Еще чай. Бывало, и фрукты приносили, но редко.

— Как нет? А ты? — Я поцеловал ее. Она действительно была сладкой.

О наших отношениях знал весь госпиталь. Вчера в присутствии нескольких человек я сделал Дарье предложение. Выбор был осознан, я просто не представлял своей второй половинкой другую. Единственная, кто мог стать моей второй половинкой, это Дарья. Настолько милой, верной и счастливой я представлял свою будущую жену. Свадьбу мы решили сыграть после войны, а пока просто расписаться, после того как стану ходить хотя бы с палкой, а не как сейчас — уже неделю пытаюсь ковылять на костылях.

С той встречи с прессой прошло уже две недели. Честно говоря, трудных недели: мне пришлось выдержать немало тяжелых бесед с майором. Но и это закончилось, как все когда-нибудь кончается. Как-то Архипов признался, что Мишель не раз пыталась добиться встречи со мной, но ей всё время отказывали. Меня это не особо расстроило — девушка понравилась, не более. Чувств у меня к ней не было, других причин встречаться — тоже. У неё — не знаю. Может, она просто хотела поговорить с человеком, знавшим близкую подругу…

Наконец оторвавшись от меня, Дарья запахнула халат и тяжело дыша сказала:

— Хватит. Мне поднос отнести нужно.

— Как только, так сразу отпущу, — прижал я ее к себе.

— Отпусти. Ой, совсем забыла, к нам в госпиталь еще одного героя положили!

— Кто такой? — Мои пальцы перебирали ее локоны.

— Сержант Костюченко, артиллерист. Говорят, он один подбил пятнадцать танков.

— Костюченко… Костюченко… Что-то знакомое. Где-то я эту фамилию уже слышал, — протянул я задумчиво, пытаясь вспомнить.

— Он в соседней палате лежит, можешь зайти познакомиться.

— Скорее уж доковылять.

Девушка встала, привела себя в порядок и, подхватив поднос, направилась к двери, когда я окликнул ее:

— После концерта приходи, я тебе персонально спою.

— Хорошо! — взошло солнышко от ее улыбки.

Не знаю, почему я влюбился в нее. Говорят, что многие раненые влюбляются в своих сиделок, медсестер и врачей женского пола. Уж не знаю, как называется эта болезнь, может, и у меня то же самое? Главное — это то, что все меня устраивало. Дарья будет прекрасной женой, и этим все сказано. Может, мы несколько поторопили события, но идет война и мне бы хотелось, если со мной что-нибудь случится, чтобы все, что я заработал за эти месяцы, отошло к родному человеку, а Дашу я уже считал своей частичкой, половинкой.

Проблем с Мариной Лютиковой не было — письма я получал не только от своих фанатов и поклонников, но и однополчан. Никитин пошел на повышение, и полком сейчас командовал новый командир, майор Рощин, вот с ним она и жила. Никифоров писал, что у них была любовь с первого взгляда. Что ж, может быть, в такую любовь я верил, с Дарьей было то же самое. Может, это как-то по-детски получилось — влюбилась она в мою фотографию, в самую первую, где я стою весь в бинтах на крыле самолета после жаркого боя с двумя «мессерами». Обиды от расставания не было. Облегчение — да, а обиды нет. Кольнуло только жало совести, что первым не отправил письмо, а узнал все от нашего полкового особиста. Да и, честно говоря, отношения наши с Лютиковой были скорее дружескими, никакой любовью там и не пахло.

Вечером после процедур направился в большой зал. Раньше в нём было складское помещение, которое переоборудовали в огромную общую палату, именно тут в последнюю неделю я устраивал свои концерты, которые пользовались все большим и большим успехом. Все ходячие и неходячие старались поприсутствовать на них, палату, бывало, забивали до упора. Местные, хозяева этого импровизированного зала, уступали другим раненым места, поджимая ноги или отодвигаясь, чтобы они могли сесть.

Трибуной был большой стол, на котором я с трудом помещался. За то время, что находился в госпитале, понемногу разработал руку, и проблем с игрой, как и пением, уже не было, но создать группу пока не получалось. Нашел только баяниста, который подыгрывал мне на ходу.

— Добрый день, товарищи! — поприветствовал я слушателей. По моим прикидкам, сегодня в палате собралась почти сотня человек.

Обведя взглядом своих почитателей, я на миг замер. В первом ряду на стуле сидел молодой паренек с худым лицом и слегка блеклыми глазами на довольно симпатичном лице. Левая рука была в лубке и висела в косынке. На его больничной пижаме отчетливо выделялась золотая медаль Героя.

Как только его увидел, сомнения отпали, я его знал.

Осторожно спустившись с трибуны с помощью санитара, подхватил костыли и направился к раненому, приветливо улыбаясь на ходу. Все присутствующие, вытянув шеи, наблюдали за нами.

— Привет, я Сева Суворов, — протянул я ему руку.

— Привет, я Сергей Костюченко, — осторожно, чтобы не потревожить раны, мы скрепили знакомство рукопожатием.

«Сейчас или никогда!»

— Тебе привет от старшего сержанта Серебристого, — сказал я, пристально посмотрев ему в переносицу.

Глаза раненого метнулись, в них отчетливо проступили ужас, паника и мольба. Сомнений не было, я не обознался.

— Н-на! — Мой кулак хуком слева врезался в челюсть этому парню. И быстро, пока меня не успели оттащить от Костюченко, я нанес ещё два мощных удара, продолжая удерживать его правой рукой. Со стоном он начал оседать.

Тут меня схватили за плечи и попытались оторвать от моего противника. Прежде чем они успели это сделать, я схватил медаль Героя и сорвал ее с груди, крикнув:

— Не тобою заслужено, не тебе носить!

Меня оттащили в сторону от подвывающего от боли Костюченко.

— Да отпустите вы меня, — сказал я санитарам.

— Суворов, в чем дело? Что ты творишь? — спросил внезапно откуда-то появившийся Архипов. Посмотрев в сторону раздавшегося голоса, который перекрыл недоумевающий ор в палате, увидел рядом с ним Лавочкина, державшего в руках тубус и с недоумением оглядывающегося.

«Понятно. Конструктора ко мне привел, а тут такое!»

— Могу объяснить, — ответил я, потирая разболевшуюся руку. Бил левой, и хотя рана на ней зажила — иначе не смог бы играть — все равно такая встряска не прошла даром. Рука и бок разболелись.

Архипов оглядел всех собравшихся и понял — лучше, чтобы я сделал это сразу и в присутствии свидетелей. Санитары подняли меня на стол-трибуну и посадили на стул, на котором я обычно играл и пел.

Чтобы потянуть время и собраться с мыслями, привычно вытянул слегка ноющую ногу и, морщась, попеременно потирал правой рукой левую и бок. Нет, план рассказа уже начал формироваться в голове, когда я шел к этой мрази, хотя и сомневался, вдруг обознался, но нет. Он оказался именно тем, о ком я читал и смотрел репортаж в своем времени. Причём перед самой отправкой в свою последнюю поисковою партию. М-да, гнилая история там была.

По телевизору показали интервью одного из ветеранов, орденоносца и Героя Советского Союза майора запаса Костюченко. Он рассказывал про сорок первый год, где заработал награды орден Ленина и медаль «Золотая Звезда». Меня это заинтересовало, и я, бросив собираться на тренировку, сел на диван и с интересом досмотрел передачу до конца. Костюченко рассказывал, как он дрался гитлеровцами, как в одиночку подбил пятнадцать танков, в конце добавив:

«— …а командир орудия струсил. Бежал, подлец. И я… Я!.. В одиночку уничтожил эти танки…»

Я мысленно попроклинал того командира орудия и стал собираться, не ожидая, что история получит продолжение.

— Вячеслав, мы ждем, — отвлек меня от воспоминаний Архипов.

Прочистив горло, я обвел взглядом огромный зал, посмотрел в сотни вопросительно глядящих на меня глаз и, встав, балансируя на одной ноге, пока кто-то из санитаров не подал мне костыль, сказал:

— Про эту историю я забыл! Честно! Забыл. Когда мы прорывались через кольцо в немецком тылу, меня контузило гранатой, и я некоторые моменты из своей памяти потерял, но после того, как мне сказали фамилию этого… в общем, его фамилию, как будто что-то щелкнуло, и я вспомнил. Сомневался, конечно, когда подходил к нему, но вспомнил. А дело было так…

Эта история не просто воняла. Она смердела. На самом деле Костюченко, поставленный подносчиком снарядов, удрал при первом же выстреле по врагу и весь бой просидел в кустах. А когда увидел, что орудие накрыло разрывом, побежал в тыл и, явившись в особый отдел, заявил, что подбил пятнадцать танков противника. В одиночку.

Особисты, отправившиеся с ним на место боя, обнаружили сгоревшую вражескую технику, а на обратном пути наткнулись на раненого командира орудия. Оказалось, он не погиб.

Вот так и получилось, что трусу досталась награда, а настоящему герою — приговор трибунала…

По мере того, как я говорил, взгляды слушателей постепенно переходили с меня на лежавшего на полу Костюченко, который еще больше сжался в комок.

Наконец шум в палате настолько усилился, что меня уже просто не было слышно. По раненым красноармейцам и командирам пронеслась волна возмущения. В мерзавца полетели костыли, кружки, подушки…

— А ну тихо! — рявкнул Архипов. — Тихо! Товарищи, успокойтесь! Тихо!

Через некоторое время майору удалось немного успокоить людей, и он повернулся к лежащему Костюченко, который даже не пытался встать.

— Это правда?.. Поднимите его! — скомандовал Архипов санитарам.

Те подскочили к подлецу и рывком вздёрнули на ноги. Майор попытался посмотреть в глаза «герою», но тот, опустив подбородок, уткнулся в пол. Приподняв его голову ладонью, Архипов сумел поймать взгляд. Похоже, этого хватило.

— Тварь! — выплюнул майор. Даже я вздрогнул от его голоса. — Думаю, этого хватит. И так все понятно. Разберемся, — и сделал знак санитарам увести Костюченко.

Майор небезосновательно считал, что если я продолжу рассказ, то раненые просто порвут подлеца.

…В нашем мире эта история закончилась намного печальнее. Старший сержант Серебристый, отсидев два года, отправился добровольцем на фронт, отвоевал в штрафбате и вернулся домой с орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». А через много лет после войны увидел эту передачу.

Сердце ветерана не выдержало.

Но осталась его семья — жена, которая всё знала, дети, внуки. И они проспонсировали журналистское расследование. В результате которого в одной из центральных газет появилась статья, попавшаяся мне на глаза через некоторое время после репортажа.

Костюченко пустил себе пулю в лоб из наградного пистолета. Может, совесть не выдержала, может, еще что — уж не знаю, но о предсмертной записке он не забыл. Там все ПОДТВЕРЖДАЛОСЬ!..

Сейчас же этот урод стоял неподалеку от меня, повесив голову на грудь. Он был сломлен. Похоже, страх, что его разоблачат, что все узнают, как было на самом деле, постоянно подтачивал его. Именно поэтому в моём мире он застрелился, именно поэтому он сейчас стоял и смотрел в пол. Он понял, что все кончено…

— Товарищ майор, разрешите узнать, что было дальше? — попросил один из раненых.

Остальные его поддержали одобрительным гулом. Подумав несколько секунд, Архипов обвел взглядом зал, посмотрел на меня, продолжавшего потирать руку. Хотя бил я не так сильно, как хотел, однако рану всё равно растревожил. Еще раз оглядевшись, он с легким сомнением произнес:

— Ну хорошо… Вячеслав, что дальше было?..

Ковыляя к выходу, я слышал за спиной все нарастающий гул недовольства. Боюсь, как бы этого «героя» не расчленили — в госпитале были только фронтовики.

— Держите, — протянул я майору медаль, остановившись в коридоре и разжав окровавленную ладонь — так сжимал кулак, что острые лучи звездочки прокололи кожу, вызвав немалое кровотечение. — Я думаю, вы разберетесь с этим делом. Ее должен получить тот, кто действительно заслужил.

— А если его расстреляли? — спросил Архипов, принимая награду.

— Нет. Иванов сказал, что сержанта загрузили в машину и отправили в тыл. Жив он, должен быть жив.

По пути к палате я думал только об одном. Где был я и где шел тот бой. Дело в том, что дивизион дрался тоже в Белоруссии, только в трехстах километрах от места, где мы встретились с группой капитана Климова. С другой стороны, мало ли как швыряет людей война? И красноармеец Иванов, от которого я якобы услышал эту историю, вполне мог оказаться в тех местах…

Войдя в палату, доковылял до тумбочки и, открыв ее, достал памятную газету. Ту, где на фотографии стояли десять командиров моей дивизии с комдивом во главе. Когда я просматривал её в первый раз, меня сбили с мысли, но после этой встряски с липовым героем вспомнил капитана, адъютанта нашего комдива.

— Вот. — Я ткнул пальцем в фото.

— Вспомнил все-таки? — спросил майор.

Он заставал меня пару раз с этой газетой — я не оставлял надежды узнать капитана.

— Вспомнил.

— Рассказывай, — кивнул он.

«А что рассказывать? Что узнал этого обер-лейтенанта фон Лискова? Которого в свое время видел в инете? Что мне делать? А? Подскажи, майор. Как за уши притянуть эту историю? Я ведь не хочу, чтобы он вредил нам. Думаешь, я не знаю, кто на нас тогда диверсантов навел? Кроме него больше некому. Вот, блин, проблема на проблеме! И надо было мне вспомнить про него именно сейчас?! Хотя… Его можно неплохо пристроить под эту контузию. Хм. Ладно».

Лавочкин в палату не зашёл, он по просьбе Архипова остался снаружи, нам нужно было поговорить наедине.

— Я его видел с немецким офицером. Они о чем-то весело разговаривали. Только он тогда был одет в форму красноармейца и имел повязку на левой руке выше локтя. Судя по крови, там была рана.

— Где и когда ты их видел? — нахмурился майор.

— Двадцать второго, еще перед встречей с Васечкиным. Услышал чей-то разговор, направился в ту сторону, а там дорога. На ней «эмка» стоит, немецкий грузовик. У машин сидели пять бойцов, вокруг два десятка немцев. Еще офицер, вроде подполковник, и этот. Они отдельно стояли, разговаривали, смеялись даже. Я их за пленных принял, поясов-то не было. Ну я досматривать не стал, задом отполз и дальше пошел, потом где-то через час с Васечкиным повстречался. Все, что помнил, рассказал.

— М-да. Точно все? Ничего не забыл? — с легкой иронией спросил у меня Архипов, рассматривая снимок в газете.

— Вроде все, — ответил я.

Рана на руке у Лискова действительно присутствовала. Он получил ее во время захвата моста на участке прорыва группы армий «Север». Дальнейшие его следы теряются. Известно только о нескольких операциях в сорок втором и сорок третьем годах. Теперь было понятно, где он сидел — под прикрытием в одной из наших частей.

— Ты пока с Семёном Алексеевичем пообщайся, а я по делу отлучусь, — распорядился майор и, прихватив газету, пригласил скучающего за дверью конструктора войти. Почти сразу в дверь скользнула медсестра Маша с перевязочным пакетом, за ней забежала бледная Даша. Пока девушки осматривали ладонь и бинтовали ее, я наблюдал, как конструктор устраивается за столом и достает из тубуса свернутые в рулон большие листы ватмана.

Поглядев на Лавочкина, попросил кудахтавших надо мной девушек удалиться, хотя настроение что-либо обсуждать с конструктором у меня отсутствовало напрочь. Маша с Дашей понятливо кивнули и быстро вышли из палаты.

Посмотрев на разложенные на столе чертежи, нахмурился: никакого опыта в работе с ними у меня не было.

Семён Алексеевич, заметивший выражение моей физиономии, хмыкнул и поспешил успокоить:

— Я прекрасно понимаю, что вы плохо разбираетесь в схемах. Нет, со мной только рисунки кабины и устройство рукояток управления и приборов.

— А вот это уже интересно, — сразу же оживился я. Встав и подхватив прислоненные к спинке кровати костыли, захромал к столу. В течение получаса я с любопытством изучал строение кабины.

— Ручка газа отдельная, как я просил? Только газ, и все?

— Да, как просили, только газ.

— Это хорошо, а то на «ЛаГГах» частенько ошибаешься. Это же надо было додуматься — на ручку кроме газа навесить еще и другие функции!

— Летчики-испытатели тоже очень довольны, — с таинственным видом сообщил Лавочкин.

Сперва до меня не дошел смысл, но через секунду я резко вскинул голову и изумленно спросил:

— Испытатели?! Вы хотите сказать…

— Да. Мы сделали ПЯТЬ опытных образцов. Три из них уже облетали.

— И как?

— Есть мелкие недостатки, их исправляют прямо на поле. Если нет такой возможности, отвозим в ангар.

— Ну без детских болезней экспериментальные машины просто не могут быть. На «ЛаГГах» вон, до сих пор некоторые не устранены. Что с машинами? Как они? Что летчики говорят? — засыпал я Семёна Алексеевича вопросами.

— Первая машина чуть было не разбилась. Летчик спас ее, посадил на пузо. С проблемой быстро разобрались и устранили эту… м-м-м… болезнь на других машинах. Проблемы с двигателем. Очень быстро нагревается, температура зашкаливает. Ресурс мотора от этого очень быстро тратится, пока эту проблему решить мы не смогли.

— Греется? М-м-м. Греется… Что-то я об этом слышал от одного из наших механиков. Они вроде решили эту проблему… Нет, не помню… Но я попытаюсь вспомнить.

— Может, скажете мне фамилию этого механика? Мы с ним свяжемся?

— Да нет, это что-то на поверхности, думаю, скоро вспомню… Блин, ну вот на языке вертится… Ладно, потом вернемся к этой теме. Что еще есть за проблемы?

— Проблемы есть, но все это решится в моем конструкторском бюро. Я пришел только из-за того, чтобы показать кабину.

— Понятно. Ну давайте виртуально ее создадим. Вот я сижу на этом стуле. Представим, что я в кабине. Показывайте, где какой прибор и рукоятка управления.

Через полчаса я сдался:

— Нет, так ничего не получается. Мне нужно знать до миллиметра высоту ручки управления, сектора газа и других систем управления. Эти ваши «вроде тут», «вроде там» не помогают. Я думаю вот что, давайте я приеду к вам на площадку послезавтра утром? Подойдет это вам?

Лавочкин спросил растерянно:

— А разве вам разрешили покидать госпиталь?

— Да, разрешили. С завтрашнего дня начинаю работать. Мне даже машину выделили из Кремлевского гаража, — похвастался я.

— Так, может, завтра? — немного подумав, спросил конструктор.

— Не, завтра точно нет. Я в Центр боевой подготовки ВВС еду, лекции читать. Меня там давно ждут. Так что я туда на весь день.

— Понятно. Ну послезавтра так послезавтра.

— Вот и ладушки. Кстати, я вспомнил рассказ того механика. Ну то, как они боролись с повышенной температурой…

— И как? — перебил меня Семён Алексеевич. Видимо, проблема стояла острее, чем я думал.

— Они поставили другой радиатор, со «сто седьмого». Могу ошибиться, но он сказал так.

Лавочкин быстро подошел к листам и начал перебирать их. После чего несколькими штрихами что-то быстро набросал.

— Придется менять фальшборт… Но это только после испытаний… М-да.

— Кстати, все хотел у вас спросить, что с вооружением нового самолета? — спросил я, заметив, что Лавочкин стал собирать листы и сворачивать их, чтобы убрать в тубус.

— Как вы и просили, две пушки и два крупнокалиберных пулемета, — пожал он плечами.

— Те же двадцать миллиметров?

— Именно.

— Эти пушки — фактически крупнокалиберные пулеметы, то есть они не совсем соответствуют требованиям… Хотя я вам это уже говорил.

— Я помню, говорили. Я узнавал насчет авиационной двадцатитрехмиллиметровой пушки, но она еще не готова.

— А снаряды для «двадцатки»?

— Это вы про то, что у них слишком большие взрыватели? Из-за чего теряется вес взрывчатки?

— Именно.

— Я договорился, чтобы несколько трофейных снарядов от вооружения «мессера» получили КБ, которые этим вопросом занимаются. Думаю, скоро у нас появятся нужные боеприпасы. Честно говоря, дальше я передал все вопросы по этой теме Архипову, что там сейчас творится, знает только он.

— Понятно, я спрошу у него, спасибо. А где вы установили пушки?

— Мы расположили пулеметы в крыльях, а пушки на двигателе сверху, синхронизировав их. Были проблемы с установкой, но они уже решены.

— Как моя идея насчет трехпушечной машины?

— Пока только в виде рисунков.

— Хорошо. Вы подумали над тем, чтобы было можно стрелять раздельно и вместе с пулеметами?

— На опытных образцах мы так и сделали.

— Отлично. Это очень хорошо.

После того как Лавочкин вышел, я посмотрел на наручные часы — время было уже ближе к полуночи. Мы общались больше трех часов.

С трудом доковыляв до кровати, плюхнулся на нее и стал стягивать с себя пижаму. В это время дверь скрипнула, и вошедшая в палату Даша принялась помогать мне. Судя по всему, она ждала окончания нашего разговора за дверью.

Уложив меня в постель, Даша погасила свет и вышла, пожелав мне спокойной ночи.

На следующее утро проснулся я удивительно бодрым и веселым. Правильно мудрые люди говорили: оно вечера мудренее. Все вчерашние проблемы, неприятная встреча — как-то поистерлись. Широко зевнув и потянувшись, посмотрел на часы. Семь, скоро завтрак, процедуры — и здравствуй, свобода. Делая гимнастическую разминку, которой стал заниматься последнюю неделю с разрешения врачей, обдумывал сегодняшний день, что он принесет? Закончив, завел часы и стал тихонько одеваться.

После завтрака, во время осмотра и процедур приехал довольный Архипов. Правда, при входе в палату он попытался придать лицу спокойное выражение.

— Ну что, герой, готов к труду и обороне?

— Всегда готов! — отсалютовал я ему, застегивая рубашку, после того как Елена Степановна осмотрела меня.

— Здравствуйте, девушки, — поздоровался майор с присутствующими в палате медиками. Кстати, кроме главврача, медсестры Маши, моей Даши и самого Архипова, ни у кого доступа в палату не было. Лавочкин имел разрешение посещать меня только в присутствии майора. То, что было вчера, это просто накладка, вызванная событиями с самозванцем.

После всех процедур меня одели в форму. Натянуть не смогли только галифе — не налезали из-за гипса. С широкими больничными штанами таких проблем не было, а вот галифе пришлось оставить, накинув китель и шинель. Осмотрев меня со всех сторон, майор хмыкнул и велел переодеться в гражданскую одежду.

С помощью Архипова я тихонько спустился сперва на второй этаж, на котором еще не разу не бывал, а потом уже и на первый. К машине подошел весь мокрый — все-таки тяжело еще прыгать по этажам, тяжело. Нужно было согласиться с предложением Елены Степановны, чтобы санитары спустили меня вниз и донесли до машины. Так нет, дурак, сам решил все сделать. Впредь буду умнее, пусть носят.

Машина была обычная — черная «эмка». За рулем сидел водитель в стандартной форме красноармейца РККА. Быстро выскочив, он открыл заднюю дверь и вместе с майором помог мне устроиться. Придерживая лежавшие рядом костыли, я спросил, когда они уселись по своим местам впереди:

— Сперва в Центр? Или ко мне на квартиру?

— В Центр. Там тебя ждут.

— Хорошо. Кстати вы в курсе, что я обещал Семёну Алексеевичу завтра прибыть на аэродром, где проводятся испытания новых машин?

— Да, уже все обговорено. Нас там ждут в одиннадцать дня.

— Ладно. Посмотрим, что принесет сегодняшний день, а уж после будем думать о завтрашнем.

— Это кто сказал? — заинтересовался майор.

— Я. Только что. Вы что, не слышали?

— А, нет. Я думал, ты как обычно цитируешь кого-то.

— На этот раз нет. Просто в голову пришло.

— Понятно. Ваня, поехали, — скомандовал Архипов водителю.

С удобством откинувшись на спинку сиденья, основательно повозившись, чтобы устроиться поудобнее, я оттянул полу чёрного пальто, осмотрел пиджак и спросил:

— А кто одежду покупал?

Архипов обернулся, оглядел меня и поинтересовался:

— Что? Не по размеру?

— Да нет. Нормально, это и странно. Мерки-то с меня никто не снимал. Вот и удивляюсь.

— Глаз алмаз. Это я не про себя. В госпиталь приходил человек из кремлевской портновской мастерской и осмотрел тебя, когда ты выступал в прошлый вторник.

— Это что? Они, получается, сшили костюм, пальто, подобрали шляпу и ботинки за три дня?! — искренне удивился я, поглядев на одиночный лакированный ботинок. Оттянув узел галстука, сделал его посвободнее.

— Получается так, — согласился майор.

Дальнейший наш путь прошел в легкой беседе, за время которой я выбил себе сутки на осмотр и ознакомление с квартирой.

Дорога заняла почти два часа, мы выбрались за город и поехали по одной из оживленных магистралей. По крайней мере, машин на ней оказалось довольно много. В основном грузовики. Легковые тоже попадались, но мало. Причем все почему-то ехали от города, и всего лишь пара машин держали путь к Москве. Понять, что происходит, труда не составило, особенно когда я увидел дорогое пианино в кузове одного из «ЗИСов». Однако Архипов был спокоен, что меня изрядно удивило. На мой вопрос он ответил, что это идет эвакуация организации первой категории. Мысленно гадая, что это за первая категория такая, я подумал, что массовое бегство из Москвы еще не началось, если вообще начнется. Немцы по сравнению с моим временем были далеко от сердца страны. И вряд ли у них теперь появится шанс взять или хотя бы дойти до города в этом году. Непонятно только, почему идет эвакуация? Майор явно что-то знал об этом, но молчал.

Близились холода. Даже сейчас, в середине октября, и то было довольно свежо. Я слегка замерз, пока ковылял весь мокрый к машине.

«Вот интересно, а то, что Павлов не расстрелян, как-то отразится на ходе войны? Нет, его, конечно, отстранили с понижением в должности, но все, что мог, он сделал. Это понимали даже недруги. Сейчас Западным фронтом командует генерал-полковник Кирпонос. В отличие от моего мира — живее всех живых. А Ленинград? Там как? Вон Архипов как мрачнел, когда я спрашивал про город. Его хоть еще не окружили, но, похоже, все к этому идёт. Часть войск, что смогли пробиться из-под Киева, отправили туда. Помогут они? Должны. Блин, как же плохо быть раненым! Так охота обратно в небо, снова бить ненавистные самолеты с крестами! Эх!»

— Приехали. Просыпайся, — растолкал меня Архипов.

Зевнув, я приоткрыл один глаз и посмотрел на здание из красного кирпича, у которого мы остановились. Глянув на часы, определил, что успел покемарить всего минут двадцать. От города мы отъехали километров на двадцать пять — тридцать, не больше. Местные автомашины почему-то быстро не ездили. Шестьдесят километров в час — это их потолок. Нужно будет как-нибудь проверить, смогут ли они большее.

— Уже приехали?

— Ага. Кстати, нас ждут.

С помощью двух подбежавших лейтенантов с повязками помощников дежурного меня извлекли из машины и поставили на ногу.

Мы находились в небольшом дворике, окруженном со всех сторон зданиями с аркой в одном из них. У входа с колоннами стояли две машины. Полуторка и «форд», если не ошибаюсь. Судя по виду дворика, вряд ли это парадный вход. Архипов в это время разговаривал с крупным, слегка сутулым мужчиной в возрасте ближе к пятидесяти в генеральской форме. Когда он обернулся ко мне, в синих петлицах мелькнули звезды генерал-майора.

«Местный начальник. Сто пудов».

Осторожно, стараясь не скользить костылями по мокрой брусчатке — видимо, недавно прошел дождь, — направился к беседующим командирам. Однако они сами подошли ко мне. Лейтенанты вышагивали по бокам рядом со мной, страховали от падения.

— Здравия желаю, товарищ генерал-майор! — вытянувшись, насколько это было возможно в моём состоянии, гаркнул я.

— Ну здравствуй. Герой!

— Вячеслав, познакомься. Начальник Центра боевой подготовки генерал-майор Иволгин. Аркадий Петрович, — представил сутулого Архипов.

— Капитан Суворов. Вячеслав Александрович, — пожал я крепкую сухую ладонь генерала.

— Да уж знаю, — пророкотал тот, с любопытством разглядывая меня. Видимо, и его поразил мой возраст. Я хоть и выгляжу немного старше семнадцати — на восемнадцать с половиной, — все равно привлекаю к себе внимание.

— Вам, товарищ капитан, нужно выступить перед всем наличным составом Центра. Туда входят как курсанты, проходящие переподготовку, так и инструкторы Центра. Выступление запланировано на час дня, то есть через час. А пока пройдемте ко мне в кабинет. Будем знакомиться, — пригласил генерал, и мы направились вслед за ним, под топот каблуков сапог по брусчатке и стук костылей.

В кабинете под звон стаканов с чаем мы с интересом пообщались. Кроме нас с Архиповым и генерала присутствовал и заместитель Иволгина полковник Иващенко. По просьбе Иволгина я рассказал составленный мною план знакомства с курсантами и цель лекций. Генерал несколько удивился, что подготовленного текста выступления у меня нет. Пришлось успокоить его, сказав, что все, что нужно, у меня в голове. После чего продемонстрировать это. Как только я закончил, Иволгин откинулся на спинку стула и с интересом посмотрел на меня.

— Занятно, — только и сказал он.

Актовый зал в этом Центре по моим прикидкам мог вместить в себя не меньше двухсот человек. Было около ста пятидесяти. Невысокая сцена с трибуной посередине. На стойке закреплен микрофон, графин с водой и стакан тоже присутствовали. Рядом стояло кресло еще с одним микрофоном. Видимо, его приготовили для меня. Вместе с генералом мы вышли на сцену, где Иволгин представил меня собравшимся летчикам. Не думаю, что это было нужно, просто так положено.

— Товарищи командиры. Сегодня у нас с вами проходит встреча с дважды Героем Советского Союза капитаном Суворовым, летчиком-истребителем Н-ского авиаполка Западного фронта. Который в боях с июня по настоящее время сбил сорок четыре самолета противника лично и пять в группе. Тема занятия: теория воздушного боя в группе и в одиночку. Также общая лекция по сопровождению бомбардировочной и штурмовой авиации. Прошу вас, товарищ капитан, вам слово.

Расстегнув пиджак, — пальто я оставил в гардеробе, когда вошел в здание — сел в кресло и проводил взглядом генерала, спускавшегося в зал. Меня немного озадачило поведение Иволгина. Почему он делал все сам? У него много подчиненных. Приказал — и все представления и встречи организовал какой-нибудь полковник или замполит, который это, кстати, по должности обязан делать. А тут сам. Почему? Надо будет у Архипова поинтересоваться.

С удобством устроившись в кресле, я спокойно сказал в микрофон:

— Добрый день, товарищи. Вы знаете, кто я. Но представлюсь еще раз. Капитан Суворов. Вячеслав Александрович… Спасибо. Собрались мы здесь, чтобы поговорить об авиации… Я понимаю чувства некоторых командиров, в основном майоров и выше. Мол, молодой… сопляк… посшибал сколько-то там, а сейчас строит из себя… Тихо, пожалуйста, я не закончил, — попросил я возмутившийся зал. Мне понравилось, как отреагировали молодые командиры, занимавшие места «на галёрке». В первых же рядах сидели убеленные сединами ветераны. Многочисленные ордена на их кителях показывали, что тут собрались не «труженики тыла», а настоящие боевые летчики.

— Так вот. Я полностью согласен с этим мнением. Если посмотреть со стороны, так и выходит, но есть одно «но». Все мои бои были не удачей, как бытует мнение у некоторых командиров. Я признаю: до того, как я первый раз сел в кабину истребителя двадцать девятого июня, все мои знания были теорией. Да! Это правда, я теоретик. Сейчас практик, это так, но раньше у меня не было боевого опыта абсолютно. То есть я знал, что и как делать, но не умел. Кроме небольшого налета, практики у меня не было. Я учился на ходу, учился воевать, испытывая все, что знаю. На мнение некоторых командиров я ответил. Теперь приступим к тому, почему мы тут собрались. А именно, поговорить о теории и стратегии воздушного боя. Кто-нибудь читал мою методичку?.. То есть совместно написанную с моими командирами? Да, вижу, что читали. Так вот скажу откровенно — все, что было написано в ней первоначально, вырезали, оставив от силы процентов сорок. К этому вернемся позже, главное скажу про методичку — в ней ОСНОВЫ. Именно основы для молодых пилотов. Опытные летчики, прочитав ее, я думаю, сразу ухватили суть… да, вижу, ухватили. Молодцы. У меня вопрос ко всем присутствующим: основная задача истребителя? Подумайте над ответом, а я пока воды попью, а то горло, знаете, пересохло.

Налив полный стакан, я маленьким глотками осушил его, насмешливо наблюдая за собравшимися командирами, которые что-то обсуждали. Было видно, что ответ они знали, просто ждали, когда я закончу.

— Я готов послушать ответы. Прошу вас, товарищ капитан, — указал я рукой на капитана с орденом Боевого Красного Знамени на груди.

— Основная задача истребителя сбивать самолеты противника, — выдал капитан очевидную вещь. Было видно, что несколько командиров с ним не согласны, но их было меньшинство.

— Хороший ответ… — протянул я.

— Для этого и созданы истребители. Они поэтому так и называются, от слова «истреблять», — закончил капитан, после чего сел на место.

— Хороший ответ… но неправильный. Основная задача истребителя — это выполнить поставленное перед ним задание. То есть… Вот давайте возьмем мой случай. Я сделал более сорока самолетовылетов, сопровождая бомбардировщики. И это только в сопровождение, не считая разведки и вылетов на охоту. Во всех случаях передо мной была поставлена задача охранять бомбардировщики, не давая истребителям противника сорвать бомбардировку. Большое количество раз неподалеку пролетали бомбардировщики противника. «Лаптежники», «Хейнкели», «Дорнье». Но ни разу я не бросил охраняемых, чтобы рвануть и сбивать этих сволочей, как бы ни чесались руки. Причина одна — это не моя задача. Передо мной она уже поставлена: охранять. Так я и делал и только бессильно провожал глазами немцев. Вот когда я был в составе группы капитана Горелика, тогда да, сбивал, но и тогда передо мной стояла та же задача. Охранять наши «чайки», пока они атаковали возвращающихся с бомбардировки самолетов противника от внезапных атак «мессеров». Что? Простите, не расслышал… А! Ну да, мой последний бой. Согласен, что несмотря на приказ командира группы комиссара Тарасова, я оставил охраняемых и пошел навстречу группе подполковника Шредера. В этом случае другого выхода не было. За несколько секунд я определил боевую выучку немцев, прикинул их задачи и только после этого грубо нарушил приказ Тарасова. Просто выбора не было, им был нужен я. Бомбардировщики немцев не интересовали, а если бы я рванул к себе, могли отыграться на них. Да? — спросил я, заметив, что один из молодых лейтенантов тянет руку.

— Товарищ капитан, расскажите нам про этот бой, — попросили он. Кстати, рядом с ним сидел Степка Микоян.

— Про бой?

Сейчас разговор шёл не по теме занятия. Никакой теории воздушного боя. Пока не создам о себе нужного мне мнения, я для них просто выскочка, так что мы пока просто знакомились. Я простыми словами объяснял некоторые элементарные для меня вещи, переходя на личные примеры.

— Боем это было назвать трудно. Там была драка, просто свалка, если можно так выразиться, но не это главное. Перед боем я УМЕР.

Я замолчал и обвел взглядом зал. Нужно, чтобы они прониклись моими словами. Заметив, что началось недоуменное шевеление и переглядывание, продолжил:

— Вы не ослышались. Я умер. Так я настроил себя на бой. Многие знают, что такое боевой транс, в который впадаешь в бою… Да, я вижу по кивкам некоторых летчиков, что это так. В моем случае это бы не прошло. Боевой транс слишком эмоционален по сравнению с моим способом. Я просто представил себе, что умер ДО того, как встретился с немцами. Знаете… Это помогло. Бой шел страшный, мы исступленно колошматили друг друга. Некоторые немцы отворачивали от моих атак, я — нет! Зачем? Я умер…

…Я рассказывал, как шел в бой. Как сбил первый «мессер», в котором, как потом оказалось, сидел сам Шредер. Посекундно описывал свои движения, мысли, действия. Зал безмолвствовал. Все присутствующие превратились в одно большое ухо. На лицах многих ветеранов, что сидели впереди — некоторые с закрытыми глазами, — было отчетливо видно сопереживание. Они явно представляли себе тот бой. Описание того, как на крыле разорвался снаряд, после которого были тупые удары по телу. Появилось легкое головокружение, перестала действовать левая нога, рука, но я продолжал бой, не обращая внимания на такие мелочи.

— … настолько представил себе, что я умер, что представьте мое состояние, когда очнулся в госпитале. Я только на следующий день понял, что все еще жив… С этим боем мы разобрались, вернемся к задачам истребителя… Как я уже говорил, сбивать самолеты противника не является нашей задачей, это наша работа. Тяжелая, изматывающая, но работа. Кстати, у меня вот вопрос, когда был основан ваш Центр?.. Месяц назад? Тут можно сказать большое спасибо генералу Жигареву. Честно говоря, к созданию этого Центра приложил руку и я. Обмолвился как-то при встрече с генералом, описав перспективы… А он… Хм, не думал, что продвинет ее… Так, о чем это я? Об истребителях. Давайте возьмем пример случая с группой капитана Андрея Мересьева. Тот случай, что произошел две недели назад. Кто-нибудь из присутствующих знает, как там все было на самом деле? Я вижу поднятую руку… Да, пройдите, пожалуйста, на сцену. Опишите нам этот бой, — попросил я старшего лейтенанта с грубым шрамом на левой щеке.

Старлей уверенно подошел к трибуне и, поздоровавшись с присутствующими, начал рассказывать:

— Я командовал звеном в соседней эскадрилье и знаю, как произошел этот подвиг. Наш полк вооружен «ишачками», и мы на них встретили войну. В тот раз капитан Мересьев со своей эскадрильей из шести истребителей вылетел на сопровождение бомбардировщиков. На подлете к цели они повстречались с тридцатью «Хейнкелями», которые и атаковали. В этом бою капитан Мересьев лично сбил четыре самолета противника, а всего было сбито восемь «Хейнкелей».

— Это все? — с любопытством спросил я.

— Да, — ответил он.

— Забавно, что вы забыли про бомбардировщики, которые сопровождал капитан Мересьев. Сколько из них вернулись на свой аэродром?

Старший лейтенант открыл рот, чтобы ответить, закрыл и замер с застывшим лицом. Он знал правду об этом однофамильце настоящего героя. Я тоже.

— Из четырнадцати СБ, что вылетели на штурмовку немецких войск, не вернулся НИ ОДИН самолет. Четырнадцать на десять, странный размен, не так ли?.. Не стоит забывать и о том, что он потерял еще и два своих самолета. Вы можете вернуться на свое место.

Лейтенант с отчетливо читавшимся облегчением покинул сцену и спустился в зал.

— Давайте обсудим, что же там произошло. У меня была возможность выяснить подробности. В госпитале, где я лежу, проходит излечение штурман одного из СБ, что охранял Мересьев. По словам этого лейтенанта, Мересьев подло бросил их, предоставив самим себе, хотя прекрасно знал, что немецкие войска охраняются «мессерами». Что мне нравится в этих парнях, так это в отличие от… Хм. В общем, они не трусы. Сжав зубы, эти Герои — причем Герои с большой буквы — разбомбили-таки колонну немцев, А то, что не вернулся ни один из них, так, я думаю, вы знаете, кто в этом виноват. Мое личное мнение. За то, что сделал Мересьев, с него должны были снять не только шпалы — что, кстати, попытался сделать комполка, — но и перевести в бомбардировочную авиацию. Пусть он сам испытает на своей шкуре, что значит летать без прикрытия, пусть послушает крики заживо сгорающих экипажей. То, что этого Мересьева вознесли до героев, так тут была своя причина. За него заступились политработники. Им нужны были громкие победы… М-да… Думаю, закончим на этом, хватит брать личные примеры, и перейдем к тактике и схемам воздушного боя в группе…

— Ну и как я выступил? — поинтересовался я у Архипова в машине, устало откидываясь на спинку сиденья.

— Произвел впечатление. Мне очень понравились твои лекции на тему одиночного боя. Очень качественно расписаны преимущества и недостатки этого способа боя. Кстати, я заметил больше недостатков, чем преимущества.

— Так и есть. В группе и работается лучше, уж я-то знаю, приходилось работать. Неудачно, правда, но все-таки. Кстати, что у нас на завтра, кроме посещения Лавочкина?

— После Лавочкина снова Центр. Он у нас на всю неделю расписан. Кстати, я урезал одно посещение, чтобы ты посетил выделенную тебе квартиру.

— Когда?

— Через три дня, в понедельник, весь день твой.

— Вот это дело. Хорошо. Уф, что-то я тяжело себя чувствую. Хорошо нас приняли ребята из Центра, хорошо.

— Да уж, хлебосольно. Хороший стол был.

Так, обсуждая планы и то и дело перескакивая на мои лекции, мы доехали до Москвы. Мне нравилась вечерняя Москва, несмотря на то что большинство окон накрест обклеено лентами, а светомаскировка соблюдается свято, как будто город уже прифронтовой. Москва красива в своей золотистой купели осени.

В госпитале меня встретили у входа. Два дюжих санитара подхватили под локти и бедра и понесли в палату, за ними нес мои костыли Архипов, на ходу что-то обсуждавший с медсестрой Машей, тоже бывшей среди встречавших. После всех процедур и внимательного осмотра меня оставили в покое. Откинувшись на подушку и закинув правую руку за голову, левой держал за руку Дашу и рассказывал, как мне понравилось в городе. Перед отбоем, помиловавшись с девушкой, я стал просматривать свой дневник, ища, чего не хватает. Наметив пару идей, сделал пометки на полях, чтобы не забыть, и уснул спокойным, нетревожным сном.

Утром меня уже ждал Архипов. После процедур и плотного завтрака меня вынесли к машине и усадили на сиденье.

Через полтора часа я был на аэродроме. В небе кружил одиночный самолет, судя по силуэту — истребитель. Присмотревшись, я озадачился: он сильно напоминал мне Ла-5, однако что-то в нем было не так. Подъехав к группе людей, машина остановилась. Осторожно покинув ее, я направился к Лавочкину, здороваясь с присутствующими на ходу. Сам Семён Алексеевич хоть и кивнул мне приветливо, однако был мрачен. Причину его настроения я понял только тогда, когда представился стоящий рядом с ним мужчина.

— Гудков Михаил Иванович…

Понять, что тут происходит, было нетрудно. Наверняка Гудков решил испробовать все возможные способы, чтобы продвинуть свою машину, которая, кстати, как раз и была в воздухе, выполняя фигуры высшего пилотажа. Не думаю, что он решил воспользоваться мною, но вот личный порученец Сталина… Это да. Это могло прокатить. А если еще мне, дважды Герою Советского Союза, — к мнению которого уже стали прислушиваться — машина понравится и я нашепчу нужные слова на ухо Архипову, то…

«Какие же тут мексиканские страсти, однако! Прям клубок змей, разве что не шипят друг на друга».

Теперь я сам убедился, что слухи не врали. Было отчетливо видно, что оба авиаконструктора когда-то серьезно поссорились и даже сейчас старались не общаться друг с другом.

Закончив здороваться со всеми присутствующими, я задрал голову, придерживая шляпу правой рукой, и спросил:

— Что за аппарат?

Вопрос был ко всем. Ответ я знал, но меня интересовало, как они его озвучат.

— Это моя машина, товарищ капитан, — вежливо ответил Гудков.

— Да я уже понял. Наименование?

— Опытный образец… Гу-82.

— Угу.

Посмотрев на стоявших в ряд будущих Ла-5, потом бросив еще один взгляд на круживший над аэродромом одинокий истребитель, вопросительно посмотрел на Архипова, который что-то обсуждал с отошедшим в сторону Лавочкиным.

Майор моего взгляда не заметил, поэтому я вернулся к разговору с Гудковым:

— Расскажите, пожалуйста, про свою машину. Просто проведите сравнением с «ЛаГГом»: что заменили, что добавили или убрали.

— Хорошо. Начнем с силовой установки…

…когда Архипов подошел ко мне, Гудков заканчивал с мотором и проблемами, связанными с его установкой. Для регулирования площади выхода охлаждающего воздуха по периметру капота мы поставили юбки с вырезом для выхлопных коллекторов, которые выступают за пределы капота. Всасывающий патрубок карбюратора имеет прямоугольное сечение и располагается над капотом. Маслобаки сохранились от «ЛаГГ-3». Маслорадиатор разместили на месте водяного радиатора между четвертым и пятым шпангоутами фюзеляжа, при этом площадь его входа регулируется дроссельной заслонкой…

Немного послушав нашу содержательную беседу, майор направился к людям Гудкова, стоявшим отдельной группой. В это время машина Михаила Ивановича стала снижаться, пилот явно собирался идти на посадку.

— …причем машина имеет в наличии грубые погрешности и дефекты серийного производства Горьковского завода, из-за которых серийный «ЛаГГ» против Гу-82 потерял сорок пять — пятьдесят пять километров в час. Следовательно, если исправить и устранить дефекты серийной машины, то мы будем иметь максимальную скорость с мотором М-82 шестьсот пятнадцать — шестьсот двадцать километров в час.

— Подождите-подождите, — прервал я его. — Вы хотите сказать, что сможете еще больше увеличить скорость опытный машины? Каким образом? Вы уверены, что самолет выдержит нагрузки при увеличении скорости? У меня были проблемы на «ЛаГГе»: при пикировании на скорости деформировалось крыло. Как вы решили эту проблему? Выдержит ли силовой каркас машины? — засыпал я вопросами конструктора.

Что ни говори, а план Гудкова сработал: новой машиной заинтересовался не только я, но и майор Архипов. Лавочкин, покинутый всеми, отошел к своим работникам и летчикам-испытателям, стоявшим у четырех опытных машин, имеющих пока название ЛаГГ-5.

Слушая объяснения Михаила Ивановича, я стал понимать, какой прорыв для нашей истребительной авиации имеет эта машина. Честно говоря, сравнивая прототип Ла-5 и машину Гудкова — она же Гу-82, — понимал, какая между ними пропасть. Фактически, если устранить мелкие недостатки — на это понадобится пара месяцев, то у нас появится первоклассный перехватчик. Соответственно, если сравнить Гу-82, сейчас катящийся по ВПП, и все четыре машины Лавочкина, то мой выбор будет не в пользу Семёна Алексеевича.

— Я вас понял. Сейчас мы займемся машинами товарища Лавочкина, после уже посмотрим вашу.

Так и получилось. Ла-5 я не просто излазил и осмотрел от кончика хвоста до лопасти винта, но и умудрился еще и погонять по полю. Проблему с масляным радиатором пока не решили, так что я внимательно поглядывал на датчик температуры двигателя. Мне не нужно было летать, главное — определить функциональность приборов управления. И чем больше я катался на ревущем истребителе, морщась от болей в ранах, когда машина скакала на кочках, тем больше радовался нововведениям. Определенно мне все это нравилось.

После того, как я заглушил Ла-5 на стоянке, вокруг самолета собрались работники КБ и ко мне на крыло залез сам Лавочкин. Архипов устроился на другом крыле.

— Что скажешь, Сев? — спросил у меня майор.

— Ну что я могу сказать? Во-первых — управление не просто удобное до изумления, но и достаточно функциональное. Есть, конечно, несколько огрехов, о которых расскажу позже, а так все в норме. Во-вторых — я хочу посмотреть, как на нем будут летать летчики, хочу увидеть все его возможности. В третьих, хочу увидеть послеполетный осмотр, что там и как.

Ла-5 мне понравился, честно. Наблюдая, как все четыре машины поднялись в воздух и, разбившись на пары, стали изображать воздушный бой, я стоял рядом со стационарной рацией и руководил с земли учебным боем. Связь была отличная: видимо, Лавочкин не пропустил мимо ушей мои замечания на эту тему и хорошо экранировал моторы. После всесторонних испытаний машины Семёна Алексеевича мы направились к мрачному Гудкову. Он прекрасно все видел, как и наше восхищение машинами Лавочкина. Прекрасное настроение авиаконструктора и его работников, после того как мы отошли, было заметно невооруженным глазом.

— Давайте посмотрим, что у вас с машиной. Хочу посидеть в кабине. Хочу ощутить разницу между вашими самолетами, — попросил я, подойдя к Гудкову. Архипов стоял рядом и молчал, давая мне рулить испытаниями.

С помощью работников Гудкова меня осторожно опустили в пилотское кресло, стараясь не потревожить раны. Стоявший на крыле летчик-испытатель старший лейтенант Перченков объяснял особенности управления. Подробно показывая, что и как. И чем больше я его слушал, тем больше мрачнел.

Фактически кабина Гу-82 с небольшими изменениями была идентична «ЛаГГу», а это «не есть гуд!».

— Я понял. Тут ничего сложного, а теперь попрошу отойти от самолета, хочу запустить мотор.

Все отошли от машины, сам же Перченков пока остался на крыле, держась за край кабины, благо фонарь был откинут.

— Электрозапуск — это хорошо, — пробормотал я и запустил еще горячий мотор.

— Думаю, небольшой разбег мы можем себе позволить, — улыбнулся лейтенант.

Я покрутился по полю под внимательным присмотром испытателя, стараясь не тревожить раненую ногу. Поставив истребитель на место, попытался вылезти, но меня уже подхватили под локти и осторожно — придерживая ноги — вытащили из кабины и аккуратно поставили на землю.

— Ну что я могу сказать? Превосходно. Сам истребитель особо нареканий не вызывает, хотя у меня есть что сказать…

— Что скажешь? — спросил Архипов, как только мы отъехали от аэродрома, оставив довольными обоих конструкторов. Водитель повернул не направо, в сторону Москвы, а налево, к Центру. У нас была договоренность на трехчасовую лекцию. А завтра начнутся учебные полеты. Курсанты с инструкторами будут под нашими взглядами отрабатывать тактику, связки и приемы воздушного боя.

— О чем? — не понял я вопроса, задумавшись на другую тему.

— О машинах Гудкова и Лавочкина.

— Да что там думать. Совершенно идентичные машины. Даже вооружение то же. Только на машине Гудкова радиостанции нет, это плохо. Оценка сразу на балл понижается.

— Это и я понял, что машины похожи, — проигнорировав мои слова про связь, сказал Архипов.

— А что тогда?

— Какая из них лучше? Вот в чем вопрос.

— Хороший вопрос. Конечно же… у Лавочкина.

— У Семёна Алексеевича?! Постой-постой, я же видел, как ты разговаривал с довольным видом с Гудковым и крутился у его машины?!

— Лавочкин это тоже видел.

— Конкурентная борьба? Зачем?

— Мне через пару месяцев в небо, а я хочу летать на новой хорошей машине, тут без пинков не обойдешься, тем более у Семёна Алексеевича не так много работ, как кажется.

— Почему?

— Он у него доработан. А у Гудкова собран буквально на коленке. Вы видели, как летчик сажал машину?

— Конечно, видел, его заметно уводило в сторону.

— Ага, налево. Так вот, у Гудкова нарушена центровка. Двигатель выдвинут слишком далеко вперед, тогда как у Лавочкина мотор задвинут к кабине. Я не знаю, как он распределил вес, но у него это получилось, его истребитель стал короче. Скажу проще: Гудков начал раньше делать свою машину, но допустить такие ошибки?!

— Однако его экземпляр тебе понравился, не так ли?

— Не сама машина, а некоторые нововведения в ней. Неплохо было бы, чтобы и на истребителе Лавочкина они присутствовали… С мотором проблемы есть? Еще какие. Это не проблема, а катастрофа. Нужно брать специалиста по этому мотору и вместе с ним разобраться с некоторыми конструктивными недостатками. Тогда — это шанс для истребителя увидеть жизнь.

— Например? — заинтересовался Архипов. Он примерно знал мой уровень технических знаний и искренне уважал мое мнение по какому-нибудь авиационному вопросу. Была возможность убедиться.

— Давайте начнем с машины Лавочкина. Про мотор я говорил… Аэродинамика: выше всяких похвал. Вы ведь читали мой дневник, где были описаны проблемы с «ЛаГГом»?

— Да, читал.

— Лавочкин тоже их прочитал. Оказалось, он об этом был прекрасно осведомлен, но у него не было возможности внести в конструкцию подобные изменения. Знаете, почему он так быстро спроектировал новую машину? Потому что у него уже были наброски чертежа, он только внес небольшие изменения после разговора со мной и стал творить машины. Нет, я не отрицаю, проблемы еще есть. Фактически машина еще сырая, но… На устранение уйдет не больше месяца, он сам мне так сказал. Добавив: если никто ему мешать не будет. Я думаю, вы знаете, о ком он, и поможете ему в этом.

Архипов кивнул, знал. Да и я догадывался. Это был Яковлев, в данный момент — замнаркома авиапромышленности.

— Ты мне скажи, машина получилась действительно такая хорошая, как ты ее описываешь? — задумчиво спросил майор.

— Не только. Сейчас это просто брусок, заготовка с легкими набросками истребителя, а вот когда его доведут до совершенства… Кстати, как там с аэродинамической трубой? Лавочкину она сейчас очень нужна.

— Вопрос уже решен. Его известят. Хотел спросить у тебя, да все времени не было, что скажешь о «Яках»?

Несколько секунд я пристально рассматривал майор, сидящего вполоборота ко мне на переднем сиденье. Сделав спокойное лицо и полузакрыв глаза, стал вещать потусторонним голосом:

— Я вижу! Вижу!!! «Яки» ждет большое будущее! Они станут великолепными истребителями! Немецкие летчики будут выпрыгивать из кабин, как только увидят советские «Яки»! Да!!! Именно Як приведет нас к победе!

— Издеваешься? — спросил Архипов, с интересом наблюдая, как я для антуража вожу перед собой руками, как будто хочу ухватить свое видение.

— Конечно. Задрали уже со своим «Яком». Сколько можно говорить — я его мельком видел?! Ничего особенного сказать не могу, мне нужно посидеть в нем, полетать, в конце концов!

— Угу. Сделаем. Кстати, мы подъезжаем к учебному Центру.

Об этом он мог и не говорить, на видневшемся неподалеку поле стояло несколько истребителей. В воздухе кружила восьмерка «ишачков», разбившись на пары. Приглядевшись, с удивлением увидел, что они делают «карусель», используя в качестве мишени старый разведчик.

— Грубовато работают, — сказал я, плюща лицо о стекло, чтобы видеть, как действуют местные парни. Архипов поступил умнее, он открыл окно и вместе со мной наблюдал за небом, не обращая внимания на недовольство водителя из-за того, что мы на ходу выстуживаем машину.

— Заходят широко?

— Ага. В бою это важно, могут подловить… А вон та пара почти идеально сработала.

— Это которая? Та, что из пике выходит?

— Ага. О, смотрите, как они снизу атаковали в брюхо цель! Неплохо работают. М-да… Странно…

— Что?

— Знакомая техника пилотирования. Да не может быть?!

— Знакомые? — поинтересовался майор.

— Да, из моего полка парни. Я их знаю, хорошо слетанная пара, сам учил.

— Кто такие?

— Капитан Горелик и сержант Турцев, его ведомый.

— Это не он командовал группой по перехвату бомбардировщиков противника?

— Он самый.

— Найдем время, пообщаешься с однополчанами.

— Вчера я их не видел. Сегодня прибыли?

— Не думаю. Может, просто не видел?

— Сами бы подошли, как и все курсанты. У меня от их пожимания рука до сих пор не отошла.

— Сейчас и узнаем. Вон генерал Иволгин со своим штабом нас встречает.

Нас действительно встречали, но не у служебного вход, как вчера, а у парадного. Многие командиры, да и сам Иволгин наблюдали за крутящимися в небе самолетами.

Тихо пискнув тормозами, «эмка» остановилась. Подав руку подскочившим к двери машины дежурным, я проворно вылез наружу и, подхватив костыли зацокал к встречающим. Майор уравнял шаг, и подошли мы вместе.

Поприветствовав друг друга, направились в главное здание Центра, где находилась администрация. Через некоторое время мне стало понятно, почему мы вчера подъехали к служебному входу. Кабинет Иволгина был в двух шагах, сразу после небольшой гардеробной, через две двери, а в этот раз пришлось пройти через все здание, заодно осмотрев архитектуру. Судя по всему, до того, как Центр въехал сюда, тут был спортивный клуб. Аэроклуб, если не ошибаюсь. Все помещения и здания были заточены именно под это. Я бы сказал, что это был образцовый аэроклуб, вряд ли такой больше встретишь.

«А не тут ли учился летать Василий Сталин и другие „золотые мальчики“?» — мелькнула у меня мысль.

К моему удивлению, мы прошли мимо кабинета генерала и направились к памятной столовой, где нас, а особенно меня изрядно попотчевали.

«Уф, я уж боялся!» — подумалось мне при входе в столовую. Накрыт был только один стол, на котором исходил паром самовар и стояли вазочки с разными печенюшками. Теперь было понятно, почему не кабинет генерала — несоразмерно со своей должностью Иволгин взял себе не самый большой кабинет. Он хоть и уютный, но довольно маленький. В таком составе, как сегодня, мы бы точно не уместились. Командиров было около двадцати, девятнадцать, если быть точным. Забавно, вчера меня встречал один Иволгин… Показывали, как они ко мне относятся? Судя по вчерашним лекциям и по тому, что меня сегодня пришли встречать ВСЕ инструкторы, кроме дежурного, думаю, я изрядно поднялся в их глазах. Приятно, черт возьми!

Чай мне, понятное дело, нормально попить не дали. Пользуясь случаем, инструкторы помладше званием — капитаны — засыпали вопросами. Спокойно отвечая, я приводил примеры из своей или чужой практики, подробно объясняя как ошибки, так и мастерство. Нравились они мне. Настоящие фанатики своего дела. Трудно не распознать в этих парнях с ранней сединой и ожогами на лицах и руках таких людей.

— Товарищ капитан, говорят, вы поете? Может… — замявшись, спросил невысокий майор с ожогом на левой кисти.

— Я бы с радостью, да вот буквально позавчера врезал пару раз одной твари левой рукой, так теперь и рука, и бок не в порядке. Мой врач категорически запретила две недели заниматься вокалом.

— Жаль. Один летчик привез неплохую гитару. Говорит, трофей, — грустно сказал майор.

— Знаете… Один раз можно. Давайте сюда вашу гитару.

В мгновение ока у меня в руках оказалась черный «бардовский» — инструмент. Взяв несколько аккордов, я негромко спросил притихших командиров:

— Кто-нибудь из вас воевал в Испании?

Оказалось, были и такие. Шестеро из присутствующих выполняли интернациональный долг, привезя не только награды, но и память.

— Тогда это песня для вас. Скажу сразу, накидал я ее за пару часов, так что на нестыковки не обращайте внимание, потом подравняю. Хорошо? Тогда начинаем. Название пока: «Лаптежник».

Я бегу по выжженной земле, Шлемофон поправив на ходу. «Юнкерс» мой стрелою быстрой На распластанном крыле С ревом набирает высоту, Вижу голубеющую даль, Нарушать такую просто жаль. Жаль, что ты ее не видишь, Путь мой труден и далек, «Юнкерс» мой несется на восток…

Командиры слушали, затаив дыхание. Поначалу на их лицах читалось: «При чём здесь Испания?!» — но потом…

Это вы, камрады, врете зря, В шлемофоне четко слышал я: «Коля, жми, а я накрою!», «Ваня, бей, а я прикрою!», Русский ас Иван подбил меня… Где-то там вдали родной Берлин, Дома ждут меня отец и мать. «Юнкерс» мой взорвался быстро В небе голубом и чистом, Мне теперь вас больше не видать…

Несмотря на мелкие нестыковки, летчикам понравилось. Выдав мне несколько легких хлопков по плечам — о ранах помнили, — все дружно решили выпить за новую песню. Чаю, конечно. В период жестких тренировок в Центре был сухой закон. Через полчаса мы направились в зал. Судя по знаку, что подал вошедший дежурный генералу, курсанты уже собрались и ждали нас.

Как и в прошлый раз, встреча с лекциями прошла при полном аншлаге. Мы повторили все, про что говорили и обсуждали вчера, обсудили виденный тренировочный бой. Я легко указал на ошибки и подсказал, к кому обратиться из присутствующих курсантов за советом, кивнув на сидящих в третьем ряду капитана Горелика и его ведомого.

Закончил лекцией о боевом применении штурмовиков, добавив в конце:

— По моему мнению, ваш Центр должен изучать методику применения не только истребительной авиации, но и штурмовой, бомбардировочной. Те же экипажи штурмовиков Ил-2 и бомбардировщиков Пе-2 могут набраться опыта во взаимодействии с истребителями и научиться ходить в сопровождении. Например, вывести с фронта полк на пополнение людьми и техникой. Направить их сюда, в Центр, и не только получить возможность для тренировки экипажей, но и подготовить этот полк к будущим боям по новой методике. Это относится ко всем видам авиации. Думаю, через год опыта подготовки частей к боям Центру будет не занимать. Но это мое личное мнение, как решит начальство — увидим.

После привычного банкета мне все-таки удалось пообщаться со своими однополчанами. Крепко обнявшись — я не подал вида, что мне больно, — прошли в кабинет одного из замов Иволгина, который легко уступил нам его на время.

— Ну рассказывайте. Как ребята? Что в полку? — немедленно засыпал я парней вопросами.

Немного смущенно поглядев друг на друга, они отодвинули стулья от т-образного стола и стали обстоятельно рассказывать. Их смущение я выяснил довольно быстро. Марина. Легко хлопнул по столешнице, отчего парни вздрогнули, и сказал:

— Парни, я все знаю. Мне еще две недели назад Никифоров сообщил, что она встречается с новым командиром полка. Потом уж и она сама письмо прислала. Так что я в курсе, расслабьтесь.

Горелик посмотрел на сержанта и слегка хмуро ответил:

— Все равно как-то нехорошо. Ты в госпитале, а она почти сразу к майору в постель…

— Олег, перестань. Я не удивлюсь, если вы объявили ей вендетту… Что, вправду объявили?.. Игорь, вендетта — значит месть на итальянском.

— Но все равно это не хорошо… — начал было Олег Горелик, но я перебил его:

— Олег. У меня у самого есть невеста… Дочь комдива Миронова.

— Даша?! — изумились парни.

— Ну да. Вы что, ее знаете?

— Знаком, — кивнул Горелик. Сейчас он был не таким хмурым, как раньше.

— Давайте закроем эту тему. Так что там с полком?

Я с жадным любопытством слушал рассказ парней.

Погибло в боях несколько хороших летчиков, знакомых мне. Аэродром подскока для охотников оправдал себя на все сто. Вместе со мной и после того как меня отправили в госпиталь группа Горелика уничтожила тридцать семь самолетов противника. Причем два из них были истребителями. Учатся бить врага парни, учатся. Проект свернули после того как группа нарвалась на засаду. Охотники против охотников. «Чайки» против «мессеров». Счет два на два. После этого группу вернули обратно в полк, а капитана и его ведомого отправили в Центр — передавать накопленный опыт. Кстати, я был прав. Они прибыли вчера вечером и устраивались в общежитии, когда я читал лекции.

— Сейчас полк на переформировании. Под Москвой находится. Недалеко, километрах в шестидесяти отсюда.

— Это хорошо, можно съездить навестить их. А полк Никитина? То есть майора…

— Рощина. Да с нами, рядом стоят, тоже на переформировании. Говорят, их хотят перевооружать «пешками».

— Хорошая идея, но чтобы экипажам овладеть этими машинами, нужно не меньше двух месяцев. Даже я не знаю всех ее возможностей.

— Наверное, это так.

— А вас чем вооружать будут? Или в штурмовой полк переделают?

— Как ты?.. Ты знал?! — изумились оба однополчанина.

— Подождите? Я что? Угадал? — Теперь изумляться пришлось мне.

— Да, мы теперь на «Таирах» летать будем. То есть не мы, а наш полк.

— А вы?

— А мы будем четвертой эскадрильей в полку. Истребительной. Твоя идея иметь в каждом полку одну отдельную эскадрилью для прикрытия пошла в дело. Теперь все части так формируются.

— Чем вас вооружать будут?

— Пока сами не знаем. Говорят, «Яками». Их тут в Центре четыре штуки, будем учиться летать на них.

— Понятно. Ты тут сказал про «Таиры», их что, выпускать стали?

— Ну да. Они получили высокую оценку в морской авиации. Вот и начали выпуск по их заказу.

— Интересная новость, а я-то и не знал…

Общались мы с парнями до тех пор, пока не стемнело.

Я бы еще поговорил, но меня чуть ли не за шкирку вытащил из кабинета Архипов. Распрощавшись с руководством Центра, мы поехали обратно в госпиталь.

— Товарищ майор, я тут при разговоре с однополчанами выяснил интересную новость. Это правда, что начат выпуск Та-3? — Машина неслась по ночному шоссе, освещая дорогу тусклым светом фар. Сидевший впереди Архипов обернулся:

— Уже две недели, как один из заводов перепрофилировали на выпуск «Таиров», так что на сегодняшний день уже есть шестьдесят машин. Сформировано два полка морской авиации.

— Понятно. Показали высокие результаты в бою?

— Да, летчики от них в восторге. Читал в газете, как звено лейтенанта Кашпирова уничтожило эсминец?

— Читал… Но я думал, это были машины Сомина, те что уцелели?

— Нет, оба полка уже на фронте, работают по морским конвоям. Дальность у них отличная, потолок. Истребители противника не особо мешают, есть чем отбиться. Так что ты был прав: отличные машины. Заказ еще на триста машин этого типа недавно поступил от командования авиации ВМФ.

— А полк подполковника Запашного? Его ведь тоже собираются переоснастить «Таирами»?

— Однополчане рассказали?

— Да.

— Нет, их вооружат «Илами». У них немалый и бесценный опыт штурмовки на «Чайках». К тому же начат выпуск двухместных машин. Скоро они их получат, а все «Таиры» идут в морскую авиацию, они там действительно нужны.

— Понятно. Что я еще не знаю?

— Это ты про что?

— Какие новые машины есть? Что переделано?

— Какие переделки?! Все, что было сделано, ты слышал, остальное без изменений. Война, немец к самому сердцу страны рвется. Слышал, вчера по радио передавали, что оставлены очередные города?

— Слышал. Прорыв?

— Да, его закрыли. С тяжелыми потерями, но все же.

— Понятно. Давайте в подробностях, что там с «Таирами» и «Илами»?

С интересом выслушал рассказ Архипова, как тяжело было начать выпуск «Таиров», переделывая производство фактически с нуля (раньше этот завод выпускал АНТ-40, он же СБ). Как пробивали возвращение на Ил-2 места для стрелка. Майор был прав, кроме выпуска в серию «Таиров» и работ над «Илами», особых новостей в сфере авиационной промышленности не было. Война. Сейчас не сорок третий год. Выпускают то, что могут, что успевают.

Поездка по темной ночной Москве была так же приятна, как и в прошлый раз. По городу мы ехали молча.

Светлое пятно впереди привлекло мое внимание.

— Притормози, — велел Архипов. Открыв дверцу, он поставил одну ногу на дорогу и выпрямился.

Не знаю, что он там увидел, но, вернувшись обратно, скомандовал:

— Поехали!

Источником света впереди была горящая машина, освещавшая несколько силуэтов рядом. Некоторые неподвижно лежали, некоторые бегали или занимались чем-то.

— Товарищ майор, диверсанты уничтожены. Старший группы и связист взяты на дому. Оба целые, — начал доклад одетый в штатское парень, подойдя к открытому окну нашей машины, когда мы остановились рядом с местом аварии.

— А куратор группы? — спросил Архипов.

— Погиб при задержании.

— Ну и черт с ним, не больно-то и нужен был. Доклад через два часа чтобы был у меня на столе! Поехали, — захлопнув дверь, приказал майор.

— Что это было? — спросил я, хотя подозрения зародились еще при начале разговора.

— Что-что. Мы тебя с самого начала охраняем. Так что нападение не прошляпили. Группа диверсантов должна была уничтожить тебя при возвращении из Центра, но…

— А как они узнали, что мы ездим по этой дороге? Мы же только вчера по ней в первый раз проехали? Не складывается.

— Складывается. Как только мы вышли на главного, то подкинули информацию, решили не тянуть, побыстрее закончить с ними.

— Понятно. Вам виднее.

— Именно, — хмыкнул Архипов.

«Во, блин! Не успокоятся эти недобитки. Все им не спится, пока я живой. Достали уже!»

Санитары привычно вознесли меня на мой этаж и поставили на ногу у стола дежурной медсестры, рядом с лестницей. Поболтав пару минут с немолодой уже женщиной, я зацокал по деревянному полу к своей палате, с недоумением оглядываясь. Где Даша? Вчера встретила меня, а сегодня? Что, забыла?

Толкнув дверь плечом, я вошел в темное помещение. Странно, шторы задернуты, а свет не горит. Должен был, меня ведь ждали. Сердце сжало от недобрых предчувствий, поэтому смазанный силуэт, рванувший ко мне из темного угла, был встречен костылем в грудь.

«Может, Даша?» — успела мелькнуть мысль, как упавший попытался достать меня снизу, судорожно кашляя. Похоже, хорошо достал его.

— Сюда! Ко мне! Тут враг! — заорал я немедленно. Что мне, с противником одному драться?

Свет, проникающий через приоткрытую дверь, позволил разглядеть поднимающуюся с пола женщину в белом халате. Балансируя на одной ноге, я попытался ударить ее. Однако женщина перекатилась и вскочила на ноги в недосягаемости костыля. Сзади послышался топот ног. Это подстегнуло противницу, и она рванула ко мне.

Времени для замаха не было, пришлось просто упасть на пол и встретить нападающую ударом не только костыля, но и здоровой ноги. Ворвавшиеся в палату несколько человек в форме в потемках споткнулись об меня и тоже повалились, получилась куча мала. При этом кто-то из спасителей ухитрился опереться локтем на мою раненую ногу. Мои истошный крик, вызванный этим, оборвался при включении света. Кто-то, кто не успел вбежать в палату, щелкнул выключателем.

В углу, откуда ко мне метнулась «врачиха», полусидя, подогнув колени, находилась Даша. Дашенька. Кровавое пятно на белом халате в районе сердца, струйка крови, стекающая с правого уголка губ, и застывший взгляд сказали мне всё.

— Сука!!!

Последнее, что помню — как ползу к любимой, волоча ногу. И еще — влажные дорожки слез на щеках Даши. Не успел. Темнота.

«…как он?.. Вторые сутки… что говорим, делает, но не отвечает. Все в потолок смотрит… видимо… действительно любил… Связался с полком… говорит, что такое уже было, когда погибли его товарищи… Сутки-двое, и отойдет…»

Постоянный шум вокруг как будто качал меня на небольших волнах. То появляясь, то пропадая. Слышимые краем уха разговоры вносили диссонанс в мое умиротворение. Перед глазами постоянно было лицо Даши и печальные-печальные глаза. Мелькали люди, появлялась Елена Степановна, светила небольшим фонариком в глаза, меня поднимали, мыли. Все это было, все это проходило мимо сознания.

В себя я пришел на рассвете. Несколько секунд смотрел на знакомую трещину на потолке, затем потянулся и сел на кровати. Переждав легкое головокружение, вызванное резким движением, поморщился и огляделся.

«Та же палата, та же обстановка. Интересно, какое сегодня число?» — лениво подумал я и стал привычно делать зарядку. Залежавшееся тело негативно встретило движения, но я перебарывал его, пока не почувствовал, что хватит.

Кроме меня в палате никого не было. Шторы откинуты, давая начавшемуся рассвету проникнуть внутрь. Первым моим вниманием овладел угол, где лежала Даша. Сейчас там, конечно, никого уже не было, но я все равно смотрел на него не отрываясь.

Попытка встать привела к вспышке боли в ноге. Посмотрев на гипс, обнаружил, что он свежий, новый.

«Весело, мне что, опять ногу сломали?» — подумал я.

Костыли, обычно стоявшие у изголовья, прислоненные либо к тумбочке, либо к спинке кровати, отыскались у шкафа. Видимо, их убрали туда, чтобы не мешали. Прикинул на глаз, допрыгаю ли до них, и понял — нет. Не смогу. Слишком слаб еще. Поэтому, приподняв подушку, облокотился на нее спиной и безучастно осмотрелся. Хотелось пить. Дотянувшись до тумбочки, налил себе воды в подаренную Дашей кружку. Взяв ее в руки, несколько секунд рассматривал белую эмалированную посудину.

— Эх, Даша-Даша, не уберег я тебя. Да, не уберег, но ты не волнуйся, я знаю, как отомстить… Знаю.

Вода была прохладная, вкусная. Выпив, я поставил кружку на место и снова откинулся на подушку, но долго мне лежать не пришлось. Скрипнула дверь, и в палату вошла незнакомая медсестра.

— А где Маша?

— Ой, батюшки! Очнулся! — всплеснула медсестра руками, роняя влажное полотенце…

Архипов сидел рядом на стуле, уставившись в пол. Ему было тяжело глядеть мне в глаза. Я не отрываясь, не мигая смотрел на него, пытаясь понять, хочу ли его убить или нет. Он сам винит себя в смерти обеих девушек. Да. Маша тоже была в палате, только я ее не заметил, все мое внимание отвлекала Даша. Он рассказывал тяжело, с горечью:

— Никто не знал о группе подстраховки. Эта Лариса перевелась из другого госпиталя, на Урале. Мы только сейчас смогли выяснить, что все ее документы поддельные. Нет, такой человек действительно существует, но она продолжает работать в той же больнице стоматологом. Основную группу мы вели. И взяли, когда они хотели расстрелять нашу машину из пулемета. Погибший куратор отдал команду группе подстраховки перейти к активным действиям. Кроме него, о ней никто не знал. Эта Лариса прошла к твоей палате и вместе с обеими девушками зашла в нее, заговорив их. После чего убил всех трех — охранника тоже, он изображал раненного в ногу артиллериста. Она успела убрать с дороги охранника и Машу, когда в палату вошел ты. Дальше знаешь. На твой крик прибежал я и два моих сотрудника. Ларису взяли живой. Сломана рука, но это мелочи. Не успела она уйти, хотя хорошо подготовила уход. М-да, хорошо.

— Кто она такая? — хмуро спросил я.

— Врач, самый настоящий врач. Служит в Абвере.

— Понятно. Знаете, товарищ майор, не хочу я больше находиться здесь. Слишком тут все напоминает… Есть возможность продолжить лечение в Центре?

— Да, конечно. Я договорюсь…

Проводив взглядом вышедшего из палаты Архипова, я откинулся на подушку и задумался.

Ногу мне все-таки повредили, когда скакали по ней. Больше особых проблем со здоровьем не было. Только уже пожелтевший синяк под ребрами, благо с правой стороны. Местный персонал слишком участливо относился ко мне после гибели Даши и остальных, это было невыносимо, что и толкнуло меня поменять место лечения, да и к ребятам буду поближе. Если уж вести подготовку личного состава Центра, то есть инструкторов, то вести по полной, не откладывая ни на секунду. Каждая минута — это чья-то жизнь.

После завтрака и повторных процедур меня снова навестил Архипов:

— Машина будет к обеду Иволгина уже известили, тебе готовят комнату в общежитии для командного состава. Местный врач достаточно компетентный и будет лечить тебя.

Многие девушки из персонала госпиталя плакали, когда я хромал на костылях к выходу. Меня не несли, стиснув зубы я шел сам.

После трогательного прощания с медиками, повернулся у машины и помахал провожающим рукой. Без улыбки. Кажется, я разучился улыбаться.

Еще через час я был в Центре и устраивался, пока местный начальник по кадрам оформлял все по бумагам.

— И как он? — спросил Сталин, дымя трубкой.

— Отошел. Ходит, разговаривает, но не улыбается, разучился он радоваться. Хотя теперь его работоспособность на высоте. За последние два дня он очень сильно подтянул инструкторов по летной подготовке. По решению генерала Иволгина капитан Суворов назначен начальником подготовки по боевому пилотированию летчиков.

— Что они говорят по технике пилотирования товарища Суворова? — поинтересовался Верховный.

— Только хорошее. Она уникальна. Прибывающие на учебу командиры в восхищении. Многие говорят, что если бы они так умели пилотировать раньше или хотя бы знали теорию, то в июне на границе…

— Значит, он отвлекает себя от душевной травмы активной работой?

— Да, товарищ Сталин. И судя по его виду, это ему помогает.

— Что с отцом погибшей невесты? Генералом Мироновым?

— Погиб в бою, товарищ Сталин. Как это ни странно, он погиб за три часа до смерти своей дочери при отражении воздушного налета на штаб дивизии.

— Судьба, — дыхнув дымом, произнес Иосиф Виссарионович.

— Судьба, — как эхо повторил майор Архипов.

— Загрузите товарища Суворова работой. Сильно загрузите. Это поможет ему. Кстати, было принято решение включить товарища Суворова в комиссию авиационной промышленности. Будет поднимать новые разработки и решать, подойдут ли они нам. Но сообщите ему через месяц. А пока… пусть работает.

Новый истребитель мне понравился. По виду это уже был не Ла-5, как в моем мире, а что-то ближе к Як-3, укороченный зализанный корпус, первоклассное управление, даже молодые летчики достаточно легко осваивали его. Конечно, остались некоторые болезни, которые пока не смогли устранить, но самолет в серию все-таки пошел. Опираясь на палочку, я слегка хромая шел по заснеженному аэродрому, глядя на длинный ряд истребителей. Уже принята аббревиатура для новой машины. Теперь она значилась как Ла-5, как и в моем мире. Первые выпущенные заводом сорок единиц были доставлены в Центр, в сформированный полк асов. Вооружение состояло из двух пушек ШВАК с измененными согласно моей заявке снарядами. Самих снарядов еще было мало, но в массовый выпуск после госиспытаний они уже пошли и теперь действительно стали классными. Мощная взрывчатка, новые взрыватели сделали свое дело. Когда один из летчиков расстрелял старый списанный Т-26, то, подъехав к остову, мы увидели натуральное решето в куче обломков. Новый, переработанный мотор был уже не тем М-82, что раньше, теперь к нему добавлена буква «Ф». Ребята из КБ моторостроения неплохо поработали над ним. И обещали в скором времени выдать еще более мощный двигатель. Американские радиостанции, поставляемые по ленд-лизу, начали поступать на заводы, так что наши «Лавочкины» уже были оснащены связью. В принципе самих радиостанций было не так много. Первый конвой, в котором они находились, прибыл всего месяц назад. Почти вся партия переносных пошла в радиошколы для обучения радистов. Стационарные — начиная от штабов фронтов, армий, тех же постов ВНОС и в авиационные части. Немного, но шли.

Командованием ВВС было принято решение сформировать отдельный полк охотников, задача — чистить небо от немецких стервятников. Подразумевалось также, что его будут бросать на самые трудные участки.

Машины имели зимний камуфляж. Была попытка нанести специальный опознавательный знак асов, но я воспротивился. Нечего демаскировать самолёт красным коком. Истребители стояли в линейку, ровно. Рядом со мной шагали генерал Иволгин и майор Архипов и так же, как и я, жадно рассматривая новую технику. Летать мы на них умели — в Центре имелось четыре опытных машины. Мало того, из-за приблизившегося к Москве фронта тренировки в основном были боевыми, то есть группа, проводившая тренировочные полеты, могла получить приказ идти наперехват противника. Такое случалось не раз. ВНОС фронта, в которую входила РЛС, где-то выцыганенная Архиповым, работала на подступах, держа постоянную связь с Центром. Кстати, примечательно: за два месяца, что я здесь нахожусь, на территории аэродрома и построек Центра не упало ни одной бомбы. Правда, однажды рухнул сбитый новичком на «Яке» «мессер», но это не считается.

— Ну что? Какой выбираешь? — спросил Архипов.

— Этот, — без тени сомнения показал я на близнец других истребителей.

— Почему он? — поинтересовался Иволгин, поглаживая рукой в перчатке крыло понравившейся мне машины.

— Когда я гляжу на него, то чувствую — мой!

— Хорошо. Этот теперь твой… Можно! — крикнул генерал, и полк, стоявший неподалеку и в нетерпении поглядывающий на нас, пока мы ходили у машин, с ревом побежал к истребителям, выбирая себе аппараты по душе.

— Полетаем, — хмыкнул я, глядя, как летчики совместно с механиками осматривают своих новеньких «коней».

Пора подвести итог всем тем бешеным дням, что прошли с того мгновения, как я покинул госпиталь. Сейчас был декабрь. Вернее, одиннадцатое декабря сорок первого года. Все время, проведенное мной в Центре, я посвятил как непосредственно учебе и тренировке инструкторов и всего нескольких — меньше десятка — пилотов, так и составлению учебной программы и отдельной программы повышения квалификации для опытных летчиков. За это время из-под крыла Центра вышли четыре авиационных полка, подготовленных по моим методикам. Два истребительных на «Яках», один штурмовой и один бомбардировочный. Почти сразу от командования частей, куда они были направлены, стали приходить хвалебные письма. Недалеко от них ушла и пресса. Приятно было читать, как шестерка «Яков» под командованием капитана Горелика, шедшая в боевом сопровождении «Илов», приняла бой с двадцатью «мессерами». Одиннадцать-два. Блин, даже у меня так не было! Молодцы парни.

В стране тоже много что произошло. Немцы так и не смогли взять в осаду Ленинград. Не хватило сил. Уцелевшие под Киевом части были передислоцированы к городу и помогли перевесить чашу весов. Они отбросили противника, не дали замкнуться кольцу блокады. Хорошо, что командующий войсками под Ленинградом не отдал приказ продолжать атаки, губя бойцов, а перешёл к активной обороне. И хотя город находился под постоянным бомбежками — кстати, именно туда были направлены оба полка «Яков» — но держался. К нему шли эшелоны с продовольствием. Так как склады — как и в моем мире — были сожжены. Всех детей из города эвакуировали, да и не только детей. Остались рабочие заводов и служащие важных организаций.

До Москвы немцы не дошли сто семьдесят километров. Так что ни о какой эвакуации даже речи не шло. Как и в моем мире, сибирские дивизии с ходу сшибли с позиций и погнали гитлеровцев от города дальше. Ненормально сильные морозы не помешали нашим войскам в боях. Сейчас они так же перешли к обороне, отбросив фашистов от столицы на триста километров. А вот бои в Крыму, к сожалению, фактически оказались копией произошедших в моем мире. Там наши войска терпели поражение за поражением, откатываясь назад.

В авиации тоже много что произошло. Тут уж пришлось постараться мне. Пользуясь тем, что после потери Даши я два дня был как бы в прострации — и используя это как прикрытие — внес на комиссию, в которой состоял сам, ряд предложений.

Например, ПТАБы. Их производство еще не начато, все еще идут испытания, но представляете, как скоро будет весело немецким танкистам? Тем более пришло сообщение, что войсковые испытания заканчиваются, скоро будет принято решение, запускать ли их в серию. Хотя по лицам генералов, состоявших в комиссии, было видно: примут. Еще я случайно влез в комиссию по получению техники из стран-союзников. Не знаю почему, но мои вопли нашли понимание в верхах. Видимо, Архипов лично доложил мое мнение Сталину. Так что теперь мы получали из Америки радиостанции всех типов. Понятное дело, со шлемофонами. Дельта-древесину, клей для нее, алюминий, дюраль, авиационное вооружение и другие нужные вещи. Сами самолеты строить будем, главное, чтобы материала хватало, а его закупали о-го-го! Закупили даже завод по производству высокооктанового авиационного бензина. Качество советского оставляло желать лучшего.

Также по моему предложению увеличили выпуск двухместных Та-3 — разведчиков. Уже были сформированы и отправлены на все фронты несколько звеньев — пилоты учились у нас. Насколько я слышал, подчинялись они лично комфронта. Так сказать, их глаза и уши, без всяких посредников. При обнаружении разведчиками массы войск или забитой эшелонами железнодорожной станции, моментально шло сообщение в штаб ВВС. Уже было несколько подобных случаев, описанных в газете. Массированный налет на вражеский аэродром, несколько уничтоженных складов, сгоревшая станция — все это результат совместной работы разведчиков и бомбардировочной авиации. Однако война, и разведчики на своих «Таирах» также несут потери. От командующих фронтами пришли заявки не на звенья, а на эскадрильи. Дело пошло на лад. Там, где не мог прорваться простой разведчик, прорывались «Таиры», разнося все на своем пути из своих тридцатисемимиллиметровых пушек. Уже немало «мессеров» осталось гореть на заснеженных полях, пытаясь атаковать одиночный, казалось бы неуклюжий двухмоторный штурмовик.

Моя мысль устроить охоту на паровозы, чтобы вызвать дефицит их у немцев, нашла отклик в верхах. Вернее, не нашла, а была продавлена Архиповым, с ходу проникшимся этой идеей, так что, используя все возможности авиации, началась «паровозная война». Пока о ней мало что можно сказать, так как прошёл всего месяц. Думаю, позже узнаем, что и как.

В полученной квартире так и не побывал. Зачем она мне теперь, кого я туда поведу? Хотя просто посмотреть надо, с соседями познакомиться, с домоуправом. Нужно, но все времени нет. Все откладываю. Решено, завтра с утра займусь своими делами. Возьму дежурную машину — есть у нас в Центре парочка, если кому-то из командиров в город надо — и съезжу. Один, благо водительские права получил.

После того как я внимательно осмотрел истребитель, его отогнали на отдельную площадку, где стояли машины Иволгина и его замов. Как ни странно, тут собрались летающие командиры, даже зампотылу на своем «ишачке» умудрился позавчера «мессер» свалить. Правда, летел он на подмосковный аэродром и с немцами повстречался случайно, но и то хлеб.

После обмытия полученной техники я тихо сказал Иволгину:

— Товарищ генерал, разрешите завтра взять сутки для личных дел?

— Хорошо, я скажу Стрижеву, он оформит… м-м-м пять выходных дней. Машина нужна?

— Да, я трофейный «Опель» возьму.

— Хорошо. С семи утра свободен.

— Спасибо.

Дел в Центре особых не было. Все на замах. Инструктора опытные, все, что знал, я передал, так что они работали в полную силу с прибывающими новичками. Кстати, среди этих самых новичков немало инструкторов из летных училищ. У нас работали даже немцы. Причем не просто летчики, а из той группы подполковника Шредера, с которой я вел свой последний бой. Было интересно пообщаться с ними. Капитан Кляузе легко шел на контакт, передавая весь свой опыт охотника. А вот сам подполковник категорически отказался сотрудничать с нами и сейчас где-то валил деревья или шил варежки — не знаю, что им там полагалось. Так что скоро, я думаю, наши выпуски будут подготовлены к встрече с врагом ещё лучше. Тем более после моей речи на совещании по авиации, проходившем в Кремле. За каким чертом меня туда позвали, я не знал — это потом уж выяснилось, что в качестве эксперта — вызвали на трибуну и спросили насчет повышения квалификации пополнения в полках, прибывавших из училищ. Вот тогда я им и выдал. Речь была горяча, но от чистого сердца, так что несколько неожиданными были пять суток домашнего ареста с последующими сдачами по политучебе. А дело было так:

«…По этому вопросу все. Как вы видите, летная подготовка пополнения на самом низком уровне. Мое личное мнение. Ну не обязательно знать летчику военного времени матчасть вплоть до маленького винтика в моторе или каждой заклепки на фюзеляже! Да, для мирного времени это обязательно, и то не всегда. Но сейчас?! Зачем им это знать?! Ну получил повреждение самолет, сел на вынужденную. Если на своей территории, приедут механики или эвакуируют или на месте починят. Если на территории противника, то как чинить, если под каждым кустом ствол автомата или карабина торчит? Так что остается только поджечь технику и бежать оттуда в сторону линии фронта — я, кстати, именно так и делал. При мелких поломках можно и до аэродрома дотянуть. Так что учеба по ремонту самолетов, я считаю, избыточна, она банально не нужна! И теория обязательно — это важно, чтобы летчик знал, что и почему делает. А лишнее время лучше пустить на полеты и совершенствование техники пилотирования. Так же как и политучеба…»

Все-таки не надо было заикаться сократить время политучебы ради занятия пилотажем. Ух, как на меня Архипов взъелся! Пять дней от звонка до звонка у себя в комнате отсидел, читал Марксистско-Энгельскую литературу. Месть со стороны майора мелкая, но действенная. Ну их, с этими политработниками связываться. Когда я выходил из столовой, то столкнулся в дверях с Архиповым, который, голодными глазами посмотрев на стол, велел мне присоединиться к нему. Глядя, как он наворачивает борщ, спросил:

— Что случилось? Вижу, не просто так приехали.

— Случилось. На, читай. Тебе предписание на учебу в Академии. — Достав из планшета плотный конверт, он вручил его мне.

— Учеба?! — озадачился я, разрывая бок конверта.

— Что значит «учеба»? Да каждый командир мечтает попасть туда, а ты нос воротишь!

— Да что я там делать буду?!

— Учиться! Тебе сколько врачи время дали на восстановление?

— До января никаких полетов, — буркнул я недовольно и стал изучать приказ.

— Вот, теперь есть чем заняться. Тем более в Центре ты уже не нужен. Все поставлено как надо.

— Это точно… Погоди-ка… Развел, да?

— Ну не мог я упустить такой возможности, — хмыкнул он.

Я встал и громко сказал личному составу, присутствующему в столовой:

— Внимание! Приказ номер сто семнадцать дробь шесть. Капитану Суворову, дважды… ну тут не важно… сдать полномочия начальника подготовки по боевому пилотированию… назначается в отдельный полк… заместителем командира полка по боевому пилотированию.

— УР-Р-РА-А-А!!!

Мои новые однополчане не смогли сдержаться.

— Качай его!

Мне никогда не нравилось это выражение восторга.

«Какой же здесь потолок низкий», — грустно думал я, в пятый раз закрывая глаза при его приближении. Но, к моему удивлению, так его ни разу и не коснулся.

Меня поставили на пол и стали хлопать по плечам. Рядом стоял Ваня Кожедуб, который тоже прибыл повышать квалификацию из своего училища, где и получил назначение в теперь уже мой полк. Улыбнувшись, он спросил у меня:

— Теперь все? С нами, товарищ капитан?

— С вами.

До вечера я был занят бумажной волокитой — оформлял документы на перевод, на свой законный отпуск и подготавливал бумаги к передаче преемнику. Кто это, уже знал — майор Владимиров, один из моих лучших учеников среди инструкторов Центра, да и опыта и авторитета ему не занимать. Честно скажу, в некоторых дисциплинах он был выше меня на голову.

После чего занялся полком, а так как он был полностью сформирован и пополнен людьми, стал с командиром полка подполковником Стрижем утрясать штат, куда меня сунуть. Решили просто создать резервную пару охотников. Выбор ведомого Иван Митрофанович предоставил мне. Немного подумав, я уверенно назвал Стёпу Микояна.

— Микоян? Это из второй эскадрильи старшего лейтенанта Покрышкина? Которого лично тренировал?

— Он самый.

— Хорошо, я прикажу начштаба перевести его. Кого думаешь на замену?

Я задумался. Меня многие командиры полков просили определить пилотскую выучку новичков при пополнении части, чтобы знать, что они из себя представляют. Честно говоря, такое доверие льстило, но я всегда отвечал, что сами командиры — очень опытные летчики, и кому как не им нужно определять боевые возможности пополнения. Кстати, было несколько забавных случаев. Лично тренировал я только инструкторов Центра, а уж они остальных, набирая заодно опыт. Кроме них, я, по неизвестным окружающим причинам, выбрал несколько человек — восемь — и так же лично натаскивал их. Вернее, с земли подсказывал, как и что. Так вот на эту восьмерку и началась самая настоящая охота среди командиров полков, стоявших на переподготовке в Центре. Мало кому были известны такие фамилии, как Покрышкин, Кожедуб, Гулаев, Евстигнеев, Лавриненков, Макаров, Архипенко и Микоян. Но одно то, что их тренировал я, сразу подняло цену этим пока еще неизвестным летчикам. Нет, некоторые уже успели проявить себя, но не все, далеко не все. Я, как опытный паук, раскинув сети, выискивал среди прибывающих перспективных пилотов. Таких набралось человек тридцать, именно на них указал Иволгину, отобрав себе самых лучших. Так вот на что только не шли командиры полков, чтобы прибрать их себе. При «покупке» мне один раз даже предлагали трофейный мотоцикл, чтобы я помог с одним из «восьмерки» — как их назвали — поступить в нужный полк. И такое бывало. У некоторых выходило — слишком большие были связи. Так я лишился Макарова, Архипенко и Евстигнеева, а вот остальных не отдал. Все они стали пополнением создававшемуся полку охотников.

— Замену?.. — протянул я задумчиво.

После чего мысленно пробежался по претендентам. Честно говоря, у меня имелись два человека на свободное место, так что я решал только, кого именно, оба были хороши.

— Лейтенант Сметанин, что прибыл две недели назад. У него неплохой потенциал. Думаю, толк будет.

— Хорошо, я распоряжусь насчет него.

Тут подполковник не преувеличивал — полномочия у него, как у командира спецполка, были о-го-го!

— Я к себе, мне еще дела сдавать.

— Да, конечно. Сам как? Помощь нужна?

— Да нет, все нормально. Отгуляю отпуск и вернусь.

— Хорошо, тогда ждем тебя по окончанию отпуска.

— Забыл спросить, что там с «Таирами»? Когда придут?

— Сказали, что через пять дней прибудут. Четырнадцать штук. Два в варианте разведчика.

— Отличная новость.

С командиром мы были на ты. Слишком часто приходилось работать вместе, так что общались хорошо. Не панибратски, конечно, уважительно друг к другу, но все равно несколько по-приятельски, хотя он был старше меня на пятнадцать лет.

Сходив к казарме, где располагались люди уже нашего полка, сообщил новость Степке, велев ему присматривать также и за моей машиной, после чего направился к себе. Вот что странно — слишком большие территории были у этого аэроклуба. В казармах и прилегающих строениях свободно размещались от четырех до пяти полков со всеми средствами усиления. Огромным был этот аэроклуб, странным и огромным. Это, конечно, нам хорошо — все-таки дает большие возможности для Центра. Не знаю, кто придумал основать его именно здесь, но он дружит с головой.

Утром следующего дня, после плотного завтрака, прихватив набитый вещмешок с сухпаем и чемодан с личными вещами, подошел к «Опелю». Понятное дело, вещи нес не лично, помдежа заставил, мне ли с ногой все волочь? Около машины суетился штатный водитель, щеткой отряхивая крышу. «Опель» уже был прогрет, так что, положив вещи на заднее сиденье, я всем сделал ручкой и, осторожно развернувшись, подъехал к створкам ворот в арке.

Что мне нравилось в Центре, так это охрана — целый батальон на это пустили — причём не плюшевая, а самая настоящая. Поэтому, несмотря на то что все бойцы батальона знали меня в лицо и кто я такой, все равно при выезде потребовали документы и пропуск.

Через двадцать минут я подъезжал к повороту на Московскую трассу. Заметив с противоположной от города стороны приближающиеся машины характерной наружности, прибавил газу: на узкой дороге я с бензовозами не разъедусь. Передний грузовик пропустил меня, после чего повернул к Центру. Что хорошо, так это отсутствие у нас проблем с горючим. Бывало, в воздух поднималось до ста машин, сразу три полка, и все равно бензина хватало. Причём не только нам, но и училищам. Это я подал идею прокатиться Архипову по ближайшим авиационным училищам. Так что через несколько дней доклад майора лег на стол Сталина. А ещё через пять дней курсанты вовсю летали.

Придерживая баранку одной рукой и поглядывая на высокие бордюры из снега — не ошибусь, если скажу, что они с меня ростом — обдумывал свои дальнейшие планы. А планов было громадье. Если дали пять суток, то почему бы не воспользоваться личным временем?

«Хорошая печка. На улице под тридцать, а в салоне тепло», — подумал я и чуть убавил температуру. В моем зимнем штатовском реглане на меху было жарковато. Стянув командирскую шапку-ушанку, бросил ее на свободное переднее сиденье.

Управлять было не тяжело, просто я делал это с опаской, стараясь не напрягать раненую ногу. Гипс мне сняли десять дней назад. Знаете, как было тяжело первые три дня? Такое впечатление, как будто нога переломится от любого движения. Кстати, врачи с подобным симптомом были хорошо знакомы, мне дали почти два часа посидеть на месте, пока я волевым усилием не заставил себя пошевелить ею. Ходить? Ага, разбежался! Дунуть на нее первые дни боялся! Честно говоря, с трудом сдерживал себя, чтобы не потребовать гипс обратно, так я к нему привык. А как первые шаги делал… Это как вместо ноги соломинку приделать и попытаться ходить, настолько боялся наступить на нее. Сам прекрасно понимаю, что это уже фобия, но преодолел ее всего шесть дней назад, с помощью врача Центра. А нормально ходить с палочкой начал всего четыре дня назад. Поэтому-то на педали жал очень осторожно, пока не приноровился.

При езде на довольно неплохой машина не хватало музыки, этакой БУМ-БУМ-БУМ. Не рэпа, конечно, которого я органически не переваривал, а чего-то такого, латиноамериканского.

Перевалив через бугор, увидел вдали дымы Москвы и первый КПП. Многочисленные трубы котельных выдавали в морозный воздух столько тепла, что издалека демаскировали город. Над Москвой кружило звено «ЛаГГов» — четыре штуки, две пары — охраняя покой горожан.

Мельком глянув наверх, я определил, что командир звена проходил подготовку у нас в Центре. Это было сразу видно по уверенным и характерным линиям движения точки в серо-голубом небе.

Притормозив перед КПП, остановился и подал документы подошедшему начальнику поста. Сержант НКВД внимательно осмотрел их, потом мое лицо и махнул своим, приказывая пропустить. Дав газу, подъехал к повороту и влился в поток машин. «Поток» состоял из семи особей автопрома, направлявшихся в нужную мне сторону. Через пару поворотов я обогнал их и поехал по своему маршруту, с интересом рассматривая заснеженный город. Еще через несколько постов, где меня как положено остановили и даже провели досмотр транспортного средства, я наконец оказался в центре города.

«М-да, навалило… О, мой поворот!»

Где находится мой дом, я знал. Когда меня возили в Кремль на совещания, Архипов специально приказал водителю проехать мимо, ткнув в него пальцем. Мол, вот он.

К моему облегчению, двор был вычищен. Не весь, а именно места парковки или, по-местному, стоянки для машин. Вряд ли для автовладельцев, если такие вообще есть. Скорее, тут ждали свое начальство водители на служебных машинах. Около второго, нужного мне подъезда, была как раз такая площадка. Приткнувшись там, я осторожно вылез и, поправив шапку, направился к подъезду.

Путилин не ошибся, квартира действительно находилась на четвертом этаже. К моему удивлению, тут даже лифт был. И он, кстати, работал. Правда, каким образом — удалось понять только благодаря виденным когда-то старым фильмам. Нужно было вручную отодвинуть две ажурные створки, войти вовнутрь, закрыть, нажать на кнопку нужного этажа, доехать, открыть створки и закрыть их за собой.

«Какая архаичность!» — умилился я, закончив ознакомление. Главное — доехал до нужного этажа, а это важно. Не пешком скакал по ступеням.

— Вот народ! Уже опечатали! Живой еще! — возмутился я, увидев, что дверь моей квартиры опечатана. Сорвав ключом бумажку с мутноватой синей печатью, стал ногтем счищать остатки с косяка.

«Не пожалели клея, ироды».

Ключ легко вошел в замочную скважину. Повернув его на несколько оборотов, я толкнул дверь и вошел внутрь. В прихожей царил полумрак. Обнаружив на стене у входа выключатель, щёлкнул им, и вспыхнувшие лампы осветили не только саму прихожую, но и довольно длинный коридор с пятью высокими дверями по обе стороны — три слева, две справа — и одной в торце. Уже здесь было видно, что с мебелью все в порядке. Как и обещал Щербаков, они обставили квартиру из служебных фондов. В прихожей стоял ажурный, явно дорогой столик, красивая вешалка, высокая — по грудь — тумбочка с телефоном черного цвета и висело большое зеркало.

«Ковровую дорожку надо, голый пол — это как-то не эстетично», — подумал я. Закрыв дверь, снял реглан и повесил его на вешалку. Расправил форму, звякнув при этом наградами, после чего неторопливо разулся. Шапку пристроил на специальный крючок. Рядом — кобуру с маузером.

«О, еще тапки не забыть!»

Сделав глубокий вздох, смело рванул ближайшую дверь слева.

«Хм, туалет. А дальше что? Ванная? Точно, угадал», — подумал я, проверяя сантехнику. Все работало без нареканий.

Следующей была довольно большая кухня. Потом, судя по столу и книжным полкам, кабинет. Двери на другой стороне коридора вели в спальню с большой кроватью и гостиную — проще говоря, в зал. Меня немного позабавили круглый стол, стулья вокруг него и низко повешенная над столом зеленая люстра вроде абажура. В фильмах, я помнил, на таких столах, под таким абажуром в карты играли. Забавное совпадение. В углу висела тарелка радио. Отключенное. Воткнув вилку в розетку, под бормотание репродуктора направился на кухню, меня там заинтересовал холодильник.

— М-да. Занятно, — бормотал я, изучая холодильник через открытую дверцу.

Изделие было конструктивно интересным. Под подоконником устроили нишу с дверцами и окошечком на улицу, закрываемым заслонкой с задвижкой, через которое и попадал холод.

— А как же летом? А? Надо будет у соседей спросить. А лучше у Архипова, уж он-то должен знать.

Закончив с холодильником, прошел в зал и приоткрыл незаклеенную форточку. В комнатах было довольно жарко и душно, нужно было проветрить помещение.

— Ну что ж. Квартира хорошая, даже отличная. Видно, что ремонт недавно сделан, — хлопнув в ладоши, провозгласил я, после того как внимательно осмотрел все, что только можно. Кстати, в зале нашёлся выход на балкончик. Маленький, но все же. С него открывался замечательный вид на Кремль.

Вернувшись в прихожую, поднял трубку телефона.

«Работает!» — искренне удивился я.

Как пользоваться телефоном, мне уже объясняли, так что вызвав телефонистку, назвал ей номер Центра.

— Дежурный вэчэ номер сто семнадцать дробь восемь капитан Царев.

— Санька, привет!

— Севка?

— Ага. Номер мой на экстренный случай запиши.

Продиктовав номер своего аппарата, я немного поболтал со знакомым командиром, соседом по комнате и, узнав новости, попрощался и положил трубку.

— Пора за вещами топать, — пробормотал я, но не успел подойти к двери, как резко, заставив вздрогнуть, зазвонил дверной звонок.

— Это еще кто? — озадаченно спросил я сам себя, откидывая крышку кобуры и доставая пистолет. Особо я не опасался. Знал, что меня негласно охраняют.

Откинув запор, отворил дверь и принялся разглядывать посетителей. Затем, почесав стволом пистолета щеку, озадаченно спросил:

— Вы кто?

Передо мной стояли двое. Сержант милиции в шинели с планшетом на боку — видимо, участковый — и миловидная женщина лет тридцати с удивленным лицом. Узнала. Сержант меня раньше узнал и уже изобразил на лице скучающее выражение, пытаясь скрыть любопытство, но его выдавали глаза.

— Извините… — несколько растерянно произнесла женщина.

Хмыкнув, я переспросил:

— Товарищ… извините?

Со стороны милиционера отчетливо прозвучал смешок.

— Ой, нет… То есть я хотела сказать… Вы товарищ Суворов?

— Он самый. А вы, прекрасная незнакомка?

— Я управдом этого двора, — несколько растерянно ответила гостья, бросив быстрый взгляд на сержанта.

— Быть того не может! Вы?! Такая хрупкая молодая красивая девушка и управляете всеми четырьмя домами?!

А вот сержант при моих словах нахмурился. Бросив взгляд на их руки, я понял почему. Обручальные кольца были очень похожи.

— Да что же вы на пороге-то?! Проходите! Я бы вас чаем угостил, да не знаю, что и где, — пригласил я их, убирая пистолет в кобуру.

— Я вам помогу, я знаю, где посуда. Но сперва нужно утрясти с бумагами.

— Какими бумагами? — удивился я, наблюдая, как гости снимают пальто и шинель.

В течение десяти минут мне объяснили, где я был не прав. Оказалось, въезд на территорию двора — только с разрешения дворника. Он отвечал тут за охрану. На мое возмущенное, что я его в глаза не видел, был простой ответ — тот отошел на минуту. Так же срывать печать с двери я не имел права без согласия и присутствия участкового сотрудника милиции, представителя ЖЭКа и того же дворника. При вскрытии составлялся акт, подписываемый владельцем и представителями власти. Один экземпляр обязательно подшивался к корешку ордера на квартиру и хранился в деле. Если квартира из особого фонда, а в моем случае это было именно так, то составляли три экземпляра акта.

Наличие мебели в квартире — передача согласно акту и требованию, подписываемому мною и представителями ЖЭКа. При необходимости я могу заказать себе что-то еще в дополнение к уже имеющемуся. В общем, чуть ли не на пальцах объяснили все, что положено делать при вступлении во владение квартирой. Перед началом разговора мы представились друг другу. Проще говоря, познакомились. Я был прав, гости оказались супругами. Емельяновы, Сергей и Даша.

Я сморщился, когда услышал имя женщины. При этом заметил, как она участливо посмотрела на меня и промолчала. О гибели Даши знал весь Союз. Начальством было принято решение осветить это подлое нападение на меня. Так что во всех газетах писали, как самоотверженно обе девушки защищали меня, но пали от подлой руки врага. И Даша, и Маша были представлены к правительственным наградам посмертно. Так что Даша Емельянова сразу поняла, какие чувства меня обуревают.

Пока мы разговаривали, она достала из кухонного шкафа чайник с длинным загнутым носиком и, налив в него воды, поставила на керосинку, которую уже зажег Сергей. Конечно, в квартире был газ, но его отключили из-за моего отсутствия.

— Ах ты черт! У меня же вещи в машине, совсем забыл, я же за ними сходить хотел, когда вы позвонили.

— Разрешите мне, товарищ капитан? — воскликнул Сергей, отвлекаясь от просмотра выложенных из портфеля жены документов.

— Давай, а то я со своей ногой не больно попрыгаю.

— Я быстро, надо Никиту Авдеевича снять, а то он машину охраняет.

— Вот ключи. Там сидор и чемодан. И пригласите Никиту Авдеевича на чай, — протянул я ключи от машины Сергею.

Сержант вернулся в сопровождении худощавого старичка-дворника. Того самого Никиты Авдеевича. Мы быстро познакомились, время профессоров-бомжей и дворников ЕЩЕ не пришло, так что старичок оказался обычным дедушкой пенсионером.

Пока Даша доставала из сидора кульки с чаем, сахаром, печеньем, специями, банки с тушенкой и две буханки свежего хлеба, мы разговорились. Сергей тоже вносил лепту в нашу беседу.

Я с интересом слушал про то, как живут люди в прифронтовом городе. Ну и что, что фронт в трех сотнях километров? Немцы долетают? Бомбежки бывают? Хотя ни один немец за последние три дня к городу так и не смог прорваться. Дворник рассказывал, как сын ушел на фронт, как тяжело получать продовольствие по карточкам на всю семью, ведь теперь о жене и внуках приходится заботиться ему. Какое настроение в городе среди населения и беженцев, кто живет рядом со мной. Какие выдающиеся люди. Кто из них на фронте, кто в командировке, кто сейчас дома.

Честно говоря, наблюдая, с каким видом называет фамилии соседей Никита Авдеевич, понял, что должен знать их. Но произнесенные имена были для меня пустым звуком, хотя я качал головой с восхищением.

— Готово! Мужчины! К столу! — окликнула нас Дарья. Мы встали с дивана и из зала прошли на кухню.

Путем расспросов я стал легче ориентироваться в военном городе. Почти два часа мы просидели за столом. Одновременно Дарья оформляла нужные документы, где я ставил подписи, внимательно читая акты приема-передачи. При вопросе, нужно ли мне дополнительно еще что-нибудь, я задумался.

— Знаете, есть несколько вещей, что мне не хватает. Давайте пройдемся по квартире.

Мы стали обходить комнаты, оставив Сергея и Никиту Авдеевича на кухне.

— Сперва мне бы хотелось знать, что я могу заказать. Например… картины там, ковры, горшки? Это возможно?

— Да, конечно. Вы говорите, я подам заявку, что есть на складе, вам привезут.

Хлопнув в ладоши, я довольно потер их и сказал бодрым голосом:

— Тогда приступим!

Переходя из зала в спальню, а оттуда в кабинет, тыкал пальцем в голые стены и говорил, что хотел. В результате в тетрадке Дарьи появился довольно длинный список вещей. Правда, коврик в прихожей пришлось вычеркнуть — он был. Свернутый, лежал под кроватью. Постелив его с помощью Никиты Авдеевича, мы продолжили обход. Мелких вещей было много, из крупных только: ковер на стену в спальне, четыре картины с морским пейзажем, вместо стула кресло в кабинет и комод в спальню. Там его явно не хватало. Я собирался обзавестись множеством вещей, и в один шкаф они скорее всего не влезут.

Прежде чем распрощаться, попросил Дарью найти мне «домомучительницу». То есть женщину, которая будет присматривать за квартирой в моем присутствии и в отсутствие.

— Главное, чтобы у нее дети были или внуки. Чтобы им помощь от меня была.

— Есть такая. Через три дома живет. Глафира Ивановна, у нее две внучки на руках. Зять погиб на фронте, а дочь медсестрой служит на санитарном поезде.

— Вот и хорошо, а то мне денежный аттестат некому отправлять, сирота я. Когда она сможет подойти?

— Я сообщу ей, часам к трем подойдет, это устроит вас, Вячеслав?

— Конечно, я жду.

Держа в руках свои экземпляры бумаг, я отправился в спальню, там в шкафу была дверца с замком, как раз для хранения документов.

Когда раздался стук в дверь — не звонок, а именно стук, — я как раз закончил раскладывать накопленные вещи — включая костюм — по шкафу и ящикам и направился на кухню поставить чайник. Как это делал Сергей, я запомнил, так что надеялся справиться сам.

С недоумением обернувшись, посмотрел на входную дверь. Почесав спину через нательную рубаху, направился открывать, прихватив по привычке пистолет. На площадке стояла пожилая, лет пятидесяти пяти, женщина в пуховым заношенном платке на голове.

— Здравствуйте, — поздоровался я с ней.

— Здравствуйте, я от Даши.

— А, так вы Глафира Ивановна! Прошу, проходите.

Приняв пальто, повесил его на вешалку и провел женщину на кухню. Она явно немного замерзла, так что это был повод попить чаю. Через минуту Глафира Ивановна уже суетилась у плиты, а я рассматривал ее, размышляя, подходит она мне или нет.

За чаем мы разговорись, изучая друг друга.

— Знаете, а вы немного другой, чем я думала, — отставив пустую чашку, сказала вдруг Глафира Ивановна.

— Чем же это?

— Есть в вас что-то… Знаете, до недавних пор я была кухаркой у профессора Зеленского, так он бывший дворянин и всегда вел себя… Вот как вы, даже смотрел так же.

— Странно, ничего за собой такого не замечал, может, вам показалось? — спросил я, макая в чай печенье.

— Нет-нет, очень похоже. Вы даже вот обедаете так же аккуратно, спину ровно держите и вот масло намазываете на печенье слишком изящно для простого молодого человека. А скажите, кто вас воспитывал?

— Мама, иногда отец, но он больше ремнем.

«Ага, так я вам и скажу, Глафира Ивановна, что в течение пяти лет временами проживал во Франции, где в отцовском особняке у нас был английский дворецкий. Ой, чую ушки товарища Берии! Ой, чую!»

— Давайте закроем эту беседу и начнем с того, для чего вы пришли. Вас устроит названная цена и объем работ?

— Да, конечно.

— Тогда можете приступать.

— Хорошо, а зарегистрироваться, что я у вас работаю, успею и завтра.

— Хорошо. Кстати, у меня сегодня насыщенный день, так что дома буду только вечером, да и по магазинам хочу прокатиться, нужно купить кое-что. Вы осмотритесь, посмотрите, может, еще что нужно. Пока я здесь, достанем. Можете даже со мной проехать для закупок, а то я в Москве слабо ориентируюсь.

— Хорошо.

Пока Глафира Ивановна убиралась на кухне, я сходил и прогрел машину, готовясь к поездке. У дворницкой рядом с Никитой Авдеевичем стоял молодой парень из моей охраны. Приветливо кивнув ему, стал щеткой стряхивать с машины снег. Пока я находился в квартире, прошёл небольшой снегопад.

Охрану ко мне приставил Архипов. Сначала пытался дать полную, но я попросил его о неприметной. Хотел хоть несколько дней побыть на свободе. Почувствовать себя на отдыхе. Не знаю, как других, но меня постоянное сопровождение напрягает.

Вернувшись в подъезд, пропустил яркую женщину в собольей шубе в лифт — она вошла со стороны парадного входа, выходившего на улицу. Подъезд был проходной. В небольшом закутке находилась конторка консьержки — она же лифтерша — мне про нее Даша рассказала. Консьержка, кстати, тоже отсутствовала. У нее в один из госпиталей привезли раненого сына, вот она и побежала туда, отпросившись у Даши. Сейчас вместо неё сидел неприметный парень лет двадцати, вытянув ногу в гипсе. Рядом стояли прислоненные к столу костыли. Так же кивнув ему и вздохнув, вошел вслед за женщиной в лифт.

Мы с Глафирой Ивановной быстро составили список покупок, включая шторы. А то, честно говоря, не слишком комфортно было без них.

Спустившись вниз, выехали со двора и направились в центр в Петровский Пассаж. Где он, я знал, был там пару раз с майором, однако моя домработница, коренная москвичка, подсказала короткую дорогу. Около торгового центра было место для стоянки. То есть я нашел, где приткнуть машину, и, закрыв ее, под ручку Глафирой Ивановной направился в магазин.

Несмотря на будний день и обеденное время, народу в Петровском Пассаже оказалось прилично. Ходил милицейский патруль, бегали дети, степенно прошла пожилая парочка иностранного вида. Два командира кивнули мне. Честь мы друг другу не отдали: они, как и я, гуляли с женщинами, а при них козырять не положено. Да и другая рука у меня была занята тростью. Я, кстати, раньше об этом не знал, случайно выяснил из разговора сослуживцев в Центре. Сперва мы зашли в отдел, где продавалась готовые шторы и мотки материи. Хотя, честно говоря, выбор был небольшой. Однако мне повезло.

— Вот эти. Зеленые, — указал я щупавшей тюль Глафире Ивановне. Готовых штор из выбранного мною материала не было, да я и сомневался, что можно подобрать по размерам.

Однако Глафира Ивановна заверила, что она за пару дней сошьет нужные, опыт у нее имелся. Пока она с продавцом замеряла материю на шторы и тюль, я пробежался по остальным отделам. Где используя выданные карточки, где просто за наличные купил три новых зубных щетки, зубной порошок, мыло, четыре полотенца, домашний халат, тоже, как и будущие шторы, зеленого цвета. Четыре пары тапок, расческу и белье. Легкую одежду для дома решил приобрести под присмотром Глафиры Ивановны, а то мало ли что куплю. Когда вернулся с пакетами, они уже закончили. Глафира Ивановна искренне удивилась, когда я достал из кармана пачку денег. И не малую. Видимо, не принято было носить с собой такую крупную сумму.

После того как мы за все уплатили, отнесли с помощью местного рабочего все покупки в машину и снова вернулись, меня наконец узнали. До этого я старательно отворачивался или опускал голову, если кто-то подходил или проходил мимо. На этот раз ничего не вышло: при входе в отдел готового платья, то есть одежды, на меня наткнулся мальчик лет десяти, несколько секунд изумленно разглядывал, а потом закричал:

— Мама, мама, тут летчик Суворов!

— Пипец, — только и сказал я.

Покупки мы все-таки сделали, несмотря на толпу, собравшуюся в коридорах и самом отделе. Пришлось снять реглан и сфотографироваться с несколькими желающими. К счастью, этих желающих — в основном иностранцев — было больше, чем фотоаппаратов.

— М-да. Ведь думал о чем-то подобном, но не до такой же степени?! Меня там чуть на память по кусочкам не порвали, ладно хоть патруль милицейский подоспел и следил за обстановкой.

На самом деле их подогнали мои ребята-охранники, которые за голову схватились, когда ко мне со всех сторон на крик мальчишки рванул народ. Только тогда я понял, насколько знаменит.

— Неправильно говорите, Вячеслав, они просто хотели прикоснуться, постоять рядом с вами, сфотографироваться, — укорила меня Глафира Ивановна. Ну приврал немного, что тут такого?

В продовольственном отделе мы купили муки и других продуктов на пару недель. Что останется, заберет домработница.

Занести покупки в дом мне помог дворник. Разложив вещи по своим местам, я оставил на хозяйстве Глафиру Ивановну и направился к одному человеку.

Нужное здание удалось найти со второй попытки, и, припарковав машину, я захромал к главному входу консерватории, у которого стоял и курил милиционер.

Спросив у гардеробщицы, где находится кабинет Игоря Быкова, поправил форму, согнав складки назад, и направился на второй этаж, громко стуча тростью. Я все-таки решился после долгих уговоров однополчан начать выпуск своих песен. Не «своих», а своих, то есть сам буду петь. Тут все взахлеб говорят, что у меня замечательный голос, так что проверим это. Именно к тому, кто мог мне помочь, я и шел сейчас. Не многочисленные встречающиеся в коридорах студенты и преподаватели изумленно разглядывали сперва грудь с наградами, а потом уже и лицо, потом я уже проходил мимо, оставляя позади охреневающих зрителей.

— Можно? — спросил я, открыв дверь после стука.

— А, Вячеслав Александрович? Ждем вас, ждем, — ответил Быков, чем изрядно изумил меня.

— Гардеробщица?

— Она самая, — встав из-за стола, ко мне направился моложавый мужчина лет сорока пяти.

— Понятно, я так и думал.

Усадив меня на диван, сам он удобно устроился на стуле рядом.

— Сергей звонил насчет вас, предупредил, только вот о времени не сказал.

— Да я, честно говоря, не собирался, но тут время свободное появилось, и вот… — пожал я плечами, сложив руки на набалдашнике трости.

— Хорошо. Мне Сергей в общих чертах напел ваш репертуар, да и через народную молву кое-что долетело, но хотелось бы послушать вживую…

Я внимательно посмотрел на Быкова. Мне нужно было сбить музыкальную группу, заучить пару мелодий и записать их на пластинку. И всё — за ПЯТЬ дней?! Ну что ж, приступим…

«Уф, успел!» — подумал я, мельком глянув на часы. Увольнительная заканчивалась двадцать третьего декабря в десять дня. Стрелки показывали без десяти десять. Осталось только пройти привычную проверку на воротах, отметиться в канцелярии и заглянуть к уже бывшему начальнику генералу Иволгину. И уж потом — к своему «ястребку». Как он там без меня? Скучает?

Въехав на территорию Центра, я поставил машину туда же, где и брал ее пять дней назад.

— Ребята, привет, — махнул рукой стоящим у входа двум сержантам, помощникам дежурных.

В последние дни в Центр из-за слабой летной подготовки стали присылать на повышение квалификации выпускников летных училищ, и сержанты были именно из этой категории.

Подхватив чемодан, хлопнул дверцей и направился к административному зданию. Вещмешок остался дома — я решил не брать его, нечего лишние вещи развозить.

Процедура сдачи увольнительной и встречи с начальством прошли быстро, включая собственное, то есть командира полка — он отсутствовал, зато был начштаба, удивительно тепло принявший меня. Летчиков тоже не было: пользуясь летной погодой, они проводили учения. Над аэродромом висели всего десятка два самолетов, остальные ушли на боевой вылет с опытными инструкторами в группе. Иволгин пользовался близостью немцев: триста семьдесят километров при наличии аэродрома подскока — это, считай, рукой подать. Так что летчики тренировались в боевых условиях, и можете мне поверить, усваивалось все значительно быстрее и качественнее.

Положив вещи в шкаф в нашей с капитаном Царевым комнате, направился на аэродром. Свой истребитель я нашел у огромного ремонтного ангара рядом с трофейным «мессершмиттом». Машины Степки не было, видимо, отправился вместе с полком на вылет.

— Здравия желаю, товарищ капитан! — раздалось откуда-то из-под крыла.

Нагнувшись, я увидел своего механика в тулупе и ватных штанах, который что-то делал через лючок в фюзеляже.

— День добрый, Аркадий, как аппарат?

— Норма, можно хоть щас в небо.

— Сейчас? А что? Можно. Старший сержант Лаптев, приготовить вверенную вам машину к вылету!.. А я пока в штаб, получу разрешение.

— Товарищ капитан, а вам что? Летать разрешили? — вытаращил глаза механик.

— Куда они денутся? — пожал я плечами. Мне на самом деле дали разрешение на полеты. Правда, после долгих уговоров и обещаний, мол буду летать «нызенько-нызенько и тыхо-тыхо». Осматривавший меня профессор прям так и заявил, что он бы еще месяц не дал летать, если б не заметная тенденция к выздоровлению. Мышцы фактически зажили, кость срослась хорошо, небольшая хромота может остаться еще максимум месяц, да и то если только не буду беречь ногу. Развернувшись, я энергично захромал в штаб полка. В том, что в Центре, кроме общего, есть и штабы полков, ничего удивительного нет. Мы учились даже управлять авиационными соединениями.

В штабе находился комиссар полка Агренев, который что-то писал в летный журнал.

— Здравия желаю, товарищ батальонный комиссар!

— А, Суворов? Ты уже здесь?

— Да, товарищ комиссар. Разрешите получить разрешение на вылет?

— Вылет? Тебе что, разрешили? — удивился Агренев, отрываясь от журнала. Сидевший в углу радист и вошедший в штаб дежурный по полку приветливо мне кивнули.

— Да, вот справка.

— Ну раз справка!.. Тогда да. Даю. Ильин, позвони в общий центр управления полетов, узнай, когда будет окно.

— Есть! — откозырял лейтенант-дежурный и, подмигнув мне, стал крутить ручку телефона.

Пока он общался с ребятами Иволгина, выбивая мне время для ознакомительного полета, я беседовал с комиссаром, сообщая последние московские новости. Агренев был родом из Подмосковья и интересовался обстановкой в городе.

— Да я-то больно ничего и не знаю. Все дни носился то домой, то в госпиталь, то в студию. То туда, то обратно.

— Понятно. А что за студия?

— Хм… так песни свои на пластинки записывал, — смущенно объяснил я.

— Молодец! Много записал? Десять? Пятнадцать? — попытался узнать подробности комиссар.

— Много. Очень-очень-очень много. Две.

— Две-е-е?! Всего две-е-е?! — удивленно протянул Агренев.

— Товарищ комиссар, я вообще-то рассчитывал успеть ХОТЯ БЫ ОДНУ. Сами поймите, нужно с музыкантами разучить мелодию, а это за час не сделаешь. Потом совместное исполнение до автоматизма. Это тоже время. То, что мы записали, конечно, далеко от совершенства, по моему мнению, но все равно лучше, чем ничего. Хотя Быков — это доцент консерватории — говорил, что вышло очень даже неплохо. Заметьте, не хорошо. Ладно еще повезло, что у них был хорошо сыгранный коллектив, они буквально на лету подхватывали все, что я пытался сыграть. Все парни-студенты — настоящие талантища!

— Понятно. Действительно, ляпнул — десять-пятнадцать. Какие песни-то? Я знаю?

— Да, я их исполнял неделю назад: «Песенка велосипедиста» и «Люди встречаются».

— Почему именно их? Нет, выбор, конечно, хороший, ты их на бис постоянно исполняешь, но все же?

— Да я напел десяток, а они за эти уцепились. Сперва, конечно, за «Люди встречаются», а потом заметили, что время остается, записали и «велосипедистов».

— Они?

— При встрече Быков позвал своих коллег, вот консилиумом и решали, что мне петь. Что понравится народу. Так и выбрали.

В это время мы обнаружили, что присутствующие в помещении дежурный и радист активно греют уши.

— Товарищ комиссар, получено разрешение на взлет истребителя Ла-5 бортовой номер семь. Через… сорок минут, — глянув на часы, доложил опомнившийся лейтенант. Радист тоже вернулся к своей работе, непрестанно вызывая какого-то Чародея.

— Хорошо. Отметь в журнале.

— Есть.

Повернувшись ко мне, комиссар сказал:

— Вечером будет собрание, все-таки такое событие нужно осветить.

— Собрание? — Я озадаченно почесал затылок. Для меня это было неожиданно, как-то не воспринимал все так серьезно.

— Конечно! Такое неординарное событие требует освещение не только среди бойцов, но и должно быть в газете. Пусть люди знают, что капитан Суворов не только летчик, но и композитор и певец. Выпустим боевой листок.

— Вообще-то они знают, я во время своего первого выступления спел…

— «Летчика»? Да, вещь! Слышал. Кстати, про твое последнее выступление позавчера тоже. Почему молчим про него?

— Ах да. Забыл совсем, замотался. Меня на квартире пионеры нашли, и там по наклонной дошло до комсомольского радио. Вот и выступил по их просьбе. Выделил два часа своего времени, а оно у меня тогда было не резиновым, но дети — это святое.

— Пионеры? Твоя дружина?

— Они самые. Молодцы, нашли. Веселые ребята. И пионервожатая — очень интересная девушка.

— Ясно… Ладно, до вечера, а пока иди, собирайся. У тебя вылет через полчаса.

— Хорошо, товарищ комиссар.

Выходя из большой комнаты, в которой размещался штаб нашего полка, подумал:

«А о том, что из двух я сделал четыре песни, я вам, товарищ комиссар, и не сказал-то!»

Это действительно было так. Мелодия наиграна, голос поставлен; срепетировав несколько раз, я выпустил еще две песни. Те же, только на французском. По моему мнению, получилось неплохо, а вот Быков пришёл в экстаз, он знал этот язык.

Мотор уже был прогрет, когда я подошел под скрип снега под подошвами своих полуботинок. Взобравшись осторожно на крыло, после, с помощью механика, в теплую, нагретую кабину истребителя, скомандовал:

— От винта!

— Есть от винта! — выкрикнул Лаптев, откатывая компрессор.

Запустив заглушенный мотор, погонял его, проверяя на оборотах. Все было в порядке.

— Мушкет, я База, вылет разрешаю. Как слышите меня, прием?

Поправив ленд-лизовский шлемофон, ответил радисту Центра:

— База, я Мушкет, вас понял, взлетаю.

Пока полки находились на территории Центра, все полеты были через него.

Проверив хождение элеронов и подкрылков, я покатил «ястребок» на старт. Взревев двигателем, машина пошла на взлет. Вы думаете, я крутил фигуры высшего пилотажа? Хазер. С моей-то ногой! Рано еще. Просто ознакомительный полет. И чем дольше сидел в кресле пилота, тем больше и больше нравилась мне эта машина.

Примерно — хрен вам.

Я был в воздухе минут десять, когда стали возвращаться с вылета два полка. Первыми шли «пешки», за ними, чуть отстав, — сопровождавшие их Ла-5. Короче, занимались не своим делом. Мы — охотники. Похоже, комполка решил дать наглядную практику сопровождения бомбардировщиков и, когда представился случай, воспользовался им. От строя отделился одинокий «Лавочкин» и понесся ко мне. Через несколько секунд мой ведомый занял свое законное место. Однако, узнав, что баки у Степана фактически пусты, я отправил его вниз.

Загнав свою машину под масксеть и отдав ее в опытные руки механика, поигрывая тростью, я направился в общий зал, где обычно проходили обсуждения вылетов и разбор ошибок.

— Ну что, герой, вернулся? — встретил меня подполковник Стриж, как и все, одетый в летный костюм.

— Вернулся, — хмыкнул я, после чего, вытребовав трех помощников, направился к себе за подарками из города. А вечером, когда употребляли наркомовские за первые сбитые в полку, во время ужина прозвучала моя первая песня. Когда я ее услышал, сам удивился звучанию. Очень проникающая в душу песня, несмотря на мой довольно грустный голос в репродукторе.

«Люди встречаются» стали хитом за эту неделю, а когда прозвучала «Песенка велосипедистов»… Бедный я.

Однако это было еще не все.

Вообще, жаль, меня не было в этом вылете. Не чтобы сбивать самому, а посмотреть, КАК парни это делают. Что ни говори, а видеть лично — это не то, что слушать возбужденных летчиков. Конечно, это не первый их учебно-боевой вылет, четвертый, если быть точным. Просто в этот раз они действительно встретились с немцами. Нет, служба оповещения, конечно, работает на отлично и сообщает о появлении вражеских самолетов, но и у противника с этим неплохо. Особенно в высотных разведчиках. Три бесполезных вылета наперехват бомбардировщиков разозлили подполковника Стрижа, так что он воспользовался парой «МиГов» и звеном пришедших наконец в полк «Таиров». Поэтому на четвертый вылет небо было свободно от немецких глаз, высотники хорошо почистили его, дав поработать не только моему полку, но и «пешкам», которых выпустили в «поле». Кстати, это был их первый вылет всем наличным составом. Что касается нашего полка, он, по сути, таковым в полном смысле этого слова не был, он так числился только по бумагам. Бои же планировалось вести отдельными группами, разбитыми на звенья, а возможно, даже на пары. Не полк, а несколько отдельных ударно-охотничьих групп со штабом для административной деятельности, чтобы соответствующие заявки на горючее, БК и прочие хознужды было куда подавать…

В случае необходимости же группы можно мгновенно собрать в более крупное подразделение. Так, возможно объединение, если встретится большое количество самолетов противника. Тут главное — успеть подкрепление вызвать. Моя идея придать полку отдельное подразделение ВНОС была осмеяна: их фронтам-то не хватало, а тут всего лишь полк, хоть даже и специальный. Так что придётся работать с тем, что есть, хотя реорганизация и усиление существующих постов ВНОС уже началась. Остаётся надеяться, что на том участке фронта, куда нас отправят, с этой службой будет все в порядке.

Полк Стрижа не сопровождал «пешек», как я думал. Нет, они использовали их как наживку, в лучших традициях охотников. Немцы на переднем крае визуально усмотрели бомбардировщики — да и как их не увидеть, когда на головы посыпались бомбы сотки? Причем бомбили «пешки» в пикировании. Немного шероховато, конечно, поскольку опыта было мало, но работали! В результате фашисты лишились гаубичного дивизиона, стоявшего на позициях в трех километрах от переднего края, и склада боезапаса. Рвануло там неслабо. Причем все это снимал наблюдатель на двухместном «Таире». Опыт будут обобщать и анализировать.

Так вот, на вопли убиваемых пехотинцев было направлено ближайшее патрульное звено «мессеров». Наши это сразу узнали — радиовзвод не спасовал — и приготовились к встрече. Понятно дело, с «пешками» их не было, не светились, а вот когда появились «худые» и внаглую бросились на наших бомберов, атаковали их с разных направлений. В атаке участвовало всего два звена из эскадрильи капитана Староверова. Одно из-за облаков, второе снизу, пользуясь складками местности для маскировки. В других случаях им незаметно было не подойти, немцы бы ушли без боя. В результате — три костра на земле и один удирающий на форсаже «мессер». Сбить его не успели, этот ганс увернулся от атаки и плюхнуться на пузо, когда из немецкого тыла навстречу внезапно появились советские истребители. Вот его не засчитали. Наблюдатель заснял, что ближайший «Лавочкин» находился в пятистах метрах и сбить его не мог. Помня мои высказывания о методах работы по уничтожению кадрового летного состава Люфтваффе, на слегка дымящий разбитый истребитель был сделан заход. Так что быстрая посадка не помогла немцу, выбраться из кабины он не успел. Жестоко? Так война идет на уничтожение, тем более наблюдатель в это время отвернулся.

Сбитых мы и обмывали привезенным мною коньяком. Праздновали в большой общей комнате, где спали две эскадрильи. Кровати вынесли в коридор, а на свободное место притащили столы из класса, получилось тесновато, но нам хватило. Были бы мы одни, только летный состав, но собрался ВЕСЬ полк. Я имею в виду механиков и остальных. В общем, «черных душ». Так что гуляли хорошо. Начали с коньяка, а закончили спиртом. Я так думаю, не медицинским.

— Не беспокойтесь, товарищ капитан, мы его тщательно отфильтровали, — объяснил мой механик, заметив, что принюхиваюсь к полупустому стакану. Сам я не пил, после ранений пока нельзя было, но как начальник следил за присутствующими. Небольшой группкой сидели командиры, что-то с жаром обсуждая. Среди них находился старший инженер полка, записывающий за подполковником Стрижом. Видимо, командир описывал первый бой. И хотя практически участвовала только одна эскадрилья — остальные находились в прикрытии, — все равно это было началом начал.

Именно в этот момент, когда люди дошли до кондиции, когда хотелось просто посидеть поболтать, и зазвучала моя песня.

Я сам заметил ее не сразу: вдруг наступила тишина, все смотрели на меня и слушали мой же голос из репродуктора. Впечатления незабываемые. После того как она закончилась, зал какое-то время был тих, но потом как будто произошел взрыв. Хлопки по плечу, рукопожатия… Даже командир подошел, хотя и высказал мне до этого много чего нехорошего из-за того, что я первый свой вылет после ранения сделал без инструктора. Знал, что нужно было слетать на УТИ, но сердце просилось в небо, и я воспользовался ситуацией. Хорошо еще, что комиссар меня понял и разрешил, но огонь все-таки перенес на меня, сказав, что это мое решение.

В течение следующих трех дней я продолжал полеты, постепенно выполняя некоторые фигуры пилотажа. Летал, понятное дело, не один, со Степкой. Его задача — приноровиться к моему стилю полета, чтобы не потерять при резком вираже в бою. Хотя, думаю, в первом все равно потеряет, все теряют. Слишком морально тяжел для новичка первый бой. Как описывал корреспонденту один летчик-ветеран:

«— …и твердил себе: „Не потеряй, не потеряй!“ Так что в своем первом бою единственное, что я видел, это хвост своего ведущего, и смог оглядеться, только когда бой закончился. Плохо все помню, только хвост „Яка“ с красной звездой. Вот и весь мой первый бой. Вышел из боя, а машина не моего ведущего, успел где-то потерять и пристроиться к другому истребителю. Вы лучше про семнадцатый спросите, я там своего первого сбил…»

Поэтому я считаю, что Ленин был прав: учиться, учиться и еще раз учиться.

А на пятый день после того как я смог сделать петлю Нестерова и пару бочек, проверяя свое состояние и навыки управления, с земли пришел приказ на посадку. Глянув на датчик топлива, стер пот со лба рукавом, и ответил:

— Вас понял, иду на посадку.

Интересно было бы знать, почему мне отменили полеты, хотя топливо в баке было.

Глянув на сопровождавший меня сзади истребитель ведомого, приказал идти на посадку. Выбравшись из жаркой кабины на двадцатипятиградусный мороз, отчего мокрую куртку сразу прихватило, накинул поданную механиком шинель, попросил подошедшего Степана занять мне душевую комнату и направился к административному зданию Центра. Вызвали меня не в полк, а непосредственно в Центр, и хотелось бы знать, почему.

Выяснилось все, когда я вошел в кабинет Иволгина. Сам он сидел на диванчике рядом с представительным мужчиной за пятьдесят. Одет тот был в полувоенный френч, которые так любили носить все государственные чиновники, и черные наглаженные брюки со стрелочками.

— Товарищ генерал-майор, по вашему приказу капитан Суворов явился.

— Садитесь, капитан, — официально обратился ко мне Иволгин. Судя по тону генерала, гость был человек непростой, иначе бы он обратился ко мне по имени. Значит, будет беседовать официально.

Присев, как мне велели, я вопросительно посмотрел на генерала.

— Познакомьтесь, капитан. Якимов Эдуард Моисеевич, представитель ЦК.

«Хорошо объяснил. „Представитель ЦК“! И что мне это говорит? Очередная проблема?» — сердито подумал я.

— Капитан Суворов. Вячеслав Александрович, — представился я после кивка «представителя».

— Товарищ генерал, можно поговорить с товарищем Суворовым наедине?

— Да, конечно, — легко кивнул Иволгин и, встав, вышел из кабинета, оставляя нас одних.

Однако все оказалось проще, чем я думал. Якимов был из Радиокомитета, а направил его действительно большая шишка, которому понравилось, какое впечатление произвели на население «мои» песни.

— То есть вы хотите, чтобы я продолжил петь?

— Именно. Я уже поговорил с вашим музыкальным руководителем, и он уверил нас, что особых проблем не будет.

— Музыкальный руководитель? — не понял я.

— Да, Игорь Быков. Разве это не так?

— Да нет, все в порядке. Просто я минуту назад не знал, что у меня есть продю… руководитель, — ответил я задумчиво.

— Так что вы об этом думаете?

— Да я-то не против, только мне нужно проходить летную практику после ранений, так что извините — нет.

— Подождите отказываться. А если совместить?

— Это как?

— Ну например, до обеда полеты, после обеда — на машине в город.

— Долго, времени много в дороге терять будем. И вообще, что гадать? Тут командиры решать должны. Разрешат, не разрешат.

Разрешили. Все получилось так, как и договорились. Если летная погода — которая бывает не всегда — то весь день мой, если нет, то я в городе в студии, ночую дома.

Именно так прошёл следующий месяц, пока двадцать восьмого января тысяча девятьсот сорок второго года полк не получил боевой приказ передислоцироваться к месту будущих боевых действий. Мы отправлялись на Юго-Западный фронт в район Харькова.

Сам перелет ничем особенным не запомнился. Хотя, честно говоря, это у меня был первый подобный дальний рейс — нас отправили своим ходом — он оставил после себя только ощущение отсиженной задницы. Внизу белым-бело — фиг его знает, как штурман ориентировался — однако до цели мы добрались без особых проблем. Несмотря на тридцатиградусный мороз, без поломок и неисправностей. То есть ВЕСЬ ПОЛК долетел нормально. Даже два временно закрепленных за нами «Дугласа» со штабом полка и небольшой группой механиков благополучно приземлились на фронтовой аэродром, где до нас стоял полк «ишачков». Я знал, они уже две недели находились в Центре на переподготовке, переучиваясь на «Лавочкины». Так что этот участок фронта «держал» всего один истребительный полк на тех же «ишачках». Насколько мне было известно, по плану их отправят на переподготовку в мае месяце, а пока они продолжали работу на том, что было. Парни, несмотря на то что уходящий полк оставил им все самолёты, работали в усеченном составе.

Аэродром был обжитый, а это не очень хорошо — значит, немцы о нем знали. Да и старые воронки, обнаруженные неподалеку от строений, подтверждали это. Стриж со мной согласился. Место базирования групп нужно было переносить как можно быстрее. Почему нас посадили сюда? Именно это обсуждали мы с ним, шагая от истребителей, около которых суетились летчики и небольшая группка механиков, к ближайшему зданию.

— Странно, что нас посадили на один аэродром. Очень странно. У нас же в уставе действий охотничьих групп прописано, что это запрещено. Нужно было еще при подлете раскидать группы по местам базирования.

— Сомневаюсь, что они знают об этом уставе. Однако ты прав, я сразу после получения приказа отправил срочную телеграмму в штаб фронта, они должны были приготовиться. И сообщить коды для связи с постом ВНОС. Тут я ничего подобного не вижу.

— Еще не известно, что тут с ВНОСом, так что мы пока слепые как кутята, — скривился я, осматриваясь на ходу.

— Да, нужно было заранее отправить наземные части или подождать в Центре, пока они добираются. Если бы не срочный приказ… А с ВНОСом разберемся. Да и с этой ситуацией тоже.

— Тяжело не знать обстановку, что тут происходит. Что будем делать?

— Решим это вечером. А пока будем устраиваться тут.

— Нужно заправить дежурное звено, на случай налета. Тут есть где взять горючее? — поинтересовался я.

— Вон встречающие, сейчас узнаем.

Топливо было, так что мы заправили не только дежурное звено, но и целую эскадрилью — еще хватило и на мою пару — и выставили наблюдателей. Радист уже устанавливал радиостанцию, готовясь слушать эфир. Штаб полка размещался в полуземлянке, где до этого обитал штаб наших предшественников. В течение всего светового дня мы обживались, я же, пользуясь свободным временем, усиленно изучал карты местности, которые обнаружил в штабе. Даже не сами карты, а ориентиры, по которым работали истребители. Пока Стриж летал знакомиться с командующим фронтом, которого мы будем прикрывать, узнавать насчет «глаз и ушей» и почему нас посадили на одну площадку, когда был запрос на семь, а комиссар поехал по соседям — узнать, какие стоят части рядом, — начштаба занимался бытовыми вопросами. Готовил к ночевке полк, включая самолеты, маскируя их белыми масксетями и готовя ледяные капониры. Приданный аэродрому охранный взвод помогал силами свободной смены.

— Что думаешь? — спросил у меня майор Литвинов.

Оторвавшись от карты, я озадаченно посмотрел на него:

— Что?

— Что ты думаешь об аэродроме?

— А. Валить отсюда надо. Пока немцы о нас не знают. Побыстрее разбить полк на маленькие группы и начать свою работу, то есть охоту. Будем надеяться, комиссар узнает у соседей, где есть нормальные площадки для базирования групп, раз местные не помогают, а командир выбьет инженерный батальон для строительства аэродромов подскока.

— Думаешь, не сможем защитить аэродром?

— Не в этом дело, могут быть налеты в любой момент, а это постоянное моральное давление, будет накапливаться усталость, боевые потери. Оно нам надо?

— А подразделения ВНОС? Зенитки?

— Посты ВНОС не смогут засечь самолеты, летящие на бреющем, да и не знаем мы, в каком они состоянии, а зенитки… То есть расчеты? Вы их видели? Тридцать семь — это, конечно, хорошо, но нужны опытные расчеты. Нет, я, конечно, понимаю, что опыт приходит со временем, но его-то у нас нет! Нам нужны опытные расчеты, а не вчерашние школьники. Тренировки в Центре показали всю эффективность зенитного огня. Нужны автоматические пушки, можно даже меньшего калибра. Их тоже, конечно, осваивать надо, но они хотя бы могут поставить стену заградительного огня. Тем более мест базирования у нас будет немало, так что нужно защищать каждое из них. Не хватит нам своих зениток. Будем у штаба фронта просить.

— Да, ты прав. Как решили разбивать полк? Поэскадрильно?

— Вообще-то он уже разбит на части. Вы разве не знали?! — озадачился я. Это ведь майор оформлял на бумагах охотничьи группы, кому как не ему знать количество и качественный состав групп.

— Да знаю, конечно, но в случае меньшего количества мест базирования…

— Узнаем это позже, но все-таки я за полную разбивку и рассредоточение. Тем более разделенную на небольшие подразделения часть невозможно будет уничтожить сразу, даже при большом налете.

Задумчивый начштаба ушел проверять маскировку истребителей, а я продолжил штудировать наброски вместе с остальными свободными летчиками. Проверка маскировки — это, конечно, хорошо, но не ночью же?

Утром Стриж приказал нам знакомиться с привезенными картами местности, пока не прибыл БАО, сообщив, что с ВНОСом дело швах.

Вызвав меня и комиссара к себе, подполковник хмуро сказал:

— Садитесь. Узнал я в штабе, почему нас так приняли.

— Нас приняли за обычный истребительный полк? — попытался я угадать.

Бросив на меня быстрый взгляд, Стриж скривился:

— В моей телеграмме ошибка. Шифровальщик даты перепутал, а здешние всё на последний момент отложили. Они там сейчас бегают как наскипидаренные. Площадки не готовы, места базирования — тоже. Вообще ничего нет.

— А когда будет?

То, что будет, я не сомневался — слишком серьезно был упакован Стриж. Он мог даже перечить командующему, если приказы того поведут за собой потери с нашей стороны.

— Завтра все будет. Придется провести еще один день на этой площадке. Топливо будет к обеду, зенитки через час, а пока всем изучать карты местности.

— А ВНОС? — спросил я и получил исчерпывающий ответ.

Его фактически не существовало, так что придётся справляться своими силами. Будем надеяться, что три грузовика с мощными штатовскими рациями, приготовленные нами именно для такого случая, помогут. Причина отсутствия постов объяснялась просто: из-за отсутствия мощных радиостанций. Штатовские, что шли большим потоком в СССР, доставлялись малыми количествами и отправлялись в стрелковые части. Так что со связью здесь хоть и не так безнадежно, но и хорошего про нее не скажешь.

Бегло осмотрев карты, я определил, что они дают те же ориентиры, что и наброски, оставленные прошлым полком.

— Иди готовь машины к вылету, а я пока к командиру, — тихо сказал я своему ведомому.

— Хорошо, — так же тихо ответил он мне.

Проводив Степку, развернулся и направился в землянку, которую занимал радиовзвод, именно там сейчас находился командир.

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться? — отчеканил я, спустившись вниз мимо часового.

Оторвавшись от просмотра сегодняшних переговорив немцев, Стриж вопросительно приподнял правую бровь, кивком разрешая мне продолжать.

— Разрешите вылететь на ознакомительный полет?

— Ты карты местности изучил? — по-еврейски ответил он вопросом на вопрос.

— Да. Вчера еще начал. Прошлая часть оставила тут свои, вот и воспользовался случаем. Привезенные карты изучил, сравнил, там то же самое.

— Понятно. Что с машинами?

— В порядке. Заправлены топливом и боезапасом.

— Ну… хорошо. Сдашь Евстигнееву знание местности и можешь вылетать. Во сколько собираешься?

— Через полчаса, товарищ подполковник.

Особых проблем со штурманом полка старшим лейтенантом Евстигнеевым не возникло, что я начал изучать местность еще со вчерашнего дня, он знал, так что быстро принял зачет, и я направился к комиссару. Беседовали мы с ним в основном о соседях. Их тут было аж трое. Это истребительный полк на «ишачках» — ну тот, про который мы знали. Они находились в ста километрах от нас. Потом — бомбардировочный полк, летают на Ар-2. Находятся от нас на расстоянии шестьдесят километров. И еще один бомбардировочный полк. Вернее, его остатки. Всего шесть СБ, хотя, помнится, в сорок первом в Белоруссии мы и с меньшим воевали. Базировался он в пятидесяти километрах от соседнего бомбардировочного полка, соответственно — от нас в ста десяти. Про посыльные машины можно не говорить: хотя у комфронта была связная эскадрилья, но за последние месяцы она понесла значительные потери.

Получив разрешение на вылет, я под взглядами других летчиков, вынужденно прикованных к земле, направился к своей машине. Оба истребителя — и мой, и Степкин — уже работали на холостых оборотах, прогревая моторы. Молодцы механики, не зря хлеб едят.

— Убрать колодки! — привычно скомандовал я и захлопнул фонарь. В кабине было тепло — как ни старались конструкторы из бюро Лавочкина, но этот недостаток преодолеть не смогли, виня во всем КБ моторостроения. Мол, из-за них такая температура в кабине, мотор греет. Но сейчас еще ничего, посмотрим, что летом будет.

Вылетели вслепую, но и я не рассчитывал встретиться с немцами. Понятное дело, работать над территорией противника нам было запрещено, как и приближаться к ней, так что будем летать над своей. Набрав высоту, мы на подлете к переднему краю — определили по небольшой деревеньке — повернули влево и пошли параллельно фронту, километрах в двадцати от него. Через пару минут вдали показалась стайка птиц, летевших слишком правильно.

— Чиж, на одиннадцать часов наблюдаю группу самолетов. Идем ближе, посмотрим, кто это.

При приближении самолеты были опознаны. Соседи на Ар-2 в количестве неполной эскадрильи — семи штук.

— Выше на два от бомбардировщиков вижу группу «худых»! — сообщил ведомый.

Нас немцы, похоже, пока не видели. Во-первых, мы подходили со стороны солнца, а во-вторых, находились выше их на полкилометра. Идеальная позиция для атаки.

— Усиль наблюдение, — велел я Степану. Может, и нас вот так рассматривают, готовясь к атаке.

— Все чисто, — ответил мне через несколько секунд он. Проверив, я убедился в его правоте — больше немцев, кроме этой шестерки, поблизости не было.

— Понял. Немцы атаковали наших, идем на помощь. Работаем «клубком», потом в паре. Понял?

— Да, понял.

Услышав как подрагивает голос ведомого, сказал успокаивающе:

— Не волнуйся, просто действуй, как на тренировках, понял?

— Да, — уже бодрее отозвался Степка.

— Вот и хорошо. Атака! — крикнул я, бросая «Лавочкин» в пике.

Немцы сделали ошибку, атаковав бомбардировщиков не лесенкой, парами по очереди, что было не только выгодно, но и правильно, а разобщённо. Одна пара разбилась по одному, ещё две оторвались друг от друга. Короче, такой удачи я просто не ждал. Противник представлял из себя просто идеальную цель для атаки.

Атакующий отбившийся от строя одинокий бомбардировщик с дымящимся левым мотором «мессер» взорвался огненными брызгами от попаданий усовершенствованных снарядов. В ста метрах от меня еще один «худой» лишился крыла и закувыркался вниз. Молодец, Степка, поздравляю с первым сбитым.

Прорычав что-то невразумительное, я после выхода из пике с нижней позиции атаковал еще одну пару немцев.

— Степка, бей их!

По-хорошему, нам следовало не ввязываясь в бой уйти, чтобы не засвечивать технику и прибытие новой части. Про Ла-5 немцы, конечно, знали — войсковые испытания проходили и бои были. Насколько мне известно — Архипов говорил — один из самолётов даже был сбит над территорией противника, но остальные машины при отходе расстреляли его, успев поджечь. Так что и силуэт, и некоторые характеристики истребителя фрицы знали, но вот все… Поэтому была одна возможность. Не утаить, нет — более чем уверен, гитлеровцы уже вопят о нас на всех волнах — а дать понять, что с нами лучше не связываться. То есть нам с Микояном требовалось уничтожить все шесть «мессеров», и, главное, не сразу — пусть местное командование Люфтваффе послушает вопли убиваемых летчиков. Я знал, к какому эффекту это приведет: сбитые немецкие летчики — после того, как меня ранили — рассказывали, как упал дух, когда услышали вопли группы охотников подполковника Шредера. Мне хотелось создать тут такой же эффект, чтобы они даже думать не смели нападать на одиночные или небольшие группы «Лавочкиных».

Подобную возможность мы уже обговаривали с командованием полка, так что кодовое слово я фрицам сказал — более чем уверен, они слушают эфир.

Оставалась только одна проблема. На моем «ястребке» были нанесены обозначения. В принципе я был против, но командование настояло. Не Стриж, он согласился с моими доводами, а отдел пропаганды ВВС. Так что на борту моего истребителя были нанесены звезды по количеству сбитых и художественно нарисованы две Золотые Звезды. Реклама, мля! Ну никакой секретности!

Поэтому, одновременно командуя ведомым — его неопытность бросалась в глаза, и приходилось немного подправлять, — я с нижней позиции атаковал второй «мессер», который испуганно дернулся, когда рядом сбили ведущего — Степка своего первого свалил.

Капитан Ермолов был опытным летчиком. Впервые он поднялся в небо в мае тридцать пятого. Сперва истребительная авиация, а потом, после Испании, по настоятельной просьбе командования — бомбардировочная. Дослужился до майора, командовал полком, но, заподозренный в троцкизме, был понижен в звании. Он не обижался: могло быть хуже, как с командиром его дивизии — пропал, и ни слуху ни духу. А он с начала войны даже до капитана дорос. С лейтенантов-то. Сейчас — комэск в сто пятом бомбардировочном.

Приказ на вылет пришел сверху внезапно. После того как ушел на переформирование и переподготовку соседний истребительный полк, стало совсем тяжко — за две недели потеряли одиннадцать машин. Поэтому последние три дня их освободили от полетов, чтобы пришли в себя. У командира полка был брат, служил в штабе ВВС фронта, так что он смог протолкнуть решение отправить полк на переформирование. Ермолов был не против, даже за, но этот сегодняшний приказ — разбомбить крупный артиллерийский склад, обнаруженный фронтовой разведкой…

Слетали, разбомбили. По какой-то случайности за все время полета не повстречался ни один немец. Верить в везение капитан перестал с тридцать девятого, поэтому приказал усилить наблюдение.

«Мессеры» они обнаружили, уже когда пересекли линию фронта. Мысленно поблагодарив американцев за такие прекрасные рации, Ермолов приказал сомкнуть строй и приготовиться к бою. Радовало одно — над своей территорией. Если что, прыгать не в объятия противника.

Машинально пощупав плотный пакет в большом кармане на груди, он вспомнил, как тяжело проходили эти средства спасения экипажей через политруков. Они обвиняли летчиков в трусости, предательстве, пока не пришел приказ сверху. Это сразу заткнуло им рты, а то не понимали, зачем это летчику средства спасения? Он что, погибать в бою не собирается? Были такие среди политсостава, были, но не сказать, что много.

В пакете были медицинские препараты, бинт, еда, компас. В общем, все, чтобы сбитый мог справиться с ситуацией, оказавшись на территории противника. Причем серьезно помогало: экипаж старшины Леонова смог выйти к своим. Потом они долго вспоминали старшего лейтенанта из «выживальщиков», что учил их пользоваться всеми средствами, ориентированию и выживанию на враждебной территории…

Ермолов передернулся, вспоминая рассказ сослуживцев, как они выбирались в тридцатиградусный мороз по лесам к своим.

Вообще-то в такие морозы никто не летал, сегодня потеплело, всего двадцать, но и сейчас через щели хорошо задувало, студя кабину.

А вот немцы сопровождали их, не нападая.

— Готовятся су…и. Позицию удобную выбирают. Сейчас поднимутся повыше и атакуют, — сказал штурман, пристально следя за гитлеровцами.

— Позиция у них хорошая. Хотели бы напасть, давно бы уже напали, выжидают чего-то, — ответил Ермолов.

— Пугают?

— Угу. Наверняка. У нас так же в Испании было…

— Атакую-ю-ют! — закричал штурман, прерывая командира.

Первую атаку они отбили. Чудом, но смогли, только машина лейтенанта Иванова стала отставать, дымя поврежденным мотором.

Вообще-то они должны были лететь с прикрытием — Ермолов знал, что пришел новый полк, — но сколько ни звонили в штаб фронта, прикрытие им так и не дали.

— Су…и-и! На! На-на-на! — орал штурман, перекрывая треск пулемета.

И тут случилось странное: один «мессер» вдруг взорвался, второй, лишившись крыла, закувыркался вниз. Мимо строя бомбардировщиков промелькнули две стремительные тени.

— Что за черт? — удивленно проорал штурман.

Ермолов, отдавая приказ еще больше сплотить строй, с нарастающим изумлением наблюдал за работой двух истребителей со странными, незнакомыми хищными силуэтами.

«Видимо, это из соседнего полка, откуда комиссар прилетал. Новейшие машины!» — понял капитан, во все глаза наблюдая за дальнейшим боем.

Истребители бились не парой, а по отдельности, видимо, им так было выгодно. Почти сразу они, выйдя из пике, снизу атаковали растерянных немцев. Еще один огненный комок полетел вниз…

В манере пилотирования у обоих спасителей была некоторая однотипность. Манёвры или резко-внезапные, или легкие порхающие.

Завязалась круговерть воздушного боя. На этот раз советские истребители — Ермолов рассмотрел красные звезды на хвосте одного из них — бились парой, время от времени меняясь местами. Капитан пристально наблюдал за боем — ему еще не приходилось видеть ничего подобного, поэтому он смотрел во все глаза, изредка отвлекаясь на управление самолётом и командование группой.

— Артем, попробуй связаться с ними, — велел он радисту.

— Уже. Обматерили, велели не мешать, — сразу отозвался тот.

Бой все удалялся и удалялся от строя бомбардировщиков, но пока все отчетливо было видно. Вот вниз полетел пятый бесформенный комок в россыпи обломков, от него отделилась человеческая фигурка, и открылся парашют. Три оставшиеся машины — издалека не было заметно, кто именно — рванули сторону линии фронта. Один явно уходил, два его преследовали — победа была за нашими.

Проводив взглядом — насколько позволял фонарь из кабины — скрывшиеся точки, Ермолов пробормотал:

— Мля, что ж за часть к нам пришла?

Ответы остальных экипажей, услышавших вопрос капитана, были только недоуменно-восхищенные.

При подлете к аэродрому Ермолова отвлек возглас штурмана.

— Что?

— Слева!

Посмотрев в указанную сторону, капитан вздрогнул: в десяти метрах от них висел истребитель в белом камуфляже. Больше всего привлекали внимание не нарисованные на нем звездочки сбитых, а две звезды Героя. Смутные подозрения получили подтверждение, теперь лётчики знали, кто спас их.

Последний ганс оказался упорным донельзя. Прижимаясь к земле, он уходил к своим, дергаясь из стороны в сторону, уворачиваясь от пушечных снарядов, поднимающих фонтаны снега в местах попаданий.

— Степка, потренируйся пока, — скомандовал я ведомому. Пусть упражняется, пока есть такая возможность. Сам же, заняв его место, следил за обстановкой вокруг да комментариями помогал Степану. — Да бери на опережение, он сам влетит в очередь! — О том, что опытный фриц дважды увернулся от моих огневых завес, скромно умолчал.

К моему разочарованию, на этот раз гитлеровцу не повезло, и по земле покатилась куча обломков.

— Молодец, возвращаемся.

Полетели мы не домой, а к бомбардировщикам. Догнали их быстро. Они как раз подходили к своему аэродрому, когда мы настигли их на бреющем. Я сомневался, что они меня видели, но все равно велел Степке «делай как я» и рванул ручку на себя. Такой трюк мы с ним изучали. Это не так просто, как кажется. Нужно определить скорость летевшего сверху аппарата, разогнаться и уйти в резкий набор высоты, на середине убавив обороты, чтобы по инерции достигнуть нужной машины и зависнуть рядом на той же скорости. У меня в первый раз тоже не получилось, но потом набил руку, и это уже не казалось чем-то особенным. Главное — хороший глазомер и некоторая ловкость.

В общем, я завис рядом с ведущим бомбардировщиком. Судя по тому, что самолет дернулся, меня заметили. Огня я не опасался, опознавательные знаки были отчетливо видны.

Помахав рукой повернувшемуся в мою сторону летчику в зеркальных очках, как у меня — их американцы стали поставлять, но они все равно были дефицитом, — сделал рукой жест, что прошу принять гостей. Согласно кивнув головой, он коснулся наушников.

— По рации не проще? — услышал я.

— Проще, конечно, но где интрига? Интерес?

— И забывчивость?

— Ну не без этого. Так как насчет чаем угостить?

— Милости просим.

— Хорошо. Степка, поднимайся, не бойся, они стрелять не будут.

Ведомый, в отличие от меня, повторить трюк не смог и завис на пятьдесят метров ниже. Прибавив газу, он занял свое положенное место, и мы занялись охраной бомберов, пока они заходили на посадку.

Открыв фонарь, впуская в протопленную кабину морозный воздух и единым щелчком отстегнув ремни, я стал вылезать из кабины. Сперва сел на край, потом перекинул ноги, аккуратно опустился на скользкое крыло и скатился на землю. Это все давно было отработано и со стороны смотрелось довольно красиво. Раз-два-три — и на земле, вернее, на утоптанном снегу.

От своей машины ко мне уже шагал ведомый. Мельком глянув на него, осмотрелся. Сверху не особо разглядишь. Видно только протоптанные тропинки и взлетную полосу, немногочисленные строения и дымы из труб. Мысленно прикидывая варианты, я повернулся к быстро приближавшимся людям. Первыми меня достигли механики и другая обслуга, с любопытством разглядывая, но не подходили, робели. Поставив ведомого руководить маскировкой машин, я снова осмотрелся.

От бомбардировщиков к нам уже торопливо шагали их экипажи — некоторые бежали — со стороны небольшого строения (судя по антеннам — штаб) катилась машина.

«Сто метров пройти не могут. Буржуи!» — подумал я о пассажирах. Однако оказался не прав. Сперва из машины показались костыли, потом уже и их владелец в звании подполковника. Мы одновременно захромали друг к другу. Но дойти не успели — нас со Степкой захлестнула толпа летчиков.

«Я начинаю ненавидеть подобные проявления чувств», — под радостные вопли промелькнула грустная мысль, когда тело в очередной раз взлетело в воздух.

— А как ты его на вираже с разворота! — показывая рукой, с восхищением говорил командир группы, с которой мы повстречались, представившийся капитаном Ермоловым.

Горячая кружка в руках приятно грела пальцы. Обхватив ее обеими ладонями, я довольно щурился и, отхлебывая чай маленькими глотками, слушал капитана. Вокруг сидело все командование полка в количестве семи человек, даже особист был. Ведомый находился в столовой, его туда утащили спасенные нами летчики — угощать. Мы же обосновались в большой земляке, где квартировал командир полка подполковник Шмидт.

Я больше слушал, чем говорил. Мне было интересно знать, что из себя представляли эти люди, можно ли с ними вести общие дела, а планы насчет них у меня были немалые.

— Как вы их… Прям как щенят раскидали! От полка Егорова, что до вас стоял, мы подобной работы даже и не мечтали!

— Ну вы не совсем правы. Полк Егорова сейчас на пополнении и переподготовке. Между прочим, несколько летчиков этого полка изрядно удивили меня своим опытом и умением. Командир Центра просил одного из них, капитана Мамалыгу, остаться инструктором, а вы говорите… Если бы у полка Егорова были такие машины, то боюсь представить, что бы тут было. Хотя «ишачки» тоже машины ничего.

— Сравнили! Мы видели их работу и вашу. Тут совсем другое. Было видно, что для вас «мессеры» на один зуб.

Тут снова пришлось взять слово. Не люблю, когда мне приписывают лишнее.

— У немцев изначально не было шансов. Они расслабились. По уму, одна пара должна быть в прикрытии — возможно, посменно — и наблюдать за обстановкой в воздухе, чтобы не случилось то, что случилось… Извините за каламбур. Мы просто воспользовались обстановкой и прихватили их за яйца. Мы с лейтенантом Микояном по одиночке атаковали и сбили самых опытных. Это был одиночный «мессер», который атаковал вашего лейтенанта Иванова и которого сбил я. И ведущий третьей пары, которого сбил мой ведомый. Выбив сразу столь сильных пилотов, мы продолжили атаки поодиночке. Я сбил ведущего второй пары, а вот лейтенант промахнулся, опыта маловато. Дальше мы уже работали парой. Если бы немцы сразу бросились врассыпную, у них был бы шанс, да и то не у всех, но они были выбиты из колеи. Один из немцев пытался собрать выживших вокруг себя, вот и поплатился. Наши машины быстрее… И то последнего мы вогнали в землю на нейтральной полосе. Надеюсь, никого из наших не зацепили, когда стреляли по «худому». Вот и все.

Я скромно умолчал о том, что мы немного помедлили, чтобы немцы поглубже захватили «наживку» и расслабились, перестав следить за обстановкой. Еще у меня было подозрение, что ведомые были новички или просто молодые, недавно прибывшие на фронт. Слишком бросалась в глаза разница в стиле полета у ведомых и ведущих. Наверняка новеньких гоняли. Нужно потом будет это уточнить.

— Поня-атно, — протянул Ермолов. Остальные молчали, рассматривая меня, как какую-то диковинку. Было забавно наблюдать, как взрослые мужики — ни одному меньше тридцати — внимательно и серьезно слушают меня.

— Насчет связи. Охотники ею пользуются в крайнем случае. В бою, при вызове помощи или наводке на большую группу противника. В остальных случая общаются жестами, подлетая поближе друг к другу. У немцев очень хорошо поставлена радиоразведка. Так что они слушают все наши разговоры, поэтому мы пользуемся условными фразами, вроде кодов.

— Значит, я тогда… — начал было Ермолов, для которого в основном и предназначались эти слова.

— Ну вы же не знали? Все в порядке. Кстати, с моим полком связались?

— Да, они в курсе, что вы у нас, — ответил Шмидт.

— Хорошо. Мне нужно осмотреться, хочу определить возможность базирования на вашем аэродроме нескольких пар охотников, — кивнул я и, заметив, как оживились командиры, расстроил их: — Сопровождать вас никто не будет. Это не наша задача. Но кое в чем помочь сможем.

— В чем? — поморщившись, спросил подполковник. Было видно, что он рассчитывал на нас — промелькнула в глазах надежда — но мои слова вернули его в реальность.

— Я поясню общее. Есть охотник, есть дичь. Возьмем пример с тигром. Охотники в древности приманивали тигра. Брали живого козленка, привязывали его в лесу и наносили небольшие раны, пуская кровь, чтобы зверь почуял запах. Когда зверь подкрадывался к добыче, охотник нападал на него, зачастую с простым ножом. Дальше уже зависело от опыта и ловкости охотника.

— Я понял вас, капитан. Этим козленком выступаем мы. Я прав? — заметно скривился подполковник.

— Общую суть вы ухватили. Прикрывать мы вас будем, но, сами понимаете, не всегда, не под то заточены.

— Заточены?

— Подготовлены. Новый устав использования охотничьих групп истребителей резко отрицательно относится к сопровождению бомбардировщиков. Охотники лишаются свободы маневра. Возможно совместное использование бомбардировщиков, но я уже вам говорил про него. В качестве приманки — это, кстати, у нас в уставе очень подробно прописано. Нужно завоевать господство в воздухе. Если нам будут мешать истребители противника, то нам будет проблематично заниматься уничтожением бомбардировщиков, а это наша основная задача на данный момент.

— И что вы хотите от нас?

— Использовать ваш аэродром как место базирования группы охотников. Группа стандартная: звено, четыре машины. Скорее всего, я тоже присоединюсь к ним, так что, возможно, шесть машин.

— При таком сотрудничестве… — начал было комполка, но я прервал его:

— Вы не совсем правы. Ваши люди будут иметь постоянную связь с охотниками и в любое время могут вызвать помощь. А бесполезно тратить время на вашу охрану — извините, мы не можем, устав. По-человечески я вас понимаю, но вас должны сопровождать именно обученные для этого летчики. Понимаете, это все равно, что бросать диверсанта, которого готовили года два, под танк с гранатой. Бесполезное использование ресурсов. При охоте наша задача не отгонять от вас истребители, а уничтожать их. В первое время вам будет тяжело, но потом у врага станет меньше истребителей и они будут осторожнее. Так что вы потом почувствуете себя более свободными.

Я старательно убеждал подполковника в своей правоте: если все получится, то будем служить вместе, если нет… Что ж, найду другую площадку. Хотя бы то озеро, над которым мы пролетали. Оно чистое, следов взлета-посадки на нем не останется. Идеальное место для аэродрома подскока.

— Да понимаю я вас, капитан! Но и вы поймите, как это — отправлять на верную смерть своих людей. Тут хоть какой-то шанс… Эх-х! — расстроенно махнул он рукой.

А вот меня его слова заинтересовали.

— Как часто вы встречаетесь с самолетами противника? — спросил я.

— За последнее время семь из десяти вылетов не обходится без встреч. В предпоследнем потеряли сразу три машины, — ответил вместо Шмидта капитан Ермолов.

— Это хорошо… Это очень хорошо! — задумчиво протянул я, но заметив, как на меня смотрят, быстро поправился: — Это для нас хорошо. Боюсь, теперь у вас будет сопровождение. Неявное, но будет.

— Неявное? Это как? А, да. Понял. Приманка, — кивнул Ермолов.

— Ладно. Обсуждать все это вы будете с командиром нашего полка, а я пока осмотрю ваш аэродром. Подойдет он нам или нет.

Итогом осмотра стала схема аэродрома на листе блокнота. Правда, стоянок самолётов на ней не было, чтобы не волновать местного особиста, но для моих целей это не принципиально. Закончив, я сообщил об этом стоящим рядом Ермолову и капитану Кириллову, начштаба полка.

— Пообедаешь с нами? — спросил Кириллов.

— Нет, я к себе. Нужно перед начальством отчитаться.

В это время к нам подбежал посыльный:

— Товарищ капитан, вас вызывают к телефону. Вызов из вашей части.

— Ну вот, я же говорил, что пора домой. Как вы там? Моего ведомого не обижаете? Нам ведь обратно лететь, — спрашивал я на ходу, хромая в направлении штаба.

— Все в порядке. Кстати, вас заправить?

— У нас другое топливо. Октан повыше будет. Не беспокойтесь, тут лететь-то! Хватит.

— Понятно.

Шагавший рядом посыльный, дождавшись паузы в разговоре, доложил Ермолову:

— Товарищ капитан, из штаба дивизии звонили, сказали, что они всех сбитых немцев взяли в плен.

— Всех двух? — уточнил капитан.

— Не знаю, слышал, что несколько.

— Вячеслав, сколько выпрыгнуло? — уточнил у меня Ермолов.

— Я двоих видел. Может, кто на вынужденную сел?

— Сейчас узнаем.

После разговора со Стрижом, потребовавшим вернуться обратно, причем побыстрее, я узнал, что немцев действительно выжило трое. Одного достали из разбитого истребителя, он оказался жив и цел. Это было удивительно, если судить по состоянию останков боевой машины. Сразу связавшись с командиром, рассказал ему о них — пусть договорится, чтобы поделились сведениями. Нужно узнать места базирования местных частей Люфтваффе. Данные, которыми располагал Шмидт, могли устареть.

Через полчаса мы с закормленным, но трезвым Степкой поднялись в воздух и на бреющем, на небольшой скорости полетели домой.

«Блин, сутки не прошли, а этот аэродром для меня уже дом родной!» — вздохнул я мысленно.

В моем планшете были многочисленные записи и рисунки — это не считая справки подтверждения о сбитых нами. Ещё — метки на карте, указывающие места возможного базирования групп. Нас на этот пока тихий участок фронта послали тренироваться в боевой обстановке, так нужно использовать эту возможность на все сто.

Вернувшись на свой аэродром, оставил ведомого рассказывать однополчанам о прошедшем бое, а сам пошёл в штаб.

Причина вызова была проста: штаб фронта смог достать все, что нам нужно, а значит, можно подумать о налете на ближайший аэродром противника. Чтобы не расслаблялись.

Сдав справку о сбитых и пообещав написать рапорт, направился к Стрижу. Сперва я выложил все свои записи, показывая удобные площадки. Всего удалось найти шесть из нужных двенадцати.

— Что за человек этот Шмидт? Мешать не будет? — спросил у меня командир.

— Я полностью выложил ему концепцию применения охотников. Не скажу, что это его порадовало, но потесниться он не против. Хочу сказать, что я тоже не против разместиться там с ведомым. Не на все время, но на ближайшие две недели — точно. Есть кое-какие идеи по сотрудничеству.

— В чем сотрудничество?

— Хочу хорошенько проредить истребительные части немцев, используя этот полк.

— Хм, приманка? Мы же это уже обговаривали, но давай накидай, как ты думаешь это делать, — расстелив карту, велел подполковник.

— Кроме звена и моей пары, нас будут усиливать два звена вот на этих местах. Тут планируются аэродромы подскока…

Вся раскладка идеи заняла чуть больше часа. Стриж с ходу сделал несколько замечаний, позволявших улучшить взаимодействие групп, и одобрил мое решение.

Пока писарь перерисовывал мои наброски и метки с карты — оригинал я оставил себе — чтобы отправить с заявками в штаб фронта, мы обговорили, какую эскадрилью мне выделят.

Закончив с местами базирования и моими планами, мы приступили к разработке нападения на аэродром противника. Посыльный У-2 уже привез затребованные нами материалы и копии протоколов допросов пленных лётчиков. Так что собрав всех командиров, вплоть до командиров звеньев, мы приступили к разработке плана.

В большую землянку, где мы работали, то и дело вбегали посыльные от радистов и техслужбы — шла приемка боеприпасов и горючего с войсковых складов. Очень мешало то, что еще не прибыл БАО. Его нам очень не хватало, однако небольшая группа механиков и сами летчики неплохо справлялись с приготовлениями своих машин к бою, хоть и медленно.

Мне тоже пришлось отвлечься — написать рапорт и в мельчайших подробностях — вплоть до чувств — описать прошедший бой. Многие уже знали — Степка больше эмоций вкладывал в рассказ, чем суть, так что меня слушали очень внимательно, причем с комментариями по окончании. Профессионализм растет: парни нашли несколько ошибок. Молодцы.

Проблемы были с новейшими снарядами к пушкам наших истребителей. В наличии таких не оказалось. Нет, они, конечно, начали поступать в войска, но в мизерных количествах. Наверное, мы единственный полк, получивший их в полной мере. Пришлось брать старого образца, ослабленные. С «Таирами» таких проблем не было. И снаряды к их пушкам, и бомбы завезли в достаточном количестве. Во тыловики зашевелились! Никак от них этого не ожидал! Мой бывший полк в Белоруссии снабжали по принципу «бери, боже, что нам негоже». Все изменилось, только когда он стал более или менее известен, а тут, видимо, повлияли полномочия Стрижа.

Весь день мы готовились. Заправляли истребители, штурмовики, проверяли машины, делая предполетный осмотр. Вылетать собирались перед рассветом, чтобы появиться над аэродромом противника, когда только начнет светать. По плану, звено лейтенанта Архипова и моя пара после выполнения задания должны были сесть в полку Шмидта и ожидать там прибытия механиков и службы обеспечения.

Это был наш план, но погода внесла свои коррективы в сроки проведения операции. В десять вечера подул сильный ветер, и началась метель. Утром она не прекратилась. Ни о каком вылете не могло быть речи, так что мы находились в своих землянках и готовились к будущим боям, изучая местные особенности ориентирования. Некоторые пилоты, не выдержав, срывались на пронизывающий ветер, бросавший в лицо колючие снежинки — узнать, как там их машины. Пока все было в порядке. Механики успели слить все, что можно, так что проблем — кроме того, что все самолеты превратились в сугробы — не было. Больше всего времени занимало откапывание занесённых землянок.

Пурга продолжалась два дня, а на третий прибыл БАО. Его непогода задержала на полустанке в сорока километрах от места нашего расположения. С БАО прибыло и несколько спецмашин. Нет, конечно, когда метель стихла, установилась безветренная погода, а температура замерла на отметке минус двадцать три, мы все взялись за самодельные лопаты и расчистили стоянки машин — взлетная полоса оказалась чистой, с нее все выдуло — но с техникой это было быстрее. Самолёты мы откопали самыми первыми и уже делали на них ТО, когда появилась первая машина БАО.

Пока командование думало, что делать — штаб фронта временно отменил налет на аэродром противника — я решил проверить, как «ястребки» пережили метель. Взлетев, мы со Степкой погоняли на виражах, после чего пошли на посадку.

В течение двух дней мы готовили места базирования и аэродромы подскока. Я же со своей группой передислоцировался к подполковнику Шмидту. Первое звено под командованием командира эскадрильи капитана Покрышкина встало на озеро, сделав теплые землянки на берегу. Взвод охраны и обслуживающий персонал они тоже получили. Второе звено было со мной, а вот третье устроилось в небольшой деревушке, взлетая с укатанного шоссе — ширина позволяла. Маскировка оказалась просто идеальная.

Полетов как таковых не было. На фронте установилось затишье. Бомбардировщики вылетели один раз, но с немцами не повстречались, так что мы совершенно напрасно прождали на аэродроме в готовности номер один.

Но если у нас было без особых успехов, то другим повезло больше. Звено старшего лейтенанта Курсанова перехватило идущий в наш тыл строй «Хейнкелей» — их целью была железнодорожная станция с прибывшим на нее составом с танковым топливом. Встреча была запланированной — мы догадывались, что немцы клюнут на такой жирный кусок. Посты ВНОС передали высоту и курс бомбардировщиков, а наши их перехватили. Одна пара связала боем четверку охраны, вторая атаковала сомкнувшийся строй.

В результате боя немцы потеряли четыре «Хейнкеля» и один «мессер». Весь бомбовый груз был сброшен в чистое поле возле памятной деревеньки Живцы. Там же упали и сами сбитые бомбардировщики. С нашей стороны был поврежден один истребитель. Раненый летчик смог довести машину под охраной своего ведущего до аэродрома и сесть. Это была наша первая боевая потеря. Парня серьезно упаковали и увезли в госпиталь. Требовалась замена, но этот вопрос уже был продуман. Из резерва в Центре к нам направили летчика. Сержанта Клемца. Я его знал.

Что касается оставшихся бомбардировщиков, то их перехватили «сетью» у линии фронта. Уйти смогли только два «худых». Грубовато сработали — спастись не должен был никто, — но все равно это неплохо подняло боевой дух полка.

Я постоянно читал сводки. Там встретились и приняли бой. Там атаковали двигавшийся состав — это про звено «Таиров»… А нам приходилось сидеть на земле и ждать сообщений ВНОСа — глупо жечь топливо, летая туда-сюда, если нет противника. На четвертый день пребывания на новом аэродроме мы наконец получили сигнал.

— …упная группа. Двадцать семь бомбардировщиков. Пятнадцать истребителей прикрытия. Высота — два километра, курс…

— К нам идут. Боевая тревога! — Связавшись с засадными группами, я, надевая на ходу шлемофон, побежал к своей машине, на которой техники уже запустили двигатель.

«Наконец-то работа!»

За время пребывания на аэродроме бомбардировщиков мы смогли неплохо совместить работу полковой радиостанции с нашими средствами. Небольшое подразделение ВНОС, прибывшее с БАО, с ходу включилось в работу, усилив местные посты слежения. По приказу командования фронта посты ВНОС были не только усилены, но и получили новейшие радиостанции, поступавшие по ленд-лизу. Первоклассные стационарные рации брали до ста пятидесяти километров. Так что на всём протяжении трехсоткилометровой линии фронта воздушное пространство оказалось перекрыто достаточно плотно.

Сообщение о пересечении линии фронта противником я получил сразу от двух постов. Они немного отличались, но разницы особой не было. Было ли там пятнадцать истребителей, как сообщил один пост, или четырнадцать с одним двухмоторным — видимо, наблюдателем, — никакой особой разницы.

Вызывать помощь я сперва посчитал излишним, но, подумав, связался с двумя соседними группами, велел им подниматься через десять минут в воздух и встретить немцев при возвращении — если кто-то, конечно, будет возвращаться. Сделал это не столько для полной уверенности в победе и подстраховки, сколько для банальной практики. Для чего наш полк послали в это тихое место? Именно для того чтобы в преддверии тяжелых летних боев мы встретились с немцами не только что сформированным молодым подразделением, а волчарами, для которых эти немцы на один укус. Опыт, именно для приобретения опыта нашим экспериментальным полком и отправили нас сюда. Так пусть нарабатывают, не нужно упускать такую возможность.

Если вы думаете, что это я командовал взлетевшей группой, то вы ошибаетесь. Я был куратором, а заодно и резервом. В данный момент звеном командовал лейтенант Архипов, который повел его не в лоб, а немного в сторону. Общее же руководство осуществлял капитан Покрышкин. Тупо долбить прикрытие в лоб — не наш метод. В таких ситуациях, если охотники в меньшинстве — а это обычное дело — используется метод удар-отскок. Пока жертва не обескровлена, прямого боя не будет. А как только они дадут слабину, то…

Звено, разделившись на две пары, с набором высоты шло по широкой дуге, намереваясь ударить в левую скулу строя противника. Мы со Степаном шли за ними с превышением семьсот метров. Слушая кодированные переговоры пилотов, я довольно кивал, представляя себе начало боя. Объемное мышление у меня было прекрасно развито, так что с представлением задуманного Покрышкиным проблем не возникло. Честно говоря, план был неплох. Звенья лейтенанта Архипова и старшего лейтенанта Мельникова должны были связать боем прикрытие, а сам капитан намеревался работать по бомбардировщикам. Но пока это был всего лишь предварительный набросок, нужно ждать сообщений от наших «глаз».

В это время на связь вышел высотный разведчик на базе «Таира», вызванный мною. Передав его под командование комэска, я продолжил слушать эфир, отслеживая ситуацию.

По сообщению разведчика, бомбардировщиков было двадцать семь, а истребителей — четырнадцать. Так же он подтвердил доклад поста ВНОС номер семь о том, что пятнадцатый — Me-110. Видимо, наблюдатель.

Слушая общение между Покрышкиным и пилотом разведчика старшим сержантом Кравцовым, я все больше хмурился. Среди условных фраз нужных не было. Только описание построения немцев, курс и высота.

— Сокол, я Воробей, помни о «глазах», — пришлось намекнуть Покрышкину.

«Глаза» в условных обозначениях означали разведчиков.

Намек был понят, через пару секунд прозвучал приказ для Кравцова сбить «сто десятого». Благо он шёл на километр выше построения противника, давая «Таиру» возможность безнаказанно потом уйти. Местные птенцы Люфтваффе еще не встречались в прямом бою с Та-3, так что чего от них ждать, представляли слабо. Смутные слухи, просочившиеся из морской авиации, доверия не внушали. Байкам, как один «Таир» уничтожил эсминец, сухопутные пилоты не особо верили.

Me-110 нам реально мешал — если там сидел командир-наблюдатель с правом отменять приказы, вроде меня, то нужно было срочно избавиться от этой проблемы. А потом посмотрим, кто кого.

Мы уже видели шедших «лесенкой» немцев, когда пришло сообщение, что разведчик пытался уйти, но сейчас уже догорает на снегу. Однако и мы остались без «глаз»: за удирающим на всех парах «Таиром» гнались взбешенные фрицы. То, что они на нервах, понять было нетрудно: стрелять по «Та» начали чуть ли не с полукилометра. Нет, бывают, конечно, такие асы, которые умудряются даже попадать с такого расстояния. Но в паре, преследовавшей Кравцова, их не было.

— Уведи их подальше, чтобы не мешались. Там их встретят, — приказал сержанту Покрышкин.

Кравцов, следуя командам капитана, уводил фрицев в противоположную сторону от нас, ослабляя остальных. Там их перехватит одна из пар прикрытия, что уже ждут немцев у границы, то есть у линии фронта.

Заходили мы классически, со стороны солнца. Немцы подобное предвидели и поставили заслон, благополучно прошляпивший первую атакующую пару. Ее специально выделили для отвлечения внимания. С ходу атаковав прикрывающее звено, они сбили командира и рванули дальше, прямо на бомбардировщики.

Это ввергло остальное охранение в состояние шока, однако они быстро оправились — даже слишком быстро — и попытались перехватить нападающих. «Приманка» сработала, шесть «мессеров» рванули наперехват, открыв огромную брешь в обороне. Именно в нее ворвались два звена. Одно, под командованием Покрышкина, с ходу атаковало «Хейнкели», второе пришло на помощь бьющейся паре, которую все-таки догнали. Свалка шла страшная. Вниз то и дело летели огненные комки. Как назло, под нами в это время оказался какой-то городок, на него и падали сбитые.

В эфире стоял сплошной ор. Отбросив все кодированные переговоры — сейчас они были банально не нужны — и громко переговариваясь, наши старательно давили истребители прикрытия.

Я, крепко сжимая штурвал, смотрел вниз, всем сердцем желая оказаться там, среди бьющихся товарищей. Но делать было нечего, мне туда никак. Без наблюдателя-куратора в данном случае нельзя. Только сейчас я оценил изуверски для меня хитрый ход Покрышкина. На моем месте мог… нет, должен был оказаться он. Управлять боем должен был он. Однако, воспользовавшись ситуацией, капитан сбросил командование группой на меня и с упоением участвовал в драке, сбивая уже третий бомбардировщик.

Грустно вздохнув, я продолжил выполнять свои функции куратора-наблюдателя:

— Сверчок, в сторону! У тебя на хвосте «мессер». Сделай бочку, ты выведешь его под пушки Сотого. Сотый, слышал? Сотый! Сотый, твою мать!!! Прими «худого»!.. Рыжий, добей подранка, он пытается на свою территорию уйти… Глухарь! Что там за одиночка с парой дерется? Помоги ему!.. Четыре «Хейнкеля» уходят на бреющем на одиннадцать часов. Черкес, перехвати. Сверчок, на тебя сверху падает пара немцев, уводи их на Глухаря, он примет. Глухарь, слышал?.. Сверчок, да что ж они в тебя такие влюбленные?! Уводи одиночку на Рыжего, он примет. Всем внимание! Преследовать противника за линию фронта ЗАПРЕЩАЮ! Глухарь, что с Сотым? Не отвечает? Подбит? Сопровождай его до аэродрома. Кто у нас ближе всего? Сейчас сам посмотрю. Давай к Бугаю. У него медики есть. Все, уходи.

Поглядев, как три «Лавочкина» сопровождают поврежденный в бою истребитель, теряющий скорость и высоту, на место базирования соседней эскадрильи, стал нагонять своих. Впереди уже были видны пары встречающих «сетью» из групп эскадрильи Бугая. Шансов уйти у немцев фактически не было. Шестнадцать бомбардировщиков и девять истребителей — это не считая наблюдателя — потеряли фрицы за первый бой. Остатки поодиночке гнали к линии фронта.

Вечером состоялся разбор полетов, то есть боя.

— …млей подтверждено, что сбито двадцать шесть «Хейнкелей» и тринадцать истребителей. К сожалению, один бомбардировщик и два «мессера» смогли уйти. Два «худых» пожертвовали собой, связав боем пару младшего лейтенанта Скрипача, дав им уйти к своим. Преследовать их на чужой территории я запретил. Наши потери. Два подбитых, один сел на вынужденную на главную улицу Змиева. Летчик, сержант Кожедуб, цел. Машина требует капитального ремонта. Второй смог дотянуть до аэродрома. Машина лейтенанта Сотникова. Ближайшая площадка была капитана Богачева, я отправил его туда с сопровождением. Рана у Сотникова довольно серьезная, перебита рука. Лейтенант отправлен в госпиталь. У меня все.

Закончив доклад, я сел и осмотрелся. Мрачнее меня никого из присутствующих не было. В бою только командовал, а поучаствовать хотелось так, что аж зубы сводило…

Общий сбор командиров был устроен вечером этого же дня, рапорты написаны, подробные схемы боя зарисованы, так что сейчас обсуждалось ответное посещение. Короче, после того как разбор полетов закончился, мы начали составлять план по налету на аэродром противника.

Последним на повестке дня стоял вопрос, с решением которого мы тянули: кто из присутствующих командиров полетит в Центр со всеми последними наработками? С ним мы отправим съемки синхронизированных киноаппаратов — такие стояли на восьми истребителях, мой не исключение. В ответ из Центра должен прибыть один из инструкторов. Теперь появилась практика — откомандировывать их для пополнения опыта в боевые части, так что не только мы отправляем на временную учебу летчиков, передавать накопленный опыт, но и к нам с ответным визитом будут прибывать командиры на временную замену. Идея исходила не от меня, но я был с ней полностью согласен.

Мы не летели, мы крались, именно так можно было сказать, глядя, как низко прижимаются хищные силуэты «Таиров» и «Лавочкиных» к заснеженной земле.

«Только бы успеть. Только бы успеть!» — шептал каждый из летчиков, управляя своей боевой машиной. Шептал их и я. Только что мы перелетели линию фронта, и в данный момент в эфир должны нестись предупреждающие крики немецких радистов на передовой. Наподобие наших пунктов ВНОС.

Сейчас главное для нас успеть долететь до аэродрома, перед тем как там поднимут тревогу.

Успеть, сейчас для нас главное — успеть.

И мы сделали это. Сделали!

Первыми шли три звена под моим командованием, то есть двенадцать истребителей-штурмовиков ударной группы. Наша задача тривиальна. Зенитки. Мы должны уничтожить средства ПВО аэродрома. Именно этим и занялись. Сделав «горку», поднявшись над аэродромом на сто метров, «Таиры» с ходу атаковали зенитки. Где стоит каждая, мы знали до метра. Пленные немецкие летчики описали это подробно. Упакован аэродром, вмещавший в себя три полка по нашей терминологии — это где-то около сотни машин — серьёзно. Три батареи. Две из них — автоматических мелкокалиберных пушек, и одна — восьмидесятивосьмимиллиметровых, шестиорудийного состава. Мощная оборона, и хоть мы налетели неожиданно, две дежурные пушки встретили нас шквальным огнем. Какие из них должны дежурить, мы не знали, так что атаковали все одновременно. Тут главное — не столкнуться при пересечении курса.

— Проверка! — Теперь можно не соблюдать радиомолчание. Сам я не атаковал, прикрывал со Степкой сверху, внимательно наблюдая за землей. Небо оставил за ведомым, это его задача.

Отработав, «Таиры» не поднимаясь отошли от аэродрома и повернули назад. Сейчас жилые постройки в огне. Их накрыли эрэсами «ишачки» соседнего полка, за ними, второй волной, шли две эскадрильи СБ. Одиннадцать машин. Поэтому, сделав плавный полукруг, я присоединился к звену Тапирова, и мы стали набирать высоту. То же делали другие пары в отдалении. В том, что подавлены не все зенитки, я был уверен, хотя мне уже сообщили об уничтожении дежурных расчетов. Так что, поднявшись над аэродромом, где в дыму мелькали силуэты «ишачков» и «Таиров», принялся осматривать цель. Стоянки самолетов не привлекли моего внимания, они не наша задача. Первым налетом мы накрыли технические службы и летный состав. Работать по стоянкам будет третья волна, состоящая из Ар-2 подполковника Шмидта и одной эскадрильи СБ второго полка бомбардировщиков майора Кириленко. Шесть машин.

— У опушки зенитка! — раздался вопль в эфире. Видимо, кто-то из пилотов «ишачков» внизу засек ее.

— Глухарь, уничтожить!

Отдав приказ, я стал наблюдать за небом, стараясь заодно отслеживать ситуацию также и на земле. Подошедшее охранение под командованием капитана Покрышкина строило оборону — не то чтобы мы ожидали нападения, а по привычке иметь крепкие тылы.

Соседний немецкий аэродром находился в ста километрах, но и об этом мы подумали. Его блокировало звено из эскадрильи капитана Бугаева. Ненадолго, но нам должно хватить.

— Воробей, бомбардировщики на подходе, — сообщил мне Покрышкин.

Сам он находился на двести метров выше, по привычке держа господствующую высоту. А одно звено вообще загнал на четыре километра.

— Отходим восточнее, не будем им мешать.

В течение десяти минут мы наблюдали за огненными адом внизу. Рвались боеприпасы, горел склад ГСМ, горели самолеты, горели снег и земля. Горело все. Напоследок стоянку проштурмовали «Лавочкины», уничтожив немногие уцелевшие самолеты.

— Уходим!

Как ни странно, но этим вылетом командовал я. То есть командовать поставили меня. Не наши, приказ пришел из штаба фронта.

Было непривычно вести в бой такое количество самолетов, но интересно, даже очень. Это как квест в стратегии, немного, но похоже. Опыт набирался значительный, становилось меньше мелких ошибок, командовал я увереннее, замечал больше. В общем, учитывая лично мной уничтоженную зенитку — видел, как рванул боезапас — вылет мне понравился. Командовать было так же интересно, как и работать руками.

После пересечения линии фронта — моя пара шла последней — мы стали разделяться. Группами, звеньями мы расходились по своим местам базирования. В отличие от остальных, мой путь лежал к штабу полка — нужно писать рапорт. Другие командиры будут это делать на месте, я же еще должен доложить командованию про вылет.

Штаб нашего полка располагался на окраине Змиева. В том самом городе, над которым шел тот памятный бой, который пресса окрестит впоследствии «Звездный день» по количеству появившихся звезд на фюзеляжах истребителей.

Кроме пары «Лавочкиных», которая, кстати, шла сейчас за мной, больше у города никто не базировался. Убедившись, что шоссе чистое, мы посадили свои машины и, передав их в руки механиков, направились в небольшое одноэтажное здание. Кивком поздоровавшись с часовым, я рывком открыл крашенную коричневой краской дверь и под скрип пружины первым вошел в небольшое помещение. Видимо, оно была чем-то вроде прихожей.

— А, Суворов со своей тенью! Проходи, мы у Литвинова, — высунулся из приоткрытой двери Стриж. Из соседней комнаты вышел дневальный с большим парящим чайником в руках и, пока мы отряхивали обувь, прошмыгнул в кабинет, откуда выглядывал подполковник.

Следом за мной зашел Евстигнеев, штурман полка, это его пара шла за нами. Именно он осуществлял вывод передовой группы, в которой состоял и я, прямо на аэродром немцев.

— Началось? — спросил Евстигнеев.

— Нет еще.

Мы вместе вошли в кабинет майора Литвинова, отправив ведомых в соседнее помещение, где обычно находились дежурный и адъютант.

В течение часа я подробно, в малейших деталях описывал вылет. Рисовал схемы, где находился каждый истребитель или штурмовик. Это делалось не просто так: пока свежи воспоминания, все наносилось на бумагу, чтобы отправлять в летные училища — нужно передавать молодым накопленный опыт.

В заключение я сказал:

— Таким образом, могу сделать следующие выводы. Полное выполнение поставленной боевой задачи. Уже сейчас очевиден значительный ущерб, нанесенный противнику, при минимальных потерях с нашей стороны. Всего трое легкораненых летчиков-штурмовиков, причем сумевших вернуться на свой аэродром, доказывают правильность выбранной нами тактики. Пока не известны потери немцев, но думаю, как только будет сбит над нашей территорией очередной ганс, мы все узнаем.

Через два дня мы совершили налет на второй аэродром в нашей зоне ответственности. На этот раз результаты был не такими впечатляющими. Аэродром был маленьким, на земле и в воздухе всего было уничтожено около двадцати самолетов. Было бы больше, но за последние дни охотники изрядно проредили эту свору. Нас позабавил приказ командира Люфтваффе в нашей зоне ответственности: немецким летчикам запрещается вступать в бой в случае встречи с самолетами противника, ДАЖЕ ЕСЛИ ОНИ БОМБАРДИРОВЩИКИ.

В течение двух недель никаких особо запоминающихся встреч не было. Летали к нам в основном только разведчики, да и то редко. Немецкие пилоты до ужаса боялись «Таиров», а вот наши разведчики практически постоянно висели в ближнем и нередко в дальнем тылу гитлеровцев. Что тех изрядно бесило. Несколько попыток перехватить наши «глаза», используя истребители недавно прибывшей части, закончили провалом. Причем сокрушающим провалом. Новенькие попадались в устроенные засады, вырваться из которых смогли единицы.

За время нахождения на Юго-Западном фронте я поднял свой счет до пятидесяти одного лично и семерых в группе. Причем двух мне не засчитали — они упали на территории противника, и подтвердить их, кроме моего ведомого, никто не мог. Так что наши штабисты, верящие только в материальное подтверждение, то есть табличку с номером мотора, не поверили.

У Степки Микояна счет поднялся до пяти. У Покрышкина общий — семнадцать, уже написано представление к Герою. У Кожедуба пока четыре: с его истребителем, после того как его подбили в том памятном бою, были проблемы, так что пока «Лавочкина» не отремонтировали, сержант был безлошадным.

Были и потери. Разбился при посадке лейтенант Сметанин — заглох мотор, и резким боковым ветром самолёт перевернуло и бросило на землю. Еще одного потеряли при встрече с новичками, прибывшими закрыть брешь, что мы пробили в местных рядах германских ВВС.

Впоследствии я узнал, почему нас тут еще держали. Оказалось, никто не рассчитывал, что мы так быстро управимся. И пока не прибыл пополненный полк на «Яках», чтобы заменить нас, нам дали немного отдохнуть перед настоящей работой.

Наконец девятнадцатого февраля пришёл приказ — общий сбор на тыловом аэродроме. На этот раз полк перебазировался в Крым.

Аэродром под Харьковом

— Альфред? Это ты?! — послышался чей-то смутно знакомый возглас.

Летчик-истребитель второго штафеля первой эскадры гауптман Альфред Нойманн недоуменно повернулся, сжимая в правой руке лайковые перчатки. Позади стоял его знакомый еще по летному училищу.

— Фриц? Это ты? — Сделав несколько шагов, гауптман обнял давнего друга.

— Что ты тут делаешь? — одновременно спросили они, после чего засмеялись.

— Я смотрю, ты уже капитан. А я все в старших лейтенантах хожу.

— И капитана, и Железный Крест я заработал тут, Фриц, на Восточном фронте.

— Давно ты тут?

— Кажется, всю жизнь… — Гауптман закрутил головой, рассеянно отвечая.

— Давай отойдем под то дерево, там скамейка есть, пообщаемся. Сегодня мороза нет. Солнце хорошо прогревает.

Оба офицера, здороваясь на ходу со знакомыми, отошли под высокую яблоню, росшую у здания столовой. Местная обслуга очистила скамейку от снега, так что можно было посидеть со всеми удобствами.

— Рассказывай, как у тебя дела. Что нового в жизни? — закуривая, первым спросил гауптман. Видимо, про себя рассказывать у него особой охоты не было.

Откинувшись на спинку скамейки, на которой летом отдыхали пилоты русского Аэрофлота, и положив на нее одну руку, обер-лейтенант Фриц Хартманн весело улыбнулся:

— Да я только что с Западного фронта. Прибыл всего час назад.

— На том транспортнике прилетел?

— Ага. — Обернувшись, Хартманн посмотрел на «Юнкерс».

— Сколько вас?

— Одиннадцать. Все пилоты-истребители. Лучшие на Западном фронте, — с явным удовольствием ответил обер-лейтенант.

— Понятно. Из наших кого видел? — докуривая папиросу спросил Нойманн.

— Только Леманна. Его к Роммелю перевели, так что он сейчас в Африканском корпусе Железные Кресты зарабатывает. У него восемь англичан на счету. А у тебя как? Сколько русских в землю вогнал? Из наших кого видел? Как тут с русскими женщинами, ласковые? — посыпал вопросами лейтенант, не замечая, как мрачнеет его знакомый.

— Сколько вогнал? Фриц, дружище, ты вообще что-нибудь знаешь о Восточном фронте? — с кривой улыбкой спросил гауптман.

— Да говорили, что эти дикари немного упрямы… — начал было Хартманн, как его перебил Альберт Нойманн:

— Упрямы? Дикари?! Боже мой, Фриц! Что вообще ты знаешь о Восточном фронте?

— Но Геббельс говорил…

— Забудь ты, что он говорил! Все это ложь! Я знаю! Из всей эскадры уцелел я один! И то только потому, что был в борделе! Знаешь, почему погибло так много? Да потому, что эти «дикари» при налете бьют не по стоянкам самолетов, а по жилым постройкам, уничтожая сперва кадровый летный состав, — сверкая глазами, все громче и громче говорил Нойманн.

— Черт возьми, Альберт, я не знал. — Лейтенант только сейчас обнаружил седые волоски на висках друга.

— Нас тут уничтожают. Помнишь Кёлера?

— Марка? Помню.

— Его сбили, он смог посадить машину на живот, но русские снова зашли на него и сожгли прямо в машине. Ты слышал о Суворове? Русском асе?

— Конечно! О нем все знают. Говорят, он сбил больше сорока наших. Это правда?

— Пятьдесят один, мой дорогой друг Фриц. Уже пятьдесят один.

Ломая спички, гауптман попытался прикурить. Щелкнув кремнем, лейтенант поднес к кончику его папиросы огонек зажигалки. Нервно вдыхая дым, Нойманн продолжил монотонно рассказывать, перепрыгивая по мере повествования с одного на другое:

— Они звери. Представляешь, как звери. Как появился этот Суворов на нашем фронте несколько недель назад, так мы за неделю потеряли больше двухсот самолетов, еще через неделю потери дошли до пятисот. Дальние аэродромы они бомбят, используя свои истребители-штурмовики ночью, а ближние практически уничтожены. В бою с ними нет никаких шансов, и хотя их обычно бывает не больше шести-восьми, а нас несколько десятков, они нас бьют! Ты представляешь, Фриц, бьют! Причем большинство таких встреч заканчивается одинаково. Несколько костров на земле, все, что осталось от наших пилотов, и удаляющиеся русские. Целые. За все время мы сбили всего троих, а сами потеряли больше ВОСЬМИДЕСЯТИ! Как только появился у русских этот полк охотников на новейших истребителях, наше господство пошатнулось. А эти проклятые Та-3 лишили нас тылового обеспечения. Они охотятся за нашими поездами, машинами. Мы бросаем крупные истребительные части на прикрытие наших транспортных магистралей, так они перешли на ночные полеты. Мы несем потери, Фриц. Каждый день не меньше пяти-шести самолетов. Каждый день! Про паровозы, за которыми они охотятся, я вообще молчу. Вагоны есть, а таскать их нечем. В войсках уже начинает проявляться дефицит. И знаешь, кто все это придумал? Кто создал этот полк охотников? Кто изобрел все это?

— Суворов?

— Этот проклятый Суворов. Несколько сбитых русских летчиков говорят именно это.

— А я ведь слышал его, — вдруг невпопад сказал лейтенант, задумавшись над словами старого друга.

— Что?

— Он поет. По Лондонскому радио я слушал его песни, когда стоял во Франции. Хорошо пел. Правда, по-французски, но хорошо.

— А, да, русские говорили, что он певец и поэт, но я пропустил это.

— Голос приятный, тенор.

— Да мне плевать! Я его убить хочу! Понимаешь? Убить! У меня не осталось боевых товарищей, это он убил их. Хоть и чужими руками, но он. Я с ним встречался три раза. Три! Но ничего не смог сделать. Два раза смог удрать, а один раз сел на пузо, когда меня подбили. Чудом успел выскочить из кабины истребителя и скатиться в овраг, когда русские расстреляли мою машину. Я тогда спасся чудом. У них вообще странная техника пилотирования. Удара в бою можно ждать отовсюду. Чуть зазевался — и прощай. Таких как вы присылают еженедельно, но… Хотя что это я, сам все увидишь. Ты про русских женщин спрашивал? Ласковые они, это правда. Но если хочешь с сопротивлением, езжай в женский лагерь военнопленных, там организовали бордель из самых красивых. Я там завсегдатай… — Аккуратно потушив окурок и выбросив его в большую бетонную урну, гауптман перешел на другое, оставив эту тему. Он видел, что лейтенант ему не верил.

Встав, они вместе направились к зданию столовой, обсуждая на ходу бордель из военнопленных. Фриц Хартманн пропустил мимо ушей почти все, что рассказал его старый друг. Было видно, что Нойманн на грани срыва, и верить его словам — тем более Альберт был известным шутником и балагуром в училище — Фриц не стал. Его больше заинтересовали женщины. А именно военнопленные.

На этот раз обошлось без спешки. Сперва «железкой» отправили БАО. Он ушел сутки назад. Потом на Крымский фронт вылетели мы. Мы — это не весь полк, включая «Дугласы», а шестерка «Лавочкиных». Это и моя пара, и звено прикрытия под командованием старшего лейтенанта Мельникова. Наша задача за пару дней найти и, при возможности, приготовить площадки для охотников. Короче, свести все в общую схему, ну и пообщаться с местным командованием. Будущее место нашего базирования было левее Керчи. Там находился старый аэродром местного аэроклуба, туда мы и направлялись.

Перелет был с одной посадкой на промежуточном аэродроме для дозаправки. Мы немного размяли ноги, пообедали и полетели дальше.

Наконец вода под нами закончилась, показался порт и сама Керчь. Ориентиры не подвели, мы вышли точно на город. И тут же начались проблемы, которые мне сразу не понравились. Несмотря на то что мы заранее известили о своем прибытии — за день, по нам немедленно открыли огонь зенитные средства, входившие в оборону города.

— Да они что, охренели?! — услышал я возглас Мельникова, нарушившего радиомолчание. Я бы тоже нарушил, если бы в двадцати метрах от меня разорвался шрапнельный снаряд. Непонятно, как машина лейтенанта держалась на измочаленных плоскостях, но она летела, и радиостанция работала.

— Орел-один, дымишь. Иди на снижение, — быстро приказал я. Позывные мы поменяли, так что некогда бывший Глухарем, Мельников стал Орлом. Орел-два, соответственно, его ведомый.

В отличие от звеньевого, остальные машины не пострадали. Мельком глянув на уходившую вниз пару, я, привычно выполняя противозенитный маневр, стал связываться со штабом ВВС фронта, благо соответствующие коды мне дали. Вторая пара звена под командованием старшего сержанта Дмитриева с ведомым сержантом Кожедубом ушла в сторону, делая такой же маневр, отвлекая внимание от пары Мельникова.

Мои переговоры с дежурным по штабу быстро переросли в настоящий мат. Дошло до того, что я пообещал спуститься и набить ему морду. Не знаю, что именно подействовало, но почти мгновенно, как будто зенитчики этого дожидались, все стихло.

— Блин! Надо было тебя раньше прибить пообещать, — оставил я за собой последнее слово.

— Прибилка не выросла! — отгавкался дежурный.

Крепко сжав зубы, я промолчал: по-другому отвечу.

На посадку мы заходили последними. Докатившись до большой башни со следами налета — выбитые окна и издырявленные крупнокалиберными пулями стены, — я загнал машину к остальным, выбрался из кабины и застегнул комбинезон на груди. Дул пронизывающий ветер, и хотя тут было не так морозно, как на Юго-Западном фронте, но тоже холодно. Первым делом я побежал к машине Мельникова. Мне не нравилось, как рядом с моими летчиками суетились врачи.

— В чем дело? — добежав, первым делом спросил я.

Оказалось, лейтенанта все-таки ранили. Шрапнель зацепила икроножную мышцу. Рана неприятная, но ничего страшного.

— Неделю летать не будет. Большая кровопотеря, — сказал осмотревший Мельникова врач.

— Вы старший? — отвлек меня командный голос.

Обернувшись, я увидел лейтенанта НКВД с двумя бойцами с красными повязками дежурной смены на рукавах.

— Да, это я и есть. Капитан Суворов. Вот мои документы и приказ, — ответил я.

— Точно, Суворов. А я смотрю, на кого вы похожи? — улыбнулся лейтенант, но документы изучил очень внимательно.

Поставив Степку старшим, я велел замаскировать машины на краю летного поля, подальше от зениток. Обычно именно на них приходится первый удар.

Несмотря на то что директивы были приняты недавно, на аэродроме царил образцовый порядок. Было видно, что здешний хозяин на своем месте.

«А это, видимо, он едет», — подумал я, заметив две «эмки», направлявшиеся к нам.

Увидев, кто вылезает из второй машины, я невольно улыбнулся. Никифоров. Так вот куда отправили полк, в котором я служил до ранения! Теперь мне стала понятна эта странная на первый взгляд дисциплина и маскировка аэродрома. Тут стояла моя родная часть, в которой я начинал службу. Ко мне шагали майор… уже подполковник Рощин и остальные командиры полка. Со всеми я был знаком, так что не обошлось без похлопывания ладонями по спине, когда мы обнимались.

— А где мой любимый двойник? — спросил я у командиров. Было видно, что мое появление обрадовало их. И сильно.

За всех ответил Никифоров, который за то время, что я его не видел, стал капитаном:

— Да здесь он… живой, главное.

Сердце сжалось от недобрых предчувствий. Я старался не сводить наши отношения с прадедом до близких. Видел как-то фильм, как двойники касаются друг друга. Один был вроде из прошлого, другой из будущего. Так вот при касании они слились и взорвались кровавыми ошметками. Вряд ли это касалось нас, но лучше перебдеть, да и подставлять деда не хотелось своим знакомством. Мало ли что. Есть он на свете — и хорошо. Так же я попросил узнать судьбу своей прабабки. Мне не хотелось бы, чтобы с ней случилось то, что было в реальности. В моем мире. Окружение под Киевом, плен, бордель из военнопленных девушек. Побег. Партизанский отряд, где она прослужила до сорок третьего года и где встретилась с прадедом. Его сбили над лесом, в котором находилась та партизанская часть. Дальше завязалась любовь, в сорок четвертом родился дед, бабка до конца войны прожила в Москве у родителей прадеда. Вот так-то вот.

Когда я был в Москве, не раз проезжал мимо дома, где жили мои прапрародители. Зайти? А как я им представлюсь? Мол, дай-ка я зайду к незнакомым людям? Глупость. Потихоньку старался помочь им, на вопросы майора — ему все-таки донесли — ответил, что хочу помочь своему двойнику. Хоть одно родное лицо вокруг. Архипов посмеялся, но не мешал.

— Ранен?

— Не сильно, иначе бы в госпиталь отправили, а не в лазарете лечиться оставили, — за Никифорова ответил Рощин.

— Что у вас тут происходит? — наконец задал я самый насущный вопрос. Во мне восстал командир, отвечавший за своих людей и воюющий за правое дело. Я вопросительно посмотрел на Рощина.

— Пойдем в штаб, там и поговорим, — вздохнул комполка и, отдав несколько дельных команд, пригласил меня в машину.

Оказалось, в зданиях ничего не было. Пустые коробки, цель для немцев. Штабы аэродрома и стоявших тут частей располагались в землянках, что уберегало их при довольно частых бомбежках.

Бросив зимний шлемофон на стол, я скинул реглан и повесил его на спинку довольно дорогого стула.

— Откуда такая красота?

— Морячки подарили. У них лайнер на берег выкинуло, там много что с него поснимали.

— Понятно.

Присев на стул, я откинулся на спинку и вопросительно посмотрел на Рощина. Он был самым старшим в помещении и, как мне казалось, именно он должен был объяснить все, что тут происходит. Лететь куда-либо и искать места для аэродрома подскока без знания местной обстановки не просто глупо, а преступно. Мне нужно было знать все!

Просидели мы до ужина, и только после него я встал из-за стола и хмуро бросил:

— Дела. Как у вас тут все сложно.

Одну лишь суть происходивших тут событий можно было уложить в отдельную повесть, но если все же коротко…

Короче, сейчас на Керченском фронте натуральная ж… И это еще мягко сказано. Полк перевели сюда три недели назад и сразу попытались бросить в бой. Хотя какой бой? В то время на фронте установилось затишье, так что их попытались использовать, пока была возможность. Вот тут образовался первый камень преткновения с местным командованием. Их подчинили 51-й армии под командование генерала Львова. Вряд ли сам генерал отдавал распоряжения, все приказы шли от оперативного отдела армии. Рощин отказался выполнять самоубийственный для них приказ. Пытаясь объяснить, что они не знают обстановки, не знают местность, проще говоря, они не готовы. Однако начальники настояли. Но и тут подполковник сделал все по-своему: штурмовку полк произвёл и уничтожил артиллерийский дивизион, но перед самым закатом сумев уйти.

Так бы и длилось это противостояние с местным начальником штаба, если бы не прибытие… Мехлиса. Почти сразу все замерло. Инициатива практически умерла. Пока это спасало полк. Особых заданий не было, кроме пары налетов на первую линию вражеских окопов. Именно в один из таких вылетов и подловили «Як» прадеда. В жарком бою с десятком «мессеров» они потеряли три машины, но дали уйти «илам». Два «Яка» потеряли безвозвратно. Всего в эскадрилье капитана Горелика осталось пять боеспособных самолётов. Истребитель прадеда уже вернули в строй, сейчас на нем летал один из безлошадных пилотов. А вообще, с ПВО, к которой, кстати, относимся и мы, то есть наш полк, на Керченском фронте был швах. И это даже несмотря на то, как нас встретили на подлете к городу. Короче, всю систему ПВО надо было поднимать с низов.

Прадеда ранили довольно серьезно — множественные осколочные — но… Меня заинтересовала одна особенность: на полуострове не оказалось госпиталей. То есть совсем не было. Никифоров пояснил, что ближайший находился на Кубани. Раненые бойцы, получив первичную перевязку в полковой санроте, свозились с позиций в Керчь, откуда оказией на пароходах самостоятельно добирались до Новороссийска.

Красного креста на них нет. Это я про местное командование. Именно на нём лежала вина за отсутствие медучреждений.

И это только цветочки. В дальнейшем все оказалось намного хуже.

Покачав мысленно головой, вспоминая рассказы командования полка и подошедших после других командиров, я продолжил набрасывать кроки, сверяясь с картой полка. У них были указаны все ровные площадки для возможного использования в качестве ВПП, причем несколько они уже использовали. Эти я помечал как засвеченные. Время сделать вылет и осмотреть ближайшие площадки было, благо мне давали У-2 со штурманом полка в качестве пилота, но я решил оставить все на завтра — время есть. Майор Смолин изрядно сократил мне время на поиски удобных мест базирования. Так что завтра предстоял тяжелый день, нужно было облететь их все и осмотреть визуально, а пока… Мне было нужно в штаб береговой обороны ПВО. Познакомиться с будущими соратниками.

Рощин выделил мне машину и даже слова не сказал, когда со мной отправились ведомый Мельникова и капитан Никифоров. Еще через час мы подъехали к большому зданию на побережье. На набережной ходили патрули в черных бушлатах, к пристани были пришвартованы два бронекатера. На их невысоких мачтах реяли флаги Военно-морского флота СССР.

Радиоцентр штаба мы нашли быстро, вот только нужный мне человек уже сменился. Но вот радость-то, здание он покинуть не успел.

— Добрый день. Это вы капитан Колосов? — с любопытством спросил я у высокого крепыша, который, застегивая на ходу шинель, направлялся к выходу. В фойе, кроме дежурного и нас, никого не было.

— Это я, — кивнул он, насторожившись.

— Привет тебе от «сопляка-прибивальщика».

Никифоров стоял и с интересом читал боевой листок на стенде, пока мы разговаривали с капитаном. Честно говоря, можно было ту ситуацию спустить на тормозах, но я пообещал при своих людях, да и сам, честно говоря, всегда считал, что хамов учить надо. Так что тут преследовал две цели. И ответить. И поднять свой авторитет, хоть и таким способом. Сказал — сделал.

Широкая спина особиста скрывала нас от дежурного, так что моего удара никто не увидел, но вот когда мы направлялись к выходу, оставив в середине помещения согнувшегося и кашлявшего капитана, двери распахнулись и в фойе ввалилась целая толпа командиров. От лейтенанта и выше.

— Кто такие? — немедленно прозвучал вопрос от полковника артиллерии.

— Товарищ полковник, капитан Суворов. Прибыл, чтобы наладить взаимодействие с системой ПВО города, — кинув ладонь к виску, отрапортовал я. Рядом вытянулись Никифоров и довольный сержант Гласов, ведомый Мельникова. Он получил что хотел.

— Суворов? Ну-ка повернись на свет… Точно Суворов. Взаимодействие?

— Да, товарищ полковник.

— А капитан Колосов что делает в такой странной позе?

— Запонку потерял, товарищ полковник, ищет, — не моргнув глазом, соврал я.

— И стонет?

— Это он плачет. Не нашел… бедненький. — В последнем слове у меня волей-неволей вырвалось не сочувствие, а ирония.

Неизвестный полковник был отнюдь не дурак, это я понял по его рассуждениям вслух:

— Странная ситуация. Колосов поругался несколько часов назад с неизвестным летчиком, который пообещал ему сделать… Обрезание, кажется?

Я сделал философское лицо, но промолчал. Остальные командиры, судя по физиономиям и мелькавшим кое-где улыбкам, упивались, слушая полковника.

— И тут странная ситуация. Неизвестный летчик, который оказался известным, и явно побитый капитан Колосов. Колосов! Вас ударили? — рявкнул на бывшего дежурного полковник.

— Нет, товарищ полковник. Я запонку потерял, — слегка хрипло ответил капитан.

— На форме?! Ну-ну. Ладно, капитан, раз пришел налаживать взаимодействие, пройдем в мой кабинет, там и поговорим.

Полковник оказался начальником ПВО фронта. Проследовав за ним, я, поколебавшись, кивнул капитану. Тот, подумав, ответил.

На следующий день я начал облет будущих площадок. Некоторые подходили просто идеально, некоторые, несмотря на ряд преимуществ, пришлось забраковать. Рядом находились татарские поселения, а дать им возможность вырезать летчиков и уничтожить самолеты, не хотел. Знал, что от них ждать. К вечеру мы подлетели к очередной площадке.

— Садись! — велел я пилоту.

«Кукурузник» сделал полукруг и пошел на посадку, прямо навстречу опускавшемуся солнцу. Нас с пилотом спасали солнцезащитные очки. Мои — те самые, трофейные, а у пилота ленд-лизовские, американские. Как-то с интересом сравнив их, понял, что мои хоть и немного, но лучше. Не качеством, обзором. Так что когда завхоз предложил поменять трофей, я отказался.

Дав небольшого козла, У-2 покатился по полю. Тут и там торчали камни, но нам они не попадались. Было такое впечатление, как будто кто-то очистил от камней землю.

«Ровно. Это хорошо. Отличное место для аэродрома подскока. А под теми деревьями, если развесить маскировочную сеть, будет отличное место для стоянки», — прикидывал я, крутя головой.

Биплан, покачивая крыльями на неровностях, подрулил к деревьям. Взревев, заглох мотор.

— Покури пока. Я тут вокруг пробегусь, — попросил я пилота.

— Хорошо, товарищ капитан, — откликнулся старший лейтенант Кириллов. Хотя мы были знакомы давно — с момента моего попадания в полк Никитина, обращались ко мне бывшие сослуживцы уважительно, по званию. Показывая, что я теперь не только их знакомый, но и командир, причем небезызвестный.

Пробежавшись, я накидал план будущего аэродрома. По моим прикидкам, тут будут базироваться два звена. Места как раз хватало.

— Кто вы такие? Что тут делаете? — услышал я негромкий, но уверенный голос.

Удивленно оторвавшись от блокнота, поднял голову и посмотрел на говорившего. В десяти метрах от меня стоял небритый боец с винтовкой, положенной на локоть. Грязная телогрейка, шапка-ушанка набекрень как-то не вязались с начищенными сапогами. Вся поза пехотинца выражала ленивое ожидание, но я был уверен, что он готов мгновенно привести оружие к бою. Опасный противник.

Знаков различия на нем под телогрейкой не разглядел, поэтому ответил несколько озадаченно:

— Мы-то здесь имеем право находиться, а что ВЫ тут делаете?

Бросив быстрый взгляд на самолет, я увидел, что около него стоят двое бойцов, контролируя пилота.

— Мы тут военный объект охраняем. Поэтому нас и послали узнать, кто вы такие, — невозмутимо ответил боец. То, что он рядовой, я начал сомневаться. Сержант, не меньше.

— Военный объект? Какой, на хрен, еще военный объект?! Мне в штабе ничего не сообщили, что тут что-то есть!

— Тем не менее это так.

— Ведите меня к своему командиру, — захлопнув блокнот и убирая его в планшет, велел я.

— Товарищ?.. — начал было боец с вопросительной интонацией.

— Капитан Суворов, — хмыкнув, представился я. Мы с пилотом были в летных утепленных комбинезонах со средствами спасения на груди. Кроме всего прочего, знаков различия на воротниках не было. Обычно на земле просто расстегивали ворот, чтобы можно было увидеть петлицы гимнастерок. Тут я забыл это сделать.

Это был не первый случай, когда меня не узнают сразу, так что я спокойно назвался.

— Суворов?! А я-то никак не пойму, где вас видел, товарищ капитан! Пройдемте, товарищ полковник будет рад вас видеть.

Не знаю почему, но боец очень обрадовался, когда я назвался. Немного озадачивало звание начальника объекта, но после некоторых размышлений понял, что лучше будет все узнать на месте.

Успокаивающе махнув рукой Кириллову, я последовал за бойцом. Он мне, кстати, так и не представился, оставшись неизвестным.

К местному командиру я пошел не просто так. Мне была просто необходима эта площадка. Она затыкала дыру в обороне. Вообще-то кроме нее была еще одна, но ее пришлось забраковать. Слишком узкая, да и татары рядом проживают. Так что другой возможности в этой гористой местности устроить аэродром подскока не было. Поэтому, шагая за бойцом, я настраивал себя на словесный бой с неизвестным полковником. Просто так отказываться не собирался.

Шли мы по узкой тропинке, перешагивая через валуны и камни, скрипя снегом, где он попадался.

Присмотревшись, впереди я увидел что-то непонятное. Какие-то бугры. Создавалось впечатление, что неведомый объект находится под землей.

— Шесть! — вдруг крикнул кто-то.

— Семь! — сразу же откликнулся мой сопровождающий.

— Норма! Проходите, товарищ старшина.

Часового рассмотрел, только когда проходил мимо.

Маскировка была первоклассной. Все это начало тревожить меня. Куда я попал?

ЭТИ бойцы на обычных охранников похожи не были. Волкодавы это были, вот кто. И не тыловые — на шее старшины я отчетливо разглядел шрам. Готов на что угодно поклясться, что он оставлен раскаленным осколком.

— Гранатным осколком зацепило? — поинтересовался я у сопровождающего. Шли мы к одному из бугров, дверь-вход в который охранял еще один боец.

Потерев шею, старшина нехотя кивнул.

— В двух метрах от меня разорвалась, гадюка. Думал, все. Каюк.

— Давно?

— В июле под Минском.

— Во как?! Так я там же воевал!

— Я помню. Пять сбитых над городом. Сам не видел, ребята рассказали.

— Вы с армией отступили или с гарнизоном?

— Или… — глухо буркнул старшина.

— Поня-атно, — протянул я. Когда город окружили, в нем остались часть гарнизона и несколько разрозненных армейских групп. Прорывом командовал начальник комендатуры. Вырваться они смогли, но далеко не все. Повезло еще в том, что все медицинские части — госпитали, медсанбаты — были эвакуированы за несколько дней до прорыва, так что уходили налегке, не оставляя за спиной своих раненых. Не как мы тогда в роще. Никогда не забуду, как мы шли на прорыв, а раненые прикрывали нас. Страшно это вспоминать, но помнить буду.

— Восемь! — крикнул часовой, когда мы приблизились.

— Пять. Молодец, Синицын, справно службу несешь, а то неделю назад… — стал за что-то выговорить бойцу старшина.

Смущенно посмотрев на сопровождающего, боец проворчал:

— Так это когда было-то, товарищ старшина?!

— Недавно. Напомнить? — остановившись, с легкой угрозой спросил сопровождающий.

— Я помню, товарищ старшина, — вздохнув, отвел глаза боец.

Через небольшие ворота мы вошли в округлое помещение с крашенными известкой стенами и потолком. Именно из-за этого в помещении было достаточно светло.

— Артсклад, — кивнув своим мыслям, пробормотал я, оглядываясь. Мы находились в чём-то вроде прихожей, это был не сам склад, а чем именно он заполнен, понял по хорошо знакомым мне ящикам от снарядов. Слишком хорошо знакомым. — Зенитные. Тридцатисемимиллиметровые.

— Знакомые?

— Да. Пришлось из-за них с одним лейтенантом поспорить. Взяли целый штабель этих снарядов, около нашей землянки установили. Пока не наорал, никак убрать не хотели.

— Хм, а мы на этих ящиках чуть ли не спим. Привыкли.

— А мне непривычно было… Да у вас тут целые катакомбы! Это ведь природные пещеры?

— Да, все склады находятся в пещерах. Тут немного инженерная рота повозилась, создавая из пещер склады, а дальше уже мы пользуем их. Я сам это от старожилов узнал. Сам тут недавно.

Мы спускались по небольшой деревянной лестнице куда-то вниз. Где-то вдалеке слышался шум работающего генератора. Видимо, нестабильно горевшие лампы под потолком запитывал именно он.

Спустившись метров на сорок, прошли через пару помещений и оказались в маленькой комнате с большим письменным столом. Одну из стен закрывала занавеска, видимо, там была еще одна комната.

— Товарищ полковник?

— Степанов?

— Я тут вам интересного гостя привел.

— Гони на хрен, меня ни для кого нет!

— Товарищ полковник, это капитан Суворов, — виновато глянув на меня, объяснил старшина Степанов.

Меня же все это больше смешило, чем расстраивало, уже было интересно посмотреть на этого загадочного полковника. Да и сопоставить размеры складов успел по полной. Должность тут на майора, не выше, так что изрядно интриговало, что тут делает этот неизвестный командир.

— Суворов?! Тот самый?! — В голосе было изрядное удивление с проблесками какой-то надежды.

— Да, товарищ полковник.

Я ожидал, что у обладателя столько значимого голоса и звания будет вид, как у полковника Миронова, моего бывшего комдива. Но меня ждало разочарование. Больше всего вышедший полковник походил на Хрущева. Маленький, лысоватый, но… это был именно командир.

Невольно вытянувшись, я отдал честь и представился:

— Капитан Суворов!

— Полковник Денисов, — назвался командир.

— Чаю? — спросил старшина.

— Да какой чай?! — поморщился Денисов. Достав из шкафчика бутылку водки, он велел Степанову: — Закуски принеси. Знакомиться будем.

Посмотрев на бутылку, я вздохнул и пробормотал:

— Мне через полчаса вылетать, товарищ полковник. Стемнеет скоро.

— Через полчаса? Нет, не успеем поговорить. Задержаться сможешь?

— Так надо, товарищ полковник? — Я посмотрел ему прямо в глаза.

Денисов с серьёзным видом кивнул:

— Очень надо.

— Тогда… — Я почесал затылок, задумавшись. — Нужно сказать пилоту, чтобы вернулся за мной утром. Надеюсь, этого времени хватит?

— Конечно! — просветлел лицом полковник: — Витя…

— Сделаем, товарищ полковник. Сейчас кликну Рощина, он предупредит летчика, — отозвался старшина, заканчивая сервировать стол и выбегая из помещения.

Расстегнув клапан рюкзака со средствами спасения, я достал флягу и положил ее на стол.

— Коньяк.

— Ого! Вам что, коньяк дают?! — изумился Денисов, открутив пробку и принюхавшись.

— Ага. Если бы. Спирт в основном. Это свое, заначка.

— Армянский, — с удовольствием пробормотал полковник.

Вернувшийся старшина доложил:

— Отправил бойца, он скажет вашему летчику, что вы его ждать будете в восемь утра.

— Ну в восемь так в восемь, — ответил я, садясь за стол.

Разлив коньяк по стаканам, Денисов предложил тост:

— Ну… За встречу!

Улыбнувшись, я одним глотком выпил янтарную жидкость.

— Я что-то смешное сказал? — поинтересовался полковник, накалывая на вилку кусочек сервелата.

— Да, одного генерала напомнили. Он такие же емкие тосты выдавал, — хмыкнув, пояснил я, вспомнив отечественный фильм девяностых годов.

Старшина сидел справа от меня, Денисов напротив. Судя по тому, как они общались между собой, можно было понять, что давно знакомы друг с другом.

— Бывает.

Мне было интересно, зачем я вот так вдруг понадобился полковнику. В то, чтобы познакомиться, верилось слабо, не тот тип. Что-то ему от меня было нужно.

Говорили мы ни о чем, было видно, что хозяева пока просто присматриваются, решают, как вести себя в дальнейшем. Заметив, как они переглянулись, насторожился: сейчас будет что-то интересное. Начал старшина, чего я и ожидал.

— Не люблю предателей… — Он сунул в рот кусок хлеба, прожевал и продолжил, бросив на меня быстрый взгляд: — Под Минском нам в спины стреляли свои же.

— Красноармейцы? С Западной Украины, наверное, я много про такие случаи вспомнить могу, — поддержал я разговор, ножом намазывая на хлеб свиную тушенку.

Мы поделились друг с другом слухами и пережитым. Про них не знаю, но я рассказал про поляков и изувеченных летчиков.

— Давить таких надо! — стукнув кулаком по столу, прорычал Степанов. Он не был пьян — чего станется с двух рюмок по пятьдесят грамм? Старшина действительно так считал.

— Вот мы их и придавили, — слизывая с пальцев жир, ответил я.

— И правильно! У нас тут тоже… кое-что произошло, — чуть помедлив, пробормотал Степанов. Весь разговор вел он. Денисов молчал, спокойно поедая закуску. Остатки коньяка были разлиты по стаканам, но пока к ним мы не притрагивались. Похоже, начался серьезный разговор.

— Что именно? — подтолкнул я.

— Да мы тут сами всего недели две как, но от старожилов слышали, что люди пропадают. Тут дорога недалеко, от нее еще отвод к нам ведет, так вот на ней в одиночку не ездят, знают, что пропадут. Вот я и решил разобраться, разузнать… Разузнал на свою голову.

— Татары шалят?

— Угу. В ближайшем поселении обосновались. Энкавэдэшники, конечно, приезжали, обыскивали, но ничего не нашли. У них схроны в горах. Мы один такой нашли, там полуторка пулями побитая и полный кузов оружия, документы, форма в основном окровавленная. Разная.

— Ну-ну? — снова подтолкнул я, когда старшина остановился на миг, хлебнув соку из графина.

— Неделю за ними наблюдал. Там почти все селение замешано, видел, как они из пулеметов две машины расстреляли, жаль, помочь не успел, далеко было.

— Фигово. Тут полная зачистка требуется. Уничтожить их на хрен.

— Село не маленькое, а мы можем только два десятка бойцов выделить.

— А к вышестоящему начальству обратиться?

Полковник со старшиной посмотрели на меня и синхронно вздохнули.

— Обращались, приказали не лезть не в свое дело, — ответил на этот раз Денисов.

— Ого! Покровитель?

— Да хрен его знает! — поморщился Степанов.

— Двадцать человек, говорите? — Я откинулся на спинку стула и, запрокинув голову, задумался, почесывая подбородок.

— Двадцать два, больше не могу без ущерба для охраны, — буркнул Денисов.

— Знаете, а ведь это не такая и проблема… Как вы думаете, что останется от селения, если его проштурмует эскадрилья «Илов»?

— А мы потом на зачистку? — тоже задумался полковник.

— Угу, — кивнул я и, налив себе соку, глотнул его.

— Идея, конечно, хорошая, вот только получится ли?

— Вино? — поинтересовался я, еще раз попробовав сок на вкус.

— Да. Так что?

— Да не проблема! Изменим маршрут, у нас это часто бывает, чтобы «мессеры» не прихватили. Думаю, никто не заметит, что несколько штурмовиков долетели до цели пустые.

Мы быстро уточнили детали, договорившись о связи.

— Ну ладно, давайте выкладывайте, зачем я вам.

Денисов со Степановым переглянулись и снова посмотрели на меня.

— Почему ты решил, что у нас что-то другое? — поинтересовался полковник.

— Ну не из-за этого же села? Почти рядовая операция. Что вам надо?

Откинувшись на спинку стула, Денисов несколько секунд рассматривал меня, о чем-то размышляя.

— Думаю, ты прав, лучше выложить все карты на стол…

Три дня спустя

— Стой! Лицом к стене! — послышался скрип открывающейся двери: — Заходи!

Войдя, я осмотрелся и пробормотал:

— Гламурненько.

В камере находилось еще восемь «постояльцев». Судя по форме без знаков различия — все командиры.

— Мать моя женщина! Суворов! Как есть Суворов! — вытаращился на меня ближайший узник.

— Действительно. Суворов! — повернулся один из бывших командиров с седым ежиком. Меня рассматривали с таким жадным любопытством, что становилось не по себе.

— Проходи, что в дверях встал? — приглашающе махнул рукой один из сидельцев. Судя по следам в петлицах, капитан, как и я. Был.

Подойдя к нарам, бросил на пол немногочисленные пожитки и плюхнулся на тонкий тюфяк.

Быстро познакомившись с присутствующими, спросил:

— Как тут вообще?

— Жить можно, — ответил седой. Бывший начальник ПВО Керчи, бывший полковник Стропин.

— Понятно.

— А ты-то как сюда попал?! — озвучил Стропин общий невысказанный вопрос.

— Как-как… По дурости! Как все!

— Как выводит, а? — пробормотал один из охранников. Несмотря на то что он говорил тихо, на него все равно зашикали.

…Это был воскресный день, но мусора не отдыхают: У них тоже — план давай, хоть удавись. Ну а если перевыполнят, так их там награждают — На вес золота там вор-рецидивист. С уваженьем мне: «Садись!» — Угощают «Беломором». — Значит, ты — рецидивист? Распишись под протоколом![1]

Известный всему Союзу летчик и певец Вячеслав Суворов уже двое суток находился в Керченской крепости, превращенной в тюрьму. Это было шоком не только для всей охраны, но и для других сидельцев. Однако отношение начальника тюрьмы к этому заключенному настораживало. Старожилы с сомнением покачивали головами, наблюдая, как все пожелания элитного узника выполнялись по первому требованию. Захотел музыкальные инструменты — пожалуйста. Сам начальник тюрьмы подполковник Юртаев лично принес их. Что-то тут не то, это начали понимать многие. А песни, что постоянно поет Суворов? Взять хотя бы эту.

Через смотровое окно было плохо слышно, но все равно десяток охраны, спрессовавшись, вслушивался в слова, что выводил молодой тенор:

Гоп-стоп, мы подошли из-за угла. Гоп-стоп, ты много на себя взяла…[2]

Никто не знал почему, но всё, что Вячеслав пел, сидя в камере, было одной тематики. Хотя о причинах догадывались многие.

Отложив в сторону гитару, я откинулся на нары и поморщился. Шансон не любил — и это еще слабо сказано, — но пел из принципа. Раз посадили, пусть и репертуар будет в том же духе. Правда, была небольшая проблема, я помнил только около десяти песен, да и те не очень точно. Приходилось в тех куплетах, где память подводила, вносить легкие изменения. А из-за недостатка репертуара уже шел по второму кругу. Но народу как в камере, так и за её дверями все равно нравилось. Совсем уж блатняк не исполнял — просто не знал.

Вздохнув, осмотрелся. Нужно было что-то делать. Гнить в тюрьме я не собирался, значит, выход один. Бежать. Как ни горько это сознавать, но в Союзе для меня все кончено. Только куда бежать? Англия? Оккупированная Франция? Америка? В реальности побега сомнений не было. Свалить сумею, есть ниточки, за которые можно подергать, да и Денисов должен помочь — обещал. А он не тот человек, который бросает слова на ветер.

Мысленно я снова пробежался по всей этой истории, которая забросила меня в тюрьму, на эти самые нары.

— …выложить карты на стол. Удивляешься, что делает полковник на обычном складе?

— Удивлен, не скрою.

— Я две недели назад служил в оперативном штабе фронта, отвечал за разведку. Давай расскажу все сначала, как мы ступили на эту землю, сбивая немцев с позиций и гоня их в глубь перешейка…

Я слушал Денисова, мрачнея все больше и больше. Только сейчас понимая, в какой ж… находится фронт.

…Чтобы оттянуть силы врага от Севастополя, советским командованием было решено осуществить высадку морского десанта на Керченский полуостров, открыв тем самым в Крыму новый фронт. Ставка ВГК утвердила план операции, разработанный штабом Закавказского фронта, дополнив его предложением командования Черноморского флота — кроме намеченных мест высадки в районе Керчи, высадить десант также в феодосийский порт. Высадившись в Феодосии и закрепившись в ней, наши войска начали продвижение из города на запад и юго-запад (Старый Крым, Карагоз, Коктебель) и на север — на Владиславовку, являвшуюся крупным узлом дорог.

За несколько дней активных боевых действий советская морская пехота, сухопутная армия, парашютисты, Черноморский флот смогли решить важнейшую стратегическую задачу: заставить немецкие войска прервать штурм Севастополя в самый критический момент и полностью отвлечься на парирование свежей угрозы в лице открывшегося на востоке Крымского фронта.

В ходе операции советскими войсками были освобождены важные крымские порты Керчь и Феодосия и множество других населенных пунктов. Были взяты ценные трофеи, в том числе порядка ста различных орудий и минометов, а также свыше восьмисот грузовиков и легковых автомобилей.

Было нанесено тяжелое поражение 42-му армейскому корпусу. Его командующий граф фон Шпонек за паническое оставление Керчи был снят с должности и предан суду, приговорившему генерала к расстрелу.

28 января Ставка приняла решение о выделении войск, действовавших на Керченском направлении, в самостоятельный Крымский фронт под командованием генерала Козлова. Благодаря нерешительности комфронта, в ряде мест не было достигнуто успеха, из-за чего войска были вынуждены отступить или занять невыгодные позиции.

На этом все остановилось…

Позже в сопровождении группы офицеров прибыл в качестве представителя Ставки армейский комиссар 1-го ранга Лев Захарович Мехлис.

— … Я докладывал и самому Козлову, и представителю Ставки, в каком мы положении…

— Мехлису? — поинтересовался я.

— Нет, он позже прибыл. И знаешь, что они сделали, когда я стал докладывать об обстановке на фронте?

— Отправили склад охранять, — необходимости гадать не было.

— Именно. Успел только прихватить пять своих людей. А я ведь по полочкам разложил все просчеты и ошибки! Даже указал на отсутствие госпиталей. На малое количество средств ПВО, на малое количество войск на перешейке. Их можно сбить одним ударом, большая часть войск охраняет побережье от десанта…

— Поэтому и выслали, что правду говорите. Кому это понравится? Вот вы, товарищ полковник, все-таки опытный командир, а такой просчет совершили.

— Я не о себе думал. Представь, что будет, когда фронт рухнет… Представил? Вот и я… За соломинку ухватился.

— Да понимаю я все! И доводы меня убедили, и карты с документами тоже. Но что я могу сделать?

— Ты можешь связаться с кем-нибудь выше Козлова?

— С товарищем Мехлисом только, я его хорошо знаю. Не раз встречались.

— Вот и я об этом. Если ты передашь ему все эти документы и карты, то, может, что-нибудь и получится.

Выбивая дробь пальцами, я ненадолго задумался, а потом решительно тряхнул головой:

— Да о чем разговор? Тут жизни сотен тысяч на кону, глупо о себе думать.

— Вот и хорошо! — обрадованно воскликнул Денисов.

— Что мне нужно делать?

— Да ничего особенного. Просто все карты с метками покажи, чтобы поняли, в каком мы сейчас положении, и документы тоже. А главное, на меня упирай, что, мол, на все вопросы ответит полковник Денисов. Дальше уже я работать буду.

— Хорошо. Давай все еще раз повторим. Начнем с карт…

Как только утром меня невыспавшегося забрал Кириллов, мы отправились обратно на аэродром. Все время полета я думал и еще раз думал. В принципе план выполним. Договориться о встрече с Мехлисом не так трудно, как кажется. Уверен, он меня примет.

По прилету я первым делом побежал к Никифорову — помочь мне с налетом на то село мог только он. То, что он не простой полковой особист, убедился уже давно.

— Это село? — склонился Никифоров над картой.

— Ага, — ответил я, уплетая завтрак. Мне его принесли из столовой, особист распорядился.

— Знаешь, пока ничего не могу сказать, пробью по своим каналам. Если все подтвердится, то решим этот вопрос. Доказательства какие-нибудь были представлены?

— Да. Моряк, что они отбили. Он у них три недели провел. Страшно смотреть на него было. Татары ему всю кожу с рук срезали. Издевались, гады, обещали, что он еще полгода проживет, пока совсем без кожи останется. А ведь их трое в плен попало, остался один. Такие ужасы рассказывал! Что они за люди, а? Разве можно так?

— Звери… Я попробую решить этот вопрос как можно быстрее. Ты мне все рассказал?

Я задумался, поразившись нюху особиста, после чего выложил все.

— Доставай документы. Посмотрим.

Никифоров с интересом изучил карты, чему-то хмыкая.

— На всех них должны быть пометки «совершенно секретно», — буркнул он, скатывая все в рулон.

— Значит, они не врут?

— Кое-что на карте я знаю. Все совпадает, да и документы серьезные.

— Что делать будем? Я обещал Денисову встретиться с Мехлисом.

— Подожди пока. Мне нужно встретиться с нужными людьми.

— Хорошо.

— Знаешь… Пусть бумаги Денисова побудут у тебя.

В течение двух суток ничего особого не происходило.

Прибыл мой полк, так что все свободное время я раскидывал подразделения по местам базирования и помогал комполка готовить часть к бою. Никифоров куда-то исчез, но карт-бланш для майора Рощина дать успел. Так что, связавшись с полковником, я передал ему время налета. Пять «илов» не оставили от села камня на камне, так рассказали пилоты, вернувшиеся с вылета. После них пошли люди Денисова и небольшой отряд НКВД, который, оказалось, прислал кто-то из особого отдела фронта. Уверен, Никифоров постарался. Но все равно, операция была незаконной, так что ни по каким документам она не проходила.

Проблема была в другом. Мехлис отсутствовал, находясь в Севастополе по какому-то делу, Никифоров тоже не появлялся, поэтому, когда связисты сообщили мне, что самолет Льва Захаровича приземлился на небольшом аэродроме у Керчи, я прихватил документы и прыгнул в связной У-2. И через час уже сидел в приемной Мехлиса, ожидая вызова.

Притоптывая от нетерпения, я вопросительно посмотрел на секретаря.

— Жди, занят! — коротко ответил он в очередной раз.

Хотя я сообщил секретарю, что имею особо важные сведения, ждать пришлось больше часа. А когда лейтенант-секретарь унес в кабинет комиссара поднос с двумя стаканами в мельхиоровых подстаканниках и чайником, стал закипать. Встав, принялся расхаживать по приемной. Кроме меня и секретаря, в ней никого не было. Боялись товарища Мехлиса, что уж говорить, боялись.

После того как из кабинета комиссара вышел майор госбезопасности, лейтенант наконец-то кивнул мне, разрешая войти. Почти сразу вслед за мной проследовал плотный генерал, прикрыв дверь.

— Товарищ комиссар, имею очень важные сведения!

Я быстро выкладывал документы и карты, все объясняя в подробностях, и очень удивился, когда постоянно морщившийся во время моего доклада Мехлис вдруг заявил:

— Какая чушь!

Лев Захарович несколькими словами разнес в пыль все, что я говорил, напоследок приказав:

— Подождите в приемной!

Через десять минут ко мне подошел лейтенант ГБ в сопровождении двух бойцов.

— Встать! Сдать оружие, вы задержаны!

Еще через три часа, после недолгого разговора у следователя, где я предпочел молчать, оказался в этой камере.

И вот второй день жду, что будет дальше, мысленно составляя план побега.

Это же время. Кабинет представителя Ставки армейского комиссара 1-го ранга Л. З. Мехлиса

Раздавшийся звонок спецаппарата отвлек Льва Захаровича от важного разговора по другому телефону.

— Я перезвоню, — сказал он в трубку и, положив ее, снял другую. — У телефона, товарищ Сталин!

Через потрескивания и шум донесся голос Верховного:

— Что у вас там происходит, товарищ Мехлис?

— Все идет по плану, товарищ Сталин!

— Почему арестован товарищ Суворов?

— Вынужденная мера, товарищ Сталин. Он чуть не провалил операцию «Свежая голубика».

— Объясните.

— Четыре дня назад со мной связался личный представитель товарища Берии капитан Никифоров. То, что он сообщил, шокировало меня, и я потребовал доказательств. Им был доставлен ко мне некий полковник Денисов…

Мехлис спокойно докладывал, что происходило несколько дней назад.

— … как только вы дали добро на начало операции, неожиданно ко мне явился товарищ Суворов с тем же планом и документами от Денисова. Причем так получилось, что одновременно с ним в кабинет прошел по важному делу один из фигурантов и все слышал. Чтобы все не провалить, пришлось раскритиковать Суворова и арестовать в приемной в присутствии свидетеля. Думаю, дня через три выпустим его. После окончания операции.

— Понятно. Товарищ Суворов в курсе?

— Нет, товарищ Сталин, не посчитали нужным этого делать. Пусть будет уроком.

— Хм. Хорошо. Держите меня в курсе.

— Есть, товарищ Сталин!

Опустившись в кресло, Лев Захарович, взяв трубку другого телефона, стал вызывать особый отдел фронта — операция «Свежая голубика» только набирала свои обороты — как зазвонил местный аппарат.

— Слушаю.

— Товарищ комиссар… — промямлил чей-то неуверенный голос. Через секунду Мехлис узнал говорившего, это был начальник тюрьмы.

— Что! — не выдержав, рявкнул Лев Захарович.

— Заключенный… Суворов исчез… то есть совершил побег.

— Уф! — Тяжело дыша, я встал, потирая костяшки. Все-таки отжиматься на кулаках на бетонном полу — это довольно больно.

— Здоровый дух в здоровом теле? — поинтересовался Леха Захаров, мой сосед по нарам.

— Кто делает зарядку по утрам, тот поступает мудро, — пробормотал я в ответ. Подойдя к ведру, скинул с себя гимнастерку, рубаху и попросил Захарова: — Полей.

Отфыркиваясь, ополоснулся по пояс и, вытираясь рубахой — полотенца не было, — вернулся к нарам.

— Когда завтрак будет? Жрать охота, — зевая, пробормотал новенький. Его только вчера привели к нам. Расспросить пытались, но выяснить смогли только то, что он был адъютантом у какой-то шишки из штаба фронта. Первым шоком стало то, что начались массовые чистки в армиях, во фронте и на флоте, зацепившие и начальника этого капитана. Вторым — реорганизация армий. Третьим — все это пахло как-то знакомо.

План побега уже фактически полностью сформировался у меня в голове, так что, не мудрствуя, решил начинать. Через полчаса у меня привычная прогулка во внутреннем дворе, охраняемом с двух вышек.

— Вот ведь зас…ц! — покачал головой Никифоров, еще раз осмотрев провал.

— Я послал людей, но они прошли всего метров сто по этой старой канализации, дальше обвал. Свежий.

Личный порученец наркома Берии еще раз осмотрел свежую яму во внутреннем дворе, который использовали для прогулок заключенных.

— Надо было ему рассказать… надо было. Тогда бы он не сбежал, — тихо пробормотал Никифоров, однако подполковник его услышал.

— По словам охраны, все произошло совершенно случайно и бежать Суворов не собирался.

— Почему они так решили?

— Суворов — по его личной просьбе он всегда гулял один — прогуливался, как вдруг земля под ним провалилась и он с матом рухнул вниз. По рапорту красноармейца Перцова, Суворов в течение некоторого времени громко матерился из ямы и просил у охраны вытащить его из этой «клоаки». Потом все стихло. К сожалению, охрана подоспела к провалу только через десять секунд, как Суворов ухнул вниз. Когда они все осмотрели, кроме обвала, ничего не обнаружили.

— Что это вообще такое? Точно канализация?

— Судя по всему, да, но давно заброшенная. Возможно, это может быть и тайным подземным ходом. Кто знает.

— Что с обвалом?

— Разбирают. Нам повезло, что старший наряда старший сержант Северцев оказался из шахтеров и поставил работу как надо. Думаю, скоро будут результаты.

— Понятно. Как только разберете завал, сразу же сообщайте мне или товарищу Мехлису. Ясно?

— Да, ясно.

Бросив еще один взгляд вниз, Никифоров в сопровождении Юртаева направился к камере Суворова.

Допрос однокамерников ничего не выявил. Вячеслав был обычным малоразговорчивым сидельцем. Разве только что песни пел, о побеге не помышлял. Именно так заявили все заключенные.

— Все страньше и страньше, — пробормотал Никифоров любимую присказку Вячеслава, однако ответа не было.

Шлепая по лужам — судя по всему, дождевым, — я бежал по темному туннелю. Темному, но не полностью. Кое-где мелькали щели, через которые попадали солнечные лучи, неплохо освещая старинные катакомбы. Немного, но хватало.

— Нас не догонят! — пропел я, прибавив ходу.

Зачем сбежал — сам не знаю. У меня был такой замечательный план! Вырубить охранника, конвоировавшего меня в камеру, переодеться в его форму и выйти через хозяйственные пристройки. Была такая возможность — видел. А тут странность какая-то: гулял себе, проигрывал в памяти план побега (хотя чего уж греха таить, от которого отказался. Принесенные новичком сведения поставили крест на моих планах. Связать два и два из рассказа труда не составило и понять, что меня использовали втемную, было просто), и вдруг несколько каменных плит, облицовывавших двор, уходят вниз! Что называется, земля ушла из-под ног…

Упал я хорошо, даже очень. Во-первых, ничего себе не повредил. Во-вторых, сумел увернуться от камней с продолжавшего осыпаться потолка. В стороны уходили туннели, причем искусственные, сложенные из диких камней.

Немного поорав, я внезапно понял, в какой ситуации оказался. Дальше уже сработал инстинкт, и тело само ринулось в ночь, на ходу зацепившись за что-то и разорвав рукав. Шум обвала я зафиксировал краем мозга, продолжая бежать вниз. Туннель шел с заметным уклоном.

— Левой-правой. Левой-правой. Солома-сено, солома-сено! — бормотал на ходу.

Чем ниже по тоннелю я опускался, тем влажнее становились пол и воздух, поэтому пришлось перейти с легкой трусцы на быстрый шаг. Попадавшиеся тут и там лужицы становились все больше и больше, пока наконец не слились в одну огромную.

Судя по всему, туннель уходил под воду, так как потолок стал приближаться, а уровень воды — повышаться.

Вода была ледяной, и это еще слабо сказано. Как только её уровень дошел до края сапог, я с сожалением развернулся и пошлепал обратно — ловить мне тут было нечего.

— Не может быть, чтобы не было ответвлений, — бормотал на ходу. — Не может быть!

Касаясь рукой стены, пошел обратно, и примерно на тридцатом шаге мне повезло — рука провалилась в невидимую нишу.

— Оп-па! — радостно воскликнул я. Из ниши отчетливо тянуло, причем свежим воздухом.

Не знаю, на кого она была рассчитана, но я протискивался с трудом, марая и раздирая и так рваный ватник. Наконец впереди показался угол, причем его освещало солнце.

Завернув за него, осторожно приблизился к выходу и, раздвинув ломкие стебли кустарника, осмотрелся.

Тайный выход из крепости вывел меня на площадку на склоне, выходящем на бухту. Видимо, в древности это было место наблюдателя — вся акватория оказалась как на ладони. Хотя, судя по обнаруженным мной вырубленным в скале ступеням, его могли использовать лазутчики и курьеры.

Тропинку укрывал разросшийся кустарник. Причем сильно разросшийся. Возможно, раньше его подстригали, но сейчас по понятным причинам этим никто не занимался. Так что выбравшись наружу и снова замаскировав выход, я стал через кустарник пробираться на вершину скалы — нужно было осмотреться.

— Что удалось узнать? — спросил Лев Захарович у капитана Никифорова, когда тот прошел в его кабинет.

Вопрос вот так, в лоб, был несколько неожидан, но особист этого никак не показал.

— Побег случаен, просто Вячеслав воспользовался представившейся возможностью.

Чуть помедлив, Мехлис поинтересовался чуть дрогнувшим голосом:

— Как думаешь, может к немцам переметнуться?

— Севка?! Вот насчет чего можно не беспокоиться, так это о том, что он к немцам переметнется! К союзникам еще куда ни шло, да и то вряд ли.

— Почему вы так решили?

— Да поговорил я с его однокамерниками. Там новичок попал под гребенку операции «Свежая голубика». Вячеслав не дурак, и связать все случившееся для него нетрудно.

— Вы хотите сказать, что он все понял, и это такая месть с его стороны?

— Как вы хорошо выразились, Лев Захарович! Совершенно точно.

— И что он будет делать, как вы думаете?

— Отсидится где-нибудь и выйдет. Я его за полгода хорошо изучил. У него принцип: сдачу давать дважды.

— Сколько нам его ждать?

— Сутки-двое, хотя… Если бабу найдет, то может надолго исчезнуть, дня на три.

— Всего?! — удивлённо хмыкнул заметно успокоившийся комиссар.

— Для него присяга и честь воина не пустой звук. Не будет он развлекаться, пока его товарищи воюют. Не тот тип. А воевать они начнут как раз через пару дней. Вячеслав прекрасно знает, сколько длится «карантин» полка, пока летчики изучают местность. Так что уверен, к началу боевых действий придет. Это где-то первое-второе марта.

На скале, куда я забрался, находилось зенитное орудие.

— Как они эту дуру сюда затащили?! — пробормотав, покосился на часового, который в пятидесяти метрах от меня прохаживался с винтовкой на плече. Причем это был не красноармеец. Видимо, подразделение относилось к флоту — расчет состоял из матросов.

Послышался шум мотора, который помог мне выяснить, как затащили на скалу эту довольно немаленькую установку.

Оказалось, десятью метрами ниже по не особо крутому склону пролегала дорога, можно сказать, трасса.

В видневшийся справа город лезть мне не хотелось, поэтому, еще раз осмотревшись, обошел орудие стороной.

Перейдя дорогу, я спустился вниз, в густой кустарник. Вблизи он оказался не таким густым, нашлась даже тропка, по которой, судя по следам, гоняли овец. План у меня был прост — добраться до полка и затихариться. Дальше пока не думал, потом видно будет. Хотя сто процентов — меня там Никифоров ждать будет, успел изучить его за полгода. Полюбэ вычислит. Да я в принципе и не против. А вот если я ошибся и меня арестовали серьезно, без хода назад, тогда все, уходить придется по-жесткому. Как это ни печально, но надо заранее настроить себя на такой поворот.

Прикинув мысленно по карте свой маршрут, только печально вздохнул: топать придется двое суток, в горах прямых дорог нет. Штаб полка расположился в сорока километрах от Керчи, в середине так называемой сети из аэродромов подскока.

Запах жареного мяса я почувствовал где-то перед закатом — часов не было и точно время определить не получалось. Но судя по солнцу, эдак в восемь вечера. Желудок давно выводил голодные рулады, прося… нет, требуя пожрать. Так что ноги волей-неволей понесли меня к источнику умопомрачительного запаха.

Осторожно выглянув из-за скалы, я посмотрел на человека, расположившегося у небольшого пышущего жаром костра, над которым доходили шашлыки.

Сняв один шампур, он осмотрел его и вдруг громко спросил:

— Ну и долго мне тебя ждать?

— Когда-нибудь я вас переиграю? — с интересом поинтересовался я у Никифорова, подходя к костру.

— Как только из пеленок вылезешь. Садись, шашлык готов.

Мы спокойно ели. Вернее, это особист спокойно, я же просто не мог удержаться и банально нажирался.

— Если бы арест был настоящим, куда бы рванул? — спросил вдруг особист.

— Ну уж не к немцам точно!.. Да и не в Англию, терпеть их не могу. Американцы тоже так себе нация, но кроме них больно-то и выбора нет. Так что однозначно в Штаты, — честно ответил я. — Но только до конца этой войны.

— Ну я так и думал. Постой, а что значит «этой»?

— То, что потом Штаты попытаются мировое лидерство заграбастать, ежу понятно. А с кем бодаться будут? Мне такие расклады на фиг не упали, против земляков я сражаться не намерен. Так что заработал бы там свой миллиончик и как Остап Ибрагимович — в Рио, белые штаны протирать. Достаточно? — лениво спросил его, мысленно кляня себя за длинный язык.

— Вполне. Вот прямо так бы сбежал?

— Знаете… Врать не хочется. Меня воспитали совершенно по-другому. Если бы меня предали, ушел бы. Просто ушел.

— Как понял, что тебя втемную разыграли?

— Слушать умею, — буркнул я.

— Новенький рассказал, а ты все разложил по полочкам.

— Знаете, товарищ капитан, вы бываете таким умным иногда, что просто по лбу врезать охота!

Хохотнув, Никифоров продолжил расспрашивать:

— На хрена побежал-то?

— А фиг его знает! Рефлекс сработал, что ли? — Отложив пустой шампур, я откинулся на так удобно лежавший за спиной высохший ствол и, положив на него локти, поинтересовался: — Меня-то как нашли? Ни за что не поверю, что вы тут угли заготовили заранее.

— Наблюдателей посадил на скалах, потом прикинул маршрут, как только тебя обнаружили, а дальше оставалось просто ждать, когда сам на запах выйдешь.

Мне от этих слов оставалось только сплюнуть: и здесь переиграл!

— Давайте выкладывайте, куда я вляпался. В принципе и так все понятно, но лучше выслушать от первого лица, — с интересом спросил я, отпив вина из кружки. Нравились мне крымские вина, особенно под шашлычок.

— …операция начала набирать обороты, все фигуранты были под присмотром, как тут вылез ты…

— Вылез?! — невольно возмутился я: — А сказать трудно было, что все решено?! Я, блин, три дня! Три дня места себе не находил! Что случилось? Куда пропал? Вот и пришлось переться к комиссару! Я же не видел, что этот хренов генерал за мной заперся к Мехлису, увидел только когда выходил!

— Знаешь… Честно скажу, если бы не ты, все было бы по-другому. Когда мы провернули операцию с тобой — то есть арест — и кинули эту информацию предателям… Да-да, ты не ослышался, это были настоящие предатели. Из двадцати шести арестованных на немцев работали четверо, остальных, как ты любишь говорить, они использовали втемную. Полномасштабный развал фронта готовился через пару недель, так что вы с полковником Денисовым успели вовремя. Сейчас вместо арестованного Козлова фронт принял генерал Власов…

— Кхе-кхе. Кто?! — отплевываясь от вина, прохрипел я.

— Власов. Слышал про него?

— Немного. Что там дальше? Что там случилось, когда я влез в ваши игры? — пришлось быстро уводить разговор в сторону.

— Открылись еще трое, про которых мы не знали. Случайно, но все же. Так что если бы ты не влез, то мы бы про них не скоро узнали.

— М-да, — только и сказал я.

— Кстати, командиру я твоему сказал, что ты на задании. Но только устно, по бумагам ты был задержан. Один из фигурантов высоко сидел, пришлось работать по полной. Ладно, хоть небезрезультатно.

Когда стемнело, я уже находился в своей части, с твердым обещанием особисту не показываться Мехлису на глаза в ближайшую неделю.

— Вставайте, товарищ капитан, утро, — потряс кто-то меня за плечо.

— Славка, ты, что ли? — зевая, спросил я. Голос и впрямь принадлежал ведомому.

— Я, товарищ капитан.

— Вот что, мы с тобой боевые товарищи… друзья. Так что можешь называть меня Севкой.

— Хорошо, товарищ капитан… Ой, Сева. А почему Сева? Ведь вы… ты Вячеслав?

— Не люблю, когда меня называют Славой, — не в первый раз пояснил я, садясь на койке. В паре метров потрескивала дровами печурка, знаменитая буржуйка.

Такое резкое сближение было обусловлено просто. Вчера мы поговорили на эту тему с Никифоровым. Он сильно интересовался, почему у меня нет друзей, то есть как только я вышел из госпиталя, то прекратил всякие панибратские отношения, отдаляясь от боевых товарищей. Ответ был прост: я еще не отошел от всех смертей. Любимой и друзей. Заводить новых? Чтобы они опять потом? Ну уж нет! Именно так я и сказал Никифорову. Однако когда проснулся, понял, что был не прав. Все, что мне говорил капитан, было правильно, вернее, его слова были верны. Был не прав я. Поэтому и попросил Славу называть меня по имени, без колебаний решив сблизиться.

— Что вообще происходит? А то меня привезли вчера ночью, впихнули сюда, указали, где спать, и убежали. Даже поговорить ни с кем не дали.

— Да ничего особенного. Учим, изучаем… А это правда, что тебя арестовали за неправильные разведданные? Слух такой прошел, — пояснил ведомый, поймав мой взгляд.

— Вообще-то мне нельзя говорить, но тебе скажу, подписку о неразглашении с меня почему-то не взяли…

— Ага, проснулся уже?

Повернувшись, увидел подполковника Стрижа, который, хмуря брови, смотрел на меня.

— Извините, товарищ подполковник, только встал…

— Да ничего. Я тут услышал, ты начал просвещать ведомого в причинах своего отсутствия? Мне тоже интересно послушать, а то прилетел капитан ГБ и что-то невнятно пробормотал, что ты на задании.

— Да ничего особенного не было, товарищ подполковник. Все просто. Несколько немецких агентов, которые окопались в штабе фронта, решили развалить его при наступлении немцев. А я был один из тех камешков, что заклинил их механизм.

— Вот даже как? А то тут слух прошел, что ты в тюрьме сидел.

— Пришлось. Один из них был задержан несколько недель назад, вот и пришлось внедрять меня. Разговорить сумел, а дальше уже работали другие.

Мы с Никифоровым вчера подробно отработали мою легенду, так что отвечал я спокойно. Хотя капитан все-таки посоветовал говорить всем, что просто был на задании. А на каком, их не касалось. Но боевым товарищам я так ответить не мог, пусть владеют хоть краем информации.

— Мне знакомый говорил, что арестовали больше ста человек, — задумчиво пробормотал Стриж. Микоян сидел тихо как мышь, впитывая информацию, похоже, он небезосновательно считал, что его могут выгнать из землянки.

— Не знаю, я к такой информации допущен не был. Думаю, если поделить три раза, количество будет более-менее точным.

— Ну да. Ладно, давай я тебя введу в курс дела полка…

В течение нескольких дней я привыкал, что командующим фронта вдруг стал Власов. Не какой-нибудь однофамилец, а тот самый генерал Власов. Командующий Русской освободительной армии. РОА. Солдат которой все прозвали власовцами. Даже сейчас он мной воспринимался как-то негативно. Однако воевать Власов умел, и хорошо. За неделю, что прошла с момента моего возвращения, он не только усилил позиции на перешейке, создав глубокоэшелонированную оборону, но и провел несколько войсковых операций, потеснив немцев и захватив двадцатикилометровый плацдарм. Еще они какой-то там стратегический мост захватили, точно не знаю какой, его прикрывал другой полк. А мы работали по старой схеме, то есть охотились на немцев, уничтожая их воздушные силы. В строй я вернулся как-то быстро, меня втянула рутина войны.

Как ни было обидно, но я сделал всего четыре вылета, сбив один высотный разведчик, после чего меня посадили в оперативный отдел штаба полка. Стрижа вызвали в штаб фронта, где он пропадал четвертый день, я же исполнял его работу, то есть командовал полком, направляя своих охотников навстречу подлетавшим немцам. Служба ВНОС тут была организована достаточно хорошо, так что работали мы продуктивно, сняв с плеч двух соседних истребительных полков большую часть нагрузки, из-за чего один из них направили на сопровождение бомбардировщиков. Тем как раз не хватало прикрытия, потери они несли немалые.

— Гвоздика! — отвлек меня от размышлений едва слышный крик из динамика. Радиостанции были советскими, так что уровень шума соответствовал.

— Гвоздика на связи, — нажав на клавишу, ответил я.

— Шестнадцать пузатых, рядом восемь пчел. Курс двенадцать-шесть. Квадрат пять дробь шестнадцать.

— Я Гвоздика, вас понял, — ответил я. Обернувшись и посмотрев на своих радистов, улыбнулся и, кивнув, сказал: — Поверили. Начали!

Парни, хмурясь, стали вызывать закрепленные за каждым группы и передавать готовность один. Операция «Ы», разработанная мною, начала набирать обороты.

Думаю, стоит рассказать, что все это значит.

После того как командир уехал в штаб — кстати, долгое отсутствие Стрижа начало уже тревожить меня — во время одного из перехватов группы немецких бомбардировщиков звено охотников попало в ловушку, причем самую настоящую. Фрицы за три дня яростных боев уже поняли, с кем они имеют дело, да и пленные летчики подтвердили это. Поэтому и началось противостояние. В результате этой засады мы потеряли три машины и двух летчиков. Оба погибли в воздухе. Это мне не понравилось, причем очень.

Не знаю, кто из немцев подал эту идею, но он был гением. Во-первых, посты ВНОС находились не дальше пяти-шести километров от фронта. Во-вторых, охраны у них обычно не было. В-третьих, один из таких постов взяли. Причем взяли татары, в ножи. Обнаружили их чисто случайно: рядом начал размещаться только что подошедший артдивизион, и один из ездовых, направившийся выбирать место для лошадей, там в небольшой ложбине и нашел тела убитых с синими петлицами. Вызванный особист из ближайшей части с ходу опознал командира поста. В результате поисков и расследования выяснилось, что пропала машина с рацией и сам радист. Причем радиостанция продолжала выходить в эфир и наводить на цели, иногда даже на настоящие — думаю, чтобы нас не насторожить. Особист, умница, лично приехал к нам. Вернее, не к нам, а на один из аэродромов подскока, оттуда его уже перенаправили в наш штаб. Так что сопоставить все это труда не составило. Дальше началась разработанная нашими штабистами радиоигра. И вот немцы клюнули на удочку. Они «узнали», что в этом районе дежурит капитан Суворов и что именно он вылетит наперехват. Такую удачу гитлеровцы упустить никак не могли и «навели» Суворова на бомбардировщиков. То, что прибудет весь полк, гансы не догадывались. Получилась этакая шарада. Охотники ждали в засаде охотников. В прошлый раз немцев было тридцать, интересно, сколько их будет сейчас.

— Голубь? Голубь, я Орел, как слышите меня? — снова захрипел динамик.

— Орел, вас слышу.

— Сорок птенчиков. Идут лесенкой, как поняли?

— Вас понял. Встречаем. — Повернувшись и сняв наушники, я кивнул начальнику штаба — принимай, мол, командование, — сообщив: — Идут. Сорок «мессеров». Строй «лесенка». Подлетают к Крапивину. Поднимайте наших, — после чего, надевая шлемофон, выбежал наружу.

— Давай! — крикнул на бегу.

Моторы наших со Степкой машин были уже прогреты, так что завелись они с пол-оборота. Махнув ведомому «делай как я», повел «Лавочкина» на взлет.

Оторвавшись от земли, мы молча — радиомолчание еще никто не отменял — с набором высоты направились к месту встречи. По прикидкам аналитиков штаба, встреча должна состояться над дивизией второго эшелона, километрах в двадцати перед линией фронта, то есть у нас в тылу. По плану в виде жертвенных овечек летело звено старшего лейтенанта Архипова. Именно они исполняли роль жертвы. А вот остальные должны включиться через минуту после того, как немцы втянутся в бой.

Жестко? Да, парни фактически смертники, и они отлично понимали это. Но другого выхода собрать скопом столько асов и одним ударом уничтожить их не было. Налет на аэродром? Не в этот раз. Все свои площадки гансы после тех налетов, что мы устраивали — да и не только мы, подражаний было несколько, — охраняли истово. Количество зениток зашкаливало за всякие разумные пределы. Однако несмотря на это, налеты все равно происходили. Эскадрилья «Таиров», пополненная машинами и людьми из Центра, перешла на ночную работу, удостаивая своим вниманием всевозможные крупные цели, в том числе и аэродромы. Правда, пару раз их чуть не прихватили, так что теперь они работают в режиме «удар-отскок». Или проще — удар и ноги в руки.

В перехвате участвовали три эскадрильи «Лавочкиных» и два разведчика на тех же «таирах» в виде наблюдателей.

Вдруг эфир взорвался шквалом криков, мата, команд и даже пения. Наши встретились с немцами и прекратили играть в молчанку.

— Трезор-три, доклад! — скомандовал я одному из наблюдателей.

— Я Трезор-три. Группа Быка встретились с десятком «мессеров». Судя по всему, это прикрытие.

— Как Бродяга? — поинтересовался я, беспокоясь об Архипове и его людях. Вообще-то быть приманкой следовало мне, но… Все командиры встали как стена. С трудом смог добиться у них разрешения поучаствовать в бою, да и то только после его начала. А кому быть приманкой, разыгрывали монеткой. Взрослые мужики, боевые летчики, а ведут себя, как…

— Плохо Бродяга. Нет их больше, — грустно ответил наблюдатель.

— Выжил кто-нибудь?

— Доклад от медиков еще не поступал, но все звено было сбито на второй минуте боя. Дольше всех продержался Дуб.

«Дуб» был позывным Кожедуба.

— Принял. Доложить обстановку! — скрипнув зубами, приказал я.

Слушая доклад, задумчиво покусывал верхнюю губу, мысленно составляя рисунок боя, происходившего там, в крымских горах.

Немцы поступили хитро, о наблюдателе они знали прекрасно — «таиры» посменно уже третьи сутки висели над передним краем, в основном работая авианаводчиками (мы временно переподчинили их артиллеристам стоявшей тут армии). Получилось вроде как прикрытие, хотя их основная задача — дать противнику привыкнуть к ним или летать с осторожностью. Множественные попытки сбить наши «глаза» не увенчались успехом. В случае опасности наблюдатель просто поднимался выше, где его не могли достать — не хватало потолка — или уходил на форсаже.

Совсем отказаться от бомбёжек гитлеровцы просто не могли, но и каждый раз посылать самолёты на верную смерть… Вот и решили устроить засаду, пустив вслед за «Хейнкелями» охотников.

Группа Архипова успела атаковать бомбардировщики и даже сумела сбить двух, когда на них налетела орда «мессеров», и они закружились в боевом танце. За это время две наши эскадрильи, разбитые на группы и пары, зашли к немцам со спины, перекрыв пути отхода, третья же атаковала снизу, воспользовавшись той же схемой что и гансы.

На данный момент ничего определенного сказать наблюдатель не мог — мельтешение быстрых машин внизу просто не давало времени определить, чья берет. Но о восемнадцати кострах доложить сумел. Сколько и кого сбито, мы узнаем позже. В этом районе находился не только воздушный наблюдатель, но и несколько десятков наземных, усиленных подразделениями охраны и врачами — для тех летчиков, которым понадобится медицинская помощь.

Оставалось ждать, когда схватка разобьется на отдельные очаги, только тогда можно будет сказать что-то определенное.

К месту боя мы подходили на четырёхстах метрах: выше нельзя — засекут, ниже можно, но создавались определённые неудобства. Так что я выбрал оптимальный вариант.

— Один «толстолобый» с двумя «мессерами» схлестнулся, — услышал я голос ведомого.

— Видел. Это «Колдун», справится. Берем ту пару, что уходит на бреющем. Видимо, их цель «Бык», снизу вдарить хотят.

Покрышкин действительно первоклассный пилот, и те два фрица для него не проблема, даже если они асы, что было видно по манере пилотирования.

Спикировав, зашел в хвост ведомого «мессера» и открыл огонь. Видимо, кем-то предупрежденный, — гансов было как блох на собаке, десятка два точно — он резко ушел в сторону вместе с ведущим. Пришлось тоже уходить в строну — атака оказалась безрезультатной, я не успел выйти на дистанцию открытия огня — а на меня свалился одиночка, но и он шарахнулся влево, уклоняясь от заградительной очереди Степки.

— Да что тут за сивки-бурки?! — возмутился я.

Со времени моего появления было сбито только два «худых». Немцы атаковали как-то вяло и, старательно уворачиваясь от наших, предупреждали своих по рации.

— Внимание всем! «Развод»! Как поняли меня? И-и-и… Начали!

По моему приказу все «Лавочкины» вдруг прыснули в разные стороны, разбив общий клубок.

Честно говоря, я в первый раз участвовал в таком масштабном воздушном бою, поэтому немного нервничал.

Немцы попались. Они кинулись за «струсившими» русскими и влетели в ловушку. Теперь помочь друг другу они уже не могли. Теперь ребята работали спокойно.

Добив дымящий «мессер», я схлестнулся с другим. Микоян постоянно висел сзади, прикрывая меня. И небезрезультатно — уже три атаки смог отбить. Вогнав в скалы второго «худого», я вдруг услышал вызов по рации:

— Хромой, на подлете еще двадцать «шмелей». Поднята группа Седого, как понял? — сообщили из штаба. Это означало, что наперехват помощи немцам был поднят соседний полк, ожидавший в готовности номер один.

— Я Хромой, вас понял! — ответил и бросился к одиночному Ла-5, который, густо дымя, несся к земле. На него заходил «худой», нужно не допустить, чтобы он добил кого-то из наших.

Одной из неприятностей боя на малых высотах было то, что не всегда удавалось воспользоваться парашютом. Он просто не успевал раскрыться. Поэтому заранее подбирались несколько площадок, где можно было сесть на вынужденную. Именно это и пытался сделать пилот подбитого «Лавочкина».

Заметив мою атаку, «мессер» лег на крыло и попытался уйти в сторону.

— Черт, я его не достану! Степка! Бей! — невольно вместо позывного выкрикнул я имя ведомого.

Завязалась круговерть. Пристроившись в хвост Микояна, отслеживал ситуацию вокруг — немцев еще хватало.

Кстати, спасенный нами «Лавочкин» уже плюхнулся на пузо. На этой площадке я рассмотрел два разбитых «худых», видимо, тоже севших на вынужденную, и сгоревший истребитель. Вероятнее всего, наш.

— Они уходят! Внимание всем! Бьем «в хвост и в гриву»! — скомандовал я, как только понял, что немцы сдулись.

Те, у кого еще оставался боезапас, рванули за улепетывающими гансами — нужно окончательно деморализовать их. Да и если повезет, сбить парочку.

Несмотря на видимый успех этой операции, которую я неожиданно для всех назвал «Операция Ы», правда, так и не дождавшись ни от одного из командиров вопроса почему. Они посчитали, раз я так окрестил ее, значит, так нужно, что меня несколько расстроило: несколько заготовленных ответов, вроде того пресловутого «чтобы никто не догадался», пропали втуне. Так вот, несмотря на видимый успех операции, я считал ее проваленной, и мне понадобилось не так много времени, чтобы убедить в этом весь командный состав полка.

Может, кому-то кажется, что это неправильно, но я ВИДЕЛ, что операция была фактически провалена, несмотря на хвалебные послания из штаба фронта. Парни хоть и были с небольшим опытом, но не спорили со мной — они тоже не слепые.

В течение нескольких часов в подробностях разобрав бой, — тут как раз вовремя подвезли отпечатанные снимки с наблюдателя — мы стали обсуждать найденные ошибки и просчеты.

Тыкая пальцами в карты, снимки, схемы, командиры групп и звеньев до крика спорили, выискивая просчеты, и стояли на своем, если находили. Я же сидел чуть в стороне и в блокноте по пунктам раскладывал всю операцию, начав со звена Архипова.

«В чем же ошибка? — задумался я, поморщившись. В это время Саша Покрышкин что-то горячо обсуждал с Быковым, сбивая с мысли. — Так, здесь Архипов встретился с „Хейнкелями“-приманками, сбил два. Тут попал под сдвоенную атаку, которую ожидал и отбил, сбив одного… Что-то рисунок боя не сходится. Что-то тут не так!»

Оторвавшись от блокнота, я посмотрел на Архипова, который привлекал к себе внимание белоснежными бинтами на голове и руке, и спросил:

— Серег, тебе не показалось странным начало боя?

Почти без задержки лейтенант кивнул и поморщился, придерживая голову одной рукой.

— Было что-то такое. Атаковали меня всего четыре пары, а это, сам знаешь, капля в море. Остальные смотрели, наблюдали, ждали чего-то, я это только в конце боя понял.

— Точно! — Я бросил карандаш на стол и, не обращая внимания, что он скатился на край и упал на пол, пояснил: — Это была ловушка в ловушке. Они ждали не меня, а полк… Как я сразу этот развод не понял?!

— Мне тоже казались странными действия немцев, — согласно кивнул Покрышкин.

— Угу. Что там с допросом пленных? Что сказали? — поинтересовался я у начштаба.

— Не знаю. Еще не доложили. С ними Курочкин работает, — несколько растерянно ответил он. — Сейчас узнаю.

— Я с ним, — быстро пробормотал капитан Быков и выскочил вслед за Литвиновым.

— Ловушка в ловушке? — задумчиво повторил Покрышкин.

— Похоже, нас пытались переиграть… М-да, они ошиблись только в нашей боеспособности, видимо, посчитав слухи из-под Харькова несколько преувеличенными.

— Но о подстраховке они не забыли, — напомнил Архипов. Он знал еще о десяти парах, которых перехватил соседний полк.

— Да, не сильно она им помогла, хотя Седого потрепали изрядно… одиннадцать сбитых, б…!

— Угу, половину полка как корова языком слизнула, — хмуро подтвердил лейтенант Евстигнеев, самый молодой командир звена из присутствующих. Евстигнеев небеспричинно был мрачен — в полку Седого воевал старший брат, про которого всего полчаса назад сообщили, что он получил тяжелое ранение и в госпитале ногу спасти не смогли.

— Так что мы имеем на данный момент? Давайте пробежим весь бой: звено Архипова первыми схлестнулось с немцами. Результат три-четыре в пользу немцев. Звено полностью сбито, погиб старший сержант Головня. Дальше тремя группами Бык атаковал немцев с нижней позиции…

Я монотонно перечислял этапы, включая свои наблюдения, иногда останавливаясь и подробно объясняя тот или иной пункт, заинтересовавший слушателей. В это время вернулись Быков с Литвиновым. Получив от них бумагу с протоколом допроса и быстро прочитав ее, продолжил с небольшими коррективами. В паре мест я все-таки ошибся, но в основном оказался прав.

— …итог всего боя: одиннадцать машин с нашей стороны — это включая второго наблюдателя, которого из зенитки подшибли. Погибли шесть летчиков, восемь находятся в госпиталях. Двадцать пять потеряли немцы. Подполковник Седов потерял одиннадцать машин и восемь летчиков погибшими, сбив девять — в той группе находились самые лучшие немецкие летчики. Каков итог? А итог таков, что немцы все просчитали. И то, что мы поймем, что пост ВНОС дает дезинформацию, и что мы попробуем переиграть их. Все они поняли. Те двадцать пар «мессеров» должны были вести бой наперехват и усталость. Да! Их основная задача была утомить нас, дать израсходовать боеприпасы, а вот другая группа и должна была добить полк, именно там были лучшие пилоты Люфтваффе, с которыми схлестнулись ребята Седого. В принципе план неплох, подвело исполнение, да и везение с нашей стороны тоже. Вопросы будут?

— У меня, — поднял руку капитан Быков.

— Говори.

— Что делать будем? Оставлять это просто так… не по-нашему как-то.

— Согласен. Нужно разработать план с рабочим названием… «Вендетта». Но решать все-таки будет подполковник Середа, когда они с комиссаром вернутся. Главное, чтобы план был готов к их возвращению.

— Товарищ капитан, а когда они вернутся? — поинтересовался Евстигнеев.

— Я звонил в штаб, их отправили в Севастополь, они должны вернуться через двое суток. Вопросы?.. Тогда оперативному отделу штаба приступить к разработке операции. Совещание закончено, можете быть свободны. Двое суток вам, чтобы прийти в себя.

— Товарищ капитан, а куда вы сейчас, — спросил Архипов, хромая следом за мной.

Надев фуражку, я хмуро ответил:

— В госпиталь. Куда же еще?

Пока на полуострове расположилось всего восемь госпиталей, что, откровенно говоря, мало, но в ближайшее время должны передислоцироваться еще несколько.

Навестил парней, хотя меня пустили только к шестерым — остальные считались тяжелыми, и допуска к ним не было. Поговорив с главврачом, поинтересовался состоянием раненых.

— Делаем все, что можем, но наши силы небезграничны. Один совсем тяжелый, но будем надеяться, что выкарабкается, организм молодой, должен выжить.

— Кожедуб?

— Да, он самый.

— Если нужна какая-то помощь… — начал было я.

— Все в порядке, товарищ капитан, у нас все есть. Того, чего нет, вы, к сожалению, достать точно не сможете, — чуть грустно ответил врач.

Вздохнув, я попросил сообщать, если будет в чем-то нужда. Поможем всеми силами.

В течение двух суток мы разбирались с последствиями того боя. Фактически боеспособных звеньев у нас осталось три, только они никого не потеряли. Пришлось отправлять в Центр срочную заявку на летчиков и новые машины, пока же полк считался сильно ослабленным. Однако это никак не отразилось на его боеспособности: эскадрилья ночников продолжала летать и уничтожать все, что движется в немецких тылах, а пять звеньев «Лавочкиных» работали по основной специальности.

Устав от всей этой бумажной работы, я переложил ее на плечи Литвинова, а вернее, на его помощников, и, прихватив Степку, решил слетать к немцам, развеяться.

Заметив, что Степка подает мне знаки, я присмотрелся, расшифровывая: «Лево… Двадцать… Дистанция три тысячи… штафель Хейнкелей…»

Посмотрев в указанную сторону, тоже заметил маленькие точки, направлявшиеся куда-то в море. Показав знаками: «Идем за ними», — развернулся и с набором высоты последовал за немцами. Будем надеяться, успеем догнать их до того, как они дойдут до цели.

Посмотрев на холодные серые волны под брюхом «Лавочкина», я поежился: купаться в начале марта как-то совсем не хотелось.

Через десять минут полёта мы увидели, на что нацелились бомбардировщики. Заметно дымя трубами, к Керчи шел морской конвой. Толстопузые транспорты, остроносые стремительные эсминцы и огромная — по сравнению с другими — туша крейсера.

«Восемь транспортников, три эсминца, крейсер. И еще что-то… вроде мелких охотников. Сколько их там? Один… два… пять штук. Один вроде побольше», — мысленно прикинул я количество конвоя. Странным казалось только наличие крейсера, хотя, может быть, ему было просто по пути?

Ещё я разглядел, кто навел бомбардировщики. В голубеющей дали была отчетливо видна белая стрела. На высоте находился разведчик. Судя по тому, что стрела стала удаляться, он уходил на дозаправку, однако о нас сообщить явно успел — «Хейнкели» задёргались, а четыре «худых», которые обеспечивали прикрытие, развернулись в нашу сторону.

Быстро прикинув расстояние между нами и расстояние от бомбардировщиков до конвоя, понял, что мы не успеем, если ввяжемся в бой с прикрытием.

— Второй, твои пузатые! Я работаю по прикрытию! Как понял меня? Прием! — нарушил я радиомолчание.

— Товарищ командир, но вы останетесь один… — начал было Славка, но я его перебил:

— Второй, выполнять! Костьми ляг, но не дай им отбомбиться по конвою!

— Есть!

— Как только я ввяжусь в бой, прорывайся и иди к «Хейнкелям». «Мессеры» мои.

— Ясно.

Ведущий первой пары шел прямо мне в лоб. Я знал, что фрицы боятся таранов, поэтому, не отворачивая, пёр на него, прищурив один глаз, прицеливаясь. Самому мне в таких ситуациях бывать еще не доводилось, но несколько летчиков из эскадрильи капитана Быкова побывать успели и горячо обсуждали эти тараны, составляя рисунок боя. То, что я знал об этом, они, понятное дело, не догадывались, но читать — это одно, а расспрашивать участников — это другое. Что нужно в таких ситуациях делать, мне было известно, как и то, что у гансов «кишка тонка». Не выдерживают они наших таранов.

Меня беспокоило другое, выдержу ли я?

«Мессеры» стремительно приближались. Одна пара шла на меня, вторая чуть левее, перегораживая путь к конвою и бомбардировщикам. Понять, что гансы нервничают, было не трудно, стоило только посмотреть на движение их машин. А так как полк, вооруженный «Лавочкиными», был всего один на Керченском фронте, то нас мгновенно опознали и иметь с нами дело явно не хотели. Однако «Хейнкели» сковывали. Было видно, что фрицы бы драпанули, но и среди них встречались люди чести, те, кто не бросит прикрываемых. Более того, уверен, что этим человеком, который держит своих в кулаке, и является командир звена, как раз идущий мне в лоб, и если я его собью…

«Отваливай, отваливай, пора уже!» — мысленно кричал я, наблюдая, как маленькая точка истребителя становится все больше и больше, пока не превратилась в огромную птицу.

Крепко сжав зубы, я понял, что не уйду в сторону, не уйду, и всё тут!

Наконец нервы немца таки не выдержали, буквально в паре метров от моего кока винта ганс дернул штурвал от себя, и я не упустил этот момент, нажав на гашетки.

Сбил ли противника или нет, уже не имело значения, сейчас моя задача — связать боем вторую пару, чтобы они не перехватили Степку, на полном газу летящего к бомбовозам. Что я и сделал, резко развернувшись и пустившись в погоню за фрицами — они проскочили вперед. Главное, встать у них на пути, если попытаются развернуться и догнать лейтенанта.

Этот маневр дал мне возможность увидеть, что творилось с ведущим первой пары. Выбрасывая густые клубы дыма, он падал вниз, прямо в ледяные воды Черного моря.

— Гадство! — только и сказал я, увидев, что немцы таки успели и сейчас, выстроившись в боевой порядок, начали бомбежку. Хорошо ещё, что оставшиеся «мессеры», плюнув на подопечных, рванули к себе. «Хорошо иметь такую славу!» — подумал я и, развернувшись, помчался к бомбовозам, среди которых уже мелькал тупоносый истребитель Микояна.

Оставляя дымный след от горящего мотора, закручиваясь спиралью, понесся вниз первый сбитый и почти сразу — второй.

«Использовал мой любимый „ухват“. Хотя чему я удивляюсь? Все летчики полка используют его, когда встречают бомбардировщики».

Как ни странно, зенитного огня не было видно. Моряки, разобравшись, что мы свои, прекратили огонь, как только ведомый атаковал немцев. Похоже, они догадывались, что если среди бомбардировщиков вдруг возникнут шапки зенитных разрывов, мы отойдем подальше, чтобы не попасть под случайный выстрел.

— Степка, отжимай их ко мне, я со стороны солнца подхожу.

— Понял! — донесся его ответ через шум помех.

Форсировав мотор, я с набором высоты стал заходить на выбранный бомбардировщик. Видимо, командир штафеля уцелел, скорее всего, шел вторым в строю, так как первого Степка уже сбил, или?..

— Второй! Ты «ухват» с кого начал?

— С третьего! Не успевал на первый зайти, пришлось бить до кого дотягивался!

— Отлично! Увидишь командира — не бей, он нам помогает, не даёт разбежаться, собирает их в строй.

— Понял!

Дав очередь из пушек по кабине и не глядя, как неуправляемый «Хейнкель» свалился на крыло и по дуге пошел вниз, стал выискивать себе следующую цель.

— Второй, бей ту четверку справа! — скомандовал я, с нижней позиции атакуя следующий бомбардировщик. После короткой очереди в буро-зеленое брюхо бомбовоза почти мгновенно последовала вспышка, и «Лавочкин» изрядно встряхнуло. Резко дернув штурвал, увернулся от падающих огненных обломков и, отойдя в сторону, быстро осмотрелся. Привычно заболела шея, натертая о воротник. Я как всегда забыл накинуть подшлемник, предохраняющий от натирания. Шарфы мы не использовали, для этого существовали специальные подшлемники.

Оставшаяся шестерка — Степка успел сбить еще одного — уходила к себе.

— Отжимай их от берега! — проорал я, догоняя последнюю машину.

Сам ведомый мелькнул у первой пары, пытаясь атаковать, однако сдвоенный ответный огонь не давал ему воспользоваться преимуществом в скорости. Заметив, что он встал на крыло и ушел вниз, довольно кивнул. Степка решил атаковать их в «беззащитное» брюхо. Один пулемет в нижней сфере — не такая большая помеха.

Мельком глянув на стрелку датчика топлива, я недовольно скривился. Это тебе не патрульный вылет, в бою горючка быстро расходуется.

Увернувшись от струи пулеметного огня бортстрелка, дал очередь сперва по левому мотору, потом по правому. Заметив, как от неуправляемого самолета отделились две фигурки, только пожелал им удачи. Выжить в студеной воде — это уметь надо.

— Уходим! — велел я.

— Сейчас… Добью гада! — донеслось бормотание ведомого.

Однако избитый «Хейнкель» продолжал лететь, хотя Степка заходил на него уже третий раз.

— Бей по кабине или моторам! — наконец не выдержал я.

Похоже, это был тот самый бомбардировщик, которого Степка атаковал снизу.

— Угу! Щаз!

Вдруг мой «Лавочкин» задрожал и, выбросив в копоти горящего масла языки огня, стал крениться на бок.

— Б…! — вырвалось у меня, когда мимо пронеслись две стремительные тени. — Степка, у тебя два «мессера» на хвосте! — успел крикнуть я и попытался открыть фонарь, удерживая штурвал ногами.

Однако замок, похоже, заклиненный пулями, не открывался. Попытавшись еще раз, я закашлялся от дыма, проникавшего в кабину. С отчаянием осмотревшись, попытался найти возможность выжить. До берега не дотяну, это понятно, так что у меня только один шанс выжить, пока двигатель не встал…

Продолжая удерживать штурвал коленями, стараясь вести самолёт к конвою, я дёргал ручку открывания замка фонаря, но результаты были те же. В это время, стукнув, засбоил и заглох мотор.

В эфире отчетливо звучал мат Степки — радио работало уже хорошо. Сам он дрался с той парой, которая неожиданно атаковала меня. Бомбардировщики же спокойно удалялись, пользуясь моментом. Причем удалялись только пятеро — ведомый добил-таки шестого.

— База, я Хромой, ответь! — стал вызывать штаб полка.

— Я База, слушаю.

— Я Хромой. Подбит, иду на вынужденную в квадрате ноль-шесть. Как поняли меня?

— Вас понял… но это же… море?!

— Все правильно. Отбил атаку на конвой, сажусь рядом с одним из эсминцев, прошу предупредить моряков.

— Вас понял, сделаем.

— Еще из этого квадрата идет пять толстопузых, пошлите группу их встретить. Скорее всего, они выйдут в квадрате три-восемь. Идут пустые.

— Я База, сделаем. В остальном всё в порядке?

— Да! Второй дерётся с парой пчёл, что подбили меня.

— Прислать помощь?

— Не надо, справится. Отбой!

Дальше я уже сражался с управлением. Несмотря на великолепные лётные характеристики «Лавочкина», при вышедшем из строя моторе аэродинамика работала против него — сказывался тупой нос машины.

Скорость быстро падала, как и высота, а до кораблей было еще далеко. Если бы загоревшийся двигатель не заглох так быстро, шансы добраться до конвоя были бы не такими призрачными. Да ещё удушливый дым, от которого можно было потерять сознание. Не помогала даже повязка, наспех сделанная из носового платка.

«А, была не была!» — подумал я и бросил истребитель в штопор, одновременно пытаясь сбросить фонарь и сбить пламя. С пламенем получилось, но вот фонарь открыться так и не смог.

— Да на хрен! — прорычал я, удерживая истребитель на стометровой высоте. Скорость, набранная за счет падения, давала возможность добраться до своих. Вытащив из кобуры пистолет, взвел курок и дважды выстрелил в замок, не обратив внимание на рикошет и брызнувшие стекла одного из приборов на приборной панели.

— Блин, да я так сам себя прихлопну!

— Что? — не понял Степан.

— Фонарь заклинило! Никак… кха-кха… открыть не могу. Как у тебя дела?

— Одного подшиб, он к себе ушел, второй за ним, страхует.

— Понял. Кха-кха… Ты где?

— Над тобой. Выше на километр.

— Ага, вижу. Уходи, горючка на исходе. До базы ты вряд ли доберёшься, садись у Быка, на крайней площадке.

— Но…

— Это приказ! Выполнять! Я уже под прикрытием зенитных систем конвоя.

— Понял, выполняю, — недовольно пробормотал лейтенант.

После очередного рывка фонарь неожиданно сдвинулся на несколько сантиметров. Почти сразу в кабине стало легче дышать. Дёрнув ручку ещё раз, я наконец-то получил выход на свободу.

В кабине сразу посвежело, и уже можно было не напрягая слезившиеся глаза осмотреться. «Лавочкин» за время полета опустился еще на шестьдесят метров. До верхушек волн, такое впечатление, можно было дотянуться рукой. Впереди уже показался чёрный борт транспорта.

Связаться с конвоем я не мог, частоты можно поменять только на земле, так что, качнув крыльями, стал по пологой дуге приближаться к одному из охотников, который на полном ходу шел в мою сторону.

Отстегивать ремни я даже не пытался — знал, что может случиться при приводнении. Удар, рывок вперед — и смятая о штурвал грудная клетка. Нет уж, лучше после приземления отстегнусь, а вот парашют… Его я отстегнул заранее, только снимать придется уже в воде.

Чиркнув остановившейся лопастью винта о верхушку высокой волны, истребитель перелетел через нее и нырнул в следующую. Было такое впечатление, что врезался в стену, благо ремни все-таки спасли меня от увечий. Через открытый фонарь хлынула просто до сумасшествия ледяная вода от перекатившейся через истребитель волны. Нос стал опускаться, а хвост задираться, когда я, отстегнув ремни, вывалился на крыло, дергая ногами, чтобы освободиться от парашюта, оставшегося в кабине.

Булькая и пуская пузыри, «Лавочкин» уходил все глубже. Еще мгновение, и он скроется под водой. Сообразив, что хоть и небольшая, но воронка может утащить меня за собой, я оттолкнулся от ушедшего под воду крыла и брассом, стараясь согреться резкими движениями, отплыл в сторону, как раз к подходящему катеру с матросами на носу. Выбивая зубами дробь, с надеждой подумал: «Надеюсь, они эти сто метров преодолеют достаточно быстро!»

— Лови конец! — крикнули с катера.

Я попытался схватиться заледеневшими руками за канат, плюхнувшийся рядом, но пальцы уже не гнулись, и канат ушел в сторону.

Вдруг в воду упало что-то большое, подняв тучу брызг. Меня ухватили крепкие руки, и ругающийся под нос моряк завязал под мышками веревку. Рывок, и я оказался на палубе. Секунда — и рядом мой спаситель.

Очень быстро меня освободили из комбинезона и на миг остановились, увидев весь иконостас на груди. Честно говоря, там были только две Золотые Звезды Героя, остальные награды я оставил в вещмешке, но и этого хватило.

— Мать моя женщина, так это же Суворов! — ахнул один из моряков в звании главстаршины.

— От этого он человеком не перестал быть, боцман! Раздевайте до исподнего и в каюту его, растирать будем! — рявкнул кто-то рядом.

— Товарищ капитан-лейтенант, Аникина тоже? — поинтересовался боцман.

— Да, и его тоже, — буркнул явно командир катера.

— Есть! А ну быстро, черти морские! Давайте обоих в каюту! — рявкнул главстаршина, и нас понесли в каюту. По крайней мере, меня точно, моряк, который прыгнул в воду, шел сам. Понимать что-либо я стал минут через двадцать после того, как меня растерли водкой и одели в сухую морскую робу.

— Вот, товарищ капитан, горячего чаю попейте, — протянул мне парящую кружку молоденький, моих лет конопатый морячок.

— А что, в такую погоду и камбуз работает?!

— Это из термоса, — пояснил он.

— Хорошо-о-о, — протянул я, отхлебнув крепкий чай.

— Еще налить?

— Да, было бы неплохо. Кстати, когда мы в порт придем?

— Через час, наверное, будем, — пожал плечами конопатый. В это время дверь отворилась, и в каюту ввалился командир катера.

— Ну что, летчик, как самочувствие?

— После водки на голодный желудок? Хороший вопрос. Сидеть сижу, но думаю, встать уже не смогу. Шатает, — хмыкнул я.

Хохотнув, командир сел напротив, на другую койку, потеснив моего спасителя. Я-то думал, он спал, но нет, оказалось, просто подремывал.

— Это нормально. Молодцы, видел, как вы крестоносцев штабелями валили…

— Восемь сбили. Четыре я, четыре напарник. Как эту пару просмотрел, вот что не понимаю, постоянно же головой крутил…

— Зато мы видели. Они не сверху падали, снизу зашли, снизу.

— Да это я позже понял. Обидно просто, что проглядел. Нужно было двумя парами вылетать, начштаба предлагал, а я отказался… идиот. Когда в порт-то придем?

— Уже показался, скоро. Я сообщу, когда мы к пирсу подойдем. Форма твоя и комбинезон в моторном отсеке, сушатся.

— Отлично, я подремлю, а то после водки и чая глаза сами слипаются.

— Хорошо.

Капитан вышел, а я, развалившись на койке, прикрыл глаза, даже не заметив, как конопатый накрыл меня синим одеялом.

— Товарищ капитан, проснитесь. Прибыли! — затряс кто-то меня за плечи.

— Да уже проснулся, — пробормотав, попытался приподняться. Спиртное еще не успело выветриться из организма, меня изрядно штормило.

— Мы у причала стоим, сейчас вашу форму принесу.

Проводив взглядом выбежавшего морячка, я попытался встать, и как ни странно, это у меня получилось. Хотя качало изрядно.

— Вот, товарищ капитан, все высохло, только сапоги еще влажные. Портянки сухие можете спокойно одевать.

— Хорошо… М-да, два стакана водки, что влил в меня ваш боцман… да еще на голодный желудок… Даже не знаю, как теперь доберусь до своих.

— А так ничего, стоите вроде ровно. Может, вы заболели? Вода все-таки холодная?

— Непонятно. Вроде нет.

— Давайте я вас провожу, — предложил конопатый, как только я закончил переодеваться.

Застегнув под подбородком застежку шлемофона и поправив на поясе складки комбинезона, я энергичной, но слегка пошатывающейся походкой направился за ним.

— А, товарищ Суворов? Как себя чувствуете? — поинтересовался незнакомый мичман, куривший на причале.

Посмотрев на переброшенный на каменную мостовую пирса трап, я ответил:

— Да вроде ничего. Шатает только.

— Шатает? Может, простудились? Мы, конечно, вашу форму высушили, но сапоги-то не высохли…

Судя по всему, мичман был механиком или старшим помощником, не знаю, как они тут называются.

— Я так думаю, что это больше от лекарства, чем от простуды.

— Понятно. Командира вызвали в штаб эскадры, так что давайте я вас провожу, — бросив окурок в воду, предложил мичман.

Придерживая кобуру с маузером, я поднялся на пристань, и мы вместе с мичманом направились к большому заданию вдали.

Пока шли, познакомились. Он действительно оказался механиком, Эдик Сергеев, так он представился.

— …а на ней снаряды артиллерийские. Ну, думали, все, кончилась «Клара», а тут вы. Я сам не видел, все больше на рабочем месте находился, один из сигнальщиков рассказал…

— Да что там рассказывать? Чтобы остановить «Хейнкели», пришлось разделиться, я прикрытием занялся, а мой ведомый, лейтенант Микоян, бомбардировщиками. Восемь сбили. Я четыре, и он столько же. Даже как-то неожиданно. Степка больше двух за один бой не сбивал, а тут сразу четыре.

— Бывает. Все равно вы молодцы, правильно про вас в газете пишут. Капитан-лейтенант Ворошилов, наш командир, хотел сфотографироваться с вами, жаль, его срочно вызвали.

— Да я не против…

Прервал меня визг тормозов остановившейся рядом легковушки, из которой выпрыгнули двое парней в форме старшего и младшего политруков. Корреспонденты, ежу понятно.

— Здравствуйте, товарищ Суворов! — протянул мне руку старший.

— Здравствуйте, — только ответил я, как пару раз щелкнул фотоаппарат в руках младшего политрука.

— Мы корреспонденты армейской газеты «Звезда». Старший политрук Игорев Игорь Валентинович и младший политрук Варламов Константин Григорьевич, — представился Игорев.

— И что? Это что-то мне должно дать понять?

— Да нет, мы тут случайно узнали, что вы помогли отразить налет на морской конвой, вот и хотели пообщаться.

— Понятно. Ну я не против, давайте пройдемся до штаба, по пути все и расскажу.

— Товарищ старший политрук, — вдруг вмешался мичман, — а вы можете нас сфотографировать? Вместе с экипажем? А?

— Да не проблема, — пожал плечами Игорев.

Сергеев тут же вызвал своих, корреспонденты сделали несколько снимков и взяли адреса у всех, включая и меня. Потом, отослав машину, мы вчетвером отправились вслед за ней, разговаривая на ходу. Вернее, я рассказывал, а политруки с уточняющими вопросами записывали.

— Может, коньячку за знакомство? — поинтересовался Игорев, когда уже подошли к штабу.

— Хм, а почему нет? — Во мне еще бурлил алкоголь.

Войдя в здание, я был остановлен дежурным:

— Товарищ капитан, с вами хочет поговорить товарищ Мерецков, прошу следовать за мной.

В кабинете, до которого меня довёл невысокий флотский лейтенант, находились двое. Один, капитан второго ранга, был точно хозяином, а вот другой явно относился к политотделу фронта. Видел я его в штабе мельком.

— Здравствуйте, товарищ Суворов, — встав, направился ко мне политработник, потом подошел и кавторанг.

— Здравствуйте, товарищ батальонный комиссар.

— Можно просто — товарищ комиссар, — предложил Мерецков. — У меня тут к вам очень интересное предложение.

«Интересное» предложение заключалось в том, что я по просьбе политотдела фронта должен выступить по местному радио, было тут такое. Вернее даже, стало.

— Мы предаем, конечно, Москву, но хотелось бы что-то свое, родное, — присев на краешек стола, пояснял комиссар.

— Но я же не местный, товарищ комиссар!

— Вы здесь воюете? Значит, уже свой.

— Что я должен делать? Я же не диктор.

— Мы слышали ваше прошлогоднее выступление по Всесоюзному радио, впечатление хорошее. Мне больше всего понравился ваш юмористический рассказ… Как его, «Девятый вагон», кажется?

— Было такое дело, время оставалось, вот я и рассказал. Персоналу вроде понравился, вот они и разрешили дать его в эфир, — пожал я плечами, припомнив сплагиаченную у Задорнова юмореску.

Времени мне тогда дали много, а текста было маловато, вот и предложил вставить юмористический рассказ.

— Мне тоже понравился. У вас есть еще что-нибудь подобное? Новые песни? Рассказы?

— Конечно, есть, не проблема. Как только вы определитесь со временем, вызовете, я прилечу.

— Так чего ждать?! Все готово, едем сейчас! — хмыкнул Мерецков.

— Сейчас?! — Я озадачился. Хотя сколько там того выпитого? Так… малость.

— А что? Вы куда-то торопитесь?

— Да нет, просто неожиданно. Сейчас так сейчас, поехали?

— Поехали!

Распрощавшись с хозяином кабинета, мы вышли из здания и сели в явно трофейный «Мерседес».

— К Симановичу! — скомандовал комиссар водителю.

Ехать пришлось в центр города, в так называемую старую часть. Наверняка эти дома помнили еще времена Наполеона.

«Мерседес» завернул в какой-то дворик и остановился рядом с двумя легковыми машинами.

— Приехали. Идем, нас уже ждут, — поторопил Мерецков.

То, что мы приехали, и так было понятно. По огромной антенне на крыше трехэтажного здания.

— Ждут?

— Да, я предупредил редактора, что мы приедем. Когда узнал, что вы, товарищ Суворов, на катере, так сразу и позвонил.

— Понятно.

Мерецков явно тут был свой: пока шли по коридорам, он со всеми здоровался, уверенно открывал двери, приветливо махал кому-то.

— Вот, посиди пока тут, — завел он меня в какой-то кабинет. Судя по табличке, принадлежавший редактору Симановичу.

— Скоро эфир?

— Через полчаса.

— Что?! — искренне удивился я. — Но ведь я не успею! Когда выступал в Москве, мы почти четыре часа готовились, репетировали!

— Я в курсе, но через полчаса должен был выступать летчик-штурмовик, но он не вернулся с вылета. А тут случайно узнаю про вас. Этот шанс я и использовал.

— Что за летчик? Я его знаю? Из полка подполковника Рощина?

— Да. Капитан Ламов.

— Ламов? Черт! Я его хорошо знал, не раз вместе летали… Ясно, но как с речью? Нельзя чем-нибудь другим заменить?

— Извините, товарищ Суворов, но диктор пятнадцать минут назад уже объявил, что выступать будете вы. Сейчас подойдет редактор, и вы с ним все обсудите.

— Вот блин! — только и сказал я, когда комиссар вышел.

Батальонный комиссар Мерецков вышел из кабинета звукарей и направился к студии, у входа в которую топтался Симанович и старательно прислушивался к происходящему за неплотно прикрытой дверью.

— Ну что, как наш летчик, начал выступление? — бодро поинтересовался комиссар.

— Как ни странно, но довольно оживленно, — с заметным беспокойством ответил редактор. — Нет, я, конечно, понимаю, приказ и все такое, но выпускать в эфир в таком состоянии?!

— В каком смысле? — насторожился Мерецков.

— Так он же пьяный, на ногах еле стоит! Вы что, не видели?! — не понял Симанович.

— Пьяный?! Черт! Он же в ледяной воде был! Как я сразу не догадался! А он точно?..

— Точно. Правда, во вменяемом состоянии.

— Я же запахи вообще не различаю после гайморита!..

— М-да…

— Так какого же хрена ты его в эфир выпустил?! — начал заводиться комиссар, ища крайнего.

— Я выпустил?! Так это ваш приказ! Я не мог не исполнить его! Вы тут старший!

— Товарищи, там летчик Суворов такое рассказывает! — окликнула их одна из служащих радио. Не сговариваясь, оба бросились к репродуктору, где звучал молодой веселый голос.

Как только я сел на стул перед микрофоном, сразу непроизвольно икнул. Диктор, сидевший напротив, за другим микрофоном, принюхался и с каким-то испуганным изумлением посмотрел на меня, продолжая вести передачу:

— …и вот, товарищи, у нас в студии дважды Герой Советского Союза летчик-истребитель капитан Вячеслав Суворов. Здравствуйте, Вячеслав Александрович, вы… — Диктор быстро зашуршал бумагами с текстом, которые ему минуту назад положили на стол. — Только что вернулись с вылета и даже сбили четыре самолета противника. Не расскажете нам об этом подвиге?

— Рассказать? Почему нет?

Быстро, достаточно точно расписал бой от начала до конца, укорив себя за невнимательность. Не забыл поблагодарить экипаж катера за спасение.

Дослушав меня, диктор объявил:

— Как нам обещал товарищ Суворов, сейчас прозвучит один из юмористических рассказов…

— Рассказов? Почему нет? Сам я его слышал лишь однажды, но запомнил на всю жизнь. Называется он «Кошелка». Вообще-то текст должны озвучивать два человека, но я постараюсь работать за двоих. Два героя. Следователь и подследственный. Следователь — опытный сотрудник, у подследственного картавость и нервный тик, глаз дергается. Значит, давайте представим, что мы находимся в следственном изоляторе.

— Подследственный? — интересуется следователь, перебирая папки на столе.

— Угу!

— Садитесь.

— Спасибо, еще насифусь, — прокартавил подследственный.

— Вот дело ваше изучаю.

— Угу.

— Рассказывайте, как все было?

— Как было, как было? Обыкновенно было. Захожу я в трамвай… в полный трамвай! Передо мной стоит женщина, и в руках у нее… такая… нет, вот такая кошелка. — Подследственный разводит руками, показывая размер кошелки. — И вот эта женщина, толкая всех локтями, включая меня, открывает кошелку, достает сумочку, закрывает кошелку. Открывает сумочку, достает кошелек, закрывает сумочку. Открывает кошелку, убирает сумочку, закрывает кошелку. Открывает кошелек, достает деньги, закрывает кошелек. И знаете? Таким мерзким, противным голосом говорит: «Передайте на билет!»

Потом открывает кошелку, достает сумочку, закрывает кошелку. Открывает сумочку, убирает кошелек, закрывает сумочку. Открывает кошелку, убирает сумочку, закрывает кошелку.

— Все? — интересуется следователь.

— Не-е-ет! Потом ей говорят: «Женщина, возьмите ваш билет».

И вот эта… женщина открывает кошелку, достает сумочку, закрывает кошелку… убирает сумочку, закрывает кошелку.

— Теперь все? — с облегчением спрашивает следователь.

— Ниэ-эт! Еще через какое-то время ей говорят: «Женщина, возьмите сдачу».

И вот эта… женщина открывает кошелку, достает сумочку, закрывает кошелку… открывает кошелку, убирает сумочку, закрывает кошелку.

— Все?! — нервно заорал следователь, дергая глазом.

— Ниэ-э-т! Еще через какое-то время входит контролер, и морда у него наглая, как… еще наглее. Говорит: «Предъявите ваши билеты».

И вот эта… женщина открывает кошелку, достает сумочку, закрывает кошелку… открывает кошелку, убирает сумочку, закрывает кошелку.

— ВСЕ?! — У следователя тик уже на оба глаза.

— НЕТ! Контролер говорит: «Женщина, это не тот билет!» И вот эта женщина открывает кошелку…

— Хватит! Хватит! Да ее за это убить мало! — вскакивая, кричит следователь.

— Ну так я и убил! — смущенно пожимает плечами подследственный.

Следователь задумался.

— Молодец! Правильно сделал! Свободен!..

— Это, конечно же, шарж, и серьезно его воспринимать не надо… — проговорил я в микрофон.

Диктор, что сидел напротив, к середине рассказа покраснел, потом не выдержал и стал подхихикивать, пока не рассмеялся, вытирая струящиеся по щекам слезы платком. Как мне казалось, я полностью скопировал куплетистов Вашукова и Бандурина. Так же шепелявил, так же издевательски отвечал следователю: «Ни-и-э-эт».

В это время диктор замахал руками, прося продолжать: сам он был пока недееспособен, это было видно.

— Как я уже говорил, таких рассказов у меня несколько. Точно не скажу, но больше десятка, а сейчас я хотел бы рассказать пару анекдотов, пока мне несут гитару. Начну… хм… представьте. Сейчас с врагом сражается каждый — и на фронте, и в тылу. И не только в нашем. Вот представьте: служит в главном управлении немецкой разведки некий… э-э-э… фон Штирлиц, истинный ариец, патриот фашистского рейха — пробы негде ставить. Но это по документам. А на самом деле — коммунист, чекист старой закалки Максим Максимович Максимов. Человек, обладающий огромным мужеством, холодным аналитическим умом, но и наделённый невероятной удачливостью. И в процессе выполнения им заданий советского командования в самом фашистском логове случаются удивительные истории. Например, вот такие.

— Штирлиц, а вы почему не закусываете? — с подозрением спрашивает Мюллер. — Вы что, русский?

— Мы, немцы, — народ экономный, — выкрутился Штирлиц.

Мюллер шел по лесу и услышал стук.

«Дятел», — подумал Мюллер.

«Сам ты дятел», — подумал Штирлиц, сворачивая рацию.

Мюллер шел по улице. Вдруг ему на голову упал кирпич.

«Вот те раз», — подумал Мюллер.

«Вот те два», — подумал Штирлиц, бросая второй кирпич.

— Это, конечно, простенькие анекдоты. Давайте посложнее.

Гитлер принимает в своем кабинете Муссолини. Вдруг дверь распахивается, входит Штирлиц, ни на кого не обращая внимания, подходит к сейфу, открывает его своим ключом и начинает рыться в нем, выбрасывая ненужные документы на пол.

— Кто это? — удивленно спрашивает дуче.

— Русский разведчик Максимов, — безразличным тоном отвечает фюрер. — У нас замом Мюллера числится.

— Так почему же вы его не арестуете?

— А, все равно отвертится.

Гестапо обложило все выходы, но Штирлиц вышел через вход.

— Или вот…

Приезжает Гитлер в сумасшедший дом. Все пациенты выстраиваются в шеренгу и поднимают правую руку с криком «Хайль Гитлер!». Гитлер проходит вдоль шеренги и в конце видит человека с опущенной рукой. Спрашивает:

— Что же ты меня не приветствуешь?

Человек отвечает:

— Так я же не псих, я санитар.

— Или… А вот и гитару с гармонью принесли.

Подхватив гитару, принесенную местной служащей с потекшей тушью, — она явно плакала — сделал перебор, проверяя звучание, и прежде чем играть, произнес:

— После юмора хотелось бы спеть чего-нибудь такого, веселого, бодрого, военного. К сожалению, таких у меня всего пара, надеюсь, вам понравятся, я их еще не исполнял. Первая посвящается всем водителям, и не только фронта, а еще и тем, кто кует победу у нас в тылу.

Через горы, реки и долины, Сквозь пургу, огонь и черный дым Мы вели машины, Объезжая мины, По путям-дорогам фронтовым…

— Хэ-хэ-хэ, — вытирая слезы от смеха, невольно хохотнул Мерецков.

— Да, как ни странно, но первую часть он отработал хоть и напряженно, но за цензуру не вышел, — ответил Симанович.

— Это да. Вроде все в порядке. Вон, слышишь, и песни хорошие… Нужные.

— Это да, главное, чтобы что-нибудь не ляпнул, отвечать-то нам.

— Если бы хотел, то ляпнул. Видишь же, что он себя контролирует.

— Посмотрим, до конца эфира еще десять минут осталось. Давайте лучше песню дослушаем, хорошо поет, все-таки талант у мальчишки…

Эх, путь-дорожка фронтовая! Не страшна нам бомбежка любая, Помирать нам рановато — Есть у нас еще дома дела.[3]

— А сейчас, товарищи, представьте, что прошло двадцать… ну может, даже тридцать лет. Мы, конечно, победили, и вот какую песню МОГУТ написать наши потомки… — послышался из репродуктора немного плавающий, слегка запинающийся голос Суворова.

— О чем это он? — повернулся к комиссару Симанович.

— Ой, сейчас что-то будет… — что-то предчувствуя, пробормотал резко вспотевший Мерецков.

Адъютант Мехлиса с силой бил судорожно кашлявшего Льва Захаровича по спине. Комиссар, посмеиваясь, с удовольствием слушал своего подопечного, который довольно неплохо выступал по местному радио, пока в конце передачи не произнес странные слова. К сожалению, Лев Захарович в это время пил крепкий грузинский чай, так что неудивительно, что он поперхнулся.

— …прибаф-фь… — прохрипел Мехлис.

Адъютант подошел к большому ящику радио и прибавил громкости. Кабинет наполнила ПЕСНЯ:

От героев былых времен Не осталось порой имен. Те, кто приняли смертный бой, Стали просто землей, травой. Только грозная доблесть их Поселилась в сердцах живых. Этот вечный огонь, Нам завещанный одним, Мы в груди храним…[4]

— Товарищ капитан, просыпайтесь, уже восемь утра, — тряс меня кто-то за плечо.

С трудом разлепив глаза, я увидел над собой склонившегося ведомого.

— Степка, долетел, значит?

— Долетел, товарищ капитан.

— Хорошо. Что вчера было? А то я смутно помню.

— О-о-о, вы вчера по радио выступали, все под таким впечатлением! Спрашивают, когда вы еще про фон Штирлица?..

— Штирлиц?! Радио? Какое еще, на фиг, радио?! — перебив, с недоумением переспросил я.

Лаврентий Павлович Берия стоял у окна и наблюдал, как два водителя копаются во внутренностях его машины. Трехлетний «Паккард», на котором в последнее время ездил всесильный нарком, пару дней назад стал дергаться в тот момент, когда трогался с места, и сейчас водитель, позвав на помощь коллегу, ковырялся в движке.

— Совершенно ничего не помнит? — поинтересовался нарком, отворачиваясь от окна.

— По крайней мере, не симулирует точно. В течение получаса он смог вспомнить только то, что: «Там вроде обои зелененькие были». В принципе не ошибся, в студии стены окрашены в зеленый цвет, — ответил стоявший навытяжку капитан госбезопасности Никифоров.

До войны он даже помыслить не мог, что станет порученцем САМОГО Берии, но через месяц с её начала в обычный штатный полк, которого ждала судьба десятков других авиачастей, попал странный паренек. Потом все закрутилось-завертелось, и вот капитан уже полгода как личный порученец наркома. Нет, это, конечно, хорошо, но постоянно отслеживать Суворова было возможно, только когда он рядом. Конечно, люди Никифорова постоянно находились рядом с летчиком — взять того же особиста полка, но личное присутствие все-таки лучше. Хотя не в том случае, когда парень оказался на Керченском фронте. За несколько дней Суворов все поставил вверх дном, и капитану до сих пор приходилось исправлять все, что натворил поднадзорный. Никифорову даже пришлось выслушать резкую отповедь наркома на действия Суворова, что было очень неприятно.

— Что он говорит про исполнение?

— Когда ознакомился с текстом, скривился. Явно узнал, потом понес всякую чушь, что не помнит ничего.

— Врет?

— Про выступление нет, а то, что было в записи передачи, он знает. Даже пару анекдотов про этого фон Штирлица рассказал, правда, очень неприличные, но смешные. Беспокоит другое, реакция армии и флота на выступление Вячеслава.

— Сильно впечатлились? — поинтересовался нарком, расхаживая по кабинету, вынуждая порученца постоянно поворачиваться вслед за ним.

— Более чем. Политотдел фронта завален просьбами организовать выездные концерты с участием Вячеслава. Когда я вылетал из Керчи, количество писем перевалило за десять тысяч.

— Ого!

— Большую известность среди простых бойцов и командиров получил этот фон Штирлиц. До выхода Суворова в эфир диктором было озвучено, когда и во сколько Вячеслав будет выступать, поэтому многие успели запастись писчими принадлежностями. Многие знали, что он во время таких выступлений поет новые песни, вот и… дождались. Несмотря на довольно продолжительное время эфира, фактически все слова Вячеслава были тщательно записаны и распространены среди бойцов. Кстати, в основном этим занимались политруки. Так что если кто и не слышал передачи, то читал ее, поэтому-то этот фон Штирлиц и стал так известен на Керченском фронте. Боюсь только, что ненадолго, солдатский семафор быстро передаст их на другие фронты.

— Вы хотите сказать, что согласны с товарищем Мехлисом? — с любопытством поинтересовался Лаврентий Павлович.

— Да, я с ним согласен. Выступление выездных юмористических бригад от политотдела довольно интересная задумка, тем более с рассказами, пантомимами и анекдотами Суворова. Да и напечатать небольшие книжки с анекдотами тоже хорошая идея. Когда Вячеслав услышал об этом, он предложил вставлять пару новых анекдотов в каждом выпуске армейской газеты. Правда, среди сотрудников Политуправления фронта эта идея не нашла отклика.

— Хм. — Берия задумался. Развернувшись, он неторопливо подошел к шкафу — через открытую дверцу Никифоров разглядел серебристую дверцу сейфа. Несколько раз щелкнул замок, и нарком вернулся к столу с довольно толстой папкой в руках. — Ознакомьтесь, капитан, это все, что мы смогли найти на Суворова. Пока проверить место жительства во Франции не получается, оставим это на будущее.

Никифорова проводили в один из кабинетов в наркомате, где и заперли вместе с папкой. В течение часа он тщательно изучил представленный материал, делая пометки в одном из выделенных секретарем блокнотов с меткой «Совершенно секретно». Так он сопоставлял схему появления Суворова с его словами. И чем больше капитан работал над схемой, тем больше понимал, что ничего не сходится. Теперь было ясно точно, что вся история его подопечного шита белыми нитками. Вячеслав Суворов появился, как казалось, из воздуха или… у него была проработанная легенда одной из спецслужб. Хотя… столько мелких неточностей ставили крест на этой мысли. Разведка так топорно не работала.

— Ознакомились? — спросил Берия, когда секретарь наркома провел капитана в кабинет.

— Да, товарищ нарком!

— Озвучьте все, до чего додумались.

— Есть! Появление у нас Суворова было более чем странно. Мы сумели допросить фактически всех, с кем общался объект. По словам подполковника Тонина, который в то время еще ходил в майорах и вместе с объектом выходил из окружения, Вячеслав изначально лгал. Первым делом он сообщил, что является сыном красного командира. Полковника авиации. Но после того, как заметил, что ему не верят — в основном из-за отличительного поведения от других, — стал говорить, что его отец — хороший знакомый генерала Рычагова. Вместе с тем в окружении вел себя достойно, за ним числилось, по словам товарища Тонина, более десятка уничтоженных солдат противника. Мелкие нестыковки и манера поведения дали возможность заподозрить, что он немецкий диверсант, поэтому к нему был приставлен один из пограничников, сержант Слуцкий, именно он довел Вячеслава до самолета, на котором тот долетел до Минска. По словам Слуцкого, допрошенного после выхода из окружения, Вячеслав вел себя после прорыва совершенно нормально, ну кроме той фразы, когда уничтожил танкистов, что убил их только из-за того, что хотел есть. Следователей заинтересовал один момент. Со слов Суворова, распознавать фальшивые документы его научил как раз сержант Слуцкий, но при допросе выяснилось как раз наоборот. Про метки ему рассказал именно Суворов. В общем, все было наоборот. Это один из множества странных моментов в биографии Суворова, отмеченных в его деле. Далее все действия Суворова общеизвестны… Чертова пресса, — тихо пробормотал Никифоров и продолжил: — По словам наших полиглотов, владение французским языком у Вячеслава на очень высоком уровне, но он не является для него родным. Такое вполне может быть, если он воспитывался в семье эмигрантов, и русский язык для него родной, однако все-таки есть некоторые сомнения…

В это время на столе наркома вдруг требовательно зазвонил один из трех телефонов.

— Слушаю! — подняв трубку сказал Берия, взмахом руки прерывая доклад. — Где? Приступить к поискам силами разведгрупп!

Положив трубку, нарком несколько секунд с интересом рассматривал Никифорова.

— Что вам известно об операции, разрабатываемой штабом фронта и отдельным полком Ставки?

— Да… все, товарищ Берия. Когда я вылетал в Москву, уже более-менее точно определились со временем вылета. Насколько я знаю, для операции планировалось использовать два звена истребителей и два «таиров».

— Операция выполнена успешно, однако из вылета не вернулись три машины. Один из Та-3 и… майор Суворов со своим ведомым, старшим лейтенантом Микояном…

— …ты уверен, что я это пел?! — спросил тихо, говорить громко мне здоровье не позволяло.

— Да, товарищ капитан. Вот у меня все записано, слово в слово.

— Мать!

Быстро пробежав глазами текст, я только застонал.

— Как я понимаю, ты ничего не помнишь? — вдруг послышался от дверей голос Никифорова.

— Не помню!

И вот тут-то и выяснилась настоящая сущность особиста — он мне даже пить не давал в течение двух часов самого настоящего допроса, разве что без применения спецсредств.

— Да не помню ничего! — уже орал я в конце допроса.

— Обои вспомнил, вспомнишь и остальное, — невозмутимо ответил Никифоров. А перехватив мой взгляд, брошенный на кобуру, висевшую на спинке стула, усмехнулся и вдруг сказал: — Ну все, хватит на сегодня.

— А что, подобная пытка повторится?

— Конечно! Выступление у тебя получилось просто замечательное, это политотдел фронта так считает, но вопросы по репертуару все равно будут, — ответил он, вставая и убирая в планшет блокнот с записями.

— Весело.

— Возможно. Все, пока, встретимся позже.

Махнув вслед особисту, невольно ударил по локтю другой рукой, показывая, где я видел его допросы, после чего повалился на подушку и простонал:

— Воды!

Через пару минут, немного придя в себя, вышел из землянки, морщась от солнца, лучи которого, отражаясь от таявшего снега, били прямо в глаза.

— Полк! — внезапно рявкнул кто-то голосом, очень похожим на голос Стрижа. — Смирна!

Перед землянками выстроился ВЕСЬ полк — летчики, механики, техники…

— Товарищи! Лучшему летчику, певцу и композитору… Ура! Ура! Ура!

Я стоял и смущенно улыбаясь смотрел на ребят.

— Спасибо, — только и удалось выжать из пересохшего опять горла, на глаза начали наворачиваться слезы.

— Это тебе спасибо, сынок, — положив ладонь мне на плечо, ответил подполковник Стриж. Рядом молчаливой глыбой стоял комиссар.

— Да вроде не за что, я же не помню ничего…

— Может быть, но «Песню потомков» я не забуду никогда. Знаешь, мурашки вот с такой кулак по спине бегали, когда я тебя слушал, — показал крепко сжатый кулак комполка.

«Уже „Офицеров“ окрестить успели».

Через минуту меня захлестнула волна однополчан. Никогда в жизни до этого не получал столько хлопков по плечу, объятий и жадных поцелуев — это медички постарались из полкового санвзвода. Еще через полчаса сидел за длинным столом и с тоской смотрел на спиртное вокруг.

Следующий день особо внимания не привлекал: в основном занимался с сотрудниками политуправления фронта, которые выдернули меня из полка и поселили в гостинице в Керчи, что совсем нехорошо. Сегодня ожидались новые машины, которые мы заказали пару дней назад вместе с летчиками из Центра.

Однако и политруки были в своем праве — это даже мне пришлось признать. За состоянием бойцов в окопах тоже надо следить и давать им передышку. И что, как не подобные выступления, отвлечёт их хоть на маленькое, но счастливое время без войны? Это тоже надо учитывать. Вот местные, почесав затылки, и решили проводить юмористические концерты, составляя конкуренцию музыкальным.

Точно не знаю, но слышал краем уха в политотделе, что это была идея самого комиссара Мехлиса: мол, именно он придумал создать эти выездные бригады. Правда, нет — не знаю, но местные сотрудники носились как наскипидаренные.

Пока сидел и ждал, сам подкинул пару идей. Радийщикам понравилось, даже назначили время следующего выхода в эфир. Через три дня, о чем и сообщили в местных новостях. Меня только одно позабавило, раньше местное радио транслировало Москву, теперь пришел приказ: мой выход в эфир будет транслировать Москва.

К обеду следующего дня меня вызвали в полк. Оказалось, нас с ведомым должны были награждать, за что — не понятно, но нужно готовиться. Пока Степка собирался, я сбегал и осмотрел свою новенькую машину. Истребитель был хорош, если бы выбирал сам, тоже положил бы глаз на него. В общем, не зря доверился ведомому.

Утром мы при полном параде выехали в Керчь, в штаб фронта.

Я тупо смотрел на маузер в своих руках, пытаясь понять, как такое могло случиться? Однако как ни смотрел, дарственная табличка так и не исчезала, продолжая сверкать на весеннем солнце. «„Дважды Герою Советского Союза майору Суворову за отличное выполнение боевого задания от командующего фронтом генерал-лейтенанта Власова“, — мысленно прочитал я. — За какое задание? Непонятно. Я вообще-то на свободной охоте был. Или это про „помощь“ контрразведке, когда в тюрьму загремел?»

В это время получил локтем в бок от ведомого.

— Служу трудовому народу!

— Ну молодец, герой. Хвалю, — улыбаясь, протянул руку комфронта.

«Сломать или не сломать, вот в чем вопрос?» — подумал я, пожимая руку Власову, пытаясь не выдать своих мыслей. Однако чувство брезгливости не оставляло меня целый день и не прошло, пока не помыл руку техническим спиртом.

После процедуры награждения состоялся небольшой банкет, на котором присутствовали все награжденные. На самом деле их было не так много — десятка два всего. Из летчиков только мы со Степкой да молодой пилот из полка Рощина. Он умудрился на своем «Яке» сбить в одном бою три «Хейнкеля», за что и получил такой же орден, как и мы с ведомым. «Красную Звезду». Банкет был так себе, с кремлевским не сравнить. Я в Кремле был хоть и один раз, но оценить успел, так что не впечатлился, хотя организаторы старались, это было видно. Вида не подал, конечно, кивал довольно, приподнимал стакан с вином во время произнесения очередного тоста, но не пил — хватит, теперь не знаю, как последствия расхлебывать. Правильно про алкоголь говорят: зеленый змий.

Кроме орденов, мы получили следующие звания. Я майора, а Микоян старшего лейтенанта. Сейчас он стоял рядом, рубиново сверкая первой наградой.

«Вот что странно, — всплыла мысль, — у Степки уже двенадцать сбитых на счету, а он только „Красную Звезду“ получил. Нет, я, конечно, понимаю, что все наши представления еще крутятся в бюрократической машине армии, но все-таки что-то больно долго. Эх, жаль, отменили Героя за десять сбитых, как было раньше. Так же как и в моем мире, увеличили до пятнадцати. У нас в полку уже на четверых летчиков ушло представление на награду. Главное, успеть получить, пока планка не скакнула за двадцать сбитых!»

Вздохнув, поправил кобуру, в которой покоился теперь уже наградной пистолет, до сих пор не зная, как реагировать. Если вернусь в свое время, никто же не поверит! Хотя… отцу лучше не говорить, у меня голова не такая крепкая, чтобы вытерпеть его затрещины. Он-то уж точно не простит, что я взял награду из рук предателя.

Снова вздохнув, покрутил пальцами стакан с крымским вином, которым угощали награжденных и командование. Невольно звякнув всеми наградами, которые пришлось надеть, взял со стола кусок полукопченой колбасы и, откинувшись на спинку стула, с интересом осмотрелся.

— Товарищ майор? — окликнул меня боец Рощина.

— Слушаю, сержант.

— Вы не споете? Пожалуйста.

— Извини, сержант, настроения нет. Совсем, — вздохнул я. Его действительно не было.

— Бывает, — тоже вздохнул сержант.

Во главе стола посадили Власова, по бокам командиры, один раз даже Мехлис мелькнул, но на банкете почему-то не присутствовал. Видимо, из-за этого нервничал начштаба фронта генерал Толбухин. Он, как ни странно, после чисток усидел на месте. Вроде за него сам Ворошилов похлопотал, но это только слухи.

В двух метрах от нас двое командиров что-то обсуждали если не на повышенных тонах, то довольно горячо. Бросив на них быстрый взгляд, продолжил осматривать зал бывшего кинотеатра, где мы все разместились.

Заметив, как Толбухин, посмотрев в мою сторону, что-то сказал стоящему рядом командиру, понял, что генерал хочет поговорить. И не ошибся — скоро подошедший старший лейтенант пригласил в кабинет Толбухина.

— Когда вернусь, не знаю, если что, жди в гостинице, — предупредил я Степку, вставая и ставя на стол стакан с соком, на который поменял вино.

Кабинет генерала находился в другом здании, пришлось пересечь небольшую площадь и через дворик, который охранял одинокий часовой с винтовкой, войти в высокий трехэтажный дом.

— Прошу, товарищ майор, — толкнув дверь, пропустил меня вперед лейтенант.

Как ни странно, несмотря на то что мы вышли из зала, где шел банкет, первыми, генерал уже был в кабинете. Причем он был не один — у окна стоял Мехлис. Вот уж кого мне видеть не хотелось, так это его.

— Здравствуйте, товарищ Член Военного Совета! Здравствуйте, товарищ генерал! — рявкнул я, вытягиваясь.

Мехлис молча кивнул.

— Проходи, майор, есть у меня к тебе тут дело интересное, — указал на соседнее кресло начштаба фронта.

— Слушаюсь!

— Чаю?

— Можно, товарищ генерал.

Подняв трубку, Толбухин попросил неизвестного абонента принести чаю.

— Гадаешь, почему я тебя вызвал?

— Да, товарищ генерал.

— Дело тут такое, можно сказать, крупное. Два часа назад под Феодосией был сбит «мессер». Летчик выпрыгнул, его взяли наши стрелки, тут все в порядке. Интересно другое: при допросе пленный сообщил одно очень интересное сведение. Завтра в одиннадцать часов несколько пар истребителей, в которых должен был находиться и сбитый летчик, будут сопровождать автоколонну, прикрывая ее с воздуха. Командующего интересует именно эта колонна, а вернее, тот, кто в ней едет.

— Важная птица?

— Генерал Эрих Манштейн, — кивнул Толбухин.

— Мы на вас, товарищ Суворов, очень надеемся. Очень, — вдруг сказал Мехлис…

Склонившись над картой, подполковник Стриж пытался понять, что именно ему не нравится в плане. Сильно не нравится.

За соседним столом расположились несколько командиров. В основном это были представители оперативного отдела штаба фронта, которые и занимались разработкой операции по уничтожению вражеского генерала. Среди них выделялся майор Литвинов, начштаба полка. Комиссара не было, он сейчас находился с летчиками, исполнял свои прямые обязанности, то есть подбадривал их, настраивал на бой.

— Майор, подойдите, — позвал меня Стриж.

Я только вошел в землянку и таращил глаза, привыкая к царившему в помещении полумраку.

— Что ты об этом думаешь? — поинтересовался комполка, ткнув пальцем в извилистую ленту дороги.

— На ловушку похоже. Если вот тут и тут поставить мелкокалиберные автоматические зенитки, то «таирам» при штурмовке придет швах. А если вот тут на удалении разместить несколько пар истребителей, то они нас перехватят при возвращении. Мутно тут как-то все. Не нравится мне этот вылет. И место, которое штабные выбрали, где мы должны перехватить генерала, тоже. Нет, оно, конечно, удобно, деваться им с дороги просто некуда, но… не нравится мне это, и все тут!

— Мутно? Хм, забавно сказал… но верно. Мутно… — Словно попробовав на язык новое выражение, подполковник продолжил: — Правильно выразился.

— Угу. Не лететь не можем, но и лететь… Нюхом чую, что-то тут не так.

— Вот и мне все это не нравится, — постукав карандашом по карте, признался Стриж.

— Есть у меня идея одна, только… — Я замолчал, скосив глаза на что-то обсуждавших командиров.

— Да? — Комполка тоже покосился на оперативников и предложил пройтись до столовой, заодно поговорить.

Время было утреннее, поварихи заканчивали готовить завтрак, так что скоро по ближайшим пунктам базирования повезут термосы с едой и чаем, а нас пригласят в большую землянку с общими столами. У нас не было разделения на командиров и бойцов, зачастую приходилось обедать, садясь между оружейником, пропахшим сгоревшим порохом и оружейным маслом, и писарем из штаба. Всяко бывало. У нас только кормежка другая, нормы питания разные. Причём пилоты иногда с завистью смотрели, как техники наворачивают горбушку чёрного хлеба с тушёной капустой или зелёный горошек хрумкают. Нам этого просто нельзя. Не знаю, может быть, и это влияло на наш сплоченный коллектив, но по крайней мере работали все, как в последний день, выкладываясь полностью.

Кстати, теперь, как я считал, наш полк ничем не отличается от истребительных частей сорок пятого года. Те же соседи летали максимум три раза в день, да и то если погода летная, у нас же было не так. Зачастую летчики даже из кабин не вылезали, когда шли отчаянные бои на Украине. Пять-шесть вылетов тогда уже считалось нормой. На Крымском фронте пока такого напряжения не было, так что один-два, да и то наперехват по наводке постов ВНОС. На свободную охоту летали мало — нам запретили. Пятой точкой чувствовал, что тут что-то не так, явно командование к чему-то готовилось, вот и не разрешало пугать немцев.

Спустившись в полутемное помещение столовой, я вдохнул приятные, отдающие мясом, ароматы из кухни и, кивнув на дальний столик, направился к нему. Завтрак был еще не готов — слишком рано, пять утра все-таки, так что мы могли свободно поговорить, пока столовая пустовала.

Попросив выглянувшую из соседнего помещения официантку принести чаю, мы сели за стол лицом к двери, спиной к бревенчатой стене.

— Излагай, — буркнул Стриж, как только официантка удалилась, оставив на столе поднос с двумя кружками и вазочкой с вареньем.

Отдельно в небольшой корзинке — их делал один из бойцов охраны из местной лозы — лежало свежее печенье.

Бросив в кружку желтоватый сахар, что заставило подполковника поморщиться — он никак не мог понять, как можно пить сладкий чай с вареньем, ответил:

— Не нравится мне вся эта суета вокруг колонны. Немец, говорят, чуть ли не сам все начал рассказывать, даже побить сильно не успели… Гладко уж больно все, как на блюдечке. Не верю я в такие подарки.

— Думаешь, ложная колонна?

— Да кто ее знает?! Но использовать нужно весь полк, мало того, привлечь и часть майора Рощина. У него как раз «Илы», а они нам там ой как пригодятся. Ему ведь, кажется, пополнили штат?

— Пополнили… А как с самой операцией?

— Придется действовать по плану. Эти штабисты нам другого выхода не оставили. Будем пытаться изменить первоначальный план — еще взвоют, трусами обзовут. Нет, нужно работать именно по старой схеме, а вот при подлете и действовать по плану «Б».

— Есть наметки?

— Есть, как не быть, — вздохнул я, намазывая на печенье слой малинового варенья.

— Излагай!

Убрав в сторону печенье, вытащил из голенища сапога карту, расстелил ее на столе и карандашом стал наносить метки, объясняя суть.

— Хм, неплохо. Сам разработал?

— Шутите? Всем миром сидели. Привлечь Рощина вообще Покрышкин предложил. Прав он скорее всего, есть там зенитки. Для штурмовки «Илы» подойдут как нельзя лучше, все равно ничего другого у нас нет.

— А полк Гайсина?

— «Пешки», что ли? Ими бомбить, если только точно знаешь, где цель… но идея хорошая. Есть у нас что-нибудь крупное для налета?

— Внимание отвлечь хочешь?

— Угу.

Мы склонились над картой, прикидывая варианты. Понемногу новая схема стала четче и четче прорисовываться в блокноте Стрижа, пока не обрела законченный вид.

— У тебя ничего не слипнется?! — скорее с любопытством, чем возмущенно поинтересовался комполка, наблюдая, как я откусил печенье, стараясь не капать джемом, потом зачерпнул полную ложку варенья из вазочки и запил все сладким чаем.

— Не, у меня прокладка…

— Держись сзади как приклеенный. Помни, ты работаешь по дальнему радиусу, я по ближнему, — напутствовал ведомого, шагая к своему истребителю. Аптечка на груди немного мешала, но я не обращал внимания — уже привык к ней.

— Хорошо. Тандемом работаем?

— Да. Пара Евстигнеева на подхвате. Они верхним эшелоном идут.

— Понятно, а что наблюдатель? Докладывал уже? — останавливаясь у моей машины, поинтересовался Микоян.

— Угу. Немцы подняли в воздух два своих высотных разведчика, вот они и держат небо. Кириллов пытался занять позицию, но они его шугнули. По семь пулеметов в каждом — не шутка.

— Это да.

— У них в потолке разница почти четыреста метров. Стриж приказал ему подняться повыше и навалиться на них сверху. Нам чужие глаза не нужны.

— Справится?

— Петька-то? Хм, должен. У него же вроде числятся сбитые?

— Да, два записал. Но он по бомбардировщикам работал, помните, когда большая свалка была под Харьковом?

— Помню.

— Вот он отбившихся и отлавливал.

— Еще я помню, как ему за это влетело: бросил пост, и бой шел без наблюдения. Чуть под трибунал не попал, но… молодец, смелости и азарта ему не занимать. Дисциплину бы только привить…

— Товарищ майор! Ракета! — крикнул стоявший у крыла истребителя техник.

— По машинам!

— Ни пуха ни пера, товарищ майор, — привычно пожелал мой механик старший сержант Коровин.

— К черту!

Через десять минут, выстраиваясь в боевой порядок, наши четыре звена — два Ла-5 и два Та-3 — направились к месту проведения операции «Ромашка».

Оглядев строй, я полез выше, Евстигнеев соответственно тоже — он был в моем звене. Сам старлей по плану постоянно должен был держаться выше нас со Степкой, прикрывая сверху.

— Глаза, что у тебя? — Штаб полка стал вызывать Кириллова, мы же хранили радиомолчание.

— Одного подшиб, ушел на свою территорию, второй крутится, верткий, сволочь.

— Что с землей?

— Объекта наблюдаю в пункте три.

— Понял. Убери оттуда лишние глаза, понял?

— Понял, работаю.

Несмотря на обязательное при перелёте радиомолчание, нам просто необходимо было знать, что там сейчас творится. Поэтому-то наблюдателя вызывал полк. Мы же слушали переговоры, не обнаруживая себя. Не надо считать гитлеровцев идиотами: радиоперехват у них работал всегда отлично, да и опрос немецких пилотов, которым удалось выжить в воздушных схватках, давал много возможностей для анализа. А людей, умеющих работать головой, в Люфтваффе всегда хватало. Так что летели мы и слушали переговоры, по-прежнему общаясь между собой знаками.

Заметив первый ориентир, я покачал крыльями, привлекая к себе внимание, дальше мы стали снижаться, пока не полетели на бреющем. Бой на малых высотах, конечно, не для «Лавочкиных» — они немного туговаты становятся, средняя высота — вот их стихия, но выбирать не приходится.

— Ориентир пять, — прозвучал в эфире голос наблюдателя. — Глаз нет, работайте спокойно.

Это уже не нам. Свое дело разведчик сделал и сейчас висел над будущей засадой, наблюдая за перемещениями немцев.

Внезапно меня пробила дрожь, от которой затряслись руки, вспотели ладони и появилась слабость в ногах. Недоумевал я недолго, почти сразу сообразив, что это самый настоящий страх. Тот, который уже испытал однажды, когда в первый раз шел в атаку, прорываясь из окружения.

Тогда меня спасло то, что мы почти сразу вступили в рукопашный бой, но здесь нам лететь еще две минуты, заходя на колонну с тыла. Можно было бы расслабиться, порелаксировать, как говорили в мое время, однако мешало одно «но». Летели мы на бреющем, до иных верхушек остроконечных скал можно было рукой достать, так что мысль прикрыть глаза растаяла, даже не оформившись до конца, оставалось сцепив зубы потихоньку приходить в себя, надеясь успеть к началу боя.

Кинув быстрый взгляд на небо, только довольно улыбнулся: немец при уходе успел-таки засечь нас, не мог не заметить. Пока все шло по плану. Молодец Кириллов, сработал как надо.

Немного потянув штурвал на себя, я, чуть было не коснувшись пузом истребителя верхушки холма, перелетел ее и начал спускаться в долину, направив машину к двум скалам — не горы, но тоже довольно высокие. Именно между этими скалами и вилась дорога. По расчетам, мы должны были встретить колонну в ущелье. План неплох, даже очень неплох, однако после совещания между всеми командирами полка мы окончательно поняли, что это все-таки ловушка. Не помогло в первый раз, хотя тогда немцы довольно неплохо проредили наши ряды, решили попытаться еще.

Под брюхом истребителя проносилась дорога, на которой попадались небольшие колонны грузовиков и легковые машины, которые при нашем появлении в панике скатывались в кюветы.

Наблюдая разбегавшихся водителей и пассажиров, я только усмехался, они не наша работа.

Вытянув правую руку, посмотрел на нее. Все еще дрожит, однако слабость уже ушла. Живем.

Подправленный план был прост, можно сказать, даже очень прост, на этом и строился расчёт. Прежде всего, мы повторили прошлый опыт. То есть первыми послали подсадных, причём именно столько машин, сколько нужно, по мнению немцев, для успешного выполнения задания. На этот раз в роли приманки выступали ЧЕТЫРЕ звена, а не как с Архиповым, когда он встретился с лучшими гитлеровскими асами, воевавшими в Крыму одним звеном. Во-вторых, подсадным был и я тоже. В первый раз меня не пустили, тут же удержать не могли — уже понимали, что это может мне навредить. Придать неуверенности в себе. В-третьих, за нами шли ТРИ полка, два из которых чисто истребительные.

Как и предполагалось планом, Кириллов дал наблюдателю засечь приманку и отогнал его, так как на подходе были остальные. Немцы наверняка рассчитывали максимум на пару десятков советских самолетов, нас же окажется гораздо больше. Сила ломит силу. Да и пополненный до полного штата полк жаждал реванша. Жаль, не могла участвовать в бою часть Седого — ушла на переформирование и обучение в Центр. Они, как и мы, переходили на «Лавочкины».

Наша задача была проста: выяснить силы немцев, передать данные и при возможности уничтожить колонну.

Мельком глянув на наручные часы, дал газу, вырываясь вперед — сейчас я за разведчика, буду наводить «таиры» на обнаруженные цели.

Судя по времени — пора! Десять минут назад две эскадрильи «пешек», которые работали отдельно от нас, атаковали крупную железнодорожную станцию, третья эскадрилья шла во второй волне. Так что в эфире сейчас паника, наземные службы уже вызывают помощь. Те, что участвуют в ловушке, вряд ли дернутся, а вот те, что на подхвате — точно уйдут. Так что силы гансов мы ополовинили наверняка.

«Все-таки не скалы, горы», — подумал я, влетая в широкое ущелье.

Дорога вилась вплотную к левому склону, у правого — глубокий обрыв и неширокая река, бурно бежавшая по каменистому дну. В общем, некуда деться немцам. При налете шансов нет.

— Атакуем! — крикнул я, увидев в полукилометре впереди бронетранспортер передового дозора.

— Есть зенитки! — раздался в эфире вопль Евстигнеева, он как привязанный шел на сто метров выше.

— Где?

— Наблюдаю четыре мелких пушки на двухстах метрах.

— Двухстах?! — с недоумением переспросив, поднял я голову, разглядывая скалы наверху.

Мы перехитрили не только немцев, но и себя. Зенитки были, но они находились выше на склонах. Меня удивило, как фрицы их наверх затащили.

Внизу зенитки тоже были, шли в составе колонны на первом грузовике и последнем.

— Глыба, сшибай их на хрен! — заорал я, делая горку и начиная работать по колонне. Передовой грузовик мы уже пролетели, так что бил по замыкающему. В разные стороны полетело что-то железное, и зенитка, замедляясь, окуталась черным дымом и съехала на обочину.

— Голубь, первой идет зенитка, — предупредил я командира штурмовиков капитана Афанасьева.

— Принял, — лаконично ответил тот.

Дальше колонна уже их работа, наша — связать боем истребительное прикрытие, падавшее сверху.

— Сокол-четыре, держи штурмовиков, «худые» наши, — приказал я второму звену. На полном газу потянул ручку на себя и вырвался на волю. Теперь мы оказались меж двух огней, вот только пушки наверху всё равно не могли стрелять — «мессеры» зашли в зону поражения.

Охрана колонны, как и говорил пленный, состояла из четырех пар, три из которых падали на нас сверху. Четвертая кружила выше, явно выжидая момента для нападения.

Преимущество всегда у того, кто сверху. Эту прописную истину немцы знали не хуже нас. Однако и мы не пальцем деланные, такую возможность просчитали, даже поставили ее как основную — ну кроме того, что зенитки будут выше, чем предполагалось, — так что как противостоять, знали, даже составили схему противодействия.

— Второй, бери ту пару, что слева, остальные мои, наверх тоже посматривай!

— Понял! — только и успел сказать Евстигнеев, как мы столкнулись с немцами на встречных курсах.

Бой начался на пределе скорости на восьмистах метрах, но огнем прицельно пустить успели, разминувшись друг с другом.

Разворачиваясь, чтобы встретить повторную атаку в лоб, я успел мельком глянуть вниз. Там творился ад. Видимо, вторую зенитку уничтожили с ходу, и сейчас на миг, в развороте, показываясь над ущельем, штурмовики снова бросались в атаку. Вражеские зенитчики, сидевшие наверху, только в бессильной злобе наблюдали за ними, стрелять они не могли: как я уже говорил — мертвая зона.

Заметив, как ведомый Евстигнеева ловко сбросил «худого» с хвоста и они вместе атаковали другую пару, заходившую уже на меня, вспомнил, как постоянно повторял пилотам: «Есть три важнейших вывода для летчика в бою: всегда осматривать хвост своего самолета, никогда не нарушать дисциплину в воздухе, контролировать расход боекомплекта».

Евстигнеев был одним из фанатов этого правила, что повысило его выживаемость. За два месяца он всего единожды получил попадание в самолет, да и то через несколько секунд после того, как его прошлый ведомый был тяжело ранен и вышел из боя.

— На сука! На-на-на! — прорычал я, добивая «худого».

В эфире стоял сплошной мат. Дрались мы, дралось второе звено, дралась подошедшая помощь. Деловито командовал старший у штурмовиков капитан Афанасьев, уводя своих: они свое дело уже сделали. Колонна и все зенитки уничтожены.

— Второй! Помоги Соколу, на него шесть пар навалилось.

— А как вы?

— Справимся! Работай! Недолго осталось! — Последнее я не сказал, простонал. Перегрузка просто вдавила меня в кресло.

К этому времени мы с Евстигнеевым сбили по одному «мессеру» и отбили атаку четвертой пары, когда одиночный ганс зашел со стороны солнца. Заходил на меня, но Микоян, в последний момент заметив атаку, успел вклиниться между нами.

— Черт! Меня подбили! — услышал я крик Степки.

Меня обдало холодом, переходящим в ярость. Сбили моего ведомого! Нет, мы, конечно, обговаривали такую возможность, даже нашли две более-менее подходящие площадки для вынужденной посадки на случай, если повреждения катастрофические и до своих не долететь.

— На-на-на! — Истребитель затрясся от длинной очереди. Подбивший Степку «худой», лишившись крыла, свалился в штопор.

— Как ты? Дойдешь?

— Нет! Все! Двигатель заглох! Есть дым!

Я быстро осмотрелся.

— Давай на вторую площадку! — Прыгать он уже не мог, высоты было едва за триста метров.

— Попробую спланировать…

— Черт! Горишь! Попробуй в пике сбить пламя!..

Немцы, видя, что я связан по рукам и ногам прикрытием своего ведомого, усилили напор.

— Готов! — яростно ухмыльнувшись, с чувством глубокого удовлетворения проводил огненный комок «мессера», падающего вниз.

Оставшиеся две пары фрицев отлетели, чтобы перегруппироваться, и издали наблюдали, как я кручусь около горящего ведомого — он так и не смог сбить пламя и шёл на вынужденную.

На вторую площадку Степка уже не успевал — она была выше, так что единственным шансом оказалась дорога.

Крутя головой, опасаясь внезапной атаки, я провожал Микояна глазами. «Лавочкин», не выпуская шасси, плюхнулся на землю и в густой пыли, дыме горящей плоскости и мотора, разбрызгивая щебёнку и вытекающее масло, заскользил к небольшому озеру у края дороги. Когда самолёт наконец-то остановился, на нём откинулся фонарь и на левое крыло вывалилась серая фигурка.

Дав газу, я полез наверх, где кружили хищные силуэты «мессеров».

Понятное дело, набрать высоту мне не дали: гитлеровцы понимали, что другого шанса у них может и не быть, поэтому бросились в атаку сразу.

Увернувшись от одного, я пропустил очередь второго и вдруг заметил, как ведомый второй пары не сворачивая прет прямо на меня. Поняв, что он идет на таран, зло ухмыльнувшись, довернул и, дав движку форсаж, направил кок винта на противника.

В этот раз немец не свернул, единственное, что я успел сделать, — нажать на педаль, так что столкнулись мы не лоб в лоб, а плоскостями. У меня напрочь отшибло левое крыло и изодрало хвост.

До земли четыреста метров. Истребитель падает, вращаясь вокруг оси — не выпрыгнуть, собьет целой плоскостью. Прежде чем успел осмыслить, что делаю, резким ударом открыл фонарь и отстегнул привязные ремни. Через секунду — на двухстах метрах — меня вышвырнуло из кабины. Последнее, что помню, прежде чем непроизвольно покинул истребитель, — это быстро приближавшееся крыло, потом удар и темнота.

Очнулся я от гомона толпы, хлопанья материи на ветру и пульсирующей боли с левой стороны тела. Попытка пошевелиться привела к тому, что раздался резкий, можно сказать, похожий на выстрел звук рвущегося полотна, за которым последовал рывок вниз. Поэтому первым делом я приподнял голову и только потом, открыв глаза, посмотрел наверх — звук шел оттуда.

А наверху купол парашюта зацепился за торчащий обломок скалы, который потихоньку рвал ткань, отчего я понемногу опускался, стоило только шевельнуться. Припомнив, что крепко держал кольцо на бедре, когда меня вышибло из кабины, сообразил, почему парашют открылся.

Тихо застонав от боли в плече — я уже определился, где болит, — попытался прикинуть, что случилось. Судя по всему, удар крыла не только погасил сознание, но и выбил плечо из сустава. Хотя, может, это об скалу так приложило. Да и остальному телу явно досталось, наверняка всё в синяках. Быстро ощупав себя правой рукой, понял, что, кроме нескольких довольно крепких ссадин и выбитого плеча, никаких ран и повреждений больше не было. Синяки не в счёт.

Припомнив, что вроде еще слышал голоса, наконец догадался посмотреть вниз. Закрыл глаза, открыл, снова посмотрел.

Судя по всему, метрах в пятидесяти подо мной раньше текла река. Это сейчас она превратилась хоть и в бурный, но ручей, оставив галечный пляж шириной метров двадцать, на котором стояли человек сорок немецких солдат и офицеров и молча смотрели на меня. И улыбались. Улыбочки у всех, как у Чеширского кота. Счастливые-е!..

Я быстро закрутил головой, пытаясь найти возможность для спасения. В плен не хотелось категорически, догадывался, что там меня ждет. Да и пятно на репутации тоже не стоит сбрасывать со счетов. И так под плотным колпаком со стороны спецслужб СССР, так что еще это вешать на себя не хотелось. Однако вертикальный склон был пуст, ни выступа, ничего. Только в трех метрах от меня довольно большая щель в полтора метра шириной и уступ. А на уступе… Судя по всему, там была звериная тропа — козий помет я ни с чем не спутаю.

За время моих шевелений купол еще больше разошелся, и я провалился на полметра. Немцы явно забеспокоились. Несколько резких команд, и десяток унесся к машинам на той стороне ручья, преодолев преграду по выступающим из воды камням.

— Ком! Ком! — крикнул, стараясь перекричать шум воды, офицер в звании майора.

На том берегу кроме грузовиков, с одного из которых снимали тент, у края дороги я увидел несколько легковушек и десяток офицеров, наблюдавших за нами, и в одном из них с изумлением опознал Манштейна. Узнал не потому, что помнил его или видел в своем мире — может, и видел, не помню — нам его фото показывали особисты, чтобы опознали, если что. Честно говоря, только сейчас до меня дошло, что это «если что» уже наступило.

— Хрен тебе! — ответил я. Сообразив, что меня не понимают, отрицательно закачал головой.

Майор нахмурился.

В это время прибежали солдаты и под резкие команды унтер-офицера натянули подо мной тент.

Майор снова стал просить, чтобы я отстегнулся и упал вниз. Однако в это время подул ветер и довольно сильный. Меня стало раскачивать.

Майор что-то закричал внизу. Двое рядовых фрицев, обвязавшись веревками, полезли вверх, но не прямо подо мной, а чуть сбоку — там были зацепы. Я так увлекся наблюдением за ними, что не скоро посмотрел вниз, но когда это сделал, то несмотря на свое положение невольно рассмеялся. Дело в том, что ветер стал меня раскачивать довольно сильно, а офицер приказал держать брезент точно подо мной, по-видимому, страстно не желая меня потерять. Судя по взмыленным солдатам, они уже давно бегали туда-сюда синхронно с моим качанием.

Оба скалолаза, плотно прижимаясь к скале, чтобы порывы ветра их не сбросили, уже поднялись метров на двадцать, пристально наблюдая за мной. Я же следил за щелью и чем больше раскачивался, тем ближе она становилась в конечной точке.

Помогая себе ногами, еще больше увеличил амплитуду колебания и в конце концов смог, дотянувшись до расщелины, вцепиться в её край.

— Есть! — выдохнул я, выбравшись на уступ. Теперь осталось только отстегнуться и осмотреться, а отпускать правую руку, которой я держался, было боязно. Левая же не действовала. Поколебавшись, зацепился каблуком за камень и быстро избавился от подвесной системы. После чего несколько минут переводил дыхание, прижавшись спиной к скале и вытирая пот с лица. Освобожденная парашютная система раскачивалась справа от меня, метрах в трех. Ветер как по приказу стих. Мельком глянув в глубь расселины, довольно усмехнулся — есть ход. Посмотрел вниз и тут же отшатнулся обратно: половина солдат продолжала держать брезент, а вот вторая, свободная, целилась в меня из винтовок. Офицеры стояли в стороне, и один из них, тот самый майор, призывно махал рукой. Видимо, он что-то при этом кричал, поскольку его губы шевелились.

— Да ну на хрен! — выкрикнул я и метнулся от края, пребольно врезавшись повреждённым плечом в камень.

— Файер! — На этот раз злой крик майора прорвался через шум ручья.

Единственное, что успел сделать — это откатиться в небольшую нишу и свернуться калачиком, прикрыв правой рукой голову. Глупо, конечно, но от инстинктов никуда не денешься.

Заверещали многочисленные рикошеты, и что-то стукнуло в левую руку.

— Попали, суки!

— Файер!

Гадский майор успокаиваться не желал. Пришлось достать единственную гранату, заныканную неделю назад — выпросил её у старшины Степанова, когда встречался с ним и полковником Денисовым.

После третьего залпа ребристое яйцо лимонки полетело вниз, брошенное недрогнувшей рукой.

— Алярм! Гранате! — послышались крики, и почти сразу их заглушил разрыв.

Пока немцы приходили в себя, побежал по тропе, старательно выбирая, куда ставить ноги — не хватало еще сломать их или споткнуться.

Вися на скале, пистолетом я по понятным причинам не воспользовался — попробуй потянись за ним, сразу нашпигуют свинцом, но сейчас таких проблем не было, поэтому, достав маузер и с трудом взведя его одной рукой, осторожно двинулся дальше.

Далеко убегать не стал. За первым же углом плюхнулся прямо на камни и, положив рядом пистолет, стал осматривать себя, заодно потроша аптечку. Нужны были бинты и антисептик — у локтя обнаружилась рана. Не почувствовал её, похоже, из-за боли в выбитом плече.

К моему удивлению, ничего серьезного. Похоже, пуля ударила после рикошета, может быть, даже не одного, и не достала до кости. Я нащупал сплющенный кусочек свинца под кожей. Осторожно закатав рукав, осмотрел рану. Кровь текла слабо.

Голова одного из «скалолазов» показалась, когда я уже почти закончил накладывать повязку, держа один конец бинта зубами. Думаете, сразу схватился за пистолет и начал стрельбу? Как же! А хабар?! Немцы были хоть и налегке, но с оружием, а винтовки в горах куда как предпочтительней пистолета, хоть и некоторого подобия карабина. Хомяческая жилка во мне просто взвывала от одной мысли пристрелить фрицев на скале, так что пришлось ждать.

Завязав узел, вздохнул, вспоминая о косынке — ее сделать не успел. Посмотрел на время: судя по всему, без сознания я был почти два часа. А это значило, что группа поддержки уже сделала свое дело, уничтожив или разогнав все, что тут летало с крестами. Этим занимался весь мой полк. А остальные, нагло воспользовавшись паникой в эфире, — то тут русские, то там — должны были атаковать один из ближайших прифронтовых аэродромов. Именно туда шел полк Рощина с задачей первым делом смять отнюдь не слабую зенитную оборону и помочь остальным в уничтожении кадрового состава Люфтваффе. А напоследок, если будет возможность, и самолеты. Сейчас даже туповатые политработники понимали, что без пилотов авиация летать не будет, так что давления от них — уничтожать в первую очередь именно технику, для галочки — больше не было. Беспокоило, что я не знал, что со Степкой. Тревожила неопределенность.

Почему-то второго всё не было, первый же поднявшийся, рыжий верзила, не оборачиваясь, чтобы помочь напарнику, настороженно осмотрелся и начал снимать винтовку, перекидывая ремень через голову.

— Хальт! Хенде хох! — наполовину высунувшись из-за угла, вытянул руку с маузером, беря фрица на прицел.

От неожиданности немец отшатнулся и, оступившись, стал заваливаться назад.

— Майн гот! — в ужасе крикнул он и исчез.

— Куда?! Винтовку отдай, сволочь! — чуть было не кинулся я следом, но тут же нырнул обратно — снизу снова стали стрелять.

Бросив последний взгляд на уступ, развернулся и двинулся по тропе прочь.

— Непонятно! То живым взять хотят, то палят как оглашенные! — Сердито бурча, я осторожно шагал дальше по расселине, которая шла явно наверх.

Через полчаса остановился, достал остатки бинта и фляжку с коньяком. Выпив грамм сто, задумчиво посмотрел на бинт, из которого собирался сделать косынку. Как-то слышал рассказ, как один парень сам вправил себе вывих. Почему бы не попробовать? А то надоело чувствовать себя инвалидом. Я, конечно, в этом мало что понимал, честно говоря, но другого выхода не было.

Накинув петлю на кисть руки, другую привязал к большому кусту, незнамо каким ветром принесенному в узкую расселину и растущему в ней. Рывок, хруст, вопль и стон через зубы. Как бы то ни было, через двадцать минут, весело насвистывая, я уже шагал дальше, повесив вправленную руку на импровизированную повязку. Насколько помню, врачи не советуют тревожить руку пару дней. Что ж, посмотрим, что будет дальше, а пока нужно сваливать как можно быстрее.

Выбравшись на вершину горы, начал спускаться в небольшую долину, заросшую невысоким лесом, преимущественно лиственным. Примерно на середине склона, у очередной скалы меня окликнули:

— Товарищ майор?! — В голосе было столько радости, что сразу становилось понятно — кто-то свой.

— Кречетов, ты, что ли?! — Я невольно подивился однотипной ситуации. Кречетов висел. Только зацепился не за скальный выступ, а за кустарник, и расстояние до земли у него было не пятьдесят метров, как у меня, а всего десяток. Да и падать ему не на «мягкий» галечный пляж, а на остроконечные камни.

— Я, товарищ майор!

— Давно висишь? Кто еще не добрался до дома? Что видел? Почему сам не спустился? — засыпал я его вопросами.

— Э-э-э… — несколько растерялся сержант от моего напора.

— Подожди, сейчас соображу, как тебя снять, сниму, тогда и поговорим. Да и быстро надо все делать, сто процентов, за мной немцы идут. Я им там нахамил изрядно.

Способ спустить сержанта нашелся довольно быстро. Просто обошел скалу по кругу и обнаружил, что другой склон более-менее проходим для меня.

Встав, тяжело дыша, у куста, за который зацепился купол, вздохнул. Проблема была в том, как одной рукой затащить летчика на вершину скалы. Присев на валун, задумался.

— Сержант?

— Я, товарищ майор?

— Ты как, цел? Руками-ногами перебирать сможешь?

— Смогу, товарищ майор!

— Хорошо. Сейчас повернись к скале лицом и упрись ногами. Я потащу одну из строп наверх, ты уцепишься за нее и, перебирая ногами, как будто идешь, поднимешься. Понял?

— Понял, товарищ майор!

— Ну и молодец. Готов? Начали!

Намотав стропу на кисть, я, скрипя зубами, используя свой вес, наклонился вперед и стал спускаться вниз, на шестнадцатом шаге услышав крик:

— Все, товарищ майор!

С трудом вернувшись наверх, рассмеялся: Кречетов, запутавшись в куполе, пытался освободиться и тихо матерился.

— Стой, мумия, не шевелись, сейчас я парашют резать буду.

Рука немного онемела, в одном месте даже лопнула кожа, но работать я ею мог спокойно, хоть и болезненно. Освободив Кречетова, дал ему нож, велел срезать стропы — веревки нам могут пригодиться. Какие-никакие, а горы. Сам я присел у обрыва и поглядывал в ту сторону, откуда пришел, расспрашивая сержанта.

Оказалось, что они нормально отштурмовались и направлялись обратно, когда на них налетела пара охотников, причем работали «мессеры» снизу, хотя высота была и так небольшой.

— Меня сразу свалили, я успел наших предупредить, так что немцам ничего не светило. Они это поняли и сразу ушли.

— А ты как уцелел?

— Высота небольшая была, пришлось прыгать через «хвостовик». Успел купол открыться, но вот зацепился, уже часа три вишу, прыгать боязно, верная смерть, а подняться наверх сил не хватило. Думал, немцев дождусь, все патроны расстреляю и последнюю в себя, — просто объяснил Кречетов.

— Понятно. Наших видел?

— Ага! — сразу оживился летчик. — Видел, как они фрицев гоняют. Тут недалеко пара на парашютах опустилась. А во-он там, где дымок, «мессер» разбитый лежит.

— Наших не сбили?

— Да вроде нет. Бой дальше был, тут две пары наших схлестнулись с тремя немцами. Двух сбили, а одного дальше погнали. Вдали точки мелькали, дымы были, а что там… Кто его знает?

— Ясно.

Я разглядывал долину, окруженную со всех сторон скалами, анализируя рассказ Кречетова. Повезло парню, что он воспользовался «хвостовиком». Это такой прием, когда самолет поврежден, а прыгать надо. Короче, летчик переворачивает машину и под действием силы притяжения просто выпадает из кабины. Молодец сержант, успел воспользоваться.

Заметив, как из расселины на тропе появляются далекие фигурки людей и, рассыпавшись цепью, направляются в нашу сторону, тихо скомандовал:

— Сержант, уходим! Немцы!

Кречетов к этому времени уже все срезал и смотал в клубок, который как раз накидывал через плечо.

Спустившись вниз, мы побежали к далекому ручью, вытекающему из неширокой расселины, расколовшей одну из скал. Обмелев, он давал возможность протиснуться в расселину. Всё просто: туда можно было добраться скрытно от немцев. Второй причина — пока сержант возился с парашютом, оттуда вышло небольшое стадо коз. То ли диких, то ли домашних — издалека не разглядеть, да и непонятно, если честно, как их различать.

— Бегом! Бегом! — торопил я Кречетова, двигаясь следом за ним.

Разбрызгивая ледяную воду, благо глубины там было всего по колено, мы влетели в расселину.

— Стой! Осмотримся.

— Зачем, товарищ майор? — прохрипел сержант, успокаивая дыхание.

— Посмотрим, что они делать будут.

— Ясно. Товарищ майор, это они вас преследуют?

— Да.

Я сжато пересказал свои приключения.

— М-да, бывает же такое. Вы чудом спаслись.

— Ага. Плохо другое, Манштейн жив.

— Жив?! Да мы же там все разнесли, ни одной целой машины!

— Да не было его там! Дезу нам подсунули, хотели устроить ловушку с боем над своей территорией. В прошлый раз сколько немцев попало к нам в плен?

— Семнадцать, кажется.

— Семнадцать, и четверо сбежали от поисковых групп, им аборигены помогли. Татары. Вот и они рассчитывали на то же самое. Ладно, мы просчитали их и подготовились.

— Товарищ майор! А вы что, знали?!

— Да. Поэтому и был разработан план. В принципе мы были приманками, основные силы в это время наносили удар по ближайшему аэродрому. Ловушка в ловушке, можно сказать. Так что… О, появились!

— Товарищ майор? А если знали, что это ловушка, почему нас отправили? — тихо прошептал Кречетов, наклонившись поближе. Видимо, он посчитал, что находящиеся в четырехстах метрах от нас немцы его услышат.

— Знали только мы. А приказ штаба фронта, как ты знаешь, не обсуждается, но… в него можно внести коррективы.

— Понятно.

— Черт, они купол заметили. Надо было его спрятать.

— Не успели бы, товарищ майор.

— Да знаю… Я пока за ними понаблюдаю, а ты пробегись по бережку, узнай, что там в глубине. На сколько проход ведет, может, животные сюда просто на водопой приходят.

— Слушаюсь, товарищ командир.

— Выполняй.

Держа в руке ТТ, сержант зашуршал галькой в глубь расселины, я же продолжил наблюдение.

Пяток немцев взобрались на скалу и стали осматривать ее, ногами вороша остатки парашюта. Офицер, что командовал ими, что-то скомандовал, солдаты растянулись цепью и занялись прочёсыванием местности, осматривая овраги, ложбинки и постепенно смещаясь в сторону небольшого хвойного леса. Видимо, посчитали, что мы укрылись именно там. Шли осторожно, замирая, явно опасаясь огня. Пяток скалолазов спустились, стащив вниз парашют, и последовали за остальными.

Услышав хруст мелких камней, обернулся: сзади, тяжело дыша, подбегал Кречетов.

— Что? — спросил я его одними губами.

— Там деревня. Ее никак не обойти, но хоть выход наверх есть.

— Хорошо. Уходим, а то немцы скоро догадаются, куда мы делись. Помоги мне присоединить пистолет к кобуре, а то одной рукой это несподручно.

— Хорошо.

Кречетов быстро собрал маузер, превратив его в некоторое подобие карабина.

— Все! Уходим! — приказал я, вешая оружие на плечо.

Сержант оказался прав, на выходе виднелись какие-то строения. Причем, как я понял, жилым было только одно. Осторожно выглядывая из-за валунов, мы осматривали постройки, отойдя от ущелья метров на двести в сторону, благо небольшой пологий холм скрыл наше перемещение.

— А вот этих не было! — удивленно пробормотал Кречетов, указав на легковую машину, стоявшую у входа в дом, и солдата, курившего рядом с ней. С двухсот метров было плохо видать, но, по-моему, он еще и кольца пускал.

— А это шанс. Свалить подальше и уйти в горы. Дороги наверняка все перекрыты, но, думаю, с десяток километров мы выиграем. Главное, отсюда уйти подальше.

— Думаете, товарищ майор?

— Не думаю, уверен. Давай подбираться поближе, пока они не уехали. Мне пехом топать не очень охота. Видишь косогор, где бараны пасутся? Там нас от машины не увидят, есть возможность поближе подойти.

Так мы и сделали, правда, случайно обнаружили, что у отары есть пастушок. Татарский мальчишка сладко посапывал под тенью высокой ели. Осторожно, стараясь не разбудить ребенка, обошли его по дуге и подобрались к крайней постройке. Чуть-чуть высунувшись на уровне земли, я присмотрелся к вышедшим к машине людям. Солдат — видимо, водитель — отбросил папиросу и распахнул двери. Рядом стояли еще трое. Двое из них явно приехали на машине — это лейтенант и фельдфебель. Насчет третьего ответ был очевиден, хотя бы по парашюту, что нес унтер-офицер. Сбитый немецкий летчик.

Однако они были не одни, вместе с немцами вышли двое явно местных с повязками полицаев, или как они тут назывались.

— Значит, так! Сейчас я валю немцев и их помощников, потом мы бежим к ним, собираем оружие, прыгаем в машину и уезжаем. Все ясно?

— Все, товарищ майор. Только один вопрос. Кто машину поведет? Я не умею.

— Блин!.. Ладно, я поведу, если что, когда переключать коробку передач, руль подержишь. Ну все, готовимся. Ты стой, из твоей тэтэшки даже в дом на таком расстоянии не попадешь, так что стрелять я буду. За тылом смотри, — приказал сержанту, устраиваясь для стрельбы стоя. Примерно на уровне груди из стены торчала какая-то деревяшка, вот на ней, плотно прижав приклад к плечу, я и пристроил ствол маузера, выцеливая первую жертву, до которой было чуть меньше ста метров.

Два бойца в плащ-палатках внимательно наблюдали за перемещениями гитлеровцев на территории местного хозяйства по разведению овец и коз.

— Точно за немчиком приехали. Правильно вы говорили, товарищ лейтенант.

— Сам вижу. Дождемся, когда они уедут, и пойдем по тропе. Жаль что проходящая тут только одна и ведет именно через эту долину.

— Местных в ножи?

— По обстоятельствам. Все, к машине подходят…

В этот момент раздалась череда быстрых выстрелов. Немцы попадали. Большая часть медленно, явно получили пули, а вот водитель и летчик, за которым приехали, рухнули быстро. Стрелок явно промахнулся.

Водитель попытался скрыться за корпусом машины, но получил пулю в грудь, упал, обливаясь кровью. В это же время из-за крайнего сарая, где держали баранов, показались две фигурки в знакомых комбинезонах и, перепрыгивая через препятствия, понеслись к легковушке.

— Скрябин! А ну давай летчика сюда, пусть посмотрит! Может, это те самые, которых ищем? — приказал лейтенант, наблюдая, как стрелок вытащил за ногу из-под машины немецкого летчика и пинает его с явным удовольствием.

Через десять секунд боец вернулся со старшим лейтенантом Микояном.

— Ваши? — спросил командир, протягивая бинокль.

— Ага! Тот, что с повязкой, который лежащего допрашивает, — это майор Суворов, а кто второй… не разгляжу, но точно кто-то из наших. Вроде сержант Кречетов, пилот «таира» в звене старшего лейтенанта Парамонова. Черт, они в машину грузятся!

— Где? Точно! Скрябин, сигналь им!

Почти сразу раздался выстрел, и боец стал размахивать руками, пытаясь привлечь внимание, однако его действия дали совершенно противоположный результат. Чуть ли не на месте развернувшись, легковушка скрылась в поднятой колесами пыли.

— Тьфу! Бегай теперь за ними! — сплюнул разведчик.

— Товарищ командир! Немцы! — окликнул его невысокий боец с пулеметом Дегтярева в руках.

Подбежав к лежавшим, я с ходу врезал ногой по голове одного из полицаев, он оказался подранком. Стрелять не стал — шуметь больше не хотелось.

— Сержант, собирай трофеи! И не забудь документы и боезапас! — выдав подчинённому ЦУ, схватил летчика за левую штанину и, несмотря на то что он стал брыкаться, костеря меня по-своему, выволок его из-под машины и выбил пистолет, который он как раз вытащил из кобуры.

— Слушаюсь! — козырнул Кречетов.

— Дом еще проверь… Ах ты сука! — попал-таки немец, ударил пяткой по больному плечу.

— Помочь, товарищ майор? — остановился сержант, когда я выматерился.

— Сам! Беги давай! На, сука! На, морда арийская! — Хорошие у меня сапоги, не какие-нибудь хромовые, а настоящие, красноармейские, чуть обрезанные. Главное, что немцу сейчас ну очень плохо. Пинал я его тоже не просто так, а по свежей повязке. Пусть будет так же хреново, как и мне.

В хате приглушенно хлопнул пистолетный выстрел, потом второй. Пришлось срочно прекращать развлечение и готовить оружие.

— Ну чё, урод? Хватит тебе? — тяжело дыша, поинтересовался я, тревожно поглядывая на халупу, а когда из нее показался Кречетов, с интересом крутивший головой, ощутимо расслабился.

— Вы не имеете права избивать меня! Я военнопленный! — вдруг заявил немец на чистейшем французском языке.

— Ты мне поговори еще. Если бы сам сдался, то да, военнопленный. А у тебя оружие было, которого тебя лишили, так что забудь, под понятие военнопленный ты никак не попадаешь. «Язык», вот более точное определение. А с «языками» у нас разговор короткий.

— Товарищ майор, смотрите, что тут есть! — окликнул меня сержант, показывая снятую с одного из татар самую настоящую снайперскую винтовку. Та же мосинка, только с прицелом.

— О, то, что доктор прописал! Сам ею пользуйся, не с моим плечом стрелять из подобной дуры. Автомат есть?

— Нет, товарищ майор, я уже и машину обшарил, и дом осмотрел, только три винтовки и три пистолета. А еще граната у снайпера была.

— Кстати, в доме что было? Что за выстрелы?

— Карга какая-то налетела. С ножом.

— Убил?

— Нет, рука не поднялась, пугнул и в комнате запер, там щеколда была.

— Ясно. Ты оружие уже все погрузил? Давай фрица вяжи и в багажник его…

— Я Ганс! — возмутился немец, с интересом прислушивавшийся к нашему разговору. Русский он вряд ли знал, просто понял, когда я в него пальцем ткнул и назвал фрицем.

— Да по мне хоть Боря Моисеев, результат тот же будет. Сиди тихо, штаны суши.

Кречетов с хеканьем погрузил связанного летчика в багажник на его же парашют.

— Все, валим отсюда! — приказал я, подходя к водительской двери.

Почти в это же время где-то вдалеке раздался выстрел, слегка приглушенный расстоянием.

— В машину!

«Опелек» завелся с ходу. Дав по газам, я на второй скорости рванул с места, развернувшись на крохотном пятачке.

Классная машина, у меня такая же была, когда мы находились в Центре на переподготовке. Только эта пятидверная, а у меня была трех.

Дорога петляла, как ползущая змея. Осторожно, по кромке, с испугом поглядев в глубокий обрыв, объехали свежий обвал, появившийся в результате падения самолета. Поняли это сразу — вокруг валялись части фюзеляжа и мятая глыба мотора.

— Мой! — глухо буркнул сержант.

— Вижу. Это он, получается, в восьми километрах от тебя упал. Недалеко улетел.

— Да. Жалко машину, как родная была. Я на ней однажды под Харьковом бронепоезд атаковал. Сашка Козин паровоз расстрелял, а я по броневагонам бил.

— Помню, под Климовкой, читал рапорт. О, вот и основная трасса. Вроде чисто? Черт! Накаркал! — прорычал зло, остановившись.

И действительно, из-за поворота основной дороги появилась тупоносая морда грузового «Опеля», некоторого подобия нашей полуторки, за ним следующий и следующий.

— Может, мимо проедут? — с надеждой спросил Кречетов.

— Может. Дай мне винтовку и патроны, мало ли что.

Положил немецкий карабин на колени — правда, ствол пришлось выставить в открытое окно — и наблюдал за машинами.

— К нам твари! — прошипел я, сдавая назад.

Немцы нас видели, да и сложно было не увидеть — мы стояли открыто, в сорока метрах от поворота.

Вы пробовали ехать задним ходом, да еще и управлять одной рукой, да еще на такой трассе, где чуть зазеваешься — и в кювет? А до дна о-о-очень далеко? Попробуйте, всплеск адреналина получите незабываемый.

— До поворота, товарищ майор, там развернуться можно, — советовал Кречетов, крутя головой, глядя то на немцев, преследовавших нас, то назад.

Заскочив за поворот, я крутанул руль, из-за чего машину развернуло и она с силой ткнулась задом в валун. Включив сразу вторую, дал по газам под стук и мат из мятого багажника. Набирая скорость, мы понеслись обратно к ферме.

Проскочив завал, резко остановились, отчего сержант ткнулся головой в лобовое стекло.

— Что? — поинтересовался он, шипя и потирая ушибленное место.

— Гранату давай! Нужно подорвать те камни, они едва держатся, я это заметил, когда проезжали тут в первый раз.

— Товарищ майор, давайте я сам. У вас рука.

— Ну хорошо. Просто кинь ее за эту кучу. Думаю, даже небольшое сотрясение нам поможет, — кричать пришлось вслед, поскольку сержант уже выскочил из машины.

Размахнувшись, он зашвырнул зеленое яйцо на камни и шустро побежал обратно, не глядя на результат. В машину он запрыгнул уже на ходу. Дав газу, я стал разгоняться, когда приглушенно хлопнуло.

— Ну что там? — не выдержав, спросил, глядя на дорогу впереди.

— Осыпалось вроде, там пыль поднялась.

— Вроде не вроде, вперед смотри, там тоже немцы, как бы не нарваться. Оружие держи наготове, мало ли что.

— Хорошо, товарищ майор.

Мы проехали еще километра два; до поворота, откуда будут видны строения, осталось метров сто, когда я расслышал хлопки. Где-то недалеко явно стреляли. Остановившись и не глуша двигатель, высунулся немного из окна и прислушался. Рядом открылась дверца.

— Стреляют?

— Угу. Слышишь трещотку? Это пулемет работает, причем наш. «Дегтярь».

— Думаете, наши?

— На войне не надо думать! Думать надо до войны!.. А так хрен его знает. Ща до поворота доедем, там и посмотрим. За тылом смотри.

Подъехав к повороту, я заглушил мотор и велел Кречетову:

— Смотри, чтобы немцы не появились, а я сбегаю гляну, что там происходит. Снайперку давай, она мне может пригодиться.

— А стрелять?..

— Как-нибудь.

Подхватив мосинку, побежал смотреть, кто там воюет.

— Можно было и ближе подъехать, не увидели бы, — пробормотал я, устраиваясь за валуном.

Положив винтовку на камень, плотно прижал приклад к плечу и стал осматривать в прицел место боя. Дрались немцы с непонятной группой, которая скрывалась метрах в пятистах от меня на вершине одного из холмов, серого от высохшей травы.

А вот гитлеровцы оказались гораздо ближе, причем ко мне спиной.

«Метров двести».

Особого выбора не было, сзади скоро появятся преследователи, разобрав. Или просто пехом, что более вероятно, тут бежать-то всего километра четыре. Поэтому я даже думать не стал. Приклад довольно сильно лягнул в плечо, вызвав боль в поврежденном. Один из немцев, лежавших с краю, ткнулся лицом в землю. Тихо зашипев, снял с валуна винтовку и, зафиксировав ее коленями, перезарядил, стараясь работать побыстрее.

— Не беги от снайпера — умрешь уставшим, — пробормотал, прицелившись в метнувшегося в сторону командира.

Второй выстрел наконец заметили. Правда, от двадцати пяти солдат вермахта осталось только одиннадцать. Те, на холме, тоже неплохо стреляли. Оказалось, пока пулеметчик прижимал фрицев к земле, другие обошли залегшую цепь по дуге и ударили во фланг, сразу уполовинив противника.

Стрелял я в унтер-офицера, он был единственным выжившим из командиров.

К тому времени, когда все было кончено, мне удалось сделать еще два выстрела. Среди трупов немцев появились четыре фигуры в зеленой защитной форме, осматривающие тела, изредка раздавались выстрелы.

— Сержант!

Молчание.

— Тетеря глухая! — пробормотал я, заметив, что две фигуры направляются в нашу сторону. Мою стрельбу они, похоже, засекли.

Осторожно отодвинувшись назад, пригнувшись забежал за поворот.

— Кречетов!

— Я, товарищ майор!

— Немцев не слыхать?

— Видел я их, бегом бегут, с километр им осталось!

— Собираем манатки и валим, там наши ту группу, что нас гнала, добили.

— А кто такие?

— Хрен его знает, разведчики, наверное. Давай в машину. Время — деньги!

— Что?

— Шевелись, говорю!

Мы сели в «Опель» и поехали к ферме. За поворотом нас ждали двое настороженных парней. У одного были треугольники в петлицах. Старшина.

Заметив нас, видимо, сразу опознали, так как заметно расслабились, но смотрели все равно настороженно.

— Товарищ майор? Вас там командир разведгруппы ожидает, лейтенант Рябов, — махнул куда-то в сторону горы старшина.

Присмотревшись, действительно заметил группку из нескольких человек, направляющуюся куда-то в глубь долины.

— Вы меня знаете?

— Да кто вас не знает?! Тем более с нами один из ваших…

— Степка?! — с надеждой поинтересовался я.

— Старший лейтенант Микоян, товарищ майор.

— Жив, курилка! Мы там на машине проедем?

— Вряд ли, товарищ майор, придется тут бросить.

— Жаль, хороший аппарат. Сержант, собираем вещи и готовимся к выступлению… Ах ты, черт! Старшина, нас преследуют. Примерно до роты, через пару минут они будут здесь!

— Мать моя женщина!

Сказать, что это его расстроило, значит, ничего не сказать, старшина аж взвыл, узнав о такой подставе.

— Так ты говоришь, мы там не проедем? — снова поинтересовался я.

— Если захочешь, везде проехать можно. Мы с вами. Джунгалиев! Кикобидзе! В машину! — рявкнул старшина, после чего они втроем полезли на заднее сиденье.

— Давайте к ним, товарищ майор, подберем.

— Хорошо. У вас водить кто умеет? А то видите — я с одной рукой…

— Все в порядке, товарищ майор, я умею, — успокоил старшина.

Остановившись рядом с бойцами, которые, оказалось, собирали гранаты и документы, сел на место Кречетова, приказав старшине:

— Поехали.

Старшина свернул с дороги, и мы погнали прямо по полю, объезжая особо крупные валуны и выступающие части небольших скал. Разогнав небольшую отару стали карабкаться на склон холма.

— П-пом-мед-дле-ен-н-нее, — выбивая дробь зубами, попросил я.

Тряска была просто невыносимой да еще сильно отдавала в плечо. Однако старшина скорость не сбросил, понимал, что счет идет уже на секунды.

Как ни странно, мы догнали группу на спуске с холма, под хруст и скрежет умирающей подвески. Хотя мне казалось, что она раньше сдохнет. Умеют немчики технику делать.

— Американские горки, на хрен. Даешь гонку по Крымскому полю, — пробормотал я, вылезая из машины. Лицо исказила болезненная гримаса — растрясло-таки плечо.

В это время старшина уже доложил невысокому лейтенанту о новой группе немцев. Приказ последовал незамедлительно:

— Уходим!

— Товарищ майор! — подбежал ко мне Степка.

— А, ведомый… Давай потом поговорим, сперва от фрицев оторвемся. Старшина! У меня там пленный в машине, — успел предупредить, прежде чем мы рванули дальше.

Летчика извлекли из багажника и толчком в спину показали направление, в котором ему нужно бежать.

— Ух ты, какая лунная походка! Мишка Джексон обзавидуется, — хмыкнул я, наблюдая за качающейся танцующей походкой Ганса. Видимо, его тоже растрясло.

— Живо-живо-живо! — подгонял лейтенант.

Подбадриваемый пинками, шустро переставлял ноги немец, следом, баюкая руку со свежей окровавленной повязкой, бежал невысокий боец явно грузинских кровей. В общем, все бежали.

— Мы вообще куда?

— Там тропа есть, — объяснил старшина, — труднопроходимая, но нам хватит, веревки есть, так что должны оторваться, товарищ майор.

— Ага, ясно. Это вон туда? Где склон лесом порос?

— Да, товарищ майор.

Я поморщился, но промолчал. Сколько буду с разведчиками, не знаю, но нужно переходить на простые отношения, а то козыряние и ответы по уставу начали уже доставать.

— Хорошо. Надеюсь, сумеем оторваться.

Двигались мы со всей возможной скоростью. Пока бежали, с интересом осматривал отряд лейтенанта. Всего восемь человек, думалось, что их будет больше, но почему-то всего восемь. У двоих ППШ, один с пулеметом, у остальных карабины. Винтовок не было ни у кого.

— Слушай, старшина, смотрю, ты на мою винтовку поглядываешь? — стараясь не сбить дыхание, поинтересовался я.

Убежали мы довольно далеко. Уже стало понятно, куда держим путь — за лесом показалась расселина.

— У татар трофей взяли, товарищ майор?

— Ага. Махнемся? — Пусть уж ею пользуется профессионал.

— Согласен.

Через десять секунд я стал обладателем великолепного трофейного бинокля, а старшина, кроме автомата, нагружен еще и винтовкой.

Мне-то она на фиг не нужна, Кречетов тащил две, так что, отстав, повесил на шею бинокль и отобрал у сержанта немецкий карабин — он мне привычней.

Шли долго, до самой темноты. Оказалось, один из разведчиков местный, татарин. Он и вел нас такими тропами, где не то что не ступала нога человека, дождь не капал. Практически везде, где требовалось куда-то влезть, меня обвязывали веревками и поднимали. В отряде был фельдшер, он внимательно осмотрел нас с сержантом во время привала. За вправленный вывих отругал, сказал, что только счастливый случай помог мне не покалечиться. Остальное что мог смазал и перебинтовал. А поврежденную руку вообще к телу примотал, зафиксировав ее.

Когда он закончил, я посмотрел на темнеющее небо и повернулся к подходящему лейтенанту. До этого у нас как-то не было времени поговорить.

— Разрешите?

— Хм, садитесь… Внимание всем! — немного повысил я голос, бойцы посмотрели на меня. — Я все понимаю, устав есть устав. Но давайте будем на ты. Меня зовут Вячеслав, можно Севка. Так будет проще, а то «товарищ майор, уберите свою задницу, а то сейчас подстрелят» звучит как-то нелепо. Проще сказать: «Севка, бойся!» Хочу сразу сказать еще одно. Я очень серьезно отношусь к трофеям. Это, конечно, скользкая тема, от мародерства до трофейничества один шаг, да и то по решению командира. Но я считаю, что трофеи, снятые с того немца, которого подстрелил лично, трофеями и являются… Расслабься, старшина, на тех двух я не претендую, но их документы бы получить хотелось. В общем, что хотел сказать, я сказал. Теперь давайте знакомиться.

Знакомство прошло довольно быстро. Лейтенант оказался Рябовым Василием. Старшина — Георгий Вознесенский — попросил называть его Жора. С остальными были некоторые проблемы: как запомнить имя Кикобидзе, если его зовут Милитоном? Пришлось напрягаться.

После процедуры знакомства, пока Кречетов живописал наши приключения остальным, Василий присел рядом и поинтересовался:

— Я слышал разговор, что генерал Манштейн уцелел?

— Да, есть такое дело, — скривился я. После чего в подробностях рассказал, как очнулся и что дальше последовало.

— А почему из маузера не подстрелил его? — влез в разговор старшина. Он, оказалось, сидел с другого боку. Вот тихоня, не слышал, как подошел.

— Из маузера?! Смешно. Вы не путайте, я не снайпер, пятьдесят метров еще куда ни шло, да и то если приклад прицепить. До них метров двести было. И река с ее воздушными потоками. Я почему винтовку у немца отобрать хотел? Именно поэтому, знал, что на таком расстоянии из пистолета даже в машину не попаду… Ну может, попаду, но только случайно.

— Понятно. Ладно, у нас скоро радиосеанс, сообщим о вас. Да и новости тоже.

— У вас что? Рация есть?! — не понял я. Что-то не заметил, чтобы у кого-нибудь висела за спиной здоровенная дура.

— Есть, в схроне. Через полчаса до него дойдем.

— Отлично, я знаю коды связи со своей частью. Можно транспортник вызвать, всех возьмет.

— А где он сядет? Мест для этого не так много, и все они контролируются немцами или их приспешниками из местного населения.

— Есть такие места, труднодоступные, правда, но есть. Так… — Я достал карту из голенища и расстелил ее на прошлогодней траве. — Мы тут, я так понимаю. А вот здесь пригодная площадка. Идти всего ничего.

— Это по прямой, Сев. А такое редко бывает, ночью не пройдем, днем надо, да и то весь день идти придется.

— Э, нет, Вася! У меня завтра вечером выступление на радио, я обещал!

— Давай сперва с нашими свяжемся, а там и решим.

— Лады. Идем.

Уже совершенно стемнело, и мы шли при ярком свете луны.

— Товарищ лейтенант, там плохие люди, — услышал я шепот, причем с акцентом.

— Отряд, стой! У схрона?

— Да, они его уже нашли, товарищ лейтенант.

— Кто?

— Немцев мало, восемь всего. Офицер есть. И двадцать полицаев, не наших.

— Хм, тут рядом отряд полиции стоит, у них поляки в основном, может они? — задумался лейтенант. После чего, достав карту и присев под плащ-палаткой, стал смотреть ее, светя фонариком.

Я присел рядом и тихо сказал:

— С рацией теперь дохлый номер. Сами они, я так понимаю, вряд ли бы нашли, сдал кто?

— Никто про схрон не знал. Когда радиста убили, мы ее спрятали, потом пошли в отрыв.

— Радиста точно убили?

— Да, на моих руках умер. У нас там еще одного бойца ранило, две пули в живот. Не жилец. Он остался прикрывать.

— Он мог немцам живым достаться?

— Нет, там минут семь активная стрельба шла. Я ему свой автомат отдал с тремя полными рожками и последнюю гранату.

— Граната для себя?

— Да.

— Был взрыв?

— Да, в самом начале, — скривился Рябов.

— Знаешь, Вась, думаю, прежде чем боец умер, они смогли его допросить. Другого ответа я не вижу.

Старшина промолчал — видимо, был со мной согласен.

— У вас есть запасные пути отхода? Не может не быть.

— Есть. Только топать туда всю ночь надо.

— Так идем?

— Не получится. Один проход около схрона, еще две тропы правее, но они точно перекрыты, так что придется делать крюк вот через этот аул.

— А слева?

— Там дорога.

— Так пойдем по дороге.

— По дороге?! С ума сошел?!

— Так ночь же, кто что поймет? Если что, я по-французски отвечу. Как оказалось, тут некоторые его знают.

— Хм… — Василий снова углубился в изучение карты.

— А вообще, куда идем-то?

— К берегу, там каждый день катер подходит, ждет определенного сигнала с берега.

— А немцы его не увидят?

— Нет, он на пределе видимости, нужно будет сигнальный костер разводить на берегу.

— Что-то еще?

— Там два поста береговой обороны. Один с крупнокалиберным пулеметом, другой с пушкой. Их нужно будет уничтожить.

— Отличная новость! Ладно, что там с картой, как пойдем?

— По дороге и пойдем. Тут свернем на эту тропу, вот она обозначена, и встанем на ночевку вот в этом ущелье. Хоть пару часов поспим.

— Лады, ну что? Идем?

Все-таки мой план сработал. Похоже, со стороны дороги нас вообще не ожидали, и мы смогли вырваться из сети прочесывания на открытый простор. Со всей возможной поспешностью, по тайным и звериным тропам мы ночью шагали все дальше и дальше от оцепления.

— Отдых. Старшина, сними с пленного кляп. А то он скоро задохнется.

Пока Жора возился с фрицем, который Ганс, мы попадали кто где стоял.

— Вась, сколько отдыхать будем? — поинтересовался я, вытягивая ноги. Хоть и занимался спортом, но тоже было тяжело, хотя устал не так сильно, как Кречетов с Микояном.

— Три часа у нас есть.

— Три? Хм, мне хватит. Хочу с этим фрицем поговорить.

— Я Ганс! — снова возмутился немец.

— А ты вообще молчи, не с тобой разговариваю! — в ответ рявкнул упертому нацисту.

Кстати, как потом оказалось, не ошибся, он действительно состоял в партии, правда, не в нашей.

— Как хочешь, но до рассвета нам нужно пройти еще километров десять.

— Да я быстро, часа хватит… Подожди, там что, еще и деревня есть?!

— Да так, пара домов. Рыбаки живут.

— Понятно. Ладно, я допрашивать пошел.

— Угу. Старшина, пост установил?

— Да. Каябордина поставил вон на ту сопку. Место для наблюдения очень хорошее. Он не только за нами проследит, но и будет наблюдать фактически все окрестности.

— Хорошо. Всем спать! Подъем в три часа ночи.

Посмотрев, как бойцы укладываются, я толкнул в плечо Степку и тихо сказал:

— Пойдем, поможешь немца в сторону отвести, хочу один на один с ним поговорить, потом можешь идти спать.

— Хорошо, Сев.

— Ну что, Ганс Фридрих Ван Кляйн? Пора и нам пообщаться. Пшли, — легонько пнул его, выводя из дремоты.

Поговорить с фашистом нужно было не просто так, а для одного дела. У меня появился план, как провести информацию о сверхлюдях и недочеловеках. Этот Ганс подходил для этой цели как нельзя лучше. Просто великолепная ширма.

Во время допроса, хотя, вернее, его можно назвать ленивым разговором, я случайно выяснил, что Ван Кляйн — один из уцелевших летчиков подполковника Шредера. Мир тесен. Заодно поспрашивал насчет засады. Все оказалось так, как мы с ведомым и думали. В сопровождении колонны шли лучшие асы Люфтваффе, собранные из разных частей. Чтобы не насторожить нас, они управляли самолетами, как стажеры или не очень опытные летчики.

«Теперь понятна разница в пилотировании! Мне это еще во время боя показалось странным. Теперь-то все понятно».

Разговор наш длился уже полчаса, а возможность закончить его должным образом так и не представилась: по плану мы должны были дойти до криков, после которых я должен был бы воспользоваться трофейным кинжалом, что висел на поясе. Убрать свидетеля. Убить его было трудно — это не в бою в азарте, мне стал даже нравиться это парень, немного внешне похожий на меня. Да и Ганс тоже что-то чувствовал, раз разговор вел ровно, честно отвечая, не давая возможности за что-нибудь зацепиться. В конце концов подловить его удалось именно на больной для меня теме.

— Ганс, ответь честно, зачем вы расстреливали беженцев и санитарные поезда?

Сперва он отвечал неохотно, но понемногу разгорячился, пока с пеной у рта не начал объяснять догмы Третьего рейха. Видимо, не со мной одним вел такие беседы, раз сразу повелся.

«М…ак, да я тебя за одно слово „неполноценный“ прирежу!»

Наш разговор нарушил все режимы тишины, мы уже кричали друг на друга. Наконец, услышав шорох осыпающихся камешков, я понял, что пора. Схватив кинжал, вонзил его в грудь немца, зло выдохнув:

— Сука!

Никакого сожаления уже не испытывал, только с ненавистью поглядывал на подергивающееся тело под ногами и на светлую прядь, хорошо видную при свете луны, закрывающую высокий лоб.

Подло? Может быть, но миллионы жизней для меня были важнее, пусть лучше возьму этот грех на себя, чем поплатятся другие за мою трусость. Да, я чуть не передумал, но все-таки решился в последний момент, вывел-таки меня из себя этот немец.

— Что?! Что случилось?.. Ах ты, черт! — выругался Василий, останавливаясь рядом.

Нагнувшись, я вытер клинок о комбинезон убитого.

— Что случилось? Да так, ничего особенного. Прыгнул он на меня… Сверхчеловек, понимаешь!

— Объясни! — зло потребовал Рябов.

— А что объяснять? Этот гнус очень подробно объяснил мне разницу между нами. Представляешь, оказалось, мы недочеловеки, это где-то близко к свиньям…

Я специально тянул время, чтобы собрались все, после чего с подробностями рассказал про план «Ост» то, что о нём помнил.

— …так и получается, что мы для них не более чем будущие рабы, которых будут держать в лагерях, лишних уничтожат, — закончил со вздохом.

Кто-то нервно сглотнул, в наступившей тишине это было отчетливо слышно.

— Это… Это… Вот твари! — первым отошел старшина.

— Ага. Представляете, он предлагал мне перебежать к ним. Урод, нашел, кому предложить. А когда я отказался, решил, что одолеет меня. М-да, надо было его в живых оставить. Как-то не подумал, довел он меня.

Рябов чему-то хмыкнул, после чего приказал собираться. Тут он был прав, после таких новостей вряд ли кто-то снова уснет. Так что через десять минут мы продолжили путь, оставив остывающее тело Ван Кляйна в этой безымянной долине. Перед тем как присоединиться к остальным, я посмотрел на тело летчика и зло сплюнул:

— Вы мне, гады, еще за Севастополь ответите!

— Нужно было похоронить, след оставляем. Слышишь, Вась? — спросил, следуя за Рябовым.

— Слышу. Там в арьергарде Каябордин и Демидов, они приберут. Шире шаг! — это уже всем.

— Понятно, — после чего мысленно, а иногда негромко вслух стал напевать разные песенки, периодически останавливаясь и задумываясь. Степка с Кречетовым знали, что это означает, так что на возмущенное Рябова: «Да сколько можно?!» — последовал немедленный ответ, причем едва слышно, чтобы не отвлекать меня: «Тихо! Творит!»

Это была небольшая хитрость. Многие не понимали, откуда у меня берутся такие песни, да еще в большом количестве. Вот и пришлось устраивать подобные спектакли. Даже рукой махать, как будто дирижирую оркестром. Объяснение мгновенно сняло все вопросы, и мои редкие внезапные остановки были встречены со всем пониманием. Я не раз ловил взгляды бойцов, смотревших на меня с большим уважением. Творит!

К десяти часам утра мы вышли к дороге, которую требовалось пересечь.

— Внимание, на дороге немцы. Идем тихо, — полушепотом приказал Рябов и, чуть наклонившись, на полусогнутых, медленно двинулся вперед.

От дороги нас закрывал небольшой вал. Правда, только до пояса, вот и приходилось так изгаляться, чтобы не увидели. Дальше — рывок через проезжую часть, покрытую мелкой щебенкой, и за скалу, за ней уже тропа.

Я шел четвертым и, прежде чем перебежать вслед за Кикобидзе, рыжеватым пареньком лет девятнадцати, осторожно выглянул и присмотрелся к немцам.

— Твою мать, — одними губами прошептал, не двигаясь с места.

Толчок в спину вывел меня из оцепенения, но я лишь дернул плечом, не веря своим глазам.

— Что там? — тихий шепот старшины за спиной.

Парни, что шли первыми, уже скрылись за скалой.

— Этого просто не может быть! — очумело просипел я внезапно пересохшим горлом.

— Да что там?! Ну полицаи, ну пленные красноармейцы, — пожал плечами Жора, тоже присматриваясь к действу на дороге, где восемь полицаев сторожили два десятка пленных, ремонтирующих дорожное полотно.

От скалы стали активно семафорить, чтобы мы продолжили движение. Мимо меня протискивались бойцы.

— Знаешь кого? — понял старшина.

— Да, и в этом проблема. Потому что без него я не уйду.

— Кто?

— Вот тот, с бородкой, в рваной телогрейке. Мой первый механик, старшина Морозов… Семеныч.

Я никак не мог ошибиться. В этом старом седом пленном сразу узнавался Семеныч. Конечно, сейчас он уже не тот сорокалетний здоровяк с широким разворотом плеч, плен сделал свое дело. Худая мумия, вот на что он стал похож. Да и судя по постоянному подергиванию всем телом, еще и болен, видимо, простудой, если не чахоткой. Кашель ни с чем не спутаешь.

— Сева, ты сам понял, что сказал? — поинтересовался старшина.

— Понял и от своих слов не отказываюсь. Я с ним три месяца воевал, он мне как батя был. Именно Семеныч ремонтировал все машины, на которых я летал. Именно ему я обязан пятьюдесятью сбитыми.

С этой стороны дороги никого, кроме нас, не осталось, ожидавший на той стороне Рябов сделал свирепое лицо и побежал обратно.

— Чего встали?

Старшина быстро объяснил задержку.

— Сева, сам подумай, что мы с освобожденными делать будем? Это же балласт, да и на катер они все не поместятся, — проникновенно начал убеждать меня лейтенант.

— Он мой однополчанин — это раз. Там наши люди — это два. В рыбачьей деревне наверняка есть лодки, возьмем на буксир — это три. И нас мало — это четыре, — буркнул я.

Рябов задумался. Время утекало, солнце поднималось всё выше и выше, а нам до вечера нужно было преодолеть немалое расстояние. А если взять с собой этих доходяг, то времени может и не хватить, мы все прекрасно это понимали.

— Ладно. Уничтожаем охрану, берем пленных и уходим. Всем все ясно? Тогда разработаем план, старшина, подвинься поближе…

После того как проехал последний грузовик немаленькой автоколонны, пленные снова вышли на дорогу и стали ровнять её кирками и лопатами под присмотром охраны, которая ближе чем на десять метров к бойцам не подходила. Боялась, это было видно. Семеныч бегал с тачкой, возя стройматериал, то есть щебень.

— Начали, — тихо выдохнул Рябов и нажал на спуск.

Звонко хлопнула винтовка, и один из полицаев, тот, что с пулеметом, упал. После чего коротко протрещал автомат и ударил залп карабинов. На этом весь бой и кончился. Три бойца выскочили на дорогу и добили раненых.

Пленные стояли в каком-то оцепенении, наблюдая за нами. Сам я не стрелял, стрелков хватало, так что обошлись без моего участия.

— Наши?! — негромко сказал один из бойцов. Невысокий худой паренек лет восемнадцати в драных шароварах.

Выскочив из-за укрытия, я побежал к Семенычу, стоявшему за спиной здоровяка, которого не подкосил даже плен, только стали видны жилы исхудавшего тела.

— Старшина? Семеныч?!

— Наши?! Наши! Ур-ра-а! — заорал в ответ тот же белобрысый паренек.

Дальше нас захлестнуло волной пленных. Меня перехватили за пару метров до механика, крепко обняли и даже поцеловали в щеку. Без всяких мыслей, просто от радости.

Семеныч услышал и, видимо, узнал голос, потому как резко повернулся и с недоверием всмотрелся в меня, его лицо осветила счастливая улыбка, через секунду перешедшая в плач.

Похлопав по спине обнимавшего меня парня, велел ему идти представиться Рябову, а сам подошел к Семенычу и резким, судорожным движением обнял его.

Пока разведчики, выставив охранение, собирали оружие и убирали трупы, мы отошли в сторону. Кстати, ведомый вместе с Кречетовым были со мной не отходя ни на шаг, вроде как составляя мою свиту.

— Не ожидал вас тут увидеть, Виктор Семенович, — начал я разговор.

Слушать механика пришлось на ходу, разведчики закончили быстро, так что через минуту мы уже шагали в сторону берега. История старшины Морозова была незамысловата, как и истории многих попавших в плен в сорок первом. После того как меня отправили в госпиталь, старшина получил другого летчика, с которым и служил. В конце октября произошёл мощный прорыв немцев под Москвой, который смогли локализовать только через неделю, но за это время фашисты успели натворить немало дел. Понятно, что авиачасти эвакуировались первыми — это те, у кого был бензин, у полка Запашного он был. Отправив самолеты, наземные службы погрузились на машины и последовали в ту же сторону. Старшина задержался, чтобы эвакуировать поврежденную машину на новеньком «Студебеккере», только что полученном от американцев. Я не знаю, когда в моем мире начался ленд-лиз, но тут техника уже поступала, и довольно давно. Правда, грузовиков было еще мало, вряд ли больше тысячи.

Не успели. На взлетную полосу ворвались два гусеничных бронетранспортера с крестами на бортах. Так старшина и трое бойцов оказались в плену.

Про этот прорыв я слышал, но только про один из госпиталей, что захватили немцы. Наши отбили его через три часа, но после того как там побывали эсэсовцы, шедшие во втором эшелоне, спасать оказалось некого. Фотографии зверства фашистов разошлись по всему Союзу и за пределы его, вызвав международный резонанс. Американцы под впечатлением даже увеличили поставки необходимой нам помощи. Правда, цену не сбросили.

Как Семеныч из-под Москвы оказался тут, для меня было загадкой, пока он сам не разъяснил. Слушал, кстати, не только я, Рябов шагал рядом, поставив командовать пленными Жору.

Обычно где пленных захватывали, оттуда их отправляли в ближайшие лагеря, но в данном случае три сотни советских бойцов посадили в поезд и повезли куда-то к морю. Причем брали только саперов. Как к ним затесался Морозов, он объяснил сам. Оказалось, во время пленения, пока бойцы прикрывали его, механик успел поджечь истребитель, бросив в разгорающуюся кабину свои документы, а при допросе сообщил, что является сапером, которому приказали уничтожить технику.

— И что вы делали на побережье? — поинтересовался лейтенант.

— Да, действительно?! — Мне тоже было интересно.

Семеныч ответил.

— Чего? — не понял Василий.

Механик повторил.

— Подожди… — У меня в голове что-то щелкнуло, вставая на свои места. — Так как вы оказались тут, раз все закончили? Это не в правилах немцев — оставлять живых свидетелей!

— А нас и уничтожили, — грустно усмехнулся старшина. В это время впереди возникла какая-то заминка, мы остановились и присели на первые попавшиеся камни.

— Сбежал? — полувопросительно-полуутвердительно поинтересовался Рябов.

— Можно и так сказать, хотя я бы сказал, спасся. Нас убивали просто. Набивали в трюмы людей до предела, отводили подальше в море, а там расстреливали два патрульных катера. Я был в третьей шаланде. Когда мы отошли от берега, вдруг началась стрельба и взрывы. Нас закрыли, и мы не могли понять, что происходит, тем более двигатель заглушал большинство шумов, пока в корму не попала бомба. Оказалось, над нами проходили «пешки», вот несколько и атаковали катера, невольно потопив и нашу лоханку.

— «Пешки»? Точно, они как раз должны морем были лететь, чтобы не насторожить оборону, — кивнул я.

— Из сорока человек до берега доплыли всего трое, да и тех… эх! — махнув рукой и отвернувшись, пробормотал Семеныч.

— М-да, вода сейчас… — Невольно вспомнилось свое купание, отчего по телу прошла дрожь.

— Подождите, так это утром все произошло? — вдруг задал вопрос Рябов.

— Утром, — кивнул Семеныч, — мы когда выплыли, нас какие-то рыбаки сдали тем, которых вы постреляли. Да двое были совсем хворые, умирали, переохлаждение, наверное, вот их и застрелили. Не хотели возиться.

— Вот, возьмите, тут на донышке, но вам пока много и не нужно, — протянул я механику свою фляжку с коньяком. Сто грамм всего осталось, но тоже дело.

— Подождите, я не понял, что они делали? — вдруг поинтересовался Степка.

— Что-что? Хреновое дело они делали. Дорогу для сверхпушки прокладывали. «Дора» она называется, — ответил я за Семеныча.

— А ты откуда знаешь? Этой информации, про огромную пушку, всего несколько дней?! — вдруг удивленно поинтересовался Рябов.

«А, так вот вы тут что вынюхивали? Понятно».

— Так этот Ганс и сказал. Только мельком, вроде как «мы еще покажем вам». Как-то так. — Если уж использовать фрица для прикрытия знаний из будущего, так на полную катушку. Беспокоило меня другое. «Дора» была под Севастополем, но никак не в Феодосии. Это было просто невозможно, ее перевозили только по железной дороге. А если это была не она, тогда что? Столько вопросов и ни одного ответа.

Про пушку Семеныч ничего не знал, но зато на карте Рябова довольно точно указал, где и откуда они строили. Прикинув путь, понял, что это сто процентов не «Дора», а что-то поменьше и мобильнее, так как весь маршрут шел по дороге от железнодорожной станции.

Еще через два часа мы наконец смогли добраться до деревушки и двух постов по бокам от нее на расстоянии с километр до каждого.

— Так это те самые рыбаки, что нас полицаям сдали! — ткнув пальцем в двух аборигенов, что вешали сушиться сети, вдруг тихо сказал старшина Морозов. Несмотря на судорожный кашель, он лежал рядом со мной на камнях и тоже изучал местность. На захват постов пошли разведчики, для массовки взяв пять бойцов, что выглядели посвежее после марш-броска. А наша задача — захват этой деревушки и сигнальный костер.

Посмотрев на свое воинство, я кивнул головой и прошептал:

— Как только начнется стрельба, идем на штурм. Всем все понятно?

— Да, — ответили мне.

— Тогда прикрытие на месте, остальные ползком за мной.

Рывком метнулся к подобию забора. Тут деревьев фактически не было, да и те, что были, шли на растопку вместе с кизяком. Заборы делали из лозы, прутов и тому подобного. Так что щелей хватало, и видно через них хорошо. Хаты тоже из веток, только обмазаны глиной, а кирпичный дом имелся всего один, да и тот чуть в стороне. Наверняка принадлежал местной рыболовной артели, слишком советским было это здание, явно недавняя постройка.

Строений было четыре. Два явных сарая и два жилых дома. По словам Семеныча, имелся еще ледник, в котором держали выживших красноармейцев, но его закрывала от нас крайняя хибара. Около того, что был построен из глиняных кирпичей, того, что получше, паслась белошерстная коза на длинной веревке. Сушились сети. Вылизывал шерсть, сидя на подоконнике, рыжий кот. Идиллия.

В это время дверь со крипом отворилась, и из старой мазанки вышла бабка, причем такая, как будто это с нее писали Бабу-ягу. С кряхтением разогнув спину, она довольно бодрой походкой двинулась к новостройке, возле которой сушилась одежда, причем только мужская.

— Вы двое, проверьте дом, остальные берите на прицел то длинное здание, — тихо скомандовал я.

Открывать огонь нам было категорически запрещено, только после того, как произойдет первый выстрел от одного из постов, так что действовали мы молча, надев на стволы штыки. Пулемет, что забрали у полицаев, установили на сошках чуть в стороне, чтобы мы не перекрывали ему сектор стрельбы.

Через пару минут из окна показался один из бойцов и молча развел руками — никого.

Мы тихо подбирались к последнему, то есть второму дому, когда на пределе слышимости хрустнула ветка. Потом еще одна и еще.

— Начали! — громко командовал я и взмахом руки, лежа, послал пять бойцов вперед. Именно они были вооружены гранатами, так что в случае чего могли закинуть их в окна.

Один из бывших пленных добежать не успел. Хлестко ударил выстрел, и он упал.

— Огонь по окну! Гранаты кидайте! Кидайте гранаты! — орал я четырем оставшимся бойцам, присевшим у стены.

Загрохотал пулемет. Брызнул стеклом оконный проем. Бойцы приготовили было гранаты, но шлепки впивавшихся рядом пуль испугали их.

— Прекратить огонь! Гранаты кидайте!

Видимо, мой голос привлек стрелка, так как рядом, расщепив столбик забора, впилась пуля. С недоумением посмотрев на почти белоснежные щепки, рывком откатился в сторону.

Пока я кувыркался, один из бойцов закинул-таки две гранаты в пустой проем окна. Через несколько секунд раздались два глухих хлопка.

— Вперед!

— Ур-ра-а! — подбадривая себя, бежали бойцы.

— Эй, а вы куда?! Я вам что сказал? Берегите наши тылы, следите за подступами! — остановил Кречетова и Микояна.

— Так мы, товарищ майор… — начал было оправдываться ведомый.

Пришлось рявкнуть:

— Бегом на боевую позицию!

Терять опытных летчиков не хотелось, всем известно изречение «пуля — дура!». Поэтому и старался держать парней подальше от боя. А тут, смотри-ка, ослушались! Оставили одного из освобожденных, что по здоровью не мог участвовать в захвате деревни, и побежали подвиги совершать!

Вернемся, заставлю картошку чистить.

Через минуту все было кончено. Отослав во главе с Семенычем трех бойцов к обрывистому берегу, где планировалось развести костер, велел прихватить дрова и сразу поджечь их. Если катер неподалеку, то он сразу заметит нас.

Двоих отправил обыскивать дома и собирать трофеи, остальных с пулеметчиком послал к своим бойцам — пусть следят за дорогой, нежданные гости нам не нужны.

— Вот, товарищ майор. Берданка, мы с такими в августе воевать начали, когда нас призвали. Все, что было, со складов тогда выгребли, — крутя в руках знакомую мне винтовку, доложил один из красноармейцев, лет за сорок.

— Видел такие, из одной даже пострелять пришлось, — повертев в руках эту довольно старую винтовку, размахнулся и зашвырнул ее за забор, к кустам, рядом с которыми паслась коза.

— Там эта старуха живая. Забилась за печку и верещит что-то.

— Да хрен с ней! Вон наши бегут. Разведчики. Заканчивайте, похоже, что-то случилось, — рассеянно ответил я, после чего посмотрел в сторону моря. Там в двух километрах от берега виднелся хищный силуэт бронекатера. Не обманули, действительно ждали.

Поглядев, как катер подходит к небольшой пристани, где покачивалась довольно большая лодка, я развернулся и зашагал к домам, у которых суетились бойцы. Трофеи были хоть и небольшие, но были, вот сейчас их и упаковывали, не обращая внимания на верещание старухи, бегавшей вокруг. Хотя почему она защищала вещи немецких солдат с постов, стоявших тут на постое, не знаю, может, боялась последствий, но вопила она знатно.

От одного из сараев вдруг повеяло знакомым запахом, поэтому траектория моего движения плавно изогнулась, в конце концов упёршись в одну из стен этого строения.

— Да быть такого не может! — изумился я, разглядывая через щель развешенное там богатство.

Глянув на замок, достал маузер и отстрелил дужку, после чего распахнул одну из створок и вошел внутрь.

— Ого! А я-то думал, зачем стрелял?! — послышался сзади голос Рябова.

— Ага. На запах повелся. Как думаешь, все вывезем?

— Почему нет? В лодку напихаем… Половина наша!

— Договорились, — ответил я, подходя к ближайшей веревке, на которой была вывешена вяленая рыба, и отрывая перышко.

— Ум-м, вкусно, — последовал моему примеру Вася.

— Ага, ща Семеныча озадачу, пусть командует погрузкой, вот мешки лежат и корзины. Как думаешь, килограмм двести тут есть?

— Наверняка есть. Ладно, побегу встречать моряков, — ответил лейтенант и, сняв одну рыбину, выскочил из сарая.

Последовав было за ним, был вбит обратно в сарай бойкой бабкой. Две минуты мне потребовалось, чтобы понять, что за рыбу надо платить.

— Бабка, ты не охренела?! Мы не покупаем, мы берем как боевой трофей!

Однако старуха ничего не хотела слушать. Тут я вспомнил, как один из бойцов пару минут назад сунул мне в руки свернутый рулон немецких денег.

— Мало!

— О! А говорила, по-русски не понимаешь! — хмыкнул, доставая следующую купюру.

— Мало!

— Да подавись! — сунул ей весь рулон и выставил довольную бабку вон, после чего прикрыл створку, крикнул бойцам, чтобы грузили рыбу, и направился к дому.

Кроме часовых, остававшихся на своих постах, все уже собрались у катера, поэтому мне никто не встретился. Моей целью была коза — раз трофей, значит, трофей. У нас рядом с полком госпиталь обосновался на двести лежачих мест, я это хорошо знаю, часто под настроение, плохое или хорошее, приходил туда с гитарой или гармонью. Так вот в госпитале было две козы, и врачи часто говорили, как раненым было полезно козье молоко, жалея, что коз мало, да и тех просто подарили госпиталю местные жители. Вот и решил увеличить поголовье рогатых.

— Товарищ майор? На мясо? — поинтересовался пробегавший мимо Кикобидзе.

— Какое мясо?! Глаза разуй, молоко будем доить! Идти не хочет, коз-з-за, два раза уже боднула.

Боец споткнулся, после чего засеменил в сторону группы разведчиков, что-то обсуждавших с одним из матросов, при этом постоянно оборачиваясь.

Пожав плечами, я последовал дальше. Через три секунды со стороны разведчиков долетел взрыв смеха.

Пропустив мимо бойцов, что носили рыбу, я подвел постукивающую копытами козу к борту катера и ласково сказал:

— Давай, Маша, за мной.

— Эй! Козла я на борт не пущу. В лодку его! — вдруг рявкнули откуда-то из-за рубки.

— Козла?! А это что, козел?!

Вышедший морской командир в звании старшего лейтенанта утвердительно кивнул.

Я резко обернулся в сторону наблюдающих за нами разведчиков, где прятался Кикобидзе.

— Вот ведь гад, а? И промолчал!

— В смысле?

— Да… — пришлось объяснять свои планы насчёт молока для раненых.

— Ха-ха-ха, — заржал моряк.

— Да я думал, это вымя!

У командира катера началась истерика. Сзади подхихикивали бойцы. Некоторые уже откровенно смеялись.

— Я еще думаю, что это она бодается, тут оказалось, что это он… Явно доиться не хотел, — вслух размышлял я.

— Ага, вот бы он удивился, если б его доить стали! Ой, не могу-у-у! — простонал всхлипывающий от смеха старлей.

— Да что вы ржете-то?! Это вы все тут деревенские, а я этих коз только на картинках видел да когда мимо проезжал!

Ажиотаж вокруг козла стих минут через пять, как раз когда закончилась погрузка.

— Отходим! — раздался крик. Один из матросов в серой робе скинул причальный канат и ловко запрыгнул на палубу.

Хорошо привязанная рыбачья лодка, оказавшаяся баркасом, потянулась следом за нами. Запасливые разведчики затащили в неё даже крупнокалиберный пулемет. Кроме пяти бывших пленных, среди узлов торчала голова козла. Я решил: раз молока не дает, пусть козлят делает.

— Ну что, Виктор Семенович? Будем жить? — радостно хлопнул механика по плечу.

— Будем. Будем жить! — твердо ответил он, глядя на удаляющийся берег.

Мы сидели у левого борта, прислонившись спиной к рубке. Из-за механика берега мне видно не было, поэтому я рассматривал сам катер. Он был другой, заметно меньше того, что спас меня. У пушки на носу ведомый с Кречетовым о чём-то расспрашивали артиллериста с танковым шлемофоном на голове.

— Хм, бабка с палкой бегает… — услышал я слова Виктора Семеновича, и тут же на лицо и шею брызнуло чем-то тепловатым и сильно ударило в руку, опрокинув меня на правый бок.

Вытерев лицо, ошарашенно посмотрел на испачканные красным пальцы.

— Семеныч? — позвал старшину, не оборачиваясь.

— Кхрр-р-р ба-абка-а, — с горловым бульканьем прохрипел кто-то.

Посмотрев на Морозова, увидел месиво в районе левого плеча и горло, из которого хлестала кровь.

— Семеныч! Су-ука-а! — Взглядом зацепившись за фигурку на холме, я под удивленными взглядами разведчиков, освобожденных бойцов и экипажа рывком вскочил, перепрыгнул через бьющееся в агонии тело своего бывшего механика и, подлетев к спаренному пулемету на корме, отшвырнул от него матроса.

Холодные ребристые рукоятки задрожали у меня в руках, когда пулемет забился, изрыгая из стволов спаренные факелы. Короткими очередями я стрелял по холму, тряся головой, чтобы смахнуть слезы.

— Ушла, тварь! — со злостью сплюнув, посмотрел на пустой холм. Старухи уже не было, шустрая оказалась. — Б…! Семеныч!

Резко развернувшись, я побежал обратно к телу механика, около которого уже склонились Рябов и один из матросов, они были ближе всех и успели первыми.

— Виктор Семенович? — Вытерев рукавом комбинезона лицо, я шмыгнул носом. — Как же так-то, а?

— Сем-мье. Сх-хаш-шжи-и! — успел прохрипеть Морозов и, дернувшись, замер.

Оттолкнув в сторону, мимо меня протиснулся фельдшер из группы Рябова. Я стоял и плакал, пока он осматривал тело. Вздохнув, фельдшер покачал головой:

— Умер, шансов не было, если бы даже был врач.

Бормоча ругательства и обещая сделать со старухой столько всего, что она долго будет жалеть о своём появлении на свет, стоял, уткнувшись лбом в обшивку рубки и машинально потирая плечо.

— Товарищ майор, вы ранены? — поинтересовался фельдшер, закончив с Морозовым.

— На излете ударила.

— Давайте я вас осмотрю… Хм, невезучая у вас рука, товарищ майор. Опять она пострадала.

Когда с меня сняли верхнюю часть формы, на палубу упал смятый кусочек свинца.

— Похоже, пройдя через старшину, она почти полностью потеряла силу, — пробормотал Рябов, с интересом рассматривая здоровенный синячище на моем плече.

Поеживаясь от холодного весеннего ветра, я хмуро сказал:

— Пулю мне отдай. Я ее семье отвезу.

— Адрес знаешь?

— Да.

Кроме синяка, у меня не обнаружили даже разрыва кожи, хотя ямка от удара присутствовала, что изрядно удивило фельдшера. Минут десять этот коновал, несмотря на то что я начал синеть, осматривал меня, осторожно поднимая и опуская руку, ощупывая, отслеживая реакцию на свои действия.

— Судя по всему, просто синяк. Ни перелома, ни трещин нет, но как прибудем, нужно полное обследование в госпитале и сделать снимки, — подвел он итог и велел мне одеваться.

— Старшину в брезент заверните, у моряков спросите, скажите, потом вернем, — приказал я своим.

Пока Кречетов узнавал насчет брезента, мы со Степкой начали готовить тело Морозова к перевозке. Я решил похоронить его как полагается, со всеми воинскими почестями, у последнего местоположения штаба полка. Была там одна прекрасная поляна, где хорошо отдыхалось. Вид просто изумительный. Думаю, Семенычу бы понравилось.

Оттолкнувшись от палубы, матрос ловко приземлился на бетонный пирс и набросил поданный швартов на кнехт. Через полминуты бронекатер застыл у причала, где ожидала немаленькая толпа встречающих.

Как я и думал, первым делом нас загребла контрразведка. Смерша еще не существовало, так что эти функции исполняли именно они. Проследив, как в кузов полуторки погрузили тело старшины, я последовал за молодым лейтенантом госбезопасности, мне предстояло много что объяснить и рассказать. Однако в кабинете меня ожидал невыспавшийся сюрприз.

— Рассказывай, — хмуро буркнул Никифоров, стоило мне войти.

Степку, кстати, завели в соседний кабинет.

— Что именно, гражданин начальник?

— Не ерничай, давай все по порядку. Тобой САМ заинтересовался.

— Ну хорошо, — устало кивнул я и присел на стул перед столом, за которым сидел особист.

— Подожди, может, чаю?

— Можно.

После чая я в подробностях доложил все, что со мной случилось, после того как меня сбили. Никифоров слушал молча, с непроницаемым лицом. Он только раз приподнял брови, узнав, что немецкий летчик был из группы подполковника Шредера, и поморщился, когда я описывал, как этот немец бросился на меня. Когда дошел до гибели Морозова, он только глухо выругался. Никифоров не хуже меня знал механика.

После особиста эстафету принял вернувшийся в кабинет лейтенант, представившийся Поляковым, и провел очень профессиональный допрос, но уже зафиксировал все на бумагу, которую и дал мне подписать.

При выходе из здания штаба фронта, где и находилось управление контрразведки, меня буквально подхватили под локоток и, возмущенно вопя, потащили к одной из машин.

— Да стойте вы! — выдернул я руку из цепких пальцев знакомого пузана в форме политработника. — Что вам нужно?

Пузан был из политуправления фронта, и о боже! До эфира, который так никто и не подумал отменять, осталось меньше часа.

— Да вы шутите?! У меня боевого товарища убили, и мне друзей ждать надо!

— Ваши однополчане уже отбыли в часть с вашим погибшим другом. Они закончили раньше. Это я приказал. А теперь проедемте со мной!

— Извините, но, наверное, я откажусь, я сейчас не в том состоянии, чтобы выступать в эфире.

Пузан возмущенно завопил, что мое мнение его интересует в последнюю очередь, раз партия сказала, что я буду выступать, то я буду выступать.

«Да хрен с вами!» — подумал, а вслух сказал:

— Поехали!

— Вот ваша речь. Тут все согласовано с цензурой, — быстро шагая рядом со мной, говорила помред. Мерецков, встречавший меня у машины, шагал с другого бока, бубня над ухом, что меня будет слушать весь СССР, и прося ничего не испортить.

Все это наложило некоторый отпечаток на мои мысли.

— До эфира три минуты! — раздался вопль из соседнего коридора.

— Ну мы надеемся на тебя, — пожал мне руку комиссар и приглашающе показал на дверь.

Стул перед микрофоном был удобным. Откинувшись на спинку, я прищурившись смотрел на редактора, отсчитывающего время.

«Три, два, один… Пуск!»

— Добрый день, уважаемые товарищи радиослушатели. В эфире радиостанция Керчи. Как мы и обещали, сегодня у нас в гостях дважды Герой Советского Союза летчик-истребитель майор Суворов. Он только что с боевого вылета, в котором сбил три немецких самолета, доведя свой счет сбитых самолетов противника до шестидесяти двух лично и девять в группе… — бубнил диктор, начав передачу.

— … а теперь слово предоставляется дважды Герою Советского Союза майору Вячеславу Суворову!

— Здравствуйте, товарищи… — Тут я замолк на несколько секунд. Не потому, что нечего было сказать, а потому, что, бросив случайный взгляд на свои руки, которые положил на стол перед собой, увидел черные ободки под ногтями. Плохо смытая кровь Семеныча как будто говорила: «Не смей, они ждут от тебя другого». Крепко сжав челюсти, я на миг зажмурил глаза.

Андрей Смолин, диктор Керченского радио, с недоумением смотрел на молодого паренька, который сидел перед ним, крепко зажмурившись. Когда этот знаменитый на весь Союз парень вошел в помещение студии, Андрей сразу заметил, что с ним что-то не так. Слишком бледным он был. Сейчас, замолкнув на первой же фразе, закрыл полные боли глаза и вот уже две секунды молчал. Смолин один из немногих знал, что в прошлое свое выступление Суворов был пьян, причем в стельку. Однако политработники тщательно это замалчивали. Сейчас же от летчика, кроме запаха сгоревшего пороха, ничем особым не несло.

Вдруг Суворов распахнул свои глаза, и Андрей вздрогнул. Столько бесшабашной веселости, которой был так знаменит этот прославленный летчик, было в них!

— Я не могу их подвести… — скорее прочитал по губам, чем услышал диктор, после чего, чуть усмехнувшись, гость начал свою речь. Однако как же она отличалась от того текста, что лежал перед Андреем!

Встретив удивленно-недоумевающий взгляд диктора, сидевшего напротив, я усмехнулся и продолжил. Будем надеяться, что эта небольшая заминка была несильно заметна.

— …Андрей Павлович был прав, и я действительно после вылета. Только он не уточнил, что вылет был вчера и я был сбит. Чтобы прояснить эту ситуацию, бегло расскажу, что было. Дело в том, что несколько дней назад нами был сбит немецкий летчик, и он поведал о важной шишке, которая в составе автоколонны проследует по определенному маршруту. То есть это была дезинформация, мы поняли это, однако отменять операцию не стали. Вылет совершили в составе сборной группы, восемь штурмовиков и восемь истребителей прикрытия…

Я спокойно, чуть иронично рассказывал про ту операцию. Избегая касаться скользких тем. В этот раз хотелось провести более серьезную передачу с легкими вкраплениями юмора. Да и порадовать слушателей песнями Высоцкого, которыми ранее не слишком баловал их.

— Так и закончился тот бой. Причем это не значило, что он проигран, мы выполнили свое задание, именно это было нашей целью, а то, что нас сбили… что ж, судьба. Так вот, наш бой сподвиг меня на написание песни. Знаете, многие удивляются, как я быстро пишу их, и они правы, я тоже удивляюсь. Например, за вчерашний день я написал тексты сразу трех песен, первая — про наш бой. Сейчас вы ее услышите.

Подхватил гитару, поморщившись от боли в плече, и, накинув ремень, поработал снятой с повязки рукой.

Их восемь, нас двое — расклад перед боем Не наш, но мы будем играть. Сережка, держись, нам не светит с тобою, Но козыри надо равнять. Я этот небесный квадрат не покину, Мне цифры сейчас не важны, Сегодня мой друг защищает мне спину, А значит, и шансы равны…[5]

Прижав пальцами струны, пытался унять сильно бьющееся сердце. В исполнение этой песни я вложил душу, что уж говорить.

— Как вы слышали, окончание было другим, но и пришла она мне не в спокойной обстановке. Менять ее я не стал. Несмотря на итог боя, задание было выполнено, причем не просто выполнено, но даже перевыполнено. Мы воспользовались этим налетом, чтобы вызвать неразбериху в войсках противника, нанесли мощные бомбо-штурмовые удары по крупному железнодорожному узлу и аэродрому. Потери немцев сейчас подсчитываются. Многие бойцы и командиры спрашивали, не верующий ли я? Скажу честно: нет. Я атеист в полном его понимании. Религия, возведенная на убийствах и казнях, для меня неприемлема. Это я о Владимире Святославиче, о том, который Красное Солнышко. Но людям это нужно, так что пусть будет. Знаете, когда нам встретились разведчики, я уже думал, что все, так и не выберусь из этих гор, однако парни молодцы, чуть не за шкирку вытащили нас. Причем самой большой проблемой оказался я. Так что разведчики фактически несли меня на руках, у меня оказались слишком серьезные травмы и ранения для похода по горам. Я вообще им удивляюсь, безбашенные парни, все-то у них ловко получалось. Именно им я хочу посвятить свою следующую песню. Она тоже про разведчиков, на данный момент ничего другого я просто не успел написать. Парни, это для вас.

А на войне как на войне, А нам труднее там вдвойне. Когда взойдёт над сопками рассвет, Мы не прощаемся ни с кем. Чужие слезы нам зачем? Уходим в ночь, уходим в дождь, уходим в снег. Мы армейская разведка, Мы без дел скучаем редко, Что ни день, то снова поиск, снова бой. Ты, сестричка в медсанбате, Не тревожься, бога ради, Мы до свадьбы доживём ещё с тобой!..[6]

Песня была удивительно длинной, но я спел ее полностью. Что уж говорить, она была одной из моих любимых. Знал её назубок, даже переделанные варианты, но сейчас исполнил в авторском тексте.

Поморщившись, потер плечо — оно доставляло мне все больше и больше проблем.

— На чем я закончил? А, как решил поговорить с пленным летчиком. И первый вопрос был таков. Почему они убивают женщин и детей. Мне часто приходилось это видеть, и я не раз поражался бесчеловечной жестокости немецких летчиков, буквально уничтожавших с воздуха колонны беженцев и санитарные поезда. И знаете, что он мне ответил?..

— Да где? — Стопка листов рассыпалась по полу. Упав на колени, комиссар Мерецков стал шустро ворошить их, ища нужный.

— Точно тут был? — пыхтел рядом главный редактор, бегло изучая каждый листок.

— Да был! Тут все не то. Это бухгалтерия, а нужны были приказы, а у них конверта не было. Может, я его в сейф убрал? — остановившись, задумался комиссар.

Бормочущий на средней громкости репродуктор на стене выдал новый перл Суворова.

— Твари! — отвлекшись от поисков, высказался редактор, прислушавшись к глухому голосу летчика, довольно подробно рассказывающего про какой-то план «Ост».

— Угу. Запись идет? — забеспокоился Мерецков, копаясь в сейфе.

— Конечно, был же приказ!

— Хорошо. Есть! Вот он, — замахал комиссар конвертом.

Редактор Симанович с облегчением вздохнул. Теперь им есть чем прикрыться от проверок из политуправления штаба фронта. Слишком уж за гранью шел эфир.

— Не знаю, кто принял решение, но человек, пославший этот приказ не мешать товарищу Суворову, умен, причем очень, — задумчиво пробормотал редактор, не отвлекаясь от прослушивания.

— Умный — это да… Тут личная подпись наркома товарища Берии, — ответил комиссар, отчего Симанович от неожиданности закашлялся.

Похлопав его по спине, Мерецков кивнул на репродуктор:

— Сейчас звонки начнутся, переводи все на меня, а пока иди в комнату записи, контролируй там все. Я сейчас бойца пришлю, пусть охраняет. Это же такая бомба!..

— Так не мы одни пишем…

Штаб 11-й армии

— Чушь какая-то. «Ост», недочеловеки… — говорил командующий 3-й Королевской румынской армии генерал-лейтенант Пётр Думитреску. Морщась, он слушал перевод немецкого офицера, стоявшего у большого радио, разукрашенного барельефами с африканской охотой.

— Обычная пропаганда, — нервно вытирая платком блестящую лысину, ответил генерал Ганс фон Зальмут.

— А вы что скажете, герр командующий? — поинтересовался Думитреску.

Все время передачи Манштейн крутил в руках резную трость, которую подарили ему латышские патриоты еще в сорок первом году, задумчиво рассматривая пол.

— Очень интересный юноша. Так хотелось поговорить с ним. Жаль, что это не удалось, — задумчиво ответил генерал.

— Но что вы думаете о его словах? Это правда? То, что все это придумал фюрер? — не унимался румынский генерал.

— Фюрер у нас непогрешим… — с едва заметной усмешкой ответил фон Манштейн, — однако мы собрались тут не для того, чтобы обсуждать подобные глупости. Вернемся к плану штурма высоты двести одиннадцать — ноль восемь. Нужно продвинуть линию фронта на пятнадцать километров вперед, тогда у нас появится возможность для удара вдоль шоссе.

Генерал Думитреску озадаченно посмотрел на него и задумался. Манштейн не ответил на вопрос. Неужели все, что сказал этот Суворов, правда? Генерал припомнил, что о чем-то подобном в изрядном подпитии говорил один из эсэсовцев, прикрепленных к их армии. Арийцы — высшая раса?!

— …вот такие мы… по словам немцев, неполноценные. Знаете, что самое забавное? По словам этого Ганса, сотрудники, отвечавшие за чистоту расы, были изрядно шокированы, когда появились на нашей территории. Оказалось, по всем параметрам истинных арийцев среди советского населения на порядок больше, чем в Германии. Среди военнопленных ими оказался каждый третий. Я, кстати, тоже. Этот ван Кляйн предложил мне перейти на их сторону, мол, буду полезен Третьему рейху, но когда я отказался, причем в довольно резкой форме, он бросился на меня. Я жалею не о том, что убил его, а только о том, что потерял ценного свидетеля. Я вообще не понимаю, ведь войну они не выиграют, это сейчас знает чуть ли не каждый боец или командир. И они должны понимать, что возмездие придет. За все то, что они сейчас творят… тем более что немцы нарушают подписанные ими же международные конвенции. Правосудие найдет и тех, кто отдает приказы, и тех, кто их исполняет, но они почему-то этого понять не хотят. Да, они еще сильны, но уже не те, что были год назад, далеко не те. Большую часть кадровых войск мы у них повыбивали. Так что думайте сами, про истинное лицо немцев вы сейчас слышали. Теперь есть логическое объяснение их поступков на нашей территории. Сожженные вместе с жителями деревни — это им нужно освободить место для будущей усадьбы для какого-нибудь бюргера. Геноцид? Да пожалуйста! Ведь такие расы, как славянские, азиатские, кавказские, а особенно цыганские подлежат стерилизации. Скажу проще. Женщина любой расы может иметь ребенка только от гражданина Германии. Мужское население захваченных территорий или уничтожат, что уже делается, отправляя их в концлагеря в большинстве по надуманным предлогам, или будут делать их евнухами. Для тех, кто не понял, евнухи уже никогда не познают женщин…

— Дерьмо! — в ужасе выдохнул генерал Ганс фон Зальмут, он сразу понял, какую только что свинью им подложил этот русский, в верхах рейха уже прозванный Везунчиком.

— Если эта информация дойдет до недавно присоединенных территорий… — не закончив, задумался генерал Манштейн. Какое счастье что Думитреску только что вышел из кабинета. Румынский генерал с утра мучился животом.

— Дойдет рано или поздно, русские не дураки и наверняка воспользуются такой возможностью. Нужно их как-то остановить.

— Это невозможно, и ты это знаешь. Но замедлить… это возможно. Гюнтер, — обернулся Манштейн к сидевшему справа полковнику, — приказ по армии. Всех русских, взятых в плен с этого дня, уничтожать. Волнения среди местного населения вряд ли будут, они слишком лояльны к нам, но лучше перестраховаться.

— Это не остановит информацию, задержит, да, но не остановит.

— Я знаю. После совещания свяжусь с фюрером, он должен знать. Нужно выработать контрмеры, — закончил генерал. Его поразил хитрый ход русских. Информацию произнес тот человек, которого уже знал весь мир и репутация которого была непогрешима. То есть большинство ПОВЕРИТ ему.

В это время дверь отворилась, и в огромный кабинет вошел генерал Думитреску со свитой.

— …сейчас я смотрю на свои руки, вернее, на кровь, что осталась на ногтях. Мой друг погиб несколько часов назад, умер прямо у меня на руках. Я не видел его почти шесть месяцев, встретил, когда мы прорывались к морю, такое счастье испытал, а тут… Шальная пуля, и все… У меня есть песня, написана давно, но я не пел ее… Это песня для тебя, Виктор Семенович.

Почему все не так? Вроде все как всегда: То же небо — опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода, Только он не вернулся из боя. Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя. Мне не стало хватать его только сейчас, Когда он не вернулся из боя…[7]

— Вот мне показывают, что время эфира заканчивается. Знаете, может, я и не прав был, что рассказал вам про все это… но если бы замолчал, то я не был бы тем Суворовым, которого вы знаете. Я такой, какой я есть. Всем спасибо. До свидания.

Задумчиво выбив пепел из трубки, Сталин убавил звук, как только после летчика Суворова взял слово диктор, после чего повернулся к Лаврентию Павловичу:

— Вы знаете, товарищ Берия, что нужно делать!

Молча кивнув, нарком вышел из кабинета.

— План «Ост», говорите? Ну-ну, — тихо пробормотал Иосиф Виссарионович.

Через полтора часа после радиопередачи заключенный номер один был доставлен на спецобъект, где опытные следователи начали заново его потрошить. Теперь они знали, какие вопросы задавать. Через три дня полностью развернутый доклад старшего следователя лежал на столе Берии, который лично отнес его Сталину.

— Значит, полностью подтвердилось?

— Да, товарищ Сталин. Выявились такие интересные документы, как «О военной подсудности в районе „Барбаросса“» от тринадцатого мая тысяча девятьсот сорок первого года и «О комиссарах». План «Ост» тут выложен более развернуто, однако показания Гейдриха несколько отличаются от того, что рассказывает Суворов. Майор Никифоров уже прислал опрос Суворова, тот честно признался, что почти пятьдесят процентов им лично придумано. Он решил, что для противодействия мирного населения на оккупированных территориях это хорошая идея. В остальном большая часть совпадает, так что, возможно, разговор с тем ван Кляйном имел место быть. К сожалению, наш человек не смог подойти достаточно близко, чтобы подслушать, да и французский язык он не знал, однако судя по мимике разговор был довольно эмоциональным.

— Хорошо. Что по первой информации?

— «Ост»? Мы уже передали все документы допроса в наш отдел пропаганды. Копии задокументированного допроса Гейдриха были отправлены всем послам союзных держав. Представители Америки и Англии присутствовали на заключительном допросе и даже задавали ему вопросы. Как любит говорить товарищ Суворов, «они были в шоке».

— Где сам сейчас товарищ Суворов?

— Завтра вылетает в Москву. Врачи отстранили его от полетов на три недели — по нашей просьбе — и он воспользовался этим для отправки в Центр Боевой Подготовки. Причем не только сам полетел, но и взял с собой четырех летчиков из первого состава полка, они должны в течение срока отпуска читать вместе с ним лекции. Идея хорошая, и я дал разрешение.

— Хорошо. Держите меня в курсе относительно операции «Геноцид». Вы ведь ответственным поставили комиссара Валикова?

— Да, товарищ Сталин. Думаю, он справится. Типографии уже печатают листовки с рассказом товарища Суворова для сброса их на оккупированную территорию…

Когда нарком вышел, Сталин вызвал Поскребышева.

— Документы на награждение готовы?

— Да, товарищ Сталин.

— Принесите мне их на подпись… И вызовите Микояна.

— Да, товарищ Сталин. Еще пришли новые сводки по Керченскому фронту…

Когда я вышел из студии, то замер, приходя в себя. М-да, все-таки выдал. Глубоко вздохнув, направился к выходу. Что было странно, в основном люди сторонились меня, стараясь не смотреть в глаза. Понятливо кивнув, направился было дальше, как увидел у входной двери Никифорова.

— Арестовывать будешь? — поинтересовался я, протягивая вперед обе руки.

— Да иди ты! Думаешь, я не знал, что ты все в прямом эфире выболтаешь? Знал, все-таки почти год вместе, изучить успел.

— Почему же не остановил?

— Так и будем тут говорить? Пошли, машина ждет, — оборвал меня особист и распахнул дверь.

Как только «эмка» выскользнула из узких улочек Керчи на просторы шоссе, если можно так сказать про узкую дорогу с двусторонним движением, особист задал мне первый вопрос:

— Откуда ты знаешь слово «геноцид»?

— Хм, летчик его употребил? Да я и так его знал, латинское вроде, оно означает…

— Да знаю я уже, что оно означает, просто удивился, откуда ты его знаешь.

— Просто знаю.

— Ладно. Что-то ты не рассказывал мне про евнухов? — перешел он на другую тему.

— А-а-а, ты про это. Ну придумал, вроде ничего так получилось. Как думаешь, теперь наши бойцы при окружении пойдут в евнухи? Вот и я думаю, нет. А если все, что я сказал, довести до…

— Да понял я. Знаешь, почему тебя допустили до эфира?

— Нет, но могу предположить. Дали разрешение?

— Да. Я сразу после допроса связался с товарищем Берией и доложил ему свои мысли с беглым анализом. Так что разрешение было получено, хотя велели предупредить: НЕ НАГЛЕЙ!..

Семеныча хоронили в сколоченном из снарядных ящиков гробу. Я стоял у могилы и смотрел, как опускается зеленый ящик с моим первым наставником. Это он учил меня, как выживать в той войне. А бытовые мелочи? Именно он по просьбе Никифорова наставлял меня в мелочах, чтобы я не прокололся на незнании.

— У него семья была? — поинтересовался стоявший рядом Степка.

— Да. Жена, сын и две дочери. Фотографии показывал. Он их с началом войны к матери отправил, это где-то в Подмосковье. Успели с первыми эшелонами вырваться, письма слали. Попробую отпуск получить, хочу навестить их.

— Понятно. Я его почти не знал, но хороший был человек, надежный.

— Да…

В похоронах участвовал весь полк. Хоронили не только старшину Морозова. От ран умер один из пилотов, летавших на «таирах». Из ста сорока трех самолетов, которые утром десятого марта вылетели на штурмовку и прикрытие, не вернулись одиннадцать. Если бы не тот бедлам, что мы устроили в эфире, потери были бы гораздо больше, но план, составленный общими силами, как показало дело, был удачен.

Самое забавное, что против нашей недавно сформированной третьей воздушной армии, имевшей на вооружении четыреста восемьдесят девять самолетов, в которую временно входил и наш полк, выступал немецкий корпус, по последним сведениям, превосходящий её вдвое.

Мы уже знали потери немцев. Сегодня утром был сбит гауптман из восьмого штафеля второй эскадры. Они потеряли шестьдесят три самолета в воздушных боях, около восьмидесяти на земле и почти четыреста человек летного состава. Аэродром, на который был совершен налет, как выяснилось, служил базой для большей части подразделений Люфтваффе. Повезло с этим гауптманом в том, что его старший брат служил в штабе Манштейна и знал как точные, которые подали командующему, так и подправленные сведения, что отправили в Берлин.

— Скажешь что-нибудь? — поинтересовался комполка.

— Да.

Речь я особо не готовил, просто не было времени. Когда мы приехали в полк, собрались уже все, без дежурного звена, конечно, и ждали только нас. Парни молодцы, до темноты успели все сделать.

— Знаете. Тяжело говорить, скорбь переполняет душу. Я хорошо знал и Толю Огниева, и Виктора Семеновича Морозова…

В моем голосе преобладала горечь потери. Я не говорил высокопарных фраз, только то, что лежало на душе, напоследок пробормотав:

Ваши руки усталости не знали. Ваши уста никогда не унывали. Вы шли по жизни, труд любя. Пусть будет пухом вам земля.

Спите, парни, спокойно, мы закончим то, что вы начали.

Вздохнув, тряхнул головой, возвращаясь в реальность. Взял комок холодной земли и первый бросил на крышку гроба. Не знаю, принято ли такое в этом мире, раньше не замечал, но сейчас парни последовали моему примеру.

После похорон состоялись импровизированные поминки. Два стакана водки в центре стола были накрыты ржаным хлебом.

— Сев, а что с козлом делать? Парни не хотят его отдавать, решили оставить в полку, — присев рядом со мной, поинтересовался комиссар.

Я сидел на лавочке возле землянки и смотрел на ночное небо. Вообще-то сейчас мне следовало находиться в госпитале и проходить полное обследование, но стемнело быстро, и пришлось до утра остаться под присмотром нашего полкового врача.

— Козел? Ах да, мы же козла взяли… А зачем он нам? Талисманом, что ли?

— Да, летчикам больно уж понравился его нрав. Драчуном прозвали, он только поварих боднуть не успел, остальных всех — наша скотина, боевая.

— Да я ему козочек пообещал…

— Думаешь, он понял?

— Бодаться сразу перестал, значит, понял, пусть остается, но в госпиталь его возите.

Утром, часов в девять, когда я в легкой шинели стоял у землянки рядом с прогревающей мотор машиной, к нам подъехала легковушка Никифорова. Скрипнув тормозами, она остановилась у старой «эмки» еще довоенного выпуска.

— Что-то случилось, товарищ майор? — поинтересовался один из дежурных летчиков. Буквально десять минут назад весь полк был срочно поднят в небо и отправлен к переднему краю.

— Не знаю.

Дверь открылась, и из машины вышел Никифоров. Майор Никифоров.

— Поздравляю, товарищ майор госбезопасности, с присвоением вам очередного звания, — поздравил я особиста, мельком глянув на петлицу с одним ромбом.

— Спасибо. Боец, машину можешь ставить на место, товарищ майор поедет со мной, — приказал он моему водителю. После чего, кивнув на свою «эмку», велел: — Садись.

— Начало настораживает, — хмыкнул я.

— В госпиталь, — скомандовал Никифоров и, повернувшись ко мне, спросил: — Это ты составлял схемы налета на наши штабы неделю назад?

— Ну… я, было о чем в тюрьме подумать. Но я только предположил, как могли бы действовать немцы.

— Можешь не гадать. Ты угадал.

— Черт! Кто?

— Власов. При налете на штаб фронта погибло много командиров и работников штаба. Одновременно началось массированное наступление вдоль шоссе. Проблема в том, что генерал Власов оказался в окружении, он инспектировал войска.

— Прекрасно! Одним ударом обезглавили нас и прорвали фронт! — стукнув кулаком по спинке переднего сиденья, зло сказал я.

— Фронт не прорвали, я не говорил этого. Да, взломали оборону первой и второй линий и застряли в пятнадцати километрах от переднего края, нарвавшись на недавно сделанный укрепрайон.

— А Власов-то там как оказался?! Что-то странно, им, по-моему, вообще запрещено появляться у переднего края.

— Это где ты такое слышал?!

— Да… где-то. Так что он там делал?

— Проводил смотр новой части. Там пополнение стояло, мотострелковая дивизия со всеми средствами усиления. Она должна была среди прочих частей идти в прорыв, вот генерал и настраивал их на предстоящий бой. Дивизия стояла между первой и второй линиями, сейчас там до сих пор идет бой, держатся парни.

— Авиаразведка что показала?

— Сплошные дымы, разрывы и трассеры во все стороны. В районе артиллерийского полка стрельба из пушек — видимо, не везде немцы смогли овладеть инициативой.

— А связь?

— Проводная оборвана, радио еще работает. Но в основном полковые и батальонные. Сведения неполные и отрывочные. Похоже, по штабам от дивизии и выше нанесли сплошные авиа- и артиллерийские удары. Позывной командующего не отвечает.

— А кто командование принял?

— Генерал Толбухин. Он как раз в это время был на крейсере, общался с новым командующим эскадры, прошлого-то сняли за безынициативность и преступное бездействие. Сейчас там некто контр-адмирал Литвинов командует. Его из каперангов перевели на эту должность. Раньше эсминцами командовал. Говорят, хорошо. Инициативный.

— А кто его назначил?

— Комиссар Мехлис.

— Понятно. Значит, Толбухин уцелел?

— Да, сейчас он на новом командном пункте руководит деблокированием наших частей. Фактически в окружении оказался полноценный корпус, а это без малого двадцать пять тысяч человек.

Меня стала несколько настораживать такая откровенность Никифорова. Раньше подобного я за ним не особо замечал.

— Значит, наши над местом прорыва? Обеспечивают господство в воздухе?

— Не только твои, почти все истребительные части фронта.

— А вот это зря. Важные стратегические места нельзя оставлять без прикрытия, немцы не дураки, могут воспользоваться моментом. Да и разведка у них работает неплохо.

— Не умничай, без тебя знаем. Ответил же — почти.

— Угу. — Я стал прикидывать, чем могу помочь нашим. В самолет меня, понятное дело, не пустят, но подкинуть хорошую мысль могу. — Есть одна идея. Все штурмовые и бомбардировочные части сейчас работают над местом прорыва? Пробивают дорогу нашим частям?

— Точно не скажу, но вроде да.

— Нужно отозвать половину. Оставшихся хватит. Свободными частями — естественно, с прикрытием — нанести массированные налеты на обе железнодорожные станции, атаковать все, что движется по дорогам к месту прорыва, не пропуская даже одиночные грузовики. А также по всем обнаруженным разведкой складам боеприпасов и питания. Нужно создать у них дефицит боеприпасов. Это хорошо поможет нашим.

— Возможно, — задумчиво ответил Никифоров. — Один из командиров из оперативного штаба фронта уже предлагал подобное, но его развернули, приказав заниматься своим делом.

— Идея на поверхности лежит, додумать не трудно, — пожал я плечами.

Машина в это время повернула на узкую дорогу, ведущую к госпиталю.

— Это да. Но тут видишь, какая ситуация. Командование думает, что окруженцы вырвутся не сегодня завтра, так что такие шаги делать преждевременно.

— Идиоты.

— Ну да, мало им примеров сорок первого, все те же ошибки совершают.

— Генерал Толбухин тоже так же думает?

— Насколько я знаю, нет, но не препятствует, размышляет о чем-то…

— Что?! Опять?! — Я наконец понял, о чем недоговаривает особист. — Там люди гибнут, а вы все о своем! Предателей ищете!

— Сев, ты не прав. Мы держим связь со всеми более-менее крупными боеспособными частями, осуществляя общее руководство. Наготове полк транспортников, готовых обеспечить окруженные части всем необходимым. Так что тут все нормально, а возможность определить предателей — это шанс, которого упускать нельзя.

— И что, есть предположение, что кто-то остался? — несколько иронично отозвался я.

Слишком большие чистки провели как в армии, так и на флоте. Многим не нравилось бездействие моряков, так что на них оторвались по полной. Насколько мне было известно, сейчас продвигали наверх смелых и инициативных командиров. Тот же контр-адмирал Литвинов, например, тоже не из штабных, а именно боевой командир, думавший головой. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что даже я про него слышал.

— Есть. Тебе могу сказать. Еще как есть. Мы перехватили шифровку — где-то в районе Керчи действует вражеская радиостанция. Так вот, шифр мы хоть и случайно, но взломали. Сведения, что там были, известны только высшему командному звену.

— Хочешь сказать, что это кто-то из верхушки?

— Именно. Мы его уже неделю расшифровать пытаемся. Не вышло ничего. Вот и решили воспользоваться моментом — может, проявится.

Я задумался, анализируя сказанное. Машина в это время въехала на небольшое плато, где под сенью невысоких деревьев прятались несколько одноэтажных бревенчатых строений. Если идти пешком из нашей части, дойти можно минут за двадцать пять — тридцать. На машине пришлось давать немалого кругаля. Сделав полукруг, машина остановилась у закрытой двери главного корпуса госпиталя, у которой курили два санитара. Один из бойцов охраны с автоматом на плече подошел к водительской дверце, узнать, кто мы и зачем прибыли. Бдят, молодцы.

— Знаешь, а если он не проявится?

— Затаится? — хмыкнул Никифоров.

— Нет, а что если он вместе с генералом Власовым?..

— Ну что я могу сказать? Повреждения в руке у вас довольно серьезные. Вывих, два ранения, ещё — многочисленные ссадины, одна, кстати, воспалилась. Видимо, в ранку попал грязный пот. Все это серьезные причины отстранить вас от полетов на двадцать дней, до полного выздоровления, — говорила лечившая меня военврач. Рядом стоял начальник госпиталя, изучая воспаление на ноге.

Целые сутки с момента прибытия в госпиталь меня изучали, как под микроскопом. Госпиталь имел все необходимое оборудование и специалистов, так что взятые анализы были готовы быстро.

— Постельный режим?

— Ближайшие пару дней — да, дальше не обязательно. Нужно вскрыть гнойник у вас на ноге, почистить рану, потом вы свободны.

— Ясно, спасибо.

Мне действительно вскрыли ранку на ноге и почистили ее от гноя. На второй день приехал Стриж с приказом об отпуске. С его приездом мои подозрения подтвердились. Эти непонятные двадцать дней, хотя даже дилетанту понятно, что я буду в форме максимум через десять. Видимо, насчет меня что-то решили.

Как только все формальности были улажены и я поставил подпись где нужно, спросил у командира:

— Приказ о моем отпуске пришел от политотдела фронта или из штаба армии?

— Из политотдела, — понимающе хмыкнув, ответил Стриж.

— Ясно, значит, они решились… Это хорошо, — задумчиво протянул я.

— В Москву полетишь?

— Скорее всего, сами направят. Хочу поработать в Центре, почитать несколько лекций. У нас сейчас кто там? Покрышкин и Ванько?

— Да.

— Отзывайте их, я возьму с собой Микояна и еще троих-четверых. Это реально? На боеспособности не отразится?

— Да какая боеспособность! Второй день в готовности сидим, но нас не трогают.

— Ага. Значит, они ждут звездного налета.

— Думаешь?

— Уверен. Остальные наверняка работают по полной?

— Да, это так.

— Ну точно, ждут. И наверняка дождутся. Как только немецкие летчики ослабят наше истребительное прикрытие, так оно и произойдет… М-да. Ладно, кто у нас безлошадный? Есть такие?

— Есть двое, машины только через неделю придут.

— Вот их я и возьму, остальные пусть работают. А вообще, как в части?

— Нормально, вчера Драчун старшину Егорова на крышу столовой загнал. Два раза успел боднуть. Вот и решили привезти его в госпиталь. Пусть с девками побегает.

— С козами? Их теперь три, бойцы еще одну достали. Пусть развлекается. Кстати, все хотел спросить, как там на фронте?..

К вечеру этого же дня, когда я выписывался из госпиталя, за мной приехал знакомый пузан из политуправления. По их просьбе я должен был выступить с речью для моряков эскадры. Что-то затевалось.

Странное затишье на фронте, небольшие попытки прорывов и деблокирования, легко пресекаемые немцами, странные телодвижения эскадры, увеличение количества транспортных судов в акватории порта намекали на надвигающийся взрыв. Удивлюсь, если в скором времени не узнаю о наступлении нашего фронта на суше и морском десанте с последующим продвижением вперед. Что немцы обороняют побережье крайне плохо, мы уже знали. Видимо, все наличные силы они стянули к ударной группировке. По сообщениям пленных — я это узнал от раненого майора, которого поместили в нашу палату час назад, — в месте прорыва слоеный пирог: где наши взяли немцев в небольшие колечки, где немцы наших — так и воюют, пытаясь уничтожить друг друга.

— Герр генерал? — окликнул Манштейна дежурный офицер, чуть ли не бегом догоняя подходящего к своей машине командующего.

— Слушаю? — останавливаясь и поворачиваясь к дежурному, ответил Манштейн.

— Герр генерал, нашими диверсантами был захвачен в плен командующий русскими войсками генерал Власов!

— Что-о-о?! Немедленно его ко мне!

— Герр генерал, это невозможно. Следуя вашему приказу не брать русских в плен, наши солдаты расстреляли генерала. Так же были расстреляны и диверсанты, одетые в русскую форму госбезопасности.

— Как такое могло произойти? Они не могли опознать себя? Почему диверсанты не назвались?

— Это подразделение было сформировано в основном из русских перебежчиков и лояльных к нам жителей захваченных территорий. Командир у них был обер-лейтенант Пауль Зигфрид, замом лейтенант Штосс. При захвате и прорыве Штосс погиб, Зигфрид был тяжело ранен и не мог ответить, когда их пленили наши. Опознать смогли, только когда случайно обнаружили метку с опознавательным кодом, зашитую под подкладку формы обер-лейтенанта Зигфрида.

— Солдаты что, не могли понять, что он мог дать важные сведения?!

— Герр генерал, ваш приказ, подтвержденный фюрером, гласил уничтожать ВСЕХ русских, даже старших офицеров.

— Шайсе!

За два дня я выступил вживую и перед моряками, и перед разведчиками, получив от последних ценный подарок. «Вальтер» с наплечной кобурой. Подготовил команду и сделал запрос на места в транспортнике, вылетавшем сегодня в Москву. Мне довольно быстро дали разрешение и записали моих парней на восемь часов вечера. Этим же рейсом везли того высокопоставленного военного чиновника, что работал на немцев. Как и думал Никифоров, он был приближенным не только Козлова, но и, пройдя все чистки, стал замом Власова. Никто не мог подумать на этого полковника, главного по военным поставкам и тыловому обеспечению. Слишком хорошо работали все тыловые службы, чтобы заподозрить его.

А Власов, как и в моем мире, оказался у немцев. Правда, слух шел, что раненым и довольно серьезно, но живым. Сегодня ночью, где-то в три часа наши окруженцы пошли на прорыв, но не к своим, а по приказу из штаба фронта в глубь немецких территорий.

Одновременно крупная высадка десанта в районе Феодосии оттянула значительные силы от места прорыва. Кроме того, полнокровная армия сейчас взламывала оборону немцев. Что и говорить, это у нее получалось не очень, опыта не хватало, хотя и провела крупную артиллерийскую подготовку и использовала все наличные силы, даже танки, в том числе и трофейные. И подошла она к окраинам Феодосии в основном благодаря помощи окруженцев и морского десанта, которых уже фактически добили, несмотря на довольно сильное прикрытие флота.

По мнению генерала Толбухина, атаки шли довольно результативно, несмотря на большие потери среди наступающих войск. Думаю, он прав: используя резервы, генерал смог освободить значительную территорию.

В воздухе все шло не так гладко. Звездного налета так и не дождались, так что мой полк использовался по прямому назначению. То есть вылетал наперехват и как охотники. Последнее было результативнее всего. Эскадрилья «Таиров» уже несколько раз пощипала разные танковые колонны, расстреливая их на узких горных дорогах. «Лавочкины» охотились на асов противника. Был случай, когда звено наших истребителей при возвращении повстречалось с немецкими бомбардировщиками. Из двенадцати домой не вернулся ни один. Так что улетали мы в самый разгар боев.

— Вылет через четыре часа? — посмотрев на наручные часы, поинтересовался входивший в гостиничный номер Никифоров.

— Ага, — ответил я, собирая вещи. Хотя какие могут быть на войне вещи, все уместилось в небольшой фанерный чемоданчик.

— Я лечу с вами. Приказ из наркомата, прибыть вместе с вами.

— Что-то случилось?

— Нет, обычные дела.

— Что там на фронте? Власова уже освободили? Я слышал, что окруженцев деблокировали?

— Да. Мы фактически смяли все силы, подготовленные Манштейном к прорыву нашей обороны. Однако полностью уничтожить их не смогли. Помогли наши десантники, которых мы сбросили с транспортников. Они заблокировали дороги завалами и пулеметным огнем. Немцам приходилось или атаковать, сбивая заслоны, — у них это иногда получалось, с большими потерями, правда, но получалось — или бросать технику и уходить в горы, тогда нам доставались богатые трофеи.

— А Власов?

— Хм, Власов. Пока разбираются, но, похоже, слух, что он попал в плен — правда.

— А в действительности? Не может быть, что ты не знаешь.

— Да знаю. Честно говоря, презабавная ситуация у немцев получилась.

Застегнув ремни на чемодане, я вопросительно приподнял бровь, чтобы особист продолжал. Мне действительно было интересно.

— У немцев приказ наших в плен не брать… Это, кстати, из-за твоих откровений. Так вот, наши об этом довольно быстро узнали, поэтому такие потери — бились до конца. Так и получилось с Власовым. Он был на КП дивизии, которую инспектировал, когда подъехали три грузовика с броневиком. В них были бойцы НКВД под командованием майора с бумагами от самого комиссара Мехлиса, приказ вывезти командующего. Не знаю, как их раскусил генерал, но по словам уцелевших очевидцев, он крикнул, что это враги, и успел дважды выстрелить в ближайшего диверсанта. К сожалению, он оказался прав, это были именно они. Комендантская рота была быстро подавлена, она и так была сильно потрепана, а пока командир диверсантов махал бумагами, его бойцы успели рассредоточиться. В общем, если бы не броневик, нападение бы отбили, но… Бэшку в конце концов подбили, бросили связку гранат под задние колеса, только вот генерала успели увезти.

— С ним были какие-нибудь документы?

— Нет, кроме удостоверения личности, ничего.

— Что дальше было?

— А, вот и начинается самое интересное. Прорваться-то они прорвались, даже через наши боевые порядки спокойно проехали. А что им? Бумаги на высоте были. Они имели наглость даже предъявить генерала: мол, вот, спасаем. Только вот не учли одного факта… Нет, я неправильно выразился. Они про него просто НЕ ЗНАЛИ. Не знали того приказа Манштейна… или Гитлера, там споры идут, кто его в действительности отдал.

— То есть подождите… они что? Попались своим на прицел, и те их?.. Да быть не может!

— Может-может! — засмеялся особист. — Генерала, конечно, жаль, но это лучший выход, чем попасть в плен. Однако он молодец, отстреливался до последнего, пока у него пистолет не выбили.

— Это да, — вздохнул я, вспомнив «своего» Власова, — не томи, что там дальше было?

— Меня всегда поражал немецкий порядок. Есть приказ — надо выполнять. Правда, тут есть своя правда. Они расстреляли машины с расстояния, не обращая внимания на белые флаги, которыми махали диверсанты. Ну не знали они про этот приказ Гитлера!

— Понятно. Расстреляли, а когда добивать пошли, там и обнаружили, что облажались и уничтожили своих, — задумчиво продолжил я.

— Так и было, тот обер-ефрейтор, что мародерничал, нам и попался в плен. Это именно он нашел опознавательный код, по которому и установили номер и место службы этого подразделения. Дальше уже составить картину, как все происходило, труда не составило. Тем более пленных мы взяли уже более двадцати тысяч, есть кого спрашивать.

Этой цифрой Никифоров шокировал меня. Видимо, именно этой реакции и ожидал он, так как с удовольствием наблюдал за моей мимикой.

— Двадцать тысяч?! За одни сутки?! Да быть не может!

— Ну восемнадцать, это я округлил. Но факт остается фактом. Есть еще два очага окружения, которые пока держатся, так что в скором времени, думаю, пленных прибавится.

— А Манштейн не отобьет их?

— Отобьет?! Да они уже у нас глубоко в тылу! Мы в прорыв все силы ввели. Хрена ему. Тут как за оставшиеся земли уцепиться, думать надо, а ты говоришь, помощь…

На этом его прервал стук в дверь. Я знал, кто там, так что громко крикнул:

— Открыто!

В комнату вошел Степка Микоян с фуражкой набекрень.

— Здравия желаю, товарищ майор госбезопасности! Разрешите обратиться к товарищу майору?

— Обращайся, — отмахнулся Никифоров.

— Товарищ майор, парни внизу, машина ждет. И это… там девушки… опять.

— Да? Ладно, сейчас иду. А девушкам передай, что у меня только пять минут на них есть.

Вот даже фанатки объявились. Теперь караулят под дверьми. Вчера больше двадцати открыток с моим фото подписал, интересно, что им сейчас-то нужно?

— Хорошо. Разрешите идти?

— Свободен!

— О как! Тебя, я смотрю, уже девушки поджидают. А я еще удивлялся, что это они там кучкуются?

— Да это местные связистки. Тут школа радистов неподалеку открылась, вот они и бегают, — хмыкнул я и, подхватив чемодан, отправился вниз.

Никифоров сразу же, как вышел из фойе гостиницы, сел в свою машину и уехал, пообещав быть на аэродроме вовремя, я же остановился у входа, меня окружила толпа девушек. И каких там только не было! И рыжие, и блондинки, и шатенки, и жгучие брюнетки…

— А мне подпишете? — С наигранным смущением на меня смотрела красивая блондинка.

«Влип!» — Эта мысль беспрестанно крутилась в голове, пока я, застыв как столб, смотрел на собственную прабабушку, в глазах которой горело торжество: она по-своему поняла мой столбняк.

— Ух ты! Если вас еще и Екатериной зовут, то я впечатлен, — широко улыбнувшись, выдал я и тряхнул головой, сбрасывая оцепенение.

«Блин! Можно было догадаться, что она тут! Если ее корпус уцелел в киевской бойне, которая тут, впрочем, не произошла, и прошел ленинградские бои, то вполне мог передислоцироваться сюда. Никифоров же говорил, что несколько свободных частей, что стояли в резерве под Ленинградом, перебрасывают к нам. Короче, лопух, прощелкал».

— Нет, вы ошиблись, меня зовут Степанида.

— Очень приятно. Знаете, я поражен. Ваше сходство с одной моей знакомой просто изумительное! Извините, если удивил вас своим поведением, но я действительно думал, что вы Екатерина. Подписать Степаниде?

Остальные девушки, как, впрочем, и мои парни, активно грели уши, разглядывая нас.

— Да, если можно — с наилучшими пожеланиями.

— Хорошо, — ответил я и быстрыми росчерками стал писать на обороте, изредка бросая взгляды на девушку. — Вы в подразделении связи служите? В какой части, если не секрет?

— Пока инструктором в радиошколе, потом будут переводить в часть.

— В какую?

— Еще не знаю.

— Понятно. Вот, держите. Как просили. Знаете? Не будет ли наглостью с моей стороны попросить вас проводить меня до машины? Есть у меня пара вопросов.

— Хорошо, — кивнула она, после чего, бросив быстрый взгляд на своих подруг, чтобы проверить произведенное впечатление, гордо задрала подбородок и последовала за мной.

Пока парни укладывали мои вещи в багажник старого «форда-пикапа», мы отошли несколько в сторону и остановились в тени гостиницы. Весна, но уже пекло прилично, вон девушки в гимнастерках бегают.

— Вы хотели о чем-то поговорить? — первой задала вопрос Степанида, видя, что я стою в задумчивости.

— Что? Ах да. Тут скорее просьба, чем вопрос. Знаете, у меня есть друг, его зовут Алексеем. Он тоже летчик, сейчас в госпитале. Пару недель назад он в одном бою, прикрывая «Илы», сбил два «мессера» и не дал им сорвать штурмовку. К сожалению, Алексей был ранен и довольно серьезно, но организм молодой, выкарабкается. За этот бой его представили к правительственной награде. Вот я и хотел вас попросить навестить его несколько раз. Родных тут у него нет, а такая красивая девушка, как вы, точно произведете нужное впечатление. Для выздоровления это — ой, как полезно!

«Ранен он хоть и серьезно, но не настолько. Конечно, мир изменился, течение времени идет уже по-другому. Эффект бабочки во всей его красе. Но то, что я в параллельном мире, уже подтвержденный факт. Мелкие нестыковки в истории, да и я не пропал, а ведь по идее должен был. Бабка не попала в плен в Киевском котле, не было лагеря, офицерского борделя, побега, партизанского отряда, где она должна была встретиться с прадедом Алексеем. Да и он тоже попал на фронт не в конце сорок второго, это произошло раньше. Он получил другую боевую подготовку, и как повернется их судьба, я не знаю. Война, там может случиться всякое, могут встретиться, могут и пройти мимо друг друга. Так почему бы не подтолкнуть их? Лично мне их судьба небезразлична. Родные люди все-таки, хоть и из параллельного мира».

— Он серьезно ранен? — Вопрос был странен, я уже сказал об этом, но тут до меня дошло.

— Через месяц, по словам врачей, он вернется в часть и продолжит бить врагов. Он не инвалид.

Прабабка задумалась, я же не сводил с нее взгляда, старательно запоминая. Последний раз бабку Степу я видел морщинистой старушкой, возрастом за девяносто лет, разница просто поражала. Однако даже в таком состоянии я ее узнал.

«Ага! Столько раз альбомы с фотографиями листал, сидя на ее коленях! Маленький был, а все помню».

Там была старая выцветшая фотография, где бабушка с дедушкой стояли на фоне высоких сосен в военной форме и строго, без улыбки смотрели в объектив. Дед в форме летчика, в реглане с кобурой пистолета на боку и немецким автоматом на груди. На обороте было: «Осень сорок третьего, партизанский лагерь». Бабка тогда говорила, что его вынесли из землянки, где лежали раненые, нарядили в форму и сфотографировали. На фото не было видно, что он стоял на одной ноге, слегка облокотившись о будущую жену, это бабушка потом рассказала правнуку, то есть мне.

— Хорошо. У меня есть выходные дни, навещу, — наконец определилась она.

— Спасибо. Я буду вам благодарен.

— Товарищ майор, пора, — негромко окликнул меня Степан.

Мельком глянув на часы, я галантно поцеловал молодую руку своей возможной бабушке и, отдав честь, направился к машине.

Но тут меня остановил вопрос:

— На кого я похожа?

Не оборачиваясь, ответил:

— На мою сестру.

Как только мы отъехали, неугомонный Микоян поинтересовался:

— Товарищ майор, вы ее знаете?

— Нет. Она напомнила одну мою хорошую знакомую. Обознался, бывает.

— А куда вы ее направили?

Я захохотал:

— К Лешке Суворову! Девка в меня явно влюбилась, пусть в двойника лучше влюбляется. Сама она не в моем вкусе.

Парни засмеялись. Шутка им понравилась, и они начали строить предположения, какое лицо будет у девушки, когда увидит раненого, к которому пришла.

На аэродром мы прибыли на час раньше, как и просили в штабе, поэтому, разгрузившись и отпустив машину обратно в полк, сели на чемоданы в тени кривой березы и стали с интересом осматриваться, разговаривая. Болтали, естественно, о небе, в частности о моем бое с немцами. Один из летчиков, младший лейтенант Морозов из эскадрильи Покрышкина, обломанной веточкой чертил схему, я изредка поправлял его, но в принципе парень рисовал верно. Он мысленно видел рисунок боя, поэтому особых ошибок не делал.

— О, еще одна машина! Вроде наша… точно, наша полуторка, из хозчасти, — прищурившись, воскликнул второй летчик, старшина Хлебников.

— Забыли что-то? — удивился ведомый.

— Похоже, что нет, — хмыкнул я, разглядев в кузове покачивающиеся летные фуражки. Кто бы там ни ехал, он был одет в такую же парадку, что и мы.

В машине сидели еще два летчика из нашего полка, Седой выделил в инструкторы. Оказалось, полк отвели от линии фронта. Причина проста, закончился моторесурс. Новые моторы ожидались только через неделю, вот двух свободных летчиков и отправили вслед за нами. И хотя полк отвели, восемь «Лавочкиных» продолжали охоту — их собрали по всем звеньям, это были те машины, что прибыли недавно взамен сбитых.

— Почему отвели? Не может быть, чтобы просто так? — подозрительно глянув на прибывших, поинтересовался я.

Вздохнув, капитан Евстигнеев объяснил:

— Быков чудом не разбился, на взлете заклинило мотор, рухнул на скалы. В госпиталь увезли в тяжелом состоянии. Комполка позвонил в штаб армии и устроил им там бучу, говорят, до самого командарма дошел. Вот нас и отвели. Там тоже не дураки, понимают, чем это все может кончиться.

— Я уже два дня твержу, что полк нужно отвести на пополнение и переформирование! Еще когда у тебя мотор заклинило в бою, это стало ясно.

— Теперь отвели.

— В разгар боев?! Мы там нужны, а теперь сидим прикованные к земле.

— Ха, уже не нужны. Сломали мы хребет немецким асам, — засмеялся вдруг Евстигнеев.

— Не понял!

Остальные летчики подтянулись к нам, им тоже было интересно.

— Мы так и не дождались «звездного налета» и решили сами его устроить. В общем, двести бомбардировщиков и штурмовиков разнесли оба аэродрома, где базировались основные силы фашистской авиации.

— Круто! — покачал я головой в восхищении. — Потери большие?

Евстигнеев молча кивнул.

— Из первой волны почти половина не вернулась, зенитки у них били просто атас, — ответил за капитана его спутник, лейтенант Аверьянов. Причем использовал одно из моих любимых словечек.

Я давно стал замечать, что летчики все чаще и чаще стали использовать выражения, услышанные от меня.

— Какой же это успех?! Это катастрофа, чего бы там они ни разбомбили! Половина не вернулась?! Да на фиг такой успех!

— Да нет, значительная часть дотянули до своей территории, и экипажи спаслись. Но все-таки в технике потери очень большие, а сейчас — сам знаешь.

— Блин, Вов, сам знаешь, сейчас потери мерятся не в технике, а в людях. Новая концепция в авиационных войсках.

— Да знаю, не привык еще.

— Ладно, разнесли — это, конечно, хорошо, но об аэродромах подскока забывать не стоит, так что кровь мы им хоть и пустили, но силы у них еще есть.

— Это да, — согласился Евстигнеев.

Около транспортника засуетились техники, что означало предполетную подготовку.

— Кажись, едут, — указав подбородком на приближающиеся машины, сказал Степка.

Вдали действительно показались несколько машин, в одной легко опознавалась «эмка» Никифорова. В грузовике, похоже, везли того предателя, что работал на немцев.

— Сто процентов потребуют сдать оружие. Побоятся, что мы шлепнем этого упыренка, — негромко сказал я, разглядывая остановившийся у самолета «ЗиС».

— Угу, — согласился со мной капитан.

— Пошли, грузиться пора.

Подхватив вещи, мы направились к самолету.

Перелет прошел нормально, как только оторвались от земли, я сразу же завалился на мешки с почтой и, накрывшись шинелью, закемарил, изредка просыпаясь, когда самолет трясло или он проваливался в воздушные ямы.

Две посадки для дозаправки, и мы в небе над Москвой. Попутчика-предателя высадили на первом же промежуточном аэродроме, его направляли в контрразведку Крымского фронта. Вряд ли мы о нем ещё услышим, да и хрен с ним. Не пристрелили, и ладно. Я, кстати, не ошибся — оружие вежливо попросили сдать. Парни расстегнули кобуры только после моего разрешающего кивка. Молодцы, службу знают.

— Заходим. Жаль, Кремль не видно, темно, — вздохнул Евстигнеев, не отрываясь от иллюминатора, он пытался рассмотреть окраины столицы. В Москве, несмотря на полуторамесячную подготовку в Центре, капитан так ни разу и не был, однако из-за приказа о затемнении ничего особого не увидел.

— Фигня вопрос. Мы тут на двадцать дней, так что все посмотреть успеем. Мне тоже интересно. Кстати, товарищи командиры, тут не Крым, так что одеваемся.

С самолетом нам повезло. Он оказался представительского класса — это означало, что в нем не дуло, было тепло и наличествовали отличные сиденья, а не лавки, как в обычных транспортниках. То есть это был не транспортник, как я думал сначала, а пассажирский, с несколькими снятыми креслами, чтобы было возможно возить почту. Может, «Аэрофлот» грабанули?

Парни все время полета или проспали, или играли в домино в одних гимнастерках. Никифоров, как и я, продрых. Просыпался только раз — рявкнул на штурмана, когда тот на пару часов засел с парнями забивать козла. Особисту не понравилось такое пренебрежение служебными обязанностями, а так никаких проблем не было.

— Вон наша машина. Товарищ майор госбезопасности, вы с нами? — поинтересовался я у Никифорова. Мы были не одни, так что обращался я к нему, как положено уставом.

— Нет, мне уже забронировали номер в служебной гостинице. Ты у себя остановишься?

— Конечно. Я уже дозвонился до Глафиры Ивановны, повезло, она как раз у меня была, пыль протирала. Так что все готово. Может, ко мне?

— Нет, сам знаешь, у меня дел много.

— Понятно. Ну тогда до завтра.

Парни уже погрузились в ожидавший нас неновый автобус, так что, застегнув верхнюю пуговицу шинели, хрустя снегом, я последовал за ними.

Поехать решил вместе со всеми в Центр по довольно простой причине: надеялся выпросить машину на все двадцать дней отпуска. Это остальных ждала на базе преподавательская деятельность, а мои наезды будут эпизодические — так, друзей навестить и пару лекций прочитать. Вот только беда в том, что весь мой отдых был фактически расписан. Исполнение нескольких песен для радио — парни из группы уже заучили десяток мелодий по нотам, что я им дал, так что оставалась только запись. Но это тоже не на один день, нужно спеться, все сделать без ошибок… В общем, много чего. Также отдел пропаганды тоже наложил руки на пару дней из моего отпуска…

Несмотря на довольно теплые весенние дни, снег и не думал таять. Да, он был рыхлым, автобус шел с пробуксовкой, однако на обочинах в свете тусклых фар мелькали высокие — по окна — наносы.

В Центр мы прибыли через час. В принципе можно было бы сразу сесть на его ВПП, однако из-за почты и особиста пришлось садиться на стационарном.

Иволгин сам встретил нас у входа в административное здание. Не спал. Пока парни оформлялись в казарме, он повел меня к себе в кабинет.

— Рассказывай, — приказал генерал, с удобством устраиваясь в кресле.

Я ждал этого разговора, поэтому подготовился.

— Тут все, — ответил, доставая толстую папку. — Тут вся подробная аналитика наших действий за два месяца.

— Я распорядился, комнату приготовили, переночуешь у нас.

— А машина, товарищ генерал?

— Будет-будет. Тот же «опель» получишь.

— Хорошо. Какие вопросы будут?

— Сейчас все соберутся, и начнем. Успеешь отоспаться.

Несмотря на позднее — два часа ночи — время, собрались почти все инструкторы и командиры Центра. Кабинет у генерала был не очень большой, но все-таки места хватило…

Зевая, я одной рукой управлял тихо ехавшей машиной, другой тер глаза, пытаясь сбросить сонливость. Шесть часов пыток у Иволгина, после чего сразу за руль: ночевать в казарме не хотелось. Дома все же лучше.

Подъехав к первому КПП, предъявил документы, показал в открытое окно свое лицо и через пару минут продолжил движение. Потом ещё несколько таких проверок и наконец Москва. Покружив по городу и добравшись до дома, припарковал машину у почищенной обочины и, подхватив вещи, направился в свой подъезд, из которого в это время выходил немолодой мужчина в строгом черном пальто.

— Майор! Вы перчатку уронили, — окликнул он меня.

— Спасибо, — поблагодарил я его.

— Майор, мы нигде не встречались?.. Извините, сразу не узнал. Мне жена говорила, что вы в нашем доме получили квартиру, однако я запамятовал. Разрешите представиться, Дмитриев. Игорь Фёдорович.

— Вячеслав Суворов, приятно познакомиться. — Дмитриев… М-м-м… Дмитриев, что-то знакомое. — А это не вы проектируете зенитную спарку из двадцатимиллиметровых автоматических пушек?

— Вы знаете, над чем я работаю?! — изумился незнакомец.

— Все, что способно приземлить меня, очень интересует, — хмыкнул я.

«Особенно хорошо я изучил вашу работу. Нам попался в болоте, где раньше было русло реки, почти целый бронекатер, потопленный в сорок третьем. И у него на корме была зенитная спарка Дмитриева. В массовый выпуск они не пошли, но несколько опытных образцов было отправлено в войска. Вот наши музейщики радовались! Мало того что катер фактически целый, так еще и зенитка, экземпляров которой больше не было».

— Понятно, такое вполне может быть. Виктор, подожди немного, — обратился к кому-то у меня за спиной.

Обернувшись, я увидел водителя бежевой «эмки», который стоял у открытой двери и с подозрением рассматривал меня, но узнав, ощутимо расслабился.

«М-да, вот это я ошарашен от встречи был, даже не услышал, как машина подъехала!»

— Работа ваша интересна, и мы ждем подобное оружие в войсках. Знаете, как плохо без хорошего зенитного прикрытия на аэродромах подскока? У нас только одному повезло, пехота с ними поделилась трофеями, дала два «эрликона». Слышали о них?

— Не только слышал, но даже разбирал. Один целый экземпляр находится у нас в КБ.

— Ну задерживать вас не буду, главное, сделайте побольше зениток. Хороших — это главное.

— Спасибо, сделаем.

Проводив профессора взглядом, поправил лямки вещмешка и, подхватив чемодан, открыл входную дверь подъезда.

К обеду отлично выспался. Пока Глафира Ивановна возилась на кухне с привезёнными мной продуктами, принял ванну и, надев чистую свежую форму, пообедал в кабинете, одновременно разбирая почту. А вот ее было много, очень. С легкой улыбкой слушая Глафиру Ивановну, пересказывающую все новости, произошедшие с моего отбытия на фронт, я вдруг наткнулся на письмо. Подписано оно было Анной Морозовой, если память мне не изменяла — старшей дочерью Виктора Семеновича.

— Глафира Ивановна. Соберите мне с собой продуктов на пару дней, — не отрываясь от письма, попросил я свою домработницу, прервав ее рассказ о всеобщем продовольственном дефиците. Многие соседи, работающие не на таких важных производствах, вынуждены были ездить по деревням и покупать продукты там. Сама Глафира Ивановна вместе с внуками спасалась моими продпайками, получая их по аттестату да изредка помогая в ближайшем госпитале санитаркой. Там ее кормили.

— Вы надолго?

— Не знаю, возможно, на пару дней, хочу навестить семью своего погибшего однополчанина. Судя по письму, у них там не все гладко.

— Тогда пойду бутербродов наделаю. И картошки вареной в посуду заверну, — выходя из кабинета, проговорила домработница.

Проводив ее взглядом, вернулся к письму. Оно было довольно нейтральным, но чувствовалось, что там что-то случилось. Это можно было определить по построению фраз.

Выйдя в прихожую, я снял трубку телефона и продул микрофон:

— Девушка? Девушка, соедините меня с номером восемнадцать дробь семь. Спасибо.

После многочисленных пощелкиваний и переключений я услышал мужской голос:

— Оперативный дежурный капитан Волков у телефона.

— Майор Суворов, мне нужен майор госбезопасности Никифоров. Он сегодня в два часа ночи прибыл из Крыма.

— Ждите.

Никифоров как всегда оставил номер, по которому с ним можно будет связаться. Я не считал, что это нужно, но он мягко напомнил о Даше. Тогда только чудом немцы не добрались до меня, не нужно им давать еще один шанс.

— Сева?

— Да, я. Добрый день. Тут у меня проблемка появилась… — Я быстро рассказал о письме, где между строк прочел мольбу о помощи. — Я хотел попозже к ним съездить, но думаю, что сейчас там нужнее.

— Когда отправляешься?

— Выезжаю минут через десять.

— Адрес тот же, что ты оставил у меня?

— Да, это примерно в ста километрах от Москвы. Через пару часов буду на месте.

— Хорошо. На выезде у КПП тебя будет ждать машина с сопровождением, я распоряжусь. Старший у них лейтенант Павлов. Понял?

— Понял. Они успеют?

— Задержись на полчаса, потом выезжай.

— Хорошо. Спасибо.

— Отзвониться не забудь, — буркнул Никифоров и положил трубку.

Через полтора часа я подъезжал к КПП, где дежурили милиционеры. Предъявив документы немолодому старшине, поинтересовался:

— Машина с сотрудниками госбеза была?

Старшина, пригладив усы, отрицательно покачал головой:

— Не было, товарищ майор.

— Понятно. Я их подожду; машину где можно поставить?

— Вот в том тупичке… а это не ваши едут?

Обернувшись, я посмотрел назад, там действительно подъезжала машина. Это оказался любимый многими командирами неприхотливый и надежный вездеход ГАЗ-61-73. Даже у Власова такой был.

«Хм, непростые ребята, раз подобную редкость имеют. Насколько я знаю — зампотылу говорил — их выпускают в ограниченном количестве. А у этих есть. Кого же мне Никифоров подсунул?»

Приминая снег большими, но узкими колесами с немаленькими зацепами, вездеход остановился справа от моего «опеля».

Из него выпрыгнул молодой лейтенант, одетый по полной форме, в идеально подогнанной шинели, и, захлопнув дверцу, направился ко мне.

— Лейтенант Павлов, — откозырнул он.

Старшина отошел в сторону, с интересом наблюдая за нами.

Остальные милиционеры проверяли въезжающую в город легковушку и выезжающие из него же два грузовика. На нас они внимания не обращали.

— Майор Суворов. Вы со мной поедете или в своей?

— Лучше с вами, — приятно улыбнулся лейтенант. Он мне понравился, была в нем какая-то располагающая к себе черта. Невысокий, с приятным лицом и живыми карими глазами. И не скажешь, что этот живчик — командир госбезопасности. Если бы не форма…

В вездеходе сидели еще трое, это не считая водителя, пока я общался с лейтенантом, в окне пару раз мелькнуло дуло автомата. Видимо, они чего-то ожидали, раз готовы к бою. Напряженные фигуры явно на это указывали.

Отъехав от поста, я поинтересовался:

— Какие у меня полномочия? Не может быть, что вас не просветили на этот счет.

Лейтенант блеснул глазами:

— Товарищ майор предупреждал, что вы зададите этот вопрос. Он велел передать, что довольно широкие.

— Ага, это хорошо. Есть чем прикрыться в случае чего.

— Вы чего-то опасаетесь? — сразу же насторожился лейтенант.

— Да. Дочка моего погибшего… — быстро рассказал все про Семеныча и его трагическую гибель, закончив на письме. Чего-либо утаивать смысла не было, парень должен был знать причину поездки, в случае чего это могло помочь.

— Письмо с вами?

— Да.

— Можно прочитать? Хочу изучить его.

Достав из внутреннего кармана в несколько раз сложенный листок бумаги, я отдал его Павлову. После довольно продолжительного изучения он согласно кивнул:

— Что-то с ним не так. Так и тянет от него отчаянием.

— Я тоже это почувствовал, но списал на боль от потери отца.

— Возможно и это, но не думаю. Одна фраза чего стоит: нельзя пройти по улице, постоянное напоминание о случившемся с отцом тяжело переносится нами.

— Односельчане травят? Мол, предатель, в плен попал и все такое? — поворачивая и съезжая на боковую дорогу, поинтересовался я. Судя по дорожному знаку, двигались мы правильно.

— Вряд ли. Если бы он был врагом народа — тогда да, возможно, но не в этом случае. Тут что-то другое. Однако вы правы, они, возможно, в беде.

— Угу.

— Слушай, лейтенант… — Задумавшись, что сказать Павлову, я проехал мимо столбика с названием поселка.

— Да, товарищ майор?

— Знаешь… Как бы объяснить?

Павлов внимательно посмотрел на меня, с интересом ожидая продолжения:

— Вы что-то хотите?

— Можно сказать и так. Видишь ли, я не хочу, чтобы семья Морозовых видела вас. То есть поняла, что я под охраной. Могут возникнуть некоторые неудобства.

— А, так это не проблема, товарищ майор. Мои люди опытные в охране, приходилось и с вами работать.

— Что? Но я вас не видел?!

— Может, и видели, просто внимания не обратили. Я вас понял, не волнуйтесь, на подъезде к дому мы с вами разделимся. Сразу скажу, что не нужно нервничать, мы всегда рядом. Если увидите кого-нибудь из моих людей, не нужно смотреть на них с удивленным видом и отпавшей челюстью.

— Что, и такое бывало?

— Бывали прецеденты.

— Но чтобы на кого-нибудь так смотреть, мне нужно их увидеть. Я, кроме вас, никого не видел в лицо, — хмыкнул я.

— Это дело поправимо. Остановите у магазина, там, где очередь, они выйдут, вот и запомните. Я, кстати, вас тоже покину.

— Понял, не дурак. Дурак бы не понял.

Хохотнув незамысловатой шутке, лейтенант распахнул дверцу и вышел. Громко сказав спасибо, он энергичным шагом направился в магазин. Толпа безмолвно пропустила его внутрь помещения.

Подчиненных у Павлова оказалось трое — два парня лет по двадцать пять на вид и девушка моих лет. Одеты они были фактически неотличимо от людей, толпившихся у магазина, разве что присутствовал некий городской лоск. Это не было особо заметно, просто чувствовалось.

Газанув, я стронулся с места и направился дальше. Теперь нужно найти улицу, где проживали Морозовы.

Маршрут по заснеженным улицам мне показала словоохотливая бодрая толстушка-хохотушка с сумкой в руках, из которой торчал рыбий хвост. Видимо, рыба была такая большая, что даже не помещалась в довольно объемистую сумку. Это доказывало, что в селе голода пока не было. Тетка меня узнала и, видимо, поэтому, стараясь не отпускать, вывалила все местные новости. Скорее из любопытства, чем из-за чувства благодарности или жалости, я продолжал стоять рядом с ней и с легкой улыбкой слушал, всем видом показывая, как мне интересно.

На самом деле я действовал по привычке все знать. Вроде как прибыл на новое место и изучаю зону полетов, чтобы ориентироваться на местности.

Слова толстушки, что к старшей дочке Инги Васильевны ходит молодой командир госбезопасности, насторожили меня.

«Это еще кто? Ухажер? Или Никифоров клинья подбивает, посылая своих людей? Да нет, не похоже на него. Нужно выяснить», — решил я, продолжая слушать говорливую женщину.

Дом Морозовых находился фактически на задворках поселка, огородом упираясь в сосновый лес. Посмотрев на избу-пятистенок, крытую дранкой, только покачал головой. Хозяйство было добротным, а отец Семеныча жив. Судя по легкой снежной пыли, поднимавшейся над забором, он сейчас работал во дворе. «Опель» двигался с небольшой скоростью, а когда в открытых воротах показался старичок, тащивший за собой на веревке большую бадью, набитую утрамбованным снегом, я притормозил, с интересом рассматривая его. Семейное сходство было видно невооруженным взглядом.

Отец Виктора Семеновича, Семен Алексеевич остановился и, подслеповато щурясь, посмотрел на машину, остановившуюся около его двора. А когда я вылез, охнул в изумлении — он меня явно опознал.

— Здравствуйте, Семен Алексеевич, — громко сказал я. То, что старик плохо слышал, знал прекрасно, Семеныч как-то обмолвился об этом: мол, последствия контузии в германскую войну.

— Здравствуйте, товарищ Суворов, — ответил он, пожимая мне руку.

Мы стояли и рассматривали друг друга.

— Не нужно официоза, называете меня Севой, ваш сын Виктор Семенович именно так меня и называл…

«Но редко, я для него всегда был „командир“. Только пару раз он окликнул меня как все… только пару раз!»

— Хорошо… Сева. Проходи в дом… Ох, радость-то какая, однополчанин в гости приехал! Машину во двор загоняй, я Нюшу в конюшню сейчас отведу.

Подтянув штаны с потертостями на коленях и оставив бадью, дед шустро засеменил валенками во двор, к стоявшей у яслей с соломой лошади.

Как и говорил Семен Алексеевич, машина неплохо уместилась во дворе, расчищенного места хватало вполне.

Пока загоняли «опель» и доставали из кабины и багажника вещи, разговорились. Кроме старика, дома никого не было. Ирина Марковна, мать Семеныча, ушла в магазин. Жена на почту, ну а дети — на снежную горку. Война войной, но дети оставались детьми. Было бы очень плохо, если бы это изменилось. Анна, старшая дочь, ушла с ними для пригляда — Нине восемь лет, а Олегу пять, так что без взрослого никак.

В доме мне понравилось. Беленые известкой стены, чистые выскобленные полы. Большая печка на входе, на которой, судя по овечьей шкуре, спал Семен Алексеевич — я заметил, когда он снимал тулуп, овечьи ворсинки у него на спине. На кухне, куда мы прошли, стоял большой стол, на стенах полки с тарелками, чугунками, большой комод старинного вида с вензелями. Готов побиться об заклад, из какого-то разграбленного поместья. Небольшое оконце с занавеской из красной материи тоже привлекло взгляд.

Из кухни двустворчатая дверь вела в большую залу с круглой печкой для подтопки. Две комнатушки, отделенные от зала тонкой дощатой стеной. Печка стояла так, что грела и их тоже.

Еще раз осмотревшись, я сделал вывод, что тут живут довольно простые люди, колхозники, работящие. Нужды не было, но и достатка тоже особо не видать, хотя дом добротный. Война меньше года идет, не успели обноситься или распродать вещи. Посмотрел на гору подарков, сваленных в углу. Поинтересовался:

— Как у вас тут вообще? Не голодно?

Старичок хмыкнул. Деревня. Хотя продовольствие сдают как положено, выжить можно. Нормативы с трудом, но выполняют. Спасали старенькая лошадь и молодая дойная корова, у которой недавно появился теленок. И еще то, что Семен Алексеевич заранее позаботился о возможных проблемах с едой, так что запасы были немаленькие. Одних сушеных грибов поели на двадцать процентов да столько же отдали продовикам. Первую зиму они пережили на старых запасах, но что будет дальше?

— Тяжко, конечно, с мылом плохо, да соль сейчас не везут, но живем. Вы, главное, поскорее войну эту закончите, — вздохнул Семен Алексеевич.

— Это не скоро будет. Года два-три потерпеть придется, — в ответ вздохнул я.

— У соседей вчера на сына похоронка пришла… — печально сказал старик.

— Бывает.

— Не пропал без вести, очень тяжело ждать. У нас приходила, только девять дней назад уже похоронка пришла. Марфа, наша почтальонша, принесла.

Мы немного поговорили о Семеныче. Я в подробностях рассказал про нашу встречу, как он помогал разведчикам составлять карту нахождения тяжелых орудий немцев. Как погиб, не рассказал, соврал, что во время перестрелки шальная пуля попала прямо в сердце. Смерть была мгновенной.

— Не мучился, значит?

— Нет… не мучился.

— Пьешь?

— Бывает, но редко. Сейчас буду.

С кряхтением ссутулившийся Семен Алексеевич сходил за занавеску, закрывавшую часть угла на кухне. Вернулся он с пятилитровой бутылью самогона. Внутри в чистой как слеза жидкости плавали какие-то листочки, травки и зеленый перец.

«Хм, не думал, что он тут есть, а ты гляди, уже самогон с ним делают», — покачал я головой, разглядывая бутыль.

Звякнув стаканами, Семен Алексеевич стал разливать.

Почти в это же время в сенях послышалось движение, и, отворив дверь, оббитую брезентом с каким-то утеплителем, на кухню вошла женщина за шестьдесят с сумкой в руках.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась она с обернувшимся мною.

— Опять?! Чуешь ты ее, что ли? — сердито поставив стакан, поинтересовался у вошедшей, которой явно была Ирина Марковна, Семен Алексеевич.

Почти одновременно с его словами во дворе послышались удивленные детские голоса, звонко звучавшие через оконное стекло, шум в сенях, звон упавшего ведра, и в хату ворвались два чертенка, густо облепленных снегом.

— Молодцы, как раз к чаю поспели! — послышался жизнерадостный голос старичка.

Обернувшись, я изумленно вытаращился на Семена Алексеевича.

Вместо бутыли самогона на столе стоял самовар, рядом несколько стаканов, тарелка домашнего печенья и банка с вареньем. Каким именно — непонятно, то ли из черной смородины, то ли из вишни. Сам дед благообразно сидел за столом и с хлюпаньем пил чай из блюдечка, забавно шевеля густыми седыми бровями.

— Здрасьте, — заулыбались мне детишки.

Раздеться я успел, поэтому сидел при полном параде.

Специально надел все, чем наградили.

— Привет, — ответил им.

— Анька где? — поинтересовался дед, с опаской наблюдая за женой, пока та раздевала детишек, сперва отряхнув их от снега.

Подскочив, помог ей снять тяжелое пальто и повесил его на вешалку.

— Спасибо.

— Аня с Федором во дворе. Там мама идет, ее ждут, — просветила нас маленькая Нина.

— Ясненько. Опять ухажер прибежал, — скорее неодобрительно пробормотал Семен Алексеевич.

Через десять минут все собрались за достаточно богато накрытым для военного времени столом. Я тоже не остался в стороне и выложил все привезенные подарки, включая сладости. К моему удивлению, на них накинулись не только дети, но и Семен Алексеевич, оказавшийся тем еще сластеной. Хватило всем, благо привез я много. Одних американских леденцов два килограммовых пакета.

Наворачивая щи, я с интересом разглядывал семью, обнаружив, что меня тоже рассматривают. Если дети делали это с детской непосредственностью, Олег вообще залез мне на колени и перебирал награды, то остальные поглядывали украдкой.

Жена Семеныча, статная сорокалетняя женщина в черном вдовьем платке, сидела напротив меня и аккуратно ела пшенную кашу, выставленную на стол Ириной Марковной. Справа от нее сидели младшие дети, налегая на печенье с чаем. Старшая дочка, очень похожая на мать девушка семнадцати лет от роду, сидела вместе с ухажером слева. Причем на меня она не смотрела, молча уставилась на тарелку и не поднимала глаз. Парень мне понравился, на пару лет старше меня сержант госбезопасности в новеньком, еще не обмятом как следует обмундировании.

Разговор завязался как-то сам собой. Говорили, естественно, о Викторе Семеновиче. Достав из вещмешка свой фотоальбом, я дал его Инге Владимировне, жене Семеновича, и, сев неподалеку, чтобы видеть фото через головы склонившихся детей, комментировал все, что там было.

— К сожалению, общих фотографий с Виктором Семеновичем у меня всего одиннадцать, было бы больше, но затрофеил фотоаппарат я позже, чем хотелось.

— А как это произошло? — поинтересовался Федор. Мы с ним уже успели пообщаться, он, оказалось, сидел тут на усилении уже две недели. Получил кабинет в местном районном отделении милиции и работал по профилю. Ловил диверсантов и немецких пособников. Он, кстати, именно из-за этого наведался к Морозовым, вроде как из-за Семеныча они неблагонадежны, тут и случилась большая любовь, в которую лейтенант погрузился с юношеским максимализмом. Тем более похоронка сняла все подозрения.

— Сейчас покажу… Вот, на третьей странице танк стоит и раздавленные палатки. Мы тут с группой окруженцев аэродром подскока разгромили, там и затрофеил его и пистолетов штук семь, я их нашим командирам раздал. Виктору Семеновичу, кстати, артиллерийский «парабеллум» задарил.

— Это когда вы два немецких истребителя захватили? — впервые подала голос Анна.

— Да, именно тогда. Вот, видите, справа от опрокинутой палатки невысокий летчик стоит? Это Карпов, именно с ним мы их и угнали, — несколько удивленный такой осведомленностью ответил я.

Девушка молча кивнула, листая фотоальбом.

— А почему он на обложке дембельским альбомом назван? — поинтересовался вдруг Семен Алексеевич.

— Э-э-э, кхм. Ну война же когда-нибудь закончится.

Не говорить же им, что это была просто шутка.

— Понятно.

— Да, я с собой тут вам кое-что из личных вещей Виктора Семеновича прихватил, сейчас достану.

Покопавшись в вещмешке, я достал небольшую коробочку.

— Вот, — отдав её Инге Владимировне, сделал шаг в сторону, застыв в молчании.

— Орден Красной Звезды, откуда он у вас, чей он? — поинтересовалась жена Семеныча.

— Папин, так в документах указано, награжден в октябре, — вместо меня ответила Анна, листая орденскую книжечку.

— Ордену пришлось поплутать, пока он не достиг части. А там знали, что Виктор Семенович не вернулся с боевого задания, но обратно не отсылали, надеялись, что он вернется. Я его в полку подполковника Рощина у начштаба забрал, когда узнал, что в Москву вылетаю, решил вам отдать. Он бы так и так пришел, но со мной быстрее.

— Спасибо, — прижав награду к груди, тихо заплакала Инга Владимировна.

— Мама! — вскрикнула Анна и обняла её.

Дети, всхлипывая, поступили так же.

Переглянувшись с Семеном Алексеевичем, который, вздохнув, кивком указал на кухню, мы встали и направились к межкомнатной двери.

Прозрачная жидкость, разлитая по кружкам, слегка колыхнулась, когда я взял посудину в руки.

— Ну упокой Господь его душу, — вздохнул дед и, выдохнув, одним глотком выпил самогон.

«М-да. Сивуха, она и в Африке сивуха», — подумал я, торопливо закусывая спиртное соленым огурцом.

Опытный дед занюхал рукавом, Федор последовал моему примеру.

Мы просидели так где-то час, ведя простые разговоры, не касаясь темы о Семеныче.

Семен Алексеевич рассказывал, как живут поселковые в военный период, а Федор — разные истории, случившиеся со дня его прибытия. Это уже было интересно. Оказалось, в поселке существует отряд самообороны в количестве пятидесяти человек, и вооружены они… Внимание! Трофейным оружием! Да-да, теми самыми немецкими карабинами, которыми я так любил пользоваться. Пулеметы, автоматы тоже присутствуют. Не знаю, в чью светлую голову пришел приказ создавать дружины самообороны, ставя командирами увечных фронтовиков, но этот человек был прав. Отряды резко повысили безопасность городов и сел. Да, они несли потери, но и бандитов тоже не жалели. Бывало, что ни одного налетчика милиционеры не успевали взять живыми, случись перестрелки с дружиной. Их это не особо волновало, собаке собачья смерть. Сперва вооружали чем придется, а когда на склады стали во множестве завозить трофейное снаряжение, кто-то из командиров подал заявку на перевооружение своего отряда трофеями. Дальше уже пошёл снежный ком, а потом вышел и официальный приказ. Автоматы встречались в основном у командиров.

Не могу сказать точно, но в моем мире, помнится, в прифронтовых округах создавались истребительные отряды из числа сознательных граждан — рабочих, коммунистов и комсомольцев, советских и партийных работников. Инициаторами их формирования были совпарторганы и сотрудники милиции. Командовали ими в зависимости от подчиненности военкомы или руководители ОВД. Вооружались стандартным вооружением РККА — наганы, винтовки Мосина и пулеметы Дегтярева. Истребительные отряды совместно с органами МВД несли службу по охране населенных пунктов, важных объектов, ловили диверсантов, боролись с десантами противника и служили основой для доукомплектования органов МВД при убытии штатных сотрудников на фронт.

Но это в моем мире, тут такие отряды были переформированы в группы самообороны. Фактически тот же ОМОН, функции выполняли те же. Осторожно поинтересовавшись у Федора насчет отрядов Всевобуча, выяснил, что они существуют, только это уже армейские подразделения. Я не ошибся, отряды самообороны подчинялись только НКВД.

— Я только второй день, как прибыл, велели занять вновь созданную должность и следить за порядком. А тут перестрелка у складов, налет. Ну я схватил табельное оружие, автомат и побежал к машине, куда милиционеры грузились. Один из них, сержант, сказал, что в банде почти пятьдесят человек. А нас всего восемь. Я думал, все, положат они там нас, тем более стрельба шла автоматическая, пулеметы отчетливо было слышно.

— Ну и?.. — заинтересовался я.

— Да ничего не было! — отмахнулся лейтенант. — Когда мы приехали, последних добивали. Командир отряда самообороны — списанный подчистую лейтенант, бывший командир пограничной заставы. Своих так заучил, что они похлеще осназа стали.

— В общем, бандитов на ноль помножили, я так понял?

— Как-то странно вы сказали, но да.

— Понятно. Часто налеты случаются?

— Три раза было, все залетные. Остальное так, бытовуха, милиция справляется. А отряд наблюдение всех подъездных дорог обеспечил. Охраняют, в общем.

В это время на кухню пришли женщины, они быстро сервировали стол и присели рядом с маленькими рюмками. Поминки продолжались.

Вечером, когда мы стояли и курили на крыльце — то есть это они дымили, а я дышал свежим воздухом, — Федор поинтересовался:

— А вы, товарищ майор, надолго к нам?

— Сегодня обратно в Москву. Дел много.

— Какое сегодня?! — возмутился Семен Алексеевич. — Инга уже кровать в горничной стелет, у нас переночуете!

— Хорошо, — легко пожал я плечами.

Насчет охраны не переживал: уже успел с ними поговорить во время прошлого перекура, они сняли комнату через четыре дома.

— Хороший парень, — кивнул я вслед вошедшему в избу Федору.

— Хороший, это да. Но решать все равно Анне. Пошли в дом, пока бабы там с твоими подарками разбираются, мы еще хряпнем по сто грамм.

Подарков я надарил довольно много. Чего только стоят два немецких парашютных купола с их шелком! В военное время, когда поставки материи в села и деревни прекратились, это был бесценный подарок, люди уже начинали обноситься, выживали старыми запасами, которые тоже были не в лучшем состоянии. Ещё привёз им морской рыбы, той самой, вяленой, она была в превосходном состоянии. Ещё — соль и сахар. Из хранившегося у меня-то есть в полку Рощина — имущества Семеныча привез награду и вещмешок с личными вещами. В основном простая мелочовка, но ведь родного человека, так что пусть будет.

Утром Нина, которая во время завтрака сидела рядом со мной, вдруг сказала:

— А у Аньки твоя фотография на стене висит, вот така-а-ая, — развела девочка руками.

— Нина! — возмущенным тоном пыталась остановить младшую дочь мать. Аня, сидевшая напротив, вспыхнула как маков цветок и убежала из залы, где мы завтракали.

— А?

— Извините ее. Глупости всякие говорит, — неловко пробормотала Инга Владимировна.

— Я не вру! — топнула ножкой вставшая из-за стола Нина. — Хотите, покажу?

— Ника, иди к Олегу, можете поиграть во дворе.

Федор на завтраке не присутствовал, он вчера вечером ускакал к хозяйке, у которой снимает комнату. Пешком, своего транспорта у него не было. Семен Алексеевич молчал, только прятал улыбку, когда отпивал чая из кружки. Над столом повисла неловкая тишина.

— Что я хотел сказать, да забыл. В Москве буду до конца месяца, первое время буду занят, нужно несколько песен записать, учеба да еще выступление по Всесоюзному радио, но числа так двадцать второго жду вас в гости, а лучше сам привезу. По Москве погуляете, у меня погостите. Да и я развеюсь, тоже интересно погулять по известным местам.

Провожали меня все, только Аня так и не появилась. Несмотря на мои отнекивания, загрузили так загрузили. Одной картошки почти целый мешок, не считая всяких солений. Подумав, махнул рукой — пусть будет.

— До встречи! — попрощался я, выезжая со двора.

— Глафира Ивановна, я дома! Здравствуйте!

— Ой, Севонька! — воскликнула домработница, выплывая откуда-то из глубины квартиры. — А я ждала тебя только через час.

— Да я передумал заезжать в Центр. Поем, отдохну, высплюсь — вот, может, тогда и съезжу к парням.

— Тут постоянно названивают. Какой-то Игорь Быков.

— А, это мой музыкальный редактор, можно сказать. Хороший мужик, он сказал, когда перезвонит? — поинтересовался я, стягивая сапоги.

— В два часа дня обещал. Как съездили, все нормально?

— Да, конечно, посмотрел на деревенскую жизнь, переночевал у Морозовых. Погостил, можно сказать, и обратно.

— Тяжело там?

— Да нормально, справляются.

— А с письмом что? Ты так забеспокоился?

— Да все нормально, просто не так понял.

После горячего душа я в банном халате устроился за столом и занялся просмотром почты. В основном это были восторженные девичьи письма, много писем от детей, от фронтовиков. Один обижался, что я не пою про них, про простую пехоту. Под его просьбой написать песню про обычных трудяг войны подписалась вся рота. Глядя на разные закорючки, я думал, что у каждого бойца своя судьба, свое предназначение. Кто-то погибнет, а кто-то водрузит Красное знамя над Рейхстагом. Писали школьники, комсомольцы. Было и от моей пионерской дружины. Я с ними и так связь не терял, отвечал на все, что приходило. Получил от них даже подарок к 23 февраля. Перчатки.

— Сева, тебя к телефону. Игорь звонит, — отвлекла меня Глафира Ивановна.

— Ох, заработался, — устало улыбнулся ей, вставая из-за стола.

— Может, кровать расстелить?

— Попозже маленько, — ответил я и взял лежавшую на тумбочке трубку телефона.

— Игорь, привет!

Быков сам попросил называть его по имени, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте.

— А пропажа объявилась наконец. Ты что обещал, помнишь?

— Конечно. Завтра с утра у вас как штык. Кстати, сколько мелодий по нотам выучили?

— Восемь, было время для тренировок. Не забывай, у нас всего пятнадцать дней для шлифовки и записи, так что будем работать по полной.

— Верю. Значит, до завтра?

— Да. Ждем в восемь утра, готовься, работать будем до позднего вечера.

— Кто бы сомневался. Я не против, ты же знаешь.

— Знаю. Ну все, пока. Завтра мы тебя ждем.

— Ладно, до завтра.

— Пока.

Повесив трубку, я ошарашенно покачал головой:

— Это же восемь мелодий заучили! Ну парни! Ну молодцы! — заглянув на кухню, где кашеварила Глафира Ивановна, попросил разбудить завтра в семь утра и отправился спать.

Так начались мои трудовые будни на музыкальном поприще. На все про все ушло у нас одиннадцать дней, а не пятнадцать, как предвещал Игорь. Семь из записанных песен уже крутились по радио, одну я попридержал. Завтра у меня выступление, там я ее и запущу в эфир. Договоренность с редактором уже есть, песня привела его в восторг. Кроме того, четыре из восьми я спел ещё и на французском — слова вполне подходили. А у остальных нет — французы однозначно не поймут, менталитет не тот.

До конца отпуска оставалось восемь дней, так что время для отдыха было. Нужно было ещё съездить за Морозовыми — обещал им прогулки по Москве. Тем более разрешение на выезд и на пребывание в городе я им уже выбил, так что дело осталось за малым — привезти их сюда.

За все время распевок пару раз удавалось выкроить время для поездок к парням и в посёлок. С первыми выпил за разгром немцев на Керченском полуострове. Об этом уже объявили по радио. Жаль, Манштейн успел удрать, но почти все его войска оказались или в окружении, или уже были перебиты. Сейчас там как раз добивали последние очаги сопротивления.

Со вторыми старался сойтись поближе — все-таки не чужие люди. Чем больше я был у них, тем больше мне хотелось остаться. Не знаю, может быть, в этом виновата просьба Семеныча позаботиться о семье, а может, васильковые глаза Анны, которая всякий раз так печально провожала меня. А Федора я больше не встречал, странно. Поинтересовался у Семена Алексеевича, оказалось, лейтенанта отправили на другое место службы, куда-то на фронт. И вообще, мне эти люди нравились. Непоседливый маленький Олег, любивший устраиваться у меня на коленях, взрослеющая Нина, степенно встречающая меня каждый раз у дверей, и прекрасная Анна.

Темы обо мне больше в присутствии Анны не затрагивали. Видимо, мой портрет действительно висел у нее над кроватью. Теперь можно было понять такую ее осведомленность о моих приключениях. Видимо, отец в письмах рассказывал. Было, конечно, и кое-что по радио, но не так много.

Утром меня ждал сюрприз. Когда завтракал, изредка поглядывая на время, капитан-курьер привёз плотный пакет, а в нем приглашение на награждение в Кремль. Причем самое удивительное — на завтра. Обычно извещали заранее, за пару недель минимум, но тут почти в последний момент. Странно. Расписавшись о получении приглашения, отпустил посыльного и вернулся на кухню. Сегодня у меня выступление, завтра награждение в Кремле, что же ждет послезавтра?

— М-да, тяжелые дни будут, — констатировал я. После чего, вздохнув, пошел в спальню — проверить парадный китель, висевший в шкафу.

Поправив ушанку, чтобы была чуть набекрень, по последнему писку армейской моды, вышел в подъезд и, закрыв квартиру, продолжая насвистывать, стал спускаться вниз по лестнице, проигнорировав лифт.

Пройдя мимо своего «опеля», я подошел к черной «эмке», присланной из политуправления.

— Сейчас куда? Сразу на радио? — поинтересовался у водителя, садясь на заднее сиденье.

— Да, товарищ майор. Там вас ждут, батальонный комиссар Жванецкий ждет.

— Понятно.

Со времени моего первого приезда все заметно изменилось. Стекла были вставлены на свои места, в коридорах стало меньше народу, а вот главред оказался все тот же.

— Здравствуйте, Павел Анатольевич.

— Здравствуй, не забыл, значит? — ответил он, пожимая руку.

— Первое выступление, как тут забудешь? Выступление через полчаса?

— Да. Ты готов?

— Конечно. Текст выступления написал, цензура с мелкими поправками одобрила, так что можно пообщаться.

— Хорошо. Давай сейчас к Жванецкому, потом в студию. Мы пока готовимся.

— Лады.

— Вячеслав, я, конечно, все понимаю, но говорить такое в эфире?!

Комиссар Жванецкий из отдела пропаганды и агитации ЦК партии мало походил на своего современного прототипа. Высокий худощавый мужчина с рыжеватыми волосами и такими же усами.

— Сами просили заранее прислать свою речь и какие песни буду исполнять? Прислал, не нравится.

— Да нет, все, что ты написал и будешь исполнять про нас — это все нормально, одобрено наверху. Но они попросили вежливо попридержать коней. Информация, конечно, интересная, но англичане сейчас наши союзники.

Я пожал плечами. Про англичан написал, просто чтобы они получили информацию, а то, что ее в эфир не допустят, прекрасно знал и сам.

— Таких союзников при рождении в мешке топить надо.

— Возможно, это и так, но сейчас пока рано об этом говорить. Кстати, откуда про англичан такая информация? Да еще подробная?

Вопрос был явно не Жванецкого, тут торчали уши Никифорова.

— Люди говорят, а я умею слушать.

— Не хочешь говорить?

— Нет.

— Ладно. В общем, программа выступления одобрена, так что можешь идти в студию, только я тебя прошу, ПРО АНГЛИЧАН МОЛЧИ.

Внимательно посмотрев в глаза комиссара, я кивнул:

— Хорошо.

В студии уже все было готово. Графин с водой слева, салфетки справа. Папка с речью — вдруг что забыл из того, что сам написал, — прямо передо мной.

— Привет, — поздоровался я с диктором. Этот был другой, помоложе.

— Ого, чуть кисть не раздавил! Гирями увлекаешься? — поинтересовался парень, представившийся Толиком.

— Ага, эспандерами. Вести вместе будем?

— Конечно, вдруг что не то скажешь, буду исправлять ситуацию, — ухмыльнулся парень. Позитивный, это хорошо, у таких язык неплохо подвешен.

— Понятно. Начинаешь ты?

— Программку не читал?

— Читал. Там начала нет.

— А, тебе вчерашнюю копию дали, понятно. На вот, пока до эфира пять минут, изучи.

Взяв десяток листов, я стал читать предисловие.

— Ну все понятно. Тут только концепция начала выступления изменилась, а так все то же самое.

— Раз прочитал, начинаем. До эфира минута.

— …и они считали СССР колоссом на глиняных ногах. Толкни — упадет. Что уж тут скрывать, в чем-то они были правы. Наша политика войны на чужой территории ничего не могла противопоставить танковым клиньям Гудериана, Клейста и Гёпнера. Да, сейчас ситуация нормализовалась. Генералы и командиры мирного времени в большинстве своем или научились воевать, или выбиты подчистую из-за приказа в уставах находиться на линии фронта в командирской форме. То-то немецкие снайперы радовались, когда издалека в зеленой массе бойцов мелькала форма командира со всеми его нашивками. А мы еще удивляемся, почему среди комсостава такие потери. Я в курсе, что пишутся новые уставы, по ним командиры должны на первой линии быть одеты в форму красноармейца, только звания в петлицах соответствуют, но когда это все будет…

Толик, диктор, что сидел напротив, уже перестал предупреждающе корчить рожи, а взял тяжелый графин с водой и стал прицеливаться. Хмыкнув, я кивнул. Да, опять ушел от текста в сторону, четвертый раз за полчаса эфира, но грань не переходил.

— …Так что вам нужно знать главное: армия УЧИТСЯ воевать, и одна только Керченская операция тому пример. Семьдесят тысяч военнопленных — это вам не фунт изюма. Наши стрелки превратились в настоящих бойцов. Недавно я получил письмо от одного красноармейца, он спрашивал, почему я не пою про пехоту. Под письмом подписалась вся рота. Отвечу. Несколько песен у меня есть, и сейчас я исполню первую из них. Ведь фактически пехота — это кто? Это стержень любой армии. Я скажу, самая важная часть армии — это стрелки и никто более. Кто первыми входят во вражеские города, окопы, укрепления? Пехотный Ваня. Кто ходит в атаку и принимает первый бой? Это все пехота, царица полей. Остальные, как артиллерия, танковые войска, авиация, это всего лишь придаток, усиление для пехоты. Поэтому эта песня для вас, ребята.

Звякнув струнами, гитара плотно прижалась к груди и животу.

От границы мы Землю вертели назад — Было дело сначала. Но обратно ее закрутил наш комбат, Оттолкнувшись ногой от Урала. Наконец-то нам дали приказ наступать, Отбирать наши пяди и крохи. Но мы помним, как солнце отправилось вспять И едва не зашло на востоке. Мы не меряем Землю шагами, Понапрасну цветы теребя, Мы толкаем ее сапогами От себя! От себя!..[8]

Закончив, на миг застыл. Проведя рукой по лицу, удивленно посмотрел на мокрую ладонь. В песню я вложил душу.

— Эту песню я исполняю не в первый раз, второй, если честно. В первый раз — в августе сорок первого ребятам из госпиталя. Я часто в свободное время приходил в близлежащий госпиталь и пел. Это помогало, врачи мне сами говорили, многие неходячие требовали, чтобы их несли на поляну, где был концерт. Не беспокойтесь, их выносили санитары, так что аншлаг обычно был полный. Так вот, после того как я исполнил «Мы вращаем Землю», один из раненых, политработник с грозным видом поинтересовался, мол, почему от Урала, отступать собираетесь до него? Отвечу. Сейчас на Урале наши заводы по вооружению, там куется наша победа, именно от этих заводов и оттолкнулся комбат, это такая идиома. Раненым, как уже сказал, песня понравилась, но больше я ее не исполнял. К сожалению, некоторые раненые слишком близко приняли ее к сердцу, случилось несколько трагических случайностей. У двух раненых остановилось сердце…

Время уже заканчивалось, Толик вытирал потное лицо — все-таки я вел эфир на грани фола. В принципе по программе, просто добавлял что-то свое или расширял некоторые мелкие темы.

— …и я говорю, немцы до сих пор не понимают, во что они вляпались, придя к нам. Это у европейцев чуть что — лапы кверху. Русский медведь не таков, он сможет стерпеть два первых удара, но потом его не остановить. Неужели они не понимают, что скоро мы будем в Берлине? И мы прощать ничего не будем. Ответят за все, особенно однояйцевый бесноватый. Время эфира заканчивается, но время еще есть. Вы уже, наверное, слышали мои новые песни, которые в последние пару дней крутят по радио, так вот записали мы их восемь штук, и одну я попридержал, решив дать ей жизнь сейчас, прям тут в эфире. Итак: «Казаки в Берлине».

По Берлинской мостовой Кони шли на водопой. Шли, потряхивая гривой, Кони-дончаки. Распевает верховой: — Эх, ребята, не впервой Нам поить коней казацких Из чужой реки. Казаки, казаки, Едут, едут по Берлину Наши казаки.[9]

— Как вы слышали, записывал песню вместе с хором. Помогли ребята студенты, у них был хор, и как вы слышали, спели они очень даже неплохо. Мое время заканчивается, но сказать я успею. Запомните, мы, русский народ, непобедим. Победа будет за нами!

Когда я сел через открытую водителем дверцу в машину, то обнаружил, что, во-первых, это другая машина — спутать было не трудно, на вид они были одинаковы — во-вторых, на переднем сиденье довольно скалился Никифоров.

— Ну что, хорошо замаскированный «шпиен»? Пора поговорить!

Известие я встретил без улыбки, только кивнул. Это приглашение на серьезный разговор ждал постоянно и сейчас испытал облегчение. Ожидание — самое тяжелое в жизни — закончилось.

— Вопрос можно?

— Задавай.

— Зачем меня выпустили в прямой эфир без записи? Могли же просто запись сделать, и все. В любое время в эфир.

— Мог бы и сам догадаться.

— Ловили на логичности и знании предмета? То есть слушали, о чем я говорю?

— Да, ты никогда бы не сказал в записи то, что мог наговорить в прямом эфире.

— И получилось поймать на противоречии?

Обернувшись, Никифоров несколько удивленно посмотрел на меня! Я старался держаться непринужденно, но на душе стало тревожно.

— Конечно!

— Садись, — кивнул майор на стул перед столом, сам же, прикрыв дверь, сел напротив.

— Разговор будет настолько серьезен? — поинтересовался я, наблюдая, как он приготавливает писчие принадлежности.

Стенографиста не было видимо, Никифоров не хотел, чтобы наша беседа вышла за эти стены.

— Хочешь затянуть начало разговора? — хмыкнул особист. — Давай я начну, а ты слушай. Хорошо?

— Лады.

— Когда я привез тебя в полк, мы пытались навести все справки, какие только можно. Сперва этим просто некогда было заниматься — враг рвался к столице, захватывая все больше и больше территорию СССР. Однако когда фронт более-менее стабилизировался, мы вернулись к твоей биографии. К этому времени ты стал известным летчиком, командиром, орденоносцем. Твои победы с жаром обсуждались в каждом истребительном полку. Даже возник лозунг: «Все равняемся на лейтенанта Суворова». Однако сбору информации это не мешало. К сожалению, ты попал в госпиталь, могли ногу отрезать, но врач рискнул. Ты не знал? Хирург несмотря на возможность сепсиса вскрыл рану, нашел гнойник и вычистил его. Так что ногу сохранили. Продолжим… Все, что ты рассказывал, в той или иной степени оказывалось правдой. Немного, совсем чуть-чуть, как будто ты слышал о событиях, но не видел сам. Так что фактически твое личное дело фикция, там нет ни крупицы правды. Франция? Ложь, но достоверная, все, что ты говорил о городе, правда, но такая семья там не жила. Однако даже обстановка небольшого кафе и пирожные, которые печет хозяйка по семейным рецептам, оказались правдой. Однако НИКТО не опознал тебя. Наша разведка с ума сходит. Все, что ты описываешь, до последнего дерева у соседа — правда, но нет никакой информации, что ты присутствовал там. Дальше…

Слегка склонив голову, я исподлобья смотрел на Никифорова, который ходил из угла в угол и говорил и говорил. В течение часа молча слушал, как он монотонно перечисляет все нестыковки в моей истории, сплетая их с моими «озарениями» и «летным опытом». Не обошел стороной и то, как я осторожно сливал разную информацию как через эфир, так и через бойцов и командиров.

— …поэтому-то мы и отслеживали все твои контакты. Радио очень помогло с опознанием. Ты думал, мы ничего не поймем? Не нужно держать нас за дураков. Ты неплохой агент влияния, смущает только количество сбитых и лютая нелюбовь к англичанам, хотя мы думали, что ты их человек. Хотя сейчас даже не знаем. Вот я и хочу спросить: кто ты?

Ответить было нечего.

— Молчишь?

— Думаю, — буркнул я, размышляя над словами особиста.

Это надо же — подсылали людей, которые осторожно расспрашивали меня о жизни, о семье… Блин, а я даже не обратил внимания, что меня ловят на нестыковках!

— Чаю хочешь?

— Да.

После совместного распития горячего напитка Никифоров спросил:

— Ну что?

— Нет!

— Что «нет»?

— То, что я рассказал, фактически правда.

— Фактически?

— Кое-что я утаил.

— И много?

— Процентов пятьдесят, но вам это несущественно.

— А если мы проявим твердость в вопросе?

— А зачем? Может, я предал кого? Плохо воюю?

— И все-таки?

— Здесь вопрос даже не в том, расскажу я правду или нет, а услышите ли вы ее и поверите в эту правду? Физических доказательств моих слов у меня не будет. Поэтому я и не хочу обсуждать, откуда и кто я.

Откинувшись на спинку кресла, Никифоров стал пристально изучать меня, барабаня пальцами по столу.

— Только поэтому?

— Нет… Еще потому, что как только информация выйдет за пределы этого кабинета, моя жизнь не будет стоить ни копейки. Меня попытаются убить, и ты можешь не успокаивать, что защитите, не сможете. Я тоже понимаю, что в любом из боев меня могут убить, но это будет ПРАВИЛЬНАЯ гибель.

— Уверен?

— Да.

Особист снова забарабанил пальцами.

— Странный у нас разговор получился.

— Это да, вопрос можно?

— Задавай.

— Кто санкционировал поговорить со мной?

— Хозяин.

Я в первый раз услышал, как стали назвать Сталина, раньше такого не было.

— Понятно… Давайте придем к компромиссу: вы не задаете вопросов, откуда и кто я, и получите то, о чем и не мечтали.

— Что ты имеешь в виду?

— Алмазные копи на территории СССР. Месторождения нефти. Я про многое могу рассказать.

— Этому можно верить?

— Мой дядя — экстравагантный человек. Ты читал роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев»? Остап Бендер — великий комбинатор? Он очень похож на моего дядю. У него были карты со многими месторождениями, я помню где. Он пустышками не занимался.

— Ты хочешь откупиться? — мрачно хмыкнул Никифоров.

— Можно и так сказать. Знаешь, я давно хотел рассказать про них, но не мог придумать предлога, а тут сам Бог велел. Ты не думай, меня самого воротит от этой беседы, понимаю, что делаю неправильно. Хочу рассказать, кто я и откуда, но не могу, понимаешь? На данный момент, как мне кажется, это единственный выход.

— Нет, не понимаю я тебя.

Вздохнув, я попросил:

— Ты передай мое предположение товарищу Сталину. В общем, вы не спрашиваете, кто я и откуда, а я даю полную информацию обо всем, что знаю… И еще. Время покажет, может, еще передумаю. Пусть французская версия будет основной.

На этом наш разговор закончился. Домой меня не отпустили, оставили ночевать в наркомате. Из комнаты меня не выпускали, даже ужин принесли. Парни ходили по двое, принесли поднос, унесли, и все молча. На то, что у меня не забрали оружие, они не обращали внимания.

Ночью я не спал, все прокручивал и прокручивал в голове прошедшую беседу с майором. И чем больше думал, тем больше понимал, что был не прав. Скоро бои под Харьковом, в которых мы понесли огромные потери. Не знаю, как тут будет, но нужно подстраховаться. Теперь можно рассказать и про алмазы, и про нефть. Это поможет, даст молодому государству встать на ноги. Да и про жизни миллионов людей, погибших в этой войне, я помнил. Нужно менять решение, но перед глазами стояло голубое-голубое небо и падающий «мессер», оставляющий дымный след.

Утром после завтрака сделал зарядку, ожидая, когда за мной придут, но никто не приходил, ожидание становилось тревожным. Наконец часам к трем дня замок на двери глухо щелкнул, скрипнули петли, и в комнату заглянул паренек в фуражке. Второй, как я мысленно называл его.

— Товарищ майор, переоденьтесь.

В его руках была моя парадная форма, которая висела в шкафу, когда я уходил на Всесоюзное радио. Вещи я не сдавал, ключи от квартиры при мне. Интересно.

Быстро переоделся и, поправив кобуру с маузером, чтобы она висела строго по уставу, вышел из комнаты.

— Следуйте за мной.

Мы вышли из наркомата и сели в служебную «эмку», вторая следовала в сопровождении. Церемония награждения должна была проходить в семь вечера, значит, меня везли не на нее, но как же я удивился, когда мы проехали арку кремлевских ворот.

Запутанные коридоры, где на каждом повороте охранник, красные дорожки, несколько встреченных командиров НКВД — похоже, меня вели к Сталину. Что не ошибся, я понял, когда увидел бессменного секретаря Хозяина, Поскребышева.

— Оружие? — протянул руку секретарь.

— Все?

— Все.

Присутствующие настороженно наблюдали, как я доставал из-за пояса второй пистолет, а из-за голенища сапога финку.

— Проходите, — велел Поскребышев, положив трубку и убирая оружие в ящик стола.

В кабинете, кроме Самого, присутствовал еще и Берия. Никифорова не было.

Остановившись у стола, я четко отдал честь:

— Здравствуйте, товарищ Сталин. Здравствуйте, товарищ Берия.

Берия молча кивнул, Сталин не отреагировал.

— Мы принимаем ваше предложение, — коротко и несколько сухо сказал он.

«ЗиС» тылового обеспечения Второй Ударной Армии, переваливаясь на колдобинах, медленно полз по разбитой танковыми гусеницами дороге. С удобствами развалясь на новых красноармейских кальсонах, пачками лежавших в кузове, я с интересом оглядывался, рассматривая разруху вокруг. Подбитые и раздавленные пушки, сгоревшие машины, остовы которых торчали тут и там, обломки самолетов, печки сожжённых деревень… Бои тут кончились всего неделю назад. И бои страшные, одних танков я насчитал более полусотни. Своих не видел, кроме двух сгоревших «тридцатьчетверок» и одного старого Т-37, рембатовцы тут уже побывали и всю технику, которую можно восстановить, утащили на ремонт. Остальные были немецкие. Как раз сейчас мы выехали из густого леса и проехали мимо восьми целых Т-4, стоявших колонной с открытыми люками. Их охраняли три бойца под командованием усатого сержанта.

— Стой! — услышал я девичий крик. Приподнявшись над кабиной, посмотрел, что там впереди. А впереди оказалась развилка с девушкой-регулировщицей, которая тормознула нашу колонну, состоявшую из пяти машин и трофейного бронетранспортера на гусеничном ходу.

На дорогах сейчас опасно, немцев достаточно быстро согнали отсюда, те части, что не успели отойти, бандитствовали. Назвать их партизанами просто язык не поворачивался. Наши, конечно, чистили тылы от таких окруженцев, но успевали не всегда, хотя водитель говорил, что в первые дни по дорогам без сильного прикрытия вообще не ездили, продемонстрировав пулевые отверстия сбоку кузова во время дозаправки.

Громыхая траками, мимо нас ползли мощные тягачи, тащившие тяжелые орудия. Именно их пропускала регулировщица, остановив нас и две машины с противоположной стороны. Причем одна была командирская.

— Долго стоять будем, товарищ гвардии подполковник, — встав на подножку, сообщил водитель.

— Вижу. Дивизион со всем обеспечением идет.

— Так точно, товарищ гвардии подполковник. Полчаса стоять будем, не меньше.

— Пойду, прогуляюсь до танков, там за ними вроде кто-то из наших лежит. Хвост вижу разбитый. Без меня не уезжай.

— Не уеду, товарищ гвардии подполковник.

— Товарищ гвардии подполковник, а можно с вами? — выглянула с места пассажира девушка-фельдшер со звездочками лейтенанта на погонах. Я еще когда к машине подходил, заметил, что в кабине женщина, и отмахнулся от водителя, сказав, что поеду в кузове. Не гнать же мне ее было? Видимо, водитель сообщил девушке, кого они везут, поэтому, заметив, что она стреляет глазками, молча показал ей руку, пошевелив обручальным кольцом на пальце.

— Можно, — улыбнулся ей, — прошу.

Оставив парашют в кузове, я спрыгнул на дорогу, подняв легкую известняковую пыль, и, поправив складки комбинезона на спине, подал девушке локоть и повел к танкам, где стоял сержант, с интересом смотревший на нас.

— Здравия желаю, товарищ подполковник, — четко отдал он честь. Сразу видно, из старослужащих, наверняка начало войны встретил.

— Когда начал? — поинтересовался я.

Этот вопрос частенько звучал, когда встречались незнакомые военные.

— С конца июля сорок первого.

— А я с конца июня. Окружение Минска застал.

— Я знаю, товарищ подполковник. Биографию вашу читал, она, правда, вся зачитана была, но народ в очередь выстраивался.

— Да, их что-то мало выпустили. Всего двадцать тысяч экземпляров.

— Может, еще будут?

— Может быть… Откуда трофеи? — поинтересовался я, кивнув на серые махины, в люк ближайшей в этот момент заглядывала Зоя, как представилась фельдшер.

— А, забавный случай. Наши тут четыре дня назад проходили, в головном дозоре три бэтэшки шли, с десантом. Как из леса выскочили, танки увидели, ну и с ходу атаковали. Ладно хоть промазали, танки без экипажей были.

— А экипажи где?

— Во-о-он там были, — указал сержант в сторону опушки, — обед у них, вот и попались. Сейчас, небось, шлепают где-то у нас в тылу в колонне пленных. Ругаются, что так попались… Товарищ фельдшер, осторожней, рвануть же может! — вдруг крикнул сержант и побежал к Зое.

Последовав было за ним, хмыкнул. Лейтенант, оказалось, заглянула в кузов одного из грузовиков и случайно уронила мину от ротного миномета.

Мельком глянув, как сержант успокаивает девушку, у которой задрожали коленки от мысли, что могло произойти, направился к разбитому «Яку» со знакомым номером. Я не мог ошибиться, это была машина старшины Горелова, мы с ним встречались под Харьковом в прошлом году, когда освобождали город. Сорок второй год мне запомнился надолго, слишком много всего тогда произошло.

Запрыгнув на покореженное крыло, подошел к открытому фонарю, на котором еще остались брызги крови, и заглянул внутрь.

«М-да, судя по пробоинам, старшине досталось изрядно. Жаль, хороший пилот с уникальной манерой пилотирования».

Посмотрев на количество звездочек, только печально вздохнул: с прошлой нашей встречи Горелов довел свой счет до девятнадцати.

— Товарищ подполковник, не двигайтесь! — услышал я крик сержанта.

Обернувшись, с недоумением посмотрел на него:

— Что случилось?

— Вы на минном поле!

— Да? — Я искренне удивился. — А флажки где?!

— Это немецкое поле, они убрали обозначения, когда отходили.

— Понятно.

Развернувшись, я осторожно ступил на выгоревшую июньскую траву. Со стороны танков ахнули.

— Товарищ подполковник! — В голосе сержанта был настоящий ужас.

— Не боись, я по своим следам иду.

И действительно, следы каблуков на мягкой почве были видны отчетливо.

— Уф-ф, ну и напугали же вы нас, товарищ подполковник.

Кстати, забавно, на комбезе погон не было. Только на гимнастерке под ним, а все равно все называли меня правильно, хотя подполковника я получил всего месяц назад, перед отправкой на Белорусский фронт.

— Флажки установите. Подорвутся же так ненароком. Кто-нибудь до ветру пойдет или, как я, интерес к самолету проявит.

— Сделаем, товарищ подполковник, теперь точно сделаем.

— Товарищ подполковник! — раздался крик от нашей колонны.

Обернувшись, заметил, что проходят последние машины дивизиона, значит, сейчас поедем.

— Бывай, сержант. Да, все спросить хотел, сколько вы уже тут стоите?

— Третьи сутки охраняем.

— А что трофейщики? Техника же целая!

— Сказали, что передадут машины второму танковому полку, воюющему на трофейных танках. Те должны были забрать, но вот уже сутки ждем.

— Понятно, ждите, наверняка людей пришлют.

— Подождем, товарищ подполковник.

— Зоя, побежали!

Мы заскочили в начавшую двигаться машину. Сперва я помог сесть девушке, потом и сам взобрался в кузов. Похлопав по кабине, крикнул:

— Гони!

Закинув лямки парашюта на плечо, посмотрел вслед удаляющемуся «ЗиСу». До места базирования полка оставалось километра четыре, но проехать там невозможно, болото. Но хоть тропки были, об этом нам сообщил регулировщик на последнем перекрестке. Развернувшись, я потопал в глубь леса.

Когда впереди на опушке показались укрытые силуэты «Лавочкиных», меня уже встречали.

— Раздавишь, медведь, — прохрипел я в стальных объятиях Покрышкина.

Вокруг нас толпился народ. Техники, механики, летчики. Всем хотелось похлопать по плечу или прикоснуться ко мне. Однополчане радовались моему появлению, это, черт возьми, было приятно.

После всех приветствий командир полка повел меня в свою землянку.

— Я смотрю, ты подполковника получил? — кивнул Покрышкин на мои погоны, когда я стянул с себя лётный комбинезон.

— Ты тоже. Давно получил?

— Три месяца уже как.

— Понятно.

— Как жена? Все еще на сносях?

— Уже нет! — ухмыльнулся я, устраиваясь за столом.

— Кто?

— Мальчик. Денисом назвали. Маленький, красный, морщинистый, лысый и орет на всех… весь в меня. Теща сейчас с ними, ни от Аньки, ни от внука ни на шаг не отходит.

— Я когда узнал, что ты женился, изумился. Думал, ты все, не женишься никогда.

— Время лечит. Как ты, кстати, на своем посту? Не тяжело?

— Нормально. Раньше, когда ты меня на комполка выдвинул, тяжело первое время было, хорошо, что генерал Литвинова с собой сразу не забрал, а то вообще бы труба была. А так нормально, воюем. Кстати, вчера Микоян в одном бою трех «фоккеров» ссадил.

— Как он?

— Нормально. Героя получил — не возгордился. Молодец, хорошо летает, у него в звене трех хороших летчиков воспитали. Про одного наверняка слышал.

— Это Иванов который?

— Он самый. Шесть сбитых за один бой! Глядишь, и тебя скоро перепрыгнет, — лукаво улыбнулся Покрышкин.

— Да ради бога! Где сейчас Степка?

— На втором аэродроме подскока базируется. Ему уже сообщили, так что жди.

— Хорошая новость, давно мы с ним не виделись.

— Ты, кстати, почему пешком?

— Да я-то к вам как раз летел, но с «мессерами» повстречался… Охотники часто так далеко в тыл залетают?

— Бывает, — кивнул комполка.

— Ну вот мы и встретились. Четверо их было, если бы не попадание в масляный радиатор, то я бы и четвертого ссадил, а так ушел один.

— Троих свалил?

— Ага.

— Еще восемь, и ты перевалишь за сотню, — задумчиво протянул Покрышкин, насмешливо глядя на меня.

— Не завидуй. Фрицы новенькие? Верткие гады, стиль пилотирования незнакомый.

— А, так это ты на ребят фон Борга напоролся. Тот еще тип, недавно их группу из Франции перевели.

— Горят так же.

— Где бой был? — подойдя к карте, поинтересовался Покрышкин.

— Вот тут, а здесь я машину посадил. Там трофейщики стоят, поставил пару бойцов охранять.

— В штаб армии сообщил?

— Конечно, только толку-то? Машина экспериментальная, нужны специалисты. Нужно ее сюда, в полк везти. Я распоряжение отдал, к вечеру подвезут.

— Понятно. А что за машина?

— Да ты ее видел пару месяцев назад, в Центре.

— Это Поликарпова которая?

— Она самая. Фактически та же, но доработанная, вот и хотел ее в боевых условиях испытать… испытал.

— Серьезно повреждена?

— В полевых условиях не починишь, хотя нужно с нашими инженерами пообщаться. Стриж Каплина не забрал?

— Генерал? Нет, не забирал.

— Тогда вообще проблем нет. Этот из велосипеда самолет сделает.

Покрышкин засмеялся:

— Он может! Ладно, поговорили и хватит, пошли, там уже столы, наверное, накрыты. О, слышишь? Сто процентов Микоян садится, пошли.

— Идем.

Слушая ночную жизнь полка — как раз взлетали звенья ночников, — я лежал на снопе скошенной травы и смотрел на усыпанное звёздами небо. Вот снова фронт, после стольких месяцев пребывания в тылу. Сдержал все-таки Хозяин слово. Прикрыв глаза, я припомнил тот нелегкий разговор в Кремле, что произошел почти полтора года назад.

Сталин тогда каким-то чутьем почувствовал, что информация будет запредельная, поэтому, когда я скосил глаза на Берию, попросил того выйти. Даже причину нашел достаточно вескую.

— Слушаю, — хмуро сказал он, когда нарком вышел.

Задумавшись на несколько секунд, я стал рассказывать. Сперва бегло прошелся, кто и откуда, потом все, что привело меня в этот мир. Иосиф Виссарионович, молча смотря на меня, попыхивал трубкой и слушал, слушал. Всего рассказ затянулся на три часа, можно было и больше, но я помнил о церемонии, которая должна была скоро начаться.

— Такую версию ми даже не рассматривали. Ви, товарищ Суворов, точно уверены, что это не ваше прошлое? — с прорезавшимся кавказским акцентом спросил Сталин.

Я уже знал, что такое случается в моменты сильных волнений.

— Уверен в этом, товарищ Сталин. Я с ходу могу назвать два десятка несоответствий. Их, конечно, больше после моего вмешательства, но я отталкивался от тех, которые произошли до меня.

Дальше беседа не продолжалась, Сталину нужно было подумать, выбрать точку соприкосновения, определиться, как вести себя со мной. Поэтому я не удивился, когда зашедший по вызову хозяина кабинета Поскребышев вежливо попросил меня на выход.

Оружие мне не вернули, но хоть покормили в кремлевской столовой. Честно говоря, думал, там кормят просто отлично, но нет, обычный полдник, как везде. Выпендрежа, как в Госдуме в мое время, не было (приходилось мне там бывать, один из одноклассников был сыном депутата).

Награждение началось точно по секундам, ровно в семь. Я, как дважды Герой, сидел в первом ряду с невозмутимым лицом. Приходилось: фотографов много присутствовало, часто щелкали.

Честно говоря, у меня были мысли, что наградят третьей звездочкой, но реальность превзошла все ожидания. Несмотря на то что узнал, Сталин говорил спокойно, однако время от времени отчётливо прорезался акцент. Старые большевики и те, кто, вроде меня, знал об этой особенности Верховного, озадаченно закрутили головами.

Представленных к наградам было довольно много, я даже заметил пару знакомых лиц. И одним из них оказался капитан Покрышкин.

Меня вызвали первым.

После короткой речи Сталин лично приколол третью Звезду Героя, однако это оказалось не все.

— …по представлению политуправления Ставки, за большой вклад в культурное развитие страны приказом от двадцать восьмого марта тысяча девятьсот сорок второго года товарищ Суворов награждается автомашиной с дарственной табличкой. — Вождь вручил красную бархатную папку с дарственным представлением.

Взяв ее в руки, я заметил легкую, немного грустную усмешку в глазах Сталина.

Дальше все было как в тумане. После окончания награждения начался обычный банкет, где мы с двумя однополчанами-героями обмыли наши награды. Мы никого не трогали, сели в уголке и тихо беседовали под водочку с закуской. Покрышкин с Архиповым получили по первой высшей награде страны и были этому ужасно рады. У обоих личный счет перевалил за два десятка, у новоиспеченного майора даже больше.

— Какая еще гостиница?! Едем ко мне! И вообще, почему сразу ко мне не приехали?

— Да как-то беспокоить не хотели, Сев.

— Короче, сейчас банкет закончится, и ко мне.

Честно говоря, я хоть и выпил (немного. Что там пятьдесят грамм по три раза? Так, губы смочить), но не слишком верил, что мне дадут выйти из Кремля. Не та ситуация. И потому протянул Покрышкину ключи:

— Во, держи, я тут могу задержаться. Там женщина за квартирой присматривает, Глафира Ивановна, она устроит вас.

Посидеть после этого мы смогли всего полчаса, потом за мной пришли. Это был мужчина лет сорока в полувоенной одежде.

— Товарищ Суворов, пройдемте со мной.

— Хорошо, — ответил я, после чего, повернувшись к друзьям-однополчанам, добавил: — Теперь точно вряд ли увидимся. Давайте сразу попрощаемся.

А когда шел вслед за чиновником, ощутил в кармане тяжесть ключей. Сашка Покрышкин их незаметно вернул. Не дурак, он все понимал.

Дальше начался ад: расспросы, записи, гипноз, причем без шуток.

Почти месяц меня вертели как хотели. Сталин, узнав все, что я когда-то слышал и читал про Берию, поставил его главным над группой «потрошивших» меня ученых.

Про машину пришлось забыть — настолько утомили допросы-расспросы. Хорошо, что Лаврентий Павлович распорядился поставить ее в правительственный гараж. Я даже не спросил, что за машина. Не до того было.

Через месяц, заметив моё состояние, врачи посоветовали дать мне отдохнуть. Начальство вняло их рекомендациям, тем более информации накопили немало, её требовалось обобщить и проанализировать. Меня даже не стали держать в застенках наркомата «врага всех времен и народов», как в шутку называл теперь сам себя Берия, а отпустили в свою квартиру. Вот там я отоспался, так отоспался! Три дня сон-еда-сон. А на четвёртый зазвонил телефон, это была Аня.

Обещание устроить Морозовым экскурсию совсем вылетело из головы, вот они и забеспокоились. Узнав, что они пытаются дозвониться до меня почти две недели, договорился, чтобы ещё немного подождали, после чего направился смотреть, что там у меня с почтой.

В квартире никого не было, Глафиру Ивановну уволили, если так можно сказать. Берия направил в мои домоуправы своего человека. Я его еще не видел, но следы работы заметить успел. Вызвонив куратора — это был человек Сталина — озвучил свою просьбу. Нет, я, конечно, мог настоять на том, чтобы самому съездить в посёлок, но не хотелось напрягать парней из охраны, наверняка их изрядно накрутили насчет моей безопасности.

Отдохнув и разобравшись с делами, я решил посмотреть, что за машину мне подарили. Это оказалась не обычная «эмка», а вездеход, такой же, что сопровождал меня при поездке к Морозовым. Только новенький, это подчёркивала сверкающая дарственная табличка на приборной.

— Вовремя подарили. Весна, — хмыкнул я, опробовав машину во дворе. Она была замечательная, ее делали явно знающие люди. — Теперь только тонировку нанести да музыку поставить.

— Что? — не понял куратор. Его в мою тайну не посвятили, просто поставили задачу обеспечивать связь и охрану.

— Я говорю, нужно занавески на задние окна повесить и компактную радиостанцию поставить, чтобы радио слушать. О, и динамики посильней.

— Сделаем, — веско сказал куратор, доставая блокнот, — какого цвета занавески?

За что мне нравился этот слегка полноватый мужчина, так это за обязательность. Раз сказал, значит, сделает, уже успел убедиться.

Дальше все банально. Для прикрытия меня перевели из полка в Центр. Ну а то, что я там редко появлялся, мало кто знал. Иволгин же думал, что меня привлекли к чтению лекций в Академии…

Морозовых привезли, и мы пару недель гуляли по весенней Москве. Снег еще не везде сошел, поэтому нередко приходилось преодолевать водные препятствия, что на моем вездеходе удавалось легко. В общем, эти две недели, можно сказать, вернули меня к жизни.

Что меня позабавило, зачастил с визитами куратор, пытаясь незаметно (ну это он так думал) свести нас с Аней. Вполне понятная мысль: если есть возможность привязать меня, так надо использовать ее на все сто. Вот только Аня тоже не сидела без дела. Ее атаки, вполне нормальные для этого времени, с моей точки зрения смотрелись… несколько наивными. Скорее всего, именно эта наивность меня и подкупила. Но как бы то ни было, все решилось через месяц. Я сделал ей предложение. И эта пигалица притворилась, что задумалась, брать или нет, но потом все равно с радостным визгом повисла у меня на шее. Так что через два месяца с момента знакомства мы поженились. А что? Время военное, да и я ждать сколько-то времени не намерен, так что расписались без особой помпы. Пригласил только несколько знакомых из Центра, включая генерала. Пригласить Сталина или еще кого из верхушки мне даже в голову не пришло — я наглый, но не настолько. Да и светить они меня так не будут. Проблема была только с кольцами, их почему-то носить было не принято, но я настоял.

Для окружающих все было как обычно: я постоянно находился в командировках, а где — никто не знал. Так продолжалось до середины июля, пока у меня не лопнуло терпение. Обещали небо — так давайте! В принципе имел право: все, что знал, рассказал, так зачем дальше мариновать?

В общем, меня отпустили. Правда, с охраной, но все же. Так в середине июня я оказался на Юго-Западном фронте. Начальство о возможности харьковской катастрофы знало, поэтому приняло меры. Усилились авиа-, наземная и агентурная разведка. Все подтвердилось. Как и в моем мире, немцы были готовы к предстоящему наступлению на Харьков и приняли меры, устраивая ловушку для наших войск. На момент моего прибытия на фронт основной накал боев уже спал. Наши, имея достаточно точные данные, фланговыми ударами прорвали фронт, взяли в окружение крупные силы немцев, включая армию Паулюса. Понятное дело, что удержать их не смогли, те вырвались из колечка, но… Наши успели окопаться и хорошо встретить фрицев. Так что ушли далеко не все. На тот момент немцы отступили, лихорадочно строя оборонительные укрепления в районе города Лубны. Сохранившие достаточно сил дивизии Красной Армии, сбивая небольшие заслоны, все шли вперед, пока не уперлись в оборону противника.

Командование воспользовалось этим для переформирования и пополнения частей, подтягивания тылов и разведки.

Так казалось со стороны. Через день после того, как я прибыл на фронт, началось массированное наступление германских войск, и опять — отступление и бои на сдерживание танковых групп. На нашем фронте их было две, одна сильно обескровленная и слегка пополненная, другая тайно переброшенная из-под Ленинграда…

Свой первый бой после возвращения в полк я потом вспоминал с легкой улыбкой. Но это потом, через много лет, а сейчас только зубами скрипел со злости.

Вылет был обычный. Истребительные части Второй Воздушной Армии были слегка потрепаны, но дело свое делали. Поэтому оба спецполка Ставки — наш Первый Гвардейский Особого Назначения и шестой истребительный спецполк — действовали, как охотники, по своему прямому назначению. Таких полков насчитывалось уже восемь, и все они были раскиданы по всем фронтам — где один, а где два, как у нас. Трем первым из них было присвоено звание гвардейских.

Так вот, вылетели мы двумя парами. Я с младшим лейтенантом Новиковым — новичком, недавно прибывшим из Центра в группе пополнения — и Степка Микоян со своим уже слетавшимся ведомым.

При подходе к участку прорыва начали попадаться группы самолетов — главным образом немецкие бомбардировщики. Но хватало и наших. Я даже заметил шестерку «чаек», идущих на штурмовку. По крайней мере, эрэсы под крыльями навевали мысли именно о ней. Да и самолётики эти давно уже не использовались в качестве истребителей. В основном — как ночные бомбардировщики. Из них даже сформировали несколько отдельных полков. Правда, что один такой есть в нашей армии, я не знал.

— Беркут, я Слепой, твое прикрытие, атакую бомберы, как понял?

— Понял, мое прикрытие, — ответил Микоян.

Степка развернулся навстречу двум парам «мессеров», идущим наперерез, чтобы связать их боем, а я по пологой дуге начал заходить на двенадцать «Хейнкелей». Обычно было наоборот; но не в данном случае. Сейчас меня прикрывал еще не обстрелянный новичок.

Однако сделать что-либо мы просто не успели. Откуда-то налетели две эскадрильи «Лавочкиных» с красным коками, обозначающими асов, и не только растерзали прикрытие, но и ссадили все бомбовозы.

— Это что за хрень такая еще?! — только и выкрикнул я, когда за единственным уцелевшим «мессером» погналась пара истребителей.

Второй вылет прошёл так же, третий… Только после этого я все понял и поехал к командующему воздушной армии. Нужно что-то решать, мне так даже повоевать не дадут.

Разговор подтвердил наличие приказа из Москвы: за меня командующий отвечал головой.

Делать было нечего, генерала подставлять не хотелось, так что, договорившись с командиром полка, решил действовать по-своему. Мое появление на этом участке фронта широко разрекламировали и принялись ловить на живца…

Что у меня в охранении целый спецполк, немцы сообразили только после второй неудачи, но за это время мы ссадили на землю четыре десятка истребителей противника. И это только те, кто специально охотился! Не считая случайно встреченных! Что уж говорить о потерях противника, если только на мой счет за два месяца боев записали восемнадцать официально сбитых?

В начале осени, когда все атаки наземных войск были отбиты и наши части заняли все прежние рубежи, меня отозвали в Москву и направили на учебу в Академию Генштаба. Ее я закончил блестяще, но после застрял в тылу еще на два месяца — читал лекции о взаимодействии наземных войск с воздушными.

Все это происходило на фоне счастливой семейной жизни. О беременности Ани я узнал еще на фронте, и теперь, несмотря на сильную занятость по службе, старался быть с женой почаще. Рождение сына неплохо повлияло на мой характер: теперь я еще и отец. Мало того, Дениску даже на руках держал! До сих пор помню, как шевелился легкий сверток, и угуканье младенца. Ради такого стоило жить.

Ещё я занялся прогрессорством. Нет, о танках и тому подобном давно все рассказал и нарисовал (на фронтах новая техника не появилась. Всё, что производили, шло пока в резервную танковую армию). Я занялся прогрессорством на истребительном фронте. Первым делом решил облетать машину Поликарпова. Истребитель мне понравился, да и инструкторы Центра, где и происходил облёт, хвалили его. По моим советам Поликарпов машину немного усовершенствовал. Теперь можно было приступать ко второй части — войсковым испытаниям. Получив разрешение, я сформировал из четырёх специально выпущенных экспериментальных самолётов звено, посадил за штурвалы лучших выпускников Центра и вылетел на фронт.

В том, что в одиночку встретился с четырьмя охотниками глубоко у нас в тылу, виноват сам. Решил проверить парней и велел им догнать меня. Сбросить их с хвоста сумел, даже оторвался и сбил со следа, а тут две пары охотников штурмуют нашу автоколонну. Атаковал, с ходу сбил ведущего, потом завязался бой на малых высотах. А когда подоспели мои подопечные, я уже вылезал из истребителя и смотрел на поломанную стойку шасси и дымящийся мотор…

— Сев? Спишь? — услышал я шепот Степки и шелест травы под сапогами.

— Нет, думаю. Вспомнил своего однофамильца.

— Леху? Да, жаль парня.

— Зато жена ему досталась золотая.

Микоян опустился рядом и, тоже привалившись спиной к стогу, пробормотал:

— Слышал, ты его в Центр устроил?

— Да, руки нет, но он может читать лекции о боевом применении истребителей в прикрытии бомбардировщиков. Благо опыта ему не занимать. Выбил ему комнату в общежитии, там сейчас Степанида. Помнишь ту связистку, которая подходила ко мне?

— Это над которой ты подшутил? Конечно, помню.

— Женились. Ребенка ждут. Судя по срокам, должен родиться в январе.

— Повезло. Живут, детей заводят…

— Это ты обо мне? — насмешливо хмыкнул я.

— А то! Ты у нас один такой резвый.

— Э-э-э. А Фомин?

— Ну скажешь тоже, он просто бабник…

Так, негромко беседуя, мы смотрели на звезды.

— Как тут у вас вообще?

— Нормально, двигаемся вперед. Слышал, корпус Богатова уже к Могилеву подходит?

— Да ну?!

— Ну да. Вчера еще передали, так что все, скоро Минск, а там и Брест.

— Хорошо.

— Это точно. Завтра вылет куда-то к Бресту. Слышал?

— Не слышал… Подожди? Как это к Бресту? На «таирах», что ли?

— Ага. У них дальность ого-го. Короче, что-то они там должны разбомбить. Идет звено Линькова. А это наши лучшие штурмовики, сам знаешь.

— Знаю, — рассеянно ответил я, обдумывая сказанное, — а что штурмовать будут?

— Не знаю, мне механик тайком сказал. Машины к вылету готовят, из боевого расписания их сняли.

— Интересно. Нужно завтра узнать у Покрышкина, куда он их отправляет. Ладно, пошли спать, утро вечера мудренее.

А утром я узнал, что вылет действительно будет, но не сегодня, а через три дня.

— Я точно не знаю цели вылета, там контрразведка работает. Летчиков они лично инструктируют.

— О как. Интересно. Ладно, что там с моей машиной?

— Доставили, Каплин уже посмотрел. Сказал, что до вечера восстановит. Твои у соседей задержались, там девичий полк базировался, ночники. К обеду у нас будут.

— Вот Казановы. Даже тут приключения нашли.

— Бедовые?

— Не то слово, я их именно по этим критериям и выбирал. В бою они не подведут.

Покрышкин не обманул, Каплин действительно восстановил машину к вечеру. Я ее даже облетать успел.

Утром, сдав знание местности штурману полка, поднялся на свой первый боевой вылет.

В этот раз подстав с охраной не было, так что летели мы стандартной ловчей восьмеркой строем пеленга. Заметив, как ведущий первой пары покачал крыльями, привлекая к себе внимание, посмотрел, куда он повернул. Радиомолчание уже можно было не хранить, фрицы нас обнаружили, поэтому я приказал:

— «Восьмерка», обойди их, отрежь отход.

— Понял.

Через минуту мы атаковали сплотившийся строй бомбардировщиков. Я даже почувствовал уважение к их упрямству: немцы не свернули к себе, а продолжали идти к цели. Судя по направлению, к железнодорожной станции.

Атаковать сверху — самоубийство, это знал каждый охотник, куда лучше снизу. Поэтому, сделав вираж, мы, все набирая скорость, понеслись к земле…

— Одиннадцать-ноль. Все, уходим, — приказал я, после чего стал связываться с базой: — Заря, я Хромой, сорвана бомбардировка станции, идем домой. Потерь не имею. Как поняли меня?

— Вас поняли, ждем.

Мысль о задании у Бреста не давала мне покоя, что-то тянуло туда. Сначала свои мысли держал при себе, решив наплевать на интуицию, однако когда утром следующего дня внезапно налетели два «мессера» и обстреляли опушку, я понял, что это судьба. Был ранен один из летчиков звена, которое должно лететь.

Прислонившись плечом к березе, я наблюдал за метаниями технарей, готовивших самолеты к вылету. Все четыре экспериментальные машины словно муравьи облепили техники и обслуга. Они были местные, два года войны научили разбираться в любом типе машин, так что еще в Центре я отказался от техников из КБ, взяв только одного инженера, он вчера как раз долетел попутным бортом.

— Значит, добился своего?

Обернувшись, поглядел на Покрышкина, после чего снова вернулся к наблюдению.

— Да, тяжело было, пришлось нажать на некоторые рычаги.

— Зачем тебе это? Есть парни, у них опыта в десять раз больше, чем у тебя. Ты в грозу штурмовал вражеские железнодорожные станции? А зимой, когда снег слепит, заходил на вражеские бронеколонны?

— Не пытайся, не передумаю, — просто сказал я, не обратив внимания на тон комполка.

— Ты когда последний раз садился за штурвал «таира»? — не унимался он.

— Неделю назад. Ты забыл? Я после лекций на аэродром в Центр гнал и летал на разных типах самолетов. Кстати, там даже новейшие модификации немецких истребителей есть. На «фоккере» больше двадцати часов налетал, — чуть насмешливо ответил я, полуобернувшись.

Встав рядом, Покрышкин посмотрел на суету у самолетов.

— Ладно, черт с тобой. Звено свое кому передашь? Учти, экспериментальные машины освоить не так легко, так что подумай.

— А смысл передавать?! Я что, на месяц улетаю? Посидят сутки, ничего не случится, вот пусть карты местности лучше изучат. Вчера, когда возвращались, с курса сбились, чуть на дружественный огонь не нарвались. Это надо же было додуматься — на незнакомой нашим зенитчикам технике пролететь над железнодорожной станцией?!

— Бывает. Начштаба сказал, ты вчера трех сбил?

— Да что там сбивать было?! Толстопузы. Я сюда силами мериться прилетел с истребителями, а не с бомбардировщиками. Мне в Госприемку доклад еще писать, а что я там напишу? Эпизод с охотниками не считать, я там был не в форме.

— Сейчас куда?

— А с соседнего аэродрома полк «пешек» взлетает, вот хочу половить рыбки в мутной воде.

— Это Матвеевский?

— Угу.

— Зря, у них хорошее истребительное прикрытие, там командир эскадрильи сам Коршунов. Тоже «Лавочкины» получили.

— Посмотрим. О, сигнал, ну все, давай!

Застегивая на ходу шлемофон, я побежал к своему «поликарпу», около которого суетились механик и оружейник.

— Ребята, идем «змейкой», — крикнул подчиненным, которые с помощью механиков надевали парашюты.

— Ясно, — ответили они хором.

«Все-таки удобно, что Иволгин мне их дал. Парни молодцы. Жаль, что после всех тестирований их вернут в Центр инструкторами!» — подумал я, разгоняясь по ВПП.

Это действительно было так. Ни один инструктор Центра не допускался до работы с курсантами, если сам не был в бою. То есть у всех имелись ордена и медали, потому как по уставу Центра каждый инструктор должен два месяца в году провести в боевых частях. Именно поэтому все инструкторы в Центре пользуются большим уважением среди курсантов, и небезосновательно. За два года уже двое из них успели получить высшие ордена — ордена Ленина.

В этот раз вылетели мы двумя парами, были только экспериментальные машины. Мой ведомый — младший лейтенант Жуков, позывной «Жук». Ведущий второй пары лейтенант Голубь, позывной «Сурок», и его ведомый, лейтенант Ястребов, позывной… нет, не «Ястреб». Позывной его «Змей». Их не я давал, а в штабе полка, там оказался целый список разных позывных, иди и выбирай, парни выбрали. У бомбардировщиков и штурмовиков было не так: позывной давался звену, а внутри — номера. Например, «Сокол-один» — у командира, «Сокол-два» — у первого ведомого. И так далее.

Шли мы плотно, чтобы можно было общаться в режиме радиомолчания. И когда впереди показалась излучина реки — наш первый ориентир, я знаками показал Сурку, чтобы набирал высоту.

Пора было перестраиваться в «этажерку».

— Сурок, бойся!

Этот крик-приказ отработан у курсантов до автоматизма, поэтому оба резко ушли в сторону, сорвав атаку пары свалившихся сверху «мессеров». В такой ситуации немцы обычно с набором скорости уходят вниз и на бреющем убегают к себе, но тут был один момент. Кувыркнувшись, Сурок дал очередь поперек курса гитлеровцев, на которую ведомый противника и наткнулся.

— Сурок, ведущий мой, добей подранка.

— Понял!

Клюнув носом, я направил свой истребитель следом за фрицем.

— Уйдет, Хромой! — раздался азартный вопль ведомого.

— Вокруг смотри, а не на «мессер» пялься. Они могут не одной парой работать, — остудил его.

— Понял, — уже спокойней ответил ведомый. Первый бой, что поделаешь.

Я не ошибся. Когда вогнал очередь в кабину улепетывающего немца, услышал вопль ведомого: «Хромой, бойся!» — и рядом прошла очередь.

Рука на автомате увела ручку управления влево. Чуть не сбив крылом верхушку высокой сосны, я ушел в сторону и стал набирать высоту, активно крутя головой.

Немцы обнаружились правее, они вели бой с Жуковым.

— Какого хрена ты от меня оторвался?! — прорычал я, разворачиваясь.

Бой шел над небольшим лесом с маленьким голубым озером посередине. В нем часто отражались истребители.

Развернувшись, пошел к этому клубку, но не успел. Фрицы не стали дожидаться ни меня, ни вторую пару, которая тоже неслась на всех парах.

— Жук, что у тебя?

— Левая плоскость повреждена, с трудом удерживаю высоту.

— Ясно. Сурок, на тебе прикрытие. Возвращаемся.

Голубь стал набирать высоту, а мы медленно потянули на аэродром.

— Что с самолетом? — поинтересовался Покрышкин, подходя ко мне.

— Левая плоскость вдребезги, как Жуков дотянул, не знаю. Чудом только. Каплин сказал, за пару дней восстановят. Крыло с нуля придется делать, — промычал я с набитым ртом — комполка нашел меня в столовой во время обеда.

— Что у вас там произошло? Цаплин со своим звеном недалеко проходил, видел, как от вас пара охотников драпала да дымы на земле.

— Двух приземлили. Одного я, верткий был, со второго раза попал, другого Голубь. Второй раз на охотников напарываемся, тебе это не кажется странным?

— Просто повезло. Я одну эскадрилью отрядил на их ловлю… О, кстати, похоже, сигнал от ВНОСа. Слышишь, дежурное звено пошло? Наверняка где-то охотников засекли.

— Вот, товарищ гвардии подполковник, ваш обед, — поставила поднос девушка-официантка с лицом знойной красавицы и телом Афродиты. Было видно, что несмотря на молодость, цену она себе знала.

— Спасибо. Так что у вас там произошло? — продолжил Покрышкин разговор, мешая сметану в щах и беря кусок нарезанного ржаного хлеба.

— Да что, шли на место сбора, как Голубя атаковала пара. Одного подранили, лейтенант за ним, добил. А я ведущего перехватил, тоже в землю вогнал, а тут вторая пара. С Жуковым схлестнулись. Тот меня бросил, решил силушки молодецкой показать.

— Молодой еще, службы не знает, — промычал согласно Покрышкин.

— Угу. Ты десерт будешь?

— Конечно, и убери руки от моего, ворюга.

— Тогда я еще закажу. Зоя! Еще блинов с медом! Спасибо.

— Я все спросить хотел. Завтра вылетаешь, не споешь тут песню про штурмовиков, что два месяца назад по радио исполнял? И кстати, когда она выйдет на пластинках? А то уже четыре пластинки выпустил, а этой в них не было.

— На пластинках я ее не записывал, а спеть — почему нет?

— Знаешь… ты изменился, — через пару минут, когда я доедал третий десерт, негромко сказал Покрышкин.

В это время в столовую как раз ввалилась очередная партия жаждущих утолить голод, поэтому он и понизил голос.

— Изменишься тут. Война, считай, один год за пять. Да еще Академия эта… «Вы себя ведете недостойно старшего офицера! Будем переучивать!» — передразнил я одного из своих преподавателей.

— Я смотрю, переучили.

— Кишка у них тонка. Вон когда Ваське Сталину полковника обмывали, ни одного слова не сказали, а когда я со своими однополчанами в ресторан завалился, так давай брюзжать, мол, недостойно.

— Они правы.

— Не в этом случае, это парни, с которыми я воевал. Да будь я генералом, а они сержантами, ничего бы не изменилось. Они боевые товарищи, и ничего тут не поделаешь.

— Тут ты прав.

— Угу. Держатели старых традиций, — брюзжал я. — Помнишь, как летом сорок второго погоны вводили?

— Еще бы!

— Вот эти больше всех возмущались, а когда с фабрики вышли офицерские погоны, так первые их нацепили.

Вечером, выйдя из землянки, где с Линьковым обсуждал маршрут полета, наткнулся на одного из двух контрразведчиков. Старшего из них.

— Товарищ гвардии подполковник, можно вас на минутку?

— Да, конечно. — Изменив маршрут, я направился за ним, вместо того чтобы идти к опушке, где готовили импровизированную сцену. Мое обещание спеть было воспринято серьезно.

Мы просто отошли в сторонку, где мало кто ходил, и, остановившись под тенью берез, поговорили. Капитана интересовала причина, по которой я набился в группу. Честно ответил ему, что хотелось побывать там, где началась моя военная карьера. Да и задание выполнить тоже хотелось. А задание у нас было непростое, ой какое непростое! Похмыкав и взяв у меня еще две подписки о неразглашении, контрразведчик удалился. Через десять минут я был на опушке.

— Здравствуйте, товарищи.

— Здравствуйте!

— Привет! — неслось отовсюду. Был вечер, люди после тяжелой работы пришли на мой концерт отдохнуть. Конечно, не все — техники двух звеньев, которые еще не вернулись с задания, ждали у стоянок машин.

— По многочисленным просьбам нашего, как выяснилось, немаленького полка хочу спеть песню, исполненную мною лишь однажды. Итак: «Штурмовики»!

Как обычно, вылет срочный, Знать, прижали наших точно. Мы летаем денно-ночно На свой вечный риск и страх. Наношу в планшете метку, Там в квадрате, словно в клетке, Задыхается разведка В этих чертовых горах. Нам поставлена задача, Вот еще бы нам удача. Мы торопимся, иначе Там поляжет целый взвод…[10]

Концерт мог как всегда закончиться поздно ночью, но тут вмешались контрразведчики, и после моего юмористического опуса «Девятый вагон», нагло уворованного у Задорнова и переделанного под местные реалии, отправили спать не только летчиков из звена Линькова, но и меня. Попросив у капитана разрешения задержаться еще на десять минут, я спел в заключение, как у нас говорят, хит сезона.

— Я знаю, сейчас война, а хочется хоть немного забыть о ней, вспомнить о мирной жизни, которой нас лишили фашисты. Поэтому и хочу спеть эту песню. Вообще-то я подарил ее своей жене, подарок к свадьбе, но один гость, услышав, попытался настоять, чтобы я спел ее для записи. Ну я, конечно, был против, подарок все-таки, однако жена согласилась с гостем, поэтому-то вы ее и слышите по радио. Добавлю, скоро она выйдет на пластинках. Итак: «Мир непрост».

Мир непрост, совсем непрост, Нельзя в нем скрыться от бурь и от гроз, Нельзя в нем скрыться от зимних вьюг И от разлук, от горьких разлук. Но кроме бед, непрошеных бед, Есть в мире звезды и солнечный свет, Есть дом родной и тепло огня И у меня, есть ты у меня. Все, что в жизни есть у меня, Все, в чем радость каждого дня, Все, о чем тревоги и мечты, Это все, это все ты…[11]

Летели мы в радиомолчании, да и не принято было у нас общаться просто так — только когда обнаружили или ведешь бой.

Штатовская кислородная маска довольно плотно прилегала к лицу и кислород давала вполне исправно. Бросив взгляд на командира звена — его темный силуэт хорошо виднелся на ночном небосклоне, а в этом вылете он был моим ведущим, — я покосился на альтиметр.

«Двенадцать тысяч, предел, тут нас никто не возьмет. Главное, дойти до цели вовремя и невредимыми».

На этом задании, на которое так нагло набился, я был простым летчиком и подчинялся командиру звена капитану Линькову. Тут о субординации даже не заикался — если сравнить мой опыт и его… Небо и земля. Это в начале войны я был передовым летчиком, а сейчас с ходу могу назвать три десятка тех, кто заткнёт меня за пояс. Нет, мои летные умения никуда не делись, но одно — наращивать мускулы в спортзале, а другое — в реальном бою. Я почти год учился в Академии и преподавал, какая уж тут тренировка? Ладно, хоть на аэродром заскакивал в редкие минуты свободного времени. Вообще не понимаю, почему Линьков согласился меня взять, я бы, например, темную лошадку точно не взял. Видимо, только из-за моего авторитета, который был непогрешим среди не только молодых летчиков, но и командования ВВС. Может, еще из-за странного слуха, ходившего среди летного состава всех частей, что я, мол, везунчик.

Наша задача была довольно непроста. Нужно уничтожить важную птицу, которая прибывала на станцию Бреста в девять часов утра. Именно поэтому мы вылетели затемно и идем на пониженной скорости, прячась среди облаков. На цель мы должны выйти точно в срок и немедленно атаковать ее, согласуясь с землей. Да, именно так, согласуясь. Подпольщики, которые ракетами покажут нам цель, имели радиостанцию и радиста. В такой ситуации даже я понимал, что все они смертники, тут и говорить нечего. Вряд ли кто-нибудь из них уйдет живым. Охрана не даст. У нас и то шансы выше. Хотя я думаю, от истребителей прикрытия, которые там точно будут, мы отбиться сумеем. Не зря же у звена самое большое количество звездочек на фюзеляжах, так что они тоже могут показать зубы асам Люфтваффе.

В девять часов утра на Брестский вокзал прибывал рейхсминистр Пауль Йозеф Геббельс. Цель — роскошный вагон с флагом фашистской Германии, расстеленным на крыше. Именно в нём, по сведениям разведки, и находился один из нацистских вождей.

Кстати, никто, кроме меня, подробностей не знал, мне же об этом рассказал контрразведчик с разрешения Москвы. Для остальных в принципе обычная операция повышенной сложности. Я, кстати, узнавал — Линьков не первый раз выполнял задания контрразведки, так что опыт подобных операций у ребят был немалый.

Заметив появление солнца, натянул на глаза очки, сдвинув их со лба.

Линьков в это время, используя только ему одному понятные ориентиры, стал забирать влево.

Понятное дело, чтобы не подставиться с прямым маршрутом к цели, мы взяли сильно в сторону. До подлета оставалось три часа. По плану, используя резервное время, мы должны были зайти на станцию со стороны Польши, то есть с тыла. Откуда нас точно не ждут.

«Вредная» привычка истребителя держать на контроле окружающее пространство давала о себе знать — к концу маршрута у меня заболела шея.

Заметив знак капитана «опускаемся», чуть повернул двурогий штурвал, стараясь не упустить силуэт своего командира из вида и на всякий случай проверяя управление. Всё было в норме.

Мы снизились уже до трех тысяч, выходить на цель будем на четырехстах метрах, так что нужно наблюдать — мало ли чего, вдруг на кого наткнемся?

Мельком глянув на наручные часы, понял, что до атаки осталось восемь минут. Впереди, чуть левее показалась длинная серебристая змея железной дороги, по ней в сторону Бреста шел эшелон с платформами, на которых стояла какая-то техника.

«Тэк-с, судя по габаритам груза, под брезентом танки, и танки немаленькие. „Тигры“? А что, вполне может быть. Ничего, наши противотанкисты на самоходках как били вас, так и будут бить. Посмотрим, что от вас останется, когда вы с „ИСами“ повстречаетесь».

Судя по тому, что штурмовик Линькова слегка кренился в сторону эшелона, он тоже наблюдал за ним. Похоже, на фронт шла новая часть. Когда выберемся отсюда, нужно будет сообщить нашим эту новость. Но это все потом, а сейчас заход на це-е-ел-ль…

— Ата-а-ка-а-а!!!

Над станцией взлетели четыре ракеты и опустились на один из эшелонов, окруженный толпой охраны. И хотя ни одна из них не упала рядом с вагоном, где был флаг, для нас это не имело никакого значения. «Таир» освободился от пятисоткилограммовой бомбы и, подпрыгнув, устремился в сторону. Именно для этого мы шли на предельной скорости — чтобы уйти от взрывных волн. Короче, мы такого пинка получили…

С трудом удержав управление, я обернулся к станции и заодно бросил взгляд на истребительное прикрытие, которое все еще ошарашенно крутилось наверху.

«М-да, Содом и Гоморра после извержения».

Непонятки с ракетами прояснил Линьков, видимо, продолжавший держать связь с землей.

— Цель была в третьем вагоне от паровоза!

— Атакуем? — поинтересовался я.

— Какая, на хрен, атака?! Земля передает, что там от эшелона вообще ничего не осталось! Уходим!

Форсируя двигатели, мы с набором высоты забирали правее, чтобы не попасть под огонь крупнокалиберных зениток.

— Понял… Черт, два «мессера» со стороны солнца заходят!

Не знаю, откуда эти фрицы взялись, но они перекрыли нам возможность для подъема, давая пришедшему в себя прикрытию сблизиться с нами. В принципе мы могли бы уйти, если бы не эта пара. Скорости с «мессерами» у нас не сильно отличались.

Не успел я крикнуть, что прикрою и чтобы уходили, как Линьков спокойным тоном профессионала скомандовал:

— Работаем «коробочкой». Орел-три, пригляди за новичком.

— Понял! — ответил ведущий второй пары.

Пришлось промолчать: парни в таких ситуациях бывали не раз и знали, как действовать.

Эту пару мы отогнали, даже сшибли ведомого, и он, потеряв крыло, закручиваясь вокруг своей оси, понесся вниз. Летчику нужно несколько секунд, чтобы выбраться из кабины и покинуть самолет. В такой ситуации вряд ли у него это получится. Мой случай скорее исключение, чем правило.

На восьми тысячах нас настигли. Первую атаку мы отбили легко, расстреляв их строй с трехсот метров, сбив один и повредив другой самолет. Потом стало хуже, намного хуже. После очередного раза я понял, что мне все-таки придется выполнять предначертанное.

Вклинившись в переговоры пилотов, громко сказал:

— Парни, уходите на высоту как можно резвее, я попробую задержать их.

— Орел-два, у тебя левый мотор начал дымить! — выкрикнул Орел-три.

— Знаю, похоже, маслопровод перебит. На бой меня хватит, главное — уйдите, а я выберусь, не впервой.

— Мы без тебя не уйдем! — глухо сказал Линьков.

— Капитан, не тупи… Бойся справа!.. Со мной у вас шансов нет, уходите… Есть!.. — довольно крикнул я, сбив с двухсот метров очередного «худого». Тридцать семь миллиметров — это сила!

— Одна пара поднимается выше, видимо, хочет атаковать сверху… Орел-два, постарайся подняться повыше.

— Блин, капитан! Это не просьба, а приказ! Оставить меня и подниматься! Ясно?! Выполнять!

— Есть выполнять!

За что мне нравятся эти ребята, приказал — сделали. Дав газу, они стали подниматься выше, игнорируя атаки. Знали: их прикрывают.

Я приподнял нос «таира» и дал заградительные очереди поперек курса атакующих «мессеров».

— Второй готов!

Теперь — чуть довернуть и ворваться в группу немецких истребителей, вынужденных уклониться от огня. Всё! Дело сделано. Фрицам не до наших, они заняты исключительно мной. Парням осталась только та пара, что поднялась раньше.

— Орел-два, удачи!

— Принято! Орел-четыре, у тебя хвост измочален, не напрягай машину… Все, бэка кончился, пока, парни, свидимся за линией фронта…

Левый мотор уже горел и трясся нервной дрожью, когда я заглушил его. Резким маневром вырвавшись из клубка схватки, направил нос штурмовика вниз, дав газу и так работавшему на пределе правому двигателю.

За время боя мы удалились от Бреста километров на сто, не меньше, и если мои расчёты правильные, внизу как раз то самое болото.

«Судьба!»

Эта мысль постоянно крутилась в голове, когда я, упершись ногой в приборную панель, выводил самолет из глубокого пике. Задев носом верхушку высокого дуба, резко ушел в сторону, увернувшись от прошедшей рядом очереди.

Заметив брызги торфа от попадания пуль и снарядов, довольно улыбнулся — шанс уйти был.

В «таирах» мне нравилась одна штука. В них был парашют. Видели, как современные истребители и штурмовики тормозят при посадке? Выпускают тормозящие парашюты. Так вот, на этой машине был такой. Причем заводской, а не кустарный, как на многих других «тройках». Скажу честно, это не я подал идею, а задумка одного из офицеров в штурмовой дивизии Александрова, которая вся вооружена «таирами». Использовали его обычно для того, чтобы сбросить кого-нибудь с хвоста — если выпустить закрылки, шасси, парашют, то самолет резко тормозился, а преследующий истребитель противника проскакивал вперед, оказываясь перед пушками штурмовика. После чего сброс одноразового купола, и лети дальше. Сперва делали их кустарно из трофейного материала, пока не пришли первые машины уже с заводскими парашютами. Так вот моя была именно такой, из первой партии, что пошла в войска два месяца назад.

— Ну, с богом! — Я выпустил закрылки, шасси и парашют. В принципе можно бы уйти и на одном моторе, тихонечко на бреющем, если бы не два «худых», которые сопровождали меня до земли.

От резкого торможения меня чуть не выкинуло из кабины, но скорость упала. Мягкие лапы молодых елей приняли изувеченную машину, ещё больше замедляя её, и под треск стволов и шум падающих деревьев опустили на землю.

Очнулся я от сильного толчка, когда штурмовик уткнулся носом в мягкую почву.

«Ни хрена себе торможение! Как же они их используют?! Нет, нужно все-таки было прочитать инструкцию».

Утерев потёкшую из носа кровь, я через треснувший плексиглас фонаря заметил струю бензина, льющегося на лесную подстилку. Треск проводки и искры, а также вонь гари от продолжавшего дымить мотора ясно давали понять, что из кабины мне лучше вылезти как можно быстрее.

Отстегнув привязные ремни, открыл фонарь, используя аварийный сбрасыватель. Конечно, использовать пиропатроны при льющемся бензине глупо, но быстро покинуть машину по-другому я просто не мог.

Придерживая парашютную сумку, чтобы не била по бедрам, отбежал в сторону от самолета. Это только в фильмах происходит взрыв, в реальности же — просто пожар. Несколько секунд поглядев, как внезапной вспышкой охвативший самолет огонь перекинулся на ближайшую сосну, развернулся и побрел прочь, на ходу проверяя амуницию.

«Так, карта на месте. Оружие тоже, аптечка, продовольствие. Так, надо определиться, где я!»

Достав карту, с помощью её и компаса попытался определить свое местоположение, но через несколько секунд бросил это занятие. Бой был тяжелый, до сих пор голова кружилась от перегрузок, и отслеживать, где точно нахожусь, было сложно. Проще говоря, полностью отдался упоению боя, так что теперь требовалось найти какой-нибудь ориентир…

С декабря сорок второго в спаскомплект летчика входил и автомат. Фактически это был компактный пистолет-пулемет, крепившийся на бедре. К нему шли четыре магазина в чехлах, пришитых к штанинам комбинезона по два на каждой ноге выше колена. Еще нож и граната, но граната — это моя инициатива, я помнил крымские горы.

«Ласка», как прозвали летчики этот ПП, мне понравился — удобный, легко держать в руке, даже проволочный приклад есть. На дистанции до ста метров то, что нужно. Привел его к бою и проверил остальное оружие.

Отцепив один из ремней портупеи от пояса, прикрепил его к оружию и, повесив на плечо, энергичным шагом зашагал в сторону восходящего солнца. Оба «мессера», что сопровождали меня до земли, уже ушли к остальным, так что я шел спокойно, и только хруст сухих веток и очень далекий гул самолетов нарушали тишину.

— Ух ты! М-да, дежавю, — пробормотал я. Из тысяч хуторов, что находились вокруг, случайная тропинка вывела меня именно к тому, где побил поляков на второй день пребывания в этом мире.

Покрутив головой, осторожно вышел на открытое пространство. Хутор оказался заброшенным. Судя по бурьяну, тут уже год как никто не бывал.

Насколько помню, домов было три, сейчас же виднелся только один почерневший от сажи сруб без крыши. Сараев, за которыми когда-то прятался, и сеновала, откуда стрелял по хуторянам, не было. Видимо, сгорели.

— Интересно, что тут произошло?

Сторожась, я подходил к хутору, зорко осматриваясь. Сперва стали попадаться небольшие воронки от мин, потом стреляные гильзы от немецких карабинов, деревянная рукоятка от гранаты… Тут явно шел бой. С кем, выяснилось довольно быстро. В золе дома, в котором когда-то спал, валялись ржавые остатки ППШ, у забора лежал человеческий костяк в обрывках советской десантной формы. Тут явно приняли бой наши разведчики. Судя по всему, свой последний бой.

Даже не подумав о том, что меня могут искать немцы, подобрал валявшийся на земле ржавый заступ и пошёл к одинокому дубу, росшему посреди поля — оставить своих непогребёнными я не мог. Однако не успел. Когда солнце уже опустилось к самому горизонту и до темноты осталось не больше пары часов, послышался лай собак.

По лаю можно многое сказать. Например, можно определить по нему настроение собаки. Этот был возбужденно-предчувствующим и еще азартным. Такой лай только у загонщиков.

— Не по мою ли душу? — прислушавшись, пробормотал я.

Бросив взгляд на расстеленный у почти готовой могилы кусок брезента, на который сложил останки семерых бойцов, стал быстро собираться. Лай слышался примерно в полукилометре в глубине леса. Короче, совсем рядом.

— Извините, парни. Вернусь — закончу, — прошептал напоследок, после чего подхватил автомат и рванул в лес.

Меня отжимали в сторону болот, к Бугу, заходя с востока, отрезая путь к своим.

Пробежав через поляну, где меня когда-то повязали поляки, углубился в лес, не глядя выбирая путь по звериным тропкам. И почему-то он казался мне странно знакомым.

«Точно, вот берег. Тут целовал его от радости. Туда смартфон зашвырнул! Блин, немцы близко, не уйти!»

Был только один шанс — углубиться в болото и затаиться за какой-нибудь кочкой. Выждать, пока преследователи не уберутся, и уйти в сторону от зоны поисков.

Не раздумывая так и сделал. Углубиться в болото я смог метров на сто пятьдесят, используя свой старый способ. То есть отталкиваясь от кочки и скользя на животе. В этот раз было сложнее из-за аптечки на груди — приходилось скользить на спине или боку. На спине оказалось даже удобней.

Спрятавшись за кочкой с густым кустом осоки, наблюдал за опушкой. Преследователей всё ещё не было видно, хотя собаки лаяли очень близко.

Наконец появился здоровенный гитлеровец в каске и камуфляже. В его огромный ручищах карабин казался небольшой палкой, которую он держал в левой руке. Несколько лающих команд, и два десятка фрицев выбежали на берег, у троих были немецкие овчарки на поводке. Дальше мой отчётливо видимый след вёл в середину болота.

Командир ягд-команды — а что это именно она, сомнений у меня не было, профи видно сразу — думал недолго. Выбрав пятерых, он послал их вперёд, оставшись с остальными на берегу.

«Счастливчики» беспрекословно полезли в жижу и прошли метров сорок, когда один из них внезапно провалился по пояс и начал медленно погружаться, оглашая окрестности испуганными криками.

Вытащив полуутонувшего, фрицы вернулись на берег, но уходить не спешили.

«Уроды профессиональные, бл…», — только и подумал я.

Ягд-команда ушла минут через пятнадцать, отчетливо слышный лай собак стал удаляться.

«Ага, щаз-з, нашли лоха. Фиг я вам вылезу!»

Сидеть мне оставалось недолго, темнота наступала и скоро накрыла болота и речку. Ночью звуки хорошо разлетались вокруг, поэтому я двигался со всей осторожностью.

Вдруг что-то зафыркало, зашипело, и стало светло как днем.

«Черт! Ракеты!»

Своего выстрела я не услышал, что-то ударило в плечо и толкнуло от кочки в один из омутов, которые я старательно обходил стороной. Меня неумолимо потащило на дно, только и успел что раскинуть руки, мысленно застонав от боли, и вдохнуть воздух, после чего меня накрыла торфяная жижа. Через минуту от недостатка воздуха в легкие хлынула вода, и я потерял сознание, но успел почувствовать, как кто-то схватил меня за ногу…

Примечания

1

В. Высоцкий

(обратно)

2

А. Розенбаум

(обратно)

3

Б. Ласкин

(обратно)

4

Е. Агранович

(обратно)

5

В. Высоцкий

(обратно)

6

И. Морозов

(обратно)

7

В. Высоцкий

(обратно)

8

В. Высоцкий

(обратно)

9

Ц. Солодарь — Д. Покрасс

(обратно)

10

Николай Анисимов — «Грачи прилетели»

(обратно)

11

Л. Дербенев

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg