«Товарищ Сухов или хроники бесполезного попаданца»

Товарищ Сухов или хроники бесполезного попаданца (fb2) - Товарищ Сухов или хроники бесполезного попаданца [СИ] 444K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Комбат Мв Найтов

Комбат Найтов Товарищ Сухов или Хроники бесполезного «попаданца»

1

Очнулся я оттого, что на меня упало тело, потом донеслись звуки пулемётной очереди. Тело принадлежало голой темноволосой женщине. Донеслась немецкая речь. И южный говорок: «Яволь, герр шарфюрер! Зараз всё закопаем! Слава Украини, тьфу, Хайль Гитлер!». «Куда это я попал? Какого хрена?» Справа от меня послышались звуки работы нескольких лопат по песку, резкие, но редкие винтовочные выстрелы. Видимо, полицаи добивали раненых. «Лежим тихо!». Очень мешала женская грудь, перекрывая мне дыхание. Шум работы лопат сместился, шорох песка звучал совсем рядом. Тело женщины несколько раз слегка пошевелилось от бросаемого грунта. Нас закопали. Звуки стали совсем глухими. Судя по тому, что успел увидеть: уже вечер, скоро стемнеет, поэтому лежим тихонько и не отсвечиваем. Лежать неудобно, дышать очень тяжело, но, хотя бы песок в рот не лезет: руку я подтянул поближе к лицу. Когда стало совсем невмоготу, начал потихоньку отгребать от себя песок. Фу, воздух! Думал, что задохнусь. Вокруг вроде тихо, где-то вдалеке кто-то говорит на мове, но, насколько это далеко, пока не ясно. Продолжил самораскапывание. Обнаружил, что я, всё-таки, ранен в голову. Одной рукой откапываться очень неудобно. Наконец удалось откинуть труп в сторону и вылезти из-под него. Заровнял грунт. Метрах в двадцати на треноге — пулемёт MG-34. Вокруг — ни души. Метрах в 150 горит костерок, возле него два человека. «Какая сволочь так затянула крепёж?! Или у меня силёнок маловато?» Скорее, второе. Из барабана уже торчит конец ленты. Всего 4 патрона. Не густо. Рядом валяются металлические ленты. Их много. Да и ров довольно длинный. Наконец, винты поддались, и я снял пулемёт со станка. «Всё! Вооружён, и очень опасен!» Захватив брошенную штыковую лопату, осторожно перешёл в ближайшие кусты, чтобы малость очухаться и обдумать дальнейших ход действий. И тут сверху послышались довольно тяжёлые шаги. Вниз спускался немец. Я уставился на него, мысленно уговаривая его остановиться напротив меня. Я всегда так делал перед выстрелом. Помогало! Он остановился напротив меня и начал расстёгивать ширинку. Обмочился он уже мёртвым. Я подхватил его тело с полуотрубленной головой и втащил в кусты. Так! Кинжал, ремень, два конических магазина к пулемёту, кобура с пистолетом и запасной обоймой. Во фляжке — шнапс, это сейчас самое необходимое! Дырку на голове залить! Но позже! Надо заняться теми двумя, у костра. Заменил магазин, сунув остатки ленты в карман. Сделал крюк и вышел с тыла на огонёк. Идти удобно, я босиком. Они сидят и балакают. Вернее, говорит пожилой мужик, а молодой кашу помешивает. Жрать хочется. Когда столько адреналина, мне всегда хочется жрать. Пацан опасности не представляет, а мужичок ещё у Петлюры воевал, а теперь, говорит, наша власть пришла. Москали кончились. Не все! И одним подонком на Земле стало меньше. Пацан от неожиданности сел на задницу и попытался закричать. Кинжал влетел ему в грудь, крика не получилось. Осмотрелся. На петлюровце хорошие сапоги, хромовые, офицерские, и, вроде, моего размера. Я стащил их с него. Идти далеко. Перемотал портянки другой стороной, одел их. Как влитые! Сидор разбирать не стал, набросил на плечи. А молодой — живой! Пошевелился. Раненых за спиной не оставлять! Первая заповедь СпецНаза. Вернулся к пулемёту, прихватив с собой затворы винтовок полицейских. Определился с направлением по звездам и пошагал на восток. Спустя час воспользовался ручейком, чтобы сбить собак, если таковые у немцев найдутся. Углубился в лес, хотя лесом эти рощицы назвать трудно. Но, кустов хватает. Отмахав километров 15, почувствовал, что устал и, что у меня кружится голова. Начал терять направление. Забрался в густые кусты, выровнял за собой дорожку следов. Доел кашу с тушенкой, почистил котелок. И, отрубился. Проснулся от стрёкота сорок! «К бою!» По лесу кто-то идёт! Немцы! Идут цепью, прочесывая рощу. Идут, видимо, давно. Морды потные, усталые. Это не опасно, но, на всякий случай провожаю их стволом. СС, как и тот, которого я убил. Где-то вдалеке послышались сигналы автомобиля. Значит, там у них место сбора. Пусть идут! Спустя минут двадцать раздалась стрельба, два взрыва, кого-то они прихватили. А я на «днёвке». Только дураки ходят днём по «чужой» территории. Ещё раз промыл рану на голове. Касательное ранение, повезло! Голова болит, но характерных подёргиваний, как при заражении, нет. Стащил вставшую коробом гимнастёрку, майку. Всё залито кровью. Спустя пару часов, осторожно прошёл к ручью, слышал, как немцы через него перепрыгивали и постирался. Обнаружил на форме свою новую фамилию и инициалы: Сухов К.В., третья эскадрилья. Петлицы авиационные, сержант. В сидоре полицая нашёлся кожаный шлемофон, подписанный так же. И на внутренней стороне голенищ сапог такая же надпись. Но, документов — никаких. Ни номера полка, ни номера части. Интересно, где я, какой сейчас год. Упорно вспоминаю: где-то я эту фамилию слышал! Или читал! У Покрышкина! Был там такой: солдат Сухов, пулемётчик. Впоследствии — комэск 16 ГИАП. Как его звали? Не помню. Не Кирилл, точно, значит, Костя или как-нибудь иначе. Плохо дело! И карта нужна! По погоде — скорее лето, ягод полно, грибы встречаются. По местности — юг России или Украины. Остальное — неизвестно. Темнеет, можно трогаться. Съев кусок сала с небольшим кусочком хлеба, трогаюсь. Спустя некоторое время почувствовал запах тротила и сгоревшего пороха. Замедлил движение, внимательно смотрю под ноги. Вот гильзы! Немецкие. Вот небольшая воронка и черный налёт на траве. Граната взорвалась. Наша. Кровь. Остатки немецкого индпакета. Прохожу дальше — тропинка. Засохшие лужицы крови. Здесь кто-то принял свой последний бой. А вот и они! Шестеро красноармейцев, один младший командир. Оружия нет. Трупы свалены в кучу и забросаны лапником. Прощайте, братишки! Естественно, ни карт, ни документов нет. Но, и мин нет. Не минируют немцы трупы. Учтём! Через 4 км, примерно, дорога. Метрах в шестистах, похоже, пост. Пересёк дорогу, продолжаю двигаться на восток. Здесь лесок кончился, началось большое поле. Справа — деревенька, довольно большая. Но, продукты у меня есть, в село не пойду. Дождавшись небольшой тучки, ускоренным маршем пересекаю дурацкий пустырь. Здесь тихо, в деревне ни огонька, ни звуков. Надо успеть, затемно, найти место для днёвки. Выйдя из-за небольшого пригорка, увидел хвост сбитого самолёта. Наш, «Ишак», значит 41 или 42 год. В кабине нашёл аварийный паёк и индпакет. Больше ничего нет. Надо торопиться. Оставшееся расстояние до леска преодолел почти бегом. Лесок жиденький, но есть большой дуб. Осторожно, чтобы не оставить следов, забрался на него. Повезло! Дупло на дубе том! Да ещё и с подарками! Закладка! Планшет, лётный. Пусть и не очень подробная, но, карта 5-километровка. Несколько листочков исписаны группами цифр. Это нам не надо, оставим здесь. Хотя, здесь ещё мягкий тяжёлый ящик: рация! Блин! «Телефункен». Живая, но батареи на ладан дышат. Зато узнал число: 15 сентября 41 года. И миниатюрный, но очень качественный немецкий бинокль. Оружия и продовольствия нет. С одной стороны, оставаться на этом дубе опасно. Хозяева могут вернуться, а с другой стороны ничего более подходящего рядом нет: сплошные поля. И аэродром. Вон он! За ним этот гад и наблюдал! Сразу после рассвета я успокоился: увидел небольшой холмик невдалеке, без креста, без звёздочки. Там хозяин и лежит. Днем на аэродроме хозяйничали трофейщики: выводили из строя оставшиеся наши самолёты. К вечеру, когда я проснулся, они грузились в машину и поехали спать в деревню. Ни постов, никакой охраны они не оставили. На всякий случай обошёл поле со стороны деревьев. Никого! Подобрался к стоянкам. Пахнуло дымом паршивой сигареты. Всё-таки, кто-то есть! Обнаружил трех человек, которые спали по очереди в ДС-3. Один дежурит, двое спят. Службу несут отвратительно. Поставил винтарь между ног и чистит ногти. Я положил пулемёт, снял сидор, и, осторожно двинулся к нему сзади. Давненько я не занимался этим! С 1999 года. Караульный устав написан кровью, геноссе! В том числе, и твоей! Второго звали Карл, это я слышал, когда они разговаривали. Я подполз под брюхо ДС и затаился на корточках возле входной двери ближе к крылу. Тихо позвал: «Карл, комм хеа!» Он выглянул из самолёта, нехотя поставил ногу на ступеньку трапа. Соскок, и кинжал в сердце. Я заглянул в салон. Третий спал, укрывшись шинелью. Он пошёл вслед за остальными. Проверил наличие аккумуляторов, накинул клемму на плюс, выжал разъём минуса. Ли-2, на которых я летал в Черском, совершенно от этого не отличается. Вопрос номер 2: топливо и воздух. Самолёт оказался полностью заправленным, воздух для пуска был. Я сбегал за пулемётом, осмотрел самолёт снаружи, снял чехлы, расчалки. Затем растолкал два самолёта, которые мешали развернуться. Захлопнув дверь, я отрезал себя от остального мира. Только бы запустился. Прокачал топливо, поднял пусковое давление. Прокачал масло и повернул кран пуска воздуха. Зажигание! О, чудо, двигатель схватил и запустился. Теперь быстрее! Запускаю второй, и сходу начинаю движение, прогреваясь на ходу. Поле большое, освещение, бы! Ну, ты, брат, и размечтался. Температура подпрыгнула до 20 градусов, моторы прекратили подчихивать. Со стороны села появился свет. Поздно, ребята! Плохо вы караул несёте! Полный газ, фары, щитки, я в воздухе!

Через тридцать минут моя карта кончилась, а никакого фронта я не обнаружил. Лечу дальше, обходя населённые пункты, где могут быть зенитки. Прошёл час, это 180 км. Линии фронта нет. Куда лечу? А вот и фронт! Почти у самого Белгорода! Из аэродромов я знаю здесь только Белгород-Северный, но это через город. Зенитки собьют. Наконец, вижу площадку, на которой явно видны следы взлётов. Самолётов не видно, замаскированы, наверное. Включил бортовые и поморгал ими. Ни ответа, ни привета. Прошёл над площадкой, места хватит, пошел на коробочку. Выполнил заход, выпустил шасси, включил фары и сел. Развернулся, пошел к середине площадки, но ближе к городу. Появились люди. Остановился и заглушил двигатели. Потопал к двери. На таких машинах обычно большое начальство летает. А я — один, зато куча трофейного оружия и нет документов. Сейчас начнётся! Я выпрыгнул из самолёта, затем вытащил МГ и сидор.

— Сержант Сухов! Захватил у немцев в Княжичах самолёт, прибыл для прохождения дальнейшей службы.

— Ваши документы!

— Нет документов. Немцы меня расстреляли где-то под Дарницей. Вышел к Княжичам. Там большой аэродром, много наших брошенных машин, и почти нет охраны. В этом — и тут я промахнулся! назвав это ведро с гайками «ДиСи-3», а это был «ПС-84»! — «ДиСи-три» находился немецкий пост.

— Постой-постой, как ты его назвал?

— ДиСи-3.

— Сдать оружие, сержант! Вы арестованы!

Ну, арестован, так арестован! Я расстегнул немецкий пояс, отдал его приказавшему меня арестовать капитану. Похлопал по карманам, извлёк кусок пулемётной ленты с четырьмя патронами.

— Всё! Там в сидоре, какие-то шифровки из дупла под Княжичами. Сидор не мой, а какого-то полицейского из-под Дарницы, одного из тех, кто меня расстреливал.

— Потом, и не мне, расскажешь!

Четвёртые сутки повторяю одно и то же трём разным следователям из Особого отдела. Мне шьют немецкого шпиона, хотя, всё говорит за то, что я прав.

— Я уже это говорил. Я рассказал всё, что я помню. Я не помню ни номера части, в которой я служил, ни марку самолёта, на котором я летал. Ни того, что происходило до того, как очнулся в могиле. И место я выяснил после того, как нашёл карту, радиостанцию и бинокль возле аэродрома в Княжичах. На карте аэродром был помечен. Кстати, недалеко от этого места есть могила, но я её не вскрывал.

— Пришли документы на имя Константина Васильевича Сухова из полка, в котором он служил. Номер полка! Номер дивизии! Быстро.

— Не помню!

— За Вас говорит только одно: фотография. Вам что-нибудь говорит фамилия Коробков?

— Нет. Где-то слышал, но где — не помню!

— В твоей лётной книжке нет ни одного вылета на ПС-84! Как ты умудрился поднять его в воздух.

— Так ведь, товарищ капитан госбезопасности, поднять мало! Ещё же сесть нужно! А я сел. И ночью. Не иначе, как немцы за три дня научили!

Кончилось это тем, что в кабинет следователя ввели нескольких человек.

— Подследственный, Вам знаком, кто-нибудь, из этих людей?

— Капитан справа меня арестовывал, лейтенанта в середине видел на аэродроме, имен и фамилий не знаю, остальных вижу впервые.

— Товарищи командиры, кто-нибудь из Вас знает подследственного?

— Я знаю, это-сержант Сухов, чего он придуривается, и меня не узнает, мне не понятно.

— И мы его знаем, больше года служит у нас в полку. 13 сентября в составе пары улетели на разведку. На аэродром не сели, через час мы оттуда начали эвакуироваться. Немцы прорвались. — сказали ещё пять человек.

— Куда летел Сухов?

— К Киеву.

— Подследственный, вы с парашютом в последние дни прыгали?

— С момента расстрела не прыгал. До этого — не помню.

— У Вас на плечах следы от лямок парашюта.

Я расстегнул ворот гимнастёрки, на плечах были синяки.

— Когда с-1 открываешь на пикировании, такие синяки бывают. — сказал кто-то из лётчиков.

— Подследственный, Вы прыгали с парашютом?

— Не знаю!

— У Вас на гимнастерке следы крови нескольких человек.

— Я уже Вам рассказывал, что вылез из могилы, настоящей, после этого убил двух полицаев и четырёх немцев. Одного лопатой, остальных ножом.

— Выйдите, товарищи. А Вы, капитан Коробков, останьтесь. Это Ваш человек?

— Да, был у меня в эскадрилье и в полку.

— Он — хороший лётчик?

— Так себе. Молодой ещё.

— Он мог поднять в небо двухмоторный самолёт и посадить его?

— Вряд ли. Впрочем, жить захочешь, и не то сделаешь.

— Вы привезли, как я Вас просил вещи подследственного?

— Да привез, вот они в пакете.

— Позовите остальных.

Вошли те же лётчики. Капитан ГБ выглянул из кабинета и кого-то позвал. Вошёл проводник с собакой. Ей дали понюхать вещи из пакета, и она выбрала меня.

— Возьмите, сержант. — Следователь протянул мне документы и пакет с вещами. — Забирайте его, капитан.

— А пистолет его где?

— У него был только трофейный «Парабеллум», и кинжал эсэсовский.

— И пулемёт. Товарищ капитан госбезопасности, а разрешите кинжал забрать. Удобная вещь.

— Символика там неподходящая, сержант. — Он открыл стол и вытащил моего спасителя.

— Он мне жизнь спас, а символику я уберу.

Капитан качнул нож на руке: «Ладно, уговорил!» — и протянул мне его.

В полку я пробыл не долго: полк воевал плохо, его постоянно штурмовали, сожжено много машин. «Безлошадных» очень много, а меня, с моими «странностями», встретили хорошо, но потом все отгородились. Каждый понимал, что мне просто повезло, а у них это может не получиться. Я свободное время между дежурствами по аэродрому проводил в тактическом классе, уча матчасть, и в рощице, где оборудовал что-то вроде спортплощадки. У Сухова оказались дряблые мышцы, и у меня не всегда хватало сил, чтобы выполнить обычные для меня упражнения. Первого октября меня вызвал и.о. командира полка капитан Коробков и отдал мне предписание прибыть в Ейский учебный авиаполк. Выпроваживая меня из хаты, где располагался штаб, он сказал, чтобы я не рассчитывал на то, что вернусь в 12 полк. «Ребятам ты, после возвращения, совсем не нравишься. Я понимаю, что пройти через расстрел и выжить, это тяжело, Костя, но твоё присутствие в полку давит на всех. Даже на меня. Наверное, потому, Костик, что я бы остался в той могиле. Извини!» Пожал ему руку, подхватываю вещмешок, выхожу за КПП и сажусь в полуторку до Белгорода. Там в поезд и в Ростов. Оттуда в Ейск. Поезд долго колбасил по каким-то полустанкам. В Ейск я прибыл ночью. Комендантский час. Хорошо, что меня прямо в вагоне сагитировала проводница вагона пойти к ней переночевать. Причём, без всякой задней мысли. Дома у неё были дети, мать, свекровь. Мужиков никого не было. Все на фронте. Разбудили меня рано, и я пошёл пять километров до аэродрома. Много патрулей.

Учебный полк располагался в землянках на самом краю аэродрома. Мои документы посмотрели, посмотрели на меня и зачислили в штурмовую эскадрилью.

— Я, вообще-то, истребитель. Может быть, сразу в пехоту? Всё толку больше будет.

— И пойдешь!

— Я, так с удовольствием!

— Ты чего, сержант, выёживаешься, как муха на стекле? Тебе сказали куда идти, туда и иди.

— Так я ведь тоже могу послать.

— Ты — меня?

— Запросто. Я — истребитель. И у меня в предписании написано именно это. (Все знали, что за 10 боевых на Ил-2 давали Героя Советского Союза, но, Героев не было, потому, что летали без прикрытия.) Я на фронте с 22 июня.

— Ну, раз так, пойдём, поглядим, что ты можешь, сержант.

Старлей Герасимов предложил драться на Як-1, но, согласно книжки, я на нём ещё не вылетал, поэтому сошлись на И-16. Он подсунул мне самую убитую машину. Она брызгала маслом, заедал механизм шага винта, но, я — пилотажник. Из меня истребитель, как из моей бабушки — футболист. А вот высший пилотаж — это моё родное. Кстати, как оказалось, это в моё время меня бы сбили в пять секунд! А здесь, главную роль играла стрелковая подготовка, в сочетании с умением держаться в строю и высшим пилотажем. Причём, именно в этой последовательности. А стрелять по движущимся мишеням я умею профессионально. В результате, старлей сорвался в штопор, несмотря на более мощную и новую машину. А я зашёл ему в хвост. А сбросить меня с хвоста он не сумел.

После приземления он зло спросил:

— А какого чёрта тебя сюда прислали?

— Чтобы не напоминал людям о том, что немцы нас расстреливают. На земле. Видишь? — я показал ему шрам на голове. — Под Киевом меня расстреляли. Они мне должны, много.

— Ладно, сержант. Пойдёшь во вторую, на Яки. Там, хотя бы, УТИ есть.

— Разрешите идти?

— Иди! Э… Постой! Тебя зовут как?

— Костя.

Я отучился до самого падения Ростова. А там, сформировали курсантский батальон и бросили нас останавливать Клейста. Свежесформированный курсантский батальон послали под Султан-салы против эсэсовской дивизии «Лейбштандарт Адольфа Гитлера». Хорошо, что по дороге нарвались на, расстрелянную с воздуха, пулемётную зенитную батарею. Из 12 строенных ДШК, четыре установки были исправны, с остальных мы сняли всё исправное. В одной из машин нашли четыре станка для пулемётов и много боеприпасов. Боеприпасы погрузили на единственную исправную машину. Курсанты матерились на меня, возник маленький скандал, который разрешил комиссар батальона старший политрук Пименов, который назначил меня командиром пулемётного взвода. Мы отстали от батальона в ожидании четырёх газиков, необходимых для перевозки установок ТКБ-149. Машин не дождались, так как я «оживил» имеющиеся машины. Лишь к вечеру завершили 20 километровый марш к Султан-салы. Позицию батальон выбрал неудачную: небольшой пригорок закрывал большую часть танкоопасного направления, а где-то неподалёку урчали моторы немецких танков. Сказал об этом командиру батальона, и предложил отойти на 500 метров назад.

— Воевал? — послышался вопрос комиссара.

— Приходилось. — ответил я и подошёл к карте. Набросал позиции батальона, отдельно указал позиции своих отделений.

— Но нам приказали…

— На этой позиции нас сомнут через 15 минут. — хмыкнув, командир вызвал командиров рот. А я побежал во взвод. Всю ночь рыли окопы, ходы сообщения, маскировали позиции и набивали патронные ленты. Под утро собрал наводчиков.

— Утром нас атакуют танки. — у ребят вытянулись лица.

— А что мы можем, против танков?

— Можем перебить гусеницы, разбить прицелы, поразить танки в корму. Основное: гусеницы. А уж как развернётся, бить под ходовую. И, командирам расчётов, следить за воздухом. Задачи ПВО с нас никто не снимал. Второе: командные пункты, пулемёты и наблюдатели. Их необходимо выбить ещё до начала огня по танкам. Дистанция эффективного огня по бронетехнике — пятьсот метров. Это линия наших брошенных траншей. До этого вести одиночный или короткий огонь по обнаруженным позициям миномётов, пулемётов и наблюдателям. Наступать будут эсэсовцы. Вояки они серьёзные, но, и они смертны. — я показал свой кинжал.

В 8.30 немцы открыли ураганный огонь… По нашей старой позиции. И пошли в атаку. Мне пришлось сменить одного из наводчиков, который отчаянно мазал: не мог ввести коррекцию в малознакомый ему оптический прицел установки. Настроив наводку, снял наблюдателей на колокольне. Но, получилось несколько поздновато, танки перенесли огонь на наши позиции. Двигались они медленно, стараясь не потерять пехоту, которая вязла в грязи. Один из танков застрял, но, продолжал вести огонь. Я прошёлся из трех ДШК по башне. Танк замолчал, и перестал вращать башней. Выскочившего из него немца, я срезал короткой очередью. Остальные танки продолжали вести огонь из пушек и пулемётов. Батальон молчал, лишь изредка раздавались очереди ДШК. Танки и пехота перевалили через нашу бывшую позицию и, в этот момент, наводчики ДШК ударили по гусеницам. Три из оставшихся 23 машин крутнулись и через минуту загорелись. Остальные танки остановились, и начали пятиться назад. Видимо, на колокольне был командный пункт, и немцы потеряли управление боем. Немцы отходили, а мы начали менять место. Запасные позиции были вырыты ещё ночью, вместо сна. После новой артподготовки немцы пошли снова в атаку. Я показал расчёту, во что превращён наш старый окоп. И послал туда подносчиков быстренько его поправить. Пока немцы шли до старых позиций, мы молчали, немцы могли повторить артналёт. Лишь самый левофланговый пулемёт бил короткими куда-то по сараю, и поджёг его. На этот раз три немецких танка застряли в грязи, так как поле оказалось уже изрытым гусеницами. Пехота шла впереди танков, а танки остановились на непонравившемся мне пригорке, и поддерживали пехоту огнём. Все 16 машин встали, как подвижная батарея и вели огонь. Опять досталось основной позиции. Но мы огня не открывали, дождались переноса огня на линию траншей, и только после этого открыли огонь по пехоте. Одна установка обстреливала танки. Немцы залегли, и, огрызаясь огнем, начали отползать к старым окопам. Я бил под башни танков и по приборам наблюдения. Оптические прицелы на 4-х установках позволяли быстро выводить приборы из строя. Но, и нам досталось от огня противника. Появились раненные и убитые. В итоге, немцы опять отошли в село. Через некоторое время мы увидели три девятки «Ю-87» под прикрытием всего 4 мессеров. Навстречу им шло две тройки МиГов и тройка «Ишачков». Курсанты, мать их!!! повылазили из щелей посмотреть воздушный бой. Батальон понёс большие потери, мой взвод потерял две установки из четырёх, сбил 4 «юнкерса». Слабое утешение, тем более, что начали заканчиваться патроны к пулемётам. После того, как отбили немцев в третий раз, они прекратили атаки, оставшиеся танки зарычали двигателями и ушли налево, видимо, там у немцев успех, а нас оставили на съедение авиации и артиллерии. Ночью пришёл приказ отходить к Большим Салам. Автомашин у нас не осталось, оставшиеся две отличные установки пришлось подорвать, сняв с них пулемёты и прицелы. Командир батальона пополнил взвод людьми: вооружение у нас тяжёлое, и боеприпасы тоже. Вот такой вот первый день в пехоте. В ней я провёл три месяца.

2

В середине февраля пришёл приказ: всех лётчиков направить обратно в ВВС. Опять собираю манатки, и в Баку. Эх, был бы офицером, гульнул бы, тем более, что деньги у нас водились. Не совсем законные, но настоящие и много. В степи нашли. Когда наши Ростов освобождали в разбитой немецкой машине. Оставили себе по чуть-чуть, а остальное — сдали. Там много было. Опять учебный полк Закавказского фронта. Нас начали переучивать на «аэрокобру Р-39». Первое, что я у неё обнаружил, был коллиматорный прицел с автосчислителем. Это потом «кобру» упростили и удешевили. А первые партии шли в полном комплекте. Но, для большинства лётчиков, с незаконченным средним образованием, понять, как устроена «эта херовина», как объясняли им такие же инструктора, оказалось не под силу. Зная это обстоятельство, первое, что я сделал, это снял с разбитой курсантом «кобры» прицел и вычислитель. И положил его к каптёрку. Запас задницу не травмирует. В марте приехали «купцы», и поехал я аж на Карельский фронт в посёлок Шонгуй. С наступлением весны, как только подсох аэродром, мы встали на боевое дежурство. В полку было 16 «кобр», и 11 «Киттихауков». Там и состоялся мой первый бой.

Группу вёл командир полка майор Георгий Рейфшнейдер. Отличный мужик, как только я приехал в полк, он сказал, что в гвардейском полку лётчиков — сержантов нет, поэтому направил документы на звание младший лейтенант. Мне устроили четыре провозных, прежде, чем поставить меня в строй. И вот идём бомбить «Хебухтен», сопровождая девятку СБ. Из-за плотной облачности, командир эскадрильи СБ отказался идти на «Хебухтен», зашёл на Титовку и отбомбился там. На отходе подоспели «мессершмитты» с «Хебухтена». Несмотря на то, что нас было больше, мы оказались в совершенно невыгодном положении. Пришлось отсекать огнём атаку 4 «мессеров» на наши бомбардировщики. Во втором бою меня ранили. Мне пришлось подставить свою машину под огонь, чтобы прикрыть моего ведущего: лейтенанта Миронова. Сел дома, но правый бок оказался пробит в двух местах. Я очутился в госпитале в Ярославле. После госпиталя оказалось, что в списках действующих, мой полк не значится, убыл на переформирование и «исчез» из сводок. Меня направили в 129 учебный полк. Опять Баку. Встретили меня, как родного! Здесь и появился молодой крепко скроенный коренастый старший лейтенант Покрышкин из 16 ГИАП. Так как я был уже гвардейцем, меня отобрали в учебную эскадрилью, которой командовал Покрышкин. Нас было 16 человек, мы должны были пополнить 16 полк, который переучивался на «кобры Н». Меня спросили только на каких «кобрах» летал. Всё остальное никого не интересовало. Ещё два месяца мы изучали строи, действия в паре, четвёрке и в восьмёрке. Ничего нового Покрышкин не показывал. Он больше бегал в соседний медсанбат, где познакомился с молоденькой медсестрой. А мы летали друг с другом. На самом деле, во всех полках было именно так. К молодёжи относились несколько равнодушно, так как выживаемость молодёжи была очень низкая. К этому привыкли, и «старики» надеялись только на себя. Отбирали себе лучших ведомых, и действовали от пары. Остальные должны были их прикрывать. Я, как самый младший по званию в эскадрилье, моё лейтенантское звание где-то «потерялось», тащил на себе почти все дежурства в эскадрилье, плюс полёты, на которые меня подменяли. Я не выпендривался, и вёл себя соответствующе. Лишь один раз командир поинтересовался, почему я воюю с 41 года, а у меня так мало боевых вылетов.

— Так сложилось, товарищ старший лейтенант, я с сентября 41-го «безлошадный» и переучиваюсь.

Он хмыкнул, но на моей дальнейшей судьбе это никак не отразилось. По прилёту в полк я остался во второй эскадрилье, которой командовал Покрышкин. В феврале начались боевые вылеты, но они проходили спокойно. Мы барражировали над Таманью, иногда пугая разведчиков немцев. Я был ведомым у старшего лейтенанта П. В один из дней, он бросил меня, и ушёл со снижением вниз, когда нас атаковали 4 «мессершмитта» над Цемесской бухтой. Я сразу уловил момент, что у меня полная задница. Был вынужден уклоняться от атаки, а когда оторвался от пары «мессеров», то не увидел ведущего. На позывные он не откликался. Я облегчил винт и стал набирать скорость с лёгким пикированием, одновременно докладывая «Тигру», что остался один и прошу помощи.

— Сухой, я — Тигр. Держись, сообщил тринадцатому, они на подходе.

Я показал свой лучший пилотаж: «кобра» вертелась, как уж на сковородке, а я потихоньку сваливал «мессеров» вниз, где мог с ними потягаться на равных. Они увлеклись атаками, ведь я был один, они разделились и пытались подловить меня на выравнивании и зависании. Но, я крутил всё слитно и ни на секунду не выпускал из виду обоих ведущих. Видимо, мне повезло, так как ведомые следовали чётко за ними, и не стремились атаковать меня самостоятельно. На одном из боевых разворотов, в прицеле мелькнул «мессер», я ударил из всех стволов, но через долю секунды перевернулся и ушел на косую спираль, так как сзади заходила вторая пара, этот манёвр «мессер» выполнить не может. Сорвав атаку второй пары, пошел в лобовую на первую. Опять короткая очередь и крутой вираж влево: у кобры двигатель в центроплане и виражи вправо или влево у нас почти не отличаются, не то, что у «мессера». Из виража ухожу в косую петлю, и, из перевернутого положения, вновь атакую ведомого первой пары. Он вышел из боя, сильно дымя, но мне не до этого, сверху валится вторая пара. Выполняю змейку, сбивая прицеливание, когда подходят на дистанцию открытия огня, кручу опять влево от них. Перегрузка просто раздавила меня, но, в этот момент сталкиваются два «мессера», я ухожу вверх с переворотом, и, из полупетли, атакую ведомого второй пары. Он загорается и выпрыгивает, а я догоняю дымящего и подбитого ведомого первой пары, и расстреливаю его до взрыва.

— Тринадцатый, я — Сухой, точнее, мокрый, иду домой.

— Сухой, я тринадцать. Нам ещё восемь километров. Где противник? Вопрос.

— Кончился.

— Ушли? Вопрос!

— Нет.

— Как ты? Вопрос!

— Иду. Вас вижу.

Они сходу развернулись и выстроились этажеркой возле меня. Мы дошли до Краснодара, там ребята расступились, уступив мне очередь на посадку. Я притёр «кобру» и зарулил на стоянку. Прямо напротив меня тормознул Саша. Открыв левую дверь (это было не принято, и сулило крупные неприятности из-за суеверий, но я был слева), он выскочил на крыло, спрыгнул с него и кинулся к моей машине. У меня не было сил открыть дверь, пальцы срывались. Покрышкин снаружи отщёлкнул замок и уставился на меня. Я был залит кровью: на предельных перегрузках лопнули сосуды в носу, вся гимнастёрка была уделана кровью. Саша хлопнул мне по щекам, потом, видя, что я живой, и, просто, у меня идёт кровь носом, ткнулся мне в плечо очками и лбом. А потом заорал: «Я убью его!» и рванул из кармана куртки пистолет, спрыгнул с крыла и побежал к ближайшему капониру. Его насилу поймали и отобрали пистолет. Я в этом участия не принимал, а мокрым полотенцем вытирал лицо и пытался вылезти из машины. Через некоторое время все лётчики эскадрильи, кроме моего ведущего, опять собрались у моей машины. Григорий, мой техник, принёс другую гимнастёрку. Я вылез из кабины и очухивался после вылета. Дня три придётся посидеть на земле: один глаз заплыл и ничего не видит. Внутреннее кровоизлияние. Возле меня суетился полковой врач. Подошёл комэск.

— Что с ним?

— Кровоизлияние в глаз на отрицательной перегрузке. Несколько дней летать не сможет.

— Ранен?

— Нет.

— А кровь откуда?

— Из носа. Тоже из-за отрицаловки.

Тут села «кобра» и появился комдив Дзусов, «Тигр», он наблюдал весь бой, и прилетел выяснить обстоятельства. Саша откозырял и доложил, старший лейтенант П. бросил ведомого, когда их атаковала четвёрка «мессершмиттов», что это не первый случай его трусости, и что он требует суда над ним. Начальство отошло в сторону, а мне продолжали прикладывать лёд на глаз, а техники замывали кабину «кобры». Подошёл полковник Дзусов.

— Сержант! Много дыр привёз?

— Товарищ полковник! Мне звание младший лейтенант присвоили в 19 ГИАП ещё в мае прошлого года, но приказа до сих пор нет. Как и дырок в корпусе.

— Ни одной? — спросил он у Покрышкина.

— Всей эскадрильей смотрели, товарищ полковник. Ни одного попадания. — ответил Покрышкин.

Дзусов внимательно посмотрел на меня.

— Молодой, говоришь? — и подал мне руку.

Через день, ко мне в медсанчасть зашёл Саша.

— Как дела, Костик?

— Легче уже, не так глаз болит.

— С По-2 справишься?

— Наверное.

— Слетай в Моздок и подбери себе ведомого.

Привилегию подбирать себе ведомого имели только «старики».

Через два дня пришлось проставляться: Вершинин присвоил мне звание лейтенанта. Заехал на попутках в Краснодар, купил 4 бутылки водки, большую бутыль вина и поросенка. Бросил покупки в мешок и вышел голосовать на КПП. Очень милая регулировщица быстренько тормознула мне машину до Карасу. С повязкой на глазу, я выглядел как герой романа Стивенсона, а вместо попугая у меня был поросёнок, который повизгивал в мешке. Пошел к тёте Поле, нашему повару, попросил приготовить для второй эскадрильи. Наши были на вылете, а я прохлаждался из-за глаза. Вечером, когда вся эскадрилья собралась за общим столом, тётя Поля вынесла поджаренного поросенка, а девочки-официантки — дополнительную водку в стаканах и стаканы для вина. Я извлёк из-под стола домашнее вино. Шум и аплодисменты, одобрительные выкрики, всё слилось в сплошной «гвалт в эфире». К нашему столу подошёл сам Павел Павлович Крюков, самый старший в полку лётчик, штурман полка. Он и Покрышкин — ветераны 55 полка, теперешнего 16 гвардейского. Их всего трое в полку из первого состава, ещё и, практически нелетающий, подполковник Исаев. Остальные из второго и третьего состава. А первый состав либо погиб, либо пошёл на повышение в другие полки и дивизии. Но Крюков официально не был лётчиком, он — самоучка, а Покрышкин здорово не ладил с Исаевым, и был под следствием. В общем, всё как у меня: самоучка и подследственный. Только это у меня в одном флаконе. И, конечно, получить поздравления от таких людей в день получения первого офицерского звания было очень приятно. Долго посидеть не удалось: нас разогнал Исаев, пригрозив мне пальцем. Продолжили в эскадрилье, прихватив с собой остатки.

На следующий день мне удалось упросить врача подписать разрешение на вылет. И я встал в строй на разводе. Так как за мной закрепили 17-ю машину, я установил на неё прицел британской «кобры» и вычислитель, пока бездельничал.

На разводе попал во второе звено к Речкалову, ведущим второй пары. Командир у меня спросил:

— Как твой ведомый? Удержится?

— Голубев-то? А чёрт его знает. Пилотирует он нормально. В ЗАПе наблюдал. Вместе не летали.

— Присмотри за ним! И предупреждай почаще, что делаешь. Сам знаешь, что в бою он видеть ничего не будет. Вы в прикрывающей группе. Следи за хвостом сам.

— Есть.

— Речкалов! Второе звено не слётанное, так что особо резко не пилотируй. Голубев ещё совсем зелёный.

— Понял, командир.

— Всё! Идем на Крымскую! Вторая четверка взлетает через пятнадцать минут после моей. По коням!

Отойдя от штаба, он добавил Речкалову:

— Взлетай через 7 минут, Гриша! Идем за Крымскую, встречать бомбёров будем над морем. Я сделаю круг, подожду тебя.

— Сухов, слышал? — спросил меня Речкалов. Я мотнул головой.

Первое звено попарно рванулось в небо. Слежу за форточкой у Речкалова. Исаев после развода обычно оставляет за себя Крюкова или Матвеева, и уходит добирать в хату. Но, на всякий случай, мы не пользуемся Р/С. Пять минут, форточка захлопнулась: «К запуску.» Две минуты на прогрев, взлетаем с места. Пошли в набор. Набрали 4000, идём к Крымской. Пока по станции не сказано ни слова. Голубев уверенно держится за мной.

— Девятнадцатый, плюс один!

— Понял, тринадцатый.

Речкалов пошёл наверх, мы идём за ним. Покрышкин нас уже видит и выстраивает этажерку. Проходим Крымскую и следуем в море. Навстречу нам выплывают 4 девятки «Ю-87» без прикрытия. И у меня появляется возможность пристрелять пушку. Разворот и четверка Покрышкина атакует первую девятку. Мы следим за воздухом. Я зашёл в три четверти, как предписано в прицеле, внес размах крыльев Ю-87 в прицел: 13.8, крутанул маховик, обжав Юнкерс. Нажал захват. Затем его длину: 11.1, ещё раз обжал Юнкерс. Нажал захват. Готово. Ждём, когда заморгают оба кольца. Но головой верчу, могут появиться «мессера». Моргнуло — выстрел. Бью одиночным. Попал! Да ещё с такой дистанции!!! Ай, да прицел! Короткая! Готов!

— Сухой! Ты чем занят? Вопрос!

— Пушку пристреливаю.

— С такой дистанции? Ты сдурел, подойти и бей в упор!

— Не могу, тринадцатый, я Вас прикрываю.

— Вот и прикрывай, и не майся дурью! Смотри-ка! А ведь сбил! А ещё можешь?

— Восемнадцатый, Сухому. Прикрой, атакую.

Так как машины однотипные, то вводить цифры больше не надо. Только обжимать и нажимать захват. Сбил ещё два, после этого девятка ушла в пикирование, сбросив бомбы в море. Покрышкин заставил сбросить бомбы первую девятку, ушёл ко второй, а нас послал к третьей, оставив сзади пару Речкалов-Труд. Я ударил по ведущему, он, получив снаряд, сразу повёл девятку вниз. Ладно, ушёл, значит ушёл. Под занавес, Саша дал возможность пострелять и последней паре. И Труд, и Речкалов, сбили по Юнкерсу. Все! Сбор! Следуем домой, но, навстречу нам идут 12 «мессеров». Сбрасываю настройки прицела, обнуляя их. В «собачьей свалке» они ни к чему. Просто не дадут времени для этого. Но, Покрышкин не хочет связываться с «мессерами», предложив им тактику срыва их атак и оттягивания на свою территорию. Тем не менее, сам Покрышкин сбил или повредил один из них, скорее всего, ведущего, потому, что после этого от нас отстали.

После посадки Саша идёт ко мне разбираться. Я его понимаю: он лез под огонь стрелков, а тут какая-то сволочь бьёт «Юнкерсы», не входя в зону поражения их пулемёта! Нахал!

— Эй, Чингачгук Большой Змей, Зоркий Глаз! Какого хера! Как ты с такой дистанции попадаешь?

— У меня прицел с первых кобр.

— Каких?

— С английских Р-39D. Я начинал на них.

— А у нас?

— Такой же, но сняты несколько приспособ, которые поправки считают.

— Твою мать! — выругался Саша. — А почему сняты?

— Насколько я знаю, никто толком не мог объяснить, как этой штукой пользоваться и для чего она. И, главное, по бомбардировщикам она работает, насколько ты видишь, а перед боем с истребителями, её надо обнулять. Эффективно он работает по истребителям, когда надо прикрыть собственные бомбардировщики.

— То есть, надо всё время возиться с прицелом? Так, что ли?

— Ну да.

Покрышкин почесал затылок.

— Да, наверное, это не вариант. Хотя, в данном случае, когда нет прикрытия, очень качественно работает.

— Ну, или когда кто-то отвлёк истребители.

— А вот это — хорошая идея. А ты где его взял?

— В Баку. Там было 12 таких машин у курсантов. Наверное, так и лежат на местном «кладбище». Били их часто.

— Надо Жмудя направить в Баку, пусть покопается. Ладно, пошли обедать, Зоркий Сокол! С тебя причитается!

— Ну, у тебя всё равно больше!

— Ты на мою машину посмотри! Научишь пользоваться?

— Конечно!

Вот зараза! Сменил мне позывной на «Сокола»!

Инженер полка Жмудь съездил в командировку в Баку, привёз три вычислителя и два прицела, но, ни один из них к друг другу не подходил по номерам. А изготавливались они «парой», иначе вычислитель давал большие ошибки. Помучавшись пару недель и поняв тщетность наших усилий, мы их сняли с машин, и дальнейшая судьба приборов мне была неизвестна. Дело в том, что 129 учебный полк перебазировался в Ханкалу, в Грозный, и «кладбище» отправили на переплавку, вместе с уникальными прицелами. Их никто снять не догадался.

Наш «батальонный комиссар» дочирикался! Формально, мы не выполнили приказание. Над Крымской мы не были. Какой-то пехотный начальник позвонил спросить: «Где воздушное прикрытие?» Поэтому сразу после обеда нас построил Исаев и начал нас песочить, обещая отдать под суд за невыполнение приказа. Так разошёлся, что не заметил, что сзади подошли Вершинин, Науменко и Дзусов. Эскадрилья провела самый удачный бой за всю историю советской авиации. Четверка Покрышкина сбила 16 бомбардировщиков. Я завалил трех, и два у Речкалова с Трудом. Плюс «мессер» Покрышкина. Целый полк «Юнкерсов» пошёл на дно. Приезжает начальство поздравлять лётчиков, а только что проснувшийся, с мятой рожей, «батальонный комиссар» грозит трибуналом участникам боя.

Оттрахало его начальство прямо при нас. Саша ещё вставил, что вместо того, чтобы действовать кулаком, Исаев, для отмазки, посылает четверки, которые меняет каждые полчаса. Впустую жжем топливо, и реально ничего сделать не можем. Немцы присылают двенадцать-двадцать «мессеров» для расчистки неба, а потом приходят «Юнкерсы», и свободно работают по пехоте. В общем, Исаев пошёл собирать вещи. И.О. командира стал Покрышкин, получивший тут же капитана. Полк был маленький: две эскадрильи по 8 самолётов. Саша тут же пристал с этим вопросом к Вершинину, сказав, что в ЗАПе без дела стоит ещё 16 самолётов и 24 лётчика. На волне успеха нам разрешили их забрать.

«Кобра» Саши была повреждена, и он, жутко довольный назначением, подошёл ко мне и попросил мою, чтобы слетать в Моздок.

— Да, бери. Только не крути ничего.

— Да нет, конечно, я туда — обратно.

Он улетел, а мы грели пузо на солнышке, так как начальство освободило нас на сегодня от полётов. Возвращается Саша, подходит к нам. Он теперь «большое начальство», поэтому мы встаем и приветствуем его.

— Костик! У тебя не «кобра», а сказка! Движок — просто шепчет, управление мягкое, без люфтов. Станция не шипит. Это у тебя Черемис так работает?

— Нет. Он только масло и топливо меняет. А остальное — ручками, ручками.

— Сам ковыряешься?

— Ну, да. Коня, трубку и жену не доверю никому. Поэтому все регулировки и расположение приборов управления я подгонял под себя. Я считал, что тебе, Саша, будет неудобно в ней, я ведь выше ростом.

— Ну, да, немножко высоковато стоит ручка управления оборотами. А что? Она двигается?

— Конечно.

Меня потащили к машине, пришлось показывать точки регулировки, все попробовали настройки, а потом, когда я раскрыл двигатель, все недоумённо уставились на охладитель воздуха.

— А это что за хрень? Откуда это? Где-то я видел эту штуковину!

— Это выброшенный с камбуза холодильник, который я переделал для охлаждения воздуха и всасывающего коллектора.

— Зачем?

— Форсировал двигатель. Холодного воздуха в цилиндр помещается больше, чем горячего, и можно сжечь больше топлива. А это — 40 сил, минимум.

— Теперь понятно, почему немцы тебя сожрать не смогли. Голова!

— Ну, положим не в этом дело, хотя… Ладно, фигли-мигли, пошли отдыхать. Хватит на сегодня по машине прыгать.

Вторым фактором, вызывавшим недоумение, были мои ежедневные две пробежки на большое расстояние, гимнастика, как они считали, и метание ножа. И то, что эсэсовский кинжал постоянно был со мной: специальный карман был пришит к правой штанине комбинезона, в котором я летал. Но, свою историю с расстрелом я никому не рассказывал, памятуя о 12 полку.

Через 10 дней начальство снова собрало нас в клубе станции Карасу. Особо торжественный момент: у нас в полку сразу два Героя! Крюков и Покрышкин. Причём, вручали им ордена и медали в день публикации Указа. То есть, начальство всё знало и готовилось заранее. Но нам не сообщали об этом. Кроме того, большой группе лётчиков также были вручены ордена по итогам трехмесячных боёв над Голубой Линией. К 24 мая бои, в целом, закончились. Немцы изредка ещё предпринимали попытки налётов на наши войска, но прежних, массированных ударов уже не было. Мы перемололи немецкий воздушный флот. Меня тоже не обошли с наградами: я получил два ордена: один за бой с четвёркой «мессеров»: «Слава 3 степени», второй за 7 сбитых — Красное Знамя. По итогам боёв наш полк стал лучшим полком ВВС. Вершинин Саше при всех сказал: «Капитан, это — за прошлые бои! Возвращаем то, что ты должен был получить год назад. По нынешним итогам — всё впереди! Готовь дырочки!». К сожалению, не все награды были вручены: четверых лётчиков уже не было, четверти полка: Фадеев, Вербицкий, Овчинников, Островский ушли в свой беспосадочный полёт на Кубани.

3

Затем полк вывели на отдых и профилактику. Лётный состав отправили в Ессентуки, а техсостав занимался обслуживанием, заменой двигателей, пушек, колёс и профилактическим ремонтом самолётов. Обычно это занимает полтора-два месяца. Но, я впервые попал на такой отдых за два года войны. Деньги у нас имелись, но, каждый занимался тем, чем хотел в Санатории ВВС. Единственное, о чём предупредили заранее, что после оккупации, ситуация с венерическими заболеваниями весьма серьёзная, поэтому… и развели бодягу на несколько часов: «Гонококк, возбудитель гонореи, проникает…» Мы, конечно, похохотали всем полком, тем не менее, за подобное «приключение» светил трибунал и штрафбат: преднамеренное членовредительство с целью уклониться от службы. Нехорошая статья. И применялась. А точная какая! Члену и вредит! Тем не менее, дело молодое, весёлое. В общем, без особых проблем обошлось. Единственно, как-то в компании возвращались с танцев из другого санатория, пришлось немного подраться с местными. Тогда до «моих» дошло, что я вовсе не гимнастикой занимаюсь два раза в день. Пристали, как банные листы, научи, да научи. Удалось отвертеться, дескать, этим надо с детства заниматься, а так — бесполезно. Парнишки у нас горячие, головы устроены своеобразно, поэтому, не стал я заморачиваться с боевым самбо и карате. Ну и, последнее: мелькнула какая-то рожа, которую я где-то видел. Потом исчезла. Вечером я прибежал с пробежки, причём поздно: ко мне ещё девица приклеилась. Готовилась стать разведчицей. Мы с ней дополнительно пару кругов нарезали. Заодно и поболтали. Вхожу в номер, сидит Саша.

— Привет! Что-нибудь случилось?

— Привет! Да нет, ничего серьёзного. Ты Иваницкого из 12 полка знаешь?

— Честно? Не шибко помню. Белобрысый такой?

— Нет, брюнет. Он о тебе странные вещи рассказывал сегодня: дескать, ты — расстрелянный, и ни хрена не помнишь. И кинжал с собой таскаешь.

Пришлось Саше рассказать. Он сидел, зажав руками голову, слушал.

— Всё, Костя! Хватит. Не надо подробностей. Я всё понял. Это тебя, поэтому, держали вдали от фронта?

— Наверное.

— Если бы не знал, что ты вот такой мужик, делал бы то же самое. Давай мы никому об этом не скажем.

— А я молчал, Саша.

— Вот и молчи! А я скажу, что Иваницкий — трепло.

Мы промолчали, но в середине июля зенитки повредили самолёт моего ведомого Жоры Голубева. Он сел за линией фронта на брюхо. Рядом — большое поле. Я выпустил шасси и пошёл на посадку. Я его вывез, но в полку Жора рассказал, как это было.

— Я упал на заросшее поле возле леска. Надо мной прошёл «кобрёнок» Константина Васильевича, помахав крыльями. Смотрю, он шасси выпускает и пошёл на посадку на соседнее поле. Оно — через лесопосадку от меня. Я кинулся туда, а навстречу мне 6 немцев выходит. Пять автоматов и маузер. Довольные, суки. Ржут и надо мной потешаются: бьют под ноги короткими очередями. Заставили выбросить пистолет и поднять руки. Вдруг из-за кустов появляется Константин Васильевич. Без оружия. Глаза шальные. С губы слюна течёт. Морда довольная: что-то говорит по-немецки. Разбираю плохо, но что-то типа: «Ребята, как я рад Вас видеть! Давайте ещё по рюмашке!» Пятеро повернулось на него, а один меня на прицеле держит. Константин Василич подходит к ним. Те ржут, пальцами показывая на него. А второй рукой у виска крутят. И по горлу пальцем щелкают. Он подошёл вплотную и тут… Я не знаю, как это описать. Что-то вроде бесшумного взрыва! Сплошной каскад ударов и мелькания его кинжала. И потом его голос: «Чё выпучился, собирай оружие и магазины. Больше кина не будет! Бегом!» Мы перебежали к его «кобрёнку», он меня запихал на радиостанцию за сиденьем, и мы взлетели.

На следующее утро я, как обычно выбежал на пробежку, вдруг слышу: кто-то пыхтит сзади. Голову повернул: Жора.

— Константин Васильевич! Я с Вами! Разрешите?

Я снизил скорость, для него она несколько великовата. Мы стали заниматься вдвоём. И всю оставшуюся жизнь Георгий Голубев называл меня только по имени-отчеству. Плена боялись все.

Через несколько дней ранили Фёдорова, ведомого Саши. Он попросил у меня Жору, а потом стал летать с ним постоянно. А ко мне он привёл лейтенанта Сухова Константина Васильевича. Моего полного тёзку. Только года и место рождения у нас разные. Он — 23-го, а я — 21-го года рождения. Он мечтал стать морским лётчиком и заканчивал Ейское авиационное морское училище, в пятистах метрах от ЗАПа, в котором учился я в 41 году. Так же, как и нас, их сдёрнули в пехоту. Он воевал, рядовым, пулемётчиком. Затем вернулся в ВВС и попал в ЗАП, на Яки. Потом переучился на «кобру» и оттуда его забрали в Моздок. Он худенький, ниже меня росточком. Никак отъесться не может после голодухи в пехоте и на переучивании.

— Костик, поднатаскай его! Тебя всё равно никто толком прикрыть не может: твой «кобрёнок» обгоняет всех, и ведомый тебя просто связывает. Будешь летать на разведку. Командование просит данные по Крыму. Так что, один полёт в день. А в свободное время подтяни ему пилотирование. Договорились?

— Хорошо.

Я, действительно, отпросился в полк из Ессентуков, надоели танцы, пьянки, чужие постели, когда на утро не помнишь, как подружку зовут. Я уехал в Карасу и подготовил машину. Всё отполировал, все лючки загерметизировал. Обкатал новый двигатель. Привёл в порядок карбюратор. Облегчил, сняв всё лишнее и тяжелое: заменил крепёж электропроводки на шнурочки. В общем, машина была готова установить мировой рекорд скорости. Больше никто так свою машину не готовил. На дополнительный бак соорудил обтекатель. Хотя ПТБ мы практически не использовали. Их почти все выбросили или душ из них сделали. Мне поставили новую, более компактную радиостанцию, поэтому Голубев за креслом и поместился. И освободили место под установку фотокамеры. Я стал летать исключительно на разведку. Через некоторое время в полк прилетели испытатели и инженеры из НИИ ВВС, и на «кобрёнка» поставили высотный нагнетатель. Надпись: «Кобрёнок» и рисунок полосатенькой змейки с раздутым капюшоном, стали моим талисманом.

Вылеты на разведку вещь тяжёлая и довольно опасная. Я вылетал с закреплённым на груди автоматом ППС. Его рожки были уложены в нашитые карманы на бедрах. Потом Вершинин подарил мне свой маузер-автомат на 20 патронов. К нему подходили немецкие патроны от «шмайсера» и «Парабеллума». И на спине, в специальном кармане крепился аварийный паёк, прямо на парашюте. На такой высоте холодно, кабина кобры не герметичная, поэтому у меня был комбинезон с подогревом. Самую большую опасность представлял кислородный прибор. Если с ним что произойдёт, то… Ты даже этого и не заметишь. Как уснёшь. С утра, после пробежки, зарядки и завтрака, идёшь к «колдунам» — метеорологам за сводкой. Там собирают данные отовсюду и имеют, хоть и очень приблизительное, представление о погоде в районе. Дальше тащишься в штаб и связываешься с разведуправлением фронта. Они ставят приблизительную задачу и ряд запасных вариантов. Начинаешь планирование операции и подготовку карты полёта. Эта карта — секретна, поэтому готовишь её один, без штурмана полка. Идёшь к секретчику, он её кодирует и переправляет в штаб на утверждение. Оттуда дают только номера маршрутов и порядок предпочтений. После этого идёшь к «Кобрёнку», и начинаешь его осматривать и готовить. Вооружение с него почти всё снято: нет пушки и 4-х пулемётов. Только два носовых синхронных браунинга. Потом появляется Дашенька. Мы с ней целуемся. Она очень красивая девушка и мечтает стать моей женой. Она — укладчица парашютов. Мой парашют ежедневно переукладывается и просушивается, так положено из-за высотных полётов. Потом приходится идти к врачу, мерить давление и проходить медосмотр. Особенно внимательно он осматривает органы дыхания. Перед посадкой в самолёт подходит приборист КИПа с журналом, что проведена проверка кислородного прибора, влага удалена 99 % спиртом. Оба ставим свои подписи. Для него, если я уйду со связи без предупреждения, то есть потерял сознание из-за отсутствия кислорода, автоматом штрафбат. Этот спирт хранится отдельно от остальных и выдаётся под роспись. После прохождения всех процедур, запускаю двигатель, и «кобрёнок», помахивая вверх-вниз хвостом на неровностях, занимает место на старте. Добро на взлёт получено, взлёт и набираю высоту. Так как один, постоянно приходится осматриваться до высоты в 10000 метров. Выше немцев обычно нет. Они все машины с высотными движками держат на западе. Лишь иногда такие встречаются. В основном — «фоккеры». Они представляют для меня самую большую опасность. Мужики в полку посмеиваются, не верят. Им завалить «фоккер», как два пальца об асфальт, он на малых высотах вялый и не манёвренный, только пушек много. А здесь… Здесь они — короли! Кобра уступает им по манёвренности, но превосходит по высотности и скорости. Поэтому приходится постоянно крутить башкой. Сегодня я иду к Севастополю. Набрал 11000, «кобрёнок» характерно потрескивает топливными баками. За бортом — минус 55. Включил костюм и перчатки на обогрев. Помогает мало, но без этого совсем холодно, и увеличивается расход кислорода. Время от времени оглядываюсь. Как только появляется земля между облаками, нажимаю на спуск камеры. Прошёл над заданным районом, всё снял. У Херсонеса появляются два пыльных следа. «Фоккеры» взлетают. Начинают бить зенитки. Маневрирую, но помогает это мало. Бьют довольно точно, приходится постоянно менять скорость и высоту. Всё! Проскочил, набираю опять 11 тысяч. Но вот «фоккеров» я потерял из виду. Ищу их глазами. Наконец появляется инверсионная полоса сначала одного, потом второго «фоккера». Что-то они больно резвые. Прибавляю скорость. Оба на! А один забрался выше меня! Быть такого не может! Тем не менее. Второй пока ниже, но впереди меня! Скорее всего: А3/U7. Смотрю по таблице и ввожу в прицел его данные. Он тоже максимально облегчен, у него только две пушки. По дистанции стрельбы я его даже превышаю моими 50-калиберными браунингами. У них короткоствольная пушка. Произвожу захват цели. Заморгали кольца: даю длинную очередь, и смотрю за трассой. Есть, «фоккер» потерял часть обшивки и повалился вниз. Минус один! Теперь всё внимание назад. Давай, «Кобрёнок», тяни! Лапушка, солнышко! Змеёныш ты мой ненаглядный, ещё 20 км и можно будет сбросить ПТБ! Дистанция медленно, но всё-таки сокращается. Чуть наклонил нос. Скорость сближения ещё упала, но теряю высоту. Зажглась лампочка ПТБ, переключился на внутренние баки, нажал кнопку сброса. «Бах» — сработал пиропатрон! Самолёт рванулся вперёд. Я начал вновь набирать высоту. Бачок жалко!!! Такой обтекатель был! У, фриц чёртов! Опять выклеивать! Немец отстаёт, смотрю: он пошёл вниз. «Кина не будет!» Всё это слышал Вершинин. У меня приказ: разговаривать по рации, чтобы все знали, что я ещё жив. Поэтому в наушниках звучит его голос:

— Сокол, Горе! В точке М6 иди вниз. Тебя встретят! Молодец!

До неё ещё полчаса лёту! Прошёл над точкой, пошёл вниз. На несколько секунд оторвал маску от лица и вытер пот. Надо же, вспотел! А вот и наша восьмёрка! Ты смотри, сама сотка встречает!

— Сокол, сотке! Привет! Как оно?

— Бак пришлось сбросить.

— Понял! Там тебе баньку соорудили!

— Отлично, а то у меня всё изморозью покрылось. — Когда снижаешься с негерметичной кабиной вниз, всё заволакивает изморозь, приходится некоторое время идти по приборам, почему разведчиков и встречают. В этот момент мы ни хрена не видим и можем пропустить атаку. Всё! Касание, рулёжка, тормоз. Ласковые губы Дашеньки, забирающей парашют. Живой!

Банька!!! Промёрз я до костей! Лежу на средней полке, сил нет. Отхожу после полёта. Звал с собой Дашу, но она похихикала и не пришла. Дверь открывается, входит тётя Поля в длинной рубашке и шапке ушанке. В руке два веника.

— Костенька, давай я тебя попарю, сынок! Что за мытьё в одиночку!

— Ой, спасибо, тётя Поля!

Вот это да! Парит она просто профессионально! Куда там турецким мойщикам! Распарила меня до изнеможения, потом холодной водой окатила, перевела пониже, там намылила, растёрла мочалкой, всё смыла, а потом сделала мне просто потрясающий массаж. Растянула все мышцы, все суставы повыворачивала, шею мою бедную промяла так, что никаких хрустов не стало. Через час мы выползли на привалок у баньки. Она помахала кому-то рукой и нам принесли четыре бутылки ледяного темного «Бархатного» и раков.

— Ой, тётя Поля! Это просто сказка! А я звал Дашу из ПДС с собой, не пошла.

— Да дура она! Не понимает, что тебе не то самое нужно, а согреться да кости промять. Я слышала, как девчонки хихикали. Назвала их дурами, и пришла. Зелёные, ничего в этом деле не понимают. А у меня у самой Сашенька, сынок, сейчас на Севере летает. Да и самой приятно. Это вам, мужикам надо всё и сразу. А мы, бабы, и без этого можем своё дело сделать. Вон, пока тебя мыла да мяла, раз пять кончила, трусы пришлось менять! А спать с кем-то при живом муже — грех и грязь!

Я улыбнулся и поцеловал её за ухом.

— Щас как дам, охальник! А ты такой крепкий, с виду и не подумаешь. Одни мышцы! Мужик! Ладно, Костенька! Пойду я, надо закладку делать! Смотри, осторожнее там! — она показала на небо. — Ведь по ниточке ходишь. И с Дашкой осторожнее. С дерьмецом девка. Только, что красивая.

— Я знаю!

Дарью Михайловну я знал в другой жизни. Она была женой одного из крупных политначальников в ВВС. Вон он идёт, и даже не подозревает о своей судьбе. Но, на Дарью он и сейчас засматривается. Рогов у него будет! Как только за провода не цеплялись. Она была притчей во языцах всей воздушной армии. За что она с ним так жестоко поступала — не знаю. В те годы, меня это мало интересовало. Просто слышал разговоры матери, отца и других офицеров. Мы с ней познакомились в момент, когда я приехал из Ессентуков. Больше никого из лётчиков в полку не было. Мне понадобилось кое-что пришить к новой форме и новому комбинезону, и я, естественно, пошёл в мастерскую ПДС (парашютно-десантная служба), где были швейные машинки. Там и разболтался с ней. Отношения были цветочно-конфетные, я не сразу узнал в ней Дарью Михайловну. Она здорово изменилась впоследствии. При переходе к более серьёзным отношениям, мне была рассказана потрясающая по трагизму и слащавости история про несчастного погибшего лейтенанта, унёсшего с собой её девственность. На самом деле, она была ППЖ командира 66 полка, но, когда она перешла в атаку, и потребовала у него развода с его женой, он отказался. Возник небольшой скандал, который разрешил Вершинин, переведя её в наш полк. Если бы она сказала правду, я бы к ней по-другому бы отнёсся. Но, она предпочла ложь. Да и бог с ней. Ореол героя-разведчика скоро рассеется у неё в голове: мы не сбиваем машины сотнями, у нас приказ любыми средствами избегать боёв, даже, когда мы видим, что противник слаб и находится в невыгодном положении. Поэтому награды и денежные премии нам с неба не сыплются. А вокруг будет много молодых, способных и быстро продвигающихся по службе Героев Советского Союза. Всё-таки, лучший полк ВВС. «Старики», а их совсем немного в полку, понимают, каким делом я занимаюсь, и почему нахожусь на особом положении, а молодёжи этого не объяснить. А у молодых один вопрос: а сколько у него сбитых? Всего семь? Тоже мне — «старик!» Эти разговоры начались после очень удачного для полка периода освобождения Донбасса. На полк просыпался просто дождь наград, многие получили звания Героев. А я получил самый дорогой мне орден: Отечественную войну 2 степени. Уж слишком дорого он мне достался: в разведке, на «Кобрёнке».

В начале ноября, в Днепропетровске, меня атаковали свои. Инициатором выступил будущий муж Даши. Я не входил ни в одну из эскадрилий, и у меня другая норма питания: высотная. Там всякие витамины, кобальт и прочие прибамбасы, и она существенно больше. Кислород выжигает жир очень эффективно, его необходимо восстанавливать. Поэтому у меня в столовой был отдельный стол. Захожу вечером в столовую, за моим столом сидят четыре летчика и курят. Три пепельницы, а я — некурящий. Скандала не получилось, хотя вырубить 4-х «щенков» для меня раз плюнуть. Но, мгновенно, при возникновении скандальной ситуации, подошёл Речкалов, зам командира полка, Клубов, командир 2 эскадрильи и Голубев, ведомый Покрышкина. Двое — старики. Они укоротили 4-х Героев:

— Это стол Константина Васильевича. Курилка — на улице. — сказал Голубев. Стоящие рядом Речкалов и Клубов не дали возможности скандалистам продолжить историю. Но, уходя, будущий выдающийся политработник и рогоносец успел пробурчать: «Ходют тут всякие, „стариков“ из себя изображают, с семью сбитыми».

Гоша, видимо, рассказал об этом Покрышкину, потому, что на следующее утро ко мне прибежал посыльный: «Товарищ лейтенант! Вас командир полка просил прибыть в тактический класс на занятия!» Захожу в тактику, прохожу в последние ряды: «старики» сидят там, поздоровался со всеми «стариками», пожав им протянутые руки. В воздухе — напряжённость. «Свои» решили дать бой молодым.

— Товарищи офицеры!

Входит майор Покрышкин, дважды Герой Советского Союза. Объявил тему занятий: тактические учения. После этого сказал:

— Лейтенант Сухов, большой! — нас разделили по росту: я — «большой», а младший Костя — «маленький». Я встал.

— Я звонил в разведуправление фронта, мне сказали, что сегодня у Вас не будет вылета. Вы не могли бы нам помочь, так как тема занятий: «Уничтожение разведчика противника»? Товарищи! Вы все в курсе, что и у нас, и у противника, в качестве разведчиков летают не совсем простые лётчики, и не на самых простых машинах. Поэтому, я и хочу провести учения: Перехват и уничтожение разведчика противника в составе звена. На перехват пойдут… и называет 4 фамилии вчерашних моих «оппонентов».

— Товарищ майор, все четверо — ведущие пар, они не слётаны. Побьются.

— Мне кажется, что они сами хотят это сделать. Пусть попробуют! — и он широко улыбнулся. — Только, Константин Васильевич! Ваш «кобрёнок» ходит на 11 тысячах, а у них самолёты выше четырёх с половиной подняться не могут. Вы не могли бы сыграть в поддавки с четырьмя «Героями», пройдя на этой высоте в квадрате р-2?

— Хорошо. Начальная высота 4000, скорость 520 км. Так устроит?

— Да, конечно.

— Теперь о выбытии из боя! Если я фиксирую и уверен, что поразил «противника», я называю его номер, и он идёт на посадку, так как постоянно крутиться против 4-х противников достаточно тяжело, но, если кто-то из перехватчиков сможет сделать тоже самое, то он говорит, что я сбит. Фотокинопулемёты на всех машинах должны быть. Идёт?

— Без вопросов! Товарищи, Вам условия понятны? — Они помотали головами.

Я взлетел первым, затем взлетела эта четвёрка. Я, четко по заданию, шёл на высоте 4000 метров. Заданным курсом. При попытке сблизиться со мной, уклонился и обстрелял ведущего первой пары. Саша, последнее время, довольно часто брал «Кобрёнка» на охоту над морем, и пользовался моим, очень хорошо пристрелянным, прицелом. Поэтому, когда я сказал, что обстрелял ведущего, и он сбит, сказал по рации: «Жердь, ты убит, на посадку!» Тот попытался побурчать и не поверить, но командир был непреклонен: Седьмой, вам посадка. Не мешайте остальным!

Я удерживал юнцов на максимальной дистанции и ловил их на выравнивании и зависании. Ещё двое четко зафиксированы в ФКП. И пошли на посадку. Остался герой-любовник. Он полез на вертикаль, идиот. У меня «кобра» легче, и двигатель мощнее. Он полз наверх, а я сдерживал «Кобрёнка». Наконец, он совсем потерял скорость и свалился в штопор, а «кобра» из него очень плохо выходит. А у меня было почти треть оборотов в запасе. Я прибавил и ушёл на разворот. Вдруг слышу:

— 26-й, прыгай! — «Ох, блин, в плоский штопор свалился!» Я был уже и не рад, что затеял посмеяться над дураком. Смотрю — выпрыгнул, раскрылся, снижается. Зато повод познакомиться с Дарьей у него появился!

Жердев устроил скандал Покрышкину, что я не мог сбить его с такой дистанции. Саша, по моему приземлению, у меня спросил:

— Костик, ты сможешь рассчитать поправку, чтобы целиться по Жердяю, а попадать по конусу, который он будет тащить.

— Если известна длина троса и половина длины конуса, то нет проблем.

— 30 метров — трос, 5 метров — конус, общая длина: 32 и 5. Я прошёл к «Кобрику» и внес поправки при Покрышкине.

— Атакуешь его на максимальной дистанции, как только заморгает. Все слышали? Жердяй, на взлёт.

Я зашел и отстрелялся по конусу. 29 пробоин.

После приземления все собрались в классе. Говорил Покрышкин.

— Значиться так, дорогие мои Герои и не очень. Если бы вы, по-настоящему, попались бы Костику, от вас рожки да ножки бы остались. У него незасчитанных за последние четыре месяца 28 штук. А засчитать не могу: он один летает. И меня, и любого из вас, немцы сожрут, если мы у них окажемся в одиночку. Он — единственный в полку, кто дрался один против четырёх «мессеров», и сбил их всех, не получив ни одной пробоины. У него в лётной книжке всего два боя и семь сбитых. Есть желающие ещё с ним потягаться? Молчите? Мне пофиг, что вы там про себя про него подумали. Ещё кто-нибудь рыпнется — вылетит из полка на хрен. Всем понятно? За сегодняшние учения лейтенант Сухов представляется к очередному воинскому званию — старший лейтенант. Извини, Костик, всё, что могу лично.

Нас перевели в Асканию-Нова. Полк прикрывал переправу, Покрышкин много летал на «свободную охоту» с Георгием, а я работал по побережью, аж до Румынии. В конце ноября Саша женился. Довольно шумно отметили его свадьбу. Перед самым Новым Годом его вызвали в Москву, и он улетел. И.О. стал Речкалов. К нам прилетели наши «шефы» из Мариуполя. Новый год отмечали в условиях нелётной погоды и при большом стечении народа. На организованных танцах я стоял в сторонке, там, где меньше дыма, и смотрел на танцующих. Очень понравилось, как танцует одна девушка. Потом отвлёкся, разговаривая с Жердевым. Он, после того случая, на земле от меня просто не отходит. Перенимает опыт. Взрослеет! Вдруг высокий женский голос приглашает меня на танец. Поворачиваю голову: та самая хорошо танцующая девушка. «Белый» танец, отказываться неудобно. Повёл её в круг. Хорошо, что танго. Хотя бы чуть-чуть умею его танцевать. Не так стыдно будет. После нескольких па, девушка неожиданно спросила: «А почему так робко? Вы же прекрасно танцуете танго! Я же у Вас училась танцевать этот танец. Вы меня не помните? Я — Света Истомина. Дочь Александра Ивановича. Вы же в Киеве служили? Перед войной.» «Да, служил. Но Вас не помню.» Она уверенно повела меня, я выполнял роль статиста, но все, почему-то расступились, и мы танцевали одни в кругу. Когда закончилась пластинка, раздались аплодисменты. Конечно не мне, Светлане. Она не отпустила меня после танца, уцепившись мне за руку.

— Я Вас нашла. Совершенно не ожидала Вас увидеть. Вы — моя первая и единственная любовь. Как только Вы у нас полку появились, в сороковом году, так я в Вас и влюбилась. Но я маленькая была, и Вы на меня никогда внимания не обращали. И даже сейчас не узнали. Ой, пойдёмте! Я Вам письма свои передам. Я не знала: где Вы, пока был жив отец, просила его разыскать Вас. Потом оккупация. Два года прятались от немцев. Когда нас освободили, я увидела в газете фотографию, где среди летчиков были Вы.

Она провела меня к гардеробу, достала кучу сложенных треугольников, на которых было написано моё имя. Я совершенно был не готов к такому повороту событий. Подошёл к полке, на которой висел мой планшет и положил письма туда. Светлана продолжала рассказывать о себе, о жизни при немцах, о своей работе: они восстанавливали сталелитейный завод в Мариуполе. Она — сирота, отец погиб ещё в 41-м, инженер 12 полка. Мать нарвалась на осколок, не дожив до освобождения нескольких дней. У неё красивые, но коротковатые, волосы, очень привлекательная девочка, большая грудь, красивые ровные ноги. Приятный голос, красивая правильная речь, слегка слышится южнорусское «гэ». Загляденье, а не девочка. После танцев все пошли в столовую на встречу Нового Года. Она села рядом и продолжала что-то рассказывать, а я пытался разобраться в тех чувствах, которые она во мне вызвала. Потом мы гуляли по свежему снегу, она попросила показать ей мой самолёт. Довольно большой «Кобрёнок» немного смутил её.

— Когда последний раз была на аэродроме, у Вас был самолёт меньше. С такой открытой кабиной. А вот тут под правой рукой была аптечка. Там лежала моя фотография, но Вы об этом не знали.

— Здесь тоже есть аптечка. — я вскочил на крыло и подал ей руку. Отстегнул чехол и откинул его на противоположную сторону. Открыл дверь «кобрёнка» и включил свет. Света заглянула в кабину.

— Как пахнет!

— Вот только не посидеть, парашюта нет.

Подошёл солдат-караульный и попросил уйти с охраняемого объекта. Светлана быстро откинула крышку сумочки, достала карточку и хотела сунуть её за аптечку.

— Не туда! — и я показал на целлулоид, под которым красовался «кобрёнок».

— Можно? Правда? — она подсунула фотографию под пластмассу и неумело чмокнула меня в щёку. Я погасил свет, закрыл машину и поправил чехол. Солдат топтался возле нас.

— Всё, всё, уходим!

— Ну, товарищ Сухов, сами понимаете, придёт разводящий и будет мне наряд вне очереди.

— Ладно, с Новым Годом тебя!

Светлана взяла меня под левую руку, и мы пошли в сторону посёлка.

— Завтра утром мы уезжаем. Но нам обещали, что часть лётчиков поедет с нами в Мариуполь. Вы не могли бы поехать с нами? Очень не хочется вот так разъехаться. Я так долго ждала этого момента. И давно уже про себя решила, что как только Вас увижу, так всё Вам и скажу. Как Татьяна Ларина. Вот только я не сразу Вас увидела. А когда увидела, то мне чуть плохо не стало. Пришлось выйти на улицу, а после этого ждать белый танец.

Она ещё совсем молоденькая, интересно, сколько ей лет? Глаза красивые и умные. Несмотря на весь романтический вздор, который она несёт. Навстречу нам шли Речкалов, Бабак, Глинка и Клубов, окружённые просто толпой женщин. Бедному солдатику точно достанется наряд вне очереди. Они шли показывать свои звёздочки на «кобрах». Позвали нас с собой, но я отказался. В их кобрах можно сидеть, у них парашют на месте. А в моей присесть негде. Зато решил вопрос о поездке в Мариуполь. Светлана рассказала ещё, что вообще-то она из Киева, там у них была квартира, но ей не удалось, пока, получить разрешения на реэвакуацию.

— Это сложно. Надо вначале собрать много справок и получить разрешение в НКВД, а для тех, кто был в оккупации, этот вопрос рассматривается в последнюю очередь.

Ну, да, 8 пункт анкеты у неё всегда будет грузом на ногах.

— Наш поезд разбомбили, когда мы с мамой выехали из Киева. Нас подобрала Мария Андреевна, и мы всё время жили у неё. Она говорила всем, что мама — её дочь, а я — внук.

— Ты же девушка!

— Я стриглась под мальчишку и туго перебинтовывала грудь, чтобы её спрятать. Иначе… Очень многих девчонок забирали во фронтовые публичные дома для немцев. Вы не подумайте! У меня никого никогда не было! — сказала она и покраснела. И точно! Она даже целоваться не умеет. И глаза закрывает, когда её целуешь.

Она мне понравилась: и своей восторженной, может быть, выдуманной любовью, и жизненными устоями, и большим практицизмом, так как в жизнь она вступала трудно и опасно. В общем, из Мариуполя я вернулся в полк женатым человеком. Подвигли меня на это её письма, которые я прочёл в новогоднюю ночь, после того, как проводил её в общежитие, где расположилась делегация. Дашенька испепелила меня взглядом, и взяла в оборот будущего политработника, который был рад открывшимся для него возможностям. Через три месяца она, прихватив с собой его денежный аттестат, отбыла в златоглавую по месту своего жительства. С этого момента он стал постоянно у всех занимать деньги. Ха-ха-ха! Вляпался мужик!

4

10-го января в полк вернулся Саша из Новосибирска, и я привёз Светлану. Мы всем полком отгуляли нашу свадьбу. Светлана просто светилась счастьем. Но, устроить её в полк не удалось: у неё нет специальности. Зато слетали в Киев, и Светлана поступила Киевский университет, на картографию. Занятия начнутся через месяц. А сейчас ей удалось получить очередной отпуск и три дня по семейным обстоятельствам. Поэтому она пока живёт в полку со мной. Нам помогли снять квартиру. Тётя Поля постаралась: у неё всегда и везде связи, должность такая: шеф-повар и начальник лётной столовой в одном лице. Все дополнительные контракты на поставку продуктов в её руках. Так сказать — маркитантка. Уйти из армии, как она мечтала, и остаться в родной Кубаньщине ей не дали. Хоть она и вольнонаёмная, но дисциплина трудовых резервов была железная. Светлана ей очень понравилась, поэтому она с удовольствием исполняла роль мамки, свекрови и старшего товарища. Мы расписались 3 января, за полчаса до моего отлёта обратно на фронт. За прошедшие 4 дня с момента знакомства, мы, даже поцеловаться, толком не успели. Я прилетел на «кобрёнке» в Мариуполь, когда получил телеграмму о том, что она получила отпуск, но есть проблемы с пропуском в район боевых действий. В полку мне дали меховой комбинезон, чтобы «любовь не заморозил». Я его бросил на радиостанцию. У меня там взрослые мужики помещаются, а не худенькие девочки. А на малой высоте отопления в кабине хватает, особенно там, в районе двигателя и радиостанции. Так и прилетели в Асканию-Нова. Там её все внимательно рассмотрели, завистливо причмокнули губами, тетя Поля помогла соорудить свадебное платье, по-моему, из какой-то занавески. В общем, невеста выглядела на все сто! Наша свадьба затмила остальные полковые свадьбы, которых в этом году было много. Но, отпуск был только у неё, поэтому на второй день после свадьбы она провожала меня на вылет в район Одессы. Ждала долгие два часа тридцать шесть минут, потом видела, как меня извлекают из кабины, парила вместе с тётей Полей меня в бане. В общем, окунулась с головой во фронтовую жизнь. Но, ей это нравилось, ей хотелось быть нужной и полезной. Когда опять занепогодилось, мы и отпросились у Вершинина в Киев. На «кобрёнке». Киев сильно разрушен. Я его вообще не узнаю, а Светлана уверенно ориентируется. Киевлянка! Нашли комиссию по реэвакуации, подписали все нужные бумажки, пришлось потрясти орденами и бумажками 4 воздушной армии. В этот день, случайно, увидели объявление на стене, что Киевский университет возобновил свою деятельность, и требуются студенты. Переглянувшись, побежали туда. Там требовались только документы об образовании, они были и с одними «пятёрками». Выпуск 21 июня 41 года. Самые-самые… Картографию выбрал я. С учётом послезнания. Войны осталось совсем ничего, звание у меня никакое, через полтора года мне грозит безработица. А если жена успеет закончить к тому времени хотя бы половину, будет возможность летать в картографии дальше. Снимать площади на плёнку я умею профессионально. Пора бы и о будущем подумать. После собеседования, Светланка выскочила от проректора сияющая. В бывшей квартире ей выделили комнату, но все остальные жильцы со временем выедут: ждут восстановления своего жилья. Все права на квартиру принадлежат Светлане и её законному мужу. То есть мне. Записал адрес: Киев, Льва Толстого, 21, кв. 11 в медальон. Через дорогу — Ботанический сад и университет. И бегать ей будет недалеко. Эти короткие сумасшедшие дни очень сблизили нас. Я не знаю, что сейчас творится в душе у Светланки, но для меня она сразу стала родной, желанной и близкой. Сразу, как обнял её десятого января на аэродроме в Мариуполе. Когда целовал её под шумное пьяное «Горько» в лётной столовой в Аскания-Нова. Когда ощутил её пальчики на груди и увидел ликующие глаза ночью при свете луны в низенькой мазанке на краю села. Я нашёл, что искал. У меня появился тыл. До этого существовал только фронт. Светлана оказалась домовитой расторопной хозяйкой, несмотря на небольшой возраст, война учит быстро. На первом месте у неё был я, на втором — пример мамы, по её словам, она была такая же и души не чаяла в своём муже. Всегда и во всём ему помогая. Такая типичная жительница южных районов нашей страны. Мы положили деньги ей на книжку, довольно много, поэтому за неё можно особенно не волноваться. Я зарегистрировал на неё трофейный пистолет, маленький удобный «Вальтер», подобранный мною у убитых немцев, которые хотели пленить Жорку. Время сейчас беспокойное, уголовщина разгулялась, поэтому жёнам офицеров разрешено иметь и применять оружие. Купили продукты, керосинку, керосин и посуду, я поцеловал её на прощанье на аэродроме и полетел на юг.

В полку выяснилось, что меня хочет видеть Вершинин, поэтому полетел в Днепропетровск. Там стало ясно, что моей службе в 16 полку пришёл конец. Жалко, но приказ есть приказ. Мне приказано принять под командование отдельную разведэскадрилью армии. Эскадрилья — это громко сказано: чуть больше звена разномастных самолётов разведчиков. Три Пе-3, два «Бостона» и один «Спитфайр МК XI». «Спита» ещё нет, его гонят из Архангельска. Первое, что я схлопотал на новой должности, был выговор. Немцы пригнали на наш участок Ю-86р, и повадились гонять его в дальнюю разведку. Какой-то умник из штаба поднял меня на перехват. Я, естественно, его не достал. Он шёл на 14000 и посмеялся в воздухе надо мной. Наверное, не лётчик, а стрелок-радист, тем более обидно. Сказал что-то вроде: «Гороху перед вылетом надо больше есть!» Я на него обиделся, да и на начальство тоже. Ловить его надо не здесь, а за линией фронта. Пошёл в разведотдел, собрал данные о пролётах этого змея. Всё сходилось на том, что сидит он где-то под Одессой. Рассчитал его время, сколько он болтается в тылу, доложился Вершинину. Выговор мне впаял не он, а комфронта Малиновский. Разложил расчёты, показал свой план перехвата между точкой «спуска» и точкой встречи с вероятным прикрытием. Прикрытие могло быть сильным. Константин Андреевич согласился, что это единственный способ реально перехватить этого гада. Ему тоже вкатили за него выговоряку. В общем, получив данные о его пролёте в наш тыл, я в расчётное время взлетел и набрал высоту, ушёл за линию фронта. Данные на разведчика я получал от Вершинина. Он лично руководил этой операцией. Юнкерс пересёк линию фронта, прошёл сто километров и начал снижаться, снизу поднимается восьмёрка «мессеров». «И тут выхожу я, весь в белом и с блёстками!» На 10 с половиной я его атаковал в лоб, прошил его от носа до хвоста, развернулся и отстрелялся по обоим моторам, приговаривая при этом, что мозги надо иметь, а не пердящую задницу! От «мессеров» я ушёл. Сел в Днепропетровске. Константин Андреевич приехал меня встретить. Улыбаясь, пожал мне замерзшую руку: «Видать здорово тебя фриц зацепил! Хорошо сказал!» Самолёт мне засчитали, несмотря на то, что упал он за линией фронта и без свидетелей. Просто, меня, таким образом, премировали двумя тысячами рублей. А через полмесяца, я неожиданно прочёл в «Красной Звезде» свою фамилию в списке Героев Советского Союза. Конечно, я сначала подумал, что это Костю-маленького наградили, но после запятой было написано: командиру N-ской отдельной разведывательной эскадрильи за систематическое образцовое выполнение заданий командования, проявленные при этом мужество и героизм. Вот так горох неожиданно повлиял на мою жизнь. Звезду вручали в Киеве, удалось побывать дома. Светланка радостно щебетала, готовя ужин на двоих. Потом была просто сказочная ночь. Мы оба соскучились и успокоились только к утру. А днём я пошёл на награждение. Неожиданно увидел очень знакомое лицо лётчика, но никак не мог его узнать. И тут я вспомнил, где его видел: на фотографии позорнейшего парада победы при Ельцине, когда голодных изможденных ветеранов войны провезли на грузовике по площади, а потом даже не покормили. Просто на потеху публики. И тут до меня с ужасом дошло, что меня тоже ждёт эта судьба. Я — один из них! И ничего не сделать. Я не политик и не маршал, я обычный солдат войны, такой же, как все. Нашу победу украдут и оболгут. Нашу страну растащат на части. Здесь будет «заграница». А на сцену выходит тот, с которого всё это началось. Именно он будет вручать мне Звезду Героя Советского Союза. Которую, потом, будут продавать открыто: на Садовой и в Интернете. А у меня на правой брючине эсэсовский кинжал, и ни одного шанса у этого козла нет. Заметив, как я напрягся, ко мне прижалась Светлана. Этого нельзя делать. Её замордуют. Зачем я женился! Слегка успокоившись, я вытащил из брючины кинжал и отдал его Светлане в сумочку. Иначе, не удержусь. Я, конечно, могу убить его и руками, но надо держаться. Шел на сцену, а в ушах звучало:

Но надо держаться! Если зарваться, То можно нарваться И парни второй раз умрут. Когда в урочище Джалал-Абада, Свалившись на крыло, «Тюльпан» наш падал...

Его рукопожатия я избежал, не прикасаться же к Иуде. С обязательного застолья мы ушли, сославшись на то, что я плохо себя чувствую. И не надо говорить, что я трус. Я обязан защищать, в первую очередь, того человека, который прикрывает мне спину. Террором тут не поможешь. Только ухудшишь ситуацию. Нанесёшь непоправимый вред собственной семье. А это единственное, что у меня есть. То единственное, что я заработал на этой войне.

Сказать, что я вернулся в эскадрилью воодушевлённым, отдохнувшим и набравшимся сил, было бы самообманом. Не спал всю ночь, требовалось принять решение. Тем более, что «коней на переправе не меняют». Я уже тут, и давно, с 41 года. Капитан, ГСС, 4 ордена и командир отдельной эскадрильи 4 воздушной армии. Худо-бедно, но… что имею… Вариантов несколько, все достаточно осуществимы, но требуют немалых усилий. Отсиживаться в стороне и слинять в Израиль? Первое время, там на происхождение особо не смотрели: впереди была война с арабами и построение социалистического общества на землях обетованных. Это потом с СССР поссорились! Сейчас Сталин рулит! Не вариант! Эти маму родную продадут за тридцатку! На фиг они мне нужны? Перелететь к союзникам в Италию? Но, нашу армию перебросят в Германию, а Светланка останется в Киеве. Так что, вариант единственный: служу Советскому Союзу. Тем более, что и совесть не позволит предпринять что-либо против Родины. Требуется сделать всё, для того, чтобы планы Хруща и остальных остались в их болезненном воображении. Другое дело, как это сделать.

Светлана остро отреагировала на произошедшее:

— Костя! Что произошло в Доме Советов? Что случилось?

— Свет! Я ещё сам не разобрался в этом вопросе. Просто очень не понравился Хрущёв, скользкий он какой-то! И какую-то гадость сказал или пошлость. Жаль, что не запомнил, что именно. Вот и разбираюсь. И в себе, и в нём.

— Он же 1 Секретарь УКПб!

— И что? Не имеет права ошибаться?

— Ну, партия его поправит, если что!

— А если нет?

— Ну, не знаю! Все говорят, что поправит.

— Если будет иметь право и желание поправить, солнышко. Ладно, спи! Не бери в голову! Мало ли что лётчику-фронтовику могло показаться! Мне завтра возвращаться в Днепропетровск.

Первым, кто попался под руку, оказался адъютант эскадрильи. Была такая должность в отдельных эскадрильях, исполнял обязанности начальника штаба. Бывший политрук, в тактике и планировании — дуб дубом, много гонору и никаких знаний. Пришёл ко мне с доносом на экипаж одного из Пе-3: дескать, пьянствуют в условиях нелётной погоды, хотят выгнать из экипажа вновь назначенного штурмана, который рекомендован штабом ВВС: молодого пацана со знаменитой фамилией. В армии с 41 года, старший лейтенант с ДВУМЯ боевыми вылетами за всё время войны. Командир, капитан Сердюков, ему не доверяет. Это сейчас разведчиков «ведут» и сопровождают две-три четверки истребителей. Потерь, за последние полгода, в эскадрилье не было. Почти. Если не считать стрелков и штурманов. Вначале, влепил адъютанту выговор, что не может разобраться без посторонних, затем пошёл в землянку ноль третьего борта разобраться и поговорить по душам. Там только командир, штурманца нет.

— Где Ярославский?

— В другом домике живёт, у техников.

— Палыч, что произошло? Почему Романец с «телегой» прибежал?

— После вылета 12 февраля, старший лейтенант Ярославский написал в Политотдел фронта, что мы уклонились от боя с восьмёркой «мессеров», и трусливо сбежали с поля боя.

— Не понял! А почему вы должны были вступить в бой? Задание какое было?

— Произвести аэрофотосъёмку района Умани. Задание выполнено. Сняли с двух заходов, пленки сданы в разведуправление фронта.

— Почему два раза снимали?

— Ярославский доложил, что не уверен в качестве снимков узловой станции, могли попасться облака. Я развернулся и ещё раз прошёл над станцией.

— Ты с головой-то дружишь, Палыч? Сбить могли!

— Нет, там, на первом проходе, ахт-ахтов было не густо. Мы высоко шли, на семи километрах.

— Это что, высоко, что-ли?

— Ну, относительно. Всего сорок пробоин с двух заходов.

— А буча из-за чего?

— «Мессера» нас нагнали у Пятихатки, восьмерка 16 полка осталась их сдерживать, а мы и звено «кобр» на пикировании ушли.

— Пострелять мальцу не дали, что-ли?

— Ну, где-то так. Понимаете, Константин Васильевич, он заканчивал Ейское, как лётчик, на Пе-2, а летает штурманом. Видимо, хочет сесть на первое кресло. Во всяком случае, больше всего похоже на это. Постоянно подставляет под удар. В методах и средствах не стесняется.

— Понял, Иван Павлович. Бум думать.

— А что тут думать! Я в эскадрилье с 42 года.

— Успокойся, я не про тебя, Палыч. Я про этого говнюка. Но, Романец пишет, что, дескать, пьянствуете всем экипажем.

— Бутылку принёс Ярославский, выставил, якобы мириться, а через пять минут прибежал боец и позвал его к телефону. Мы его ждали-ждали, потом начали без него, всё остыло. Он так и не появился, зато Романец заходил. После этого я его и переселил отсюда.

— Смысл? Он же опять «телегу» напишет?

— Напишет, «сучность» у него такая! Убрал бы ты его, командир, или совсем, или на «Бостон».

— Я только прилетел, схожу к командующему, поговорю.

— Кстати, поздравляю! Единственное, что жалко, так это то, что у нас не задержитесь. Троим командирам уже ГСС давали, и, почти сразу, переводили на повышение.

— Посмотрим.

Нашёл инженера эскадрильи Силантьева и вооруженца Андреева. Перед самым отлётом в Киев пришёл долгожданный «Спитфайр PR XI», я его ещё не видел, решил узнать, как дела.

— Олег Иванович, что там со «Спитом»?

— Да лучше б не присылали! Союзнички!

— Что так?

— Латанный — перелатанный. Выпуска января 43 года, из первых серий, ни один наш штуцер не подходит, подвесных танков только два. У механизма ВИШ люфт почти 2 с половиной градуса, на шестернях — наклёп. Только, что движок новый, даже не обкатан. Заказал новый винт, ждём. Так что, машина не готова к вылету. И кресло необходимо переделывать: у нас парашютов под него нет, а с ним ничего не прислали.

— Пойдём, покажешь.

Да!!! Машина совсем старая! Планер изношен, как старый валенок. Судя по документам, он воевал в Египте. Во всех лючках большое количество пыли и песка. В мастерских в Багдаде в него кинули новый двигатель: «Мерлин 70». Состояние гермокабины неизвестно. Переоделся в спецовку, запустил компрессор, начал чистить машину, продувать все отсеки, разбирать все точки смазки, менять смазку, проверять места посадки и крепления узлов. Нашёл кучу мелких неисправностей, износов, потёртостей и прочих мелких коз. Затем ободрал машину, вместе с тремя техниками. Они не понимали, что я делаю, зачем изводить дефицитную резину и АК-88 на это старьё. На следующий день закончили полировку и нанесли первый слой краски. Опять заполировали, долго пришлось возиться с передней кромкой крыла и предкрылками. Замерив отсек вооружения и точки крепления, установили два УБК с боезапасом по 250 патронов на ствол. Убрали наплыв на крыле под установку пушек. По образцу и подобию накладок пушек Испано-Сюиза выполнили накладки на стволы УБК. После этого выкрасили машину ещё раз, затем залакировали матовым лаком АЛК-М. Через четыре дня пришёл четырёхлопастный винт «Ротол». Механики установили его, сдали, наконец, модернизированную кислородную станцию для зарядки кислородных баллонов. Машина была готова к облёту. Я сдал зачёты, и втиснулся в тесную кабину «Спитфайра». В зимнем обмундировании это довольно сложно. Кресло «кобры» не подошло по ширине, в «кобре» кабина гораздо шире. Установленное кресло КМ-3 с Ла-5 заставило утопить педали почти до упора, и так же до упора вперёд выдвинуть РУД. Было откровенно неудобно сидеть. Пришлось ставить обратно родное кресло и искать к нему парашюты. Пошла задержка уже на неделю. Я летал на «Кобрёнке», но, у него подходил к концу ресурс двигателя, упала максимальная высота. Дважды пришлось вступать в бой с «Фоккерами», пока всё заканчивалось удачно, даже засчитали три из пяти сбитых, потому, как нашлись свидетели боя, который происходил недалеко от линии фронта. Но первых двух никто не видел. Наконец, из Баку, пришли парашюты, и «кобрёнок» встал на профилактику, а я выполнил первую подлётку на «Спите». Прошёл на малой высоте несколько кругов, не убирая шасси. Опробовал механизацию крыла, всё работало. Опробовал автомат курса и высоты, перезарядку оружия, работу двигателя, рулей. В кабине жарко. Неудобно поворачиваться, а самолёт пришёл без зеркал заднего обзора. Пришлось ехать в 16 полк и выпрашивать зеркала с кобр, потом на наждаке их обтачивать, сооружать крепления для них, поэтому несколько полётов выполнял «вслепую». Начальство ждать не любит, и постоянно поторапливало, а после двух первых вылетов, вообще поставило его в план полётов. Часть из них удалось отменить, но три полёта пришлось выполнить с неполной комплектацией машины. Радиус действия у него больше, чем у «Кобры» километров на 500–600, а если подвешивать ещё и подвесной бензобак, то на все 900. На Севере эта модификация летала вообще без оружия, но я предпочёл вооружённый самолёт невооружённому, а перегруз в сто килограммов: 2х21 — пулемёты плюс 62 кг боезапас, компенсировал полировкой впускного коллектора и регулировкой беспоплавкового карбюратора, доводкой планера, герметизацией всех лючков. Ну, и у меня стоял новейший винт! Те машины, которые летали на Севере, имели трехлопастные винты. По замерам фактической максимальной скорости в горизонтальном полёте машина разгонялась до 739 км/час на высоте 12500, и могла подниматься на 13700 метров, там она имела скорость 640 км/ч. Плюс, на тех машинах, которые гоняли на Севере, не было гермокабины. Но, в любых условиях, в бой мне проще не вступать. Бронирование полностью отсутствует. Моторный отсек забит механизмами так, что единственный осколок или пуля превратит двигатель в кусок железа, а все крылья и большинство отсеков корпуса забиты бензином. В общем, летающий танкер, с соответствующей живучестью. В общем, машина мне не понравилась: тесно, не пошевелиться, всё тело затекает во время длительных полётов, а это четыре часа пятнадцать минут минимум! Обзор задней нижней полусферы практически отсутствует. А немцы продолжали держать на нашем участке высотные истребители. Да, у меня есть небольшое преимущество в скорости и манёвренности на больших высотах, но, плохая обзорность съедала всё. А тут ещё наш доморощенный правдолюб и правдоруб, с писательским даром, после получения порции «берёзовой каши» от меня, не успокоился, а переключился на меня, заваливая Политотдел фронта «закладными записками». Убрать его не получилось, кто-то у него «сидел» в Политотделе фронта. В конце концов, я попытался посадить его на «Спита», так и тут ничего не получилось, переучиваться он отказался, сославшись на то, что он, дескать, лётчик-бомбардировщик, хотя Пе-3 — истребитель. Вершинин развёл руками, сказав, что нужно ждать, когда сам проколется.

Однако, прокололся я! Вспомнив, что Р-51 залетал, когда ему, вместо «Алиссона», воткнули «Роллс Ройс Мерлин 60», я поставил на уши Олега Ивановича, мы просмотрели все чертежи Р-39 и «Спита», и заменили V-1710-63 на Мерлин 70 HL, и поставили туда «Ротол»! Вся проблема упиралась в то, что «Алиссон» — безредукторный, а у «Мерлина» — редуктор. Я такой восстанавливал в начале 90-х, на продажу в музей авиации во Франкфурте, в Германии. На «Мерлине», на коленвал навешены регулятор оборотов и маслонасос высокого давления ВРШ. Сняли малую шестерню редуктора и нарезали внутри зубья для переходника на промежуточный вал «Кобры». Приводы навесного оборудования разместили на промежуточном валу. Основную шестерню и вал выбросили, отверстие заглушили. Герметизировали кабину «Кобрёнка», подключив её к штатному нагнетателю гермокабины «Мерлина». Единственное, что не сделали: не сменили вал. Во время третьего испытательного полёта вал лопнул, хотя никаких дополнительных вибраций я не зафиксировал. Я выполнял обычный перевод винта с малого шага на большой, в этот момент раздался громкий щелчок и взвыл двигатель. Я убрал обороты, но понял, передачи оборотов на винт нет. Зафлюгировал ВРШ, доложился и пошёл на посадку. Сел без проблем, немного недотянув до аэродрома, на дорогу. Весна, поля мокрые, садиться на неподготовленную площадку опасно. Там моего любимого «Кобрёнка» чуть не раздавили танками, но потом помогли дотолкать его до отворота и поставили в стороне от шоссе. Через полчаса пришла машина, прицепили «кобрика» и довезли его до мастерской. Мы начали менять промежуточный вал, это — обычная работа, ничего особо сложного, только качественная центровка. Через день, проверив вал на лёгкость вращения и биение, я ушёл на очередные испытания. Де-факто, таким образом, появился двухместный Ил-2, первые серии были переделкой из одноместных, в полевых условиях, и, только в 42-м году заводы начали выпускать серийные двухместные Ил-2. Ничего сверхъестественного мы не сделали: воткнули более мощный двигатель в «Кобру», правда, мощнее на 700 сил. Нас бы похвалить, но, приехали энкавэдэшники и инженеры из Москвы, из НИИ ВВС. И началась целая эпопея. Мы, оказывается, нарушили условия Ленд-лиза, мы не известили начальство, мы подвергли опасности личный состав, то есть меня, кто это всё придумал, мы израсходовали неприкосновенный ЗиП редкого разведчика. В общем, расстрел для нас — слишком лёгкий выход из положения. В общем, арестовали и меня, и Олега Силантьева. Я-то ладно, а вот Олежку за что? Он механик от бога! И главное! Ведь ничего не произошло! Ну, лопнул вал. Усталостные напряжения. И что? Сколько этих валов уже заменили на «кобрёнке»? Два! Старый он! С сорок второго года в строю! Почему переделывали? От нас требуют данные, а летать в тыл немцев на «Спите» — опасно! Мне, ночью, в морду сунули какой-то приказ и арестовали. Аж на два часа! Через два часа в землянку ввалился генерал-полковник Вершинин:

— Давай, капитан! Нужны сведения о противнике западнее Умани. Там нас атакует танковая дивизия СС.

— Я ж под арестом, товарищ генерал!

— Не выёживайся, капитан!

— Гвардии капитан!

— Давай, гвардеец.

— Я на «кобрике» пойду.

— Какая разница! Сведения нужны.

«Кобрик» рванулся в небо, а я засвистел:

Далека родимая сторонка, Вечер вставил в окна синеву. Затеряйся, где-то, похоронка, Если… если до рассвета доживу. Возвращусь, жену свою привечу, Всех друзей на чарку позову. Где я был, и что видал, отвечу, Если… если до рассвета доживу. А потом, сниму свои медали, И пойду тогда косить траву, В тишину, которую мы ждали, Если… если до рассвета доживу. Отойди ты, смерть моя, в сторонку. Мне вернуться надо наяву! Затеряйся, где-то, похоронка, Если… если до рассвета доживу.

— О чём свистишь, капитан? — послышался голос Константина Андреевича.

— Так песенка: «Затеряйся где-то похоронка», если… если до рассвета доживу…

— Что мысли такие мрачные?

— А Вы не помните, откуда меня доставали на вылет? Подхожу к Умани! Наблюдаю артиллерийский бой на западной окраине. На станции Синица идёт выгрузка бронетанковой техники. Меня атакуют. До связи!

Шесть «фоккеров» атаковали меня у Синицы: они были выше меня, где-то на 12-ти тысячах. Надо было идти выше, но не было времени перефокусировать «Кодак». Это делается на земле. У каждого из них две пушки МК-108, 30 мм, они их обозначают как 3,0 см, и по 60 снарядов к каждой. Опытные! Одна пара атаковала, а две другие ждали моих ошибок. Хрен вам! Ошибок не будет. Я сделал змейку, и атаковал ведомого первой пары. Горит! «Отойди ты, смерть моя, в сторонку..» Крутой вираж, без потери высоты, и атакую вторую пару. У меня всего 250 патронов на каждый ствол «браунингов». Ведущий получил пробоины и посыпался вниз. Немцы перестроились. Они поняли, что впереди только смерть. Или победа. Ведомые поджимаются к ведущим. В этом наборе им не светит! Уже минус два! Ещё раверсман, моё преимущество по высоте я разыграл на скорость разворота. Короткая, ещё, ещё, дымит, зараза! Облегчаю винт и набор скорости. Теперь вверх и затяжеляю винт. Надо действовать плавно, иначе опять сломаю «промежуток». Переворот и атака первой пары. Интересно, кого из нас больше? Я, вообще-то, один! Но у меня больше скорость.

— Сокол, я — гора! Уходи! Сведения важнее!

— Гора, я — сокол! Не могу! На пикировании достанут, работаю, прошу поддержки, вижу ещё противника снизу!

— Сокол! Приказываю отходить!

— Сейчас!

Атакую ведущего первой пары, и ухожу в сторону Днепропетровска. С таким мощным двигателем, имеющийся запас топлива, на полном ходу, израсходуется полностью через час двадцать. Но, через двадцать минут — линия фронта. Если не собьют, то успею. Оторвался я от них сразу, новый двигатель дал мне совершенно другую машину. Но, надо поправлять центровку. Ушла назад, как на серии «Q». Придётся пушку на место возвращать. Начал спускаться, на малых оборотах приходится чуть выпускать подкрылки, и постоянно следить за температурой. Неудобно, отвлекаешься от наблюдения за воздухом. Включил на полную обогрев кабины и открыл форточки, температуру удалось сбить. С этим ещё придётся повозиться. Вот и аэродром, отпускаю охранение, притираю машину. На старте полно начальства и энкавэдэшников. «Арестант» прилетел!

— Что, хотели уничтожить вещественное доказательство? Почему взяли эту машину?

— Слушай, пошёл ты, капитан… Сам знаешь куда! Её для этого делали! Специально для разведки!

— Кто Вам разрешил?

— А, кто мне может запретить обеспечивать безопасность проведения полётов. Умирать мне совершенно не хочется. Что произошло? Машина не может выполнять задания? Может! Сегодня провел бой с шестёркой «фоккеров» у станции Синица, сбил или повредил четыре из шести, и свободно ушёл от них! А «Фоккер» на этой высоте имеет скорость выше, чем у стандартной «Кобры»! А «кобрёнок» от них оторвался! Понял?

В этот момент подъехал Вершинин. Я знал, что никакой срочной необходимости в этом вылете не было, это он придумал, чтобы вытащить меня из-под ареста. Такую «разведку» могли выполнить и строевые лётчики, ещё и сразу проштурмовать Синицу. Но, Константин Андреевич тонко чувствовал ситуацию, поэтому разыграл всё, как по нотам. Ну и я, своим боем, ему подыграл. В обычных условиях, я бы просто ушёл, не позволил бы себе атаковать противника. Но, назвался груздем, полезай в кузов! Командующий приехал не один, а с Федором Федоровичем Веровым, замполитом армии. Тут же вручили мне Красное Знамя, расцеловали, заставили открыть капоты «Кобрёнка», показать им переделки. На все лады хвалили меня и Олежку.

— А, где Силантьев? Ему же тоже мы орден привезли!

— На губе, отдыхает после работы.

— Капитан! — набросился на следователя генерал-полковник, — Вы что делаете? Вы же на корню рубите смекалку и инициативу у моих лучших инженеров и лётчиков!

— Товарищ генерал, у меня приказ, возбуждено уголовное дело…

— О чём? О чём уголовное дело? Они что-то украли? Они восстановили самолёт! «Кобрёнок» — самый высотный самолёт армии, это не стандартная машина, и заменить его у меня нечем! А присланное англичанами старое дерьмо не имеет вооружения, не бронирован, а разведчикам иногда приходится вступать в бои, вот как сегодня.

— Но ведь двигатель нестандартный!

— Так и машина нестандартная! Показывай документы! Опять Ярославский! Всё! Моё терпение лопнуло! Где эта сволочь? 

5

В общем, уехал от нас «писатель» лейтенантом. Одну звёздочку у него сковырнули. Вместо него приехали лейтенант Козлов и капитан Гареев. Гареев не такой высокий и плотный, как я, его я и стал готовить к полётам на «PR». Он опытный лётчик-испытатель, работал в НИИ ВВС, но, добился перевода на фронт. А вот за «Кобрёнка» ещё раз пришлось подраться. За него уцепились москвичи, потребовали отправить его в Москву на испытания. Старшим у них был инженер-майор Головачёв, мужик упрямый и несговорчивый.

— Есть инструкция, что любые переделки должны проходить испытания в НИИ ВВС, товарищ гвардии капитан.

— Что Вы мне сказки рассказываете? Вы, где-нибудь, видели «Кобру» с нагнетателем? Вон его старый двигатель. Вот его формуляр! Где вы тут видите, что машина проходила испытания в НИИ ВВС? Устанавливали нагнетатель Ваши люди, но, ни в какую Москву «Кобрик» не летал. В нос вставили «Кодак» и дополнительный топливный бак, всё, вот и вся центровка. Сейчас уберу топливный танк и поставлю на место пушку, только магазин увеличу, вот таким образом: снаряды в нём будут лежать в шахматном порядке, 58 штук.

— Товарищ капитан, у Вашего самолёта слишком много переделок, фактически это совершенно другая машина, не «Аэрокобра». Я вообще не понимаю, как вам всё это удалось сделать и не нарушить центровку, не угробить машину.

— За счёт брони, двойное бронирование сзади снято, там, кроме бронеспинки, ничего не осталось. В общем, так: у меня есть все эскизы и расчёты, если НИИ ВВС интересует эта машина, делайте другую, такую же. Машина очень хорошая, ни в какое сравнение с обычной «коброй» она не идёт, плюс у неё очень качественный прицел с вычислителем поправок. Поэтому я Вам свою машину не отдам. Не для того её вылизывал.

— А если мы Вам дадим новую «кобру», «Кинг Кобру».

— У неё скорость меньше, чем у «Кобрёнка». Плюс, я опять буду вынужден всё по новой делать, а когда мне этим заниматься?

— А, не хотите к нам перейти? У Вас талант инженера.

— У меня нет диплома инженера, товарищ инженер-майор.

— В жизни не поверю, капитан.

— Тем не менее.

— Хорошо, давайте ваши чертежи и расчёты, попробуем сделать такую же, если что, обратимся к Вам ещё раз.

Отбиться я отбился, но последствия у этого разговора могут быть, и серьёзные. Я не уверен, что в этом времени все формулы расчётов, которые я применял, существуют. Почти 100 %, что многие из них ещё не открыты и не подтверждены соответствующими продувками. Впрочем, играть, так по-крупному. Но, сейчас важнее привести Гареева в нужную форму, и начать летать парой. Так и безопаснее, и толку больше от «Спита» будет. Хотя, по скорости я ему проигрываю, на некоторых режимах до 35 км/час. Но, больше из «Кобрёнка» не выжать, может действительно попросить у майора «Кинг Кобру»? У неё ламинарное крыло, а двигатель всего на 150 сил меньше, чем у «70»-ки.

Приказав готовить две машины к вылету, пошёл в сторону домика, где остановились спецы. О, как я и думал! Уже спорят, где я взял формулы! Зайти — не — зайти? Зайду, есть отговорка, что мне на вылет.

— Товарищ майор, я тут подумал: если есть возможность, присылайте «Кинг Кобру», но, сначала мы её дооборудуем для разведки, а уж потом передадим Вам «Кобрёнка».

— Я тоже подумал, капитан, оставляйте Вашу машину себе, Вам она нужнее, а Р-63 плюс два новых движка к ней, мы Вам через неделю поставим. Очень интересно посмотреть, что Вы из неё сделаете.

— Договорились! Извините, мне на вылет. Надо попробовать «Кобрика» и «PR» в паре.

Нет, такая «пара» и на фиг не нужна! Слишком разные машины, и слишком сильно приходится подстраиваться обоим лётчикам: маршевые скорости не совпадают с минимальным расходом топлива. Если «Спит» идёт на минимале, то у меня повышенный расход, и наоборот. Правда, у «Спита» намного больше топлива, поэтому, я держу 540 км/ч, это у меня минимал с подвесным танком, «PR» держит эту скорость совершенно свободно, тоже с подвесным. Если без него, то у него возникают сложности, так как начинает переохлаждаться двигатель, несмотря на то, что регулятор вполне исправен. После некоторых поисков режимов, мы нашли высоту 12 400 метров, на которой обе машины идут с одинаковой скоростью, при этом расход у «Спита» не слишком велик. Манёвренность на этой высоте у «англичанина» много выше, чем у меня, для меня маловата скорость, поэтому манёвры выполняются вяло. Подвесной бак мешает. Он у меня вдвое больше, чем у «PR», который в основном летает без подвески. Он — скоростной разведчик. Так что, помучившись немного, пришли к общему мнению, что курица не птица, и летать нам придётся раздельно, но… Будем подстраховывать Гареева, я буду встречать его на спуске, без ПТБ наши скорости близки, вертикальная манёвренность у меня даже немного лучше, ну, а с горизонтальной, конечно, лучше у него. А вот по огневой мощи я его опережаю на все сто, тем более, что практики стрельбы у Николая не достаточно. Он, всё-таки, больше испытатель, чем истребитель. На земле Коля мне понравился своей вдумчивостью и желанием проработать будущий полёт ещё на земле, в воздухе понравилось его, отточенное до совершенства, пилотирование. В отличие от меня, ему «Спитфайр» понравился, но, он ещё не пробовал «Кобрёнка»!

Головачёв не обманул, к нам действительно пришла «Кинг Кобра» и два запасных двигателя к ней. Все были инжекторными, мощностью 1800 л/с. Причём, один был «Алиссон», а второй — «Роллс Ройс», американской сборки. И, памятуя об аварии с переделкой, Головачев прислал промежуточные валы на эту мощность, и три новеньких турбонагнетателя. Вот это помощь! Работа закипела. Через две недели «Кингуша» был готов. Я показал его командующему и попросил у него ещё одного лётчика на «Кобрёнка». Но, нам его не дали.

— Повода увеличивать штатное расписание нет, товарищ капитан. Обходитесь теми людьми, которые находятся в Вашем распоряжении.

С новым двигателем «Кобрёнок» смог поднимать ПТБ от «Кинг Кобры» и его перегоночная дальность стала больше, чем у «Спита». Поэтому Коля пересел в «Кингушу», а я остался в любимом «Кобрёнке». У нас появилась, наконец, пара хорошо вооружённых высотных разведчика. «PR» использовался редко, так как специфических задач для него было мало.

Мы перебазировались в Винницу, так как фронт двинулся вперёд, нашу армию вывели на переформирование, но моя эскадрилья осталась для обеспечения разведданных в интересах двух фронтов: 2 и 3 Украинских. Работы прибавилось. Ближнюю разведку вели экипажи трех Пе-3р, «Бостоны» работали по ночам, снимая при помощи фотабов, а мы с Гареевым работали по дальним тылам днем. Иногда я вылетал в качестве штурмана на Пе-3 или на «Бостоне», это входило в мои обязанности, для контроля действий подчинённых. В одном из таких вылетов, был сбит Сердюков. Очередь прошла по кабине, Палыч был убит, эта проклятая Пешка не позволяет штурману взять управление на себя, и мне пришлось прыгать. Мы находились над Буковиной. Раскрылся я у самой земли, так чтобы поменьше быть на виду у противника. Тут же ухватился за стропы и попытался уйти хоть чуть-чуть подальше от дороги. В паре километрах севернее село Лопушна. Приземлился, умудрившись не зависнуть на деревьях, быстро подобрал парашют, и в лес. Там нашёл небольшую яму и засыпал его листвой и ветками. Отбежал от места, нашёл какой-то ручей и побежал по воде вверх по склону. Через некоторое время услышал сзади лай собак, очереди из автомата. Ручей скоро кончился, и я, так же, бегом продолжил подниматься на хребет. Постепенно лай собак утих. Выстрелов тоже не стало слышно. До фронта километров 150. Прошёл ещё немного, и забрался на дерево. Надо осмотреться. Здесь в лесах могут быть партизаны, но не только наши, но и УПА. Этим лучше не попадаться. По карте в 7 километрах от меня — лесничество. Вспомнил, что в какой-то книге читал, что здесь пропало несколько разведгрупп. Так, вон там вот дымок какой-то. Скорее всего, это и есть лесничество. Шум какой-то. Машина или лесопилка. Остался на дереве, решил дождаться ночи. Заодно посмотреть, что предпримут немцы для моего поиска. До вечера ничего не случилось. Вечер насупил быстро, я спустился и осторожно двинулся на юго-восток. За ночь дошёл до села Петричанка, там опять спрятался на дереве на днёвку. Впереди несколько сёл, почти нет деревьев, правда, и собак не слышно. Хорошо, что листвы уже много, мимо меня несколько раз проходили люди, в том числе и полицаи. Обнаружил их пост у моста, чуть левее Петричанки. Ночью переплыл Свет, а потом довольно долго скрадывался, проходя между двумя сёлами, наконец, вошёл в небольшой, но довольно густой лес, с хорошим развитым подлеском. Впереди Черновцы, но мне не туда, «нормальные герои всегда идут в обход», я лесами вернулся к румынской границе. И так же лесом двинулся вдоль неё. Лишние приключения мне ни к чему. Дважды замечал людей в лесах, но, ночью все кошки серы, поэтому не стал выяснять, кто такие и почему по лесу шатаются. Единственное, увел у рыбаков немного рыбы из садка. Днем уже слышен фронт. Осталось совсем немного. На четвертую ночь вышел опять к нашей границе у Вачинца. Прошёл ещё шесть километров по лесу вдоль Прута, дальше не пройти: лес кончился, до фронта рукой подать, всего несколько километров. Придется вплавь. Следующей ночью подтащил довольно большую корягу, столкнул её в воду, и оттолкнул её от берега. Довольно удачно пристроился к ней, течение несколько раз пыталось выбросить корягу на берег, наконец, я оказался на небольшом островке у села Кошуляны. Закрепил корягу, а сам залез в стог сена. Требовалось согреться и просушиться. Вода ещё очень холодная. Островок напротив, оказался обитаемым! Утром я услышал румынскую речь. Несколько солдат несли дозорную службу на восточной оконечности острова. Днём к ним на лошади приехал офицер, устроил им разнос и маленькие учения. Я с интересом наблюдал за ними. Ночью я отполз к противоположному берегу, переплыл протоку и решил отойти от наблюдательного пункта подальше. Не тут-то было! Мины! Рощица на берегу оказалась напичкана немецкими противопехотками. Часа два делал проход. Село набито немецкими солдатами, пришлось довольно долго ползти. Затем снимать часового, набросил его шинель на плечи и прошёл через улицу, там дальше поле, пересёк его и вышел опять к берегу извилистого Прута.

Двигаюсь где короткими перебежками, где ползком. Всё, впереди линия траншей. Два дежурных пулемётчика. Я в восьми шагах от них. Дождавшись их «дежурной» очереди, бью из маузера по второму номеру и по пулемётчику. Вперёд! Захватив пулемет, скатываюсь с бруствера. Через сто метров — минное поле. Блин, ползу вправо, там небольшие кусты, вдруг замечаю каски, кто-то ползёт навстречу. Затих. Прислушиваюсь. Вроде свои, но на нейтралке сначала стреляют, а потом спрашивают. Осторожно тыкая кинжалом перед собой, начал движение навстречу. Впереди тишина, видимо, меня услышали. Прополз ещё несколько метров, на меня кто-то навалился. По запаху — наш, немцы по-другому пахнут. Я произнёс слово «Тихо»! Меня хлопнули по плечу, проверяя погоны. Я показал на пулемёт, потом на горло. И мы поползли назад. Разведке здесь уже не пройти. Ещё через сто-сто пятьдесят метров начался небольшой овражек, куда мы и скатились.

— Свой, что-ли?

— Свой! Гвардии капитан Сухов. ВВС.

— Блин, я думал перебежчик.

Через несколько минут мы были в блиндаже у начальника разведки дивизии. Оттуда я позвонил в Винницу.

Пехота молодцы! Сначала покормили, потом появился «смершевец». До этого я успел изобразить начальнику разведки то, что видел у немцев и румын. Из «Смерша» был молоденький лейтенант.

— Товарищ гвардии капитан! По ориентировке вас должно было двое выходить и много правее.

— Гвардии капитан Сердюков был убит ещё в воздухе. Правее было не пройти, там населённых пунктов много, поэтому вышел здесь, лесами. Шёл вот таким вот маршрутом. — я показал на карте. — Здесь, и здесь видел каких-то вооружённых людей в лесу, но на контакт с ними не пошёл, из-за ориентировки по УПА. Разбираться: кто есть кто, времени не было.

— Могу сказать, что правильно поступили. Один из указанных отрядов не наш.

— Который?

— Не важно.

— Ну, не важно, значит не важно.

— Всё равно, спасибо, мы его давно ищем, очень мешает. Что ещё интересного видели?

— Румыны и немцы смешанных позиций не имеют. Там, где стоят румыны, немцев нет, и наоборот.

— Спасибо. Я могу подбросить Вас до ближайшего аэродрома. Там доберётесь.

— Спасибо! Мой маузер и кинжал пусть вернут.

— Да-да, конечно! А откуда у Вас этот кинжал и пистолет?

— Кинжал у меня из-под Киева, аж с 41 года, а пистолет мне генерал-полковник Вершинин подарил в прошлом году. Он отмечен в офицерской книжке.

— Да-да, я видел, просто редкое оружие.

— Удобный, особенно по немецким тылам шляться.

— Ходите вы профессионально, разведчики наши подтвердили. Сказали, что вы знали, что Вас будут захватывать, и заблокировали руку с оружием у нападавшего, а у Вас рука была свободна. Просили научить, как это делается.

— Не сейчас. Устал, и спать хочу. Да и водки было многовато, на голодный желудок.

— Тогда подпишите, и поехали.

Я подписал протокол, и мы выехали в Хильну. Там базировался ночной бомбардировочный полк. Оттуда на По-2 я вылетел в Винницу.

Стояли мы в Калиновке, в 15 километрах севернее Винницы. Недалеко от нас были развалины Ставки Гитлера «Дубовый Домик». Нас туда, правда, не пускали, там работали минёры и НКВД. Три дня писал отчёты, приходили ещё из «Смерша». Начальства нет, Вершинин где-то в Крыму. На четвёртый день удалось с ним связаться, он пообещал заменить Пе-3р на Ту-2р. В первый день помянули Ивана. В эскадрилье два новых лётчика: вместо Сердюкова — старший лейтенант Татарников, вместо меня из 15-го ОРЗАП (отдельный разведывательный запасной авиаполк), из Уфы, прибыл командир эскадрильи капитан Кирилл Остапенко. Татарников воевал на Севере, в 118 разведывательном полку на Пе-3, Остапенко боевых вылетов на разведку не имеет. Остапенко назад возвращаться не хочет.

— Командир, насилу уломал начальство отпустить на фронт. Готов пойти рядовым лётчиком, только назад не отправляйте. — так у нас появился постоянный летчик на «Спитфайр».

Три летних месяца активно работали по Западной Украине и Румынии. Выполнили больше трехсот полётов. Затем нас отвели в Киев на отдых и переучивание: пришли новые Ту-2р, «Бостонам» потребовалась замена двигателей, а мы, дважды парой слетали в Италию, в Бари. Там начали формировать нашу авиабазу, мы возили какие-то бумаги туда-обратно. Первый раз вылетели 10 июня, просидели там неделю, ждали, пока прилетит авиагруппа особого назначения АГОН: 1 °Cи-47, предназначенных для оказания помощи Югославской Народной Армии. Выполнили оттуда два вылета и сняли на плёнку большую часть Югославии. Это требовалось для уточнения карт. Всё передали прилетевшему генерал-майору Щелкунову. После этого вылетели обратно в Винницу. Наш первый прилёт не вызвал интереса у англичан и американцев. С виду — обычные стандартные машины, разве что четыре лопасти на винтах вместо трех. Но рядом стояли и несколько «Кинг Кобр» американских ВВС, поэтому никаких вопросов не последовало. Мы стояли в южной части авиабазы. Тот, кто сейчас бывал в Бари, прилетает на новый аэродром, который восточным концом упирается в старую авиабазу, впп которой шло параллельно берегу Адриатического моря. В то время на базе было всего 4 наших самолёта: два Си-47 и две наших «Кобры». Второй раз мы прилетели уже в конце августа, когда нашим Як-9дд понадобилось уточнить места расположения аэродромов немецких перехватчиков. Они сопровождали самолёты АГОН, и им для работы потребовались эти данные. Мы с Колей Гареевым выполнили около 10 полётов по всем направлениям. Так как мы вылетали поодиночке, и лишь пару раз парой, и в заявке значилась: воздушная разведка, вот тогда союзники и обратили внимание на то, что «кобры» летают на разведку, а по стандартным характеристикам они уступают немцам и по высотности и по скорости. Англичане первыми попытались что-то узнать, но мы оба сделали вид, что не понимаем по-английски. Американцы сразу притащили переводчиков. Но, их усилия пропали даром! Мы с Гареевым, а он тоже имеет высшее образование, закончил академию имени Жуковского, притворились валенками, ни фига не понимающими в том, что делаем. Послали, летим, плюс у американцев футы и мили, а у нас метры и километры, мы запутали всех, никто ничего не понял. На север Италии мы летали парой, там у немцев довольно много высотных истребителей, а на востоке они держат старенькие Ме-110, оборудованные радиолокаторами. Туда мы летали поодиночке. На восьмом вылете я обнаружил сзади две чёрточки. Причём, на приличной высоте. Я вёл фотосъёмку аэродромов северо-восточной части Югославии, за Нови Садом. Шел на высоте 13000 метров в сторону Венгрии. Самолёты появились с юго-запада. На таком расстоянии командная станция уже не работает, только связная, на ключе. Неизвестные истребители шли на перехват. Я простучал на ключе 555: «Атакован истребителями!», и полез выше на 14 тысяч. Топливо в ПТБ ещё было, около ста литров. Подвесной бак сбрасывать не стал, надеясь на то, что выше немцы практически не поднимаются. Самолёты, и правда, выше не пошли, но приближались довольно быстро. С огромным баком я шел чуть больше 580 км/час. Было не понятно, что они попытаются сделать. То, что они меня видят, и стараются перехватить, было понятно: они несколько раз довернули, инверсионные следы искривлялись в мою сторону. Получил команду «333»: «Действовать по обстановке». Чёртов бак мешал, но я имел минимальное преимущество по высоте, порядка двухсот-трехсот метров, но, благодаря большей скорости, немцы могли подпрыгнуть за счёт метанола, и отстреляться, потом свалятся, конечно, но это опасно. Оставалось около трёх километров, я развернулся и пошел в лобовую. Уже после того, как отстрелялся из пушки по первому, понял, что это «Мустанги», но, первый уже получил два 37 мм снаряда и развалился, я довернул на ведомого и отстрелялся по нему. Тоже попал, но он, сильно дымя, сорвался вниз, но не разрушился. Видимо, в очереди не было фугасных снарядов. Больше вокруг никого не было. Я выровнялся, занял свой эшелон, закончил работу и пошёл в Бари. Топливный танк остался на месте, я его не стал сбрасывать перед атакой. Через три часа пятнадцать минут я сел в Бари, и, прямо со стоянки пошёл к Щелкунову. Закрыл за собой дверь, и доложил о случившимся.

— А по второму зачем?

— Он мог развернуться и обстрелять меня. Горючего, даже на кратковременный бой, уже не было. Можете проверить, у меня остаток 50 литров. Добивать его не стал.

— Уж лучше бы добил. Значит так, капитан. Заправляешься, и домой. Оба улетайте. От самолёта не отходи, наклёй перкаль на пушку. И, поторопи техников.

— Есть поторопить! Пошлите людей за Гареевым.

Через полчаса, мы парой вылетели в Днепропетровск. Уже в воздухе Щелкунов сообщил, что один из американцев жив и находится у партизан. После этого случая у американцев и англичан сразу нашлись кристаллы с нашими частотами. Шум никто не поднимал, дескать, не более, чем боевой эпизод. Лётчика потом вывезли, и сразу отправили домой в Штаты. В Бари были случаи и посерьезнее, даже со стрельбой в городе между нашими и англичанами, всё замалчивалось. Эскадрилья прошла профилактику, нас перебазировали под Кристинополь, это уже Польша. Рядом католический монастырь, за речкой лес, из леса постреливают бандеровцы. Аэродром чисто полевой, ПАРМ далеко, маскировка никудышная. Приткнули самолёты к лесопосадкам. Летчиков и стрелков расселили в селе, техники и вооруженцы в живут в землянках. Мы с Гареевым поселились у местного учителя. В доме чисто, всё завешено рушниками, даже клопов нет. Они — католики, впрочем, как и большинство в селе, видимо, влияние монастыря, хотя и украинцы, а не поляки. Разговаривают на суржике. Впрочем, жена, скорее всего, полячка. Пробыли мы здесь не долго. Рядом оказалась банда УПА, которая терроризировала ближайшие сёла, похитила у нас двух солдат из БАО. Пришлось помогать СМЕРШу, и организовывать прочесывание местного леса. Мы обнаружили два схрона, и ликвидировали восемь бандитов. Они же организовали авианалёт на наш аэродром, серьёзно пострадал один из новеньких Ту-2р. Мы с Гареевым были на вылете. А ночью арестовали нашего хозяина в Добрячине, оказался уполномоченным УПА. После этого нас перевели ещё правее под Ковель. Город в июле освобождён, после почти шестимесячных боёв. Это крупная узловая станция, и немцы упорно держались за неё. Но, теперь фронт уже на Висле, и это довольно глубокий тыл. Но после налёта, нас стали беречь. Живём в городе, в школе, возле механического завода, а аэродром за городом в 12 километрах у Старых Кошар. Здесь спокойнее, чем у Кристинополя. Леса вокруг Ковеля были партизанскими. Город сильно пострадал от обстрелов и бомбёжек, но, станция работает, завод тоже пустили, местные жители разбирают завалы, восстанавливают жильё, работают магазины, барахолка, парикмахерские, три бани. В городе много военных, несколько частей находится на переформировании после неудачного штурма Варшавы. Нас используют на трех направлениях: на Восточную Пруссию, на Словакию и левобережную Польшу в интересах трех фронтов. И вообще, сложилась странная ситуация: 4 воздушная армия придана 2 Белорусскому, который находится довольно далеко от нас, здесь расположены части 1 Украинского фронта, а чаще всего мы получаем распоряжения, видимо по старой памяти, от разведуправления 2 Украинского. Реже всего: от 2 Белорусского. Фактически, надобность в нас совсем отпала. Очень много нашей авиации, и мало авиации противника. Глубина разведки тоже сократилась, так как резервов у противника мало, вести наступательные операции он не может. В конце сентября наш фронт чуть за это не поплатился: разведуправление фронта практически пропустило развёртывание двух танковых дивизий СС в Померании. Авиаразведка не смогла вскрыть их сосредоточение и места выгрузки. Лишь героизм наземной разведки позволил избежать крупных неприятностей в октябре 44 года. По итогам работы, генерал армии Захаров был снят с командования нашим фронтом, вместо него в ноябре был назначен Рокоссовский. Лишь после этого о существовании отдельной разведэскадрильи вспомнили и в штабе 4 ВА, и в штабе фронта. Наша вольная летняя жизнь вдали от фронта кончилась, эскадрилью перевели в Пиш, где находился штаб армии. Основным направлением для нас стал Кенигсберг и Балтийское море. Но, погода стояла плохая, низкая облачность прижала к земле нашу авиацию на долгих три месяца. Лишь в феврале установилась относительно хорошая погода на основном направлении. За это время немцы успели перебросить из Курляндии значительное количество войск в Восточную Пруссию. К тому же у немцев здесь значительное количество крупнокалиберных зениток, много снабженных радиолокаторами высотных перехватчиков. Они собирались оборонять Восточную Пруссию до последнего солдата. Но, несмотря ни на что, войска медленно, но продвигались вперёд, сносили артиллерийским огнём и авиацией укрепления, затем в бой вводились танки и пехота.

В ночь на 2 февраля наши «Бостоны» зафиксировали выгрузку танков в районе Польцина, как раз напротив двух ещё не сдавшихся городов-крепостей: Дойче-кроне и Шнейдемюль. Это был район стыка двух наших фронтов: 1-го и 2-го Белорусских. Утром мы с Гареевым пошли в тот район, чтобы подтвердить информацию. Я шёл впереди, сзади меня прикрывал Николай. Немцы появились от Штеттина. Четыре «фоккера» набирали высоту, чуть сзади них и выше виднелись ещё две чёрточки. Мы, больше по привычке, чем по необходимости, шли с двумя малыми ПТБ под крыльями на высоте 13200 метров, и вели аэрофотосъёмку районов между Дейч-кроне и Польцином. Фоккеры достать нас не могли, поэтому я не особо беспокоился, хотя ребята попались опытные и перехватывали грамотно. Похоже, что их наводили по локатору. Через тринадцать минут они оказались впереди нас по курсу и чуть ниже, но выбросили белые полоски с обоих бортов, включив МW-50. У них есть 10 минут форсажа, чтобы нас достать по высоте и направлению. Делаем самый простой манёвр: ложимся на обратный курс! Пусть догоняют! Но, фоккера тут же прекратили форсировать двигатели и набирать высоту, стали просто догонять нас на 11000 метров. Я заложил совсем пологий вираж, собираясь вернуться на прежний курс. Топлива у нас много, погоняем фоккеров до окончания у них топлива. Выписывая «S», я увидел, что дальние самолёты забрались много выше нас! Они шли выше 14 тысяч! И уже шли на сближение! Это явно не фоккеры! У тех предел 12000! Начал уклоняться вправо, сообщив дежурному по армии. До самолётов было довольно далеко, распознать я их не мог. В этот момент фоккера опять форсировали движки, и ломанулись наверх, пытаясь зайти в хвост. Пришлось разворачиваться и атаковать их. Успели дать по две очереди из пушки, но потеряли полтора километра по высоте. Сзади подошли две незнакомые машины. Я их опознал: Та-152, высотный истребитель-перехватчик. Передаю Коле:

— 11,0 и 10,80, как понял, второй?

— Сокол, Вас понял.

— У них скорость много больше, чем у нас! Сброс!

Мы сбросили подвесные танки, так как оба немца шли без них, за ними тянулся белесоватый след от MW-50. Мы довернули, облегчили винты, и пошли с набором скорости. Ещё четыре минуты ТА-152 нас догоняли, потом скорости уравнялись, затем мы начали отрываться. Заметив, что расстояние стало увеличиваться, я взял чуть на себя и стал набирать высоту, чтобы не попасть под огонь нижних фоккеров. Немцы действовали слаженно, пытаясь загнать нас на невыгодные для нас высоты и скорости.

— Коля! У них преимущество по горизонтальной манёвренности. Но, мы легче, особенно ты, хотя, чёрт знает, сколько у них топлива на борту. У нас полные танки.

— Понял, Костя. Прикрываю!

Фоккеры пошли в атаку, мы находились примерно на одной высоте. Мы, оба, включили впрыск воды, и, до предела форсировали двигатели. Фоккерам не хватило совсем чуть-чуть по высоте, а ТА-152 не хватило дистанции. Один из них отстрелялся с промахом. Чуть оторвавшись, я скомандовал:

— Переворот!

Мы выполнили раверсман, и атаковали пару Та-152. Они заскользили в сторону, сорвав нам атаку. Оченно опытные и тёртые ребята! Они потянули на вираж, но мы, даже теряя скорость, ушли наверх, ведь внизу болтаются ещё четыре «фоки»! Обменявшись «любезностями», каждый из нас понял, что результат боя будет зависеть от того, у кого аэродром ближе. Сбить друг друга удастся только с хвоста, и у нас с Колей шансов чуть больше: наши пушки стреляют дальше. Бой превратился в оттягивание друг друга ближе к своему аэродрому. У немцев кончилась водно-метаноловая смесь в очередной атаке на нас. Двигатели перестали форсироваться, мы увеличили интенсивность атак, но, нас здорово сдерживали две пары, висевшие чуть ниже. В конце концов, я пошёл в атаку на них, видя, что они болтаются на предельной, для них, высоте. Разогнавшись почти до 800 км/час, атаковал ведущего первой пары и попал, и тут же потянул вверх, используя набранную скорость. Мне не хватило совсем чуть-чуть, но Коля, со своим ламинарным крылом, вырвался вперёд и успел дать очередь по «Тачке», попав одним снарядом. Ведущий с переворотом пошёл вниз, а мы набирали высоту, стараясь уйти от атаки ведомого, который заранее оттянулся. Мне пришлось крутить «кадушку», потому, что он меня нагнал. Его трассы прошли в каких-то сантиметрах от меня, но Коля успел развернуться и пошёл в атаку на него. Тот решил больше не рисковать, свалился на крыло и скользнул вниз. Мы атаковали вторую пару фоккеров, сбив обоих, на этом бой закончился, немцы пошли домой, и у нас оставалось топлива только на то, чтобы вернуться. Уже дома на «Кобрике» обнаружили разрыв обшивки и слегка замятый стрингер на хвосте. В горячке боя я этого не заметил. Только когда возвращались, пришлось покрутить триммерами, чтобы компенсировать какой-то непонятный крен и тангаж. «Отлетался» мой «кобрёнок»!

Он был сделан в октябре 42-го, сменил трех владельцев и четырех техников, судя по формуляру. Произведено четыре замены двигателей, три замены «промежутка», две замены редуктора. Прошёл со мной от Кавказа до Штеттина. Его бы в музей, да куда там! Мы с Михалычем сняли с него вычислитель, прицел, двигатель, нагнетатель, оружие, радиостанцию, пригласили Силантьева, последний раз подписали формуляр. Я забрал из кабины свои «мелочи», и, последний раз хлопнул правой дверью. Всё, малыш, спасибо тебе, «Кобрёныш»! Уже вечером его отправили в ПАРМ.

Через два дня пришла доработанная «Кинг Кобра» из НИИ ВВС. Теперь организовано мелкосерийное производство «Кобр-Р» при НИИ ВВС: качающаяся камера, радиокомпас, Березины вместо Браунингов, увеличены воздухозаборники радиаторов, электрошасси, вместо гидравлики. Вот только прицелы дерьмовые, без вычислителей, поэтому переустанавливаем прицел, проверяем герметизацию всех лючков, пристреливаем оружие. Опять новые радиостанции. Пока Михалыч возится с машиной, я нанёс рисунок «Кобрёнка» с обоих бортов, слегка изменив положение хвоста. Он теперь напоминает цифру «два». Если не придерётся начальство, это и будет бортовой номер. Пока война, скорее всего, не придерётся. Вечером 6 февраля произвёл облёт новой машины. Забрался на 15 500, опробовал виражи, работу механизации, сделал контрольные снимки камерой. Машина собрана очень хорошо! Максимально облегчена, все доработки очень продуманные. И не так холодно, как в старой «Кобре». Там в носу стояла каталитическая печка, туда надо было заливать бензин, а отсек не бронированный, да и вес лишний. Здесь печка забирает тепло от двигателя и легко регулируется. Можно подавать тепло в определённые места кабины. Даже на 15-ти тысячах маску полностью не пристёгивал. Есть специальный датчик со звуковым сигналом о давлении в кабине. В общем, машина понравилась, и она лучше, чем «Кингуша», и двигатель мощнее, и высотность больше, и скорость тоже. Чуть меньше дальность, на 100 км. Центровка выполнена качественно, и приводы триммеров электрические. Всё, иду на посадку! День завершился большой неожиданностью! К нам на практику приехала Светлана! Будет помогать дешифровывать аэроснимки, обслуживать фотокамеры, «поднимать» карты для штаба фронта. Заканчивает второй курс картографического факультета. 

6

10 февраля, проведя контрартподготовку, два наших Белорусских фронта ударили по группе армий «Висла», и в течение 5 дней вышли к берегу Балтийского моря, разрезав надвое немецкую группировку. Обе половинки оказались прижатыми к портам Штеттин и Данциг. Остатки третьей танковой армии откатились к Зееловским высотам. А нас переключили на Берлинское направление. Мы вели разведку противника в северной зоне обороны. Лишь однажды мы с Николаем были над самим Берлином: сбрасывали листовки, заодно фотографировали город. Самые частые вылеты были глубоко на запад. Рокоссовского и Ставку интересовало положение дел у «союзников». Мы регулярно, каждое утро и в конце дня, проходили над линией Западного фронта немцев. Англо-американцы начали наступление в Маасе, которое захлебнулось через два дня, причём буквально: 10 февраля немцы взорвали плотины на Руре и залили водой низменность, по которой наступали союзники. Две недели войска Монти и Эйзи палочками замеряли состояние уровня воды. Естественно, никаких боёв не было, немцы без боя оставили этот район. За 20 дней союзники продвинулись на 34 км. Тем не менее, мосты через Рур остались целенькими, даже железнодорожные. На востоке немцы разрушали их все. В течение марта, при почти полном отсутствии организованного сопротивления немцев, о чём говорит цифра потерь 9 американской армии при форсировании Рейна, 9 армия продвинулась на 124 км. На Рейне она потеряла 41 человека убитыми и 450 ранеными, 7 солдат пропали без вести. В последующие дни, не встречая серьезного сопротивления противника, она продвигалась уже вглубь Германии. К 24 марта 6-я группа армий очистила западный берег Рейна в своем секторе. На этом закончилась Маас-Рейская операция. Немцы массово сдавались западным союзникам, даже не подозревая о том, что целый миллион пленных погибнет от голода в западных лагерях для военнопленных. На Восточном фронте шли тяжёлые упорные бои. При полётах на Запад постоянно существовала опасность, что «союзники» нас атакуют. Спустя месяц, из Москвы, пришёл запрет таких полётов, по настоянию «союзников». Но, их сосредоточение в районе города Пейн, в районе автобана 30: Пейн — Оснабрюк — Ганновер — Брюнсвик — Магдебург — Берлин, мы успели вскрыть, за что оба и получили майорские звезды на погоны. Обычно я имел дело только с полковником Ивановым, начальником разведотдела фронта, и то, по телефону, путём обмена условными фразами. Остальное приходило в зашифрованном виде. В этот раз, 26 марта 45 года, вызвали в штаб фронта в Нойгард. Когда мы приехали, нас оставили ненадолго в кабинете, а полковник Иванов куда-то вышел. Вернулся он вместе с маршалом Рокоссовским.

— Ну, здравствуйте, капитаны.

— Здравия желаем, товарищ маршал.

— Что там у вас?

— Последние изменения дислокации войск союзников: они сосредоточили бронетанковую дивизию в районе города Пейн, движутся по шоссе на Оснабрюк узким фронтом шириной около шести километров. Поддержки справа и слева не имеют. Похоже, что за фланги не беспокоятся.

— Понятно. Решили войти в Берлин, и взять его силами одной дивизии. Забавно! Пришёл приказ, из Москвы, запрещающий нам вести наблюдение за союзниками. Попытки перехватить Вас были?

— Одна попытка была, в бой мы не вступали, отошли, согласно Ваших указаний.

— Вот и правильно, комэск. Организуешь ночные полёты в том направлении. Днем зону разделения не нарушать. Снимать вбок можете?

— Так точно.

— Вот Эльба, за неё не заходить. Давно капитаните?

— С февраля 44-го, товарищ маршал.

— Благодарю за службу, товарищи майоры! Нужны подробные снимки Берлина и полосы наступления нашего фронта. Приступайте. Свободны!

— Служим Советскому Союзу.

Вот и весь разговор, за ним стояло приказание преодолеть ПВО Берлина днём. Погода позволила сделать это шесть раз, в остальные дни облачность не давала работать. 4 апреля был взят Данциг, и четыре армии нашего фронта срочно перебрасывались к Одеру. 16 апреля ударили все фронты. Трое суток 65 армия Батова форсировала Одер и закреплялась на левом берегу, захватив небольшой клочок земли размером в 6 километров. 70 армия Попова на Центральном участке тоже сумела захватить небольшой плацдарм, на левом фланге, ближе к Берлину, 49 армия закрепиться на левом берегу не смогла. Рокоссовский сделал рокировку: он переправил армию Гришина по переправам Попова, и ударил во фланг обороняющихся немцев, лишь после этого были обеспечены переправы на левом фланге. 26-го пал Штеттин, в прорыв ввели части 2 ударной армии и три танковых корпуса. Мы вели разведку в их интересах до самого конца войны. Крайний вылет у меня состоялся 8 мая в район Мекленбургской бухты. Мы шли на малой высоте, немецкая авиация в небе отсутствовала. Неожиданно увидели группу «Фоккеров», идущих над морем, доложили о них, нам приказали их атаковать, связать боем и ждать подкрепления, которое взлетает из Грейфсвальда. Фоккера бой не приняли, рассыпались, прижались к воде и спешили на запад, видимо, у них было мало топлива, поэтому они даже не форсировали двигатели. Я поджёг один из них, он упал в воду, ещё один был сбит Гареевым. Когда пристроился к ещё одному, тот открыл фонарь и помахал белой тряпкой. Сделал вираж и пошёл к Штральзунду. Я пошёл сзади от него. В Штральзунде он сел на уже захваченный аэродром. Мы покрутились над аэродромом, и видели, как из одноместного «Фоккера» вылезло три человека. Много лет спустя я разговаривал с лётчиком ННА, который управлял этим самолётом. Они вылетели из Курляндии, сняли вооружение на аэродроме, и взяли с собой «безлошадных» и техников. Летели сдаться союзникам.

— Не жалеешь, что я тебя тогда «посадил»?

— Нет, уже давно нет. Мой техник так и служит вместе со мной, а Гюнтер, тот ушёл на запад. Где он сейчас, и жив ли он, я не знаю. — ответил немецкий полковник.

А тогда, восьмого мая 45-го, я приземлился в Гюстрове, и нас потащили в домик, где был организован богатый стол в столовой. Здесь базировались немецкие истребители, прикрывавшие Росток, большое количество «Мессершмиттов» и «Фоккеров» и сейчас находится на лётном поле. Немцы их бросили, так как бензохранилище было разбомблено. Но в офицерской столовой было большое количество продуктов и выпивки. Жалко, что у Светланы закончилась практика, так не хватает её сейчас. Окна открыты, кто-то постоянно ставит патефон, но, в комнате накурено, поэтому я вышел в коридор. Вслед за мной вышел и Коля. Он достал «Казбек», но не закурил.

— Что хмуришься, командир?

— Да, накурили, просто не продохнуть, хоть и окна открыты. А так, думаю, чем заниматься будем после войны…

— Самолётами, командир.

— Не получится, наверное…

— Получится, вот, прочти. — он достал из кармана коричневый конверт. Обычно в конвертах простые письма не ходили, приходили просто треугольники. — Официальный запрос придёт после окончания войны. Нас с тобой переводят в Чкаловское, только местами поменяемся. Я буду командиром эскадрильи, а ты моим заместителем, пока. НИИ ВВС будет ходатайствовать о направлении тебя в Академию Жуковского. Вопрос уже решён. Головачёва помнишь, Костя?

— Да, помню.

— А ты документацию по «Кинг-Кобре-Р» внимательно читал?

— Да нет, не очень, так, пробежался по внесённым изменениям.

— Пошли! — и он потянул меня на этаж ниже в учебный класс. Достал Описание, открыл последнюю страницу, там были перечислен коллектив разработчиков модификации, в том числе, значилась моя фамилия и фамилия Силантьева.

— Насколько я в курсе, тебе надо будет сдать на класс «Летчик-Испытатель», и сдать экзамены в Академию. Головачёв, а он уже инженер-полковник, зам. начальника НИИ, связался со мной ещё в прошлом году, мы с ним давно дружим. Он не оставил идею привлечь тебя в НИИ ВВС, но я попросил его не форсировать события, так как ты хорошо знаком с Вершининым, и мог запросто открутиться от предложения перейти на работу в тылу. Зная тебя, я ожидал именно этого. Но, работа испытателем всегда было делом добровольным. У тебя и сейчас имеется возможность отказаться от этого предложения.

— С женой надо посоветоваться, она учится, и придётся опять жить порознь. Спасибо, Коля, я подумаю. Пошли наверх!

Предложение более чем заманчивое. Однако, зная, что нас ждёт впереди, несколько трудновато ориентироваться в этом вихре событий. Интересно, почему ещё не стреляют, должно ведь прозвучать по радио известие об окончании войны? Ах, да ещё пятнадцать минут. В 19 часов, в 22 часа по Московскому времени в столовой зазвучал голос Левитана. Что тут началось! И стрельба в воздух, и слёзы, и поцелуи. Мы выжили, и мы победили.

Утром полётов не было, да и никто бы не смог пройти медкомиссию.

Через неделю пришёл приказ перебазироваться в Темпельхофф, в Берлин. Там несколько раз сгоняли вдоль линии разделения: отслеживали исполнение союзниками договорённостей. Я побывал на заводах «Фокке-Вульфа», потрогал руками «Ме-262». Там же встретились с Сашей Покрышкиным, его дивизия стоит под Дрезденом. Из 16 полка «убыли» Клубов, Борис Глинка, Бабак, Ивашко, Девятаев, Жердев, Цветков. Это только те, кого я знал.

— Борька ранен, плохо срастается ключица, спишут. Остальные погибли.

— Иван и Миша живы. Иван где-то Чехословакии, а Мишу я видел Штеттине, недавно, но поговорить нам не дали, он в какой-то комиссии.

— Части корпуса стоят в Чехословакии, найдём! А ты сам куда?

— Послезавтра лечу в Москву, но, почему-то парой, и техники выезжают тоже.

— У нас эскадрилью сводную забирают на Дальний Восток, но, без самолётов.

— Там Аэрокобр много, видимо поэтому. Значит и нас туда.

— Остановился где?

— Вон в том домике.

— Вечером загляну, если смогу. Всё, Костя! Рад был увидеться! Как Светлана?

— Учится.

— А моя дочку растит!

— Бракодел!

— Не бракодел, а снайпер! Будет кому за пацанами присмотреть!

В Москве, в Чкаловском, машины поставили на замену двигателей, а нас отправили в Хабаровск поездом, в распоряжение генерала армии Пуркаева. Зачем менять двигатель на моей машине не понятно? Она же новая! Но, приказы не обсуждаются. По приезду две недели маялись дурью без машин. Лишь в начале июля обе «Кинг Кобры» пришли на аэродром Ракитное. Техники приехали вместе с машинами. На этом их путешествие не закончилось. Через день, мы облетали собранные машины и ушли в Седанку. На обеих машинах не было никаких опознавательных знаков. Все предыдущие слои краски были смыты. Ещё в Ракитном попросил Виктора, моего техника, «списать на пристрелку» пару-тройку магазинов для пушки. Мама у меня из Харбина, так что есть «неоплаченные долги», но, пока, у нас с японцами договор о нейтралитете.

— Понял, командир, сделаем.

«Лишние» боеприпасы перекочевали в ЗиП. Начальник разведки фронта, целый генерал-майор Архипцев, поставил задачу в Седанке:

— Пришли установки Ставки о присоединении к действиям Объединённых Наций в начале августа. В целом, обстановка нам известна, но требуются последние уточнения реальной обстановки на всём протяжении двух, или трёх, фронтов. Учитывая Вашу большую дальность, требуется произвести облёт прифронтовой полосы, раз. Разведать вероятные резервы противника, два. Посмотреть, что делается у союзников. Нас, непосредственно, максимально интересует положение с резервами в Корее, на Сахалине, и непосредственно на островах, включая Курильскую гряду. Ориентировочно, начало операции — первая декада августа. Данные нужны ещё вчера. Самолёты у вас — американские, себя ни под каким соусом не раскрывать, место базирования тоже. Огня не открывать, в бой не вступать, только, если нет другого выхода из положения, но, сразу предупреждаю: попадёте в глупую ситуацию, на поддержку не рассчитывайте. Вас никто не посылал, никаких приказов по фронту никто не отдавал. Таких военнослужащих в нашей армии попросту нет.

— Пираты Японского моря! — ответил Коля.

— Основной вопрос! Следите за тем, чтобы не притащить никого на хвосте! — нисколько не поморщившись, ответил генерал Архипцев. — Привыкайте, товарищи разведчики! Мы так уже 5 лет живём! Если прижмут, можете уходить на Окинаву, в Чойболсан и в Ичан, где находятся союзники, наши войска и части китайской армии. Но, помните, кроме частей Мао Дзе-Дуна, остальные китайцы, запросто, могут вас сдать японцам. В общем, товарищи, обстановка сложная, но, нам передали, что вы оба владеете английским, поэтому вас и прислали. Комбинезоны вам передадут американские, проверьте машины на отсутствие каких-либо документов на русском языке. Если что, требуйте американского консула. Обычно срабатывает.

— Так это поэтому у машин вместо Березиновских пулемётов Браунинги?

— Да, именно поэтому. Не волнуйтесь, китайцы плохо говорят по-английски, разбираться особо не будут. Ну, а к японцам, вообще, лучше не попадать. Вопросы есть?

— Есть! Механики жаловались на масло. Требуется Шелл 20–40 и Шелл 90.

Генерал снял трубку и куда-то позвонил.

— Через час доставят. Ещё вопросы?

— Вопросов нет, товарищ генерал. Судя по сводкам, самолётов, способных оказать нам противодействие, в районе нет. Поэтому, Николай, ты возьмёшь правый фланг, я возьму левый, над морем. После замены масла, мы будем готовы, товарищ генерал. С кем держать связь?

— Связи не будет. Дежурный приём флотской радиостанцией. Всё остальное только устно по ВЧ или здесь, в Седанке. От меня здесь будет мой представитель, полковник Иванов. — генерал встал из-за стола, открыл дверь и позвал Иванова. Вошёл довольно пожилой полковник, со значком «Почётного чекиста».

— Знакомьтесь: Иннокентий Иванович. Он, непосредственно, будет курировать ваши действия.

Пока техники меняли масло, разговорились с Иннокентием Ивановичем. Он работал ещё с Артузовым, в основном по Китаю и Японии. Знал «моего» отца, «деда» по матери, кстати, и настоящих, тоже. Так получилось, но по происхождению Сухов и я с Дальнего Востока. Иванов из «бывших»: флотский офицер, перешедший на сторону революции. Интереснейшую беседу прервал Витя:

— Товарищ майор! Обе машины к вылету готовы!

— Понятно, готовьте к запуску.

— Есть!

Пошла постановка задачи и отработка запасных вариантов. Через двадцать минут взлетаем по очереди. На малой высоте отхожу к Татарскому проливу, там набираю высоту и иду в море. Сделав довольно большую петлю, захожу с моря на Уруп. Там облачность, снять почти ничего не удалось, пошёл к Итурупу, оттуда к Кунаширу, прошёл над Хоккайдо, довернул к проливу Лаперуза. Прошёл над Южным Сахалином, демонстративно отвернул в открытое море. Изображаю палубный разведчик. Затем вернулся в Седанку. Там нормально работают посадочные огни, проблем с посадкой не было, как и противодействия со стороны японских ВВС. Похоже, что локаторов у них нет. Днём острова почти беззащитны. Где находится авиация, выяснить в первом полёте не удалось. Только в двух местах ударили зенитки с большими недолётами. У Николая очень похожая картина, но, большинство районов скрыто облачностью. Посмотрим, как будут реагировать японцы.

В следующем полёте мы так уж не скрывались. Набор высоты производил в Японском море, оторвавшись от берегов на 50 километров. Набрал высоту, довернул на курс 90 и пошёл к Цунгарскому проливу. Признаков работы локаторов по-прежнему нет. Снял район Токио и ушёл в сторону океана. Вернулся обратно через Хоккайдо. Много облачности, причём высокой и вертикальной. Условия для работы не шибко хорошие. На пятые сутки появились истребители противника. Высотность у них недостаточная. Активность ПВО, вообще, равна нулю. Одиночные самолёты японцев не интересуют. Напротив, наблюдал отражение налёта авиации США на Кагошиму. У японцев достаточно большое количество истребителей. Американцы, всё-таки прорвались и нанесли довольно мощный удар по городу. Меня никто не атаковал. Ушёл в сторону Кореи, немного поработал там. С 5-го июля выполнили 17 рейдов по тылам японцев. Наступил август. По-прежнему, никаких известий от Правительства СССР и Ставки нет. Летаем, японцы претензий не выставляют. Ведут себя сдержано по отношению к одиночным самолётам. У них режим экономии топлива. Предпринимали две попытки перехвата, визуального, естественно, эти попытки провалились.

6-го августа в 4 утра я взлетел на разведку Японского и Южно-китайского морей. На траверзе Чонгуна лёг на курс 180 градусов. Шёл на высоте 15000 метров. Затем лёг на курс 165 градусов и шёл экономическим ходом, внимательно осматривая воздух. Первую тройку самолётов я обнаружил через полтора часа после вылета в ста километрах от Коши. Через 25 километров показалась ещё тройка В-29. На одном из них находится «Малыш», это «Энола Гей», она идёт первая, затем идёт «Топ Сикрет», на нём находится «Толстячок», и третий — самолёт наблюдатель. Идут плотно, образуя плотное звено. На каждом из них 11 пулемётов 50 калибра с дальностью эффективной стрельбы 650 метров, а у меня одна пушка 37 мм с 58 осколочно-фугасными снарядами. «Ну что ж, посмотрим кто кого?» Я свалился на крыло и пошёл на переворот. В нижней точке выпустил щиток и уравнял скорости на расстоянии около километра. По отзывам отца и других лётчиков-«корейцев» В-29 держит 5–7 попаданий снарядов такого калибра. Ввел 43.05, обжал, захват, ввел 30.18, обжал, захват. Чуть шевельнул шаг и пошёл на ведущего. Прицел заморгал, дал длинную 10 патронную очередь. Это почти семь секунд надо удерживать прицел на цели под молотком отдачи. Смотрю на результат. Восемь взрывов на корпусе «Энола Гей»! Она задрала нос и повалилась в штопор! Обжимаю следующую машину, только бы это был «Топ Сикрет»! Бью такой же длинной очередью. Шесть взрывов, отваливается хвост, и по последней машине. Общий расход 26 снарядов. Последний бомбёр горит, и пытается вести огонь, но бомб не бросает, отхожу в сторону и наблюдаю за ним. Через несколько секунд он взорвался в воздухе. Взрыв не ядерный, просто бензин. Я вернулся на свой маршрут, сделал снимки кораблей и судов противника в Японском море, по дороге пройдя над Хиросимой и Нагасаки. Там было чисто. Садако Сасаки не придётся делать тысячу журавликов. Я, абсолютно бесполезный попаданец, избавил её от этого. 10 августа Япония согласилась принять условия капитуляции из-за вступления в войну Советского Союза.

Оглавление

1

2

3

4

5

6 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg