«Охотник - Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван»»

Охотник - Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван» (fb2) - Охотник - Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван» [litres, сборник] (Правила подводной охоты) 6413K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Валентинович Янковский

Дмитрий Янковский Охотник: Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван»

© Дмитрий Янковский, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Правила подводной охоты

На них было бремя опасности, как и сейчас. Это цена, которую мужчины платят за почести.

Мэри Рено

Пролог

Теплый ветер шумел над головой, не давая по звуку определить путь отхода противника. Я раздвинул траву и, подтягивая карабин за гарпун, прополз чуть вперед.

– Стой! – Вовка Лукич ухватил меня за штангу боевого каркаса. – Заметят!

– Не учи ученого! – фыркнул я.

Новая позиция позволяла целиком разглядеть поляну, где по траве катились волны, как в океане. Таких ровных проплешин между деревьями было множество. Леся говорила, что они возникли от воздушных взрывов последней войны. Я ей верил хотя бы потому, что земля в подобных местах была утрамбована, а за пределами круга – рыхлая, часто изрезанная оврагами и промоинами.

Из-за облака выглянуло солнце и блекло отразилось в центре поляны.

– Кажется, мину оставили, гады, – повернулся я к Вовке.

– Идиот, – буркнул Лукич и подполз ко мне ближе, отцепляя от каркаса бинокль. – Может, это оплавленный камень блеснул.

– Это у тебя вместо головы камень! – недовольно ответил я, выхватывая бинокль у него из руки.

Мина была самодельной, это понятно, но каждый охотник знает, что от такой штуки можно ждать любых гадостей, тогда как вылупившегося зверя можно обезвредить по каталогу Вершинского.

– Ну, что там? – нетерпеливо заерзал Вовка.

– Вертится на месте. Железная.

– Понятно, – нахмурил брови напарник, принимая у меня бинокль и придвигая окуляры к глазам. – Лазером щупает. Как только чиркнет по одежде, датчик отреагирует на пятнышко и активизирует детонатор.

Он был лучшим сапером в нашей команде, поэтому мне и в голову не пришло сомневаться в его теории.

– И что делать? – глянул я на него.

– Весла сушить. Это хорошая мина, и лучше ее обойти. – Он вновь приложил бинокль к глазам. – На краю поляны есть небольшой овраг. Можно пролезть по нему.

Идея с разминированием меня привлекала больше, но я не хотел перечить здравому смыслу. Мы тихонько перебежали к оврагу и поползли, вминая локтями влажную глину. Посредине овраг перегородила большая мутная лужа, и, переползая через нее, мы извозились, как черти. Лукич тихо бурчал, я двигался молча, цепляя гарпуном редкие стебли травы.

Вдруг я различил впереди тихий шлепок. Что-то упало в грязь.

– Засада? – вздрогнул я, готовый к обороне.

– Лежи! – Вовка вжал меня в глину. – Не вздумай поднять голову из оврага! Там мина!

Сердце у меня вздрогнуло, как перепуганный зверек в клетке.

– Они знали, что мы полезем через овраг, – сквозь зубы прошипел я. – Надо было обезвреживать мину!

– Отходим, – шепнул напарник, пятясь мимо меня. – Еще поглядим, кто кого сделает!

Получилось, что я прикрываю отход. Ползать задом у меня выходило плохо, а на корточках ничего, но это отнимало огромное количество сил, ноги моментально затекли и двигались заторможенно. Зато я вовремя заметил противника.

– Лукич, они сверху! – крикнул я, разглядев на краю оврага тень человеческой фигуры. – Мина была обманкой!

– Вот гады! – с досадой выдохнул напарник.

Я взвел карабин. Наша позиция оказалась не из лучших, но погоня была завершена, и теперь многое будет зависеть от нашей сноровки. Взяв на прицел тень на краю оврага, я был готов выстрелить, как только фигура появится на фоне неба.

Но их было двое – я услышал короткий хлопок, и мне в лицо полетели алые брызги с Вовкиного плеча. Вторая пуля попала напарнику в грудь и сразила его наповал. Леденящий испуг овладел мной. Мне бы развернуться и всадить гарпун в неприятеля, а я рванул вперед, петляя по оврагу, словно заяц. Две пули мелькнули мимо меня, влажно вонзившись в глину.

Было понятно, что я обречен, что поверху бежать значительно легче, чем путаться в траве и вязнуть в грязи оврага. Но адреналин не позволял мне думать об этом, и я выжимал из своего организма все, на что был способен. Вновь за спиной хлопнуло, но и в этот раз пуля скользнула стороной. Мои нервы не выдержали. Не видя цели, я развернулся и дернул спусковой крючок карабина. Гарпун со звоном покинул ствол и ударил в грудь одного из противников.

– А-а-а! – протяжно выкрикнул он, соскальзывая на дно оврага.

Дрожащими руками я рванул с боевого каркаса второй гарпун и запихнул его в ствол. В общем-то, мне не оставили выбора – только драться. Грязный, перепуганный, я вылез из оврага, опасаясь в любой момент получить пулю из-за ближайшего дерева. Ветер кидал мне пыль в глаза, но, к моему облегчению, поляна была пуста. Дрожа от возбуждения, я шагнул к лесу, и тут же из ближайших кустов раздался характерный хлопок. Пуля чиркнула по листве и ударила меня в грудь, забрызгав красным вымазанную в грязи рубашку.

– Черт! – выкрикнул я, но решил не падать. Ни к чему театральные эффекты, когда ясно, что битва проиграна. – Это не честно!

– Что именно? – выглянула из-за кустов Леська, поигрывая ружьем.

– На самом деле должны побеждать охотники, а не пираты!

– Кто же виноват, что вы оба такие копухи? – пожала плечами Леська. – Меня раньше возьмут в охотники, чем кого-то из вас.

– Девок в охотники не берут, – буркнул я.

– Тебе-то почем знать?

– Не должны брать.

– Должны, не должны. Гадалка. Эй, Вадик! – она присела над краем обрыва, подавая руку напарнику.

– Ты тоже хорош! От такого копухи гарпун получить!

– Да он драпал, как заяц! – Вадик был из нас самым старшим и проигрывал неохотно. – Кто мог подумать, что он пальнет с разворота?

– В бою некогда думать, – наставительным тоном заметила Леська. – Высовываться надо меньше, тогда не придется изображать дохлятину.

– Помогите кто-нибудь вылезти! – долетел снизу призыв Лукича.

Я подал ему руку, и он вскарабкался к нам, похожий на вылезшего из болота утопленника.

– Идемте на речку! – предложила Леська. – Все равно вам надо отмыться. И еще я знаю одну важную тайну.

– Как подманить охотников? – язвительно спросил Вадик.

– А если так, то что? – С хитрым прищуром она сунула руку в карман штанов.

– Попытка двадцать четвертая, – отмахнулся Вадик.

Две недели назад мы уже пытались подманить охотников, выйдя в море на надувном плотике. Леськина идея состояла в том, что, кроме охотников, вызволять нас будет некому, но вышло не так, как она задумала. Нашли нас муниципалы из Светлогорска, а мама взгрела меня так, что надолго отбила желание даже играть в охотников, не то что приманивать их.

– Никакая не двадцать четвертая, – надула губы Леська. – Вы даже не представляете, что я на этот раз выменяла у Молчуньи!

– Новый надувной плотик? – поддел ее Лукич.

– Вы оба дураки! Молчунья живет на острове!

– И что? – Вадик повесил ружье на шею и направился к речке.

– А то, что я выменяла у нее икринку!

Вадик замер. Лукич тоже остановился как вкопанный, а у меня ледяная волна пробежала по коже.

– Врешь! – Вадик неуверенно обернулся.

– А вот это ты видел? – Леська выхватила кулак из кармана и разжала ладонь.

Колышущийся зеленоватый шарик в ее руке наполнился солнечным светом, и мы рты раскрыли от неожиданности и удивления.

– Ни фига себе, – первым пришел в себя Вадик. – Откуда она у Молчуньи?

– Прибой вынес.

– Значит, дохлая, – облегченно выдохнул Вовка Лукич.

Меня тоже немного отпустило.

– Почему? – нахмурилась Леська.

– Сколько она в море пролежала и не вылупилась?

– А может, не пролежала? – Леська взяла икринку пальцами и поднесла к лицу. – На прошлой неделе во время шторма что взорвалось?

Той ночью я проснулся и закричал, не помня себя от страха. И мама тоже кричала, а занавески метались от ветра, врывавшегося через разбитые стекла. На следующее утро мы увидели в небе тяжелый гравилет охотников. Он направлялся на север, за горизонт.

– Мина взорвалась, – предположил я.

– Ромка хоть и копуха, но умный, – Леська одарила меня многообещающей улыбкой. – Что, кроме мины, могло взорваться?

– Ну, допустим, мина, – нахмурился Вадик. – Что с того? Думаешь, она при взрыве мечет икру?

Кажется, его задела Леськина похвала в мой адрес.

– Вот именно! – Она вновь зажала шарик в руке. – Иначе зачем им взрываться? Скорее всего это у них такой акт размножения. Бац! И тонна шариков в море. Так что эта икринка не дохлая, а наоборот, очень свежая. Мы можем положить ее в воду и посмотреть, что будет.

– Хочешь вырастить настоящую мину? – напряженно спросил Вовка Лукич.

– А что? – задумчиво сказал Вадик. – Мы ничего не теряем. Если икринка дохлая, то похохочем над Леськой. Кстати, на что ты ее выменяла?

Вместо ответа Леська показала ему язык. Вадик проигнорировал это и продолжил:

– А если икринка живая, то вырастет мина. И за ней обязательно прилетят охотники. Мы их сами и вызовем, тогда они наверняка дадут нам направление в свое училище.

– А может, и медаль, – вставил я.

– Из репейника, – фыркнул Лукич. – А вдруг мина вырастет и жахнет? Вы об этом подумали?

– Раньше времени не взорвется, – успокоила его Леська. – Мы же расскажем взрослым, как только она вылупится.

– Тогда никаких охотников мы не увидим, – заметил я. – Пока мина маленькая, взрослые могут убить ее баграми. Без всяких охотников. Или вмешаются муниципалы, как в прошлый раз. Приедут и расстреляют ее из ружей.

Леська не нашла, что на это ответить. Зато Вадик легко разрешил наш спор.

– Охотники все равно прилетят, – уверенно заявил он. – Даже если мину убьют без них. Они должны будут узнать, откуда она взялась и нет ли в речке других икринок.

– Не нравится мне эта затея, – признался Вовка.

– Никто тебе ее не навязывает. – Вадик, как всегда, перевернул все так, будто идея с икринкой принадлежала ему, да и сама икринка тоже. – Можешь катиться.

– И покачусь. – Лукич закинул карабин на плечо и двинулся через поляну.

Я представил, как ему влетит за вымазанную одежду.

– Зря ты его прогнал, – сказал я.

– Тебя тоже никто не держит, – фыркнул Вадик.

– Перестань! – вспылила Леська. – Икринка, между прочим, моя. Хватит уже корчить из себя командира! Надоел.

– Может, мне тоже уйти? – он прищурился и оглядел Леську с головы до ног.

– Ну и вали!

– А ты не боишься, что я заранее расскажу про мину?

– Валяй. – Леська по-мальчишечьи сунула руки в карманы и направилась в сторону речки.

– Нашла нового жениха? – кинул ей вслед Вадик.

– Не твоего ума дело, – не оборачиваясь, сказала она. – Пойдем, Ром, пусть этот предатель что хочет, то и делает. Подманим охотников, он будет первым локти кусать.

Вадик что-то невнятно буркнул и поплелся за Вовкой. Мы же пошли к реке. Ветер тянул запах тины, а за деревьями виднелась прозрачная зелень воды.

– Мы не там вышли, – вздохнула Леська. – Коряга, с которой можно прыгать, вон там.

Я нарочно шел позади, чтобы глядеть на нее. Впервые судьба подарила мне возможность остаться с ней наедине, без Вовки, а главное – без Вадика. Мне от нее ничего не было нужно, просто хотелось любоваться каждым ее движением.

«До чего же девчонки отличаются от пацанов!» – подумал я, ощущая, как разгоняется сердце.

Она была крупнее меня, но это не мешало мне в мечтах обращаться с ней нежно. Возникло желание порадовать ее хоть чем-то.

– Можешь попрыгать у меня с коленок, – предложил я.

– Ты меня не удержишь, – беззаботно отмахнулась она и стянула лохматую военную куртку.

Навязываться было неловко. Прежде чем освободиться от рубашки, я ослабил ремни и уложил в траву боевой каркас, сделанный из негодного дедушкиного рюкзака. На него полетели рубашка и футболка, а Леська, как обычно, майку снимать не стала. Я знал почему. За прошедший год у нее здорово изменилась фигура, и Леська стеснялась этого.

– Может, тогда пойдем на станцию? – предложил я. – Икринку выпускать лучше там.

– Наверное, – закинув ружейный ремень на плечо, она закатала брюки выше колен и вошла в воду. – Речка сегодня теплая.

Поначалу я хотел избавиться и от брюк, но незапланированное уединение с Леськой зло надо мной подшутило – останься я в плавках, она бы сразу поняла, какие мысли бродят у меня в голове. Я покраснел и принялся закатывать штанины. Управившись с этим, закинул на плечо карабин, шагнул с берега и побрел вниз по течению, догоняя подругу.

За поворотом реки показалась станция. Ее ржавый остов торчал вперед, напоминая раненое стальное чудовище, издохшее на переправе. Хребет моста топорщился шипами кронштейнов, на которых кое-где еще сохранились древние газосветные фонари. Решетчатый блок шлюзовых держателей напоминал ребра, а опорные сваи лапами упирались в дно и берега реки. Давным-давно, в самом начале Десятилетней эпидемии, станция работала, давая тепло и свет множеству прибрежных городков. Но сократившееся население Земли уже не требовало прежнего количества энергии, и многие станции позакрывали. Теперь стальные опоры, мосты и сваи выполняли только одну функцию – декораций для наших игр.

Возбужденные ветром волны нагнетали воздух в порожние баки, заставляя их хрипеть и охать подобно живым существам. Пахло тиной, мокрой ржавчиной и застарелым безлюдьем. Я вздрогнул от близкого всплеска и чуть не пальнул из карабина на звук, но это прыгнула в воду одна из жирных лягушек, во множестве обитавших на станции.

– Давай взглянем на Светлогорск, – предложила Леська, ухватившись за поручень вросшего в дно трапа.

Мы давно придумали такой ритуал. Когда с крыши станции видны небоскребы, любое начинание этого дня ждет удача. Если Светлогорска не видно, то лучше задуманное не начинать. Мне идея не очень понравилась, поскольку при таком ветре воздух должен быть замутнен пылью и водяным паром. А мне хотелось подманить охотников. Почему-то я был уверен, что в другой раз такого шанса уже не будет.

– Может, не надо? – предложил я, карабкаясь по ступеням вслед за Леськой.

– Хочешь обмануть судьбу?

Грохот наших шагов по железному трапу смешивался с завыванием ветра и хрипом воздуха в баках. Мы вылезли через люк на крышу, и я сразу разглядел вдали пять тонких ярко-белых нитей, поднимающихся на трехкилометровую высоту. У них на верхушках виднелись более темные кубышки антигравитационных приводов, из-за чего небоскребы напоминали гигантские облетевшие одуванчики. А на севере штормило море, в которое метров на триста вдавалась желтая от взбаламученной глины река.

– Зря ты боялся, – улыбнулась Леська, усаживаясь на ржавый железный лист. – Город виден, значит, будет так, как мы захотим.

На самом деле видимость была не очень хорошей. Приземный слой воздуха замутил ветер, поэтому небоскребы различались только в верхней трети. Но я решил об этом не говорить. Все равно решение принимать Леське, ведь икринка ее.

– Я вас обманула, – она достала из кармана драгоценный шарик и положила у ног. – Это не икринка, а биоклапан от лодочного мотора.

– Зачем? – Меня расстроил не столько обман, сколько невозможность нашей затеи.

– Хотела узнать, кто не побоится со мной пойти. Это была проверка, понятно?

– И что? – Я не мог понять, к чему она клонит.

– А то, что я действительно кое-что выменяла у Молчуньи. Ее отец не всегда ловил рыбу с катера. Знаешь, кем он был после войны?

– Охотником?! – осенило меня.

– Вот именно. Молчунья научила меня, как наверняка попасть в их училище. Она знает.

– И на что ты выменяла такую тайну?

– Пообещала ей стянуть этот клапан из отцовского эллинга. Она пытается смастерить мотор.

– Влетит же тебе!

– Влетит. Зато я знаю, почему у охотников темно-синяя форма. Она символизирует океан перед штормом.

– А пиратов они ловят или нет?

– Этого я не узнала. Садись, – Леська положила ладонь на теплое железо возле себя. – У охотников есть определенные правила. Зная их, легче поступить в учебку.

– Куда?

– Так называется их училище.

Часть первая. Lesya in the Sky with Diamonds

Я свернул с бетонки и остановил джип у самого края обрыва, поскольку в тесных туфлях мне меньше всего хотелось идти пешком. Позади, размазанная маревом расстояния, возвышалась ажурная громада Симферополя, а впереди сверкало море – оттуда дул бриз, наполняя воздух запахом соли и пересохших водорослей. Над короткой травой висел звон цикад.

– Неужели тут можно спуститься? – спросила сидящая на правом сиденье Леся.

На ней были шорты и короткая маечка, а ветер мягко трепал короткие каштановые волосы.

– Наверняка, – я заглушил двигатель и выбрался из машины. – Следы машин редко ведут в никуда, значит, здесь должна быть тропинка.

Над капотом трепетало марево раскаленного воздуха, за которым солнце вычерчивало по воде сверкающую дорожку. Море неодолимо манило в прохладную глубину… казалось, оно пахло именно глубиной, полутьмой и прохладой, оно рождало воспоминания о глубине и вынуждало мечтать только о ней. Но тут Леся соскочила в траву рядом со мной, и волшебство моря отступило на второй план.

– Идем? – посмотрела она на меня.

– Идем.

Я скинул кремовую рубашку с нашивками курсанта и забросил ее на заднее сиденье, как дети забрасывают ранец в первый же день каникул.

– Здорово вас тут гоняют, – усмехнулась Леся, оглядев мое окрепшее тело.

Хорошо, что она не приехала на полгода раньше, когда нас заставляли стричься наголо. Но теперь моя прическа ничем не напоминала бритые головы салаг, так что за внешний вид можно было не беспокоиться. Мне захотелось поиграть мышцами, и я принялся рыться в багажном отсеке, медленно доставая рюкзак и проверяя, все ли я в него уложил.

– Ну что ты опять копаешься? – поторопила Леся.

Я закинул лямки рюкзака на голые плечи, подал Леське руку, и мы начали спускаться с обрыва. Узкая тропинка пологим зигзагом сбегала по отвесному склону. На середине пути послышался голос прибоя – мерный, словно дыхание, шелест волн.

– Наверняка и миллион лет назад здесь все было так же, – негромко сказала Леся, балансируя руками для равновесия. – Я чувствую себя Евой, честное слово. Словно до нас с тобой не было никаких людей.

Я не ответил. Подошвы курсантских туфель скользили в пыли, поэтому иногда приходилось садиться на корточки и хвататься за торчащие по краю тропинки стебли. Мне было не до красот.

– Давай я рюкзак понесу, – предложила Леся, легко перебирая ногами. – Мне в кроссовках удобнее.

– Вот еще, – буркнул я, ощутив себя ужасно неловко от того, что Леська могла посчитать меня неуклюжим.

Минут через десять мы спустились на усыпанную крупной галькой полосу пляжа. По камням, в ложе из нанесенной глины, петляла хрустальная струйка родника, бьющего из-под склона. Но сам источник скрывали густые заросли камыша – тонкие листья, опасные, словно бритва, шуршали от непрекращающегося ветра.

– Давай остановимся прямо здесь, – разуваясь, предложила Леся. – Все равно кругом ни единой души.

Я молча опустил рюкзак и сел на горячие камни, покрытые искрящейся пудрой соли. Снять туфли оказалось истинным наслаждением, я отбросил их и размял ступни, разгоряченные трудным спуском. Блеск моря резал глаза.

– С ума можно сойти, как тут красиво… – Леся закинула руки за голову и выгнулась навстречу солнцу. – Остаться бы здесь на недельку, вдали от цивилизации.

– Или на две, – согласился я. – Жаль, что у меня увольнение всего трое суток. Нельзя же не явиться на торжественный выпуск.

– Жаль, – согласилась Леся, стягивая с себя майку. – Давай окунемся, потом разберем рюкзак.

Не дожидаясь ответа, она скинула шорты, оставшись в едва прикрывающем тело купальнике. У меня замерло сердце. Мне захотелось подойти к ней и, не говоря ни слова, провести ладонью по ложбинке спины, по бедрам, по волосам, пронизанным солнечным светом. Леська показалась мне волнующе изменившейся – спортивность фигуры, раньше для меня незаметная, подчеркивала ее красоту. Не холодное совершенство, какое мы проходили на уроках искусства, а удивительную манящую силу, отстраняющую разум от управления телом. Одурманенный, я готов был встать и сделать все по велению незнакомого чувства, кроме того, во мне крепла уверенность, что Леся не станет противиться. Мне пришлось пинками разбудить парализованную волю, заставить ее вцепиться в мышцы и не дать мне подняться с места.

– Да, остудиться не помешает, – сглотнул я слюну и неловко стянул с себя брюки. Под ними были стандартные купальные шорты, серебристые и гладкие, как рыбья чешуя. Они не могли полностью скрыть внешних признаков крепнувшего желания. Я, не разгибаясь, привстал, оттолкнулся и щучкой прыгнул в шипящую прибрежную пену. Такой прыжок был далек от совершенства, зато моментально смыл нахлынувший жар возбуждения. Открыв глаза, я проплыл под водой, наслаждаясь переливчатой игрой света на дне, затем вынырнул и повертел головой, отчего с волос слетели сверкающие бусинки брызг. На губах остался вкус моря. Сердце продолжало колотиться, как выброшенная на берег рыбешка, но задержка дыхания сделала свое дело – в голове прояснилось.

– Вода холодная! – сообщила Леся, зайдя по колено.

– Это кажется, – рассмеялся я. – Не стой, окунайся сразу.

– Подожди, дай привыкнуть.

– Да прыгай же! – Я широкими гребками направился к берегу, снова начиная воспринимать Леську как друга.

– Только не брызгайся! – предупредила она, видимо, уловив мое намерение, и тут же присела, погрузившись по шею. – Фух! До чего же тут замечательно! – Она зачерпнула воду ладонями и подбросила вверх, любуясь искристыми каплями. – Теперь я понимаю выражение «небо в алмазах», – улыбнулась она.

Я перевернулся на спину и раскинул руки звездой, чуть покачиваясь на волнах. Леська, казалось, не обратила на этот трюк никакого внимания. Это меня задело.

– И долго ты так можешь лежать на воде? – Леся все же решила оценить мои усилия.

– Пока не замерзну, – ответил я, довольный ее реакцией.

– И что? – съязвила она. – Будешь ставить рекорды или все-таки искупаемся?

– Ты без издевок не можешь, – улыбнулся я. – Ладно, поплыли. Там возле мыса, если верить карте, есть песчаная отмель.

Леся оттолкнулась и брассом направилась вдоль берега. Мне без труда удалось ее догнать.

– Далеко? – поинтересовалась она, по-лягушачьи толкая воду ногами.

– Отсюда метров двести.

– Можно было пройти по берегу.

– По морю приятнее. – Я продолжал плыть на спине, лениво подгребая ладонями.

– Охотник, – фыркнула Леся. – А в воду прыгаешь, как кривая коряга.

– Это я маскируюсь, – смутился я, вспомнив состояние, загнавшее меня в море.

На какое-то время те же ощущения вновь овладели мной, так что пришлось перевернуться и тоже плыть брассом. Эта неконтролируемая физиология начинала действовать мне на нервы.

– Почему около мыса столько чаек? – спросила Леся.

Мне показалось, что она видит меня насквозь и специально задает вопросы о море, чтобы отвлечь. Но я не знал, как реагировать на такую заботу.

– На отмели рыбу лучше видно и легче ловить, – охотно пояснил я. – А тот плоский камень на карте назван Рыбачьим.

Леся перевернулась на спину, щурясь от солнца, но ей приходилось работать ногами, чтобы не погружаться. По сравнению с ней я парил в водной стихии.

Скоро мы доплыли до отмели.

– Здесь можно стоять, – сказал я и нащупал ногами дно.

Над песчаной косой летали чайки. Они не обращали на людей никакого внимания, занимаясь бесконечной охотой, из которой почти целиком состояла их жизнь. Их выкрики были для меня неотъемлемой частью моря.

– Какой мягкий песок… – Леся остановилась, часто дыша от приложенных во время заплыва усилий. – Прямо как бархат.

Вода доходила ей до шеи, почти не скрывая едва прикрытую купальником грудь с затвердевшими от прохлады сосками. Я снова отвел взгляд. Мысли спутались окончательно, и я промолчал, хотя мог, конечно, ответить что-нибудь подобающее.

– Почему ты все время отмалчиваешься? – сощурилась Леся. – Мы два года с тобой не виделись, а ты ведешь себя, как чужой.

– Устал. – Мне не хотелось отвечать честно. – Знаешь, какие у нас тренировки?

– Ты же говорил, они кончились неделю назад. Может, я зря приехала? – Леся пожала плечами и отвернулась к нависающему над морем обрыву.

– Нет, ты что, – я подошел к ней и робко взял за руку, как раньше.

Только вышло совсем не как раньше. Рука у нее была теплой и ласковой, от ладони струилось нечто похожее на ветерок, только ясно было, что никакого ветра под водой не бывает. Я понял, что мог бы так простоять тысячу лет и ни разу не шевельнуться.

– Честно? – она оглянулась через плечо.

Я испугался, что она могла угадать мои мысли, и поспешно ответил, глядя в ее глаза:

– Да, для меня твой приезд очень важен.

– Ладно, – она повернулась ко мне, вновь вызвав волну учащенного пульса. – Давай попрыгаем?

– Как? – до меня не сразу дошло.

– С коленок. Ты стал ужасным занудой в своей учебке!

Я вспомнил, как мы прыгали, когда сбегали с уроков на речку.

– Давай, – мне понравилась эта идея.

Леська взяла меня за руки, я присел, и она влезла мне на колени.

– Готова? – спросил я, приседая.

– Да!

Мои ноги распрямились, как рычаг катапульты, подбросив Леську в облаке сверкающих брызг.

«Lesya in the Sky with Diamonds», – переиначил я бессмертную строчку «Битлз».

Моя подруга кувыркнулась в голубых небесах и, распрямившись, пробила поверхность моря. Ее тень грациозно скользнула вдоль дна, а вода в месте удара зашипела, словно откупоренная бутылка газировки. Леся вынырнула и помотала головой, разбрасывая бисер брызг.

– Как хорошо! – воскликнула она. – Совсем не так, как в реке!

– Сравнила! – рассмеялся я.

Она шутливо брызнула мне в лицо, я ответил, и между нами завязался настоящий морской бой, только вместо орудийной пальбы звучали наш хохот и визг. Наконец мы устали и выбрались на рыбачий камень, блаженно распластавшись на его гладкой поверхности.

– У нас море совсем другое, – произнесла Леся, не поднимая век.

– Конечно. В нем не покупаешься.

– Не только. Оно вообще другое. У нас оно суровое, а здесь доброе. Правда?

– Наверное, – я не очень понял, о чем она ведет речь. – Расскажи, как там дома?

– Только месяц назад снег сошел.

Трудно было представить, что где-то может быть снег.

– А моя мама?

– За два года я говорила с ней всего раза два. Да и то не лично, а по вифону. Если в общих чертах, то она очень недовольна твоим поступлением в учебку охотников. Она думает, что я в этом виновата.

– Узнаю свою маму, – вздохнул я.

– Она отговаривала меня ехать сюда, не хотела, чтобы я тебя поддержала.

– Хорошо, что ты решила по-своему, – я действительно был рад ее приезду.

– Мы ведь друзья. – Леська открыла глаза и тут же сощурилась от яркого солнца. – Хотя я тоже не в восторге от твоего решения.

– Почему? – от удивления я слегка приподнялся на локте.

– Я не буду поступать в учебку охотников, – ответила Леся. – Никогда.

– Ну и дела. – Я сел на камень и отряхнул со спины приставшие песчинки. – Что случилось?

– Ничего. Просто я поняла, что в романтике подводной охоты меня манило прежде всего море, а не опасность. Я подала заявление в океанический институт.

– Рыбок изучать? – насупился я. – Не ожидал от тебя такого.

И вдруг на меня накатила волна не обиды, а совершенно другого чувства – я осознал, что решение Леси может навсегда нас разлучить. Навсегда. Это слово больно толкнуло в сердце, и у меня нос зачесался от неожиданно подступивших слез. Кажется, она не поняла, отчего я умолк.

– Обиделся? – Леся подняла на меня взгляд.

– Нет, – вздохнул я. – Но как-то грустно все.

– Может, и не грустно, – она отвела взгляд и устремила его в сверкающую морскую даль. – Все зависит от одного очень важного обстоятельства. Я приехала, чтобы выяснить это.

От странного предчувствия у меня захватило дух. И следующая фраза Леси прозвучала как во сне, как в самой смелой из юношеских фантазий.

– Скажи честно, я тебе нравлюсь? – шевельнулись Леськины губы. – Как девушка.

У меня ком застрял в горле, и мне пришлось с усилием его протолкнуть, чтобы ответить.

– Да. – Собственный голос мне показался чужим. – Очень.

– Тогда обними меня.

Я и думать не мог, что мою мечту мне поднесут вот так, на блюдечке с голубой каемочкой. Бери – не хочу. Но я хотел. Я просто сгорал от желания.

Когда моя ладонь коснулась ее плеча, по жилам пробежала волна пламени – ни в одной из моих фантазий не было ничего подобного. Я обнял подругу и ощутил дрожь в ее теле, обнял крепче, и она прижалась ко мне в ответ.

– Поцелуй меня, – горячо шепнула она мне в ухо.

Я прижал Лесю к себе и принялся целовать, сначала робко, но понемногу все больше входил во вкус, так что скоро мы слились в бесконечном головокружительном поцелуе. Это было похоже на вознесение в небеса и на падение в бездну одновременно – я перестал ощущать пространство вокруг, перестал слышать звуки, кроме биения двух разгоряченных сердец. Я пил этот поток ощущений, я захлебывался в нем, он тянул меня дальше, но я не знал, можно ли сделать следующий шаг. За меня его сделала Леся – она не столько отдалась мне, сколько сама овладела мной, будто я принадлежал ей по древнему матриархальному праву.

Когда все кончилось, я еще долго не мог вернуться в привычный мир ощущений – у меня свистело в ушах, глаза ничего не видели, но в то же время вся Вселенная легко умещалась у меня внутри, и я мог с легкостью разглядеть, что творится в любом из ее уголков. Я видел, как мы с Лесей лежим на камне в объятиях друг у друга, а вокруг ни души на десятки километров вокруг. Вне пространства время скользило наискось, и я понял, что в первую минуту после близости человек становится богом. Только первую минуту, потом все проходит. Я распахнул глаза.

– Я и не думал, что может быть так хорошо, – вырвалось у меня.

– Ты можешь отказаться от распределения, – негромко ответила Леся. – После учебки охотников тебя без конкурса возьмут в океанический. Нам всегда может быть так хорошо.

Если честно, то я ожидал чего-то подобного и все равно не сразу нашелся с ответом.

– Это будет предательством, – буркнул я.

– В отношении кого? – Леся села передо мной так, что на фоне солнца был виден только ее силуэт.

– В отношении мечты. Нашей мечты.

– Ты дурак, – фыркнула она и соскользнула с камня на песчаную полосу пляжа. – Упертый дурак.

Я не стал смотреть, как она надевает купальник. Мне стало стыдно, но я уже точно знал, что не отступлю.

– Никогда не видела такого упрямца. Ты сам себе придумал мечту и уперся в нее, как баран! Не видишь, что все изменилось, не чувствуешь… – Она хотела что-то добавить, но махнула рукой и пошла туда, где мы оставили вещи. – Отвези меня на вокзал! – зло крикнула Леська, натягивая майку.

Я влез в шорты и поплелся к ней.

– Мы ведь хотели подикарствовать тут дня два, – попробовал воспротивиться я.

– Ты думаешь, я смогу пробыть рядом с тобой еще хоть час? Предательство, говоришь? Вот по отношению ко мне ты действительно предатель. Отвези меня на вокзал! Можешь ты сделать хоть эту малость?

Это меня окончательно добило. Я подхватил рюкзак, сунул ноги в узкие туфли и, прихрамывая, направился к тропке, ведущей наверх.

Недоброе утро

На плацу у наших ног трепетали пятнышки теплого света. В тридцати километрах на юге можно было различить ажурные громады севастопольских небоскребов, так прозрачен был утренний воздух. Небо расчерчивали стрижи, хватая витающий тополиный пух.

– Вольно! – скомандовал командир отделения.

Его зычный голос вырвал меня из мира воспоминаний, сразу приблизив к реальности. Я закинул руки за спину и отставил левую ногу. Остальные девять человек в шеренге тоже расслабились. В тени деревьев еще витали остатки прохлады, воздух был легким и влажным, но на солнце уже начинало приятно припекать.

Командира мы звали Ушан. Не за уши, а за фамилию.

– Ремни к осмотру! – коротко рявкнул он, спугнув с ветвей отдыхающих воробьев и окончательно вытолкнув меня из полудремы.

Эта команда была для нас новой, поскольку сегодня после подъема нам впервые выдали настоящие кожаные ремни с бляхами. Форму тоже сменили с кремовой курсантской на темно-синюю, положенную охотникам по уставу. Не знаю, как других, а меня распирало от гордости, хотя брюки не были подогнаны по фигуре и висели мешком.

Я снял ремень, обмотав им ладонь, чтобы командир мог беспрепятственно осмотреть сверкающую бляху с чеканной Розой Ветров. Я натирал ее до блеска минут пятнадцать, прежде чем бронза пришла в надлежащий, зеркальный вид. Другие старались не меньше, но, несмотря на это, Витяй получил замечание за недостаточное усердие. Меня и Паса Ушан отчитал за неопрятность прически.

– Шею подбрить, – строго выговорил командир, – виски подстричь. Кантик на затылке подровнять.

– Есть! – коротко ответил я.

Такого ответа требовал устав, хотя поначалу я совершенно не понимал, что именно необходимо есть в данном случае. Только позже, на уроке истории морского дела, нам объяснили, что этот ответ трансформировался из английского «Yes!», вполне логичного при ответе начальнику.

– Десять минут на устранение замечаний! – приказал Ушан. – Р-р-ра-зой-дись! Строиться через пятнадцать минут.

Мы рванули в кубрик.

– Витяй, отбей мне кантик! – на бегу попросил я.

– Мне бляху чистить. – Грохот ботинок по трапу сделал его ответ едва различимым.

Но я понял. Мог бы и сам догадаться.

– Толик!

– Я в гальюн.

– Пас, хоть ты помоги! – Мне удалось схватить за рукав бледного, щуплого парня. – Тебе ведь тоже велели шею подбрить?

Вообще-то его звали Сергеем, но сокращенная фамилия Постригань быстро преобразилась в удобную кличку.

– Ну? – он остановился и глянул на меня, по привычке не ожидая ничего хорошего.

– Я тебе подбрею, ты мне.

– И все?

– Да, – старательно улыбнулся я.

– Ладно, идем. Бритва есть?

– Есть, есть, – мне удалось окончательно его успокоить.

– Только я за качество не ручаюсь, – честно предупредил он.

– Плевать! Вперед, а то времени мало.

Я вынул из рундука безопасную бритву, Пас взял свою, и мы уединились в умывальнике, сверкающем зеркалами и белоснежной композитовой плиткой. Со своей частью работы я справился в несколько быстрых движений, удалив с шеи Паса лишние волосы. Теперь мне предстояло подставить свой затылок, но Пас словно нарочно оттягивал время – аккуратно стряхнул и промыл свою бритву, так же аккуратно уложил ее в футляр и спрятал в карман.

– Слушай, чистюля, побыстрее нельзя? – не выдержал я.

– Мылить? – спросил Пас.

– Некогда, – отмахнулся я.

Он положил мне ладонь на темя, и я склонился над раковиной. Сухое лезвие неприятно царапнуло кожу.

– Ты не боишься распределения? – осторожно спросил Пас, подбривая мне шею.

– Ну ты даешь! – меня удивила такая постановка вопроса. – Если дрейфишь, зачем вообще поступал в учебку охотников?

– Мне говорили, что здесь все по-другому, – признался Пас.

– На базе будет легче. Вот увидишь. – Мне хотелось успокоить его, потому что бритва в дрожащих руках заставляла меня нервничать.

– Откуда ты знаешь?

Это был серьезный вопрос, поскольку из всех людей, с кем нам приходилось общаться, на базах служили только командиры взводов. Они приезжали на два года, вели курс, а после распределения убывали обратно. Но вытянуть из них достоверную информацию о быте охотников казалось немыслимым.

– Слухи, – честно ответил я.

– Понятно. – Пас вздохнул и принялся ровнять мне кантик. – Знаешь, чего я больше всего боюсь?

– Ну?

– Попасть на базу одному. Представляешь? Все новое, непонятное, ты ничего не знаешь, а вокруг все чужие.

– Так не бывает, – ответил я. – Есть закон, по которому на одну базу распределяют не меньше двух курсантов из одного отделения.

– Точно?

– Точно, – подтвердил я. – Толик разведал, когда дежурил по штабу.

Бритва скользнула по шее еще несколькими скребущими движениями, после чего Пас отошел на шаг и придирчиво оглядел дело рук своих.

– Кривовато, – признался он.

– Да ладно, – меня утомила неудобная поза. – Главное, чтобы Ушан не цеплялся.

– Очень криво, – вздохнул Пас.

Это меня насторожило. Я попробовал оглядеть затылок в зеркало, но подробностей видно не было.

– Сейчас, подожди, – дрогнувшими губами попросил меня Пас и скрылся за дверью.

Я попробовал ощупать кантик, но ничего ужасного не обнаружил. Через минуту Пас вернулся и протянул мне компактное бритвенное зеркальце. Через него я без труда разглядел отражение собственного затылка в большом зеркале.

– Фу, напугал, – улыбнулся я. – Ну, слева чуть подровняй, и будет нормально.

– Ты не сердишься? – повеселел Пас.

– С чего бы? Равняй поскорее.

Конечно, руки у него были кривые, нечего сказать – другой справился бы со столь простой задачей и быстрее и лучше. Но у меня не было альтернативы. Пас высунул язык от усердия и поскреб бритвой левую часть моего затылка. Кожу начало пощипывать от раздражения.

– Что-то не очень хорошо получается, – вздохнул он.

Я взял с полочки зеркальце и осмотрел работу – теперь левая часть кантика оказалась выше правой.

– Не расстраивайся. – Я постарался сдержать растущее бешенство. – Еще справа сними. Только чуть-чуть.

Так он ровнял меня минут пять, при этом линия волос на моем затылке стремительно поднималась, пока не достигла критической отметки.

– Стой! – я вырвал бритву из его руки. – Чтоб тебя!

Мой затылок был похож на синий подбородок лежачего больного, которого бреют раз в три дня. Кантик проходил по уровню верхней кромки ушей.

– Извини, – Пас опустил глаза.

– Катись отсюда! – В отчаянии я был готов наброситься на него с кулаками.

Он вырвал из моей руки зеркальце и скрылся за дверью. Я обреченно ощупал колкую щетину на затылке, и жизнь показалась мне прожитой зря. Это же надо! Ведь сегодня торжественный выпуск и отъезд на базу, а вид у меня такой, что рыбы засмеют. Мне пришлось потереть нос, чтобы не пустить слезу.

– Строиться на завтрак! – взревел на плацу Ушан. Я сунул бритву в карман новых брюк и выбрался из жилого корпуса в прозрачный утренний воздух.

– Раз, два, три, – считал командир, отбивая такт левой ногой.

На счет «десять» всему отделению надлежало стоять по ранжиру, то есть по росту. Я занял привычное место и тут же услышал хихиканье за спиной.

– Десять!

Мы замерли, вытянувшись по стойке «смирно». Я почти физически ощущал, как шесть пар глаз буравят мой до неприличия обнаженный затылок. Наконец Влад не выдержал и фыркнул. От стыда и злобы кровь ударила мне в голову.

– Отставить смех! – рявнул Ушан. – На камбуз шагом марш!

Мы тронулись. Командир остался на месте, по обыкновению пропуская колонну вперед, а я, стиснув зубы, ждал, когда он заметит изменения в моей прическе.

– Стой! Раз, два, – наконец остановил нас Ушан. В его голосе слышалось плохо скрытое удивление. – Савельев! – окликнул меня командир.

– Я! – вырвался из моей глотки уставной ответ.

– Тебе что было приказано?

– Подравнять кантик! – отрапортовал я.

– А ты что сделал? У тебя голова теперь на небритую жопу похожа!

Отделение грохнуло смехом.

Честно говоря, в тот момент я бы очень обрадовался, если бы провалился сквозь землю.

– Ладно, – Ушан насмешливо сощурился мне в лицо. – После завтрака разберемся. Отставить смешки! Отделение! Шагом марш!

Колонна тронулась с места. Я шагал, еле сдерживая слезы стыда и отчаяния.

По уставу в день торжественного выпуска завтрак и обед должны содержать праздничные элементы – шоколад, конфеты, фрукты и сладкие булочки. Но главным праздничным блюдом, которое обсмаковала вся учебка, была, конечно, моя полувыбритая голова. Мне кусок не лез в горло, но встать и выйти с камбуза я не мог. Ушан делал вид, что не замечает всеобщего воодушевления, хотя его эпитет, охарактеризовавший мою прическу перед строем, моментально сделался крылатой фразой и с хохотом передавался из уст в уста.

Ребята, которые за два года стали казаться мне друзьями, превратились в толпу, живущую по своим, не вполне человеческим законам. Я заметил, что многие смеялись не от веселья, а от страха выпасть за пределы общей эмоции, ведь любой сочувствующий моментально оказался бы на моем месте. Но были и те, кто получал удовольствие от чужой беды. Кто-то из них, как бы невзначай, заехал мне половником по затылку.

Захотелось вскочить, схватить обидчика за грудки и шарахнуть лицом о стол, так, чтобы тарелки полетели на пол. Я знал, что накопившейся во мне ярости хватит на расправу с десятком самых горячих голов, а остальные не сунутся, опасаясь быть отчисленными. Но в то же время мне было ясно, что такая победа обернется для меня поражением. Хотя бы потому, что первым отчислят меня самого.

Я решил не обращать внимания на провокации и поднес ко рту стакан с молоком. В тот же миг кто-то, уже не стесняясь, толкнул меня в спину. Содержимое стакана выплеснулось на новенькую темно-синюю форму. Все на камбузе дружно покатились от хохота.

Моя реакция на такой поворот событий для меня самого оказалась несколько неожиданной – дотянувшись до салфетки, я промокнул рубашку и рассмеялся в ответ. Прошла секунда, и мой хохот уже звучал в полной тишине – остальные умолкли. Я заметил, как испугался Ушан, встретившись со мной взглядом. От этого мне стало еще смешнее.

Больше всего я веселился от того, что понял, каким дураком был вчера, не согласившись с Леськиным предложением. Мне достаточно было отказаться от распределения и вернуться домой, тогда Пас не изувечил бы мою прическу, не было бы этих насмешек и не возникла бы ситуация, в которой мне придется кого-то убить. А так я твердо решил это сделать, поскольку ребята, забавляясь, перешли границу того, что я мог им простить.

Я промокнул салфеткой заслезившиеся от смеха глаза, вынул из бачка с кашей увесистый половник и встал, глядя в лица бывших друзей. Некоторые опускали глаза, но большинство не сводило взгляда с половника, прекрасно отдавая себе отчет, что в моих руках он может стать смертельным оружием.

И тут новый приступ хохота согнул меня пополам, я бросил половник обратно в бачок, сел на место и закрыл содрогающееся лицо ладонями.

– Закончить прием пищи! – наперебой закричали командиры отделений. – Встать, выходи строиться!

Ушан цепко оглядел меня и приказал:

– Савельев, сразу после завтрака прибыть к командиру взвода.

– Есть! – ответил я, не в силах справиться со спазмами смеха.

Остальные покидали камбуз в полном молчании.

Я был уверен, что меня отчислят, хотя не мог представить формулировку, по которой это можно сделать. За подъем из-за стола без команды полагалось максимум два наряда по кубрику, а за намерение, не перешедшее в действие, в учебке никого не наказывали.

– Стой! Раз, два, – скомандовал Ушан, когда мы вернулись на плац. – Полчаса личного времени. Всем готовиться к торжественной церемонии. Р-р-ра-зой-дись! Савельев, к командиру взвода!

– Есть. – Мне не удалось ответить сдержанно, но Ушану было без разницы. Он утратил ко мне интерес.

Ребята бросились к дверям кубрика, а я направился в противоположную сторону. На краю плаца, неуверенно сбившись в кучу, ждали построения салаги, приехавшие вчера. Бритые, в мешковатой кремовой форме, они походили скорее на выводок мокрых котят, чем на будущих охотников. Меня они разглядывали со смесью почтения и страха. В общем-то, их можно было понять. Я вспомнил, как два года назад, по пути сюда, мои одногодки из уст в уста передавали рассказы о зверствах старших курсантов и командиров. Из-за отсутствия достоверной информации приходилось верить всему услышанному, так что у нас вид был точно такой же. Униженно-испуганный.

Проходя мимо салаг, я расслышал глухой шепоток за спиной.

– Видали, как он башку выбрил? – сдавленно просипел один.

– Это у них основные так помечаются, – тоном знатока ответил другой. – Самое зверье.

– Тише вы! – одернул их третий. – Знаете, какой у них слух вырабатывается за два года?

Голоса сделались еще тише, и я перестал их различать.

На первом этаже командного корпуса мне без труда удалось отыскать кабинет командира третьего взвода. Я позвонил.

– Старший курсант Савельев? – хрюкнула изношенная мембрана динамика. – Заходи.

Дверь сдвинулась в сторону, и я шагнул за порог. Тут же замер, вытянулся по струнке и рявкнул, тщательно скрывая всякие признаки интеллекта:

– Старший курсант Савельев по вашему приказанию прибыл!

Дверь с шипением стала на место. В кабинете воцарилось молчание, заполненное шорохом листвы за открытым окном и писком стрижей, рассекающих небо. Вдоль стен располагались стеллажи с сувенирами и трофеями – кораллы, морские звезды, сушеные рыбы фантастических форм. Другую стену украшали не очень профессиональные рисунки, в которых тем не менее бушевала настоящая страсть. На одном вздымались пенные волны, на другом шла схватка охотника с торпедой, а на третьей, в темной морской глубине, притаилась донная пусковая платформа. Этот рисунок впечатлил меня больше других. Художнику с большой достоверностью удалось изобразить хищное ожидание этой твари – в переплетениях жгутовых ферм чудилось натяжение жил готового к прыжку зверя. Платформа была изображена настолько вольно, что определить ее класс я бы не взялся. Это не «Эльза», поскольку у той шестнадцать запорных мембран, а у этой лишь восемь. Похожа на легкую «Марину», но у нее их четыре, так что тоже не то. «Катрин» и «Регина» держатся за грунт совершенно иначе. Чушь, короче. Просто платформа.

Технические подробности художнику были не очень важны, он стремился передать именно ощущение опасности, исходящее от спрятанного в глубине чудовища.

Прямо передо мной находился стол, переделанный из командирского боевого пульта. Отсветы монитора на столе говорили о том, что электроника, по крайней мере частично, сохранила свои рабочие функции, несмотря на слепые гнезда разъемов, ведущие в никуда.

За столом в тяжелом гидравлическом кресле сидел командир.

– Вольно, – сказал он, оторвав наконец взгляд от экрана.

Он положил ладони на подлокотники и впился в меня взглядом.

Из-за множества бородавок на лице и лысом черепе его звали Жабом. В принципе, это и лицом было трудно назвать – натуральная лягушачья морда, высунувшаяся из темно-синего воротника. Даже ресницы и брови у него отсутствовали. Хорошо хоть кожа не зеленая.

Я отставил ногу и закинул руки за спину.

– Мне доложили об инциденте на камбузе. – Голос у командира был дребезжащим и чуть клокочущим. – Почему ты поднялся из-за стола без команды?

– Меня кто-то толкнул, когда я пил молоко. Хотел выяснить, кто это сделал.

Жаб задумчиво почесал лысую кожу на черепе. Видно было, что на затылке она собирается в три внушительные складки. Эта рыхлая лысина пугала в его облике больше всего, заставляя всех без исключения курсантов испытывать по отношению к командиру почтение, смешанное с изрядной долей страха. Как выглядели командиры других взводов, мне видеть не приходилось, а трое ротных были обычными сухопутными крысами, похожими на школьных учителей.

– И что было бы, если бы ты узнал своего обидчика? – В его голосе невозможно было уловить эмоции.

– Не знаю, – ответил я.

– Понятно. – Он прищурился и вдруг рявкнул: – Кру-гом!

Я выполнил команду четко, как на плацу. Звонко щелкнули каблуки. Теперь передо мной была дверь. То ли нервы у меня окончательно сдали, то ли с губ взводного действительно сорвался смешок.

– Кругом, – гораздо тише произнес он.

Я развернулся на сто восемьдесят градусов.

– Не повезло тебе, охотник, – змеиным шепотом протянул Жаб. – Прозвища вроде Небритой Жопы прилипают надолго, по себе знаю.

Мне с трудом удалось сдержать улыбку – его голова, на мой взгляд, имела больше общего с задницей, чем мой полувыбритый затылок. И в то же время впечатление создавалось такое, будто опасность грозит именно моей заднице.

Легкий бриз, проникая в кабинет, трепал уголки рисунков. Командир задумчиво пробежал глазами по экрану компьютера и снова поднял взгляд на меня.

– Здесь список распределений всего взвода, – сухо сообщил он.

Мне этого знать точно не полагалось. Мало того, многие из тех, кто недавно смеялся надо мной на камбузе, сплясали бы голыми на столе за возможность заглянуть в этот файл.

– Хочешь посмотреть?

На самом деле мне хотелось ущипнуть себя за бедро, но я сдержался.

– Так точно, – ответил я, стараясь ни в чем не отклониться от уставных отношений с начальством.

В принципе предложение командира почти наверняка означало мое отчисление, поскольку с такой информацией в голове мне вряд ли будет позволено перемолвиться с бывшими товарищами хотя бы десятком слов.

– Можешь взглянуть.

Я не очень уверенно обогнул стол и осторожно бросил взгляд на экран компьютера. Внутри у меня все трепетало, словно мне предложили заглянуть в файл с описанием моей судьбы, включая точную дату смерти. Взгляд выхватил лишь самое важное: Роман Савельев, уровень допуска первый, база «D-26», Тихий океан. Со мной должны были ехать Влад, двое ребят из его прихвостней и четверо из другого отделения. Их я почти не знал.

– Доволен? – чуть насмешливо спросил Жаб.

– Никак нет, – набравшись смелости, ответил я.

– Не сложились отношения с ребятами? – Тонкие губы командира дрогнули в подобии улыбки.

– С этими не сложились.

– Ну, после твоей утренней стрижки вряд ли что-то улучшится. – Жаб повернулся в кресле. – Если кто-то из недругов попадет с тобой на одну базу, ты до самого увольнения останешься посмешищем. Или до самой смерти. Как повезет.

Об этом я был способен догадаться и сам.

– Вы хотите меня отчислить. – Я решил произнести эту фразу без вопросительной интонации. – Пытаетесь выставить это благом для меня. Не надо.

Я умолк, стиснув кулаки, иначе все эмоции выплеснулись бы из меня наружу.

Жаб придвинулся ближе ко мне.

– Я командир и сам способен решить, что надо делать, а что нет, – он понизил голос до угрожающе вкрадчивого шепота. – Но сейчас, охотник, я хочу тебе самому дать возможность принять важное решение. Причем не только за себя, но и за другого человека, который о нашем разговоре понятия не имеет.

Я еще не понял, о чем пойдет речь, но холодок страха уже пробежал по моей спине. Бриз дунул в окно сильнее. Запахло морем.

– Ты можешь выбрать один из двух путей. – Голос командира клокотал почти в самое мое ухо. – Либо отправиться согласно штатному расписанию на базу «D-26», либо через двадцать минут погрузиться на транспорт, идущий в Атлантику, на базу «С-34». Там не так горячо, как у берегов Японии, и медаль, скажу прямо, заработать будет непросто. Точнее, почти невозможно, если не случится стихийное бедствие. Но с кличкой Небритая Жопа ты ее не заработаешь и на «D-26». До конца службы просидишь помощником кока на камбузе.

Он был прав. Я долго не раздумывал:

– Я поеду в Атлантику.

Жаб довольно прижмурился и занял в кресле прежнее положение – откинулся на спинку и расслабил плечи. Мерцание монитора отсвечивало на его голых надбровных дугах.

Пух от тополя влетел в окно и медленно закружился по кабинету. В детстве мы верили, что, кто поймает такую пушинку, на следующий день получит письмо. Но мне это не грозило. Не от кого.

– Теперь осталось выяснить, чью еще судьбу ты сейчас решил, – командир потер ладони и положил пальцы на клавиатуру. – Есть предложения?

– В смысле? – не понял я.

– База «С-34» не входит в список распределения, – пояснил Жаб. – Туда никого не собирались отправлять. Но я сам оттуда, поэтому имею право привезти с собой пополнение.

Мне стало ясно, в чем заключалась проблема.

– Вы не можете взять меня одного? – спросил я.

– Да, есть такой закон. Понимаешь, база «С-34» не из лучших. Скучно там, а молодые охотники стремятся совершать подвиги. С тобой все ясно, ты свой выбор сделал, а вот загнать ни в чем не повинного курсанта в океанскую глухомань мне представляется не совсем этичным.

– Сергей Постригань был бы рад попасть в спокойное место! – сразу произнес я.

– Ты думаешь?

– Так точно!

– Расслабься, – насмешливо фыркнул Жаб.

– Да, я уверен, – мне пришлось чуть понизить голос.

– Почему?

– Он сам сказал, когда подбривал мне шею.

Я спохватился, что сболтнул лишнего, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

– Вот как? – Кожа на лбу Жаба сморщилась от удивления. – Тоже мне, Постригань! Не то что постричь, кантик подровнять не может… Похоже, ты решил с ним поквитаться?

– Нет, – ответил я, с трудом поборов въевшийся рефлекс говорить с начальством исключительно уставными фразами. В данной ситуации человеческий ответ показался мне намного уместнее. – Он просто рохля. Да еще и чистюля в придачу. Ему будет трудно на боевой базе.

Витающая по комнате тополиная пушинка зацепилась за край рисунка с ракетной платформой.

– Ладно, – взводный на секунду задумался. – На жаждущего мести ты действительно не очень похож. – Он нажал кнопку селектора и пророкотал в микрофон: – Дежурный!

– Я! – донеслось из динамика.

– Немедленно доставьте мне в кабинет вещи старшего курсанта Савельева из первого отделения и прикажите явиться с вещами старшему курсанту Постриганю.

Я не знал, как себя вести. То ли вернуться к двери и принять стойку «вольно», то ли остаться рядом с командирским креслом. Второй вариант казался мне теперь неуместным, а первый подразумевал передвижение в кабинете начальника без команды.

– Разрешите вернуться на место? – помучившись, спросил я.

– Да, если хочешь, – безразлично ответил Жаб и снова нажал кнопку селектора. – Дежурный!

– Я!

– Через десять минут мою машину к воротам.

– Есть!

Сердце у меня забилось так, что жилки запульсировали на шее. Буря чувств нарастала во мне – смешанных, противоречивых. Я понял, что вот-вот навсегда уеду отсюда. Это походило на отпущение грехов, ведь все, что здесь случилось со мной, все мои ошибки, неточности, неловкие ситуации, покинут меня за дверью этого кабинета. Но в то же время неизвестность, ожидающая за тем же порогом, все сильнее начинала меня пугать. Наверное, Пас попросту был более чутким, он ощутил то же самое раньше.

Жаб потер лоб ладонью, взглянул на меня и снова вдавил кнопку селектора. С удивлением я понял, что он тоже нервничает перед отъездом.

– Дежурный! – произнес он в микрофон.

– Я! – По интонации курсанта явственно слышалось, что именно он думает о столь частых вызовах.

– Свяжитесь со старшиной взвода. Пусть он доставит мне новую рубашку размера «четыре-шесть». Немедленно!

– Есть!

Уже через пару минут старшина принес рубашку в кабинет. На его лице читалось вполне объяснимое удивление.

– Доставлено по вашему приказанию, – доложил он, положив сверток на край стола.

– Спасибо, свободны, – коротко кивнул Жаб.

Старшина развернулся кругом и покинул кабинет.

Я переоделся, ощущая себя змеей, меняющей кожу. Казалось, грязное пятно вобрало в себя все неприятности, случившиеся со мной за два года. Включая и горечь расставания с Лесей. В кармане грязной рубашки осталась фотография, на которой мы с ребятами сгрудились в парке, – я, Леська, Вовик Лукич, Милка и Рита с Вадиком. Я хотел вытащить снимок, но не решался проявлять телячью нежность при командире.

– В утилизатор, – рявкнул Жаб, заметив мое замешательство.

«В утилизатор так в утилизатор», – подумал я.

Сердце на миг защемило, но тут же отпустило – я окончательно осознал, что с прошлым меня не связывает более ничего. Скомкав рубашку вместе со снимком, я швырнул ее в контейнер возле стены. В одну реку нельзя войти дважды. Захотелось наголо выбрить всю голову.

– Разрешите пройти в уборную! – мне показалось уместным вновь перейти на язык уставных фраз. Слезы подступали к глазам.

– Ступай. Бритва есть?

– Так точно! – я хлопнул себя по карману.

– Тогда вперед, охотник!

– Есть!

За черту горизонта

Когда я смывал остатки мыла со своей гладко выбритой головы, кто-то с шорохом протиснулся в приоткрытую дверь туалета. Отфыркавшись, я разглядел рядом Паса.

– Извини, – он неуверенно пожал плечами и потер переносицу. – Жаб меня вызвал и сообщил, что забирает нас с тобой на свою базу в качестве пополнения.

– Знаю. – Я закрыл кран.

– Он сказал, что база очень спокойная.

Мне было трудно понять, какие эмоции вызвало у него это известие.

– Это правда, – ответил я.

– Почему ты попросил именно меня? – Пас остановил на мне изучающий взгляд.

– Ты что, откажешься отправиться в спокойное место без Влада?

– Нет. Спасибо. – Он снова опустил взгляд. – Но я был уверен, что ты возненавидишь меня после того, что случилось.

– Сделанного не вернешь, – миролюбиво отмахнулся я. – Это мелочи по сравнению с глубиной океана.

– Да, – ответил Пас, поднимая взгляд.

В его глазах я заметил огонек решимости.

– Хочешь, я тоже побрею голову? – внезапно предложил он.

– Зачем? – удивился я.

– Тогда над тобой никто не будет смеяться. Как будто в учебке был карантин, и весь выпуск заставили выбриться наголо.

– Как хочешь, – я не знал, что еще можно на это ответить.

– Тогда подожди в коридоре, ладно? – Он вынул из кармана футляр с бритвой.

Я пожал плечами и вышел.

Неподалеку, за пультом дежурного, сидел на телефоне младший курсант. Судя по двум желтым нашивкам на рукаве, до выпуска ему оставался еще год. Он украдкой бросил на меня взгляд, в котором не было и тени насмешки, и я отвернулся, сделав вид, будто разглядываю плакаты со схемой кровообращения в жаберных полостях сверхглубинных скафандров. Неуверенность в моей душе сменилась жаждой перемен и восторгом ожидающей впереди стихии.

«Барракуда меня дери! – подумалось под нарастающие удары сердца. – Скоро я буду стоять на палубе посреди океана!»

В коридор вышел Пас. Уши на его выбритой голове забавно оттопыривались, но у меня это вызвало не насмешку, а чувство почти братской солидарности лысого к лысому. Я не удержался и хлопнул его по плечу.

– Вперед, охотник!

– Вперед! – Пас расплылся в улыбке. – Мы теперь с тобой два лысых хрена.

– Точно! – подхватил я. – Может, создадим братство хреноголовых?

– Давай, – согласился Пас. – Только ты председателем.

Мы двинулись по коридору в кабинет Жаба. Дойдя до двери, я нажал кнопку звонка.

– Где вас носит так долго? – пророкотал в ответ динамик.

Дверь с шипением сдвинулась, и мы увидели командира, собирающего в сверкающий кейс личные вещи со стола. Он показался мне более устрашающим, чем обычно. И хотя росту в нем было меньше, чем во мне, зато он был грузным и широкоплечим – я бы не рискнул сразиться с ним врукопашную.

– Готовы? – он окинул нас оценивающим взглядом.

– Так точно! – отрапортовал я, заметив у стены два походных рюкзака с нашими фамилиями.

Мне показалось, что перед отъездом Жаб волнуется не меньше меня. Он захлопнул кейс, и щелчок замков повис в воздухе, как красная ракета сигнала к атаке.

– Вперед, охотники! – рявкнул Жаб своим клокочущим голосом и покинул кабинет в несколько широких шагов.

Мы подхватили рюкзаки и бросились по коридору следом за ним. Раньше наш взводный передвигался по училищу чинно, с достоинством, а сейчас бежал, не оглядываясь, словно, как и мы, старался поскорее отделаться от двух прожитых в учебке лет. Мы вырвались наружу, в теплый ветер, наполненный шелестом тополей. Тени стрижей метались под ногами, расчерчивая плац быстрыми, словно торпеды, следами.

Я разглядел машину, поджидавшую нас у ворот. Боги морские, что это была за машина! Настоящая бронированная амфибия океанского класса «KS-8». Штурмовой вариант. Направляясь к ней, я впервые ощутил себя не курсантом, а настоящим охотником. Это было исполнением мечты, ее воплощением в самом прямом смысле слова.

Возле входа, ожидая построения, глазели на броневик наши сокурсники. Я скосил глаза, читая в их взглядах плохо скрытую зависть. Лишь кто-то из прихвостней Влада выкрикнул нам вслед:

– Куда драпаете, сыкуны?

Влад тут же отвесил ему подзатыльник.

– Они уходят за горизонт, идиот… – Это было последнее, что я услышал.

Взревел силовой агрегат амфибии, выпуская из выхлопных труб тугие струи белоснежного пара. Подвеска напряглась, чуть приподняв машину над дорожным покрытием, сухо зашипели тормозные колодки, отпуская огромные колеса из литой рифленой резины.

– В отсек для десанта! – скомандовал Жаб.

Сам он направился к кабине водителя, где располагалось командирское кресло.

На учениях нам приходилось взаимодействовать лишь со старичками морского класса «S-3», «Симочками», как мы их называли, а эта амфибия в сравнении с ними выглядела как кашалот рядом с катраном – броневой утес в тумане выхлопного пара. Я сбросил рюкзак на землю, нащупал руками шершавую скобу лестницы и влез в распахнутый боковой люк. Пас подал мне рюкзаки и неуклюже забрался следом. Люк с завыванием встал на место. Внутри пахло горячим металлом, амортизаторной жидкостью и застоявшимся воздухом – так может пахнуть только боевая машина. Свет исходил из зарешеченного плафона на потолке, сверху свисали брезентовые петли – за них удобно держаться во время качки. В нише на стене был устроен чемодан автономного медицинского модуля.

– Готовы? – прохрипел динамик внутренней связи голосом Жаба.

Мы уселись на длинную скамью вдоль борта и поставили ноги на рюкзаки.

– Так точно! – рявкнул я, по умолчанию взяв на себя обязанности старшего группы.

Мотор взревел громче, и машина тронулась с места.

У меня замерло сердце. Я зажмурился, не в силах справиться с нахлынувшими чувствами. Броневик медленно двигался по дорожке училищного городка, иногда притормаживал, иногда разгонялся, раскачивая нас на скамье.

У меня над ухом лязгнул металл. Это Пас додумался открыть герметичные шторы стрелковой амбразуры. Порыв свежего ветра ворвался в отсек, я открыл глаза и развернулся, прильнув к бронированной щели. За ней уплывали назад тополя, волейбольная площадка и буфет, в котором мы, вечно голодные, отъедались печеньем и сметаной. Рокочущий двигатель вспугнул воробьиную стаю, и через минуту мы набрали крейсерскую скорость, покидая оазис училищного городка. За бортом потянулась бесконечная крымская степь, и вскоре нам надоело пялиться в амбразуру. Броневик мягко покачивало, как на волнах.

– По-моему, имеет смысл подремать. – Я поставил ноги на рюкзак и уперся в переборку голым затылком. – А то барракуда его знает, что будет дальше.

До умопомрачения приятно было сидеть с закрытыми глазами и представлять, будто не едешь по земле, а летишь по небу или плывешь по волнам. Иногда вдоль дороги попадались длинные ряды тополей, от которых солнечный свет на опущенных веках мелькал алыми сполохами, как на тренировках по ночной стрельбе в симуляторе.

Так мы ехали до самого вечера. Порой мне надоедало сидеть с закрытыми глазами, и я устремлял взор в амбразуру, при этом набегающий поток воздуха врывался в нее, непривычно щекоча кожу на голове. Местность вокруг почти не менялась, однако становилась все более дикой. С трудом верилось, что сто лет назад здесь жили люди. Я попытался представить себе население Земли в шесть миллиардов человек, но в сравнении с оставшимся после войны миллиардом цифра казалась нереальной. Наверное, люди на улицах друг другу на ноги наступали.

Амфибия свернула с шоссе и запылила по давно неезженному проселку.

– Как ты думаешь, куда мы едем? – открыв глаза, спросил Пас.

– Мне почем знать? – Я неохотно пожал плечами. – Может, на точку, с которой будем грузиться, может, в обычный порт. В Одессу, к примеру.

– На прибрежной точке наверняка будут «старики», – в его голосе послышалось напряжение.

– Боишься?

– Боюсь, – признался Пас. – Говорят, они бьют молодых по поводу и без повода.

– Здесь не будут. Мы чужаки, какое им до нас дело?

– А там, на базе?

– Там нужно держаться вместе, – пожал плечами я.

– Это не поможет. Их больше, – Пас вздохнул.

– Главное – не унижаться. Пусть лучше бьют.

– Для кого лучше?

Мне было сложно на это ответить, и я промолчал. Разговор сошел на нет, и мы с Пасом задремали под мерное взревывание мотора. Брезентовая петля покачивалась над моей головой, иногда задевая макушку. От неутихающей жары и пыльного воздуха нестерпимо хотелось пить.

Вскоре за бортом показались тонкие мачты антенн, какие обычно торчат на прибрежных точках слежения. Водитель свернул с проселка и погнал амфибию прямиком к базе, через целинную степь.

– Приехали, – глухо произнес Пас.

– Держаться вместе! – напомнил я, чувствуя, как от волнения у меня в груди чаще забилось сердце. – И не показывать страха, если что.

– Плохо, что мы лысые, как коленки, – вздохнул Пас.

– Прорвемся! – без особой уверенности пообещал я.

База была окружена редкими бетонными столбиками с натянутой между ними ржавой колючей проволокой. От кого понадобилось огораживать территорию посреди безлюдной степи, я не понял, поэтому логично было предположить, что точка слежения переоборудована из старинного военно-морского объекта. Их всегда обносили легкими укреплениями, скорее следуя букве устава, чем требованиям необходимости. Возле сторожки из белого камня в ограждении виднелись выкрашенные серой краской ворота. Амфибия остановилась перед ними, и воздух вздрогнул от мощного трехголосого воя – водитель, видимо, по приказу Жаба, включил боевую сирену, использующую давление выхлопного пара.

Едва она стихла, из сторожки лениво выбрался охотник. Его темно-синяя рубашка была выправлена вопреки уставным нормам, а вместо штурмовых ботинок на нем оказались обычные пляжные шлепанцы, неуместно яркие в кажущемся запустении базы. Но самым броским в его внешности была безупречно гладкая лысина.

– «Старик», – шепотом произнес Пас.

– Не дрейфь! – я тихонько толкнул его локтем. – По крайней мере, он тоже лысый.

– Вот за это нам и достанется! – хмуро предрек мой товарищ. – Может, это у них основные так помечаются.

Я с трудом сдержал неуместный смешок, вспомнив салаг на плацу учебки.

Ворота с грохотом уползли в сторону, и амфибия въехала на базу, обдав «старика» клубами пара. Двигатель заглох, наступила удивительная тишина, ощутимая лишь в таких вот диких местах. Она не была абсолютной, но все-таки это была именно тишина, наполненная утихающим к вечеру звоном цикад, едва слышным шипением воздуха в уснувших амортизаторах и мерным щелканьем остывающего мотора.

Люк нашего отсека открылся. Жаб загрохотал ботинками, спускаясь из командирской кабины.

– Эй, охотники! – послышался его голос. – На службе не спать!

Я высунул голову из отсека. Стоящий у колеса Жаб показался мне не таким, каким я привык видеть его в учебке – там он выглядел хоть и страшным, но скучным, а здесь лучился весельем, силой и готовностью к самым неожиданным ситуациям. Передо мной был боец, а не преподаватель – рубашка выправлена, одна рука в кармане, другая вертит блестящий брелок на цепочке. Из-под рубашки торчат ножны глубинного кинжала.

Я вдохнул пряный воздух и спустился по лестнице на плотный войлок степной травы. За мной выбрался Пас. Возле колес пахло перегретой броней и горячей резиной.

– Смир-на! – негромко скомандовал Жаб, и мы с Пасом вытянулись по струнке, образовав шеренгу из двух человек. – Вольно.

«Старик» осмотрел нас, задержавшись взглядом на заправленных по уставу рубашках, и ленивым шагом скрылся в сторожке. Жаб коротко глянул на наручный хронометр.

– У вас есть час личного времени. С местными в конфликты не вступать. Если что, сразу ко мне. Я буду в штабе. Это вон там. – Он показал на большой холм, заросший травой, оттуда торчали трубы вентиляции, выкрашенные в защитный цвет. – Доступно?

– Так точно! – ответил я.

Жаб развернулся и направился к штабу. Когда он шел по сухой траве, из-под его ног во все стороны прыгали кузнечики с ярко-красными крыльями.

– Пить охота, – сказал я.

Пас тоже облизнул губы, но никто из нас не пожелал заходить в сторожку, где сидит «старик», чтобы спросить у него про воду.

– Смотри, похоже, там колодец, – мой товарищ показал на металлическое корыто возле ограждения, рядом с которым виднелся решетчатый кожух водяного насоса.

– Точно! – Я обрадовался не столько возможности напиться, сколько тому, что не придется встречаться со «стариком».

По пути к колодцу меня здорово развеселило, как затравленно и робко озирается Пас. Зачем такого взяли в охотники – непонятно. Издали, со стороны моря, доносилось еле слышное стрекотание небольшого мотора. Я невольно прислушался и различил за холмом ближайшего подземного строения два мужских голоса. Один звучал возмущенно, владелец другого спокойно оправдывался, только я не мог разобрать слов. Во втором голосе хорошо различался клокочущий присвист, свойственный Жабу.

«За что-то уже получил», – без всяких эмоций подумал я, нажимая кнопку насоса.

Мотор загудел, заглушив прочие звуки. Когда мы с Пасом утолили жажду и вдоволь набрызгались, я остановил насос и тут же услышал из-за холма отчетливое слово «щенки», произнесенное возмущенным голосом. Жаб продолжал оправдываться. Пас делал вид, что не слышит, но я понял, что разговор о нас. Вообще-то не очень приятно, когда о тебе отзываются подобным образом, но мной овладела не столько обида, сколько банальное любопытство.

«Не включай насос, – попросил я жестами Языка Охотников, которыми говорят в глубине. – Надо узнать, о чем они треплются».

«Не вздумай! – показал Пас и схватил меня за рукав. – Поймают!»

Я отдернул руку и изобразил жест, которого не найти в таблице пальцевых знаков. Это была одна из новаций, передававшихся в учебке из поколения в поколение – знак-иероглиф, обозначающий понятие «Иди на…».

На вид до холма было метров тридцать, но мне пришлось двигаться осторожно, стараясь не шуршать травой, так что на преодоление этого расстояния понадобилось больше минуты. Достигнув подножия насыпи, я сел на корточки и прислушался, хотя можно было особенно не напрягаться – теперь слова звучали отчетливо.

– …И меня, и базу! – доносился незнакомый голос. – И сам спалишься, как салага! Ты окончательно двинулся на своей Поганке!

– Но я еще ни разу тебя не подставил! – голос Жаба клокотал сильнее обычного. – И долгов за мной больше нет.

– Ну, спасибо!

– Зря ты так трясешься, – несмотря на ощутимое волнение, Жаб не позволял себе даже немного повысить голос. – Ни один эксперт не дознается, откуда концы.

– А твои щенки? Они точно заметят ящики.

– Они так напуганы перспективами дальнейшей службы, что думают пока только о собственных задницах.

– Ладно, – примирительным тоном сказал незнакомец. – Может, ты и прав. Только будь осторожнее и не упирайся рогом, а то так и не доберешься до Индийского океана. О том, чтобы концов не нашли или нашли их в другом месте, я сам позабочусь. Ладно…

Я понял, что подоспел к самому концу разговора, и поспешил ретироваться к колодцу, чтобы меня не застали врасплох.

– Сейчас я подгоню своих на погрузку, – донеслось до меня окончание фразы, – а эти…

Дальше я разобрать не смог.

«Что там?» – жестами спросил Пас.

«Похоже, Жаб замешан в каких-то темных делах, – показал я на пальцах. – Да еще и нас собрался в них втянуть».

Затем я догадался включить насос и под прикрытием его шума вслух пересказал товарищу подслушанную часть разговора.

– А что они будут грузить, ты понял? – спросил он мне в ухо.

– Нет.

– Жаль. Не хотелось бы с самого начала влипнуть в сомнительную историю.

Мы выключили насос и вернулись к амфибии. Солнце только что село, отчего горизонт полыхал, как заросли тростника после массированного обстрела. Я уже собрался подняться по лесенке в отсек, но услышал, как из сторожки выходит посыльный. Пас схватил меня за рукав и потянул в тень между колесами.

«Не хочется с ним встречаться», – показал он на Языке Охотников.

«Думаешь, лучше прятаться, как пескарь в норе?»

«Давай подождем, пока он зайдет обратно».

По здравому размышлению я не стал возражать. От волнения мне дико захотелось есть, тем более что обед мы пропустили, а завтрак под насмешки не полез в глотку. Между тем посыльный достал из кармана черный мешочек, расшитый зелеными пятипалыми листьями, вынул из него небольшой прямоугольник бумаги и высыпал на него щепотку зеленого порошка. Затем убрал мешочек и ловким движением ладоней скрутил бумагу в рулон. В его руке я заметил обычный батарейный элемент от торпеды, но, несмотря на сгустившуюся тьму, можно было разглядеть приделанную сбоку кнопку, от которой к контактам элемента тянулась тонкая проволока. Больше всего это походило на самодельный походный примус сверхмалых размеров, но даже наперсток воды вскипятить на нем было бы затруднительно. Охотник щелкнул кнопкой. Тонкая проволочка между контактом и кнопкой моментально разогрелась до малинового свечения, посыльный сунул бумажный цилиндрик в рот и поднес к кончику раскаленную нить. Бумага тут же начала тлеть, а зеленый порошок образовал нечто вроде рыхлого уголька. Охотник зажмурился и втянул в себя дым, затем задержал дыхание. В свете лампы над крыльцом я видел две сизые струйки, сочащиеся из его ноздрей. Это выглядело так неестественно, что я испугался.

Секунды через три посыльный резко выдохнул, выгнав дым из легких. Взгляд его выражал удовольствие. «Курит, – показал Пас. – Скорее всего коноплю». Я испугался. Еще в школе нам говорили, что вирус, породивший Десятилетнюю эпидемию, в первую очередь убивал курящих. Именно поэтому арабы, индусы и остальные народы, массово курившие табак или другие наркотики, вымерли почти полностью. Для многих людей слова «курение» и «смерть» стали синонимами. «Как он не боится? Вдруг вирус еще где-то остался?»

«Вряд ли. Уже сто лет никто не болел». Но я не мог справиться со своими эмоциями. «Если мы отползем к холму, он нас не заметит», – родилось у меня предложение.

«Давай», – Пас обрадовался возможности оказаться подальше от «старика».

Не думая об испачканной форме, мы на карачках заползли за холм и только после этого перешли со знаков на шепот.

– Что будем делать? – спросил я.

– Надо найти Жаба. Иначе нарвемся на кого-то из «стариков» и нам вломят как следует. Штаб в двух холмах отсюда. К тому же жрать сильно хочется, а у взводного должен быть положенный нам сухой паек.

Я не был против. Мы поднялись и почти обогнули первый холм, но резкий окрик из-за спины заставил нас обоих подпрыгнуть на месте:

– Стоять!

У меня чуть сердце не выскочило. Я резко обернулся и разглядел перед собой широкоплечего охотника с погонами без скобок. Взгляд у него был, как у глубоководной рыбы – глаза мутные, выпученные и налитые кровью. Между пальцами он сжимал такую же, как у посыльного, тлеющую самокрутку. У нас с Пасом тоже не было скобок, но выправленная по-стариковски рубашка незнакомца сразу определила нам место на иерархической лестнице.

– Деньги есть? – тихо, но грозно прорычал охотник.

– Есть, – выдохнул я, ощущая, как потоки адреналина разгоняются по моим жилам.

В ушах зашумело от частого пульса.

– Сколько? – уже более мирно спросил охотник.

– А сколько надо?

– Все.

Такой подход меня несколько озадачил, но препираться я не стал и вынул из кармана несколько мятых купюр, оставшихся после вчерашнего посещения курсантского буфета.

– А ты? – обратился охотник к Пасу, забрав у меня деньги.

– Ничего не осталось, – ответил Пас.

– Ладно. – Незнакомец спрятал мои деньги в карман и скрылся за склоном холма.

– Ты что, вчера все деньги потратил? – спросил я у Паса.

– Нет.

– А почему не дал?

– Разве я ему должен?

Вот так номер! Хлюпик Пас сумел утаить свои запасы, а я даже не подумал об этом.

– Жалко, что ли? – мне пришлось махнуть рукой.

Пас не ответил. В наступившей тишине, пронизанной трелями сверчков, было слышно, как завелся мотор нашей амфибии.

– Пошла на погрузку, – предположил я. – Ну и влипли же мы с тобой!

– Надо дойти до штаба, – сказал Пас.

Голод и нарастающий страх не оставили во мне сил на возражения. Мы обогнули холм и наткнулись на одинокое каменное здание с темными окнами. Над запертой дверью висела табличка с надписью «Аппаратный класс». На крыльце пахло протухшим «рассолом» и белковым эластидом. Судя по наметенной у порога пыли, дверь не открывали недели две – там даже травинки выросли. Правее двери висел выгоревший на солнце пластмассовый щит с надписью «Доска почета». На нем красовались три пожухлые фотографии – охотники в торпедном классе, охотники в аппаратном классе и охотники возле борта гравилета.

– Нечасто они здесь тренируются, – презрительно скривился я.

– С трудом представляю идиота, который стал бы по доброй воле тренироваться с жидкостным аппаратом, – фыркнул Пас.

– А на фига тогда быть охотником, если не ходить в глубину?

– Ты серьезно? Лично я предпочту мыть тарелки на камбузе, чем ощущать приросший к телу глубинный катетер.

– Странный ты. – Я взглянул на товарища и пожал плечами.

Он пропустил мое замечание мимо ушей.

За следующим холмом мы нашли штаб, о чем свидетельствовала табличка над бронированной дверью, но воспользоваться кнопкой вызова никто из нас не решился. Зато мне на глаза попался световой указатель с надписью «Камбуз», и я услышал, как у Паса заурчало в животе.

– Может, командир там? – с надеждой спросил Пас.

– Там и «старики» могут оказаться. А Жаб скорее всего на погрузке.

– Камбуз уже закрыт, – задумчиво произнес Пас. – А хлеборез скорее всего такой же салага, как и мы. Ну кто из «стариков» согласится торчать на камбузе? Мы могли бы выпросить у него что-нибудь пожевать.

Такой довод показался мне резонным.

Рипли

Камбуз оказался приземистым бараком с соответствующей надписью над дверью. Фонарь освещал только крыльцо. Пас ткнул в кнопку звонка, и почти сразу изнутри послышался низкий женский голос, помянувший барракуду. Потом донеслось гораздо отчетливей:

– Кого еще принесло, якорь вам в задницу? Со дна морского достанут, чтоб их десять раз в ил закопало!

– Женщина, – повернувшись ко мне, горячо шепнул Пас.

Мне хотелось сказать ему, что он идиот, но я только постучал костяшками пальцев себе по макушке. В этот момент пискнул замок, и дверь с мягким шипением уползла в сторону.

На пороге стояла женщина лет тридцати пяти, крепкая и стройная, словно по два часа в день проводила на спортивной площадке. На ней была синяя майка вместо рубашки и брюки, точно такие же, как у нас. Только большего размера – росту в незнакомке было полных метр девяносто. Ее грудь под майкой казалась отлитой из пластика, как мышцы капитана Максютина на скульптуре, а смоляные волосы были острижены коротко, по-мужски. На ногах у нее были спортивные туфли.

– Чего вас тут носит? – спросила незнакомка хорошо поставленным голосом, оглядывая нас с головы до ног.

Я ощутил себя рядом с ней ребенком возле пирамиды Хеопса. Меня подавлял не только и не столько ее рост, сколько бьющая через край жизненная энергия. Я заметил, что Пас ощупывает взглядом ее фигуру.

– Мы здесь проездом, – произнес он.

– И что? – незнакомка удивленно подняла брови.

– Есть хочется, – нехотя признался Пас.

В глазах женщины мелькнул озорной огонек. Она задержала взгляд на наших заправленных рубашках и шагнула в сторону, жестом пропуская в коридор. Там было сумрачно, почти темно – из четырех зарешеченных светильников горел только один, выхватывая из полутьмы стены, покрытые коричневым композитом, и бетонный пол со следами мясных потеков. Где-то еле слышно бубнило радио, рассказывая о новом транспортном коридоре между Индией и Австралией. В стене зияли боковые проемы без дверей, они уводили в совершенно темные помещения.

– Меня зовут Рипли, – сообщила работница камбуза. – В смысле Рита, но здесь все зовут меня Рипли. За рост. Я уже привыкла, так что можете не стесняться.

Прозвище показалось мне знакомым, но где именно я его слышал – вспомнить не мог. Решил спросить у Паса, когда представится такая возможность. По штатному расписанию наша новая знакомая скорее всего была коком, но применить это слово к женщине казалось диким. Я решил называть ее про себя кухаркой.

– С Огурцом приехали? – спросила она.

– Да, – кивнул я, сообразив, что Огурцом она называет Жаба.

– Прямо из учебки?

– Да.

– Голод, как я понимаю, хронический? – В ее глазах не угасал озорной огонек. – Ладно. Только услуга за услугу. Я вам соображу пожрать, а вы мне порубите говяжьи хвосты на суп и почистите лагун лука.

Я сглотнул. Получилось шумно, так что даже Пас на меня покосился.

– Мы не против, – сказал я.

– Только чур я чищу лук, – перебил Пас.

Это у нас в учебке был такой неписаный закон – кто успел сказать первым, тот и выиграл желаемое. Я безразлично пожал плечами и уточнил:

– Как их рубить?

– Первый раз, что ли? – усмехнулась Рипли.

– Ну…

Рядом с ней я ощущал себя несколько ущербным, словно неумение рубить говяжьи хвосты являлось для мужчины чем-то зазорным.

– В этом нет ничего сложного, – заверила хозяйка камбуза. – Пойдем, – она поднялась с кушетки и направилась в коридор.

Пас остался сидеть на стуле, терпеливо ожидая дальнейших распоряжений.

Рипли добралась до одной из боковых комнат и шагнула в темный проем, шлепнув ладонью по выключателю. Внутри вспыхнул свет. Переступив порог, я увидел деревянный пень, из которого торчал мясницкий топор, а с потолка свисали распиленные трупы коров и свиней. Запах в помещении стоял тяжелый, на бетонном полу виднелись потеки крови.

Я подумал, что люди не становятся вегетарианцами из-за того, что редко видят, как разделывают туши животных.

– Вот лагун с хвостами. – Кухарка выдвинула на середину комнаты огромную алюминиевую кастрюлю литров на сорок. Та была доверху наполнена окровавленными отростками, больше всего похожими на длинные крысиные пальцы, только фаланг на них было значительно больше. У меня мурашки по спине побежали. Рипли достала один такой «палец» из кастрюли, легко выдернула топор из плахи и четырьмя ловкими движениями разрубила хвост на пять одинаковых частей. – Вот так. – Она снова вогнала топор в дерево. – Куски такой длины удобно ложатся в лагун для варки. Обрубки складывай в пустой лагун. Только пальцы не обруби.

Она широким шагом покинула помещение, а я остался, с опаской оглядывая инструмент, которым мне предстояло заработать себе еду. Кстати, сама проблема зарабатывания хлеба насущного встала передо мной впервые – с детских лет еду мне выдавали. Сначала мама, затем раздатчики в учебке. Да и теперь предстоящая задача казалась мне не работой, а забавным приключением – эпизодическим, а поэтому любопытным.

Широкое лезвие топора тускло блестело, истертое многократной заточкой и частой рубкой. Рукоять выглядела удобно. Я взялся за нее двумя руками, но с первого раза выдернуть топор из дерева не удалось, так что пришлось напрячься и потянуть, упершись ногой в пень. Орудие наконец подалось и высвободилось. Я ощутил его чрезмерный, как мне показалось, вес и попробовал рубануть.

Управляться с широким лезвием оказалось труднее, чем ожидалось, – оно постоянно норовило ударить не туда. Пару раз я действительно чуть не рубанул по собственным пальцам, но выработанная за время тренировок реакция не позволила мне покалечиться.

– Вот барракуда! – ругнулся я вслух.

Первый хвост оказался изрублен скорее на холодец, чем на суп – так получилось. Я бросил нашинкованный хрящ на дно пустой кастрюли и взялся за второй. Но на пять частей порубить хвост не вышло и в этот раз. Точнее, по числу их было именно пять, но что касается размера, то он подчинялся некой сложной нелинейной зависимости. Стало ясно, что мне мешает не столько даже топор, сколько предостережение Рипли об отрубленных пальцах.

Музыкальная программа по радио кончилась, и начались новости. В училище это было время перед самым отбоем. Вспомнилось, как только вчера мы сонно рассаживались в кают-компании на двадцатиминутное прослушивание сводки происшедших в мире событий. Все-таки, как ни крути, вырваться из столь жесткого регламента – счастье.

Я вытер пот со лба и решил не придерживать хвост рукой, а наступить на него ногой. Рубануть по грубому штурмовому ботинку с вшитой титановой пластиной было не так страшно, как по пальцам. Уложив хвост на плаху, я придавил его ступней.

Размах, удар – хрясь! Результат меня удовлетворил. Я сделал еще три удара, после каждого рывком смещая подошву ботинка. Хвост оказался порублен почти идеально. Правда, после подобной обработки он выглядел несколько измочаленным – мощный протектор ботинка оказал на него воздействие, сравнимое с ударом отбивочного молотка. Но я решил, что это никак не отразится на качестве супа.

Довольный новым методом рубки, я взялся за работу с удвоенной энергией. По радио сообщили об успешной акции береговой охраны Бразилии по предотвращению незаконного сброса в океан радиоактивных отходов. Об охотниках, как обычно, ни слова, хотя без них такие операции попросту невозможны. Может, это и правильно. Не станешь же хвалить повара за то, что он каждый день варит суп. Вот об аварии на базе, случись такая, сообщат обязательно.

Когда я порубил почти все хвосты, в помещение заглянула Рипли.

– Барракуда! – прошипела она и выхватила топор у меня из рук.

Я испугался, не понимая, чем мог так ее разозлить. Казалось, она готова вогнать широкое лезвие прямо мне между глаз. Лицо кухарки выражало такое бешенство, что у меня проснулись защитные рефлексы – тело помимо воли приняло боевую стойку.

И тут же мне досталась мощная затрещина по уху. Черные точки завертелись перед глазами, и я едва не рухнул на пол.

– Хочешь еще? – зло прошипела Рипли, стиснув кулак на уровне моей груди.

В ее стойке не было ничего необычного – стандартная атакующая позиция с уроков рукопашного боя, но я сразу понял, что ни одного из ее ударов мне отразить не удастся. И дело было не в весовом преимуществе Рипли, а именно в ее жизненной силе, которая бросилась мне в глаза с первого взгляда.

– Нет, – я отшатнулся и потер ухо. – Ты что?

– Это ты что?! – она коротко мотнула подбородком в сторону кастрюли с расплющенными обрубками.

– С ума сошел – топтать еду говнодавами? Ты хоть раз был голодным, барракуда тебя задери?

– Да постоянно… – вспомнил я учебку.

– Ты, наверное, даже не знаешь, что такое голодать неделю. Урод.

Рипли тяжело дышала, успокаиваясь после адреналинового шторма в крови. Опущенный топор подрагивал в ее руке. Мне стало стыдно. Я и впрямь ощутил себя уродом.

– Извини… – Мне с трудом удалось смириться с унижением.

– Да на кой мне твои извинения? Это же надо додуматься, мясо ногами топтать! Ты знаешь, как убивают коров, чтобы мы могли набивать ими свои желудки? Ты хоть раз видел живую корову, гладил ее по морде? Иисусу Христу до жертвы коровьего племени так же далеко, как этой комнате до дна Марианской впадины!

Висящие на крюках говяжьи туши покачивались страшными иллюстрациями ее слов.

– Я сама не вегетарианка, – закончила Рипли, – но надо хотя бы иметь уважение к тварям, которых мы жрем каждый день!

– Разве хвосты нельзя так сварить? – осторожно спросил я.

– Можно. Но я говорю не об этом, а об уважении. – Она вогнала топор в деревянный пень. «Сумасшедшая», – мелькнуло у меня в голове.

Из коридора донесся скрежет алюминия по бетону – видимо, Пас тащил кастрюлю с очищенным луком. Рипли выглянула за порог и сказала в полумрак:

– В угол поставь, не надрывайся. Здорово же тебя прихватило!

Я не понял, о чем она говорит, пока не вышел в коридор и не увидел Паса. Он шмыгал носом, тер глаза, а его веки и ноздри выглядели так, словно их натерли смесью красного перца с песком.

– Надо было нож водой сбрызнуть! – сочувственно вздохнула кухарка и, без труда подхватив наполненную кастрюлю, унесла ее в глубину темного помещения. – Иди сюда, промоешь лицо.

В комнате вспыхнул свет, и я увидел у стены большую чугунную ванну, до половины заполненную водой и очищенной картошкой. На полу, вокруг внушительной горы очистков, стояли шесть деревянных табуретов. Рипли открыла кран и поманила Паса.

– Давай, промывай. Только промывай, а не три руками.

Пас принялся умываться, все еще шмыгая носом. Было видно, что ему очень плохо. Пару раз в жизни мне тоже приходилось чистить лук, когда я помогал маме на кухне, и слезы из глаз текли, но мне бы и в голову не пришло, что можно довести себя до подобного состояния.

– Ну как? – спросила у него Рипли через пару минут.

– Нормально, – страдальческим голосом сообщил Пас.

– Вот и славно. Пошли, я вам там кое-что приготовила.

Мы выбрались в коридор следом за ней. По радио сообщили о новом транспортно-пассажирском коридоре из Австралии в Индию.

– Что у тебя с ухом? – подозрительно покосился на меня Пас, все еще шмыгая носом.

– Расчесал, – ляпнул я первое, что пришло в голову.

Идущая впереди кухарка никак не отреагировала на мою ложь, хотя явно все слышала. Мне даже представилась усмешечка на ее губах.

Из полутемного коридора мы свернули сначала в кухню, а затем в раздаточную, за которой находился небольшой, но очень уютный зал. Это ничем не напоминало камбуз учебки – здесь столы были квадратными, а не прямоугольными, каждый был накрыт скатертью, и возле каждого стояло по четыре стула, а не по восемь.

– Это что, «глубинка»? – шепотом спросил меня Пас.

– Кажется, да, – ответил я, хотя сам ни разу не видел камбуз для погружающегося состава.

Мне показалось странным, что на такой тихой, можно сказать, захолустной базе есть люди, уходящие в глубину. Словно в подтверждение моих сомнений вспомнился запах протухшего «рассола» возле аппаратного класса. Но если есть камбуз для глубинников, то должны быть и сами глубинники. А о глубинном пайке среди курсантов ходила масса легенд. Поговаривали, что в него входят не только шоколад, творог и сметана, но еще икра и красное вино.

– Вон за тот столик садитесь, – Рипли показала на места у окна, а сама направилась к раздаточному окошку.

Мы сели.

– Интересно, она охотник или наемный персонал? – еле слышно спросил я.

– Хрен ее знает, – Пас коротко пожал плечами.

Через минуту Рипли вернулась с подносом, на котором стоял наш ужин. Она принялась расставлять тарелки, а мы с Пасом рты раскрыли, разглядев заработанное изобилие. Там были остатки недоеденного за ужином салата из помидоров и огурцов, там были холодные закуски из красной рыбы, а на горячее оказалось настоящее картофельное пюре со шницелем. Я чуть слюной не подавился, глядя на неожиданную роскошь предложенного угощения.

– Это и есть глубинный паек? – сглотнув, спросил Пас.

– Остатки, – ответила Рипли. – Если хотите, могу принести творог с изюмом. Его здесь не очень охотно едят. Остается.

– Хотим! – хором ответили мы.

Кухарка усмехнулась и ушла за творогом.

– По-твоему, катетер в спине не стоит такого питания? – поддел я Паса.

Он не ответил, и мы налегли на еду. В первые же секунды мои скулы заболели от перегрузки слюнных желез. Мир вокруг сколлапсировал до ограниченного пространства стола, а сам я превратился в один сплошной, непрерывно функционирующий пищеварительный аппарат. Моему эго было вежливо предложено отступить на второй план и не вмешиваться в физиологию поглощения пищи. Эго не возражало. Оно спокойно и тихо замерло, терпеливо ожидая сладостного состояния, которое непременно наступит вслед за полным и окончательным насыщением. Время также утратило свое значение, оно словно вообще перестало существовать – наличие четвертой координаты пространственно-временного континуума выражалось только в уменьшении количества еды в наших тарелках.

Я вывалился из вселенной со столь странными свойствами лишь после того, как услышал голос Жаба:

– Рипли, привет! Двое моих щенков случайно не у тебя?

– У меня, – ответила кухарка, и я окончательно материализовался в своем родном мире. – Не слышишь, как у них за ушами трещит?

Жаб вышел из раздаточной и строго глянул на нас с Пасом. Рипли не спускала глаз с командира, сохраняя на губах ироническую усмешку.

– Ну что, задница ракушками в учебке не обросла? – спросила она у взводного.

– Хрена с два там задница чем-нибудь обрастет, – фыркнул Жаб. – Начальство так каждый день трахает, что ракушки от вибрации сами собой осыпаются. А вот твоя задница явно сделалась шире.

– Питаюсь хорошо, – вздохнула кухарка, – а трахать некому. Вот тело жирком и подернулось.

– Впервые слышу о том, что у тебя могут быть сексуальные проблемы.

Они рассмеялись и дружески обнялись. Вообще они вели себя так, словно мы с Пасом все еще оставались в параллельной вселенной.

– Значит, тебя окончательно списали на сушу? – после паузы спросил Жаб.

– У вас, мужиков, свои расклады.

– Кто возглавлял комиссию?

– Рапан, – зло ответила Рипли.

– Хрен старый. Сама как?

– Со спортплощадки не вылезаю, чтобы не скурвиться окончательно. Еще полгода – и как охотнику мне хана.

– Я не об этом.

– А… Забей. Слух полностью восстановился. Ну, джазовым музыкантом я уже, конечно, не буду, но со спины ко мне не подкрадешься. Куда ты сейчас?

– В Атлантику.

– Обратно на острова? Там ты точно ракушками порастешь.

– Не успею, – в глазах взводного появился мстительный огонек.

– Интересно, – кухарка вздернула брови. – С чего бы такая уверенность?

– Есть у меня для нее веские причины. Если морские боги помогут, перебазируюсь в Индийский океан.

– Не можешь забыть Поганку «М-8»?

– А ты?

– Стараюсь.

– А вот я не стараюсь. Не хочу, барракуда бы ее забрала.

– Может; она уже сдохла давно.

Рипли пожала плечами и устроилась за ближайшим столиком. Жаб сел напротив.

– Эти сами по себе не дохнут, – хмуро ответил он. – Их надо только уничтожать.

– Пока Поганка молчит, и хрен бы с ней.

– Вот поэтому баба и должна родить хотя бы одного ребенка, – кивнул Жаб. – Иначе понятие ответственности перед человечеством ей не объяснить.

Рипли нахмурилась и откинулась на спинку стула.

– Ишь, как загнул. Самому-то тебе на человечество насрать. У тебя крышу сорвало, вот и все. Думаешь, я не видела, как ты ночами ползал по карте Индийского океана? Поганка – это твоя идея фикс, ничего больше. Так что давай лучше сменим тему.

– Сама начала, – хмуро ответил Жаб. – Ты знаешь координаты нового Индо-Австралийского коридора?

– На кой они мне?

– А я вот поинтересовался. Дуга проходит через пересечение двадцать седьмой с девяностым.

Рипли промолчала. Я постеснялся взглянуть ей в лицо, но воцарившееся молчание было тягостным.

– У тебя еще осталось пожрать или мои все слупили? – чуть насмешливо спросил Жаб.

– Творог с изюмом будешь? – Интонации в голосе кухарки показались мне напряженными.

– Давай. Это все равно лучше консервов из сухого пайка.

Рипли скрылась в раздаточной, а через минуту вынесла две большие тарелки с творогом. Одну она придвинула нам с Пасом, другую поставила перед Жабом. Тот наклонился, понюхал, взял ложку и принялся есть.

Мы с Пасом тоже решили забить оставшееся в желудках место.

– О чем это они говорили? – тихонько спросил у меня Пас.

– А я почем знаю? Может, они когда-то работали вместе. Хотя баба в глубинном составе – это нелепица какая-то.

– А с чего ты взял, что Жаб из глубинников? Этот вопрос поставил меня в тупик.

– Не знаю. Но он себя ведет, как боевой офицер. И голос. Я слышал, что у некоторых от «рассола» размягчаются связки.

Жаб с Рипли продолжали беседовать, но их слова тонули в перезвоне наших ложек. Лишь одну фразу Жаба мне удалось различить:

– Значит, не собираешься перебраться поближе к Индии?

Я прислушался.

– Плевать я хотела на Индию, – ответила Рипли. – Но я бы кому угодно отдалась за возможность снова ощутить над собой километр водяной толщи.

– Я не беру с женщин подобную плату, – фыркнул Жаб.

– Да куда уж тебе.

– Но я могу пристроить твою задницу в глубинный скафандр за другую услугу.

– Думаешь, удивил? – насмешливо спросила кухарка.

– Мне плевать на твое удивление. Но я специально проторчал два года в учебке, чтобы получить привилегии в наборе новой команды.

– Значит, ты приехал специально за мной? Лестно. Только я с тобой уже наработалась.

– Если откажешься, на всю жизнь останешься коком, состаришься и сдохнешь в одиночестве, – в голосе Жаба появились знакомые мне змеиные нотки.

Рипли молчала довольно долго.

– Значит, ты хочешь меня к себе? – уточнила она. – В команду сумасшедших придурков, охотящихся за призраком в глубине океана?

– А ты хочешь снова натянуть скафандр на начинающую жиреть задницу, – кивнул Жаб. – Мы можем друг другу помочь.

– Ты же не бог! – Я заметил, что в ее словах не прозвучало особой уверенности. – Решение врачебной комиссии отменить непросто.

– Я не бог, – спокойно кивнул Жаб. – Но зато у меня есть яйца. В общем, мы с Рапаном разберемся как самец с самцом. Он уже не в первый раз хватает меня за хвост, а я этого не люблю. Короче, если ты соглашаешься, то через несколько дней Рапану придется доказывать свою медицинскую компетентность в столице, а комиссию по твоему переосвидетельствованию возглавит Макамота. В Италии, например.

– Барракуда, – шепнула Рипли. – Ты действительно можешь это устроить?

– А на кой хрен мне в команде баба без права надевать глубинный скафандр? Надеюсь, твой катетер еще не отсох?

Пас доел творог, и мы разлили какао из чайника.

– Я согласна, – твердо сказала Рипли.

– Тогда завтра к десяти утра в штаб. Там поставишь подпись о своем согласии на моем рапорте и можешь загружать чемодан в «Ксению».

– Барракуда… – Рипли покрутила пустой стакан на столе, и я краем глаза заметил, как дрожат ее пальцы. – Барракуда тебя дери, Огурец! Почему у тебя всегда получается, как ты хочешь?

– Боги помогают психам, – хмыкнул Жаб. – Ладно, спасибо за угощение. – Он встал из-за стола и обратился к нам: – Эй, охотники! Хватит набивать утробы. Дуйте на «Ксению», она стоит сразу за штабом. Рекомендую ночевать в десантном отсеке, а не в кубрике со «стариками». Вы мне завтра нужны в боеспособном состоянии. Всё.

Он развернулся и скрылся за дверью раздаточной. Рипли осталась сидеть, медленно поворачивая стакан в пальцах. Было слышно, как вокруг лампы гудят комары.

– Вы тоже в команде? – не глядя на нас, спросила она.

– Понятия не имею, – честно ответил я. – Жаб, в смысле Огурец, ничего об этом не говорил.

– У него мозги набекрень, – спокойно сообщила кухарка. – Все его затеи так или иначе заканчиваются бедой. И в то же время он всегда добивался намеченного. Кроме одного раза. Псих ненормальный.

«Кто бы говорил, – подумал я. – У самой с головой проблемы».

Пас потянул меня за рукав.

– Пойдем, – сказал он. – Жаб терпеть не может, когда игнорируют его приказания.

Мы покинули столовую. Над базой нависло антрацитовое небо, усыпанное крошевом звезд. Хор сверчков не умолкал, от земли начало потягивать сыростью.

От бездонности и близости космического пространства у меня по спине пробежал холодок. Казалось, что в это небо можно упасть, если не приковать себя цепью к земле.

Пас шлепнул себя по щеке. Духота уже улеглась, позволив комарам выйти на извечную войну с человеческим родом.

Мы нашли амфибию в капонире за штабом и вскарабкались в отсек. Фонарь оказался погашен, так что нам пришлось устраиваться на ощупь. Через несколько минут мы благополучно разобрали рюкзаки, достали скатанные бушлаты и расстелили их на скамьях вдоль бортов. Таким образом получились две довольно жесткие койки, разделенные расстоянием чуть больше чем в пару шагов. Люк оставался открыт, в его квадратном проеме виднелись звезды, медленно плывущие, словно в фокусе телескопа.

Плотно набитый живот создавал некоторое неудобство, поэтому надежды на быстрый сон не было. Я лег на спину и устремил взгляд в бездну космического пространства. Можно было представить, что люк – это вовсе не люк, а иллюминатор космического корабля, а трели сверчков за бортом – свист каких-нибудь гравитационных преобразователей. Я ощутил себя астронавтом, межзвездным скитальцем, лежащим в коконе противоперегрузочной системы.

Рядом ворочался Пас.

– Как ты думаешь, – спросил я, – есть среди звезд какие-нибудь разумные чудики?

– Тебе мало истории с приводом Шерстюка? – фыркнул в темноте приятель.

– Это фигня. Никто ведь не доказал инопланетную природу его озарения. Мало ли что Шерстюк наплел о своем изобретении! Таких «контактеров», черпающих информацию из Вселенной, и сейчас полно.

– Но привод работает, – не согласился Пас.

– Да хрен с ним, с приводом! Если бы Тесла написал в газете, что его электромагнитный привод надиктован прямо из космоса, ты бы тоже поверил? Я говорю не о каком-то абстрактном вселенском разуме, а о конкретных зеленых человечках.

– Обязательно зеленых?

– Да ну тебя! – я обиделся. – С тобой хрен помечтаешь.

Пас затих. Я уже собрался перевернуться на другой бок, но приятель окликнул меня:

– А ты не хочешь узнать, что Жаб погрузил на амфибию?

Меня словно оса ужалила – я вскочил на скамейке и уставился в темноту, слушая, как брезентовые петли покачиваются над головой.

– Барракуда! Конечно, хочу! Кажется, в «Ксюхах» нет грузового отсека, так что ящики могут быть только здесь. В корме есть люк для погрузки, скорее всего они там.

Я на ощупь пробрался в заднюю часть отсека, и вскоре мои пальцы уткнулись в гладкий пластик, пахнущий застарелой складской пылью.

– Есть! Какой-то ящик. И не один.

Почти сразу я нащупал еще два таких же, но попытка поднять хотя бы одну крышку окончилась неудачей.

– Заперты! – шепнул я.

– Вряд ли Жаб мог оставить их открытыми, – заметил Пас.

– Хватит умничать! Ползи сюда.

Вскоре он задышал мне в затылок.

– Как ты думаешь, что в них? – спросил я.

– Почем мне знать?

По бокам к ящикам были приделаны металлические ручки для удобства погрузки. Я попробовал потянуть за одну из них, но груз оказался настолько тяжелым, что мне с трудом удалось его сдвинуть с места.

– Камнями набиты, – от усилия у меня свело живот.

– Вряд ли, – Пас явно не понял моего юмора. – Скорее металлом.

– Может, золото? – уже всерьез предположил я.

– Смеешься?

Мы попробовали простучать ящики, но из этого тоже ничего не вышло – при ударе они издавали равномерный глухой звук, словно до отказа были набиты самым обычным песком.

– Жаль, что свет выключен, – вздохнул Пас.

– Да.

Так ничего и не выяснив, мы вернулись на свои скамьи. От ощущения сытости меня начало клонить в сон, веки отяжелели и постель показалась удобнее, чем поначалу. Прошло минут десять, я почти уснул, но из дремоты меня вывел голос товарища:

– Похоже, Рипли поедет с нами.

– Ну и что? – неохотно ответил я. – Какая разница, с кем уходить за горизонт?

– Мы уже за горизонтом.

– В смысле? – я удивился и чуть привстал, опираясь на локоть. – Мы ведь не прибыли на свою базу.

– Ну и что? Учебка осталась за горизонтом.

Эта мысль показалась мне странноватой, но, раз уж беседа возобновилась, я решил выяснить у Паса то, что хотел:

– Слушай, а что у кухарки за прозвище? Что-то знакомое, но я все мозги наизнанку вывернул, пытаясь припомнить.

– Фильм был такой. Старый, еще двумерный. Там отряд десантников высаживается на планете, с которой утеряна связь. А консультантом у них была баба почти под два метра ростом. Капитан Рипли.

– Точно! – этой подсказки мне хватило. – Там еще были твари зубастые, кислотой плевались.

– Нет, у них вместо крови была кислота, – поправил меня Пас.

– Да. Я давно смотрел. Здешняя Рипли на артистку из того фильма даже лицом похожа.

– Есть такое. Она тебе понравилась?

– Ты что, совсем чокнулся? – я постучал себя пальцем по лбу. – Она же старая!

– По-моему, ей лет тридцать пять.

– Этого мало?

– Зато тело какое! Я и у молодых не видел таких упругих.

– У тебя легкая форма геронтофилии.

– Чего?

– Это изврат такой, когда старух трахают.

– Она не старуха, – возразил Пас.

– Ладно, давай лучше спать, – предложил я.

Пас притих. Честно говоря, первый день за чертой горизонта я представлял себе чуть иначе. Более героически, что ли. Хотелось стоять на палубе корабля и смотреть в пенные волны, а мы весь вечер прятались от «стариков». Ладно, по проселку в Атлантику не добраться, так что скоро будет и море, и волны. Надо лишь набраться терпения.

Вспомнив о «стариках», я подумал о водителе. Рано или поздно нам с ним придется столкнуться, и это меня тревожило. Я перевернулся на бок, прислонившись лбом к остывающему металлу – смотреть на звезды уже надоело. Сквозь проем люка лились убаюкивающие трели сверчков, от брони пахло машинным маслом. Через какое-то время мочевой пузырь напомнил о себе смутным беспокойством, и я решил справить малую нужду, чтобы не бегать потом среди ночи. Пас посапывал в темноте.

Я осторожно соскользнул со скамьи и шагнул в люк, стараясь не греметь подошвами ботинок по лестнице. Ночная сырость сгустилась росой, заставила воздух впитать всю горечь степной травы. Где-то вдалеке жутковато кричала ласка. Было зябко. Я соскочил в пыль и решил не отходить далеко.

Сделав свое дело, я собрался возвратиться в амфибию, но мое внимание привлекли странные звуки. Ощущение создавалось такое, будто за ближайшим холмом кто-то ищет в траве упавшие деньги – оттуда доносилось невнятное бормотание, шорох, а иногда отчетливые ругательства. Если бы голос показался мне незнакомым, я бы тихонько вернулся в амфибию, поскольку встречаться среди ночи с обкуренным «стариком» у меня не было никакого желания. Но в голосе слышался характерный булькающий присвист.

Я замер, разрываясь между желанием ни во что не вмешиваться и отчаянным любопытством. В конце концов у меня не осталось сил сопротивляться, и я, наклонившись, чтобы не маячить на фоне неба, двинулся на звук. Шуршание доносилось с открытого пространства между двумя соседними холмами, это было совсем рядом, метрах в тридцати от меня. Пришлось применять правила маскировки – присесть в траву и двигаться на корточках, коротким приставным шагом. Это давало возможность приминать траву у самых корней, не издавая практически ни единого звука. Таким образом я обогнул холм и замер, разглядев впереди смутную тень нашего взводного.

Жаб ходил кругами и громко выговаривал непонятные цифры.

– От тысячи двухсот до девятисот, – доносился его сипловатый голос.

– Стоп. Восемь-сорок. От девятисот до семисот. Стоп. Девять-тридцать. Нет, барракуда его дери!

Жаб прекратил нарезать круги, уселся и поднял из травы странный предмет. Сначала я решил, что это эластичный коврик от спинки воздушного аппарата, но уже через секунду понял свою ошибку. Это была толстая тетрадь, не обычная, электронная, а с белыми страницами из бумаги. Жаб принялся ее перелистывать, то и дело нашептывая ругательства разной степени сложности.

– Перестраховщик хренов, – сказал он неизвестно в чей адрес.

– Пескарь. Девять-тридцать! Может, еще на ручках тебя покачать?

Он жирно замазал стилом строчку в тетради.

– Девять-десять. Все. Точка. Девять-десять, барракуда тебя дери!

Жаб бросил тетрадь в траву, резко встал и снова принялся ходить кругами. На этот раз его слова не долетали до меня так отчетливо. Через какое-то время он успокоился, снова сел и взял в руки тетрадь. Только теперь он не читал ее, а принялся быстро писать сам. При этом он ерзал, грыз кончик стила, как первоклашка на уроке чистописания, а потом вдруг ни с того ни с сего выдрал лист, скомкал и бросил в траву.

– Чересчур! – фыркнул Жаб и снова принялся водить стилом по бумаге.

Но едва следующий лист покрылся вязью темных строчек, его постигла та же участь – белый комок полетел в мою сторону, упав буквально в двух шагах от лица.

Сердце у меня забилось так, что я перестал слышать трели сверчков. Дикое любопытство вновь овладело мной, но теперь мне недостаточно было смотреть на непонятные страдания Жаба, я хотел завладеть трофеем, содержавшим, как мне казалось, некую страшную тайну. И до тайны этой было, в прямом смысле слова, рукой подать. Но тянуться к цели мне не позволял страх быть замеченным.

«Хоть бы ветерком его придвинуло чуть поближе!» – взмолился я.

Но это была пустая молитва. То ли боги не желали оказывать мне содействие, то ли ждали проявлений смелости от меня самого. И я решился – осторожно вжался в траву и схватил бумагу, обливаясь потом от страха. Обратный путь дался мне не легче – я пятился, боясь выставить зад слишком высоко, иначе Жаб меня точно увидел бы, несмотря на увлеченность своим занятием. Судороги боязни разоблачения оставили меня лишь за уступом холма. Я сел и перевел дух, все еще обливаясь холодным потом. Мне не терпелось взглянуть на бумагу, но инстинкт самосохранения настойчиво требовал немедленного отступления. В этот раз мне показалось разумным ему подчиниться. Зажав скомканный лист в кулаке, я пополз к амфибии сначала на четвереньках, потом на корточках, а потом рванул, словно с низкого старта на беговой дорожке. Лишь прислонившись спиной к броне «Ксении», я ощутил себя в относительной безопасности.

Здесь уже никакой инстинкт не мог удержать меня от изучения трофея. Я бережно развернул листок и поднес его ближе к лицу, чтобы хоть что-нибудь различить в темноте. Бумага была испещрена группами цифр, все они располагались в три столбика, причем между собой столбцы почти не различались – при беглом осмотре я обнаружил лишь пару изменений в непонятной Жабовой арифметике. Больше всего записи напоминали какую-то бухгалтерию, в которой мне самому точно было не разобраться. Короче говоря, в этих писульках я понял только одно – при движении сверху вниз большие числа уменьшались, а маленькие, наоборот, увеличивались. Никакой другой логики я не заметил. Можно было разбудить Паса, но вряд ли он обрадовался бы ночному подъему. Я решил подождать до утра, сунул бумажку в карман и забрался в отсек.

Игра в ящики

Меня разбудило пение жаворонка и гудение насоса возле колодца. Я хотел было еще подремать, раз никто не орет над ухом «Подъем!» – но вскоре скамья подо мной начала казаться излишне твердой, а рука затекла в неудобной позе. Пришлось окончательно стряхнуть с себя остатки сна и распахнуть веки.

Сквозь открытый люк в отсек проникал золотистый свет утреннего солнца, яркие пылинки трепетали в воздухе, создавая в замкнутом пространстве ощущение объема и перспективы. Паса в амфибии не было, видимо, это он умывался возле колодца.

У погрузочного люка я сразу заметил три пластиковых ящика с ручками по бокам. Они притаились в тени, словно прятались от солнечного света, они занимали всю заднюю часть отсека и накрепко приковывали к себе внимание. Они были темно-зеленого цвета и ничем не отличались от стандартных контейнеров для боевой техники, а судя по идентификационным номерам на крышках, в них покоились сверхглубинные осветительные ракеты. Но я знал, что это вранье.

Насос возле колодца умолк, и вскоре в проеме люка показалась голова Паса. Лицо его было свежим и сияющим, на бритой макушке сверкали капли воды.

– Привет! – Он забрался в отсек, снял с шеи полотенце и сунул его в рюкзак вместе с мыльницей, тюбиком пасты и зубной щеткой. – Чего ты такой угрюмый?

– Где Жаб? – вместо ответа спросил я.

– Откуда я знаю? Он мне не докладывает. А что такое?

Я мотнул головой в сторону ящиков.

– Так это же «СГОРы», ты что, номер не видишь? – удивился Пас.

– Никакие это не «СГОРы».

– Это еще почему? – Брови Паса взметнулись вверх от удивления.

– По кочану. Тебя хоть раз припахивали к погрузке на складе вооружений?

– Нет.

– А я там всякой всячины натаскался до срыва пуза. Ящик со «светлячками» «СГОР-3» вдвоем поднять проще простого, а ты пойди, попробуй сдвинь этот с места.

Пас сел и облокотился спиной о броню.

– Это точно? – с легким недоверием спросил он.

– Я тебе говорю.

– Странно. – Пас потер лысину.

– Жаб не похож на простачка, которого ты мог бы с такой легкостью раскусить. Хотя уловка могла быть рассчитана не на нас. К примеру, если надо что-то важное протащить через Босфор, фокус вполне может сработать, поскольку таможенники в глубинной технике разбираются хуже, чем я в доилках, а открывать ящики они не будут. Сверят номера, и всё.

Это я понимал не хуже его. Если таможенники что-то и знали о глубинной технике, так это то, что ящики с ней открываются только на соответствующей глубине. Эдакая защита от несанкционированного использования – простая и очень надежная.

– Но если содержимое подменили, значит, глубинные замки уже вскрыты! – внезапно осенило меня.

– Хочешь попробовать заглянуть внутрь? – судя по голосу Паса, идея ему не понравилась.

– Пока не очень, – честно признался я. – Если попадемся, Жаб разорвет нам задницы, как акула надувной плотик. Зато у меня есть кое-какая подсказка. Вещественная улика. Может, с ее помощью мы определим содержимое ящиков без вскрытия.

– Что за улика? – Пас с любопытством наклонился ко мне.

– А вот что! – Довольный произведенным эффектом, я достал из кармана свернутый листочек и помахал им у товарища перед носом. Бумага попала в солнечный луч и засияла белоснежным пятном.

– Где взял? – Пас выхватил лист у меня из рук.

– Тебе вкратце рассказать или с подробностями? Пас пожелал с подробностями, так что рассказ занял у меня пару минут.

– Офигеть, – шепнул Пас, когда я закончил.

Мы сели на скамью и принялись разглядывать записи. Вскоре стало ясно, что разобраться в трех колонках цифр, неведомо чем связанных, совсем непросто.

– Может, это карточные долги? – осторожно предположил я.

– Что-то я не знаю игры, где записи ведутся в такой манере. В любом случае, кроме цифр, должны быть имена игроков.

– Пожалуй, – мне оставалось только почесать лысую макушку. Других соображений не было.

– Похоже на какой-то счет. Я их видел достаточно, у меня мать бухгалтер, – сообщил Пас неожиданный факт своей биографии. – Вот смотри. Большие цифры – это скорее всего код товара, а маленькие – цены на каждое наименование.

У меня не было причин ему не доверять, но все же кое-что в этой трактовке меня не удовлетворило.

– Ладно, – сказал я. – Допустим, коды товара специально расположены в убывающем порядке, но почему цены устойчиво возрастают от верха к низу?

Пас задумчиво повертел бумагу в руке. Мы переглянулись, оба понимая, что зашли в тупик. Похоже, мой трофей оказался не годным для раскрытия тайны зеленых ящиков. Я попробовал представить, как бы почувствовал себя Буратино, если бы его золотой ключик не подошел к двери за холстом. Но сдаваться мне не хотелось.

– Погоди-ка, – покачал я головой. – Мне кажется, я знаю, чем занимается Жаб.

Пас пристально посмотрел на меня, не в силах скрыть любопытства.

– Наркотики, – зловеще прошептал я.

У колодца кто-то включил насос, и мы вздрогнули от неожиданности.

– С чего ты взял? – недоверчиво сощурился мой товарищ.

– На этой базе охотники курят. Ты сам видел. И именно здесь Жаб затеял погрузку. Почему не в другом месте? Или ты допускаешь подобное совпадение?

– Неужели трава может быть такой тяжеленной? Сомнительно, даже если она прессованная.

– Ты забыл про собак, – мне не терпелось похвастаться своей смекалкой. – Если везешь из Европы наркотики, надо избавиться от их запаха. Иначе собаки на таможне подадут знак, они специально натасканы. Скорее всего Жаб упаковал наркотик в глубинные боксы, какими доставляют грузы на донные базы.

– Барракуда! – покачал головой Пас. – Я мог бы и сам догадаться!

– Похоже, мы влипли. Если это дерьмо всплывет на таможне, одним Жабом дело не ограничится. Нам тоже завернут ласты, как соучастникам.

Возможно, я слишком сгустил краски. Зная трусоватость Паса, можно было обрисовать ситуацию помягче, а лучше вообще придержать язык. Но сказанного не вернуть – мой товарищ стремительно побледнел и плотнее сжал губы.

– Не дрейфь, – запоздало спохватился я.

– Все нормально, – с ледяным спокойствием ответил Пас. – Но нам надо думать, как из этого выпутываться.

– А чего тут думать? – пожал я плечами. – От нас ничего не зависит.

– Это всегда ложное ощущение, – в голосе Паса прозвучала нравоучительная нотка. – Человеческой воле подвластно гораздо больше, чем многие считают.

Таким заходом он меня здорово озадачил.

– Ну и? – пристально глянул я на него.

– Пока не знаю, – признался приятель. – Ты пойдешь умываться?

– Вода небось ледяная, – скривился я. – А что?

– Мы скоро поедем, наверное.

Мне пришлось привстать, чтобы увидеть солнце через открытый люк. Действительно, оказалось около десяти часов, именно к этому времени Жаб приказал Рипли явиться в штаб. У меня сердце забилось чаще – стало ясно, что вот-вот нам предстоит снова тронуться в путь, и на этот раз уже прямо в Атлантику. Такое ощущение бывает в поезде, когда тебя провожают родственники и уже сказаны все напутствия, а вагон никак не может тронуться с места. Сердце стучит и бьется: «Скорее, скорее!» – потому что ты уже там, в пути, а родственники все еще маячат за пыльным окном. Так было, когда пацаны, Леська и мама провожали меня в учебку. Я впервые должен был ехать куда-то с чужими, совершенно не знакомыми мне людьми, меня распирало от открывающихся возможностей и от ожидающих впереди приключений, а мама с друзьями все стояла и стояла на перроне, словно якорь, не дающий поезду тронуться. Я готов был отдать частицу собственной жизни, чтобы машинист поскорее привел состав в движение. Когда же под ногами наконец дрогнуло и перрон, медленно ускоряясь, пополз назад, я ощутил себя самым счастливым человеком на свете.

– И что я такого смешного сказал? – удивился Пас, видимо, разглядев улыбку у меня на губах.

– Ничего. Просто в океан хочется дико. И жрать.

– Жрать мне тоже охота, – признался приятель.

Я достал из рюкзака полотенце, мыло и зубную щетку, выбрался из амфибии и направился к колодцу. Там гудел насос, а под струей, бившей из крана, угрюмо умывался тот самый «старик», которому я вчера отдал деньги. Заметив меня, он вытерся полотенцем и закинул его на шею. Стойка у него была впечатляющая – руки в боки, ноги расставлены, глаза навыкате.

– Ты чего тут ходишь? – без предисловий спросил он.

– Умыться хочу.

– Офигел совсем? Пескарь мокроносый!

На этот раз я решил не сдаваться. Просто из принципа. Видно было, что охотник имел надо мной все преимущества – и в массе, и в опыте, и в напористости, но стыд за вчерашнюю слабость так распалил меня, что я готов был оказаться избитым, попасть в санчасть, а не в океан, только бы потом не прокручивать в памяти позорную сцену безропотной сдачи денег. Мне хотелось отомстить за вчерашнее.

– На себя посмотри, гимантолоф, – пренебрежительно фыркнул я и сжал в кулаке футляр с зубной щеткой.

– Кто-кто? – опешил «старик».

Такого слова он, похоже, не знал, видно, не силен был в биологии глубинных существ.

– Гимантолоф, – спокойно повторил я, выпучил глаза и похлопал ресницами.

После такого оставалось только драться. Сердце в моей груди застучало быстрее, разгоняя насыщенную адреналином кровь, волосы на руках вздыбились, а кожа похолодела и покрылась мурашками. В таком состоянии я мог сразиться с не очень большим кашалотом, правда, выиграл бы схватку все равно кашалот. С охотником исход драки был не таким предсказуемым, хотя, если честно, у меня было мало шансов выдержать напор «старика». Но я не хотел проиграть морально. Никогда больше. Ни при каких обстоятельствах.

– Эй, Заяц! – раздался у меня за спиной незнакомый насмешливый голос. – Опять деньги с салаг трясешь?

У меня на глазах противник словно сдулся, поник и даже сделался ниже ростом. И глаза его показались мне не такими уж выпученными.

– А ну отвали от него, дебил! – повторил тот же голос.

Я не понял, кому предназначалась последняя фраза, мне или Зайцу. Продолжая сжимать в кулаке футляр со щеткой, я шагнул влево, чтобы в случае чего защитить спину кожухом колодезного насоса. Мне хотелось понять новую расстановку сил, но я опасался оглянуться даже на миг, чтобы не потерять Зайца из виду. Страх накатил на меня с новой силой, накрыл с головой.

– Не дрейфь, салага, – снова донеслось до меня. – Это же Заяц, дурачок местный. У него только вид грозный, а на самом деле его и воробей с ног собьет.

Я скосил глаза и разглядел троих незнакомых охотников, двое из которых были люди как люди, а третий поразил меня азиатской внешностью. Представителей этой расы на Земле осталось не более нескольких тысяч.

Азиат подошел к моему обидчику и отвесил ему размашистую затрещину. Заяц захныкал и шмыгнул носом.

– А ну, пшел, давай, давай! – прикрикнул на него узкоглазый. – Зачем салагу пугаешь?

Он развернул Зайца и подтолкнул в спину, а когда тот сделал шаг, пнул его под зад, оставив на штанах пыльный след от протектора. Заяц заверещал и зигзагами скрылся за ближайшим холмом. Охотники проводили его дружным хохотом.

– Перепугался? – спросил меня узкоглазый. – Зайца не надо бояться.

Я опустил взгляд и заметил у него на поясе тяжелый глубинный кинжал в черных пластмассовых ножнах. Остальные подступили почти вплотную ко мне. Один долговязый и тощий, а у другого, широкоплечего, да к тому же лысого, на щеке виднелся большой крабовидный шрам от ожога. У них не было ни полотенец, ни других принадлежностей для умывания, только тощий держал в руках коробку из пластокартона. Я решил, что они просто проходили мимо, когда я собрался сразиться с дурачком врукопашную. Мне снова стало стыдно.

– Заяц – это наш кочегар, – пояснил тощий и поставил коробку на кожух насоса. – У него крышу перекосило после одной разборки. В суматохе по «дедовщине» получил баночкой по голове.

Остальные рассмеялись, видимо, вспомнив подробности.

– Он у нас теперь почетный «дед», – добавил лысый со шрамом. – Заслуженный.

– Вообще ты крут, салага, – одобрительно улыбнулся долговязый и похлопал меня по плечу. – А то приезжали сюда такие, что в штаны ссались, когда Заяц на них наезжал.

Я тоже улыбнулся, хотя чувствовал себя неловко, совершенно не представляя, чего можно ожидать от нечаянных избавителей. На мой взгляд, они вели себя вполне дружелюбно, но снижать бдительность мне не хотелось.

– Зовут тебя как? – поинтересовался узкоглазый.

– Рома, – несколько замявшись, ответил я. Впервые в жизни собственное имя показалось мне каким-то мягким, не соответствующим серьезности выбранного пути. «Старики» удивленно переглянулись.

– А прозвище? – спросил широкоплечий со шрамом.

Этот вопрос поставил меня в тупик. В учебке у меня было прозвище, как и у всех, но оно мне не нравилось, поскольку было просто сокращением от фамилии. Да еще искаженным к тому же. Я надеялся, что оно навсегда останется за воротами училища, и вдруг такой вопрос. Но с ходу придумать себе новую кличку я не смог.

– Сова, – неохотно признался я.

– Почему? – удивился узкоглазый. – На сову не похож совсем. Видишь хорошо?

– Фамилия у меня Савельев.

– Похоже, быть Совой тебе не очень нравится? – сощурился долговязый. – Приедешь на базу, там назовут по-другому. Никто не носит прозвище, которым его наградили в училище. На базе кликуху дают по заслугам, и она же становится позывным, когда приходит время уходить в океан.

Это была первая информация об особенностях жизни за чертой горизонта. В учебке нам говорили о несении службы, вдалбливали устав и тренировали до изнеможения. Мы знали, с какими тварями нам придется столкнуться, как поступать в критических обстоятельствах, как отвечать начальству и как выполнять приказания. Но нам не у кого было узнать самое важное – как мы будем жить за чертой горизонта. Как обращаться со «стариками», в какие отношения с ними можно вступать, а в какие опасно. На каких койках нам придется проводить ночи, какую еду нам предложат, будет ли у каждого отдельная тумбочка или придется делить одну на двоих. Не говоря уже о том, что никто из нас не имел ни малейшего понятия о распорядке, по которому живут боевые базы. Ну а уж о системе раздачи прозвищ нам тем более никто не рассказывал. И никто не говорил, что сами «старики» называют себя «дедами».

– Кушать хочешь? – участливо спросил узкоглазый.

Этот вопрос окончательно сбил меня с толку. Все рассказы о коварстве и зверствах «дедов» в действительности могли оказаться досужими байками, как большая часть из того, о чем в полутьме после отбоя говорили курсанты на Языке Охотников. Но пока я не был в этом уверен. Береженого боги морей берегут.

– Вообще-то не отказался бы, – ответил я.

Широкоплечий одобрительно кивнул и сказал долговязому:

– Давай, Куст, вываливай запасы. Надо поделиться с салагой, а то неизвестно, когда Огурец надумает устроить им кормежку. Заодно и сами перехватим.

– Давай, давай, – одобрительно закивал узкоглазый, – а то в животе совсем пусто.

Долговязый Куст достал из коробки консервы и хлеб. Узкоглазый принялся ловко открывать банки – податливая жесть скрежетала под натиском стали и волнисто корежилась по надрезу. Воздух наполнился запахом приправленного перцем паштета, шпротов и ветчины.

– Хорош, Чабан, – прервал узкоглазого Куст. – Порежь хлеб, а к банкам вернемся по мере необходимости.

Лысый заглянул в коробку и довольно сощурился.

– Доставай, доставай! – подбодрил Куст.

Лысый мигом достал небольшую канистру из полупрозрачного пластика. В ней было литра три темно-красной, почти черной жидкости. Такого же цвета был кисель из черники у моей бабушки. Но содержимое канистры казалось слишком жидким для киселя. Широкоплечий отвинтил крышку и потянул носом у самого горлышка.

– Барракуда тебя дери, Краб! – рявкнул на него Куст. – Еще соплей туда напусти! Лучше бы кружку достал.

Он забрал у лысого крышку и снова ее закрутил.

От всех этих манипуляций, от запаха и вида еды у меня в желудке началась авральная подготовка – там что-то забурлило, зажурчало, как в наполняемых водой балластных цистернах. Только тише, конечно.

Чабан принялся мазать паштет на хлеб. Первый бутерброд достался Кусту, второй Крабу, а третий он соорудил для себя, после чего перехватил нож за лезвие и протянул мне.

– Намазывай. Там еще много осталось.

Цилиндрическая рукоять тяжело легла в мою ладонь, и мне пришлось шагнуть ближе к насосному кожуху, чтобы скрыть охвативший меня восторг. Конечно, мне и раньше приходилось держать глубинный нож, но одно дело ощущать его тяжесть под присмотром инструкторов, а совсем другое – когда никого из командиров поблизости нет. Примерно то же самое я ощутил, когда дедушка впервые разрешил мне заправить свою старенькую «Дрофу» на водородной станции. А ведь к тому времени я наездил уже километров пятьсот под его присмотром, но самостоятельно ощущать мощь мотора оказалось совсем другим удовольствием. Не ждать окрика за слишком резвое троганье с места, не слушать причитания о стучащих амортизаторах, не смотреть на спидометр и держать руль одной рукой.

Так и с этим ножом. К тому же он совершенно не походил на пособие для обучения – на гарде виднелись зазубрины, клинок был чуть выщерблен, словно им рубили каленую проволоку, а пластиковый оклад рукояти изобиловал сколами. Видимо, нож часто пытались метать, но не всегда попадали острием в цель. В учебке такое использование глубинного инструмента было немыслимым, здесь же, судя по всему, оказалось нормой.

Намазывая паштет на хлеб, я остро ощутил освобождение от оков постоянного надзора, под которым мы находились в училище. Вот она, свобода, барракуда дери! Шататься по территории базы с ножом на поясе!

Пока я создавал бутерброд, стараясь за один заход использовать как можно больше продуктов, у меня за спиной слышался скрип свинчиваемой крышки и характерное бульканье.

– Хорош копаться, салага! – окликнул меня Куст. – Давай-ка к снаряду.

Мне пришлось обернуться и взять протянутую Крабом кружку. Она была почти доверху наполнена жидкостью из канистры. До меня вдруг дошло, что это вино, хотя мысль о возможности расфасовки столь дорогого напитка в дешевую тару привела меня в замешательство. Оставалось лишь принять версию из ночных баек – ходили слухи о вине, входящем в глубинный паек.

Я вдохнул поистине божественный аромат и, сделав небольшой глоток, хотел передать кружку по кругу, но Куст лишь усмехнулся.

– Пей все. Здесь еще три литра. На всех хватит. Не сказать, чтобы это вино было особенно вкусным.

За год до моего отъезда в учебку Ритка стянула со свадьбы брата бутылку привезенного из Европы «Порто». Мы с Леськой, Лукичом и Милкой целый вечер смаковали вино наперстками, нюхали с видом знатоков и щелкали языками. Потом напились и хохотали, как сумасшедшие. Кажется, в тот вечер Милка Лукича и соблазнила, по крайней мере, они довольно долго пропадали в стороне от поляны, и Леся только посмеивалась по этому поводу.

Вино в кружке было довольно кислым и терпким, я с трудом выпил его до дна.

– Зачем морщишься? – покачал головой Чабан. – Люди старались, делали.

Краб хохотнул и шлепнул его по плечу, затем забрал у меня кружку, снова наполнил ее до краев и выпил в несколько гулких глотков. Я взял бутерброд, впился зубами в его слоистую конструкцию и с наслаждением начал жевать.

– По кайфу? – спросил Куст, забирая у меня нож.

Я кивнул.

Вино показалось мне слабым, бутерброд кончился быстрее, чем хотелось, и я не знал, можно ли намазать еще. Куст отдал нож Чабану, тот вытер его о хлебный мякиш и сунул в ножны.

– На, – Краб снова передал мне полную кружку. – Тебя в салаги еще не принимали?

– Как это? – удивился я.

Куст хмыкнул и покачал головой.

– Чему вас в учебке учат? – пожал он плечами.

– По жопе ремнем получал? – пояснил Чабан.

– Нет.

Мое сердце забилось чаще, тревожное ощущение возникло в груди.

«Зря я с ними связался, – мелькнуло у меня в голове. – Надо было послушаться Жаба и не вылезать из амфибии. Все из-за Паса, чистюли. На фиг я поперся к колодцу?»

– На базу приедешь, получишь сполна, – со вкусом сообщил Куст. – По полной программе.

Меня чуть отпустило – стало ясно, что прямо сейчас бить не будут. Чтобы окончательно успокоиться, я залпом выпил вино до дна. По горлу прокатилась волна кислого тепла, в голове начало проясняться, и внезапный приступ тревоги показался мне смехотворным. Место открытое, утро, домик посыльного неподалеку, да и до штаба рукой подать.

Чабан вынул нож и передал мне.

– Кушай еще, поправляйся, – с ухмылочкой сказал он.

Я принялся намазывать второй бутерброд.

– Слушай! – окликнул меня Краб. – Захвати и нам по бутербродику!

Мне пришлось сделать еще три бутерброда, причем постараться, чтобы они получились не хуже, чем у меня. Двигал мной не страх, а чувство приличия, не позволяющее объедать хозяев провизии. Охотники дождались принесенных мной бутербродов и благодарно кивнули, принимая еду. Честно говоря, мне польстило, что они обращаются со мной почти на равных.

– Вот барракуда! – нахмурился Куст. – Хоть бы кто-нибудь догадался вино прихватить! Сова, ты бы притащил «дедушкам» канистру, пока не уселся.

Потом мне еще несколько раз пришлось сбегать туда и обратно, перетаскивая банки, хлеб, коробку с едой. С каждым рейсом во мне усиливалось ощущение припаханности, но в столь доброжелательной атмосфере мой отказ выглядел бы идиотским поступком. Вот если бы они меня прямо погнали, мол, давай, салага, обслужи «стариков», тогда бы я их послал подальше, несмотря на их численное превосходство.

Когда все было готово, Краб похлопал ладонью по траве рядом с собой.

– Садись, салага, а то совсем замотался. – Он сунул мне в руку полную кружку вина.

Это было то, что нужно для тела, распаренного беготней, и для разума, загруженного бесполезными размышлениями. Эта кружка пошла лучше двух первых – вино уже не казалось мне таким кислым, как раньше.

– Забить «косяк»? – спросил у Куста Чабан.

– Под жранину – пустое дело, – отмахнулся тот.

Вино снова пошло по кругу.

– Салага! – Куст помахал ладонью перед моими глазами. – Не спать, замерзнешь!

Я механически взял кружку и выпил. Несколько капель потекли по подбородку за ворот рубашки. Где-то на границе сознания мелькнула мысль о том, что лучше больше не пить. Пришлось помотать головой и взять себя в руки. С неожиданной легкостью туман отступил, и голова осталась совершенно ясной. Я вновь ощутил дуновение ветра, мягкость травы и звуки окружающего пространства. Ими дирижировал жаворонок – все вокруг так или иначе подчинялось ритмике его песни.

Уже без стеснения я намазал еще один бутерброд. Чабан мурлыкал песню на незнакомом мне языке и пожевывал травинку, Краб вытягивал за хвостик шпроты из банки и лениво отправлял в рот.

– Зря ты не хочешь в салаги прописываться, – с набитым ртом обратился он ко мне. – По правилам каждый «дед» должен ударить тебя по заднице один раз. На базе все равно пропишут, но там «дедов» больше. Пару дней даже жрать стоя будешь.

– А если я вообще не хочу прописываться? – осторожно попробовал я вытянуть дополнительную информацию.

– Никто не заставит, – лениво ответил Чабан. – Но если не будешь салагой, то и «дедом» не станешь. Свои же потом заклюют.

Пас меня бы не заклевал, это точно, но я не был уверен насчет других одногодков, которые, подобно нам, могут оказаться на той же базе. Окажись там, к примеру, Влад, он бы соблюдал все законы, установленные «дедами», потому что наверняка захотел бы стать «стариком».

– А как на базе узнают, что меня здесь прописали?

Куст так рассмеялся, что пролил из кружки вино.

– Ну ты даешь, салага! – помотал он головой. – У тебя же язык есть. Скажешь, что тебя прописали Куст, Краб и Чабан.

– И мне что, поверят?

– А как по-твоему? Ведь охотники не служат всю жизнь на одной базе, они время от времени переезжают, так что не дрейфь, есть способы узнать обо всех накопленных тобой грехах и бонусах.

– Точно, – с улыбкой добавил Краб. – У нас тут был салага по прозвищу Говнодав. Мыться не любил, падла, как его ни учили. Когда он переехал на другую базу, думал избавиться от позорной кликухи, но у него не вышло.

– Да ладно, – недоверчиво протянул я. – Неужели охотники все обо всех знают?

– Охотников не так много, как ты думаешь, – сказал Куст. – Слухи ходят вместе с письмами и людьми с базы на базу, так что на этот счет можешь не грузиться.

– Ну что, будешь жопу подставлять, а? – приподнялся на локте Чабан.

– Действительно, Куст, – нахмурился Краб, – что-то мы долго с ним разговариваем. Вина налили, а он ломается, словно целка.

– Остыньте, – остановил их Куст. – У салаги задница не распечатана, а вы напираете, как приливная волна. Дайте человеку подумать. Может, у него с арифметикой туго.

От такого напора у меня душа ушла в пятки.

– У тебя с арифметикой туго, да? – подлил масла в огонь Чабан.

– Нет, – я шумно сглотнул слюну.

– Ну так снимай штаны, да? Есть разница, три раза получить или пятнадцать?

Разница, конечно, была, но мне бы хотелось вообще избежать экзекуции. У меня даже мелькнула мысль вскочить и убежать, но бежать было некуда. Ну, от этих еще смыться можно, тут до амфибии рукой подать. А потом что?

Я уже готов был дать согласие, но смелости все же не хватало. Прошло минуты три, Краб достал из коробки батон хлеба, забрал у меня нож и открыл еще четыре банки паштета. Мне уже ничего не хотелось, после невеселых раздумий аппетит поубавился. Куст молчал, Чабан задумчиво ковырял в зубах травинкой. Краб сделал три бутерброда и протянул один мне.

– Спасибо, – помотал я головой.

– Слушай, Куст! – возмутился Краб. – Ты когда-нибудь видел такого борзого салагу? Прописываться он не хочет, продуктами брезгует! Мне что, выкидывать открытый паштет?

– Но я не просил его открывать! – теперь мне сделалось по-настоящему страшно.

– Ладно, салага, – Куст ласково похлопал меня по плечу. – Ты действительно, борзей, да знай меру. Кушай паштет, для тебя ведь открывали. Вина выпей, легче пойдет.

Я понял, что надо тянуть время. Придет Жаб и разгонит их, как щенков. Уж в его превосходстве я нисколько не сомневался.

– Открою-ка я еще пару баночек, – почесал в затылке Краб.

«Открывай, открывай, – мстительно подумал я. – Сам же и будешь давиться своим паштетом».

У меня словно открылся второй желудок – бутерброд пошел значительно легче. Видимо, тренированный организм перешел в боевой режим. Правильно – это был настоящий бой, но не столько физический, сколько моральный.

– Вот барракуда! – вскрикнул Краб, отбросил не до конца открытую банку и присосался губами к пальцу на правой руке.

– Что такое? – недовольно глянул в его сторону Куст. – Банку открыть не можешь, чтоб не порезаться?

– Да иди ты! Сам вчера Пню ящик на ногу уронил!

– Тоже мне, сравнил бак с баллоном! Одно дело ножиком жесть всковырнуть, а другое – вшестером затянуть три ящика с гадостью в погрузочный люк.

– Плохому пловцу все время глубины не хватает, – съязвил Краб.

Я напрягся, прислушиваясь, – очень хорошо, что кружка с оставшимися глотками вина закрывала мое лицо. Слово «гадость» в подобном контексте ни о чем мне не говорило, но ясно было, что речь идет о содержимом ящиков, лежащих в отсеке «Ксении». Какая-никакая, а это была зацепка.

«А ведь я победил! – мелькнуло у меня в голове. – „Деды“ ничего не добьются, а я уже получил то, что надо».

Чабан уставился на меня цепким взглядом. На миг мне представилось, что это не взгляд, а два скрещенных глубинных ножа ударили меня в лоб.

– Почему такой веселый? – подозрительно спросил он.

– Радуюсь, что появилась возможность покушать всласть, – сказал я.

– Умный, да? Вы на него посмотрите!

– Ну и что такого смешного случилось? – покосился на меня Куст.

– Вот урод! – неожиданно вспылил Краб. – Он что, надо мной прикалывается?

– И не думал! – поспешил я ответить, чувствуя, как душа уходит в пятки.

Честно говоря, такого поворота событий я ожидал меньше всего. Никогда не думал, что легкая улыбка может вызвать такую бурю негодования. Краб наклонился ко мне и ухватил за ворот рубашки. От неожиданности я выронил бутерброд.

– Он еще продуктами швыряется! – заорал Краб.

– Отпусти его, Краб! – очень спокойно попросил Куст.

Я удивился хватке Краба – вроде обычные пальцы, а держали подобно стальным тискам.

– Отпусти, говорю! – с нажимом повторил Куст.

Хватка ослабла, и я отшатнулся назад, еле удержав равновесие.

«Напился, – подумал я. – Хотя с четырех полных кружек не мудрено».

– Он сейчас бутерброд поднимет и съест, – широко улыбаясь, прошипел Куст.

Понятно было, что это приказ, но я не спешил его выполнять. Мало того, мной овладела идея постоять за себя. В общем-то, это было чистым безумием – пробовать драться одному против трех охотников, но в той позиции, в которой я находился, теоретически можно было вообще избежать драки.

А дело было в том, что совсем рядом, рукоятью ко мне, лежал нож. Вот только духу у меня не хватало схватить предложенную случаем рукоять. Больше всего я боялся, что, взяв кинжал, я вынужден буду пустить его в ход. Мне хотелось просто попугать «стариков» – не станут же они лезть на стальное лезвие!

– Ты ведь скушаешь свой кусочек, правда? – ласково ворковал Куст. – Не станешь огорчать «дедушек»?

Я потянулся к хлебу, лежащему в пыльной траве. Нож лежал от него всего сантиметрах в двадцати, не больше, и мне предстояло решить, к чему протянуть руку. Секунда растянулась, и я представил, как Куст замахивается на меня кулаком, затем вспомнил, как Колян Соболев бил меня в школе кедами по лицу. Иногда мне хотелось Коляна убить, один раз я даже всерьез вознамерился это сделать, когда он вскарабкался на подоконник и пускал бумажные самолетики из окна пятого этажа. Хорошо, что его отца повысили в должности и перевели в центр губернии – если бы Колян остался в нашей школе еще на год, я бы привел свой приговор в исполнение.

Нет, снова получать по лицу я не хотел. Для меня это был настоящий момент истины, вспышка озарения.

«Никогда больше! – мысленно шепнул я, хватая нож. – Никто и никогда больше не ударит меня по лицу!»

– Ты что, очумел? – Краб отшатнулся от меня и удивленно поднял брови.

Лезвие в моих руках не дрогнуло, отражая ослепительный солнечный свет. Смуглый Чабан побледнел – по его лицу это было видно особенно явственно. Лишь Куст остался недвижим, хотя к сверкающему лезвию был ближе всего.

– Решил еще баночку паштета открыть? – криво усмехнулся он и посмотрел мне в глаза.

Это было похоже на удар штурмовым ботинком – такая воля читалась у него в глазах. Это был взгляд человека, который уже повидал смерть других, причем некоторых она явно настигла от его рук. Еще в этом взгляде сквозило полное равнодушие к собственной смерти, даже, казалось, ее ожидание. Он словно распял меня и препарировал – как лягушку. Нож задрожал у меня в руках, щербатое лезвие затрепетало на солнце, отбрасывая на лица сеть причудливых бликов.

– Дай сюда! – Куст железной хваткой стиснул мое запястье и выдернул нож из онемевших пальцев. – И где только делают таких придурков?

Я ждал удара, но удара все не было. Одной рукой Куст продолжал держать меня, а другой лениво отбросил нож к ногам Чабана. Тот взял его и засунул в ножны. Жаворонок продолжал кувыркаться в океане небес, казалось, его развеселило увиденное на земле.

Мне показалось, что удара не будет, что меня, салагу, простили по неопытности. Я облегченно выдохнул и тут же получил страшный пинок в ребра – думал, умру сразу, но каким-то чудом выжил, правда, на ногах устоять не смог. Такой боли мне чувствовать еще не приходилось – внутри меня словно взорвался черный шипастый шар, поразив осколками все внутренности одновременно. Дышать не было никакой возможности, тьма застилала глаза, лишь иногда в ней расцветали огромные алые пятна. Видимо, на какой-то миг я потерял сознание и полностью утратил всякую ориентацию, как во времени, так и в пространстве. Очнулся, задыхаясь в траве, словно выброшенная из океана рыба, попытался отползти куда-нибудь наугад, но снова получил по ребрам носком ботинка. Этот удар, по сравнению с первым, показался мне ударом беспомощного ребенка.

– Отойди от него, Чабан! – словно сквозь вату различил я голос Куста. – Сейчас он блевать начнет, забрызгаешься.

– Правда, пойдем, – нетерпеливо позвал Краб. – А то, не дай бог, придет Огурец, всем нам яйца повыдергивает.

Я расслышал шорох закрываемой коробки, плеск остатков вина в канистре и шелест удаляющихся шагов.

– А он нас не заложит? – уже издалека донесся голос Краба.

Куст что-то ему ответил, но я не расслышал. У меня в желудке начал расти тошнотворный ком, ищущий немедленного выхода наружу. Судороги боли еще продолжали метаться по нервам, мне не удалось сдержать рвотных позывов, и я упустил в траву все вино и все съеденные бутерброды. Было больно, было обидно, но главное даже не в этом, а в том, что я потерпел полное и окончательное поражение. Не столько даже физическое, сколько моральное – мне убедительно доказали, что я никто и звать меня никак. Одним словом – салага. Снова получилось кедами по лицу.

С огромным трудом мне удалось подняться на ноги и отойти на несколько шагов от отвратительной лужи. Зрение постепенно приходило в норму, но боль не отпускала, просто перешла из острой стадии в ноющую. Я был уверен, что так чувствуют себя люди, сбитые на дороге грузовиком. Это сравнение мне понравилось – оно подчеркивало тщетность любого сопротивления старшим по выслуге лет. Да, драться с Кустом было равносильно попытке остановить грузовик крестьянскими вилами. Что же говорить о попытке справиться с двумя-тремя «стариками»?

Мне уже не хотелось в Атлантику. И на океан я плевать хотел, и на ветер, смешанный с солеными брызгами. Мне хотелось содрать с себя темно-синюю форму и бежать через степь, шатаясь, до самого монорельса, забраться в поезд на полустанке и никогда больше не слышать о море.

Жаворонок умолк, видно, устал. Из-за ближайшего холма до меня донеслись голоса Жаба и Рипли.

– А ты мало пострадала от сидячей работы, – хрипло булькал наш взводный.

– Иди ты! – насмешливо отвечала кухарка. – Такая задница отросла, что скоро в скафандр не влезу.

– Теперь влезешь. Я тебе такую аэробику обеспечу, что пощады попросишь.

Они вот-вот должны были появиться в моем поле зрения, поэтому я, как мог, отряхнул форму и выпрямился, несмотря на ноющую боль под ребрами. Я боялся, что Жаб узнает о происшедшем и мне придется объяснять всю цепь моих дурацких поступков, приведших к столь позорному поражению. К тому же среди курсантов ходили страшные слухи о разоблаченных стукачах, как им в «рассол» добавляли немного спирта или ослабляли пружинку в воздушном автомате дыхания. Сделанного уже все равно не вернуть, а подвергаться дополнительной опасности не хотелось.

Самым лучшим выходом для меня было залезть в амфибию раньше, чем начальство покажется из-за холма. Пришлось поднажать, и я зигзагами, словно раненая селедка, преодолел расстояние до брони. Пас высунулся из люка и подал мне руку. Несмотря на стыд, я был ему благодарен, поскольку не уверен, смог бы сам забраться по лесенке. По всему было видно, что он наблюдал за моим позором через открытую амбразуру – уж очень участливо подставил мне плечо, помогая устроиться на скамье. Мне дико, невыразимо захотелось скрыть свое очевидное поражение за чем-нибудь очень весомым.

– Мне удалось разведать про ящики, – прохрипел я голосом раненого охотника из фильма «Дно».

В голове у меня начинало шуметь. Возможно, это сказывались последствия удара, но скорее всего мозг был одурманен выпитым на жаре вином.

– Лучше помолчи, – покачал головой Пас. – Крепко же тебе досталось!

– Это все фигня по сравнению с глубиной океана. – Мне пришлось улыбнуться, той самой улыбкой, какой улыбаются на киноэкране чудом выжившие герои. – Зато я знаю, как называется содержимое ящиков.

Несмотря на явную озабоченность моим состоянием, Пас не смог сдержать любопытства.

– Как ты узнал? – с легким подозрением спросил он.

– «Старики» говорили об этом, пока пили вино.

На последнем слове я с трудом поборол новый приступ тошноты, но аура моего поражения начала угасать по мере того, как усиливалось любопытство Паса. Я вновь ощутил себя победителем, и мне стало намного легче.

– Ну так что там? – уже не в силах ждать дольше, спросил мой товарищ.

– «Старики» называли содержимое ящиков гадостью.

– И все? – удивился Пас.

Подобная реакция меня несколько остудила.

– Это хоть что-то, – неуверенно произнес я.

– Слишком мало. Гадостью они могли называть что угодно.

– Скорее всего наркотики.

– Это как раз вряд ли. Люди, употребляющие наркотики, любят их и не станут называть собачьими словами.

– Да ладно! – я с сомнением покачал головой. – Ведь называют же штурмовые ботинки говнодавами, а гарпунный карабин – елдометом.

– Ну… – Пас неуверенно пожал плечами. – Все же мне кажется, что там не наркотики.

– А что?

– Отходы. Либо химические, либо радиоактивные. Точно гадость.

Эти слова меня словно громом поразили. Мой взгляд невольно устремился в сторону погрузочного люка, где притаились загадочные вместилища «гадости». Легкий озноб тронул кожу, словно внезапный порыв холодного ветра.

Я не успел ответить – лесенка загремела под подошвами ботинок, вынудив меня прикусить язык. Через пару секунд в люке показалась голова Рипли.

– Привет, салажье! – поздоровалась она. – Что-то вид у вас не слишком веселый. Будто не за горизонт уходите, а на каторгу.

Сама она светилась весельем – едва заметные морщинки в уголках глаз напоминали лучики солнца. Шумно выдохнув, она просунула в люк свой рюкзак, затем влезла следом. Вместо вчерашней легкомысленной майки на ней была форменная темно-синяя рубашка и брюки, но и эта одежда скорее подчеркивала, чем скрывала женственность нашей новой попутчицы. Честно говоря, и у меня дух немного перехватило, а Пас и вовсе сидел, будто его придавило компрессией.

Через пару мгновений я понял, что Рипли подогнала форму по своей фигуре. Она чуть приталила выправленную по-«стариковски» рубашку и ушила брюки настолько, что они с некоторым даже бесстыдством подчеркивали ее половые отличия. Упругая грудь под рубашкой трепетала при каждом движении, а закатанные по локоть рукава открывали сильные, но удивительно грациозные руки. Длинные ноги были обуты в стандартные штурмовые ботинки, но и здесь имелось расхождение с уставными нормами – шнуровка имела необычный рисунок, совсем не похожий на тот «крестик», каким мы шнуровали свои говнодавы. Однако на ней эти «стариковские» штучки выглядели иначе, чем на других охотниках базы. На Рипли они смотрелись уместно, а тот же Краб или Чабан ходили в выправленных рубашках, как щенки в эполетах. Пожалуй, только Куст оставлял столь же серьезное впечатление. Я впервые поймал себя на понимании того, что «старик» «старику» рознь. Возможно, дело в опыте или в сроке службы, но Краб от бывшей кухарки отличался не меньше, чем я от него.

– Привет, «Ксюша», – не скрывая эмоций, шепнула Рипли, прижавшись щекой к броне. – Я и не мечтала больше влезть в твои внутренности.

Мы с Пасом переглянулись. С моей точки зрения, столь откровенное поведение охотника, пусть даже женщины, выглядело дико. Она прошла вдоль борта, ведя по броне пальцами, затем устроилась на противоположной скамье и блаженно прищурилась.

– Чего оторопели? – улыбнулась она. – Сумасшедшую бабу не видели?

Я не нашелся с ответом, а Пас стыдливо опустил взгляд. Воздух содрогнулся от звука запустившегося мотора, механизм люка взвыл, закрывая крышку. Рипли закрыла глаза и стиснула кулаки. Мне почти физически передалось ее желание поскорее тронуться с места. Для нее этот рывок должен был стать точкой отсчета новых событий, как для меня отход поезда два года назад. Рипли страстно хотела навсегда покинуть захолустную базу, уйти за горизонт, подальше от камбуза, кастрюль и коровьих хвостов. В этом была ее слабость, поскольку любая страсть и любая слабость всегда ходят рука об руку. Амфибия натужно взревела, привстала на амортизаторах и рывком тронулась с места. Рипли устроилась рядом со мной и без стеснения прижалась ко мне плечом. Дрогнула – один раз, другой. Я понял, что она плачет.

– Вырвалась, вырвалась, вырвалась… – шептала Рипли как заклинание.

Набегающий ветер срывал с ее глаз слезинки и бросал мне в лицо. Только через пару минут она успокоилась и вернулась к себе на скамью.

– Я с камбуза еды прихватила, – сообщила кухарка. – Наверняка Огурец и не подумал вас покормить.

Она развернула припасы и протянула нам два сандвича с жареным мясом. Третий взяла себе и с наслаждением откусила большой кусок. Такие куски откусывать неприлично, тем более женщине. Но в случае с Рипли это не отталкивало, а создавало особый стиль, поскольку в каждом ее движении сквозило нечто не очень приличное. Она была неприлично огромной, неприлично сильной, неприлично развязной в манерах и жестах. В конце концов, она была до неприличия сексуальной.

Я опустил глаза, чтобы не пялиться на ее грудь. Желание ощупать взглядом ее фигуру было чрезвычайно сильным, но вместе с тем казалось мне граничащим с извращением, поскольку Рипли по возрасту была приблизительно ровесницей моей матери. Чтобы отвлечься от этих мыслей, я сосредоточился на еде.

– Нравится? – поинтересовалась кухарка.

Мы с Пасом дружно кивнули.

На лежащие у погрузочного люка ящики Рипли не обращала ни малейшего внимания, видимо, сбитая с толку номерами на крышках. А мне они все больше не давали покоя. Конечно, я мог бы в момент прохождения таможни просто сказать пару слов. Машину задержат и вызовут комиссию из ближайшего штаба. Жабу тогда конец. И Рипли конец, поскольку ее, ни о чем не подозревавшую, просто вернут на камбуз.

Мне вспомнилось, как она плакала, прижавшись щекой к амбразуре.

«Выбралась, выбралась, выбралась», – звучало у меня в голове.

Еще я попробовал представить, как она вернется на камбуз. Мне стало страшно. Обычно человеку приходится выбирать меньшее из двух зол, а тут я не мог выбрать, какое добро мне следует совершить – застучать Жаба или позволить Рипли уйти в глубину.

Никогда раньше от меня не зависела судьба других людей, теперь же от страха и неуверенности липкий пот выступил у меня на лбу. Видимо, Рипли заметила это.

– Укачало? – участливо спросила она.

Я кивнул. Не мог же я ей рассказать, почему меня так прихватило!

Рипли сочувственно улыбнулась.

– Расслабься, – посоветовала она. – И глотай слюну, будет легче. А вообще подожди-ка.

Рипли поднялась со скамьи и, несмотря на дикую качку, легко добралась до своего рюкзака. Порывшись там, она достала Т-образную стальную штуковину размером с ладонь и, легко ступая по скачущей броне пола, направилась к створкам заднего погрузочного люка. Перешагнув через ящики, Рипли сунула штуковину в отверстие для аварийного ключа и провернула ее. Механизм под броней звонко щелкнул. Рипли уселась на ящик, двумя ногами толкнула створки люка, и они легко распахнулись, заполнив отсек ревом мотора и горячим потоком свежего воздуха. Мне стало легче, хотя сердце продолжало немилосердно колотить в ребра.

Не выпуская брезентовую петлю из рук, я поднялся со скамьи.

– Ну же! – выкрикнула Рипли и протянула мне руку.

Перехватывая петли руками, я бросился к ящику и вцепился в него руками. Сидеть у распахнутого люка оказалось веселее, чем я ожидал. Удивительный коктейль из восторга от скорости и страха свалиться за борт опьянил меня до головокружения. Чувствовалось, что Рипли тоже испытывает нечто подобное.

– Только держись за ящик! – выкрикнула она. – А то Огурец мне голову скрутит, если свалишься.

– Не свалюсь!

Словно в ответ амфибия оторвалась от земли, совершив головокружительный прыжок, от которого все предметы в отсеке зависли в воздухе секунды на полторы.

– Ух! – невольно выдохнул я.

Рипли довольно сощурилась.

– К вам можно? – крикнул Пас со своего места.

– Конечно! – повернулась к нему она.

Мой приятель поднялся со скамьи и осторожно двинулся в нашу сторону, перехватывая висящие над головой брезентовые петли. Втроем мы долго сидели молча, поскольку не могли все время перекрикивать рев мотора. Степь позади неуловимо менялась – пыль посветлела, появились редкие деревья акации. Дорога круто свернула на юг, к морю, и я ахнул от открывшегося перед нашими взглядами пейзажа. Далеко на севере, укутанный маревом расстояния, высился город. Белоснежные нити и ленты зданий, удерживаемые приводом Шерстюка, росли из-за горизонта и тянулись к небу. Это было похоже на сказочный лес, сотканный из дымки и детских фантазий. Здания выглядели прозрачными, даже призрачными, казалось немыслимым, что этот дивный полумираж является творением рук человеческих.

Приглядевшись, я заметил, что на западе от нас город выползает из-за горизонта и тянется на юг, в сторону моря.

– Одесса? – догадался я.

Рипли кивнула. Амфибию снова тряхнуло, и я крепче ухватился за ящик.

– Ну и скорость! – то ли испуганно, то ли восхищенно сказал Пас.

Наконец решение насчет Рипли оформилось в моей голове. Ничего с океаном не станет от трех ящиков гадости, а вот вернуть глубинницу на камбуз – настоящее преступление. Так что будь я проклят, если сдам Жаба. Пусть сдохну в глубине от удушья, барракуда меня дери!

Я чуть не рассмеялся от овладевшей мной легкости. Правду говорят в таких случаях – будто камень свалился с души. Моя улыбка не ускользнула от Рипли.

– Полегчало? – спросила она.

– Еще как! – радостно выкрикнул я, стараясь перекричать рев мотора. – Мне уже давно не было так хорошо!

– Везет вам, салаги, – усмехнулась Рипли. – Все впервые. Завидую.

– Думаешь, есть чему? – я наклонился к ней, чтобы не орать во всю глотку.

– А то я себя не помню, – отмахнулась она и с усмешкой добавила: – Хотя иметь за спиной приличную выслугу тоже неплохо.

– Честно говоря, я бы с тобой поменялся.

– Ну и дурак, – фыркнула Рипли. – Все мое у тебя еще будет, а вот твоего у меня – уже нет.

Она перевела дух и добавила, с трудом перекрикивая шум:

– Правда, сейчас я себя тоже чувствую, будто заново родилась. Честно говоря, я была уверена, что проведу на камбузе оставшиеся до пенсии годы.

Вспомнилось, как она в шутку предлагала Жабу отдаться за возможность снова уйти в глубину. Может быть, и не в шутку. А ведь какой-нибудь подлец на моем месте мог бы запросто шантажировать Рипли своей осведомленностью о содержимом ящиков. Только вряд ли она пошла бы у него на поводу, тем более окажись он салагой, как я. Нашла бы способ стереть его в порошок и развеять по ветру.

– Зато теперь у тебя есть шанс не дожить до пенсии, – зачем-то ляпнул Пас.

Мне пришлось толкнуть его локтем, чтобы он еще чего-нибудь не сморозил.

– Даже у ассенизатора есть шанс утонуть в дерьме! – подмигнула Рипли. – Знаете главную поговорку всех охотников?

Пас покачал головой.

– Не бери тяжелого в руки, а дурного в голову, – рассмеялась она.

Первое правило подводной охоты

Амфибия начала сбавлять ход. Я поднялся с ящика и, хватаясь за брезентовые петли, добрался до амбразуры. За ней уже виднелось море – по-настоящему голубое, местами сверкающее, словно пойманная в сети рыбешка. И ветер пах морем.

– Море! – Мне хотелось сообщить об увиденном своим спутникам. – Совсем рядом!

Они пересели ко мне на скамью. «Ксения» все больше сбавляла ход, приближаясь к выезду на перегруженную бетонку – личные автомобили с лодками на крышах и на прицепах двигались к морю подобно муравьиной цепочке. Водитель включил оглушительную боевую сирену, чтобы нам позволили выехать на шоссе. Влившись в поток, амфибия была вынуждена двигаться с общей скоростью, мотор перестал реветь и теперь рокотал на умеренных оборотах. Странно, но, пока стоял рев, мы его перекрикивали, а теперь, когда появилась возможность спокойно поговорить, каждый погрузился в собственные мысли.

Водитель снова врубил сирену и начал обгонять почти замерший общий поток. Через распахнутый погрузочный люк мы ловили любопытные взгляды пассажиров, сидящих в отставших машинах. В конце концов Рипли встала и захлопнула створки.

– Что там случилось? – встревожился Пас.

Рипли прильнула к амбразуре, стараясь разглядеть происходящее впереди.

– Пробка, – сообщила она. – И патрульные машины. Лет десять такого не видела. Похоже, дорожники перекрыли движение.

Тут же на небольшой высоте с турбинным воем пролетел гравилет с ярко-оранжевым брюхом. Согласно реестру, такую окраску имели машины муниципальных служб. Метрах в ста впереди по ходу движения размахивали жезлами люди в светло-серой форме дорожного патруля, чуть ближе путь перекрывали две патрульные машины и несколько раскладных турникетных секций. Возле них суетились раздосадованные водители – мужчины и женщины в шортах, гавайках, майках, панамах, а то и просто в плавках, размахивали руками, пытаясь добиться справедливости, а главное – проезда к морю. Патрульные оставались спокойными, словно сфинксы. Насколько я мог разглядеть, они вообще не реагировали на претензии отдыхающих.

Гравилет описал в небе широкую дугу и пошел на посадку, поднимая из степной травы клубы пыли. В отсек со щелчком динамика ворвался голос Жаба:

– Рипли!

– Да, – ответила бывшая кухарка.

– Тебя списали с каким уровнем допуска?

– С нулевым, – зло ответила Рипли. – Иначе я бы не сидела на камбузе.

– Не кипятись. С воздушкой ты ведь можешь нырять, а большего пока и не требуется.

– С воздушкой имеют право нырять даже клубные дайверы, – невесело вздохнула она.

– Мне не нужны клубные дайверы! – прошипел Жаб. – Мне нужна ты. Успокойся, после комиссии Макамоты восстановишь свой прежний допуск. А сейчас придется поработать в пирсовой зоне. Там сложилась внештатная ситуация, я связался с базой, но они не стали высылать своих. Решили не терять время, а припахать нас, раз уж мы здесь оказались.

Пас побледнел. Честно говоря, у меня от неожиданности тоже комок застрял в горле. Жаб отключился, и тут же снова взвыла сирена. «Ксения» сбавила ход до скорости пешехода, осторожно объезжая замершие на бетонке машины. Мы с Пасом переглянулись. На нем лица не было – похоже, он не ожидал, что служба начнется так скоро и сразу с внештатной ситуации. Я же был по-настоящему рад. Если уж предстоит париться на спокойной базе в Атлантике, то хоть по дороге надо совершить нечто стоящее. Похоже, судьба милостиво подкинула мне такую возможность.

Нулевой допуск Рипли позволял работать только с воздушными аппаратами на глубинах до шестидесяти метров, а наш с Пасом, первый, давал возможность уходить в глубину до ста метров с аппаратами, использующими газово-кислородные смеси. Не бог весть какое преимущество, но мало ли что.

Патрульные раздвинули турникеты, пропуская амфибию. Миновав пост, водитель вновь набрал скорость, и мы понеслись по бетонке в сторону моря. Скоро оно должно было стать для нас не местом беззаботного отдыха, как для всего сухопутного населения, а объектом охоты. В общем, мои детские мечты никогда еще не были так близки к исполнению. Мечты Рипли также должны были скоро исполниться, и мы с ней, объединенные этим радостным обстоятельством, не отрывались от амбразуры. Ветер врывался снаружи тугим теплым потоком, нес с собой запах моря и подвигов, а Пас тихонько сидел рядом, думая о чем-то своем. Похоже, он сдрейфил, но я не мог его за это винить.

Примерно через полчаса мы подъехали к городской окраине. Об этом говорили длинные тени небоскребов, пересекавшие наш путь по шоссе с запада на восток. До моря оставалось около километра – оно резало глаза своим блеском.

– Рипли! – прошуршал динамик голосом Жаба.

– Да.

– Я связался с мэром и выяснил подробности. Там в порту мина. По оценкам сухопутных, довольно взрослая, набравшая вес.

– Какой класс?

– Ты хочешь, чтобы я у сухопутных это узнал? Она всплыла в полумиле от берега, почти на границе пирсовой зоны.

– Тогда у кромки прибоя тормозни.

– Добро.

Через несколько минут водитель остановил броневик и заглушил двигатель. Рипли настежь распахнула створки погрузочного люка, выпрыгнула наружу и потянулась, распрямляя плечи и спину. Мы с Пасом осторожно выбрались следом.

Машина стояла у самой воды. Еле заметные волны с шелестом набегали на берег, в небе вскрикивали чайки – морские охотники. Я присел на корточки и зачерпнул горсть песка. Теплые струйки посыпались между пальцев. Под подошвами штурмовых ботинок похрустывали ракушки. Одесса нависала над нами с запада, закрывая почти половину небесного свода, но солнце стояло еще высоко, поэтому полыхало выше самых высоких башен. Бетонные стрелы пирсов убегали от берега в туманную даль, вдаваясь в море примерно на полтора километра. Еще дальше на фоне неба проступали силуэты гражданских судов, вставших на внешнем рейде по плану эвакуации. Бриз был пронизан запахом соли и йода.

Жаб спустился по лесенке и мягко, как старый опытный кот, спрыгнул на берег. В руках он держал планшет, на экране которого виднелась цветная карта пирсовой зоны.

– Где мина? – Рипли прикрыла глаза ладонью от яркого солнца.

Взводный ткнул в карту.

– Муниципалы обнаружили ее здесь. Класс, конечно, определить не смогли, но прикидывают вес в двенадцать тонн.

– Отожралась. – Рипли хмуро устремила взгляд к горизонту.

– Но сухопутные могли ошибиться, – Жаб пожал плечами. – Скорее всего у страха глаза велики, а на самом деле это восьмитонная «Томочка». Здесь не так много планктона, чтобы набрать больший вес.

– Смотря за какое время и какой это класс. Но и «Томочки» хватит, чтобы сорвать с фундаментов всю прибрежную часть небоскребов. А дальше дома повалятся, как костяшки домино.

– Необязательно. – Взводный с сомнением почесал пупырчатую макушку. – Все же мина – в километре от берега. Но рисковать не стоит. Поэтому с базы нам и дали команду все разведать как можно скорее.

– Ладно, – в глазах Рипли загорелся боевой огонек. – Разведаем.

– Салаги в твоем полном распоряжении, – добавил Жаб. – Официально назначаю тебя командиром отделения. В нем эти двое и мой водитель, но его напрягать не советую.

– Перебьюсь. Так, салаги, быстренько на броню!

Меня не пришлось упрашивать. Схватившись за скобы, я забрался на крышу амфибии быстрее, чем выполнял это упражнение на тренировках. Еще бы! Это было мое первое боевое задание – всамделишное, не на учениях. Рипли вскарабкалась следом за мной, после нее на крышу поднялся Пас. Его лицо не выражало ни воодушевления, ни восторга. Пожалуй, ему действительно будет лучше на спокойной базе в Атлантике. Он выбрал место почище, сел на броню и брезгливо отряхнул брюки от приставших песчинок.

Рипли добралась до крыши командирской кабины и постучала в люк.

– Бинокль подай, – попросила она водителя, когда тот поднял крышку.

Видимо, эта просьба не оказала должного действия, потому что бывшей кухарке пришлось протиснуться в люк и самой вынуть из кабины огромный «УС-60» на штативе.

Здесь, почти на трехметровой высоте, ветер ощущался сильнее. Он свистел в скобах лестницы и запорах крышки командирского люка. Почти вся броня наверху состояла из закрытых крышками полостей. Наверное, как и в морских амфибиях, там хранились спасательные плавсредства, огнетушители, линеметы, шанцевый инструмент и другое необходимое снаряжение.

Запах моря наполнял мои легкие, сердце колотилось в предчувствии приключений, и я еле сдерживался, чтобы не зажмуриться от восторга. Рипли установила треногу бинокля на броне, присела на корточки и начала приводить устройство в рабочее положение. Зажужжал гироскоп, пискнули кнопки настройки. Мне тоже хотелось глянуть в окуляры, но теперь Рипли была моим командиром и мне не следовало обращаться к ней по пустякам. Особенно в боевой обстановке.

Хлопнула броневая дверь – это Жаб вернулся в свою кабину.

– Как там? – донесся его голос через отверстие открытого люка.

– Подожди, – отмахнулась Рипли. – Так, теперь нормально. Наблюдаю объект визуально. Картинка не очень. Вижу только верхнюю панцирную крышку, остальное ниже поверхности. А ну-ка, салага, как тебя…

– Рома, – поспешил ответить я.

– Как? – фыркнула бывшая кухарка.

– Сова, – пришлось поправиться.

– Зоркий, что ли?

– Нет, это сокращение от фамилии.

– Ну и мастаки же давать прозвища в учебке! Ладно, иди сюда. С каталогом Вершинского приходилось работать?

– Так точно!

– Тогда валяй. «УС-60» вам, конечно, вряд ли давали, но освоишься, он работает под той же операционкой, что и «БПН-24». Твоя задача – опознать мину по каталогу Вершинского. Действуй.

– Есть! – отрапортовал я, довольный возложенной на меня ответственностью.

Я присел возле бинокля, а Рипли у края люка.

– Дай мне донную карту пирсовой зоны, – попросила она Жаба. – И, если возможно, запроси данные со спутника.

Она взяла из рук взводного планшет, а я приник к окулярам бинокля. При этом пришлось опустить машинку чуть ниже, под свой рост.

Пользоваться столь мощной оптикой мне до этого не приходилось – на учениях нам давали заглянуть лишь в двадцатичетырехкратный бинокль «БПН-24».

Огромная мина лениво покачивалась в центре картинки, пойманная в светящуюся координатную сеть. От нее исходило такое же ощущение, как от рисунка с платформой в кабинете Жаба. Лежит, тварь, на воде, греется в лучах солнца и ждет, когда кто-нибудь из людей попадет в поле зрения ее сканеров.

Несколько секунд мне пришлось потратить на освоение малознакомых органов управления, но операционка действительно была привычной, и вскоре я уже начал очерчивать мину светящейся линией по всему контуру. Работа не из простых, поскольку хорошо виднелась только хитиновая макушка смертоносной громады, а сама она пряталась от меня в воде. Лишь с помощью лазерного сканера и подсказок каталога Вершинского, который предлагал мне известные контуры мин, я минут за пять выполнил поставленную задачу. Еще минута ушла у компьютера на сопоставление полученного контура с позициями каталога.

– Это «Берта», – сообщил я, считав данные с экрана бинокля. – Заряд десять тонн, общая масса четырнадцать, искусственный интеллект фирмы «Майкрософт», шестнадцатый уровень. Живая. Активная.

В ожидании дальнейших приказов я глянул на Рипли.

– Ни фига себе, – сказала она, отложив планшет.

Жаб высунулся из люка, как рак-отшельник из раковины.

– Умная тварь, – нахмурился он.

– Попотеем, – кивнула Рипли. – Но на кой дьявол потребовалось здесь сыпать икру океанского класса? Все равно что из елдомета камбалу колотить!

– Сволочи, – сквозь зубы процедил Жаб.

Я снова прильнул к окулярам и обомлел – мины в поле зрения теперь не было.

– Визуальный контакт с объектом потерян! – доложил я по форме, стараясь не выдать дрожь голоса.

– Тварь! – прошипел Жаб. – Почуяла неладное. Ты ее чем сканировал?

– Инфракрасным лазером, тем, что в бинокле, – доложил я.

– И зачем?

– Не рычи на него, – вступилась Рипли. – Мина из воды торчала одной макушкой, без сканера даже я не смогла бы определить ее класс. А соваться в воду, не зная броду, не в моих правилах.

– Ладно. Только бы она не взорвалась с перепугу.

– Это вряд ли. Слишком дорогое и мощное устройство, чтоб взрываться от любого сканирования. Она просто решила отсидеться вблизи дна и смотала якорный жгутик. Жаль, что Куста с нами нет, он бы ее моментом вычислил.

Лично меня отсутствие Куста скорее радовало, чем огорчало.

– А сами не справимся? – поинтересовался взводный.

– Риск большой, – качнула головой Рипли.

– Есть причины для беспокойства?

– Не знаю. Предчувствие у меня нехорошее. Здесь сложная пирсовая зона, есть расщелина с глубиной больше шестидесяти метров. Думаю, мина там и прячется, иначе бы ее давно засекли, а я без допуска соваться туда не стану. Спишут ведь на фиг за нарушение инструкций. Или ты думаешь послать своих салаг? Пока не поздно, вызывай Куста с Крабом, лучших саперов на всем побережье не отыскать.

Жаб задумчиво потер затылок.

– Давай сами попробуем, а? – В его голосе мелькнули заискивающие нотки. – Может, она не в расщелине.

– Тебе что, славы на старости лет захотелось? – насмешливо спросила Рипли.

– При чем тут слава, барракуда тебя дери? Я хочу застолбить за нашей командой репутацию самых крутых спецов. А ты Куста вспомнила.

– Они действительно круче.

– Ну и что? У нас с тобой договор, не забывай. Я тебе глубинный допуск, а ты мне свою помощь. Это честно.

– До чего же ты все-таки сумасшедший! Только не вздумай ее сканировать ультразвуком!

– Нашла кого учить! Просто послушаю в пассивном режиме. Там поглядим.

От любого сканирования такая взрослая мина действительно не взорвется. Но если попытаться ее обезвредить, тогда она рванет, подняв в небеса столб воды и распространяя вокруг себя ударную волну такой силы, что опорные балки пирсов завяжутся узлом. Ведь начинка у нее не тротиловая, а из собственного жира в смеси с азотной кислотой из специальных желез. Фактически нитроглицерин. Нам в учебке показывали фотографии с мест таких взрывов. Но то были восьмитонные «Томочки», а «Берта» на две тонны мощнее.

Наконец из люка показалась голова Жаба.

– Затаилась, барракуда ее дери! – хмуро произнес он.

Рипли убрала глаза от бинокля.

– Не засек? – спокойно спросила она.

– Нет. Тихо так, словно в этих водах никаких мин не было со времен динозавров.

– Вызывай Куста. И чем скорее, тем лучше. Если мина рванет, тебе не удастся нацепить нам медали крутых спецов, а с его помощью мы будем упомянуты в числе участников мастерски проведенной операции. Ты ведь хотел моей помощи? Так вот, этот совет – моя помощь. Серьезно. Я понимаю, что у тебя крепкие яйца, но отступление ради победы нужно применять куда чаще, чем вам, мужикам, кажется.

– Ладно, – взводный стиснул зубы. – Должна же и от вас, баб, быть какая-то польза.

Он сполз в люк, и через секунду в небо выдвинулся метровый штырь ультракоротковолновой антенны.

– База, я Огурец, прошу связи! – раздался приглушенный броней голос Жаба.

Рация что-то невнятно прошипела в ответ.

– У нас тут сложилась нестандартная ситуация. Мина сложная, «Берта» океанского класса. Живая. Обнаружив сканирование сканера, смотала жгутик и ушла на дно. Пассивное сканирование результатов не дает.

Снова шипение рации.

– Да, – хрипловато подтвердил Жаб. – Нужны Куст и Краб. Буду оставаться на связи.

Взводный выбрался из люка и сел на броню, устремив взгляд к линии горизонта. Тень от бинокля у его ног напоминала неумело нарисованного осьминога.

– На базе тоже предчувствовали нечто подобное и заранее подготовили гравилет, – напряженно сообщил он. – Куст с Крабом уже загрузили в него свои приборы. Будут максимум через полчаса.

– Да не расстраивайся ты так, – неожиданно для меня Рипли подсела к Жабу и обняла его за плечи. – Мы ведь не спецы по якорным минам, мы донники. Что смогут сделать Куст или Краб на глубине километра? Только обгадиться от испуга и колотиться в судорогах от чрезмерной компрессии. А мы с тобой спецы океанского класса. Так какой смысл совать нос в каждую дыру? Надо дать поработать и подмастерьям.

– Все равно нам нужен хороший акустик, – вздохнул Жаб. – Не хочу я Куста в команду, будь он неладен!

– Нам нужен хороший океанский акустик, – уточнила Рипли. – Хоть ему и не придется надевать глубинный скафандр, но в океане все иначе, нежели в море. Обучишь кого-нибудь из салаг.

– На это нужно время.

– А чего ты хотел? Быстро только рыбы икру мечут. – Рипли убрала руку с плеча Жаба и снова подсела к биноклю. – Кажется, мина успокоилась. У нее ведь мозгов не больше, чем у акулы. Думает, если никто не сканирует, значит, отстали.

– Может, всплывет? – Жаб отвернулся от моря и посмотрел на нас.

– Это мало что изменит. Все равно она к себе не подпустит, пока ей не запудрить мозги. Что в глубине, что на поверхности. Это в океане мы привыкли подобные цели торпедировать, а здесь в двух шагах береговая черта. Здесь нужны саперы, а не снайперы.

Взводный вздохнул, но промолчал.

Я заметил, что Пас насторожился. У меня создалось такое впечатление, будто он к чему-то прислушивается, хотя ничего, кроме плеска волн и выкриков чаек, слышно не было.

– Кажется, гравилет, – осторожно произнес он.

Рипли и Жаб многозначительно посмотрели друг на друга.

– Может, ты еще и тип его скажешь? – усмехнулся взводный.

Пас на несколько мгновений задумался.

– Не легкий, но и не очень тяжелый. Четырехтурбинный. Может быть, «Силуэт-Астра»?

Жаб присвистнул и вновь вопросительно глянул на свою помощницу.

– Забавно, – кивнула она. – А ну, свяжись с ними, узнай удаление.

Взводный прыгнул в люк и включил рацию.

– Куст, я Огурец. На связь.

Рация прошипела в ответ.

– На каком вы удалении от базы?

Снова шипение.

– Принял. Добро. Ждем.

Он выбрался на броню и сообщил:

– От нас они в двадцати километрах. Будут через десять минут.

Раньше я за Пасом подобных слуховых способностей не замечал.

– Ты что, действительно слышишь звук гравилета? – вырвалось у меня.

– Можно подумать, ты сам не слышишь, – фыркнул он.

Жаб почесал пупырчатую макушку.

– Как твое прозвище, чистюля? – поинтересовался он.

– Курсанты прозвали Пасом. Сокращение от фамилии.

– Понятно. Будешь учиться на акустика?

– Если прикажете.

– Прикажу, – кивнул взводный. – Еще как прикажу! Только дай до базы добраться.

– Но о глубине тогда можешь забыть, – добавила Рипли. – Всю службу будешь обеспечивать чужие подвиги.

Пас промолчал. Во мне крепло ощущение, что он врет, что не слышит он никакого гравилета и уж тем более не может определить его марку по звуку. Однако он ее все же назвал, и выглядело это довольно эффектно. Я твердо решил при первой же возможности расспросить у него об этом спектакле.

Только минут через пять я наконец расслышал свист турбин и почти сразу заметил в ярком небе едва заметную точку. Она приближалась, становилась четче, затем превратилась в темно-синее пятно, и вскоре по нему можно было легко определить модель машины. Это действительно оказался «Силуэт-Астра». Гравилет снизился и с клекотом пролетел над нашими головами, обдав жаром и пылью соленых брызг. Затем завис над водой – видимо, пилот подыскивал подходящее место для посадки. Боковая дверь в корпусе уползла в сторону, в проеме показался Куст и помахал нам рукой. Жаб и Рипли ответили ему, мы же с Пасом воздержались от бурных проявлений радости. Пилот заставил машину вальсировать в воздухе, постепенно снижаясь, пока полозья не коснулись песка. Турбины взвыли последний раз и начали постепенно стихать, понижая звук с громкого визга до басовитого воя. Куст спрыгнул у самой воды, Краб передал ему изнутри два объемистых алюминиевых ящика, затем спустился следом.

– Не справляетесь? – подойдя к амфибии, усмехнулся Куст.

– Немудрено, когда команда на четверть состоит из работников камбуза и наполовину из салаг. Мину, я полагаю, кто-то из них спугнул?

Я опустил глаза, и наши взгляды скрестились, подобно шпагам в фильмах про мушкетеров. Мне стоило огромного усилия выстоять под прицелом зрачков Куста, но, чем дольше я не сдавался, тем больше крепла во мне уверенность и тем менее острым становился взгляд «старика». В конце концов я понял, что за усмешечкой он прячет страх. Боится, гад, что я застучал его Жабу. Я стиснул волю в кулак и выстоял.

Куст отвел глаза и поинтересовался, прикрывшись ладонью от солнца:

– Даст мне кто-нибудь карту пирсовой зоны?

Он поставил свой ящик на песок, сел на него и вальяжно закинул ногу на ногу.

– Может, тебе и сопельки еще утереть, охотник? – Рипли подошла к краю крыши и глянула на Куста сверху вниз. – Поднимись на броню и доложи о прибытии! А то распоясались!

– Ты чего? – «старик» удивленно вздернул брови. – Огурец, уйми свою бестию! Она что, с ума сошла, перед салагами мной командовать?

– Я ее назначил командиром отделения, в которое вы с Крабом входите до конца операции. Так что выполняй.

– Слышишь, Краб? Куда мир катится? – горестно вздохнул Куст.

– Ты еще поговори, – нахмурился взводный. – По ушам давно не получал? Быстро на броню!

Куст решил не накалять обстановку и лениво забрался к нам по лесенке. На меня он зыркал при любой возможности, в его взгляде вновь появилась сила, которая так напугала меня возле колодца. Пас побледнел и сидел тихо, как мышка. Краб остался внизу, а пилот гравилета закатал брюки и по щиколотку вошел в воду, щурясь на солнце. Волны лениво плескались в песок.

Рипли подняла с брони планшет и ткнула пальцем в границу пирсовой зоны.

– Визуально я наблюдала мину здесь, – сказала она Кусту.

– Класс по каким параметрам определили? – поинтересовался он.

– По контуру, согласно каталогу Вершинского, – счел нужным доложить я.

– Этот, что ли, определял? – «старик» презрительно скривился. – Вы в своем уме?

Неожиданно и молниеносно Рипли влепила ему звонкую затрещину. Куст не удержался и грохнулся на колени.

– Урод! – прошипела наша новая начальница, склонившись над ним. – Там, в километре от берега, мина с десятитонным зарядом, а ты перед салагами свою крутизну показываешь? Заткнись и занимайся работой! Еще хоть одно неуставное слово услышу, отправлю рапорт на базу. Вопросы есть?

– Нет, – Куст хмуро поднялся на ноги и помотал головой.

– Добро. Жду твоего доклада.

«Старик» уже начал спускаться по лесенке, когда Рипли остановила его:

– Что нужно отвечать командиру?

– Есть! – сквозь зубы процедил Куст и спрыгнул на песок.

Они с Крабом открыли один из привезенных ящиков и начали устанавливать у воды аппаратуру. Это походило на завораживающую игру, в которой каждый участник четко знал свою роль. Мне показалось, что любая спешка привела бы лишь к замедлению процесса, а так, несмотря на кажущуюся ленивую расслабленность движений, через несколько минут все было готово – на песке стояли приборы, из которых я узнал только квантовый вычислитель. Назначение других было мне неизвестно. Все они, словно пуповиной, соединялись с ящиком разнокалиберными проводами. Куст надел чуть помятый шлем, закрывший его лицо и почти всю голову. Открытым остался только затылок. Толстый провод, подключенный к шлему спереди, напоминал хоботок гигантского насекомого, и вообще вид экипированного акустика оставлял ощущение чего-то нечеловеческого. Пас переместился к краю крыши и, не отрываясь, наблюдал за происходящим.

Краб помог Кусту натянуть подключенные к компьютеру перчатки для управления системой и начал разбирать собственный ящик. В нем оказались предметы, больше всего напоминающие набор хирургических инструментов: блестящие щипцы, пилки, зажимы, захваты. У меня от их вида холодок пробежал по коже, хотя я знал, что предназначены они для вскрытия мины, а не человеческого организма.

Шло время. Иногда Куст произносил загадочные фразы, которые я не в состоянии был понять, но Краб понимал их прекрасно, переключал после каждой команды провода и тумблеры на приборах.

– Есть! – наконец прошептал акустик. – Триста пятьдесят по полярным, удаление тысяча двести. Сигнал не прямой. Карту на шлем!

Краб переключил нужный тумблер.

– Цель в расщелине. Глубина восемьдесят четыре метра. Десять метров до дна. Беспокоится. Крупный план со спутника на шлем! Ультрафиолетовый диапазон. Инфракрасный.

В эти минуты я совершенно забыл, что Куст меня избил. Я не видел его лица, только руки, совершающие магические пассы в перчатках. Я наблюдал за его работой, словно находился под гипнозом, ничего не замечая вокруг, ничего не слыша, кроме тумблерных щелчков по команде. Недавний обидчик казался мне теперь языческим божеством – не всемогущим, но творящим что хочет в пределах вверенного ему пространства. Во мне зародилось нечто похожее на зависть.

– Так, понятно, – бормотал Куст. – У кого есть связь с кораблями на рейде? Огурец, барракуда тебя дери! Какой-то придурок пробует щупать дно сонаром. Если вы его через десять секунд не заткнете…

Я услышал грохот ботинок взводного по броне. Зашипела рация.

– Эфир! Здесь командир саперной команды охотников, – раздался голос Жаба. – Приказываю всем, кто меня слышит, выключить сонары, радары и прочую активную хренотень. Моряки, а ведете себя, словно сухопутные крысы, барракуда вас всех дери! Кого через пять секунд засеку, торпедирую к дьяволу!

Чем Жаб собрался торпедировать не подчинившихся, я понятия не имел, да и его полномочия на это вызывали у меня большие сомнения. Хотя, если учитывать опасность для города, может, и были у него полномочия.

Если же серьезно, то я понятия не имел, что может скрываться в полостях брони такой громадины, как амфибия океанского класса. Наверняка где-то спрятаны скафандры и другое глубинное оборудование, возможно, в командирской кабине есть даже полноценная оружейная комната, но торпеды – явный перебор.

– Затихли, – пробурчал Куст и стянул с головы шлем. Затем высвободил руки из перчаток и вытер взмокшие ладони о брюки.

– Ну что? – с едва заметным напряжением в голосе спросила Рипли.

– Кранты, – спокойно ответил акустик. – Давайте команду на срочную эвакуацию города.

– А подробнее? – Жаб вылез из люка и навис над краем брони.

– Эту мину обычными средствами не обезвредить, – ответил Куст, заслонившись рукой от солнца. – Я и обнаружил-то ее с трудом. Эта тварь сканирует пространство сверхкороткими импульсами через неравные промежутки времени. Мутант, что ли? Раньше я за «Бертами» такого не замечал. Аппаратура ловит всплески, а вот точно указать направление не может. Но у меня есть свои методы.

– Выпендрежник ты, – нахмурился взводный.

– Подожди, – мягко осадила его Рипли. – Послушай, Куст, может, у тебя есть и другие методы? Около Варны ты лихо убил шельфовую платформу.

– То платформа, – отмахнулся Куст. – К тому же старая и безумная, а здесь десятитонка в полном здравии и рассудке. Сами лезьте в воду, если хотите. Или Краба пошлите. Саперы все равно по статистике долго не живут.

Краб равнодушно сплюнул в песок.

– Я бы полезла, если бы не допуск, – зло сказала начальница.

– Не мои проблемы. У меня вообще катетера нет. Я акустик, белая кость. Я мину засек? Засек. Теперь пусть Краб работает.

– Не подпустит она к себе, – вздохнул Краб. – Ну, может метров на десять, не ближе.

– Не подпустит, – подтвердил Куст. – У нее нервы на взводе, поскольку достойной цели рядом нет, а мы крутимся под боком. Один алгоритм велит взрываться, другой запрещает. Дилемма.

– И что? – осторожно спросила Рипли.

– Да ничего, – фыркнул Краб. – Жахнуть может в любой момент. Эти «Берты» вообще психованные. «Майкрософт», одним словом.

Жаб не спеша спустился по лесенке, спрыгнул на песок и подошел к акустику.

– Так, – твердо сказал он. – Хорош цену себе набивать. Я ведь по морде по твоей вижу, что решение у проблемы есть. Ты мне условия решил ставить?

– А чего твоя кухарка уставщину вводит? – в голосе Куста послышались нотки обиды.

– Хочешь, чтобы я тебе кое-что другое ввел? – интонации взводного снова сделались зловеще-змеиными.

– Барракуда, – сквозь зубы процедил акустик и опустил глаза.

– Ну? – Жаб взял его пальцами за плечо. Командир был похож на сжатую пружину. Нет, на мину, готовую взорваться. Или даже на донную платформу с рисунка на стене кабинета. Тихий, внешне спокойный, но готовый вспылить с непредсказуемыми последствиями для окружающих. Я был поражен, как они отличаются друг от друга – акустик и Жаб. Вроде не очень большая разница в возрасте, и опыта достаточно у обоих, но взводный превосходил акустика, как бог тварь дрожащую. Неужели офицерские погоны дают такое немыслимое превосходство?

– Ну, есть один способ, – произнес Куст. – У «Берты» майкрософтовские мозги, а у них с многозадачностью туго. В бою я не пробовал, но на симуляторе мне удавалось довести такой мозг до состояния полной и окончательной невменяемости.

– Как?

– Есть такая штука, как ложная цель.

– Знаю, – кивнул Жаб. – Но надо быть идиотом, чтобы ее сейчас применить. Мина нервничает и, если почувствует в пределах досягаемости крупную цель, рванет не задумываясь.

– Не рванет, – Куст поднял взгляд. – Я малость усовершенствовал эти буйки, теперь программа имитирует рыбацкий катер, а не тяжелый танкер, причем меняет амплитуду сигнала и фазу, создавая у мины иллюзию движения цели, хотя буек стоит на месте.

– А смысл? – Жаб отпустил плечо собеседника.

– Ну представь себя на месте мины, – фыркнул акустик. – Ты слышишь сначала один рыбацкий катер, затем второй, третий, пятый, десятый. Каждая из целей, да и все вместе, слишком скромны для взрыва, но отнимают у тебя массу вычислительных ресурсов на просчет траекторий. Все двигаются под разными углами и разными скоростями, тебе постоянно надо за ними следить, чтобы не пропустить что-нибудь важное.

– Но у «Берты» большая вычислительная мощность.

– И все-таки ограниченная. Слава богу, наши предки так и не раскошелились на применение в биотронике квантовых алгоритмов.

– Не нравится мне твой план, – вздохнул взводный. – Вялый он какой-то.

– Не нравится, не кури, – улыбнулся Куст. – Все будет нормально.

Я не понял, при чем тут план и курение, но тут же до меня дошло, что план может быть производной от английского «plant», то есть трава. Значит, охотники даже не скрывают от начальства, что курят наркотики! Это меня здорово озадачило. Снова вспомнились ящики с загадочным содержимым и цифры на скомканном листе.

– У меня есть в запасе один фокус, который на симуляторе срабатывал каждый раз, – добавил Куст. – Два буйка ложных целей у меня особенные. Чабан написал программку, которая имитирует внезапное раздвоение целей и движение их по сложным, даже физически невозможным траекториям. Мина, загруженная просчетом десятка целей, начинает считать и эти, отчего сходит с ума раньше, чем дает команду на взрыв. А тут и Краб на подхвате. Щелкнет своей хромированной клешней, и все.

– А вдруг система не зависнет? – нахмурился Жаб.

– Броня «Ксюхи» выдержит взрывную волну.

– Об этом даже не думай! Если Одессу сметет, я тебя прямо здесь утоплю.

– Тогда мой план не так уж плох.

– Ладно. Согласен. Сколько времени у тебя уйдет на запудривание мине мозгов?

– От получаса до двух часов сорока минут.

Услышав это, Краб зло сплюнул в песок.

– И мне все это время надо будет болтаться под водой? – спросил он.

– Нет, – язвительно сказал Куст. – Посидишь на бережку, позагораешь. А потом, когда мина крякнет, не спеша наденешь скафандр и лениво пойдешь щелкать клешнями.

– Иди ты сам! – вспылил Краб. – Газового аппарата хватит только на сорок минут.

– А у тебя что, катетер отсох? – развеселился акустик.

Сапер не ответил, снова сплюнул и залез по лесенке к нам на броню.

– Сколько человек тебе понадобится, кроме Краба? – спросил Жаб.

– Чем больше, тем лучше. У салаг первый допуск, у кухарки, насколько я знаю, нулевой. Значит, они пусть с газовыми аппаратами запускают буйки. А Краб в это время с жидкостным снаряжением подберется к краю расщелины и там прикинется булыжником. Потом поглядим.

От такой расстановки сил боевая лихорадка вновь начала накатывать на меня волнами. Теперь уже не осталось ни малейших сомнений в том, что через несколько минут мне придется принять участие в серьезной и совсем не учебной операции.

Жаб посмотрел на нас снизу вверх, прикрыв лицо ладонью. Я уже был готов подчиняться ему, как собака.

– Всем, кроме Куста, строиться на броне! – неожиданно рявкнул он, направляясь к амфибии.

Мы с Пасом первыми вытянулись по струнке, Рипли тоже оставила в покое бинокль и встала левее нас. Краб лениво втиснулся между мной и Рипли, чтобы отделение стояло по ранжиру. Жаб загрохотал ботинками по скобам лестницы и через секунду с неожиданной легкостью взлетел на броню.

– Смирно! – прохрипел он. – Вольно.

Я отставил ногу и закинул руки за спину, чувствуя, как кровь все сильнее разгоняется по жилам.

– Итак, слушайте боевое задание. – Жаб принялся прохаживаться вдоль кромки крыши, заставляя нас поворачивать головы, чтобы уследить за ним. – Рипли, под твоим началом салаги должны установить сеть ложных целей. Места установки я буду называть по полярным координатам, центром координат считается моя кабина. Ясно?

– Так точно! – по-уставному ответила наша начальница.

– Вы работаете в воздушных аппаратах. Салаг предупреждаю особо, что правом первого допуска пользоваться на время операции вам запрещается. Если кто погрузится глубже Рипли, яйца выкручу. И вообще – никакой самодеятельности. Ясно?

– Так точно! – хором ответили мы с Пасом. Мое сердце готово было выскочить через горло.

– Краб. Погружаешься с жидкостным аппаратом и по дну пробираешься к расщелине. Как только достигнешь ее, ложишься на грунт и ждешь дальнейших команд. Все свои идеи держать при себе, на связь в активном режиме не выходить. Только слушаешь, ясно?

– Так точно, – вяло выдохнул сапер.

– Все. Снаряжаетесь под командой Рипли. Затем Куст выдаст каждому ложные цели. Вперед!

Руки у меня задрожали сразу после команды, и я никаким усилием воли не мог унять эту дрожь. Рипли повернула ключ в одном из отверстий крыши, запустив механизм отпирания хранилища с аппаратами, крышка уползла в сторону, и я увидел спящие в «рассоле» туши жидкостных аппаратов «ГАЖД-27».

– Ну, ну! – подогнала нас Рипли. – Чего встали, как замороженные?

Мы сорвались с места и вытащили из ниши сначала груду мышц самого аппарата, затем боевой каркас с гарпунным карабином и в последнюю очередь спящий хитиновый шлем. Краб за это время скинул с себя всю одежду, без всякого стеснения оставшись обнаженным перед бывшей кухаркой. В его пояснице влажно краснел глубинный катетер. Это был искусственный паразит, питающийся кровью хозяина, но без него погружение в глубину не представлялось возможным, поскольку именно он объединял кровеносную систему человека с кровеносной системой жидкостного скафандра.

– А ну влезай в панцирь! – приказала Рипли.

Краб протянул руку к биомеханическому устройству, и скафандр набросился на него, словно осьминог, обматывая антикомпрессионными жильными щупальцами. Затем в ход пошли мягкие мышцы и хитин, образовав саму ткань скафандра с защитными пластинами панциря. Свободным осталось только лицо Краба, все остальное скрылось под ровным слоем искусственной биоткани.

– Краб, ты как? – спросила Рипли.

– Норма, – ответил сапер, похожий на пятнистую мумию. – Катетер сработал.

– Не жмет кольчужка?

– Норма. Дышу пока.

– Как управление?

– Ощущаю, – буркнул Краб вместо уставного ответа «норма».

По мышечному слою и суставам каркаса пробежала судорога – это сапер вошел в режим управления. Теперь он ощущал аппарат, словно собственное тело, и мог управлять им, как мышцами ног и рук. Краб сделал несколько шагов, поприседал, попрыгал. Рипли внимательно следила за каждым его движением. Я тоже – мне хотелось получше рассмотреть новую модель гарпунного карабина, прицепленного к каркасу.

– Сойдет, – кивнул сапер. – Но кормить технику надо лучше, а то медленно просыпается.

Похоже, несмотря на это замечание, он остался доволен. Рипли шлепнула его по плечу, и Краб легко, как гимнаст, спустился по лесенке на песок.

Мы с Пасом взяли кассеты с «рассолом», а Рипли прихватила шлем. Краб ждал нас у кромки воды. Я заметил, как в районе его поясницы пульсирует мышечный слой. Жаберные крышки на ребрах тоже затрепетали – аппарат беспокоился из-за отсутствия привычной среды.

– Как ты? – спросила Рипли.

– Живой, – выдохнул сапер. – Но желательно ускорить процесс.

– Шлем! – коротко приказала Рипли, протянув мне прозрачную полусферу.

Лобовое окно шлема представляло собой толстую хитиновую линзу для компенсации искажений зрения после того, как полусферу заполнит «рассол». Я надел «горшок» Крабу на голову, шлем проснулся и врос в скафандр.

Все. С этой секунды необходимо было действовать очень быстро и очень точно, поскольку воздуха внутри шлема не хватит и на пару вдохов, а жабры начнут работать только в воде.

Я достал из кассеты картридж с «рассолом» и приставил к соску в спине Краба. Скафандр выпустил хоботок и начал толчками высасывать жидкость из картриджа. Едва один опустел, я придвинул следующий, затем еще и еще. С каждым глотком уровень голубоватой жидкости внутри шлема поднимался – сначала она дошла Крабу до подбородка, затем до носа, затем до бровей. Последний глоток залил скафандр до отказа. Именно несжимаемый «рассол» противостоял чудовищному давлению океанских глубин, не давая воде проломить хитин шлема.

– Пас! – на всякий случай окликнул я приятеля. Мы подхватили Краба под мышки и держали, пока он не перестал дергаться в судорогах от заполнившей легкие жидкости.

Наконец он поднял большой палец, что означало: «Норма». С залитой глоткой говорить он мог только жестами Языка Охотников. Тут же к нам подскочил Куст, подвесил спереди к каркасу ящик с саперными принадлежностями и подтолкнул Краба в спину. Тот сделал несколько быстрых шагов и плюхнулся в воду.

Около двадцати секунд Краб не показывался, видимо, лежал на грунте, давая жабрам пропитаться водой. Затем из моря поднялся выставленный вверх большой палец. Мне показалось, что Пас рядом со мной вздохнул с облегчением. Гравилетчик вышел из воды и улегся под брюхом своей машины.

– Расчет работу закончил! – доложил я.

– «Банки» за собой приберите, – напомнила Рипли. – И давайте быстрее наверх. Куст, готовь ложные цели!

Мы с Пасом сложили пустые картриджи обратно в кассету и поднялись по лесенке на крышу амфибии. Рипли к этому времени уже достала три газовых аппарата. Именно с такими мы уходили в глубину на учениях. После двух лет тренировки облачиться в такой костюм – проще простого. Раздеваешься до плавок, влезаешь в силиконовый комбинезон, застегиваешься от пуза до шеи, цепляешь на бедра пояс с грузом, а на запястье «глубинный мозг». Затем берешь шлем под мышку и ранец с дыхательными кассетами на плечо.

– Готов! – первым доложил Пас, косясь на почти голую начальницу.

Я чуть замешкался – ранец зацепился за пояс.

– Готов! – мне удалось рывком высвободить кассету.

– Тогда вперед! – Рипли тоже закинула на плечо свой ранец и первой спустилась к морю.

У меня сердце начало молотить, как мотор на холостых оборотах, Пас тоже нервничал – бледнел на глазах.

Куст выдал нам набрюшные сумки, в каждой из которых было по пять буйков.

– Знаете, как включать? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

– Выдергиваете чеку возле донышка, затем отмыкаете гидрофон.

– Ясно.

– Готовы? – оглядела нас Рипли.

– Так точно! – хором ответили мы с Пасом.

– На связь в активном режиме не выходить, – напомнила она и перешла на общение жестами.

Ладонь вниз вдоль лица – «надеть шлемы».

Я водрузил акриловую полусферу на плечи и стянул ее двумя боковыми защелками. Затем вогнал в специальные отверстия концы трубок вдоха и выдоха. Тут же активизировались картриджи – из соединившихся порошков начала выделяться газовая смесь для дыхания. Я несколько раз вдохнул безвкусный, очень сухой воздух, закинул ранец на спину и укрепил его на теле несколькими ремнями. Большой палец вверх – «норма».

Рипли рубанула ребром ладони в сторону моря – команда к погружению. Я зашел по колено и нырнул в прозрачную воду. Сердце на мгновение замерло от восторга – вот она какая, работа! Это вам не учения!

Глубина была небольшой, я видел под собой дюнки песка и бурые мочалки водорослей, колышущиеся в косых лучах солнца. Справа от меня плыл Пас, слева Рипли. Она повертела указательным пальцем – «включить водометы». Я нажал кнопку на поясе, и тут же ранец упруго подтолкнул меня вперед. У Рипли и Паса за спиной тоже образовались белесые следы из пузырьков воздуха. Так мы плыли, пока начальница не дала команду «погрузиться на десять метров». Я изогнулся дугой и начал стремительно уходить в глубину.

Восторг подводной стихии привычно овладел мной, но, достигнув нужного уровня, я вспомнил, что не на прогулке, что совсем недалеко у дна притаилась мина, способная превратить нас в окровавленный фарш.

Внутри шлема раздался голос Жаба:

– Так, охотники, слушать внимательно, за повторение мне не доплачивают. Я буду называть полярные координаты, одну за одной. Это места установки целей. Во избежание путаницы первую из указанных целей ставит Сова, вторую Пас, третью Рипли. Потом снова по кругу.

Взводный принялся называть цифры. Услышав свои координаты, я сверился с «глубинным мозгом» и включил водомет на полную мощность, чтобы скорее добраться до места. Совершенно неожиданно для себя, как только Рипли с Пасом пропали из поля зрения, я ощутил растущее беспокойство.

Раньше мне никогда не приходилось оставаться под водой в одиночестве. Всегда рядом был как минимум инструктор, а чаще еще кто-нибудь из отделения. Здесь же – совершенно один, да еще без возможности выйти на связь. Остатки восторга с меня как рукой сняло, глубина впервые показалась мне пугающей и враждебной. Несмотря на скорость передвижения, трудно было отделаться от ощущения, что кто-то подкрадывается со спины, а от узости доступного через шлем обзора по коже побежали мурашки. Тут же вспомнились нелепые россказни о духе черного охотника, который мстит живым коллегам за то, что его задраили в аварийном отсеке глубинной базы. «Что за бред!»

Я попытался взять себя в руки. Без особого успеха, надо признаться. Я с ужасом понял, что боюсь глубины. Той самой глубины, о которой мечтал ночами, ради которой расстался с Лесей. А ведь это всего десять метров ниже поверхности моря! Что же будет со мной в зоне сумерек океанских глубин?

Страх стиснул меня, словно давление на большой глубине, я понял, что начинается паника. Хорошо, что «глубинный мозг» запищал в наушники шлема – слишком участилось дыхание, а следовательно, увеличился расход воздуха. Это отрезвило и чуть успокоило меня.

Достигнув нужного места, я привел буй в рабочее положение и отпустил. Он взмыл вверх, пробив сверкающее, словно ртуть, зеркало поверхности моря. Жаб тут же выдал мне следующие координаты, так что о страхе пришлось на время забыть. Я решил разобраться с тревогой позже, выяснить ее причину и уничтожить без остатка любые ее проявления. Пока я думал об этом, проскочил нужное место – пришлось возвращаться.

– Где буй, Сова? – раздался в наушниках голос Жаба. – Не слышу сигнала, барракуда тебя дери! Сколько можно копаться?

Я достал ложную цель и рывком привел ее в рабочее состояние. Страх быть наказанным за медлительность пересилил во мне страх глубины.

«Не хватало, чтобы и здесь копухой назвали», – мелькнула неприятная мысль.

Мне удалось взять себя в руки, выдавить дремучий ужас за пределы сознания. Однако он не исчез, остался серой ниточкой завтрашней бури над горизонтом. Жаб снова назвал координаты, пришлось свериться с «мозгом» и врубить водомет на полную мощность.

Четвертый и пятый буйки Жаб скомандовал установить недалеко друг от друга, поэтому я закончил раньше других и неподвижно завис под водой, ожидая дальнейших распоряжений. Дна здесь уже не было видно, подо мной сгущался зеленоватый сумрак, уходящий, казалось, в абстрактную бесконечность.

Глянув на дисплей «мозга», я с удивлением понял, что нахожусь под водой не десять минут, как мне казалось, а почти двадцать. Порошка в дыхательных картриджах было на сорок минут. Странно, что Жаб до сих пор не дал команду к возвращению. Сердце в моей груди снова забилось чаще, но теперь писк в наушниках не успокоил меня, а встревожил.

«Да что они там, умерли все? – подумал я и тут же испугался собственных мыслей. – А может, у меня рация сломалась? Рипли с Пасом уже вернулись, а я тут завис».

Инстинкт самосохранения требовал немедленно направиться к берегу, но вернуться без приказания Жаба я тоже боялся. И проверить рацию было нельзя. Совсем некстати вспомнилась фраза Рипли, когда она говорила, что все затеи нашего взводного так или иначе заканчиваются бедой.

От частых ударов пульса у меня начала побаливать шея, воздух показался еще суше, чем раньше, он жег мои губы, и мне пришлось их облизнуть.

«Все, возвращаюсь, – созрело у меня твердое решение. – Пусть лучше под трибунал отдают».

Я сориентировался по компасу и запустил водомет. От сердца сразу же отлегло, с губ сам собой сорвался мотив популярной песенки.

– Что за перемещения? – почти сразу проревел голос Жаба. – А ну замри, барракуда тебя дери! Дайте же Кусту разобраться с целями!

Я вырубил водомет, готовый сгореть от стыда за свой страх и за то, что все теперь узнают о моей слабости. Внезапно в наушниках прозвучал минорный аккорд сигнала «сканирование». Это либо Куст нащупал меня в активном режиме, что вряд ли, либо мина, что скорее всего. Душа у меня окончательно ушла в пятки.

«Что тебе надо?» – испуганно подумал я.

Снова прогудел скан-детектор.

«Вот тварь», – я ощутил, как дрожат руки.

В третий раз сигнал гудел дольше – чем-то я не понравился мине, она уперлась в меня ультразвуковым лучом и держала секунды три.

– Спокойно, салага, не дрейфь, – раздался в наушниках голос Куста. – Продвинься чуть на северо-запад. Только медленно.

Я осторожно включил водомет на самую малую мощность.

– Отлично. Отклоняйся на север, три румба. Чуть прибавь скорость.

Снова провыл сигнал скан-детектора.

– Теперь разворот на сто восемьдесят и полный вперед!

Я кувырнулся под водой и вывел сектор водомета на полную. Скан-детектор продолжал выть, как сирена амфибии. Я рассекал глубину секунд пять и вдруг словно с ходу врубился в раскаленный песок, словно тысяча упругих бичей ударили по моей коже под силиконом.

Не сдержавшись, я вскрикнул от неожиданности и боли, но тут же голос Куста перекрыл завывания сигнала тревоги и мой собственный вопль:

– Стоп! Замри! И медленно, очень медленно двигайся к берегу. Старайся шевелиться как можно меньше.

– Сделай вид, что ты умер, – добавил Жаб.

Водомет у меня на спине тихонько вибрировал, толкая к берегу, кожа горела огнем, в глазах от боли плыли алые круги. Вскоре из зеленоватой мглы внизу показалось дно, серебристые стаи мальков шарахались от меня. Совсем рядом поперечным курсом прошла большая медуза. Я слышал, как получили команду на возвращение Рипли и Пас.

– Плыви до самой кромки прибоя, а то снова получишь, – предупредил взводный.

Меня не надо было упрашивать. Берег уткнулся в плечо под писк опустошенных дыхательных картриджей – значит, воздуха оставалось еще на полных семь минут. Выбравшись на песок, я первым делом отстегнул шлем и лишь потом осмотрелся. Броневик и гравилет стояли метрах в двухстах от меня, оттуда бежала Рипли, на ходу сдирая с себя комбинезон. Длинные тени от небоскребов медленно подтягивались к кромке прибоя. Несмотря на боль, я не мог оторвать взгляд от бегущей в одних плавках и маечке Рипли.

– Ну, как ты? – запыхавшись, спросила она, когда наконец добралась до меня.

– Хреново, – признался я. – Что это было?

– Активная защита мины. Ультразвуковая пушка. Гробит жидкостный аппарат. Жабры от вибрации рвутся, и хана охотнику, хоть и без всякого ожога. А с «воздушкой» так – задницу пришпарит немного.

Она помогла мне освободиться от аппарата. Кожа моя покраснела и чуть припухла, но выглядела не так страшно, как мне представлялось.

– Пойдем, надо тебя противоожоговой пеной намазать.

Рипли протянула мне шлем и грузило, а сама взяла дыхательный ранец с комбезом.

– Почему мина меня ужалила? – решил спросить я напрямую, когда мы двинулись к броневику.

– Не надо было дергаться раньше времени, – не глядя на меня, ответила начальница. – Следовало дождаться команды. Куст настроил бы цели, и мине стало бы не до нас. При большой нагрузке она считает только приближающиеся объекты.

– Что-то я не понял, – мне в душу закралось нехорошее подозрение. – Зачем же Куст заставил меня плыть на мину, да еще с атакующей скоростью?

– Чтобы она тебя шарахнула и успокоилась.

– Вот гад! – вырвалось у меня.

– Остынь, салага, – насмешливо фыркнула Рипли. – Тут выбор был невелик. С одной стороны ты, с другой Краб в жидкостном аппарате. Его жизнь в любом случае стоит больше твоей поджаренной задницы. Но главное не в этом. Хочешь знать первое правило подводной охоты?

– Да, – такая формулировка меня заинтересовала.

– Сам погибай, но товарища выручай.

Спорить было бессмысленно, и я умолк. В общем-то, под таким углом зрения я мог считать себя в некотором смысле героем. Хоть и не по доброй воле, но я спас боевого товарища от смертельной опасности. Для первого дня охоты – нормально. Но Куст мог бы объяснить, что к чему, а не гнать меня на выстрел, как безмозглого кабана.

Когда мы добрались до «Ксении», тень от небоскреба накрыла броневик целиком. Куст сидел возле своего ящика, делая магические движения в перчатках, гравилетчик лежал под брюхом своей машины, а Пас заканчивал сворачивать «воздушку» на крыше. Я поднялся на броню и тоже занялся снаряжением. Последней к нам присоединилась Рипли, собрав по песку разбросанные вещи.

Говорить не хотелось. В тишине из кабины доносился голос Жаба и шипение рации.

– Долго ты возишься, – рычал взводный.

– На симуляторе получалось, – хрипло оправдывалась рация голосом Куста.

– Ты бы еще бак с баллоном сравнил. Работай, работай!

Мы свернули аппараты, но в нишу укладывать не стали – устав запрещал выводить снаряжение из боеспособного состояния, пока хоть один член команды остается на глубине. Рипли достала из аптечки пенный спрей и начала обрабатывать меня с ног до шеи. Я заметил, что у нее дрожат руки. Столь явная тревога быстро передалась и мне, Пас тоже хмурился, сидя чуть поодаль. Время тянулось медленно, тень города все больше выдвигалась в море, напоминая тянущиеся пальцы. Ветер чуть слышно свистел в антенном штыре.

– Ну? – снова донесся из кабины голос Жаба.

– Что-то она не виснет, – ответил Куст. – Заговоренная, что ли? Или мутант.

– Что будем делать? – просипел взводный.

Некоторое время в эфире царила тишина.

– Есть еще один способ оставить мину с носом, – осторожно ответил акустик. – Очень рискованный.

– Поясни.

– В качестве взрывателя у нее мощный мышечный жгут с хитиновым наконечником. Она им щелкает по нитроглицерину, и тот взрывается от удара. В общем, если тихонько подкрасться, можно пробить из елдомета нервный центр взрывателя. Обычно «Берты» подпускают к себе на десять метров, а до дна как раз столько и есть. Но стрелять можно лишь вертикально снизу, причем надо попасть в полость якорного жгута. Тут снайпер нужен, а не сапер.

– Ширина полости?

– В зависимости от возраста мины это дыра от тридцати до сорока сантиметров в диаметре. По центру идет ткань якорного жгута.

– С десяти метров можно попасть.

– С ума сошли! – Рипли отбросила пенный баллончик и нависла над люком. – Огурец, не вздумай!

– Ты можешь предложить что-то лучше? – спросил у нее Жаб. – Обернись-ка через плечо.

Я сам обернулся и увидел Одессу. Солнце садилось за небоскребы.

Рипли махнула рукой и уселась на край брони.

– Делайте что хотите… – обреченно шепнула она.

– Краб! – в голосе взводного появились стальные нотки. – Придется тебе пострелять. Я бы пожелал тебе ни пуха, но у тебя нет возможности послать меня к черту. Просто прицелься получше. В общем, давай.

Рипли забарабанила по броне пальцами. Пас побледнел и опустил веки.

– Как мина? – спросил Жаб.

– Пока нормально, – глухо пробубнила рация голосом Куста. – Краб уже движется, ему осталось пройти сорок метров по расщелине. Только бы он не спешил, а то сближающийся курс!..

– Не каркай!

Наступившая тишина показалась мне наэлектризованной, как перед штормом. Снова вспомнилась фраза Рипли о беде, сопутствующей всем начинаниям Жаба.

– Тридцать метров осталось, – комментировал акустик.

Я ощутил, как струйка холодного пота потекла у меня между лопатками. Порыв ветра высушил ее, но легче не стало.

– Вот барракуда! – зло прошипел Куст. – Она якорный жгут подергивает. Чует неладное, тварь. Ищет безопасную глубину.

Он умолк.

– Не молчи! – рыкнул Жаб.

– Да нет, вроде успокоилась. Сантиметров на двадцать поднялась, это мелочи.

Рипли перестала постукивать пальцами.

– Краб в пятнадцати метрах от жгута.

Мое сердце ухало в груди, полосы теней от небоскребов дотянулись до границы пирсовой зоны.

– Пять метров осталось.

Рипли не смогла усидеть на месте, встала и остановилась у кромки люка. Гравилетчик вылез из-под брюха своей машины и подобрался ближе к амфибии, прислушиваясь к происходящему.

– Ноль. Краб точно под миной. Есть! Прошел выстрел из карабина.

В наступившей тишине мне показалось, что замерли сердца всех членов команды. Эта секунда решала всё. Мина либо обезврежена, либо взорвется.

– Попал! – радостно выкрикнул Жаб. – Язычок обездвижен!

Я хотел облегченно выдохнуть, но акустик сорвался на крик:

– Она разматывает жгут! Хочет взорвать нитроглицерин резким ударом о дно!

Я вскочил на ноги, не зная, что делать.

– Она взорвется? – выговорил Пас.

– Всем в десантный отсек!!! – проревел Жаб, не вылезая из люка. – Живо!

Меня словно парализовало. Кажется, только Рипли сохранила здравость рассудка. Она двумя ударами сшибла нас с Пасом с крыши, а когда мы, оглушенные и обалдевшие, рухнули на песок, спрыгнула следом и закинула обоих в десантный отсек. К моему удивлению, там уже сидел гравилетчик.

– Куст, в машину! – крикнула наша начальница так, что зазвенела броня.

Но акустик не отозвался, и ей пришлось по плечи высунуться из люка.

Я сжался в комок, ожидая взрыва. Мне представилось, как ударная волна налетает на броневик и отрывает Рипли голову.

– На двадцать метров всплыла, – доложил Куст.

– Быстро в машину!

– На тридцать всплыла. Хочет сделать рывок помощнее. На сорок. На пятьдесят.

Рипли не выдержала и убрала голову в отсек.

– Рты раскрыть! – подала она нам команду. – Уши закрыть ладонями!

Но вместо взрыва раздался щелчок динамика и голос Жаба:

– Отбой, охотники! Взрыва не будет. До меня не сразу дошло.

– Это Краб перерезал якорный жгут, чтоб тварь не дергалась, – добавил он. – Все, мина плавает на поверхности, как дохлая рыба.

– Молодец! – радостно прошептала Рипли. – Какой же он все-таки молодец, барракуда его дери!

Она спрыгнула в песок и бросилась к морю.

– Неудивительно, что здесь все сумасшедшие, – нервно хихикнул Пас, открывая глаза.

– Да, работенка та еще, – согласился я и вылез наружу.

Мой приятель выбрался следом. Гравилетчик как ни в чем не бывало вернулся под гравилет. Рипли сорвала с Куста шлем и звучно чмокнула в щеку.

– С боевым крещением, салажье! – высвободился из ее объятий акустик. – Считайте себя принятыми в салаги официально. Если кто наедет, скажите, что Куст принимал.

В общем-то, это была неплохая награда за час нервотрепки. Пас ничего не понял, но я решил объяснить ему позже. Мы гурьбой вскарабкались по лесенке на крышу и собрались возле люка командирской кабины. Пас под шумок прильнул к окулярам бинокля, а то ему так и не дали попялиться в оптику.

– Краб, ты как? – донесся из кабины голос Жаба. Ответ мы слышать никак не могли, поскольку компьютер переводил знаки сапера не в звук, а в текст на экране.

– Как он? – присел возле люка Куст.

– Что-то не отвечает, – удивленно ответил взводный. – Может, обе руки заняты?

– Вряд ли, – нахмурилась Рипли.

Неожиданно подал голос Пас:

– Ничего себе! Это выстрелом из гарпунного карабина так рыбу глушануло?

– Какую рыбу?.. – презрительно скривился Куст, но тут же изменился в лице. – Рыбу?!

Рипли ничего спрашивать не стала, она оттолкнула Паса плечом и сама прильнула к окулярам бинокля.

– Огурец! – выкрикнула она. – Эта тварь успела шибануть Краба! Давай туда! Быстро!

Ее выкрик утонул в реве мотора, амфибия сорвалась с места и огромной лягушкой прыгнула в воду. Бинокль не удержался на крыше и вместе с треногой плюхнулся за борт.

Оказывается, по морю «Ксения» могла идти почти с такой же скоростью, как по суше, – две тугие струи пены из водометов погрузили заднюю часть машины и приподняли переднюю, так что она стремительно глиссировала, оставляя по бортам воронки водоворотов. Берег с гравилетом удалялся, как в ускоренной съемке. Пас распластался на броне, я ухватился за леер, а Рипли и Кусту – хоть бы что. Возможно, они бы и вальс могли станцевать на трясущейся крыше, но сейчас им было не до этого.

– Время? – спросила Рипли, перекрывая рев мотора и ветра.

– Прошло две минуты, как я без шлема, – ответил Куст.

– Значит, Краб еще жив. Эй, Огурец! Эта развалюха может двигаться чуть быстрее?

Никакого ответа мы не услышали.

– А ведь Краб сам не всплывет, – нахмурился Пас.

Понятное дело! Если жабры полопались от ультразвука, то подъем с потерей давления вышибет из тела всю кровь через открытый катетер. Тут надо ждать, когда кто-нибудь придет на помощь, разрежет скафандр и выдернет из катетера хитиновый клапан.

Рипли, не теряя времени, открыла нишу с жидкостным аппаратом.

– У тебя допуска нет! – остановил ее Куст. – Забыла? Без сигнала «ГАЖД» на тебя не налезет!

– Значит, пойду с кислородом!

– Там глубина восемьдесят метров! – Куст повертел пальцем у виска. – Вскипишь на всплытии, как бутылка с нарзаном.

– Не лечи мне мозги!

Из люка показалась голова Жаба.

– Кто будет нырять? – спросил он.

– Я! – коротко ответила Рипли.

– Вскипишь.

– И ты туда же! – разозлилась она.

– Ладно, молчу. А допуск? Рапорт-капсула просигналит на базу о превышении глубины.

– Плевать!

– Нет уж! Списаться по дурости я тебе не дам. Куст, можно как-нибудь экранировать капсулу?

– Ну уж нет. Там такие спецы работали!

– Не надо ничего экранировать! – перебила их Рипли. – Некогда. И не надо делать из меня дуру. Думаешь, мне охота возвращаться на камбуз? Я все продумала. Готовьте четыре грузила и фал с лебедкой. Кинжал плюс два коротких капроновых шнура. Это все, что мне нужно. И еще хороший свет. Огурец, у тебя ящики со «светлячками» распечатаны?

– Нет.

– Так на кой ты их возишь? – подняла брови наша начальница. – На складе их мало?

У меня сердце замерло. Я ждал, что ответит командир.

– Потом объясню, – отмахнулся Жаб. – Возьми лучше фальшфейеры.

– Ладно, – кивнула Рипли.

Еще не понимая, что она задумала, я стащил в одну кучу все наши грузила, а Куст помог достать из ниши четвертое. Жаб тоже вылез на крышу, прихватив два капроновых тросика и кинжал. Он распахнул бортовой порт и размотал метра два фала с лебедки.

– Время? – нервно спросила Рипли.

– Три с половиной минуты, – ответил Куст.

Мы почти добрались до места – бурая туша мины нелепо подергивалась в центре серебристого пятна всплывшей рыбы. Двигатель умолк, но амфибия продолжала двигаться по инерции.

– Так как ты решила заблокировать рапорт на базу? – попробовал выяснить Жаб.

– Никак. Пойду вообще без аппарата. Заодно и от кессонки избавлюсь.

– Что?! – хором выкрикнули Жаб с Кустом.

– Что слышали. Надеюсь, здесь есть чистый кислород?

– Сумасшедшая! – покачал головой Куст.

– Похоже, я в тебе не ошибся, – усмехнулся взводный. – Сейчас сделаю кислород.

Он перелез на передок амфибии, цепляясь за леера, как обезьяна за ветки, распахнул капот и крикнул Рипли:

– Давай сюда! Присосешься к окислительной трубке.

Мы с Кустом и Пасом помогли дотащить до капота грузила и фал, а Рипли села на корточки и сунула в рот конец шланга, протянутый Жабом. Она вдыхала чистый кислород полной грудью, дышала часто, стараясь полностью провентилировать легкие.

– Пять минут! – напомнил Куст. – Это предел.

Он принялся цеплять на Рипли грузила, затем обвязал ее шнуром, а другой конец прицепил к фалу. Жаб вытащил из кабины нагрудную сумку с фальшфейерами.

– Готово!

«Следите за мной, – показала Рипли жестами. – Как только достигну дна, дайте мне десять секунд на закрепление фала и расстыковку катетера. Потом врубайте лебедку».

Она вынула изо рта шланг, зажала в зубах кинжал и без лишних слов рухнула за борт, спиной вперед. Тело ее стремительно ушло в глубину, оставив на поверхности пенный бурун. Жаб почти так же быстро нырнул в свой люк.

– Куст, на лебедку! – выкрикнул он уже оттуда. – Салаги, готовьтесь вынимать Краба из панциря. База, я Огурец, прошу связи!

– На связи база.

– У меня ЧП. Поражение ультразвуком в жидкостном аппарате. Готовьте реанимационный блок.

– Кто?

– Краб.

– Что с миной?

– Угроза взрыва миновала. Давайте сюда саперов, пусть вскрывают тварюку. Краба я пришлю гравилетом. – Он высунулся из люка. – Рипли прошла сорокаметровую отметку. Половина пути. Чуть медленнее метра в секунду.

Я задержал дыхание в знак солидарности с ней, но сердце билось так часто, что воздуха в легких хватило лишь на полминуты.

Восемьдесят метров – восемьдесят секунд. Раньше я никогда не думал, как долго они могут тянуться.

– Рипли на дне, – наконец выдохнул взводный. – Считайте до десяти.

Губы Куста беззвучно зашевелились. На десяти он включил лебедку, и та завыла, стремительно выбирая фал.

– Время? – спросил Жаб.

– Минута сорок секунд, – ответил акустик. – Скорость намотки – метр в секунду. Успеваем впритык.

– Остынь. У Рипли рекорд задержки дыхания две минуты тридцать секунд без нагрузки. Здесь с нагрузкой, но она кислородом дышала. Успеем.

Жаб вытащил из кабины портативную реанимационную установку.

– Зато Краб без кислорода семь минут, – угрюмо прикинул Куст.

– В крови аппарата есть небольшой запас. Считай, четыре минуты.

У меня холодок пробежал по спине. Представилось, как Краб сидел на дне, ожидая неотвратимую смерть от удушья.

– Я их вижу! – Акустик присел на корточки. – Готовьтесь, салаги!

– Наконец-то! – вскочил на ноги Пас.

Мы с ним нависли над краем борта, глядя, как из глубины поднимается неясное темное пятно. Но очень быстро стало понятно, что трос тянет только Краба в жидкостном аппарате. Рипли видно не было.

«Боги морские!» – подумал я, чувствуя, как сжалось сердце.

– Рипли нет! – крикнул Куст.

– Специально отвязалась! – Жаб в бессильной злобе рубанул воздух ладонью. – Хотела ускорить подъем для Краба. Дрянь!

У меня заныло в груди. Вспомнилось, как Рипли угощала нас мясом и вареной картошкой, как она радовалась, вырвавшись с базы. Лебедка замерла. Качающийся на тросе Краб походил на удавленника – сквозь хитин было видно, как изо рта у него вывалился язык.

– Спасайте же хоть его! – Жаб покраснел от злости.

Мы подскочили, отвязали и втянули сапера на крышу. Его лицо сквозь голубоватую жидкость выглядело алебастровой маской.

– Быстро, салаги! – рявкнул Куст, срезая ножом «горшок» с горловины скафандра.

Из прорехи на броню хлынул поток «рассола», залив нас всех по колено. Жаб сунул мне кинжал, и я вскрыл им мышцы скафандра по всей длине. Руки дрожали, я уже понял, что никогда больше не увижу Рипли живой. Это была первая настоящая потеря в моей жизни, и она сразила меня наповал.

«Вот вам и первое правило подводной охоты», – горько подумал я, не в силах сдержать слезы.

Больше всего меня поразило и разозлило, что ни Жаб, ни акустик не делают ни малейших попыток спасти утонувшую. Они поняли ее жертву, приняли и забыли о ней. Возможно, с практической точки зрения их действия были оправданны – лучше спасти одного, чем потерять обоих, но смириться с этим было выше моих сил. Наконец я высвободил Краба из плена искусственных мышц.

– Вытягивай! – поторопил меня Куст.

– Как? – спросил я, бросив кинжал и ножны под ноги.

– За задницу!

Мы с Пасом ухватили Краба за бедра и легко извлекли из объятий скафандра. Жаб уже стоял наготове с дефибриллятором.

– Разряд! – крикнул он, прикладывая пластины к груди сапера.

Мы отскочили. Тело Краба изогнулось от высоковольтного удара. Изо рта у сапера ударил фонтан «рассола». Тут же Куст грохнулся на колени и начал делать товарищу искусственное дыхание.

– Есть пульс! – сообщил Жаб, приложив пальцы к сонной артерии Краба.

– Есть дыхание! – прислушался Куст.

Взводный раскатал на броне спальный мешок с подогревом, и мы аккуратно уложили в него сапера. Я заметил, что его щеки заметно порозовели.

И почти в тот же миг за бортом раздался надрывный кашель.

– Рипли! – выкрикнул Куст.

Мы перегнулись через борт. Рипли судорожно хватала ртом воздух, пытаясь удержаться за выскальзывающую из пальцев броню.

– Барракуда! – хрипела она, жутко закатив под веки глазные яблоки. – Вытягивайте же скорее!

Меня не надо было упрашивать, а Пас вообще проявил несвойственную ему сноровку. Мы вдвоем легко извлекли начальницу из воды и уложили на броню. Она напоминала пойманную рыбаками русалку, хватая воздух в луже «рассола». Жаб спрыгнул в кабину, и почти сразу взревел мотор. Амфибия, развернувшись на месте, устремилась к береговой черте. Наверное, гравилетчик все это время ожидал сигнала – я заметил, как запустились все четыре турбины машины.

– Даст мне кто-нибудь полотенце? – не в силах подняться, спросила Рипли.

Я только сейчас обратил внимание, что она дрожит, посинела и вся покрылась мурашками. Здесь, на прогретой броне, мне и в голову не могло прийти, какой холодной может быть вода на восьмидесятиметровой глубине.

– Пас! – крикнул я. – Притащи наши полотенца из отсека!

Пока он слезал к рюкзакам, мне пришлось заняться разогревающим массажем – кожа у Рипли оказалась холодной, как у мертвеца.

– Еще не хватало, чтобы и ты дуба дала! – бормотал я, усиленно растирая ее мокрое тело.

– И не надейся, – усмехнулась бывшая кухарка. – Огурца я точно переживу.

Майку с нее пришлось снять, поскольку она мешала разогревающему массажу. Пас принес полотенца. Дело пошло легче – мы вдвоем вытерли ее насухо, затем растерли до покраснения. Наконец Рипли оттолкнула нас и села на броне.

– Дырку на сиськах протрете, – буркнула она. – Как там Краб?

– Дышит не хуже дельфина, – довольно сообщил Куст. – Запустился с первого разряда. Когда он первый раз утонул, мы провозились подольше.

– По себе знаю, на оживление тоже вырабатывается привычка, – улыбнулась Рипли.

– Кстати, а как ты вынырнула без лебедки? – не сдержал любопытства акустик.

– В карабине Краба оставалось тридцать девять зарядов. Если отстреливать их один за другим, получается неплохой реактивный двигатель.

– Ну ты даешь… – уважительно качнул головой Куст.

– А ты думал, что наличие катетера предполагает отсутствие мозгов? – фыркнула Рипли. – Тоже мне, блин, акустик! Белая кость!

Амфибия достигла берега, натужно взревела и выползла на песок. Вода лилась с нее струями и потоками, размывая берег, но Куст не дал нам с Пасом ни секунды роздыха.

– А ну живо, салаги! – рявкнул он, перекрикивая клекот вертолетных винтов. – Взяли героически пострадавшего «дедушку» и погрузили на борт!

Это оказалось не так просто, как можно подумать, – коренастый Краб весил килограммов восемьдесят, так что мы с Пасом вспотели, опуская его по отвесной лесенке. Наконец это нам удалось, мы погрузили «дедушку» в гравилет, Куст тоже вскарабкался в чрево машины, и она легко поднялась в воздух. Сухой песок завертелся вихрем от реактивных струй, налипая на нашу мокрую кожу и плавки. Пас закашлялся. Гравилет сделал полукруг над водой и устремился в сторону базы.

– Чего застыли? – крикнула сверху Рипли. – А ну давайте укладывать аппараты!

Когда мы влезали на броневик, у меня было такое ощущение, что разминирование заняло у нас не час с небольшим, а двое суток. У меня все тело ныло от усталости и ожога, нервы были напряжены до предела.

Когда все глубинное оборудование, в том числе убитый аппарат Краба, вернулось в ниши, Рипли закрыла все крышки и принялась одеваться. Я поднял брошенный нож, сунул в ножны и понес Жабу.

– Чего надо? – недовольно спросил он, не высовываясь из люка.

– Нож вернуть.

– Оставь себе, – буркнул взводный. – Будешь старшим салагой.

Такого поворота дел я не ожидал. Глубинный нож оказался совсем новым, по крайней мере на ножнах не было ни единой царапины, а ремешок для крепления к поясу пах свежей дубленой кожей.

– Десять минут на отдых, – вывела меня из оцепенения Рипли.

Мы с Пасом рухнули на броню и блаженно растянулись на теплом металле. Кожа у меня начала невыносимо чесаться – это проявлялся лечебный эффект пены. Через часик станет полегче.

– Смотри! – с гордостью показал я Пасу оружие. – Жаб приказал оставить себе.

– Подержать можно? – он протянул руку.

– Конечно.

Он взял нож, наполовину вынул из ножен и поглядел на безупречно отполированную сталь. Затем задвинул обратно и молча вернул мне.

– Рипли, ты где? – проревел Жаб, распахнув дверцу кабины. – «Красотка» подойдет к пирсу минут через тридцать. Грузи салажье, а то они совершенно от рук отбились, ползают, как сонные мухи.

Послышался приближающийся вой гравилетных турбин. Он был басовитее, чем у «Силуэта». Такой звук мог издавать только тяжелый «Грот-Акварель», способный садиться на воду.

– Саперы, – Рипли прикрыла глаза ладонью от солнца. – Эй, Огурец! Они на связи?

– Да. Благодарят за содействие и просят сваливать.

– Это они умеют, – фыркнула она и повернулась к нам. – Живо в отсек! Долго копаться будете?

Мы забрались внутрь. Рипли заперла створки погрузочного люка и села напротив нас. Взревел мотор, амфибия затряслась, медленно набирая скорость. Мне казалось, что водитель должен развернуться, но он направил амфибию вдоль берега, прямо по песку. Нас вновь закачало, как на волнах.

Я заметил, что, проходя мимо ящиков, Рипли как бы невзначай пнула один из них носком штурмового ботинка. Похоже, в ее душу тоже закрались сомнения по поводу их содержимого. Слишком тяжелыми казались они для вместилища «СГОРов».

Минут через двадцать движения по песчаному пляжу броневик приблизился к бетонному возвышению, от которого далеко в море убегали стрелы пирсов. Мне было интересно, каким образом водитель собирается туда въехать – ни лестницы, ни пандуса с нашей стороны не было. Однако, вместо того чтобы сбавить ход, амфибия, напротив, набрала скорость. Пас заерзал на скамье, не ожидая ничего хорошего. Рипли коротко глянула в амбразуру и ухватилась двумя руками за брезентовую петлю над головой.

– Держитесь, – предупредила она.

«Не на стену же он собирается въехать», – мелькнула у меня мысль.

Не выпуская петлю из сжатого кулака, я придвинулся к амбразуре. «Ксения» мчалась по пляжу, правыми колесами вздымая песок, а левыми – водяные брызги и пену. До бетонной громады основания пирса оставалось не более ста метров, но мне не удалось разглядеть ничего, напоминающего пандус. Внезапно водитель вывернул руль влево, подняв фонтан воды, и тут же правые колеса амфибии налетели на стену, о которую при шторме разбиваются волны. Нас крепко тряхнуло, броневик угрожающе завалился набок, но центробежная сила крепко прижала его всеми колесами к плавно изогнутой стене волнолома. Так в цирке гоняют по закругленным стенам каскадеры-мотоциклисты. Но одно дело мотоцикл весом в двести килограммов, а другое – тридцатитонная бронированная громада. У меня дух захватило от восторга и ужаса, нахлынувших одновременно.

Пас зажмурился изо всех сил. Видно было, как побелели его пальцы, сжимавшие брезентовую петлю. А водитель все быстрее гнал амфибию по отвесной стене – словно это была федеральная бетонка, а не скат волнолома.

«Ну и нервы», – подумал я.

Когда изогнутая поверхность стены пирса уже почти перешла в вертикаль, «Ксения» резко вывернула вверх и подпрыгнула, описав в воздухе плавную кривую. Секунды на две в отсеке возникло состояние невесомости – взлетели в воздух наши рюкзаки, ящики и мы сами. Я ждал сокрушительного удара, но то ли нам повезло, то ли водитель все точно рассчитал – броневик коснулся поверхности пирса левыми колесами, его потащило юзом, но в следующий момент и правые скаты тоже грохнулись на бетон. Инерция огромной массы еще тянула нас поперек причала, но уже ощущалось, что водитель перехватил управление у сил гравитации и трения. Завоняло жженой резиной, из-под протекторов повалил дым. Однако, описав замысловатый зигзаг, «Ксения» выровнялась и не останавливаясь помчалась вдоль пирса.

– Неплохого водилу оторвал себе Огурец, – заметила Рипли, выпуская петлю из рук.

Пас наконец открыл глаза, и мы с ним бросились собирать разлетевшиеся по отсеку рюкзаки, не дожидаясь окрика начальницы. Злополучные ящики не сдвинулись со своих мест, так что мы решили их не трогать.

Амфибия начала сбавлять ход. Прильнув к амбразуре, я наконец разглядел корабль, который должен был доставить нас в Атлантический океан. Вообще-то я был уверен, что это будет десантный корабль, однако в этот раз меня ждало разочарование. Нас ожидала посудина, с виду не имеющая никакого отношения к охотникам – нечто вроде небольшого контейнеровоза с погрузочными кранами по краям палубы. На черном борту белела надпись по-русски: «Красотка Лиза». Судно причаливало, притираясь к эластичным выступам пирса, – скрип стоял такой, что перекрывал урчание нашего двигателя.

Броневик еще не успел окончательно остановиться, когда включился внутренний динамик отсека.

– Салаги, готовьтесь цеплять «Ксению», – прохрипел Жаб. – Не спать! Быстро наружу!

Едва амфибия замерла у края причала, мы выбрались через люк на прогретый бетон, на котором повсюду сверкали солевые пятна высохших лужиц. Соленый ветер трепал воротники наших рубашек.

Несмотря на усталость и медленно утихающую во всем теле боль, я ощутил невероятный душевный подъем – мне хотелось как можно скорее забраться на палубу и уйти в океан. Даже севший вдалеке на воду «Грот-Акварель» лишь на несколько мгновений отвлек мое внимание. Слишком далеко, чтобы можно было разглядеть хоть что-то, а здесь – настоящий корабль. И не просто корабль, а тот, на котором нам предстоит отправиться за горизонт.

Причаливающий маневр показался мне странным – «Красотка» не отдала швартовы, а притерлась к пирсу и держалась на месте за счет работы винтов. Стрела погрузочного крана нависла над «Ксенией», и с нее спустился четырехлапый тросовый «паук» с крючьями на концах.

– Не спать! – кричал на нас Жаб, по пояс высунувшись из командирского люка. – Крепите стропы за броню!

«Чего он торопится, словно за ним акула гонится?» – недовольно подумал я, хватая крюк и вдевая его в специальное «ухо» на борту амфибии. Другим тросом занимался Пас. Затем мы так же закрепили еще две стропы.

– Давайте в отсек! – проревел взводный. – Живо!

Запыхавшиеся и измотанные, мы протиснулись в люк, и почти в тот же момент амфибия оторвалась от причала. Ощущение было не из приятных, но в сравнении с поездкой по стене волнолома – ерунда. Нас раскачивало, подобно тридцатитонному колоколу, крючья натужно скрежетали в петлях, заставляя сердце замирать. Пас побелел, как морская пена. Но самое удивительное было в том, что, еще не погрузив нас на борт, корабль отошел от причала. Наконец, к нашему облегчению, броневик коснулся колесами палубы.

– Стропы! – проревел динамик голосом Жаба.

Мы с Пасом выбрались из отсека и отцепили крючья. Корабль дал длинный басовитый гудок, выполняя разворот для выхода в открытое море. Никого из членов команды видно не было.

Из броневика выбрался Жаб, потянулся и глянул на нас.

– Все, можете отдыхать, – сказал он. – Разрешаю бродить везде, где нет надписи «Посторонним вход воспрещен». Спать рекомендую в амфибии или рядом с ней. Контакты с экипажем желательно свести к минимуму. – Он подумал, вернулся в кабину и достал оттуда большую коробку из пластокартона. – Это сухой паек. Ужина скорее всего не будет, а завтрак кок принесет сюда. Вопросы есть?

– Нет, – ответил я.

Взводный удовлетворенно кивнул, поставил коробку и скрылся за дверью ближайшей надстройки.

– Угостите консервами? – высунулась из люка Рипли. – А то мои припасы закончились.

– Конечно, – смущенно ответил Пас.

– Ну так давайте сюда! После погружения всегда на жор пробивает.

Для человека, только что избежавшего смерти, у Рипли был неплохой аппетит. Она скрылась из виду, затем распахнула створки погрузочного люка, чтобы каждый раз не влезать в десантный отсек по лесенке. Мы подхватили коробку и втащили внутрь.

На палубе чужого корабля броневик показался мне настоящим домом. Ну, в смысле стенами, защищающими от враждебности окружающего пространства. Я не знал, что это за корабль, каковы люди в его экипаже и что связывает их с Жабом. Конечно, мне было любопытно, но после всего случившегося сегодня любопытство перестало быть для меня одним из главных побудительных мотивов.

Сухой паек оказался вполне терпимым. Я достал из ножен кинжал и принялся открывать им консервы. Нож был тяжелым, прочным и очень острым, я млел от восторга, орудуя длинным сверкающим лезвием.

После обеда Рипли позволила нам отдохнуть. Упускать такую возможность было глупо, поэтому, спрятав нож в ножны, я свернулся калачиком на скамье и почти сразу провалился в ленивую дремоту. Но из грез меня внезапно вывел сильный толчок в плечо.

– Хватит храпеть! Задолбал… – сонно рявкнула на меня Рипли.

– Да я даже не сплю! – возмутился я.

Начальница ничего не ответила, просто перевернулась на другой бок.

За створками погрузочного люка бушевал закат.

«Ничего себе подремал, – потер я лицо. – Часа четыре, не меньше».

Пас тихо посапывал чуть поодаль. Судя по всему, ни он, ни Рипли в ближайшее время просыпаться не собирались.

«Ну и хорошо, – подумал я, устраиваясь поудобнее. – На сегодня впечатлений достаточно».

Зажмурившись, я представил, как мы выйдем в океан из Средиземного моря. Ветер, соленые брызги…

Таможня

– Подъем, охотники! – во всю глотку рявкнула Рипли.

Пас грохнулся со скамьи и обалдело заморгал, приходя в себя. Я тоже вскочил, ударился макушкой о броневой скат и снова сел, жмурясь от яркого солнца. Мне казалось, что я только-только уснул, но палубу за створками погрузочного люка заливал утренний свет.

В отличие от Паса, наша начальница выглядела бодрой и свежей. На ней были только майка и брюки. На плече висело влажное полотенце. Похоже, Рипли уже успела привести себя в порядок.

– Не спать! – снова продемонстрировала она мощь своего голоса. – Быстренько в умывальник! Через два часа первый таможенный пост. Не хватало, чтобы сухопутные крысы застали вас в таком виде!

– Где мы? – снимая с петли свое высохшее полотенце, спросил я.

– Варна на горизонте, – скупо ответила наша начальница.

«Ничего себе суденышко! – подумал я. – Скорость развивает, как боевой фрегат!»

Мои ноги затекли во сне, и теперь их покалывало тысячами холодных иголочек. Зато кожа после обработки заживляющей пеной почти не болела. Перешагнув через ящики, я выбрался на палубу и немного размялся. Вдалеке темнела холмистая береговая линия, над которой высились небоскребы приморского города. Следом за мной вылез из отсека недовольный и заспанный Пас.

Наш корабль действительно имел невероятно мощную для обычного судна машину – при взгляде за борт у меня голова закружилась от стремительно убегающей назад пены.

– Где ты вчера набирал воду для чайника? – спросил Пас.

– Вниз спускался.

– Идем.

Вдвоем путешествовать по незнакомому кораблю оказалось гораздо спокойнее. К тому же теперь у меня на поясе покачивались не пустые ножны, а увесистый глубинный кинжал, придающий уверенность в собственных силах. Да и мое состояние было теперь не таким измотанным, как вчера.

Спустившись в умывальник, я без особой охоты ополоснул лицо, почистил зубы и прошелся бритвой по проросшей щетине. А Пас плескался, словно только что выбрался из безводной пустыни. Я утомился ждать, пока он отмывал уши, и за ушами, и шею, а потом руки, каждый палец в отдельности, и вычищал невидимую грязь из-под ногтей.

– Тебе не надоедает каждый раз так вымываться? – насмешливо спросил я.

– Нет, – ответил Пас, вытирая лицо. – На человеческом теле огромное количество микробов. Их надо удалять. Хотя бы иногда.

– Ты такой же сумасшедший, как Рипли.

– Нет. Просто чужие привычки часто кажутся странностями.

– Пойдем завтракать? – решил я закрыть тему.

– А ты не хочешь пошататься по кораблю?

Такого предложения я от него не ожидал. Насколько я успел заметить, он старался держаться подальше от всяческих приключений. Иногда, чтобы не ввязываться в сомнительные предприятия, он показывал чудеса изобретательности и хитрости. Взять хотя бы вчерашнюю историю с гравилетом, когда Пас разыграл сцену с повышенным слухом.

– Пойдем, пошатаемся, – кивнул я. – Кстати, ты можешь мне честно ответить на один вопрос?

– Смотря на какой.

– Как ты узнал марку приближающегося гравилета? Ты ведь не мог его слышать, признайся. Думаешь, я не понимаю, зачем ты прикинулся обладателем тонкого слуха? В глубину не хочешь уходить. Что, не так?

– Так, – не моргнув глазом, ответил Пас. – К тому же специальность акустика сама по себе интересная. Что касается гравилета, то я знал его марку еще до того, как мы познакомились с Рипли.

– Как это? – удивился я.

– Вспомни: когда мы шли на камбуз, возле аппаратного класса висела доска с фотографиями. Там охотники сняты на фоне «Силуэта». Поэтому вероятность того, что нам пришлют именно «Силуэт», была довольно большой.

– Я бы и не запомнил. – Наблюдательность Паса меня поразила.

– Внимательность развивается тренировкой ума, – нравоучительным тоном произнес он. – Работа ума зависит от состояния тела. А ты даже умываться ленишься. Ничего удивительного.

Он вышел в коридор и остановился, решая, в какую сторону направиться.

– Направо, – напомнил я. – Снова выйдем на палубу.

– Давай налево. Любопытно, что это за корабль. Ты обратил внимание, какой на нем силовой агрегат?

– На это моей наблюдательности хватило, – буркнул я.

Внутри корабль оказался значительно больше, чем представлялось снаружи. Мы около часа бродили по стальным лабиринтам, пока не наткнулись на мастерскую, где работали автоматические станки. За ними присматривал грузный механик.

– Чего шатаетесь без дела? – Он заслонил вход в помещение своим объемистым пузом.

– Здесь нет таблички «Посторонним вход воспрещен», – возразил Пас.

– Все равно вам здесь нечего делать, – буркнул механик. – Скоро таможня, давайте наверх.

Нам пришлось подчиниться – чужое судно, чужие законы. Из коридора, куда мы попали, наверх трапа не было. Очередная дверь вывела нас на стальную площадку, нависшую над десятиметровой пропастью трюма. Он простирался в обе стороны на всю длину корабля и был заставлен новенькими портовыми автопогрузчиками. Казалось бы, ничего особенного, однако мне показалось странным, что небольшой участок палубы свободен от машин и на нем суетятся человек десять со сварочными аппаратами.

– Пойдем отсюда, – Пас потянул меня за рукав. – Не дай бог заметят.

На площадку, где мы стояли, выходила еще одна дверь. Мы протиснулись в нее и тут же наткнулись на трап, ведущий наверх. Миновав три палубы, мы остановились, не в силах больше выдерживать такой темп.

– Что это тебя так напугало? – спросил я Паса.

– Похоже, они что-то прятали там, в трюме, – ответил он, часто дыша. – От таможенников скорее всего.

– А нам какое дело? – Я не хотел показывать, что и мне не по себе.

– Разве тебе все равно, на каком судне плыть? Вдруг это контрабандисты?

– Чушь, – я неуверенно покачал головой. – Жаб – опытный охотник, он бы сразу их раскусил.

– А если ему проще не лезть в их дела?

– У тебя больная фантазия. Зачем ему это надо, по-твоему?

– На этом судне очень мощная ходовая машина. Ты обратил внимание, что Жаб постоянно спешит?

– Ну. – С этим было трудно не согласиться.

– Значит, он зафрахтовал самый быстрый корабль в порту. Мне кажется, ему важна именно скорость, а не то, что перевозит «Красотка».

– Он сумасшедший, но не идиот. Охотник ни при каких условиях не станет покрывать преступников.

– Что ты знаешь об охотниках? – Пас махнул рукой с таким видом, словно перед ним был несмышленый ребенок.

– Какого черта ты вообще пошел в учебку? – разозлился я.

Он отвернулся и двинулся наверх.

«Сумасшедший дом, – думал я, грохоча ботинками по трапу. – У каждого из нашей команды какой-нибудь заскок в голове. Мало ли для чего моряки могли проваривать швы? Пасу везде мерещится заговор».

Мы вышли на залитую солнцем палубу и забрались в амфибию. Рипли уже умудрилась раздобыть где-то три подноса с завтраком.

– Вечно вас не дождешься, – проворчала она. – Трахались вы, что ли, в умывальнике? Хотя и это можно успеть за пятнадцать минут. Нельзя же быть такими копухами! Я камбуз штурмую, а их носит неизвестно где!

– Мы не трахались, – обиделся Пас. – Я умывался долго.

– Одно другого не лучше. Впервые встречаю среди охотников такого патологического чистюлю. У тебя мама врач?

– Нет, отец.

Завтрак оказался так себе – каша из концентрата, соевый гуляш и варево из сухофруктов. Вчерашний сухой паек был значительно лучше.

– Дрянная еда, – скривилась Рипли, не оставив в тарелке ни крошки. – Пойду коку шею намылю.

Она собрала на подносы всю посуду и удалилась в сторону камбуза.

– А мне понравилось, – пожал Пас плечами.

Рипли вернулась минут через пять, причем не с пустыми руками – принесла три бутерброда с маслом и мягким сыром. Судя по звуку машин, «Красотка» начала сбавлять ход.

– Таможня, – сказала Рипли.

Вскоре и я расслышал рокот приближающегося катера. Турбины нашего корабля окончательно встали. На палубе замелькали фигуры моряков. Для прибывших спустили трап.

– От нас что-нибудь требуется? – поинтересовался я у начальницы.

– Расслабься! – улыбнулась она. – Увидев охотников, таможенники не станут ничего проверять.

Через минуту у погрузочного люка показался офицер в зеленой форме. Он оглядел десантный отсек и приложил два пальца к козырьку.

– Рад приветствовать вас на таможенном пункте, – сказал он на сносном английском.

У его ног покачивал хвостом рыжий сеттер. К моему облегчению, ящики собаку не заинтересовали совершенно.

– Здравствуйте, офицер, – ответила Рипли. – Есть проблемы?

– Нет. Но нас обязывают переписывать номера глубинного оборудования, следующего с охотниками.

– С какой целью?

– Эти списки требует ваш главный штаб.

– Не буду вам мешать, – приветливо улыбнулась Рипли.

Офицер переписал номера ящиков в «компакт», вновь приложил руку к фуражке и что-то крикнул своему помощнику по-турецки. Они вдвоем прошли по верхней палубе и проверили документы у нескольких моряков.

– Какая им разница, есть на корабле охотники или нет? – удивился я. – Судно можно было досмотреть и получше.

– В присутствии охотников это не принято, – ответила Рипли. – Дань уважения. Традиция, если хочешь. С другой стороны, проверка корабля, на котором следуют охотники, – пустая трата времени. Любой охотник, если он не салага, определит подозрительный корабль с расстояния в милю. И сам сообщит таможенникам о своих подозрениях.

– А если не доложит?

– Значит, на то есть причины, – нахмурилась начальница, смерив меня цепким взглядом. – Значит, у охотника есть стратегический план, подробности которого сухопутным офицерам знать необязательно.

Я счел за лучшее умолкнуть и вплотную взяться за свой бутерброд.

«Неужели действительно заговор? – с тревогой подумал я. – Надо же было нам с Пасом так влипнуть!»

Однако перспектива отправиться в Тихий океан вместе с Владом выглядела не лучше. Чем здесь кончится дело, еще неизвестно, а там все события можно было расписать до пенсии, как Жаб говорил. У Рипли выбор был еще хуже – между камбузом и глубиной. С Пасом тоже все просто. Про водителя я ничего не знал, но можно было предположить, что и у него похожая ситуация. Получалось, что все мы по воле обстоятельств оказались в зависимости от взводного, причем в такой, что рыпаться нам не приходится. Интересный у него способ формировать команду. А может, это вообще единственный правильный способ?..

Таможенный катер отчалил. В машинном отделении вновь завыли турбины, и «Красотка» начала набирать ход.

– Всё, – сообщила Рипли. – Дальше Средиземка и океан.

– Это что, последняя таможня? – удивился Пас. – Мы ведь даже Дарданеллы не прошли!

– В Дарданеллах к берегу не пристать, а у каждой средиземноморской страны своя таможенная служба. Поэтому Средиземку можно пересечь транзитом, если не заходишь в порты.

Водитель

«Красотка» вошла в Дарданеллы. С разрешения Жаба мы залезли на крышу «Ксении» и глазели на холмистые берега.

– Жаль, бинокль утопили, – вздохнул Пас, щурясь от солнца.

Но мне было видно и так. Судно шло неспешно, оставляя по сторонам полуразрушенные бетонные причалы столетней давности и следы последней в истории человечества войны. У самого берега, напоминая останки животного, виднелся полузатонувший древний ракетный крейсер, не выдержавший напора береговых батарей. На холмах виднелись заросшие травой кратеры бомбовых попаданий.

Солнце медленно опускалось к холмам, «Красотка» малым ходом двигались по проливу, соединяющему Мраморное и Эгейское моря. Розовые и алые блики заката расплывались по воде широкими пятнами, поверхность моря напоминала разглаженную цветную фольгу, в какую заворачивают шоколадные конфеты с начинкой.

Жаб высунулся из люка.

– Кажется, чистюля, ты собирался обучаться искусству акустика? – спросил он.

– Так точно, – ответил Пас.

– Это хорошо. Нам до зарезу нужен акустик. А ты, – он посмотрел на меня, – чем собираешься заниматься?

Мне и в голову не приходило, что меня об этом спросят. Но, возможно, это была одна из привилегий для члена персональной команды Жаба.

– Чем прикажете, тем и займусь, – честно ответил я.

– Чем прикажу? У тебя сносные показатели по огневой подготовке. Но симулятор в учебке – это одно, а гарпунный карабин на глубине двух километров – совершенно другое. Будешь учиться на снайпера?

– Да! – стараясь восстановить дыхание, ответил я.

– Хорошо. Но для начала тебе придется сдать экзамен на допуск до тысячи метров. Готов?

– Хотел бы повторить материал, – признался я. – Если можно.

– Можно, – командир с усмешкой протянул мне электронный планшет. – Здесь, среди прочего, найдешь «Пребывание на глубинах до тысячи метров с аппаратами линии „ГАДЖ”». На изучение сутки. Не подготовишься – шкуру спущу.

Пасу он выдал планшет помощнее, с мультимедийным вьювером и акустической гарнитурой «АБ-18».

– Здесь кое-что для тебя, – в тоне Жаба пропали командные нотки. – Просто ознакомься, сильно не грузись. Если Рипли будет отрывать тебя от занятий, пошли ее к дьяволу. Всё, занимайтесь делом.

Он соскользнул в люк и захлопнул крышку. Пас задумчиво глянул на темный экран своего планшета.

– Пойду посмотрю, что там, – сказал он и спустился на палубу.

Мне не хотелось лезть в отсек. Для того ли я так стремился в море, чтобы отгораживаться от него броней? Закат полыхал вовсю, быстро темнело. Из камбуза доносилось хрипловатое пение кока. Он напевал по-английски что-то о храбром пиратском шкипере, любившем играть со смертью. И так он это дело любил, что влюбился в саму Смерть, которая жила в океане под видом белой акулы. Желая заглянуть тварюке в глаза, он охотился на нее всю жизнь, в результате чего от ее страшных зубов погибли все его соратники, любимая женщина, а под конец и он сам. А дух его вселился в акулу и странствует с тех пор в глубине океана. Несмотря на жутковатый конец, песня была залихватской.

Минут через пять с надстроек ударили лучи трех прожекторов, высветив палубу галогеновым светом. Мир за бортом померк, превратился в темные холмистые декорации, только небо по-прежнему отливало оттенками расплавленной стали.

Я включил планшет и сразу наткнулся на описание Языка Охотников. Алфавит, специальные термины, знаки-понятия. Здесь мои познания не имели пробелов, поэтому я, не читая, сменил несколько десятков страниц. Дальше одна из глав называлась «Нейроконтроль в линии „ГАДЖ”». С этим аспектом глубинной работы я был знаком слабо, поэтому решил задержаться.

Минуты потекли незаметно, солнце давно село, но яркие прожектора не позволяли определить время по звездам. В конце концов я настолько увлекся, что вообще перестал замечать окружающее. Глава давала не только теорию, но и методики психотренинга для управления нервной системой скафандра. Затем я освежил в памяти еще несколько глав, но прошедший день так меня вымотал, что информация усваивалась неохотно.

«Утро вечера мудренее», – подумал я и, выключив планшет, оставил его на броне.

Хотелось расслабиться, увидеть звезды. Тишину нарушал лишь рокот корабельных машин, шипение воды за бортом и вскрики буев-ревунов.

Тень обнаружилась невдалеке от амфибии, между надстройкой и ограждением борта. Отсюда звезды были видны замечательно, но пространством владели не только они – к ним примешивались красные и белые огни маяков, буев и небольшого прибрежного городка. Плеск за бортом казался таинственным, навевая мысли о доисторических чудищах, сохранившихся в океане до наших дней.

Постепенно я привык к темноте и решил добраться вдоль надстройки до носа. Мне хотелось выяснить, можно ли смотреть оттуда вперед. Казалось заманчивым стоять на носу и глядеть, как форштевень режет черные волны. Вскоре выяснилось, что пройти вдоль борта на нос проще простого – преодолев пару коротких трапов, я выбрался на свободное пространство перед ходовой рубкой. В темноте двигаться было непросто, поскольку из палубы торчали балки, лебедки, кнехты и прочие металлические приспособления, так и норовящие подвернуться под ногу. В результате почти каждый мой шаг сопровождался стуком и руганью сквозь зубы.

Каково же было мое удивление, когда совершенно внезапно в двух шагах от себя я разглядел охотника, сидевшего на кожухе носовой лебедки. То, что это был охотник, а не кто-нибудь из команды, не вызывало сомнений – на нем была форма, которую нельзя спутать ни с какой другой. Это мог быть только водитель амфибии. Но то, что он никак не реагировал на мое присутствие, сильно меня озадачило – с такого расстояния можно было различить не только шаги, но и мое сопение.

Я замер. Надо же было попасть в такую дурацкую ситуацию!

Не оборачиваясь, водитель поднялся с кожуха и остановился на самом носу корабля. Когда он обернулся, я рот раскрыл от удивления – передо мной был не парень, а девушка. Молодая и очень красивая.

Несколько секунд я так и простоял с раскрытым ртом.

Его можно было бы и закрыть, но я с невообразимым удивлением узнал эту девушку, хотя не видел ее шесть лет, с тех пор, как опустел скалистый остров, расположенный в море недалеко от нашего берега.

«Рома?» – спросила она на Языке Охотников.

«Привет! – осторожно показал я знаками. – Не ожидал тебя здесь увидеть».

Самое ужасное заключалось в том, что охотница мое имя помнила, а я ее позабыл. А может, и не знал никогда, потому что все и всегда называли ее Молчуньей. Она от рождения была глухонемой.

«А я тебя сразу узнала, как только увидела из кабины. Но мне не хотелось, чтобы Огурец понял, что мы с тобой знакомы».

«Почему?»

«Среди охотников не поощряются дружеские отношения между салагами и „дедами”».

Ее ответ поставил меня в тупик. В детстве мы не были особенно дружны, поскольку не могли нормально общаться. А тут получалось, что Молчунья сама предлагает мне дружбу, несмотря на разницу в выслуге. Я вспомнил, как она пыталась всех нас выучить языку жестов, но никто, кроме Леськи, так его и не осилил.

И тут до меня дошло. Быть немой среди обычных людей ничуть не легче, чем салагой среди «стариков»! У нее как не было друзей, так и нет, а тут какой-никакой, а все же старый знакомый. К тому же она могла быть уверена, что хорошее отношение «старика» не отвергнет ни один из салаг. И была совершенно права.

«Я дико рад тебя видеть, – сказал я, почти не кривя душой. – После твоего отъезда у нас в городке столько всего изменилось!»

Мы уселись на кожух лебедки и принялись размахивать руками, делясь впечатлениями в полной тишине. Она рассказала о внезапной смерти отца, о том, с каким трудом поступала в учебку охотников. В глубинный состав путь ей закрыли сразу, но пренебречь ее умениями механика и водителя не смогли. И, конечно, боевое прошлое отца тоже было принято во внимание. Оказалось, что она охотится уже два года после учебки.

Я рассказал ей о жизни нашего городка после ее отъезда. О сближении Милки с Лукичом, о том, как Ритка узнала, что ее мать не родная, о том выборе, который мне пришлось сделать между океаном и Леськой. Последнее заинтересовало Молчунью больше всего, и она выяснила все подробности наших с Леськой любовных проб и ошибок. Рассказывая об этом, я ощутил невероятное облегчение, словно освободился от тяжкого груза.

«Жалеешь?» – спросила она прямо.

«Первый год в учебке заливал слезами подушку, – признался я. – Потом как-то привык».

«А почему Леська не стала поступать в учебку? Через несколько лет могли бы охотиться вместе».

«Она поняла, что в океане ей нравится не охота, а сам океан. Так она мне объяснила. Потом увлеклась морской биологией. Мама сказала, что она поступила на работу в исследовательский институт».

«У каждого свой путь, – жестами показала Молчунья. – Знаешь, что в таких случаях говорят охотники?»

«Не бери тяжелого в руки, а дурного в голову», – похвастался я своими познаниями.

«Вот именно. Если захочешь поболтать, я всегда рядом. Только Огурцу и Рипли о наших отношениях лучше не знать. Да и твоему чистюле тоже».

«Заметано!» – пообещал я.

«Кем тебя Огурец взял в команду?»

«Приказал учиться на снайпера. Дал сутки на подготовку к сдаче допуска до тысячи метров».

«Там экзамен не столько на знание, сколько на сообразительность и внимательность».

«Это как?» – насторожился я.

«Все зависит от ситуации, но есть несколько общих правил, как не поддаться на провокацию».

Я наклонился вперед и принялся внимательно следить за ее жестами, повествующими о предстоящем экзамене. Молчунья сообщала важные вещи, но я помимо воли несколько раз соскальзывал взглядом с ее рук на талию и бедра, прикрытые выправленной рубашкой.

В учебке я часто думал о женщинах, но одно дело фантазии, и совсем другое – женщина на расстоянии вытянутой руки. Больше всего меня возбуждала в Молчунье физическая ущербность. Казалось, что немая, пусть и старослужащая, может быть доступней здоровой девушки. Да и где эти здоровые девушки? Рипли не в счет, ее я не мог представить сексуальной партнершей в силу огромной разницы в возрасте. Другое дело Молчунья, она лишь года на два старше меня. Я решил обдумать это позднее и с трудом взял себя в руки, переключив внимание на детали завтрашнего испытания.

После всех объяснений Молчунья велела мне возвращаться в амфибию. Она полагала, что вместе нас видеть не должны, так что дальнейшие встречи должны были происходить только по ее инициативе. Я был не в том положении, чтобы спорить.

Комиссия Макамоты

Проснулся я от веселого крика Рипли:

– Подъем, лежебоки! – Она распахнула погрузочный люк, впустив в отсек свежий ветер. – Охотники встают вместе с солнцем! Форма «голый торс», строиться на палубе!

– Умыться хоть можно? – сонно спросил Пас, протирая глаза.

– Водные процедуры после зарядки!

Мы стянули с себя рубашки и выбрались на прохладный утренний воздух. Восход полыхал над кормой «Красотки», но до знойного полдня было еще далеко.

– Места мало, – сообщила Рипли, когда мы с Пасом изобразили шеренгу. – Но ничего. Сотни кругов по палубе вокруг «Ксюши» будет достаточно. Бегом марш!

Она первая рванула вдоль борта, и нам ничего не оставалось, как следовать за ней. Вскоре мы согрелись, а еще через несколько минут с нас уже пот катил градом. Рипли же никаких признаков усталости не выказывала, она была похожа на олениху, рвущуюся через дебри навстречу ветру – плечи расслаблены, грудь колесом, ноги мелькают размеренно и ритмично. В движении она выглядела великолепно, ничего не скажешь.

Кругов через шестьдесят я начал сдавать. Пасу было совсем худо, он ковылял, а не бежал, подгоняемый насмешками Рипли.

– Зачем акустику бегать? – прохрипел он, окончательно теряя силы.

– Ты еще не акустик, – отрезала бывшая кухарка и ускорила темп.

На восьмидесятом круге она позволила нам отдохнуть. Мы хотели рухнуть на палубу, но она чуть ли не пинками подняла нас и погнала скорым шагом.

– Отдых должен быть активным, салаги! Сели, продышались. А теперь прыжки охотника!

Команда, известная нам с учебки, означала следующее: следовало присесть на корточки, закинуть руки за голову и передвигаться короткими прыжками. Уже через два десятка таких скачков в глазах у меня потемнело. Пас не выдержал и рухнул на палубу.

– Встать! – нависла над ним Рипли. – За борт сброшу и скажу, что сам упал! – Она схватила его за руку и рывком поставила на ноги. – Шагом!

Это было ни с чем не сравнимое блаженство – просто идти. Но длилось оно не долго.

– Гусиный шаг!

Это означало еще одну пытку. Садишься на корточки и так, вприсядку, ходишь, обязательно касаясь коленями палубы. Руки за головой.

Я никак не мог понять, зачем нужны эти садистские упражнения. Однако Рипли не отлынивала и делала их вместе с нами. Ее разминка, похоже, забавляла, а не тяготила. Под конец она нам устроила пятьдесят отжиманий на кулаках, не ограничивая времени выполнения.

Наконец пытка кончилась.

– Для первого раза достаточно, – кивнула начальница. – Постепенно нагрузки будем увеличивать. Тебя, Чистюля, это касается до сдачи допуска на работу акустиком. Так что в твоих интересах быстрее впитывать знания. А для тебя, Копуха, после сдачи допуска все только начнется. Глубинник должен быть сильным, как кашалот, быстрым, как мурена, и выносливым, как касатка. Всё! В умывальник!

Похоже, она дала нам новые прозвища. Как Рипли могла догадаться, что меня в детстве дразнили копухой? Или Молчунья ей рассказала? Если так, то это предательство. А вот Пасу новое прозвище подходило как нельзя кстати. Хотя он на него тоже обиделся.

– Не называй меня Чистюлей, – попросил он в умывальнике.

– Заметано. Если ты не будешь называть меня Копухой.

– Ладно, – заканчивая умываться, ответил Пас.

На палубе нас встретил Жаб с металлической банкой в руке.

– Готов к экзамену? – без предисловий спросил он меня.

– Так точно! – ответил я, вспомнив ночной инструктаж Молчуньи.

– Тогда на броню. Живо! Будем ставить «пиявку».

У меня сердце замерло. Я знал, что без катетера глубинником не стать, однако не был. готов к такому быстрому повороту событий. Но я сам выбрал свой путь, пришлось лезть на крышу амфибии. Взводный взобрался следом и открыл контейнер с вылупившимся катетером.

– Ложись!

Мне пришлось выполнить приказание. Я вздрогнул, когда на голую кожу упали капли «рассола».

– Не дергайся.

Жаб опустил мне на спину катетер, и тот пополз по моей пояснице, отыскивая нужный сосуд. Добравшись до места, искусственный паразит принялся смазывать кожу антисептической обезболивающей слюной. Вскоре этот участок онемел, но я не перестал ощущать его полностью. Так что укус хоть и не был болезненным, но и приятным назвать его было сложно. Катетер вгрызался все глубже и глубже, пока не достиг сосуда. Тогда он замер, развернул устьице для аппаратного клапана и принял рабочее положение. Теперь нам с ним жить много лет, пока он не состарится и не придет срок менять его на новый.

– Как себя чувствуешь? – спросил Жаб.

– Нормально.

– Немного поболит. После обеда отек должен сойти, тогда можно будет сдавать экзамен на погружение. Всё, спускайся к Рипли, она скажет, что делать.

Во всем происходящем ощущалась некая поспешность, словно еще со вчерашнего дня начальство готовило какую-то важную операцию, но не сочло нужным заранее сообщить нам детали. Еще больше меня удивило, что в отсеке Рипли начала расспрашивать меня и Паса о тактико-технических данных легкого гарпунного карабина «ЛКМГ-18». Раньше такой инструктаж мы проходили перед учебными стрельбами.

– Прицельная дальность? – этот вопрос был адресован Пасу.

– В воде до шестисот метров, в воздухе до тысячи двухсот.

– Длина гарпуна? – Она повернулась ко мне.

– Восемнадцать сантиметров.

– Способ стабилизации?

– В воде кавитация, в воздухе – выдвижные стабилизаторы, – ответил Пас.

– Снаряженный вес?

– Три килограмма восемьсот граммов. – Характеристики этого оружия я знал назубок.

– Годится, – похвалила нас Рипли. – Приводите себя в порядок, и через пять минут строиться на броне. Будем вооружаться.

Я чуть не подпрыгнул от радости, хотя спина опухла и начала побаливать.

– Покажи, – придвинулся ко мне Пас.

Я приподнял рубашку, позволив ему поглядеть на катетер.

– Ужас, – прокомментировал приятель. – Хорошо, что акустики не погружаются.

– А я всю жизнь мечтал. Подумаешь, пиявка в спине! Разве это плата за глубинный паек и возможность совершать подвиги? – Мой тон был шутливым, но на самом деле именно так я и думал.

Одевшись, я нацепил на пояс кинжал и первым полез на броню. Рипли дожидалась нас, пристроив у ног три карабина.

– Значит, так, – оглядела она нас с головы до ног. – Оружие не учебное, поэтому всякое баловство буду пресекать в зародыше. Но если я или Огурец дадим команду стрелять, не вздумайте обосраться. А теперь слушайте боевую задачу. – Она пристально посмотрела в глаза сначала мне, затем Пасу. – Мне необходимо пройти медицинское переосвидетельствование для сдачи сверхглубинного допуска. Но медик, который должен был проводить комиссию, сейчас работает на территории Северо-Африканского альянса. Страна, мягко говоря, не очень дружественно настроенная к белым, а в связи с эпидемией холеры страсти накалились еще сильнее. Короче, не спать, слушать команды, с брони не слезать, оружие держать наготове. По боевому протоколу рубашки разрешаю выправить, две верхние пуговицы расстегнуть, рукава закатать до локтя. – Она задумалась, затем добавила: – А без протокола – ведите себя как бывалые охотники. Куста с Крабом помните? Скопируйте их манеру. Местные не должны знать, что команда у нас состоит из салаг и женщин. Понятно?

– Так точно! – с воодушевлением ответил я.

– Ошибка, – вздохнула Рипли. – Бывалые охотники по уставу отвечают только в бою. Понятно?

– Понятно, – я позволил себе улыбнуться.

– Вооружайтесь. – Кроме заряженных карабинов, она выдала нам гарнитуры для связи и смешные панамы темно-синего цвета. – Я буду командовать из отсека, чтобы арабы не видели женщину на броне. Панамы надеть и не снимать. Здесь Африка, а с ней шутки в сторону.

Через минуту «Красотка» остановила машины и сбросила ход. Над амфибией нависла стрела погрузочного крана. Мы с Пасом закрепили крючья в проушинах, вернулись на крышу и крепче ухватились за леера. Броневик оторвался от палубы, скользнул над бортом и опустился в море, закачавшись на невысоких волнах.

– Не спать, Копуха! – услышал я в наушниках голос Жаба. – Или я за вас буду стропы отсоединять?

По боевому регламенту оружие из рук выпускать нельзя, поэтому мы закинули ремни карабинов на плечи и спустились по скобам к проушинам. Отцепив тросы, мы вернулись на крышу.

– Стропы отцеплены! – доложил я в микрофон гарнитуры.

– Принял, – ответил Жаб. – С «Красотки» глаз не спускать! Если увидите на борту хоть что-то похожее на оружие, стреляйте немедленно.

От такой команды я несколько обалдел. Во-первых, откуда на борту торговца оружие, а во-вторых, как можно было зафрахтовать корабль, с которого по охотникам могут открыть огонь? Теперь я уже не сомневался, что «Красотка» принадлежит контрабандистам.

– Что я тебе говорил? – сквозь зубы процедил Пас, словно прочтя мои мысли.

Но в данный момент меня больше волновало то, что у борта контейнеровоза начала собираться команда. Мне пришлось встать на одно колено и навести карабин на них, чтобы не пропустить возможную атаку. Я впервые целился в людей из заряженного оружия. В учебке нам категорически запрещали это делать, и я не был уверен, смогу ли нажать на спуск даже в случае явной угрозы. Скосив глаза, я заметил, что Пас тоже неотрывно смотрит в прицел.

Водитель запустил двигатель, и амфибия начала набирать ход. В координатной сетке прицела борт корабля удалялся слишком медленно, я отчетливо видел хмурые лица моряков, провожающих нас недобрыми взглядами. Пас водил стволом карабина из стороны в сторону, видимо, отслеживая нежелательные перемещения на надстройках.

– Удаление тысяча триста, – наконец сказал он, опуская оружие. – Теперь по нам если стрелять, то только из пушки.

По бортам амфибии бурунами вскипала вода. Распахнулся люк командирской кабины, и через него вылез Жаб, держа в руке увесистый глубинный контейнер. Цифровая маркировка на крышке гласила, что внутри находится малая автономная торпеда «МАТ-26» в личиночной стадии развития. Предназначена эта тварь для поражения техники на сверхмалых глубинах.

Жаб пробежал пальцами по сенсорам программатора, задавая параметры цели, поднял контейнер над головой и швырнул его в воду. Я знал, что на глубине десяти метров контейнер раскроется, выпуская личинку на откорм и формирование. Уже через три-четыре часа торпеда наберет шесть килограммов нитрожира и будет готова к поражению обшивки легкого судна. Через сутки вес боевой части составит расчетные двадцать шесть килограммов.

Я понял, что торпеда предназначалась «Красотке», но не знал, как на это реагировать. Пас молчал. Я тоже решил не лезть не в свое дело. Взводный же вел себя так, словно ничего особенного не происходит. Выпуская на волю столь опасную тварь, он нервничал меньше, чем когда мы покидали его кабинет в учебке. Я понял, что страх, который он наводил на курсантов, имел под собой веские основания.

Жаб спустился в кабину, захлопнув за собой люк.

– Хитрый черт, – фыркнул Пас.

– Ты о чем?

– Жаб бросил контейнер, зная, что капитан наблюдает за нами в бинокль. Если «Красотка» уйдет без нас, торпеда догонит ее и утопит. Неплохая гарантия выполнения оплаченного фрахта.

– Похоже, у нашего командира на все есть такие гарантии, – поежившись, сказал я.

– Трудно придумать более прочные узы для сплочения команды, чем инстинкт самосохранения.

Амфибия набрала ход, устремившись к невидимому за горизонтом берегу. Я вспомнил Молчунью и понял, чем Жаб ее зацепил. Немой очень трудно жить среди обычных людей. Особенно среди здоровых охотников.

Через полтора часа мы достигли берега. Амфибия выползла на сушу, изливая из подвески потоки воды. За два года в учебке я привык к крымскому солнцу, но здесь, на северном побережье Африки, оно жгло гораздо сильнее. Если бы не тень от панамы, с лица наверняка начала бы слезать кожа.

– Как вы там? – спросила по связи Рипли.

– Норма, – ответил я.

Двигатель взревел, вытягивая броневик наверх по довольно крутому склону. Я закрыл глаза, чтобы через несколько секунд открыть их и увидеть настоящую Африку. Страну, о которой мои друзья, не считая Молчуньи, знали только по книгам и фильмам. Жаркий воздух веял в лицо, солнце палило, прокаливая броню.

Нас крепко качнуло, и я открыл глаза, хватаясь за леер. Перед моим взором простиралась пустыня – самая настоящая, как в кино. Песчаная, с барханами и редкими кустами каких-то колючек.

«Не ходите, дети, в Африку гулять» – вспомнилась фраза из детской книжки.

Но я уже не был ребенком – моя рука сжимала грозное оружие для подводной охоты, подо мной была броня, способная выдержать прямое попадание сотни орудийных снарядов.

– Мы в Африке! – повернулся я к Пасу, не в силах сдерживаться.

– Прикольно, – скупо кивнул он, но я видел, что он тоже впечатлен.

Пустыня оказалась не столь дикой, как представлялось вначале. Минут через двадцать амфибия выбралась на присыпанную песком бетонку, привстала на амортизаторах и прибавила ходу.

– Копуха! – раздался у меня в наушниках голос Рипли.

– На связи, – ответил я, вздохнув от неизбежности дурацкого прозвища.

– На карте в трех километрах по ходу жилье. И водородная станция. Будьте бдительны. Нам надо остановиться и пополнить запас горючего. На провокации не поддавайтесь, но сохраняйте готовность. Рукава закатали? Рубашки выправили? Воротники расстегнули?

– Да, – ответил я не по уставу, входя в роль бывалого охотника.

Вскоре амфибия начала сбавлять ход. Из-за бархана показались несколько приземистых домиков с незастекленными окнами, водородная станция и ржавая ремонтная эстакада. На одну из ее опор вдохновенно мочилась огромная лохматая псина.

– Смотри, верблюд! – показал Пас через дорогу.

Действительно, возле глухого забора одного из домишек стоял двугорбый верблюд. Взгляд у него был не кроткий, как у большинства травоядных, а надменно-задиристый.

Заслышав мотор амфибии, из здания станции вышел араб в белом халате. Его лицо по самые глаза закрывала ткань, отчего вид у него был самый что ни на есть бандитский. Впечатление усиливало длинное ружье неизвестной мне марки, которое он нес на плече.

– Салаги, не спать! – раздался в наушниках голос Жаба.

Из густой тени за домиком шагнули еще два араба с ружьями. Один из них поднес ко рту старинную рацию и принялся что-то бубнить в микрофон. Тут же открылась левая полость в крыше амфибии, из которой с характерным воем выдвинулся тяжелый станковый пулемет «КСП-45», оснащенный устройством для захвата цели. Другая крышка открыла нам доступ в десантный отсек.

– Это на всякий случай, – сказала Рипли, махнув мне рукой. – Пока бой не начнется, они должны видеть вас на броне, мол, вы ничего не боитесь. Ничто так не отрезвляет гражданских, как вид вооруженных охотников.

Амфибия медленно подкатилась к заправочной колонке и замерла, размеренно урча двигателем. На ярком солнце тени казались лужицами разлитой смолы. Лязгнула дверь командирской кабины, и Жаб, держась за поручень, замер на подножке.

– Ассалям алейкум! – поздоровался он.

– Алейкум ассалям, – хмуро ответил заправщик.

Привод пулемета подвывал, стволы шевелились, словно живые, держа под прицелом двоих вооруженных арабов. Взводный принялся быстро говорить по-арабски. Заправщик кивнул и потянул от колонки шланг со штуцером. Я старался не упускать командира из поля зрения, а Пас из-под панамы зыркал по сторонам.

– Не расслабляйтесь, – раздался в наушниках голос Рипли. – Подобные заправки существуют здесь в основном в качестве ловушек для путешественников. Особенно следите за домами, оттуда можно пустить ракету. Амфибия охотников, даже подбитая, стоит не меньше, чем средний городишко в этих краях.

В подтверждение ее слов за бетонкой я заметил остов шестиместного гусеничного «Круизера». С машины сняли все, что было можно. О судьбе пассажиров думать не хотелось, поскольку если их и не расстреляли на месте, то им пришлось проделать путь до города пешим ходом.

– Здесь что, нет полиции? – спросил Пас в микрофон.

– Есть, – ответила начальница. – В городах. А на периферии почти все живут по шариатским законам.

– Барракуда! – снова подал голос Пас.

Я повернулся и увидел десятерых всадников на верблюдах, скачущих по краю бетонки.

– Рипли! – сказал я в микрофон. – У нас нет еще одного пулемета? Сзади десять всадников, трое с ракетными ружьями.

– Огурец! – вышла в эфир начальница. – Со стороны севера опасная цель.

– Принял.

Разверзлась правая полость амфибии, и второй пулемет выскочил из нее, словно чертик из табакерки. Всадников такая расстановка сил не устроила, они придержали верблюдов, оставаясь на значительном удалении. Один поднес к глазам маломощный бинокль. Колонка урчала возле борта, заполняя баки амфибии водородом и кислородом.

– Кхаласс! – выкрикнул Жаб.

Араб послушно остановил колонку. Меня интересовало, станет взводный платить за топливо или нет. Несмотря на прикрытие скорострельных «КСП-45», я тяготился численным превосходством противника. К тому же мы могли видеть не всех. Да и ракетные ружья в умелых руках могли составить неплохой противовес пулеметам. Не сказать, что я струсил, но начинать стычку из-за неоплаченного водорода казалось мне опрометчивым. К моему облегчению, Жаб протянул заправщику деньги. Тот благодарно кивнул и сказал:

– Шукран. Фи аман Алла.

Кажется, это обозначало «езжайте с Богом». Но я испугался, только теперь поняв, что все мы были на волосок от кровопролитной стычки. Я, или Пас, или кто-то другой из команды могли быть ранены или убиты на чужой земле, и я даже не знал, по какому обычаю нас похоронили бы. Несмотря на жгучий зной, у меня мороз пробежал по коже. Лицо Паса скрывала тень от панамы, так что непонятно было, о чем он думает. Но лично меня ужаснуло, как Жаб мог углубиться во враждебную территорию такими малыми силами, ведь, начнись драка, нам и помощи ждать неоткуда.

Амфибия тронулась с места и покатилась к выезду на бетонку. Я с облегчением выдохнул, отложил карабин и вытер вспотевшие ладони о брюки.

– Проскочили, – шепнул Пас.

Всадники не двигались, провожая нас хмурыми взглядами. Вдруг один из них ни с того ни с сего вскинул ружье.

– Рипли! – выкрикнул я, не помня себя от страха. – В нас прицелились!

– В отсек! – скомандовала она.

Но мы не успели. Видимо, всадники лишь выполняли отвлекающий маневр, поскольку первая ракета ударила «Ксению» не с их стороны, а с крыши ближайшего дома. Ударной волной меня сшибло с брони на бетон и оглушило так, что я перестал понимать, что кричат наушники гарнитуры. Сверху на меня посыпались детали развороченного пулемета и горящие куски эластида.

От ужаса неминуемой смерти мой разум сжался в комок, самоустранился от управления телом. Зато рефлексы, наработанные во время тренировок в учебке, проснулись сами собой. Оглушенный, ослепший от вспышки, я перекатился под брюхо амфибии и только там понял, что карабин перед попаданием ракеты я положил на броню. Где он находится, я не имел ни малейшего понятия.

Вторая ракета попала в корму. Броневик вздрогнул на амортизаторах, воздух заволокло вонючим тротиловым дымом. Когда копоть осела, я разглядел возле себя Паса.

– Держи! – крикнул он, протягивая мой карабин.

– Огонь! – ревели наушники голосом Жаба.

Я прижался к внутренней стороне колеса и взял на прицел группу всадников. Один из них целился в нас, другой вставлял ракету в ружье. В сетке прицела они выглядели как персонажи теста на симуляторе. Яркое солнце отбрасывало контрастные тени, усиливая впечатление нереальности происходящего.

В общем, когда я вжал приклад карабина в плечо, у меня не было ощущения, что сейчас придется стрелять по людям. Я просто поймал в координатную сетку одного из всадников и выжал спуск. Араб покачнулся в седле, выронил ружье и рухнул на бетон, испугав остальных верблюдов. Тут же заговорил карабин Паса, с лязгом досылая в ствол сверкающие гарпуны после каждого выстрела. Попадал он в основном по животным, вызвав среди всадников замешательство. Мне понравилась столь легкая победа, и я начал по одному выцеливать спешившихся противников. К стрельбе у меня действительно были способности – после каждого толчка прикладом в плечо один из арабов падал, некоторое время еще продолжая дергаться на бетоне. Но эти конвульсии не испугали меня, а, наоборот, раззадорили.

В колесо рядом с Пасом ударила третья ракета, пущенная с крыши дома. И в ту же секунду заговорил оставшийся «КСП-45». Его выстрелы слились в сплошной оглушительный рев, на бетон потоком хлынули стреляные гильзы. Я не был уверен, но скорее всего им управляла Молчунья.

Первая очередь слизнула с бетона оставшихся всадников, вторая ударила в дом, укоротив забор и сметя половину крыши. Стоявший у стены верблюд разлетелся кровавыми клочьями метров на двадцать вокруг. Когда пулемет смолк, я с ужасом увидел несколько ракетных следов, устремившихся к нам с крыши почти каждого дома. Я сжался в комок и закрыл уши руками. Но долбануло все равно так, что у меня чуть кишки изо рта не вылетели. Пара ракет была нацелена под днище, от них нам досталось больше всего. Когда дым рассеялся, я увидел свой карабин на самом краю бетонки, а из левой кисти Паса толчками хлестала кровь. Тут же вновь загрохотал пулемет, делая бессмысленными любые попытки хоть что-то сказать.

«Ранило только в руку?» – спросил я на Языке Охотников.

«Кажется, да», – ответил акустик.

Обожженный ракетными взрывами бетон скрылся под слоем кувыркающихся пулеметных гильз.

– Пас ранен! – выкрикнул я в микрофон.

Через десяток секунд под днище влезла Рипли с карабином и медицинским пакетом. Она начала перевязывать Паса, а я схватил его карабин и принялся лупить во все, что двигалось. Гарпуны, разогнанные до полутора километров в секунду, навылет прошибали не только тела, но и глинобитные стены.

«Надо перебираться в отсек! – жестами показала начальница. – Оттуда мы им дадим жару! Давай, Копуха, ты первый. Потом прикроешь нас через амбразуру».

Я выполз из-под днища и хотел уже ухватиться за лесенку, но Молчунья перевела огонь на водородную станцию. Пробитые газовые колонки зашипели под диким давлением и взорвались, отбросив меня к обочине. Очухавшись, я увидел такое, от чего волосы на руках стали дыбом. Над домами парил в воздухе легкий «Силуэт-Вертикаль» с кумулятивными ракетометами среднего класса.

Словно в замедленной съемке я увидел, как первые снаряды прошили броню «Ксении», заливая десантный отсек огнем, как из кабины выпрыгнули Молчунья и Жаб с горящим рукавом рубашки. Кумулятивные ракеты пробивали только первый слой брони, так что единственным спасением казалось снова забраться под днище. Я рванул туда, сгрудившись вместе с остальными на спасительном островке в океане огня. Рипли вжалась в бетон, Молчунья скорчилась, обняв ее, Жаб распластался рядом. Я отбросил карабин, рухнул между ними и закричал, не помня себя от ужаса:

– Мамочка, я не хочу умирать!!!

И вдруг все стихло. Не просто прекратилась стрельба, а наступила оглушительная, ватная тишина. Жаб поднял голову. Взгляд у него был такой, словно ему привиделось нечто невероятное.

«Неужели подоспела помощь из города?» – мелькнула у меня мысль.

Но все оказалось еще более невероятным. На бетонке возле амфибии в полный рост стоял Пас с поднятым к плечу карабином. А гравилет рухнул на дома, вспыхнул и почти беззвучно взорвался.

– Боги морские! – одними губами шепнула Рипли. – Чистюля?

Только теперь я заметил, что Пас стоит в луже крови – взрывавшиеся вокруг него ракеты посекли ему ноги осколками. Но он словно не замечал этого. Спокойно повесил карабин на плечо и поднялся по лесенке в десантный отсек.

«Молчунья, за руль! – приказал Жаб на Языке Охотников. – Рипли и Копуха – в отсек!»

Я вылез из-под днища и увидел человек двадцать арабов, опустивших оружие в немом удивлении. Воодушевленный такой реакцией, я поднял свой карабин, закинул его на плечо и поднялся в отсек. Никто из противников и не думал по нам стрелять, хотя последний пулемет бессильно обвис на турели, пробитый кумулятивной ракетой.

В отсеке висели густые клубы дыма, пол и стены заливала противопожарная пена. Через многочисленные дыры в броне врывались лучи солнца. Амфибия взревела и тронулась, факел пылающей водородной станции быстро скрылся за барханами позади. Меня словно парализовало, я все видел, все понимал, но не мог ни шевелиться, ни говорить. Рипли, вытащив из ниши в стене чемодан медицинского модуля, спешно орудовала инъектором, обкалывая обезболивающим ноги Паса. Он сидел, как и я, похожий на восковую куклу.

Закончив инъекции, начальница стянула с Паса ботинки и достала из чемодана щипцы и зажимы, с помощью которых один за другим начала вынимать мелкие осколки. Пас не двигался. Кровь из его голеней сочилась так, словно на них места живого не было. Наконец Рипли закончила с осколками и наложила бинты.

– Как ты? – спросила она.

– Хуже еще не бывало, – скривился Пас. – Но, кажется, я напугал этих арабов.

– Напугал? – нервно рассмеялась начальница. – Это ты называешь напугал? Да они так обосрались, что до конца жизни будут икать при одном упоминании об охотниках! И детям завещают не связываться! Это же надо было додуматься – под шквальным огнем выйти из-под брони и завалить гравилет из легкого карабина!

– Я испугался, что нас всех убьют, если его не сбить, – Пас виновато опустил глаза.

– Испугался! – хихикнула Рипли. – Погляди на него, Копуха, он испугался!

Я не выдержал и тоже сорвался на истерический смех.

Через час в амбразуре показался довольно большой город. Без ажурных небоскребов он выглядел приземленным и грузным и вызывал тягостное впечатление. Щелкнул динамик внутренней связи.

– Я связался с базой и доложил о перестрелке, – сообщил Жаб. – Но они сейчас не имеют возможности выслать гравилеты и сровнять гадючник с песком. Или не хотят тратить топливо на уродов. Не имеет значения. Главное, что Макамота готов нас принять. Но есть одна проблема. Чистюля сможет стоять на ногах?

– Пока действует наркоз, – нахмурилась Рипли. – Что там еще случилось?

– Родичи холерных обложили медицинский центр. Охрана справляется, но нам придется пройти через толпу. Сначала на входе, затем на выходе. Штаб запретил переть на людей броневиком.

– Барракуда! – зло выругалась начальница. – Кто бы знал, как я этого не люблю!

– Для салаг поясню суть проблемы. В этих местах женщинам без чадры появляться на улицах запрещено. Но мы должны доставить Рипли в медкабинет, где стоит программатор.

– Может, лучше купить чадру? – осторожно спросил Пас.

– И надеть на твою бестолковую голову! – вспылила Рипли.

– Ты, молодой, говори, да не заговаривайся, – прошипел Жаб. – В моей команде все охотники, даже вы, салаги. Так что если речь пойдет о чадре, то наденут ее все, включая меня. Доступно?

Мы въехали в город. Амфибия медленно пробиралась по узким улочкам, прокаленным солнцем. Большинство домов выглядело обветшалыми, некоторые совсем развалились. Под треснувшими стенами ветер гнал змеистые струйки песка. И это была столица, самый густонаселенный район! По курящим кальяны арабам Десятилетняя эпидемия ударила крепче всего. Оставшиеся одичали, озлобились, сбились в кучу и стали выживать по своим средневековым законам. Менее чем миллионное население столицы еще как-то держалось цивилизации, но поселки возле заправочных станций превратились в мелкие бандитские государства, живущие грабежом и разбоем.

Из теней нас иногда провожали ненавидящие взгляды вооруженных мужчин.

– В медресе им говорят, что эпидемию на арабов наслали европейцы, – пояснила Рипли.

– Что же здесь делает Макамота?

– Лечит их от холеры, – пожала плечами Рипли. – Они с Жабом чем-то похожи. Только один сдвинулся на охоте, а другой – на помощи всему человечеству. И то и другое одинаково опасно для окружающих.

Пас невнятно ругнулся себе под нос.

– Не развращай мне салаг! – рявкнул Жаб. – Можно подумать, ты ни на чем не сдвинулась!

Амфибия медленно выкатилась на заполненную толпой площадь, в центре которой тянулась к небу огромная мечеть с башнями по углам стен.

– Плохо, что у нас нет гравилета, – вздохнула Рипли. – Можно было бы сесть на площадке внутри медицинского центра.

– Я бы сказал иначе, – фыркнул взводный. – Хорошо, что у нас есть броневик.

Народ расступался перед «Ксенией» неохотно. По большей части это были мужчины, некоторые с оружием, но попадались и дети, пару раз я заметил фигуры в чадре. По краю площади маячили всадники на верблюдах с тяжелыми ракетными ружьями поперек седел.

В конце концов толпа перестала поддаваться, и амфибия замерла, заглушив мотор.

Над площадью прокатился голос Жаба, транслируемый мощными усилителями. Взводный говорил по-арабски.

– О чем он? – спросил я у Рипли.

– Просит разрешения проехать, говорит, что у нас на борту раненый.

Глядя на нашу изрешеченную машину, в это было нетрудно поверить, но особого сострадания мы у местных не вызвали. В броню ударил сначала один камень, затем другой.

– Кус эмык! – заорал кто-то у самого борта.

Рипли нахмурилась.

– Так, салаги, – ожил динамик внутренней связи. – Прикройте меня с брони!

Я подхватил карабин и, дрожа от напряжения, вскарабкался на крышу. Судя по индикатору, в кассете оставалось всего шесть гарпунов, слишком мало для серьезного боя. Зато Жаб вытащил из кабины многозарядный ракетомет с коллиматорным прицелом. От одного вида такого оружия мороз продирал по коже. Видимо, это возымело действие – толпа поутихла. Я припал на одно колено и уперся прикладом в броню. Сверкающий наконечник гарпуна торчал из ствола, красноречиво свидетельствуя о том, что оружие заряжено.

Жаб сделал несколько шагов к мечети, на его левой руке была тяжелая компьютерная перчатка, переводящая Язык Охотников в текст для Молчуньи. Толпа расступилась. Похоже, у местных уже был опыт столкновения с охотниками и они не хотели его повторять. Я наконец осознал, какую силу мы собой представляем. Это же надо! Впятером вступить в бой с превосходящим противником и победить! Если бы не гравилет, мы могли бы убить на заправке всех бандитов одного за другим.

Пожалуй, взводный понимал, что делает, когда собирался проехать от берега до столицы. И теперь тоже знал, что делать. Он медленно двигался в выбранном направлении, а вооруженные мужчины расступались перед ним.

На крышу амфибии выбрался Пас в незашнурованных говнодавах, из-под его брюк торчали окровавленные бинты. Заметив на броне двоих охотников с карабинами, толпа отхлынула, как вода от упавшей в море скалы.

– Не расслабляйтесь, – раздался в наушниках голос Жаба. – Это они женщину без чадры еще не заметили. Рипли! Не спать! Бери карабин и иди сюда.

Он сделал несколько жестов левой рукой. «Двигайся за нами. Если начнется стрельба, дави толпу без разбора».

Мне опять стало страшно.

Рипли, не надевая панамы, спустилась по лесенке и направилась к Жабу. Оружие она держала на плече. В сравнении с ней арабы казались коротышками, но по толпе вновь пробежала волна истерической злобы.

– Зубби фентизык! – орали одни.

– Уалла я меньяк! – плевались другие.

«Ксения» тронулась вслед за командиром и нашей начальницей. Кто-то снова запустил камнем, но не в них, а в броню – похоже, арабам хотелось хоть на чем-нибудь выместить бессильную ярость.

– Копуха, Чистюля, давайте к нам! – приказал Жаб. – А то здесь есть непонятливые!

Слезая по лесенке, я увидел, как взводный с размаху ударил стволом ракетомета под дых араба, протянувшего руки к Рипли.

«За нее поубиваю всех на фиг», – решил я, спеша на подмогу.

Меня догнал Пас, и мы вдвоем принялись расклинивать толпу, используя карабины как палки. Особенно резвых я припугивал торчащим из ствола гарпуном, а мирный, казалось бы, Пас заехал одному арабу прикладом в грудину. Толпа вновь отхлынула, и мы добрались до ворот.

Там нас поджидала охрана. Они электрошоковыми дубинками оттеснили слишком разгоряченных подальше, отворили решетку и пропустили нас внутрь. Под прикрытием засевших на стене пулеметчиков мы были в относительной безопасности, но хлынувший в кровь адреналин не давал мне успокоиться. Меня трясло едва не до стука зубов. Пас начал прихрамывать, видимо, действие наркоза проходило.

«Если что случится, – Жаб шевельнул пальцами левой руки, – вламывайся прямо в ворота, потом разберемся. И надень перчатку, чтобы я мог тебя слышать».

– Уже надела, – раздался в наушниках синтетический голос знакового интепретатора. – Не задерживайтесь слишком долго.

«Обещаю. Только перепрограммируем чипы Копухи и Рипли», – показал взводный, удерживая ракетомет одной рукой.

Внутренний двор был устелен сплошным покровом тюфяков и одеял из верблюжьей шерсти, на них лежали в основном дети и женщины. Вонь стояла ужасная. Пас скривился, видимо представив летающих в воздухе бактерий. Оказалось, что их он боится больше, чем кумулятивных ракет.

На ступенях мечети нас встретил невысокий узкоглазый человечек в зеленом халате.

– Привет, Макамота! – Рипли пришлось чуть ли не сесть на корточки, чтобы его обнять.

– Привета, привета! – улыбнулся доктор. – Очень рад тебя видеть! Рапана сейчас знаешь где? Очень в нехорошема месте Рапана. Будут его выгонять.

– Не станет больше срать мне на голову! – мстительно сощурился Жаб.

– Надо идти, – Макамота высвободился из объятий. – Я запишу тебе допуск, только надо тебя посмотреть. Чуть-чуть посмотреть, чтоб мне быть спокойно.

Рипли пожала плечами и первая вошла в здание. Внутри больных не было, и я очень обрадовался, когда почти вся вонь осталась снаружи. Мы добрались до кабинета, в котором между беговой дорожкой и велоэргометром громоздился программатор подкожных чипов. Макамота усадил Рипли в кресло и принялся ковыряться у нее в ушах сверкающими инструментами. Жаб поставил ракетомет на пол, мы остались стоять у двери. Пас отвернулся.

– Совсем хорошо, – бормотал доктор. – Можно до тысячи метров нырять.

– До скольки?! – багровея, спросил Жаб. – Я тебе, обезьяна узкоглазая, самому уши выверну! Мы с тобой о чем говорили?

– Мы по радио говорить, – спокойно ответил Макамота. – А по радио как передать?

– Тьфу! – взводный покачал головой. – Ты меня заикой сделаешь. На, возьми.

Он достал из кармана и протянул узкоглазому толстую пачку денег. Тот снова заглянул в ухо Рипли.

– Не хорошо я смотреть. До тысячи пятисот.

– Может, тебя убить прямо здесь? – Рипли оттолкнула доктора и поднялась с кресла.

– Это никак не порючится, – улыбнулся Макамота, доставая из-под халата скорострельный «блицтригг». – Еще денег дай. У тебя есть, знаю.

Жаб зло вытянул из другого кармана точно такую же пачку, разделил надвое и протянул половину доктору.

– Еще попросишь, я перед смертью дам команду водителю, чтобы он сровнял твое логово пулеметами. – Взводный поднял левую руку в перчатке.

– Хорошо! – доктор взял деньги и, не опуская «блицтригг», потянул Рипли к программатору.

Она вставила левую руку в массивный браслет и подождала, пока Макамота перепишет в подкожном чипе код ее допуска.

– Готова! – сообщил узкоглазый, размыкая браслет.

– Спасибо, – Рипли потерла запястье.

Жаб провел по ее руке браслетом хронометра, проверяя реальность проделанной работы.

– Норма, – улыбнулся он. – До четырех тысяч нам хватит. Обязательную программу можно считать законченной, но есть еще пожелание.

– Что надо? – заинтересовался Макамота.

– Вот этому до тысячи метров, – он показал на меня. – За оставшиеся деньги.

– Немного денег. Совсем немного.

– Больше у меня нет.

– Тогда надо его смотреть. А то вдруг он борьной? Меня тогда как Рапана.

Жаб взял мой карабин, а Макамота принялся прогонять меня через все тесты, включая беговую дорожку. Хоть в кабинете и работал климат-контроль, но меня все равно через пятнадцать минут бросило в пот.

– Хороший будет охотник, – покивал Макамота. – И катетер хорошо приживается. Давай деньги.

Жаб протянул ему оставшиеся купюры и дождался, когда мне перепрограммируют чип.

– Ну спасибо, дружище! – Жаб дружески похлопал доктора по плечу.

Я начал натягивать рубашку на мокрое тело и не сразу понял, что произошло. Просто мне под ноги грохнулся «блицтригг». Подняв глаза, я обнаружил Макамоту лежащим на полу с заломленными назад руками. На его спине сидел взводный и спокойно шарил в карманах его халата. Рипли целилась в голову доктора из гарпунного карабина.

– Зачем так? – прохрипел Макамота.

– Самого богатого нашел? – фыркнул Жаб, забирая обратно часть денег. – На сколько договаривались, столько и получишь. Шкуродер. В дерьмо вы превращаетесь в диких местах. Насмотритесь на арабов и давай бандитствовать. И кто? Потомок самураев! Копуха, разряди «блицтригг», там сбоку запор кассеты.

Я разрядил оружие, бросил его во врачебное кресло и взял свой карабин.

«У тебя все нормально?» – спросил взводный у нашей водительницы.

– Кондиционер еле справляется, – ответил в наушниках бесцветный синтетический голос. – А так ничего. Толпа успокоилась.

– Поднимайся, – качнула стволом Рипли. – Проводишь нас до амфибии.

Макамота поднялся, со вздохом отряхнул халат и покинул кабинет вместе с нами. Мне показалось, что его задело упоминание самураев.

– Нужен будет доктор, меня найди, – сказал он на прощанье. – Нехорошо я делать, извини.

– Заметано, – кивнул Жаб. – С арабами меньше общайся. Погоди, а зачем тебе деньги, от жадности или для дела?

– Жениться буду.

– На местной?

– Нет. Знаешь Марику Тусава из северной группы?

– Знаю. Отличный охотник. Хорошо будет, если она ребенка родит. Погоди.

Жаб дождался, пока охрана отгонит толпу от ворот, и скрылся в кабине броневика. Мы по очереди начали подниматься по лесенке. Перед тем как влезть в люк, я увидел Макамоту, прячущего под халат два увесистых золотых слитка.

– Тебе до таких глубин не добраться, а я себе еще подниму, – улыбнулся с подножки взводный. – Не забудь Марике привет передать.

Кровавая Капля

Амфибия разогналась по бетонке, оставив столицу далеко позади. Противопожарная пена, которой был залит отсек, подсыхала на жаре и опадала, превращаясь в снегоподобную массу. Несмотря на распахнутые люки, духота под броней казалась невыносимой – один из кумулятивных снарядов вывел из строя систему климат-контроля. Пас мучился больше нас, постанывая от боли в ногах. Его страдания в какой-то мере передались и мне, я тоже ощущал ноющую боль ниже колена.

Но думал я не только об этом. Судя по расположению пробоин в броне, один из снарядов должен был угодить в ящик у заднего борта. Попадание сорокамиллиметровой ракеты – серьезное дело. Не было бы пенных сугробов, мы могли бы увидеть не только развороченный ящик, но и остатки его содержимого. Я заметил, что Рипли тоже время от времени поглядывает в ту сторону.

– Рипли! – позвал Жаб по внутренней связи.

– Что?

– Я не хочу возвращаться по этой дороге.

– Боишься, что возле заправки бетонку уже заминировали?

– От них можно любой подлости ожидать. Как думаешь?

– Были бы пулеметы исправны, можно было бы рискнуть, – задумчиво ответила Рипли. – А так действительно стремно. Хотя объезжать поселок по целинной пустыне тоже мало приятного. С другой стороны, у «Ксюши» отличная проходимость, и водила у тебя первоклассный.

– У меня даже салаги первоклассные, – хохотнул взводный. – Так какой совет ты мне дашь?

– Тормозни и дай карту местности мне на планшет. Подумаю.

Броневик прижался к обочине, Рипли вынула из обгоревшего рюкзака планшет и включила экран.

– Можно одной торпедой утопить два фрегата, – сказала она после недолгих раздумий. – Если вернуться на семь километров в сторону города, там будет съезд на высохшее соленое озеро. Немного по песку, а дальше нормально.

– И что?

– Часа за четыре доберемся до бетонки RFK47, а она выходит прямо к морю. Судя по карте, там вообще никаких поселений. Воды нет, заправок нет. По такой дороге можно кататься и без пулеметов.

– Не слишком большой крюк?

– Крюк, может, и большой, но второй фрегат не хуже первого.

– О чем ты?

– Двигаясь к морю, мы уклонимся на триста километров к западу, то есть будем находиться всего в двухстах пятидесяти километрах от кордона северной группы. Можно будет официально запросить помощь. С базы вышлют гравилет с патронами, механиком и двумя пулеметами. Нам не помешает небольшой ремонт.

– Не зря я в тебя такие деньги вложил! – довольно сказал Жаб. – «Красотку» тоже можно подогнать западнее. Тогда по всем статьям будет выигрыш.

Мы развернулись и начали двигаться по плану Рипли. Но боги морские, что это была за дорога! Солнце стояло в зените, броня раскалилась, а переть по песку пришлось километров двадцать, увязая колесами по самое брюхо. Даже водительское искусство Молчуньи с трудом противостояло зыбучим барханам, броневик то и дело застревал и подолгу выкарабкивался из вырытых колесами ям. Губы у всех растрескались, пить хотелось чудовищно, а Пасу в особенности, поскольку он потерял больше стакана крови.

Но нам все-таки удалось выехать на солончак, не зря Молчунья с детства копалась в моторах. Дальше пошло легче, мы набрали ход и повеселели.

– Я запросил помощь с базы, – сообщил Жаб. – Гравилет прибудет через три часа в квадрат С4. Мы там будем примерно в то же время.

– Воду хоть заказал? – облизнула губы Рипли.

– Думаешь, у нас в кабине слаще, чем у вас?

Еще через два часа амфибия выкарабкалась на бетонку. Рипли погнала нас на крышу, открыла полость с аппаратами «ГАДЖ» и заставила хлебать противный «рассол», в котором те плавали. Меня чуть не вывернуло, но маслянистый и чуть солоноватый физраствор оказал прямо-таки магическое действие на мой иссушенный организм. Жажда перестала мучить, и в голове стих непрекращающийся свист.

Правда, через полчаса я понял, почему начальница не дала нам пить эту гадость раньше. Сначала у меня забурлило в желудке, затем в кишках…

– Мне надо выйти! – открыл глаза Пас.

– Я бы тоже сходил за барханчик! – поддержал я его.

– Огурец! – сказала в микрофон Рипли. – Тормози, а то у меня на борту два потенциальных засранца. Барракуда! Тормози, слышишь?

– Слышу, слышу, – хохотнул взводный. – Судя по твоей настойчивости, там не два засранца, а три. «Рассол» хлестали, барракуда вас задери?

Амфибия остановилась у небольшого бархана, за которым удобно было справить все свои нужды. Мы выскочили из отсека и радостно воспользовались природным укрытием. Однако по возвращении нас ожидал сюрприз – Жаб саперной лопаткой что-то лихорадочно зарывал в песок у борта амфибии.

Рипли остановилась и удивленно на него посмотрела.

– Кроме оружия твоего, должна быть у тебя лопатка, – насмешливо процитировала она. – И когда будешь садиться вне стана, выкопай ею и опять зарой испражнение твое. Второзаконие. Глава двадцать третья, стих тринадцатый. Решил исполнять закон божий?

– Барракуда! – Взводный вонзил лопатку в песок и вытер вспотевший лоб. – Полезайте в отсек, засранцы. Команда гравилета выходила на связь, они преодолели больше половины пути, а мы еле плетемся. Капитану «Красотки» я тоже дал указание выдвинуться на запад.

– Значит, он не осмелился уходить без нас? – усмехнулась Рипли.

– «МАТ-26» – серьезный повод не делать этого.

– Барракуда тебя дери, Огурец! – вспылила Рипли. – Ты что, торпеду выпустил?

– А как иначе удержать капитана от соблазна смыться, не выполнив условия фрахта?

– Тебе никто не говорил, что ты маньяк?

– Иногда говорят. Но я следую неписаному закону подводной охоты. Не бери тяжелого в руки, а дурного в голову.

Мы протиснулись в люк. Молчунья тронула броневик и, не дожидаясь, пока все рассядутся, погнала его по бетонке в сторону моря. Я ухватился за брезентовую петлю, обалдело глядя назад – пена у погрузочного люка была сметена лопаткой, а возле створок лежали не три ящика, как раньше, а всего два. Оба целые.

«Это не отходы, – с тревогой подумал я. – В пустыне их зарыть было бы проще, чем таскать с собой. И через тысячу лет никто не нашел бы».

Оставалось одно – наркотики. Разбитый ящик Жаб закопал, поскольку ту часть груза спасти уже невозможно. А оставшееся забрал с собой.

Бетон дороги стонал под грубым протектором огромных колес, знойный ветер врывался в пробоины и проемы люков. Рипли вколола Пасу еще одну дозу обезболивающего, и они замерли на скамье, глядя на поредевшие ящики.

– У меня гравилет на локаторе, – хрюкнул динамик голосом Жаба. – Подъезжаем.

Через минуту над нами промелькнула огромная тень, визжа турбинами и поднимая в воздух тучи песка. Амфибия съехала с дороги на солончак. Здесь соль оказалась свежей, белой и яркой, так что невозможно было смотреть, не щурясь. После остановки я первым выбрался из отсека, глядя, как заходит на посадку транспортный гравилет. Больше всего он был похож на угловатого железного паука с турбинами вертикальной тяги на каждой из лап, с прозрачной головогрудью кабины и кубообразным бронированным брюшком. Покачиваясь, словно на паутине, он медленно опускался, раскаляя солончак до образования лужицы-миража, над которой маревом дрожал воздух. Наконец опоры коснулись грунта, турбины начали медленно затихать.

Жаб распахнул дверь командирской кабины.

– Давайте к гравилету! – махнул он нам. – Там кок с базы привез всем горячее и воду. Механикам не мешать, они сами справятся.

Нас не надо было упрашивать, но меня гнала вперед не только жажда – я никогда еще не был внутри гравилета. Забравшись по откинутой сходне, я увидел просторный транспортный отсек, заставленный у стен ящиками с патронами, бронированными листами, частями подвески и двигателя, трубами, кронштейнами…

– Проходите дальше! – махнул нам кок, выглянув в дверной проем. – Сюда будут амфибию загонять на ремонт.

Вслед за ним мы пробрались в крохотную, но уютную кают-компанию, обставленную в стиле древнего деревянного судна.

– Садитесь, – он указал нам на кресла.

Пока кок подавал обед, к нам присоединились Жаб и Молчунья.

– Она немая, – шепнул я Пасу.

– С чего ты взял?

– Видел, как они с Жабом говорили на Языке Охотников, – соврал я.

Чашки и тарелки на столе вздрогнули и медленно поползли к краю – это механики загоняли нашу «Ксению» в бокс. Но через минуту все стихло, и мы налегли на еду и питье. Лишь иногда из-за обшитой деревом переборки доносились скрежет, лязг металла и шипение плазменной сварки. Я млел не только от возможности поесть и попить, но и от свежего, прохладного кондиционированного воздуха. В телевизоре что-то наперебой кричали арабы, споря за столом в студии. Жаб слушал и тихонько посмеивался. Я так и не понял, фильм это был или передача.

Через час в кают-компанию протиснулся командир группы механиков.

– Ну, мы вас подлатали малость, – сообщил он. – Заменили пулеметы и установили новый зенитный ракетомет. Аппараты «ГАДЖ» в нишах почти все убиты, но мы их с собой не брали, так что замены нет. Два скафандра выжили при обстреле, можете пользоваться. Патронами и ракетами забили вас под завязку, климат-контроль починили. Вообще там есть еще над чем поработать, но с базы нам дали команду к срочному взлету, извини, Огурец. Из Атлантики идет сильный шторм, не хотелось бы попасть в пыльную бурю. У нас на борту сам знаешь кто. Кстати, надо поскорому это дело обставить. Так что я выгоню броневик, а ты выводи своих строиться.

Он окинул нас хитро прищуренным взглядом и пропал в полутьме коридора. Жаб поднялся из-за стола.

– Экипажу «Ксении» через три минуты строиться возле броневика. Форма уставная, касается всех, – он посмотрел на Молчунью и Рипли. – Не забудьте заправиться, а то поясничку простудите. Все!

– Погоди, Огурец! – встревожилась Рипли. – Что-то случилось?

– Да. Но это редкий случай, когда случилось нечто хорошее. Все, берите у кока фляжки и выметайтесь!

Переборки вздрогнули от запустившегося мотора амфибии. Мы повесили на ремни фляжки с холодным чаем и выбрались из кают-компании. Я специально отстал и незаметно потянул за рукав Молчунью.

«Ты что-нибудь знаешь об этом?» – быстро спросил я, пока никто не увидел нас в клубах выхлопного пара.

«Да. Все нормально, не дрейфь».

Пар рассеялся, мы покинули гравилет и захрустели подошвами по искристой соли.

– Строиться! – скомандовала Рипли, становясь в шеренгу вместе с нами.

В заправленной по уставу рубашке она выглядела непривычно. Жаб тоже заправился, проверил строй и подал каждому его карабин.

– Оружие к ноге! – рявкнул он.

Приклады грохнули в соль.

– На ка-ра-ул!

Отработанными в учебке движениями я вскинул карабин на плечо.

– Равнение на гравилет!

К моему невероятному удивлению, из полутьмы ремонтного бокса в сопровождении адъютанта медленно вышел пожилой адмирал.

– Привет, охотники! – негромко произнес он.

– Адмиралу, салют! – рявкнули мы в один голос.

– Вольно. Мне доложили о разгроме бандитов на водородной станции. Молодцы. Адъютант, зачитайте приказ.

Офицер включил свой планшет.

– От лица командования северной группы за умелое руководство в стычке с бандитами взводного командира по прозвищу Огурец представить к награждению Золотой Планкой. Огурец, выйти из строя!

Жаб уставным шагом направился к адмиралу и замер, вытянувшись по струнке. Адмирал повесил ему на рубашку золотой прямоугольник, и наш взводный вернулся в строй.

– За проявленное профессиональное мастерство в боевых условиях охотника по прозвищу Рипли представить к сержантскому званию с повышением денежного довольствия. Рипли, выйти из строя.

Я видел, какого усилия стоило нашей начальнице не засиять от счастья, когда ей на погоны цепляли сержантские скобки.

«Неужели и мне что-то достанется?» – мое сердце забилось чаще.

– За активное участие в стычке с бандитами представить охотника по прозвищу Молчунья к знаку Кровавая Капля. Молчунья, выйти из строя!

Жаб перевел строчки приказа на Язык Охотников. Молчунья побледнела и шагнула вперед, адмирал приколол ей к воротнику алую бусинку.

– За активное участие в стычке с бандитами представить охотника по прозвищу Копуха к знаку Кровавая Капля. Копуха, выйти из строя!

Я с трудом устоял на ногах. Боги морские! Только позавчера Жаб говорил, что в его спокойной команде медаль заработать непросто! Кровавая Капля – не медаль, но если бы кто-то из моих старых обидчиков увидел меня с этой бусинкой на воротнике, они бы полопались от зависти и досады. Вот вам и кедами по лицу! Кровавая Капля означала, что ее обладатель физически уничтожил врага. Ни много ни мало.

От адмирала пахло дорогим одеколоном, сытостью и безграничной властью. Когда он прикалывал мне Каплю, у меня защипало глаза от навернувшихся слез. Когда я возвращался в строй, мне пришлось хорошо проморгаться.

– За проявленный в бою героизм, – продолжил адъютант, – за действия, которые привели к спасению других членов команды, за готовность пожертвовать собственной жизнью представить охотника по прозвищу Чистюля к высшему ордену Подводной Охоты – Алмазному Гарпуну третьей степени.

Я обомлел. Я был готов к чему угодно, только не к этому. Я мог подумать о Золотой Планке или даже о Перламутровой, но чтобы хлюпику Пасу дали Алмазный Гарпун! Мне хотелось выкрикнуть: «Это нечестно, этого ордена достойны только герои, а Чистюля выполз из-под брони от страха!» Но я сдержался, даже состроил приветливую физиономию, когда Пас возвращался с пылающим бриллиантовым наконечником на серебряном аксельбанте.

– Удачной охоты! – словно сквозь вату услышал я голос адмирала, прежде чем завыли турбины.

– Не спать! – закричал Жаб. – Быстро в отсек! Нам надо успеть на «Красотку» до шторма!

«Барракуда»

Около пяти вечера амфибия опустилась на палубу, и мы отцепили погрузочные крюки. По указанию Рипли Пас уложил орден в шкатулку, а взамен приколол Алмазную Каплю – каждодневный заменитель бриллианта. Капля выглядела не больше моей, но тоже оказалась граненым алмазом. Похоже, набор кавалера Алмазного Гарпуна тянул на целое состояние.

Пас был подавлен наградой и притих у борта. Но мне еще в дороге надоело молчать.

– Хватит грузиться! – я хлопнул его по плечу. – Это все фигня по сравнению с глубиной океана!

– Ты о чем?

– О твоем камушке.

– Я думаю не о нем, – вздохнул Пас.

– А о чем?

– О родителях. Им ведь вышлют уведомление о моем награждении. Как мама отреагирует?

– Обрадуется, – пожал я плечами. – Им теперь неплохие выплаты положены.

– Да при чем тут выплаты? – вздохнул он. – Такой орден дают только за неоправданный риск!

Ход его размышлений кардинально отличался от моего – я был бы рад получить такую награду. Меня даже задело, что она прошла мимо меня. Хорошо хоть «капельку» дали. Не так обидно. Хотя моя мама вряд ли будет рада тому, что я убил человека. Ведь Кровавая Капля обозначает именно это. Дома меня учили доброте, состраданию и другим добродетелям, позволяли приводить домой уличных котят и щенков, а тут вдруг мама узнает, что ее сын стал убийцей.

«Они там ни фига о жизни не знают, – наконец решил я. – Араба от человека не отличат».

– Эй, Копуха! – выглянул из кабины Жаб. – Как твой катетер?

– Я про него забыл после комиссии Макамоты, – хмуро ответил я.

– Тогда полезай на броню. Думаешь, из-за побоища с мусульманами я дам тебе отлынивать от основной работы? Давай, давай! Рипли примет зачет, а потом пойдешь в глубину. Займемся практикой.

– Сегодня? – я глупо вытаращил глаза.

– Нет, через год! Мне снайпер нужен, а не тыловая крыса. Арабов бил хорошо, не подвел. Поглядим, что с тобой станет на глубине километра.

«Боги морские! – Волна дрожи пробежала по моему телу. – Ну и денек!»

Зачет Рипли превратила для меня в настоящую пытку. Если бы не ночной разговор с Молчуньей, я бы провалил его на первых вопросах, а так не торопился, не щеголял зазубренными ответами, подолгу думал и коротко отвечал. Через какое-то время на лице начальницы я различил тень удивления.

– Кто был у вас преподом? – глянула она на меня.

– Огурец, – усмехнулся я.

Про Молчунью, понятно, я решил ей не говорить. Забавно, что пару раз я напутал с цифрами, но Рипли этого не заметила. Возможно, она и сама не знала верный ответ, у нее была другая задача – выявить, как я буду думать в критических ситуациях. Похоже, я удовлетворил ее в полной мере.

– Теорию закрыли, – наконец кивнула она. – Чего такой бледный? Дрейфишь аппарат надевать? Выше нос. Это только первые десять раз пугает.

Жаб вынырнул из люка.

– Как дела? – спросил он.

– Теория хорошо. Но для практики ты их в учебке мало гонял. Дрейфит он, разве не видишь?

– Пульс замерь, – вздохнул командир. – Не хватало, чтобы он в глубине крякнул от ужаса. Понабирают детей в учебку, а нам потом дерьмо разгребать. Награжденный Кровавой Каплей, барракуда его дери!

Это меня разозлило, кровь прилила к щекам.

– Я в порядке, – вырвалось у меня.

– Тогда одежду долой!

Рипли была намного старше меня, но не настолько, чтобы я мог раздеваться перед ней без эмоции. Даже не в стеснении дело, я не хотел, чтобы физиологическая реакция выдала мои тайные мысли. Это было бы извращением, что бы там Пас ни говорил. Ведь она мне в мамы годилась.

– Тебя парализовало? – прошипел Жаб.

Мне пришлось скинуть одежду. Рипли усмехнулась и открыла нишу с аппаратом.

– Чистюля! – позвала она. – Давай на броню, где тебя черти носят?

Пас, прихрамывая, залез к нам и помог вытащить «ГАДЖ» из «рассола».

Увидев у ног подрагивающий аппарат, я позабыл о том, что стою перед женщиной голым. Меня охватил неконтролируемый испуг. Честно говоря, я перетрусил больше, чем в переделке с арабами. Там был бой, была кровь – это кошмарно, но поддается хоть какому-то осознанию. А тут мне придется срастись с нечеловеческим живым существом, превратиться в подобие сиамских близнецов.

– Не дрожи! – фыркнул Жаб. – Он тебя тоже боятся. Расслабься, скафандр не пойдет на тебя, пока ты воняешь адреналином. Уволю из охотников ко всем чертям, если не возьмешь себя в руки!

Я собрался. Лиловая груда мышц у моих ног перестала подрагивать.

– Протяни руку с допуском, чтобы он мог проверить, – подсказала Рипли.

Я осторожно протянул к аппарату ладонь. Он замер, за секунду переварил информацию и бросился на меня. Сначала обмотал жилами, выдавливая воздух из легких и лишнюю кровь из периферийных сосудов, затем создал основной покров. Только когда его хитиновое жало вошло в мой катетер, соединив две кровеносные системы, «ГАДЖ» дал мне возможность дышать.

– Как ты? – спросила Рипли. – Голова не кружится?

– Вроде бы нет.

– Продышись. Теперь вспомни о нейроконтроле. Чувствуешь?

Это ощущение словами не передать. Тело как бы меняется, за один миг превращаешься из обычного человека в грузного гиганта с мышцами кашалота. Мало того! Можно делать движения, которые в обыденной жизни вообще невозможны, например, вместо глубокого вдоха начинают хлопать жаберные крышки, а плавательные движения рук переводятся в перистальтику поверхностных мышц скафандра. С другой стороны, если не думать о плавании, можно двигаться, как обычно. Короче, нейроконтроль – это штука, к которой надо привыкнуть.

– Чувствую, – невольно улыбнулся я.

– Он уже веселится, – фыркнул Жаб. – Слезай и дуй к борту. Будешь прыгать прямо оттуда, чтоб не скалился без причины.

Мне уже было безразлично. Я знал, что подобная эйфория без причины не наступает – это скафандр гонит в кровь эндорфин для повышения компрессионного болевого порога. Но рот мой помимо воли расплылся от уха до уха.

Я покинул броню и, пошатываясь, направился к борту «Красотки». Пас позади тащил картриджи с «рассолом». Зеваки из числа моряков пялились на меня с почти религиозным почтением. Это меня еще больше развеселило.

– Надевать? – обернулась к взводному Рипли, держа наготове хитиновый шлем.

– Давай!

– Вдох! – рявкнула начальница.

Я вдохнул скорее рефлекторно, чем сознательно, тут же шлем опустился мне на плечи и сросся со скафандром в единое целое. Несмотря на эндорфин в крови, я испугался, сделал судорожный выдох и не менее судорожный вдох, но это не помогло – воздуха внутри было слишком мало. Позади копошился с картриджами Пас, и я ощутил, как аппарат наполняется «рассолом», как жидкость подступает к подбородку, а затем все выше и выше.

Инстинктивный ужас неминуемой смерти сковал мою волю, а «рассол» уже залил рот и подбирался к ноздрям. Я хотел сорвать с головы шлем, броситься куда-нибудь, лишь бы не утонуть в противной солоноватой жидкости. Но нейроконтроль был рассчитан на это – аппарат не дал мне сделать ни одного движения, и я стоял, как истукан, сжатый чужими мышцами. Шлем заполнился целиком. Остатки воздуха в легких стремительно истощались, но инстинкт не позволял мне сделать вдох жидкостью. Я понял, что скорее задохнусь, чем пойду на это.

Однако уже через полминуты реберные мышцы задергались, в голове помутилось и в мой рот, раскрытый в беззвучном крике, хлынул поток «рассола». Это было похоже на маленькую смерть – сердце замерло, мое тело билось в конвульсиях, в носу щипало, желудок пытался освободиться от содержимого. Но я не умер. Сердце вновь застучало, а в голове прояснилось.

– Вперед, охотник! – услышал я голос Жаба.

Они с Рипли толкнули меня в спину, и я, перевалившись через борт, плюхнулся в воду. От недостатка кислорода перед глазами плыли алые пятна, я попробовал сделать глубокий вдох, но заполненные жидкостью легкие не поддались. Зато заработали жаберные крышки, прокачивая воду через сосуды с кровью. Мне полегчало.

Какое же это странное ощущение – дышать не дыша! Моя грудь не шевелилась, как у покойника, но аппарат загонял через катетер насыщенную кислородом кровь. В голове окончательно прояснилось, и я услышал голос Жаба:

– Копуха, ты как?

«Норма», – показал я.

– Пришел в себя? Осмотрись. Доложи глубину.

Я понял, что все это время провел с крепко зажмуренными глазами. Подняв веки, я увидел, что погрузился метров на десять, совершенно не ощутив этого. Собственно, в этом и была идея системы «ГАДЖ» – залить скафандр и легкие ныряльщика несжимаемой жидкостью. Ведь наполненную водой бутылку можно опустить хоть на дно Марианской впадины, ее все равно не раздавит. Если же дышать воздухом, придется сдерживать напор давления такой толстенной броней, что идея погружения на километровые глубины потеряет всякий смысл.

А так мое лицо прикрывала не очень толстая хитиновая линза, в слоистой структуре которой прятались микроскопические светящиеся клетки, как у глубоководных рыб. Они работали подобно монитору, складываясь в цифры и надписи необходимой ныряльщику информации.

«Глубина пятнадцать метров, – доложил я жестами Языка Охотников. – Жду указаний».

– Тогда приступим к экзамену, – хохотнули биомембраны голосом Жаба. – Первый этап – практическая отработка двигательных функций. Займи вертикальное положение, не болтайся, как говно в проруби.

Я мысленно взмахнул руками, как бы разгребая воду, но система нейроконтроля перевела нервный импульс в другую команду – заработала перистальтика внешнего мышечного слоя и скафандр принял точно то положение, какое я хотел.

– Молодец. Дрейфить перестал? – насмешливо спросил Жаб.

«Так точно!» – ответил я.

Количество эндорфина в крови пришло в норму, и я начал вполне здраво оценивать обстановку. В жидкостном аппарате окружающая действительность вообще воспринимается чуть иначе, чем при воздушном или газовом дыхании. Во-первых, обзор более полный. Во-вторых, хитиновая линза выращена так, что полностью компенсирует все искажения зрения, в результате чего вода и сам шлем как бы перестают существовать. Из-за полного погружения в жидкость внешняя среда перестает казаться опасной, в ней будто растворяешься до конца, напоминая витающий в безбрежном пространстве дух. Ощущение невесомости полное.

Надо мной ртутным зеркалом колыхалась поверхность моря, пробитая косыми лучами солнца. Чуть правее виднелась обросшая водорослями и ракушками подводная часть «Красотки».

– Слушай задание, – произнес Жаб. – Будем работать со сменой эшелонов. Тебе надо пройти милю строго на юг, но не просто так, а как бы под угрозой торпедной атаки.

«Можно задействовать скан-детектор?» – решил пошутить я, прекрасно понимая, что Жаб не сможет имитировать поисковый ультразвук торпеды с борта амфибии.

– Задействуй, – спокойно ответил взводный.

Сначала я подумал, что он тоже решил пошутить, но затем мне в голову пришла нехорошая мысль. Пожалуй, даже страшная. Ведь где-то неподалеку бродила малая автономная торпеда «МАТ-26», еще не набравшая полный вес, но уже смертельно опасная для человека. Меня так и подмывало спросить, не от нее ли мне следует уходить с противоторпедным маневром, но я не решился.

Все же наш командир хоть и псих, но не настолько, чтобы экзаменовать курсанта на боеспособном противнике. Или настолько? Ведь я уже не курсант, а охотник. И мне рано или поздно придется столкнуться с живой торпедой, как Крабу приходится сталкиваться с живыми минами.

«Боги морские! – у меня начался легкий мандраж. – Если со мной что случится, Жаб запросто спишет это на несчастный случай во время экзамена».

– Что у тебя с пульсом, салага? – прошипел взводный. – Выполняй приказание! Скорость пока разрешаю до восьми узлов, смена эшелонов от десяти до ста метров. Вперед!

Восемь узлов на одной перистальтике не сделаешь, поэтому я подал мыслекоманду к запуску водомета. Никаких винтов у «ГАДЖ» конечно же нет, поэтому он двигается толчками, как кальмар, засасывая воду в две мышечные полости и мощно выплевывая ее назад. Скорость при этом он развивает весьма приличную, но на предельных режимах жрет много глюкозы. Поэтому я его решил слишком не гонять, чтобы иметь запас хода на случай реальной торпедной атаки.

Разогнавшись до шести узлов, я включил скан-детектор, но он молчал. У меня отлегло от сердца – похоже, Жаб направил меня на юг именно по той причине, что торпеда была к северу от контейнеровоза. Действительно, глупо было бы гнать меня на нее, когда я еще с аппаратом едва справляюсь. Привыкну, тогда можно будет и поохотиться.

Придя к такому выводу, я повеселел и начал выполнять противоторпедный маневр так, словно не знал, откуда меня могут атаковать. Уже приноровившись отдавать мыслекоманды, я выбрал крутую траекторию погружения, чтобы мнимый враг тоже изменил эшелон на более низкий. Чем хорош «ГАДЖ», так это полной свободой изменения глубины – кессонная болезнь в нем не грозит ни при каких обстоятельствах, в крови не растворяется ни азот, ни гелий из газовой смеси.

Достигнув отметки восемьдесят метров, я завис в полутьме и включил сонар. Цифры и график перед глазами не показали никаких опасных целей, лишь несколько стаек рыб.

«Никаких признаков торпедной атаки не обнаружено», – доложил я на Языке Охотников и включил прожектор.

Дрогнули мышечные створки на шлеме, открывая хитиновый фонарь с фосфоресцирующими бактериями. Однако здесь было еще не так темно, чтобы пользоваться освещением. Погасив фонарь, я начал всплытие по графику противоторпедной кривой, но внезапно сонар пискнул, привлекая мое внимание. Скосив глаза на мерцающий график, я оторопел – откуда-то снизу появилась цель, слишком быстрая для естественного объекта.

Леденящий испуг пронзил мои нервы. Пока вычислитель судорожно определял параметры цели, я не менее судорожно думал, что делать дальше. Наконец не выдержал и задергал пальцами.

«Меня атакуют!» – передал я командиру.

– Вижу, – прошипел Жаб. – Какого дьявола ты завис? Вперед! Противоторпедный маневр А-12!

Это означало идти перпендикулярным курсом с синусоидальным изменением глубины. Я врубил водометы на полную, пронзая воду хитиновым шлемом.

«Барракуда его задери! – подумал я. – Все-таки он направил меня на торпеду!»

– Карабин к бою! – скомандовал взводный.

Оставалась надежда, что «МАТ-26» могла не набрать боевого веса из-за недостатка корма. Если так, то я ничем не рисковал, а Жаб моими руками хотел уничтожить тварь до того, как она станет опасной. Но уверенности в этом у меня не было никакой.

Отцепив карабин с каркаса, я поставил его на боевой взвод. Это была не пукалка «ЛКМГ-18», а серьезное оружие – «СКСГ-30» с химическим приводом гарпуна. С «умным» прицелом и дальностью боя до трех километров.

Пискнул вычислитель, докладывая параметры цели. Я скосил глаза на цифры и вскрикнул бы от ужаса, если бы глотку не заливал «рассол». Нет, не гнал меня Жаб на торпеду! Потому что тварь, вынырнувшая из глубины, была не увальнем «МАТ-26», а скоростной «Барракудой», специально предназначенной для уничтожения живой силы противника. Старая тварь, оставшаяся с войны. Дикая.

– Маневр А-7! – скомандовал Жаб. – Ты должен оторваться от нее минимум на полмили и не попадать под прицел ультразвуковой пушки. Работай, не дрейфь! Рипли уже снаряжается.

Рипли! Боги морские! Мне надо продержаться до ее прихода.

В сумеречной воде я описал широкое полукольцо, заставляя торпеду считать позиции с плавающей точкой. Взвыл скан-детектор, предупреждая о возможном выстреле. Я вспомнил пораженного ультразвуком Краба и резко вывернул с опасного направления. Вода перед шлемом вскипела миллионами пузырьков – тварь все же выстрелила, но промахнулась.

Следующий залп будет только секунд через пять – торпеда должна набрать воду в полость ультразвуковой «дудки». Кроме того, я знал, что она может либо стрелять, либо двигаться, никак не одновременно, поскольку струя из «дудки» полностью компенсирует тягу.

Мне оставалось лишь прибавить ходу. Вытянув руки с карабином вдоль тела, я врубил водометы на полную, стараясь уйти на безопасное расстояние. Это было бегством, но я не комплексовал по этому поводу. Моего опыта явно не хватало для эффективной схватки с глубинным чудовищем, а быть живой мишенью мне не хотелось.

Но торпеда не стала гнаться за мной. Судя по показаниям сонара и реву скан-детектора, она замерла на глубине ста пятидесяти метров, стараясь получше прицелиться.

«Конец», – подумал я.

Но тут до меня дошло, что ультразвуковая пушка бессильна у самой поверхности. Ну, порвет она мне жабры, и что с того? Срежу кинжалом шлем, проблююсь «рассолом» и задышу, как положено млекопитающему.

Рванувшись вверх, я ощутил легкий удар по ногам ниже жаберных крышек – зацепило, но бить надо по жабрам, а не по ногам.

Включившиеся водометы понесли меня вверх, навстречу поверхности. Надо успеть подняться как можно выше, пользуясь пятисекундной паузой между выстрелами.

– Маневр А-3! – с удивлением я услышал голос Паса, а не взводного.

Видимо, Жаб пустил его за пульт акустика, потренироваться в боевых условиях. Чтоб им всем! Но команду я выполнил – резко утормозился и вывернул вбок. Выстрел попал мне точно в шлем, на секунду ослепив пузырьками. Если бы не окрик товарища, было бы прямое попадание в жабры.

– Вперед! – снова выкрикнул он. – Рипли уже в воде!

Я скосил глаза на экран сонара, затем вверх – далеко. А мина всего в шестистах метрах. Мне вспомнилось, как в детстве я бежал по оврагу и возле моей головы пролетали шарики с краской. Почти рефлекторно я развернулся, упер карабин в плечо, прицелился и выстрелил. Гарпун ушел в сумерки, как ракета, оставляя за собой тугой реактивный след. Меня закрутило на месте.

– Промах! – сообщил Пас то, что мне и без него показал прицел. – Ей легко уворачиваться на таком удалении. Давай к поверхности, там безопаснее.

Попасть я не попал, но и торпеда не смогла выстрелить точно – белый луч пузырьков прошипел метрах в двух от меня.

«Сейчас я тебе дам, тварюка!» – разозлился я на нее.

Включив водомет на экономный режим, я снова захватил торпеду в прицел и нажал спуск. В плечо толкнуло, торпеда на сонаре шарахнулась в сторону.

– Барракуда тебя дери, Копуха! – биомембраны дернулись синтетическим голосом. – Не пугай ее!

Это Рипли. Все, можно наверх. Но я решил не спешить, а отследить, как бывшая кухарка справится с глубинным чудовищем. Между ними началась активная перестрелка, причем Рипли успевала стрелять в два раза быстрее торпеды. Сонар зафиксировал пять ультразвуковых залпов и десять гарпунных. Но никто ни в кого не попал. Это напоминало какой-то дикий танец, где охотница и торпеда были скорее партнерами, чем противниками. Они кружили в воде, меняли глубины, щупали друг друга сонарами и палили без передышки.

Но в расстановке сил ничего не менялось, и мне показалось, что мы с начальницей могли бы разыграть неплохую партию против торпеды.

«Давай я в нее пальну, когда она тебя будет выцеливать, – жестами предложил я. – Ты посмотришь, куда она дернется, и лупанешь с упреждением».

– Добро, – ответила Рипли.

Я прицелился и выпустил гарпун. Торпеда рванула в сторону. Тут же на сонаре отразился всплеск – выстрелила начальница.

– Добавь! – приказала она.

Мой прицел уже захватил торпеду, гарпун с шипением ушел в темноту. И тут же на сонаре появился еще один всплеск.

Рипли сменила кассету, а у меня оставалось еще шесть гарпунов.

– Маневрирует, тварь. А подойти ближе не получится – рванет. Давай сменим тактику, а то она нас сделает, как щенков. У «Барракуд» хорошо развит инстинкт преследования, она должна на это купиться. Давай поиграем так – я буду от нее уходить, а ты возьми упреждение и сними ее сверху.

«Под выстрел не попади», – предупредил я.

– Нашел кого учить, салажонок!

Она пустила гарпун и начала уходить на запад, а я захватил торпеду в прицел, ожидая удобного ракурса. Рипли не ошиблась – «Барракуда» рванула за ней. Компьютер карабина рисовал на экране трепещущий силуэт, извивающийся, с размазанными от скорости плавниками. Когда просчет упреждения был готов, гарпун пронзил воду, разгоняясь торпеде в хвост. Рипли ловко ушла от двух ультразвуковых выстрелов, а я неотрывно смотрел на сонар, на экране которого сближались снаряд и цель.

Но все получилось не так, как мы ожидали. Торпеда неожиданно развернулась на месте и еще одним выстрелом ударила Рипли по жабрам. Скафандр дернулся, выпуская тучу крохотных пузырьков. Поразив цель, тварь описала дугу и ушла в глубину. У меня екнуло сердце.

– Спокойно! – услышал я синтезированный голос начальницы. – Ничего страшного. Торпеда у тебя на прицеле?

Ничего страшного! Я видел, как вместе с пузырями из-под жаберных крышек ее скафандра потянулись вихрики кровавых шлейфов. Но пришлось взять себя в руки.

«Да, на прицеле».

– «Троечку» на симуляторе делал?

«Конечно», – знаком ответил я.

– А представь себе «пятерочку» по такому же принципу. Давай, пока она к тебе хвостом.

«А ты?»

– У меня прорва времени. Почти три минуты. Давай! Я быстро разметил пространство вокруг уходящей торпеды пятью точками, расположенными как бы на лучах звезды. Пять гарпунов ушли во тьму морской бездны, создав колонну из белых трасс. Пустая кассета щелкнула и отстегнулась.

– Ты зацепил эту тварь! – радостно воскликнул Пас. – Есть! Еще один гарпун! Прямое попадание!

Мне очень хотелось увидеть гибель «Барракуды» на экране прицела, но надо было выручать Рипли. С порванными жабрами и открытым катетером всплыть она не могла, а кислорода в ее крови надолго не хватит. Зацепив карабин за каркас и выхватив глубинный кинжал, я устремился на помощь начальнице. Цифры на шлеме показывали, что уже прошла почти минута.

Рипли не шевелилась, когда я приблизился, но не от потери сознания, а для экономии кислорода. Я осторожно рассек мышцы на спине ее умирающего скафандра и просунул пальцы в разрез. Нащупав хитиновую трубку стыковочного узла, я отсоединил кровеносную систему начальницы от аппарата и заставил сомкнуться устьице катетера.

Готово. Теперь при потере давления кровь оттуда не хлестнет. Водометы на полную мощность, черт с ней, с глюкозой. Серебристая поверхность моря приближалась стремительными толчками, наконец мы пробили ее, но, судя по цифрам хронометра, времени на всплытие ушло больше двух минут. Я очень боялся, что Рипли потеряет сознание и не сможет самостоятельно освободить легкие от «рассола». Но, пробив кинжалом хитин ее шлема, я понял, что ошибался. Начальница открыла глаза, напряглась и выплеснула изо рта первую порцию жидкости. Закашлялась, изо рта и носа у нее вновь ударили струи. Но в конце концов она задышала и бодро хлопнула меня по плечу.

– С тобой можно охотиться, Копуха! – произнесла она.

Впервые новая кличка показалась мне замечательной.

От «Красотки» отчалил спасательный ботик и пошел в нашу сторону.

– Копуха! – вышел на связь Жаб. – Хорошо справился, «Барракуда» непростая мишень. Ладно, первый этап я тебе засчитал, посмотрим, как пройдет остальной экзамен.

От этих слов я немного оторопел. Понятно, что Жаб с чудиной, но не настолько же, чтобы после смертельной опасности как ни в чем не бывало продолжить экзамен!

– Рипли мы подберем, – добавил взводный. – А ты поработай на максимальное погружение. Медленно, осмотрительно, добираешься до глубины в тысячу метров. Задача ясна?

«Так точно», – ответил я жестом и запустил перистальтику скафандра.

Водометы врубать не хотелось, надо дать отдохнуть скотинке, а то работа была на износ. На спине скафандра открылись два ротовых отверстия – «ГАДЖ» экономил бортовой запас глюкозы, поглощая планктон.

1000 метров ниже уровня моря

Внизу поджидала тьма. Красноватые сумерки обволакивали меня, и я нарочно не включал фонарь, чтобы в полной мере ощутить погружение.

Это вам не сто метров! Зеленые блики приборов ползали под шлемом, как светлячки, монитор показывал почти трехсотметровую глубину. Тишина была полной. Казалось, это она давит на меня многотонным прессом, а не вода. Давление было чудовищным – если бы не поступающий прямо в кровь кислород, я бы погиб, как стиснутый удавом кролик. Кости ныли, кожа под скафандром занемела от недостатка крови, отогнанной давлением в глубь тела. Сердце работало медленно, тяжело.

Триста метров. Зона сумерек глубины. День остался высоко над головой, пробиваясь сквозь воду призрачным красноватым свечением. Тревожное ощущение нарастало. Я знал, что оно рано или поздно подкрадется ко мне, а потом будет усиливаться до легкой паники. Так происходит со всеми. К этому просто надо привыкнуть.

«Как ты?» – появились на мониторе буквы.

Жаб решил не пугать тишину. Специально, гад! Мне бы сейчас очень помог человеческий голос.

«Норма», – ответил я.

Говорить не хотелось, возникало желание раствориться в бесконечной глубине. Здесь верилось, что жизнь родилась в океане, что по человеческим жилам течет морская вода с кровяными тельцами.

«У тебя пульс замедлился! Не молчи! – буквы не собирались оставлять меня в покое. – Доложи глубину!»

«Триста двадцать метров».

Как будто он сам не знал. Послать бы его подальше!

Тьма густела, но кровавая пелена перед глазами не меркла, а, наоборот, разгоралась. Я погружался во что-то живое, мягкое и горячее. В утробу. Роды наоборот. Зеленые буковки выглядели блеклыми и нелепыми в красном мареве. Они, как диковинные растения, ползли перед лицом слева направо, превращаясь в строчки. А те всплывали наверх. Одна за другой. Потом и они покраснели. Я подтянул колени к животу и сжался в комок. Никогда в жизни мне еще не было так хорошо.

– Барракуда тебя дери! – рявкнули мембраны голосом Жаба.

Я дернулся, из желудка поднялся большой тошнотворный ком и застрял на уровне кадыка.

– Какого дьявола ты умолк? Проморгайся, придурок! У тебя зрачки остановились!

Я хотел потереть лицо, но наткнулся на хитин шлема.

– Его глючит! – услышал я голос Рипли. – Может, поднять?

– И списать, – ответил Жаб. – Как непригодного к погружениям.

Меня засасывало в сток раковины. Я понимал, что это бред, но не видел ничего, кроме сливного отверстия и водоворота. У меня закружилась голова, вновь затошнило. Желудок задергался спазмами.

– Судороги, – вздохнула Рипли. – Включи ему внутреннюю перистальтику. Это от недостатка крови в периферийных сосудах.

Я ощутил сильные пальцы, они разминали меня, месили, как тесто. Тошнить перестало, но я превратился в огромный кусок глины на доске для лепки. Из меня хотели сделать кувшин! Я не выдержал и задергался в беззвучном смехе. Кувшин! А из остатков горшок! Ха! Горшок! Ночную вазу из глины!

– Уменьши уровень эндорфина, – прозвучал голос Рипли в шлеме. – А то он лопнет от смеха. Что ты видишь? Копуха! Что ты видишь?

«Горшок», – сказал я жестами по слогам, поскольку специального знака для обозначения горшка в Языке Охотников не было.

– Сильно его прихватило, – хмуро произнес Жаб. – Судя по положению зрачков, не видит он ни фига.

Красное марево дрогнуло и начало извиваться. Это было похоже на языки пламени.

«Меня сейчас запекут», – сообщил я наверх о своих наблюдениях.

– Тяжелый компрессионный психоз, – заметила Рипли.

Огонь полыхал, мельтешил, струился. Мне показалось, что среди языков пламени маячит фигура. Да, в печи танцевала женщина. Обнаженная. Я не видел ее лица, только очертания тела, но понял, что это Молчунья.

«Тебе не жарко там?» – спросил я у нее на языке жестов.

«Нет, – ответила она. – Здесь просто все красное. Правда красиво?»

«Да».

– Продышись, будет легче. – Это Рипли.

Я попытался сделать вдох, жаберные крышки задергались, прокачивая свежую воду. Красное свечение начало меркнуть, уступая место черному и зеленому.

– Приходит в себя, – сказал Жаб. – Все, худшее позади.

Я разглядел цифры на мониторе. Боги морские! Пятьсот шестьдесят метров. Полная темнота. Я словно вплавился в огромную базальтовую глыбу. Ощущение было именно таким – что я нахожусь внутри камня.

– У тебя слева на каркасе «светлячки» «ГОР-1», – сообщила Рипли. – Пусти один, почувствуй пространство.

Я вынул короткую трубку и провернул пусковое кольцо. Руку дернуло отдачей, а через пару секунд впереди расцвел белый пылающий шар. Он висел неподвижно, освещая меня и шарахнувшиеся во тьму темные силуэты. Судя по показаниям сонара, вокруг меня плавала мелкая живность, но видел я ее плохо.

– Давай вниз, – приказал Жаб. – Глючить больше не будет. Организм приспособился к недостатку кислорода в поверхностных тканях. Тебе еще триста метров до дна.

Морское дно! Мне дико хотелось его увидеть.

– «Светлячки» не экономь, – добавила Рипли. – С ними на глубине веселее.

Ракета не собиралась гаснуть, но я запустил еще одну. Два пылающих шара были похожи на близкие звезды в пустоте космоса.

– Надо показать ему фейерверк, – сказал взводный. – Эй, Копуха! Эти «светлячки» догорят, новые не запускай. И глаза закрой. Будет тебе сюрприз. Закрой, говорю! Я же вижу твои зрачки!

Пришлось выполнить приказание. Но через веки я продолжал видеть яркий поток света. Через какое-то время он начал темнеть, и глубина вновь окутала меня тьмой. Тут же страх пробежал по коже холодными лапками. Я и раньше не терпел подземелий и темных комнат, но здесь, почти на километровой глубине, неприятное ощущение заметно усилилось.

– Открывай глаза! – приказал взводный.

Я поднял веки. Поначалу ни один квант света не долетал до моей сетчатки, но вдруг впереди полыхнула голубая искра, затем еще и еще. Они вспыхивали и тут же гасли, они окружали меня на разном удалении, они заполняли собой пространство. Точно звезды, живущие не больше секунды.

– Это глубинные рачки, – нарушила тишину Рипли. – Подманивают друг друга для спаривания.

Нам говорили о них на уроках по биологии, но одно дело знать, а совершенно другое – увидеть. Зрелище было поистине фантастическим. Правее сонар обнаружил более крупную цель. Я повернул голову и разглядел подрагивающее световое кольцо. Только чуть позже понял, что это медуза со светящейся окантовкой. Внутри кольца мерцал оранжевый крест.

– Зажигай ракету, – Жаб вывел меня из почти гипнотического состояния. – Увидишь дно.

Глубиномер показал восемьсот шестьдесят метров. Я запустил «ГОР-1». Мерцающий мир поблек и пропал в руках рукотворного солнца. Подо мной было дно, я увидел его во всей его потрясающей красоте – гладкое, покрытое ровным слоем желтого ила. Редкие камни торчали из него, как из пыли на лунной поверхности.

– Работать на такой глубине сможешь? – спросила Рипли.

«Вполне», – ответил я.

Над слоем ила прозмеилась какая-то неизвестная мне рыба без глаз. Начало темнеть, и я запустил еще одну ракету.

– Поглядим, как ты сможешь работать, – хмыкнул Жаб. – Слушай задачу, снайпер. Разведка доложила, что в данной акватории была замечена малая автономная торпеда «МАТ-26» в свободной охоте. Найди ее и прикончи. Время пошло.

Команда мне показалась глупой – ведь такие тварюки, как «МАТ», в отличие от той же «Барракуды», глубоко не ныряют. Их проще уничтожить с поверхности. Но приказ дан, и я должен его выполнить.

Для начала пришлось перенастроить сонар. В нормальном режиме он сканировал пространство метров на триста, зато с высокой точностью. Но сейчас мне такая точность была ни к чему, мне нужна была дальность, а точность прицел доведет, когда будет нужно. Однако режим глубокого сканирования тоже ничего не дал. Оставалось признать, что оборудование скафандра не было предназначено для подобных задач. Но у меня вызрела другая идея.

«Могу я воспользоваться данными акустика?» – спросил я.

– Наконец-то дошло! – отозвалась Рипли. – Медленно думаешь, Копуха! Без акустика на глубине километра вообще делать нечего. Хорошо, что ты понял это на собственной шкуре. Даю вам прямой канал.

– Пока я торпеду не слышу, – вышел в эфир Пас. – Но будем искать. Ты только меня не торопи, ладно? Я еще не до конца разобрался с приборами.

«И уши хорошенько прочисти», – я вспомнил историю с гравилетом и решил подколоть напарника.

Через минуту на моем сонаре появились характерные всплески – Пас кидал в воду крохотные бомбочки для волнового зондирования. Серьезная мера против такой крохотульки, как «МАТ-26».

– Я ее засек! – вскоре доложил он. – Восемьдесят на север по полярным, удаление полторы тысячи.

«От меня?»

– Нет, от «Красотки».

«Дай удаление от меня! Я стрелять должен, а не арифметикой заниматься!»

Пас пересчитал и выдал мне необходимые цифры. Я сразу перегнал их в компьютер прицела, получив на экране пригодную для захвата контрастную точку.

– Карабин перезаряди, стрелок! – рявкнул Жаб. – Забыл, что всю кассету высадил в «Барракуду»?

Я мысленно выругался и загнал в обойму новую порцию гарпунов. Контрастное зеленое пятнышко ползло по координатной сетке прицела, пытаясь уйти от сканирующего луча, но «МАТ-26» слишком медлительна в сравнении с «Барракудой». Ее задачей было подойти к кораблю и взорваться возле борта. У нее даже пушки ультразвуковой не было.

Я дождался удобной позиции и нажал на спуск. Гарпун с реактивным шипением ушел на боевую траекторию, а меня отдачей по пояс загнало в ил. Напуганные глубоководные черви дрожащими ленточками заметались вокруг меня, и тут же начала гаснуть ракета. Пока я доставал другую, наступила полная темнота, в которой время от времени вспыхивали искры рачков.

– Есть попадание! – выкрикнул Пас.

И тут же на сонаре дрогнула акустическая кривая, показывая далекий взрыв – раненая торпеда самоликвидировалась.

– Не очень точно, но эффективно, – без лишних эмоций заметил Жаб. – Все, давай наверх! Кстати, чего ты повис в темноте? «Светлячки» кончились?

«Нет».

Запустив ракету, я ничего не увидел, кроме желтой пелены – воду после выстрела заволокло илом. Пришлось перевести сонар на нормальный режим, а то не очень приятно, когда в двух шагах ничего не видно. Но только я переключил его, как тут же завыл сигнал тревоги. Сердце у меня замерло, а когда вычислитель дал параметры цели, оно чуть не разорвалось от ужаса – прямым курсом на меня шла «Барракуда» на небольшой скорости.

Не в силах пошевелиться, я различил сначала силуэт жуткой твари, а затем и ее саму – жерло ультразвуковой пушки, диафрагмальную пасть и зрительную систему из четырех широко расставленных глаз. Раньше я представлял себе смерть иначе, но теперь понял, как она, сука, выглядит. В любой момент торпеда могла садануть меня ультразвуком, и тогда мне пришлось бы долго умирать на дне от удушья. Но я не стал этого ждать – вскинул карабин и в упор разрядил его в морду твари.

От избытка эмоций я на какое-то время отключился, проделав короткое, но увлекательное путешествие к центру Вселенной. Потеря сознания в глубине – отдельная песня, но скафандр на это рассчитан, загоняет больше кислорода в кровь, чтобы не так сильно глючило. В конце концов из забытья меня вывел крик Жаба. Он ревел, как возбужденный кашалот перед спариванием:

– Идиот! Барракуда тебя дери! Какого дьявола палишь по дохлятине?!

Честно говоря, я решил, что это продолжаются галлюцинации. Но Рипли окончательно вернула меня к реальности:

– Торпеда была дохлая! Это та, которую мы с тобой загнали!

«Какая же дохлая? Я видел, как она плыла!» – меня еще колотило от нервного напряжения.

– Опускалась на дно. А ты ее в упор! Нитрожир мог запросто сдетонировать от удара!

Я осмотрелся, но выстрелом так подняло ил, что свет от ракеты с трудом пробивался через желтую муть.

– Поднимайся, – приказал Жаб. – Усиливается ветер.

Шторм

За два прошедших дня шторм так и не начался, циклон бушевал в районе Гибралтара, но мы двигались прямиком на него. Тучи тяжелой пеленой наползали с запада, закрыв собой низкое солнце. Было хмуро и ветрено, «Красотка» шла полным ходом, разрубая форштевнем растущие волны. Под руководством Рипли мы крепили на палубе броневик.

– Еще натяни! – подергав трос, крикнул я Пасу. – А передний чуть отдай, а то подвеска просела!

Сам я забил под колеса колодки и начал орудовать пневмодрелью, чтобы намертво прикрутить их к палубе. Капитан хмуро приглядывал за нашей работой, чтобы мы не просверлили лишних отверстий. Жаб обошел машину кругом, подергал тросы и, похоже, остался доволен.

– Идем по графику? – спросил он у капитана.

– Опережаем, – ответил тот по-русски. – Но мне хотелось бы знать, куда мы так спешим.

– Разве это входит в условия фрахта? – поднял брови взводный. – Я же не пытаюсь узнать, что у тебя в трюмах! Ты имеешь достаточно информации – ровно в четыре по Гринвичу мы должны быть в океане, в точке с координатами тридцать пять градусов западной долготы и пятнадцать градусов северной широты.

– Но именно там обещают к утру эпицентр шторма! – еще больше нахмурился капитан. – Ты что, сводкой погоды руководствовался, когда выбирал координаты?

– Иди ты в жопу, – закрыл тему Жаб. – Мне надо там быть. Я тебе заплатил за это.

– Но стоимость корабля ты мне не оплатил!

– И не буду, на то есть страховка. Ты мог отказать мне во фрахте, если тебя не устраивала сумма. Но мы ударили по рукам, а это значит, что ты должен выполнить свою часть контракта. Я свою выполнил.

Капитан стиснул кулаки, развернулся и направился в рубку.

– Так, салаги! – оглядел нас командир. – Давайте в отсек! Мне надо поговорить с вами без чужих ушей. Рипли! Полезай к нам! – Дождавшись ее, Жаб огорошил нас заявлением: – Не доверяю я капитану. Он может выкинуть что-нибудь неожиданное. Так что приказываю всем держаться вместе, амфибию не покидать, отдыхать по очереди, с оружием не расставаться ни на миг.

Под его присмотром мы накинули на плечи заряженные «ЛКМГ-18» и втроем выбрались на броню. Жаб занял свое место в кабине.

– Что-то серьезное? – осторожно спросил я у Рипли.

– Скорее всего да. Не помню, чтобы Огурец хоть раз суетился попусту. Чутье у него, как у зверя.

Я и сам ощущал в воздухе напряжение, хотя никаких внятных признаков надвигающейся беды назвать бы не смог. Наверное, сказывалось приближение шторма, ведь порой атмосферные явления странным образом влияют на психику. Пахнущий солью ветер крепчал, чайки восторженно кувыркались в затянутых тучами небесах, а на гребнях волн, словно отражения птиц, перекатывались пенные барашки. За кормой оставался след более темной и беспокойной воды. Нетерпение стихий нарастало, и уже не оставалось сомнений, что вскоре произойдет сокрушительная развязка всего, что наплела судьба за последние дни, скручивая жизни Паса, Молчуньи, Рипли, Жаба и мою собственную в общий жгут грядущих событий. Я боялся этой развязки и ожидал ее с нетерпением, как опасную бурю, потому что за ней должно было открыться нечто новое, по-настоящему неизведанное, то, что и называется подводной охотой. Меня вдруг осенило, что настоящее крещение охотник может пройти только в купели океанских стихий. Это вне пределов человеческой власти – создать охотника. Его можно выучить, натренировать и даже использовать по назначению, но все это не суть важно. Последнее слово все равно останется за океаном. Он либо примет охотника, либо нет. Вот чем Рипли с Жабом так сильно отличались от Краба с Кустом! Они были не личным составом, не «стариками», а единственными охотниками, которых я знал. Паса тоже крестила стихия, но то была стихия огня, а она не имеет отношения к океану. Станет ли он охотником после этого? Трудно сказать. Но обычным человеком он уже быть перестал. Вот так, в один день. Он заново родился в пламени взрывов и получил Алмазный Гарпун вместо метрики. Справедливо.

Теперь крещение ожидало меня, и я это чувствовал, как приближение шторма. Правда, через час стало ясно, что дело не только в погоде.

– Рипли! – Пас толкнул локтем начальницу.

– Что такое? – Она медленно подняла уставшие веки.

– Глянь на главную мачту!

Я посмотрел вверх и увидел двух моряков из команды, которые при помощи подвижных блоков тянули сквозь решетчатую ферму нечто массивное, надежно замотанное в брезент. Еще двое готовили крепления под эту штуковину, намереваясь установить ее прямо на мачте, на господствующей высоте.

– Локатор? – предположил я.

– В лучшем случае, – хмуро ответила Рипли.

– А в худшем?

Она не ответила, но, когда моряки потянули к кронштейнам гофрированные трубки гидравлического управления, я понял, что они там собрались поставить.

– Барракуда! – опередил меня Пас. – У них же пулемет!

– Так это его они прятали под плитами в трюме! – догадался я.

Выходило, что судьба закинула нас не на судно каких-то захудалых контрабандистов, а на корабль настоящих пиратов. И мы сами помогли им протащить через таможенный пост пулемет – вместо того чтобы обезвредить и сдать властям! Хотя и сейчас это еще не поздно сделать, пока «Красотка» не вышла на океанский простор. Я посмотрел на Рипли. Та хмуро молчала.

– Мы что, так и будем смотреть? – недоуменно спросил я.

Поняв неизбежность предстоящего крещения, я подсознательно хотел приблизить развязку.

– Да, – буркнула Рипли.

– Что значит «да»?! – мне было уже плевать и на то, что она старше, и на то, что опытнее. – Это пираты, мы должны отстранить капитана от управления и доставить судно в ближайший порт! Это наша работа, в конце концов!

Я обернулся к Пасу, но он меня не поддержал. Он очень изменился со времени своего крещения. Теперь мой приятель, хоть и салага, принадлежал скорее к клану Рипли, чем к моему.

– Не кричи! – оборвала меня начальница.

– Ты что, боишься? – Мной окончательно овладел гнев. – Не хочешь, чтобы пираты узнали, где их место?

Она мне врезала в челюсть с такой силой, что я провернулся в воздухе, прежде чем рухнуть на броню у ее ног. Во рту стало солоно, но зубы, кажется, остались на месте. В глазах поплыло.

– Достаточно или добавить? – поинтересовалась Рипли.

– Достаточно, – ответил я.

– Тогда закройся и помолчи. Здесь командует Огурец, и я шагу не ступлю без его приказа. К тому же со зрением у него все в порядке, не беспокойся.

– Но когда установят пулемет, нам будет труднее арестовать капитана!

– Что ты знаешь о трудностях, салажонок? – зло усмехнулась Рипли.

О таких трудностях, как пристрелянный пулемет, я не знал ничего, так что пришлось прикусить язык.

Через пару минут из кабины «Ксении» на палубу выбрался Жаб. В руке он держал тощую колоду пластиковых карточек серого цвета – каждая темнее другой. Взводный отошел метров на десять от амфибии, поднял руку с колодой и начал по одной доставать из нее карты.

– Что он делает? – удивился я.

– Пристреливает ракетомет по таблицам, – ответила Рипли.

Надо сказать, что с такой методой пристрелки я не был знаком. Манипуляции Жаба выглядели вполне мирными, а установленный механиками ракетомет покоился в нише корпуса. Видимо, Молчунья настраивала его не по штатному прицелу, а по своим хитрым приборам. Это меня впечатлило, и я решил больше не проявлять попусту инициативу. Тут умных, зорких и опытных явно хватало и без моих соплей.

Между тем моряки на мачте тоже времени зря не тратили. В отличие от Жаба, они не скрытничали – привинтили пулемет на турели, подсоединили гидравлический привод и расчехлили конструкцию. Ствол оказался направлен точно на нас. Он был направлен на меня! Прямо мне в голову, барракуда его дери! Пас даже бровью не повел, а у меня по спине пробежало стадо ледяных мурашек.

– Ссышь, когда страшно? – покосилась на меня Рипли.

– Так точно! – сквозь зубы ответил я.

Пулемет дернулся. Я думал, инфаркт получу, но это оператор проверял привод. Пулемет имел два ствольных блока для снижения перегрева и очень модную «бесконечную» систему питания. Такая штуковина может резать, как автогеном, а может прижать огнем и уложить мордой в грязь на минуту, а то и на две. В общем, если бы Пас надумал выйти под такой огонь, то Алмазный Гарпун был бы вручен ему посмертно. Похоже, до него тоже дошла эта истина – он притих и перестал смахивать на кавалера высшей награды. Мне полегчало, а то не очень приятно чувствовать себя единственным засранцем среди неустрашимых героев.

Ветер крепчал. Капитан приказал морякам снять с мачт радиотехнические и навигационные средства. Попутно установили еще два пулемета – оба стволами на нас. Солнце село, подпалив тучи прямо по курсу, отчего наш курс некоторое время казался дорогой в адское пекло. Затем опустились сумерки.

Я зажмурился, когда нам в лица ударили тугие лучи дуговых прожекторов.

– Мы сейчас выглядим как персонажи стрелкового симулятора, – шепнул Пас.

– Хрен там, – невесело пошутил я. – На каком симуляторе ты видел такие удобные цели? Если только на симуляторе для пятилетних детей с дефектами зрения.

– Хватит уже обливаться словесным поносом! – прикрикнула на нас Рипли. – Мне тоже страшно, но я сижу и помалкиваю.

По лесенке загрохотали подошвы Жаба.

– Эй, охотники! – позвал он. – Что-то вы совсем приуныли. Вид у всех троих бледноватый.

– Загорать было некогда, – буркнула Рипли. – Что ты думаешь насчет пулеметов?

– Пулеметы – фигня. – Взводный уселся на броню перед нами и прикрыл рукой лицо от прожекторов. На нем была тяжелая перчатка для связи с Молчуньей. – На первой же минуте боя мы их подавим. Вот чего я на самом деле боюсь, так это сюрпризов. Так что всем надеть гарнитуры для связи. Это первое. Второе – акустика я от вас заберу.

– Хочешь слушать металл? – понимающе кивнула начальница.

– Да, чтобы по нас не влупили из-под палубы кумулятивным зарядом. Пойдем, Чистюля, будешь своими замечательными ушами прикрывать наши задницы.

Жаб увел Паса в кабину, и мы с Рипли остались одни.

«Хорошую работенку выхлопотал себе Пас, – подумал я не без зависти. – Ему теперь сидеть под броней, а мне с голой задницей под прицелом трех пулеметов».

– Расслабься, – Рипли хлопнула меня по плечу. – Будешь думать только о пулеметах, крышу сорвет.

– А о чем еще можно думать? – насупился я, щурясь от света.

– Ну уж не знаю. Жрать не хочешь? – она достала из кармана штатный шоколадный батончик.

– Нет, спасибо.

– Не хочешь, как хочешь, – начальница развернула конфету и впилась в нее зубами. – Тогда рекомендую поспать, а через пару часов заступишь в дозор.

– Можно спуститься в отсек? – Я обрадовался, что хоть ненадолго прикроюсь броней.

– Щас! – фыркнула Рипли. – А меня тут пусть убивают? Здесь устраивайся и не бузи. Если что, я тебя толкну, только не ори спросонья, очень тебя прошу.

– Постараюсь.

Я вытащил из отсека два бушлата – на одном свернулся калачиком, как собака, другим прикрылся от ветра и слепящих прожекторов. Но сон не шел. Я думал о крещении, которое перло на меня из будущего со скоростью поезда. Сколько до него осталось? Час, два, три? Время протискивалось сквозь меня, как лаг – канат с узлами для измерения скорости, пространство набирало темп вместе с моим учащенным пульсом. Ветер позвякивал концами тросов по мачтам, и удары волн за бортом раздавались все чаще.

Так я промаялся два часа, пока Рипли не толкнула меня в бок.

– Подъем, охотник! – негромко сказала она. – Ты знаешь, что мы уже в океане?

– Как? – не поверил я собственным ушам.

Начальница сунула мне под нос циферблат хронометра, на котором высвечивались координаты глобальной спутниковой локализации.

– Все, охотник, мы в Атлантике, – постучала она по стеклу. – Как ощущение?

– Под прицелом пулеметов не очень, – ответил я. – Жаль, что первая встреча с океаном проходит в таких условиях.

– Тогда тебе надо было мечтать не об охоте, а о билете на круизный лайнер.

Рипли была права, как всегда. Наверное, в детстве я мечтал стать охотником только из-за незнания других океанских профессий. Леська вон изучает в океане дельфинов и не думает о нацеленных на нее стволах. Почему я с ней не пошел? Работа океанского биолога казалась мне не очень мужской. А теперь я с ужасом понял, что не вполне мужчина для охотничьей жизни. Рипли больше подходит для этой роли, чем я. Даже Пас, хотя с таким заявлением меня бы в учебке на смех подняли.

– По пустякам прошу не будить, – устраиваясь под бушлатом, сказала Рипли.

Я поправил карабин на плече и подсел ближе к люку командирской кабины. Там, в отсветах приборов, виднелось бледное лицо Паса, он напряженно вслушивался в неведомые сигналы, прижимая ладонями чашки наушников. Иногда в поле моего зрения попадала рука Молчуньи в тяжелой перчатке стрелка. Все были заняты делом, все, кроме меня. Хотя нет, я в дозоре. Это тоже задача не из последних.

Я решил проявить максимум бдительности, но вглядываться в темноту не давали слепящие прожектора. По большому счету в моем дозоре не было никакого смысла, поскольку, начнись на палубе хоть венецианский карнавал, я бы это заметил только после запуска фейерверка. Я было совсем приуныл, но как раз в этот момент прожектора погасли, погрузив корабль во тьму. Как только перед моими глазами перестали плавать огненные круги, я различил на палубе человек десять из экипажа. Все были вооружены автоматическими ружьями, а двое кумулятивными гранатометами, пробивающими до полутора метров любой брони. Перед самой амфибией, закинув руки за спину, покачивался на носках капитан в белой фуражке.

– Доброй ночи, охотник, – насмешливо обратился он ко мне. – Не будешь ли ты любезен позвать своего командира?

Я опустил глаза на люк и увидел Жаба.

«Не дрейфь, – показал он жестами Языка Охотников. – Сними карабин и возьми на прицел эту падлу. Будешь целиться ему в морду все время, пока я буду с ним разговаривать».

Я немедленно выполнил приказание, направив сверкающее острие гарпуна точно в лицо капитана. Это оказало большее действие, чем я ожидал, – насмешка в глазах пирата сменилась явным беспокойством.

– Ты не понял? – осторожно переспросил капитан.

– Все я понял, – буркнул я, крепче вжимая приклад в плечо. – Сейчас командир выйдет, я ему доложил.

Беспокойство в глазах капитана сменилось страхом. Вот так и рождаются мифы об охотниках, которые якобы в бою общаются мыслями! Жаб высунулся из люка по пояс.

– У тебя проблемы? – поинтересовался он, оглядев стрелков.

– Нет, проблемы у тебя, – капитан попробовал вернуть себе снисходительный тон. – Я не пойду в обозначенную тобой точку. Там шторм, а я не собираюсь губить корабль. Готовь свою команду к высадке на плотах.

– Даже амфибию нам не оставишь? – иронично вздохнул взводный. – Жалость какая. Нет, ты не представляешь глубины моего горя! Честно.

Капитан стиснул губы, не зная, как реагировать на эту тираду.

– Быстро на палубу! – не очень уверенно рявкнул он.

– Сейчас, подожди, – Жаб с кряхтением выбрался из люка, поправляя перчатку связи на левой руке.

Рядом со мной зашевелилась Рипли, поднимая карабин.

«Как только я разберусь с капитаном, убейте гранатометчиков и прыгайте в отсек, – жестами отдал команду Жаб. – Копуха бьет правого, Рипли – левого».

Он медленно спустился по лесенке на палубу и вразвалочку двинулся к капитану.

– Ну что, пиратская морда, – в голосе взводного появились змеиные нотки. – Хотел говорить с командиром охотников? Слушаю. Только будь краток.

У меня начали дрожать руки. Я вспомнил о пулеметах, но подумал, что вряд ли они начнут колотить, пока пираты окружают амфибию. Пожалуй, Жаб знал, что делал.

– Я приказываю тебе и твоей команде, – выговорил капитан, – сложить оружие и приготовиться к эвакуации с моего корабля на спасательном плотике. У меня три пулемета и три десятка обученных стрелков с ракетными ружьями. Вас только пятеро. Даже принимая на веру все россказни о сверхъестественных боевых навыках вашего брата, мы уничтожим вас в течение нескольких секунд. При этом возможны потери с моей стороны. Я хочу их избежать.

– Если бы ты хотел их избежать, – грустно вздохнул взводный, – ты бы сейчас разоружил свой детский сад и сверил курс с моими координатами. Но скорее всего, у тебя на это ума не хватит. А жаль.

– Ты вынуждаешь меня применить силу! – нервно выкрикнул капитан.

Жаб отреагировал на этот крик не совсем адекватно – он вынул кинжал из ножен, схватил капитана за ворот и дважды вонзил клинок ему в печень. Тот завизжал, как раненая свинья, отскочил в сторону, но тут же рухнул на палубу. Взводного я сразу потерял из виду, к тому же над ухом рявкнул карабин Рипли, и мне пришлось тоже включиться в бой. Я поймал в прицел опешившего гранатометчика и всадил ему в лицо два сверкающих гарпуна. Они снесли ему голову, глубоко вонзившись в палубу за его спиной. Через секунду я уже прыгал в отсек, а из крыши, как черти из преисподней, выскочили пулеметы и новенький ракетомет. Шквал огня с амфибии молотил секунд двадцать.

– Дальше только врукопашную, – синтетическим голосом сообщила Молчунья через гарнитуры связи. – Я и так уже все разнесла.

– Вперед, охотники! – раздался в наушниках приказ взводного. – Кто сдрейфит, того сам пристрелю!

«Не получилось крещения, – с грустью подумал я. – Молчунья все сделала пулеметами, а нам осталось только повязать недобитых пиратов».

Однако, выбравшись на броню, я понял, что работы по зачистке корабля несколько больше, чем ожидалось. Едва мы с Рипли соскочили на палубу, нас встретил дружный залп из ракетных ружей. Я начал стрелять не переставая и не целясь – так нас учили в учебке, называя эту тактику «прикрыться огнем». Считается, что в стреляющего человека труднее попасть. Молчунья продолжала время от времени пускать в ход пулеметы, здорово поднимая мой боевой дух.

– А-а-а-а! – заорал я, разгоняясь по палубе вслед выпущенным гарпунам. – Морды пиратские!

Противник дрогнул и отступил в глубь искореженных надстроек.

– Не суйся, меня подожди! – крикнула Рипли в микрофон гарнитуры.

Я распластался под прикрытием рухнувшей на палубу мачты и принялся стрелять во все, что давало хоть какой-то намек на движение. Рядом со мной уткнулся стволами в палубу искореженный пулемет пиратов, совсем недавно наводивший на меня нечеловеческий ужас. Сейчас, после двух ракетных попаданий, он выглядел жалко, напоминая поникший член импотента. По надстройке в сторону мостика метнулась неясная тень, и я срезал ее двумя меткими выстрелами.

Вскоре рядом со мной тяжело задышала Рипли.

– Надо выкуривать остальных, – сказала она. – Но бродить по коридорам лично у меня нет охоты. Огурец! Прошу связи!

– Здесь я.

– Подкати нам рвотных гранат, а то до утра провозимся.

– Легко. Только помогите снять «Ксению» с колодок, я один упарился, честное слово!

Мы отступили к амфибии и помогли взводному освободить броневик. Иногда по нам постреливали, но Молчунья не давала врагу поднять голову – чуть что, заводила свои скорострелки. Вся палуба была покрыта сплошным ковром гильз, тускло блестевших в лучах уцелевшего прожектора. Трупов почти не было видно, только капитан и гранатометчики – остальных пулеметами разорвало в клочья.

«Это не бой, – думал я, выбивая из-под колеса последнюю колодку. – Это крещение кровью. Вопрос лишь в том, пройду я его до конца или меня вырвет от отвращения».

«Красотку» сильно качало, видимо, некому было стоять у штурвала, причем с каждой минутой удары шторма казались все более угрожающими. Воздух ревел от ветра.

– Надо захватить рубку, – подняла голову Рипли. – Не годится дрейфовать при таком волнении.

– Долго не возись, – посмотрел на хронометр Жаб. – Вы мне скоро тут все понадобитесь. Введи координаты в ходовой компьютер и возвращайся. Дай руку. Начальница протянула ладонь, и взводный стилом написал на ней координаты.

– Давай, давай! Время!

Рипли подхватила карабин и скрылась в полутьме изрешеченных надстроек.

– Может, ей помочь? – повернулся я к Жабу.

– Не суетись. Давай будем вытаскивать гранаты. Он распахнул дверь кабины и выволок на палубу ящик «блевотронов». Я сбил крышку ударом приклада и хотел было набрать их в карманы, но пришлось доставать еще один ящик.

– Утопим «Красотку» в блевотине! – хохотнул взводный, помогая мне вскрыть упаковку.

Мое крещение окончательно мне разонравилось. Какие-то не те стихии принимали в нем участие. Кровь и блевотина! Пасу с огнем повезло больше.

– Тревога! – синтетическим голосом предупредила Молчунья.

Я ничего не понял, но Жаб рывком отшвырнул меня от амфибии. Тут же взревел мотор, перекрывая шум шторма, броневик рванул с места и юзом крутанулся по палубе. На том месте, где он только что стоял, взметнулся огненно-дымный столб, я хотел вскочить, но меня сбило с ног ударной волной.

– Молодец, акустик! – кашляя от дыма, прохрипел взводный. – Золото, а не салага!

Но больше всего меня поразила Молчунья. Она направила амфибию к краю палубы, наскочила правыми колесами на ограждение борта и, когда машина накренилась, дала залп из ракетомета в то место, где прогремел взрыв. Под палубой громыхнуло, из многочисленных пробоин взметнулось пламя, а Жаб, видимо для гарантии, закинул в дыру десяток рвотных гранат. Молчунья не спешила возвращать амфибию в горизонтальное положение, держа под прицелом всю палубу.

Я заметил, что «Красотку» уже не кидает штормом – она легла на курс и мощно режет волны форштевнем. Вскоре вернулась Рипли.

– Через три часа будем в указанной точке, – сообщила она. – Могу я узнать, зачем нам это нужно?

– Да, – ответил взводный. – Мне необходимо кое с кем выйти на связь.

– Я его знаю?

– Пока нет, но, как только попадем в Индийский океан, обещаю вас познакомить. Идет?

Рипли задумалась. На ее лице читалась неуверенность, и я понял, что не только мы с Пасом желаем обойтись без участия в сомнительных предприятиях. Вот только я не знал, что считается сомнительным, с точки зрения Рипли, и ради каких идеалов она согласилась бы снова вернуться на камбуз. Однако, если бы у нее вообще не было принципов, она бы сейчас не пытала Жаба.

– Добро, – кивнула бывшая кухарка. – Но ты мне сейчас пообещаешь одну важную вещь. Всего одну. Если же ты нарушишь свое обещание, я тебя убью, прокляну и с радостью вернусь коком на свою базу. Или пойду под трибунал.

– Что я должен пообещать? – насторожился Жаб.

Шторм ревел, сделав его вопрос едва слышным. До нас начали долетать соленые брызги.

– Обещай, что от твоих планов не пострадает ни одна сухопутная крыса. Ну!

– Ты чего завелась? – попробовал уклониться взводный.

– Обещай мне сейчас же!

Гигантская волна ударила «Красотку» в борт с такой силой, что я едва удержался на ногах. Что-то звонко покатилось по развороченной палубе.

– Хорошо, обещаю! – выкрикнул Жаб. – Довольна?

– Вполне. Что надо делать?

– Будем выкуривать из-под палубы остатки экипажа. Бери гранаты и Копуху. Ваш сектор от форштевня до мостика. А мы втроем справимся тут.

Шторм разгулялся. Он подхватил «Красотку» и взялся трепать ее, как стая акул треплет брошенную в воду лошадиную ногу. Уже через полчаса килевая качка заставила меня хвататься за стены, чтобы не рухнуть на палубу, все вокруг ходило ходуном, вызывая тошнотное ощущение. Рипли переживала шторм легче меня, но из стороны в сторону ее тоже кидало.

У носовой надстройки мы с ней попали под плотный ракетный обстрел. Пришлось залечь и пускать гарпуны в темноту, ничего не различая среди мечущихся теней. Одним из взрывов мне сильно обожгло руку, я психанул и разрядил в темноту всю кассету из карабина. Там затихли, не выдержав шквала огня.

– Поэкономил бы сталь, – буркнула Рипли.

– Идут они к дьяволу! – прошипел я, затягивая бинт на руке зубами.

Добравшись до двери надстройки, мы закинули внутрь несколько рвотных гранат. Терпения пиратов хватило минуты на две – они выползли, как тараканы, содрогаясь в рвотных спазмах. Оружия при них не было.

К моему удивлению, один из деморализованных матросов растолкал товарищей, перепрыгнул борт и скрылся в бушующих волнах. Я не успел его схватить, а Рипли не подумала мне помочь.

– Это его выбор, – сказала она мне. – Каждый человек имеет право на выбор. Ты знаешь, что касатки в неволе умеют останавливать сердце?

– Значит, он утопился, чтобы не сесть в тюрьму? – с ужасом понял я.

– А что тут удивительного, если он стал пиратом ради свободы?

Я был уверен, что пиратами становятся только ради наживы. Подумав секунду, я отцепил от переборки короб спасательного плота и швырнул его за борт. Взревел ревун, полыхнул маячок – плот надулся и принял рабочее положение. Вскоре звук и свет остались далеко за кормой.

– Глупо, – пожала плечами Рипли.

– Я тоже имею право на выбор, – заявил я, закидывая карабин на плечо.

Мы собрали пленных человек двадцать, Жаб с Пасом и Молчуньей немного больше. Всех заперли в помещении камбуза. Хронометр Рипли показал два часа, шторм крепчал, вызывая все большее беспокойство у Жаба. Волны разгулялись так, что иногда перехлестывали через борт. «Красотку» кидало, как на безумном аттракционе – она то взлетала вверх, угрожающе кренясь, то проваливалась в бездну, вызывая безотчетную панику. Пас позеленел и стоял на четвереньках у пробоины в палубе. Его непрерывно рвало. Меня тоже пару раз вывернуло наизнанку. Рипли поднялась в рубку, чтобы гнать корабль на ручном управлении – ходовой компьютер не был приспособлен к таким суровым условиям и вымотал нам все кишки. Броневик мы снова кое-как закрепили тросами, но Молчунья все равно сидела в кабине, не выпуская штурвала из рук.

Вскоре вернулась и Рипли – не выдержала качки на высоте рубки.

– Помру на фиг! – стонал на карачках наш кавалер Алмазного Гарпуна. – Точно помру!

Жаб дал ему каких-то таблеток. Не помогло. На самом деле взводного тоже прихватила морская болезнь, но он держался. Рипли побледнела и скрылась в десантном отсеке. А вот мне стремительно становилось легче – тошнота отступила, я о ней совершенно забыл, а соленые брызги несли из-за борта запах свежести и свободы. И чем больше крепчал шторм, чем сильнее ревел ветер в обломках мачты, тем больший восторг поднимался во мне. И я понял, что мое крещение началось только сейчас и это будет крещение штормом. Я готов был закричать от счастья и безудержного веселья.

– Дай мне хронометр! – попросил я Рипли, сунув голову в люк отсека. – Когда будем на месте, я вам сообщу.

– На тебя что, вообще качка не действует? – она протянула часы со страдальческим выражением на лице.

– Действует! – рассмеялся я. – Еще как действует!

Я направил единственный уцелевший прожектор за борт, обмотался тросом от лебедки и встал у самого края палубы, держась двумя руками за леер. Передо мной развернулось поистине грандиозное зрелище! Огромные черные волны катились вровень с бортом, иногда через прорехи в тучах показывалась луна, добавляя мистических красок в это великолепие. Пена бурлила на гребнях волн, срываясь при ударах о борт, я вымок насквозь, меня пронзал ветер, но все это мне не вредило, поскольку я стал частью стихии. Это действительно было крещение в купели воды и ветра. Океан меня принял. Я стал охотником.

– Эй! – хрипло выкрикнул Жаб из кабины. – Если тебя распирает, постой у штурвала! Нас разнесет на фиг, если не взять управление! Знаешь, как идти в шторм?

– Учили! – рассмеялся я. – Держу корабль точно ливентик, если волна короткая, и режу ее форштевнем. От длинных и особо крупных волн уваливаюсь градусов на пятнадцать. В это время ровняю курс по координатам.

– Валяй! Координаты назначения знаешь?

– Тридцать пять и пятнадцать! – вспомнил я надпись на ладони у Рипли. – Я доложу, когда будем на месте!

По дырявому от пуль трапу я забрался в рубку. Она была освещена шкалами навигационных приборов, а вперед били два дуговых прожектора. Деревянный штурвал бестолково крутился по воле бурного океана, я ухватил его и положил «Красотку» в положение ливентик – точно против ветра, чтобы резать волны форштевнем. Мощный силовой агрегат хорошо держал ход, так что никаких проблем с маневрированием у меня не было, зато был восторг от ощущения полной власти над кораблем.

До чего же непредсказуемая вещь – судьба! Ну разве мог я знать два дня назад, что выйду в океан за штурвалом пиратского судна? Это стало для меня компенсацией за долгий путь к мечте, за унижения в училище, за насмешки над выбритой головой и за ужас под брюхом броневика, когда нас обстреливал гравилет на заправке. Эту награду я бы не променял даже на Алмазный Гарпун, честное слово!

– Йох-оу! – выкрикнул я, не в силах сдержать эмоции. – Это мой корабль, барракуда меня дери!

Целых полтора часа я боролся с бушующим океаном, то выводя «Красотку» на гребень волны, то роняя ее в темную пучину между валами. Наконец хронометр просигналил точное соответствие координатам, и я поспешил вниз, доложить Жабу.

– Мы на месте! – крикнул я, приоткрыв дверь кабины.

Жаб был бледен, кожа у него под глазами обвисла и потемнела, образовав болезненные круги.

– Проклятье! – ругнулся он, пытаясь выбраться на палубу, но у него ничего не вышло. – Ящики. Копуха, ты должен это сделать.

– Что? – У меня забилось сердце.

– Ты должен выбросить ящики в океан.

– Как это выбросить?! – мне показалось, что я ослышался.

– Не знаю. Они тяжелые. Барракуда! Кто же мог знать, что меня скрутит в самый важный момент? Помоги мне, Копуха, я этого не забуду ни при каких обстоятельствах! Рипли мне помогла однажды, и я ее не забыл, вытянул с камбуза. У тебя тоже могут когда-нибудь возникнуть проблемы. Я их решу. Обещаю. Только помоги мне сейчас!

– Я должен выкинуть ящики за борт? Значит, там отходы?

– Нет! Отходы я мог бы выбросить где угодно, а ящики надо выгрузить именно здесь. Оба. Пожалуйста.

Секунду я взвешивал создавшуюся ситуацию. Что бы ни случилось, Жаб не скажет мне, что внутри, так что пытать его бесполезно. Зато я мог выполнить его просьбу и получить сильнейшего покровителя. Выглядело это очень заманчиво, и я согласился.

– Ключ! – протянул я руку.

– Что? – помотал головой Жаб.

– Мне нужен ключ от камбуза и от погрузочного люка.

Взводный передал мне оба ключа, я открыл отсек, затем перезарядил карабин и распахнул дверь камбуза.

– Мне нужно восемь человек! – крикнул я пленным, направив на дверной проем ствол с торчащим из него гарпуном. – Кто мне поможет, возьмет плотик и попытает счастья за бортом.

Затем пришлось повторить то же самое по-английски. Через минуту на палубу выбрались первые желающие. Набралось не восемь человек, а только шесть, но мне и этого было достаточно. За спиной последнего я запер дверь камбуза.

– В броневике лежат два ящика, – показал я острием гарпуна. – Как только оба окажутся за бортом, вы свободны.

Они взялись за работу под моим прицелом. Рипли даже не проснулась, так прижала ее морская болезнь. Пираты вшестером брали каждый ящик, в два приема дотаскивали до борта и швыряли в воду. Вскоре все было кончено.

– Можете брать плотик!

Их не надо было упрашивать. Моряки спешно обвязались веревкой, сняли с переборки короб и вместе с ним бросились за борт. Я услышал только отголосок сирены за кормой. «Красотка» шла полным ходом.

– Спасибо, Копуха! – прохрипел Жаб, выслушав мой доклад. – Пока я жив, можешь рассчитывать на мою помощь.

Я кивнул, захлопнул дверь командирской кабины и поспешил в рубку, к штурвалу. У меня было ощущение, что я стал обладателем волшебной лампы. Жаб даже чем-то похож был на джинна – лысый и страшный. Надо только проверить, как он выполняет желания.

О содержимом ящиков я старался не думать, но мысли помимо воли кружили вокруг этой темы. Моя память раз за разом прокручивала картинку с пиратами, швыряющими ящики в океан.

Шторм набрал полную силу. Близился час рассвета. Я стиснул штурвал и перевел машины на самый полный вперед.

Часть вторая. Пополнение

Мы с Пасом лежали на нагретой крыше ангара и щурились от яркого солнца. Ветер Атлантики шумел карибскими пальмами и океанским прибоем, над головой вскрикивали чайки. До обеда оставался час с небольшим.

– Здесь можно превратиться в овощ, – вздохнул я и перевернулся на бок. – Год прошел, но ничего не меняется. А Рипли? Видел, как она сдала?

– Пьет она крепко, – нахмурился Пас. – Постоянно зависает в бунгало с Долговязым. Что ей не дает быть как все? На камбузе она боролась с обстоятельствами и надеялась на чудо, а здесь никто не запрещает ей уходить в глубину, просто тут в глубине делать нечего. Тишь, гладь да божья благодать. Райское место.

– Вот именно. Надо будет совершить какой-нибудь смертный грех, чтобы случайно не попасть в рай, – фыркнул я. – Такая вечность меня пугает.

– Что же тебе надо для счастья?

– Вести «Красотку» через штормовой океан. Тот день был счастливейшим в моей жизни. Мы со стихией были на равных.

– Ты говоришь как салага, а не как «дед». «Дед» должен быть ленивым и толстым.

– А я никогда не хотел быть «дедом», как Краб, Куст или Мичман. Я охотник, как Рипли или Жаб.

– Тогда это диагноз.

– А хоть бы и так.

Мы помолчали, слушая шелест прибоя.

– Можно взять катер, – предложил Пас. – Вытащить Рипли из бунгало и половить тунца. Это ее развлечет. Скорость. Борьба. Развлекуха в ее вкусе.

– Хрен ты что понимаешь в таких развлечениях, – отмахнулся я. – Не знаешь, когда салаг привезут?

– Обещали с утра, но у них катер сдох на третьем форпосте. Слушай, а вон те не они?

Я приподнялся на локте и посмотрел в океанскую даль. Там, в мареве расстояния, подрагивала белая точка патрульного катера.

– Они! – обрадовался я. – Больше некому!

– И что?

– Может, подготовим им встречу?

– Оно тебе надо?

Мне сложно было на это ответить. Я поднялся на ноги и прикрылся ладонью от солнца, пытаясь разглядеть приближающийся катер.

– Салаги, – донесся снизу уверенный голос.

Перегнувшись через край крыши, я с удивлением увидел Долговязого. Он тоже смотрел вдаль, прикрывшись ладонью от солнца. Судя по красным щекам, отставной охотник с утра заправился джином, но это как раз не было удивительным – джином он заправлялся каждое утро. Удивило меня то, что он выбрался из бунгало на свежий воздух.

– Салаги, – повторил он, подняв взгляд на меня. – Можно успеть подготовить им встречу.

– Какой смысл? – пожал плечами Пас, присев на корточки у самого края крыши.

– Вспомни, как вас встречали! – прищурился Долговязый.

– Ужас, – поежился Пас. – Я чуть не обосрался тогда от испуга.

– Зато на всю жизнь запомнилось! К тому же я еще вчера почти все приготовил.

– И акулу? – заинтересовался я.

– Как же без нее? Поймал вчера вечером.

– Ты же пил вчера вечером! – фыркнул Пас.

– Хороший джин ловле акул не мешает. Кстати, Чоп и Гром готовы помочь.

– Делать им нечего, – пожал Пас плечами.

– Это традиция, – сказал Долговязый и опустил взгляд.

– Тебе что, не хочется ощутить себя «дедом»? – решил я подзадорить приятеля.

– Ладно, традиция так традиция. – Пас отряхнул брюки и спустился с ангара по лесенке.

Я поспешил за ним – надо было все окончательно подготовить.

Как и обещал Жаб, салаги прибыли общим числом в десять голов. Вид у них был отменный – уши торчком, форма мешком, глаза дикие, рубашки заправлены. На вороте одного из вновь прибывших красовалась Кровавая Капля – видимо, как и мы с Пасом, он успел побывать в переделке по дороге из учебки в Атлантику. Молодняк сошел с катера и сгрудился на досках пирса, не представляя, что делать дальше. Патрульные за их спинами посмеивались, подавая нам жестами недвусмысленные знаки. Мы с Пасом не реагировали – морды кирпичом, походка вразвалочку, в каждом жесте лени больше, чем движения. Короче, мы давали «дедов» по полной программе. Настоящие «деды», те, что прослужили не год, как мы, а по два и больше, в таких затеях уже не участвовали – наскучило. Даже Долговязый, все организовав, отправился обратно в бунгало. Зато Пас вошел во вкус и неплохо играл свою роль.

– Строиться в две шеренги! – негромко скомандовал он под рокот отходящего катера.

Салаги прекратили броуновское движение, изобразив некое подобие строя. В принципе ничего они встали, даже по росту. Но мне было все равно.

– Что это за стадо беременных обезьян? – поднял я одну бровь, как делал это наш заслуженный «дедушка» по прозвищу Мичман. – Брюхо втянуть! Грудь колесом! Вот так!

Салаги перестали дышать. Некоторые побагровели от усердия.

– Кто старший? – поднял я вторую бровь. – Шаг вперед.

Из строя шагнул тот самый, с Кровавой Каплей. Я взял его двумя пальцами за воротник, обнюхал награду и поинтересовался:

– За что награжден, охотник? И как тебя звать?

– Прозвище Омут, отмечен за стычку с браконьерами на первом форпосте! – отчеканил салага. – Уничтожил противника в рукопашной схватке!

– Круто, – насмешливо сказал я. – Дерешься, значит, хорошо?

Салага понял, что сболтнул лишнее, и умолк.

– Это мы проверим дополнительно и в других условиях, – подлил Пас масла в огонь. – Почему вас только десятеро?

– Так сформировали группу на третьем форпосте! – ответил Омут.

– Опять мало, – я со вздохом обернулся к Пасу. – Ты погляди! Учат их кое-как, а присылают всего по десять человек! На сколько хватило прошлого пополнения?

– На две недели, – поморщился Пас. – Эти вроде покрепче, может, недельки на три хватит.

Строй салаг дрогнул, на их лицах теперь читался откровенный испуг.

– Так, – я прошелся вдоль строя, по-отечески вглядываясь в лица бойцов. – Оружие, наркотики, порнография имеются?

– В отряде три глубинных кинжала, – доложил Омут.

– Это не оружие, – отмахнулся я. – Трофейные «стволы» есть? Порнографические изображения, в том числе на электронных носителях?

Я заметил, что толстячок во второй шеренге напрягся больше остальных.

– Кажется, в ваших рядах имеется онанист! – я направил указующий перст на подозрительного салагу. – Рюкзак и карманы к осмотру!

– Я сам отдам! – Голос у толстячка оказался гораздо более высоким, чем я ожидал. Он дрожащими руками достал из кармана пачку немецких стереоснимков и протянул мне. Я попеременно опустил обе брови, затем снова их поднял.

– Да, Омут, – я сунул снимки в карман. – Отряд у тебя не только малочисленный, но и вконец морально разложившийся. Пидорасов хоть нет?

– Кажется, нет, – бледнея, прошептал старший салага.

– Будем проверять, – кивнул я, снова прохаживаясь перед строем. – Ладно, сейчас я вам покажу территорию базы, затем будет обед, а после него я вами займусь вплотную. Вопросы есть?

– Нет! – рявкнул Омут.

– Тогда напра-во! За мной ша-гом марш!

Первым аттракционом была акула, но Гром и Чоп, которым я поручил выполнение этой части плана, никак не подавали условный сигнал. Мне пришлось поводить салаг по пальмовой роще, не очень удаляясь от кромки прибоя, затем остановить строй и пуститься в объяснение функционального назначения виднеющихся ангаров.

– В первом хранилище содержатся акустическое оборудование и спецсредства, – унылым тоном вещал я. – А также производственные мощности для проверки и текущего ремонта вышеуказанного оборудования.

Наконец от дальнего пирса донеслись душераздирающий вопль и лай легкого гарпунного карабина. Снова крик, на этот раз разборчивый – Чоп громко поминал барракуду, якорь, различные рыболовные снасти и их гипотетическое взаимодействие с человеческим организмом.

– Бегом марш! – скомандовал я салагам и рванул на крик.

У пирса картина маслом: Чоп весь в кровище, Гром с заряженным карабином в руках, на песке у кромки прибоя акула, из развороченной пасти которой торчит новенький говнодав.

– Вашу мать! – подбегая к акуле, заорал я на Грома. – Что тут случилось?

– Послали салагу взять пробу воды для химиков, – утирая лицо от крови, доложил Чоп. – Говорили щенку, не заходи далеко! Нет же, блин, надо было залезть в океан по самые уши!

– Ты что, не мог его из карабина прикрыть?

– Твою мать, Копуха! Я что, поссать не могу отойти? А когда вернулся, эта тварь ему уже башку по самые яйца откусила. Что делать?

– Сухари сушить! – зло рявкнул я. – Даст тебе командир звездюлей, и правильно сделает! Последнего салагу не уберег! Кого теперь на говно посылать? Сам вот и пойдешь на говно, это я тебе обещаю! Я-то уж точно на говно не пойду! И Чистюля на говно не пойдет! Да, Чистюля? Зачем вообще салагу надо было гнать в воду?

– Мне, что ли, лезть? – вздохнул Гром. – И так эти салаги охамели вконец! Что, не помнишь, как Микрон ногу засунул в гладильный станок, лишь бы попасть в госпиталь? Уроды! А нас за них дерут, как котят. Этот тоже, я уверен, сам полез в глубину. Думал, может, отхватит акула ногу, и все – комиссия. А она с головы начала. Погоди-ка! – Гром радостно заглянул мне за спину. – Это у тебя салаги, что ли?

– Ну, – неохотно ответил я.

– Дай одного! А то Пучеглазый мне яйца выкрутит, если я без пробы вернусь.

– Сам лезь в воду! – сурово ответил я. – Не будет тебе больше салаг. Три дня точно не будет. Потом, если останутся от погрузки, я тебе одного дам. Но беречь его будешь, как самого себя!

– Буду, буду! – подобострастно заверещал Гром.

– Акулу разделайте, не бросайте, – добавил Пас. – Хорошая еда.

Мы двинулись дальше – салаги позади меня шли на негнущихся ногах. Вообще сценарий с акулой убойный. Сколько ему лет? Ну десять точно, с гарантией. А работает! При минимальном, между прочим, актерском мастерстве. С него всегда и начинают. А вторым блюдом дают погрузку.

Я провел салаг через пальмовую рощицу до топливного ангара. Там кипела работа – охотники перегружали с гравилета на кар водородные баллоны. Когда мы подошли ближе, цепь с борта сорвалась и баллоны рухнули на песок. Раздался сдавленный крик, но ребята как ни в чем не бывало закрепили цепь и продолжили погрузку. Я провел салаг так, чтобы они с нужного ракурса увидели, как из-под баллонов торчат дергающиеся ноги придавленного. Ни я, ни Пас не удостоили происшествие комментария, словно такое здесь было в порядке вещей, но строй салаг дрогнул. Они пихали друг друга локтями, затравленно перешептывались и косились в сторону груды упавших баллонов.

Мы еще побродили по острову с пополнением, но им было не до красот. Даже белоснежный мост до материка не очень их впечатлил – они думали только о своей пропащей судьбе. Наконец я довел их до штаба и передал посыльному.

– Обработаны, – шепнул я ему на ухо и подмигнул.

– Значит, на ужин суп из акульего плавника? – ухмыльнулся посыльный.

– Ага. Ты Рипли не видел?

– С утра в бунгало.

– Ладно. Тащи службу, охотник!

Избавившись от салаг, мы с Пасом направились к камбузу – близилось время обеда. За ангаром я заметил Чопа, он отмывался от бутафорской крови, а Гром сидел на ящиках и курил канабис. Я не выдержал и направился в сторону злосчастного бунгало, Пас семенил позади меня. Проходя через пальмовую рощу, мы услышали мерное урчание двигателя.

– С футбольного поля звук, – прислушался Пас.

– Молчунья не сдается, – улыбнулся я и свернул с тропы.

Сбежав с небольшого уклона, мы увидели старый асфальтоукладчик, окутанный клубами выхлопного пара. Стояла эта техника здесь давно, наверняка с того самого дня, когда один из первых командиров базы приказал заасфальтировать вокруг поля беговую дорожку. Капот асфальтоукладчика был распахнут, из-под него виднелись упругие ягодицы и ноги Молчуньи.

Я подошел и тихонько шлепнул ее по заднице. Пас тактично отвернулся.

«Привет», – жестом показала Молчунья, высунувшись из-под капота.

«Решила оживить динозавра?» – Я дотянулся до ее щеки и вытер потек масла.

«А чего он тут стоит? Совсем заржавел. Хороший мотор, немецкий. Хочу попробовать зашлифовать коллектор и смастерить лепестковый клапан».

«Зачем?» – удивился я.

«Проверить, как это отразится на мощности. Если получится, можно и на „Ксюше“ провернуть такой фокус. А вы куда?»

«Хотим Рипли пригласить на рыбалку».

«Меня возьмете?»

«Спрашиваешь! Если ты готова променять мотор на нашу компанию».

«В катере тоже есть мотор», – рассмеялась она.

«Тогда ладно. Встретимся на обеде».

Я махнул Пасу, мы добрались до пальмовой рощи и направились к расположенному на мысе бунгало. Когда-то мне казалось странным, что на острове с боевой базой разрешили устроить кабак. Но потом стало ясно, что никакой угрозы боеспособности заведение не представляет, поскольку цены хозяин установил запредельные. По праздникам, правда, тут закатывали мероприятия, но на частое употребление спиртсодержащих напитков средств хватало далеко не у всех. Рипли была исключением, она посещала бунгало почти каждый день. Где только деньги брала – непонятно. С Долговязым все ясно, у него огромная пенсия по инвалидности, а у нашей начальницы, кроме зарплаты, никаких доходов не должно быть. Однако по количеству выпитого она от него не отставала.

Мы с Пасом попрыгали по прибрежным камням и вскарабкались к ресторанчику. Над входом висела вывеска «Три сосны», хотя до ближайших хвойных деревьев было больше тысячи миль. Наверное, хозяин сделал ставку на подавляющее русское большинство этой базы. Я первым зашел внутрь и сразу увидел Рипли. Она сидела за стойкой и пялилась в бурчащий приемник так, словно это был телевизор. Видимо, у нее перед глазами возникало некое изображение, навеянное текилой в стакане. Приемник рассказывал об Алексе Шнайдере – величайшем гитаристе эпохи. Долговязого видно не было.

– Привет, – сказал я, усаживаясь рядом с Рипли.

– Что закажешь? – поинтересовался хозяин заведения.

– Томатный сок.

– С водкой?

– Нет, неразбавленный.

Хозяин фыркнул и исчез в подсобке. Пас тихонько устроился на соседнем стуле. Рипли не сводила взгляда с приемника, и я вдруг понял, что именно это устройство, а не выпивка, держало ее в кабаке. Целый год она каждый день приходила сюда слушать радио. Вдруг передадут новость, от которой все в жизни изменится – тайфун, землетрясение или война с какой-нибудь флибустьерской республикой. Это была ее единственная надежда. Я вспомнил, что и на камбузе у нее постоянно бубнило радио. У меня сжалось сердце.

– Привет, – не отрывая взгляда от приемника, поздоровалась Рипли. – Денежки завелись? Эй, Артур! Дай мне еще текилы! Денежки завелись, спрашиваю?

– Нет, соку захотелось, – соврал я. – Весенний недостаток витаминов.

– Сок – это да, – серьезно кивнула она, отхлебнув текилы. – Это жизнь.

– Еще мы хотели пригласить тебя на рыбалку, – добавил Пас. – Можно взять катер и пойти на тунца.

– На тунца хорошо, – вздохнула начальница. – Это почти охота. А что вообще на острове делается?

– Салаг привезли, – сдержанно сказал я.

– Акулу им хоть показали?

– Конечно. Мы с Чистюлей, Чоп и Гром. Было весело. Хотя без Долговязого ничего бы не вышло – это он акулу поймал.

Рипли ностальгически улыбнулась.

– Нам тоже акулу показывали.

«Ни фига себе! – подумал я. – Сколько же лет этой шутке?»

– Так что, пойдем на тунца? – Пас не дал разговору уйти в другое русло.

– Нет, – покачала головой Рипли. – Я лучше дождусь Долговязого.

– Зря ты так много пьешь, – сказал я напрямую.

– А вот это не твоих соплей дело, – отмахнулась она.

Артур принес мой сок и строго глянул на Паса.

– А мне, – тот потер руки, – яичницу с беконом. Из четырех яиц. Так, чтобы два желтка остались целыми, а два лопнули. Жарить на растительном масле. Двести граммов красного сухого вина, сандвич с тунцом и… Ну, не знаю, салатик какой-нибудь сделай.

Я чуть челюсть до пола не уронил. Рипли сощурилась и отставила свой стакан.

– Ты что, клад под водой нашел? – посмотрела она на Паса.

– Нет, – беспечно отмахнулся тот. – Просто перекусить перед обедом решил.

Хозяин сразу подал ему салат и вино. Я тихо обалдевал, прихлебывая сок из стакана. Рипли покосилась на свой стакан, но допивать текилу не стала.

– Артур! Счет! – стукнула она ладонью по стойке.

Глянув на монитор кассы, она достала из кармана пачку купюр, расплатилась и вышла на воздух.

– Ей не нужна рыбалка, – шепнул мне Пас. – Ей нужна охота. Подводная.

– Для такого вывода не надо иметь много ума, – буркнул я.

– Зато можно применить ум, чтобы как-то решить проблему.

– Ага. На яичницу ты потратил не все деньги, – съязвил я. – У тебя еще остались средства на найм браконьеров, чтобы они тут пошалили, специально для Рипли.

– Таких денег у меня нет, – серьезно ответил Пас. – Но зато у меня есть идея. Она возникла, когда мы показывали акулу салагам.

– Продолжай, – я заинтересованно поднял брови.

– Да ты уже понял, наверное. Можно спереть заспиртованную торпеду из музея и подкинуть ее рыбакам. Под видом ловли тунца. А? Объявят тревогу, и Рипли вволю наныряется с жидкостным аппаратом.

Идея показалась мне не лишенной здравого смысла. В здешний музей никто годами не ходит, так что пропажу мумифицированной торпеды никто не заметит. Точнее, заметят, но где-нибудь через месяц.

– Может, ты уже весь план продумал? – Я допил сок и отставил стакан.

– Конечно. Можно прямо сейчас спереть торпеду, пока все обедают. А завтра утром пойти на тунца. Ну, типа.

Я вспомнил, как мы в детстве пытались подманить охотников при помощи мины. Тогда ничего не вышло, но сейчас для успеха были все шансы.

– Так вот для чего ты заказал яичницу! – восхитился я самоотверженности друга. – Чтобы не идти на обед?

– Отчасти. Вообще-то я хотел немного встряхнуть начальницу, чтобы она хоть ненадолго отвлеклась от стакана.

– Тебе это удалось.

– Ты тоже ешь, не стесняйся. Я на двоих брал. Потом сочтемся, не дрейфь.

Яичница оказалась великолепной. Мы как раз заканчивали ее уплетать, когда в ресторанчик, шатаясь, вошел Долговязый.

– О, Чистюля! – обрадовался он, увидев Паса. – Нормально встретили молодняк?

– Нормально, – ответил я, потому что у приятеля рот был полон. – Спасибо, что помог.

– Традиция есть традиция, – отмахнулся отставник. – А я Чистюле письмо из штаба принес. Пусть пляшет.

Пас нахмурился и проглотил кусок.

– Ты чего? – толкнул я его локтем.

Долговязый понял, что его новость не очень в тему, положил кристалл с письмом на стойку и пропал за дверью.

– От матери? – понял я.

Пас кивнул.

– Знаешь, каково чувствовать, что ничем не можешь помочь? – поднял он взгляд на меня.

Отвечать не хотелось. Кроме того, Пас прибеднялся. Если бы не пособие за Алмазный Гарпун, его мать давно бы ослепла, а так она имела возможность получать приличное медицинское обслуживание. На операцию, правда, сумма нужна была значительно большая, но и пособия могло бы не быть, если бы Пас не вылез с голой задницей под ракетный обстрел. Так что, на мой взгляд, он зря стонал – его помощь семье была ощутимой.

– Не грузись, – посоветовал я.

– Ей стало хуже, когда она узнала про орден, – вздохнул Пас и смахнул кристаллик письма в карман. – Точнее, про то, за что мне его дали.

Мы вышли из ресторана на воздух. Океан шумел невысокими волнами, а чуть в стороне от пальмовой рощи наблюдалась предобеденная суета. Обед и ужин – это два ежедневных мероприятия, когда почти все охотники базы могут увидеть друг друга.

Дождавшись, когда весь личный состав скроется на камбузе, мы с Пасом со всех ног рванули на футбольное поле. Идея была проста – взять у Молчуньи резак по металлу. Не ногами же дверь в музей выбивать! Как мы и думали, Молчунья обед тоже проигнорировала. Техника всегда вызывала у нее больший интерес, чем почти все физиологические потребности. Иногда это меня злило, но сейчас было на руку.

«У тебя есть резак по металлу?» – без предисловий спросил я у нее.

«Конечно. А на фиг он вам?» – удивилась водительница.

«Для доброго дела», – расплывчато пояснил Пас.

«Хотите сказать, что мне знать не положено?»

«Мы решили немного расшевелить Рипли, – мне не хотелось иметь тайн от подруги. – А то сопьется ведь. Жалко охотницу».

Молчунья заглушила мотор и достала из ящика мобильный резак.

«Тогда вперед! – жестом показала она. – В чем ваш план?»

«Да мы сами справимся! – замахал руками Пас. – Потом тебя позовем».

«Нет. Если вы надумали немного похулиганить, то я с вами. А то с ума можно сойти в этих райских условиях».

«Ладно», – я подхватил резак и зашагал к пальмовой роще.

«Что будем делать?» – запыхтел мне в затылок Пас.

«Резать замок».

«Нет, я о Молчунье. Плохо, что она увязалась за нами».

«Не гнать же ее!»

«Чего вы шепчетесь?» – обиделась водительница.

«Решаем, как все проделать», – поспешил оправдаться я.

«Так у вас нет плана?»

«Был, но мы думали, что справимся вдвоем. Теперь нас трое, и надо решить, как лучше использовать силы».

«А в чем ваш план?»

Нам пришлось остановиться посреди рощи и некоторое время махать руками, разъясняя Молчунье суть задуманной операции. Идея ей понравилась.

«Вы тащите торпеду, а я подгоню катер к музею», – решила она.

«Только сделай вид, что испытываешь двигатель», – посоветовал Пас.

«Я что, дурнее акулы? – обиделась Молчунья. – Сама не могу догадаться?»

Мы разделились. Молчунья направилась к эллингу, а мы с Пасом продрались через густой кустарник к музею. Это был довольно большой ангар, когда-то ухоженный, но сейчас на нем виднелись застарелые потеки и пятна прохудившейся штукатурки, а застекленные окна были почти непрозрачными от толстого слоя пыли. Одному из первых местных командиров пришла в голову идея создать музей вражеской техники. Однако охотники эту технику знали вдоль и поперек, к тому же в гробу ее видели и любоваться на устрашающие морды торпед не желали. Музей тихо умер. Под крышей его жили летучие мыши местной породы, вокруг произрастали кусты и колючки, а внутри царило запустение. «Деды» пугали салаг россказнями о духе черного охотника, обитающего в стенах музея, но на это не велись даже самые прибабахнутые. На акулу велись, а на дух охотника – ни в какую.

– Барракуда! – ругнулся Пас, уколов руку о притаившийся в зарослях чертополох.

То, что на двери висела пластилиновая печать со шнурком, нас не остановило. Все запертые объекты на базе были защищены этим древним способом. Метод обхода подобной защиты был не менее древним и передавался от «дедов» к салагам из года в год.

– Огнетушитель тащи, – негромко сказал я Пасу.

– Сам бы сходил! Я укололся.

– Не умрешь. Давай по-честному – я срезаю замок, ты снимаешь печать.

Мой приятель вздохнул и поплелся к облупленному пожарному щиту, на котором висело несколько красных ведер с белыми надписями «ВЕДРО» на боках. Кроме того, там расположились два багра с соответствующими надписями, выкрашенный в красную краску лом без надписи и четыре углекислотных огнетушителя. Отцепив один из баллонов, Пас вернулся к двери. Он отвернул вентиль и выпустил из раструба шипящую тугую струю леденящего пара. Печать покрылась инеем и остекленела. Пас вынул из ножен глубинный кинжал и аккуратненько поддел острием отвердевший пластилиновый оттиск. Печать со щелчком выскочила из углубления и повисла на продетом в нее шнурке.

– Готово, – Пас сунул кинжал в ножны.

Я запустил резак и осторожно срезал головки заклепок, удерживающих замок. Всего десяток секунд понадобилось, чтобы освободить язычок, дверь скрипнула и открылась внутрь, выпустив наружу затхлый музейный воздух. Пас бросил огнетушитель в угол и вошел следом за мной в прохладную полутьму. Посреди главного зала виднелись стеклянные стеллажи с заспиртованной мелочью – донные капканы с зазубренными хитиновыми челюстями, личинки мин и торпед, образцы икры, «глушаки» и ультразвуковые ловушки. Чучела торпед стояли дальше. Некоторые были вплавлены в прозрачные термопластовые кубы, поэтому для нашей задумки не годились. Нам были нужны калибры побольше, потому что торпеды свыше ста килограммов боевого заряда в пластик не запечатывают, а мумифицируют в формалине. Главное было отыскать образец, не разрезанный для наглядности. Первой мне попалась хищница «ГАТ-120» в замечательном состоянии.

– Пойдет? – обернулся я к Пасу.

– Морда у нее какая-то невыразительная, – пожал он плечами.

– Какая бы у тебя была морда после мумификации? Рыбаки не будут вглядываться. У них от такого калибра начнется истерика, я тебя уверяю.

– Наверное. Надо как-то ее до катера дотащить.

– Она легкая, – я подошел к стеллажу и поднял чудовище за хвост. – Без нитрожира и внутренностей сорока килограммов не весит. Только надо бы ее хоть чем-то накрыть, а то прикинь, кто-то увидит, как мы ее тянем до берега.

– Глазам не поверят, – спокойно ответил Пас.

Может, и так, но все-таки я решил поискать брезент для сокрытия краденого. Миновав зал, я добрался до следующий комнаты, где была представлена экспозиция мин, но там ничего не нашлось, поэтому я решил осмотреть подсобку. В служебном помещении наверняка можно было отыскать что-нибудь вроде брезента. Однако, распахнув дверь, я был поражен тем, что увидел – в отличие от остального пространства музея, здесь были видны следы человеческой деятельности, причем весьма необычной. Первое, что меня ошеломило, это работающая криогенная камера – смотровое окно было покрыто инеем, а индикатор манипуляторов находился в положении паузы, словно кто-то проводил препарирование замороженного объекта совсем недавно, а сейчас просто вышел на обед. За это говорила и служебная дверь, выходящая из подсобки, – она выглядела не такой запущенной, как дверь центрального входа. Я протер рукавом смотровое окно и ахнул – на препарационных растяжках висел жидкостный аппарат со вскрытой жаберной полостью. К нему были подшиты белковые трубки, ведущие от двух газовых баллонов. Неизвестный хирург, кажется, неплохо знал свое дело – аппарат, несмотря на постороннее вмешательство в его организм, был жив, о чем говорили дрожащие полосы на нейрографе.

– Пас! – невольно выкрикнул я. – Давай сюда! Здесь такое!

Мой приятель ворвался в подсобку и тоже оторопел, заглянув в недра камеры.

– Кажется, кто-то хочет заставить жидкостный аппарат дышать воздухом из баллонов, – сказал он.

– И на кой черт? – удивился я. – Из воды он разве плохо берет кислород? Весь смысл глубинного аппарата в том, чтобы не дышать газовой смесью!

– Погоди, – Пас потер коротко стриженную макушку. – Может, кто-то хочет изолировать жаберную полость от внешней среды?

– Зачем?

– Чтобы обезопасить себя от ультразвуковых пушек, к примеру.

Самому мне эта мысль в голову не пришла. Рациональное зерно в ней было.

– Но тогда возникает проблема декомпрессии! – задумался я. – Чистый кислород под давлением в жаберную полость не впрыснешь, а любой газ из смеси растворится в крови и вскипит на всплытии.

– Не любой, – поправил меня Пас. – Водород, к примеру, выводится из тканей с большей скоростью, чем гелий или азот.

– Ага! Ты предлагаешь впрыскивать в жабры кислород с водородом? Гремучий газ? Да он рвануть может от чего угодно! Хоть от статического разряда! Кроме того, от кессонки ты все равно полностью не избавишься. Просто декомпрессионная таблица будет выглядеть дико.

– Она будет выглядеть круто, – мой товарищ снова заглянул в окошко. – Можно будет нырять почти на любые глубины, а всплывать с остановками через километр. Не так хорошо, как с обычным жидкостным аппаратом, зато можно не бояться ультразвуковых пушек. Кто-то придумал забавную схему. Надо только довести ее до ума.

– Думаешь, не доведена еще?

– Не знаю. Но, на мой взгляд, у аппарата незавершенный вид.

Пожалуй, он был прав.

– Интересно, кто здесь экспериментирует втихаря от всех? – сказал я.

– Это может быть кто угодно. Но вообще-то установить это несложно, достаточно понаблюдать за музеем пару дней.

– Ладно, – я вспомнил о том, зачем мы сюда вломились. – Может, понаблюдаем, но не сейчас.

Брезент мы так и не нашли, так что пришлось открепить «ГАТ-120» от постамента и, как бревно, вынести из ангара. Замок я поставил на место старым испытанным способом – перевернул заклепки неповрежденными головками наружу, а срезанные концы расклепал ударами рукоятки кинжала. Получилось хлипко, но внешне пристойно. Кроме того, теперь в случае надобности дверь можно было открыть без всякого резака, просто подцепив и вытянув заклепки клинком ножа.

Пас прилепил на место подтаявшую пломбу, после чего мы вытащили торпеду на берег и уложили между камней. Смотрелась она, честно говоря, не очень устрашающе, отличаясь от живого чудовища так же, как вяленая вобла от только что пойманной.

– Думаешь, рыбаки клюнут? – Пас с сомнением осмотрел наш трофей.

– Клюнут, если придать идее завершенный вид. Надо закрепить торпеду у дна и нацеплять на нее водорослей, тогда под водой в полутьме ее от спящей не отличить. Испугаются рыбаки, можешь не сомневаться!

– Хотелось бы верить, – вздохнул Пас.

– Вообще-то идея спереть торпеду была твоя, – напомнил я.

– Я не думал, что она будет такая сушеная.

– Какая есть. Или хочешь вернуть это чучело обратно?

– Обратно не надо, – вздохнул Пас.

Из-за мыса послышался рокот катера.

– Молчунья прибыла, – я залез на камень и помахал рукой. – Как будем грузить торпеду?

– Лучше ее не грузить, а закрепить под днищем.

Это была неплохая мысль с точки зрения маскировки, но сложная в плане воплощения в жизнь. Молчунья подогнала катер как можно ближе к берегу и показала на пальцах:

«Дальше мелко! Киль оцарапаю!»

– Придется лезть в море, – Пас со вздохом стянул рубашку и брюки.

Я последовал его примеру. По пояс в воде мы дотолкали торпеду до катера и притопили, насколько могли. Молчунья без знаков поняла нашу идею, быстро разделась до плавок и, подхватив капроновый шнур, поднырнула под днище. Там она возилась минуты полторы, затем вынырнула, чтобы продышаться.

«Там есть пригодные для крепления петли, – показала она, разбрызгивая с пальцев соленую воду. – Еще пару раз нырну, и все будет в норме».

Еще минут пять нам пришлось держать торпеду притопленной, но постепенно, нырок за нырком, Молчунья закрепила ее надежно.

«Полезайте на катер», – вынырнув, показала она.

Мы забрались с кормы и подали ей руки, помогая вскарабкаться на борт. Я уже год знал Молчунью взрослой, но не переставал удивляться ее раскрепощенному поведению – она не только имела обыкновение нырять в одних плавках, без майки, спокойно демонстрируя окружающим упругие груди, но и запросто могла, отвернувшись, избавиться от плавок, чтобы не носить мокрое. Она так и сделала – сначала показала нам спину, а затем, стянув плавки, продемонстрировала голые ягодицы. Пас ненадолго замер, не сводя с нее взгляда, пока Молчунья не натянула рубашку и брюки.

«У тебя, Чист, глаза когда-нибудь лопнут», – съязвила она, пробираясь к штурвалу.

«Если ты вправе оголять при мне свою задницу, то я в таком же праве глазеть на нее», – парировал Пас.

Молчунье приходилось показывать наши прозвища по слогам, поэтому она старалась их сократить. Так Чистюля превратился в Чиста, а я в Копа. Гром с Чопом не пострадали, они как были в один слог, так и остались. Кроме того, с нашей общей подачи Жаба почти все перестали звать Огурцом. Более короткое прозвище прижилось, превратившись в новый позывной командира. Надо сказать, что мы с Пасом к полученным от Рипли кличкам быстро привыкли и нередко звали друг друга именно так. На Копуху я давно перестал обижаться – на базе были прозвища и обиднее.

Молчунья запустила мотор и погнала катер к эллингу. Мне нравилось ходить по невысоким волнам на полной скорости – это возбуждало и радовало, заставляя сердце стучать быстрее. В такие минуты я вспоминал, что все мы охотники, а не какие-нибудь биологи на забытой богами станции в океане. Молчунье нравилась мощь и управляемость катера, Чистюля млел от морского ветра и солнца. Каждый из нас любил в скорости что-то свое, но все мы любили скорость. Может, так и должно быть в команде?

– Перестань пялиться на Молчунью, – сказал я Пасу, зная, что она нас не слышит.

– С чего бы? – напрягся Чистюля. – Думаешь, если она тебе иногда дает, то ты ее купил с потрохами?

Я знал, что это не так, но все равно во мне иногда закипала ревность. Дурацкое, надо сказать, чувство, но избавиться от него было выше моих сил. Конечно, нравы у моей подруги были более чем свободные. Время от времени, в ночной тишине у моря, она пыталась донести до меня свою философию.

«Секс – это такая же физиологическая потребность, как еда, например, – складывала она фразы на пальцах. – Никто ведь не осудит человека за то, что он не ест одни лишь овощи или одно лишь мясо. Так и в сексе – хочется разнообразия ощущений, а это невозможно без смены партнеров».

«Значит, я для тебя один из партнеров?» – впадал я в обиду.

«Ты для меня дурачок неразумный, – улыбалась Молчунья. – Нас с тобой связывают чувства большие, чем примитивное влечение. Спать с тобой – это блаженство, но вместе с тем дикая потеря энергии. Мне же иногда хочется просто потрахаться, чтобы сбросить напряжение. С тобой так не получится, а с Чопом запросто. Он работает, как электровибратор – сплошная физика и никаких эмоциональных потерь».

Иногда я был готов убить всех, с кем она так вот «сбрасывала напряжение». Лично мне это казалось извращением, так же как и тяга Молчуньи демонстрировать свое тело. Но я ничего не мог с этим поделать.

За бортом катера шипела бурная пена из-под форштевня, Молчунья разогнала мотор до самых больших оборотов, пар из выхлопных труб бил тугими струями, оставляя позади пелену тумана.

«Для ловли тунца сгодится». – Она повернулась к нам.

«Рипли не захотела с нами рыбачить», – огорчил ее Пас.

«Я так и думала, – сказала Молчунья. – Но нам все равно идти. Надо же торпеду рыбакам подложить».

Загнав катер в эллинг, мы договорились на завтра и разбежались – Молчунья торопилась покопаться в недрах асфальтоукладчика, а мы с Пасом никаких срочных дел не имели.

– Ты на меня обиделся? – спросил Пас, ступая по полосатому от теней песку. Пальмовые листья шумели над головами.

– Иди ты в жопу, – сказал я в сердцах. – Себя поставь на мое место!

– Мое место хуже твоего, – глухо произнес Пас. – Молчунья тебе хоть дает время от времени. А я могу только облизываться.

– Можно подумать, ты с Молчуньей не трахался! – вспылил я.

– Да что мне твоя Молчунья! – отвернулся он.

Я притих. Кажется, Пас готов был выложить мне свою сердечную тайну. Вообще-то ему действительно не везло – из шести женщин-охотниц, живущих на базе, ни одна не желала иметь с ним отношений. Почему – непонятно. Но меня интересовало даже не это, а то, кого он сам из них всех хотел. То, что не Молчунью, я уже понял. Рипли была для него старовата… Старовата? Я вспомнил ночь, когда мы впервые познакомились с кухаркой, вспомнил, как Пас ощупывал взглядом ее фигуру.

– Рипли?! – невольно вырвалось у меня.

– Только попробуй что-нибудь сказать по этому поводу, – хмуро ответил он.

Я прикусил язык. Яркий, светящийся от солнца песок скрипел у нас под подошвами.

– А она знает о том, что ты к ней испытываешь? – осторожно поинтересовался я после долгой паузы.

Пас покачал головой.

Ну и дела! Раньше я об этом не думал, но теперь меня одолело любопытство – а с кем вообще трахается Рипли? Единственный мужчина, с которым она могла бы сойтись и по возрасту, и по статусу, – Жаб. Но их отношения не выходили за рамки уставных между командиром и подчиненным. У них даже дружба не ладилась, если честно. В конце концов я пришел к выводу, что Рипли хватает джина или текилы. Печально, но скорее всего дело обстояло именно так – никто из мужиков ей не был нужен. Я не знал тонкостей женской физиологии, но где-то слышал, что женщина, как и мужчина, способна удовлетворять сексуальное желание самостоятельно, если в этом возникает необходимость. Молчунья как-то обмолвилась, что ей такой фокус не удается, но она знала девчонок, которые умели удовлетворять себя лишь прикосновением собственных рук.

– Ей никто не нужен, – уверенно заявил я.

– Я тоже так думаю, – вздохнул Пас. – Ладно, давай не будем об этом.

Не будем так не будем, я не настаивал. Но помимо воли в моей голове копошились мыслишки, переворачивая полученную информацию то так, то эдак. Получается, что в нашей команде все чокнутые, кроме меня. Молчунья трахается с кем попало, Пас – конкретный геронтофил, а Рипли сдвинулась на глубине. Жаб тоже не без чудины. Я только не знал, на чем именно он свихнулся. В памяти прочно засела фраза «Поганка М-8», но мои осторожные расспросы ни на пядь не приблизили меня к цели – никто не знал, о чем идет речь. Вообще-то индексом «М» иногда обозначались донные платформы класса «Марина», где цифра после дефиса обозначала число пусковых шахт под мембранами. Но о восьмишахтных «Маринах» каталог Вершинского знать не знал. У меня не было сомнений, что в Индийском океане прячется какая-то тварь, зацепившая нашего взводного за живое, но что это за штуковина, выяснить не удалось. На самом деле особой разницы и не было – важно было лишь то, что Жаб хотел перебраться отсюда поближе к Индии, но мы зависли тут намертво, от чего взводный озлобился сверх всякой меры.

Я вздрогнул, когда прямо на нас из-за кустов вышел Жаб. На миг мне показалось, что он вынырнул из моих мыслей, как дьявол из пустоты при упоминании его запретного имени. Командир и похож был на дьявола – лысый, пупырчатый, ни одного волоса на лице, словно их спалило адово пламя.

– Чего вы тут шляетесь? – с ходу накинулся он на нас. – Охренели совсем, опустились! В свиней превращаетесь! Когда последний раз занимались делом?

Пас опустил взгляд.

– Если акустик не занимается две недели, его можно списывать! – покраснел от злости Жаб. – А снайпер должен не вылезать из тира, отстреливая за год вагон гарпунов!

– Я три дня назад занимался на симуляторе, – поспешил оправдаться Пас.

– Три дня! Быстро в учебный класс! Увижу до вечера где-то еще, будешь вычерпывать говно из гальюна столовой ложкой!

Чистюлю как ветром сдуло, только кусты зашуршали, обозначая его траекторию.

– А ты в тир! – Жаб повернулся ко мне своими смотровыми щелями. – Послезавтра буду принимать норматив на полсотни метров. Если промахнешься хоть раз, сгниешь на камбузе. Забыл, как тебя прозвали Небритой Жопой? Махом верну все, как было! Доступно?

– Так точно! – вытянулся я по струнке.

– В тир!!! – взревел взводный, заставив меня сорваться с места.

Пробежав метров сто, я взмок от жары и, оглянувшись, перешел на шаг. Париться в душном тире мне совершенно не улыбалось, но перечить Жабу – ну его на фиг. Себе дороже. Пришлось спускаться в полутьму бывшего подземного хранилища, переделанного под закрытое стрельбище.

Кроме пожилого коменданта, внутри никого не было.

– Здравствуйте! – кивнул я ему.

– Привет, Копуха. Огурец пригнал?

– Ну да. По доброй воле в такую погоду кто станет стрельбой заниматься?

– Это точно. Что тебе выдать?

– Легкий карабин. Жаб пригрозил устроить зачет на пятьдесят метров.

Мы прошли в оружейку, я взял свой кое-как пристрелянный карабин и две кассеты с гарпунами.

– Вагон гарпунов, говорит, надо за год отстрелять, – пожаловался я коменданту.

– Дерьмо случается, – философски заметил он.

Я со вздохом отправился на огневой рубеж, а комендант в свою каморку, попивать чаек. Варил он его крепко-накрепко, до черноты, отчего цвет его лица приобрел желтовато-чайный оттенок. Такая жизнь казалась мне растительной, но ему нравилась. Я не знаю, повлиял ли вид коменданта на мое отношение к оружию, но за прошедший год оно изменилось с обожания на отвращение. Немалую роль в этом сыграл Жаб, заставляя меня по нескольку часов в день «работать над выстрелом», то есть щелкать незаряженным карабином, вырабатывая спусковой рефлекс. Короче, когда у меня не было доступа к оружию, я его обожал, а теперь пресытился, и уважения к карабину во мне осталось не больше, чем к лопате, которой иногда приходилось выбивать траву по периметру ангаров, чтобы предотвратить возгорание.

Огневой рубеж представлял собой ровный деревянный настил, на котором лежали один возле другого пыльные войлочные коврики. На стенах висели обучающие пособия по стрельбе для салаг и схемы устройства разных моделей оружия. У края настила, возле коврика, торчали стойки зрительных труб для корректировки стрельбы. Расстояние до мишеней – пятьдесят метров. Я бросил карабин на пол и поплелся к мишеням, чтобы сменить продырявленный пластик с человеческим силуэтом на новый.

Земляной настил над головой гасил все звуки, отчего шелест шагов бродил между стен, как в пустом съемочном павильоне. Сменив три мишени, чтобы не бегать каждые пятнадцать минут, я вернулся на огневой рубеж и улегся на один из войлочных ковриков. Перед стрельбой полагалось хотя бы полчаса «поработать над выстрелом», но это было скучнейшим занятием, так что я решил сачкануть. Пристегнув кассету, я послал несколько гарпунов один за другим и глянул в окуляр трубы. Выстрелы легли неважно – сегодня у меня совсем не было настроения. Кроме того, прицел немного уполз и средняя точка попадания ушла левее, чем нужно. Я задумался, прикидывая, на сколько щелчков сместить прицел, чтобы карабин бил по центру мишени. Была для этого какая-то формула, я ее даже записывал, но сейчас позабыл.

– Четыре щелчка вправо, – голос над ухом заставил меня вздрогнуть.

Повернувшись, я увидел Долговязого, лежавшего возле соседней трубы.

– Ты ходишь, как кошка! – буркнул я. – Заикой когда-нибудь сделаешь. Чего тебя сюда принесло? Ты же пьяный, комендант не даст тебе карабина.

– Класть я хотел на твоего коменданта, – заявил Долговязый. – Что он мне, начальство? Для меня только бухгалтер начальство, который мне пенсию выписывает. На остальных я срать хотел с мачты. Поправься, говорю, на четыре щелчка.

Я четырежды щелкнул барабаном прицела.

– И не пали бездумно, – добавил отставник. – Ты же не по пиратам колотишь, где чем чаще, тем лучше, а по мишеням.

– Ты что, учить стрельбе меня решил? – огрызнулся я. – Шел бы лучше отсюда, у меня зачет через три дня.

– Ты его не сдашь, – хохотнул Долговязый.

– Не твоего ума дело.

– Ну это уж не тебе решать. Знаешь, почему у тебя ничего не выходит? Потому что ты оружие разлюбил.

– Оно мне надоело, вот и все.

– Это ты так думаешь, – Долговязый перешел на шепот. – А дело в другом.

Странно, но у меня от этих слов холодок пробежал по спине.

– В чем же, по-твоему?

– В том, что ты стал бояться оружия, когда увидел, как оно убивает людей.

– Арабов, что ли? – скривился я.

– Ты можешь усмехаться сколько угодно, но я вижу, как ты целишься. Ты стрелял в мусульман и видел, как они падают. А потом, когда все кончилось, наверняка представлял, что происходит при попадании гарпуна в живот, или в печень, или в грудную кость…

– Заткнись! – прервал его я. – Ты ненормальный придурок. Среди охотников все психи, черт бы вас побрал!

Меня трясло мелкой дрожью. Я вспомнил, что именно так все и было, как он говорил.

– Ты теперь боишься попадать в цель, – заявил отставник. – Страх подсознательный, но именно он заставляет тебя увиливать от тренировок.

Я не знал, что на это ответить. Соглашаться с ним не хотелось, хотя бы из принципа, а перечить – не нашлось аргументов.

– Ты-то сам в стенку с пятидесяти метров сможешь попасть? – Мне хотелось его поддеть, поскольку я ощущал себя задетым за живое. Такая дурацкая маленькая месть. Чтоб не теребил мое подсознание.

– Я выпил немного, – сконфузился он. – А вообще-то неплохо стрелял, когда приходилось.

– Ну так показал бы класс!

– Сейчас не буду. Пил бы коньяк – другое дело. А от джина мозги набекрень.

– Трепло ты, – проворчал я.

Он помолчал, словно ожидая, когда прогоревшая тема осядет в воздухе пеплом. Затем уставился на меня и произнес тоном циркового гипнотизера:

– Сила оружия не в убийстве. И не в убийстве его основная суть.

От неожиданности я немного опешил, но постарался взять себя в руки.

– В чем же тогда?

– В красоте.

Это меня окончательно выбило из колеи.

– Бред собачий! – Критическая оценка вещей постепенно возвращалась ко мне.

Глаза Долговязого сузились в щелочки.

– Дай мне гарпун, – он протянул руку.

Непослушными пальцами я вытащил гарпун из кассеты и положил в его взмокшую от жары и джина ладонь.

– Острие, – он поднес полированную сталь к глазам. – Бриться можно. Но ты ошибаешься, если думаешь, что инженеры проектировали эту штуку, чтобы максимально эффективно пробивать плоть. Нет! Эта форма, совершенная, как обводы музыкального инструмента, несет в себе идею полета. Полета в двух средах – газообразной и жидкой. Все в гарпуне подчинено достижению этой цели – длина, угол заточки, элемент оперения и шлифовка поверхности. Видишь эти волны на зеркальной поверхности? Для чего они, как ты думаешь?

– Не знаю, – признался я, ошарашенный таким напором эмоций.

– Они предназначены для срыва вихрей, образующихся при движении в среде на огромной скорости.

Я отложил карабин и внимательнее посмотрел на гарпун. Его форма, казавшаяся мне примитивной, теперь приковала мое внимание.

– Некрасивое не может хорошо выполнять свои функции, – завершил свою мысль Долговязый. – Чем больше над вещью работали, чем больше в нее вложено труда, бессонных ночей и кропотливых расчетов, тем она получается красивее и тем лучше выполняет данное ей предназначение.

– Чем красивее гарпун, тем он лучше летает?

– Да. Тебе следует понять его красоту, а потом соединиться с ней.

– Как это?

– Запомни, что предназначение выстрела не в поражении цели и уж тем более не в разрушительной мощи. Оно в красоте и точности траектории полета. Выстрел – это отправление гарпуна в полет. В момент выстрела ты должен стать таким же красивым, иначе совершенство оружия и снаряда потеряет всяческий смысл. Красота полета стоит на трех китах – на красоте гарпуна, на красоте карабина и на красоте позы стрелка в момент выстрела. Если хоть один из элементов будет несовершенным – все зря. Ты умеешь танцевать?

– Терпеть не могу, – скривился я.

– В тебе нет тяги к прекрасному. Но и у танцора, и у стрелка, и у музыканта есть масса общего – владение телом. Красота исполнения каждого элемента движения. Я знаю, чему тебя учили инструкторы, что говорил Огурец и что написано в руководстве по стрелковому делу. Но там нет главного. Чтобы отлично стрелять, надо делать это красиво.

Долговязый шагнул ко мне, взял карабин и тут же преобразился. Передо мной стоял не подвыпивший инвалид, а некто мне не знакомый – волевой, собранный, с сияющим взглядом.

– Перед выстрелом нельзя смотреть на мишень, – Даже голос у Долговязого изменился, стал упругим и четким. – Только шесть секунд ты будешь смотреть на нее. Запомни. Не больше шести секунд!

– Почему? – осмелился спросить я.

– Глазной нерв омывается кровью, а кровь несет кислород. С момента прицеливания и до самого выстрела ты не будешь дышать, чтобы оружие не колыхалось. Так вот, зрительный нерв при недостатке кислорода теряет чувствительность, и через шесть секунд выстрел будет не таким точным. Поэтому не смотри на мишень, пока не начал прицеливаться, дай отдохнуть взгляду. Лучше смотреть на зеленое – этот цвет благоприятен для глаз. Дальше делаешь полный вдох и прижимаешь приклад к плечу. Полный вдох обязательно – это важно. Затем полувыдох. Это самое устойчивое положение тела. Не полный вдох, не полный выдох, а именно полувыдох. Твои мышцы сами займут верное положение. Затем ловишь мишень в прицел и очень плавно тянешь спуск. Плавно – это не значит медленно. Плавно – это значит без малейших рывков. Равномерно. Можно тянуть очень быстро, но плавно. Такая сноровка приходит при постоянной «работе над выстрелом». Запомни, тянуть спуск больше шести секунд нельзя. Если не успел – отложи выстрел. Опусти карабин, отдышись и дай отдохнуть взгляду. Затем все сначала. В тире тебя никто не торопит, это не бой. Теперь смотри, как это выглядит на практике.

Долговязый глубоко вдохнул, чуть выдохнул, прицелился и почти сразу выстрелил, следом полетели еще два гарпуна. На все три выстрела ушло не больше шести секунд. На мой взгляд, все произошло слишком быстро. Я хотел посмотреть в трубу, но Долговязый меня остановил.

– Успеешь. Лучше послушай меня, – он вернул мне оружие. – Есть одно прямо-таки волшебное упражнение при «работе над выстрелом».

Он достал из кармана обычный болт с шестигранной головкой и попросил меня поднять карабин. Как только ствол принял горизонтальное положение, Долговязый поставил болт на ровную площадку за мушкой.

– Не урони, – усмехнулся он. – Твоя задача состоит в том, чтобы не уронить этот болт, когда тянешь спусковой крючок. Вынимай кассету.

Я с интересом разрядил карабин. Болт был снова водружен мне на ствол, и я с большим трудом удерживал его от падения.

– Тяни за спуск.

Мне пришлось тянуть очень плавно, поскольку каждый рывок вызывал опасное подрагивание ствола. Когда щелкнул спусковой механизм, болт все же сорвался и стукнулся об пол.

– Тренироваться надо, – усмехнулся Долговязый.

– Да это невозможно! – вспылил я. – Что ты мне лапшу на уши вешаешь?

Он спокойно взял у меня карабин и с грациозностью балетного танцора упер приклад в плечо.

– Ставь болт, – выдохнул он.

Я поставил. Долговязый потянул спуск, и уже через секунду звякнуло спусковое устройство. Болт не шелохнулся, словно я намазал его клеем, прежде чем ставить. Мне трудно было поверить своим глазам, особенно когда Долговязый щелкнул еще дважды, а потом еще и еще. Только на десятом щелчке болт покачнулся и грохнулся на пол.

– Тебе бы тоже было неплохо этому научиться, – усмехнулся отставник, возвращая мне карабин. – Без этого пускать гарпуны в мишень совершенно бессмысленно. Только достигнув полного контроля над оружием в момент выстрела ты сможешь контролировать полет гарпуна. Это все.

Он повернулся и вышел, слегка пошатываясь под действием спиртовых паров. Я не выдержал и рванул к мишеням. Можно было посмотреть в трубу, но мне хотелось оценить попадания невооруженным глазом, без всякой оптики. Честно говоря, я не особенно удивился, когда увидел, что два гарпуна пробили отверстия в самом центре мишени, а третий чуть в стороне, образовав вершины скособоченного треугольника. Это было высшим классом стрельбы, который мне приходилось видеть, но я уже ожидал подобного результата. Потому что Долговязый стрелял красиво.

Я и раньше замечал, что всякий талант заразен. В детстве я долго наблюдал за незнакомой художницей, которая, установив этюдник на берегу океана, создавала красками новые, не существовавшие до нее миры. Она, словно не замечая меня, стояла у кромки прибоя, но рисовала совсем не прибой. Из ярких пятен, мазок за мазком, на полотне проявлялась выжженная солнцем пустыня, по которой бегут пауки выдранных ветром колючек. Казалось бы что? Пустыня ну и пустыня. Но главное было не в изображении, а в том ощущении, которое нес рисунок. Меня поразило то, что главного, о чем хотела сказать своей работой художница, на картине как раз и не было. Оно все осталось за кадром! Я видел только пустыню, но был уверен, что это не просто пустыня, а высохший океан. Об этом говорили трещины на красной земле и едва заметный в углу полотна обломок ракушки. Дальше начинала работать фантазия, и я представлял, что неподалеку медленно разрушается город, убитый распухшим солнцем, а еще дальше чернеет круг спекшегося грунта на месте старта фотонного корабля. Он унес людей на поиски нового мира, и после долгих скитаний космические странники выбрали планету, сплошь покрытую океаном. Лишь по экватору ее опоясывает ожерелье райских коралловых островов.

И я понял, почему художница рисовала пустыню именно у кромки прибоя. Не пустыню она рисовала, а этот самый берег в столь отдаленном будущем, какое я даже представить себе не мог. В одном полотне она соединила три океана – теперешний, будущий и океан далекой планеты. Это была картина не про пустыню, а про все океаны, какие только есть во Вселенной.

Придя домой, я сразу взялся за цветные карандаши. Я хотел вложить в нарисованное больше, чем умещалось на альбомном листе, но у меня не получилось изобразить даже то, что я видел. Неродившееся творение во всех деталях стояло перед моим мысленным взором, но неумелые пальцы и дешевые карандаши не желали воспроизводить это великолепие на бумаге.

Примерно то же я ощутил и теперь, глядя в пустой дверной проем, в котором скрылся Долговязый. Мне страстно хотелось повторить то, что он сделал, или хотя бы приобщиться к той науке, которую он попытался мне преподать. Я думал было вставить кассету и начать стрелять, стрелять до отупения, до изнеможения, пока гарпуны не станут ложиться точно в цель. Но, вспомнив опыт со своим детским рисунком, я не мог решиться. И тут мой взгляд зацепился за болт, лежащий на полу. Может, я и с рисунком тогда поспешил? Может, надо было для начала рисовать линии и кружочки, над какими корпели чистюли в художественной студии?

Я поднял карабин и поставил болт на конец ствола. Надо хоть раз в жизни попробовать сделать что-то последовательно. Хотя нет, слово «надо» не очень подходило к моим ощущениям. Я желал это сделать. Сам. Хотелось пройти тем же путем, какой преодолел Долговязый, до совершенства. Мне вдруг показалось, что именно этот путь и определяет талант.

Час я щелкал спусковым механизмом, пытаясь работать пальцем и так, и эдак, но болт падал и падал, доводя меня порой до бешенства. Сначала я пытался уловить ритм покачивания и дернуть палец в момент наибольшей устойчивости болта – не помогало. Затем я попробовал дергать как можно быстрее, чтобы болт не успел свалиться. Напрасно. Под конец вспомнил все стрелковые наставления и попытался тянуть спуск плавно и медленно – тоже не вышло. Болт падал, словно его гравитационная масса перестала соответствовать инерционной.

В разгар тренировки я услышал громкие шаги за спиной. Это могла быть только Молчунья – звуки для нее не имели значения, поэтому она о них не думала и топала, как хотела.

«Ты занят?» – спросила она, заметив, что я обернулся.

«Уже нет». – Я был доволен, что она меня оторвала, иначе я бы окончательно зациклился на этом болте.

«Пойдем на берег?»

Сердце у меня в груди сладко вздрогнуло и начало набирать обороты.

«Конечно», – улыбнулся я.

Она подступила ко мне вплотную, поднялась на носки и коснулась языком мочки моего уха. Ощущение от прикосновения напоминало одновременно порыв урагана и удар молнии. Еще я почувствовал, какое жаркое у Молчуньи дыхание.

«Надо сдать карабин», – шевельнул я пальцами.

«Да, – она отстранилась и потянула меня за руку. – Идем на воздух».

Горечь

Выбравшись из тира, мы с Молчуньей решили зайти на камбуз, а потом отправиться на дальний мыс, в дюны, где с гарантией можно спрятаться от посторонних взглядов. На ужине будет шумно и людно, а я уже подстроился к состоянию подруги – к состоянию приятной обволакивающей тишины. В этот вечер я мог обойтись без шумной компании, но заморить червячка все же требовалось, поэтому после короткого обсуждения мы зашли на камбуз и попросили хлебореза выдать нам бутерброды с остывшей жареной рыбой.

Я взял пакет, и мы с Молчуньей направились дальше. Звуки окружающего мира постепенно для меня остывали – за год отношений с Молчуньей я научился становиться глухим. Только в таком состоянии можно понять, что глухота не является ущербностью, а просто сдвигает восприятие мира. Становятся более значимыми другие вещи – цвет, объем, дуновение ветра. Более значимыми и оттого более яркими. Весь мир превращается из пыльной фанерной декорации в живой организм, в систему сложнейших взаимосвязей. Иногда, на прогулках с Молчуньей, я удивлялся, как мало полезной информации несет в себе звук. По сути, он лишь отвлекает, а вся польза от него – предупреждение об опасности. Но если бы мир был совершенен, если бы в нем не было никаких опасностей, я бы предпочел быть глухим.

На берег набегали невысокие волны, задавая ритм окружающему пространству, но одновременно с этим были у океана и другие ритмы – медленное колыхание, стробоскопическое мелькание солнечных бликов и циклопическое дыхание лунных приливов. Даже при беглом взгляде становилось понятно, что видимая масса воды существует не сама по себе, а лишь как результат интерференционного сложения всех этих ритмов. Может, так и весь мир? Может, все агрегатные состояния всех веществ – это не более чем сложения волн в неком едином поле? Рябь на многомерной поверхности вселенского океана? Мне показалось, что ученые слишком легко отказались от идеи мирового эфира.

Над нашими головами верхушки пальм шевелили листьями, переговариваясь на немом языке. Порой в этом мельтешении мне чудились знакомые знаки Языка Охотников. Они тоже подчинялись общему ритму.

«Пальмы поют на немом языке», – шевельнул я пальцами перед глазами Молчуньи.

Она улыбнулась, скорее из вежливости, но я понял причину ее отстраненности и не обиделся. Объяснить ей значение слова «петь» было не легче, чем слепому от рождения объяснить, как в ночном небе выглядят звезды.

Западный мыс клином выдавался в океан на добрых полкилометра. Пальмы скоро кончились, и мы оказались в царстве высоких песчано-глинистых дюн, поросших лохматой травой. Ветер гладил их, словно уснувших собак, огромных и верных, как в сказке «Огниво». Иногда ноги тонули в песке, отчего ощущение было как от ходьбы по толстой пуховой перине.

Мыс кончался каменной челюстью – волны бросали себя на многорядные скалистые зубы, на лету превращаясь в вихрики белоснежной пены. Я скинул одежду и разложил ее на песке, придавив по углам камнями, чтобы не унесло ветром, а Молчунья развернула пакет и протянула мне бутерброд. Солнце клонилось к морю, в воздухе появлялись первые признаки золотистых крупинок, какие бывают перед закатом.

«Может, искупнемся сначала?» – я отложил кусок рыбы с хлебом.

Мне хотелось, чтобы Молчунья тоже разделась, я жаждал ласкать взглядом ее тело – для меня это было важно.

«Что-то не очень хочется лезть в воду, – призналась она. – Тебе не кажется, что океан сегодня немного странный?»

Ее ощущения были на несколько порядков тоньше моих, к тому же она приучила меня им доверять. Хотя, если честно, океан показался мне совершенно обычным.

«Что же в нем странного?»

«Иногда мне не хватает знаков, чтобы объяснить, – вздохнула она. – Но сейчас мне кажется, что в океане появилась странная сила, которой не было раньше».

«Как это?»

«Трудно объяснить. К примеру, ты чувствуешь радиацию?»

«Нет, конечно. У людей нет органа для ее восприятия».

«Никакого органа и не нужно. Когда мы сопровождали контейнер с радиоактивными отходами, я ощущала, как излучение повреждает клетки внутри меня. Что-то внутри меня изменялось, понимаешь?»

«Ты просто мнительная».

«Нет. Это ведь несложно проверить. Так вот, сейчас от океана исходит очень похожее ощущение. Но не такое. Океан словно может не разрушить, а только изменить клетки. Может быть, даже в лучшую сторону, но я не хочу».

«А я искупнусь», – у меня не было желания все время идти на поводу у подруги.

«Только осторожнее. Я вчера с катера видела здоровенного хвостокола».

Вот кого я точно не боялся, так это скатов. С предостережением же по поводу океана было не так все просто. На самом деле я верил Молчунье, но ничего не мог поделать с мужским самолюбием.

К моему облегчению, океан оказался точно таким, как прежде – прохладным, но ласковым. Я опустил руку в набегающую волну, ополоснул лицо и прыгнул со скалы в воду. Вынырнув, я заметил, что Молчунья устроилась на камне возле кромки прибоя и глаз с меня не спускает. Похоже, ее заклинило, иногда такое бывало.

Наплававшись вдоволь, я протиснулся между скал и взобрался на камень к Молчунье.

«Пойдем, поедим», – она шевельнула пальцами.

Идея была хорошей, потому что после заплыва аппетит у меня разыгрался не на шутку.

После еды Молчунья, раздевшись до плавок, легла на подстилку и подставила спину солнцу. Оно опустилось довольно низко, но все еще обжигало. Я лег рядом, прижавшись щекой к плечу подруги.

«От тебя пахнет полынью», – показала она.

Я не хотел отвечать, потому что ощущал приближение ни с чем не сравнимого состояния, когда знаки немого языка уже не нужны. Иногда такое бывало, перед близостью или сразу после нее. Охваченные единой эмоцией, мы с Молчуньей понимали друг друга без языковых протезов, словно вливаясь друг в друга и становясь одним существом.

Кажется, она поняла мое состояние – ее ладонь легла мне на затылок и взъерошила короткую стрижку. Я подкрался губами к кромке волос за ее ухом и зажмурился от наслаждения, целуя жаркую, пропитанную солнцем кожу. Ветер был с нами третьим, но я не стеснялся его. Он волнами пробегал по нашим телам, ласкал их, словно огромный кот, которого можно чувствовать, но невозможно увидеть.

Молчунья напряглась, прижимая меня к себе, грудь ее стала вздыматься чаще. Я тоже разгорался, словно кувыркавшийся с нами ветер раздувал во мне пламя. Сдерживаться дальше не было сил, и я, стянув с подруги майку, пробежал губами по ее животу, поднимаясь выше и выше, до самой шеи. В голове закружилось, и мне казалось, что мы вдвоем парим в бескрайнем пространстве.

Я стащил с себя и с нее остатки одежды, и мы прижались друг к другу. Мы какое-то время играли, не давая губам соединиться, а потом, изнемогая от страсти, слились в поцелуе.

Казалось, остановить нас уже невозможно, как нельзя погасить раздуваемый ветром пожар, но, к моему удивлению, Молчунья вдруг решительно меня отстранила.

«Я не могу», – она шевельнула пальцами и мотнула головой.

«Что случилось?»

«Не знаю. Ты горький».

«Ты вбила себе в голову неизвестно что, – расстроившись, я сел на подстилке. – У тебя паранойя».

«Нет. Ты жил на материке, а я на острове. Вокруг меня всегда был океан, и я знаю, как он меняется».

«Но я здесь при чем?»

«Не надо было тебе купаться. Не сейчас, не сегодня».

«Давно я не слышал подобного бреда».

«Не злись. Я очень тебя хочу, но не могу с собой ничего поделать. Мне кажется, что океан тебя изменил. Совсем немного, но, если мы с тобой соединимся сегодня, произойдет что-то страшное».

«У тебя кончились таблетки? – догадался я. – Ты боишься залететь?»

«Да».

«Но не обязательно…»

Она сжала мои пальцы, не дав договорить.

«Не надо. Я так не хочу. Давай лучше завтра».

Я готов был всерьез психануть и еле сдерживался. Молчунья оделась, и я последовал ее примеру, уже зная, что ничего не будет. Внезапно и оглушающе ринулись на меня звуки мира – добровольная глухота развеялась без следа, сделав окружающее привычным, пыльным и плоским. Ветер перестал быть живым существом, став обычным потоком воздуха. Он грохотал в ушах и разбивал море о камни. Чайки кричали над головой.

– Чертова дура! – сказал я вслух. – Маньячка хренова.

С ней и раньше такое бывало, но тогда она хоть не прикрывала свои отказы всякой мистикой. Это меня взбесило больше всего. Горький я ей! Ничего умнее не выдумала!

– Ну и иди к черту! – выкрикнул я, зная, что Молчунья меня все равно не услышит. – Уродка!

Психика у нее действительно была надломленной. То вспышки гнева ни с того ни с сего, то нытье без всякого повода. С одной стороны, все это понятно – физическая ущербность без следа не проходит, но с другой – почему я это должен терпеть?

Молчунья подошла ко мне сзади и потянула меня за локоть, привлекая внимание.

«Не обижайся», – она умоляюще глянула мне в глаза.

«Не буду. Просто ты сама хотела, я же чувствовал».

«Да. Но что-то случилось, и я теперь не могу. Хочу, но не могу. Так бывает. Если бы с тобой такое случилось, я бы не обиделась».

Жар во мне остывал – медленно, неохотно, оставляя после себя настоящую, не придуманную горечь.

Глубина шутников не любит

Молчунья растолкала нас с Пасом еще до подъема. «Забыли, что мы идем на тунца?» – шевельнула она пальцами перед моим лицом.

– Барракуда! – ругнулся я вслух. Пришлось одеваться и плестись в умывальник.

«Я буду на катере», – сообщила Молчунья.

В ее взгляде мне померещилась тень вины. Я стиснул зубы и отвернулся. Не трудно было догадаться, что это за вина. Гораздо труднее было выяснить, с кем после меня Молчунья была этой ночью. Парни об этом старались помалкивать, прекрасно понимая, что мое терпение на пределе и я могу опуститься до рукоприкладства. Это было бы идиотским решением, но все чаще оно казалось мне единственно верным.

– Чего ты такой хмурый с утра? – спросил Пас в умывальнике.

– Отвали, – сказал я.

Мы умылись и направились к эллингу. Молчунья уже расчехлила мотор и заканчивала закачивать в баки водород и кислород. Мы с Пасом забрались на борт. Малым ходом катер отчалил, переваливаясь через темно-синие волны, а я, устав от однообразных мыслей, решил взглянуть на мир более оптимистично. В конце концов, Молчунья действительно не была моей собственностью. Я улыбнулся сам себе и вдруг наткнулся взглядом на капроновый шнур, которым мы привязали торпеду. Нехорошее предчувствие закралось в мою душу, и я шагнул к борту, чтобы его проверить.

– Ты чего дергаешься? – повернулся ко мне Пас.

Не отвечая, я потянул шнур, убеждаясь в том, что чрезмерный провис мне не померещился.

– Барракуда! – воскликнул мой приятель.

«Что случилось?» – заметила наше возбуждение Молчунья.

«Торпеда сорвалась!» – показал я, выбирая остатки провиса.

Мы сгрудились у борта и убедились в том, что наша вчерашняя добыча от нас ускользнула.

«Не надо было гонять!» – упрекнул Молчунью Пас.

Она не стала возражать, но неприятное напряжение все же повисло в воздухе. Ссориться не хотелось, поэтому я помахал руками, привлекая к себе внимание.

«Торпеда отвалилась вчера, – предположил я. – Когда мы гоняли. Значит, она либо всплыла и прибилась к берегу между музеем и эллингом, либо наполнилась водой и затонула неподалеку. Если мы найдем два газовых аппарата, то обследуем акваторию за пару часов и вытащим это чертово чучело».

«Сначала надо обследовать берег», – резонно заметил Пас.

Молчунья направила катер в сторону музея, чтобы начать осматривать камни оттуда. С некоторым злорадством я наблюдал, как она хмурится, осознавая свою вину. И плевать мне было, что думает она о потерянной из-за лихачества торпеде, а не о той вине, за которую должна была понести наказание, на мой взгляд.

На мелководье нам с Пасом пришлось раздеться и плюхнуться в воду – к самому берегу катер подойти не мог. Среди камней волны набили комья морской травы, так что беглого взгляда для поисков было мало. Пришлось ворошить эту пахнущую йодом липкую массу, из которой выпрыгивали рачки, разлетались мухи и мошкара. Солнце поднялось, пот начал заливать брови, и мы с приятелем тихо ругались, переходя от одного камня к другому.

– Надо было Молчунью заставить тут рыться, – буркнул я. – Она ведь гоняла, не мы.

– Зато мы могли плохо закрепить торпеду, вот она и оторвалась, – сказал Пас.

– Так Молчунья ее и крепила! – вспылил я. – Или у тебя память отшибло?

– Какая разница? – нахмурился Пас. – Ты же не собираешься заставить ее копаться в этом дерьме?

С каких это пор он начал ее защищать? Ну и денек! Я намочил волосы на макушке, чтобы хоть немного компенсировать усиливающийся зной, и продолжил рыться в куче подсохшей травы.

Так мы возились часа полтора, постепенно продвигаясь в сторону эллинга, но торпеду на берегу не нашли.

«Ничего нет!» – махнул я Молчунье семафорным сигналом.

«И что вы собираетесь делать? – просигналила она с борта катера. – Отбой?»

– Можно попросить два воздушных аппарата у Жаба, – без особой уверенности предложил Пас.

– Ты будешь просить? – съязвил я. – И как объяснишь, зачем они нам?

– Есть еще одно место, где можно взять.

– Ты имеешь в виду Долговязого? – догадался я.

В жилище отставника был небольшой склад старой, но вполне рабочей техники – списанной, а затем доведенной им до ума. Зачем он ее хранил, никто толком не знал, но скорее всего это было что-то вроде страсти коллекционирования. Некоторые даже поговаривали, что в подвале на леднике у него живет один из первых жидкостных аппаратов. В эту байку я лично не верил – хотя бы потому, что средний срок жизни аппарата – лет десять. Даже во льду.

– Да, у Долговязого может быть «воздушка». Но тогда его придется посвятить в нашу затею, – вздохнул Пас.

– Шуточки он любит, – усмехнулся я, вспомнив, как отставник помогал нам подшутить над салагами. – Ладно, пойдем. Аппарат все равно больше взять негде.

Мы добрались до катера и влезли на борт. «Погнали к Долговязому, – показал я Молчунье. – У него может быть снаряжение для погружений».

Жилище Долговязого находилось хоть и на острове, но за официальной границей базы. Там выдавался в море довольно большой змееподобный мысок, на котором расположился поселок из десятка сборных домиков. Кроме отставника, не пожелавшего переезжать на Большую Землю, там жили местные, в том числе хозяин нашего ресторанчика с семьей. Мы пришвартовались у просоленного деревянного пирса и направились к знакомому домику. Ранний час давал нам возможность застать хозяина, поскольку ближе к полудню он перебирался в «Три сосны».

Я постучал в дверь из тонкого пластика.

– И кого в такую рань барракуда за яйца приволокла? – донесся изнутри сонный голос.

– Это Копуха, – ответили.

Щелкнул замок, и из-за приоткрывшейся двери выглянул Долговязый в длинных цветастых трусах, очень модных сейчас по всему Американскому континенту. Меня поразило, что у него на груди росли волосы, как у зверя, и были они такими же седыми, как на его голове.

– Могли бы предупредить, что с вами дама, – скривился он. – Заходите.

Внутри оказалось сумрачно, но ожидаемой духоты не было – ветер свободно гулял по комнате, шурша тростниковыми занавесками. Стеллаж вдоль боковой стены был заставлен глубинными сувенирами, причем коллекция выглядела богаче той, что я видел в кабинете Жаба в учебке. Несколько снимков без рамочек запечатлели молодого Долговязого и нескольких незнакомых охотников в форме. Все здесь казалось бывшим, но источало не уныние, а тонкий запах настоящей романтики. В углу у окна темнела тумба с настоящим магнитным компасом, рядом покачивался гамак из брезента.

– Как твои тренировки? – спросил меня Долговязый.

– Так себе, – неохотно ответил я. – Мы к тебе по делу пришли.

– Вот как?

– У тебя есть «воздушка»? – сразу взял быка за рога Пас.

– Ого! – отставник придвинул к нам три табурета, а сам сел на четвертый. – Омаров хотите половить? С чего вы взяли, что у меня есть подобные штучки?

– Слухи, – я пожал плечами. – К тому же без аппарата ты не поймал бы акулу для салаг.

– Это называется логика! – Долговязый коротко хихикнул. – Ладно, колитесь, зачем вам надо под воду?

Надо было придумать отмазку заранее, но я надеялся на экспромт в зависимости от обстоятельств. А получилось, что вопрос застал меня врасплох. Зато Молчунья, следившая за разговором по нашим губам, неожиданно замахала руками.

«Я гоняла на катере и уронила компрессор за борт, – выручила нас она. – Надо найти».

– Так это вы из рыцарских побуждений? – еще больше развеселился бывший охотник. – Ладно.

Он сдвинул вбок затертую циновку и открыл спрятанный под ней деревянный люк.

– Добро пожаловать в музей, – Долговязый театральным взмахом руки предложил нам спуститься вниз.

Там было еще более сумрачно, чем в комнате, теплые испарения от земли, несмотря на приличный размер подвала, делали воздух душным. От этого на лбу сразу выступили капельки пота. Зато здесь было на что посмотреть – три кассетных аппарата висели на специальных каркасах, а левее них желтел баллонами совсем древний акваланг, где газ выделялся не из порошка, а хранился под огромным давлением. Очень старая и очень опасная штука. На стене сверкали сталью глубинные ножи, тесаки и кинжалы, абордажный палаш, скорее всего самодельный, кортик в покрытых бронзовой зеленью ножнах, а также разнокалиберные гарпуны. Чуть ниже, на полочке, были разложены саперные инструменты для хирургического разминирования, небольшие домкратики для обезвреживания донных капканов и прочая мелочь, спасающая жизни на глубине. Огромный свинцовый ботинок одиноко притулился в углу.

По другую сторону подвальчика стопкой стояли ящики с номерами. Некоторых номеров я не знал – устарели. Другие же лучше бы мне и не знать. Зачем, например, Долговязому понадобились малокалиберные глубинные бомбы? Обладание таким оружием являлось прямым нарушением глубинной конвенции, а сокрытие сведений о незаконном владении – преступлением. Так что номера я читать не стал. Ну их к дьяволу, честное слово.

– Радиосвязь в аппаратах не работает, – предупредил Долговязый. – Да она мне и без надобности. Долго собираетесь провозиться?

– Часа два, – ответил Пас.

– Тогда я дам вам по два картриджа на руки. – Он распахнул крышку верхнего ящика. – «Глубинных мозгов» у меня тоже нет. Могу дать глубиномер, если надо.

– Давай. – Я взял у него довольно большое устройство на потертом ремне с «липучкой». – Что мы за это должны?

– На два пальца джина в каждый опустошенный картридж. Идет?

Я прикинул, получалось около половины бутылки.

«Потянем полбутылки джина?» – спросил я знаками, чтобы узнать мнение не только Паса, но и Молчуньи.

«Потянем», – кивнула она.

– Тогда через три часа в ресторане, – кивнул Долговязый, почему-то избегая говорить на Языке Охотников. – Помочь вам с погрузкой? Эти старые аппараты тяжелее нынешних.

– Если это входит в плату, – съязвил я.

Честно говоря, я был уверен, что отставник откажется от вознаграждения. Полбутылки джина, конечно, не бог весть какая плата за два рабочих скафандра, но мне не нравилось, что затея Паса с торпедой приносит нашей компании все большие убытки.

– Входит, – хохотнул Долговязый, легко подхватывая аппарат. – Давайте наверх. Я буду подавать, а вы тяните.

Мы вытащили снаряжение и уложили его в катер.

– Постарайтесь не попасться начальству, – сказал на прощанье отставник. – А то и мне пистон вставят, и вам сантиметров по двадцать останется.

– Не накаркай, – нахмурился Пас.

Молчунья запустила мотор, и мы отошли от причала. Недоброе ощущение, преследовавшее меня с утра, не рассеялось с приобретением аппаратов, а только усилилось. Я хотел было сказать об этом друзьям, но удержался – на смех поднимут. Шутка с торпедой уже не представлялась мне забавной, как вчера, к тому же меня покинула уверенность, что рыбаки клюнут на муляж и поднимут панику. Но отступать было поздно – очень уж много мы уже наворотили, чтобы бросать затею на полдороге.

«Вдоль берега идти нежелательно, – повернулась к нам Молчунья. – Подозрительно это. Все знают, что мы собирались идти на тунца, а посмотрят – крутимся возле базы. Лучше вы нырнете и под водой двинетесь к берегу, а я отгоню катер подальше, чтобы не маячил у всех на виду».

«Верно», – кивнул я.

Молчунья врубила мотор на полную мощность, и наше суденышко помчалось, прыгая на волнах, к сияющему в солнечных лучах горизонту. Мы с Пасом лихорадочно собирались, чтобы нырнуть раньше, чем отойдем далеко от берега. Не хотелось зря тратить воздух из картриджей на долгое путешествие в зону предполагаемой пропажи торпеды. С незнакомыми аппаратами пришлось повозиться – устаревшие модели сильно отличались от того, с чем нам приходилось работать. Наконец мы вогнали картриджи в гнезда и не без труда облачились в грубый эластид скафандров.

– Тяжелый, барракуда его дери! – попрыгал возле кормы Пас.

– В воде будет легче, – заявил я.

Хотя и мне костюм показался ужасно неудобным, но другого все равно не было. Нацепив на левую руку допотопный глубиномер, я перевалился через борт и плюхнулся в воду. Действительно, стало легче – тело потеряло вес, обретя взамен возможность двигаться во всех трех измерениях почти без всяких усилий. Прозрачно-голубая стихия подхватила меня, и я завис в неподвижности на высоте полусотни метров над дном. Его не было видно, только писк устаревшего сонара позволял прикинуть расстояние до него по запаздыванию сигнала. С другого борта в океан рухнул Пас, окутанный пузырьками воздуха. Когда они рассеялись, подобно дыму, я помахал напарнику рукой.

«Надо было взять компас», – показал он.

«Нет. У него активный протокол. Оператор маяка сразу поймет, что мы здесь что-то ищем. Сонар нам не даст заблудиться, к берегу глубина уменьшается».

Двигаться без водомета было непривычно, но на тренировках в учебке нам приходилось пользоваться пластиковыми ластами, закрепленными на ногах, так что они не были нам в новинку. Пас пошел первым, я за ним. Глубину мы держали около пяти метров, чтобы не уходить в зону больших давлений и избежать кессонки при всплытии. Мы довольно быстро скользили в воде, сонар мерно попискивал, посылая сигналы в туманную пучину, простирающуюся внизу, а над головой сверкало ртутное зеркало поверхности моря, сквозь которую били прямые лучи солнца.

Это было мое первое погружение за последние полгода. Жаб оказался прав – база была спокойной, как заросшее ряской болото. Ни тревог, ни забытых мин, ни пиратов, ни браконьеров. Функции расквартированного на острове отряда охотников заключались лишь в ликвидации последствий тайфунов. Но за все наше пребывание в этих райских, по словам Паса, местах ни один ураган не удостоил нас своим посещением. Многим «дедам» такое положение вещей нравилось – ни забот, ни хлопот. А кому не нравилось, старались перевестись в другие места. Сделать это было непросто – нужен был оперативный повод, то есть надобность в том или ином специалисте в другой точке Мирового океана. Плохо лишь, что навыки специалистов на острове быстро утрачивались, и охотники превращались в почти бесполезный резерв, лежащий на крышах ангаров, покуривающий канабис и гоняющий салаг, чтоб служба медом не казалась.

Минут через десять мы увидели дно. Было оно здесь неровным, с глубокими трещинами, да и средняя глубина оказалась больше, чем мы ожидали, – метров двадцать.

«Часов нет», – показал Пас на пальцах.

Это было проблемой. На такой глубине слишком долго находиться нельзя – азот из вдыхаемого воздуха быстро растворяется в крови, после чего при всплытии вскипает и закупоривает сосуды мозга. Кессонка. Надо либо нырять ненадолго, либо проходить сложный процесс декомпрессии, что без «водолазного мозга» тоже нелегкое дело. «Мозг» можно заменить часами и знанием декомпрессионной таблицы, но я ее последний раз видел на первом году учебки и забыл напрочь. Стало понятно, насколько мы расслабились на этой базе.

«Нырять нельзя, – ответил я. – Сдохнем на фиг».

«И что делать? Молчунья подойдет на катере только через час, а выбраться на берег мы тоже не можем – за задницу возьмут с незаконными аппаратами».

«Значит, будем висеть здесь, пока не дождемся Молчунью», – подытожил я.

Дно казалось доступным – на первый взгляд расстояние в двадцать пять метров не таит в себе ни малейшей опасности. Но это было не так. Переговариваться не хотелось, и мы с Пасом парили на пятиметровой глубине, в двадцати метрах от дна. Внизу мельтешили пестрые стайки рыб, а морская трава на камнях напоминала густую звериную шерсть.

«У меня идея, – повернулся ко мне напарник. – Можно ведь вообще не задерживаться у дна, но в то же время все осмотреть».

«Как?» – заинтересовался я.

«Надо нырять по дуге. Сначала я достигаю дна, осматриваюсь и тут же всплываю, затем ты делаешь то же самое, но чуть дальше в сторону эллинга».

«Пожалуй, в этом есть смысл». – Мне надоело бестолково висеть в воде, к тому же во рту пересохло от обезвоженного порошкового воздуха.

Пас кивнул и стремительно ушел в глубину, скользнул вдоль дна всего метра четыре, затем так же быстро поднялся к поверхности. Я поспешил к нему.

«Норма», – показал он поднятый палец.

Настала моя очередь. Я повторил его нырок, работая ластами изо всех сил. Дно приближалось, надвигалось на меня ковром бурой травы, тело стиснуло, словно тисками, а устаревшую маску вдавило в нос, расплющив его, как свиной пятачок. Я сглотнул, уравнивая давление внутри головы, но все равно ощущение было не из приятных. Скользнув вдоль дна и ничего не заметив, я устремился наверх.

«Так мы могли и без аппаратов нырять», – шевельнул я пальцами.

«Это тебе только кажется. Без воздуха так ластами не помашешь».

Пас нырнул, и мы продвинулись еще метров на семь в сторону эллинга. Когда же я достиг дна, мне показалось, что мы попусту тратим время – если торпеда затонула, то она не будет видна в зарослях травы и в щелях между камнями.

«Надо ощупывать водоросли», – сообщил я напарнику.

Пас кивнул и применил мою новую методику. Затем и я ее опробовал, раздвигая руками траву у дна. Видно было все равно плохо, но, если бы здесь лежала «ГАТ-120», мы бы ее наверняка заметили. Так мы добрались до самого эллинга, определяя время по расходу порошка в картриджах. Получалось, что мы проплавали полчаса, и сорок минут у нас еще было в запасе. При одинаковом количестве газовой смеси в старых аппаратах ее хватало на дольше – подача была не такой интенсивной, какую сейчас делают для комфорта.

Мы отплыли чуть подальше от берега и начали прочесывать новую полосу, на этот раз от эллинга до музея. Пас нырнул и пополз у самого дна, цепляясь за бурые стебли водорослей, но всплывать не стал, а замер возле расщелины.

«Неужели нашел?» – подумал я и тоже нырнул, чтобы узнать, чем он там занят.

Но достигнуть дна Пас мне не дал – он замотал ластами, поднимая муть, и замахал рукой, словно хотел отогнать меня, как назойливую муху. При этом он что-то показывал мне на пальцах, но я так обалдел, что не мог разобрать знаков. Только когда напарник перестал дергаться, я опустился чуть ниже и различил: «Я попался в донный капкан».

Это было бредом собачьим, поскольку уж где-где, а вокруг базы каждая пядь дна была обследована со всей тщательностью. У меня мелькнула мысль, что Пас от нечего делать решил меня разыграть, хотя шуточка, надо сказать, на глубине показалась мне не очень уместной. В любом случае следовало спуститься чуть глубже, поскольку донные капканы врастают в камни и прыгать за ныряльщиками не умеют. Их назначение – прятаться в песке, иле, траве и хватать все, что в них попадает. Так что даже в двух метрах от дна мне ровным счетом ничего не грозило. Пас по-прежнему трепыхался, но я его образумил:

«Не дергайся. Дай посмотреть».

Он затих, а я нырнул глубже и разглядел, что его левая рука действительно зажата в расщелине. Самого капкана видно не было, да оно и понятно – трава.

«Их здесь полно, – уже спокойнее показал Пас. – Посмотри».

Я пригляделся внимательнее и оторопел – у корней колышущейся травы виднелись два готовых сомкнуться капкана с хитиновыми челюстями, а чуть дальше, на песчаной проплешине, притаились еще четыре. Такое впечатление, что кто-то нарочно сделал засев икры, причем сыпал густо, не жалел.

«Попробуй срезать его кинжалом», – посоветовал я, чтобы убить в себе зародыш паники.

Свободной рукой Пас вынул нож и, морщась от боли, принялся ковырять панцирный башмак капкана. Под этим наростом прятался корень, так что, пока не разрушить хитин, до него не добраться.

«Одной рукой трудно», – оставив попытки, показал напарник.

«Давай помогу».

«Не вздумай. Попадешься. Лучше бы тебе отправиться за помощью. И побыстрее, а то ты и так уже долго на такой глубине».

Я взглянул на глубиномер – двадцать семь метров. Еще кессонку схватить не хватало! Я понял, что без помощи точно не обойтись, нужна команда саперов, причем опытных. А это значит, что быстро вытащить Паса не выйдет, ему придется провести на глубине в тридцать метров не меньше часа. После этого без декомпрессии не обойтись. Порошка в картридже не хватит, а смена его под водой – нештатная ситуация. В общем, мы влипли по самое «не хочу». Я представил, как отреагирует начальство базы на нашу выходку, и мне стало дурно. Настолько дурно, что я подумал об альтернативном варианте спасения напарника – без привлечения посторонних.

«Чего ты ждешь?» – забеспокоился Пас.

«Нам влетит по полной программе», – ответил я.

«И что? Не будешь звать помощь? Картридж у меня не резиновый».

«Давай я вскрою этот чертов капкан».

«Только попробуй! Если застрянешь, тогда нам точно конец».

Почему-то я вспомнил Краба, как он сидел на дне и задыхался, надеясь на помощь. Стало ясно, что шутки кончились. Я уже хотел начать неспешный, для безопасности, подъем, но тут до меня дошло, что я могу и не обернуться за оставшееся Пасу время. А прибывшая Молчунья не сразу сообразит, что к чему, и не сможет обеспечить Паса порошком для дыхания. Выход из ситуации был только один – отсоединить мой картридж и оставить его в качестве запасного товарищу.

«Я тебе оставлю свой воздух», – сообщил я ему.

Не дожидаясь возражений, я продышался, перекрыл автомат дыхания, выбил из гнезда картридж и протянул его Пасу. Тот схватил баллончик, а я устремился вверх, чувствуя, как с падением давления меня распирает изнутри сжатым воздухом. Пришлось на полпути освободить легкие, иначе они грозили лопнуть от напряжения. Кажется, умеренную кессонку я все же успел подхватить – в голове зашумело, суставы заныли, а перед глазами поплыли алые пятна. Я пробил головой зеркальную поверхность воды и тут же рывком сорвал с лица маску. На меня напал кашель, я хватал воздух ртом, а глаза слезились, словно в них попала соленая пыль. Но времени на пустяки не было, и я направился к берегу.

Добравшись до камней, я несколько секунд отдохнул, восстанавливая дыхание, потом сорвал с себя аппарат и ласты. Сердце лупило по ребрам, как будто внутри что-то взрывалось через неравные промежутки времени. Я поднялся и, шатаясь, направился к ближайшему за эллингом строению – это было здание маяка. Но, преодолев половину пути, я сбавил шаг и решил подумать. Может, не стоит ломиться, как лось через лес? Время у Паса есть, к тому же я оставил ему остатки своего порошка. Это давало возможность нам обоим уберечь свои задницы. Я знал, как это устроить. Особой уверенности в успехе не было, но я должен был попробовать. Решившись, я изменил направление и направился в кубрик.

– Ты чего без штанов? – удивленно встретил меня Чоп у входа.

– Купался, – соврал я. – Дай штаны и рубашку.

– А твои где?

– Если обойдешься без вопросов, с меня простава в «Трех соснах».

– С этого и надо было начинать! – обрадовался Чоп, освобождаясь от формы.

Я влез в его брюки и бегом бросился к штабу, на ходу надевая рубашку. Посыльный у входа лениво щурился на солнце.

– Где Жаб? – спросил я у него.

– Был в рубке связи.

Я ворвался в дверь и зашлепал босыми ногами по лестнице. Радиорубка – первая дверь налево. Распахнув ее, я ворвался в нагретое приборами помещение и сразу увидел взводного. Он медленно отвел взгляд от экрана компьютера и устремил его на меня.

– Что случилось? – спросил он.

Мне показалось, что в его голосе послышалась не тревога, а некоторая надежда. Словно он устал ждать новостей, но точно знал, что они вот-вот его найдут.

– Где оператор? – огляделся я.

– Отпустил я его. Ну?

Мне пришлось начать издалека, иначе был риск, что Жаб убьет меня на месте.

– Однажды ночью мне была обещана помощь, – осторожно напомнил я. – Не та, какую может оказать командир подчиненному. Была ночь, шторм и сильная качка. А в «Ксении» лежали…

– Я помню, – прервал меня взводный, сузив глаза до смотровых щелочек.

– Сейчас мне нужна именно такая помощь.

Пришлось вкратце рассказать ему о нашей затее и о том, во что она вылилась.

– Идиоты! – Жаб хлопнул по столу. – Из охотников вылетали и за меньшие проступки! Год прослужили, а ума, как у морских ежей!

Я опустил взгляд и покорно выслушивал его вопли, зная, что яростные крики Жаба обычно не длятся долго.

Вот если бы он шипел, как змея, надо было бы срочно искать способы сохранить свою шкуру. А это так, мелочи – скоротечные эмоции первого порядка.

– Если узнает командир базы, – прорычал взводный.

– Вот мне и надо, чтобы никто ничего не узнал, – напомнил я о цели своего визита.

Жаб замолчал.

– Сколько, говоришь, там донных капканов?

– Дно усеяно.

– Не велики ли глаза у страха? Откуда им взяться в прилегающей к базе акватории?

– Не знаю. Знаю только, что времени у Чистюли не очень много.

– Ладно. Я тебе обещал помощь, и ты ее получишь. Заодно Долговязому хвост накручу, чтобы не устраивал пункт проката глубинной техники. Когда должна подойти Молчунья?

– С минуты на минуту, – прикинул я.

– Давай, дуй к ней. Грузись на катер и гоните к мысу, где живет Долговязый. Я буду там.

– А саперы?

– Сопли утри, щенок. Выполняй приказ!

Лимит времени для высказывания собственного мнения, видимо, был мной исчерпан, так что я поспешил покинуть рубку связи. Выскочив из штаба, я увидел катер – очень уж далеко. Беда заключалась еще и в том, что хоть на нем и была связь, но Молчунья, в силу немоты, не могла ею воспользоваться. Пришлось мне взобраться на самый большой прибрежный валун и прыгать на нем, махая руками, в надежде, что она увидит меня в бинокль.

К счастью, Молчунья действительно заметила мои знаки – наверное, не спускала глаз с места нашего возможного появления. Я увидел, как катер, описав небольшую дугу, на полной скорости двинулся к берегу. И хотя двигался он стремительно, я весь извелся, ожидая его приближения. В конце концов я сбросил одежду и кинулся в воду, чтобы поплыть навстречу.

Молчунья подобрала меня метрах в пятидесяти от берега.

«Что случилось?» – спросила она, как только я перевалился через борт.

«Чистюля попал в донный капкан, – ответил я, дрожа от холода, несмотря на палящее солнце. – Гони к Долговязому. Там Жаб, он все знает».

Взревел мотор, и я едва удержался на палубе, мокрой от стекающей с меня воды.

Всю дорогу я представлял, как застрявший у дна Пас одной рукой пытается сменить опустевший картридж. Если бы у меня была возможность, я бы отдал часть собственной жизни катеру, только бы он двигался чуть быстрее. А еще лучше Пасу, чтобы он не задохнулся на дне.

Наконец мы достигли мыса. Жаб и Долговязый ждали нас на краю пирса, так что Молчунья швартоваться не стала – взводный и отставник просто запрыгнули на борт вместе со снаряжением. На животе у Долговязого висела сумка с саперными инструментами, а Жаб перекинул через плечо последнюю из незаконных «воздушек». На бедре у него висел офицерский планшет с цветным монитором.

– Какие именно капканы там выросли? – спросил меня Долговязый.

– Не знаю. Никогда в них особо не разбирался.

– Сколько хоть челюстей?

– Две. Полукруглые и зазубренные.

– Понятно.

Мне показалось, что мой ответ Долговязого успокоил.

– Как далеко от берега? – повернулся ко мне Жаб.

– Метров шестьдесят.

– Хорошо. Мы займемся делом, а ты высадишься и попробуешь найти Рипли.

– Да я знаю, где она! – фыркнул я.

– Вот и хорошо, – взводный не обратил внимания на мою усмешку. – Быстрее управишься. Давай, и вместе с ней возвращайся на катер.

Прыгать мне пришлось на ходу, когда мы проходили недалеко от мыса с бунгало. Добравшись до берега, я выполз на камни, как первозверь, решивший сменить океан на сушу. Усталость ныла в мышцах тянущей болью, но я не стал отдыхать – мокрый, озябший, исцарапанный, я ввалился в ресторан.

Рипли мутно глянула в мою сторону, но, как только рассмотрела детали, взгляд ее изменился. Я бы сказал, что она протрезвела. Мигом.

– Что случилось? – она вскочила из-за стола и схватила меня за плечи, словно именно я должен был принести долгожданную весть.

– Чистюля попался в донный капкан!

– Без воздуха? – начальница так сжала пальцы, что я вздрогнул от боли.

– Нет, с «воздушкой». – Я освободился из ее хватки и отступил на шаг. – Жаб приказал взять тебя и плыть к катеру. Он в шестидесяти метрах от берега.

– А капкан-то где?

– Там же. И не один. Такое впечатление, что кто-то нарочно засеял икру.

– Барракуда! – в глазах Рипли мелькнул живой огонек. – И Жаб там?

– Да. С Долговязым.

Она оттолкнула меня и первой покинула ресторанчик. Я выскочил следом, и мы помчались в сторону эллинга, за которым покачивался на волнах катер. Рипли на ходу сбросила рубашку, оставшись в майке, а у кромки прибоя выскользнула из брюк. Мы бросились в воду и поплыли к катеру. Просто поразительно, с какой легкостью она меня обогнала – не жалея сил, она шла баттерфляем, чем-то напоминая выпрыгивающую из воды касатку. Когда я взобрался на борт, она уже заканчивала помогать Долговязому влезть в допотопный скафандр.

– Есть еще аппарат? – возбужденно спросила она.

– Да, – еле справляясь с одышкой, ответил я. – Только без картриджа.

«Картриджей навалом», – знаками показал Долговязый, сжимая зубами загубник.

Он плюхнулся в воду, а Рипли повернулась ко мне.

– Где аппарат?

– Я его бросил на берегу. Вон, маска блестит.

– Давай возьмем, – посмотрела она на Жаба.

Тот кивнул и подал знак Молчунье. Катер развернулся почти на месте, описал дугу и остановился так близко к камням, насколько позволяла глубина. Рипли прыгнула с борта, прошла под водой и вынырнула у самого берега. Она быстро облачилась в костюм, вогнала картридж в гнездо и черной тенью скользнула вдоль дна.

Молчунья без спешки вернула катер на исходную позицию, и почти сразу у кормы показалась голова Долговязого. Он выплюнул загубник и сказал, не снимая маску:

– Никогда не видел столько капканов! – Голос его звучал гнусаво из-за зажатого носа. – Ступить некуда! Надо расчистить хоть немного, иначе я не смогу работать.

– Надо оглядеться, – нахмурился Жаб, отсоединяя от планшета портативную видеокамеру. – Закрепи где-нибудь, я хочу посмотреть вблизи, как там все.

Долговязый взял камеру и пристроил зажим на край маски.

– Есть картинка? – спросил он.

– Норма, – ответил Жаб, глядя на монитор планшета.

Я не удержался и бросил взгляд через плечо командира. На экране виднелся наш катер и мы сами со стороны Долговязого. Мне захотелось махнуть рукой, но я удержался.

Долговязый нырнул, и картинка на экране сменилась – теперь видно было застрявшего Паса и кружащую рядом Рипли. Они быстро приближались по мере погружения Долговязого. Отставник описал круг, показывая нам обстановку. Иногда он нарочно молотил ластами, чтобы заставить колыхаться траву – тогда мы четко видели притаившиеся между бурыми стеблями капканы.

– Взорвать бы их к дьяволу, – шепнул Жаб.

Но пока Пас внизу, никто ничего взрывать не будет, это понятно.

– Поработаешь курьером, – взводный повернулся ко мне. – Твоя задача заключается в том, чтобы нырять как можно глубже и передавать мои донесения и ответы на них. Доступно?

– Так точно, – без особой радости ответил я.

– Тогда скажи Долговязому, чтобы начинал расчистку самостоятельно. Ему не впервой, пусть не ленится.

Я вздохнул, залез на край борта и прыгнул в воду, утянув с собой вихрик крохотных пузырьков. В несколько мощных гребков я углубился метров на семь, уши неприятно сдавило. Долговязый, завидев меня, устремился навстречу, и я уцепился за его пояс, чтобы не всплывать без усилий.

«Жаб дал добро на расчистку, – показал я свободной рукой. – Приказал справляться самому».

Долговязый кивнул и изобразил: «Сбрось с катера пару картриджей. Чистюля сам не смог перезарядиться».

Так я и думал! Без двух рук сменить картридж – дело немыслимое. Но как же надо было дышать, чтобы растянуть воздух на такое количество времени?! Меня словно ледяным течением окатило. Я разжал пальцы и поспешно заработал всем телом, поскольку легкие уже заныли от недостатка воздуха. Вынырнув, я отдышался и взобрался на борт.

– Нужно сбросить картриджи, – доложил я Жабу.

– Держи. – Он протянул мне две банки.

Я наклонился через борт, постучал по днищу, привлекая внимание, и опустил картриджи в воду. Они камнем ушли на дно. Едва они окончательно скрылись из виду, я поспешил к Жабу, чтобы не пропустить начало спасательной операции. Мне хотелось собственными глазами увидеть, как пропойца Долговязый будет справляться с донным капканом.

Изображение на планшете было очень четким – капкан крупным планом и зажатая в нем рука Паса. Затем Долговязый чуть отодвинулся, и мы увидели, как Рипли пытается сменить картридж у Паса. Она пробовала выбить пустую банку, но та уперлась и не желала покидать гнездо.

«Заклинило», – показала Рипли.

Долговязый тоже предпринял попытку, но на мониторе уже было видно, что Пас, загоняя картридж, погнул иглу клапана. Это в современных аппаратах все подогнано с ювелирной точностью, а у этих старичков надо учитывать люфты, перекосы и прочие довоенные недоработки. Короче, картридж заклинило.

– Барракуда! – прошипел Жаб, грохнув кулаком в переборку.

Рипли первой сообразила, что нужно делать – она выдернула у Паса загубник и сунула ему свой, задержав дыхание. Долговязый понял важность каждой минуты и начал обезвреживать ближайший капкан, освобождая себе небольшой рабочий участок. Его методика подтверждала верность изречения о простоте гениального – он достал из сумки телескопический тефлоновый щуп, ткнул им в чувствительные усы капкана, а когда тот захлопнулся, надел ему на челюсти специальную скобку, чтобы тварь не раскрыла их, когда поймет, что добыча ускользнула. Затем отставник осторожно потянул скользкий щуп из хитиновых челюстей, и в тот же миг изображение на мониторе пропало.

– Что за черт? – Жаб хлопнул по планшету, словно тот мог вновь заработать от оплеухи.

Молчунья испуганно округлила глаза и показала на пальцах всего один жест – «взрыв». Странно, что она, глухая, различила то, чего не смогли услышать мы с Жабом. Возможно, ее чувствительность к вибрации корпуса катера оказалась больше нашей. Через секунду мы увидели поднявшуюся к поверхности гирлянду пузырей, но это только прибавило всеобщей растерянности – никто из нас не знал, что там могло взорваться и какой урон теперь ожидать от этого взрыва.

– Граммов десять в нитрожировом эквиваленте, – на глазок определил Жаб силу взрыва.

Для мины это была ничтожная мощность. Оставалось одно – капкан. Но о существовании взрывающихся капканов лично мне слышать не приходилось. Мы втроем бросились к борту и увидели человеческий силуэт, поднимающийся со дна. Судя по комплекции, это был Долговязый, и, судя по движениям рук, – живой.

Когда он вынырнул и поднял голову, из его разбитой маски хлынула вода вперемешку с кровью.

– Ничего не вижу! – выплюнув загубник, прохрипел отставник.

– Сюда! – выкрикнул я, протягивая ему руку. Мне страшно было подумать, что стало с Рипли и Пасом. Но и не думать об этом я не мог – меня всего колотило от ужаса.

– Что там случилось? – спросил Жаб, когда мы с Молчуньей втянули Долговязого на борт.

– Капкан взорвался, когда я вытягивал из него щуп. В каталоге нет ничего подобного!

– Что с Чистюлей и Рипли?

– Откуда я знаю? Глушануло меня, да еще ничего не вижу, только пятна цветные.

– Глаза целы, – Жаб снял с него маску и осмотрел лицо. – Это компрессионный удар, порезы только на лбу. Успокойся.

– Да за себя я спокоен! – отмахнулся Долговязый. – Первый раз, что ли? Как там баба твоя и акустик? Не могу же я нырять к ним вслепую!

– Копуха, надевай его аппарат! – приказал мне взводный.

Трясущимися руками я помог Долговязому освободиться от скафандра и сам влез в поношенный эластид. Шлем надевать не стал – какой в нем прок без маски? Жаб сменил мне картридж и толкнул через борт. Вода приняла меня, я изо всех сил заработал ногами, стараясь как можно быстрее достичь дна. Без маски видно было неважно, но и такого обзора было достаточно, чтобы понять – Рипли и Пас живы. Все-таки к Долговязому взорвавшийся капкан был гораздо ближе, чем к ним.

«Норма, – показала Рипли. – Что с Долговязым?»

«Глаза прибило компрессией. Жаб уверен, что травма пустяковая, но сейчас Долговязый работать не может».

«Никогда не встречала таких капканов, – начальница сунула загубник Пасу. – Они взрываются при любой попытке высвободиться. У Жаба есть план?»

«Сейчас узнаю».

«Живее. Нам трудно так дышать».

«У Долговязого маска разбилась. Дайте одну из ваших».

Рипли протянула свою, и я поспешно всплыл на поверхность.

– Что там? – с ходу спросил Жаб.

– Оба живы, – успокоил я его. – Капкан взорвался далеко от них. Рипли спрашивает, каков план по их спасению. Им трудно дышать через один аппарат.

– План, – прошипел Жаб. – Грохнуть бы вас с Чистюлей за подобные шуточки. План…

Долговязый терпеливо ждал, пока Молчунья перевяжет ему голову.

– Есть одна мысль, – перебил он взводного. – Разжимать челюсти, как оказалось, нельзя, да и попытка подрезать корень тоже скорее всего приведет к взрыву. Остается одно – впрыснуть в жабры капкана парализатор. За ненадобностью никто никогда не проворачивал такой фокус с капканами, поскольку они никогда не взрывались.

– А если у него выносные химические сенсоры, как у мин и торпед? – нахмурился Жаб. – Взорвется к дьяволу, если учует инородную химию. Зачем мне однорукий акустик?

– Выносных сенсоров там нет. Слишком компактный крепежный башмак у капкана. Сплошной хитин. Ну, и чуть-чуть нитрожира.

– Уверен?

– У меня есть теория на этот счет.

– Не заговаривай мне зубы! – прошипел Жаб. – Уверен ты или нет?

– Уверен, – не очень уверенно выдохнул Долговязый.

– Понятно. – Взводный повернулся ко мне. – Копуха, передай Рипли, что мне надо взять баллон с парализатором в штабе. Не паникуйте, я быстро. Давай.

Я надел маску и скользнул под воду. Катер взревел, устремившись к пирсам эллинга. Опустившись до дна, я передал Рипли все, что требовалось, затем осмотрел воронку, оставшуюся от взрыва капкана. Разрушения были незначительными – только песок разметало, но и этого бы хватило, чтобы оторвать по локоть зажатую в капкане руку. Я представил, что сейчас чувствует Пас.

«Давай я подышу с Чистюлей, а ты отдохни», – предложил я Рипли.

«Не выйдет, – помотала она головой. – Я слишком долго на глубине и без декомпрессии всплыть не смогу. Тебе тоже здесь нельзя оставаться, иначе потеряешь мобильность и всем нам конец. Всплывай».

Пришлось подчиниться. Я поднялся на поверхность и лег на спину, чтобы можно было выплюнуть загубник. Живой, не порошковый воздух показался мне райским. Вот только голова трещала от частых погружений и всплытий.

Видно было, как возле пирса, всего в двухстах метрах от меня, покачивается в ожидании Жаба катер. Еще я заметил на берегу у пальмовой рощи отряд салаг под предводительством Омута – кто-то припахал их на уборку территории. Над головой пролетела стая белых, как облака, пеликанов. А Пас застрял на дне, с реальной перспективой остаться безруким калекой. Это несоответствие происходящего по разные стороны поверхности моря погрузило меня в состояние безотчетного страха – я вдруг понял, что моя работа никакая не героическая и никакой романтики в ней нет. Точнее, романтика как раз есть, потому что она всегда замешена на крови. Романтикой все это кажется при взгляде со стороны, когда смерть и увечья не выглядят настоящими, а являются лишь декорациями для подвигов. И подвиги тоже чаще всего кровавые – либо кишки врагу выпустить, либо самому лишиться здоровья, спасая других. Лежа на воде, я впервые задумался о какой-то невероятной, дремучей бессмысленности происходящего. А ведь некоторые люди занимаются совершенно другими вещами, без подвигов и без романтики – пишут картины, книги и музыку, водят автобусы и пассажирские гравилеты, изучают морских зверей, как Леся. И все они счастливы.

«Эта служба для дебилов, – с ужасом осознал я суть подводной охоты. – Для тех, кто не смог устроиться в созидательной деятельности. Для тех, чья жизнь ничего не стоит, потому что никому не нужна».

Это была новая для меня мысль, почти откровение, пугающее, а потому навязчивое до прилипчивости.

«Для дебилов, – крутилось у меня в голове. – Для никчемных, пустых людей».

И все же эта идея не показалась мне безупречной истиной, поскольку как минимум два человека не вписывались в эту теорию. Жаб и Рипли. Ни он, ни она не производили впечатление дебилов, в отличие от большинства «дедов». Командир и начальница были настолько другими, словно руководствовались совершенно иными правилами подводной охоты. А может, и цели у них отличались от общепризнанных? Я ведь о них почти ничего не знал. Откуда у Рипли, к примеру, деньги на ежедневную выпивку? А у Долговязого? Жаб тоже не скрываясь швырялся взятками. Во мне возникла уверенность, что для них охота была чем-то другим, нежели для меня или Паса. Хотя и насчет Паса я не был уверен. Зачем он вообще пошел в охотники? Уж точно не по идейным соображениям, как я, не по зову детской мечты. Он боялся этой службы, он ее не любил – это было видно сразу. Но в то же время оставался на базе, несмотря на болезнь матери.

Странные это были минуты – я лежал на воде, и до меня доходило, что по прошествии года боевой службы я ничего не узнал об охотниках. Большинство было мне понятно, я сам к нему относился, но любопытство меня охватило в отношении тех, кто преследовал на этой охоте собственные цели. И еще мне захотелось войти в элиту. Я помнил, как принял крещение океаном, и верил, что этот путь для меня не заказан.

Со стороны штаба показалась фигура Жаба, он двигался легкой рысью без всяких усилий, как хороший спортсмен. Запрыгнув в катер, он махнул рукой, и Молчунья отчалила, направляясь ко мне.

– Как там? – перегнувшись через борт, спросил взводный.

– Дышат, – ответил я.

– Полезай сюда, будешь учиться саперному делу.

– Я?! – Я закашлялся, хлебнув от неожиданности воды.

– А кто? Долговязый почти ничего не видит и может не восстановиться до вечера. Полезай, говорю! Заварили кашу, вот вам ее и расхлебывать. Знаешь второе правило подводной охоты? Свое говно убирай сам! Понял? Сколько можно с вами цацкаться? Уже не салаги.

Мне нечего было ответить. Пришлось залезть в катер. Долговязый подсел ко мне и подтянул ближе сумку с саперными приспособлениями.

– Парализатор надо впрыснуть под башмак капкана, – с ходу начал он. – Там жабры. Через три секунды состав подействует, и можешь начинать работу. Запомни главное: парализатор – это не яд, он не убивает капкан, а лишь блокирует нервную систему. Это важный момент. Яд применять нельзя, поскольку мышца детонатора у всех тварей устроена одинаково – отпускает молоточек в случае гибели. Тогда взрыв. Поэтому нужно точно подобрать дозу, чтобы, с одной стороны, не убить капкан, а с другой – надежно обездвижить. Другой важный момент заключается в сроках. Парализатор действует в течение трех минут, а затем наступает релаксация и неминуемый взрыв. Тебе надо успеть.

– А как подобрать дозу? – От такого предисловия меня охватила самая настоящая паника.

– Сейчас объясню, – кивнул Долговязый. – Надо точно замерить расстояние между крайними зазубринами челюсти, прибавить к этому значению высоту от верхней кромки челюсти до верхней точки башмака и умножить это на окружность башмака. Все эти параметры связаны с живым весом капкана. Делишь полученную цифру на четыре и получаешь количество кубиков смеси на литр воды.

– Я не запомню! – в панике воскликнул я.

– Не дрейфь! – несмотря на проблемы с глазами, Долговязый ловко ухватил меня за пояс скафандра. – Но это еще не все. Объем воды под башмаком меньше литра. Формулу вычисления объема цилиндра помнишь?

– Нет!

– Что за слюнтяи попадают в охотники! Надо помножить основание цилиндра на высоту. Только не забудь, что вычислить надо внутренний объем, значит, площадь основания надо исчислять не из внешней окружности, а отнять от нее четыре сантиметра со скидкой на толщину хитина. Понятно?

Я был готов отказаться выполнять приказание и пойти под трибунал, но меня остудила мысль о том, что спасать приятеля больше было некому.

– Не дури ему голову, Долговязый! – рявкнул на него Жаб и протянул мне гарнитуру связи. – Ты, Копуха, не дрейфь. Долговязый будет на связи, ты все точно замеряешь, передашь ему цифры, а он тебе скажет, сколько смеси набрать в шприц.

– Как же я передам, если у меня загубник в зубах?

– Да успокойся же ты хоть немного! – Жаб закрепил мне на кромке маски новенькую камеру от планшета. – Отвечать будешь жестами, я увижу.

– Но я не знаю, как раздомкрачивать челюсти!

– Что там знать? – фыркнул отставник, вслепую роясь в сумке с инструментами. – Сначала крепишь к челюстям вот такие скобы. Размер подберешь на месте. Потом цепляешь к ним захваты домкрата и начинаешь работать насосом. Только не надломи хитин, крепи все надежно. Второго шанса не будет. Как только Чистюля сможет высвободить руку, снимаешь домкрат со скоб и сваливаешь вместе со всеми. Главное не спеши, а то надломишь челюсть, и тогда точно всем придется несладко.

– Как не спешить, если в запасе всего три минуты?

– А как надо на спуск карабина давить, чтобы болт со ствола не падал?

– Быстро и плавно, – вспомнил я.

– Вот именно. Справишься.

Я не стал говорить Долговязому, что болт у меня на тренировках по-прежнему падает. В общем, у меня не было ни малейшей уверенности в том, что я справлюсь со столь сложным саперным заданием. И все же, кроме меня, справляться с ним было некому, так что надо было стиснуть зубы и лезть в воду.

– Готов? – Жаб посмотрел мне в глаза. – Страшно?

– Так точно! Страшно.

– Значит, справишься.

– И не бери тяжелого в руки, а дурного в голову, – напоследок посоветовал Долговязый.

Я закрепил сумку с инструментами на животе и шагнул с борта.

– Как связь? Слышишь меня? – раздался в ушах голос Жаба.

«Норма», – вытянул я вверх большой палец.

– Тогда валяй, охотник.

Я погружался, вовсю орудуя ластами.

«Долговязый еще не видит?» – встретила меня Рипли.

«Нет. Он объяснил мне, как разжать капкан», – сообщил я.

«Это задача для сапера высокого уровня», – забеспокоилась она.

«Жаб дал мне гарнитуру. Все будет делать Долговязый, я буду только его глазами».

«И руками, – добавила Рипли. – Очень сложно разомкнуть домкратом челюсти, не сломав хитин. Я бы не взялась».

«Но кто-то должен это сделать».

Ее неуверенность странным образом придала уверенности мне самому – паника отступила, руки перестали дрожать, а разум, несмотря на головную боль, заработал довольно ясно. Я даже вспомнил формулу вычисления площади круга. Были бы у меня в школе такие стрессы, я был бы отличником. Хотя, как когда-то объяснила мне Леся, отличников не берут в охотники. Это было одно из правил поступления в учебку, какие необходимо было выполнять еще в школе.

Как бы там ни было, мне надо было начинать замеры. Достав лазерную рулетку, я быстро надиктовал нужные цифры Долговязому и стал ждать указаний.

– Набери в шприц три деления парализатора, – вышел на связь отставник. – И впрысни точно под башмак. Только будь осторожен, вводя иглу. Зацепишь живые ткани – рванет.

Я задал инъектору режим всасывания нужного количества жидкости из баллона и дождался, пока маслянистый состав доберется до третьей отметки.

– Давай! – подогнал меня Долговязый. – Запомни – быстро и плавно.

Боги морские, как дрожала игла, когда я подносил ее к крепежному башмаку капкана! Сжав зубы, я быстро и плавно ввел ее под хитин, готовый в любой момент получить в лицо шквал осколков. Если бы в тот момент кто-то рявкнул у меня над ухом, я бы получил инфаркт.

Инъектор бесшумно выплеснул в полость капкана свое содержимое, створки чуть дрогнули, сжимаясь еще сильнее, и замерли. Пас скривился от боли.

– Ну? – спросил Долговязый.

Я и забыл, что он ничего не видит на мониторе, что Жаб переводит ему мои жесты. Совершенно некстати вспомнилась детская песенка про уродов, ехавших на грузовике. Там слепой указывал дорогу, а безногий жал на тормоза.

– Я ввел жидкость.

– Створки дрогнули?

– Да.

– Тогда у тебя три минуты.

Я прикинул размер и прочность челюсти, после чего достал из сумки скобу и закрепил ее на хитиновой поверхности капкана. Оказалось, что это и впрямь непростая задача – края челюсти были такой формы, что скоба даже нужного размера держалась не очень уверенно.

– Поставь ее чуть наискось, – раздался в наушниках голос Жаба. – Будет больше площадь опоры.

Мне пришлось ослабить зажим и подровнять скобу. Наученный этим опытом, я взялся за крепление второго упора. Рука Паса, зажатая в мощных тисках, опухла и посинела, но он держался молодцом. Они с Рипли передавали друг другу загубник после нескольких вдохов, и это мельтешение перед лицом здорово мне мешало.

«Дышите чуть реже, – попросил я. – Мне и так тяжело».

Вторая скоба никак не желала цепляться за скользкий хитин, в конце концов она спружинила и отлетела, закружившись в воде. Пришлось помахать руками перед камерой, привлекая внимание Долговязого.

– Твою мать, Копуха! – проревел он после того, как я знаками изложил суть проблемы. – Мозгов надо иметь хоть с жемчужину! Чтобы скоба не соскальзывала, надо посыпать крепежные элементы песком!

Действительно, мог бы и сам догадаться. С горстью песка скоба встала уверенно, но у меня все равно затряслись руки – времени оставалось в обрез.

– У тебя меньше полутора минут, – добавил нервозности Жаб.

Я установил домкратик и принялся спешно работать насосом. Челюсти поддались, но хитин от напряжения выгнулся дугой – того и гляди лопнет. Пришлось немного отпустить нажим и подождать, пока жилы растянутся и ослабнут. Такими вот порциями подкачек я и продвигался, потея от того, что не очень хорошо представлял себе количество оставшегося времени.

– У тебя двадцать секунд! – подогнал меня взводный.

Я вздрогнул от раздавшегося в наушниках звука и выронил удлинитель насосного рычага. Он камнем погрузился на дно и скрылся в густой траве.

«Кинжал!» – показала мне Рипли на пальцах.

Я выхватил нож, вставил его в гнездо удлинителя и в несколько качков высвободил Пасу руку. Рипли сунула ему загубник и потянула подальше от капкана, который должен был взорваться с секунды на секунду. Я не так долго пробыл на дне, чтобы мне нельзя было всплыть, поэтому я не стал отходить с ними, а устремился наверх. Позади воду рвануло ударной волной, в голове полыхнула яркая вспышка боли.

После всплытия я еле успел выплюнуть загубник – меня стало рвать сначала содержимым желудка, потом желчью. Все же сказались нервозность и частые погружения. Жаб и Молчунья выволокли меня на палубу, стянули скафандр, начали растирать мою кожу. Я думал, что вскоре приду в себя, но болезненное состояние не ослабевало, а, наоборот, усиливалось. Меня тошнило, головная боль становилась невыносимой, болели все кости, все жилы, а легким по-прежнему не хватало воздуха.

– Нервный шок! – произнес у самого уха Жаб. – Надо не дать ему отключиться, а то сердце не выдержит!

Он принялся хлестать меня по щекам, но от этого мне стало лишь хуже. Я хотел отстраниться, закричать, но не мог. А он бил и бил меня, не жалея. Несмотря на столь радикальные меры, я продолжал проваливаться в небытие, удары ощущались все слабей и слабей. Боль тоже постепенно уходила, по коже пробежал легкий озноб, а сердце сбавило ритм и начало затормаживаться. Я понял, что умираю, причем идиотской смертью – от нервного шока, но справиться с собой у меня не хватало ни воли, ни сил.

– Пульс слабеет! – издалека донесся до меня выкрик Жаба.

Мне стало совсем хорошо, почти никаких ощущений. Кто же мог подумать, что смерть такая легкая и даже приятная штука? Я отдался ей, и она постепенно уводила меня все дальше от реального мира.

И вдруг я с недовольством ощутил, что кто-то копается у меня между ног, а через секунду острая боль пронзила мое бесчувственное тело и согнула его пополам. Я сделал глубокий вдох, затем выдох, но боль стала еще сильнее, и я заорал, распахнув глаза. Яркое солнце колом ударило мне в зрачки, но эта боль не могла сравниться с адской, чудовищной болью, поразившей меня. Я выпрыгнул из небытия и увидел, что Молчунья сквозь плавки схватила меня за мошонку и сжала кулак.

– А!!! – еще громче заорал я. – Отпусти!!!

Тень смерти испуганно отшатнулась. Это был не ее день. Но Молчунья моего крика, понятное дело, не слышала, поэтому мне пришлось собрать все силы в кулак и отпихнуть свою спасительницу. Жаб трясся от хохота, Долговязый, похоже, не понял, в чем дело, но хохот взводного заставил и его улыбнуться.

– Что такое? – спросил отставник.

– Молчунья… – давился хохотом Жаб. – Молчунья его из шока вытащила… За яйца!

Долговязый фыркнул, а я сидел, согнувшись в три погибели, и тихо их всех ненавидел. Жаб помахал рукой у меня перед носом.

– Сколько пальцев? – спросил он уже серьезней.

– Двадцать один, – я сплюнул за борт горькой слюной и, шатаясь, поднялся на ноги.

«Надевай аппарат, – взводный повернулся к Молчунье. – Будешь командовать декомпрессией и поднимать пострадавших на безопасную глубину».

Водительница кивнула и принялась облачаться в костюм.

– Как у тебя с глазами? – спросил я у Долговязого.

– Свет от тьмы уже отличаю. Если завтра соберешься соревноваться со мной в стрельбе на бутылку джина, буду тебе признателен.

– Хвастун, – проворчал Жаб.

Молчунья натянула ласты, маску, сжала зубами загубник и соскользнула за борт, прихватив сумку с картриджами. Потянулось томительное ожидание, скрашенное лишь картинкой на мониторе, которую транслировала камера на маске Молчуньи. Главное, что все были живы, хотя рука Паса меня беспокоила – она по-прежнему выглядела опухшей, только изменила цвет с синего на бордовый.

Наконец декомпрессия была успешно завершена и команда Жаба в полном составе собралась на палубе катера. Рипли выглядела как обычно, а Пас дрожал и стучал зубами, потирая поврежденную руку. Молчунья вколола ему обезболивающее, но повязку посчитала излишней.

– Всем слушать меня, – обратился к нам Жаб, дублируя слова жестами Языка Охотников. – О том, что здесь было, не должен знать никто, иначе Копуху и Чиста выгонят из охотников. Травму руки будете объяснять хозяйственными причинами. О капканах я доложу сам.

– Откуда они здесь взялись? – нахмурился Долговязый. – Да еще не указанные в каталоге Вершинского? Тебе это не напоминает Шри-Ланку?

– Ты имеешь в виду внесение в каталог торпед класса «Скат»? Очень похоже. Который это уже случай?

– Четвертый, – сквозь зубы процедил отставник. – Все укладывается в твою теорию.

– Был один маньяк, – фыркнула Рипли. – Теперь стало двое. Ладно, искатели привидений, надо отсюда сматываться и докладывать об опасности. А то с нами со всеми проделают то же, что Молчунья проделала сегодня с Копухой.

– Тебе-то откуда знать? – простонал я. – Ты ведь была под водой!

Рипли кивнула в сторону валявшейся на пульте управления гарнитуры.

– Радио выключать надо, когда не хочешь, чтобы тебя слышали, – серьезно сказала она.

Катер взревел мотором и начал разгоняться вдоль берега, по направлению к мысу, на котором жил Долговязый.

Старый листок бумаги

Нашим мы соврали, что Паса ударил хвостом ядовитый скат, когда мы ловили омаров. Это стало причиной насмешек, но мы посмеялись вместе со всеми, и ажиотаж быстро сошел на нет.

Я заметил, что за обедом мой товарищ не столько ел, сколько ковырял ложкой в тарелке, а вид у него был как у Шерлока Холмса на пороге раскрытия преступления.

– Что тебя так загрузило? – спросил я на выходе с камбуза.

– Да мелькнула у меня в голове одна догадка, – признался он. – Но вряд ли ее можно проверить.

– Ты хочешь, чтобы я умер от любопытства? – догадался я.

– Иди ты! Тут серьезное дело, а тебе лишь бы поскалиться.

– Ну так выкладывай!

– А ты не посчитаешь меня психом, если я у тебя спрошу кое-что?

– Не занимался ли я онанизмом в школе?

– Да нет! Осталась ли у тебя та бумажка? Ну, помнишь, с цифрами? Мы еще думали, что это бухгалтерские счета. Жаб ее бросил, а ты…

– Помню, конечно. – Пасу удалось меня удивить. – Но тебя-то что заставило о ней вспомнить?

– Процесс декомпрессии, – туманно ответил он.

– А подробнее можно?

– Когда мы с Рипли всплывали, Молчунья показывала нам на пальцах, на какой глубине следует остановиться и сколько ждать. Так вот, если написать это все на бумаге, то получились бы две колонки цифр. Причем в первой колонке цифры глубины постоянно уменьшались бы, а во второй увеличивалось бы время задержки.

Такая догадка заставила меня замереть на месте и вытаращиться на Паса.

– Ты думаешь, что год назад Жаб среди ночи ходил кругами и составлял таблицу декомпрессии? Да их же написано миллион! На кой нужна еще одна?

– Нужна, если речь идет о газовом аппарате принципиально нового типа.

Умел Пас выдавать информацию! Меня словно громом поразило.

– Думаешь, это Жаб в музее разделывает жидкостный аппарат на мясо?!

– Подозреваю, – спокойно ответил он. – Вот если бы у нас была та бумажка, можно было бы понять больше. Ты помнишь хоть несколько цифр?

– Нет.

Скорее всего листок, показавшийся нам бесполезным, навсегда был утерян, но мой мозг помимо воли приступил к решению неразрешимой задачи. В голове у меня пронесся шторм воспоминаний о нелегком быте салаги, о стирках, уборках, о смене формы. И я вспомнил!

– Листок у меня забрал Мичман, – сказал я. – Мы с ним работали на Северной Дальней, сидели в дозоре. У него не было бумаги, чтобы сделать «косяк».

– Так он ее скурил? – вздохнул Пас.

– Не знаю. При мне – нет. Помнишь, на рыбацком сейнере заглох мотор и они дрейфовали? Это как раз было наше дежурство. Когда объявили тревогу, стало не до «косяков».

Пас задумчиво почесал макушку.

– Слушай, а может, спросить у Мичмана? Вдруг он помнит, куда дел бумажку?

– Это вряд ли. Выкинул или скурил.

– Разве трудно спросить?

– Тебе надо, ты и спрашивай.

– А тебе не надо?

Я призадумался.

– Ладно, пойдем.

Мичмана мы нашли за стадионом, на полосе препятствий. Там он занимался тем, к чему у него была не только природная склонность, но и настоящий талант – гонял салаг.

– Ракетный удар справа! – орал он, сидя на фанерной броне амфибии-муляжа. – Отделение! Приготовиться к рукопашной!

– Эй, Мичман! – оторвал я его от сражения. – Можно тебя на минутку?

– Блин, Копуха! Не видишь, я занят! Сейчас, блин, все брошу и буду с тобой фигней заниматься.

– Всего один вопрос!

– Ладно, валяй. – С броневика он слезать не стал, поэтому мне пришлось задрать голову и прикрыться ладонью от солнца.

– Помнишь, мы с тобой в дозоре стояли, когда рыбаки сели на мель?

– Ну?

– Ты у меня взял бумажку, «косяк» свернуть.

– И?

– Что с ней стало?

– С кем, блин, барракуда тебя дери?

– С бумажкой, – со вздохом ответил я.

Мичман свесился с края крыши и вытаращился на меня.

– Ну, с Чистом понятно, его хвостокол в руку ужалил, а тебя что? В голову, да? Кстати, это правда, что Молчунья тебя за яйца с того света вытянула?

– Это правда. – От старшего по призыву что-то скрыть сложно, даже если ты уже сам стал «дедом».

– И как?

– Что – как? – насупился я.

– Яйца?

– Нормально. Так ты помнишь, что стало с бумажкой?

– Ты, Копуха, сделай компресс холодный, – посоветовал Мичман. – И положи на голову. Будет легче. На кой дьявол тебе понадобилась бумажка полугодовой давности? Откуда я знаю, где она? Может, я ее скурил, может, жопу подтер. Валите отсюда, у меня нападение справа.

Пришлось свалить.

– Я же тебе говорил, голяк, – бурчал я на ходу. – Вечно ты меня выставляешь придурком.

Неожиданно до нас долетел голос Мичмана.

– Эй, Копуха! – крикнул он, встав во весь рост на крыше макета. – Я вспомнил!

– Что? – спросил я, сложив ладони рупором.

– Про бумажку. Я на ней записку оставил для Пучеглазого. Его не было на посту, и мне влом было его ждать. Я написал, что буду в «Трех соснах».

«Буду должен!» – подал я один из тех семафорных сигналов, которых не найти в каталоге.

«Сочтемся», – ответил Мичман и снова уселся командовать битвой.

– Вот видишь! – победным тоном сказал Пас. – Пойдем к Пучеглазому, он сегодня на посту химнаблюдения.

Химпост располагался недалеко от вышки радиомаяка, так что нам пришлось пересечь почти весь остров. Проходя мимо эллинга, мы заметили катер с зеленой загогулиной на борту.

– Быстро прикатили биологи! – удивился Пас.

– Наверное, работали где-то рядом, – пожал я плечами. – Сейчас начнут изучать открытых нами монстров вдоль и поперек.

– Кстати, – задумчиво произнес приятель. – А ведь в каталоге Вершинского будет указано, что это мы с тобой первыми обнаружили капканы нового типа.

– Хрен там, – успокоил я его. – Скорее всего там будет стоять имя Жаба.

Наконец мы достигли приземистого домика, в котором располагался химпост. По случаю жары двери и окна были закрыты наглухо, а под решетчатыми кожухами на стене вращались вентиляторы кондиционеров. Я несколько раз гулко пнул металлическую обшивку двери, прекрасно зная, что Пучеглазый скорее всего напялил на голову виртуальный шлем и гоняет в «Ноль-ГУ» с дежурными по посту дальнего мониторинга.

– Кому тут, блин, не отдыхается после обеда? – донесся изнутри недовольный голос.

Камера наружного наблюдения зажужжала, и через секунду дверь уползла в сторону, впустив нас в комнату, заставленную химическим оборудованием.

– Привет! – махнул из-за компьютера Пучеглазый. – Чего вам надо? Самим делать нечего и других отрываете от работы.

Насчет работы он, похоже, не врал – игровой шлем притулился на самом краю стола, а на экране компьютера подергивались цветные змеи непонятных графиков.

– Отдохни немного, – посоветовал Пас. – А то глаза из орбит вылезают.

– Это у меня с рождения, – заявил химик. – Кстати, слышали, Жаб обнаружил новый вид донных капканов?

– А мы-то думаем, чего биологи крутятся возле берега! – Мне пришлось толкнуть Паса в плечо, чтобы он не сболтнул лишнего. – Что, совсем неизвестный вид?

– Мало того! – Пучеглазый понял, что нам ничего не известно, и оживился. – Эти твари взрываются, раскидывая в радиусе нескольких метров отравленные иглы!

– Да ну! – я состроил недоверчивое лицо.

– Вот вам и «ну». За последние десять лет попадается четвертая тварь, не обозначенная в каталоге Вершинского.

Вот это действительно было интересно.

– Чистюля, ты что-нибудь слышал об этом? – я решил еще больше разговорить Пучеглазого.

– Нет, – подыграл мне Пас.

– Сразу видно, что недалеко ушли от салаг, – химик ослабил амортизатор кресла и вальяжно откинулся на спинку. – Десять лет назад у берегов Шри-Ланки в сети рыбаков попалась торпеда совершенно нового типа. Не цилиндрическая, как все известные, а плоская, будто камбала. Нитрожира в ней было совсем мало, около килограмма, зато во лбу имелся воронкообразный хрящ, позволяющий делать взрыв кумулятивным.

– Круто! – ляпнул я для поддержания разговора.

– Но не это самое главное. Фишка в том, что у этой торпеды, которую назвали «Скат», в генетическом коде не было клейма фирмы-изготовителя.

– Ты хочешь сказать, что ее сделали после войны? – удивился Пас.

– Никто не знает, – развел руками Пучеглазый. – Может, и так. Но в любом случае делали ее вопреки всяческим конвенциям, поскольку на брюхе у «Ската» нашли вполне рабочие органы размножения.

– Ни фига себе! – не удержался я. – Это что же будет, если торпеды сами станут плодиться?

– Ничего хорошего, – хмуро сказал Пас. – И много нашли этих «Скатов»?

– Тот был единственным.

– И то хорошо.

– Затем, – продолжил Пучеглазый, – у берегов Мадагаскара один из охотников попал под удар донной ультразвуковой пушки. Хорошо он был в газовом аппарате! Однако, когда начали исследовать место, никакой пушки на дне не нашли. Зато нашли знаете что?

– Не знаем, – терпеливо произнес Пас.

– Десять свежих икринок! Их собрали, вырастили и получили несколько ультразвуковых пушек. Не простых, между прочим. Эти твари, в отличие от уже известных, умели переплывать с места на место. Судя по всему, сделали их на той же фирме, что и «Скат», потому что клейма в генетическом коде тоже не было. И наконец история с миной класса «Диана». Это уже в Атлантике. Так что я не удивлюсь, если у жабовских капканов тоже найдутся органы размножения.

– И что ты на это скажешь как химик? – поинтересовался Пас.

– В домашних условиях биотех не создать, это точно, – уверенно заявил Пучеглазый. – Мне кажется, что завод по изготовлению этой дряни стоит где-нибудь в флибустьерской республике. В Полинезии быстрее всего, именно поэтому две из четырех находок попались в Индийском океане.

– Ну а смысл какой? – скривился я.

– А никакого, – отмахнулся Пучеглазый. – Это же пираты. Им лишь бы что-нибудь взорвать.

Аргумент был веский.

– Слушай, – вспомнил я о цели нашего с Пасом визита. – Ты находил записку Мичмана месяца три-четыре назад?

– Какую еще записку?

– На тетрадном листе. Там еще с другой стороны цифры были написаны. Мичман сообщал, что ждет тебя в кабаке.

– А, помню, было. Это Мичман тебе сказал?

– Да. Где сейчас эта бумажка?

– Не помню, – Пучеглазый пожал плечами. – А чего это вдруг она вам понадобилась? «Косяк» завернуть?

– Нет, у меня там были долги записаны, – сказал я. – Теперь не могу вспомнить, кому отдал, а кому должен.

– Хреново, – сочувственно вздохнул химик. – День сегодня такой, невезучий. У меня тоже все вкривь и вкось, никак не могу добиться повторяемости эксперимента.

– Кажется, на базе завелся неизвестный науке вирус, – усмехнулся Пас. – На всех напала страсть к экспериментам. Молчунья пытается переделать асфальтоукладчик в гравилет, Мичман ставит опыты по выживанию на салагах, а в музее…

Мне пришлось снова толкнуть его локтем.

– Что в музее? – рассеянно спросил Пучеглазый.

– Кто-то сушеную торпеду спер, – вывернулся я, не желая выдавать тайну расчлененного жидкостного аппарата.

– Да ну! – химик неохотно оторвался от изображения на мониторе. – Откуда такие слухи?

– Никакие это не слухи, – ответил я. – Мы с Чистюлей проходили мимо музея, смотрим – дверь приоткрыта. Залезли внутрь, а там один постамент пустой.

– Это ерунда, – отмахнулся Пучеглазый. – Там уже давно все на фиг разграблено, а замок кто только не выбивал.

– Зачем? – спросил Пас.

– Подзаработать, – химик снова глянул на монитор. – Хозяин кабака, Артур, иногда берет куски тварей на сувениры за неплохие деньги, а потом перепродает на материк. Так что не забивайте себе голову ерундой, к экспериментам это отношения не имеет. Тем более к моим.

– А ты над чем работаешь? – ради приличия поинтересовался я.

– Можно подумать, оно вам интересно, – отмахнулся Пучеглазый.

– А бумажку, значит, не помнишь, куда дел? – я на всякий случай еще раз попытал счастья.

– Нет.

– Ладно, – вздохнул Пас. – Тогда не будем тебя отрывать от работы.

Мы оставили Пучеглазого и забрались в глубь пальмовой рощицы, в самом центре которой валялась брошенная кем-то пластиковая канистра. Там же лежало бревно, специально положенное вместо лавочки, а возле него чернело кострище со скобами для приготовления морепродуктов. Место было хорошо тем, что, пока непрошеный соглядатай пробирался бы в сердце рощи, мы могли заметить вспугнутых им птиц и убраться оттуда. У нас не было ни малейшего желания встречаться с Жабом или с кем-то еще.

– Индийский океан, – произнес Пас, устраиваясь на бревне.

Мне был понятен ход его мыслей.

– Кажется, Жаб решил затеять большую охоту, – кивнул я. – На дичь, которой нет в каталоге Вершинского.

– И, судя по тому, какой аппарат он пробует сделать, ему с этой дичью уже приходилось встречаться.

– Только непонятно, как он собирается попасть в Индийский океан, – я пожал плечами. – Работы для охотников становится все меньше, так что разнарядку получить сложно. На что он надеется?

– На свои связи, – заявил Пас. – Вспомни, как год назад он обещал Рипли не задерживаться надолго в Атлантике? И как мы сдавали на допуск.

– Да, – я задумчиво потер переносицу. – Взятки и связи. Наверное.

Меня все сильнее охватывала тревога, да и Пас беспокоился не меньше моего.

– Я все думаю, что это может быть за дичь? – проговорил он. – Ведь Жаб один на нее охотиться не пойдет, мы в его команде.

– Рипли уже вроде бы поохотилась. Помнишь, они говорили о какой-то поганке?

– Помнить-то помню, а что толку? Это как с той «гадостью». Слово есть, а что оно обозначает в контексте – неясно. Хотя, если честно, я был бы не прочь поохотиться на серьезную тварь.

Из уст Паса такое заявление прозвучало дико – он и охота казались мне понятиями совершенно несовместимыми.

– Деньги нужны, – заметив мое удивление, пояснил Пас. – Здесь платят копейки, а вот во время активной охоты…

– Прочел письмо от матери? – догадался я.

– Да. Врачи говорят, что сейчас самый благоприятный момент для проведения операции. Дальше будет хуже.

– Денег можно заработать не только во время охоты.

– Пока мне другие способы не приходят в голову, – признался Пас.

– Ты местами умный, а местами деревянный по пояс, – фыркнул я. – Пучеглазый ведь при тебе говорил, что Артур иногда берет у охотников фрагменты биотехов на сувениры.

– И что?

– Надо узнать, что нынче в ходу на материке, а там подумаем.

Не знаю, насколько Пасу понравилась моя идея, но взгляд его заметно посветлел.

– Пойдем, – он поднялся с бревна. – По-моему, это идея.

Мы покинули рощу и направились к ресторанчику. Катер биологов покачивался у пристани, но самих их видно не было – наверное, работа на месте обнаружения капканов закончилась и теперь командование базы выделило для исследований один из свободных ангаров. Я представил, как с наступлением вечера «деды» начнут нарезать вокруг прибывших девушек акульи круги. В том, что большинство биологов именно женского пола, не было ни малейших сомнений.

Добравшись до ресторанчика, я толкнул дверь и первым вошел в уютную прохладу помещения. Пас протиснулся следом. Внутри все было как обычно – хозяин, протирающий бокалы, работающий приемник, исторгающий бархатистые звуки музыки. Не было только Рипли и Долговязого. Хороший знак.

– Встряхнули мы нашу начальницу, – Пас потер опухшую руку.

– Да уж, – невесело ухмыльнулся я.

– Кстати, – сказал он, – я тебя так и не поблагодарил.

– Не грузись, сочтемся, – я легонько хлопнул его по плечу. – Что гласит первое правило подводной охоты? Сам погибай, но товарища выручай!

– Все равно спасибо.

– Заметано.

Отсутствие посетителей в ресторане было нам на руку – можно было поговорить с Артуром, не опасаясь случайных ушей. Для общения я выбрал английский. Мне, в общем-то, без разницы, а для хозяина он родной.

– Что закажете? – оторвал он взгляд от бокала.

– Мы хотели бы кое-что предложить, – ответил я. Услышав английский, Артур немного опешил – наши из принципа говорили с ним только по-русски.

– И что? – осторожно спросил он.

– Нельзя ли продать что-нибудь жителям материка?

– Что-то конкретное?

Я не знал, как перевести разговор в нужное русло. Сказать прямо я, честно говоря, побаивался, а ходить вокруг да около представлялось мне глупым до невозможности.

– Да, – ответил из-за моей спины Пас. – Я сейчас принесу, подождите.

Не сказав мне ни слова, он выскочил за дверь и исчез.

– За счет заведения, – сказал Артур по-русски и налил мне стакан газировки.

Газировка была колкой и очень приятной на вкус, два кубика льда плавали в ней, наводя на мысль о бриллиантах. Прошло минут пятнадцать, но Пас не возвращался, и я начал гадать, что же такое он задумал. Еще через пять минут порог ресторана переступил Гром.

– О, Копуха! – махнул он мне. – А тебя посыльный по штабу ищет. Вроде бы кто-то из биологов тебя спрашивал. Не по прозвищу, а по имени.

У меня екнуло сердце. Вообще-то нет, сказать «екнуло» – это ничего не сказать. Оно замерло, похолодело, а потом принялось скакать в груди, как дедов пес Джульбарс, когда его отпускали с цепи. Только один биолог во всем мире мог меня спрашивать – Леся.

Забыв, что жду Паса, плюнув на задуманную сделку и ни словом не обмолвившись с Громом, я выскочил из ресторанчика и рванул к штабу, спотыкаясь о прибрежные камни. Жара сразу покрыла мой лоб испариной, а рубашка прилипла к спине, но скорости я не сбавлял.

Посыльного у дверей штаба мой вид озадачил.

– Где она? – задыхаясь, спросил я. – Кто меня спрашивал?

– Отменная киска, – цокнул языком посыльный. – Только ты опоздал. Она тебя не нашла и сказала, что до вечера уходит в море, им там надо что-то исследовать. Но обещала вернуться в восемнадцать по солнцу, так что можешь готовить встречу.

Сердце начало сбавлять обороты. Выругавшись, я направился к кубрику в надежде отыскать там Паса, но столкнулся нос к носу с Молчуньей.

«Что за девка тебя по всему острову ищет?» – нахмурившись, поинтересовалась она.

«Откуда мне знать? – не моргнув, соврал я. – Может, от мамы какие-то вести».

«Ладно. Ты сейчас чем занят?»

«Чистюлю ищу. Он хочет что-то продать хозяину ресторана, а что, я не знаю. И не знаю, где он».

«Найдется. – Она посмотрела мне прямо в глаза. – Ты злишься на меня за вчерашнее?»

«Злюсь. К тому же я не понял, что тебя так расстроило».

«Я сама не знаю. Прости. Мне вдруг показалось, что океан излучает зловещую силу, что он изменил тебя и я сама изменюсь, если отдамся тебе».

«Но ты же понимаешь, что это чушь?»

«Я думала об этом, а потом решила спросить Пучеглазого».

«О химическом составе воды?»

«Да, – кивнула Молчунья. – Но все анализы оказались в полной норме. Прости, я иногда слишком доверяю своим ощущениям».

«Забыто», – улыбнулся я.

«Давай сегодня смоемся на мыс пораньше? – Она приблизилась вплотную ко мне, излучая возбуждающее тепло. – Часов в шесть по солнцу».

«Конечно, – я постарался не выдать охватившее меня смятение. – Заходи за мной в тир».

«Жаб тебя загоняет».

«Переживу», – улыбнулся я.

«Тогда до вечера, – Молчунья послала мне воздушный поцелуй. – А то мне от Жаба тоже досталось. Вставил мне фитиль за эксперименты с асфальтоукладчиком, заставил расконсервировать „Ксению“ и погонять ее на рабочих режимах. А там конь не валялся. Тормоза прокачивать, масло менять… Ладно. До вечера справлюсь».

Она еще раз махнула кончиками пальцев и направилась в центр острова, где располагался автопарк базы.

В кубрике Паса не оказалось, хотя Чоп поклялся, что видел его вот-вот, наверное, минуты четыре назад. Я решил, что искать друг друга по всему острову не очень разумно, поэтому решил вернуться в ресторан и дождаться приятеля там. Так я и сделал, но в «Трех соснах» меня ждал сюрприз.

– Тебя Пучеглазый искал, – огорошил меня хозяин. – Только что ушел, не дождался. Записку тебе оставил.

Он протянул мне обрывок газеты, одной из тех, какие хранились под ресторанной стойкой для нужд любителей канабиса. На бумажке было криво написано:

«Вспомнил про записку от Мичмана. Я оставил ее в умывальнике старого химпоста, когда вычищал карманы. Если надо, возьми».

Я поискал глазами утилизатор, чтобы бросить в него обрывок газеты, но зацепился глазами за фрагмент текста. Английские буквы складывались в заголовок «Живая вода», после чего излагался следующий материал:

«Эта история произошла в конце XX века в одной из химических лабораторий. Однажды сотрудница уронила в сосуд с водой запаянную ампулу с сильнодействующим ядом. Желая скрыть свою оплошность, лаборантка не стала доставать ее сразу, а решила сделать это, когда все уйдут. Но сама забыла об этом. Таким образом ампула пролежала в воде несколько дней. После того как она была обнаружена, ученые провели анализ воды, но никаких химических изменений выявлено не было. Но на всякий случай химики решили продолжить эксперимент и дать воду лабораторной крысе. Через несколько минут крыса была мертва.

Тогда одному из химиков пришла в голову идея отследить не химические, а макрофизические…»

На этом обрывок кончался. Текст вызвал у меня неопределенную тревогу.

– Можно мне посмотреть газету, от которой это было оторвано? – попросил я Артура.

– Пожалуйста. Если с возвратом, то бесплатно.

Я взял протянутые листы, нашел оборванное место и продолжил чтение.

«…информационные изменения. И действительно, оказалось, что молекулы воды, из-за их асимметрии, могут образовывать сложные макроструктуры, так называемые кластеры, чей вид зависит от химических, температурных, акустических и электромагнитных воздействий. Этот феномен назвали структурной памятью. Причем информационные оттиски веществ сохраняют и передают воде их свойства.

Дальнейшие исследования выявили еще более удивительные факты. Например, группе японских ученых удалось сделать снимки микрокристаллов льда, образовавшегося из крошечных водяных капель. Фотографии этих кристаллов со всей очевидностью доказывают, что не только инородные химические соединения влияют на создание макроструктур в воде, но изменяющими свойствами может обладать произнесенное над водой слово и даже мысль…»

– Что это за газета? – написанное показалось мне странным и не очень правдоподобным.

– Таблоид «Sun», – усмехнулся хозяин. – Такие газеты были весьма популярны в конце двадцатого и в начале двадцать первого века. Изюминкой этих изданий является тщательное перемешивание правды и вымысла, чтобы дать возможность читателю самому выбрать, во что верить, а во что нет. Такая игра.

– По-моему, глупо, – я вернул газету. – Кто-то может подумать, что это серьезная статья.

– Никогда нельзя знать, что в таблоидах правда, а что нет.

Обрывок с запиской я скомкал и швырнул в утилизатор.

Наконец вернулся Пас.

– Где тебя носило? – поинтересовался я.

– Меня Жаб отловил, – вздохнул он. – Еле отбрехался.

Он подошел к стойке и посмотрел на хозяина.

– И где твой товар? – спросил тот.

Пас глянул на меня искоса, полез в карман и выложил перед ресторанщиком небольшой и довольно тяжелый предмет. Когда Пас убрал ладонь, я оторопел – на свету полыхнул продолговатый бриллиант Алмазного Гарпуна.

– Ты что… – шепнул я.

– Не твоего ума дело, – хмуро отрезал Пас. – Мой орден, что хочу, то и делаю.

– Тебя же вышибут из охотников и лишат всех льгот!

Пас не ответил, он пытался прочесть во взгляде Артура, возьмет тот товар или нет.

– Я ничего в этом не понимаю, – признался наконец хозяин. – Я мог бы отвезти камень на материк…

– Это исключено, – заявил Пас. – Но я готов встретиться здесь с покупателем.

– Нет. Такую покупку может сделать только криминальный ювелир, а он не поедет на базу охотников. Но я могу устроить вам прогулку на материк. Попрошу командира базы выделить двух охотников для погрузки продуктов.

– Я согласен! – ответил Пас и обернулся ко мне в поисках поддержки.

Что оставалось делать? Я кивнул.

– Тогда мне десять процентов от суммы сделки, – быстро сказал хозяин.

– Идет, – кивнул мой приятель и спрятал бриллиант в карман.

– Ждите здесь. Дверь я закрою, – засуетился Артур. – Можете налить себе чего захотите. Я быстро.

Он сбросил фартук и оставил нас в одиночестве за запертой дверью.

– Ты с ума сошел, – покачал я головой.

– Никто не узнает.

– Да на первом же построении…

– Ты не понимаешь! – сказал Пас. – Я продам ювелиру орден только в том случае, если он сделает мне копию. Никто ведь на построении не станет проверять камень на подлинность!

В этом был определенный резон.

– Все равно ты еще более сумасшедший, чем мне казалось, – вздохнул я. – Ты представляешь, сколько стоит эта цацка? Тот же ресторанщик по дороге на материк может запросто выпустить нам кишки и смотаться, обеспечив себе и потомкам безбедное существование.

– Но ты ведь едешь со мной! – улыбнулся Пас. – Кто сможет справиться с двумя охотниками-«дедами»?

Вопрос был скользким, и отвечать на него я не стал. Вместо этого я поделился с приятелем содержанием записки от Пучеглазого.

– Скорее всего бумажка как была в умывальнике, так и осталась, – предположил Пас. – В тот ангар почти никто не заходит. Надо будет при первой же возможности ее оттуда забрать.

Вскоре вернулся Артур.

– Командир дал добро, – сообщил он. – Вернуться мы должны до девятнадцати часов по солнцу, но скорее всего управимся быстрее. Я знаю, куда ехать и кого искать.

Фургон хозяина ждал нас у выезда на континентальный мост. Несмотря на габариты, машина выглядела новой, так что можно было рассчитывать на ее быстроходность.

– Полезайте, полезайте! – подогнал нас Артур, садясь за руль.

Мы забрались в фургон и устроились на каких-то баллонах, поскольку сидений в грузовом отделении не было. Зато в створках задней двери были окна, так что мы могли наслаждаться видом серого бетонного полотна, все быстрее убегающего вдаль вместе с островом. Наконец настал момент, когда земля окончательно скрылась из виду и мост свободной дугой повис между небом и океаном, возникая ниоткуда и сходясь в ничтожно малую точку, стиснутый законами перспективы.

Такая поездка напоминала скорее полет, а мост казался не совсем материальным, напоминая инверсионный след от турбин лайнера. Однообразный вид за окном убаюкивал, но мне было не до сна – пропавшая из поля зрения база навевала мысли о человеческой уязвимости. Иногда я искоса поглядывал на Артура, но он спокойно управлял машиной, изредка поглядывая на монитор заднего вида.

– Биологи, – негромко сказал Пас.

Я уловил направление его взгляда и увидел в темной синеве океана стрелку белоснежного катера. Скорее всего это были те самые биологи, которые работали у нас на базе. А если так, то на катере была Леся. У меня защемило сердце.

«Успеть бы вернуться к шести часам!» – с тревогой подумал я.

Но тут же бес шепнул мне в ухо: «Вообще бы вернуться, барракуда тебя дери!»

Я вновь посмотрел на водителя, и мне показалось, что он чаще стал поглядывать в монитор. С чего бы? Вперед бы лучше смотрел, а то на скорости немудрено и с моста нырнуть. Пас старался не показывать беспокойства, поскольку понимал, что идея с продажей бриллианта была его и ответственность за последствия, прежде всего моральные, тоже ляжет на его плечи.

Снова глянув на монитор, Артур напрягся и начал притормаживать.

– Что случилось? – спросил я.

Спрятанной за спиной рукой я показал Пасу: «Не зевай. Это может быть отвлекающим маневром».

– Все нормально, – Артур улыбнулся в ответ.

Краем глаза я заметил, что Пас поправил глубинный кинжал на ремне, чтобы было удобнее выхватить, если что.

Машина остановилась у края моста, Артур обернулся к нам и произнес:

– Вам надо сменить одежду. Общаться придется с людьми не совсем честными, а они не любят охотников.

«Точнее, боятся их», – вспомнил я пиратов с «Красотки».

И хотя резон в словах ресторанщика был, мне не хотелось снимать форму. Может, и глупо считать одежду абсолютной защитой от неприятностей, но в какой-то мере темно-синий мундир хранил своего владельца, оказывая на противника психологическое воздействие. Отсутствие этого преимущества могло нам с Пасом дорого обойтись. Хотя, с другой стороны, не последуй мы совету Артура, покупатели с нами не стали бы даже разговаривать.

– Есть во что переодеться? – спросил я.

– Да. Вот штаны, шорты и две майки, – кивнул Артур, явно довольный моим легким согласием.

«Переодеваемся по очереди, – незаметно просигналил я Пасу. – А то натянешь майку, а он тебе ломиком по голове».

Мы быстро переоделись и отдали форму ресторанщику, чтобы он спрятал ее под сиденье в кабине. Кинжалы снимать мы не стали, надев ремни на голое тело и засунув ножны под штаны. Было не очень удобно, но придавало уверенности. По большому счету я не очень-то беспокоился – вдвоем мы легко справились бы с одним мужиком, случись что, да и не с одним тоже. Мы уже не были теми салагами, что выехали из учебки в начале прошлого лета, так что с шестью противниками вдвоем точно бы справились.

– Готово! – окликнул я Артура, вылезшего из кабины подышать свежим воздухом.

Он в задумчивости уселся за руль и попробовал запустить двигатель, но тот лишь коротко проурчал нечто неразборчивое и невпопад тявкнул выхлопом. Ресторанщик ругнулся по-английски, нервно вдавливая пусковую кнопку. Мотор завыл, завибрировал, еще несколько раз кашлянул и заглох.

– Шит! Маза фака! – Артур шлепнул ладонью по рулю. – Кажется, биоклапан сдох.

– Машина новая, – усомнился я, жалея, что мы не взяли с собой Молчунью. Уж она точно устранила бы любую неисправность мотора.

– Новая! – ресторанщик распахнул дверь и сплюнул на бетон моста. – Машины бывают новые, старые и бразильские. Чтоб ее! Ее хоть из магазина возьми, все равно дрянь.

– И что мы будем делать? – бледнея, поинтересовался Пас.

Обычно он чуял беду раньше меня, но в такой ситуации и моей слоновьей чувствительности хватило.

– Ничего страшного, – вздохнул Артур. – Небольшая потеря времени. Вы погуляйте, а я позвоню в город племяннику, он привезет новый клапан.

Мы распахнули створки задней двери и выбрались из машины. Всюду, насколько хватало глаз, простирался океан, покрытый бликами солнца. Мост висел метрах в двухстах над водой, так что ветер здесь дул свежо, хлопая краями одежды.

Меня сразу напрягло, что Артур говорил с племянником не по-английски, а по-испански. Из его скороговорки я с трудом выхватывал лишь отдельные слова.

– Он может вызвать кого угодно, – негромко сказал Пас. – До материка отсюда чуть ближе, чем до острова, так что минут через тридцать здесь могут оказаться машины с вооруженными головорезами. А у нас два кинжала и ни одного карабина.

– Ты только не паникуй, – ответил я. – Может, действительно клапан заклинило.

– А если нет?

– Надо разработать план. Подожди, не кривись! Даже если сюда явится целый грузовик с гангстерами, цель у них одна – твой алмаз. Мы сами им не нужны.

– И что?

– А то, что Артур по глупости выбрал идеальное место, чтобы обеспечить нашу безопасность.

– Я тормоз! – Пас хлопнул себя по лбу. – Если сюда явится банда, я могу сделать вид, что хочу бросить камушек в океан!

– Конечно. Только сам камушек кидать нельзя, иначе тебя вышибут из охотников за попытку продажи ордена. Надо его как-то замаскировать. Вот если бы у тебя была стекляшка…

– Стекляшки у меня нет. Хотя подожди! Есть идея.

Он выхватил из штанов кинжал, шагнул к задней двери фургона, с грохотом захлопнул ее, а затем молниеносным и почти незаметным движением ударил в стекло рукояткой ножа. Разнокалиберные осколки посыпались на бетон и в полутемный фургон.

Я едва успел поймать брошенный Пасом кинжал, как к месту происшествия подскочил перепуганный хозяин машины.

– Что такое? – схватился он за голову.

– Ветер, – виновато пожал плечами Пас. – Я не успел придержать дверь.

– Проклятье! То одно, то другое! Надо продавать эту машину, пока не поздно.

– Так что, приедет племянник? – решил я направить беседу в нужное русло.

– Да. По дороге купит клапан и минут через сорок будет здесь.

Когда Артур сел в кабину, Пас подобрал с бетона продолговатый осколок стекла и сунул его в карман. Я вернул ему кинжал, и мы забрались в фургон, потому что ветер выдувал все мозги. Время ползло медленно, как попавшая в патоку муха, тревога нарастала по мере томительного ожидания.

«Кажется, едет машина, – шевельнул пальцами мой товарищ. – Английский мотор с лепестковыми клапанами».

Это он услышал сквозь свист ветра! Год обучения на акустика не пропал для него даром. Я вытянул шею и действительно разглядел черный «ровер» – пикап, притормаживающий на нашей стороне моста. Артур выбрался из кабины и помахал рукой.

– Это Мигель с ребятами, – повернулся он к нам.

И Мигель, и ребята были мордовороты что надо. Общим числом пять человек, они выбрались из пикапа и оживленно замахали руками, приветствуя Артура.

– Из машины! – шепнул я Пасу. – У нас преимущество только снаружи.

Мы чуть ли не кубарем выкатились на бетон, готовые к любой пакости со стороны противника. Особенно неприятным мне показался тот факт, что у двоих «ребят» в руках имелись легкие ракетные ружья.

Артур с Мигелем обнялись, тараторя по-испански, остальные сгрудились возле машины и подозрительно поглядывали на нас.

– Ребята согласились нам помочь, – повернулся к нам ресторанщик. – Я им намекнул про сделку, и они нас прикроют в случае чего. Все же камушек ваш стоит столько, что может кому угодно вскружить голову. А ребята Мигеля местные, их в городе уважают и не станут с ними связываться без крайней необходимости.

Я не знал, верить этому или нет. В любом случае нельзя терять бдительность ни при каких обстоятельствах. Так или иначе, у нас не было выбора. Надо просто контролировать ситуацию, насколько это возможно. Мне понравилось, что Пас не вынимает руку из кармана, где у него лежал осколок стекла.

Мигель тем временем распахнул капот фургона и принялся копаться в моторе, время от времени ругаясь то по-английски, то по-испански. Минут через пять он закончил работу, махнул ребятам, чтобы садились в пикап, а сам взгромоздился на правое сиденье рядом с Артуром.

– По-русски Мигель не понимает, – пояснил ресторанщик, – так что вы не обижайтесь, если я буду переводить.

– Без проблем, – улыбнулся я.

Мы с Пасом снова устроились на баллонах, мотор завелся, и фургон под конвоем пикапа двинулся в сторону материка.

До города мы добрались в четырнадцать тридцать по солнцу. За год службы на базе ни я, ни Пас на материк не попадали ни разу, так что, несмотря на неусыпную бдительность, мы все же поглядывали на небоскребы незнакомого города с интересом. Съехав с моста, фургон протиснулся через сутолоку портовой части города, оставляя позади грохот механизмов, выкрики докеров и взбалмошных торговок, ругающихся велосипедистов и подозрительных парней, прячущих лица под полями сомбреро. Ближе к центру движение было организовано лучше. На регулирующие голографические панно водители, правда, внимания почти не обращали, зато свистки патрульных и взмахи полосатых жезлов организовывали череду автомобилей в некое подобие порядка.

Здесь было значительно жарче, чем на острове, и мы изрядно потели в духоте фургона. Клубы выхлопного пара десятков машин превращались в низкий туман, и я ужаснулся, представив, что было бы в таких городах, если бы автомобили работали на нефтепродуктах, как раньше.

Наконец мы миновали центр города с его небоскребами и круглыми пыльными площадями. До окраин было еще далеко, но кварталы становились все беднее и беднее, людей виднелось все меньше, а граффити на стенах выглядели все более неприличными.

– Я думал, что ювелир, способный заплатить за такой алмаз, должен жить где-то в центре, – поделился я с Артуром своими соображениями.

– За такой алмаз может заплатить только бандитская группировка. Так что не беспокойся, мы едем куда надо. Мигель знает.

Судя по всему, до войны и эпидемии город был значительно больше. Теперь же на многие километры окраин тянулись брошенные, нежилые и разрушающиеся здания. На тротуарах виднелись ржавые остовы древних автомобилей, а порой попадались даже незаделанные воронки от бомб. Конца этому пейзажу не было, и мне трудно было представить, как мог выглядеть город сто лет назад.

Вопреки всякой логике еще дальше от центра стали появляться признаки людской деятельности – то дым, то сохнущее на веревках белье, то подростки с собаками. Некоторые кварталы были расчищены бульдозерами, словно здесь готовилось место под застройку, а вместо некоторых уже возвышались роскошные трех- или четырехэтажные виллы.

– Подъезжаем, – сообщил Артур.

Он остановил фургон возле одного из подобных особняков, подогнав машину к самым воротам. Рядом приткнулся пикап с ребятами. На стене здания виднелись широкодиапазонные камеры наблюдения, а отсутствие окон, выходящих на улицу, позволяло использовать дом в качестве крепости.

Дверь рядом с воротами уползла в сторону, и к нам вышел хмурый латинос в подобии военной формы. На ремне у него болталась пластиковая кобура с торчащей из нее рукоятью древнего пистолета. Мигель выбрался из фургона и принялся договариваться с охранником по-испански, размахивая руками и все больше распаляясь. Охранник спокойно внимал, словно в этом и было его основное предназначение.

«Давай выйдем на улицу, – предложил Пас. – Если что, будет шанс смотаться».

Я распахнул заднюю дверь и выбрался на растрескавшийся бетон, Пас спрыгнул следом. Мы заметили, что охранник поднес к губам браслет переговорника и что-то быстро наговаривает в микрофон. Через несколько секунд механизм ворот взвыл и утащил в стороны тяжелые створки.

– Pronto! Pronto! – махнул рукой охранник.

Фургон с пикапом заехали внутрь, а мы прошли в огромный двор пешком. Сразу за воротами располагалась бетонированная площадка для машин, все остальное пространство занимала лужайка с искусственными озерцами, ручьями, холмами и прочими изысками ландшафтного дизайна. За ней возвышалось основное здание особняка – с улицы мы его не увидели. Ворота встали на место, отгородив нас от остального города.

– Ювелир ждет, – Артур вылез из пикапа. – Мигель договорился, так что готовьтесь показывать свой товар.

Однако всей нашей команде пройти не дали. Охранник недвусмысленно показал пальцем на ресторанщика, на меня и на Паса, а остальным велел подождать. Он провел нас через главный вход, через зал первого этажа, перекрытый арками, затем по широкой мраморной лестнице и, наконец, по длинному коридору с бутафорскими факелами на стенах. Все вокруг, каждая деталь обстановки, носило печать излишества и безвкусицы, но я понял, что подобное отсутствие стиля как раз и является стилем, только очень своеобразным, подходящим лишь для субкультуры местных бандитов.

Охранник распахнул боковую дверь, и мы перешагнули порог кабинета, через широкие окна которого лились потоки дневного света. Хозяин, худощавый латинос с длинным крючковатым носом, встретил нас, не поднимаясь из плетеного кресла. Он лишь поднял обе руки в знак приветствия.

– Присаживайтесь, – сказал он на грубоватом английском и указал на диван. – Товар при вас?

– Да, – ответил я.

– И чей он?

Я молча кивнул на Паса.

– Тогда вы, насколько я понимаю, его адвокат?

– Да.

– А этот сеньор? – хозяин бросил взгляд на Артура.

– Торговый представитель, – прищурился ресторанщик. – И дядя Мигеля.

– А! Очень приятно. Меня можете называть сеньором Вега. А Мигель – очень надежный человек. Очень. Не правда ли?

– Вам виднее.

Мы присели на диван, стараясь не терять бдительности. Оказалось, что в таком положении невозможно оценивать мимику хозяина кабинета – его фигура выглядела темным силуэтом на фоне полыхающего солнцем окна.

– Могу я взглянуть одним глазом на камушек? – Сеньор Вега откинулся на спинку кресла.

Пока Пас доставал из кармана заработанное в бою сокровище, я пробежал взглядом по стенам кабинета. Даже беглый осмотр выявил несколько камер наблюдения, совмещенных со стволами мелкокалиберных пулеметов. Прикинув траектории полета пуль, я понял, что мертвая зона в кабинете только одна – кресло хозяина. Оптимизма это мне не прибавило.

– Какая примечательная побрякушка! – сеньор Вега принял из рук Паса орден. – Вы присаживайтесь, присаживайтесь. Откуда у вас это?

– Нам не хотелось бы выдавать свой источник, – попробовал умничать я.

– Знаете, молодой человек, – вздохнул сеньор Вега. – Порой мне тоже не хочется делать некоторые вещи, но обстоятельства вынуждают. Если бы вы принесли мне бриллиант из императорской короны, я был бы лояльнее. Но получить в руки орден Алмазного Гарпуна – это выходит за рамки моего жизненного опыта. То есть, признаюсь, мне не ясно, как обычный человек может его добыть. Выкупить мало кому по карману, а отобрать у охотника представляется мне и вовсе невероятным. Отсюда я могу сделать простой вывод – вы врете. А раз так, то мне следует выяснить, в чем именно заключается ложь. Если вы не против, конечно. У меня есть два предположения на этот счет. Первое заключается в том, что вы мне дали не орден, а подделку. Тогда непонятен мотив. Бриллиант настоящий, зачем же ему надо было придавать столь экзотическую форму? Второе предположение кажется диким, но тоже имеет право на существование. Вам каким-то образом удалось убить охотника, кавалера Алмазного Гарпуна. В этом случае мне надо знать, как вы это сделали – с помощью обмана или каким-то особым оружием. Это важный опыт, если вы понимаете, о чем я.

– Вы упустили из виду еще одно предположение, – Пас посмотрел хозяину кабинета в глаза. – Это мой собственный орден, и я желаю его продать.

В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь едва слышным лаем собак за неприступными стенами особняка.

– То есть, – сеньор Вега наконец овладел собой, – вы хотите сказать, что принадлежите к клану охотников?

– Да, – спокойно ответил Пас. – Мое прозвище Чистюля, а это Копуха. – Он кивнул в мою сторону.

– Но вы понимаете, что это очень легко проверить? – в голосе хозяина послышались нотки смятения.

– Мне безразлично, – холодно произнес мой товарищ. – Я хотел бы продолжить переговоры о продаже камня.

– Хорошо. – Сеньор Вега поднял руку и сделал несколько непонятных жестов. – Мы продолжим, как только я установлю подлинность ваших слов.

Несколько минут нам пришлось прождать в полном молчании, пока наконец в дверь не вошел охранник с небольшим приборчиком в руке.

– Ваше запястье, пожалуйста, – попросил хозяин кабинета.

Пас протянул руку, давая отсканировать вшитый под кожу микрочип.

– Н-да, – сеньор Вега озадаченно глянул на показания прибора. – Однако вы несколько не вписываетесь в тот образ охотника, который я себе рисовал. Может быть, и микрочип – подделка?

– А это? – осмелев, я поднялся с дивана, повернулся к хозяину кабинета спиной и поднял майку.

Наверное, если бы в воздухе материализовался дьявол в облаках серного дыма, это не произвело бы такого впечатления, как подрагивающий в моей пояснице катетер.

– Прочь! – сеньор Вега взмахом руки отослал охранника. – Это надо же! Два охотника у меня в кабинете. Без формы, но один из них кавалер Алмазного Гарпуна. Уму непостижимо! Так вы хотите нелегально продать свой орден?

– Совершенно верно, – кивнул Пас. – Но у меня есть одно условие. Вы должны не только оплатить стоимость камня, но и сделать для меня стеклянную копию.

– Ну, это как раз несложно. А вы представляете, сколько стоит алмаз такой огранки и такого размера?

– Нет. Но я держу в уме некую пороговую сумму, меньше которой взять не соглашусь.

– Никогда раньше мне не приходилось торговаться с охотником. Забавное ощущение. Комната утыкана моими же пулеметами, а я чувствую себя так, словно сам под прицелом. К тому же ваше предложение и впрямь выглядит довольно заманчивым. Давайте решим так. Я выдаю вам копию камня и полтора миллиона.

– Если наличными, то я согласен, – кивнул Пас. – Сколько уйдет на изготовление копии?

– Минуты, – заверил сеньор Вега. – У меня объемный лазерный плоттер.

Он снова вызвал охранника и перебросился с ним несколькими фразами по-испански.

– Я вас ненадолго покину, – с улыбкой повернулся к нам хозяин особняка. – Не более получаса. Мне надо распорядиться насчет денег и заказать копию камня. Музыка, напитки в вашем распоряжении.

Он спрятал алмаз в кулаке и вместе с охранником скрылся за дверью. Замок едва уловимо щелкнул, заблокировав нас в помещении.

– Что он говорил охраннику? – спросил я Артура.

– Приказал задействовать всех людей и всю систему безопасности для нашей охраны. В течение получаса он сделает экспертизу и примет окончательное решение.

– Так… – Я сел на диван.

– Не надо было отдавать ему камень, – нахмурился Пас. – Пусть бы принес деньги, а потом делал копию.

– Задним умом всегда лучше думается, – вздохнул я. – Что будем делать?

– Ждать, – пожал плечами Артур. – Ничего другого мы предпринять все равно не можем.

Я бросил взгляд на часы – они показывали четыре тридцать по солнцу. Пас подошел к окну и осмотрел лужайку.

– Мигеля с ребятами нет, – сообщил он. – И машин наших нет на площадке.

– Что за новости? – побледнел ресторанщик.

Он тоже бросился к окну, стремительно бледнея. На его смуглой коже это было особенно заметно.

– Зря я ввязался в эту историю! – взвизгнул он. – Это все из-за вас!

– Это все из-за твоей жадности, – не оборачиваясь, ответил Пас.

– Нет, это из-за моей честности! Я мог бы грохнуть вас обоих на мосту, и теперь мы с Мигелем…

– Сидели бы здесь без нас, – закончил за него мой приятель. – Вдвоем, под прицелом семи пулеметов. Или вы бы поехали продавать алмаз в другое место? Если тебя что-то и спасет сегодня, так это именно честность, поскольку в такой ситуации лучше оказаться с двумя охотниками, чем одному.

Видимо, такой расклад не приходил Артуру в голову. Он умолк и задумался, а я принялся прикидывать, как можно выйти из столь щекотливой ситуации. По большому счету у ювелира не было ни одного побудительного мотива для честной сделки. Камень у него, деньги тоже, Мигель с ребятами, даже если они до сих пор не блокированы, представляют собой слишком хлипкую силу, несмотря на два ракетных ружья.

Сеньор Вега имел на руках все козыри, да еще имел возможность по своему хотению изменять правила игры. В его распоряжении была охрана, высокие стены, камеры с пулеметами и, возможно, несколько легких боевых роботов. Наше несанкционированное бегство в такой ситуации было сложным, а по большому счету вообще невозможным. Не говоря уже об алмазе, которого при любых раскладах нам наверняка не видать. Не в нашу пользу была и цена бриллианта – существует ли в мире хоть один бандит, который откажется от таких денег, если почувствует, что это может сойти ему с рук? Скорее всего нет.

– Вообще-то мне уже приходилось иметь дело с этим ювелиром, – признался Артур. – Я ему кое-что продавал.

– Фрагменты биотехов, – кивнул я.

– Да, – ресторанщик опустил взгляд. – Он всегда вел честную игру.

– Там речь не шла о нескольких миллионах.

– Это правда, – окончательно скис Артур. Он уселся на диван и закрыл лицо руками.

– Может, как-нибудь припугнуть ювелира? – высказал я идею. – Например, сделать вид, что мы передаем донесение на базу. Артур, ты взял телефон с собой?

– Да, – он вытащил из кармана свой «Лотос».

Я поднес трубку к уху, но вместо сигнала ожидания услышал лишь свист и треск.

– Помехи на частоте сателлита, – сообщил я, возвращая телефон ресторанщику.

– Похоже, от нас ничего не зависит, – спокойно произнес Пас, но сквозь напускное равнодушие я уловил в его голосе напряженные нотки.

– Если бы сеньор Вега хотел нас убить, давно бы уже сделал это, – пытался сам себя успокоить Артур. – Зачем тянуть?

– Он желает убедиться в подлинности алмаза, – ответил я. – Зачем убивать двух охотников, если это не принесет никакого дохода? Когда же он убедится, что ему не подсунули фальшивку, нам конец.

Притаившиеся в стенах пулеметы выразительно чернели стволами.

– Вообще-то он нас может и не убивать! – воодушевился Артур. – Я бы на его месте сделал копию, отдал бы ее нам и соврал, что алмаз не годится. И мы бы ушли, целые и невредимые.

Пас повернулся к нему всем телом и глянул так, как я смотрел на мишени через прицел карабина.

– Ты когда-нибудь стоял под шквальным ракетным огнем? – спросил он у ресторанщика. – Нет? Мне дали этот орден в качестве компенсации за пережитый страх. Я так считаю, понятно? В тот день я, наверное, израсходовал весь страх, отпущенный мне на всю жизнь. Так что без денег я отсюда не уйду.

– Ты сумасшедший, – побледнел Артур.

Ему никто не ответил, и мы несколько минут сидели в полной тишине, глядя в зрачки пулеметов. От неподвижности и подавленности мы впали в подобие транса, так что щелчок замка заставил нас вздрогнуть, как от выстрела. Обернувшись к двери, я увидел ювелира, входящего в кабинет. Следом за ним шагал охранник с металлическим кейсом в руке.

– Ваши деньги, – с улыбкой произнес ювелир, когда была поднята крышка кейса. – И копия камня. Осмотрите, пожалуйста.

У меня задрожали руки, когда я увидел столько купюр.

– Камень я воспроизвел из искусственного сапфира, – добавил сеньор Вега, когда Пас взялся пересчитывать пачки. – Невооруженным глазом отличить невозможно. К сожалению, у меня много дел и я вынужден откланяться. Фернандо вас проводит.

Он вышел, оставив нас наедине с охранником. Я не верил своим глазам, я по-прежнему ждал подвоха, но начинал понимать, что никакого подвоха не будет. Напряженные нервы стремительно расслаблялись, и я не смог удержаться от глуповатой улыбки.

– Все в порядке, – Пас захлопнул кейс.

Охранник вывел нас тем же путем, каким и привел сюда – мы миновали коридор, лестницу, холл и вышли на залитую солнцем лужайку. Неприятный холодок все еще гулял у меня по спине, мне по-прежнему чудились направленные в затылок стволы, отчего хотелось все больше прибавлять шаг. Бескровное разрешение ситуации казалось мне чудом, и я спешил вырваться из владений ювелира, чтобы это так и осталось чудом.

Наверное, все чувствовали то же самое – никто не произнес ни слова, а ресторанщик даже не спросил, куда подевался Мигель с ребятами. Только когда за нами закрылась калитка, я смог немного перевести дух. И хотя ни фургона, ни пикапа поблизости не было, мы не сговариваясь решили отойти от ворот подальше и только там решить, как быть дальше. Кейс в руке моего товарища сверкал на солнце до неприличия вызывающе. Казалось, что все взгляды в округе прикованы к нам, хотя ни единого человека на улице я пока не заметил.

Отойдя от ворот ювелира метров на сто, Артур приосанился, повеселел и, достав из кармана телефон, вызвал Мигеля. Он что-то быстро говорил по-испански, и мы с Пасом не понимали ни слова, что здорово меня раздражало. Наконец ресторанщик сунул телефон в карман.

– Все нормально, – широко улыбнулся он. – Пока мы ждали деньги, Мигель отогнал фургон в ремонт. Там охладитель плохо работает, поэтому клапан и дохнет. Ремонт закончен, они подъедут минут через десять.

Честно говоря, мне не очень хотелось стоять в полуразрушенном квартале окраины с чемоданом денег. К тому же ситуация была до предела нервозной, а у меня в таком состоянии начинают рождаться недобрые мысли. Всего нескольких логических умозаключений мне хватило, чтобы понять, каким хитрецом оказался наш ресторанщик. Я понял, почему ребята Мигеля не выпотрошили нас на мосту, а довезли до ювелира – они нас использовали, переложив на наши плечи опасность продажи алмаза. Теперь же, когда у нас в руках не камень, который чрезвычайно сложно продать, а пачки купюр, как раз и следует остерегаться внезапного нападения.

Спрятав руку за спину так, чтобы Артур не увидел, я несколькими жестами передал товарищу свои предположения.

«Что будем делать?» – спросил Пас.

У меня чаще забилось сердце. Я понял, что прямо сейчас следует принять решение, от которого, возможно, будет зависеть наша жизнь. И принять это решение мне было очень непросто.

«Вырубаем Артура и уходим, – показал я. – Путь до порта пешком будет безопаснее, чем с головорезами Мигеля».

Пас посмотрел мне в глаза, словно пытаясь понять, верно ли я все просчитал, затем резко развернулся и шарахнул ресторанщика кейсом по голове. Тот рухнул на четвереньки, и мне пришлось добить его ударом локтя в затылок.

– Осторожнее! – остановил меня Пас. – Убьешь ведь!

– Так ему и надо, собаке!

– Но у тебя нет никаких доказательств его вины. Только предположения.

Это меня остудило.

– Хочешь дождаться доказательств? – хмуро уточнил я.

– Нет. Давай затащим его в развалины, и надо отсюда двигать.

Я усмехнулся и потащил бессознательного Артура в разрушенный дом. Пас не выпускал из рук чемодан, так что помощи от него было не много. Управившись с этим делом, мы скорым шагом миновали четыре квартала, а затем пошли спокойнее, чтобы привлекать к себе поменьше внимания. Ну, насколько это возможно, конечно, когда идешь в легкомысленной одежде с металлическим кейсом в руке.

Еще через два квартала до меня дошло, что мы вырвались невредимыми, да еще и с деньгами. Чистая победа!

– Офигеть можно, как мы провернули это дельце! – хлопнул я товарища по плечу. – А?

– Как в кино, – сдержанно согласился он. – Но, пока не доберемся до центра, не стоит расслабляться.

– Кстати, как ты собираешься распорядиться деньгами?

– Отправлю матери переводом из первого попавшегося банка.

– Это правильно. Ну а себе-то возьмешь хоть немного?

– Конечно. Возьмем на двоих пятьдесят тысяч. А? На базе нам этого хватит лет на десять, если питаться только в «Трех соснах».

– Хватит. Только «Сосны» теперь скорее всего закроют.

– Может, и нет. Может, у Артура и не было никакого плана. На всякий случай надо отсчитать положенные ему десять процентов. Если что, передадим с извинениями.

– Главное, чтобы начальство на базе не застукало нас с деньгами.

– Спрячем в дюнах, это несложно, – отмахнулся Пас. – Все равно, кроме нас и Молчуньи, там никто не бывает.

Последняя фраза меня озадачила.

– Что значит «нас»? – удивился я. – И откуда ты вообще знаешь, где мы встречаемся?

Пас замялся, но я уже и сам догадался.

– Так это с тобой она трахается, кроме меня? – рявкнул я.

– Э! Погоди! – остудил меня приятель. – Не хватало нам сейчас прямо тут подраться. Давай устроим разборки на базе.

– Я от тебя такого не ожидал. И от Молчуньи не ожидал. Вот так и узнаешь интересные вещи о старых друзьях! Гадство, а я-то думаю, чего это ты меня постоянно успокаиваешь! Черт…

– Она может выбирать, кого хочет.

– Ну да! И ссать в уши насчет великой любви!

– Разве она говорила тебе, что любит? – искренне удивился Пас.

– Конечно!

– Мне тоже, – вздохнул он.

– Так она и тебе лапшу на уши вешала! А может, и не только тебе!

Следующий квартал мы преодолели в полном молчании. Пас хмуро шагал, покачивая кейсом, и старался на меня не смотреть.

– Слушай, – остановился я. – А давай на нее вместе забьем, а?

– Это было бы ей хорошим уроком.

– Ну. Заметано?

– И ты не будешь на меня злиться?

– Обещаю, – ответил я.

– Заметано! – кивнул Пас, и мы двинулись дальше.

Из дружеских мои чувства к нему превратились в братские. Наверное, двое мужчин, спавшие с одной женщиной, пусть и в разное время, становятся в каком-то смысле родственниками. Это была странная мысль, но она занозой засела в голове.

– Тихо! – Пас придержал меня за локоть и прислушался. – Это «Ровер» Мигеля! Быстро прячемся!

Спотыкаясь о камни, мы вломились в густой кустарник, росший в развалинах дома, и залегли. Уличная собака остановилась на тротуаре и потянула носом, проверяя, нет ли при нас съестного. Когда рев мотора приблизился, она шарахнулась в сторону и скрылась из виду. Через секунду пикап пронесся мимо, оставив в жарком воздухе клубы пыли и выхлопного пара. Кусты шевельнулись от ветра.

Мы еще полежали немного, пока рев не стих окончательно, затем выбрались из кустов, отряхнулись и продолжили путь к центру города. Какое-то время нам везло – не попадалась ни единая живая душа, но ближе к пяти по солнцу Пас напрягся.

– Что-то услышал?

– Сзади. Пятеро или шестеро. Мужчины. Один босой.

– У тебя дар акустика, – шепнул я, косясь через плечо. – Хорошо тебя натренировал Жаб.

Действительно, позади не спеша двигалась группа из пяти грязных и оборванных латиноамериканцев. Одежда троих состояла только из парусиновых брюк и соломенных шляп, один был в штанах и сомбреро, а последний в яркой бандане, майке и драных джинсах. Оружия у них в руках не было, и это меня немного успокоило – какими бы крутыми они ни были, против двух наших кинжалов им не выстоять ни при каких обстоятельствах. Вот если бы с ними было ружьецо, тогда нам было бы над чем поразмыслить.

– Безоружные, – успокоил я Паса.

Мы продолжили путь как ни в чем не бывало.

– Вообще-то Жаб тут ни при чем, – возобновил мой приятель прерванный разговор. – У меня с детства слух хороший.

– Не свисти, – отмахнулся я, вспомнив уловку с гравилетом.

– Нет, серьезно. У нас в школе проводили викторину «Отгадай по звуку». Ну, давали послушать звук и просили определить, что его издало. Я всегда побеждал. Даже мог отличить хруст сырой моркови в зубах от хруста яблока.

– Мастак, – усмехнулся я.

– Ну. Мама думала, что я стану музыкантом. Скрипачом. У меня даже грамота осталась – «Лучшие уши школы».

– Hey, boys! – донеслось до нас сзади на кривом английском. – Stop'n'fuckin!

Мы притормозили и медленно обернулись, навесив на лица улыбки от уха до уха. Латиносы немного опешили. Наверное, они ожидали увидеть в наших глазах испуг или в крайнем случае злобу, а вот что делать против улыбок, они не знали. Такого опыта у них не было.

Так мы простояли секунд десять – двое против пяти, причем двое с улыбочками, а пятеро с отвисшими челюстями.

– Sorry, – произнес парень в джинсах. – We find our friends, but make mistake. Sorry.

От такого английского мы прыснули смехом.

– Ok! – я помахал ребятам рукой.

Они заулыбались, закивали и поспешили скрыться за ближайшим углом.

– А теперь делаем ноги! – сказал я Пасу, стирая с лица улыбку. – Жмем на полную, иначе они соберут толпу и вломят нам за наши насмешечки!

– Думаешь? – с сомнением произнес он. – Кажется, они действительно ошиблись и перепугались не меньше нас.

– Не тормози! – я потянул его за рукав, и мы пустились по улице скорой кроссовой рысью.

Таким бегом нас почти год гоняли «деды» на базе, так что нам было не привыкать. Вот только тяжелый кейс мешал, бил об ноги, поэтому мы время от времени передавали его друг другу. Вскоре над полуразрушенными домами показалась мачта телевышки, и мы поняли, что вышли на финишную прямую. Пришлось поддать, несмотря на жару и капающий с лица пот. Сердце колотилось в груди быстро, но ровно, дыхание тоже пока не сдавало. Меня беспокоило лишь то, что до центра, а значит, и до полиции, оставалось километра четыре, так что опасность нападения все еще нельзя было сбрасывать со счетов. Бегом нас, конечно, догнать трудновато, тем более недокормленным и пропитым латиносам, но вот если в их распоряжении имеется небольшой грузовичок, а в грузовичке – обрезки водосточных труб, тогда нам придется туго. К тому же, учитывая местный уровень владения английским и наш собственный уровень владения испанским, договориться с нападающими будет сложно.

Словно вызванный из небытия моими мыслями, позади раздался рев нескольких мотоциклетных моторов.

– В развалины! – выкрикнул я, подталкивая Паса в нужную сторону. – Там не проехать на мотоцикле.

Мы протиснулись через брешь в стене довольно высокого дома и бросились вверх по ступеням. Колодец лестничной клетки загудел под нашими ногами, а когда мы вырвались в засыпанный стеклами коридор, эхо заметалось еще свободнее. Выше восьмого этажа стены отсутствовали, и мы без труда перелезли на другое здание, а затем на следующее. Словно канатоходцы, мы продвигались через развалины по гребням стен, но мотоциклисты заметили нас и разделились на две группы – трое начали обходить квартал справа, а еще четверо по параллельной улице слева. У них было подавляющее преимущество в скорости, а у нас – в недоступности, так что пока удавалось удерживать зыбкий паритет сил. Я заметил, что из-за спин мотоциклистов торчат концы металлических прутьев, а у одного из них к подошве ботинка был приделан рогатый гаечный ключ.

– Серьезно экипировались ребята, – выдохнул я на бегу.

– Все равно придется спускаться, – Пас бежал по кромке стены, балансируя чемоданом. – До центра они нам добраться не дадут. К тому же скоро развалины кончатся.

Я глянул на солнце – примерно семнадцать тридцать.

Меня взяла злость. Мало того что приходится скакать по стенам, словно горному козлу, так еще и на свидание опоздаю. Молчунье, допустим, это будет хорошим уроком, пусть помучается, а вот встретиться с Лесей мне очень хотелось. Но неустойчивое положение на стене не слишком располагало к эротическим фантазиям.

– Спускаться нам точно нельзя, – я глянул на мотоциклистов.

– Они будут кружить, как волки, и все равно нас отсюда не выпустят.

– Карабинчик бы сейчас, – мечтательно вздохнул я.

– Лучше радуйся, что у них ружей нету, – фыркнул Пас.

На одной из стен он нашел пожарную лестницу, и мы начали спускаться. С кейсом это было нелегко, особенно если учесть, что ржавые прутья ступеней местами еле держались. Нижним концом лестница упиралась в груду камней от рухнувшей соседней стены, кругом возвышались бетонные сваи, ржавые трубы и арматурные прутья. На мотоцикле не проехать, да и ходить тоже не очень удобно. Зато в таких развалинах можно разделить противника и бить поодиночке или мелкими группами.

– Смотри-ка! – Пас показал в тень между переломленными бетонными плитами. – Какой-то ход!

– Надо лезть! – сразу решил я. – Даже если тупик, нас там хрен найдут.

Едва мы протиснулись в лаз, он расширился и превратился в замшелую лестницу. Внизу отчетливо шумела вода, причем не ручейком, а приличной речкой. Наши шаги звонко и гулко отлетали от стен.

– На канализацию не похоже, – принюхался Пас. – Стоки должны вонять.

– Может, это старая канализация? – пожал плечами я. – Нам главное, чтобы она вела куда надо.

– Вода в любом случае течет к океану, – резонно заметил мой приятель.

Мы спустились еще немного, быстро погружаясь во тьму, и обнаружили ржавую решетку, за которой в бетонном русле темным потоком двигались потоки воды. Навалившись вдвоем, мы легко свернули с петель прогнившие створки. Темнота и шум воды меня угнетали, казалось, что опасность где-то рядом. Какая именно это может быть опасность, я понятия не имел, но страшно было до мурашек по коже.

– Теплая, – Пас сунул руку в смоляные буруны.

Иногда мне казалось, что у него попросту плохо с воображением. Когда опасность не поддавалась его осмыслению, он ее не замечал, что создавало ложное впечатление о его головокружительной храбрости. На самом деле Пас был трусом, я это знал точно. Но вот попробуй кому-нибудь докажи трусость кавалера Алмазного Гарпуна!

Я с опаской придвинулся к самой воде, но руку туда сунуть так и не смог. От одной мысли об этом меня охватил озноб, несмотря на жаркую духоту, царившую в подземелье. Глаза к темноте привыкали медленно, но я все же смог разглядеть, что вдоль русла идет узенькая бетонная тропка – вдвоем не разойтись.

– Фонарь бы, – Пас глянул в черноту тоннеля. – Ладно, поплыли так.

– Поплыли?! – я вытаращился на него.

– Ты что, не хочешь намокнуть? – кажется, он не понял моего состояния.

Я не знал, что ответить. Как объяснить свой страх человеку, не имеющему фантазии? Сказать, что я боюсь чудовищ, обитающих в этой воде? После стычки с «Барракудой» на полукилометровой глубине это прозвучало бы несерьезно. Страшнее и опаснее, чем та тварь, чудовище придумать трудно. Но я это мог. У меня с фантазией все в порядке.

– Течение слишком быстрое, – сглотнул я. – Как бы не врубиться в какие-нибудь сваи.

– Ну зачем сваи в бетонном русле? – фыркнул Пас. – А вот если мы не будем шевелиться, то можем познакомиться с металлическими прутами.

– Ладно, – я вздохнул и первым бросился в воду.

Пас прыгнул следом, держа герметичный кейс над головой. Бетонный желоб оказался не таким глубоким, как я думал, и это меня успокоило, потому что цеплять ботинками дно гораздо приятнее, чем висеть над бездной. Нас понесло, закружило, словно на безумном аттракционе, и почти сразу наступила полная темнота.

Окружающая вода имела почти телесную температуру, не холодила и не грела, казалась неощутимой, из-за чего создавалось впечатление стремительного полета в абсолютной пустоте. Однако, немного придя в себя, я заметил, что время от времени над головой проносятся светящиеся звезды, полукольца и прямоугольники.

– Канализационные люки! – догадался я.

– Значит, должны быть и лестницы, ведущие к ним, – рассудил Пас.

– Если они не проржавели и не рухнули, – решил я отомстить ему за толстокожесть.

– Черт! – воскликнул он. – Об этом я не подумал! Если хоть одна лестница рухнула, мы можем на нее налететь!

– Я же говорил, что не стоит лезть в воду, – усмехнулся я в темноту.

– Надо попробовать выбраться!

– Ты что, трусишь? – поддел я его.

– Да на такой скорости любая железяка нам кишки выпустит!

Я чуть не рассмеялся, довольный своей шуткой.

Через несколько минут впереди показался свет, и мы заметили несколько тоннелей поменьше, отводящих воду во все стороны. Русло становилось все мельче и мельче, наконец нам пришлось встать на ноги и выбраться на бетонную тропку. До источника света было рукой подать, и мы поспешили туда, быстро оказавшись в большом помещении вроде ангара. Свет лился из окон. Кругом, словно скульптуры абстракциониста, громоздились неработающие насосы, приборы с разбитыми шкалами и переплетения труб. Через щели в прогнивших железных дверях пробивалось яркое солнце. Мы вышибли их ногами и выбрались на свежий воздух.

– Да это же самый центр! – удивился я. – Даже ближе к порту! Вон, краны видны за домами!

Но мы сами находились в безлюдном месте, заваленном мусором и окруженном старой кирпичной стеной.

– Надо обсохнуть, прежде чем идти в город, – Пас разделся и отжал майку со штанами.

Я сделал то же самое со своей одеждой. Если бы в тот момент нас кто-нибудь увидел – голых, в ботинках, с глубинными ножами на ремнях, – он бы лопнул от смеха. Но жара и солнце быстро справились с просушкой одежды, поэтому никто не успел нас заметить. Одевшись, мы перелезли через стену и сразу увидели главную площадь, через которую проезжали на фургоне с Артуром.

– Здесь есть банк! – обрадовался Пас. – Давай скорее туда, пока еще что-нибудь не случилось.

Мы поспешили через площадь.

– Слушай, у нас ведь нет никаких документов, – спохватился я.

– Об этом я уже думал. Открою анонимный счет, а потом скажу номер матери.

Мы вошли в вестибюль банка, ощущая на себе недоуменные взгляды посетителей и персонала. Хорошо одетым сеньорам и сеньоритам особенно понравились мои шорты, да и у Паса вид был не самый презентабельный. Уж во всяком случае не для банка.

– Могу я вам чем-то помочь? – спросил какой-то клерк по-английски.

– Буду весьма признателен, – сказал Пас. – Мне нужно открыть анонимный счет.

– Он беспроцентный, – предупредил клерк.

– Мне плевать, – вяло улыбнулся Пас.

– Тогда пройдемте.

Он сделал едва заметный жест охраннику и подвел нас к кассе.

Над окошком красовалась реклама на двух языках: «Анонимный счет всего за четыре минуты». Я бросил взгляд на часы – они показывали восемнадцать десять по солнцу.

«С деньгами наймем таксиста и будем на базе через сорок минут, – мысленно успокоил я сам себя. – Час – это не опоздание».

Надо только успеть смыться отсюда до приезда полиции. В том, что клерк дал охраннику команду вызвать полицию, я нисколько не сомневался.

С оформлением кассирша управилась за три минуты. Потом начался подсчет денег. Считающая машина проглатывала одну пачку купюр за другой, но мне все равно казалось, что она работает слишком медленно.

– Номер вашего счета, – кассирша наконец опустошила кейс и протянула Пасу пластиковую карточку.

– Спасибо, – кивнул он.

Мы не сговариваясь поспешили к выходу.

– Ты нам-то хоть оставил? – негромко спросил я.

– Две пачки по двадцать тысяч. Одна в твоем распоряжении. За помощь.

Таких денег я отродясь не видал. Мое настроение мигом улучшилось, но оставалась еще одна проблема.

– Клерк вызвал полицию, – сообщил я приятелю.

– Знаю, – спокойно кивнул он. – Как выйдем, сразу уходим налево, я там видел укромную арку.

На крыльце нас полиция не ждала, и это было хорошим знаком. Прошмыгнув вдоль стены банка, мы свернули во двор и со всех ног бросились к дальней арке. На бегу Пас швырнул в кусты пустой кейс. За аркой шумела оживленная улица, мы сбавили шаг и легко затерялись в пестрой толпе, текущей в сторону порта.

– Слушай, – после пережитой нервотрепки меня охватила радостная эйфория. – А ведь мы сделали это! Сделали, черт возьми!

– Может, зайдем в какой-нибудь ресторанчик, отпразднуем?

– Вообще-то я хотел еще встретиться со старой знакомой. Представляешь, она приехала вместе с биологами! Я ее три года не видел.

– Ну хоть по стаканчику вина! – он показал на полотняную палатку, под навесом которой скучал торговец разливным вином. – Потом возьмем такси и домчимся быстрее ветра.

Чутье у Паса отменное. Если он советует что-то сделать, лучше ему не перечить. Я уже сколько раз убеждался.

– Давай, – кивнул я.

Мы взяли по стаканчику и расплатились одной из добытых купюр. Торговец с трудом набрал сдачу, выдав нам целый бумажный ворох.

– Легче будет расплатиться с таксистом, – подмигнул мне Пас.

Мы встали в тени дерева и принялись не спеша потягивать кисленькое прохладное вино. Моя фантазия рисовала мне самые радужные перспективы на будущее. Тем временем к палатке подошли двое подростков хулиганского вида и бросили торговцу горсть монет. Получив взамен два стакана вина, они начали скалиться и тыкать в нас пальцами.

Никакой опасности для нас они не представляли, но все же смутная тревога наполнила мое сердце, вытеснив царившую там эйфорию. Словно в подтверждение нехорошего предчувствия на краю сквера остановилась полицейская машина.

– Надо сваливать, – покосился я на нее.

– Будешь от каждого патруля по кустам уходить? – усмехнулся Пас. – Все, деньги мы отправили, чего нам бояться?

– Вообще-то денег у нас достаточно, чтобы потерять из-за них голову.

Подростки улыбались все более нагло, но мы старались не реагировать. Видимо, это и было ошибкой – не получив отпора, один подошел к нам вплотную и выплеснул остатки вина Пасу в лицо.

Вообще-то мой приятель не страдал припадками агрессивности, но подобная выходка обошлась незнакомцу дорого – тот захрипел, схватился за кадык и рухнул на колени, бешено вращая глазами. Из его рта зазмеилась тонкая струйка крови.

– Тварь! – Пас размял пальцы правой руки и вытер с лица капли вина.

Дружок поверженного латиноса попятился и рванул через сквер, перепрыгивая через скамейки и невысокие ограды лужаек. А к нам от патрульной машины уже бежали двое полицейских – у одного в руках была увесистая дубинка, а у другого пластиковая петелька наручников.

– Попили вина! – буркнул я, принимая защитную стойку.

– Ты с ума сошел? – Пас схватил меня за руку. – Хочешь, чтобы вся полиция города на нас ополчилась? Торговец даст показания, что мы защищались.

– Это вряд ли.

Но Пас был прав – драться с полицейскими было не очень умно. Пришлось подождать, когда они устанут колотить нас ногами и палкой, затянут наручники и поволокут в машину. Сама поездка до полицейского участка запомнилась фрагментарно, наверное, я слишком сильно получил дубинкой по голове. Пас вроде не так пострадал – подбитый глаз и треснувшая губа не в счет.

Окончательно я пришел в себя только в камере. Духота и вонь были ужасными, они и привели меня в чувство. Отсморкавшись кровавыми сгустками, я осмотрелся и пришел к выводу, что нахожусь в наихудшем месте из всех, где мне приходилось бывать. Площадь камеры была метров девять, причем почти все пространство занимали четыре лежанки. Крохотное окошко было не зарешечено, а забито досками, так что через щели темноту пронзали лишь узкие лезвия света. На одной из верхних лежанок мирно посапывал Пас, на нижней скрючился нищий в вонючих лохмотьях из парусины. Еще одна верхняя полка была пуста. Под самым окошком к полу был привинчен загаженный унитаз, по которому ползали жирные мухи, а чуть в стороне виднелась раковина с жестяной кружкой на полочке. Земляной пол скрывался под многолетним слоем мусора, и большая часть вони, как я понял, исходила именно от него. Я сел на нарах, стукнувшись головой о верхнюю полку, и поискал глазами дверь. Она внушала уважение – тяжелая, крепкая, обитая негорючим пластиком.

– Влипли, – буркнул я.

Нищий заворочался и что-то пробубнил во сне, но на каком языке, я не понял. Зато я понял, что мои карманы пусты – от денег осталось лишь воспоминание. Не было при мне и кинжала, что тоже не показалось мне удивительным. А вот отсутствие шнурков на ботинках здорово озадачило. Несмотря на столь неожиданное неудобство, я слез со своей полки и растолкал Паса.

– А! – вздрогнул он и чуть не ударился головой в потолок.

– Тихо, это я!

Глаз у него совсем заплыл, а губы распухли.

– Чего толкаешься?

– Нашел время спать!

– Можно подумать, у тебя есть идея получше, – пробурчал Пас.

– Представь себе, есть! Надо драпать отсюда.

– Что, серьезно? Сквозь стены я ходить не умею. Не переживай, скорее всего нас тут не задержат надолго. Разберутся и выпустят.

– Мечтай! – разозлился я. – Ты покалечил парня ни за что, понимаешь? А может, и убил, барракуда тебя дери! Он тебя не бил, не грабил и не насиловал, так что по всем законам ты преступник. Это не оборона – когда на плевок отвечают пулеметным огнем.

– И что?

– Нас тут сгноят, понял? Лет на десять запрут в местной тюрьме, и грубые латиносы будут трахать тебя в твою нежную попку!

– Придурок, – качнул головой Пас, но я видел, что он призадумался. – Никаких обвинений нам не предъявляли.

– Хочешь, я тебе скажу, что думаю? – я приблизил к нему лицо и зашипел, как это умел делать Жаб. – Я срать хотел на местные законы и вообще на законы обычных людей. Я охотник. И не собираюсь ожидать своей участи, как баран на бойне. Доступно?

– Если у тебя есть конкретные предложения, могу выслушать. А если нет, не мешай мне спать.

Я махнул рукой и оставил его в покое. Пас устроился поудобнее и отвернулся лицом к стене.

Вонь в камере сводила меня с ума, мне казалось, что этот отвратительный запах нечистот и гниения впитывается мне под кожу и заражает какой-то ужасной болезнью. Не усидев на месте и получаса, я встал и попытался определить время через щели в забитом окошке. Солнца мне увидеть не удалось, но небо отсвечивало розовыми отблесками заката, так что примерно я прикинул, что уже около девяти. Интересно, как скоро нас хватятся на базе? Молчунья должна была зайти за мной в тир к шести часам. Но вот что она сделала, не обнаружив меня? Сказала ли сразу Жабу или затаила обиду? Зная ее, скорее можно было предположить второе.

Окончательно разозлившись, я отвернулся от окна и заметил, что нищий проснулся. Но больше всего меня удивило то, каким взглядом он смотрел на мои ботинки. Наверно, так я вытаращился бы на собаку, играющую на скрипке, даже если бы она фальшивила, барракуда ее дери.

Не успел я решить, на каком языке обратиться к столь странно ведущему себя незнакомцу, как он вскочил с нар и уставился на ботинки Паса. Причем Пас это взгляд почувствовал и недовольно повернулся.

– Ты чего? – спросил он по-русски, видимо, не задумываясь о языковых барьерах.

Вместо ответа нищий поднял руку, и мы с удивлением различили фразу, сказанную на Языке Охотников: «Меня зовут Викинг».

Пас от такого поворота событий чуть не свалился с полки, а я как стоял, так и замер, словно врос в загаженный пол.

«Вы откуда?» – нищий снова заговорил жестами.

«С базы», – ответил я.

– Да понятно, что с базы, барракуда вас задери! – нищий перешел на русский язык. – Где она, эта база?

– Недалеко. На острове, – ответил Пас, немного придя в себя. – Миль двадцать пять отсюда.

– Боги морские! – выдохнул Викинг. – Ну все, теперь я точно отсюда выберусь! Как вас звать?

– Я Копуха, а это Чист. В смысле Чистюля. А ты охотник?

– Нет, артист балета, – огрызнулся он. – Как скоро вас хватятся?

– Трудно сказать. – Пас слез со своей полки и уселся рядом со мной. – Наверное, после отбоя.

– Понятно. Значит, у вас не база, а курятник. Хотя на Карибах другого и быть не может. Тварей вычистили, о пиратах забыли, браконьеров всех выбили. Пороху давненько не нюхали?

– С годик, – ответил Пас, роясь в кармане.

Я знал, что он пытался там отыскать, но орден забрали вместе с деньгами. Похвастаться хотел, барракуда его дери! Внезапно лицо его озарилось, но вместо алмаза он достал осколок стекла от артуровского фургона. Мне захотелось показать ему язык – я с трудом удержался.

– Как они его не забрали? – удивился он. – Под подкладку кармана забилось, что ли?

– Значит, придется ждать утра, – подытожил наш новый знакомый.

– Вообще-то хотелось бы вернуться на базу до того, как нас начнут разыскивать, – вздохнул я.

– В самоволке, что ли? – удивился Викинг.

– Вроде того.

– И хотите отсюда слинять, чтобы не получить фитиль от начальства?

– Я бы рискнул, – закивал я.

– А что твой Чистюля?

– Сомневается.

– Резон есть. Я уже пару раз пробовал отсюда сбежать, но возникали кое-какие проблемы. Через окно не выбраться, у меня для таких упражнений задница слишком толстая, а через дверь никак не получается. Нет, выйти из камеры можно, я пробовал, но пройти по коридору, а потом через дежурную часть и на улицу невозможно. Одному по крайней мере точно. Палками лупят, звери, да и много их. Кроме всего прочего, у них пистолеты, ружья и приказ стрелять в беглецов. Вот если бы ваши подкатили снаружи, да с пулеметами, да с гарпунными карабинами…

– Как давно ты охотишься? – неожиданно спросил Пас, пряча стекло обратно в карман.

– Двадцать лет. Из них четыре с лишним на этих нарах.

– Четыре года? – поразился я. – За что же тебя посадили?

– За хер собачий.

– Это как? – не понял я.

– Да очень просто. Оказался я в этом городишке без денег. А в те времена, вы, наверно, не знаете, быковал тут крутой бандюган по кличке дон Рэба. Полиция была у него на пайке, да и мэрия тоже, а деньги он качал с портовых погрузок, правда, и докерам платил хорошо. Вот я и решил устроиться в порт, заработать немного. Но порядки там были суровые – кто норму не выполнял, того не только зарплаты лишали, но еще напускали здоровенного пса, чтоб в следующий раз неповадно было. Карлом тварюку звали. Ну, разок и я проштрафился. Вообще-то я собак не боюсь. Чего их бояться? Торпеды в глубине пострашнее будут. Видали?

– Приходилось.

– Тогда понимаете. Ну, короче, бросился на меня этот пес, я его над собой пропустил, схватил за елдак и вырвал хер с корнем. Ну, сдох кобель, понятное дело. И надо же было ему оказаться любимой собачкой дона Рэбы! Приписали мне порчу имущества, жестокое обращение с животными и убийство охранника. Посадили на десять лет.

Честно говоря, история показалась мне настолько неправдоподобной, что я не знал, как на нее реагировать. То ли смеяться над забавной выдумкой, то ли сочувствовать. Подумав, я решил перевести разговор чуть в другое русло.

– А что ты в городе делал? Явно ведь нездешний; иначе знал бы, где база находится.

– Эта история подлиннее, я ее вам в следующий раз расскажу.

– А если серьезно? – настаивал я.

Викинг вздохнул и сразу показался мне старше, чем я сначала подумал.

– Наша база стояла на северо-западном побережье Австралии, – негромко произнес он. – Всего в кубрике набиралось человек пятьдесят, но у нас давно сколотилась своя команда. Рыбак рыбака, говорят, видит издалека. Вот и мы так. С одним парнем, его звали Бак, мы охотились вместе с самой учебки, а другие постепенно прибились, даже баба одна была. Всего пять человек. Поначалу я был кем-то вроде лидера в этой пятерке, но потом, как-то само собой, мое место занял бывший салага. И знаете, я нисколько не страдал по этому поводу. На первый взгляд вроде ничего в нем особенного не было, ни роста, ни силы, ни ума, но был он вожак от бога. И, что самое важное на охоте, была у него какая-то мистическая везучесть. Кроме того, в отличие от остальных, в учебку он попал не после школы, а успел поработать в океане биологом. Знал до фига умных слов, за что салагой не раз получал по башке. А главное, была у него идея фикс: мол, охоту надо вести по особым правилам, а не просто колотить из елдомета во все, что движется. Мы-то привыкли по-простому, как еще первые охотники делали, но постепенно он нас всех заразил.

– А как его звали? – спросил Пас.

– На базе прозвали Диким за склонность к не всегда обдуманным действиям. В общем, со временем так получилось, что наша команда сильно оторвалась от коллектива. Ребятам интереснее было надрать задницу полинезийским пиратам, а нас не интересовало ничего, кроме тварей, живущих в глубине. И так мы в это дело втянулись, что практически жили в жидкостных аппаратах, вылезая из океана только пожрать и поспать. Наверное, это и было лучшее время моей жизни.

Он ностальгически вздохнул и глянул на темнеющие щели заколоченного окна.

– Однажды Дикий собрал нас на сходку и рассказал, что, еще будучи биологом, заметил аномальное поведение живности в районе пересечения двадцать седьмой параллели с девяностым градусом долготы. В чем именно заключалась аномалия, никто из нас не понял, но идея Дикого состояла в том, что отклонения могли указывать на нахождение в этих широтах огромного биотеха, вроде донной платформы. Ну, мы и взялись ее искать. Наверное, года три эта тварь себя никаким образом не проявляла, но однажды Бак совершенно случайно на нее нарвался. В том районе затонул транспортник с грузом галлия для нейтринного телескопа, и нас с Баком погнали к нему на разведку. Глубины там дурные, до четырех километров, так что даже в жидкостном аппарате погружаться и всплывать надо с мерами предосторожности. Несмотря на несжимаемый «рассол», давит так, что кости трещат, ей-богу. В общем, достигли мы дна и разделились, чтобы охватить наибольшую площадь. Я тащил на себе камеру, генератор и маркер для сателлита, а Бак – ранец со «светлячками» «СГОР-3». Так что я от него зависел больше, чем он от меня – без света на глубине труба, сами знаете. В аду наверняка светлее, чем на четырех километрах. Но мы с Баком не первый год на охоте и ни разу друг друга не подводили, так что ракеты он пускал должным образом, поддерживая над базальтовой пустыней рукотворное солнце. Связь работала хорошо, но «светлячок» нас сближал сильнее, чем ползущие по экрану строчки. Вообще для меня одиночество – самая страшная вещь в глубине. Так что мне хоть анекдоты травить, хоть стихи читать жестами, лишь бы не переть по рельефу дна без малейшего ощущения человеческого присутствия рядом.

Я заметил, что по мере погружения в воспоминания наш новый знакомый все больше становится похожим на охотника и меньше – на нищего. Пас слушал его раскрыв рот.

– Так получилось, что корабль первым нашел я, – продолжал тем временем Викинг. – Просигналив Баку о находке, я начал разбирать и устанавливать снаряжение и так этим увлекся, что не сразу обратил внимание на молчание напарника. А потом вдруг строчка по экрану – бац! Как молнией по глазам.

«Поражен ультразвуковой пушкой, – просигналил мне Бак. – Спаси, если сможешь. До жопы не хочется умирать».

И дальше точные координаты по GPS.

Четыре километра глубины! Даже если очень быстро всплывать, с порванными жабрами шансов нет. Ну, сколько можно без воздуха продержаться? Две, три, ну, может, пять минут. А всплывать сколько? В общем, я запаниковал, а сам понимаю, что паниковать нельзя и надо делать все, что только возможно. Сверил координаты по сателлиту и понял, что до Бака от меня метров шестьсот. Ну, подплыву я к нему, допустим, на водометах успею, а дальше что? Жабрам каюк, а без них в воде можно разве дышать? И тогда у меня, ребята, просечка случилась. Хватаю я баллоны от генератора и на полном ходу жму к Баку. И тут, представьте, «светлячок» начинает гаснуть. Ну, думаю, вот тут-то нам обоим и хана! И что вы думаете? Напарник мой, без пяти минут труп, взял и запустил еще одну ракету! При ярком свете я его быстро нашел, смотрю по часам – три минуты ушло. А Бак уже глаза закатил. Что делать? Разрезаю аппарат, выдираю трубу из катетера, а потом завожу шланг от баллонов как можно глубже под покров скафандра и открываю вентили. Никто до меня, похоже, такой фокус не проделывал, но идея была в том, чтобы растворить в «рассоле» смесь кислорода и водорода до такой степени, чтобы она через легкие впитывалась в кровь. Под большим давлением это возможно. Теоретически. Но на практике кто проверял? И смотрю, секунд через тридцать Бак открывает глаза и сигналит мне:

«Я что, еще жив?»

Нет, отвечаю, это адовы, блин, территории. Но он сразу понял мою задумку и повеселел. Ему-то весело, а мне его переть. Врубил я водометы и пошел наверх. Но только метров на сто поднялся, Бака начало колотить. Не так, как от чрезмерной компрессии, а как от кессонки. Я-то привык, что в жидкостном аппарате на декомпрессию наплевать, но Бак ведь дышал, по сути, газовой смесью! Чуть я его не убил на этом подъеме, даже вспоминать страшно. До меня никто не рассчитывал декомпрессионных таблиц для подобного гибрида жидкостника с газовиком, так что мне пришлось действовать очень аккуратно, следить за состоянием Бака и останавливаться по его первому требованию. В общем, я его поднял, хотя сам с того дня седой. Но Баку все равно больше досталось – ультразвуковая пушка, под которую он попал, оказалась не такой, как все остальные, а гораздо более мощной и основанной, похоже, на другом принципе генерации волн. Особая гадость в том, что она не только рвала жабры, но и пробивала сквозь мышцы скафандра и лоскутами отслаивала кожу на теле. Раны похожи на ожог кислотой. В общем, Бак после той истории остался лысым, без единого волоса, и шкура у него стала пупырчатой, как у того крокодила.

Мы с Пасом переглянулись, и я осторожно спросил у Викинга:

– Погоди, а какой он, твой Бак? Высокий, низкий, сколько ему лет примерно?

– А что? – не понял наш новый знакомый.

– Мы знаем одного человека с такими повреждениями, как ты описал, – сказал Пас.

– Да? – сощурился Викинг. – Но вы Бака видеть не могли, потому что он погиб пять лет назад. Я, может, и сомневался бы, но сам тащил его труп на себе.

– Очень странно, – задумчиво произнес Пас. – Так вы узнали, что за тварь напала на Бака?

– Он ее видел, – кивнул Викинг. – И нарисовал, чтобы мы ее знали в лицо. Он вообще любил рисовать, частенько изображал море и нашу охоту. Однажды на меня напала акула, так он…

– Погоди! – остановил я его. – Бак попал под удар донной платформы с восемью мембранами? Да?

И Пас, и Викинг вытаращились на меня так, словно у меня на голове рога выросли.

– Откуда ты знаешь? – одновременно рявкнули они.

– Платформа класса «Марина», – решил я еще сильнее разжечь их недоумение, – но с восемью мембранами, да? Ее нет в каталоге Вершинского, но прозвали ее Поганкой. Поганка М-8, правильно я говорю?

– Откуда ты это знаешь? – с нажимом повторил Викинг.

– Когда на тебя напала акула, а была она тигровой масти, ты не стал бить в нее из карабина, а решил сразиться глубинным ножом. После этой схватки Бак подарил тебе рисунок, обычным печным стилом на грубоватом картоне. Ты бьешь акулу кинжалом, и в этот момент вас почти накрывает волной. Так?

– Ты не можешь знать Бака! – наклонился ко мне бывший охотник. – И про акулу не можешь знать. Кто вы вообще такие, барракуда вас обоих дери?

– Давай договоримся, – я тоже подался вперед. – Я тебе расскажу, откуда все знаю. И можешь не сомневаться, мой рассказ тебя заинтересует. А взамен ты поможешь нам сбежать отсюда, не дожидаясь помощи с базы.

Несколько секунд Викинг молчал, потом встал и отошел к окну.

– Обойдусь без твоего рассказа, – буркнул он.

– Тогда я продолжу твой, – сказал я с вызовом. На самом деле у меня были только предположения, но, если не вдаваться в подробности, можно попробовать запудрить мозги старичку.

– А дальше было вот что, – продолжил я. – Когда Дикий увидел на рисунке платформу, которой не было в каталоге Вершинского, у него сорвало крышу. И он решил любой ценой до нее добраться и уничтожить. Вы не хотели ему помогать, но он так все повернул, что у вас не осталось выбора – только участвовать в этой афере. Операция окончилась плачевно – платформа убила всех, кроме тебя. Ты же чудом всплыл и остался один в океане. На базу вернуться не смог, а дальше ты знаешь лучше меня.

От этой моей тирады Викинг пришел в полное замешательство, а я добавил, чтобы окончательно его добить:

– Кроме тебя и Бака, в команде была баба по имени Рита, под два метра ростом, и такой же рослый мужик, сапер по специальности. А вот Дикий, наоборот, был коренастым и широкоплечим. Когда он злился или хотел кого-то достать, он говорил шипящим змеиным шепотом, да?

Я заметил, что до Паса наконец дошло, по каким узелкам я размотал это клубок. А вот Викинг обалдел окончательно.

– Ты хочешь, чтобы я поверил в переселение душ? – спросил он, присаживаясь на свои нары.

– Нет. Я хочу, чтобы ты помог нам отсюда смотаться. В одиночку у тебя не получалось, я понимаю, но неужели три охотника не смогут вырваться из этого сарая?

Викинг молчал. Тогда я использовал последнее оружие.

– Послушай. Вот если бы ты мог встретиться с Диким, что бы ты сделал?

– Убил бы сволочь, – не задумываясь, ответил наш новый знакомый. – За Бака, за Рипли, за то, что я по его милости попал к пиратам, горбатился у них в трюме, терпел издевательства и едва не жрал собственное дерьмо от голода. За то, что остался без глубины, без охоты, без друзей и без дома, за то, что просидел здесь почти пять лет. Жаль, что он сдох вместе со всеми.

– Так вот, – я облокотился о стену, как делал это сеньор Вега в своем кресле. – Если мы отсюда выберемся, я тебя отведу прямиком к Дикому.

– Так он жив?!

– И прекрасно себя чувствует. Собрал новую команду, снова хочет охотиться на Поганку.

– Ну и придурок! А ты-то откуда все это знаешь?

– Мы в его команде. Нас, кстати, тоже не спрашивали, как и тебя. Дикий умеет ставить людей в зависимость от себя.

– Это меняет дело! – потер ладони Викинг. – Ради удовольствия повидаться со старым знакомым я отсюда выберусь.

– Замечательно, – улыбнулся я. – А ты что скажешь, Чистюля?

– Я с вами. А то как представлю, что придется срать в этот унитаз, меня оторопь берет.

Викинг жестом подманил нас поближе.

– Выбраться отсюда можно только одним способом, – он понизил голос до шепота. – Но для этого всем троим придется слегка поднапрячься, потому что главное в этом способе – завладеть огнестрельным оружием.

– А что тебе помешало это сделать? – поинтересовался я.

– Думаешь, нас полные дураки стерегут? В коридор охранники входят без оружия, и в комнате для допросов трое охранников без оружия. Мне удавалось туда дойти. А вот дальше, в дежурке, четверо вооруженных полицейских, у одного ружье с картечью, а у троих пистолеты. Сила такой системы в том, что тебя сначала отоваривают дубинками, а потом, под угрозой стволов, загоняют в камеру. Если же пройти коридор без драки, а потом в дежурке обезоружить охранника, тогда все получится с точностью до наоборот – оставшиеся в комнате для допросов окажутся блокированными и безоружными.

– Осталось только придумать способ, как выйти из камеры и не получить дубиной по голове. – Я потрогал приличную кулю за правым ухом.

– Это я уже давно придумал, – отмахнулся Викинг. – Только в одиночку такое дело не провернуть. Вдвоем же, а тем более втроем, не так уж это и сложно.

– Погоди, – удивился Пас. – Ты сначала говорил, что и втроем отсюда не выбраться!

– Но я ведь не знал, что Дикий где-то поблизости. Ладно, хватит на меня наезжать. Лучше послушайте, что надо делать.

Когда стемнело, принесли ужин. Нам, собственно, только это и было нужно, так что, когда открылось окошко «кормушки», мы уже все стояли по номерам. Самая сложная роль досталась Викингу, точнее, он сам взял ее на себя, поскольку не был уверен в нашей с Пасом боеспособности. Как только в дверном окошке показалась рука охранника с миской баланды, Викинг схватил его за запястье и так рванул на себя, что бедняга шарахнулся лицом в дверь и на несколько секунд вырубился. В следующий миг Викинг раскрыл ему рот и впился пальцами в язык с такой силой, что охранник моментально пришел в себя, но крикнуть уже не мог, только дышал часто и шумно.

– Дверь! – шепнул ему в лицо Викинг.

Щелкнул соленоид замка, и дверь распахнулась внутрь камеры. Тут и нам нашлось дело – я перехватил охранника на удушающий, затащил его внутрь, а Пас принялся стаскивать с него форму. Викинг быстро натянул ее на себя, после чего я додушил полицейского до бессознательного состояния и наскоро надел на него оставшиеся лохмотья. Викинг взял у Паса стекло, несколько раз полоснул охранника по лицу и, когда кровь потекла ручьями, вымазал в ней собственное лицо и руки. Когда он заканчивал с этим, по коридору уже грохотали ботинки полицейских из комнаты для допросов. Нападать на них не было смысла, поскольку оружия у них не было, так что мы продолжили делать все точно по плану, а именно – колотить ногами упавшего на пол Викинга.

Ворвавшиеся охранники смели нас к окну, хорошенько отдубасили палками, добавили своему, лежащему в лохмотьях с окровавленной мордой, а потом стянули нам руки пластиковыми петлями наручников. В полной уверенности, что спасают раненого полицейского, они подхватили переодетого Викинга и бережно потащили его в дежурку, заперев за собой дверь.

Теперь оставалось лишь ждать. Ударом палки мне откололи кусочек зуба, а так все шло точно по плану. По крайней мере пока. Дальнейшее зависело от того, как справится в дежурке Викинг, но в тесноте помещения у любого охотника достаточно преимуществ перед менее тренированными людьми. Мы на это очень надеялись, и через минуту по коридору прокатился грохот ружейного выстрела, затрещала какая-то мебель, раздался пистолетный хлопок и снова шарахнуло картечью ружье. Мы вскочили на ноги.

Дверь с лязгом открылась, и мы увидели Викинга – теперь он был в кровище с головы до ног, а из опущенного ружья у него в руке все еще змеилась дымная лента.

– Ты их убил? – побледнел Пас.

– Нет, вежливо попросил заткнуться. Выметайтесь скорее!

– Наручники бы хоть срезал! – возмутился я.

– Чем, блин?

– У нас забрали два глубинных кинжала, – ответил Пас. – И еще кое-какие важные вещи. Наверное, они в дежурке.

Двигаться было нелегко – руки связаны, а ботинки без шнурков так и норовили соскочить с ног. Выбравшись в коридор, мы увидели пять тел. Некоторые из охранников еще дышали, один даже постанывал. Но брызги крови на стенах говорили о том, что это для них не самый удачный вечер. Ввалившись в дежурку, я заметил в углу высокий вибропластовый сейф.

– Наши вещи скорее всего там! – сказал я. – У дежурного должны быть ключи.

– Какие ключи, барракуда! – бывший охотник поднял ружье и шарахнул картечью в замок. – Понабирали детей в охотники, стакан вина выпить не с кем!

Сейф распахнулся, и лицо Паса, несмотря на побои, вспыхнуло радостью – кроме денег и наших ножей, там валялась пластиковая карта из банка и сверкал муляж Алмазного Гарпуна.

– Ни фига себе! – помотал головой Викинг. – Это чья побрякушка?

– Чистюли, – ответил я, поскольку тот замешкался. – Да срежешь ты нам сегодня наручники или нет?

«Вот тебе и дети, – мстительно думал я, пока Викинг орудовал кинжалом. – Вот тебе и стакан вина. Не ожидал небось встречи с кавалером высшего ордена?» Сбросив обрезки наручников, я кинул в карман шорт деньги и забрал свой кинжал у Викинга. Шнурки пришлось снять с ботинок мертвого полицейского, так как наших нигде не было видно.

– Куда теперь? – спросил Викинг.

– Нужна машина, – Пас тоже закончил набивать карманы и застегнул ремень с ножом. – Но патрульная не подойдет, нас на ней не пропустят на мост.

– Тогда в порт, – предложил я. – Там что-нибудь точно найдем.

Мы покинули полицейский участок и направились к океану. Видок у нас был тот еще. Хорошо, что ночи в южных широтах темные, а гуляки по большей части пьяны. Мы тоже прикинулись подвыпившей компанией, так что наши разукрашенные физиономии ни у кого не вызвали подозрения. Плохо было лишь то, что поймать такси в таком виде довольно проблематично. В безуспешных попытках мы миновали несколько кварталов и вышли к порту.

– Вот так номер! – воскликнул я, заметив знакомый фургон у дверей круглосуточной аптеки. – Пас, погляди, чья машина!

– Забавно, – усмехнулся он.

– Это друг или враг? – насторожился Викинг.

– Нельзя делить мир на черное и белое, – философски заметил я.

Не успели мы подойти к фургону вплотную, как из аптеки вышел Артур с повязкой на голове. Мы встретились взглядами. Немая сцена.

– Ну вас и отделали… – наконец покачал головой ресторанщик. – Кажется, мне досталось меньше. А где чемодан? Прощелкали?

– Ничего подобного. Сдали в банк.

Артур уважительно цокнул языком.

– Охотники есть охотники, – усмехнулся он. – Своего не упустят.

– Твоя доля в сто пятьдесят тысяч тоже не пострадала. – Пас достал карточку и повертел у ресторанщика перед носом.

– Хорошая новость! Только зачем было бить меня чемоданом по голове?

– Мы испугались, – признался я.

– Ладно, – Артур примирительно махнул рукой. – От такой суммы у кого угодно крышу сорвет. А что с вами за полицейский?

– Его зовут Викинг, – ответил Пас. – И он не полицейский, а охотник.

– Н-да, – еще больше развеселился Артур. – Похоже, у вас был славный денек. Ладно, поехали. Только не знаю, как я вас в таком виде буду начальству сдавать.

– Что-нибудь придумаем, – буркнул я, залезая в фургон.

Последним к нам забрался Викинг и захлопнул за собой дверь с разбитым стеклом.

– Куда мы сейчас? – осторожно поинтересовался он.

– На базу, – ответил Пас, устраиваясь на баллоне. – Можешь готовиться к встрече с Диким.

Артур запустил двигатель и направил машину к шлагбауму на мосту. После беглого осмотра нас пропустили, и фургон быстро набрал ход, все глубже погружаясь в темное пространство между звездным небом и океаном. В салоне царил полумрак, разжиженный только свечением приборной панели.

– Скажем, что машина сломалась, – не отвлекаясь от дороги, сказал ресторанщик. – А то за опоздание мне впаяют.

– Это ладно, а как объяснить разбитые морды? – нахмурился я.

– Зависит от того, сколько вы всего повредили.

– Один полицейский участок, – вздохнул Пас.

– Свидетели есть?

– Думаю, что нет, – хохотнул Викинг.

Мне показалось, что его нервы после побега окончательно сдали, но можно ли винить за это человека, четыре года просидевшего в камере, а потом вырвавшегося на свободу?

– Тогда про полицейский участок лучше никому не знать, – заключил Артур. – Подозрения подозрениями, а факты фактами. Я предлагаю вот какую легенду – проезжая по городу, вы заметили человека, на которого напали подростки. Отбив нападение хулиганов, вы выяснили, что жертвой преступников был этот ваш Викинг. А когда мы возвращались на базу, у меня сдох клапан в машине и пришлось ждать, когда Мигель привезет новый.

– Годится, – кивнул я.

Наверное, слово все-таки обладает властью над неодушевленными предметами – как только мы разработали этот план, мотор несколько раз кашлянул и заглох.

– Надо было договариваться поближе к базе, – фыркнул Викинг.

– Чертова кляча! – взвыл Артур, выбираясь из кабины. – И аккумуляторы в телефоне сели!

Мы тоже покинули фургон – внутри было душно, а снаружи резвился соленый ветер и сияли в небе мохнатые звезды.

– Сколько мы успели проехать? – спросил я.

– Чуть больше половины пути, – Артур глянул на спидометр.

– Тогда я пойду пешком.

– Э, погоди! – вытаращился на меня Пас. – До базы пять часов ходу!

– Можешь оставаться, я тебя с собой не тащу. Но мне надо быть на острове до восхода.

– Из-за той девушки?

– Да. Биологи уезжают утром, а вы тут можете проторчать неизвестно сколько. Мне очень надо ее увидеть.

– Ладно, я с тобой.

– Меня не забудьте! – встрепенулся Викинг.

Мы с Пасом переоделись в форму, а наш новый знакомый натянул штаны и майку.

– Хорошо на свободе, – блаженно проговорил он.

– Доберемся до базы, отправим к тебе тягач, – пообещал я Артуру.

– А это в качестве компенсации, – Пас протянул ему толстую пачку купюр. – За то, что мы тебя… Ну, чемоданом.

– Забыто, – улыбнулся ресторанщик. – Я рад, что вы справились с передрягами.

Мы махнули ему на прощанье и направились в сторону острова. С каждым шагом темнота сгущалась все больше и больше, пока усыпанный звездами небосвод не остался единственным источником света.

До базы мы добрались только к рассвету. В этих широтах он включается, как прожектор, за минуту поджигая все небо с востока до запада. Причем цвета полыхают совершенно безумные – от алого до желтого или даже зеленого. Фейерверк, а не восход, честное слово.

На острове было тихо. Посыльный на шлагбауме спал. Сторожевая собака узнала нас издалека и весело завиляла хвостом. На Викинга она косилась с подозрением, но гавкать при нас не решалась.

– Привет, – Пас погладил ее по голове.

– Может, спереть у Свиста карабин? – я глянул на посыльного.

– Делать тебе нечего, – сказал Пас. – Пусть поспит человек.

У берега ветер шумел не так, как на мосту, было слышно, как гудит генератор на маяке и поскрипывает какой-то спортивный снаряд на стадионе.

– Какие у тебя планы? – спросил я Викинга, когда мы ступили на землю острова.

– Есть тут где спрятаться? На каждой базе должна быть надежная шхера.

– Можно в роще, – прикинул Пас. – Там хорошо тем, что можно смотаться в любом направлении, если кто-то идет.

– А баб много на острове? – поинтересовался Викинг.

– Это тебе зачем? – удивился я.

– Затем, что трахается народ обычно в таких укромных местах.

– Нет, – Пас качнул головой. – У нас свидания назначают в дюнах, на дальнем мысу.

– Тогда годится. Только не забудьте мне пожрать принести.

– И долго ты собираешься прятаться? – спросил я, направляясь к пальмовой роще.

– Может, до завтра. Не знаю. Надо понять, как тут все.

– А почему бы тебе не представиться начальству прямо сейчас? – удивился Пас.

– Потому что утром вас будут долбить за опоздание и разукрашенные морды. Не хватало мне еще попасть под горячую руку.

Такое соображение лично мне показалось резонным. Добравшись до валявшегося посреди рощи бревна, мы оставили Викинга и направились к ангару, где когда-то был пост химического наблюдения.

Мое сердце забилось чаще – я знал, что там сейчас отдыхают биологи, а значит, и Леся, не дождавшаяся меня вечером. И хотя избитое лицо мало подходило для подобных свиданий, но я готов был стерпеть насмешки, только бы повидаться с ней. Каково же было мое разочарование, когда я разглядел печать на двери.

– Уехали, – упавшим голосом произнес я. – Они же должны были задержаться до утра!

– Зато мы можем забрать бумажку с декомпрессионной таблицей, – резонно заметил Пас.

Если честно, я бы не задумываясь променял любую тайну Жаба на возможность встретиться с Лесей, но делать было нечего. Даже заработанные в городе деньги не казались мне достойной компенсацией за упущенную возможность. В душе я обозлился на Паса.

«Надо же было ему соблазниться тем дрянным вином!» – с горечью подумал я.

– Не расстраивайся, – он заметил мое состояние.

– Да ладно. – Я отвернулся и несколько раз моргнул, чтобы не позволить навернуться слезам.

– Я знаю, ты на меня дуешься за вино, – сказал он. – Но если бы мы не попали в участок, то не встретили бы Викинга.

– Я бы как-нибудь пережил.

– Ты просто злишься. Давай рассуждать здраво. Жаб поставил нас в серьезную зависимость от себя, использовал наши слабости и еще не раз попробует использовать такой поводок. Но теперь мы знаем о нем больше, чем он думает. Возможно, когда-нибудь это спасет жизнь тебе или мне. А с Лесей ты все равно еще встретишься.

– Как хочешь. Давай лучше подумаем, как влезть внутрь, за этой проклятой бумажкой. Неохота взламывать дверь.

– И не надо. В такую жару кто-нибудь из биологов наверняка открывал окно. А замки здесь старые, закрывать сложно.

Мы подергали несколько окон и быстро обнаружили одно незакрытое. Забравшись внутрь, я увидел несколько надувных кроватей с заправленными постелями. Наверняка на них никто не спал, если биологи уехали вечером.

– Пучеглазый говорил, что оставил бумажку в умывальнике, – напомнил Пас.

– Да выбросили ее давно. – Настроение у меня стремительно ухудшалось.

Столик в умывальнике был пуст, как я и ожидал, а у зеркала валялся лишь использованный элемент от зубной щетки.

– Вот так, – вздохнул я. – Ни мне, ни тебе. Попили, блин, вина.

– Прекрати истерику, – осадил меня Пас. – Идем лучше в штаб, Жабу докладывать о прибытии. И мы обещали Артуру подогнать тягач.

Посыльный у штаба, разглядев нас, выразительно присвистнул.

– Ну вы и погуляли! По вас что, ногами ходили?

– Было дело, – недовольно буркнул Пас.

– А тебе, Копуха, девка перед отъездом записку оставила. Только Молчунья у меня ее забрала. Сам иди разбирайся с этой бестией.

«Иногда так все плохо, – с раздражением подумал я, – что кажется, будто хуже уже не бывает. Но нет, случайности словно сговариваются против тебя, направляя события по наихудшему из возможных путей».

– Разберусь, – проворчал я. – Жаб где ночевал?

– В радиорубке, – усмехнулся посыльный. – Он последние дни почти не вылезает оттуда.

Мы поднялись по лестнице. Я несколько раз нажал кнопку под видеокамерой на двери.

– Копуха? – хрюкнул динамик голосом Жаба. – Где это тебя так разукрасили? На погрузке?

Щелкнул замок, и мы с Пасом вошли внутрь, захлопнув за собой дверь. Робкий еще солнечный свет почти не проникал в помещение, освещенное только приборными шкалами. Жаб за последние дни осунулся, его кожа пожелтела и выглядела какой-то особенно пупырчатой.

– Красавцы, – он еще раз оглядел наши ссадины. – Докладывайте, чего замерли?

– Возвращаясь из города на машине хозяина ресторана, мы заметили группу подростков, избивающих сорокалетнего мужчину, – монотонно начал доклад я. – Мужчина оборонялся как мог, но его били прутьями и обрезками водосточных труб. Мы не могли не вмешаться.

– Понятно. За это прощаю. Драка поднимает боевой дух. А почему опоздали почти на двенадцать часов?

– Застряли на мосту. Сломалась машина хозяина ресторана. Добирались пешком.

– Артур там остался, что ли?

– Да, он просил выслать тягач.

– Хорошо, я распоряжусь. Можете быть свободны до обеда, а потом работать, работать! Завтра у обоих буду зачеты принимать по специальности. Доступно?

– Так точно, – ответил я.

От Жаба я ожидал большей взбучки, но даже то, что нам удалось так легко отделаться, не смогло поднять нам настроение.

На завтраке над нашим видом потешались всей базой, но я не обращал на это внимания. Молчуньи не было, а Рипли оказалась трезвой и злой – она умяла три порции и поманила нас пальцем.

– Биологи кое-что раскопали с теми капканами, – поделилась она информацией. – Кроме начальства, не знает никто, но это еще один случай.

– Саморазмножающиеся твари? – догадался Пас.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Рипли.

– Нам химик рассказал.

– А еще про что он рассказывал?

– Про «Скат» и плавающую пушку, – ответил я.

– И все?

– Да. А как этот феномен объясняют биологи?

– Очень странные у них выводы получились, – нахмурилась Рипли. – Поначалу думали, что какая-то страна смогла восстановить биотехнологию по фрагментам имеющихся биотехов, утечка которых происходит время от времени по разным причинам. Но все оказалось намного сложнее. Это мутация старых тварей, созданных во время и до войны.

– Бред, – покачал головой Пас. – Какая мутация без размножения? Эта функция заводами-изготовителями не предусматривалась!

– В том-то и загадка, – согласилась начальница. – Это прижизненные изменения. Сделанная на заводе икринка породила тварь с заданной анатомией, но впоследствии в ее организме произошли изменения, и органы размножения появились. Биологи предположили воздействие специально сконструированного вируса, который внес в организм уже имеющихся тварей необходимые гены. Другого объяснения пока нет.

– То есть кто-то специально все это устроил? – Такое объяснение противоречило здравому смыслу. – Кому это выгодно? Даже пиратам ни к чему, на них же самих эти твари и нападут!

– Биологи взяли ткани и срочно отбыли на материк для тщательных анализов, – сказала Рипли. – Это ведь ЧП мирового масштаба. Представьте, что будет, если торпеды и мины сами собой начнут размножаться! Ученые попытаются выявить вирус и понять, кто его мог создать. Другой информации пока нет. Так что в любой момент по всем базам могут объявить общую тревогу желтой категории.

Мы вышли с камбуза, и я направился к автопарку – хотелось выяснить отношения с Молчуньей. Пас тактично оставил меня одного, и я был благодарен ему за это, хотя так и не простил истории с вином. Никогда больше не буду верить его чутью.

Молчунью я нашел лежащей под броневиком. Из тени торчали только ее ноги, поэтому я присел и осторожно коснулся коленки. Звякнул инструмент, Молчунья выбралась из-под днища и глянула на меня с укором.

«Я тебя искала вчера, – резко шевельнула она пальцами. – Что у тебя с лицом?»

«Извини. Мы с Чистюлей попали в переделку на материке».

«К тому же ты мне вчера соврал».

«Ты о чем?»

«О той бабе. Она хотела тебе передать привет не от матери, а от себя. Где ты успел ее подцепить?»

«Это подруга детства». – Я невольно начал оправдываться.

«Зачем тогда врал?»

«Чтобы ты не мучила меня вопросами».

«Значит, вы с ней трахались?»

«Какая разница? Мы с ней не виделись почти четыре года. Когда ты трахаешься с кем попало, я не устраиваю истерик».

«Зачем ты мне грубишь? Уходи. Я не хочу с тобой говорить».

Я не знал, что делать. При всех недостатках Молчуньи я к ней привык, и назревающий разрыв застал меня врасплох.

«Извини», – попробовал оправдаться я.

«Уходи. И вот это забери, – она швырнула мне под ноги записку от Леси. – Не хочу с тобой разговаривать. Дрочи теперь на эту бумажку».

Она залезла обратно под броневик, а я стоял и обдумывал, как быть дальше.

– А какого вообще дьявола? – шепнул я, чувствуя, как обида во мне переплавляется в злость. – Да пошла ты к черту!

Я поднял записку и двинулся к океану. Мне хотелось поскорее оставить за спиной обиды и неудачи прошедших суток, я спешил остаться наедине с прибоем и с ветром, чтобы только с ними поделиться содержанием Леськиного послания. Забравшись в скалы недалеко от мыса, где жил Долговязый, я отдышался и только после этого развернул записку.

На старом, затертом и исчерканном листе было написано тонким Леськиным почерком: «Рома, я без тебя очень скучаю. Я поняла, что была не права, отговаривая тебя от поступления в учебку охотников. У каждого свой путь, я это только теперь осознала. Но если у тебя будет возможность соединить свой путь с моим, подумай, прежде чем упустить ее. Сегодня я узнала, что меня направляют на плавучую станцию „Тапробани“, она дрейфует в пятистах милях к югу от Шри-Ланки. Если будешь в Индийском океане, дай о себе знать. Я люблю тебя так же, как раньше. Леся».

Я перевернул записку и увидел набросанную рукой Жаба декомпрессионную таблицу.

Похоже, этот истрепанный лист был вознаграждением за все пережитые мной несчастья.

Тревога

В одиннадцать часов тягач подогнал к ресторанчику фургон Артура, и мы с Пасом решили купить съестного для Викинга. Таскать еду с камбуза было глупо, поскольку сразу бы нашлись страдающие повышенным любопытством, а в деньгах недостатка мы теперь не испытывали. Понятное дело, что про чудесное обретение декомпрессионной таблицы я приятелю не сказал, подыскивая удачный момент, чтобы это выглядело наиболее эффектно. Пока фургон разгружался, мы решили проведать Викинга и попытаться выяснить его планы.

Дойдя до рощи, Пас крикнул:

– Это мы с Копухой!

Мелкие птицы поднялись с верхушек деревьев и закружили в выгоревшем от солнца небе. Нам никто не ответил.

– Похоже, старая акула сменила дислокацию, – произнес я. – Причем не посоветовавшись с нами.

– Как бы он нас не подставил, – нахмурился Пас.

Я не особенно удивился, когда в центре рощи мы никого не нашли.

– На острове не так много мест, где можно спрятаться, – заметил Пас.

На самом деле таких мест было пять – музей, свалка старой техники в автопарке, старый химпост, откуда съехали биологи, дальний мыс с дюнами и мыс, на котором жил Долговязый. Про первые три шхеры надо было знать заранее, так что они отпадали, на мысу у Долговязого гражданские поднимут тревогу, если встретят незнакомца, а вот про дюны мы рассказали Викингу сами.

– Он на дальнем мысу, – Пас пришел к тем же выводам.

– Барракуда его дери! – разозлился я. – Мало нам своих проблем?

– Не горячись, – сказал Пас. – Больше всего проблем всегда возникает перед серьезными переменами к лучшему.

– Философ, – отмахнулся я. – Ладно, надо перекусить, взять жратвы для Викинга и идти в дюны.

Проходя мимо стадиона, мы увидели Рипли – она выделывала немыслимые вещи на турнике, выгоняя из организма остатки задержавшегося там за последние месяцы алкоголя. Рядом стоял портативный приемник со спутниковой антенной.

– Капканы ее вылечили немного, – улыбнулся Пас. – Моя рука не зря пострадала.

– Да уж, это сработало лучше сушеной торпеды.

Спрыгнув на землю, Рипли поманила нас. Мы спустились к турнику, и я невольно прислушался к приемнику. Диктор говорил по-английски о новом проекте суборбитальных пассажирских линий.

– Куда направляетесь? – спросила Рипли.

– В кабак.

– Денежки завелись?

– Мне мама прислала часть выплат за орден, – заявил Пас.

– Везет. Надо будет тоже при случае высунуть задницу под ракетный обстрел.

Мы посмеялись.

– Ладно, валите, – сказала Рипли. – Не мешайте заниматься. И не напивайтесь.

– Нам нельзя, – улыбнулся Пас. – Жаб велел готовиться к зачетам по специальности.

Внезапно выпуск новостей прервался фанфарами Глобального Эфира, и были названы частоты для сообщений на разных языках. Рипли вытерла вспотевшие ладони о брюки и переключила приемник на русский.

– Экстренный выпуск Глобального Эфира, – объявил диктор. – Тридцать минут назад на пересечении двадцать девятого градуса южной широты с девяностым градусом западной долготы австралийский транспортник «Гранд» был атакован глубинной торпедой. Из ста двадцати находившихся на борту человек выжить удалось двадцати, среди них капитан корабля. По данным спутникового слежения, за несколько минут до катастрофы дежурный акустик засек выход с большой глубины двух автономных торпед класса «ГАТ-120». Одна из них поразила корабль в днище и расколола его надвое. Капитан сообщает, что вторая торпеда вышла на поверхность и некоторое время наблюдалась визуально, но, когда отметила точное поражение цели, снова ушла в глубину. Комиссия Безопасности Мореплавания и главный штаб подводной охоты призывают судокомпании воспользоваться услугами подготовленных отрядов охотников. В противном случае страховые компании будут вынуждены заморозить выплаты до сообщения об уничтожении второй торпеды.

Мы с Пасом испуганно переглянулись. У меня мелькнула мысль, что наша сушеная торпеда вдруг ожила и потопила транспортник в Индийском океане. Бред, конечно.

– Началось, – сощурилась Рипли. – Все-таки Жаб был прав, эта тварь снова себя проявила. Точно как в прошлый раз, но тогда торпеды ударили тройкой.

– О чем ты? – я решил по горячим следам выведать максимум информации.

Рипли посмотрела на меня в упор.

– Я надеялась, что не придется вводить вас в курс этого дела. Хотелось верить, что Жаб просто чокнулся на своей старой теории, и не более того. Ладно. Если коротко, то много лет назад Жаб предположил, что в Индийском океане прячется некая особенная тварь, не указанная в каталоге Вершинского. Не мелочь, вроде мин и торпед, а сконструированная в единственном экземпляре донная пусковая платформа, огромная и тяжеловооруженная, с функциями глубоко эшелонированной самообороны. Мало того, Жаб был уверен, что платформа, которую мы между собой прозвали Поганкой, умеет передвигаться по дну, а возможно, даже всплывать на поверхность. Сначала мы посмеивались над ним, но потом эта теория косвенно подтвердилась – Поганка потопила транспортник одной из трех выпущенных торпед. А чуть позже платформа чуть не убила одного парня из нашей команды. Он умел сносно рисовать и изобразил эту тварь на бумаге. По всем статьям это «Марина», но невероятно огромная. Вместо четырех пусковых шахт у нее их восемь, да и других модернизаций немало. Например, она вооружена ультразвуковыми орудиями принципиально нового типа. Короче, увидев рисунок, Жаб окончательно свихнулся и уговорил нас охотиться на Поганку. Однажды акустик нашей базы засек ее, мы впятером надели сверхглубинные аппараты и решили задать ей жару. Честно говоря, мне не очень хочется вспоминать эту драку, но после нее Жаб обрел свой нынешний пупырчатый вид от ультразвукового удара, Викинг и Бак погибли, я чуть не лопнула от декомпрессии и была списана на камбуз, а Долговязый попал под удар сверхглубинной мины и получил компрессионный перелом нескольких позвонков. До сих пор у него внутри так все болит, что приходится жить на джине вместо воды.

– Значит, это снова Поганка?

– Да. «Гадость» является основным ее оружием дальнего действия.

– «Гадость»? – не удержался я.

– Ну да. Раньше так называли автономные торпеды класса «ГАТ».

У меня в голове все перемешалось. Пас сразу понял, о чем я подумал, по глазам было видно. Но промолчал. Умница.

– Что с тобой? – Рипли с подозрением глянула на меня.

И тут у нее, судя по всему, случилась просечка. Ну, как иногда бывает, когда масса разрозненной информации соединяется вдруг в логическую цепочку.

– Это Жаб! – прошипела она. – Сволочь проклятая! Чтоб он сдох! Да я его сама придушу, суку! Тем более я ему обещала, что если хоть одна сухопутная крыса пострадает… Шкуру с него спущу! Так вот что это были за ящики! «Гадость» там была, личинки «ГАТ-120». Вот почему эта сволочь так спешила, несмотря на шторм. Ему нужно было сбросить ящики в строго определенной точке и в строго определенное время… Ну, гад, держись!

– Подожди! – я попробовал ее остановить, но она меня оттолкнула. – Да подожди ты! Думаешь, Жаб потопил корабль только для того, чтобы выбить назначение в Индийский океан, поближе к Поганке?

– Не сомневаюсь. Знаете, какое прозвище у него было до Огурца? Дикий. И очень правильно. Я не удивлюсь, если и те три торпеды – его рук дело.

– Рипли, – я понизил голос. – Скажи, ты сама видела эту Поганку? Ну, не на сонаре, а своими глазами, как Бак?

– Да. Вспомни свой самый страшный кошмар, помножь его на три и получишь бледное подобие той эмоции, какую вызывает эта тварь.

И тут же прозвучал ревун тревоги. По этому сигналу весь личный состав базы обязан собраться на плацу возле штаба. Поднявшись на холм, я увидел, как охотники стекаются к месту сбора – по двое, по трое и группами, пряча в карманы игральные кости, вытирая ветошью промасленные руки и безжалостно отбрасывая только что прикуренные «косяки». У некоторых лица выражали беспокойство, у большинства – любопытство, но некоторые откровенно радовались неожиданному разнообразию размеренной жизни. Наверное, это был первый сигнал тревоги на базе.

Но только мы втроем хотели влиться в общую массу, как перед нами, словно из-под земли, возник Жаб.

– Не спешите, ребята. Вам строиться необязательно.

– Это еще почему? – с вызовом поинтересовалась Рипли.

– Потому, что нам назначение уже определено. Я только что получил депешу из главного штаба. Мы с тобой отправляемся на базу «DIP-24-200», как имевшие опыт работы в том районе. Молодняк тоже разрешено взять с собой в случае их добровольного согласия.

– Постарался, – прошипела Рипли. – Ну ты и дрянь… Я тебя заложу, понял? Лучше попасть обратно на камбуз, чем работать с тобой. Псих. Ненормальный.

– Точно лучше?

Рипли сжала губы, тяжело дыша. Грудь у нее под майкой вздымалась, как горы при землетрясении.

– Ты немного остынь и подумай, – продолжил взводный. – Ради спасения многих всегда приходится приносить кого-нибудь в жертву. Если Поганку не уничтожить, она может убить в сотни раз больше людей!

– Да она уже сдохла! А ты моряков торпедами…

– Не сдохла, – качнул головой командир. – И если ты немного пораскинешь мозгами, то поймешь, что у меня не было выбора.

– Выбор всегда есть, – упрямо заявила Рипли.

– Конечно, – усмехнулся Жаб. – Между камбузом и «Тремя соснами». Предлагаю пойти в автопарк и обсудить там все без лишних глаз и ушей.

Он развернулся и широким шагом направился к воротам автопарка. Мы поплелись следом, растерянные и подавленные. У каждого были свои причины для плохого настроения, но меня больше всего волновало то, что я сам сбросил ящики в океан. Не пойди я тогда на поводу у Жаба, ничего бы этого не было. Ну и мастер же он народ разводить!

Молчунья гоняла мотор амфибии на холостых оборотах.

– Полезайте в десантный отсек, – буркнул Жаб. – Необходимо провести совещание.

Мы забрались по лесенке, а через минуту двигатель смолк, и к нам присоединились Молчунья и командир.

– У меня есть предложение, – произнес он, устраиваясь на скамье напротив нас. – Каждый прямо сейчас может выбрать, ехать ему со мной или нет, оставаться в команде или на острове, отправляться на глубоководную базу «DIP-24-200» или навсегда погрязнуть в мелочных заботах растительной жизни. Чтобы выбор был беспристрастным, я запрещаю вам переговариваться. На принятие решения даю десять минут. Время пошло.

С первой же минуты я позабыл, что в отсеке есть еще кто-то помимо меня, и полностью ушел в собственные переживания. Было бы нечестным сказать, что выбор дался мне с большим трудом. Еще на пути в автопарк я понял, что приму предложение Жаба. Причин было две, и обе связаны с запиской, лежащей в кармане брюк. Первая причина заключалась в том, что пребывание в Индийском океане даст мне реальный шанс встретиться с Лесей, и вторая – мне хотелось ее защитить. Засевшая на дне Поганка, на мой взгляд, представляла угрозу не столько всему человечеству, сколько одному человеку, работающему на плавучей станции «Тапробани». Этого побудительного мотива лично мне хватало вполне. На самом деле я теперь почти с той же страстью, что и Жаб, хотел уничтожить платформу. И даже метод, которым воспользовался командир, не казался мне столь уж бесчеловечным. Наверное, когда я стрелял по арабам у водородной станции, во мне надломилось что-то, Долговязый был прав. Ценности окружающего мира много потеряли в моих глазах, а мои личные ценности приобрели первостепенное значение перед чужими. Жизнь Леси казалась мне дороже, чем жизнь сотни неизвестных моряков. К концу десятой минуты я уже был рад, что сам сбросил ящики в океан. Это дало мне возможность активно участвовать в уничтожении Поганки, а не ждать, когда это сделает кто-то другой.

– Время вышло, – глянул на хронометр Жаб.

– Я еду с тобой! – сквозь зубы процедила Рипли.

– Остаюсь в команде, – кивнул Пас.

– Я тоже не против перебраться поближе к Индии, – ответил я.

«Я с тобой, ты же знаешь», – махнула рукой Молчунья.

Вдруг мы услышали звук, словно кто-то постучал камушком по броне.

– Тук-тук, – раздался снаружи голос Долговязого. – Не против, если я к вам присоединюсь?

– Валяй, – хмыкнул взводный.

– Тут у вас совещание, как я понял, – отставник протиснулся в люк. – В Индийский океан собираетесь?

– С радиоперехватом у тебя полный порядок, – съязвил Жаб.

– Это да. Слушай, а ведь сапера толкового у тебя нет. Ты на Поганку собираешься охотиться, да?

– У тебя нет допуска, можешь расслабиться. Отвоевался ты, Долговязый. В отличие от Рипли, тебя списали по всем правилам.

– Э, погоди! Я понимаю, ты крутой, ты умный. Но сапера толкового у тебя все равно нет. А у меня есть кое-что, от чего вся твоя команда сможет чувствовать себя на глубине, как фанера в полете. Свободно. И плевать на допуски.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Жаб.

– Проверяй мой допуск, – Долговязый протянул руку.

Взводный с интересом провел по его запястью хронометром и присвистнул.

– У тебя допуск до четырех километров? Это сколько же денег надо было вывалить Макамоте?

– Макамота тут ни при чем. А стоило это мне – копейки. Ну, времени потратил, конечно, расшифровывая протокол чипа. Но уж чего-чего, а времени у меня было навалом.

– Ты подделал допуск?! – ужаснулся Жаб.

– Ну. – Долговязый поднял рубашку и показал небольшую полоску пластыря, прикрепленную к животу. – Там устройство, которое по коже передает сигнал к запястью и имитирует протокол чипа. Любой аппарат это скушает и не подавится. Даже молодняк свой сможешь опускать на самое дно. Ну что, годится еще Долговязый на что-нибудь?

– Сколько стоит твоя игрушка?

– Ничего, – заявил отставник. – Я тебе подарю ее вместе с технологией изготовления, если ты возьмешь меня с собой. Вы ведь на «DIP-24-200» собираетесь? Самая близкая к Поганке глубоководная база. И сапера толкового у вас нет.

– Но тебе нельзя уходить в глубину. Позвоночник в трусы осыплется!

– А я и не буду. Копуху твоего научу. У него руки золотые. Мы с ним уже работали в паре. Хорошо получилось.

– Копуха снайпер.

– А я? Одно другому не мешает, сам знаешь.

– А если сдохнешь? Меня ведь под суд отдадут.

– Никто не узнает, что я с тобой. Жене Артура я сказал, что иду на рыбалку. А завтра синоптики обещали шторм. Пропал без вести Долговязый. Сгинул в океане, как охотнику и положено. Светлая ему память.

– Не ерничай. Раз так, покидать десантный отсек я тебе запрещаю. Поедем на «Ксении» в порт, потом грузимся на корабль и идем до Шри-Ланки. Там оставляем амфибию, берем «Валерку» и уходим на глубину.

– Жив, значит, старичок «Валерка»!

– Нет, не тот, – остудил его пыл Жаб. – Даже не копия. Еще два года назад, когда я парился в учебке, мне пришла идея заказать новый глубинник. Молчунья контролировала постройку, так что там все агрегаты должны быть в наилучшем виде. «Валеркой» батиплан я назвал в честь нашей развалины. Все, отвали, не мешай мне разбираться с личным составом.

Долговязый умолк, а взводный снова посмотрел на хронометр.

– Так, – сказал он. – На сборы тридцать минут. Посадка у ворот автопарка.

Мы с Пасом выбрались из амфибии и спешно направились в кубрик паковать рундуки в дорогу.

– С Рипли понятно, – у меня не выходил из головы результат совещания. – Она не мыслит себя без глубинной работы. Со мной тоже. А ты-то какого черта остался в команде? Для тебя ведь этот остров – рай. Что тебе надо на глубинной базе?

– Вообще-то я тот же вопрос собирался задать тебе.

– Ладно, – я осмотрелся и достал из кармана записку Леси. – Читай.

Пас пробежал по листку глазами, потом перевернул его.

– Таблица Жаба!

– Лихо?

– Еще как! Вот повезло! Просто невероятно.

– Не уходи от темы. Я тебе сказал, какого черта мне это надо. Твоя очередь.

– Блин, может, не сейчас?

– Вообще-то мне хотелось бы знать, с кем я ухожу в глубину.

– Ладно. Идем в кубрик, а то не успеем собраться. Я тебе расскажу, успокойся.

Пока мы собирались, Пас действительно рассказал мне свою историю. Нет, я, конечно, предполагал какую-то тайну в его биографии, но не думал, что там все так запущено.

Получалось, что в охотники он попал не совсем по доброй воле. Не знаю, как все было на самом деле, Пас никогда самокритикой не страдал, но выходило, что в выпускном классе школы с ним произошла забавная история. Он влюбился. Само по себе в таком возрасте это нормально, но отец девушки работал инспектором безопасности губернской администрации. От такой семейки только и жди беды, но, видимо, чутье моего приятеля в тот раз сработало еще хуже, чем с вином. Или думал он другим местом скорее всего. Как бы там ни было, но он стал вхож в семью, обедал, иногда ужинал, водил девушку на увеселительные мероприятия. Нормально? Как бы не так! Время от времени он стал замечать, что мамаша той девушки, вполне себе ничего дама, поглядывает на него с избыточным интересом. Сам он уверял, что интерес этот его пугал, но, если бы это было так, он бы не поддался на уговоры хозяйки дома «подождать дочку с часик, она должна приехать от бабушки». Вообще-то в выпускном классе я сам был готов трахать все, что шевелится, но ведь не жену инспектора безопасности!.. Короче, они умудрились перепихнуться, а потом еще разок, и еще. Девушка заметила неладное, а там пошло и пошло. Да так пошло, что дошло до папашки. И хотя Пас, по его собственным уверениям, был в этой истории совершенно не виноват, досталось больше всех именно ему. Первое – девушка встречаться с ним отказалась. Я ее понимаю. А вот реакция главы семейства оказалась несколько неожиданной. Вместо того чтобы выяснять отношения с женой, он ее простил, а вот Пасу конкретно защемил яйца дверью. Вроде бы там, в системе безопасности, был недобор стукачей. Вот папашка и сделал Пасу предложение, от которого тот не смог отказаться. Сначала стучал в школе, а потом ему сообщили, что центральная комиссия безопасности требует заслать еще одного человека в среду охотников.

– Но почему тебя? – удивился я. – Стукачей, что ли, мало?

– Машкин отец меня возненавидел по полной программе, – вздохнул Пас. – Знал, что мне тут туго придется. Вообще-то я надеялся, что не пройду комиссию, но нет, проскочил.

– А твоя мама?

– Ну конечно, – буркнул он. – Ее еще не хватало в такую историю посвящать. Инфаркт был бы обеспечен. Я сказал ей, что с детства мечтал, и все такое.

– Понятно. – У меня в голове мелькнула шальная мысль. – Погоди, а ты случайно не брешешь?

Пас молча достал из рундука свою записную книжку и передал мне.

– И что? – удивился я.

– Это коммуникатор. Нажми комбинацию клавиш «ОЛ45П».

Я нажал и чуть не выронил машинку из рук – на ней загрузилась программа связи и карта пролетающих спутников.

– И ты в учебке все время стучал? – вытаращился я.

– На тебя нет. Комиссию безопасности волнуют только серьезные нарушения.

– И кого же ты заложил? Колись!

– Отвали. Я и так тебе много сказал.

– Ну уж нет! Товарищ, называется. То ты трахаешься с моей девушкой, то стучишь! Офигеть можно. С виду чистюля, а на поверку – чудовище какое-то.

– Прекрати. Если я тебе скажу одно имя, отвянешь?

– Валяй.

– Перед самым отъездом из учебки я отправил донесение на Ушана за то, что он настраивал ребят против узкоглазых курсантов.

– Оп-па… Слушай, а ведь Жаб…

– Уймись. В этом как раз и есть причина того, что я уезжаю на глубоководную базу.

– Очень интересно.

– С двухкилометровой глубины не свяжешься с комиссией безопасности через спутник. А донесения по другим каналам строжайше запрещены. Я обязан настучать на Жаба за торпедирование кораблей, но, если я буду на «DIP-24-200», никто меня в молчании не обвинит.

Вообще-то Пас мог придумать историю правдоподобней. Истории, за которые можно было настучать на Жаба, долго искать не надо – начиная с подкупа Макамоты и заканчивая подделкой допуска, но ни разу Пас об этом не доложил. Почему? А главное, зачем было рассказывать мне о сотрудничестве с комиссией безопасности, если можно было отбрехаться гораздо проще?

Единственное, что в этой истории не вызывало у меня ни малейших сомнений, это подлинность коммуникационного устройства. Машинка действительно в духе комбезовцев. Все остальное вилами по воде писано и белыми нитками шито.

И вдруг до меня дошло. Поначалу эта мысль показалась мне совершенно бредовой, но чем больше я складывал кусочки разрозненной информации в единую картину, тем очевиднее мне становилась правильность моей догадки. А заключалась она в том, что Пас – законченный геронтофил. И про жену комиссара – правда. Не удивлюсь, если он сам ее и совратил. А не стучал он на Жаба по одной очень простой причине – Чистюля по уши влюбился в Рипли и не хотел разваливать команду, чтобы начальница не вернулась обратно на камбуз. И на базу «DIP-24-200» он уходил вслед за ней. Признаться в этом ему было сложнее, чем рассказать о своем стукачестве. Я решил не додавливать его до конца и сделать вид, что поверил.

– Никогда не думал, что оставлю в живых настоящего стукача, – усмехнулся я. – Да еще буду вызволять его из капкана под угрозой собственной жизни. Ладно, погнали к автопарку, а то Жаб по ушам надает.

Амфибия уже ждала нас с работающим двигателем, и мы влезли в ее нутро, как дети залезают под одеяло – оставив снаружи все страхи и неприятности. Мне всерьез казалось, что броня «Ксении» обладает необъяснимой силой, отталкивающей невзгоды, не пропускающей их дальше проема люка.

Весь экипаж был на подъеме – особенно веселился Долговязый, как Рипли два года назад. Но если бывшая кухарка шептала и плакала от избытка чувств, то отставник резвился, словно малый ребенок.

– Эх, повоюем еще! – хохотал он. – Ну, барракуда его дери, я уже боялся сдохнуть в своей постели!

– Уймись, а? – попросила его Рипли.

– Все, молчу, молчу. Нет, ну это же надо! На «DIP-24-200» на старости лет. Ну разве не кайф? Вот дьявол! Только фляжку свою забыл. Интересно, выпустят нас в городе или нет? Надо при случае затариться чем-нибудь веселящим.

– Ты и так хорош, – буркнула Рипли.

Броневик взревел мотором и тронулся. Через незакрытый люк ворвался ветер вместе с запахами дальних краев, а по полу поползли полосатые тени пальм. Потом мы набрали скорость, направляясь к мосту, и в проеме осталось лишь чистое небо. Но не успели мы как следует разогнаться, как Молчунья резко нажала на тормоз, и мы попадали со скамеек, не успев схватиться за петли над головой. Рипли поднялась первой и высунулась через люк посмотреть, что случилось.

– Твою мать! – прошептала она, бледнея. – Глазам не верю!

– Рипли! – донесся снаружи голос Викинга. – Живая, чертовка! Живая же!

Долговязый бледнел на глазах. Я всерьез испугался, как бы с ним не случился инфаркт.

– Викинг? Откуда он взялся? Нет, быть не может! Они же с Баком…

Он вскочил со скамейки и вслед за Рипли выбрался из машины. Пас не удержался и тоже высунул голову в люк.

– Мексиканский сериал можно снимать, – усмехнулся он. – Похоже, Викинг несколько преувеличил свою ненависть к Жабу.

Мне тоже захотелось взглянуть на встречу старых друзей, и я встал рядом с Пасом. Все четверо стариков хохотали, цокали языками и обнимались.

– В конце концов в памяти остается только хорошее, – вздохнул Пас. – Иначе женщины перестали бы рожать, а мужчины – ходить на войну.

– Пробивает тебя на философию, – фыркнул я.

– Это не я сказал. Кто-то из древних.

«Валерка» и глубина

Мои надежды посмотреть город оказались тщетными. Едва наш транспортник с амфибией на борту достиг берегов Шри-Ланки, Жаб с Молчуньей оставили нас на корабле, а сами погнали броневик на местную сухопутную базу. Нам впятером оставалось лишь глядеть с палубы на огромный город, из которого в небо торчала бесконечно длинная игла орбитального лифта. К вечеру зажглись огни небоскребов, и город превратился в бушующий праздничный фейерверк, сильно отличаясь от наших северных поселений. С берега доносились приглушенная расстоянием музыка и пряные запахи суши. Иногда недалеко от транспортника проходила, урча мотором, украшенная гирляндами джонка, где под навесом пили, веселились и целовались смуглокожие местные жители. Заметив нас, одна из девушек бросила в нашу сторону пестрый венок из цветов. Она и сама была как цветок, одетая в яркое сари.

– Пожить бы здесь, – мечтательно произнес Пас.

– Слишком много эмоций, – пожал я плечами. – Я бы здесь устал.

Через четыре часа отсутствия на связь вышел Жаб.

– Здесь Рипли! – Начальница придержала пальцем микрофон гарнитуры.

– Готовы грузиться? – услышали мы голос Жаба в своих наушниках.

– Изнываем от нетерпения, – буркнул в микрофон Долговязый.

Викинг поднялся с кнехт и молча закинул за плечи пестрый туристский рюкзак, купленный еще на Карибском побережье перед погрузкой на транспортник.

– Подгоним «Валерку» минут через десять, – сообщил взводный. – Спускайте шлюпку.

Я вытянул шею и стал вглядываться в темноту. Раньше мне доводилось видеть глубинные батипланы только на чертежах в учебке, теперь же предстояло не только вблизи рассмотреть настоящий, но и войти внутрь, опуститься в нем до самого дна. А этот к тому же, как рассказывал Жаб, один из новейших. Мне не терпелось в него залезть.

– Не спать, не спать! – подогнала нас Рипли. – Быстро в шлюпку!

Вместе с моряком из команды мы забрались в качающуюся полость спасательной лодки, и тросы заскрипели, опуская нас на воду. Поверхность моря встретила нас всплеском и несильным толчком, но я знал, что совсем скоро, через десять минут, мы пронзим батипланом эту поверхность и уйдем на такую глубину, которую даже представить жутко. И будем там жить, и будем работать, дышать сухим воздухом и, может быть, каждый день выбираться из станции на океанское дно. Такая перспектива одновременно и манила меня, и пугала. Я не мог справиться с чувствами, и они бушевали во мне, подобно шторму, через который я вел корабль всего год назад.

Моряк запустил мотор и направил лодку по указанию Рипли.

– Вижу вас на сонаре, – раздался в наушниках голос Жаба. – Сушите весла, охотники.

Шлюпка сбавила ход, и я увидел прямо по курсу горбатую спину сверхглубинного батиплана. На его темно-красном борту красовалась белая надпись «Валерка».

– Вот это машина, – приподнялся с баночки Викинг. – Отстали мы от жизни, приятель!

Долговязый что-то буркнул в ответ. Лодка подошла к глубоководному аппарату, и я заметил боковые рули высоты, делающие батиплан похожим на крылатый суборбитальный транспортник. На лобовом обтекателе рубки с сочным чмоком разверзлась диафрагма кессонного люка, ударив в небеса тугим столбом света.

– Так, Викинг первым, – скомандовала Рипли. – За ним Долговязый, Чистюля, Копуха. Строиться в коридоре при выходе из кессона.

Мы друг за другом выбрались из шлюпки и по рулю высоты добрались до люка. Внутрь вела короткая лесенка, мы спустились по ней, затем миновали шлюзовую камеру и выстроились шеренгой в коридоре.

– Команда на борту! – доложила Рипли.

– Принял, – ответил Жаб.

Над нашими головами с лязгом сомкнулась диафрагма внешнего люка, а следом за ней встали на место тяжелые створки внутренней броневой двери. Мои ноздри щекотал запах силиконовой смазки, пластика, искусственного воздуха и нагретой электронной аппаратуры. Мое сердце билось в предвкушении перехода границы неведомого, за которой таились такие глубины, где побывало меньше людей, чем в открытом космосе.

– Всем слушать расчет команды, – передал взводный из рубки. – Первый помощник капитана и навигатор – Рипли. Первый пилот – Молчунья. Второй пилот – Викинг. Старший оператор стрелкового комплекса – Долговязый. Второй оператор стрелкового комплекса – Копуха. Акустик – Чистюля. Ко мне на борту и по связи обращаться как к капитану. Не забывайте, что «Валерка» хоть и свободный охотник, но не пиратское судно, а потому про вольности предлагаю забыть, особенно это касается Викинга и Долговязого. Доступно?

– В полной мере, кэп! – хохотнул в микрофон Викинг.

– Все! Занять места согласно расчету! Молодняку помогите сориентироваться…

– Нам бы самим разобраться, кэп, – виновато произнес Долговязый. – Ты такую технику отхватил, что у меня голова кругом. Где здесь может быть пульт стрелкового комплекса?

– Где обычно, – буркнул Жаб. – Здесь только расстояния чуть побольше, а так стандартная схема расположения. Привыкнете.

– Понял, кэп. Эй, Копуха, не спать! – подмигнул мне Долговязый. – Пойдем, пойдем, не дрейфь, охотник. Будем изучать настоящую снайперскую матчасть, а не пукалки, с которыми тебе приходилось нырять до сих пор.

Я двинулся следом за ним.

– Не забывать про доклады о каждой степени готовности, – напомнил Жаб.

Мы дошли до конца коридора, поднялись по короткому трапу, протиснулись в узкий люк с бронированной крышкой и оказались в рубке стрелкового комплекса. Перед пультом нас ждали два тяжелых анатомических кресла на шарнирных амортизаторах. Панели безжизненно глядели погашенными шкалами и дисплеями. Мы бросили свои рюкзаки в специальный шкаф.

– Так! – Долговязый опустился в кресло и потер ладони. – Стрелковый расчет на месте! – доложил он по связи. – Разреши включать комплекс.

– Добро, – ответил Жаб.

Долговязый пустил ток в систему, и все ожило, замерцало зеленым, гранатовым и васильковым светом, мягко запело и завибрировало. Я тоже уселся в кресло и вздрогнул, ощутив под собой движение – гидравлика подгоняла сиденье под фигуру. Передо мной включился дисплей ходовых камер и круглый тубус одного из прицелов. Над пультом высветились янтарные кольца главного планшета.

– Стрелковый комплекс готов, – доложил отставник. – Желтый режим боевого дежурства.

– Принял, – ответил Жаб. – Не слышу акустика.

– Я на месте. Только разобрался с приборами. Много нового, – откликнулся Пас. – Разрешите включать?

– Валяй.

Через минуту Пас снова вышел на связь.

– Желтая степень готовности, – доложил он.

– Переведи все режимы в красный сектор. Ты наши глаза и уши, Чистюля, не забывай об этом. Особенно на опасных глубинах.

– Есть.

– Всем пристегнуть ремни. Десятисекундная готовность.

Я опустил с подлокотников упругие защитные дуги, и они вжали мое тело в кресло, словно слабая перегрузка. Дуги не мешали мне дотянуться до любой из кнопок на пульте.

– Девять, восемь, семь, – считал Жаб.

Долговязый не спешил пристегиваться. Наоборот, он выбрался из кресла и присел возле шкафа, копаясь в своем рюкзаке. Наконец он вынул оттуда моток шнура и с таинственным видом закрепил липучками его концы на противоположных стенах. Шнур растянулся ровно, как лазерный луч.

– Показательные выступления для новичков, – усмехнулся Долговязый, возвращаясь в кресло.

– Четыре, три, – взводный заканчивал свой отсчет. Долговязый опустил дуги. В полутьме огневого поста по его лицу плавали разноцветные отсветы шкал.

– Два, один. Ныряем.

По стенам пробежала едва уловимая дрожь от включившихся силовых машин, нас чуть качнуло, но амортизаторы кресел гасили даже незначительные колебания. Мой вестибулярный аппарат отреагировал на носовой дифферент и легкую невесомость, что говорило о начале долгожданного погружения. Я тут же бросил взгляд на ходовой монитор, но он был черен, как антрацит. Если бы не индикатор работы, я бы решил, что экран погашен. И только я об этом подумал, на нем полыхнули два узких луча прожектора, расширились, превратившись в световые веера, и обозначили рельефное скалистое дно. Яркие лампы спугнули рыб – разноцветные стайки метнулись в разные стороны, размазываясь в глазах. «Валерка» скользил над материковым шельфом, погружаясь все глубже и глубже, дно проносилось под днищем с нарастающей скоростью, и у меня голова закружилась от таких визуальных эффектов.

– У-у-ух! А! – выдохнул Долговязый.

Глаза у него полыхали, словно прожекторы. Я бросил взгляд на показания глубиномера – пятидесятиметровую отметку мы уже миновали и продолжали наращивать скорость. Через минуту Молчунья качнула крыльями, проверяя маневренность.

– Надо погонять «Валерку» на этих глубинах, – сказал Жаб. – Не отстегиваться без команды.

Нас качнуло – Молчунья прекратила погружение и прибавила скорость. Лаг показал тридцать узлов. И тут началось! Кажется, наша водительница только и ждала свободы в трех измерениях – она несколько раз провернула «бочку» и перешла к другим, более сложным пилотажным фигурам. Нас болтало, переворачивало вверх ногами, вдавливало перегрузками в кресла и внезапно выбрасывало в невесомость, заставляя внутренности перемещаться внутри организма. Затем Молчунья заложила крутой спиральный вираж, выполнила петлю Нестерова и ушла в штопор, возобновив стремительное погружение.

Вот тут я струхнул не на шутку – стены явственно застонали, сдавленные усиливающимся натиском океана.

– Посмотри на шнурок, – хохотнул Долговязый.

Я посмотрел на натянутый между стенами шнур, и мне сделалось еще хуже – он ощутимо провис, показывая сокращение расстояния между переборками.

– Барракуда… – не удержавшись, выдохнул я.

– Не дрейфь, Копуха! Ты же не собираешься жить вечно?

– На тот свет я тоже не тороплюсь.

Глубиномер показал тысячу двести метров.

– Хорошая машина, однако! – веселился Долговязый. – Не плющит ее никак!

Молчунья вывела батиплан из штопора, встала на занятый эшелон и разогнала аппарат до сорока узлов. Я представил, какие нагрузки испытывает сейчас корпус судна, и у меня спина похолодела от ужаса. Лучи прожекторов не доставали до дна, теряясь в безликой черноте бездны. Наконец Молчунья выключила их за ненадобностью, и экраны снова показались мне погасшими. Лишь изредка по ним проносились разноцветные треки светящихся глубоководных существ.

– Можно пока отдохнуть, – расслабился Долговязый, но дуги поднимать не стал.

Я же об отдыхе и думать не мог, меня гипнотизировал стон переборок и светящиеся сполохи на экране. Всеми фибрами души я предчувствовал смерть, и в какой-то мере это было резонное ощущение – сухопутным тварям на таких глубинах не место. Но человеку можно, плевать он хотел на все запреты природы.

– Это акустик, – раздался голос Паса. – Слышу цель. Удаление шесть миль, четырнадцать градусов по полярным, цель глубинная, не скоростная. Движитель – водомет. Вывожу на планшет.

Я поднял взгляд и с тревогой разглядел зеленую точку в янтарной паутине планшета. Рядом с ней менялись цифры скорости и глубины.

– Меняет эшелон на более глубокий, – доложил Пас.

– Возьми ее на прицел, – посоветовал Долговязый. – Все, что есть на планшете, ты всегда должен держать на прицеле. Фиг его знает, что это за цель.

Я перевел тубус торпедного прицела в активный режим и прижал к лицу упругую маску, обрамляющую экран. Новый эластид еще хранил характерный для него запах. Я свел голографическую сетку и доложил стрелковые параметры цели.

– Средняя скорость два узла, угол погружения девять градусов. Идет толчками, видимо, на не спаренном водомете.

Я еще секунду подумал и решил проявить инициативу.

– Оранжевый режим готовности! – сказал я в микрофон и нажал мерцающую клавишу затопления торпедных шахт.

– Добро, Копуха! – отозвался Жаб. – Акустик, что за цель? Класс, масса, наличие активного сканера?

– Определенно биотех, – не очень уверенно отозвался Пас. – Но слишком низкая кормовая турбулентность. Масса около сорока килограммов. Активный сканер отключен.

– Хорошо ее слышишь? – поинтересовался взводный, и в его голосе мне послышалась легкая насмешка.

– Так точно! – ответил акустик.

– Так вот, запомни, это кальмар. Крупный, на глубинах такие встречаются. Так что хорошенько заруби себе на носу его параметры и не смей в бою путать с торпедами.

– Есть.

– Стрелковый комплекс, не спать! Торпеду из четвертого аппарата к пуску!

– Кэп, – произнес Долговязый. – Пятое правило подводной охоты!

– На глубине приказы не обсуждают! – прошипел взводный. – Второму стрелку, команда «огонь»!

Честно говоря, у меня руки отказались повиноваться. Мне было жалко кальмара. Если Жаб хотел погонять меня в боевой стрельбе, мог бы запустить имитатор, я бы на нем класс показал. Но палить по беззащитной твари показалось мне кощунством. Впрочем, командирского гнева я тоже боялся.

Дрогнув, мой палец нажал кнопку пуска.

– Есть захват цели, – доложил я. – Есть пуск.

«Валерка» коротко вздрогнул, выплевывая торпеду на полном ходу. Я врубил стрелковый сонар, отчего по планшету пошла зеленоватая рябь, как по озерной глади от брошенного в воду камня. Теперь торпеда была видна в координатной сетке как подвижная васильковая искорка, она взяла пологую дугу разгона и вышла на цель.

Почуяв ультразвуковой сканер торпеды и наш сонар, кальмар испугался и начал стремительно набирать глубину, но торпеда догоняла его, не выпуская из прицела. У меня сердце сжалось.

«Может, кальмар жил в глубине сотню лет, а теперь превратится в кровавые клочья по прихоти Жаба, – подумал я. – Пусть кэп идет к дьяволу».

Я протянул руку и включил блокиратор боевого заряда. Торпеда прошла в шести метрах выше кальмара и, потеряв цель, начала рыскать. Я отогнал ее еще на полторы мили и подорвал в безопасном месте.

– Что за фокусы? – прошипел Жаб.

– Условная цель условно поражена! – доложил я. – Условный взрыв в шести метрах над целью.

– Я тебе глубинную надбавку тоже на условный счет перечислю, – рыкнул взводный. – А с Долговязым поговорю особо, чтобы не разлагал мне личный состав!

– Поговори, поговори, – мой напарник снял гарнитуру и бросил ее на пульт. – А ты, Копуха, настоящий охотник.

– Что за пятое правило ты упомянул? – поинтересовался я.

– Глубина – твой дом. Не сри, где живешь.

– Погоди, а что это вообще за правила? Я о них ни от кого не слышал, кроме как от Рипли и Жаба.

– Это у нас была такая игра, – охотно рассказал Долговязый. – Мы считали свою пятерку самыми крутыми охотниками и взялись придумывать специальные правила для охоты, нечто вроде краткого кодекса. Для всеобщего пользования. Первое правило придумал Бак. Он же его сам и выполнил. Второе придумала Рипли. Третье стало детищем Жаба, четвертое сотворил Викинг, а пятое осталось за мной. Потом мы впятером совершили обряд принятия кодекса и по мере возможности доносили его до салаг. Никто раньше его не нарушал. Это первая выходка Жаба. Кажется, свихнулся он окончательно.

– Так зачем же ты напросился в его команду? – удивился я.

– Чтобы этот псих лишних дров не наломал в океане, – спокойно ответил Долговязый. – А у Викинга причины еще более веские, чем мои.

Он поднялся и оборвал шнур. Очень правильно – тот только действовал на нервы, а глубина давила так, что ощущалась без всяких фокусов. Когда приборы показали погружение на две тысячи двести метров, снова вспыхнули прожектора, осветив дно. Я вспомнил рассказ Викинга про базальтовую пустыню. Все-таки я ее неправильно себе представлял, на самом деле все выглядело еще страшнее.

– Стрелковый комплекс! – вышел на связь капитан. – Дайте мне «светлячка».

– Есть! – ответил я, инициируя запуск осветительной ракеты.

Она ушла высоко вверх и вспыхнула, словно тусклое, неземное солнце, освещающее безжизненный инопланетный пейзаж. Во все стороны простирались вылизанные водой базальтовые наплывы, черные, местами блестящие, а в низинах покрытые бурым илом. Молчунья выключила прожекторы и сбавила ход.

– Добро пожаловать на дно океана, – произнес Жаб.

Никто ему не ответил. Мне показалось, что ощущения Долговязого в этот момент немногим отличаются от моих – дно океана всегда впечатляет, сколько на него ни гляди. Только у Долговязого простирающаяся на мониторе картина была еще связана с воспоминаниями, которых не было у меня. Вот и вся разница.

– Где-то здесь расположена «DIP-24-200», – сказал напарник. – Но на сонаре ее не видно, там специальное покрытие против торпед. Так что обнаружить ее можно только визуально.

Я представил, как буду искать станцию после вылазки, и мне стало страшно. В базальтовой пустыне, казалось, не было вообще никаких ориентиров. Молчунья гнала «Валерку» малым ходом по сужающейся спирали, пока я не разглядел на мониторе нечто, не соответствующее ландшафту – четыре матовые сферы на ажурном поддоне.

– Вот она, – шепнул Долговязый.

Станция выглядела умершей, на ее конструкции не выделялось ни единой искорки света или других признаков присутствия человека.

– Там что, никого нет? – спросил я.

– Уже пятый год. Не дрейфь, охотник, зато это жилище теперь в нашем полном распоряжении.

«Валерка» поднырнул под стыковочный узел и присосался люком к входной мембране. Далеко в коридоре зашипел воздух, выравнивая давление. У меня заложило уши.

– Приехали! – улыбнулся отставник, доставая из шкафа свой рюкзачок. – Как хорошо отгородиться от суетного мира парой километров водяной толщи!

Я пока не испытывал особого воодушевления по этому поводу. Долговязый обесточил пульт, и я, подхватив свой рюкзак, первым выбрался с огневого поста. В коридоре все еще шипел воздух, правда, гораздо тише, броневые створки кессона оказались распахнутыми.

– Строиться в кессонном отсеке станции! – скомандовал Жаб.

Я выбрался из «Валерки» по лесенке и оказался в длинной трубе стыковочного узла. Единственный источник света, люк нашего батиплана, выхватывал из густой темноты цветные кабели на стенах, трубы, решетчатые фермы и погашенные светильники под потолком. Я поежился от подступившей прохлады и неприятного ощущения окружающей темноты. Почти ничем не пахло, если не считать запаха старого крашеного металла, какой всегда царит внутри подобных конструкций.

В луче света замельтешила тень, и вскоре из люка показалась голова Паса. У него на лбу я заметил капельки пота, а лицо у него было бледным, как никогда. Похоже, он не ожидал подобной остроты ощущений.

– Две тысячи двести! – он втянул голову в плечи и украдкой глянул на потолок.

Странно, но меня больше пугала не эта реальная опасность, а пустота и полутьма безжизненной станции. Если я сегодня усну и мне не приснится кошмар с черным охотником, то я плохо себя знаю.

Остальная команда тоже выбралась из батиплана, и мы выстроились в шеренгу. Рипли и Жаб остались вне строя.

– Надо перевести электрогенераторы в рабочий режим, включить обогрев и расконсервировать жилые отсеки, – сказал Жаб. – Потом отбой, отдыхать с дороги. Свободных жилых ячеек достаточно, так что, если кто хочет, может занимать двухместную комнату целиком.

Он подошел к электрощиту на стене, ввел код и повернул рубильник. Светильники над головой зажглись, и мне стало немного легче.

Удар

Через неделю пребывания на донной базе я освоился на ней окончательно. Человек может привыкнуть к чему угодно, даже к ежесекундной угрозе смерти. Поначалу давит, да, но потом ощущения притупляются, и ты превращаешься в биоробота без особых эмоций. Становишься действующей моделью человека в натуральную величину.

Эмоции заменялись постоянной опасностью – работой на полном адреналиновом обеспечении. Надо сказать, что в замкнутом пространстве стальных отсеков все мы здорово изменились. Долговязый говорил, что на такой глубине люди быстро становятся сами собой, океан сдирает с них наносное, все маски, условности и прочую мишуру, необходимую для жизни среди людей. Наверное, он прав.

Вот что бы вы делали, если бы все люди Земли внезапно исчезли? Трудно сказать? Вот! Даже потерпевшие крушение мореплаватели, выбравшись на необитаемый остров, ощущали, что люди где-то есть, что они могут появиться в любую минуту под белым парусом на горизонте. А на глубинной базе ощущение человечества исчезает почти сразу, поскольку из всего населения едва найдется пара сотен людей, способных опуститься на дно океана.

Точно, мы все стали сами собой. Молчунья сблизилась с Викингом – странное дело. С нами она почти не общалась, а с ним, как с классным водителем, слилась в полном экстазе. Хотя нет, про полный экстаз я немного загнул. Иногда мне казалось, что и в отношениях с Викингом Молчунья тоже немного фальшивит, но разве можно утверждать это с уверенностью в отношении человека, который не может выразить словами свои эмоции? Так или иначе, но и для меня, и для Паса Молчунья была потеряна как любовница.

Кстати, Пас замкнулся в себе. Он и раньше был склонен к самопогружению, но теперь из него трудно было слово клещами вытянуть. Если честно, меня это тяготило – все-таки мы успели крепко подружиться.

Зато с Долговязым у нас установился полный консенсус. Большую часть времени мы с ним проводили в стрелковом симуляторе или на огневом посту, отрабатывая мнимые цели по придуманным им координатам. Под его руководством болт со ствола моего карабина наконец прекратил падать, и это оказало некое магическое действие на мою жизнь. Странно, да? Какая вроде бы связь? А вот была она, эта связь.

– Правильность движения пальца на спуске, – говорил Долговязый, – это признак установившегося в голове порядка. Одно от другого зависит напрямую. Понял?

Конечно, я понял, иначе бы ни черта у меня не получилось. Самое же главное в том, что установившийся в голове порядок помог мне справиться с инфернальным преклонением перед Жабом. Толчком к этому, несомненно, послужило нарушение им пятого правила подводной охоты. Какой же он, к дьяволу, охотник, если не любит океан, как родную мать? Кальмар ему помешал, барракуда его дери!

А вот Жаба и Рипли глубина, похоже, не изменила никак. Скорее всего они давно уже избавились от своих масок и океану просто нечего было с них срывать.

Вот такой стала наша команда через неделю.

В двенадцать часов дня по локальному времени базы Жаб вызвал нас с Пасом в командирскую рубку.

– Ну что, охотники, – повернулся он к нам, не вставая из кресла. – Засиделись небось взаперти?

Это он издевался, гад. На самом деле все семь дней он гонял нас, как щетку по унитазу – разгрузка, расконсервация, наружная разведка периметра. Все это лежало на наших плечах, словно мы снова стали салагами. Помогал нам только Долговязый, остальные же старики разрабатывали планы обнаружения и уничтожения Поганки. Так что насчет засиделись – это он хватил лишнего.

– Пора провести разведку точки, в которой был торпедирован транспортник, – сообщил командир главное, ради чего нас вызвал. – Работать будем вот в каком порядке. Копуха и Молчунья пойдут на «Головастике», а Чистюля отсюда будет обеспечивать акустическое прикрытие. Если случится что-то серьезное, на «Блине» к вам выйдет экипаж в составе Викинга и Долговязого.

– Мне было бы удобнее слушать на месте, из аппарата, – осмелился вставить Пас.

– Мне плевать, что тебе удобнее. Акустиков с такими ушами, как у тебя, не найти и за десять лет. Мне твоя шкура теперь дороже собственной, ясно?

– Так точно.

– Вот и хорошо. С этой минуты Чистюле из-под станционной брони вылезать запрещается. При любых обстоятельствах.

– Есть.

– Все, через час Копуха должен сидеть под стрелковым колпаком «Головастика», Молчунья освободится и тоже подойдет. К этому времени Чистюля установит стереоканал с аппаратом. Вперед!

Я не стал мешкать и сразу направился подгонять под себя стрелковое место. «Головастик» значительно меньше «Валерки» и вооружен только скорострельной гарпунной пушкой с прямым управлением. Никаких тебе самонаводящихся систем, никаких торпед, зато невероятная маневренность, легкость и быстрый ход на реактивной тяге. Машина, специально созданная для дальней разведки.

Я пролез под четырьмя зеркальными дюзами и протиснулся в узкий люк кессона. Места внутри было – не развернуться, зато все на расстоянии шага. Стрелковое кресло располагалось под прозрачной акриловой полусферой, сквозь которую, как две соломинки через пленку мыльного пузыря, торчали наружу стволы скорострельных пушек. Кресло было удобное, с подголовником и вертикальным ограничителем, из такого при определенной сноровке можно прицельно бить на любых виражах. Я устроился на своем месте, затянул все пристяжные ремни и натянул на голову прицельный шлем.

Его мониторы давали четкое трехмерное изображение цели в объемной координатной сетке. Это позволяло в точности определить не только угол атаки, но и расстояние до объекта стрельбы.

Включив электронику пушки, я взялся за рычаги управления и принялся выцеливать воображаемые торпеды, стаями нападающие на меня. Акриловая полусфера завертелась, послушная каждому моему движению, оба орудийных ствола задергались, как живые. Затем я откалибровал прицел по лазерному шнуру и спокойно стал ждать Молчунью.

Она появилась минут за пять до указанного Жабом срока. Я включил систему связи и произнес:

– Привет, пропащая!

Бортовой квантовый вычислитель моментально перевел мой голос в строчку на экране водительницы.

– Привет, Копуха! Полетаем? – раздался у меня в наушниках голос синтезатора речи.

– А то! Охотники мы или сухопутные крысы?

– Добро. Задраиваемся.

Молчунья заперла шлюз и начала нагнетать под корпус повышенное давление. У меня заложило уши, но это на минуту, потом пройдет. Бронированные створки перед нами раскрылись, заливая стартовую камеру забортной водой. Под таким давлением вода начинает резать, как скальпель, с ней надо быть осторожным. Когда камеру затопило окончательно, мы связались с командирской рубкой.

– Молчунья готова, – доложила водительница.

– Копуха готов, – сказал в микрофон я.

– Чистюля готов, канал чистый, устойчивый. Услышу морского ежа, ползущего по базальту.

– Их не бывает на такой глубине, – заявил я.

– Очень хорошо, – серьезно ответил Пас. – Не будут мешать.

– Отставить базар в эфире! – шикнул на нас Жаб. – Разрешаю старт!

Молчунья аккуратно вывела «Головастика» из стартовой камеры и отвела на безопасное расстояние от станции. Я развернул кресло так, чтобы видеть в мониторах шлема кормовую часть аппарата и станцию – очень хотелось посмотреть момент пуска реактивного двигателя.

– Давай, – подогнал Жаб Молчунью.

Сначала я заметил несколько пузырьков, сорвавшихся с дюзы, но уже через секунду их были сотни, а в следующий миг белый сноп, перемешанный с пламенем, ударил с такой силой, что я повис на ремнях кресла и чуть не вскрикнул от неожиданности. Молчунья – отличный водитель, но очень уж склонна к дешевым эффектам.

Я вывел на шлем показания лага и удивился, как быстро мы набрали скорость в сорок узлов. Но для «Головастика» это далеко не предел.

– Как ты, Копуха? – бесцветным голосом синтезатора спросила Молчунья.

– Норма! – ответил я.

– Тогда держись, проверяю маневренность.

На кой черт ее каждый раз проверять, никак не пойму. Нравится ей, по-моему, надрывать аппарат и издеваться над экипажем. Иногда мне казалось, что физическая ущербность Молчуньи каким-то образом переплавилась у нее в озлобленность на весь мир и в неосознанную агрессию. Где-то я читал, что мусульмане такие злые в основном из-за того, что обрезаны – им кажется, что необрезанные получают от секса больше удовольствия, чем они, поэтому готовы поубивать их за это. Молчунья не знала, каково это – слышать, но все равно ощущала себя обделенной.

Я снова открыл глаза только после того, как водительница устала терзать «Головастика», иначе выпустил бы на приборы сегодняшний завтрак.

– Норма! – услышал я в наушниках ее оценку.

На марше мы разогнались до шестидесяти узлов, корпус дрожал и вибрировал.

– Что ты слышишь, Чистюля? – спросил я.

– Нашел время подкалывать, – обиделся Пас.

– Базар в эфире! – уже всерьез разозлился Жаб.

За кормой «Головастика» оставался длинный белый вихрь, распадающийся на миллионы пузырьков выхлопного газа. Мы шли на небольшой высоте над дном, и чернота была настолько густой, что казалось, будто мы пронизываем расплавленный битум, а не океанскую воду. Молчунья вела аппарат по приборам, ей так было удобнее.

Минут через двадцать я включил сонар, но водительница засекла потопленное судно раньше меня.

– Есть корабль, – доложила она.

Я активизировал ракетницу и выпустил «светлячка», он раздвинул границы тьмы метров на двести, и я удивился, насколько прозрачная здесь вода. По всей видимости, транспортник переломился на малых глубинах, потому что две части корпуса покоились далеко одна от другой. Они напоминали туши погибших животных то ли неподвижной окостенелостью, то ли страшной раной, которая осталась на теле каждой из половинок от взрыва торпеды. Я стянул с головы шлем – хотелось увидеть место погребения убитых мной людей своими собственными глазами, а не через объемные мониторы. И еще мне надо было вытереть слезы.

– Что у тебя с пульсом, Копуха? – недовольно спросил Жаб.

Мне так сильно захотелось послать его к черту, как еще никогда за всю службу. Мы пронеслись над расколотым кораблем на высоте около сотни метров, затем Молчунья описала крутую дугу и выключила маршевый двигатель.

– Определенно поражение торпедой «ГАТ-120», – доложила она.

– Будьте внимательны, – предостерег взводный. – Обычно они ходят парами или тройками.

«Вот сволочь… – подумал я. – Тройками, говоришь? Третью личинку ты закопал в песке африканской пустыни!»

– Копуха, приготовиться к выходу!

– Есть! – я начал отстегивать ремни. «Светлячок» начал гаснуть, и мне пришлось задержаться, чтобы выпустить еще одну ракету.

– Внимание! – раздался в эфире взволнованный голос акустика. – Слышу цель! Сверхглубинная, скоростная. Движитель – асинхронный двойной водомет. Класс «ГАТ», вес сто двадцать.

Я прыгнул в кресло и спешно застегнул все ремни. Вот она, лапочка! Я тебя породил, я тебя и убью!

– Глубина две семьсот, – продолжал Пас. – Скорость девять узлов, удаление три четыреста.

– Молчунья! – позвал я, надевая на голову стрелковый шлем. – Малый ход, курс встречный. Будь готова врубить маршевый.

– Есть!

Теперь она подчиняется только мне, даже не Жабу. Регламент боевого столкновения с тварью никто отменить не в силах, и главный в подобных ситуациях – стрелок. На него работают все остальные. Никогда в жизни я еще так не радовался, что стал охотником.

Молчунья повела аппарат по указанному мною курсу, а я сфокусировал прицел на данных акустиком координатах. Пока сонар пищал вхолостую, цель была вне досягаемости пушек. Я вслушивался в мерный писк, как в биение сердца, перед моими глазами зелеными кольцами разбегались виртуальные отображения ультразвуковых волн. Вдруг я заметил зеленую точку на самой границе видимого пространства.

– Скорость цели двенадцать узлов! – предупредил Пас. – Она выходит на ваш эшелон. Курс встречный, угол атаки пятнадцать градусов.

– Маршевый двигатель! – скомандовал я.

Перегрузкой меня вдавило в кресло, я сбросил с мониторов сонар, вывел на шлем прицельную сетку и поймал в нее нужную область пространства. Чтобы улучшить видимость поля битвы, пришлось выпустить сразу двух «светлячков», зато свет теперь был ярким, как днем.

– Удаление тысяча двести! – выкрикнул Пас.

Вот она! Я разглядел веретенообразное тело в трехмерной координатной сетке. Увеличение. Ну и чудовище! Ничего общего с той трухлявой сушниной, которую мы вытащили из музея. Хищница. Убийца.

Я сжал гашетки и долбанул сразу из двух стволов, заставив «Головастика» задрожать, как перепуганную лошадь.

– В сторону! – скомандовал я, когда понял, что промахнулся.

К этой твари нельзя подходить близко. Сто двадцать килограммов нитрожира – серьезная вещь даже на значительном удалении. Молчунья резко вывернула влево, задрала нос и врубила двигатель на полную мощность, меняя эшелон на более высокий. На водометах такой маневр не провернуть. Торпеда отстала, затерявшись в вихре нашего выхлопа.

– Полный разворот кругом! – скомандовал я. – Поворот оверкиль!

Молчунья провернула «бочку», перевернув меня вверх ногами, и я тут же снова поймал торпеду в прицел. Стиснув гашетки, я дал длинную очередь – было видно, как с полсотни разогнанных гарпунов дробью пронзили воду и ударили в базальт. Но сонар не зафиксировал попадание.

– Барракуда! – прорычал я, зверея.

Еще две очереди веером ударили в темноту.

– Копуха, это Долговязый! – ворвался в эфир знакомый голос. – Что ты молотишь, как балаболка? Я что, зря с тобой тратил время на симуляторе? Правильное движение, порядок в башке! А у тебя сердце чуть изо рта не выскакивает! Отойди, успокойся. У тебя подавляющее превосходство в скорости. Погоняй ее как следует. И помни: главное – быстро, но плавно.

– Молчунья! – раззадорился я. – Выходи на ее эшелон. Поиграем с «гадостью» в кошки-мышки!

Водительница описала широкую петлю Нестерова и скользнула у самого дна.

– Тебе цены нет как водителю! – я не удержался от похвалы.

– Сочтемся, – отозвался синтезатор.

– Развернись и сбавь ход, пусть она зайдет нам в хвост.

Молчунья развернула суденышко почти на месте и погасила маршевый двигатель. Торпеда выскочила на освещенное пространство, я отчетливо видел ее жутковатую морду, но не спешил нажать на гашетку.

– Рванет! – предупредила Молчунья.

Я видел, как нетерпеливо пузырятся дюзы – водительница держала ногу на педали акселератора, поддерживая камеры сгорания в тлеющем состоянии.

– Ну!

– Когда дам очередь, жми на газ!

Я прицелился в самый центр морды чудовища и сжал руками гашетки, в тот же миг ударили дюзы, толкая нас вперед с приличным ускорением. Перед тем как все смешалось в бушующем белом вихре, я увидел, как не менее пяти гарпунов попало в ненавистную тварь.

– Есть попадание! – подтвердил Пас. – Есть!

Молчунья сделала широченный круг почета, в центре которого можно было увидеть истерзанную гарпунами торпеду.

– Молодцы, – скупо похвалил Жаб. – Хорошо отстрелялся, Копуха, только не очень экономно расходуешь боезапас. В серьезном бою, когда цель не одна, это может сказаться.

Я снял шлем и вытер пот со лба. Молчунья вынула из перчатки штекер, чтобы нас никто не услышал, и показала:

«Плохо стрелял. Торпеду такой массы надо уметь сбивать с дальней дистанции. Просто чудо, что она не взорвалась».

Я знал, что она права, поэтому скупо ответил:

«Извини».

«Ничего, нормально. Просто тебе надо поработать с этими пушками. Я спрошу у Жаба разрешения».

«У тебя с ним установились хорошие отношения».

«Мы с командиром знакомы довольно давно. Я была еще маленькой девочкой, когда он встречался с моим отцом. Если бы не связи Жаба, я бы никогда не поступила в учебку».

Это меня удивило, но я не стал ничего говорить.

– Копуха, готовься к выходу! – напомнил Жаб. – Надо установить здесь систему слежения, будем потихоньку собирать эшелон обороны для этого направления.

– Принял.

Я открыл контейнер со сверхглубинным жидкостным аппаратом системы «СГАК», на который у меня нет и не могло быть допуска, поскольку применялся он лишь на глубинах свыше двух километров. Но я не беспокоился – за прошедшую неделю Долговязый всем нам смастерил чипы-обманщики. Надевать «СГАК» значительно проще, чем «ГАДЖ», – все дело в том, что автономно применять его невозможно, он предназначен только для высадки из глубоководных судов. Поэтому закачка «рассола», которую на суше производят люди, на глубине происходит под давлением океанской толщи. Так что «СГАК» можно как надеть в одиночку, так и высвободиться из него. В спящем состоянии он похож на мышечную ванну с «рассолом».

Я разделся догола, задержал дыхание, выдвинул ящик и улегся в него лицом вниз. Тут же меня обмотало мышечной тканью, вбило в глотку «рассол» и выплюнуло из «Головастика» на океанское дно. Мое тело несколько раз дернулось, рефлекторно реагируя на затопление легких, но потом в кровь пошел эндорфин и организм успокоился.

Открыв в борту батиплана грузовой люк, я вытащил на дно генератор с баллонами, четыре панорамных камеры, тройную кассету со «светлячками», автоматический станковый ракетомет и интеллектуальный комплекс управления для него. Все это являлось минимальными компонентами автономного оборонительного комплекса для защиты баз и подводных объектов. Перенеся тяжелые блоки на понравившийся мне скальный выступ, я пробурил в базальте необходимое число отверстий и принялся собирать комплекс. Именно он примет на себя первый удар противника, кем бы тот ни оказался, а заодно оповестит базу о нападении.

Базальтовая пустыня – весьма неприятное место. Викинг рассказывал, что у него она вызывает чувство отчаянного одиночества, а вот мне, наоборот, казалось, словно кто-то постоянно находится у меня за спиной. Я знал, что быть такого не может, но не мог отделаться от идиотского ощущения. Ни работа, ни повышенный ввод эндорфина не могли избавить меня от него. Даже наоборот, вместо эйфории наркотик вызывал приступ острой паранойи. Дико неприятное чувство. Так что после завершения работы я чуть ли не пулей вернулся на борт.

Достаточно было забраться в аппаратный блок, как меня тут же подхватило, распаковало, выблевало «рассолом» и выдвинуло в кессонный блок «Головастика». Молчунья помогла мне выбраться из ящика с аппаратом, подала полотенце и одежду.

– Комплекс установлен, – доложил я.

– Отлично, – ответил Жаб. – Выдвиньтесь еще на шесть миль к югу, оставьте там пару медуз и возвращайтесь.

Медузами назывались плавучие камеры наблюдения за придонными областями. В отличие от охранных комплексов никакого урона противнику они нанести не могли, но об опасности предупреждали исправно.

– Есть!

Я снова занял стрелковое место, а Молчунья уселась за пульт управления.

– Стойте! – неожиданно вышел в эфир Пас. – Слышу три цели. Сверхглубинные, высокоскоростные. Нет, четыре! Пять! Движутся с южного направления. Класс определить не могу. Движитель – тройной асинхронный водомет. Вес каждого объекта около тонны. Идут в придонном эшелоне, направляются к базе. Удаление от вас четыре тысячи метров.

У меня волосы зашевелились под шлемом. Если торпеды с такими параметрами ударят по базе, от нее останется один остов. Конечно, на станции имеется хорошая орудийная батарея, вплоть до лазерной пушки, а в стрелковых способностях Долговязого я не сомневался, но определенная опасность поражения базы все равно оставалась.

– Что будем делать, Молчунья?

– Не знаю, – ответила она.

По голосу из синтезатора разве поймешь, что она думает? А лица не видать. Сам бы я предпочел драться.

– В бой вступать запрещаю! – рявкнул Жаб. – Отобьемся без вас! Лечь на грунт, погасить все активные средства!

– Предлагаю послать его к дьяволу, – раздался у меня в наушниках синтетический голос. – Помнишь первое правило подводной охоты?

– Сам погибай, а товарища выручай! – радостно подхватил я.

Молчунья врубила маршевый двигатель на полную мощность и направила «Головастика» в сторону базы. Это был совершенно безумный полет – Молчунья поднялась на завышенный эшелон, включила все прожектора, все сканеры, чтобы привлечь к себе внимание неизвестных тварей, отвлечь их от намеченной цели.

– Пас, не молчи! – рявкнул я. – Дай мне на планшет этих гадов!

– Лови!

Я различил на своих мониторах пять светящихся искр, но расстояние для стрельбы было по-прежнему велико. Однако твари нас почуяли – три продолжили путь по намеченной траектории, а две устремились к нам. Я заранее выпустил в их сторону два «светлячка», чтобы потом не тратить на это время.

– Видишь? – спросил меня Пас.

– Вижу! – ответил я, настраивая прицел на максимальную дальность.

Я сжал гашетки и влупил по торпедам тремя короткими очередями, вынуждая их уйти глубже с занятого эшелона. Молчунья без слов поняла мою мысль, заложила чудовищный дифферент на нос и крутнула «бочку», позволив мне прицельно полоснуть очередью одну из тварей.

– Есть попадание! – отметил Пас.

Но опускаться ниже было нельзя – с тонной нитрожира шутки в сторону. Молчунья выровняла дифферент и на полной мощности двигателя свечой взмыла ввысь. От перегрузки у меня затрещали кости, но это лучше, чем расплющиться в блин от ударной волны.

В следующий миг перегрузка сменилась головокружительной невесомостью – водительница заложила крутое пике, давая мне возможность заранее прицелиться с приличной дистанции.

«Быстро, но плавно», – вспомнил я слова Долговязого.

Дернулись стволы пушек, выплевывая сверкающие гарпуны, и торпеда в сетке прицела разлетелась в клочья. Тут же меня снова вдавило в кресло до помутнения разума – Молчунья уходила от столкновения с дном.

– Как ты? – спросила она.

– Можно бы полегче, – отшутился я.

Далеко в темноте замерцали вспышки станционной батареи – это работал Долговязый.

– Близковато он их подпустил, – заметила Молчунья.

Как бы там ни было, но торпеды атаковать не стали – видимо, Долговязый устроил им достойную встречу. Сонар показал, что две оставшиеся в живых твари развернулись и под шквальным огнем батареи пошли обратно на нас.

– На грунт! – скомандовал я Молчунье.

– Иди в жопу! – ответила водительница. – Они рванут прямо над нами и впечатают судно в базальт! Ухожу наверх, готовь глубинные бомбы.

На самом деле это было резонным решением. Мы стартанули свечой, как космическая ракета, я распахнул бомболюк и приготовился метнуть кассетную бомбу. Но все оказалось не так просто, как нам хотелось, – сонар показал еще четыре цели, идущие на нас со средних глубин.

– Выводи «Головастика» в горизонтальный полет! – выкрикнул я, обалдевая от перегрузки. – Сверху щемят!

Несмотря на то что тело еле двигалось, я саданул очередью вверх и разогнал плотный строй атакующих. К сожалению, это были последние гарпуны из кассеты. Теперь надежда оставалась только на скорость и маневренность «Головастика».

– Нас атакуют шесть торпед! – доложил я на базу. – Боезапас на нуле, остались только глубинные бомбы. Прошу помощи!

– Доигрались, – хмуро ответил Жаб. – Только попробуйте сдохнуть! Не паникуйте, я высылаю «Блин» с Викингом и Долговязым.

Да ладно, чего тут паниковать? Подумаешь, зажали тебя в клещи шесть тысячекилограммовых торпед. Какая тут может быть паника? Сматываться надо изо всех сил!

Молчунья пришла к такому же выводу и теперь выжимала из «Головастика» все, на что тот был способен. Твари поняли, что реактивную машинку на водометах им не догнать, и тоже пошли на хитрость – пятеро отстали, а шестая вырвалась вперед и рванула. Несмотря на приличное расстояние, нас припечатало по полной программе – ударная волна сорвала все антенные и сонарные обтекатели, оглушила нас, ослепила, в единый миг оставила без связи, а заодно срубила кормовые стабилизаторы, лишив почти всей маневренности.

Вот тут-то Молчунья и показала свои водительские способности. Чтобы сохранить стабильность полета, она завернула скоростную «бочку», и теперь мы ввинчивались в пространство, как пуля из нарезного ствола. Управлять «Головастиком» в таком состоянии казалось невозможным в принципе, но Молчунья ощущала аппарат как саму себя, и это дало ей возможность изменять кривизну баллистической траектории за счет изменения тяги двигателя. Это был даже не высший пилотаж, это проявлялся природный талант Молчуньи к управлению техникой. Искра божья, как говорили раньше.

– Бросай бомбы! – сказала она.

Несмотря на невероятную центробежную перегрузку, я дотянулся до клавиши бомбометания и распечатал «стручок» кассетной бомбы. Килограммовые шарики от нашего вращения разлетелись как из пращи, а потом начали взрываться, установив торпедам заслон из ударной волны и раскрошенной стали. Одна из них рванула, скорее всего не специально, а от детонации, от нее взорвалась другая, и через миг вся стая превратилась в тугой шар ударной волны, устремившейся во все стороны. Нас толкнуло, перевернуло уже совершенно неуправляемо, «Головастик» закувыркался и на полном ходу врубился в базальтовое дно. Отрикошетив, мы запрыгали по нему, как брошенная по полу кегля, внутри что-то сорвалось с креплений, загрохотало, и наконец наш полет остановился, зазвенев в ушах воцарившейся тишиной. Свет погас, а затем включилось красное аварийное освещение. За бортом осталась кромешная темнота.

«Как ты?» – Молчунья шевельнула пальцами перед моим лицом.

«Живой, – ответил я. – Но ход мы полностью потеряли».

«Да».

Это было не лучшим известием. Успокаивало лишь то, что к нам на помощь идут Викинг и Долговязый. Но смогут ли они нас найти абсолютно без ориентиров? Вряд ли. Вот если «светлячок» подвесить, тогда конечно.

«Я выйду наружу, – сообщил я. – Зажгу „светлячок”».

«Выйти ты сможешь, для этого ток не нужен, а вот зайти на аварийном режиме не получится».

«Переживу. По „светлячку“ нас найдут быстро. Заодно из скафандра с Долговязым будет хоть какая-то связь».

Я разделся, залез в выдвинутый Молчуньей ящик и через несколько секунд уже дергался в судорогах на дне, причем в полной и оглушающей темноте. Я думал, что эндорфин приведет меня в чувство, но он избавил только от судорог, никак не от страха, подступившего ко мне со всех сторон. Моя фантазия заработала в полную силу, рисуя прячущихся во тьме чудовищ. Ужас с такой силой овладел моим существом, что я на карачках пополз к грузовому отсеку, чтобы поскорее запустить световую ракету. Но надо же было «Головастику» упасть так неудачно! Он лег на бок, в точности на крышку люка, за которой прятались «светлячки». Я зажмурился от ужаса и бессилия.

Но, снова открыв глаза, я сообразил, что темнота не такая уж полная – из акриловой полусферы стрелкового комплекса лился тусклый красный свет аварийного освещения. Я даже разглядел лицо Молчуньи за прозрачной поверхностью.

«Все плохо?» – спросила она.

«Хуже некуда, – подтвердил я. – „Светлячки“ не достать. Но это фигня по сравнению с глубиной океана. Я сейчас выйду на связь с Долговязым и передам координаты по GPS. Не беспокойся, все будет нормально».

«Я не беспокоюсь».

«И правильно. Кстати, самое время нам сейчас помириться. Ну его к дьяволу, этот секс, можно ведь просто дружить, как в детстве».

«Странно слышать такое от парня, – улыбнулась Молчунья. – Обычно они все, так или иначе, трахают. Если не реально, то в мечтах, если не в мечтах, то образно».

«Ты злая», – нахмурился я.

«Вот, значит, как? Да ты знаешь, что только благодаря мне ты попал не только в охотники, но и в эту команду?»

«Что за чушь? – удивился я. – Ты ведь передала правила поступления в учебку не мне, а Леське».

«Ничего подобного, они никому не предназначались конкретно. Но именно я, через Леську, всех вас заразила мечтой стать охотниками».

«Ну и что?»

«А то, что об этом меня попросил отец. Он сказал, что охотники вырождаются и надо вводить в их ряды особых людей, у которых есть необычные природные данные».

«Вот уж бред! Эксперимент по селекционной работе над человеческим материалом?»

«Да. А уже поступив в учебку, я поняла, что все это была затея Жаба».

Я как стоял, так и замер от неожиданности.

«Продолжай-ка!» – попросил я ее.

«Начало доходить, да? Жаб приезжал к моему отцу, и они решили попробовать отобрать из детей самого настырного, который доведет до конца любое дело. Они придумали специальные правила, для выполнения которых ребенку надо было от многого отказаться. Только самый упорный довел бы затею с поступлением в учебку охотников до конца. Так и получилось. Самыми упорными оказались вы с Леськой. Но она была моей близкой подругой, и я ей рассказала об эксперименте, когда вы перешли в последний класс школы. Она отказалась становиться охотником, а ты нет. Несмотря на ее уговоры. Ты даже ее променял на свое упорство».

«Ты хочешь сказать, что Жаб специально вывел меня для своей команды путем искусственного отбора? Как племенного барана?»

«Как самого упертого барана».

«И ты в этом участвовала?»

«Поначалу да. Ведь сторонником эксперимента был мой отец, а я всегда была за него. Потом я рассказала Леське, но ты не стал ее слушать. Сам виноват».

Вот это был номер. Я подозревал Жаба во многих темных делишках, но выкинуть такой фокус мог только по-настоящему сумасшедший. Это как же надо хотеть уничтожить Поганку, чтобы потратить годы на формирование команды подобным способом?

И тут меня понесло, фантазия моя разыгралась, и я представил, как Жаб заплатил Рапану за то, чтобы он списал Рипли на камбуз. Конечно! Если бы Рипли осталась в глубинном составе, Жаб не смог бы ею управлять, она кого угодно в бараний рог согнет. А так взводный предстал спасителем, вытащив ее с камбуза, куда сам и упрятал!

Придя к такому выводу, я подумал про Паса. Может, он не стучал на Жаба лишь потому, что взводный знал о его работе на комиссию безопасности? Ведь это хоть и кажется нереальным, но вполне может быть! Если Жаба одолела идея набора новой команды из природно одаренных детей, то известие о мальчишке, отличающем хруст сырой моркови от хруста яблока, могло сильно его заинтересовать. Но как можно узнать о страсти юноши к зрелым женщинам? Это казалось невероятным, и я попробовал выбросить из головы вариант Паса. Могло ведь это быть случайностью? Могло. Но все-таки меня не оставляло ощущение причастности Жаба к этой грязной истории.

И вдруг меня осенило. Да ведь Жаб наверняка разработал для Паса совсем другой план, а жена комиссара возникла совершенно случайно, помимо Жабовой воли! Но, поняв преимущество новой ситуации, Жаб не смог ею не воспользоваться. Узнав, допустим, от губернского комиссара о ловушке, в которую угодил Пас, Жаб сразу привел в действие рычаги своих связей и подкупа.

Мое сердце заколотилось с удвоенной скоростью, жаберные крышки скафандра молотили не переставая, прокачивая через жабры бедную кислородом воду. Может быть, у меня это мания, но поток обрушившихся на меня случайностей, совпадений и незначительных, казалось бы, событий теперь выглядел для меня сплошным проявлением воли Жаба. Взять хотя бы полную случайность, благодаря которой мы с Пасом вместе попали в команду взводного. Случайность. Но ведь Жаб, изучив за два года безрукость Паса, мог заставить Ушана сделать нам обоим замечание по прическе. Это легко. А дальше ход событий был полностью предсказуем!

«Копуха, здесь Долговязый, – пробежала строчка по монитору шлема. – Где вы, почему на связь не выходите?»

Пришлось отвлечься от безумных историй и ответить ему:

«Нас потрепало. „Головастик“ полностью обездвижен. Связи нет. Я снаружи, внутрь войти не могу».

«Сообщи координаты».

Я посмотрел на дисплей и назвал показания приемника GPS.

«Далеко же вас занесло! Ладно, ждите».

Я помахал рукой перед акриловой поверхностью, привлекая внимание Молчуньи.

«Долговязый вышел на связь, – сообщил я ей. – Все будет нормально. А насчет той старой истории, так я действительно сам виноват. Не грузись».

«Заметано».

«Слушай, а ты прожекторы включать не пробовала?»

«Тока нет. Боишься темноты?»

«Тебе надо хоть разок выйти в скафандре на базальтовое дно океана», – невесело усмехнулся я.

Мои глаза окончательно адаптировались к темноте, и мне показалось, что в красноватом мареве, льющемся через акрил ходовой рубки, на базальте проступают очертания каких-то предметов. Странных, надо сказать, предметов, поскольку их форма казалась слишком правильной для скал или чего-то подобного. Не удержавшись от любопытства, я двинулся вдоль борта и с удивлением увидел несколько сферических контейнеров, в каких по морю перевозят особо опасные грузы. Скорлупа этих шариков была специально рассчитана на чудовищные нагрузки, чтобы не лопнуть даже на дне. Я наклонился, пытаясь разобрать надписи на шарах, и в этот миг высоко надо мной вспыхнула осветительная ракета, пущенная со спасательного «Блина». Я невольно зажмурился, а когда вновь распахнул веки, передо мной открылась поистине ужасающая картина – большая базальтовая долина почти целиком была завалена шарообразными контейнерами, а в центре скопления сфер покоился корпус развороченного пиратского корабля. В том, что это именно пират, не было никаких сомнений – закрепленное на бортах и мачтах станковое оружие ни с чем нельзя было спутать.

Я поднял голову и увидел матовую тарелку «Блина», завершающую над нами посадочный круг.

«У Молчуньи нет катетера, как будем ее выводить?» – спросил я у Долговязого, когда тот махнул мне через акрил ходовой рубки.

«Первый раз, что ли, – отмахнулся он. – Тут дел на минуту. Передай ей, чтобы выходила в шлюз и затапливала его. А сам встречай ее возле люка и тащи к нам. Тебе что, никогда в жизни без аппарата нырять не приходилось?»

«Но ведь не на океанском же дне! – испугался я. – Ей же грудь раздавит давлением!»

«Тебя же не давит».

«Но у меня „рассол“ в легких, а не воздух».

«А у нее будет вода. Молчунья и моргнуть не успеет, как океан под давлением ворвется к ней внутрь».

Пожалуй, Молчунье этих подробностей лучше не знать.

«Зайди в кессон, – передал я ей. – Задержи дыхание и затопи тамбур водой. Я тебя встречу у люка».

Водительница кивнула и скрылась из вида, а я как можно скорее вскарабкался на броню «Головастика» и принялся вручную раздраивать выходной люк. Примерно через минуту мои усилия увенчались успехом, и я вытянул из кессона еще дергающуюся Молчунью. До «Блина» было метров шесть – плевое расстояние. Вход в шлюзовую камеру распахнулся, и я втолкнул туда сначала Молчунью, а потом залез сам. Вода начала быстро спадать, и я вдруг почувствовал, что задыхаюсь – на воздухе аппарат жидкостного дыхания не может работать. Мало того, весь мир для меня чудовищно исказился, а может быть, даже перевернулся вверх дном – смотреть из более плотного «рассола» в газовую среду оказалось немыслимым. Вестибулярный аппарат взбунтовался, я не устоял на ногах и рухнул на спину, подминая жаберные крышки.

Красные пятна поплыли у меня перед глазами, но я заметил, как Долговязый вытащил Молчунью из шлюза и запер дверь, оставив меня одного. Тут же камеру залило водой, и мне стало легче. Когда разум окончательно прояснился, я разглядел на мониторе фразу Долговязого:

«Все нормально, Молчунья уже дышит. Теперь будем спасать тебя. Для начала хорошенько прокачай жабры, я тебе в шлюзе растворил больше воздуха, чем за бортом. Так что все будет хорошо. Теперь твоя задача заключается в следующем – когда спадет вода и откроется люк, ты выбираешься из шлюза и падаешь на живот. Не на спину, понял? Дальше мы с Викингом справимся». Меня начало колотить от страха, и я просигналил: «Подождите, дайте собраться с духом». Но Долговязый решил не тратить время на мои истерики, спустил воду из шлюза и распахнул люк. Я рухнул на колени и пополз зажмурившись, а когда порог остался позади, шлепнулся на живот. Меня тут же подхватили, бросили в ящик с «рассолом», и аппарат, почуяв родную стихию, выпустил меня из себя.

– Барракуда! – прохрипел я, выплевывая остатки «рассола». – Вы видели, что там за контейнеры за бортом?

– Видели, видели. Успокойся, – ответил Долговязый и сунул мне сухую одежду. – Эй, Викинг! Поддай чуть вперед, надо убедиться, что это именно «Голиаф».

– Да что я его, по обводам не узнаю? Да и вон надпись на борту, погляди.

Долговязый протиснулся в ходовую рубку и прислонился лбом к прозрачной стене кабины.

– Да. «Голиаф». Точно, – шепнул он. – Значит, у нас все концы с концами сошлись.

– А обуви нет? – вклинился я в разговор.

– Обойдешься. Надо как-то предупредить Рипли, а то этот сумасшедший может попробовать взять ее в заложники.

– Э, погодите! – остановил я их. – Может, скажете, что случилось?

– Уймись, салага, это наша охота! – буркнул через плечо Викинг.

– Какой ты умный! – разозлился я. – Без нас с Чистюлей ты бы до сих пор сидел в камере с обосранным унитазом. Кстати, это не ты его так засрал за четыре года?

– Тихо, Копуха, – остановил меня Долговязый. – Не хватало вам только подраться. И ты, Викинг, тоже засохни. Мы бы еще лет двести искали место крушения «Голиафа», если бы наш замечательный молодняк не впаялся в него носом.

– И что, ты будешь им все рассказывать?

– Не знаю. Если честно, я бы рассказал, потому что от них проку может быть больше, чем ты думаешь.

– В чем? Стреляет Копуха хуже, чем ты пьяный, ночью и с закрытыми глазами. Молчунья водит подводные аппараты, как семидесятилетняя бабушка. Что с них взять?

– Зато энергии у них хоть отбавляй, да и везучести тоже. Мы с тобой уже старые.

– Старый конь борозды не портит.

– Ну да. Ляжет в нее и лежит, – хохотнул Долговязый. – Так, Копуха, тащи из пассажирского отсека Молчунью, будешь ей переводить то, что я расскажу.

– Подожди, – остановил я его. – Если дело касается Жаба, то лучше пока обойтись без нее.

– Почему? – напрягся отставник.

– Она заодно с командиром. Они оба чокнутые.

– Вот! – Долговязый победно глянул на Викинга. – А ты говоришь, никакого толка. А Чистюля?

– Он с нами. Похоже, у него на Жаба огромный зуб.

– Ладно, тогда слушай. Все началось лет десять назад. Тогда в этих водах довольно успешно пиратствовал переделанный транспортник «Голиаф» – команда грабила суда, имела собственный заводик по производству оружия, а иногда бралась за сомнительные перевозки. Мы на «Голиафа» охотились всей командой, но капитан был хитер, а корабль отлично вооружен, так что мы каждый раз оставались с носом. Жаб, тогда мы его звали Диким, не на шутку распсиховался и предложил нарушить четвертое правило подводной охоты – не использовать биотехов ни при каких обстоятельствах. Мы послали его к дьяволу. Но с того дня о «Голиафе» больше никто не слышал. Мы, может быть, и не заподозрили бы ничего, но Дикий своим поведением сам себя выдал. Однажды Рипли, оплачивая сетевой траффик, обратила внимание, что с компьютера в сеть послано огромное количество запросов по теме «многомерная молекулярная решетка баралитола и ее мутагенные свойства». Особым интересом к химии, а тем более к токсикологии, у нас в команде никто не страдал, так что это выглядело довольно неординарно. А Викинг первым додумался выяснить, каким грузом затарился в свое последнее путешествие «Голиаф». Вообще-то это узнать нелегко, но у Жаба в знакомцах был один тип из комиссии безопасности. Мы подкинули ему немного деньжат от имени Жаба, выдали липовый электронный адрес и попросили выслать ответ на него. И уже через неделю мы знали, что «Голиаф» унес с собой в пучину груз баралитола.

– И что? – заинтересовался я.

– Мутагенное действие баралитола довольно своеобразно, – объяснил Викинг. – Ты знаешь хоть приблизительно, как создают биотехи?

– Ну, путем клонирования, из стволовых клеток, – похвастался я знаниями, полученными в учебке.

– Верно. Причем каждый биотех хранит в себе достаточное число стволовых клеток, чтобы обеспечить себе регенерацию в случае повреждений. Эти клетки могут превращаться в любые другие.

– Это понятно! – остановил я его. – А Жаб тут при чем?

– Да подожди ты! Дело не в Жабе, а в баралитоле, – пояснил Долговязый. – Он воздействует на стволовые клетки, превращая их в половые. Создатели биотехов были уверены, что твари никогда не смогут размножаться, поскольку их геном полностью искусственный. Но вышла промашка. Ведь любые искусственные гены собираются из природных фрагментов, взятых от живых существ. Функция размножения прошита в геноме на таком уровне, что уничтожить ее невозможно. По сути, это и есть главная функция генов.

– Получается, что, потопив «Голиаф», Жаб вызвал всемирную мутацию биотехов? – понял я.

– Да. И у него на этом окончательно сорвало крышу. Он понял, что, нарушив придуманное Викингом правило, он выпустил из бутылки такого джинна, которого будет трудно загнать назад. Но именно эту задачу он поставил перед собой, а заодно и перед нами. И тут, представь, в океане появляется платформа-мутант. Не торпеда, не мина, а тяжеловооруженная громадина, способная стереть с лица земли небольшую страну. Поганка. Тут Жаба проняло окончательно, и он начал свою безумную охоту. А дальше вам Викинг рассказывал.

– Так, – я пригладил мокрые от «рассола» волосы. – Но кто сказал, что Жаб свихнулся настолько, что может взять Рипли в заложники?

– А у него нет другого выхода, – нахмурился Викинг. – Я кэпу на днях предложил разведать точное место, где засела Поганка, вызвать гравилеты со Шри-Ланки и закидать тварь глубинными бомбами. Но он сказал, что, если я попробую выйти на связь с поверхностью, он меня пристрелит. Ему, гаду, неинтересно обезвредить Поганку, он хочет посмотреть ей в глаза, как Бак.

– В глаза смерти, что живет в океане, – вспомнил я песню, которую напевал кок с «Красотки».

– Что? – не понял Долговязый.

– Ничего. Как поступим?

– Ну, у меня есть только один вариант, – Викинг повернулся в кресле. – Обезвредить Жаба и попросить поддержку с воздуха.

– Это что, так трудно?

– Нет. Но нам были необходимы координаты, которые Жаб задал торпеде, потопившей «Голиаф». Надо же расчистить это говно! Думаешь, мы с Долговязым приехали на Поганку охотиться? Поганка – частный случай. Взорвем, и конец. А вот баралитол в океане – опасность для всего мира. Однако вы с Молчуньей эту задачу решили довольно грубо, но эффективно, так что теперь можно Дикого брать за жабры.

– Проблема только в том, – Долговязый посмотрел на экран сонара, – что Жаб прекрасно знает координаты затопления «Голиафа», засек нас и уже понял, что теперь мы дадим ему по ушам.

– Да куда ему деваться? – пожал плечами Викинг. – В какую бы сторону он ни рванул, мы его на «Блине» догоним.

– Если он не рванет под защиту Поганки, – невесело вздохнул я.

– Ты с ума сошел? – Долговязый повертел пальцем у виска. – Под какую защиту? Она ему жабры порвет ультразвуком, и все, треньдец.

– В том-то и дело, что нет! – горячо возразил я. – Жаб в музее собрал гибридный аппарат по идее Викинга. И, похоже, успел довести его до ума. Теперь на ультразвук он плевать хотел, а торпеды рядом с собой Поганка взрывать не станет. На дальней же дистанции торпедами она ударит только по батиплану – человек слишком мелкая цель.

– А ты говорил, что от молодых никакого толку! – упрекнул Викинга Долговязый.

– Вашу мать! – побледнел Викинг. – Да ведь…

Барракуда! Жаб может найти программный пульт платформы и полностью взять управление на себя! И тогда вся ее мощь будет в его полном распоряжении! Включая баллистические ракеты!

– Гони на базу! – рявкнул Долговязый, гремя ботинками по лесенке в огневой пульт.

Я рванул за ним, и, едва мы уселись в кресла, Викинг положил «Блин» на ребро и стартовал так, словно нас выбросило из пушечного ствола. Я чуть не выронил гарнитуру, едва успев натянуть ее на голову.

– Будь осторожен, – предупредил Долговязого Викинг из рубки. – Дикий может использовать орудийную батарею станции.

– Еще научи меня стрелять! – буркнул Долговязый. – Я тебе тогда прочту лекцию по вождению.

– Надо попробовать выйти на связь с Чистюлей, – сказал я. – Он сможет помочь, если что.

– Из него боец, как из меня кормящая мама.

– За это ему и дали Алмазный Гарпун, – съязвил я.

– Все равно мы не можем пользоваться общим каналом связи, иначе Дикий услышит нас не хуже Чистюли.

Услышит! Мне пришла в голову замечательная идея.

– Мне нужен тяжелый металлический предмет! – Я отстегнул ремни. – И попроси Викинга гнать поспокойнее.

«Блин» выровнялся, и я, выскочив из кресла, камбалой шлепнулся на пол.

– Тяжелую железяку ты здесь не найдешь, – уверенно заявил Долговязый.

– Тогда дай свой говнодав!

Я сдернул с него ботинок и кубарем выкатился по лесенке из поста. До шлюза было несколько метров, я подскочил к нему и, распахнув внутренний люк, принялся колотить говнодавом во внешнему. Грохот получился впечатляющим.

– Долговязый! – позвал я в микрофон. – Возьми в прицел выносные гидрофоны в основании базы. Видишь их?

– С трудом. Дистанция великовата.

– Все равно, гляди на них. Если шевельнутся, скажешь.

Я перехватил ботинок поудобнее и отбил морзянкой: «Шевельни гидрофонами».

– Есть! – радостно выкрикнул Долговязый. – У вас что, телепатическая связь с Чистюлей?

– Что-то вроде того.

Я снова стукнул каблуком в люк, отбивая: «Жаб опасен. Прикрой нас. Не дай ему уйти с аппаратом».

И тут же нас встретила орудийная батарея. Вообще-то все мы этого ожидали, но лучше бы я оказался в кресле. Викинг начал выделывать такие виражи, что полет с Молчуньей показался мне теперь милой прогулкой. И тут я вдруг понял, что все мы забыли про Молчунью, а она, бедная, даже не может крикнуть, чтобы позвать на помощь.

«Сам погибай, но товарища выручай».

Что бы там ни было, а она была нашим товарищем. Да и просто человеком. Какая разница? Я рванулся вперед, едва не разбив голову о стену, но на ноги встать так и не смог, поэтому сделал единственное, что мне было доступно, – заорал во весь голос:

– Викинг, уходи от обстрела! Ты нас с Молчуньей убьешь на таких виражах!

«Блин» развернулся по кольцу Мебиуса и начал уходить прочь от станции. Это позволило мне добраться до жилого отсека и перенести потерявшую сознание Молчунью в кресло второго водителя.

– Все? – спросил меня Викинг, когда я ее пристегнул. – Давай на огневой пост. Там Долговязому туго.

Взобравшись по лесенке, я взгромоздился в кресло и вытер струящуюся из брови кровь.

– Лупит из всех стволов, ненормальный, – пожаловался мне первый стрелок. – Давай, Викинг, еще заход! Как в старые добрые времена, вашу мать!

«Блин» описал косой полукруг и вышел на лобовую траекторию к базе. Снова заговорила станционная батарея, но стрелковое искусство Жаба не шло ни в какое сравнение с тем, чему меня научил Долговязый.

Мы с ним ударили в четыре ствола, как музыканты порой играют в четыре руки – слаженно, четко, не мешая друг другу. Это было непросто – Викинг вертел батиплан, как камбалу на веревке, уворачиваясь от снарядов. Однако две пушки срезать мне удалось. Долговязый сбил три, но еще две остались, а потом замерцали пулеметные вспышки, и внешнюю обшивку «Блина» начало рвать в клочья. Давление воды тут же доделало остальное – потеряв обтекаемость и большую часть плоскостей, батиплан ударился в станцию и застрял между сферами третьего и четвертого модулей.

– Теперь нас можно брать голыми руками, – зло прошипел Долговязый.

– Стрелки, вашу мать! – отозвался Викинг. – Бухать надо меньше.

– Выделываться надо меньше! – ответил Долговязый. – Чего тебя вертело, как говно в Гольфстриме?

– Хочешь пересесть за штурвал?

– Иди ты! Лучше подумай, как выбираться.

– Что тут думать? Надевать аппараты и вылезать.

– Это если люк не зажало.

– Типун тебе на язык! – буркнул Викинг.

– К тому же Дикий наверняка встретит нас огнем из легкого карабина.

– Давай вперед молодого пошлем, а там видно будет.

– Я тебя сейчас так далеко пошлю, – разозлился я, – что всех твоих водительских способностей не хватит доехать!

– Эй, народ! – прозвучал в наушниках голос Паса. – Я вас вижу. Жаб ждет вас у бокового люка, но если вы чуть продвинетесь на маневровых водометах, то провалитесь между модулями и сможете присосаться к нижнему стыковочному узлу. Жаб не преодолеет это расстояние быстрее чем за две минуты.

– Вот тебе и молодые! – довольно сощурился Долговязый. – Пробуй давай, водила.

Викинг включил маневровые водометы на самый полный, «Блин» мелко затрясся, заскрежетал обшивкой и провалился между кронштейнами.

– Есть стыковка! – доложил Викинг. – Давайте к верхнему люку!

Нас не надо было упрашивать. Протиснувшись в узкую трубу стыковочного узла, Долговязый распахнул люк и первым заполз на станцию. Я выбрался следом за ним и с радостью увидел Паса.

– Оружия достать не смог, – виновато пожал он плечами. – Жаб блокировал оружейку.

– Хреново, – вылезая из люка, буркнул Викинг. – Где Рипли?

– Она с ним. Ну… Не по доброй воле.

– Вот барракуда, – сжал кулаки Долговязый. – Как его теперь брать?

– Рипли в огромной опасности, – добавил я. – Гибридный аппарат у Жаба только один, значит, ее он потащит в жидкостном. И Поганка ее убьет. А потом и нас, если Жаб захватит пульт управления.

– Только без паники! – на всякий случай предупредил Викинг.

На него никто не обратил внимания.

– Тихо! – прислушался Пас. – Включились насосы бокового шлюза! Жаб решил не драться, он уходит!

– За ним! – скомандовал Долговязый.

Все бросились к шлюзовой, а я спустился обратно в «Блин», чтобы помочь выбраться Молчунье. Добравшись до ходовой рубки, я глянул через акриловую поверхность и увидел Жаба. Он смотрел на меня. Зло смотрел, как смотрят цепные собаки на всех, кто проходит мимо. На нем был жуткий, изрезанный, искалеченный аппарат, к которому присоединялись баллоны с кислородом и водородом. В руках командира покачивался карабин среднего класса, а к каркасу короткой цепью была прикована Рипли. Судя по всему, она была без сознания, Жаб наверняка ей что-то вколол.

Секунду мы смотрели друг на друга, как когда-то я смотрел в глаза Кусту – словно шпаги скрестив. Но Жаб не стал растягивать этот момент – он поднял к плечу карабин и выстрелил в стыковочный узел. Незащищенная внешней обшивкой броня лопнула, и вода под огромным давлением устремилась внутрь, грозя затопить нас за какой-нибудь десяток секунд. У меня не было выбора – только броситься к хранилищу аппаратов. Но Молчунья по-прежнему была без сознания, и мне пришлось нести ее на руках до самого ящика. Там я сорвал с нее одежду, вспорол кинжалом вену на пояснице и уложил в «рассол». Только когда аппарат окутал ее мышечной тканью, я сам прыгнул в свободный ящик. Тут же прорвавшаяся вода смела все на своем пути, закружила нас, завертела. «Блин» отяжелел, оторвался от стыковочного узла и рухнул на дно. Я схватил Молчунью за каркас и вытащил наружу через пробоину.

Жаб и Поганка

– Эй, Копуха, здесь Долговязый! – услышал я тревожный голос в наушниках шлема. – Успели выбраться?

«Обижаешь, – ответил я жестом. – Ты же меня учил все делать быстро, но плавно».

– Добро. У нас тут мелкая неприятность. Жаб поубивал все аппараты на станции. В общем, выйти мы теперь не можем.

«Но у вас есть основной батиплан».

– Дикий и его затопил.

«Подождите, дайте подумать».

Основная моя проблема состояла в отсутствии хоть какого-нибудь оружия. Я был уверен, что уроков Долговязого хватит для победы в стрелковой дуэли с Жабом, но что за дуэль, когда стрелять не из чего? Мало того, у меня было подавляющее превосходство в скорости передвижения, поскольку Жаб со своими баллонами выглядел неуклюже. Но без оружия и это превосходство мне никак не реализовать.

И тут я вспомнил, что не так все плохо.

«Так. Свой план я вам не скажу, потому что нас могут подслушивать. Со мной на связь тоже не выходите. Свяжитесь лучше с нашими на поверхности и сообщите о результате».

– Не выйдет. Жаб изуродовал радиорубку, – ответил Пас.

«Ладно. Тогда молчите и не мешайте».

Я отключил связь, уложил Молчунью на живот, чтобы дать работать жаберным крышкам, а сам врубил водометы и на полной скорости устремился в выбранном направлении. Только не за Жабом, конечно. Зачем я буду с ним связываться без огневой поддержки?

Огни станции остались позади, и меня окутал непроницаемый мрак. Сердце испуганно запрыгало, я зажмурился и сжал кулаки, но долго так двигаться было нельзя – надо было слушать сонар, чтобы не врезаться в дно, а временами поглядывать на показания приемника GPS.

Плыть пришлось долго, и я потерял всякий счет времени. Зрительные ощущения утратили смысл, я весь превратился в слух, отсчитывая интервалы между писком навигационных приборов. Они становились все короче и короче, а потом раздалось сплошное гудение, наподобие комариного звона. Я достиг нужной точки. Отключив звук, я вывел на дисплей показания компаса и сориентировался в пространстве. Хорошо. Теперь можно зажечь налобный фонарь – наверняка я обогнал Жаба достаточно, чтобы он не смог различить свет.

В голубоватом сиянии я различил то, что мне было нужно – станковый ракетомет наблюдательного поста. Десять снарядов малого калибра – вполне достаточный аргумент против среднего карабина. Теперь оставалось только ждать, когда Жаб дотащится сюда со своими баллонами. Я был уверен, что он не будет двигаться в темноте и я заранее увижу его по «светлячкам». Так и вышло – впереди забрезжило сначала красноватое марево, а затем, когда оно начало угасать, ввысь взвилась новая осветительная ракета.

Когда я разглядел Жаба и Рипли, они были от меня на расстоянии пятидесяти метров. В командира я сразу стрелять побоялся – от прямого попадания могли взорваться баллоны и ранить начальницу. Так что первой ракетой я прицелился в каркас Рипли, к которому крепилась цепь. Это было единственное место, куда я мог выстрелить, поскольку только металлический ранец способен удержать осколки ракеты.

Я навел ракетомет, но никак не мог нажать пусковую кнопку.

«Нет, надо подпустить чуть поближе», – мелькнуло у меня в голове.

Но тут же вспомнился наказ Долговязого, что выстрел нельзя затягивать. Быстро, но плавно. Я вдавил пусковую кнопку, и ракета белой спицей устремилась к цели. Взрыв, короткий удар компрессионной волной. Я открыл зажмуренные глаза и увидел, что мой выстрел точно попал в цель – угол каркаса на скафандре Рипли снесло, и цепь теперь не приковывала ее к Жабу. Кроме того, похоже, взрыв немного привел ее в чувство – самостоятельно включив водометы, она начала уходить вверх. Это было лучшим решением, теперь я мог стрелять без боязни ранить ее.

Плохо было лишь то, что ракетный выстрел меня демаскировал. Жаб довольно метко выпустил три гарпуна, и мне пришлось отойти к обломкам корабля, чтобы спрятаться в их тени. Взять с собой ракетомет я не мог, он был накрепко прикручен к базальту. Поняв мои затруднения, Жаб опустился ближе ко дну и еще несколькими выстрелами окончательно уничтожил ракетную установку. С этой минуты я перестал его интересовать в качестве боевой единицы. За Рипли он гнаться тоже не стал – мало шансов было догнать ее с двумя баллонами за спиной.

Мне пришлось немного отсидеться, чтобы не получить гарпун в брюхо, а когда между мной и противником установилась безопасная дистанция, я приступил к выполнению следующей части моего плана. Надо было найти один из аварийных спутниковых буев, какие всегда крепятся на палубных надстройках. Это был единственный способ вызвать подмогу в сложившихся обстоятельствах. Пробравшись вдоль искореженной палубы, я разглядел в свете остывающего «светлячка» оранжевую трубу аварийного буя, сорвал ее с крепления, включил и отпустил в свободное путешествие к поверхности океана. Теперь устойчивый сигнал бедствия нам всем обеспечен. Оставались только Жаб и Поганка. Достойные цели для молодого охотника. Прежде чем окончательно погас «светлячок», я отцепил от генератора газовые баллоны, прицепил их к каркасу и отправился за противником.

Меня удивило, как уверенно держал направление командир, словно в точности знал, где в настоящий момент прячется пусковая платформа. Я двигался за ним, ориентируясь на марево от «светлячков», как волчья стая ориентируется по запаху от следов. Но что вело Жаба? Я пытался это понять, и мой интерес не был праздным, поскольку если бы я знал точное место Поганки, то не плелся бы за Жабом, а обогнал бы его. Обогнал и встретил. При определенной доле везения, разумеется.

Может, ему известен сигнал, который она издает? Нет, это уже мистика. Хотя кто его знает? Получил ведь Жаб из ультразвуковой пушки, значит, уже имел возможность посмотреть платформе в глаза. И между ними установилась особая связь. Нет. Фигня это.

Но сколько я ни гнал эту мысль, она не оставляла меня. В голове словно переворачивались стекла калейдоскопа, складываясь то в один узор, то в другой. Огромное количество фактов, воспоминаний и предположений пытались соединиться, потом распадались и снова соединялись, но уже по-другому. Первое, за что я уцепился в этом мельтешении, была статья в газете, которую я просмотрел в ресторане. Сейчас я готов был допустить, что там не все выдумка, что вода действительно может собираться в кластеры, хранить и переносить информацию. Яд. Он был моей второй мыслью. Баралитол. Причем заключенный в контейнеры, неподвластные давлению океана. Как он мог вызвать мутации, если не соприкасался с водой? А может, это не он? Может быть, Поганка мутировала от баралитола, поскольку находилась в непосредственной близости от контейнеров, а дальнейшие мутации – это ее собственное воздействие?

У меня возникла диковатая, но вполне стройная гипотеза. Поганка – разумное существо. Разум она получила в результате мутации. А потом она изучила кластерную структуру воды вокруг контейнеров и стала способна сама генерировать мутагенный сигнал. Мутагенный сигнал, вот в чем фишка! Молчунья говорила «изменяющая сила», так как в Языке Охотников нет научного термина «мутагенный», а произносить его по слогам неудобно. Возможно, Жаб научился чувствовать источник сигнала и теперь идет на него, как на маяк наведения. А я? Сверхчувствительная Молчунья ощущала изменяющую силу как горечь. Может, получится и у меня?

Я попробовал отгородиться от привычных ощущений и прислушался к новым. Мне хотелось понять, какую именно горечь имела в виду Молчунья. Вкусовую, душевную? Запомнив все ощущения, я изменил положение в пространстве и тут же понял – что-то есть. Действительно, некое неприятное ощущение возникало на верхнем небе, когда я поворачивался лицом на определенный азимут компаса. Если говорить проще, это действительно было похоже на горечь.

Теперь я мог свободно обойти Жаба, а не плестись у него в хвосте. Включив водометы, я ринулся в темноту, огибая световое пятно от «светлячка» по широкой дуге. Тяжелые баллоны мешали, но они были единственным моим шансом на спасение. Несмотря на дополнительный вес, я уверенно пронзал пространство, время от времени пробуя его на вкус. А еще через какое-то время новое ощущение ворвалось в мой мозг, и это был, как ни странно, свет. Сначала мягкий, голубоватый и почти не ощутимый, он становился все ярче и ярче, исходя непонятно откуда. Я вытянул руку вперед и с удивлением увидел свои пальцы. На глубине больше трех километров, которую показывали приборы, это было удивительным, ведь эти места никогда не видели ни единого лучика света. Мне пришлось сбавить скорость, чтобы разобраться, откуда исходит это свечение До дна было метров двадцать, и я опустился на базальт, выключив водометы. Вокруг меня кружились микроскопические организмы, именно они излучали голубоватый свет, позволявший не только видеть на несколько метров, но и различать силуэты вздыбленных базальтовых скал. Одна из них показалась мне странной, так как большинство камней, в отсутствие ветра и быстрых течений, были зазубренными и острыми, эта же напоминала почти правильный куб. И только приглядевшись к ней повнимательнее, я понял, что никакая это не скала, а огромная, ни с чем не сравнимая по размерам пусковая платформа.

Чем-то она была похожа на рисунок Бака, но за прошедшие годы тварь разрослась и окрепла. Я теперь хорошо ее видел. На нескольких эшелонах подле нее, словно жуткие призраки, зависли тяжелые торпеды дальнего охранения, время от времени они сменяли друг друга, уходя вдаль и скрываясь из клубящегося облака света. Твари поменьше суетились вокруг, некоторые свечами уходили вверх, скорее всего на охоту в верхние, плодородные воды. Они возвращались, неся в себе пищу для донной платформы, потому что самостоятельно питаться она не могла. Десятки, даже сотни якорных мин прятались по периметру, цепляясь якорными жгутами за кромки скал. «Берты», «Линды» и «Томочки» висели на разных высотах, напоминая привязанные к земле монгольфьеры.

Все это выглядело настолько страшно, что казалось наркотическим сном. Все это было настолько уродливым, что казалось красивым. Красивым и неприступным, как сказочный замок на скале, окутанной облаками. Я понял, что еще не родилась сила, способная взять эту крепость штурмом. Но я не собирался ее штурмовать. И еще я понял, на что надеялся Жаб, пытаясь вновь и вновь приручить эту тварь. Конечно – любой, даже самый чудовищный разум страдает от одиночества. Во всем мире Жаб не смог найти себе пару и отыскал ее только здесь, на дне океана. Он создал ее из своего больного воображения при помощи баралитола. И изучал он этот яд не ради понимания содеянного, а для того, чтобы сотворить именно то, что нужно.

Я с ужасом осознал, что его в Индийский океан влекла та же сила, что и меня. И мне его придется убить точно так же, как ему пришлось бы убить меня, чтобы помешать встретиться с Лесей. Мы все, и я, и Пас, и Рипли, и Долговязый, нужны были ему лишь затем, чтобы пасть жертвами у ног Поганки, как становятся жертвами живые цветы, которые мы дарим своим любимым.

Позади меня вспыхнула осветительная ракета. Это Жаб приближался к самой важной цели его существования. И у меня, несмотря на все совершенные им преступления, зародилась жалость к нему. Простая, человеческая жалость. А может быть, к ним обоим. Я не имел права оставить Поганку в живых, но я мог убить их одновременно, оставив здесь вместе. Навсегда.

Я включил связь и передал в эфир, уже не заботясь о том, что взводный меня услышит:

«Рипли. Выйди на связь, здесь Копуха».

«Я у поверхности, глубина тридцать метров».

«У тебя есть связь с берегом?»

«Нет. Иногда пробивается сигнал с плавучей станции „Тапробани”». Они засекли сигнал SOS и выслали катер».

У меня защемило сердце. Леська, оказывается, совсем рядом. Но Жаб приближался, и мне надо было думать о другом. Включив водометы, я ринулся прямиком к донной платформе.

Конечно, у меня не было полной уверенности, что Поганка не ударит по мне торпедами. Просто вероятность этого была очень низкой. Для такой козявки, как я, хватит и ультразвукового удара. Я был готов к дикой боли ожога, но выстрела все не было и не было. Это злило, это пугало.

«Да что же ты медлишь, тварь!» – подумал я, и в тот же момент ударило мощное ультразвуковое орудие, превратив воду над моей головой в белый луч пены.

Я зажмурился, стиснул зубы, но уже понял, что выстрел предназначался не мне. Почему? Не знаю. Платформа с ювелирной точностью поразила Жаба, превратив его вместе со скафандром в кровавый клок мяса, а меня полностью проигнорировала. Ни одна торпеда не сдвинулась с места, и все шестнадцать ультразвуковых пушек молчали. И вдруг я понял, что было тому причиной. Она приняла меня за своего, за одну из рожденных ею тварей, потому что океан меня изменил, как сказала Молчунья. Теперь мы с платформой были одной крови.

Добравшись до пульта управления, я блокировал ракетные шахты, а затем набрал код самоликвидации и включил обратный отсчет. Через полтора часа все пятьдесят тонн нитрожира рванут, прессуя воду и разметая в клочья все это кошмарное великолепие. Но перед тем, как навсегда покинуть это место, я опустился на дно возле Жаба. Платформа убила его. И не помог ему аппарат, настолько же уродливый, как и большинство его сумасшедших придумок.

«Прощай, командир, – подумал я. – Спасибо, что сделал меня охотником».

Я перецепил на себя ящик со «светлячками» и, набирая скорость, направился в сторону станции. Я ощущал себя в полной безопасности, зная, что ни одна из окружающих платформу тварей не сможет ударить меня.

На обратный путь у меня ушло чуть больше часа, такую скорость я выдавил из двух водометов. Когда впереди показались огни станции, я услышал в наушниках радостный голос Паса:

– Живой!

– Как там, Копуха? – спросил Долговязый.

«Это долгая история, я ее вам расскажу где-нибудь в сухом месте, вечером, за бутылочкой виски. И будет она не хуже всех ваших стариковских охотничьих баек. Если вкратце, то Жаб мертв. Его убила платформа. А сама она скоро рванет по программе самоуничтожения».

– Ты добрался до пульта? – уважительно уточнил Викинг.

«Я же обещал, что потом расскажу. Рипли тоже в порядке, она уже на поверхности. А сюда идет спасательный катер от „Тапробани”. Так что можете паковать чемоданы».

Я протиснулся между модулями станции, желая поскорее узнать о том, как себя чувствует Молчунья, но ее на месте не оказалось.

«Молчунья, здесь Копуха. Ты где?»

«Рядом с тобой, – появилась строчка на моем мониторе, и следом вторая: – Я ухожу!»

Я быстро оглянулся и увидел Молчунью. Она включила водометы и почти мгновенно скрылась во тьме. Судя по сонару, она уходила к месту гибели Жаба.

«Стой!» – показал я и устремился следом.

К счастью для меня, Молчунья отлично управлялась с амфибией и с батипланом, но скафандром управляла не супер. Немую с непривычки закрутило, и я довольно легко догнал ее и схватил за каркас. Но чертова девка метнулась прочь с такой силой, что меня шибануло об угол старого проржавевшего перекрытия. Я разозлился и долбанул Молчунью по шлему растопыренной ладонью. Сработало. Первая реакция бессознательная, и водомет послушался моей команды, а не ее.

Я мог бы долго увещевать ее на Языке Охотников, но хотел посмотреть ей в лицо. На буквы легко не обращать внимания, а послать товарища, глядя ему в глаза, не так просто. Наконец-то мне удалось повернуть Молчунью к себе лицом. Она зажмурилась и начала мотать головой.

И вдруг я увидел, как из порезанных жабер моего аппарата темными лентами змеится кровь, разум запаниковал – надвигалась знакомая тяжесть удушья. Не раздумывая ни секунды, я выхватил из каркаса кинжал, вспорол мышцы скафандра и выдернул из катетера трубку. Так, одной бедой меньше, теперь хоть не умру от потери крови.

Молчунья снова рванула в темноту, но я уже не мог гоняться за ней. Счет пошел на секунды. В конце концов, это ее выбор. Она знала, что Жаб мертв. И все равно уходила. Вот и пойми людей после этого.

Сердце колотилось тяжело, наполненная углекислотой кровь с трудом пробивалась по жилам. Я просунул в дыру скафандра шланг от баллонов и открыл вентили. Вдоль кожи запузырилось, и почти сразу удушье стало не таким страшным. Я подождал, когда в «рассоле» растворится побольше газа, и передал на базу:

«У меня повреждены жабры. Задействовал газ. Всплываю».

– Что случилось? – выкрикнул Долговязый.

«Потом расскажу!»

– Где Молчунья?

Я хотел написать, что она свалила, но тут у меня по экрану побежали буквы.

«Я здесь!» – сообщила немая и появилась из темноты.

– Что у вас там происходит? – орал Долговязый.

«Все в норме. Дышу».

Молчунья обняла меня и начала поднимать вверх на своих двигателях. Даже сквозь «рассол» было видно, что Молчунья рыдает. И двигатель от этого работал рывками.

«Пусть Викинг командует, на каких глубинах мне останавливаться». – передал я.

– Думаешь, я помню? Я вел Бака, ориентируясь на его состояние. Чуть не убил. Второй раз я такое не выдержу.

– Подожди, – вышел в эфир Пас. – Где твоя записка от Леси?

«В рундуке», – я и забыл, что там было написано на другой стороне.

Ну, вот так я и всплыл. Мой лучший друг диктовал мне цифры, написанные моим врагом. А наверху, в катере, меня ждала Леська – самый дорогой для меня человек на свете.

Третья раса

Собаки бросились на судей и на весь королевский совет: того за ноги, того за нос да кверху на несколько сажен, и все падали и разбивались вдребезги!

– Не надо! – закричал король, но самая большая собака схватила его вместе с королевой и подбросила вверх вслед за другими.

Г. Х. Андерсен. «Огниво»

Пролог

Мой скафандр изо всех сил молотил жаберными крышками, прогоняя через налитые кровью жабры бедную кислородом воду. На глубину четырех километров не проникает ни единого кванта света, здесь всегда темно, холодно и страшно. Именно здесь живет Смерть. Нет, действительно, если и есть у нее где-то логово, то именно в этой бескрайней базальтовой пустыне океанского дна. Здесь жутко даже вдвоем, а в одиночку совсем неважно, все время хочется больше света, но нельзя потакать себе в безумном расходовании «светлячков» СГОР-4. И все же я пошел на поводу у страха, снял с каркаса очередную ракету и запустил в вышину. Там уже догорало искусственное солнышко, и будет гораздо лучше, если через пару секунд вспыхнет новое.

Когда стало светлее, я сверился с показаниями орбитального навигатора и продолжил путь. Чтобы экономить глюкозу, поддерживающую жизнедеятельность скафандра, я не врубал водометы, а двигался только на перистальтических сокращениях внешней мускулатуры аппарата. Так получалось медленно плыть всего в нескольких метрах от донной глади, но я все равно чувствовал, что скафандр выдыхается. Ему ведь приходилось дышать за нас обоих, к тому же расстояние от базы DIP-24-200 мы преодолели немалое.

«Долговязый, ответь Копухе», – передал я в эфир жестами Языка Охотников.

Когда легкие до отказа заполнены физраствором, чтобы противостоять чудовищному давлению глубины, использовать слова не выйдет. Поэтому общаться приходится жестами – перчатка переводит движения пальцев в текст, а рация на каркасе выбрасывает закодированные сигналы в эфир.

– Я здесь, Копуха, – дрогнули голосом Долговязого биомембраны под хитиновым шлемом. – Тебя плохо видно на сонарной проекции. Ушел далеко.

«Знаю, – ответил я. – Но и здесь все чисто. Только донные акулы иногда появляются».

– Возвращайся, у тебя же скафандр голодный.

«Ничего с ним не станет. Продвинусь еще на километр по азимуту, может, найду какие-нибудь следы».

Однако аппарат действительно двигался все более вяло, и это начинало меня напрягать. Наконец я решился на крайнюю меру, снял с каркаса медицинский модуль и достал оттуда инъектор с раствором глюкозы. Чуть приподняв хитиновую пластину на животе, я нащупал инъектором пульсирующую вену скафандра и всадил в нее дозу питательного вещества. Через минуту аппарат ожил настолько, что у меня появилась возможность врубить водометы. Скафандр, подобно кальмару, набрал в мантию воду и частыми толчками погнал меня вперед, разгоняясь все больше. Сразу сделалось веселее, и, если бы не «рассол» в легких, я бы даже забубнил под нос какую-нибудь песенку.

Примерно через полкилометра я нашел тушу дохлого кашалота. Акулы-падальщики и донные ракообразные уже порядком ее объели, но все же при ближайшем осмотре я без труда определил причину гибели животного – в боку зияла здоровенная рваная рана, словно в кашалота пальнули из ракетомета с близкой дистанции. Хотя даже от попадания ракеты рана была бы поменьше. Нет, тут поработала живая тварь, скорее всего скоростная торпеда-биотех вроде «Барракуды», с которой мне уже приходилось встречаться. Взрывается она не так сильно, как противокорабельные пожиратели планктона, поскольку рассчитана на уничтожение живой силы противника, но оказывается достаточной и для кашалота. Зато у «Барракуды» скорость такая, что можно не волноваться – и на водометах от нее не уйдешь. Так что если сонар засекает такую цель, то остается одно – драться.

Я поежился, вспомнив схватку с «Барракудой» в Средиземке. Если бы не подмога со стороны Рипли, если бы она не подставила себя под удар, я бы не справился с этой тварью. Странно только, что в этот раз такая же торпеда напала на кашалота. Не приходилось мне раньше слышать, чтобы биотехи атаковали обитателей океана.

«Здесь кашалот дохлый, – сообщил я Долговязому на базу. – Похоже на прямое попадание биотеха. Первый раз вижу, чтобы целью оказалось животное».

– Ого! Вот это находка! Ну ты молодец, Копуха! Торпеда просто так на зверя не нападет. Скорее всего кашалот вошел в охранную зону. Будь осторожен, такие места контролируют обычно с десяток хищниц. Тварь может быть где-то рядом.

Предупреждение было лишним, поскольку сонар скафандра работал в широком радиусе и предупредил бы меня заранее о появлении скоростной цели. Но очередной «светлячок» над головой начал меркнуть, и это никак не прибавляло оптимизма. Запустив еще одну ракету, я не выдержал и снял тяжелый гарпунный карабин с боевого каркаса. С такой штуковиной, снаряженной десятью активно-реактивными гарпунами, прибавляется смелости даже на дне океана.

Закончив осматривать тушу кашалота, я развернулся, чтобы снова выйти на азимут. Но в этот момент пискнул сонар и через секунду выдал на прозрачный хитин шлема зеленый текст параметров цели. У меня сердце чуть не разорвалось от страха – цель была не одна. Пара из «Барракуды» и более тяжелой СГТ-30 шла точным курсом на меня.

Светящиеся бактерии на мониторе быстро складывались в меняющиеся цифры – полтора километра удаления, тысяча триста метров, тысяча двести… Недолго думая, я поймал в сетку прицела «тридцатку», поскольку маневренность у нее похуже. Даже на таком большом удалении она вряд ли увернется от разогнавшегося гарпуна. Едва пискнул сигнал захвата, я вдавил спуск, и меня крепко толкнуло в плечо отдачей. Гарпун белой стрелой рванулся вперед, расчертив черное пространство глубины надвое.

Секунды через две детектор прицела показал точное попадание, что меня сильно обрадовало – даже опытным охотникам не всегда удавалось с первого раза поразить хоть и медлительную, но вполне сообразительную «тридцатку». Но не успел я об этом подумать, как меня шарахнуло ударной волной. Это же надо было попасть точно в хитиновый язычок детонатора! Не повезло.

Удар был страшным – все же тридцать килограммов смешанного с азотной кислотой жира, из которого состоит боевой заряд биотехов, при взрыве создают чудовищную компрессию, во много раз усиленную высоким давлением придонных глубин. На столь крепкую затрещину я как-то не рассчитывал, поэтому не сумел удержать карабин. Он плюхнулся на дно, подняв серую пелену ила, я хотел рвануть вниз, за ним, но скафандру от удара досталось больше, чем мне. От серьезной контузии глубинный аппарат сначала замер, сжавшись, а затем задергался в конвульсиях, отказываясь подчиняться моим нейрокомандам.

Прозрачный хитин шлема дал трещину. Само по себе это не страшно, ведь давление сдерживал не он, а несжимаемый «рассол», закачанный внутрь скафандра и внутрь легких, но это создавало проблему другого плана. Между слоями хитина жили светящиеся бактерии, из которых складывался текст показаний приборов и средств связи. Так что без них я остался глух, слеп и совершенно беззащитен перед ужасом глубины.

«Светлячок» наверху замерцал последним светом и погас, оставив меня в полной, кромешной, непроницаемой темноте. Я хотел сорвать еще одну ракету с каркаса, но ничего не вышло – мышцы скафандра дергались в судорогах, не позволяя мне сделать ни одного осмысленного движения.

От ужаса и начинающегося удушья я проснулся и чуть не упал с кровати. Было еще темно, рядом под одеялом посапывала Леся, а за окнами мерно вздыхал океан. Все было как обычно. Даже сны об охоте, сны-воспоминания, сны-ужасы, стали привычными. Вот уже год, как они преследовали меня по ночам. Я просыпался вот так, иногда вскриком будил Леську, но ничего ей в подробностях не объяснял. Она подозревала, что мне снится служба. Точнее, знала. Но сейчас она спала, и это было прекрасно.

Я тихонечко поднялся с кровати, подошел к окну и нажал кнопку, поднимающую прозрачный акрил. Привод сработал почти бесшумно – Леське построили прекрасный дом. В комнату ворвался легкий океанский ветер и звон цикад. Океан шипел, урчал прибоем в темноте, как огромный зверь, ворочающийся во сне. Я постоял немного, закрыл окно и осторожно залез к Леське под одеяло.

Сегодняшний сон немного отличался от всех предыдущих. Он не был воспоминанием в прямом смысле слова. В нем все было настоящим – сверхглубинная база, Долговязый, скафандр, «светлячки», торпеды… Все как во время охоты. С той лишь оговоркой, что мне не пришлось побывать в такой ситуации. Один раз я столкнулся с «Барракудой» в Средиземке, эту отчаянную битву не раз еще буду вспоминать, но вот «тридцатку» на дне океана мне брать в прицел не приходилось. Была возможность, когда приближался к Поганке, но боги морские миловали. И к чему такой сон?

Я ощутил нарастающую тревогу, пока неосмысленную, непонятную, очень далекую. И все же вполне материальную. Торпеды СГТ-30 не относятся к автономному классу. Они входят лишь в систему боевых охранений более крупных, более серьезных объектов. Таких, какой была, к примеру, Поганка. Но Поганку я своими руками взорвал. Все пятьдесят тонн нитрожира. К чему же тогда этот сон? Воспоминание, бред или предчувствие?

Хотя какое предчувствие, барракуда его дери? Мне ведь никогда, ни при каких обстоятельствах не уходить больше на океанское дно. Все, кончилась для меня охота. Жив остался – и то хорошо. Леся не раз говорила об этом.

Я перевернулся на бок, подтянул одеяло до носа и снова уснул.

Глава 1. День рождения

Мы с Лесей брели по берегу и глядели, как океан медленно катит тяжелые волны. На ней поверх купальника была только черная рубашка из тонкого шелка с пуговицами из перламутровой раковины. Ветер играл краями ткани и перебирал короткие Леськины волосы цвета спелых каштанов. За ней на песке оставались следы босых ног. Я тоже разулся и закатал штаны до колен – ступни приятно проваливались в прохладный песок.

Вообще на прибой можно смотреть бесконечно, я заметил это давно. К тому же океан всегда разный. Для некоторых это банальная истина, но на самом деле они все упрощают. Им кажется, что океан может быть пасмурным или солнечным, ночным или дневным, ветреным или тихим. Однако у каждого из этих состояний так много оттенков, что когда научишься распознавать их, поймешь, что одно и то же не повторяется никогда.

Каждая волна как минута жизни – подкатывается, наступает, существует какое-то время, а затем растворяется в бесконечности мира. Мы шли молча. Океан всегда создает шум, сравнимый с музыкой, – он не мешает говорить, но, если хочется, можно слушать только его, причем в подобном молчании нет налета неловкости, которая всегда возникает между собеседниками в тишине.

Волны накатывались, теряли силу и отступали, повинуясь единому ритму, неизменному миллионы лет. Леся только что рассказала мне забавную космогоническую теорию, придуманную буддистами в незапамятные времена. И мне хотелось ее обдумать. Тем более что берег для этого – самое место. Согласно древней концепции возникновение Вселенной есть не что иное, как выдох Будды – он выдыхает, создавая миры, а потом вдыхает, и мир исчезает. Вдох-выдох. Очень все просто. Но в эту простоту легко вписывается вся сложность мира, как та, которую ученые уже открыли, так и скрытая от нас до сей поры. Вдох-выдох. Большой Взрыв, расширение Вселенной, а затем, возможно, остывание и сжатие. Ученые говорят «возможно», но Леська уверена, что вслед за расширением и остыванием непременно наступит сжатие, нагрев, а потом новый взрыв, в горниле которого возникнут другие миры. Она сама хоть и биолог, но к науке относится странно, на мой взгляд. Точнее, у нее к науке свой подход, как и ко всему остальному – даже ко мне.

Сегодня мой день рождения. Утором я проснулся с ощущением грусти, не понимая, что стало причиной этого. Может, забытые обрывки сна? Сон приснился действительно странный, но сейчас его ощущения уже улеглись, потускнели, стерлись. Может, меня огорчило отсутствие Леси рядом, когда я проснулся утром? Она редко просыпалась раньше меня и уж точно никогда первой не готовила завтрак. Обычно мы делали это вместе, а тут аромат печеного тунца проник в комнату, едва я открыл глаза. И тут до меня дошло – причиной печали был именно мой день рождения. Этот праздник всегда с грустинкой, но сегодня зацепило как-то особенно сильно. А за окном, как назло, клубились тучи на горизонте.

Такое ощущение сквозит в японских текстах, описывающих цветение сакуры. Нежные лепестки падают, и ветер уносит их навсегда. В эти дни в Японии возрастает число ритуальных самоубийств. Я знал, что сакура часто цветет как раз в мой день рождения – второго апреля. Этими мыслями я решил не делиться с Лесей, она поздравила меня, подарила большую ракушку, и мы вместе позавтракали тунцом. Я старался выглядеть веселым, но чем больше усилий я прикладывал к этому, тем больше тревога и грусть одолевали меня.

После завтрака мы вышли прогуляться вдоль берега. Кажется, Леся догадалась о моем состоянии, и наш разговор, разбавленный длинными паузами, приобрел философский характер. Тучи наползали с юга сплошной пеленой. Они были еще далеко, но меня потихоньку начинало колотить от предчувствий.

– Почему ты так мало рассказывал мне о службе в охотниках? – Леся подобрала с песка камушек и забросила далеко в океан.

Что я мог ей ответить? Что с берега океан похож на великолепного зверя, заключенного в клетку? Или рассказать, что я не могу спокойно смотреть за черту горизонта, зная, что больше не попаду за нее? Или как трудно мне без боли вспоминать о глубине, зная, что километровая толща воды никогда больше не стиснет меня? Мне казалось, что Леся этого не поймет, ведь она, в отличие от меня, почти каждый день работает в океане. К тому же океан для нас символизирует разных зверей: для нее он красивое травоядное, а для меня – хищник. Она ведь не видела его зубов, а мне приходилось.

– Тебе не понравится то, что я могу рассказать, – ответил я.

– Думаешь, я не знаю, в чем состоит служба охотников? – сощурилась Леся. – Думаешь, не знаю, за что дают награду под названием Кровавая Капля, которую ты хранишь в шкатулке? Ты – кокетка. Делаешь вид, что занимался чем-то ужасным, хотя на самом деле все, кого ты убил, заслужили этого. И ты прекрасно об этом знаешь.

– Еще бы твои коллеги были в этом так же уверены, – насупился я и отвернулся в сторону океана. Волны напирали на меня, как враги в дурном сне, когда стреляешь по ним, выпуская из карабина один гарпун за другим, но они все равно прут, как заговоренные.

– Не все ли равно, что думают о тебе на станции? – она подобрала еще один камушек, но не бросила. Ей понравился белый узор на нем, напоминающий след чайки или древнюю руну.

– Для меня не все равно. Если бы не тень моей службы, я бы устроился вместе с тобой работать хоть кем-нибудь. И не был бы вынужден целый год сидеть сложа руки. Я не могу без океана, неужели ты этого не понимаешь?

– Понимаю, – в ее голосе послышалось сочувствие.

И хотя я был зол, шторм эмоций во мне постепенно улегся. Мне показалось, что она и впрямь все поняла.

– Я не бывший охотник, – мне стоило усилия сказать это. – Я им остался, несмотря на то что меня списали. И мне нечего стыдиться. Однажды, я тогда был еще совсем салагой, мы убили очень опасную мину возле Одессы. Она была старой, из икринки вылупилась давно, успела как следует наесться планктона и накопить около двадцати тонн жира, смешанного с азотной кислотой из специальных желез. Нитрожир – это почти нитроглицерин. Одна из самых мощных взрывчаток на свете, не считая водородной бомбы, конечно. Если бы эта мина рванула в километре от берега, небоскребы Одессы сорвало бы с антигравитационных приводов, и они бы рухнули, превратив город в пыль.

– Ты зря не рассказывал мне об этом.

– Наверное, зря, – согласился я.

Она взяла меня за руку и тихонько коснулась губами моей щеки. Ее тепло влилось в меня, пронеслось сверху вниз по телу, смывая, как старую плотину, остатки обиды и раздражения. Я обернулся, обнял Леську и, закрыв глаза, прильнул губами к ее губам. Мир превратился в ее дыхание, в ее запах, смешанный с запахом океана. Неожиданный порыв ветра сорвал с гребня волны пену и донес до нас соленые брызги.

– Если бы ты рассказал об этом раньше, – Леся чуть отстранилась, и мне пришлось разомкнуть объятия, – мне было бы легче устроить тебя. А так пришлось преодолевать трудности.

– Что? – не поверил я собственным ушам. – Ты устроила меня на «Тапрабани»?

– Да. Это мой подарок тебе на день рождения.

– Леська! – я задохнулся и ощутил, что на глаза навернулась предательская влага. – Ты лучший на свете друг!

Я ничуть не лукавил, ведь это была самая большая моя мечта – оставаться с Леськой и не расставаться с океаном.

– Сегодня твоя первая смена, – она улыбнулась и потрепала меня по волосам. Потом добавила: – Охотник.

– А кстати, кем ты меня устроила? – запоздало поинтересовался я. – Нырять?

Понятно ведь, что для работы на биологической станции нужно специальное образование. У меня же оно было чересчур специфичным.

– Сторожем. В смену старому Бену. Будешь хозяином станции, когда на ней никого нет. Еще зверей надо кормить.

Это чуть остудило мою радость – я все же рассчитывал получить работу ближе к специальности. Но расстраиваться не стал, ведь работа была в океане. Этот факт искупал все ее недостатки.

– Кажется, будет буря, – я глянул в сторону горизонта.

– Скорее всего. Тогда нам надо скорее на станцию. Ты заступишь пораньше, освоишься, а я выпущу Тошку и Лидочку из вольеры. Заодно познакомитесь. Только надолго я с тобой не смогу остаться, мне надо сгонять на материк, забрать документы по тренингу для Тошки.

– Жаль.

Но на самом деле Лесин подарок так меня взбодрил, что некоторое время я мог бы пожить без нее. В общем, я не очень расстроился. Я представил, каких трудов ей стоило уговорить начальство принять меня в штат, ведь ее коллеги относились ко мне с настороженностью. Они считали меня убийцей и были правы. В какой-то мере, конечно, поскольку никому из них не приходилось видеть живых пиратов и скорострельный пулемет, направленный прямо в лицо. В этом я им завидовал.

Леся чмокнула меня в щеку и потянула за руку к дому, где в эллинге стоял катер.

– Заскочи на кухню, – попросила она, – прихвати что-нибудь съестного. А то два дня на станции никого не будет, и камбуз не работает. А я катер пока заведу.

Я обогнал ее и вскоре взбежал по ступеням в наше жилище. За два прошедших года оно перестало вызывать у меня бурный восторг, как поначалу, хотя домик на острове в Индийском океане я бы ни за что не променял на жизнь в северном городке вблизи Светлогорска, где прошло наше с Леськой детство.

Иногда, правда, меня охватывала ностальгия по тем временам. Я вспоминал, как мы с Вовкой, Лесей и занудой Вадиком играли в охотников, прыгая по лесу с самодельными ружьями и гарпунными карабинами. Все мечтали попасть в охотники, в том числе и Леся, конечно, но получилось у меня одного. Теперь же от года в учебке и неполных двух лет службы остались только щемящие воспоминания, бусинка Кровавой Капли, полученная после боя в Северной Африке, десяток фотографий, сделанных Долговязым, и косые взгляды Лесиных коллег. Еще остался служебный адрес Чистюли, с которым мы прошли огонь и воду как в прямом, так и в переносном смысле слова. Однако с того дня, как мне пришлось навсегда снять темно-синюю форму, мы с ним не встречались ни разу. Ни мне, ни ему не хотелось вспоминать, как у Пушкина, «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».

До чего же меня угнетало мое списание! Другие бы радовались, что остались живы, поднимаясь в дохлом гибридном аппарате с трехкилометровой глубины. А я считал это нелепой случайностью. Случайностью, которая привела к тяжелейшей баротравме, несмотря на усилия Молчуньи, тащившей меня на движках своего скафандра. Хотя с Молчуньей все было сложно. Если бы мне не пришлось ее успокаивать после гибели Жаба, мы бы не подрались, я бы не наткнулся спиной на острый край перекрытия станции и не нанес бы своему скафандру смертельные раны. Когда аппарат с порванными жабрами задергался в конвульсиях и испустил дух, мне ничего не оставалось, как продуваться из баллона смесью водорода и кислорода. А на такой глубине это верный способ схлопотать кессонку, даже учитывая оставшуюся после командира декомпрессионную таблицу для гремучего газа. Леся говорила: «Выжил, и то хорошо». Но без океана разве жизнь?

Поначалу домик на острове казался мне неплохой альтернативой – я мог видеть океан и Лесю одновременно. Но все получилось не совсем так. Леся продолжала работать на биологической станции, надолго оставляя меня наедине с призраками воспоминаний, а океан… С берега он действительно похож на великолепного зверя в клетке. Хемингуэй застрелился, когда понял, что не может больше поехать в Африку – он не хотел смотреть на жирафов в зверинце. Так что без Леси я попросту ненавидел наш дом вместе с островом. И вот сегодня она подарила мне работу на станции «Тапрабани». Несмотря на недостаток образования, которым время от времени попрекала меня Леся, у меня был внушительный опыт работы на сверхбольших глубинах, так что втайне я надеялся на подобный исход. Начальство «Тапрабани» прекрасно знало о моем прошлом, но остерегалось принять в коллектив человека, убивавшего за деньги других людей. Это они думали, что за деньги. На самом деле все было намного сложнее, но мне не хотелось никому ничего объяснять. Даже Леське, если честно.

Пройдя на кухню, я собрал несколько пакетов с едой и четыре банки мангового сока. Сердце в груди колотилось от предчувствия больших перемен, и у меня не получалось его успокоить. Я понял, что за грусть одолевала меня с утра. Получалось, что сегодняшний день рождения был в то же время и днем расставания с прошлым. Сегодня я должен буду окончательно от него отказаться, сам списать себя из охотников и начать новую жизнь. Жизнь без карабинов, амфибий, батипланов и аппаратов для жидкостного дыхания. Гражданскую, в общем, жизнь. Зато в новой жизни будет работа в океане, да еще и с Лесей. Следовало это принять, раз уж так все получилось.

«За четыре месяца это ведь первый мой выход в океан, барракуда меня дери!» – с волнением подумал я, подыскивая, во что уложить еду.

Первой мыслью по этому поводу было взять Леськину сумку в гостиной, но, подумав, я решил сначала сделать несколько, как мне показалось, важных приготовлений. Собравшись с духом, я взбежал по лестнице на второй этаж, где располагалась наша с Леськой библиотека. Толкнув дверь, я шагнул к своему столу, на котором сиротливо пылилась прощальная фотография со службы. Вся наша команда – я, Молчунья, Рипли, Чистюля, Викинг и на песке тень Долговязого с камерой. У меня вновь защемило сердце, и я перевернул снимок изображением вниз.

Выдвинув ящик стола, я порылся в нем и достал крохотную шкатулку из красного дерева. У меня были сомнения в необходимости этого поступка, в особенности я не представлял, что скажет Леська по этому поводу. Но мне стыдно было выйти в океан, как салаге, – в затрапезных закатанных брюках, в легкомысленной пестрой гавайке и без значка, заработанного в бою. У меня с океаном были особые отношения, и в конце концов я посчитал себя вправе сделать по-своему.

Открыв шкатулку и достав оттуда булавку Кровавой Капли, я хотел было приколоть ее к воротнику гавайки, но почувствовал, что совершаю кощунство.

– Барракуда! – ругнулся я вслух, звучно захлопнув коробочку.

С Кровавой Каплей, зажатой в пальцах, я чуть ли не кубарем скатился по лестнице и метнулся в кладовку. Открыв раздвижную дверь, я зажал наградную булавку в зубах и принялся рыться в вещах – сначала достал и надел форменные темно-синие брюки взамен повседневных, затем опоясался кожаным ремнем, на котором в дни службы носил глубинный кинжал, а поверх натянул форменную же рубашку. К ее воротнику я с удовольствием приколол алую бусинку Кровавой Капли и улыбнулся. Со стороны мои действия могли показаться наивными и бессмысленными, но для меня они имели значение. Выход в океан был для меня событием, и я хотел показать это. Кому? Океану, наверное. Так самураи надевают чистые одежды, готовясь к смертельной встрече с врагом. Чтобы враг имел возможность убедиться в готовности самурая к смерти.

Подумав, я отцепил погоны, затем глянул на босые ноги и вынул тяжелые форменные ботинки. Вообще-то эту обувь нельзя назвать самой удобной, но было в штурмовых говнодавах некое настроение – как раз то, которое овладело мной. Я намеревался войти в клетку к своему зверю и должен был как следует экипироваться. Хотя бы символически, так как сделать это реально у меня не было возможности – ни к какой глубинной технике у меня не было доступа, да и допуска к ней теперь тоже не было. Год назад врачи размагнитили мой подкожный чип, после чего ни один сверхглубинный жидкостный скафандр не впустит меня в себя. Теперь я могу нырять только с экипировкой клубных дайверов, но уходить в глубину с аппаратом воздушного типа для меня было так же зазорно, как космонавту былых времен управлять монгольфьером. В общем, штурмовые ботинки были единственной реальной экипировкой, которой я мог воспользоваться. Вот и все.

Зашнуровавшись, я несколько раз подпрыгнул на месте, присаживая обувь по ноге, затем вынул из-под картонных коробок штатный походный рюкзак охотников.

«Вот сюда и положу пакеты с едой», – подумал я, направляясь на кухню.

Чувствовал я себя замечательно, давно мне уже не было так хорошо. Даже реальная перспектива получить от Леськи взбучку за дурацкое переодевание не расстраивала меня. Негромко напевая марш охотников «В далях морских нам не будет преград», я сгреб съестные припасы в рюкзак и бодро вышел из дома. Крепчающий ветер встретил меня упругим напором, но форма охотников была специально скроена, чтобы противостоять всем океанским штормам – ее тёмно-синий цвет как раз и символизировал океан перед бурей. По небу тонкой пеленой неслись быстрые облака, отбрасывая под ноги трепещущие муаровые тени. Свет солнца был желтым, отчего окружающий мир напоминал изображение на древней пересвеченной кинопленке.

Леська уже вывела катер из эллинга и теперь на турбинной тяге выравнивала его по ветру, пробуя подойти к пирсу. Катер был новым – его выдали Леське на станции всего три дня назад. Неплохая машина, со всеми новомодными приблудами вроде экранно-полевой системы глиссирования, четырехизлучательным сонаром высокого разрешения и прямоточным форсажем. Вспомнив Молчунью, я подумал было, что она от такого комплекта была бы в восторге, но потом усомнился в этом. Чересчур уж гражданским был этот катер – слишком много хрома, слишком много облегченных деталей, слишком изящные формы. По натуре такая машина была похожа скорее на грациозную быстроногую лань, чем на грозного хищника, и могла не произвести на Молчунью никакого впечатления. Хотя в своей маниакальной страсти к моторам она могла восхититься любым куском металла или керамики, только бы в нем имелись цилиндры, поршни, валы, клапаны или турбины. Как-то, еще когда мы парились на базе в Атлантике, она от скуки взялась перебирать старый асфальтоукладчик, чтобы приделать к мотору какой-то лепестковый клапан. Правду говорят, что талант и сумасшествие ходят рядом.

Я вздохнул, закинул лямку рюкзака на плечо и поспешил к катеру. Пока я до него добирался, океан пуще прежнего вздыбил волны – теперь они били через щели между досками пирса. Увидев мой маскарад, Леся напряглась – я заметил это отчетливо даже через затемненный ветровой обтекатель, Однако она ничего не сказала по этому поводу. Не было насмешек, подтруниваний и прочих демонстраций остроты языка. Уж не знаю почему. То ли она угадала мое состояние, то ли свист турбин и грохот ветра в ушах не располагал к пустой трате слов.

На меня же форма оказала ожидаемое действие: мышцы налились упругой силой, а от прежней ленивой апатии не осталось следа. Разогнавшись в три шага, я прыгнул на борт катера, не дожидаясь, когда Леся причалит. Подошвы штурмовых ботинок хорошо приспособлены к перемещениям по композитной броне океанских амфибий и по скользким палубам пиратских турбоходов, так что, несмотря на волнении, прыгнул я удачно. Но, может, дело было не только в ботинках, возможно, океан в этот день не был склонен подставлять мне подножку. Казалось, что он был рад нашей встрече не меньше меня. Оно и понятно, ведь он был моим крестником.

Катер от избыточного веса ощутимо накренился, но Леся этого ожидала и, легко выровняв машину, дала мощный старт на форсаже, чтобы преодолеть полосу прибоя. Меня швырнуло прямехонько на боковое сиденье, но я сделал вид, будто того и хотел. Рев разогнанного прямоточного мотора на несколько мгновений меня оглушил, а соленая пена ударила в лицо мелкой дробью. Пронзив полосу прибоя, Леся отключила форсаж и почти усадила катер на воду, снизив мощность генераторов поля.

– Я и не знал, что ты так ловко управляешься с этой новомодной штуковиной, – произнес я, приходя в себя после Леськиных маневров.

Она не ответила, но видно было, что комплиментом довольна. Похоже, Леся простила мне переодевание в форму или для нее это перестало иметь то значение, какое имело в те дни, когда я переехал к ней в дом.

– Дашь порулить? – спросил я.

– Дам. Только давай отойдем подальше от берега, а то здесь могут быть рифы.

Я стиснул зубы, но промолчал. Показывать обиду было глупо, поскольку Леся обидеть меня не хотела, и я знал это. Но все-таки не так легко жить с подругой детства, когда само детство давно закончилось. Кем бы ты ни был, кем бы ни стал, для нее ты будешь малявкой, над которым она подтрунивала в том возрасте, когда девчонки развиваются быстрее мальчишек, Того, что я год тренировался в учебке охотников, а потом больше года служил, она словно не замечала, В ней была какая-то не совсем, на мой взгляд, обоснованная уверенность в собственном превосходстве, а мой опыт казался ей экзотическим, сильно оторванным от решения каждодневных проблем, И в чем-то она была, безусловно, права, иначе я бы давно психанул и покинул остров.

Ну нырял я в жидкостном аппарате на три километра под воду, ну вел отбитый у пиратов корабль через бушующий ночной океан, что с того? С катером-то я действительно управляюсь хуже Леськи. Мои умения в обыденной жизни действительно оказались никому не нужны. Я ведь прекрасно понимал, почему меня не взяли работать на станцию по специальности, несмотря на внушительный опыт сверхглубинных погружений. Да просто потому, что в обычной работе нырять приходилось метров на тридцать, не больше, с обычным аппаратом воздушного или, в крайнем случае, газового типа. А на таких маленьких глубинах у меня не было преимущества перед теми же клубными дайверами, например. Если бы возникла проблема, требующая более основательного погружения, начальство станции вызвало бы охотников с надлежащей экипировкой, жидкостными аппаратами и системами навигации по сателлитам. А мне надо было подумывать о получении мирной профессии, раз уж пришлось уйти со службы.

– Лесь… – позвал я.

– Да?

– Тебе правда тяжело далось мое трудоустройство?

– Правда. Начальство беспокоится за отношения в коллективе, когда станция уходит далеко в океан. Но сторож не совсем член коллектива. В общем, мне удалось доказать им твою безопасность, К тому же официально ты инвалид, это облегчило мне задачу. Только зря ты надел форму. Если кто-то увидит на станции…

– У меня сегодня проводы теней прошлого, – объяснил я. – Сегодня я в последний раз надел все это и сегодня же утоплю мундир в океане. Океан дал мне его, пусть он и забирает обратно.

– Что значит дал?

– Ну… – мной овладел приступ откровенности. – У охотников есть поверье, что по-настоящему в отряд может принять только стихия. Ты изучала Японию и Китай, так что поймешь, о чем я.

– Да. Только не думала, что подобная религиозная концепция могла сложиться у солдафонов.

– Солдафоны – это как раз те, кого не крестили стихии, – возразил я. – Меня ведь ты не считаешь таким?

– Тебя я знаю очень давно.

– Это не имеет значения. Если человек не подходит, стихия его не примет, и тогда он будет не служить, а работать охотником – то есть выполнять определенные обязанности за деньги. А те, кого крестили огонь, ветер, земля или океанская вода, те кучкуются вместе, чувствуя друг друга за милю. Они отличаются от всех остальных, как поток воздуха из кондиционера отличается от муссона, В нашей команде все были такими. Рипли была крещена водой, Чистюля – огнем, Молчунья – ветром. Помнишь ее?

– Конечно, – ответила Леся. – Глухонемая девчонка, жившая с отцом на острове. В детстве мы с ней были дружны. Как странно, что вы встретились через столько лет и так далеко от дома.

– Ничего странного. Ты тоже крещена стихией. Это главное, что нас связывает.

– Но я не охотник, – буркнула Леся.

– Однако ведь собиралась идти в учебку?

– Меня манил океан. Ветер. Свобода. Я все это получила и без охоты.

– Вот видишь. Ты чем-то похожа на Молчунью, наверное, тебя тоже крестил ветер. Я заметил, что он не обдувает тебя, а ласкает.

– Бред, – она неуверенно пожала плечами. – Хотя что-то в твоих словах есть. А почему ты решил, что тебя крестил океан? Расскажешь?

– Сегодня я расскажу все, что ты пожелаешь узнать. Это будет ритуальное освобождение от воспоминаний.

– Интересно, – Леся сбавила скорость и откинулась на спинку кресла.

Катер перешел с режима глиссирования на обычный и закачался на усиливающихся волнах. Свист турбин сделался почти неслышным.

– Четыре года назад, по пути из учебки на базу, – начал я, – наша команда вступила в бой с пиратами в Средиземке. Был свирепый шторм, была ночь, и схватка вышла очень тяжелой. Пираты колотили с мачты из автоматического пулемета, а Молчунья отвечала из турельного ракетомета. Под ее прикрытием мы с Чистюлей высадились на палубу и били из легких гарпунных карабинов во все, что движется. В конце концов мы победили и заперли уцелевших пиратов в помещении камбуза. Однако шторм так разгулялся, что все вырубились от жестокой морской болезни. Всех, включая нашего командира по кличке Жаб, просто выворачивало наизнанку. Даже Рипли, хотя она настоящая океанская волчица. Все слегли – все, кроме меня. У меня даже голова не кружилась. Курсовой автомат захваченного корабля не справлялся с управлением, судно, замаскированное под сухогруз, в любой момент могло переломиться надвое. И я стал к штурвалу. Я один был в состоянии это сделать, понимаешь? В ту буйную ночь океан принял меня в охотники. И только он может меня уволить из них, а не какие-то доктора.

Леся задумалась и вновь перевела катер на глиссирующий режим. Над водой идти было легче – не так качало.

Глава 2. Звери

Когда на горизонте замаячила ажурная мачта плавучей станции «Тапрабани», у меня уже не оставалось сомнений в правильности выбранной мною одежды и обуви. Шторм разгулялся, небо заволокло низкими серыми тучами, ветер срывал брызги с пенных барашков и швырял на нас с Лесей. Ее шелковая рубашка промокла и налипла на тело, а моя форма, пропитанная специальным составом, отталкивала воду не хуже гусиных перьев. На ветру Леська быстро озябла, и я отдал ей свою рубашку.

– А ты говорила, что не надо было переодеваться, – поддел я ее.

– Ладно, замнем, – буркнула она, натягивая рукава. – Хочешь повести катер?

– Хочу.

Пока Леся передавала мне ручку управления, наше судно развернуло бортом по ветру и захлестнуло приличной волной. Я чуть не взвизгнул – с голым торсом не очень приятно, когда тебя окатывает брызгами на ветру. Зато Лесе в моей форменной рубашке было теперь хорошо.

Я поудобнее устроился в пилотском кресле и, дав с места самый полный вперед, вывел катер на режим глиссирования. Генераторы поля подняли его сантиметров на сорок над водой, турбины взвыли, источая жар.

– Ух! – выдохнул я, довольный разгоном. – Получше нашей старой машинки!

– Что?

– Хороший катер, говорю!

Леся кивнула. Можно было сказать ей то же самое на языке жестов, которым охотники общаются в глубине, поскольку она еще в детстве научилась ему у Молчуньи. Но я предпочел повысить голос, чтобы перекричать турбины. Леся ведь не была охотником, а то, что она знала Язык, – случайность.

Вместо того чтобы направить катер к платформе «Тапрабани» по кратчайшей траектории, я вывел его на широкую дугу – хотел насладиться скоростью и контролем над машиной. Набегающий поток воздуха выдул из меня остатки дурных предчувствий, наполнил ни с чем не сравнимым восторгом единения со стихией. Мне вдруг стало совершенно ясно, что океан не позволит мне уйти из охотников, что я навсегда останусь одним из них, хоть и списанным по здоровью. Постепенно все привыкнут к тому, что я буду заступать на дежурство по «Тапрабани» в форме, а может, если повезет, мне и прозвище на станции дадут соответствующее – Охотник.

Турбины свистели, как сотня сверкающих гарпунов, выпущенных очередью из скорострельной пушки, волны бессильно пытались лизнуть днище катера, но я от них уходил.

– Ты тоже хорошо водишь! – крикнула мне на ухо Леся.

Еще бы! Чего она ожидала от человека, который специально учился морскому делу, а затем вел огромный сухогруз в самое сердце бури? Катер же был удивительно легок в управлении, как и положено дорогой гражданской машине. И хотя прямоточный привод был для меня внове, но я быстро к нему привык. Погоняв катер как следует, я пустил его по прямой к «Тапрабани», В сумерках шторма станция выделялась яркими габаритными огнями.

– С причаливанием что-нибудь изменилось? – спросил я, понижая обороты турбин.

– Нет. Оставили стандартный эллинг, только сделали ворота побольше, – ответила Леся. – Подойдешь ближе, увидишь.

Сбросив ход до среднего, пришлось отключить генераторы глиссирующего экрана – они не справлялись с нагрузкой без поддержки подъемной силы корпуса и спойлеров. Катер с гулким ударом опустился на воду, и волны взялись за него как следует.

– Включи водометы! – посоветовала Леся.

У меня дух захватило – отвык я от океанской качки.

– Где они включаются? – с приборами у меня не было времени разобраться.

– Дай я сама.

Мне пришлось уступить ей место. Устроившись в пилотском кресле, Леся запустила поршневой мотор и, борясь с качкой, на водометах подошла к громаде плавучей станции. Вход в эллинг обозначался светящейся бегущей стрелой, ее и впрямь было хорошо видно. Плюс светоотражающие оранжевые клинья по краю внушительных ворот в борту станции. Через такой проход можно загнать внутрь не только катер, но и довольно большое исследовательское судно или даже древний эсминец, какие бороздили океаны сто лет назад во время войны.

Впустив нас, ворота задвинулись, отгородив внутреннюю акваторию эллинга от бушующих океанских волн. Приветливо вспыхнули прожектора, озарив металл переборок и проявив на черной глади воды отражения погрузочных устройств. У пирса в замках швартовных узлов стояли три катера – два штатных аварийных и один совсем старый, частный, всего с одной кормовой турбиной и без намека на систему глиссирования. Я решил, что это катер Бена, которого я должен сменить.

С последнего моего посещения «Тапрабани», полгода назад, здесь многое изменилось. По крайней мере, эллинг тогда был раз в десять меньше, или мы зашли не в те ворота, что в прошлый раз.

– Тут стало просторнее, – сказал я, разбудив дремавшее эхо.

– Да. Станцию нередко переделывают под новые нужды, – кивнула Леся.

Она приткнула катер к швартовному узлу и опустила замки. Внушительный объем эллинга усиливал каждый звук и подолгу держал его в воздухе. Я подхватил рюкзак и выбрался на шершавую поверхность пирса, дожидаясь, когда Леся меня догонит. Она скинула рубашку и вернула мне.

– Я техническую куртку возьму. Спасибо.

Их яркая рабочая одежда по техническим характеристикам была не хуже формы охотников, но не было в ней сурового боевого духа, так что менять на неё свою темно-синюю я бы не стал.

Поднявшись из эллинга, мы в первую очередь заглянули в жилой блок, где Леська переоделась в техничку.

– Оставь здесь рюкзак, чтобы не таскаться с ним. Я когда буду уезжать, заберешь его к себе в каморку.

– Что за каморка?

– Наблюдательная станция. Твое официальное рабочее место. Там неплохо все оборудовано – охранные мониторы, связь, хорошая персоналка с коммутацией через сателлит. Тесновато, правда, но имеется закуток для отдыха. Только в светлое время суток не спать, ладно? Ночью – пожалуйста, после того, как включишь охранную систему. А днем нельзя. Сегодня и завтра тут никого не будет, но если начальство застукает тебя за нарушением инструкций, тебя уволят, а я почувствую себя неловко, сам понимаешь.

– Да что я, маленький?

– Не дуйся. Должна же я хоть вкратце рассказать тебе об обязанностях! Пойдем, познакомлю тебя с Тошкой и Лидочкой, а потом проведу в рубку поста наблюдения.

Лестниц и переходов на «Тапрабани» было так много, что и заплутать немудрено. Если бы не флюоресцирующие номера на углах, я бы не рискнул бродить тут без Леси. Мы миновали широкую платформу, нависающую вдоль стены на пятнадцатиметровой высоте, и спустились к воде в противоположном конце эллинга, огражденном от основной акватории композитными переборками. Мы еще не достигли последних ступеней трапа, когда я расслышал громкий свист и дельфинье щелканье.

– Это Тошка Правый, – прислушалась Леся.

– Что, есть еще и Левый? – удивился я.

– Ты разве не знаешь, что дельфины все время спят одной половиной мозга? То левое полушарие бодрствует, то правое. Так они и живут. Полностью спать им нельзя – захлебнутся и утонут.

– И что, у полушарий личности различаются?

– Не сильно, но я всегда могу узнать, с каким Тошкой говорю – с Левым или Правым. Лидочка более цельная, у нее не поймешь, какая половина мозга спит, а какая бодрствует. Лет сто назад о частичных несовпадениях личности правого и левого полушарий никто не знал, поскольку в личность дельфинов никто из ученых не верил.

– А ты что, без коммутатора их язык понимаешь?

– Ну не то чтобы посимвольно, но настроение уловить могу. А вот Ван научился различать некоторые слова. В китайском языке смысл фразы зависит от тона гласных звуков, так что у китайцев слух вырабатывается особый. Но и без всякого коммутатора я могу об заклад биться, что Тоша с Лидочкой сейчас обсуждают незнакомца в форме охотника, Они очень чувствительны к малозаметным проявлениям симпатии, поэтому знают, что мы с тобой не чужие. Меня они знают давно, а тебя видят впервые. Им любопытно.

– Значит, они уже видели охотников? – это вызвало у меня удивление.

– Тошка много чего видел за свою жизнь. Вообще вам будет о чем поговорить, я уверена. Например, недавно он повстречал в океане сумасшедшую торпеду… Она приняла его за охотника или какую-то другую цель и гонялась за ним минут сорок, пока не выработала запас глюкозы и не отстала.

– Первый раз слышу, чтобы торпеды нападали на жителей океана, – сказал я, вспомнив странный сегодняшний сон.

Однако Тошкин опыт меня заинтересовал, так что я твердо решил освоить коммутатор и расспросить дельфина. Я не забыл, как во время учебного погружения на километровую глубину на меня напала скоростная торпеда класса «Барракуда». Вот уж натерпелся я тогда страху!

Мы соскочили с трапа, и я увидел в смоляной воде двух глядящих на нас дельфинов.

– Тошка справа, – подсказала мне Леся. – Но Лидочка не менее интересна в беседе, потом сам убедишься. А пока я должна тебя представить, Заодно досмотришь, как работает коммутатор.

Вообще-то в учебке мне приходилось видеть вычислитель, предназначенный для перевода дельфиньих щелчков и свистов в человеческую речь, но на учениях мы с морскими зверями не взаимодействовали, так что применить его на практике у меня не было возможности. Для Леси же это была основная работа, так что она знала, как с ним обращаться. Подойдя к проклепанной металлической колонне на краю вольеры, Леся вставила кодовую карточку в щель на щитке и открыла дверцу, за которой располагался пульт коммутатора. Вслух просчитав до трех и обратно, она подстроила вычислитель к особенностям своей речи и сказала:

– Привет. Это мой близкий друг. Его зовут Роман.

В ответ Тошка длинно присвистнул и разразился трелью коротких щелчков.

– Насколько близкий? – перевел его вопрос синтезатор.

Голос у прибора был откровенно искусственным без возможности передавать хоть какие-то оттенки эмоций, но уж к этому я за время службы успел привыкнуть, поскольку наша водительница была глухонемой. Когда была возможность, мы общались с ней жестами Языка Охотников, но в бою она частенько пользовалась бортовым вычислителем амфибии, который переводил ее жесты в синтезированную речь, чтобы мы слышали ее в гарнитурах. Для этого у Молчуньи была перчатка, наподобие тех, какие входят в комплекты аппаратов жидкостного дыхания для общения в глубине. А для нее вычислитель переводил наши жесты в текст на экране.

– Очень близкий, – улыбнувшись, ответила Леся.

Тошка нырнул, затем высунул морду из воды и шумно выдохнул.

– Вы с ним сношаетесь, как мы с Лидой? – прощелкал он.

– Да.

– Значит, ему можно доверять?

Подобная логика меня поразила, к тому же тема показалась мне чересчур щекотливой. Похоже, дельфины руководствовались совершенно другой этикой, нежели мы. Об этом я тоже решил побеседовать с Тошкой, когда представится случай. Только без Леси. Хотя это совсем уж глупо – ближе, чем она, у меня никого не было. Маму я мог считать близким человеком только в далеком детстве, но не после ухода на службу.

– Тоша, – с серьезным видом ответила Леся, – ему можно доверять, как мне. Когда ты узнаешь его получше, сам это поймешь.

– Но на нем форма охотника, – синтезатор изменил тембр голоса, и я понял, что теперь он переводит щелкающие трели Лидочки.

– Разве ты знаешь что-то плохое об охотниках? – спросила Леся.

– Нет, – ответила Лидочка. – Но охотники ныряют намного глубже, чем мы. Я не понимаю людей, которые проводят часть жизни за границами смерти.

Мне показалось, что вычислитель выдает не совсем адекватный перевод. Вряд ли он был приспособлен для ведения философских диспутов между дельфином и человеком.

– Пусть он скажет нам что-нибудь, – попросил Тоша.

– Скажи им, – повернулась ко мне Леся. – Они действительно так знакомятся. Только не говори «привет», а что-нибудь, о чем ты на самом деле думаешь. Они вообще не принимают лжи. Просто не понимают в ней смысла, хотя знают, что люди умеют врать. И любую фальшь они очень остро чувствуют.

Я шагнул к пульту коммутатора и произнес первое, что пришло мне в голову:

– С берега океан похож на зверя, заключенного в клетку.

Леся удивленно подняла брови, а Тошка с Лидочкой замолчали.

– Снаружи шторм, – первым нарушил молчание Тоша. – Ты выпустишь нас?

Я понял, что он обратился не ко мне, а к Лесе. Меня он просто проигнорировал.

– Да, я для этого и приехала, – ответила она, ненавязчиво оттеснив меня от пульта. – Хотите уйти прямо сейчас?

– Да. Вернемся, когда кончится шторм, Роман будет работать на станции?

– Да. Я открою вам нижний люк, чтобы вы могли войти в вольеру, когда угодно.

Леся нажала на пульте несколько кнопок, и я ощутил ногами вибрацию приведенных в действие механизмов. Тошка с Лидочкой нырнули и, промелькнув серыми силуэтами, скрылись из виду в смоляной глубине.

– Кажется, мне устроят приличную взбучку, – вздохнула Леся, направляясь к трапу.

– За что? – насторожился я.

– Тоша с Лидочкой могут уйти навсегда, И мне придется объяснить, почему это произошло.

– Погоди. Я их что, чем-то обидел?

– Не знаю. Честно говоря, ни один специалист по психологии не может уверенно заявить, что творится в голове у дельфинов, А уж на что они могут обидеться, вообще никому не известно. Обычно они отвечают, когда знакомятся. А тут сразу попросились уйти. К тому же предварительно поинтересовались, будешь ли ты работать на станции.

– Только заступил, уже напортачил, – вздохнул я, поднимаясь вслед за Лесей по трапу.

– Не факт. Но тебе следовало сказать им что-то, не относящееся к их среде обитания.

– Ты же сама попросила меня не лгать. У меня сегодня все мысли связаны с океаном.

– Их это могло удивить. А дельфины чаще всего боятся того, чего не понимают. Их естественная жизнь весьма незатейлива. Ловля рыбы, игры, любовь.

– Но ведь они обладают вполне развитым разумом.

– Если сравнивать с человеком, то интеллект взрослого дельфина примерно равен интеллекту десятилетнего ребенка. Представь себе ребенка, который живет самостоятельной жизнью, добывает пропитание и занимается сексом.

– Забавно.

– Не знаю, что тут забавного. Некоторые ученые считают, что разум дельфинов возник как побочный эффект развития эхолокационных способностей. Для просчета подобной информации требуется развитый мозг, а дельфинам нужен еще более развитый, поскольку живут они только одним полушарием. Так что их разветвленные извилины развивались в первую очередь как математический аппарат и лишь потом в них затеплилось абстрактное мышление и воображение. Но я не сторонник этой теории, если честно.

– А какая теория на этот счет у тебя?

– Я склонна верить их собственным легендам.

– У дельфинов есть легенды?

– Конечно. Разве у десятилетних детей нет легенд?

Я вспомнил, как мы с Вовкой, забравшись ночью в эллинг его отца, пугали друг друга всевозможными страшилками. Почему-то взрослые потом забывают, на основе чего эти страшилки придумываются, но я помнил это прекрасно.

– Корни всех страшных детских историй кроются в подслушанных разговорах, – поделился я с Лесей. – Взрослые говорят о повседневных взрослых вещах, думая, что дети спят. А они не спят, а засыпают, находясь в пограничном состоянии между сном и бодрствованием, когда в соседней комнате говорят о гинекологии, катастрофах, авариях на производстве, о преступлениях, обманах, сексе и прочем, что обходит детей стороной. Многих слов дети не знают, поэтому подменяют их смысл звучанием. В результате кровельное железо превращается в кровавое, а обычный анализ крови на медосмотре в акт жуткого вампиризма. Может, и с дельфинами так же, раз они похожи психикой на детей? Может, их легенды являются отголоском того, что мы, люди, делаем в океане?

– Отчасти это так. Но большинство их преданий, самые древние, не вписываются в эти рамки. Ведь дельфины обзавелись разумом намного раньше, чем наши предки слезли с деревьев и лишились хвостов.

Я призадумался, Мне никогда не приходилось сталкиваться с дельфинами так близко, чтобы задумываться о таких вещах, как их легендаристика и мифология, однако теперь эта тема показалась мне в высшей степени интересной.

«У них ведь и религия могла сформироваться, – подумал я, выходя в коридор вслед за Лесей. – По крайней мере, примитивная. Надо будет почитать об этом, чтобы иметь хоть малейшее представление».

Как и было обещано, мы поднялись в рубку поста наблюдения, Заслышав наши шаги по трапу, дверь открыл пожилой мужчина, одетый в технический комбинезон.

– Привет, Бен! – поздоровалась с ним Леся. – Знакомься, это Рома, твой новый сменщик.

– Здравствуйте, – я счел уместным едва заметно поклониться.

– Привет, – буркнул старый Бен.

Брови у него были такими густыми, что взгляд казался тяжелым и подозрительным.

– Я ему все покажу, – Леся незаметно подтолкнула меня к порогу. – А вы езжайте домой.

Шагнув к Бену ближе, я уловил исходящий от него запах спиртовых испарений. В общем понятно было, что меня сюда не просто так взяли, а решили хоть на время удалить со станции старого пропойцу. Видимо, молодой инвалид-охотник не так беспокоил начальство.

Бен прокряхтел что-то невразумительное, забрал обшарпанную сумку и удалился, загрохотав ботинками по трапу.

– Не очень приятный тип, – признался я, когда шаги сторожа стихли.

– Звери его тоже не любят. В последнее время Бен совсем опустился, так что ему активно ищут замену. Но в здешних краях мало желающих работать на станции сторожем. Бен тут жил почти безвылазно два года, Честно говоря, не думаю, что вы с ним наладите отношения.

– Да я не очень-то и стремлюсь.

Оборудование сторожевой рубки показалось мне незатейливым, но вполне современным – электронный бинокль на станине, похожий на те, какими мы пользовались на охоте, два монитора для наблюдения, блок связи, навигационный блок, персональный компьютер и легкий кухонный модуль.

– А оружия нет? – спросил я в шутку.

– Есть, – ответила Леся, здорово этим меня удивив.

В общем-то я представлял свои обязанности некой формальностью. Ну вроде как сложилось, что люди не оставляют собственность без присмотра, Особенно в океане. Что же касается реальных опасностей, то, даже хорошенько пофантазировав, трудно было их вообразить, Несмотря на то что мы находились в Индийском океане, пиратов вблизи берегов не было благодаря нескольким успешным операциям охотников. За последний год они здорово проредили пиратские флотилии, так же как чуть раньше проредили численность скрывающихся в глубине биотехов. Так что теперь встретить в глубине одичавшую торпеду, оставшуюся с последней войны, было практически невозможно.

– И что это за оружие? – заинтересовался я.

– Автоматическая коротковолновая пушка, – неохотно ответила Леся.

– Н-да… У вас это называют оружием? Это же скорее пугач!

– А тебе обязательно нужен ракетомет?

– Нет. Просто ты с такой серьезностью назвала «грелку» оружием…

Коротковолновой пушки в общем-то достаточно для того, чтобы отогнать непрошеных гостей на приличное расстояние, но не более того. Хотя на пределе мощности пучок электромагнитного излучения теоретически может вызывать опасные для жизни ожоги, но все же такое оружие принято относить к разряду несмертельного. Так же как ультразвуковые орудия, например.

– Не думаю, что тебе придется ее применять, – закрыла тему Леся. – Хотя код управления я тебе дать обязана. Он на карточке обзорного монитора.

– Ладно, Вообще тут хорошо. Высоко, вид превосходный и океан крутом.

– Я рада, что тебе понравилось. Но мне надо ехать.

– Жаль.

– Я завтра к тебе обязательно заскочу.

Мы спустились в каюту, где я забрал рюкзак с провизией, после чего мне осталось лишь проводить Лесю до катера.

– Не знаю, оставлять тебе код для запуска коммутатора или нет, – она задумчиво повертела в пальцах пластиковую карточку. – Звери как-то неадекватно на тебя отреагировали.

– Как хочешь, – пожал я плечами, стараясь не показать обиду.

– Не дуйся. Я за ними понаблюдаю, а потом повторим знакомство, Ты должен понять, что, если звери уйдут в океан, мне вставят фитиль вот такого диаметра. – Леся развела пальцы так широко, что у меня невольно свело ягодицы.

Она поцеловала меня, запрыгнула в катер, подняла швартовые замки и помахала рукой, пока открывались ворота эллинга. Я вздохнул и поплелся к трапу, втайне боясь без нее заблудиться, хоть и хорошо запомнил дорогу наверх. Но не успел я подняться и до середины, как услышал короткий свист и щелчки. Обернувшись, я увидел Тошку и Лидочку в темной воде. К этому времени Леся выгнала катер в океан и врубила турбины, а ворота эллинга начали закрываться.

Передо мной встал выбор – то ли проигнорировать появление дельфинов и спокойно подняться к себе в сторожевую рубку, то ли рискнуть и попробовать установить с ними контакт. Второе представлялось мне довольно глупым, поскольку кодовой карточки от коммутатора у меня все равно не было. И все же, когда створки ворот окончательно сомкнулись, я решил спуститься. Тошка обрадованно защелкал и закивал головой, а Лидочка легла на бок и поглядывала на меня, шевеля ластом.

– У меня нет карточки, – я развел руками, стараясь говорить по слогам, как с иностранцем, который плохо знает язык.

Тошка снова защелкал.

Я шагнул к коммутатору и продемонстрировал, что мне нечего сунуть в приемную щель. Тошка замолчал и пытался различить подслеповатыми глазами, что я такое делаю. Ему это давалось с огромным трудом, я чувствовал его состояние. Пришлось повторить движение несколько раз. Тошка так кивнул, что меня окатило брызгами, потом разразился возбужденной трелью. Я не мог понять, чего он от меня добивается.

Лидочка нырнула и несколько раз ударила по воде хвостом, снова окатив меня брызгами.

«Злятся они, что ли?» – с раздражением подумал я.

Дельфины начали перещелкиваться между собой, потом нырнули и поплавали кругами. Я следил за ними, подозревая, что звери хотят подать мне какой-то знак, но не могут решить, как это сделать. Затем они вынырнули, и Тошка снова защелкал, повернув ко мне морду. И вдруг, скорее на подсознании, чем умом, я различил в его свисте знакомую мелодию. Правда, мелодия эта звучала словно проигранная с утроенной скоростью от той, к которой я привык.

– Ти-та-ти-та-ти, – повторил Тошка. – Ти-та-тита-ти.

Это была учебная фраза с уроков телеграфного дела, которые входили в курс истории мореплавания. Телеграфный код. Две буквы – «А» и «Р», переданные условной азбукой, состоящей из точек и тире. Каждой букве соответствовала короткая песенка, начинающаяся на нее и соответствующая ритму писка. Ти-та. Точка и тире – буква А. Чтобы легче ее отличать, на букву «А» напевают слово «ар-ба». Ти-та-ти – точка, тире, точка. Буква «Р». И песенка для этой буквы – ры-ба-чит. Что-то вроде Языка Охотников, только для радиосвязи. Так вроде бы общались древние мореходы, находясь в океане на разных кораблях. Почему-то в древности радиопередатчики не могли передавать голос – что-то не то там было с длинами волн или с цифровой кодировкой. Нас по этой азбуке активно натаскивали в учебке, хотя никто не понимал, кому и зачем это нужно. И вот же – пригодилось.

Я закивал, замахал руками, показывая Тошке, что понял его сигнал. Другое дело – откуда дельфину знать телеграфный код? Но это можно было выяснить чуть позже. Мне пришлось порыться в памяти, чтобы вспомнить песенки для всех букв, какие мне были нужны. Справившись с этой задачей, я пропищал, используя звуки «ти» для точки и «та» для тире, чтобы Тошка говорил помедленнее. Он меня понял и быстро запищал, защелкал, обращаясь к Лидочке. Она ему ответила. В общем, контакт между нами был установлен.

Однако говорить с Тошкой таким образом оказалось настоящим мучением. Он спешил, путал значения слов, так что мне приходилось больше половины додумывать самому, и я не был уверен в том, что правильно это делаю. Примерно через полчаса наконец выяснилось, что именно дельфин от меня хотел. Речь шла о кодовой карточке для коммутатора, которую мне предлагалось искать в «темном пространстве, где спит плохо сидящий открыто». Сколько я ни пытался у Тошки выведать, что это могло означать, уточнения мне добиться не удалось. Я уже совсем отчаялся, когда догадался немного раскинуть мозгами. В принципе, никакой лишней карточки быть не могло, если только она не была когда-то утеряна, а потом спрятана. Утеряна – ладно, всякое бывает. Найдена кем-нибудь – тоже возможно. Но тогда бы ее сдали! Нашли бы и передали начальству для использования или уничтожения. Кому она нужна, лишняя? Ведь любой член экипажа «Тапрабани» имел свою карточку, кому положено, а кому не положено, все равно бы не смог при всех ею воспользоваться.

И тут меня осенило. Вот если бы у меня была лишняя карточка, я бы ею воспользовался. Почему? Потому что я был на станции один и меня бы никто не поймал за этим. Очень все просто. И если бы я нашел карточку, я бы ее не сдал. А в таком положении, как я, находился на станции всего один человек – старый Бен. Он часто оставался здесь в одиночестве и, найдя карточку, мог запросто ею воспользоваться. Другое дело, что у меня в голове не укладывалось, зачем пропойце Бену могло понадобиться беседовать с дельфинами. Хотя… От скуки люди иногда говорят сами с собой. От одиночества тоже. А с дельфинами уж точно лучше.

Я живо представил, как старый Бен сидит на краю вольеры с бутылкой джина, отпивает из горлышка и пьяно спорит о чем-то с Тошкой. Если бы Леся об этом узнала, ей бы сделалось дурно. Хорошо еще, если он их джином не угощал. Хотя пьяный дельфин, у которого и у трезвого одно полушарие в отрубе, мог быть достойным зрелищем.

Однако мне следовало не об этом думать, а о том, чем на самом деле могло оказаться «темное пространство». Скорее всего место, куда Бен удалялся, окончательно осоловев от выпитого. Допустим, он не хотел плутать в таком состоянии по коридорам и лестницам станции, вскарабкиваясь в сторожевую рубку. Тогда он мог присмотреть себе убежище поближе. Возможно, это какая-то подсобка или что-то вроде того. В любом случае находиться она должна была рядом с вольерой, иначе откуда Тошке знать, что пространство темное?

Мне пришло в голову спросить направление у дельфина, и я звуками «ти» и «та» объяснил, чего хочу. Тошка радостно закивал и ткнул мордой в сторону противоположного края вольеры. Интересно, как Бен попадал туда без лодки? Неужели вплавь? Нет, это вряд ли, в пьяном-то виде. По решетке же туда вообще не перелезть – ячейки слишком маленькие, чтобы в них можно было просунуть ногу. Катер в вольеру вообще не загнать – мешает решетка.

Хорошенько подумав, я заподозрил, что вообще неправильно понял дельфина. В глухой противоположной стене не должно было быть никакого помещения. Зачем нужно место, куда не добраться? Хотя… Бывают ведь технологические ниши, которые используют ремонтники при наличии специального оборудования. Кроме того, если эллинг время от времени перестраивали и расширяли, то в переборках могли остаться рудименты каких-то ставших ненужными помещений. Вот это, похоже, в точку.

И тут я понял, как Бен перебирался на ту сторону! На эту мысль меня навело слово «рудимент». Спасательные средства! По всем инструкциям их положено держать на любом судне или плавучей базе, пусть даже жестко заякоренной. Сейчас это скорее традиция, поскольку надежность станции многократно превышала любые допуски безопасности. Рудимент.

Я осмотрел переборку в районе пирса и без труда нашел нишу, в которой покоились два почти новых спасательных костюма, древняя надувная лодка и даже оранжевый пенопластовый круг с надписью «Тапрабани». Вытащив за ручки титановый куб лодки, я донес его до вольеры и бросил в воду. По реакции дельфинов сразу стало ясно, что я на верном пути. Куб секунду полежал на поверхности, вбирая воду, затем лопнул по граням, выпустив титановые стрелы каркаса, которые тут же обросли прочным эластидом корпуса. С шипением лодка надулась полученным из воды водородом и закачалась, готовая меня принять. Дельфины резвились и выпрыгивали из воды.

Я соскользнул на борт спасательного суденышка, которое было настолько легким, что едва не выскочило из-под меня. Поршневого мотора в нем, похоже, не было, а разбираться с довоенным газовым приводом было лень, так что я решил без затей подгрести руками, благо вольера была менее полусотни метров в ширину. Только я начал черпать воду ладонью, Тошка и Лидочка взялись подталкивать лодку носами, что добавило мне скорости.

Достигнув противоположного края, я ухватился за кромку переборки, подтянулся и выбрался из лодки. Палуба здесь была не ровной, а имела два углубления, одно из которых действительно уводило в темное технологическое помещение. Тошка высоко выпрыгнул из воды, перевернулся в воздухе и плюхнулся обратно, окатив меня фонтаном брызг.

– Вот, барракуда! – мне эти фокусы уже надоели.

Протиснувшись в нишу, я нашел там то, что и ожидал, – старый спальный мешок и плохонький компакт, никуда не подключенный в силу отсутствия коммутационных гнезд, а потому пригодный лишь для просмотра записанных фильмов. Мне вдруг стало интересно, что мог смотреть старый Бен, залившись до бровей джином. Осторожно раскрыв машинку, я дождался загрузки и осмотрел пункты меню. Названия фильмов красноречиво говорили, что записи Бена представляли собой вестерны самых разных времен создания, причем большинство, судя по иконкам, были еще двумерными. Я усмехнулся.

Кодовая карточка от коммутатора валялась рядом с компактом. Я сунул ее в карман, закрыл машинку и выбрался из ниши. Лодка уже успела отплыть на середину вольеры, но дельфины сами догадались подтолкнуть ее к переборке. Мне оставалось лишь запрыгнуть на борт и перебраться к другому берегу. Там я вытащил посудину из воды и повернул ключ сборки. Лодка с шипением выпустила водород и сложилась обратно в куб, оставив на палубе темную лужу. Я оттащил его на место.

– Сейчас узнаем, чего ты хотел, – подмигнул я Тошке, вставляя карточку в коммутатор.

– Ты охотник? – напрямую спросил дельфин, когда устройство заработало.

– Бывший. Я был охотником, а потом пострадал в глубине и не смог больше нырять, – мне приходилось подбирать самые простые, на мой взгляд, слова, как все делают, когда говорят с детьми.

– Ты заболел? Был ранен?

– Был ранен. Слишком быстро всплыл. Людям от этого плохо.

– Даже охотникам? Охотники могут всплывать откуда угодно, я видел.

– Мой скафандр погиб и не мог дышать за меня, Пришлось подключать баллоны, как в простых аппаратах. А с ними глубоко не нырнешь и быстро не всплывешь.

– Я знаю, – просвистел Тошка. – Но ты в форме.

– Без погон, – я наклонился, чтобы он мог разглядеть подслеповатыми глазами. – Мне нравится в ней ходить.

– Погоны важны?

– Не знаю. Да, наверно, как и форма.

– Значит, охотник – это только одежда? – вступила в разговор Лидочка. – На кого одень, тот и будет?

– Нет!

– Как тогда? – это снова Тошка. – Что отличает охотника от других людей?

– Ты сказал, что океан с берега похож на зверя в клетке, – просвистела Лидочка. – Люди держат зверей в неволе?

Этот вопрос поставил меня в тупик, но я понял, что именно ради него дельфины затеяли кутерьму с поиском карточки для коммутатора. Не ради формы, форма была лишь предлогом. Они хотели знать. Им было важно. Но что я мог им ответить? Вспомнились Лесины слова о том, что дельфинам лучше не врать, что они очень чувствительны к правде и ощущают ее не на языковом, а на каком-то другом, невербальном уровне. К тому же меня удивило, что ни Тошка, ни Лидочка не знают о зоопарках и научных лабораториях. Похоже, им таких вещей попросту не рассказывали, а самим узнать негде. Может, все бы обошлось, если бы не мое сравнение. Стало ясно, что первый день работы на новом месте начался не очень удачно. Надо было как-то выкручиваться.

– Люди держат в клетках только опасных зверей, – нагло соврал я.

– Зачем? – спросил Тошка.

Действительно, зачем? Для красоты? Для изучения? Чушь. Так мы тешим свой комплекс неполноценности, глядя на когтистых и зубастых, когда они за стальными прутьями ничего нам не могут сделать. Мы можем поймать их и засадить, мы научились этому за тысячелетия нашей личной, не биологической эволюции. А они теперь у нас спрашивают «зачем».

И вдруг мне стало наплевать на дельфиньи комплексы, затронуть которые так боялась Леся и другие биологи. Неужели это дельфиний мир, а мы за каждый шаг в нем обязаны оправдываться? Захотят, пусть уходят. Я был готов даже к тому, что меня за эту беседу уволят.

– Это месть, – жестко ответил я, хотя знал, что коммутатор не передаст эмоции. – В древности мы были добычей диких зверей, а теперь держим их в клетках, чтобы наши дети могли тыкать в них пальцами и обсуждать, какие у них усы и огромные зубы.

Дельфины переглянулись и синхронно нырнули, быстро скрывшись в глубине. Я усмехнулся и хотел вынуть карточку из коммутатора, но, к моему удивлению. Лидочка вынырнула и свистнула у меня за спиной.

– Охотник, – донесся синтетический голос из аппарата.

Я обернулся. В этот момент Тошка тоже вынырнул, лег на бок и беззаботно помахал ластом.

– Может, и рыба когда-нибудь сможет посадить нас в клетку? – прощелкал он. – Вы, люди, совсем другие, не такие, как все. Вы другие, но боитесь того, что не похожи на нас.

– Не боимся, – я присел на край вольеры. – Нам иногда стыдно, что мы такие. К тому же люди все разные. Как и дельфины, наверное. Леся никогда не будет держать кого-нибудь в клетке.

– А ты? – спросила Лидочка. – Ты охотник, ты убивал.

– Я убивал искусственных тварей и людей, которые вели себя не лучше торпед.

– А кто лучше? – это Тошка.

Мне показалось, что они надо мной издеваются.

– Никто не лучше, – ответил я, поднимаясь на ноги. – Вы жрете рыбу, даже когда она идет на нерест. Потому что вам просто хочется есть. А нам тоже хочется есть, поэтому мы убиваем других людей и животных. Разве не честно?

– Вы их едите? – уточнила Лидочка.

– Нет. Ну и что с того? Они едят нашу пищу, мы убиваем их и отбираем еду себе.

– Мы от тебя узнали о людях много нового, – заметил Тошка, переворачиваясь на другой бок и попыхивая единственной ноздрей на голове. – Вы не любите говорить об этом?

– Да. Я же сказал, нам за это бывает стыдно. А вам?

– За рыбу? – спросил Тошка. – За вкусную жирную рыбу? Нет. Мы ее просто едим. Стыдно будет, если я отберу рыбу у того, кто слабее.

– И часто ты ее отбираешь? – ошарашенно спросил я.

– Всегда, когда получается, – ответил Тошка. – Отберу, потом стыдно.

Он нырнул, а Лидочка коротко свистнула и сделала круг по вольере. Подплыв ко мне снова, она прощелкала:

– Вы внушили себе, что очень сильные, а потому вам стыдно. Но вы стесняетесь того, чего нет.

– Не понимаю, – насторожился я.

– Тошка заберет у кого-нибудь рыбу, а потом обязательно найдется кто-то, кто заберет рыбу у него. Не бывает никакой силы. Любая сила – это иллюзия. Сегодня вы держите кого-то в клетках, а завтра в клетку посадят вас.

– Уже много тысяч лет никто, кроме нас самих, не может сажать нас в клетки! – ответил я, совершенно не понимая, к чему клонит Лидочка.

– Время не имеет значения. Обязательно появится кто-то, кто посадит вас в клетку. Он будет говорить, а вы будете делать. Это будет новая ступенька. Выше вас, А мы останемся есть вкусную жирную рыбу.

Она нырнула и скрылась в темной воде. Подождав минут пять, я вынул карту из коммутатора, сунул в карман и вернулся в сторожевую рубку.

Там, за акриловой броней окон, начиналась настоящая буря. Небо налилось не то что свинцом, а почти чернотой, вдали полыхали продолжительные, как сполохи плазменной сварки, зарницы, волны с разбегу били в незыблемые борта «Тапрабани», выстреливая брызгами метров на десять вверх. Если бы не рифы, сбивающие силу океанских валов, вода во время подобных штормов докатывалась бы до порога нашего дома.

Я любил такую погоду. От ощущения близости неукротимой стихии кровь сильней разгонялась в жилах, все мое существо охватывала дикая, первобытная эйфория. Если бы не было окон, то руку протяни – и там смерть. А так сторожевая башня выдержит хоть сколько прямых попаданий молнии, я от всей души надеялся, что хоть одна на этот раз обязательно шарахнет в станцию – уж очень хотелось увидеть ее вблизи.

И тут я окончательно понял, зачем люди сажают хищников в клетку. Да не хищников они сажают, а собственную смерть! Бот в чем дело. Голые, без когтей и клыков, почти не приспособленные к жизни в дикой природе, люди все-таки выжили, но смерть так долго ходила за ними по пятам, что они без нее не могут. Смерть для нас стала частью жизни, мы хотим все время видеть ее поблизости, но в клетке, в клетке, чтобы не вырвалась на свободу. Отсюда любовь к приключениям, к прыжкам с гравилетов, к сверхскоростным гонкам и погружениям на немыслимые глубины. Но мы стараемся сделать это все как можно более безопасным. Там же, где опасность становится реальной, место уже не всем.

– Барракуда меня дери! – выругался я, сжимая кулаки.

Толкнув тяжелую дверь, я кубарем скатился по трапу и выскочил в коридор, ведущий к задраенному внешнему люку. Преодолев два десятка шагов, я вцепился в запоры и сдвинул их в сторону. Тут же меня ветром чуть с ног не сбило, ледяная пена вихрем завертелась перед лицом. На такое приветствие океана я не мог не ответить. Согнувшись, чтобы легче держать равновесие на ветру, я выбрался на палубу, хватаясь за все прочное, что подворачивалось под руку. Черные низкие тучи стремительно летели над головой, сполохи зарниц приближались, вызывая во мне смесь первобытного ужаса и восторга. Теперь у меня был ответ на вопрос дельфинов, что отличает охотника от других людей. Смерть охотника чаще всего в океане, но в отличие от других людей, от спасателей, от биологов, охотник не отгораживается от океана стальными прутьями стопроцентной безопасности. Потому что чем большую безопасность ты себе обеспечиваешь, тем меньше можешь воздействовать на то, что находится по другую сторону защитного барьера. А охотник должен воздействовать, он не может просто подглядывать, как другие. В этом и есть его отличие, это и манило меня в моей службе.

– Мне не нужна клетка! – закричал я, стараясь перекрыть рев бури. – Не нужна!

Только через полчаса, оглохнув от рева и озябнув от брызг, я вернулся в коридор и задраил за собой люк. Дыхание никак не могло успокоиться, сердце едва не выскакивало из груди. Подумав, я не стал подниматься в сторожевую рубку, а спустился к дельфинам. Что-то мне подсказывало – они меня ждут. Но я ошибся – вольера была пуста.

Глава 3. Буря

Шторм за окнами не давал мне сосредоточиться. С одной стороны, надо было хоть как-то освоиться с оборудованием, пусть и нехитрым, но и не очень привычным, с другой – буря набирала силу, все больше притягивая к себе мой взгляд. В конце концов я решил совместить приятное с полезным – заняться разглядыванием стихии при помощи вверенных мне технических средств. Довольно мощный вычислитель позволял получать данные напрямую с сателлитов, так что я мог глянуть сверху на происходящее действо.

Вызвав на монитор пульт управления камерами шести подвластных биологам сателлитов, я выбрал один геостационарный, висевший почти точнехонько над «Тапрабани». Даже в обычном спектре буря из космоса выглядела внушительно – плотное, вихрящееся облачное пятно занимало чуть ли не четверть площади Индийского океана. А на предельном увеличении были видны многокилометровые сполохи молний, разрезающие небо одновременно в нескольких местах. Это напоминало работу безумного мастера спецэффектов – черный инфернальный вихрь, рождающий сполохи света. В этом был концепт, да и картинка мне настолько понравилась, что я нажал кнопку записи.

Попялившись на ветвистые сполохи молний, я переключил режим на инфракрасный – хотелось увидеть «Тапрабани» сверху, на предельном увеличении это можно даже с учетом толстой пелены туч. Изображение изменилось, стало более ярким и разноцветным – цвета означали разные температуры, согласно шкале внизу картинки. И, понятное дело, вместо клубящихся туч теперь были видны огромные океанские волны, катящиеся из бесконечности в бесконечность. Океан бурлил, переливался разноцветьем температур, так что меня это заворожило не меньше, чем в детстве завораживали новогодние украшения на елке.

В детстве я мог часами сидеть под новогодней елкой, вдыхать аромат хвои и смотреть, смотреть неотрывно на перемигивание мультифоровых гирлянд, на искрящиеся бока старинных акриловых игрушек, оставшихся еще, как говорила мама, от бабушки. Теперь было очень похоже – настолько, что вернулось щемящее ощущение праздника.

– А ведь у меня сегодня день рождения! – улыбнулся я, ощущая хоть и мимолетное, но самое настоящее счастье. – Кажется, самый лучший из всех.

Это было истинной правдой, потому что, несмотря на одиночество в этот праздник, мне не было скучно или тоскливо. Как долго я мечтал о возможности снова встретиться с океаном на его территории! И вот оно – произошло. Леся сделала мне самый лучший подарок, какой только можно было. Наверное, она сама не совсем понимала, насколько важно для меня было получить эту работу, да еще в первый же день, в свой день рождения, оказаться в самом центре свирепой бури. Я был так же счастлив, наверное, только после нашей с Леськой свадьбы, ну и еще, если быть до конца честным, в тот миг, когда адмирал приколол к моему воротнику булавку Кровавой Капли.

Это надо отпраздновать, решил я, вынимая банку сока из рюкзака.

Вскрыв ее, я глотнул прямо из клапана – не хотелось лезть в кухонный блок за стаканом. До чего же здорово тут! Я подправил положение камеры так, чтобы поймать в поле зрения «Тапрабани». Платформу было видно отлично, но на то, чтобы помахать самому себе, не хватало приближения в этом режиме. Вот если бы был ясный день, тогда получилось бы.

Я прильнул к экрану, ощущая себя сверхъестественным существом, способным смотреть на себя с небес, полыхающих от фиолетовых молний. Платформа была прочно заякорена и ничуть не качалась, стойко держа удары многотонных волн. Меня завораживала эта стойкость, завораживало смотреть, как океан пенится, расшибаясь в брызги о стальные фермы «Тапрабани».

Чуть уменьшив приближение камер, я вывел на монитор широкую панораму – теперь пена вокруг платформы слилась в едва заметную белую точку в иссиня-черном буйстве стихии. Мне захотелось закричать от восторга, я сжал кулаки, задыхаясь от переполнявших чувств. И в этот миг изображение на мониторе внезапно погасло, сменившись надписью:

«Неисправность устройства. Переключитесь на другой сателлит».

– Что такое? – прошептал я в недоумении.

Попытка оживить камеру с клавиатуры терминала не привела ни к чему. Я последовал совету системы и перебросил управление на следующий сателлит, хотя в данный момент он находился в такой точке орбиты, с которой невозможно разглядеть Индийский океан. Мне просто хотелось понять, камера сдохла или лег орбитальный канал связи. Но с каналом все было в норме – камера рабочего сателлита показала городские огни на затененной стороне Земли.

– Надо же, какая случайность… – прошептал я, недоуменно почесав переносицу.

На самом деле ничего такого уж из ряда вон выходящего не случилось. Все орбитальные наблюдательные станции были старенькими, запускались с космодромов еще до последней войны, так что им всем лет по сто было, не меньше. После десятилетней эпидемии запущено было всего три сателлита, и все они принадлежали подразделениям морских охотников, обеспечивая наблюдение из космоса за оживленными участками мировых акваторий.

На самом деле любой из командиров охотников мог взять управление с боевого планшета не только своими сателлитами, но и любыми другими. Просто их аппараты были самыми новыми, самыми надежными, да к тому же специально спроектированными для наблюдения за биотехами, оставшимися в океане после войны. А вот биологи могли пользоваться только своими орбитальными станциями, геологи своими, и так далее. Спутниками все дорожили, поскольку после войны и эпидемии человечество так поредело, что оказалось в прямом смысле прижато брюхом к Земле. Не до орбитальных полетов – на суше и в океане хватало проблем. Ну что говорить, если от всего населения на Земле осталось не более миллиарда человек?

Нет, технологии не были утеряны, просто ресурсы требовались в других местах, а запущенных до войны спутников для нужд оставшихся хватало с лихвой. Даже с учетом такого выхода из строя, какой произошел только что на моих глазах.

В общем, не было ничего удивительного в том, что старенький сателлит биологов внезапно вышел из строя. Поразило меня лишь то, что произошло это как раз в момент наблюдения. Я немного подумал об этом, но зацикливаться не стал, Все равно причину неисправности никто никогда не узнает. Не запускать же ракету в космос ради такой безделицы! Да и нет никакой ракеты, насколько известно. Надо будет, построят. А пока не надо, никто и не будет силы зря тратить.

Чтобы отвлечься, я решил порыскать по всемирной Сети на предмет информации о легендах дельфинов. После беседы с Тошкой и Лидочкой меня не покидало ощущение, что биологи несколько идеализируют этих разумных существ. Вон Леська чуть в обморок не упала, когда я сказал при них нестандартную фразу. А что такого? О людях бы так заботились…

Нет, я ничего не имел против дельфинов, но носиться с ними, как носится Леська, – это уж дудки. Похоже, они над нами, над людьми, немного насмехаются. Хотя, если быть до конца честным, – имеют право. Они видели, как мы с деревьев слезали, как обретали разум. Они старше нас как вид, а яйца кур не учат. Но, с другой стороны, это не повод, чтобы тестировать нас, как Молчунья тестирует мотор на больших оборотах.

Вспомнив глухонемую, я невольно вздохнул. Где она сейчас, интересно? В команде с Чистюлей или сама по себе? Все же тосковал я по друзьям, чего уж греха таить. Тосковал, хоть и не любил себе признаваться в этом.

– А что, если…

Шальная мысль промелькнула у меня в голове. Настолько шальная, что я по первому разу от нее отмахнулся, но она не ушла, сделала круг и вернулась, как возвращается отогнанный пулеметами гравилет, чтобы снова шарахнуть по тебе ракетами. Вот и эта мыслишка так же взяла меня на прицел и уже не отпускала.

– А что, – прошептал я, – ведь это возможно, барракуда меня дери!

Идея состояла в том, что с этого терминала, через гражданскую Сеть, я, в принципе, мог бы выйти на один из специальных сетевых шлюзов, ведущих во внутреннюю коммуникационную сеть охотников, По большому счету это даже не запрещено, и нарушения в этом никакого нет. В принципе, обычным гражданским это попросту не нужно, поскольку, возникни у кого-то надобность в охотниках, он мог объявить тревогу обычным порядком, а уж система сама переправит сигнал, куда требуется. Однако попусту тревогу объявлять нельзя. Это уже не просто нарушение, а преступление. Да мне оно и не надо было, мне просто хотелось прямо сейчас, в мой день рождения, услышать кого-нибудь из друзей или хотя бы бывших коллег. Все просто. А для этого надо отыскать в Сети адрес шлюза и ввести коммуникационный пароль тот же самый, какой вводят в компьютеры гарнитур при включении. Информация не секретная, просто служебная, так что вряд ли пароль сменили за то время, пока я не у дел.

Я убрал с экрана программу поиска, отыскавшую мне уже пару десятков ссылок на легенды дельфинов, и запустил ее снова, с другой задачей – найти адрес шлюза. На это ушло не больше десяти секунд. Я запустил коммуникатор, ввел в него адрес шлюза и включил микрофон. Программа запросила пароль, я его ввел. И тут же в динамиках компьютера послышались знакомые до боли звуки – отголоски эфира, в котором переговариваются морские охотники по служебным делам. У меня защемило сердце.

– Эй, Цаца, не спать! – говорил кто-то в микрофон гарнитуры. – Дай мне полярные координаты этой калоши.

– Азимут сто сорок, удаление двадцать, – ответил голос помоложе.

– Скорость?

– Без хода. Дрейфует по ветру строго на север.

Я запросил с клавиатуры позицию шлюза в Сети, чтобы узнать, как далеко от меня эти совершенно незнакомые ребята. Оказалось, что шлюз обслуживает сто сороковую эфирную башню, расположенную в Антарктике, на берегу Земли Королевы Мод. Радиус приема-передачи у нее километров восемьдесят, не больше, так что охотники гоняют кого-то во льдах.

– Цаца, прием! Ты узнал, почему они не отвечают?

– Как же я узнаю, Бес?

– Тормозишь, салага! Может, у них спутниковая связь работает. У тебя же пульт, барракуда дери! Или прикажешь мне через гарнитуру с сателлитом связаться?

Я чуть не заплакал, слушая их. Не от расстройства, не от радости, а от нахлынувших воспоминаний Люди работают, а я торчу тут сторожем… Вклиниваться в эфир в то время, когда охотники заняты, – последнее дело. Но я не выдержал и произнес в микрофон:

– Бес, на связь, здесь Копуха!

– Не понял… – пробурчал охотник. Потом поправился: – На связи Бес. Ты где, Копуха?

– Далеко. В Индийском. Но у меня под пальцами пульт управления сателлитами наблюдения. Могу чем-то помочь?

– Ты через гражданский шлюз, что ли?

– Да.

– Понятно. Слушай, если у тебя действительно «линзы» настроены, не глянешь, что там за хрень бултыхается, как говно, среди айсбергов? А то салага не справляется, барракуда его дери. На хрен еще угробит сателлит, если ему управление дать.

– Давай координаты по сетке, – улыбнулся я. – А то ваши полярные мне до одного места.

– Принял, сейчас.

Он продиктовал мне планарные координаты, а я бодро подыскал подходящий сателлит и направил его камеры в нужную точку. Увеличение побольше. Так…

– Здесь Копуха, – произнес я в эфир. – Бес, ты на связи?

– Да.

– Цель надводная, дрейфующая, – сообщил я, предварительно настраивая приближение.

– Конкретнее?

– Погоди, Бес.

Я пригляделся к экрану и снова не удержался от улыбки – среди льдов болтался сорванный понтон от какой-то временной переправы.

– Это «банка», Бес. Просто «банка». Расслабьтесь.

– Вот барракуда… – ругнулся охотник. – Изображение дашь?

– Адрес назови, перенаправлю.

– Эй, Цаца, чтоб тебя! – прорычал Бес в эфир. – Дай Копухе адрес, мне надо взглянуть самому.

Салага тут же отозвался и выдал мне внутренний адрес их сети.

– Я же через шлюз, Цаца! – прошипел я в микрофон. – Чему вас в учебке учили? Гражданским тоже будешь этот адрес давать? Сетевую точку мне дай, барракуда тебя дери! Посадят детей за пульт, потом сателлиты падают…

Бес разразился в эфире задорным хохотом. Получив от Цацы адрес сетевой точки, я перекинул изображение с нашего сателлита на планшет Беса.

– Есть, Копуха, спасибо, – отозвался он. – Надо расстрелять эту «банку», а то в тумане на турбинном ходу налетит кто-нибудь. Эй, Червень! Червень, чтоб тебя!

– На связи Червень, – раздался в эфире заспанный голос. – Чего орешь, пингвинов пугаешь?

– Ты что, уже пингвинам гарнитуры раздал? Офигели вы там окончательно. «Банку» надо утопить. А то погода такая, что кто-нибудь брюхо об нее оцарапает.

– Надо, значит, надо… – лениво ответил Червень. – Мушкетон щас только прочищу…

– Валяй, валяй. Запроси Цацу, он тебе цель на боевой выведет.

– О! – последняя фраза, похоже, Червня развеселила. – Да никак Цаца научился с пультом управляться? Да еще сателлитами вертит?

– Ага, размечтался, – хохотнул Бес. – Цаца тебе навертит.

– А откуда цель на планшете?

– Копуха выдал с гражданских «линз».

– Ты что, обкурился? Копуху списали давно.

– Погоди-ка…

Кажется, Бес тоже припомнил мой позывной, облетевший в свое время Землю вдоль и поперек.

– Эй, Копуха, на связь! – позвал он.

– На связи Копуха.

– Ты что, тот самый? Который Поганку накрыл?

– Было такое дело, – с удовольствием ответил я.

Приятно все же, когда о тебе знают и помнят совершенно незнакомые люди.

– Ну ты даешь, охотник. А я-то думаю, что за Копуха? Вроде слышал, а не припомню. Ты где сейчас конкретно?

– Индийский океан, биологическая станция «Тапрабани».

Еще я прибавил планарные координаты для точности.

– Не живется гражданской жизнью, раз в эфире гуляешь? – это уже Червень.

– Первый раз вышел через шлюз, – признался я. – Устроился сторожем на станцию, тут пульт хороший. К тому же сегодня мой день рождения.

– Ну дела! – воскликнул Бес. – А ты не стесняйся, охотник, выходи чаще. Может, еще поработаем. Блин, народу расскажу, все сдохнут от зависти. Эй, Червень! Ну что там с твоим мушкетоном?

– Готов. Щас заряд в дуло забью… Двух ракет, думаю, хватит.

– Одной бы хватило.

– Для верности!

– Валяй.

Я посмотрел на экран, ожидая, когда ракеты Червня поразят цель. Секунд через тридцать в центре изображения полыхнуло коротким пламенем, и понтон моментально скрылся из вида, пробитый сотней металлнческих шариков.

– Здесь Копуха, – сказал я в эфир. – Цель поражена.

– Здесь Бес, подтверждаю.

– Ну и лады, – ответил Червень. – Пойду посплю ещё часок.

Я помолчал, не зная, стоит ли затевать задуманное. В принципе, сегодня я уже получил от судьбы и так больше обычного. Намного больше. Но человеку, наверное, всегда мало.

– Бес, ответь Копухе… – позвал я.

– На связи.

– Ты не слыхал об охотниках с такими позывными?

– Валяй.

– Молчунья, Чистюля, Рипли, Викинг.

– Молчунью знаю, Это баба немая, да?

– Да.

– Списали ее. Ну типа под сокращение. Мол, немая, значит, инвалидка, а инвалиды в охотниках ни к чему.

– Сами они инвалиды… – разозлился я.

– Другие не знаю где. Про Чистюлю слышал, ясное дело, он ведь с тобой тогда был. Но не знаю, где он сейчас охотится. А за Викинга и Рипли ничего не скажу. Друзей ищешь?

– Да. Хотел перекинуться парой слов в день рождения.

– Найдешь, – уверенно заявил Бес. – Ты ведь охотник.

– Уже вроде как нет.

– Чушь. Доктора могут только бумагу марать, – успокоил меня Червень. – А как дойдет до дела, с которым другие не справятся, так отыщут тебя на раз. Так что ты не теряй форму, Копуха. Я таких историй слышал не одну и не две.

– С Рипли так было, – вспомнил я. – Ее Жаб с камбуза вытащил.

– Вот видишь, – поддакнул Бес. – И на тебя найдется какой-нибудь Жаб. Ты ведь во всем мировом океане главный специалист по одичавшим ракетным платформам.

– Много ли их осталось? – вздохнул я. – Кажется, мы последнюю тогда накрыли.

– Ну и хорошо. Этих тварей чем меньше, тем лучше. Но ты вроде стрелял хорошо?

– Мало, что ли, стрелков? Вон Червень с ракетами управляется по высшему классу.

– Но ты ведь снайпер-глубинник, – не очень уверенно припомнил Бес. – Это не ракетами по наводке пулять. Из моих знакомых глубже ста метров вообще никто не нырял. Как глубоко ты Поганку достал?

– Четыре тысячи метров.

– Охренеть можно, – присвистнул Червень. – Я бы в штаны наделал на такой глубине.

– Да, там можно, – подтвердил я. – Только скафандр не даст. На дне так давит водой, что не только обосраться, а перднуть не выйдет.

Червень с Бесом рассмеялись.

– Ладно, Копуха, ты там не унывай, – посоветовал Бес. – И выходи на связь, как будешь за пультом. Мы все время у сто сороковой вышки пингвинов пугаем.

– База на леднике?

– Да. Нас тут двенадцать человек. Познакомишься постепенно со всеми. А мы про тебя в кубрике расскажем.

– Годится, – улыбнулся я. – Ладно, ребята, конец связи. И удачной охоты.

Я отсоединился от шлюза и откинулся на спинку кресла. Ну и выдался же мне день рождения! Даже поохотиться получилось. Хоть на пустую «банку», да разве в том дело, какая цель? К тому же пользы от такой охоты не меньше, чем если бы «Сотку» или «Барракуду» накрыли. Турбоходу все равно от чего тонуть – от торпеды или от столкновения со старым понтоном.

Интересно, что бы Леся сказала, если бы застала меня за пультом минуту назад, когда я корректировал огонь самого настоящего ракетного удара? Надулась бы скорее всего, мол, вам бы, охотникам, только пострелять куда-нибудь. А может, и нет. Иногда я попусту на неё обижался. Чаще всего именно попусту, чего уж тут говорить. И понять ее можно – она не просто гражданская, не просто женщина, чего уже было бы достаточно для отвращения к любому насилию, но она еще и биолог, то есть в силу профессии прекрасно знает, как воздействует ракетный удар на живой организм. Хотя, с другой стороны, я гораздо лучше ее знал, как воздействует стрельба на искусственный, биотехнологический организм и что будет, если такое воздействие вовремя не применить.

Снова вспомнилось, как при зачетном погружении в Средиземке на меня напала скоростная торпеда класса «Барракуда» – биотех-хищник, маневренный, хитрый и опасный, как сама смерть. Если бы Рипли не помогла мне тогда, не прикрыла огнем, то Леське бы уже не на кого было дуться. Так что и я, и она были по-своему правы, каждый своей правотой. Иногда такое едва заметное противостояние раздражало, но все же мы слишком сильно любили друг друга, чтобы дать трещинке полного непонимания пробежать между нами. Говорят, что первый год совместной жизни – это некий рубеж, который если перейти, то потом все сложится. Похоже, мы сегодня счастливо перешагнули его.

Да, сегодня определенно лучший день за минувший год. Какой-то прямо знаковый день. Леська устроила меня на станцию, потом пережила мое переодевание в форму, а теперь еще выдалось поохотиться на опасную железяку и потрепаться с охотниками. Глотнув еще соку, я улыбнулся, Несмотря на штормовую полутьму за окнами сторожевой башни, на душе у меня было светло и радостно. Просто отлично.

Глава 4. Тревога

Ближе к вечеру я заскучал. День оказался настолько бурным, что, когда события сбавили ход, мне стало грустно. Сделав бутерброд с тунцом, я решил все же просмотреть, что нашлось в Сети по теме дельфиньей легендаристики. На английском читать было лень, так что я выбрал статейки на русском, чтобы просто иметь представление. В первой статье много места было уделено тому, как был открыт разум дельфинов, рассказывалось о семантике их языка и описывались алгоритмы работы коммуникатора. Все это было мне в общих чертах известно, и вводную часть я промахнул. Перелистнув несколько страниц, я зацепился взглядом за заголовок: «Отголоски древних эволюционных событий в эпосе дельфинов». Дальше было написано следующее:

«Большинство современных ученых склоняется к мнению, что разум дельфинов сформировался раньше, чем произошло их окончательное эволюционное становление как вида. Бытуют и другие мнения, среди которых особого внимания заслуживает версия происхождения мощного мыслительного аппарата вследствие развития эхолокационных способностей. Однако эта версия в значительной мере утратила приверженцев после снятия языкового барьера между дельфином и человеком. Так, в некоторых легендах дельфинов сохранились отголоски наземного образа жизни, что дает повод считать их разум более древним, чем эхолокационные способности, которые могли сформироваться только в водной среде. Мы также склоняемся к мнению, что наиболее древние легенды дельфинов возникли более 70 миллионов лет назад, когда предки современных китообразных еще обитали на суше, вблизи илистых болот. Например, в легенде о Тсиита сохранилось упоминание насекомоядности предков дельфинов, а в легенде о странствиях Сатитта, несмотря на поздние метаморфозы текста, содержатся элементы, прямо указывающие на то, что Сатитта странствовал не в водной среде. Так, понятие, которое коммуникатор переводит словами “укрылся от взглядов врагов”, очень отличается от понятия “уйти в глубину”, которое современные дельфины используют в подобных случаях. По мнению профессора Гранта, с которым мы полностью согласны, в первоисточнике легенды “Странствия Сатитта” речь могла идти о некоем наземном укрытии, вроде ямы или поваленного ствола дерева. Однако современные дельфины, не имея в языке ни понятия ямы, ни понятия дерева в привычном нам понимании, могли попросту упустить существительное, смысл которого ими утерян. Так, изначально фраза могла звучать как “укрылся от взглядов врагов за поваленным деревом”»…

Я понял, что ничего интересного для себя в этих статьях не найду. Слишком все глубоко научно и по большому счету скучно. Я надеялся отыскать сами легенды в переводе коммуникатора, но ни в одной из статей ни текстов, ни цитат не оказалось. Странно это… Данное обстоятельство могло быть вызвано либо нежеланием перегружать общую Сеть ненужными подробностями, либо прямой необходимостью скрыть часть информации. Я даже примерно не мог представить, для чего и кому это могло понадобиться и какой вред мог оказаться от древних дельфиньих легенд для нынешнего существования человечества. Вообще, надо будет у Леси спросить, она-то уж от меня ничего не станет скрывать.

Удовлетворенный таким решением, я откинулся на спинку кресла, и в тот же миг экран монитора сделался красным, а в центре экрана полыхнула белая надпись: «Тревога!» Вот уж к чему, к чему, а к этому я готов точно не был. И хотя сегодняшний день преподнес мне немало сюрпризов, но это было уже чересчур. Общая тревога, объявленная в гражданской Сети, могла означать минимум угрозу для всей зоны Индийского океана. Будь она не столь значимой, экран загорелся бы не красным, а оранжевым цветом, как это бывало много раз на моей памяти при обнаружении в прибрежных акваториях особо опасных биотехов вроде двадцатитонной «Берты», какую мы обезвредили возле Одессы.

Как того требовала инструкция, я быстро переключился на новостийный канал, готовый услышать все, что угодно. Но пока монитор показывал только заставку экстренного выпуска.

– Вот барракуда… – прошептал я, все сильнее поддаваясь охватившей меня тревоге.

Хуже всего – не знать, что происходит. А происходило нечто из ряда вон, иначе красную заставку в Сеть не выбрасывают. Наиболее логичным было предположить внезапный природный катаклизм вроде сильнейшего землетрясения в океане. Мощные толчки на дне могут поднимать волны высотой метров в тридцать, а то и больше. И хотя такое случается раз в тысячу лет и в прошлый раз было в Индийском океане всего лет двести пятьдесят назад, но ничего другого мне в голову не приходило. Правда, если напрячь воображение, можно было представить, что бушующий ураган начал набирать невиданную силу, грозящую смести в океане и на побережье все живое. Или, еще того хуже, внезапно выскочивший из тьмы космоса астероид с угрожающей Земле траекторией. Последнее меня напугало до ледяных мурашек, поскольку, даже если межпланетный убийца был обнаружен загодя, сбивать его совершенно нечем. Ни ракет нет, способных вывести заряд на орбиту, ни самого заряда.

Я потер похолодевшие ладони, а заставка на экране всё не сменялась изображением диктора, который внесет ясность в происходящее. Мысль об астероиде, не выходила из головы, засев там накрепко, вцепившись когтями, впившись зубами… Вспомнилась статья из школьного учебника истории, в которой говорилось о всеобщем разоружении после Десятилетней эпидемии. Тогда велись ожесточенные споры о том, стоит ли уничтожать все термоядерные боеприпасы без остатка или же оставить немного на всякий случай. Профессор Маркович, потомственный физик, очень уважаемый в научной среде не только из-за собственных заслуг, но и из-за того, что его далекий предок когда-то создал первый квантовый вычислитель, высказывался за сохранение хотя бы части термоядерных арсеналов. Но общественность, находившаяся в глубоком ужасе после последней войны, истребившей половину тогдашнего населения, настаивала на полном уничтожении всех зарядов. Главный идеолог разоружения, профессор Вудстронг, подлил масла в огонь тем, что произвел расчеты последствий войны, если бы в ней применялись не только и не столько биотехи, сколько термоядерное оружие. Человечество было в шоке от его выводов, после чего африканский, европейский и азиатский парламенты единогласно проголосовали за Полное Разоружение, включая не только уничтожение ядерных боеприпасов, но и полный запрет на биоконструирование, в том числе и в мирных целях.

Даже морским охотникам с огромным трудом удалось отстоять право на сохранение двух заводов по выращиванию сверхглубинных скафандров-биотехов. Видимо, оставшиеся в океанах твари пугали людей не меньше, а возможно, и больше, чем термоядерные фугасы. Уничтожая сохранившихся с войны биотехов, охотники приобрели настолько мощный авторитет, что вместе с ним получили немалую власть. Сейчас от нее остались лишь отголоски в виде неписаных морских правил, но лет семьдесят назад морской охотник вызывал у людей поистине священный трепет. Охотники были единственными защитниками от кишевших в глубинах чудовищ, да и сейчас остаются единственными, да только самих чудовищ здорово поубавилось с тех времен. Люди немного пришли в себя, а от былого почитания охотников осталось мало. Разве что дети по-прежнему в них играют, мастерят гарпунные карабины и ловят воображаемых пиратов.

И вот теперь произошло нечто ужасное, чего не ожидал никто. Я вспомнил недавние слова Беса о том, что если произойдет что-то из ряда вон выходящее, то и мне найдется место в отряде охотников. Однако теперь это нисколько не радовало. Честно говоря, я попросту испугался. Сильно.

Наконец заставка сменилась лицом диктора.

– Вниманию всей гражданской Сети! – начал он. – Передаем экстренное сообщение.

Я внутренне напрягся.

– Два часа назад, – продолжил диктор, – в акватории Индийского океана была зафиксирована вспышка ультрафиолетового излучения, сходная со вспышкой при запуске баллистической межконтинентальной ракеты. Просчет траектории показал выход снаряда на устойчивую орбиту, где он и пребывает в настоящее время. Активное зондирование объекта с наземных станций и сателлитов однозначно указывает, что на его борту находится термоядерный боеприпас с разделяющимися боеголовками, готовый в любую минуту атаковать наземную цель. Однако, поскольку орбита снаряда в настоящее время стабильна, невозможно определить, когда и куда придется удар. По всей видимости, ракета выпущена с заякоренной в океане пусковой платформы, по каким-то причинам не уничтоженной во время Полного Разоружения. Зондирование ракеты указывает на то, что она изготовлена до повсеместного внедрения биологических технологий, – это металлический объект, снаряженный термоядерными боеголовками, а потому в его конструкции не может быть биологических деталей. Данный факт оставляет надежду, что ракету можно обезвредить сигналом с Земли. В настоящий момент группа специалистов работает с документами старых военных архивов. Их цель – точно определить тип ракеты и найти код для ее дезактивации. Однако никто не знает, чем и когда увенчаются их усилия. В связи с этим объявляется срочная эвакуация населения из областей, которые с наибольшей вероятностью могут быть подвергнуты термоядерному удару. В первую очередь это крупные города Европы, а также мегаполисы арабских стран, которые в довоенный период входили в так называемую Ось Зла. На этом мы заканчиваем экстренный выпуск. Следите за развитием событий! Экстренные выпуски будут выходить в Сеть каждые полчаса.

После этого сообщения паника в моей душе несколько улеглась. Ведь если ракета стартовала с платформы в Индийском океане, то ее цель не здесь, а где-нибудь в Европе, Африке или Средней Азии. Не здесь. Хотя успокоение это носило глубоко личный, эгоистический характер, так что я его устыдился. Едва закончился экстренный выпуск, я настроил терминал на поиск подробностей происшедшего. Сразу нашлась карта Индийского океана с помеченным местом старта. Надо же, всего в каких-то двухстах милях к югу от «Тапрабани»! Оглядывая океан с сателлита, я мог запросто увидеть старт!

– Вот барракуда! – вырвалось у меня. – А не связано ли это с потерей спутникового изображения? Может, установленная на платформе защита вывела из строя камеру сателлита перед запуском ракеты?

Такое запросто могло быть. Достаточно лазером прицельно шарахнуть в объектив. Кстати, насколько мне известно, до войны лазерные технологии имели большую популярность среди оружейников.

Минут через пятнадцать терминал выдал мне новые подробности – кто-то из специалистов нашел упоминание о сверхсекретных документах, не попавших в руки комиссии по Полному Разоружению. В части этих документов, согласно следам в архивах, могли содержаться координаты установки глубоко засекреченных подводных ракетных платформ и коды управления ими. Сами документы были уничтожены еще во время войны, когда старые платформы были брошены за ненадобностью. Демонтировать их было дороже, чем бросить, а изобретенные биотехнологические платформы вроде одичавшей Поганки, которую я взорвал год назад, сулили большие перспективы, чем устаревшие носители термоядерных боеприпасов. В результате получалось, что заякоренная стальная платформа, с которой был произведен запуск, могла оказаться в океане не единственной.

Кроме того, появились версии причины запуска. Инициировать платформу мог разбушевавшийся в наших широтах ураган. По мнению ученых, его сила уже превысила силу любого из штормов со времен последней войны, так что вполне могла быть оценена автоматикой платформы как угрожающее нападение. Точную же программу пусковой площадки никто не знал, как и то, на что и как она еще может отреагировать.

– Вот ведь как получилось! – произнес я. – Все так занялись уничтожением биотехов, что начисто позабыли о старой угрозе…

У меня мороз по коже пробежал от того, что всего несколько часов назад Тошка и Лидочка предрекли создавшуюся ситуацию. Как Лидочка сказала напоследок?..

«Время не имеет значения, – вспомнил я перевод коммуникатора. – Обязательно появится кто-то, кто посадит вас в клетку. Он будет говорить, а вы будете делать. Это будет новая ступенька. Выше вас. A мы останемся есть вкусную жирную рыбу».

Или это не предсказание? Может ли быть такое, что дельфины знали о возможном запуске? Нет, вряд ли… Технические познания у них ниже всяких отметок. Даже если бы они видели заякоренную платформу, не смогли бы определить степень ее опасности. С интуицией же, судя по всему, у них полный порядок.

«Новая ступенька… – подумал я. – Нет, это слишком. Прямо как в древних фантастических фильмах, где взбунтовавшиеся механизмы стирают человечество с лица Земли. Не может такого быть. Бред. Через несколько часов уничтожат железяку, и все. Другое дело – ракета на орбите».

Понятно, что к разоружению люди подошли спустя рукава. А ведь можно, можно было предположить, что где-то что-то осталось! И начать целенаправленный поиск. Но после драки кулаками не машут, чего уж тут говорить. Хотя драка еще не кончилась.

Я представил, как в данную минуту отряды охотников грузятся в гравилеты, как амфибии океанского класса направляются к цели. На мой взгляд, судьба самой платформы уже предрешена – старая ржавая железяка будет торпедирована не позднее чем через час, по моим подсчетам. Так что главную и единственную угрозу для человечества будет представлять уже запущенная ракета. Особенно с учетом того, что никто не знает, какая программа ею управляет, куда она нацелена и когда врубит тормозные двигатели, чтобы сорваться с орбиты. Если бы я сейчас находился в Европе, то уже бежал бы к ближайшему пирсу баллистиков, держа в руке билет на рейс в Индию. Пожалуй, здесь сейчас самое безопасное место на всей планете. И надо же было мне тут оказаться!

Я поймал себя на затаенном ожидании и сразу понял, чего именно жду. Сообщения на мониторе. Ведь Бес теперь знал, где меня искать, и если я действительно понадоблюсь, то меня теперь можно запросто отыскать. Представилось, как охотники хвастаются в кубрике, что с ними на связь вышел сам Копуха, убивший Поганку на дне океана, и тут объявляют тревогу, заходит офицер, и ему рассказывают, что на биологической станции сидит списанный по здоровью самый большой специалист по донным платформам.

Но, с другой стороны, следовало признать, что нашумевшая сегодня стальная платформа далеко выходила за рамки моей квалификации. Вот если бы речь шла о Поганке М-8 или вообще о платформе-биотехе, тогда дело другое. Хотя, если быть до конца честным, мне тогда просто повезло, а настоящих специалистов по донным тварям среди охотников было немало. Другое дело, что практика на охоте ценится во много раз выше теории. В общем, только на это и оставалось надеяться, хотя подобная надежда была вялой. Ну действительно, когда над всем миром нависла смертельная угроза, будет ли кому-то дело до одного списанного охотника? Нет, конечно. Если быть честным, я в это не верил, но очень хотелось бы верить.

– Зато Леська в безопасности, – сделал я хоть какой-то утешительный для себя вывод.

То, что вместе с ней в полной безопасности оказался и я, меня сильно напрягало, но сделать ничего было нельзя – только сидеть в сторожевой башне и пялиться на крепчающий шторм. Вид за окном заставил меня задуматься и о другом. При таком ветре Леська на турбинном катере до меня не доберется, а значит, с минуты на минуту она со мной свяжется через Сеть, чтобы успокоить и сообщить о невозможности завтрашнего приезда.

Еды, кстати, у меня не так много. Конечно, я был далек от мысли, что меня здесь бросят умирать с голоду, даже если шторм не кончится, но все равно стало не очень уютно. Вот и опять океан показал мне зубы. Хищник он, хищник, нечего и говорить. И все равно я его любил, может быть, именно за то и любил, что он хищник.

Леська вышла на связь только через час. Запиликал сигнал частного вызова, я переключил канал и увидел ее лицо на экране.

– Привет, – сказала она. – В институте все на ушах стоят. А ты как там?

– Держусь, – улыбнулся я. – Шторм так разгулялся, что завтра тебя вряд ли стоит ждать.

– Не знаю. Может, возьму транспорт посолиднее и все же доберусь. У тебя ведь с питанием напряженка.

– Это точно. Пяток бутербродов остался. И банка сока.

– Тогда днем обязательно буду. Если сама не смогу, тогда ребят пришлю.

– Ну уж дудки! Я соскучился.

– Я тоже. Но у нас тут такое… У многих родственники в Европе. Там ужас что делается, видел новости?

– Из Европы еще нет.

– Лучше и не смотри, а то спать плохо будешь. Паника жуткая, уже есть жертвы на пирсах баллистиков. Люди в прямом смысле давят друг друга.

– Вот барракуда… – ругнулся я.

– Да уж… Беда пришла, откуда не ждали. Сорок лет воевали с биотехами, а крепко досталось от ржавой железки.

– От биотехов тоже досталось, – мрачно ответил я.

– Да. Но о тех временах все уже немного начали забывать. Пятьдесят лет безмятежного существования – надежный способ устроить панику в случае неожиданной опасности.

– Это точно.

– Ладно, Рома, мне пора бежать. Нас тут тоже кое-чем нагрузили по теме, надо составить гидробиологическую карту предполагаемой позиции пуска. И скорее всего для разведки будут применять наших зверей.

– Тошку и Лидочку?

– Нет, что ты… Они научники, станционные жители. Ценные кадры. Туда пойдут обученные дельфины-практики из тех отрядов, которые работают с геологами. Они умеют пользоваться специальным снаряжением орбитального позиционирования, без которого дельфинам не объяснить, как отыскать платформу. Но руководить этой операцией скорее всего придется нашему отделу, поскольку для дельфинов это стресс, а в психике китообразных, кроме нас, тут сейчас специалистов нет.

– Повоюешь, – усмехнулся я.

– Завидуешь? – подняла брови Леська.

– Да нет. Я уже навоевался.

– Врешь, конечно, – улыбнулась она. – Но надо же мне тоже принять участие в спасении человечества. А ты действительно его уже один раз спасал, так что не расстраивайся.

– Да уж… Ладно, не буду тебя отрывать от важных дел.

– Пока, целую! – она чмокнула губами и исчезла с экрана.

А я разнервничался. Причем разнервничался всерьез, захотелось в сердцах шарахнуть кулаком по столу, так что я с большим трудом удержался. Вот ведь как! Теперь Леська будет участвовать в уничтожении ракетной платформы. А я буду сидеть сторожем на биостанции. Вот ведь ирония судьбы! Ну и день рождения выдался мне в этот год!

Стиснув пальцами подлокотники кресла, я угрюмо уставился в пустой экран. Была мысль переключиться на канал новостей из Европы, но я решил внять совету и не смотреть. Не хотелось видеть, как люди в панике и отчаянии давят друг друга до смерти.

Вскоре начался очередной экстренный выпуск, и я сосредоточился на словах диктора.

– Несколько разведывательных подразделений морских охотников столкнулись с неожиданными трудностями на подходе к предполагаемому месту ракетного старта, – сообщил он. – По всей видимости, данная платформа была особо засекречена недаром, поскольку никто из специалистов не может в точности определить не то что ее тип, но даже страну-изготовителя. Теперь очевидно лишь то, что платформа заякорена в подводном положении и имеет невиданно мощную систему автономной обороны. Любые попытки приблизиться к месту запуска ближе чем на тридцать миль вызывают срабатывание боевых лазеров, бьющих на поражение. Под огнем мощных световых пушек к текущему часу погибло уже трое разведчиков, в связи с чем принято решение прекратить сбор информации и подтянуть силы к границе безопасной зоны.

Это меня удивило. Чтобы охотников кто-то остановил… Нет, это уже чересчур! Хотя в какой-то мере данный факт объяснить можно – вся техника и все навыки охотников рассчитаны на борьбу с биотехами. Здесь же противник совершенно другой, забытый и непривычный. У биотехов нет лазерных пушек, да и любая защитная зона вокруг них редко превышает сферу радиусом в четыре мили. А тут ближе тридцати миль – не сунься. Я попробовал вспомнить, какой из механических торпед можно поразить цель на таком удалении, и быстро понял, что подобных снарядов нет ни у охотников, ни у спасателей. То есть ни у кого нет.

Правда, лично я знал одного человека, который, несмотря на строжайший запрет, применял совсем другие торпеды – биотехнологические, оставшиеся с войны в личинках. Но где он их доставал и где прятал, теперь уже никто не узнает.

Конечно, не один только Жаб знал, где взять живых биотехов в личиночной стадии, наверняка и другие старые охотники владели схожей информацией. Но согласится ли человечество, даже под угрозой термоядерного удара, выпустить из бутылки такого джинна, как живые торпеды? Я сомневался.

С другой стороны, можно было применить биотехи тайно. Уничтожить опасную пусковую платформу, а потом концы в воду. Да вот только реально ли в теперешних условиях сохранить подобный секрет? У любого человека, способного дать такую команду, есть враги, которые тут же раструбят о чудовищном преступлении, не думая о последствиях. Нет, дать команду на применение биотехов вряд ли кто осмелится, а уж без команды и того сомнительнее. Разве что какой-нибудь сумасшедший охотник вроде Жаба посчитает столь серьезную ответственность приемлемой для себя. В личном порядке, как это и было в случае Жаба.

«Я бы не смог, – подумал я с замиранием сердца. – В этом и разница между мной и ним».

Все-таки Жаб, наш командир, был стопроцентным психом. Маньяком, чего уж тут говорить. У него была цель, причем личная цель, а на всех остальных он плевал чешуей с высокого пирса. Воля была железная, этого не отнять, но волю тоже надо применять с умом. Нет, Жаб не был для меня образцом для подражания. Может, нечто подобное и теплилось в моей душе, но лишь до того момента, пока он не взял в заложницы Рипли. После этого у меня уже не было моральных барьеров перед тем, чтобы его убить. Я был готов к этому, но судьба распорядилась иначе – Жаба убила Поганка. А я убил ее. И теперь многие охотники слушают мое имя с почтением. Некоторые, те, что помоложе, наверняка с завистью.

Найдется ли теперь столь же сумасшедший охотник, способный тайком добыть личинку торпеды, а затем применить ее против слетевшей с катушек платформы? Не знаю. Такого, как Жаб, еще поискать. Да и не позволят ему. Свои же сдадут, если узнают. В случае с Жабом все чуточку было иначе, он держал возле себя людей, которые целиком и полностью от него зависели, причем так, что деваться некуда. Он тщательно отбирал именно таких, а когда найти не получалось, Жаб сам создавал ситуации, в результате которых человек оказывался в безвыходном положении. Затем появлялся наш доблестный командир, выручал несчастного, а потом пользовал, как хотел. Оказалось, что и Рипли не без его помощи попала кухаркой на захудалую базу под Одессой. Он посодействовал ее списанию, чтобы потом выручить и оказаться в ее глазах героем. Возможно, и со мной произошло нечто похожее. По крайней мере, Молчунья так говорила.

Жаб был поистине мастером подобных интриг, так что я сомневался, что найдется еще кто-то, кого не сдадут свои же сослуживцы, если он начнет так же, как Жаб, нарушать все писаные и неписаные правила подводной охоты. К тому же за прошедший год многое изменилось.

Я как-то читал, что то ли в девятнадцатом, то ли в двадцатом веке на севере Американского континента люди придумали понятие политической корректности. Его смысл я так до конца и не понял, но сводилось всё к тому, что некоторые слова, ставшие по разным причинам ругательными, произносить запрещалось и надо было заменять их новыми. Потом, когда и те приобретали ругательный оттенок, их снова заменяли, и так до бесконечности. Причем мотивация таких замен сама по себе из тех же соображений замалчивалась и заменялась на более, как казалось, допустимую. И вот сейчас нечто похожее происходило в отношении технологий – сначала под запрет попало биологическое конструирование, на том основании, что биотехи во время и после войны наделали бед. Затем, почти сразу, та же участь постигла все разработки, связанные с орбитальными технологиями. На этот раз объяснили это тем, что человечеству хватает бед на Земле и нечего силы тратить на космос. Ещё чуть позже, я уже помнил это время, отказались от баллистических рейсов через Атлантику, под тем предлогом, что Америка выкарабкалась из послевоенной нищеты и вполне способна обойтись без помощи Старого Света.

Со временем истинные причины таких решений забывались, искажались, а то и попросту теряли смысл, в результате чего приобретали некоторый, почти религиозный оттенок. Ну что-то вроде древнего слова «табу», Это когда что-то делать нельзя, а почему нельзя – никто не знает. Как-то само по себе понятно, что из-за невыполнения табу случится нечто ужасное, но неизвестно, какой беды ждать в этом случае, а потому невыполнение правил пугает особенно сильно.

Не знаю, как с орбитальными полетами, но в отношении биотехов точно сложилось табу. Скажи сейчас диктор в Сети, что охотники собрались использовать биотехнологическую торпеду против старой платформы, так по всему миру поднимется паника, раз в десять более страшная, чем от угрозы термоядерного удара. Потому что с термоядерным ударом все ясно, а вот каких подлостей можно ждать от биотехов, многие уже толком не представляют, а потому боятся одного лишь слова. Хотя, с другой стороны, этот ужас можно понять, ведь слово «биотех» для подавляющего большинства стало синонимом слова «смерть». И лишь для охотников оно сохранило двоякое значение. С одной стороны, биотех являлся врагом, страшной смертью, поджидающей тебя в океане, а с другой стороны, биотехнологические жидкостные скафандры были единственным средством выжить на глубине нескольких километров.

В общем, я сильно подозревал, что человечество предпочтет явную угрозу термоядерного удара и не допустит попадания личинок живых торпед в Мировой океан. Так что охотники, как ни крути, столкнулись с очень серьезной проблемой – с врагом, до которого привычными средствами не добраться.

Порывшись в Сети, я нашел свеженькие статейки по поводу случившегося. Большинство из них сводились как раз к тем настроениям, о которых я только что размышлял. Авторы вкратце рассказывали о проблеме, а потом долго и вкусно производили анализ ситуации. В качестве вывода, на десерт, подавалась страшилка, что перепуганные первыми неудачами охотники могут тайком от человечества выпустить в океан личинки торпед. И дальше ужасы бесконтрольности и всеобщего хаоса.

Интерес вызвала лишь одна статья, в которой автор, весьма аргументированно, предлагал пожертвовать одним из старых сателлитов, столкнув его с находящейся на орбите ракетой. Он даже вычислил, какой сателлит для этого можно использовать. На мой взгляд, это был замечательный выход. Ведь неизвестно, хватит ли ресурсов у старой платформы на еще один пуск, так что если уже взлетевшую ракету уничтожить, то таким образом можно отвести опасность от человечества. По крайней мере, на какое-то время.

А ещё через несколько минут новостийный диктор сообщил, что специалисты близки к нахождению секретного кода для дезактивации ракет и самой платформы. Вроде бы как тип устройства уже определен, теперь осталось найти нужные папки в архиве. Однако скептики считали, что проект установки этой платформы был настолько секретным, что папки могли быть попросту уничтожены, В общем, человечество продолжало находиться в напряжении, но наличие вариантов разрешения ситуации немного всех успокоило, так что паника в Европе продлилась недолго. Эвакуация продолжалась, но уже не стихийным, а организованным порядком, Однако я знал, что на самом деле все еще только начинается. И даже если пущенную ракету собьют, охотникам придется разобраться с самой пусковой платформой.

Только все это будет без меня, я вдруг отчетливо это понял. Лучше сразу отбросить иллюзии. Никому, кроме Жаба, не придет в голову возвращать в строй списанного по здоровью охотника. А Жаб погиб на моих глазах, так что перспектив нет. Хорошо, Леська меня хоть сюда устроила сторожем.

Возникла мысль пораньше лечь спать. Ну стоит весь мир на ушах, что с того? Меня это теперь совсем не касается. Надо и другим дать шанс спасти Землю. Вот Леська пусть попробует, например.

На самом деле в глубине души, в темных закоулках подсознания у меня теплилась надежда, что ни у кого ничего не получится. Нет, я, конечно, не хотел, чтобы водородные бомбы перепахали Европу. Честно не хотел, без дураков. Но все же некоторая затаенная обида была.

«Ладно, пусть попытаются, – думал я, ложась на кушетку. – Списали меня? Ну пусть теперь сами и ковыряются».

Хотя если бы меня прямо сейчас забрали отсюда, нацепили бы мне погоны и спросили, что делать, я бы затруднился с ответом. А вот правда, что? Мое мнение на этот счет было однозначным – применять биотехнологические торпеды для уничтожения платформы. Но сам бы я не решился на такое. Да и не дали бы мне, чего уж тут говорить. И где взять личинки, я тоже не знал. И управлять биотехами я не умел, в отличие от Жаба, который силен был в их программировании, Ну с глубинным скафандром я прекрасно справлялся, а вот что касается торпед… Нет, пожалуй, я действительно был бесполезен в сложившейся ситуации. А потому надо выкинуть все из головы и спать.

Но сон не шел. Я лежал на кушетке, ворочался, то засыпал, то вновь просыпался от непривычности обстановки, В коротких дремотных провалах приходили видения, навеянные памятью, – я стоял на дне океана, посреди бесконечной базальтовой пустыни, а надо мной полыхал «светлячок» СГОР-4. И зеленые буквы, бегущие перед лицом на хитиновом забрале шлема: «Копуха, ответь, здесь Молчунья, Я не вижу тебя на радаре».

Странно. Такой ситуации в моей жизни никогда не было. Нет, конечно, на дно океана я опускался и с Молчуньей переговаривался на глубине, но в точности того, что пригрезилось, никогда не происходило. Однако приснившаяся местность была мне знакома, поскольку в илистой придонной дымке я отчетливо разглядел остов затонувшего «Голиафа». Значит, это было совсем недалеко от глубинной базы DIP-24-200. К чему бы такой сон? С этой базой у меня были связаны очень неприятные воспоминания. Как-то всё в кучу сбилось – и драка с Молчуньей, и гибель моего скафандра, и стычка с Жабом, и в конце концов моё списание. Все на этой проклятой, забытой морскими богами базе.

Ничего удивительного нет в появлении кошмаров, когда над всем миром нависла угроза. Тревожные мысли, тревожные сны о тревожном месте. И все же это сильно меня напрягло, так что уснуть мне удалось лишь к середине ночи, да и то прерывистым, недружелюбным сном, от которого никакого отдыха, одна маета.

Снова снился океан, причем в жестокий шторм. На каком-то утлом суденышке мы с Долговязым готовили жидкостный аппарат к погружению. И понятно было, что погружаться мне, но аппарат, естественно, на меня кидаться не собирался, поскольку допуск мой давно дезактивирован. Я кричал, что ничего не получится, а Долговязый с деловым видом достал инъектор и сделал в мышцу скафандра укол. Тот сразу оживился и кинулся на меня, обмотал мышцами, спеленал, выдавливая из легких весь воздух. И вроде все шло нормально, но тут я понял, что непременно умру, потому что катетера у меня в спине давно нет, а потому кровеносная система никак не сможет соединиться с кровеносной системой скафандра, а значит, и кислород из его жабер я получить не смогу.

У меня легкие свело от удушья, я закашлялся и свалился с кушетки, больно стукнувшись головой о край стола. Уже проснулся, но все еще не мог перевести дыхание, а в ушах звучал настойчивый сигнал тревоги. В первые мгновения я решил, что этот звук – отголосок сна, но, поднявшись и помотав головой, понял, что сирена внешней угрозы ревет наяву.

Через секунду я уже сидел за пультом, хотя голова еще не была до конца ясной. На выяснение причины тревоги ушло не много времени – карта на мониторе мерцала красной точкой в месте пересечения границы охранной зоны. Дело ясное – неизвестное судно вошло внутрь контрольного периметра станции. Однако погодка явно не располагала к навигации, так что корабль мог вполне оказаться терпящим бедствие.

Я включил передатчик на аварийную частоту и произнёс в микрофон:

– Здесь биологическая станция «Тапрабани». Вы пересекли границу охранной зоны, назовите себя!

На самом деле призыв был бессмысленным, поскольку система безопасности станции, прежде чем объявить тревогу, должна связаться с курсовым автоматом судна и получить всю информацию, которую тот ей выдал. Но таблица запросов на экране оказалась пуста, что могло означать две вещи – либо с кораблём нет связи, а значит, глупо его вызывать, либо капитан намеренно отключил курсовой автомат, что являлось преступлением по навигационным законам. Если первое, то мне предстоит кого-то спасать, а если второе…

В океане всегда следует предполагать худшее. Не медля, я схватил карточку и ввел в терминал код активации микроволновой пушки. На мониторе тут же отобразилась прицельная сетка и две радарные проекции, а из гнезда пульта выдвинулась гашетка управления огнём. Смешно, конечно. С такой системой наведения только рыб в океане пугать. Хотя для «грелки» большего и не нужно. Это ведь не стрелковый комплекс на «Валерке», отсюда не надо поражать цели, удалённые на десять миль. В общем, для пугача и прицел соответствующий.

Переключив систему координат радара на планарную, я сразу заметил янтарную метку судна, приближавшегося с юго-востока. Отсутствие цифрового кода над мерцающей искоркой говорило об отсутствии канала связи с курсовым автоматом, но, когда я включил отображение траектории судна, сразу стало понятно, что оно не дрейфует, а прет на хорошем ходу прямиком к станции. И никаких сигналов бедствия. Очень мило. Значит, кто-то, с намеренно отключенным курсовым автоматом, решил проверить, есть сторож на станции или нет? Ну-ну…

Вообще-то пиратов в этих водах извели практически в ноль, но некоторые буйные головы на Суматре и островах Полинезии все еще пытаются промышлять океанским разбоем. Если это команда отмороженных головорезов, то вступать с ними в рукопашную схватку вряд ли имеет смысл. Пришлось включить активный прицел, чтобы незваные гости не питали лишних иллюзий. Сканирующий луч они засекут сразу, и, может быть, желание причалить к станции у них поубавится. Одно дело просто обчистить ученых во время шторма, и совсем другое – связываться со сторожем, Особенно если сторож держит судно в прицельной сетке.

Однако реакция пришельцев меня удивила. Вместо того чтобы развернуться и удалиться в поисках более легкой наживы, неизвестное судно заложило резкий противоракетный маневр по всем правилам ближнего боя.

– Барракуда меня дери! – невольно воскликнул я, когда корабль вырвался из цепких клещей прицела.

Это было чересчур. Чтобы у малограмотных пиратов такая выучка… Нет, тут чувствуется рука профессионала. Но профессионал не будет отключать курсовой автомат, если он не такой сумасшедший придурок, каким был Жаб.

Я схватился за гашетку управления «грелкой» и чуть порыскал излучателем, пытаясь снова поймать корабль в прицел. Но не тут-то было – автомат окончательно потерял цель и сдался.

– Ну уж нет… – прошептал я.

Меня заело как следует. Все же я был стрелком по специальности, глубинным снайпером, а не мокрой курицей. И пусть я год не сидел за боевым планшетом, а опыта было не так уж много, но не годится охотнику давать водить себя за нос гражданским. Пусть даже пиратам, барракуда их раздери.

Отключив активный прицел, чтобы не вмешивался, я полностью перекинул управление на гашетку, Я бы предпочел управление через тубус с голографической сеткой, как на «Валерке», но понятное дело, что придется обходиться тем, что имеется.

При взгляде на радарную проекцию сразу стало ясно, что цель ушла далеко влево. Я рванул гашетку, разворачивая излучатель, но пока медлительная тарелка занимала нужное положение, корабль заложил новый противоракетный крен и снова вырвался из зоны прицеливания. Да, за штурвалом там точно прожженный профессионал, не раз и не два уходивший от реального ракетного пуска. Выходит, это либо очень бывалый пират, выживший после стычки с охотниками, что бывало до крайности редко, либо бывший охотник. Это еще менее вероятно.

Кроме того, меня поразило, что столь ловкие боевые финты неизвестный капитан проделывает не на спокойной воде, а в жесточайший шторм. Мало кто вообще мог справиться с судном в такую погоду, а этот умело пользуется направлением ветра и лихо рубит форштевнем волны.

Честно говоря, я немного опешил. Вот если бы у меня под пальцами был пульт управления высокоскоростным стрелковым комплексом батиплана, тогда я бы накрыл эту скорлупку в два счета. Но проклятая «грелка» не была рассчитана на стрельбу по целям, идущим противоракетным зигзагом. В общем-то я оказался в очень неловком положении, но вдруг вспомнил приемчик, которому в свое время меня научил Долговязый. Он говорил, что сам придумал этот фокус, да скорее всего так оно и было.

Пришло время вспомнить его науку. Сверившись с направлением ветра, я повернул гашетку вправо, направив излучатель далеко от того места, где сейчас находился корабль. Идея состояла в том, что раз он уходит быстрее, чем поворачивается тарелка, значит, надо загнать его под выстрел. Чем? Его собственным мастерством!

Я включил активный прицел и тут же опять его выключил. Секунды оказалось достаточно, чтобы капитан, получив сигнал о том, что его нащупывает сканирующий луч, тут же переложил рули влево, пользуясь направлением ветра и ходом волн. И я знал, знал, в какую сторону он начнет уходить! В общем, когда суденышко вошло в середину зигзага, там уже находился самый центр моей прицельной сетки. Не задумываясь, я нажал кнопку пуска и ударил по цели скрученным высокочастотным лучом.

Результат сказался моментально – вместо того чтобы выйти из противоракетного маневра, неизвестное судно так и осталось с заложенными рулями, из-за чего его поставило бортом к ветру и начало ощутимо сносить. Я представил, как команда, обожженная микроволной, катается по полу и бранится на все лады. Не до управления им будет минуты две, судя по мощности, которую я применил. Кроме того, я уверенно взял потерявшее маневренность судно в прицел и готов был добавить еще разок, если они вдруг попробуют вырваться.

Склонившись к микрофону, я выдал в эфир:

– Эй, на калоше! Если хотите еще погреться, то можете попробовать вырваться, а если достаточно, то советую выйти на связь и включить курсовой автомат.

Секунду я ждал ответа, держа палец на пусковой кнопке. К чему угодно я был готов, но только не к тому, что услышал в эфире.

– Барракуда тебя дери, Копуха! – дрогнули динамики голосом Долговязого. – Не мог мощность поменьше сделать? Научил я тебя, дьявол, на свою голову! Открывай ворота! Эх, чтоб тебя по пояс в ил закопало! Чтоб тебе в скафандре посрать приспичило!

Пораженный такой неожиданностью, я дал команду на открытие главных ворот и включил сигнальные огни. Вот уж чего не ожидал, так это появления одного из боевых друзей здесь, на станции. Это же надо! На год про меня все забыли, а тут Долговязый пожаловал, да еще на неплохом суденышке. И как узнал, где меня искать? Вот уж неожиданность так неожиданность. Хотя Долговязый всегда появлялся внезапно.

Зачехлив «грелку» нажатием кнопки отбоя, я выбрался из сторожевой башни и спустился вниз, борясь с ливнем и жесточайшим ветром. Над головой низко летели черные тучи, время от времени сверкая молниями и оглушая сокрушительными ударами грома.

Глава 5. Долговязый

Корабль Долговязого медленно входил в эллинг, освещенный мощными прожекторами. Еще по радарным меткам я заметил, что судно весьма необычное, с высокой мореходностью и отменной маневренностью, но, когда увидел его воочию, удивился еще больше. У меня теперь язык не повернулся бы назвать это калошей. Темную воду эллинга резал форштевнем скоростной миноносец класса «Рапид» довоенных времен, один из самых удачных малотоннажных быстроходов прошлого века. Оба носовых ракетомета с него были сняты, что изменило силуэт корабля до неузнаваемости, но ничуть не уменьшило стремительность и совершенство обводов. Вместо спаренных бортовых торпедных аппаратов теперь возвышались две решетчатые фермы непонятного назначения. а мачтовые шестиствольные СМП-300 уступили место двум мощным радарным установкам под пластиковыми кожухами.

Вот уж не думал увидеть это чудо на плаву, а не где-нибудь в прибрежном музее. Кроме того, меня охватила немалая гордость за то, что удалось поразить из никчемной «грелки» столь серьезную цель, как «Рапид», да еще под управлением Долговязого. Это поднимало мою цену как стрелка, хотя, если честно, Долговязый никогда не славился впечатляющими навыками судовождения. Вот если бы за штурвалом был Викинг или Молчунья, тогда бы вряд ли мой фокус увенчался успехом. Стрелял Долговязый отменно, тут говорить нечего, и было чему поучиться, а вот что касается управления, то это не по его части. Хотя любого гражданского он бы в два счета обставил и на этом поприще.

Причальные захваты пирса под «Рапид» не были приспособлены, так что мне пришлось помочь со швартовкой. Под командой Долговязого оказались двое офицеров в форме австралийских спасателей и десяток моряков в разномастной гражданской одежде. Я показал им, куда вязать концы, после чего Долговязый приказал остановить машины и сошел по трапу, корча обиженную физиономию.

– Тебе, Копуха, надо голову лечить у врача, – посоветовал он вместо приветствия. – У меня есть хороший доктор, я свяжусь с ним, попрошу таблеток прислать. Должны помочь. Нормально ли пулять из «грелки» на такой мощности?

– А нормально ходить без курсового автомата противоракетным маневром? – парировал я.

– У молодого поколения плохо с чувством юмора, – заключил Долговязый, поглаживая покрасневшую кожу на лице. – Вот барракуда… Волдыри будут. Облезу.

– Не облезешь. С пятерки еще никто не облезал. Вот если бы я вас десяткой припарил, то пришлось бы тебе у знакомого доктора не таблетки от головы мне заказывать, а себе мазь от ожогов.

– Очень смешно, – хмуро глянул на меня боевой товарищ. – Ладно, у тебя здесь кухонный модуль имеется?

– Имеется. А ты заглянул чисто перекусить?

– Нет, – Долговязый достал из-под яркой куртки небольшую бутылку джина. – Надоело из горлышка хлебать. Пойдем, накатим по стаканчику. У тебя ведь сегодня день рождения?

– Не совсем сегодня, но что-то вроде того, – ответил я, совершенно сбитый с толку.

– Отлично. Это прекрасный повод выпить, Копуха. Просто замечательный.

Вообще-то ему повод обычно бывал не нужен. От него и без всякого повода уже попахивало перегаром. Но я прекрасно понимал, что бесполезно спрашивать в лоб, с какой стати он появился тут на бывшем боевом корабле, Раз уж он потратил силы на эффектное появление, то теперь придется ждать от него информацию по капле.

– Ладно, пойдем наверх, – кивнул я в сторону трапа.

Мы поднялись в сторожевую башню, я достал пару стаканов из кухонного блока и усадил Долговязого на место за пультом, а сам устроился на кушетке.

– Это твой боевой пост? – оценил он. – Серьёзно. На стрелковый комплекс мало похоже, но тоже неплохо. Вид на океан отличный.

Он плеснул в стаканы на три пальца, мы чокнулись и выпили. Надо сказать, что джин пошел на удивление хорошо.

– Ну с днем рождения, Копуха, – Долговязый улыбнулся и откинулся на спинку кресла. – Подарка, извини, нет.

– Не сомневаюсь, – фыркнул я. – Но в этот день рождения я уже получил замечательные подарки. Так что не расстраивайся. Лучше расскажи, как ты меня нашел. А то я на грани душевного срыва от любопытства.

– Ой, Копуха! – Долговязый шутливо погрозил мне пальцем. – Я-то думал, что у тебя душевный срыв по поводу радости встречи со старым товарищем. Ан нет! Любопытство его гложет, барракуда дери. Я бы мог сейчас наплести, как целый год выяснял, где вы с Лесей живете, но это будет враньем. На самом деле мы шли на «Рапиде» из Новой Гвинеи в Шри-Ланку совсем по другим делам. А тут в эфире слышу – Копуха на старую ржавую бочку охотится. Ну думаю, крюк небольшой, турбины «Рапида» в полном порядке, а отклонение в сто двадцать миль – не проблема. К тому же у тебя день рождения.

– Да, встретиться было хорошей идеей. – Я решил показать, что доволен, – Хотя ситуация в мире не для праздника.

– Это уж точно. В Европе народ сейчас мечется, как толпа салаг под пулеметным обстрелом.

– И охотники застряли.

– Застряли, – кивнул он. – Но мне кажется, платформу можно грохнуть. Надо только подобраться вплотную.

– Ага, – усмехнулся я. – Если бы можно было приблизитъся, охотники не торчали бы в безопасной зоне. Радиус тридцать миль, слышал?

– Слышал, слышал, – спокойно ответил Долговязый. – Но рыб-то она к себе подпускает. По каждой креветке если лазером колотить, так никаких запасов энергии не хватит. Мозги у нее железные, значит, программа довольно примитивная и может обсчитывать только те ситуации, которые были известны программисту на момент разработки системы. В связи с этим в глубине могут оказаться безопасные эшелоны, нападение с которых в те времена казались наименее вероятными.

– Достойная цель, конечно, – вздохнул я. – Жаль, что мы не можем сделать ничего такого, чего не сделают охотники со снаряжением.

– Да ладно тебе… А то мы не делали ничего такого, что называлось другим не под силу!

Но это была не тема для серьезного разговора. Так, поболтать… Все свои подвиги мы уже совершили, хотя Долговязому судьба их отмерила много больше, чем мне. Просто он намного раньше начал, а закончили мы, получается, вместе. Сам-то он уже несколько лет находился на заслуженном отдыхе по возрасту, что с охотниками вообще-то редко случается, Некоторые гибнут, большинство раньше срока списываются кто по здоровью, кто по ранению, а кто и по собственному желанию. До отставки по возрасту дослуживает, может, один из сотни, не больше. Вот Долговязый был из таких. На вид ему было лет сорок, но был он уже седой, высокий и худощавый. Когда я впервые познакомился с ним на острове в Атлантике. он жил в деревеньке из тростниковых бунгало неподалеку от нашей базы, хранил в подвале раритетное снаряжение первых охотников столетней давности и потягивал джин в ресторанчике. Но этот отшельник был лишь частью натуры Долговязого.

Другую часть я увидел позже. И оказалось, что пьяница Долговязый еще ох как годится для боя. По крайней мере стрелял он раз в десять лучше меня, выдержку имел небывалую, и голова у него работала – дай бог каждому. Но главное – у него было легко и приятно учиться. И было чему.

– Шутишь? – пристально глянул я на него.

– Шучу, – ответил Долговязый. – Кто же мог подумать, что человечество самому себе так крепко защемит хвост? Хотя рано или поздно этого следовало ожидать.

– Вот и дождались… – я глянул на бутылку джина, но наливать не стал. – Что собираешься дальше делать?

– Не знаю. То, зачем мы шли на Шри-Ланку, теперь не имеет смысла. Не до торговых дел сейчас людям из-за этой ракеты. Доберемся до острова, заправимся и обратно. Жалко, топливо зря спалили…

– Понятно. А как вообще все сложилось, после того, как я попал в госпиталь?

– Ну… – Долговязый неуверенно помолчал и произнес после паузы: – Короче, слушай. После того как тебя подняли и погрузили на катер, еле живого, сюда сразу прибыло два отряда охотников с баз на Шри-Ланке. Потом нагрянула комиссия. Понятное дело, что меня с Викингом сразу вышвырнули пинком под зад, пригрозив судом, если еще раз попытаемся самовольно восстановиться на службе. Викингу, кстати, досталось меньше моего. Его так выпроводили, а мне вменили подделку микросхем глубинного допуска, так что потрепали основательно. От тюрьмы спасло только то, что был охотником. Так что с Викингом нас сразу раскидало, а Рипли, Молчунья и Чистюля отправились на одну из баз в Индийском океане. Это мне Чистюля потом написал. А остальное ты знаешь, наверное. Молчунью тоже списали по здоровью, за то что глухонемая. Рипли назначили повторную медкомиссию, справедливо предположив, что Жаб мог подкупить Макамоту. Но она ее прошла, сохранив себе погоны, а Макамоте, кроме погон, еще и свободу. Такая вот история. – Он вздохнул. – Я сразу после этой кутерьмы решил податься в Австралию. Возвращаться в Атлантику, на опостылевший остров, не было никакого желания. А тут новая земля, новые люди. И с работой повезло. Представляешь, взяли в спасатели, несмотря на то что охотник в отставке. В Австралии с этим проще, там работяги нужны.

Я ему от души позавидовал. Быть спасателем в океане – это совсем не то, что сторожем на биологической станции. Более того, в спасателях самое место отставным охотникам. У меня тоже был соблазн попытать счастья на материке или на Шри-Ланке, но победило желание остаться с Лесей. Пожалуй, я ни разу не пожалел об этом. Да, точно не пожалел. Океан взамен Леси мне не был нужен. Я ее предпочел взамен океана. И теперь, в день рождения, судьба словно укоряла меня за это, подкидывая известия о тех, кто сделал другой выбор. То дала поохотиться на старый понтон, то теперь вот свела с Долговязым, навеяла воспоминания. Океан соблазнял меня, манил, искушал. Но я был тверд в своем решении и не собирался менять судьбу. В конце концов, свою долю приключений я хлебнул, а вот тихое семейное счастье пока оставалось чем-то недоступным. И было ясно, что этот день все решит – мне придется окончательно выбрать спокойную сухопутную жизнь и воспоминания о бурных событиях, получив взамен радости обычных людей. К этому я был готов. Я был готов еще посидеть с Долговязым немножко, попрощаться с ним, проводить, а затем навсегда снять с себя форму охотников. Это было бы правильным, но именно в ту минуту, когда я об этом думал, на пульте замигал вызов.

– Отойди в сторонку, – попросил я Долговязого. – А то если это начальство, мне могут всыпать за посторонних на станции.

Он фыркнул и убрался из зоны обзора камеры, а я нажал кнопку ответа. К моему удивлению, на экране появилось лицо Леськи.

– Не спишь? – спросила она.

– Тут уснешь! – неопределенно ответил я. – И новое место, и буря, и термоядерные боеголовки над головой…

– Мне и вовсе не до сна. Оказалось, что дельфины тоже не могут подойти к платформе. Точнее, сами-то могут, а вот с записывающим и навигационным оборудованием никак. Самих же их расспросить о механизме не легче, чем слепому объяснить, как выглядит полярное сияние.

– Значить, программу свернули и тебя освободили от должности спасительницы человечества?

– Как бы не так! Ты даже представить себе не можешь, что тут произошло! – В глазах у Леськи блеснул особенный огонек, который всегда загорался, когда она бывала собой довольна. – Я не выдержала, думаю, дай-ка перекинусь с тобой парой слов. Уверена была, что не спишь.

– Не томи душу! – улыбнулся я, на самом деле ощущая нарастающую тревогу.

– Короче, один дельфин из группы Мигеля погиб. На платформе сработал лазер, как только он пересёк двадцатимильный радиус. Все были в шоке. Понятно, что следующая пара пошла без снаряжения, налегке. Но затея оказалась пустой. Мы не смогли даже объяснить дельфинам, что надо искать. Это с орбитальной навигацией им можно задать точные координаты поиска, а так что? Найдите то, не знаю что, a потом расскажите, как оно выглядит. К тому же многих технических понятий в языке китообразных попросту не существует, и нам пришлось показывать дельфинам разные металлические конструкции, чтобы они хоть как-то для себя их назвали. Но толку все равно никакого не вышло, хотя это была моя идея.

– Да, если твоя, то неудача действительно выглядит несуразной, – пошутил я.

– Не ерничай! Зато мне в голову пришла не менее гениальная мысль. У нас ведь есть два дельфина с большим опытом работы именно на технических сооружениях. Если послать к платформе Тошку и Лидочку, они смогут многое рассказать. И уж найдут ее точно, поскольку им гораздо проще будет объяснить, что значит «ракетная платформа в глубине». Я тебе ведь не говорила, но Тошка в молодости занимался поиском неразорвавшихся ракет в шельфовой зоне.

– Ого! – удивился я. – Так мы с ним почти коллеги. Только немного разного профиля.

– Вот-вот. Так что жди, я скоро буду с ребятами у тебя. Транспорт уже греет турбины.

– А шторм? – у меня в душе зародилось беспокойство.

– Да что ты, Рома! У нас отличные моряки, не хуже ваших охотников. В общем, выспаться нам сегодня вряд ли дадут. Жди, часа через три готовь швартовочные узлы для среднего транспортника.

– Посолиднее что, нет ничего? Средний транспортник в такую бурю…

– Да успокойся ты! Все будет нормально.

Она улыбнулась и отключила канал.

– Рисковая у тебя жена, – негромко произнес Долговязый, шагнув из тени. – Я бы если на среднем транспортнике в такую погоду отчалил, то только с Викингом за штурвалом.

– Не трави душу! – пробурчал я, после чего запросил на экран картинку с сателлита и данные о погоде.

Ни картинка, ни цифры меня не успокоили, Ветер продолжал усиливаться, в тучах полыхала гроза, а в инфракрасном изображении виднелся западный берег Суматры, откуда должен отойти транспортник Леси. У меня было твердое намерение взять корабль как цель, и вести всю дорогу до «Тапрабани».

– Пожрать у тебя совсем ничего нет? – спросил Долговязый.

– Бутерброд, – механически ответил я, открывая створки кухонного модуля.

Странно, но вместе с беспокойством за Лесю во время шторма у меня зародилось и еще одно неприятное чувство. Не хотелось, чтобы Леська уловила исходящий от меня спиртовой дух. Выпивку она вообще не одобряла, а тут, на посту, – тем более, К тому же с ней наверняка будет кто-нибудь из начальства, что не сулит ничего хорошего в моем положении. Так что я немного раскис. А Долговязый как ни в чем не бывало оприходовал бутерброд и теперь довольно его пожевывал.

– Хороший у тебя терминал, – пробормотал он с набитым ртом. – К сателлитам подключен…

– Не жалуюсь.

Если честно, Долговязый как-то сразу, без всякой причины меня достал. Вообще-то и раньше такое бывало. Нельзя сказать ведь, что мы были большими друзьями, просто судьба очень крепко свела нас помимо воли. Бывало, что Долговязый целиком захватывал мое внимание – он умел ярко что-то описывать, много знал и много где побывал, так что его интересно слушать и есть чему поучиться. Но это когда он хотел поделиться чем-нибудь. В такие минуты он становился совершенно другим, почему-то напоминая мне некий бесплотный дух, владеющий всеми тайнами мира. В другое же время – обычный скучноватый сорокалетний мужик. Как сейчас, например. Я бы ничуть не расстроился, если бы он попрощался и отчалил на «Рапиде», оставив меня в покое. К тому же ему в ближайшее время все равно придется это сделать, иначе мне задницу надерут. Скажут, мол, напился, неизвестно кому ворота открыл, да еще пришвартовал нестандартный корабль в эллинге. Однако мне неудобно было высказать все это Долговязому прямо и выпроводить его. Все же человек отклонился от курса ради того, чтобы поздравить меня с днем рождения. В принципе, пару часиков еще можно его потерпеть, но потом в любом случае придется объяснить обстановку.

– Новости включи, – посоветовал Долговязый, садясь на кушетку. – Интересно, как события развиваются.

На новостийном канале про охотников и их затруднения ничего сказано не было, зато мы прочли интересную заметку о разработке операции «Удар». Смысл ее заключался в уничтожении ракеты имеющимися средствами прямо на орбите или вскоре после включения тормозных двигателей. В качестве первого варианта предлагалось столкновение ракеты с сателлитом. Несмотря на кажущуюся привлекательность этой затеи, большинство экспертов склонялись к выводу о ее чрезвычайной опасности. Многие считали, что система безопасности ракеты постоянно сканирует пространство и в случае атаки под опасным углом на опасной скорости может уничтожить сателлит лазерным выстрелом. Это в лучшем случае. А в худшем – ответить включением тормозных двигателей и разделением боеголовок. Поэтому данный вариант решили пока не претворять в жизнь, в особенности после того, как в точности зафиксировали радарный луч, испускаемый ракетой.

Другим вариантом, гораздо более сложным, была попытка уничтожить ракету уже после того, как она включит тормозные двигатели. Для этого предполагалось использовать несколько пустых баллистических лайнеров, управляемых дистанционно и с помощью автопилотов. Как только ракета включит режим торможения, инженеры-баллистики должны будут быстро и точно просчитать ее траекторию, и по их команде с земли стартуют несколько транспортных лайнеров, груженных песком. Их траектории должны быть такими, чтобы столкнуться с ракетой в плотных слоях атмосферы, еще до разделения боеголовок. В принципе, имеющейся мощности квантовых вычислителей достаточно для такого маневра даже одним баллистиком. Если же применить их несколько, то вероятность поражения ракеты возрастет многократно. Недостатком варианта была проблема радиоактивного заражения – из разрушенных боеголовок на поверхность планеты и в океан рухнут несколько килограммов оружейного плутония, что может вызвать серьезные экологические проблемы.

Большинство экспертов считало, что, когда будет полностью подготовлен второй вариант, когда баллистики замрут на старте, можно будет применить и первый – ударить в ракету сателлитом. Если она его уничтожит или начнет торможение, тут же стартуют транспортники и разнесут ее вдребезги при входе в атмосферу Земли. Если же система безопасности не сработает, ракета столкнется со спутником и превратится в плазму на орбите, что было бы наилучшим исходом.

Президент Европейского альянса уже дал согласие на проведение операции «Удар» по комбинированному варианту.

– Хорошо придумали, – оценил Долговязый. – С точки зрения гражданских, конечно.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился я.

– А то, что это боевая ракета. Все уже позабыли, барракуда их дери, что такое реальная боевая техника! Вот и городят чушь. Ну сам подумай! Эта ракета была рассчитана на применение в условиях жесточайшей системы противоракетной обороны столетней давности. А они хотят долбануть ее старым орбитальным ведром или тяжелым на подъем баллистическим лайнером. Рыбам на смех! Ее и противоракетными снарядами, шустрыми, как молния, не каждый раз можно сбить, а они собираются транспортники запускать с расчетными перегрузками. Скажу я тебе, Копуха, что не получится из этого ничего. Это все равно что против бывалого охотника с гарпунным карабином выставить роту спасателей с электрошоковыми дубинками.

Исход такой схватки был для меня очевиден. Я вспомнил, как в Северной Африке нам впятером с Чистюлей, Молчуньей, Жабом и Рипли пришлось вступить в бой с тремя десятками арабов, вооруженных ракетными ружьями, да еще при поддержке легкого гравилета с кумулятивной ракетной подвеской. И ничего, дали мы им прочихаться. Амфибию нашу, правда, в решето превратили, но ранили одного Чистюлю, да и то легко – ноги осколками посекло и оцарапало руку. Именно за этот бой мне дали Кровавую Каплю, а Чистюлю наградили орденом Алмазного Гарпуна. При этом нас с Чистюлей никак нельзя было назвать тогда бывалыми охотниками. В общем, я понял аналогию Долговязого – против боевого оружия надо применять боевое оружие.

– И что теперь будет? – осторожно спросил я его мнение.

– Если успеют эвакуировать крупные города до того, как ракета пойдет на боевой заход, то отделаемся сильным испугом и радиоактивным озером на месте Европы. Если нет, то и думать не хочется. А кто знает, сколько на этой платформе еще осталось снаряженных ракетных шахт?

Последней фразой ему удалось как следует меня напугать. Понятно, что после объявления всеобщей тревоги я и без того находился в нервном напряжении, но это было другое. Я знал, что удар не будет нанесен по районам Индийского океана, что Европа далеко, что все мы в относительной безопасности. Но если взмоют из шахт остальные ракеты, что будет тогда? Облака поднятой радиоактивной пыли? Глобальное похолодание? Вот влипли-то, барракуда нас всех дери!

Как-то отчетливо я вдруг понял, что безопасных мест на Земле теперь попросту нет. Что человечество столкнулось с такой угрозой, противостоять которой оно не в силах. Причем в большой мере по собственной глупости и недальновидности. Ну что стоило оставить под жесточайшим контролем хоть несколько термоядерных ракет-истребителей? Да хотя бы на случай, если астероид решит на Землю свалиться. Его они тоже будут грузовыми баллистиками останавливать?

«Хорошо, что мы с Лесей ребенка еще завести не успели!» – подумал я с замиранием сердца.

– Страшно? – сощурившись, спросил Долговязый.

– Умеешь ты поднять настроение… – отшутился я, чтобы прямо не отвечать на вопрос.

Подумав, что на семь бед все равно будет один ответ, я плеснул себе еще джина.

– Верное решение, – одобрил Долговязый, и мы с ним выпили.

Примерно через час я снова подключился к камере сателлита и засек корабль в двадцати милях от белого контура побережья Суматры. Вряд ли кто-то станет без дела отчаливать в такую погоду, так что это точно была Леська с командой, хотя класс корабля при таком приближении определить невозможно.

– Твоя жена, – сказал Долговязый, глянув на экран.

– Я тоже так думаю.

– А я не думаю, я знаю. Это средний транспортник класса «Риф».

– С чего взял?

– Это ты спрашиваешь у первоклассного стрелка? – усмехнулся он. – Не смеши мои седые волосы, Копуха. По соотношению скорости дрейфа к скорости хода можно определить класс судна не хуже, чем по данным с курсового автомата.

– Ну ты даешь… – невольно присвистнул я.

– А ты изучай, изучай данные судов. Пригодится.

– Теперь вряд ли, – грустно отмахнулся я.

– Никакая наука не бывает напрасной, – уверенно заявил Долговязый. – Если считаешь иначе, если находишь отговорки, то ты просто лентяй.

Это меня заело, но не было никакого желания спорить или оправдываться. Не мог же я ему объяснить, что сегодня навсегда хотел распрощаться с охотником в себе. А тут он со своими советами!

Судя по данным о погоде, поступающим на пульт, сила шторма постоянно росла. Но Долговязый меня успокоил:

– Не грузись. У них, судя по незначительному дрейфу, отменные машины и хорошо обученный капитан. Снос минимальный для среднего транспортника.

Я усилил приближение камер, и мы теперь оба неотрывно смотрели, как небольшой турбоход яростно режет буйные океанские волны. К сожалению, изображение в оптическом спектре через столь плотные тучи получить невозможно, так что пришлось довольствоваться компьютерной интерпретацией инфракрасного и ультрафиолетового диапазона. В общем-то картинка была очень даже реалистичной, с тем только недостатком, что не включишь максимальное приближение. На экране кораблик прорисовывался веретенцем длиной с ноготь мизинца, не больше, а на палубные надстройки намекали три неясных пятна. И всё-таки там была Леся, я это знал и даже ощущал в какой-то мере. Нет, кроме шуток.

Хотелось с ней связаться, но я не знал сетевого адреса судна, а кричать на весь эфир в данной ситуации было глупо. Так что оставалось ждать, когда она сама подключится к каналу «Тапрабани».

– У тебя есть возможность бросить координатную сетку на экран? – спросил Долговязый.

– Не знаю… – мне пришлось просмотреть все менюшки на интерфейсе, чтобы отыскать нужную команду. – Да, вот. А зачем тебе?

– Да так, проверить кое-что.

Он посмотрел на изображение, затянутое теперь сеткой планарных координат, что-то подсчитал в уме и неуверенно глянул на меня.

– Давай-ка свяжемся с ними, Копуха.

– Что такое? – заволновался я, почуяв недоброе.

– Да погоди ты! Я давно не бывал в этих водах, так что ни в чем не уверен. Дай мне эфир.

– Не могу! Меня уволят на фиг за то, что на станции посторонние.

– Ну так сам включись, барракуда тебя дери!

– И что я им скажу? К тому же я не знаю, по каким позывным к ним обратиться.

– Эх, понабирали детей в охотники, – вздохнул Долговязый. – А ведь этот еще один из лучших! В аварийных случаях можно использовать класс судна в качестве позывных. Это раз. Во-вторых, узнай, будь любезен, какого дьявола капитан прет на точку в локальном квадрате В-10.

– А что там?

– Насколько я знаю, переменно затопляемый риф. Конечно, его могли взорвать с тех пор, когда мы с Кривоносым тридцать лет назад на него налетели, но все же на месте капитана…

Я не стал дослушивать, включил аварийную волну и склонился над микрофоном:

– Здесь станция «Тапрабани»! Транспортник «Риф», ответьте станции «Тапрабани»!

– На связи «Риф», – ответил в динамиках незнакомый мужской голос по-русски с сильным акцентом. – Мы следуем курсом на вас, все в порядке.

– Вы знаете о затопляемой банке в локальном квадрате В-10?

– Нет. На карте ничего подобного нет. Откуда информация?

– Я бывал в этих водах, – соврал я.

– Хорошо, я проверю сонаром, – ответил капитан. – Спасибо за информацию.

Я вытер пот со лба и откинулся в кресле. Через минуту капитан снова вышел в эфир:

– «Тапрабани», ответьте «Рифу».

– На связи, – придвинулся я к микрофону.

– На сонаре нет никакой банки. Второй помощник говорит, что ее снесли лет тридцать назад. Это в каком же возрасте ты бывал в этих водах?

Мне стало так стыдно за вранье в аварийном эфире, что щеки запылали.

– Ну я же не лично ее видел. – Оправдание придумалось неожиданно быстро. – Я бывал в этих водах год назад, и моряки говорили об этой банке.

– Понятно. Хорошая у тебя память на координаты. Еще раз спасибо, мы идем к вам.

Я отключился и косо глянул на Долговязого. Тот виновато пожал плечами, мол, с кем не бывает. Однако мне от его оправданий было не легче. Это был повод выпроводить его со станции без особенных церемоний.

– Скоро они будут здесь, – начал я в надежде, что Долговязый поймет намек.

И он понял. Чего уж тут не понять?

– Ладно, Копуха, – подмигнул он. – Если меня здесь застанут, тебе хороших слов мало скажут. Так что я, наверно, отчалю. Проводишь?

– Конечно, – у меня все-таки защемило сердце. – Хочешь еще бутерброд?

– Нет, спасибо. И так посидели неплохо. Если вдруг понадоблюсь, вот сетевой адресок «Рапида». Я на нём часто шатаюсь вдоль Суматры и Новой Гвинеи.

Он достал из кармана визитку с выгравированными на пластике данными. Карточка была недешевой – по краю я заметил тонкую сигнальную полоску для прямой передачи данных в компьютер.

– Спасибо.

Щурясь от ветра и соленых брызг, мы покинули сторожевую вышку, спустились по лестнице и выбрались в эллинг. Долговязый скомандовал отдать концы, взбежал по трапу и помахал рукой с борта «Рапида». Хорошо, что он не мог вблизи видеть моего лица, потому что глаза мои наверняка поблескивали от навернувшейся влаги. Ясно ведь было, что Долговязого я больше никогда не увижу. Всегда грустно выкорчёвывать из души обломки прошлого. Но это были именно обломки, так что нечего за них цепляться. Я вскинул руку и помахал в ответ.

Ворота эллинга распахнулись, «Рапид» запустил турбины и на самом малом ходу начал осторожно пятиться к бушующим снаружи волнам. Я дождался, когда корабль благополучно покинет внутреннюю акваторию, и только после этого шмыгнул носом. Проклятые слезы помимо воли покатились из глаз. Наконец-то ворота закрылись, главные прожектора начали медленно меркнуть, и мне пришлось постоять немного, чтобы освоиться в полутьме.

И вдруг до слуха донесся протяжный свист и несколько коротких дельфиньих щелчков. Я удивленно обернулся и разглядел за решеткой вольеры Тошкину морду. Похоже, он хотел перекинуться со мной парой фраз, но я сейчас не был настроен трепаться, В конце концов, в мои обязанности не входило общение с дельфинами, а еще точнее, никто мне карточку от коммуникатора не выдавал. Так что переживут.

Ветер снаружи настолько окреп, что порывом меня чуть не сбило с лестницы, когда я поднимался в сторожевую башню.

«Ну и разгулялась буря», – подумал я, протискиваясь внутрь, где было тепло и сухо.

Усевшись за пульт, я глянул на монитор, куда проецировалось изображение с орбитальной «линзы», и оторопел. Все было на месте – пенное побережье Суматры, белая бусинка «Тапрабани»… Только Леськиного транспортника не было видно. Нигде.

Глава 6. Катастрофа

Первые несколько минут я вообще не знал, что делать. Растерялся, и все. Я даже не попробовал вызвать судно, поскольку было ясно – если корабля не видно со спутника, то где ему быть, кроме как под водой? Наверное, только минуты через три тихой истерики я догадался переключить монитор в режим отображения радиоспектра, чтобы иметь возможность хоть приблизительно понять рельеф дна. На экране отобразилась карта глубин, размеченная разными цветами для точности. У меня сердце остановилось – на остатках взорванного рифа, на глубине около тридцати метров, лежал на боку средний транспортник. Где была Леська, я видеть не мог, но вариантов немного – либо на поверхности океана среди сокрушительных волн, либо внутри корабля. Второе не означало верную гибель, если отсеки задраены по штормовым правилам. В этом случае вода могла попасть только в трюмы и в полости внешнего корпуса, оставив отсеки с людьми незатопленными. Но средний транспортник – это вам не батиплан. В нем нет системы регенерации воздуха, так что просидеть там можно всего ничего – пока кислорода хватит. Если же корабль разломился и люди оказались снаружи…

Об этом не хотелось и думать, потому что в такую бурю среди волн не выжить без специального снаряжения. И всё же, как ни страшно такое признать, вариант с разрушением корпуса казался мне единственной причиной катастрофы. Просто борта не выдержали натиска волн. Такое бывает. И тогда свирепая стихия, ворвавшись в образовавшуюся трещину, распирает ее, рвет, крушит бортовые листы, в конце концов переламывая корпус на части. Достаточно капитану ошибиться с углом направления хода относительно ветра – и все. При таком шторме этого более чем достаточно.

Однако приглядевшись к изображению на компьютере, я немного взбодрился, поскольку на вид корпус транспортника выглядел целым, а потому дело могло обойтись локальной пробоиной.

Ещё через несколько секунд в динамиках пульта раздался сигнал тревоги – сработал аварийный буй, сорванный с переборки корабля в момент затопления. Этот сигнал получат все спасательные станции и базы охотников, поскольку передается он через сателлит и выдает точные координаты катастрофы, Тут же на мониторе моргнул сигнал частного вызова. Судя по адресу, это был Долговязый. Я стукнул по клавише приема и увидел его лицо.

– Я принял сигнал, – сообщил он. – Мы ближе всех к месту аварии.

– Так рули же туда скорее! – не сдержавшись, выкрикнул я.

– А ты?

– Что я? Рули туда! Если судно разломилось, они на поверхности и получаса не продержатся!

– Успокойся, барракуда тебя дери! – неожиданно громко рявкнул Долговязый. – Паники мне в океане только не хватало! Я видел в эллинге два спасательных катера. Быстро садись в один и догоняй меня по курсу. Я дам пеленг с радиомаяка.

– В такой шторм на катере?! – у меня душа опустилась в пятки.

– Ну подскажи мне другой способ! Катер выдержит натиск волн минут десять, тебе этого времени с лихвой хватит на то, чтобы догнать «Рапид». А там я тебя подниму, не дрейфь!

Совершенно ошалев от ужаса и рвущейся наружу истерики, я распахнул дверь и кубарем скатился с лестницы, разбив локоть об одну из ступенек. Тут же меня шарахнуло крепким порывом ветра, я не удержался и грохнулся головой в переборку. Из глаз посыпались искры, но я нашел в себе силы протиснуться в коридор станции и задраить за собой дверь.

В голове продолжало гудеть, когда я сбежал по трапу в эллинг и запрыгнул на борт катера. Увидев это, дельфины забеспокоились, и я подумал, что они могут оказаться полезными там, на глубине тридцати метров. Однако бежать к коммутатору у меня не было времени, так что я просвистел телеграфным кодом сигнал бедствия древних моряков. Это были всего три буквы – SOS, – так нас учили в учебке. Раз Тошка знал телеграфный код, то он должен был это понять. А вот проверить его реакцию у меня не было ни времени, ни желания – захотят, пойдут следом, а силком их все равно не заставишь. Я врубил турбины на малый ход и чуть приподнял катер над водой, проверяя систему глиссирования. Прямоточных моторов на этих скорлупках не было предусмотрено, так что придётся обходиться стандартной оснасткой.

Когда ворота эллинга распахнулись на достаточный угол, я до максимума довел напряжение поля глиссирования и полностью раскрыл диафрагмы турбин. Катер рванулся вперед, как снаряд из ракетомета, но я успел опустить герметичный акриловый колпак раньше, чем оказался в бушующем океане. И тут же шторм вцепился в меня, как голодные акулы вцепляются в брошенный за борт дохлый скафандр. Первой же волной шарахнуло так, что затрещал корпус, и я сильно пожалел, что не пристегнулся заранее. Пришлось делать это под непрерывным натиском стихии, да ещё с лицом, разбитым о приборную панель.

Наконец, пристегнувшись, я кое-как выровнял катер. Утирая текущую из носа кровь, стиснув штурвал до побелевших костяшек пальцев, я старался вести катер так, чтобы попадать между гребнями волн. Это был единственный способ удерживать днище в паре метров над водой, в почти непрерывном полете за счёт мощности генераторов глиссирования. Но, учитывая силу ветра и скорость набегающих волн, это было очень непростой задачей. В общем, мне приходилось беспрестанно маневрировать, при этом удерживая среднее направление строго на север. Это главное – отойти подальше от «Тапрабани», иначе океан расшибет меня о станцию в плоскую, как скат, лепешку.

В конце концов радар показал достаточное удаление от опасного объекта. Теперь надо было взять пеленг на «Рапид» и не отклоняться от него ни на градус, потому что никаких других ориентиров в сумасшедшей пляске воды, волн и молний отыскать не получится… Я дал курсовому автомату поймать сигнал радиомаяка, включенного Долговязым, но большой надежды на электронное управление не было, так что я перекинул метку еще и на сетку радарной проекции. Автомат автоматом, но он не был рассчитан на такие условия, так что я постоянно подстраховывал его и подправлял штурвалом.

И все-таки, как ни старался, волны то и дело доставали меня. Каждый такой удар походил на автомобильную аварию на небольшой скорости – рывок, скрежет, вой измученного металла и скрежет пластика. Не говоря уже о том, что организм тоже выдерживал натиск с трудом – у меня перед глазами колыхалась красноватая пелена, а кровь из носа текла уже двумя непрерывными ручьями. Один раз я ударился головой о прозрачный колпак, да так сильно, что на миг потерял сознание. Выручил курсовой автомат, сохранивший, несмотря на рывок, направление на выбранный пеленг. На лбу у меня вскочила огромная шишка, а к горлу подступил тошнотворный ком. Видимо, от легкой контузии начал сдавать вестибулярный аппарат.

Управлять катером становилось все труднее. У меня дрожали руки, голова шла кругом, а видно не было ровным счетом ничего, кроме водоворотов пены на обзорном колпаке. Еще время от времени рассекала пространство низкая молния, оставляя на сетчатке негативный фотоснимок. Однако даже гром не мог спорить по силе воздействия с натиском волн. Единственным ориентиром во Вселенной являлась для меня метка пеленга на радарной проекции – крохотная янтарная мушка в зеленой паутине полярных координат.

И я испугался. Точнее, не я сам, а тот зверь, который живёт в каждом из нас, то первобытное существо, которое руководствуется не разумом, не долгом, а одними инстинктами. Однако иногда, особенно в критические моменты, этот зверь так прочно перехватывает инициативу, что с ним непросто справиться. Этот зверь понял, что смерть вот она, рядом, – одна-две ошибки с выбором курса, и все, конец. Он заметался внутри, склоняя к рефлекторным, необдуманным действиям, а я не выдержал и закричал от ужаса и бессилия.

Спасла мысль о Леське. Достаточно было представить, что она погибла, что мои усилия не помогут и что я не смогу жить без нее, как зверь тут же ослабил хватку, и мне удалось вернуть управление под контроль разума. На самом деле мне не верилось, что ее может убить океан. Кого угодно, но только не ее. Это было бы просто нечестно.

Зверь же внутри меня выл и корчился от дикого первобытного ужаса перед стихией. Он с огромной скоростью придумывал разнообразных богов, поклонялся им, низвергал за беспомощность и придумывал новых. Я как-то сразу, в течение коротких мгновений, понял суть всех религий, Все верования разумных существ созданы под действием страха смерти. Все они призваны сделать только одно – отодвинуть ужас неминуемой гибели так, чтобы он хоть какое-то время не мешал жить. Все духовные и философские задачи вторичны. Они родились чуть позже, когда ледяной страх грядущего Ничто чуть разжал когтистые пальцы.

Этот страх редко когда удается ощутить в чистом виде, но кошмарнее его нет ничего. Он приходит только на самом краю, когда смерть дышит в затылок, когда ее видишь, а не просто знаешь о ее теоретическом существовании. Наверное, такой страх испытывают копытные травоядные в тот момент, когда в них впиваются когти хищника. Некоторым удается вырваться, но я с трудом представляю, как им удается пережить это пограничное состояние между жизнью и смертью. Травоядных скорее всего выручает полное отсутствие интеллекта, но даже совсем без мозгов я бы никому не пожелал испытать такое.

А у меня таким было не мгновение, не два, не три, Я оказался в когтях грозного хищника по имени Океан, от которого вообще нет спасения. То есть я ещё был жив, но уже умер, смерть была неотвратима и неизбежна. Зверь во мне понял, что как бы руки ни крутили штурвал, это напряжение невозможно будет удерживать долго. И если не эта волна, так другая всё же настигнет и уничтожит катер, сомнет его и утащит в глубину океана. Я живо представил, как мое тело медленно опускается на базальтовое дно.

И тут же в эфире раздался голос Долговязого:

– Молодец, Копуха! Вижу тебя на радаре. Отверни на десять градусов к востоку, а то уходишь с курса. Не дрейфь, я тебя подберу.

«Да я в порядке», – хотел ответить я, но из уст вырвалось только едва различимое сипение.

Никогда не думал, что горло от страха может сжать настоящей судорогой.

– Знаю я, в каком ты порядке, – рассмеялся отставник. – Как-то раз я оказался за бортом почти в такой же шторм. Только не в бронированном катере, а в надувном плотике.

Меня заело, что моя слабость разлетелась на половину Индийского океана. Спасатели на Суматре сейчас, наверное, хихикнули от таких переговоров. Ну уж нет. Хрен вам, а не умирающий от страха охотник! Собравшись с силами, я окончательно укротил беснующегося внутри зверя и взял тело под полный контроль. В тот же миг я заметил «Рапид» на радаре, а это означало, что до него и полумили не будет. Оставалось только выжать последнее из турбин, чтобы одним рывком преодолеть оставшееся расстояние.

В таком маневре был определенный риск – турбины могли перегреться и выйти из строя, не дав мне возможности пойти на второй заход в случае ошибки. Но если не вывести их на форсаж, ни о какой точности подхода к «Рапиду» вообще речи не будет. Плохо было и то, что я понятия не имел, как вообще попаду на борт древнего миноносца.

На самом деле в такой шторм подходить к кораблю крайне сложно и очень опасно. Оба судна ежесекундно меняют местоположение, а огромные волны грозят швырнуть один корабль на другой. И если более тяжелый миноносец такое столкновение может выдержать без особых последствий, то легкий спасательный катер будет неминуемо искорежен до неузнаваемости и камнем пойдет ко дну. Даже при меньшем волнении причаливание требует немалой сноровки в судовождении, а в такую бурю, какая разыгралась сейчас, любое приближение к чему бы то ни было в океане грозило мне смертельной опасностью.

– Что мне делать? – спросил я Долговязого, не решаясь врубить моторы на полную мощность.

– В первую очередь не дрейфь, – отозвался его голос в эфире. – Дальше слушай внимательно. В надводном положении ты никак не причалишь, это и крабу понятно, поэтому придется нырять. Под днищем «Рапида» есть отлично оборудованный блок для скрытой высадки морских диверсантов. Правда, предполагалось, что диверсант будет снаряжен аппаратом воздушного типа, но ты на это забей. Охотник ты, в конце концов, или нет? Две минуты задержки дыхания тебе хватит с избытком, если не будешь расходовать кислород на панику.

– Ты с ума сошел? – испуганно прошептал я.

– Сейчас самое время задавать такие вопросы. Лучше слушай, времени нет совсем. Тебе надо отсоединить кормовой аккумулятор, не гася турбины, а то если потеряешь ход, тебя волны за секунду сомнут. Обороты дай до предела, тогда генераторы войдут в цикл и не сдохнут. Как только снимешь аккумулятор, сразу пропусти брючный ремень через одну из ручек для переноски и пристегнись к нему намертво. Это будет твой балласт. Без него не сможешь погрузиться на нужную глубину в такой шторм.

Я представил, что меня ждет. Сердце и без того колотилось с огромной скоростью, а тут и вовсе зашкалило – я ощутил биение пульса всем телом, а кровь загудела в голове, перекрывая клекот турбин. Но надо было немедленно взять себя в руки, поскольку нырять с таким пульсом – все равно что топиться. Я сделал несколько глубоких вдохов, и ужас немного отступил.

– Уходить будешь через днище, – снова услышал я Долговязого. – Потому что через борт с таким грузом не перевалишь. Дно в спасательных катерах хлипкое, так что справишься. В аварийном блоке есть топор. Посмотри!

Я дотянулся до крышки аварийного блока, распахнул её и убедился в наличии топора.

– Топор на месте.

– Отлично. Открой доступ к аккумулятору и посмотри, как закреплены провода на клеммах.

Пришлось сползти с кресла и на четвереньках добраться до кормовой крышки. Сорвав ее с крепления, я увидел, что провода закреплены не стандартно, а прикручены к клеммам болтами – без специального ключа не отвернуть.

Я доложил об этом Долговязому, но он меня успокоил:

– Обрубишь топором. Все! Слушай порядок действий. Первое – поднимаешь катер как можно выше и правишь по направлению ветра, чтобы двигаться близко к скорости волн. Второе: собьешь топором кресло и запихнешь его под приборную панель. Как справишься, жду на связи.

Не отвечая, я врубил турбины на полный ход, чуть изменил вектор тяги, чтобы моторы помогали держать максимальную высоту глиссирования, и вывернул штурвал так, чтобы идти точно по ветру. Это дало результат – катер перестало бросать, теперь он висел точно между гребнями двух гигантских валов, медленно обгоняя их. Ветер ударил в корму, резко усилив дифферент на нос, но в конце концов суденышко заняло устойчивое положение.

Подтянувшись, я достал топор, сжал пластиковую рукоять и в несколько мощных ударов сбил крепления кресел. Оно тут же опрокинулось на меня всей тяжестью, я не успел увернуться и получил крепкую зуботычину подголовником. Будь он чуть потверже, мне бы не только губы сделало, как у негра, но и вынесло передние зубы.

Схватив кресло, чтобы не скакало по кабине, я засунул его под приборную панель и накрепко заклинил там.

– Готово! – доложил я Долговязому.

– Отлично. Подровняй глиссирование, чтобы не хватануть волну, и руби дыру в днище. Такую, чтобы пролез в нее. Только живее, Копуха, а то тебя быстро сносит.

Днище поддалось стальному лезвию на удивление легко. После нескольких ударов из меня пот вышибло, зато в крови забурлил не страх, а боевой кураж. Я крепче перехватил топор и принялся вскрывать катер, как консервную банку. Ветер ворвался в кабину с тысячами мелких соленых брызг, я чуть не задохнулся от столь активной подачи воздуха, но продолжал работу, кашляя и давясь собственной кровью из разбитых губ.

Наконец дыра показалась мне достаточной, чтобы пролезть в нее вместе с пристегнутым к поясу аккумулятором.

– Днище вырубил, – доложил я в эфир.

– Отлично, Копуха, справился быстро. Теперь жми по пеленгу на «Рапид», а то тебя снесло.

Схватив ручку управления, я справился по радарной метке и заложил катер на нужный курс. Тут же волны снова взялись за меня, но теперь на стороне океана была огромная дыра в днище, через которую тут же хлынул фонтан воды, едва полностью не затопив кабину. Катер отяжелел, его потянуло вниз, грозя накрыть новой волной, но я додумался задрать нос, чтобы его подняло мощностью ходовой машины. Наконец я снова приблизился к «Рапиду» метров на пятьсот, но теперь, судя по радару, Долговязый вел миноносец точно на меня, словно собирался таранить.

– Вижу тебя, Копуха! – раздался в динамиках его голос. – Цепляй аккумулятор и прыгай. Живо!

– А управление? – испуганно спросил я.

– Забей! Дальше я сам справлюсь!

Мне ничего не оставалось, как рубануть топором по проводам и вытащить аккумулятор из отсека. Я уже почти закончил, когда мощная волна шибанула в днище, залила кабину и замкнула соленой водой оголённые провода. Генератор натужно загудел и испустил дух, а следом за ним моментально сдохли турбины. Катер камнем рухнул в океан, и его тут же с оглушительным грохотом накрыло волной.

В этой ситуации выход был только один – как можно скорее покинуть потерпевшее крушение суденышко. Вода уже полностью затопила кабину, а удар следующей волны грозил стать фатальным. Я в панике понял, что не успел набрать полные легкие воздуха для длительной задержки дыхания, но пути к отступлению уже не осталось.

Схватившись за ручку аккумулятора, я столкнул его в прорубленную дыру, и он рывком утянул меня в чёрную бездну. Через секунду уши заложило от давления – это означало, что импровизированный балласт уносит меня быстрее, чем я ожидал. Но на сколько метров следовало погрузиться? Этого я не знал, так что оставалось довериться ощущениям. И тут же яркий столб света ударил сверху, пробившись красным через зажмуренные веки.

Я распахнул глаза, разжав пальцы. Балласт камнем ушёл в глубину, оставляя след из серебряных пузырьков, а я поднял лицо кверху и увидел луч мощного прожектора, цепко державший меня, несмотря на качку. Это говорило о том, что Долговязый видит меня на сонаре.

Днище «Рапида» виднелось метрах в двадцати надо мной. Заметив, что я всплываю, Долговязый отвернул прожектор в сторону, чтобы свет не бил мне в глаза, и зажег две сигнальные стрелы, указывающие путь в шлюз для высадки диверсантов. Видно было, что миноносец сильно кренит волнами, но он был прекрасно приспособлен к навигации в самый жестокий шторм.

Уж что-что, а плавал я хорошо, так что попасть в открытый и подсвеченный шлюз большого труда не составило. Едва я оказался внутри, внешние створки шлюза начали задвигаться, но слишком медленно, на мой взгляд. Я расслабился, чтобы не расходовать кислород понапрасну, но чем больше я об этом думал, тем очевиднее становился недостаток отпущенного мне времени. Понятно было, что Долговязый не сможет продуть шлюз раньше, чем задраит створки, но непонятно было, смогу ли я дожить до этого радостного момента.

Легкие начинало жечь от удушья, мне пришлось зажать себе рот и нос ладонью, чтобы судорожные сокращения мышц носоглотки не втянули воду. Сердце с трудом толкало быстро густеющую кровь по жилам. Тяжелые металлические створки закрывались медленно, слишком медленно. Я понял, что не могу больше выдержать, что вода все равно ворвётся в меня и убьет неминуемо.

У меня уже глаза выкатывались из орбит, когда наконец шлюз закрылся. Только клацнули замки, вокруг тут же забурлило, зашипело, и я понял, что Долговязый продувает отсек. Но обрадоваться этому уже не мог. Несмотря на все мои усилия, легкие судорожно дёрнулись и втянули воду. В глотку ударило острой болью, содержимое желудка тут же рванулось навстречу потоку воды, в глазах потемнело, и я перестал воспринимать окружающее.

Глава 7. Кроличья нора

Я не помню, отчего пришел в себя, но когда в сознании забрезжили первые проблески, оказалось, что валяюсь я на полу десантного отсека, словно выловленный тунец на дне катера, а вокруг змеятся витые провода дефибриллятора, а в глаза бьет ритмичный свет расфокусированного лазера.

– Очнулся? – раздался деловитый голос Долговязого. – Ну так поднимайся, хорош лежать.

– Ты с ума сошел? – просипел я, не в силах не то что шевельнуться, а даже слово произнести как следует. – Я же тонул…

– И что? Все охотники не по разу тонут. И что из этого трагедию делать? Вот если бы я тебя не откачал, был бы повод для претензий. Поднимайся!

– Не могу…

Я не прикидывался – тело действительно наотрез отказывалось повиноваться. Уж не знаю, сколько я пробыл за гранью жизни, но на организм это произвело сокрушительное действие. Ощущение было примерно таким, будто я весь состоял из сплошных пролежней, в которые теперь потихоньку начала поступать загустевшая кровь. Тело неистово, неумолимо кололо тысячами невидимых булавок, мышцы раскисли от кислородного голодания и наотрез отказались работать. Если добавить к этому безудержную качку по всем направлениям, то было мне плохо, как никогда.

– Да, – Долговязый почесал макушку и выключил лазер. – Пожалуй, три минуты клинической смерти – это многовато. Ладно, сейчас я тебя подниму. Погляди, сколько пальцев показываю?

Я попытался хоть немного сфокусировать зрение, но результат все равно оказался невнятный – вместо пальцев я видел лишь размытый силуэт бесформенного пятна.

– Нисколько, – честно сообщил я.

– А вообще что-то видишь?

– Провода.

– Все понятно, – он отошел на несколько шагов, хватаясь за поручни в переборках, чтобы противостоять качке. Затем снова поднял руку. – А так?

Так было лучше. На большем расстоянии глаза видели гораздо устойчивее, так что я без особого труда различил три пальца, которые поднял вверх Долговязый.

– Три! – радостно сообщил я.

– Не угадал, – вздохнул он. – Я показал два пальца. Ладно, сейчас будем проходить курс интенсивной реабилитации.

Звучало не очень обнадеживающе. Курс интенсивной реабилитации в исполнении Долговязого не сулил ничего хорошего, так что организм начал самостоятельно входить в норму, лишь бы избежать предстоящей экзекуции. Покалывания прекратились, сердце перестало лениться и начало увереннее разгонять кровь по жилам.

– О, порозовели щечки! – сообщил отставник, доставая из медицинского модуля шприц, размер которого наводил на мысли не столько о медицине, сколько о ветеринарии. – Сейчас мы тебе добавим жизненной силы.

– Э, погоди! – воспротивился я, с огромным трудом принимая сидячее положение. – Ты шприц поменьше мог найти?

– Не дрейфить, охотник! Руку давай!

Попытки сопротивляться ни к чему не привели, Долговязый легко поймал меня за запястье, пошлепал по вене и приложил компрессионный впрыскиватель к сгибу локтя. Я и ойкнуть не успел, как он нажал кнопку впрыска и мне в кровь влилась какая-то гремучая смесь, от которой по всему телу прошла тугая волна жара. Сердце тут же начало биться сильнее и чаще, в глазах образовалась просто-таки исключительная ясность.

– Это внутривенный энергогенератор, – объяснил Долговязый. – В твоем состоянии самое то, хотя присаживаться на него не стоит – клетки быстро старятся.

– И сколько же ты у меня лет жизни отнял? – пробурчал я, ощущая, что после дозы этого средства действительно способен на подвиги.

– Лучше посчитай, сколько я их тебе прибавил.

Он подал мне руку и помог подняться. На полу осталась большая лужа океанской воды, которая стекла с одежды.

– В порядке? – спросил отставник.

– Более или менее, – ответил я, стараясь удержаться за поручень в переборке. От безудержной качки начинало подташнивать. – Не узнал, что с транспортником Леси?

– Идем туда полным ходом. Пока ты тонул, нам передали данные с сателлита спасателей. Данные зондирования говорят, что корпус транспортника цел, лежит на глубине тридцать метров. В океане нет никого, все внутри. Так что продержатся. Ты только это…

– Не бери тяжелого в руки, а дурного в голову? – стиснул я кулаки.

– Ну да. Идем в каюту, переоденешься. А то не на охотника похож, а на мокрого пингвина через три дня после смерти.

– Самое время острить, – косо глянул я на него.

До каюты я добрался с огромным трудом, даже с учетом помощи Долговязого. Слишком много пришлось преодолеть трапов, коридоров и высоких порогов. В каюте он выдал мне яркий костюм спасателя, а мокрую форму засунул в прачечный модуль.

– Таблетку прими для разгончику, – он выдал мне крупную оранжевую пилюлю, а вторую такую же проглотил сам.

– Ты из меня наркомана сделаешь, – скривился я, но таблетку проглотил.

Через несколько секунд стало понятно, что не зря – тонус мышц резко повысился, а голова начала соображать на порядок быстрее.

– Ну как? – спросил Долговязый.

– Где ты этого набрал?

– Осталось. Ты просто не знаешь, как охотились в океане лет тридцать назад. Это сейчас надо как следует постараться, чтобы отыскать дикого биотеха в глубине, а вот в мои времена «Барракудами» здешние воды кишели, и «Стрелки» встречались, и «Сирены», и прочая мерзость, о которой ты, может, даже не слышал. И никто никогда не знал, где, как и какая тварь подстерегает. Не было интеллектуальных прицелов, не было тяжелых елдометов с дальностью поражения за дистанцией визуального контакта. И за всю эту технику приходилось работать самим. И мы научились, Копуха, делать себя быстрее «Барракуд», выносливее и точнее «Сирен», а числа с плавающей точкой считать успешнее, чем «Стрелки». Наши химики над этим всерьез поработали. И кое-что из этих разработок у меня осталось в запасе. Техника, знаешь ли, подводит время от времени. А человек попрочнее будет.

– И что, вы все сидели на наркоте?

– Это не наркота, Копуха. Это те ферменты и гормоны, которые есть у торпед, но нет у нас. А ведь у нас с ними есть кое-что общее.

– Что?

– Их конструировали на основе человеческих генов, – огорошил меня Долговязый. – Не знал? Ну так знай, салага. Но мог бы и сам догадаться, откуда у биотехов такие развитые мозги.

Несколько секунд я пребывал в глубоком шоке, мозг работал с лихорадочной скоростью, возможно, не в последнюю очередь из-за таблетки, в сознании складывался узор из разрозненных данных.

– Так вот оно что! – озарение вспышкой осветило мое сознание. – Вот почему из биотехов сделали такое пугало! Не только из-за опасности, которую они представляли в боевом смысле…

– Вот-вот. В официальной версии всегда ищи тёмный подвальчик. Сейчас об этом позабыли, раньше не говорили, но генетическая опасность, исходящая от существования биотехов, была для Евросовета главным поводом для их тотального запрета.

– А скафандры охотников созданы на другом геноме, поэтому их не запретили! – догадался я.

– На пользу тебе таблетка пошла, – усмехнулся Долговязый. – Голова хорошо работает. Ладно, охотник, пойдем в рубку. Нам сегодня предстоит масса серьезных дел. Это тебе не ржавый понтон гонять среди айсбергов! Спасатели сообщили, что ни одно их судно из-за шторма не может выйти из порта. Мы единственные в этой области океана, так что спасать Лесю больше некому.

Мы покинули каюту, миновали несколько узких проходов с трапами и на четырехместном лифте поднялись в ходовую рубку «Рапида». Оборудование там было современное, по высшему классу, так что в управлении был задействован всего один офицер.

– Что это за корабль? – не удержался я от давно мучившего вопроса.

– Спасатель, – просто ответил Долговязый. – Переделанный из боевого «Рапида», как видишь, но несколько модернизированный. А полгода назад спасательная служба его списала, поскольку их на стандартный парк перевели. Ну а у меня было немного деньжат…

– Ты что, купил эсминец? – не поверил я собст-венным ушам. Я не мог представить, сколько стоит такое чудо.

– Ну… Вскладчину, – усмехнулся отставник. – А что, отличный кораблик. И недорого. На лом жалко было его пускать.

– Погоди! А откуда столько денег-то? Ну понятно, откуда Жаб их брал, махинатор хренов, но ты…

– Это я тебе как-нибудь потом расскажу, – Долговязый закрыл тему.

Он показал мне главный ходовой планшет, на ко-тором сейчас виднелся контур побережья Суматры, выведенный тонкой линией василькового цвета. Сам «Рапид» в этой проекции выглядел яркой гранатовой искоркой в черном поле океана, а пульсирующая изумрудная метка, как я знал, обозначала координаты принятого с маяка сигнала. Где-то там, во тьме задраенных отсеков, глубоко под водой находилась Леся – человек, которого я любил больше всего на свете.

Я так вцепился в поручень, что пальцы свело судорогой. Из ступора меня вывел голос офицера.

– Две цели на сонаре! – доложил он Долговязому по-английски. – Глубина непостоянная, быстро меняющаяся. Скорость двадцать узлов.

Долговязый удивленно вздернул брови и перебрался к индикатору ультразвукового локатора.

– Дельфины, – уверенно заявил он, едва заглянув в тубус.

– Это Тошка и Лидочка, – сообщил я. – Дельфины со станции. На «Рапиде» есть коммуникатор?

– Есть, понятное дело, это же бывший спасатель. Только я им не пользовался никогда.

– Ничего, разберусь. Он с английского небось переводит?

– Скорее всего.

Усевшись в штурманское кресло, я включил терминал и без труда разобрался с управлением коммуникатора. Эта модель была гораздо навороченнее той, что стояла на «Тапрабани», у нее имелся выбор из двенадцати языков, включая русский, меню готовых команд, сирена вызова, а также банк из сорока голосовых тембров с возможностью записи в память. Но главное – была возможность управления с удалённой гарнитуры. Связь осуществлялась через выдвижные гидрофоны в днище. Я запустил машинку в минимальной конфигурации, чтобы не тратить время на сложности управления, выдвинул гидрофоны и выбрал русский язык. Звать дельфинов по имени через коммуникатор – бессмысленное занятие. Дело в том, что с именами у китообразных какие-то особые тонкости, так что приходится заносить в коммуникатор специальные коды имен как зверей, так и персонала, с которым они общаются. Иначе дельфины попросту не поймут, о ком речь. Так что я врубил сирену вызова, предполагая, что уж ее они должны были изучать на курсах коммуникации. И не ошибся.

– Мы слышим вызов! – перевел синтезатор сообщение одного из дельфинов.

Чье именно, я не мог понять, поскольку соответствия между тембром голоса синтезатора и личностью зверя в аппарат введено не было. Попросить же дельфина назваться было глупо – синтезатор ведь не знает, что дельфинье имя, состоящее из щелчков и свиста, в данном случае надо перевести именно как «Тошка» или «Лидочка». Спросить, мол, Тошка ты или нет, я тоже не мог, ведь в синтезаторе нет программы, которая переведет человеческое имя Тошка в нужную последовательность щелчков и свистов. Однако в сложившейся обстановке не имело большого значения, с кем именно я говорю.

– Я тот, кто вчера заступил на станцию сторожем, – сообщил я.

– Это понятно. Уходя, ты сказал сигнал бедствия.

Я понял, что это Тошка. Лидочка ведь не понимала телеграфного кода. Пробежав пальцами по клавиатуре, я сопоставил тембр мужского голоса с личностью этого зверя. Теперь хоть будет понятно, с кем говорю.

– Да, один из кораблей потерпел бедствие в этом районе, – подтвердил я. – Утонул, лежит на глубине тридцати метров. Внутри живые люди. Их надо спасать.

– Мы поможем, – донесся из динамиков голос с другим тембром.

Это была Лидочка, и я дал синтезатору команду сопоставить ее с женским голосом.

– Тогда идите следом, возможно, надо будет нырять, – сказал я в микрофон.

– Мы не можем долго плыть с такой скоростью. Шторм мешает, трудно дышать, – это Тошка. – Остановишься в месте, дай сирену. Иначе трудно будет найти.

– Понял, – ответил я. – Ждите сирену.

Всё время, пока я вел беседу с дельфинами, Долговязый помалкивал, стоя рядом и держась за поручень, чтобы качкой с ног не сбило.

– Хорошо, что они тут, – заявил он. – В такой шторм им будет легче погружаться, чем нам.

Странно, но только в этот момент я осознал, что нам придётся нырять. Казалось бы, для того ведь и шли мы к месту катастрофы, чтобы спасать людей, запертых на тридцатиметровой глубине, но только сейчас у меня появилось четкое осознание того, что через несколько десятков минут мне придется уйти в глубину.

– Какие у тебя аппараты? – спросил я Долговязого.

– Никаких, – виновато пожал он плечами.

Вот уж чего-чего, а этого я никак не ожидал. В его распоряжении находился великолепный корабль, снаряженный как нельзя лучше, с новейшими электронными средствами, а простых аппаратов воздушного типа на борту не было.

– Ты шутишь? – покосился я на него.

– Нет, Копуха. Не до шуток. Мы вообще-то шли в эти воды по коммерческим делам. По личным, что называется. У меня и так ушло немало денег на снаряжение этой экспедиции, так что мы не брали ничего лишнего.

– Замечательно! – психанул я. – И как же мы будем спасать людей? В водолазном колоколе?

– Даже если бы он был на «Рапиде», то в такую качку это было бы смерти подобно.

– И что ты собираешься делать?

– Я же сказал – нырять. У дельфинов, к сожалению, нет рук, чтобы резать корпус.

– Отлично. Значит, плазменный резак ты взял, а «воздушку» посчитал лишней? – съязвил я.

– О, Копуха! Ты даже не представляешь, сколько у меня на борту плазменных резаков! Горы! Мы их как раз и хотели продать.

Я счел разумным заткнуться, чтобы не высказать Долговязому все, что думаю о таких методах снаряжения экспедиций. Пусть поход был и частного характера, но все же это слишком – бывшему охотнику отправляться в океан без средств погружения.

Две точки на ходовом планшете, изумрудная и рубиновая, быстро сближались – «Рапид» шел к месту катастрофы на самом полном ходу. Кроме грохота сокрушительных ударов о волны, в рубку проникал гул ходовых турбин. Мне показалось, что силовой агрегат работает слишком уж ровно для столь древней посудины – по всей видимости, вложения в корабль были произведены не только на уровне электронной оснастки, но и затронули как минимум еще машинное отделение.

Меня это немного насторожило. Ну откуда у бывшего охотника такие финансовые средства? Да одна только электроника, которой нашпигована рубка, тянула на годовой бюджет небольшой технической корпорации. Хотя Долговязый сказал, что его вложения составили лишь малую часть всех затрат, но тогда возникал закономерный вопрос – кому принадлежит остальное? Я был далек от мысли, что Долговязый связан с контрабандистами или пиратами, но именно этот вариант почему-то назойливо лез в голову. К тому же отсутствие глубинного снаряжения на борту, на мой взгляд, однозначно говорило за то, что Долговязый тут не единственный и далеко не главный владелец. Уж кто-кто, а он бы точно припрятал в трюмах что-нибудь эдакое.

Вспомнился его подвал на острове, где не только годные к употреблению аппараты можно было найти, не только легкие малоглубинные осветительные ракеты, но и нечто покрепче, вроде малокалиберных глубинных бомбочек. Как ни крути, а что-то темнит Долговязый.

Честно говоря, у меня не было ни малейшего желания снова влипнуть в темную историю с криминалом, как это произошло чуть больше года назад, когда мы охотились под предводительством Жаба. И хотя та история сделала мое имя столь известным, что охотники до сих пор его помнят, но все же финал мне не очень понравился. Особенно в части моего списания по здоровью. Как ни крути, Жаб и его темные делишки сыграли в этом не последнюю роль.

«Как бы не получилось, что все бывшие охотники промышляют нечистым делом», – встревоженно подумал я.

А ведь ничего удивительного в этом нет. После нескольких лет работы на тонком лезвии между жизнью и смертью очень трудно вернуться к нормальной, размеренной жизни. Нечто вроде адреналиновой зависимости. Я и на собственной шкуре ощутил нечто подобное, когда океан зовет, зовет безудержно и нет никаких сил усидеть на месте. А ведь я чуть больше года прослужил! Что же говорить о Долговязом, который охотился в те времена, когда в схватках с биотехами охотники гибли чаще, чем сами биотехи. Трудно было сказать, кто на кого охотится.

И, скажите на милость, после такой службы человек сможет вернуться к мирной жизни? Пирожки на фабрике упаковывать? Да уж прямо! Я вспомнил, с какой радостью корректировал огонь охотников с антарктической станции. А ведь там целью был просто старый ржавый понтон! Интересно, а предложили бы мне поохотиться на нечто стоящее, пусть такая охота и не была бы законной? Отказался бы?

На этот вопрос не так просто было ответить. Одно я знал точно, точнее, не знал, а просто заставил себя, чтобы было так: без Леси я в океан не уйду. Вот не уйду, и все! Даже если бы мне предложили уничтожить ту платформу, которая весь мир сейчас держит в страхе. Но Лесе охота была глубоко безразлична, так что и мечтать об этом не стоило.

Однако, подумав об этом, я невольно усмехнулся. Существуют ли вообще люди, которым безразлична охота? Ну пусть не подводная, дьявол с ней, Пусть любая другая – за деньгами, за женщинами, за новыми приключениями. Что бы там ни говорили ученые, а мы точно произошли от хищников. Иначе откуда бы в нашей крови такие инстинкты?

Взять ту же Лесю… Говорила сто раз, что в детстве хотела стать охотником лишь затем, чтобы работать в океане. Потом, мол, нашла способ получить океан, минуя охоту. Но прошедшие сутки дали мне повод усомниться в искренности ее утверждений. Ведь как она ринулась принимать участие в уничтожении старой ракетной платформы! Загорелась до такой степени, что вышла в суровый шторм из порта на среднем транспортнике. И теперь ее надо спасать, чего я с самого начала этой затеи боялся.

Вот и верь после этого в утверждения о безразличии к приключениям. С этим все ясно, чего уж тут говорить, но не хотелось думать, что ради приключений Долговязый занялся темными махинациями в океане. Хотя какой криминал в том, чтобы возить из Австралии в Индию плазменные резаки? Нет в этом ни малейшего преступления. Однако, с другой стороны, «Рапид» был слишком хорошо оснащен для торгового судна.

Помучившись сомнениями, я усилием воли их отбросил. Как бы там ни было, но сейчас у меня нет никакого выхода, кроме как воспользоваться «Рапидом» и его командой для спасения Леси. Пусть этот корабль принадлежит хоть самому дьяволу!

Точки на ходовом планшете соприкоснулись.

– Подходим, – сказал Долговязый. Затем добавил по-английски: – Сбавить ход до среднего!

Гул турбин стал тише, а удары волн в обшивку, наоборот, сделались жестче и ощутимее. Мне по-прежнему не приходило в голову никаких идей по поводу того, как без аквалангов Долговязый собирается проводить спасательную операцию. Но какой-то план у него созрел, в этом не было никаких сомнений. Не из тех людей он был, которые, прибыв на пожар, сетуют на то, что забыли снарядить гравилет гасящими боеприпасами. Просто у меня не было ни малейшей уверенности, что план Долговязого придется мне по душе. Скорее даже напротив. Но альтернатива отсутствовала, так что от моего мнения по этому поводу ничего не зависело.

– Заложи рули, Майк, – приказал Долговязый офицеру. – Заякориться в такой шторм не выйдет, так что будешь маневрировать, постоянно наблюдая нас по сонару. Каждый раз, когда мы будем всплывать, над нами должен быть десантный шлюз.

– Есть! – кивнул офицер.

– А нам, Копуха, надо хорошенько исследовать положение судна, а также попробовать выйти на связь с экипажем. Я видел, ты с сетевым терминалом легко управляешься?

– Никогда не задумывался… – пожал я плечами.

– Вот это и хорошо. Я вот задумываюсь. Значит, так, садись за машину и достань мне трехмерный чертеж транспортника класса «Риф». Я представления не имею, как там все устроено и где какие отсеки. А я пока буду готовить все необходимое для погружения. Как закончишь, сразу доложи.

Он протянул мне до боли знакомую гарнитуру – точно такую же, какие были у нас, когда мы дрались с арабами в Северной Африке. Я ввел пароль и закрепил ее на голове.

– Проверка, – Долговязый постучал по микрофону своей гарнитуры.

– Все в норме, – ответил я.

– Тогда все. Удачной охоты!

Конечно, мы не охотились, мы просто хотели спасти людей, но привычное устройство связи и привычные разговоры в эфире сильно меня ободрили. К тому же сказывалось действие принятой таблетки – и физически, и психологически я готов был к самым решительным действиям.

Надо признать, что это ощущение оказалось не иллюзией, как я втайне подозревал. Мне действительно удалось вытащить из Сети чертеж «Рифа» раз в пять быстрее, чем я рассчитывал.

– Трехмерная модель готова к использованию! – доложил я в микрофон гарнитуры.

– Отлично, Копуха! – ответил Долговязый. – Теперь просканируй корабль на дне и прикинь, в каком месте лучше врезаться.

Получи я такой приказ всего пару часов назад, он бы меня озадачил, поскольку никогда ничего подобного мне делать не приходилось – всеми расчетами занимались специально обученные инженеры. Но отсюда до инженеров не докричишься, так что в любом случае придется хотя бы попробовать самому вычислить место врезки.

Перекинув на терминал показания сонара, я установил чертёж таким образом, чтобы он совпал с положением реального корабля на дне. Так мне было легче, я ведь не был профессионалом именно в этом деле. Однако уже через минуту у меня появились идеи. Во-первых, можно было попробовать проникнуть внутрь судна вообще без врезки, поскольку оказались свободными некоторые люки в палубных надстройках. Сейчас они были герметично задраены, как и положено по штормовому регламенту, но, если выйти на связь с экипажем, можно превратить несколько помещений в затопляемые шлюзы, чтобы через них эвакуировать людей. Во-вторых, можно было сэкономить время и не резать бортовую броню, а использовать имеющуюся пробоину в корпусе, чтобы добраться до менее толстых переборок.

Но в любом случае оставалась главная проблема – каким образом спасенные люди преодолеют тридцатиметровую толщу воды. Мне вдруг стало ясно, что даже если бы Долговязый прихватил с собой несколько аппаратов воздушного типа, это никаким образом нам не помогло бы. Ну сколько бы их было? Три, пять? А экипаж среднего транспортника, не считая научников, состоял минимум из пяти-семи матросов и троих офицеров. На всех аквалангов не хватило бы все равно, так что не было никакой разницы, три их будет или ни одного. К тому же вряд ли кто-то из моряков и ученых, если среди них нет подготовленных специалистов, смог бы справиться с аппаратом после пятиминутного объяснения в стрессовой обстановке. Это только со стороны кажется, что дыхание сжатым воздухом под водой ничем не отличается от обычного. Еще как отличается! Без навыка, поднимаясь с тридцати метров, можно запросто откинуть ласты хотя бы от неумения контролировать мышечную активность при затрудненном дыхании. Да и будут ли эти пять минут на необходимые объяснения?

И все же уверенность Долговязого в нашей возможности провернуть спасательную операцию передалась и мне. Я не знал, что он задумал, но столь опытный охотник никогда не начнет действовать, не предусмотрев нескольких вариантов развития событий. Даже у меня уже было два неплохих варианта проникновения внутрь затонувшего судна, чего уж о Долговязом-то говорить? Раз уж он мне поручил разведку, значит, о технике погружения может сам позаботиться.

– Долговязый, здесь Копуха, ответь! – позвал я в микрофон гарнитуры.

– На связи!

– У меня есть два варианта, как попасть внутрь при минимальных затратах времени. Можно войти через пробоину, а потом резать переборки, а можно попробовать вообще без резака вскрыть люк в палубной надстройке.

– Добро. Пометь предполагаемые места проникновения на проекции с сонара, чтобы Майк мог нас наводить при необходимости. Я скоро буду. Связь с экипажем пробовал установить?

– Нет ещё.

– Долго копаешься! Живее, Копуха!

Он отключился, а я ощутил себя тупее каракатицы и медлительнее медузы. И хотя после принятия таблетки у меня все получалось втрое быстрее, но все равно непозволительно медленно, если учесть, что под водой, в темноте, неизвестности и страхе находилась Леся.

«Барракуда меня дери!» – подумал я, переключая передатчик «Рапида» на аварийную частоту.

– Транспортник «Риф», ответьте спасателям! – произнёс я в микрофон.

Мне казалось, что если в ходовой рубке остался кто-то из экипажа, он мог выйти на связь даже после затопления судна. Конечно, только в том случае, если не прекратилась подача электричества. При остановке турбин генераторы не могли давать энергию, но оставались еще мощные аккумуляторные батареи, энергии которых должно хватить не только на маломощную ультракоротковолновую связь, но и на аварийное освещение. При экономном расходовании, разумеется.

Однако сколько я ни звал, в эфире висела почти полная тишина, нарушаемая лишь переговорами портовых служб Суматры, работающими в авральном режиме.

– Долговязый, здесь Копуха! – позвал я.

– На связи.

– «Риф» не отвечает.

– Хреново. Зови своих ластоногих.

– Дельфины не ластоногие, а китоообразные, – поправил я.

– Мне это, знаешь, до жопы, – признался Долговязый. – Зови их, попробуем с акустическим усилком одного запустить.

Я переключился в режим коммуникатора и вызвал дельфинов.

– Вам надо подойти к нижнему десантному шлюзу, – сообщил я. – Один из вас попробует наладить связь между нами и людьми внизу с помощью акустического усилителя.

– Я попробую! – отозвалась Лидочка.

Тошку слышно не было, но, глянув на историю показаний сонара, я заметил, что он уже дважды нырял к затопленному кораблю.

Через несколько минут в рубку явился Долговязый с тяжелым тубусом акустического усилителя для оповещения дайверов.

– На дельфине такую штуковину сложно будет зацепить, – сказал я.

– И что? – глянул он на меня. – Не будем?

Мне впервые довелось видеть Долговязого в таком состоянии. Я видел его на охоте, я видел его крепко пьяным, я видел его серьезно раненным, но таким вот хладнокровно-циничным – никогда. Если бы это был не отставной охотник, а кто-то незнакомый, с кем мы не сидели на глубоководной базе, я бы ощутил себя в высшей степени неуютно. Было ясно, что в таком состоянии его вряд ли остановит такая мелочь, как неудобство дельфинов. Или чье-либо неудобство вообще. Или что-либо гораздо более серьезное. Наверное, мне тоже стоило этому поучиться – поставить перед собой цель, а все остальное отодвинуть на второй план.

– Дельфины могут отказаться, – резонно заметил я. – Мы не сможем их заставить.

– Отказаться спасать людей?

– Они же не люди. И не наши рабы. Сотрудничают, и то хорошо.

– Это Леся тебя этому научила? – Долговязый усмехнулся и закинул усилок на плечо. – Я думаю, что дело не в рабах и хозяевах. И не в том, кто кого может заставить.

– А в чем?

– В том, кому от кого больше надо. Вот и все. Пойдем, Копуха, не время сейчас языками чесать.

Я перевел коммуникатор в режим удаленного управления. Теперь в нашей маленькой коммуникационной сети, состоящей из меня, Майка и Долговязого, появятся еще два полноправных абонента – Тошка и Лидочка.

Долговязый нетерпеливо дождался, когда я закончу возиться с терминалом, после чего мы спустились на лифте, а потом проделали длинный путь к десантному шлюзу через бесконечные переходы, по бесчисленным трапам, перешагивая через высокие пороги герметично задраивающихся овальных дверей. Над головой мелькали плафоны тусклых светильников, пол под ногами ходил ходуном от свирепой качки.

Когда до этого мы пробирались наверх, мне было так плохо, что я не особенно обращал внимание на окружающее – просто переставлял ноги, опираясь на Долговязого. Но сейчас спуск в стальное нутро «Рапида» произвел на меня сильное впечатление, возможно подчеркнутое принятым препаратом. Я и раньше был склонен приписывать боевой технике звериные черты, но в этот раз эсминец действительно, без всяких прикрас воображения, показался мне напряженным живым существом, борющимся с чудовищным натиском океана. Стальные проклепанные ребра стонали от напряжения, а поручни, трапы, тросы и лианы кабелей напоминали кости, мышцы и сухожилия зверя. И мы с Долговязым пробирались через его внутренности все глубже и глубже. Ощущение нереальности происходящего нахлынуло на меня с сокрушительной силой, на несколько мгновений всерьез напугав, но я списал это на действие таблетки и усилием воли взял себя в руки. Я никак не мог вспомнить, что напоминает мне этот спуск в стальное чрево быстроходного зверя, но, покопавшись в памяти, вытянул оттуда нужное сравнение. Мы опускались в трюм «Рапида» примерно так же, как Алиса падала в кроличью нору.

– Ты в порядке? – глянул на меня Долговязый.

– Вполне, – соврал я.

– Ну на тогда усилок потащи.

Он отдал мне увесистое устройство, и вскоре мы достигли десантного шлюза.

– Дельфины! – позвал я в микрофон гарнитуры, чувствуя себя некомфортно от невозможности назвать каждого зверя по имени.

– Я здесь, у шлюза! – ответил синтезатор голосом, который я назначил Лидочке.

– Открой створки, – повернулся я к Долговязому.

– Погоди, Копуха, – он почесал макушку. – Замучаемся мы каждый раз шлюз открывать-закрывать. Времени на это масса уйдет.

– А у тебя есть другие идеи?

– Да. Не мешай.

Он что-то прикинул в уме, осмотрелся, после чего вернулся к двери и накрепко задраил ее.

– Майк, ответь! – позвал он по-английски.

– Здесь Майк! – ответил офицер из рубки.

– Надо немного подкачать десантный отсек.

– Что значит «немного»?

– Вот я и пытаюсь подсчитать.

– Зачем тебе это нужно?

– Хочу открыть шлюз и держать его открытым на протяжении всей операции. Нужна крепкая воздушная пробка, которая не даст воде хлынуть внутрь.

– Понятно. Так бы и сказал. У меня в курсовом автомате есть возможность таких расчетов. Она штатная для «Рапида».

– Отлично! Валяй!

Через несколько секунд у меня заложило уши – давление в отсеке быстро нарастало. Пришлось несколько раз сглотнуть, но это не очень помогло. Я положил усилитель на палубу и ухватился за поручень, чтобы хоть немного отдохнуть от непрекращающейся качки.

– По таблице норма! – сообщил Майк. – Можно раскрывать обе створки. Если будет мало, подкачаю ещё.

Долговязый открыл пульт управления шлюзом в переборке, после чего нажал несколько клавиш. Под ногами мелко завибрировало, щель в створках раздвинулась, и через нее фонтаном ударила вода, обдав нас ледяными брызгами с головы до ног.

– Вот дерьмо, Майк! – крикнул Долговязый в микрофон. – Мало воздуха накачал!

– Извини. Я массу груза забыл включить в расчет.

Уши снова заложило, и вскоре фонтан утратил силу, поник, а затем вся вода ушла обратно в щель – ее выдавило сжатым воздухом, заполнившим герметичный отсек. Створки шлюза открылись полностью, показав черную рябь океанской воды.

– Вот и готова наша кроличья нора! – рассмеялся Долговязый.

– Что? – я вздрогнул от неожиданности.

– Ты «Алису в Стране чудес» не читал?

– Читал.

– Ну так я и говорю, там через кроличью нору можно было попасть в другую реальность. И мы сейчас будем туда нырять.

– В другую реальность? – криво усмехнулся я.

– Что-то вроде того, Копуха, что-то вроде того. Но сначала дельфинов на разведку, а то время теряем!

Я вызвал Лидочку, и она вынырнула в получившемся колодце глубиной четыре километра. Однако, как и ожидалось, оценив размер усилителя, она не захотела его надевать.

– Слишком тяжелый! – сообщила она. – Может не хватить воздуха на всплытии.

– Там люди! – вклинился в разговор Долговязый, но Лидочка его попросту проигнорировала.

– Я не хочу умирать сегодня, – сообщила она мне, а потом нырнула и скрылась в черной обсидиановой бездне.

– Вот сучка! – Долговязый плюнул ей вслед. – Нет ведь ни малейшей опасности!

Он был прав. Не настолько усилитель тяжелый, чтобы хоть как-то повлиять на затраты воздуха при погружении. Дельфинам просто не хотелось утруждаться, вот и все. Отставник продолжал ругаться, но я не обращал на него внимания – думал, как найти выход из ситуации. К сожалению, мы с Леськой почти не общались на тему психологии китообразных, так что я понятия не имел, какой стимул может быть для дельфина важным, а какой не имеет значения. Но, вспомнив про Леську, я вдруг понял, чем можно попытаться зацепить Лидочку. Именно попытаться, поскольку в результате у меня не было ни малейшей уверенности.

– Там, на корабле, внизу, – сказал я в микрофон, – осталась та, которая все время работает с вами.

Коммуникатор не мог адекватно перевести Лесино имя так, чтобы дельфины его поняли без специального ключа, имевшегося в аппарате «Тапрабани». Поэтому пришлось пойти на словесные ухищрения.

– Та, с которой вы сношаетесь? – это вклинился Тошка, судя по изменившемуся тембру синтезатора.

– Да, – ответил я, несмотря на ухмылку Долговязого.

– Тогда мы попробуем опустить аппарат вдвоем, – сообщил дельфин. – И установить его в нужном месте. А вы будете нырять?

– Будем, – ответил вместо меня Долговязый. – Но нам надо еще подготовиться. А связь нужна быстро. Мы должны знать, что происходит внизу.

– Всё понятно, – ответил Тошка и высунул морду из колодца.

Следом показалась и Лидочка. На усилителе были специальные крепления, позволяющие ныряльщику или дельфину закрепить его на спине. Однако она наотрез отказалась этим воспользоваться, заявив, что одна эту штуковину не потащит. В результате нам пришлось затянуть петли крепления таким образом, чтобы дельфины могли буксировать усилитель, просунув в крепления морды.

– У нас должна быть возможность бросить при опасности, – объяснил Тошка.

Долговязый скрипнул зубами, но промолчал. Мы столкнули усилок в воду, в надежде, что он все же не рухнет на дно, а будет доставлен по назначению. Закончив с этим, отставник стянул с головы гарнитуру и произнес сквозь зубы:

– Мне больше нравятся собаки.

– Что? – не сразу сообразил я.

– Собак можно дрессировать, и они не корчат из себя сильно умных.

– Да ладно, – отмахнулся я. – Дельфины свободная раса. И гораздо старше нас. Людям пора отучаться весь мир воспринимать как братьев меньших.

– Да, у меня несколько устаревшие нормы, – пробурчал Долговязый. – Не такие продвинутые, как приняты теперь. Но если честно, то задолбала эта корректность в общении. Такое впечатление, что мы боимся поссориться с ластоногими или они нам могут жопу порвать. Но я лично плевать на них хотел чешуей с высокого пирса. По мне, они приносили куда больше пользы, пока были дрессированными животными.

Я не знал, что на это ответить. Честно говоря, любое угнетение мне претило. Раз дельфины оказались разумными, значит, и относиться к ним следовало как к равным. Мы не имели права применять к ним свои законы – у них были свои. Мы не имели права заставить их помогать нам. Мы могли лишь договариваться о чем-то, а потом чтить эти договоры. Пока ни мы, ни они не отступали от этого правила. В общем, в данном вопросе я был не согласен с Долговязым, но не собирался и спорить с ним.

– Так, Копуха, надо бодрым темпом готовиться к погружению. – Он достал два пластиковых пакетика с обычным сахаром, какой кладут в чай. – Ешь.

– Сахар? – удивился я.

– Да, кушай, кушай.

– С ума сошел?

– Барракуда тебя дери! Ешь, говорю! – Он раскупорил пакет и сунул мне в руку. – Это пища для грибков, которые будут дышать за тебя!

– Для чего?! – У меня волосы на макушке зашевелились.

– Для грибковой культуры, которую нам придется ввести себе в кровь. Грибок жрет сахар и углекислый газ, а выделяет кислород. С такой флорой в крови можно нырять без всякого аппарата!

Глава 8. Черная бездна

Заявление Долговязого окончательно выбило почву у меня из-под ног. Я что угодно мог предположить, любой способ погружения без аппарата, включая гипервентиляцию легких чистым кислородом, как это сделала Рипли возле Одессы. Но чтобы впрыскивать грибок себе в кровь… Нет, это чересчур, с какой стороны ни смотри. Однако, судя по всему, другого выхода не было.

– Грибок является дальним родственником обычных дрожжей, – объяснял между тем Долговязый, готовя инъектор. – Ты думал, жидкостные аппараты на пустом месте появились?

– Нет. Но я был уверен, что их разработали инженеры…

– Конечно. Инженеры из охотников. Практики. Ты знаешь, что жидкостные аппараты появились только лет тридцать назад?

– Да ладно. Им лет сто! – ответил я. – Что я, не видел фотографий первых жаберных ЖЖСок?

– В них тонуть было хорошо, а не нырять. От неосторожного пука жабры рвались. И все, пипец. Нормально можно стало нырять, только когда линейка ГАДЖ появилась. А до того с этой хренью в крови и ныряли. И с океанской водой в легких вместо «рассола». Что, нехило?

Честно говоря, это произвело на меня сильное впечатление. Нигде и никогда я такого не слышал, даже представить не мог, что такое бывает. Грибок в крови… Похоже, наши предки были на всю голову сумасшедшими. По крайней мере те, которые шли в охотники.

– Когда грибок расплодится в крови, то есть через пару десятков секунд, ты перестанешь дышать, – продолжил инструктаж Долговязый. – Эта флора выжрет весь углекислый газ из крови, а именно он является стимулятором легочной активности. Это совсем не то ощущение, когда «рассол» попадает в легкие. Так что будь готов. Понятно, что сердце тоже попробует остановиться, а сосуды головного мозга уйти в глубокий спазм. Но это предусмотрено. В числе прочих отходов жизнедеятельности грибка есть несколько стимуляторов – расширитель сосудов и стимулятор сердечной активности.

Меня начало потихоньку колотить.

– А вот чего не предусмотрено, – вздохнул отставник, – так это выброса эндорфина в кровь. Не может грибок его вырабатывать. Так что со всеми неприятностями от высокого давления, с болью в костях и мышцах придется справляться самостоятельно.

– Успокоил! – пробурчал я.

– Ничего. Это только по первому разу страшно. Потом поймешь, что эту хрень возить с собой намного удобнее и эффективнее, чем аппараты воздушного типа. А с жидкостниками без допуска вообще сплошные проблемы. Вон, я из-за этих чипов чуть не загремел. А грибок ни под какой закон не попадает. Наркотики не вырабатывает, даже эндорфиновую активность не стимулирует. Большинство таможенников и полицейских вообще не поймет, что это такое.

В этом, конечно, был резон, но все же я бы предпочел акваланг. Да только выбора у меня никакого не было. Я понял, почему Долговязый заговорил про кроличью нору и другую реальность. Уйти в глубину без всяких технических средств, на одной биологии – это действительно сильно.

– Коэффициент преломления воды, поскольку нет шлема, придется компенсировать контактными линзами, – продолжал отставник. – Это непривычно, но не смертельно. Иначе ни хрена не увидишь. Связь, напротив, самая привычная. У меня есть две перчатки для перевода Языка Охотников в команды для синтезатора.

Внезапно меня вызвал Тошка:

– Мы на месте. Усилитель поставили у борта.

– Они усилок поставили, – с облегчением доложил я.

– Хоть в чем-то сгодились, – обрадовался Долговязый и надел гарнитуру. – Майк! Подключи нам усилок к гарнитурам.

– Готово! – ответил офицер из рубки.

Теперь мы могли слышать все, что проникало в гидрофон усилителя. Звуков было много – отголоски шторма, щелчки рачков, движение воды вокруг корпуса затопленного судна. Но уже через пару секунд я расслышал голоса людей.

– Живы!

– Да не ори ты так! – осадил меня Долговязый. – Ты же на усилитель подключен.

Это означало, что все произнесенное в микрофон гарнитуры усиливается устройством внизу и будет услышано потерпевшими крушение. Голоса тут же стихли. Я представил, каково им там – ни с того ни с сего услышать по ту сторону обшивки человеческий голос мощностью в несколько киловатт. Не для слабых нервов, надо признать, развлечение. Особенно если темно.

– Да ведь это спасатели! – выкрикнул незнакомый мужской голос по-русски. – Эй, мы здесь!

Тут же раздались удары в переборку.

– Так, народ, не шумите, – негромко произнес Долговязый, и тут же все стихло. – Мне надо несколько важных вещей узнать. Во-первых, раненые или погибшие есть?

– Нет, – донесся голос из бездны. – Все целы.

На этот раз голос был Лесин, я его сразу узнал, несмотря на искажение тембра.

– Отлично, – отставник подмигнул мне. – Тогда второй вопрос. Почему радиосвязь не работает?

– Нет питания, – ответила Леся. – Затоплены кормовые отсеки, нам их пришлось задраить. Аккумуляторы там, а турбины стоят.

– То есть вы в темноте?

– Да.

Мне сделалось так жутко, что в знак солидарности с теми, кто внизу, я невольно закрыл глаза. Это почти немыслимо – не впасть в панику и истерику на глубине тридцати метров, в полной тьме, не имея возможности выбраться самостоятельно, не зная, прибудут ли спасатели в ближайшее время.

– И ещё с воздухом большие проблемы. Нас тут пятнадцать человек. Уже ощущается нехватка кислорода.

– Я тебя вытащу, Леся! – произнес я, не сумев сдержаться.

– Рома? Ты? Как ты сюда попал?

– Кроме нас, тут никого нет, – признался я. – Спасатели не могут выйти из порта по причине шторма. Но у нас с Долговязым отличное судно. Как раз спасательное. И оборудование.

– С Долговязым? – удивилась Леся. – Он-то тут откуда?

– Я потом расскажу, ладно? Сейчас вас надо вытаскивать.

– Но как? – насторожилась Леся. – Здесь далеко не все могут подняться в аппаратах воздушного типа.

– У нас есть новейшие спасательные средства, – соврал я. – Все будет нормально. Нам надо только внутрь войти.

– Это будет сложно, – сказала Леся. – Насосы не работают, так что создать внутри корпуса повышенное давление мы не сможем. Вода хлынет внутрь, если вы корпус прорежете. Кстати, а как вы усилок установили?

– Это не мы, – признался я. – Это Тошка с Лидочкой.

– Ну вы даёте! – ее голос, искаженный усилителем, не выражал никаких эмоций. Мне приходилось догадываться, что она чувствует. – Всей компанией заявились!

В колодце нашего шлюза между тем появились морды Тошки и Лидочки. Дельфины отфыркались, но вступать в разговоры не стали. Поняли, что сейчас не до них. Действительно, неработающие насосы создали нам очень серьезную проблему. Были бы здесь настоящие спасатели со спецоборудованием, они бы нашли способ запитать агрегаты снаружи или другим способом поднять давление внутри. А что делать теперь, я понятия не имел. Оставалось положиться на опыт Долговязого. Я посмотрел на него, опасаясь, что он отведет взгляд. Но отставник даже бровью не повел – как ни в чем не бывало продолжал ковыряться с инъектором и акриловыми флаконами с культурой грибка. У меня создалось впечатление, что особой проблемы он вообще не видит. Каким бы он ни был крутым, но все же это было в высшей степени странно.

– Ну что, Копуха? – он повернулся, и мы встретились взглядами. – Готов спуститься в кроличью нору?

– Погоди! – остановил я его. – Мы же не сможем резать обшивку! Их же затопит, барракуда тебя дери!

– Конечно, затопит, – спокойно ответил отставник. – Только не сразу. Они откроют все двери, чтобы максимально увеличить объем помещений. Так что затапливать их будет минут пять, не меньше. За это время нам надо всех накормить сахаром и сделать инъекции.

– А грибка хватит на всех?

– Хватит, хватит. Он же плодится в пробирках. Ну все, давай руку, хорош болтать.

Он сделал мне инъекцию, потом я ему. Я ожидал каких-то особенных ощущений, но организм поначалу никак не отреагировал на вторжение в кровь чужеродной культуры. Лишь через полминуты я поймал себя на том, что дышать хочется все чаще и чаще.

– Кажется, задыхаюсь! – испуганно сказал я.

– Все нормально. Грибок выедает углекислоту из крови, поэтому тонус сосудов падает и мозг бьет тревогу по причине легкого кислородного голодания. Сейчас все сбалансируется.

Однако балансом и не пахло. Меня охватило нарастающее чувство неловкости, словно одежда на теле сидела как-то не так. Захотелось ее поправить, но я удержался, прекрасно понимая, что это паникует мозг. В ушах зазвенело, кожу начало покалывать, а в дыхании появились сбои. Интенсивная работа легких ничего не давала, так что я ощущал себя не лучше, чем рыба, выброшенная на берег.

– Мне хреново! – выкрикнул я, но Долговязый не обратил на это внимания.

Сердце билось медленно и лениво – вот-вот остановится. Мне стало ясно, что реакция моего организма оказалась неадекватной, нестандартной, поскольку у Долговязого не видно было ни малейших признаков недомогания. А у меня сердце работало все хуже, и, чтобы продолжать дышать, мне приходилось делать это сознательно, с усилием вздымая грудь. Скорее всего грибок не выделил необходимые стимуляторы сердечной активности, а Долговязый думает, что я сдрейфил! Но я же умру так, задохнусь, барракуда дери!

Дикий ужас охватил меня – подлинный страх смерти. И тут же сердце, словно после пинка, начало набирать обороты, в глазах просветлело, а свист в ушах пошел на убыль. Когда я очухался окончательно, оказалось, что давно не дышу, но в этом уже не было ни малейшей необходимости. Теперь кислород, необходимый для жизни, поступал не из легких, а вырабатывался микроскопическими грибами в крови. Долговязый оказался прав – ощущение было за всеми возможными гранями реальности.

– Ну как? – поинтересовался он.

– Нормально… – прошептал я.

Чтобы говорить, надо было набрать в легкие воздух, но это было не так легко делать сознательно, не испытывая физиологической потребности.

– Тогда добро пожаловать в Страну чудес, – он подмигнул и улыбнулся истончившимися, посиневшими губами.

Не больше минуты нам потребовалось на то, чтобы снарядиться для спасательного погружения, Мы подвесили на пояс по медицинскому блоку с пятью снаряженными инъекторами в каждом, закрепили на ремнях плазменные резаки, надели гарнитуры и перчатки для связи и настроили налобные фонари. Затем надели специальные контактные линзы и бросились в черную бездну колодца.

Мощные лучи света наших фонарей уперлись в зыбкую бесконечность, лишь изредка в них мелькали размытые силуэты рыб. Поскольку никакого балласта не было, а вниз нас тянули только увесистые баллоны плазменных резаков, погружение нельзя было назвать быстрым. И хотя глубина в тридцать метров для меня была плевой, но необычность нового способа дыхания превратила спуск в незабываемое путешествие.

– Вы не дышите? – спросил Тошка, невидимый в темноте.

«Дышим особым образом», – ответил я жестами Языка Охотников.

Перчатка перевела движение пальцев в речь синтезатора, а коммуникатор превратил в понятные дельфинам щелчки и свисты. Но поскольку усилитель на дне тоже являлся абонентом нашей сети связи, все переговоры слышали и люди внизу.

– Что там у вас происходит? – послышался в наушниках голос Леси. – Вы нырнули?

«Все и порядке», – сделал я соответствующий жест.

Если бы она знала, как именно мы нырнули, с ней бы, наверное, обморок приключился. Для биолога такое вольное обращение с внутренней флорой организма должно показаться по меньшей мере кощунственным, если не варварским. Я, если честно, даже не представлял, как уговорить ее сделать такую инъекцию. Но уговорить следовало, поскольку другого выхода всё равно сейчас не найти.

Когда мы погрузились метров на десять, в свете фонарей заблестела длинная стая небольших кальмаров, похожая на шлейф пузырьков, какой остается за пущенной из подводного аппарата торпедой. В хвосте этой стаи я заметил Тошку и Лидочку, забавлявшихся охотой. Я бы не смог так забавляться, если бы кто-то из дельфинов попал в беду. Застрянь кто-то из них в браконьерских сетях, я бы тут же бросился на помощь, только бы и думал о том, как и чем помочь. Несмотря на то что дельфины – другая раса. Они ведь не люди, но многие из людей пожертвовали бы жизнью, чтобы спасти кого-то из них.

Конечно, и дельфины гибли, помогая людям, – недавний случай с группой Мигеля можно считать ярким тому подтверждением. И все же разница была, причем ощутимая. Во всех случаях гибель дельфинов оказывалась чьей-то ошибкой, недочетом, недальновидностью. А вот сознательно на смертельный риск дельфины не шли никогда. Точнее, никогда не ввязывались в опасные игры за интересы людей. За жизнь стаи они жертвовали собой не так уж редко.

Для нас же давно не было разницы, кто именно оказался в беде – человек или представитель их расы. Трудно сказать, что являлось причиной такого различия. Но, погружаясь в черную бездну бущующего океана, я подумал, что дельфины много старше нас как разумный вид и именно это могло сыграть решающую роль. Они не принимают нас всерьез. Ну им с нами весело иногда, мы прыткие, мы что-то вечно делаем в океане такое, что недоступно их пониманию. А когда пониманию недоступно, то кажется несерьезной забавой. По большому счету они нас братьями не считали. И возможно, даже предпочли бы не делить с нами одну планету. Они ведь никак, ну совершенно никак от нас не зависели. А нам постоянно требовалась их помощь. Их скорость, их природная возможность погружаться часто и глубоко, их необычный разум, их близость к природе. По всему выходило, что они утруждались для нас лишь в той степени, в которой им это было интересно.

А мы парились какими-то комплексами, мучились воспоминаниями о тех стародавних временах, когда браконьеры стреляли по ним из лодок. Мы мнили себя виноватыми перед ними, а они тихонько над нами посмеивались. Думаю, ученые понимают проблему прекрасно, просто стараются о ней не говорить лишний раз. Возможно, и дельфиньи легенды не очень доступны в Сети именно по этой причине. Там может содержаться нечто такое, что заставит людей отвернуться от новых братьев по разуму. А это, если глядеть в корень, не выгодно ни им, ни нам. Такие вот нюансы планетарного общежития. Мы научились извлекать пользу из совместного существования, больше нас практически ничего не связывало.

После прохождения десятиметровой отметки го-лову сдавило тяжестью воды. Я попробовал привычно продуться, но от этого оказалось не много толку. Грудь тоже ощущала суровый натиск, но я старался не обращать на это внимания.

– Выпусти воздух, – раздался в наушниках синтезированный голос Долговязого. – Будет легче.

Мы достаточно говорили по связи, чтобы компьютер имитировал его тембр довольно точно. Но сам совет звучал диковато – все инстинкты встали на дыбы в ужасе от того, что под водой в легких не останется запаса воздуха. Но разумом я понимал, что именно так и следует сделать, ведь чем меньше внутри тела незаполненного пространства, тем легче противостоять натиску глубины. Жидкость ведь, в отличие от воздуха, не сжимается. В том числе и та жидкость, из которой на девяносто процентов состоит человек.

В жидкостных аппаратах проблему компрессии решали заполнением легких «рассолом». Весьма неприятная процедура. Добровольно организм ни за что не желал топиться даже в физрастворе, так что выручал рефлекторный вдох от удушья. Здесь же, когда кислорода в крови достаточно, а углекислого газа почти нет, рефлекторного вдоха не дождешься. С одной стороны, хорошо – не придется потом блевать и кашлять, изливая из груди потоки жидкости. С другой стороны, давление создавало серьезное неудобство, которое может сказаться на способности принимать решения. В данном случае полный выдох без вдоха являлся неплохим компромиссом.

Выпустив из легких весь воздух, я ощутил себя значительно лучше. Следовало признать, что не такая уж дрянь это грибковое дыхание. Если же быть совсем точным, то в нашем случае оно являлось единственным средством спасения Леси. Только за одно это его можно было от всей души полюбить.

Мы медленно опускались на тридцатиметровую глубину. Встроенное в перчатку связи электронное табло высвечивало прохождение отметок метр за метром. Иногда мимо нас проносились дельфины, обдавая тело завихрениями воды. Долговязый оказался прав – без скафандра глубина ощущалась совершенно иначе, почти нереально. Чем дальше, тем больше окружающее становилось похоже на сон, на детский сон, в котором можно летать.

– Вы где? – спросила Леся.

«Прошли двадцатиметровую отметку», – ответил я, посмотрев на индикатор.

Интересно, насколько точно синтезатор имитировал мой голос?

– Направь луч вниз, – сказал Долговязый. – Кажется, уже видно корабль.

Опустив лицо, я действительно увидел темный силуэт среднего транспортника. В неверном свете налобных фонарей он был похож на тушу погибшего кашалота, только в несколько раз крупнее. От кашалота он отличался встопорщенными стальными фермами мачт и двумя гребными винтами по шестнадцать лопастей на каждом. Опустившись еще ниже, я заметил внушительную дыру во внешнем корпусе, через которую нам и предстояло проникнуть внутрь. Само ее существование не было сюрпризом, ведь я еще в рубке тщательно изучил показания сонара, но масштаб разрушений превзошел мои ожидания. Никогда не думал, что шторм может так целенаправленно промять бортовые листы, да еще не в самом слабом месте.

– Счастье, что он здесь затонул, – раздался голос Долговязого из синтезатора. – Чуть бы дальше – там глубина километра три. А тут раньше были рифы, их взорвали потом.

Вода на глубине была очень холодной, но мурашки по коже у меня пробежали не из-за этого. На трехкилометровой глубине средний транспортник беспощадно сплющило бы давлением, и тогда ни о каком спасении уже и речи бы не было. В общем, сегодня я оказался на волосок от самой страшной беды, какую только можно придумать. Я бы предпочел погибнуть сам, честное слово, чем навсегда потерять Лесю. Но океан только погрозил мне, оскалил зубы, но не стал пускать их в ход. Вот и не верь после этого в мистику! Я считал его своим крестником, и он меня пощадил. Очень благородно с его стороны.

Я удивленно заметил, что Долговязый снял компьютерную перчатку и прикрепил ее к поясному ремню.

«Не надо, чтобы нас слышали внизу», – показал он жестами Языка Охотников.

Он был прав – не все наши переговоры годились для передачи в эфир. Внутри и без того не самая оптимистическая атмосфера, а если у нас по ходу работы возникнут проблемы, которые придется обсудить, то это может полностью деморализовать потерпевших крушение.

Я тоже высвободил руку и повесил перчатку на пояс. Лучи фонарей не могли полностью разогнать тьму. Они пробивали ее двумя голубовато-белыми столбами, упирающимися в бортовую броню затопленного корабля, а за их пределами вода напоминала чёрное, совершенно непрозрачное стекло. Иногда в струящемся свете мелькали обитатели рифовой зоны, точнее, те из них, которые активны ночью или круглые сутки. В основном это были кальмары и крупные медузы.

Мы с Долговязым опустились на дно возле акустического усилителя. Отставник, стараясь не делать резких движений, ощупал смятый броневой лист, затем попросил меня подсветить сбоку и внимательно осмотрел разошедшийся сварной шов.

«Сильная была волна», – показал я.

«Ударная», – одним жестом ответил Долговязый.

«Не понял».

«Эту пробоину проделал не шторм, – объяснил отставник. – Шов разошелся от мощного гидрокомпрессионного удара. То есть от подводного взрыва мощностью примерно в шесть килограммов нитрожира».

У меня чуть сердце не остановилось. В квалификации Долговязого было грех сомневаться, так что если он сказал «нитрожир», значит, речь шла о нападении биотеха. Именно оставшиеся с войны мины и торпеды, а также некоторые донные капканы, в чем я убедился на собственном горьком опыте, могли смешивать накопленный жир с азотной кислотой, которую они вырабатывали так же, как мы вырабатываем соляную для нужд желудка. Это была их основная боевая функция – создавать в организме взрывчатку, а затем пускать ее в ход, приблизившись к судну или боевому пловцу.

«Биотех?» – напрямую спросил я, чтобы уже не мучить себя сомнениями.

«Без сомнений, – кивнул Долговязый. – Взрыв обычной взрывчатки, какую применяют люди, оставил бы опалины на броне».

«Что за тварь с таким маленьким весом?» – насторожился я.

Я неплохо знал каталог Вершинского, но, по его данным, самая легкая биотехнологическая торпеда МАТ-15 за сутки кормежки наедала пятнадцать килограммов нитрожира. Была еще хищница МАТ-19, которая питалась мелкой рыбешкой, чтобы набирать вес в бедных планктоном водах. Но и ее боевая часть достигала девятнадцати килограммов. При недостатке веса она попросту не взрывалась.

Долговязый на секунду задумался.

«Понятия не имею, – признался он. – Похоже, здесь поработала тварь, которой нет в каталоге Вершинского».

Это было еще то заявление, но сейчас не время было падать в обморок и поддаваться панике. Одно было ясно точно – я зря грешил на океан. Не он показал мне сегодня зубы, а старый и опасный враг, причем созданный, по иронии чьего-то злого гения, из наших же, человеческих, генов. Правда, измененных инженерами до неузнаваемости.

«Позже поговорим, сейчас не до того», – жестами показал Долговязый.

«Да. Пора пробиваться, – ответил я. – Лучше пройти через пробоину, меньше потратим времени».

«Годится, – Долговязый кивнул, разрезав тьму лучом фонаря. – Чем быстрее окажемся внутри, тем меньше в отсеки зальется воды».

«Кормовая часть и так залита», – напомнил я.

«Плохо, но следует это принять как данное. Просто учтем, что объем помещений меньше, чем мы рассчитывали. Пробивать внутреннюю обшивку будем вдвоём и синхронно. Так уйдет меньше времени. Ты режешь полосу слева, я справа, потом соединяем их сверху так, чтобы получить П-образный надрез».

«Почему нельзя просто вырезать круглую дыру?» – поинтересовался я.

«А как ты ее потом за собой заваривать будешь? Круг выпадет, и его обратно уже не приделаешь. А так мы отогнем металл, пролезем внутрь, а потом заварим лаз».

В этом был резон. На герметизацию уйдет время, конечно, но оно сторицей окупится тем, что отсеки не затопит по самую маковку. А когда мы всем впрыснем в кровь кислородный грибок, уже не будет разницы, сколько в помещения зальется воды.

«Режем!» – приказал Долговязый, взяв в руки горелку тяжелого плазменного резака.

Мне оставалось только в точности повторять его действия, потому что, когда нам в учебке давали работу с металлорежущим инструментом, я валялся в лазарете с гриппом. Мы щелкнули кнопками запуска, и воду располосовали два фиолетовых огненных конуса, от которых вверх тут же устремился плотный вихрь пузырей пара. От раскаленного сияния резало глаза, но в данной ситуации было не до комфорта. Мы протиснулись в пробитую биотехом пробоину и врезались в более тонкий металл внутренней обшивки. Броня поддалась на удивление легко, стекая на дно, подобно алому воску. Из надреза мириадами мелких пузырьков с шипением вырывался пар, и за этим шлейфом оставалась ровная щель с оплавленными краями. Из нее тоже ударили струи пузырей, но это уже был не пар, а воздух, вытесняемый из отсеков ворвавшейся туда водой.

На всю работу у нас ушло не больше половины минуты.

«Быстрей отгибаем металл! – показал Долговязый. – А то зальет!»

Мы уперлись плечами в лист и попробовали вогнуть его внутрь, но это оказалось не так просто. Пульс от усилия участился, но технология грибкового дыхания, видимо, не была приспособлена к серьезным физическим нагрузкам – от недостатка кислорода в крови у меня поплыли красные круги перед глазами. Если учесть, что в глазах еще не померкло остаточное свечение пламени, то понятно будет, насколько красочный получился фейерверк.

«Осторожнее, – запоздало предупредил Долговязый. – Ты так задохнешься к дьяволу. Не упирайся зря. Давай вместе, когда я кивну».

По его сигналу мы синхронно надавили на лист, потом еще раз, еще, и он со скрежетом поддался. Однако отогнуть его настолько, чтобы не только самим протиснуться, а еще и резаки протащить, не могло быть и речи.

«Заварить лаз не получится. – Отставник виновато развел руками. – Надо спешить!»

Я хотел ему сказать, что он мог бы подумать об этом. Надо было, как я предлагал, вырезать дыру полностью и не тратить силы и время на отгибание брони. Но сейчас было поздно спорить – отсеки стремительно заливало водой. Учитывая давление на тридцатиметровой глубине, у нас было катастрофически мало времени.

Бросив резаки, мы с трудом протиснулись внутрь. Лучи фонарей метнулись по стенам, отразились в воде. Её было уже больше чем по щиколотку.

– Можешь отдышаться, – прошептал Долговязый, сняв гарнитуру. – Грибок не мешает дышать обычным образом.

Я вдохнул и почувствовал себя значительно легче. Это было важно, поскольку именно мне предстояло указывать путь через темные отсеки затонувшего «Рифа». С учетом того, что корабль лежал на боку, это стало непростой задачей даже после изучения трехмерной модели на экране компьютера.

– Вы где? – спросил я в микрофон и услышал собственный голос из оставленного на дне усилителя.

– На второй палубе, – ответила Леся.

– Мы уже внутри, – сообщил я.

– Уши закладывает. Это вода?

– Да, вас зальет немного. Но мы вас вытащим.

Даже несмотря на искажения звуков, было слышно, что кто-то плачет. Плач был женским, а еще кто-то шепотом говорил по-немецки. То ли ругался, то ли молился – я не знал языка. Честно говоря, мне стало страшно. Страшно за то, что я не смогу найти дорогу на вторую палубу, мы не успеем и Леся утонет. Уж не знаю, сами по себе были эти эмоции или столь острая паранойя была следствием вторжения грибка в химию организма, но оказалась она столь яркой, что я еле сдерживался.

Воды было уже выше колена, когда я наконец нашел нужный люк, ведущий на верхние палубы. Мы протиснулись в него, но сориентироваться по звуку не могли – мешал работающий усилитель, удваивающий все звуки мощнейшим эхом.

– Майк! – позвал Долговязый. – Выключи эту гребаную иерихонскую трубу!

Офицер в рубке выполнил приказ немедленно, после чего наступила оглушительная тишина.

– Леся!!! – выкрикнул я изо всех сил.

– Мы здесь! – донесся до нас сначала крик, а потом удары чем-то тяжелым в переборку и скрип открываемой двери.

Вода поднялась до пояса, так что я бросился в нее и поплыл – так было легче.

– Не распори брюхо! – предупредил меня Долговязый.

Проплыв метров десять, я увидел открытый люк, из которого мне подали руку. В трепещущем свете налобного фонаря мелькали фигуры промокших, перепуганных людей. Среди них была Леся, и надо сказать, что держалась она молодцом.

– Где акваланги? – спросила она.

– Мы не стали тащить их по коридорам, – соврал я. – Снарядитесь перед выходом.

По глазам жены я сразу понял, что ее мне обмануть не удалось, но тем не менее она, доверяя мне, приняла правила этой игры. К тому же ей, похоже, было интересно, как мы сюда попали без аппаратов.

– У нас аппараты особого типа, – продолжал заливать я, прекрасно зная, что никто тут в глубинной технике не разбирается. – Для дыхания в них необходимо подготовить организм. Сейчас я раздам всем пакетики с препаратом, и вы должны быстро съесть его содержимое.

Я достал из аптечки и раздал всем пакетики с сахаром…

– Сладкое, – сказал кто-то из мужчин по-русски.

– Похоже на сахар, – глянула на меня Леся.

– Ты кушай, кушай! – поторопил я ее. – Отсеки заливает!

В люке показался Долговязый, залез к нам и снабдил сахаром тех, кому не досталось. Приток воды замедлился – воздух в отсеках сдавило так, что он противостоял натиску глубины. Я достал снаряженный инъектор.

– Теперь всем надо сделать уколы! Леся, давай руку.

Она шагнула ко мне, и я впрыснул ей в вену дозу грибка. Тут же у меня отлегло от сердца – теперь, что бы уже ни случилось, она не утонет. Все страхи отодвинулись далеко на задний план, ведь я успел сделать главное. Но Леся не дала мне расслабиться.

– Дай сюда инъектор! – она выхватила у меня приборчик. – Кто тебя учил так уколы делать?

– Никто, – пожал я плечами.

Она зыркнула на меня и принялась помогать Долговязому, который успел уже сделать несколько инъекций. Но закончить не смогла.

– Так должно быть? – повернулась она ко мне, и я заметил ужас в ее глазах. – Рома, я задыхаюсь.

– Ничего, все нормально, сейчас пройдет! – я подхватил выпавший у нее из руки шприц и попробовал сделать укол рыжеволосой девушке, но она в испуге вырвала у меня руку.

– Это яд! – закричала она. – Они пришли нас убить, потому что не могут спасти!

По отсеку ударной волной прокатилась паника. Раздался визг, кто-то попытался меня ударить, но я рефлекторно увернулся от кулака. Самое страшное, на мой взгляд, было в том, что в этой кутерьме мы перепутаем, кому уже впрыснули дозу, а кому еще нет.

– Копуха, к стене! – проревел Долговязый.

Я не стал раздумывать над его приказом – опыта нештатных ситуаций у него точно было больше, чем у меня. Рванувшись к переборке, я кого-то сбил в воду, но он тут же вскочил и тенью метнулся в открытый люк. Через несколько секунд отсек опустел.

– Всё нормально, – Долговязый обвел помещение лучом фонаря.

Я заметил, что далеко не все люди вырвались в коридор. Семеро человек, включая Лесю, совершенно потерянные, стояли, не двигаясь, глядя на нас ошалевшими глазами.

– Я не дышу… – прошептала Леська. – Совсем.

– Так и должно быть, – успокоил я всех. – Вам в кровь впрыснули специальный грибок, который, питаясь сахаром, выделяет прямо в кровь кислород. Если хотите, можете дышать, но если надо задержать дыхание, это можно сделать без труда и без всякого вреда для организма. Так мы будем всплывать. Просто выдохнем и не будем дышать под водой.

– Леся, – окликнул ее Долговязый. – Тебе надо собрать остальных, а то они утонут. Услышав твой голос, они поймут, что опасности для жизни инъекция не представляет.

Но это оказалось проще сказать, чем сделать. Поднявшаяся до шеи вода усилила и без того дикую панику, так что Леське удалось образумить лишь двоих-троих, а остальных нам пришлось натуральным образом отлавливать в темных отсеках, скручивать и делать укол насильно. Хорошо хоть сахаром всех заранее удалось накормить.

Пока мы с Долговязым занимались этой жутковатой охотой, плавая под водой и хватая обезумевших людей за ноги, Леська считала тех, кто пришел в себя.

– Не хватает двоих! – выкрикнула она, когда вторую палубу почти полностью затопило. – Анны и Раджа.

Нам с Долговязым пришлось погасить фонари и погрузиться в полную темноту, поскольку иначе отыскать беглецов не представлялось возможным. Они нас видели по лучам, а мы их нет. Но в темноте у нас оказалось весомое преимущество – мы могли не дышать сколь угодно долго. Не дышать, не издавать ни звука и слушать, что происходит вокруг.

В одну из таких молчаливых пауз я услышал, как незнакомый мужчина шепотом говорит по-английски:

– Не бойся. Нам надо пробраться на первую палубу. Ее не затопит полностью, воздуху ведь некуда выходить. Потом прибудут спасатели и вытащат нас отсюда.

– Мне страшно, – ответил женский голос. – Неужели эти двое всех убили?

– Нас им не достать. Вот, здесь трап на первую палубу. Надо задраить дверь.

Я тронул Долговязого за плечо, но в полной темноте невозможно было общаться жестами. Пришлось вынырнуть.

– Они задраились на первой палубе, – сообщил Долговязый. – Вряд ли мы без резаков сумеем взломать эту дверь.

Он включил фонарь, поскольку прятаться теперь было не от кого.

– А может, ну их? – глянул я на него. – Посидят тут дня три, пока кончится шторм и прибудут спасатели. Заодно будет наука.

– Не городи чушь. В океане первое правило – не оставлять без помощи попавших в беду. Иначе люди никогда не смогли бы преодолеть пространства между материками. – Долговязый задумался ненадолго, после чего сказал: – Значит, делаем вот как. Ты сейчас выводишь команду под предводительством Леси к пробоине и передаешь их под ответственность дельфинов. Пусть звери покажут им нашу кроличью нору. Я предупрежу Майка, чтобы он накачал три атмосферы в медицинский отсек, иначе у ребят будут трудности с декомпрессией. Они черт-те сколько тут дышали сжатым воздухом. Теперь главное. Когда передашь спасенных дельфинам, сразу бери оба резака и дуй сюда. Я буду ждать. Понял?

– Да.

– Ну всё, работай!

Моя функция в этой миссии оказалась сведена к минимуму, поскольку Леся значительно лучше ориентировалась в темных переходах транспортника. Мне оставалось только освещать путь и следить, чтобы никто из плывущих не отставал. Говорить под водой не было возможности, а Язык Охотников, кроме меня, знала только Леська, так что управление группой из пятнадцати человек оказалось довольно сложной задачей. Жестами мы договорились с Леськой, что при проходе через каждую дверь я буду вплывать в новое помещение первым, чтобы осветить его, а она останется в проходе и будет считать проплывающих. Если всё нормально, она дает мне знак двигаться дальше.

Так мы преодолевали коридор за коридором, палубу за палубой, оставляя позади кромешную темноту. Минут десять, не меньше, понадобилось группе на то, чтобы достигнуть прорезанного нами прохода. Однако тут снова возникла проблема. Между обшивкой и отогнутым листом могли протиснуться далеко не все, поскольку кое у кого комплекция оказалась куда более тучная, чем у нас с Долговязым. Чтобы не тратить время и усилия, я выбрался наружу и с помощью резака закончил начатое, полностью выварив фрагмент обшивки. Так или иначе, это все равно пришлось бы сделать, поскольку резаки с баллонами в щель всё равно не пролезли бы.

После этого я вызвал Тошку и Лидочку, объяснив им задачу. На этот раз дельфины и не подумали демонстрировать независимость – то ли подействовало присутствие Леси, то ли у них все же были представления об ответственности за жизнь других. А может, попросту задача не представляла для них ни малейшей опасности. Как бы там ни было, они взялись попарно конвоировать спасенных наверх, в кроличью нору, где их должна была встречать команда «Рапида».

«Мне надо возвращаться к Долговязому, – жестами сообщил я Леське. – Вызволять оставшихся».

«Будь осторожен», – ответила она.

Я кивнул, вскинул на спину тяжелые резаки и медленно побрел по темному, полностью затопленному коридору обратно, к выходу на первую палубу. Плыть с такой ношей не было ни малейшей возможности, так что приходилось передвигаться длинными прыжками. Так в фильмах двигались астронавты на планетах с уменьшенной силой тяжести. Но у меня не было в этом ни малейшей сноровки, так что получалось так себе.

Добравшись наконец к Долговязому, я нашел его в пасмурном расположении духа.

«Люк не закрывается герметично», – сообщил он мне, показав щель почти с палец толщиной.

Похоже, конструкторы не рассчитывали на то, что кому-то придется герметизировать самую верхнюю палубу. Это не сулило ничего хорошего – пока я выводил группу, тут все могло затопить. В принципе, если воздух из корабля не выходит, то полностью залить судно не может, как не может вода заполнить перевернутую вверх дном банку. Но у меня не было ни малейшей уверенности в герметичности верхних отсеков и палубных надстроек. Ну кто будет специально проектировать судно под полное затопление? Одно дело рассечение трюмов на герметичные отсеки с целью повышения живучести, и совсем другое – затраты на подгонку палубных листов, герметизацию якорных портов и прочих технологических отверстий, которых на корабле уйма. Чего стоят только кабельные ниши и желоба!

Включив резаки, мы за несколько секунд расправились с запорами люка и проникли на первую палубу. Как и ожидалось, она была затоплена полностью, до самого верха. Даже не надо было специально искать, куда ушел воздух, – четыре кондиционера в кают-компании были вполне достаточными местами утечки, особенно когда речь идет о воздухе под давлением в три атмосферы.

Трупы Анны и Раджа плавали тут же, среди медленно кружащихся в прозрачной воде книг, резных стульев и размокших чучел морских обитателей.

«Их полностью затопило минуты три назад», – жестами показал Долговязый.

«С чего ты взял?»

«Три минуты назад прекратилась турбулентность возле двери. Я наблюдал».

Отставник не переставал меня удивлять. Он руководствовался на охоте такими приемами, которые мне бы и в голову не пришли. В этом было что-то от шаманства, как мне казалось, от гадания по стаям птиц, но результат приносило совершенно неэфемерный, Сказывалось скорее всего то, что он охотился ещё в те времена, когда половины сегодняшнего снаряжения не было и в помине. Но, несмотря на это, как-то надо было ориентироваться в глубине, находить следы и поражать очень сложные цели. И старые охотники делали это, причем порой во много раз эффективнее, чем мы, молодые. Они были ближе к стихиям, больше верили им и собственным ощущениям, не очень-то полагаясь на несовершенные тогда приборы.

В нашей ситуации такие умения имели огромное значение, поскольку почти никакого снаряжения у нас не было. Я имею в виду специальное снаряжение, а не те игрушки вроде плазменных резаков, какие есть у спасателей на всех континентах.

«Думаешь, их можно спасти?» – жестами спросил я у Долговязого.

Он только описал резкий полукруг поднятым вверх большим пальцем, что на Языке Охотников означало «отвали и не мешай». Достав инъектор, он по очереди вколол утопленникам грибковую культуру.

«Мозг еще не успел погибнуть от кислородного голодания, – объяснил Долговязый. – Если грибок успеет развиться в остывающей крови, он выделит не только необходимый кислород, но и стимуляторы сердечной активности».

Прошло секунд тридцать напряженного ожидания. Я уже понял, что из затеи ничего не выйдет, когда женщина рванулась, по ее телу пробежала судорога, и она резко распахнула глаза. Из ее горла вырвался крик, а вместе с ним и весь воздух. Долговязый ринулся вперед и зажал ей рот и нос ладонью, чтобы помешать сделать рефлекторный вдох, но она продолжала яростно отбиваться. Оно и понятно – она ведь совершенно не понимала, что происходит с ней и вокруг нее.

«Уходим! – показал он свободной рукой. – Второго не спасти, он умер».

Я распахнул дверь, позволяя Долговязому вытащить Анну на вторую палубу, затем обогнал их и со всей мыслимой скоростью рванул по коридору вперед, освещая путь и устраняя препятствия. К тому же без меня Долговязый попросту не отыскал бы дорогу назад.

Серьёзные проблемы начались, когда мы преодолели примерно половину пути до пробоины. Сначала я потерял Долговязого из вида, а когда вернулся, оказалось, что с ним случился обморок от чрезмерных усилий. Грибок выделяет достаточно кислорода для нормальных и средних нагрузок, но когда пульс учащается, а мышцы усиленно сокращаются, он уже не в состоянии удовлетворить возросшие потребности организма. Я уже испытал эту коварную особенность на собственной шкуре, но до обморока тогда не дошло – ограничилось красными кругами перед глазами. Долговязый же, похоже, перенапрягся, борясь с обезумевшей женщиной.

Освободившись из его хватки, Анна заметалась в тёмном проходе, совершенно не представляя, где искать спасения. Я хотел уже броситься к ней, чтобы утихомирить, но потом понял бесполезность этой затеи. Ещё неизвестно, кто из нас первым выключится от кислородного голодания, если завяжется серьезная потасовка. Анна хоть и была женщиной, но имела крепкую комплекцию.

Подумав, я решил не трогать ее. Если Анна и дальше продолжит метаться, то вскоре большая часть кислорода в ее крови израсходуется и ее постигнет участь Долговязого. Плохо было другое – я не знал, способен ли человек после такого обморока самостоятельно прийти в себя или мне придется вытаскивать Долговязого на плече. В этом случае Анну придется неминуемо бросить, но у меня, если честно, не было особенных мук совести по этому поводу. Двоих бы я вытащить не смог, а Долговязый был мне дороже. Хотя бы потому, что он отставной охотник.

Мелькнула мысль вкатить Долговязому еще одну дозу грибка, но, подумав, я отказался от этой затеи. Она могла привести к резкому сокращению уровня сахара в крови, а это грозило уже не потерей сознания, а тяжелым шоком. Вообще с незнакомыми препаратами шутки в сторону. Так что мне оставалось только ухватить товарища за шиворот и буксировать по коридору в сторону выхода.

Очнулся он уже у самой пробоины.

«Барракуда! – показал он хорошо знакомый мне жест. – Эта красавица меня укатала. Где она?»

«Осталась в коридоре».

«Ну так дуй за ней, я сам доберусь. Не маленький».

Он слегка подтолкнул меня в нужном направлении и вскоре скрылся из виду в черной мгле над головой, только луч фонаря был еще виден какое-то время. Мне совсем не улыбалось разыскивать по темным затопленным отсекам обезумевшую женщину, ловить ее и вытаскивать наружу. Но я не мог забыть того, что мне сказал Долговязый о людях и океане. Действительно, если мы начнем бросать друг друга. то океан очень скоро убьет нас всех. И отголоском той же мысли вспомнилось высказывание Лидочки о том, что когда-нибудь человечество наживет себе врага, с которым не сможет справиться. Именно наживет, я понял, что она хотела этим сказать. Мы слишком много внимания уделяем частностям, которые кажутся нам безумно важными, в результате чего порой утрачиваем способность видеть целое и много теряем на этом. Взять ту же платформу. Неужели в горячке всеобщего разоружения политикам важнее было наращивать собственный авторитет, чем взглянуть на проблему с точки зрения всего человечества? Неужели трудно было хотя бы теоретически предположить, что может появиться некий, пусть пока чисто умозрительный, враг, для борьбы с которым следовало оставить часть вооружений? Это же до какого маразма надо было дойти, чтобы самим себе с размаху выбить все зубы! Однако мы сделали это и теперь оказались безоружными перед первой же серьезной опасностью.

Я думал об этом, пробираясь по залитым водой коридорам, и вдруг что-то выскочило из темноты, вцепилось мне в шею, сбило налобный фонарь и принялось колотить меня головой о переборку. Мне хоть и нелегко давались в учебке уроки рукопашного боя, но даром они не прошли – я высвободился и коротко, без размаха ударил во тьму. Кулак ухнул во что-то мягкое и податливое, и только когда фонарь кувыркнулся, резанув лучом по глазам, я понял, что на меня напала Анна. Удар пришелся ей в живот, она согнулась пополам, после чего я без особого труда завернул ей руку за спину и поволок к выходу, прихватив фонарь. Женщина почти не сопротивлялась, только дёргалась, словно в судорогах.

Вытащив ее через пробоину, я нацепил фонарь на голову и вызвал дельфинов, чтобы они помогли мне правильно выйти на кроличью нору. Прибыл один Тошка, причем в хорошем расположении духа – даже позволил держаться за его спинной плавник, чтобы удобнее было всплывать. А наверху, у выхода из раскрытого шлюза, меня уже ждал Долговязый с пятью моряками из команды «Рапида».

– Так, ребята, грузите их на носилки! – скомандовал отставник по-английски, едва нас с Анной вытащили из колодца. – Живее, живее! Мы там все надышались сжатым воздухом.

– А ты почему не в барокамере? – спросил я у Долговязого.

– Я следом, не грузись. Должен же я был убедиться, что с тобой все в порядке!

Чувствовал я себя вполне нормально, если не считать того, что для вдоха требовалось усилие воли, а сами легкие по-прежнему работать не желали. Но кессонная болезнь штука злая. И хотя мы дышали на глубине совсем недолго, но шутить с этим не стоит, лучше поваляться часок в барокамере.

– Эй, Долговязый! – позвал я уже в медицинском блоке.

– Ну? – склонился он над носилками.

– А дышать я когда-нибудь начну?

– Через часик, – усмехнулся отставник. – Вот сейчас примешь флюкостат, и будет с тобой полный порядок. Грибок перестанет размножаться, количество углекислоты придет в норму, и задышишь, как дельфин. Не дрейфь, все рассчитано и проверено.

Я улыбнулся и довольно закрыл глаза. Где-то рядом была Леся, но суровые австралийцы наверняка распределили женщин в один отсек, а мужчин в другой.

«Ладно, – подумал я. – Максимум через пару часов нас всех отсюда отпустят».

Усталость и нервотрепка между тем взяли свое. Так что когда мне дали капсулу флюкостата, а затем устроили в тесной барокамере-одиночке, похожей на саркофаг фараона, я с удовольствием задремал. Неутихающий шторм раскачивал «Рапид», а вместе с ним и меня, от этого стало сладко и спокойно, как в детстве.

Глава 9. Тени прошлого

Проснулся я оттого, что в барокамере вспыхнул свет. Честно говоря, не ожидал, что после всего случившегося у кого-то поднимется рука меня разбудить. Мне казалось, что столь сложная спасательная операция, какую нам удалось провернуть с Долговязым, могла считаться достаточным основанием для достойного отдыха. По крайней мере, могли бы обойтись без побудки, а дать мне проснуться самостоятельно.

По тихому шипению было понятно, что камера разгерметизировалась и вот-вот откроется. Я уже начал готовить фразу по-английски, чтобы обругать нерадивого доктора, но вместо незнакомого лица увидел ухмыляющуюся физиономию Долговязого.

– Тихо, Копуха! – он приложил палец к губам. – Не шуми, а то разбудишь тут всех.

– Обязательно было будить? – вздохнул я.

– После смерти отоспишься, – беспечно отмахнулся он. – Тебе разве не интересно, каковы параметры биотеха, который чуть не утопил Лесю?

– Вот барракуда… Ты что, определил класс торпеды?

– Ну я поработал над этим. Пока ты тут отсыпался, я дал команду инженеру хорошенько прозвонить сонаром пробоину и проанализировать данные. На, погляди.

Он сунул мне распечатку. Судя по ней, «Риф» атаковала высокоскоростная торпеда с общей живой массой четырнадцать килограммов и массой боевого заряда пять килограммов. Скорость на подходе к цели, непосредственно перед взрывом, составляла полных двадцать восемь узлов, что очень много для биотеха. Но больше всего меня поразили данные точного местоположения места подрыва относительно бортовой брони транспортника. Торпеда рванула аж в сорока метрах от борта! С тактической точки зрения это не имело ни малейшего смысла.

– Подойди она вплотную, – сказал я, – могла бы разворотить часть внутренних переборок и нарушить всю систему живучести судна.

– Вот-вот, – кивнул Долговязый. – Меня это тоже озадачило. Она ведь должна была определить класс судна, понять, что это не боевой корабль, после чего без опаски могла бить его точно в сварной шов, Вместо этого она заходит ему в хвост и подрывается в сорока метрах от левого борта. Нормально?

– Может, ее что-то напугало? – предположил я. – Сонар там или удар молнии наверху.

– Теоретически такое возможно. Я видел, как даже старые, хорошо вызревшие «Вероники» взрываются от прямого сканирования на определенных частотах. Но то мины! Пугливых торпед мне видеть не приходилось. Кстати, даже если она неточно определила класс цели, то все равно подрыв на столь большом удалении является полным абсурдом. Будь это не транспортник, а боевой корабль, то с тридцати-сорока метров от борта у него начинается мертвая зона для большинства вооружений. Фактически торпеда уже вошла в безопасную зону и на такой скорости могла беспрепятственно коснуться брони. То есть тут, Копуха, с большой долей вероятности имеет место некий хитрый тактический ход, которого мы с тобой не понимаем. Не говоря уж о самой торпеде. Мало того, что ее нет в каталоге Вершинского, так еще я не нашел ни одной твари, из которой она теоретически могла бы мутировать.

Вот это заявление окончательно стряхнуло с меня остатки сонливости. С мутациями биотехов мы уже сталкивались, но вот отыскать в океане совершенно новый, нигде и никем не описанный тип, даже близко ни на что не похожий, – это серьезно.

– Ты говорил с капитаном «Рифа»? – спросил я.

– Нет, – покачал головой Долговязый. – Как раз и хотел с тобой побеседовать, чтобы принять решение.

– Забавно. Старый охотник решил посоветоваться с салагой?

– Ты давно уже не салага, Копуха. И у тебя иногда бывают просечки, что называется. Вспышки озарения, барракуда его дери! Я думал, может, у тебя и сейчас есть мысли по этому поводу.

– Крутится в башке что-то, – признался я. – Но пока бесплотное. Надо расспросить капитана.

– Согласен.

Я оделся в выстиранную форму охотника, мы отыскали нужную барокамеру, и Долговязый нажал клавишу разгерметизации. Заспанный капитан-индус, лет сорока на вид, которого я про себя тут же окрестил капитаном Немо, полминуты моргал и щурился, привыкая к свету. На лбу у него виднелось пятнышко кастового отличия, то ли не смытое водой при всплытии, то ли восстановленное уже после спасения, Наконец Немо пришел в себя, и они с Долговязым заговорили по-английски.

– Я владелец судна, на котором вы находитесь, – представился отставник. – Это бывший спасатель, сейчас списанный и переданный в мою собственность. Мы случайно оказались в зоне бедствия и оказали вам помощь.

– Спасибо, – искренне ответил индус, косо поглядывая на мою темно-синюю форму без погон. Похоже, у него была очень спокойная работа и видеть живых охотников ему еще не приходилось.

– Я хотел бы узнать подробности катастрофы, – продолжил Долговязый. – При каких обстоятельствах вы получили пробоину?

– Меня вызвали со станции «Тапрабани» и предупредили, что у нас прямо по курсу затопляемый риф, – ответил капитан Немо. – Но это оказалась устаревшая информация. Риф взорвали много лет назад. Я продолжил следовать прежним курсом, но через несколько минут сварной шов левого борта не выдержал натиска волн. Внешний корпус получил серьезные повреждения, и мы пошли ко дну. После этого я отдал приказ о перемещении всего экипажа на вторую палубу и о задействовании системы герметизации отсеков.

– Причиной повреждения могла быть ваша ошибка? – спросил Долговязый.

– Да, – со вздохом ответил индус. – Шторм очень сильный. В таких условиях для подобной аварии достаточно незначительной ошибки в выборе направления.

– Никакой ошибки не было! – не выдержав, сказал я по-русски, помня, что капитан понимает язык. – На вас напала торпеда!

В медицинском отсеке воцарилась короткая, но напряженная тишина. Долговязый красноречиво глянул на меня, а потом, уже не стесняясь, повертел у виска пальцем.

– Чего ты людей пугаешь? – спросил он.

– Какая торпеда? – спросил капитан. – Биотехнологическая? С чего вы взяли?

– Это видно по характеру повреждений. – В отличие от Долговязого мне не казалось, что надо скрывать правду. – У нас было время подробно осмотреть пробоину.

– Ты охотник? – спросил наконец капитан Немо.

– Бывший, – неохотно ответил я.

– Понятно, – кивнул индус. – Вы охотитесь уже сто лет, а торпеды все равно продолжают нападать на корабли.

– Это сейчас не та тема, которую стоит обсуждать, – Долговязый снова перешел на английский. – Вы ничего необычного не заметили на сонаре незадолго до катастрофы?

– Что значит необычного? Вы думаете, я только и делаю, что смотрю на показания сонара? Это далеко не главный инструмент, которым пользуются при навигации в океане. Я и включил-то его только тогда, когда с «Тапрабани» сообщили о возможной рифовой опасности.

– И что?

– Сам я не смотрел на экран, а попросил свериться Лесю. Она работает в контакте с морскими зверями, поэтому прекрасно умеет обращаться с сонаром. Я был занят управлением. По словам Леси, сонар показал прямо по курсу уменьшение глубины до тридцати метров. Для среднего транспортника это не опасно, поэтому я не стал отклоняться от курса. Потеря хода могла привести к еще более тяжелым последствиям.

– А вокруг? Она ни о какой опасности не предупредила?

– Нет, я спросил ее о глубине, и она дала мне ответ именно на этот вопрос. Почему бы вам ее не расспросить? Дайте отдохнуть! Мне еще перед судоходной комиссией отчитываться!

– Вам будет намного легче отчитаться, если мы докажем факт нападения биотеха, – спокойно ответил Долговязый. – Поэтому в ваших же интересах передать нам все данные еще до прибытия в порт Суматры.

– У меня нет никаких данных. Но буду признателен, если поможете.

– Хорошо, – отставник кивнул, давая понять, что тема исчерпана. – Ложитесь, капитан, я вас закрою.

Когда крышка барокамеры с шипением стала на место, отставник искоса глянул на меня.

– Где она? – спросил я, прекрасно зная, что он поймет, о ком речь.

– В другом отсеке, его отвели под женский. Сам ее расспросишь?

– Нет. Пойдем вместе. Так будет лучше, поверь.

Мне трудно было избавиться от ощущения, что Леська до сих пор толком не принимает меня всерьез. Я так и остался для нее мальчишкой, с которым она играла на речке в охотников. Как бы там ни было, но допрашивать я ее точно не смогу. Все же был у нее психологический перевес, чего уж тут говорить.

Перебравшись в другой отсек, мы сверились с картой расположения пациентов и без труда нашли барокамеру Леси.

– Ну ты ее буди сам, – сказал Долговязый. – Вот этой клавишей открывать. А я отойду пока. Позовешь, когда буду нужен.

В этом был резон. Леся была девушкой без комплексов и вполне могла улечься в барокамеру голой. Причем ее бы вряд ли смутил взгляд постороннего мужчины, чего нельзя сказать обо мне. Нажав клавишу, я дождался, когда поднимется крышка.

– Рома? – удивилась Леся, увидев меня.

Она была в майке и плавках, уставшая, но как всегда безумно красивая.

– Тихо! – прижал я палец к губам. – Это не общая побудка, мне надо с тобой поговорить.

– Мне тоже! – Она легко перекинула ноги через край камеры и встала рядом со мной. – Что случилось? Как вы с Долговязым тут оказались? Откуда этот корабль?

– Подожди… – я опешил от такого напора. – Все расскажу, обещаю. Но сейчас у меня есть гораздо более важный вопрос. Ты была у сонара перед самой катастрофой «Рифа»?

– Откуда ты знаешь? – Леся округлила глаза.

– Мы беседовали с капитаном.

– Вы?

– Да, мы с Долговязым.

– Я ошибаюсь, или случилось нечто похуже, чем катастрофа транспорта?

– Не ошибаешься. Вас атаковал биотех. Накинь что-нибудь, я позову Долговязого.

Беседу мы продолжили в кают-компании «Рапида». Стюард принес зеленого чаю, мы сели за стол, и Долговязый включил планшет с картой.

– Ты ничего странного не заметила на сонаре? – спросил он.

– Я только сверилась с глубиной. Я же не охотник, чтобы отслеживать все цели в радиусе действия!

– Понятно… – Отставник задумчиво почесал макушку. – А долго вообще был включен сонар?

– Я его включила, когда Рома вышел на связь. Теперь понятно, что это ты подкинул ему устаревшие сведения. С того момента сонар работал до самого конца, то есть мы его так и не выключили.

– Какой у него радиус действия?

– Это стандартный УСГ-300.

– Хорошо. Значит, берет глубины до полукилометра и уверенно сканирует пространство в радиусе трехсот метров. К тому же у него, если не ошибаюсь, пишется на кристалл история замеров.

– Ошибаешься. Это УЛ-300 писал на кристалл. А это сетевая машина, она отгружает данные сразу на сервер.

– Отлично! – Долговязый широко улыбнулся. – Значит, не придется снова нырять. У тебя есть средства доступа к данным сервера?

– Конечно, я же с дельфинами работаю.

– Ну так давай же! – он подвинул к ней планшет.

Повозившись минуты две, Леся вывела на экран сонарную проекцию с «Рифа» на момент включения.

– Вот, держи, – она вернула планшет Долговязому. – Это стартовая позиция. Правая кнопка сдвигает изображение с шагом в десять секунд.

– Ага, замечательно. А можно сделать проекцию сразу с учетом времени? Ну чтобы не сравнивать картинки, а получить шлейфы движущихся объектов?

– Да, там есть функция слияния в меню. Укажи, с какого по какой кадр.

– Все, разобрался. Так, вот, кажется, момент катастрофы, если не ошибаюсь. Глянь-ка, Копуха.

Я посмотрел на экран и увидел в сорока метрах от центра проекции едва заметную серую точку.

– Торпеда, – уверенно кивнул я. – Замаскировалась от сонара, тварь. Не зная, и не заметишь.

– Еще и импульс-помехи надула, – Долговязый показал на две таких же точки чуть поодаль.

У меня эта версия вызвала кое-какие сомнения. Всё же Чистюля был акустиком, и я кое-что знал об ультразвуковых помехах.

– Что-то эти цели слишком контрастные для помех, – покачал я головой. – Это самое полное разрешение?

– К сожалению, да. Подробнее посмотреть не получится, – пожала плечами Леся.

– Это могут быть еще две торпеды, – заявил я. – Надо посмотреть слитую проекцию.

– Сейчас организуем! – пообещал Долговязый, нажимая нужные кнопки. – Готово. Вот барракуда!

Глянув на экран, я понял, что заставило его ругнуться. На слитой картинке теперь была хорошо видна вся картина развернувшейся в океане атаки. На «Риф» действительно напали три торпеды, а не одна. Поначалу они шли стаей, потом две отделились и пошли в обход со стороны правого борта, держась на границе охватываемой сонаром зоны. Дальше они отойти не могли, скорее всего их собственные ультразвуковые локаторы имели меньший радиус действия, чем у транспортника. Тесной группой они описали широкую дугу и направились на пересечение с курсом корабля как раз в том месте, где из-за рифа была наименьшая глубина. Они значительно сбавили ход и подали компрессированный кодовый сигнал в ультразвуковом спектре. Скорее всего это была команда третьей торпеде, поскольку уже через десять секунд она по крутой дуге с набором скорости взяла курс на левый борт транспортника, как бы зажимая его в клещи между собой и двумя торпедами по правому борту. При этом она свистнула что-то в ответ, после чего одна торпеда из двойки увеличила скорость и вышла точно на курс корабля, как бы сдерживая его спереди.

– Лихо они вас зажали, – Долговязый поцокал языком. – Будь на вашем месте боевой фрегат, ему бы тоже пришлось несладко. Посмотри, Копуха, они рассчитывали на то, что в рубке опытный акустик. Эта передняя торпеда специально засветилась, чтобы цель сбросила ход и не напоролась на нее.

– Меня удивляет другое, – ответил я. – Посмотри, клещи смыкаются как раз в месте наименьшей глубины. Такое впечатление, что они специально загоняли транспортник именно туда. Очень странно. Если хочешь уничтожить корабль, надо топить его там, где поглубже.

– Действительно странно. Может, они вообще на глубину не реагировали?

– Слишком уж точно они ее не заметили. Тут в радиусе сотен миль больше ни одной банки, но они умудрились уложить «Риф» именно на нее, чтобы нам удобнее было спасать потерпевших крушение.

– И что, у тебя есть соображения по этому поводу? – глянул на меня отставник.

– Соображений пока нет. Но вот две активные торпеды на свободе меня очень беспокоят. Надо бы сообщить охотникам, а то твари накроют еще кого-нибудь.

– Думаю, что охотникам сейчас не до двух пятикилограммовых торпед, – Долговязый невесело усмехнулся. – Вся королевская рать, мне кажется, в известных всему миру координатах пытается найти выход из затруднительного положения.

Я слушал, но мне не давала покоя мысль о том, что транспортник оказался затоплен в самом безопасном для людей месте. Это не вязалось ни с какими представлениями о врожденной жестокости биотехов. Судя по курсам и скоростям, торпеды могли без всяких проблем затопить «Риф» чуть раньше или чуть позже, пустив его ко дну на трехкилометровой отметке. Но они выбрали именно точку с глубиной всего в тридцать метров.

– Вот дьявол! – прошептал я, ощутив недоброе предчувствие.

Мысль была не то что крамольная, а совершенно безумная, так что я плохо представлял, как ее высказать вслух.

– Что такое? – пристально глянул на меня Долговязый.

– Да дурь одна пришла в голову…

– Подробнее, будь любезен.

– Помнишь, чем Жаб топил корабли?

– Вот барракуда! – отставник нахмурился и откинулся на спинку кресла.

– Эй, мальчики! – Леся обвела нас требовательным взглядом. – Можно и меня посвятить в курс дела? Вообще-то именно меня пустили ко дну, если вы помните.

– Погоди, Лесь, сейчас не до шуточек, – насупился я.

– Надо ей рассказать, – уверенно сказал Долговязый. – У женщин мозги немного иначе устроены. Может, что умное придет в голову.

Я подумал, с чего начать, затем решил, что дополнительные подробности не помешают, а времени много не отнимут.

– У нас был командир, – начал я. – Мы его прозвали Жабом за то, что от ультразвукового ранения у него морда была пупырчатая, как шкура у лягушки. Другие его звали Огурцом, по той же причине, но все же прозвище Жаб к нему крепче прилипло.

– А мы, еще раньше, звали его Диким, – добавил подробностей отставник. – Крыша у него держалась на одном ржавом гвозде, а психушка плакала по нему крокодиловыми слезами. При этом он был очень хорошим охотником, редким руководителем, умевшим подбирать себе лучших людей. Но маньяк, говорю, редкий. В те времена в Индийском океане, недалеко отсюда, успешно пиратствовал переделанный транспортник «Голиаф». Время от времени его команда нападала на корабли, похищала грузы и передавала их перекупщикам в Новой Гвинее или на мелких островах. Там тогда была разветвленная сеть подобного бизнеса. И вот Жаб поставил себе целью потопить «Голиаф» любой ценой. Но это оказалось непросто! Уж как мы все из кожи вон лезли, но пиратский шкипер был тот еще фрукт, да и кораблик себе укомплектовал по последнему слову, что называется. В общем, несколько раз мы его почти догоняли, но в конечном итоге оставались ни с чем. И вот тогда сумасшествие Жаба проявилось во всей красе. Он решил нарушить одно из главных правил подводной охоты – использовать биотехов для поражения пиратского корабля. Мы его с этой идеей дружно послали к дьяволу, но через некоторое время «Голиаф» как в воду канул. Никто о нем ничего больше не слышал.

– Ты хочешь сказать, что Жаб напустил на пиратов живые торпеды? – испуганно уточнила Леся.

– Именно так. Мы потом получили тому явное подтверждение. Все мы знали, где в океане можно найти живую икру и даже личинок в контейнерах-программаторах. Но это было строжайшее правило – биотехов не использовать ни при каких обстоятельствах. Потом его еще и законодательно подкрепили. Но Жаб считал, что на охоте хороши все средства.

– Уже при мне он второй раз использовал автономные торпеды против гражданских судов, – рассказал я. – Причем лишь для того, чтобы свалить катастрофу на проделки старой биотехнологической платформы, на которую очень хотел поохотиться. Она-то его и убила в конце концов. Но это отдельная история, я ее тебе как-нибудь потом расскажу. Сейчас важно то, что Жаб применял живые торпеды в своих целях. Если бы он не погиб, я бы на него сразу подумал. Но мне лично довелось видеть его труп на дне океана. Он был от меня на расстоянии вытянутой руки.

– Но почему ты думаешь, что эти торпеды не дикие? – спросила Леся.

– Дикие торпеды уложили бы вас на дно в более глубоком месте. А эти были запрограммированы таким образом, чтобы нанести кораблю минимальный урон. Жаб при мне точно так поступил. Он боялся, что Рипли его грохнет, если пострадают гражданские, поэтому запрограммировал торпеды на подрыв в приличном удалении от борта. Ему важно было, чтобы атака биотехов просто была зафиксирована, понимаешь? Здесь до крайности похожий случай.

– Да уж, – кивнул Долговязый. – Детонация в сорока метрах от днища, да еще всего на тридцатиметровой глубине. Копуха прав, это похоже на действия какого-нибудь маньяка вроде Жаба.

– Но с какой целью? – удивилась Леся.

– Как говорит Копуха, идей нет, но есть предчувствия, – пожал плечами отставник.

– Слишком много случайностей, – покачал я головой. – Сначала на орбиту выходит ракета с термоядерной начинкой, потом в бок среднему транспортнику попадает торпеда, но уже биотехнологическая. Причем топит не просто транспортник, а как раз тот, на котором находится Леся – специалист по дельфинам. А дельфины должны были провести разведку платформы, которая как раз и запустила на орбиту ракету. Прямо не знаю, что на это сказать.

– Ты хочешь сказать, что кто-то именно на меня нацелил торпеды? – прямо спросила Леся.

– У меня есть такое предположение. К тому же я просто уверен, что торпеды направлял человек. Псих вроде Жаба.

– А ты точно уверен, что он крякнул? – осторожно прощупал почву Долговязый.

– Да ведь я десять раз уже рассказывал, как все было! Его накрыла Поганка из мощной ультразвуковой «дудки». Это не шутка, там аж вода вскипела вокруг. Сам знаешь, что такой удар рвет жабры жидкостных аппаратов к дьяволу.

– Но у него был гибридный аппарат собственного производства… – задумчиво произнес Долговязый.

– И что? Когда мне Молчунья жабры прорвала, я тоже всплывал с баллонами. Помнишь, что со мной после этого было? Причем мне Чистюля диктовал декомпрессионную таблицу, а так бы меня еще на полпути раздуло, как лягушку через соломинку!

– Ты не кипятись, Копуха, – осадил меня Долговязый. – Не кипятись. Откуда у Чистюли взялась декомпрессионная таблица?

– Ну Жаб ее составлял. Я же тебе рассказывал, он ходил ночью вокруг барака, бормотал под нос цифры, записывал, комкал бумажки, выбрасывал, потом снова писал. Одну из таких бумажек я подобрал, тогда еще ничего не понимая. Это потом оказалось, что колонки цифр обозначают глубины и время остановок для декомпрессии.

– То есть у тебя был не окончательный вариант таблицы, раз он ее выкинул. Понимаешь? Он мог всплыть гораздо удачнее. А мог и не всплывать.

– Это еще как? – не понял я.

– Его мог подобрать легкий батиплан, к примеру. Ну чисто теоретически, не кривись. С баллонами он мог какое-то время продержаться на глубине, выйти на связь с батипланом, дать координаты по сателлитам. Скажи вот что… Ты подплывал к нему после того, как Поганка его накрыла?

– Подплывал, – без всякой охоты ответил я.

На самом деле, когда размочаленное тело нашего командира опустилось на дно, я направил скафандр к нему, чтобы мысленно попрощаться. Как бы там ни было, именно Жаб сделал из меня охотника, так что мне было за что его благодарить. Я помнил разорванные мышцы его скафандра, так что не приходилось сомневаться, что и под искусственным мясом биотеха тело Жаба выглядело не лучше. Нет, после такого не выживают. Тем более на глубине четырех километров.

– Там без шансов, – закончил я, пытаясь вытравить из души последние зерна сомнений.

– Ладно, – кивнул Долговязый. – Примем это как данность. Но ты понимаешь, что направить живые торпеды на корабль мог только кто-то из бывших охотников? Никто другой не может знать, где взять личинки и программаторы! Да если бы и знал, как бы добрался до них без жидкостного аппарата, без допуска катетера?

– Ты же рассказал Жабу, как подделывать допуск?

– А сам аппарат где взять?

Он был, безусловно, прав, но в этой истории содержалась одна тонкость, которая сильно сужала круг возможных кандидатов. Человек, пустивший торпеды на транспортник, не только служил когда-то в охотниках, он еще был обуреваем идеей, никак не менее безумной, чем у Жаба. Иначе на людей рука не поднимется. Настоящим маньяком-убийцей может стать только тот, у кого в голове прочно засела идея спасения человечества. Я где-то читал, что один серийный убийца, к примеру, убивал женщин, чтобы спасти их от старости. Это было в духе Жаба, чего уж тут говорить. Если бы я не был уверен в его гибели, то, без сомнений, подумал бы именно на него.

– Мне кажется, что это кто-то из наших, – честно признался я.

– В смысле? – напрягся отставник.

– В смысле из новой команды. Хотя Рипли я бы исключил. Во-первых, она скорее из старой команды, чем из новой, во-вторых, она бы скорее сама утопилась, чем пустила ко дну гражданское судно.

– Здесь ты прав. А почему думаешь на своих?

– Почерк, – коротко ответил я. Потом подумал и добавил: – Такое впечатление, что это неприкаянный дух Жаба явился из мира мертвых. Но поскольку в происки дьявола я не очень верю, остается только одно – кто-то из наших, двинувшись после всего происшедшего, перенял его тактику.

– Если не Рипли, то остаются трое, – прикинул Долговязый. – Это Чистюля, Молчунья и Викинг. Хотя на Викинга я бы грешить не стал.

– Я тоже. Он из стариков, да и психика у него крепкая, как лобовая броня океанской амфибии Если говорить о наших, то остаются Чистюля и Молчунья. С крепостью крыши у обоих проблемы, тут уж говорить нечего. Но должен быть мотив. Пока мы его его поймем, нечего и думать понять остальное.

– На мой взгляд, атака «Рифа» связана со стартом ракеты, – уверенно заявил отставник. – У меня тут в голове вот какая схема созрела. Некто, с неизвестными нам целями, инициирует старую ржавую платформу и побуждает ее на запуск ракеты. А затем, с помощью биотехов, мешает Лесе добраться до «Тапрабани», где она может применить дельфинов для успешной разведки.

– Очень возможно, – согласилась Леська. – Особенно если учесть, что Тошка и Лидочка – фактически единственные дельфины, способные провести техническую разведку слабых мест в обороне платформы. И вряд ли кто-то, кроме меня, сумеет их убедить отправиться туда. То есть если кому-то надо оттянуть уничтожение пусковой установки, он правильно выбрал меня в качестве мишени.

– Но убивать не стал, – сощурился Долговязый. – И кажется мне, что не только и не столько из сострадания.

– Он меня знает… – окончательно понял я. – Если бы он убил Лесю, я бы его из-под земли достал, из-под базальта на дне океана. Точно, этот псих меня близко знает. Это или Чистюля, или Молчунья.

– Да уж… Безрадостная картина, – тяжело вздохнул он. – А мотива я все равно не вижу. Какой смысл инициировать запуск термоядерной ракеты?

– Это лучший способ всех напугать, – осторожно предположила Леся.

– Вот! – обрадовался отставник. – Я же гововорил, что у женщин мозги немного иначе устроены! Умница! Конечно, это верный способ устроить всепланетную панику!

– А паника зачем? – остудил я его.

– Вариант первый – отвлечь общественное мнение от чего-то, – он загнул один палец. – Вариант второй – привлечь общественное мнение к чему-то. Второй вариант мне нравится больше.

– Почему? – осторожно спросил я, чувствуя нарастающую тревогу.

У меня у самого возникла идея по этому поводу, и я почему-то сдрейфил, что Долговязый выскажет именно ее. Причина испуга самому мне была непонятна, но чем дольше затягивалась пауза, тем больше разрастался в груди ледяной ком.

– Потому что в этом случае понятны все мотивы, – ответил отставник.

– Кажется, я что-то упустила, – призналась Леся.

У меня возникло странное ощущение, что Долговязый сейчас резко обернется ко мне, протянет указующий перст и скажет: «Это все Копуха устроил! Он считает Полное Разоружение ошибкой и устроил этот переполох в качестве доказательства своей правоты!»

Но он сказал немного иначе:

– Платформу мог инициировать тот, кто считает Полное Разоружение ошибкой. Очень выгодно устроить этот переполох в качестве доказательства своей правоты. А заодно сподвигнуть людей на восстановление термоядерных боеприпасов и орбитальной техники. И знаете, ребята, это может сработать.

У меня чуть сердце из груди не выскочило. Кровь отлила от щек, и я испугался, что друзья это заметят. Нет, я действительно ощущал себя как вор, поймавшийся на очередной краже.

«Что за дьявол? – подумал я. – Что за мысли дурацкие?»

Я стиснул кулаки и усилием воли взял себя в руки. Стало легче.

– Ты чего притих? – глянул на меня Долговязый.

– Думаю. Если бы этот псих не потопил Лесю, я был бы на его стороне.

– Я тоже, – кивнул отставник. – Я бы даже ему помог, если честно. Только хотелось бы узнать, насколько далеко он готов пойти и не жахнет ли он по Европе разделяющимися боеголовками.

– Думаешь, у него есть коды управления? – засомневался я.

– А как он тогда инициировал платформу?

– Он мог каким-то образом запустить оборонительную схему. Имитировать атаку, к примеру.

– Да, ты прав. Но тогда все плохо. Кодов управления нет ни у кого, а какова программа ракеты, куда она нацелена и сколько пусков еще может быть, неизвестно. Я не так хорошо, как ты, знаю Чистюлю и Молчунью, но, думаю, они на такую авантюру бы не пошли. Даже Жаб скорее всего не заварил бы подобную кашу, не будь у него козыря в рукаве.

– Я Молчунью тоже неплохо знаю, – подтвердила Леся. – Она хоть и не без комплексов, но запускать ракету без уверенности, что сможет ее ликвидировать, не стала бы.

– Нет, – покачал головой Долговязый. – Если это охотник или бывший охотник, то у него есть коды доступа. А неохотник не смог бы атаковать «Риф» биотехами. Так что лично я немного успокоился за судьбу человечества. Пусть оно наконец хоть немного пошевелится, а то скоро ракушками порастет. Это же надо было додуматься! Полное разоружение, барракуда его дери! А случись что в ближнем космосе? Астероид тоже спутниками будем сбивать?

Его мысли полностью совпадали с моими по этому поводу. Но почему-то его оптимизма по поводу кодов доступа я не разделял. Зато мне в голову пришла другая важная мысль.

– Это не Чистюля! – уверенно заявил я.

– Уже интересно, – покосился на меня Долговязый. – Чем аргументируешь?

– Он не любит оружие.

– Весомо, – усмехнулся отставник. – Но на заметку возьмем. В результате получаем рабочую версию, что Молчунья где-то добыла коды доступа от ржавой ракетной платформы, нашла штабной комплекс и инициировала ее. Вполне, кстати, возможно. На малых глубинах вдоль побережья затоплено достаточно ракетных кораблей, оснащенных спутниковыми штабными комплексами. Во время дайвинга в выходной день Молчунья могла на него наткнуться. Теоретически. Кроме того, у нее в запасе должен быть живой жидкостный аппарат, как минимум ГАДЖ, с помощью которого она погрузилась на километр, вскрыла военную базу столетней давности и достала оттуда личинки торпед и программаторы к ним.

– Бред, – вздохнул я. – Штабной комплекс наверняка давно вышел из строя на дне, ГАДЖ взять негде, а допуск к нему тем более. Да и чтобы вскрыть военную базу, надо как минимум знать, где она находится, иметь электронные средства доступа…

– Верно мыслишь, Копуха. Бредятина полная. Но другой версии нет. К тому же эта достаточна безумна, чтобы в конечном итоге оказаться близкой к истине. Вопрос в другом. Как мы поступим с этим знанием?

– Если это Молчунья, я бы не стала ей мешать, – твёрдо заявила Леся. – Даже с учетом того, что она меня потопила. Точнее, в первую очередь именно поэтому. Она ведь нанесла удар с ювелирной точностью, чтобы нанести наименьший урон. Скорее всего и к ракете, и к платформе у нее есть ключи. С идейной же точки зрения я на ее стороне – нельзя оставлять человечество беззащитным. Пусть теперь Европа ускоренными темпами снова выходит в космос. Ей полезно, старушке.

– И все же один человек на «Рифе» погиб, – негромко сказал Долговязый.

– Это не ее вина. Если бы работали спасатели с оборудованием, никто бы не пострадал.

– По-твоему, я должен был ждать, когда кончится шторм, зная, что ты на дне, в темноте, без еды? – взвинтился я.

– Я этого не говорила. Но Молчунья, если это она, не рассчитывала на ваше вмешательство.

– Вот-вот, – кивнул отставник. – Хотелось бы понять, на что еще она не рассчитывала. Хотя ладно, согласен. В больших делах и риск всегда велик. Ну так что решаем?

– Я не буду отправлять Тошку и Лидочку на разведку. И причина у меня уважительная.

– Неплохо. А ты, Копуха, что думаешь?

– Я бы даже помог, если бы знал, где Молчунья.

– Знать не знаю, но предположить могу, – широко улыбнулся Долговязый.

– Вот барракуда! – я хлопнул себя по лбу. – Ну конечно! Через неделю ведь ежегодная Океанская Механическая Гонка! Если план придумывала Молчунья, она уж точно позаботилась о том, чтобы быть там, несмотря на глобальный масштаб задуманной операции.

– Меня только смущает, что она операцию не отложила на неделю, – признался отставник. – Гонку ведь запросто могли отменить из-за этих событий. Странно. Но узнать мы можем об этом только от самой Молчуньи. Ну что, берем курс на Бенкулу?

– Надо только спасенных высадить на берег, – сказала Леся.

– Раньше, чем кончится шторм, все равно пристать не получится… А через пару дней, когда он утихнет, мы будем в Бенкулу, откуда стартует гонка.

– Хорошо. Тогда я некоторое время смогу числиться пропавшей без вести, что меня на данный момент вполне устраивает. Только, думаю, Тошке и Лидочке за нами будет трудно угнаться на полном ходу.

– А они нам нужны? – скривился Долговязый.

– Не помешают, – голос Леси сделался чуть тверже обычного. – К тому же они совершенно не умеют врать и, если их вернуть на «Тапрабани», без всякого злого умысла меня сдадут.

Отставник вздохнул и велел свободному от вахты офицеру подготовить частично затопляемую вольеру для зверей.

Глава 10. Ангарная бухта

Похоже, я недооценивал быстроходность «Рапида». Несмотря на шторм, он без труда делал пятьдесят узлов и доставил нас в Бенкулу к вечеру следующего дня. В городе уже вовсю шла подготовка к главной океанской гонке года. У меня создалось впечатление, что опасность, нависшую над Европой, здесь или не принимали всерьез, или попросту игнорировали. В воздухе между небоскребами висели красочные голографические панно, то и дело расцветали шары фейерверков, а корабли в порту были похожи на новогодние елки, столько на них светилось разноцветных огней. Сначала подобная беспечность меня поразила, но потом я решил, что она свойственна этому региону. Около двухсот лет назад здесь случилась страшная трагедия – цунами, унесшее жизни нескольких сотен тысяч человек. Не будь они столь беспечными, такое бы вряд ли случилось, ведь гигантская волна идет очень медленно, и многие смогли бы спастись. Но вместо того, чтобы бежать, люди расположились на берегу поглазеть на необычное зрелище. Так что начнись тут прямо сейчас огненный ад, люди, наверное, приняли бы его за более шумный, чем обычно, фейерверк. Это объясняло, почему Молчунья не стала откладывать инициацию ракетного запуска. Зная здешних обитателей, она ничем не рисковала – эти люди в принципе не способны отменить гонку и получение связанных с ней прибылей из-за какой-то эфемерной опасности с неба.

Долговязому пришлось больше получаса вести переговоры с береговыми службами – все пирсы были заняты, и никто не хотел дать разрешение на заход «Рапида» в порт. Только после того, как отставник поддался на уговоры и заказал местного лоцмана за баснословную сумму, ему разрешили стать на внутреннем рейде.

– Шкуродеры! – хмуро ругался Долговязый, меряя ходовую рубку шагами. – За тридцать лет ничего тут не изменилось. Все мужское население состоит из мошенников, а все женское – из проституток. Остальные специальности факультативные, в свободное от основного занятия время.

Леся, слушая его, посмеивалась. В отличие от меня, она частенько бывала на севере Суматры и имела не лучшее мнение о местных жителях.

– Насчет мужчин ты погорячился, – поправила она его. – Далеко не все здесь мошенники.

– Да уж прямо!

– Нет, точно. Часть мужского населения тоже занимается проституцией.

Такое уточнение отставника устроило, и он снова принялся прохаживаться по рубке, поругивая жадность и другие пороки местных. Наконец «Рапид» бросил якорь на рейде, а капитан доложил о возможности сойти на берег.

– Так, ребята! – сказал Долговязый. – Прежде чем мы погрузимся на катер, надо сделать несколько важных приготовлений. Переодеться и еще по мелочи. Вы ступайте в кают-компанию, а я отдам тут необходимые распоряжения офицерам. Кроме того, надо переправить на берег спасенный экипаж «Рифа». Леся, если возникнут вопросы по поводу тебя, что отвечать?

– Я им уже объяснила, что говорить на станции, – ответила она. – Для друзей я осталась с раненым мужем, а для начальства пропала без вести во время спасательной операции. Потом найду что придумать.

– За такое и уволить могут! – мне не понравилась ее идея.

– Рома, можно я с этим сама разберусь?

Конечно, она была права, мне не стоило встревать в ее дела. Она ведь не упрекнула меня за то, что я бросил станцию без охраны, хотя ей стоило большого труда меня туда устроить.

– Тогда я всех с «Рифа» передам местным спасателям, – сказал Долговязый. – Все, ступайте в кают-компанию, я скоро подойду.

Мы с Лесей последовали его совету, но, если честно, я не особенно понимал, какие приготовления нужны и что мы вообще собираемся делать на берегу ночью. Ну переодеться, это понятно, не в форме же охотника или спасателя выходить в праздничный город, но что еще имел в виду Долговязый, я понятия не имел. Но главное, у меня не было никакого плана по поиску Молчуньи в многотысячном городе. Когда начнутся гонки – другое дело. Там бывшая охотница наверняка в списках участников. Жаб выбирал себе лучших из лучших, а она была у него водителем амфибии, и это само за себя говорило. К тому же Молчунья имела в прямом смысле маниакальную тягу к моторам и самодвижущимся механизмам, причем с самого детства. Нет, гонки она пропустить не могла – это точно.

Спустившись в кают-компанию, мы с Леськой успели сгонять стюарда за чаем, прежде чем явился Долговязый с большим пластокартонным ящиком в руках. Он бесцеремонно сдвинул наши чашки и водрузил ношу на стол. Сам он уже переоделся в забавные черные брюки с серебряным галуном по шву, в гавайку и легкую безрукавку в две пуговицы.

– Так, Копуха, здесь кое-что из гражданской одежды, – сообщил он. – Прикиньте, что тебе, что Лесе. Обувь тоже есть. Но это чуть позже, а пока прошу минуту внимания.

Неожиданно он достал из-за пояса два древних автоматических пистолета и аккуратно положил на стол рядом с коробкой.

– Приходилось видеть такие штуковины? – спросил он.

– Только в музее, – честно признался я, ощущая, как быстрее забилось сердце.

Я уже год не держал в руках боевого оружия, а с таким допотопным вообще никогда не сталкивался. Однако было ясно – пушки предназначались нам с Лесей. Это меня вдохновило – похоже, в городе скучать не придется.

– Салага и есть салага, – вздохнул отставник. – Ладно, тогда смотрите внимательно. Вам посчастливилось иметь дело с пистолетом так называемого физиологического типа, разработанным двести лет назад оружейниками Александром Бирюковым и Всеволодом Мартыненко. Однако на вооружение БМФ-400 поступил только сто сорок лет назад и успешно использовался морскими подразделениями более сорока лет, пока не был заменен активно-реактивными и гауссовыми системами. Конечно, БМФ-400 по боевым характеристикам уступает современным гарпунным и ракетным образцам стрелкового вооружения, но как был, так и остается надежной и очень удобной в использовании машинкой. Отличительной особенностью этого пистолета является «верхний» спуск и прицеливание по вытянутому указательному пальцу. Конструкторы посчитали такую систему более подходящей для физиологических особенностей человеческой руки и не ошиблись. Прицелиться из такого оружия получается гораздо быстрее и точнее, чем из карабина, даже навскидку, поскольку указывать пальцем на предмет человеку гораздо проще, чем целиться через линзы или прорези. Конечно, когда карабины стали оснащать интеллектуальными высокоскоростными прицельными комплексами вроде того, какой установлен на привычном ЛКМГ-18, прицеливание по указательному пальцу ушло в прошлое, но оставило заметный след в оружейной истории. Но это всё теория, а теперь пора перейти к практике.

Он взял один из пистолетов за рукоять и нажал кнопку в казенной части. Слева под затвором высветилось кристаллическое табло с цифрой 54, а в стену ударил тонкий, как спица, луч целеуказующего лазера.

– Так пушка снимается с предохранителя и становится на боевой взвод, – сообщил он. – Чтобы обратно вернуть в безопасное положение, снова нажми ту же кнопку. Теперь очень важный момент. Во времена, когда делали этот пистолет, еще широко применялась система автоматики, основанная на откате затвора под действием отдачи гильзового патрона. Поэтому затвор тут движется не внутри, как на более поздних безгильзовых пистолетах, а откатывается назад с большей силой и скоростью. При этом он извлекает из ствола стреляную гильзу и досылает туда новый патрон. Будьте осторожны, если придется стрелять, не подносите пистолет казенной частью близко к лицу! Повторяю еще раз – стрелять только с вытянутой руки. Доступно?

– Да, – кивнул я. – Неужели там патроны, как в пулемёте, с гильзами?

– Да, только калибр поменьше и пороху не так много. Но вообще для столь небольшой машинки, которую можно скрытно носить за поясом, убойность у БМФ-400 весьма внушительная. Теперь смотрим на табло. Сейчас там цифра 54, означающая общее количество патронов в двух магазинах. Во время стрельбы патроны расходуются попеременно то из переднего, то из заднего магазина, что обеспечивает сохранение баланса по мере опустошения боекомплекта. Патроны ведь тоже вес имеют.

– Понятно, – сказала Леся.

– Красный цвет табло означает режим стрельбы очередями. Нажимаем вот эту кнопку, и табло загорается зеленым. Значит, пистолет будет бить одиночными, В каком положении включишь предохранитель, в такое пистолет вернется при постановке на боевой взвод. В общем, все. Стрелять рекомендую одиночными, поскольку, когда лупишь очередями, отдача довольно жесткая, так что с непривычки можно и уронить.

– Попробовать бы… – осторожно прощупал я почву.

– Ладно. Это дело. А то нет ничего хуже стрелка, который боится собственного оружия. Тогда одевайтесь, я снаружи вас подожду. В коробке, кроме шмоток, две кобуры для скрытого ношения оружия. Надеюсь, разберетесь, как надевать.

Только он вышел, мы с Леськой бодро разобрали одежду. Мне достался легкомысленный синий костюмчик из брюк и чуть светящейся алесциновой рубашки с широкими рукавами, поверх которой я накинул легкий жилет вроде того, что был на Долговязом. Понятно, что жилет выполнял единственную функцию – скрыть кобуру с пистолетом. Леська надела расклешенные «тянучки» с пунктирно мерцающими темно-зелеными лампасами и озадаченно остановилась, не зная, чем прикрыть обнаженный торс.

– В жилетке я буду смотреться, как лесбиянка, – поморщилась она. – Вот рубашечка навыпуск очень миленькая, но она на голое тело. Куда, спрашивается, пистолет прятать?

– Давай я оба возьму, – предложил я, помня, что Леся несколько раз негативно отзывалась о людях, носящих оружие.

– А штаны у тебя от тяжести не упадут? – съязвила она. – Нет уж, в многолюдном городе на южной Суматре с такой штуковиной ходить намного спокойнее.

– Но я же буду рядом!

– И что? Мне, по-твоему, пушку доверить нельзя?

– Ладно, не кипятись. Ну куда ты ее спрячешь?

– Разберусь, – пробурчала она. – Но вообще гадство, конечно. Оденешься как мужик, местные лесбы будут пялиться маслеными глазами, а женская одежда не очень приспособлена для ношения оружия.

В конце концов она нашла выход. Надела черную майку, поверх нее кобуру, а сверху пеструю мужскую гавайку. Результат получился вполне ничего – брючки женственные, в обтяжку, маечка унисекс, а рубашка просто в свободном стиле. Очень нейтрально.

– Годится? – спросила она.

– Заново, что ли, в тебя влюбиться? – рассмеялся я.

– Во-во. Только уже с ухаживаниями, со всеми делами.

– С цветами, – шутливо добавил я.

На самом деле мысли у меня были совсем нешуточные. Я вдруг понял, что совершенно Леську не знаю. Я женился как бы не на ней, а на том образе, в который влюбился еще в детстве, а потом хранил в памяти, не желая замечать изменений. Но ведь Леська совсем-совсем уже взрослая. Женщина. Это слово как-то по-особенному, по-новому меня взволновало. Я Леську привык считать товарищем, и даже когда у нас был секс, то получался он не страстным, а дружеским, как если бы мы в песочнице друг другу письки показывали.

Но в эту минуту все изменилось. Из-за непривычности обстановки, в которой мы неожиданно оказались вдвоем, у меня с глаз словно упали шторы. Я вдруг увидел, какая Леська яркая, и по-взрослому сексуальная, и как бы немного чужая. Не совсем, а ровно настолько, чтобы ее расположение надо было заново завоевывать. Может, действительно цветами, а может, более весомыми подвигами.

Я замер, не зная, поделиться ли с ней новыми ощущениями, или это обидит ее.

– Лесь… – осторожно позвал я.

Она медленно обернулась, видимо ощутив изменение моего состояния.

– Что?

– Ты такая красивая. Не обижайся, но я словно заново с тобой познакомился.

– Это радует, – подмигнула она. – Значит, кризис, наступающий, по утверждениям психологов, через год совместной жизни, нами успешно преодолен. Разрешаю тебе сегодня быть моим кавалером.

Мне понравилось, что она так легко меня поняла и так запросто, весело приняла правила увлекшей меня игры. Когда мы выходили из кают-компании с пистолетами под одеждой, я вдруг отчетливо ощутил запах Леськиных волос. Он был ярким, волнующим, толкающим на безумства. Давно я не ощущал ничего подобного!

– Идемте, пальнем пару раз с борта, – поманил нас за собой Долговязый. Потом скосил взгляд и добавил: – Леся, ты прекрасно выглядишь.

– Спасибо, – улыбнулась она. – Это меня украшает уверенность от пистолета под мышкой.

– Вроде ты совсем недавно иначе отзывалась об оружии, – усмехнулся я.

– Тогда и обстановка была другая, – выкрутилась она. – Не хватало еще ночью по городу шататься с голыми руками.

– Это точно, – кивнул Долговязый. – Городок тот ещё, особенно перед гонками, когда здесь собирается всякий сброд. Гнездо порока.

– А ты вдруг стал поборником нравственности? – удивился я.

– Знаешь, те пороки, которые ты во мне замечал, – он пару раз щелкнул себя по горлу, – не идут ни в какое сравнение с местными нравами.

Я ему доверял, так что предпочел на время утихнуть и посмотреть самостоятельно, что к чему. Но вообще я сам себе удивлялся – год прожить у северного побережья Суматры и ни разу не выбраться на сам остров. А ведь Леся предлагала не раз. Хотя сейчас я не жалел, что провел этот год взаперти, – ярче будут новые впечатления. К тому же, по слухам, северная часть острова была намного спокойнее и пристойнее южной. Но слухи слухами, а хотелось увидеть все собственными глазами.

Когда мы выбрались на свежий воздух, над океаном остывал экваториальный закат, а город разгорался сильной и сильней, все больше напоминая волшебный кристалл, манящий переливами всех цветов радуги. С берега доносились упругие толчки мощных музыкальных установок, хлопки пиротехники, внезапный рёв прямоточных моторов.

– Сегодня первый парад катеров, – объяснил Долговязый. – Кто уже успел подготовить технику, демонстрирует ее зевакам.

– Разве механическая гонка проходит на прямоточниках? – удивился я.

– С прошлого года ввели эту категорию, чтобы привлечь богатеев и раскрутить их на меценатство. Но самой престижной как была, так и остается категория поршневых катеров без специальных систем глиссирования.

Именно допотопность поршневого привода, насколько я знал, была причиной этой престижности. Дело в том, что мощность моторов этого типа уже доведена до всех мыслимых и немыслимых пределов, а потому на первый план выходит судоводительское мастерство самих гонщиков. Именно поэтому тройка победителей в категории поршневых катеров получала не только всемирную известность, но и более чем солидные денежные премии. И даже тем, кто входил в десятку, кое-что перепадало сверх компенсации затрат. Кроме всего прочего, их с распростертыми объятиями принимала на работу любая судоходная компания.

– В таком шуме никто не услышит нашей пальбы, – сказал Долговязый, осмотревшись с борта. – Только стреляйте в воду, чтобы пуля далеко не ушла.

– Бросить бы что-нибудь, – предложил я. – Меткость проверить.

– Какой ты капризный, – вздохнул отставник, доставая из-за пояса плоскую бутылочку джина.

Он допил из нее остатки, завернул крышку и бросил за борт.

– Ну огонь, стрелки, – поморщившись, скомандовал он.

Я выхватил пистолет из кобуры, нажал кнопку предохранителя и направил пистолет на бутылку. Странный захват рукояти, когда указательный палец помещен в специальный желоб вдоль ствола и выставлен вперед, оказалось, имеет свои преимущества. Целиться оказалось во много раз легче – луч лазера сразу чиркнул по бутылке. Даже Леська, вообще без всякой сноровки, без труда нащупала лучом цель. Тут же пистолет в ее руке грохнул, и бутылка разлетелась стеклянной пылью. В мою сторону отлетела раскалённая гильза, но я успел увернуться.

– Ух! – Леся по достоинству оценила ощущение от порохового выстрела. – Чувствуется, что стреляешь. Не то что дротиками из гауссовского парализатора. А можно очередью рубануть?

– Лучше не надо, – помотал головой Долговязый. – Мне патроны не выдают, я их покупаю. И не так легко их в наше время достать, как хотелось бы.

Мне стрелять уже было некуда, но я не очень расстроился. Вытянув руку, я нажал большим пальцем на непривычный «верхний» спуск, и мне в руку как следует шарахнуло отдачей. Грохот выстрела показался не таким громким, как со стороны, когда стреляла Леська, но все равно мне понравилось.

– Неплохо, – прокомментировал я, ставя оружие на предохранитель и засовывая его в кобуру. – Пользоваться можно.

– Ну тогда нечего время терять. – Долговязый первым направился к трапу. – Нам еще надо сегодня узнать, где искать Молчунью.

На летком поршневом катере мы отчалили от «Рапида», грозным силуэтом возвышавшегося на фоне темнеющего неба, и минут за десять добрались до берега. Народу на набережной было не протолкнуться, а найти место у деревянной катерной пристани оказалось еще сложнее. Вопрос, как обычно в этих краях, пришлось решать деньгами.

– Не сперли бы технику, – вздохнул Долговязый, глядя на хлипкий замок, предложенный ему хозяином пристани в обмен на приличную сумму. Затем он неожиданно перешел на английский и добавил специально для лодочника: – Не беспокойтесь. Ничего с лодкой не случится. А если нашей не найдем, возьмем любую другую.

При этом он так повернулся, чтобы хозяин пристани увидел рукоять пистолета у него под мышкой. Надо сказать, что это произвело на низкорослого жителя Суматры серьезное впечатление. Он сразу же подобострастно заулыбался, заученно предложил «господам» девушку, а услышав отказ, бодро смотался в сторожку за двойной цепью и магнитным замком для нашего катера. Он даже не стал возражать, когда Долговязый сунул ключ себе в карман, хотя таблички на пристани гласили, что этого делать нельзя.

– А чего вы от девушки отказались? – шутливо спросила Леся, когда мы поднялись с пристани на набережную.

– Нам одной хватит, чтобы жизнь не казалась медом, – почти всерьез ответил отставник.

В толпе в основном были местные, а мы втроем возвышались над ними на голову. Но несмотря на это, почтения наше преимущество в росте и весе ни у кого не вызывало, нам в прямом смысле приходилось пробиваться локтями.

– Рома! – позвала из-за спины Леся.

Я обернулся и увидел, что один из местных схватил ее за локоть и что-то горячо объясняет, жестикулируя свободной рукой. Говорил он на незнакомом языке, так что я ничего не понял.

– Эй, мистер! – окликнул я его по-английски. – У тебя проблемы?

Он осекся на полуслове, затем в голове у него что-то переключилось, и он обратился ко мне.

– За сколько ее отдаешь? – спросил он. – У меня большой босс, белый. Много денег даст.

– Отвали, – вспомнил я жаргонное словечко из разговорника.

Незнакомец пожал плечами и отпустил Лесю с глубоким непониманием в глазах. Ему было странно, что обладатель женщины не собирается ее перепродать подороже. Ведь всегда можно на этом выиграть, как ему казалось.

– Не отставайте! – окликнул нас Долговязый. – И не о чем с местными разговаривать. Здесь же только отребье, зеваки, пришедшие на катера поглазеть. Мы в их сознании большие белые хозяева, у которых есть такая недосягаемая вещь, как кредитная карточка. Так что если бы Леся просто врубила ему кулаком промеж глаз без всякого предисловия, это было бы намного понятнее, чем любые слова.

– Учту на будущее, – пробурчала Леська, потирая локоть.

Мы протолкнулись мимо стартового причала, где были выставлены напоказ готовые к гонке катера – три поршневых и два прямоточника. Их владельцы, вальяжно расположившись в пилотских креслах, охотно позировали перед камерами.

– Никто из них не попадет в десятку, – уверенно заявил Долговязый. – Машины у всех слишком слабые для гонки, и они прекрасно об этом знают. Поэтому парад для них единственный способ прославиться до старта, срубить немного денег с прессы и спонсоров, а на них довести катера к будущему году. Все начинающие так делают.

– Ты что, участвовал в Большой Механической? – удивился я.

– Нет. А вот у Викинга имеется такой штрих в биографии. Ты же видел, как он управляется с батипланом.

Да, Викинг мог дать сто очков форы даже Молчунье.

– Погоди! А может, и он тут будет среди участников?

– Вряд ли. Его бесшабашная молодость уже позади. Доказывать ему уже нечего и некому. Вот если ему выдать боевой батиплан, он бы показал класс, а детские забавы его уже мало интересуют. Хотя в Сети он результаты гонок посмотрит, это я гарантирую.

– Ну и как он тогда? – заинтересовался я. – Вошел в десятку?

– В десятку… Эх, Копуха! Он призер сорок восьмого года. Бронзовый, правда, но в тройку войти – сам понимаешь.

Это меня впечатлило. Надо же, я был знаком с призером Большой Механической, барракуда дери! Ну и дела! Скрытные какие ребята служили раньше в охотниках.

Среди зевак я заметил десятка три европейцев. Некоторые из них, судя по одежде и густому загару, жили тут не первый год и могли по праву считаться местными. Другие, прилично одетые и белолицые, приехали поглазеть на гонку и совершить связанные с ней деловые сделки. В общем, жизнь в Бенкуле перед Большой Гонкой била ключом. По всей видимости, за эту неделю город умудрялся сколачивать средства, которые будут кормить его целый год до следующих соревнований.

– Если Молчунья заявилась в гонке, здесь мы её не найдем, – сказал Долговязый, прокладывая нам с Лесей дорогу через толпу. – Она катером должна заниматься, а не фигней.

– А есть какие-нибудь списки тех, кто заявлен? – спросил я.

– Списки есть в мэрии. Но, во-первых, уже поздно, их только утром можно будет посмотреть, а во-вторых, люди заявляются здесь по документам, а не по кличкам и позывным. Ты знаешь настоящее имя Молчуньи?

– Я знаю, – вместо меня ответила Леся. – Это мальчишки ее вечно звали по прозвищу, а я с ней в детстве была ближе знакома.

– Везет мне, – усмехнулся Долговязый. – Вечно жизнь меня сводит с женщинами, от которых больше пользы, чем проблем. Что Рипли возьми, что Молчунью, что Лесю. Иногда кажется, что мужики глупых женщин попросту выдумали.

– Нет, – покачала головой Леся. – Не выдумали. Я парочку знаю.

– Ты забыл, как мы за Анной гонялись по затопленным коридорам, – напомнил я. – Такую панику от большого ума не устроишь.

– Не годится, – ответил отставник. – Радж оказался еще глупее. Он вообще утонул до смерти.

Аргумент показался мне сомнительным, но я не стал спорить. Вскоре мы оставили набережную за спиной и выбрались из толпы. Праздношатающегося народу на улицах по-прежнему было полно, но уже не так, что приходилось проталкиваться. Здесь, чуть подальше от стартовой пристани, я заметил и нескольких местных женщин, стоявших у края аллеи. В прическе каждой за левым ухом был заткнут большой алый цветок, а у тех женщин, что проходили мимо, никаких цветов не было, если не считать жасминовых гирлянд на шее, в честь всеобщего воодушевления.

– Красный цветок за ухом означает готовность к сексу, – шепнула мне Леся.

– Да это понятно, – смутился я.

Вообще-то мы с Леськой никогда на интимные темы не разговаривали. Секс у нас был отдельно от жизни, мы даже слова этого не называли. Определенно, есть трудности в семейной жизни с женщиной, которую знаешь с раннего детства. Но сегодня мы повзрослели, я это понял. Хотя нет, не мы, а именно я повзрослел – Леська всегда была старше меня морально. И оказалось, что во взрослой жизни тоже есть свои прелести, Например, тонкий, возбуждающий налет эротизма в Леськиных движениях, в аромате её волос, в голосе и одежде, которого я раньше не замечал, но который делает мир вокруг и внутри намного ярче. У меня голова закружилась от этих новых, неизведанных ощущений. В порыве чувств я сжал Леськину ладонь.

– Я тебя люблю, – неожиданно для себя шепнул я ей на ухо.

– Это на тебя праздник так действует? – рассмеялась она.

– Нет. Просто я сегодня вижу все немного другими глазами.

– Наконец-то, – она притянула меня к себе и коротко, но горячо поцеловала в губы.

От этого поцелуя женщины, с которой я прожил целый год, у меня чуть сердце не выскочило.

– Эй, голубки! – окликнул нас Долговязый. – Нашли время и место! Ну пошевеливайтесь, а то ещё не хватало потеряться в толпе.

По аллее, где проститутки стояли через каждые десять шагов, мы вышли на широкую улицу, полыхавшую зазывной голографической рекламой. По стекленовому покрытию шуршали шинами автомобили. Почти у всех под капотами гудели дорогие, едва слышные электродвигатели, и лишь изредка проносились полуспортивные поршневые кабриолеты, оставляя в воздухе пелену выхлопного пара. Здесь и люди оказались совсем другими, чем на набережной, – европейцев было во много раз больше, чем местных, но и местные тут одеты были по последней моде и с шиком. В глаза бросались огромные окна кафе и ресторанов, за которыми между столиков грациозно скользили официанты в белоснежных костюмах. Не в каждом из европейских городов увидишь такое. Например, в Светлогорске, городе моего детства, почти во всех заведениях вместо официантов прислуживали забавные роботы на колесиках из мягкой резины. Они разносили мороженое и напитки, а для монеток у них были узкие щелочки на груди. Настоящие живые официанты были только в «Альтаире» – самом шикарном городском ресторане. Мы с пацанами, Ритой и Леськой вопреки запретам родителей иногда приходили туда поглазеть на взрослую жизнь и дорогие машины. Однажды на площадь перед «Альтаиром» приземлился частный гравилет, покрытый белой краской и лаком. Вот было восторгов у нас по этому поводу!

– Лесь, помнишь, как мы ходили к «Альтаиру»? – спросил я жену.

– Да, мне тоже вспомнилось, – улыбнулась она. – Только там официанты были в красных штанах и чёрных пиджаках.

Долговязый широко вышагивал вдоль бордюра с таким видом, словно ему безумно скучно в этом великолепии. А мы спешили следом, озираясь по сторонам.

– На севере такого и близко нет, – сказала Леся.

– Ничего удивительного, – не оборачиваясь ответил отставник. – Честными делами на подобную роскошь не заработаешь. Здесь все держится в первую очередь на проституции, во вторую – на наркотиках, в третью – на игорном бизнесе, куда следует причислить и Большую Гонку, а в четвертую – на дешевой рабочей силе, которая привлекает сюда европейское производство. Все просто, как стреляный гарпун.

Отойдя примерно на километр от набережной, Долговязый остановился у края дороги и поднял руку. Почти сразу на этот жест остановился оранжевый электромобильчик-такси, габаритами рассчитанный скорее на местных, чем на больших белых боссов вроде нас. Долговязому чуть ли не вдвое пришлось сложиться, чтобы уместиться на переднем сиденье рядом с водителем. Он назвал какое-то место на непонятном мне языке, после чего таксист кивнул и бодро рванул машину с места. Развернувшись поперек движения против всех мыслимых правил, он погнал сначала мимо шикарных небоскребов, но вскоре свернул на менее освещенную боковую улицу, и мы сразу оказались совершенно в другом городе. Сияние голограмм и лазеров осталось позади, а вокруг потянулись один за другим гораздо менее презентабельные кварталы. Вскоре и стекленовое покрытие дороги сменилось бетонным. Колеса электромобиля застучали по частым трещинам, из которых кое-где пробивалась трава.

– Куда мы? – спросил я.

– В Ангарную Бухту, – ответил Долговязый. – Это окраина, но, по сути, небольшой городок со своими порядками. Большинство гонщиков готовят катера там. Поспрашиваем про глухонемую девушку, может выудим какую-нибудь информацию. За мелкие подачки тут можно много узнать. Но у меня есть идея, как одним вложением решить массу проблем.

«Интересно, сколько у него с собой денег? – подумал я. – Нет, не все он мне рассказал о своих приключениях за прошедший год. Надо будет выяснить при возможности.

По мере удаления от центра фонарей на улицах становилось все меньше. Проституткам это не очень мешало, они все равно попадались вдоль дороги довольно часто. Мне показалось, что предложение здесь значительно превышает спрос, что противоречило всем законам бизнеса. Или, может, этот бизнес держался на каких-то иных, неизвестных мне факторах?

«Да уж, – улыбнулся я неожиданной мысли. – В данном случае фактор наверняка связан с английским fuck».

Один раз мы увидели драку. Трое местных избивали короткими палками четвертого. Они быстро свалили его с ног и добивали уже на растрескавшемся бетоне. Таксист обогнул их и прибавил скорость, от чего дешевый электромотор противно тарахтел на повышенных оборотах.

Дома становились все ниже, временами попадались вообще развалины чуть ли не столетней давности. За ними иногда поблескивал океан в свете луны. Внезапно постройки кончились, и мы выехали в холмистую степь. Дорога тут была совсем никудышная, я даже пару раз клацнул зубами от тряски.

– До войны тут были джунгли, – сообщил Долговязый. – А во время дуэлей между береговыми батареями и фрегатами все сгорело к дьяволу, да так и не выросло. Там, где сейчас Ангарная Бухта, как как раз находилась ракетная батарея класса «А». Четыре фрегата Восьмого австралийского флота плотным огнём вбили ракетчиков в землю. Причем в прямом смысле слова – на месте батареи образовалась километровая воронка, в которую хлынул океан. Но разрушились только верхние шесть ярусов, а еще двенадцать уровней разветвленных тоннелей не пострадали, Представляете, какая там инфраструктура была? Плазменные станки, печи, ремонтные мастерские, склады… После войны все осталось без хозяев. Но свято место, знаете, не бывает пустым. Лет через тридцать после войны катакомбы оприходовали дельцы и устроили тут первоклассные мастерские для доводки гоночных катеров. Тут и происходит все самое интересное, если не считать саму гонку. И если где Молчунью искать, то здесь.

Я заметил впереди свет десятков прожекторов. а когда мы подъехали ближе, взору открылась совершенно круглая бухта с узким выходом в океан, по берегам которой группами расположились мерцающие термостабильные ангары.

– В ангарах держат готовую к старту технику, – сказал Долговязый. – И охраняют их, как главный швейцарский банк. Так что от них лучше держаться подальше. Молчунья же наверняка внизу. Насколько я ее знаю, она будет возиться с катером до конца.

Он велел таксисту остановиться, отдал ему деньги, и мы вышли под полыхающие южные звезды. Таксист развернулся, подняв облако пыли, и вскоре его оранжевый автомобильчик скрылся в темноте. Вокруг громко звенели цикады.

– Так, ребята, теперь прошу минуту внимания. – Отставник приблизился к нам и понизил голос: – Здесь нас никто особо не ждет. Всю инфраструктуру Ангарной Бухты контролирует одна из самых серьезных местных банд, специализирующаяся на азартных играх и тотализаторах. Праздных зевак тут не терпят и ускоренными темпами передают под юрисдикцию акул в океане. Они к ведению таких дел привыкли. А вот кому тут всегда рады, так это гонщикам, поскольку они и являются основным источником доходов этого места. По закону Большой Механической Гонки заявляться можно до самого старта, так что и нам этого никто не запретит.

– Мы заявимся в гонке? – удивился я. – Но у нас нет катера!

– Сюда глупо привозить свой катер. Все равно его придется полностью перекраивать, так что проще и дешевле собрать его здесь с нуля, что чаще всего и делают. Поэтому идея следующая – в качестве гонщика заявляем Лесю. Это даст некоторые преимущества в плане размещения. Сами пишемся ее механиками. И все будет по правилам. Заявка стоит денег, размещение и питание тоже не дармовые, но эти цены сильно разнятся в зависимости от запросов самого гонщика. Мы шиковать не будем, но и в клоаку тоже лезть не стоит. Я сейчас располагаю некоторыми средствами и готов пожертвовать их часть на общее дело. Чтобы все думали, что главная у нас Леся, все деньги я передам ей.

С этими словами Долговязый достал две толстые пачки наличных и золотую кредитную карту. Такие кредитки выдавали только тем вкладчикам, на счету которых хранился не денежный эквивалент, а запас драгоценного металла. В первую секунду это меня поразило, но, подумав, я понял, откуда появлялось золото на счетах бывших охотников. Жаб тоже иногда расплачивался слитками, я видел это в Северной Африке. Имея допуск к сверхглубинным скафандрам, можно без труда добраться до самых недоступных кладов на дне океана. А там за всю историю человечества накопились без преувеличения тонны золота. Будь охотников даже впятеро больше, все равно бы хватило всем. Я пожалел, что так рано пришлось уйти со службы, – нам с Лесей тоже не помешал бы десяток полновесных слитков.

– Ну все, пора на пропускной пункт. – Отставник поправил кобуру под гавайкой. – Если спросят, как добирались до острова, врать не надо. Так и скажите, что у нас «Рапид» на рейде стоит. Они все равно проверят, а так столь редкий кораблик добавит нам весу.

Пропускной пункт, расположенный почти у самой воды, мы прошли без всяких проблем. Охранник, одетый в бежевую тропичку, прочитал сканером наши подкожные чипы, расписал экипаж и предложил несколько вариантов оплаты. Честно говоря, я ожидал гораздо более высоких цен, но оказалось, что участие в гонке может себе позволить чуть ли не бродяга. Дело в том, что большинство необходимых услуг, таких как питание и жилье, можно было оплачивать четырехчасовой трудовой повинностью, а не деньгами. Однако, и не работая на других, тут можно было обосноваться по вполне божеским ценам.

– Основой прибыли от Гонки является тотализатор, – объяснил Долговязый. – Поэтому чем больше спортсменов заявится, тем лучше. По той же причине и цены столь щадящие. Многие великолепные гонщики не очень заботятся о собственном материальном благополучии, прекрасно существуя на гонорары за интервью и на остатки от призовых денег. На выпивку, еду и жилье хватает. Хотя большинство квартируется прямо в эллингах. Часть тех, кто год от года входит в десятку, – действующие спасатели, а иногда попадаются и действующие охотники, как Викинг. Бывших охотников еще больше, так что немудрено будет, если я тут замечу знакомые лица.

Двое охранников, снаряженные электрошоковыми дубинками, проводили нас мимо шлагбаума к невысокому бетонному строению, которое венчало шахту технического подъемника.

– Это элеватор «Си», – сообщил один из провожатых по-английски. – Согласно вашему ценовому варианту пользоваться будете им. Он без остановок доставит вас на инфраструктурный уровень «Си», где вы найдете все необходимое. Главное правило – не подниматься на уровни «Эй» и «Би», не докучать экипажам более высоких ценовых уровней. Контакты с нижними уровнями тоже не в ваших интересах, но они не запрещены. Также разрешается контактировать с экипажами более высоких уровней по их желанию.

– Всё как обычно, – заметил Долговязый, первым подходя к решетке подъемника.

– Вы здесь уже бывали? – спросил другой охранник.

– Да, я был механиком бронзового чемпиона в сорок восьмом.

– Тогда разберетесь. Тут мало что изменилось. Будете и на этот раз прорываться в тройку?

– В десятку бы попасть, – отмахнулся отставник. – У нас новый гонщик, это ее дебют.

– Понятно. Оружие есть?

– Да. Старенькое, но надежное, – он распахнул гавайку, показав рукоять БМФ-400.

– За беспричинную стрельбу два года назад ввели штраф. Здесь не тир и не полигон, так что учтите.

– Мы катер приехали делать, а не упражняться в стрельбе, – ввернула Леся.

– Тогда все, – улыбнулся охранник. – Удачи в соревнованиях.

С грохотом отворив скрипучую решетку, Долговязый пропустил нас с Лесей вперед. Подъемник был до предела запущенный, ржавый. Я всерьез забеспокоился об исправности механизма – не хватало ещё, чтобы трос лопнул. Однако когда Леся опустила рычаг хода, оказалось, что машинерию содержат в большем порядке, чем кабину.

Сначала за решеткой тянулась лишь бесконечная бетонная стена. Я понял, что разрушенные и поврежденные туннели верхних ярусов новые владельцы попросту залили бетоном, чтобы оградить нижние уровни от натиска воды из воронки. Такой подход обнадеживал, поскольку давал неплохие гарантии безопасности. Однако океан все же пытался просочиться ниже, оставляя на бетоне сверкающие в свете ламп соляные разводы.

Наконец бетонный монолит кончился, и стали попадаться сначала освещенные технологические ярусы, а затем обжитые инфраструктурные уровни «Эй» и «Би». Несмотря на довольно высокую скорость спуска, я успел заметить людей в цеху и снопы искр от плазменной сварки.

– Работа идет полным ходом, – сказал Долговязый. – Перед самой гонкой тут аврал, понятное дело. А если учесть, что некоторые пилоты вообще обходятся без механиков из соображений экономии, вы прикиньте, как они выматываются перед стартом. Поэтому в последний день перед гонкой, чтобы уравнять шансы, цеха принудительно закрываются и пилотам даётся двенадцать часов на отдых.

– Отосплюсь… – мечтательно протянула Леся.

«Уж не знаю», – подумал я, вновь ощутив нарастающее возбуждение.

– Надеюсь, мы покинем это гостеприимное место раньше, чем объявят день отдыха, – ответил отставник. – Или ты решила на самом деле принять участие в гонке?

– А что? – Леся пожала плечами. – Катер я неплохо умею водить. А раз его все равно строить и деньги на это уйдут, так почему не попробовать прокатиться?

– Катер не пропадет, – уверил ее Долговязый. – Мне на «Рапиде» пригодится быстроходная поршневая машина.

– Ну так давай попробуем. Или от задержки на пару дней в твоей жизни многое изменится?

– В жизни всего человечества многое может измениться за эти несколько дней. Нам в первую очередь надо понять, что задумала Молчунья, какие у нее козыри в рукаве и какие пути отхода в случае неудачи. Но главное, что надо узнать, это насколько далеко она собирается пойти в этой всепланетной авантюре и правильно ли мы вычислили ее мотивы.

– Какие, по-твоему, у нее могут быть другие мотивы?

– Месть, например, – жестко произнес отставник. – Забыла, как Молчунью выбила из колеи гибель Жаба?

Такое забудешь, как же! Особенно если учесть, что моя баротравма и списание из охотников явились прямым следствием ее истерики по этому поводу. Для всех такая реакция оказалась шоком, никто ведь не думал, что Молчунья тайно по уши влюблена в Жаба. Да уж, в секретах женского сердца мало кому дано разобраться. В том числе и самим женщинам, как мне кажется. Ну где логика? Молчунья целый год трахалась то со мной, то с Чистюлей, когда мы прели на островной базе в Карибском бассейне, а любила, оказывается, командира. Причем до такой степени, что, узнав о его гибели, готова была последовать прямиком за ним. Мы и подрались-то с ней именно из-за этого. Я не хотел ее отпускать, пытался удержать, а она толкнула меня спиной на острый металл, после чего жабрам моего скафандра пришел закономерный конец. Но именно она меня вытащила потом на движках своего аппарата. Это тоже нельзя сбрасывать со счетов. Такие вот странные были у нас с ней отношения.

Подъемник замедлил ход и вскоре замер, клацнув остановочными замками. Мы выбрались на пыльный бетон уровня «Си», о чем сообщала большая желтая надпись на трех языках, причем в строке по-русски уровень назвался «Ц». Чуть ниже, и гораздо мельче, было написано от руки в неприличных выражениях. что обладателей прямоточных моторов здесь в высшей степени не уважают. Для наглядности прилагался кривой рисунок, изображающий толстопузого богатея, у которого из голой задницы вырывались струи огня и дыма, и мускулистого парня с шипастым стартерным линем в руке. Насколько я понял замысел художника, мускулистый детина изгонял приверженца реактивной тяги, используя стартерный линь вместо хлыста.

Скромные голографические пиктограммы на стенах указывали схемы движения к жизненно важным помещениям уровня – в места, где можно поесть, поспать, а также расстаться с деньгами более экзотическими способами. Отдельные пиктограммы указывали путь к цехам и мастерским.

– Для начала в отель, – решил Долговязый. – Там можно будет сразу выяснить, на этом ли уровне остановилась Молчунья или предпочла опуститься ниже.

Достаточно было отойти всего шагов на тридцать от подъемника и подняться по короткому трапу в основной тоннель, чтобы в полной мере оценить масштаб подземных сооружений. На нас навалилась лавина звуков – урчание медленно проезжающих грузовиков и автобусов, лязг вагонеток на рельсах… Мимо проходили десятки людей, спеша по своим делам, женский голос, усиленный громкоговорителями, сообщал по-английски о том, что через час движение автобусов прекратится. Высота тоннеля в этом месте составляла не менее пятнадцати метров, а ширина все двадцать, если не больше. Кроме того, в стенах были устроены ниши для многоэтажных зданий, в них светились окна, мелькали человеческие силуэты, что еще больше подчеркивало огромный объем подземелья. Несмотря на легкий сквозняк, говорящий об отлаженной вентиляции, воздух показался мне тяжеловатым от запахов металла и разогретого масла.

– Шумновато здесь, – сказала Леся.

– К этому быстро привыкнешь, – ответил Долговязый. – Идемте, судя по схеме, нам нужен автобус третьего маршрута.

На остановке толкался весьма разномастный народ. Низкорослых местных было совсем мало, зато остальные человеческие расы были представлены очень полно. Я увидел здесь и японцев, и китайцев, и негров, даже троих арабов в халатах и клетчатых накидках на головах. Не говоря уж о европейцах. Но особенно поразил меня краснокожий индеец в неплохом европейском костюме и с боевой раскраской на лице. У некоторых на поясе висели легкие гауссовские пистолеты, почти у всех ножи. Были среди ожидающих и пять женщин, одна вооруженная изящным спортивным карабином.

Втиснувшись вместе со всеми в автобус, мы проехали три остановки и сошли у четырехэтажного здания с надписью «Hotel».

– Может, надо выбрать отель подальше? – спросила Леся.

– Так думают все, – ответил Долговязый, – В результате самый ближний к лифту отель всегда полупустой. К тому же отсюда труднее добираться до удаленных злачных мест, что тоже не добавляет ему популярности.

– Странно, что тут почти все с оружием, – удивился я. – Беспредела не видно, город как город, люди делом занимаются. Наверху мне показалось тревожнее.

– Твоими бы устами… – усмехнулся отставник.

В отеле нам выделили два однокомнатных номера – один Лесе, другой нам с Долговязым.

– Если бы заявили пилотом мужчину, то за эти же деньги дали бы один номер, – объяснил он. – С механиками тут почти не считаются. Царство пилотов, барракуда его дери.

Если честно, то от номеров я ожидал худшего, а на самом деле в них было как минимум чисто, что уже хорошо, да к тому же у Леськи на столе оказался рабочий сетевой терминал. Чем дольше мы находились в этом подземном городе гонщиков, тем больше я понимал, что тревоги Долговязого основаны на каких-то старых проблемах, которые, судя по всему, давно здесь изжиты. То, что народ тут по большей части вооружен, я списал на традиции, оставшиеся с былых времён.

Пока мы с Леськой осматривались, Долговязый успел переговорить с регистратором, дать ему взятку и прошерстить через терминал в поисках Молчуньи все двенадцать отелей уровня. Результат оказался неутешительным – скорее всего из соображений экономии она предпочла поселиться на уровень ниже. Связи с другими уровнями компьютер не имел.

– Вряд ли девушку занесет в самую клоаку, – сказал отставник, вернувшись. – Но на уровень «Ди» спуститься нам точно придется. Тоже удовольствие ниже среднего, но другого выхода нет.

Перекусив в кафе отеля, мы без дальнейших промедлений решили отправиться на поиски Молчуньи. Однако первое препятствие на этом пути обнаружилось в самом начале – лифт с нашего уровня вниз не шёл. Однако Долговязый нас успокоил, сообщив, что в более мелких туннелях, отдаленных от четырех главных, можно найти трапы, ведущие вниз. Нам ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Вся сеть общественного транспорта ограничивалась только главными туннелями, поэтому на периферию пришлось добираться пешком. И чем больше мы удалялись, тем меньше у меня оставалось радужных иллюзий по поводу подземного города и его обитателей.

Первое же ответвление от главной штольни оказалось куда менее цивилизованным, чем основной туннель. Здесь высота потолка была не больше четырех метров при ширине около шести, а немногочисленные попутчики, как и мы, передвигались только пешком. Вообще местечко было мрачноватым, если не сказать больше, – на стенах виднелись рисунки, по большей части изображавшие сцены различных половых извращений, а также надписи с еще менее приличными комментариями, Я знал, что Леська без комплексов, но и в ее взгляде было напряженное смущение.

– Странно, что люди остаются людьми, имея в голове такие фантазии, – сказала она наконец.

Мне нечего было на это ответить. Постепенно туннель становился все пустыннее, наши попутчики расходились по боковым ответвлениям и терялись в полутьме еще более узких ходов.

– Куда они? – спросил я.

– Не все живут в отелях, – объяснил Долговязый. – Ночевать в технических помещениях гораздо дешевле. К тому же тут полно всяческих притонов и клубов, в которых всю эту настенную живопись можно увидеть в реале. Желающих хватает.

Леся поморщилась.

Примерно через полкилометра туннель свернул вправо, и звуки города перестали доноситься до наших ушей. Боковых ответвлений становилось все меньше, и вскоре мы остались одни. Шаги гулко отдавались от стен. Наконец вслед за Долговязым мы тоже свернули из штольни в узенький боковой проход, освещенный тусклыми, отработавшими свой срок химическими светильниками. Затем свернули ещё раз вправо, потом влево, и я понял, что всех поворотов мне не запомнить. В трюмах «Тапрабани» тоже был ещё тот лабиринт, но там хоть указатели потрудились на стенах нарисовать. Тут ничего подобного не было.

– Не заблудиться бы, – забеспокоился я. – Ты точно помнишь дорогу?

– Не дрейфь, Копуха! – улыбнулся отставник. – Неужели тут страшнее, чем на дне океана?

– Там понятно, что выбираться наверх. А здесь, по-моему, и на помощь звать бесполезно.

– Вот уж что-что, а на помощь точно лучше не звать, – хмуро подтвердил Долговязый.

Ещё минут десять мы пробирались через загаженные штольни и переходы, сурово вонявшие аммиаком, спускались и поднимались по коротким металлическим лестницам, иногда преодолевая по сотне метров в полной темноте, держась за руки и ориентируясь только по стенам.

– Тихо! – вдруг остановил нас Долговязый на слабо освещенном пятачке.

Я прислушался. Сначала решил, что показалось, но потом отчетливо услышал шаги, словно несколько человек во тьме, впереди, передвигались в нашу сторону короткими перебежками.

«Спокойно! – показал отставник жестами Языка Охотников. – Отходим назад, в темноту, Поглядим, что это за любители шастать по этим местам».

Мы осторожно попятились, стараясь не шуршать подошвами по бетону, и остановились, только когда почти перестали видеть друг друга. Через минуту на край освещенного пятачка выбрались трое мужчин, у одного в руках было штурмовое ракетное ружье малой дальности поражения, но весьма серьезной убойности. Двое других были вооружены спортивными гарпунными карабинами, с какими погружаются клубные дайверы. Оружием такой карабин можно назвать лишь с огромной натяжкой, он бьет прицельно всего метров на десять, а гарпун вылетает из ствола на дозвуковой скорости.

«Похоже, это ребята снизу, – жестами показал Долговязый. – Пришли поживиться запчастями в окраинных мастерских. Лучше пропустить их, оставаясь незамеченными. Дальше с ними будет кому разобраться».

Однако это у нас не вышло. Как только обладатель штурмового ружья оказался в центре освещенного круга, я заметил, что лицо у него закрыто черной маской прибора ночного видения. Леся толкнула меня в бок – тоже увидела.

– Оружие к бою! – шепнул Долговязый, выхватывая пистолет из кобуры. – Но стрелять только в крайнем случае. Берем их в тройной прицел и заставляем разоружиться. Поехали!

Мы почти одновременно сняли пистолеты с предохранителя, и темноту расчертили три алые лазерные спицы, уткнувшиеся в ошарашенных незнакомцев.

– Не двигаться! – по-английски выкрикнул Долговязый. – У нас скорострельные БМФ-400, если знаете, о чем речь. Пуля из него прошивает вибропластовую кольчугу навылет, а в незащищенном теле оставляет дыру размером с обеденную тарелку. Это если из экономии не стрелять очередями.

Эта короткая лекция произвела должное действие – незнакомцы, стараясь не делать резких движений, положили оружие на пол. Честно говоря, я их понимал – лазеры, указывающие на тебе место, куда попадет пуля, выглядят более чем убедительно. К тому же «верхний» спуск, как я уже понял, позволял выстрелить вдвое быстрее, чем при классической схеме. В общем, при одинаковой численности у нас перед ними было явное преимущество. Иногда и от антиквариата бывает польза.

Долговязый уже хотел приказать бандитам отойти на несколько шагов от оружия, но в этот момент из темноты за их спинами в нашу сторону шарахнул дружный ракетный залп. Сколько было выстрелов, я, честно говоря, не осознал, но точно больше пяти. Грянули они практически одновременно, как по команде, разнеся воздух факелами ракетных следов. От неожиданности Леська нажала на спуск и пулей срубила голову одному из безоружных бандитов. В потолок из его шеи взмыл тугой фонтан крови, залив и без того тусклый фонарь. От неожиданности бандиты шарахнулись в сторону и скрылись из виду, но никто из них не успел прихватить брошенного оружия.

И только после этого у нас далеко за спинами рванули ракеты.

– Ложись! – рявкнул Долговязый.

Сначала я подумал, что команда запоздала, но вовремя сообразил, что бой только начинается и не с руки вести его на ногах, представляя собой замечательную мишень для новых ракетных залпов.

– Оружие на предохранитель!

Леська отреагировала быстрее меня, и через секунду лучи прицельных лазеров уже не выдавали наше местонахождение.

– Спереди под затвором есть кнопка, выключающая лазерный целеуказатель, – донесся из темноты шепот Долговязого. – Сначала снимаем пушки с предохранителя, затем выключаем прицелы и тут же перекатываемся подальше от этого места. Понятно?

– Да! – хором ответили мы с Лесей.

– Погнали!

Я нажал кнопку предохранителя, но только из лазера успел вырваться луч, как я его тут же выключил и селедкой перекатился ближе к стене. Больше всего я боялся, что Леська, не привыкшая к таким приключениям, замешкается с маневром и ее зацепят из ракетомета. Только я успел об этом подумать, как в нас снова пустили ракеты, ориентируясь, конечно же, по вспыхнувшим на секунду лазерам. Однако в том месте, куда попали снаряды, никого уже не было, так что нас только крепко оглушило взрывом и обсыпало сверху бетонной крошкой.

– Кажется, мы их коцнули! – донесся издалека голос одного из бандитов, усиленный эхом. К моему удивлению, говорил он по-русски.

– Да, не стреляют, и прицелов не видно, – ответил голос постарше. – Эй, Марат, куда вы зашхерились? Выходите, мы их покоцали!

Никто на зов не отозвался.

– Обоссались, – заключил обладатель первого голоса. – Рванули в город, идиоты. Там им без оружия дадут просраться. Ну и хрен с ними. Пойдем этих посмотрим. У них вроде были пукалки клевые. Ну и деньги должны быть. На кой им без денег переться на нижний уровень? Не кредитками же расплачиваться.

Все трое дружно заржали.

– А может, они затаились? – предположил третий голос, почти детский.

– У тебя бы хватило нервов лежать под прицелом ракетных ружей? – отозвался первый, выходя на освещенное пространство. Им оказался здоровенный детина вроде того, что был нарисован у лифта. – Там видал, среди них девка, а у баб с нервами ещё хуже, чем у Тодика. Нет, были бы живы, отстреливались бы или драпали. Пойдем посмотрим.

– Может, она живая еще! – хохотнул обладатель тоненького голоска, тоже выходя из темноты.

Это был щуплый подросток, еле тащивший тяжелый ракетный «Блицмастер» с коллиматорным прицелом. Следом за ним показался мужчина лет пятидесяти на вид.

– Дурак ты еще, – отозвался он. – И опыта ноль. Первые пять минут нет никакой разницы, без сознания баба или сдохла. Пока теплая, можно…

Договорить он не успел. Прямо у меня над ухом грохнула длинная очередь, от неожиданности я рефлекторно вжался в бетон, что уберегло от фонтана раскаленных гильз за шиворот, а бандитов в буквальном смысле слизнуло с пятачка света напором пуль. Когда очередь стихла, я увидел под фонарем, на черном от крови бетоне, оторванную по локоть руку, сжимавшую рукоять «Блицмастера». Пальцы на ней неприятно подрагивали. Захотелось ругнуться, но я сам себя не слышал, так сильно звенело в ушах после грохота.

– Ну ты даешь! – с трудом различил я голос Долговязого. – Хотя я же просил не стрелять очередями. Тем более в замкнутом помещении, барракуда дери. Оглохнуть же можно!

– По-твоему, я должна была слушать, что они там несли на мой счет? – ответила Леся. – От дохлого кальмара им щупальца! Всю жизнь мечтала, чтобы меня трахнули после смерти! Ну и уроды!

– Надо выдвигаться, – прервал ее отставник. – Только ползком, а то кто-то мог остаться с оружием.

– Никого там не осталось, – отозвался я. – Никогда не думал, что такое допотопное оружие обладает столь разрушительным действием.

– Скорострельность – великая вещь, – хохотнул Долговязый. – Но доказать это приверженцу тяжелых ракетных ружей можно только таким вот способом. Вторая великая вещь – точность попадания. Но это для ракетчиков вещь вообще потусторонняя. Именно за эти две великие вещи я так уважаю БМФ-400. И еще емкость боекомплекта мне нравится.

Пожалуй, сегодня у этой модели стало на двух верных поклонников больше. Надо будет почитать о ней в Сети. Не удивлюсь, кстати, если у четырехсотого патрона окажется такая энергия, что и легкий гравилет можно снять с траектории.

Когда мы добрались до освещенного участка, мне стало немного дурно от пережитого и от запаха нескольких литров разлившейся крови. Леська же, вопреки ожиданиям, держалась как раз молодцом. Долговязый скрылся в темноте и вскоре вернулся довольный, таща на плече легкий короткоствольный «Тамерлан» с магазином на двенадцать ракет и три маски инфракрасного видения.

– Ребята экипировались в меру ума и финансовых возможностей, – сообщил он. – Я бы даже сказал, что богато для уровня «Ди». Но кто ходит за шерстью, чаще всего возвращается стриженым. Так что все призы переходят к победителям.

– Ты же не любишь ракетные ружья, – съязвил я.

– Это люблю.

– Понятно, – отмахнулся я, ставя пистолет на предохранитель.

На самом деле у Долговязого, на мой взгляд, была болезненная тяга ко всяческим раритетам столетней давности. То «Рапид» где-то отыщет, то БМФ-400, а теперь вот «Тамерлан» – одно из первых удачных ракетных ружей. Нас с такой амуницией любой европейский музей безоговорочно примет. В качестве экспонатов.

Надев маски, мы двинулись дальше по темной штольне. Через прибор было хорошо видно пять трупов, разбросанных на бетоне. Оказывается, на свет вышли не все, а двоих оставшихся Леся срезала за компанию. Те же двое выживших, которых мы разоружили в самом начале, по всей видимости, действительно рванули в город. Похоже, это место специально было оборудовано под засаду на тех, кто подобно нам направлялся на нижний уровень по каким-то надобностям. Отсутствие более ранних трупов объяснялось скорее всего большим количеством крыс в тоннелях. Хотя версия Долговязого об экспедициях за инструментами и запчастями тоже выглядела правдоподобно. К тому же за нее говорило мобильное вооружение бандитов. Если бы хотели устроить засаду, поставили бы станковый пулемет в темноте. Хоть и дороже, зато в тысячу раз надежнее.

Минут через пять мы достигли Т-образного перекрёстка и заметили свет впереди.

– Почти пришли. – Долговязый снял маску. – Нам налево.

Мы миновали заброшенную вентиляторную станцию и наконец оказались в тупике, из которого вперёд пути уже не было, а вниз вела узкая стальная лестница. Черные пятна на стенах, оставшиеся от ракетных разрывов, красноречиво говорили, что временами за данный проход завязывались скоротечные огневые конфликты между теми, кто незаконно хотел пробраться наверх, и теми, кто время от времени собирался спускаться вниз. Когда-то давно здесь даже пробовали пулемет устанавливать, судя по свернутой и проржавевшей турели, но большого успеха эта затея, кажется, не принесла. Да оно и понятно, снизу это гнездо можно запросто закидать гранатами из пневмоплевалок.

Меня разбирало любопытство, что же такого важного было внизу, если обитатели уровня «Си» упорно не желали попросту замуровать и забетонировать эту дыру, Несмотря на постоянную угрозу набегов. Пулемет даже поставили, а вот заделать проход – никак. Спрашивать я не стал, поскольку подозревал, что ответ Лесе совсем не понравится, Но вообще на этом примере можно разработать продвинутую социологическую теорию о границах. Получалось, что из худших условий в лучшие через границу всегда ходят за материальными ценностями, а из лучших в худшие за неизведанными впечатлениями. Изюминка же теории в том, что в обе стороны поток приблизительно одинаковый. То есть что бы ни было дано человеку, он все равно захочет того, чего у него нет, Интересно, у дельфинов есть хоть подобие таких же мотиваций? Хотя какие границы могут быть для зверей в океане?

Долговязый осторожно приблизился к лестнице, вскинул ружье к плечу и шарахнул в дыру ракетой. Там ухнуло, выбив вверх горячий воздух вперемешку с бетонной пылью.

– Можно спускаться, – он глянул вниз. – Только осторожнее, я немного лестницу повредил.

«Починят, – подумал я. – Только интересно, нижние с верхними по очереди будут работать или совместно?»

Глава 11. Молчунья

Нижний уровень разительно отличался от верхнего. В первые несколько минут, когда мы выбрались из лабиринта переходов в главные тоннели, я даже решил, что здесь вовсе нет электричества. Потом понял, что ошибся, но для освещения его здесь использовали неохотно – может, любили полумрак, а может, попросту экономили. Как бы там ни было, но свет на главной улице распространялся только от горящих бочек из-под моторного топлива. Пламя трепетало на сквозняке, гудело в металлических емкостях, отбрасывая зыбкие узоры из света и тени.

– Всё как раньше, – усмехнулся Долговязый. – Это они так ночь отмечают. А днем зажигают фонари. Не столько, как наверху, но все-таки электрические.

– Зачем им ночь отмечать? – удивилась Леся. – Да ещё столь экзотическим способом?

– Для туристов сверху, – объяснил отставник. – Точнее, действительно для экзотики. Тут многое выполнено в таком стиле – а-ля послевоенная разруха. Типа от бедности, но на самом деле чтобы подчеркнуть привлекательность места для тех, кто желает найти на задницу приключения.

Было тихо, только пламя гудело в бочках, но, когда мы пересекли тоннель, я различил доносившуюся издалека музыку.

– Здесь вся ночная жизнь на периферии, – сказал Долговязый. – Наркобары, бойцовские клубы, проститутки, порнокинотеатры, игорные дома. На любой извращенный вкус и практически на любой кошелёк.

– Насколько я знаю Молчунью, – огляделась Леся, – она если и бывает здесь, то не по ночам.

– Не сомневаюсь. Но надо выяснить, где именно она ночует.

Чем дальше мы отдалялись от главной штольни, тем многолюднее становилось. Сначала появились, как я и ожидал, проститутки. Но здешние, несмотря на сквозняк и прохладу подземелья, одеты были не в пример легче тех, которых мы видели в городе. Хотя там я думал, что легче некуда. От жалкого и подержанного вида местных жриц любви мне стало противно. Неужели кто-то позарится на такой сомнительный товар? Хотя если человек готов трахать только что убитую женщину, живая ему любая сойдет, лишь бы недорого.

Еще чуть дальше начали встречаться мужчины, правда, поначалу только сутенеры. Они пытались зазвать нас в темные внутренности выдолбленных в бетоне пещер, где обещалось море наслаждения за мелкий прайс. Еще чуть дальше ассортимент услуг расширился до наркотиков, начиная от разрешенных почти по всему миру стимуляторов, заканчивая «зеленым дымом», от которого некоторые умирали с первой понюшки.

– Могу предложить трип-чип, – догнал нас один драгдилер, видимо учуяв богатых пришельцев сверху. – Пять часов чужой жизни, как с куста! Можно мужчиной, можно женщиной. Полный реал! Любые путешествия, от космоса до океанского дна!

Леся зыркнула на него так, что торговец резво притормозил. Меня это немного расстроило. Нет, я не собирался, конечно, пользоваться этой гадостью, но очень уж любопытно было собственными глазами увидеть внедряемый модуль электронного галлюциногена. Я знал, что технология этого повсюду запрещенного наркотика основана на тех же принципах, на которых работает система прямого нейроконтроля сверхглубинных скафандров линии ГАДЖ. И скорее всего этот трип-чип мог оказаться фрагментом реального биотеха, полученного преступным путем. Или, что еще хуже, мог быть выращен из генов скафандра в подпольной лаборатории.

Подумав об этом, я вспомнил пятикилограммовые торпеды, атаковавшие Лесю. Может, мы напрасно решили, что в этом деле замешан бывший охотник? Может, торпеду, как и наркочип, кто-то мог вырастать самостоятельно, с нуля, а не из заводской икринки или личинки? Технология, конечно, сложнейшая, сверхсекретная, но есть ли тайны, которые не становятся рано или поздно всеобщим достоянием? И хотя разница между биотехнологическим галлюциногеном и торпедой все же была, лично для меня она не имела принципиального значения. Кто мог создать простейший искусственный геном, тому по силам сделать и более сложный. Перспектива, надо признать, пугающая. Я представил небольшую пиратскую флотилию, вооруженную автономными, почти разумными тварями, самостоятельно загоняющими корабли с нужным грузом. Страшно.

Наконец мы миновали задворки – царство наркодилеров и дешевых проституток. Дальше начинались настоящие трущобы, точнее, инфраструктура извращённых развлечений, стилизованная под развалины послевоенных городов. Народу на узких улочках тут было уже полно – букмекеры зазывали на бои без правил, размахивая пачками крупных купюр, бойкие молодчики предлагали сыграть в «беспроигрышную» лотерею. Вокруг них толпились любители легкой наживы и редких зрелищ, У меня создалось впечатление, что, спустившись по лестнице, разделяющей уровни, мы переместились во времени на сто лет назад. Я видел фильмы о первых послевоенных годах – там все было точно так же. А тут не мерцание голографического экрана, а реальность. Меня это начало занимать. Да и мало бы кого оставило равнодушным путешествие в героическую эпоху – время первых охотников и разгула пиратства. Тогда даже Долговязый еще не родился, чего уж о нас с Лесей говорить.

Голографические вывески зазывали посетить различные клубы – от игорных до свингерских. У меня не было ни малейшей уверенности, что Молчунья в этих местах хоть раз появлялась, но Долговязый настоял на том, чтобы посетить одно из заведений с целью получения хоть какой-нибудь информации.

– В свингерский клуб только без меня, – насупилась Леся. – Я сегодня не готова демонстрировать незнакомцам голую задницу.

– Я тоже, – поспешил заявить я.

– Жаль, – с деланым сожалением сказал Долговязый. – Придется посетить игорное заведение. Только постарайтесь не теряться в толпе, а то последствия могут быть непредсказуемыми.

Правда, когда мы поднялись по короткой заплеванной лестнице в жалкое подобие казино, толпы внутри не оказалось. Человек десять, потея, резалось в «блэк джек», а у барной стойки скучали сонные девочки на продажу. Бармен, очень тучный, с сизым пористым носом, вяло протирал бокалы. Я не мог отделаться от ощущения, что это артисты, занятые в грандиозном представлении для туристов, Уж очень всё это было фактурно, прямо как в киношном боевике про послевоенные годы и начало Десятилетней Эпидемии.

– У нас заказывают! – вместо приветствия сказал бармен, едва нас увидел.

От меня не ускользнуло, как он задержал взгляд на трофейном ракетомете.

– Джин, – без запинки кивнул Долговязый, прислонив ружье к стойке. Потом поднял два пальца рогаткой и добавил: – Двойной.

– А вы? – бармен хмуро глянул на нас.

– Виски со льдом, – спокойно ответила Леся, несказанно меня удивив.

За год семейной жизни она не раз намекала, что к выпивке относится отрицательно. А тут на тебе! Хотя она и об оружии отзывалась не лучше, но это не помешало ей срезать очередью пятерых, а перед тем снести голову безоружному. Что-то я недоглядел в жене. Но если честно, сегодняшняя Леся мне нравилась больше. Оказывается, можно в ее присутствии вести себя гораздо свободнее, чем я привык.

– Мне тоже, – сказал я.

Леся покосилась на меня, хмыкнула. Бармен придвинул нам два стакана, полных льда, плеснул в них виски. Долговязый придвинулся ближе к Лесе и показал под стойкой жестами Языка Охотников: «Покажи ему деньги».

Она достала из кармана толстую пачку наличных, медленно пересчитала купюры, чем вызвала отчетливый проблеск интереса на унылом лице толстяка за стойкой.

– Хотите еще чего-то, мэм? – обратился он к ней. – Приличным клиентам у нас подают и горячее.

– Меня больше мучает другой аппетит, – ответила Леся. – И я готова заплатить за свою прихоть.

– «Зеленый дым»? – моментально смекнул бармен.

– Нет. Мне нужна информация. Я ищу девушку. Глухонемую. Гонщицу. Она должна жить на этом уровне, заявилась на гонках скорее всего без механиков. Не встречали?

Толстяк стоял молча, словно язык проглотил, не спуская взгляда с пачки денег. Леся свернула одну купюру и протянула ему.

– Она сюда не ходит, – выдал он ту информацию, которую посчитал достаточной за эту стоимость.

На самом деле это было уже кое-что. По крайней мере, если он знал, о ком речь, и не врал, Молчунья была на этом уровне.

– А может, это не та, кого я ищу?

– Та. Глухонемых тут почти нет. Эти места не для ущербных. А глухонемая гонщица вообще одна.

– Тогда помоги нам ее найти. – Леся отсчитала три купюры, но отдавать не стала.

– Зайдите в игровой зал «Ударная волна», это тремя кварталами дальше от центра, в этой же штольне.

– Если это не она, я вернусь, – она чуть наклонилась вперед, глядя толстяку прямо в глаза, затем неохотно протянула купюры.

– Все нормально, мэм, – ответил бармен. – Я привык зарабатывать честно.

Вроде мы все узнали, но Долговязый не спешил уходить, уселся на высокий металлический табурет и пил джин. Мы с Лесей решили последовать его примеру и не дергаться без причины. Чего он ждал, я понятия не имел, поэтому старался ненавязчиво следить за его взглядом. Но он просто пил джин, так что нам с Лесей тоже пришлось опустошить стаканы. Наконец отставник довольно крякнул и встал.

– Хорош дырки в штанах просиживать, – проворчал он. – Платите, и пойдем отсюда.

Спустившись по лестнице в штольню, я не удержался и спросил Долговязого:

– Зачем ты сидел после того, как мы все узнали?

– Джин допивал. Не люблю, когда из-за спешки добро припадает.

– И все?!

– Да. А ты думал, у меня стратегический план?

Он меня поразил. Ну что за безответственность на враждебной территории! А еще бывший охотник…

Голографическую вывеску «Ударная волна» мы обнаружили в самом конце штольни. У входа горели две топливные бочки, и трое парней моего возраста нюхали «зеленый дым» из одного баллона. На нас они не обратили ни малейшего внимания, похоже, полиции тут никто не боялся. Долговязый потянул на себя тяжелую дверь, какие вели в старинные бомбоубежища, и мы следом за ним протиснулись внутрь.

Помещение было разделено легкими пластиковыми перегородками на пять частей, вдоль которых сидели игроки за мощными терминалами для компьютерных игр. На потных напряженных лицах мелькали отблески, игроки были так увлечены, что ни на что вокруг не обращали внимания. Но их увлеченность была объяснима – игры, судя по изображениям на мониторах, тоже оказались не пустячными. Это были самые настоящие профессиональные симуляторы, начиная от тех, на которых тренируют пилотов пассажирских баллистиков, и заканчивая, как это ни странно, симулятором сверхглубинной стрельбы для охотников. В уголках экранов остались даже нестертые корпоративные марки, однозначно указывающие на то, что это не адаптированные игрушки для подростков, а преступно добытые продукты. Где и как их можно преступно добыть, оставалось лишь догадываться, поскольку нам в учебку управляющие блоки привозили в виде заваренных броневых модулей с разъемами, вскрыть которые не было ни малейшей возможности. Такая секретность понятна, ведь при работе на симуляторах будущие охотники учатся обращаться с глубинной техникой, вводить коды, пользоваться оружием и специальными транспортными средствами. Ну что будет, к примеру, если пираты найдут в шельфовой зоне, не очень глубоко, заброшенную глубинную базу? Ничего не будет, поскольку они ее даже не вскроют. Но после занятий на таких симуляторах знаний у них прибавится, а там и до беды недалеко. Теперь оставалось только надеяться, что они не найдут саму базу.

В дальнем углу от входа царило большее оживление – там слышались азартные выкрики и крепкая ругань. Долговязый сразу направился туда, увлекая нас за собой. Толпа, человек десять, сгрудилась вокруг двойного терминала, в котором я сразу узнал симулятор управления малым боевым батипланом охотников. В правом пилотском кресле сидел чернокожий парень лет двадцати, мы его застали на выполнении сложнейшего виража между скалами. Понятно, что он ни на что не обращал внимания, двумя руками стиснув рукоять управления. Слева в таком же кресле сидел пилот-соперник, скорее всего терминал работал в режиме гонки вдоль дна со сложным рельефом. Его видно не было из-за обступившей толпы, но, судя по изображению на экране, дела у него шли гораздо лучше, чем у негра, – поставив батиплан на ребро, он на огромной скорости проскочил между скалами и обогнал вспотевшего парня, взбаламутив водомётами придонный ил. Монитор негра затянуло рыжей непроницаемой пеленой, он психанул и вскочил с кресла. Толпа расступилась, и мы увидели победителя. Честно говоря, я не очень удивился тому, что это была Молчунья.

Чтобы я не дернулся раньше времени, Долговязый ухватил меня за запястье.

– Погоди, сейчас не время вмешиваться, – шепнул он. – Надо появиться неожиданно, чтобы посмотреть на ее реакцию. А она пока слишком занята, здесь ведь на деньги гоняются, так что ей надо еще выигрыш получить. Кроме того, даже после очевидной победы здесь бывают выяснения отношений, и свалка может начаться без всякого повода.

Через секунду я понял, что отставник прав. Побежденный негр перелез через станину тренажера и без разговоров ухватил Молчунью за ворот ветровки. Она ему сунула коленом в пузо и оттолкнула. Те, кто выиграл деньги на этом заезде, тут же вступились за девушку, завязалась короткая свалка, но уже секунд через десять народ успокоился. Похоже, дело было не в пересмотре результатов, просто проигравшим хотелось сорвать злость за поражение.

Молчунья надела на голову обруч портативного монитора управления пулеметным огнем и прикрыла левый глаз небольшим экраном. Я рефлекторно напрягся, прекрасно помня, как она умела управляться со скорострельными пулеметами амфибии, но тут же понял, что монитор ей нужен не для стрельбы, да и пулемётов тут нет. В этих штольнях ведь никто не знал Языка Охотников, и у глухонемой попросту не было другой возможности общаться, кроме как переводить язык жестов в понятную людям речь при помощи синтезатора и перчатки. Сама же она читала текстовый перевод на экране прибора. Метод не такой удобный, как прямое общение жестами, ведь один глаз оказывался постоянно прикрыт, но у Молчуньи не было выбора. К тому же, как мы убедились, во время гонок и потасовок она прекрасно обходилась без монитора.

Жестикулируя левой рукой в тяжелой перчатке, она обошла должников и собрала свои деньги за выигрыш. Я слышал обрывки синтезированных фраз по-английски, доносившихся из динамика ее переводчика. Сумма, судя по числу купюр, оказалась немаленькая, но было незаметно, чтобы она впечатлила глухонемую. Скорее всего такие выигрыши были для нее не чем-то особым, а главным средством существования.

Наконец она спрятала пачку денег в карман и бодро направилась к выходу, с ходу налетев на нас. Пару секунд она пребывала в ошарашенном состоянии, удивленно моргая свободным от монитора глазом, но когда до нее дошло, что мы не галлюцинации и не призраки, она радостно бросилась на шею сначала Леське, а потом мне и Долговязому.

«Откуда вы тут?» – показала она жестами, сорвав ненужный теперь монитор с головы.

«К тебе в гости приехали, – ответил отставник, закидывая ружье на плечо. – Пришлось заявиться в гонке».

«Не ожидала! Но это отлично. Пойдемте куда-нибудь, я при деньгах».

Ее искренняя радость поразила не только меня, но и Долговязого, я это видел прекрасно. Он даже растерялся немного, хотя растерянным мне его редко приходилось видеть. Трудно было поверить, что Молчунья, устроившая запуск ракеты с термоядерной боеголовкой, не выкажет никакого смятения или хотя бы смущения, неожиданно увидев старых друзей. Однако ничего подобного в ее взгляде не было.

«Вы молодцы, что собрались, – жестикулировала она на ходу. – Мне те события тяжело вспоминать, особенно то, что Копуха из-за меня пострадал».

«Забей, – показал я ей. – С тех пор в моей жизни случилось много хорошего».

«Я думала, что в Светлогорске сейчас паника. Всю Европу эвакуируют».

«Мы с Леськой жили на островке близ северной оконечности Суматры, оттуда Светлогорск далеко».

«Но вообще мы не в последнюю очередь из-за пущенной ракеты приехали, – в лоб заявил Долговязый. – Есть у нас кое-какие соображения по поводу того, кто ее мог запустить».

Я пристально глянул Молчунье в глаза, но заметил только искреннее удивление. После этого у меня уже не осталось сомнений, что она не имеет к этой истории ни малейшего отношения и все мы ошиблись на её счёт. Долговязый это понял не хуже меня, и не ясно было, что теперь делать.

– Вот барракуда! – вслух сказал отставник, чтобы глухонемая не поняла, о чем речь. – Промашка вышла, ребята.

– Я с самого начала не верила, что она на это могла пойти, – ответила Леся.

– А кто тогда?

– У меня возникли кое-какие мысли, когда нам трип-чип предложили, – признался я. – Но тогда я сам не был уверен.

– Теперь-то поделишься? – спросил Долговязый.

– Охотно. Но думаю, раз уж так вышло, надо Молчунью во все посвятить.

«Что вы там щебечете? – она дернула меня за рукав. – Что-то случилось?»

«Сейчас все расскажем, – жестами пообещал отставник. – Пойдем, мы тут разведали приличное и малолюдное питейное заведение».

Глава 12. Третья раса

Мы вернулись в игорный клуб к толстяку-бармену, уселись вчетвером за стойку, заказали горячее и еще по порции выпивки. На удивление, здесь оказалась весьма приличная кухня, а бармен, сообразив, что мы при деньгах, изменил отношение со стандартно-презрительного на уважительное. Так что обстановку вокруг, включая малолюдность, можно было назвать комфортной. За едой мы по очереди рассказали Молчунье, кто чем жил этот год, а потом и главное – о трудностях охотников, столкнувшихся со старой пусковой установкой, и о затоплении «Рифа» тремя нигде не описанными биотехами. Конечно, мы последовательно объяснили, почему подумали на нее.

«Это Жаб! – горячо взмахнула руками Молчунья, едва мы закончили. – Это он! Он жив, я чувствую!»

Мне не хотелось ее расстраивать горькой правдой, поэтому я отвел глаза и не стал отвечать. Но она схватила меня за рукав и требовательно потянула, продолжая жестикулировать.

«Он жив, Копуха! Я знаю, ты видел его труп, ты говорил. Но у Жаба был гибридный аппарат, а в голове декомпрессионная таблица к нему. Он мог всплыть! Даже раненым он мог всплыть. Я его знаю, мы с ним год охотились вместе».

«Просто ты его по-прежнему любишь, – ответил я. – И выдаешь желаемое за действительное. Даже если бы Жаб выжил после удара ультразвуковой пушки, то он все равно погиб бы при самоликвидации Поганки. Там пятьдесят тонн нитрожира рвануло! Наверняка даже базу DIP-24-200 свернуло, несмотря на приличное расстояние!»

«А кто зафиксировал взрыв? – поинтересовалась Молчунья. – Может, Жаб добрался до программатора и отключил запущенную тобой самоликвидацию?»

Мы с Долговязым озадаченно переглянулись.

«Да у него от скафандра один фарш остался после выстрела! – мне хватило жестокости сообщить об этом Молчунье. – Представляешь, что там было внутри?»

– Погоди, Копуха! – сказал Долговязый вслух. – Не горячись. Она верит в одно, ты видел другое. Но я тоже отлично знал Жаба. Он мастер интриги, просто непревзойденный специалист. Подумай сам. Если биотехов на транспортник напустила не Молчунья, то кто? Если есть хоть малейшая возможность, что Жаб жив, думать следует на него. А такая возможность есть.

– Нет! – помотал я головой.

– Есть! Подумай, что было бы с Жабом, надень он под скафандр вибропластовую кольчугу. Ну?

Ничего бы страшного не было, я это знал. Ну частичный ожог кожи на неприкрытых местах под скафандром.

– Ты же не считаешь Жаба таким дураком, чтобы он полез к Поганке без всякой страховки?

– Погодите, ребята, – вклинилась в разговор Леся. – Я слишком часто слышу про эту Поганку, понимаю, что вы прозвали так огромную биотехнологическую платформу на дне океана, но не могу взять в толк, почему на ней свет клином сошелся. Поясните?

– Да, – вздохнул Долговязый. – Теперь в этом есть смысл.

Он жестом сообщил Молчунье, что введет Лесю в курс дела. Она кивнула и сделала добрый глоток джина.

– Мы тебе уже рассказывали, что Жаб напустил биотехнологическую торпеду на пиратский корабль «Голиаф».

– Я помню. Ваш командир двинулся на идее его потопить и добился своего.

– Точно. Но главное в этой истории, каков был груз на «Голиафе» в момент попадания биотеха.

Я увидел, что Леська напряглась. Еще не зная, о чем пойдет речь, она уловила наше психическое состояние и поняла, что дело очень серьезно.

– Радиоактивное топливо? – спросила она.

– Хуже, – покачал головой Долговязый. – Полный груз промышленного баралитола.

Леська биолог, она прекрасно знала о мутагенном действии этого вещества, но она не была охотником, поэтому от нее ускользнул весь ужас произошедшей много лет назад катастрофы.

– И что? В биосфере никаких особых мутаций не было замечено, – пожала она плечами, немного расслабившись.

– В биосфере да, – кивнул отставник. – Баралитол вместе с «Голиафом» рухнул на четыре километра, а там не так много живности, чтобы мутации как-то отразились на биосфере. Но проблема в том, что недалеко от места катастрофы на дне жил старенький биотех – ракетная платформа класса «Марина» с восемью пусковыми полостями. Поначалу мутации коснулись только ее, но затронули глубинные генетические механизмы.

– Стволовые клетки биотеха превратились в половые? – догадалась Леся.

– Скорее всего так. Никто точно не знает. Известно только, что однажды один из охотников нашей тогдашней команды случайно напоролся в Индийском океане на огромную, отожравшуюся биотехнологическую платформу. Это была редкая восьмишахтная «Марина». Они вообще отличаются умом, а эта, по всей видимости, оказалась особенно сообразительной. Или стала особенно сообразительной в результате мутации. Кроме того, у нее в подчинении, как и положено, было целое стадо торпед и несколько внушительных минных полей, не считая оплодотворенной икры, которую она метала по мере надобности. Уже измененной икры. В общем, жуткая штука. Ну Жабу приспичило устроить на нее охоту. Мы все это поняли как искупление вины за потопленный запретным способом «Голиаф», так что тоже активно включились. В то время я был при делах и состоял в одной команде с Жабом, вместе с еще несколькими охотниками. Случайных людей у нас не было, Жаб таких не любил. Он сам был маньяком и народ себе подбирал соответствующий, без царя в голове, что называется – настоящих фанатов охоты. Я тогда был помоложе и тоже спал и видел избавление человечества от биотехнологической опасности. В общем, мы взялись за дело. Однако первая же наша атака провалилась с треском, а Жаб чуть не погиб. После этого платформу М-8 мы прозвали Поганкой, а охотиться решили с умом и с соответствующей подготовкой. Между тем, чем больше проходило времени, тем сильнее Жаб зацикливался на Поганке. Он ночами ползал по карте, пытаясь разработать некий тактический ход, позволяющий подойти к платформе на дистанцию поражения. Однако это было крайне сложно – расположена Поганка была на глубине четырех километров, но в жидкостном сверхглубинном скафандре подойти к ней было совершенно немыслимо. Во-первых, ее охраняли торпеды, а во-вторых, она сама имела несколько мощнейших ультразвуковых пушек. Пару раз нам удавалось пробраться по дну через минные поля, обмануть торпеды, но добраться до самой Поганки не получалось.

– При этом они не знали, что Жаба начали одолевать совсем другие идеи – не те, которыми он со всеми делился, – вставил я. – Это только потом все полностью открылось.

– Погоди, Копуха, – прервал меня Долговязый. – На самом деле это лишь твои догадки.

– Нет. Я уверен, что Жаб заранее знал, что на борту «Голиафа» груз баралитола. И затопил его именно в этот рейс, а не в какой-то другой.

– По-твоему, Жаб сознательно хотел вызвать мутации биотехов? – удивилась Леся.

– Да.

– Но с какой целью?

На этот вопрос мне было не очень просто ответить. Не потому, что я ответа не знал, а как раз напротив – мотивации Жаба до тонкостей были мне понятны. Именно это и пугало больше всего – мне иногда казалось, что при определенных обстоятельствах я мог бы поступить, как он. Когда-то ведь и наш взводный был зеленым салагой, только что вышедшим из учебки охотников. Это потом уже он стал таким. В процессе охоты. Это она его увлекла. И кто знает, если бы меня не списали, не повторил бы я в точности его путь?

– Он решил приручить Поганку, – выдал я свою давнюю теорию. – Сначала с помощью баралитола вызвал мутации, сделал платформу разумной, а затем пытался войти с ней в контакт.

Долговязый перевел мои слова для Молчуньи.

– Зачем? – тихо спросила Леся.

– А зачем люди приручили собак? – я вспомнил разговор с Тошкой и Лидочкой. – У нас нет клыков, нет когтей, но они необходимы нам для выживания. Зачем мы вступили в контакт с другой расой, с дельфинами? Они умеют нырять лучше нас и океан знают лучше. А биотехи лучше всех на свете умеют поражать цели. И в океане, и в небе, и даже на космических орбитах, если речь идет о Поганке. Она бы запросто сняла эту ракету с орбиты, барракуда ее дери.

Все умолкли. Долговязый махал руками, переводя мой спич для Молчуньи, а Леся задумчиво прошептала:

– Третья раса.

– Ты такой же сумасшедший, каким был Дикий Жаб в твоем возрасте, – добавил отставник. – А рыбак рыбака… Знаешь, я склонен верить твоим выкладкам. Но тогда следует признать, что Жаб полный, окончательный, клинический псих. И если он вдруг каким-то чудом остался жив, то это действительно его рук дело. И нам надо приложить усилия, чтобы отправить его туда, где ему самое место, – в психушку для особо опасных маньяков.

– Боюсь, что Молчунья может с этой концепцией не согласиться, – ответил я.

– Это мне знаешь… – он неопределенно махнул рукой. – До жопы, если честно. Жаб не первый, кого посещали такие идеи. Это древняя мечта всех патологических психов – подружиться с чудовищем, чтобы оно в клочья рвало задницы врагам. Еще Андерсен…

– Сказочник? – уточнил я.

– Вот именно. Сказочник, барракуда дери! Написал сказочку про наемника, вернувшегося с очередной войны. И вот ему в руки попала волшебная хреновина, с помощью которой можно вызывать прямо из ада трех чудовищных псов.

– Одного из них, кажется, звали Кербером, – вспомнила Леся.

– Не знаю – в той книжке, что была у меня, имен у собак не было.

– Да, я читал этот ужастик, – кивнул я. – Наемник потом этими собаками затравил весь город и взял в заложницы принцессу. Только мне казалось, что это вещь Стивена Кинга.

– Нет, Андерсена, – убежденно сказала Леся. – У Кинга стиль не такой мрачный.

– И все же странно, что Жаб за этот год никак себя не проявлял, – Долговязый простучал пальцами по барной стойке. – Хотя при надобности он умел. Спрятался же он на целых два года в учебке!

– Не верится, что он уцелел, – ответил я. – Слишком уж сомнительно при таком мощном ударе. У меня тут еще кое-какая идея возникла. Знаете, что я подумал, когда нам предложили трип-чип? А что, если это не фрагмент биотеха? Что, если подобные биоблоки кто-то научился выращивать в подпольной лаборатории?

– Сомнительно, – Долговязый покачал головой. – К тому же биоблок и целый биотех – разные вещи. Не думаю, что кто-то может вырастить торпеду.

– Но ведь скафандры для нас выращивают.

– На заводе. Там технологии такие, Копуха, что без полбутылки джина не разобраться.

– Если кому-то по карману содержать весь этот подземный город, то и на полбутылки джина у них наберется. К тому же технологи с заводов – тоже люди.

– Они охотники, – возразил отставник.

– Жаб тоже охотник. Но это не помешало ему напустить живую торпеду на «Голиаф».

– Ладно, Копуха, твою версию тоже попробуем проверить. Если уж действительно кто-то умудрился сварганить биотех, то сделали это именно здесь, в Ангарной Бухте. Другого места с подходящей инфраструктурой и материально-технической базой на Земле попросту нет.

И тут мы все трое переглянулись, потому что одна и та же мысль всем нам пришла в голову. Только Молчунья доедала бифштекс, не подозревая о наших планах.

– Барракуда… – шепнул я. – Так ведь если Жаб уцелел, то где ему быть, как не здесь? Во всем регионе нет места лучше, чтобы спрятаться. К тому же с такими деньгами, как у него.

– Котелок у тебя варит, – одобрительно кивнул отставник. – Ну что, с Молчуньей поделимся соображениями?

– От этого никуда не деться, – пожал я плечами.

– Я тоже «за», – согласилась Леся. – Только не нажимай на нее. Жив ваш командир или нет, пока неизвестно, так что нечего зря Молчунью расстраивать.

Она была права. Известие о трех биотехах, потопивших мою жену, здорово Молчунью обрадовало. И как ни странно, я ее понимал – ведь это могло означать, что жив тот, кого она любила и не желала признать погибшим. Все же если и есть во Вселенной нечто по-настоящему бесконечное, так это человеческий эгоизм. Не глупость, как говорили древние, а именно эгоизм. Глупость является только производной от эгоизма, точнее, производной от той слепоты, которую эгоизм вызывает. Вот с ним-то уж точно – сами боги бороться бессильны. И я не мог, не имел права обижаться на глухонемую. Поскольку если бы весть о том, что Леська жива, пришла ко мне вместе с вестью о гибели Жаба, я бы обрадовался несказанно.

– Я рассказал ей только о соображениях по поводу Жаба, – сообщил Долговязый, закончив жестикулировать. – Насчет возможности создания биотехов ей пока знать необязательно.

– И как ты ей подал необходимость поисков Жаба? – спросила Леська.

– Дал понять, что его надо остановить, а то он, не ровен час, уронит термоядерную ракету людям на голову. Ну типа у нее лучше получится его уговорить.

– Не удивлюсь, если это окажется правдой, – вздохнул я.

– Твоими бы устами… – кивнул отставник.

«Если Жаб жив, то он попытается завладеть шельфовой базой, – подумав, шевельнула Молчунья пальцами. – Там аппараты и все необходимое для погружения на четыре километра».

«Думаешь, он попытается снова?» – решил уточнить Долговязый.

«Если нет, то зачем тогда все? Зачем он инициировал запуск ракеты, если не собирался войти с Поганкой в контакт?»

Я в этом тоже не сомневался. Нам с Чистюлей досталось на собственной шкуре ощутить то маниакальное стремление, с каким Жаб искал встречи с Поганкой. Не знаю, что могло бы его остановить… Хотя сама Поганка сумела. Но это было в тот раз, а что будет в следующий, если наш взводный выжил? Он не из тех, кто, раз наступив на грабли, сделает это снова. Он и на чужих ошибках умел учиться, чего уж тогда говорить о собственных. Если его теперь не остановит Поганка, то получится ли у нас? Конечно, нас четверо, и Долговязый старше и опытнее Жаба. Но хватит ли этого? Если честно, у меня по этому поводу были большие сомнения. Но и когда в нас стреляли арабы на водородной станции в Африке, и когда мы пёрли на пиратский пулемет, закрепленный на мачте, у меня тоже были большие сомнения в том, что в такой мясорубке возможно уцелеть. Но то была охота. Правда, не наша – то была охота Жаба на Поганку, хотя мы это поняли до конца только на базе DIP-24-200. А теперь? Могу ли я начать охоту на Жаба?

Проблема была в том, что больше некому. Даже мы четверо сомневались, что взводному удалось уцелеть. Заявись мы с подобной идеей в штаб охотников, например, нас бы подняли на смех. И не только потому, что охотник по прозвищу Жаб числился мертвым. В этом еще могли бы усомниться. Но вряд ли кто-то поверит в историю о человеке, способном по собственной воле инициировать запуск ракеты с термоядерной боеголовкой и потопить корабль, натравив на него биотехов. Конечно, океан по-прежнему бороздят пираты, и родители на Суматре продают собственных детей для любовных утех туристам. Но то совсем другое зло, если так можно сказать – местечковое. Но влупить из-за каких-то личных идей промеж глаз всему человечеству – это уже чересчур. Это надо быть каким-то особым, прямо гениальным злодеем. Хотя Жаб именно таким и был. Укротитель чудовищ, барракуда его дери.

Как-то очень легко мне передалась уверенность Молчуньи в чудесном спасении Жаба. И дело было даже не в том, что она сама в это верила.

– При мне ведь Поганка не первый раз зацепила Жаба, – поделился я мыслью вслух. – Она ведь уже стреляла в него.

– Да, было дело, – кивнул Долговязый. – Голову зацепила ему ультразвуком. Думаешь, отчего у него морда такая пупырчатая? Но там дистанция была много больше, даже жабры аппарата не пострадали.

– Что случилось один раз, могло произойти и в другой, – на этот раз уже я, самый неверующий, начал убеждать друзей. – Дистанция меньше, но и Жаб подготовился лучше. Скорее всего ты прав, и он не ограничился только баллонами с газовой смесью на случай повреждения жабер. Он мог надеть вибропластовую кольчугу, а мог и еще посерьезнее что-то придумать.

Я замолчал и перевел разговор для Молчуньи на язык жестов. Сердце билось в груди, едва не выскакивало. В эту ночь я окончательно понял, что как был, так и остался охотником. Ведь охотник – это даже не служба. Это некий рефлекс – драться в океане за всё человечество. И если на этот раз угроза исходит от человека, а не от твари, то я начну охоту на человека. Да, где-то пираты нападают на корабли, где-то продают детей за бесценок. Но с этим мы как-нибудь разберёмся со временем, как со многими проблемами разобрались после войны. Главное, чтобы не было людей, способных ради своих идеалов шарахнуть по Европе разделяющимися боеголовками.

– Кто бы это ни устроил, надо его найти, – жестко сказал я, сразу переводя для Молчуньи. – Это тоже охота. Жаб это или нет – не имеет значения. Никакие идеи не могут оправдать вывод ракеты на орбиту.

Долговязый как-то странно на меня глянул, но ничего не сказал. Не знаю, что он там подумал, но в данный момент это не очень меня волновало. Я уже принял решение, и никто, кроме Леськи, не смог бы меня свернуть с этого пути. Но она была на моей стороне, я это чувствовал. И не только потому, что наш неизвестный враг потопил ее вместе с транспортником. Даже не только потому, что он убил Раджа. Нет, Леська была из тех, кого больше волнует судьба всего человечества, чем своя собственная. Хотя женщинам это вообще свойственно. Инстинкт, что ли?

Молчунья тоже была готова устроить охоту. Из других соображений, я знал, но сейчас, точнее, пока это не имело большого значения. Потом могут возникнуть проблемы, но когда возникнут, тогда их и надо будет решать. Сейчас же она хотела точно выяснить, жив Жаб или мертв. И если жив… Тут ее планы с нашими скорее всего разойдутся.

«Надо найти схему расположения шельфовых баз в регионе, – показала глухонемая. – Как это сделать, не знаю. В Сети ее нет, конечно».

«Можно выйти через сетевой шлюз на базу действующих охотников, – ответил я. – И неофициально попросить помощи. Я с ними связывался, это нетрудно».

«Дело, – кивнула Молчунья. – С этого и начнём. У вас на уровне есть терминал?»

«Прямо в отеле, – показала Леся. – А ты что, здесь останешься?»

– Ее без метки в отель все равно не пустят, – сказал Долговязый.

«Мне надо мотор до ума довести, – наклонившись к Лесе, показала Молчунья. – Гонку я бросить не могу. А работы еще много. Меньше суток до старта осталось».

Честно говоря, такой подход меня несколько озадачил. Я был уверен, что Молчунья все бросит, если забрезжит надежда найти Жаба живым. Ан нет, ошибся. Моторы и катера для нее, получается, важнее любви. Или, может, не моторы? Может, дело в собственной значимости? Хотя нет, доказать кому-то что-то из принципа – скорее мужская черта. Дело было в другом, но я не решился спросить напрямую, в чем именно. Хотя любопытство меня одолело неслабое.

Закончив ужин, мы добрались до главной штольни уровня «Ди» и распрощались до следующего утра. Молчунья поспешила в эллинг доводить катер, а нам надо было возвращаться на свой уровень, поскольку дел тоже было невпроворот.

С трофейными масками инфракрасного зрения двигаться по темным коридорам оказалось гораздо проще, а главное, безопаснее. Было бы, наверное, и быстрее, если бы не причуды Долговязого. Он настоял, чтобы в темноте мы пробирались только по краю коридора и держась за стены, словно ничего не видели.

– Это дезориентирует засаду, если она есть. А она тут почти всегда есть.

Едва мы вошли в зону без света, как его правота получила подтверждение – впереди замаячили четыре фигуры. Они тоже были в масках, но наш маневр действительно сбил их с толку. Вместо того чтобы шарахнуть в нас издалека дружным ракетным залпом, они выдвинулись на середину штольни и решили подпустить нас поближе для верности.

«Приготовились, – показал Долговязый на Языке Охотников, удобнее перехватив рукоять ружья. – Очередями не стрелять. Я беру двух справа, Леська среднего, Копуха крайнего. Лазеры не включать. Готовы?»

Мы осторожно вытащили пистолеты и щелкнули кнопками предохранителей.

«Огонь!» – махнул отставник и пустил ракету.

По ушам зло ударило эхом, но я собрался и тут же отправил в темноту две пули – одну за одной. Тут же жестко шарахнул Леськин БМФ-400. В инфракрасном спектре были хорошо видны брызги горячей крови, разлетевшиеся в разные стороны. Леська попала среднему бандиту в живот, он согнулся пополам, выронил ружье и пополз на карачках. Долговязый снова шарахнул ракетой, чтобы расставить все точки в этой короткой стычке.

– От стен не отходить! – скомандовал он, когда ещё не утих визг осколков, отрикошетивших от бетона. – Там еще могут быть охотники до чужих кошельков.

– Если бы им были нужны только кошельки, – зло сказала Леся, ставя пистолет на предохранитель.

– То что? Ты бы не так метко стреляла? – спросил я, потирая звенящие уши.

Она не ответила, и мы двинулись дальше.

– Неужели нам каждый раз придется кого-нибудь убивать, когда захотим перекинуться парой слов с Молчуньей? – пробурчал я. – Эти места перестают мне нравиться.

– Я предупреждал, – ответил Долговязый. – Так что нечего хныкать.

На самом деле я не за себя беспокоился. Всего ведь несколько дней назад мне чуть ли не оправдываться приходилось перед Леськой за то, что я служил охотником и вынужден был стрелять в людей. А теперь ей самой довелось убивать. Но беспокоил меня не сам этот факт, а то, как легко Леся его пережила. Словно с колыбели у нее пистолет лежал под подушкой. Словно родилась она не чуть менее тридцати лет назад, а в тяжелые послевоенные годы, когда весь мир пребывал в ужасе и напоминал Дикий Запад из вестернов, которые посматривал старый Бен, нализавшись джина.

Глава 13. Разгадка

В отеле Долговязого попросили сдать трофейное ружье на хранение, поскольку на уровне «Си», дескать, не принято расхаживать по апартаментам с ракетным вооружением. Он беззлобно послал регистратора по-английски и добавил, что когда тут будет полиция, тогда он радостно выполнит их рекомендации по этому поводу, а пока Ангарная Бухта находится в другой юрисдикции, он оставляет за собой священное право оказать достойное сопротивление любому, кто посягнет на его, Долговязого, безопасность. Причем ему, Долговязому, глубоко до задницы, кто именно решит на его безопасность посягнуть – администрация отеля или какие-нибудь нечесаные панки с уровня «Ди», нанюхавшиеся «зеленого дыма».

Прибежавшему на звонок заспанному администратору он посоветовал засовывать язык в задницу каждый раз, когда тому придет на ум давать какие-либо советы ему, Долговязому, в особенности если советы связаны с его, Долговязого, безопасностью. На этом конфликт, насколько я понял, иссяк сам собой. По крайней мере внутреннее чутье подсказало администратору, что вызывать охрану не стоит. Он пробурчал что-то о том, что с такими манерами отель в ближайшее время скатится до скотского состояния, что скоро тут под ноги надо будет смотреть, чтобы на дерьмо чье-нибудь не наступить. Но Долговязый остался глух к этим причитаниям, и администратор счел наиболее продуктивным удалиться.

Добравшись до номера Леськи, мы не стали тратить времени даром, а решили тут же начать поиск шельфовых баз. На самом деле у меня уже глаза слипались после не самого легкого в жизни дня и выпитого за ужином. Однако Долговязый и слушать ничего не желал.

– Это ты брось, Копуха, – посоветовал он. – Завтра гонка, и еще неизвестно, как все сложится. Получится добраться до терминала или нет. Так что глупо не воспользоваться возможностью, пока она есть.

Спорить с ним было не умнее, чем соревноваться с Тошкой, кто дольше задержит дыхание. Так что я предпочел заткнуться. А вот Леська, надо признать, держалась молодцом, и хотя веки у нее покраснели от усталости и недосыпа, она не собиралась оставлять нас одних за компьютером.

Единственный известный мне сетевой шлюз, связанный с внутренней коммуникационной сетью охотников, выходил на ретрансляционную башню в Антарктике. Неблизко, надо признать, но Долговязый в зародыше пресек мою идею поискать что-то похожее в нашем регионе.

– Там ты уже хоть кого-то знаешь, – сказал он. – Это раз. Во-вторых, если наши вопросы вызовут у кого-то подозрения, из Антарктики сюда не нагрянет отряд охотников. Даже если решат связаться с близлежащей базой, у нас будет минимум часика четыре, чтобы смотаться отсюда. Но чтобы такой шорох устроить, надо постараться как следует, а мы будем действовать осторожно. Добро?

Я кивнул и застучал по клавишам, набирая адрес сетевого шлюза. После ввода пароля в динамиках зашуршал эфир, а Долговязый одобрительно крякнул.

– Червень, Бес, Цаца, ответьте Копухе, – проговорил я в микрофон.

– На связи Бес, – тут же отозвался приглушенный помехами голос. – Привет, герой. Дело есть? Или поболтать?

– А ты где?

– В гнезде! У меня дежурство.

– Можешь запросить со стрелкового комплекса гражданский сетевой адрес?

– Легко, – в голосе ракетчика послышалась заинтересованность.

– Тогда валяй, – я продиктовал ему адрес нашего терминала. – Камерой подключись.

Через несколько секунд в углу экрана возник сначала черный прямоугольник, а затем изображение парня в полярном варианте формы охотника. Я сразу сообразил, почему ему дали прозвище Бес, – похоже, в его предках числилась вереница южноамериканских краснокожих, что в сочетании с гладкой лысиной вызывало предсказуемые ассоциации.

– Так вот ты какой, Копуха! – подмигнул он мне.

«Есть очень серьезное дело, – показал я ему жестами Языка Охотников. – В эфир говорить не могу, а тут, если кто третий подключится, будет видно».

«Добро», – просигналил он мне в ответ, еще больше заинтересовавшись.

«Мне нужна карта заброшенных, законсервированных или просто пустующих шельфовых баз».

«В Антарктике?»

«Нет. В южной и экваториальной части Суматры».

«У меня нет таких данных».

«А достать сможешь?»

«Сомнительно. Это взводного надо трясти. Регион-то другой. Хотя нет, гоню. Можно Цацу разбудить, он с основного терминала может поднять хоть глобальную сеть. Срочно надо?»

«Да. Не знаю, когда еще смогу выйти в сеть».

«Ты не в беде часом? – Бес внимательно глянул в камеру, стараясь понять, что происходит у нас в номере. – Адрес в Ангарной Бухте. В гонках участвуешь?»

«Маскируюсь, – подмигнул я. – На самом деле ищем одного человека».

«А базы каким местом?»

«Пока сам не знаю, – соврал я. – Есть подозрение, что тут кое-кто приторговывает снаряжением».

«Обращался бы в штаб».

– Дай поохотиться, Бес! – сказал я вслух.

– Понял. Ладно, Копуха, не грузись. Это я так. Подожди пяток минут, я дерну Цацу.

Через несколько минут изображение в углу экрана дрогнуло, и я понял, что Бес повернул камеру так, чтобы видно было его монитор, на который Цаца вывел нужный фрагмент карты.

– Дай крупнее, – попросил я.

Понятно было, что напрямую в сеть он карту не даст, там ведь стоит метка от копирования. Однако, увеличив изображение на весь экран, я понял, что такой степени подробности нам хватит. Нажав кнопку записи, я сохранил изображение в файл и щелкнул пальцем по микрофону. Камера снова вернулась в исходное положение.

Я показал поднятый вверх указательный палец, что на Языке Охотников означало «норма». Бес кивнул и отключился от прямого адреса. Дело было сделано.

– Если будут проблемы, выходи на связь, – прозвучал его голос в динамиках.

– Да и без проблем не потеряюсь.

– Годится.

– Тогда конец связи.

Отключившись от шлюза, я тут же вывел карту на монитор, и мы втроем прильнули к нему. На схеме разноцветными бусинками были обозначены шельфовые и заякоренные базы разной степени консервации. Большинство, судя по красному цвету, сейчас были заселены охотниками, а пустых на юге Суматры было всего три, причем все три брошенные. Брошенными назывались базы, на которые охотники никогда уже не собирались возвращаться. А это значит, что для Жаба они представляли наибольшую ценность.

– Одна совсем рядом, – Долговязый цокнул ногтем по экрану. – С нее и начнем. К тому же она неглубоко, всего триста метров.

Честно говоря, я представления не имел, как без специального снаряжения он собирается нырнуть на столь приличную глубину. Ни воздушный, ни газовый аппарат на таких отметках уже не поможет. Это территория жидкостных скафандров, а у нас ни скафандра такого не было, ни допуска к нему. Не думаю, что после криминальной истории с подделкой микросхем Долговязый решился бы снова сделать хоть парочку. Оставалось одно – дозу грибка в кровь. Но это дело нешуточное, это означало, что на трехсотметровую глубину придется нырять голышом, в самом прямом смысле. В общем, я решил пока не выяснять подробности, чтобы не шокировать Лесю.

Долговязый велел каждому из нас запомнить координаты одной базы наизусть, после чего удалил файл с компьютера и записал на его место другой ролик с тем же именем. На ролике мы втроем показывали в камеру кукиши. Всем показалось, что это весело. Так что если кто-то решит найти здесь карту шельфовых баз, он тоже повеселится.

– Завтра после гонки забираем Молчунью на «Рапид» и рулим к первой базе, – сообщил отставник. – Будем проводить разведку.

– Её можно провести раньше, – негромко сказала Леся. – Тогда завтра уже будем знать, стоит ли двигаться ко второй базе.

– Что ты имеешь в виду? – повернулся к ней Долговязый.

– Тошка и Лидочка специально обучены для разведки глубоководных технических сооружений.

– Там глубина триста метров! – напомнил я. – А дельфины ныряют на тридцать.

– Ты мне будешь рассказывать про дельфинов? – улыбнулась она. – Это дикие дельфины ныряют на тридцать. Тошка спокойно работает на глубине до ста метров, а Лидочка еще больше. К тому же она на расстоянии в двадцать метров отличит брошенные в воду монеты разного достоинства.

– Ни фига себе! – удивился я.

– В экспериментальных условиях, – добавила Леся, – еще в двадцатом веке дельфин погружался на полкилометра. Так что трехсотметровую отметку Лидочка возьмет. К тому же она легко сможет отличить занятую базу от пустующей.

– Это по каким же признакам? – напрягся я.

Долговязый рассмеялся.

– Эх, Копуха… – сказал он. – Я думал, вы с Лесей более откровенны.

– Что ты имеешь в виду?

– Еще лет двадцать назад была разработана система мониторинга баз охотников, – неохотно ответила Леся. – И я участвовала в этой программе.

– То есть гражданские шпионили за охотниками?

– Наблюдали, – поправила она.

– Очень мило.

– Не расстраивайся, – подмигнул мне Долговязый. – Нам меньше нырять.

В этом он был прав, но неприятный осадок все равно остался. Хотя, если говорить откровенно, когда снаряжение охотников попадает к таким, как Жаб, можно понять, зачем гражданские подстраховываются.

– Можно связаться с «Рапидом»? – спросила Леся.

– Через обычный сетевой адрес, – кивнул отставник. – Пустите меня за эти проклятые кнопки.

Оказалось, что с «этими проклятыми кнопками» он управляется не хуже меня или Леси. Уже через минуту он вышел на прямую связь с офицером в ходовой рубке «Рапида».

– Мне нужна голосовая связь с дельфинами, – сказала Леся.

– Майк, включи дельфиний коммуникатор в общую сеть, – попросил Долговязый по-английски.

– Сейчас сделаю! – отрапортовал офицер. – Звери в вольере, я не рискнул их сам выпускать.

– Имена дельфинов не запрограммированы? – спросила Леся.

– Нет, – покачал я головой.

– Майк, будьте любезны! – она перешла на английский. – Введите коды на слова «Тошка», «Лидочка», «Леся», «Рома» и «Долговязый».

Они продиктовала группы цифр, и Майк ввел их в компьютер. Повозившись с коммуникатором, он перевёл его в режим общей трансляции, после чего Леся дала дельфинам необходимые указания.

– Бандажей для снаряжения дельфинов у вас нет, конечно? – спросила Леся у офицера.

– К сожалению, нет.

– Плохо. Дельфинам сложно объяснить систему понятных нам координат, поскольку они не могут соотнести мир в реальном масштабе с картой. Вам придётся корректировать их путь.

– Каким образом, мэм?

– Подключите коммуникатор на четвертую резервную частоту, тогда звери услышат вас на любом расстоянии. Возьмите пеленг по ответным сигналам и наводите их простыми командами «правее», «левее», «вперёд». В нужном месте они начнут поиск, они обучены.

– У них имплантированы радиопередатчики?

– Да.

Я заметил, что этот ответ потребовал от Леси определенных усилий. Чем это было вызвано, я не понял, но меня заинтересовало, какой секрет мог крыться в столь простой вещи, как имплантированный под череп радиопередатчик. Причем ее напряжение было связано именно с моим присутствием рядом, я это почувствовал совершенно отчетливо.

Какая-то смутная догадка мелькнула у меня в голове. Я снова прокрутил в памяти события последних дней, снова наткнулся на какое-то неясное ощущение, но опять не смог его точно идентифицировать. Леська с Долговязым и Майком продолжали обсуждать детали непростой операции по разведке базы, а я загрузился не на шутку, пытаясь понять, отчего у Леськи случилась заминка при самом простом и тривиальном ответе. Вот тут-то до меня и дошло, что не так уж прост был этот ответ.

Ведь Леська взошла на борт «Рифа» как раз затем, чтобы направить Тошку и Лидочку на разведку к заякоренной пусковой установке. Именно Тошку и Лидочку, поскольку другие звери со снаряжением не могли пройти в защитную зону, а эти дельфины были способны без всякого снаряжения добыть необходимую информацию. Но теперь оказалось, что это было бредом чистой воды! Дельфины с имплантированными радиосредствами не могли пересечь границу охранной зоны так же, как любой человек или дельфин с любым электронным прибором. Платформа засекла бы чужеродный имплантат где угодно, что на бандаже он подвешен, что спрятан под черепом. Сканерам все равно! Они реагируют на материал чипа.

Получалось, что концы с концами не сходятся. Если у дельфинов чипы под черепными коробками, то зачем Леське понадобилось в шторм отправляться на «Тапрабани»? Бессмысленно! Если же чипов нет, то как Майк с дельфинами свяжется на расстоянии пятнадцати миль? Бред! Загадка казалась мне неразрешимой, но не хотелось спрашивать напрямую у Леськи. Если бы она хотела, сказала бы сама. Но меня бесило, что у нее от меня есть секреты! Сначала она укрывает факт мониторинга за объектами охотников, хотя знает, что мне это не безразлично, теперь вот снова какие-то тайны.

Хотя, по здравом размышлении, мне было грех на неё обижаться. Сам-то я ей тоже далеко не все о службе рассказывал. И это при том, что между нами было полное доверие. Просто есть вещи, о которых говорить неприятно даже с самим собой, не то что с другим человеком, пусть с самым близким. Но себе такое проще простить, чем другим.

Отдав последние распоряжения Майку, Долговязый обратился к Лесе:

– Теперь надо катерок поискать. А то если завтра нечего будет зарегистрировать, то могут возникнуть мелкие, но докучающие неприятности. Ты что-нибудь смыслишь в поршневых моторах?

– Я не механик, – Леся пожала плечами. – Но на водомётах случалось ходить.

– Тогда тебе и карты в руки. Садись за компьютер. Здесь есть возможность собрать катер, не выходя из номера. Оплатим кредиткой. Только не шикуй сверх меры. В десятку нам входить не обязательно, требуется просто выставить машину на старт, но чтобы она не была рыбам на смех.

– Справитесь без меня? – сонно спросил я.

– Ну уж без меня она точно справится, – усмехнулся Долговязый. – Ладно, ребята, пойду я тоже прилягу, хоть несколько часов подремлю. Тебя, Копуха, я не жду. Не хочу разрушать твою семейную жизнь.

– Иди ты в жопу! – от души послал его я.

– Удаляюсь.

Он театрально махнул рукой и прикрыл за собой дверь.

– Давай помогу, – я взял стул и подсел к Лесе.

Она выглядела уставшей, но не менее привлекательной, чем с утра. Хотя кто мог знать утром, что ей придется пережить в течение дня? Кроме Долговязого – никто.

– Тогда выбирай корпус, а я моторы посмотрю, – улыбнулась Леся. – Хватит тебе половины экрана?

– Конечно. Устала?

– Честно говоря, голова кругом идет. За один день все перевернулось.

– Что именно?

– Представления о жизни. Мне не приходилось раньше видеть таких людей, как здесь.

– А мне приходилось. Так что твои коллеги меня не зря считали убийцей. Очень трудно не стать убийцей, когда в тебя постоянно целятся.

– Это я уже поняла, – вздохнула Леся.

– Но ты держалась молодцом.

– Я разозлилась.

– По первому разу это всегда помогает. Посмотри, мне кажется, этот корпус ничего. У скоростного К-120, каким пользуются охотники, очень похожие обводы. Остальные тяжеловаты, к ним трудно будет подобрать подходящий мотор.

– Годится. Жаль, нельзя с Молчуньей связаться, она бы мотор посоветовала.

– Нам ведь не надо выигрывать гонку, – пожал я плечами.

– Я так не люблю, – нахмурилась Леся. – Если уж выходить на старт, то я бы потягалась всерьез. Тем более вряд ли еще когда-нибудь представится возможность поучаствовать в Большой Механической на поршневом приводе. Давай возьмем вот этот мотор, двадцатицилиндровый.

– Слишком дорогой. Долговязый нам уши оборвёт за такую покупку. К тому же на этот корпус мотор если и встанет, то дыбом его поднимет.

– А мы нос нагрузим.

– Леся! – я покосился на нее. – Ты что, решила гоняться на самом деле?

– Да. И хочу, чтобы ты был на моей стороне.

– Ну и денек! – я устало провел ладонями по лицу. – Но я всегда на твоей стороне.

Она повернулась и легонько поцеловала меня за ухом. Затем сказала:

– Тогда я оформляю покупку, а ты прикинь, как этого монстра установить на такой легкий корпус. И водомёты к нему подбери.

Надо сказать, что выбор водометов к такому мотору не отличался многообразием. Заказав более дешевую горизонтальную «трешку», я передал платежное меню Лесе, а сам прикинул крепежную схему.

– Готово! – улыбнулась она. – Схему крепления подготовил?

– Да. Завтра с утра установим. Но Долговязый нам точно накрутит хвосты.

– Я тебе компенсирую моральный ущерб… – тихо сказала она.

У меня от ее шепота чуть сердце не выскочило. Несмотря на усталость, вспомнились все эротические фантазии этого безумного дня, а теплый запах её каштановых волос вскружил голову, как в детстве, когда мы с ней впервые остались наедине возле речки. Мы как безумные слились в поцелуе, прижались друг к другу, ощущая жар тел прямо через одежду.

Я обнял ее, подхватил на руки, и мы со смехом рухнули на кровать. Она целовала меня все жарче и жарче, из-за чего я окончательно утратил всякую связь с реальностью. Мы остались наедине, отгородились теплом наших тел от всего мира, и ни меня, ни её какое-то время не интересовало, что происходит за пределами комнаты.

Она первой начала срывать с меня одежду, наткнулась на пистолет и отбросила его, как обычную железяку. Следом запустила свой БМФ-400. Это меня раззадорило пуще прежнего. Я вцепился в ворот ее рубашки и потянул, не в силах сдерживать страсть.

– Тихо, дурачок, пуговицы оторвешь! – шепнула Леся, помогая мне справиться с непослушной одеждой.

На потолке мерцали отсветы монитора, за окном время от времени слышались выстрелы, но это было за пределами маленького, только нам принадлежащего мирка. Лесино тело изгибалось у меня в руках, она трепетала, вздрагивала, вскрикивала и пару раз несильно куснула меня. Дома, даже в первую свадебную ночь, она не вела себя так активно. В меня тоже словно бес вселился, мне хотелось осязать ее всем телом, съесть ее хотелось, так она хорошо пахла, такая упругая была и солоновато-сладкая. В общем, мы долго не могли успокоиться, а потом распластались на диване, как две камбалы на дне, и пялились с блаженными улыбками в потолок.

– Что это с тобой? – чуть слышно спросила она. – Я словно в раю побывала. И сейчас одной ногой там.

– А с тобой? – шепнул я.

– Не знаю… Похоже, нам обоим была необходима перемена обстановки. Пусть даже такая.

– Наверное. Я еще на «Рапиде» ощутил, что между нами всё теперь будет лучше, чем раньше. Кажется, не ошибся.

– Не ошибся, – Леся сладко потянулась и перевернулась на живот. – И все же надо хоть немного поспать.

– Я шевельнуться не могу.

– И не надо, – она прижалась ко мне.

Я зажмурился и почти сразу уснул.

Сон был черным, как подземелье, мы с Леськой протискивались по какому-то узкому каменному коридору, иногда натыкаясь на людей, не замечавших нас даже после столкновения. Они были как зомби – бледные, бесстрастные, словно управляемые дистанционно. У некоторых темнели круги под глазами. И вдруг мы безо всякого перехода оказались в большой штольне, в толпе праздно шатающихся парней и девушек. Один ухватил меня за руку и начал предлагать трип-чип, Леська оттолкнула его, потом ударила в грудь, он упал и растворился на бетонном полу, оставив огромную лужу. Из лужи высоко вверх выпрыгнул Тошка, вздымая шлейф из брызг. Он снова плюхнулся в воду, затем высунул морду и рассмеялся совершенно по-человечески.

Я вздрогнул и проснулся, распахнув глаза. На потолке мерцали отсветы монитора.

«Что за бред мне снился?» – подумал я, не в силах отогнать тревожное ощущение.

Больше всего меня озаботила странная интерпретация действительно произошедших событий во сне. Такое часто бывает, но во сне Леся как-то очень уж грубо обошлась с торговцем. Хотя, с другой стороны, разве он этого не заслуживал?

Я вспомнил, как мы втроем шли искать Молчунью и к нам прицепился торговец наркотиками. Пока он предлагал всякую химию вроде «песка» и «зеленого дыма», Леська не обращала на него никакого внимания, но стоило предложить трип-чип, она его отшила довольно грубо. Может, он ее просто достал, конечно, но все равно как-то странно. И почему мне приснился Тошка? Я ведь про него даже не думал. Хотя нет, думал. Я удивлялся, как это Леська собиралась отправить его на разведку к пусковой установке с передатчиком под черепом.

Тут-то до меня и дошло. Конечно! Если в голове дельфина установлено не электронное устройство, а биотехнологический нейрочип, тогда все концы с концами сходятся! Тогда ржавая пусковая установка никак на него не отреагирует и в то же время с дельфином можно будет общаться в ходе разведки. Не словесно, конечно, тут Леся сильно лукавила, когда отдавала инструкции Майку. Нейроконтроль ведь не затрагивает молодые структуры мозга, отвечающие за речь. Он может передавать только зрительные образы и ощущения, не более того. Иначе Язык Охотников был бы без надобности – общайся себе мысленно сколько угодно. Но ученые сколько ни пробовали, но на уровне нейроконтроля до речевых центров так и не добрались. В общем, я понял, как действует система с дельфинами. Любой коммуникатор скорее всего можно запрограммировать таким образом, чтобы он переводил простые команды вроде «вправо» или «влево» в спинномозговые или зрительные ощущения для нейроконтроля. Вот какие коды Леська продиктовала Майку под видом расшифровки имён!

Из всего этого получалось, что она отогнала наркоторговца не из одного раздражения и неприязни. Выходит, у нее была и другая причина, может, даже более веская – не дать мне повода думать о нейрочипе, чтобы скрыть факт его вживления в мозг дельфина. Ведь такая операция, как ни крути, ничуть не более законна, чем продажа трип-чипа наркоманам. Не говоря уже о том, из чего его сделали. Если отбросить мои фантазии по этому поводу, то нейрочип можно добыть только одним способом – хирургическим путём удалить из организма жизнеспособного биотеха. И для этого нужен хотя бы сам биотех. Живой, барракуда его дери.

Как можно добыть в океане живую торпеду, к примеру, я не имел ни малейшего представления. Не сетями же ее ловить! Если тварь блокировать, она попросту самоликвидируется, и дело с концом.

И всё же как-то их ловили, поскольку индустрия продажи трип-чипов имела не только разветвленную сеть сбыта, но и не менее серьезную производственную базу. С одной стороны, радоваться бы надо, поскольку кто-то, кроме охотников, занимался уничтожением биотехов. Только не непосредственно в океане, а на подпольном операционном столе. Но, с другой стороны, конечно, не так все было безоблачно. Из живой торпеды можно извлечь не только железы и нервный центр нейроконтроля, но и пару килограммов другой биоткани, не менее интересной преступникам. Жабры – первое, что пришло мне в голову. А жабры – это возможность несанкционированных глубоководных погружений, а с ней новые возможности для тех же пиратов, контрабандистов и прочих морально разложившихся элементов общества.

Как бы там ни было, для биологов скорее всего единственным способом получить фрагмент биотеха было выкупить его у преступников. В общем, понятно, почему Леся запнулась, когда говорила с Майком. И понятно, почему она так рьяно отогнала торговца трип-чипами. Обидно было, что она скрыла такие тонкости своей работы от меня, но ведь и я не был с ней полностью откровенен, когда дело касалось эпизодов службы в охотниках.

Я глянул, как она спит, посапывая, щекой на подушке. Нет, обижаться на нее за скрытность я не имел морального права. Однако возник другой проблемный вопрос – дать Леське знать, что я догадался о природе средства дистанционной связи с дельфинами, или придержать это открытие до лучших времен? С одной стороны, нарастающая близость между нами подталкивала к откровенности, с другой – я боялся, что излишняя честность может, напротив, расстроить наладившиеся между нами отношения. Ну хотела она скрыть от меня темные делишки биологов, ну стыдно ей было за них, так зачем выводить ее на чистую воду? Пусть пребывает в уверенности, что я ничего не знаю. Это только в сказках правда открывает все двери. На самом же деле мой опыт убеждал как раз в обратном.

Я вздохнул, улегся поудобнее и закрыл глаза. Не хотелось никаких проблем. И так на Земле их выше всякой нормы.

Сон мягко погрузил меня в черную бездну. Мне снилось, что я снова крепко обтянут мышцами жидкостного скафандра и медленно плыву на перистальтике в нескольких метрах над базальтовым дном. Зеленые мерцающие цифры в толще хитинового забрала показывали глубину три тысячи двести метров. Надо мной ярко пылали два «светлячка».

– Эй, Копуха! – дрогнули биомембраны голосом Долговязого. – Взбодрись, дорогой, а то у тебя пульс ниже нормы.

«Я думаю», – ответил я жестами.

– Понятно. А я-то парюсь, отчего у тебя легкий дифферент на нос? А это, оказывается, голова отяжелела от мыслей.

Я ему показал жест, обозначающий «иди к дьяволу». Отставник умолк, но ненадолго.

– Ты знаешь, что торпеды всегда возвращаются из свободной охоты в охранную зону по спирали с левой циркуляцией? – неожиданно спросил он.

«Нет», – признался я.

– Теперь знай. Они так делают, чтобы облегчить сканирование пространства охраняемому биотеху, например, тяжелой мине или платформе.

Это было понятно. Любому салаге известно, что даже самые сообразительные биотехи довольно вяло считают позиции с плавающей точкой, а случайные передвижения в трехмерном пространстве как раз такие позиции и создают. Если же «свои» будут двигаться по заранее известным траекториям или хотя бы траектории будут укладываться в общую схему, их можно смело выбросить из расчетов. Понятно, что такая практика создает определенную брешь в обороне, но иначе, если просчитывать весь арсенал охранной зоны, любой биотех очень скоро двинется мозгами. Так что у них выхода нет, а нам облегчение.

Я отдал мыслекоманду на включение водометов и заложил широкий левый вираж, пытаясь подделаться под возвращающуюся с охоты торпеду. А что? В скафандре я биотех биотехом, фиг отличишь. Однако уже через минуту стало ясно, что брешь в обороне была не такой широкой, как мне показалось. Платформа, конечно, меня из расчетов выкинула, а вот торпеды боевого охранения, наоборот, – взяли скорее всего на заметку. Они-то живут стаями и знают друг друга по запаху, как волки, барракуда их всех дери. Хотя слово «запах» не совсем точное. Не запах это в прямом понимании, а молекулы ферментов с заводской маркировкой на генном уровне. Такие крохотные визиточки, в которых закодирована одна лишь фраза – «я свой». У меня подобной визитки не было, да и не напасешься их на все стаи в боевом охранении.

Слишком поздно я понял, что попал в ловушку. Взвизгнул сонар, объявляя торпедную опасность оранжевой степени, но дергаться было уже некуда – из темноты на меня вышли две «тридцатки», почти прижавшись друг к другу.

Наученный горьким опытом прошлого столкновения с тварями этой марки, я выхватил карабин, но не стал бить в лоб, чтобы не вызвать детонацию. Сместив прицел на два сектора вправо, я уменьшил упреждение и шарахнул ближайшую «тридцатку» точно в хвост, перебив ей гарпуном хорду. Это было верное решение – повреждение главного нервного центра вызвало у твари моментальный паралич. Другая сдуру отмахала добрый десяток метров, прежде чем сообразила, что с напарницей случилась беда. А когда сообразила, показала мне бок на неожиданном вираже.

Поймав веретенообразное тело в прицел, я радостно выжал спуск и понял, что этого нельзя было делать, только когда гарпун ушел в темноту, оставляя плотный пузырьковый след. Торпеда резко развернулась на выстрел и получила острием точно в головную часть, где под тонким хрящевым черепом прятался хитиновый язычок детонатора.

Взрыва я не видел – проснулся раньше. Простыня подо мной была мокрой от пота, а Леся посапывала рядом как ни в чем не бывало.

Что-то слишком часто стали овладевать моим сознанием странные сновидения. Точнее, слово «странные» тут уже не совсем подходило. Если быть до конца откровенным, я привык к снам об охоте, о глубине, и странными они мне не казались. Удивляло другое – в каждом из таких снов порциями выдавалась эксклюзивная информация о биотехнологических тварях, причем сам я этой информацией не владел. Ну не давали нам в учебке почти ничего о «тридцатках»! Кому из преподавателей пришло бы в голову, что кто-то из нас в первый же год окажется в охранной зоне массивного биотеха на дне океана? А нигде больше эта марка торпед не встречалась.

Я полежал, подумал и пришел к выводу, что все сны об охоте связаны общей нитью. В них всегда кроме меня был Долговязый. Причем только он – никого больше. Я в них всегда погибал по разным причинам, но все смерти были следствием моей недостаточной обученности. Причем недоученность проявлялась чаще всего именно в отношении охранной зоны крупного биотеха, причем почти наверняка Поганки. Все умные советы относительно тварей охранной зоны я получал от Долговязого посредством обычной на глубине связи. И главное – каждый раз благодаря советам и несмотря на предыдущие гибели я продвигался всё дальше и дальше в охранную зону, узнавая всё больше и больше о специфических тварях. Насколько правдивой была эта информация, не придумывал ли я её сам для себя, оставалось загадкой. Одно я знал точно – «тридцатки» не миф, эти сверхглубинные торпеды действительно присутствуют в каталоге Вершинского. Их подробно не изучают в учебке Только по причине узкой специализации и малой вероятности встречи с ними для молодого охотника. Но как-то раз, проглядывая на уроке каталог Вершинского, я наткнулся на несколько не известных мне сверхглубинных тварей, в том числе на «тридцатку» и «наутилус».

Но вот интересно, что реально известно Долговязому о «тридцатках»? Почему в моих снах именно от него я по каплям получал полезную информацию? Твердо решив аккуратно расспросить отставника об этом редком классе торпед, я прижался к Лесе и уснул.

Глава 14. Ставки

Утром мы вскочили от жуткого стука в дверь.

– Подъем, молодняк! – ревел Долговязый из коридора. – Подъем, барракуда вас там дери!

– Кажется, он узнал, сколько мы потратили на катер, – предположил я спросонья.

– Исключено, – помотала головой Леся. – У него в комнате нет ни терминала, ни кредитки.

– Тогда мы скоро услышим еще не такой рев, – предрек я.

Мы собрали разбросанные на полу вещи и принялись одеваться.

– Хорош в дверь долбить! – психанул я, пытаясь попасть ногой в штанину. – А то я тебе среди ночи когда-нибудь побудку устрою.

Удары тут же прекратились. Леська улыбнулась, застегивая пуговицы на рубашке. Мы подобрали с пола пистолеты и сунули в кобуры, прежде чем открыть дверь.

– Долго спите! – Долговязый ворвался в комнату, как неудержимый океанский ветер. – Сегодня гонка, а у нас еще катер не подготовлен.

– Вообще-то мы все подобрали. И корпус, и двигатель, – сказала Леся.

– Молодцы. Это уже половина дела. Завтракать некогда, так что сразу рвем в эллинг, – он закинул на плечо трофейное ружьишко и первым направился к выходу.

До технической зоны без труда добрались пешком – было недалеко, а автобусы по случаю предгоночной лихорадки шли битком набитые. Попутного пешего народу тоже было полно, причем кое-кто уже не собирался возвращаться в отели до самой гонки, судя по ярким пилотским костюмам.

– Надо было и мне такой прикупить, – спохватилась Леся. – Не в майке же…

– Успеем, – успокоил ее Долговязый. – Главное сейчас катер. А то если не зарегистрируем его к сроку, у нас начнут навязчиво интересоваться, что мы здесь делаем. Мне бы хотелось этого избежать.

Я ничего не знал о здешней системе разборок, но если уж Долговязый старался избежать трений с местными властями, то ввязываться в них действительно не стоило. Его мало чем удавалось напугать, так что даже легкие опасения с его стороны заставляли серьёзно задуматься о перспективах. Кроме всего прочего, нам никак нельзя было сорваться из Ангарной Бухты раньше Молчуньи, а она от участия в гонке не пожелала отказываться, даже зная, что мы отправляемся на поиски Жаба. Сильная женщина, чего уж тут говорить. Хотя у меня возникло подозрение о какой-то корысти в мотивациях глухонемой. Не знаю почему, но не мог я отделаться от ощущения, что эта гонка для Молчуньи имела какую-то особую важность. Большую, чем для любого другого пилота. Я ее неплохо знал, и деньги не были хоть сколько-нибудь значительным стимулом для нее. Поэтому, даже если она собиралась серьезно побороться за место в десятке, премия интересовала ее в последнюю очередь. С гораздо большей вероятностью можно было предположить, что она, по своему обыкновению, придумала какое-то серьезное новшество для поршневого мотора и хотела испытать его в самых жестких условиях. Зная её страсть к механике, в этом можно было не сомневаться.

Еще на подходе к эллингам я пожалел, что не обзавелся защитными наушниками. Грохот и лязг металла, визг механических резаков и шипение плазмы, взревывание мощных моторов – все это складывалось в оглушительную какофонию. Пахло дымом, перегретой стальной окалиной, маслом и растворителем. То и дело нас обгоняли яркие быстроходные кары с кассетами топливных баллонов и с запчастями.

– Наш бокс сто двадцатый, – сообщила Леся.

– Это на пятнадцатой линии, – прикинул Долговязый. – Только держитесь стен, а то сегодня все водители каров с легкого бодуна.

Мы пересекли несколько параллельных штолен и наконец увидели голографический указатель со стрелкой к нашему боксу. Оттуда добраться до места не составило никакого труда, особенно с учетом того, что здесь было не так оживленно, как в ближних ко входу штольнях. И не так шумно, что доставило мне особенное удовольствие.

Пользуясь полученным при покупке кодом, Леся открыла замок бокса, и мы с Долговязым откатили тяжелую дверь на полозьях. Внутри уже стоял корпус с прилипшими кусками оберточного пластика, ящик с мотором и куча ящиков поменьше, с рулями, турбинами к водометам, самими водометами и прочим необходимым оборудованием. Никто этим хозяйством ещё не начинал заниматься.

– Корпус хороший, – оценил Долговязый. – А водомёты кажутся немного тяжеловатыми.

«Ты еще мотор не видел», – с сарказмом подумал я.

– Надо найти кого-нибудь из свободных механиков, – Леся обвела взглядом фронт работ. – Иначе нам и через три дня не управиться.

Однако это оказалось не так просто. Большинство спецов уже заканчивали отладку моторов в соседних боксах, а нам нужно было еще собрать катер. Долговязый отправил меня на поиски свободной смены, но я за это короткое путешествие такого наслушался на разных языках, что по возвращении у меня уши пылали от злости.

– Вот уроды… – сказал я, вваливаясь обратно в наш бокс. – Ни одна тварь не берется помочь. Кто работает, те ни о чем и слушать не хотят, а те, кто свободен, заламывают такие цены, что у меня язык не поворачивается их повторить.

– Эх, Копуха, – вздохнул отставник. – Пойдем, покажешь, кто тут свободен.

– Я с вами! – поспешила заявить Леся.

– Лучше останься, – посоветовал ей Долговязый. – А то я чувствую, что придется употреблять нецензурные выражения.

– Этим меня точно не смутишь.

Отставник только пожал плечами, и мы втроем покинули бокс в поисках свободной смены механиков. Нашли мы их там, где я их оставил, – все четверо увлечённо смотрели соревнования по стриптизу. Несмотря на увлеченность спортивными состязаниями, Долговязому удалось очень быстро убедить их пойти с нами, причем физической силы он не применил – сработала лишь сила его убеждения. Все же удивительно харизматичным мог быть наш Долговязый, когда надо. Правда, Леся вернулась в бокс хмурая и с красными от смущения щеками. Пожалуй, ей было лучше последовать совету и не ходить с нами, Я бы точно предпочел не ходить, если честно, поскольку такого ювелирного обращения с англосаксонскими ругательствами, каким владел Долговязый, мне ещё слышать не приходилось. Уверен, что механики тоже были шокированы, и это сыграло решающую роль. Но как бы там ни было, они взялись собрать нам катер за вполне разумную цену.

Пока механики возились с распаковкой мотора и водометов, я думал, чем же так цепляет манера Долговязого ругаться по-английски. Потом понял – он ругался как бы по-русски, со всей системой трехэтажного формирования ассоциативных рядов, только слова употреблял английские и связывал их английской же системой словообразования. Особенно меня впечатлило в этом контексте употребление Долговязым латинских, вполне медицинских терминов, не имеющих отношения к жаргону или ругательствам. Но он так функционально их сплетал, вызывая яркие образы в сознании, что мне стало не по себе от перечисления хоть и выдуманных, но жутковатых половых извращений.

Наконец механики распаковали мотор и деловито принялись цеплять к нему стропы подъемника. Долговязый прохаживался вдоль корпуса будущего катера, любовно оглаживая его ладонью. Наверняка он уже представлял его в эллинге «Рапида», куда машина должна была отправиться прямиком после гонки. В конце концов отставник обогнул корпус с форштевнями и наткнулся взглядом на приподнятый над полом мотор. Именно наткнулся – иначе не скажешь.

Долговязый смотрел на сверкающее двадцатицилиндровое чудо секунд десять, не меньше, затем грозно перевёл взгляд на Лесю. С нее на меня. И вот тут-то мы с ней в полной мере осознали все недостатки ругани по-английски. Ну не приспособлен этот язык для горячих словечек! Перцу в нем нет. То ли дело русский! На нем Долговязый так нас обложил, что я некоторое время пребывал в легком оцепенении, пока мозг лихорадочно обрабатывал потоки получаемой информации. Когда же иссяк напор сложных прилагательных, образованных из существительных путем преобразования глаголов, Долговязый сделал паузу и добавил совсем уже безобидную фразу, наверное, выдохшись:

– Чтоб вам якорем из задницы проглоченный хер кашалота неделю вытягивали!

После чего пнул ногой ящик, вяло матюгнулся и скрылся за дверью бокса.

– Не так уж он дорого стоит, этот мотор, – сказала Леся, – чтобы впустую тратить столько энергии.

– Долговязому важен принцип, – догадался я. – Ему не денег жалко, а обидно, что его подставили.

– В чем же подстава?

– Он просил об одном, мы сделали немного другое.

– Да верну я ему эти деньги, – пробурчала Леся. – Тоже мне цаца! Он мне не командир.

– Мне тоже, – вздохнул я. – Мне теперь никто не командир.

– Жалеешь? – покосилась она на меня.

– Нет.

Долговязый вернулся минут через пятнадцать, притащив себе и нам бумажные пакеты с горячим фастфудовским завтраком.

– Не грузитесь, – хмуро пробурчал он. – Я немного погорячился тут… Оно того не стоило.

Леся ничего не ответила, но завтрак взяла.

– Ты бы хоть женщины постеснялся, – высказал я ему то, что думал. – И из-за чего? Отличный ведь мотор! Сам же говорил, тебе на «Рапид» нужен скоростной катер.

– Но не настолько же скоростной! А я-то думаю, на кой вы такие водометы взяли тяжелые? Да ладно, давайте замнем. Мне уже самому интересно, как эта агрегатина поведет себя в деле. Леся-то справится с такой машиной?

– Я-то сначала думаю, – съязвила она, – а потом уже делаю или распускаю язык. Если баланс у катера будет более или менее, я его как следует смогу разогнать.

– Ходила на таких мощных моторах?

– На таких нет, – призналась Леся. – Самый мощный был вчетверо слабее этого. Но я знаю, как ведет себя катер с увеличением мощности.

Механики установили на корму крепления для мотора и уже собирались взгромоздить его на подушки, но Долговязый их остановил.

– Не спешите, ребята! Ну кто такую тяжесть на корму ставит? Машину же на глиссировании свечой задерет. Перекидывайте кронштейны вперед, на самый нос. И длинный привод бросайте на водомёты.

– За привод тогда доплатить придется, – предупредил бригадир.

– Добавишь к счету! – зыркнул на него отставник.

Минут за пятнадцать мы расправились с сандвичами, кофе и круассанами, а еще через полчаса механики установили мотор на непривычное для него место. Затем началась долгая и кропотливая установка привода водометов и органов управления.

– Надо мотор прогнать! – крикнул Долговязый бригадиру на ухо, стараясь перекрыть визг пневмоинструмента. – Под запуск и на прогрев. Забивайте баллоны топливом!

Бригадир по рации вызвал газовый кар, и вскоре нам подвезли десяток кассет с кислородом и водородом. Под наш мотор стандартная амуниция не годилась, но механики ловко перекачали газы в баки катера.

– К пуску готов! – доложил бригадир.

– Дайте нагрузку на водометы! – приказал Долговязый. – А то турбины сорвет к дьяволу.

– На холостых не сорвет!

– Под твою ответственность! – пригрозил отставник. – Леся, давай за штурвал!

– Я? – опешила Леся.

– Нет, барракуда дери, это я такой мотор выбирал! Давай, давай! Тебе на нем гоняться, не мне.

Она глянула на меня, но я только пожал плечами. Как ни крути, а пилотом была она, так что и первый запуск мотора надлежало произвести ей. Понятно, что она волновалась, но это не повод отказываться от намеченного. Ведь идея участвовать в гонке на полную катушку принадлежала именно ей.

Леська вздохнула, рванула к катеру, быстро вскарабкалась по короткому трапу и устроилась в пилотском кресле за штурвалом.

– Внимание! – предупредила она, заправляя пусковой линь в стартерный барабан.

Идея обходиться без стартера на гоночных катерах родилась очень давно, и причиной тому было уменьшение веса всей конструкции. Сейчас вес моторов был таким, что отсутствие электрического стартера можно было объяснить только укоренившейся традицией. И все же в этом что-то было – дёргать за стартерный линь. Это давало ощущение личной физической причастности к запуску, а вместе с ним ко всей мощи двигателя.

Мы все, включая механиков, бригадира и Долговязого, укрылись за решеткой, подальше от водометов.

– Запуск! – Леся повернула ключ зажигания и рванула стартерный линь.

Мотор чихнул, пару раз хлопнул, но тут же бодро набрал обороты и заревел на холостом ходу, выплевывая из выхлопных труб струи пара.

– Есть! – радостно выкрикнул я, чтобы поддержать Лесю.

Она обернулась и показала мне поднятый вверх большой палец. Мотор действительно работал великолепно.

«Поддай газу немного, – жестами показал Долговязый. – Только аккуратно, водометы не разнеси».

Леся чуть подтянула рукоять сектора газа, двигатель быстро и плавно набрал обороты, отчего турбины водометов взвыли, прогоняя через жерла десятки кубометров воздуха. Через секунду пришлось закрыть уши ладонями, так свистели лопасти. Паром и поднятой с пола пылью бокс затянуло до самого потолка.

Наши испытания не остались незамеченными – механики и пилоты из других боксов сбежались на звук, сгрудились у входа и наблюдали, раскрыв рты от удивления. Похоже, за всю историю гонок еще не находилось сумасшедших придурков, которые осмелились бы установить один из самых мощных серийных моторов на один из самых легких серийных корпусов. Мы были первыми.

Погоняв турбины на небольших оборотах, Леся заглушила мотор и соскочила по трапу вниз. Выглядела она очень довольной.

– Чувствуется, что это двигатель, – рассмеялась она.

Один из зевак выбрался из толпы и бросился к Лесе.

– Вы пилот этого катера? – спросил он по-английски, показав бейджик британской газеты «Фаст Ньюз». – Почему вы не демонстрировали его вчера на параде?

– Он еще не был готов, – ответила Леся.

– Очень жаль. Этот катер мог бы произвести впечатление. Вы впервые участвуете в Большой Механической?

– Да.

– Но есть опыт судовождения?

– Некоторый имеется.

– Вы не против, если я запишу ваши данные, сниму катер для газеты и задам вам еще несколько вопросов?

– Пожалуйста, – Леся улыбнулась. – В десятку не войду, так хоть память о гонке останется.

Долговязый утянул меня за руку в сторону.

– Что ты караулишь ее, как африканец? Пусть поболтает с журналистом, это со всех сторон хорошо. Лесе развлечение, нам достоверность, а корреспонденту польза. Или ты тоже хотел нарваться на интервью?

– Нет, – соврал я.

– Ну и отлично. Пора нам с тобой заняться непосредственными обязанностями. Полезай в катер, надо выбрать люфты на штоках управления. Леська не заметила, но на гонке все зазоры скажутся не лучшим образом. В управлении плавность должна быть, это главное. И по возможности короткий ход всех рычагов.

Пришлось карабкаться по трапу и выполнять распоряжения Долговязого, пока журналист ворковал с Лесей. Не знаю почему, но у меня из рук все валилось.

– Ты что, Копуха, гайку не в состоянии довернуть? – спросил отставник, заглянув ко мне через борт. – Или не выспался?

– Да все нормально, – отмахнулся я.

– Нормально… – пробурчал он. – Дай я сам, барракуда тебя дери.

Он усадил меня в пилотское кресло двигать рычаги, а сам с ключом взялся подкручивать штоки. Однако долго возиться с этим ему не пришлось – к нам в бокс явилась Молчунья.

«Вот дьявол! – вместо приветствия взмахнул руками Долговязый, увидев ее. – Как ты попала к нам на уровень?»

«Днем это легко, – ответила она. – Штольни пустые, бандитов нет. К тому же я не с пустыми руками».

Она распахнула куртку и показала рукоять короткого скорострельного «Глок-Парадокса».

«Годится», – показал Долговязый с усмешкой.

«Давайте я вам с катером помогу. Хорошую машинку собрали. Конкурентоспособную».

Она забрала у Долговязого ключ и принялась доводить штоки сама. Штоками, правда, дело не ограничилось. По мнению Молчуньи, любая, пусть и самая распрекрасная машина перед гонкой требует дополнительной доводки.

«Система выхлопа не годится ни к черту, – показала она, отложив ключ. – Выпускной коллектор по центру мотора, а значит, от дальних цилиндров трубы к нему идут длиннее, чем от центральных. Резонансы все пойдут вразнобой, движение выхлопных смесей не будет равномерным, а это дурацкая потеря мощности. Только топливо зря палить. Гоните сюда сварщика, будем средние трубы удлинять, время еще есть».

Затем пришлось поднимать крышку блока цилиндров и увеличивать плечи распашки клапанов, а заодно подкладными шайбами усиливать возвратные пружины на них.

«Ну ты и взялась за дело, – показал Долговязый, вытирая пот со лба. – Успеть бы теперь собрать все до регистрации».

«Успеем, – отмахнулась Молчунья. – В своем моторе я произвела более серьезные переделки».

«У тебя и времени было больше», – резонно заметил отставник.

Однако к началу регистрации мы действительно успели поставить крышку на место и даже снова запустить двигатель. Надо сказать, что разница, на мой взгляд, была разительной – даже на холостых оборотах мотор работал ровнее, а турбины водометов сразу перешли на свист.

– Гаси! – крикнул Долговязый на ухо Лесе. – А то разнесешь турбины!

Она заглушила двигатель, мы расплатились с механиками и вызвали транспорт, который доставляет катера к месту старта. Вскоре ярко-желтый тягач с красными полосами по бортам подогнал к боксу грузовую платформу. Рабочие здорово удивились, когда увидали собранное нами чудовище, и потребовали доплату за негабаритно торчащие в стороны водометы. Я заметил, что Долговязого эти поборы не столько злят, сколько забавляют – он тренировал на таких ситуациях свои навыки в дипломатии.

– Негабаритно – это как? – спросил он грузчика, закинув ружьецо на плечо.

– У вас водометы вдвое превышают ширину корпуса, – уже не так уверенно ответил рабочий.

– И что? Платформа-то все равно шире.

– Но у нас такие правила…

– А у меня есть правило посылать подальше таких наглых уродов, как вы, а когда они отойдут на приличное расстояние, пускать в них ракету.

– То есть доплачивать вы не собираетесь?

– Нет.

– Эй, Симон! – крикнул грузчик водителю. – Сдавай обратно! Они доплачивать не хотят. – Он отошел на пару шагов и добавил: – Хамит еще, гребаный ублюдок…

Это он имел в виду Долговязого. Воздух вздрогнул от запустившегося двигателя тягача, тяжелая машина зашипела, отпуская тормозные колодки, и чуть подалась вперед. Но Долговязый не любил, когда его имеют в виду, я это за ним не раз замечал. Он скинул с плеча ружье, спокойно прицелился в лебедку погрузочного крана и выжал спуск. Ракета рванулась к цели, оставив в воздухе тугой дымный след, и тут же шарахнул взрыв, переломив пополам стрелу погрузчика и разметав лебедку метров на десять. Грузчик от неожиданности бросился на бетон и закрыл руками голову.

Долговязый подошел к нему и легонько пнул в бок.

– Эй, мистер! Такая сумма доплаты устраивает? Думаю, погрузчик стоит как раз столько, чтобы это вас удовлетворило.

Услышав явное издевательство, незадачливый крохобор вскочил на ноги и стиснул кулаки, собираясь врезать отставнику как следует. Но его остудили два направленных в лицо ствола БМФ-400 в наших с Лесей руках и кургузый «Парадокс» Молчуньи. Долговязый покосился на нас с одобрением.

Между тем Симон выскочил из кабины и сокрушенно осматривал развороченное устройство.

– Ну что же ты опять! – бросился он на напарника. – Не успели в кабине дыру заварить, так ты снова за свое! Нас из-за тебя угрохают когда-нибудь.

– Ладно, ставь катер на платформу! – сквозь зубы процедил грузчик.

– Чем? – развел руками Симон.

– Запасной лебедкой, мать твою, если кран свернули!

Ребятам пришлось затратить гораздо больше усилий, чем если бы в их распоряжении остался рабочий погрузчик, но в конце концов они затащили катер на платформу. Мы с Долговязым и Лесей запрыгнули следом. Молчунья тоже отправилась с нами. Оказалось, что ее катер уже на воде.

– Тут что, всегда приходится стрелять в грузчиков? – поинтересовалась Леся.

– Нет, – покачал головой Долговязый. – Говорят, было несколько случаев, когда обошлось без этого.

Тягач с платформой с трудом протискивался по штольням, заставляя общественный транспорт и пешеходов жаться к стенам. Но в день гонки тягачи по здешним правилам имели все преимущества в движении, так что до затопляемого колодца, ведущего наверх, мы добрались довольно быстро. Честно говоря, такая схема подъема судов меня поразила. Я был уверен, что катера доставляют наверх либо тягачами по пандусам, либо на лифтах. Хотя какой же грузоподъемности должен быть лифт, чтобы поднять некоторые из собираемых здесь махин? По пандусу же слишком долго и утомительно. Но здешние инженеры не зря ели свой хлеб – Долговязый объяснил, что по всей Ангарной Бухте устроено с десяток подобных колодцев, приспособленных для доставки судов с разных уровней. Вода сначала спускается на уровень пола, катер спускают на нее, а затем закрывают створки шлюза и насосами нагнетают воду до тех пор, пока она не поднимется вровень с уровнем океана. Потом наверху открывают еще один шлюз и выпускают катер в стартовую акваторию. Таким образом можно транспортировать суда любого водоизмещения, лишь бы корабль по габаритам поместился в стенах колодца. Но делали его с запасом, метров пятьдесят в поперечнике, так что наш катер, после того как водометы скрылись под водой, выглядел здесь игрушкой.

Мы взошли на борт, весело помахали грузчикам, закрывающим шлюз, и расселись в тесных промежутках между трубами, мотором и разными валами и тягами. Пилотское кресло сразу заняла довольная Леся. Насосы начали нагнетать воду, мы быстро набирали высоту, приближаясь к яркому квадрату неба вверху. В общей сложности подъем занял минут десять, после чего мы оказались в невысоком стальном загоне, отгороженном от большой воды створками шлюза.

– Запускай мотор! – скомандовал Долговязый.

Леська заправила стартерный линь, но я попросил у нее разрешения рвануть за него самому. Очень уж хотелось хоть как-то принять участие в Большой Механической. Поплевав на ладони, я дернул шершавый линь, и палуба под нами дрогнула от мощи запустившегося двигателя. Клубы перегретого выхлопного пара взметнулись к небу, затянув его густой белесой пеленой. Створки шлюза дрогнули и раздвинулись, открыв нам панораму акватории с тысячами разноцветных катеров на волнах. Я глазам не поверил, сколько их тут было.

«Водометы!» – показал Долговязый жестами Языка Охотников, потому что вслух говорить уже было немыслимо от оглушительного рева двадцатицилиндрового двигателя.

Леська потянула рычаг включения передачи и на малом ходу вывела катер из загона. Держался на воде он не очень – поклевывал носом из-за того, что вся тяжесть мотора сосредоточилась спереди.

«Все нормально, – успокоила нас Молчунья. – Это на малом ходу он клюет. Когда выйдет на глиссирование, такой баланс пойдет в плюс. Иначе катер задрало бы вертикально и потеря хода была бы страшной».

Она показала, где стоит ее катер, и Леська начала демонстрировать недюжинные навыки судовождения, протискиваясь между прошедшими регистрацию катерами. Войдя в зону регистрации, мы с Долговязым и Молчуньей выбрались на пирс.

«Как назвать катер? – спросил Долговязый у Леськи. – Регистрировать надо под именем».

«Пусть будет “Толстозадый”, – показала она. – Только не знаю, как по-английски передать это точно».

«Не надо. Я им транслитом напишу. А вообще название отличное».

Пока Долговязый занимался регистрацией катера, я проводил Молчунью к ее посудине. Народу на пирсе было не протолкнуться, и нам пришлось держаться за руки, чтобы не потеряться. Честно говоря, на меня такая нечаянная близость произвела большее действие, чем я рассчитывал. Нет, кроме Леськи для меня женщин не было, но и то, что было между нами с Молчуньей на острове в Карибском море, тоже нельзя так просто забыть. Чтобы отделаться от этого, я мысленно напомнил себе, что это она меня чуть не убила, причем из любви к Жабу, что, на мой взгляд, было особенно отвратительно.

Эта мысль потянула за собой другую. Только в этот момент я окончательно осознал, какая разношерстная в плане идейных соображений подобралась у нас команда. И у меня, и у Долговязого, и у Леськи, и у Молчуньи были разные мотивы ввязаться в это дело. Слишком разные на сторонний взгляд. Но цель в общем-то была одна. Более или менее одна. Еще точнее, наши цели друг другу не противоречили. Наверное, окажись рядом с нами Рипли, она бы тоже с радостью присоединилась к экспедиции, но ее мотив был бы прост, как отломанная от винта лопасть. Она бы не упустила возможности отомстить Жабу. И было, в общем, за что.

Мы с Молчуньей пробирались и пробирались через толпу, пока она не придержала меня, указав на узкий, невероятно длинный катер, больше всего похожий обводами на активно-реактивный гарпун от тяжелого глубинного карабина. Судно было однообразно задуто сверкающей краской под хром, а место для пилота казалось тесным до предела – только втиснуться.

«Это мой, – показала Молчунья. – Я в него все деньги вложила. С мотором пришлось поработать очень серьезно. Я наконец внедрила там несколько своих старых придумок».

«Вроде переварки выхлопных труб и лепестковых клапанов?»

«Баловство эти клапаны. Тут я всерьез поработала. Целый год только этим и занималась».

«Надеешься войти в десятку?» – напрямую спросил я.

«Нет, – показала она, помотав головой. – Мне нужно только первое место. Иначе все зря».

«Нереально, – пожал я плечами. – Тут тысячи первоклассных пилотов и катеров».

«Я лучшая», – коротко показала она.

Мне не хотелось с ней спорить.

«Поставь на меня, – посоветовала она напоследок. – Катер называется “Уже там”. И от моего имени тоже поставь. Немного. Если проиграю, верну. Только ставь не на десятку, а на первое место. Лады?»

Ну что я мог ответить? Просто кивнул, помог ей спуститься на борт и направился к букмекерской конторе, над которой висело самое заметное голографическое панно. Очередь там была та еще, и я хотел было бросить эту дурацкую затею, но с удивлением разглядел у самой кассы Долговязого.

«Ну и дела!» – подумал я, протискиваясь к нему.

– О, Копуха! – помахал он. – Тоже решил ставку сделать?

– Молчунья попросила поставить на нее.

– Тоже мудро. Собирается войти в десятку?

– Фиг там. Велела ставить на первое место.

– Серьезно. Как тебе ее катер?

– На гарпун похож. Но вообще она сумасшедшая. Я бы на десятку поставил, но на первое место глупо.

– Сумасшедшая, – кивнул Долговязый. – Но я и на нее тоже поставлю. Хорошая девушка. И пилот отличный.

Я вспомнил, как она проехала на амфибии по стене возле Одессы. И Жаб плохого водителя себе никогда бы не взял. А она с ним больше года охотилась!

– А еще на кого? – осторожно спросил я.

– Как на кого? Ты что, Копуха? На своих всегда надо ставить. А иначе в чем смысл? Мы же одна команда, должны верить друг другу. Верить в то, что мы лучшие!

Иногда Долговязый меня такими заездами поражал. То он меркантильный, как пиратский шкипер, то начинает давать романтика, да еще такого, что мама держись. Как он меня стрелять учил, объясняя красоту гарпуна… Поэма, а не урок! Эх, Долговязый…

– Значит, ты ставишь на Леську?

– Да. На десятку. Зря, что ли, такой катер уродливый собирали? У него есть шанс.

– Глупости, – отмахнулся я. – Здесь есть посудины намного круче, специально доведенные, a не сляпанные за несколько часов на коленке.

– А Леська?

– Что Леська?

– Разве ты ее не считаешь лучшей?

Это был серьезный вопрос. Конечно, я ее считал лучшей. Но не в этом! Она же не была гонщицей. В общем, я взял и выложил Долговязому, что думал по этому поводу.

– Ну и дурак, – спокойно ответил он. – Если считаешь человека лучшим, то он для тебя должен быть лучшим во всем. Иначе это знаешь… Фигня это, короче, вот и все.

С одной стороны, меня разозлило, что он вмешивается в мою личную жизнь, но с другой – в его словах была какая-то дурацкая правда, к которой если не прислушаться, она потом покоя не даст. Ну прав он был, прав! А все из-за того, что мы с Леськой знакомы с детства. Она меня не принимала всерьез в силу того, что девчонки быстрее развиваются, а я ей отвечал тем же, только уже без всякой причины. Если совсем честно, то в отместку. Ну кому охота постоянно быть маленьким?

Но сейчас я понял, что на самом деле все были правы – все, кроме меня. Что я сделал в жизни такого, чтобы считаться взрослым? Десяток арабов пристрелил в Северной Африке? Пиратов рвотными гранатами закидал? Ну да, это все круто, спору нет, да только Леська в это время уже всерьез работала на биологической станции. А я, действительно как последний пацан, потворствовал Жабу в его сумасшествии. Бегал за ним, в рот ему заглядывал при каждом слове. Думал про него, вот, мол, человек, который сделал меня охотником! Но на самом деле единственное, что я сделал не для себя и не для него, – уничтожил Поганку. Но и тут не все ясно доподлинно, потому что если Жаб жив, то и Поганка жива, а значит, нет у меня никаких поводов считать себя победителем. И напрасно тогда Бес и Червень считали меня героем. А вот Леська права, и Долговязый прав.

Вообще дурацкая складывалась ситуация. Не хотелось мне этой экспедицией никому ничего доказывать, хотелось просто поймать и обезвредить Жаба, и это было необходимо сделать. Но, стоя в очереди к букмекеру, я вдруг отчетливо осознал, что не это было главным моим мотивом. Мне хотелось доказать, что я чего-то стою. Другим или самому себе – это уже дело третье, не так важно это было, если задуматься. И если вдруг Поганка жива, если Жаб отключил запущенную мной систему ее уничтожения, то единственное, чего мне хотелось от нашей экспедиции, – это довести начатое до конца. Хотя бы просто затем, чтобы не носить незаслуженные лавры героя. Это было важно! Для меня важно, барракуда бы всех забрала!

Вывод из всего этого оказался довольно неожиданным – мне стало стыдно. Стыдно за то, что я постоянно мысленно поддевал Леську, только бы не чувствовать ее морального над собой превосходства. Мне сильно-сильно, прямо до физической боли, захотелось искупить свою вину перед ней. И единственное, что я мог сейчас в этом направлении сделать, это поставить на нее. И не на десятку, нет! На первое место, чтоб меня барракуда взяла!

Однако когда Долговязый сделал свои ставки и подошла моя очередь, я понял, что на первое место за Леську ставить не буду. Это было нечестно, ведь на самом деле я не верил, что она придет первой. A вот в десятку… Она упрямая, я знал. И у нее были шансы.

– На первое место за катер «Уже там» два жетона, – сказал я букмекеру, набирая на табло номер своей кредитки. – И на десятку за катер «Толстозадый» один жетон. Или нет, подождите! За «Толстозадого» на призовую тройку! И еще один за «Толстазадого», тоже на тройку.

Последний жетон я взял за Лесю. Было бы несправедливо поступить иначе.

– Принято, – безразлично ответил букмекер и протянул мне четыре жетона.

Я глянул на солнце. Гонка должна была начаться не позже чем через час. Надо было найти место, откуда можно наблюдать за происходящим. Потолкавшись в толпе, я отыскал Долговязого, и он предложил не пытаться отсюда что-нибудь разглядеть, а найти поблизости трансляционное табло. Все на нем не покажут, зато самое важное можно будет разглядеть в подробностях.

– Раз мы верим в выигрыш Молчуньи и Леси, нам лучше смотреть трансляцию, – сказал отставник. – А если не верим, можно вообще не смотреть, а пойти в бар и дернуть по стаканчику джина.

– Пойдем искать табло, – твердо сказал я.

Долговязый улыбнулся едва заметно.

Глава 15. Гонка

Старт дали точно в полдень, по расписанию. К тому времени мы с Долговязым прикупили небольшую баклажку джина и расположились в тенистом парке, откуда был виден огромный голографический монитор. Понятно, что все экраны в городе показывали одно и то же, так что и этот не был исключением. Причём особой толпы в парке не наблюдалось – все ринулись к стартовой акватории, чтобы насладиться зрелищем непосредственно. Мы отыскали лужайку под пальмами и расположились на траве. Долговязый отвернул пробку с бутылки и дал мне сделать первый глоток.

– За то, чтобы старт был успешным, – он поднял бутылку и как следует отхлебнул из горлышка.

На мониторе между тем разворачивалось грандиозное действо первой минуты после старта, снятое с высоты в километр. Тысячи катеров на малом ходу, укутанные клубами выхлопного пара, огромным стадом тронулись с места и, толкаясь бортами, направились к выходу из Ангарной Бухты.

– Это один из самых сложных этапов, – прокомментировал Долговязый. – Дело в том, что многие неопытные пилоты непомерно наращивают мощность мотора и рассчитывают параметры охлаждения на полный ход. А на холостых оборотах и на малом ходу такие безудержные моторы жутко греются, и минимум восьмая часть гонщиков сойдет с дистанции в первые минуты гонки. Они даже не выйдут из бухты.

Его слова уже через пару минут подтвердились самым блестящим образом. Оператор на гравилете взял крупно один из катеров. Большое ярко-красное судно сначала потеряло ход, перегородив путь конкурентам, а затем из его мотора вырвались языки пламени. Незадачливый пилот поспешно отстегнул ремни и успел спрыгнуть за борт на секунду раньше, чем рванули баллоны с кислородом и водородом. Взрыв получился неслабым – пламя перекинулось еще на два катера, и их пилотам также пришлось эвакуироваться в океан.

– Сейчас начнется, – сказал Долговязый.

Действительно, крупные катера начали терять ход один за другим. Оператор показывал крупно, как пилоты прыгают за борт, если машины вспыхивали, или просто мечутся, пиная от злости все, что попадется под ноги. Зрелище было настолько забавным, что я не сразу вспомнил о Молчунье. За Леську на старте я не очень беспокоился, поскольку мотор на «Толстозадом» стоял штатный, только со склада, а внесенные переделки не столько подняли мощность, сколько увеличили стабильность работы и пустые затраты энергии. Так что перегрев и незавидная участь сразу после старта нашему катеру не грозили. Другое дело «Уже там». Судя по виду, там стоял такой мотор, что лучше не думать. И хотя Молчунья была механиком не только от бога, но и почти с рождения, однако только чудо могло не дать перегреться столь мощной машине на таком малом ходу.

Между тем на мониторе появились титры с названиями катеров, которые, по мнению экспертов, могли бы войти в десятку. Список был длинным, машин из ста, но ни «Толстозадого», ни «Уже там» в нем не значилось.

– Не ценят нас эксперты, – сказал я.

– Они говна своего не знают, – успокоил меня Долговязый. – В начале гонки журналисты и эксперты всегда отрабатывают полученные от гонщиков взятки. Это ведь реклама на будущий год, неужели не понятно? Попасть в список аналитиков и не войти в десятку – это ведь совсем не то, что просто не войти в десятку. На будущий год ребятам из списка будет гораздо проще распотрошить спонсоров на гораздо более ценные катера. Это бизнес, Копуха. Обычный игорный бизнес. Но в отличие от казино, например, здесь у вранья есть границы. Устроителям гонок хотелось бы, конечно, чтобы результаты можно было подстроить, и они каждый раз из кожи вон лезут, чтобы претворить эту мечту в жизнь, но, когда катера выйдут на большую воду, все эти игры закончатся и начнется то, что называется Большой Механической. Это будет джаз.

– Что? – не сразу понял я.

– Раньше была такая музыка, – объяснил отставник. – Сейчас ее тоже некоторые сумасшедшие играют. Суть ее в стихиях. Ну играть так, чтобы не по нотам, а от сердца. Вот и Большая Механическая тоже от сердца. Все деньги тут вертятся и крутятся в первые десять минут после старта, а потом начинается мастерство.

Катера на малом ходу протискивались в горловину Ангарной Бухты, те, что вырвались, с ходу давали полный газ, выходили в режим глиссирования и превращались в размытые разноцветные стрелы. С удивлением я разглядел на экране нашего «Толстозадого». Леська умудрилась протиснуть его чуть ли не в первые ряды и теперь спокойно вела точно по центру горловины.

– Смотри! – дернул я Долговязого за рукав.

– Вижу, вижу, – пробурчал он. – У меня нормально со зрением.

Леська наконец вышла на большую воду и прибавила обороты. Выглядело это эффектно – «Толстозадый» взбил мощными водометами воду в белоснежный коктейль, немного припал носом, но тут же стремительно разогнался, привстал и тяжело, но уверенно вышел на глиссирование.

– Есть! – радостно вскочил я с травы. – Ну и молодец же Молчунья, что поставила мотор вперед!

– Это Леська твоя молодец, – заявил Долговязый. – Ты видел, каким маневром она вывела катер в первые ряды?

– Нет.

– Куда же ты смотрел?

– Я не сразу наш катер увидел, – попробовал оправдаться я.

– Понятно, – вздохнул Долговязый.

– Ну а что за маневр?

– Мастерский. Ты ее потому сразу и не заметил, что она не стала греть мотор на малом ходу, а обошла всю толпу у самого берега почти на глиссировании. Умная девка, барракуда меня дери!

Наверное, в эту секунду я за Леську впервые порадовался от чистого сердца. Сжав кулак по древней примете, я решил, что не отпущу его до конца гонки из солидарности с женой. Неожиданно я понял, что все ее победы не унижают меня, а, напротив, поднимают до самого верха. Ведь если меня выбрала такая девчонка, как Леся, значит, и я чего-то стою! А уж если она войдет в десятку, я целый год смогу с высоты на всех через губу поплевывать.

Теперь титры на экране показывали названия катеров, вырвавшихся из бухты. Наш «Толстозадый» был в списке на двадцатом месте! Если эту позицию удержать, то десятка не будет выглядеть такой уж недоступной. Еще через минуту показали черные списки – катера, застрявшие после старта. Титры бежали по экрану быстро, поскольку список состоял более чем из трехсот названий, но я все равно успел заметить название «Уже там».

– Вот барракуда! – выругался я.

Камера показала сверху сотни обездвиженных катеров, среди которых длинным гарпуном выделялся катер Молчуньи.

– Перегрелся, – со вздохом сказал Долговязый. – Молчунья попалась на ту же удочку, на которую цепляются многие новички. Выигрывает не самый мощный мотор, а тот, который сбалансирован наилучшим образом.

Я представил, каким ударом стала поломка для глухонемой. Она ведь была уверена если не в победе, то хотя бы в том, что катер не подведет. Она на него все деньги потратила и год жизни. У меня невольно глаза защипало от этих мыслей.

Между тем больше половины катеров, выдержавших сложный старт, уже вышли на режим глиссирования. Поэтому режиссеру приходилось часто переключать камеры – на экране возникала то картина размазанных от скорости глиссирующих машин, оставляющих шлейфы пара, то рассасывающаяся сутолока в горловине бухты, то буксиры, растаскивающие обездвиженные и горящие катера. Наконец горловина бухты полностью освободилась, все катера вышли на оперативный простор, и режиссеру стали полегче. Он отправил все гравилеты с операторами вперед, показывать захватывающую картину гонки с трех разных точек.

Несмотря на горький осадок от бесславного поражения Молчуньи, я переключил все внимание на Леськины достижения. Правда, когда пошли титры лидеров, оказалось, что с двадцатого места «Толстозадый» сполз на двадцать седьмое. Меня это расстроило, чем я с Долговязым и поделился.

– Расслабься, – успокоил он меня, протягивая бутылку. – В течение первых тридцати минут глиссирования только конченые дураки вытягивают сектор газа до предела. У мотора не бесконечный ресурс, а дистанция довольно длинная. Там головой надо работать, а не только турбинами. И Леська твоя большая умница. Я что, не знаю, какую скорость может выдавить «Толстозадый» с таким мотором, какой вы в него впихнули? Поверь мне, Копуха, он сейчас едва треть мощности отдает. Ну что такое пятьдесят узлов? У меня «Рапид» на полном ходу выдает столько. Так это престарелый миноносец, а не гоночный катер. Эти красавцы на пределе выжмут и сто пятьдесят узлов, когда почти перестанут воды касаться. Пока это разминка и прогрев моторов. А как лидеры начнут дохнуть, Леська еще покажет, на что способна. Хотя не одна она, так что драка будет жестокая.

Я отхлебнул джина, но легче мне от этого не стало. Напротив, на жаре алкоголь быстро ударил мне в голову и разогнал все эмоции. Я никак не мог усидеть на месте – ерзал, ругался, расспрашивал Долговязого о тонкостях гонки. Он отвечал охотно, но бесстрастно. Или делал вид, его не поймешь. Только минут через десять я понял, что за его кажущимся спокойствием скрывается расстройство за Молчунью. Похоже, он всерьез болел за нее.

По экрану прогнали сначала названия катеров десяти лидеров, потом десяти аутсайдеров. Ни в одном, ни в другом списке «Толстозадого» не оказалось. Но и без всяких титров я научился без труда различать в толпе глиссирующих машин обводы нашего катера. Задница у него действительно не была узкой из-за непомерно расставленных водометов, так что его можно было издалека узнать по толстому следу взбиваемой пены.

К концу первых тридцати минут, когда катера отошли от точки старта за черту горизонта, изображение на мониторе дрогнуло, Сначала экран вообще стал черным, видимо, режиссер никак не мог выбрать нужную точку съемки, а затем неожиданно показал Ангарную Бухту, где буксирами растащили почти все катера, расчистив акваторию. И в самом центре экрана я разглядел длинный катер Молчуньи. И он не стоял на месте! С невероятной скоростью, почти не касаясь воды, он мчался к выходу из бухты, донельзя похожий на выпущенный из карабина гарпун. За ним и след оставался соответствующий – тугой и тонкий, похожий скорее на реактивную струю, чем на бурун от водометов.

– Ни фига себе! – севшим голосом произнёс Долговязый. – Копуха, эй! Там на самом деле происходит то, что я вижу?

– Джина надо меньше пить, чтобы не задавать такие вопросы! – радостно ответил я.

Однако через несколько секунд радости у меня поубавилось. Похоже, у Молчуньи что-то произошло с управлением, и вместо того, чтобы гнать к горловине, она резко изменила курс и рванула прямиком на песчаную береговую косу.

– Разобьется… – успел шепнуть я.

Но в этот момент «Уже там» еще прибавил ходу, окончательно вырвался из воды, держась за нее лишь узкой трубой водомета, и высоко задрал нос.

– Барракуда меня дери! – выкрикнул Долговязый. – Она решила пройти самым коротким путем!

До меня тоже дошла суть ее замысла. Пользуясь чудовищной мощью катера, Молчунья решила перепрыгнуть косу, чтобы не тратить время на сложный маневр прохода через горловину. К тому же путь через косу был почти вдвое короче.

На экране вспыхнули титры с названием катера, и в этот момент Молчунья наверняка до предела рванула ручку сектора газа. «Уже там» снарядом вырвался из воды, раскидывая по сторонам алмазные брызги. По песчаной косе чиркнула стремительная тень, и через секунду катер Молчуньи снова плюхнулся в воду, но уже в открытом океане. От удара он поднырнул, акулой скользнул под поверхностью, снова набирая мощь водометов, и наконец вынырнул, моментально выйдя на режим глиссирования.

– Она нарочно на старте застряла, – шепнул Долговязый. – Барракуда меня дери!

Суть маневра и мне уже стала понятна. Чтобы не рисковать с перегревом столь мощного двигателя, Молчунья попросту проигнорировала старт и подождала, когда буксиры расчистят бухту. Это было в ее духе – показывать не просто трюки, а весьма полезные, но тем не менее очень эффектные трюки с вождением. Прыжок через косу тоже не был пустым бахвальством – на нем Молчунья сэкономила минут десять, а то и пятнадцать.

Режиссёру пришлось приказать одному из съемочных гравилетов вернуться и показывать только Молчунью. Другие же два транслировали все более жестокое состязание глиссирующих машин. Великолепный старт Молчуньи немного отвлек зрителей от главных коллизий гонки, но теперь все внимание снова устремилось на лидеров. Несмотря на громкую заявку, у Молчуньи не было никаких шансов не то что на выигрыш, но даже на вхождение в десятку. Слишком большим был отрыв основного звена. В конце концов, когда это стало понятно, режиссер дал команду третьему гравилету тоже выдвинуться вперёд.

Несмотря на то что внезапно возникший интерес к Молчунье так же быстро угас, я знал, что она совершила подвиг, и радовался за нее. Как бы там ни было, её катер показал совершенно фантастические характеристики, и специалисты это заметят. Независимо от исхода гонки Молчунья не останется по крайней мере в финансовом проигрыше. Я понял, что таким образом она хотела привлечь к себе внимание не как к пилоту, а как специалисту по совершенствованию поршневых моторов. Это был ее конек, и именно в этом она хотела быть лучшей. И преуспела.

На сороковой минуте начали сдавать моторы лидеров. Шедший третьим катер загорелся и рванул прямо на ходу, вздыбив в небо высокий фонтан пены. Затем задымил еще один катер, а следом еще и ещё. Другие, поняв, что играют с огнем, начали сбрасывать обороты. На пятидесятой минуте вся первая десятка сдала позиции, а ей на смену начали выдвигаться не менее мощные катера более умных соперников. При этом Леся, насколько я мог судить по изображению, вела «Толстозадого» уже двадцать вторым и готова была сдвинуться еще на одну позицию вперед.

– Что я тебе говорил! – радостно заявил Долговязый. – Хочешь еще хлебнуть?

– Нет, спасибо, – я не мог оторвать взгляд от экрана.

Однако изображение снова сменилось. На черном экране показали название катера Молчуньи и ниже цифры ее скорости в настоящий момент, Долговязый крякнул и завинтил бутылку. Молчунья выдавила из «Уже там» полных сто восемьдесят узлов, что составляло более трехсот километров в час. А это, знаете ли, больше, чем считалось возможным для поршневых моторов на воде.

– Даже если она прямо сейчас остановится, это уже мировой рекорд скорости, – сказал я.

В подтверждение моих слов на мониторе загорелась красная надпись о падении мирового рекорда.

– Что она сделала с мотором? – пораженно спросил Долговязый.

– Ты что, не помнишь, как она асфальтоукладчик в гравилет переделывала?

– Ну ведь не переделала же!

– Она тогда только примеривалась, – улыбнулся я.

Несмотря на показную веселость, я начинал всерьёз беспокоиться за Молчунью. Зная ее упертый характер и непререкаемую веру в себя, я побаивался, что она передавит гашетку. На самом деле ей бы надо остановиться и пожинать лавры мирового рекорда скорости, а не рваться к явно невозможной уже победе. Мало того, что при взрыве от перегрева мог пострадать катер с драгоценными переделками двигателя, но ведь и Молчунья рисковала не меньше. Что и кому она хотела доказать, продолжая безумную гонку на ста восьмидесяти узлах? Что ее мотор может работать чуть дольше, чем другие спринтерские машины? Но зачем, если для сверхскоростных катеров важен сам факт рекорда, а не то, как долго продержится двигатель? Много раз я не понимал, какие мотивы движут Молчуньей, но впервые ситуация сложилась столь драматичным образом.

Между тем на фронте гонки разворачивалась не менее напряженная драма. Пройдя половину дистанции, участники вынуждены были сбавить ход, чтобы обогнуть сигнальный буй и лечь на обратный курс. Ведь точка финиша Большой Механической располагалась там же, где точка старта, – в Ангарной Бухте. Это создало плотную давку, которой воспользовались бывалые пилоты, чтобы обойти конкурентов менее опытных, но имевших преимущество в мощности двигателей. На малом ходу в плотном потоке побеждал тот, кто лучше умел обращаться с дросселями и рулями катера, а не тот, кто надеялся лишь на выдвинутый до отказа сектор газа.

Тут-то Леся и показала, на что способна. Она не стала оригинальничать, а попросту повторила тот же маневр, какой выручил ее на старте. Вместо того чтобы маневрировать в плотном потоке катеров, она набрала скорость и по широкой дуге, на глиссировании обогнула место концентрации участников. Умела она правильно применить избыточную мощность мотора, тут и говорить нечего. В результате реализации столь простого, но эффективного плана Леська на выходе из дуги оказалась пятой.

Понятно, что, как только гонка снова выйдет на прямую, преимущество снова получат пилоты более мощных, специально подготовленных машин. Однако, находясь на пятой позиции, Леся имела шанс остаться в десятке, если не будет хлопать ушами и беречь катер.

– Это самый сложный этап гонки, – сказал Долговязый.

– Почему? – не понял я.

– Катера растянулись миль на пятнадцать, некоторые совсем потеряли ход. Сейчас полный разворот кругом совершили, грубо говоря, только лидеры – первые пятьдесят, максимум сто катеров. А остальные теперь для них станут встречными. То есть очень опасной помехой. Но основная проблема даже не в случайных препятствиях, а в так называемых «глушаках».

– Это еще кто такие? – насторожился я.

– Безбашенные ребята, которых некоторые нечистые на руку гонщики нанимают для тарана конкурентов. Задача нанятого «глушака» сводится к отставанию, выжиданию команды, а затем точному и сокрушительному тарану указанного заказчиком катера.

– Леська об этом знает?

– Конечно, я ей рассказал о таких тонкостях. В этом и проблема. С одной стороны, нельзя терять ход, с другой – опасно держаться в десятке, чтобы не нарваться на умышленный таран. Тут, Копуха, требуется оперативное мышление в быстро меняющейся обстановке.

Я крепче стиснул кулак и глотнул из предложенной бутылки. Меня путала одна лишь мысль о таране на скорости в сто узлов, а для Леси эта опасность стала теперь очень реальной и ежесекундной.

«Плюнула бы она на эту гонку, – в сердцах подумал я. – Стоят ли амбиции того, чтобы влупиться в кого-нибудь на полном ходу?»

И тут же поймал себя на мысли, что сам бы я ни за что не сбавил ход. А Леська чем хуже? Нет, она не отступит, я уже понял.

Экран снова стал черным и высветил показания скорости, с которой мчалась Молчунья. На этот раз цифры оказались намного скромнее.

– Сдает движок, – вздохнул Долговязый. – Но всё же наша молчаливая подруга задала перцу. О ней в любом случае газеты будут писать не меньше, чем о тройке основных победителей.

– Если она не взлетит на воздух из-за собственного упрямства, – пробурчал я.

– Типун тебе на язык!

Один из операторов показал мчащийся на глиссировании «Уже там». Молчунья загодя приняла в сторону, чтобы не врубиться в лидеров гонки на полном ходу, но сдаваться не собиралась.

– Кажется, я знаю, чего она хочет, – предположил отставник. – Показав рекорд скорости, она решила доказать, что ее переделки касаются не только мощности, но и надежности двигателя. Она решила дойти до финиша. Пусть последней, но преодолеть полную дистанцию Большой Механической. Если её катер выдержит, об этом будут несколько лет говорить.

Я уже думал сжать второй кулак за нее, но потом решил, что из-за таких суеверий не останется свободной руки, чтобы хлебнуть джина. Обстановка же была такой нервной, что без алкоголя все воспринималось в тревожных тонах. Правда, и с алкоголем было не лучше. Я ощущал, что сижу не на мягкой траве, а на самых колючих мексиканских кактусах, хотя до Мексики отсюда было локтя два по карте.

Леську вскоре выдавили из пятерки, и мне слегка полегчало. Не жалко было денег, бездарно потраченных на ставки, просто хотелось, чтобы Леся с Молчуньей добрались до финиша невредимыми. Сначала она стала седьмой, затем восьмой, а еще минут через десять ее оттеснили на двенадцатое место. Я внимательно следил за экраном, и создалось впечатление, что она не очень противилась этому. То ли поняла, что в десятке при таких раскладах ей не удержаться, то ли катер начал сдавать, но она вообще без борьбы уступила позиции.

Тут-то побоище и началось! Один из встречных тихоходов под названием «7Е» резко изменил траекторию и подставил борт главному лидеру – скоростному катеру «Цэ-Цэ». От удара «7Е» распороло надвое, и он моментально затонул, а «Цэ-Цэ» со смятым форштевнем клюнул носом. На полном ходу он просел на глиссировании, получил катастрофический дифферент на нос и полностью ушел под воду. Камера, установленная на гравилете, показала, как бывший лидер шпарит под кромкой океана на полной мощности водометов, оставляя на плаву сорванные куски обшивки и выступающие части. Только секунд через десять мотор нахлебался воды и заглох, дав катеру вможность всплыть.

Но для пилота остроносого катера «Кий», шедшему вторым, это всплытие явилось полной неожиданностью – он не успел отвернуть от внезапно возникшего препятствия и мощным ударом располосовал потерявший ход катер вдоль по всей длине. Что при таком ударе стало с пилотом, мне и думать не хотелось. Однако через секунду я с облегчением заметил, что он успел выпрыгнуть сразу после столкновения с «глушаком», еще до погружения. «Кий» переломился надвое – передняя часть ушла под воду, а задняя полыхнула пламенем и взорвалась, раскидывая осколки на десятки метров вокруг.

Уцелевшие катера по крутым траекториям старались обойти место аварии, создав дополнительную сутолоку. И Леся не замедлила этим воспользоваться – вытянув сектор газа почти до предела, она задрала нос «Толстозадого» и применила оправдавший себя маневр, обходя толкучку по широкой дуге.

– Зачем?! – вскочил на ноги Долговязый. – Рано вперед, барракуда ее дери!

Он так разволновался, что облил меня джином, но я знал, как просто во время гонки потерять голову. Можно ли винить в этом Лесю? Она ведь человек, не машина. Был и другой вариант – она хорошо подумала, прежде чем вырваться на шестую позицию. В принципе, я ее понимал, ведь «глушаки» в первую очередь будут таранить первую тройку. Ну кто мог знать, что творилось у нее в голове?

Как бы там ни было, но на этом этапе гонки «глушаки» играли ведущую роль. Растянувшись длинным шлейфом от самого старта, прикидываясь потерявшими ход, они внезапно бросались то на лидеров, то просто на опасных конкурентов. Представляю, в каком напряжении находились пилоты первой десятки, включая Лесю! Кстати, на нее тоже обратили внимание и два раза пытались таранить, но она хитрила, старалась держаться поближе к другим катерам, не давая «глушакам» свободы маневра. Вскоре другие лидеры тоже поняли ее правоту и сбились в плотную стаю, которая снарядом прошивала пространство на скорости более ста узлов. Это сильно затруднило «глушакам» работу, и пару раз они отказывались от тарана, уже выйдя на траекторию. Оно и понятно – одно дело подставить борт, получив от заказчика приличные деньги в качестве компенсации, и совсем другое – превратиться в фарш под ударами нескольких катеров.

– Твоя Леся, похоже, придумала неизвестный до сегодняшнего дня способ борьбы с «глушаками», – улыбнулся Долговязый. – Повезло тебе с женщиной, Копуха, ох повезло! И как они выбирают таких увальней вроде тебя? Прямо обидно, честное слово.

На какое-то время гонка стабилизировалась. Собранное Лесей передовое звено из пятнадцати катеров плотным ядром устремилось к финишу, а остальные, потеряв надежду, начали сбавлять обороты, чтобы зря не уродовать моторы. После дополнительных доделок эти двигатели могли отлично показать себя в следующем году, что не раз бывало на Большой Механической. И только все немного успокоились, как всех снова удивила Молчунья.

Одна из камер показала разворотный буй с большой высоты и сверкающую спицу «Уже там», описывающую широкую дугу. Молчунья не потрудилась сбавить ход, чтобы сделать радиус разворота поменьше, а так и шпарила на ста пятидесяти узлах, легко перекрывая по скорости лидеров гонки. Надо отдать должное её катеру – кроме быстроходности он обладал удивительной маневренностью на столь жестких режимах. Но едва оператор решил снова показать лидеров, как случилось то, чего никто не ожидал, в том числе и мы с Долговязым.

Завершив полный разворот кругом, «Уже там» начал разгоняться еще больше, за несколько секунд перекрыв собственный мировой рекорд. На мониторе высветились показания скорости, при виде которых народ в парке невольно приподнялся со своих мест. Это уже был не просто мировой рекорд, это тянуло на революционный прорыв в самом понимании поршневых моторов!

Катер Молчуньи разогнался до двухсот узлов, затем до двухсот двадцати, а когда цифры зашкалили за двести тридцать, по парку пронесся гул самых разных эмоций. Это было самой настоящей фантастикой – на полчаса нарочно затянув старт, Молчунья догоняла плотное ядро лидеров!

– Барракуда меня дери… – прошептал Долговязый, передавая мне бутылку с джином. – Я, конечно, хотел на «Рапид» быстроходный катер, но боюсь, что этот мне будет не по карману.

– Она собирается войти в десятку, – догадался я. – Вот барракуда! Сейчас на нее «глушаки» насядут!

И я не ошибся в предположениях. Когда Молчунья набрала полных двести пятьдесят узлов, заказчики дали команду всем «глушакам» остановить «Уже там». С высоты гравилетной съемки это было похоже на массированное торпедирование, так плотно атаковали Молчунью. Один за другим «глушаки» срывались на боевые углы атаки, пытаясь подставить борт под несущийся на глиссировании болид. Однако это оказалось не так просто – тренировались-то они совсем на других скоростях, поэтому никак не могли взять нужное упреждение и попадали только в тугой след пены позади водометов. При этом мощной струей их било так, что некоторые переворачивались и тонули.

– Дьявол, а не девка, – шептал Долговязый.

Я отнял у него джин и как следует приложился к бутылке. Зрелище было, надо признать, завораживающее. Ситуация сложилась парадоксальная – даже те пилоты, которые не собирались быть «глушаками», быстро смекнули, что могут заработать немало денег, если у них получится протаранить Молчунью. Не имея ни малейших шансов добраться хотя бы до разворотного буя к окончанию гонки, они включились в общую битву за одну-единственную цель. В результате Молчунья здорово облегчила жизнь основному ядру лидеров, поскольку и профессиональные «глушаки», и новоявленные попросту перестали обращать на них внимание, бросив все силы на атаку Молчуньи.

Несмотря на скорость «Уже там», некоторым особо сноровистым удавалось оказаться в опасной близости. Молчунью спасало то, что поразить ее можно было только с чудовищным упреждением, и она успевала чуть изменить траекторию, чтобы уклониться от опасной атаки. Но я уже заметил, что этим она только раззадорила нападавших. Чужие неудачи всегда вызывают желание перепрыгнуть столь сложную планку. «Глушаки» изменили тактику и начали, пользуясь связью, сбиваться в плотные стаи, чтобы затруднить Молчунье возможность маневра. Они-то не знали, что она служила у Жаба водителем, а он если кого и брал в команду, то только лучших из лучших. Как я туда попал, сам не понимаю. С Чистюлей-то понятно, он лучший в мире акустик, насчет Рипли вопросов тоже не возникало, а Молчунья как раз сейчас демонстрировала чудеса вождения судна на запредельной скорости.

Красная надпись на экране оповестила, что Молчунья побила мировой рекорд скорости не только для поршневых, но и для прямоточных моторов. Радостный рев людей в парке подсказывал, что независимо от исхода гонки Молчунья теперь станет кумиром всех сторонников классического привода. Мыслимо ли разогнаться на поршнях до двухсот восьмидесяти узлов, когда прямоточники на воде не перескакивали рубеж двухсот семидесяти пяти? Но, несмотря на это, «Уже там» продолжал наращивать скорость!

– Что она туда засунула вместо мотора? – произнёс Долговязый. – Уму непостижимо!

Теперь «Уже там» был виден на мониторе вместе с ядром лидеров гонки. И Молчунья их уверенно догоняла! Учитывая, что до финиша оставалось еще несколько минут, она могла войти в десятку. Фурор от этого мог перевернуть всю внутреннюю систему Большой Механической.

Хозяева «глушаков» это тоже понимали прекрасно, поэтому заставляли подопечных постоянно менять тактику и атакующие строи. При этом часть сил они бросили на ядро лидеров, и у них там получалось значительно лучше, чем с Молчуньей. Один за другим они протаранили пять катеров, трижды нападали на Леську, из-за чего она не могла на полную катушку вытянуть сектор газа. Чтобы сохранить возможность маневра, ей приходилось все больше и больше сбавлять скорость. Да и нервы, похоже, сдавали от напряжения.

Между тем «глушаки» выяснили, что наиболее практичным маневром против Молчуньи является широкий веер из катеров, которым удавалось загребать значительный сектор пространства. Применив его несколько раз, «глушаки» все же добились желаемого – один из них все же подставил борт под форштевень Молчуньи.

Народ в парке ахнул, а я невольно закрыл глаза, увидев, как на скорости почти в триста узлов «Уже там» навылет пробил атакующий катер. Потеряв глиссирование, Молчунья поднырнула под поверхность воды, но тут же пробкой выскочила на поверхность и снова вошла в режим.

– Она рассчитала! – выкрикнул Долговязый. – Она передок специально под лобовой удар проектировала!

Не успев затонуть, катер «глушака» исчез в ослепительном облаке взрыва, а «Уже там», не получив ни единого повреждения, быстро восстановил скорость. Тут же еще двое повторили маневр неудачника, но с тем же результатом – сверкающий гарпун «Уже там» прошивал «глушаков» навылет, чуть подныривал, но тут же снова выскакивал на глиссирование, практически не теряя в скорости. Только теперь я в полной мере осознал, зачем Молчунья придала катеру столь экзотическую форму, – сбить его с режима глиссирования было немыслимо, а прочный форштевень без труда раскалывал даже блоки моторов подвернувшихся под таран «глушаков».

Набрав полных триста узлов, под рев восторженной публики Молчунья поравнялась с плотным ядром лидеров и неожиданно резко сбросила ход. Она по пояс высунулась из-под обтекателя и замахала руками. Оператор увеличил изображение, и я увидел жесты Языка Охотников.

«Держись за мной, – просигналила она Лесе. – Я буду таранить придурков».

Леську не надо было упрашивать. Воспользовавшись возможностью, она ушла с общего курса, врубила водометы на полную и начала огибать основное ядро. Только теперь я понял, что двадцатицилиндровый мотор на легком корпусе тоже имел серьезные преимущества. Тарана бы «Толстозадый» не выдержал, это ясно, зато до ста пятидесяти узлов разогнался легко.

Другие катера, если честно, были не хуже, но едва десятка лидеров начала набирать скорость, их без передышки начали долбить «глушаки». Леську спасало только то, что впереди нее гарпуном рассекала пространство Молчунья.

– А вот и главный заказчик! – показал Долговязый. – Он всегда проявляется перед финишем! Вон, широкомордый зеленый катер.

Действительно, его никто не таранил, позволяя по обломкам катеров вырваться в лидеры гонки. В конце концов перед самым входом в Ангарную Бухту расстановка сил окончательно проявилась. Первой к финишу рвалась Молчунья, не выжимая и трети мощности, чтобы прикрыть Леську. «Толстозадый» держался вторым, точно следом за ней, а предводитель «глушаков» третьим. Остальные отстали корпусов на десять, не меньше.

Я скакал, как безумная морская блоха, радостно махая руками. Долговязый, вопреки своей обычной манере, тоже не стеснялся выражать эмоции. В парке народ тоже ликовал, несмотря на то что ставили наверняка на других. Просто событие было действительно из ряда вон выходящим.

От радости мы как-то упустили из виду, что предводитель «глушаков» попытается достигнуть финиша вторым, а не третьим. Катер у него оказался не менее мощным, чем «Толстозадый», а опыта в вождении пилоту было не занимать. Он легко поравнялся с Леськой и начал выписывать синусоидальный зигзаг, то и дело шарахая ее катер бортом. Я представил, каково Леське сейчас за штурвалом, и понял, отчего она сбросила скорость.

Однако зря я ее недооценивал. Вместо того чтобы уступить место, она чуть отстала, вздыбила катер и со всего маху опустила его днищем на корму наглеца. Предводитель «глушаков» такого маневра точно не ожидал. От вертикального удара его катер, шедший на суровом глиссировании, вздыбило еще больше, он сделал «свечку» и перевернулся килем вверх. Леська проехала по нему днищем, плюхнулась носом в воду и поднырнула – сказался тяжелый мотор спереди. Чтобы нормально всплыть, ей пришлось отключить водометы, выждать секунды две, а затем снова дать полный вперед. Меня поразила ее выдержка – не растеряться в такой ситуации и сделать все с холодной расчетливостью не каждому было по силам.

Они с Молчуньей первыми ворвались в горловину Ангарной Бухты; остальные уже отставали больше чем на десять корпусов. Некоторые врубили водомёты на полную, но сократить это расстояние было уже невозможно. Молчунья первой пересекла финишную черту, за секунду сделав меня и себя богачами. Следом за ней финишировала Леська, превратив оставшиеся у меня в кармане жетоны минимум в десять килограммов чистого золота.

– Есть! – Долговязый подбросил в небо пустую бутылку. – Есть, Копуха! Ну и дали жару наши девчонки!

Он был прав на все сто. Было чему порадоваться. Не тратя времени даром, мы рванули из парка в Ангарную Бухту, чтобы лично поприветствовать победительниц. Толпа собралась такая, что нам пришлось как следует поработать локтями, пробивая дорогу к пирсу.

«Уже там» и «Толстозадый» покачивались на волнах под прицелом сотен стереокамер, а Леська с Молчуньей, в обнимку, отмахивались от микрофонов, с которыми лезли к ним журналисты.

Долговязый помахал нашим и жестами показал, чтобы ни на какие вопросы пока не отвечали. Пусть журналисты платят, если хотят получить материал. Пробившись к ним, мы оттеснили Молчунью и Леську от толпы. Долговязому, кажется, даже вмазать кому-то пришлось, чтобы остудить профессиональное рвение.

– Жаль, что ты ставки не сделал! – улыбнулась мне Леся. – Хотя кто же знал, что так выйдет!

– Что значит не сделал? – с напускным безразличием спросил я, доставая из кармана жетоны.

– Что?! – Леська помотала головой от удивления. – Ты поставил на меня за вхождение в призовую тройку?

– Ну да, – пожал я плечами, словно ничего особенного не произошло. – Не мог же я оценить твои способности ниже.

Она обняла меня и несколько раз горячо поцеловала. Я видел, что Долговязый при этом отвернулся, вроде как из деликатности. Но на самом деле он хотел скрыть довольную улыбку, барракуда его дери.

Глава 16. Четыре цифры

В городе мы провели еще двое суток. Глупо было не воспользоваться лестным предложением городских властей и бесплатно погостить в самом шикарном отеле, да еще в президентских люксах. На самом деле интерес у них был, ясное дело, меркантильный, да только какое это имеет значение, когда все хорошо?

Молчунье выдали не самодельный, а вполне профессиональный навороченный многоязыковый коммуникатор, чтобы она без труда могла беседовать с журналистами и инженерами. Вторые, кстати, проявляли к ней интерес никак не меньший, чем первые. Может, даже больший. Всем хотелось узнать, что же такое она сделала с поршневым мотором, что он выдал такие безумные характеристики. Долговязый же сразу взял на себя роль продюсера этого проекта и ни крупицы информации бесплатно не выдавал.

– Это все бандиты, – объяснил он. – Получат что-нибудь, затем перепродадут, потом снова и снова перепродадут. У них главный принцип – хотеть денег просто так. Самим только хитрожопить и ни в коем случае палец о палец не ударить. И нет разницы, в банде они или в правительстве. Для человечества все равно никакой пользы. Польза будет, когда цена перекупщиков кончится и цена на идею станет такой, что ее уже в чистом виде невозможно будет перепродать. Тогда придется начать производство, и будет всем великое счастье. Простые люди смогут на таких моторах ходить. Короче, Копуха, смысл вот в чём: надо с самого начала задрать цену так высоко, чтобы труднее было идею перепродавать. Тогда цепь перекупщиков значительно сократится, а идеи скорее пойдут в производство. Так что я не о кармане едином пекусь.

Как бы там ни было, но наши карманы от его философии уже начинали трещать. С учетом прибыли от ставок, призов за два места в первой тройке, а также патентных денег за идеи Молчуньи нам за эти двое суток удалось заработать более двухсот сорока килограммов чистого золота. Моих из них было шесть килограммов с жетона за Лесю и пятнадцать килограммов с жетона за Молчунью. Долговязый со ставок получил всего восемнадцать килограммов, поскольку за Лесю ставил на десятку, а не на тройку. Леська только со ставки за себя получила честных шесть килограммов золота, не считая самого приза, стоимость которого оценивалась в двадцать пять килограммов. Молчунья же из призового фонда получила пятьдесят килограммов, что с лихвой окупило все затраты на катер, да еще по ставке пятнадцать килограммов. В общем, целое состояние. И это только за гонку, не считая денег с патентов, которых оказалось больше, чем призовых и выигранных. Вместе с гонорарами от газет Молчунья за свои изобретения получила около сотни килограммов золота. Десть процентов от этого она ссудила Долговязому за продюсерскую помощь.

– Мы теперь сможем купить отличный корабль! – заявила она через коммуникатор, проглядывая свои счета через терминал в отеле.

Синтезатор в этой машинке был превосходный, Молчунья даже эмоциональными тембрами голоса при желании могла управлять. Правда, пока не очень с этим справлялась, но все равно слушать это было гораздо легче, чем механический голос робота из экипировки охотников.

– Корабль у нас уже есть, – ответил я. – Причем замечательный. Не какая-то новомодная пластиковая посудина, а «Рапид» еще с военных времен.

– Стильно, – с усмешкой сказала Молчунья, – Узнаю Долговязого с его любовью к антиквариату. Правда, с этим выбором полностью согласна – «Рапид» отличный корабль. Можно на него дополнительное оборудование установить.

– Там нормально с оборудованием, – успокоил я глухонемую.

Вечером второго дня мы собрались в номере Долговязого и вышли по сети на связь с «Рапидом», Из рубки ответил Майк, но новости оказались неутешительными – дельфины вернулись на корабль ни с чем. Заброшенная база, разведку которой они проводили, оказалась не просто заброшенной, а затопленной.

– Неувязочка, – Долговязый почесал макушку. – Придется возвращаться на «Рапид», двигаться дальше и пускать дельфинов на разведку второй из трех баз.

– Другого выхода я тоже не вижу, – развела руками Леся.

– Погодите… – сказал я. – Вот мы с подачи Молчуньи решили искать Жаба на заброшенных базах, а как он туда, по-вашему, мог попасть? Допуска к жидкостным аппаратам у него нет, да и сам живой скафандр найти до крайности сложно. Еще сложнее, чем допуск подделать.

– Такой псих, как он, мог на триста метров и с газом нырнуть, – заявил отставник. – К тому же протокол допуска я ему в свое время передал.

– Сухой батискаф он тоже запросто мог приобрести, – предположила Молчунья. – На таком не то что на триста метров, а и на километр можно нырнуть.

– Вот-вот! – довольно кивнул я. – А вы не подумали, что если Жаб мог воспользоваться батискафом, то и любой другой способен погрузиться на триста метров?

– И что? – не понял Долговязый.

– А то, что брошенные шельфовые базы на глубинах до километра должны быть все затоплены. Иначе и быть не может, иначе нашлось бы много желающих поживиться остатками снаряжения.

– Логика в этом есть, – задумчиво кивнул отставник.

– Вот и порвалась ниточка, – вздохнула Леся. – Как же теперь вашего Жаба искать?

– На глубинах свыше километра, – спокойно ответил я. – Туда кто попало не сунется, а следовательно, оставленные без присмотра базы выгоднее консервировать, а не затапливать. Вдруг пригодятся? А опасности никакой. Добраться туда сможет только охотник, а охотники вроде как все свои.

– Бред, – отмахнулся Долговязый. – Никто туда не доберется без полноценного боевого батиплана или без жидкостного скафандра. В том числе и мы. Так что проверить твою теорию не получится.

– Значит, и Жабу туда не добраться, – пожал я плечами. – Вот уж боевой батиплан ему точно взять негде. А вообще… Погодите, а что стало с «Валеркой»?

– Что еще за Валерка? – не поняла Леся.

– Батиплан Жаба, – ответил Долговязый. – Весьма недурная машинка. Но после истории с Поганкой его передали охотникам на береговую базу недалеко отсюда. Молчунья его перегоняла.

– Все верно, – кивнула глухонемая. – Только еще до моего списания базу оттуда сняли.

– Как это сняли? – не поверил отставник.

– Ты сам прекрасно знаешь, что охотников сокращают. Биотехов в океане за последний год сильно поубавилось, так что нет надобности держать большой контингент.

– А что стало с техникой? – Долговязый, кажется, отказывался верить в услышанное.

– Большую часть вывезли, – ответила Молчунья. – А «Валерку» заминировали, приказали мне отогнать его подальше в океан и затопить. Что я и сделала. Когда он погрузился на дно, саперы активировали дистанционный взрыватель.

– Эх, какая машина была! – сокрушенно вздохнул отставник. – Зачем же его взрывать-то было? Неужели такой батиплан никому не нужен?

– Давно не осталось целей, для подавления которых требуется такая мощь, – Молчунья включила имитацию тембра разочарования в синтезаторном голосе. – Да и пилотов для управления подобной техникой по пальцам можно пересчитать.

– И все же жалко.

– Мне тоже его было жалко, – ответила Молчунья. – Поэтому я и поотключала все детонаторы.

– Что?! – в один голос воскликнули мы с Долговязым.

– Да. Одно дело затопить аппарат, другое – взорвать его, как врага. «Валерка» не был врагом.

– Ты хочешь сказать, что затопила батиплан в боеспособном состоянии?

– Да. Там глубина почти километр, вряд ли его кто достанет.

– Отсеки затоплены? – У Долговязого азартно заискрились глаза.

– Нет. Я штатными средствами установила отрицательную плавучесть.

– Значит, через шлюз, в принципе, можно попасть внутрь и запустить машину?

– Имея жидкостный аппарат – да.

– Тогда надо срочно возвращаться на «Рапид», ребята, и полным ходом идти к месту затопления «Валерки»!

– Ты думаешь, Жаб мог им завладеть? – Молчунья искоса глянула на Долговязого.

– Надо убедиться, что он этого не сделал.

– Я никому не говорила об отключении детонаторов. По всем документам «Валерка» взорван.

– А то ты не знаешь Жаба! – вспылил отставник. – А то ты ни разу не замечала, на сколько ходов вперед он способен просчитать ситуацию и насколько хорошо он знает психологию всех, с кем охотился! Ему достаточно было просто узнать, что «Валерку» списали и что ты участвовала в его затоплении. Остальное для него без всяких предсказаний понятно. Он прекрасно знает твое отношение к технике и уверен, что ты бы нашла способ предотвратить взрыв.

Молчунья ничего не ответила, и я знал почему. Не очень приятно быть для кого-то открытой книгой. Но это правда – Жаб читал в наших душах с легкостью. И не только в наших, если быть точным.

– Это же надо, береговые базы начали сокращать! – Долговязый никак не мог успокоиться.

– Досокращаются так, – хмуро заметил я. – Обнаружится еще какая-нибудь ржавая пусковая установка, и конец нашей легкомысленной цивилизации.

– На охотников тоже надежды мало, – философски заметила Леся. – Насколько я знаю, большинство из них годами бездельничают на берегу.

Я вспомнил, как мы вялились на Карибах, и решил не спорить. Как ни обидно, а в этом Леся права – боевой клан охотников все больше утрачивал былую ауру. Чем меньше в них нуждалось человечество, тем меньше удавалось охотникам сохранить привилегий. Это лет десять-двадцать назад темно-синяя форма у многих вызывала священный трепет. Теперь все изменилось. Но чтобы береговые базы оставлять – это уже чересчур. Хотя почему чересчур? Всему рано или поздно приходит конец. Человечество как вид утратило не только естественных, но и искусственных врагов. Его не от чего стало защищать, а потому в скором времени станет и некому. Кто-то из охотников захочет сменить форму на полицейскую или спасательную, ловить пиратов или вызволять из океана потерпевших крушение. Но это будет уже совсем другая служба. Хотя бы потому, что незачем будет человеку опускаться на глубины более пятисот метров.

Лесина правота подтверждалась еще и тем, что вот уже неделю охотники не могут подобраться к взбесившейся пусковой установке. Так вот странно получилось – опасность возникла, а справиться с ней, получается, некому. Или есть? У меня вдруг промелькнула странная, не приходившая раньше в голову мысль. Что, если Жаб не псих, что, если он правильно все рассчитал и печется не о собственных комплексах, а о благе всего человечества? Что, если он…

– Лесь, – повернулся я к жене. – Мне нужно перекинуться с тобой парой слов наедине.

Долговязый озадаченно на меня покосился, но я довольно резко ответил на не заданный им вопрос:

– Дадите мне минуту посвятить личной жизни?

На самом деле он мог меня спокойно послать, но не стал. Удивился, понятное дело. Правда, Леся выглядела не менее удивленной – она не поняла, что же так внезапно приспичило. Пришлось взять ее за руку и вытащить в другую комнату.

– В головах у твоих дельфинов биотехнологические элементы контроля? – спросил я без всяких предисловий.

– С чего ты взял? – приглушенно шепнула она.

– Дедуктивный метод. Да или нет? Только честно!

– Да. Это последняя разработка. Экспериментальная. Делали прямо на «Тапрабани», еще никто не знает об этом.

– Откуда взяли активную часть?

– Наши глубинники поймали торпеду ММ-25, и мы распотрошили ее.

– Что значит «поймали»? – ошарашенно спросил я. – Она же самоликвидируется, если ее поймать.

– Они ей не дали такую возможность. Эдуард всадил из ружья такую дозу транквилизатора, что ее парализовало раньше, чем нервные импульсы прошли по хорде до детонаторной мышцы.

– Уму непостижимо!

– А ты думал, только охотники настолько хитры, чтобы обезвреживать тварей? Сразу, как торпеду парализовало, Эдуард осторожно пробил ей брюшную полость и слил за борт весь нитрожир. Потом доставил на «Тапрабани», и мы провели операцию по удалению всех важных биоузлов, в том числе изъяли главный контрольный центр. После чего вшили его Тошке. Лидочка операции не подвергалась.

– Барракуда меня дери! Это же категорически запрещено! Вы что, превратили дельфина в программируемое существо?

– Мы это делали не ради того, чтобы подавить его волю, Рома. И ни разу не подключали к нему программатор. Это устройство использовалось только для прямой связи. Ты же знаешь, насколько трудно дельфину втолковать некоторые технические термины. А так я с пульта могу транслировать в мозг Тошки любые образы подводных сооружений, как это делает наркотический трип-чип. Только наркотик подавляет волю, а наше устройство нет. Тошка просто видит в воображении тот предмет, который ему необходимо исследовать. Ну и можно устроить так же обратную связь, что иногда очень важно.

– Видеть глазами дельфина?

– Не глазами. Они пользуются ультразвуком. Но их природный сонар намного совершеннее наших. Я могу выводить на экран те образы, которые возникают у него в мозгу, а компьютер уже легко переводит их в понятное нам изображение на мониторе. Ты лучше скажи, какая муха тебя укусила именно сейчас затеять эти разборки?

– Я думал про Жаба.

– И что?

– Наши логические умозаключения на его счет могут оказаться в корне неправильными.

– В каком плане?

– Что, если не он инициировал запуск ракеты с военной установки? Что, если это вообще не людских рук дело?

– Не понимаю. Ты же сам связал торпедную атаку на «Риф» с запуском! И это более чем логично! Жаб запустил ракету, а потом потопил меня, чтобы я не отправила дельфинов на разведку и не выявила истинную причину пуска. Ты сам сказал, что это почерк вашего командира. Просто все были уверены в его гибели, вот и подумали на Молчунью.

– И ошиблись. Молчунья оказалась ни при чем.

– Значит, больше некому, кроме Жаба! Он же псих, судя по вашим рассказам. У него могло хватить духу запустить термоядерную ракету.

– Зачем?

– Чтобы потом обезвредить ее при помощи Поганки и всем на Земле доказать свою незаменимость. Ты сам говорил, что он фанат подводной охоты. А ведь эта профессия умирает. Биотехов становится все меньше, и вскоре охотники станут никому не нужны. Он хотел доказать, что это не так.

– Да, конечно, – усмехнулся я. – Все очень просто. Сумасшедший маньяк в действии. Найти его и обезвредить. И все мы очень правильные, все ратуем за спасение человечества и до ужаса уверены в своей правоте. А что, если мы ошибаемся?

– В чем? – не поняла Леся.

– В мотивах Жаба. Он мог затопить тебя вместе с «Рифом» совсем по иной причине.

– Ты серьезно?

– Вполне. Пока мы сидели за столом, я кое-что вспомнил. Очень важную деталь.

– Какую?

– Биотехи не нападают на обитателей океана.

– И что?

– Ты говорила, что торпеда недавно погналась за Тошкой. Помнишь?

– Да. И что?

– Она каким-то образом отличила его от всех дельфинов, распознала в нем союзника человека. Как, по-твоему, она это сделала?

– Думаешь, по вживленному нейрочипу?

– Скорее всего. Умеют же мины отличать стаи торпед из своего охранения от всех других. Они по запаху считывают заводские клейма в геноме.

– Погоди-ка… – сощурилась Леся. – И что из этого следует? Какое отношение имеет чип у Тошки под черепом к проделкам вашего командира?

– Не знаю. Но меня мучает одна мысль, – признался я.

– Какая? – Леся напряглась.

– Если торпедная атака на «Риф» не была случайной, если это Жаб напустил на тебя стаю биотехов, то откуда он получил всю необходимую информацию о тебе? Это ведь надо было знать, что, несмотря на шторм, ты выйдешь в океан на среднем транспортнике. Мало того! Если Жаб не хотел допустить дельфиньей разведки, то он по крайней мере должен был знать о ее возможности!

– Ты хочешь сказать, что кто-то из моих коллег информировал вашего бывшего командира?

– В это трудно поверить, – признался я. – Но любое другое объяснение будет выглядеть еще более фантастичным.

– Например?

– Ты связывалась с Тошкой перед тем, как взойти на борт «Рифа»?

– Да, но дельфин об этом не знал. Мы дистанционно ввели в его мозг образы нескольких типов пусковых установок, чтобы ему легче было вести разведку. Четкую картинку, даже со звуком, можно передать только во сне, но дельфины все время спят одним полушарием мозга. Так что это облегчает подобные односторонние контакты.

– Погоди-ка… А образы из их мозга ты тоже можешь так считывать?

– Да. Но этот процесс лучше проходит с бодрствующим полушарием, поскольку оно более активно взаимодействует с нейрочипом.

– Так… Кажется, у меня возникла более или менее правдоподобная теория.

– Рассказывай.

– Может, и с остальными поделиться? – осторожно спросил я.

– Не надо. Я понимаю, что ты доверяешь Молчунье и Долговязому, но все же эксперименты с биологическими чипами под запретом. Меня за это могут запросто посадить. Не то что я им не доверяю, но лучше не надо.

– Ладно, – кивнул я, согласившись с доводом. – Тогда слушай. Идея состоит в том, что теоретически Жаб мог получить необходимую информацию от Тошки.

– Нет, что ты! – помотала головой Леся. – В тех образах, что мы транслировали, не было никакой информации о намечающемся выходе «Рифа» из порта.

– Ты не представляешь, насколько Жаб умен. Он способен провести анализ крупиц информации и сделать обширные выводы. Ты лучше скажи, на каких частотах происходит контакт аппаратуры с нейрочипом у Тошки под черепом.

– Я не знаю, – вздохнула Леся. – Если быть точной, никто не знает. Просто мы сделали ответную часть из тех же тканей торпеды. Скорее всего передача информации между двумя нервными центрами происходит в прямом смысле телепатически. Тебе лучше знать, как координируют маневры торпеды в стае.

– Они перекрикиваются ультразвуком, – пожал я плечами.

– У торпеды ММ-25 нет ультразвукового органа. Однако они ходят парами и тройками и синхронно выполняют маневры, как стаи рыб.

– Ты читала каталог Вершинского? – удивился я.

– Приходилось, – уклончиво ответила она. – В общем, нервные импульсы от торпеды к торпеде или от рыбы к рыбе как-то передаются, это факт. На каких частотах – пока неизвестно. Мы над этим работали, но без особых результатов. Доподлинно известно лишь то, что расстояние между Тошкой и ответной частью не имеет значения.

– А где установлена эта ответная часть?

– На «Тапрабани». На нее образы подаются по сетевому каналу с любого терминала. Кроме того, мы настроили электронный блок ответной части таким образом, чтобы он превращал в простые образы некоторые команды стандартного коммуникатора. Так дельфином может командовать даже тот, кто понятия не имеет о существовании нейрочипа у него в голове.

– Например, Майк, – я глянул Лесе в глаза.

– Да, – кивнула она, выдержав мой взгляд.

– Тогда получается, что любой человек, знающий о нейрочипе и об ответной части на «Тапрабани», может вступить в контакт с дельфином посредством сетевого соединения?

– Да. Но шлюзовый адрес известен только двоим людям. Мне и начальнику станции. К тому же сам факт установки нейрочипа держится в большой тайне даже от островного руководства. Фактически о нем знают, кроме нас с начальником, только Эдуард, поймавший торпеду, трое хирургов, проводивших препарирование биотеха, а также двое инженеров, занимавшихся созданием электронного блока к ответной части. Все они члены команды «Тапрабани». Поверь, Рома, вклиниться в этот канал постороннему совершенно немыслимо. Тем более бывшему охотнику.

– Но другого объяснения у меня нет.

– Ну хорошо, – вздохнула Леся. – Допустим чисто теоретически, что ваш безумный командир как-то умудрился таскать образы из Тошкиной головы. Допустим, он так хитер, что произвел анализ из каких-то крупиц информации. Но ведь если все это принять на веру, то наша версия относительно Жаба получает блестящее подтверждение. Я имею в виду мотив. Он не хотел, чтобы Тошка разведывал пусковую установку, поэтому затопил корабль со мной. При этом он постарался сделать так, чтобы люди не пострадали, – затопил «Риф» на минимальной глубине. Если бы Радж не запаниковал, обошлось бы без жертв.

– Но мотив мог быть и другим. Например, он пустил тебя под воду, чтобы уберечь от смерти.

Я сказал это намеренно жестко, чтобы на Леську лучше подействовало.

– Что ты имеешь в виду? – шепнула она.

– А подумай, что было бы, окажись в конструкции пусковой установки устройство, способное реагировать на биотехнологические чипы?

– Установка убила бы Тошку на подходе.

– А потом?

– Потом?

– Да. Она бы нанесла удар по ответной части, то есть по «Тапрабани», на которой бы мы в тот момент находились.

Похоже, Леське такой вариант не приходил в голову. Да и я сам удивлялся, как подобная конструкция могла возникнуть в моем мозгу. Если честно, я редко занимался столь сложными построениями, так что догадка показалась мне чуть ли не гениальной.

– Ты хочешь сказать, что Жаб мог рассчитать события на столько ходов вперед? – удивилась Леся.

– На столько? Да это для него вообще не задача! Знаешь, как он себе акустика выбирал в команду?

– Ты о Чистюле?

– Да.

Мне пришлось ей вкратце рассказать, что Жаб заприметил Чистюлю еще ребенком, когда тот в школе выиграл конкурс по отгадыванию звуков. Оказалось, что Чистюля без труда отличал хруст надкусывания яблока от хруста надкусывания сырой моркови. Но Чистюля не собирался становиться охотником, что подвигло Жаба на сложную интригу с компроматом, в результате которой Чистюля попал-таки в учебку.

– На эту операцию у Жаба ушло больше десяти лет, – закончил я. – Представляешь, сколько ходов ему пришлось просчитать? Боюсь, что никто лучше нашего командира не владел этим искусством.

– Тогда он точно жив, – уверенно кивнула Леся. – Человек с таким предвидением и вычислительными способностями просто не мог так глупо погибнуть от вполне ожидаемой атаки биотеха.

– Скорее всего ты права. И если моя догадка насчет мотивов Жаба верна, это может полностью изменить цель нашей экспедиции.

– Решил ему помочь?

– Не знаю уж, нужна ли ему помощь… И замысел его, честно говоря, мне тоже до конца не понятен. Важно понять главное – имеет ли он отношение к пуску ракеты. И еще бы мне хотелось узнать, обезвредил он включенную мной систему уничтожения Поганки или нет.

– А если ответы на оба вопроса отрицательные?

– Тогда тебя потопил не Жаб, – ответил я, – тогда это просто три дикие торпеды. В океане такое бывает.

– Бывает, чтобы торпеды атаковали корабль на минимальной глубине?

– Не знаю, – честно ответил я. – Вообще-то они всегда стараются нанести максимальный урон. Это правда. И это самая большая неувязка во всей истории. Возможно, Молчунья права – Жаб действительно выжил. А значит, как минимум на один из двух моих вопросов ответ положительный.

– На какой?

– Хотелось бы мне самому это знать. Ладно, пойдём, нас, наверное, заждались.

– Идем. Но вообще интересно все складывается. То ты утверждаешь, что Жаб законченный псих и маньяк-убийца, то вдруг у тебя возникает теория, что он потопил меня ради моего же спасения. Ты меня пугаешь такими резкими поворотами. Логики в этом мало.

– Извини. Возможно, я ему приписываю собственные мотивы. Но согласись, что если бы пусковая установка убила Тошку из-за вживленного нейрочипа, то следующая ракета поразила бы «Тапрабани» и нас вместе с ней. В этом есть логика?

– Пожалуй.

Мы вернулись к остальным, и я заметил, что Молчунья нервно барабанит пальцами по столу. Долговязый тоже выглядел чуть напряженным, что с ним крайне редко бывало. Конечно, они прекрасно понимали, что у нас с Лесей состоялся не семейный разговор. Ради семейного разговора люди не вскакивают как ужаленные посреди разработки стратегических планов.

– Переночуем, и завтра с утра на «Рапид», – подвел итог отставник. – Хватит праздного времяпрепровождения. Нас ждут великие дела. Сердцем чую недоброе. Как представлю Жаба на боевом батиплане, так меня оторопь берет.

– Раньше не брала, – съязвил я.

– Раньше он был под нашим присмотром, – серьезно ответил Долговязый и уточнил: – Под присмотром Викинга, Рипли и моим. Рипли он, кстати, всерьез побаивался. Честно говоря, я был в шоке, когда он взял ее в заложницы. Честно.

– У него была великая цель, – неопределенно произнес я.

Долговязый глянул на меня с едва заметной тревогой. Но на самом деле и без его взглядов я начинал тревожиться за себя. Это было как наваждение, честное слово. У меня мысли о бывшем командире из головы не шли, мне теперь казалось, что я выдумал достойный мотив для Жаба только потому, что был в чем-то похож на него, что я сам при определенных обстоятельствах мог бы поступить, как он. И это было страшно, поскольку, как мне казалось, никакого оправдания не было для него в событиях годичной давности. По всем статьям, как ни крути, Жаб был преступником и законченным психом. И лишь одна деталь теперь не давала мне покоя. Только одна, но она могла все запросто с ног на голову перевернуть. Или с головы на ноги?

Если старая пусковая установка была способна распознавать биотехов, то едва Тошка пересек бы границу опасной зоны, она бы убила его лазером, а через секунду накрыла бы термоядерной ракетой «Тапрабани». Получалось, будь Жаб в курсе всего, его можно считать нашим спасителем. Ведь не потопи он Леську в безопасном месте, беды было бы не миновать.

– Интересно… – осторожно произнес я вслух. – На металлических пусковых установках хоть когда-то начали ставить детекторы биотехов?

– Оп-па! – Долговязый хлопнул ладонью по столу. – Говорю же, у Копухи бывают моменты просветления. Ты думаешь, установка сработала от приближения случайной торпеды?

– Да, – соврал я.

– А ведь может быть, барракуда меня дери! Никто ведь не знает, какого она года. Насколько мне известно, последние модели оборудовали детекторами биотехов повсеместно. Тогда биотехи были новым страшным оружием, и от них защищались, как могли. Ну и дела! Может, мы зря на уши встали? Может, ни Жаб, ни кто другой из людей вообще не инициировал запуск? Просто дикая торпеда пересекла границу охранной зоны, старая автоматика сработала и включила какую-то дремавшую программу. А мы мечемся, Жаба ищем, на Молчунью грешным делом подумали…

– Именно об этом мы с Лесей и говорили, – сказал я.

– Тогда можно было бы не уединяться, – с укоризной заметил Долговязый. – Или от нас есть какие-то тайны?

– Не в тайнах дело, – мне пришлось доплетать сеть вранья. – У нас с Лесей возникают иногда споры по некоторым вопросам. В данный момент они возникли в отношении Жаба, но поверь, это чисто семейные разногласия.

– Верю, – вздохнул отставник.

Молчунья встала и переключила сетевой терминал на новостийный канал. С помощью подаренного ей устройства она теперь могла не только читать в сети, но и слушать диктора, что ее забавляло, как мне показалось. Мировая общественность все еще не успокоилась по поводу неожиданных результатов гонки, так что лица Леськи и Молчуньи не сходили с экранов. Кстати, один раз я увидел себя. Оказалось, что когда я попросил у Леськи запустить мотор «Толстозадого», нас всех снимали скрытой камерой. Не только нас, конечно, но в тройку-то именно мы вошли. В общем, мой рывок стартерным линем тоже вошел в историю. Наверняка Бес и Червень сейчас в кубрике хвастаются, что знакомы со мной, и тыкают в монитор пальцами.

Мы еще посидели немного вместе, обсуждая перспективы экспедиции, но вскоре Долговязый скомандовал расходиться по комнатам и отдыхать.

– Возможно, придется нырять, – сказал он мне.

– С этой твоей плесенью в крови? – поморщился я. – На километр?

– Зато в последний раз, – подмигнул он мне. – На «Валерке» в достатке жидкостных аппаратов.

– Только катетера у меня все равно нет. Да и допуск ты вряд ли возьмешься подделывать.

– Это правда… – вздохнул отставник. – Да только с батипланом всяко лучше, чем без него.

Я не стал ничего говорить, но прекрасно понимал, что не батиплан Долговязому нужен. Больше всего его заботит, не достался ли «Валерка» Жабу. Странное дело, но при взгляде ему в глаза я вдруг заметил тот же огонек, который всегда можно было заметить у Жаба. Искру охватившей человека мании. Очевидно, Долговязого теперь охота на Жаба захватила не меньше, чем самого Жаба охота на Поганку когда-то. У меня это вызвало не столько тревогу, сколько грусть – очень не хотелось увидеть когда-нибудь Долговязого своим врагом, как вышло с Жабом.

Спалось мне в эту ночь очень тревожно. Сны о глубине перемежались с обычными кошмарами, где мне приходилось то прыгать с вершины небоскреба, то стрелять из гарпунного карабина в бесчисленное воинство оживших мертвецов. Время от времени я просыпался в холодном поту, вздрагивал, пробуждая Леську, сопевшую рядом.

– Ну что ты вертишься всю ночь? – наконец спросила она.

– Кошмары мучают, – признался я.

– И давно?

– Если честно, давно. Началось еще в госпитале, год назад, сразу после операции. Снились странные сны про глубину, словно продолжается охота на огромный биотех на дне океана.

– Погибал во сне? – напряглась Леся.

– Почти всякий раз.

– Это может быть последствием баротравмы, – Леся поднялась с кровати и приказала свету включиться. – Дай руку, я пульс измерю.

Она была хоть и не врачом, но биологом, так что ей в подобных вопросах не страшно было довериться. Она прощупала пульс и несколько раз вгляделась в зрачки, заставляя меня смотреть прямо в светильник.

– Ну что? – спросил я, ощущая себя не очень уютно.

– Честно говоря, есть повод для беспокойства, – ответила Леся. – Рефлекторные реакции у тебя немного запаздывают. Особенно по зрачкам заметно. Скажи, в твоих кошмарах есть какой-то повторяющийся момент?

– Да, я же говорил. Почти каждый сон заканчивается моей гибелью.

– Причина?

– Почти всегда так или иначе причина связана с давлением. Один раз меня жидкостный аппарат сдавил до смерти, но чаще всего прессует или ударной волной, или натиском глубины.

– Плохо.

– Что плохо? – напрягся я.

– Ты пока не волнуйся, но надо будет тебя на томографе обследовать. Такие проявления иногда бывают следствием мозговой опухоли. Только не грузись, а то хуже будет. Иногда баротравма или перенесенная операция дают непонятный толчок каким-то неизученным изменениям в организме. Если так, придется пройти курс лечения.

– Не дают жить спокойно, – пробурчал я.

– А никто не заставлял тебя уходить в охотники. Ложись, спи. Завтра с утра поедем в госпиталь.

– Вряд ли Долговязого это обрадует.

– А меня не очень интересует, что его обрадует, а что нет. Спи!

Мне ничего не оставалось, как последовать ее наставлению. Сон, однако, не шел. Призрак новой напасти, грозившей на пару недель вывести меня из строя, здорово расстроил. Хорош же я буду, если все отправятся на поиски Жаба без меня!

В конце концов я все же уснул, и мне приснился Жаб собственной персоной. Был он в форме охотника и сидел на скользком от мокрых водорослей валуне на берегу тихой лагуны под пальмами. У его ног лежал легкий гарпунный карабин ЛКМГ-18 – лучшее оружие для поражения целей на воздухе и небольших глубинах. Очевидно, был отлив, поскольку по гладкому песку ползли в сторону воды отставшие от нее рачки. Я почему-то не мог отделаться от ощущения, что вижу бывшего командира как бы на экране монитора, посредством камеры, установленной на невысоком штативе.

– Привет, Копуха, – улыбнулся Жаб. – Не ожидал меня здесь увидеть?

Я не собирался отвечать. Глупо же отвечать монитору, в котором показывают кино и где герой что-то как бы у зрителя спрашивает. Меня не покидало ощущение, что я – зритель. Жаб выглядел много хуже, чем я запомнил его живым. Наверное, сказалось мое представление о том, как должен выглядеть человек после прямого попадания мощной ультразвуковой пушки. И без того пупырчатая кожа на лице командира теперь краснела свежими язвами и глубокими трещинами. На нее сложно было смотреть без содрогания, так что я отвел взгляд. Кроме того, у Жаба вроде как один глаз затянуло бельмом, что никак не прибавляло ему привлекательности.

– Не ожидал, я знаю, – усмехнулся взводный. – А тебе полагается знать, что во сне надо запоминать все цифры, которые приснятся. По ним можно, говорят, предсказывать будущее. – Он наклонился и написал на песке четыре цифры. – Ты их запомни, Копуха. Цифры. Может, пригодятся когда.

Сказав это, он поднялся с валуна и побрел вдоль изогнутого берега сияющей от солнца лагуны. Карабин так и остался лежать, где лежал, погрузившись в мокрый песок. Жаб уходил все дальше и дальше, пока не исчез среди стволов пальмовой рощи.

Я проснулся с ощущением неожиданного открытия, но, как обычно бывает после подобных снов, ощущение это быстро стиралось. Чтобы не забыть цифры, я вскочил с постели, едва не разбудив Леську, и нацарапал их ногтем на пластиковом рекламном буклете отеля. Лень было включать терминал.

Странным образом это действие, почти магическое, учитывая его явную бесполезность, меня успокоило. Настолько успокоило, что я улыбнулся и осторожно залез под одеяло. Не зная, сколько времени, как скоро наступит утро, я все же решил поспать хоть немного. Столько, сколько мне отпустила судьба.

Глава 17. Капля зла

Утром, едва Долговязый по своему обыкновению бесцеремонно нас разбудил, Леська заявила ему, что везет меня в госпиталь. Надо заметить, что отставник не подумал сопротивляться или оспаривать ее решение. Вообще он выслушал ее на удивление спокойно, после чего негромко спросил:

– А томограф на «Рапиде» тебя устроит?

– У тебя есть томограф? – от неожиданности такого заявления Леся сразу потеряла первоначальный запал.

– Конечно. Это же бывший военный корабль. Там и госпиталь, и операционная со стабилизирующими гироскопами.

– Операционная не нужна. Если у Ромы хоть что-то не в порядке, я прямо с борта заберу его в госпиталь.

– Нет ни малейшего желания с этим спорить, – Долговязый примирительно развел руками и улыбнулся.

Конфликта не получилось, и, на мой взгляд, это было замечательно. Наверняка Леся тоже так думала. Но она столько энергии потратила на подготовку к этому разговору, запасаясь аргументами для спора, что столь легкое согласие немного ее опустошило. Это как, знаете, собираешься пробить стену кувалдой, поплюешь на руки, размахнешься как следует, затем шарахнешь изо всех сил, а стена оказывается из тонкого облицовочного пластика. Кувалда вылетает из рук, пробив здоровенную дыру, а сам ты чувствуешь себя очень неловко. Примерно так вышло и с Лесей, поэтому, когда мы все вместе сели за стол завтракать, выглядела она невеселой.

Молчунью пришлось вытягивать из-за компьютера – она не могла оторваться от очередного новостийного выпуска. Я невольно прислушался к словам диктора, и мне стало нехорошо.

– Долговязый! – позвал я. – Послушай!

Отставник встрепенулся, встал из-за стола и посмотрел на экран. Я сделал звук погромче, чтобы все могли услышать главную новость часа.

– Решение об уничтожении выведенной на орбиту ракеты принято окончательно, – сказал диктор. – Председатель европейского парламента оговорил регламент проведения операции и призвал всех специалистов приложить максимальные усилия к обеспечению безопасности континента и проживающих на нем людей. При этом безопасность будет обеспечиваться тремя параллельными мерами. В момент тарана ракеты сателлитом еще один сателлит будет находиться на близкой орбите, чтобы совершить второй таран в случае неудачи первого. Кроме того, на старте в это время будут находиться десять транспорных баллистических лайнеров, груженных чугунными плитами. Эта мера принята на тот случай, если ракета все же включит тормозные двигатели и сойдет с орбиты на атакующую траекторию. В момент пуска тормозных двигателей инженеры в точности вычислят траекторию ракеты и поднимут в воздух транспортники с тем, чтобы их траектория с большой вероятностью пересеклась с траекторией ракеты. Кроме того, уже сейчас шесть тяжелых транспортных гравилетов находятся на высоте восьмидесяти километров над пусковой установкой. Находясь в режиме дистанционного управления с земли, они полностью блокируют возможность повторного запуска. Ни одна ракета не сможет безнаказанно пробить этот щит и выйти на атакующую орбитальную траекторию.

– С ума сошли… – шепнул Долговязый. – Если Жаб сейчас же не остановит свой опасный трюк, это может закончиться большой катастрофой!

– Таран ракеты будет произведен через четверо суток, – добавил диктор. – К этому времени будут скорректированы орбиты обоих сателлитов и подготовлены транспортные баллистики. Что же касается самой пусковой установки, то она полностью блокирована высотным патрулем гравилетов и не представляет уже ни малейшей опасности. Европейское правительство даже всерьез обсуждает возможность намеренной инициации пусков, чтобы установка израсходовала весь запас межконтинентальных ракет. При этом ученые, изучавшие проблему, в один голос утверждают, что при столкновении с гравилетом ракета будет значительно разрушена именно в головной части и термоядерная детонация станет полностью невозможной.

– Мне давно не приходилось слышать столь идиотских планов, – зло произнес Долговязый и вернулся за стол. – Ну как можно всерьез обсуждать противодействие боевому механизму гражданскими средствами? Они хоть немного представляют себе, сколько людей работали над тем, чтобы эти чертовы ракеты было сложно сбить даже другими ракетами? А они баллистики на старт вывели. Груженные чугунными чушками, барракуда их всех дери!

Было понятно, что он испугался. Не салага какой-нибудь от страха пустил шептуна, а отставной охотник, чуть ли не у самого дьявола побывавший в пасти. Меня это всерьез впечатлило. И напугало едва не до судорог. Я живо представил, как, обойдя гравилетный щит по противозенитным траекториям, десяток ракет выйдет на орбиту и ударит по Земле сотней мегатонных разделяющихся боеголовок.

Когда-то давно люди придумали ад. Геенну огненную, как они его называли. Но то, что они сотворили через две тысячи лет после этой придумки, превзошло самые жуткие фантазии самых пакостных религиозных извращенцев. До какой температуры, интересно, разогревается эпицентр термоядерного взрыва? Этот вопрос застрял у меня в голове и на несколько секунд полностью поглотил сознание. Мне стоило больших усилий подумать о чем-то другом. Леся тоже сидела притихшая, а Молчунья переваривала разговор через свою машинку. Очевидно, ей не сразу передалась охватившая нас тревога, но вскоре и до нее дошёл ужас сложившейся ситуации.

– Что же делать? – спросила Леся.

– Эх, информации совсем мало, – сокрушенно сказал Долговязый. – Мы вообще ничего не знаем, неизвестно даже, жив ли Жаб, замешан ли он в этой истории или нет.

– Это не имеет значения, – твердо произнес я. – Сейчас важно только одно – жива ли Поганка.

Друзья впились в меня удивленными взглядами.

– Что ты хочешь сказать? – Долговязый напрягся.

– Я смогу, – мне нелегко было это произнести. – Я смогу, Долговязый. Если Поганка жива, я смогу подойти к ней и перевести управление ракетным огнем на ручной режим. Она меня пустит, я знаю. Пустила ведь в прошлый раз! Я доберусь до программатора и расстреляю эту проклятую пусковую установку ракетами Поганки.

– Ты псих! – отставник так вспылил, что не удержался и вскочил из-за стола. – Ты ненормальный, точно как Жаб. Барракуда вас обоих дери! Даже по думай об этом! Забыл четвертое правило подводной охоты? Я напомню – не применять биотехи ни при каких обстоятельствах! Только Жаб это правило нарушал. И он очень плохо кончил, ты знаешь!

– Он жив, – холодно прозвучал синтезатор Молчуньи.

– О, боги морские! – Долговязый устало опустился на стул. – Что же за команда мне досталась?

– Другого выхода нет, – я не собирался сдаваться. – В отличие от Жаба, я не для себя намерен этим заняться.

– Откуда ты знаешь, какие у него были идеи? Может, он тоже думал, что не для себя топит живыми торпедами корабли. Всему и всегда есть предел, Копуха. Граница, понимаешь, которую нельзя переступать. Это важно.

– Знаешь… – я старался говорить как можно спокойнее, потому что тема и без эмоций была до крайности щекотливой. – Если на Европу обрушится лавина термоядерного огня, мне будет очень трудно. Трудно будет сознавать, что я мог остановить это, но не стал. Что споткнулся о какое-то древнее правило подводной охоты. Я, конечно, как салагой был, так и остался, я не охотился с вами двадцать лет назад. Год охоты – не срок, я понимаю прекрасно. Не забыл я и то, что взялся защищать людей от биотехнологических тварей. Но в данном случае угроза исходит не от них. И Поганка, если она жива, остается единственным адекватным средством спасения. Я не псих, я прекрасно понимаю опасность активизации Поганки. Но я переведу ее на ручной режим, дам старт ракете по нужным координатам и тут же Поганку убью. Обещаю.

– Иди ты со своими обещаниями! Жаб тоже давал обещание Рипли, что от его действий не пострадает ни один из гражданских. Лично я в этом участвовать не могу.

– Как знаешь, – грустно ответил я. – Тогда мне придется сделать это самому.

– Кишки надорвешь, – ухмыльнулся Долговязый. – У тебя даже корабля нет, чтобы добраться до места. И нырнуть ты сам не сможешь.

Он был прав. Он вообще всегда оказывался прав, во сейчас это было особенно мерзко. Мне живо представилось, как под напором ударной волны от взрыва термоядерных фугасов рушатся небоскребы. Я видел хронику испытаний водородной бомбы на океанском атолле, причем не самой мощной. Это было ужасно. Я был подавлен чудовищным масштабом. Там все измерялось десятками километров – высота, скорость в секунду, дальность поражения. Страшно. Но страшнее всего мне показался даже не сам взрыв, а то, что прямо в небе горели птицы. Они вспыхивали на лету, погибали и падали в воду, оставляя меркнущие дымные следы. И только потом все смешала ударная волна. Мне потом несколько ночей подряд это снилось.

– Я найду способ, – сказал я.

Затем не удержался и разревелся, как девчонка. Слезы потекли по щекам, и я ничего не мог с этим поделать. У меня перед глазами горели птицы – сотни, тысячи птиц, целые стаи. Они взмывали над Европой от непомерно яркой вспышки, они кричали неистово, воспламенялись и падали.

Слезы падали на стол, я не выдержал, вскочил и метнулся в другую комнату. Леська тут же рванула за мной, но задержалась и сказала, резко повернувшись к Долговязому:

– А ты сам сможешь спать, если на Землю рухнут ракеты?

Я упал на кровать, уткнулся лицом в подушку и, уже не сдерживаясь, зарыдал. Мне совсем не было стыдно. Ни капельки. Было просто больно оттого, что я мог бы что-то сделать, но крепкий, как скала, Долговязый не даст мне и шагу сделать. Я вспомнил, как в детстве, в школе, мальчишки постарше били меня кедами по лицу. Это было и больно, и унизительно. Но унижение пережить было труднее. Сейчас было очень похоже. И никто не мог мне помочь, ни Молчунья, ни Леська, ни кто-то еще.

– Хорош реветь, – раздался позади голос Долговязого. – От сырости грибы разведутся. Ну погорячился я. Признаю. Похоже, ты прав, выхода действительно нет. Эй, Копуха!

Я оторвался от подушки и повернулся к нему.

– Поехали на «Рапид», – подмигнул Долговязый. – Узнаем, что там с твоей Поганкой. И я постараюсь не обращать внимание на то, что все повторяется.

– Что повторяется?

– История Жаба.

– В смысле? – осторожно спросил я, утирая слёзы.

– Много лет назад я так же был против, но Жаб меня уговорил. Надеюсь, что в этот раз будет иначе.

На «Рапид» мы вернулись тремя катерами. Долговязый вел штатный рейдер, Молчунья пригнала «Уже там», а мы с Леськой причалили на «Толстозадом». Майк с восхищением осматривал машины победительниц, пока моряки поднимали их на борт.

– Где дельфины? – спросила у него Леська, едва поднявшись на борт.

– Они подошли к борту, доложили через коммуникатор о затопленной базе и уплыли. Мне не удалось уговорить их вернуться в вольеру.

– Плохо, – нахмурилась она. – Не хотелось бы, чтобы они возвращались на «Тапрабани» без меня.

– Почему?

– Путь далекий, – уклончиво ответила Леся. – Всякое может случиться.

– Они родились в океане, – пожал я плечами.

Леся не ответила.

– А ты не можешь связаться с Тошкой? Ну… Ты понимаешь.

– Нет. Я же говорила, подавлять волю этот нейрочип не способен. Он может только передавать образы. Это же не рация, Рома.

Честно говоря, я не понял причину ее беспокойства. Дельфины – свободная раса, могут делать что захотят. А опасности в океане для них почти никакой.

– Курс на юг, – приказал Долговязый Майку. – И не жалей ходу, у нас очень мало времени.

– Есть! – козырнул офицер.

Он направился в рубку, и уже через полчаса «Рапид» вышел из акватории порта, начав набирать ход. Ветер засвистел в леерах и растяжках мачт, снаружи стало неуютно на такой скорости, и мы перебрались в кают-компанию.

– Пока далеко не ушли, надо обследовать Рому, – напомнила Леся. – Ты обещал томограф.

– Он в медицинском отсеке, – кивнул Долговязый. – Я провожу.

Честно говоря, я не верил в то, что у меня с головой не в порядке. Биологи склонны сгущать краски и перестраховываться, но я был уверен, что мои кошмары – это просто кошмары. У кого их нет? У одних чаще, у других реже. Но обижать Лесю не хотелось, так что я поплелся за ними в медицинский отсек, Леська быстро разобралась с томографом, включила все мониторы и уложила меня на кушетку.

– Вы тут занимайтесь, а мне надо в рубку, выяснить у Молчуньи точные координаты «Валерки», – сказал Долговязый. – Найдете дорогу назад?

– Разберемся, – кивнула Леся.

Долговязый подмигнул мне и скрылся за переборками. Было зябко – Леська заставила раздеться до плавок. А вот тревоги не было. Я был уверен, что, даже если она найдет непорядок у меня под черепом, я сумею ее уговорить не отправлять меня в госпиталь немедленно. Больше ведь нырять было некому. Точнее, нырнуть-то каждый охотник умел, да только не каждого Поганка подпустила бы к себе. Причину этого я сам не вполне понимал – ее гораздо лучше знала Молчунья. И если честно, мне бы хотелось с ней об этом поговорить до решающего погружения. Слишком многое от этого могло зависеть.

Леська опустила подкову томографа мне на голову и начала сканирование. Видно ничего не было, только на теле мерцали отблески мониторов.

– Ну что там? – не выдержал я затянувшегося молчания.

– Полежи спокойно и помолчи, – ответила Леся. – От разговора активность участков мозга меняется. Подумай о чем-нибудь приятном.

– Тогда о тебе, – улыбнулся я.

– Ты становишься эротоманом, – пошутила она.

Сканеры томографа мерно урчали. Я ожидал какого-нибудь покалывания или почесывания в голове, но не ощущал вообще ничего. Только мурашки бегали по голому телу от холода. Время шло, Леська молчала.

– Ну что там? – не выдержал я.

Подкова томографа перестала жужжать и поднялась вверх. Я увидел Леську – на ней лица не было. У меня сердце ёкнуло, словно под ногами земля разверзлась.

– Что такое? – прошептал я.

– Ты совершенно здоров, – ответила она жутковатым голосом. – Только…

– Что только?

– У тебя под черепом… нейрочип.

Наверное, если бы «Рапид» на полном ходу сделал оверкиль, это произвело бы на меня меньшее впечатление.

– Ты шутишь? – прошептал я непослушными губами.

– К сожалению, нет. Вот, посмотри.

Она подвела меня к монитору и показала мой собственный мозг в разрезе. Разные участки компьютером были выкрашены в разные цвета. В одном месте пылала яркая бусинка.

– Это? – я показал пальцем.

– Нет, – отмахнулась Леся. – Это центр сексуального возбуждения. Ты, наверное, слишком всерьез обо мне задумался. Вот сюда посмотри.

Она ткнула пальцем в темную область, похожую на очень правильную четырехлучевую звезду. Но если присмотреться, лучей было значительно больше, только маленьких.

– Это нейрочип, – уверенно заявила Леся. – Фрагмент биотеха.

– Быть не может! – помотал я головой. – Откуда ему там взяться?

И тут же прикусил язык – ему было откуда взяться. Но это означало, что Жаб жив, – в этом теперь не было ни малейших сомнений. Это ведь вполне в его стиле – подкупить хирурга, делавшего мне операцию после баротравмы. Подкупить, выдать нейрочип и попросить вживить мне в мозг. Для него это просто. Проще, чем некоторым поссать за борт. А возможность была. Жаб старался никогда не упускать никаких возможностей. Только непонятно, зачем мне нейрочип вставлять в голову.

– Точно такой, как у Тошки, – негромко сказала Леся.

Я не знал, что у нее творится в душе, но чувствовала она себя неважно.

– Его можно извлечь? – спросил я.

– Да, без особого труда. Но только оперативным путем. В госпитале.

Этот вариант меня в данный момент никак не устраивал.

– Это Жаб, – сообщил я на всякий случай. – Кроме него, никто не мог это сделать.

– Во время операции?

– Да. В умении подкупать людей ему не откажешь. Получается, что он может видеть моими глазами?

– Да. А во сне транслировать образы с компьютера тебе в мозг.

– Значит, эти кошмары…

– Почти наверняка генерирует Жаб, – закончила за меня Леся. – Я его, если увижу, убью не задумываясь.

– Ты же была против насилия!

– Можешь подать на меня в суд.

На самом деле я прекрасно ее понимал. У меня тоже были поводы ненавидеть Жаба, но то дела давно минувших дней, и они как-то стерлись из памяти. Я размяк, я уже готов был поверить, что Жаб не маньяк. что он спас меня и Лесю от верной ракетной атаки. И тут снова.

– Вот откуда он узнал о том, что ты идешь на «Рифе»! – воскликнул я. – Он постоянно смотрит моими глазами, барракуда его дери! И про банку с глубиной в тридцать метров он тоже узнал от меня! И о твоих планах…

– Получается, он спас нам жизнь, – сказала Леся без всяких эмоций. – Это дьявол, а не человек. Я готова его убить, но в то же время знаю, что не сделаю этого.

– Так было со всеми, – вспомнил я. – Из-за Жаба Викинг попал в тюрьму. И готов был убить взводного, но, едва встретился с ним, отказался от этого намерения.

– Почему?

– Жаб предложил ему поохотиться. Других шансов у Викинга не было. Та же история и с Рипли. Сначала Жаб загнал ее на камбуз кухаркой, а затем вызволил оттуда. Рипли далеко не дура, но и она готова была подчиняться ему, как собака. Ты права, он страшный человек. Я был уверен, что победил его, а оказывается, он в это время приказал вшить мне нейрочип в голову. Уму непостижимо! Получается, что во сне он давал мне инструкции, как легче пройти защитную зону Поганки. Именно во сне я узнал об особенностях торпед «тридцаток», с которыми раньше не сталкивался. И еще много чего… Про заход с левой циркуляцией, например. Вот барракуда! Я же говорю, он умеет предвидеть события на десятки ходов вперед. Весь год он меня доучивал! Весь год, Леся! Почти каждую ночь он транслировал мне в мозг уроки по подводной охоте…

– Успокойся.

– Да уж… Самое время быть спокойным, как слон. Самое время. Мы с тобой любили друг друга, а он смотрел это как порнофильм на мониторе? Весело…

– Я не стеснительная.

– Очень рад. А мне каково? У меня не бывает приступов эксгибиционизма. Эй, Жаб! – я не выдержал и выкрикнул то, что думал: – Ты псих и проклятый ублюдок! В тебе нет ничего человеческого! Я тебя ненавижу, Жаб, даже с учетом того, что ты спас нас от смерти! Ты слышишь?

– Он не может ответить, – вздохнула Леся. – Только когда уснешь. В активный мозг нельзя передавать образы, тем более речевые.

– Спасибо за консультацию, – я уселся на кушетку и попробовал успокоиться. – Никто еще так плотно не вмешивался в мою личную жизнь. Нет, это же надо! Использовать меня для…

Я не знал, для чего он меня использовал. Или знал? Мне было противно от самого факта случившегося, но чем больше я психовал, чем больше распалял себя, тем яснее мне становилось, что Жаб снова, как всегда, прав. Что у него попросту не было выхода, как и у меня сейчас. Он переступил черту, границу, о которой говорил Долговязый, но и мне ее в скором времени придется переступить. Он знал, что, кроме меня никто не сможет приручить Поганку. Сам он не смог, а она меня к себе подпускала. У меня было огниво, как в сказке Андерсена. Я единственный мог повелевать самой большой собакой на свете. Или я сам огниво? Я огниво в руках Жаба. Да, точно, именно так. Он – укротитель чудовища. А я… Просто подвернувшийся под руку инструмент для этого. И даже если мне удастся спасти человечество, моей заслуги в этом не будет.

– Если придется нырять, то тебе пригодятся ночные уроки Жаба, – сказала Леся.

– Я знаю.

– Чем-то всегда приходится жертвовать. И знаешь, мне в голову пришла забавная мысль. Человека используют только тогда, когда он чего-то стоит. Была бы тебе грош цена, Жаб нашел бы кого-то другого.

– Но его-то никто не использует!

– Ты уверен? – спросила Леся.

Я не нашелся с ответом. Не знаю, использовал ли кто-то Жаба, но то, что все его считали конченым ублюдком, тоже было нелегкой ношей. Наверное, просто невозможно сделать что-то значительное, что многие посчитают добром, если не сотворить при этом ни капли зла. Надо только в точности соблюдать пропорцию. Это была опасная идеология, я знал, я видел все ее подводные камни. Но по факту она была верной. Страшной, но верной.

Палуба под ногами дрожала мелкой дрожью – «Рапид» медленно, но уверенно набирал ход.

– Пойдем в кают-компанию, – сказала мне Лося.

– Не говори никому, что у меня в голове, – попросил я.

– Не буду, – кивнула Леся. – Жаль только, что ты чересчур стеснительный.

– В смысле?

– Теперь пока не вернемся и не вытащим эту дрянь у тебя из головы, вряд ли мне удастся уговорить тебя заняться сексом.

– Самое время думать об этом! – пробурчал я.

– А что я могу поделать? – усмехнулась она. – Весна.

Глава 18. Сила закона

К утру мы достигли указанных Молчуньей координат и сбросили ход до самого малого. Сгрудившись в ходовой рубке, мы смотрели, как Майк и Долговязый сканируют дно сверхглубинным сонаром. Разрешение у него было слабенькое, поэтому работа требовала полного сосредоточения. Майк и Долговязый сменяли друг друга через каждые пять минут, а мы с Молчуньей на всякий случай их подстраховывали, чтобы не упустить отзвук, похожий на отражение ультразвука от панциря «Валерки». Леська стояла у руля, поглядывая на экран ходового радара. Все были при деле.

Шок от вчерашнего открытия поутих, так что я вполне прилично себя чувствовал. Леське я не стал этого говорить, но на самом деле я внутренне с ней согласился, и это в огромной степени меня успокоило. Действительно, был бы я никчемным, Жаб не стал бы меня использовать. А что может быть хуже никчемности? Нейрочип в голове точно лучше, тут и говорить нечего. Я представил, как миллионы людей проживают свою жизнь ровно-ровно. Каждый день встают по утрам, делают каждый день одинаковую работу. Очень нужную работу, очень важную для всех людей на Земле. Но каждый день одну и ту же. Представив это, я понял, что счастлив. Мне довелось за три года пережить столько, сколько некоторым и за всю жизнь не доведется испытать. Я был охотником, я погружался на дно океана. И у меня была Леся. И верные друзья у меня были, и были яркие победы – все, что нужно для счастья. И если в качестве платы за это нужно поносить немного нейрочип в голове, так это не цена. На такую цену я сознательно согласился.

– Цель на радаре! – сказала Леська, заставив меня вздрогнуть. – Низколетящая, скорость малая, семьдесят узлов. Высота двести метров над уровнем океана. Курс сближающийся.

– Что за дьявол? – Долговязый оторвался от сонара и взглянул на радар. – Это легкий гравилет. Судя по маневру, «Силуэт-Вертикаль». Скорее всего спасатель.

Он снова принялся работать с сонаром, но в этот момент пискнул детектор ракетного наведения.

– Полный вперед! – тут же скомандовал Долговязый по-английски.

Майк бросился к штурвалу и рванул ручку телеграфа.

– Право руля!

Майк повернул штурвал, отчего «Рапид» затрясся, как в лихорадке, заходя в начальную фазу противоракетного маневра. Честно говоря, я к этому времени только очухался. Что ни говори, а до стариков мне еще далеко. Это же надо, какая реакция.

– Самый полный! – рявкнул Долговязый.

Детектор наведения умолк – отставник знал толк в противоракетных маневрах. Представляю, как вытянулось лицо у стрелка-гравилетчика, когда он потерял цель, казавшуюся такой легкой.

– Средний ход, лево руля!

Детектор пискнул и снова умолк. Я глянул на радар и заметил, что гравилет увеличил скорость, пытаясь сократить дистанцию и затруднить нам возможность маневра.

– Самый малый!

Не рассчитав скорость, гравилет с воем пронесся над мачтами. Я заметил на нем полный комплект боевой подвески и серую полосу полицейской службы.

– Это полиция! – успокоил я всех.

– Тьфу, барракуда! – усмехнулся Долговязый. – Что за манера держать добропорядочных граждан на прицеле?

– Ты их разозлил своим маневром, – сказал я. – Теперь докопаются, даже если просто летели мимо.

– У меня с документами все нормально. Пусть идут к дьяволу. И чего им понадобилось так далеко в океане? – Долговязый повернулся к Майку и добавил по-английски: – Выйди с ними на связь.

Однако приказ запоздал – полицейские первыми вызвали капитана по рации.

– «Рапид» на связи, – хмуро ответил Долговязый.

– Ложитесь в дрейф, – приказал полицейский. – Катер на воду. Приготовьте трап.

– Очень вовремя, – пробурчал отставник, отпуская тангенту. – Терпеть не могу беседовать с полицейскими. И не виноват ни в чем, а настроение портится. И «Валерка» где-то прямо под нами.

– А говоришь, ни в чем не виноват, – невесело ухмыльнулся я.

– Они-то про батиплан точно ничего не знают. Не понимаю, за что могли зацепиться.

Гравилет неуклюже уселся на воду. «Силуэт-Вертикаль» не был для этого приспособлен, но полицейские его немного модифицировали, прицепили два титановых поплавка под днище. На малой волне он держался нормально, а большего им и не надо было. С борта спустили катер, и через несколько минут двое офицеров в светло-серой форме поднялись на палубу «Рапида». Один из полицейских, судя по нашивкам главный, был крепкий малый, с тяжелой агрессивной челюстью. Маленькие глазки под хмуро сдвинутыми лохматыми бровями бегали быстро, как луч лазерного сканера. Я обратил внимание, что у него привычно сбиты костяшки пальцев, очевидно от частых тренировок по рукопашному бою. Его напарник казался полной противоположностью – худой, невысокий, со светло-русыми волосами и тонкими, как у девушки, бровями. Глаза у него лучились весельем, словно он ожидал начала циркового представления, а не прибыл досматривать судно. Я их назвал про себя Хмурым и Весельчаком.

– Капитан Майк Хофман, – представился Майк. – А это владелец судна и пассажиры.

– Что в трюмах? – еще сильнее нахмурился Хмурый.

– Груз плазменных резаков для подводного монтажа, – сухим тоном ответил Долговязый.

Я видел, что полицейский спросил это лишь для проформы. Его глазки перебегали с меня на Молчунью, потом на Лесю, а затем снова и снова по кругу, словно он бормотал про себя считалку – на ком закончит, тот и выйдет вон. Мне ни в детстве, ни в юности не приходилось иметь конфликтов с полицией, так что очень неуютно стало от такого досмотра. Однажды нас с ребятами поймали спасатели на надувной лодке в море, и от родителей всем крепко досталось. А ведь полиция – не спасатели. Тут уж если достанется, то по всем правилам, без поблажек.

– Документы, будьте любезны, – произнес Весельчак, снимая с пояса дешифратор подкожных чипов.

Мы вытянули руки, давая возможность считать информацию.

– Оружие есть? – поинтересовался Хмурый.

– Пять пистолетов БМФ-400. Все зарегистрированы в Австралии. И одно ракетное ружье.

– Зарегистрированное?

– Нет. Трофейное. Забрали у бандитов в Ангарной Бухте.

– Тогда ружье мы изымем. Принесите его, будьте любезны.

Майк подозвал моряка и отправил его в оружейку. Через несколько минут он принес ракетомет и передал его полицейским.

– Акт изъятия, пожалуйста, – напомнил Долговязый.

Хмурый поморщился. Было совершенно очевидно, что прибыли они не для конфискации незарегистрированного оружия и, возможно, у них не было с собой файлов изъятия. Да и принтера, возможно, не было, чтобы вывести документ на пластик и выдать копию бывшему владельцу ружья. Я знал, что они могли написать акт стилом на бумаге, но станут ли возиться, вот в чем вопрос. После нескольких секунд паузы Хмурый принял-таки решение.

– Вы идете в Австралию? – спросил он.

– Да, в порт приписки, – ответил отставник.

– Ладно, тогда зарегистрируйте ружье там.

– Как скажете. – Долговязый мотнул головой, и моряк поспешил унести ракетомет. – Насколько понимаю, вы явились не с целью выявления криминальных стволов? Можно узнать, чем обязаны?

– Конечно, – Хмурый щелкнул пальцами, и Весельчак передал ему лист пластика с голографичекой печатью. – Это приказ прокурора Северной Суматры об аресте Олеси Савельевой.

– По какому обвинению? – испуганно спросил я.

– Ей вменяется незаконное использование биотехнологического устройства. На одной из береговых спасательных баз сработал детектор биотехов. Объявили тревогу, вызвали охотников, и те поймали дельфина, являющегося сотрудником станции «Тапрабани». За несколько часов мы выяснили, кто причастен к вживлению нейрочипа в мозг дельфина.

Долговязый взял приказ и несколько раз внимательно его перечитал.

– Это правда? – спросил он у Леси.

– Да.

Я повернулся и увидел, как она на самом деле напугана. Да и меня проняло не меньше – все случилось так быстро и неожиданно, что я просто не знал, как реагировать. Раньше мне казалось, что выражение «напал столбняк» является лишь красочным преувеличением, но сейчас понял, что его можно понимать буквально. Я никак не мог взять контроль над телом. А оно, тело, стояло с отвисшей челюстью, являя собой жалкое зрелище.

Мне не раз приходилось драться. Мне приходилось убивать. Но в любой схватке, будь то арабы, пираты или взбесившийся биотех в океане, я знал, что за убийство мне ничего не будет. У меня был карт-бланш, лицензия на убийство – я был охотником, и это многое значило. Но противоречить двум полицейским при исполнении у меня не хватило духу. Вот что значит сила закона!

– Прошу пройти с нами, – кивнул в сторону трапа Хмурый.

Леся оглядела нас, напряженно застывших. Но напряжение Долговязого было совсем другим, чем мое. Он сжался как пружина, как перекачанный амортизатор, готовый в любую секунду действовать сурово и жестко – так он привык. Однако и он не мог просто швырнуть полицейских за борт. И останавливал его, конечно, не спаренный пулемет, нацеленный на нас пилотом, а неоднозначность сложившейся ситуации. Я знал, что стоит Лесе только намекнуть, даже не попросить прямо о помощи, как отставник тут же врубит Хмурому между глаз, а мне придется сбить с ног Весельчака. Конечно, тогда обоих придется убить и еще через секунду придется расстрелять из ружья пилота, чтобы он не сообщил на берег по рации. И придется уходить в океан, и прятаться, и вся жизнь после этого станет другой. Но Леся не дала намека.

– Все нормально, – сказала она. – Не дергайтесь, я сама разберусь. Все будет нормально, не беспокойтесь.

– У меня есть хороший адвокат, – сказал Майк.

– Не надо, спасибо. Следуйте прежним курсом.

Это прозвучало почти как команда. Майк кивнул и направился в рубку.

Под присмотром офицеров полиции Леся спустилась по трапу и села в катер. Вода за бортом сверкала от солнца, как россыпь алмазов, но океан впервые в жизни показался мне злобным врагом. Несколько раз он откровенно пытался меня убить, и я ему это прощал, но я не мог ему простить того, что сейчас он забирал у меня Лесю. Катер двигался к полицейскому гравилету на малом ходу, Леська, сидя на корме, обернулась и показала мне жестами Языка Охотников:

«Ничего мне не сделают. Мы с начальником рассчитывали на такой ход событий. Не вздумайте из-за меня прерывать экспедицию».

Я хотел ей ответить, но не было сил. Я готов был броситься за борт и плыть за катером, сесть в тюрьму, наплевать на грозящую катастрофу, на все человечество, барракуда бы его забрала. Мне просто хотелось быть рядом с ней. Но она улыбнулась и подняла вверх большой палец.

– Спокойно, Копуха, – раздался за плечом голос из прибора Молчуньи. – У меня на счету столько золота, что она выйдет сразу, как мы закончим с Поганкой. Особенно если предъявят иск на Суматре.

В ее словах был резон – коррупция на острове имела чудовищный размах. Но все равно на душе было так паршиво, словно браконьеры свалили туда пять тонн тухлой рыбы. Катер высадил пассажиров на гравилет и вернулся к «Рапиду», после чего «Силуэт-Вертикаль» тяжело оторвался от воды, борясь с поверхностным натяжением, и поплыл на малой высоте, постепенно разгоняя турбины.

– Пойдем в рубку, – сказал Долговязый.

Я подчинился, как зомби. Мне было все равно куда идти. В рубке все еще визжал детектор ракетного наведения.

– Дай полный назад, – скомандовал отставник.

Майк тут же рванул ручку телеграфа, и «Рапид» взвыл турбинами, пятясь назад. Детектор умолк.

– Ненавижу быть под прицелом, – развел руками Долговязый. – Особенно у полиции. Одного раза хватило. Лево руля, Майк, самый полный вперед!

Детектор пискнул и снова умолк – стрелок гравилета никак не мог удержать в прицеле скоростной миноносец.

«Пусть потужится», – зло подумал я, но легче, если честно, не стало.

– Ты, Копуха, шел бы в кают-компанию, – посоветовал Долговязый. – Мы тут пока с Молчуньей справимся.

– Я в порядке, – соврал я. – Давайте у штурвала постою.

Никто мне не возражал, и от этого было особенно плохо.

Едва гравилет исчез с радара, Долговязый тут же приказал сбавить ход и переложить штурвал так, чтобы «Рапид» двигался по сужающейся спирали.

– Или бросим все к дьяволу? – покосился на меня отставник. – Если хочешь, я прямо сейчас могу направить корабль обратно в порт.

– Ты разве не слышал, что сказала Леся? – спросил я сквозь зубы. – И она права! Если мы сейчас остановимся, то через три дня, может, уже и выручать будет некого.

Я и вправду так думал, и это единственное, что не позволяло мне броситься вслед за женой. Еще вчера я много думал о безопасности всего человечества, но сейчас та же самая опасность сконцентрировалась для меня всего на одном человеке. На Лесе. Просто до ужаса будет глупо, если я кинусь ее спасать и нас обоих накроет термоядерными ракетами. О том, что она хоть день проведет за решеткой, думать тоже было страшно, но я взял себя в руки и решил не поддаваться пустой панике. В данном случае здравый смысл имел большую ценность, чем инстинктивная импульсивность. Я сумел себя убедить в этом.

Сонар тщательно прощупывал дно. Через пять минут Молчунья сменила Долговязого за монитором.

– Знакомый рельеф, – сказала она через синтезатор. – Хорошо помню эту расщелину на сонаре.

– Стоп машина! – моментально отреагировал отставник, заставив меня дернуть рукоять телеграфа. – Куда двигаться?

– Чуть лево руля.

Я чуть повернул штурвал, поглядывая на Молчунью, чтобы вовремя среагировать.

– Самый малый! Стоп! Есть засветка!

На мониторе сонара показалось едва заметное, чуть более яркое пятнышко такой формы, какой рисуют сердечко на валентинках.

– «Валерка»! – кивнул Долговязый. – Майк, смени Копуху и держи судно на месте.

– И что дальше? – спросил я, отходя от штурвала.

– В смысле? – Он удивился такому вопросу. – Нырять будем, что же еще?

Глава 19. Глубина

Если кто-то думает, что погружение на километр можно расценивать как занимательную прогулку, он глубоко ошибается. Даже с полноценным жидкостным аппаратом линии ГАДЖ это то еще мероприятие. Нырять же на такую глубину голышом – это уже подвиг, без дураков. А у нас в распоряжении не было скафандров для жидкостного дыхания.

Кроме того, даже если бы такие аппараты обнаружились в тайнике у запасливого Долговязого, то к ним бы понадобился допуск – специально закодированный подкожный чип. Без него нервная система жидкостного скафандра попросту проигнорирует ныряльщика. Но и этим препятствия не ограничивались. Чтобы получать в кровь кислород, захваченный жабрами аппарата, необходимо соединить кровеносную систему ныряльщика и скафандра. Для этого всем глубинникам полагалось иметь в спине катетер – специально выращенный искусственный паразит, который вгрызается в крупную артерию да и живет себе преспокойно небольшой шишкой на пояснице. Питается кровью, конечно, да только что он там съест? Зато для погружения этот зверек совершенно незаменим. Именно он раскрывает устьице и пропускает в себя хитиновое жало скафандра, чтобы соединить через себя две кровеносные системы. Раньше у меня такая пиявка была, но после списания ее, понятное дело, вывели. Только шрамик остался.

Как бы там ни было, но на разведку к «Валерке» нырять придется без каких бы то ни было устройств, если не считать устройством дрожжевой грибок из пробирки Долговязого. Голышом, в общем, чего уж тут говорить. Меня эта перспектива, признаться, нисколько не радовала. Во-первых, я не люблю всяких микробов ни в каком виде. Одна мысль о том, что кислород в крови будут выделять размножившиеся грибки, была отвратительной. Во-вторых, ощущения от такого ныряния приятными не назовешь. В жидкостном аппарате, правда, тоже несладко, когда тебя в прямом смысле топят в «рассоле», но все же там хоть эндофин в кровь поступает, чтобы поднять болевой порог. Как пережить давление на километровой глубине без обезболивания, мне и думать не хотелось.

Правда, было нечто заманчивое в том, чтобы нырнуть на километр в чем мать родила. Может, оно и смешно, но мне вдруг остро захотелось ощутить себя в шкуре первых охотников – тех, кто в ужасающей послевоенной разрухе впервые столкнулся с сонмами глубинных чудовищ. Романтика? Может быть. Но все же неполных тридцать лет – еще тот возраст, когда честь, доблесть и слава манят куда сильнее, чем благополучие и спокойствие. Дух первых охотников, витавший между переборками «Рапида», вселился теперь и в меня. Даже Долговязый не принадлежал к первым охотникам, хотя любил напустить на себя важность по возрасту. Ну сколько ему? Сорок? Сорок пять? Пятьдесят от силы. Я не знал, когда люди впервые вступили в схватку с искусственными чудовищами в океане, но предполагал, что это произошло лет через десять после войны, то есть почти сто лет назад. Долговязого тогда и в проекте не было, хотя он самый старый из всех, кого я знал.

Пока он разводил культуру грибка в пробирке для инъекций, я пытался представить первых охотников. Что ими двигало? Альтруизм, желание спасти человечество от угрозы или банальная жажда заработать на риске? Откуда вообще взялась идея объединиться, построить базы, заводы, создать первые биотехнологические скафандры? Кто были те люди, мне очень хотелось знать.

Хотя о каких скафандрах речь? Поначалу ведь ходили с воздушными аппаратами, это точно. Глубже чем на сто метров, с таким не нырнешь, да и со ста метров всплыть – уже большая проблема. Им грозила не только кессонка, но и гипервентиляция, азотное отравление, внезапная остановка дыхания и десятки других напастей, каждая из которых грозила смертью. Чем они были вооружены? Я не знаю. Страшно представить, как они сражались с молодыми, резвыми торпедами, сколько их гибло в этих сражениях, Ведь не было тяжелых карабинов с активно-реактивными гарпунами и интеллектуальных подводных прицелов тоже еще не изобрели.

И вот из тех далеких времен до меня дошел один-единственный способ, один прием, которым пользовались первые охотники, – погружение со специально выведенным грибком в крови. По утверждению Долговязого, это был самый древний способ сверхглубинных погружений. Были у него свои недостатки, например, физические нагрузки необходимо хорошенько контролировать, зато не требовался к нему ни допуск, ни катетер. Я подозревал, что грибок был получен из обычных дрожжей не путем селекции, а с применением биотехнологий. И скорее всего так и было. Да только кто обратит внимание на дрожжи в пробирке?

Получалось, что всякий, у кого есть культура такого грибка, инъектор и сахар, мог запросто погрузиться на дно океана. Ведь кислород грибком образуется прямо в крови, следовательно, кессонная болезнь от дыхания газовой смесью под высоким давлением ныряльщику не грозит. Не страшно и само давление – при полном выдохе не остается полостей в организме, а жидкость, из которой почти полностью состоит человеческий организм, несжимаема. И пират мог нырнуть, и контрабандист – ничто им не мешало. Но я знал, почему никто не нырял. В те времена биотехов под водой было столько, что ни один здравомыслящий человек не решался покинуть берег. Человечество оказалось разделено на материки, как в доколумбовы времена. Нужна была редкая храбрость, чтобы с примитивным оружием погружаться на глубину или выходить в море. Даже на берегу люди не чувствовали себя в полной безопасности. Так что допуски к глубинному снаряжению придумали значительно позже, когда живых мин, торпед и донных капканов в океанах стало поменьше.

И вот сейчас мне предстояло погружение именно таким доисторическим способом. Могло ли это оставить меня равнодушным? Нет, конечно. Тени древних охотников витали вдоль переборок и безмолвно наблюдали, как Долговязый высыпает грибковую культуру в питательный раствор. Молчунья отключила свой синтезатор и сняла перчатку. Тишина была почти полной, только иногда врубались турбины «Рапида» – Майк удерживал корабль в нужной точке пространства. В такие моменты черная вода в колодце шлюза шла мелкой рябью.

Наконец Долговязый закончил готовить раствор и выдал мне сахар. Я высыпал пакетик в рот и сглотнул.

– Пойдем втроем, – сказал он, переводя слова для Молчуньи на язык жестов. – На километр нырять, это не на тридцать метров. Там есть тонкости, и лучше будет, если я буду рядом. Молчунью можно было бы оставить на корабле, но без нее не разберемся с «Валеркой».

«Я бы тебе тогда оставила, – показала глухонемая. – Добрую шишку между глаз».

Они с Долговязым тоже съели сахар, и отставник начал готовить инъектор.

«Ощущения не из приятных, – я решил ввести Молчунью в курс дела. – Дыхание останавливается, и судороги».

«Переживу», – отмахнулась она.

Но несмотря на то что она хорохорилась, я видел волнение в ее глазах.

«Пока сахар усваивается, остановимся на опасных тонкостях, – показал Долговязый, снарядив три инъектора. – Проблема первая – свет. Ракет СГОР-4 у меня, извините, нет, так что обходиться будем обычными фальшфейерами. Каждый из них горит порядка семи минут, поэтому тащить их придется гору. Мало того, об этом запасе придется постоянно думать и не тратить время впустую. Проблема вторая – холод. Это в скафандре он не чувствуется, а если нырять голышом, столкнетесь с ним в полной мере. На глубине километра температура воды здесь порядка плюс пяти градусов по Цельсию, а это очень холодно, можете мне поверить. Поэтому нырять будем голышом не в переносном, а в прямом смысле».

«Думаешь, с голой жопой теплее?» – удивился я.

«Успокойся и слушай. Сто лет назад все придумали. На тело будем наносить три слоя силиконовых смесей. Первый слой – химический обогрев. При контакте с солями, которые кожа выделяет с потом, смесь разогревается до температуры в сорок один градус. Второй слой – жировой, чтобы удержать тепло. Третий – защитный – при контакте с водой образует эластичную пленку. И третья проблема – увеличение парциального давления кислорода с увеличением глубины. Это самое хреновое – можно запросто ласты откинуть».

«От кислорода?» – удивилась Молчунья.

«Запросто, – кивнул Долговязый. – Дело в том, что все дыхательные и газообменные процессы в организме регулируются не только и не столько количеством кислорода в крови, сколько балансом между уровнем кислорода и уровнем углекислого газа. Грибок выделяет столько кислорода, чтобы нормально работать на глубине около трехсот метров. Если глубина и давление меньше, кислорода в крови растворяется недостаточно и малейшая физическая нагрузка приводит к приступу удушья. Так что если на малых глубинах увидите красные круги перед глазами, старайтесь поменьше двигаться, пока состояние не стабилизируется. На глубинах свыше трехсот метров, наоборот, кислорода растворяется в крови слишком много. Это вызывает рефлекторное сужение сосудов головного мозга, из-за чего его снабжение кислородом резко снижается. Причем до такой степени, что может очень быстро наступить клиническая смерть. Поэтому очень внимательно следите за собственным состоянием. Малейшее чувство неловкости или тревоги может говорить о начавшемся пересыщении кислородом. Это означает, что надо сделать с десяток резких движений, чтобы израсходовать часть кислорода и привести газообмен в норму. Понятно?»

Мы с Молчуньей кивнули. И хотя Долговязый еще не сделал нам инъекции грибкового препарата, но чувство тревоги у меня уже появилось. А затем появилось и чувство неловкости, когда пришлось раздеться догола и намазываться мазями. Молчунья запросто скинула одежду и белье, словно перед ней никого не было, и принялась тщательно наносить на тело первый слой силиконовой смеси, не пропуская ни единого квадратного сантиметра кожи. Я невольно задержал взгляд на этом зрелище, а глухонемая вместо того, чтобы смутиться, только подмигнула мне. После этого я сам смутился, что на нее пялюсь, отвернулся и взял баночку с мазью.

– Там тоже мажь погуще! – рекомендовал мне Долговязый. – А то все хозяйство отвалится от холода.

– Иди ты! – огрызнулся я. – За свое хозяйство беспокойся.

Вслед за первым густым зеленым слоем, сделавшим нас похожими на инопланетян из дешевого фильма, мы нанесли не менее густую желтую мазь. Поверх нее Долговязый велел надеть нам перчатки, а мне еще гарнитуру для связи. Молчунье гарнитура была ни к чему, поэтому она воспользовалась своим стареньким наглазным монитором от стрелкового боевого комплекта. Новомодная штучка, которую ей подарили в городе, оказалась негерметичной, а потому для погружения не годилась. Поверх оборудования для связи пришлось намазывать еще более густую голубую смесь. Чувствовал я себя, словно извалялся в помоях.

«Все, рот не открывать! – приказал Долговязый жестами. – Пусть пленка загустевает. Руки!»

Мы протянули ему запястья, и он быстро сделал инъекции. Я-то уже знал, как действует грибок, а вот Молчунья, видно было, все же струхнула. Но наконец дыхание у всех замерло. Отставник велел нам полностью выдохнуть, после чего густо замазал себе и нам ноздри голубой замазкой, а затем передал контактные линзы для компенсации искажений зрения.

«Пошли!» – показал он знакомый до боли жест.

На воздухе в этих линзах все казалось чудовищно искривленным, аж голова закружилась. Мы не без труда влезли в лямки самодельных каркасов со снаряжением и по очереди соскользнули в кроличью нору.

Под водой на небольшой глубине было светло. Мы медленно погружались, поскольку балласт на каркасах был больше необходимого и сообщал нам не нулевую плавучесть, как я привык, а довольно значительную отрицательную. На глубине десяти метров Долговязый передал нам параметры погружения. По его схеме нам следовало как можно быстрее добраться до зоны сумерек, не теряя друг друга из виду и не особенно усердствуя в физических нагрузках. Как стемнеет, следовало по очереди зажигать фальшфейеры. Все знаки посредством перчаток и синтезатора переводились в английскую речь, чтобы можно было обмениваться информацией с Майком.

Отметку в тридцать метров миновали нормально. Под толстым слоем мази невозможно читать мимику на лице, поэтому я понятия не имел, как на погружение реагирует Молчунья. Она ведь не глубинница, у нее в отличие от меня катетера в спине никогда не было. Так что столь глубокое погружение вне прочного панциря батиплана должно было произвести на нее впечатление.

Становилось все темнее и темнее. На ста метрах начало сказываться давление – под натиском воды кожа похолодела, из периферийных сосудов медленно, но уверенно вытеснялась кровь. Хотелось растереть кожу, но делать этого было нельзя, чтобы не повредить защитную пленку из силикона.

– Давит сильно, – включился синтезатор Молчуньи.

– Придется терпеть, – ответил Долговязый. – Антикомпрессионный массаж у древних охотников не был предусмотрен. Это вам не в ГАДЖах нырять.

– Я и в ГАДЖе так глубоко не ныряла.

– Все в жизни случается первый раз, – философски заметил отставник. – Ничего, скоро организм перестроится, будет легче.

Не знаю уж, как там должен был перестроиться организм, но мне легче точно не становилось. Я вспомнил, как меня глючило при первом учебном погружении в Средиземке. Сейчас зрительных галлюцинаций не возникало, но телу нелегко было выдерживать натиск воды. Несмотря на то что человек более чем на девяносто процентов состоит из несжимаемой жидкости, в теле все равно остаются пустоты, и теперь их наличие воспринималось очень болезненно. Во-первых, меня банально начало пучить – давлением выпирало газы из стиснутого кишечника. Причем из-за силиконовой замазки выходить им было некуда, и они болезненно перемещались в животе. Во-вторых, ныли кости. И чем дальше, тем сильнее. При погружении в скафандре они тоже ныли, но ГАДЖ умел в таких случаях впрыскивать эндорфин в кровь, что в огромной мере облегчало погружение. А сейчас все происходило на живую.

Сердце сбавляло ритм – ему трудно было проталкивать кровь в сжатые поверхностные ткани, в ушах начало тонко и противно свистеть, так что я не с первого раза расслышал команду Долговязого.

– Ты уснул, что ли, Копуха? – снова обратился он ко мне.

– Нет. Сердце работает плохо. А на английскую речь я и в нормальном состоянии реагирую с опозданием.

– Это ты брось. Ладно, зажигай фальшфейер. Темновато уже.

Глянув на светящееся табло компьютера в отвороте перчатки, я невольно сглотнул – глубина оказалась почти триста метров, а это совсем не шутки. Вместо привычного дневного света сюда проникал лишь красноватый отсвет – другие лучи спектра не могли пробиться сквозь трехсотметровую толщу воды. Зрелище было пугающее и одновременно величественное – мир неподвижности и тишины, погруженный в вековой красноватый сумрак. Долговязый и Молчунья, облаченные в голубую силиконовую пленку, выглядели темно-коричневыми силуэтами с горбами притороченных наспинных каркасов.

Я опустил взгляд, и у меня мурашки пробежали по коже – внизу разверзлась черная бездна. На дне океана, уверяю, не так жутко, как в подвешенном на полукилометровой высоте состоянии. В черной, как базальт, глубине время от времени вспыхивали голубые искры светящихся рачков. Они были похожи на звезды, рождающиеся и умирающие в бездонном мраке Вселенной, и у меня голова закружилась от мгновенной потери ориентации. Сняв с каркаса фальшфейер, я повернул пусковое кольцо и сощурился от вспыхнувшего пламени. Почему-то на ярком свету тяжесть давления стала еще более ощутимой, но хоть ушло ощущение непрерывного падения в никуда. Уже лучше.

Пламя фальшфейера оставляло шлейф из пузырьков газа, похожий на мохнатый хвост яркой кометы. Светлее от огня стало только в радиусе нескольких метров, а дальше, наоборот, все погрузилось в полную тьму. Но от этого коллапса пространства было легче – не так ощущалась чудовищная необъятность океанской стихии. Иногда на свет выныривала из темноты какая-нибудь подслеповатая рыба, ошалевшая от невиданного чуда, но здешние хищники, несмотря на жуткий вид, были мелкими и опасности не представляли.

– Что это за город там впереди? – внезапно спросила Молчунья, здорово меня напугав.

Конечно, никакого города поблизости и в помине не было. Со мной при первом погружении на километр тоже случались зрительные галлюцинации, но носили они ярко выраженный эротический характер. А Молчунье, надо же, город пригрезился.

– Подвигайся чуть активнее, – отозвался Долговязый. – Это сказывается недостаток кислорода в поверхностных тканях. Разгони кровь, заставь сердце работать.

– Что-то не вижу я ничего, – снова включился синтезатор Молчуньи. – И кажется, задыхаюсь.

– Двигайся, говорю! Это возросло парциальное давление кислорода. Молоти ногами по воде.

Молчунья выполнила движение, но очень уж вяло.

– Это опасно? – спросил я.

– Барракуда тебя забери, Копуха! – ответил отставник. – При таком погружении все опасно. Растолкай ее, заставь шевелиться!

Я подплыл к Молчунье, взял за руку и потеребил. Она повернула ко мне лицо, обтянутое пленкой, но не уверен, что увидела меня. Двигалась она из рук вон плохо. Тут же рядом оказался Долговязый и бесцеремонно положил Молчунье руку на грудь. Она вяло отмахнулась, но он снова повторил, и ей снова пришлось отмахнуться, уже активнее.

– Если не будешь двигаться, ухвачу за более интимное место, – пообещал отставник.

На удивление, это подействовало. Видимо, рефлексы защиты от сексуального посягательства в человеке куда сильнее, чем я предполагал. Иногда, надо же, могут выручить в опасной ситуации.

– Отстань, – произнес синтезатор Молчуньи.

– А ты работай ногами.

Глухонемая сначала вяло, но затем все бодрее и бодрее заработала ногами и начала загребать руками.

– Ну как ты? – спросил я.

– Полегче. Но методы у вас с Долговязым те еще.

Через минуту к ней полностью вернулось зрение и нормальная моторика, после чего мы продолжили погружение. На отметке в шестьсот метров отставник вышел на связь с Майком и запросил данные сонара. Оказалось, «Валерка» почти точно под нами, всего в двухстах метрах к западу. Долговязый показал нам рукой направление и первым двинулся вниз по крутой траектории.

Меня начало тошнить от давления, время от времени то руку, то ногу сводило судорогой, но таких тяжелых симптомов, как у Молчуньи, не было. Все же я не такой новичок, как она, в погружениях. И на четыре километра в жидкостном скафандре опускался. Мало кто бывал глубже без бронированных батипланов.

Следующий фальшфейер зажгла Молчунья, потом Долговязый, потом снова я. Сгорали они быстро, а свет давали в сравнении со «светлячками» скудный. На душе от этого бессильного пламени становилось уныло. Я удивился, как это древние охотники умудрялись сражаться в столь невыносимых условиях. Не охота, а какая-то жуткая средневековая мистерия с факелами и глюками. Но скорее всего именно благодаря трудностям, с которыми охотникам приходилось сталкиваться в глубине, эта профессия снискала себе славу и уважение. Ведь полезных умений на земле множество, но такого ореола опасности ни у одной работы больше нет. Выходит, люди к опасности для жизни относятся с большим трепетом, чем к любой пользе. Хорошо это, плохо ли, я не знал, но меня грело, что я служил в охотниках и погружался на дно океана. Было чем гордиться, чего уж тут говорить. Но только сейчас, ощутив на собственной шкуре, как уходили в глубину первые представители нашей профессии, я понял, чего именно стоила темно-синяя форма. Она не мои личные заслуги подчеркивала, а все сделанное охотниками до меня. Также наверняка и будущие поколения океанских тружеников и воинов будут восхищаться нами, сегодняшними. Неужели, будут они говорить, люди когда-то ныряли в допотопных ГАДЖ-27? А я ходил в таком аппарате и даже дрался с торпедой. Наверняка в будущем мы будем вызывать не меньшее почтение, чем сейчас у нас вызывают первые охотники.

На глубине восемьсот метров Долговязый подпалил два фальшфейера и швырнул их на дно. Они медленно поплыли вниз, кувыркаясь и оставляя шлейфы из пузырьков. В темноту шарахнулись змеистые тени перепуганных обитателей глубины, а мы продолжали погружаться. Организм постепенно приспособился, и кроме тошноты теперь меня угнетал только безумный натиск километровой толщи воды. От него ныли кости, двоилось в глазах, а кожа превратилась в один сплошной пролежень. И надо было постоянно двигаться, чтобы разгонять кровь. А двигаться не хотелось – тяжело было двигаться. Искорки фальшфейеров становились все тусклее и наконец скрылись.

– Дно илистое, – сообщил Долговязый. – Это плохо.

– Я включала систему затопления наверху, – ответила Молчунья. – Оттуда нелегко было определить параметры дна. Да и не было у меня большого выбора. Приказали затопить именно в этих координатах.

– Я тебя и не виню.

Наконец мы погрузились до уровня ила. Ниже опускаться было нельзя – сплошная муть, даже горящих фальшфейеров не было видно, вверх поднимались только струйки пузырьков.

– Майк, видишь нас? – спросил Долговязый.

– Вижу, – отозвался капитан. – Ваша цель в пятидесяти метрах к западу.

Мы без труда преодолели это расстояние, работая руками и ногами, но «Валерки» не было видно под толстым слоем ила.

– Стоп! – сказал Майк. – Вы точно над целью.

Долговязый поджег еще два фальшфейера и бросил вниз. Пламени видно не было, но поднимающиеся пузырьки служили неплохим ориентиром. Однако это ненадолго, так что для облегчения ориентации отставник снял с каркаса и включил небольшой радиомаяк с заливной батареей. Я настроил компас перчатки на его частоту, и на табло появились цифры эшелона и расстояния.

– Так, ребята, – сказал Долговязый. – Я нырну, посмотрю, что там. Вы ждите здесь. Код на шлюзе менялся, Молчунья?

– Да. Можно я с тобой? Заберемся внутрь, я смогу врубить турбины на прогрев.

– Ладно. Копуха, остаешься на прикрытии.

– От кого? – удивился я.

– Это ты брось. Один должен всегда оставаться в зоне прозрачности. Это правило мне раз десять жизнь спасало.

«Врет, наверное, – подумал я. – Если только на илистом дне его раз десять смерть поджидала, то сколько раз в других местах? Заливает, точно».

Они с Молчуньей погрузились в слой ила и скрылись из вида, а мне пришлось подгребать руками, чтобы держаться выше – балласт неумолимо тянул вниз, а отцепить его тем более было нельзя, иначе вытолкнуло бы на поверхность, как пробку из бутылки. Что такое баротравма, мне пришлось испытать на собственной шкуре, и повторения совсем не хотелось.

– Копуха, мы у шлюза! – доложил Долговязый. – Как у тебя?

– Без изменений, – ответил я знаком, которых довольно много было в Языке Охотников для таких стандартных ответов.

– Все, Молчунья открыла дверь. Можешь спускаться.

А я уж думал, мне до их возвращения здесь торчать придется. Хотя какое возвращение? Стоило ли нырять, чтобы возвращаться на «Рапид» своим ходом? Нет, раз уж «Валерку» нашли, на нем и надо всплывать. Хотя, если бы полицейские или спасатели увидели в наших руках боевой батиплан в полном снаряжении, у нас могли бы возникнуть неприятности. Одно дело незарегистрированное ракетное ружье, и совсем другое – подводный танк со стрелковым комплексом. На «Валерке» при надобности можно было любую пиратскую островную крепость взять штурмом, а не то что мирный город поставить на уши. Вообще-то Молчунья сильно рисковала, оставив такую машину в боеспособном состоянии. Хотя можно ли найти в мире сторожа лучше, чем километровая глубина? Даже имея в запасе модифицированный дрожжевой грибок, мало кто решится на погружение. А если кто решится, выжить ему без тренировок почти нет шансов. Скрутило бы, как Молчунью, и пиши пропало. Но даже если вообразить смельчака, которому удалось бы добраться до шлюза, как бы он его открыл, не зная кода? А ведь еще надо уметь управлять батипланом. В общем, уровней защиты у глубинной техники хватало, но главным рубежом обороны была сама глубина. Недаром для сверхглубинных скафандров линии СГАК не было предусмотрено допуска. Зачем, если работать в них можно лишь начиная с километра? При меньшем давлении у него жабры попросту не могут функционировать, вот и весь допуск. Это вроде тех уловок, когда контейнеры со снаряжением охотников вскрываются лишь на тех глубинах, для каких приспособлены.

Подгребая руками и ногами для большей скорости, я погрузился в густую пелену ила и запалил новый фальшфейер. Толку от него, правда, было не много, пламя все равно ничего не освещало, но созерцание живого огня в царстве вечного мрака хоть немного отодвигало тяжелое ощущение дезориентации. Я вспомнил прочитанный в детстве роман о путешествии землян на планету, вращавшуюся вокруг инфракрасной звезды. Там миллионы лет царила непроницаемая тьма, точно как здесь. Во мраке возникла и развилась жутковатая и враждебная форма жизни, которую земляне называли медузами. Их отгоняли прожекторами, а у меня прожектора не было – только немощный фальшфейер в руке.

Муть вокруг пламени казалась желтоватой, а дальше быстро сходила на нет, в полную темноту. Я спинным мозгом ощутил вокруг притаившийся ужас, прекрасно понимая, от чего он исходит. Десятки, сотни живых организмов вели вокруг непрекращающуюся битву за жизнь – кто-то кого-то ел, кто-то от кого-то спасался. И эта вечная охота во мраке генерировала первобытный страх, излучая его подобно радиоволнам. У меня вообще на глубине чувствительность повышается, но сейчас пробрало совсем не на шутку. Я попытался взять себя в руки, но никак не получалось – страх накатывал все сильнее, прессуя почище давления. И только секунд через двадцать я понял, что попал в ловушку.

Говорил ведь Долговязый, что при малейшем чувстве тревоги надо начинать двигаться, что это не просто страх, а реакция на переизбыток кислорода. Так нет же, вместо этого я, наоборот, замер, прислушиваясь к ощущениям и к шипению пузырьков от фальшфейера. А когда разобрался, было уже поздно – сосуды свело спазмом и всю кровь загнало в крупные сосуды, оставив мышцы практически без снабжения кислородом. Свинцовая тяжесть неимоверной усталости сковала тело, и я, как ни старался, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Тут же среагировал мозг, провалившись в пучину темно-красных кошмаров. Я хотел закричать, но сжатые, опустошенные легкие даже не вздрогнули.

Огромная рыбина с разверзнутой зубастой пастью рванулась на меня из тьмы, быстрая, как молния, неумолимая, как смерть. Ее челюсти схлопнулись, разрубив мое тело пополам, и я окончательно потерял связь с реальностью. Мне грезилась пересохшая пустыня, занесенная красной пылью, и низкое темное небо, искаженное невероятными аберрациями. Я хватал ртом воздух, но все равно задыхался, а непонятно откуда взявшиеся черти с рогами принялись весело тыкать в меня раскаленными вилами. Черти тоже были красными, как и все вокруг, почти такие, какими их рисовали в древности, – со свиными рылами и гипертрофированными гениталиями.

Я пробовал кричать, но без толку – вокруг меня не было воздуха. Тогда я догадался знаками Языка Охотников высказать чертям все, что о них думал. К удивлению, они меня поняли, радостно заржали, подняли на вилы и с невероятной скоростью понесли по пустыне. Больно было до ужаса, чуть глаза не лопались. А они все таскали и таскали меня, затем бросили и принялись топтать копытами. Было больно, но я не двигался – не было сил. Тело словно цепями стянуло, и я тут же разглядел эти цепи – ржавые, с крупными тяжелыми звеньями. При каждом ударе они больно впивались и защемляли кожу. Один черт, порезвее прочих, занял выгодную позицию и принялся наносить мне точные удары в пах. Тут уж я не выдержал. От первых двух ударов меня так свернуло в дугу, что цепи полопались, и, получив возможность двигаться хоть немного, я начал прикрывать яйца руками. Черти начали медленно растворяться в воздухе, а затем поблекла и пустыня, и небо – все превратилось в пугающую черноту, в которой плавало размазанное пятно красного света.

– Очухался? – раздался в наушниках голос синтезатора, переводившего жесты Долговязого.

С невероятным усилием я сфокусировал зрение и увидел рядом отставника в недвусмысленной позе – он замахнулся, чтобы снова врезать мне кулаком в пах.

– Очухался! – ответил я.

Оказалось, что Долговязый успел перестроить синтезаторы так, чтобы они выдавали русскую речь.

– Сколько пальцев? – он сунул мне под нос перемазанную защитным гелем пятерню.

– Пять!

– Годится. Пойдем, мы уже шлюз открыли, а ты тут колбасишься.

– Как ты узнал, что меня прихватило?

– Это несложно, когда в эфире кто-то начинает костерить чертей на чем свет стоит. Но с тобой дольше пришлось повозиться, чем с Молчуньей.

– Где она?

– Уже внутри. Вот-вот турбины врубит на прогрев.

Он за руку дотащил меня до залитого мутью шлюза и включил привод, задраивающий выход. Через несколько секунд взвыли насосы, откачивая густую от ила воду, и вскоре мы с Долговязым стояли, обтекая, как два выбравшихся из болота упыря. Оттого, что мы с ног до головы были покрыты застывшим гелем, это сходство только усиливалось. Мы сняли контактные линзы – в них ходить не было ни малейшей возможности.

– Пленку не снимать! – сказал отставник. – Подождем, когда Молчунья запустит свою машинерию, а то как бы не пришлось выбираться наверх своим ходом.

– Проблемы? – спросил я.

– Не знаю. Долго что-то не слышно звука турбин.

Мы выбрались из шлюза в знакомый до боли коридор и двинулись в сторону ходовой рубки. Вот уж не думал я, что снова окажусь внутри столь грозной боевой машины! У меня аж глаза защипало от избытка чувств. Я вспомнил, как Рипли плакала не стесняясь, когда после долгого прозябания на камбузе вновь забралась в отсек океанской амфибии. Теперь я ее в полной мере понял, не то что тогда.

– Дышать здесь нельзя, – на ходу объяснял Долговязый. – Если надышимся газовой смесью под таким давлением, как тут сейчас, то пипец наступит на всплытии. Вскипим, как раскупоренные бутылки с нарзаном.

Я понятия не имел, что такое нарзан, но о чем речь, понял прекрасно. При понижении давления весь не израсходованный на дыхание газ запузырится в крови, а это верная смерть. Так что дышать и насыщать кровь газами действительно не стоило. По этой причине общаться нам приходилось знаками, и рты от силиконовой пленки не раскупоривать, словно мы так и пребывали в воде. Хотя различие все же было. Несмотря на простывшие отсеки, температура внутри батиплана была все же выше, чем за бортом, так что разогревающая химическая смесь очень скоро начала причинять беспокойство.

– Жжет, – сообщил я.

– Придется терпеть. Пар костей не ломит.

– Что?

– Замерзнуть, говорю, будет хуже.

Наконец мы забрались в просторную ходовую рубку и задраили за собой дверь. Сидя в кресле старшего пилота, Молчунья уже успела задействовать часть аппаратуры, так что в полутьме огоньки на пульте напоминали диковинные разноцветные созвездия. По экрану главного сонара медленно ползала яркая полоса, на ходовом планшете туманно прорисовывался рельеф дна.

– Турбины раскрутить не могу, – сообщила Молчунья. – За год аккумуляторы истощились от бездействия. Пару раз толкнуло валы, но на запуск энергии недостаточно.

– Что за элементы здесь? – спросил Долговязый.

– Двойные АБСГА-24 в литом корпусе. Десять штук.

– Заменить сможешь?

– Издеваешься? Тут мало деталей, которые я заменить не смогу. Инструменты все есть.

– Это лучше. Значит, придется добираться до земли и заказывать аккумуляторы.

– Иначе никак, – согласилась Молчунья.

– Какие тогда планы?

– Если будем запускать агрегат, то мне тут надо восстановить ходовые значения бортового компьютера. Если есть время, лучше сейчас повозиться. Потом будет легче.

– Добро. Время есть. Мы с Копухой осмотрим стрелковый комплекс и арсеналы.

– Давайте. Только с энергией поэкономнее. А то сядут аккумуляторы в ноль, тогда шлюз не откроется.

Мы покинули рубку и вскоре добрались до знакомого трапа, ведущего в стрелковый комплекс. Я вспомнил, как мы с Долговязым оказались тут впервые, и у меня от воспоминаний защемило сердце. Казалось бы, сколько времени прошло? Всего год. Но за этот год все в жизни переменилось.

В течение получаса мы проверили работоспособность боевых систем, после чего перебрались в кормовые отсеки и взялись за ревизию боекомплекта, а заодно окончательно обезвредили мины саперов, установленные как раз в арсеналах. Если бы жахнуло, то даже сверхпрочная броня «Валерки» не выдержала бы. Боекомплекта, оказалось, завались – хватило бы начать и закончить локальный вооруженный конфликт в какой-нибудь островной республике. Причем закончить победоносно. Даже не знаю, есть ли ещё в океане машина, более грозная, чем батиплан Жаба. Я даже грешным делом подумал, что на нем можно попробовать обезвредить пусковую установку, чем и поделился с Долговязым.

– Пустое, – отмахнулся он. – Не тот класс техники, уверяю тебя. «Валерка» хорош, чтобы биотехнологические торпеды гонять до седьмого пота. Ну пиратский сухогруз обстрелять с расстояния в шесть километров тоже милое дело. Торпеда и дальше пойдет при хорошей сноровке, но установка ее не пропустит. Лазер, знаешь ли, чуть побыстрее работает, чем химический водомет. Если хочешь знать мое мнение, то уничтожить установку можно только термоядерным зарядом. Причем не одним, а двумя – первым шарахнуть на большой высоте для ослепления, а вторым уже бить на поражение.

– Получается, что вообще никак?

– Ты прекрасно знаешь как, – ответил он и принялся отсоединять детонатор от последней мины.

Он имел в виду Поганку, конечно. Если на Земле и остались термоядерные боеприпасы, то только в составе вооружения биотехнологических ракетных платформ предельного тоннажа, к каким как раз Поганка и относилась. Это единственный вид биотехов, который кроме накопленного нитрожира и нитроклетчатки несет на себе и гораздо более серьезный, созданный человеком смертельный груз. Крупнотоннажные платформы, например класса «Марина», вырастали не из икры и даже не из личинок, а устанавливались путем сбрасывания за борт почти тонны биомассы. Молодая платформа хоть и сильно отличалась от взрослой, но по сути являлась уже полноценным самостоятельным организмом с вживленными, по числу будущих ракет, термоядерными боеголовками. В процессе питания и роста такой биотех сначала формировал вокруг боеголовок стартовые колодцы из нескольких слоев мышц и хитина, а затем уже и сами ракеты, снаряжая их маршевые двигатели выращенной нитроклетчаткой. Тварь жуткая, тут и говорить нечего, но в сложившейся ситуации Поганка стала единственным серьезным средством противодействия той слепой силе, которая угрожала человечеству.

Ситуация идиотская. С одной стороны – четвертое правило подводной охоты, подкрепленное всемирным законодательством о запрещении использования биотехнологических разработок, с другой – термоядерный заряд на орбите. Но сколь бы страшной ни была опасность, я знал: к правительству за разрешением обращаться бессмысленно. И то, что Лесю забрали по этому обвинению, доказывало мои худшие предположения. Разрешение не дадут. Может, конечно, и дадут, но лишь после того, как прозвучат первые взрывы. Только охотникам в виде строжайшего исключения было позволено применять биотехнологии для производства глубинных скафандров. Не оружия, тут и речи не было, а только средств погружения. И мотивом для этого исключения было то, что с биотехами нельзя сражаться иначе, чем на их территории – в глубине. Да и то не сразу признали необходимость выращивания именно живых скафандров, пытались синтетические жабры лепить… Даже представить страшно, сколько охотников погибло прежде, чем первые аппараты линии ГАДЖ вошли в серию.

И теперь у нас не оставалось другого выбора – только встать на путь преступления, чтобы вопреки общественному мнению разбудить Поганку и направить её ракеты на пусковую установку. Словно в сказке «Огниво», нам предстояло в самом аду разбудить злобную тварь, приручить ее и заставить нанести удар в нужную цель. Чем это может закончиться даже в случае успеха, думать не хотелось. Пока не хотелось, но потом, безусловно, придется. И Лесю выручать придется.

И пока Долговязый заканчивал ковыряться с миной, у меня как-то странно мысли сложились в голове. Хотя что странного? Вспомнив сказку «Огниво», я вспомнил и то, для чего в концовке бывший наемник использовал адскую тварь. Он завладел принцессой. В общем-то логично, если учесть, сколько ему пришлось воздерживаться на войне без секса. И тут же в голове сама собой выстроилась аналогия – принцесса, Леся, темницы, решетки. И огромная собака с глазами, как две башни. Собака, для которой нет в мире преград, – самая большая собака на свете. Уж не знаю, как ее звали, может, Кербер, а может, и нет, но свою адскую собаку я точно знал по имени. Ее звали Поганка. И с огнивом я умел обращаться – базовым основам работы с программатором нас учили в учебке.

Конечно, внезапно возникшими идеями я с Долговязым делиться не стал. Иначе он бы попросту вырубил меня, связал и сдал бы в психушку. Это точно, несмотря на дружеские отношения, которые между нами сложились. Наверняка у них и с Жабом когда-то были дружеские отношения, но это ничуть не помешало теперь Долговязому устроить охоту на бывшего товарища и командира. Жаба он откровенно считал маньяком, хотя в сравнении с моей задумкой затея бывшего взводного была безобидной шалостью.

Возникнув, идея окрепла, разрослась, раскинула щупальца в самые удаленные уголки мозга и теперь уже не собиралась меня отпускать. У меня был доступ к огниву, вызывающему самую большую собаку на свете, и я был полон решимости этим воспользоваться.

«У Поганки восемь шахт, – все смелее думал я. – Две ракеты уйдут на поражение взбесившейся пусковой установки. Останется шесть. Одну придется потратить на подтверждение серьезности намерений. Останется пять. Очень неплохо. С таким арсеналом я не то что Европу, весь мир поставлю на уши! И пусть попробуют не выпустить Лесю и не поправить в срочном порядке дурацкие законы о запрещении исследования биотехов! Перепашу весь материк, барракуда их всех задери!»

Плохо только, что претворять столь радикальный план в жизнь мне придется одному. Ни Молчунье, ни Долговязому в этом доверяться нельзя. Это не у них, а у меня жену посадили не из-за реально совершенного преступления, а из-за въевшегося столетнего ужаса перед самим понятием «биотех». По большому счету устроить межконтинентальный термоядерный шантаж было для меня ни много ни мало – семейное дело. Не я первый начал, так что извините. Вообще-то думать надо, кого арестовывать. Одно дело проститутку из Ангарной Бухты, и совсем другое – жену бывшего охотника. А то начали уже забывать, что такое охотник. Расслабились, заброшенные базы поставили под контроль.

Вспомнился разговор с дельфинами, где они меня спрашивали, чем охотник отличается от других людей. Ну вот я на деле и покажу, в чем разница. Запомнят надолго! Сами забудут, как с охотниками связываться, и еще детям и внукам наказ дадут. Термоядерная ракета из пусковой шахты биотеха – лучшее средство против забывчивости. А то забыли они, видите ли, чем охотник от всех отличается! Вопросики задают…

Я так распалил себя этими мыслями, что кровь застучала в висках. И без того было жарко от химической мази, а тут вообще чуть пар из ушей не пошел.

– Готово, – сказал Долговязый, окончательно обезвредив мину. – Пойдем к Молчунье, а то она точно весь заряд аккумуляторов изведет.

Я молча поплелся за ним, продолжая ожесточенно обдумывать свой план. Хотя что его обдумывать? Раньше, чем Долговязый добудет аккумуляторы, я «Валерку» захватить не смогу. А без него нереально добраться до Поганки. Однако мысль засела в голове так прочно, что я не мог успокоиться. Все время вертелся в голове вопрос: «Чем охотник отличается от обычных людей?» Чем… Да всего лишь тем, что мы забираемся в самый ад, как тот наемник из сказки. Так же как он, мы можем набить полные карманы золотом из сундуков – в прямом смысле слова. И так же как он, мы можем взять одну маленькую штучку под названием программатор и задать траектории стольким торпедам, сколько личинок сумеем добыть. А личинок этих в охранных зонах… Понятно, откуда их брал Жаб! Странно, что я сам до этого не додумался. Хотя, если бы не странные сны, наведенные нейрочипом, откуда бы мне взять необходимую информацию? Все-таки Жаб как был моим командиром, так им и остался. Сейчас мне было стыдно за то, что я в него стрелял.

У человека могут быть непонятные другим людям мотивы, теперь я знал это совершенно точно. И какие мотивы были у Жаба, когда он торпедировал корабли или брал Рипли в заложницы, знал только он. Со стороны да, все это походило на сумасшествие. Но может быть, обладай мы той же самой информацией, какой обладал Жаб, сами поступили бы так же? Что, если все случившееся с нами год назад было детально продуманным планом, не допускавшим ни малейшей случайности? Жаб это мог. Он мог десятилетиями выжидать удобный момент, а затем действовать быстро и точно. Многим ли дано такое терпение? Такое предвидение? Такое умение управлять людьми?

Сначала у меня возникла лишь тень подозрения, но, когда я вспомнил истории всех, с кем соприкасался Жаб, стало ясно – случайностей не было. Ни одной. Даже то, что год назад Чистюля мне неровно выбрил голову, было частью глобального плана нашего взводного. Все до малейших тонкостей им было просчитано – вот что я понял. Он умел подкупать деньгами и лестью, воздействовать личным примером и манипулировать застарелыми комплексами. Не человек – дьявол. Он умудрился нейрочип мне в голову вставить, когда все его считали погибшим. Куда уж дальше!

Кстати, почему именно мне? Ну самый простой ответ – потому что у меня была баротравма и мне делали трепанацию черепа. Но если глянуть глубже, то не прослеживалась ли рука Жаба в том, что именно у меня была баротравма?

От этой мысли меня не просто страх, а дикий ужас охватил. Я такого в жизни еще не испытывал, даже когда сопливым салагой столкнулся с «Барракудой» во время учебного погружения. Чуть ноги не подкосились, честное слово. Но все же теперь я не был так зол на Жаба, как раньше. И было на то две причины. Одна моя личная – я сам был готов начать действовать еще жестче, чем он, и имел на это полное моральное право. Поэтому мог допустить, что и у него было такое право. Вторая причина сторонняя, и заключалась она в уверенности, что Молчунья не могла полюбить конченого маньяка. Что-то она знала о нем, чего не знал больше никто. Скорее всего именно так. Она ведь совсем не дура – поумнее многих, с кем я знаком. Еще у меня мелькнула мысль, что если бы мы встретились с Жабом, он бы мне точно помог.

«А он мне и помогает! – вспомнил я про нейрочип в голове. – Пусть во сне, но он рассказал мне о многих ловушках, и теперь легче будет их обойти».

– Ну что? – спросил Долговязый Молчунью. – Не получается запустить?

– Даже пробовать не хочу, – ответила она. – Нужно оставить резерв питания на всякий случай. Но компьютер я оживила, и машина готова к бою хоть сейчас. Только хода не будет.

– Без хода нельзя. Не буксировать же батиплан «Рапидом»! Ладно, ребята, будем выбираться. Подъём будет легче, чем погружение, но тоже не сахар. И ещё… – Отставник внимательно глянул Молчунье в глаза. – Входной код для шлюза смени.

– Зачем?

– На всякий случай.

Я-то знал, какой случай он имел в виду. Боялся, что Жаб явится сюда с аккумуляторами и угонит «Валерку». Запросто, кстати.

«Он же запросто может видеть моими глазами и слышать моими ушами! – подумал я. – Здорово он провел разведку нашими силами! Самому и нырять не пришлось, а компьютер уже налажен, и про аккумуляторы все известно. Сейчас Молчунья еще скажет код…»

– Все, новый код принят, – сказала она и продиктовала цифры.

Я усмехнулся. Забавно знать, что ты для кого-то выполняешь функцию ходячей стереокамеры. Особенно забавно, когда знаешь, для кого. Плохо только, что теперь начнется гонка с препятствиями за овладение батипланом. И можно было предположить, что не мы ее выиграем. Долговязый-то про Жаба ничего не знает, ему даже неизвестно, жив тот или нет, а вот Жаб про Долговязого знает все, что вижу и слышу я. В этом у него серьезное преимущество.

Но во мне все сильнее крепла уверенность, что на этот раз я Жаба переиграю. Не Долговязый, а именно я. Еще не знал, как именно, но просто из принципа не хотел ему уступить. Это было мое семейное дело, и на этом катере капитаном быть мне.

«Я уже взрослый, – подумал я. – Справлюсь как-нибудь».

Мы покинули батиплан и заперли шлюз. После более низкого давления внутри километровая толща воды сдавила так, что мне сделалось дурно. Не просто тяжело, а так, как бывает, когда долго болеешь и никак не можешь выздороветь. Все время, пока мы поднимались из полосы ила, я боролся со слезящимися глазами и невероятно острой ломотой в костях. От боли выть хотелось, но я не мог. Даже если бы рот не был заклеен, выдохнуть на глубине километра никому не под силу.

На семистах метрах начались судороги у Долговязого. Уж чего-чего, а этого ни я, ни Молчунья не ожидали. Как-то свыклись мы с мыслью, что он безупречен, и если что случится, то он всегда придет на помощь. А тут нам пришлось его спасать, и мы чуть было не растерялись. Молчунья еще ничего, сразу подхватила его и потянула наверх, а у меня что-то вроде истерики началось. Организм сдуру как-то не так на происходящее отреагировал, то ли спазм случился, то ли что, но все поплыло перед глазами, и тугой ком из желудка поднялся к горлу.

– За яйца его хватай! – успел показать я несколькими жестами, и только после этого на меня обрушилась тьма, в которой жили детские страхи.

Однако я помнил главное – надо двигаться. В условиях спазма сосудов это знание мало что дает, но все же, собрав в кулак всю волю, я догадался пусть и медленно, но освободиться от балласта, чтобы не опускаться на дно, а, наоборот, всплывать. Потом я, кажется, потерял сознание, по крайней мере промежуток времени секунд в двадцать безвозвратно выпал из памяти. Когда пришел в себя, фальшфейер Молчуньи виднелся далеко внизу, а мой глубиномер показывал полукилометровую глубину.

– Снимай балласт! – просигналил я ей. – Снимай, и всплывайте! Наверху будет легче его откачать!

Запалив фальшфейер, я для верности махнул им несколько раз, привлекая дополнительное внимание.

«Только бы Молчунью не прихватило!» – подумал я с ужасом.

Погрузиться без балласта я бы уже не смог. Ни при каких обстоятельствах – это точно. Есть вещи, которые никому не под силу.

– Ответь мне! – сигналил я, ощущая растущее беспокойство.

– Я живая. Отцепила балласт, всплываем.

Пламя ее фальшфейера перестало уменьшаться. Теперь мы всплывали с одинаковой скоростью, которая нарастала с каждым метром. Кости ломило жутко, сжатые газы в кишечнике, получив свободу от натиска глубины, распирали меня изнутри с чудовищной силой. Глаза вылезали из орбит. Вообще я раздувался, как жаба, и всерьез боялся лопнуть.

– Как Долговязый? – спросил я.

– С ним очень плохо.

– За яйца хватала?

– Только этим и занимаюсь! Он отпихивается, но как-то вяло.

– Ничего, ты тоже поначалу вяло отпихивалась.

Отпихивается… Все с ним будет нормально. Я был уверен – чтобы проигнорировать захват за интимные части тела или удар в пах, надо быть мертвым. Ну хотя бы в глубокой коме. Я думал об этом, чтобы хоть немного отвлечься, потому что взбесившиеся в глубине тела газы грозили в прямом смысле разорвать меня в клочья.

– Копуха, я не могу! – услышал я синтезатор Молчуньи. – Лопну!

– У меня та же беда.

Глубиномер показал двести метров. По сравнению с километром это уже нормально, так что если мы не лопнем, как лягушки, то жить будем долго и счастливо.

– Долговязый приходит в себя, – сообщила Молчунья.

Надо думать! Его-то распирало не меньше нашего, а от такой боли и коматозник, наверное, выскочит из реанимационной камеры. Не то что живой и здоровый человек, потерявший сознание от спазма сосудов. Хотя, если кроме шуток, вся заслуга в спасении Долговязого всецело принадлежала Молчунье. Она была не только лучшим на свете пилотом, не только лучшим на свете механиком, но и самым надежным товарищем. Один раз она мне жизнь спасла, теперь Долговязому. До этого мне как-то не приходило в голову, насколько это большое счастье – спасти жизнь другому. Однако мне это не удалось ни разу. Я даже Чистюлю не прикрыл, когда он с легким карабином в руках выступил в полный рост против зависшего гравилёта с ракетами. Жив он остался чудом, и моей заслуги в этом не было никакой. Потому-то его наградили Алмазным Гарпуном – высшей наградой подводных охотников, а меня лишь Кровавой Каплей. Знаком отличия за убийство. Чистюля нас всех тогда спас, вот в чем смысл.

От рези в кишках у меня перед глазами плыли кровавые пятна. И именно в этот миг я вдруг понял, что одному мне задуманного не выполнить. Ни за что. Как бы я ни тужился, как бы ни старался представить это дело как личное и семейное, мне без посторонней помощи не добраться до Поганки. Я мог знать все ловушки, мог раздобыть аппарат, катетер, что угодно. Но если со мной что случится, некому будет помочь. А разве есть на свете товарищ надежнее, чем Молчунья? Если уж доверить свое безумие, то только ей. Если она Жабу простила его выходки, то, возможно, поймет и меня. Только с ней надо быть еще честнее, чем с дельфинами. Пусть она лучше пошлет меня к дьяволу, чем я ей совру.

Наконец я расслышал синтезатор Долговязого:

– Рвите пленку, барракуда вас дери! Могли бы сами додуматься!

До меня сразу дошло, что он имел в виду. Герметично застывший гель не позволял расширившимся газам устремиться наружу.

Мог бы, барракуда его дери, нас сразу по этому поводу проинструктировать!

В несколько движений я разорвал пленку, и у меня изо всех отверстий вырвались пузыри. Стало значительно легче. Мимо проплыли вверх пузыри Молчуньи и Долговязого. Глубиномер показал пятьдесят метров – просто детская глубина.

Новый фальшфейер я зажигать не стал – было почти светло. Над головой мерно покачивалась серебристая поверхность океана, навылет пробитая солнечными лучами. Там была жизнь, там был мир, предназначенный для людей. Я невольно улыбнулся этому маленькому счастью.

Глава 20. Побег

Когда мы взобрались на палубу «Рапида», грибок в крови еще выделял кислород, и дышать было вовсе не обязательно. Но как же приятно было вдохнуть свежий ветер, пропитанный солью и запахом океана! Трудно это удовольствие хоть с чем-нибудь сравнить. Хотя нет, вру. Последний раз секс с Лесей доставил мне не меньшее наслаждение.

Мысли о Леське не выходили у меня из головы, а мой план, напугавший поначалу меня самого, теперь казался чуть ли не единственным разрешением ситуации. В кают-компании я только утвердился в этой мысли – сетевой диктор уже на весь мир вещал, что задержана жуткая преступница, вживлявшая нейрочипы живым существам. Дело раздули немыслимо. Хотя что удивляться? Семена попали в благодатную почву. Весь мир был готов радостно устроить новую охоту на ведьм – с гиканьем, с факелами, кострами и прочими атрибутами.

Молчунья глядела на монитор через мое плечо, и мне трудно было понять, что она чувствует. Но не думаю, что ей это нравилось. На одном из каналов пастор какой-то послевоенной религиозной секты яростно потрясал кулаком, проклиная дщерь людскую, внедрившую в мозг божьей твари семя самого дьявола.

«Знал бы ты, чье это семя…» – с ненавистью подумал я.

Наверное, зря правительство скрыло, что вся инженерия биотехов базировалась на геноме человека. Знали бы люди правду, это, может, поумерило бы страсти. А может, наоборот. Человек – самое загадочное существо на Земле, чего уж тут говорить.

Пока мы с Молчуньей сидели в кают-компании и просматривали сетевые каналы, Долговязый отдавал распоряжения Майку. По его плану, прежде чем на полном ходу идти в порт, следовало справиться о наличии там аккумуляторов нужной марки. Аккумуляторы редкие, и могло так случиться, что достать их можно будет только в Ангарной Бухте.

Пока он выяснял этот вопрос, я мучился над тем, стоит ли поделиться с Молчуньей своим планом. Это было в высшей степени рискованным шагом и могло попросту крест поставить на всей затее, но мне нужен был надежный напарник. А кто может быть надежней Молчуньи? В конце концов я решил – если она откажется, это будет знаком того, что план никуда не годится.

– Жаб точно жив, – сказал я, зная, что ее синтезатор и переводчик включен.

– Ты тоже так думаешь? – повернулась она ко мне.

– Я не думаю, я знаю точно.

Пришлось ей рассказать о нейрочипе в голове. По мере приближения к развязке у Молчуньи глаза загорались все ярче. Похоже, она просто надеялась на то, что Жаб жив, но сама не верила в это. Теперь же у нее появились доказательства, и это сильно ее поддержало. В конце концов, не в силах справиться с охватившими ее эмоциями, она бросилась мне на шею и замычала, как мычат все глухонемые, пытаясь что-то сказать. Потом, спохватившись, перешла на жесты.

– Это самая лучшая весть за последнее время, – перевел ее синтезатор. – И я рада, что эту весть принес ты.

Я улыбнулся, а она нагнулась ко мне и поцеловала в щеку. Чуть теплее, чем просто по-дружески.

– Он тебя найдет, когда будет возможность, – уверенно заявил я. – Жаб не такой черствяк, чтобы отказаться от такой женщины, как ты.

– Думаешь?

– Просто уверен.

– Знаешь, у нас с Жабом был секс. Один раз всего. Еще до того, как тебя из учебки забрали. Это было на заводе охотников на Шри-Ланке, где мы заказывали «Валерку».

– Прямо на заводе?

– Ну нет. Это образно. В отеле, конечно. Перед Новым годом свободных мест почти не было, и мы сняли один номер на двоих.

– И ты его соблазнила?

– Что-то вроде того.

– А потом?

– Он сказал, что я не только лучший водитель.

– И все? – удивился я.

– Водитель ему был нужнее, чем женщина, – вздохнула Молчунья.

– Это потому, что он был в состоянии активной охоты на Поганку, – предположил я. – Но я ее взорву, и водитель ему будет не нужен. А женщина, наоборот, окажется весьма кстати.

– Думаешь?

– Просто уверен. Знаешь, у нас с Леськой в отеле Ангарной Бухты тоже был неожиданный секс.

– Что значит неожиданный? Вы ведь женаты.

– Ну… – я пожал плечами. – Поначалу было все хорошо, а потом как-то приелось. Мне было трудно без океана. А когда мы сходили с «Рапида», чтобы найти тебя, что-то в наших отношениях изменилось, они словно на другой уровень перескочили. Я сам не знал, что так может быть. И теперь ее посадили. Представляешь, каково мне?

– Мне не легче, – нахмурилась глухонемая. – Мы ведь с детства дружили, еще в Светлогорске. Слушай, а ты правда думаешь, что, если не будет Поганки, Жаб обратит на меня больше внимания?

– Не сомневаюсь, – соврал я.

Вот давал же себе слово не врать, а взяло и сорвалось с языка. И не в том дело, что я хотел сделать Молчунье приятное, хотя и этот мотив присутствовал. Я вдруг интуитивно почувствовал, чем могу ее зацепить. Наверное, именно так и Жаб когда-то впервые понял, что лучший человек в команде – тот, у кого есть собственные мотивы к достижению общей цели. Однако совсем превращаться в Жаба, который использовал людей не моргнув глазом, я не собирался. И твердо решил больше Молчунье не врать. Она всегда ко мне хорошо относилась, и глупо было с ней обращаться неподобающим образом. Глупо и стыдно.

– Быстрее бы до Поганки добраться, – произнес синтезатор Молчуньи.

– Мы вообще до нее не доберемся, – честно ответил я. – Я же тебе рассказал про нейрочип! Жаб видит моими глазами и слышит моими ушами. Он знает, что «Валерку» не запустить без аккумуляторов, да к тому же ты Долговязому сообщила код открывания шлюза. Пока мы будем гонять за батареями, Жаб справится быстрее. Он знает способ, каким мы ныряли, и, вне всяких сомнений, добудет грибок.

– Это правда, – помрачнела Молчунья. – Может, он взорвет Поганку сам?

– У него нет такой цели. Он мог бы просто не выключать запущенную мной систему уничтожения.

«Нет, не мог, – вдруг подумал я. – Его бы спрессовало ударной волной от взрыва, он не успел бы уйти. Получается, что отключить систему он мог по банальной необходимости».

Но делиться этими мыслями с Молчуньей я не стал.

– Да, – кивнула она.

– Для него Поганка как женщина, – жестко добавил я, прекрасно зная, что делаю ей больно. – Он ее создал и скорее всего хотел властвовать над ней безраздельно.

– А я разве не женщина? – обиделась глухонемая. – Старый биотех не может дать ему того, что могу дать я.

– Мне это понятно. Но у него свои тараканы в голове.

– И он слышит, что мы сейчас говорим? – Молчунья осторожно глянула на меня.

– Да.

Тогда она отключила синтезатор и показала несколько странных знаков руками.

– Что это? – спросил я.

– Ничего, – она снова включила синтезатор.

– А все-таки?

– У нас с ним был особый язык жестов, – все же ответила она. – Жаб его то ли сам придумал, то ли использовал древний язык, на котором давным-давно говорили глухонемые.

– Зачем?

– На тот случай, если нам надо было перекинуться парой фраз, предназначенных только нам.

– И что ты ему сейчас сказала?

– Что люблю его, – просто ответила Молчунья.

Я подумал, что если Жаб хоть чего-то стоит, это не оставит его равнодушным. А если оставит, я его сам убью.

– Жаль, что нельзя запустить «Валерку» прямо сейчас, – вздохнул я. – Опередили бы Жаба и убили бы наконец Поганку.

– «Валерка» для этого не обязательно нужен, – ответила глухонемая.

– Как это? – я не смог скрыть удивления.

– Там на борту есть боевой разведчик класса «Манта». Тоже батиплан, но маленький, двухместный. Очень хорошо вооруженный, и ход у него отличный.

– Но у него ведь тоже аккумуляторы сели!

– Конечно. Но для пуска его турбин хватит остатка заряда «Валерки».

– Вот барракуда! – не удержавшись, ругнулся я. – И ты не сказала Долговязому?

– А зачем? Батиплан ведь двухместный.

Эта информация дорогого стоила. С одной стороны, можно было сообщить о ней Долговязому, но он бы ни за что нас двоих не отпустил. Точнее, меня без присмотра не отпустил бы. Четких доказательств этому не было, зато созрели серьезные подозрения на этот счет. Нешуточные, надо сказать, подозрения, основанные на мелочах, на пойманных взглядах, на невысказанных словах. Я сильно подозревал, что Долговязый боится, как бы у меня крышу не сорвало на манер Жаба. И надо же – прав оказался, как всегда. Только не понимал он, что дело не в мании, как у нашего взводного, а в том, что мне попросту не оставили выбора. Хотя кто знает, какие мотивы были у Жаба? Но как бы там ни было, я твердо решил посвятить Молчунью в суть своих планов до того, как мы сделаем необратимые шаги.

– Давай нырнем, – предложил я ей. – Вдвоем, без Долговязого. Доберемся на «Манте» до Поганки и грохнем ее. Только прежде чем грохнуть, надо с ее помощью обезвредить взбесившуюся пусковую установку. И еще одно дело сделать.

– Какое? – насторожилась Молчунья.

– Освободить Лесю.

– С помощью Поганки?

– А как еще? Ты же видела, никаким подкупом ее судьбу уже не решить. Раструбили по всему миру о страшном преступлении. Выродки. Хотят устроить новую охоту на ведьм. Только я против, чтобы начали с Леськи.

– Это да, – согласилась глухонемая.

– Пригрозим ракетным ударом, заставим поменять эти дурацкие законы. И пусть ее выпустят. Помнишь, как в сказке «Огниво»? Там бывший наемник напустил на город дьявольскую собаку из ада. Все так испугались, что отдали ему принцессу.

– Леська-принцесска, – показала Молчунья по слогам, потому что специального знака для слова «принцесска» в Языке Охотников не было.

– Да. А Поганка – самая большая собака на свете.

– И живет в аду. – Молчунье понравилась моя аналогия. – А как ты намерен нырнуть?

– Вечером Долговязый даст нам по капсуле флюкостата. Не глотай. Это противогрибковый препарат. Без него грибок продолжает жить в крови, хоть и в меньших количествах, чем когда сахару полно. За ужином надо под видом чая замешать густой сахарный сироп и выпить. Дыхание остановится, но нельзя Долговязому это показывать. Ночью, когда все уснут, нырнем.

– Без фальшфейеров, без связи?

– А есть выбор?

– Но у нас ведь даже нет согревающего и защитного геля! – она жестикулировала очень горячо, умела бы говорить, кричала бы.

– Нет, – согласился я. – Придется взять балласт потяжелее, чтобы быстрее преодолеть этот проклятый километр.

– Не получится. Вода очень холодная. Умрем от переохлаждения.

– Не умрем, – начал прикидывать я. – Если нырнем с хорошим балластом, то будем уходить на глубину со скоростью около трех метров в секунду. Ускорения, понятное дело, не дождешься, среда очень плотная, поэтому рассчитывать надо именно на эту скорость. Тогда каждую минуту будем погружаться на сто восемьдесят метров. До полукилометра вода имеет температуру градусов шестнадцать, не ниже. Не очень приятно, конечно, но час можно прожить без особого вреда для здоровья. Нам часа не надо – пятьсот метров преодолеем за три минуты. От этого с нами ровным счетом ничего не случится. Дальше хуже – с четырехсот метров водичка пойдет похолоднее, градусов пять, и уже до самого дна. То есть три минуты такого удовольствия нам обеспечено. На самом деле чуть больше, поскольку в слое ила придется выходить на сигнал радиомаяка, а затем ждать открытия шлюза. Будем считать – пять минут. А предельное время пребывания в такой воде десять минут.

– Почти предел, – поежилась Молчунья.

– Ну как почти предел, если это только половина времени?

– Не забывай, что почти всю дорогу вода будет шестнадцать градусов, а это тоже не жарко.

– Я говорю не о комфорте, а о физиологическом пределе. К этому порогу мы не подберемся. Холодно будет, но смертельной опасности нет.

– Это если мы сразу найдем «Валерку», – уточнила Молчунья. – На всплытие времени уже не хватит. Замерзнем.

– Не бойся, не заблудимся, – улыбнулся я. – Выйдем точно на цель. По маяку наводиться значительно легче, чем по указаниям Майка.

– А монитор от маяка?

– Это мне предоставь, – я подмигнул ей, прекрасно зная, как достать монитор. – Может, еще и гарнитуру для связи достану.

– Стянешь у Долговязого?

– Точно. Во время ужина.

– Рискуем, Копуха.

– Знаю. Но ты представь, каково сейчас Лесе в тюрьме.

Этот довод подействовал, но я знал, что не он был решающим. Как бы хорошо Молчунья к Леське ни относилась, а своя рубашка ближе к телу. Молчунья хотела убить Поганку и освободить таким образом Жаба от безумной охоты. Я ее понимал.

Перед ужином Долговязый выдал нам капсулы с флюкостатом, как я и предполагал. Мы с Молчуньей сунули их за щеку, но глотать, ясное дело, не стали. Выплюнули, как только оказались у Долговязого за спиной. Первый этап подготовки на этом можно было считать успешно законченным. Гораздо труднее на глазах отставника оказалось высыпать в чай и размешать солидную порцию сахара. Вот тут-то я впервые и оценил всю прелесть сговора с Молчуньей! Одному мне бы ни при каких обстоятельствах подобный фокус не удалось провернуть. А так, пока она занимала Долговязого соображениями по запуску «Валерки», я спокойно размешал свою дозу. Затем пришел мой черед проводить отвлекающий маневр, но я справился с этим не хуже.

– Не боишься, что Жаб доберется до «Валерки» раньше нас? – спросил я.

Видно было, что вопрос Долговязого задел, но я как раз на это и рассчитывал.

– Фигня, – сказал он сквозь зубы. – Жаб еще в шортики писался, когда я уже знал о модифицированном дрожжевом грибке. Или, по-твоему, он на километр с комплектом номер один нырнет?

– Зря ты его недооцениваешь. У него наверняка была возможность узнать про грибок. И он у него есть, я более чем уверен.

На самом деле, после обнаружения нейрочипа в голове, я несколько раз задумывался о том, как Жаб реагирует на те или иные мои слова, когда слышит их. Чем дальше, тем чаще мы вспоминали его в разговорах и говорили ведь, что называется, за глаза, от всей души. Чего он только не наслушался с того времени, как мы встретились с Долговязым на «Тапрабани»! Только маньяком его раз двадцать назвали, если не больше, А он сидит себе, поглядывает на монитор, куда транслируется сигнал из моего зрительного поля, да посмеивается. Это в его стиле – посмеиваться. Потому что хорошо всегда смеется только тот, кто смеется последним.

– Слушай, Копуха! – разозлился Долговязый. – Не надо мне тут про Жаба заливать, ладно? Ты его сколько знаешь? Год с ним охотился, да? А я несколько больше. Он хитер, спору нет, но я тоже не пальцем деланный. К тому же для гарантии я велел Молчунье входной код на шлюзе сменить.

Мне показалось, что в это момент явственно послышался хохот Жаба за монитором. Молчунья как раз закончила размешивать сахар. Но второй этап операции рано было считать успешно законченным, пока мы не справимся с остановкой дыхания. Чтобы этот момент скрыть, надо иметь недюжинную силу воли. За себя я не волновался, главное, чтобы Молчунья не подкачала.

Мы с ней подождали, когда чай остынет, чтобы выпить его весь в несколько глотков. Долговязый уселся к терминалу просматривать новости. Дикторы разных каналов не уставали мусолить историю Леськи, распаляя во мне необходимую для решительных действий злость.

По мере того, как грибок плодился в крови, сердце начинало сбавлять обороты, а в глазах потемнело. Изобретатели этих дрожжей могли бы позаботиться, чтобы, кроме кислорода, выделялся хоть какой-нибудь стимулятор сердечной активности. А то так недолго и ласты откинуть! Я глянул на руки и увидел жуткую синеву под ногтями. Молчунья тоже сидела бледная, как смерть, со стиснутыми кулаками. Только через минуту сердце вернулось к нормальному ритму, после чего кожа приобрела привычный цвет. Я показал Молчунье поднятый вверх большой палец. Она ответила чуть заметной улыбкой.

Я встал с таким видом, словно собрался в гальюн, но на самом деле мне предстояло провернуть самую рискованную часть операции, если не считать погружения как такового, – украсть монитор радиомаяка из каюты Долговязого. В ушах все еще молотил паровой молот пульса, а я уже пробирался по трапам и коридорам, держась ладонью за переборки. Встретился моряк из команды, я ему улыбнулся и проследовал дальше.

Каюта Долговязого находилась на третьей палубе. Я остановился возле пластиковой двери и огляделся. Никого, кроме меня, в коридоре не было, все окутывала тишина, пронизанная однообразным низким гулом турбин. Длинные трубки химических ламп бросали на переборки ровный белесый свет. Я попробовал опустить дверную ручку, но замок оказался заперт. Никакой неожиданности в этом не было, мало кто из людей, выходя из жилища, оставит его открытым. Но ломать дверь не хотелось. Несмотря на то что хлипкий пластик поддастся с одного удара плечом, это повлечет за собой серьезные проблемы после возвращения Долговязого. Починить-то сломанную дверь точно никак не получится.

С другой стороны, возвращения Долговязого можно не ждать. И ночи можно не ждать – если нырнуть сразу, пока отставник еще попивает чаек или отдает распоряжения Майку, то он спохватится, когда уже будет поздно. Ему просто не на чем нас будет догнать, поскольку через восемь минут после погружения мы войдем в шлюз «Валерки», а еще через пять минут стартуем на «Манте». Такой ход, дерзкий и неожиданный, очень мне импонировал. Собравшись с духом, я отступил на пару шагов и шарахнул плечом в дверь.

Пластик косяка с треском лопнул, освобождая магнитный запор, и я влетел в каюту, еле удержавшись на ногах. Мне показалось, что шум от вторжения разлетелся по всему кораблю. Хотя это было бредом, конечно, – гул турбин заглушал все.

Гарнитура и перчатка для связи с монитором радиомаяка нашлись в ящике под кроватью. Я порылся еще, пытаясь найти баночки с защитным гелем, но отыскать их не сумел. Тех трофеев, которые удалось добыть, нам с Молчуньей хватит для погружения, а все остальное – комфорт. Сейчас нельзя тратить на него драгоценное время.

Осторожно выглянув в коридор, я убедился, что там никого нет, после чего быстро, на цыпочках, метнулся вдоль переборки. Мне не хотелось даже представлять, что будет, застань меня сейчас Долговязый. Поднявшись на вторую палубу, я зашвырнул трофеи в свою каюту и поспешил в кают-компанию предупредить Молчунью об изменении планов. Долговязого я там не застал.

– Где он? – спросил я.

– Только что ушел в рубку, – сообщила Молчунья. – Как у тебя прошло?

– Дверь в каюте сломал. Достал перчатку для связи с монитором и гарнитуру, чтобы тебя слышать.

– А мазь?

– Мази не было. Но нырять нам придется прямо сейчас, не дожидаясь ночи. Потому что, когда Долговязый явится к себе в каюту, сама можешь представить, что тут начнется.

– Уже представляю.

– Тогда когти рвать надо.

– Насчет балласта есть идеи?

– Есть, – усмехнулся я. – Идея, кстати, принадлежит Долговязому. Он мне рекомендовал в качестве балласта использовать аккумуляторный модуль от спасательного катера.

– Мудро, – кивнула Молчунья. – Тогда вперед.

Собрав снаряжение, мы выскользнули из надстройки на открытую палубу, где на лонжеронах стояло шесть спасательных катеров. Солнце клонилось к западу, но было еще совсем светло, поэтому действовать следовало четко и быстро. Стоило кому-нибудь из команды застать нас за расхищением аккумуляторных модулей, было бы тогда дел. Поэтому, чтобы не торчать на виду, мы скользнули внутрь катеров и осторожно высвободили батареи. Были они на редкость тяжелые. При всех плюсах это имело немалый минус – тащить аккумулятор до края борта можно было только вдвоем.

Вытянув один тяжеленный модуль, мы с трудом оттянули его к борту, потом вернулись за вторым. Привязать аккумулятор к руке было нечем, зато на каждой батарее имелось по две очень удобные погрузочные ручки.

– Будем держаться за них, – пожал я плечами.

– А если судороги? – сощурилась Молчунья. – Стоит отпустить балласт, и пробкой взмоешь наверх, прямо в ласковые руки Долговязого. Надо подстраховаться хоть чем-нибудь.

Она достала из кармана небольшой монтажный ножик, отрезала два куска швартовного линя от катера и обвязала их себе и мне вокруг пояса. Свободные концы мы закрепили на ручках аккумуляторов.

– Готова? – спросил я.

– Да.

– Тогда ты первая. Давай помогу перекинуть батарею через борт.

Молчунья покрутила пальцем у виска. Этот жест не нуждался в переводе.

– Поодиночке нельзя, – пояснила она. – В слое ила потом не найдем друг друга, а монитор только один. И так без света уходим! Нырять можно только в связке, иначе верная смерть.

Об этом я как-то не подумал, слишком спешил. Пришлось отрезать еще кусок линя и примотаться им друг к другу. Мобильность в такой связке, да еще с батареями, была не лучше, чем у сказочного Тянитолкая, но иначе нырять действительно было нельзя.

Двигаясь боком, лицом друг к другу, словно в дурацком танце, мы с трудом взгромоздили аккумуляторы на край борта.

– Если бы Леська нас сейчас увидела… – усмехнулся я.

– Она что, ревнивая? – удивилась Молчунья.

– Не имел возможности выяснить, – ответил я.

В этот момент скрипнула, открываясь, дверь в надстройке – кто-то собирался выйти на палубу. Не мешкая больше, мы столкнули аккумуляторы за борт и камнем рухнули в поджидавшую нас пучину.

В этот раз погружение оказалось во много раз более стремительным, чем прошлое, – одежда на мне трепетала и потрескивала от мощного набегающего потока воды.

– Выпусти весь воздух! – напомнил я напарнице. – А то давлением легкие разорвет.

Мы выдохнули, сколько смогли, а растущее давление справилось с остальным, выдавив из нас последние пузырьки воздуха. За первые тридцать секунд мы стремительно преодолели метров пятьдесят, и от такой резкой перемены глубины голову стиснуло, словно стальным обручем. Вода неумолимо устремилась в ноздри и в рот, не защищенные силиконовой пленкой. Справляться с напором не получалось, и я вдосталь нахлебался воды, которая попала и в желудок, и в легкие. Ощущение было не из приятных. Но самое противное, я знал, будет внизу, когда придется всю эту воду из легких выдавливать. Грибок ведь не будет выделять кислород вечно, а лишь пока в крови достаточно сахара. Рано или поздно дышать все равно придется, иначе отека легких не миновать.

За минуту мы преодолели, судя по показаниям глубиномера, полных сто пятьдесят метров. Получалось, что погружение идет чуть медленнее, чем я рассчитал. Быстро темнело, вода становилась все холоднее и холоднее, обжигая кожу.

– Как ты? – спросил я Молчунью.

– Плохо, – ответила она. – Воды нахлебалась.

– Я тоже.

– И холодно. Какая глубина?

– Двести метров.

Мы входили в зону сумерек океана. Все погружалось в темнеющий красный мрак, и я знал, что вскоре наступит полная, непроницаемая темнота. Она стискивала нас с не меньшей силой, чем давление.

– Надо начинать двигаться, – подсказал я. – А то когда прихватит, будет поздно. Заодно согреемся.

Мы, обвязанные одной веревкой, друг друга уже не видели. Я ощутил, что Молчунья машет руками и ногами, только по усилившейся турбулентности воды. Без контактных линз вообще видно было до крайности плохо, так что я с трудом различал цифры на табло перчатки. А вот активные движения помогли – согреться не согрелся, но кровь быстрее разогналась по стиснутым жилам, и в голове прояснилось.

Я ощутил, как Молчунья поймала в темноте мою руку и притянула меня к себе.

– Здесь Леська нас точно не увидит, – сообщила она, прижимаясь ко мне всем телом. – Зато так намного теплее и не так страшно.

В этом она была права, но я все равно ощутил неловкость. Ее тело было упругим, горячим и трепещущим, волнующим до неприличия, и это меня угнетало. Однако оттолкнуть я ее не мог и решил относиться к происходящему с других позиций – прижавшись друг к другу, мы просто оказывали товарищескую взаимопомощь. Было холодно, и мы грели друг друга.

– Зато Жаб точно знает, что сейчас происходит, – на всякий случай напомнил я.

– Ну и пусть, – ответила Молчунья. – Пусть знает, чего он себя лишил.

Это мне показалось сильной позицией, и я, назло Жабу, прижал Молчунью крепче к себе. Она не отстранилась, а, наоборот, крепче обвила рукой мою шею. Так, словно две слившиеся торпеды, мы с огромной скоростью пронизывали сгустившийся мрак. Только светлячок монитора в перчатке туманным зеленым пятном выделялся во тьме. И еще изредка вспыхивали размытые сполохи светящихся глубоководных существ.

К концу третьей минуты вода сделалась совсем ледяной. Она немилосердно жгла кожу, и даже слившееся тепло наших тел не могло противостоять этому холоду. Я прижался щекой к щеке Молчуньи, так было легче, но ненамного.

– Обними меня крепче, – попросила Молчунья. – Сил нет терпеть этот холод.

У меня все тело онемело, и я уже мало что ощущал. Кожу стянуло, а сердце колотилось все быстрее и быстрее, как бьют в сигнальную рынду во время пожара. Захотелось кричать, но какой может быть крик в глубине? Я вдруг явственно понял, что мы умрем. Вот так, вместе, обнявшись, навеки слившись, погибнем от переохлаждения, даже не достигнув дна. Опустимся уже мертвыми и будем качаться, привязанные к аккумуляторам, пока донные падальщики не превратят наши тела в груду костей.

Даже если достигнем дна живыми, это вряд ли что-то изменит. У меня все суставы свело от холода, и я не представлял, как такими замерзшими пальцами можно будет отвязать линь от балласта или ввести код открывания шлюза. По большому счету у нас не было ни малейшего шанса. Но мне было горько не за себя – настоящий охотник и должен погибать в океане. Меня угнетала мысль, что Леська много лет проведет в тюрьме, а это никому еще не шло на пользу. Хотя, судя по тому, как это дело раздули, там и до смертной казни недалеко. Как это ни страшно, но я бы предпочел такой исход событий. В смерти гораздо меньше страшного, чем в длительном заключении.

– Я же говорила, что мы умрем, – раздался в наушниках синтезированный голос Молчуньи.

– Жалеешь?

– Нет. Что может быть лучше, чем умереть в океане? Пусть это будет на совести Жаба. Мне уже и не больно совсем. Все онемело. А Леську жалко.

– Ее скорее всего тоже убьют. Нет ничего более жестокого, чем толпа, потерявшая рассудок от ужаса. А в новостях я увидел именно это.

– Да. Разотри мне спину. Невозможно так, ничего не чувствовать.

Я взялся мять ей спину, а она щипала меня, но даже эти усилия мало к чему привели – мы совсем окоченели. Бросив взгляд на глубиномер, я с трудом различил цифру. Оказалось, что мы почти достигли дна. Тут же звонкий удар о базальтовое дно возвестил, что балласт достиг конечной точки, и мы повисли в полосе ила, качаясь на веревке, как аэростат.

– Старайся держать глаза закрытыми, – посоветовал я. – Иначе ил под веки набьется.

– Какая теперь разница?

– Может, «Валерка» недалеко. Майк ведь держал «Рапид» точно над местом.

Я попытался переключить компьютер в режим компаса, но закоченевшими пальцами не мог нажать крошечные кнопки.

– Вот барракуда! Не могу переключить монитор!

Молчунья не ответила. Ей было трудно шевелить пальцами, складывая жесты. Тогда я догадался стянуть перчатку с руки и сунуть ее краешком в рот. Зубами нащупать нужную кнопку оказалось намного проще, я прикусил ее пару раз и глянул на табло. Теперь оно показывало направление на радиомаяк и расстояние до него в метрах.

– «Валерка» совсем рядом, – показал я, снова натянув перчатку. – Молчунья, не спать! Не спать!

Она не ответила, и я не был уверен, работает ли еще ее сердце. Пришлось приложить ухо к упругой груди. Оно еще стучало, хоть и очень вяло. Часы показали, что погружались мы не шесть минут, как я рассчитывал, а почти восемь. Совершенно утратив чувство осязания, еле шевеля руками, я подтянулся по линю до дна и начал подтягивать балласт в нужном направлении. Кто бы мог подумать, что на преодоление всего десяти метров у меня уйдет больше минуты и почти все остатки жизненных сил? Но именно столько времени я потратил на то, чтобы добраться до шлюза «Валерки».

– Молчунья, очнись! – показывал я знаками Языка Охотников, совершенно упустив из виду, что мои слова переводятся в буквы на ее наглазном мониторе.

Слышать-то она меня не могла, а глаза уже наверняка закрыты. Опомнившись, я начал ее расталкивать, потому что кроме нее некому было ввести код открывания шлюза. Я хоть и слышал цифры, которые она передала Долговязому, но и не думал их запоминать. Первые три цифры были триста семьдесят пять, а вот что дальше, я бы не вспомнил и ради спасения жизни.

Понятно было, что это конец, если не привести Молчунью в чувство. Но она никак не реагировала на мои попытки. Я вспомнил, что Долговязый хватал ее за грудь, чтобы выдернуть из бессознательного состояния, но, когда я попробовал подергать ее за соски, это не произвело никакого эффекта. Похоже, она плотно вырубилась и такие уловки уже не годились.

Я подумал, что, может быть, воздействие на более интимное место окажется эффективнее, но сделать и того уже не успел. Жуткая боль во всем теле сделалась невыносимой, и я сам начал проваливаться в черную бездну, лишенную ощущений. Там было легче.

Боль отступила, померкла, сердце стучало все медленнее. Я увидел Леську. Она сидела на берегу тихого, спокойного океана и бросала голыши в медленно набегавшие волны. Она была красивая, как никогда, шелковая рубашка на ней трепетала от легкого ветерка, то скрывая фигуру, то подчеркивая ее рельеф. Видение растворилось, пропало, словно на него накинули черный занавес, и я понял, что умираю. Страха не было, боли тоже, только невыразимая грусть защемила сердце.

И вдруг на черном фоне явственно проявилось жутковатое пупырчатое лицо Жаба.

– Умирать собрался, Копуха? – усмехнулся он. – Рано, рано еще. Память тренируй. Десятизначные коды должен запоминать с первого раза, а ты восьмизначный не смог в памяти удержать. Но это на будущее. А пока вот тебе оставшиеся пять цифр.

Он поднял лист пластика, на котором стилом были начертаны недостающие знаки кода.

– Просыпайся! Представь, что ты в Антарктиде, в лютый мороз. Верный способ! Сердце сразу разгонится. Только цифры не забудь.

Я ничего не мог представить и видел только лицо Жаба.

– Экий ты слабак, – вздохнул бывший взводный. – Ладно, последний раз выручаю.

Вместо него перед глазами возникла бесконечная ледяная пустыня с торосами. Мороз был градусов шестьдесят, да еще с лютым ветром. Меня это словно хлыстом ударило, затем еще раз и еще. Сердце начало набирать обороты, видение Антарктиды померкло, а вместо него перед глазами поплыли кровавые круги, Тьма не отступила, но я знал, что пришел в себя. Двигаясь по дну, ведя ладонью по гладкому боку «Валерки», подтягивая привязанную ко мне Молчунью, я нащупал панель ввода. Код набирать пришлось вслепую, зная расположение клавиш, но я с первого раза ввел его верно. «Валерка» дрогнул, загудел, зажег мощный прожектор над головой и приветливо поднял входную створку шлюза.

Уже окончательно замерзая, я втащил Молчунью в тамбур и повис на рычаге, запирающем вход. Балласт остался снаружи, тяжелая створка опустилась и легко перебила веревки. Тут же взвыли насосы, откачивая ледяную, мутную от ила воду. Яркий свет резал глаза, но это неудобство казалось райским. Уровень воды быстро понижался, и как только он опустился ниже груди, я как следует проблевался морской водой. Выгнать ее из легких оказалось не сложнее, чем продышаться после погружения в жидкостном аппарате. «Рассол» от морской воды мало чем отличался.

Когда от воды на полу остались лишь мелкие лужицы, открылась дверь в коридор, и я, сам еле держась на ногах, вытащил туда Молчунью. Она не подавала никаких признаков жизни, кожа у нее была жутковато синяя и вся покрытая крупными мурашками. На губы вообще страшно было смотреть – ну точно как у покойницы. Однако, приложив ухо к груди, я услышал едва различимое сердцебиение.

Не тратя времени даром, я перевернул Молчунью на живот и начал ритмично надавливать на спину, старательно выдавливая воду из легких. Глухонемая задергалась, извергла из себя воду, а я продолжал и продолжал давить руками, чтобы привести ее в чувство. Затем перевернул на спину и продолжил реанимационные мероприятия. После шести мощных толчков в грудь, как нас учили в учебке, я выдохнул ей изо рта в рот, плотно прижавшись губами к ее губам. Затем снова шесть толчков и выдох, еще раз и еще. Синюшность кожи не проходила, но я глянул на себя и убедился, что хоть и в сознании, а выгляжу ничем не лучше.

У Молчуньи затрепетали веки. Я догадался, что надо сорвать с нее и с себя одежду, иначе мокрая ткань не даст нам согреться. Сначала я сбросил с себя рубашку, затем освободился от бесполезной уже перчатки связи. Освободив голову Молчуньи от обруча с закрепленным на нем монитором, а руку от промокшей перчатки, я принялся ее раздевать. Стянуть с нее рубашку оказалось проще, чем брюки, – они намокли и прилипли к телу. Не раздумывая, я сорвал у нее с пояса монтажный нож, разрезал остатки связывающих нас веревок, а затем осторожно располосовал ее брюки и белье. После этого сам разделся догола и потащил напарницу к ближайшей каюте.

Распахнув дверь, я опустил раскладную койку и выставил отопитель на максимум. Молчунья оказалась тяжелой, а у меня кончались последние силы, так что я взвалил ее на кровать не без труда. Закрыв дверь, я вынул из рундука одеяло, улегся рядом с напарницей и укутал нас обоих. Она казалась мне холодной, как глыба льда, но это означало, что сам я покажусь ей теплым, даже горячим. Поэтому я обнял ее и прижался всем телом, пытаясь согреть. Она не дышала, но это потому, что в крови еще жил грибок, выделявший достаточно кислорода. Я и сам мог не дышать, но не мог отказать себе в удовольствии.

Через минуту тело Молчуньи потеплело, она зашевелилась, застонала, и я еще крепче стиснул ее в объятиях, Она распахнула глаза и отстранилась.

«Живы!» – показала она на пальцах и с трудом улыбнулась.

«Говорил же, что все будет в порядке», – ответил я.

«Как же ты шлюз открыл? Код запомнил, когда я Долговязому говорила? Все восемь цифр?»

«Нет, – честно признался я. – Мне его Жаб передал, когда я уже был без сознания».

«Ты его видел?»

«Да, как бы во сне. Он уже год мне такие сны транслирует в голову».

«Я бы с тобой поменялась».

Я усмехнулся. В каюте становилось все теплее, и кровь быстрее разгонялась по жилам.

«Ты что, отопитель врубил?» – встревожилась глухонемая.

«Конечно».

«Нельзя! Быстро выключи. Заряд аккумуляторов на пределе, а нам надо еще турбины “Манты” запустить».

Соскользнув с кровати, я на четвереньках добрался до пульта, выключил отопитель и пригасил свет.

«Надо запускать “Манту”, – показала Молчунья. – Иначе останемся тут, как в гробу».

«А ты в состоянии?»

«Попробую».

Ни я, ни она ходить еще не могли, поэтому, закутавшись в одеяла, мы на карачках устремились в десантный отсек. Я все колени сбил, пока полз по рифленому стальному полу.

Небольшой разведывательный батиплан, по форме напоминавший ската, покоился на гидравлическом стапеле перед створками десантного шлюза. Я помог Молчунье поднять акриловый колпак кабины и залезть внутрь. Пощелкав тумблерами, она сообщила, что с «Мантой» полный порядок, за исключением почти полностью разряженных аккумуляторов.

Пришлось ее вытаскивать из кабины, поскольку сам я не смог бы подключить «Манту» к бортовой сети «Валерки». Однако обилие физических нагрузок имело положительный эффект – я начал понемногу согреваться. Молчунья, добравшись до ящика с инструментами, бодро вскрыла электрическую панель, отсоединила клеммы и дотянула их до брюха «Манты».

«Держи их», – показала она мне.

Когда я ухватил провода, она вскрыла брюхо разведывательного батиплана и показала мне опорные штыри клемм.

«Как махну рукой из кабины, прикладывай красный провод к красному штырю, синий к синему».

Я кивнул. На этот раз она нашла в себе силы самостоятельно вскарабкаться в кабину по лесенке. Выглянув из-под брюха батиплана, я не спускал с нее глаз. Раздался звучный щелчок стартерного соленоида, и Молчунья махнула рукой. Ткнув проводами в штыри, я невольно отдернул руки – шарахнувший из лючка сноп искр здорово меня напугал. Пришлось снова приложить клеммы, отвернув лицо в сторону.

Турбины взвыли, но энергии, судя по всему, было маловато, чтобы их как следует раскрутить. Да еще и контакт был неважный. Однако я быстро догадался, чем его можно улучшить. Поплевав на штыри, я снова приложил к ним клеммы, турбины взвыли гораздо громче, раскрутились, затарахтели, и тут же звук выровнялся, набрал силу и мощь.

– Есть! – радостно выкрикнул я.

Молчунья из кабины показала мне поднятый вверх большой палец. Я вскарабкался по лесенке и протиснулся за спину водительницы, в кресло стрелка. Она опустила колпак и включила механизм герметичной затяжки. Пока акриловая полусфера сотней микрометрических винтов притягивалась к корпусу батиплана, Молчунья надела перчатку связи, и я услышал голос включившегося синтезатора:

– Начинаю поднимать давление, потерпи.

Уши сдавило, но я несколько раз сглотнул, и на некоторое время стало полегче. Поднятие давления в небольших сухих аппаратах являлось важным фактором увеличения сопротивления глубине. Броня-то не такая крепкая, как у «Валерки», поэтому приходилось компрессировать дыхательную смесь до предела, чтобы хоть немного уменьшить наружный натиск. Однако эта уловка действовала лишь на глубинах до полутора километров, а глубже аппарат все равно придется затапливать забортной водой. В этом случае без жидкостного аппарата никак, но любой разведчик укомплектован двумя сверхглубинными скафандрами линии СГАК – они размещались в выдвижных ящиках между нашими креслами. Один я на всякий случай выдвинул. Аппарат оказался жив – его мышцы мерно подрагивали в «рассоле», искусственный организм был полностью готов к применению. А вот я нет – катетера у меня в спине не было. У Молчуньи, кстати, тоже. Но год назад именно на ней я испытал пусть и варварский, но эффективный способ соединения кровеносных систем. У глухонемой на спине до сих пор остался шрам от надреза моим кинжалом. Однако в этот раз, я надеялся, обойдется меньшим варварством.

Привстав со стрелкового кресла, я поднял створку медицинского модуля и убедился в его комплектности. Кроме прочих полезных вещей, там, как и положено, находились четыре больших пакета с кровезаменителем и трубки с иглами для внутривенного вливания. Это было то, что надо для моего плана.

– Стартуем, – сообщила Молчунья.

Она запустила программу выхода, и перед батипланом расползлись створки затопляемой части шлюза. Гидравлический стапель шевельнулся, выдвинув нас из эллинга, установил на стартовый ложемент и убрал обратно стальную лапу. Створки за нами закрылись, из насосных каналов ударили струи воды, По мере затопления наружное давление быстро нарастало, стенки батиплана заскрежетали, принимая на себя чудовищный вес. У меня мурашки по спине побежали от этого звука. Молчунье-то хорошо, она этого никогда не слышала.

Полностью затопив шлюз, насосы остановились и подали команду на открывание наружных створок.

– Поехали! – предупредила глухонемая, наращивая мощность турбин.

В черноту забортной воды ударили три мощных прожектора «Манты», нас сорвало со стапеля и снарядом выбросило вперед.

– Полегче там, у руля! – сказал я, потирая ушибленный подбородок. Мне становилось все теплее, хотя согревающиеся суставы зверски ломило, как бывает в теплом помещении после мороза.

– Не бурчи! – отозвалась Молчунья. – Если бы ты знал, как я мечтала вновь оказаться за гашеткой подобного аппарата! Это тебе не катер, барракуда его дери!

Знал я прекрасно, как она об этом мечтала. Примерно так же, как я о погружении в жидкостном аппарате, скорее всего. Так что, пока она не наиграется с этой машинкой, мне благоразумнее пристегнуться. Уж что-что, а ее любовь к усложненному пилотированию была всем хорошо известна. И я не ошибся – только успел пристегнуться, Молчунья без предупреждения еще сильнее разогнала аппарат и закрутила «бочку» в пять оборотов, тут же «мертвую петлю» и несколько боевых виражей.

– Эта «Манта» великолепно слушается, – сообщила водительница. – Пожалуй, лучше, чем «Валерка». Температуру в кабине поднять?

– Да нет, я вроде пришел в себя. А ты?

– Чувствую себя великолепно. Хочется еще погонять «Манту» на разных режимах.

– А какую скорость она выдает?

– Сейчас узнаем.

Она переключила сонар в режим обнаружения дальних препятствий и до отказа выдвинула рукоять сектора газа. Меня вдавило в кресло, как при старте баллистического лайнера.

– Пятьдесят узлов есть, – сообщила она. – Шестьдесят. Продолжаем двигаться с ускорением. Семьдесят.

Перегрузка ослабла, а затем и вовсе сошла на нет. «Манта» достигла скоростного предела.

– Семьдесят пять узлов без форсажа, – подвела итог Молчунья. – На форсаже даст все девяносто. Но в газовой подушке, разумеется.

– А в нормальном режиме, без перегрузок?

– На шестидесяти турбины работают без перегрева. Можно переть сколько угодно.

– Отлично, – улыбнулся я. – Значит, Долговязый нас не догонит и уши не надерет. Ну сбавляй, сбавляй! А то не хватало еще, чтобы ты турбины перегрузила.

– Ничего с ними от получаса не сделается. Надо на повышенных оборотах аккумуляторы подзарядить.

Бронированный болид батиплана пронизывал глубину, подобно китообразному, прощупывая пространство ультразвуковым локатором. Чтобы иметь информацию об окружающем пространстве, я развернул кресло спиной к Молчунье и запустил стрелковый комплекс, укомплектованный отменным навигационным набором. Огромным удовольствием было смотреть, как один за другим на панели передо мной вспыхивают разноцветные светлячки индикаторов. Секунд через десять на главном прицельном планшете появилась надпись о готовности всех систем. Кормовой сонар показывал, что Молчунья ведет аппарат на высоте пятидесяти метров над дном. Рельеф под нами не отличался разнообразием – бесконечное базальтовое плато, покрытое толстым слоем илистых отложений. Однако мне недостаточно было сухой информации от сонара, и я раскрыл бронированные веки, прикрывавшие кормовую обзорную полусферу. Отыскав клавиши включения стрелковых прожекторов, я послал назад два тугих луча света, похожих на фотонные струи фантастического космического корабля. Турбулентный след за нами чуть фосфоресцировал, а потоки света делали его особенно осязаемым. Иногда на огромной скорости мимо пролетали перепуганные придонные обитатели – рыбы, большие медузы, стайки кальмаров и мелких рачков.

Насладившись этим зрелищем, я сомкнул броневые створки и взялся изучать подотчетное вооружение. Арсенал годился не просто для разведки, а для серьезной разведки боем. Скорострельная гарпунная пушка с магнитным приводом числилась на «Манте» главным калибром и представляла собой закрепленное на верхних броневых листах выдвижное спаренное орудие, способное отстреливать по пятьдесят гарпунов в секунду. Боезапас составлял три тысячи активно-реактивных гарпунов с химическим приводом. Это не шутка – шестьдесят секунд непрерывного шквального огня с дальностью поражения больше мили. При надобности, находясь на шельфовом дне, я мог поражать из этой пушки легкобронированные надводные цели.

Кроме того, на борту было четыре торпеды с зарядом в сорок килограммов морской смеси и дальностью хода до шести миль. Ими можно было управлять как дистанционно, прямо из стрелкового комплекса, так и задавать им цели по географическим координатам, что тоже иногда очень удобно. Под днищем, в носовой части батиплана, был закреплен выдвижной рамочный ракетомет калибра сорок пять миллиметров. Боезапас пятьдесят кумулятивных снарядов, дальность поражения до двух миль. Для надводного боя имелся выдвижной шестиствольный пулемет, точно как на амфибиях класса КС-18. В общем, беззащитной «Манту» было трудно назвать.

Хотя, когда дело касалось Поганки, мощь вооружений теряла первостепенную роль. Ее штурмовали охотники классом повыше нас с Молчуньей, вместе взятых. Даже Долговязый с Викингом и Рипли под руководством Жаба об нее зубы обламывали. Конечно, при прохождении охранной зоны оружие нам понадобится, но в непосредственной близости от Поганки вступят в силу законы, которых я совершенно не понимал. И единственным человеком, который мог прояснить ситуацию, была Молчунья. Хорошо, что на крейсерском марше к тридцать седьмой параллели у нас будет время обсудить не только это, но и многое другое. Нам предстояло провести в замкнутом пространстве батиплана не менее трех суток, прежде чем мы доберемся до места. Но решать самый важный в этой экспедиции вопрос я не спешил.

Глава 21. Охранная зона

Утром третьего дня Молчунья положила «Манту» в дрейф на глубине семьсот метров, Забив балластные цистерны до состояния нулевой плавучести, она отключила турбины и прожектора, после чего в кабине воцарилась почти полная тишина, нарушаемая только шелестом системы жизнеобеспечения. Пахло перегретым пластиком, в темноте мерцали созвездия индикаторов и шкалы приборов.

– Двенадцать миль до охранной зоны Поганки, – сообщила Молчунья. – По горизонту, конечно. На удалении в шесть миль, сорок градусов по шкале, находится база DIP-24-200.

– Поганка засела на глубине четырех километров, – напомнил я.

– Знаю. Но в сухом положении так глубоко мы не нырнем, раздавит.

– И что?

– Не хочется затапливать батиплан без серьезной необходимости. Если точнее, я не хочу надевать жидкостный аппарат.

Чего угодно я от нее ожидал, но только не этого. Надо же такое заявить, когда мы уже в двух шагах от цели, к которой стремилось столько людей!

– Я не смогу пройти всю охранную зону без серьезной огневой поддержки, – честно признался я. – Радиус зоны три мили. Дай мне хоть полторы преодолеть в батиплане, под прикрытием скорострельной пушки. Ты просто не видела, что там вокруг Поганки творится! А я видел. Там стада торпед и протяженные минные поля, без всякого преувеличения. Каким-то чудом мне удалось миновать эти ловушки в прошлый раз…

– Это было не чудо, – ответила глухонемая через синтезатор.

Вот оно! Вот и начался разговор, которого я избегал на протяжении всего пути. Тайна, относящаяся ко мне непосредственно, но которой владела только Молчунья.

– Что же, если не чудо? – спросил я.

– На тебе был знак.

– Опять ты туманно изъясняешься!

– Жестами трудно передать это, – призналась она. – Подожди.

Она включила штурманский свет, после чего достала из выдвижной секции стило и пачку карт Индийского океана. Перевернула их, а на обороте начала писать, Я наклонился, чтобы лучше видеть ее каракули. Оказывается, у нее была целая теория насчет Поганки, хотя это и немудрено, если учесть, какую роль этот старый, поросший ракушками биотех сыграл в ее жизни и жизни близких ей людей. Молчунья ненавидела Поганку. Жесты Языка Охотников не передают эмоции, а в петляющих строчках букв эмоции жарко горели – оказывается, Молчунья обладала неслабыми литературными способностями. Стило скрипело по тонкому пластику карты, а я читал остающийся за ним черный след.

По мнению Молчуньи, Поганка обладала изощренным разумом, развившимся за несколько лет в результате мутации под действием баралитола. Здесь у нас с напарницей не было разногласий. Понятно, что детонатором истории был Жаб, но на этот счет у нас с Молчуньей были несколько разные позиции. Я был уверен, что Жаб нарочно затопил «Голиаф» с грузом баралитола именно в этих водах, чтобы получить, а затем приручить опасный биотех. Мне казалось, что он заранее просчитал, что с разумной тварью будет легче вступить в контакт, чем с запрограммированным куском искусственной плоти. Молчунья же пыталась уверить меня в том, что Жаб собирался только уничтожить пиратов, потому и торпедировал «Голиаф», а о характере груза узнал много позже. Мол, узнав об этом, он вбил себе в голову, что несет ответственность за случившееся, после чего двинулся крышей на идее уничтожить им же созданную Поганку. На мой взгляд, сейчас не время было разбираться в тонкостях психологии. Мне интересно было другое – что стало причиной мутаций других биотехов, находившихся на расстоянии в тысячи миль от затопленного «Голиафа»? Могла ли Поганка на таком удалении сознательно изменить их в нужную сторону?

Молчунья считала, что именно так оно и было. Я сомневался – не верилось в телепатию и прочие штучки из желтой прессы. Однако чем дольше я читал выкладки напарницы, тем больше склонялся к ее правоте. По ее мнению, постоянно живя в океане и обладая разумом, Поганка сумела изучить кластерную структуру воды, в которую верят далеко не все ученые. Именно посредством такого необычного носителя, как водяной кластер, Поганка умудрялась передавать информацию биотехам на любых расстояниях, фактически программируя их. В том числе и на генном уровне, вызывая нужные ей изменения. Это было не химическое воздействие, а именно передача информации, вроде вещания на радиоволнах.

По мнению Молчуньи, Поганка посылала изменяющий сигнал по мере надобности, с неравными промежутками времени. И я во время купания на мысе попал как раз в такую информационную волну. Поганка как бы поставила на мне свою печать. Кстати, в таком разрезе теория Молчуньи подтверждалась практикой, ведь на следующий день мы с Чистюлей как раз возле мыса напоролись на капканы-мутанты, не занесенные в каталог Вершинского. Значит, если информационные волны существовали, я как раз мог на одну напороться.

Именно поэтому Поганка меня к себе и пустила, что на мне, как на биотехе, стояла ее пометка. У Жаба такого пропуска не было, вот она и лупанула в него из пушки. Как он выжил, до сих пор понять не могу.

– Значит, она меня снова беспрепятственно подпустит вплотную? – спросил я напрямую.

– Это зависит от того, были за год еще волны информации или нет. Если были, то твоя печать не сойдется с последним изменением и может случиться что угодно. Если же волн не было, то все пройдет как тогда.

– Но ты же говорила на мысе, что ощущаешь волну изменения как горечь.

– Да.

– Ну и что ты чувствовала? Ты же весь год жила на берегу океана, в Ангарной Бухте.

– Мне кажется, было еще две волны. Я не уверена.

– Вот барракуда! – разозлился я. – Ты хочешь сказать, что она долбанет меня ультразвуком, как Жаба?

– Думаю, нет. Она помнит все метки. А вот твари из охранной зоны атакуют тебя как чужака. С их печатью твоя не сойдется.

– А подтверждения этому у тебя есть?

– Нет, – призналась Молчунья. – Чисто теоретические выкладки, основанные на предположении о разумности Поганки.

В разумности Поганки я и сам нисколько не сомневался, но что касается остального – белыми нитками все это было шито.

– В таком случае безумием будет переться в охранную зону с голой задницей, – пожал я плечами. – Неужели тебе настолько не хочется надевать жидкостный аппарат, что ты готова отказать мне в броне?

– Ты же знаешь, у меня с аппаратами линии СГАК связаны не самые лучшие воспоминания.

– И только?

– Еще не хочется резать спину ножом.

– Этого точно не потребуется, – подмигнул я ей. – Я разработал более продвинутый способ. – Открыв медицинский модуль, я достал трубки с иглами от пакетов с кровезаменителем и показал ей. – Вот чем я собираюсь соединиться с кровеносной системой скафандра. Без всяких катетеров и надрезов.

– Тоже приятного мало. – Молчунья вздохнула, но больше возражений я от нее не услышал.

На самом деле она была не права – затопляемый батиплан с боевой точки зрения имеет массу преимуществ перед сухими, Во-первых, ему дана большая свобода смены эшелонов, поскольку перепады давления ему не страшны. Во-вторых, в случае аварии экипаж быстро и без затруднений может покинуть машину, поскольку скафандры уже надеты. В серьезном бою это важно. Я вспомнил, как мы с Молчуньей потерпели крушение на «Головастике» и что ей пришлось пережить, пока Долговязый тащил ее по дну до «Блина». Напомнить ей, что ли? Хотя вряд ли стоило это делать. Сама она, конечно, помнить ничего не могла – люди не запоминают, что с ними произошло в состоянии клинической смерти.

Выдвинув ящик с аппаратом СГАК, я ощупал его спинную мышцу, стараясь найти пульсирующую артерию. В спящем состоянии пульс у СГАКа едва различался, но я еще с учебки прекрасно помнил анатомию скафандров и знал, где искать.

– Есть, давай иглу, – сказал я Молчунье, протягивая руку.

Передавив трубку посередине зажимом, чтобы снизить кровопотерю аппарата, я аккуратно ввел иглу ему в вену. Чуть отпустив зажим, я дождался, когда кровь толчками заполнит трубку, и снова зажал ее.

– Один готов, – я разогнул спину и выдвинул следующий ящик.

Со вторым скафандром получилось быстрее.

– С какой глубины начинает работать СГАК? – спросила Молчунья.

– По техническим данным, с километра, но лучше накинуть метров двести для надежности. А то скафандры спали целый год, им трудно будет сразу жабры кровью наполнить.

Она кивнула и тронула рукоять изменения глубины. В тишине послышался шум заполняемых балластных цистерн, «Манта», чуть заложив дифферент на нос, плавно скользнула в темную глубину. Я глянул через плечо водительницы – на мерцающей шкале глубиномера медленно ползли цифры.

– Тысяча двести. – Молчунья остановила погружение, после чего в тесной кабине вновь воцарилась почти полная тишина.

– Давай глянем новости напоследок, – предложил я. – Вдруг что в мире изменилось?

– Боишься? – спросила Молчунья.

– Нет. Но глупо будет грозить миру ракетами, если дело и без того решат замять.

– Не дождешься. – Она включила сетевой терминал, экран которого был величиной с ладонь.

Мир продолжал перебирать Леське косточки. Уже выяснилось, что ее муж и подруга детства служили в охотниках. Это, понятное дело, никак не пошло ей на пользу. Высказывались мнения, что от охотников стало больше вреда, чем пользы, что эта служба развивает жестокость ко всему живому, причем жестокость, судя по случившемуся, заразную. Предлагалось охотников распустить, а остатки их функций передать спасателям и полиции. Двое политиков в отношении Леськи открыто высказались за смертную казнь, чтобы на будущее ни у кого и мыслей не возникало…

– Выключай, – сказал я. – Времени мало. Затапливаемся.

Мне уже никого не было жалко.

Молчунья включила насосы, и пол быстро залило толстым слоем забортной воды.

Я ввел напарнице иглу в вену и отпустил зажим, соединив ее кровеносную систему с системой скафандра, после чего помог улечься в ящик с «рассолом». СГАК штатно отреагировал на контакт с человеческим телом – выпустил щупальца, обхватил ими Молчунью и крепко сжал, выдавливая из легких весь воздух. Тут же мощные мышцы со всех сторон обхватили ее, создавая первую тепловую оболочку скафандра, следом намотались тугие мышечные жгуты силового каркаса, а поверх них стали на место защитные хитиновые пластины. Одна из них была прозрачной – та, что закрывала лицо. Я видел, как губы плотно сомкнулись, рефлекторно пытаясь спасти организм от напора хлынувшего в легкие «рассола», но в конце концов Молчунья была вынуждена захлебнуться. Несколько раз дернувшись в судорогах, она успокоилась и открыла глаза.

«Как ты?» – спросил я жестом.

«Норма», – показала она.

Воды было уже по грудь, так что мне тоже надо было торопиться. Пока я вводил иглу себе в вену, Молчунья заняла пилотское кресло и качнула рукоять изменения глубины, компенсируя уменьшение плавучести «Манты». Я спиной шлепнулся в ящик с «рассолом», и СГАК бодро взял меня в оборот, обвив щупальцами и чуть не сломав мне ребра. Тут же первый слой мышц накинулся на меня, обволок, забил в рот и ноздри «рассол», так что я на какой-то миг потерял сознание. Когда очнулся, перед лицом уже накрепко встал прозрачный хитин шлема. Даже зная, что сопротивляться бесполезно, я все равно пару секунд не мог сделать пугающий вдох жидкостью, но скафандр снизил натиск, грудь у меня немного расправилась, и «рассол» потоком хлынул в легкие. Тут же боль на время ушла полностью – СГАК выплеснул в кровь добрую порцию эндорфина, чтобы снизить неприятные ощущения первых минут в жидкостном аппарате.

Вода полностью заполнила кабину, компенсировав натиск глубины. Теперь на «Манте» можно погружаться хоть на дно Марианской впадины. И это было как нельзя кстати для моих планов.

«Что делаем дальше?» – в толще прозрачного хитина перед лицом пробежали зеленые светлячки букв. Это скафандр переводил жесты Молчуньи в текст на моем мониторе.

Теперь и мне придется общаться с ней исключительно знаками Языка Охотников, а я от этого немного отвык.

«Двигайся к границе охранной зоны, – показал я. – Там разберемся».

Высоко взвыли турбины, наращивая обороты «Манта» легла на левое крыло и заложила крутой вираж, быстро набирая глубину. Меня вдавило в кресло, но на это я уже перестал обращать внимание, приспособившись к манере Молчуньи водить аппарат. Времени было немного, и следовало успеть привести в боевую готовность стрелковый комплекс.

«В затопленном состоянии слушается не хуже», – сообщила водительница.

«Это радует». Я развернул кресло к ней спинкой и тронул мерцающую клавишу запуска вооружений.

Рубиновые, янтарные и васильковые индикаторы зажглись волной, обозначая готовность всех систем. Главный стрелковый сонар расчертился изумрудной координатной сеткой и высветил туманное голографическое изображение дна. Глубиномер показал полных два километра и продолжал увеличивать показания. На локаторе дальнего обнаружения замерцала рубиновая искорка глубоководной базы. Даже не наводя на нее курсор, было ясно, что это DIP-24-200, снившаяся мне весь год.

Вот и сбывались сны. Пусть не простые, а наведенные Жабом, но все равно в этом было нечто мистическое. Молчунья на всякий случай пустила «Манту» в сложный противоторпедный маневр, чтобы сбить с толку сторожевые торпеды дальнего охранения.

Я прикинул расстояние от базы и передал Молчунье на ходовой планшет точные координаты Поганки. Во всем мире их знали только два человека – я и Жаб. Так получилось. Закладывая суровые виражи и петляя, «Манта» стремительно погружалась, по косой траектории приближаясь к главной цели. Теперь никто не смог бы нас остановить.

Необузданный восторг от скорости и близости решающей битвы целиком охватил меня. Я не старался его унять – пока он не мешал, а когда надо, я смогу взять себя в руки. Наверное, так же ощущали себя древние летчики, выходившие на ночное бомбометание на допотопных стратосферных баллистиках. Была в этом какая-то особая боевая удаль, возможная только перед началом поединка, а не перед масштабной битвой. Важность личной роли в этом была, вот что. То, чего не было дано пехотинцам, ходившим в многотысячную атаку в чревах боевых роботов. Там роль каждого была равна сотой доле процента, а от нас с Молчуньей сейчас зависело все – от того, как она проведет батиплан через мины и засады выныривающих из темноты торпед, от того, как быстро и четко я смогу поражать цели.

Первая стая торпед засекла нас, когда мы на скорости в шестьдесят миль пронзили охранную зону Поганки.

«Групповая цель прямо по курсу», – предупредила Молчунья.

«Вижу», – подтвердил я, открывая бронированные створки для визуального обзора.

Увеличив разрешение сонара, я определил, что стая состоит из четырех автономных торпед ГАТ-20, идущих сближающимся курсом. Молчунье не надо было напоминать о ее обязанностях, она резко сдвинула рукоять управления и вогнала «Манту» в головокружительный противоторпедный маневр. Если бы кабина не была заполнена водой, меня бы вышибало из кресла, а так только качнуло, и я успел нажать подсвеченную пластину, выдвигающую скорострельную пушку. Пока она раскладывалась в боевое положение, я успел пристегнуться и ощутил себя гораздо увереннее.

Торпеды не ожидали столь резкого изменения траектории и на какое-то время потеряли нас из ультразвукового обзора.

«Они нас не видят!» – передал я Молчунье, заметив отсутствие характерных всплесков на сонаре.

Воспользовавшись столь благоприятным обстоятельством, напарница увеличила скорость до максимума, стараясь запудрить торпедам мозги. ГАТ-26 довольно неповоротливы и считают скорость цели, как правило, постоянной. Поэтому, не обнаружив нас в заранее просчитанной точке, они могут повести себя неадекватно.

Так и вышло – одна из торпед покинула стаю, разогналась на водометах и рванула в полумиле у нас за спиной. Остальные метнулись в разные стороны, как стайка испуганных рыб. Нас крепко зацепило ударной волной, но Молчунья легко справилась с болтанкой и снова вывела батиплан на прямую.

«Мина прямо по курсу!» – показал я, заметив янтарную метку на сонаре.

Молчунья уложила батиплан на крыло, мы камнем рухнули до самого дна, выровнялись в нескольких метрах над ним и пронеслись на предельной скорости, вздымая за кормой широкий шлейф ила.

И тут началось! Сонар зарябил десятками поисковых ультразвуковых всплесков – это проснувшиеся скоростные торпеды класса ГСТ-20 очнулись и принялись нащупывать цель. Эти твари на девяносто процентов состояли из накачанных мышц и всего на десять из нитрожира, что давало им возможность резкими сокращениями мантии развивать скорость до семидесяти узлов. Для снижения турбулентности они использовали срыв возникающих вихрей с помощью ультразвука, что позволяло видеть их на сонаре четкими яркими трассами. Правда, толку от этого мало – на предельной скорости они могли догнать и поразить практически любую цель.

«Нам “двадцатки” сели на хвост, – предупредил я Молчунью. – Дай мне возможность стрелять».

Напарница сбросила скорость, поскольку соревноваться с «двадцатками» в быстроте – только зря мучиться, а мне для прицеливания лучше двигаться медленнее. Когда скорость упала до тридцати узлов, я спросил на главный планшет прицел главной пушки и схватился за вынырнувшие из панели гашетки.

Десять молниеносных целей неслись в координатной сетке яркими янтарными искрами, я левой ногой нажал педаль захвата цели и принялся двигать спаренными стволами из стороны в сторону, пытаясь поймать торпеду на прицельный луч. Одна из янтарных искр изменила цвет на рубиновый, и я толкнул правой ногой педаль спуска. «Манта» содрогнулась от тяжелой отдачи, а двадцать стабилизированных гарпунов размазались в белые спицы и скрылись во тьме.

Через секунду меток на радаре поуменьшилось – первым залпом я поразил три торпеды, а остальные сломали строй и штопором ушли в защитный маневр. Две отстали от общей стаи, скорее всего их вскользь зацепило легированными лезвиями.

«Вперед», – скомандовал я, прекрасно зная, что, если сейчас не оторваться от маневрирующей стаи, торпеды могут нас обложить.

Взвывшие турбины с огромным ускорением швырнули нас в темноту, и тут же меня ослепили два взрыва – рванули раненые биотехи. Я только успел моргнуть, а когда глянул на экран сонара, меня в холодный пот бросило – оставшиеся «двадцатки» вышли из противострелкового штопора в непосредственной близости от нас. Времени на захват цели не было, поэтому я попросту рванул гашетки вбок и пнул спусковую педаль, чтобы если не зацепить, то хотя бы сбить торпеды с прямого атакующего курса.

С десяток гарпунов прошили пространство, но ни один не достиг цели. Если бы не Молчунья, тут бы нас и накрыли прямым попаданием, но она, наплевав на перегрузки, заставила «Манту» свечой взмыть вверх. Нам-то ничего, а вот вестибулярные аппараты скафандров на такие маневры рассчитаны не были, так что перепугались “СГАКи” по полной программе и судорожно схлопнули жаберные крышки. Случай редчайший, с таким единицы сталкивались даже из бывалых охотников, но из-за смертельной опасности, какую создавала такая нештатная ситуация, ее очень подробно рассматривали в учебке. Я знал, как привести скафандры в чувство, но для этого надо было бросить гашетки управления огнем, что в данной ситуации тоже являлось смерти подобным – если не перебить торпеды из столь удачного положения, в какое вывела батиплан Молчунья, другого шанса может и не представиться.

Уже чувствуя первые признаки недостатка кислорода в крови, я поймал стаю в прицел и полоснул короткой очередью из обоих стволов. Сноп гарпунов, ринувшийся на торпеды сверху, произвел среди них ужасающее опустошение – уцелели лишь две «двадцатки», да и то одна получила резаную рану в бок и почти сразу взорвалась, разметав клочья плоти на десятки метров. В обзорную сферу шарахнуло плотной ударной волной, но это не имело никакого значения.

Расстегнув ремни, я выбрался из кресла и подплыл к Молчунье.

«Задыхаюсь», – показала она.

«Меньше двигайся», – посоветовал я и начал приводить ее скафандр в чувство.

Есть у него две болевые точки на боковых мышцах, сразу под жабрами. Точное нажатие в такую точку вызывает сначала еще больший спазм, а через несколько секунд расслабление и переход в нормальный режим. Дождавшись, когда СГАК Молчуньи мерно зашевелил жаберными крышками, я жестами объяснил ей, что надо делать, и повернулся спиной. У меня к тому времени от удушья уже красные круги плыли перед глазами, но напарница без труда справилась с задачей.

Правда, времени на расслабление у нас не было – разделался я только с одной стаей из трех, так что было еще чем заняться. На экране сонара бушевали разноцветные всплески – это вожаки держали «Манту» под непрерывным ультразвуковым наблюдением, просчитывая и предугадывая возможные траектории нашего движения. Команды другим торпедам в стае они отдавали скорее всего посредством нейрочипов, а может, даже управляли ведомыми дистанционно. Мне некогда было вдаваться в эти тонкости, я снизил разрешающую способность сонара, поймал в прицел ближайшую стаю «двадцаток» и полоснул по ней очередью.

Но ни один из гарпунов в цель не попал, поскольку не успел я нажать на спусковую педаль, как Молчунья резко рванула батиплан в сторону.

«Минное поле справа по борту», – объяснила она.

«Не уходи далеко, – ответил я. – Обойди его по широкому кругу».

Насчет минного поля у меня созрел коварный план, но сначала надо было в точности выяснить, из каких мин оно состоит. Экран сонара кипел от непрерывных поисковых всплесков торпед, так что разобраться в этой мешанине лично я не видел ни малейшей возможности. Оставалось одно – задействовать главный ходовой радар, на некоторое время полностью ослепив Молчунью.

«Двигайся параллельно дну, – попросил я ее. – Мне нужно перевести главный сонар в режим сканирования».

«Влупимся во что-нибудь», – предупредила Молчунья.

«Мне надо всего секунд десять».

«Десять дам».

Изображение на моем планшете очистилось, и я увидел четыре обширных трехмерных поля, заполненных метками каталога Вершинского.

«Барракуда меня дери», – подумал я, ощущая, как по спине под скафандром забегали ледяные мурашки.

Попасть в мертвую зону между четырьмя минными полями – удовольствие ниже среднего. Но чего-то подобного я ожидал. Это в прошлый раз я прошел через охранную зону, как горячий нож через масло, а в этот раз хлеба с солью нам никто не готовил. Радовало только, что минные поля состояли из легковесных «Лаур» по десять килограммов нитрожира каждая. Но надо быть готовым к тому, что в охранной зоне, поближе к Поганке, будут гораздо более тяжелые «Анны» и «Берты».

Хотя что значит поближе? Учитывая скорость, которую выдавала «Манта», до центра охранной зоны и так уже было рукой подать. Вопрос только в том, дадут ли нам туда добраться. Сзади догоняли «двадцатки», по бокам поджидали «Лауры», не давая возможности бокового маневра, а впереди, насколько я помнил, притаились многотонные биотехи главных калибров – китообразные океанские торпеды ГАТ-170 и мины класса «Берта» с десятком тонн нитрожира внутри. Эти, правда, попусту взрываться не будут, так недолго и саму Поганку повредить, но на крайний случай она может дать приказ атаковать этими средствами.

А что я думал? Хотел проскочить охранную зону на полной скорости, так чтобы Молчунья высадила меня у самого пульта Поганки? Мило было бы, конечно, да только не я один пробовал так прорваться. И ни у кого не вышло. Кроме нас с Жабом да еще одного охотника по прозвищу Бак, светлая ему память, никто никогда у самой платформы не бывал. Да и то нас с Жабом в расчет принимать было нельзя, поскольку мы попросту воспользовались ситуацией, которая случается раз в несколько десятков лет. Наш взводный к этому полжизни готовился, а я так попал, за компанию.

Сейчас все было иначе. И хотя Молчунья верила, что сама Поганка меня к себе подпустит по старой памяти, но даже если так, до нее еще надо добраться. Торпеды меня в этот раз не очень жаловали. Но я на них, собственно, и не рассчитывал. У меня план был, как сорвать их с хвоста. Дело в том, что «Лауры» довольно тормозные в силу почти полного отсутствия мозга, и я этим обстоятельством собирался воспользоваться.

Вернув Молчунье возможность пользоваться главным сонаром, я прикинул, с каким полем лучше проделать задуманный мною фокус. Выходило, что дальнее левое предпочтительнее, поскольку оно ближе к центру охранной зоны.

«Будем прорываться через дальнее левое минное поле», – показал я жестами.

«Прямо сквозь него?»

«Да, с нашей скоростью это можно. “Лауры” рассчитаны на поражение тихоходных целей, со скоростями порядка тридцати узлов. Они просто не будут успевать взрываться рядом с нами. Пройдем. Только бери в самый краешек – и скорость на полную».

Я увидел, как Молчунья помотала головой под хитиновым шлемом. Она была великолепным пилотом, но и для нее такой маневр показался из ряда вон выходящим. Я и сам понимал чрезмерность риска, но другого выхода не было. Потому-то никому и не удавалось пройти охранную зону, что все пытались отстреливаться от торпед и обходить мины. Но здесь такая стандартная тактика не годилась, слишком уж плотно всего понатыкано.

В качестве отвлекающего маневра я еще раз саданул очередью по настигающим нас торпедам, а затем развернул орудие стволами вперед и резанул гарпунами по правому минному полю. Реакция последовала незамедлительная – позади рванула пробитая насквозь торпеда, заставив остальных резко сбросить ход, а впереди шарахнули две «Лауры», крепко качнув батиплан.

Воспользовавшись этим, Молчунья заложила ручку управления влево и на полной скорости прошила навылет край минного поля. Торпеды ринулись за нами, но тут позади «Манты» начали запоздало рваться мины, насмерть глуша «двадцатки» тоннами разогнанной воды. За кормой заполыхало, как во время праздничного фейерверка, – сдетонировало все минное поле. Нас догнала мощная ударная волна, завертела, и мы кубарем врубились в базальтовое дно, отрикошетив от него и снова грохнувшись на брюхо. На некоторое время видимость сделалась нулевой от поднятого ила, а мы продолжали шлепать по дну, как брошенный по воде голыш. Не будь батиплан заполнен водой, нас бы поубивало о переборки такими ударами. А так неприятно было, но не смертельно. Через секунду погас свет в кабине и потухла часть индикаторов на панели. Сонар продолжал работать, но ничего хорошего я на нем не увидел – с трех сторон нас атаковали три хищные торпеды класса «Барракуда». Приспособлены они были в основном для поражения боевых пловцов, но и батиплану могли нанести серьезный урон, если взорвутся в непосредственной близости.

Сразу три цели – неудобно для пушки. Тем более когда заходят с разных сторон – только гарпуны понапрасну тратить.

«Ход у нас есть?» – спросил я Молчунью.

«Пока я за штурвалом, будет», – ответила напарница, поднимая «Манту» со дна.

Я сдублировал координаты торпед на ходовой планшет, чтобы ей легче было ориентироваться в обстановке.

«Давай на них сближающимся курсом! – показал я. – Буду бить ракетами из-под днища».

Она лихо развернула машину на месте, словно это был легкий гравилет, а не заполненный водой батиплан, и у меня в рамке ракетного прицела высветились три знакомых пиявкообразных силуэта. С «Барракудами» у меня были особые отношения, так что я бы их давил, сколько видел. В общем, меня порадовала возможность их покрошить. Трижды пнув спусковую педаль, я выпустил две ракеты по координатам, а одну взял под свое управление, чтобы лично нанести удар.

Через секунду две вспышки малиновыми шарами расцвели в темноте – две ракеты точно поразили цель. Я же с управлением с непривычки не справился и прогнал ракету метрах в пятидесяти над целью.

«Мазила», – прокомментировала Молчунья.

На самом деле не время было сводить личные счеты, так что я настроил еще одну ракету на координаты цели и пустил ее в темноту. По глазам ударило близким взрывом, а сонар показал точное поражение цели. Однако в этот раз ударная волна приложила нас как следует, с размаху шарахнув о дно. Слишком близко подошла «Барракуда», слишком поздно я снял ее с траектории.

«Левый водомет поврежден, – сообщила Молчунья. – Теперь больше сорока узлов нам не выжать».

Это было серьезной проблемой, а до Поганки оставалась еще значительная дистанция. Я глянул на сонар и усмехнулся: наконец-то в бой вступили «тридцатки», а то я заждался. Эти тяжелые, туповатые, с ними можно и на неисправном водомете потягаться. Взрываются, правда, сильно, так что близко их подпускать нельзя.

«Вперед», – показал я специальный жест.

Молчунья дала полный ход, но на этот раз старт получился не столь активным, как раньше. Я переключил управление на пушку, принялся выцеливать торпеды и бить по ним короткими очередями. Однако их проворство меня удивило – ни один из гарпунов не поразил цель. «Тридцатки» легко уворачивались от сверкающих стрел в последний момент, даже не сильно отклоняясь от курса. При этом они не очень быстро, но уверенно нас догоняли.

«Это самый полный ход?» – спросил я.

«Да, – ответила Молчунья. – И турбины работают с перегревом».

Это сулило проблемы, если не сбросить стаю с хвоста прямо сейчас. Пришлось вспоминать особые стрелковые навыки, которыми делились более опытные охотники. Первую торпеду я снял «пятерочкой», которой меня научила Рипли, пустив пять гарпунов так, словно целил в лучи пятиконечной звезды, в центре которой прицел показал торпеду. Фокус удался – «тридцатка» попробовала шарахнуться от первых гарпунов и как раз точнехонько налетела на следующие, раскромсавшие ее в клочья. Однако с остальными фокус не прошел, видимо, Поганка успела научить их верным ответным действиям. Умная тварь.

Честно говоря, я растерялся. Никакие приемы, которыми я овладел в учебке и на охоте, не годились для данного случая. Оставалось только одно: выцеливать и долбить. Быстро и плавно, как учил Долговязый. Но на словах это было легче, чем на деле. «Тридцатки» уворачивались, а гарпуны веером били в базальтовое дно, еще долго кувыркаясь в свете прожекторов.

«Что-то ты не в форме сегодня», – сказала Молчунья.

Попробовала бы сама! Я и так изо всех сил старался.

«Двигалась бы побыстрее».

«Не я сломала турбину».

В этом она была права, но сейчас было не до разборок и не до покаяний, так что я не стал отвечать. Быстрые веретенообразные цели на экране сонара приближались. Я психанул и начал молотить по ним без прицела, используя скорострельность пушки. Это помогло – две торпеды нарвались на гарпуны и рванули, убив ударной волной еще одну. Остальные метнулись в сторону и снова вышли на курс.

И тут я вспомнил, что у меня тоже есть торпеды. Быстро переключив управление, я пнул пусковую педаль, и «Манта» ощутимо дернулась, выпуская из-под брюха увесистый снаряд. Разгоняясь, он развернулся по широкой дуге и ринулся в центр стаи, оставляя за собой след из крошечных пузырьков. «Тридцатки» бросились в разные стороны, но это их не спасло – разорвавшийся глубинный снаряд всех до единой убил стальными шариками, заготовленными в качестве осколочных элементов.

«Есть», – показал я Молчунье, но в этот момент нас накрыло по-настоящему.

Это было похоже на удар в невидимую стену на полной скорости – меня вышвырнуло из кресла, бросило на Молчунью, и в тот же миг перед нами вдребезги разлетелась акриловая полусфера. «Манта» жутко заскрежетала переломанными валами турбин и пошла ко дну, похожая на падающий с дерева осенний лист. Переднюю панель, за которой сидела глухонемая, сорвало напором воды и швырнуло в нас, сгребая до самой кормы. Я принял на себя основной удар, налетев спиной на гашетки, но перепуганный скафандр успел судорожно захлопнуть хитиновые крышки, спасая жабры от повреждения.

Наконец мы рухнули на дно, подняв тучу ила.

«Тяжелая мина, – показала Молчунья, еле видимая в отсвете моего сонара. – Вынырнула из расщелины, тварь, я не успела среагировать. Вот если бы водомет был цел, можно было не так получить. Не прямо в лоб».

Жалеть было поздно. Ход мы потеряли, и скорее всего навсегда. Радовало одно – после такого взрыва вокруг нас точно никого не осталось, так что мы получили некоторую передышку.

Ходовой сонар вышел из строя, пришлось переключить режим на моем стрелковом, чтобы сориентироваться. До Поганки оставалось меньше мили. «Манту» было не поднять, так что следовало думать, как поступить дальше.

«Приведи мне крышки в порядок, – попросил я. – Схлопнулись от удара».

Молчунья подлечила скафандр, и я немного прокачал воду через жабры, чтобы голова прояснилась.

«Тебе придется идти самому», – показала напарница.

«А ты?» – удивился я.

«Я останусь здесь. Ты же знаешь, я с трудом управляю скафандром. Ты сколько тренировался в глубинном классе, разучивая мыслекоманды? А я только и могу, что руками-ногами двигать. Только обузой буду. К тому же сетевой терминал только здесь. Кто тебе в нужный момент связь с землей обеспечит?»

«Думаешь, его не разворотило?»

«Это отдельный блок. С ним ничего не станет даже при прямом попадании. Сигнал бедствия через него ведь уходит».

В этом был резон. Если я доберусь живым до пульта программатора Поганки, то связь с миром мне очень понадобится. Иначе зачем все?

«Иди, – Молчунья хлопнула меня по плечу. – Только обещай, что взорвешь Поганку, когда все закончится».

«Даю слово», – ответил я.

Достав из-под перекошенной боковой панели тяжелый карабин КБГ-90, я повесил его на каркас, рядом с обоймой осветительных ракет СГОР-4.

«Счастливой охоты», – пробежали светящиеся буковки по прозрачному забралу моего шлема. Это Молчунья.

«Будь на связи», – ответил я и выбрался наружу через разбитую полусферу.

Глава 22. Самая большая собака на свете

Мой скафандр изо всех сил молотил жаберными крышками, прогоняя через налитые кровью жабры бедную кислородом воду. На глубину четырех километров не проникает ни единого кванта света, здесь всегда темно, холодно и страшно. Именно здесь живет Смерть. Нет, действительно, если и есть у нее где-то логово, то именно в этой бескрайней базальтовой пустыне океанского дна. Здесь жутко даже вдвоем, а в одиночку совсем неважно, все время хочется больше света, но нельзя себе потакать в безумном расходовании «светлячков» СГОР-4. И все же я пошел на поводу у своего страха, снял с каркаса очередную ракету и запустил в вышину. Там уже догорало искусственное солнышко, и будет гораздо лучше, если через пару секунд вспыхнет новое.

Когда стало светлее, я сверился с показаниями орбитального навигатора и продолжил путь. Чтобы экономить глюкозу, поддерживающую жизнедеятельность скафандра, я не врубал водометы, а двигался только на перистальтических сокращениях внешней мускулатуры аппарата. Так получалось медленно плыть всего в нескольких метрах от донной глади, но я все равно чувствовал, что скафандр выдыхается.

Казалось бы, что за расстояние – миля? Но она удлинилась во много раз, когда я вспомнил, что к Поганке лучше подбираться по сужающейся спирали с левой циркуляцией. Несколько раз я натыкался на тяжелые мины, висящие в сумеречных отсветах «светлячков», но они на меня никак не реагировали. Понятно, они тоже принимали меня за возвращающуюся с охоты торпеду. И все равно, заметив их, я переставал выпускать ракеты и некоторое время двигался по приборам в полном, оглушающем мраке.

Иногда мой сонар обнаруживал впереди стаю «Барракуд» или «тридцаток», тогда приходилось выключать все активные сканеры, ощупью пробираться к расщелине и тихонько отбредать по ней на приличное расстояние.

Глянув на часы, я определил, что со времени расставания с Молчуньей прошло пять часов. Скафандр проголодался и двигался все более вяло, хлопая за спиной ротовыми отверстиями. Планктона на такой глубине почти не было – слишком холодно, так что скоро придется делать аппарату инъекцию глюкозы, чтобы добавить ему бодрости.

С Молчуньей мы почти не общались. Мой маячок она видела на радаре и знала, что со мной все в порядке, а вот на попытки общения реагировала односложно. В конце концов я перестал ее донимать. «Светлячки» догорели у меня за спиной, и я не стал зажигать еще один. Поганка была совсем близко, а я знал, что вокруг нее довольно широко распространяется зона биологической люминесценции. Привыкнув к темноте, я действительно заметил едва заметное голубоватое свечение воды. До цели было рукой подать.

Достав инъектор, я вогнал в плечевую вену скафандра порцию глюкозы, после чего жабры благодарно затрепетали. Теперь можно двигаться гораздо быстрее. Врубив водометы, я опустился ближе ко дну и набрал скорость, стараясь держаться в расщелинах. Быстро светлело.

Когда без дополнительного освещения уже можно было увидеть пальцы вытянутой руки, я сбавил ход и опустился на дно. Вокруг меня кружились микроскопические организмы, именно они излучали голубоватый свет, позволявший не только видеть на несколько метров, но и различать силуэты вздыбленных базальтовых скал. Одна из них была намного больше остальных, но я с прошлого раза знал, что никакая это не скала, а огромная, ни с чем не сравнимая по размерам пусковая платформа.

За год, что мы с ней не виделись, тварь еще больше разрослась и окрепла. На нескольких эшелонах подле нее, словно жуткие призраки, зависли тяжелые торпеды дальнего охранения, время от времени они сменяли друг друга, уходя вдаль и скрываясь из клубящегося облака света. Твари поменьше суетились вокруг, некоторые свечами уходили вверх, скорее всего на охоту в верхние, плодородные воды. Они возвращались, неся в себе пищу для донной платформы, потому что самостоятельно питаться она не могла. Десятки, даже сотни якорных мин прятались по периметру, цепляясь якорными жгутами за кромки скал. «Берты», «Линды» и «Томочки» висели на разных высотах, напоминая привязанные к земле монгольфьеры.

Все это выглядело уродливым и красивым одновременно. В Поганке ощущалась сокрушительная сила, но не столько физическая, сколько мистическая, подавляющая. И это не было плодом моего воображения – внутри Поганки наверняка размещались сотни нейрочипов для управления тварями охранной зоны, так что она активно излучала на биологических частотах, что не могло не чувствоваться.

Торпеды и мины в зоне непосредственной близости не обращали на меня ни малейшего внимания – точно как в прошлый раз. Это означало, что собственная воля отсутствовала у них начисто и они были частью Поганки, ее личной гвардией. Ее охраной, органами чувств и средствами добывания пищи.

У меня невольно возник вопрос: а от какой твари Жаб поставил мне нейрочип? Нет, конечно, это не могла быть Поганка, в этом не возникало ни малейших сомнений. Она бы не дала себя препарировать. Но Жабу ведь необходимо было отловить и разрезать торпеду в кратчайшие сроки, поскольку уже через три дня я лежал на операционном столе. У меня возникло серьезное подозрение, что торпеда могла быть отловлена именно здесь – это куда проще, чем гоняться за тварью по всему океану. Тогда причина, почему на меня никто не кидался, могла быть куда прозаичнее, чем считала Молчунья. Я попросту излучал те же волны, какие излучали «гвардейские» торпеды боевого охранения. Но это значило…

Я медленно поднял взгляд на чудовищную тушу Поганки. Величественную, пугающую. Я ощущал ее флюиды и чувствовал, что она ощущает мои. Это была связь, описать которую невозможно словами. Вспомнился разговор с дельфинами, когда я думал о людях как о разумных существах, лишенных когтей и клыков. А ведь теперь все оказалось не так. Поганка могла управлять своими торпедами и минами без всяких усилий, как я, к примеру, управлял водометами своего скафандра – мыслекомандами, передаваемыми через нервные волокна и нейрочип. Может, она и мной могла управлять?

Эта мысль казалась дикой, но оттого она не становилась менее пугающей. И все-таки на уровне интуиции я чувствовал несоответствие. Не могла Поганка мной управлять. Почему? Да просто потому, что она, как разумное существо, была много моложе меня. Ну не меня лично, конечно, а как человека в понимании расы. Ее раса была моложе моей. Намного. Не настолько, как мы моложе дельфинов, но все-таки. Поэтому передача воли по нейроканалу между нами могла быть только односторонней – от меня к ней. Я ведь управлял скафандром. А чем он отличается от любого другого биотеха? Только генным набором, но никак не принципом действия.

Но если я мог управлять Поганкой, то, значит, был способен через нее воздействовать на всех тварей охранной зоны! Вот вам и существо без когтей и клыков! Да у меня, если мысль верна, самые большие на свете когти и зубы! Может, Жаб добивался именно этого? Хотел сраститься с ракетной платформой на уровне прямой нейропередачи? У самого не получилось, так он мне нейрочип всадил? Ну тогда ему придется со мной договариваться.

Проблема была только в том, что я понятия не имел, как проверить свою теорию. Способ управлять скафандром я знал прекрасно, а вот как применить его на Поганке? Жаб-то наверняка знал, но не поделился такой информацией. Вспомнилось, что в сказке Андерсена бывший наемник целый год носил в кармане огниво, не зная его истинной ценности – совсем как я. И только потом, случайно щелкнув кнопкой этого непонятного устройства, он вызвал самую большую собаку на свете. Случайно. Но Жаб случайностей не выносил, у него все всегда было под полным контролем. Я бы, кстати, ничуть не удивился, возникни он прямо сейчас из ближайшей расщелины с ценными указаниями для меня. Это было бы мило, конечно. А то глупо как-то обзавестись клыками, не зная способа клацнуть ими как следует.

В общем, пока мне оставалось только одно – добраться до пульта и воспользоваться программатором. Другого способа взять ракеты под свой контроль я не знал. Включив водометы, я направился напрямую к Поганке, уже точно зная, что стрелять в меня она не будет. И все равно страшно было проплывать мимо затихших торпед, мимо толстых якорных жгутиков мин.

Огромная туша платформы надвигалась на меня, как в ночном кошмаре, а голубоватое свечение еще больше подчеркивало бредовость происходящего. Я точно знал, где расположен пульт, ведь один раз я им уже пользовался, когда включал систему уничтожения. Поганка становилась все ближе и ближе, нависала, подобно горе. Обогнув ее с правой стороны, я разглядел толстую хитиновую створку, под которой располагался пульт. Я не спешил ее открывать. Было страшно. Ведь после ее открытия и перевода ракет на ручной режим у меня уже не будет пути к отступлению.

«Молчунья, здесь Копуха, ответь», – позвал я.

«На связи».

«Я добрался до места. Поганка меня пустила».

«Я же говорила, что так и будет».

«У меня другая теория на этот счет, но об этом позже. Это сейчас не важно. Мне нужен канал с землей».

«У меня все готово. Пришлось, правда, повозиться немного с переподключением. В воде это непросто, сам понимаешь».

«Руки у тебя золотые», – ответил я.

«Факт. Ладно, даю тебе канал прямо на монитор. Пожелание по сетевой точке будет?»

«Конечно. Сможешь дать мне публичный канал связи с пресс-службой европейского парламента?»

«Я на него и настроилась. Лови».

Светящиеся буквы на забрале шлема уменьшились, и я различил упрощенную схему сервера пресс-службы парламента. Вызвав меню, я заказал форму ввода сообщения. Дальше можно было набирать текст, используя знаки Языка Охотников, – компьютер сам переведет их в английские буквы.

Текст был простой и внятный, я решил обойтись без дешевого пафоса. Просто сообщил номер своего подкожного чипа, а также уверил парламентариев, что самостоятельно справиться с ракетой на орбите и запустившей ее установкой они не смогут. Аргументы я позаимствовал у Долговязого, но не очень грузился по этому поводу. Под конец я сообщил, что имею возможность решить все проблемы разом, поскольку взял контроль над биотехнологической ракетной платформой, снаряженной восемью мощными термоядерными фугасами. Для подтверждения я сообщил координаты места, по которому прямо сейчас нанесу ракетный удар. И напоследок сообщил сетевую точку, через которую со мной можно связаться, чтобы утрясти некоторые формальности.

Отправив сообщение, я вызвал Молчунью и попросил подключить меня к сороковому ретранслятору в Антарктиде.

«Бес, ответь Копухе», – передал я в эфир.

«На связи Бес, – поползли у меня буковки по забралу. – Ты откуда так странно вышел на связь?»

«Все равно не поверишь. Я знаешь что хотел сказать? Ты через двадцать минут не смотри в сторону полюса. А то глазки повредишь».

«В смысле?»

«Я тут немножко пострелять собрался. Ну размяться, и все такое. Короче, вас сейчас тряхнет немного. Предупреди там всех. Бить буду точно по полюсу, радиус поражения составит километров сорок-пятьдесят».

«Откуда у тебя термоядерная ракета?»

Я пожалел, что буквы не передают эмоций.

«Со дна океана, Бес. Не взорвал я тогда Поганку. Так получилось. А сейчас она мне очень, очень понадобилась».

«Это твою жену взяли, да?»

«Угадал. Я как-то к ней привык, понимаешь. И замену ей не искал. В общем, подумал-подумал и решил вернуть все как было. Скучно мне без нее, веришь?»

«Ты в порядке?»

«Более или менее. Торпедами охранной зоны нас потрепало немного, но это не беда. В общем, береги глазки. Конец связи».

«Погоди, Копуха! – позвал Бес. – Ты что, решил Европе пригрозить?»

«Пока нет. Хочу для начала по-мирному поторговаться. Я ведь запросто могу решить проблему с орбитальным снарядом».

«Это добро. А зачем по полюсу долбить?»

«Чтобы поверили. Политики же врут все время, блефуют. По привычке подумают, что и я так. Не хочется выглядеть пустомелей».

«Не бей по Европе, там люди».

«Это уж как получится, Бес. Самому не хочется. Но если честно, я готов напустить то чудище, рядом с которым сейчас нахожусь, на любого, кто поднимет руку на Лесю. Слышал предложения по смертной казни? Аутодафе решили устроить. Ведьм поискать. Ну я устрою им аутодафе. Со всеми делами и адовым пламенем. Аминь, Бес, у меня дел много».

Я отключился и рванул на себя хитиновую крышку, прикрывающую доступ к пульту. Каково же было мое удивление, когда ниша оказалась пуста – лишь несколько стационарных зажимов пережимали крупные вены Поганки. Зажимы успели потемнеть от времени, а вены обросли мясом и кожей. По всему было видно, что пульт с корнем вырвали около года назад.

От неожиданности я обалдел. Надо же! Такой план разработал, так блестяще его осуществил, и надо же – в самом конце такой сюрприз сногсшибательный! Барракуда меня дери… Я опустился на дно, совершенно не представляя, что дальше делать. Стоило ли заваривать такую кашу, чтобы сесть в лужу со столь громким плеском? Эх, Копуха, Копуха…

И тут полузабытое воспоминание всплыло в памяти. Сон, Жаб на берегу тихой лагуны, и цифры, начерченные на песке. Они совершенно отчетливо запомнились, наверное, после того, как я записал их на рекламном буклете. Но что это были за цифры? Код? К чему, интересно? И где пульт, с которого его можно ввести?

Конечно, я бы об этом вообще не стал думать, не окажись в столь идиотской ситуации. Но больше было не о чем думать, и я принялся примерять цифры так и сяк, раздумывая, к чему бы они могли подойти. Жаб не стал бы мне их транслировать в мозг, будь они бесполезны. Транслировать в мозг… Интересно, как он это проделывал с технической точки зрения? Как Леська, скорее всего. Стоит у него где-то ответная часть к моему нейрочипу, скорее всего снятая со стандартного программатора, он подсоединил к ней высокочастотный кабель и гонит изображение. Мозг, с ослабленными во сне мотивациями, легко воспринимает эти образы.

Но вообще, если смотреть применительно к Поганке, у меня в голове стояла ответная часть к ее нейрочипу. Но как-то не очень я понимал, что нужно для прямого воздействия.

Я уже хотел задать эту задачку Молчунье, но тут меня самого осенило. Прав был Долговязый, бывают у меня озарения. Можно ведь допустить, что канал связи с Жабом у меня разблокирован, а выход на Поганку закрыт тем самым кодом, который написал на песке Жаб. Это логично, иначе я во сне мог бы ненароком запулить ракетами по координатам, которые одному дьяволу только известны. Значит, надо попросту передать цифры открытым кодом на мой нейрочип. А что может быть проще, если скафандр напрямую соединен с нервной системой?

Я осторожно, сам еще не представляя результат, поочередно сложил пальцы в жесты, обозначающие нужные цифры.

«Копуха?» – отозвалась Молчунья, уловив непонятный сигнал.

Я не стал отвечать. Введя последнюю цифру, я замер, ожидая хоть какого-то результата. И результат последовал! Я ожидал его где-то у себя в голове, но он проявился прямо на забрале шлема, переданный через нейроконтроль скафандра.

«Код принят, – пробежали зеленые буквы. – Канал доступа установлен. Выберите интерфейс».

Я выбрал стандартный интерфейс программатора и получил на экране карту мира в проекции Меркатора. Дальше все было просто и понятно – как на учениях по обезвреживанию ракетной платформы. Только на этот раз мне надо было включить не систему уничтожения, а перевести ракеты на ручной режим управления и дать старт по введенным координатам. Включив трехминутный отсчет, я отплыл на приличное расстояние, чтобы меня не накрыло реактивными струями, и дождался, когда хитиновая ракета с двигателем, начиненным нитроклетчаткой, скроется в темноте над головой.

Через двадцать три минуты на связь вышел пресс-атташе европейского парламента. Я был очень рад с ним побеседовать. Вот только результат этой беседы выбил меня из колеи гораздо сильнее, чем отсутствие программатора у Поганки.

«Просим вас сохранять спокойствие, – бежали буковки по экрану. – К сожалению, почти сразу после задержания вашей жены гравилет полиции, на котором она должна была быть доставлена в порт, пропал с экранов радара. Вследствие этого она не предстала перед судебной комиссией».

«Блеф, – спокойно ответил я. – Откуда тогда вся шумиха, если вы ее не задерживали? Врете, как все политики. Мне тут очень темно, давление давит. Четыре километра – не шутка. Могу натворить дел невзначай. Мне ведь все равно, куда ракеты пускать – в орбитальный снаряд или по вашему гребаному Брюсселю».

«Я вас уверяю, ваша жена не была задержана. Всю шумиху нам пришлось затеять, чтобы оправдать уже прошедшее сообщение о поимке дельфина с вживленным нейрочипом. Надо было принять меры, и мы попытались их принять. Но ввиду пропажи без вести главной подозреваемой нам пришлось раздувать шумиху до предела, чтобы удовлетворить праведный гнев общественности. У нас не было выхода».

«У меня его тоже нет, – ответил я. – Старт ракеты на Брюссель через пять минут. Кто не спрятался, я не виноват. Время подлета двадцать минут. Конец связи».

Я вывел на монитор карту и назначил новые координаты для пуска. Пять минут – достаточное время, чтобы отплыть на приличное расстояние. Надо же придумать такую чушь! Леся пропала. Какая случайность! Ой, ой, ой…

Самая большая собака на свете была готова сорваться с поводка. И никто на свете, кроме меня, не мог это остановить.

«Вот подлетят к небу все судьи и весь европейский совет, – подумал я с мрачным удовлетворением. – И поздно будет кричать “не надо”, и поздно будет врать, как обычно».

До старта оставалось четыре минуты. Честно говоря, я не знал, что делать после запуска. Скорее всего Леську мне все-таки отдадут. После первого взрыва у них не будет выбора, как выразился пресс-атташе. Жаль, что пришлось стрелять. Жаль. Мало кто поймет мои мотивации. Мало кто согласится, что для кого-то жизнь и свобода одного человека могут значить больше, чем весь остальной мир. Они не верят, что у меня хватит духу. И на их совести будет уничтожение Брюсселя, не на моей. Могли бы отдать Леську, и все. Было бы тихо и мирно.

И вдруг мне в уши ударило громом. Я только через мгновение понял, что это не гром, а биомембраны скафандра. Отвыкнув от человеческой речи за несколько суток, проведенных с глухонемой, я не сразу распознал знакомый до боли голос:

– Копуха, здесь Жаб. На связь! – тон у бывшего взводного нисколько не изменился. Командир от бога, чего уж тут говорить.

«На связи», – ответил я скорее рефлекторно, чем обдуманно.

– Отменяй пуск.

«С какой стати?» – я нашел в себе силы ему возразить.

– С такой. Уши прочисть.

Я не понял, к чему он, но в следующую секунду все стало ясно.

– Рома? – раздался Леськин голос. – Ты меня слышишь?

«Слышу, – ответил я, ощущая, как разгоняется сердце. – Ты где?»

– Прямо над тобой, на «Рапиде». Со мной все нормально. Жаб снял меня с гравилета, едва вы скрылись за горизонтом. Можешь представить, как полицейские удивились? Пришлось им у нас погостить, чтобы лишнего не болтали.

«Чего лишнего?» – не понял я.

– По плану Жаба я должна была пропасть без вести. Я бы тебе сообщила, но он не дал.

«Вот ублюдок», – подумал я. Затем добавил в эфир:

– Что он хочет?

– Не знаю.

– Отменяй пуск, Копуха, – снова прозвучал голос Жаба. – Леська тебя заждалась.

Я усмехнулся. Хотелось хоть раз сделать что-то наперекор Жабу. Вместо того чтобы отменить пуск ракеты, я изменил для нее координаты цели. Раз уж есть у меня власть над самой большой собакой на свете, то пусть она сделает что-то хорошее.

Эпилог

«Рапид» взял курс в Тихий океан. Жаб собрал всех в кают-компании, подождал, когда мы рассядемся, выдержал многозначительную паузу. За год он постарел, а удар ультразвуковой пушки не сделал его лицо привлекательнее. К тому же он прибавил в весе, но неповоротливым его никак нельзя было назвать. На нем была офицерская темно-синяя форма охотника. С погонами.

– Подозреваю, что некоторые ждут, что я скажу в свое оправдание, – сказал он наконец. – Также подозреваю, что некоторые с превеликим удовольствием отправили бы меня за борт, рыбам на корм.

– Говно не тонет, – покачал головой Долговязый.

– Это лишь одна из причин, почему этого не надо делать, – улыбнулся взводный. – А вообще вы все молодцы. Каждый справился со своей ролью прекрасно, причем не читая сценария. Думаю, что, знай вы сценарий, некоторые от спектакля попробовали бы увильнуть. Но это напрасно. Все очень хорошо получилось.

– Куда уж лучше, – пробурчал я.

– Не бурчи, Копуха. Ладно, не буду вас томить ожиданием. Начну с того, о чем каждый из вас, безусловно, не раз задумывался. Замечали, что информация, распространяемая по публичным каналам связи, мягко говоря, фильтруется? Я впервые столкнулся с этим много лет назад, во время ревизии подотчетных охотникам сателлитов. Это дало толчок к дальнейшим изысканиям.

– Приведшим к многочисленным человеческим жертвам, – уточнил Долговязый.

Жаб на реплику не отреагировал и продолжил как ни в чем не бывало:

– Мне удалось выяснить, что процентов семьдесят книг, написанных до войны, очень сильно отредактированы. Большая часть дельфиньих легенд существует только в кратком пересказе. Но главное даже не в этом. После войны человечеству кто-то мягко указал не летать в космос, а также ни под каким видом не касаться биотехнологий. Разрешили их только охотникам, что тоже следует особо отметить. Вам не кажется это странным?

Все притихли. Жаб был прав – каждый из нас хоть раз об этом задумывался. От него всякого можно было ожидать, и я заподозрил, что за шутливо-пафосным тоном кроется нечто очень серьезное.

– Притихли? – ухмыльнулся взводный. – Мне несколько лет пришлось потратить на поиски истины. И знаете, к какому выводу я пришел? Землей после войны начали управлять не те, о ком мы думаем. И эти истинные правители как огня боятся термоядерного оружия. Я даже выяснил почему. Им нужно очень много народа. Очень-очень много народа. Есть у них какая-то пока не ясная мне цель, к которой они очень ловко подталкивают человечество.

– Это что, нелюди? – спросил я напрямую.

– Не знаю, – признался Жаб. – Может, люди. Скорее всего люди. Иначе кто? В байки про инопланетян я не очень верю. Фактом можно признать лишь то, что нас всех припахали по полной программе. И цель того, что мы делаем, от нас очень умело скрывают. Поняв, что самым страшным для них будет угроза термоядерного удара, я начал искать в океане хоть одну уцелевшую пусковую установку. Но нашел ее не я, а Бак. И была это не стальная платформа, а биотех – Поганка.

Он сделал паузу и продолжил, положив ладони на стол:

– Однако подойти к Поганке было сложно. Тогда я решил ее немножко модернизировать, а потом установить с ней контакт. Баралитол для этого подходил как нельзя лучше, поскольку именно его применяют для модификации стволовых клеток при производстве биотехов. Через подставных лиц мне удалось убедить капитана «Голиафа» взять на борт именно этот запрещенный груз. Дальше вы знаете. Поганка должна была стать моим козырем. По ряду причин я не мог к ней приблизиться, сколько ни пробовал. Зато это хорошо получилось у Копухи.

– Сам-то ты как выжил после ультразвукового удара? – спросил Долговязый.

– О вибропластовой кольчуге слышал? – улыбнулся Жаб. – Конечно, у меня была надежда самому подойти к Поганке, но, во-первых, вы все мне активно мешали, а во-вторых, у Копухи было гораздо больше шансов. Чтобы все прошло гладко, мне пришлось подсунуть ему буквально под нос идею гибридного аппарата и декомпрессионную таблицу к нему. Это на всякий случай. Как видите – пригодилось. Но Копуха, понятное дело, активировал программатор Поганки не для того, чтобы взять ее под контроль. Поэтому работу мне пришлось доделывать после его ухода и с порванными жабрами. Не очень это приятно было, особенно если учесть, что у меня всю кожу сняло с лица. Дальше мой план был прост. Изымаю программатор, вставляю себе в голову нейрочип и получаю полный дистанционный контроль над ракетами, после чего пытаюсь с козырем в рукаве узнать, что к чему. Но все пошло не так. Макамота, зараза, эскулап хренов, всадил мне такую дозу стимуляторов иммунитета, когда спасал мне морду, что о внедрении нейрочипа не могло быть и речи. Отторгся бы сразу. Пришлось срочно передавать чип в хирургическое отделение, где лежал Копуха. За год нейрочип должен был либо отторгнуться, либо прижиться окончательно, чего я и ждал. Но когда пришло время войти с Копухой в контакт, произошла история с ракетным пуском, которого никто не ждал, в том числе и я.

– Так ракету пустил не ты? – привстал Долговязый из кресла.

– Нет, – развел руками Жаб.

– Кто же тогда?

Взводный помолчал немного, обвел нас взглядом и ответил коротко:

– Копуха.

Мне чуть дурно не стало, но потом я понял, что это чушь, и вспылил.

– Какого дьявола? – зло спросил я. – Я об этой пусковой установке ни сном ни духом!

– А я об этом и не говорю. Но когда пользуешься сателлитами, особенно в активном режиме, пусковая установка может принять это за сканирование и выдать ответные меры. Ну в виде ослепления камеры лазером для начала, а потом, для подстраховки, может и ракету на орбиту отправить.

Я был ошарашен. Уж чего-чего, а этого я точно не ожидал. Нет, я слышал, конечно, об ироничных усмешках судьбы, но чтобы такое… Я ее, значит, инициировал, я ее и убил. Очень мило. Это показалось мне покруче, чем самые изощренные планы Жаба. В этом была стихия, барракуда меня дери.

– А дальше что делать? – спросила Леся. – Я в бегах, Рому в террористы зачислят.

– Ты в бегах? – усмехнулся Жаб. – Тебя казнят на рассвете. Как коварную преступницу, посягнувшую на безопасность всего человечества. Это в духе правительства. Стереограммы судебного процесса даже слепят скорее всего. Завтра посмотрим. Должен быть отменный цирк. А сейчас предлагаю всем отдохнуть.

– Утро вечера мудренее, – задумчиво произнес Долговязый. – Предлагаешь, значит, новую цель для охоты?

– Да нет. Предлагаю для начала выяснить, кто пудрит людям мозги.

– Меня мучает один важный вопрос, – негромко сказал я.

– Говори, – Жаб остановился возле двери.

– Торпеды…

– Ах, вот ты о чем. Ты все правильно понял. Мне не хотелось, чтобы вас с Леськой накрыло.

– Из-за нейрочипа? – напрямую спросил я.

– Наверное, как злодей, каким вы меня считаете, я должен ответить утвердительно.

Он вышел и прикрыл за собой дверь. Я глянул на Долговязого.

– Нда… – развел отставник руками. – Может, он и не псих. Завтра хочу вытянуть из него веские доводы. Но даже если он мне их выдаст, я с него глаз не спущу. Ладно, давайте по каютам.

Долговязый вышел. Леська потянула меня за руку, но я заметил, что Молчунья сидит за столом мрачная. Все разошлись, остались мы трое.

«Ты не взорвал ее, – показала она. – Да?»

Что я ей мог ответить? Что я способен сделать это в любой момент на любом расстоянии? Но ответить я ничего не успел. Дверь тихонечко приоткрылась, и в кают-компанию осторожно просунул голову Жаб. Судя по выражению его лица, нас с Лесей он застать уже не надеялся. Воцарилась неловкая пауза.

– Я же велел вам выметаться, – Жаб кашлянул и вернул свой командный тон.

– Пойдем, – улыбнулась Леся и сильнее потянула меня к выходу. – Командир приказал отдыхать.

Мы оставили его наедине с Молчуньей, прикрыли за собой дверь и, взявшись за руки, спустились по трапу на вторую палубу, где была наша каюта. Подозреваю, что через час Молчунье будет уже все равно, что стало с Поганкой.

Большая охота

И я знаю, что так было всегда, Что судьбою больше любим, Кто живет по законам другим, И кому умирать молодым. В. Цой

Часть первая. Смерть в океане

Глава 1. Черный день

Конечно, нам не надо было выходить в океан.

Особенно в такой шторм. Особенно когда никто этого не делал уже целых пять лет. Но зло, которое грозило вырваться из-под земли на небольшом острове в Тихом океане, было неотвратимым и страшным, как сама смерть.

Сколько себя помню, боялся грозы. Всегда, когда на горизонте появлялись зарницы, я прятался в нашем бунгало, с головой укрывался под одеялом, крепко зажмуривался и ждал, когда ударит стихия. А потом, когда тростник начинал гнуться под натиском тропического ливня, вздрагивал от каждого удара грома. А он грохотал и грохотал – непрерывно. В тот день, когда мы вопреки всякому здравому смыслу должны были уходить в океан, тоже была гроза. Но я не кричал и не трясся от страха, потому что видел: взрослым не до меня. Взрослые искали корабль. И хотя кораблей в порту было достаточно, но подавляющее большинство их было в большей или меньшей степени затоплено, остальные были давно заброшены, проржавели и потеряли ход. Но нам обязательно надо было покинуть остров. Стоило нам остаться, и грядущее землетрясение все равно утопило бы нас вместе с островом, всех до единого. И тогда шансов не было бы уже ни у кого.

В центре острова бушевал вулкан, плюясь в небо раскаленными, оставляющими трассирующие следы камнями, извергая клубы черного дыма и пепла, трясясь и взревывая все сильнее с каждым часом. В черной туче над нами непрестанно сверкали молнии, а грохот грома и извержения слились в непрерывную оглушительную канонаду. Мне бы и в голову не пришло ее перекрикивать в попытке произнести хоть какое-то слово, хоть какое-нибудь детское испуганное причитание. Я был подавлен стихией, подавлен настолько, что мое сознание отказывалось анализировать происходящее. Мама тянула меня за руку, и я плелся за ней, с трудом переставляя ноги, не зная куда, не зная зачем, не представляя, что ждет нас на этом пути. Мы двигались плотной толпой, следуя за дядей Эдом, все четыреста островитян, включая детей, и я предполагал, точнее, чувствовал, что нас ждет неминуемая и страшная смерть. Всех. Мне было очень страшно, потому что, несмотря на возраст, я понимал весь ужас безвыходности положения, в котором мы оказались. Выйдя в океан, мы из клыков стихии попали бы в когти другого зла – человеческого.

Немного вселяло надежду лишь то, что с человеческим злом можно хоть как-то бороться, этому меня всегда учил отец. Когда-то он был рыбаком. До войны. До войны многие были рыбаками на этом острове, но когда все закончилось, когда воздух перестал ухать далекими взрывами высотных бомб, выйти в океан было уже невозможно. Там поселилась Смерть. Она поджидала неосторожного, а потом быстро и точно с ним расправлялась. Десяток случаев – и никто больше не рисковал. Никто, кроме отца.

Когда очередное цунами смыло посевы в западной части острова, начался голод. Было очень тяжело, и, когда кончились припасы, отец рискнул. Он очистил от песка давно заброшенный катер в эллинге, взял рыболовные снасти и вышел в океан. Никто не верил, что он вернется. Но он вернулся, причем с полным грузом рыбы, и после этого наша семья уже никогда не бедствовала. И никто на острове больше не бедствовал, потому что отец нашел способ обмануть Смерть. То человеческое зло, которое убивало людей в океане.

До него многие пытались сопротивляться. Пытались и гибли один за другим. Вступали в поединок с кошмарными тварями глубины, и каждый раз проигрывали. Потому что они были слишком разумны, эти твари. Почти так же разумны, как их создатели, с той разницей, что весь их разум был направлен только на эффективное уничтожение. Они не умели ничего другого, они были созданы только для этого. И созданы, как это ни дико, людьми. Сначала в секретных биотехнологических лабораториях, затем на заводах, когда война была в самом разгаре. По иронии судьбы война кончилась именно из-за огромного количества биотехнологического оружия в океане. Вместо связующих путей моря превратились в гиблые места, по которым не могло пройти ни одно судно, даже рыбацкая лодка. А потом на материке началась страшная эпидемия легочного вируса, доведя ситуацию до логического завершения. На островах люди тоже болели и умирали, но на материках эпидемия оказалась столь опустошительной, что человечество ужаснулось потерям.

Около пяти лет искусственно выращенные разумные торпеды, мины и донные ракетные платформы безраздельно властвовали в океане. И хотя почти сразу после первого применения стало ясно, что держать биотехов под контролем невозможно, слишком много к тому времени уже было выброшено в океан искусственных икринок и личинок. Биотехнологическое оружие превратилось в стихию, но стихию разумную, от чего еще более страшную.

Каждый человек был для глубинных тварей просто целью, они догоняли его и взрывались, или поджидали его в засаде и взрывались, или целились в него, стреляли и убивали. Их было много разных видов – генетически сконструированных убийц. Многие люди тоже пытались их убивать, но человек куда более универсален, а потому функция убийства не главная для него в силу того, что не единственная. А у мин и торпед, кроме нее, ничего не было, потому они так легко справлялись с самым искушенным боевым пловцом.

Только мой отец догадался не штурмовать биотехов в лоб. Он начал их изучать. Я видел, как он подолгу сидел на скале с биноклем, отслеживая перемещения стаи легких скоростных торпед и записывая результаты наблюдений в тетрадку. А когда возникла необходимость, он очистил от песка старый катер, взял рыболовные снасти и вышел в океан. Один и без оружия, потому что не было на острове такого оружия, которое могло бы противостоять чудовищам глубины. Точнее, у него было свое оружие, с которым никто еще ни разу не выходил против биотехов, – тетрадка и часы. И это оружие оказалось эффективнее ракетных ружей, винтовок, легких ручных торпед и глубинных бомб. По крайней мере, отец вернулся живым и с грузом рыбы. Он не стал драться с торпедами, как делали другие. Он их попросту обманул. Он изучил их повадки, отследил манеру выходить на цель, разобрался в системе их сигналов.

И теперь, когда от записей в его тетрадке зависела жизнь всех островитян, самое время было применить эти знания в полной мере. Только сначала взрослым надо было найти подходящий корабль. Порт, некогда процветавший, после нападений биотехов превратился в кладбище затопленных кораблей. Никому и в голову не приходило, что когда-нибудь снова придется выходить в океан, но вот пришлось, и никто к этому не был готов.

Бушевала гроза. Дядя Эд лучше всех разбирался в корабельных турбинах, и ему с четырьмя сыновьями через несколько часов после начала извержения удалось найти судно с более или менее исправной ходовой машиной. Однако в правом борту корабля зияла приличная пробоина, часть отсеков затопило, вследствие чего образовался серьезный крен на правый бок. С одной стороны, хорошо – судно частично оставалось на плаву, а пробоина поднялась выше уровня океана, не позволяя больше воде попадать внутрь. Но, с другой стороны, от накренившегося, отяжелевшего корабля трудно было ожидать хорошего хода и маневренности. Кроме того, сказал дядя Эд, стоит выйти из-под защиты портовых волнорезов, как начнется серьезная качка, и в любой момент неустойчивость судна способна сыграть с людьми смертельную шутку – оно может поменять крен с левого борта на правый, в пробоину хлынет вода, и корабль неминуемо пойдет на дно.

Поэтому островным советом было принято опасное, но единственно возможное решение – эвакуировать население на корабль, а уже после этого продолжить ремонтные работы и попытаться откачать из отсеков воду насосами. Тогда, даже если извержение усилится и остров начнет погружаться, корабль останется на плаву. Держать же людей на берегу становилось все более опасным – землю трясло так, что начали обрушиваться здания. Я видел, как рядом с нашей школой землю прорезала огромная трещина. Она ползла, как змея, подрагивая в отсветах молний, пожирая все на своем пути: трансформаторную подстанцию, водонапорную башню, тракторное депо… Это было так страшно, что я все же не выдержал и заревел, выпустив на волю чувства, которые сдерживал до этого момента.

А потом встал вопрос, как нас переправлять на корабль.

Он стоял недалеко от разрушенного взрывом пирса, но все же посуху до него было не добраться, а в лодку четыреста человек не посадишь. Мой отец предложил проложить мост с берега на борт, а дядя Эд должен был заняться переправой на плоту и лодках тех, кто мог сразу начать ремонт корабля. В первую очередь, это понимали все, необходимо было заварить пробоину и начать по возможности откачивать воду.

В команду по возведению моста взяли всех, включая детей, способных носить инструменты и гвозди. Этот кошмар я не мог потом забыть много лет. Даже когда подробности событий стерлись из памяти, я все равно вспоминал, как тащил деревянный ящик с железными скобами, ревя от страха и надрываясь от тяжести. С неба хлынул горячий дождь, трясущаяся земля исходила паром, солнце скрылось в клубах дыма, и наступила ночь, ежесекундно рассекаемая сполохами чудовищных молний. А я тащил и тащил ящик, понимая, что мне доверили нечто очень важное, от чего напрямую зависит жизнь множества людей.

Отец не просто командовал группой плотников, но и сам вовсю орудовал водородной пилой, стараясь закончить работу как можно скорее. Ему было не до меня, поэтому ящик пришлось подтащить к самым его ногам, прежде чем он обратил на меня внимание.

– Молодец, Андрей! – похвалил он меня. – Там еще скобы остались?

– Да, – кивнул я, не в силах успокоить дыхание после затраченных усилий.

– Неси. Надо спешить, чувствуешь, как земля трясется?

Конечно, я чувствовал! И мне пришлось снова бежать на склад, к тете Анне, чтобы взять новый ящик со скобами. Взрослые не могли тратить на это время, они занимались своей работой, куда более сложной и ответственной, чем у нас, у детей. Они пилили и сбивали доски, по которым на корабль пойдут люди.

Однако, добравшись до места, я с ужасом обнаружил, что скобы мне уже никак не взять – склада не было. На его месте зияла огромная трещина, как рана от удара ножом. И тут я услышал крик, точнее визг, доносившийся откуда-то из затянутой дымом темноты. Сначала я подумал, что кричит тетя Анна и что трещина не глубокая, но стоило мне осторожно над ней наклониться, как в лицо пахнуло обжигающим воздухом, и у меня ресницы свернулись от жара. И я понял, что, откуда бы ни доносился визг, из трещины он точно доноситься не может. Там, внизу, не могло остаться никого живого.

Прислушавшись сквозь грохот грома и извержения, я понял, что визг, почти непрерывный, раздается слева, там трещина была значительно уже, чем в том месте, где недавно располагался склад. Я бросился туда, спотыкаясь и падая, хотя прекрасно понимал, что вряд ли смогу кому-то помочь. Потому что маленький, потому что не хватит сил. Но и не бежать я не мог. Надо мной сверкали молнии, но я уже не боялся их, надо мной грохотал гром и взлетали в небо раскаленные камни, но и они больше не пугали меня. Я вдруг понял, что, если бы люди не спасали друг друга, рискуя собой, от человечества уже давно бы ничего не осталось. Меня пугала смерть, но если кто-то так визжит, надрывая голос, то смерть подкралась к нему гораздо ближе, чем ко мне.

Внезапно земля так вздрогнула, что я не удержался и покатился кубарем по раскисшей от ливня грязи. Несколько узких трещин пробежали вокруг меня, исторгая клубы горячего пара, и мне пришлось через них перепрыгивать. Визг приближался, и, в конце концов, сквозь пелену дыма я разглядел перевалившийся через трещину ствол пальмы, на котором чудом удерживалась девчонка в розовом платье. Я с трудом ее узнал, поскольку она училась не в нашей школе, а в той, что располагалась почти в центре острова. И уж понятное дело, я не имел понятия, как ее зовут. Но какая разница? Она то и дело скрывалась в клубах пара, а я уже знал, каким жаром пышет из этой трещины. Меня снова охватил ужас, но не за себя, а за нее.

Первой мыслью было бежать за помощью к взрослым. Но это далеко. А что я сам мог сделать? Залезть на бревно и попытаться вытащить оттуда девчонку? А почему она сама не слезала? Я не знал, что ей мешало, не знал, что могло помешать мне, но не мог просто стоять и смотреть, как она визжит, закрыв глаза от ужаса. Наверное, именно этот ужас и эти зажмуренные глаза не давали ей слезть самостоятельно.

– Эй! – крикнул я.

Она никак не отреагировала. Меня отделяло от незнакомки пару десятков шагов, но мне трудно было решиться пройти по поваленному стволу пальмы над трещиной. Это казалось страшным, даже если бы оттуда не шпарило жаром, потому что я не мог похвастаться отменным чувством равновесия. Но и не прийти на помощь я тоже не мог.

– Эй! – снова закричал я, стараясь перекрыть грохот стихии.

На этот раз девчонка отреагировала. Она распахнула глаза и медленно повернула ко мне лицо. На нем читались страх и отчаяние, и я ощутил, как мы с ней сразу стали взрослее. Одновременно. Когда наши взгляды встретились, я понял, что уже не смогу отступить, не смогу даже подумать о том, чтобы бросить ее и помчаться за помощью. Может быть, это был неоправданный риск, но с другой стороны – это была моя собственная ответственность. Если бы я помчался за помощью, а девчонка в это время сорвалась бы вниз, я не смог бы простить себе этого. Лучше бы мы сорвались вместе, это было бы, на мой взгляд, намного честнее. А еще больше мне хотелось и ее спасти, и самому уцелеть. Но это было куда больше во власти случайности, чем в моей собственной.

Мне пришлось лезть на бревно. Несколько неуверенных шагов, жар в лицо, но я решил не обращать на него внимания. Расставив руки, как канатоходец, я шаг за шагом приближался к замершей в ужасе девчонке. Но увидев, почему она не может слезть самостоятельно, я так удивился, что на миг потерял равновесие и чуть не свалился вниз. Она держалась за ствол одной рукой и боялась пошевелиться, а другой держаться не могла потому, что сжимала в ней коробку с гвоздями.

– Брось ее! – заорал я в сердцах.

Но девчонка только помотала головой. Жестко так, очень уверенно помотала. И я понял, что не от ужаса она скрючилась, а от напряжения, чтобы удержаться самой и удержать то, что, по ее мнению, являлось ее вкладом в спасение островитян. Сделав еще пару шагов, я оказался рядом, но, вместо того чтобы протянуть мне руку, девочка протянула коробку.

– Ты дура! – выкрикнул я.

Я уже собирался выхватить у нее гвозди и швырнуть вниз, но снова наткнулся на ее взгляд. И такая в нем читалась воля, что я не посмел ослушаться. Пришлось отнести сначала коробку. А возвращаться уже не потребовалось – освободившись от драгоценного груза, незнакомка легко пробежала по стволу и спрыгнула на край трещины.

– Спасибо, – сказала она. – Они меня перевешивали.

– Кто? – недовольно спросил я.

– Гвозди. Надо бежать, а то сейчас все рухнет, и мост не успеют построить!

– Дались тебе эти гвозди! – С криком я выпустил наружу накопившееся напряжение. – Дура!

– Сам дурак! Может, это последние гвозди на острове! Видел, от склада ничего не осталось?

Мне нечего было на это ответить. Я хмуро сплюнул себе под ноги, закинул на плечо коробку и широким шагом направился к пирсу. Небо совсем потемнело, ни один луч солнца не пробивался через густую пелену дыма. Дышать становилось все трудней и трудней – в воздухе, кроме дыма, начали клубиться желтоватые пары какой-то удушливой гадости.

– А что с тетей Анной? – спросил я, закашлявшись.

– Она умерла, – просто ответила девочка. – Я видела, как все рухнуло в трещину, едва я вышла со склада.

– Тебе повезло.

– Не знаю. – Она пожала плечами без особых эмоций.

Мне еще не приходилось говорить с таким странным ребенком. На вид она была моей сверстницей, то есть ей было лет двенадцать-тринадцать, но никто из моих знакомых не способен был так просто говорить о смерти. Смерть каждый день была слишком близко, чтобы не думать о ней вообще, но поскольку люди не рисковали выходить в океан, она редко кого настигала, отчего каждый случай гибели кого-то из островитян нес на себе печать глубокой трагичности. А в словах девчонки была не трагичность, а лишь сдержанная грусть, вот что меня удивило.

Мы спустились с пригорка и увидели в клубах дыма взрослых, суетившихся у недостроенного моста. Не хватало всего одного пролета, и мой отец с двумя помощниками пытался веревками связать оставшиеся бревна. Но растущие волны снова и снова разбивали непрочную конструкцию. Это было невероятно, немыслимо, но им действительно не хватило всего пары десятков гвоздей, чтобы закончить работу.

– Где скобы?! – крикнул отец.

– Склад провалился под землю! – ответил я. – Есть только гвозди! Зато целая коробка. Это она…

Я обернулся, чтобы показать на храбрую незнакомку, сохранившую гвозди с риском для жизни, но девчонки рядом уже не было. Пришлось бежать к своим, чтобы не создавать лишнюю сумятицу у моста. Но я был полон решимости найти ее, когда мы погрузимся на корабль. Или даже раньше. Она не могла никуда деться, остров должны покинуть все.

Если бы не гроза, если бы не шторм, нам было бы намного легче покинуть остров. Никто бы и не подумал выходить в океан, потому что материковые спасатели на транспортных гравилетах вывезли бы все население острова в течение суток. Но в такой шторм могут стартовать только стратосферные баллистические лайнеры, а баллистического порта у нас не было. Вот и получилось, что обстоятельства не оставили нам выбора – хоть и нельзя было выходить в океан, а пришлось.

Когда мост был готов, остров уже трясло так, что бревна и доски, по которым мы поднимались на борт, ходили ходуном. Шторм тоже разъярялся все больше, от него уже не спасали просевшие от землетрясения волнорезы. Гулкие взрывы в жерле вулкана становились чаще и громче, а потом вдруг стало гораздо светлее, потому что в небо ударил фонтан раскаленной добела лавы.

Турбоход, на который мы погрузились, назывался «Принцесса Регина», а название порта приписки мне ни о чем не говорило, поэтому я его не запомнил. Для меня география планеты Земля имела не прикладное значение, как для моих предков, а чисто познавательное. Остров был для меня целым миром – за тринадцать лет я ни разу его не покидал. Должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы на остров приземлился транспортный гравилет, а никакого сообщения, кроме воздушного, с Большой землей не было. За тринадцать лет жизни я увидел гравилет только один раз, когда дядя Гоша заболел психической болезнью, выскочил на порог дома с ракетным ружьем и открыл пальбу по поселку. Мужчины его быстро скрутили, но потом все равно прилетел представитель полиции, увез дядю Гошу в наручниках, и больше мы его никогда не видели.

Крен палуб был очень сильным, таким сильным, что трудно было ходить. Поэтому никто и не старался ходить – дядя Эд собирал людей группами, объяснял им, где лучше расположиться из соображений остойчивости, и все послушно рассаживались в указанных местах. Но мама наотрез отказалась расставаться с отцом, а ему необходимо было занять место в рубке, потому что никто лучше него не знал, как остаться живым в океане. Понятно, что в рубку взяли и меня – ну какая мама в такой обстановке оставит ребенка? Поэтому, как ни хотелось мне найти в толпе спасенную мной девчонку, но пока эту мысль следовало из головы выкинуть. Точнее, положить на дальнюю полочку сознания.

Чтобы вывести судно из опасной прибрежной зоны, где нас могло накрыть извержением, задушить газами или утянуть на дно, когда суша начнет погружаться, дядя Эд сразу дал машинам малый вперед. При этом из-за крена ему постоянно приходилось подправлять курс штурвалом. Я смотрел на его действия как завороженный – никому из моих ровесников на острове еще не доводилось выходить в океан, а уж в ходовой рубке турбохода и подавно.

В дымной полутьме, озаряемой вспышками молний и отсветами вулкана, мы медленно двигались вдоль берега в сторону волнорезов, чтобы выйти из бухты, которая в любой момент могла стать западней. Навигацию в этой акватории нельзя было назвать простой – дяде Эду то и дело приходилось вращать штурвал, чтобы огибать возникающие из тьмы остовы притопленных кораблей, а отец не сводил взгляд с экрана сонара, чтобы обнаруживать еще и те препятствия, которые полностью скрывались в глубине. Но через какое-то время он его выключил, чем вызвал удивление дяди Эда.

– На траверзе девятого пирса спит мина, – сообщил ему отец. – Когда-то весила килограммов двести, но с тех пор она могла вырасти. Я ее давно приметил, но подрывать уже было поздно, ангары тракторного депо снесло бы.

– Сейчас от них и так ничего не осталось, – не отрываясь от штурвала, ответил дядя Эд.

– Да. Но сейчас взорвать нам ее нечем. Если пальнуть из ракетного ружья, то детонацией мины самих накроет, а ничего более дальнобойного у нас нет. С сонаром дальше двигаться смерти подобно. Эти твари реагируют на ультразвук наших приборов, я проверил это полгода назад.

– Понятно. Что предлагаешь?

– Сбрось ход. Я знаю только один способ ее обезвредить. Но придется пожертвовать одним спасательным ботом.

– Можно подробнее? Судно в таком состоянии, что каждое спасательное средство для нас дороже золота.

– Нет. Это в тебе говорит опыт бывшего моряка, но он уже не имеет значения.

– Никакой я не бывший! – вспылил дядя Эд.

– Успокойся… – Мой отец пристально посмотрел ему в глаза. – Ты можешь гордиться своим бурным прошлым сколько угодно, но сейчас океан уже не тот, к которому ты привык. В нем появились другие опасности. Какой смысл в спасательных средствах? Ты же знаешь, если высадиться на них в океане, нас меньше чем через час атакует стая торпед. Поэтому ни один бот на борту не представляет ценности как средство спасения, зато он представляет большую ценность как оружие!

– Ты хочешь направить лодку на мину?

– Да. С включенным сонаром. На таком расстоянии четверть тонны животной взрывчатки не причинят нам вреда, зато взрыв расчистит проход, уничтожив других малоподвижных биотехов. Тогда опасность будут представлять только торпеды.

– Только… – снова вздохнул дядя Эд. – На мой взгляд, нет ничего страшнее стаи скоростных торпед.

– Да, – кивнул отец. – Но сейчас именно мина не выпускает нас на открытую воду, значит, начать надо с нее. Придется готовить спасательный бот.

Дядя Эд полностью остановил винты, но турбины продолжали гудеть, чтобы в любой момент можно было тронуть корабль с места. В рубку грохот извержения проникал с трудом, а вот машинерию судна было слышно хорошо, и рука ощущала вибрацию механизмов, если приложить ладонь к бежевому пластику переборки. Через несколько минут сыновья дяди Эда, орудуя бортовыми лебедками, спустили на воду самый прохудившийся спасательный бот. Отец взял пульт дистанционного управления и дал шлюпке средний ход. Шторм крепчал, ботик среди волн выглядел жалко, но я уже знал, что это не просто дырявая лодка, а мощное оружие против страшной твари, затаившейся в глубине.

– Во время шторма любая мина сматывает якорный жгутик и погружается метров на десять в глубину, – объяснил отец. – Поэтому сейчас она подпустит ботик ближе, чем в спокойную погоду, и взорвется только потом.

– Выдержали бы у нас швы на днище… – хмуро произнес дядя Эд. – А то и без всяких взрывов корабль трещит.

– До мины больше двух миль. Все будет нормально.

По лицу дяди Эда я видел, что сам он далек от подобного оптимизма. И честно говоря, я испугался, потому что в вопросах морского дела у него было больше опыта, чем у отца. Так многие говорили. Отец же мог просто не вполне верно оценить ситуацию именно с точки зрения технических возможностей судна.

– Швы выдержат, – еще более уверенно заявил отец. – Главное, чтобы крен от удара не изменился.

Дядя Эд кивнул.

– Постой у штурвала, – попросил он отца. – Просто держи нос по ветру.

Сам он связался с трюмом и начал выяснять, в каком состоянии пробоина. Наконец он вернулся на место рулевого и сообщил:

– Мои ребята уже поставили заплату. Поставили пока кое-как, на живую нитку, но продолжают варить. С волнами вода уже не захлестывает, но если судно поменяет крен, то под усилившимся давлением заплата долго не выдержит.

За бортом раздался грохот, пробившийся через звукоизоляцию ходовой рубки. Фонтан раскаленной лавы вырвался из жерла вулкана на головокружительную высоту, корабль вздрогнул, как испуганный зверь, и тут же я с ужасом увидел, что вершина вулкана треснула гигантским огненным швом, а затем северный склон горы рухнул вниз, на поселок. Следом за чудовищным оползнем хлынул поток жидкого пламени, и тот мир, в котором я прожил всю свою жизнь, начал рушиться, размазываться и стираться, как изображение на неисправном голографическом мониторе. Новая ударная волна туго ударила в стекла, корабль снова шатнуло, на этот раз гораздо сильнее. Вода вокруг вздыбилась высокими стоячими волнами, словно неведомый исполин пнул в дно огромного тазика, а мы качались в этом тазике, как позабытые кем-то игрушки.

– Надо срочно выходить из бухты! – крикнул дядя Эд.

Отец глянул на сонар.

– Ботик скоро войдет в опасную зону, – ответил он. – Но раньше, чем мина взорвется, мы не можем тронуться с места.

– Будь она проклята, эта мина! – Дядя Эд так стиснул рукоятки штурвала, что у него побелели пальцы.

Лицо мамы, сидевшей в уголке и старавшейся не мешать, тоже побелело. Почти так же сильно, как пальцы нашего бывалого моряка. Но она продолжала молчать, хотя на глазах ее поблескивали слезы.

Остров затрясло сильнее прежнего, нас снова качнуло.

– Ботик входит в опасную зону, – сообщил отец, глядя на показания сонара.

– Почему же эта тварь не взрывается? – зло спросил дядя Эд.

– Может, она выросла настолько, что ботик стал для нее слишком мелкой целью? – неуверенно прошептал отец. – Нет, не может быть. До полутонны собственного веса мины реагируют на любую плавучую цель.

И в этот момент по глазам шарахнуло яркой, как плазменная сварка, вспышкой.

– Есть! – не удержавшись, выкрикнул я.

– Спаси нас Бог! – отчетливо произнесла мама.

Но Богу было, видимо, все равно. Ударная волна с такой силой обрушилась на рубку, что прозрачные акриловые щиты окон разлетелись алмазными брызгами, которые ударили нас по лицам. Я закричал и грохнулся на колени, что-то посыпалось, загрохотало, и я ощутил, как судно начало менять крен. Раздался неприятно хриплый зуммер сигнала тревоги.

– В машинном отделении лопнул сварной шов! – услышал я из селектора связи.

Переборки корабля стонали и выли, пораженные чудовищным компрессионным ударом, на палубу рухнул один из бортовых погрузочных кранов.

– Что с пробоиной?! – взревел дядя Эд, обращаясь по селектору к трюмной команде.

А я стоял на коленях и боялся открыть глаза, потому что чувствовал, как по лицу бежит кровь от осколочных повреждений. Я боялся, что мне выбило глаза. Я боялся навсегда остаться в ужасающем черном мире этого дня. А потом страшная чернота все же набросилась на меня и проглотила без остатка.

Глава 2. Наследство

Я очнулся от влажного ветра и шипения плазменной сварки. Яркое пламя пробивалось сквозь веки красным маревом, в воздухе витал запах соленой пены и раскаленного металла. Распахнув глаза, я увидел нескольких мужчин, которые приваривали стальной лист на место выбитого акрила. Большинство проемов уже было закрыто подобным образом, только напротив штурвала в броню врезали несколько квадратных иллюминаторов для обзора. Надо мной склонились чернокожий доктор с инъектором и мама с салфеткой. Салфетка вся была в крови, а в окошке инъектора колыхалась желтая жидкость. Доктора все звали Ваксой, даже взрослые. Он так привык к этому прозвищу, что не только не обижался, но и относился к нему с юмором.

– Ну что, мистер Вершинский? – обратился он ко мне. – Давайте мы вам сделаем инъекцию антисептика, чтобы вторгшиеся в организм микробы не могли нанести вред вашему молодому растущему организму.

Я не любил уколов, но одно дело, когда тебе делают прививку от вируса, а совсем другое – когда лечат от осколочного ранения после взрыва мины. Так что инъекцию я перенес стоически. К тому же я был рад, что мама не пострадала – она сидела в момент взрыва, поэтому все осколки прошли над ее головой. Мне, в силу невысокого роста, тоже досталось не очень. А вот ни отца, ни дяди Эда в рубке видно не было, что сильно меня насторожило. У штурвала стоял один из сыновей нашего капитана.

– А где отец? – спросил я.

– Он в медицинском отсеке, – со вздохом ответил Вакса, заклеивая мне порезы коллоидным клеем. – Левый глаз у него пострадал. Сильно.

После всех событий страшного черного дня меня трудно было чем-нибудь напугать. Скорее всего, доктор это понимал, поэтому и не стал выдумывать.

– Он хоть одним глазом будет видеть? – осторожно спросил я.

– Конечно, – улыбнулся Вакса. – И раненым будет видеть. Только надо его немножечко подлечить, когда доберемся до материка. Вы, мистер Вершинский, шли бы отца проведать. Мне все равно в медицинский отсек, я провожу вас с мамой.

За то время, пока я был без сознания, крен корабля сделался вроде бы меньше, по крайней мере, мне так показалось, когда мы спускались с мостика по трапам. Но я решил, что о состоянии судна лучше было бы справиться у отца или дяди Эда, чем у доктора или мамы.

Медицинский отсек на «Принцессе» оказался гораздо больше, чем я мог предположить. Года два назад мы с пацанами и девчонками частенько лазили по затопленным громадам, тогда еще не таким ржавым, как теперь, но до судов класса «Принцессы» мы добраться не могли – все крупнотоннажные великаны стояли не у пирсов, а на рейде. Взрослые за такие забавы нас беспощадно гоняли, потому что торпеды и мины, охотившиеся в бухте, могли услышать детские голоса, подойти вплотную к борту и взорваться. Мы это знали, поэтому в подобных вылазках общались жестами, которые сами придумали. Ладонь пальцами вверх означала, что надо подниматься по трапу, большой палец, опущенный вниз, означал необходимость спуска, а тот же палец, поднятый вверх, говорил окружающим, что все нормально и можно двигаться дальше. Поначалу этих простых знаков хватало, а впечатлениями можно было делиться и после вылазки, но со временем и по необходимости мы придумывали все новые и новые жесты, а под конец узкоглазый Пак придумал жесты для всех слогов, и мы могли, хоть и медленно, построить из них любое предложение. Потом мы приноровились настолько, что в трюмах полузатопленных кораблей рассказывали анекдоты про Хрюнделя и Сумасшедшего Червяка. Правда, под конец анекдота приходилось зажимать рот и нос руками, чтобы какая-нибудь кормящаяся рядом торпеда не услышала наше хихиканье, но такая игра с опасностью придавала особую соль нашим однообразным детским развлечениям. Честно говоря, я всегда считал, что отцовский ремень представляет куда большую опасность, чем твари, приплывавшие в бухту из океана. Но однажды этой иллюзии пришел конец – небольшая торпеда убила двоих мальчишек и девчонку, забравшихся на прибрежный понтон. Одним из мальчишек оказался бесстрашный узкоглазый Пак, которого мы все знали и очень любили. Так страшно закончились наши игры в разведчиков, и больше никто из нас никогда по кораблям не лазил.

Мне приходилось видеть несколько медицинских отсеков на других полузатопленных кораблях, и мы даже выламывали из щупалец операционных роботов великолепные лезвия для ножиков, но такого большого госпиталя, как на «Принцессе», я и представить не мог. Около пятидесяти коек с амортизаторами и гироскопами были пусты, и лишь на пяти отдыхали пациенты Ваксы. Несмотря на медицинское назначение помещения, здесь царило такое же запустение, как и в других отсеках – белье на кроватях сгнило, на стенах виднелись коричневые потеки ржавчины, под кроватями воняло протекшей амортизаторной жидкостью. Но несколько коек доктор привел в порядок, на них и лежали пострадавшие при взрыве мины. Я узнал отца сразу, несмотря на забинтованное лицо, а на соседней койке посапывал пустой курительной трубкой дядя Эд. Он бросил курить, когда узнал, что вирус опустошительной материковой эпидемии гораздо чаще убивает курящих, чем всех остальных, но с трубкой так и не расстался, посасывая ее, когда одолевала депрессия.

– Андрей? – услышал отец наши с мамой шаги.

– Да, пап.

– Как ты?

Он не мог меня видеть – бинты закрывали глаза.

– Нормально. Вакса заклеил мне несколько царапин. А с мамой вообще все хорошо.

– Да, я знаю, – ответил отец.

Конечно, и о моем, и о мамином состоянии он знал еще до того, как прибежал доктор, но зачем-то он хотел узнать об этом и от меня. Ну и пусть, мне не жалко.

– Что с кораблем? – спросил я.

– Заплата на борту выдержала, – ответил дядя Эд, вынув изо рта трубку. – Лопнул один шов на днище, но мои ребята не сплоховали, не испугались, а бросились его заваривать, ныряя под воду по очереди. Правда, теперь у меня не четыре сына, а два.

Он сказал последнюю фразу с таким ледяным спокойствием, что я понял, каково ему на самом деле. Он и трубкой сопел из-за того, что едва сдерживал бушующее внутри отчаяние. Я пригляделся и увидел, как ввалились его глаза, обрамленные темными кругами.

– А что с вами?

– Со мной?.. Да какая теперь разница? – Он отвернулся и замолчал.

Мне стало так неловко, что хотелось провалиться сквозь палубу. Но самым страшным показалось мне то, что дядя Эд, по всей видимости, в смерти сыновей винил моего отца. Ведь если бы отец был осторожнее с разминированием, если бы не понадеялся на приличное расстояние до мины… Да, все могло бы быть чуть иначе, факт. И, похоже, отец с себя этой вины не снимал.

– Вакса! – позвал он.

– Да, мистер Вершинский! – отозвался доктор уже без шутливой интонации, с которой обращался ко мне.

– Помоги мне встать. Я хочу поговорить с Андреем наедине.

– Вам бы следовало лежать.

– Вакса!

Доктор вздохнул, но подчинился. Мы с Ваксой взяли отца под руки, но он не дал нам поднять себя, а встал сам, опираясь на наши плечи. Ноги его сильно дрожали.

– Дальше я сам, – заявил он тоном, не терпящим возражений. – Пусть я ничего и не вижу, но ноги работают. Вакса, можно мы пройдем в изолятор?

– Да, конечно. Но я помогу.

– Нет!

Я повел отца между кроватями туда, где виднелась раздвижная дверь изолятора с красными полосами на стекле. Странно, но с каждым шагом он опирался на мое плечо все сильнее, словно силы оставляли его. Сервомотор двери вышел из строя, поэтому мне пришлось открывать ее руками, поднатужившись изо всех сил. Наконец я с ней справился и провел отца внутрь. Он был бледный, как смерть.

– Садись, тут кресло, – сказал я.

– Да. Не отходи от меня. Я должен сказать тебе нечто важное. Важное не только для тебя, но и для всех людей.

– Для всех, кто на корабле?

– Сейчас да. Но может настать такой день, когда ты сможешь помочь всем людям на свете. Ты ведь знаешь о моей тетрадке?

– Конечно.

– Она не одна. За три последних года я сделал множество записей. Не только на пластике, но и на кристаллах. Там запечатлены голоса перекрикивающихся торпед, когда они преследуют цель, и когда ищут пищу, и когда просто лежат на поверхности океана. Помнишь, море выбросило дохлую мину на берег? Я ее препарировал и сделал зарисовки внутренностей.

– Думаешь, это пригодится тем, кто живет за пределами нашего острова? Люди на материке наверняка знают все это лучше нас. На биотехнологических заводах остались чертежи всех этих тварей.

– Не все так просто. Я узнавал. Почти сразу, как только плохая управляемость биотехов стала очевидной, технологию производства искусственных организмов запретили по всему миру. Может быть, чертежи сгоряча даже уничтожили, все равно от них не было никакого проку. Они не помогали справиться с биотехами. Возможно, конечно, что их оставили, но засекретили строжайшим образом, чтобы никому в голову не пришло повторить самую страшную ошибку человечества. Но, как бы там ни было, тебе их вряд ли удастся добыть в ближайшее время.

– Мне?! – удивился я.

– Да. Конечно, тебе будут помогать и другие люди, но тетрадки и кристаллы я никому, кроме тебя, не оставлю.

– Почему?

– Потому что все, что я записал, с точки зрения закона – преступно. Фактически я изучал устройство биотехов, что запрещено напрямую.

– Дурацкий закон! – вспылил я.

– Не совсем, – вздохнул отец. – Попади эти записи в недобрые руки, и неизвестно, к чему это могло бы привести. Я, например, знаю, каким звуком можно приманить целую стаю торпед. Этого уже достаточно, чтобы упечь меня на всю жизнь в тюрьму, а записи уничтожить – все, до последнего листа. Но тебе, ребенку, проще будет сохранить их, когда мы выберемся на материк.

– Но зачем? Зачем, если даже заводские чертежи не помогли бороться с биотехами?

– А никто и не пробовал. – Отец откинулся в кресле и поправил бинт на лице. – Пробовали от них защититься, но их слишком много. Пробовали их штурмовать, но их опять-таки слишком много. Они слишком умны, они с легкостью уходят от бомбардировок с воздуха, их не засекают обычные средства обнаружения, потому что не могут отличить от крупных рыб. Сражаться с биотехами – это все равно что сражаться с самим океаном. Человечеству это пока не по силам.

– Но ты же смог… – неуверенно произнес я.

– Вот именно. Потому что я только часть человечества. И у меня была очень маленькая цель. Я не пытался уничтожать этих тварей, мне достаточно было на время их обмануть. Но главное даже не это… Понимаешь, Андрей, у меня не было выбора. Мне надо было доставить рыбу на остров. Пусть даже ценой жизни. Просто доставить рыбу на остров. Я знал, что когда-нибудь мои наблюдения понадобятся именно для этого, потому и записывал все. А человечество имеет возможность отсидеться на материках, преодолевая океаны по воздуху, на баллистических лайнерах. Людям хотелось бы расчистить океаны, но они могут по большому счету не делать этого. Человечество не в состоянии победить то зло, которое оно создало. А вот человек может. Человечество слишком большое, поэтому в среднем у него выбор есть всегда. А вот с одним человеком может случиться такое, что выбора у него не будет. Вот представь, если бы вдруг перестали работать баллистические порты, а мы с мамой оказались на другом материке. Что бы нам оставалось делать? Вот и сейчас мы были вынуждены покинуть остров, потому что нас мало, и все мы попали в критическую ситуацию. И нам придется сражаться с этими тварями. Победить или погибнуть. Человечество в целом избавлено от этого. Оно может в крайнем случае назначить солдат, которые за деньги попробуют уничтожать биотехов. Но эта затея, я уверен, обречена на провал. Потому что сделать это могут только люди, у которых действительно нет выбора. Не те, которые могут погибнуть, если займутся этим, а те, которые умрут, если не ввяжутся в эту борьбу. Я хочу, чтобы ты собрал таких людей, когда вырастешь.

– Но ведь у меня будет выбор… – попытался возразить я. – Будет выбор не делать этого.

– Да, конечно, – с грустью ответил отец. – В этом самое слабое место моей затеи. И все же я оставлю записи именно тебе. Ослепнув, я все равно не могу их никак использовать.

– Вакса сказал, что ты не ослепнешь.

– Вакса хороший парень, хоть и черный, как сажа. Но душа у него белая, как пух – это точно. Андрей, у меня осколками полностью выбило оба глаза. Их у меня вообще нет, понимаешь? И новые не вырастут.

Я не выдержал и разревелся, как девчонка.

– Утром за нами прилетят гравилеты, – сказал отец, словно не слышал моих рыданий. – Если доживем до этого, если нас не потопят торпеды или донные установки, то тебе надо будет как-то переправить тетради на материк. Придумай. Это должна быть очень детская придумка, тогда взрослые не догадаются ни о чем. И не реви!

Я мигом заткнулся, словно вода попала мне в носоглотку.

– Хорошо, пап, я подумаю. Только мне надо найти одного человека.

– Кого?

– Девчонку. Знаешь, это ведь не я принес гвозди, когда вы достраивали мост. Это она. Она провалилась в трещину и висела на поваленной пальме, но коробку с гвоздями не выбросила. Хотя без нее могла запросто слезть сама. Я ей помог перебраться на край трещины, но потом она куда-то пропала. Она должна быть на корабле, сюда ведь все погрузились.

– Интересно… Но вообще я бы не хотел, чтобы ты кому-нибудь доверял эту тайну.

– Ей можно, – заявил я. – Пап, я знаю, о чем говорю. Если ты доверился мне, то надо довериться и ей.

– В твоем возрасте я не думал так о девчонках.

– Ты и сейчас… – начал я, но осекся. Не стоило этого говорить.

– Продолжай, – спокойно сказал отец.

– Ты никогда не считал маму равной себе. Разве не так?

– До войны именно я сдирал до мяса кожу на ладонях о рыболовные снасти. Не она.

– Но она вырастила того, кого ты сейчас просишь о помощи!

– Я ей благодарен за это, – холодно ответил отец.

– Да, я знаю, – вздохнул я. – Извини.

Но на самом деле извиняться мне не хотелось. Я вдруг понял, что если и возьмусь за дело, которое мне поручил отец, то не ради него, а ради того, чтобы матери не теряли своих детей в океане. Только ради этого. Нет, я любил отца, хотя бывало, мне доставалось от него очень крепко. Я знал, что он самый смелый на свете, что равняться стоит именно на него. И это именно он придумал, как обмануть биотехов. И он привез рыбу, когда нечего было есть. Но все же я знал, что меня он любит не так, как мама. У меня были на это причины.

– Я сохраню тетради, – твердо сказал я.

– Хорошо. Прекрасно, что на тебя можно положиться.

Я отвел его обратно в кровать.

– Вакса! – позвал отец доктора. – Помоги Андрею, пожалуйста. Он без тебя попросту заблудится. Ему надо найти какую-то девчонку неизвестно где. Но сначала проводи его в рубку. Пусть он там возьмет мой кейс.

Похоже, Вакса сразу догадался, что лежит в кейсе. По крайней мере, вид у него сделался такой, словно ему поручили принести на землю огонь, украденный у богов.

– Пойдемте, мистер Вершинский. – Он взял меня за руку.

На этот раз тон его не был таким шутливым, как раньше.

Когда мы добрались до рубки, там уже почти полностью устранили последствия взрыва. Но все были на нервах, потому что мы достаточно отошли от эпицентра извержения, чтобы ожидать нападения торпед в любую минуту. Да и на мину в темноте можно было нарваться запросто. Все это понимали прекрасно. Взорвавшийся вулкан напугал биотехов, это понятно, но одинокий корабль в океане, да еще неисправный, был слишком легкой добычей для первой же стаи торпед, которая попадется на нашем пути. К тому же всех подавила слепота моего отца. Люди надеялись на него, когда выходили в океан, а так получалось, что корабль стал не спасением, а только отсрочкой. Это многих подкосило морально, и я с удивлением заметил, что, когда мы с Ваксой оказались в рубке, меня встретили взглядами, полными робкой надежды. А что я мог, тринадцатилетний пацан?..

– Что с дядей Эдом? – спросил я у доктора. – Мне надо знать.

– У него осколочное ранение брюшной полости, очень тяжелое. Чудо, что он до сих пор в сознании. Держится только на обезболивающем. Операционный робот не работает.

– А отец?

– У него выбиты оба глаза и серьезно повреждена паховая артерия. Я не в силах остановить внутреннее кровотечение. Оба могут умереть в любую минуту. У твоего отца меньше шансов выжить, чем у Эда. Если честно.

– Понятно, – ответил я.

Я не мог представить, что отец вот так вот просто возьмет и умрет от осколка акрила, когда выжил в океане, кишащем чудовищами. Наверное, и другие не могли представить. Но все они не спускали с меня взглядов, поэтому я не мог пустить слезу.

– У нас есть десять ракетных ружей, Андрей, – сказал дядя Макс, который, скорее всего, был в рубке старшим. По крайней мере, он тоже когда-то был моряком и мог стоять у штурвала. – Их как-то можно использовать?

Я не знал. Но после разговора с отцом интуитивно чувствовал, что с биотехами нельзя сражаться в лоб. Их надо брать хитростью, изощренной человеческой хитростью, потому что во всем остальном они нас превосходили.

– Скорее всего, нет, – ответил я, присаживаясь в свободное штурманское кресло. – Но в любом случае вам надо убрать людей от уцелевших иллюминаторов, чтобы не повторилась история с моим отцом. Торпеды будут взрываться в непосредственной близости от корабля, а значит, будет много осколков. Кроме того, могут начать падать мачты, краны и другие металлические конструкции. Лучше их сейчас убрать резаками, чтобы они не грохнулись на чью-нибудь голову.

– Ясно, – кивнул дядя Макс. – Володя, Дэн, берите резаки и валите все, что может рухнуть от взрывов. Живо!

Ребят не надо было уговаривать – они подхватили распылители плазмы и покинули рубку.

– Вакса, пожалуйста, перемести людей на нижних палубах подальше от иллюминаторов, – распорядился дядя Макс.

– Не могу. Старший Вершинский велел помогать его сыну, пока нет других раненых.

– Ладно. Джон, давай ты этим займись.

Дядя Джон кивнул и тоже скрылся за дверью. В рубке остались только мы с Ваксой, дядя Макс, его двадцатилетний сын Алекс и Вадим, которому было лет восемнадцать.

Я открыл кейс и увидел там пять подписанных ячеек с кристаллами и четырнадцать пластиковых тетрадей разной толщины и расцветки. Очевидно, отец брал для записей то, что подворачивалось под руку. Это было в его духе, поэтому я не надеялся на то, что информация будет как-то систематизирована. Но, раскрыв обложку первой тетради, я ужаснулся – там были какие-то непонятные схемы, криво нарисованные отцовской рукой, Я испугался, что в этих каракулях никто, кроме отца, разобраться не в силах, а он сам ослеп, значит, тоже не сможет. Получалось, что в наследство мне досталось груда бесполезного пластика.

– Ты что-нибудь понимаешь? – заглянул через мое плечо дядя Макс.

– Да, конечно, – как можно более уверенно ответил я. – Это же почерк отца. Он все мне объяснял на таких же схемах.

Это успокоило всех, кроме меня. Никаких схем отец мне отродясь не рисовал. Самым верным средством воспитания он считал ремень и крепкое отцовское слово, а реальным воспитанием, если кто и занимался, так это мама.

– А мы поглядели и ничего не поняли, – признался дядя Макс. – Хорошо, что отец тебя подготовил.

Я молча кивнул, делая вид, что разбираюсь в отцовском наследстве. Но долго тянуть время было нельзя, поскольку все ожидали моих советов, так что надо было шевелить мозгами и как-то выкручиваться, иначе начнется паника, а на корабле нет ничего страшнее паники, я слышал это не раз, хотя никогда до этого не выходил в океан. К счастью, я вспомнил слова отца о том, что биотехи реагируют на ультразвуковые локаторы.

– Надо врубить все сонары на полную мощность, – произнес я так, словно только что вычитал, это в тетрадке. – Мы тогда сможем заранее видеть мины, а они, заслышав нас, будут думать, что мы ближе, чем на самом деле, поскольку рассчитывают на среднюю мощность ультразвука.

Это была полная отсебятина, но вряд ли она могла повредить в данной ситуации.

– Умно, – улыбнулся дядя Макс.

Он переключил приборы на режим дальнего обнаружения. При этом картинка на экранах сделалась мутной – за счет увеличения дальности потерялась четкость отображения объектов. Пропали косяки рыб, а стая дельфинов в миле к югу превратилась в одно еле заметное туманное пятнышко. Понятно, что даже на среднем ходу от сонара в таком режиме нет ни малейшего проку – скалу не заметишь, не то что мину. Я уж было подумал, что погорячился, но тут случайно заметил яркие изумрудные искры, время от времени появлявшиеся на месте потускневшей стаи дельфинов. Я приподнялся в кресле, и тут до меня дошло, что эти искорки – отображения ультразвука самих дельфинов, тех писков, при помощи которых они ориентируются под водой. А ведь все биотехи тоже попискивают на дельфиний манер, потому что у большинства мин и торпед глаза недоразвитые. Кроме того, отец говорил, что торпеды, идущие стаей, перекрикиваются в глубине, подавая сигналы, необходимые для группового загона цели. Значит, на повышенной мощности сонар может обнаружить и высветить их собственный ультразвуковой свист. Это коренным образом меняло дело.

– Видите искры? – показал я пальцем на экран.

– Этот изумрудный песок? – удивился дядя Макс. – Первый раз обратил внимание.

– Просто вы никогда не врубали одновременно все сонары на полную катушку, – объяснил я. – А в таком режиме система видит ультразвуковую активность объектов. Так можно обнаружить любой биотех, ведь торпеды не ходят вслепую, да и у мин нет другого способа обнаруживать цели. Пассивные объекты так почти не видно, но они для нас сейчас не очень важны.

– Это уж точно, – напряженно усмехнулся Вадим.

– Тогда не спускайте взгляда с экрана, – сказал я. – Любой неподвижный активный объект следует считать миной, а подвижный – торпедой. Мины будем обходить, а от торпед по возможности удаляться.

– А если не будет такой возможности? – поинтересовался Алекс.

– Погоди, я об этом пока не прочел, – соврал я. – Дядя Макс, как скоро можно ждать спасателей на гравилетах?

– Не раньше, чем взойдет солнце, – ответил он. – Они обещали поспешить, но вряд ли будут особенно рисковать. Им и так для нашего спасения придется снижаться в зону действия ударной волны биотехов, это для них уже большой подвиг. Нельзя требовать от людей больше, чем они могут.

Я вспомнил слова отца о людях, для которых нет выбора, и кивнул. Взрослые знали друг друга лучше, чем знал их я, поэтому таким утверждениям следовало верить.

– Пока не видно опасных целей, – сказал я, вставая с кресла, – мне надо найти среди пассажиров одного важного человека. Так велел отец. Да, дядя Вакса?

– Да, мистер Вершинский, – серьезно ответил доктор. – Нам надо найти девчонку и кое-что выспросить у нее. Надо спешить. Кто знает, сколько у нас времени?

– Никто, – развел руками дядя Макс. Он достал из капитанского ящика горошинку рации и сунул мне в ухо. – Будь на связи. Если что случится, дуй сюда.

– Есть, капитан! – ответил я.

Вакса взял меня за руку, я подхватил кейс, и мы с ним покинули рубку.

Глава 3. Загнанные

На поиски неуловимой девчонки мы с Ваксой потратили не менее часа. Наконец она обнаружилась в игровом зале, вместе с двумя десятками других пассажиров, укрывшихся там из-за отсутствия иллюминаторов.

– Привет! – Незнакомка первой узнала меня. – Что у тебя с лицом?

– Повредило взрывом, – с гордостью ответил я. – Мы с отцом были в рубке, когда шарахнула мина.

– Ты сын Вершинского?

– Да. Андрей.

– А я Оля.

– Очень приятно. Вообще-то я именно тебя искал.

– Вот как? – усмехнулась она.

– Да. Где твои родители?

Я задал этот вопрос, чтобы знать, с кем договариваться и на каких условиях можно забрать Олю в рубку. Ну не мог же я знать, что для этой бесстрашной девчонки вопрос окажется таким острым! А он оказался острым, как лезвие операционного робота.

– Дурак! – выдохнула она после короткой паузы. И отвернулась, заплакав.

Я понял, что она сирота, но было поздно. Я уже резанул ей по душе, и теперь, сколько ни пытайся заклеить рану, она все равно будет заживать какое-то время. Хотя мог бы догадаться, честное слово. По тому, как она сообщила о гибели тети Анны. Только человек, в детстве переживший смерть родителей, может с таким ледяным спокойствием говорить о смерти других людей. Ну, если не мог догадаться, то должен был хотя бы заподозрить.

– Извини… – Я осторожно шагнул к ней.

– Отвали.

– Оль, я не знал, честно. Мне нужно было с кем-то договориться, чтобы тебя отпустили в рубку.

– Зачем? – покосилась она на меня.

– Мне нужна твоя помощь. Одному мне не справиться. Но я не могу здесь говорить, давай выйдем.

Она недобро сощурилась, но все же направилась вслед за мной. Мы выбрались из игрового зала в небольшую комнату, бывшую когда-то курительной. Вакса остался у дверей, чтобы нам никто не мешал. К детям многие относятся пренебрежительно даже в экстренной обстановке, но у доктора было достаточно авторитета, чтобы убедить любого в важности нашей с Олей беседы.

– Мой отец скоро умрет, – коротко сообщил я, стараясь, чтобы не дрогнул голос. – Его сильно ранило взрывом.

– Извини, что я тебя дураком обозвала, – негромко сказала она. – Твой отец всех нас спас.

– Да. Но теперь он ничего не может, ему выбило оба глаза. И он передал мне тетрадки с записями о биотехах. Вот, смотри. – Я открыл кейс. – Можешь полистать, если хочешь.

– Трудно будет в этом разобраться, – вздохнула она, открыв первую попавшуюся тетрадь.

– Да, у меня с ходу не получилось. Только никто об этом не знает. И лучше, если не узнает, а то начнется паника. В рубке уверены, что я получил от отца все секреты в наследство. Но это не так.

– Значит, мы умрем, – грустно вздохнула Оля.

– Нет. Я случайно заметил, что на самой высокой мощности сонары обнаруживают ультразвук биотехов на очень большом расстоянии. Это поможет дяде Максу какое-то время уходить хотя бы от неподвижных мин.

– А что делать с торпедами?

– Пока не знаю. Но дело не только в этом. Надо как-то провезти тетрадки на материк, когда нас будут снимать с борта гравилетами. Любое изучение биотехов, оказывается, нарушает закон, значит, все эти записи запрещены. У нас их отнимут, если найдут.

– Ну, провезти их несложно. – Оля наморщила лоб в задумчивости. – Надо зарисовать все листы пастельными мелками.

– Много времени уйдет.

– Это если бы ты один рисовал. Но я тебе помогу, получится по семь тетрадок на каждого. Не так много. А мелков для грифельных досок в игровом зале тьма-тьмущая. Тогда можно будет уже в гравилете раздать по тетрадке всем детям, которые там будут. А когда сядем, можно разыграть сцену – мол, на прощание все друзья дарят тебе свои рисунки. Взрослые не воспринимают детей всерьез, они ничего даже не заподозрят. Потом отмоешь мел с пластика, и все дела.

– Я знал, что ты придумаешь что-нибудь толковое, – улыбнулся я.

– Почему?

– Не знаю. Там, на бревне, я понял, что ты взрослее меня, хотя лет нам, похоже, одинаково.

– Редкому мальчишке приходят подобные мысли в голову. – Она прищурилась, но уже не сердито. – Ладно. Раз ты в тетрадках все равно разобраться не можешь, можно сразу начать их разрисовывать.

– Не все. Надо оставить штуки три, а то дядя Макс поймет, что я ему лапши на уши навешал.

– Конечно. Тогда возьми мелки и сам разрисуй листы, когда надо будет.

– Лучше нам вместе быть в рубке, Оль. А то, когда прилетят гравилеты, можем потеряться.

– Думаешь, меня пустят в рубку?

– Еще бы! – усмехнулся я. – Со мной теперь кого угодно и куда угодно пустят. Все думают, что я могу спасти корабль.

– Мне кажется, что они в этом не ошибаются, – спокойно ответила Оля.

– С чего ты взяла? Я и сам не уверен.

– А я уверена. Мальчишка, который не побежал за взрослыми, а сам полез спасать незнакомую девчонку, способен спасти не только корабль.

– Но я не могу ничего понять в этих записях!

– Это не имеет значения. Ты же обнаружил новое свойство сонара. Может быть, у тебя интуиция, может, ты бессознательно складываешь в голове обрывки фраз, сказанные в разное время отцом. Он ведь не мог не говорить о том, чем занимался.

– Говорил иногда…

– Вот видишь. Пойдем в рубку.

– Ладно, – неуверенно произнес я. – Вакса, отведи нас обратно.

Когда мы, прихватив цветные мелки, втроем появились в ходовой рубке, оказалось, что благодаря моей наблюдательности дядя Макс ушел уже от двух мощных мин.

– Отличный способ, – оценил он. – Молодец твой отец. Получается отвернуть раньше, чем мина взрывается.

Я усадил Олю в штурманское кресло, а сам перебрался поближе к штурвалу, чтобы привлечь к себе все внимание, а от нее, напротив, отвлечь. Делая вид, что делаю пометки в тетрадках, я начал густо замазывать отцовские записи. Но не успел я разделаться и с десятком листов, как появилась первая стая торпед.

– Андрей! – встревоженно позвал меня дядя Макс. – Тут очень подозрительная цель на сонаре. Не похоже на стаю дельфинов. И идет прямо на нас, почти встречным курсом.

Я вскочил с кресла и уперся взглядом в экран. Сильно растянутое светло-зеленое пятно, похожее на стекающую по стеклу каплю, стремительно приближалось к нам. Фронт капли переливался изумрудными искрами ультразвука.

– Какая у них скорость, можно определить? – спросил я.

У меня не было никакого опыта работы с сонаром, поэтому максимум, на что я был способен, это отличать объекты от фона, но ни скорость, ни расстояние рассчитать не мог.

– Встречный курс. Скорость почти тридцать узлов, – ответил дядя Макс.

– А мы сколько можем выдать?

– В таком состоянии судна максимум пятнадцать узлов. И то опасно, может посрывать заплаты с пробоин. Из трюма постоянно откачивают воду и усиливают сварные швы, поэтому ход становится с каждым часом лучше, но больше двадцати узлов мы все равно не выжмем, потому что половина турбин не работает.

– Тогда отворачивайте, – сказал я.

– Это бессмысленно, – угрюмо произнес дядя Макс. – С таким преимуществом в ходе они нас и с кормы догонят в два счета.

– Все равно нельзя идти прямо на них! – Я сжал кулаки, чтобы голос мой звучал тверже. – Лево руля!

И дядя Макс послушался. Он раскрутил штурвал так, что судно накренилось, меняя курс на девяносто градусов. Еще не утихший шторм ударил в борта волнами, от чего корабль затрясся крупной дрожью, словно его килем спустили по гигантскому трапу.

– У нас назначена точка встречи с гравилетами? – спросил я.

– В точности нет. Мы выставили на мостик маяк, по которому гравилетчики возьмут пеленг.

– Отлично! Тогда надо подставить торпедам корму!

– Зачем? – поразился Алекс.

– Затем! – Я вспомнил, что отец говорил о спасательных ботах. – Готовьте к спуску еще одну шлюпку. Но спускать только по моей команде! Я боялся, что перегнул со словом «команда», ведь за штурвалом был не просто взрослый, а моряк, выходивший в океан до войны. Но дядя Макс и бровью не повел.

– Внимание палубной команде! – сказал он в селектор. – Приготовить спасательный бот к спуску кормовым краном!

В этот момент я придумал название для маневра, который нам предстояло совершить: «выставить ложную цель». Наверняка это придумывали и до меня, но мне неоткуда было почерпнуть подобную информацию, поэтому приходилось руководствоваться только обрывками фраз отца.

Я снова сел в кресло, трясясь от напряжения и неожиданно свалившейся на меня ответственности. Мутная зеленая капля, стекавшая по экрану, приближалась к янтарной искорке корабля, но теперь она догоняла нас куда медленнее, поскольку от ее скорости отнималась наша.

– Мина прямо по курсу. – Дядя Макс ткнул пальцем в экран. – Это та, которую мы обогнули двадцать минут назад.

– Придется снова обходить, – вздохнул я. – Выхода нет.

Это было плохо – любое изменение курса позволит торпедам снова зайти не с кормы, а чуть сбоку, что помешает выставить ложную цель.

– Если после обхода будем двигаться тем же курсом, там будет еще одна мина, – сообщил дядя Макс. – Я думал, что нам удалось их обойти, а тут снова…

– Торпеды страшнее, – вспомнил я слова дяди Эда.

– С этим трудно спорить.

Пока мы принимали решение, Оля бесстрастно рисовала мелками в тетрадях, словно все происходящее никак ее не касалось, словно ее жизнь не зависела от наших действий. Мне показалось, что она совсем, ну ничуточки не боится смерти. Она была далека от того, чтобы намеренно искать ее, но и приход смерти не вызывал у нее ужаса. Наверное, смерть родителей она пережила как свою собственную, а разве может бояться смерти человек, который уже один раз умер? Честно говоря, я ей даже позавидовал. Я чувствовал, какую неимоверную силу может дать человеку отсутствие страха смерти, но сам боялся. И хуже того, я знал, что даже после смерти отца буду бояться, потому что не мог пережить его смерть как свою. Вот если бы мама… Но такое я бы вряд ли вообще смог пережить.

– Вы зря удираете от торпед, подставив корму, – негромко сказала Оля, не отрываясь от рисунка. – Глупо возвращаться в то же место, откуда мы начали, заново преодолевая те же опасности, которые уже удалось миновать. Надо потихоньку отклоняться, но так, чтобы не давать торпедам зайти сбоку, иначе вы не сможете спустить ботик с кормы. Лучше всего описывать круг большого радиуса. Вот такой. – Она встала с кресла и описала пальцем круг на экране сонара. – Тогда мы сможем обогнуть обе мины. Главное, не менять курс под очень большими углами.

– Верно, – кивнул я.

Моего слова оказалось достаточно, чтобы дядя Макс заложил штурвал чуть вправо. Оставалась лишь одна проблема – начни мы маневр чуть раньше, все было бы замечательно, но теперь, при таком небольшом угле отклонения, мы рисковали подойти к мине слишком близко. Почуяв нас, она могла рвануть, а кто знает, какой вес тварь успела накопить, питаясь планктоном в теплых поверхностных водах? Каждый килограмм жира, накопленного биотехом и смешанного с азотной кислотой из особых желез, превращается в чудовищную взрывчатку, почти в нитроглицерин. А тут речь могла идти не о килограммах – о тоннах. Отец как-то рассказывал, что близкий взрыв многотонной мины может попросту сплющить корабль в металлический блин, и он пойдет ко дну, как брошенная в воду монетка.

Торпеды представляли особую опасность в силу маневренности, но вес у них был не большим, опасным лишь при очень сильном сближении. Я сам много раз видел в бинокль с вершины вулкана, как стая легких скоростных торпед резвилась у входа в пирсовую зону порта. Иногда они так заводились, отрабатывая маневры нападения друг на друге, что налетали на пирсы и взрывались, вздымая в небо фонтаны воды и раскрошенного бетона.

В общем, мы оказались в идиотской ситуации. Сзади нас подпирала стая торпед, имея преимущество в скорости, а прямо по курсу поджидала мина. И мы не могли отвернуть очень сильно, потому что в борт нас можно было атаковать без всяких проблем – спущенный на воду ботик очень скоро останется позади, и торпеды зайдут на атакующий курс без всяких помех. Если противник заходит с кормы, то и ложную цель можно пускать только с кормы, потому что тогда шлюпка надолго застрянет между нами и стаей, сбивая торпеды с толку. На самом деле и мина, и стая торпед представляли смертельную опасность. Можно ли определить, какая из двух смертельных опасностей страшнее? Для меня это было чересчур, но все же именно мне предстояло выбрать – отвернуть от мины более резко и подставить торпедам бок или же рискнуть, пройти на авось предложенным Олей курсом.

Я вдруг понял, что биотехи нас попросту загнали, как охотники в старых фильмах загоняли зверей. Торпеды не просто так увязались за нами, а согласовали свои действия с миной, перекрикиваясь с ней ультразвуковыми сигналами. И теперь нас толкали на нее, как в ловушку.

– Что будем делать? – напряженно спросил дядя Макс.

Я раскрыл новую, еще не изрисованную тетрадку, сделал вид, что внимательно изучаю записи, и сказал:

– Лучше идти на мину.

– Взорвется, – покачал головой дядя Макс.

– Чем раньше, тем лучше, – кивнул я. – Чем дальше мы от нее будем в момент взрыва, тем меньше нам достанется. По крайней мере, это хоть какой-то шанс. Если же отвернем сильнее, торпеды догонят нас, зайдут с борта и уничтожат.

Несколько секунд дядя Макс молчал. Затем повернулся к селектору и произнес:

– Внимание всем! Особенно палубной команде. У нас прямо по курсу мина, и вероятность ее взрыва очень велика. Всем укрыться в помещениях корабля! Не следует подниматься на открытые палубы, а также находиться вблизи иллюминаторов. Детей и женщин незамедлительно переправить в средние отсеки, подальше от бортов. Трюмной команде приготовить сварочное оборудование и металл для заделки лопнувших швов. Пассажирам и людям, свободным от вахты, принять сидячее или лежачее положение, а также проследить, чтобы рядом не находилось предметов и деталей, которые могут сорваться и упасть под воздействием ударной волны.

Со скоростью пятнадцать узлов мы приближались к поджидающей нас мине. Пока расстояние до нее было еще велико, но с каждой минутой сокращалось все больше, снижая наши шансы на благополучный исход. Я надеялся только на то, что сонары, включенные на полную мощность, дезориентируют мину, заставят ее думать, что мы ближе, чем на самом деле. Минута шла за минутой, и вскоре я понял, что мы вошли в зону уверенного поражения.

– Нам конец, – подтвердил мою догадку дядя Макс. – Жаль. До рассвета осталось полчаса, не больше.

– Спускайте бот! – сказал я.

– Ты с ума сошел! – вспылил Алекс. – Если мина взорвется, людей снесет с палубы ударной волной.

– Выполняйте!!! – завизжал я совершенно по-детски, но так громко, что у самого заложило уши.

– Внимание палубной команде! – хрипло произнес дядя Макс. – Спустить бот с кормового крана!

Через минуту начальник палубной команды доложил:

– Бот на воде!

– Всем в трюм! – скомандовал дядя Макс. Затем обернулся ко мне: – Что дальше?

– Сбавляйте ход, – севшим голосом произнес я. – Только резко. Пусть мина почувствует, что мы ее заметили и собираемся сдать назад.

Дядя Макс звякнул телеграфом, и турбины мягко перешли на холостые обороты. «Принцесса» начала замедлять движение, раскачиваясь на штормовых волнах. Между тем рубиновая бусинка ботика на экране сонара все сильнее удалялась от кормы – он на своих маломощных моторах шел строго противоположным курсом. И тут темноту впереди нас разорвало ослепительной вспышкой, наверное, вдвое более мощной, чем от взрыва, ранившего нас в рубке. Правда, и расстояние до мины было значительно больше, чем в прошлый раз. Но можно ли по вспышке определить реальную силу взрыва?

– На пол! – скомандовал дядя Макс, а затем добавил в селектор: – Внимание всем! Вспышка прямо!

Он едва успел броситься на пол рядом с нами, когда ударная волна настигла корабль. Шарахнув в носовую часть, она свернула все лебедки на баке, все краны, кронштейны и фермы, со страшным скрежетом протащила их по палубе, а затем швырнула в ходовую рубку. Стальные листы, которые приваривали с такой тщательностью, сорвало в один миг, и они, как крышки консервных банок, выгнулись над нами зубчатыми краями. Некоторые из них не смогли удержаться на остатках швов и рухнули внутрь, круша приборы и грозя разрубить нас на части. Закричал дядя Макс, но я его не видел и не понял, отчего он кричит. Нас с Ольгой разделило скрученным листом металла, ударившим между нами, как язык чудовищной бронированной жабы. А по сторонам продолжали падать пятидесятикилограммовые лебедки, свистеть обрывки тросов и визжать куски сорванных труб и прутьев. Корабль вздыбило, накренило, развернуло бортом к фронту ударной волны и положило набок. Все антенны, мачты, локаторы и фонари снесло. Лопнувшие провода, очевидно, замкнуло накоротко, и я увидел, как из электрощитка в рубке вырвался сначала сноп искр, а затем жаркое гудящее пламя. Дым от него был таким едким, что я закашлялся и потерял дыхание.

И вдруг все стихло. Только ухали еще несколько секунд падавшие на палубу железяки да трещало пламя в щитке. Я попытался подняться, чтобы глотнуть свежего воздуха, но обнаружил, что стою на карачках в луже крови. Кровь хлестала у меня из плеча, разорванного оскалившимся металлом, хлестала так сильно, что я испугался и закричал.

– Ты что орешь, как девчонка? – услышал я рядом Олин голос. – Давай я тебе руку перетяну, а то вся кровь выльется с таким напором.

Она оттащила меня к пробоине, где штормовой ветер сдувал едкий дым, ловко оторвала от платья полосу ткани, несколько раз обернула ею мое раненое плечо, а затем накрепко затянула. Было очень больно, плечо заныло и начало неприятно пульсировать, но кровь перестала хлестать.

Позади раздался кашель, мы с Олей поползли в темноту, озаряемую сполохами огня, и увидели Ваксу. Он лежал на спине и кашлял.

– Что с тобой? – спросила Оля.

– По голове чем-то шарахнуло, – едва слышно ответил доктор. – Кажется, сильно. Голова кругом идет, не могу подняться.

Я осмотрел его голову, но никаких опасных, на мой взгляд, повреждений не обнаружил. На лбу, правда, выступила здоровенная шишка, но не та была ситуация, чтобы обращать на нее внимание. Мы с Олей поднатужились и поволокли Ваксу к пробоине, чтобы дать ему продышаться. Похоже, сам он не мог ни ходить, ни ползать. Крепко его долбануло.

Но не успели мы дотащить доктора до пробоины, как обнаружили, что ползем в огромной луже масла. Я решил, что это прорвало трубу охладителя или амортизатор кресла, но когда из щитка вырвался большой язык пламени и высветил пространство рубки, я увидел, что это не масло, а кровь. Я никогда не думал, что в людях может быть столько крови – наверное, ведро пролилось, не меньше. Мы с Олей не выдержали и завизжали от испуга, визгом пугая друг друга еще сильнее. Мы поняли, что кто-то тут умер – или дядя Макс, или Алекс, или Вадим. А может даже, все вместе.

С одной стороны, я понимал, что кому-то еще может понадобиться помощь, но с другой – меня парализовал ужас увидеть настоящего мертвеца. Я не мог себя заставить сдвинуться с места. Так мы сидели на корточках и визжали, наверное, секунд десять, пока Оля первой не пришла в себя.

– Тихо! Всё! – Она дала мне две звучные пощечины. – Тихо, Андрей!

Это меня отрезвило немного, я захлебнулся и умолк, не в силах сдержать катящиеся по щекам слезы. Плечо пульсировало болью.

– Полежи, Вакса, мы сейчас! – сказала Оля, и первая ринулась в темноту.

Я хоть и боялся жутко, но не мог себе позволить выглядеть более трусливым, чем она. Пришлось лезть следом за ней через искореженные листы металла, всхлипывая от страха и боли.

Дядю Макса мы нашли возле штурвала. Точнее, за штурвалом, потому что острым стальным листом ему пробило ладонь и пригвоздило руку к деревянному колесу. Он так и висел на этой руке, потому что сорванной броней штурвал заклинило, и он не мог повернуться. При этом дядя Макс страшно дергался всем телом, словно по нему непрерывно пропускали электрический ток. Я не сразу понял, от боли он так дергается или его действительно лупит током из оборванного провода, но, приглядевшись, понял, что у него нет правой половины головы. Совсем нет – я даже увидел под расколотым черепом кровавое месиво мозга. Дядя Макс был мертв, но тело его колотили предсмертные судороги. Это было настолько кошмарно, что я почти потерял сознание – мой разум отказывался воспринимать происходящее. Я бы, наверное, вырубился, если бы не Оля – она рванула меня за руку и уволокла от чудовищного зрелища за следующий сорванный лист.

Но там было еще хуже – сначала я увидел лицо Вадима, а потом понял, что тело его лежит в стороне, а смотрит на меня только отрезанная голова, застрявшая на зазубринах брони в полутора метрах над полом. Алекса и вовсе разрубило пополам, но он, кажется, умер не сразу, а ползал какое-то время, цепляясь за пол руками, потому что его кишки размотало почти по всей рубке.

– Надо выбираться отсюда, – твердо заявила Оля. – И вытаскивать Ваксу. А то сгорим или задохнемся от дыма. Тут помогать уже некому.

Она схватила меня за руку и потянула туда, где мы оставили доктора. Он лежал на спине и ждал нас, глядя в потолок. Белки его глаз ярко выделялись на черном лице. Я обнял Ваксу за шею и хотел поднять, но он оказался дико тяжелым и даже не попытался сам приподняться. А потом я понял, что он не дышит. Вообще.

Оля не выдержала и заревела. А я уже не мог. Я просто молча сидел и глядел, как она рыдает на груди нашего замечательного, самого доброго в мире доктора. Я мог представить, что умрет кто угодно, даже отец, даже мама, хоть это и было тяжело. Но как мог умереть доктор, который всегда спасал от смерти других людей? Как он мог умереть от дурацкой шишки на лбу? Это было немыслимо и страшно.

– Я их убью, – негромко произнес я.

– Кого? – всхлипнув, спросила Оля.

– Всех этих тварей. Я найду способ. Я соберу людей, о которых говорил отец. Я прочту его каракули, в конце концов. Я смогу. Надо их все уничтожить. Все до единой. По крайней мере, надо придумать, как.

– Они нас сами убьют. – Оля помотала головой. – Они нас убьют, это точно.

– Может быть. Но рано или поздно найдутся люди, которые изведут весь их проклятый род. Надо собрать все разбросанные тетради. Давай, пока торпеды не напали на нас.

Мы вместе принялись собирать валявшиеся в крови тетради. Затем я собрался с духом и направился туда, где висел на штурвале дядя Макс, потому что мне надо было узнать, работает ли селектор. Дядя Макс затих и уже не дергался, но все равно смотреть на него было страшно. Зато селектор ожил, едва я нажал флюоресцирующую клавишу на панели.

– Внимание всем! – произнес я как можно более твердым голосом. – В ходовой рубке не осталось ни одного взрослого. Все погибли. Внимание палубной команде! Заклинило штурвал. Нужен плазменный резак, чтобы освободить колесо. Внимание трюмной команде! Сообщите о повреждениях внутри корабля.

– Повреждения сильные, – раздался незнакомый голос из репродуктора. – В трех местах разошлись швы, насосы не успевают откачивать воду.

– Сколько мы продержимся на плаву?

– Часа четыре.

Я глянул через пробоину и увидел, что небо на востоке значительно посветлело, Приближался рассвет, а значит, могла успеть помощь на гравилетах.

– Нужен рабочий сонар, – сказал я. – Если нет запасного, снимите с аварийного бота.

– Кто это говорит? – спросил другой голос.

– Андрей Вершинский, – уверенно ответил я. – Через пять минут мне нужны на корме десять стрелков с ракетными ружьями. И там же необходимо установить экран сонара.

– Что ты собираешься делать? – спросила Оля.

– Мы будем убивать торпеды, – заявил я.

Глава 4. Торпедная атака

Было еще темно, когда Николай из второго поселка, с которым мы раньше не были знакомы, установил на корме сонар. Николай был вдвое старше меня, но мне бы в голову не пришло прибавлять к его имени слово «дядя» именно теперь, когда весь экипаж и все пассажиры были готовы беспрекословно выполнять мои команды. Честно говоря, меня это не особенно впечатляло. Просто обстоятельства так сложились, только и всего. Более того, если бы не Оля, я бы вообще с самого начала сдрейфил, как говорили на острове бывшие моряки. Сплоховал бы, впал в истерику, и сейчас командовал бы кто-нибудь из взрослых, все было бы нормально и естественно. Но я не сплоховал и не сдрейфил, потому что рядом была она, потому что она сама ничего не боялась, и мне стыдно было чего-то бояться. Всего неделю назад я вздрагивал от ударов грома, закутавшись в одеяло, а теперь не дрожал, прекрасно зная, что с кормы на нас заходит целая стая одичавших торпед. Даже раненое плечо, которое распухло и болело все больше, было не столько источником страданий, сколько поводом для тихой гордости.

Вообще-то торпеды не догоняли нас слишком долго. Уже семь минут прошло с момента взрыва мины, превратившего палубу в непролазный стальной бурелом, а торпед все не было, и они почему-то не подрывали оставленный нами спасательный бот. Но, независимо от причин происходящего, нам необходимо было двигаться, поэтому первой командой, которую я передал в рубку, была команда «Самый полный вперед!».

Многие электрические устройства на корабле вышли из строя из-за обрыва проводов, от короткого замыкания и от небольших локальных пожаров, поэтому Николай придумал передавать команды рулевому по живой цепочке – десять человек на расстоянии слышимости создали единственно возможный в наших условиях информационный канал. Из-за частичного отсутствия электричества поначалу возникли проблемы с установкой сонара, но Николай использовал индикатор и аккумуляторы от спасательного бота, соединив их с трактом стандартного корабельного локатора. Он оказался отличным электронщиком, наш Николай, без него все было бы значительно хуже.

Когда он включил экран сонара, я не стал дожидаться, когда устройство будет настроено и откалибровано, а сразу дал вторую команду:

– Спасательный бот на воду!

– Еще один? – удивилась Оля.

– Да! – решительно кивнул я. – До рассвета совсем немного времени, нам надо продержаться, а значит, придется как можно дольше пудрить торпедам мозги.

Несмотря на то что у нас осталось еще тринадцать шестиместных шлюпок, спустить одну из них на воду в нынешней обстановке было очень непросто – кормовой кран снесло ударной волной, а рухнувшие металлические фермы мешали нормально перемещаться по палубе. Нам же надо было не просто перемещаться, нам надо было снять ботик с магнитных замков, протащить через четверть палубы и только потом каким-то образом спустить с кормы на воду. Ладно бы работала магнитная подвеска, на которой вдвоем можно без труда транспортировать груз весом в тонну, но из-за почти полного отсутствия электричества магнитный монорельс превратился в обычную стальную балку, вроде тех, по которым ходили древние поезда. Сами ботики были серьезно блокированы в гнездах рухнувшими палубными конструкциями, поэтому нечего было и думать достать хоть один без плазменных резаков. Хорошо еще шторм начал утихать, а то бы нам вообще пришлось несладко. Однако иногда особо крепкие порывы ветра все же подкидывали водяные брызги до уровня палубы и швыряли их в нас, отчего одежда промокла до нитки. Сварщики принялись за работу, а Николай настроил сонар, обеспечив экипажу хоть какую-то ориентацию в пространстве. Я прильнул к экрану, дрожа от холода, но то, что я на нем увидел, заставило меня позабыть о мокрой одежде и ветре. Сонар не был включен на полную мощность, а потому выдавал очень четкое изображение. На нем, вокруг янтарного огонька оставленного за бортом бота, кружили зеленые точки торпед. Я насчитал пять биотехов-убийц.

– Мне нужно посоветоваться с отцом, – честно заявил я. – Я не могу за несколько минут просмотреть все тетради. И мне непонятно, почему торпеды застряли вокруг ботика, не взрывают его и не нападают на нас.

Николай вздрогнул и опустил взгляд.

– Боюсь, это невозможно, – сказал он сквозь зубы.

– Встретиться с отцом?

– Да.

– Почему?!

– Это случилось еще до взрыва мины… – с трудом ответил Николай. – Почти сразу, как тебя вызвали в рубку.

– Он умер? – спросил я, чувствуя, как волна ледяных мурашек прокатилась по плечам и спине.

– Да. Извини.

– А где мама?

– С ней все в порядке, – напряженно произнес Николай. – Ну почти. У нее нервный срыв. Медсестра Ваксы дала ей успокоительное. Сильное. В общем, она спит.

Я не выдержал и разрыдался, усевшись возле экрана на корточки. Слезы падали на палубу и смешивались с океанской водой, принесенной волнами и ветром. Вдруг кто-то осторожно провел ладонью по моим вымокшим волосам. Маленькая была ладошка, я сразу понял, что Олина.

– Сейчас не время, – негромко сказала она. – Если выберемся, потом вместе поплачем. Теперь у нас с тобой будет для этого одинаковый повод.

Я посмотрел на нее. В свете начинающегося восхода лицо ее выглядело мягким, прикрытым синеватыми тенями, но какая твердость читалась в глазах!

– Андрей! – позвал меня Николай. – Торпеды проигнорировали ботик и снова идут на нас.

– Они не взорвали его? – Я испуганно вскочил на ноги.

– Нет.

– Почему?! – спросил я, прекрасно понимая, что никто не сможет ответить на этот вопрос. Только отцовские тетрадки, да и то лишь с некоторой долей вероятности и если получится в них разобраться.

– Мне кажется… – осторожно предположила Оля. – Они не взорвали шлюпку, потому что в ней нет людей.

– Но как они могут знать?

– Только по звуку голосов и дыхания, – пожала плечами Оля. – Хотя с помощью ультразвука наверняка можно прозондировать внутренность ботика сквозь стенки. У меня должен был родиться братик, я тебе не говорила. Так вот Вакса показывал мне его на экране прямо сквозь мамин живот. Это было ультразвуковое зондирование. Вдруг торпеды тоже так могут?

Боюсь, что об этом ничего не знал даже мой отец, хотя у него информации о торпедах было больше, чем у кого-то другого на острове, но сейчас не время было для таких заявлений. Я судорожно соображал, как можно выкрутиться из неожиданной и неприятной ситуации. Даже на полном ходу корабля торпеды уверенно догоняли «Принцессу», и, если мы не сможем выставить несколько ложных целей, пять торпед потопят нас без особого напряжения сил.

– Насколько далеко бьют ракетные ружья?

– На три четверти мили, – ответил Николай.

– А до торпед?

– Чуть больше мили. Но расстояние уменьшается.

– Тогда стрелков на корму!

– Стрелков на корму! – повторила мою команду женщина, стоявшая первой в цепочке.

И дальше команда понеслась, как по проводу:

– Стрелков на корму!

Я схватился за штангу, на которой удалось смонтировать экран сонара, и закрыл глаза. Мне нужно было взять себя в руки, но нервы расшатались настолько, что внутри меня царила всего одна эмоция – полная растерянность. Только потому, что я был сыном своего отца, все на корабле ждали от меня какого-то чуда, какого-то рецепта спасения. А у меня его не было, и, скорее всего, его не содержалось даже в отцовских тетрадях. Наблюдения – это одно, а делать из них нужные выводы – совершенно другое. Выводы необходимо делать не только исходя из наблюдений, но и, что не менее важно, исходя из особенностей ситуации. А кто, кроме нас, оказывался в подобной ситуации? Может, кто и оказывался сразу после войны, да только их скелеты лежат на дне, в продырявленных торпедами кораблях, и никто из них не поделится с нами своими предсмертными наблюдениями. В данную минуту с нами никто ничем не мог поделиться. Зато восток совсем посветлел, порозовел, и это давало единственную надежду на то, что мы как-то выкрутимся из ситуации. Между несущихся по небу туч иногда мелькали тускнеющие на глазах звезды.

Стрелки с ракетными ружьями выбрались из люков на палубу, но разместиться им было особенно негде – всюду нагромождения искореженного металла. Пришлось двоих поставить на том же пятачке, на котором мы с Николаем и Олей ютились возле экрана сонара. Остальным пришлось карабкаться на обломки мачт и как-то там закрепляться. Но мне нужны были все, точнее, мне нужна была как можно большая плотность огня.

– Ракет хватит? – спросил я у незнакомого мужчины, которого стрелки выбрали старшим.

Из всех десятерых я знал только одного – тракториста Сэма, который жил на нашей улице. Он ободряюще помахал мне, взбираясь на заваленную хламом кормовую надстройку. Я ответил взмахом руки. Пока стрелки занимали позиции, Оля в очередной раз поразила меня хладнокровием – обернувшись, я заметил, что она невозмутимо продолжает зарисовывать тетрадные листы мелками, справившись уже с львиной долей работы. Причем со своей частью тетрадей она уже разобралась и теперь зарисовывала то, что не успел я.

Заметив, что стрелки более или менее укрепились, я выкрикнул, перекрывая свист ветра и шум ходовых турбин:

– Торпеды догоняют нас со стороны кормы! Сейчас до них около мили, но расстояние постоянно сокращается. Просто стреляйте в их сторону, возможно, удастся спугнуть их или заставить отстать!

Сэм показал мне «о'кей», а командир просто кивнул и первым снарядил ствол своего ружья.

– Огонь! – скомандовал он, когда все были готовы.

Залп получился не особенно дружным, но мне того и не требовалось. Через секунду за кормой один за другим взмыли в небо десять фонтанов воды от разорвавшихся ракет.

– Недолет! – Николай ткнул пальцем в экран. Я заметил, что сонар без труда фиксирует места попаданий, скорее всего, отслеживая момент ударной компрессии воды. Это давало возможность корректировки огня, а значит, повышало наши шансы на выживание.

– Дистанция недолета? – уточнил командир.

– Полтора кабельтова! – прикинул по координатной сетке Николай.

– Надо подпустить их поближе. – Один из стрелков покачал головой.

Я не ответил, потому что наблюдал реакцию торпед на стрельбу. Она была важнее точного попадания с первого же залпа. Мне важно было понять, что творится в искусственном мозгу тварей, от этого зависело почти все. Как и предполагалось, торпеды отклонились от курса – три в одну сторону, две в другую.

– Они расходятся на два клина! – предупредил я.

На востоке показался краешек солнца, и сразу стало быстро светать. Тучи над головой окрасились оранжевым.

– Рассредоточить огонь! – выкрикнул командир. Торпеды не отставали, напротив, они увеличили скорость, пытаясь взять корабль в клещи. Интересно, какова их предельная скорость и как долго они могут держаться ее? Это было не просто интересно, а жизненно важно, но ответов у меня не было.

– Есть связь с землей! – донеслось по цепочке из рубки.

– Оля! – Я обернулся к девчонке. – Беги в рубку! Надо узнать подробности, когда нам ждать гравилеты. Да брось ты тетрадки, ничего с ними не станет!

– Я почти все зарисовала.

– Отлично. Закрой кейс и беги.

Она сложила тетради и защелкнула замки.

– Я мигом! – ободряюще улыбнулась она.

Я заметил, как ее платье, лоскут от которого перетягивал мое раненое плечо, мелькнуло между искореженными стальными фермами и скрылось за кормовой надстройкой. Очень недоброе предчувствие возникло у меня в этот момент, настолько недоброе, что я готов был броситься за Олей и вернуть ее. Но я этого не сделал – все мы на корабле в равной степени рисковали жизнями.

– Одна торпеда оторвалась от стаи! – предупредил меня Николай.

Я увидел ее – зеленая точка, в стремительном рывке догоняющая янтарную каплю «Принцессы».

– Весь огонь чуть левее! – успел скомандовать я. И тут же торпеда шарахнула в кабельтове от нас. Через миг тугая ударная волна сшибла с ног и меня, и Николая, и командира стрелков. Нас окатило водой, но никто, как мне показалось, особо не пострадал. Только вскочив на ноги, я понял, что серьезно ошибся – один из стрелков сорвался с кормовой надстройки и рухнул на торчащие железки поваленной фермы. Они пронзили его насквозь, как три огромных кинжала, и у меня на глазах он продолжал медленно соскальзывать по этим остриям вниз, пока не уперся во что-то. Его ружье выпало из рук и звонко ударилось о палубу.

– Огонь! – выкрикнул командир, вытирая со лба кровь из приличной ссадины.

Ракеты с шипением и воем вырвались из стволов, оставляя в светлеющем воздухе тугие дымные трассы, пролетели около пяти кабельтовых и гулко грохнули, вздымая в небо белую пену. Девять разрывов, и тут же, совершенно неожиданно, десятый, гораздо более мощный.

– Есть! – радостно выкрикнул Николай. – Торпеда сдетонировала!

Взрыв произошел так далеко, что нас лишь обдало ударной волной. Это было большой победой. Теперь нас преследовали только три торпеды – тоже много, но у нас появилась надежда. Если честно, ни на чём, кроме одного точного попадания не основанная, но верить очень хотелось, и все мы верили в лучшее.

Неожиданный для торпед результат нашего залпа заставил их снова сбиться в кучу и отстать. На сонаре было видно, как они перекрикиваются под водой, пытаясь согласовать свои действия. Три смертельно опасных врага.

Через обломок поваленной мачты к нам перелез бригадир сварщиков.

– Мы освободили спасательный бот. Можно спускать на воду с правого борта. Нет смысла тащить его на корму.

– Да, смысла нет, – кивнул я.

– Спускать?

– Подождите.

Я не был готов к ответу. Первый спущенный нами бот торпеды проигнорировали. Где гарантия, что они клюнут на следующую ловушку? Такой гарантии не было, но я хотел ее иметь. Я вспомнил, что говорила Оля о том, каким образом торпеды могут определить наличие людей на борту спасательных средств. Конечно, у них в мозгах должна быть зашита подобная функция, иначе им бы пришлось кидаться на каждое плавающее в океане бревно. Понятно, что мина в порту взорвалась, когда к ней приблизился ботик, потому что любой движущийся объект для нее или цель, или угроза. А вот торпеда от угрозы способна увернуться, поэтому ее интересуют только цели. Точнее, она должна уметь отличать угрозы от цели.

– Освобождайте еще один бот, он скоро понадобится, – сказал я бригадиру сварщиков.

– А этот спускать?

– Нет, подождите, нам надо его приготовить.

– Что ты придумал? – спросил Николай.

– Надо заминировать бот. Если торпеды отличают, есть в шлюпке люди или нет, значит, этот бот они тоже исследуют, проигнорируют и пройдут мимо. Нам бы подорвать его поближе к тварям, может, еще одна сдетонирует. Или даже все, если будут идти близко друг к другу.

– Хорошая мысль, – кивнул Николай. – Только у нас нет взрывчатки.

– Вообще? – Я сжал губы.

Николай покачал головой и покосился на экран сонара. В свете взошедшего солнца я увидел, как побледнело его лицо.

– Что там? – спросил я, ощущая, как холодеют внутренности от страха.

– Еще две стаи, – ответил он.

Я бросился к экрану и увидел то, о чем он говорил: две стаи по семь торпед шли почти встречным курсом на нас. Одна чуть с правого борта, под углом порядка десяти градусов, и другая под таким же углом с левого. Похоже, у них была налажена система дальней сигнализации, и когда стая поредела, три оставшиеся торпеды запросили подмогу.

– Ботик на воду! – скомандовал я, озаренный догадкой.

Подобные догадки случаются, наверное, только на пределе возможностей, в таких ситуациях, в какую попали мы. Я внезапно понял, чем можно заминировать шлюпку. Точнее, сообразил, как можно подорвать торпеды без минирования. О двух стаях, заходящих спереди, я заставил себя не думать. Там было четырнадцать торпед, у нас в любом случае не хватит для них ложных целей, даже если каждая будет срабатывать. Но они находились еще далеко, так что надо было разделаться для начала с ближайшими.

С правого борта раздался грохот спускаемой на воду шлюпки, и тут же я увидел розовое платье, мелькнувшее в отсвете пылающего востока. У меня отлегло от сердца, несмотря на крепчающую в душе панику.

– Оля! – крикнул я.

– Я же говорила, что мигом обернусь! – Она глянула на тело пронзенного стрелка и подскочила ко мне.

– Все равно я за тебя беспокоился.

– Я знаю, – ответила она.

– У нас тут такое было! Мы убили две торпеды. Точнее, одна сама взорвалась…

– Я видела. С земли передали, что выслали гравилеты, едва кончился шторм. Они уже на подходе. Нам, может, надо полчаса продержаться, не больше.

– Впереди тяжелая мина! – предупредил меня Николай.

– Право руля! – выкрикнул я.

И тут же по цепочке побежало: «Право руля! Право руля!»

– Если уйдем на десять румбов, обойдем опасную зону. – Николай сверился с координатной сеткой.

– Десять румбов вправо! – добавил я.

– К нам идут две группы гравилетов, – продолжила Оля. – Одна сейчас чуть ближе, идет с Полинезии. Там три транспортника, каждый из которых может взять по семьдесят взрослых или по сто детей. Будут через полчаса приблизительно.

– Этого мало, – помотал головой я.

– Знаю. Поэтому австралийская спасательная группа выслала еще пять машин, но им до нас сейчас чуть больше часа лету.

– Очень большая разница по времени, нам не продержаться, – хмуро ответил я.

– Мы что-нибудь придумаем, – подмигнула мне Оля. – Как плечо?

– Нормально, – соврал я. – Только пульсирует очень сильно.

– Через полчаса надо будет сменить повязку, а то может начаться омертвение тканей.

– Если через это время не окажемся в гравилете, то можно будет уже не менять, – отмахнулся я.

– Глупая шутка. – Оля нахмурилась.

– Лучше скажи, ты не знаешь, почему не работает высокочастотная связь?

– Скажи спасибо, что ребятам удалось запустить аварийный спутниковый канал! Хоть с землей связались.

Я вздохнул и вынул из уха горошину рации. Она мне так и не пригодилась, а теперь с нее и вовсе никакого проку, ведь высокочастотная связь действует в радиусе не более двух километров, она приспособлена исключительно для передачи команд членам корабельных экипажей или для координации действий на строительных работах внутри зданий.

– Не выбрасывай. – Оля протянула руку. – Дай мне на память.

– Возьми, – пожал я плечами.

Николай оторвал взгляд от экрана и сказал:

– Три торпеды увеличили ход. Сейчас они подойдут к ботику.

– Стрелкам изготовиться! – крикнул я. – В рубке приготовиться к полному развороту кругом!

Я не был обучен корабельному делу, поскольку, когда вырос, в океан никто не выходил уже много лет, поэтому даже представления не имел, какой это трудный маневр – развернуть притопленный лайнер класса «Принцессы» на сто восемьдесят градусов. Но я не видел другого выхода.

– Приготовиться к развороту кругом! – пронеслось по живой цепочке.

Я метнулся к экрану и впился взглядом в изображение. Торпеды сбавили ход и начали огибать ботик, очевидно, зондируя его ультразвуком на предмет наличия в нем беглецов с корабля.

– Прицел на ботик! – скомандовал я стрелкам. – Огонь!

Девять ракет рванулись через наши головы, с воем раздирая пространство. На этот раз дымные следы прочертились не параллелями, а сошлись приблизительно в одной точке – там, где перекатывался через пенные волны оранжевый бот. Девять близких разрывов и одно прямое попадание разнесли шлюпку на рваные лоскуты пластика, но не успели взмыть ввысь пенные столбы, как еще два мощных взрыва одновременно спрессовали воздух в трех кабельтовых от нас.

– Две детонации! – сообщил Николай чуть раньше, чем ураган двойной ударной волны напором пронесся по искореженным мачтам «Принцессы». – Одна торпеда уцелела.

– Шестерым стрелкам на нос! – скомандовал я, понимая, что мой маневр не во всем удался. – Трое остаются на корме. Носовым стрелкам вести беглый огонь по торпеде, двоим оставшимся дать залп после разворота, чтобы отпугнуть две приближающиеся стаи.

Шестеро стрелков без лишних вопросов бросились вперед, перелезая через нагромождения поваленных взрывом конструкций.

– В рубке! Полный разворот кругом! – добавил я и устремился вслед за стрелками.

– Андрей, ты куда? – крикнула Оля.

– Береги тетрадки! – бросил я ей через плечо. Пролезая под искореженной мачтой, я, несмотря на страх и брезгливость, подобрал из лужи крови оброненное погибшим стрелком ружье. Снять с него патронташ оказалось труднее и с психологической стороны, и с физической, но я справился с этим, опоясался лентой ракет, закинул тяжеленное ружье на плечо и продолжил путь вдоль борта. Яркий солнечный диск поднялся над горизонтом, лохматым от вздыбившихся волн, и стало совсем светло. Мне приходилось перепрыгивать через гнутые балки и прутья, от которых по палубе расползались длинные четкие тени, пару раз зацепился штанами и оцарапал ногу, но это не имело никакого значения. Я хотел достигнуть носовой части судна до того, как оно выполнит разворот. Мне хотелось принять участие в драке с торпедой – лицом к ее отвратительной, страшной морде.

«Принцесса» сильно накренилась – я по неопытности приказал разворачиваться через поврежденный борт. Но в рубке справлялись, и это было главным на настоящий момент. Ветер свистел в леерах, мелкие соленые брызги то и дело долетали до палубы. На ходу я пытался разобраться с механизмом ружья, не хотелось спрашивать у стрелков, как обращаться с этой штуковиной. Мой отец не любил оружия. Как-то раз я выстругал из полипласта винтовку, так он отнял ее у меня, переломил через колено и закинул в прибрежные заросли тростника.

– Оружие существует не для красоты, – строго сказал он тогда. – Не для развлечения, не для спорта. Его первая и главная функция – убивать. Причем убивать путем нанесения тяжелейших повреждений организму. Любое оружие, попав к человеку в руки, превращает его в потенциального убийцу. Я не хочу, чтобы мой сын стал убийцей. Понял? Никогда не играй в такие игрушки!

Он не научил меня обращаться с оружием. А этой ночью мина убила его. Мина тоже была оружием, так что отец оказался прав. Несомненно. Но мне недостаточно было его правоты, мне хотелось простой и понятной мести. Не только за него, а еще за Ваксу, за дядю Макса и за всех, кто погиб от нападения биотехов. Я шел убивать торпеду – для меня это было важно.

Когда я добрался до бака, «Принцесса» заканчивала разворот. На самом носу расположиться было трудновато – эта часть судна пострадала больше всего. Местами от взрыва разошлись даже швы фальшбортов, не говоря уже о менее серьезных повреждениях палубы, надстроек, лебедок и кранов. И все же я намеревался добраться до самого якорного порта, чтобы стрелять в океан не навесом, а прямой наводкой. В идеале мне хотелось увидеть торпеду живьем, как она перескакивает с волны на волну, но, скорее всего, она не станет так рисковать, а, наоборот, уйдет в глубину, чтобы ударить нас со стороны киля. Поэтому единственным способом одолеть ее был залповый огонь из ружей, да еще с установкой замедлителей на ракетах. Только глубинные взрывы могут повредить атакующую торпеду настолько, что она сдетонирует.

– Умеешь с ружьем обращаться? – спросил меня дядя Сэм, когда я перелез через согнутую турель крана.

Я только помотал головой.

– Все просто. Достаешь ракету. Поворачиваешь замедлитель возле оперения. Сколько щелчков, столько секунд замедления. Вставляешь ракету в ствол, замыкаешь замок. Все. Нажимаешь пусковую пластину, ружье стреляет.

– А целиться?

– Вот по этой планке. Но сейчас целиться некуда, торпеда глубоко под водой.

Я взял у дяди Сэма ракету, провернул замедлитель на три щелчка и затолкнул ее в открытый казенник ствола. Ружье клацнуло, сбоку на цевье вспыхнула красная лампочка готовности. Вскинув приклад к плечу, я высунул ствол через щель в фальшборте, выдохнул от инстинктивного страха перед первым выстрелом и коснулся пусковой пластины. Ружье рванулось у меня в руках как живое, плюнуло вперед ярким огнем и дымом. Тут же еще пять выстрелов слились в единый вой и шипение. Я видел, как ракеты ударили в воду в полукабельтове от нас, отметившись на волнах едва заметными фонтанчиками брызг. Секунда, две, три… На четвертой один за другим начали срабатывать замедлители, и взрывы рванули воздух, вспучивая штормовой океан бурунами и фонтанами пены.

Я еще не успел опомниться, а взрослые уже перезаряжали ружья. Мне отставать не хотелось, но навыка не было, поэтому я чуть не уронил очередную ракету, выставляя замедлитель. Но все же мне удалось ее удержать и зарядить ружье ненамного позже других.

Не успели мы дать второй залп, как мощно взвыла сирена на мостике. Мы обернулись – из рубки нам махали руками.

– Мы восстановили главный сонар! – донеслось до нас еле-еле.

– Вот бы еще связь починить… – вздохнул дядя Сэм. – Вслепую ведь бьем, а тварь где-то рядом.

Из рубки еще что-то выкрикнули, но никто из нас не разобрал, что именно.

– Приготовиться к залпу! – скомандовал дядя Сэм.

– Стойте! – раздался позади звонкий Ольгин голос. – Торпеда обходит нас с борта! Вы ее напугали!

– Чем? – не сообразил я.

– Наверное, вашей стрельбой. Не знаю. Но она не стала атаковать в носовую часть, а огибает корабль по очень широкой дуге.

– Хочет соединиться со стаями… – шепнул я. – Всем на корму!

Я бросился первым, закинув ружье на плечо. Остальные за мной.

Протискиваясь вдоль борта между поваленными конструкциями, мы заметили, как по наружному трапу из рубки стремительно спускается помощник рулевого.

– Торпеды догоняют нас сзади! – сообщил он, когда спустился пониже.

– Знаем! – кивнул дядя Сэм. – Как далеко гравилеты?

– Им осталось лететь минут пятнадцать.

– Мы можем увеличить ход? – спросил я.

– Ненамного. В основном не за счет мощности, а за счет откачки воды из трюмов. Каждые полчаса мы прибавляем ход примерно на три узла. Хотя насосы еле справляются.

– Мало. Придется отстреливаться, – сказал я сквозь зубы. – Связь с рубкой у нас будет?

– Видимо, нет. Все ресурсы пришлось перебросить на обеспечение работы органов управления.

Я вспомнил, как заклинило штурвал и как дергался пригвожденный к нему дядя Макс. Мне опять стало дурно, почти как тогда. Ольга то ли заметила это, то ли почувствовала – она решительно взяла меня за руку и потянула в сторону кормы.

– Осторожно, плечо! – выкрикнул я.

– Потерпишь. Там торпеды в четырех кабельтовых от нас!

– Будем отстреливаться… Хотя стрелять имеет смысл только в том случае, когда торпеды находятся у поверхности. Надо спускать на воду ботики! Один за другим. И взрывать их, едва к ним подходят торпеды!

– Пара таких взрывов, и торпеды перестанут к ним подходить, – помотала головой Оля. – Я придумала кое-что получше. Надо только скорее все делать, а то будет поздно.

Мы уже почти добрались до кормы, где Николай не спускал глаз с экрана сонара, когда Оля выдала мне свою идею. Честно говоря, услышав ее, я в первую секунду подумал, что от перенесенных нервных потрясений девочка тронулась умом. Даже шедшие с нами стрелки ошарашенно замерли, не зная, как реагировать.

Глава 5. Мертвые спасают живых

– Ты что, с ума сошла? – спросил я Олю, усаживаясь на палубу рядом с экраном. Меня с трудом держали ноги.

– Дай я тебе повязку сменю, – наклонилась она ко мне.

– Отстань со своей повязкой! – отмахнулся я. – Ты что, всерьез это предложила?

– У нас просто нет другого выхода.

– Есть! – выкрикнул я. – И я его нашел. Нашел и сделал. Ты видела! Торпеды подходят к пустым ботикам, чтобы прозондировать их. Это очень удобная цель для стрелков.

– Они не будут подходить, если заметят, что там их ждет ракетный обстрел.

– Будут! Будут, потому что они должны уничтожать всех. А вдруг в ботике кто-то живой? Вдруг кто-то решил спастись таким образом? Все! Закрыли тему. Оля, я даже обсуждать это не собираюсь.

– Как хочешь, – пожала она плечами. – Но повязку надо сменить. У тебя рука посинела. К тому же, пока ты бегал с ружьем, я притащила из медицинского отсека бинт.

При упоминании о медицинском отсеке, где закончилась жизнь моего отца, мне стало так тоскливо, что захотелось взвыть.

– Ладно… – ответил я, затем набрал в легкие побольше воздуха и закричал: – Спасательный ботик на воду! Спускайте шлюпки одну за другой, через каждые пять кабельтовых!

– Не дергайся! – прикрикнула на меня Ольга. – Рана разойдется. А так запеклась уже.

– Я не дергаюсь, я командую.

– Все равно успокойся. От тебя уже мало что зависит. Взрослые пришли в себя и взяли бразды правления в свои руки.

– Чушь! Никто, кроме меня, ничего не знает о повадках торпед.

– А ты?

– Я?

– Ты ведь тоже ничего не знаешь. – Она покосилась в сторону кейса с тетрадками.

– Теперь знаю. – Я сощурился от соленого ветра. – Пусть я и не разобрался с записями, но зато теперь знаю то, чего в них не было. Потому что отец никогда не видел такого, что довелось нам, – торпедную атаку на корабль в океане. И если мы выживем…

– Все, я закончила, – сказала Оля.

Теперь вместо тугого жгута из обрывка платья мое плечо стягивала плотная повязка из тонкого эластидового бинта.

– Так лучше, – признался я, подвигав плечом.

Спасательный ботик, освобожденный сварщиками, с громким плеском ушел за борт и вынырнул метрах в тридцати за кормой. Я придвинулся ближе к экрану, чтобы контролировать происходящее под водой. Торпеда, которую я хотел взять безумным маневром в лоб, присоединилась к двум объединившимся стаям. Однако положительный эффект от полного разворота кругом все же был – теперь торпеды перли на нас не встречным курсом, а догоняли с кормы, что давало нам хоть какой-то выигрыш во времени. К тому же теперь мы имели возможность оставлять позади себя шлюпки, вынуждая тварей отчаянно выбирать – гнаться за кораблем или исследовать ложные цели.

Все пятнадцать торпед выстроились почти правильным полукругом шириной около полутора кабельтовых, пытаясь взять нас в клещи. Я видел, как они перекрикиваются между собой при помощи ультразвука.

– На какой они глубине? – спросил я Николая.

– Сейчас они значительно углубились, чтобы не попадать бессмысленно под ракетный обстрел. Движутся эшелоном порядка пятидесяти метров. Некоторые чуть глубже. В любом случае ракетами их не достать.

– Это пока они не обнаружили ботик, – усмехнулся я. – Приготовиться стрелкам! Прицел на ботик!

Сам я тоже схватил ружье. Мне очень хотелось показать Ольге, что я могу управляться с ним не хуже взрослых. И хотя пользоваться прицельной планкой мне еще не доводилось, но я быстро сообразил, что к чему. Глянув на экран сонара, я выставил прицел на шестьсот метров, потому что был уверен – торпеды нападут на шлюпку примерно в трех кабельтовых за кормой.

Не успел я об этом подумать, как твари сломали правильный полукруг строя – они разделились на два рукава, в каждом по семь торпед, а одна с немыслимой, на мой взгляд, скоростью рванула вперед.

– Сорок узлов! – удивленно выкрикнул Николай.

Но торпеда погналась не за кораблем, чего я втайне испугался в тот миг. Нет, она ринулась в атаку на спасательный ботик, доказывая мою правоту.

– Я же говорил! – вырвалось у меня. – Они не пропустят ни одного целого ботика, сколько бы мы их ни оставили! Не имея возможности зондировать шлюпки, они их будут взрывать!

Через секунду высоченный столб воды взмыл всего в нескольких метрах от шлюпки. Ударная волна от взрыва была так сильна, что пластиковый оранжевый ботик сплющился, как раздавленная ореховая скорлупа. Нам тоже досталось – неожиданно налетевшая стена скомпрессированного воздуха опрокинула на палубу и меня, и стрелков, и Николая, и Ольгу.

– Ну говорил же! – повторил я, помогая Ольге подняться.

– Чему ты радуешься? – хмуро спросила она.

– Как чему? Я оказался прав, торпеды нападают на ботик, а не гонятся за кораблем!

– Ты что, не понял? – Она изумленно глянула на меня. – Раньше они подходили к шлюпке скопом, и можно было несколько штук истребить одним залпом, а теперь взорвалась только одна!

Я озадаченно умолк. Похоже, права оказалась как раз Ольга – торпеды быстро учились на ошибках и на ходу вырабатывали новую тактику.

– Ботик на воду! – крикнул я. Не мог же я стоять сложа руки!

Шлюпка с грохотом сошла с борта и рухнула в бушующий океан. Наверное, это был миг моей наивысшей растерянности. До подхода гравилетов оставалась еще уйма времени, а у меня не было ни малейшего плана. Четырнадцать торпед за кормой, неважный ход корабля и малая эффективность придуманной отцом защиты нанесли серьезный удар по моей воле. Не то чтобы я совсем раскис, но ощущение было не из приятных.

– Не трать ботики попусту! – Ольга впилась в меня взглядом.

– А что мне делать?

– Я тебе говорила.

– Нет! – Я решительно помотал головой.

Она резко отвернулась и отошла на несколько шагов. Оранжевая шлюпка быстро удалялась, переваливаясь через штормовые волны.

К нам подбежал незнакомый парень.

– Из рубки сообщают, что гравилеты на подходе, – сказал он. – Нам надо продержаться минут десять, не больше.

Я бросил взгляд на экран сонара. Торпеды снова выстроились полукругом и набирали скорость, без труда догоняя нас.

«Неужели они никогда не устают?» – с отчаянием подумал я.

Снова разогналась только одна из торпед, а остальные упрямо держали строй, загоняя корабль, как дичь. Стрелки ждали команды, но я уже понял – ракеты можно не тратить. Торпеда настигнет шлюпку и взорвется сама, но нам от этого легче не будет, потому что торпед в стае все равно останется больше, чем у нас спасательных ботиков. Однако произошло все несколько по-иному. Тварь приблизилась к шлюпке на большой глубине. Очевидно, опасаясь ракетного обстрела, несколько раз громко выкрикнула ультразвуком, от чего экран сонара пошел мелкой зеленой рябью, и снова ушла в глубину. Никто из стрелков даже не успел вскинуть приклад к плечу. Взрываться торпеда не стала.

– Вот твари… – зло пробурчал Николай.

Оля молча стояла поодаль. Соленый штормовой ветер развевал ее платье.

– Они больше не будут взрывать пустые шлюпки, – наконец сказала она.

И я понял, что она права. Она была с самого начала права, и если бы я не корчил из себя командира, то мы бы сэкономили один ботик. А так он колыхался на волнах, никому уже в этом мире не нужный, уплывая все дальше, пока не скрылся в утренней полумгле. Я физически ощутил, что для многих на корабле вместе с ним удалялась последняя надежда на спасение. С этим надо было что-то делать. Не столько с торпедами, сколько с отчаянием команды и пассажиров.

– Мы больше не будем спускать на воду пустые шлюпки, – твердо и громко произнес я.

Все на меня обернулись. Оля с надеждой, остальные с неодобрением. Они поняли, что я решил претворить в жизнь ее безумную идею. Ладно бы безумную – идея была кощунственной. Погибшие в этом бою должны были спасти живых.

– Андрей… – строго глянул на меня Николай. Мне нужно было срочно придумать, как выставить затею в ином свете, чем все ее видели.

– Когда придут гравилеты, – жестко ответил я, – на них и живым будет тесно. Никого из мертвых гравилетчики не возьмут. Погибшие останутся тут. Потом торпеды догонят корабль и потопят его вместе с телами. Бессмысленно. А так мы устроим шикарные похороны. С салютом. Люди отдали жизни за то, чтобы спасти остальных. Так неужели после смерти мы бросим их здесь?

Похоже, я нащупал верную струну. Николай сощурился, стиснул зубы и обернулся к стрелкам.

– Малец прав, – кивнул дядя Сэм. – Это будут шикарные похороны.

– Внимание! – крикнул Николай – Нас догоняет шальная торпеда! Идет глубоко, но полого меняет эшелон.

– Замедлители на пять секунд! – скомандовал дядя Сэм. – Беглый огонь!

Ракетные выстрелы слились в сплошной вой. Били, конечно же, не прицельно, но снаряды ложились плотно и должны были дать хоть какой-то эффект. Через пять секунд в небо взмыли первые фонтаны взрывов.

– Тварь идет прежним курсом! – сообщил Николай. – У вас перелет в среднем на четверть кабельтова.

Стрелки перезарядили ружья и дали еще один залп. Но торпеда не стала ждать, когда сработают детонаторы, а резко прибавила ход и рванула сама. Взрыв произошел так близко, что меня оглушило и сбило с ног. С неба рухнул соленый водопад с фрагментами корабельных конструкций, и тут же по корпусу «Принцессы» прошла дрожь вибрации.

– Вал винта повредило, – догадался Николай, вытирая кровь из разбитой губы. – Не потерять бы ход окончательно! Надо действовать быстро!

Первым на шлюпку погрузили тело моего отца. Я вспомнил, что в древности моряков так и хоронили – зашивали в мешок с ядром и спускали с борта. Всю жизнь отец был рыбаком, пока биотехи не отобрали у него океан. Не только у него – у всего человечества. И теперь океан принимал его в свои объятия навсегда. У меня слезы текли по щекам, но мне непреодолимо захотелось что-то сказать.

– Все мы когда-то вышли из океана, – дрожащим голосом произнес я. – И теперь вода забирает свое обратно.

Никто не ответил, хотя услышали многие. Спасательный ботик со скрежетом соскользнул с борта и ухнул в пенные волны.

– Стрелкам приготовиться! – выкрикнул я, сжав кулаки.

Теперь торпеды не пройдут мимо ложной цели.

Пусть зондируют ботик, они прекрасно знают, как выглядит человек.

Очередная торпеда покинула строй, обогнула ботик сначала по широкой дуге, но, нащупав ультразвуком человеческое тело за пластиковым бортом, начала заворачивать спираль с левой циркуляцией, подошла к цели почти вплотную и рванула, подняв в небо пару тонн океанской воды. Тут же следующая шлюпка пошла с борта. Затем еще и еще. Все погибшие в эту ночь, один за другим, отправлялись в последнее плавание.

– Гравилеты на горизонте! – Оля подбежала к нам и показала рукой на приближающиеся точки.

Нас снова окатило водой – одна из торпед взорвалась слишком близко.

– Надо готовиться к эвакуации! – сказал я дяде Сэму. – Стрелки уже все равно не нужны. Помогайте людям выбираться на палубу.

– Осталось всего три ботика, – хмуро сообщил Николай. – И мы сильно потеряли ход.

– Значит, спускайте их скорее, – ответил я. – Три ботика – три торпеды!

Гравилеты уже виднелись не точками, можно было различить четырехлапые угловатые корпуса и фиолетовые факелы ходовых турбин. Я засмотрелся на них, и тут совсем близко взорвалась торпеда. Я, как в замедленной съемке, увидел движущуюся на нас стену воды, разлетевшийся вдребезги экран сонара и штангу леера, летящую мне прямо в лицо. Я не успел увернуться – мир потемнел, и на какое-то время я перестал существовать.

Очнулся я уже на борту гравилета от громкого женского плача. Голова болела чудовищно, я хотел сжать ее ладонями и наткнулся на широкий эластидовый бинт. Под ним нащупывалась огромная шишка. Турбины надсадно свистели – экипаж гравилета поднял машину на максимальную высоту, чтобы не попасть под огонь биотехнологических ракетных платформ. Транспортный отсек с пассажирами был переполнен. В основном со мной летели женщины и дети, но Оли я нигде не увидел, так же как и своей мамы. Я пытался спрашивать о них, толкался, перелезал через ноги, но все были так заняты собственными проблемами, что до меня никому не было дела.

Отцовских тетрадок я тоже не обнаружил. Я с ужасом понял, что кейс с бесценными записями попросту бросили на погибающей в океане «Принцессе». Было не до него. Когда спасение близко, людям свойственно терять голову. Но больше всего меня волновали не тетради, конечно. Я боялся, что с Ольгой и с мамой случилось нечто ужасное. Оля, как и я, тоже могла потерять сознание, ее могло смыть волной за борт, но самое вероятное, что до нее, как и до кейса, просто никому не оказалось дела. Да и спящую в медицинском отсеке маму могли просто полениться тащить на палубу.

Я не выдержал и разревелся, пытаясь выгнать из себя со слезами весь накопившийся за ночь ужас, все накопившееся отчаяние. Но его было столько, что оно целиком захлестнуло меня.

Часть вторая. Цели и средства

Глава 1. Стычка

Я проснулся, накинул пеструю гавайку на плечи, вынул из-под подушки старенький автоматический пистолет и проверил, сколько после утренней пальбы осталось патронов. Оказалось, всего три штуки, а денег не было совершенно, так что, случись на меня еще одно нападение, останусь практически безоружным. А нападение ночью, да еще на юге Суматры, скорее норма, чем нечто особенное. Нравы тут диковатые, а власть полиции, несмотря на заверения голографических рекламных панно, не простирается дальше ста метров от полицейских участков.

Предыдущая работа, выручку с которой я вчера закончил проедать, была вполне себе ничего. За двадцать один год своей бурной жизни я выучился неплохо стрелять, поэтому за консультации в этом вопросе мог смело рассчитывать на приличное вознаграждение. Да и желающих заплатить обычно хватало. Беда только в том, что хватало и тех, кто хотел получить вознаграждение вместо меня. Точнее даже, тех, кто пытался регулировать любое получение вознаграждений на их территории. Попросту говоря – бандитов. В этом городе за последний месяц мне пришлось уже трижды участвовать в перестрелках с рэкетирами, пытавшимися обобрать меня до нитки. И хотя, пощипав их изрядно, мне удалось выйти сухим из воды, но долго так продолжаться не могло. Опыт подсказывал мне, что город надо менять. И чем скорее, тем лучше, а то недолго и бомбу под дверь получить. Если этих ребят разозлить, они на многое способны. Иначе не были бы теми, кем они являются.

Прислушавшись к тишине за дверью дешевого гостиничного номера, давшего мне приют этой ночью, я решил все же почистить оружие. Оно много раз спасало мне жизнь, и в основном потому, что ни разу еще не отказывало. Я не давал ему возможности отказать. И сейчас не дам.

Когда я прогонял шомполом ствол своего «БМФ-400», за окном, со стороны океана, полыхнула в темноте яркая вспышка.

«Мина», – привычно подумал я.

И тут же в подтверждение этой мысли воздух содрогнулся от мощного далекого взрыва. В прибрежных городах к грохоту давно все привыкли, хотя прибрежными их трудно было назвать – мало кто решался селиться и строить ближе чем в трех километрах от кромки воды. Хотя, если дело касается биотехов, любые предосторожности могут оказаться напрасными. Я, например, уже больше двух недель не мог забыть тот день, когда ракеты, пущенные с донной ракетной платформы, уничтожили город, в котором меня ждал очень важный для меня человек. Теперь и о городе, и о человеке остались только воспоминания. Я приехал на пылающие развалины. И дело, которое мы пытались начать вместе, тоже осталось в воспоминаниях.

Ко дню, когда я аккуратно прочищал ствол пистолета в гостиничном номере, биотехи уничтожили уже многих близких мне людей. Отца, маму, узкоглазого задорного Пака, Олю в розовом платье, чернокожего доктора Ваксу, дядю Эда, дядю Макса и многих других. Особенно сильной была последняя потеря. Не потому, что душевная рана от нее не успела зарубцеваться, а потому, что вместе с гибелью Кочи на неопределенное время отодвинулось воплощение клятвы, данной мною отцу.

Не скажу, что мы с Кочей были большими друзьями, меня многое в нем раздражало, даже слишком темный цвет кожи, если быть до конца честным. Раздражала его болезненная, на мой взгляд, неряшливость, раздражала манера говорить слишком громко и размахивать при этом руками. К тому же он курил. Он не бросил эту привычку даже во время эпидемии, считая, что древние боги его народа спасут его от злых духов, вызывающих болезнь. У него изо рта воняло, как из пепельницы, которую он все время держал на столе и даже носил в кармане. И он постоянно опаздывал, времени для него словно не существовало, невозможно было вдолбить ему важность прибытия в назначенное место в срок. Меня это просто бесило.

Но зато Коча за свою жизнь убил много торпед. Когда он назвал цифру, я не сразу поверил, пришлось уточнять. Хотя чего уточнять? Ведь я искал его именно потому, что о нем по всей округе ходили слухи один неправдоподобнее другого. Коча был профессионалом, наверное, единственным в своем роде – он убивал торпеды не из мести, как я бы хотел, а просто за деньги. Может быть, ради удовольствия, хотя сам он это отрицал. Но когда один раз мне удалось увидеть его на охоте, увидеть огонь страсти в его глазах, я многое о нем понял. Коча был охотником – вот что важно. В нем жили инстинкты хищника, зверя, это по многому в его поведении было заметно. Первобытный народ австралийских аборигенов, сыном которого Коча являлся, только охотой и жил. Поэтому Коча думал совсем иначе, чем мы, цивилизованные люди. Например, он считал, что у каждого зверя есть дух и есть боги, которые помогают зверю. Если богов во внимание не принимать, то зверя, конечно, поймать можно, но это отнимет куда больше времени и сил, чем если договориться с богами. Многие его взгляды вызывали у меня серьезнейшие сомнения, но, с другой стороны, результаты Кочиной деятельности заставляли поверить в самые неправдоподобные вещи.

Коча зарабатывал тем, что давал рыбакам ловить рыбу у берега. Рыба была в цене, и рыбаки охотно делились с Кочей частью выручки. Даже рэкетиры, от которых в здешних краях спасения не было, его не трогали. То ли какая-то совесть у них еще оставалась, что сомнительно, то ли они суеверно считали, что на Кочу лучше не обращать внимания – рыбаков достаточно. Резон в этом был – его враги жили недолго. По странному стечению обстоятельств за полгода, которые мы были знакомы, от совершенно естественных причин умерли три человека, так или иначе насолившие Коче. Один погиб в перестрелке с конкурирующей бандой, другой вдохнул слишком много «золотистого дыма», а третьего загрызла его собственная бойцовская собака. Коча к этому руку приложить не мог никак – он постоянно был рядом со мной. Но и Коча оказался смертен. А какое дело могло бы завариться! В двенадцати километрах от города Рошан, построенного лет двадцать назад на месте выжженных джунглей, затонул в войну почти у самого побережья транспортник с грузом золота. Но близок локоть, да не укусишь! Поди попробуй сунься в воду, когда торпеды барражируют стаями! А кусочек-то лакомый дальше некуда, В общем, местные власти, прослышав о Кочиных подвигах, пригласили его на помощь за скромные десять процентов от груза. Но десять процентов в данном случае – грузовиком не вывезешь. Коча мозгами раскинул и решил взять меня в долю. Точнее, мозги тут наверняка ни при чем, ими Коча руководствовался в последнюю очередь – звериное чутье подсказало ему, в это я скорее поверю. Торпеды ладно, он с ними мастак справляться, а вот что делать дальше? Груз надо поднять и доставить на берег. Без техники нечего и думать провернуть подобную операцию, а с техникой Коча был не в ладах. Настолько, что даже пистолетом не пользовался, применяя во всех стычках жутковатый полуметровый малайзийский кинжал, с которым умел искусно обращаться.

Вдвоем мы разработали операцию. Понятно, что Коча должен был взять на себя биотехов, а мне пришлось спешно осваивать автономное водолазное снаряжение. Найти его оказалось куда сложнее, чем с ним разобраться. Чтобы добыть примитивный воздушный аппарат, мне потребовалось с приключениями объехать три города, протопать пешком по джунглям километра три, да еще ввязаться в стычку с местными лесными разбойниками. В общем, весело было – обхохочешься. В конце концов, растратив почти все деньги и патроны, но добыв аппарат, я собирался вернуться в Рошан, где меня ждал Коча. Да вот судьба распорядилась иначе. Вернуться-то я вернулся, только от Рошана остались одни развалины. Ни с того ни с сего какая-то донная платформа саданула по городу ракетами. И все дела. Выходит, сколько ни перебил Коча биотехов, а погибнуть ему суждено было именно от них.

А я что? Бросил аппарат, не таскаться же с ним, да и отправился обратно, подрабатывать стрелковым инструктором. Но и на этом поприще не очень-то повезло. Хотя все было бы нормально, не поругайся я с рэкетирами в самом начале. Хотя как с ними не поругаться? Ну от чего меня защищать? Защитить я себя и сам могу, мне бы, главное, не мешали. Но нет же, не сидится людям спокойно.

В результате ни денег, ни жилья, ни друзей, ни помощников. Как-то слишком умело судьба загоняла меня из одной задницы в другую. Я вздохнул, вернул вычищенный пистолет в боеспособное состояние, сунул его в кобуру на поясе, прихватил рюкзачок с нехитрыми пожитками и тихонько выбрался на балкон.

Жаркая, несмотря на сезон дождей, ночь южной Суматры была пронизана звоном цикад, запахами нечистот с ближайшей помойки и шумом семейной драки в соседнем доме.

«Посуду бьют», – прислушался я, прикрывая за собой балконную дверь.

Я уже забыл, когда в последний раз платил за гостиничные номера. Какой смысл, если в каждом захудалом отеле занято от силы номеров пять? Для усталого путника всегда найдется комнатка на ночь. Главное, только не соваться в светлое время суток, а то скандала не избежать. И еще важно выбирать номера не на первых двух этажах, чтобы если вдруг вечером объявится постоялец, он не ввалился именно в твой номер. На третий этаж с вещами ему подниматься будет лень, а на четвертый и подавно.

Поэтому у меня еще несколько лет назад выработалась устойчивая привычка ложиться спать вскоре после захода солнца, а просыпаться часа за два-три до восхода. Никакой будильник уже не требовался, да и не было у меня его отродясь. При таком режиме в постели особенно не понежишься, да и на утренний кофе трудно рассчитывать, зато какая экономия на жилье!

Осторожно спустившись по водосточной трубе, я огляделся, но никакой опасности не обнаружил, если не считать трех бродячих псов, дожирающих чей-то труп на помойке, Хотелось верить, что не человеческий. Псы были крупные, таких имеет смысл опасаться. Почуяв меня, один из них, рыжий, поднял тупую короткую морду и глухо, по-медвежьи заревел. Я положил ладонь на рукоять пистолета, пес тут же поджал уши и присел на задние лапы. Знает, тварь, что такое огнестрельное оружие в руках человека. Не удивлюсь, если доедали они как раз своего сородича, погибшего от чьей-то пули. Но мне тратить патроны на собак всегда казалось непозволительной роскошью.

До восхода оставалось часа два. За это время мне по-любому надо слинять из города, а то вряд ли отпустят без боя. А биться нечем. Хорошо, что бандиты не знают о моих финансовых трудностях, иначе уже взяли бы под белы рученьки. Пешком переться до окраины далеко и опасно, всегда есть шанс наткнуться на местных грабителей, вооруженных самопальными фитильными ружьями, арбалетами, цепями и обрезками водосточных труб, утяжеленными свинцом для надежности. С тремя патронами такая встреча для меня могла плохо закончиться, поэтому следовало обзавестись автотранспортом. Дело не легкое – каждая машина на счету, никому и в голову не придет оставлять ее так, чтобы можно было угнать. Но у меня имелось одно преимущество, возникавшее каждый раз, когда в каком-то городке приходилось задерживаться на недельку-другую. Поэтому действовать я решил как обычно – в тяжелой ситуации всегда лучше пользоваться уже проверенными методами, а новые изобретать в более спокойной обстановке, причем лучше на основе чужого горького опыта.

Поэтому направился я не к окраине, а, наоборот, к центру, где располагалась главная площадь. Улицы были пустынны – да оно и понятно. Без крайней необходимости, какая была у меня, шастать ночью по городу несколько опрометчиво. Преодолев три квартала, я увидел знакомую двенадцатиэтажку, в которой размещались местные органы власти. Все окна были темны, а на первых трех этажах, как я знал, выбиты все стекла. Таким образом местные выражали недовольство реформами, а заодно упражнялись в поражении удаленных целей.

Главная площадь – единственное место, где ночью можно встретить таксиста. Причем причина эта заключается не в близости полицейского участка или органов власти, а в оплаченном договоре между рэкетирами и таксистами. Первые пообещали пристрелить всякого, кто будет посягать на жизнь, здоровье и целостность кошелька таксистов, а вторые исправно опустошали за это свой кошелек в пользу первых. Симбиоз, чтоб его.

Конечно, постоянного бандитского патруля на площади не было, слишком дорогое это удовольствие – держать без дела вооруженных ребят. Этим я и собирался воспользоваться, поскольку на угрозы бандитов мне уже некогда было обращать внимание. Даже если я буду до крайности ласков с таксистами, даже если приготовлю каждому подарок к Рождеству, при встрече с бандитами меня не ждало ничего хорошего. Семь бед – один ответ.

Перед административной двенадцатиэтажкой притулилась к бордюру старенькая шестиколесная «Агава», выкрашенная дешевой флюоресцирующей краской. Я прекрасно знал водителя по имени Фердинанд, но другой машины не было, а отступать было поздно. Пришлось выйти на площадь. Я пересек ее быстрым шагом почти до середины, когда Фердинанд отвлекся от «видуна» с порнухой, заметил меня и со всей возможной поспешностью запустил под капотом турбину. Я положил ладонь на рукоять пистолета.

Понятно, что в моих стрелковых способностях Фердинанд сомневаться не мог, поэтому он не спешил перевести управление в драйв, а напряженно смотрел, как я приближаюсь.

– Привет, Хай, – первым поздоровался он.

– Привет, Фердинанд. Работаешь?

– Да, моя смена. Ехать куда-то собрался?

– Вообще-то надо бы. Из города.

– Понимаю, – вздохнул таксист. – Жаль, у меня водорода в баллонах едва на пять кварталов хватит.

– Не заправился, – с сожалением махнул я рукой, оставив другую на уровне пояса, где крепилась кобура. – Не подумал.

– Да нет. С деньгами полная беда.

– Ну да, – улыбнулся я с пониманием. – Откуда у пожилого педика деньги?

Фердинанд вздохнул. Я видел, что он потянулся под приборную панель за пистолетом, но мне неохота было тратить патрон. Пришлось прыгнуть к машине, ухватить таксиста за волосы, вытянуть через открытое боковое окно по шею, а затем просунуть руку в салон и нажать кнопку подъема стекла. Шея у Фердинанда оказалась намного толще моей руки, поэтому ему пришлось несладко, а я высвободился без проблем и отпрыгнул в безопасный для его огня сектор – поближе к багажнику.

– Отпусти! – прохрипел Фердинанд.

– Пушку выкинь наружу.

Таксист закряхтел, и через секунду тяжелый тридцатизарядный «Гренадер» звонко грохнулся на стеклоновую мостовую. Патрон к нему был идентичен тому, которым снаряжался мой «БМФ-400», что уже само по себе было удачей. Я подобрал оружие, сунул за пояс и открыл правую дверцу. Садиться на сиденье чужой машины всегда связано с отдельным риском, тем более что я понятия не имел, какая именно ловушка пряталась в «Агаве». Иногда таксисты ограничиваются применением мощного электрошока на пассажирских сиденьях, а иногда устанавливают под обивкой портативную артиллерию, вышибающую в задницу нежелательного пассажира граммов двести картечи. Пришлось содрать обшивку и хорошенько обследовать пространство под приборной панелью. Именно там я и нашел тридцатимиллиметровую картечницу с электрическим спуском, направленную точно в пах пассажиру. В пах – это на случай, если клиент вдруг окажется защищен бронежилетом или легким композитным доспехом, что хоть и редкость, но вполне вероятно.

Найти картечницу – уже хорошо. Но я знал, что одной ловушкой таксисты редко ограничиваются, а небедный Фердинанд мог позволить себе изыски. Я хотел продолжить поиски, но меня привлек шум мотора кварталах в трех к югу. Ни с кем встречаться мне не хотелось, поэтому пришлось идти на осознанный риск. Вынув «Гренадер» из-за пояса и держа Фердинанда на прицеле, я опустил стекло.

– Пересаживайся на пассажирское кресло, – сказал я ему. – Поведу сам.

– Какого, мать твою, дерьма?!

– По кочану, – ответил я по-русски, но Фердинанд, кажется, понял.

С кислой миной он водрузился на ободранное мною сиденье и демонстративно поднял руки. Это был плохой знак. Очень плохой, но какое-то время у меня было, чтобы принять меры безопасности. Вскочив на водительское сиденье, я до упора выжал акселератор и толкнул ручку управления в положение «драйв». Машина, взвизгнув резиной, рванула с места, постепенно уравнивая обороты турбины. Но засыпать я мотору не дал – это было не в моих интересах. Дважды толкнув акселератор, я перевел систему в режим форсажа. Турбина глухо торкнулась и вдвое громче засвистела лопатками, разгоняя нас все сильнее.

– Убьемся! – выкрикнул Фердинанд.

– Успокойся, противный! – ответил я ему сладким пидорским тоном, а затем добавил уже нормальным голосом: – Какая ловушка у тебя на водительском кресле?

Он промолчал. Я сильнее вдавил педаль, и нас тут же чуть стукнуло спинками сидений от ускорения. Несмотря на почтенный возраст, «Агава» разгонялась легко, чувствовалось, что хозяин следит за машиной. Ночная улица как в страшном сне понеслась нам навстречу. Я еле успевал покачивать ручкой управления, чтобы не вписаться в столб или в стену.

– Если со мной на такой скорости что-то случится, – сквозь зубы произнес я, – то после удара от тебя мокрого места не останется, Даже если выживешь, остаток жизни будешь срать под себя в инвалидном кресле.

Вместо ответа гей закатил глаза и дико закричал в потолок. Обычно самострелы, направленные на сиденье водителя, срабатывают не от кнопки. Ее ведь не нажать, если что. Они срабатывают через какое-то время, если, наоборот, не нажимать контрольную кнопку. Сядет угонщик вроде меня, проедет полкилометра, а тут и сработает картечница или электрошок. По городу ведь на большой скорости обычно не ездят, а значит, машина получит лишь минимальные повреждения. С таким-то бампером, как у «Агавы».

Мне пришлось с размаху врубить Фердинанду рукояткой пистолета в челюсть, чтобы он умолк. Помогло.

– Где контрольная кнопка? – спросил я.

– Нажми ногой слева от тормоза, – выдавил из себя таксист.

Я толкнул в указанное место носком туфли, там еле ощутимо клацнул контакт, и в тот же миг машина начала резко, но не юзом, тормозить. Я попытался пнуть акселератор, но турбина заглохла и молотила воздух по инерции, с неприятным понижающимся стоном.

«Перехитрил, гад!» – подумал я.

Но на эмоции времени не было. Понятно, что, нажав кнопку, я привел в действие секретный механизм торможения, а как только скорость упадет до безопасной, мне в живот или в ноги шарахнет картечница. Переваливаться на заднее сиденье тоже было опасно – там могли оказаться другие ловушки. Поэтому единственным выходом было прыгать на ходу из машины. Я нажал кнопку открывания двери, но она не сработала. Тогда рукоятью пистолета я высадил боковое стекло, вскочил на сиденье и щучкой скользнул наружу. Тут же позади шарахнул залп из самострела-ловушки.

Короткий полет завершился таким мощным ударом, что у меня искры из глаз посыпались. Левую руку я рассадил о бетон, а локтем снес то ли прогоревшую бочку из-под масла, то ли мусорный бак, но загрохотало на всю улицу. Прокатившись колбасой по бетону и стараясь не выпустить из руки пистолет, я, наконец, распластался посреди проезжей части. Полсекунды мне понадобилось, чтобы прийти в себя, затем я вскочил на одно колено, вскинул «Гренадер» на уровень глаз и поймал в прицел откатившуюся метров на двадцать «Агаву». В свете фонаря было видно, как из бокового водительского окошка вьется струйка порохового дыма. Машина остановилась, но никаких действий Фердинанд не предпринимал.

«Обгадился со страха», – решил я, поднимаясь на ноги.

Перекат по бетону и для ног не прошел безнаказанно – болели мышцы и кости, но я не позволял себе обращать на это внимание. Стараясь не сбить дыхание, я скользнул вдоль обочины, не выпуская заднее стекло такси из прицельной рамки. Но, заглянув в окошко, понял, что пистолет мне сейчас не понадобится. Бедняга Фердинанд установил вторую картечницу в дверце водителя в расчете на то, что, когда она сработает, угонщик будет сидеть на месте. Но меня в момент выстрела на месте не оказалось, и вся картечь пришлась таксисту в левый бок, разорвав ему брюхо, вывернув ребра, вывалив наружу кишки и печень. Все было залито выплеснувшейся из артерий кровищей, а на мертвом лице Фердинанда сохранилась последняя эмоция – дикий ужас понимания того, что неотвратимо должно было произойти.

Я открыл правую дверцу и, морщась от вони разорванных кишок, выволок полураспотрошенную тушу таксиста на мостовую. Крови из него, однако, вылилось столько, что она перехлестнула через порог «Агавы». Мне пришлось поковыряться с разводкой проводов, отключить окаянную кнопку, запустить турбину и заехать левыми колесами на бордюр, чтобы под наклоном лужа крови вылилась из машины на бетон хоть частично.

Меня беспокоило, что выстрел картечницы мог разбудить какого-нибудь горожанина и вызвать у него желание подзаработать. Сделать это легко – ведь у таксистов с рэкетирами договор, а значит, закинув на бандитский сетевой «сервер доверия» информацию о нападении на таксиста, можно рассчитывать на вознаграждение. Сетевые адреса подобных серверов были написаны на стенах домов во всех районах, и сколько местные власти ни пытались их оттирать, они исправно появлялись снова.

Это была серьезная опасность – стоит замешкаться, и хорошо вооруженный патруль рэкетиров прибудет раньше, чем я отсюда смоюсь. Поэтому мешкать было нельзя. Я запустил турбину на самый малый ход, чтобы не свистеть мотором на всю округу, осторожно скатился с бордюра, чуть поддал и свернул в первый же попавшийся переулок.

Лучше всего мне было двигаться на север, там сложнее заработать денег, но куда меньшее влияние имеют бандиты, от которых я откровенно устал. Тем более что я на основании собственного опыта уже знал: где труднее заработать, там есть шанс найти очень много денег. А мне нужно было именно много денег – другие варианты не позволили бы выполнить данное отцу обещание. Далеко ехать на угнанной, залитой кровью «Агаве» я не собирался. Надо было просто выбраться из города, бросить машину, пройти по лесу километров пять, а уже с рассветом выбраться на дорогу и поймать один из автобусов, курсирующих между городами. Затесавшись среди измученных жарой и работой пассажиров-крестьян, можно было без особых проблем пересечь экватор, что и входило для меня в план-максимум.

Проехав четыре квартала в сторону северной окраины города, я уже было расслабился и хотел набрать обороты, но увидел впереди неожиданно вывернувший из переулка тяжелый внедорожник «Гранд Кибер 200», увешанный прожекторами по самое некуда. На такую машину и пулемет установить – делать нечего. В основном их для того и покупали, чтобы пулемет устанавливать. Но мне не очень-то хотелось проверять степень укомплектованности «Гранда», поэтому я нажал на тормоз и резко качнул ручку управления, улизнув на перпендикулярную улицу. Прятаться теперь было бессмысленно, поэтому я врубил на полную мощность все фары, выбелив перед собой сияющий коридор. Дома и ржавые осветительные опоры призраками проносились мимо, я откинулся в кресле и попробовал вспомнить схему расположения улиц в седьмом округе. В принципе, это могли быть преследователи по мою душу, а могли оказаться и просто ночные разбойнички. Хотя разбойнички вряд ли – дураком надо быть, чтобы грабить такси. Разве что заезжие, но тоже сомнительно. В любом случае если они на одной машине, то сделать их не составляло труда – были в старом городе места, где на «Агаве» проскочишь, а вот «Гранд» не пролезет при всей своей проходимости. Да и в скорости у легковушки значительное преимущество. Хуже, если у ребят с собой рации высокочастотной связи, если они на трех-четырех машинах и могут согласовать свои действия. Тогда драки не избежать.

Выскочив на прямую улицу, я чуть сбросил газ, отпустил ручку управления и принялся перезаряжать патроны из непристрелянного «Гренадера» в куда более привычный «БМФ-400». Хорошо бы у них магазины были взаимозаменяемые, но нет. Не все коту масленица.

Справившись с этой задачей, я втопил газ на полную, турбина взвыла, а сиденье пнуло меня в спину ощутимой перегрузкой. Шестиколесная схема «Агавы» обеспечивала отличную устойчивость при входе в поворот, поэтому в скорости я себе не отказывал. К тому же в новом городе улицы значительно шире и прямее, чем в старом, так что отрываться следовало именно тут. Потом настанет время маневров, а не скорости. Но это потом.

Такси с воем прошивало ночное пространство, поднимая вдоль бордюров тонкий пластик старых газет, одноразовые стаканчики и другой накопленный за несколько дней мусор. Фары вырубали в темноте упругий световой тоннель.

«Вот бы такую скоростную машину под водой, – мелькнула в голове неожиданная мысль. – Ни одна бы торпеда не догнала. Был бы шанс сразиться с ними в родной стихии».

Снова прикинув расположение улиц, я понял, что в сложившейся ситуации единственным моим союзником может быть именно скорость. Внедорожник, при всей монструозной мощности, легковушке на трассе не ровня, а значит, надо не петлять переулками, а гнать по главной улице на трассу УКТ-26, ведущую точно на север. За пределами города зона влияния местных рэкетиров кончится, и им будет гораздо сложнее ловить меня согласованно. А без такой согласованности у меня будет шанс даже при их численном превосходстве.

Вырулив на главный северный проспект, я довел обороты турбины до предела. Иногда мимо алыми трассами мелькали пылающие масляные бочки, у которых устроились на ночлег бездомные, иногда сверкали акриловые панели брошенных пунктов дорожной полиции. Чем ближе к окраине, тем больше наблюдалось разрухи – новый город постепенно врастал в старые развалины, оставшиеся с войны. Он врастал в них проспектами и домами, пытался раздвинуться до нормальных когда-то размеров, но не мог – поредевшее население не имело ни сил, ни желания расчищать послевоенные завалы. У кого были деньги, строились в центре, у кого не было, жили в развалинах. Без электричества, без воды, без намека на действующую канализацию. В условиях жаркого климата все это порождало бесчисленные болезни, но люди из холодных широт все равно съезжались к экватору, поскольку без жилья там смерть, а жилья после войны осталось немного. По мере возрождения городов народ начинал возвращаться на прежние места, но большинство не спешило – при всех недостатках тропики обладали определенными преимуществами.

Я уже несся по проспекту через старый город, готовый вот-вот вырваться на УКТ-26, но заметил впереди неясное движение. Это была не машина. А если и машина, то без фар. В любом случае, кто бы там чего ни устраивал, но хотелось ему до поры остаться незамеченным. А если уж что и устраивать на проспекте, так это завал или шипованное заграждение.

«Похоже, они меня провели», – подумал я.

Вспомнилось, как в тот страшный черный день торпеды гнали нас на мину, притаившуюся в океане. Сейчас ситуация была очень похожей, но мне не хотелось ее повторять. К тому же в моем распоряжении теперь был не полузатопленный турбоход, а вполне себе на ходу «Агава». Я качнул ручку влево, выскочил на разделительную полосу, выбивая из днища искры, и хотел развернуться, но заметил два тяжелых «Гранда», жмущих в мою сторону по обеим сторонам разделительной полосы. Это меня никак не устраивало. Однако что ждало на выезде – тоже неясно, а жизнь приучила меня к мысли, что известная опасность всегда меньше скрытой. Поэтому, подумав секунду, я соскочил с разделительной полосы и, не особо разгоняя турбину, покатил навстречу «Грандам».

Если у них на крышах установлены пулеметы, то дела мои плохи. Если нет, то есть шанс прорваться. Понятно, что они тоже не дураки и рассчитали наиболее вероятный маршрут, по которому я решу покинуть город в сложившейся обстановке. Отсюда и завал. Но на всех проспектах они завалы сделать никак не могли, да и технику подтянули наверняка только сюда. Поэтому, если вырваться из загона, можно было рассчитывать выйти за город по широкой западной трассе, которая вдоль побережья тоже уходит на север. Трасса опасная ввиду близости побережья, поэтому давно заброшена и не так хороша, как УКТ-26, но все же лучше, чем встреча с озверевшими рэкетирами. А вот сунутся ли они туда – большой вопрос. Скорее всего, ответ на него можно дать отрицательный.

План у меня был простой, я не раз его применял. Надо катиться медленно, перед самым внедорожником остановиться, сбивая преследователя с толку, а затем резво дать газу и обойти его впритирочку. Всю дорогу он не займет, а пока будет разворачиваться, мой след уже простынет. К сожалению, на крышах «Грандов» стояли яркие прожектора, мешавшие убедиться в отсутствии пулеметов. Мало будет радости, если мой маневр закончится крупнокалиберной очередью в спину. А вероятность этого была не так уж мала. Против пуль и приличной скорострельности мало помогают скорость и маневренность. Броня хорошо помогает, но на «Агаве» она явно не была предусмотрена.

Водитель «Гранда», видя, что я сбавляю ход, тоже начал притормаживать, и мы с ним остановили машины в десятке метров друг от друга. Медлить было нельзя. Я выдохнул, отпустил тормоз, вдавил до упора педаль акселератора и качнул ручку вправо, обходя тяжелый внедорожник. Его борт просвистел в полуметре от моего окна, и краем глаза я успел разглядеть пулемет на крыше. А за ним чернокожего пулеметчика в белой рубахе и парусиновых штанах. Это было не просто плохо – это было отвратительно, но останавливаться было поздно. В таких случаях один только выход – петлять.

Стиснув зубы от напряжения, я начал раскачивать ручку в обе стороны. «Агава» заложила вираж направо, зверски визжа шинами, затем налево, выпуская дым из-под колес, затем снова направо. И тут загрохотал пулемет.

Вообще-то пули летят на сверхзвуковой скорости, а, следовательно, достигают цели раньше, чем звук выстрелов. То, что я услышал очередь, уже было хорошо, поскольку означало промах противника. На таком расстоянии почти немыслимо промахнуться, но даже если допустить, что пулеметчик нанюхался «золотого дыма», в дорогу-то он должен был попасть! Однако ни одного рикошета ни перед собой, ни сбоку я не увидел.

«Холостыми они лупят, что ли?» – мелькнула в голове дурацкая мысль.

И в тот же миг воздух разорвало оглушительное шипение, какое издают только пробитые топливные баки. И снова очередь. Я бросил взгляд на экран заднего вида и оторопел – пулеметчик с одного «Гранда» обстреливал другой «Гранд»! Машина с пробитыми баками уже полыхала, а в следующую секунду водород смешался с воздухом и оглушительно взорвался, выкинув в ночное небо грибовидный сполох огня.

По какой бы причине это ни произошло, такую удачу упускать было глупо. Неизвестно, что на уме у пулеметчика, какой гадости он наелся или нанюхался, что он выкинет в следующий миг. А потому его следовало обезвредить, пока он занят обстрелом дружков. Хотя от дружков в соседней машине уже мало что осталось.

Резко заложив ручку влево, я нажал на тормоз, остановил «Агаву» поперек дороги и выхватил из кобуры «БМФ-400». Но, едва подняв рамку прицела на уровень крыши уцелевшего «Гранда», я заметил, что никого за гашеткой пулемета нет. Тут же из машины раздалась беглая стрельба, но, судя по искрам, стреляли изнутри не в меня, а в то место, где только что находился выживший из ума пулеметчик. Тогда я опустил прицел ниже и дал две короткие очереди по три пули, целясь в заднее окно внедорожника. Акрил оказался уплотненным, может быть даже армированным, по крайней мере, мои пули только замутнили его, но пробить не пробили, завизжав на всю округу длинными истошными рикошетами.

Оставалось лишь ждать, когда ребята выскочат, чтобы попасть под мой огонь, или когда вспышки выстрелов обозначат места наличия амбразур, сквозь которые я смогу загнать пули внутрь. Через секунду боковая дверь взмыла вверх, открываясь, и один из смельчаков черной тенью скользнул на капот, по всей видимости, в попытке занять место за гашетками пулемета. Хорошего в этом было мало – со своей точки достать выстрелом я его не мог, стервец надежно укрылся за лобовым окном. Если его и получится снять, то лишь когда он высунется, чтобы открыть огонь, но тут я могу и не успеть.

Но не успел я об этом подумать, как черная тень с коротким вскриком вскочила во весь рост, нелепо взмахнула руками и рухнула на шоссе, дергаясь в конвульсиях. Это было неожиданно, но я понял, что происходит: в рядах противника находился мой союзник. Откуда он мог взяться? Да, большим количеством друзей я не мог похвастать, к тому же только один из них мог убивать беззвучно. И, несмотря на то что этого союзника не могло быть в живых, я выкрикнул изо всех сил:

– Коча!

В этот момент дверь «Гранда» захлопнулась, взвыла турбина, и машина рванулась вперед. Похоже, ребята поняли, что смотаться в данной ситуации для них лучший выход. Выйти из зоны поражения, посадить пулеметчика и расстрелять меня с большой дистанции. В данном случае для меня тоже было бы наилучшим отступить, только в другую сторону, но это годилось бы, если бы я был один. Наличие неожиданного напарника предполагало другую тактику.

Выскочив из машины, я открыл прицельный огонь по колесам, за несколько секунд разбортировав десятком пуль оба задних. Внедорожник просел, но продолжал еще какое-то время двигаться, пока оголенные диски не начали высекать из бетона искры. Тогда «Гранд» остановился, двери распахнулись, и по «Агаве» открыли огонь сразу из трех стволов короткими очередями. Я едва успел броситься под машину, но это было весьма ненадежное укрытие, если принять во внимание случайные рикошеты и возможность воспламенения баков с топливом.

Надо было отвечать, а то долго под обстрелом не продержаться. Чуть высунувшись из-за пробитого уже колеса, я разглядел две вспышки справа от «Гранда». Пули щелкнули по бетону рядом со мной, но я дал две короткие прицельные очереди, после чего заметил две рухнувшие на бетон тени.

«Эх, папа, – подумал я. – Если бы ты знал, как мне пригодится то, чему ты меня отказался учить!»

И наступила полная тишина, в которой раздался знакомый голос Кочи:

– Эй, Хай! Ты живой там?

– А что мне сделается? – хрипло ответил я, не поднимаясь с бетона. – Надо сматываться, а то впереди завал, и с минуты на минуту можно ждать подкрепления.

– Я бы рад, Хай, но у меня небольшая проблема.

– Что такое? – насторожился я, вылезая из-под машины.

– Ногу мне зацепило пулей. Что-то совсем идти не могу.

– Не моей, надеюсь?

– Нет. Винтовочная.

Хорошего в этом было мало. Я со всей возможной скоростью бросился к обездвиженному «Гранду». Вокруг него валялось несколько тел в черных одеждах и Коча в окровавленных белых парусиновых штанах и в такой же окровавленной белой парусиновой рубахе. Обуви на нем, как обычно, не было. Зато в руке матово поблескивал длинный малайзийский кинжал.

– Слушай, Хай, – сказал он. – Что-то мне совсем больно. Умру?

– Не сегодня, – разочаровал я его, засовывая пистолет в кобуру.

Рядом с ухом одного из погибших бандитов я заметил на дороге горошину высокочастотной рации. Пришлось, преодолев отвращение, поднять ее, переключить в пассивный режим и сунуть себе в ухо, чтобы быть в курсе переговоров противника, а самому оставаться неслышимым. Эфир надрывался вопросами о местонахождении друг друга. Голосов было много.

– Хай, мне холодно! – простонал Коча.

Я подхватил австралийца на руки, благо весил он килограммов шестьдесят, не больше, закинул на плечо, как барана, и побежал в сторону от дороги, прислушиваясь к голосам рэкетиров в эфире.

– Кинжал свой сунул бы в ножны! – посоветовал я. – А то задницу мне продырявишь.

Коча послушался, но уже молча. Похоже, досталось ему действительно крепко.

К рассвету мне удалось отбежать километра на два к северу от города. Учитывая ношу – не так уж мало. Голоса бандитов в эфире перестали мне докучать, сделавшись тише, а затем и вовсе пропали. Однако рацию я решил из уха не вынимать – с ее помощью всегда можно будет заранее узнать о планах противника. А бежать она почти не мешает.

Коча тяжело и часто дышал, по всей видимости, у него начался болевой шок. Я знал, что такое попадание винтовочной пули в ногу, хотя и не на собственном опыте. Дело страшное, и кость наверняка не просто переломана, а частично раздроблена на осколки. И костный мозг частично выбит, понятное дело, обеспечивая значительную кровопотерю. В таких случаях ни жгут, ни перевязка особого эффекта не дают, поскольку кровь сочится из тысяч перебитых капиллярных сосудов. Но тугую повязку Коче на ногу я все равно наложил, сделав ее из обрывка его же рубахи. Это было необходимо не только для приостановки кровотечения, но и чтобы максимально иммобилизировать место перелома, а также защитить рану от грязи и мух. Больше в этой ситуации я ничем помочь не мог. Для нормального лечения нужен был антисептик, нужно было обезболивающее, нужен был серьезный регенерант. Ничего этого у меня в наличии не было, поэтому максимум, что я мог сделать, – доставить Кочу как можно скорее в любой населенный пункт.

Примерно к восьми утра, судя по солнцу, мы выбрались на лесную обочину УКТ-26. Движения практически не было, но где-то в это время должен был идти транзитный автобус до Лубуклингау. Солнце палило нещадно, вокруг нас кружили мухи, то и дело пытаясь слизывать кровь с Кочиной раны. Я сломал ветку и отгонял их, напевая песню австралийских аборигенов, которой когда-то выучил меня Коча. Сам он пребывал в забытьи, быстро вращая глазами под опущенными веками. Какие видения бродили у него в мозгу? Я не знал.

Минут через пятнадцать я услышал сдвоенный гул автобусных турбин. Автобусы посреди дороги останавливаются далеко не всегда, поэтому мне пришлось выйти на середину дороги и вскинуть пистолет на уровень глаз. На такой сигнал водители останавливаются всегда, я много раз проверял. На поднятую руку с вытянутым в нужную сторону большим пальцем они реагируют не в пример реже. Не моя в этом вина.

Глава 2. Охота

В Лубуклингау, оставив Кочу в госпитале, я устроился на стройку оператором миксера. Ума там никакого не требовалось, поскольку устройство, создающее трехкомпонентный стеновой композит, работало почти в автономном режиме, а на мне в основном лежали функции уборщика – стирать тряпкой выделяющиеся на месте прохудившихся стыков подтеки и убирать вокруг миксера накапливающийся за день мусор. Платили немного, но этого хватало на пропитание и на оплату лечения Кочи, а большего мне не требовалось. Ночевал я в строительном общежитии, что тоже было удобно, поскольку законно. Вообще, если честно, в такой размеренной жизни было много привлекательного, но я знал, что долго она не продолжится. Как только Коча встанет на ноги, мы двинемся дальше на север, подальше от бандитов, поближе к деньгам и цивилизации. Поближе к заводам, где можно найти специалистов, которые, возможно, создадут оружие против биотехов.

Эта мысль не покидала меня. Я снова и снова вспоминал, как мчался на «Агаве» сквозь пространство ночных улиц, вырубая фарами световой тоннель впереди.

«Нужен скоростной подводный аппарат, – думал я, засыпая в общежитии. – Нужен хорошо вооруженный скоростной подводный аппарат. Тогда, неуязвимые для торпед, мы сможем исследовать их в глубине, в естественной среде обитания, а также уничтожать их при случае».

Иногда я рисовал стилом в тетрадке под мерное урчание миксера, выдающего композит на строительство первого в Лубуклингау сверхвысотного небоскреба. Технология была класса экстра – легкая арматура поднималась ввысь мощным антигравитационным приводом, на котором держалась вся конструкция. Однако оборудование на стройке все было устаревшее, никак не соответствующее высоте замысла. Но я уже слышал, что на материке подобных небоскребов выстроены десятки, а значит, скоро все города превратятся в ниточки вытянувшихся на двухкилометровую высоту башен с маковыми головками антигравитационных приводов на вершинах.

Я пробовал рисовать скоростной подводный модуль. Мне не хватало инженерного образования, это я понимал прекрасно, но мне хотелось прикинуть хотя бы общую схему, чтобы легче было объяснить специалистам, чего я хочу. В библиотеке я набрал книжек по строительству подводных аппаратов и выяснил, что максимальная скорость, которую удавалось развить под водой, не превышала тридцати узлов. А торпеды, я сам это видел, без видимого труда выжимали сорок. Предел их скорости мне не был известен, но наверняка что-то можно было бы понять, сохрани я отцовские записи с зарисовками внутренностей погибших во время штормов, но не взорвавшихся торпед. Но все тетрадки пропали вместе с «Принцессой Региной», так что об этом можно было забыть. А раз так, то следовало рассчитать аппарат для скорости хотя бы узлов в шестьдесят. Я долго думал, как добиться такой быстроты подводного хода, а потом вдруг сообразил, что надо попросту поменять среду, в которой аппарат будет двигаться. Ведь для газовой среды подобная скорость далеко не предел, там и до сотни узлов разогнаться – нечего делать. Тогда на схеме в тетрадке я нарисовал дополнительные реактивные сопла в носовой части аппарата. Они должны были окутать подводный модуль облаком пара, в котором он и будет лететь, как баллистический лайнер в воздушной среде. А то, что за пределами газового кокона вода, уже не будет иметь никакого значения для динамических характеристик.

Но совершенно непонятным оставалось, чем такой аппарат вооружать. Пулеметы под водой не годились в силу низкой устойчивости пуль в жидких средах, а торпеды опять-таки должны были обладать немыслимыми на настоящий момент скоростными характеристиками. Как-то раз во сне мне приснился биотехнологический подводный модуль. По сюжету сна мы с Кочей как-то умудрились поймать живую торпеду, обработать ее мутагенными препаратами, обезвредить, а затем вырастить из нее небольшой подводный модуль с предельной скоростью в шестьдесят узлов. Но, проснувшись, я понял, что это далеко за гранью реальности.

Наконец, в одно прекрасное утро, когда я в очередной раз позвонил доктору, чтобы справиться о состоянии Кочи, он сказал мне, что пациент здоров и его можно забрать. Не медля, я получил расчет на стройке, забрал в общежитии вещички и кое-какие мелкие накопления, после чего сразу рванул в госпиталь.

Быстренько накинув зеленый халат, выданный мне на регистрации, и там же оставив пистолет и Кочин кинжал, удовлетворив настоятельную просьбу охранника, я широким шагом направился по коридору, минуя десятки раздвигающихся передо мной акриловых дверей с красными полосами. Уж сколько раз я навещал тут Кочу, почти каждый день, но почему-то только сегодня госпиталь напомнил мне медицинский отсек «Принцессы Регины», где умер мой отец. Странно. Вроде и сходства особого не было, но какая-то ассоциация – раз, и прыгнула в голову. Не понравилась мне эта ассоциация, ох не понравилась – просто ужас как. Мысль о Коче, с которым вроде же все в порядке, как-то очень холодно и шершаво царапнула сердце. Я вспомнил, как такое же ледяное предчувствие кольнуло меня на палубе «Принцессы», когда Ольга побежала в рубку. Она вернулась, и я успокоился. Оказалось, зря. Предчувствие все же не обмануло меня – через полчаса после Олиного возвращения я потерял ее навсегда. С тех пор пришлось поставить себе зарубочку, что подобные предчувствия сбываются не в тот момент, когда их фиксируешь, а несколько позже. Поэтому, хоть в данный момент Коче ничего не могло угрожать, я решил быть к нему повнимательнее. Он спас меня от смерти, значит, я должен этому черномазому неряхе.

Коридоры госпиталя были пронизаны солнечным светом, но кондиционеры обеспечивали приятную прохладу. Я добрался до знакомой палаты и распахнул дверь.

– Привет, Хай! – радостно улыбнулся Коча. – Не ожидал тебя утром увидеть. А знаешь, меня выписывают! Прямо сегодня!

– Знаю, я с доктором разговаривал. Вещей никаких тут не нажил? Собирайся, короче.

– Нет, не нажил. Штаны даже, представляешь, порезали совсем, зашить не дали и выкинули.

– Очень хорошо, а то я знаю, как бы ты их зашил.

Коча вздохнул.

– Что же мне теперь, в пижаме идти? – глянул он на меня блестящими черными глазами.

У него иногда взгляд бывал, как у очень умной собаки. Вот ни с чем другим сравнить не могу. Или как у пятилетнего ребенка, совершенно не понимающего, почему же мир вокруг так несправедлив. И почему врачи, такие добрые и заботливые, сперли у него парусиновые штаны. Иногда я думал, что Коча прикидывается, но однажды понял, что нет. Просто у него было какое-то очень особенное понимание справедливости мира. И чаще всего правомерное. Он просто не видел разницы между парусиновыми штанами, которые не глядя вышвырнули на помойку, и золотым браслетом, который непременно вернули бы. Ему было обидно за штаны, я знал.

– У меня для тебя подарок, – подмигнул я. – Представляешь, я тут заработал немного на стройке и решил как раз прикупить тебе новые штаны, рубашку и даже шляпу.

– Шляпу? – не поверил Коча.

– Именно. Хорошую панаму. Взял две одинаковых – тебе и мне.

Развернув сверток, я бросил обновки на Кочину кровать. Зная его вкусы, я не особенно изгалялся с выбором – взял на рынке белые парусиновые штаны, белую парусиновую рубаху и две отличные брезентовые панамы.

– Хай, ты хороший, – сказал Коча, снимая пижаму и влезая в новые брюки. – Тебя боги будут беречь. Замечательные штаны. Лучше моих прежних. Спасибо. Я тебе деньги потом отдам.

– Не надо, это подарок. В честь твоего выздоровления.

– Спасибо. А нога совсем не болит. Только шрам остался.

– Рассосется, – пообещал я.

Мне всегда хотелось узнать, благодаря каким богам он выжил при ракетном обстреле Рошана, но все как-то язык не поворачивался спросить. Почему-то у меня было ощущение, что эта тема для Кочи особо интимная, иначе он сам бы все рассказал. Но сейчас момент был вполне подходящий, Коча расчувствовался, и можно было из него что-то вытянуть.

– Как ты меня нашел? – решил я зайти издалека.

– Это было просто. Ты бросил дыхательный аппарат в лесу. Я его нашел, потому что знал, по какой дороге ты подойдешь к городу.

– Откуда? – удивился я.

– Когда ты что-то находишь, это всегда происходит на севере. Я запомнил. Все нужные тебе вещи почему-то всегда на севере, поэтому ты всегда уходишь на север и с севера возвращаешься.

Логика, на мой взгляд, была совершенно дебильной. Аппарат я мог найти где угодно. Выходит, что нашел он меня по чистой случайности.

– А потом ты шел по следу, что ли? – Мне захотелось выяснить все до конца. Я уже и позабыл, ради чего начал этот разговор.

– Зачем? Ты же подумал, что я умер в Рошане, Я знал, что тебе жалко меня. А когда тебе плохо, ты всегда уходишь на юг. Но не в Лубуклингау, здесь слишком много людей. Ты не любишь людей, я знаю.

– Я их очень люблю, – сухо ответил я.

Коча сделал очень длинную паузу, затем ответил:

– Но ты все равно хороший. Ты не любишь быть рядом с людьми, потому что тебе потом жалко их терять. Иногда мне кажется, Хай, что ты бы хотел умереть первей всех, чтобы никого не терять. Но не можешь. Тебе ведь надо убить очень много торпед.

– Это правда. А как ты выжил? – спросил я напрямую.

– Я? Меня не было в городе ночью.

– Это понятно, раз ты живой. А где ты был?

– В другом городе, в Бенкулу, – ответил Коча. – Зачем же мне быть в городе, где все умрут?

– Нет, погоди. Ну что-то же тебя побудило уехать? Ты ведь не мог знать, что на Рошан упадут ракеты!

– Почему же не мог? Это ты лишь изредка прислушиваешься к голосам богов. А я их все время слышу, особенно во сне. За три дня до всего мне приснился сон, где Радужный Змей сказал мне, чтобы я ехал Бенкулу, встречаться с нужными Хаю людьми. Я поехал.

– Что за люди? – поднял я брови. – Почему раньше ничего не сказал?

– Зачем же мне было тебе говорить, когда я ходить не мог? Ты бы уехал, я бы остался. Мне так не нравится.

– Понятно. Так что за люди?

– Северные, как и ты. Белые. После войны тут остались. Я о них давно знал, только забыл. Мне тогда было не важно, а не главное я всегда забываю. Во сне иногда вспоминаю.

– А занимаются чем? – насторожился я, ощущая приближение чего-то значительного.

– Ныряют, – спокойно ответил Коча.

В такие моменты, бывало, мне хотелось Кочу убить. Вместе с его даосским спокойствием. Ну как можно было от меня утаить существование группы ныряльщиков? Что двигало Кочей? Почему он не сказал мне сразу? Выпытать это у него невозможно, я знал, поскольку он всегда уверен в непогрешимости голоса богов. И если они ему нашептали – мол, не говори Хаю, будет плохо, то он скорее умрет, чем скажет.

– Понятно, – выдохнул я и сел на кровать. – Ныряют. Отлично. Где ныряют?

– В реках, в озерах, в пещерах. Там, где нет торпед и мин. Они отгородили от океана огромную бухту недалеко от Бенкулу, осушили какие-то военные сооружения и сделали там себе базу. Зарабатывают деньги. Иногда на дне озер оказывается что-то, что нужно поднять.

– Но ты откуда о них узнал? – допытывался я.

– Из газеты. Там было написано. У них дайверский клуб в штольнях. Называется «Sub Hunter». Но они хоть и называют себя охотниками, но охотятся только за деньгами. Если они тебе нужны, Хай, я знаю, как их подманить. Я охотник. Настоящий, не такой, как они.

Я призадумался. Отец говорил, что те, кто работает только за деньги, не должны меня интересовать. Мне надо было собрать людей, сжигаемых страстью. Тех, которые умрут, если не будут убивать торпеды. Но, судя по описанию, подводные охотники из дайверского клуба не очень-то подходили под этот критерий. Надо было понять, имеет это значение на данном этапе или я могу как-то использовать их опыт без них самих. А вообще я и думать не думал, что после войны мог сохраниться хоть один дайверский клуб. Хотя почему бы и нет? И без океанов на Земле полно водоемов. «Я мог бы сам догадаться об этом», – с раздражением подумал я.

– Так они нужны тебе или нет? – Коча привязался ко мне с этим вопросом, как ребенок.

– Пойдем. Мне надо подумать.

На выходе я забрал у охранника оружие, и мы с австралийцем побрели к автобусному терминалу по пустеющим к полудню улицам города. Новые штаны на Коче сидели мешком, точно как старые. Солнце стояло почти в зените, жара и духота выбивали пот по всей коже при каждом шаге. Хотелось побыстрее забраться в автобус, под защиту кондиционеров, и дремать в кресле, наблюдая, как джунгли проплывают вдоль дороги. Однако теперь, после полученной от Кочи информации о сохранившихся дайверах, я не знал, куда ехать. На север, к цивилизации, или же, наоборот, на юг, в Бенкулу? Надо принять решение, а то как билет покупать?

– А ты как считаешь? – решил спросить я у Кочи. – Куда нам лучше махнуть? На север или в Бенкулу?

– К дайверам?

– Ну да.

– К ним ехать не надо. Если они тебе нужны, я их подманю. Я же у тебя спрашивал, а ты молчал.

– Черт тебя возьми, Коча! Почему ты всегда говоришь загадками?!

– Нет, Хай. Я тебе сказал, что могу их приманить. Я охотник.

– Понятно. Ладно, извини. Давай поговорим об этом.

– Так они тебе нужны?

– Да, Коча, – как можно спокойнее ответил я. – Они мне нужны. Может быть, не они сами, а их опыт, их снаряжение.

– Я так и подумал. Тогда мы их подманим. У нас есть то, что им очень нужно, но без нас они это никак не возьмут.

– Что? – осторожно поинтересовался я.

– Золото, затопленное у побережья возле Рошана.

Я остановился как вкопанный.

– Ты собираешься им его подарить?

– Нет. Но мы же собирались доставать его всего за десять процентов. А так нам достанется сорок.

– Почему же сорок, а не пятьдесят?

– Ты думаешь только о золоте, или тебе надо что-то еще?

Я промолчал. Да, золото определенно имеет какую-то особую власть над людьми. Удивительную. Но не над всеми. Вот Коча был к нему не то чтобы совсем равнодушен, но оно возбуждало его не больше, чем кусок хлеба. Честно говоря, я ему завидовал в этом.

– Значит, у тебя есть план? – поинтересовался я.

– Да. Ты согласен на сорок процентов?

– Я согласен даже на двадцать. Десять тебе, десять мне.

– Ты хороший человек, Хай, – улыбнулся Коча. – Так мы все хорошо сделаем. Хорошая будет охота. Очень хорошая, вот посмотришь.

Снова меня кольнуло недоброе предчувствие, но я его отогнал.

– Так куда едем?

– В Рошан! – радостно закивал австралиец. – Надо спешить, они там все скоро будут. Нам надо успеть раньше.

От Рошана до Лубуклингау было около пяти часов езды на автобусе. Точнее, не до самого Рошана, туда теперь автобус не ходит и пойдет не скоро, а до съезда к восточной трассе, ведущей в город. Оттуда придется пешочком. Но Коча вроде бы чувствовал себя замечательно, хромоты видно не было, а значит, дорогу он осилит. В крайнем случае я помогу. Тащил же я его, раненого, через лес.

Расстраивало меня только наше городское вооружение. В условиях джунглей совсем не помешала бы винтовка, хотя бы одна на двоих. Точнее, в любом случае одна на двоих, потому что даже если бы Коче в руки и попало огнестрельное оружие, то обращаться он с ним все равно не умел совершенно. Не дай бог еще себе ногу прострелит.

В автобусе за темными акриловыми окнами царили полумрак и кондиционированная прохлада. Пассажиры первое время озирались на босого Кочу, но потом перестали. Я дремал под мерный гул турбин, время от времени поглядывая на бесконечные джунгли за окнами. Коча медитировал. Было у него такое особое состояние, когда он подолгу сидел с открытыми глазами и глядел внутрь себя. Иногда меня это раздражало, но после ночной пулеметной поддержки я мог простить Коче многие из его почти звериных привычек. Например, привычку чесаться. Причем он прекрасно знал, что на людях чесаться нельзя. А вот когда мы оставались вдвоем, он мог чесаться подолгу и с удовольствием, хотя никаких паразитов на нем не водилось. Порой мне казалось, что он просто прикидывается инфантильным простачком, а на самом деле меня тестирует. Смотрит на мою реакцию и делает выводы. Но каждый раз, уже через несколько минут после возникновения такой идеи, я выбрасывал ее из головы, успокоенный новым доказательством Кочиной беспомощности.

– А почему ты решил, что дайверы еще не на месте, если ты сразу сказал им про золото? – спросил я Кочу. – Ты ведь с ними черт-те когда разговаривал?

– В сезон дождей тут делать было нечего, – улыбнулся австралиец. – А он только кончился. К тому же им надо подготовиться. И нам надо приготовиться, чтобы их приманить. Не отвлекай, мне надо подумать.

Он снова погрузился в свою медитацию.

«Вот фрукт… – подумал я без прежней неприязни. – Подумать ему надо. Мне такой возможности не предоставил, а сам извилинами шевелит. Мыслитель».

Иногда в глубине джунглей или прямо у дороги, отодвинув лес в сторону, возникали серые призраки заброшенных городов. Большинство из них не стали восстанавливать после войны, но были и развалины более позднего времени, вроде Рошана. Наконец мы добрались до нужного перекрестка с желтым указателем, сообщающим, что до Рошана шесть километров. Я растолкал Кочу, и мы выбрались в душную предвечернюю жару. Автобус загудел турбинами и укатил, оставив нас на пустынном шоссе.

– Ну что, мудрый Коча, можем мы отправиться в погребенный под прахом Рошан? – спросил я.

– Да, Хай, пойдем. Раньше ты не называл меня мудрым, спасибо.

– Ну, я тоже взрослею.

– Это хорошо. Пройдем по дороге две трети пути. Потом надо свернуть в джунгли.

– Почему так?

Коча присел на корточки и показал на бетоне черный след от резины. Такой могла оставить только свернувшая в сторону Рошана машина.

– Грузовик, – сказал он, поднимаясь. – После того как проехал, дождя не было. А дождь был три дня назад.

Судя по высохшим подтекам песка в кювете, он был прав.

– Грузовик, значит… – сказал я, срывая травинку. – Не попасть бы к черту в зубы.

– Все будет хорошо, Хай, – улыбнулся Коча. – Это будет наша охота. Тем более тебе нужны не те люди, которые приехали, а те, которые останутся.

С этой стороны на вопрос я не смотрел. Нет, как бы я ни злился временами на австралийца, но котелок у него варил. Совсем не как у нас, европейцев, совсем в другой плоскости. Но не хуже.

– Ты прав, мудрый Коча, – сказал я без всякой издевки. – Кажется, именно это и имел в виду мой отец.

Мы двинулись по обочине дороги в сторону развалин Рошана. Солнце быстро клонилось к закату, окрашивая воздух и пыль в янтарный оттенок. Иногда я срывал высокие травинки, росшие во влажном кювете, и жевал их в задумчивости, а Коча, как ребенок, честное слово, косил их кинжалом. В лесу раздавались вскрики птиц, готовящихся к ночлегу, и нарастающий звон цикад. Примерно на половине пути мы услышали впереди мощный взрыв.

– Торпеда, – сразу определил Коча, ничуть не изменившись в лице. – Средняя.

Мы с ним еще несколько месяцев назад решили классифицировать торпеды хотя бы по весу, потому что Коча уверил меня, что торпеды, в отличие от мин, не растут сколько можно. У них конечный вес зависит от типа и никогда этих границ не переходит. Поскольку каждую тварь взвесить трудно, тем более разглядывая их в бинокль с берега, мы окрестили торпеды маленькими, большими и средними, исходя из видимого размера и особенностей строения. Я бы предпочел более точную классификацию, присвоил бы каждой твари уникальный номер и тип, но не было у меня пока такой возможности, вот и приходилось пользоваться результатами дистанционных наблюдений.

– Да, – кивнул я. – Кажется, твои охотники за золотом пытаются выйти в море.

– У них ничего не получится, – развел руками Коча.

– Я знаю.

Хорошо, если обойдется без жертв. Но когда дело касается биотехов, никогда не обходится без жертв. Никогда. Хотя нет, мы с Кочей были счастливыми исключениями из этого правила. Но если честно, то в гораздо большей степени благодаря Коче, чем мне. Что же касается остальных, то всех мы спасти не могли. При всем желании. Точнее – нет, я не прав. Мы не могли спасать каждого, но конечной своей задачей я действительно ставил спасение всех. Спасти все человечество от биотехнологической опасности – вот какая задача казалась мне важной. Но у меня никак не получалось начать. Я потратил двадцать один год жизни на приобретение самых разных умений, но ни на шаг не продвинулся в направлении главной цели. Мы с Кочей даже убили десяток торпед, но это ничего не дало мне для понимания универсального метода борьбы с ними. Однако именно по дороге в разрушенный Рошан, когда воздух вздрогнул от взрыва, я ощутил, что наконец-то встал на нужный путь. Что теперь каждый мой шаг будет неуклонно приближать меня к цели.

Чтобы попусту не рисковать, мы с Кочей свернули в лес. Джунгли для австралийца были родной стихией, он довольно принюхивался, прислушивался к чему-то, а я угрюмо брел следом, недовольный скорым наступлением темноты. К тому же вспугнутые нами птицы кружили над лесом, создавая удручающую демаскировку. Сделать с этим нельзя было ничего, поэтому я просто хмурил брови и время от времени вздыхал, глядя на пылающий в небе закат. Но Коча был хитер – не спешил. Поэтому на подходе к городу мы двигались уже в темноте, а на зоне темного неба птиц не видать. Крепко же сидит в Коче охотник! Нам же темнота была на руку – среди развалин мы без труда заметили хорошо освещенный лагерь, расположенный на условно безопасном расстоянии от берега.

– Много их, – удивился я, разглядев два крупнотоннажных грузовика.

– Человек сто, – кивнул Коча. – Ну так и золота много. А оно притягивает людей, как мух дерьмо.

Я усмехнулся.

– Ты сам говорил с этими дайверами?

– Нет. Стали бы они говорить с чернокожим аборигеном… Я охотник, Хай. Я пустил слух.

– Понятно. Значит, они ни тебя никогда не видели, ни меня.

– Да.

– Ну и как тогда мы с ними будем знакомиться? Представляешь их реакцию, если в лагерь вломятся два незнакомых мужика, один из которых чернее ночи?

– Мы не будем ломиться. Мы подождем утра.

– Что это изменит?

– До утра мы успеем поймать торпеду.

– Что?! – Я вытаращился на него.

– Мы поймаем торпеду. Они увидят это, и сами захотят с нами познакомиться. Я все придумал.

– Понятно. Надеюсь, ты придумал и как торпеду поймать? Живую?

– Да. Это придумали мои предки. Очень-очень давно.

– Но тогда не было торпед, – усомнился я.

– Это не имеет значения, – широко улыбнулся Коча. – Мне нужно несколько часов на подготовку. Не мешай мне, пожалуйста.

– Это круто. Может, я могу тебе помочь?

– Нет, Хай, в этом не можешь.

Я вздохнул. Коча шагнул в темноту леса, оставив меня в одиночестве.

Я наблюдал за лагерем. Расстояние было велико, но фигурки людей различались отчетливо – освещение там было хорошее. Кроме палаток, людей, машин и многочисленных ящиков я заметил два переносных турбокомпрессора для забивки баллонов воздухом. Разумно. Кислородные аппараты на малых глубинах использовать смысла нет, это я знал из скудных литературных источников, которые мне удалось достать. А, забивая баллоны воздухом, можно обеспечить себе неограниченное количество погружений. Ну, пока хватит топлива на работу турбокомпрессоров, разумеется.

На стопке ящиков, высотой метра два, восседал часовой – то ли с ракетным ружьем, то ли с винтовкой. На таком расстоянии я не мог различить. Хотя нет, для винтовки ствол явно был коротковат, значит, ракетное ружье. В лагере, кроме мужчин, заметил я и нескольких женщин, при точном подсчете – трех. И мужчины и женщины были одеты в одинаковую униформу – бежевые брюки и майки, окрашенные перемежающимися белыми и темными полосами. Грузовики марки «BRT», стоявшие у края лагеря, нельзя было назвать рухлядью, наоборот – первый класс. Похоже, охотники за деньгами, как называл их Коча, в своей охоте весьма преуспели. Но я подозревал почему – конкуренции почти не было.

Примерно через пару часов после наступления темноты, когда я уже начал клевать носом от безделья, активность в лагере дайверов поутихла. Все разбрелись по палаткам, и лишь часовые меняли друг друга минут через тридцать. Один из них, забравшись на ящики, отложил ракетное ружье в сторону и начал наигрывать на губной гармошке. Ситуация показалась мне заманчивой. Ходу до лагеря, если рысью, минут десять. Значит, когда я там буду, растяпа часовой смениться еще не успеет, и мы с Кочей, при хорошем стечении обстоятельств, можем без большого труда обзавестись ракетным ружьем, в котором лично я ощущал серьезную нехватку. В любом случае попробовать стоит.

– Коча! – позвал я.

Не дождавшись ответа с минуту, я выругался про себя и скользнул рысью в сторону лагеря. В крайнем случае Коча не такой дурак, чтобы, потеряв меня, сразу начать бить тревогу и с криками «Хай, Хай!» бегать по лесу. Подождет.

Мне достаточно часто приходилось одному среди ночи шастать по джунглям Южной Суматры, чтобы привыкнуть к звукам, которые они издавали, и научиться избегать опасностей, которые обитали в них. Но здесь и сейчас, я знал, одной опасностью было меньше, поскольку разбойники не будут шастать вокруг городских развалин, когда среди руин разбила лагерь сотня вооруженных людей. Разбойники редко сбивались в банды больше десятка, а нападали в основном на транспорт, движущийся по сети дорог. Нападали, грабили и уходили в лес, где гоняться за ними было не просто трудно, а совершенно бессмысленно.

Когда лес кончился, двигаться стало труднее. Моя пестрая гавайка неплохо сливалась с растительностью, но на городских улицах серьезно меня демаскировала. Переть же через искореженные бетонные конструкции и каменные завалы, чтобы оставаться невидимым, было затруднительно из-за грохочущих оползней и попадающих под ноги дребезжащих железок. Пришлось воспользоваться старым, ни разу не подводившим меня приемом, которому Грек Паршивый научил меня в пятнадцатилетнем возрасте. Старый ворюга преподал мне много наук, в том числе и умение маскироваться в ночном городе, среди старых военных развалин, где в основном и прошла моя бурная молодость. Методика преподавания у него, правда, была не очень приятной, но у меня не было возможности выбрать более мягкого педагога.

Стянув с себя гавайку и комом затолкав ее сзади под брюки, я хорошенько вывалялся во влажной от росы придорожной траве, а затем, осторожно протиснувшись в обгорелый дом, так же тщательно обмазался сажей. Понятно, что Коче с его цветом кожи достаточно было бы просто раздеться, но могут же у белых быть хоть какие-то недостатки!

После проделанной процедуры на фоне закопченных стен, да еще в безлунную ночь, я выглядел не заметнее призрака из средневековой легенды. Надо было только не улыбаться до ушей, а то зубы блеснут, как любил говаривать Грек Паршивый. В таком виде уверенности во мне сильно прибавилось, несмотря на потерю пяти минут, Я опять перешел на бодрую рысь, растопырив согнутые в локтях руки, чтобы не сбивать дыхание. И так увлекся бегом, что едва успел заметить растяжку. Вот было бы смеху, если бы я налетел на нее!

Перескочив через тонкую, почти невидимую проволоку, я опустился на четвереньки и исследовал ловушку, чтобы составить мнение о навыках тех, кто ее устроил. Растяжка оказалась сигнальной, а не боевой – проволока вела не к детонатору мины, а к пусковому устройству светошумовой гранаты. Мирные ребята. Точнее, тупорылые. Оставлять шанс выжить лазутчику в джунглях – это равносильно вбиванию шершавого кола в собственную задницу. Непрофессиональненько. Дайверы, черт бы их всех побрал! На моем месте мог оказаться бандит с древним двуствольным ручным пулеметом, который не ружьишко собрался спереть, а переколошматить всю честную компанию в две пулеметные ленты.

Уже окончательно воодушевленный недостаточным уровнем подготовки противника, я обогнул лагерь, аккуратно переступая через многочисленные, но бестолково установленные растяжки, и оказался, в конце концов, возле ящиков, восседая на которых незадачливый часовой давал свой унылый концерт. Осторожно подобравшись вплотную, я коротким ударом кулака в затылок утихомирил музыканта, тут же подхватил гармошку, лениво дунул в нее несколько раз, вроде как играть надоело, затем положил на ящики обмякшее тело, взял ружьецо, снял с оглушенного часового оба патронташа с ракетами, оставил гармошку и тихо удалился в ночь.

На обратном пути не имело смысла огибать лагерь по широкой дуге, как я вначале планировал – вдоль периметра было светлее, растяжки были видны хорошо, а народ, похоже, спал крепко. Пробираясь за грузовиками, я таки чуть не наступил на растяжку, вздрогнув от близкого женского вскрика. Этот звук в джунглях настолько редок, что к нему я не был готов. Тут же вскрик повторился снова, уже с другой интонацией, а потом перешел в размеренное ритмичное «О!», доносившееся из ближайшей палатки, полог которой так же ритмично покачивался.

«Весело у них тут, – подумал я, переступая через натянутую проволоку, – Так и разрыв сердца от неожиданности получить можно».

Вернулся я к нашей позиции в приподнятом настроении. Кочи по-прежнему не было ни видно, ни слышно. Устроившись в траве на пригорке и положив под бок трофейное ружьецо, я принялся с улыбочкой наблюдать за происходящим в лагере. Никто пока не бегал и не кричал. Похоже, что часовой, который должен был сменить музыканта, попросту проспал свою смену или не может оторваться от женской задницы. Эх, дайверы…

Наконец, минут через двадцать, из палатки выбрался мужчина с голым торсом и пошел отлить за палатку. По возвращении он глянул на ящики, потер глаза, вскарабкался наверх и принялся тормошить часового. Наконец ему удалось привести парня в чувство, и между ними началась, судя по жестам, ожесточенная перепалка. Звуки голосов до меня почти не долетали, только отдельные невнятные возгласы, но понятно было, что проснувшийся обвиняет музыканта в том, что он спал на посту. Наконец между ними наметилось взаимопонимание, и в лагере забили тревогу. Люди выскакивали из палаток, многие прыгали на одной ноге, на ходу натягивая штаны и роняя ракетные ружья. Впопыхах, как я того и ожидал, кто-то налетел на сигнальную растяжку, запустив в небо осветительную ракету и с оглушительным грохотом подорвав светошумовую гранату. У кого-то не выдержали нервы, и началась стрельба.

Несмотря на шум фейерверка в лагере, я ощутил за спиной чуть слышный шорох. Коча улегся рядом со мной и глянул на позицию дайверов. Отблески выстрелов и сполохи осветительных ракет играли в его черных блестящих глазах.

– Бандиты напали? – тихо спросил он.

– Нет, – ответил я, показав ружье. – Это они празднуют потерю одной единицы вооружения.

– Хорошо, – улыбнулся Коча. – Ты, Хай, тоже когда-нибудь станешь хорошим охотником. У тебя есть способности, Этот переполох позволит дайверам завтра, когда мы будем знакомиться, отнестись к нам с большим почтением.

– Поглядим, Были бы трофеи, которые мы сможем им предъявить.

– Трофеи будут. – Коча подкинул на ладони большой шарик, скатанный из свежей травы. – Я приготовил ловушку.

– Вот эту мохнатку?

– Несколько, – хохотнул Коча. – Ты не веришь в силу моих предков и богов? Пойдем, покажу.

Мы направились к океану, все еще слыша со стороны лагеря взрывы и выстрелы ружей. Кажется, ребята заняли оборону всерьез и надолго. Минут через десять мы спустились по трещине с небольшого каменного обрывчика на широкий пляж, куда бестолковая пальба доносилась значительно более глухо. Над океаном медленно всходила огромная полная луна, испещренная кратерами, в джунглях громко перекрикивались ночные звери.

– Тихо! – Коча прижал палец к губам и добавил чуть различимым шепотом: – Нельзя, чтобы торпеды услышали нас раньше времени.

Он присел на корточки и стал всматриваться в океан. Был почти полный штиль, и вода медленно дышала, напоминая огромного спящего зверя. Судя по отсутствию характерных кругов, торпед в непосредственной близости не было, иначе они всплывали бы к поверхности, прощупывая пространство ультразвуком. Коча разложил на песке пару десятков своих травяных шариков и два из них начал активно разминать, работая двумя руками.

– Помоги, – прошептал он.

Я тоже взял два комка свежей травы и начал повторять движения австралийца. Трава резко пахла, точнее, тошнотворно воняла, меня через несколько секунд чуть не вывернуло наизнанку.

– А теперь бросаем в воду, – скомандовал Коча. – Как можно дальше.

Влажная трава имела вполне пригодное для броска соотношение объема и веса, так что свои шарики я закинул достаточно далеко. Черными точками они мелькнули в лунном свете и беззвучно плюхнулись в океан, распространяя круги по поверхности. Кочины колобки упали в стороне от моих.

– Теперь ждать. – Коча снова уселся на корточки и тихо, едва слышно запел.

Пение было монотонным и очень размеренным, слова непонятного мне языка широко ходили по нотному кругу, как бы возвращаясь каждый раз к одному месту. Это было похоже на вращение стрелки часов, и я сразу понял, что Коча не просто поет, а точно отсчитывает время, как делали это его предки много тысячелетий назад.

Продолжая петь, он медленно поднялся с корточек и сам начал кружиться под свою песню. Фигуры его танца делались все сложнее, и в свете луны Коча стал похож на древнего духа, танцующего в зыбких сумерках. Его тень кружила вместе с ним, но в то же время словно немного отдельно, заворожив меня окончательно. После полусотни движений Коча начал прихлопывать в ладони и ритмично бить пятками в песок.

«Торпеды приманивает… – без страха подумал я. – Точно так, наверное, как его предки приманивали из океана огромную хищную рыбу».

Древний мистический танец окончательно уверил меня в успехе нашего предприятия, поэтому, когда я услышал невдалеке громкий всплеск, то разумом остался холоден, хотя тело невольно сжалось в ужасе от близости биотеха. Тут же рядом всплыла вторая торпеда, за ней третья. Это были маленькие по нашей убогой классификации, а они, мы заметили это давно, обычно сбиваются в стаи по три и патрулируют территорию в несколько гектаров поверхности океана. Несмотря на то что Коча продолжал танцевать, торпеды не двигались. Они продолжали колыхаться на волнах, поблескивая в свете луны мокрыми черными спинами.

– Все. – Коча неожиданно остановился и перестал говорить шепотом. – Надо лезть в воду.

– Куда? – ужаснулся я.

– В океан. Надо притащить туши к берегу. Здесь все три, других рядом нету. Не бойся. Они не взорвутся.

Мне приходилось бывать в разных передрягах, часть из которых была крайне опасна для жизни. Но лезть в океан… На это моя нервная система, похоже, не была рассчитана.

– Заодно помоешься, – широко улыбнулся австралиец. – А то весь в саже. На меня похож. Хай, да не бойся! Ты что, никогда не купался в океане? Это очень приятно. Как… – Он рассмеялся, разбежался и плюхнулся в воду, подняв в лунном свете сотни сверкающих брызг.

Я хмуро стянул штаны и сандалии, бросил на песок скомканную гавайку и осторожно вошел по колено в воду. Океан был теплым. Вокруг моих ног ярко вспыхивали и тут же гасли голубые созвездия планктона. Я зачерпнул эти искры, и они замерцали в ладони.

– Хай, ну давай! – позвал австралиец. – Мне одному трудно!

– Коча… – Мне стыдно было в этом признаться, но надо было сделать это прямо сейчас. – Коча, я не умею плавать!

– Что, Хай?

– Я не умею плавать. Меня никто не учил.

Коча ничего не ответил, но вскоре подтащил к берегу тушу торпеды. Она была похожа на чудовище из самого жуткого ночного кошмара – с ультразвуковой воронкой на морде, с двумя рядами щелевых жабер, похожих на акульи, каплевидная, скользкая, с обвисшей мантией водометов. Под воронкой виднелось слабо развитое ротовое отверстие с частым усом, приспособленным для отцеживания планктона.

– Тащи ее за жабры, в других местах не бери, – предупредил меня Коча. – Она еще живая, просто парализованная ядом травы. Тащи, тащи.

Я просунул ладонь в жаберную щель чудовища и выволок его на песок. Вид живой торпеды вызывал во мне одновременно и ужас, и невыразимое ликование от победы. Пока я ее осматривал, Коча подтащил еще одну.

– Страшные, – сказал я.

– Да. Это чудовища, Хай. Вы их сделали.

– Не я.

– Нет, я имею в виду вообще вас, белых. Вам все время мало того, что находится вокруг вас, и вы стремитесь создавать новые сущности, а не изучать старые.

– Это свойственно людям.

– Нет, только вам. – Коча покачал головой и снова побрел к воде, за третьей торпедой.

Не выдержав, я тоже зашел в океан по колено. Кому скажи – не поверят. Два человека купались в соленой воде и остались живы. Невероятно. Этого впечатления, я уже понял, хватит мне очень надолго. Осторожно присев, я погрузился в воду по плечи, наблюдая за яркими голубыми искрами вспыхивающего планктона. Я опускал руки под воду и играл с этими нереальными огнями, погрузившись в какое-то запредельное психическое состояние.

– Хай! – Коча потянул меня за локоть. – Время вышло. Надо уходить в лес. Яд разжижается водой, и скоро его концентрации будет недостаточно, чтобы вызвать у торпеды паралич.

– Твои предки так ловили больших рыб?

– Да. Пойдем. Надо еще обезопасить торпеды.

Вынув из ножен кинжал, Коча осторожно ощупал брюхо торпеды, наметил место на боку, где слой плоти был тоньше, и медленно вонзил туда лезвие. Раздалось шипение, и из раны начала сочиться белая струйка пара – это азотная кислота взаимодействовала с металлом клинка. Коча медленно вытянул кинжал из прорези, и тут же оттуда толчками полилась густая маслянистая жидкость.

Она кипела на песке, взвиваясь клубами пара. От едкого запаха у меня перехватило дыхание.

Полностью слив нитрожир поближе к воде, австралиец оттащил значительно облегчившуюся торпеду подальше, ловко вспорол ей брюхо и начал засыпать внутренности песком. Я уже понял, что это не первая торпеда, которую он так разделывает. Когда песок нейтрализовал остатки взрывчатки и кислоты, Коча высыпал его из брюха и несколькими ударами кинжала вырезал кислотные железы. Затем он повторил то же самое с оставшимися торпедами. На третьей я взялся ему помогать – уже понятно было, что именно надо делать и для чего.

– Все, теперь их можно таскать как угодно, – улыбнулся Коча. – Пойдем спать в лес, а то другие торпеды подойдут к берегу и взорвутся. Утром я опять накидаю травы, и будем ждать дайверов.

– Хороший план, – признал я.

– Рад, что тебе понравилось.

Глава 3. Дайверы

Утром я проснулся от того, что какая-то ошалевшая птица громко вскрикнула в ветвях у меня над головой. В это время мне как раз снилось, что я крался по темной улице неизвестно куда и неизвестно зачем, а Фердинанд с развороченным пузом и вывалившимися кишками вдруг выскочил из-за угла да как заорет… Едва я распахнул глаза, птица взмахнула крыльями и пропала в светлеющей синеве небес.

– Черт бы тебя побрал! – проводил я ее взглядом, вытирая холодный пот со лба.

Туши торпед лежали рядом, они уже подсохли и начали морщиться. Кочи нигде видно не было, Вздохнув, я вскарабкался на дерево и глянул в сторону лагеря. Там вроде все было тихо, а это значит, никого вчера, скорее всего, не убили. Это радует. Правда, вместо одного из грузовиков виднелся только обуглившийся остов. Очевидно, кто-то все же залепил в машину ракетой.

Со стороны моря появилась гибкая фигура австралийца.

– Доброе утро, Хай, – сказал он. – Торпеды сохнут. Я бросил в воду траву, она отдает яд. Надо идти шуметь.

– Шуметь? – я поднял брови.

– Да, чтобы подманить дайверов. Заодно я научу тебя плавать.

Дохлые торпеды за ночь еще убавили в весе, и мы без труда дотащили их до кромки воды в один заход. Я нес по туше на каждом плече, повесив ракетное ружье на шею, а Коча тащил одну, держа ее на руках, словно женщину. Мы бросили добычу и оружие на песок, разделись и осторожно зашли в воду. Хотя нет, осторожно заходил я, а Коча разбежался и прыгнул щучкой, подняв фонтан брызг. Похоже, он никогда не отказывал себе в удовольствии поплавать. Ему достаточно для этого было просто нарвать в джунглях нужной травы.

Поутру вода показалась мне прохладнее, чем вчера. Низкое еще солнце отражалось в ней розоватым сиянием, делая поверхность океана похожей на створку перламутровой раковины.

– Ау! Вау! – громко закричал Коча и залился смехом. – Кричи, Хай, кричи. Надо, чтобы нас услышали. А отсюда до лагеря далеко. У меня еще есть трава, не бойся. Торпеды не смогут к нам подойти. Они не так умны, как ты думаешь, они руководствуются во многом инстинктами. Теми программами, которые вы, белые, вложили им в гены на ваших заводах.

Я зачерпнул воду и резко подбросил две горсти вверх. Вода на фоне неба рассыпалась перламутровым жемчугом брызг.

– Хей! – выкрикнул я как можно громче.

А потом, уже не в силах сдерживать нахлынувшие эмоции, бросился в океан всем телом. Я барахтался на мелководье и брызгал на Кочу, мы дурачились и кричали дурными голосами. Потом затащили в воду туши торпед, чтобы они немного отмокли и приняли более товарный вид. Как раз к этому времени на обрывчике у кромки леса появились дайверы. Пятеро мужчин и две женщины. Но винтовка была только у одного. Однако стрелять он явно не собирался – все семеро глядели на нас так, словно увидели призраков либо неожиданно оказались свидетелями готовящегося самоубийства. Не было сомнений, что как раз на такой психологический эффект Коча и рассчитывал. Заметив внимание дайверов, он повернулся к ним спиной и выволок на песок одну из дохлых торпед. Похоже, ребят это добило окончательно.

Вытягивая вторую торпеду за хвост, я присел возле ружья и ненавязчиво закинул его на сгиб локтя, как учил меня Грек Паршивый. Из этого положения можно моментально выстрелить в любом направлении. Чтобы не привлекать к оружию много внимания, я так и остался сидеть на корточках возле вновь заблестевшей туши.

– Эй! – окрикнул нас один из незнакомцев. – Вы что тут делаете?

– Купаемся, – ответил я как можно более беззаботно. – Биотехов ловим. У них шкура отменная, отлично идет на ботинки. Ну и взрывчатки хорошей можно сцедить. А что?

Я знал, что на это сложно ответить хоть что-нибудь вразумительное.

– Кто вы такие? – спросила одна из женщин.

– Люди, – ответил я, вставая во весь рост, Затем подумал и добавил: – Охотники.

– На кого?

– А вот на этих. – Я с удовольствием пнул торпеду. – Говорю же, шкура у них отменная.

– Погодите! – окончательно растерялась незнакомка. – Почему же они не взрываются, когда вы их ловите?

– А чего им взрываться? – пожал я плечами. – Коча знает волшебное слово. Его предки им акул на ходу останавливали. Он австралиец.

– И вы можете залезать в воду когда захотите?!

– Нет. – Я вздохнул и покачал головой. – Когда луны совсем нет, не можем. Волшебное слово не действует.

Кажется, юмор ни до кого из них не дошел.

Я стоял и нарочито поигрывал ружьецом. Мне было интересно, когда же до них дойдет, что оно трофейное, что это именно из-за меня им пришлось немного поупражняться в стрельбе.

– Вам придется проследовать за нами в штаб, – не очень уверенно заявил старший.

Направить на нас винтовку он не решился. И хорошо, что не решился. Утро было замечательное, и у меня совершенно не было настроения кого-нибудь убивать.

– Что значит «придется»? – пристально глянул я на них, удобнее уложив ружье на сгиб локтя. – Мы заняты.

– Боюсь, что у вас нет выбора, – выдавил из себя дайвер.

Он прижал приклад винтовки к бедру, и я понял, что очень сильно противника недооценил. Этот парень умел обращаться с оружием.

– Ну ладно, – примирительно сказал я. – А кто туши торпед потащит?

– Никто, – сухо ответил стрелок. – Ничего тут с ними не станет. Давайте живо. У меня нет времени попусту сотрясать воздух. И ружьишко попрошу вас переломить.

Честно говоря, я представлял себе знакомство с дайверами несколько иначе. Как-то не очень мне понравилась наша позиция в диалоге. Слабой она оказалась, на мой взгляд. Я выразительно глянул на Кочу, всем своим видом показывая, что я думаю о его плане и методах его претворения в жизнь. Однако мне все же пришлось переломить ружье и извлечь ракету из казенника. Настроение быстро начало портиться.

Правда, под гавайкой лежал полностью готовый к бою «БМФ-400», но не так просто будет взять его незаметно. Не спеша, положив ружье на песок, я непринужденно поднял скомканную рубашку так, словно не пришлось поднимать вместе с ней двухкилограммовый автоматический пистолет. Помахивая ею в воздухе, я первым пошел в сторону леса, Коча за мной.

Наконец мне удалось незаметно просунуть указательный палец в предназначенную для него нишу, а остальными обхватить рукоять. Теперь я удерживал болтающуюся гавайку только большим пальцем, прижимая ткань к пистолету. При этом помахивать ею удавалось гораздо естественнее, чем минуту назад. Двумя легкими движениями я обмотал рубашку вокруг руки с оружием, и теперь она свободно болталась, надежно скрывая пистолет. В течение нескольких секунд я мог убить всех семерых дайверов, но пока не спешил. Конвоирование в лагерь неприятеля, в общем-то, было достаточным поводом для убийства, поскольку неизвестно, что у них на уме, но в то же время, перестреляв их тут, нам будет трудно потом договориться с оставшимися.

С другой стороны, если нас приведут в лагерь как коз на веревке, тоже особо не договоришься. Так что, как ни крути, оба варианта меня лично не очень устраивали. А Коче, судя по его беззаботности, было безразлично. Сильная психика у австралийских аборигенов, позавидовать можно.

В общем, я был уверен, что убивать дайверов ни к чему, а идти к ним под дулом винтовки тоже не имело особого смысла, так что я решил попросту слинять. Мой жизненный опыт подсказывал, что самое простое решение в экстренных ситуациях чаще всего оказывается самым продуктивным, так что особо тянуть с побегом не стоило. Поймав Кочин взгляд, я коротко мотнул подбородком в сторону зарослей. Коча так же коротко равнодушно пожал плечами.

Однако мне пришлось на секунду задержаться. Горошина рации у меня в ухе защекотала кожу сигналом вызова, и тут же я услышал голос старшего группы, по-русски передавшего кому-то информацию о том, что на берегу обнаружены выпотрошенные туши биотехов.

И тут случилось то, чего я лично ожидал меньше всего. Честно говоря, все произошло настолько неожиданно, что я не сразу отреагировал должным образом, оторопело глядя, как падает на спину вооруженный винтовкой дайвер, а из горла у него торчит блестящий стальной гарпун. Коротко прошелестела листва справа от меня, и еще один из оставшихся шестерых дайверов с криком схватился за торчащий из груди штырь. Только после этого я отшвырнул гавайку и дал по зарослям три коротких очереди из «БМФ-400». Две более или менее прицельно, туда, где еще колыхалась листва, пропустив сквозь себя гарпуны, а третью наудачу и на страх агрессору. Дайверы сдуру подумали, что гарпуны выпущены нашими с Кочей сообщниками, а потому и мои пули полетят туда же – все пятеро уцелевших рухнули в густую траву, чем сильно облегчили мне задачу. Припав на колено, я широким веером пустил две длинные очереди по кустам, оставляя мало шансов тем, кто там мог засесть. Короткий вскрик подтвердил верность выбранной мною тактики.

Я замер, держа оружие наготове. После стрельбы редко бывает полная тишина. Стонут раненые, убегают испугавшиеся или готовятся к бою отчаянные смельчаки. Но сейчас было тихо. Совершенно. Поднявшись во весь рост, я спокойно сунул пистолет в кобуру и решил посмотреть, сколько было разбойников, напавших на нас. То, что это были именно разбойники, у меня с первой секунды не вызывало сомнений. Дайверы лежали, все еще опасаясь подняться. Я на всякий случай прихватил их винтовочку, чтобы никому дурная мысль в голову не пришла.

За кустами, метрах в пятнадцати от поляны, я наткнулся на тело. Несмотря на то что моя пуля почти полностью снесла ему голову, в погибшем безошибочно узнавался местный – смуглая кожа, старенькая, видавшая виды одежда. Рядом валялось допотопное пневматическое ружье для подводной охоты, с такими еще до войны развлекались на побережье богатенькие туристы. Меня удивило, что кому-то пришло в голову охотиться с ним на людей. По всей видимости, дайверы стояли тут лагерем не первую неделю, и разбойники отметили их привычку бродить по лесу с одной винтовкой на семерых.

Второе тело обнаружилось чуть в стороне. Этого я не глядя срезал очередью – целых три пули попали ему в обнаженную спину. В траве валялось точно такое же туристское ружьецо. Я вздохнул, присев на корточки рядом с трупом. При всей глупости подхода, мотивация разбойников была понятной – завладеть винтовкой, а потом, с ее помощью, выбивать одного дайвера за другим, отнимая у каждого что-то ценное. Подобная тактика не была для меня новостью, таким образом разбойникам иногда удавалось завладевать небольшими деревеньками, сначала держа в страхе все население, а затем и вовсе заставляя оставшихся покидать нажитое место, бросив все имущество. Но я ни разу не сталкивался с шайками, состоящими менее чем из пяти человек, так что в любой момент нам могли преподнести еще какой-нибудь сюрприз.

Проверив боеготовность винтовки, я закинул ее на плечо и вернулся на поляну. Дайверы уже немного пришли в себя – молча стояли и смотрели на трупы товарищей.

– Надо двигать в лагерь, – хмуро произнес я. – А то, не ровен час, нас тут снова начнут отстреливать по одному. Мертвых не берем, они затруднят движение. Потом вернемся сюда с более подготовленным отрядом.

Никто мне перечить не стал, и мы с Кочей из конвоируемых превратились в предводителей группы. Я пробивал путь через лес, стараясь избегать тропинок, на которых нам могли устроить засаду, и уж конечно не приближался к пробитой дайверами дороге. На самом деле мы с Кочей стали тем непредсказуемым фактором, который мог спутать все карты противнику. Разбойники наверняка несколько дней, а то и пару недель отслеживали все привычки дайверов, маршруты их перемещения и их манеру вести себя за пределами лагеря. Мы же были чужаками, и под нашим предводительством отряд действовал, с точки зрения противника, совершенно непредсказуемо. Наши привычки никто изучить не успел, а если бы и попытался, то столкнулся бы с некоторыми трудностями. У нас с Кочей было мало привычек. Мы знали привычки друг друга, что позволило Коче, к примеру, найти меня в городе и вовремя прийти на помощь. Но если говорить о ком-то другом, то ему вряд ли бы обломилось, поскольку отсутствие явно выраженных привычек является важным качеством человека, ведущего жизнь, подобную нашей. Когда ни кола, ни двора, когда в череде каждодневных событий тяжело найти какой-либо смысл.

Пробираясь по лесу и ведя за собой отряд уцелевших дайверов, я вдруг понял, что смысл моей жизни не укладывается в обычные для понимания рамки. Честно говоря, я сам не знал, что мной движет. Обещание, данное отцу? Ну, не настолько мы с ним были близки, чтобы изменить из-за этого всю свою жизнь. Месть за гибель матери? В какой-то мере да, но спустя многие годы после страшных событий на «Принцессе Регине» и эта боль сделалась не такой острой. К тому же понятие мести в отношении безмозглых торпед не имело особого смысла.

И вот я пробирался через экваториальные джунгли, держа наготове винтовку и пытаясь разобраться в порывах собственной души. Говорят, что чужая душа – потемки, но иногда и своя представляет не меньшую загадку. Почему-то я вспомнил о трупах, оставшихся за спиной. Одни променяли жизнь на попытку обогащения, а другие заплатили наивысшую цену за собственную беспечность. А результат один – черное ничто. То самое черное ничто, которое ждет каждого из нас, независимо от эффективности действий. Раньше или позже оно все равно поглотит нас. Почему-то именно в этот миг я понял это с наивысшей отчетливостью. Но данное понимание не испугало меня. Холодным разумом я осознал, что человеческая жизнь – это попросту затянувшееся поражение. Как бы мы ни дрались, каких бы успехов ни достигали, в конце нас все равно ждет смерть. Наша жизнь совершенно бессмысленна, что бы мы ни оставили после себя. Она – лишь затянувшееся падение в пропасть. И единственный способ не сойти с ума от осознания этого – попытаться превратить падение в увлекательный аттракцион, разукрасить пропасть гирляндами, включить музыку погромче, вдохнуть «золотого дыма» и получить максимальное удовольствие от самого ощущения полета.

– Коча, – негромко позвал я.

– Да, Хай.

Я видел, что он почти прочел мысли, копошащиеся у меня в голове. Чутье у него было практически звериным, я знал это, но сейчас удивился.

– Зачем ты ввязался в это? – напрямую спросил я. – Зачем ты рискуешь жизнью, убиваешь торпеды, ночуешь в дрянных отелях и ходишь в парусиновых штанах?

– Все просто, Хай, – ответил Коча, скосив кинжалом высокую травинку на пути. – Глаза небесных зверей глядят на нас из глубин мироздания. Это не звезды, нет, это глаза хищников, поджидающих нас на поворотах жизненной тропы. Невыносимо знать, что они всегда рядом, что они пялятся на тебя из темноты. Пялятся и терпеливо, бесстрастно ждут, когда настанет их черед. И чем-то надо закрыться от этих взглядов, просто надо спрятать от себя глаза небесных зверей, чтобы не думать о них каждую секунду. И я их закрыл. Я закрыл их телами торпед, понимаешь, Хай? Надо просто что-то делать, чтобы не видеть этих сверкающих глаз. Не важно, для себя делать или для других, потому что в любом случае ты все делаешь для себя. Но делать надо что-то очень яркое, нечто, способное хоть на какое-то время затмить глаза небесных зверей. Вот я и выбрал Большую Охоту.

– Что значит Большую Охоту? – спросил я.

– Охоту, которой не будет конца, – пожал плечами австралиец.

– А почему ты говоришь, что любое дело – только для себя?

– Потому что ничего не имеет смысла. Все, что ты делаешь, ты делаешь лишь для того, чтобы закрыть от себя глаза небесных зверей.

Я вздохнул и ускорил шаг. В груди было больно, так же больно, как тогда, когда я не увидел Ольгу и маму на борту гравилета. Сердце сжалось спазмом и отказывалось нормально гнать кровь по жилам.

«Вот оно как… – подумал я. – Просто закрыть глаза небесных зверей, чтобы не думать о них».

Вскоре мы вышли к лагерю. Тут не могли не слышать мою пальбу, поэтому переполох между палатками был вполне объясним. Вооружившиеся дайверы пытались собраться в большой отряд и выдвинуться в джунгли, но наше появление изменило их планы. Опустив оружие, они встретили нас удивленными взглядами. Поскольку все были вооружены и ни о какой эффективной перестрелке при таком численном превосходстве противника не могло быть речи, я демонстративно отложил винтовку.

Нас окружили, но агрессии особой не ощущалось – никто не понимал, что происходит. С удивлением я услышал, что дайверы и тут переговариваются между собой по-русски, а это говорило о том, что русских тут большинство. Это давало мне дополнительные преимущества – в послевоенном мире землячество приобрело какой-то дополнительный, пусть и не вполне понятный для меня, смысл. Ближайшая к нам группа расступилась, пропустив вперед крупного мужчину лет сорока на вид. Одет он был, как все остальные – в форменные брюки и полосатую майку, но выделялся длинными черными волосами, стянутыми в хвост на затылке, и короткой густой бородой.

– Кто вы? – спросил он меня по-английски, не обращая на Кочу ни малейшего внимания.

– Андрей Вершинский, – ответил я ему на русском. – Мы тут с товарищем охотились на торпеды. Повстречали ваших на берегу. Они нас под конвоем вели сюда, но сами попали в засаду разбойников. Двое погибли, остальных мне пришлось выручать. Их тела и трупы разбойников в километре отсюда в сторону моря.

– Вот как? – Он тоже перешел на русский, но не смог скрыть удивления. – Выручать, говоришь?

– Да.

– А что в твоем понимании означает «охотиться на торпеды»?

– Да то и означает, – Я пожал плечами как можно беззаботнее. – Ловим с Кочей торпеды, снимаем с них шкуры и продаем. Это наша работа.

Бородач задумался.

– Пойдем в штаб, – пригласил он. – Надо серьезно поговорить.

Он вздохнул и дал распоряжение группе выдвинуться в лес, чтобы доставить в лагерь тела погибших. Затем махнул нам рукой, приглашая следовать за собой.

Штаб оказался оборудован в небольшой палатке возле уцелевшего после ночной стрельбы грузовика. Видно было, что присутствие австралийца смущает бородача, но я решил никак на это не реагировать. В штабной палатке было душновато и никого, кроме нас троих, не было. Посреди стоял большой раскладной стол, на котором расположилось два более чем современных электронных планшета, какие использовались в полиции для навигации по сателлитам и вывода карт. Стульев было пять, кроме них я заметил в углу портативный кухонный блок и бесшумную гелиевую электростанцию.

– Садитесь. – Бородач указал на стулья. – Меня зовут Борис Кузнецов. Я начальник этого лагеря.

– Понятно, – кивнул я, присаживаясь. – Это Коча, мой партнер по бизнесу. Австралийский абориген и очень хороший охотник.

– Русского он не знает?

– Нет. Поэтому лучше перейти на английский, в любом случае без него я не буду ни о чем говорить серьезно.

– Ладно. – Борис перешел на английский. – Можно я тогда тоже опущу церемонии и перейду к главному?

– Буду рад, – кивнул я.

– Хорошо. Насчет торпед вы не врете. Мне передали, что на берегу вами оставлены две выпотрошенные туши биотехов.

Я развел руками, демонстрируя легкое удивление его информированностью. Не хотелось показывать, что я без труда прослушиваю их эфир в пассивном режиме.

– Вы хотите купить шкуры? – заинтересованно спросил Коча.

Борис глянул на него с нескрываемым превосходством.

– Нет, мы хотим предложить вам сотрудничество. Не бесплатно. Думаю, что это позволит вам выручить значительно больше, чем стоят любые шкуры.

– Интересно, – сощурился я.

– Мы дайверы, – объяснил бородач. – Ныряем под воду и выполняем там разные работы. Достаем потерянные когда-то грузы, ремонтируем погруженные конструкции. Понятно, что делать это мы можем только в озерах и реках, а там для нас не так уж много работы. Но вот в морях и океанах после войны осталась масса полезного груза. Но биотехи не дают нам нырять. Получи мы такую возможность, можно было бы очень значительно расширить поле своей деятельности. Вы бы стали нашими постоянными партнерами. На очень выгодных условиях.

– И что нам придется делать? – спросил Коча.

– Мы видели, как вы купались. Все ждали взрыва, но взрыва не было. Это означает, что вы владеете каким-то секретом и можете безопасно для себя заходить в воду. Дайте нам возможность нырять в бухте, и мы не останемся в долгу. Нам не нужен ваш секрет, нам необходимо только погрузиться около десяти раз в течение одного дня. Что скажете?

– Хотелось бы больше конкретики. – Я побарабанил пальцами по столу. – Насколько серьезным может быть вознаграждение?

– По килограмму золота каждому в руки вечером того дня, когда вы обеспечите нам погружение.

Коча улыбнулся и протяжно присвистнул.

– Годится, – усмехнулся я. – Тогда завтра и начнем. А то наш способ действует только в период полной луны.

– Тогда можно было бы и сегодня… – осторожно предложил Борис. – Мы и так тут задержались дольше, чем собирались.

– Нет, – Коча покачал головой. – Нам надо подготовиться.

– Что для этого нужно? Чем мы можем помочь?

– Выделите нам охрану, – ответил я. – Человек десять с винтовками и ружьями. Работать придется в джунглях, а пока вы тут стояли лагерем, разбойники из окрестностей начали подтягиваться сюда в надежде завладеть вашим имуществом. Скоро придется вести с ними серьезные боевые действия, а вы к этому не готовы морально.

– Зато ты готов, как я вижу, – произнес Борис по-русски.

– Было время получить нужные навыки, – ответил я. – Но охрана нам не повредит. Я не склонен уходить от рискованных ситуаций только из-за их рискованности, но и не отношусь к тем, кто лезет на рожон только ради опьяняющего действия опасности.

– Понимаю, – улыбнулся бородач. – Было время, когда опасность неотрывно следовала за мной. А теперь я без нее чувствую себя не в своей тарелке.

Судя по возрасту, он мог участвовать в войне, и это меня заинтриговало. Я глянул на него пристально, пытаясь вызвать на еще большую откровенность.

– И нечего так смотреть, – отмахнулся он. – Я служил в морской пехоте, когда началась война. Был морским диверсантом. И нашему отряду одним из первых пришлось столкнуться с биотехами в глубине. Никто тогда о них почти ничего не знал. Из десятерых мне одному удалось выжить. Чудом. Если захочешь, я тебе за бутылочкой водки потом расскажу, как все было. Но только после того, как провернем дело.

– Годится, – кивнул я.

Сердце у меня забилось чаще. Я заподозрил, что жизнь столкнула меня со вторым после Кочи человеком, который играет с опасностью лишь для того, чтобы закрыть глаза небесных зверей. А если так, то идея Большой Охоты не оставит его равнодушным. Может, именно про таких людей говорил мне отец?

Выйдя из палатки, Коча достал кисет, с которым не расставался даже в больнице, свернул самокрутку и закурил.

– Я выделю вам двухместную палатку, – сообщил Борис. – На особые удобства не рассчитывайте, мы сами не в хоромах живем. Обед в полдень, ужин на закате. Я поставлю вас на довольствие. Помните, у нас морской регламент, а это означает довольно серьезную дисциплину, которой придется придерживаться и вам, чтобы не раздражать и не расхолаживать остальных. От нарядов вы избавлены, от караулов тоже, но без дела по лагерю лучше не шататься.

– Нам некогда будет шататься, – заверил я его. – Мы выдвинемся в лес сразу, как только вы выделите нам охрану.

– Ладно. Против женщин ничего не имеете?

– В смысле? – поднял я брови.

– Если я начальником отряда охраны назначу женщину?

– Мне без разницы, – махнул я рукой. – Лишь бы не пыталась нами командовать.

– Нет, она будет в вашем подчинении и станет выполнять только функции командира группы наших стрелков.

– Тогда все нормально. Но можно узнать, почему именно она?

– Катя очень хороший стрелок. Лучший. К тому же обстрелянный в реальных передрягах, а не в тире. Это важно, поскольку для меня ваша безопасность теперь не безразлична.

– Понятно.

– Тогда пойдемте, я покажу вам вашу палатку. А после обеда выделю отряд.

Глава 4. Стратегия огневого контакта

Судя по обеду, дайверы неплохо зарабатывали на погружениях в реках и озерах. Очевидно, они не были стеснены конкуренцией в этом бизнесе, а потому могли контролировать одним клубом весь рынок подводных работ. Так или иначе, несмотря на полевые условия, обед из четырех блюд показался мне сытным, вкусным и вполне ресторанного качества. Жилье, вопреки многочисленным извинениям со стороны Бориса, оказалось получше многих гостиничных номеров, в которых мне приходилось ночевать. Палатка была оборудована двумя раскладными койками, столом, двумя надувными креслами, компактным сетевым терминалом и мини-баром с охлаждающей камерой. Судя по отсутствию духоты, где-то внутри находился выход центральной кондиционерной сети, проложенной по всему лагерю. В этом плане мне показалась странной духота в штабе, но я списал ее частично на спартанские пристрастия Бориса, а частично на экономию ресурсов.

Столовую, размещенную в большой палатке, дайверы называли камбузом – на военно-морской манер. Я решил, что, коль уж председателем клуба является бывший подводный диверсант из морпехов, удивляться тут нечему. Зная, что представители субкультур очень ценят всяческий сленг, возникший в их среде, я счел за благо вписаться в эту традицию, чтобы никого не раздражать и не поддерживать репутацию сухопутной крысы, какую в таких сообществах неизменно приобретает любой чужак.

На камбузе я и познакомился с Катей. Коча не на шутку увлекся едой, а меня Борис подозвал за свой столик, где сидели двое незнакомых мужчин и одна женщина. Пожалуй, она была чуть старше меня, по крайней мере, мне так показалось. Не совсем в моем вкусе, если честно, но и не уродка. Чуть полновата, с грубоватыми чертами лица. Вела она себя очень раскованно, можно сказать, по-мужски, что немного меня покоробило. Заметив мой взгляд, она усмехнулась, видимо, заподозрив, какие мысли вертелись у меня в голове, и представилась:

– Катя.

– Очень приятно. Андрей. – Я чуть поклонился.

– Присаживайся, – указал на свободное место Борис. – Коньяку хочешь?

– А как же морской регламент? – усмехнулся я.

– Офицерский состав должен чем-то отличаться от рядового, – спокойно пояснил бывший морпех. – А то дисциплине сразу хана.

– Тогда выпью. Всегда мечтал принадлежать хоть к какой-то элите.

– Уважаю людей с чувством юмора, – подмигнул мне Борис.

– Я тоже, – согласился я.

Краем глаза я заметил, что Катя поглядывает на меня чуть пристальнее, чем можно было ожидать от малознакомого человека. Мне налили коньяку, завязалась беседа, в процессе которой Борис познакомил меня с двумя своими заместителями – Ильей и Сергеем. Из любопытства я расспросил про их клуб. Информацию мне выдали довольно поверхностную – ныряем, мол, зарабатываем, но есть и проблемы. Проблемами они делиться, понятно, не стали, да я этого и не ожидал.

Коньяк в бокале был на исходе, когда Катя сказала:

– Я видела трупы разбойников. И нашла гильзы на том месте, откуда ты стрелял. У тебя что, пули с самонаведением?

– В каком смысле? – удивился я.

– В самом прямом. Там же видимость была нулевая. Разбойники засели за плотной стеной подлеска, и видеть со своего места ты их не мог ни при каких обстоятельствах. Как же ты тогда пристрелил обоих? Ладно бы еще они стреляли из винтовок, но от пневматических гарпунных ружей нет ни грохота, ни пламени.

– Меня научили неплохо стрелять в свое время, – пожал я плечами.

– Чтобы стрелять, надо видеть цель, – покачала головой Катя.

– Не всегда. И даже слышать не всегда надо. Может, ты и лучший стрелок среди своих, но, видимо, существуют фокусы, о которых ты понятия не имеешь. Это уже вопрос другого порядка, скорее вопрос психологии и тактики огневого контакта, чем чисто стрелковых навыков. Понимаешь, люди в бою в значительной мере скованы обстоятельствами, а потому действуют, сами того не понимая, по жестким шаблонам. Зная эти шаблоны, можно с уверенностью предсказать, кто в какой момент боя где примерно окажется. Ну а дальше как раз и приобретают значение стрелковые навыки.

– Забавно, – сощурилась Катя. – Расскажешь?

– Так, Катерина, ты мне человека от дела не отвлекай, – осадил ее Борис. – У него задача обезвредить торпеды, а не повышать твое стрелковое мастерство. Уяснила?

– Да.

– Вот и прекрасно. И ты, Андрей, на ее чары не поддавайся.

Я молча усмехнулся и допил остатки коньяка, закусив их лаймом.

Мы выдвинулись в лес примерно через час после обеда. Под Катиным началом были двое стрелков с ракетными ружьями и пятеро с автоматическими штурмовыми винтовками, создающими очень плотный огонь. Такой отряд мог дать отпор любой, даже хорошо подготовленной банде разбойников.

На самом деле Борис переоценивал мою роль в обезвреживании торпед. Я понятия не имел, какую именно траву Коча использовал для своих парализующих шариков, да и не было ни малейшего желания тратить время на изучение того, чем прекрасно владеет напарник. Это было так же бессмысленно, как учить Кочу стрельбе, например.

Как бы то ни было, делать мне в джунглях оказалось совершенно нечего. К тому же я был уверен, что кто-то из стрелков получил задание разузнать, в чем именно заключается наш секрет обезвреживания торпед, а потому следовало занять собой все внимание группы, дав Коче возможность собрать траву в стороне от чужих глаз. Ситуация осложнялась тем, что разбойники наверняка начали подтягивать силы к лагерю, и ожидать нападения можно было в любую минуту, а потому далеко отпускать Кочу было нельзя – он должен был отходить не далее чем на десять-пятнадцать метров от нас.

Решил я эту дилемму просто.

– Строгий у вас командир, – сказал я Кате, когда мы добрались до места, облюбованного Кочей.

– Нормальный, – скупо отмахнулась она.

– Может, и нормальный, но нельзя запрещать лучшему стрелку использовать любую возможность для повышения квалификации. Вот он на тебя наехал, и ты всю дорогу молчала, а шли мы час, не меньше. За это время я мог бы рассказать тебе кое-что о тактике огневых стычек.

– Поздно теперь говорить, – вздохнула она. – Работай.

Я поднял лицо к небу и прищурился на солнце.

– В лесу вся работа для Кочи. А я так, с боку припека.

Все восемь стрелков заметно оживились при этих словах. Я понял, что всем им интересно меня послушать, а значит, Коче никто не будет мешать. Что же касается бдительности, то она у меня от работы языком не уменьшается – проверено долгой практикой.

Присев в траву, я закинул руки на затылок и сделал вид, что наслаждаюсь шумом океанского ветра в ветвях. Катя осторожно устроилась рядом, положив на колени винтовку. Ветер дул с ее стороны, точнее, со стороны океана, принося запах соли и водорослей, смешивая его с ароматами джунглей, а под конец вплетая в этот букет тонкий, едва ощутимый, теплый запах женских волос. Я ощутил в груди почти незнакомое щекотное ощущение от такой неожиданной близости женщины.

Наверное, я был в таком состоянии, что взволновать меня могла почти любая женщина, ведь я не имел близких контактов с противоположным полом уже больше года. Катя была далека от моего идеала, но она была очень близко, до нее локтем можно было дотянуться, а мой идеал – черт-те где, если только вообще существовал на этом свете. Вечная проблема журавля и синицы повернулась для меня такой вот неожиданной стороной.

– Ты когда-нибудь вела ночной бой? – спросил я у Кати.

– Да, приходилось, – кивнула она.

– Тогда тебе легче будет понять.

Вокруг нас расселись другие стрелки, внимательно прислушиваясь к каждому моему слову.

– Коча! – выкрикнул я. – Не уходи далеко! Будь на виду все время.

– Хорошо, Хай! – махнул он мне.

– Почему он тебя называет Хай? – спросила Катя.

– Да мне без разницы, – пожал я плечами. – Хоть горшком, только бы в печь не садили. На самом деле Коча как-то спросил, что означает моя фамилия – Вершинский. Ну, я ему перевел на английский смысл слова. И он почему-то решил, что смысл моей фамилии важнее звучания.

– Что-то я не поняла, – улыбнулась Катя. – И каков же смысл? Вершить? Вершок?

– Мне кажется, что вершина, верх, высота, – развел я руками.

– Не очень скромно.

– Скромность никогда не входила в число моих добродетелей.

Мы помолчали. Вечный океанский ветер шумел в густых ветвях над нашими головами. Несмотря на присутствие еще восьмерых стрелков, я вдруг ощутил себя с Катей наедине, поразившись такому яркому наваждению. Я глянул на нее искоса и поймал себя на том, что идеалы женской красоты не так уж важны, когда речь идет о реальной женщине. Нет, действительно, по-своему она была очень даже красива, и уж в любом случае очень мила, несмотря на явно мужскую манеру держаться. Я на секунду представил, что это она сладострастно вскрикнула в чьих-то объятиях, когда я ночью выбирался из лагеря. Это было не больше чем ни на чем не основанное предположение, но сердце забилось в груди чаще. Мысленно я увидел ее обнаженной, разгоряченной в чужих объятиях, возбужденной и отдающейся, с зажмуренными глазами и чуть приоткрытым ртом. Это видение было ярким, отчетливым и здорово возбудило меня. Я даже челюсти стиснул от напряжения.

Не знаю, но мне почему-то показалось, что, несмотря на налет грубоватости, Катя очень сексуальна и очень доступна. Настолько, что приложи я усилия – и можно было бы провести с ней ночь. Может быть, даже эту. Я несколько раз глубоко вздохнул, стараясь не разгонять себя нахлынувшими фантазиями, а затем твердо решил приложить усилия.

Честно говоря, никакого особого сексуального опыта в свои годы я так и не нажил. Бывали, конечно, контакты, но чаще всего о них было стыдно вспоминать, а один раз такой контакт даже повлек за собой весьма неприятное лечение ударными дозами антибиотиков, что надолго отбило у меня всяческое желание. По большому счету я был очень стеснителен в общении с противоположным полом, а потому подсознательно остерегался малодоступных, по моему мнению, женщин, прекрасно понимая, что у меня не хватит умения их соблазнить. А получать отказ мне хотелось меньше всего, поскольку я знал, что он только усилит мою и без того значительную неловкость в межполовых отношениях.

В результате красавицы и приличные женщины оставались уделом моих фантазий, я с ними и заговорить не смел, а сталкиваться приходилось с женщинами попроще, которые сами испытывали недостаток мужского внимания, а потому не были особенно щепетильны в выборе. На самом деле я прекрасно сознавал, что Катя из их числа, что в лагере есть женщины намного привлекательнее, чем она, а потому ей перепадает не самое лучшее. Может быть, напускная грубоватость и мужские манеры были как раз защитной реакцией, маской, под которой она прятала недовольство таким положением вещей. Всякая женщина мечтает любить и быть любимой, а если не удается, она запирает душу в крепкой раковине, из которой ее не выковырять. Я почти на физическом уровне ощутил шершавую крепость этой раковины, но тут же понял, что под ней наверняка скрывается жемчужина. Никому не удалось ее разглядеть, но я уловил таинственный блеск в глазах Кати.

Я стиснул кулаки, на секунду представив, что эта жемчужина может стать мне наградой. Наградой за долгие годы лишений – физических и моральных.

– Ночью, – начал я, – во время боя видны только вспышки выстрелов. Замечала?

– Конечно, – осторожно кивнула она.

– Видеть вспышки очень важно. Каждая вспышка – это летящая в тебя пуля. Чей-то промах или чье-то попадание. Это суть любого огневого контакта – попадание или промах. Суть не в убийстве, поверь. Важно именно поражение цели.

– Никогда об этом не думала, – негромко сказала она.

– Агрессия хороша в рукопашном бою, – продолжал я. – При непосредственной стычке она подавляет противника морально и дает тебе возможность подавить его физически. Но при огневом контакте агрессия не приносит ничего, кроме учащения пульса, от которого сильнее дрожит рука. Вспышки выстрелов означают рождение маленькой сверхзвуковой смерти, уносящейся в пространство. Но если ты именно так будешь их воспринимать, то в твоей душе поселится страх, и тебе потом очень трудно будет его выбить оттуда.

– Как же тогда быть?

– Все просто. Мы привыкли, что тело – это и есть мы сами. А все окружающее – вокруг нас. Но это не так. Это лишь обман чувств, ничего более. Мы не можем напрямую ощущать реальность, тебе надо это понять. Все, что происходит снаружи, никак не может быть воспринято разумом, кроме как посредством интерпретации сигналов, посылаемых нашими нервными окончаниями. Пойми, никакого красного света не существует, есть только электромагнитное излучение определенной длины волны, которое, попадая на сетчатку глаза, порождает химическую реакцию, а вещество, образовавшееся в этой реакции, раздражает нервное окончание, которое передает сигнал в мозг. И только сам мозг, получив именно этот сигнал, присваивает ему значение определенного цвета. По сути, весь мир просто нарисован на серой стене внутренней поверхности нашего тела. Это карта. Символ. Обозначение.

– И что?

– А то, что вспышки выстрелов, как и все остальное, являются лишь условными сигналами, посылаемыми нашему мозгу. И рассматривать их лучше всего именно как сигналы, как схему, нарисованную на экране радара. То есть нет у тебя никакого противника. Есть только схема перемещения целей, которые тебе необходимо поразить.

– Но ведь смерть от пули совершенно реальна, – сказала Катя.

– Чушь собачья, – возразил я. – Смерть на самом деле наименее реальна из всего существующего. Ведь, когда ты умрешь, ты не сможешь понять, что умерла. Твой мозг не сможет обработать сигнал под названием «смерть», поскольку ничего уже не сможет обработать. Пока сознание в тебе теплится, в нем теплится и надежда выжить, а когда сознание угасает, ты уже не можешь осознать ничего. В результате каждый человек обладает личным бессмертием. Он сам не может зафиксировать свою смерть, а реально существует лишь то, что можно зафиксировать. Получается, что чужая смерть для тебя реальна, а твоя будет реальна лишь для того, кто ее увидит или узнает о ней. Но не для тебя.

– Интересная концепция…

Я глянул в Катины глаза и понял, что ей действительно интересно.

– Мне об этом рассказал человек, учивший меня стрелять. О нем почти нечего сказать хорошего, он был отпетым негодяем, способным продать собственную мать на органы. Но когда дело касалось стрельбы, в его словах появлялась особенная философия. Как только он впервые протянул мне заряженный пистолет, я услышал от него то, что он считал самым важным. Когда человек берет в руки оружие, он должен быть готов не только и не столько убить, сколько умереть.

– Но ты же говорил, что личной смерти нет, – подняла взгляд Катя.

– Конечно. В том-то и смысл. Самое главное во владении оружием – смерть. Но поскольку личную смерть человек не в состоянии зафиксировать, все теряет смысл. Владение оружием, бои, перестрелки превращаются просто в игру. В игру, где основным смыслом является поражение цели. Ошибиться в этой игре невозможно, поскольку ошибку нам зафиксировать не дано. Любой огневой контакт из-за этого превращается в беспроигрышную лотерею. Победить можно, а проиграть нет. Понимание этого позволяет сохранять разум холодным и ясным, а весь мир и его изменения воспринимать просто как схему на экране компьютера. Именно из этого рождается тактика огневых контактов. Например, ты знаешь, в чем смысл термина «прикрыться огнем»?

– Первый раз слышу, – еще больше заинтересовалась Катя.

– Именно этот тактический ход позволил мне одержать победу в известной тебе стычке. Существует один удивительный фактор, который сложно объяснить рационально, В нем много мистики, но на практике он прекрасно работает. Запомни: в стреляющего человека очень сложно попасть. Чтобы поразить цель, ведущую непрерывный огонь, необходима очень крепкая воля. Потому что стреляют-то в тебя. И только осознание невозможности проигрыша может помочь тебе поразить цель. И, напротив, в убегающего человека попасть проще простого, он словно притягивает к себе пули. В результате получается, что, когда противник не виден, когда ты не можешь заметить вспышки выстрелов или направленное в тебя оружие, стрелять и поражать цели намного проще. Звучит противоречиво, но это факт. Надо только знать это. Когда не видишь противника, надо просто стрелять. Отправлять пули веером в том направлении, где противник теоретически может находиться. Пули сами найдут его.

– И все?

– Конечно, не все. Я же говорил, дальше вступают в силу чисто стрелковые навыки и выигрывает тот, у кого больше боевого опыта. Это тоже важно, но нарабатывается оно на стрельбище, а не в бою.

Пока Коча ходил кругами вокруг поляны, выискивая и собирая нужную ему траву, я еще много чего рассказал рассевшимся рядом со мной стрелкам. Я сел на излюбленного конька, меня понесло и несло все сильнее, когда я видел огонь заинтересованности в Катиных глазах. Совершенно подсознательно и незаметно, неуловимыми движениями мы с ней приближались друг к другу, пока наши бедра не соприкоснулись. Касание меня обожгло. Я вздрогнул, поднял взгляд на Катю и увидел, что она смотрит на меня так же, как я на нее – с удивлением и легким испугом. А затем мы оба смутились, чуть отстранились и сделали вид, что ничего не произошло. Однако сердце мое молотило, как вал разогнанной до предела турбины, и я физически ощущал, что сердце Кати бьется в такт с моим.

Когда небо пожелтело от близости вечера, австралиец наконец сообщил, что закончил работу. На самом деле я заметил, что последний час он не занимался сбором, а тщательно сминал ногами траву, превращая ее в совершенно неузнаваемую массу. Затем он соорудил из жердей носилки, погрузил на них груду темно-зеленого месива и, довольный, уселся рядом.

– Ну вот, теперь появилась работа и для меня, – с притворным недовольством вздохнул я.

– Ты о чем? – не поняла Катя.

– Носилки надо тащить. Ценный груз.

Я поднял носилки спереди, Коча сзади, а стрелки двинулись в сторону лагеря по обе стороны от нас. Путь не был долгим, похоже, Кочина трава росла тут повсюду, и на километр от лагеря мы отошли лишь приличия ради. Во главе отряда двигалась Катя, держа винтовку на сгибе локтя, как когда-то учили меня. Двигалась она, как кошка, точнее, как тигрица, крадущаяся сквозь джунгли. Ее полосатая майка только усиливала это ощущение.

Преодолев около трети пути, я ощутил какое-то неуловимое изменение в окружающем пространстве. Секунда у меня ушла на то, чтобы понять – перестали петь птицы. А произойти это вечером могло только в том случае, если их кто-то недавно спугнул и они скопом перелетели на другие деревья. Тут же и Коча рванул на себя носилки.

– К бою! – выкрикнул я, отпуская жерди и перекатываясь в траву.

Стрелки отреагировали, на мой взгляд, слишком вяло – я уже выхватил пистолет и привел его в состояние боеготовности, а они все еще двигались во весь рост, рискуя попасть под мои же пули.

– Ложись! – скомандовала Катя, вскидывая винтовку к плечу.

За густыми зарослями ничего не было видно, и я понятия не имел, в кого она собирается стрелять, но она все же шарахнула по кустам тремя короткими очередями. Грохот выстрелов вспугнул птиц в округе, но не успело эхо затихнуть, как вся наша группа уже заняла позиции. Кто залег за камнем, кто за кочкой, а кто плотно прижался к стволу дерева. Катя выстрелила еще три раза, и тут же метрах в двадцати за кустами раздалась сухая очередь из автоматического пистолета. Сверху посыпались сбитые ветки и листья лиан – пули противника ушли вверх, а это означало, что выпустил он их уже после Катиного попадания.

Кто-то из наших не мешкая пальнул из ружья. По барабанным перепонкам ударило сначала воем стартовавшей ракеты, а затем волной от близкого взрыва. В воздух взлетел фонтан бурой глины пополам с опавшими листьями. Я наугад послал веер пуль чуть в сторону и, судя по вскрику, тоже попал. Тут уж и остальные стрелки решили применить мою науку на практике и принялись долбить очередями во все стороны поближе к земле. Ветви кустарника начали сыпаться на землю, словно их косили турбинным ножом, и в этой мешанине движения я заметил несколько удаляющихся силуэтов. «БМФ-400» дернулся у меня в руке, посылая каждому вслед по две-три пули. Катя подскочила ко мне короткой перебежкой, встала на одно колено и очень эффективно поддержала меня огнем.

– Дай вправо! – посоветовал я. – Туда мало стреляли!

Девушка резко повернулась всем корпусом и принялась ритмично рассекать очередями пространство за кустами. Ее поддержали парой ракетных залпов, и вскоре все стихло. Только сверху еще секунд десять падала земляная труха. Из наших, насколько я сумел заметить, не пострадал никто. Коча выполз из рытвины между корнями деревьев, недовольно глядя на перемазанные штаны.

– Стирать придется, – вздохнул он. – Ненавижу разбойников.

Я усмехнулся. Из перегретого ствола моего пистолета еще сочился сизый масляный дым. Катя спокойно отстегнула пустой магазин винтовки и сменила его на снаряженный.

– Необходимо провести разведку, – сказала она и коротко клацнула затвором. – Мне показалось, что разбойников было много.

– Мне тоже, – кивнул я.

Под прикрытием четырех стрелков мы с ней выдвинулись чуть вперед, в заросли, и почти сразу наткнулись на три трупа. Присев, я осмотрел одежду и оружие погибших.

– Эти из другой шайки, – уверенно заявил я.

– Мне тоже так кажется, – кивнула она. – Похоже, нас тут обложили.

– Ну, силенок у нас пока достаточно, я думаю, да и финансовый перевес налицо. Но надолго в этих лесах задерживаться нельзя. Иначе придется занимать полномасштабную оборону. Мне приходилось сталкиваться с людьми, побывавшими в таких ситуациях.

Горошина рации щекотнула мне ухо – в эфире раздался голос Бориса:

– Катя! Что там у вас?

Девушка приложила палец к уху, активизировав рацию, и ответила:

– Разбойники. Напали менее чем в километре от лагеря. С нашей стороны потерь нет.

– Молодцы. Давайте возвращайтесь скорее.

Катя усмехнулась и перевела рацию в пассивный режим касанием пальца.

– Вечно он торопится. Как на войне. Я бы предпочла понять, с кем мы имеем дело и чего от противника можно ожидать в будущем.

Я кивнул. Эта банда явно была богаче той, которая напала на нас утром. И одежда была получше – оставшийся с войны тропический камуфляж, и снаряжение, и оружие. Ни о каких туристских плевалках тут уже речи не было – ребята были вооружены однотипными короткими пистолетами-пулеметами с удлиненными магазинами на сорок патронов. Застань они нас врасплох, потерь избежать бы точно не удалось. В этом стратегия разбойников и состояла – выбивать дайверов по одному, платя, может быть, тремя погибшими за одного, но прореживать и прореживать ряды обороняющихся, пока лагерь не сдастся. У самих разбойников недостатка в подкреплении быть не могло, поскольку по лесам в окрестностях крупных дорог всегда шаталось множество всяческого отребья. Им даже не надо было тратить усилия на согласование действий, ведь цель, в виде дорогостоящего имущества дайверов, была понятна и так, а дележка тоже не отличалась сложностью – кто больше урвет и выживет при этом, тот больше и унесет.

Побродив в округе, мы нашли еще пять тел. Некоторые погибли, уже готовые дать нам отпор, с пальцами на спусковых крючках, другие, более трусоватые, получили по несколько пуль в спину. Судя по следам, троим удалось уйти, причем один из них был, похоже, ранен.

– Неплохой результат, – оценил я.

– Первый раз пришлось стрелять, не видя цели, – призналась Катя.

– Для первого раза более чем.

– Если бы ты не рассказал мне сегодня о философии огневых контактов, ничего бы не получилось. Во мне просто не хватило бы уверенности, что это возможно. А так я знала. Я была уверена.

– Ну, без уверенности в стрельбе вообще делать нечего, – улыбнулся я и посмотрел на нее.

Наши взгляды встретились, и мы оба замерли в паре шагов друг от друга. За ее спиной, по расчерченному ветвями небу, начинал разливаться яркий экваториальный закат.

– Без уверенности вообще ни за что нельзя браться, – чуть сощурившись, сказала она.

Очень тихо сказала, мягким шепотом. Я шагнул вперед, и наши тела почти соприкоснулись. Катя опустила ствол винтовки, продолжая пристально смотреть на меня. Это ощущение трудно описать, но иногда между стрелком и тем, в кого он целится, возникает очень плотный контакт. Настолько плотный, что можно предугадать каждое движение жертвы. Особенно когда жертва испытывает гнев, ярость или сильный страх, в общем, когда эмоционально открыта. Между нами с Катей сейчас установился именно такой контакт – каждый из нас был одновременно стрелком и целью.

– Надо идти, Хай! – раздался из-за зарослей голос Кочи. – А то трава высохнет, и я с ней ничего не смогу сделать. И так комки всю ночь придется крутить!

Катя первой отвела взгляд и тихо сказала:

– Пойдем, Хай…

Я отправился за ней следом, отводя рукой от лица гибкие ветви кустов.

Глава 5. Каждый охотник желает…

Когда мы вернулись, обстановка в лагере мне понравилась – дайверы уже не выглядели детьми, играющими в войну. Видимо, воля Бориса все же переломила всеобщую беспечность, а иначе чего бы стоило его прошлое морского пехотинца? Но он доказал свое право руководить людьми и отвечать за их жизнь. Это еще больше подняло его в моих глазах.

Вместо малоэффективного часового на груде ящиков, которого можно было снять единственным метким выстрелом, теперь по периметру лагеря залегли два десятка бойцов с винтовками. Другие рыли небольшие окопы, третьи устанавливали систему растяжек. В общем, за ночную оборону я мог быть в какой-то мере спокоен. Если, конечно, в ход не пойдет портативная ракетная артиллерия противника. К такой атаке лагерь не был готов, но мне приходилось слышать о том, что иногда разбойники использовали для таких операций не только ракетные ружья, но и компактные безоткатные орудия. Но не рыть же бункеры, в самом деле! В нашем случае нужно было быть готовыми выйти из-под огня, рассеяться по джунглям и вести прицельный винтовочный и ракетный огонь по огневым точкам противника. Но это уже вопрос стратегии, об этом надо говорить с командиром.

Я поискал глазами Бориса, но не увидел.

– Пойдем в штаб, – предложил я Кате.

– В штаб не ходят, в штаб вызывают, – пожала она плечами.

– Не в нашем случае, – возразил я. – Или хотя бы свяжись с Борисом по рации.

Она кивнула и вышла в эфир. Оказалось, что бывший морпех находится не в штабе, а на северном, самом дальнем от нас крыле строящихся укреплений. Он готов был меня выслушать. Я поговорил с Кочей, он собирался до утра сидеть в нашей палатке, готовя парализующие шарики из собранной травы. Катя отпустила стрелков, и мы двинулись через лагерь в северном направлении.

По дороге меня осенило. Я вдруг понял, что разбойники могут оказаться гораздо большей угрозой, чем я думал вначале, что они способны не просто изводить нас осадой и стычками, а даже вложиться финансово в операцию против нас. Дело в том, что они могли знать о затопленном золоте. А соединить дайверов с подъемом драгоценного груза со дна – много ума не надо. Перед таким лакомым куском мало кто сможет устоять в наше тяжелое время.

Мы нашли Бориса на самом краю джунглей – он руководил бригадой дайверов, которые валили деревья плазменными резаками, распускали бревна, а затем выкладывали из них брустверы, годные, пожалуй, и против ракетного натиска.

– Жарко у вас тут, – сказал я Борису, окинув взглядом строительную площадку.

Дым стоял столбом, концы спиленных бревен горели, и их приходилось тушить. Наверняка разбойники, наблюдавшие за нами в бинокли, мало что могли рассмотреть.

– У вас тоже, как я понял, было не холодно, – ответил он. – Что ты хотел сообщить?

– Разбойники могут знать про золото, – ответил я. – Все же полная баржа драгоценного металла – слишком весомая цель.

– А откуда ты знаешь, что там полная баржа? – пристально глянул на меня бывший морпех.

– Ты лучше подумай, откуда вы сами о ней узнали. Но я могу сократить тебе время раздумий. Дело в том, что перед началом сезона дождей мы с Кочей сами собирались поднять этот груз по заданию администрации Рошана. Тогда город еще был цел. Мы готовы были работать за десять процентов.

– Вдвоем?

– Да.

– Неплохой кусок должен был вам отвалиться…

– Но у нас не было подводного снаряжения. Пока мы его искали, Рошан попал под обстрел и сгорел. Нет заказчика – нет финансирования. Но пока я страдал по этому поводу, Коча умудрился найти ваш клуб и пустить слушок насчет золота. Поэтому мы приехали сюда не просто так, поохотиться на торпеды, а именно с тем, чтобы войти с вами в контакт.

– Почему сразу не сказал?

– Ценю твое чувство юмора, – усмехнулся я. – Приходят два оборванца в лагерь и предлагают помощь. Самому не смешно?

– Ладно, тут ты прав, – кивнул Борис. – Значит, с нас вы тоже потребуете десять процентов? Кто вы вообще такие, кстати? Я как дурак повелся на ваши россказни про шкуры торпед! Идиотизм…

– На самом деле… – Я призадумался, вспомнив о том, как размышлял о собственных мотивациях.

Вокруг кипела работа. Мы стояли втроем – я, Катя и Борис. Никто посторонний нас не мог услышать, а этим двоим у меня был повод доверять. Не столько повод, сколько чутье мое говорило, что с этими людьми можно побеседовать начистоту.

– На самом деле золото нас вообще мало интересует, – спокойно ответил я. – Лично меня больше интересуют люди. Такие, как вы. Как ты и как Катя.

– Нда… – Борис почесал макушку. – Ты так много о нас знаешь?

– Мне не надо о вас ничего знать. К тому же я могу ошибаться. Я просто вижу в вас то, что меня интересует. Может быть, и вас заинтересует то, что интересует меня. В любом случае золото для меня лишь инструмент, но никак не цель.

– Инструмент чего? – спросила Катя.

– Инструмент достижения цели. А сама цель… – Я сделал короткую паузу. – Сама цель состоит в том, чтобы избавить человечество от биотехов. Совсем. Чтобы снова дать возможность людям выходить в океан.

Я ожидал увидеть удивление на лицах новых знакомых, но они так напряглись, что я не мог прочесть никаких эмоций.

– Вот оно как… – первым нарушил молчание Борис. – И с чего в твоем возрасте такие идеи? Можно узнать?

– Можно, – ответил я. И рассказал о «Принцессе Регине».

Мне нелегко было ворошить это в памяти, но я поведал им о событиях страшного черного дня, о тетрадях, о гибели самых близких для меня людей и об обещании, данном отцу.

– Нда… Для мошенничества можно было придумать что-нибудь и попроще, – сказал Борис, выслушав меня до конца. – Так что я тебе верю. По крайней мере, отчасти. Дорого бы я отдал за возможность просмотреть тетради твоего отца.

– Мне ничего из них не удалось почерпнуть.

– Ну, мне не десять лет. И даже не двадцать. К тому же я сталкивался с тварями еще во время войны, когда о них вообще никто ничего не знал в силу секретности проекта. А вообще забавно получается…

– Что именно? – не понял я.

– Вы назвались охотниками. И действительно умеете убивать торпеды. И наш клуб называется «Sub Hunter», то есть «Подводный охотник». Получается, что в джунглях встретились две команды охотников.

– Только дичь у нас разная. У вас золото, у меня торпеды.

– Не делай поспешных выводов, – усмехнулся Борис. – Пойдемте в штаб. Мне надо тебе кое-что показать, раз уж такой откровенный пошел разговор.

– Мне тоже? – осторожно спросила Катя.

– Пожалуй, да, – кивнул Борис. – Каждый охотник желает знать…

– Что? – не понял я.

– Есть такой стишок, – объяснил Борис. – В наше время его учили в школе, чтобы запомнить цвета спектра. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Первые буквы каждого слова соответствуют первым буквам цветов спектра.

– Катя – хороший охотник. – Я решил поддержать тему. – В перестрелке с разбойниками она себя замечательно показала.

– Она себя много где замечательно показала. Пойдемте.

Когда мы вошли в штабную палатку, Борис запер вход изнутри на магнитную «молнию». Очевидно, ни с кем, кроме нас, он сейчас ничем не собирался делиться. Бывший морпех присел возле небольшого композитного сейфа, открыл его и вынул прямоугольный приборчик, сильно напоминавший уменьшенный полицейский планшет. У приборчика тоже был экран и несколько управляющих клавиш, но от планшета он отличался более топорным, грубым видом. Такой штуковиной при нужде можно было и орехи колоть. Устройство было выкрашено в грязно-зеленый цвет, и я сразу понял, что оно каким-то образом связано с военным прошлым Бориса.

– Что это? – осторожно спросила Катя.

– Портативный радарно-акустический комплекс, – ответил Борис. – Ими начали снабжать военно-морские подразделения, когда угроза перехода войны в биотехнологическую стадию стала реальностью. Один я сохранил. Именно благодаря этой штуковине мне удалось пережить первую биотехнологическую торпедную атаку.

– С его помощью можно узнать о приближении торпед? – заинтересовался я.

– Не только. По сути, это узкоспециализированный ультразвуковой локатор, объединенный с довольно продвинутым для тех времен вычислителем. Однако, кроме ультразвукового сканера, машинка оборудована высокочастотным полевым радаром, позволяющим определять местоположение подводных объектов с берега, причем со значительной дистанции. В памяти вычислителя содержатся заводские параметры нескольких видов торпед и мин, тогда их еще не запрещалось фиксировать. Прибор сам определяет, какой объект появился в зоне распознавания, показывает на экране локализацию биотехов в координатной сетке окружающего пространства, их скорость, предположительную локализацию через заданный промежуток времени, вес, скорость, стадию развития и возможную мощность взрыва.

Я предполагал, что во время войны должны были существовать подобные устройства, но никогда не думал, что доведется увидеть одно из них. У меня и в мыслях не было, что кто-то мог сохранить нечто такое, что было свидетелем первых биотехнологических атак. И вот сейчас передо мной стоял человек, воевавший с первыми биотехами, и держал в руках пусть скромненькое, но оружие против них. Несколько дней назад я и мечтать о подобном не мог.

– Это рабочий образец? – спросил я, стараясь хоть немного совладать с охватившими меня чувствами.

– Вполне, – ответил Борис.

– Тогда завтра утром он может нам пригодиться для координации действий.

– Конечно, – подмигнул бывший морпех. – Я его затем и достал. Ведь каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

– Было бы еще ружье на такого фазана, – мечтательно вздохнула Катя.

– Вот ружья нет. Поначалу никто не рассчитывал на то, что живые торпеды все же будут применены, потому оружие против них попросту не успели придумать. А потом биотехов вылупилось столько, что тратить время на создание оружия было уже бессмысленно. Всех не перебить все равно.

– Сейчас их меньше не стало, – нахмурился я.

– Причем после шторма я иногда находил в Бенкулу на пляже живые икринки, – кивнул Борис. – Это говорит о том, что, кроме рабочих биотехов, в океане полно икринок и личинок, что надолго обеспечит нам бурное будущее. Но насколько я понял, у вас с Кочей есть оружие против торпед.

– Это не совсем оружие, – покачал я головой. – Точнее, оружие, но оборонительного характера. Им можно нейтрализовать торпеды в определенной, причем не очень большой, акватории. На большее Кочино средство не годится.

– Сейчас сойдет и оно, – ответил Борис. – Но если мы поднимем золото, то можно будет подумать и о создании специального оружия.

– А чем вы во время войны были вооружены? – поинтересовалась Катя.

– Винтовками со специальными удлиненными пулями для подводной стрельбы, устойчивость которых обеспечивалась кавитацией. Но огонь из них можно было вести только на расстоянии прямой видимости под водой, а это слишком маленькая дистанция, когда речь идет о снаряженных нитрожиром скоростных торпедах. Наши винтовки были предназначены для поражения боевых пловцов. Против биотехов они оказались совершенно неэффективными.

– А обычные торпеды против биотехов применять не пробовали? – поинтересовался я. – У них дальность поражения больше.

– Зато скорость поменьше. Биотехи легко уходили от любой торпеды, даже от реактивной, поскольку, проигрывая иногда в скорости, они все равно выигрывали в маневренности. Как ни крути, а живая тварь в океане имеет преимущества перед железом. Железо для океана чужое.

– Но человек – тоже живая тварь, – возразил я, – И гораздо более умная. Знаешь, я много думал о том, каким может быть оружие против биотехов, и о том, какими должны быть подводные корабли, на которых можно установить такое оружие.

– И что? – усмехнулся Борис.

– Я не инженер, – пожал я плечами. – Но кое-какие наработки у меня есть. Скорее всего, люди что-то придумали бы, но биотехов стало слишком много. Дешевле было отказаться от океана, чем пытаться бороться с ними. Я часто пытался предположить, что бы сделал на месте высшего командного состава военных флотов. Применить роботов, чтобы не рисковать людьми? Но живые торпеды и мины оказались куда более рентабельным видом оружия. Разработав технологию и модели биотехнологических вооружений, человечество получило возможность изготавливать военную биомассу почти бесплатно.

– Ну да, имея генетическую матрицу, можно клепать икру и личинки на потоке почти даром, – согласился Борис. – А вскормятся и вырастут торпеды и мины сами. В том-то и беда. Теперь человечеству рано или поздно придется разработать технологию уничтожения биотехов. Причем уничтожать можно только массово, как тараканов.

– Странно, что никто даже не попытался разработать подобную технологию, – задумчиво сказала Катя.

– Потому что дело не в технологии, – спокойно ответил я.

– А в чем? – покосился на меня Борис.

– В людях. В тех людях, которые будут эффективно уничтожать торпеды и мины. Понимаешь, с точки зрения любого государства легче и дешевле лет на двести отказаться от океана, чем ввязываться в дорогостоящую и опасную операцию по ликвидации биотехов. Через двести, максимум через двести пятьдесят лет биотехи почти все передохнут сами, от старости. И вопрос будет решен. После войны, после эпидемии осталось слишком мало людей, чтобы на государственном уровне ставить их под ружье и заставлять умирать на благо всего человечества. На настоящий момент ввязаться в эту битву могут только добровольцы. Только те, кто не сможет не заниматься этим. Так считал мой отец, и теперь я понимаю, насколько он был прав. Государство будет постоянно экономить, погрязать в бюрократической волоките, запутываться в им же созданных законах. А действовать надо жестко, быстро и верно.

– Но горстка людей не сможет противостоять всем биотехам, – покачала головой Катя.

– Горстка не сможет, – кивнул я. – Поэтому надо собрать каким-то образом всех, кому это может быть интересно. Собрать по всему миру.

– Все равно будет мало, – мотнул головой Борис. – Еще во время войны предлагалось колотить биотехов термоядерными глубинными бомбами. Но от этой идеи вовремя отказались, поскольку вместе с биотехами погибла бы вся без исключения океанская фауна. Проблема в том, что живые торпеды и мины внедрились в биосферу и даже заняли место в пищевой цепочке. По сути они ничем не отличаются от крупных рыб. Чтобы уничтожить биотехов, на них придется самым натуральным образом охотиться. Иначе никак.

– Я об этом и говорю. Поэтому люди важнее всего. Охотники. Но если мы за это возьмемся, нам понадобятся эффективное оружие и надежная техника. Без денег мы не справимся. Но если деньги будут, то мы сможем устроить Большую Охоту.

– Заманчиво звучит, – улыбнулась Катя.

– Осталось только достать деньги, – развел руками Борис.

– Достанем, – кивнул я. – Главное, чтобы ваша техника не подвела. А Кочино средство мы уже пробовали.

Борис включил обнаружитель биотехов, запустил тестовую программу и показал, как все работает. Мне приборчик понравился. Несмотря на то что в отличие от обычных сонаров изображение на экране не было голографическим, к каждому объекту был привязан ярлычок-подсказка, на котором, один за другим, отображались все необходимые показатели. Наличие данных о глубине вполне заменяло трехмерность экрана, а точные показатели скорости и массы давали возможность оценить, какая из целей наиболее опасна в данный момент.

– Надо бы считать данные с чипа, – прикинул я. – И сделать таких машинок побольше. На «Принцессе Регине» мы убивали торпеды из обычных ракетных ружей только потому, что точно знали, где они в данный момент находятся. Они подходили к спасательным ботикам, и мы их расстреливали, ориентируясь на ботик. К сожалению, сонары плохо справляются с обнаружением биотехов. Для сонара что рыба, что торпеда – все едино. Отличить можно только по поведению, а для этого у оператора должен быть опыт. К тому же на предельной мощности разрешение сонаров падает, так что для корректировки огня они вообще малопригодны. А твоя машинка как раз для того и сделана.

– Если подавать данные с этого вычислителя на орудийный компьютер, то можно в автоматическом режиме вести эффективную стрельбу по торпедам, – сказала Катя. – Причем прямо с берега.

– Мы пробовали, – кивнул Борис, – но довести систему до ума попросту не успели. Война кончилась, все отпрянули в ужасе от океана и предпочли с биотехами не связываться. Дешевле было установить трансконтинентальное сообщение баллистическими транспортниками, чем ввязываться в затяжную битву с неизвестным исходом. Я вот, Андрей, до сих пор не уверен, что следует устраивать Большую Охоту, о которой ты говорил. Она может оказаться бессмысленной.

– А какой тебе нужен смысл? – пристально глянул я на него.

– Ну, не знаю… – чуть сконфузился бывший морпех. – В любой войне должна быть какая-то цель. Освобождение жизненного пространства, захват территории.

– А я не предлагаю войну, – усмехнулся я. – Я предлагаю охоту. Какой смысл в охоте? Дичь? Глупость – еду можно добыть другим образом, а часть дичи вообще не съедобна. Смысл охоты чисто спортивный. Кто кого. Охота нужна лишь затем, чтобы хоть на время забыть о том, что все мы умрем.

– Нда… – Борис кашлянул и отвел взгляд. – В чем-то я тебя понимаю. Битва ради битвы. Просто чтобы не сидеть сложа руки и не ждать наступления старости. У нас в части у одного бойца на кристалле была записана очень старая песня, века двадцатого, насколько я понял. Язык, на котором пел исполнитель, был хоть и русским, но очень архаичным. А смысл был примерно таков: «Война – дело рук молодых, лекарство против морщин».

– Примерно так, – кивнул я. – Как ты говорил? Каждый охотник желает… Каждый охотник просто желает охотиться. А у Кочи, к примеру, несколько тысяч лет в роду были одни лишь охотники.

– А у тебя? – Катя с интересом глянула на меня.

– У меня отец до войны ловил рыбу.

– В какой-то мере я тоже был когда-то охотником, – усмехнулся Борис. – За вражескими диверсантами. Только меня вот молодым никак не назвать. Хотя… Если честно, от старости тоже умирать не хочется.

– Почему сразу умирать? – вздохнула Катя. – Мы вроде поохотиться собирались.

– Дичь уж больно резвая, – ответил я. – Не каждому по зубам.

Мы с Катей покинули палатку, когда было уже темно. Борис остался в штабе, ему тоже надо было приготовиться к завтрашнему дню. Громко звенели цикады, в джунглях время от времени вскрикивали ночные обитатели.

– Ты к себе? – спросила Катя.

– Даже не знаю, – ответил я без всякой уверенности. – Коча мнет из травы парализующие клубочки в палатке. Скорее всего, надо ему помочь. Завтра половину бухты придется засыпать этой травой.

– Хочешь, пойдем вместе, – предложила она. – У меня руки тоже вроде на месте. Втроем быстрее справимся.

Мы пересекли лагерь и вскоре вышли к западной окраине, где располагалась наша с Кочей палатка. Австралиец сидел у входа, в свете подвешенного на шесте электрического фонаря, и работал не покладая рук – гора травяной каши перед ним значительно уменьшилась, превратившись в несколько десятков темных мохнатых комков.

– Помощь нужна? – спросил я.

– Да, Хай. Работа простая, но ее много. Садись, смотри, как я делаю, и повторяй. На объяснения нет времени.

Мы с Катей подсели к нему, пригляделись к тому, как он сминает комочки и сколько набирает травы для каждого, а потом сами принялись за работу. Вскоре движения запомнились до автоматизма – пальцы сминали стебли и листья, а в голове продолжался анализ услышанного и увиденного за день. Катя сидела рядом, на корточках, тоже сминая траву и складывая клубочки в общую кучу. У меня мелькнула мысль, что этот день сблизил нас больше, чем некоторых людей сближает неделя, а то и месяц.

«Чем более бурно живешь, – подумал я, – тем длиннее получается жизнь, поскольку за короткий промежуток времени успеваешь сделать значительно больше».

Катя глянула на меня и улыбнулась. Я даже смутился от этого взгляда, хотя глупее смущения трудно что-то придумать. Коча делал вид, что ничего не замечает. Он умел быть очень тактичным, но я понятия не имел, свойственно это ему лично или народу, сыном которого он являлся.

Небо было безоблачным. Чем больше сгущалась тьма, тем ярче разгорались над головой звезды – огромные, лохматые, сияющие глаза ночного южного неба. Медленно всходила над океаном луна, а живность в лесу сходила с ума от всего этого – кричала, визжала, ухала. Крупные летучие мыши то и дело проносились совсем низко, мелькая в свете электрических ламп.

Мы закончили обрабатывать гору травы лишь после полуночи, когда избитая оспинами кратеров луна поднялась в зенит.

– Надо руки помыть, – сообщил Коча, поднимаясь. – А то к утру кожа совсем онемеет от сока.

– Тут недалеко есть ручей, – сказала Катя. – Можно там отмыться, чтобы не тратить технический запас воды.

Вдоль периметра, то и дело натыкаясь на недавно возведенные укрепления, мы добрались до северной оконечности лагеря. Там, на самом краю освоенного пространства, была прорублена небольшая просека до ручья. Чтобы не тянуть к воде электрические провода, дайверы осветили водозаборную площадку тремя химическими светильниками, дающими ровный голубоватый свет. Мы хорошенько отмыли руки, кожа на которых действительно начала терять чувствительность, но Коча велел протереть их еще раз с песком.

– На теплокровных существ сок этой травы действует не так сильно, как на холоднокровных, к которым относятся все биотехи, но все же полезного в нем мало. Так что протрите их хорошенько.

– А ты? – покосился я на него.

– У меня иммунитет, – рассмеялся Коча. – Мои предки использовали эту траву для охоты несколько тысяч лет. Ладно, отмывайтесь, а я пойду спать.

На миг мне показалось, что в его глазах сверкнула веселая искорка, которой я раньше не замечал. Он отвернулся и тихо, как тень, скрылся за кустами на краю просеки.

Мы с Катей еще какое-то время оттирали руки песком, затем она села на камень и задумалась о чем-то своем. Мне тоже надоели водные процедуры, и я присел рядом. Честно говоря, я бы с удовольствием придвинулся ближе к девушке, но она, на мой взгляд, не давала к этому повода. Некоторое время мы сидели молча, наблюдая, как блики от светильников играют в прозрачной и быстрой воде ручья.

– О чем ты думаешь? – осторожно спросил я.

– Об охоте, которой мы решили заняться, – тихо ответила Катя. – О том, для чего она нужна каждому из нас. Наверное, ты прав. Она нужна, просто чтобы не думать о реальной бессмысленности жизни.

– Коча объяснил более поэтично, но смысл именно таков.

– А интересно, есть ли в жизни какой-то реальный смысл?

– Наверное, у кого-то есть, – пожал я плечами. – У каждого свой. Охота ведь тоже смысл, если рассматривать ее как цель, а не как средство.

– Все же странно… – Катя подобрала камешек и бросила его в воду. – Неужели весь смысл нашего существования – просто венчать пищевую пирамиду? Не верю. Не хочу верить в то, что мы просто еда для тех червей, которые возьмутся за нас после смерти.

– У тебя всегда такие мрачные мысли? – Я осторожно придвинулся к ней.

Она не отстранилась. Вода мерно журчала у наших ног, цикады звенели повсюду, заполняя звуком все окружающее пространство.

– Нет, не всегда. Но и убиваю я не каждый день.

– Но ты же стрелок, – удивился я. – Любой человек, взявший в руки оружие, должен быть готов к тому, что убьет кого-то. По большому счету каждый стрелок стреляет сам в себя. Просто неизвестно, когда пуля настигнет цель и скольких поразит на своем пути.

– Да. Ты прав. Но все равно не очень просто смириться с тем, что нет ничего вечного. Все же должен быть какой-то объективный смысл. Что-то должно отличать нас от насекомых.

– Нас многое отличает от насекомых, – пожал я плечами.

– Многое? Но неужели обязательно рисковать собственной жизнью и убивать кого-то, чтобы придать существованию подобие смысла?

– Никогда особо об этом не думал. Но наверняка можно сделать нечто, что изменит жизнь многих людей. Или надолго останется в памяти поколений. Не обижайся, но для женщины таким смыслом может быть рождение ребенка.

– Тут не на что обижаться, – вздохнула Катя. – Но мне бы не хотелось делать этого, пока мир так плох. Интересно, долго еще продлится эта послевоенная разруха?

– Боюсь, что на наш век хватит.

Порыв свежего ветра пробежал по вершинам деревьев, лунные тени задрожали у нас под ногами.

– Ты любил кого-нибудь? – неожиданно спросила Катя.

– К чему это? – удивился я.

– Мне пришло в голову, что любовь тоже может быть смыслом. Лицо любимого человека рядом может затмить реальную бессмысленность жизни.

– Трудно сказать. В моей жизни было мало женщин. А любовь… Если она возможна в тринадцать лет, то любил.

– В тринадцать лет?

– Да. Та девчонка погибла. Она была очень смелой, и без нее мы не спаслись бы тогда на «Принцессе Регине». Ее звали Ольга.

– Как она погибла?

– Не знаю. Боюсь, что в сутолоке спасения многих ее, потерявшую сознание после взрыва одной из торпед, попросту забыли на тонущем корабле.

– Это страшно… – поежилась Катя.

– Мне бы хотелось верить, что все случилось раньше, чем она пришла в сознание и поняла, что произошло. Иногда мне снится, как она приходит в себя на палубе и смотрит вслед улетающим гравилетам. Это самый страшный из моих кошмаров.

Катя как бы невзначай тронула мою руку. Я не шелохнулся – мне было приятно ее прикосновение. Честно говоря, мне даже показалось, что это какой-то знак. Знак симпатии. Или знак желания? Я не был уверен, но вдруг ощутил, что к этой девушке меня влечет с непреодолимой силой. Осмелев, я погладил ее ладонь, затем смелее, а потом наши пальцы слились, и я ощутил, как Катя дрожит. Не от холода – это было понятно.

Осмелев до крайности, я придвинулся и легонько коснулся губами ее кожи за ухом. Она не отстранилась, а, напротив, обняла меня за шею и крепко прижалась ко мне. Через майку я ощутил, как колышется от частого дыхания ее грудь.

– Я хочу тебя, – прошептала она.

Отвечать я не стал. Меня охватило такое желание, что сдерживаться не было сил. Я обнял Катю за талию, привлек к себе и принялся жарко целовать в губы, ощущая, как мы вместе проваливаемся в бездну нарастающего наслаждения.

– Пойдем лучше ко мне… – тихонько прошептала она. – Здесь неудобно.

– В палатку? – так же шепотом спросил я.

– Да. Только тихо.

Она стиснула мою руку и потянула меня прочь от ручья. Я задыхался от желания, глядя на нее, на то, как она двигается, и на ее фигуру в полутьме, сильную, напористую, диковатую. В Кате не было ничего от журнальных красоток или от городских девчонок по вызову, наверняка большинство мужчин назвали бы ее попросту некрасивой, но я сгорал от нетерпения, широко ступая за ней к лагерю. В ней была внутренняя сила, целеустремленность, говорящая о том, что она добьется успеха во всем, за что бы ни взялась. И это возбуждало меня до спазмов дыхания.

Ее палатка приткнулась недалеко от штабной – стандартная, двухместная, но я сразу понял, что Катя живет в ней одна. Мы распахнули полог, ввалились внутрь, на ходу срывая друг с друга одежду, обнялись и слились в совершенно безумном нескончаемом поцелуе. Я хотел подхватить ее на руки и бережно отнести на кровать, но знал, что ничего у меня не выйдет – судя по всему, Катя весила немногим меньше меня. Вместо этого я бережно провел рукой по ее волосам, чуть отстранился и прошептал:

– Катюша…

Но она не дала мне говорить, снова обожгла настолько чувственным поцелуем, что я окончательно утратил контроль над собой. Помню лишь, что мы все же рухнули на кровать, свалив по дороге складной стул, а затем набросились друг на друга, как изголодавшиеся хищники набрасываются на добычу. Но в данном случае каждый из нас был хищником и добычей одновременно. Это было похоже не столько на танец, где один из партнеров все же играет ведущую роль, сколько на борьбу. Только, в отличие от борьбы, приз, в конце концов, достался нам обоим.

Мы лежали рядом на кровати, мокрые и уставшие, я пялился в брезентовый потолок и улыбался, как тихий умалишенный.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Катя, укладывая мне голову на грудь.

– Просто мне хорошо.

– Очень?

– Да.

– Мне тоже. Знаешь, я никогда не думала, что смогу подарить мужчине состояние, от которого он будет так улыбаться.

– Это не подарок, – ответил я. – Это приз.

– Ты действительно так считаешь?

– Да. Мне кажется, что мы оба в равной степени его заслужили.

Она поцеловала меня в шею и крепче прижалась всем телом. Мне было легко и на удивление хорошо – как никогда в жизни.

Глава 6. Решение

Я не понял, от чего проснулся, но пробуждение было до крайности неприятным и резким. Едва я ощутил себя в реальности, как начал задыхаться от того, что на меня рухнул тяжелый брезентовый полог палатки. Оттолкнув от лица грубую ткань, я тут же подумал о Кате, но она оказалась рядом – живая и невредимая. От неожиданности она вскрикнула, и в тот же миг воздух рвануло близким взрывом.

– На лагерь напали! – сообразил я.

– Черт! – Катя пришла в себя от первого испуга. – Разбойники?

– Больше некому.

Темнота была полной, светильник погас, но надо было как-то найти в первую очередь оружие, а во вторую, если получится, – одежду. Грохнули, один за одним, еще три ракетных взрыва, а следом началась плотная винтовочная стрельба. Я соскользнул под брезентом с кровати и на четвереньках пополз в сторону стула, на котором оставил брюки и пистолет. Стул валялся перевернутым, я обшарил все вокруг, пока не наткнулся на кобуру с пистолетом. Рядом с поясом лежали брюки. Я лежа натянул их на себя, вытащил из кобуры «БМФ-400» и привел его в боеспособное состояние. Позади клацнул затвор Катиной винтовки – она тоже добралась до оружия.

– Надо выбраться наружу! – крикнула она. – Черт знает что происходит.

Со всех сторон раздавалась беспорядочная винтовочная стрельба, а это никому не сулило ничего хорошего – можно было запросто нарваться как на вражескую, так и на дружескую шальную пулю. В любом случае нечего было и думать о перемещении в полный рост.

– Только ползком! – предупредил я Катю на всякий случай. – А то попадем под пулю или осколок.

Словно в подтверждение моих слов совсем рядом рванула ракета, здорово нас оглушив. Брезент вспыхнул, осветив наши лица и часть окружающего пространства. Пришлось спешно вылезать, пока пламя не разгорелось и не достало нас.

Снаружи оказалось светло, даже слишком. Во-первых, все еще работала часть электрических светильников, во-вторых, жарко полыхала штабная палатка и несколько шатров поменьше, включая наш, в-третьих, огромным синим факелом рвался в небо горящий водород из электростанции. Шесть дайверов, используя ящики в качестве прикрытия, заняли вполне пристойную, на мой взгляд, оборонительную позицию, другие беспорядочно бегали с винтовками, изредка стреляя в сторону леса. На периметре оборона была позначительнее – в отрытых окопах и за брустверами из бревен Борис сосредоточил значительные силы. Часовые были на посту в момент нападения, а потому оно не застало их врасплох. Со всех шести укрепленных огневых точек раздавались дружные винтовочные залпы и уханье ракетных ружей.

– На грузовике установлен пулемет! – крикнула мне Катя, натягивая майку.

– Почему из него никто не стреляет? – удивился я.

– Понятия не имею! Надо туда, а то что-то не нравится мне расстановка сил!

В один из окопов прямым попаданием угодила вражеская ракета. В яркой вспышке я увидел очень неприятную картину – несколько тел, выброшенных из укрытия ударной волной. О потерях я старался не думать, но данное зрелище все же направило ход мысли в эту сторону. При такой беспорядочной стрельбе потери с нашей стороны могли быть чудовищными.

Пока мы ползком пробирались с Катей к грузовику, вокруг непрерывно грохали взрывы, щелкали пули и надрывно визжали рикошеты. Честно говоря, под такой плотный огонь я попал впервые в жизни, и это меня несколько подавило в психическом плане. Не скажу, что я напугался до судорог, но все же тело свело таким спазмом, что из кожи обильно выделился холодный пот, а волосы встали дыбом. Одна пуля ударила в землю так близко, что разлетевшимися камнями мне оцарапало щеку. Мне показалось, что с каждой минутой огонь противника уплотняется, скоро каждый квадратный метр окажется под обстрелом и укрыться будет негде.

Когда мы добрались до грузовика, я пребывал в полной уверенности, что из дайверов мало кто уцелел, что вот-вот разбойники пойдут в атаку и сметут лагерь с лица земли. Я плохо понимал, зачем им это нужно, ведь золота тогда со дна не поднять, но, видимо, противник предпочел синицу в руках, чем журавля в небе – лучше уж поделить имеющееся в лагере оборудование, чем ждать неизвестно чего неизвестно когда.

Когда сверху осыпалась земля, поднятая очередным взрывом, Катя вскочила на ноги и распахнула задний погрузочный порт машины. Я забрался внутрь вместе с ней. Пули щелкали по металлу обшивки, но, по всей видимости, кузов был неплохо бронирован – даже винтовкам он оказался не по зубам.

– Фух… – Катя на несколько секунд присела, переводя дух. – Думала, не доползем.

– Испугалась?

– Не очень. Мне было с тобой так хорошо, что умирать уже не страшно.

– Ну ты даешь… – помотал я головой. – Я только во вкус вошел… Вот, думаю, жизнь налаживается, а тут эти разбойники идиотские…

– Не дрейфь, сейчас мы им зададим перцу!

– Что ты сказала?

– Не дрейфь. Ну, в смысле, не бойся. Это словечко Бориса, кажется, из военно-морского жаргона.

– А…

Катя распахнула объемистый ящик, привинченный изнутри к крыше грузового отсека, и я увидел продвинутый пульт управления пулеметным огнем. С такой техникой мне сталкиваться не приходилось, но я заподозрил, что перец будет весьма острым и многим придется не по вкусу. Два монитора, один инфракрасный, а другой в видимой части спектра, показывали сектор обстрела, а кольцевой целеуказатель находился в середине экрана, куда в данную секунду были направлены пулеметные стволы. Катя щелкнула тумблерами, и после короткого воя сервомоторов на индикаторе вспыхнула надпись: «Пулемет выдвинут. 760. 29».

– Что обозначают цифры? – спросил я.

– Первая – количество патронов, вторая – температуру стволов.

Она качнула ручку. Изображение на экране сместилось чуть вверх, а прицел лег на темную стену леса, чуть выше одного из наших окопов. На инфракрасном мониторе было видно, как за кустами мелькают размытые светлые силуэты. Поймав один из них в колечко целеуказателя, Катя нажала на пусковую кнопку. Грузовик содрогнулся так, что напомнил мне о землетрясении на острове, уши заложило от грохота короткой очереди. На инфракрасном мониторе я увидел светящуюся трассу пуль, попавшую точно в цель, а затем полоснувшую чуть по сторонам, выкашивая размытые силуэты словно косой. При каждом попадании от силуэтов разлетались во все стороны такие же размытые светящиеся лохмотья.

– Какой калибр? – с легким ужасом спросил я.

– Почти тридцать миллиметров, – подтвердила она мои опасения. – И скорострельность высокая. Но патронов хватит надолго.

Заметив в лесу еще несколько светлых пятен, она перевела огонь туда, и снова грузовик содрогнулся лихорадочной дрожью. Пулями срезало довольно толстое деревце, а разбойников смело, словно цунами. Я представил, как тридцатимиллиметровые пули вырывают из тел клочья плоти и отшибают конечности. Такого и врагу трудно было пожелать, поэтому я отвернулся от мониторов.

Вскоре нападение на лагерь было отбито. К концу боя оставалось около сотни патронов, а температура стволов превысила шестьсот градусов. На качестве работы пулемета это, на мой взгляд, никак не сказалось. Никто из джунглей больше стрелять не решался. Кое-кто из разбойников вовремя догадался применить отступательную тактику, поэтому некоторым удалось выжить. Я видел, как несколько размытых силуэтов на мониторе скрылись за дальней стеной деревьев. Остальные остались лежать. Навскидку я насчитал со стороны противника трупов сорок, а раненых такие пули не оставляли. Не окажись у дайверов пулемета, наверняка бой завершился бы с совершенно иным результатом.

Мы с Катей выбрались из грузовика. Эфир молчал, что показалось мне до крайности подозрительным, потому что вечером Борис носил рацию в ухе и, в принципе, не должен был ее вынимать. Другое дело, что он мог держать ее в пассивном режиме и не успел переключить. Однако это объяснение не развеяло дурных предчувствий.

– Ты рацию из уха не вынимала ночью? – спросил я у Кати.

– Ты не дал мне такой возможности, – усмехнулась она. – Накинулся на меня, как зверь. А потом было не до того.

– Это кто на кого еще накинулся, – ответил я. – Вызови Бориса. Меня напрягает, что с ним нет связи.

Почти все палатки горели. От некоторых, считая Катину, остались только квадраты пепла на земле. Электростанция взорвалась – обломки были раскиданы на десятки метров. А может, в нее попросту угодила шальная ракета. Но больше всего меня расстроили три тела, лежавших неподалеку от грузовика. Три дайвера, ни одного из которых я не знал лично. Но на душе все равно остался осадок.

– Что-то сентиментальным я стал последнее время, – со вздохом сказал я.

– Это возрастное, – усмехнулась Катя.

Она переключила рацию в активный режим и вызвала Бориса. К моему облегчению, он отозвался почти сразу.

– Где вы? – спросил он.

– Возле грузовика, – ответила Катя.

– Так это вы из пулемета долбили?

– Вроде того.

– Молодец, Катька! Ну молодец! Перебили бы нас тут, как цыплят, без тебя. Мужики сдрейфили, ты одна про пулемет вспомнила. А как вы друг друга с Андреем нашли в такой суматохе?

Катя задумалась, прежде чем ответить.

– Мы были вместе в момент нападения, – сказала она.

– Так… Понятно. Кхе… Ну ты, Кать, выдала номер! Ладно… Хрен с ними, с личными отношениями. Я недалеко от вас. На том месте, где была штабная палатка. Жду.

Пока мы добирались до Бориса, я насчитал с десяток погибших дайверов. Это начинало действовать мне на нервы. Золото, если рассматривать его как наживу, не стоит таких потерь. Никаких оно не стоит потерь, если рассматривать его подобным образом. Но я и не рассматривал его как наживу. Для меня оно было инструментом. Важным инструментом расчистки пути в выбранном направлении. И, пробираясь по разгромленному лагерю, я дал себе слово, что достану груз со дна или погибну в этом лесу. Третьего мне не дано. И цена не имеет значения. Я так решил.

Борис встретил нас хмуро. От штабной палатки не осталось ничего, кроме пепла, но сейфы и прочее штабное имущество не пострадали – не такая высокая температура у горящего брезента, чтобы повредить дорогостоящее оборудование.

– Плохо дело, – сказал Борис. – Потери человек двадцать. Сейчас уточняем. Трое раненых. Клубный совет склоняется к отказу от операции по поднятию золота. Боятся, что нападение повторится. А мы и так заплатили слишком высокую цену.

– Смотря за что, – сказал я.

Но Борис пропустил это мимо ушей, скорее всего, не понял, о чем я.

– А ты что решил? – спросила у него Катя.

– От моего решения почти ничего не зависит, ты же знаешь. Но я голосовал за продолжение операции. Даже с учетом трех принадлежащих мне голосов я остался в подавляющем меньшинстве.

– Ты один голосовал за продолжение?

– Да. Принято решение эвакуировать людей и часть наиболее ценного груза. Отдан приказ к погрузке.

– Быстро же у вас принимают решения… – усмехнулся я.

– Обстоятельства вынуждают, – хмуро ответил Борис.

Что-то в его тоне меня напрягло. Я даже не совсем понял, какую именно эмоцию вызвал у меня этот тон – то ли настороженность, то ли надежду. Но по большому счету в лагере я был чужаком, так что в их дела мне не было смысла соваться.

– Ну, счастливого вам тогда пути, – развел я руками. – Извините, с погрузкой помочь не смогу, поскольку нам с Кочей надо еще успеть совершить несколько славных подвигов. А это нелегкая работенка.

Мой ернический тон от Кати не ускользнул.

– Ты с нами не поедешь? – удивилась она.

У меня сердце сжалось от ее взгляда. Я вдруг физически ощутил все, что всколыхнуло ее душу в эту секунду. Совсем недавно между нами возникла близость, только что мы вместе стояли у пулемета, отражая нападение на лагерь, и вдруг я с такой легкостью отказался от продолжения отношений. Мало кому подобное могло показаться приятным. Тем более женщине. И уж тем более женщине, доверившейся мне настолько.

– Я приеду позже, – честно пообещал я. – Обязательно тебя найду, не волнуйся. Веришь мне?

Наши глаза встретились. Слов мне казалось мало, ведь то, что я хотел донести до нее, было тоньше любых слов. Изреченная мысль – уже ложь, поэтому я хотел донести до нее бессловесное послание. Правдивое. И судя по блеску ее глаз, она поняла меня верно.

– Ладно, – мягко кивнула она. – Я верю. Держи… – Она достала из уха горошину рации и протянула мне ее на ладони. – В радиусе двух километров я обязательно услышу тебя.

– У меня уже есть, – постучал я по уху.

– Почему ты мне не сказал, что слышишь эфир? – сощурилась она.

– Не придал этому значения.

– Зря. Мне бы не хотелось, чтобы у тебя были от меня тайны.

– Их и не будет. Просто поверь мне.

– Верю. – Она кивнула и отвернулась, давая понять, что не задерживает меня больше.

Я вздохнул и быстрым шагом отправился к палатке, где оставил Кочу. Долгие проводы – лишние слезы. И хотя плакать я не собирался, как, впрочем, и Катя, скорее всего, но неприятный осадок на душе несомненно остался, и мне хотелось поскорее избавиться от него. Несмотря на разруху, оставленную разбойниками в этой части лагеря, наша палатка не пострадала. Кочу я застал за тем, что он собирал вокруг травяные шарики, разбросанные ногами дайверов, когда они метались тут, пытаясь отразить нападение. Кучу разметали как следует, но, зная упорство австралийца, я не сомневался, что соберет он почти все.

– Надо покидать лагерь, – сказал я ему. – Дайверы решили свернуть лавочку и смотаться.

– Жалко, – вздохнул Коча. – Выходит, что мы напрасно потратили несколько дней, стараясь войти с ними в контакт.

– Ну… – покачал я головой. – Не совсем напрасно.

– Я говорю о пользе дела, а не о твоих подвигах на личном фронте.

– Не думал, что ты можешь быть таким язвительным.

– Я не язвительный, – спокойно ответил Коча. – Наоборот, ты кажешься мне достойным этой женщины.

– Ну спасибо, – насупился я.

– Пожалуйста. Но к пользе дела это все равно не имеет отношения. Нам придется поднимать золото самим. Хотя бы часть. Причем угроза нападения остается, сам понимаешь.

– Понимаю. Черт… Мне надо было попросить у Бориса аппарат для погружения.

– Они еще не уехали. Сходи, а я пока траву соберу.

Я поплелся обратно, хмуро пиная камушки под ногами. Постепенно светало, впереди с басовитым воем запустились турбины грузовика, распугав еще не проснувшихся птиц. У штабной палатки сборы подходили к концу – грузили только необходимое и самое ценное, не особо заботясь обо всем остальном. Десяток стрелков с винтовками держали под прицелом кромку джунглей, а на крыше грузовика время от времени поворачивалась выдвинутая автоматическая турель с многоствольным крупнокалиберным пулеметом.

Пока я добрался до того места, где недавно стояла штабная палатка, погрузка была закончена и оставшиеся в лагере начали спешно забираться в машину. Никого из знакомых в поле моего зрения не оказалось.

– Эй, ребята! – крикнул я. – Позовите Бориса, мне надо перекинуться с ним парой слов!

Никто на мой окрик не отреагировал. Скорее всего, его попросту не расслышали за воем турбин. Я невольно сделал шаг вперед и махнул рукой, но водитель грузовика, видимо, принял мою реакцию за прощание – махнул в ответ, включил задний ход и выкатил машину за пределы лагеря. Натужно взвыв турбинами, грузовик развернулся и скрылся за деревьями. Я остался совершенно один посреди разоренного лагеря, утренний ветер трепал края уцелевших палаток, а вспугнутые птицы кружили над головой в светлеющей голубизне небес.

Вздохнув, я поплелся обратно. Настроение было хуже некуда – все планы пошли прахом, и трудно даже предположить, что будет через час или завтра. Впрочем, как обычно. Но я надеялся, что с поднятием золота это «обычно» кончится, что навсегда. Уйдут в прошлое загаженные гостиничные номера, стычки с бандитами и бесконечные скитания с юга на север Суматры, а потом обратно. Я надеялся, что мы с Кочей, Борисом и Катей сможем наконец устроить ту самую Большую Охоту, о которой говорил мне отец перед смертью. Но вот все изменилось – теперь ни Кати, ни Бориса. Хорошо хоть Коча остался жив. Это радовало, но не могло ничего изменить коренным образом, поскольку я прекрасно понимал: даже при наличии снаряжения для погружений мы вдвоем не сумеем поднять за короткий промежуток времени достаточное количество драгоценного металла.

Положение усугублялось тем, что нам с Кочей надо было покинуть лагерь как можно скорее, поскольку разбойники, добившись своего, не будут медлить с разграблением оставшегося имущества. И не очень умно нам оставаться у них на пути. На самом деле нападение могло произойти в любой момент, но я уже просто устал бояться. Всему есть предел, в том числе и страху. Осторожности, к сожалению, тоже, но это зависимые понятия. Осторожность порождается страхом, и когда от него не остается вообще ничего, человек рискует отдать жизнь ни за грош. Но мне в данный момент было все равно. Никогда еще мной не овладевало такое равнодушие к жизни и смерти, своей и чужой судьбе. Тело действовало на автомате, повинуясь куда больше инстинктам, чем моей собственной воле. Оно брело между сгоревших палаток, а мысли вяло проворачивались в голове.

При всем равнодушии одна из них все же показалась мне ярче других.

«Я просто никогда не любил, – лениво подумал я. – Я не привык к этому чувству, не знаю, что с ним делать, что в нем ценить, а чего остерегаться. У меня попросту сгорели катушки, вот и причина апатии. Не успел я повстречать единственную интересную для меня женщину, как пришлось с ней расстаться».

Нет, я верил, что если останусь жив, то непременно вернусь в Бенкулу и найду Катю, чего бы мне это ни стоило. Но я не был уверен, что это произойдет скоро. А когда только зародившееся чувство проходит проверку таким жестким методом, как разлука, ожидать можно чего угодно. Я не за себя беспокоился. Я волновался, что без меня в жизни Кати может появиться кто угодно, в том числе и тот, который окажется в чем-то лучше меня, лучше, по крайней мере, тем, что не бросит ее ради баржи, наполненной золотом.

Незаметно для себя самого я достал из кобуры пистолет. Простая предосторожность. Привычная и оправданная, ведь в любую секунду из леса могли грянуть выстрелы. И хоть пистолет против винтовки совсем не оружие, но как-то неловко погибать, не ответив ничем. Я вспомнил, что у древних викингов было поверье, что в Валгаллу может попасть только тот, кто погибает с мечом в руке. И хоть религиозность не была мне свойственна, но в этом что-то было. Я вдруг поймал себя на желании смерти. Вот прямо сейчас. На желании точной пули, которая снесет мне голову и решит разом все накопившиеся проблемы. Я вдруг с ужасом осознал, что люди живут гораздо дольше, чем это хоть чем-то оправдано, живут и тянут непомерный груз прошлого, оставившего на сердце глубокие шрамы. Вот Борису, к примеру, было уже сорок лет. Вдвое больше, чем мне. Как он живет, интересно? Как умудряется не думать о боли в душе, о тех поступках, которые хотелось бы забыть, о тех людях, которых навсегда потерял? А ведь его прошлое было ничем не проще моего, может быть, даже намного труднее, поскольку одно дело, как я, шататься по острову из конца в конец, а другое – пройти войну. Скольких друзей потерял Борис? Сколько любимых?..

– Эй! – раздался вдруг из-за ближайшей палатки голос, которого я никак не ожидал тут услышать. Голос Бориса.

Оглянувшись, я увидел его и Катю. Они, надрываясь, тащили три кислородных аппарата и ящик с порошковыми картриджами.

– Долго стоять будешь? – спросила Катя. – Надо сматываться отсюда скорее.

– Вы остались? – ошарашенно спросил я.

– Как видишь, – улыбнулась она. – Мы так решили. Заразил ты нас идеей Большой Охоты. Помогай давай!

Я вцепился в свободную ручку ящика и потащил его, ощущая невиданный прилив сил.

Глава 7. Погружение

Прихватив по дороге Кочу с его травяными шариками, которые он набил в сделанный из рубашки мешок, мы рванули из лагеря в сторону океана. В любом случае для нас это было самым безопасным направлением, хотя бы в силу того, что любой здравомыслящий человек всеми силами стремится избегать приближения к воде, где может попасть под ударную волну взорвавшегося биотеха. Мы с Борисом были уверены, что с этой стороны лагерь не окружали, а Катя подтвердила нашу догадку, вспомнив, какие секторы ей пришлось обстреливать из пулемета.

– Отсюда по лагерю не стреляли, – уверенно заявила она.

– Тогда вперед, – кивнул Борис. – Только шуметь надо поменьше. Стычки с превосходящими силами нам не выдержать, а потому мы должны попросту покинуть зону разбойничьих интересов. Пусть шарят и забирают все, что им надо. Если не будем мешать, то разбойникам станет не до нас. Дорогостоящего оборудования осталось более чем достаточно.

Сами мы почти ничего не взяли. Прихватили три винтовки, одно ракетное ружье, немного боеприпасов, нагрузив ими Кочу, но самым главным грузом были отрава, три дыхательных аппарата и ящик кислородных картриджей. Несмотря на отсутствие всякого опыта в дайверских делах, я прекрасно понимал, что глубины в бухте небольшие, а потому погружаться с кислородом нет ни малейшего смысла, только легкие портить. Но не могли же мы тащить с собой компрессор для забивки баллонов воздухом! Потому-то и придется воспользоваться кислородными аппаратами, что картриджи для них весят значительно меньше воздушного компрессора и баллонов. А мне по большому счету было все равно, с какого типа подводного снаряжения начинать учиться с ним обращаться. То, что учиться придется, у меня уже не оставалось сомнений – иначе бы мы тащили не три аппарата, а два. Честно говоря, одна эта мысль удваивала мои силы, не говоря уже о том, что рядом через лес пробиралась Катя, а это мои силы удесятеряло.

Несомненно, именно этот день можно считать началом Большой Охоты, которую мы решили затеять. Солнце вставало над океаном, по вершинам деревьев шумел легкий бриз, а мы осторожно пробирались через подлесок в сторону океана, где нас ждала стычка с биотехнологическими чудовищами глубин. Никто из нас в тот момент не имел ни малейшего представления о том, что ждет впереди. Мы могли рассчитывать на то или иное развитие событий, однако никто не предполагал, какие именно приключения закрутят нас в круговороте грядущего. Этот манящий аромат неизвестности раздувал мою фантазию так же, как свежий морской ветер разжигает возникший в джунглях пожар. Я двигался вперед, навстречу этим приключениям, как двигается хищник по свежему кровавому следу. Да, в этот день началась наша Большая Охота. Но кто мог знать, во что она перерастет?

К самому берегу мы приближаться не стали. Это было слишком опасно. Любая легкая торпеда могла, услышав нас, подобраться к самой кромке прибоя и рвануть там. А это, в самом лучшем случае, около четырех килограммов нитрожира. Мощности подобного взрыва вполне достаточно для того, чтобы сбить с ног человека в полукилометре от берега, а ведь в здешних поверхностных водах мы с Кочей видали торпеды массой до двадцати килограммов нитрожира.

– Пока мы тут стояли, – рассказал Борис, – чуть ли не каждый день какая-нибудь тварь взрывалась в зоне прибоя. Уж не знаю, по каким признакам они определяли наличие людей на таком удалении от воды, но факт остается фактом. Возможно, действия торпед каким-то образом корректируют шельфовые ракетные платформы. У них очень развитые органы чувств, рассчитанные именно на большие удаления. Фактически ракетные платформы не совсем правильно относить к биотехам, они скорее киборги. У них лишь основа из плоти, а напичканы они самой обычной электроникой, включая радары и другие системы дальнего обнаружения.

– Вы их что, изучали? – удивился я.

– По мере возможности, – ответил Борис. – А возможностей было немного. Но как бы там ни было, одну молодую шельфовую платформу нам удалось обезвредить и выпотрошить. У нее был, представь себе, бортовой пульт управления, с которого боевой пловец мог осуществлять ручное ракетное наведение. Однако и в автономном режиме тварь прекрасно справлялась с поражением удаленных целей. Кроме того, мы заметили, что у торпед с ней, несомненно, существует некая связь, но не посредством ультразвука. Скорее всего, речь идет о низкочастотных электрических колебаниях, но в точности это исследовать не удалось. Однако я думаю, что именно по радарам ракетных платформ торпеды с такой точностью наводятся на цели, расположенные в прибрежной зоне.

По совету австралийца мы устроили себе убежище между корнями огромного старого дерева. Коча и Борис немного углубили яму, взрыхлив почву ножами, а мы с Катей руками выгребли грунт. В результате появилось место не только для снаряжения, но и для нас самих. Осталось немного замаскировать убежище ветками, чтобы даже с нескольких шагов трудно было нас обнаружить.

– До ночи придется прятаться, – сказал Коча. – До этого времени разбойники вынесут все, что захотят. Потом пойдет дележ награбленного. Скорее всего, не здесь. Тогда мы сможем сделать все, что нам надо.

– Ночью? – нахмурился Борис.

– В полнолуние это не имеет большого значения. Света будет достаточно, если не соберутся тучи. – Коча глянул на небо. – А они не соберутся. Я знаю приметы. Со всех же других сторон ночью работать проще. Ночь – время охоты.

– Ладно, – кивнул Борис. – Андрей?

– Я еще ни разу не пожалел, когда слушался Кочу. Потому-то мы с ним партнеры.

– Хорошо. Тогда в укрытие.

Мы забрались в яму, тесно прижались друг к другу, прикрывшись ветками. Несмотря на тени деревьев, в углублении было душновато, пахло прелой органикой и свежей землей. Близость Кати меня волновала, подруга прижалась ко мне всем телом и дышала в ухо, но я сосредоточился на том, чтобы обращать на это поменьше внимания. Всему свое время и место.

– На таком удалении от берега можно попробовать мою машинку. – Борис достал коробочку своего радарного комплекса.

– Ты имеешь в виду встроенный высокочастотный полевой радар? – спросил я.

– Да. В отличие от сонаров им можно работать и с берега. Отсюда мы сможем просканировать им акваторию километра на три от берега.

– Солидно, – оценила Катя.

Борис включил прибор, повернув экран так, чтобы изображение было видно всем. Я увидел шесть искорок, над каждой из которых светился прямоугольник с бегущей строкой информации. Понятно, что это барражировал вдоль берега обычный торпедный патруль.

– Что обозначает буквенная маркировка? – спросил я. – Тип торпеды?

– Да, – ответил Борис. – Во время войны существовала условная классификация, причем разная в каждой стране. У нас в военно-морских силах торпеды классифицировали по глубинным характеристикам, по функции и зачетной массе боевого заряда после откорма. Стая, которую мы сейчас видим, состоит из торпед класса МГПТ-6 по нашей маркировке. Это означает малоглубинную патрульную торпеду с нормальной массой боевого заряда в шесть килограммов нитрожира. К сожалению, очень скоро оказалось, что существует очень много видов торпед, каждый из которых имеет свои повадки, свойства и уникальные боевые характеристики. Классифицировать и хоть как-то изучить удалось едва ли десятую часть этого многообразия, а потому на маркировку можно особо не обращать внимания, функцию по ней определить трудно, вычислитель попросту подставляет наиболее подходящую из известных маркировок. А вот вес, скорость и эшелон локатор определяет точно.

– Этого вполне достаточно, – удовлетворенно сказал я. – Так и подмывает приделать эту штуковину к какой-нибудь дальнобойной пушке.

– Были бы деньги, а электронику можно заказать любую, – улыбнулся Борис. – Главное, чтобы нигде ничего не просочилось о ее применении.

Искорки торпед на экране казались очень доступными. И скорость известна, и глубина погружения, и точная локализация в координатной сетке. Меня так и подмывало попробовать долбануть по стае из ракетного ружья – если бы не разбойники, грабящие лагерь, я бы точно не удержался.

Чтобы зря не терять времени, Катя взялась объяснять мне устройство кислородного аппарата. В общих чертах я его и так знал, но одно дело почерпнуть информацию от торговца на черном рынке и совсем другое – получить ее от дайверов, реально погружавшихся под воду.

За час Катя и Борис показали мне систему крепления аппарата к телу, а также научили обращаться с меню панели управления. Тут же обнаружились сложности, поскольку предустановленные параметры подачи кислорода и отбора выдыхаемого углекислого газа мало подходили к нашим задачам. Кроме того, оказалось, что дышать кислородом – совсем не то, что дышать воздухом, да и вообще газообмен между аппаратом и организмом значительно отличается от нормального физиологического дыхания.

Пока Катя объясняла мне, что кислород приходится не столько вдыхать, сколько пить его, как бы высасывая через загубник. Коча предложил провести разведку. Борис хотел ему помочь, но австралиец от помощи отказался, сославшись на свои охотничьи навыки. Я за напарника совершенно не беспокоился, он много раз выходил сухим из воды, причем в таких ситуациях, в которых кто угодно прокололся бы. К тому же сейчас мы находились в джунглях, где Коча ощущал себя лучше, чем рыба в воде. Он выбрался из укрытия, снова прикрыв нас ветками, а мы втроем продолжали разбираться с кислородником, как называли аппарат Катя с Борисом. Катя рассказала, как регулировать частоту вдоха в зависимости от глубины погружения, а также показала некоторые тонкости перенастройки предустановленных параметров подачи газа.

– Попробовать бы, – предложил я.

– На суше бесполезно, – отмахнулся Борис. – Без давления, которое оказывает на грудную клетку вода, ничего не поймешь и не ощутишь.

– Хотите сказать, что я вот так сразу нырну?

– Придется, – усмехнулся бывший морпех. – Чем больше под водой будет рук, тем скорее мы управимся с подъемом золота.

– Много все равно не поднимем, – вздохнул я.

– И хорошо. На дне оно сохранится лучше, чем в любом сейфе. Кто, кроме нас, сможет его достать?

– Нам бы управиться… – кивнула Катя.

– Управимся, – ответил я. – У нас попросту выхода другого нет.

– Выход есть всегда, – пожал плечами Борис. – Главное, чтобы он лежал подальше от кладбища.

– Тьфу на тебя! – нахмурилась Катя. – Нет дурнее приметы, чем сомневаться в успехе операции до ее начала.

– Ты сама усомнилась.

– Все будет хорошо. – Я взял женщину за руку и чуть сжал пальцы. – Вот посмотришь. Кстати, а как вы общаетесь под водой?

– В смысле? – не понял Борис.

– Говорить-то не получится, когда загубник во рту, – пояснил я.

– А… Есть жесты, – ответила Катя. – Хорошо, что напомнил. Надо будет тебе показать. Вот смотри. Большой палец вверх означает команду к всплытию.

– Странно. – Я вспомнил тот язык жестов, которым мы общались в детстве, играя в трюмах полузатопленных кораблей. – Обычно поднятый вверх большой палец означает, что все в порядке.

– Нет. У дайверов для понятия «все в порядке» существует особый жест. Большой и указательный палец, сложенные в кольцо. Ну, в смысле о'кей.

– Понятно… – кивнул я.

По большому счету мне было все равно. Опытные дайверы привыкли пользоваться определенными жестами, так что мне придется их выучить. Правда, на поверку оказалось, что их язык жестов на удивление скуден – не более десятка команд, тогда как системой слоговых знаков, которую мы придумали в детстве, можно было даже анекдоты рассказывать. Но я не видел смысла говорить об этом в данный момент.

Коча не вернулся ни через час, ни через два. Я не беспокоился, чего нельзя было сказать о Борисе и Кате. Они австралийца почти не знали и не понимали, как можно бродить по джунглям, полным разбойников, с одним лишь кинжалом. В конце концов, я свернулся у стенки ямы калачиком и уснул.

Отвесные лучи солнца, пробиваясь сквозь крону дерева, создавали в убежище неприятную духоту. Я потел и ворочался с боку на бок. Иногда со стороны лагеря слышалась громкая ругань, лязг металла, тарахтение проверяемого мотора. В состоянии между сном и бодрствованием эти звуки порождали блуждающие неясные грезы – мне привиделось погружение, скрип проржавевшего металла под водой, яркие солнечные блики на дне. Рядом со мной почти отвесно погружалась Катя в обтягивающем силиконе костюма, Крупные рыбы стайками проплывали мимо нас. Детали всплыли из памяти – в детстве я видел фильм о дайверах, фильм старый, снятый еще до войны, когда погружение было не смертельной опасностью, а просто приятным времяпрепровождением. Именно оттуда в мои грезы перекочевали колышущиеся водоросли, рыбы, блики и бархатистый песок на дне.

– Эй, Хай, хватит спать! – услышал я голос Кочи и открыл глаза.

Он с улыбающимся лицом склонился надо мной. Рядом сидели Катя с Борисом.

– Что случилось?

– Разбойники ушли, – сказал Коча. – Собрали что смогли, часть погрузили на несколько джипов и уехали. Я слушал их разговоры, они боятся, что отступившие дайверы могли сообщить в полицию и вскоре появятся гравилеты с ракетным вооружением. Тогда разбойникам трудно придется.

– Не будет никто в полицию сообщать, – помотал головой Борис.

– Но они об этом не знают, – пожал плечами Коча.

– Так… – Я сел и потер ладонями лицо. – Ситуация складывается в нашу пользу. Грех не воспользоваться.

– Ты прав, – кивнула Катя. – Не стоит терять время. Надо только продумать технические тонкости операции. Например, сколько золота мы можем поднять и как его спрятать на берегу. Ведь много мы взять не сможем.

– Понятное дело, – кивнул Борис. – Взять надо лишь столько, сколько понадобится на аренду транспорта, может, даже воздушного. Остальное придется спрятать, причем не очень далеко от берега, чтобы меньше желающих было даже близко подходить к тайнику.

– Спрятать я могу хорошо, – улыбнулся Коча. – А вот нырять не буду.

– От тебя и не требуется, – я потрепал его по плечу. – Главное – чтобы торпеды нас не тронули.

– В бухту зайти я им не дам. Все уснут. Но есть другая опасность. Если большие твари начнут взрываться даже за зоной действия отравы, то вам под водой придется туго.

– Да… – нахмурился Борис. – Взрывная компрессия под водой обладает серьезным поражающим действием. Глушануть нас может, попросту говоря.

– Насколько я знаком с повадками торпед, – заявил Коча, – они стараются подойти как можно ближе к цели. Особенно патрульные стаи. Это даст вам некоторое время, поскольку сразу перестроить свое поведение торпеды не смогут. У них в мозгах, на уровне инстинктов, зашито несколько схем поведения, которые они проверяют на соответствие ситуации. Быстро ориентироваться в обстановке они не умеют, все делают путем проб и ошибок.

– Быстро или не быстро – это понятие относительное, – вздохнул я. – Когда мы на «Принцессе Регине» уходили от торпедной атаки, твари на самом деле действовали путем проб и ошибок, но довольно эффективно, и нельзя сказать, чтобы так уж медленно.

– Все равно они не могут изменить свое поведение, не проверив эффективность предыдущего действия, – ответил австралиец. – У них начисто отсутствует воображение, поэтому они не могут представить, что произойдет в результате, им дано только увидеть плод уже произведенного действия, а уже потом принять другое решение.

– И то хорошо, – мрачно усмехнулась Катя. – Хоть в чем-то у нас преимущество.

– Да. Особенно с учетом локатора, – кивнул я. – Хотя бы видим мы их не хуже, чем они нас.

– Слабое утешение, когда у них есть чем нас поразить, а мы можем пользоваться только пассивной отравой, – сказал Борис.

– Иногда пассивное оружие ничем не хуже активного, – ответил Коча. – Хотя активное, безусловно, интереснее использовать.

Борис сощурился. Он понял, что это не просто констатация факта, а в некотором роде шпилька в его сторону. Я видел, что это ему не понравилось. Особенно не понравилось то, что шпильку воткнул австралиец. Возникла мысль как-то сгладить неловкость, но я сразу от этой идеи отказался. И Борис, и Коча уже не маленькие – пусть сами выясняют отношения. Тем более что Коча в значительной степени прав – зачастую помахать кулаками или пострелять из тяжелого вооружения представляется любому европейцу куда более привлекательным, чем подсыпать парализующий наркотик в систему водоподачи. Даже если стрельба во всех случаях окажется менее эффективной.

– Надо выдвигаться, – сказала Катя.

Она не хуже меня заметила возникшее между Борисом и Кочей напряжение и просто решила перевести внимание в более продуктивное русло. Мы вчетвером молча вытащили из укрытия снаряжение и понесли его в сторону океана. Борис время от времени посматривал на экран радара, чтобы определить, почуяли нас патрульные торпеды или нет. Мы старались шуметь как можно меньше, никому не хотелось попасть под удар раньше, чем Коча раскидает свою отраву. Но, по всей видимости, это действительно был наш день – торпеды не стали заходить в бухту, а продолжали двигаться параллельно береговой линии на север. Несомненно, вскоре появится другая стая, но поскольку на экране ее еще не было, у нас возникал некоторый выигрыш по времени.

– Поскольку разбойники отошли, – произнес Борис, – мы можем попытаться атаковать следующую стаю, если она возьмет курс на берег раньше, чем Коча успеет раскидать траву. Дальность поражения из ракетного ружья вполне достаточна для того, чтобы подорвать торпеду на более или менее безопасном удалении.

– У меня эта мысль из головы не выходит, – признался я. – Сразу, как я твой локатор увидел, так она у меня там и засела. Зная расстояние и направление, можно попробовать. В любом случае хуже не будет, поскольку если твари пойдут в атаку, то любые средства будут хороши, чтобы их остановить.

– Тогда будь наготове, – кивнул Борис. – Я тебя скорректирую.

Передав ручку ящика Коче, я забрал у него один из дыхательных аппаратов, закинул ракетное ружье на плечо и выдвинулся вперед, чтобы иметь больший сектор обстрела. У меня не было особого желания ввязываться в драку, но испробовать новый способ наведения в боевых условиях я бы при возможности не отказался. Но, судя по молчанию Бориса, пока опасности в зоне видимости локатора не было.

Мы спустились к воде, и Коча, опустив ящик с картриджами, принялся доставать из импровизированного мешка травяные шарики. На этот раз, прежде чем кидать каждый из них в воду, он заворачивал внутрь комочка увесистый камень, чтобы увеличить дальность броска. Поняв, что надо делать, мы с Катей взялись ему помогать, а Борис присел у воды и не сводил взгляда с экрана локатора. В шесть рук работа пошла хорошо. Набросав десятка два шариков подальше от берега, мы кинули с десяток поближе уже без камней, чтобы плавали на поверхности, а затем, по команде Кочи, сместились в стороны.

– Тут нигде нет сильных течений, – объяснил Коча. – Поэтому, если вода вблизи дна насытится парализующим соком, он останется надолго. Ветер же сейчас от берега, а это значит, что комки, плавающие на поверхности, отнесет еще дальше, и это создаст парализующий барьер для торпед. Нам надо сделать этот барьер как можно более широким, иначе твари обойдут нас с флангов.

На самом деле, как я понял, барьер надо было делать шириной с бухту, а это метров восемьсот, никак не меньше. Трудно было прикинуть на глаз, хватит у нас на это травяных шариков или нет. Несмотря на то что заготовлено их оказалось немало, они и кончались с угрожающей быстротой, поскольку австралиец кидал их с определенной плотностью, от которой напрямую зависела концентрация яда в воде. Я так увлекся этим процессом, что не сразу отреагировал на окрик Бориса.

– Андрей! – выкрикнул он. – Шесть торпед вошли в зону видимости! Дистанция три километра. Скорость колеблется в среднем около отметки в двадцать узлов.

Я сорвал с плеча ружье и бросился к Борису, поскольку не имел ни малейшего представления, каким образом он собирается указывать мне направление на цель. Дистанцию и скорость указать просто, но как выбрать вслепую направление для стрельбы – это было выше моего понимания. Проваливаясь в песок, я пробежал метров сорок, прежде чем бывший морпех обернулся ко мне и огорошил совершенно непонятной фразой:

– Две тысячи семьсот метров на одиннадцать часов.

Понятно было, что две тысячи семьсот метров – это дистанция. Но при чем тут часы, до меня не дошло.

– Что? – недоуменно спросил я, подскакивая к Борису.

– Черт… На, смотри! – Он показал мне экран радара. – Ты что, циферблата никогда не видел?

– Даже не знаю, что это такое, – признался я.

– Тьфу на тебя! Ладно, потом объясню. Тогда сам смотри, где эти твари.

Приглядевшись к изображению на локаторе, я понял, что торпеды движутся в сторону берега почти точно с юго-запада. И тут же у меня мелькнула мысль, что целеуказание по шкале компаса было бы куда лучше и понятнее, чем какие-то непонятные часы. Дистанция до торпед уменьшалась довольно быстро.

– Скоро войдут в зону стрельбы, – предупредил я.

Понятно было, что твари нас обнаружили, а значит, пропал смысл в какой-либо маскировке. По крайней мере, смысла шептаться уже точно не было.

– Коча! – рявкнул я. – Яд уже сможет действовать?

– Что? – Австралиец отошел достаточно далеко, чтобы мои слова долетали до него невнятно.

– На нас идут торпеды! Мне стрелять или трава их остановит?

– Не стреляй! Не надо, Хай! – Коча изо всех сил замахал руками. – Если начнутся стрельба и взрывы, то скоро тут соберутся твари со всей округи!

Он был прав, но слишком близко подпускать биотехов я не собирался. Ветер со стороны берега поддувал достаточно сильный, чтобы к тому времени отогнать плавающие травяные шарики на расстояние километра от берега. Если они достаточно насытили воду ядом, то торпеды в бухту не войдут. А если войдут, значит, яд не смог в достаточной мере сконцентрироваться в воде, тогда ничто не помешает им достигнуть полосы прибоя и рвануть прямо у нас под носом. Тогда лететь нашим ошметкам до самого леса. Как бы там ни было, я собирался воспрепятствовать приближению торпед ближе чем на километр, поскольку и на таком расстоянии взрыв шести килограммов нитрожира представляет достаточную опасность. Сняв ружье с предохранителя, я выставил прицел для стрельбы с километра и вскинул приклад к плечу. Коча напрягся, но я жестом показал, что не буду стрелять без крайней необходимости. Только после этого он снова начал раскидывать отраву.

Я всматривался за полосу прибоя, но визуально никаких признаков биотехов увидеть не мог. Очевидно, все шесть торпед двигались на достаточной глубине, работая в режиме атаки. Скосив взгляд на экран локатора, я заметил, что расстояние до стаи снизилось до полутора километров.

– Скорость упала до десяти узлов, – сообщил Борис.

– Или осторожничают, или яд действует, – ответил я.

– Кажется, с ними беда… – Бывший морпех довольно усмехнулся. – Они останавливаются. – Он вынул из кармана портативный бинокль и глянул в направлении цели. – Всплыли, – сообщил он. – Скорость ноль. Сработала ваша отрава.

Сложив бинокль, Борис окликнул Катю и помахал ей рукой – мол, Коча дальше справится сам, а нам нельзя терять времени даром.

– Готов? – глянул он на меня.

– К чему? – насторожился я.

– К первому погружению в своей жизни.

Я прекрасно понимал, что это произойдет сегодня, сейчас, но все же не так легко было смириться с мыслью о погружении в боевых условиях, особенно когда еще ни разу не пользовался аппаратом.

– Готов, – без особой уверенности ответил я.

– Не дрейфь, – подмигнул мне Борис. – У каждого это случается впервые.

– Но не каждый для начала погружается в океан, где рыщут торпеды.

– Да, не всем везет, как тебе.

Мне такое везение показалось весьма относительным, но не время было сетовать.

Борис аккуратно разложил на песке все три аппарата и принялся внимательно осматривать снаряжение. Удовлетворившись состоянием техники, он вскрыл ящик с картриджами.

– Это кислородные элементы, – объяснил он. – Внутри каждого патрона содержится порошок, выделяющий кислород при соединении с водой. Одного картриджа при нормальном режиме дыхания хватает на двадцать минут. Затем, как уже говорила Катерина, срабатывает физиологический индикатор окончания порошка. После этого дышать можно еще минут пять.

– Это я помню, – кивнул я.

Подошла Катя. С ее помощью Борис ловко облачился в гидрокостюм, на котором был смонтирован сам дыхательный аппарат. Больше всего меня поразили эластидовые ласты, которые он надел вместо обуви. Ласты напоминали лапы морских птиц, и я не представлял, как в них можно передвигаться по суше. Как ими работать в воде, я предполагал чисто теоретически, и это вызывало у меня беспокойство.

– Кать, помоги снарядиться Андрею, – сказал он, вставляя в полости пояса запасные кислородные картриджи. – Сама потом справишься?

– Обижаешь, – усмехнулась она.

– Ладно. Тогда идем тройкой номер два. Я ведущий, вы оба ведомые. Андрей, с непривычки будет сложно ориентироваться под водой, поэтому поглядывай за мной внимательнее и следи за знаками. В баржу я войду один. Катерина будет меня страховать. Ты, Андрей, на подхвате. Если доступ к золоту ничем не ограничен, то я дам сигнал, и мы с Катей войдем внутрь уже вместе и начнем вытягивать груз наружу. Должно хватить пары ходок. Тебе, – Борис кинул взгляд в мою сторону, – внутрь разрешаю входить только в одном случае.

– В каком?

– Если нас еще не будет, а физиологический индикатор твоего аппарата уже сработает. Это будет означать, что по какой-то причине мы не можем выбраться самостоятельно и нам нужна помощь.

– И что же мне внутри делать, если такое случится? – испуганно спросил я.

– Разберешься, – ответила Катя, пристально посмотрев на меня.

И я понял, что действительно разберусь, что у меня, случись что, попросту не будет иного выхода. Потому что Катю я спас бы в любом случае, независимо от умений. Спас бы или погиб. Но без нее я выныривать не собирался, это уж точно. Я был знаком с ней всего ничего, но чувствовал, что она для меня не просто важнее собственной жизни, она оказалась важнее обещания, данного мною отцу, важнее Большой Охоты. Я готов был не просто умереть ради нее, а провалить все дела на свете, даже если от них зависело бы спасение всего человечества. Потому что без нее человечество для меня потеряло бы всякий смысл.

Катя помогла мне надеть костюм с аппаратом дыхания, а затем облачилась сама, в то время как Борис не сводил взгляд с экрана локатора.

– Пока все чисто, – напряженно произнес он. – Везет нам.

– Не нравится мне такое везение в самом начале, – нахмурилась Катя. – Обычно если дело начинается с мелких неудач, то потом идет гладко. И наоборот. Вот как раз наоборот не хотелось бы.

– Не каркай, – одернул ее Борис. – Да и вообще, хватит болтать. Всем намочить картриджи!

Он свернул на одном из прикрепленных к поясу кислородных патронов защитную заглушку и макнул его в воду, после чего вставил в гнездо дыхательной системы аппарата, надел маску, взял зубами загубник и направился в океан. Когда я надел маску, Бориса уже не было видно, он скрылся в волнах. Катя махнула мне – мол, давай, не дрейфь – и бросилась в воду.

Я сделал два непривычных вдоха, словно пил безвкусный коктейль через трубку загубника. Такой способ дыхания показался мне неприятным, к тому же и сам кислород был очень сухим, словно ваты набили в рот. Но в боевой операции не до комфорта, я в тот момент хорошо это понял. Сделав несколько длинных шагов от берега и погрузившись по пояс, я рухнул вперед и с головой ушел под воду.

Первые несколько секунд меня окутывала полная тьма, пока я не сообразил, что погружаюсь с закрытыми глазами. Хоть на мне и была маска, но при контакте лица с водой веки рефлекторно сомкнулись. Привыкать надо к новым ощущениям, привыкать…

Открыв глаза, я невольно вздрогнул от остроты нахлынувших ощущений. Я летел, как в детском сне, повиснув в нескольких метрах над песчаным дном, на котором иногда попадались качающиеся оазисы водорослей. Вода была очень прозрачной, я ее почти не замечал, лишь на расстоянии десятка метров пространство начинало размываться, а затем пропадать в темной голубизне. Впереди, без видимых усилий, работая ластами, опускались Катя с Борисом. Их тела, привыкшие к погружениям в пресных водах, напоминали мне тела ловких морских животных. Время от времени из клапанов на их загубниках вырывались струи пузырьков выдыхаемой газовой смеси, Только увидев их, я вспомнил, что и мне надо дышать.

Сделав вдох, я преодолел короткий приступ головокружения и попробовал двигаться. Работать ластами оказалось не так уж просто – ноги преодолевали значительное сопротивление. Но как бы там ни было, каждое такое движение придавало моему телу куда большую скорость, чем я рассчитывал.

Мозг дыхательного аппарата с панелью управления располагался на запястье левой руки. В стандартном режиме экран показывал глубину, местное время и время, прошедшее с момента погружения. Оказалось, что под водой я уже три минуты, а толща надо мной составляет четыре метра. Маску ощутимо вдавило в лицо, что заставило меня вспомнить Катин совет и выдохнуть носом, чтобы уравнять давление внутри и снаружи. Это помогло.

В течение следующих пяти минут мы медленно погружались, удаляясь от берега. Становилось темнее, хотя солнце по-прежнему пробивалось через зеркальную поверхность океана. Возможно, вода с глубиной становилась менее прозрачной, чем и объяснялся подобный эффект. За это говорило и то, что фигуры моих товарищей впереди все более размывались и приобретали густой голубоватый оттенок. В толще воды висели крупные прозрачные медузы с ярко-красной окантовкой по краю купола, на дне виднелись яркие актинии и кораллы. Я ожидал увидеть стайки пестрых рыб, но ни одной не заметил.

В полутьме нарастающей глубины подводный мир выглядел очень красиво, но я не забывал и о стаях патрульных торпед, которые ринутся в бухту, если почуют человека. С другой стороны, я ощущал не только тревогу, но и гордость за то, что, скорее всего, принимаю участие в первом послевоенном погружении в океан. К тому же у нашего погружения были неплохие шансы оказаться успешным.

Освоившись с ластами, я начал догонять товарищей и еще минуты через две заметил впереди внушительное темное пятно затонувшей баржи. Борис показал жест «о'кей», мол, все в порядке, идем по плану. У меня чаще забилось сердце – передо мной замаячила реальная возможность приблизиться к цели, к которой я стремился почти всю свою жизнь.

«Это полнолуние мне надолго запомнится, – подумал я. – Если все пройдет успешно, то окажется, что в течение двух дней я обрел любовь и исполнение главной мечты».

Несмотря на постоянную продувку, давление все равно меня беспокоило. Оно давило на уши, приходилось то и дело сглатывать, но это не всегда помогало, к тому же до предела сухой газ, выделявшийся картриджем, делал каждый глоток не то чтобы болезненным, но довольно неприятным. Лишь феерические картины подводного мира и важность предстоящей задачи скрадывали отрицательные факторы погружения.

Когда мы достигли баржи, глубиномер показал восемнадцать метров. Борта, палуба и надстройки затонувшего судна густо обросли моллюсками и травой, отчего баржа больше напоминала уснувшего зверя, чем испорченный механизм. Катя пристегнулась к лееру поясным карабином и показала, что я должен поступить так же, а не тратить силы на попытки держаться в одной точке пространства вопреки течению. Я тоже пристегнулся рядом с ней, а Борис тем временем внимательно осматривал палубу и ближайшую надстройку в поисках открытого люка. Его поиски не увенчались успехом, но мне в голову пришла мысль, что внутрь можно проникнуть через пробоину, которая стала причиной гибели судна. Поскольку не было ни малейших сомнений в том, что баржа пошла ко дну вследствие одного из первых нападений биотехов, то пробоин могло быть несколько, однако все они должны были быть расположены ниже ватерлинии. Но Борис об этом, похоже, не подумал. Я догадался, что у него попросту нет нужного опыта – с затопленными объектами, как и Катя, он работал в пресной воде, а там причины затоплений иные, поэтому пробоины чаще всего маленькие и не годятся для проникновения внутрь. На войне же у него были совершенно другие задачи, чем извлечение груза из затонувших кораблей.

Я помахал рукой, привлекая к себе внимание, и попытался жестами показать, что надо искать пробоины ниже. Но Борис моих знаков не понял. Тут-то я и пожалел, что не было времени и возможности обучить их с Катей тому языку жестов, которым мы пользовались в детстве. На нем можно было довольно быстро объяснить что угодно, причем пользуясь только одной рукой.

Сообразив, что на расстоянии что-либо объяснить будет сложно, я отстегнул карабин и, подплыв к Борису вплотную, потянул его за руку. В полном непонимании он попытался меня оттолкнуть, но я его удержал, показав жестом другой руки, что все нормально. Видно было, как он нахмурился за стеклом маски. Я не стал обращать на это внимания. В конце концов, он понял, что я хочу показать ему нечто важное, и мы с ним опустились вдоль покосившегося борта до самого дна. Песок был довольно зыбким, к тому же его покрывал слой ила толщиной в несколько сантиметров, поэтому, несмотря на плоское днище, баржа увязла довольно глубоко, да еще завалилась на бок. На заросшем борту без дополнительного освещения разглядеть что-либо было сложно, и в первый момент я подумал, что нам попросту не повезло, что пробоина оказалась с другой стороны. А если так, то воспользоваться ею из-за крена, скорее всего, было невозможно. К тому же Борис так и не понял, зачем я его сюда притащил, а на пальцах я ему этого объяснить не мог. Пришлось несколько раз ткнуть пальцем в борт и сложить руки кольцом, намекая на пробоину. Похоже, Борис понял, о чем речь, кивнул и медленно двинулся вдоль баржи, ощупывая руками проржавевший, густо заросший металл. Катя наблюдала за нами сверху.

Наконец, в носовой части судна Борис остановился и показал знаком, что все в порядке. Я подплыл к нему, но в полутьме даже вблизи не сразу заметил пробоину, так сильно закрывали ее колышущиеся заросли морской травы. Прежде чем пролезть в дыру, Борис жестом велел мне подниматься наверх, к Кате. Я кивнул, заработал ластами и вскоре оказался рядом с ней.

Почти сразу, едва я пристегнул карабин к лееру, мне стало трудно дышать – сработал физиологический индикатор истощения кислородного картриджа. Каждый вдох теперь требовал вдвое большего усилия, чем прежде. У Кати все было в порядке, очевидно, ее богатый опыт в погружениях позволял ей расходовать значительно меньше кислорода, чем мне.

Сняв с пояса новый картридж, я потряс им перед лицом, давая Кате понять, что нуждаюсь в новом источнике кислорода. Она улыбнулась глазами сквозь стекло маски и взяла у меня порошковый патрон.

«Задержи дыхание», – вынув загубник, сказала она одними губами, выпустив при этом несколько пузырьков изо рта.

Я сделал вдох и замер до тех пор, пока она не извлекла из гнезда старый картридж и не поставила на его место свежий, предварительно сняв заглушку. Когда замена была закончена, Катя хлопнула меня по плечу, мол, дыши давай. Взяв загубник, она продышалась и тоже заменила картридж, чтобы потом не возиться. Брошенные ею гильзы медленно пошли на дно, все еще испуская пузырьки газа.

Через несколько минут появился Борис. Первым делом он сунул мне в руки противоторпедный локатор, знаками показав, что внутри, под обшивкой, он все равно не работает. Затем показал пальцем вниз, давая Кате понять, что все в порядке и пора погружаться. Она отстегнула карабин, махнула мне и, гибко согнувшись, скрылась за кромкой борта вслед за Борисом.

На экране локатора мерцали всё те же шесть искорок, правда, за время нашего погружения их снесло дальше от берега и чуть севернее. Я немного встревожился: учитывает ли Коча то, что растворенную в воде отраву значительно сносит течением? Правда, у меня еще ни разу не было повода заподозрить австралийца в некомпетентности, когда речь шла о любых делах, за которые он брался со знанием и умением. Но все же ответственность в настоящий момент была значительно больше, чем при ловле рыбы с помощью той же отравы. Хотя, может, и нет, если рассудить здраво, ведь от улова в голодное время могла зависеть жизнь целого племени. Об этом я знал не понаслышке – мой отец однажды спас весь остров, наловив рыбы с риском для жизни. Да и вообще Кочу сложно было упрекнуть в беспечности и безответственности, так что я взял себя в руки и постарался унять внезапно навалившуюся тревогу.

Время шло минута за минутой, а никаких известий от Бориса и Кати не было. Это никак не способствовало моему успокоению. Я вдруг как-то особенно остро почувствовал, что мы втроем на настоящий момент – единственные люди в океане. Единственные! И это при том, что три четверти нашей планеты покрыто именно океаном. И раньше я не раз поражался, какой пинок умудрилось отвесить себе человечество, выпустив из бутылки биотехнологического джинна, но в тот момент эта мысль вспыхнула в голове особенно ярко. Закрыть для себя весь океан! Надо же до такого додуматься! И ради чего? Ради наживы? Ради победы в очередной войне? Замечательно. Прилетели бы сейчас на Землю какие-нибудь братья по разуму, так обратно не улетели бы – со смеху бы полопались.

Меня охватило смешанное чувство эйфории от необъятности пространства, в котором я оказался, и одиночества, вызванного необъятностью океана и малочисленностью нашей группы. Эти ощущения так мощно разгорелись во мне, что я не сразу заметил новую стаю торпед на экране локатора. А когда заметил, на спине под гидрокостюмом выступил холодный пот.

Стая была слишком большой для обычного патруля – целых пятнадцать тварей легкого веса, приближающихся именно к нам. В том, что они нас заметили, лично у меня не было ни малейших сомнений. Хотя бы потому, что, приблизившись ко входу в бухту, они начали перестраиваться в характерный полукруг. Еще с того страшного дня на «Принцессе Регине» я знал, что этот подковообразный строй является атакующим маневром.

Честно говоря, я впал в легкий ступор. Не от страха, ведь я за свою жизнь много раз оказывался один на один со смертью, а от непонимания своей роли в сложившейся ситуации. Проще говоря, я понятия не имел, что мне делать. Обычно, когда я оказывался в сложной ситуации вместе с напарником, я старался как можно скорее предупредить его о грозящей опасности. Но в данном случае весь мой опыт ломаного гроша не стоил. Предупреждать об опасности есть смысл в том случае, если этой угрозе можно хоть что-нибудь противопоставить. Но у нас был не тот вариант. Ну, допустим, ринусь я сейчас к пробоине, начну колотить чем-нибудь тяжелым по обшивке, заставлю их бросить все и смотреть на экран локатора. И что это даст? Какую реальную пользу может принести? Никакой. Потому что ни у кого из нас нет оружия, которым можно было бы отбиться от торпед. Единственная преграда, способная их остановить, – Кочина отрава. Но она от наших действий никак не зависела. Мало того, если бы Коча узнал о приближении торпед, это никак не повлияло бы на правильность совершаемых им действий, а если бы и повлияло, то лишь в худшую сторону.

Выходило, что наилучшим вариантом для меня было полное бездействие. Такого в моей жизни еще ни разу не случалось. Между тем два рога подковообразного торпедного строя вклинились в акваторию бухты, и я тут же заметил снижение скорости прорвавшихся тварей. Это говорило о том, что отрава сохранила свое действие. Но задние торпеды, заметив изменение в поведении передних, оперативно сбросили ход и, сформировав два рукава, резко изменили направление. Только четыре твари, две из правого рога и две из левого, оказались парализованными, а остальные взяли курс вдоль берега и не вошли в отравленную зону. Это была серьезная проблема, поскольку я не знал, что можно противопоставить подобной тактике. Однако и для торпед ситуация, скорее всего, оказалась неординарной. Не ощущая цели в радиусе надежного поражения, они не собирались взрываться, а приблизиться не могли, прекрасно видя гибель собратьев, пусть и непонятную для них. Если верить словам Кочи об отсутствии у торпед воображения и следующем из этого методе проб и ошибок, ситуация в таком нестабильном виде могла сохраняться неопределенно долго. Стандартной программы для нее у торпед, понятное дело, не было, а для принятия осмысленного решения у них попросту не хватало ума.

В это время я заметил поднимающиеся из-за кромки борта пузыри. Перегнувшись через леер, я увидел Бориса и Катю, вытащивших на песок из пробоины по шесть слитков золота. Несмотря на чуть замутненную у дна воду, слитки сверкали в лучах пробивавшегося с поверхности солнца очень ярко. Весили они будь здоров, полностью исключая любую плавучесть ныряльщиков. Отстегнув карабин, я ринулся с борта к ним.

В данном случае не нужен был никакой язык жестов, чтобы объяснить ситуацию, – все было понятно из показаний локатора. Я видел, как нахмурился Борис, глядя на экран. Катя переводила взгляд с меня на него. Я попробовал объяснить жестами, что двенадцати слитков нам на первое время хватит, хотя совершенно не был в этом уверен. Ситуация могла сложиться так, что больше погрузиться под воду мы не сумеем, а тогда эти двенадцать слитков не будут стоить потраченных на них труда и человеческих жизней. Для начала Большой Охоты требовалось, по моим оценкам, несоизмеримо больше – нам как минимум необходимо построить подводное боевое судно с нужными характеристиками, а стоимость такого мероприятия я боялся себе даже представить. Поэтому сейчас, раз уж мы тут, под водой, нам надо было разгрузить баржу по максимуму и спрятать золото на берегу, откуда взять его в любой момент будет гораздо легче. Один пловец не мог взять больше шести слитков – даже с таким грузом придется не плыть, а брести по дну, что не очень удобно и займет много времени.

Решение необходимо было принять прямо сейчас: уходить с тем, что есть, или рискнуть продолжить разгрузку. Вот тут-то Борис и проявил свои боевые качества. Задумавшись лишь на пару десятков секунд, он посмотрел на меня и сделал жест, будто вскидывает к плечу приклад ракетного ружья. Потом показал на кучку из шести слитков и взмахом руки велел тащить их на берег. Я кивнул, с трудом скрывая, насколько ошарашен его решением. Стрелять по торпедам с берега? Но разве не этого я хотел?

Медлить было некогда. Я сунул локатор за пояс. Сгреб слитки в охапку и побрел в сторону берега.

Оказалось, что золото весит даже больше, чем я думал, к тому же ходить в ластах – то еще удовольствие. Пришлось их скинуть – возвращаться ведь не придется. Но и без ласт идти было нелегко, ноги проваливались в ил и песок по щиколотку. Еще хуже дело пошло, когда пришлось преодолевать протянувшуюся по дну гряду рифов, которую я даже не заметил, проплывая над ней. Перелезая через шершавые, поросшие кораллами камни, я в кровь разбил колено и в нескольких местах разодрал гидрокостюм. Под конец, уже почти у самого берега, истощился запас кислородного картриджа. Чтобы его заменить, следовало освободить руки от золота, но у меня не было уже ни сил, ни желания собирать потом слитки обратно. Так что я решил выбираться из воды на остатках дыхательной смеси, с уже бьющим тревогу физиологическим индикатором. Когда он подает сигнал о закончившемся порошке, вдох сделать примерно вдвое труднее, поскольку основной раздаточный клапан подает вдвое меньше кислорода в загубник. С учетом повышенной физической нагрузки это было в высшей степени неприятно, так что на берег я выбрался совершенно измученным.

Коча сидел у самой воды на корточках и напевал какую-то заунывную песню на незнакомом мне языке.

– Ты похож на древнего зверя, выбравшегося из океана на сушу, – сказал он, когда я сдирал с себя маску и выплевывал изо рта загубник. – И как тебе было под водой?

– Бывало и лучше, – произнес я пересохшими губами. – Приятного мало, хотя и красиво там.

– Нельзя противоречить стихии, – вздохнул австралиец. – Нельзя дышать воздухом под водой, рыбы так не делают, значит, это неправильно. У тебя губы потрескались.

– Переживу.

На сваленные в песок слитки Коча почти не обратил внимания, а вот меня поразили выброшенные на берег рыбы. Их были сотни, они неподвижно лежали у кромки воды – яркие, полосатые, разноцветные.

– Сколько еще будет действовать отрава? – спросил я.

– Концентрация яда большая. Может, до вечера.

– Всю рыбу в бухте убили…

– Не всю. Только ту, что оказалась на берегу. Остальная проснется к вечеру.

– А торпеды? – насторожился я.

– Торпеды также, если их не выпотрошить. Это же не яд, а скорее наркотик, парализующий алкалоид. Мои предки применяли его именно потому, что вся невыловленная рыба оживала.

Отдышавшись, я не без труда стянул с ободранной кожи измочаленный в лохмотья гидрокостюм, оставшись в одних плавках. Коча протянул мне одежду, но я отрицательно помотал головой – было жарко, а раздражать тканью свежие ссадины не хотелось. Глянув на экран локатора, я недосчитался пяти торпед – теперь только шесть тварей, разделившись на две тройки, барражировали на безопасном удалении от бухты. Парализованных не прибавилось, а это говорило о том, что часть торпед пропала из зоны действия локатора, скорее всего направившись за подмогой. По опыту атаки на «Принцессу Регину» я знал, что это не предвещало ничего хорошего.

Я взял ракетное ружье, патронташ с выстрелами и положил локатор на песок рядом с собой. Все шесть торпед находились примерно в трех километрах от берега, то есть на предельной для стрельбы дальности. В принципе, поскольку местоположение каждой твари было известно в точности, я мог бы попытаться с нескольких выстрелов поразить хотя бы одну стаю, но пока не видел в этом необходимости. Если они так и будут болтаться за пределами бухты, не принимая никакого решения, то какой смысл ввязываться в драку и попусту сотрясать воду взрывами? Несмотря на то что удаление от баржи до целей было приличным, а боевой вес торпед не очень велик, все же, как уверил меня Борис, компрессия от любого взрыва под водой может оказать серьезное поражающее действие. Поэтому рисковать без особых на то причин я считал неуместным. Максимум, что я мог сделать в создавшейся ситуации, – это ждать дальнейшего ее развития и открывать огонь лишь в том случае, если торпеды найдут какой-то способ подойти ближе к затонувшей барже.

Минут через десять из воды выбрался уставший и ободранный Борис с шестью слитками золота. В отличие от меня, он не стал сбрасывать ласты, а просто снял их и закрепил на поясе, чтобы облегчить себе обратный путь.

– Проклятые рифы! – зло пробурчал он, выплюнув загубник и сняв маску с лица. На лбу и на скулах у него остались красные следы от прижатого давлением эластида.

– Где Катя? – сразу спросил я.

– Вытаскивает слитки из баржи.

– Ты ее что, одну там оставил?!

– А ты хотел, чтобы она перлась с двумя пудами золота через рифы? – остудил он меня.

В его словах был резон, но беспокойство меня все равно не оставило. Борис взял локатор и некоторое время молча смотрел на экран.

– Что они, по-твоему, задумали? – спросил он.

– Пять тварей ушли. Скорее всего, за подмогой.

– За какой?

– Не знаю.

– Но ты ведь сталкивался с ними в океане!

– Там у нас не было твоего локатора, – пожал я плечами. – Мы наблюдали торпеды на предельной мощности обычного ходового сонара. Я понятия не имею, какие типы биотехов принимали участие в нападении на корабль вначале, а какие пришли на подмогу. Для меня тогда это были просто торпеды.

– Понятно. Ну а сам что думаешь по этому поводу?

– Не хочется каркать.

– А все же?

– Они могут вызвать из океана торпеды потяжелее и устроить нам тут кузькину мать, даже не заходя в бухту, а взрываясь в безопасной для себя зоне. Это в лучшем случае.

– А в худшем?

– Против худшего мы ничего не сможем предпринять, поэтому и говорить об этом бессмысленно.

– А все же?

– Худшее случится, если твари ушли не за другими торпедами, а для того, чтобы скорректировать огонь ближайшей ракетной платформы. Двух-трех ракет за глаза хватит, чтобы не оставить в бухте живого места. Сам видишь, что стало с Рошаном.

– Это серьезно… – напряженно сказал Борис. – От этого можно спастись только одним способом.

– Смотаться отсюда как можно скорее?

– Именно так. Сейчас у нас на берегу двенадцать слитков золота. Это около шестидесяти килограммов. За одну ходку мы с Катей сможем притащить еще шестьдесят. Получится сто двадцать килограммов. Это не так уж мало.

Я прикинул, что можно сделать на такую сумму. Ну дом очень хороший построить. Или купить штук шесть самых навороченных внедорожников. Но нам-то нужно было не это!

– Нам нужно построить подводное судно! – выпалил я. – Уникальное судно с уникальными характеристиками и не менее уникальным вооружением. Для решения такой задачи понадобится триста, а то и пятьсот килограммов золота. Сколько там всего на борту?

– Около тонны.

– Нужно вытаскивать все! – горячо заявил я. – Иначе операция не стоит затраченных усилий. Нам ведь не надо обеспечивать себе жизнь, понимаешь? Нам надо обеспечить себе Большую Охоту!

Борис молчал.

– Две ходки двух пловцов – сто килограммов золота, – наконец сказал он. – Пятьдесят килограммов уже на берегу. Значит, нам с Катей придется сделать пятнадцать ходок, чтобы вытащить тонну золота. Каждая ходка двадцать минут, значит, нам нужно пять часов.

– Отрава в воде продержится еще часа три-четыре, не больше, – предупредил нас Коча. – К тому же ее постепенно выносит ветром из бухты. Потом начнется прилив, вода перемешается, и действие алкалоида станет слишком слабым.

– Тогда мне нечего торчать на берегу! – вспылил я. – Все равно от меня тут ни малейшего толку!

– А это не тебе решать! – зло посмотрел на меня Борис. – Я и по возрасту, и по боевому опыту старше тебя!

– Начинается! – психанул я.

– А ты как думал? Большая Охота, как ты ее называешь, – это война. А на войне не обойтись без командира.

– Я все же думал, что на нас четверых это не распространяется. Я считал, что у нас нечто вроде равноправного штаба, где решения принимаются сообща. Это когда к нам присоединятся другие…

– Они будут обижаться так же, как ты.

– Но это мой отец придумал Большую Охоту!

– И что? Я почти вдвое старше тебя, сынок. И я почти всю жизнь руковожу людьми в более или менее экстремальных условиях. И я знаю, что ни при каких обстоятельствах подводную группу нельзя оставлять без берегового прикрытия! Ни при каких обстоятельствах, ты меня понимаешь? Потому что я не хочу выбраться из воды с золотом и увидеть на берегу разбойников, поджидающих нас с винтовками наготове. Хотя бы из этих соображений.

– Но тут бы справилась и Катя! Она хороший стрелок. А таскать тяжести – не женское дело.

– Стрелок она неплохой, – кивнул Борис. – Но у нее нет твоего опыта реальных огневых контактов и твоей психологической подготовки. Для меня это в данном случае имеет решающее значение. Что же касается переноски тяжестей, то за Катю ты тут зря беспокоишься, она еще тебя унесет. Короче, вопрос считаю исчерпанным. Вы с Кочей нас прикрываете, мы носим груз.

Он натянул маску, сунул в рот загубник и вскоре скрылся в воде.

– Он прав, – негромко сказал Коча.

– Не хватало еще, чтобы мой партнер встал на чужую сторону, – надулся я.

– Нет, Хай, я как раз на твоей стороне.

Я не стал вступать в дебаты, не было настроения. Взяв в руки локатор и положив у ног ружье, я уселся на песок и принялся тупо пялиться на экран. Коча же взялся за совершенно, на мой взгляд, бессмысленное занятие – собирать по берегу парализованную рыбу и швырять ее обратно в воду. Всех рыб он точно не спасет, так чего силы тратить? Но у него в этом плане были свои сдвиги в башке, и подобные его решения, как правило, тоже не подлежали обсуждению.

«Одни командиры кругом, – подумал я с утихающей неприязнью. – Скоро мне только и останется, что палубу драить без обсуждения».

Время потекло неприятно медленно. Торпеды на экране локатора барражировали у входа в бухту, стаи то сходились вместе, то расходились, не предпринимая ничего. Такое поведение тварей уже само по себе настораживало, поскольку во всех известных мне случаях торпеды попросту кидались на цель с остервенением и отчаянием камикадзе. Да они и были камикадзе. С рождения. Но нежелание погибать бессмысленно, без возможности произвести главный в своей жизни взрыв, говорило о том, что торпеды несколько умнее, чем я о них думал. Это не сулило ничего хорошего.

Через восемнадцать минут, судя по показанию асов на экране локатора, на берег выбрались Катя с Борисом. Задерживаться не стали, я помог им грузить золото и начал складывать слитки. Еще не успел закончить, как они снова ушли под воду.

– Надо начинать прятать наше сокровище, – сказал я Коче. – А то потом тонну не перетащим разом. Это ты обещал взять на себя.

– Да, но тонны не будет. Не рассчитывай. Они не успеют.

– Сколько будет, столько и будет. Но ста килограммов точно мало.

– Лучшее – враг хорошего.

– У русских тоже есть такая поговорка, – улыбнулся я.

– Иногда надо следовать мудрости, особенно когда она совпадает у настолько разных народов, как наши.

– Иногда да, – согласился я. – Но у русских есть и другая поговорка. Кто не рискует, тот не пьет хорошего вина. А сейчас рискнуть самое время. Тут уже или все, или ничего.

Коча ничего не ответил, взял четыре слитка и поплелся в сторону леса. Я знал, что спрятать золото он сумеет прекрасно, он ведь прирожденный охотник черт-те знает в каком поколении.

Еще через десять минут начала меняться обстановка на экране локатора. Сначала вернулись четыре из пяти ушедших торпед и образовали вместе с работающим патрулем две барражирующие пятерки. К этому времени вернулся Коча за новой партией слитков.

– Хорошее место нашел для тайника, – довольно заявил он. – Вроде нашего утреннего укрытия, только совсем рядом отсюда. Туда можно много упаковать, но лучше сделать хотя бы два тайника.

– Мне тоже так кажется, – кивнул я.

Коча продолжил таскать золото. Ветер переменился, теперь он дул с моря, и я забеспокоился, что это может ускорить перемешивание отравленной воды со свежей. На экране локатора появились две новые торпеды, судя по показаниям прибора, очень тяжелые – по двадцать килограммов боевого заряда в каждой. Это уже было серьезной заявкой – рвани они даже на удалении трех километров, меня бы с ног сбило ударной волной. Какое действие они могли оказать в случае подводного взрыва, я боялся даже подумать.

Едва они подошли, одна из легких торпед направилась прямиком к барже, но ее исправно парализовало при входе в бухту. Наверняка это была именно разведка, проверка действенности установленной Кочей преграды. И тут мне в голову пришла интересная мысль. Мне показалось, что я нашел способ уберечь Катю и Бориса от поражения в случае подводного взрыва торпед. Но для этого мне необходимо было переговорить с Борисом. Прямо сейчас, немедленно.

Глянув на часы, я прикинул, что, судя по времени, как раз сейчас Катя с Борисом должны появиться с очередной партией груза. Между тем легкие торпеды начали отходить от тяжелых на максимальной скорости, чего я и ожидал, ведь при такой мощности взрыва, которую создадут сорок килограммов нитрожира, все окружающие твари непременно сдетонируют. К счастью, нитрожир легко взрывается от удара или сильной компрессии, что давало мне возможность узнать о моменте взрыва заранее. Если легкие торпеды уходят, значит, тяжелые должны рвануть, иначе, если взорвутся и легкие, некому будет определить надежность поражения цели. А биотехи никогда не уходят, пока люди, которых они атакуют, еще живы. Они всегда оставляют резерв. Но в данном случае это их коварное качество оказалось мне на руку. А это, как говаривал вор Бакса, высшее мастерство – когда умеешь использовать не только слабости противника, но и его сильные стороны.

Легкие торпеды расходились все дальше, а Кати с Борисом до сих пор не было. Я нервно мерил шагами береговую линию, не в силах оторваться от экрана локатора. Если взрыв застанет моих новых партнеров в подводном положении, то спасти их будет, скорее всего, невозможно. А ведь Катя была мне гораздо больше, чем просто партнер.

Я уже готов был сам броситься в воду, когда мои товарищи выбрались на берег. Только они сбросили золото на песок и рухнули сами, чтобы отдышаться и отдохнуть, как я подскочил к ним с локатором.

– Смотрите! – показал я на экран.

Борис чертыхнулся.

– Легкие торпеды отошли за пределы действия локатора, – на всякий случай пояснил я. – Не хотят сдетонировать попусту. Наверняка подплывут только после взрыва, чтобы зафиксировать поражение цели.

– Резонно, – кивнул Борис. – Но тяжелые не спешат взрываться.

– Понятное дело! – сказала Катя. – Они же нас чувствуют и прекрасно знают, что в воде нас нет.

Из лесу показался Коча, и мы ввели его в курс ситуации.

– Они будут ждать, пока кто-то сунется в воду, – высказал он свое мнение. – Но легкие торпеды не подойдут, пока не рванут эти.

– Тогда сейчас самое время по ним стрелять! – сказал я.

– Попробовать можно, – согласился Борис. – Только лучше нам всем залечь хоть в каком-то укрытии.

– Ну так укрывайтесь! – поторопил я их. – Я буду стрелять отсюда, мне каждый метр важен, и так торпеды на пределе дальности поражения.

Коча, Катя и Борис бросились в лес, а я вскинул к плечу ракетное ружье. Сопоставить действительное местоположение тяжелых торпед с показаниями локатора оказалось не так-то просто. Хорошо, у меня неплохо наработался глазомер во время стрелкового обучения. Но все же, когда речь идет о дистанциях больше километра, глазомеру не стоит особенно доверять.

Выбрав на поверхности океана точку, под которой в глубине должны были скрываться торпеды, я поднял ствол ружья, прицелился и выпустил ракету в направлении цели. Только она ушла, я моментально зарядил вторую ракету и отправил вслед первой для надежности. Я уже опустил ружье после второго выстрела, а обе ракеты все еще находились на траектории, оставляя в воздухе два дымных следа. И вот, наконец, первая коснулась воды, и через миг в небо поднялся фонтан белой пены. Слишком маленький для взрыва торпеды, что говорило об отсутствии детонации. Не дожидаясь, когда вторая ракета достигнет цели, я снова зарядил ружье. Но выстрелить мне не пришлось. Океан вздыбился огромным пенным столбом, расшвыривая во все стороны тонны водяной пыли.

Я не стал дожидаться, когда меня собьет ударной волной, отскочил подальше от берега, бросился на песок ногами к воде и прикрыл голову руками. И тут спрессованный воздух ударил по мне, затем по лесу, с треском ломая деревья, а еще через пару секунд меня накрыло другой волной, океанской, поднятой взрывом, подобно цунами. Обратным ходом волны меня закрутило и поволокло в воду, и сколько я ни пытался ухватиться пальцами за ускользающий песок, меня смыло метров на десять от берега. Вода бурлила вокруг, а я, не ощутив под ногами опоры, перепугался до ужаса. Уж лучше бы мне действительно было стрелять из леса! Я закричал и изо всех сил принялся барахтаться, пытаясь хоть как-то удержаться на плаву. Судорожно хватая ртом воздух и понимая, что тону, я закричал.

– Он не умеет плавать! – услышал я вопль Кочи.

Я не видел, как Борис бросился в воду, поэтому решил, что никто меня не спасет, что я нахлебаюсь воды, пойду ко дну и умру. Ни под каким обстрелом я не испытывал такого дикого, животного ужаса. Именно ужас, неконтролируемый страх смерти мешал мне плыть, я вдруг ощутил это с полной ясностью. Собравшись не столько с силами, сколько с духом, я сделал несколько осмысленных гребков руками и толчков ногами. Это позволило мне удержаться на поверхности и даже, как мне показалось, продвинуться к берегу. Тут же сильные руки Бориса ухватили меня за плечо и потянули вперед. Я непроизвольно схватился за его шею, совершенно не думая о том, что могу придушить, но бывший морпех тоже не растерялся, влепил мне кулаком в скулу с такой силой, что я с трудом удержался в сознании. Тут же он перехватил меня на удушающий прием, не давая возможности рыпнуться, и снова потянул к берегу.

На песке меня подхватили Катя и Коча, распластали лицом вниз и начали сильно толкать в спину. От неожиданности и силы воздействия я закашлялся, извергнув из себя несколько глотков соленой воды.

– Ну, как ты? – спросила Катя, переворачивая меня на спину.

– Нормально, – ответил я, все еще отплевываясь.

– Вот ты даешь! – рассмеялся Борис. – Собрался на Большую Охоту, а сам плавать не выучился.

– Где же мне было учиться?

– Озер мало? Ладно, не очень сильно я тебя приложил?

– Бывало и хуже, – соврал я.

Тяжелую коробочку локатора мы нашли у самой кромки воды, а ружье так и вовсе волной почти не утащило. С одеждой все оказалось хуже, ее всю смыло довольно далеко от берега. Содержимое ящика тоже пострадало – с десяток картриджей валялось на песке, остальных видно не было. Глянув на экран локатора и убедившись, что легкие торпеды не смогут быстро подойти на опасное расстояние, Борис вместе с Катей бросились доставать из воды одежду. Я на всякий случай прикрывал их, держа ружье наготове.

Через несколько минут все собрались на берегу, а девять легких торпед как раз вошли в зону видимости локатора.

– Они не найдут живых в воде и успокоятся, – предположил Борис.

– Но не уйдут, – покачал головой Коча. – В любом случае оставят патруль. Я видел это несколько раз. Успешно поразив цель, часть торпед все равно остается на месте дня на три, скорее всего у них в программе зашито, что, если в море появляются люди, значит, в этом месте что-то представляет для них интерес, следовательно, люди могут сунуться снова. Кроме того, мощный взрыв сильно перемешал воду, и я не уверен, что отрава теперь имеет нужную густоту.

– Проблемы, – заключил Борис. – На берегу у нас сто восемьдесят килограммов золота, и, скорее всего, нет возможности принести еще. Хорошо хоть эту атаку отбили без потерь. Предлагаю на часть уже имеющихся средств снарядить экспедицию, более подготовленную к местным условиям.

– Меня не оставляет ощущение, что за нами наблюдают разбойники, – призналась Катя. – Как бы не вышло, что вернемся мы к пустым тайникам.

– Чушь, – помотал головой Борис. – Они ведь жадные. Давно бы сняли Андрея из винтовки и забрали золото. Это нам ста двадцати килограммов может не хватить, но у разбойников не такие высокие цели. Кроме того, они уверены, что наши, оставив лагерь, обратятся в полицию, а тогда банальным прочесыванием джунглей дело не ограничится, могут и ракетоносные гравилеты пригнать.

Я хотел согласиться с Катей и предложить одному из нас отправиться на поиски транспорта, пока другие будут охранять тайники из засад, но сказать ничего не успел. Одна из торпед на экране локатора попробовала сунуться в бухту, но ее почти сразу парализовало.

– Яд еще действует! – радостно воскликнул я. – Надо попробовать сделать еще хоть одну ходку!

– Сумасшедший! – Катя глянула на меня с восхищением.

– Да уж… – улыбнулся Борис. – Таких конченых маньяков мне давно видеть не приходилось. Наш человек. Ладно, Андрей, надеемся на твое прикрытие. Если не облажаемся, будет у нас двести сорок килограммов золота. На большее пока не загадываю.

– Подожди! – Я вспомнил о мысли, которая недавно меня посетила. – Мне тут кое-что умное пришло в голову. Я нашел способ уберечь вас от взрыва тяжелых торпед. Только для этого у вас должна быть рация в ухе.

– Действительно умно, – кивнул Борис. – Странно, что я сам не додумался. Одна рация у меня в кармане.

– И у меня одна есть, – признался я. – Если появятся тяжелые торпеды, я смогу вас предупредить. Тогда вы сможете выбраться на берег раньше, чем легкие торпеды отойдут на безопасное расстояние. А до этого тяжелые не взорвутся.

– Резонно. – Борис порылся в мокрой куче тряпья, которую представляла теперь собой наша одежда, и сунул в ухо горошину рации. – Проверим связь.

Я взял свою рацию, перевел ее в активный режим и тоже засунул в ухо.

– Проверка связи, – сказал я негромко. Борис жестом показал, что отлично меня слышит.

Они с Катей сменили кислородные картриджи, и ушли под воду за очередной партией золота. Пока тяжелых торпед на экране локатора не было, я за экспедицию не опасался, легкие торпеды не могли причинить им вреда на таком расстоянии. Время шло, а никаких изменений на экране локатора не происходило – патрульные торпеды спокойно барражировали параллельно берегу, не входя в бухту, словно и не чуяли никаких людей. Но именно это спокойствие внушало мне усиливающуюся тревогу. Я прямо извелся, прохаживаясь по берегу с заряженным ружьем. Чтобы успокоиться хоть немного, я взялся собрать разбросанные волнами винтовки. Хоть они и бесполезны против биотехов, но в джунглях не пристало разбрасываться оружием. Нам ведь еще золото тащить в какой-нибудь цивилизованный город, а по пути наверняка найдутся желающие на нас напасть.

Пока я занимался этим, Коча припрятал изрядную часть слитков.

Через двадцать минут из воды вылезли Катя с Борисом, ободранные и уставшие до последней возможности. В этот раз, судя по всему, преодоление рифа далось им с особым трудом, правда, притащили они не по шесть слитков, как обычно, а семь – Катя и восемь – Борис.

– Торпеды не нападают, – показал я локатор Борису.

– Да я понял, раз ты не выходил на связь. – Он повернулся к Кате и спросил: – Может, еще раз рискнем?

Она молча кивнула.

Они отдохнули немного и снова ушли в океан.

– Боюсь, отрава ослабеет, – поделился опасениями Коча.

– Не каркай, – устало отмахнулся я. – У самого нервы уже на пределе.

Проверить верность Кочиных опасений, на мой взгляд, можно было только в том случае, если торпеды снова попробуют зайти в бухту, но австралиец нашел другой способ. Я только теперь понял, зачем он кидал парализованных рыбок обратно в воду – посмотреть, не пришли ли они в себя.

– Пока действует, – сказал Коча, сосчитав плавающих кверху брюхом рыб.

Я глянул на экран локатора – там никаких дополнительных опасностей не было видно. Но именно в этот момент с запада донесся очень далекий, но громкий звук, похожий на рев баллистического лайнера при взлете. Однако никаких пассажирских воздушных портов поблизости не было, а уж в океане-то и подавно. Я недоуменно глянул на Кочу; и тут до меня дошло.

– Ракеты! – выкрикнул я изо всех сил.

И это был скорее крик ужаса, чем попытка предупредить Катю с Борисом, но бывший морпех несомненно услышал мой голос по рации. Мне страшно было даже представить, что он почувствовал в этот момент, ведь для него весть о ракетах была равносильна смертному приговору. И если Борис, старый солдат мог более или менее адекватно воспринять известие о неотвратимости собственной гибели, то для Кати это было бы шоком, поэтому я надеялся, что он не передал ей услышанный от меня сигнал.

Ракет еще не было видно, они, тяжелые, перли в направлении цели на дозвуковой скорости, как два майских жука, покрытых мощной хитиновой оболочкой. Но в отличие от майских жуков они были убийцами – беспощадными, не годными ни на что, кроме убийства. Реактивные струи от сжигаемой в их утробах нитроклетчатки толкали вперед их тела, толкали туда, где в полной беззащитности находилась под водой Катя – самый дорогой для меня человек.

Сказать, что мое состояние было шоковым, значит не сказать ничего. Я не просто ощущал неизбежность чужой гибели – нет, я чувствовал ее как свою собственную, и это не пустые слова.

Ракеты уже были видны, они надвигались из-за горизонта двумя стремительными сигарами, оставляя за собой густые дымные следы. Как мне хотелось их остановить! Чтобы они замерли, зависли, прекратили свое движение… Я готов был остановить их собственной волей, если бы она могла оказать подобное действие. Но одного желания было мало.

Скорее рефлекторно, чем обдуманно, я вскинул к плечу ракетное ружье и выстрелил. Дымная полоса из ствола ушла навстречу ракете, секунда – и они столкнулись на траектории. Я увидел вспышку от пущенного мною снаряда. Взрывом разворотило одну из лобовых хитиновых крышек, сорвало ее на бок, и ракета начала разваливаться от набегающего потока воздуха. Мягкие мышечные ткани лопнули, и поток нитрожира хлынул в море, смешиваясь с водой и испуская густые клубы пара.

Я не поверил своим глазам, я и подумать не мог никогда, что ракету можно остановить из какого-нибудь стрелкового оружия. Но первое попадание придало мне уверенности, я отбросил ружье, схватил заряженную винтовку, прицелился и нажал спусковой крючок. По глазам ударило короткой, нестерпимо яркой вспышкой, а потом наступили полная темнота и безмолвие.

Понятия не имею, сколько я пролежал без сознания. Минуту, две, три? Очнулся от того, что кто-то настойчиво бил меня по щекам. Открыл глаза и сразу увидел Катю, она склонилась надо мной и что-то горячо говорила, но я ничего не слышал. С огромным трудом приподнявшись, я увидел Бориса и Кочу. Коча лежал на песке не шевелясь, распластавшись как-то очень по-детски. И я сразу понял, что он умер. Стало холодно, одиноко и очень тоскливо, я не удержался и снова рухнул на песок, Катя едва успела меня поддержать. Но мне в ту секунду было уже все равно. Мне не хотелось умереть, ведь рядом со мной была Катя, но мне хотелось уснуть, хоть на какое-то время.

– Что с ним? – спросил я, сам себя слыша с огромным трудом.

Катя что-то ответила, но я не расслышал.

– Громче! – взмолился я. – Я почти ничего не слышу!

– Его убило золотым слитком, – расслышал я, наконец, как через толстый слой ваты. – Отлетевшим при взрыве золотым слитком.

Вот так, счастливо избегнув ракетного удара в Рошане, погиб мой верный друг и партнер Коча. Погиб именно от ракетного удара и именно в Рошане.

– Он успел открыть, где устроил тайник, – добавила Катя. – Он не мог двигаться, но не мог и умереть, пока не скажет главного кому-то из нас.

Я закрыл глаза и расплакался. Не было ни сил, ни желания себя сдерживать.

Часть третья. Месть

Глава 1. Батиплан

Мы устроили первую базу недалеко от Бенкулу. Там, в трех километрах от океана, сохранились подземные укрепления древней американской воинской части. Рабочего и ценного почти ничего не нашлось, но нас интересовали в первую очередь помещения – их тут было с избытком. Землю пришлось выкупить, но это обошлось совершенно недорого. Зато к океану от нас вела очень хорошая дорога. Просто великолепная. Это было важно, потому что со дня на день нам должны были доставить с завода полностью готовый батиплан. Тот самый подводный аппарат, на который все мы возлагали большие надежды.

Жили мы там же, на базе – это было и удобно, и безопасно. Со всех точек зрения. Для биотехов, если не считать ракетных платформ, слишком далеко, да и глубоко, а для людей слишком хлопотно нападать на тех, кто хорошенько изучил подземные коридоры.

Прошло больше года со дня гибели Кочи, но мне все равно было тяжело вспоминать об этом. Именно ему мы в огромной степени были обязаны и постройкой батиплана, и нашим теперешним положением. А сам он не дожил до начала Большой Охоты. Не довелось. Борис предлагал перезахоронить Кочу на базе, но мне показалось, что австралийцу больше понравилось бы остаться в джунглях. Все послушались меня, ведь я был его лучшим, точнее, единственным другом.

Едва кончились выходные, с завода пришло сообщение, что нам везут батиплан. Борис радостный заскочил в нашу с Катей комнату без стука, хотя раньше никогда себе этого не позволял.

– Едут! – сообщил он с сияющими глазами.

Мы сразу поняли, кто едет и с чем, переспрашивать было глупо. Мы втроем уже больше полугода ждали этого дня.

– Ура! – Катя вскочила из-за стола и захлопала в ладоши.

А я ничего не сказал. Вспомнилось, как после гибели Кочи мы перевозили золото в Бенкулу, как нашли базу и начали ее обустраивать. А потом, в одну из штормовых ночей, я выложил новым партнерам свои соображения насчет сверхскоростного подводного аппарата. Я не был инженером, но и мне было понятно, что механическое средство под водой не сможет конкурировать с торпедами в скорости. Обычное подводное средство – по крайней мере. Но моя идея состояла в том, чтобы сменить для аппарата среду – дать ему возможность перемещаться в облаке газа, не поднимаясь выше поверхности океана. Сделать это, на мой взгляд, можно было только одним способом – разогревать воду вокруг корпуса до газообразного состояния. Ни о каких гребных винтах в данном случае и речи быть не могло, так что с самого начала мы подумали о реактивном приводе. Инженеры из Ангарной Бухты, получившие заказ на проект, долго чесали в затылках, но сумма, предложенная нами, не предполагала отказа. И они согласились. А затем, по готовому проекту, началась постройка судна.

– Пора собираться, – сказал Борис. – Транспорт подойдет к базе минут через двадцать. Надо подготовить тягач.

Едва у нас на базе появилась первая техника, меня сразу записали в водители. Оно и понятно – Катя за рулем или рычагами вообще не сидела, а Борис с радостью отдал мне эту должность, поскольку тоже не имел достаточного опыта в вождении. Я же считал, что если они на меня каждый раз будут сгружать то, что я умею лучше них, то мне придется вести девяносто процентов всех дел на базе. Но технику я любил, так что отказываться от должности водителя и начальника автопарка не собирался.

Эллинг для батиплана был готов давно, хотя странно называть эллингом помещение, настолько удаленное от океана. Но все же это был именно эллинг – место стоянки корабля. Причем корабля боевого, каким мы его видели в самом ближайшем будущем. Как и все помещения нашей базы, эллинг располагался под землей, поэтому тяжелые грузы можно было доставить туда только по пандусу.

Мы вставили рации в уши, после чего Катя с Борисом выбрались на поверхность, чтобы встретить транспорт, а я прогрел турбины тягача и вывел его неповоротливую металлическую тушу по пандусу. Мощная машина двигалась не спеша, но скорости от нее и не требовалось.

– Транспорт прибыл! – услышал я в эфире голос Бориса. – Ты где?

– Почти на поверхности! – ответил я, щурясь от дневного света, ударившего через раздвинувшиеся створки ворот. – Северный пандус.

– Отлично, ждем тебя у дороги.

Тягач, вращая колесами из тяжелого литого эластида, выполз из подземелья. Я прильнул к лобовому акриловому фонарю, чтобы увидеть заводской транспорт отвыкшими от солнца глазами. Платформа с нашим новорожденным батипланом заняла всю дорогу. Уж не знаю, каким образом ее тащили с монорельсового узла, то ли в объезд города, то ли перекрывали движение по главным улицам. Но сейчас это уже не имело никакого значения – все счета были оплачены.

Сам же батиплан даже издали поражал воображение – он представлял собой, если говорить попросту, продолговатый композитовый блин шириной двенадцать метров и длиной двадцать пять. Хотя блином его можно было назвать очень условно, поскольку толстоват он был для блина – полных три метра высоты в самом широком сечении. Пока я подгонял наш тягач, Борис помог стропальщикам отцепить заводской транспорт от платформы. Он заверил документы о приемке груза и махнул рукой – мол, свободны.

Остановившись перед платформой, я, не останавливая турбины, соскочил с подножки тягача и прошелся вдоль борта батиплана, задрав голову.

– Как тебе? – спросил Борис, не скрывая восторга.

– На чертежах эта штука выглядела скромнее, – рассмеялся я.

– Тащи его в эллинг, там будем разбираться.

Вскарабкавшись в кабину, я сдал тягач назад, позволяя Борису закрепить сцепку платформы, затем потихоньку подал машину вперед, выруливая в сторону пандуса. Платформа с батипланом медленно катилась следом за мной.

– Нормально идешь! – сказал в эфире Борис.

– Не учи ученого, – беззлобно огрызнулся я. Через полчаса я аккуратно загнал платформу в эллинг. Катя с Борисом ждали меня в нетерпении, но мне не меньше, чем им, хотелось забраться во внутренности подводного аппарата.

– Ну что, на борт? – глянул на нас Борис.

– Погоди! – остановила его Катя. – Кажется, нельзя ступать на борт судна, пока ему не дали названия.

– Ну вот… – Борис нахмурился. – Из-за древних предрассудков теперь до вечера будем придумывать имя этой посудине.

– Придумывать его не нам, – возразила Катя.

– А кому? – удивился Борис.

– Андрею, естественно. Его же была идея!

Честно говоря, я о своем вкладе в постройку батиплана никогда особо не думал. Просто пару лет назад это была моя идея фикс, я много думал о скоростном подводном судне, но не хватало знаний на фактическую разработку проекта. По большому счету не хватало средств, а средства мы добывали вместе. Кое-кто на это даже жизнь положил.

– Пожалуй, ты права, – согласился Борис. – Что скажешь, Андрей?

– Опять на меня свалили… – пробурчал я с притворным недовольством.

На самом деле оказанная честь была мне приятна, чего уж тут говорить. Мелькнула мысль назвать батиплан «Ольгой», в честь храброй девчонки, вместе со мной вступившей в схватку с торпедами. Но, чуть подумав, я от этого отказался. Во-первых, не хотелось давать нежное женское имя боевому кораблю, во-вторых, если уж давать женское имя, то следовало назвать корабль «Катей». Поэтому вопрос с женскими именами я закрыл почти сразу, чтобы не вносить даже намека на какой-либо раздор. К тому же был человек в моей жизни, вклад которого в постройку батиплана не подлежал сомнению.

– Надо назвать его «Коча», – предложил я.

– Пожалуй, – кивнул Борис.

– Вроде бы о борт корабля бутылку вина надо разбить при крещении, – вспомнила Катя.

– И где мы ее сейчас найдем? – покосился я на нее.

– Я приготовила.

– Ну ты даешь, – усмехнулся Борис.

Катя отошла к стене эллинга и достала из-за водяного гидранта припрятанное вино.

– Ты придумал имя, ты и кидай, – протянула она мне бутылку.

Я взял ее за горлышко и взвесил в руке.

– Говорят, что промахнуться – дурная примета, – сказал Борис.

– Еще накаркай под руку… – пробурчал я. Отойдя на пару шагов, я прицелился.

– Нарекаю тебя «Кочей»! – сказал я на ходу придуманную формулу и метнул бутылку в блестящий бок батиплана.

Она разлетелась вдребезги, расплескав белое вино по полу. Катя с Борисом одновременно вздохнули с облегчением.

– Теперь можно и на борт, – довольно кивнул Борис. – Кстати, очень хорошее имя для боевого корабля.

– Единственно возможное, – пожал я плечами.

– Не только поэтому.

– А почему еще?

– Коча убил много торпед, – веско ответил Борис.

Мы втроем вскарабкались по лесенке на платформу и двинулись вдоль борта к шлюзу. Он располагался чуть выше ватерлинии, как раз на уровне площадки, где мы оказались. Борис набрал цифровой код на панели управления.

– Наизусть помнишь? – удивилась Катя.

– Я заказал такой код, который никто не забудет, – ответил он. – Это дата подъема золота.

– Дата гибели Кочи, – поправил я его.

Он не ответил. Шлюзовой люк с легким шипением подался на нас, снявшись с полевых уплотнителей, затем легко ушел в сторону. Мы зашли внутрь и дождались, когда первый люк за нами закроется наглухо, а второй откроет путь во внутренние помещения корабля. По чертежам я прекрасно представлял себе, где что расположено, но одно дело увидеть трехмерное изображение на заводском терминале, а другое – оказаться внутри.

Особого простора внутри не было, да и не должно было быть, но и тесным шлюзовой коридор тоже нельзя было назвать. Все предшлюзовое пространство было облицовано толстым прочным пластиком, в стене располагался шкаф с дыхательными аппаратами, рядом с ним виднелись четыре газовых штуцера, ведущих от главного бортового компрессора. Две длинные пластиковые лавки, четыре электролебедки с цепными блоками, небольшой гидравлический кран для перемещения тяжестей – ничего больше в предшлюзовом модуле не было. Герметичная дверь вела дальше. Привода у нее не было, надо было открывать ее руками, при помощи поворотного запора. Борис справился с этим без труда. Освещение внутри корабля было довольно ярким, работала целая система водородных генераторов и мощных иридиевых аккумуляторов. Свет включался, едва мы заходили в какое-нибудь помещение, и выключался, как только внутри не оставалось людей.

– Начнем с рубки? – спросил Борис.

– Я бы предпочла с боевого пульта, – ответила Катя.

– Туда успеем, – отмахнулся Борис.

На самом деле еще до постройки батиплана стало ясно, что капитаном корабля будет он. Мои водительские навыки сами собой уготовили мне участь пилота, а на Катю соответственно легли обязанности канонира. Она этим гордилась, причем, не скрывая, чего нельзя было сказать обо мне. Я хотел убивать торпеды, убивать собственноручно, а не крутить штурвал батиплана. Но в данном случае меня никто особо не спрашивал – каждый должен был делать вклад в общее дело в меру возможностей.

На самом деле никто из нас не был специалистом ни в вождении батиплана, ни в управлении огневым пультом. Хотя бы потому, что таких специалистов вообще не было на земле. Но кто-то всегда бывает первым в любом деле. Были и первые пилоты, и первые космонавты, и первые моряки. И хотя до нас многие люди погружались под воду самыми разными способами, никто не собирался двигаться под водой с такой скоростью, с какой собирались перемещаться мы. Фактически мы создали подводный аппарат нового поколения. Скорость должна была стать его главным оружием. Скорость и маневренность. А раз так, то я становился не просто пилотом. В какой-то мере я тоже становился стрелком, раз от моих действий зависело, сколько торпед мы убьем.

Рубка располагалась в носовой части батиплана. Никаких иллюминаторов мы тут предусматривать не стали, а решили ограничиться большими обзорными экранами. Это не только снимало проблему противостояния избыточному давлению глубины, но и уменьшало опасность срыва акриловых щитов в случае близкого взрыва. Кресел было четыре – два пилотских, на случай, если когда-нибудь судьба пошлет мне напарника, одно капитанское и одно штурманское. Но вообще места тут было немного.

Боевой капитанский пульт включал в себя экраны сонаров, экран противоторпедного локатора, полярный экран коротковолнового радара, а также органы управления всеми системами коммуникаций, Пилотский пульт выглядел посложнее, но я его хорошенько успел изучить на симуляторе, установленном в одном из подсобных помещений эллинга. Как только были готовы окончательные чертежи корабля, я в первую очередь заказал именно ходовой симулятор, чтобы не тратить времени даром. Правда, Катя вскоре тоже потребовала симулятор пульта управления огнем, и мы с ней вдвоем начали потихоньку отрабатывать маневры и стрелковые приемы. Так, потихоньку, разбивая виртуальный батиплан по сотне раз в день, мы с ней боролись со стаями таких же виртуальных торпед. Торпеды, кстати, были куда более виртуальными, чем корабль, поскольку его характеристики мы знали доподлинно, а вот характеристики биотехов зачастую были высосаны из пальца и именно в таком виде введены в компьютер симулятора. Никто толком не знал, как торпеды будут реагировать на те или иные наши действия, до каких глубин им свойственно опускаться, на каких скоростях они могут уходить от опасности. Единственное, что было известно в достаточной степени, – это скорость в атакующем состоянии, а также некоторые из приемов формирования стаи во время нападения на движущиеся и неподвижные объекты. Все это мы изучали с Борисом и Катей, выпуская в океан управляемые мишени, а затем, анализируя по локатору, как на них заходят торпеды.

Как бы там ни было, симулятор дал нам многое. По крайней мере, я был уверен в том, что не расшибу батиплан при первом же выходе, а Катя – что хотя бы куда-нибудь попадет. Все остальное в любом случае придется нарабатывать во время реальных боевых погружений.

– Как впечатление? – поинтересовался Борис.

– Компактно все, – пожал я плечами. – Но в принципе привычно. Я готов хоть сегодня к первому погружению.

– А ты? – Он глянул на Катю.

– Я тоже, – спокойно кивнула она.

– Тогда сегодня к вечеру и попробуем. Водорода на складе более чем достаточно, надо только сгонять на Северную Окраину за боеприпасами. Думаю, Андрей, ты один вполне справишься.

– Без проблем, – согласился я.

– Тогда бери грузовик и дуй. Стрелковый пульт мы и без тебя осмотрим.

Спорить я не стал. Первый боевой выход был для меня достаточной приманкой, чтобы ради него отказаться от менее важного. Стрелковый пульт, в конце концов, можно было посмотреть и позже. К тому же не хотелось пререкаться с Борисом, он этого не любил.

– Возьми рацию, – сказала Катя. – Будешь подъезжать, сообщи, чтобы мы приготовили погрузочную систему.

– Возьму, – кивнул я.

Мне кажется, если бы Катя знала, к чему приведет такой простой и безобидный ее совет, она бы никогда мне его не дала. Но правильно говорят: знал бы, куда упадешь, соломку бы подстелил.

Я взял рацию, вывел из подземелья грузовик, выехал на дорогу и взял путь на Бенкулу. Там, на Северной Окраине, располагались мастерские, где мы заказали уникальное торпедное вооружение для нашего батиплана.

Глава 2. Рация

Через центр Бенкулу грузовое движение было запрещено. Можно было выехать на кольцевую дорогу и обогнуть город, но у меня возникло желание перекусить не в занюханной забегаловке для дальнобойщиков, а в более или менее приличном заведении. Поэтому пришлось углубиться в кварталы Южной Окраины, оставить грузовик на стоянке, а дальше ловить такси. Днем это было вполне безопасным занятием, особенно когда под гавайкой в кобуре висит надежный «БМФ-400», снаряженный пусть и дорогими, но мощными патронами «Снарк». Без труда добравшись до центра, я велел водителю остановиться у знакомого ресторанчика, хозяином которого был хитроватый повар по имени Док. Отличался он тем, что никогда не закрывал дверь, ведущую из зала на кухню, поэтому посетители могли наблюдать, как он ловко орудует ножами и отбивочными молотками. Кроме того, он настолько часто менял прическу, что можно было делать ставки, в каком виде его удастся застать через неделю или через две. Многие их, кстати, и делали. Ресторанчик назывался скромненько и со вкусом – «Хоспитал», а сам Док, видимо, подчеркивая прозвище, одевался не в поварскую одежду, а в зеленый халат хирурга. При этом с разделочным ножом он смотрелся более чем колоритно.

Обеденное время еще не наступило, иначе в ресторане яблоку было бы негде упасть, а так я нашел в углу свободный столик, откуда особенно хорошо просматривалась кухня. Мне всегда нравилось наблюдать за работой Дока, забавлял он меня отточенными, чуть нарочитыми движениями. Официант принес мне меню, но я его открывать не стал. Будучи завсегдатаем этого заведения, я прекрасно знал, что следует заказывать утром, днем или вечером.

– Эскалоп, салат из китайской капусты, фаршированные томаты и пинту пива, – сказал я.

– Пиво какое?

– Синюю марку.

Вынув из-под столика дужку наушников, я выбрал музыку, прикрыл глаза и стал ждать заказ. Днем тут было тихо и вполне прилично. А ночью, после официального закрытия, в «Хоспитал» стекались любители «золотого дыма» и лекарственных препаратов группы «А». В общем, название ресторана, как и он сам, было с двойным дном, что называется. Меня это ничуть не смущало. Года три назад Док здорово меня выручил, прикрыв мою задницу от полиции, так что с тех пор я старался оставлять деньги именно тут, а не в других кабаках.

Эскалоп оказался отменным, как обычно. Я спокойно жевал мясо, прихлебывал пиво и слушал музыку, как вдруг ощутил в кармане нечто щекочущее. Машинально хлопнув по карману ладонью, я нащупал горошину рации.

– Что за черт? – удивился я, вынимая ее наружу.

В пальцах горошина тоже тихонько вибрировала. Я снял наушники и сунул рацию в ухо.

– Нет, так определенно дело не пойдет… – услышал я в эфире приятный женский голос, говоривший по-русски. – Так все посевы коту под хвост. Нет уж, спасибо…

Не скажу, что голос был мне знаком, но какая-то нотка в нем затронула яркий образ в памяти. Настолько яркий, что я коснулся горошины пальцем, переведя рацию в активный режим.

– Простите… – произнес я в эфир, пренебрегая всеми правилами радиопереговоров. – Могу я узнать, кто, кроме меня, работает на этой частоте?

Мой вопрос остался без всякого ответа, а женский голос в эфире продолжал бормотать что-то о грибковых посевах, о питательных растворах и магнитных полях. Через минуту я догадался, что рация находится не в ухе таинственной незнакомки, а где-то на теле, может быть, в кармане, как у меня. Так что я ее слышу, а она меня нет.

Честно говоря, аппетит у меня поубавился. Я хоть и называл ворвавшийся в эфир голос голосом незнакомки, но сам в этом сомневался все больше.

Тембр, манера чуть растягивать слова на концах – все это было мне не просто знакомо, а заставило сердце биться в два раза чаще.

– Черт… – произнес я, допил пиво и встал из-за стола.

Подумав секунду, я твердым шагом направился в кухню, где Док, как обычно, орудовал своим разделочным ножом. За соседним столом работали повара калибром поменьше.

– Привет, Док, – окликнул я его.

– Хай? – обернулся он. – Рад тебя видеть. Что-то давненько не появлялся… Недельку? Неважно выглядишь, кстати. Опять проблемы?

– Нет. Точнее, не те, о которых ты подумал, – отмахнулся я. – У тебя случайно нет… э-э-э… высокочастотного пеленгатора?

Док глянул на меня искоса.

– В меню его точно нет, – наконец сострил он.

– А под частный заказ?

– Странно, Хай… С твоими деньгами… Мог бы раздобыть давно.

– Мне он нужен сейчас, – произнес я с нажимом.

– Нда… Затейник ты, Хай. Ну, найдем, если надо.

– Так есть или нет?

– Есть.

Он, не моргнув глазом, назвал цену. Столько у меня при себе не было.

– Док, мне этот пеленгатор нужен на час. На час, а не насовсем. Верну!

– Дурная примета давать что-то в долг. Можно не получить обратно.

– Док, я тебя очень прошу. Ты же меня знаешь!

– Знать-то знаю, да только фиг тебя выковыряешь из ваших штолен, если что. Что вы там, кстати, задумали?

– Это долго рассказывать. И не очень интересно.

– Не умеешь ты торговаться, Хай. Я меняю пеленгатор на ваш секрет.

Это меня остудило. Выдавать наши намерения повару было как-то не очень умно. Тем более без особой надежды на то, что из затеи с пеленгатором выйдет хоть что-то путное. Док смотрел на меня, не отводя взгляда.

– Говорят, вы подводный корабль строите, – сказал он.

– Черт, Док, это не только моя тайна. К тому же я не знаю, позволит мне пеленгатор найти то, что я хочу, или я ищу просто несбывшуюся мечту.

– Интересно… Не менее интересно, чем подводный корабль. Ладно. Я дам тебе пеленгатор. Но с тем условием, что ты расскажешь мне обо всем, если найдешь, что искал. Если не найдешь, просто вернешь. Все по-честному.

«Дурацкая игра», – подумал я, но согласился.

Док вышел минуты на три, затем вернулся в кухню с приборчиком.

– Пользоваться умеешь? – спросил он.

– Разберусь, – ответил я, осмотрев шкалу расстояний и электронный компас. – Через три часа я тут.

– По счету расплатиться не забудь, – усмехнулся Док.

– Обижаешь! – погрозил я ему пальцем.

На выходе из ресторана пеленгатор показал расстояние до высокочастотной рации восемьсот метров. Почти строго на север. Занятно. Брать такси на такую дистанцию не имело ни малейшего смысла, так что я не спеша направился вдоль улицы. Она вела не строго на север, так что мне пришлось озаботиться поисками переулка. Народу вокруг было много, начинались обеденные часы, во время которых большинство служащих средней руки растекаются из офисов по ресторанчикам и кафе центральной части города. Но голос в эфире продолжал бормотать что-то, явно относящееся к работе. Похоже, его обладательница не имела ни малейшего намерения покидать свою лабораторию – то ли у нее было с собой что перекусить, то ли она так заработалась, что забыла про обед.

Это наблюдение навело меня на забавную мысль. Сверив направление на источник сигнала по пеленгатору, я усмехнулся и завернул в маленькую пиццерию. Взяв там большую пиццу с ветчиной, грибами и сыром, я направился дальше, проталкиваясь через встречный поток прохожих. Расстояние на индикаторе пеленгатора сокращалось с каждой минутой, и вскоре я оказался перед массивной композитовой дверью, над которой красовалась голографическая надпись: «Лаборатория микробиологических исследований».

Учитывая, что голос в эфире говорил преимущественно о питательных растворах и грибковых культурах, я предположил, что попал по адресу. Однако я понятия не имел, что сказать охране на входе. К кому я пришел, кого ко мне вызвать? У меня было лишь до крайности смутное предположение, да и то настолько невероятное, что язык бы не повернулся поделиться им хоть с кем-то.

Наудачу потянув на себя дверь, я обнаружил, что она не заперта. Охранник в вестибюле сидел, но скорее на случай каких-нибудь беспорядков, просочившихся с улицы, чем ради соблюдения пропускной системы. Увидев меня, он не только не попытался проверить наличие оружия, но даже не поинтересовался, куда я направляюсь. Хотя на самом деле ничего удивительного в этом не было – после войны наука вне Европы находилась в таком упадке, что ученым едва хватало средств на поддержание работоспособности стареющего оборудования. Профессиональные и эффективные охранные услуги им были попросту не по карману.

Поднявшись на второй этаж, я глянул на показания пеленгатора. Цель моей странной экспедиции находилась всего в тридцати метрах, причем прямо по коридору. Улыбнувшись возможной реакции на мое появление, я перехватил коробку с пиццей поудобнее и бодро зашагал вперед, не сводя взгляда с индикатора. Одна дверь, вторая, третья… Стрелка указателя направления постепенно поворачивалась, пока не заняла положение, перпендикулярное коридору. До источника сигнала оставалось пять метров.

Передо мной белела обычная пластиковая дверь – тут все двери были такими. Набравшись наглости, я распахнул ее и шагнул через порог, оказавшись в не очень большом помещении, уставленном автоклавами, вакуумными боксами и стеллажами с химической посудой. У самого окна за мраморным столиком колдовала над пробирками девушка в белом халате. Она стояла ко мне спиной, но с первого взгляда я понял, что не ошибся в самых безумных предположениях и надеждах. У меня перехватило дыхание, но я все же нашел в себе силы произнести по-русски:

– Оль, привет! Заработалась? Я тут пиццу тебе принес.

Она вздрогнула и медленно обернулась. Да, это определенно была она – повзрослевшая, оформившаяся, невероятно, просто ослепительно красивая, но все та же девчонка с храбрым взглядом, так поразившим меня при первом знакомстве.

– Андрей? – не поверила она глазам. – Как ты узнал, что я тут?

– Сам удивляюсь. Не думал, что ты так долго будешь носить талисман, который взяла у меня на счастье.

– Талисман?

– Ну да, рацию. – Я показал пеленгатор и смущенно опустил взгляд. – Я случайно тебя услышал в эфире.

– С ума сойти. И пиццу успел прихватить? А, ну да… Ты же слышал, что я тут болтала сама с собой.

– Слышал. Ты очень занята? Перекусим?

– Есть правда хочется. С чем у тебя пицца?

– С грибами, – просто ответил я.

– С грибами – это очень по теме, – рассмеялась она.

– В смысле? – Возникшее в начале разговора смущение начало потихоньку меня покидать.

– Я как раз с грибами работаю, – объяснила она. – Это моя микробиологическая специализация. Ну, не с такими грибами, как в пицце, а с микроскопическими.

– Их тоже едят? – улыбнулся я.

– Зря шутишь. И едят тоже. Дрожжи, к примеру, это тоже микроскопические грибки. И плесень, из которой делают антибиотики. Но я сейчас изучаю болезнетворные культуры. А ты как? Сто лет ведь не виделись…

– Одиннадцать.

– Что? – удивилась она.

– Одиннадцать лет. Я был уверен, что ты погибла, когда не нашел тебя в гравилете.

– А почти так и было, – сдержанно ответила Ольга. – Почти. Я тебя тащила до гравилета одна. Тебя сильно контузило, а взрослые как обезумели, все рвались с корабля, и никто мне не хотел помочь. Было страшно. Я до сих пор вспоминаю тот страшный день.

– Я тоже.

– И представляешь, когда я дотащила тебя до гравилета, оказалось, что там уже нет мест. Но я уговорила пилотов взять еще тебя, ты ведь совсем немного весил, меньше любого взрослого.

– А сама?

– Я тебя еле уговорила взять, – повторила она. – Кстати, садись, я сейчас со стола уберу.

– С ума сошла?! Ты что, собираешься кушать среди болезнетворных грибков?

– Тут все стерильно, но если тебя смущают пробирки, пойдем в комнату отдыха.

– Лучше туда, – кивнул я. – А то без привычки кусок в рот не полезет.

Она сняла халат, оставшись в легких хлопчатых брюках и майке. Волосы у нее с детства ничуть не изменились, даже стали гуще и пышнее. На лоб то и дело падали локоны, делая выражение Ольгиного лица одновременно чуть беззащитным и чуть упрямым, как у подростка.

Мы перебрались в комнату отдыха, уселись в мягкие релаксационные кресла и разложили пиццу на пластиковом столе.

– Хороша ложка к обеду, – улыбнулась Ольга. – Проголодалась я что-то.

– Ну так кушай. Я только с обеда. Но за компанию возьму кусочек. А что было дальше? После того, как ты посадила меня в гравилет?

– Пришлось ждать вторую партию. Она прибыла чуть позже, когда корабль уже начал тонуть. Я вспомнила про твою маму, но, когда спустилась с палубы, весь медицинский отсек уже был залит водой. Извини.

– У меня было время, чтобы пережить все это, – ответил я.

– Потом прилетели гравилеты и забрали оставшихся. Когда взлетели, все уже думали, что самое страшное позади, но почти у самого побережья нас атаковали ракеты. Частично уцелел только наш транспорт, и то была выведена из строя одна из турбин. Остальные погибли.

– Все? – поразился я.

– Да, Андрей. Мы чудом сели. Единственный выживший пилот умер от осколочных ран сразу после посадки в джунглях. Меня тоже сильно контузило. Подбитая турбина взорвалась, начался пожар… Труднее всего было выбираться из джунглей. Мы шли несколько дней. Пятеро мужчин, трое женщин и я. А добрались до научной станции только двое мужчин и я.

– Трудно потом пришлось тут, на Суматре?

– Мне повезло. Выбираясь из джунглей, мы, уже совсем обессилев, наткнулись на научную микробиологическую станцию. Взрослых потом переправили в город, а меня оставили. Так и прижилась. Выучилась, работаю. Получаю какие-то деньги…

– Одна? – Этот вопрос вырвался у меня непроизвольно.

Ольга глянула на меня чуть искоса:

– Представь себе, одна. Сейчас одна. Вообще-то, Андрей, мне бы не хотелось сейчас затрагивать эту тему.

– Извини.

– Ничего. Просто рана еще не затянулась. Знаешь, в личном плане я себя ощущаю как бы под створкой раковины. Не хочется открываться. Никому. А ты чем сейчас занимаешься?

Я задумался, делая вид, что ем пиццу. С одной стороны, не было ни малейшего повода скрывать правду, тем более что мой мотив она бы хорошо поняла. Но, с другой стороны, прежнюю храбрую девчонку Олю от сидящей передо мной женщины отделяли долгих тринадцать лет самостоятельной жизни. По большому счету то наше знакомство вообще можно было сбросить со счетов, словно его и не было, так что теперь, захоти мы этого, нам бы заново пришлось выстраивать отношения. Какие, кстати? У меня была Катя, а Ольга, как она сама выразилась, находилась под створкой раковины. То есть ничего особенно личного. Но мне бы хотелось иметь ее хотя бы другом, ведь нам через многое пришлось пройти вместе. Некоторым на несколько поколений хватило бы того, что мы пережили всего за один день. Так что скрывать наши планы на Большую Охоту у меня не было ни причин, ни желания. Но все же я не совсем представлял, под каким соусом все рассказать.

– Скажи, отцовские тетради не сохранились? – спросил я, чтобы хоть как-то приблизиться к теме.

– Тетради? Про торпеды? Нет. Я тебя еле дотащила до гравилета! Нет, все пропало. А что?

Последний вопрос она задала с заинтересованностью несколько большей, чем праздное любопытство. Пожалуй, я поспешил сбрасывать со счетов наше первое знакомство.

– Сейчас они бы мне очень понадобились, – негромко ответил я. – Прямо сегодня.

Ольга посмотрела на меня очень пристально, несколько секунд не отводила глаз.

– Обещание отцу? – спросила она.

– Не только. Уже и не столько. Скорее месть. Слишком много близких мне людей погибло от биотехов. Тебя я тоже считал в их числе.

– Но что можно сделать? Или ты нашел какое-то решение?

– Дело не в решении, – ответил я. – Дело в средствах. И в людях. Мне повезло найти и то, и другое. Если хочешь, могу показать, что у нас из этого вышло.

– Вы собираетесь убивать торпеды?

– Мы их уже убивали в больших количествах, – кивнул я. – А теперь готовы устроить Большую Охоту.

– Вот как? Звучит энергично. Хотя я в тебя с самого начала поверила. А что ты хочешь мне показать?

– Это лучше увидеть, чем услышать. Ты когда работу заканчиваешь?

– Часа через четыре.

– Это нормально. Как раз я закончу кое-какие дела и тебя прихвачу. Идет?

– Надо будет куда-то ехать?

– Недалеко.

– Ладно. У нас ведь теперь хорошая связь. Никогда не думала, что твой талисман пригодится и в чисто утилитарном смысле.

– Я тоже.

Мы доели пиццу, и Ольга проводила меня до первого этажа.

– Держи рацию в ухе, – сказал я на прощанье.

– До вечера! – Она махнула рукой и взбежала по лестнице.

Глава 3. Боекомплект

Всю дорогу до мастерских я вел грузовик в задумчивости. Честно говоря, столь необычное, полное совпадений развитие событий отвлекло меня от главной задачи – забрать в мастерских заказанное вооружение для «Кочи». И теперь я размышлял не столько о торпедах, сколько об удивительной встрече с прошлым. Грузовик огибал город по кольцевой автостраде, а я прикидывал, стоит ли возвращаться вечером и забирать Ольгу, как обещал. Казалось бы, что тут думать, – но нет, были проблемы, которые я упустил из виду, давая обещание подруге детства.

Во-первых, я не знал, как отреагирует на появление девушки Катя. У нее по поводу собственной внешности последнее время образовался некоторый комплекс, а Ольга – красавица, тут и говорить нечего. Не хватало только скандала на почве ревности. Во-вторых, я вдруг со всей ясностью осознал, что мы с Ольгой знакомы менее суток. Ведь она на самом деле не была подругой моего детства, хоть мы и жили на одном острове. Мы встретились около полудня в страшный черный день и расстались на рассвете следующего дня. Не виделись потом одиннадцать лет, а сегодня провели вместе около часа. Даже двадцати четырех часов знакомства явно не набирается. И, несмотря на это, я вспоминал о ней чуть ли не чаще, чем об отце. Странное дело. Нам многое довелось пережить вместе за эти неполные сутки. Кому-то на целую жизнь хватило бы. Но я не знал, в кого превратилась храбрая девчонка за эти годы. Что ее интересует теперь, из чего состоит ее жизнь? Похоже, недавно она пережила не лучшие дни в личном плане, а что еще я о ней знал? Практически ничего.

Если быть честным перед самим собой, то Ольгу теперь можно было расценивать не как старую, а как новую знакомую. Нет, конечно, та храбрая девчонка, которая произвела на меня столь неизгладимое впечатление, осталась и во взрослой девушке, никуда она не могла деться, ведь это часть личности. Но вот насколько большая часть? Сколько всего наслоилось за эти годы? И как на меня посмотрят друзья и партнеры, если я привезу Ольгу на базу и скажу: знакомьтесь, это девушка, с которой мы были знакомы почти целые сутки? Как на идиота посмотрят. И будут правы.

В общем, я не знал, как теперь поступить. Более того, я жалел, что дал обещание забрать Ольгу через четыре часа. Когда приеду на базу с торпедами, будет не до знакомств, надо будет загружать вооружение и готовиться к первому боевому выходу. Это – с одной стороны. А с другой – Борис много раз говорил, что на базе банально не хватает рук. А наемных рабочих он брать не хотел, поскольку не доверял чужакам совершенно. Ольга же не совсем чужак. По крайней мере, я на это надеялся. Кроме того, уж слишком чудесной оказалась наша сегодняшняя встреча. Я не особенно верил в знаки судьбы, но от того, как сработал мой талисман, подаренный в детстве на память, трудно было отмахнуться даже мне. Неужели ситуацию, сложившуюся столь удивительным образом, можно оставить без шанса на развитие?

Только добравшись до мастерских на Северной Окраине, я, наконец, полностью переключился на приемку и погрузку вооружения. Торпеды для батиплана разрабатывались с не меньшей тщательностью, чем сам корабль, к тому же действовали они по похожему принципу – не рассекали воду, а планировали в облаке ими же созданного пара. Фактически это были не столько торпеды, сколько скоростные ракеты для поражения подводных целей, однако Борис, склонный к традиционности, упорно называл их торпедами.

Вооружение мы заказали в частных мастерских, поскольку на заводе возникли проблемы со взрывчаткой, точнее, с ее оформлением. Тут же, кроме денег, ничего никого не интересовало, а качество исполнения работ было вполне на уровне. Конечно, батиплан бы тут не построили, точнее, строили бы несколько лет, а вот торпеды необычной конструкции сделали в срок.

Прежде чем оформить приемку, я решил посмотреть, как торпеда работает на стенде.

– Нет ничего проще, – ответил мне Алан, представитель здешней дирекции. – Мы предполагали, что у вас возникнет такое желание, поэтому установили в цеху рабочий образец.

В цеху было тихо – молчали сервомоторы сборочных роботов, не гремели цепи подъемников, да людей почти не было видно. Только двое техников в белых халатах ждали нас у пульта управления стендом, на котором была закреплена одна из наших торпед. Похоже, мы своим заказом обеспечили годовой оборот для этих мастерских.

– Это приемщик, – представил меня Алан техникам. – Покажите, как работает образец.

– У данного прототипа есть несколько режимов работы, – начал один из техников заученную лекцию. – Первый режим – автономный.

Он кивнул помощнику, и тот нажал на пульте несколько клавиш. Кормовые рули торпеды чуть слышно взвыли моторами и повернулись левее центральной оси. Тут же в головной части щелкнули, открываясь, носовые клапаны, а из боковин выдвинулись короткие стреловидные крылья с рулями высоты.

– Торпеда перешла в автономный режим, – прокомментировал техник. – После пуска в таком режиме она затапливает носовые балластные цистерны и начинает медленно тонуть с широкой левой циркуляцией. При этом она не тратит энергии, поскольку ход обеспечивается планированием при отрицательной плавучести. В головной части включается гидрофон, чувствительный к ультразвуку. Как только он зафиксирует всплеск звуковых колебаний нужной частоты, торпеда переходит в режим атаки.

Он взял с пульта небольшой генератор ультразвука и отошел метров на десять вперед. С торпедой произошли молниеносные изменения. В носовой части резко выдвинулись десять диагональных дюз, а в корме с хлопком пиропатрона отстрелилась заглушка главной маршевой дюзы. Струи огня вырвались назад с оглушительным ревом, а боковые и вертикальные рули заняли положение, при котором торпеда неминуемо попала бы в техника, если бы ее не держали крепления стенда.

– Хорош! – Техник махнул рукой, и двигатели затихли. – Таким образом, торпеда функционально превращается в мину. Она может длительное время ждать, обходя значительное пространство по спирали с левой циркуляцией, а затем, обнаружив цель, стремительно поразить ее. Причем, благодаря встроенному сонару, подрыв боевой части производится только в непосредственной близости от цели. Носовые диагональные дюзы, как вы понимаете, служат для обеспечения облака газа, в котором наше изделие и передвигается при помощи реактивного маршевого двигателя.

Он подошел к пульту и что-то переключил на нем.

– Кроме автономного режима существует еще прицельный с самонаведением и прицельный с управлением. Они предназначены непосредственно для стрельбы со стрелкового комплекса. Первый позволяет послать торпеду просто в направлении цели, а дальше она самостоятельно наведется на выбранный ею объект, настигнет его и поразит. Второй позволяет после пуска выбрать цель самому оператору при помощи органов управления. Этих режимов достаточно для поражения целей с любым характером поведения.

– Спасибо, я впечатлен, – честно признался. – Где подписать приемку?

Закончив с оформлением, я дождался, когда первую партию из сорока торпед погрузят на грузовик. Часы в машине показали, что в мастерских я провел чуть более полутора часов, что вместе с дорогой от лаборатории составило часа два. Получалось, что если я собирался заехать за Ольгой, то как раз самое время, с учетом того, что в центр города въезжать нельзя. Надо было принять окончательное решение, но морально я не был готов к этому.

Странно… Иногда кидаешься в бой, на пули, ввязываешься в чудовищные авантюры, принимаешь сложнейшие решения, а когда дело касается чего-то куда менее опасного для жизни, например, личных отношений, оказываешься не способен к решительным действиям. Вот и мне приходилось убивать людей и торпеды, даже ракеты сбивать на лету, а тут я стоял и не знал, что делать.

Наконец погрузка закончилась, Я помахал рукой Алану, забрался по лесенке в кабину грузовика и осторожно выехал с территории мастерских. Несмотря на то что взрывчатка в кузове была к ударам и сотрясениям совершенно нечувствительна, но определенную ответственность налагала не только стоимостью, но и тем, что являлась именно взрывчаткой, а не строительным материалом. К тому же, несмотря на порядок в документах о приемке, у меня не было транспортного полицейского разрешения на перевозку опасных грузов. Не скажу, что я очень уж нервничал по этому поводу, но и без того было из-за чего понервничать.

Грузовик двигался по кольцевой, я лениво держал ладонь на рукояти управления, думая о том, как же все-таки поступить с Ольгой. Можно было просто проехать мимо и никогда больше с ней не встречаться. А можно было забрать ее, отвезти на базу и иметь парочку неприятных разговоров с Борисом и Катей. Но взамен этой неприятности мы могли получить еще одного надежного человека в команду. И хотя нашим капитаном бессменно и вполне правомерно считался Борис, я нес особую ответственность за Большую Охоту в стратегическом плане. Во-первых, ее придумал мой отец. Во-вторых, это была во многом моя идея, да и принцип действия батиплана тоже придумал я. Короче, я считал себя вправе иметь дополнительные голоса при принятии именно стратегических, а не тактических решений. В тактических Борис зарекомендовал себя превосходно. Но увеличение нашей команды было решением стратегическим, так что я все же решил рискнуть. В случае неудачи потери не были бы большими, а в случае удачи нам стало бы значительно легче.

Свернув с кольцевой в районе Южной Окраины, я оставил грузовик на стоянке и бодрым шагом направился к ресторанчику «Хоспитал», чтобы отдать пеленгатор. К сожалению, не просто отдать. Плата, назначенная Доком, вынуждала меня рассказать ему о постройке батиплана и о целях, которые эта постройка преследовала. Данную ситуацию можно было на полном основании назвать тактической, а мне следовало бы спросить мнение Бориса на этот счет. Но я не мог этого сделать хотя бы потому, что мне приходилось расплачиваться служебной информацией за прибор, полученный для сугубо личных целей. По большому счету – секретной информацией. Впрочем, не то чтобы такой уж секретной, наверняка полгорода уже знает о постройке батиплана – хотя бы потому, что восьмая часть населения в ней участвовала, – но все же не следовало трепаться об этом на каждом углу. И если сама постройка подводного корабля, даже снаряженного тяжелым вооружением, не нарушала ни одного закона, кроме правил перевозки опасных грузов, то цель, для которой этот корабль нам понадобился, влекла не административную, а серьезную уголовную ответственность. Мы собирались охотиться на биотехов, а это прямо запрещалось минимум тремя действующими законами по всему миру. Это еще ладно, здесь полиция работала из рук вон плохо, с бандитизмом едва справлялась, куда уж им до выполнения федеральных законов, но если слух о Большой Охоте дойдет до центра, на нас самих могут объявить охоту.

Конечно, рано или поздно все это выплывет и нам придется уйти на нелегальное положение, может быть, даже скрываться в труднодоступных местах, но хотелось как можно дальше оттянуть этот момент. Правда, во мне теплилась надежда, что к тому времени нам удастся настолько проредить число биотехов, что общественность не сможет отмахнуться от факта необходимости наших действий. Тогда в нашей жизни многое может измениться к лучшему. Большая Охота с поддержкой на государственном уровне – это было моей самой смелой мечтой. Но если информация о нас разойдется раньше срока, то об этой мечте можно будет забыть навсегда. Достаточно однажды объявить нас преступниками, и поменять этот имидж будет уже невозможно.

Поэтому к Доку я шел с тяжелым сердцем. Можно было вообще послать его и никогда больше не видеть, но этому дню, видимо, суждено было стать днем больших рисков. Я понимал, что если мы не наберем большую команду, то все наши усилия пойдут прахом. Ну что можно сделать одним батипланом? Ничего. Нужен был противоторпедный флот, или хотя бы флотилия, без этого никакого урона биотехам не нанести. Команду же можно набрать только из энтузиастов, никак не из наемников. По крайней мере, на первом этапе. Да и на всех остальных тоже. Так считал мой отец, когда задумывал это дело, и так же теперь считал я. Слишком опасной была Большая Охота, чтобы соваться в нее только ради денег. Хотя шли ведь раньше наемники на войну… Любая война опасна. Но разница все же была, и обусловлена она была несколькими факторами. Во-первых, бессмысленностью. Никто и подумать не мог, что биотехам можно нанести хоть какой-то урон человеческими силами. Во-вторых, перед торпедами любой из людей испытывал прямо-таки мистический ужас, куда более сильный, чем просто страх смерти. Поэтому ввязаться с нами в Большую Охоту могли лишь те, кто хотел свести с биотехами личные счеты. Или просто психи, таких тоже следовало ожидать в наших рядах. Так что я не мог пренебрегать ни одной кандидатурой. И так выбор был не очень велик.

Добравшись до ресторанчика, я, не раздумывая, пересек зал и шагнул на кухню. Док ждал меня, сидя на табурете возле разделочного стола.

– Удачно? – спросил он.

– Скорее да, чем нет, – ответил я, протягивая ему пеленгатор. – Нашел то, что искал, но не знаю, что с этим делать.

– Нередкая проблема в жизни людей, – философски заметил Док. – Так для чего вы строите подводный корабль?

– Мы его построили, Док. Мы хотим убивать торпеды. В огромных количествах. В идеале хотим убить всех. Это будет Большая Охота.

– А помощники вам не нужны?

– Ты это серьезно? На кой черт тебе это сдалось?

– От скуки, Хай. Веришь в подобную мотивацию? Я столько всего повидал за свою жизнь, что мне почти все наскучило. А тут ты рассказываешь мне о почти неразрешимой задаче, которую за одну жизнь выполнить просто немыслимо. Хочется принять участие в чем-то значительном.

– Тут недалеко стоит мой грузовик с боекомплектом для корабля. Это удивительный корабль, Док, таких еще не было. Но если ты сядешь в грузовик, дороги назад не будет.

– А мне не нужна дорога назад. Тут вперед пока пройдешь, упаришься. Честно скажу, ожидал от тебя чего-то в этом роде. Ресторанчик оставлю Дэйву, он справится. А как вы собирались справиться на корабле без кока?

– Сам не знаю, – улыбнулся я.

– Я зато знаю. Никак. Так где твой грузовик?

– На грузовой стоянке в трех кварталах отсюда.

– Знаю.

– Заканчивай дела и встречаемся там. А мне еще одного человека надо навестить.

– Ладно.

Я покинул ресторанчик и направился уже знакомым путем в лабораторию. Ольга встретила меня в вестибюле. Она была в черных брюках, обтягивающих стройные ноги, и в легком разноцветном пончо до бедер.

– Ты задержался, – сказала она.

– Дела. – Я виновато развел руками, не в силах оторвать взгляд от ее фигуры.

– Что ты мне хотел показать?

– Пойдем. Тут недалеко. Всего шесть кварталов.

– А надолго?

– Как захочешь.

– В каком смысле? – не поняла она.

– Может быть, навсегда.

– Шутишь?

– Да, шучу.

– Ладно. Но если у тебя такой метод затащить женщину в постель, то я не готова. Я сейчас вообще ни к каким личным отношениям не готова.

– Я тоже. Так идем?

– Да.

Тащить Ольгу пешком шесть кварталов я посчитал неуместным. Взял такси. Подъезжая к стоянке, я увидел Дока возле ограждения.

– Тут остановите, – сказал я таксисту.

На выходе подал Ольге руку. Нет, все же она была чертовски красива. Умом я понимал неуместность подобных мыслей, но организм все равно реагировал. Хотелось хорошенечко пнуть его под ребра, но самому это сделать было затруднительно. Надо будет Бориса попросить, он поймет. Хотя он и без просьбы меня пнет, когда увидит, какой боекомплект я привез. Усиленный. Очень усиленный боекомплект.

Я махнул Доку, и мы подошли к грузовику.

– Дорогая машина, – оценил повар.

– Корабль еще круче.

– Вы построили корабль? – удивилась Ольга.

– Очень непростой корабль. А тут, в кузове, – то, чем мы его снарядим.

Я опустил титановую лесенку и помог Ольге взобраться в кузов. Там лежали торпеды.

– Выглядят грозно, – оценила она.

Док осмотрел вооружение пристальней.

– Зачем сопла в носовой части? – поинтересовался он.

– Для увеличения скорости. Эти торпеды движутся под водой в облаке газа.

– Неплохо. Кажется, я не ошибся в выборе.

– Сколько же все это стоит? – спросила Ольга. – Грузовик, ракеты…

– Много. Очень много. Но потратили мы еще не все. И намерены получить в ближайшее время гораздо больше.

– Интересно. Так ты что, Андрей, набираешь команду? – заинтересовалась она.

– Верно. Из надежных людей.

– И зарплату платить будешь?

Меня несколько напрягла ее меркантильность, но я ответил честно:

– Не зарплату, а довольствие. Это разные вещи. Все будут обеспечены необходимым и даже сверх того. Но вообще я набираю энтузиастов.

– Тогда я с вами. Будем вместе убивать этих тварей.

– А что же умеет столь очаровательная девушка? – ухмыльнулся Док.

– По образованию я микробиолог, – гордо заявила она.

– Сложно представить, как это пригодится на корабле.

– Я всему легко учусь.

– Ладно, на базе разберемся, – сказал я. – Полезайте в кабину, там много места.

Глава 4. Каталог Вершинского

На базу мы добрались без приключений. Однако они начались сразу, как только из кабины показались Ольга и Док. Причем на повара больше напрягся Борис, а на Ольгу, что, в общем-то, и понятно, Катя.

– Что за шлюху ты привез?! – шепотом спросила она, отведя меня в сторону.

– Почему шлюху? – обескураженно спросил я. – Это Ольга, о которой я тебе сто раз рассказывал! Девчонка с «Принцессы Регины». Я ее совершенно случайно нашел.

– Да у нее на лбу написано: «Снимите меня поскорее»! Ты что, не видишь?

– Кать! Ты нормальная? Нам команда нужна, а ты бред несешь!

– Ты ее взял в команду? Ненормальный!

– Это ты ненормальная! Я ее с детства знаю!

– Она что, и в детстве такая была?

– Тьфу на тебя! Успокойся.

– Я-то успокоюсь. Но если будет голосование, то я буду против присутствия этой фифы на корабле.

– Это Борису решать.

– А, ну тогда вопросов нет. Не могу представить себе мужика, который проголосовал бы против нее.

Катя зло сплюнула под ноги и покинула арсенал, в котором стоял грузовик. Но едва я решил, что главная буря миновала, меня взял в оборот Борис. Он подошел ко мне вплотную и сказал, хмуро глянув в глаза:

– Надеюсь, ты в городе не вывесил объявление о найме в команду? Что это за проходимец? Девушка еще ладно, может, сгодится на что, если это твоя старая знакомая. Но этот… На бандита похож.

– В какой-то мере он и есть бандит. Но зато хороший повар.

– Мы могли бы питаться консервами.

– Долго?

– Не умничай! – одернул меня Борис. – Я капитан судна, и мне решать, кого брать в команду, а кого нет.

– Только голосование проводить не надо, – съязвил я с серьезным видом.

– Почему?

– Катя будет голосовать против девушки, а не против повара.

Борис задумался.

– Ладно. Но мы бы втроем прекрасно справились на батиплане. Он проектировался с таким расчетом.

– Не сомневаюсь, – ответил я. – Но долго ли у нас будет один батиплан? И много ли можно сделать с одним батипланом? Я привел двоих, и меня запинали ногами, а нам нужен отряд из сотни человек, даже больше. И это только на первом этапе!

– Широко мыслишь. Стратегически.

– Я мыслю здраво. А тактика – в твоем полном ведении.

– То есть я капитан, а ты…

– Адмирал, – сухо закончил я. – Это моя Большая Охота.

– Яволь, экселенц! – с усмешкой ответил Борис. – Чего-то подобного я от тебя и ожидал.

– И правильно. Мой отец заварил эту кашу, мне ее и расхлебывать. По крайней мере, стратегически.

– Ладно, Андрей, не кипятись. Никто твоей роли не оспаривает. Кстати, хорошо, что ты определил себе место в иерархии. Мне, как военному, так легче.

– Пожалуй, – кивнул я. – Надо будет вообще систему званий продумать.

– Может, скопировать систему морской пехоты?

– Незачем. Там слишком много званий. Нам хватит четырех, максимум пяти.

– Я над этим подумаю, – пообещал Борис. – А девушка производит хорошее впечатление. Как ее зовут?

– Ольга. Это я про нее рассказывал. Помнишь? Как она зарисовывала отцовские тетради мелками.

– Да. Смелая девчонка из твоего детства. Как ты ее нашел?

– Неожиданно. Как-нибудь расскажу. Устал, как собака.

– Да я вижу. Тогда сегодня выходить в море смысла нет.

– Нет, – подтвердил я. – На первый же риф напорюсь.

– Тогда отбой. Новеньких я размещу.

Что-то мне не очень понравилось, как Борис произнес последнюю фразу. Но виду я не подал. Пришлось идти спать. Мы с Катей заперлись в нашей комнате, но она тут же отвернулась к стене и говорить со мной отказалась. Я позлился на нее и уснул.

Мне приснилось море, Ольга, бегущая по кромке воды вдоль пляжа, и чайки, кружащие над ее головой. Ольга была в тонком флюоресцирующем купальнике, и за ней оставалась на мокром песке вереница следов. Мне показалось, что я слышу, как шлепают ее ступни по воде, а затем до меня дошло, что кто-то стучится в дверь. Я проснулся, протер глаза и скомандовал освещению дать ночной свет, чтобы не слепило глаза.

– Какого черта? – спросил я через дверь.

– Открой! – раздался снаружи голос Бориса.

Я ругнулся, встал с кровати и нажал кнопку замка.

– Иди сюда. – Борис тут же потянул меня через порог, хотя я стоял в одних плавках.

– Да что случилось?

– Катю разбудишь. Давай отойдем от двери.

– Ну! – поторопил я его, чуть сдвинувшись по коридору.

– Ты сказал, что эта Ольга та самая, с которой вы пытались спасти отцовские записи. Получается, она видела лист за листом почти все тетради?

– Ну да. И что?

– Так там может быть ценная информация или нет?

– Да черт ее знает, – недовольно ответил я. – Я же совсем малой был. Может, что-то… Но ведь ничего не сохранилось, что говорить об этом?

– Все сохранилось, – сощурился Борис, – Меня только что осенило. Думал про твою Ольгу, вспомнил про тетради…

– Чего это ты про нее думал? – еще сильнее нахмурился я.

– Не важно. Важно, что я знаю, как вернуть все тетради.

– Поднять «Принцессу Регину»? Абсурд.

– Да нет же! Все содержимое тетрадей у Ольги тут! – Он выразительно постучал себя по лбу. – В голове! Любой приличный гипнотизер вытащит из ее памяти все, что надо.

– Да ладно… – усомнился я.

– Вот тебе и ладно. Этот способ у нас на флоте использовали в тех случаях, когда надо было в точности восстановить какие-нибудь события с высокой достоверностью. Оказывается, человек помнит все с самого момента рождения. Но большинство воспоминаний хранится в недоступных отделах памяти. А под гипнозом можно вынуть все.

– И что ты предлагаешь?

– Ехать в госпиталь. Для начала самим.

– Ночь!

– Приемный покой работает круглые сутки. Нам просто надо выяснить, где завтра найти нужного специалиста.

– Ты с ума сошел! – Я одобрительно покачал головой. – Ладно, едем!

Я прикрыл дверь, и мы с Борисом поспешили в гараж, чтобы взять скоростную «Кобру» для поездки в город. Однако, проходя мимо эллинга, где стоял «Коча», я услышал до боли знакомый звук.

– Кто это на симуляторе без тебя развлекается? – насторожился Борис.

– Не знаю… Вроде бы некому. Поглядим-ка…

Мы свернули в эллинг, тихонько прокрались вдоль платформы с батипланом и увидели силуэт, высвеченный мерцанием монитора. Я сразу понял, кто это.

– Оль? – позвал я негромко, чтобы не напугать ее.

Она нажала паузу и обернулась.

– Ой… Наверно, нельзя было это включать?

– Да нет, можно… – сконфузился я. – Просто я думал, что все спят.

– Да нет… Новое место… Не спится. А что, вы правда возьмете меня в команду?

«Она ведет себя и говорит, как шестнадцатилетняя девчонка, – подумал я. – У нее что, задержка психического развития? Хотя немудрено – после того, что ей довелось пережить в детстве…»

– Возьмем, – улыбнулся Борис. – Не хочешь прокатиться с нами?

– Куда?

– Попробуем решить одно важное дело.

«И он разговаривает с ней, как с ребенком, – пронеслось у меня в голове. – Бред какой-то».

– Ладно, поехали, – улыбнулась Ольга. – Все равно не спится.

Мы вместе добрались до гаража, сели в «Кобру» и выехали по пандусу за ворота базы. Ночью дорога была пустынной, но на таком удалении от города можно было запросто попасть в засаду, так что Борис достал с полочки под панелью короткий сорокозарядный «Блиц-Интеграл», снял его с предохранителя и открыл окно.

– Кондиционер выключи, – посоветовал он мне.

Я тоже опустил боковое стекло.

– Не надует? – спросил я Ольгу.

– Нет, даже хорошо. Люблю ветер.

Мы преодолели половину расстояния до окраины, когда в темноте на обочине я заметил короткий отблеск – фары отразились в прицеле. Рефлекторно качнул ручку управления, отклоняя машину, поэтому пуля, выпущенная снайпером, попала не в акрил лобового фонаря, а в дверную стойку левее меня. От такого маневра на большой скорости машину понесло и развернуло на сто восемьдесят градусов.

– Оля, ложись! – крикнул я, пытаясь стабилизировать «Кобру» и не дать ей слететь с проезжей части на грунт.

Тут же рявкнул очередью «Блиц» в руках Бориса, но бил он, понятное дело, не прицельно, а так, чтобы придержать нападавших огнем.

Я несколько раз резко ударил по тормозам, отключая режим антиблокировки, затем плавно, но мощно надавил на педаль, заставив машину юзом развернуться в первоначальном направлении. Тут же снайпер выстрелил снова, пробив задний обтекатель как раз на уровне моей головы, но я к этому был готов, поэтому наклонился как можно ниже. Пуля вжикнула надо мной и все же вынесла лобовой фонарь к чертям собачьим. Зато я на экране заднего вида успел заметить вспышку выстрела. Выхватив «БМФ-400», я полоснул очередью и увидел, как снайпер вскочил и тут же рухнул, выронив карабин.

– Из машины всем! – скомандовал Борис.

Я понял, почему, а вот за Ольгу сомневался. Но медлить было нельзя, поэтому я распахнул дверь и щучкой ушел в темноту, надеясь на сообразительность девушки. Тут же с обочины загрохотал тяжелый пулемет, вышибая из нашей новенькой «Кобры» металлическую стружку. С колеса соскочил титановый колпак и просвистел надо мной, как бумеранг, пущенный умелой рукой.

Через секунду в ответ ударил «Блиц» Бориса. Я тоже перевернулся на спину, перевел пистолет на одиночный огонь и принялся прицельно бить с двух рук по вспышкам пулеметных очередей. Уж не знаю, кто из нас попал, но грохот пулемета стих. Тут же взвыла мощная турбина, какие обычно ставят на внедорожниках. Тяжелый, по всей видимости бронированный, «Глобус Эксилент» выехал задом на трассу, шваркнул разогнавшимися колесами по бетону и ушел в темноту, не зажигая огней.

– Черт возьми! – выругался Борис.

– Ты цел? – спросил я, все еще не видя его.

– Я-то цел, а вот что с нашими тетрадками?

– С чем? – не сразу понял я.

– Девушка наша где? Очень не хотелось бы, чтобы ее очаровательную головку снесло вместе с драгоценными мозгами.

– Мне не нравится твое чувство юмора, – пробурчал я.

– А мне не нравится твоя серьезность, – парировал бывший морпех.

Я, честно говоря, не въехал, что он имел в виду. Но сейчас было не до того. Нашу «Кобру» так измочалило, что ни о какой ее функциональной пригодности речи быть не могло. А до города километра четыре – пешком топать далековато. Но больше тревожило меня другое. Я не видел, чтобы Ольга выскакивала из машины. А если она осталась внутри, то выжить шансов у нее не было.

Задние двери заклинило, поэтому мне пришлось лезть внутрь через выбитый акрил лобового фонаря.

– Оля! – позвал я без всякой, впрочем, надежды.

– Что? – раздался ее голос из-под изорванного пулями заднего сиденья. – Все кончилось?

– Вроде да. – У меня отлегло от сердца. – Тебя не зацепило?

– Нет.

– Ну, давай руку, помогу выбраться.

– Андрей, я сама не маленькая.

– Ну так вылезай!

Она почти выбралась, но зацепилась штаниной за острую металлическую зазубрину и чертыхнулась.

– Дай же руку, черт побери! – не выдержал я.

– Не кричи на меня! – строго сказала она. – Я не твоя женщина, чтобы ты кричал на меня.

Наконец она высвободилась, неловко выбралась на капот и соскользнула на бетонное полотно.

– Ну вот, пончо испортилось… – Она сокрушенно посмотрела на дыру, пробитую крупнокалиберной пулей.

– Скажи спасибо, что у тебя во лбу такой дыры нет, – в сердцах сказал я. – Почему ты осталась в машине? Борис ведь крикнул, чтобы все выметались!

– Я что, собака, чтобы реагировать на такие грубые команды? Нельзя было объяснить?

– Некогда было!

– При желании не так долго сказать, что сейчас будут из пулемета стрелять. Вы просто привыкли разговаривать друг с другом как с собаками. А я не такая. Я свободный человек, и даже капитану кричать на себя не позволю. Не надо из меня дуру делать!

– Ладно, остынь, – смягчился я и взял ее за руку.

Она не отстранилась, только опустила глаза.

– Есть машина! – радостно крикнул Борис от обочины. – Пулеметчик и снайпер убиты. Наверняка кто-то из них был водителем по совместительству. Так что в нашем распоряжении целехонький бронированный «Глобус» с крупнокалиберным пулеметом.

– Пулемет-то надо снять, наверное. Бросить в багажник. А то как-то неловко кататься с ним по городу.

– Да ночью нормально, – отмахнулся Борис. – Садись, нечего тут торчать. Не хватало новых приключений дождаться на задницу.

Несмотря на то что с таким количеством золота, какое мы подняли с баржи, наша команда почти ни в чем себе не отказывала, «Глобус Эксилент» даже в моих глазах был шикарной машиной. Да еще и тюнингованной по самое некуда. Панель – акулья кожа и дерево, ручка управления обтянута мягкой телячьей кожей, шкалы приборов матово светились янтарным и гранатовым маревом. Я запустил турбину, попробовал, как она ведет себя на разных оборотах, и осторожно тронул внедорожник с места.

– Хорошая машина, – отозвалась Ольга с заднего сиденья.

Мы выкатили на дорогу и рванули в сторону города. Тяжелый «Глобус» шел как по маслу, даже не вздрагивал на стыках бетонки. Он резал темноту всеми обтекателями с плавным подвыванием чистых нот, зависящих от скорости. Работая педалью акселератора, я мог бы, наверное, сыграть фугу Баха, если бы вообще на чем-то умел играть. Всего через пару минут мы пересекли окраину и углубились в городские кварталы.

Имело смысл сразу направиться в главный госпиталь – за ценой речь не шла, а специалисты там лучшие. Я свернул на Широкий проспект и вскоре остановил машину у главного госпитального здания. У бордюра в ожидании вызовов стояли стремительные кареты неотложки, у входа – два охранника с короткими скорострельными карабинами и в легкой черной броне. В госпитале было что охранять – одних наркотиков сотни килограммов на складах.

На входе пришлось сдать все оружие. На удивление оказалось, что и у Ольги в кобуре под пончо висела малокалиберная «Оса» с оперенными пулями. В умелых руках вполне эффективное оружие самообороны. Подойдя к рецепшну, я с ходу спросил, каким образом мы можем воспользоваться услугами психотерапевта.

– У нас есть несколько специалистов, – ответила мне девушка в светло-зеленом халате. – Но все они работают днем. Могу вас записать.

– Да, пожалуйста, – кивнул я. – Мы бы хотели побеседовать со специалистом втроем.

– У вас интимная проблема? – спокойно спросила девушка.

– Да, – ответил за меня Борис. – Интимнее некуда. И настолько серьезная, что нам бы не хотелось откладывать ее решение.

Он достал из кармана золотой кубик размером с игральную кость. Мы выплавили таких довольно много, именно для подобных целей – решать вопросы с полицией и другими государственными структурами. На верхней грани красовался герб местного банка. Девушка несколько секунд не сводила с кубика глаз.

– Второй такой у нас есть для врача, – с улыбкой добавил Борис.

– А этот мне? – удивилась девушка.

– Да, если обеспечите нам встречу с психотерапевтом в кратчайшие сроки. Не обязательно в госпитале, мы и на дом к нему можем подъехать.

– Секундочку, – ответила девушка и пробежала пальцами по светящейся клавиатуре терминала.

Мы постояли немного. Наконец она нам сообщила:

– Доктор будет через пятнадцать минут. Он примет вас в триста сороковом кабинете, на третьем этаже. Направо от лифта.

– Спасибо, – с улыбкой поблагодарил я. Отойдя на пару шагов, я обернулся – кубика на стойке уже не было. Девушка делала вид, что решает за терминалом некую важнейшую проблему.

– Мне надо в туалет, – сообщила Ольга.

– Пойдем, провожу, – сказал я.

– Может, вы меня еще на поводке водить будете? – недовольно спросила она.

– Я здесь был и знаю, где туалет. А ты нет. Пойдем.

Она направилась следом за мной, а Борис к лифту. Честно говоря, поведение Ольги меня напрягало. Была в нем какая-то неадекватность, но я списал ее на напряженную обстановку и на то, что совсем недавно Ольге пришлось пережить тяжелый для нее личный разрыв. Но все равно, даже с учетом этого слишком уж сильно она акцентировала свою личную свободу. Обычно, само собой разумеется, что у каждого человека есть определенная личная свобода. Об этом не говорят и не стараются демонстрировать ее на каждом шагу.

«Возможно, – подумал я, – она рассталась с человеком, потому что он ее к чему-то принуждал. И у нее остался пунктик на этом. В детстве она такой не была». Минут через десять мы втроем встретились у кабинета. Борис сидел в кресле и барабанил пальцами по подлокотнику. Мы с Ольгой сели на диванчик.

– Что вы задумали? – спросила она.

– Ты еще не догадалась? – Я посмотрел на нее.

– Нет. О чем я должна была догадаться? Вы же ничего не сказали.

– Да, извини. Похоже, тебе все надо объяснять.

– Да, я такой человек. Ненавижу, когда мной понукают без объяснений.

– Хорошо. Мы хотим с помощью психотерапевта извлечь из твоей памяти записи моего отца о торпедах. Поскольку ты зарисовывала каждый лист, то по идее должна помнить всё. Есть вероятность, что под гипнозом многое получится восстановить.

– Ого! Интересно! – улыбнулась Ольга. – Хорошее использование моей головы. Получается, я все эти годы носила в себе запрещенную информацию о биотехах?

– Вроде того.

– А психотерапевт нас не сдаст полиции?

– Это можно решить финансово, – улыбнулся я.

– Кажется, деньги вы не считаете.

– Пока еще считаем. Но надеемся скоро оставить эту дурную привычку.

– Вовремя ты появился, – вздохнула Ольга. – А то я совсем на мели. Жили с парнем, снимали квартиру. Потом он, как последняя сволочь, бросил меня одну в этой проклятой квартире. А я в лаборатории получаю столько, что на аренду не хватит.

– Этот вопрос мы решим, – беззаботно отмахнулся я. – К тому же на базе у нас столько места, что квартирный вопрос встанет еще не скоро.

– Но я бы не хотела переезжать к вам насовсем. Если нужна моя помощь, я вам всегда ее окажу. И буду с вами столько, сколько потребуется. Но мне необходим собственный уголок, частичка неприкосновенной свободы.

– Решим, – повторил я.

Через пару минут пришел врач.

– Это вы хотели со мной побеседовать в столь поздний час? – поинтересовался он, отпирая кодовый замок кабинета.

– Совершенно верно, – кивнул Борис.

– О чем?

– В первую очередь об этом. – Борис достал золотой кубик и показал доктору. – Это вы получите прямо сейчас за попытку нам помочь. А второй такой же получите, если попытка увенчается успехом.

– Заходите, – кивнул психотерапевт, опуская золото в карман. – В чем суть вопроса?

– Примерно в тринадцатилетнем возрасте, – начал объяснять я, – эта девушка просматривала тетради с записями и рисунками. Причем просматривала страницу за страницей. Мы хотим выяснить, можно ли восстановить эти записи?

– Не скажу, что просто, но теоретически возможно. Присаживайтесь. Вы в кресло, пациентка на кушетку, а вы… – Он глянул на Бориса. – Да вот сюда, на стул. Так-так… Записи… Тринадцать лет. Вот что я вам скажу, чтобы сильно не обнадеживать. Записи можно будет восстановить процентов на семьдесят, а вот рисунки – только в том случае, если пациентка умеет рисовать не хуже, чем тот человек, который делал записи.

– Я рисую не хуже, – уверенно заявила Ольга.

– Так вы и на сознательном уровне помните часть содержимого тетрадей? – посмотрел на нее врач.

– Да. Но не что-то конкретное, а общий стиль. Почерк, манера рисунков.

– Это уже хорошо. Тогда не будем терять времени. Кстати, очень хорошо, что вы прибыли именно ночью. Сознание пациентки чуть заторможенно, подсознание приоткрыто. Это облегчит работу. Так, дорогая моя, пройдемте со мной.

Ольга встала, доктор провел ее через кабинет в звукоизолированный отсек с прозрачными стенами. Там располагалось удобное кресло, в котором можно было занять почти лежачее положение, а также несколько стоек с аппаратурой.

Закрыв за собой дверь, психотерапевт уложил Ольгу в кресло и прикрепил к запястьям и шее несколько датчиков. Такие же датчики, только другого цвета, он приладил ко лбу и вискам. Затем он опустил на глаза пациентки маску, закрывающую глаза. Скорее всего, этот прибор проецировал на сетчатку глаза специально подобранные картинки, погружающие человека в гипноз. Затем он на какое-то время оставил Ольгу в покое, а сам достал из стола электронный планшет для записей. Я заметил, что через три-четыре минуты Ольга полностью расслабилась, раскинула руки и задышала очень ровно, как во сне. Я видел, что губы психотерапевта шевелятся, но не слышал, что он говорит.

Затем с Ольгой начали происходить странные вещи. Она, как сомнамбула, медленно отодвинула от лица маску, поднялась на ноги и сделала движение головой, словно осматривалась. Но глаза ее при этом были закрыты. Затем она села на корточки и сидела довольно долго, что-то громко выкрикивая. Но звуки не долетали до нас с Борисом. А потом началась кутерьма – Ольга бегала по отсеку, падала на пол, снова вскакивала и очень активно двигалась. Затем, словно устав, она снова уселась на корточки. Доктор сунул ей в руки планшет и стило. Задумавшись лишь на несколько секунд, Ольга начала очень быстро писать и рисовать на планшете, то и дело нажимая клавишу смены страницы. Так прошло не менее часа.

– Во шпарит! – не выдержав, сказал Борис. – Если она пишет не белиберду, а то, что было в тетрадях твоего отца, то скоро мы станем обладателями бесценной информации.

– К тому же запрещенной.

– У нас много чего имеется запрещенного. Семь бед – один ответ.

Еще минут через сорок движения Ольги значительно замедлились. Она писала и рисовала уже с почти обычной для человека скоростью, меняя в минуту не более двух страниц. Доктор внимательно смотрел на рисунки, затем забрал у Ольги планшет и, взяв под руку, снова уложил в кресло. Что-то пошептав над ней, он вывел девушку из транса.

Когда она вышла к нам из звукоизоляционного бокса, на нее было больно смотреть – под глазами темные круги, лицо осунулось.

– Спать хочу, – едва слышно прошептала она.

– Очень рекомендую как можно быстрее предоставить ей возможность для отдыха, – сказал врач. – Попрошу ознакомиться с тем, что она нарисовала.

Он протянул Борису планшет. Мне хватило лишь беглого взгляда на пару страниц, чтобы понять – мы добились успеха. Борис держал в руках торпедный каталог моего отца.

– Это то, что надо, – уверенно сказал я. Борис довольно улыбнулся и протянул доктору еще один золотой кубик.

– Это за успешно проделанную работу, – сказал он.

– Обращайтесь, если что, – с улыбкой подмигнул нам доктор. – А записи довольно интересные.

– Шантажировать нас вздумали? – напрямик просил я.

– И не думал, – поспешил ответить врач. – Просто людям, которые обладают такими записями, неизбежно рано или поздно понадобится серьезная медицинская помощь. Я имею в виду помощь травматологическую. А я работал с операционными роботами.

«Деньги почуял большие, – решил я. – Но это тоже неплохо. Неужели первый наемник?»

– У нас нет операционного робота.

– Зато у меня есть, – спокойно сказал врач. – Меня, кстати, зовут Саймон. Если вам интересно. А вы, насколько я понял, те люди, которые заняли бывшую военную базу за городом?

– Вы поняли верно, – кивнул Борис. – И ваше предложение… У нас нет повода им не воспользоваться. Надо же, какой день сегодня… За одни сутки удвоили личный состав. Мы вас нанимаем, Саймон. Денежное довольствие – два таких кубика в месяц.

– Щедро. Значит, работа опасная.

– Опасней, наверное, на Земле нет.

– Наконец-то! – не выдержав, рассмеялся доктор. – А то больше всего я боялся умереть от старости в своей постели.

Я заметил, что глаза у него при этом не смеялись, а плакали. Ну не слезами, а так… Как бывает иногда у очень сильных мужчин. Я решил сразу выяснить, что к чему, потому что мне важна была мотивация каждого, кто вливался в наши ряды. По крайней мере, на первом этапе.

– У вас кто-то умер недавно? – напрямую спросил я.

Саймон вздрогнул.

– Да. У вас большой опыт работы с людьми?

– Некоторый имеется. Кто?

– Жена. Наверное, слышали – в начале сезона дождей взрыв мины у входа в Ангарную Бухту? Тогда погибло несколько местных и женщина, которая ехала по дороге вдоль океана на личном автомобиле. Ее в буквальном смысле смешало с металлом, когда прошла ударная волна от взорвавшегося нитрожира. Она возвращалась домой. Я ее ждал.

– Понятно. Но у нас предвидится казарменное положение. А вас и тут должны неплохо кормить.

Врач посмотрел на меня. Не пристально, не зло, не угрюмо. Скорее устало. И я сразу понял, что он не наемник. Борис тоже уловил этот взгляд.

– Поехали, – сказал он. – Ольгу надо поскорее спать уложить. И нам действительно нужен врач. Особенно хирург.

– Да и психотерапевт не помешает, – со вздохом добавил я. – Работенка та еще…

Глава 5. Пушка

Мы не смогли выйти в море по плану. Хотя «не смогли» – не очень точное определение. Очень хорошо, что мы не вышли в море по плану. Если бы вышли… Да, без сомнения, это был бы последний выход «Кочи». Да и наш вместе с ним. Нельзя драться с противником, совершенно ничего не зная о нем. Мы шли на верную смерть. Мы знали, что торпеды опасны, только по тому, что мало кому из людей удавалось их победить. Но приготовленная австралийцем отрава создала нам иллюзию защищенности. Торпеды перестали казаться нам такими уж опасными, ведь мы убили их много. Несмотря на смерть Кочи, эта иллюзия накрепко в нас засела. Мы построили удивительный подводный корабль, оснастили его новейшими торпедами и были уверены, что это сделает нас неуязвимыми. Но мы ровным счетом ничего не знали о биотехах.

Какая ирония судьбы! Не случись с Борисом удивительного озарения, не сумей Саймон вытянуть из Ольгиной головы записи моего отца, Большая Охота закончилась бы не начавшись. А так мы получили бесценную информацию, И главное в этой информации было то, что мы неправильно построили батиплан. Не то чтобы он вообще ни на что не годился, но при его проектировании был допущен ряд серьезных ошибок именно из-за того, что мы не знали многих свойств, которыми обладали торпеды в естественной среде обитания. Точнее, мы почти ничего не знали об их органах чувств. Когда же Катя распечатала воспроизведенные Ольгой записи, мы нашли рисунок, который отец сделал с препарированной глубинной торпеды. Мы привыкли иметь дело с прибрежными патрульными биотехами, но строение глубинной твари сильно отличалось от их строения. У нее, в отличие от патрульных торпед, было восемь развитых ушей. Различия не исчерпывались на этом, но наличие ушей нас озадачило сильно. Мы привыкли, что торпеды ориентируются в пространстве и находят цели исключительно посредством испускаемых ультразвуковых выкриков, то есть в активном режиме. Мы и локаторы создавали, исходя из этого факта. То есть мы были уверены, что когда торпеда нас видит, испуская ультразвук, то и мы можем видеть ее на специальном сонаре. Если же торпеды молчат, то нас они вроде как чувствовать не должны.

Все оказалось хуже. Волновой локатор, который мы создали по прототипу Бориса, имел очень ограниченную дальность – всего около двух километров. Слух же торпед, судя по строению ушей, мог быть значительно более острым. Идущий на маршевых двигателях батиплан они имели возможность обнаружить и в паре десятков километров. В таком случае биотехи могли заранее концентрироваться на нашем пути под водой, и у нас попросту не хватило бы никакого количества боеприпасов, чтобы отбиться от них. Получалось, что одних реактивных торпед было явно мало для того, чтобы соваться в логово биотехов. Нам нужно было другое оружие. Какое-то другое оружие – скорострельное, с емким боекомплектом, пусть не очень дальнобойное, но точное. И надо было придумать что-то такое, чтобы оно убивало тварей раньше, чем они получали бы возможность взорваться. Тогда их можно было бы поражать на коротких дистанциях. И если с усовершенствованием батиплана все было более или менее ясно, то вопрос с оружием оставался открытым.

Для усовершенствования «Кочи» нам не понадобилось даже возвращать его на завод. По мнению специалистов, чтобы сделать ход совершенно бесшумным, достаточно было сбалансировать валы гребных винтов, которые предполагалось использовать только для тонкого маневрирования. Теперь же, получалось, винтовой ход приобретал дополнительное значение – на винтах мы могли стать невидимыми для торпед, а на маршевых реактивных двигателях смогли бы уйти от любого преследования.

Надо сказать, что в записях моего отца содержалась и обнадеживающая информация. По его наблюдениям, торпеды никогда не нападали в лоб. Зачем в них заложили такой инстинкт – непонятно, Но они всегда обходили цель, а потом догоняли ее. При этом часть тварей била в гребные винты, а часть, пройдя вдоль борта, взрывалась ниже ватерлинии в носовой части, проделывая пробоину в обшивке. Это говорило за то, что основное вооружение надо устанавливать в кормовой части судна. Однако какое это будет вооружение, мы пока не решили. Ясно было, что оно должно быть стрелковым, однако обычные пулеметы не годились в принципе из-за неустойчивого поведения пули в воде. Борис поговаривал о стрельбе шарообразными ядрами, для которых стабильность на траектории не имеет значения, но расчеты, сделанные на заводе, дали очень плохие показатели при стрельбе такими снарядами.

Через два дня привезли новые валы для гребных винтов. Да и сами винты изменились до неузнаваемости. Теперь на каждом было не по шесть лопастей, а по сорок тонких серповидных лепестков в два ряда. Представитель поставщика сказал, что эти винты вообще не будут шуметь, даже на больших оборотах. Они были похожи на японские хризантемы с тонкими лепестками.

К утру «Коча» был готов к выходу. Я стоял в эллинге и смотрел на нашу громаду. Сзади подошел Борис.

– Ну что, рискнем выйти без кормового вооружения? – поинтересовался он.

– Не знаю. Страшно потерять батиплан в первый же выход.

– Если потеряем, нам тоже конец. Так что не страшно.

– Не страшно, но обидно, – вздохнул я. – Это как с твоими бойцами в лесу. Идешь, идешь, надеешься на что-то, строишь планы на день, и вдруг тебе из-за кустов – гарпун в грудь.

– Мало приятного, – согласился Борис.

И тут меня осенило.

– Свяжись с заводом! – сказал я громче, чем мне хотелось.

– Ты что, очумел? – отшатнулся Борис.

– Связывайся и едем! Я знаю, чем будет стрелять наша пушка!

– Черт меня подери! – Борис не удержался и шлепнул себя по лбу. – Ну и дырявая я башка!

– Все мы хороши.

В воротах эллинга показалась Катя.

– Чего вы орете с утра пораньше? – сонно спросила она.

– Мы все идиоты! – объяснил я. – Кормовая пушка должна стрелять гарпунами! Их стабилизировать на траектории – раз плюнуть. У них отменная гидродинамика. Им можно придать любую скорость вылета!

– Да… Это кого озарило?

– Меня! – гордо похвастался я.

– Поздравляю. Будем монтировать?

– Естественно!

– Значит, будет два стрелковых пульта? Торпедный и кормовой?

– Пока да, – подумав, ответил Борис. – Но потом надо будет объединять, Не бегать же тебе через все отсеки!

– Вот и я о том. Но лучше сразу сделать пусковой торпедный пульт сзади. Хотя бы дополнительный.

– Хорошо, поговорим с заводскими.

Когда шли к гаражу, в коридоре встретили Дока.

– Привет! – поздоровался он. По-английски это звучало и как приветствие, и как мое прозвище. Дока это забавляло.

– Придумали, как пушку сделать, – сообщил я. – Гарпунами будет стрелять.

– Ого! Милое дело! – обрадовался наш новый кок. – Завтракать будете?

– Нет, на завод. Потом перекусим.

– Ладно.

На заводе нас поняли с полуслова. Дик, инженер-проектировщик, отвел нас в лабораторию и за полчаса накидал на экране проект гарпуна.

– Я думаю так… – сказал он, поворачивая модель на мониторе. – Принцип должен быть активно-реактивный. То есть гарпун выстреливается, например, сжатым воздухом, а затем срабатывает его собственный двигатель. И разгоняет снаряд дальше.

– Скорость будет маленькой, – с сомнением ответил Борис. – Твари юркие, увернутся.

– Слишком большую скорость в воде все равно задать не получится, – помотал головой инженер. – К тому же плотность среды высокая. Какую бы начальную скорость вылета вы ни задали, она очень скоро погасится.

– Тоже правда, – кивнул я. – Найти бы промежуточное решение…

– Решение в скорострельности, – ответил Дик. – Точнее… Можно сделать выстрел залповым, например, три гарпуна одновременно. По вершинам равнобедренного треугольника. На приличном расстоянии они и разойдутся прилично.

– Нечто вроде картечи? – улыбнулся Борис.

– Да, чисто математическое утроение вероятности попадания. При высокой скорострельности можно создать плотную стаю гарпунов, идущих тройками. От такой очереди не увернешься.

– Тоже дело. – Мне идея понравилась. – А на каком принципе будет реактивная составляющая? К каждому гарпуну движок цеплять?

– Сам гарпун и будет движком. Нам ведь главное – наконечник разогнать. Я думаю так. Древко делаем трубчатым. Внутри реагент, который при соединении с морской водой выделяет огромное количество газа. А вот газ вступает в реакцию с материалом древка и растворяет его. В результате получаем мощную реактивную струю и постоянно укорачивающееся древко. Но укорачиваться оно будет до определенного предела, точнее, до стабилизаторов, чтобы сохранить устойчивость на траектории. И вот еще что…

Дик посмотрел на меня.

– Что? – спросил я осторожно.

– Вам их надо убивать мгновенно. Иначе взорвутся.

– Это точно, – вздохнул Борис.

– Для гарантии надо сделать наконечник широким, как штык лопаты. Тогда при попадании на большой скорости тварь перерубит надвое, под каким бы утлом гарпун ни вошел. Нитрожир выльется из полости в воду. Взрыва не будет.

– Вот это совсем хорошо, – улыбнулся я. – Нам нужна возможность вести прицельный огонь на малых дистанциях.

– Будет у вас такая возможность, – усмехнулся Дик. – Пушку только надо сделать хорошую. Насчет выброса гарпуна сжатым воздухом я сказал так, для примера. На самом деле мне кажется более эффективным электромагнитный привод по принципу Гаусса.

– Это как? – не понял Борис.

– Разгон снаряда при помощи мощного магнитного поля, генерируемого соленоидом в стволе. С одной стороны, способ энергоемкий, с другой – можно сильно разогнать гарпун на начальном участке траектории. Кроме того, электромагнитный гауссовский привод позволяет добиться гораздо большей скорострельности, потому что не требуется время на подкачку воздуха, как в случае с пневмовыбросом. Насколько я знаю, энергетическая установка у вас на корабле достаточно мощная для того, чтобы не задумываться о затратах энергии.

– На полном ходу, когда работают маршевые двигатели и носовые газовые сопла, затраты будут высокими, – не согласился я.

– Пушка будет потреблять едва пять процентов, да и то лишь при самой высокой плотности огня, – прикинул инженер.

– С этим справимся, – кивнул Борис.

– Тогда я готов приступить к разработке стрелкового комплекса в деталях. На это уйдет дня три, если подключить всю команду. Ну и дней пять на постройку пушки и ее установку.

– Годится, – сказал Борис. – Берите заказ.

Ровно через десять дней пушка была установлена на батиплане. Чтобы не резать монолитный корпус корабля, рассчитанный на чудовищное давление глубины, решено было, хотя бы временно, разместить шестиствольное орудие на мощных кронштейнах снаружи. Это снижало надежность, поскольку теоретически близкий взрыв достаточной силы мог свернуть пушку и полностью вывести ее из строя. Но прорезка кормовой части могла подорвать живучесть всего батиплана, что было бы намного хуже.

Целый день у заводских специалистов ушел на пристрелку. Вести реальный огонь в воздушной среде было совершенно бессмысленно, поскольку гарпунные снаряды рассчитывались исключительно на взаимодействие с водой и просто не вышли бы на траекторию без нее. Поэтому пристрелка велась виртуально, по лазерным спицам и специальным табличкам, имитирующим изменение цели на расстоянии. К вечеру все было закончено.

Глава 6. Выход

На самом деле всю неделю мы не сидели сложа руки, а проводили тренировки с новичками, да и сами входили в норму. Часов по шесть в день мы учились работе с воздушными и кислородными аппаратами в специальном бассейне на базе, оставшемся еще от военных. Катя и Борис были у нас инструкторами, а я у них, поначалу, старшим учеником. Но, если говорить честно, Док меня в науке дайвинга очень быстро догнал и перегнал. Он легко освоил не только штатные погружения, но и работу в критических условиях – с неисправным аппаратом, со сменой аппарата под водой, при внезапном повреждении системы дыхания. Причем отрабатывать все эти нештатные ситуации он предлагал сам. Ему было интересно. Но мне показалось, что лихорадочный блеск в глазах бывшего повара был вызван еще и другим – он просто любил рисковать. Ему нравилось, пусть в тренировочном бассейне, подвергать себя самым разным опасностям. И каждый раз, выбираясь на сушу, он заново радовался жизни.

У Ольги с погружениями не пошло сразу. Освоить аппарат она, конечно, освоила, но ей было скучно нырять в унылом однообразном бассейне с серыми железобетонными стенами. Поэтому к дальнейшему совершенствованию навыка в таких условиях она быстро потеряла интерес.

– Все равно при такой системе дыхания глубоко не нырнешь, – заявила она на одной из тренировок. – Да и вообще не понимаю, зачем нырять с аппаратом, когда есть такой корабль, как у нас. Это несерьезно.

В чем-то я с ней был согласен, но причины у меня были другие. Глядя, какие чудеса выполняет под водой Док, я всерьез задумался над тем, что человек, вооруженный соответствующим образом, мог бы превратиться под водой в самостоятельную боевую единицу. При этом у него появился бы ряд преимуществ – почти полная бесшумность передвижения, гораздо меньшая, чем при использовании батиплана, затратность каждого погружения, а также возможность использования целого десанта боевых пловцов, которые совместными усилиями под прикрытием батипланов или другой техники могли бы производить широкомасштабную зачистку акватории от биотехов. В этом был немалый резон хотя бы по аналогии с уже проводившимися боевыми действиями. Какая бы техника ни применялась – танки, артиллерия, авиация, флот, но без пехоты, мотострелков и десантников любая операция все равно заканчивалась провалом. Пехота издревле оставалась основной ударной силой продвижения в боевые порядки противника. И нам придется рано или поздно сформировать нечто подобное. Но Ольга была права – воздушные и газовые аппараты не давали пловцу необходимой мобильности. Они очень сильно ограничивали его и в глубине погружения, и во времени всплытия, поскольку при любом газовом дыхании над дайвером всегда висел призрак кессонной болезни. Но альтернативы не было. Поэтому я временно выкинул эту идею из головы.

Кроме занятий в бассейне мы, по настоянию Бориса, выполняли тренировки внутри батиплана. Мы все учились в кратчайшие сроки занимать места согласно боевому расписанию, а также отрабатывали штатные и нештатные ситуации каждый на своем симуляторе. Как только был готов проект пушки, на заводе подготовили программу для стрелкового симулятора, и Катя отстреливала в день по несколько тысяч гарпунов, поражая цели, описанные в отцовских тетрадках. Информацию, которая содержалась в них, было решено официально именовать Каталогом Вершинского, в честь моего отца. Ольга, которая сама сносно умела программировать на компьютере, взялась создать электронную версию Каталога, чему и посвящала все время, пока мы отмокали в бассейне. Когда же тренировки проходили внутри батиплана, Ольга охотно принимала в них участие в качестве второго пилота. У нее оказалась отменная координация и более чем неплохая реакция. Иногда на симуляторе, например в гонках, она у меня даже выигрывала, особенно когда трасса была сложной, с большим количеством разнообразных препятствий. В конце этих вынужденных десяти дней ожидания я бы мог запросто доверить ей штурвал в свое отсутствие.

Еще все учились стрельбе, даже Саймон. Борис считал, что для любого боевого подразделения обучение огневой подготовке должно быть обязательным, вне зависимости, придется стрелять или нет. Опять же, к моему удивлению, Ольга показала себя отменным стрелком, несмотря на то что и стойка у нее была никакая, и захват оружия не выдерживал критики. Оказалось, что ее никто никогда этому не учил – природная способность. Врожденная.

Мы же с Катей, по мнению остальных, показывали стрелковые чудеса. Надо сказать, что после появления Ольги наши отношения с Катей усложнились. Она ревновала, хотя никаких причин не было. Я обижался. Из-за этого мы часто ссорились. Получалось, что вся моя вина была только в том, что я привел на базу подругу детства. Мы с Ольгой проводили много времени на симуляторе, отрабатывая пилотскую работу в паре, иногда я учил ее стрелять. На это уходило не так много времени. И никаких видов друг на друга мы не имели. Ну… Она была красивой, спору нет. Она всем на базе нравилась. Даже Док за ней немного ухлестывал. Ольга же принимала знаки внимания от всех, но сама никому шагов навстречу не делала. Мне в том числе. Видимо, душевная травма от недавнего разрыва с любимым человеком была у нее очень сильна. Она была просто веселой, очень компанейской девчонкой и замечательным другом.

Но что бы Катя про нас с Ольгой ни думала, в тире мы с Катей были безупречной парой. На загляденье всем. Мы вешали мишень на четыре канцелярские скрепки. Она брала скорострельный карабин, а я пистолет. Два выстрела делала она, два выстрела я – и мишень падала после точных попаданий в скрепки. Кроме того, мы устраивали дуэльные стрельбы, скоростные стрельбы и стрельбы в затрудненных условиях – в темноте, при мигающем освещении, с имитацией звуков боя. Я учил ее стрелять из неудобных положений, на бегу, с подвески вверх ногами, в прыжке и падении. Катя старалась и делала большие успехи. Хоть она и дулась на меня из-за Ольги, но жадно впитывала все мои уроки. Это радовало. К тому же после стрельб она успокаивалась и надолго забывала свои беспричинные, на мой взгляд, обиды.

И все же, несмотря на то что мы продолжали спать вместе, что-то неуловимо тонкое между нами надломилось. Меня это не пугало – бояться вроде бы было нечего, но расстраивало. В конце концов, я пришел к выводу, что Катя просто стала меньше мне доверять. Самую малость, но я это чувствовал. В общем, через десять дней, даже без учета смены винтов и установки бортового орудия, мы были готовы к выходу куда больше, чем раньше. Утром одиннадцатого дня Борис объявил всеобщее построение в эллинге. На него прибыли все, кроме Ольги. У нее была привычка опаздывать, но не на построение же!

– Где твоя подопечная? – строго спросил у меня Борис.

– Откуда я знаю? – удивился я такому вопросу. – Мы с ней работаем, а не спим.

Док коротко прыснул, я глянул на него так, что он вмиг сделался серьезным.

– Ладно, замнем. Но это не дело, Андрей. Если я объявляю построение, все должны быть в строю.

– Я в строю!

– Ты ее привел, по твоей рекомендации ее взяли в команду. Значит, ты за нее в ответе. Это все, что я хотел тебе сказать по этому поводу.

– Она отличный пилот! В чем-то даже лучше меня!

– Это все, что я хотел сказать по этому поводу! – с нажимом повторил Борис. – Начнем без Ольги, раз она не соизволила прибыть вовремя. Значит, так. Первый боевой выход «Кочи» сегодня. Не думаю, что кто-то удивлен. Все этого ожидали. Но я хотел обсудить с вами цель выхода. Вариант первый из двух возможных: выходим проверить корабль, далеко не удаляемся, стреляем во все, что движется. Вариант второй: несмотря на не проверенный в океане батиплан, идем к Рошану, где затоплена баржа с золотом, и забираем остатки. Это даст нам возможность продолжать укреплять материально-техническую базу. Кто что хочет сказать?

– Лучше за золотом, – раздался из ворот эллинга голос Ольги. – Это будет и проверка корабля, и польза. Я как пилот…

– Как второй пилот! – с ходу наехал на нее Борис. – Это раз. Во-вторых, кто позволил опаздывать на построение?!

– Я принимала душ! – резко ответила Ольга. – Я что, должна становиться в строй, не приведя себя в порядок? Не надо перегибать палку! Что за игры в войнушку? Тут все друзья, и никто никому не должен подчиняться в такой форме. Это мое мнение.

– А его кто-то спрашивал, твое мнение? – с недоброй улыбкой спросил Борис. – Я спросил, кто тебе дал право опаздывать?

– Я не обязана отвечать, когда со мной говорят в таком тоне! Я не собака. Я свободный человек, который взялся вам помочь. И именно так попрошу меня воспринимать!

Я заметил, что Борис разозлился всерьез и готов сказать грубость.

– Борис! – остановил я его. – Мне кажется, она все поняла. От того, что ты повторишь свой вопрос сто раз, она не скажет ничего нового. Она осознала.

Катя сверкнула на меня недобрым взглядом.

– Ладно, – кивнул Борис. – Разрешаю тебе, Ольга, встать в строй. И не хотелось бы иметь с тобой подобные разговоры по поводу дисциплины.

– Если хотите от меня избавиться, я могу уехать прямо сейчас! – с вызовом ответила Ольга. – И не надо меня возить при всех лицом по столу! Я ничего не сделала такого, от чего кто-то мог бы пострадать.

– Стань в строй! – не выдержав, рявкнул я на нее.

Она нехотя заняла свое место.

– Итак, мне хотелось бы услышать мнение старых членов команды, – уже спокойно сказал Борис.

– Я думаю, надо сначала проверить корабль, – ответила Катя.

– Ты, Андрей?

Я оказался в неловком положении. На самом деле я считал, что следовало сразу идти за золотом. Но если я выскажу это мнение, меня снова обвинят в том, что я принял сторону Ольги. Мне этого совсем не хотелось.

– Мне все равно, – ответил я. – Как пилот скажу, что мне нужно пройти большое расстояние для проверки всех ходовых систем корабля. Остальное меня не интересует.

– Насколько большое расстояние тебе требуется?

– До Рошана было бы в самый раз. Но сначала надо погонять «Кочу» на разных режимах поближе к базе, чтобы в случае отказа не терять корабль, а иметь возможность вернуть его на сушу и доработать.

– Мнение здравое, – согласился Борис. – Док?

– Я бы за золотишком сходил. Чего зря винтами воду молотить?

«Спасибо, Док!» – подумал я.

Мне показалось, что он просто меня поддержал.

Своего мнения у него не было. Вообще у нас с ним сложились очень дружеские отношения, так что это могло быть правдой. В любом случае приятно.

– Саймон?

– Я новичок. Мне все равно. Я готов к любому походу.

– Понятно, – удовлетворенно кивнул Борис. – Мое мнение – надо идти за золотом. И, как правильно заметил Андрей, предварительно погоняв батиплан. Значит, так и решим. Выход через два часа. К этому времени всем занять места согласно штатному расписанию. И не опаздывать!

Все начали расходиться. Катя, я видел, была зла на меня. Но я уже устал обижаться на ее придирки. Пусть думает, что хочет. Главное, у меня совесть чиста. Еще не хватало мне нервотрепки перед выходом.

Догнав Ольгу, я сказал:

– Зря ты стала пререкаться. Да и опаздывать не стоило.

– Я что, зубы не могу почистить после сна? – спросила она.

– Можно было раньше проснуться. Нельзя опаздывать на построение.

– Ну что за бред! – недовольно сказала она. – Мы же не дети, чтобы устраивать разные построения! Мы взрослые люди. Можно было спокойно собраться, как собираются друзья, и поговорить, все решить.

– На боевом корабле должна быть дисциплина.

– Если вам не нравится, как я смотрю на вещи, можете меня уволить. И я уйду, что останется делать? Конечно, получается, ради вас я уволилась из лаборатории, теперь фактически останусь без средств к существованию…

– Да никто не собирается тебя выгонять! – вспылил я. – Уже столько сил было потрачено на твое обучение! И ты, правда, отличный пилот.

– Спасибо, Андрей. Меня, кроме тебя, тут никто не поддерживает.

– Зря ты так. Док…

– Это другое. Док за мной ухлестывает. А мне сейчас в этом плане никто не нужен. Женщина во мне умерла, понимаешь? Мне такое пришлось пережить… Ты не представляешь. Мой бывший парень и кинул меня, и унизил… А ты… Ты, Андрей, друг. И я очень это ценю. Правда. Спасибо, что поддержал.

– Ну… – Я немного растаял. – Все же дисциплину надо соблюдать. Не такая она у нас жесткая.

– Ну нельзя же стричь всех под одну гребенку! – горячо сказала она. – Некоторых людей, я понимаю, надо держать в ежовых рукавицах. Это правда. Они так лучше понимают. Но я не такая. Мной не надо командовать. Я не дура, понимаешь? И не собака. Для меня важна моя личная свобода. Со мной проще поговорить, чем устраивать мне совершенно бесполезный разнос.

– Вот я и говорю с тобой!

– Да, ты единственный… Остальные… Не знаю. Катя меня ненавидит, по-моему.

– Ты ошибаешься. Все к тебе хорошо относятся. А простые правила можно выполнять. Это традиция. Можешь это так воспринимать? К тому же традиция полезная. Она позволяет сконцентрировать силы в нужный момент. Когда некогда объяснять. Вспомни, ты чуть не погибла от пулеметных пуль в машине.

– Все равно я так не могу.

– Ладно, я буду переводить тебе команды Бориса на человеческий язык.

– Только не надо со мной обращаться как с ребенком. Я прекрасно понимаю его команды, но мне не нравится тон.

– Ну все, успокойся. Нам надо собраться перед выходом. Не забывай, мы – команда. И мы с тобой, прежде всего, потому что, пока мы в пилотских креслах, мы – пара.

– Не нравится мне это слово. Мы партнеры. Идет? И друзья.

– Идет, – улыбнулся я.

Честно говоря, мне было приятно, что она выделила меня из ряда других. К тому же я знал: она хороший человечек, несмотря на недостатки. Все не без греха. А она великолепно показала себя еще на «Принцессе Регине». Без нее все погибли бы. Это точно. Так что, если по большому счету, я ей был жизнью обязан. С детства. И если на нее будут необоснованно наезжать, я встану на ее защиту. Имею полное право.

Катя в комнате встретила меня молча. Я понял, что лучше с ней сейчас отношения не выяснять. Переругаемся, а нам работать – мне в пилотском кресле, а ей за стрелковым пультом. И от ее, и от моих действий очень скоро будет впрямую зависеть жизнь экипажа и целостность судна. Тут не до личных проблем.

Я молча собрал то, что могло понадобиться в многодневном походе. Зубной магнитник, мыло, бреющий гель, несколько смен белья и одежды.

«Надо будет разработать и пошить для всех униформу, – подумал я, укладывая все это в сумку, – И походные рюкзаки для переноски личных вещей».

Потом вдруг я подумал, что как раз таки с Катей следует объясниться. Иначе в бою обоим будет тяжело.

– Кать… – осторожно позвал я.

– Отвянь, – не оборачиваясь, огрызнулась она.

– У тебя нет поводов злиться. У меня с ней ничего нет. И не будет. Правда. И не было.

– Меня это не волнует. Просто мне не нравится, каким ты становишься после общения с этой…

– Кать, не надо. Она мне когда-то жизнь спасла. Она тащила меня до гравилета на себе. А я был без сознания. И нас атаковали торпеды. Но она не дрогнула. Она надежный человек.

– Сучка она, – спокойно ответила Катя. – Все мужики от нее на базе с ума сошли. Кроме Бориса, пожалуй. Даже Саймон все реже погибшую жену вспоминает.

– Зря ты так жестоко…

– Да делай что хочешь! Мне плевать уже.

– Да почему?! Я тебе изменил с ней?

– Да. Но не физически, а морально. Для меня это важнее. Ты носишься с ней…

– Ей трудно.

– Это тебе так кажется. Она вас всех попользует, помяни мое слово. Попользует, как ей надо. И ничего никому не оставит взамен. Если будешь продолжать вокруг нее круги нарезать, то, помяни мое слово, кровью будешь харкать.

Хотелось сказать: «Да иди ты!» Но я удержался. Не хотелось ссориться перед боем.

– Хорошо, – ответил я. – Присмотрюсь к ней получше.

– Ты бы лучше ко мне присмотрелся! – окончательно психанула Катя. – Когда мы спали с тобой нормально? Все ночи проводишь на симуляторе, с этой…

– Да не с этой, а просто на симуляторе! Я готовился к выходу… Ну, Кать! Что ты, в самом деле… Успокойся… – Я осторожно погладил ее по голове. – Я тебя очень люблю. И обещаю, буду с Ольгой меньше общаться. Идет?

– Свежо предание… – со вздохом ответила Катя. – Разводит она вас всех. Находит слабости и использует. Тебя ловит на том, что хочешь научить ее и отблагодарить за подвиг из детства. Дока – на том, что он падок на женщин. Саймона – на том, что он до сих пор страдает по погибшей жене. Видела я как-то раз…

– Что? – напрягся я.

– Она в медицинском блоке сидела с Саймоном и гладила его по голове, Очень интимно. Говорила, что любая печаль пройдет, если верить в счастье. Говорила, что он свою женщину еще обязательно встретит. Я хотела взять таблетки от головной боли, но… Вот представь, мне было неудобно зайти!

– Черт…

– Что черт? – глянула на меня Катя.

– Да ничего. Сейчас не время для личных разборок. Не хочу, чтобы ты видела во мне врага.

– Ну так не веди себя как враг.

Я заметил, что она смягчилась, и у меня отлегло от сердца. Хотя, с другой стороны… Честно говоря, меня больно кольнула история с Саймоном. Даже с учетом того, что Катя, из нелюбви к Ольге, могла сгустить краски, все равно такой ночной интим меня задел. Хотя с чего бы? Сильно это было похоже на ревность, вот что меня смутило. Но какое право я имел ревновать Ольгу? Мы были просто друзьями. Да, близкими, но меня ни в коей мере не должны были волновать ее сексуальные предпочтения. К тому же она сказала, что после разрыва с парнем вообще не может ни о чем подобном думать. Сказала, что не хочет и не может ни с кем. А значит, беседу с Саймоном можно и нужно рассматривать как дружеское участие. Всё. Для себя я на этом вопрос закрыл. Но какой-то дурацкий осадок остался.

Через два часа все заняли места согласно штатному расписанию – даже Ольга не опоздала, что приятно меня удивило. Наша с ней задача, до спуска батиплана на воду, состояла в буксировке платформы. Я управлял тягачом, а Ольга, устроившись в дополнительной кабине в задней части платформы, выполняла подруливающие маневры колесами самого прицепа. Задача была непростой. Даже завести платформу в эллинг по пандусу оказалось непросто. Это с учетом того, что я не худший шофер. Но сейчас нам предстоял не обратный путь наружу, а куда более сложный – вниз, в глубину подземелий. Там, на двенадцать уровней ниже эллинга, располагался широкий тоннель, имеющий выход в океан. С тех пор как военные покинули базу, тоннель оставался сухим, и биотехи из океана не могли заплыть в темноту подземелий. Мы, даже когда заняли базу, не сразу нашли это чудо инженерной мысли, а когда нашли, не сразу поняли, что к чему. Только случайно, выискивая место под дальнобойный тир, Катя обнаружила пульт управления насосами, нагнетающими воду. Тогда и стало ясно, как мы будем выходить в океан. Это было гораздо удобнее, чем каждый раз транспортировать батиплан по суше на платформе, а затем спускать на воду.

Я дал самый малый газ, турбины тягача с трудом проворачивали лопатки на столь малых оборотах, но колеса из литого тяжелого эластида тронули прицеп с места. У ворот эллинга я ощутил, что Ольга начала подруливать задними, чтобы обеспечить мне наиболее удобный угол выхода на уходящий вниз пандус. Напарник она, конечно, непревзойденный, тут и говорить нечего.

На пандус мы выбрались с первого захода, я и не надеялся, что так начнем. Но потом пошли прямые углы переходов между уровнями. Грузовик бы прошел – не заметил, но строители тоннелей и штолен не рассчитывали на такой огромный прицеп, какой пытались протащить мы. На десятом уровне ниже эллинга все же застряли. Намертво. Тягач прошел, а платформа, как ни пыталась Ольга вырулить, притерлась на повороте к обеим стенам обоими бортами. Был бы проход метра на два пошире, протиснулись бы, а так…

Док предложил взрывать бетон. Идея была здравая, но страшно было повредить батиплан.

– Чушь! – уверенно заявил бывший повар. – Торпеды будут взрываться намного сильнее! К тому же под водой компрессия куда разрушительнее, чем на воздухе. Если тут будут хоть какие-то повреждения, то в океан и подавно соваться нельзя.

Этим он Бориса убедил. Бетон был суровый, шестисотой марки, да еще наверняка и армированный, Решили начать подрыв зарядами малой мощности, в пятьдесят-сто граммов тротилового эквивалента. В нашем распоряжении были аммонал и динамит, но Док убедил нас, что скорость детонации динамита больше, а, следовательно, при меньшей мощности он будет лучше крошить бетон. Все быстро сообразили, что, кроме Дока, в подрывном деле никто ничего не смыслит, и он тут же был назначен главным подрывником.

– Ну и кок у нас оказался, – рассмеялся Борис. – Я к камбузу теперь подойти буду бояться.

– Я с самого начала боялся, – ответил я. – Я у него в ресторанчике часто обедал.

Для закладки первого заряда пришлось долбить бетон ультразвуковым перфоратором. Причем на такой мощности, что уши у всех заложило. Но, наконец, я пробил углубление до первого арматурного стержня. Док сказал, что пока хватит. Он снарядил первый заряд детонатором и установил его в лунке.

– Всем отойти за угол, – сказал он. – Уши прикрыть ладонями, рты открыть. А то барабанные перепонки обидятся и покинут вас навсегда.

Все выполнили его рекомендации без пререканий, даже Ольга не скривилась. Через минуту к нам подбежал Док и тоже прикрыл уши руками. Шарахнуло взрывом. У меня внутренности подпрыгнули, а затем болезненно встали на место. По штольне потянуло сквозняком, смешанным с едкой бетонной пылью. Все закашлялись. Док вышел из укрытия первым и осмотрел результат. Бетонный угол сбило взрывом сантиметров на двадцать. Этого было мало, но результат оказался налицо. Арматуру тоже перебило, но не по всей длине.

– Понятно, – кивнул Док. – Надо устанавливать по три заряда. Один будет взрываться в центре, а два других сдетонируют от него вверху и внизу, перебивая арматуру ниже и выше борта платформы. Тогда еще пара взрывов, и можно будет закладывать более мощные заряды без опасения повредить платформу.

– По ушам сильно бьет, – пожаловалась Ольга. – Обшивка батиплана без труда выдерживает взрывы. Может, нам лучше занять места там? Мы ведь Доку ничем не поможем.

– Здраво, – кивнул Борис. – А то оглохнем надолго, и трудно будет общаться во время боя. Всем в шлюз!

Мы заняли места в батиплане. Каждый свое. Мы с Борисом и Ольгой в ходовой рубке, Катя на корме, за недавно оборудованным там новым стрелковым пультом, а Саймон в каюте, которую пришлось переделать в очень компактный медицинский модуль.

Док остался снаружи. Я видел, что индикатор герметичности выходного шлюза мерцает красным – это означало, что люк открыт.

– Разреши включить ходовые мониторы, – сказал я Борису.

– Разрешаю.

Я нажал нужную клавишу, оживив главные ходовые экраны, а также небольшие мониторы заднего и бокового обзора. На них был видно, как Док устанавливает заряды. Он приклеил их скотчем к стене, затем активизировал замедлитель на одном из них и метнулся к люку. Через три секунды индикатор герметичности шлюза замерцал зеленым, а еще через пять мониторы поблекли от яркой вспышки. Звук в этот раз до нас не донесся, мы даже толчка не почувствовали.

– Крепкий корпус, – удовлетворенно заметил Борис.

На экранах сквозняком медленно выдувало из штольни бетонную пыль. Теперь взрыв вырубил стену куда эффективнее – угол отодвинуло от платформы почти на метр. Док выбрался из люка и показал поднятый вверх большой палец. Я уже начал обучать всех языку жестов, придуманному нами в детстве. Он был куда эффективнее дайверского, хоть Кате и Борису было трудно менять привычки.

В этот раз Док отрезал от общего куска вдвое большие заряды, граммов по двести. Закрепил их, активизировал и снова нырнул в шлюз. Через двадцать секунд нас тряхнуло. Не сильно, но ощутимо. На мониторах все заволокло пылью и дымом, сквозняк с вентиляцией не справлялся. Я глянул на приборы и заметил отклонения от нормы.

– Крен на правый борт! – доложил я Борису. – Четыре градуса. Задний тангаж два градуса.

– Платформу повредило, чтоб ее! – догадался капитан.

Пыль постепенно рассеивалась. Наконец я увидел, что угол взрывом выгрызло больше чем на два метра. Это давало возможность провести прицеп через это узкое место. Однако металлическая ферма платформы действительно лопнула, причем ферма силовая, что грозило разрушением всей конструкции.

– Будем варить, – хмуро сказал Борис. – Корпус не пострадал?

– Ни малейших нарушений! – сообщила Ольга.

Я проверил. На корпусе действительно взрыв не отразился никак. Это говорило о многом и внушало большие надежды.

Следующий час ушел на сварочные работы. Мы с Борисом и Катей по очереди работали плазменным факелом, пытаясь хоть как-то восстановить силовую ферму. Однако это оказалось задачей почти невыполнимой, поскольку под титаническим весом батиплана лопнувшая конструкция просела, и нам не удалось поднять ее даже домкратом от грузовика. Пришлось сваривать платформу в таком просевшем состоянии, используя в качестве шин и подпорок фрагменты выбитой из стены арматуры. В конце концов, нам это удалось.

– Теперь будьте осторожны на левых поворотах, – предупредил нас с Ольгой Борис. – Крен небольшой, но, учитывая массу корабля, он может сползти с платформы при малейшем центробежном ускорении. Или могут лопнуть наши подпорки. Так что, ребята, ваша и без того непростая задача еще усложняется.

Но он волновался зря. Аккуратно и не спеша мы с Ольгой за час доставили батиплан к затопляемому тоннелю.

– Заезжать в тоннель лучше задом, – прикинула Катя, когда мы все собрались возле тягача. – Во-первых, тогда спасем грузовик. Иначе не сможешь выехать, когда батиплан перекроет пандус. Придется затапливать машину, а жалко. Во-вторых, выходить на корабле из тоннеля лучше задом.

– Это еще почему? – удивился я.

– Потому что пушка у нас на корме, – спокойно ответила Катя. – Кто знает, какую тварь затянет в тоннель вместе с океанской водой?

– Ну ты и умница! – Борис похлопал ее по плечу. – Эх, Андрей… И на фиг ты…

Он глянул на Ольгу и махнул рукой, не договорив. Я зло сверкнул на него глазами. Сговорились они все, что ли? Ничего у нас с Ольгой не было, а все уши уже прожужжали. Идиотизм!

Развернуться и затолкать прицеп задом в тоннель не составляло труда, поскольку прямо перед пандусом имелся удобный Т-образный перекресток с большим разворотным кругом для вагонеток. Я выполнил этот маневр даже без помощи Ольги. Оставив платформу с батипланом в тоннеле, я дождался, пока Борис разнимет сцепку, после чего на самом малом ходу выкатил грузовик на разворотный круг. Пока я был этим занят, Катя и Док освободили крепления, которые удерживали «Кочу», а Ольга открыла шлюз.

– Всем занять места! – скомандовал Борис. – Катя, на пульт управления затоплением!

– Есть!

Я нырнул в люк вслед за Ольгой и занял место в кресле. Док по боевому расписанию должен был находиться в стрелковом комплексе вместе с Катей. На симуляторе он не показал особых снайперских качеств, но отличался зоркостью, вниманием и спокойствием, что теоретически могло сделать из него хорошего корректировщика. Насколько нам вообще был нужен корректировщик – вопрос спорный, поскольку Катя имела все необходимые приборы для обнаружения целей. Но Борис уверял, что во время ожесточенного боя основному стрелку некогда будет смотреть на экраны радаров и сонаров, ему бы с прицелом управиться. Так что в необходимости целеуказания он не сомневался нисколько, ссылаясь на свой боевой опыт.

Саймону было велено не выходить из каюты и находиться все время на связи и в пристегнутом состоянии, чтобы не получить травмы во время маневров. Мы с Ольгой и Борисом пристегнулись к креслам в ходовой рубке – он за капитанским пультом, а мы за штурвалами управления. Оставалось ждать, когда Катя даст команду машинерии тоннеля на отсроченное затопление и тоже займет свое место в корабле.

Она управилась быстро. Я увидел на основных ходовых мониторах, как задвигаются герметичные ворота тоннеля. Затем, минуты через три, красный цвет шлюзового индикатора сменился на зеленый, и Катя доложила, что находится на борту.

– Приготовиться к выходу! – скомандовал Борис. – Стрелкам не расслабляться! Катя права, с водой может затянуть какую-нибудь гадость.

На мониторах заднего вида я увидел стремительно приближающуюся волну с пенными бурунами.

– Тряхнет, – предположила Ольга.

Но нас не тряхнуло, только индикаторы нагрузки на винтовые лопасти показали, насколько сильным напором шарахнуло в батиплан.

– Все агрегаты в норме, – доложил я. – Затопление в штатном режиме.

Очень скоро тоннель залило до самого верха. Я включил задний радар и сонар, предназначенные для движения на реверсе винтов, к тому же после включения бортовых прожекторов на мониторах вполне прилично прорисовались стены.

– К старту готов, – доложил я.

– Старт разрешаю, – кивнул Борис.

Я чуть продул основные балластные цистерны, немного увеличив плавучесть, и мы без проблем оторвались брюхом от платформы.

– Только не гони пока, – предупредил капитан. – Даже если будет такая возможность.

– На реверсе не разгонишься, – пожал я плечами.

– Ну и славно.

Я дал самый малый назад, и мы тронулись с места. Винты тянули мощно, мне сразу понравился и ход корабля, и то, как уверенно он держался в пространстве. Ни крена на старте, ни тангажа. Проектировщики постарались на славу.

– Как себя ведет наша скотинка? – спросил Борис.

– Более чем, – ответил я. – Баланс отличный. При запуске винтов никаких отклонений по осям координат. Точный ход в заданной плоскости. Думаю, что на такой машине можно высший пилотаж показывать. Я на симуляторе кое-что разучил.

– Смотри мне! Не угробь нас на первом же выходе.

– Не дрейфь! – ответил я тем же словечком, которое не раз слышал от него.

Борис улыбнулся, но ничего не сказал. Я дал малый назад, потом средний. Быстрее разгоняться не было смысла. Мы хоть накануне и проезжали на машине до самого конца тоннеля, но все же всегда надо рассчитывать на закон подлости и неожиданные препятствия. Я поглядывал в основном на экран сонара, на нем заранее можно было заметить опасность, буде таковая возникнет.

Мы продвинулись по тоннелю примерно на треть, когда по внутренней связи прозвучал голос Дока:

– Неопределенная цель на радаре! Малоподвижная, не массивная.

– В каталоге что-нибудь похожее есть? – спросил меня Борис.

Он обратился ко мне не потому, что каталог составлял мой отец, а потому что знал: я изучил Ольгины записи досконально. К тому же я с ней много общался, а она создавала электронную версию каталога.

– По параметрам может быть молодая мина. Торпеды малоподвижными не назовешь.

– Опасно?

– При близком контакте.

– Стрелкам. Уничтожить цель! Заодно пушку опробуем в деле.

Через несколько секунд на задних мониторах я увидел шесть метнувшихся в темноту гарпунов, за которыми оставались кавитационные вихри и следы из мельчайших газовых пузырьков.

– Цель поражена, – вскоре произнес Док. – Катя пробила ее двумя гарпунами. Детонации не было.

– Сколько до цели? – спросил Борис.

– Метров семьсот.

– Отличный результат! Андрей, чуть сбавь ход. Хочу посмотреть, что это было и что от него осталось.

Я перешел на малый. Батиплан под водой и на винтах вел себя очень устойчиво, что меня очень радовало. Я был готов и к худшему. А тут – фактически идеальный ход. Что будет на маршевых двигателях, не ясно, но на винтах можно и разогнаться прилично, и маневрировать лихо.

Вскоре на экране сонара проявился посторонний предмет. Но под водой любой предмет – цель. Тут не до красот, понятное дело. Я свел оба задних прожектора в одну точку, чтобы высветить пространство получше. На мониторах теперь можно было разглядеть какие-то бурые ошметки в количестве двух штук.

– Точно мина, – определил я, основываясь на рисунках отца. – Совсем молодая, вылупилась неделю назад.

– Гарпунами разрубило, – довольно сообщила Катя. – Полость вскрыло, нитрожир наружу. Значит, о детонации можно сильно не беспокоиться.

– Это можно проверить только опытным путем, – не согласился Борис. – Может быть, раз на раз не приходится. Наверное, стоит эти фрагменты взять на борт. Док? Ты готов выйти?

– Да без вопросов! – бодро ответил кок. – Три минуты дашь снарядиться? Через пять я снаружи.

– Годится, – кивнул капитан. – Стоп машина!

Я остановил винты и положил батиплан в дрейф. Хотя реального дрейфа тут не было по причине отсутствия течений. Док снарядился действительно бодро. Отработали индикаторы прохождения шлюза, и я увидел бывшего повара снаружи. Он брезгливо осмотрел плавающие куски биотеха, подобрал оба и потащил на борт. Когда шлюз прокачало, мы втроем не выдержали и рванули к кессону.

Док снимал аппарат с очень довольным видом.

– Вон ваш трофей, – кивнул он в сторону люка. Там распластались в луже воды два куска мясистой плоти, покрытой коричневой шкурой.

– Саймон! – позвал в микрофон гарнитуры Борис. – Срочно прибыть к шлюзу!

Через минуту врач уже был на месте.

– Сможешь сделать из этого препарат? – спросил у него капитан.

– Конечно. Но не здесь, на базе.

– Отлично. А до базы сохранить можно?

– Да. У меня в каюте есть ультрафиолетовый излучатель. Он предотвратит разложение. Дней пять у нас есть.

– Отлично. Тогда забирайте это мясо в свое полное распоряжение. А остальным на места! Нас ждет океан!

Никому не пришлось повторять дважды. Бросив последние взгляды на останки первого в истории человечества биотеха, обезвреженного стрелковыми средствами без детонации, мы поспешили заняться каждый своим делом. Пристегиваясь к креслу и пуская батиплан на малый ход, я подумал, что когда-нибудь, может быть, где-нибудь в Европе создадут музей, в котором убитая сегодня мина займет надлежащее ей почетное место. Но для того, чтобы такой музей был создан, нам придется еще немало пролить пота и крови. И своей, и чужой. «Интересно, как его назовут, этот музей? – почти всерьез подумал я. А потом вспомнил Кочу. – Если от меня это будет зависеть, то пусть бы он назывался музеем подводной охоты. Мы ведь все не столько бойцы, сколько охотники. Охотники за безмозглыми тварями глубины».

Глава 7. Проба силы

Первой задачей, которая перед нами стояла, было погонять батиплан на разных режимах. Я вывел его задом из сифона, которым заканчивался тоннель, и запросил стрелков:

– Внимание стрелковому комплексу. Что у нас в пределах опасной близости?

– Четыре патрульные стаи по пять особей, – ответил Док. – Удаление два километра. Почти на пределе локатора. На сонаре еще две мины, похоже, старые и массивные.

– В бой пока не вступаем, – сказал Борис. – Попробуем бесшумный ход, насколько его хватит и насколько он окажется эффективным. Стрелковому комплексу погасить все активные средства обнаружения.

– Есть!

Я вспомнил страшный черный день на «Принцессе Регине» и подумал, что, как бы мы ни прятались, скоро на нас насядут так, что отбиваться все равно придется.

– Андрей, разворачивайся и двигай на среднем ходу вдоль берега. Сильно не отдаляйся. Сонары не включать.

– Понял. Оля, на тебе пока управление, на мне навигация.

– Хорошо, – Она приняла управление на свой штурвал. – Есть средний вперед!

Винты завертелись, толкая воду, но на задних мониторах от них не оставалось никакого следа, даже крошечных пузырьков не оставалось. Получалось, что форма лопастей была просчитана идеально для снижения кавитационных и вихревых эффектов в водной среде. Батиплан тронулся и начал бодро разгоняться вперед.

– Качни рулями, – сказал я Ольге.

Она провернула бочку и снова стабилизировала корабль.

– Слушается превосходно. Точно как на симуляторе.

– Отлично. – Я не спускал взгляда с мониторов.

Глубина тут была не очень большой – мы заняли двадцатиметровый эшелон, и еще метров двадцать оставалось под килем. В лучах ходовых прожекторов иногда были видны донные скалы, а над нами блестела ртутным зеркалом поверхность океана, пробитая солнечными лучами.

– Странное ощущение, – улыбнулся я.

– В чем дело? – насторожился Борис.

– Мы в батиплане, как в домике. Помнишь детские игры? Если не можешь бежать, говоришь: «Я в домике», и тебя не имеют права ловить.

– Нас будут ловить.

– Да. Но теперь это не так-то просто.

Тяжелым бронированным блином мы бесшумно скользили над пересеченной донной поверхностью минут пятнадцать.

– Патрульные стаи не реагируют на наши винты, – доложил Док.

– Отлично. Тогда курс на север, к Рошану. Все испытательные маневры чуть позже. Меня интересует, сколько мы сможем оставаться незамеченными.

Через десять минут я снова взял управление на себя.

– Оля, занеси в каталог расстояние между патрульными стаями, – сказал я. – Будем дополнять информацию по ходу исследования этих тварей.

– У меня планшет в каюте, – пожала она плечами.

– Никаких больше планшетов. Перегоняй информацию в бортовой компьютер, создавай исполняемый модуль и открывай к нему общий доступ. Будем создавать полноценный операционный справочник по биотехам.

– Как ты себе это представляешь? – спросил Борис.

– Да запросто. Разбиваем всю информацию на классы. Например, торпеды, мины, платформы. Вычленяем виды, присваиваем каждому маркировку по функции и номинальному весу. А поскольку твой локатор прекрасно справляется с определением многих характеристик, мы можем производить опознавание в автоматическом режиме. Соединив программный модуль твоего локатора с программным модулем каталога, мы сможем получать много дополнительной информации по каждому виду. Локатор определяет характеристики, находит их в каталоге, а затем выдает информацию именно по данному виду, собранную моим отцом и постоянно дополняемую нами. Информацию о повадках твари, о ее уязвимых местах, может, даже какие-то характеристики искусственного интеллекта и органов чувств.

– Идея хорошая, – согласился капитан. – А с технической точки зрения выполнимая?

– Вполне, – ответила Ольга. – На самом деле я почти всю работу сделала. Теперь остается загнать все в бортовой компьютер и наладить обмен данными между локатором, самой программой и выходным интерфейсом. У меня на это уйдет пара дней, но работать придется тут, в рубке.

– Без проблем, – кивнул Борис. – Жду доклада о результатах.

– Я тебе так покажу, без доклада, – фыркнув, сказала Ольга. – Терпеть не могу эту вашу игру в войнушку.

Она покинула рубку и вскоре, вернувшись с планшетом, занялась передачей данных в бортовой компьютер. К тому времени от выхода из тоннеля мы прошли полных пятнадцать миль на скорости в десять узлов. Патрульные торпеды, медленно двигавшиеся вдоль береговой черты на расстоянии полутора-двух километров от нее, не обращали на нас внимания. Это трудно было объяснить, поскольку на зашедшего в океан человека или на спущенный на воду катер они реагировали моментально. Не думаю, что мы производили в воде меньше шума, чем ныряльщик. К тому же именно у легких патрульных торпед развитых ушей не было, они непрерывно просвистывали пространство ультразвуком на предмет появления возможных целей. Я поделился своими соображениями с Борисом.

– Я тоже об этом думаю, – признался он. – Но возможно, что у них в головах не зашито целей, хотя бы близко подходящих по параметрам к нашему батиплану. Они не воспринимают его как опасность, поскольку мы не нападаем, но не воспринимают и как творение рук человеческих.

– Первое понятно… – задумчиво сказал я. – А вот второе?

– Не исключено, что из-за слишком толстой обшивки. Когда создавались мозги торпед, ничего подобного в технике не было.

– Вообще-то ты прав. – Я вспомнил, как торпеды прощупывали ультразвуком внутренности ботиков, спущенных с «Принцессы Регины». – Они привыкли бить ультразвуком через обшивку и обнаруживать за нею людей. На пустые ботики они очень быстро перестали кидаться.

– Вот именно. Грубо говоря, мы заэкранировались. А в задачи биотехов входит только уничтожение людей. Или заранее занесенной в их мозги техники.

– Интересная мысль. Выходит, что против торпед в таком случае могут оказаться очень эффективными вооруженные подводные роботы, управляемые дистанционно.

– Об этом стоит подумать, – кивнул Борис.

– На самом деле нас заметили, – прервал наши размышления Док, находившийся в кормовом стрелковом комплексе вместе с Катей. – У меня сонар работает в пассивном режиме, так вот я уже долго наблюдаю ультразвуковую активность торпед, мимо которых мы проходим. Они просто не решаются нападать, не могут понять, что ожидать от столь непривычной цели.

– Тогда это ненадолго, – сказала Оля, не отрываясь от планшета с данными.

– Ну, к бою-то мы всегда готовы, – улыбнулся я.

– Да, когда-нибудь вступить в схватку нам все равно придется, – согласился Борис.

– Так, может, лучше пусть это будет наша инициатива? – раздался по внутренней связи голос Кати. – Мы же охотники, а не жертвы.

Мне ее фраза понравилась. Да, мы охотники.

– Что скажешь? – глянул на меня Борис.

– Поддержу Катю. Надоело плестись вдоль берега, как перепутанная крыса у стенки. Мы собирались испытывать батиплан, а не терпение наших стрелков.

– Хорошо сказано, Хай! – поддержал меня Док.

– Всегда рад блеснуть остроумием, – отозвался я.

– Значит, команда желает драться? – уточнил Борис.

– Команда желает охотиться, а не драться, – ответил я за всех. – Мы не на войне, Борис. Это ты привык воевать. А мы на охоте. И хотим добыть как можно больше трофеев. Мы для этого вышли. У нас нет задачи отнять у противника флаг путем скрытного перемещения или взять пленных живьем. Мы вышли на охоту. Мы будем просто убивать и ничего больше. У нас нет никаких других тактических и стратегических задач.

– Это ты говоришь как первый пилот или как адмирал? – Капитан покосился на меня.

– Как адмирал, – уверенно ответил я.

– Тогда нет вопросов. Все готовы к боевым маневрам?

– Стрелковый комплекс готов! – ответил Док.

– Медицинский блок готов! – Я с удивлением услышал голос Саймона.

– Пилотская группа готова! – хором ответили мы с Ольгой.

Она отложила планшет с каталогом и взялась за штурвал.

– Тогда курс в открытый океан, черт бы нас всех побрал! – скомандовал Борис. – Самый полный вперед!

Я перевел вперед ручку хода, и тонкие лопасти винтов, похожие на лепестки хризантем, завертелись, отбрасывая назад тонны воды. Батиплан рванулся вперед. Я покачал штурвал из стороны в сторону и вперед-назад, проверяя устойчивость на траектории. Корабль вел себя не менее послушно, чем его виртуальное отображение на симуляторе.

– Есть самый полный вперед! – негромко доложил я.

– Держись ближе ко дну, – приказал Борис. – Попробуем напасть на тварей снизу. Когда, еще во время войны, они застали нас врасплох, у меня создалось впечатление, что к атаке из глубины их мозги наименее приспособлены.

– Есть! – Я толкнул штурвал и произвел смену эшелона.

Теперь мы двигались с легким тангажом на нос, повторяя рельеф прибрежного шельфа. Цифры глубины на пульте передо мной постоянно росли. Но это меня нисколько не беспокоило – мощнейший композитовый корпус «Кочи» был готов выдержать давление и на четырехкилометровой глубине. Корабль строили из такого расчета.

– Внимание стрелковому комплексу! – сказал в микрофон Борис. – Первый и второй торпедные аппараты к бою!

– Есть торпедные аппараты к бою! – весело ответил Док. – Первый готов!

– Второй готов! – услышал я голос Кати.

– Первая цель двенадцать и тысяча по полярным, – скомандовал капитан. – Вторая триста сорок и тысяча двести.

– Цели приняты! – доложил бывший повар.

– Огонь!

Я увидел на мониторах, как две торпеды бесшумно выскользнули из разверзшихся по бортам аппаратов, прошли на малом ходу по десятку метров, а затем врубили маршевые двигатели, окутались коконами водяного пара и стремительно ушли в темноту, оставив длинные изогнутые следы пены и завихренной воды.

– Андрей! Двигайся курсом триста семьдесят пять по полярным. Эшелон не выше шестидесяти метров.

– Есть! – Я качнул штурвал в выбранном направлении.

Полярная система координат оказалась в высшей степени удобна как для целеуказания, так и для указания курса, поэтому Борис ввел ее как основную для стрелков и пилотов еще во время тренировок. Смысл заключался в том, что первая цифра из двух означала направление на цель в градусах относительно курса корабля на настоящий момент, а вторая удаление в метрах. Если же цифра передавалась одна, то она означала просто курс в градусах относительно того курса, которым корабль двигался в момент команды.

У нас и все локаторы, кроме сонаров, были проградуированы именно в полярных координатах – они имели круглые экраны с нанесенными концентрическими шкалами удалений и радиальную сетку угловых величин. С сонарами мы мудрить не стали – оставили привычные прямоугольные экраны с нанесенной сеткой планарных координат, где указание целей производилось по квадратам, как в игре «Морской бой». К тому же, Борис не исключал такую возможность, система независимых планарных координат понадобится при взаимодействии кораблей флота или флотилии или при объединении усилий флота и авиации. Но пока до этого было далеко, пользоваться полярными координатами было удобнее.

– Испытаем маршевые движки? – предложил я.

– Не спеши! – одернул меня Борис.

И тут на сонаре я заметил два ярких зеленых сполоха – обе торпеды, одна за другой, достигли каждая своей стаи и рванули, раскидывая на десятки метров вокруг осколочные элементы. Тут же место взрыва заискрилось вторичными детонациями – взрывались пораженные ударной волной биотехи.

– Первая цель надежно поражена! – доложил Док.

– Вторая цель надежно поражена! – добавила Катя.

Я прикрыл глаза. Целый вихрь эмоций пронесся у меня в душе – от победного ликования до грусти за тех, кто не дожил до этого момента.

– Первый и второй торпедные аппараты к бою! – не дал никому расслабляться Борис. – Третий и четвертый аппараты к бою!

– Есть! – доложил Док из стрелкового комплекса.

– Выбор целей самостоятельно! Беглый торпедный огонь до команды «отбой»!

– Есть! – радостно отозвалась Катя.

«Ну, дадим мы им сейчас прочихаться…» – с удовольствием подумал я.

«Коча» молотил воду винтами, скользя над шельфом стремительной тенью. Я представил, как это выглядит со стороны, и у меня потеплело на сердце. Интересно, что происходит в дремучих мозгах биотехов, когда они нащупывают ультразвуком столь необычную, но опасную цель? Хорошо, если их заклинивает. Хотя бы некоторых. Хотя бы на какое-то время.

И тут стрелки начали беглый огонь. Торпеды из аппаратов вырывались одна за другой и мчались вперед, оставляя похожие на змей следы. Я только успевал фиксировать на сонаре вспышки вторичных детонаций.

– Из пушки стрелять будет не в кого, – пожаловался Док по связи.

– Успокойся, – ответил я. – Сейчас их тут будет столько, что не вздохнете.

Через несколько минут, когда с борта «Кочи» было пущено не меньше десятка торпед, Борис скомандовал прекратить беглый огонь.

– Молодцы! – похвалил он стрелков. – Пространство для хода расчистили. Надо поберечь боекомплект. Сколько осталось?

– Двадцать пять торпед, – ответила Катя.

– Пока придержим. Заодно опробуем пушку. Но далеко отходить не будем, чтобы, если что, уйти обратно на базу. Посмотрим, сколько продержимся против натиска. Андрей, можешь начинать испытание ходовых качеств.

Меня не надо было упрашивать. Глубина под килем уже была очень большой, над нами толща воды тоже приличная, так что было где развернуться. На самом полном винтовом ходу я отработал несколько маневров, которые могли пригодиться в ближнем бою: «бочку», «мертвую петлю», пару «свечей» и пике. Все это время ни на локаторах, ни на сонаре ни одного биотеха видно не было. Похоже, за пятнадцать минут первого боя мы уничтожили всех тварей на дистанции обнаружения. Это был не просто успех… Это вселяло надежду на то, что мы сможем хоть как-то перемещаться в океане. А на это никто не мог осмелиться уже много лет. Но мне хотелось опробовать корабль на полной мощности.

– Разреши маневр на маршевых двигателях, – попросил я Бориса.

– Разрешаю, – кивнул он. – Только не врубись никуда.

– Есть не врубаться! Оля, на тебе управление ходом, на мне маневр.

– Понятно! – ответила напарница.

– Тогда включай маршевый.

Пока она тянулась к кнопке запуска маршевых двигателей и носовых дюз, я невольно вжался спиной в кресло. И хотя расчетные перегрузки на старте не должны были превысить двух g, но все же мандраж имел место. Хотя бы потому, что никто еще на такой тяге под водой не ходил.

Ольга активизировала систему запуска. Я бросил взгляд на приборы и определил, что накачка смеси кислорода и водорода в камеры сгорания идет под штатным давлением.

– Разреши запал? – спросила она.

– Разрешаю, – ответил я.

Она качнула вперед ручку сектора газа, и нас ощутимо толкнуло в спины сиденьями. Тут же мониторы заволокло непроницаемой белой пеленой – врубились носовые дюзы, окутав батиплан коконом перегретого пара. Но это длилось лишь пару секунд, а потом изображение на экранах просто сделалось очень странным, искусственным, как модель рельефа на ходовом симуляторе. Это включилась система «электронного зрения», интерпретирующая сигналы в невидимых глазу спектрах, от инфракрасного до ультрафиолетового с поддержкой активного ультразвука и радарных импульсов. Разрабатывалась эта система для создания компьютерной модели окружающего пространства, основанной на информации невидимых и проникающих волн. «Электронным зрением» предполагалось пользоваться, когда не было нужды в реальной цветной картине мира, а также при движении на маршевых двигателях, чтобы видеть хотя бы рельеф сквозь газовый кокон. На самом деле, конечно, не только рельеф. «Электронное зрение» вполне сносно замечало предметы размером с пару футбольных мячей. Зато для него было мало преград, можно было даже скалы сделать полупрозрачными. Все зависело от настроек. Но чем более проникающим было это зрение, тем менее подробную картину выдавало на мониторы.

Когда вокруг батиплана образовался газовый кокон, нас рвануло вперед раз в пять сильнее, чем прежде – перегрузка ощутимо вдавила в кресла. В тот же момент я заметил, что начала довольно быстро расти глубина.

– Продуй основные цистерны! – сказал я Ольге, еще не понимая причину такого поведения корабля.

Но до меня быстро дошло – в газовой среде архимедовы силы выталкивания, а следовательно, и плавучесть были слишком низкими, чтобы стабильно держать корабль в заданном эшелоне.

– Рули подними! – услышал я в наушниках насмешливый голос Дока. – Мы торпедами значительно выше цели били.

Я потянул на себя штурвал, и ход действительно выровнялся. Однако о свободном пилотаже в таких условиях не могло быть и речи. Вниз – сколько угодно, а вот с подъемом были проблемы, поскольку рули высоты, для удержания эшелона, приходилось держать в почти крайнем положении.

«Куда инженеры смотрели?!» – зло подумал я.

Затем сказал вслух:

– Поведение корабля нештатное. Нужны доработки органов управления.

– Я уже понял, – недовольно ответил Борис. – Переходи на винты, и возвращаемся на базу.

Ольга вырубила маршевый двигатель, и нас бросило вперед с такой силой, что затрещали ремни. Изображение на мониторах тут же приобрело привычный вид. Ольга, умница, тут же дала полный ход на винтах, чтобы снизить перегрузки на торможении.

– Все целы? – спросил по связи Борис.

Все доложились ему один за другим. Даже Саймон. Наш врач быстро осваивал понятия дисциплины. Куда быстрее, чем Ольга, для которой ответить «Есть!» было равносильно серьезному унижению.

С опустошенными балластными цистернами батиплан начал стремительно терять глубину, пришлось спешно набирать в них воду, чтобы вернуть занимаемый эшелон. Я полностью взял управление на себя и, заложив крутой вираж, выполнил полный разворот кругом.

– Сто шестьдесят две тысячи по полярным большая стая торпед, – доложил Док. – Скорость тридцать узлов. Пятнадцать особей.

– Что за твари? – спросил Борис. – Сверься с каталогом, он уже в бортовом компьютере.

– Да делать мне нечего копаться в этих писульках! Вот когда он будет сам данные выдавать, тогда и спрашивайте.

– Тяжелые хоть?

– Нормальные. Локатор показывает тридцать килограммов нитрожира в брюхе у каждой.

– Жахнет так жахнет… – помотал я головой, представив, какую компрессию создаст взрыв такой мощности.

– Будем бить из пушки, – твердо решил Борис. – Внимание стрелковому комплексу! Без команды торпеды не применять!

– Есть! – ответила Катя. – Я у прицела!

Торпеды заходили с кормы и довольно бодро нас догоняли. На полном ходу в винтовом режиме батиплан развивал под водой двадцать узлов, а биотехи без труда шпарили на тридцати. Причем я знал – это для них далеко не предел. Просто они не тратили силы, прекрасно просчитав, что догонят нас гораздо раньше, чем мы можем достигнуть берега. Глянув на экран кормового сонара, я заметил, что стая разделилась на три части. По центру остались три твари, выстроившись клином, а по сторонам сбились в плотные группы по шесть особей с каждой стороны.

Ольга лихорадочно просматривала на мониторе записи каталога, пытаясь найти соответствующий вид. Наконец ей это, кажется, удалось.

– Вот смотри, – обернулась она к Борису. – В тетрадях эти твари записаны как автономные торпеды дальнего хода.

– С чего ты взяла?

– Смотри, очень характерный рисунок ультразвуковых выкриков на сонаре. Вот зарисовка, а вот что имеем на самом деле.

– Да, гайка в гайку! – отозвался по связи Док. – Чего от них ожидать?

– Ничего хорошего, – хмуро ответила Ольга. – Судя по записям, быстрые, до пятидесяти узлов, маневренные твари. Кроме взрывчатки обладают мощной ультразвуковой пушкой. Скорее всего, для поражения боевых пловцов, чтобы не взрываться понапрасну. Две пары ушей. Восемь глаз. Хищницы, питаются рыбой.

– Отрыв особи от стаи! – предупредила Катя.

Я глянул на показания сонара и увидел, как передовая торпеда начала уверенно разгоняться, чтобы уйти от основных стай. Это говорило о скором взрыве – тварь не хотела побить своих, вызвав паразитные вторичные детонации.

– Стрелкам поразить цель!

Тут же в темноту за кормой ударил залп из шести гарпунов. На экране сонара они выглядели как одно быстро расплывающееся пятно, стремительно приближавшееся к головной торпеде. Когда пятно достигло зеленой искорки, означавшей торпеду, я ожидал увидеть или остановку цели, или, на крайний случай, зеленые концентрические кольца детонации. Но не произошло ничего. Гарпуны понеслись дальше, вырабатывая остатки реактивной смеси, а торпеда продолжала двигаться прежним курсом.

– Промах, – спокойно сказал Док. – Она увернулась, Борис. Торпеды?

– Стрелять научитесь! – зло прошипел в микрофон капитан. – На одних торпедах не вытянем все равно. Их больше сорока на борт не загрузить. Огонь из пушки!

Катя снова ударила залпом, но на этот раз не одним, а очередью, чуть раскидав ее веером. Три пятна по шесть гарпунов, почти слитые воедино, устремились навстречу сильно приблизившейся твари. На этот раз увернуться ей не удалось. Увидев приближение снарядов, она попыталась уйти в сторону, но один из плотно несущихся гарпунов распорол ей брюхо. Она потеряла ход и быстро всплыла, как подбитая рыбина. Остальные гарпуны, продолжив движение, зацепили еще пару торпед в основной стае. Детонации тоже не было.

– Результативно, – похвалил Борис. – Продолжать огонь!

– Может, в атаку? – предложил я.

– У нас пушка только сзади! – одернул меня Борис.

Я умолк, переключив все внимание на управление. Хотелось, конечно, не драпать, подставив корму, а показать тварям класс пилотирования, но не было подобной возможности. Первый же выход батиплана показал его недоделанность – надо было устанавливать дополнительные плоскости управления для стабилизации хода на маршевых двигателях, а также добавлять носовое орудие. Без этого дальний марш к Рошану начинать было совершенно бессмысленно.

Я взял курс точно на вход туннель, чтобы не идти вдоль берега, подставляя правый борт под удар биотехов, а достигнуть цели кратчайшим путем. Катя продолжала вести огонь короткими залповыми очередями, все более прореживая напавшую на нас стаю. Но, как я и ожидал, к месту схватки начали подтягиваться все большие и большие силы противника.

– Мина прямо по курсу! – обратила мое внимание Ольга. – Легкая «Лера» по каталогу. Тонна нитрожира.

Для мины определение «легкая» более чем относительное. Конечно, в тетрадях отца я нашел мины и по двадцать тонн зарядной массы, но встречались они в основном подальше от берега. Однако под водой и тонна взорвавшегося нитрожира – страшная вещь. Даже учитывая мощность корпуса «Кочи».

– Полный разворот кругом! – скомандовал Борис. – Стрелкам! Поразить мину гарпунами!

Я заложил штурвал вправо, а Ольга врубила реверс правого винта и дала полный ход левому, чтобы облегчить мне маневр. В результате батиплан развернуло почти на месте, направив пушкой точно по прежнему курсу. Тут же из орудия вырвалась густая залповая очередь гарпунов.

– Полный вперед! – произнес Борис.

Ольга толкнула обе ручки управления ходом, а я, на всякий случай, без всякой команды потянул штурвал на себя, завалил суровый тангаж на корму и начал скоростное всплытие. Ольга вовремя сориентировалась и начала продувать балластные цистерны. Я не спускал взгляда с экрана сонара, боясь увидеть яркие кольца детонации мины. На дистанции меньше километра таким взрывом нас бы здорово потрепало. Настолько, что в лучшем случае снесло бы все рули, все винты, а также все наружные камеры, свернуло бы орудия и разнесло полости торпедных аппаратов.

Достигнув поверхности, я выровнял корабль и погнал прочь от мины на полном ходу. В надводном положении «Коча» развивал тридцать узлов на винтах, что создавало мне некоторый простор для маневра.

– Газ в маршевый двигатель! – сказал я Ольге.

Она тут же нажала клавишу инициации реактивного привода.

Гарпуны почти достигли мины, я уже думал, что все обойдется, что они разорвут ее на части и весь нитрожир безопасно выльется в воду, но… Мина ощутила опасность и взорвалась. Мощная водяная компрессия яркими зелеными кольцами обрамила искорку мины на экране сонара.

– Маршевый старт! – выкрикнул я и толкнул штурвал вперед.

Ольга успела рвануть рукоять хода, и нас рвануло вперед со страшной силой – на воздухе не мешало сопротивление жидкой среды. Батиплан заскользил по поверхности, как брошенный в озеро каменный блинчик. Я успел дотянуться до ручки управления клапаном балластных цистерн и включил затопление кормового блока. Почти сразу приборы показали растущий тангаж на корму – нос задрало, началось глиссирование.

– Маршевому самый малый! – приказал я, глядя, как зеленая полоса ударной волны настигает на экране янтарную точку нашего корабля.

Ольга почти выключила реактивную тягу. За счет утяжеленной балластом кормы «Коча» начал погружаться с большим задним тангажом, задрав нос в небо. А когда ударной волне оставалось пройти до нас не более семидесяти метров, я дотянулся до рукояти управления маршевым двигателем и толкнул ее до отказа вперед. Мощным взрывом основной дюзы нас свечой вышибло из воды метров на десять. «Коча», достигнув верхней мертвой точки параболической траектории, тяжело завис, занял горизонтальное положение и камбалой шлепнулся в воду.

Не мешкая, я включил заполнение носового блока балластных цистерн, чтобы стабилизировать положение батиплана в пространстве. Фронт ударной волны от взрыва благополучно двигался дальше, миновав нас в тот момент, когда мы выскочили из воды.

– Торпеды прямо по курсу! – доложил Док. – Дистанция восемьсот!

«Вот обложили, твари!» – подумал я, снова разворачивая корабль на сто восемьдесят градусов.

Но маневр оказался лишним – фронт ударной волны, достигнув ближайшей стаи, вызвал серию вторичных детонаций, не оставив ни одной живой торпеды. Две подходившие по сторонам группы биотехов также серьезно пострадали. Некоторые успели, как мы, выпрыгнуть из воды, но большая часть – нет.

– Не оказалось бы еще одной тяжелой мины по ходу ударной волны… – сказал Борис.

– Типун тебе на язык! – огрызнулся я. Продолжив начатый разворот, я снова взял курс на тоннель. Почти без тангажа батиплан медленно погружался, я оставил его в таком стабильном состоянии и дал на винтах полный вперед.

Оставшиеся в живых торпеды, уже не соблюдая никакого строя, ринулись за нами. При этом они очень широко растянулись, выдерживая значительный боковой интервал, что не позволяло косить их из пушки, как траву. Ракетный удар по ним также не имел смысла, поскольку на таких удалениях одним снарядом можно было поразить не больше одного биотеха, что при оставшемся боекомплекте вышло бы накладно.

– Догоняют, – прошипел Борис.

– Оля, – сказал я. – Короткий удар маршевым. Две-три секунды.

– Поняла!

Она чуть качнула рукоять управления, и нас мощно толкнуло вперед. Показания глубины начали стремительно расти, батиплан чуть ли не камнем падал ко дну, окутанный газовым коконом.

– Стоп, маршевый! – скомандовал я, когда до дна оставалось метров семь. – Продуть цистерны!

Мы начали быстро всплывать, продолжая молотить воду винтами. На задних мониторах было видно, как за перегретой маршевой дюзой остаются следы из пузырьков пара. Торпеды сильно отстали – такую скорость они набрать не могли. Вскоре мы поднялись почти к поверхности, и я снова скомандовал включить реактивный привод. Так, то падая ко дну, то медленно всплывая, мы преодолели полторы мили, оставшиеся до входа в тоннель. После последнего маневра на маршевом я снова заполнил цистерны и повел батиплан у самого дна.

– Оставить одну торпеду в ждущем режиме у входа! – приказал Борис.

– Есть! – ответила Катя. – Первый аппарат к бою готов.

– Пуск!

Торпеда покинула аппарат и, тихо погружаясь, вышла на ждущую траекторию с широкой левой циркуляцией. Едва биотехи попробуют сунуться за нами в тоннель, она сделает свое дело.

Я осторожно провел корабль через сифон, а затем, не тратя времени даром, пустил его на среднем ходу к шлюзовым воротам.

– Док, приготовься к выходу! – сказал в микрофон Борис. – Будешь сливать воду.

– Понял.

Через минуту он уже доложил из шлюза, что снарядился в дыхательный аппарат и готов к выходу. Ольга заполнила кессон водой. Я покосился на пульт Бориса. Там, на одном из мониторов, пускал пузырьки из клапана Док, а на другом я увидел сосредоточенное лицо Кати, склонившейся над орудийным прицелом. Зеленые отсветы координатной сетки расчертили ее лицо. Она была удивительно красива в этот момент.

Достигнув конца тоннеля, я уложил батиплан на брюхо.

– Док, выходи! – произнес Борис.

– Выхожу, выхожу… Не торопи, черт возьми! У меня нет маршевого двигателя в заднице. И так нервничаю. Торпед хоть нет в тоннеле?

Едва он это спросил, как экран сонара подернуло жилкой зеленой рябью – рванул наш сюрприз.

– Задраить шлюз! – приказал Борис.

Ольга сориентировалась вовремя, включила экстренное запирание люка и начала продув кессона.

– Что за черт? – спросил Док, выплюнув загубник. – Мне кромкой люка чуть член не отрезало!

В эфире раздался короткий смешок Саймона.

– Я б тебе новый пришил, – отозвался он.

– Не надо, спасибо! Мне мой нравится.

Экран сонара зарябил зелеными сполохами – взрывались биотехи у входа, пораженные осколками нашей торпеды и ударной волной. Батиплан качнуло, заскрежетала броня по бетону.

– Если бы я люк не закрыла, – сказала Ольга, – тебе бы твое хозяйство уже не понадобилось.

– Понял. Буду должен, – рассмеялся Док. – Но все равно тут не люк, а адская членорезка.

По эфиру пробежал смех всей команды. Даже Катя прыснула, не отрывая глаз от прицела.

Когда все успокоилось, Док открыл шлюз и выскользнул наружу, оставляя за собой пузырьки выдыхаемого воздуха. Он скрылся в темноте, и вскоре вода начала убывать, а затем и вовсе сошла, оставив опустошенный тоннель. Мы выбрались на бетон, Док вышел из аппаратной, держа в руке ласты.

– Живые! – сказал он и поднял вверх большой палец.

– Однако легким выход назвать нельзя, – хмуро ответил Борис. – Мы прошли совсем мало и выявили массу недостатков техники. К тому же совершенно непонятно, что делать с минами. Я не знаю, получится ли каждый раз так выпрыгивать? Мы настолько увлеклись параметрами торпед, что про мины немного забыли. Надо думать.

– И усовершенствовать батиплан, – добавил я. – Без этого переход к Рошану считаю нереальным. Как адмирал говорю и как первый пилот.

– Средств на усовершенствование почти не осталось, – вздохнул Борис.

– Надо сделать самое необходимое, – утешил я. – Дополнительные плоскости для маршевого хода и носовую пушку.

– Ладно. Сейчас всем отдыхать, – распорядился Борис. – Завтра сбор в десять утра тут, у шлюзовых ворот.

– Сколько вы сегодня убили этих тварей? – негромко спросил Саймон.

– Около сорока, – ответила Катя.

– Тогда лично я первым выходом удовлетворен, – бесстрастно ответил он и первым покинул тоннель.

– Эй, Саймон! – позвал Борис. – Не забудь сделать из мины препарат. Для истории.

– Не забуду, – гулко отозвался голос из штольни. – А ты выпили золотую табличку.

– Что?

– С надписью: «Первая мина, пораженная стрелковым снарядом».

– О как… – улыбнулась Катя.

– В этом что-то есть, – улыбнулся Борис. – Золотая табличка. Скромненько и со вкусом.

Глава 8. Опоздание

На доделку батиплана ушло больше двух недель и почти все финансовые средства. Эти дни ожидания всем дались с трудом. Команда рвалась в бой, ощутив вкус первой победы. И хотя победа была до крайности сомнительной, но все винили в трудностях несовершенство техники. Никто не сомневался, что после доделки батиплан приобретет еще большую мощь и неуязвимость. Чтобы народ не скучал, Борис, отдав корабль на откуп механикам и инженерам с завода, превратил дни ожидания в изнурительные потогонные тренировки. Мы с Ольгой не вылезали из кресел ходового симулятора, Катя с Доком не меньше времени проводили среди прицелов, пусковых педалей и визиров торпедных аппаратов. Саймон изучал литературу по баротравмам, компрессионным и сочетанным повреждениям. Из медицинского блока базы мне каждый день приходилось вывозить на свалку по пять, а то и десять изрезанных операционным роботом человеческих муляжей из имитирующего плоть эластида. Кроме того, Док много нырял. Причем не только в бассейне. Несколько раз он затапливал тоннель, с большим риском проникновения в него биотехов, и тренировался там.

Изготовленный Саймоном препарат мины занял место в приспособленном под музей помещении. Пока в нем был только один экспонат – та самая, сшитая из кусков и законсервированная мина. Но золотую табличку Борис для нее действительно сделал.

Через шестнадцать дней после пробного выхода батиплан дополнился тремя орудиями. Два были установлены на носу и одно добавлено на корме. Таким образом, при необходимости вести очень плотный огонь мы могли задействовать не только Катины стрелковые навыки, но и Дока. Носовые орудия были размещены в бронированных сферических башнях так, что видны были только срезы стволов, что исключало их повреждение ударной волной. Сами же башни, подобно глазным яблокам, были утоплены в «глазницы» корпуса, что сделало батиплан еще более похожим на фантастическую бронированную рыбу. Конструкцию кормовых пушек тоже подправили на манер носовых. Кронштейны убрали, а сферические башни закрепили в специально приваренных к корпусу кормовых кольцах.

Кроме того, под брюхом корабля были установлены дополнительные выдвижные плоскости для компенсации потери плавучести при включении носовых дюз. По нашей с Ольгой настоятельной просьбе были внесены изменения и в органы управления. Во-первых, теперь можно было включать маршевый двигатель без носовых дюз и носовые дюзы без маршевого двигателя. Во-вторых, все до единой ручки, клавиши и рукояти были продублированы. Таким образом, оба пилотских места превратились в симметричные пульты, ничем друг от друга не отличавшиеся. Теперь, в экстренных случаях, у каждого из пилотов любой орган управления был под рукой. В-третьих, кроме рукоятей хода винтов были установлены педали изменения шага лопастей. Таким образом, не меняя скорости вращения винтов, можно было изменять мощность тяги или даже, при необходимости, менять вектор тяги на противоположный. Так, полностью утопив одну педаль и до отказа вытянув противоположную, можно было развернуть батиплан на месте даже без помощи рулей. Если же обе педали оставить в среднем положении, то шаг винтов будет нулевым, и корабль не сдвинется с места даже при максимальных оборотах обоих валов.

Также были добавлены еще десять торпедных контейнеров, что увеличило боезапас до пятидесяти снарядов дальнего действия. А под конец всех удивил Док. Он дал заводским специалистам задание сделать по его чертежам удивительное устройство, а именно – ручную пусковую установку для стандартного активно-реактивного гарпуна.

– Зачем тебе эта хреновина? – удивился Борис, увидев привезенный с завода образец. – Акул путать?

– Это тебе смешно, – спокойно ответил бывший повар, – потому что тебе не надо выходить в затопленный тоннель для слива воды. И у тебя перед мордой не может оказаться живая торпеда.

– Ты ее что, надеешься пристрелить?

– Если появится, пристрелю, – заявил Док.

Устройство выглядело монструозно. У Ольги, Саймона и Бориса оно вызвало усмешку, а у меня и у Кати – заинтересованность. Это была стальная труба около метра длиной, к которой слева и справа пристегивались длинные решетчатые магазины с тремя гарпунами в каждом. Седьмой гарпун размещался в стволе. Данное чудо технической мысли было снабжено пластиковой пистолетной рукоятью с эластидовыми накладками для удобства удержания в воде, эластидовым цевьем и небольшим коллиматорным прицелом. Система спуска была электрической, как и в бортовой пушке, поскольку для стрельбы использовались те же самые гарпуны. Вообще все это выглядело как облегченный вариант бортового орудия, снятый с башни и управляемый спусковым крючком на рукояти вместо пусковой педали на стрелковом пульте. Весила штуковина полных тридцать килограммов, поэтому для придания ей нулевой плавучести сверху каждого магазина располагался пустотелый латунный поплавок.

– Годится. – Док осмотрел изделие и подписал акт приемки. – Если ты, Борис, против, можешь вычесть стоимость этого елдомета из моего довольствия.

– Стоимость чего? – рассмеялся Борис.

– Елдомета! – зло повторил Док.

– Грубо, но точно, – оценила шутку Катя. – По-другому эту штуковину не назвать.

– Давайте все так теперь поназываем, – недовольно сказал я.

– А я и так уже все назвал, – отмахнулся Док. – Мне ваши ханжеские маркировки до одного места. У меня свои.

– Ну и оставь их при себе, – поддержал меня Борис. – Такая… система названий… не способствует укреплению дисциплины.

– Можете посадить меня в трюм, шкипер! – Док закинул на плечо свою новую пушку и отправился к себе в комнату.

– Не буду, – вздохнул Борис. А потом добавил, чтобы бывший повар не слышал: – Слишком много от тебя проку, Док.

Я догнал Дока в коридоре и спросил с любопытством:

– Погоди! А как ты назвал батиплан?

– На кой тебе черт?

– Вообще-то я его почти изобрел. Ты не знал? Я придумал, как использовать под водой реактивный двигатель.

– А… Круто. И что?

– Ну мне хочется знать. Правда, я не обижусь.

– А чего тут думать? – Док пожал плечами. – Пердоплав, он и есть пердоплав.

Я усмехнулся. Система названий бывшего повара в качестве альтернативной, конечно, могла для чего-нибудь пригодиться. Я не знал пока для чего, но…

– Ты запиши эту всю фигню, – посоветовал я.

– Ты серьезно?

– Вполне. Запиши и отдельным файлом сохрани в бортовом компьютере. Все эти штучки. Как базу назвал, как корабль, как разное вооружение.

– Зачем?

– Не знаю. Но у меня в голове так и вертится одно слово.

– Какое? – поднял брови Док.

– Традиция, – просто ответил я.

– В каком плане?

– Если нас будет много, то нам чем-то надо будет отличаться от обычных людей.

– Престиж принадлежности к касте? – понял меня Док.

– Что-то вроде того. И не совсем приличный лексикон, в стиле казарменного юмора, будет вполне уместен как один из факторов.

– Поддерживаю! – Он хлопнул меня свободной рукой по плечу. – А мою отвратительную рожу будут татуировать на плече самые отъявленные нарушители дисциплины.

Ночь мы с Катей провели в ожидании. Я поймал себя на мысли, что мы уже больше недели ни разу не занимались сексом. Отчасти это было связано с тренировочной нагрузкой, но только этого объяснения было мало. Между нами что-то потерялось, причем именно в последнее время. Утратилось нечто важное, что связывало нас все время с момента нашей встречи. Я не знал, вернется оно или нет. И даже не знал, хочу ли, чтобы оно вернулось.

Людей противоположного пола по-настоящему связывают не секс и не страсть. Эти элементы являются лишь приятными дополнениями, когда все уже связано и без того. Или они могут возникнуть вообще без всякой духовной близости, просто сами по себе – страсть и желание, но тогда ни о какой связи не может быть и речи. Хочется разбежаться сразу, как только все кончится. Людей противоположного пола связывают в первую очередь духовные узы – общие цели, общие беды, общие радости, общие интересы. А секс… он лишь подчеркивает эту близость. Секс не является актом величайшего доверия. Нет, он возникает как ответ на доверие, которое уже установлено. Иначе он рождается и умирает как одна из многих физиологических потребностей, когда после него не хочется смотреть в лицо человека, бывшего только что близким, как не хочется смотреть на еду после полного насыщения.

Так вот между нами с Катей как-то незаметно порвались нити доверия и духовной близости. И секса уже не хотелось. Ни ей, похоже, ни мне. Мы продолжали, скорее по привычке, спать в одной кровати. Но так могут спать в одной палатке уставшие после восхождения альпинисты. Просто спать.

Однако в эту ночь нам не спалось. Мы мысленно шли к Рошану. Я в ходовой рубке с Ольгой, а Катя в стрелковом комплексе с Доком. И я понял, что эти командные, напарнические узы могут оказаться заменой тем узам, которые связывали нас с Катей, пока команда оставалась на суше. Мы были лучшими стрелками в отряде. А секс… был лишь приятным дополнением, делал нас не просто напарниками, но и парой. Однако быть напарниками для нас было важнее. А в океане моей напарницей стала Ольга, а Катиным напарником – Док. И все в наших отношениях начало неуловимо меняться. Поначалу Катя меня ревновала, но уже пару недель как махнула на это рукой. Ей самой было интереснее с Доком, чем со мной. Я хорошо стрелял из пистолета, а Док прекрасно управлялся с торпедами и бортовым орудием. Сейчас это его умение было важнее для всех. А из моих умений важным оказалось пилотское мастерство. И это обстоятельство начало нас с Катей тихонечко разводить.

Мы лежали в одной кровати, но мысленно находились в разных корабельных отсеках. Она в корме, где укоренился обновленный стрелковый комплекс, а я в носовой части, в ходовой рубке. Мысль об этом была окрашена грустью. Но не настолько, чтобы я особенно загрузился. На самом деле в жизни всей команды произошли серьезные перемены – мы испытали корабль, доделали его, и теперь большую часть времени будем проводить вдали от суши. Изменилась наша общая, одна на всех среда обитания. И мне тоже хотелось перемен. Внутренних, вслед за внешними. Изменилась не только наша среда обитания – вместе с ней разительно изменится распорядок, и круг наших обязанностей, и цели, и задачи, и род деятельности. Мы все словно сбросили кожу и оставляли ее на суше. А впереди нас ждал океан. Новое, неизведанное пространство. Хотелось войти в него, оставив все старое за бортом батиплана. И, кажется, мы с Катей оба были готовы к этому.

Под утро я не выдержал и выбрался из постели. Катя ничего не сказала, просто повернулась на другой бок. Я оделся, шагнул в коридор и прикрыл за собой дверь. Меня влекло наверх, прочь из затхлых штолен, на свежий воздух. Я вдруг вспомнил и то, как бродил по джунглям, и как жил в развалинах на окраине, глядя по ночам на густо усыпанное звездами небо, и как ночевал в третьесортных отелях, не платя за постой. Меня вдруг совершенно внезапно охватила грусть. Ностальгия по безвозвратно ушедшему образу жизни. И хотя всю жизнь я стремился построить корабль и убивать биотехов, сейчас у меня защемило сердце от осознания потери свободы. Я вспомнил, как мы бродили по Суматре с Кочей, одетым в парусиновые штаны и рубаху, имея за душой лишь кинжал, пистолет, собственную одежду и три-четыре десятка патронов. Эта незатейливая жизнь навсегда оставалась в прошлом. Не скажу, что мне хотелось ее вернуть, но о безвозвратности потери я сожалел. Мне хотелось увидеть небо. Такое же, как тогда.

Наверху набирал силу рассвет. Океан был далеко, его дыхания не было слышно, но крепчающий ветер доносил солоноватую влагу даже сюда. Я распахнул приоткрытую бронированную дверь и выбрался на широкое бетонное плато базы. Пробившаяся через замшелые трещины трава блестела капельками росы. Солнце еще не встало, но разноцветье небес уже предвещало скорое появление лика светила. Скрипя наметенным песком, я направился в сторону океана. Там бетон обрывался, открывая живописный вид на полосу густых джунглей и виднеющийся вдали океан.

С удивлением я заметил, что не один выбрался подышать свежим воздухом – у самого обрыва, расстелив на бетоне техническую куртку, сидела Ольга. Я подошел, стараясь не скрывать звука шагов, но она не обернулась. И ничего не сказала. У меня не было ни малейших сомнений, что она узнала меня по звуку шагов. Потому что я бы ее узнал непременно. Я тоже скинул куртку и присел рядом. Ветер дул в лицо, принося смесь ароматов джунглей и океана. В небо с деревьев внизу поднимались первые проснувшиеся птицы. Возле самой моей щеки трепетал уголок воротника Ольгиной рубашки.

– Несколько дней не увидим неба, – сказал я негромко.

Она не ответила. В ее глазах отражались краски набирающего силу рассвета. Ветер не в силах был сдуть тепло ее тела, я ощущал его вместе с ароматом ее волос, пушистым прикосновением, почти таким же, каким спасало меня от детских страхов мамино одеяло.

– Зато все время будем вместе, – осторожно добавил я.

И снова она не ответила. Как сидела, так и осталась сидеть. Не приблизилась и не сорвала дистанцию.

«Черт меня подери», – подумал я, чувствуя, как заводится сердце.

Едва заметно, боясь спугнуть зыбкое очарование этого мига, я приблизился к ней и чуть коснулся плечом. Между нами словно искра проскочила. Бывало, что во время тренировок мы соприкасались и раньше, но такого еще не было никогда.

«Это она… – подумал я вдруг с пугающей ясностью. – Моя женщина».

И она не отшатнулась, не отстранилась. Только чуть опустила взгляд. Ветер крепчал, гонимый разгорающимся рассветом. Еще более осторожно я накрыл ладонью ее пальцы, ощутив струящийся между нами поток энергии. Это было невероятно, немыслимо… и между тем настолько логично, что у меня перехватило дыхание.

«Моя храбрая девочка… – подумал я, чувствуя, как защипало глаза от зародившейся слезы. – Сколько же я тебя ждал! Я же влюбился в тебя тогда и ни на минуту не переставал любить».

Ольга шевельнула пальцами, перевернула ладонь и, как бы невзначай, ответила мне легким пожатием. Почти незаметным. Но этот знак ответного внимания вызвал во мне шторм сладостной дрожи. И тут же солнце взошло из-за горизонта, ударив по глазам первой каплей яростного света.

Мне хотелось прямо тут, прямо сейчас сказать этой женщине о том, как сильно я ее любил и люблю. Но во мне победила осторожность. Я знал, что еще не время. И прекрасно понимал, что Ольга поймет меня. Я не сомневался, что именно поэтому ее ответное пожатие было таким зыбким. Оно было просто знаком. Знаком того, что она заметила мой шаг навстречу и не против него. Но пока не готова к более активным действиям.

«Неужели мне удалось растопить тот лед, о котором она говорила? – металось у меня в голове. – Надо только не спешить. Не испугать, не резануть по старой ране. Лучше подождать. Столько, сколько потребуется».

– Пойдем, – тихо сказала Ольга.

Ее пальцы скользнули по моим так нежно, что я не выдержал и зажмурился, уронив с ресницы крошечную слезу. Но это не страшно – ветер почти сразу высушил предательскую влагу. Мы поднялись, накинули куртки и медленно побрели по раскрошенному от времени, шуршащему под ногами бетону. Я держал ее за указательный палец до самой двери, а потом пропустил в полутьму и направился следом.

В коридоре возле ее комнаты мы остановились.

– Сбор только в десять, – сказала Ольга. – Можно еще немного поспать.

Я испугался, что она прямо сейчас предложит мне лечь с ней в одну постель. Я не знал, что со мной будет, если такое случится. Я или умру от счастья в ту же секунду, или превращусь в чистую энергию, в эпицентр термоядерного взрыва, и тогда все, что я намечал в этой жизни, пойдет прахом. Потому что вся жизнь тогда будет уже для нее. Для Ольги.

Но она не пригласила меня. Просто улыбнулась, перелив тепло улыбки прямо мне в душу, озорно подмигнула и скрылась за дверью, плотно ее прикрыв. Щелкнул замок. Я подождал еще немного, надеясь, что сердце хоть немного сбавит обороты, но оно успокаиваться не собиралось. В таком состоянии мне пришлось возвращаться и залезать к Кате под одеяло.

Но эмоции были настолько сильными, настолько в кратчайший срок истощили меня, что я уснул почти моментально. А приснилось мне то, чего не произошло. Приснилось, как Ольга впустила меня к себе, и мы начали удивительный брачный танец, сплетенный из взглядов, улыбок, прикосновений, ничего не значащих слов и очень много значащих действий. Во сне я купался в ее аромате, пил ее дыхание жадными глотками, струился телом по ее коже.

Проснулся я от того, что Катя меня обняла. Я чуть вздрогнул и тут же ощутил свою руку между ее бедер. И почувствовал ее разгоняющееся дыхание. И мне стало стыдно… Стыдно от того, что, лаская Катю во сне, я ласкал не ее, а совершенно другую женщину. Но Катя поняла это как шаг ей навстречу на пороге больших перемен. И тоже шагнула навстречу мне, хотя у нее было много реальных поводов для обид.

Я закрыл глаза. Просто закрыл глаза, позволив воображению рисовать все, что ему заблагорассудится. Я попросту отстранился. Отстранился сознанием от действительности. Катины губы прижались к моим – она, как обычно в сексе, была склонна к инициативе. Она попросту распластала меня и взяла, с той силой и в том ритме, который ей нравился. Но в этот раз я отвечал ей сильнее обычного, все еще находясь на оставшемся от Ольги мощном уровне возбуждения.

Будильник поднял нас за час до общего сбора. Катя выглядела счастливой, как никогда, а меня, хоть и не так сильно, как поначалу, мучили остатки стыда. Включив кухонный блок, мы выпили по стакану теплой энергетической смеси и по очереди приняли душ.

За пятнадцать минут до построения меня охватило легкое беспокойство.

– Пойду Ольгу потороплю, – сказал я. – А то опоздает опять, и ей снова влетит от Бориса.

– Ты ей еще и в няньки нанялся? – нахмурившись, спросила Катя.

– Нет. Но надо приучать ее к дисциплине.

– Вот пусть Борис ее и приучает. Во-первых, он капитан…

– А во-вторых?

– Во-вторых, он с ней умеет обращаться, а ты нет.

– В каком смысле? – заинтересовался я.

– В прямом. Ты с ней обращаешься очень мягко. А она… Не знаю уж, как ее жизнь потрепала, но она не воспринимает всерьез людей, которые к ней хорошо относятся. А вот те, кто ее просто в грош не ставят, имеют над ней настоящую власть. Так что, если хочешь вогнать ее в коллектив, предоставь это Борису. А сам не суйся… Да и вообще не суйся. Она тебя превратит… в помойку.

– Почему?

– Она ни к кому не может быть требовательной. Даже к себе. Неужели ты этого не заметил? Она могла бы поехать в Европу со своим микробиологическим образованием. И быстро сделать карьеру, например, на пищевом заводе. Это здесь микробиологи никому не нужны…

– Да брось ты.

– Не брошу! – с нажимом ответила Катя. – Потому что людям нельзя прощать несовершенства. А она дает и другим, и себе право на несовершенство. Она ценит в людях крупицы хорошего, а дурное, сколько бы его ни было, просто вычеркивает из реальности. И люди вокруг нее с каждым днем становятся все хуже. У них нет стимула для улучшения.

– Это чушь какая-то метафизическая, – отмахнулся я. – Брось. Она отличный пилот.

– Ничем не лучше тебя. Даже хуже.

– В определенных обстоятельствах лучше. Например, в лабиринте скал на симуляторе она показывала лучшие результаты.

– А мы так часто попадали в лабиринты скал? Все ее умения… бесполезные.

– Ты просто ревнуешь, – психанул я. – Потому и наезжаешь.

– Ну и вали тогда к ней, – неожиданно заявила Катя. – Раз она для тебя такая хорошая.

– С ума сошла? – испугался я.

С одной стороны, именно сейчас я стремился к свободе, мне хотелось на волне внешних перемен изменить и свою собственную жизнь. Но в то же время я понимал, что не имею права обидеть Катю. Обидеть своим уходом и одиночеством, которое нахлынет на нее после разрыва.

– Ну уж выбери что-нибудь… – вздохнула Катя и отвернулась.

– Не собираюсь я ничего выбирать! Между мной и Ольгой ничего не было.

– Еще скажи, что не хотел бы…

– Какая разница, чего я хочу?! У нас есть Большая Охота! Она сейчас для всех нас, для всех, кто доверился нам и остался с нами, для всех она важнее всего. Важнее любого личного.

– Я думала, что ты об этом уже позабыл.

– Нет.

– Ладно, тогда, не злись. Просто… Я не ревную, честно. Но я к тебе очень хорошо отношусь и не хочу, чтобы ты превратился… в помойку. Смотри на все трезво. И сам во всем разберешься.

Когда мы с Катей добрались до шлюзовых ворот тоннеля, где Борис теперь устраивал построения и общие сборы, нас ждали почти все. Кроме, разумеется, Ольги. Ее не было. И я искренне пожалел, что послушался Катю и не поторопил напарницу. Но сделанного было уже не вернуть. Остатки хорошего настроения быстро развеивались.

Мы с Катей заняли свои места в строю, Борис глянул на хронометр водолазного мозга и развел руками.

– Все, десять часов, – заявил он. – Опоздавших не ждем. Итак… В общем, много говорить не собираюсь. Мы сделали с батипланом все, что могли и на что хватило средств. Мы и с собой сделали все, что могли и успели. Не вижу ни малейшего смысла откладывать поход к Рошану. Если дойдем – значит, дойдем. Если нет… Значит, нет. Значит, вся затея Большой Охоты не стоит выеденного яйца, значит, люди действительно не способны противостоять биотехам. Скажу сразу… Отступать мы больше не будем. Нет смысла. У нас иссякло все золото, какое мы достали с баржи. Без вливания новых средств продолжать дело уже не получится. Поэтому я, как капитан «Кочи», собираюсь идти до конца. Либо забрать остатки золота с баржи, либо… погибнуть. И это не пустые слова! Я поставил своей целью попробовать противостоять биотехам. И я приложу все силы. А если сил не хватит… значит, не хватит. Все. Но со мной в этот рейс отправятся только те, кто со всей ответственностью понимает: мы или продолжим Большую Охоту, или погибнем. Может быть, прямо сегодня. Поэтому прошу выйти из строя и встать рядом со мной тех, для кого Охота дороже жизни.

Я, не задумываясь, сделал шаг вперед, даже не оглянувшись на Катю. Если бы все остались, я бы все равно отправился в этот рейс. Один за штурвалом, без стрелков и без всякой надежды на возвращение. Следом за мной так же решительно сделал шаг Саймон. Я его понял. Прожить остаток дней с болью тяжелее, чем решиться на месть, которая может привести к гибели. Наш тихий бортовой врач все же имел внутри крепкий легированный стержень.

Катя и Док остались в строю. Воцарилась долгая пауза. Док бросил на меня короткий, как молния, взгляд. А Катя смотрела мне прямо в глаза, не отрываясь. Мы с ней всегда очень тонко понимали друг друга. Иногда мне казалось, что она попросту может читать мои мысли. Я и сейчас ее понял. Она решила выйти из строя только в том случае, если нужна мне. Не иначе. Сама по себе Большая Охота не значила для нее столько, сколько значила для меня. Она хотела получить от меня ответ – вместе мы или уже порознь. Нужна она мне или нет.

Целая буря мыслей пронеслась у меня в голове за несколько кратких секунд. Я понял, что Док не пойдет на борт без Кати. Он был странным человеком, бывший владелец ресторанчика «Хоспитал». Он не мог жить для себя. Он и ресторан содержал потому, что это давало ему хоть какой-то смысл в жизни – кормить людей хорошей едой. Я вспомнил, что говорил Коча про свое отношение к Большой Охоте. Жизнь бессмысленна. И иллюзию смысла мы можем лишь создать себе сами. Когда иллюзия есть, жить можно. Но как только она пропадает, в окружающей нас бездне проявляются страшные глаза небесных зверей. Каждый сам себе создает иллюзию смысла жизни. Так вот, Док не мог и не хотел жить для себя, ему это было скучно. Но и спасение всего человечества его интересовало мало. А сейчас… Сейчас он какими-то тончайшими фибрами души ощутил, что происходит между мною и Катей. Он осознал, что мы на грани разрыва. И если этот разрыв произойдет, жизнь для нее, очевидно, станет бессмысленной. Очень надолго. А для меня нет. У меня останется Большая Охота, а у нее не останется ничего. И он тут же, не задумываясь, принял ее сторону. Фактически он подтолкнул меня к тому решению, которое я принял. Потому что потерять одного стрелка – это полбеды. Но потерять обоих… Поход тогда был бы обречен на провал, он и так обещал быть трудным. А я не мог его провалить!

Я посмотрел в Катины глаза. Без нажима. Без обиды. Без просьбы. Я просто чуть опустил ресницы. И она поняла. Поняла точно, я это почувствовал. Но не сделала шаг вперед. Она хотела не просто быть нужной мне, она хотела гарантии, что если она обопрется о мое плечо, оно не провалится в какой-то момент. И я послал ей взглядом эту гарантию. Я пообещал ей взглядом надежность. Только после этого она кивнула и встала рядом со мной. Было отчетливо слышно, с каким облегчением вздохнул Борис. Тут же и Док, уже не раздумывая, встал по другую руку от Кати.

– Тогда на борт! – скомандовал Борис.

Я поймал его взгляд и увидел в нем благодарность. Благодарность мне за мое решение.

– Погоди, а Ольга? – вырвалось у меня.

– Мы не ждем опоздавших! – жестко ответил капитан. – Сейчас это мелочь, но человек с таким недостатком когда-нибудь так нас подставит, что я боюсь даже представить…

– Она не подставщица! – встал я на ее защиту. – В ней есть некоторая несобранность, но это пройдет. У нее был трудный период в жизни.

– Мне плевать. Когда речь касается экипажа, я плевать хотел на трудности одного человека. Это и тебя касается тоже, Андрей. На борт! Или оставайся возле ее юбки. Это серьезно!

Я видел, что Катя уже запустила автомат, заливающий воду в тоннель. У меня действительно оставался лишь один выбор. Прямо сейчас ступить на борт и задраить шлюз, или остаться тут, уже без всякого шанса продолжить Большую Охоту. Но если я останусь, Борис потеряет обоих пилотов. Это ничуть не менее страшно, чем потерять обоих стрелков.

Я вспомнил нежное касание Ольгиной руки на рассвете. И у меня так защемило сердце, что думал – умру. У меня в груди словно взорвалась ракета. Я осознал, что на самом деле выбора у меня никакого нет. Я либо умру от тоски без Ольги, не в силах забыть это касание и запах ее волос, либо умру от тоски без Большой Охоты.

Борис пропустил в кессон Катю и остановился на пороге.

– Ну? – глянул он на меня.

– Ты не можешь подождать пару минут? – спросил я. – Ты сам пойдешь за штурвалом, оставив на берегу обоих пилотов? Ты же даже ходовой пульт толком не изучал!

– Справлюсь. Но мне не нужны такие пилоты. Я лучше разом разрублю этот чертов канат, чем буду постоянно ждать, когда он лопнет к чертям собачьим.

– Но ты же знаешь мою надежность, черт тебя подери! – вспылил я.

– Твою – да. Знал. Но рядом с Ольгой она падает с каждым днем.

– И ты завел ту же песню! Да что вы так на нее взъелись?!

– Ты идешь на борт или нет?

Я стиснул кулаки, не зная, что делать.

– Погоди, Борис. Ну дай же ты шанс…

– Кому?

– Мне, черт возьми! Мне. Я сдохну без нее, понимаешь?

– С ней ты сдохнешь куда быстрее. А еще точнее, через полгода окажешься в развалинах на окраине, вместе с прочим городским отребьем. И без нее, между прочим, потому что она с тобой в развалины не пойдет. Хотя ей там как раз самое место.

Я вспомнил, что дал Кате гарантию надежности. Если нарушу это несказанное слово, то что тогда от меня вообще останется? Нет, выбора у меня действительно не было. Я сам себя загнал в такие рамки.

– Иди ты к черту! – сказал я Борису. – Неужели ты не дашь мне возможности просто подняться на шесть уровней и забрать Ольгу?

– Не дам. Потому что на Ольгу мне наплевать. Честно тебе скажу. Она никакой пилот, хотя ты и навязал мне ее в команду. А на тебя мне не наплевать. Потому что ты отличный пилот и… адмирал. Ты нас всех поддерживаешь своим неугомонным огнем. Мне важен твой выбор! Потому что… Потому что если ты не поднимешься на борт через секунду, значит, я в тебе просто ошибся.

– Иди ты к черту! – повторил я, уже сорвавшись на крик. – Катитесь! Катитесь ко всем чертям!

Я психанул, развернулся и спешно, почти бегом, направился по коридору прочь от тоннеля. Когда закрывались шлюзовые ворота, меня затрясло крупной дрожью.

«Ну и что мне теперь делать? – Мысли метались у меня в голове. – Навсегда остаться на берегу?»

На третьем уровне я встретил Ольгу, сбегавшую по железному трапу.

– Что, подъемники уже обесточили? – спросила она.

– Уже все обесточили, – взяв себя в руки, ответил я.

– Я что, опять опоздала? – догадалась Ольга.

– Мы теперь оба с тобой опоздали.

– В каком смысле? – В ее голосе послышалось напряжение.

– Батиплан ушел, – уже совсем спокойно ответил я. – Без нас. Ты опоздала на десять минут.

– Они что, не могли подождать еще пять? – Ольга искренне удивилась.

– Борис пошел на принцип. И все его поддержали. А меня поставили перед выбором – либо я с тобой, либо с ними. Я выбрал остаться с тобой.

– С ума все сошли… Что за детский сад? – вспылила Ольга. – То построения, то какие-то детские обиды! Взрослые ведь люди!

– Ты, кажется, не поняла, что я сказал.

– Что?

– Ты услышала, что я сказал?

– Ну да. Они ушли, а нас оставили.

– Да, но это не главное. Главное, что я остался ради тебя. Я променял на тебя Большую Охоту.

– Ты тоже сумасшедший, – вздохнула она. – Ну, понятно, я дурочка бестолковая. Хотя я не могу быть другой. Для меня…

– Свобода является наивысшей ценностью, – продолжил я за нее, не удержавшись от легкой иронии. Но Ольга иронии не заметила.

– Да. В общем, у меня свои бзики в голове. Но ты зачем это сделал? Ну опоздала я, а ты тут при чем? Оставил бы меня и уходил со всеми!

Я посмотрел ей прямо в глаза. У меня на какой-то миг создалось полное впечатление, что она надо мной издевается. Ситуация показалась мне на редкость идиотской, и я чуть не расхохотался.

– Я остался ради тебя! – повторил я. – Чтобы быть с тобой. Там, на обрыве… Я понял, что ты моя женщина. Понимаешь? Что я люблю тебя, и всегда любил.

– Андрей… Что ты такое говоришь? Там ничего не было!

– Как это ничего? – Я не просто удивился, я растерялся, точнее, испугался, если совсем уж честно.

– Ну что там было, на том обрыве? Я пожала тебе руку, чисто по-дружески. Мы же с тобой друзья! Как ты мог подумать? Я не воспринимаю тебя как мужчину! Только как друга!

– То есть ты меня бросаешь? – с нажимом спросил я.

– Чтобы бросить что-то или кого-то, надо сначала приобрести. Мы никогда не были парой. Ты не мой мужчина. Но я тебя не бросаю! Дружба – это не менее близкое чувство…

– Да при чем тут…

Я уже хотел было сказать, что дружба здесь ни при чем, что я совсем о другом говорю и мне совершенно другое нужно, что я рассчитывал на другое, а теперь чувствую себя полным дураком… Но я удержался, решил не накалять обстановку. К тому же у меня возникла идея, как выкрутиться из столь идиотской ситуации.

– Ладно… подружка… – сказал я, улыбнувшись. – Вот ты сама и ответила на свой вопрос. Поняла, почему я остался? Ты мне друг, а друзей в беде не бросают.

– В какой беде?

– Ты же говорила, что работу бросила из-за нас.

– Это было мое решение.

– И все равно я ощущаю ответственность. На самом деле для тебя, как для женщины, я готов был отказаться от Большой Охоты. Но раз мы друзья… Значит, мы вместе продолжим Большую Охоту. Догоняй, я буду в гараже.

С максимально возможной скоростью я взбежал по трапу, почти не останавливаясь и не переводя дух до самого гаража. Сзади я слышал торопливые шаги Ольги.

Глава 9. Вдогонку

Когда Ольга запрыгнула на правое сиденье трофейного «Глобуса», я уже успел хорошенько разогреть и разогнать турбину.

– Что ты придумал? – встревоженно спросила она.

– Мы их догоним! – уверенно заявил я.

– По суше? Это немыслимо! У нас с ними нет связи! Да и как мы попадем на борт?!

– Успокойся. У меня есть план. Главное, я очень тебя прошу, не обижайся, если я буду говорить с тобой коротко и без объяснений. Ты просто делай, что говорю, потом я тебе все объясню.

– Я так не могу, – нахмурилась Ольга.

– Тогда мы умрем, – спокойно ответил я и наступил на акселератор.

Быстро проскочив пандус под свист разогретой турбины, мы выехали наружу, и я направил машину в сторону города. Несмотря на то что «Глобус Эксилент» принадлежал к классу внедорожников, его конструкция была рассчитана на очень большую скорость. Поэтому я, не жалея турбины, выжал из машины все, на что она была способна.

– Убьемся… – шепнула Ольга.

Я не ответил. На самом деле для меня уже не было разницы – убьемся мы по дороге, убьют нас во время претворения в жизнь моего безумного плана или мы погибнем во время охоты на торпеды. Меня терзала только одна мысль: я все бросил ради Ольги, готов был изменить ради нее всю свою жизнь, оставить мечты и замыслы, а она отвергла меня. И дело было даже не в том, что отвергла! Это было бы объяснимо, поскольку насильно мил не будешь. Меня больше всего выбивало из колеи то, что она перед рассветом ответила на мой порыв, явно эротический, сделала ответный шаг, вполне, на мой взгляд, адекватный. Женщина, которая не хотела развития отношений в таком ключе, на мой взгляд, могла бы просто убрать руку. А так… Получалось, что я принял очень важное в своей жизни решение на основании того знака, который не имел никакого значения для самой Ольги. Получалось, что так сидеть над обрывом она могла с любым человеком, который ей не противен. Например, с тем же Саймоном. Я вспомнил, как Катя описывала странную сцену между Ольгой и нашим врачом. Это воспоминание ударило мне в голову и без того разогнанной кровью, я стиснул зубы и врубил форсаж. Турбина перестала натужно выть, перешла на свист, а машину рвануло вперед так, что нас вдавило в спинки сидений.

– Ты с ума сошел! – обреченно воскликнула Ольга. – Что случилось?

– Это не важно, – сквозь зубы произнес я. – Важно то, что мне сейчас из-за всего этого придется убивать людей. И тебе тоже, по всей видимости.

– Из-за чего? Из-за моего опоздания?

– Нет. Из-за того, что ты не забрала руку, когда я ее гладил. Я подумал, что мы сможем с тобой быть вместе. Что ты не против. Поэтому между жизнью с тобой и Охотой я выбрал жизнь с тобой.

– Но я поняла это как чисто дружеский жест! – уже всерьез возмутилась она. – Что в этом такого? Я же тебе говорила в самом начале, что не готова к романтическим отношениям! Ни с кем! Я думала, ты понял… А ты…

Я гнал точно по осевой линии, а редкие обгоняемые нами машины проскакивали мимо, размазываясь в глазах. Мне не хотелось ни о чем говорить, да и сложно было на такой скорости. Впереди уже маячили городские окраины, так что форсаж пришлось выключить, а потом потихоньку начать сбрасывать обороты.

– Ты хоть можешь сказать, куда мы едем? Прямо в Рошан?

– До Рошана «Коча» без нас не дойдет. У них нет ни одного обученного пилота. Хорошо, если все еще живы. Я очень на это надеюсь. Но первого же серьезного натиска им без пилота не выдержать. Это точно. Неужели сама не понимаешь?

Она не ответила, похоже, до нее начало доходить, к чему привело ее опоздание. Не доезжая до самой окраины, я свернул вправо, на второстепенную дорогу, выводящую к основному южному хайвэю. Там, перед оконечной развязкой, располагался полицейский блокпост. Именно он был моей целью. Несмотря на неважное дорожное покрытие, я все же врубил форсаж, и нас затрясло так, словно мы проходили испытание на вибростенде. Ольга сморщилась, но опять промолчала. Тяжелые колеса «Глобуса» молотили по раскрошенному бетону так, что за нами оставался длинный шлейф серой пыли. Впереди, подобно миражу, уже проявлялся в дымке ажурный клеверный лист скоростной дорожной развязки.

– Достань автоматы, – сказал я Ольге.

Получилось невнятно, потому что трясло чудовищно. Пришлось повторить. Ольга привстала, перегнулась через спинку кресла и достала из пространства между задним и передним сиденьем два «Блиц-Интеграла». Один оставила себе, другой положила мне на колени.

– Слушай внимательно, – сказал я, стараясь не стучать зубами от тряски. – Надо постараться никого не убить. Слышишь?

Она кивнула.

– Никто не виноват, что ты опоздала. Поэтому наша задача напугать людей, а не разнести их очередями в клочья. Однако не следует забывать, что все они вооружены. И попробуют дать отпор.

– Кого ты собрался пугать?

– Полицейских, – спокойно ответил я.

– Я не могу! Ты что?! Это же против закона!

– Почти все, что мы делаем, – против закона.

– Я не хочу.

– Тебя высадить? Могу прямо сейчас.

– И куда я пойду?

– А куда я пойду, если мы не догоним «Кочу»?

– Я не виновата, что ты остался, а не ушел со всеми! Ты вообразил про меня невесть что и теперь пытаешься повесить на меня всех собак! Но я тут ни при чем!

– Мне уже плевать на все. Тебя высаживать?

– Нас попросту расстреляют! Я не хочу! И не хочу, чтобы тебя расстреляли! Ты мне друг! Я к тебе привязалась! Не хочу тебя так терять!

– Тебя высаживать или нет?

– Да! – выкрикнула она.

Я надавил на тормоз так, что ее швырнуло на переднюю панель. «Глобус» протащило юзом с десяток метров, после чего он замер на дороге чуть наискось.

– Выходи, – сказал я негромко.

Она распахнула дверцу и спрыгнула с подножки, зло швырнув автомат на сиденье. Я стартанул, уже на ходу включив механизм закрывания двери. Форсаж включать не имело смысла – до блокпоста и без него оставалось не больше трех минут езды. Но даже в обычном режиме я надавил на акселератор не до конца, чтобы хоть немного отдохнуть от тряски перед стрельбой. Я заставил себя не смотреть на экран заднего вида, чтобы не увидеть оставшуюся на дороге Ольгу. Но не думать о ней я не мог, это было выше моих сил. Пришлось стиснуть зубы и заставить себя думать хотя бы не только о ней. Потому что у меня сейчас были очень важные вещи, о которых следовало подумать.

Выехав с раздолбанной дороги сначала на узкую спираль пандуса, а затем и на широкое полотно основной развязки, я присмотрелся к указателям, чтобы кратчайшим путем попасть к блокпосту. С высоты он был отлично виден – два ангара для гравилетов, широкое здание пропускного пункта, а через дорогу крытая площадка для патрульных машин. Я сбросил скорость, чтобы сориентироваться, каким образом лучше произвести нападение. Врубаться в шлагбаумы на полном ходу было глупо до крайности, поскольку большинство полицейских наверняка находились в здании пропускного пункта. Сколько точно, я не знал, но не менее шести человек. Один или двое могли находиться на автоплощадке. Столько же наверняка охраняли ангары с гравилетами, Плюс к тому в ангарах могли оказаться безоружные техники.

С учетом всего этого наиболее верным было бы оказаться не у шлагбаумов перед пропускным пунктом, а между ним и ангарами. Но развязка была построена таким образом, что съезд с нее сразу выводил к шлагбаумам. Можно было спокойно проехать пост, затем развернуться на следующей развязке хайвэя, вернуться, съехать с дороги перед постом и вклиниться между ним и ангарами. Однако на такой разворот уйдет минут тридцать, не меньше – следующая развязка была не близко. К тому же съехать с дороги было не так просто, поскольку по обочинам на всякий случай были уложены тяжелые бетонные блоки как раз на случай такой атаки.

Решение пришло неожиданно, уже когда я двигался по последнему изгибу развязки. Улыбнувшись озарению, я вынул из чехла на поясе монтажный нож и открыл лезвие. Теперь от меня требовалось немного смелости, много решительности и хорошая реакция.

Лента развязки имела довольно крутой уклон, поэтому в двадцати метрах от съезда высота полотна над грунтом была метров пять, не меньше. Однако и «Глобус Эксилент» был очень крепкой машиной. Настолько, что я решился прыгнуть на нем прямо с развязки, как с трамплина. Стиснув зубы, я до предела выжал акселератор, пересек осевую линию и на возросшей скорости ударил радиатором в ограждение. Оно поддалось, как картонное, а передние колеса, потеряв опору, начали стремительно проваливаться. Слишком стремительно – я ожидал другого. Но, видимо, тяжелый мотор начал тянуть вниз раньше, чем задние колеса оторвались от дорожного полотна.

Через секунду «Глобус» уже падал радиатором точно вниз, а мне в лицо с огромной скоростью неслась земля. Еще не успев как следует испугаться, я осознал, что задняя часть машины продолжает движение по первоначальному вектору. Это грозило падением на крышу, чего с такой высоты никак не хотелось. Но кувырок продолжался – я увидел синее небо перед глазами, а это означало, что «Глобус» летит уже задом в грунт. И тут же меня в спину так ударило спинкой кресла, что потемнело в глазах. А через какую-то долю секунды и покраснело, поскольку сработали яркие амортизационные подушки безопасности, стиснувшие меня со всех сторон. У меня дыхание перехватило, нос и рот плотно закрыла эластичная ткань, плюс выбило из колеи значительное сотрясение всего организма. Затем новый удар, значительно слабее первого – «Глобус», закончив кувырок уже после падения, рухнул передними колесами на грунт.

Немного придя в себя после падения, я пробил лезвием монтажного ножа одну из надувшихся подушек, что позволило мне частично высвободиться, а еще несколько ударов дали возможность открыть обзор наружу. Машина все еще продолжала катиться, похоже, не получив повреждений, лишивших бы ее ходовых качеств. Это меня более чем устраивало, даже более того, я на это рассчитывал, помня о серьезной броне «Глобуса».

На самом деле только в этот момент я осознал все преимущества своего маневра. Первоначально я хотел лишь занять наиболее выгодную позицию между зданием пропускного пункта и ангарами, но понял, что со стороны все выглядело не как нападение, а скорее как авария. С точки зрения полицейских водитель не справился с управлением, пробил ограждение и рухнул с эстакады. Зная манеры блюстителей порядка, можно было не ждать, что они выскочат молниеносно, поскольку практически в любой машине, кроме «Глобуса», при таком падении водитель получил бы значительные травмы. А это возня, оформление происшествия и прочие сложности, которые обычно люди не спешат начинать. Кроме того, даже когда полицейские выскочат, то вряд ли они прихватят с собой тяжелое стрелковое вооружение.

Это преимущество просто необходимо было использовать. Я осторожно нажал на акселератор, проверяя, не согнулся ли при падении вал турбины. Он хоть и загрохотал, но опасной вибрации не дал. Тогда я газанул смелее, разогнал машину и взял курс на ворота ближайшего авиационного ангара. Отбросив нож, я подобрал с пола автомат и снял его с предохранителя.

Камеры заднего обзора при ударе вышли из строя, поэтому мне очень трудно было понять, что происходит за спиной – выскочили полицейские из пропускного пункта или нет. Но даже если выскочили, стрелять точно не стали, иначе бы пули щелкали по броне.

Чтобы сильнее сбить их с толку, я немного качнул рулем, имитируя хаотичное виляние травмированного водителя. Это дало мне возможность через боковое окно увидеть ситуацию у здания пропускного пункта. Оттуда выскочили трое полицейских, двое из которых замерли с опущенными руками, а третий схватился за голову, понимая, что мой тяжелый внедорожник неминуемо снесет ворота ангара. При этом весь их вид говорил за то, что они обеспокоены никак не нападением, поскольку не подозревали о нем, а последствиями дурацкой аварии и разборками с начальством. Я же был обеспокоен тем, что ворота могли оказаться чересчур крепкими, но еще больше неизведанностью происходящего за ними. Там вполне могла дежурить вооруженная охрана или работать ничего не подозревающие техники. Но больше всего я боялся, что прямо за воротами окажется гравилет и я на полном ходу протараню его. Этого мне не хотелось по нескольким причинам. Однако выбора у меня все равно не было – таранить ворота пришлось бы в любом случае, поскольку в данной ситуации у меня не было другого способа попасть в ангар. Надо было просто принять все возможные меры предосторожности.

Поэтому за секунду до удара я сунул автомат за спину, чтобы не искать его потом черт-те где, накрыл голову руками и вжался плечом в переднюю панель. Тут же машина шарахнула в тяжелые ворота с сокрушительным грохотом, свернула одну створку, сорвала ее с нижних петель, но не снесла полностью, а проскользнула в образовавшуюся дыру. Не тратя даром ни одного мгновения, я выпрямился и заложил ручку управления вправо. Вовремя, надо сказать, поскольку, как я и опасался, один из двух гравилетов стоял действительно почти у самых ворот.

Машину занесло, и она чудом не переломила бортом правую опору летательного аппарата. Я резко нажал на тормоз, чтобы не врезаться в стену, но это помогло мало – внедорожник все равно врубился радиатором сначала в трубчатые леса, а затем и в пирамиду пустых металлических бочек. Наконец «Глобус» замер, заскрежетав сорванным с подшипников валом турбины. Через боковое окно я разглядел метнувшиеся в стороны фигуры, но не стал разбираться, с кем имею дело – с охраной или с техниками. Я просто распахнул дверь, выхватил из-за спины автомат и дал две короткие очереди. Одну по бочкам, чтобы из них искры полетели в разные стороны, а другую под днище ближайшего гравилета, чтобы рикошеты жутко завизжали в гулком ангаре. Мой личный опыт подсказывал, что вой рикошетов мало кого оставляет равнодушным и может деморализовать даже подготовленного противника. Было что-то особенное в этом звуке, нечто мистическое, так от него кровь в жилах стынет. Как-то давно Боб Подметка спьяну ляпнул, что с таким свистом, скорее всего, рассекает воздух коса смерти. Я не особо склонен к подобным интерпретациям, но в данном случае с ним согласен.

Похоже, с этим также согласились все, кто находился в ангаре. Кроме удивленного возгласа «Что за дерьмо?!» и грохота перевернутых предметов, я, после затихания рикошетов, ничего не услышал. Плохо было другое – ворота фактически остались на месте, и вылететь через них на гравилете не было ни малейшей возможности. Однако и медлить было нельзя: полицейские у пропускного пункта могли среагировать на грохот стрельбы только применением тяжелого стрелкового вооружения вроде крупнокалиберных пулеметов. Этого мне никак не хотелось. Я вообще терпеть не могу крупные калибры. Они меня нервируют. Причем нет разницы, я их применяю или применяют их против меня. Все равно тяжелые пули и большие патроны вызывают у меня раздражение.

Чтобы избежать начала сурового огневого контакта, я заскочил в гравилет и занял место пилота. Управлять такой штукой мне приходилось не раз и не два, причем именно в полицейском варианте. Последний раз это было лет семь назад, когда я бежал с Бобом из городской тюрьмы на самом юге Суматры. Так что разобраться с органами управления было несложно. А то, чего я не знал, было интуитивно понятным. Например, пульт управления подвесными ракетометами и красная гашетка спаренных бортовых пулеметов.

Кстати, наличие ракет навело меня на мысль снести ворота именно с их помощью, но затем я отказался от этого намерения. Во-первых, ворота были слишком близко, а мощности взрыва боеприпасов я себе не представлял. Во-вторых, жалко было ракет, они могли пригодиться на каждом шагу, принимая во внимание катастрофическое несовершенство мира.

В принципе, решение проблемы было, мне как-то раз пришлось выбираться из похожей ситуации, правда, тогда я был не на гравилете, а пешком. Но заперли меня в очень похожем ангаре, так что я приблизительно представлял себе характеристики материалов, из которых его построили. В любом случае сначала надо было взлететь, чтобы почувствовать хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне.

Сложного в этом ничего не было. Я включил бортовое питание, вдавил кнопку активизации антигравитационного привода, а когда летающая машина беззвучно оторвалась от земли, продул и запустил турбины. Гравилет с нарастающим воем развернулся на месте, продолжая медленно подниматься. Я сдвинул назад прозрачную боковую секцию кабины, высунулся по пояс наружу, поднял ствол автомата и дал несколько коротких очередей в крышу над головой. Нельзя сказать, что «Блиц-Интеграл» обладает удивительной точностью попадания. Скорее наоборот – из-за довольно короткого ствола. Но зато у этого автомата имеются другие достоинства, благодаря которым я им частенько пользовался. Так вот, его достоинствами являются скорострельность, емкость магазина и средний калибр, создающий не очень большую отдачу при стрельбе очередями. В результате пусть худо-бедно, но даже средний стрелок мог попасть из него в стену с десяти шагов. С моими же стрелковыми навыками результат обычно оказывался гораздо лучше. Так что мне, после того как я извел весь магазин, удалось обозначить в крыше довольно правильный прямоугольник из дырок. Удовлетворившись проделанной работой, я снова сел за штурвал, закрыл от греха подальше бронестекло кабины, опустил вектор тяги турбин для большей скорости и силы подъема, после чего со всего маху шарахнул корпусом гравилета в получившееся слабое место ангара. Естественно, металл крыши не выдержал и лопнул по перфорации, так что гравилет под моим управлением почти без помех свечой взвился в чистое небо. Полицейские, похоже, такого шикарного выхода не ожидали, поэтому оба крупнокалиберных станковых пулемета, которые они выволокли из пропускного пункта, были направлены на ворота. Поменять же прицел на почти зенитный было непросто, с учетом массы этих пулеметов и устройства станков. Поэтому я, не особо опасаясь последствий, на средней скорости провел аппарат над пропускным пунктом и из чистого озорства качнул крыльями, на которых крепились турбины и ракетное вооружение. По днищу пару раз звякнули пули, но, судя по отсутствию всякого урона, – пистолетные. Усмехнувшись, я выровнял вектор тяги турбин в горизонтальную плоскость и дал побольше оборотов.

Развязка осталась позади, а внизу потянулась та раздолбанная дорога, по которой я недавно мчал на внедорожнике. Я держал курс на океан, постепенно набирая скорость. Беспокойство, отступившее в пылу нападения на пропускной пункт, снова овладело мной. Я представить себе не мог, каким образом Борис справляется без пилота под натиском десятков торпед. А в том, что батиплан непременно подвергся нападению биотехов, не было ни малейших сомнений.

Чтобы выйти из зоны действия полицейских поисковых радаров, я снизил высоту до минимума, поднимая турбинами клубы пыли с дороги. Управлять на такой большой скорости и малой высоте было сложной задачей – гравилет так и норовил клюнуть к земле, влекомый пониженным давлением между днищем и грунтом. Поэтому я ни на секунду не ослаблял внимания. И хорошо, потому что вскоре заметил мелькнувшую внизу человеческую фигуру в знакомой технической куртке.

Сбросив обороты турбин и развернув машину на месте, я посадил гравилет поперек дороги и выскочил из кабины.

– Ты? – удивилась Ольга.

Вид у нее был так себе. Похоже, ей за эти полчаса пришлось сильно поволноваться.

– Да, – ответил я с усмешкой. – Машину сменил на более скоростную и более проходимую. Полезай внутрь.

– В смысле? – удивилась она. – Ты что, возьмешь меня с собой?

– Да. Только быстро.

– Такую дуру?

– Нет неисправимых людей. Быстро полезай, говорю!

Несмотря на то что мой тон был далек от того, какого требовала Ольга при обращении к себе, она повиновалась. Я залез в гравилет следом за ней, устроился в кресле пилота и поднял машину в воздух, снова взяв курс в океан. Поскольку никто не стрелял, я сдвинул бронестекло назад, чтобы свежий ветер бодро ударил в лицо.

До берега добрались минут за пятнадцать. Над водой я смело набрал высоту, поскольку нечего было и думать о том, что полицейские приблизятся к океану на расстояние выстрела. Тем более в этих местах, славящихся густым размещением донных биотехнологических ракетных платформ. Раньше у самого берега располагалось три довольно больших города, но теперь от них ничего не осталось, даже обугленных стен, как в Рошане. Кстати, это обстоятельство и меня заставляло быть осторожным – платформа запросто могла атаковать гравилет, если бы он появился в зоне обнаружения. Поскольку мне уже приходилось сбивать ракеты на лету, я знал, что они могут развивать очень большую скорость на своих пироксилиновых двигателях. Такую, что увернуться на гравилете сложновато, особенно если проворонишь момент атаки. К сожалению, радаром биотехнологические ракеты обнаруживались с большим трудом, поскольку металла в них не было совершенно, один лишь высокопрочный хитин и плоть.

Я подумал, что для обеспечения наибольшей безопасности полета нужно выбрать оптимальную высоту. Дело в том, что хотя мне и не доводилось видеть старт ракет из воды, но я предполагал, что скорость выхода на стыке двух сред у них небольшая, и только в воздухе они начинают разгоняться. С другой стороны, можно попасть под удар даже низкоскоростного снаряда, если вовремя не увидеть его. А увидеть ракеты под водой, скорее всего, не так просто. Получалось, что наиболее безопасной будет такая высота полета, на которой ракета еще как следует не разогналась, но уже порядком удалилась от поверхности воды. Прикинув, я решил, что это должно быть что-то около десяти ракетных корпусов по длине, что составляло чуть больше тридцати метров. На этой высоте я и продолжил полет.

Постепенно я выровнял курс вдоль побережья, прекрасно понимая, что конечный пункт назначения «Кочи» – баржа с золотом возле Рошана. Однако у меня пока не было ни малейшего представления о том, как обнаружить батиплан по пути. Частично это зависело от той глубины, на которой Борис поведет корабль, поскольку при небольшом погружении теоретически можно разглядеть под поверхностью столь большой объект. Но в то же время вероятность того, что батиплан окажется точно под нами, была крайне низкой. Мне оставалось только предполагать, что курс «Кочи» мог пролегать параллельно берегу примерно в полутора-двух километрах от него, поскольку именно так мы удалялись на винтах в прошлый раз. Это было оправдано прежде всего дальностью работы локатора, поскольку гораздо безопаснее было идти от берега на таком удалении, чтобы за пределами зоны обнаружения хотя бы с одной стороны была суша, то есть полное и гарантированное отсутствие биотехов. Но даже эти расчеты не давали никакой гарантии того, что курсы гравилета и «Кочи» совпадут с точностью хотя бы до трехсот метров. На самом деле, захватывая гравилет, надеялся я на другое. Не на то, что смогу глазами разглядеть батиплан под водой, а на то, что поверхность океана будет возмущена подводными взрывами. Как бы глубоко ни шел бой, часть вторичных детонаций биотехов все равно произойдет достаточно близко к поверхности, чтобы поднять столбы воды. И больше всего меня беспокоило то, что ничего подобного я не видел. Это можно было объяснить тем, что «Коча» ушел дальше, чем я предполагал, а можно… Думать об этом не хотелось, но команда, обескровленная отсутствием обоих пилотов, могла не выдержать натиска насевших торпед. Третьей причиной, почему не видно было признаков боя, могло быть то, что бой шел на слишком большой глубине. Это тоже нельзя было скидывать со счетов, поскольку «Коча», по техническим характеристикам, мог гарантированно выдерживать давление четырехкилометровой толщи воды. Конечно, в шельфовой зоне таких глубин нет и быть не может, но при погружении даже на пятьсот метров уже непросто поднять столб воды. Для этого надо рвануть хотя бы пару тонн нитрожира, а торпеды такой массой не обладали.

Ольга сидела в десантном отсеке в молчаливой задумчивости, что обычно ей свойственно не было. Не думаю, что она лишь сейчас в полной мере осознала случившееся, но если раньше мой наезд на нее вызывал в ней обиду и злость, то сейчас, после того, как я подобрал ее на дороге, она выглядела подавленной. Видно было, что изменилось не столько ее отношение к уходу батиплана без нас, сколько эмоциональная оценка произошедшего. Я, стараясь не ослаблять внимание, вел гравилет на тридцатиметровой высоте. Скорость была приличная, и я все больше беспокоился из-за отсутствия признаков боя.

И вдруг океан впереди вздыбился мощным фонтаном пены. Несмотря на то что я подобного только и ждал, все равно это произошло внезапно. Непроизвольно я чуть качнул штурвал, гравилет накренился, но я его выровнял, пытаясь сориентироваться в обстановке и понять, где может находиться «Коча», если торпеда взорвалась в каких-то двухстах метрах прямо по курсу. Я был уверен, что фонтан пены подняло именно взрывом торпеды, поэтому взлетевшая из воды ракета, скрытая в потоке брызг, как-то ускользнула от моего внимания. И если бы Ольга не метнулась к штурвалу, бесцеремонно меня оттолкнув, нас бы сбили точно. Но она рванула штурвал на себя, пропустив уже нацеленный снаряд под днищем, затем резко положила гравилет на крыло. Я, наконец, сориентировался и резко надавил на педаль управления диафрагмой правой турбины, открыв ее на полную. Машину развернуло почти на месте, а ракета мелькнула в каких-то трех метрах от левого борта, взревела двигателем, выпустив клуб белого пироксилинового дыма, и взмыла метров на сто вверх.

Я открыл диафрагмы обеих турбин и постарался выжать из гравилета всю скорость, на какую тот был способен, прекрасно зная повадки биотехов. Они ведь если промахиваются, то всегда стараются реабилитироваться путем самоликвидации. А взрыв такого количества нитрожира в непосредственной близости гарантированно должен был вывести гравилет из строя. Ракета полностью выключила реактивный двигатель и еще какое-то время продолжала двигаться вверх по инерции. Я понял, что прежде чем взорваться, она хочет занять тот же высотный эшелон, в котором двигались мы, чтобы максимально сократить разделяющую нас дистанцию. Поэтому я качнул штурвал вперед и начал полого терять высоту, не снижая скорости, чтобы вынудить ракету рвануть как можно позже. Но много времени она мне не дала – на мониторе заднего вида я увидел, как трехметровое тело биотеха превратилось в яркую вспышку.

– Держись! – успел выкрикнуть я, и нас почти сразу накрыло ударной волной.

На мгновение я потерял сознание, а когда очнулся, то почувствовал, как по закрытым векам течет широкая струя крови из рассеченного лба. Голова болела немыслимо, словно мозг смешали с гвоздями, и почти ничего не было видно – кроме крови смотреть мешала белесая пелена перед глазами. Правда, чуть придя в себя, я сообразил, что это не пелена от помутнения сознания, а попросту белый едкий дым, заполнивший кабину.

Не успел я окончательно опомниться, как ко мне бросилась Ольга с сорванной со стены аптечкой.

– Погоди! – отмахнулся я от нее, прижимая ко лбу рукав, чтобы кровь не заливала глаза. – Надо понять, что с машиной!

– В воздухе держимся, – коротко сказала она. – Значит, есть время перебинтовать тебе голову. Не паникуй.

Она протерла мне лоб антисептической салфеткой, залила рану заживляющей пеной и ловко накинула на голову самозатягивающийся эластидовый бинт. Едва она закончила, я, морщась от головной боли, распахнул все раздвижные секции кабины, чтобы хоть немного выветрить дым. Затем разобрался с его источником. Для этого не пришлось даже обследовать гравилет, потому что на панели тревожно мерцали индикаторы заклинивших пластин на диафрагмах турбин. Причем у правой то ли погнуло вал, то ли диафрагму продавило внутрь, но так или иначе работала она с огромной нагрузкой, от чего и дымила, само собой, Пришлось обе турбины выключить, чтобы топливо не рвануло от перегрева.

Когда дым рассеялся, стало возможно сориентироваться на местности. Мы висели на антигравитационном приводе примерно в десяти метрах над уровнем океана, представляя собой великолепную мишень как для ракет, так и для торпед. Но нас почему-то не трогали. С ракетами понять еще можно было – донные платформы натыканы на шельфе не очень густо, а у той, что рядом, мог кончиться боезапас. Но вот почему торпеды не спешили взрываться под нами, это был вопрос. И у меня было подозрение, что я знаю верный ответ на него. Биотехи могли быть заняты более достойной целью. А достойнее «Кочи» в здешних водах цели еще не появлялось.

И только я успел об этом подумать, как моя догадка блестяще подтвердилась высоким столбом пены, поднятым неглубоким подводным взрывом примерно в полукилометре от нас. Почти сразу рядом взмыли в небо три еще более мощных фонтана, и я понял, что первым был взрыв торпеды с «Кочи», а остальные – вторичные детонации биотехов.

– Это они! – сказал я, пытаясь понять, в каком приблизительно месте мог скрываться под водой наш батиплан.

Но очень скоро эта проблема отпала, потому что частые фонтаны взрывов через пару минут обрисовали на поверхности океана почти правильную окружность, в центре которой должен был находиться «Коча». Плохо было лишь то, что до этого места было никак не меньше трех километров, а у гравилета был сильно поврежден ход. Одна турбина оказалась полностью неисправна, и ее включение грозило пожаром, а на другой была повреждена дроссельная диафрагма, что позволяло двигаться лишь с одной определенной скоростью без возможности ее изменения, Но в нашей ситуации о комфорте думать не приходилось.

Пришлось включить уцелевший двигатель, но лететь на нем оказалось затруднительно, поскольку столь несимметричная тяга начала ощутимо разворачивать аппарат в воздухе. Пришлось до отказа заложить штурвал влево, чтобы рулями хоть немного компенсировать аварийную ситуацию. Однако полностью выровнять ход мне не удалось, из-за чего мы двигались хоть и по очень пологой, но все же дуге, с каждой минутой все больше отклоняясь от намеченной точки. Чтобы спасти ситуацию, пришлось заложить крутой крен на левый борт, причем настолько сильный, чтобы крыло с турбиной оказалось непосредственно под гравилетом, перпендикулярно поверхности океана. Это создало ощутимые неудобства, поскольку управлять лежа на боку довольно трудно. Пришлось выбраться из кресла и занять сидячее положение на боковом стекле кабины, благо в связи с поломкой турбин педали управления полностью утратили свою функцию и про них можно было забыть. Зато теперь асимметрия тяги проявлялась не в горизонтальной, а в вертикальной плоскости, что мешало меньше, поскольку гравилет попросту медленно набирал высоту.

Пока я был занят выполнением этих экзотических маневров на почти полностью выведенном из строя летательном аппарате, вокруг продолжался бой. Иногда я видел скользящие под поверхностью тела биотехов, но на нас они не обращали внимания, стараясь нанести удар по главной цели. Цель оказалась для них непростой, похоже, с такой хорошо поставленной обороной им еще сталкиваться не приходилось. Точнее, это была не оборона. Нападением это тоже сложно назвать, поскольку батиплан обложили со всех сторон. Скорее это была охота из засады – «Коча» подманивал торпеды на себя, как на живца, а затем силами всех огневых средств уничтожал их.

Я вспомнил, как мечтал о создании батиплана, рисуя в тетрадке схемы своих фантазий. Я рисовал их в гостиницах, и работая на стройке, и потом, уже имея представление о технической постановке задачи. И вот сейчас эти фантазии, воплощенные инженерами в металл, крошили биотехов так, что воздух почти непрерывно дрожал от взрывов. Это было приятно, чего уж тут говорить.

Глядя на скользящие под водой живые торпеды, я вспомнил о нетронутом ракетном боезапасе под крыльями. Трудно было сказать, насколько он поврежден взрывом, все ли ракеты заклинило на направляющих или хотя бы часть уцелела, но попытаться принять участие в этой битве было необходимо хотя бы потому, что я не представлял другого способа дать о себе знать своим. А так они могли зафиксировать детонации моих ракет, всплыть и забрать нас.

Включив пульт управления ракетным огнем, я остался доволен – почти все ракеты, кроме четырех, были готовы к использованию, о чем говорило мерцание зеленых индикаторов над клавишей каждой позиции. Три горели красным, один не горел вообще, но это мелочи с учетом создавшейся ситуации. Трудность была в другом – вести огонь из того положения, в котором находилась машина, оказалось не очень просто. Маневренность была затруднена до предела, причем именно в вертикальной плоскости, которая для стрельбы имела первостепенное значение. Фактически мы двигались с чуть приподнятым носом, тогда как стрелять надо было вниз, а не вверх. Исправить же положение изменением тяги единственной турбины я не мог, поскольку заклинило управляющую диафрагму.

Но я нашел выход.

– Пристегнись! – сказал я Ольге, после чего тоже занял положение в кресле. Это было неудобно – лежать на боку, но без ремней моя задумка была совершенно самоубийственной.

Когда под нами снова появилась вытянутая стая торпед, я заложил боковые рули в крайнее противоположное положение, чем ослабил компенсацию несимметричности тяги. Гравилет тут же еще сильнее задрал нос, а затем начал переворачиваться кувырком назад под действием турбины. Едва он опустил нос вертикально вниз, показав биотехов в голограмме прицела, я выжал гашетку пуска. Две ракеты сорвались с крыльев, преодолев двадцать метров до поверхности океана, пробили воду и рванули на небольшой глубине. Тут же в воздух взметнулись три пенных столба вторичных детонаций, а кабину сотрясло фронтом ударной волны.

Продолжая кувырок, гравилет выровнялся, и я снова заложил рули так, чтобы прекратить это вращение. Мы продолжили полет выбранным курсом.

– Лихо, – сдавленно произнесла Ольга.

– Рад, что тебе понравилось, – усмехнулся я.

Одна из уцелевших торпед, видимо, подняв нас до статуса достойной цели, рванула прямо под гравилетом, обдав нас брызгами и шарахнув ударной волной так, что нас подкинуло метров на пять. Акрил кабины сбоку затуманился сетью трещин. Я хотел было выругаться, но с удивлением заметил, что индикатор неисправности правой турбины погас, а заодно пропали сообщения бортового компьютера о заклинивших диафрагмах турбин.

– Хорошо нас встряхнуло! – рассмеялся я.

– Что? – спросила Ольга, все еще оглушенная взрывом.

– От сотрясения диафрагмы встали на место! – пояснил я.

На самом деле ситуация в пояснениях не нуждалась – ею надо было пользоваться. И я не стал медлить. Запустив правую турбину, я выровнял гравилет в нормальное положение и несколько раз надавил на педали, проверяя работу дроссельных диафрагм. Машина отозвалась вполне адекватным изменением скорости. Затем, чтобы уйти из зоны поражения торпед, всплывших к самой поверхности, я потянул штурвал на себя, и гравилет свечой взмыл в небо.

С высоты биотехи были видны отлично, особенно когда я переключил прицел в инфракрасный режим. Их было не меньше сотни, наверное, собрались со всей округи. Я представил, каково экипажу «Кочи» от них отбиваться, да еще не в полном составе, и у меня сжалось сердце. Однако на эмоции времени не было. Подумав, я решил не молотить ракетами по стаям хаотично, а расчистить какой-нибудь сектор, чтобы Борис мог переключить внимание на другие. Если бы знать, каким курсом идет батиплан и как он расположен в пространстве, я бы взялся бить торпеды со стороны какого-нибудь борта, поскольку борта у нашего корабля были менее защищены, чем оснащенные орудиями нос и корма. Но я представления не имел о картине подводного боя. О ней можно было судить лишь косвенно, по все более редким взрывам вторичных детонаций.

По тому, что пенных фонтанов над океаном вздымалось все меньше, я сделал вывод о том, что торпедный боезапас «Кочи» стремительно истощается. Возможно, вся нагрузка теперь легла на гарпунные пушки. Их боезапаса хватит надолго, но все же и он не бесконечен. Правда, и биотехов в прилегающих акваториях хоть и много, но ограниченное же количество! Трудно было представить, что сюда постепенно подтянутся торпеды со всего Мирового океана. Хотя бы потому, что в Каталоге моего отца были записи об ограниченных патрульных участках для каждой стаи торпед. Но в каких случаях торпеды могли нарушать эти границы, не знал, наверное, никто. Я предполагал, что одним из таких случаев может быть полное отсутствие тварей на каком-то участке. Так что если в одном месте убивать торпеды, то они там вскоре появятся. Если убивать снова, опять появятся, но уже в меньших количествах. В результате если провести конкретный отстрел, то участок акватории очистить невозможно, зато можно снизить концентрацию биотехов в Мировом океане. А снижение концентрации – уже много. Уже меньше сил потребуется на оборону. А главное – меньший боезапас.

Чтобы сэкономить хоть немного огневую мощь «Кочи», я с высоты принялся расчищать ракетными ударами ближайший ко мне сектор воображаемого круга с батипланом в центре. Получилось хорошо – одним ракетным пуском можно было выкосить всю стаю, если торпеды шли плотно. Если же стая попадалась растянутая, то все равно три-четыре вторичные детонации происходили с гарантией. Таким образом, я уничтожил стай пять в одном секторе, а потом взялся за соседний. Дело дошло до того, что торпеды начали выпрыгивать из воды под гравилетом и взрываться в воздухе, пытаясь нас поразить. Меня порадовало, что они, наконец, восприняли нас всерьез, поскольку это давало возможность уничтожать тварей не тратя ракет. Взрываться они взрывались, а урона от них не было никакого, поскольку я мог вести результативный огонь с любой безопасной высоты.

Для удобства я усадил Ольгу за штурвал, а сам занялся стрелковым пультом, используя, в зависимости от ситуации, то ракеты, то огонь бортовых пулеметов. Когда торпеды переставали выпрыгивать из воды, я чуть снижался, дразня их и постреливая, а когда они в бешенстве взлетали в воздух парами и тройками, детонируя одновременно для усиления поражающих факторов, приходилось подниматься на значительную высоту.

Доверяя управление Ольге, я тем не менее постоянно был вынужден вертеть головой, чтобы не пропустить удар ракетной платформы, вероятность которого повышалась с каждой секундой. У меня уже был опыт поражения ракет на лету, но биотехнологические ракеты бывают очень разными. Одни выращивались платформой внутри пусковых шахт по мере отстрела. Эти имели двигатели, работающие на нитроклетчатке биологического происхождения, а боевая часть состояла из нитрожира. Другие ракеты также выращивались внутри шахт, но по структуре были скорее киборгами, чем животными. Для их создания платформа использовала механические конструктивные элементы, видимо, упакованные в нательный контейнер вместе с зародышем самой платформы, выращивая вокруг них основную живую плоть. Среди этих конструктивных элементов мог быть жидкотопливный двигатель или даже первые модели водородных генераторов, которые нередко находили на пожарищах уничтоженных биотехами городов. А могли быть… Правда, это произошло лишь однажды… Могли быть ядерные фугасные элементы, которые вращивались в боевую часть биотехнологической ракеты. Однажды, сразу после войны, один из городов был поражен именно ядерным взрывом. Но мнения специалистов расходились: одни говорили о ядерном элементе внутри биотеха, другие уверяли, что удар нанесла старая донная ракетная установка, оставшаяся с тех времен, когда ни одного биотеха еще не было создано. Просто включилась, сработала и поразила цель.

Я был больше склонен верить второй гипотезе, поскольку, если бы биотехи обладали ядерным вооружением, они бы от человечества уже давно ничего не оставили. С другой стороны, как говорится, надейся на лучшее, а готовься к худшему. Хотя, что тут готовиться? Если бы существовала платформа, снабженная ядерными ракетами, если бы она посчитала нас достойной целью для поражения, то противостоять такой атаке мы бы не смогли. От близкого ядерного взрыва мы бы превратились в пар вместе с гравилетом, даже не успев испугаться. Так что я всматривался вдаль чуть более нервно, чем мне хотелось.

За двадцать минут боя нам с Ольгой удалось уничтожить более семидесяти торпед, часть из которых я поразил выстрелами, а большая часть взорвалась самостоятельно в попытке нас сбить. Ударными волнами от близких взрывов из кабины вынесло остатки акриловых панелей, так что духота нам не грозила, однако при наборе скорости на атакующих маневрах врывающийся в кабину поток встречного воздуха здорово мешал ориентироваться, вышибая слезы из глаз. Но я продолжал расчищать акваторию от биотехов.

Команда «Кочи» благодаря нашим с Ольгой усилиям получила возможность обходиться без сложных маневров, потому что я догадался уничтожать торпеды не секторами, как поначалу, а бить лишь те стаи, которые прорывались на опасную для батиплана дистанцию. Учитывая, что корабль остался фактически без пилотов, такая поддержка с воздуха лишней не была. Заметив и ощутив ее, Борис, по всей видимости, приказал не использовать реактивные торпеды, а ограничил огонь применением гарпунных пушек.

Дважды гравилет был атакован ракетами. Первую я сбил на дистанции более двух километров точным ракетным ударом, а вторая неожиданно рухнула на нас сверху, атаковав по навесной баллистической траектории с погашенным реактивным двигателем. Когда я заметил падающее с небес трехметровое тело, оставалось только полностью открыть диафрагмы и стартануть на пределе скорости. Гравилет бросило вперед, словно из катапульты, но все же мне не удалось как следует сорвать дистанцию, поэтому ударной волной от взрыва нас шарахнуло так, что машину буквально искорежило в воздухе. Вернувшись из небытия, я обнаружил, что гравилет горит в хвостовой части, видимо, облитый топливом из разлетевшихся вдребезги турбин. Крылья вывернуло с корнем, часть обшивки снесло. Ольга повисла на ремнях кресла без сознания. Понимая, что технику уже не спасти, я бросился приводить в чувство напарницу.

Никаких особых повреждений я у нее не заметил, скорее всего, ее, как и меня, вырубило контузией. По крайней мере, у меня сильно гудело в ушах. Пришлось высвободить ее из ремней и уложить на сильно накренившийся пол, чтобы облегчить приток крови к мозгу. В таком положении она очнулась через несколько секунд.

Однако вскоре натиск биотехов был отбит полностью. По моим самым скромным прикидкам, совместно с командой «Кочи» мы ликвидировали не менее трех сотен тварей. Такого улова не было за всю историю человечества, это точно. Первую Большую Охоту, таким образом, можно было смело назвать удачной.

Но гравилет горел, и надо было как-то из него выбираться. Машина полностью потеряла управление и зависла на высоте около восьмисот метров, что делало эвакуацию до крайности затруднительной. Причем сферы антигравитационного привода Шерстюка не откликались ни на какие команды штурвала – вся электроника умерла наглухо.

Перегрев обшивку, огонь перекинулся внутрь, источая густые клубы черного дыма. Учитывая отсутствие обтекателя кабины, это было не так уж страшно. Страшнее было ждать, когда огонь разгорится и нам некуда будет деться.

– Что будем делать? – встревоженно спросила Ольга.

– Пока не имею понятия.

– Я тоже, – призналась она.

Мы увидели, как «Коча», разделавшись с последними торпедами, всплыл на поверхность. Палубного выхода на корабле мы не предусмотрели, но вскоре из воды на обшивку выбрался Док с дыхательным аппаратом и начал махать нам рукой. Я хотел стрельнуть куда-нибудь в сторону из бортового пулемета, чтобы он понял, что мы хотя бы живы, но все оружие гравилета имело электрический привод и не откликалось на органы управления. Пришлось, рискуя вывалиться из кабины, забраться на приборную панель и помахать ему снятой технической курткой. Док заметил и махнул еще несколько раз, блеснув линзами бинокля в руке.

Сообразив, что он нас видит куда лучше, чем мы его, я сообщил ему жестами нашего языка о своем плачевном положении. Он развел руками и уселся на обшивку. Видно было, что он говорит в гарнитуру, сообщая о случившемся. Огонь между тем разгорался.

– А в воду с такой высоты прыгать опасно? – спросила Ольга, щурясь от подступающего жара.

– Смертельно, – уверенно заявил я.

Это было действительно так, но при взгляде вниз меня осенила другая, более продуктивная идея.

– Снимай ремень! – сказал я Ольге.

– Зачем?

– Снимай, пожалуйста!

Она нехотя расстегнула пряжку и вытащила ремень из лямок штанов. Я снял свой, соединив их вместе.

– Цепляй за что-нибудь, покрепче! – попросил я. – Полезу наружу.

– Зачем? – испугалась она.

– Попробую сместить сферы антиграва вручную, раз электроника не работает.

– Ты же не муха! Как ты удержишься на обшивке?

– Никак, – просто ответил я. – Цепляй ремень! Мне надо еще рычаг сообразить!

Найти подходящий для рычага предмет оказалось не так уж сложно – напрягшись, я выломал длинную ручку управления амортизатором пилотского кресла. А вот выбраться наружу действительно было не просто. Сделав на свободном конце ремня петлю, я сунул в нее левую руку и накрепко затянул, чтобы запястье не выскользнуло. Понятно, что висеть на такой подвеске будет не просто больно, а очень больно, поэтому я предусмотрительно достал из аптечки инъектор с обезболивающим и вколол себе дозу. В голове помутилось, зато ощутилась нарастающая наркотическая эйфория.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Ольга.

– Тому, что дышу, – хохотнул я.

Сжав в руке импровизированный рычаг, я, уже без особого страха, выскользнул из кабины. Левую руку рвануло сильно, но впившийся в кожу ремень хоть и чувствовался, но боли не причинял. Люк антигравитационного привода в днище был совсем рядом, почти под самой кабиной. Чтобы его достать, достаточно было раскачаться, а затем попробовать уцепиться за одну из двух боковых скоб. Но придумать такой трюк оказалось куда проще, чем исполнить его. Мне понадобилось минуты три, чтобы добиться достаточной амплитуды. За это время кисть левой руки распухла и покраснела. Несмотря на это, мне пришлось сунуть в скрюченные пальцы рычаг, чтобы освободить правую руку для захвата. С нескольких попыток мне удалось зацепиться за боковую скобу. Однако я оказался в крайне затруднительном положении, поскольку длины ремней хватало едва-едва, и я оказался похож на гимнаста, делающего «крест» на гимнастических кольцах. Только гимнаст держится за счет силы рук, а меня растянуло – левую руку держал натянутый до предела ремень, а правой я вцепился в скобу, не имея возможности ни открыть люк, ни переложить рычаг в правую руку. Причем долго я так висеть не смог бы точно, поскольку пальцы-то не железные.

Да и жар огня, надо сказать, был уже ощутимым.

– Оля! – отчаянно выкрикнул я. – Отцепляй ремень!

– Ты с ума сошел?! – раздался из кабины ее голос.

– Отцепляй, черт бы тебя побрал! Быстро!

Похоже, голос у меня был таким, что Ольга выполнила просьбу, не потребовав объяснений. Я повис, качаясь и держась за скобу одной правой рукой. Даже с учетом инъекции обезболивающего это было малоприятно. Левая рука освободилась вместе с ремнем, но так опухла, что с трудом держала рычаг, поэтому мне пришлось схватить железный прут зубами и только потом повернуть онемевшими пальцами замок люка. Люк распахнулся, показав ажурные сферы антиграва на системе управляющих шестерен.

Тогда я схватился за скобу двумя руками, иначе не выдержал бы и свалился. Но и так висеть долго не получилось бы. Поэтому я, недолго думая, снова отпустил правую руку, а левую намертво примотал болтающимся ремнем к скобе. Теперь, по крайней мере, я не рисковал сорваться с восьмисотметровой высоты, а также получил возможность снова перехватить рычаг правой рукой. Держать в зубах стальной прут – ощущение не из приятных.

Вогнав рычаг в затейливую ажурную вязь внешней сферы, я попробовал сдвинуть ее, но это оказалось затруднительно, поскольку мешал шестеренчатый редуктор привода. Пришлось поднажать сильнее, всем телом, насколько позволяло мое подвешенное положение, и только тогда внешняя сфера потихоньку сместилась относительно внутренней. Гравилет вздрогнул и начал медленно подниматься, что ощутилось по некоторому ускорению, отдавшемуся в примотанной руке. Я спохватился и попытался сдвинуть привод в обратную сторону, но рычаг выскользнул из моей руки и тонкой сверкнувшей полоской полетел вниз, быстро скрывшись из виду.

– Черт! – выругался я, не выдержав напряжения.

Гравилет, хоть и медленно, продолжал подниматься. Я не знал, что делать. Огонь охватил уже половину корпуса и гудел, раздуваемый ветром.

– Я уже не могу тут сидеть! – выкрикнула Ольга. – Сделай же что-нибудь!

Ухватившись за скобу и второй рукой, я с огромным усилием забросил ноги на кромку люка, повиснув почти вниз головой. В ушах тут же зашумело, а мозг, еще не оправившийся от недавней контузии, начал тупо пульсировать под черепом. Я понял, что долго так не выдержу, что надо спешить. Тогда я уперся в ажурную поверхность сферы подошвой ботинка и, хрипя от натуги, начал ее проворачивать. Нога то и дело соскальзывала, но все же мне удалось немного провернуть сферу, после чего гравилет, наконец, начал опускаться. Однако скорость потери высоты меня не устраивала – слишком медленно, учитывая бушующий на борту пожар.

Я попытался провернуть привод еще, и мне это удалось, однако на последнем усилии нога соскользнула, и я снова повис на одной, привязанной к скобе левой руке. От рывка у меня чуть запястье не вырвало из сустава. Попытаться снова забраться ногами в люк нечего было и думать, у меня и в первый-то раз получилось с трудом, а теперь сил вообще не осталось. Пришлось бессильно висеть и ожидать, когда машина опустится на безопасную высоту. От жара разгулявшегося огня у меня начинало жечь кожу на лице.

– Потерпи немного! – крикнул я Ольге.

– Да я сгорю тут к чертям! – отозвалась она.

– Попробуй привязаться чем-нибудь из одежды и повиснуть вне кабины!

– Чем?

– Да хоть курткой! – У меня уже ни сил, ни нервов не было разговаривать.

Она что-то пробовала привязать, но, видимо, не получилось. Хорошо хоть гравилет опускался довольно быстро. Глянув вниз, я удовлетворенно заметил, что до земли осталось метров семьдесят. Прыгать в воду теоретически можно метров с тридцати, хоть и с риском. Так что можно было уже готовиться.

– Готовься прыгать! – крикнул я Ольге.

– Тут уже невозможно сидеть! Я прыгаю!

– Подожди! – Я попытался остановить напарницу.

Но тщетно – она выбралась на приборную панель кабины и молча, очень сосредоточенно, прыгнула вниз. У меня дух захватило считать секунды ее падения. Но она показала себя умницей – не стала лететь «солдатиком», а распласталась в воздухе, растянув полы куртки, чтобы повысить сопротивление воздуха. И только перед самой поверхностью воды вытянулась в струнку ногами вниз и исчезла в пенном фонтане, бурунах и поднятых волнах. Док, не медля, бросился с обшивки батиплана в воду, а я, глянув на кабину гравилета, ужаснулся вырывающимся из нее языкам пламени. В общем-то, у Ольги не было выбора – пожар бушевал вовсю.

Только секунд через десять я увидел чуть в стороне от места падения Ольгину фигуру. Трудно было рассмотреть с высоты, в каком состоянии находилась моя напарница, так что мне оставалось только надеяться на благоприятное стечение обстоятельств и помощь Дока. К тому же надо было выбираться самому.

Я попытался ослабить ремень, которым была привязана к скобе рука, но тот не поддался ни с первой, ни со второй попытки. Петлю затянуло под моим весом, а пальцы свободной руки так ослабли от приложенных усилий, что еле слушались. Между тем гравилет снижался довольно стремительно.

Вскоре рядом с мелькавшей на поверхности Ольгой появился Док. Видимо, моя напарница все же была без сознания, судя по тому, как он начал ее транспортировать к батиплану.

– Эй! – закричал я, что было сил. – Док! Я не могу отвязаться!

Не знаю, расслышал он или нет, но виду не подал никакого. Он выволок Ольгу на обшивку корабля, уложил на спину и принялся что-то говорить в гарнитуру. Наверное, вызывал подмогу. Я же ощутил себя в совершенно отчаянном положении, В бою не так страшно, там, даже если суждено погибнуть, до конца сохраняется надежда выиграть схватку. А тут гравилет тащил меня к воде, как барана на бойню. Когда до поверхности океана оставалось не больше десяти метров, я снова окликнул Дока. Меня от батиплана на тот момент отделяло метров сорок. Бывший повар оглянулся и, поняв, что происходит, не медля прыгнул с борта.

Перед самой водой я догадался хорошенько провентилировать легкие, а когда ноги уже погрузились, я набрал побольше воздуха и задержал дыхание. Сверху на воду лег гравилет, накрыв меня и не давая возможности всплыть и глотнуть воздуха. Обшивка так раскалилась, что с десяток секунд все кипело вокруг, но вскоре машина заполнилась водой и перевернулась вверх днищем, выдрав меня на свежий воздух. Я жадно задышал, закатив глаза.

Но это блаженство, омраченное лишь клубами удушливого дыма, продолжалось не долго – отяжелевший гравилет продолжал тонуть, грозя снова утянуть меня на глубину. Пришлось снова продышаться, давясь гарью, и задержать дыхание. Машина заполнилась водой, погрузилась и потащила меня за ремень. Дело было плохо. Глаза под водой я закрывать не стал, хотя там без маски видны лишь размытые нечеткие формы. Пока хватало дыхания, я пытался отвязать намокший ремень. Затем догадался подтянуться за скобу и драть узел зубами. Так пошло лучше, но глубина нарастала слишком быстро, и так же быстро иссякал кислород в крови, оставляя судорожную тяжесть в груди.

Я понял, что утону. Что Док не успеет, просто не может успеть меня догнать. К тому же под водой не так просто вообще что-то найти. А гравилет погружался и погружался. Я много раз думал о собственной смерти, но никогда и предположить не мог, что она окажется настолько идиотской. Сердце все сильнее колотилось, пытаясь протолкнуть по жилам загустевшую кровь.

Сначала мне стало страшно, а потом я вдруг осознал, что изменить все равно ничего нельзя. Что надо просто расслабиться и дождаться наступления смерти. Ведь когда-нибудь она все равно бы пришла за мной. Это было странное ощущение. Я не паниковал, не дергался, поскольку это было глупее некуда. Но я и не спешил нахлебаться воды. Я просто ждал, уже с чем-то похожим на любопытство, перехода той грани, через которую обратно не возвращаются.

А затем меня разобрал смех. Я вдруг сообразил, что первопричиной моей столь идиотской гибели стало не что иное, как Ольгино опоздание. Легкие судорожно сжались, и я, уже не в силах сопротивляться, вдохнул соленую воду, а вместе с ней спасительную темноту смерти.

Очнулся я на одной из трех коек в каюте Саймона. На другой лежала с закрытыми глазами Ольга. Судя по гулу переборок, «Коча» шел на винтах, выжимая всю мощность хода, на какую был способен силовой агрегат. Саймона я заметил не сразу, он появился в поле моего зрения через несколько секунд.

– Очнулся? – спросил он.

– Вроде бы. Чуть на тот свет меня не затянула эта чертова железяка.

– Затянула, – спокойно ответил судовой врач.

– Что? – поразился я.

– Три минуты клинической смерти, – развел он руками. – Честно говоря, я сильно встревожился. Но мы запаслись отменным реанимационным оборудованием. Ну и везение, разумеется. Док достал тебя с сорокаметровой глубины. Погружался и всплывал с такой скоростью, что сам получил баротравму. Но лежать его не заставишь. Он ведет корабль вместо тебя.

– А Катя одна на стрелковом комплексе?

– Да. Людей катастрофически не хватает. Вскоре и мне, видимо, придется научиться обращаться с орудиями.

– Что с Ольгой?

– Спит, – уклончиво ответил Саймон. – Я дал ей добрую дозу успокоительного. Перенервничала она сильно, когда прыгать пришлось.

– И все? Физические повреждения какие-нибудь есть?

– Перелом правой ноги. Не опасный. Ну и откачивать ее тоже пришлось, правда, дело ограничилось потерей сознания, а не клинической смертью.

– Что-то ты недоговариваешь… – насторожился я.

– Ну… Ей надо полежать несколько дней. Позвоночник цел, нет даже компрессионного перелома позвонков, но все же позвоночные диски претерпели чрезмерную нагрузку.

– Ей больно?

– Да. В общем-то этим, кроме перелома и психической травмы, все ограничивается. Но ее придется подержать еще дня три на постельном режиме и на обезболивающем.

– А я?

– С тобой все в порядке, думаю. Судя по показаниям диагностического оборудования, последствия кислородного голодания мозга проходят без осложнений.

– А корабль вести я смогу, чтобы освободить Дока?

– Пока вряд ли. У тебя и реакция сильно ниже нормы, и зрение может подвести. Рассчитывай тоже на трехдневную реабилитацию.

– И долго мы так… лежим? – осторожно спросил я.

– Вторые сутки, – усмехнулся Саймон. – Но знаешь, я впечатлен вашей живучестью.

– Это не живучесть, – улыбнулся я. – Это такое сильное желание добиться цели, что даже смерть не может помешать ему.

– И какая же цель?

– Очистить океан от тварей.

– Тогда ты будешь жить долго, – рассмеялся врач. – При наилучших раскладах работы лет на сто хватит.

– Не знаю. Я вообще-то за восемьдесят собирался управиться, – подмигнул я. – Но, может, придется подзадержаться в этом мире.

Глава 10. Тварь

Борис сделал удивительное открытие. Оказалось, что если уложить батиплан на дно, то биотехи на него реагируют не больше, чем на скалу или камень. Обшивку сделали такой мощной, что твари не в состоянии были прозондировать внутренности корабля ультразвуком, да и вообще понять, что это корабль. Благодаря этому мы получили возможность устраивать себе передышки от стычек в любой момент. С учетом отсутствия обученных пилотов это нас в прямом смысле спасало, к тому же позволяло перезаряжать орудия доставленными из арсенала гарпунами. А торпеды мы экономили для особо тяжелых случаев.

Борис не спешил к Рошану. Он хотел дождаться, когда я войду в строй как пилот. Ольгу же он игнорировал полностью, словно ее и не было на корабле. Нет, она продолжала получать пищевое довольствие, за ней осталась каюта, но в рубку вход ей был заказан. По большому счету она превратилась попросту в пассажира, и ситуация осложнялась тем, что пассажирам не место на боевом корабле. В общем, капитан не простил ей опоздания.

Ольга ходила по кораблю с палочкой – досаждали боли в спине. Хотя ходить было особенно негде и некуда. Катя в стрелковом комплексе ее видеть не хотела, в рубке ее тоже не ждали. Получалось, что она вот так, из-за одного проступка, оказалась никому не нужна. Пожалуй, кроме меня и Саймона. Он выписал ее из медицинского блока, но она частенько заходила к нему из своей каюты. Меня тоже выписали, но я, хоть и неважно себя чувствовал из-за частых головокружений, много времени проводил в рубке.

Когда Борис решал переместить корабль, пилотское кресло занимал Док. Он еще на базе ознакомился с управлением на симуляторе, но пилотом себя не считал, да и не был им. Не то чтобы у него не было к этому способностей, но вождение мало интересовало его. И он не стремился в нем совершенствоваться. В другое кресло забирался я и, борясь с приступами тошноты, все же пробовал смотреть на мониторы во время стычек с торпедами. А иногда, после боя, даже по несколько минут вел корабль. С каждым днем мне становилось все лучше.

Вечерами я заходил к Саймону и приглашал к себе в каюту болтавшую с ним Ольгу. С одной стороны, ей было небезразлично, что команда, за исключением меня и корабельного врача, ее игнорирует, с другой – она старалась скрыть это расстройство за чуть наигранной веселостью, В одиночку же не повеселишься, поэтому она и проводила почти все время в медицинском блоке, развлекая не очень занятого Саймона и развлекаясь сама. При этом я был уверен, что между ними ничего не было, в смысле ничего интимного. На чем зиждилась эта уверенность, я бы ответить не смог, но Ольга с Саймоном были друзьями, несмотря на то что врач испытывал к ней очень романтично окрашенные чувства. Она же делала вид, что попросту не замечает этого. Не пыталась с ним объясниться, не подпускала близко и не отталкивала, когда он оказывал ей безобидные знаки внимания. Похоже, это им обоим доставляло странное удовольствие, и я не собирался мешать их отношениям. Но по вечерам я Ольгу все равно забирал оттуда.

Хотя слово «забирал» в отношении ее не совсем корректно. Забрать Ольгу ниоткуда было нельзя. Такого своенравного, даже взбалмошного человека я еще не встречал. Ее можно было уговорить сделать что-то, предварительно потратив время на подробные объяснения, зачем это нужно. Но заставить было нельзя. Нечего было даже и пробовать, поскольку сделать все равно ничего не сделает, так еще и обидится. Сообразив, что к чему, я перестал пытаться на нее давить и в делах, и в личных отношениях. Точнее, дел у нас совместных теперь не было, а в личных отношениях я попытался довольствоваться тем, что она могла мне дать, то есть дружбой.

Хотя это была, на мой взгляд, очень странная дружба. В моем понимании, в общем-то, вообще не дружба, а просто жутко асимметричная, даже анизотропная любовь, когда она меня как женщина волновала, а я ее как мужчина нет. Причем, если быть до конца откровенным, эта анизотропность на наших отношениях сказывалась мало. То, что я не волную ее как мужчина, проявлялось только в отсутствии между нами секса. Во всем же остальном мы жили как муж и жена – я забирал ее вечером от Саймона или к себе, или к ней в каюту, мы вместе ужинали, болтали на разные темы часов до двух ночи, а потом вместе ложились спать. Причем спали мы под одним одеялом. Я ее обнимал во сне, и она никогда меня не отталкивала, хотя сама никогда инициативы не проявляла.

Иногда мне казалось, что она позволяет мне то, что не позволяла другим, только из симпатии и благодарности за спасение. Сама же ничего при этом не чувствует. Иногда во мне зарождалась надежда, что, может быть, не так все плохо, что постепенно мне удается разрушить стену между нами, что ее постепенно начинает тянуть ко мне нечто большее, чем дружеская симпатия. Однако стоило мне заговорить об этом или попытаться зайти ночью хоть немного дальше объятий, и все заканчивалось плохо. Ну не то чтобы ссорой, она была совершенно неконфликтным человеком, нет, она просто делала шаг назад в наших отношениях. Без слов, без объяснений. Стоило же мне оставить попытки сближения, как она снова делала шаг навстречу, и все становилось как раньше. Не пара, но и не просто друзья. Так мы прожили больше недели.

И вот однажды ночью произошло нечто важное. Мы с Ольгой болтали, как обычно, в моей каюте. Она жаловалась на предыдущего парня, ушедшего от нее молча, без всяких объяснений, а я делился мечтами о том, как нашу Большую Охоту все государства признают правомерной, а не преступной.

И как-то само собой я выложил одно из своих тайных мечтаний – постройку нескольких глубоководных баз, где отряды охотников будут жить и откуда будут совершать вылазки для уничтожения биотехов, месяцами не показываясь на поверхности, чтобы избежать длительной декомпрессии.

На самом деле идея была не совсем моя. Как-то в сети я нашел очень старый фильм двухвековой давности про добытчиков нефти на океанском дне. Фильм был двухмерный, ужасного качества, но его сюжет и антураж поразили мое воображение. Там команда людей работала на немыслимой для тех времен глубине, в специально оборудованной нефтяной платформе. И вот, впечатлившись, я показал фильм Ольге. Он назывался «Бездна», и снял его довольно известный режиссер того времени по фамилии Кэмерон. Ольге фильм тоже понравился. В особенности ее заинтересовал сюжет со скафандром, где человек не дышал воздухом, а заполнял легкие физраствором, насыщенным кислородом, чтобы исключить кессонную болезнь и противостоять давлению километровой толщи воды.

– Чушь, – уверенно заявила она. – При такой схеме человек задохнется.

– Почему? – Мне тоже стало интересно.

– Потому что легкие – это не жабры. У них схема газообмена иная. Это я как биохимик тебе говорю. Нет, в принципе, жидкостное дыхание возможно при определенной концентрации кислорода в физиологическом растворе, но оно нормально протекает только при весьма узком солевом балансе между физраствором и кровью.

– Не понимаю.

– Все просто. В крови растворены соли. Поэтому если в физрастворе соли будет меньше, чем в крови, то соль будет стремиться через клеточные мембраны из крови в физраствор, заодно обеспечивая значительную потерю эритроцитов и плазмы. Если же наоборот, то соль из физраствора пойдет в кровь, а с ней и молекулы самого физраствора, все более разжижая кровь. Причем этот баланс очень тонкий.

– Разве трудно его обеспечить?

– Обеспечить можно все, что угодно, но насыщение крови кислородом при жидкостном дыхании возможно только при избытке соли в физрастворе. А вот освобождение от углекислого газа возможно, наоборот, только при избытке соли в крови. Такую раскачку водно-солевого баланса обеспечить очень сложно ввиду большого литража физраствора и крови. Попробуй-ка на каждом вдохе-выдохе измени солевой баланс шести литров жидкости!

– Выходит, идея в корне неверна?

– Схема неверна, а не идея, – уточнила Ольга. – На самом деле заполнять скафандр жидкостью как раз здраво. Во-первых, жидкость не сжимается, а значит, давление на заполненный ею объект действовать не будет. Вот бутылку с водой, к примеру, не раздавит и в Марианской впадине. Прочность скафандра не будет иметь значения, его можно сделать относительно легким. Во-вторых, исключая обычное газовое дыхание, мы полностью снимаем проблему декомпрессии и кессонной болезни.

– В чем же тогда нестыковка?

– Я же объясняла! Не надо пытаться питать легкие кислородом из жидкости. Это глупо, нетехнологично и нефизиологично. Жидкость отдельно, а кислород отдельно.

– Что значит отдельно? – удивился я.

– Прямо в кровь. Так работают жабры рыб. Они отбирают растворенный в воде кислород и перемещают его прямиком в кровь. Не думаю, что очень сложно создать прибор, который будет насыщать кровь молекулярным кислородом или из бортовых запасов скафандра, или отбирая его из воды, как жабры. Второй способ лучше, конечно, тогда не надо таскать с собой запас кислорода. В океане его полным-полно даром.

Я призадумался. Идея показалась мне просто блестящей, к тому же не очень сложной в техническом воплощении. Живо представились легкие скоростные стрелковые аппараты, пилоты которых находятся в скафандрах, заполненных жидкостью, да и сами аппараты заполнены водой. Такому аппарату ничего не стоит за несколько минут изменить эшелон с четырех километров до нескольких метров без всякого вреда для пилота. Это поражало воображение. Однако я быстро нашел первую техническую сложность.

– Нельзя впрыскивать газообразный кислород в кровь, – со вздохом сказал я. – Это грозит пузырьковой эмболией. Пузырьки закупорят сосуды, и все.

– Чушь, – отмахнулась Ольга. – Никто о газообразном кислороде не говорит. Я бы ввела два катетера – один в артерию, другой в вену. Отбирала бы венозную кровь в гипотетическое устройство, насыщала бы там молекулярным кислородом, а затем возвращала через катетер в артерию. Таким образом, аппарат просто взял бы на себя функцию легких, временно заполненных жидкостью. Правда, мне тут в голову пришел еще один способ.

– Какой? – заинтересовался я.

– Нет смысла сейчас говорить. Надо кое-что проверить.

На этом тема была исчерпана, и мы легли спать. Не могу сказать, что спать с Ольгой под одним одеялом мне было очень легко. Скорее напротив – очень нелегко, потому что возбуждала она меня неистово, как не возбуждала еще ни одна женщина. Ее волосы источали такой аромат… Да, несомненно, именно так, на мой взгляд, и должна пахнуть настоящая женщина. Но… Но малейшие попытки хоть как-то проявить возбуждение приводили к тому, что Ольга уходила в свою каюту. А мне этого не хотелось. Да, спать с ней под одним одеялом было очень нелегко, зато очень приятно. Я не мог себе в этом отказать. К тому же, привыкнув, что я на нее не наседаю, Ольга была не против моих объятий. Не приветствовала их, но и не злилась. Главное, чтобы объятия не перерастали в большее. Так что мне приходилось довольствоваться хотя бы этим.

С одной стороны, это было не очень умно – желать женщину, которая тебя не желает. Но с другой… Я понял, что попросту влюбился в нее. Влюбился так, как и представить себе не мог. И мне было без разницы – отвечает она на мое чувство так, или отвечает иначе, или не отвечает вообще… Мне было просто приятно ее любить. Само по себе.

Через несколько дней мне показалось, что я готов к пилотированию корабля. После последнего десятимильного перехода мы уже третий день лежали на грунте, ожидая более или менее подходящего момента для того, чтобы тронуться в дальнейший путь. С подстраховкой Дока, который сидел в кресле второго пилота, я чуть опустошил балластные цистерны, приподнял корабль над дном и на малом ходу взял курс на Рошан, до которого оставалось еще около семидесяти миль. Локатор показывал низкую активность биотехов вокруг. В трех милях к западу притаилась тяжелая мина, поэтому я старался не разгоняться, чтобы не насторожить ее. Взрыв такой громадины даже на приличном расстоянии был способен свернуть нам все навесное оборудование. И хотя новое расположение орудий подстраховывало от повреждений ударной волной, все же рисковать не хотелось.

В зоне действия локатора также можно было различить три стаи патрульных торпед, поэтому нельзя было без необходимости подниматься высоко над грунтом, где нас проще было засечь ультразвуком. И хотя концепция Большой Охоты предполагала уничтожение биотехов в как можно больших количествах, Борис не спешил вступать в очередную схватку. Счет убитым тварям и так шел уже на десятки сотен, а боезапас, в особенности торпеды, был на исходе. Учитывая, что нас ждал еще и обратный путь, не стоило тратить гарпуны и торпеды. У нас была цель – баржа с золотом, и все уже настроились на нее.

Шельф был неровный, и глубина постоянно росла. Пройдя три мили, я глянул на глубиномер, показавший триста метров. Это была зона сумерек. В видимом спектре на мониторах виднелись только багровые тени, поэтому я перевел камеры в инфракрасный режим. И почти сразу заметил на дне странный, явно рукотворный объект. Борис его тоже увидел.

– Что это? – спросил он.

Док присмотрелся и негромко сказал:

– Похоже на затопленный корабль.

– Подойди к нему ближе, – скомандовал Борис.

Я подработал гребными винтами, взяв новый курс, и вскоре мы легли на грунт рядом с сильно заиленным кораблем. Точнее, это была баржа – однотипная с той, которую мы разгружали возле Рошана.

– Интересное дело… – Борис сощурился. – Не из одного ли они каравана?

– Думаешь, эта тоже с золотом? – спросил я.

– Можно предположить… – ответил капитан. – А вот проверить сложно.

– Да, выйти с газовым аппаратом на трехсотметровой глубине проблематично, – согласился Док. – Надо подумать.

– О чем? – глянул на него Борис.

– О том, как это можно сделать.

Я сразу вспомнил, о чем мы говорили с Ольгой, Будь у нас сейчас аппарат жидкостного дыхания, мы, возможно, вернулись бы на базу с куда большей добычей, чем рассчитывали. Но у нас не то что оборудования подобного не было, а даже технология его постройки не была разработана. По большому счету ни с кем, кроме Ольги, я подобными идеями не делился.

– Остаемся на грунте, – решил Борис. – Мне тоже надо подумать. Док, а как насчет выхода с кислородом? Декомпрессию обеспечим.

– Даже если проведу разведку, то разгрузка будет под большим вопросом. Вот поднять бы ее.

– Вблизи поверхности насядут торпеды и все равно не дадут работать, – резонно заметил Борис. – Ладно. Пообедаем, там видно будет. Как минимум надо точно отметить координаты баржи, на всякий случай.

Оставив рубку, я направился в каюту. Мысли о жидкостном аппарате так завладели мной, что голова снова начала кружиться. Проходя мимо медицинского блока, я заглянул туда, но Ольги у Саймона не оказалось – врач сидел один, работая за компьютером.

– Опять легли на грунт? – спросил он.

– На этот раз по странной причине, – ответил я и рассказал о случившемся.

Саймон усмехнулся.

– Рано или поздно этого стоило ожидать, – сказал врач.

– Ничего удивительного, – пожал я плечами.

– А ты в курсе, что Ольга работает над решением этой проблемы?

– Ну… Мы говорили об этом. Но силами корабельной мастерской жидкостный аппарат не построить. Да и технология создания устройства, насыщающего кровь кислородом, лично для меня покрыта мраком.

– Жидкостный аппарат тут ни при чем, – улыбнулся Саймон. – Ольга думала в другом направлении.

– В каком, интересно?

– По своему профилю. Мы с ней вместе поставили кое-какие опыты. Вполне успешные. Она обещала вскоре создать прототип.

– Прототип чего? – поразился я. – Устройства?

– Я же говорю, это не устройство. Поговори с ней сам. Она у себя.

До крайности заинтригованный, я добрался до Ольгиной каюты и придавил пальцем пластину звонка. Она открыла через минуту. Заспанная.

– Скоро обед, а ты спишь, – упрекнул я ее, перешагивая порог.

– Устала, – ответила она. – Уже которую ночь работаю.

– Над тем, о чем мы говорили недавно?

– Откуда ты знаешь?

– Саймон сказал.

– Поспешил. Я не хотела, чтобы об этом стало известно, пока я не закончу.

– Обстоятельства так сложились, – сказал я.

– В смысле?

– Мы обнаружили на дне баржу, однотипную с той, что возле Рошана с грузом золота. Глубина триста метров. Борис думает, что делать.

– И что же он хочет придумать? – хитро сощурилась Ольга.

– Он сам пока не знает. Но вероятность того, что баржа нагружена золотом, велика. И это не дает ему покоя.

– Можно понять…

Я пристально посмотрел на нее. И понял, что за хитрой усмешкой она прячет обиду. Ольга редко обижалась. Из-за того, на что люди обычно обижались, она просто расстраивалась. Это все же иная эмоция. Но на Бориса и Катю она обиделась, я это понял. И, если честно, я был на Ольгиной стороне. Несмотря на последствия, к которым привело ее опоздание.

– А мне ты скажешь, что придумала?

– Тебе скажу. Но…

– Я тебя понимаю…

– В чем?

– Во всем. Это честно. Ты не во всем права, но все же… Я не считаю тебя пустышкой, как другие.

– Поэтому я…

Она не договорила. Ей это было сложно, я чувствовал. Но у меня потеплело на сердце. При всем том, что я не интересовал ее как мужчина, мы с ней оказались самыми близкими людьми. Ни у меня, ни у нее, похоже, никого ближе не было. Она считала меня самым близким другом, или братом, так было точнее. Я же хотел, чтобы она стала моей женщиной. Но это разногласие не имело никакого значения, поскольку более близкие отношения, чем сложились между нами после ее опоздания, трудно было представить.

Ольга села на край кровати, потом не выдержала и всхлипнула. Я опустился рядом и осторожно обнял ее. Она не отстранилась. Я гладил ее по волосам, с одной стороны, понимая несвоевременность нахлынувшего на меня чувства, а с другой – не имея возможности отказать себе в удовольствии от ее близости. Скорее духовной сейчас, чем телесной. Хотя запах ее волос сводил меня с ума.

– Я нашла способ погружения на любую глубину, – призналась она. – Его можно использовать по большому счету прямо сейчас.

– Не понимаю. То, о чем мы говорили, – сложнейшая техническая задача.

– Нет. Я подошла к проблеме с другой стороны. С микробиологической. Мы с Саймоном вывели культуру грибка… Это цепь мутаций обычных дрожжей. Так вот этот грибок в крови выделяет молекулярный кислород в таких количествах, что его хватает для дыхания. Мы даже опробовали культуру. На Саймоне. Он сам вызвался.

– Погоди… Ты хочешь сказать, что все так просто?

– Просто только на словах. На самом деле заражение крови грибком вызывает бурную иммунологическую реакцию, грубо говоря, аллергический шок. У меня основное время ушло на разработку химической присадки к препарату, на время подавляющей иммунитет. Это сложная микробиологическая задача, но я ее практически решила. Только результат пока нестабильный. Присадку надо дорабатывать, а то она иногда не срабатывает.

– Час от часу не легче… А физраствор в легких? А скафандр?

– Во всем этом нет необходимости, – ответила Ольга. – Вместо физраствора легкие можно заполнить окружающей водой. А скафандр… Он нужен только для того, чтобы тело не теряло тепло в воде, то есть подойдет обычный костюм от дыхательного аппарата.

– С ума сойти… Ты хочешь сказать, что нашла способ пребывания человека на неограниченной глубине, причем хоть голышом? И как долго?

– Грибок питается сахаром. Пока его уровень в крови остается высоким, грибок выделяет кислород. Когда падает, грибок перестает выполнять эту функцию, а также перестает бурно размножаться. Но для его уничтожения в крови требуется противогрибковое лечение специальным препаратом. Взяв запас сахара, можно продержаться под водой очень долго. Правда, лучше сахарный раствор впрыскивать непосредственно в кровь, глотать сахар затруднительно, когда легкие, желудок и даже кишечник заполнятся океанской водой.

– Слушать жутко, – признался я. – Менее физиологичный способ дыхания трудно придумать.

– О какой физиологии может идти речь на трехстах метрах? Зато никакой кессонки. Никаких скафандров и никаких катетеров. Одноразово впрыскивается в вену культура грибка с антиаллергенной присадкой, а затем, после погружения, так же одноразово вводится противогрибковое лекарство.

– Круто. И у тебя есть этот препарат?

– Да. Но я говорю, антиаллергенная функция пока нестабильна. Шок может наступить прямо в воде. К тому же…

– Ты обиделась на Бориса.

– Не знаю… Наверное, у меня нет повода. Точнее, повод есть, но я сама виновата. И все же осадок остался очень неприятный. Люди бывают разные. Я вот такая. Мной нельзя командовать, меня клинит, и никакого толку. Мне проще объяснить…

– Я знаю. Но не у всех хватает терпения. Мне кажется, что нельзя из-за личных симпатий и антипатий ставить под угрозу общее дело.

– Общее… – задумчиво произнесла Ольга. – Сейчас я понимаю, что для меня это не очень важно. Куда важнее, что это твое дело. Я помню, что ты обещал отцу и как он на тебя надеялся.

– То обещание давно перестало быть главным мотивом моей охоты.

– Я знаю. Это важно именно для тебя. Поэтому я отдам свою разработку на общее дело. Ведь оно твое в первую очередь. Хотя Борис, конечно, считает иначе. Знаешь, кто ты для него? Опереточный адмирал.

– Зря ты так.

– Не зря. Этот человек… Да, он может довести до ума любое дело. Но он с легкостью переступит ради этого через любого. В том числе и через тебя. Ты для него пилот в первую очередь. А в адмирала он просто дает тебе поиграть. Он капитан. Это для него… важнее охоты.

Я задумался. Что-то в словах Ольги было, но я не верил, что все так уж плохо. Да, Борис, несомненно, человек властный и любящий власть. Но он умеет этой властью пользоваться на благо всех. Это редкое качество. И я его ценил.

– Спасибо… – искренне сказал я.

– За что? – пристально глянула на меня Ольга.

– За препарат. Спасибо не от всех, а от меня лично. И еще… Спасибо за поддержку. Это переоценить невозможно. Это то, что мне сейчас нужно больше всего.

– И тебе спасибо, – мягко улыбнулась она. – Ты меня не бросил… Как тогда, в детстве. Полез за мной, когда я висела над вулканической трещиной.

– Теперь я бы и не туда забрался, чтобы тебя спасти. Но это ладно, это у нас, кажется, запрещенная тема.

Она не ответила. Просто наклонилась ко мне и так нежно поцеловала в щеку, что у меня сладко замерло сердце. Потом она встала, достала из настенного шкафа инъектор и снарядила его ампулами с желтоватой маслянистой жидкостью.

– Это и есть препарат? – спросил я.

– Да. Прототип.

– Тогда посиди тут, я пойду к Борису. Наверное, лучше сначала мне с ним поговорить.

– Спасибо, Андрей.

– Да ладно. – Я подмигнул ей и вышел. Добравшись до капитанской каюты, которая располагалась непосредственно возле рубки, я заметил, что дверь не заперта и даже полностью не закрыта – через щель в коридор проникала полоска света.

– Борис… – позвал я.

– Заходи.

Я сдвинул дверь в сторону и, шагнув в каюту, без приглашения уселся в соседнее с хозяйским кресло за столом.

– Вид у тебя загадочный, – искоса глянул на меня капитан. – Пришло что-то в твою светлую голову?

– На этот раз не в мою, – усмехнулся я и рассказал историю создания грибкового дыхательного препарата.

Борис поначалу слушал с недоверием, но потом до него начало доходить, что я не шучу и не брежу.

– Ты хочешь сказать, что препарат можно опробовать прямо сейчас? – спросил он под конец.

– Да. Но его антиаллергенная составляющая пока ведет себя нестабильно. Может сработать, а может – нет. Тогда – шок под водой.

– Черт… И сколько надо времени, чтобы довести препарат до ума?

– Не знаю, – ответил я, – Но если его создали за считанные дни, то и доводки вряд ли ждать долго.

– Ладно. Тогда общий сбор в кают-компании через пятнадцать минут. Я сейчас объявлю по связи. И уж проконтролируй, пожалуйста, чтобы наша героиня дня снова не опоздала.

– Не гони на нее, Борис, – спокойно сказал я. – У каждого из нас есть свой бзик. Все мы немного сумасшедшие. А ее гипертрофированное свободолюбие – тоже психоз. Мания. И никто из нас не имеет права ее осуждать. Нам всем приходится терпеть психозы друг друга, мы все ненормальные. Почему гонениям подверглась только Ольга?

– Ее психоз опасен не только для нее, но и для окружающих, – ответил Борис, сверкнув глазами. – Ты в этом мог убедиться на собственной шкуре.

Я поднялся из кресла, шагнул к выходу, но, прежде чем покинуть каюту, сказал:

– Мы все опасны не только для себя, но и для окружающих. Подумай об этом. Сама идея Большой Охоты опасна для каждого из нас и для всех вместе. И даже для окружающих. В общем, она ничем не лучше и не хуже Ольгиного маниакального свободолюбия. По большому счету это одно и то же. Мы хотим свободы от биотехов, а для нее биотехи – лишь частный случай более общей свободы.

Не дожидаясь ответа, я вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Я знал, что Ольга сразу спросит, как прошел разговор. Мне не хотелось ей лгать, но и правду рассказать я не мог, поскольку Ольга сильно расстроилась бы, решив, что считаю ее сумасшедшей. Поэтому я не спешил. Я брел по коридору, и во мне набирало силу понимание того, что именно из-за болезненной любви к свободе Ольга не подпускает меня на более короткую дистанцию в личных отношениях. Может быть, она и не была от меня без ума, как я от нее, но в любом случае чувствовалось, что я для нее не противен как мужчина, и даже больше того. Часто ей было со мной приятно, в этом тяжело ошибиться. Но она боялась, что если сама посчитает себя моей женщиной, а меня своим мужчиной, то потеряет какую-то часть свободы. А свобода была для нее… всем. И это было, судя по всему, неодолимым препятствием. Глухой железобетонной стеной, которую не взорвать никакой взрывчаткой. Точнее, для взрыва стены потребуется такая мощность взрывчатки, что уничтожена будет не только стена, но и все, что ею защищено. То есть если удастся сломать Ольгино свободолюбие и как-то добиться от нее внятного «да», то это будет уже не Ольга. Не та, которую я так люблю. Мне этого не хотелось. Наши отношения складывались на очень зыбкой основе, любое неосторожное движение могло их разрушить. И я, не боявшийся почти ничего, боялся этого разрушения до судорог тела.

Ольга ждала меня в каюте. С первого взгляда было видно, как она волнуется.

– Ну что?

– Борис объявил общий сбор, – ответил я. – Просил не опаздывать.

Она опустила голову. И ничего не стала выспрашивать. У меня отлегло от сердца. Я осторожно подсел рядом и обнял ее за плечи. Очень хотелось взять на себя хоть часть ее тревог, волнений, стыда и боли. Хотелось оградить ее от всех жестокостей мира, прикрыть ладонями и согреть дыханием. Я испытал такой неожиданно острый приступ нежности, что не удержался и коснулся губами ее уха. Так осторожно, как только мог. Не столько губами, сколько дыханием. Ольга не отстранилась. Напротив, она склонила голову в мою сторону и прижалась ко мне плечом. Мое сердце чуть не выскочило из груди, мощно ударив изнутри в ребра. Я опустился губами ниже, провел по шее, сразу заметив, как затрепетала под кожей жилка от участившегося пульса.

И я понял, что можно не останавливаться. Что сейчас, и, может быть, только сейчас в железобетонной стене открылись ворота. Возможно, совсем ненадолго, но если я пройду через них, то уже останусь там, за стеной. Навсегда. Эта идея так меня окрылила, что весь остальной мир отодвинулся на неопределенное расстояние. Я осторожно приподнял Ольгины локоны на затылке и принялся ласкать губами кожу у самой кромки волос. Потом ниже и ниже по шее, ощущая, как учащается ее дыхание. Плечо, руки, пальцы… Грудь…

– Не надо! – взмолилась Ольга. – Зачем ты все портишь?!

– Что порчу? – отстранился я, задыхаясь от нахлынувшего желания.

– Наши отношения! – с усилием сказала она.

– Черт… – негромко ругнулся я. – Прости…

– Я никого к себе так близко не подпускала, как подпустила тебя. А этим ты все испортишь. Неужели не понимаешь?

– Но почему?

– Потому что мы друзья! – сказала она так, словно это все объясняло. – У меня вот был парень. Я его безумно любила. И где он сейчас? Он ушел, даже не попрощавшись. Ты понимаешь? Я не могу тебе дать того, чего ты от меня хочешь! Я не могу быть твоей женщиной… Ты просто не знаешь, что это такое. Может быть, я просто дура… Не знаю, мне все чаще так кажется. Мужчины все время от меня уходят… Уходят молча, оставляя в жизни черную пустоту.

– Но я никогда не уйду от тебя! – горячо сказал я. – Я без тебя просто жить не могу. Мне без тебя физически плохо! Ты думаешь, почему я остался, когда ты опоздала? Потому что ты мне… Ты мне очень нужна. И я люблю тебя больше жизни. Это не пустые слова!

– Но я ведь у тебя есть! Мы вместе. И эти отношения могут длиться вечно, в отличие от отношений между мужчиной и женщиной… Когда какая-то мелочь может разрушить все. Прошу тебя, не надо все портить! Ты мне очень нужен. И я не хочу тебя потерять! Так же, как других.

– Да что ты такое говоришь? – грустно глянул я на нее. – Как может вечно длиться дружба? Все равно ведь рано или поздно ты влюбишься, выйдешь замуж…

– И что? Наша дружба останется все равно.

– Но я хочу не этого! Я хочу, чтобы ты была моей единственной женщиной, а я твоим единственным мужчиной.

– Это невозможно… – Ольга опустила взгляд.

– Но почему?!

– Потому что я тебя и так очень люблю. Очень. Но для отношений в паре должно быть что-то еще… Огонь. Эйфория. Влюбленность. Неужели не понимаешь? У меня есть образ. И я надеюсь найти мужчину, который с этим образом будет совпадать на все сто процентов. Я верю, что это возможно. И я буду искать.

– А вдруг не найдешь? – Мне стало так грустно, что слезы защипали глаза. – Мне кажется, что надежность лучше эйфории, которая пройдет через пару месяцев. И что останется? А я смогу тебя всю жизнь на руках носить.

– Не знаю… Как я могу тебе сейчас сказать? Я верю, что найду, что влюблюсь по-настоящему. Что эйфория и влюбленность не угаснут, а перерастут в более глубокие отношения. И я не хочу, чтобы ты страдал! Чем быстрее ты выкинешь, вырвешь с корнем свою влюбленность, на которую я не могу ответить, тем лучше будет для нас обоих. Понимаешь, из-за меня ты можешь пройти мимо женщины, которая создана для тебя. Я никогда не смогу повернуться к тебе на сто процентов, а ты… Ты очень хороший. Ты просто замечательный. Ты достоин того, чтобы к тебе повернулись сразу на сто процентов.

– Я никого, кроме тебя, не хочу! Ты – моя женщина.

– А я не могу дать тебе того, что ты хочешь. Пойдем, а то опоздаем на сбор.

Мы не опоздали. Вошли в кают-компанию и сели в кресла. Док явился следом за нами. Все были сосредоточенны. Все уже знали, наверное, что случилось. Все смотрели на инъектор, который Ольга положила на стол. А у меня было такое ощущение, словно меня режут скальпелем изнутри. Мне хотелось умереть. Вот так, сразу, на месте. Просто для того, чтобы не чувствовать боли. Боли на грани шока…

– Ситуация следующая, – сказал Борис, поднявшись. – Мы обнаружили на дне баржу, однотипную с той, что затонула возле Рошана. С огромной вероятностью, в ней полный груз золота. Глубина тут триста метров. Выйти с газовым аппаратом нельзя. Но Ольга вывела особый грибок, который, попадая в кровь, начинает выделять кислород. Препарат нестабилен. Поэтому есть два варианта. Первый – подождать несколько дней, лежа на грунте, пока Ольга с Саймоном не доведут препарат до ума. Второй – рискнуть применить прототип с угрозой аллергического шока. У кого какие мнения по данному поводу?

– Я готов ввести препарат, – спокойно ответил я.

– Я бы тоже попробовал ощущения, – усмехнулся Док.

– Опасность может быть смертельной, – предупредил Борис.

– Я в курсе, – усмехнулся я. – Но это моя Большая Охота. Моя в первую очередь. Или кто-то сомневается?

– Ладно, – кивнул Борис.

– Нет! – Ольга встала из кресла, нарушая все правила сложившейся субординации и служебного этикета. – Андрею я ввести грибок не дам! Он вызвался добровольцем, потому что…

Она затянула паузу, и Борис жестко спросил:

– Точнее можно?

– Он хочет умереть! – выпалила она.

Мне показалось, что все сразу догадались, в чем дело.

– Это его право, – спокойно сказал Борис. – Мы все тут потенциальные смертники.

Похоже, мой порыв был ему выгоден. Вероятность моей гибели была мала, а вот пользы от разведки могло оказаться много. Даже Док, как мне показалось, сник. Он не так стремился стать добровольцем в столь опасном мероприятии, как я. Меня же сейчас результат не интересовал вообще. Получится – хорошо. Нет – хоть избавлюсь от боли в сердце. От чудовищной, невыносимой боли, которую причинил мне Ольгин отказ. В тот момент я был готов на любой риск. Я даже рад был этому риску. Потому что пускать себе пулю в лоб было не в моих правилах.

– Я считаю, что можно подождать несколько дней, – высказала мнение Катя.

– Я тоже, – поддержал ее Саймон. – За пять дней мы точно сможем доработать препарат.

– Идите вы к черту! – вспылил я, поднимаясь. – Это моя Большая Охота. Вы постоянно об этом забываете. Особенно ты, Борис. Никто из вас не имеет ни малейшего права останавливать меня ни в чем, что касается Охоты. Вы можете голосовать тут хоть до вечера. Хоть открытым, хоть закрытым голосованием. Я, как адмирал, отдаю команду выпустить меня за борт с этим чертовым грибком. И если команда не подчинится моему приказу, я найму другую команду.

Все стихли. Я видел, как сверкнул на меня глазами Борис. Он такого поворота явно не ожидал. С чем его можно было поздравить. Я же был настроен крайне решительно. Легче было остановить спускающуюся с гор лавину, чем меня в таком состоянии.

– Ты забываешь, что капитан корабля я, – твердо заявил Борис. – И командовать буду я.

– Тогда я отстраняю тебя от капитанской должности, – спокойно ответил я. – Потому что я не опереточный адмирал. Ты в моем подчинении, а не я в твоем. Ольга, бери инъектор! И прошу, не подставляй меня! Ну же! Ты же говорила, что друг мне. Так?

– Успокойся! – тихо сказала она. – У тебя истерика.

– Жду тебя в кессоне. – Я встал и направился к выходу. – Если не дождусь через три минуты, выйду с газовым аппаратом.

Решительно развернувшись, я покинул кают-компанию и широким шагом направился к шлюзу. От охватившего меня возбуждения кровь шумела в ушах, пальцы дрожали, а волосы на затылке топорщились, как шерсть у тигра перед прыжком. Распахнув первый люк кессона, я забрался внутрь, решительно разделся и натянул на себя защитный термоизолирующий костюм от газового аппарата.

Ольги не было довольно долго. Я уже думал, что пора затоплять шлюз, чтобы никто не подумал, что я шучу. Но тут в коридоре раздались знакомые шаги.

– Рад тебя видеть, – сказал я, когда Ольга вошла.

– Ты дурак, – ответила она, доставая инъектор. – Ты не имеешь права сходить с ума из-за меня. У тебя еще вся жизнь впереди. А ты сейчас можешь сдохнуть и упустить много хорошего, что ждет впереди. Не позволю.

– Чушь. Каждый волен сам распоряжаться собственной жизнью. Тебя нельзя заставить любить меня, а меня нельзя заставить жить без тебя.

– Но я же у тебя есть! Чего тебе не хватает? Секса?

– Без секса я как-нибудь обойдусь, – усмехнулся я. – Меня пугает, что ты найдешь свою любовь, и я отойду на второй план. Меня пугает, что я не смогу жениться на тебе и заботиться о тебе… Что бы ты ни говорила, любимый человек ближе любого друга. Если ты выйдешь замуж, у нас никогда не будет таких отношений, как сейчас.

– Ты идиот! – вспылила она. – Вот когда такой человек появится, тогда и будешь решать! Но ты не можешь умереть из-за меня! Ты понимаешь, в какое положение меня ставишь? Это банальный шантаж, тебе не кажется? Прекрати на меня давить!

– Я не давлю. Мне надо провести разведку. Будешь вводить препарат, или мне выходить с баллонами?

– Черт тебя возьми! На! Ешь!

Она протянула мне упаковку сахара. Я одну за другой проглотил с десяток таблеток.

– Руку давай!

Я уже был в гидрокостюме, поэтому она, не найдя другой жилы, вынуждена была впрыснуть мне препарат в сонную артерию. В течение пары минут я ничего не чувствовал – грибок, пожирая сахар, размножался в организме. Затем начались сбои дыхания. Концентрация углекислого газа в крови упала, а вместе с этим начал угнетаться дыхательный рефлекс. Я испугался. Точнее, обычным испугом это трудно было назвать, на меня накатил чудовищный приступ острой паранойи. Было страшнее, чем перед смертью, когда я утонул, затянутый в глубину рухнувшим гравилетом.

– Что чувствуешь? – спросила Ольга.

– Дышать приходится принудительно, – прошептал я непослушными губами.

Меня пугало, что некие микроскопические твари плодятся у меня в крови, как в гнезде. То, что они при этом выделяют необходимый мне кислород, успокаивало как-то не очень.

– Брось. Не дыши. Уже не надо. Заодно и страх пройдет, когда поймешь, что мозгу достаточно кислорода без вдохов и выдохов.

Я внял ее совету и действительно ощутил себя значительно лучше. Ощущение было немыслимое – грудь не вздымалась, да и никакого желания работать легкими не было, но организм функционировал вполне сносно. Ольга замерила мой пульс.

– Аллергической реакции пока не замечаю, – сказала она. – Кажется, твой организм принял грибок. Точнее, проигнорировал вторжение. Теперь запомни важную вещь. Перед выходом тебе необходимо выдохнуть как можно более полно, чтобы освободить альвеолы от воздуха и углекислого газа. Затем вода под давлением сама заполнит легкие.

– Понял. – Я удивился непривычности речи при отсутствии необходимости дыхания.

– Тогда можешь выходить. Кстати…

– Что?

– Все хоть и голосовали против, но в глубине души рады твоему решению. Всем хочется узнать, есть на барже золото или нет.

– Мне тоже надо это узнать, – ответил я. – Но я понял, что ты хочешь сказать. Спасибо, что ты не на их стороне.

– И тебе спасибо за то же. – Ольга улыбнулась, потрепала меня по плечу и сунула мне в ухо горошину рации.

Я ощутил, что она снова сделала мне шаг навстречу, причем такой, какого я от нее никак не ожидал. Меня обдало мощной волной душевного тепла, но я взял себя в руки и не показал, как сильно это подействовало на меня. Хотелось понять, чем вызван такой резкий поворот в отношениях. Совсем недавно она оттолкнула меня, сказав, что никогда не сможет дать того, что мне нужно, а сейчас дает больше, чем я ожидал. Умирать мне сразу расхотелось. Ольга состояла из сплошных парадоксов, я это начал постигать потихоньку, но сейчас надо было сосредоточиться на другом.

Она покинула шлюз, я задраил за ней люк и активизировал заполнение тамбура водой. Из шкафа с пиротехникой я достал и пристегнул к поясу сумку с парой десятков фальшфейеров, затем бросил взгляд на елдомет Дока, грозно висевший в креплениях на стене. Понятно было, что команда поддержит меня огнем бортовых орудий, но все же с личным оружием, пусть даже таким несовершенным, как эта легкая гарпунная пушка, я чувствовал себя увереннее и комфортнее. Сняв со стены монструозное устройство, я закинул его тяжелую трубу на плечо и стал ждать, когда кессон наполнит вода.

Надо сказать, что добровольное утопление далось мне легче, чем я ожидал. Я просто расслабился и без страха вдохнул воду. Но когда в таких случаях говоришь «мне», то имеешь в виду прежде всего сознание. Да, сознание совершило этот акт, по всем статьям идентичный самоубийству, не артачась и не паникуя, поскольку я знал – последствий не будет. Но вот организму на мое знание было глубоко наплевать. Едва вода заполнила легкие, у меня начались совершенно неконтролируемые спазмы, а затем и судороги. Я даже грешным делом подумал, что отказала антиаллергическая присадка и у меня начался шок, но тут услышал в ухе голос Ольги:

– Успокойся. Просто расслабься. Это реакция на утопление. Сейчас организм сообразит, что не умер, и рефлексы ослабнут.

Но меня продолжало колотить и выворачивать наизнанку. Только через пару минут спазмы сделались реже, мягче, а еще спустя минуту сошли на нет, оставив лишь страх повторного возникновения. В общем, такой способ дыхания приятным было трудно назвать, особенно на первой стадии.

Когда я выбирался из шлюза на грунт, самочувствие уже вполне нормализовалось. Прошла тошнота, спазмы не повторялись, только сердце продолжало неистово молотить в ребра. Ласты я не брал, а груз на пояс нацепил двойной, чтобы было легче не плыть, а идти по дну. Данный способ передвижения показался мне лучше, поскольку обратно, если потащу золото, плыть все равно не получится.

– Торпедная опасность низкая, – сообщил Борис. – Мы неплохо тут расчистили акваторию. Если что, поддержим огнем бортовой артиллерии. Мы, кстати, хорошо тебя видим в инфракрасном режиме, так что можешь отвечать жестами.

Я ответил. Попросил заткнуться и не жужжать мне в ухо без надобности. Рекомендовал попробовать утопиться, как я, а потом выслушивать всякую чушь по рации. В общем, меня понесло. Я понимал, что попросту сдали нервы, но остановиться не мог, надеясь только на то, что Борис, да и другие, не в таком совершенстве, как я, знали язык. Однако общую направленность моих излияний они, безусловно, уловили. Мне стало стыдно, и я перестал жестикулировать.

Глубина триста метров – не шутка. Зона сумерек. Дневной свет с поверхности добирался сюда зловещим красноватым маревом. Вытянув руку, с трудом можно было разглядеть собственные пальцы. Чтобы не палить зря фальшфейеры, я жестами попросил включить прожектора, после чего ориентироваться стало, с одной стороны, легче, с другой – сложнее. Дело в том, что тугие столбы света выхватывали только узкие коридоры пространства. В них все сияло и искрилось, отбрасывая трепещущие, жутковатые тени, зато за границами света теперь простиралась кромешная темнота. Я ощутил себя не водолазом, а астронавтом, ступающим в скафандре по поверхности далекой планеты. Помимо воли вдоль позвоночника скользили холодные волны страха.

Грунт под ногами был рыхлый, очень илистый, поэтому даже осторожные шаги поднимали клубящиеся облачка рыжей мути, грозя ухудшить и без того неважную видимость. Кроме того, я заметил, что при значительных усилиях пульс учащается до состояния тахикардии, а кислорода перестает хватать. В такие моменты нервная система, получив сигнал о пересыщении углекислым газом, заставляла легкие судорожно сжиматься. Меня дважды рвало, что совсем уж неприятно на глубине. Сообразив, что грибок, по всей видимости, не справляется с поставкой кислорода при больших физических нагрузках, я постарался не напрягаться. После чего сообщил жестами о своих ощущениях.

– Это недостатки прототипа, – сказала Ольга. – По мере доработки препарата я буду добиваться большей кислородной отдачи. А может быть, сделаю ее зависимой от температуры мышц при повышении физических нагрузок.

Меня такие тонкости сейчас не интересовали. Шаг за шагом я приближался к затопленной барже. Вдруг по ушам ударило жуткое шипение, настолько неожиданное и мощное, что я вздрогнул.

– Не волнуйся, – тут же отозвался Борис. – Одна торпедная стая случайно направилась в нашу сторону. Катя научилась ловко с ними разделываться.

Я попросил их не устраивать бойню. Пока лежим на грунте, торпеды на нас внимания не обращают. Но стоит начаться пальбе, как сюда начнут стекаться новые и новые твари. Правда, я заметил, что применение гарпунной пушки, ввиду отсутствия вторичных детонаций, зачастую проходит безнаказанно. Погибшие торпеды не успевают сообщить об опасности, а если и успевают, то не могут понять, откуда она исходит. В результате биотехи, конечно, сплываются в подозрительный сектор, но точных данных для нападения у них нет, поэтому они попросту переходят в режим усиленного патрулирования, а когда не находят цели, возвращаются в привычный им район акватории. Этот процесс был не вполне предсказуем, поэтому оставалось надеяться на лучшее, но ухо следовало держать востро.

Баржа лежала на днище, почти без крена, по ватерлинию зарывшись в уплотнившийся ил. Подобравшись к ней вплотную, я провел ладонью по заржавленному, шершавому боку, глядя, как чешуйки окисла медленно падают из-под перчатки в свете прожекторов. Баржа называлась «Атлант», ее название сохранилось на корме. В этом месте взобраться на палубу можно было без особого труда, что я и сделал. От усилия при недостатке кислорода у меня темные круги поплыли перед глазами. Но, оказавшись наверху, я понял, что карабкался не зря – один из люков в надстройке был открыт настежь, что давало мне возможность попасть внутрь без помех. Я повернулся к батиплану и жестами сообщил, что готов отправиться на разведку.

– Давай, – коротко ответил Борис.

Запалив фальшфейер, я подумал, что внутри гарпунная пушка мне точно не понадобится – торпед там быть не могло. Да и не хотелось таскаться с громоздким вооружением по узким переходам судна. Снаружи тварь тоже не заберется через люк, поскольку Катя гораздо раньше пристрелит ее с борта «Кочи». Поразмышляв, я оставил пушку на палубе и скользнул в распахнутый люк.

По мере продвижения в глубь судна пламя фальшфейера выхватывало заржавленные переборки, трапы, заклинившие двери кают, скелеты. Скелетов было на удивление много – скорее всего, баржа затонула очень быстро, и люди гибли прямо в коридорах, быстро наполнившихся водой. Я подумал, что выведенный Ольгой грибок можно держать при себе вместо спасательного жилета – прекрасное средство от утопления.

Одежды на скелетах не было – за долгие годы океан полностью уничтожил ее, оставив только металлические предметы. Иногда сквозь тонкий слой ила на полу поблескивали монеты, иногда можно было различить силуэт пистолета, ножа или других вещей, над которыми время и вода не имеют абсолютной власти. Я старался обходить останки, не перешагивая через них.

Постепенно трапы и палубы уводили меня все дальше в трюм. Вода была мутноватой, в свете фальшфейеров кружились, словно крупные пылинки, частицы ила. Наконец я добрался до широкого, покрытого желтыми и черными полосами люка, за которым, вне всяких сомнений, находились грузовые помещения. Разблокировав электрический привод, пришедший в полную негодность, я при помощи рычага принялся отодвигать дверь в сторону. Она поддалась без труда, а за ней открылся объемистый трюм.

У меня глаза заслезились от того, что я там увидел. Тонны золотых слитков… Сложенные штабелями, тускло блестящие под слоем ила. Именно тонны… Трудно предположить, зачем кому-то пришлось вывозить или ввозить такое богатство во время войны. Я плохо знал ее историю. С одной стороны, это могло быть награбленное добро, вывозимое караваном в Европу, а с другой, например, это могли быть средства, на которые местные власти хотели закупить необходимую для обороны военную технику. Сейчас уже не важно было, кому предназначалось это богатство. Оно принадлежало нам, потому что, кроме нас, никто не мог работать на глубине триста метров.

Я хотел шагнуть в трюм, но зацепился за что-то правой ногой. Потянул сильнее, но безуспешно. Пришлось зажечь новый фальшфейер, присесть и внимательно осмотреть неожиданное препятствие. Им оказалось что-то вроде ракушки с крепкими зазубренными створками. Мощной, защищенной хитином подошвой неизвестная тварь прилипла к переборке, а створками схватила меня за штанину гидрокостюма. Существо выглядело довольно нелепо, поскольку скоро стало понятно, что никакая это не ракушка, а нечто вроде живого капкана. Ни о чем подобном мне слышать не приходилась. Но окончательно я испугался, когда увидел, что створки держат меня не за гидрокостюм, а прокусили его и впились в живую плоть. Я, впрочем, не ощущал при этом ни малейшей боли. Ощупав ногу, я быстро сообразил, что существо впрыснуло мне дозу обезболивающего, чтобы усыпить на начальном этапе мою бдительность. Тут-то я и понял, что столкнулся с совершенно неизвестным видом биотехнологической твари.

Перспектива у меня была незавидная – зазубренные створки продолжали медленно сжиматься, едва заметно, миллиметр за миллиметром погружаясь в плоть. Через несколько секунд появились первые струйки крови. Я испугался еще сильнее, потому что кислорода в мозг и так поступало явно недостаточно для полноценного существования, а уж кровопотеря и вовсе могла привести к фатальным последствиям.

Я достал нож и попытался раздвинуть хитиновые клещи капкана, но ни моих сил, ни длинного клинка в качестве рычага оказалось для этого недостаточно. Створки были такой формы, что удобно засунуть между ними нож оказалось физически невозможно – он просто соскальзывал. К тому же усилие мышц биотеха было таким мощным, что раздвинуть их, даже при удачном зацепе, вряд ли удалось бы без серьезных механических приспособлений.

Наконец, прокусив мне ногу до крупной вены, клещи перестали сжиматься, крепко удерживая меня за надорванную мышцу. Тогда я попытался подковырнуть ножом подошву капкана, которой он прилепился к стене, но и тут мне помешал толстый хитиновый панцирь, защищавший присоску. Рубить тварь тоже оказалось бессмысленно – даже сильные удары клинка оставляли на темно-зеленом хитине лишь едва заметные белые полосы.

Кровь из меня вытекала уже вполне приличной струей, к тому же я начал ощущать, что действие впрыснутого обезболивающего начинает заканчиваться. Сначала боль подступила неприятной пульсацией, затем стала проявляться все заметнее с каждым мгновением. И тут до меня дошло, что единственный способ выбраться – это попросту вырезать клещи из ноги. Рана получится кошмарная, но если наложить жгут…

Начал я именно со жгута. Срезал один из ремней, обеспечивавших подгонку гидрокостюма, и накрепко перетянул им ногу чуть ниже колена. Кровотечение сразу снизилось, по воде теперь не расплывались алые полосы, а лишь распространялась вокруг розовая дымка. Очередной фальшфейер начал гаснуть, я зажег следующий и напрягся, заметив, что их осталось всего три. Не хватало еще остаться тут в полной темноте. Тогда даже ради спасения жизни я не сумею выбраться, запутавшись в коридорах и переходах.

Надо было действовать быстро и решительно. Осмотрев острие ножа, я надрезал гидрокостюм вокруг зоны захвата капкана и освободил прокушенную кожу. Клещи вошли в плоть куда глубже, чем я ожидал, так что резать приходилось фактически до кости. С учетом ослабевающего действия обезболивающего мне предстояла на редкость тяжелая задача.

– Что-то тебя долго нет, – отозвалась в ухе рация голосом Бориса. – Подай какой-нибудь знак.

Хоть вспомнили, и то хорошо! Странно… Совсем недавно я готов был умереть, чтобы не ощущать причиненную Ольгой боль, а сейчас собирался выжить любой ценой, пусть даже ногу вообще придется ампутировать. Тепло, исходящее от Ольги, которое я так неожиданно почувствовал в шлюзе, меня полностью преобразило. Я собирался жить – жить для нее или с ней – это уже не имело большого значения. Главное – видеть ее. И я был настроен крайне решительно.

– Мы высылаем Дока тебе на помощь! – сообщил Борис.

Я сообразил, что этого делать нельзя. Ни при каких обстоятельствах – хоть убейся. Кто знает, сколько биотехнологических капканов притаилось на переборках затопленной баржи? Еще не хватало Доку попасться! Надо было как-то сообщить своим об опасности. Это было даже важнее, чем выбраться. Точнее, это надо было сделать быстрее.

Я пожалел, что мы не предусмотрели видеокамер, которыми можно передавать жесты языка на корабль. Обязательно надо будет организовать нормальную двустороннюю связь. Но сейчас придется выдумывать что-то другое.

И тут меня осенило. Я перевел рацию в ухе в активный режим и постучал по ней ногтем.

– Что это? – спросил Борис.

Я снова два раза стукнул.

– Ни фига не пойму. Ты знаешь азбуку Морзе?

Я стукнул два раза.

– Да или нет?

Я снова стукнул два раза. Конечно, азбуки Морзе я не знал. Но у меня была другая идея.

– Допустим, не знаешь, – резонно предположил Борис. – Тогда двойной щелчок может обозначать «нет». А одинарный «да». Годится такой код?

Я щелкнул один раз.

– Отлично… – напряженно отозвался Борис. – Тогда начинаем общаться. Тебе нужна помощь Дока?

Я ответил двойным щелчком, мол, не нужна.

– Хорошо. Ты так долго задержался по своей инициативе?

Снова двойной щелчок в ответ.

– Аварийная ситуация?

Я не знал, что ответить. На самом деле я был атакован, но это вряд ли пришло Борису в голову. Пришлось ответить утвердительно.

– Так… Авария… Тебя где-то заблокировало?

Один щелчок.

– Почему же тогда Док тебе не нужен?! Черт… Что же у тебя там? Ну, думайте все! У кого какие идеи?

Я услышал отдаленный, чуть глуховатый голос Ольги.

– Он боится, что Док попадет в такую же ситуацию, – моментально догадалась она.

Ну умница! Мы с ней словно настроены на одну волну. Какая же она умница!

– Ты боишься, что Док тоже застрянет? – спросил Борис.

Один щелчок в ответ.

– У тебя есть на то причины? То есть ты уверен, что ему грозит опасность?

Я снова ответил утвердительно.

– Сам выберешься?

Я задумался. Нет, никто ничем мне не смог бы помочь. Никто. Только я сам. Подумав, я ответил одним щелчком по рации.

– Точно?

Я не стал отвечать. Мне надо было вырезать капкан, черт бы его побрал. И тут Борис огорошил меня вопросом:

– Ты хоть до трюма добрался?

Я усмехнулся и щелкнул по рации.

– И что? Есть там золото?

Я снова щелкнул. Конечно, это была важная информация. Очень важная. Вдруг я не выберусь? Теперь они уже наверняка знают, что золото тут есть. Но мне надо было подумать и о себе. О себе тоже время от времени надо думать.

Я собрался с силами и сделал первый надрез. Страшно было полоснуть себя в полную силу, поэтому получилось неглубоко. Больно, но неглубоко. Сердце и так колотилось немыслимо, а теперь и вовсе начало сбиваться с ритма.

«Инфаркт только не хватает сейчас получить», – подумал я, и вогнал нож почти до кости.

Резкая боль чуть не заставила меня выдернуть клинок, но я удержался. Нога пульсировала, по ней пробегали короткие болезненные конвульсии. Я чуть изменил угол входа ножа, собрался с силами и одним движением провернул клинок, вырезав конический кусок плоти диаметром сантиметров десять в основании. Рванулся и высвободился из захвата, оставляя в воде струи крови. В качестве добычи капкану остался не я, а лишь кусок моего мяса.

И тут же начал гаснуть фальшфейер. Я достал новый, поразившись тому, как дрожат руки. Боль наступала из ноги, решительно собираясь завладеть всем телом. Не тратя времени даром, я метнулся к трапу, ведущему наверх. На поврежденную ногу наступать не было ни малейшей возможности, что сильно затрудняло движение и снижало мою скорость. Пришлось сбросить часть балластного груза и плыть, изо всех сил загребая руками, держа в правой фальшфейер. Мечущийся огонь гонял по переборкам обезумевшие тени.

Время от времени меня охватывал острый приступ паранойи. То меня пугало замкнутое пространство, то наступала уверенность, что мне отсюда не выбраться никогда…

– Как ты там? – раздался вдруг голос Ольги. – Я волнуюсь.

Я щелкнул по рации один раз.

– Выбрался?

Я снова ответил щелчком, чувствуя, как разлившееся в сердце тепло успокаивает меня.

– Идешь к выходу?

Я снова щелкнул пальцем.

– Тогда жду. Ты мне очень нужен, Андрей.

У меня от этих слов открылось второе дыхание, хотя я и не дышал вовсе. Но появилась не просто уверенность, что я выберусь до окончания запаса фальшфейеров, казалось, что я и через переборки смогу проломиться. Хватаясь за поручни и подтягиваясь левой рукой, я подгребал правой, а здоровой ногой отталкивался от ступенек трапов и переборок. Я не шел, не плыл, – я летел, то и дело врубаясь изо всех сил плечом в края люков. Но это не могло ни остановить меня, ни хотя бы замедлить.

И какова же была моя радость, когда впереди заискрился светом прожекторов овальный выход открытого люка! Я рванулся к нему, прижался плечом и постоял немного, стараясь унять сердцебиение.

– Мы тебя видим! – радостно сообщил Борис. – Как ты?

«Нормально, – ответил я жестами. – На меня напала биотехнологическая тварь, вроде капкана. Еле вырвался. Тяжелая травма. Готовьте Саймона и операционную. Иду».

Но только я попытался шагнуть вперед, как ощутил, что нога, теперь левая, снова попала в захват. На этот раз похожая тварь схватила меня за ступню, грозя раздробить кости. Но я не стал этого дожидаться. Перевалившись через порог люка, я дотянулся до лежащей на палубе гарпунной пушки и подтянул ее к себе за рукоять.

Труба была слишком длинной и неудобной, но все же я изловчился, приложил срез ствола к подошве капкана и нажал на спусковую кнопку. Гарпун метнулся наружу с чудовищной силой, разрубил хитин надвое и с грохотом унесся в темноту коридора, оставляя за собой белый след пузырьков. Клещи разжались и отвалились, оставив на ноге лишь неглубокий кровоточащий надкус. Отдачей пушку вырвало из моих рук, но я не дал ей упасть на палубу, подхватил, вместе с ней перевалился через леера на корме баржи и поплыл к батиплану. Груз не сильно тянул ко дну, поэтому, когда левая нога погрузилась в ил, я оттолкнулся и продолжил путь гигантскими прыжками. Свет прожекторов бил почти в лицо, слепил невыносимо, но он же был для меня ориентиром.

Правая нога начала распухать от травматического отека, эластичная ткань гидрокостюма стискивала ее все сильней и сильней. Кровь билась в ушах с грохотом проходящей по мосту гусеничной техники. Я быстро терял силы, но каждый раз, когда темнело в глазах, вспоминал голос Ольги и ее слова о том, что я ей нужен. Это позволило мне добраться до шлюзового люка и, открыв его, втащить себя внутрь. Дальше вступила в дело автоматика продува – люк за спиной закрылся, а уровень воды в кессоне начал стремительно понижаться. В конце концов, я оказался стоящим на четвереньках, а вода в груди сидела свинцовым грузом. Я попытался ее вытолкнуть, и меня тут же вырвало. Тоже в основном водой. А вот из легких жидкость выходить не желала. Мышцы содрогались в спазмах, и я понял, что вот-вот потеряю сознание.

Внутренний люк распахнулся, и в кессон вбежала Ольга, за ней Борис, Саймон, Катя и Док. Я из последних сил улыбнулся, показал поднятый вверх большой палец и вырубился, грохнувшись ухом о композит палубы.

Эпилог

Прошла неделя. В барже «Атлант» оказалось двенадцать тонн золота. Выгружать его все и сразу не было ни малейшего смысла, однако и бросать затонувшее судно на произвол судьбы не хотелось. Поэтому я принял решение строить на месте первую подводную базу. Решение было рискованным, но когда-нибудь нам все равно пришлось бы полностью перебираться в океан. Потому что, если бы мы не сделали этого, мы никогда не нашли бы эффективного способа отражения атак биотехов.

Травма ноги оказалась настолько серьезной, что Саймон сомневался, смогу ли я вновь эффективно управлять кораблем. Я удалил себе значительный фрагмент мышцы, освобождаясь от капкана, и Саймон не знал, можно ли восстановить ее без мышечного протеза или донорской вставки. По кораблю мне приходилось перемещаться, как Джону Сильверу, с костылем, сделанным в судовой мастерской. В какой-то мере это меня даже забавляло.

Отношения у нас с Ольгой стали очень теплыми. Мы сблизились так, как я и представить себе не мог. Также я не представлял, что стало тому причиной. Секса у нас с ней по-прежнему не было, но Ольга сказала, что не может так сразу перестроиться, что отношения такого плана должны развиваться сами собой, постепенно. Я был с ней согласен. Тем более она этому развитию теперь не мешала.

Зато ее отношения с командой не изменились никак. Даже после того, как она обеспечила всем возможность выходить в океан на любой глубине. Борис по-прежнему игнорировал ее как пилота, что сделало мои с ним отношения до крайности напряженными.

К концу недели мы силами Дока и Кати, которые выходили вместе и страховали друг друга, загрузили на борт «Кочи» более полутонны золота. Этого с избытком хватало на строительство еще двух батипланов, но на такую флотилию у нас банально недоставало людей. И тогда я сам, собственной адмиральской волей, созвал общее собрание.

Вечером все расселись за столом в кают-компании. Борис поглядывал на меня исподлобья, не очень довольный таким усилением моей власти. Я встал и, опираясь на костыль, сказал:

– Начавшись совсем недавно, наша Большая Охота уже готова перейти на новый этап. Мы разработали две совершенно новые технологии, позволяющие всерьез обеспечить людям возможность противодействовать биотехам в их естественной среде обитания. Мне принадлежит идея строительства батиплана, а Ольге – идея оксигенного грибка. Кроме того, у нас появились такие финансовые средства, с помощью которых можно горы свернуть. Но нам не хватает людей. Все это понимают прекрасно. К тому же, и это тоже ни для кого не секрет, в команде начался психологический раскол. Он не мог не произойти, и хорошо, что это началось сейчас, а не перешло в хроническую стадию. Меня радует, что, несмотря на разногласия, все нашли в себе силы вести себя достойно и не загубить общее дело ради личных амбиций. Я, как адмирал еще не существующего флота, безмерно благодарен за это каждому члену команды.

Взгляд Бориса потеплел, я это заметил и продолжил:

– Меня не оставляет идея заручиться в Большой Охоте государственной поддержкой. Чтобы законы и полиция перестали быть нам помехой. Чтобы получить возможность открыто вербовать людей. Сделать это можно одним-единственным способом: предложить одному из правительств или даже Европейскому Совету обеспечить людям возможность выходить в океан. Например, открыть хотя бы один караванный путь из Европы в регионы Индийского океана. И обеспечить силами охотников его безопасность.

– Как ты это видишь? – спросил Борис.

– На мой взгляд, мы вполне в состоянии обеспечить конвой гражданским транспортным судам на всем пути прохождения каравана. Но прежде, чем предложить такую идею правительству, нам придется провести караван добровольцев из Европы или Африки на Суматру. То есть доказать свои возможности мы сможем только на удачном примере.

– Это напоминает выход человека в космос. Куча неудачных попыток, а затем…

– Возможно, – кивнул я. – Но у нас не будет права на неудачную попытку.

– Потери на таком длинном пути неизбежны, – пожал плечами Борис.

– Да. Скорее всего, это так. И все же… Мы обязаны будем провести хотя бы большую часть каравана. Нам надо попросту доказать высокую рентабельность морских перевозок в сравнении с доставкой грузов баллистическими транспортниками.

– Та еще работенка, – улыбнулся Док. – Я бы за нее взялся.

– Я тоже, – тут же ответила Катя.

– А как Саймон? Чувствуешь себя в силах возглавить медицинскую службу? – спросил я.

– Отделением я руководил… – улыбнулся врач. – И никогда не был против повышений по службе.

Насчет Ольги у меня уже не было сомнений.

– Борис… – Я посмотрел ему прямо в глаза. – Я хотел бы в связи с этим предложить тебе звание адмирала и поручить командовать одной из флотилий. Скажем так: одно крыло флота под моей командой, другое под твоей. Как ты думаешь, сработаемся в паре?

– Да… – Видно было, что подобное предложение застало его врасплох. – Интересно ты мыслишь, Андрей. Продуктивно, я бы сказал. На одном корабле нам действительно с тобой тесновато.

– Ну как?..

– Согласен.

– Значит, вопрос можно считать решенным. Тогда наши дальнейшие планы будут состоять из двух параллельных задач. Первая – создание боеспособного флота и найм людей, пока на нелегальной основе. Вторая – создание каравана транспортных судов с командами добровольцев.

– А им, кстати, какой толк? – поинтересовалась Катя.

– Такой же, какой и нам, – с улыбкой ответил я. – Мы станем первыми Охотниками, а они первыми моряками в новой истории человечества. Этот бизнес пока вне конкуренции, на нем можно поднять поначалу такие сверхприбыли, что владельцы судокомпаний быстро войдут в круг самых богатых людей планеты.

– Переход Большой Охоты на коммерческие рельсы? – усмехнулся Борис.

– Не вижу в этом ничего плохого, – ответил я. – Потому что профессионалы от любителей отличаются именно тем, что живут своим ремеслом.

– Пожалуй, – кивнула Катя. – Наш дайверский клуб когда-то тоже пришлось перевести на коммерческие рельсы.

– Именно так, – ответил я. – Значит, собственным приказом с этого дня даю начало операции «Караван». Все свободны. Приготовиться к возвращению на базу.

– Боеприпасов мало, – вздохнул Борис.

– Стычек с биотехами будем избегать, – кивнул я. – Пойдем на маршевом двигателе.

– И кто поведет корабль? – нахмурился Борис. – Док на маршевом не осилит, а у тебя нога…

– Корабль поведет Ольга, – спокойно ответил я. – На маршевом у нее пилотские показатели не хуже моих. И все прекрасно знают об этом. Надеюсь, мое адмиральское решение никто не собирается оспаривать?

– Недооценил я тебя, Андрей, – уже беззлобно усмехнулся Борис.

– Зато я вроде бы ни в ком не ошибся, – улыбнулся я ему в ответ. – Думаю, это всем пойдет на пользу. И общему делу тоже.

Я поймал взгляд Ольги. У нее в глазах так и прыгали веселые искры. Я не удержался от улыбки, когда заметил, что она показывает под столом поднятый вверх большой палец.

Хронология мира Охотников

Старое время

2122 год. Родился Андрей Вершинский, один из основателей отряда охотников.

2128 год. Началась Мировая война. Андрею Вершинскому 6 лет.

2130 год. Кончилась Мировая война. Андрею Вершинскому 8 лет.

2132 год. Начало Материковой (Десятилетней) эпидемии легочного вируса.

2135 год. Извержение на острове. Андрею Вершинскому 13 лет. События первой части романа «Большая Охота» – торпедная атака «Принцессы Регины».

2142 год. Конец Десятилетней эпидемии. Андрею Вершинскому 20 лет.

2143 год. Андрею Вершинскому 21 год – происходят события второй части «Большой Охоты». Набирается первая команда охотников. Создается первый гарпунный карабин системы Дока, возникает идея жидкостного скафандра для сверхглубинных погружений, выводится кислородный грибок.

2146 год. Андрею Вершинскому 24 года – формируются первые подразделения охотников с новым оборудованием и новой тактикой. Происходят события романа «Операция «Караван».

2177 год – родился Долговязый. В это время Вершинскому 55 лет.

2190 год – Долговязому 13 лет, Вершинскому 68 лет – они встречаются. События романа «Штурм бездны».

2199 год. Родилась Рита-Рипли.

2203 год. Родился Дикий-Огурец-Жаб.

Новое время

2215 год. Выход Викинга из учебки.

2218 год. Поступление Рипли в учебку.

2220 год. Вместо последнего класса школы Жаб уходит в океан в качестве стажера-биолога.

2221 год. Поступление Дикого (Жаба) в учебку в возрасте 18 лет.

2223 год. Выход Дикого (Жаба) из учебки.

2224 год. Молодой охотник Дикий, нарушив четвертое правило подводной охоты, применяет биотехнологические торпеды против пиратского транспорта «Голиаф», перевозящего груз мутагенного вещества. События первой части романа «Дорога в ад».

2225 год. Бак находит Поганку – платформу М-8, не зарегистрированную в Каталоге Вершинского.

События второй части романа «Дорога в ад»

2227 год. Обнаружена плоская торпеда, не зарегистрированная в Каталоге Вершинского.

2230 год. Попытка нападения команды Дикого-Жаба на Поганку. Гибель Бака, травма Рипли, Дикого и Долговязого. События последней части романа «Дорога в ад».

2232 год. Поступление Копухи в учебку.

2234 год. События первой части «Правил подводной охоты».

2235 год. События второй части «Правил подводной охоты».

2236 год. События романа «Третья раса».

2237 год. События романа «Вершители судеб».

Операция «Караван»

Он не знал ни покоя, ни страха Да и что в этом мире покой? Расстоянье от шеи на плахе, До момента начала кривой. Олег Канаев

Часть первая. Альбинос

Глава 1. Случайная связь

У меня не было задачи напиться. В бар на окраине города я приходил с другой целью, но пока мне ни разу не удавалось ее достичь. В этом не было ни моей вины, ни чьей-то еще, просто так складывались обстоятельства.

На самом деле те, кого я искал, были редкой дичью. Для выполнения задуманного мне нужна была команда, состоящая не из отморозков, как говорил Алекс, а из людей очень особого склада.

Отморозки хороши для формирования банды лесных разбойников, а мне нужны были хоть и смельчаки, но не доводящие храбрость до безрассудства.

Более того – смельчаки думающие. Инициативные, но готовые подчиняться приказам. Физически крепкие – да. С некоторым боевым опытом – несомненно. Но главное это должны быть люди, которым нечего терять, которые сознательно готовы и хотят коренным образом поменять свою жизнь.

Конечно, я искал их не только в баре. Но меня не покидала идея, что судьба просто обязана приводить таких людей в бар. Рано или поздно. И я ждал, пребывая в твердой уверенности, что смогу отличить нужного мне человека в любой толпе.

Иногда, вместо тех, кого я искал, на меня реагировали продажные женщины. У них чутье. Они видели в моих глазах отчаяние одиночки и искру поиска. Видимо, этого было достаточно для начала контакта.

– Привет! – Ко мне за столик изящно подсела смуглокожая брюнетка с раскосыми глазами и шикарными формами.

Одежда на ней, по случаю начала сезона дождей, была вполне пуританская – легкая куртка поверх топика и яркие акриловые штаны в обтяжку. Но во взгляде читался весь перечень услуг, который она готова была предложить. Все вроде бы как обычно.

– Привет, – ответил я с напускным равнодушием.

Однако сердце забилось чаще. И отнюдь не от пышности ее форм. Нет, у меня сработало боевое чутье и начало подавать сигнал об опасности. Пока я еще не понимал откуда она может исходить, а потому решил потянуть время.

Женщина усмехнулась.

– У тебя забавный акцент, – сказала она.

– Русский, – так же равнодушно ответил я.

– Ого! В жизни не видела русского! Говорят, у вас такие…

Настало время мне многозначительно усмехнуться. Но она решила не развивать тему. Тоже странно. Опыта мало?

– Что же ты делаешь на Суматре? – весело спросила незнакомка.

– Прижился, – пожал я плечами.

Глупо всё. Зря я напрягся. Все как всегда. Стандартные фразы, затем последует стандартное предложение. Да и цена будет вполне стандартной. И последствия тоже, как правило, бывают стандартные, изживаемые не слишком тяжелыми антибиотиками.

Это как правило. Но я больше был склонен к риску другого рода, и услуги проститутки мне были без надобности. Можно было без лишних эмоций послать ее к дьяволу, и я уже открыл было для этого рот, но тут заметил, что девочку пасут трое.

Для меня это красноречиво говорило о том, что она такая же проститутка, как я – монах-францисканец. Не бывает у проститутки троих сутенеров.

Да и троих охранников быть не может – слишком накладно. Обычно бывает один, который просто пасет и не вмешивается. А если что пойдет не так, разборки начнутся позже.

Я не спеша набрал номер на коммуникаторе и вызвал Алекса.

– Немного задержусь, дружище, – произнес я в микрофон.

– Валяй, – ответил Алекс с усмешкой в голосе.

Это был кодовый обмен фразами. Один из нескольких вариантов. Он означал, что в течение тридцати минут Алексу надлежит прибыть на улицу, где расположен бар и смотреть, чтобы со мной не произошло ничего особо дурного.

– Пригласил бы приятеля, – интригующе протянула проститутка. – У меня есть подружки.

– С подружками сам разберусь, – произнес я тоном бывалого жеребца. – Пойдем.

Соглядатаи напряглись, но никто из них не поднялся. Грабители? Ловят на девочку, как на живца?

Возможно. По мне, в принципе, видно, что деньги водятся, а значит, могут быть и в карманах. Иначе чем вызван их интерес? В этом крошечном городке на юге Суматры простой люд интересовался только средствами к существованию. А сложного люда здесь отродясь не жило.

Но я лгал сам себе – были и другие варианты. Например, меня могли тут заприметить. А потом у тех, кто заинтересовался моей персоной, могло возникнуть вполне объяснимое желание побеседовать лично.

В этом случае ловля на живца имела смысл, ведь как-то иначе выдернуть меня с базы оказалось бы весьма затруднительным.

Если так, то это везение. Ничьим вниманием в моей ситуации пренебрегать нельзя.

– Тут не далеко, – поднимаясь из-за столика, сказала незнакомка. – Пара кварталов. Пройдемся пешком?

– Колеса мне сегодня точно противопоказаны, – ответил я, старательно изображая из себя пьяного.

Хотя какой смысл изображать? Во мне и так грелись четверть литра джина почти без всякой закуски. Перебрал немного. Сейчас это минус.

Один из пасущих девочку ребят был вооружен. Меня бы пытали, и то не смог бы сказать, по каким признакам я это понял. Но сомнений не было – где-то у него был припрятан ствол. Об этом говорил мой богатый стрелковый опыт. У двух других под гавайками наверняка ножи, но это на Суматре оружием не считается.

Мы встали из-за столика и направились к выходу. Женщина ступала первой, профессионально покачивая бедрами, а я двигался на шаг позади, стараясь быть готовым к любым неожиданностям. К красотке так и липли взгляды подвыпивших посетителей. Но мало кто был способен заплатить за ее услуги даже ту мизерную цену, какая была в ходу на острове. Поэтому взгляды скользили и по мне. Завистливые.

Мы миновали гориллу-охранника и оказались на пустынной улице. Тучи, бродившие днем над городом и пролившие полуденный дождь, рассеялись, светила яркая половинка луны, компенсируя всяческое отсутствие фонарей. Когда-то, до войны, тут располагались то ли небольшие заводы, то ли ремонтные мастерские. Потом все было заброшено, часть зданий присвоили дельцы под бары, притоны и игорные заведения, а менее пригодной собственностью завладели бездомные. Кое-где, за мутными стеклами, виднелся тусклый свет просроченных химических светильников, а иногда и масляных ламп.

Я постоял немного, делая вид, что хочу прийти в себя на открытом воздухе, вынудив женщину нетерпеливо потоптаться рядом. На самом деле я тянул время. Хотелось если не дождаться Алекса, то хотя бы сократить промежуток времени до его прибытия. Если разговор с незнакомцами пойдет серьезный, то вдвоем нам проще будет понять, чего именно от нас хотят.

В одиночку же мне, случись что серьезное, придется вынести к дьяволу их гнездо и всех перебить. Потому что на мне лежит слишком много ответственности и нет возможности рисковать по пустякам.

– Пойдем! – Незнакомка наморщила носик и сделала шаг вдоль улицы. – Я уже вся горю.

– Да. – Я вздохнул и направился за ней.

Не миновали мы и квартала, как от стены на темной стороне улицы отделились три тени и побрели за нами. Женщина оглянулась и прибавила шаг. Те трое тоже. Но это точно были не соглядатаи из бара – уж слишком натурально перепугалась проститутка.

Это было плохо. Очень. Потому что из-за трех незадачливых грабителей я мог лишиться возможности побеседовать с заинтересовавшимися мною людьми на их территории. И выход тут был один – разобраться с неожиданным фактором по-быстрому. Я остановился, резко обернулся и негромко сказал:

– Катитесь к дьяволу! Не надо портить мне романтическое настроение.

Они замерли. Все трое. И тут же по моей груди чиркнул луч лазерного целеуказателя.

Я прыгнул назад, прогнувшись в воздухе и пропуская над собой две пули приличного, судя по звуку, калибра. По ушам шарахнуло грохотом выстрелов.

Падать спиной на раскрошенный от времени бетон не хотелось совершенно, поэтому я перевернулся, как кошка, сгруппировался, ушел в кувырок через плечо и, только встав на корточки, выхватил из-за спины пистолет. Пока описывал им дугу, чтобы прицелиться, скинул флажок предохранителя, не забывая следить за положением лазера под стволом противника.

Луч молнией метнулся ко мне, я рухнул на землю, пропустив его над собой вместе с очередной пулей и выиграл секунду, которой мне с лихвой хватило бы на два выстрела. Промахнуться с такой дистанции для меня было решительно невозможно. Вот только пистолет мой от двух нажатий на спуск выстрелил только один раз. Но это была не осечка. И мне понадобилась пара мгновений, чтобы понять, в чем дело.

Кто-то в ресторане, пока я болтал с проституткой, ловко стянул у меня из пистолета магазин. Остался только один патрон, который я обычно ношу в стволе, наготове.

Но и единственная пущенная мной пуля достигла цели. Луч вражеского целеуказателя описал в воздухе беспорядочную линию и замер, упершись в стену противоположного дома. Оставшиеся в живых бросились в тень, и я понятия не имел о степени их вооруженности. А раз так, следовало считать их вооруженными до зубов и готовыми из меня в любой момент решето сделать.

Не теряя бдительности, я перекатился по земле, сбивая локти, прыжком преодолел оставшееся до упавшего вражеского пистолета расстояние и подхватил его. Целеуказатель пришлось закрыть пальцем – приделан он был на совесть, не свернуть, а мне эти навороты ни к чему, только демаскируют.

Остатки облачной дымки рассеялись, луна светила все ярче, очерчивая глубокие, черные, как смоль, тени под стенами. Я же стоял, как на сцене в лучах софитов, так что надо было срочно менять дислокацию.

Все было привычно, как на стрелковых дуэлях, в которых мне много раз приходилось участвовать ради заработка. Кувырок вправо, перекат, кувырок вперед. Противник дважды выстрелил, но пули каждый раз попадали в то место, где на тот момент меня уже не было.

Я же краем глаза заметил вспышку порохового сполоха и послал пулю чуть ниже. Попадание в живот далеко не всегда смертельно, а вот останавливает всерьез и надолго в ста случаях из ста.

Третий противник проскочил через освещенный участок между домами и снова метнулся в тень, но я достал его выстрелом, уже не видя, просто взяв упреждение по начальной траектории.

Короткий вскрик подтвердил, что с последним грабителем тоже покончено. Раненые коротко не кричат. Боль от попавшей в тело пули такая, что даже самые крепкие издают при ранении отчетливый и продолжительный звуковой сигнал. А этот затих. Значит, всё.

Я обернулся и оторопел. Проститутка лежала лицом вниз в темной, растекшейся по треснувшему бетону луже. Она еще дышала, но крови вытекло столько, что шансов на выживание не было никаких. У грабителей действительно была пушка сокрушительного калибра. Женщине хватило единственной, попавшей между лопаток пули, одной из тех, от которых успешно увернулся я.

Вот и всё. Представление, обещавшее быть интересным, закончено. Теперь никто не попытается со мной побеседовать. Снова не повезло.

Я подобрал свой пистолет и сунул за пояс, а грабительский выкинул. Не любил я большие калибры, точность от них страдает. И надо было скорее уносить ноги, а то в городе хоть и тормозная полиция, но иногда она поспевает вовремя в самый неудобный момент.

Пришлось прыгнуть в тень и припустить в сторону от бара. На бегу нажав кнопку коммуникатора, я вызвал Алекса. Но сказать ничего не успел, потому что с ночного неба чуть ли ни на голову мне опустился патрульный полицейский антиграв. Турбины его свистели, медленно понижая тон, постепенно переходя на холостой ход.

– Стоять на месте, руки вверх! – рявкнул громкоговоритель.

От бортового полицейского пулемета не увернешься так ловко, как от нескольких пистолетных пуль. К тому же у меня было правило относиться к блюстителям порядка с уважением, особенно когда не чувствуешь за собой вины.

Ну, прикончил трех грабителей, что с того? Вот женщину жалко. Но это не моих рук дело, и доказать это не составит труда. Я выполнил требование и стал терпеливо ждать.

Полицейский гравилет, все еще низко свистя турбинами и поднимая пыль, опустился на разбитый бетон. В свете бортовых огней была отчетливо видна эмблема с двумя черными крыльями, за которою патрульных в трущобах звали черными ангелами. Дверь десантного отсека распахнулась, выпустив троих штурмовиков в полной экипировке, в шлемах и с легкими пулеметами в руках. Еще один пулемет, в башенке на крыше машины, не спускал с меня четырех коротких стволов.

В это время на вызов отреагировал Алекс, но я не слышал, что он говорит из-за свиста турбин. Сам я тоже ответить не мог – опасно было опустить руку и поднести к губам браслет коммуникатора. В общем ситуация была идиотской. И скорее всего ночевать сегодня на базе у меня не получится. Несмотря на полный порядок с документами, могут продержать в участке до утра. Все же четыре трупа, а патрульным только дай повод попудрить мозги.

Один из штурмовиков молча схватил меня за запястье и сорвал браслет коммуникатора.

– А мое право на связь? – напомнил я.

– Воспользуешься им в участке, – ответил патрульный. – Давай в машину.

Двое других придержали меня у порога, обыскали, изъяли пустой пистолет и подтолкнули внутрь, придержав голову, чтобы я не разбил ее о верхнюю кромку люка.

Не считая пилота спереди, больше в гравилете никого не было. Происходи это лет пять назад, когда я зарабатывал на жизнь, участвуя в стрелковых дуэлях, проще и безопаснее было бы свинтить. В ближнем бою от трех пулеметов не так много толку, больше психологически действуют. А пускать их в ход – себе дороже. Не ровен час, друг друга перестрелять. Когда первый патрульный сунется внутрь, можно шарахнуть его со всей дури в забрало шлема, выхватить пулемет, срезать оставшихся, потом прикончить пилота, завладеть машиной и дернуть на окраину, куда ни один патрульный в здравом уме не сунется. Еще и навариться можно было неслабо, продав гравилет пособникам тамошнего бандитского главаря.

Но то можно было провернуть пять лет назад. То было другое время, и у меня был совершенно другой статус. Прошли времена, когда я убивал людей на дуэлях, залечивал редкие раны, нелегально ночевал в пустых гостиничных номерах, бродяжничал по всей Суматре, отбивался от севших на хвост бандитов и творил прочие непотребства.

Тогда для меня не было разницы – уйти от мафиози, который решил, что я ему задолжал, или вынести к дьяволу полицейский патруль, который решил, что я совершил нечто противоправное.

Теперь все иначе. Теперь я на легальном положении, с паспортом и банковским счетом. Я пишу письма в муниципалитет, на некоторые иногда отвечают, а журналисты время от времени наседают на меня, публикуя потом статьи о сумасшедшем миллионере, решившем изменить историю человечества.

В общем, мне теперь проще провести ночь в полицейском участке, чем расхлебывать последствия не вовремя пробудившихся рефлексов. Так что рефлексы я усмирил и спокойно устроился на скамье в десантном отсеке.

Люк захлопнулся. Двое патрульных расселись по бокам от меня, третий, напротив, направил ствол мне прямо в живот.

– Вас учили не направлять оружие на людей? – съязвил я.

Никто не потрудился ответить, да я не очень-то на это рассчитывал. Гравилет оторвался от бетона, и я тут же понял, что влип в нечто до предела серьезное, так как никто из патрульных не удосужился уделить хоть какое-то внимание трупам. Тут и дураку станет ясно, что полицейские еще более липовые, чем проститутка, на которую я клюнул в баре.

Вот только дергаться уже было поздно. Прыгнешь на того, кто спереди – отоварят с боков. А драться с двумя под прицелом третьего еще более глупо. Упустил я момент. Старею, что ли? Дважды опростоволоситься за один вечер! Смех на палке!

Но вообще-то мне оказалось совсем не до смеха. Похищение было спланировано безупречно, причем ребята скорее всего знали кого похищают и разработали сценарий под мой психотип. Точнее под мой теперешний психотип.

Они знали, что сразу в драку я не полезу, а потом у них будет весомое преимущество. И знали, что пойду за проституткой, когда увижу трех соглядатаев. В общем, очень уж много знали – достаточно, чтобы я напрягся всерьез.

Не лезли в схему только трое покойных грабителей и смерть проститутки. Они стреляли не холостыми, запросто могли меня зацепить, а какой тогда разговор? Причем магазин-то из пистолета сперли, рассчитывали, значит, что активного сопротивления я оказать не смогу. А стрелять начали первыми. Странность, с которой при случае следует разобраться. Но меня уже куда больше волновало будущее, чем прошлое.

С одной стороны, можно было порадоваться. Я хотел контакта, и вот он контакт. Но с другой стороны – я не рассчитывал оказаться в столь беспомощной позиции. Вот, чисто теоретически, могут сейчас отвезти в лес, посадить в глубокую яму и выставлять любые требования.

И тут меня разобрало любопытство. А какие требования, собственно, похитители могут мне предъявить? Выкуп? Ну, один из вариантов. Но богатых людей в городе достаточно и без меня. Хотя, с другой стороны, они, как дураки, не шастают ночью по барам в одиночку и не подставляются под похищение. Но почему-то предчувствие подсказывало, что дело не в деньгах. Или я надеялся, что дело не в деньгах?

В любом случае говорить придется не с этими тремя, а с теми, кто организовал похищение. Так что пока особого смысла дергаться нет.

Другое дело, если подвернется момент. Тогда лучше все же свинтить. Во-первых, это набьет мне цену в случае возобновления переговоров, а во-вторых, позволит вести их с более удобной позиции.

Провести несколько дней в яме мне нравилось еще меньше, чем ночь париться в полицейском участке.

Я был уверен, что гравилет пойдет к окраине по кратчайшему пути, а то ведь не ровен час нарваться и на настоящий полицейский патруль. Но путь оказался еще короче, чем я рассчитывал. Мы приземлились уже через пару минут полета.

Люк тут же распахнули снаружи, и я понял, что все шансы на побег я упустил. На посадочной площадке нас встретило не менее десятка крепких, хорошо вооруженных парней.

Вокруг простирались развалины трущоб, кольцом охвативших город, но я понимал, но мы определенно находимся в северо-западном секторе, поскольку от бара летели не долго. Эта точка меня устраивала вполне, так как база отсюда всего в семи километрах. Если что, можно и пешком без особых усилий дотопать. Мало ли каким боком повернется удача?

К тому же Алекс не дурак, он будет ждать у бара, как того требовала соответствующая инструкция. Заодно, может, что вынюхает и нападет на мой след. Хотя на это надеяться не стоит. Не потому что я сомневался в Алексе, просто привык рассчитывать на себя.

Пилот гравилета остановил турбины, а я коротко огляделся. Мы находились на площадке, бывшей когда-то фундаментом здания. Пространство ограничивали и замыкали невысокие гребни разрушенных стен. Под ногами хрустело крошево из строительного бетона, местами торчали штыри проржавевшей за десятилетия арматуры.

В свете луны можно было различить несколько проемов в земле, и я подумал, что это наверняка входы в подвальные помещения. К одному из них меня недвусмысленно подтолкнули стволом пулемета. Я шагнул в предложенном направлении, прекрасно понимая, что под прицелом десятка стволов на открытом пространстве дергаться совершенно бессмысленно.

В подвале было темно, но хоть не воняло, как обычно в подземельях трущоб. Конвойные загодя включили фонари под стволами пулеметов, и так получилось, что под землей я оказался в перекрестьи тугих световых лучей, отбрасывая вперед длинную тень, которая кривлялась, как скоморох, при каждом моем шаге.

Возле массивной стальной двери со значком высокого напряжения мне приказали остановиться, с лязгом отворили старинный механический замок, отодвинули скрипучий засов и без обиняков втолкнули меня внутрь. Когда дверь со скрипом и лязгом захлопнулась у меня за спиной, наступила полная темнота. Придавила так, что захотелось сделать несколько полных вдохов.

Я привык к темноте океанских глубин, но здесь мрак был совершенно другим. Он таил меньше опасности, но воспринимался во много раз тяжелее и теснее.

Для очистки совести я ощупью обследовал небольшое помещение, в центре которого сгрудились останки древнего распределительного трансформатора. Вслепую оторвать от него кусок металла, годный в качестве оружия нападения, не вышло. Я успокоился, уселся в угол и принялся ждать, проговаривая про себя стишок, которому когда-то научил меня австралийский абориген по имени Коча.

Секунда за секундой, Минута за минуткой, Во времени заполнят Собою промежутки. Не много и не мало А столько, сколько будет, Пока я тут считаю, Один уже убудет.

При определенной наработанной ритмике этот стишок произносится за пятнадцать секунд. Потом снова:

Секунда за секунду, Минута за минутку, Во времени заполнят Собою промежутки. Не много и не мало А столько, сколько будет, Пока я тут считаю, Второй уже убудет.

Следующий цикл заканчивается словами «третьего не будет», а после произнесения «четвертого не будет», на руке загибается один палец, отсчитывая минуту. Потом все снова.

Через двенадцать минут я с трудом различил приближающийся свист турбин тяжелого гравилета. По логике вещей это прибыл хозяин, то есть человек, заказавший сегодняшний бал-маскарад. Для меня самым главным в развитии данной ситуации было то, что она начинала меняться. А раз так, ее можно будет повернуть в свою пользу и перестать играть пассивную роль. Ну не любил я пассивных ролей, плохо они мне давались. Но тут тоже надо иметь голову на плечах, поскольку активность активности рознь.

Вообще-то пути было два по большому счету. Следуя первому, можно было попытаться сделать ноги и вернуться на базу. Но тогда терялся весь интерес игры. Кто меня похитил, зачем? И можно ли повернуть это в положительное русло? Все эти вопросы останутся без ответа. Следуя же второму пути, можно было попробовать освободиться от конвоя, связаться с Алексом, захватить хозяина и вытрясти его, как мешок с дерьмом.

Второй путь нравился мне больше во всех отношениях, хоть и предполагал значительно большие трудозатраты.

Подумав, я решил заранее не суетиться. Какой путь ни выбери, от конвоя придется освобождаться и так, и эдак. Вот и надо это сделать. А там разберемся.

С моим бурным прошлым мне не раз приходилось уходить из-под стражи, так что у меня уже давно была разработана простая и эффективная тактика, основанная на простой, но неочевидной истине. Суть ее заключалась в том, что никакие два, а тем более три, события не могут произойти одновременно. Сначала происходит одно, потом другое. И их можно последовательно отработать. Сноровку надо только иметь, чтобы не считать ворон по ходу дела. Но сноровка – дело наживное.

Применяя этот общий принцип к более частной ситуации, можно сказать, что все три охранника в одну дверь не пролезут. Как бы они ни крутились, в проеме появится сначала один. А с одним я уж как-нибудь справлюсь. Потом разговор будет совершенно иным, потому что у меня появится пулемет.

Мне не пришлось ждать долго, за металлической дверью раздались шаги, потом скрежет замка, затем скрип засова. Как только через щель проскользнул свет фонаря, я ухватился за край двери и изо всех сил рванул на себя. Ясное дело, охранник в это время толкал ее вперед, прикладывая немало усилий, а тут еще я помог. Ни один человек, учитывая фактор неожиданности, не устоит в этом случае на ногах.

Дверь распахнулась, и мне пришлось чуть уклониться, чтобы ошеломленный конвоир не оказался в моих объятиях. Я дал ему сделать один до крайности длинный шаг, а затем положил ладонь на его затылок, чуть придавил и шарахнул коленом в забрало шлема.

Приложенной таким образом кинетической энергии, даже с учетом защитной функции шлема, как правило, бывает достаточно для оглушения на пяток секунд.

Второй рукой я схватился за ствол пулемета, чуть отклонившись, на всякий случай, от линии выстрела. Сам едва не взвыл от боли в ушибленном о забрало колене, но охранник отлетел назад, придавив собой дверь, а пулемет остался у меня в руках. Под стволом был закреплен фонарь, мне это очень понравилось.

Я ожидал выстрелов в коридоре, но оставшиеся там конвоиры оказались куда умнее и опытнее, чем я ожидал. Они не стали стрелять в дверь, да и вообще вели себя на удивление тихо и не дергались, что меня озадачило. Сам я соваться в коридор не собирался, так можно сдуру и под перекрестный огонь угодить. Мне хотелось дождаться либо когда они сами сунутся, я бы их перебил тогда по одиночке в дверном проеме, либо когда они рванут по коридору обратно. Тогда и без фонаря можно было срезать их очередью, просто полоснув наугад.

Пауза затянулась. Я уже начал ожидать какой-нибудь гадости вроде гранаты или подложенной у порога мины, когда в дверь ударили и она со скрипом приоткрылась. Тут уже ждать было нечего – я прижал приклад пулемета к бедру и выжал спуск. В этот момент один из конвоиров ввалился в помещение и превратился в чрезвычайно удобную мишень.

Вот только пулемет у меня в руках не выстрелил.

Вообще-то на невезучесть мне грех жаловаться, но осечка в такой момент – чересчур. Еще более чересчур второй отказ оружия за одну ночь. Такого со мной еще никогда не бывало. Ни в какие ворота оно не лезло, чего уж тут говорить.

В любом случае на жалобы у меня времени не было, следовало как-то выкручиваться из неловкой ситуации. А как выкручиваться? Я перевернул пулемет в руках, прыгнул вперед и попытался влупить конвоиру прикладом в забрало шлема. Но тот тоже был не пальцем деланный – увернулся, зараза, и так приложил мне с ноги, что мир тут же раскрасился самыми радужными тонами.

Но мне было не до красот. Стиснув зубы от боли, я продолжил рукопашную схватку, в которой больше уворачивался, чем бил сам. Через несколько секунд на помощь моему противнику подоспел второй охранник. Тут стало совсем тяжко, но по молодости мне приходилось выпутываться и не из таких передряг, так что бодрости духа я не терял, а ждал, когда ситуация повернется в мою пользу.

Наконец дождался. Конвоиры так увлеклись моим избиением, что чуть потеряли ориентировку в пространстве. В результате я оказался у приоткрытой двери, ужом выскользнул наружу и из последних сил успел не только ее закрыть, но и задвинуть засов.

Это было победой. Пусть маленькой, но так уже можно жить. Теперь требовалось привести пулемет в боевую готовность.

Окрыленный успехом, я передернул затвор и оторопел. Патронов в магазине не было. Вообще. Понятно, почему охранники не стреляли!

С такой лисьей хитростью, направленной против меня, я столкнулся впервые. И поневоле зауважал заказчика всей этой кутерьмы. Хотя отсутствие патронов вполне логично, если я им нужен живым. А раз нужен настолько, значит, мои шансы возрастают в разы. Я их могу убивать, они меня нет. По таким правилам мне играть еще ни разу не приходилось. Но идея мне понравилась. Жаль только, что мне убивать кого бы то ни было оказалось решительно нечем.

Снова надо отдать должное плененным мной конвоирам – в дверь они не молотили. Наверняка связываются сейчас с теми, кто наверху. Патронов бы добыть! Должны же тут у кого-то быть патроны! Просто обязаны быть!

Я погасил фонарь. Чтобы пройти по коридору, не имеющему ответвлений, он мне даром не нужен, а лишняя демаскировка ни к чему. Пусть сами светят, когда сунутся. Теперь у меня был пулемет, а это, кроме прямых функций, заявленных изготовителем, давало возможность использовать его как холодное оружие ударно-раздробляющего действия. К тому же фонарь был оснащен двумя аккумуляторами, а они тяжелые и компактные, тоже в умелых руках не шутка.

Сняв аккумуляторы и повесив пулемет на плечо, чтобы не мешался в руках, я принялся осторожно, как можно тише, пробираться вдоль стены к выходу. Но долго отдыхать не дали. В коридор спрыгнул здоровенный верзила со скорострельной четырехствольной «Пумой» в руках.

– Стоять! – проревел он. – У меня пушка заряжена!

Я спорить не стал. На нем шлема не было, в отличие от конвоиров, поэтому я просто шагов с десяти метнул ему в башку один из аккумуляторов. Судя по глухому стуку, промаха не случилось, а значит, этого противника я вывел из строя всерьез и надолго.

Тут уж мешкать было нельзя. Пользуясь тем, что фонарь его пулемета и после падения исправно освещал пол коридора, я рванул вперед с низкого старта, чтобы завладеть оружием раньше, чем сунутся остальные.

Достигнув конца коридора, я схватился за пулемет с куда большим рвением, чем подросток хватается за грудь первой отдавшейся ему женщины. Но и это оружие оказалось полностью разряженным. Тут меня уже зло взяло. Должен же быть предел подобному хамству!

И тут сверху через проем начали прыгать оставшиеся снаружи громилы общим числом приблизительно около десятка. Точно я сосчитать не успел. Они меня и не били даже, навалились, прижали, скрутили, надели мешок на голову, аж до пояса, и выволокли наружу.

Мешок на голове не позволял ориентироваться, но я хорошо помнил, где, что и как располагалось на площадке. Меня волокли к ее центру, скорее всего к недавно севшему тяжелому гравилету.

Все, в общем-то, шло по моему плану. Мне хотелось побеседовать с заинтересованной стороной, вот будет такая возможность. Мешок бы еще с башки сняли, у меня вообще претензий бы не осталось.

– Осторожно, ноги береги! – пробурчал кто-то в ухо.

Меня подхватили под локти и втащили в кабину гравилета. Внутри пахло кожей, дорогим джином и еще более дорогим одеколоном.

– Стоять! – приказал тот же голос, который предостерегал насчет ног.

– Не надо только кричать, – раздался другой голос, спокойный и властный. – И мешок с него снимите. Если что, о нем есть кому позаботиться.

С меня стянули мешок, и я, проморгавшись от яркого света, разглядел богато обустроенный салон. Позаботиться обо мне действительно было кому. По бокам стояли двое темнокожих здоровяков, судя по многим признакам, они являлись сынами экваториальной Африки. Кроме огромного роста и горы мускулов они были вооружены компактными искровыми шокерами, таким можно дикого буйвола остановить на ходу, не то что меня.

Оба негра были одеты в черные брюки и черные сорочки с короткими рукавами. Стильненько. Почти униформа. Все в одном цвете, включая собственную кожу. Четверо, доставившие меня сюда из подвала, рядом с ними меркли во всех отношениях.

А прямо передо мной, метрах в трех, сидел за низким столиком в кожаном кресле белый мужчина лет пятидесяти на вид. Причем белым он был не только и не столько в плане кожи. Он весь был белым, и длинные прямые волосы до плеч, и брови, и ресницы… А кожа особенно. На Суматре я никогда не видел людей с такой белой кожей.

Альбинос смерил меня взглядом и приказал доставившим меня сюда конвоирам:

– Свободны! И от полицейской машины избавьтесь.

Их как ветром сдуло, остались только африканцы, похожие на чуть уменьшенных сказочных великанов. Их лысые головы натурально начинались от плеч, носы были плоскими, как у горилл, а размер кулаков находился за пределами любого здравого смысла.

Несмотря на внешнее спокойствие, они держали руки на чехлах с шокерами, готовые пустить их в ход при первой необходимости.

– Выпьешь? – обратился ко мне альбинос, коротко кивнув в сторону стоящей у него на столике початой бутылки джина.

Стаканов заранее было припасено два. Удивительное в данной ситуации гостеприимство.

– Выпью, – кивнул я, хотя по факту мне уже было достаточно, особенно в развивающейся обстановке.

– А с нервишками у тебя полный порядок, – усмехнулся незнакомец, разливая напиток в два высоких, узких стакана из тончайшего стекла.

Это был не дешевый акрил, а именно стекло. Самое настоящее, полированное и идеально прозрачное.

– У меня работа такая, – ответил я. – Не для слабых нервов.

– Знаю, – кивнул альбинос. – Вот о твоей работе мне и хотелось бы побеседовать.

Он сделал едва заметный знак, повинуясь которому один из негров взял со столика стакан и протянул мне. Присесть никто не предложил, да и некуда было. Ну ничего, ноги у меня крепкие, не отвалятся.

– Вы не из местных, – уверенно заявил я.

– Это уж точно. Но несколько лет назад тебе с твоей командой удалось тут наделать столько шума, что слухи об этих подвигах дошли до Европы.

– А-бал-деть! – не скрывая иронии, ответил я.

Но он, конечно, не врал. Во-первых, будь он не издалека, с такой внешностью я бы о нем что-то слышал. Во-вторых, акцент. Такого чистого и правильного английского я отродясь не слышал.

– Конечно, я мог поступить иначе, – продолжил альбинос. – Мог приехать к вам на базу, испросить аудиенции… Но мне хотелось побеседовать именно с тобой, без участия третьих лиц.

– Скрытный вы, – съязвил я.

– У меня работа такая, – парировал он. – Не располагающая к открытости. К тому же в более благоприятной для тебя обстановке разговора могло не выйти вообще.

– Отчего же? Я охотно принимаю рабочие предложения по специальности. К тому же у меня сейчас развернутая рекламная кампания.

– Среди проституток? – усмехнулся незнакомец.

– Глупый разговор. – Я перешел на серьезный тон. – Вы позаботились о том, чтобы я сразу понял, насколько она не проститутка.

– Да. И не ошибся.

– Только не понимаю, зачем надо было устраивать пальбу и убивать женщину. Ваши методы настораживают.

– Это не наших рук дело, – отрезал альбинос. Потом добавил после короткой паузы: – Мы собирались устроить драку, а не пальбу. Поэтому вытащили у тебя патроны, пока ты болтал. Началась бы драка, прибыла бы полиция…

– Все понятно. Значит, грабители попались настоящие?

– В отличие от всего остального, – кивнул он.

– Справки обо мне наводили? – сощурился я.

– А как же? – Альбинос сделал крошечный глоток из стакана. – Чтобы грамотно спланировать операцию мне надо было как минимум знать, что ты регулярно появляешься в этом баре. Новую команду пытаешься набрать?

– У меня есть команда. Но в данный момент я нуждаюсь в специалисте с очень редкими навыками. Хотя бы в одном специалисте.

– Знаю, знаю. Навел справки в вашем муниципалитете. И про суть твоей рекламной кампании тоже наслышан. Собираешься провести караван судов через весь Индийский океан?

– Да, собираюсь. И проведу. Но мне этого мало. Мне необходимо, чтобы это заметили и оценили, чтобы такие рейсы перестали нести рекламный характер и приобрели практический смысл.

– Вернуть человечеству океан… – В голосе альбиноса прозвучала неприкрытая ирония.

– Разве оно того не заслуживает?

– Не знаю, – он тоже стал серьезным. – Но я не люблю мыслить так широко. У меня тоже, понимаешь ли, узкая специализация. И представляю я не себя лично, а некий… Ну, скажем, европейский концерн. Производственный.

Я понял, что он не врет и не водит меня за нос. Это была удача. В любом случае. Чтобы он ни предложил, это была большая удача.

– И что производит ваш концерн?

– Товары народного потребления, – не моргнув глазом, ответил он. – И мы постоянно расширяем сферы деятельности. Так получилось, что нам нужна твоя помощь, Андрей Вершинский. И мы готовы за нее хорошо заплатить.

– Уже интересно. Насколько хорошо? Мне необходим новый подводный корабль.

– Значит, о цене договорились, – кивнул он, не задумавшись ни на миг.

Я еще не знал, что он хочет предложить, но уже понял, что продешевил. Ладно, разберемся по ходу дела.

– Допустим. В чем суть предложения?

– Ну, во-первых, оно совершенно противозаконное, – начал было он.

– Я об этом догадался по заявленным расценкам, – тут же прервал я его.

– Ничего. Все равно я обязан предупредить. Во-вторых, я предлагаю тебе увеличить численность твоих врагов. Причем твоими же руками.

Вот это произвело на меня сильное впечатление. Я постарался не подать виду, но вряд ли это у меня получилось. Мне нечего было сказать, так что я решил дослушать его до конца.

Альбинос сощурился и продолжил:

– Ты ведь знаешь, что в связи с полным запрещением биотехнологий всю документацию по ним уничтожили.

– Конечно, – кивнул я.

– Но в океане после войны осталось столько произведенных и выросших тварей, что ни один человек не может добраться с одного материка на другой водным путем.

– Безусловно. – снова согласился я. – Для неподготовленной экспедиции это верная гибель.

Эта игра начала меня напрягать. Он вещал мне прописные истины и вынуждал поддакивать. Я вспомнил, что где-то слышал о такой методике психологического воздействия, когда человека вынуждают несколько раз сказать «да», а потом он автоматически соглашается в том случае, когда мог бы отказаться. Я сосредоточился – не хотелось попасть впросак настолько глупым образом.

– При этом биотехи полностью вышли из-под человеческого контроля, – монотонно продолжал незнакомец, – и фактически воцарились на океанских просторах.

– Это вы к чему мне рассказываете? – оборвал я его.

Негры напряглись. А сам альбинос словно вывалился из транса, моргнул и пристально посмотрел на меня.

– Короче можно? – с нажимом спросил я.

– Можно, – усмехнувшись, произнес он. – Мне нужно несколько живых биотехнологических торпед. Причем таких, для которых я сам могу задавать цели. Видимо, это должны быть личинки торпед и работоспособный программатор к ним. Взрослые торпеды, насколько я знаю, не подлежат перепрограммированию. Я достаточно компетентен?

Он оказался просто чертовски компетентен. Возможно, компетентнее меня самого. Но я не произнес ни слова. Не хотелось в который уж раз выдавать утвердительный ответ. Затем подумал и после паузы сказал:

– Чушь. Ничего подобного уже не найти. Все генно-инженерные и биотехнологические заводы на Земле уничтожены. Можете выкинуть эту идею из головы.

– А в океане? Что вы скажете о шельфовых военных базах? На них просто обязаны были остаться торпеды в личиночной стадии развития.

– Такое не исключено, – все же согласился я. – Но добраться до подводной базы немыслимо. К тому же сами базы наверняка давно уничтожены биотехами.

– Да, большинство из них, – легко согласился со мной альбинос. – Но мне известно о законсервированных базах. Они были оснащены вооружениями в самом начале войны, обесточены, переведены в полностью пассивный режим и законсервированы. Для биотехов такая база ничем не отличается от груды камней. Она даже теоретически не может быть атакована рукотворными тварями.

– Откуда вы знаете, какими органами чувств обладают торпеды и мины? – с пренебрежением спросил я.

– Просто знаю, – спокойно ответил он. – Пей джин, не стесняйся.

Я понимал, что глупо задавать вопросы по поводу источников его осведомленности. Еще глупее спрашивать, зачем ему личинки торпед. Но он ответил сам:

– Хотя… Не буду таить от тебя лишних секретов. Мы уже давно пытаемся разработать системы противодействия биотехнологической опасности в океане. Но продвинулись мало. Гораздо меньше, чем ты со своей командой. И я могу объяснить почему. Ты просто ненормальный. Псих. Одержимый идеей. И вокруг тебя собираются такие же, как ты сам. Но их мало, и ты уже с этим столкнулся. Не хватает людей? Вот и я о том. У нас же подходы не такие кустарные, как у тебя. Корпорации не могут позволить себе кустарщины. Нами движут законы прибыли. Но почему-то за деньги люди не так готовы рисковать жизнями, как за идеи. В этом наша проблема.

– Неужели ваши спецы по промыванию мозгов не могут создать идею? – усмехнулся я.

– Могут. И создают, пробуют. Однако все идеи оказываются не очень жизнеспособными. В результате в океане и на побережье мы используем только роботов.

– Понятно, – кивнул я. – Биотехи специально создавались для противодействия электронно-механическому оружию. Ваши роботы проигрывают им по всем статьям.

– Верно. Живым мозгам разумных торпед адекватно могут противостоять только живые мозги создавшего их человека. Полагаю, вы готовы предложить свои услуги за достойную плату, но для нашего масштаба вашей команды мало. Ситуация сложилась такая, что нам необходимо в кратчайшие сроки создать несколько трансокеанских путей сообщения, стабильно работоспособных и безопасных. Надеюсь, вы понимаете, что с вашими силами это немыслимо?

– Это спорный вопрос, – ответил я. – Но в любом случае мне импонирует сходство наших задач.

– Уже хорошо, – улыбнулся альбинос. – Думаю, из сказанного мною ты понял, для чего нам нужны личинки торпед.

– Вы хотите использовать биотехов против биотехов.

– Верно.

– Тогда, теоретически, число моих врагов должно уменьшиться, а не возрасти, – прикинул я.

– Если считать, что своими врагами ты считаешь любую биотехнологическую тварь, то их число возрастет, – в голосе незнакомца появились стальные нотки. – И значительно. Потому что в качестве конечной задачи нашей корпорации мы хотим снова поставить биотехнологии на службу человечества. И об этом я говорю сразу, чтобы исключить недоразумения в будущем.

Я наконец поднес стакан с джином к губам. Окончательное решение в голове еще не созрело, мне еще трудно было понять, ввяжусь я в эту авантюру или нет, но одно было ясно – с корпорацией альбиноса у нас разные цели. Кардинально. А значит, беседа дошла до той точки, когда мне следует перехватывать инициативу.

Я сделал небольшой глоток джина, а затем резко дернулся в сторону ближайшего охранника. Вся надежда была на скорость его реакции – прояви он хоть долю заторможенности, мой план полетел бы к дьяволу.

Но здоровяк не подвел. Он моментально выхватил искровой шокер и стремительно распрямил руку с ним в мою сторону. Однако за долю секунды до проскочившей между электродами искры я выплеснул на разрядник джин из стакана, и все двадцать тысяч вольт, пройдя через жидкость по пути наименьшего сопротивления, шарахнули верзилу так, что он выгнулся дугой и рухнул на переборку спиной вперед.

Второй охранник тоже, несмотря на вес, прытью обижен не был. Мы с ним двигались по-разному, но в синхронном ритме, как фехтовальщики на турнире. Он выхватил разрядник, я ударил опустевший стакан о край стола. Он рванулся вперед, я тоже ему навстречу. Он от бедра попытался достать меня шокером, я увернулся, и всадил длинный, как кинжал, осколок стекла ему в глаз. Он выронил шокер и двумя руками ухватился за торчащее из глазницы донышко, я поймал разрядник и приложил контакты сначала к бедру противника, потом ткнул ими в шею.

Надо отдать должное альбиносу – он тоже не дремал. За две секунды, пока шла потасовка с неграми, он успел выхватить откуда-то крошечный пистолет.

Я прикинул положение ствола и чуть ушел в сторону, пропустив пулю мимо себя. Меня поразил звук выстрела – это был не грохот, а резкий хлопок, хотя ствол точно не был оснащен ничем, напоминающим глушитель. Правда, удивляться было некогда – я с размаху метнул шокер в лоб альбиносу. Машинка тяжелая, граммов триста – вырубила его наглухо.

Я поднял пистолет и с удивлением сообразил, что он пневматический. Пуля выбрасывалась из ствола посредством сжатого газа.

Бред собачий – это не оружие ни в каком виде. И дырочка от пули в кожаной обивке оказалась крошечной, миллиметра четыре. В общем, слишком игрушечным показался мне пистолет в свете прошедшего разговора. У такого матерого корпоративного мафиози за пазухой должно было бы находиться нечто в разы существеннее.

Я растерялся. Для меня оружие было одним из немаловажных факторов, по которому можно давать оценку его владельцу. Оружие приобретают сознательно, оно является немаловажным штрихом к психологическому портрету. А тут на тебе – плевательница с механическим приводом.

Это меня не только удивило, но и расстроило. Я надеялся завладеть куда более серьезным трофеем. Мне ведь еще придется как-то разбираться с оставшимися снаружи! Причем пулеметы-то они могли уже успеть зарядить, времени на беседу ушло изрядно.

Я решил чуть прийти в себя, отдышаться и принять соответствующее решение, но сделать этого мне не дали. Я совсем забыл про пилота. Ну не то чтобы совсем забыл, но из салона, целиком обшитого кожей, видно его не было. А значит, непосредственной опасности во время стычки он не представлял. Вот только его невидимость для меня вовсе не означала мою невидимость для него. В мире ведь и видеокамеры существуют.

На самом деле я подумал об этом чуть раньше, чем пилот дал о себе знать, и успел испугаться, что он пустит в кабину газ. Но тут же откинул эту возможность, поскольку кроме охранников, жизнь которых и гроша не стоила, со мной тут находился потерявший сознание альбинос. Пилот же тем временем выкинул совершенно неожиданный номер – запустил турбины и резко поднял гравилет в воздух.

Я метнулся к двери, но она уже была заблокирована. Кругом броневые переборки, обитые дорогой кожей. Ловушка – лучше не придумаешь. Эдак меня можно доставить в любое место со всеми уликами моей агрессии, в том числе и в полицейский участок. Хотя я сомневался в подобной банальщине, но кто знает, какие инструкции у пилота? И не известно еще что хуже – попасть в руки полиции или в логово мафиози. Да и вообще состояние беспомощности не входило в мои планы. Я затеял стычку прямо с противоположной целью, так что сдаваться не собирался.

Когда мне было лет пятнадцать и я прибился к банде вора Баксы, он учил меня, что лучший способ выкрутиться из щекотливой ситуации – это использовать в своих целях то, что тебя туда загнало.

Честно говоря, я не часто этим принципом пользовался, но сейчас вспомнил о видеокамере. Она ведь не только демаскировала меня, но и давала, пусть одностороннюю, связь с пилотом. Грех было ей не воспользоваться.

Проблема была лишь в недостатке аргументов для принуждения к посадке. Разве что пневматический пистолет. Хотя, если рассуждать здраво, я мог сломать шею бесчувственному альбиносу и голыми руками. Вот только ломать мне ее не хотелось – я еще не принял решения, как поступить с его предложением.

Нет, ломать шею определенно не следовало, нужно было лишь дать пилоту понять, что я готов это сделать. Вот только как? Не прыгать же обезьяной перед камерой и не объясняться же языком жестов! Вряд ли он меня слышал, ведь пилот должен контролировать ситуацию, а не подслушивать разговоры босса.

Пришлось все же использовать пистолет. В любом случае направленный в голову ствол говорит красноречивее любых слов. Вот только ствол никудышный. Но я знал, как можно создать имитацию реальной угрозы жизни даже с помощью имеющейся плевательницы. Понять бы еще, где камера установлена, я бы и лицо пилоту состроил должным образом, но это уже не суть важно. Надо было действовать, потому что счет времени шел не в мою пользу.

Я поставил пистолет на предохранитель, чтобы не пальнуть ненароком, и направил срез ствола точно в глаз начавшему приходить в себя альбиносу. Попадание в глаз с минимальной дистанции может оказаться смертельным даже при выстреле из пневматики.

Сделав необходимый грозный вид, я показал направленный вниз большой палец, намекая пилоту на необходимость скорейшего приземления. Он сообразил моментально. Хороший пилот. Профессионал. Для профессионала на первом месте жизнь босса, а уже на всех остальных все остальное, включая собственное лицо. Обожаю иметь профессионалов в противниках. С ними легко, предсказуемо и вполне безопасно. Любитель же всегда может отчебучить нечто совершенное неожиданное. Он похож на обезьяну с ручной гранатой.

У меня дух захватило от быстрого снижения гравилета. Я жестом показал пилоту, чтобы не забыл разблокировать замок люка. Альбинос между тем окончательно очухался, но шевельнуться боялся. Он неотрывно глядел на мой палец, прижатый к спусковому крючку. Тоже понимал, что при всех создавшихся раскладах я могу угробить его в один миг.

– Как это понимать? – спросил он, немного взяв себя в руки.

– Цену себе набиваю, – просто ответил я. – Чувствую, что продешевил. Хочу показать, на что способен. К тому же не терплю беседовать на чужой территории, да еще под присмотром горилл. Может, вам это и покажется дурновкусием, но таков уж я. Старомодное воспитание.

– Дело не в воспитании. – Он нашел в себе силы на ироническую усмешку. – Просто ты идиот.

– Не нравится, ищите нормального, – я тоже усмехнулся в ответ.

– Нормальных у нас полно, – вздохнул он. – Нам вот как раз такой придурок и нужен. Но уж очень трудно с вами, с придурками.

Гравилет тряхнуло, а через миг он коснулся земли посадочными полозьями. Я метнулся было к люку, но альбинос меня остановил:

– Прежде чем наделаешь еще больше глупостей, послушай.

– Ну? – обернулся я.

– Один из наших роботов после шторма обнаружил на побережье сейф. Сейф с документами, в числе которых координаты законсервированных баз. Ты не думаешь, что наши цели могут иметь точки пересечения?

Я замер. Конечно, он мог блефовать. И я обязан был рассчитывать, что он блефует. Но слишком уж лакомым показался мне предложенный кусок. На заброшенных военных шельфовых точках теоретически можно было отыскать ответы на многие важные для меня вопросы. Например, как извести биотехов под корень. Навсегда.

– Жду вас у себя на базе, – кивнул я. – Как очухаетесь. Но без горилл, с доказательствами и с предварительным уведомлением по коммуникатору. Побеседуем.

Я распахнул люк и сощурился от ударившего в глаза яркого света. Судя по времени полета, мы должны были удалиться от развалин минимум на километр в какую-либо сторону. Но пилот оказался хитрее. Он просто поднялся над руинами, описал круг, а потом опустился в то же место, откуда взлетел. А я, распахнув люк, оказался в луче прожектора под прицелом пяти пулеметов. Без сомнения, уже заряженных. Наверное, в этот момент альбинос должен был выкрикнуть: «Не стрелять!», но ничего подобного я не услышал.

Я давно усвоил, что безвыходных ситуаций не бывает. Проблема лишь в том, что из многих ситуаций выход лежит только в сторону крематория. Таких я старался избегать по мере возможности.

В первый миг я подумал, что вляпался. Но в следующий никто не выстрелил, а это означало, что из создавшейся ситуации выхода как минимум два. Один, как обычно, в сторону крематория, а второй – сдаться. И при всей его постыдности, при всем его неудобстве, выбрать я решил именно этот, второй выход.

Крематорий от меня никуда не уйдет, и не в моих интересах было сокращать до него дорогу. К тому же у меня в руке оставался пистолет, пусть и плохонький, но вряд ли снаружи знали о том, что он пневматический. Пускать его в ход из моей позиции было безумием, поэтому я незаметно сунул его за пояс и поднял руки.

В любой момент мог подать голос альбинос и пустить под откос все мои задумки. Я был к этому внутренне готов, но лучше бы успеть сделать что-то значительное до смены правил игры.

Спрыгнув на землю, я сделал пару шагов вперед, но ко мне сразу подскочил один из охранников с пулеметом. Двое других выдвинулись вперед, не спуская с меня прицелов. А я решил использовать фактор, всегда выручавший меня в трудных случаях. Фактор неожиданности, когда происходит нечто, на анализ чего противнику нужна минимум секунда.

Люди редко считают секунды, но когда знаешь, как поступить, секунда превращается в бездну времени, за которую решается, жить тебе или умереть. Я подпустил ближайшего охранника почти вплотную, выхватил пистолет, одновременно перекинув большим пальцем флажок предохранителя, и всадил ему пулю точно в глаз.

Эффект от попадания превзошел все мои ожидания. Верзила выронил пулемет почти мне в руку, отшатнулся, сделал шаг назад, и тут же его голова с грохотом разлетелась в клочья, раскидав вокруг жирные кровавые комья. Это было похоже на попадание в арбуз из противотанковой пушки, а не в голову из пневматики.

Такое поведение малокалиберной пули, выпущенной из пневматического пистолета, шокировало меня самого, но теряться было некогда. Сообразив, что трофейное оружие обладает куда большей, чем казалось, разрушительной мощью, я оставил пулемет в левой руке и еще дважды пальнул из плевательницы альбиноса.

Одному охраннику попал в грудь, другому в шею. После короткой задержки прозвучали два взрыва и два тела рухнули неподалеку на бетонное крошево. Остальные тихо, спокойно сложили оружие и молящими взглядами уставились на меня.

С удивлением я понял, что убил только одного, которому снесло голову. Двое других ворочались на земле и постанывали, но бойцовские качества утратили полностью.

Я передернул затвор пулемета и усмехнулся. Патронов в нем по-прежнему не было. На испуг брали, умники. Ну-ну…

– Кто дернется, лишится башки, – предупредил я, хотя в этом уже отпала необходимость. – Быстро все в подвал, и не высовываться.

Можно было завладеть гравилетом и пленить альбиноса, но я посчитал это излишним. И так мне сильно повезло. Я решил не искушать судьбу, а просто выскочил из прожекторного луча и растворился в развалинах.

Спешно миновав три квартала, я сориентировался поточнее и прикинул, что от бара меня отделяет не более пятнадцати минут хорошего хода.

Двигать лучше всего было туда, поскольку Алекс был человеком исполнительным, и если получил сигнал прибыть на место, то будет там ждать, пока ситуация не изменится кардинальным образом.

Ночью бродить по трущобам не самое безопасное занятие, но я чувствовал себя вполне уверенно, поигрывая крошечным пистолетом. Надо же, каким неожиданным оказался трофей! Причем, кроме вполне достаточного останавливающего действия, он обладал низкой, судя по всему, летальностью, но сокрушительным деморализующим эффектом, что зачастую важнее скорострельности и калибра. Особенно в условиях города.

Когда до бара оставалось метров двести, я не смог больше бороться с любопытством, остановился и извлек из пистолета магазин. Мне было до одури интересно, чем же он там снаряжен.

Часть магазина занимал баллончик со сжатым газом, а спереди от него виднелись готовые к подаче в ствол пули. Небольшие такие пульки калибром чуть больше четырех миллиметров и примерно сантиметр в длину. Двадцать четыре штуки. Но меня поразило, что они не имели и намека на металлический блеск. Более того, материал, из которого они были сделаны, показался мне аморфным и рыхлым. Вроде парафина. Непрозрачная белая масса. И этим может голову разнести?

Я был далек от мысли, что крохотную пульку можно оснастить детонатором и взрывчатой смесью. Ну сколько там взрывчатки поместится? Хотя капелька нитрожира, выработанного боевыми железами биотехов, вполне могла произвести похожий эффект. Вот только найдется ли придурок, готовый таскать в кармане двадцать капель нитрожира, способного рвануть от неосторожного взгляда? Чушь.

Чтобы докопаться до истины, я извлек одну пульку. Она оказалась тяжелее, чем я ожидал. Это натолкнуло на мысль, что под мягкой парафиновой оболочкой может скрываться нечто весьма интересное.

Улыбнувшись, я сковырнул парафин и тут же громко выругался от боли. Палец чем-то всерьез обожгло. Пулька выпала в грязную лужицу возле ног, но не утонула, а начала вести себя уж совсем неожиданно. Она с огромной скоростью и громким шипением начала хаотично носиться по поверхности воды, подобно катеру, оставляя за собой хорошо видимый пузырящийся след.

От удивления я отшатнулся, и в этот миг воздух передо мной взорвался, чуть опалив лицо. В ушах засвистело.

Честно говоря, у меня челюсть отвисла от удивления и легкого шока. Ни с чем подобным мне отродясь сталкиваться не приходилось. Лично я не мог объяснить поведение маленькой пульки ни с точки зрения известной мне физики, ни с точки зрения известной мне химии. Колдовство какое-то, иначе не скажешь.

Ошеломленный, я осторожно вставил магазин на место, сунул пистолет за пояс и поспешил к бару. Через минуту мне навстречу из-за угла выскочил Алекс. В нем килограммов сто без малого, поэтому столкнуться с ним на полном ходу все равно что с внедорожником на малой скорости. Если и не все равно, то разницы мало. Увернуться от столкновения я не успел, а потому кеглей отлетел и шлепнулся в грязь на краю улицы.

– Извини, – сказал Алекс, протягивая мне руку и помогая подняться. – Не ушибся?

– Переживу, – пробурчал я в ответ. Хотя шарахнул он меня действительно неслабо.

– Что там рвануло? Твоих рук дело? Что вообще происходит?

– Потом расскажу, – пообещал я. – Машина далеко?

– За углом, возле бара. Давай колись. Знаю я твои «потом».

Пришлось вкратце рассказать Алексу о произошедшем. Он воодушевился. А когда я дошел до описания действия альбиносовой пули, он воскликнул:

– Щелочной металл! Натрий, скорее всего.

– Что? – удивился я.

– Натрий. Он с водой реагирует очень бурно, со взрывом. А тело человека, сам понимаешь, почти целиком из воды и состоит. Со всеми вытекающими последствиями. Но вода и в воздухе есть, так что натриевые пули должны быть чем-то непроницаемым покрыты. В лабораториях его под слоем керосина держат.

– А ты откуда знаешь? – удивился я.

– В школе надо было учиться, – с усмешкой ответил Алекс.

– Это уж точно, – невесело согласился я. – Ладно, пора на базу.

Мы завернули за угол, к машине. Алекс сел в пилотское кресло, я справа. Он запустил турбину нашего полуспортивного «Кросс-Эйра», и мы, с визгом резины развернувшись посреди улицы, помчались по ночному городу в сторону базы.

Когда миновали окраины, я закончил пересказывать историю с альбиносом.

– Ну и зачем ты заварушку устроил? – удивился Алекс. – Надо было соглашаться на все, потом разобрались бы.

Вот что мне в Алексе нравилось, это простая житейская мудрость. Но я как-то привык двигаться по пути наибольшего сопротивления. В немалой степени такой подход сформировался под влиянием Кочи, полудикого австралийца, с которым мы протопали вместе через всю Суматру.

– Не ищи простых путей, – сказал он мне как-то раз у костра в лесу. – В жизни пути как тропы. Легкие идут под гору и кончаются пропастью, а трудные ведут в гору, к сияющим в небесах вершинам.

– Иногда нет смысла попусту тратить энергию, – пожал я тогда плечами. – У нас, у русских, есть поговорка, что умный в гору не пойдет, умный гору обойдет.

– Умный да, – легко согласился Коча. – Но я говорю не про ум, а про мудрость. К тому же у каждого свой путь, Хай. Твой ведет вверх и простым не будет. Вселенная так устроена, что в ней не бывает случайностей. Случайностями нам кажутся события, причины которых скрыты от наших глаз. И если вдруг на гладкой воде побежала волна, значит где-то, за пределами твоего видения, в воду упал большой камень.

– Это к чему? – удивился я. – Не вижу связи.

– Тебя зовут Вершинский, – он с трудом выговорил русскую фамилию. – Ты сам говорил, что это имя имеет общий корень с вершиной.

– И что? – На самом деле я уже понял, к чему он клонит.

– Простые пути для других людей, – ответил он и подкинул пучок хвороста в жаркий огонь.

Из костра взметнулись искры и умчались к вершинам вселенского мироздания. С тех пор я заметил, что успех ожидал меня в конце трудных путей. Только попытаешься скатиться по траектории наименьшего сопротивления, только отпустишь весла, так сразу мир вокруг превращается в унылую трясину. А начнешь барахтаться, все выправляется.

Правда, не всегда хватало сил. После того, как затонул наш подводный корабль, мне стало так худо, что не хватало воли на активные действия. Но теперь, в машине, я ощущал какой-то перелом и в себе, и в окружающем пространстве. Конечно, можно было согласиться на условия альбиноса, а потом разобраться с трудностями по мере их появления.

Но мне надоело существование в виде овоща на грядке. Эти чертовы негры вывели меня из себя. И альбинос вывел. К дьяволу все!

– Мне показалось, что так будет лучше, – ответил я Алексу. – Теперь он сам приползет. Некуда ему будет сунуться. А мы сможем действовать, как выгодно нам.

– Буду рад, если ты окажешься прав.

– Я тоже, – невесело усмехнулся я.

База, которую мы заняли три года назад банальным самозахватом, представляла собой систему подземных бункеров в нескольких километрах от океана. Когда биотехи вышли из-под контроля, военные отсюда поспешили смыться. Слишком уж близко было к воде.

Гражданские тем более на запад от города соваться боялись. Зря, кстати. На самом деле биотехнологические ракетные платформы вырастали только на определенных глубинах. Зашитая в генах программа не позволяла им вылупляться из икринок слишком близко от берега, чтобы при переходе из личиночной стадии развития не быть уничтоженными орудийным огнем береговых батарей. С ракетами они справлялись прекрасно, а вот со снарядами никак.

У самих же у них дальность поражения тоже не безграничная, куда меньшая, чем у обычных ракет, но большая, чем у снарядов. Я это выяснил в свое время опытным путем, перелопачивая карты Суматры с пораженными в разное время прибрежными городами и ставя собственные небезопасные эксперименты.

Мы с Кочей довольно точно рассчитали опасную зону. Она составляла порядка четырех километров от линии прибоя.

Наша база находилась от океана в пяти. Город в десяти. И на запад расти он не мог, потому что власти не осмеливались выдвигать строения в сторону океана. А с востока город был прижат скалистой грядой. Пришлось его растягивать. как кишку, на юг и на север, что уже начало отрицательно сказываться на инфраструктуре.

Говорят, знание – сила. Трудно с этим поспорить. Благодаря эмпирическим данным, полученным нашей командой во время Большой Охоты на биотехов, мы осели на базе, с которой никто не решался нас выкурить, несмотря на формальную противозаконность такого захвата.

А я в это время вел оживленную переписку с муниципалитетом, пытаясь донести до них возможность уничтожения ближайшей к городу ракетной платформы усилиями нашей команды. Но никто не принимал меня всерьез, поэтому переписка была оживленной только с моей стороны.

Сразу за базой начинался лес. Но он не заслонял океан, потому что убегал вниз, под гору. Алекс остановил машину у ворот бетонного бункера и набрал на коммуникаторе код дистанционного открывания. Створки медленно разошлись, и мы проехали внутрь.

Заняв базу три года назад, мы не обнаружили на ней никаких особых ценностей, ни техники, ни вооружений, только пустые бетонные помещения в несколько уровней, работающую систему генерации электричества и вполне пригодную к использованию инфраструктуру в виде лифтов, снарядных подъемников и ремонтной зоны с самыми разными станками и оборудованием.

Но главным бонусом была нижняя штольня шириной пятьдесят метров и длиной в пять километров, ведущая прямо в океан. Ее можно было при необходимости заполнить водой, а можно было осушить, чтобы биотехи из океана не имели возможности подобраться к нам близко.

Когда у нас был подводный корабль, по этой штольне было удобно выходить в океан. Но теперь корабль остался на дне, и вряд ли подлежал подъему. В любом случае у нас не хватало средств ни на его спасение, ни на постройку нового.

А на базе мы прижились. Лично я считал ее почти домом, не знаю как остальные.

Ольга встретила нас во внутреннем автопарке. Это был просторный бетонный бокс, умещавший два внедорожника, гусеничный вездеход, три шоссейных машины, четырехтурбинный седельный тягач безумной грузоподъемности и черный полуспортивный «Кросс-Эйр», на котором мы прикатили.

– Привет! – помахала она рукой, когда мы с Алексом выбрались из машины. – Трудно было связаться, сказать, что задержитесь?

– У меня коммуникатор сломался, – соврал я. – Выкинул.

– Вечно у тебя так, – вздохнула она. – А у меня есть хорошая новость. Даже две.

Я замер. Хороших новостей не было уже очень давно.

– Пришло письмо из муниципалитета, – похвасталась Ольга. – Это раз. Они сказали, что послезавтра возможно пришлют инспектора.

– Возможно или точно? – переспросил я.

– Написано было, что решение принято, и инспектор будет выслан к четырнадцати часам.

Это было больше, чем хорошая новость. У меня кровь быстрее побежала по жилам. Видимо, прав был Коча, что легкие пути не для меня. Стоило пройти сложным, как результат не заставил себя ждать. Хотя, казалось бы, какая связь между потасовкой с охраной альбиноса и муниципальным письмом? Вроде бы никакой, но факт остается фактом. Я уже давно не верил в случайности.

– А вторая новость?

– По прогнозу на послезавтра шторм, – с довольным видом выдала она. – Как тебе совпадение?

Я на миг зажмурился. Нам наизнанку лучше вывернуться, чем упустить такую возможность. Три года ждали… Все же прав Коча, никакая вложенная энергия даром не пропадает.

– Сколько баллов? – спросил Алекс.

– Обещали пять, – ответила Ольга.

Мне показалось, что Небесные Звери, о которых когда-то рассказывал Коча, глянули на меня со снисходительной улыбкой.

Глава 2. Канцелярская крыса

В шторм биотехи теряли чутье. Самую малость, но и этим шансом пренебрегать было нельзя. Хотя, если быть до конца точным, я попросту не имел права пренебрегать каким-либо шансом. Тем более теперь, когда от успеха зависело очень многое.

Всю жизнь я жил, будучи уверенным, что если прикладывать к достижению цели достаточно усилий, цель будет достигнута. Надо только уметь поступаться чем-то ради ее достижения. Иногда очень многим. Иногда ничем существенным. Как получится.

И вот сейчас, когда на кону оказались усилия трех последних лет, я не решался сделать очередной шаг. Наверное, я просто устал. И на душе у меня было так же пасмурно, как на небе.

Тучи летели низко. Они всегда так летят на Суматре в разгар сезона дождей. Свинцовые, напитанные водой громады лохматились, свешивая к земле серые щупальца, а над береговой чертой начинали вихриться, поймав потоки восходящего над океаном воздуха.

Под ними дул ветер. Сильный. Метров двадцать пять в секунду, не меньше. Он дул с востока, с берега, в сторону океана.

– Грозы не будет, – глянув на небо, сказал Алекс. – Так прольется.

– Уже хорошо, – кивнул я.

Алекс примкнул к нам недавно, около года назад, в самый черный для меня момент, когда почти полностью распалась наша команда. Все потеряли надежду. Все устали ждать неизвестно чего.

Первым ушел Док. Просто ушел и все. Без скандала, без обид. Я знал его адрес в городе, но у меня ни разу не возникло желания наведать бывшего соратника, с которым мы в прямом смысле прошли огонь и воду.

Потом ушли Катя с Борисом. Вместе. Я был за них рад. Была у них по раздельности какая-то нецелостность, а вдвоем они неплохо дополняли друг друга, превратившись в некую симбиотическую личность.

Последним покинул базу наш доктор Саймон. Он привык лечить людей, а у нас лечить стало некого. И не от чего. Сейчас он вел практику в городском госпитале.

Осталась только Ольга. По сути, самое слабое звено нашей команды. Но именно это слабое звено в чем-то оказалось самым сильным. Случайность? Закономерность? Не знаю. Но я был рад, что в свое время не поддался пессимизму Бориса и позволил Ольге остаться. Иначе теперь нашей команды уже бы не было. Вообще.

Кстати, и Алекс примкнул к нам только благодаря Ольге. Тоже одна из шуточек Судьбы, имеющей весьма своеобразное чувство юмора.

Я много раз задумывался над тем, в чем же сила странной, нестабильной и во многом противоречивой личности Ольги. Но понял лишь то, что эта женщина обладала удивительным и непонятным мне умением прибиваться к самой жизнеспособной стае. И не только самой прибиваться, но и вовлекать в эту стаю других, вроде Алекса. Получалось, что раз она не ушла, раз ее чутье, почти звериное, не позволило покинуть базу, значит, на команде рано было ставить крест. Это придавало сил все три года.

Океан катил мощные волны и дышал, взрезывал, подобно проснувшемуся дикому зверю. Но он был опаснее любого зверя. И совсем не из-за начавшегося шторма, а от того, что зло, притаившееся под водой, было разумным. И весь его разум был сфокусирован на убийстве.

Но я знал, что можно ему противопоставить. Иначе никогда бы не взялся за эту работу. Я и не брался за нее целых три года, потому что идея была, но не было шансов претворить ее в жизнь.

Нас было слишком мало. А от моего бездействия стало еще меньше, но зато теперь с нами был Алекс. Один в поле не воин, конечно, но нас ведь трое. Прорвемся. Обязаны прорваться. Иначе все зря: все потери, все поражения и победы.

– В шторм они немного теряют чутье, – произнес я вслух.

Алекс вздохнул. Понятно, что это было невеликое успокоение. Особенно для него, ведь именно ему сегодня придется, если повезет, делать самую сложную часть работы.

До берега оставалось меньше километра, но ближе к воде нельзя было подходить даже в шторм. Я набрал на коммуникаторе номер Ольги.

– Да, – ответила она через несколько секунд.

– От инспектора что-нибудь слышно?

– Пока нет, – сказала она. – Но до двух часов еще пятнадцать минут. Как там у вас?

– Готовимся, – уклончиво ответил я. – Если приедет, гони его сразу сюда. Я сейчас скину координаты. Нет настроения с ним разговаривать, тем более по коммуникатору.

– Хорошо. Он приедет, Андрей. Вот увидишь.

– Будем надеяться.

А что нам еще оставалось? Очень некомфортно, когда вся твоя дальнейшая жизнь зависит от кабинетного бюрократа. Точнее от того, откликнется он на одно из десятков присланных в мэрию писем или проигнорирует, как обычно. И ты ничего, ровным счетом ничего, не в состоянии изменить.

И еще наша жизнь зависит от того, выйдет ли у нас задуманное. Хотя, если не выйдет, нам уже будет все равно. Мы или вернемся с победой, или не вернемся вообще. И почему-то по этому поводу у меня не было ни малейшего страха.

Да, действительно, я устал. Устал до притупления инстинкта самосохранения. Меня куда больше волновало, приедет инспектор или снова отделается ни к чему не обязывающими отговорками, чем опасность, ожидавшая в океане.

У нас за спиной шумел лес, ветер бушевал в верхушках деревьев, справа текла широкая, впадающая в океан река, образовавшаяся лет сто назад после сильного землетрясения в горах.

Она протекала через город и была судоходной. Именно была, потому что сейчас никому бы и в голову не пришло выходить по ней в океан. Никому, кроме нас.

Впереди, метрах в тридцати от нашего гравилета, громоздились невысокие скалы, а за ними убегала к океану двухсотметровая полоса песчаного берега. Наша цель находилась дальше, за кромкой бушующего прибоя.

– Если бы тварь нас засекла на подлете, уже пальнула бы, – произнес Алекс.

– Не могла засечь. Далеко, – кивнул я. – К тому же шторм. Ты готов?

– А смысл без инспектора? – пожал плечами Алекс.

– Инспектор приедет, – уверенно заявил я. – На этот раз должен приехать.

– Месяц назад они тоже обещали.

Я не ответил. Я уже мысленно был в океане. И вдруг понял, что на берег в этот раз не вернусь. Как-то очень отчетливо это почувствовал.

Раньше нам просто везло, но везение никогда не длится вечно. Статистика. Простая математическая статистика. Если все время играешь с огнем, рано или поздно все равно сгоришь.

И, странное дело, вместо уныния я ощутил эмоциональный подъем. Это ведь очень логично для меня, погибнуть в океане.

– Готовь инъекцию, – сказал я Алексу. – Если инспектор не приедет, я все равно пойду.

– С ума сошел? – косо глянул на меня Алекс.

– Нет, просто устал. Надоело бездействовать. Так надоело, что мне необходимо сделать хоть что-то. Иначе Большой Охоте конец. А если ей придет конец внутри меня, то и я кончусь.

– Забей, – отмахнулся он. – В любом случае я в этом не буду участвовать. Сам пойдешь.

– Не забью, – спокойно ответил я. – И пойду.

Алекс нахмурился, но в полемику вступать не стал. Во многом мы с ним были похожи. Не внешне, конечно, куда мне до такого красавца, но ощущал я с ним какое-то внутреннее родство, причем основанное скорее на разнице между нами, чем на действительном сходстве.

Хотя и сходство было, ведь любому нормальному человеку оба мы показались бы законченными сумасшедшими. Каждый немного в своем, но подобные вещи часто роднят больше, чем общая кровь.

На самом деле разница между нами доходила до карикатурности: он выше меня на голову, тяжелее на двадцать килограммов, светловолосый, чуть вьющиеся пряди доходят до плеч, крепкий, яркий, похожий на древнего викинга, только без бороды и усов.

Он гордился своей силой. Не явно, без бахвальства, но не упуская случая продемонстрировать ее во всей сокрушительности. И чуть иронизировал надо мной, когда я кряхтел в попытке поднять ящик, к примеру, с которым он справлялся без видимых усилий.

У меня на левой руке завибрировал коммуникатор.

– Да? – ответил я.

– Он выехал, – раздался чуть дрогнувший от волнения Ольгин голос.

– Кто? – задал я совершенно идиотский вопрос.

– Инспектор. Я дала ему координаты. Он на гусеничном вездеходе. Побоялся лететь. Берег близко.

– Когда он выехал?

– Только что. Я сразу…

– Это самая лучшая новость за последние несколько лет, – произнес я. – Спасибо.

Сердце у меня заколотилось на бешеных оборотах. Нет, я ожидал, конечно, что будет так, точнее надеялся. Но все равно пробрало. Губы сами собой растянулись в улыбке.

– Едет? – обернулся Алекс.

Я кивнул, чувствуя, что глаза у меня сияют, как у новоявленного царя перед долгожданной коронацией.

– Лимончик скушай, – посоветовал Алекс. – А то морда от улыбки треснет.

– Иди ты! – мне уже не хотелось сдерживать эмоции. – Собирайся давай!

На самом деле, я видел, как он за иронией пытался скрыть не меньшую, чем моя, радость. Для него это был первый раз. В отличии от меня и от Ольги он еще ни разу не ходил на Охоту. Хотя в его жизни было достаточно приключений, которых не пережить ни мне, ни любому нормальному человеку. У него был опыт и основанная на нем телесная мудрость: не напрягаться без смысла и не суетиться, даже если в этом был смысл. Мне, с моей порывистостью, определенно не хватало подобных качеств. Наверное, даосы, говоря о внутреннем спокойствии, подразумевали именно привычное для моего нового напарника состояние.

Алекс не спеша шагнул к гравилету, открыл багажный отсек и принялся открывать серебристые легкосплавные кейсы с необходимым для операции оборудованием. В них был упакован новый двухсоставной грибковый препарат, инъектор, гидрокостюмы, снаряженные боевые каркасы и сильно модернизированные, разработанные уже после ухода Дока, гарпунные карабины.

Тучи продолжали напирать с востока, но теперь небо не казалось мне хмурым, а ветер не холодил. Наоборот, он придавал энергии и без того бурлящему эмоциями организму. Теперь меня уже неумолимо тянула в океан другая сила, нежели двадцать минут назад, а мысли о смерти отступили. И усталость дрогнула под натиском влившегося в кровь адреналина.

Все, я настроился на победу. Сам дьявол теперь не сдвинул бы меня с выбранного пути. Теперь мне недостаточно было раствориться в первородном океане. Дудки. Теперь, как и раньше, я намеревался противостоять угнездившемуся в нем злу всеми имеющимися средствами. Средствами, на разработку и изготовление которых ушло три года, то есть все время, прошедшее со страшного дня, когда затонул первый и единственный построенный нами батиплан.

Казалось бы, после того, как мы, рискуя жизнью, подняли золото с затонувшей баржи, в финансах у нас не было недостатка, но постройка нового корабля требовала затрат, на которые не был готов банковский счет нашей команды. Поэтому я принял решение вложиться в менее затратные проекты. И, надеюсь, не прогадал. Потому что другого шанса не будет. Эти менее затратные проекты тоже изрядно истощили нашу казну. Если что-то пойдет не так, Большой Охоте конец, а задуманная нами операция «Караван» так и останется неисполнимой мечтой.

Мы готовили снаряжение минут десять. Можно было и не спешить, потому что от базы на вездеходе не менее получаса езды. Но нас с Алексом так распирало, что работа спорилась сама собой. К тому же хотелось произвести на инспектора впечатление развернутым арсеналом.

На нас не должно быть налета любительщины, вот что главное. Потому что группе энтузиастов очень сложно получить серьезный правительственный заказ. Нет, мы не энтузиасты. Мы профи. Наш арсенал и экипировка созданы в заводских условиях за впечатляющую плату. У нас все хорошо. Мы много раз убивали тварей, о нас наслышаны, нам можно доверить нечто серьезное.

А главное, нами движет не мой бзик очистить океан от смертельной для людей опасности, а желание заработать.

Почему-то бюрократам такой подход больше по вкусу. Одержимость пугает их. Да и не только их. С одержимыми никто не хочет иметь дел. Их никто не понимает, а непонятное вызывает раздражение и страх.

Последний год я только и делал, что учился беседовать с бюрократами на их языке. Мне это трудно давалось, да и не очень-то я преуспел. Но сегодня не тот случай, когда можно ударить в грязь лицом.

Я принял решение сразу надеть гидрокостюмы. Не те, в которых ныряют дайверы на внутренних водоемах, а тоже специально разработанные для наших целей. Они не боялись океанской соли, мы интегрировали в них средства связи, приладили прочный ранцевый каркас, способный нести вооружение и пристегнутую к нему экипировку. Так же каждый костюм был оснащен двумя химическими водометами для форсированного перемещения на глубине и легкой противоударной защитой, помогающей проходить полосу прибоя.

Хотя все это тоже больше для пускания пыли в глаза. Особенно защита. Если по неосторожности попадешь у берега под серф мощной волны, то костей не соберешь точно. Однако в костюмах мы выглядели очень круто. Это должно произвести впечатление даже на законченную канцелярскую крысу.

Ветер крепчал. Несмотря на сложности шторма, он давал нам некоторое преимущество, потому что сторожевые твари немного потеряют чутье. По крайней мере в звуковом диапазоне. Если же учесть, что их главный орган получения информации об окружающем пространстве – это ультразвуковой локатор, вроде дельфиньего, то шансов подкрасться к выбранной дичи у нас было не так уж мало.

Странное дело, ведь дельфины в шторм вроде бы чутье не теряют. Ничего подобного я не читал в литературе тех лет, когда океан для человечества еще не был закрыт. А вот твари теряли. И если бы не эта особенность, нам бы не удалось уйти с дрожащего от вулканического извержения острова на «Принцессе Регине».

Тогда нас с Ольгой тоже спас шторм. Мне трудно было вспоминать страшный день, когда мертвые спасали живых, поэтому я поспешил отогнать нахлынувшие воспоминания. Хотя помнить было необходимо. Тот день и гибель отца во многом сформировали мою одержимость Большой Охотой. Впрочем, теперь этот старый мотив не был единственным. Да и главным он тоже не был.

Скорее всего люди, проектировавшие биотехнологических тварей, не стали тратить усилия на противодействие штормовым помехам. Действительно, зачем? Топить корабли можно и в тихую погоду. Какой смысл попусту напрягаться? В общем, у меня был свой мотив, у биоинженеров свой.

А вот каким был мотив Алекса – я понять не мог. Он просто примкнул к нам и все. Как он любил говаривать, ему по фану было с нами тусить. Но фан фаном, а работал он не меньше нашего. Он скрупулезно изучал каталог биотехов, который мы составляли с Ольгой на эмпирическом опыте боевых столкновений трехлетней давности, он ездил на завод забирать заказанное оборудование, он тренировался в стрельбе из гарпунного карабина в затопленных штольнях на базе, помогал делать ремонт в помещениях базы, исправно нес наряды по камбузу и делал множество других полезных, но трудных вещей.

Зачем оно ему было надо, я понятия не имел. Но это не было праздным вопросом, поскольку я был уверен, что мотивом человека можно измерять его надежность.

В отличие от бюрократов, я прекрасно понимал, что за деньги человек в принципе не может хорошо работать. Нет, деньги он получать может, и должен их получать, но они, как у любого хорошего наемника, не могут быть главной причиной для несения тяжелой или опасной службы.

Основной причиной должен быть некий бзик, фанатизм в огромной мере, а если говорить попросту, то одержимость. Состояние, когда ты не можешь чего-то не делать, платят тебе деньги за то или нет. И Алекс делал. Причем в его надежности мне еще ни разу не пришлось усомниться.

В конце концов, чтобы дать себе хоть какое-то вменяемое объяснение, я решил, что мотивом Алекса является адреналиновая зависимость. У меня был повод так думать, потому что половину своей жизни он занимался виндсерфингом на закрытых водоемах. А по экстремальности этот вид спорта не слабее того же дайвинга. Во многом даже экстремальнее. Скорости там огромные, когда парусная доска выходит на глиссирование, а сноровка в управлении нужна та еще. Я прекрасно знал, насколько твердой бывает вода на скорости свыше двадцати пяти узлов.

Впрочем, дело не в скорости. А в том, ради чего человек занимается этим. Опять же мотив.

Одно дело спорт и победа. Но Алекс катался сугубо для собственного удовольствия и на соревнованиях заявлялся редко. Несомненно, он был адреналинщиком. И наша Большая Охота, мне кажется, манила его именно возможностью сделать небывалый для него раньше впрыск. Ну что же… Сегодня он сполна получит в кровь этот гормон.

Вскоре мы были готовы. Сердце у меня колотилось, как водомет на малых оборотах, а по мышцам пробегала едва заметная дрожь избыточного тонуса.

Я понимал, что сегодня мы просто обязаны победить. Не умереть или победить, а именно победить. Потому что от этой победы, как ни странно оно звучит, зависела не только наша судьба.

Мне нужно было доказать этим проклятым бюрократам, что человечество имеет право на океан. И что оно получит его, если открестится от предрассудков и наберется смелости предпринять хоть какие-то усилия.

Но человечество слишком инертно, чтобы делать что-то сразу и очертя голову. Оно осторожно. И всегда идет по следам одиночек. Безумцев, как оно их называет. В общем, чтобы вернуть человечество в океан, мне надо сегодня сунуться туда самому. Иначе не выйдет. Никакими уговорами. Никакими доводами и никакой логикой. Я это понял за три года. Всё. Время вышло.

Со стороны леса раздался звук турбин гусеничного вездехода, с деревьев взмыли в штормовое небо спрятавшиеся от непогоды птицы. Через пару минут на раздолбанной бетонке, которая вела когда-то к океану, показался новенький турботрак с эмблемой муниципалитета на лобовом обтекателе. Стекла были дымчатыми, сидящих внутри разглядеть было решительно невозможно. Мы с Алексом замерли.

Но, ощутив неловкость подобной позы, не сговариваясь начали бесполезную возню с ящиками. Просто чтобы не стоять столбами и не пялиться на подъезжающий вездеход.

Взревев напоследок турбинами, машина припарковалась у нашего антиграва. Пассажирская дверь уползла вверх, и из кабины по плечи высунулся муниципальный инспектор.

Более скучающего и равнодушного ко всему лица я в жизни не видел. Создавалось полное впечатление, что беднягу разбудили рано утром, причем с доброго бодуна, да еще оторвали от секса с любимой женщиной. И я сразу понял – конец. Представления не будет, потому что смотреть на него некому. Точнее зритель, для которого оно было предназначено, не очень заинтересован в просмотре.

Инспектору было около сорока. Может больше, но выглядел он весьма недурно, благодаря усилиям парикмахеров, как я понял, массажистов и фитнес-тренеров.

Вопреки последней моде был он подстрижен коротко, а цвет лица выдавал то ли завсегдатая солярия, то ли человека, много времени проводящего под открытым небом. Во втором я, правда, сильно сомневался. Натуральная кабинетная крыса. А может, на цвет кожи повлияло наличие крови коренных жителей Суматры.

Я его возненавидел с первого взгляда, а вместе с ним возненавидел дополнительно весь бюрократический аппарат, к которому и раньше относился без капли почтения.

– Не слишком ли близко вы расположились от океана? – спросил инспектор.

Это была хоть какая-то эмоция. Боится, тварь. Потому и не полетел, что боится.

– У нас достаточно опыта прибрежной работы, чтобы верно рассчитать безопасное расстояние, – хмуро ответил я.

– Понятно, – ответил муниципал и представился: – Урман Синх. Мне поручили отреагировать на присланное в мэрию заявление. Кто из вас его автор? Вы? – он глянул на меня.

Опытный. Хотя что удивительного? Должность обязывает разбираться в людях. Я кивнул.

– Замечательно. Писать не устали?

– Нет, – ответил я жестко, но без тени хамства.

Нам нельзя было с ним ссориться. Нам вообще ни с кем нельзя было ссориться. Нам надо было научиться тому, чего никто из нас не умел – целовать в задницу тех, от кого может зависеть успех задуманного мной предприятия. Лично для меня это всегда оказывалось более сложной задачей, чем погружение на триста метров в океан, кишащий биотехнологическими чудовищами.

– Это хорошо, что не устали, – так же спокойно продолжил Урман. – Потому, что после сегодняшней, э-э-э…

– Операции, – помог ему Алекс.

– Да. После сегодняшней операции вам необходимо будет предоставить очень подробный отчет. Я буду писать свой.

– А в чем смысл? – все же разозлился я. – Результат нашей работы будет виден сразу. Я предлагал свою помощь в решении градостроительных проблем муниципалитета…

– Я читал все ваши письма, – скривился инспектор.

– У нас действительно есть проблемы. Город растет, но он зажат между скальной грядой на востоке и океаном на западе.

– А продолжать строить на юг и на север вы тоже больше не можете, – кивнул я. – И так инфраструктура до предела растянута.

– Верно.

– Вам нужна прибрежная зона, и я это знаю, – я вбивал слова, как гвозди из монтажного пистолета. – Больше того, я могу обеспечить вам безопасное строительство вплотную к океану. Ну, не вплотную, однако дома смогут стоять в полукилометре от береговой черты. При этом в отвоеванной нами зоне будут летать гравилеты без риска быть сбитыми.

– Проще говоря, – усмехнулся Урман, – вы намерены каким-то образом уничтожить донную ракетную платформу, выросшую в тридцати километрах от кромки прибоя?

– Да, – кивнул я. – И возникшую вокруг нее биотехнологическую инфраструктуру.

– А вам какой от этого прок?

– Хочу получить официальный муниципальный заказ на расчистку прибрежной акватории.

– Ну, это по крайней мере понятно, – со скучающим видом кивнул инспектор. – Ну что же, я готов посмотреть, что выйдет из вашей затеи. Если позволите, я произведу съемку вашего снаряжения.

– Мы вас для того и пригласили, чтобы вы произвели частичный анализ наших возможностей.

Инспектор достал из вездехода громоздкий рекордер и принялся снимать нас и содержимое ящиков в разных ракурсах. Мне эта затея казалась совершенно бессмысленной, поскольку на экране что муляжи, что работающая техника выглядят совершенно одинаково. Но хочет, пусть снимает. Главное – ничему не мешает.

Однако съемкой дело не ограничилось. Инспектор потребовал на камеру объяснить устройство гарпунного карабина и его тактико-технические данные, чем немного меня удивил. Уж не думал я, что дело пойдет дальше обычных формальностей.

Затем Урмана заинтересовали гидрокостюмы. Он отснял мои объяснения их устройства, а потом, естественным образом, пришлось рассказать и о грибковом дыхании. Инспектор не поверил.

– Ну что же… – усмехнувшись, сказал я. – Нет ничего проще, чем продемонстрировать его в действии.

Алекс достал инъектор, снаряженный грибковым препаратом. Это был мутант дрожжевого штамма, и он позволял нам нырять на такие глубины, какие дайверам даже не снились.

Попав в вены, грибок быстро размножался и начинал питаться содержащимся в крови сахаром, активно поглощая углекислоту и выделяя при этом молекулярный кислород, разносимый гемоглобином по тканям всего организма.

Это не могло полностью заменить легочное дыхание, поэтому, при увеличении нагрузок, кислорода становилось маловато, я это много раз на себе ощущал. Но зато такое «грибковое» дыхание позволяло полностью избавиться от кессонной болезни при всплытии и значительно повысить глубину погружения.

Кессонная болезнь возникает при дыхании воздухом, то есть смесью азота и кислорода. Кислород усваивается организмом, а азот нет. И он активно растворяется в крови под высоким давлением. Потом, при всплытии, давление падает и кровь вскипает от выделяющегося азота, как шампанское в откупоренной бутылке. Это смерть. Тяжелая смерть от закупорки кровеносных сосудов.

Поэтому для дайверов погружение на глубины свыше тридцати метров связано с продолжительными остановками на всплытии по декомпрессионной таблице для постепенного освобождения от избытков азота.

Казалось бы, можно дышать чистым кислородом, но с этим тоже возникают немалые сложности. На глубине его приходится подавать под высоким давлением, иначе грудная клетка под натиском воды попросту не сможет отработать движение вдоха. А кислород под высоким давлением – штука страшная. Он вызывает тяжелое отравление, приобретая свойства озона, и в буквальном смысле выжигает легкие, поэтому с ним тоже не разгонишься. Глубже сотни метров не нырнешь. А нам надо было глубже, намного глубже.

На глазах изумленного инспектора мы с Алексом съели по четыре куска сахара, а затем впрыснули в вены культуру грибка. Чуждая микрофлора тут же начала работать, я это ощутил по нарушению дыхания и пульса.

Состояние возникло парадоксальное, как всегда после приема грибка. Вместо блокировки дыхательного рефлекса легкие стали работать часто, а сердце, наоборот, с огромным усилием, словно кровь стала тяжелой, как ртуть. Полная иллюзия, что вот-вот задохнешься. Тут же запаниковал мозг, а кожа стала холодной из-за спазма периферийных сосудов.

Но это лишь первые секунд тридцать. После усовершенствования грибковой культуры выход кислорода чуть увеличился. Но главное, что новый грибок сам выделял стимуляторы сердечной активности. Поэтому секунд через тридцать сердце забилось ровно, уровень углекислого газа в крови упал до минимума, а дыхательный рефлекс полностью блокировался. В голове еще шумело, но я по опыту знал, что это не надолго.

Острый приступ паранойи тоже отступил, как темнота с началом рассвета.

– Порядок, – произнес я.

Говорить было трудно. При отсутствии дыхательного рефлекса приходилось с большим усилием заставлять себя вбирать воздух.

Алекса накрыло сильнее, но тоже начало отпускать. Он перестал дрожать, вытер со лба испарину, а его губы утратили мертвенно-синий цвет. Здоровяк, а всегда переживал начало активной работы грибка тяжелее меня.

Инспектор глядел на нас молча.

– И что? – осторожно спросил он.

Вместо ответа я вплотную приблизил лицо к зеркально-гладкому обтекателю гравилета. Пришлось не дыша простоять минут десять, прежде чем по физиономии Урмана стало понятно, что до канцелярской крысы дошло. От дыхания блестящая поверхность запотевает матовым пятном, тут она оставалась чистой и гладкой. Я не дышал.

– Можно получить этот препарат на анализ? – спросил инспектор таким тоном, словно разговаривал с восставшим из гроба покойником.

Удалось нам его пронять. Явная победа.

– Это наша коммерческая тайна, – холодно отказал я.

– Как знаете, – сжав губы, ответил он.

Чтобы сгладить неловкость ситуации, Урман принялся внимательно изучать специально для него написанный план операции. Усмехнулся, осилив последнюю страницу.

– Это чушь, – спокойно заявил он. – Если бы все было так просто, биотехов в океане давно уже не осталось бы.

– Просто лишь на бумаге, – ответил я, чувствуя недоброе.

– Знаете, Андрей… – Его тон сделался отеческим. – У меня уже в печенках сидят шарлатаны и прожектеры вроде вас. Все хотят гранты, государственные заказы, а по большому счету просто денег. Получат транш, спустят его на такие вот… штучки. А потом поди спроси с них. Не получилось, мол, и взятки, мол, гладки. Да, признаю, вы меня поразили этим грибковым дыханием, как вы его называете. Но этого мало.

– Мы уже работали в океане! – не сдержался я.

– Правда? Очень рад за вас. Вот только с трудом верится. Вы тут написали, что пройдете до побережья по руслу реки, мол, в пресной воде биотехи не водятся. Тут вы правы, не водятся. А дальше? Как вы собираетесь преодолеть расстояние в тридцать километров от берега?

– На гравилете, – честно ответил я.

– Чушь. Вы просто психи или зачем-то морочите муниципалитету головы. И в мои обязанности входит вас разоблачить. Я понятно выражаюсь?

– А что вам стоит просто отследить наше перемещение и убедиться, что мы побывали там и выполнили работу? Вас не для этого прислали?

– Меня тошнит от всего этого, – устало ответил он. – От маньяков, требующих деньги на изучение торсионных полей, от безумных химиков, пытающихся создать лекарства от неизлечимых болезней. И от вас меня тоже тошнит. Это честно. Я не верю в успех одиночек там, где оказалась бессильной мощь государств. И меня, как вы выразились, прислали не чтобы я уши развесил, а чтобы наикратчайшим путем вывел вас на чистую воду. Коммерческая тайна, говорите? Да кому она к дьяволу нужна, ваша тайна? Какой дурак полезет в океан с голой, извините, задницей? Лезьте сами, если хотите.

Он достал из кармана два навигационных «клопа» и, не скрывая брезгливости, прикрепил их к каркасам гидрокостюмов.

– Я отслежу ваше перемещение. Вы этого хотели? Все, свою миссию считаю законченной. И жду вашего отчета после выполнения… операции.

– Можно приступать? – с легкой иронией спросил я.

– Да, приступайте, – ответил он не моргнув глазом. – А мне позвольте откланяться.

Он развернулся и направился к вездеходу. А меня натурально заколотило от злости. Крыса. Самая настоящая канцелярская крыса, которой плевать хотелось на все, кроме собственной задницы.

– Не кипятись, – посоветовал Алекс. – Ты же знаешь, что мы отработаем. Отработаем и докажем таким вот уродам, что действовать умеем лучше, чем бумажки писать.

– Может, надо было дать ему грибок на анализ? – вздохнул я. – Да и спектакль мы, кажется, зря устроили. Может, надо было ему предоставить настоящий план?

– Перетопчутся. Кажется, мы вообще неверную тактику выбрали.

– В чем?

– Не надо перед ними пресмыкаться. Роднее будут. Мы им нужны. И никуда они не денутся. Поморщат носом, повыделываются, но все равно обратятся к нам. Больше ведь не к кому.

– Противно, – пожал я плечами, глядя на отъезжающий вездеход.

– Наплюй. Не стоит тратить силы на пустые эмоции. Я бы лучше поохотился.

– Впустую?

– Теперь не впустую, – улыбнулся он. – У нас маячки на каркасах. Докажем этим уродам, что мы можем удалиться от берега на три десятка километров. И пусть потом утираются.

Он был прав. Кое-чего мы сегодня все же добились. А раз так, надо развивать успех.

Тактические ракетные платформы жили на шельфах, на глубинах до семисот метров, имели радиус ракетного поражения до тридцати пяти километров и активно атаковали цели на берегу, а также баллистические лайнеры на посадочных траекториях и гравилеты, подлетевшие близко к берегу.

Именно платформы, самые совершенные из биотехнологических тварей, представляли наибольшую угрозу повседневному существованию человечества. Ведь они могли убивать даже за пределами океана.

Этих чудищ мой отец, начавший составлять самый первый Каталог, называл почему-то женскими именами. «Эльза», «Регина» и «Катрин». Мы приняли эту классификацию в память о нем, а иногда просто заменяли имена начальными буквами, добавляя цифровой код по числу имеющихся ракетных шахт.

Именно с «Региной» нам предстояло сегодня сразиться. Точнее не с ней самой. Ведь «Регина» по сути являлась существом беззащитным. Она умела только выращивать в шахтах, как в матках, ракеты. И отправлять их в цель. Ну и средства обнаружения у нее были развитые, как у всех платформ.

Сразиться же нам предстояло с боевым охранением, с мощной инфраструктурой платформы. С торпедами и минами, защищавшими подступы к ней со всех сторон.

Эта платформа контролировала местную акваторию еще до появления в городе нашей команды. Но руки у нас, пока был подводный корабль, к сожалению, до нее не дошли. Хотя, может быть, не дошли они тогда к счастью, поскольку теперь можно было не только ее уничтожить, но и продемонстрировать инспектору нашу мощь.

Для этой задачи притаившаяся на шельфовом дне Р-4 была на редкость удобной целью, хотя сложно назвать удобной целью любую донную пусковую платформу. Но эту мы уже изучили, знали ее повадки, цикл созревания ракет, на какие раздражители она реагировала больше, какие чаще всего игнорировала.

И структуру ее боевого охранения нам тоже отчасти удалось изучить, пока в нашем распоряжении находился подводный корабль. Грозный реактивный батиплан «Коча», названный так в память о моем погибшем товарище. Располагая картой боевого охранения, мы с Алексом разработали план действий, который теперь были полны решимости претворить в жизнь.

Инспектор уехал, и мы начали работать не на показуху, а на себя. Быстро, четко, слаженно, как на тренировках. В первую очередь привели в боеготовность весь арсенал, потому что потом будет не до того.

– Грей турбины! – сказал я Алексу, а сам полез под днище гравилета.

Там пряталось то, что мы не показали инспектору, главный козырь нашего настоящего плана. Под крышками нижнего погрузочного люка пряталась глубинная бомба мощностью примерно в четыре тонны нитрожира.

Только начинена она была куда более слабой, но куда более безопасной в использовании морской смесью, древней взрывчаткой на основе тринитротолуола. Поэтому весила она изрядно. Фактически это был максимальный вес, какой мы смогли взять на борт.

Хотелось бы больше, но нельзя было привлекать внимание полиции использованием слишком мощного гравилета. Патрули не часто выдвигаются так близко к океану, но у меня не было права ставить операцию в зависимость от дурацкой случайности.

По моим подсчетам мощности бомбы должно хватить для выполнения второй части плана. А дальше… Дальше уже будет работать не техника, а человеческий фактор.

Я открыл створки люка и внимательно осмотрел бомбу, проверил разъемы сбрасывателей и напряжение на клеммах питания. Потому что если бомба вдруг не сработает… Все, надо выкинуть из головы негатив. Он не помогает работать.

Я забрался в гравилет и уселся рядом с Алексом на пассажирское кресло. С каркасом за спиной сидеть было не очень удобно, поэтому пришлось сильно отклонить назад спинку.

– Трогаем? – покосился на меня напарник, стиснув рукоять управления.

– Авось пронесет… – сказал я по-русски.

– Что? – не понял Алекс.

– Это древнее заклинание моих предков. На удачу. Давай.

Он очень аккуратно оторвал машину от земли и на минимальной высоте повел к реке. Подниматься выше даже на пять метров было нельзя. Тут еще можно, с учетом шторма, а вот дальше уже никак.

В плане мы написали, что пойдем по руслу реки до полосы прибоя. Но инспектор нас неверно понял. Мы не собирались делать этого вплавь. Вплавь нам не преодолеть тридцати километров, тут он прав. Но и я не обманул его, когда сказал, что мы это сделаем на гравилете.

– Там камни, осторожно! – Я вытянул шею и неотрывно смотрел вперед.

– Помолчи… – ответил Алекс.

У него костяшки пальцев на рукояти побелели от напряжения, а гравилет уверенно продвигался к реке по сложной траектории, огибая скальные выступы.

Тут нельзя было спешить, я понимал. Биотехи отслеживают цели по ряду параметров, среди которых размер, скорость и прочие характеристики. Двигаясь среди скал на малой скорости, мы мало отличались от камней и сливались с кронами шумящих над головой деревьев. К тому же шторм. В шторм твари немного теряют чутье.

Достигнув реки, Алекс снизил машину до самой воды, временами касаясь ее полозьями шасси, и взял курс на океан.

Теперь, когда нас засекут сторожевые торпеды прибрежной зоны, мы для них будем мало отличаться от плывущего тростникового островка, каких немало вместе с нами двигалось между заросшими берегами. И средства обнаружения самой платформы тоже не должны были на нас отреагировать, потому что мы двигались так низко, как только могли.

В свое время мы провели серию очень опасных экспериментов чтобы эмпирическим образом вычислить дыры в оборонной системе биотехов. Но оно того стоило. Так уж мир устроен, что сколь бы ни была велика мощь, всегда найдется крошечная лазейка.

А вот человечество, как вид, не могло себе позволить прощупывать океан так, как это делали мы. Ему, человечеству, оказалось проще обождать пару сотен лет, пока биотехи сами передохнут от старости. Куда ему спешить? У него впереди вечность…

Напарник старался использовать подходящее для нас направление ветра и запускал турбины на малую мощность, только когда река делала повороты. Ураган сам нас сносил к полосе прибоя. Недаром я так взбодрился, когда услышал прогноз.

Мы двигались над водой посередине реки. Вскоре лес сделался ниже, заросли тростника по берегам кончились и потянулись широкие песчаные пляжи, кишащие сильно расплодившимися тут крокодилами.

Древние рептилии, похожие на корявые бурые бревна, неподвижно лежали на белоснежном песке и не обращали на проплывающий гравилет никакого внимания. У них тоже были свои приоритеты, но вот окажись мы в воде, сразу бы заняли нишу в пищевой пирамиде здешней фауны.

Океан неумолимо приближался, сквозь свист ветра уже отчетливо слышался шум прибоя. Я старался держать тело расслабленным, но рефлексы брали свое. Сердце забилось чаще, а по затылку начал гулять предательский холодок.

Это все было ни к чему, так как ускорение метаболизма неизбежно приводит к увеличению потребления кислорода, а его грибок и так выделял ограниченное количество. Причем сказалось оно быстро, почти сразу зашумело в голове, что являлось первым признаком легкого удушья.

Тут же сработал дыхательный рефлекс, и я непроизвольно сделал несколько вдохов. Легкие провентилировались и все успокоилось. На воздухе проблема решалась легко. А вот под водой было бы тяжко. Там нервничать нельзя вовсе. И перенапрягаться нельзя. Там не продышишься воздухом, если что.

– Волнуешься? – покосился на меня Алекс.

Он тоже дышал, я видел, как вздымалась грудная клетка под гидрокостюмом.

– Есть немного. Лучше отнервничать на воздухе.

Напарник улыбнулся.

Русло реки расширилось, и мы увидели впереди пенную полосу прибоя. Отступать было некуда. Попутный ветер подталкивал нас в сторону цели и вскоре, когда кончилось русло реки, мы вырвались на оперативный простор.

Ветер дул с такой силой, что отпала всякая необходимость включать турбины. А без них обнаружить нас было сложно. Особенно в шторм.

За полчаса мы отдалились от берега километров на десять.

Шторм крепчал, волны вздымались такие, что иногда задевали пеной полозья машины. Тогда нас ощутимо встряхивало, но подниматься выше было нельзя.

Гравилет крутило и болтало, Алекс давно оставил попытки хоть как-то стабилизировать его в пространстве рулями. Это все равно не имело смысла. Но от постоянного вращения и болтанки меня уже ощутимо подташнивало.

Зато организм окончательно адаптировался к действию грибка и прекратил панику на уровне рефлексов. Мы еще съели сахар, хотя трудно было заставить себя принять в пищу хоть что-то. Даже тающие во рту кусочки.

Несмотря на кружение в голове, я не отрывал взгляда от монитора локатора. Система была пассивной, на основе военного высокочастотно-акустического устройства, доставшегося нам от Бориса.

Сразу как оно оказалось в нашем распоряжении, мы отсканировали единственную микросхему и нашлепали в заводских условиях достаточно копий, чтобы не иметь недостатка в собственных системах обнаружения биотехов. Без этого было бы очень и очень плохо, потому что активные сонары, как на «Принцессе Регине», применять было нельзя, ведь торпеды кидались на все ультразвуковые источники с яростью акул, ошалевших от крови.

Пассивный локатор здорово выручал, и теперь я, с его помощью, внимательно следил за перемещением по акватории нескольких патрульных стай. Каждая торпеда обозначалась на мониторе крошечной изумрудной искоркой с туманным флажком индексной маркировки над ней.

– Что там? – спросил, наконец, Алекс. Его, похоже, тоже мутило.

– Они кишат вокруг нас, – ответил я.

Три стаи патрульных торпед по пять особей в каждой еще минут двадцать назад прервали параллельное берегу движение и начали обходить нас с трех сторон. Изумрудные точки, обозначавшие тварей на мониторе, то и дело ярко вспыхивали – это торпеды перекрикивались между собой. Они нас учуяли, но пока не могли идентифицировать.

Алекс наклонился ближе к монитору, оценил обстановку и снова откинулся назад, упершись боевым каркасом в спинку пилотского кресла.

– Пока далеко, – сказал он.

Но я ощутил, как изменился его голос. Он же хотел адреналина. Пусть получает.

На самом деле обстановка заметно накалилась. Торпеды не просто отклонились от курса, они нас окружали.

Вожак одной из стай взял на себя общее командование, это я видел по усиленному миганию ближайшей к нам точки. Пришлось включить анализатор ультразвукового спектра. Мы еще не научились полностью понимать сигналы, какими торпеды обменивались в бою, но команду к атаке, которую подают вожаки стай, мы вычленили, записали и ввели в компьютер. И как только она прозвучит под водой, локатор оповестит нас тревожным зуммером.

Вскоре на мониторе появились еще три точки, куда более тихоходные. Это подтягивались к месту возможного столкновения тяжелые, тупые и неповоротливые автономные торпеды МАТ-26, предназначенные для уничтожения тихоходных целей на поверхности океана.

– МАТы подтянулись, – кивнул я на монитор.

– Они принимают нас за крупный тихоход на поверхности, – усмехнулся Алекс.

– Ага, – я тоже улыбнулся. – Пока нам вполне успешно удается пудрить им мозги.

– Почему они не идут в атаку? – задумался напарник.

– Предполагаю, что у них есть некий алгоритм, предохраняющий от нападения на пустое, необитаемое дрейфующее судно. А характер нашего теперешнего движения представляет собой именно дрейф. Они не хотят взрываться попусту. Перенастроенный инстинкт самосохранения.

– Но что-то у них не сходится с этим «пустым» алгоритмом, – в голосе Алекса послышалось еще большее напряжение. – Иначе ушли бы.

– Что-то не сходится. Может, они голоса наши слышат?

Решили помолчать. Психологически стало хуже. Болтанка, почти полная тьма под толстым покровом туч, а тут еще и тишина, заполненная неистовым ревом шторма. И стягивающееся кольцо торпед. Алекс снова задышал. Нервничает. Хотя у меня у самого то и дело просыпался дыхательный рефлекс от недостатка кислорода в крови.

Основа нашего плана состояла именно в том, что нас не засекут хотя бы до половины пути. В принципе не должны были засечь, но ни у кого из людей, кроме нас, не хватало духу это проверить. Слишком уж судорожный ужас вызвало одно лишь упоминание об искусственных тварях глубин.

На пятнадцатом километре локатор показал наличие тяжелой мины. Она вела себя довольно тихо, лишь раз в минуту сканируя пространство ультразвуковым выкриком. Судя по спектру голоса, это была «Берта», первая в минном заграждении вокруг платформы.

Несмотря на тишину в салоне, торпеды отставать не спешили. Они двигались за нами, не выпуская из замкнутого кольца. Что у них вызывало подозрение, я не понимал. И это меня напрягало. Пора было брать контроль над ситуацией в свои руки.

– Скидывай первый буй, – сказал я Алексу.

Он кивнул и нажал клавишу открывания нижних створок погрузочного люка. Там, кроме бомбы, прятались кассеты с имитаторами шума винтов. Это тоже была наша эксклюзивная разработка. Хотя на мысль о них меня навел отец, когда рассказал мне перед смертью о возможности дурить торпедам голову разными сигналами. В нашем исполнении это были маленькие буйки, издающие точно такой же звук, как идущее средним ходом суденышко. Приманка для торпед.

– Есть сброс, – оповестил меня напарник.

Торпеды отреагировали тут же. С их точки зрения, дрейфующее судно, за которое они принимали наш гравилет, внезапно включило винты, чем подало признаки жизни. А жизнь для биотехов то же самое, что для быка красная тряпка тореадора.

Естественно, они все внимание переключили на источник звука, а нас продолжало сносить ветром в нужную сторону. С каждой минутой расстояние между нами и буйком-имитатором возрастало. В результате про гравилет торпеды быстро забыли и начали перестраивать боевые порядки для атаки на более важную, как им казалось, цель.

Первыми выдвинулись три патрульные торпеды. Они описали широкую дугу и начали заходить со стороны ветра на имитатор. Я понял почему. Буек тоже сносило, хоть и гораздо медленнее, чем нас, а следовательно, у него был вектор движения по ветру. Принимая его за корабль, твари пытались зайти с кормы, так проще поразить винты.

Разворачивающееся на мониторе действо меня невольно увлекло. Я смотрел и запоминал тактику групповой стайной охоты биотехов. Все, что я видел до этого, было реакцией на наше грубое силовое вторжение в океан. А тут можно было наблюдать тварей в естественных для них условиях.

Когда мы, начав Большую Охоту, пронизывали воду на батиплане, колотя во все стороны из всех орудий, биотехам оставалось только защищаться. Проблема оказалась лишь в их количестве. В одну из таких вылазок мы отстреляли весь боезапас, попытались улизнуть на полном ходу, превосходя тварей в скорости, но их было слишком много.

Они зажали нас в кольцо и торпедировали. Хорошо еще близко от берега, так что всему экипажу удалось добраться до берега под прикрытием Дока, вооруженного гарпунным карабином. Теперь же я наблюдал естественную охоту торпед. Ту, для которой их создавали. Выследить и уничтожить.

Смысл тактики был понятен и ясен. Несколько легких торпед заходят с кормы и поражают винты, а когда судно теряет ход, подтягивается один-два тяжелых МАТа и создают в бортах пробоины, несовместимые с плавучестью.

Когда торпеды выстроились косой цепью и, получив сигнал вожака, вышли на атакующую скорость, я при помощи пульта удаленного контроля заглушил звук имитации шума винтов.

Торпеды и тут отреагировали моментально. Они издали несколько сигнальных выкриков, оповещая остальную стаю об изменившейся ситуации, после чего две торпеды ушли правее, а одна левее. Это говорило о том, что они помнят место, в котором «заглохли винты». Координаты засели у них в коре головного мозга устойчивым очагом возбуждения.

И теперь они пытались зайти с двух сторон и засечь само судно, а не шум от него, посредством ультразвуковых сонаров. От основной стаи к ним на подмогу выдвинулись еще три патрульные торпеды. Медлительные МАТы остались дрейфовать под прикрытием остальных.

– Сбрасывай второй буй, – скомандовал я.

Как только заработал второй имитатор, сразу активизировался вожак стаи. Искорка, обозначавшая его на мониторе, начала часто мигать, это тварь отдавала команды в ультразвуковом диапазоне.

Понятно, что в умах биотехов начался переполох. С их точки зрения, корабль моментально переместился в пространстве более чем на километр, ведь винты заглохли в одном месте, а запустились в другом. Это выходило за рамки их алгоритмов. Сильно.

Но, несмотря на это, вожак отреагировал вполне адекватно. По его команде шесть торпед остались в зоне действия первого имитатора, на время замолкшего, а шесть направились ко второму. С вожаком в отдалении остались две патрульные торпеды и МАТы, от которых во время погони не было ни малейшего толка.

Все шло настолько по моему сценарию, что на душе стало чуть неспокойно. Действительно, как заметил инспектор, все очень просто. Вот только простота эта не с неба свалилась, она стала продуктом трехлетних наблюдений за биотехами, анализа данных из тетрадей отца и разработки устройств, способных эффективно противодействовать искусственным тварям. Знал бы инспектор, сколько на это ушло моральных и физических сил… К тому же Большая Охота стоила жизни одному из нас. А это все усложняло.

Но у меня был опыт, а он безапелляционно заявлял, что с биотехами легко не бывает. И если кажется, что легко, значит, где-то ты уже проиграл, просмотрел, профукал, значит, жди трудностей в самый неожиданный и неподходящий момент. И я ждал. Это вызывало излишнее напряжение, иногда пробуждало замерший дыхательный рефлекс, но иначе было нельзя.

Как бы там ни было, нам удалось не только разделить стаю, но и привязать все ее части к определенным, пусть и смещающимся, точкам пространства. Теперь нам необходимо было вовлечь в эту игру как можно больше тварей.

– Кидай третий буй, – скомандовал я.

Услышав еще один источник шума винтов, остатки стаи, во главе с вожаком, устремились к нему. Тут же я активизировал первые два буя, чтобы подразнить торпеды, дать им понять, что потенциальная добыча с ними играет. А через десять секунд все выключил. Этого времени было достаточно, чтобы координаты замолкших имитаторов отпечатались в мозгах торпед и не дали тварям уйти.

Искорка, обозначавшая вожака на мониторе, принялась активно мигать. Поскольку ему никто из стаи не ответил, я сделал вывод, что он пытается установить коммуникацию с кем-то на стороне. Не с платформой, она была еще далеко, да к тому же у патрульных торпед, насколько я понял, с платформами какая-то иная связь, не акустическая. Может, электрохимическая, а может даже телепатическая. От этих тварей всего можно ожидать.

Уже минут через пять мои предположения подтвердились. На мониторе начали появляться все новые и новые торпеды. Они подтягивались со всех сторон десятками, сначала быстрые патрульные «Стрелки», потом тяжелые, питающиеся планктоном твари. Они перекрикивались между собой, их становилось все больше и больше. И они изменили тактику, начали плотно прочесывать подозрительный квадрат.

Мы сбросили еще один буй, а потом я начал по очереди включать их, сбивая торпеды с толку. У меня на этот счет была некая теория. Я был уверен, что торпеду можно… загипнотизировать.

Ведь что такое гипноз? Это устойчивый очаг возбуждения в коре головного мозга, который настолько силен, что во всей остальной коре вызывает торможение. Достаточно очень сильно сконцентрировать внимание человека на каком-то предмете или перегрузить каналы получения информации, как человек быстро впадет в гипноз. С курицей еще проще, она впадает в ступор, если резко начертить мелом у нее перед глазами белую линию.

Согласно моей теории мыслительный аппарат торпед тоже можно было перегрузить. Но чтобы это сделать на практике, надо понять, какие алгоритмы их мозг просчитывал быстрее, какие с большим трудом. Пока же наблюдений на этот счет было собрано маловато. В точности мы знали только, что торпеды с удивительной точностью и скоростью просчитывали неизвестную часть траектории по известному ее участку.

Особенно хорошо это получалось у «Стрелок». То есть они двигались не к тем координатам, в которых цель находилась, а к тем, где она будет находиться в нужный момент. При изменении скорости или направления движения цели эти торпеды реагировали моментально и вносили необходимую коррекцию.

Этот инстинкт создатели биотехов несомненно позаимствовали из генофонда хищников, но я был уверен, что эта сильная сторона торпед является одновременно их ахиллесовой пятой. Если заставить их просчитывать физически невозможные сигналы, то мозг у них может и заклинить. Просто обязан он заклинить, как заклинивает он у всех более или менее развитых существ. А торпеды были очень развитыми. Просто их развитие весьма однобоко.

Три года назад я уже пробовал скармливать патрульным торпедам парадоксальные сигналы, но в решении своей задачи не преуспел. Твари просто игнорировали мои подачи, как только понимали, что это не цель.

Но теперь я решил усложнить фокус. Я предполагал, что уж шум винтов они не проигнорируют. И не ошибся. Ни одна из них не ушла. Но ни одну и не заклинило. Чего-то я все же не предусмотрел. Мощнее у них оказались мозги, чем я рассчитывал. Парадоксальные, на мой взгляд, сигналы, напротив, побудили тварей к повышенной активности. Десять быстрых «Стрелок» отделились от основной стаи, рассредоточились по воображаемой окружности приличного радиуса и начали патрулировать подозрительную акваторию.

Каждая взяла по своему сегменту дуги. Через такой заслон и крохотной рыбешке не проскочить незамеченной. Тут же на мониторе локатора замигал сигнал тревоги. Это анализатор ультразвукового спектра засек команду вожака к атаке.

Первыми на нее отреагировали ГАТы. Они довольно резво перестроились и вышли на прямые боевые курсы, точно на искорки замолкших буев. Торпеды прочно запомнили их координаты, теперь в том не оставалось сомнений. Патрульные тут же бросились врассыпную, чтобы не сдетонировать от ударной волны скорых взрывов.

– Вот гады, – прошептал Алекс.

По монитору пробежала зеленая рябь. Это был отголосок трех мощных взрывов, а в сотне метров позади нас взмыл в воздух пенный столб.

– Допрыгались! – я тоже не удержался от выражения эмоций.

– Бросать еще? – Палец Алекса замер на клавише сброса очередного буя.

– Кидай, хуже не будет.

Я глянул на монитор локатора и обомлел. Там появилась новая цель. Слишком быстрая для торпеды.

– Ракета! – выкрикнул я, хотя никакого смысла в предостережении уже не было.

Когда ракета видна на мониторе, сделать, как правило, ничего нельзя. Но Алекс не из тех, кто будет сидеть сложа руки. Он кубарем вывалился из пилотского кресла и по-медвежьи ввалился в грузовой отсек, свернув с петель тонкую алюминиевую створку люка. До ракеты оставалось чуть больше полутора километров, когда из грузового отсека донесся почти звериный рев:

– Боковой люк!

Я понял, что задумал Алекс. Он снова вломился в кабину, смяв все, что осталось от поврежденной створки. Но теперь он сжимал в руках тяжелое дальнобойное ракетное ружье SG-2000. К появлению напарника я успел распахнуть боковой люк со стороны пилота и отскочить в сторону. Очень вовремя, потому что Алекс мало что разбирал на пути и еще меньше заботился о сохранности окружающего пространства.

Мельком глянув на монитор, он оценил скорость, курс и удаление до ракеты, повернул кольцо замедлителя и, замкнув казенник ружья, прижал пальцем спусковую пластину. Ружье мощно грохнуло, а ослепительно-яркий сполох разогнанного снаряда прочертил тьму под тучами и скрылся за завесой бушующего шторма.

Свист двигателя снаряда наш пассивный локатор улавливал не хуже, чем мощный рев маршевых дюз биотехнологической ракеты, поэтому на мониторе теперь были видны две быстро сближающиеся точки. Через четыре секунды по экрану пробежали зеленые концентрические кольца взрыва снаряда. Но он рванул раньше, чем сблизился с ракетой на расстояние возможной детонации. Промах. Ракета стремительно приближалась. Но тут воздух в кабине упруго сжало еще одним выстрелом. Алекс, умница, не дремал, а на всякий случай перезарядил ружье, пока я тупо пялился в монитор.

«Вот вам и просто…» – подумал я, вспомнив инспектора.

Второй снаряд был выставлен на меньшее замедление, поэтому взорвался в восьмистах метрах от нас, но зато очень близко от несущейся к нам ракеты. Настолько близко, что она рванула, не долетев до цели. Впереди словно полыхнула огромная молния, а затем я увидел муаровый пузырь ударной волны, раздувающийся с огромной скоростью. И пленка этого пузыря неслась фронтом прямо на нас.

Я успел броситься на пол, под приборную панель, пытаясь увлечь за собой Алекса. Но он справился сам, рухнув мне на спину такой тяжестью, что у меня едва глаза из орбит не вылезли.

Но это была мелочь в сравнении с ударом взрывной волны. Мир вокруг содрогнулся, треснул, разлетелся осколками акрила из лобовых окон, взвыл и заскрежетал металлом свернутых искореженных турбин. Гравилет словно прихлопнули сверху исполинской мухобойкой, так он влип в поверхность бушующего океана.

И тут же все стихло. Точнее не стихло, а сменилось непрерывным ровным свистом в ушах, через который с трудом пробивался рев шторма и шум воды, заливавшей грузовой отсек. Я быстро понял, что свистит у меня в ушах от легкой контузии.

– Ты живой? – прокричал Алекс мне в ухо.

– Типа того! – ответил я, поднимаясь и стряхивая с себя осколки акрила.

По кабине гулял штормовой ветер. Взрывом вынесло не только окна, но и сорвало открытый люк со стороны пилота. Через открытые нижние створки в грузовой отсек быстро набиралась вода. Гравилет все сильнее тангажировал на хвост и по моим расчетам должен был затонуть минуты за три.

Зато локатор, созданный на основе военного образца, уцелел после взрыва. Монитор исправно показывал, как торпеды, перегруппировавшись, направились в нашу сторону. Теперь, когда мы оказались в воде, они без труда прощупывали нас сонарами.

– Я ее убил! – удовлетворенно выкрикнул Алекс, откинув в сторону ружье. – Я убил ракету!

Когда я убил первого в своей жизни биотеха, у меня не было времени на бурные эмоции. На самом деле у нас сейчас его тоже не было, но у Алекса так горели глаза, что мне захотелось его поддержать.

– Поздравляю с первой удачной охотой! – ответил я. – Но чтобы она не стала последней, нам надо пошевеливаться.

Для иллюстрации своих слов я ткнул пальцем в монитор локатора. Через секунду Алексу уже не нужны были дополнительные объяснения.

– Воды до фига набралось в отсек. – Он заглянул за искореженную алюминиевую створку. – Нам не взлететь. У тебя есть идеи?

– Надо убить платформу, – твердо заявил я. – Будем сбрасывать бомбу и действовать дальше по плану. Без бомбы гравилет сможет взлететь.

– А если не взлетит? Нас тогда угробит взрывом вместе с торпедами.

– Есть другие предложения?

Вместо ответа Алекс протиснулся в залитый водой отсек и нырнул. Хорошо, что мы заранее сделали инъекцию грибка. Повыделывались перед инспектором, а оно вон как обернулось. Ирония судьбы. Но пока эта шуточка была в нашу пользу. Через минуту Алекс вернулся в кабину с монтажным плазменным резаком.

– Надо вырезать антигравитационный привод, – сказал он. – Прицепимся к нему, взлетим, а гравилет пусть тонет вместе с бомбой. На нужной глубине детонатор сработает и все будет о’кей.

– Вырезать? – Я обалдел от такого подхода. – Да на это минут десять уйдет! А торпеды? Они тут будут куда быстрее!

Вместо ответа Алекс пролез в грузовой отсек и принялся вооружаться. Достал из ящика тяжелый однозарядный гарпунный карабин, вставил в щель затвора толстый реактивный гарпун, а дополнительный боезапас загрузил в боевой каркас за спиной.

К этому же каркасу он прицепил несколько кассет с портативными глубинными бомбами, четырехзарядный портативный торпедомет с управляемыми малокалиберными торпедами для поражения целей на дистанции до полутора километров, на пояс повесил длинный нож, а также инъектор с запасом грибковой сыворотки и глюкозы.

В гидрокостюме с откинутым назад затопляемым шлемом, в грубых перчатках и с огромным карабином на ремне Алекс выглядел очень эффектно.

– Вырезай привод! – твердо сказал он. – А я придержу торпеды. Только живо! Я не железный!

Две «Сирены», судя по меткам локатора, выделившись из общей массы биотехов, вышли на характерные для них симметричные атакующие дуги. Они заходили на нас одновременно с правого и левого борта. А четыре «Стрелки» по команде вожака рванули напрямик. По всей видимости, биотехи плохо представляли себе характер цели, а потому задействовали больше бойцов, чем при обычном регламенте нападения на тихоходное судно.

Но мне некогда было пялиться в монитор. Я включил резак и направил струю раскаленной плазмы на один из силовых элементов, крепящих антигравитационный привод на днище. К счастью, привод Шерстюка не требовал никакой энергии, поэтому его можно вырезать как угодно, вплоть до главной ходовой сферы. А как ее повернуть на нужный угол, чтобы отрегулировать тягу, можно и потом разобраться.

Срезав первый из четырех кронштейнов, я не удержался от любопытства и глянул на монитор. Алекс не просто был под водой, он вел бой. И благодаря его усилиям из четырех атакующих «Стрелок» осталось лишь две. Точнее одна, поскольку очередную торпеду гарпун сразил на моих глазах.

Хуже дело обстояло с «Сиренами». Они имели привычку заходить на цель по широким дугам, долго оставаясь в недосягаемости противоторпедных средств. Поразить их можно лишь на конечном, более прямом, участке траектории. Но, как правило, бывает поздно. Я поднес к лицу запястье с коммуникатором и сказал:

– «Сирены»!

Рассчитывать на ответ не имело смысла, поскольку Алекс находился под водой, в полностью затопленном шлеме, с заполненными водой легкими и носовыми пазухами. Так что общаться он мог только по коммуникатору, нажимая кнопки. Но ему было точно не до того.

На малых глубинах легкие можно было бы водой не заполнять, поскольку процедура эта не из приятных. Но глубже давление попросту стиснет грудную клетку до перелома ребер. Приходится загонять несжимаемую жидкость всюду, куда только можно, а уж в легкие обязательно.

Алекс все же отреагировал на мое предупреждение. Монитор локатора показал, как пущенный из карабина гарпун ушел в сторону «Сирены», заходившей с левого борта. Но оставалась еще одна, и две «Стрелки», идущие прямым атакующим курсом.

Мне надо было как можно быстрее вырезать привод, от этого зависело очень многое, но в то же время я понимал, что Алексу без меня не справиться, что у мощного, но однозарядного карабина попросту не хватит скорострельности для поражения всех целей.

К тому же за первой атакой неминуемо последует следующая, а потом еще и еще. Сколько понадобится. Невообразимая численность была основным преимуществом биотехов. Удастся ли когда-нибудь использовать это против них? Пока мне еще ни разу не удавалось.

Передо мной встал нелегкий выбор. Либо продолжать работать плазморезом, или хватать карабин и нырять Алексу на подмогу. Рациональность второго варианта была более очевидной, но очевидность чего бы то ни было давно перестала быть для меня значимой мотивацией поведения. Когда дело касается Охоты, тут надо думать по другим алгоритмам.

От немедленного погружения меня удерживала манера биотехов драться до полного уничтожения противника, подтягивать все новых и новых бойцов бесконечно, пока цель не будет достигнута. Точнее, уничтожена. И если мы оба втянемся в затяжной бой, привод вырезать будет некому. Это тупиковый путь, который неминуемо приведет нас к поражению. Мы все равно не сможем с двумя карабинами противостоять всем, населяющим океан биотехам.

Какой бы сложной ни была для нас ситуация, нам все равно необходимо ее развивать. Бой же, наоборот, заставит нас зависнуть в навязанной роли. Я бросил последний взгляд на монитор, прекрасно понимая, что Алексу долго не продержаться, а потом включил резак и продолжил работу.

Свернув второй кронштейн, я снова взглянул на монитор. Алекс дрался великолепно. Он поразил «Сирену» с левого борта, снял всех, кроме одной, «Стрелок», но не успел поразить «Сирену» по правому борту.

Но хотя его результат был более чем впечатляющим, особенно для первого раза, торпеды все равно подошли близко к гравилету. Слишком быстро. С двумя наиболее опасными целями Алекс точно не успеет разделаться.

Напарник выпустил гарпун в сторону более скоростной и выносливой «Сирены», а затем начал стремительно уходить в глубину. Ход был грамотный, он вынудит оставшуюся «Стрелку» выбирать между поражением гравилета и поражением самого Алекса. А это даст нам время. То самое драгоценное время, которое было в нашем случае главнейшей ценностью.

Обычно торпеды склонны выбирать в первую очередь более сложные цели. На это наверняка рассчитывал Алекс, на это рассчитывал и я. Потому что более сложной целью был мой напарник. И пока торпеда будет за ним гоняться, уворачиваясь от гарпунов, я, может быть, успею высвободить привод.

Но тварь поступила нетривиально, продолжила атакующий курс на гравилет. Я видел, как она приближается, игнорируя быстро уходящего в глубину Алекса. Теперь действовать нужно было не быстро, а молниеносно. Хотя вариантов решения проблемы было так мало, что действовать я начал почти не задумываясь. Засунув плазморез между кронштейном и сферой привода, чтобы потом не искать его по всему затопленному отсеку, я, почти по грудь в воде, бросился к ящикам с вооружением.

Ох, недаром прошли последние три года! Часто затишье перед бурей позволяет пережить саму бурю. У нас было время усовершенствовать снаряжение для Охоты, а теперь пришел час проверить его. Потому что в теории часто бывает одно, а на практике получается совершенно иначе. Мне оставалось лишь надеяться, что наши новшества не подведут.

Хорошо, что, выделываясь перед инспектором, мы заранее распахнули все ящики. Под водой это отняло бы несколько драгоценных секунд, а так я сразу выхватил свою последнюю инженерную разработку, ручную реактивно-бомбовую установку.

Идея создания этого оружия росла корнями из детства, когда нам с борта «Принцессы Регины» пришлось отбиваться от атакующих торпед при помощи обычных ракетных ружей. И это в какой-то мере сработало, поскольку при установке вменяемого замедления взрыва ракеты она на большом удалении погружалась в воду и взрывалась под поверхностью, вызывая несанкционированную детонацию биотехов.

Но у ракетных ружей было несколько серьезных недостатков, которые я решил устранить.

Во-первых, в отличие от ракет, я оснастил реактивные глубинные бомбы не замедлителем взрыва по времени, а детонатором, срабатывающим при приближении биотеха.

Во-вторых, специальным кольцом теперь можно было отрегулировать, на какую глубину погрузится бомба, чтобы ждать цель.

И, в-третьих, я значительно увеличил калибр боеприпаса, доведя его до пятидесяти миллиметров.

Ружьишко при этом получилось довольно громоздким, но теперь наступил момент узнать, насколько это было оправданно.

Я вставил в боевой каркас за спиной несколько глубинных бомб. Кольцом на последней выставил ожидание детонации на трехметровой глубине, сунул ее в казенник ствола, защелкнул затвор, вскинул бомбомет к плечу, прицелился через выбитый взрывом боковой люк и выжал спусковую пластину.

Отдача от ушедшей с душераздирающим воем реактивной бомбы оказалась весьма ощутимой. Неизбежно дали о себе знать пятьдесят миллиметров калибра и мощный первичный вышибной заряд. Но мне некогда было думать об этом, поскольку установка противоторпедных глубинных бомб имеет смысл только в том случае, если ставить их плотным барьером на разных глубинах. Поэтому стрелять надо было часто, довольно широким веером, чтобы не дать твари обойти заграждение по дуге.

Ну я и начал молотить в нужном направлении, быстро отстреляв весь боезапас из каркаса. Теперь грузовой отсек был заполнен не только водой, но и плотным удушливым дымом от движков выходивших на траектории реактивных бомб.

Благо грибок в крови исправно поставлял кислород и давал мне возможность не дышать этой гадостью.

Подгребая руками, я со всей возможной скоростью устремился через затопленный отсек в кабину, взглянуть на монитор локатора. Мне важно было видеть, как торпеда отреагирует на выставленную ловушку. И окажется ли ловушка эффективной.

Изумрудная искорка «Стрелки» продолжала рваться вперед, значительно сократив расстояние до гравилета, кроме того, ей на подмогу с запада мчались СГТ-20, скоростные глубинные торпеды боевого охранения платформы.

Эти твари состояли больше из мышц, чем из нитрожира, что позволяло им без труда разгоняться до шестидесяти, а иногда до семидесяти узлов под водой. Правда в этом им помогали, конечно, не только мышцы, но и особая структура кожи, не дающая возникать вихрям и кавитации.

Их легко было отличить на локаторе, поскольку они непрерывно визжали в ультразвуковом спектре, и на мониторе выглядели не точками, а длинными изумрудными трассами. Алекс, увидев на своем локаторе изменение обстановки, прекратил погружение и начал быстро всплывать.

Талантливый он все же, зараза. Понял, что надо делать без всяких команд. Не обращая больше внимания на «Стрелку», рвущуюся на заграждение из глубинных бомб, он перевел всю огневую мощь на пятерку СГТ-20. Вот только СГТ-20 не были столь легкими целями, как умные, но довольно медлительные «Стрелки».

Стремительные и маневренные, они иногда уворачивались от гарпуна, движущегося хоть и на дозвуковой, но все равно на очень большой скорости. Поэтому для поражения пяти тварей гарпунов могло потребоваться втрое больше. Но главным фактором в таком бою являлось не количество гарпунов, а количество отпущенного времени. Поэтому каждый промах значительно сокращал шансы боевого пловца не в силу расхода боеприпасов, а по причине пустой траты времени.

«Стрелка» достигла моего бомбового заграждения, проскочила на глубине первые две ловушки, но третья, самая затопленная, сработала в непосредственной близости от биотеха и подорвала его. В штормовое небо взлетел столб воды, а гравилет сильно качнуло. Я не удержался и впечатался боевым каркасом в переборку.

Я рванулся вперед, чтобы продолжить вырезать антигравитационный привод, но не тут-то было. Каркас за моей спиной зацепился за искореженный алюминий и не пускал вперед.

Выругавшись, я отстегнул защелки ремней и высвободился, оставив каркас с боезапасом и снаряжением до лучших времен, а сам схватил плазморез и направил струю пламени на оставшийся кронштейн.

Гравилет снова сильно качнуло, я не удержался на ногах и с головой погрузился в воду, едва не полоснув себя по руке плазмой. Это рванула одна из СГТ-20, пораженная Алексом. Есть одно попадание! А это уже хорошо.

Мой напарник был вооружен тяжелым однозарядным карабином ТУК-15, способным поражать цели на любых доступных нам глубинах. Короткий пятнадцатисантиметровый гарпун имел калибр сорок миллиметров и штыковой четырехгранный наконечник, снаряженный сорока граммами морской смеси в оболочке из полуготовых осколочных элементов.

Первичный разгон из ствола гарпун получал от мощного бризантного пиропатрона, а при попадании в воду срабатывал реактивный двигатель, топливом для которого являлся порошок, активно выделявший гремучий газ при контакте с водой.

Для снижения сопротивления в жидкой среде часть реактивных газов отводились через носовые протравочные отверстия, что позволяло гарпуну двигаться в создаваемом им же коридоре из водяного пара. В результате снаряд двигался очень быстро и был способен поражать цели на дистанциях порядка двух с половиной километров.

Гарпун был частично управляемым, стрелок мог отклонять его траекторию во время движения, корректируя ее по изменяющимся меткам целей на мониторе локатора. Но даже это не гарантировало точного попадания, когда речь шла о такой сложной дичи, как скоростные торпеды боевого охранения.

Я это понимал прекрасно, поэтому подобрал валявшийся на дне резак и продолжил работу. У меня не было иллюзий по поводу победы Алекса в этой схватке, поэтому надо было как можно скорее освободить привод и подняться на нем в воздух, бросив сам гравилет и притаившуюся под его брюхом бомбу.

Примерно через минуту мне это удалось. Я освободил ажурную сферу от последнего кронштейна, пристегнул один конец троса карабином к поясу, а другой к скобе привода.

Справившись с этой несложной задачей, я отправил Алексу сообщение. Напарник не ответил, но, судя по меткам на мониторе локатора, у него на это банально не было времени.

После потери одного из бойцов, оставшаяся четверка скоростных торпед предприняла обходной маневр. Две обошли Алекса с одной стороны, две с другой. Но стоило им чуть приблизиться к боевому пловцу на дистанцию более или менее эффективного взрыва, как карабин показал себя с самой лучшей стороны.

На малых дистанциях, из-за большой скорости гарпуна, торпеды не успевали уворачиваться от снарядов. В результате Алекс метким попаданием сразил очередного биотеха, а остальные вынуждены были разорвать дистанцию и ждать, когда у стрелка закончится боезапас.

Нас это полностью устраивало, поскольку давало таймаут. Как только Алекс в этом убедился, я получил от него сообщение: «Готовься, иду».

Я, в общем-то, был готов. Мне надо было только вернуть зацепившийся за переборку каркас со снаряжением. Но я не успел. Одна из СГТ-20, не имея возможности поразить боевого пловца, устремилась к другой, более доступной цели. К нашему гравилету, продолжавшему медленно тонуть среди бушующих волн.

Меня спасло только то, что торпеда решила перестраховаться, не переть напролом, а сделать круг для уточнения возможных опасностей. И этот маневр стал для нее роковым, поскольку, неожиданно для себя, она нарвалась на устроенное против «Стрелки» бомбовое заграждение.

А вот меня это без всякого преувеличения спасло, поскольку торпеда рванула чуть дальше, чем собиралась.

Но все равно мне пришлось несладко. Взрыв произошел на совсем небольшой глубине, в небо взлетел столб воды, а по нашей многострадальной машине ощутимо долбануло ударной волной. Потеряв баланс, наполненный водой гравилет сильно завалился на нос и начал тонуть.

Ящики с оружием и снаряжением заскользили по полу и образовали бесформенную груду у переборки между отсеком и кабиной. Меня самого чуть не придавило, а когда я попытался высвободить свой застрявший боевой каркас, понял, что теперь на это уйдет непозволительно много времени.

Тут через проем выбитого люка протиснулся Алекс.

– Брось! Надо мотать отсюда! – выкрикнул он, перекрывая рев шторма.

Он был прав, хотя дальнейшее выполнение нашего плана не в малой степени зависело от той маневренности, которую давал боевой каркас с водометами и от количества имевшихся при нас боеприпасов. А без каркаса много с собой не возьмешь.

Но Алекс и тут не сплоховал. Пока я возился со вторым тросом, чтобы пристегнуть к сфере привода напарника, он до отказа загрузил свой каркас, да еще приторочил к нему второй карабин.

– Готов? – спросил я, наконец прицепив его пояс к приводу.

– Да!

Я потянул остатки управляющей штанги и чуть повернул главную сферу относительно ажурного кожуха, добавив тем самым подъемной силы. Конструкция устремилась вверх, мы с Алексом вытолкнули ее наружу и зависли в полуметре над волнами.

– Выше, дьявол тебя возьми! – прохрипел напарник.

Я еще сместил штангу. Вот только точности движений в висячем положении у меня не было никакой, да и привод был рассчитан на подъем многотонной машины, а не двух человек. Мы для него были не тяжелее пушинок, так что рванул он нас вверх так, что из меня чуть внутренности не вывалились.

Лишь через несколько секунд подъем остановился.

– Ни хрена себе! – помотал головой Алекс.

Мы зависли в густой пелене туч, и кроме них ровным счетом ничего не было видно. Было очень прохладно, а уши наглухо заложило от резкой перемены давления. Аж в голове трещало. Глянув на показания навигатора, я сообщил напарнику:

– Две тысячи сто метров.

– Главное ничего пока больше не трогай, – ответил он. – Сколько, на твой взгляд, гравилет продержится на плаву?

– Может, минут пять еще, – прикинул я. – Хотя с учетом тангажа на нос, может, и меньше.

– Только бы твари его за это время не торпедировали, – нахмурился Алекс. – А то, если повредят бомбу, мы тут с тобой обхохочемся.

– При близком взрыве компрессионный взрыватель тоже сработает.

– Будем надеяться.

Локатор, интегрированный в гидрокостюм, с высоты двух километров не мог отслеживать перемещения торпед, но я и без этих показаний прекрасно знал, что происходит под поверхностью океана. Все торпеды подтягивались к тонущему гравилету. И это полностью соответствовало нашему плану.

– Может, чуть выше подняться? – поежился я. – Нам же дышать не обязательно, так что высота в разумных пределах не повредит…

– В задницу! – помотал головой Алекс. – Чуть не так тронешь штангу, подлетим километров на десять и лопнем, как лягушки.

Мне стало все равно. Не любил я такие моменты, когда ровным счетом ничего нельзя сделать. Болтаешься тюфяком… Но не успел я всерьез загрузиться по этому поводу, как под ногами за толстой пеленой туч полыхнуло коротким ярким маревом. Как удар молнии. Через миг тучи под нами дрогнули, а еще через пару секунд через нас прошел фронт ударной волны.

Первое, что я сделал, придя в сознание, сверил показания часов и навигационных координат. Похоже, удача решила продолжить одаривать нас своей лучезарной улыбкой. Мы оба были живы, что уже весьма недурно, мы не потеряли и не набрали в высоте, да к тому же ветер довольно бодро гнал нас прямиком на притаившуюся в глубине ракетную платформу. Неплохой набор счастливо сложившихся обстоятельств.

– Хорошо шарахнуло, – поморщился Алекс, приложив ладонь в мокрой перчатке ко лбу. – Каково же там биотехам?

Вопрос я посчитал риторическим. Понятно, что взрыв такой мощи вызвал детонацию всех торпед и мин в радиусе как минимум пяти километров. Чего мы, собственно, и добивались.

Иначе бы нам, без боевого подводного корабля, никогда не добраться до цели. А так можно попробовать.

О том, как возвращаться на берег, если вдруг выполним задачу и если хоть один из нас уцелеет при этом, я старался не думать. Взял и отогнал эти мысли усилием воли. Какой с них толк? Гравилет утонул и взорвался, а другого транспорта нет. И связи с базой тоже нет.

Интегрированные в гидрокостюмы коммуникаторы не были рассчитаны на столь большую дальность. И сотовая связь в океане бессильна. Ни одна коммуникационная компания не решится ставить вышки так близко к берегу. Да и для кого?

На гравилете была мощная рация, с которой можно подать сигнал тревоги, но теперь от нее мало что осталось.

Меня порадовало, что и Алекс не стал задавать вопросов по поводу возвращения.

– Надо нырять, – сказал он вместо этого. – А то скоро твари сползутся.

Я очень аккуратно сдвинул управляющий стержень антигравитационного привода и мы заскользили вниз.

Несмотря на мои старания, вода приняла нас жестко. Не до такой степени, чтобы потерять сознание, но приятного мало.

Сначала я хотел спешно отстегивать карабины тросов, иначе увесистая ажурная сфера могла утянуть нас на дно раньше, чем мы рассчитывали. Оставшись без привода, мы получили бы желанную автономность, избавились бы от груза. Но зато наши шансы на возвращение значительно сократились бы. Потому что к тому времени, как мы разделаемся с ракетной платформой, сюда подтянется столько торпед, что пребывание в воде станет абсолютно несовместимо с жизнью.

Вообще-то этим можно было бы пренебречь и устремиться вперед, но с перемещением под водой тоже возникли определенные сложности. Я потерял каркас, а вместе с ним водометы и стабилизаторы подводного скольжения.

Это было немалой проблемой, хоть мы и погрузились в воду значительно ближе к «Регине», чем ожидали, поскольку пока болтались в небе на тросах, нас снесло штормовым ветром в нужную сторону.

Был бы у меня мой каркас, мы могли бы некоторое время просто скользить в воде под наклоном, еще более приближаясь к намеченной цели, а потом выбрать оставшееся расстояние на водометах. Но теперь я бы стал Алексу только обузой, значительно проигрывая ему в скорости и маневренности.

Мы погрузились метров на тридцать, давление глубины мощно сдавило грудную клетку, и я ощутил необходимость заполнить легкие водой. Очень неприятная процедура. Даже проделав ее много раз, все равно до одури сложно сделать решительный вдох под водой. Но я его сделал.

В глазах на пару секунд помутилось, по телу пробежали непроизвольные судороги, но вскоре все успокоилось. Теперь кислород будет поступать в кровь еще и через альвеолы, что хорошо, ибо грибок не всегда отдавал его необходимое количество на повышенных нагрузках.

Окончательно адаптировавшись, я застегнул шлем на креплениях. Вскоре вода под ним нагреется в отсутствии циркуляции, и гидрокостюм будет полностью выполнять возложенные на него функции, то есть греть и защищать. Но лишь в воде я сообразил, что, в отличие от Алекса, не успел надеть перчатки. В гравилете они мешали, а потом все так быстро произошло…

«Оставайся здесь, держи привод, – жестами показал мне Алекс, не хуже меня понимая все стороны создавшейся ситуации. – Без водометов тебе оставшееся расстояние не пройти».

Жестами под водой оказалось общаться гораздо удобнее, чем тыкать пальцем в перчатке по кнопкам коммуникатора. Эти жесты мы, живя на острове, придумали еще пацанами, когда вопреки запретам взрослых лазили по трюмам полузатопленных кораблей в порту.

В этих вылазках приходилось вести себя очень тихо, иначе можно было привлечь внимание патрульных торпед. Чтобы общаться, малыш Пак придумал жесты для всех слогов, из которых мы, хоть и медленно, могли составлять любые слова. Потом приноровились, даже анекдоты травили таким экзотическим способом, когда не хотели доносить их до слуха взрослых.

Ольга знала язык жестов с детства, ведь мы вместе жили на острове, а вот Алекса пришлось учить. Но он был талантлив во многом, в том числе и в этом, так что выучился довольно быстро, сразу оценив прогрессивность метода.

«Заодно от торпед прикроешь, а то мне будет не до того», – добавил он.

Психолог доморощенный… Решил поднять мою значимость. Хотя, если всерьез разобраться, в этом был определенный резон. Вот только боец из меня, без каркаса с водометами, весьма и весьма плохонький. В бою с биотехами важна маневренность, без нее шансов мало. Не на победу, а вообще мало шансов.

Но меня это уже не волновало. Цель была слишком близка, чтобы менять планы. И меня охватил азарт, хотя моя роль в следующем этапе операции и обещала быть малозначимой. Я только не был уверен, что Алекс справится без меня.

«Давай! Время!» – жестами показал я.

Алекс прислонился стеклом шлема к стеклу моего и посмотрел мне в глаза. Мы могли больше никогда не увидеться, и оба это понимали прекрасно. Кому-то судьба могла дать шанс, кому-то нет. Но думал я не об этом, глядя в глаза напарника. Я заметил в них неуверенность, попавшую в резонанс с моей. Алекс тоже сомневался, что справится.

Внезапно он отстранился и показал жестами:

«Помоги снять каркас!»

Я не сразу понял его идею, но через секунду до меня дошло. Можно было пококетничать, но я посчитал это лишним. Не время на эмоции. Так что я попросту отстегнул крепления, а потом Алекс приладил каркас мне на спину.

«Все, уходи, – показал он. – Нет. Перчатки возьми».

В этом тоже был смысл, поскольку мне придется глубоко нырять, и без перчаток можно запросто потерять руки от холода. Алекс же справится и без них, ему погружаться не придется скорее всего.

Я натянул чуть великоватые мне перчатки, выставил рули на погружение и начал уверенно соскальзывать в глубину.

Широкий тройной луч налобного фонаря резал тьму, как лезвие огненного меча, но, если говорить всерьез, практической пользы от этого не было ни малейшей, разве что психологически помогало. Ведь оказаться в океанской пучине совсем без света – то еще испытание для нервной системы.

Хотя и с фонарем не видно было ничего ровным счетом. Вокруг меня простиралась только обсидиановая тьма, прорезанная широким сияющим лезвием.

Когда мы проектировали костюмы, решили вывести шкалы всех приборов под шлем, а не крепить их на руки. Это было удобно во всех отношениях, получалось, что достаточно скосить глаза, и можно без усилий считать любые показания о температуре, скорости и глубине, а также сонограмму локатора.

Теперь же я понял еще одно преимущество такого подхода. Подсвеченное мягким светом подшлемное пространство создавало иллюзию нахождения хоть и в крошечном, тесном, но все же помещении.

Проектор локатора рисовал на акриле забрала только ровное зеленоватое марево с единственной меткой. Это был, разумеется, Алекс. Трудно поверить, но в данный момент в радиусе двух километров от меня не было ни одного биотеха. Да и вообще ничего живого, кроме нас самих.

Но сей факт меня не порадовал. Я надеялся достигнуть цели раньше, чем оно получалось на практике. Раз на платформу не реагирует локатор, значит, до нее еще пилить и пилить. В любом случае больше двух километров. А это много. Слишком много, я бы сказал. Причем много не столько по расстоянию, сколько по времени.

Мы ведь уничтожили не всех биотехов в океане. К сожалению. И вскоре они подтянутся. Они всегда подтягивались, сколько их ни бей.

Я падал в глубину по инерции, планируя на небольших крыльях-стабилизаторах по наклонной плоскости. Надо было обвыкнуться в чуждой среде. Момент привыкания я всегда определял по стуку сердца в груди. Если успокаивается, значит, можно работать. Но пока пульс меня не устраивал. Слишком частый. А это чревато кислородным голоданием и потерей сознания, чего допускать нельзя.

В этот раз мне понадобилось на адаптацию больше времени, чем обычно. Но, с учетом способа доставки на место высадки, в этом не было ничего удивительного.

Сердцебиение все же пришло в норму. Я зафиксировал этот факт на глубине чуть больше семисот метров. По любым меркам это было очень глубоко. И вряд ли до нас хоть кто-то погружался на такие глубины.

В заполненном водой костюме давление почти не ощущалось, разве что кожей. Но это дело привычки. Хуже будет на больших глубинах, когда дадут знать о себе пазухи в костях, но об этом пока лучше не думать. На это у нас тоже теперь разработаны средства. А поскольку Ольга у нас была биохимиком, то и средства появлялись у нас прежде всего биохимические. А уж потом, иногда, технические.

В голове у меня мелькнула забавная мысль. Вот через много лет, если у нас все получится, мое имя войдет в учебники истории. Несомненно, войдет. А вот что будет написано о нашем биохимическом снаряжении? Что мы ширялись чем попало ради достижения цели? Или умолчат? Умолчат, скорее всего. Потому что ширяться придется жуткими гадостями, в сравнении с которыми грибок попадает под определение невинной детской шалости. Придется. Иначе биотехнологические твари всегда будут иметь над нами преимущество под водой. А так… Поглядим.

На глубине восемьсот метров я адаптировался окончательно и врубил водометы. Теперь на локаторе можно было разглядеть главную цель, биотехнологическую платформу. И она теперь была ближе двух километров.

Сразу пошел адреналин в кровь, но это неплохо. Лишняя стимуляция мне сейчас не повредит, даже с учетом повышенного потребления кислорода. Потому что платформа была не одна. Немалая часть ее боевого охранения в виде мин и торпед уцелела после нашей бомбовой атаки. И скоро они меня засекут своими слуховыми рецепторами.

Всё, началась работа.

И первое, что необходимо было сделать, это создать необходимый химический фон в организме. Я извлек из каркаса заранее снаряженную обойму с ампулами и вставил ее в инъектор. Первый заряд для понижения потребления кислорода теми органами, которые мне сейчас не очень нужны. Легкие отправим в спячку, печень и почки на энергосберегающий режим.

После инъекции я ощутил, как похолодела кожа. Это сузились периферийные сосуды, отгоняя кровь в глубь тела. Но за два часа ничего с ней не станет, не омертвеет.

Второй заряд представлял собой препарат для ограничения тонуса, чтобы мышцы не стояли колом. Третий – обезболивающее. Без него на глубине километра уже некомфортно, давление сдавливает костные пазухи и ощущение, как от сильной ломоты на погоду. Только намного сильнее.

Пока всё. Я подкорректировал угол атаки крыльев-стабилизаторов и начал штопором рушиться в глубину.

Начало действовать обезболивающее. Осязательные ощущения остались, как при местном наркозе, а болевые ушли без остатка. Ну и эмоционально разносить начало. Так, в пределах нормы, но ощутимо. Побочные эффекты химии, с этим ничего не попишешь.

Отмечая легкие нарушения координации, я перевел локатор на режим повышенного разрешения. Дальность обнаружения целей сократилась до километра, но зато в зеленоватом мареве изображения проявились искорки более мелких, чем сама платформа, объектов. Это были мины и торпеды. Те торпеды, которые уцелели при взрыве, и те, которые успели подтянуться со стороны по сигналу тревоги. Их оказалось больше, чем я рассчитывал.

Когда тварей мало, они всегда одинаково реагируют на мелкую, вроде пловца-одиночки, цель. Это мы давно заметили и внесли эту особенность в Каталог. Встреча с одиночной торпедой, а тем более с миной, почти наверняка вызовет детонацию на предельно большой дистанции. Чаще всего расстояние столь велико, что не дает боевому пловцу шансов на ответные действия, ведь гарпун идет на дозвуковой скорости. А вот ударная волна на сверхзвуковой – плюща все на своем пути.

Зато когда торпед много, как бывает в боевых охранениях, они не могут прибегать к такой тактике, поскольку велика опасность детонации самих тварей, оказавшихся вблизи эпицентра взрыва. И тогда они действуют иначе. Обнаружив подозрительный объект, выделяют одного-двух бойцов, в задачу которых входит уйти как можно дальше от основной стаи в сторону цели и там взорваться, не подвергая опасности остальных.

В случае неудачи на поражение отправляются еще двое, и так до тех пор, пока задача не будет выполнена. Каким бы кто ни был прекрасным и хорошо вооруженным бойцом, выжить при таком подходе биотехов фактически невозможно, учитывая их количество в акватории. При достаточной сноровке можно поразить пять, ну десять торпед. Но не пятьдесят же! И уж тем более не сто.

Однако я вполне правомочно считал Каталог Вершинского не менее мощным оружием, чем торпедометы и гарпунные карабины. Знание, как говорят – сила. Чем больше мы узнавали о повадках тварей, тем сильнее росли наши шансы. Каталог позволял не держать это все в голове, а иметь возможность передать другим, которые наверняка придут нам на смену. Не верил я, что человечество будет спокойно ждать двести-триста лет, пока передохнут все биотехи. Мы не справимся, найдутся другие.

Хотя я не рассматривал Каталог только как средство передачи важной для выживания информации, я рассматривал его как мощное средство стратегического анализа. На основе эмпирически изученных приемов, которыми твари пытались нас уничтожить, мы составляли собственную тактику и стратегию противодействия им. Причем в спокойной обстановке, на базе, а не во время самой атаки. И наш сегодняшний план был составлен как раз на основе такого анализа. И план моих собственных действий тоже. И оружие, которое мы взяли с собой, не было бездумной, пускающей пыль в глаза огневой мощью. Оно было подобрано именно с учетом необходимых задач.

В общем, у нас был шанс. При определенных раскладах.

Локатор продолжал рисовать на забрале шлема изумрудные точки, но я их сознательно не считал. Их было слишком много, а психику незачем попусту портить. В моем положении от устойчивости психики выживание зависело не в последнюю очередь.

Нет, считать тварей было бессмысленно, все равно им числа не было. А вот снизить скорость имело смысл, поскольку было уже известно, что на тихоходные цели биотехи обращают внимание меньше, чем на скоростные. Точнее, не меньше, а позже. И дело было не в моем нежелании как можно скорее вступить в схватку, а в необходимости поближе подобраться к боевому охранению до начала атаки.

Это было основной частью плана, составленного на основе Каталога. Вот только на практике мы этот способ еще ни разу не проверяли.

Я отстегнул от каркаса и изготовил торпедомет. Ему предназначено было сыграть партию первой скрипки в моем оркестре. Расчетная дальность поражения у него была полтора километра, а от первых рядов боевого охранения я уже находился метров на четыреста ближе.

В каждом из четырех стволов, заключенных в общий корпус, находилось по управляемой торпеде с массой боевого заряда в двести граммов морской смеси.

Не ахти какая мощь, но и ее под водой достаточно для того, чтобы вызвать индуктивную детонацию биотехов в радиусе двадцати пяти метров от эпицентра взрыва. Это мы проверяли. В этом я был уверен. А дальше почти все зависело от скорости реакции и точности тварей.

Вернув менее крутой угол атаки стабилизаторов на каркасе, я продолжил погружение, но уже по более пологому сближающемуся курсу. Меня вот-вот должны были обнаружить, но я надеялся выиграть еще хоть одну драгоценную сотню метров. Потому что каждая сотня метров давала снижение подлетного времени моих снарядов. Чем меньше они будут находиться на траектории, тем больше у них шансов достигнуть цели.

Не снижая скорости, я активировал на торпедомете голографический прицел и отключил прорисовку радарных меток на забрале шлема. Чтобы не мешали. Прицел имел хоть и меньшую площадь проекции, но обладал не намного меньшей точностью, чем главный локатор гидрокостюма. К тому же он выдавал огневой сектор в объеме, что добавляло точности и удобства.

Все это позволяло в полной мере контролировать пространство вокруг и иметь возможность управления снарядами на траектории.

Ракетная платформа сияла крупной изумрудной каплей на краю голографической проекции, а ближе ко мне, как зеленый песок, сгрудились торпеды и мины боевого охранения.

В лоб не подступиться, это понятно. Да только кому оно надо, в лоб? Я ждал, когда меня засекут и хоть как-то отреагируют, без реакции биотехов я попросту не мог знать, куда отправить первый снаряд. Но они не реагировали, хотя я приблизился ровно на километр. Дальше все, двигаться было нельзя. Потому что если рванет хоть одна мина с боевым зарядом более тонны, меня может и глушануть.

Ожидание всегда неприятно. А на глубине оно неприятно особенно. И внедренная в организм химия совершенно не способствует спокойному созерцанию. Не для того она создана. Она побуждает к действию.

В общем, за несколько минут я извелся окончательно и начал подумывать об изменении плана. Биотехи словно считывали мое состояние, они зависли в глубине и ждали, когда я сорвусь и нападу первым. Надо было срочно побудить их к активности. Каким-нибудь не требующим больших затрат способом.

В принципе, можно было воспользоваться гарпунным карабином, его дальнобойности с лихвой хватило бы для нарушения боевых порядков тварей. Вот только не очень это удобно под водой. Тут не бросишь под ноги одно оружие, чтобы пальнуть из другого, тут торпедомет придется вешать обратно на каркас, снимать оттуда карабин, стрелять, потом вешать его обратно, а затем снова брать в руки торпедомет. На все эти рокировки времени могло и не хватить. Биотехи вообще не отличались медлительностью.

И тут до меня дошло, что Алекс в общем-то вовсе не далеко в тылу. При эффективной дальности боя карабина ТУК-15 в два с половиной километра гарпун он мог послать на все три, даже с хвостиком. Напарник же находился позади меня примерно в полутора километрах.

Это означало возможность ведения огня гарпунами по фронту боевого охранения ракетной платформы.

Хоть какой-то вменяемой точности при этом добиться было невозможно, но она и не была нужна.

Перехватив торпедомет левой рукой, я набрал на коммуникаторе: «Пальни разок в сторону платформы. Сил нет ждать атаки».

В ответ пришло: «Ок. Градусов на пятнадцать правее тебя. Не попади под шпильку».

Алекс выдавал отличные показатели на тренировочных стрельбах, но все равно ожидание выстрела в свою сторону мало кого оставит равнодушным. Через несколько секунд, всего метрах в тридцати правее меня, пронзил воду скоростной гарпун. За ним остался тугой, быстро исчезающий след из пузырьков пара.

На голографической проекции прицела снаряд выглядел непрерывно удлиняющейся рубиновой трассой, ее оставлял активный маячок, которым мы для удобства оснастили все гарпуны.

Когда конец яркой стрелы оказался на половине расстояния между мной и боевым охранением ракетной платформы, биотехи наконец отреагировали. Меньше секунды ушло у них на оценку ситуации, после чего из первого кольца обороны вырвались две «Стрелки» и, ускоряясь, бросились на перехват.

Оставшиеся твари принялись рассредоточиваться, чтобы максимально удалиться от возможного эпицентра взрыва. Тут-то и настал черед действовать мне.

Времени на раздумья не было. «Стрелки» сближались с гарпуном, одновременно удаляясь от основной стаи, которая тоже стремительно перегруппировывалась. По их левому флангу образовывалась брешь в кольце обороны, тогда как зеленые метки торпед на правом фланге сбивались в плотную тучу.

Я вскинул оружие и выпустил первый снаряд. Его траектория тут же отобразилась на проекции васильковым точечным пунктиром. Я чуть сдвинул ствол влево, и траектория послушно искривилась в ту же сторону.

Такой простой и интуитивно понятный способ управления был очень удобен под водой, где затруднительно обращаться с ручками, рычагами и верньерами. Тем более в грубых перчатках, которые на размерчик больше, чем требовалось.

После выстрела отклонение оси гироскопа при перемещении оружия формировало сигнал управления снарядом. Нужный угол было легко отслеживать по прицелу и корректировать сколько понадобится.

Я еще отклонил ствол влево, целясь в самый центр гущи торпед. Они тут же бросились врассыпную, но я выпустил еще один снаряд, через несколько секунд после первого. Куда бы теперь твари ни двигались, у меня была возможность отследить место их наибольшей концентрации. Но как только они это поняли по изменяющейся траектории снаряда, тут же выдвинули пару «Стрелок» на его перехват. Понятно было, что перехватят. Поэтому я выстрелил еще раз. И тут же еще.

Первым перехватили гарпун Алекса. Хотя слово «перехватили» не совсем соответствовало ситуации. Скорее собирались перехватить. Но одна из «Стрелок» рванула слишком загодя, чуть переоценив мощь своего заряда. Гарпун от этого не сдетонировал, а вот второй «Стрелке» досталось крепко.

Ее оглушило подводной ударной волной, и, потеряв ориентацию, она закрутилась в штопор, после чего взорвалась, не чувствуя цели, на удачу. В это время гарпун уже пересек ее траекторию и вышел на дистанцию поражения рассредоточивающихся биотехов.

От ударной волны он сдетонировал, взрывом зацепив две тяжелые торпеды. Те ахнули уже основательно, временно выведя часть стаи из строя. Оглушенные торпеды начали метаться, некоторые сдуру взрывались, заставляя сородичей спасаться бегством.

Первый из четырех моих снарядов перехватили на половине дистанции, так что весь толк от него оказался в уничтожении двух «Стрелок». Зато второй зацепил часть сгруппированного фланга и вызвал целую цепь детонаций.

Ударная волна зацепила и двух тварей, вышедших на перехват третьего снаряда, так что они, оглушенные, не среагировали вовремя. Снаряд прорвался внутрь боевого охранения, а дальше я уже скорректировал его траекторию так, чтобы угодить в самую гущу торпед. Стало ясно, что четвертый снаряд останавливать будет попросту некому, так что им я тоже влепил точно в цель, но уже по другому флангу.

Оценив эффективность своего выступления, я передал Алексу по коммуникатору, чтобы он не жалел боеприпасов и молотил во все, что движется, кроме меня. Через несколько секунд, сначала справа, потом слева пронеслось штук пять гарпунов. Я не стал их дальше считать, мне надо было пользоваться ситуацией и закреплять успех.

Как-то раз Док заметил, что боевые столкновения с биотехами сильно напоминают плавание по бурной реке против течения. Сначала, пока у тебя полно сил, ты можешь довольно неслабо продвинуться в выбранном направлении. Но преимущество тварей состояло не только в разумности поведения, но и в численности. Причем численность, на мой взгляд, играла более важную роль.

Их можно было обмануть, даже подавить огневой мощью и скоростью, как мы делали, пока не погиб «Коча». Но, в конце концов, этот победный результат будет сведен к нулю. Это действительно похоже на попытку плыть против течения. Биотехов в океане не счесть, и сколько их ни бей с любой эффективностью, к месту боя будут подтягиваться новые и новые, пока у боевого пловца не кончатся боеприпасы.

Поэтому, как и в плавании против течения, необходимо было продвинуться как можно ближе к цели за как можно меньшее количество времени, а не радоваться числу убитых тварей.

Как говорил Борис, первые столкновения людей с биотехами были проиграны именно из-за непонимания этого факта. Морские пехотинцы с ними именно дрались. Дрались. А на них надо было просто охотиться. Делать вылазку, уничтожать и как можно быстрее сматываться.

Тогда можно было получить шанс на вторую вылазку и угробить еще хотя бы парочку тварей. В этом и состояла суть нашей охоты.

Вот и сейчас мне надо было быстро и точно провернуть действия по закреплению начального успеха. Покуда в обороне платформы удалось пробить брешь, то следовало теперь в эту брешь сунуться и самому наконец. Иначе ради чего всё? Так, перышки пощипать биотехам? Нет, нам необходимо было выполнить поставленную задачу.

Алекс, умница, вел неспешный, но вполне эффективный огонь из гарпунного карабина, а я вновь набил стволы торпедомета, подровнялся по горизонту и продолжил скольжение вниз, к главной цели.

Теперь на меня реагировали только одиночные торпеды, тем или иным образом избежавшие оглушения в сумятице взрывов. Против них лучшим средством всегда оказывался гарпунный карабин. Док его и придумал в свое время именно для поражения одиночных целей. Так что перезаряженный торпедомет я вернул обратно на каркас, а карабин снял и изготовил к стрельбе.

По радарным меткам на стекле шлема я четко видел все действия противника. Большая часть тварей с моей стороны пребывала в полностью небоеспособном состоянии из-за цепи детонации сородичей. Оставшиеся же в строю перестали тупо кидаться на все, что движется, а начали действовать более разумно.

Во-первых, они рассредоточились, чтобы исключить паразитные детонации.

Во-вторых, перестали реагировать на гарпуны, здраво сообразив, что если уж попадет, то все равно попадет и будет минус одна торпеда, а если не попадет, то потерь вовсе получится избежать.

Перехватывать же гарпуны было действительно не очень умно, хотя каждая стая, я заметил, начинала именно с этого, и только потом, приобретя опыт, начинала действовать более осмысленно и эффективно. Тут-то собственно и начинались сложности.

Теперь даже «Стрелки», существа по сути парные, не стали нападать привычным для них способом. После устроенной мной заварухи на перехват вышла только одна. Я тут же взял ее на прицел и пустил гарпун.

Она начала уворачиваться, я сместил ствол, искривляя траекторию гарпуна, но все равно мне не удалось ее зацепить. На самом деле большой беды в таком промахе не было, ведь чем короче дистанция до цели, тем больше шансов ее поразить, учитывая скорость гарпуна. Так что я решил подпустить торпеду поближе, а не тратить заряды попусту.

Я погружался по довольно крутой траектории на крыльях каркаса, но уже понял, что надо врубать водометы. Все больше ощущалась нехватка скорости. И как только химические движки толкнули меня в спину, атакующая «Стрелка» отреагировала, резко изменив траекторию.

Теперь она перла не на меня, а по более привычной для нее дуге эллипса. Она таким образом разрывала между нами дистанцию до момента непосредственной атаки. Ну и пусть. Стрелять на таком удалении я не собирался.

Плохо было лишь то, что такой маневр был для меня очень опасен, потому что теперь торпеда заходила с фланга, а это самое неудобное положение цели. Обогнать «Стрелку» немыслимо, она под водой полных сорок узлов делает, а может и больше, если припрет.

А совсем плохо я себя ощутил, когда мне на лобовой перехват вышла «Сирена». Эти твари использовали ультразвук не только для ориентации, но и для эффективного поражения целей. У них морда представляла собой хрящевой рупор, через который мощными мышечными усилиями прогонялась вода. Причем с такой интенсивностью, что поток ультразвуковых колебаний с расстояния метров в сто мог нанести боевому пловцу серьезные повреждения вплоть до отслаивания всего кожного покрова. После такого не выживают, даже если человека целиком в магнитный регенератор засунуть.

Так что с «Сиренами» разговор всегда был особый. Они никогда не спешили взрываться, в результате чего стычка с такой тварью превращалась в короткий, но очень опасный огневой контакт. Точнее даже дуэль, но с явным преимуществом одного из противников.

Алекс продолжал стрелять, хотя ни о какой прицельности на такой дистанции речи не было. И все же он мне помогал. Именно его усилиями «Стрелка» была вынуждена то и дело чуть изменять траекторию движения, уворачиваясь от гарпунов, а это замедляло ее ход.

Я сложил стабилизаторы каркаса и начал отвесно падать в глубину. В этом был смысл, поскольку нам уже было известно, что вертикальные маневры «Стрелки» просчитывают хуже горизонтальных. Это дало мне еще небольшой выигрыш во времени, торпеда замедлилась, определяя для себя новую траекторию.

В какой-то момент я оказался почти точно под ней. Это был идеальный момент для выстрела. И я не промахнулся. Гарпун рванул метрах в трех от цели, вызвав ее детонацию.

Взрывом достало и чуткую «Сирену». Она хоть и не взорвалась, но рефлекторно отпрянула. Я выстрелил в нее, но она молниеносно рванула в сторону, так что я не успел скорректировать траекторию гарпуна. В результате он пронзил воду метрах в тридцати от торпеды. На таких удалениях детонатор попросту не срабатывал.

Я начал перезаряжать карабин, уже понимая, что не успею, а «Сирена» выровнялась и пальнула в меня ультразвуком. Слишком далеко, меня лишь пощекотало, но она тут же начала сокращать дистанцию, а у меня еще затвор карабина не встал на место.

На экране прицела со стороны Алекса прошли два гарпуна. Для такого удаления напарник стрелял прямо-таки мастерски, но все же мимо «Сирены». Каково же было мое удивление, когда третьим гарпуном он ее все же снял.

Меня тукнуло ударной волной, но не сильно, зато теперь путь к платформе фактически был расчищен. С моей стороны торпед в опасной близости не осталось, поэтому я сосредоточил внимание на минах.

Маневренность у них никакая, поэтому никакого смысла тратить на них торпеды не было. Я расправил стабилизаторы каркаса, чтобы продолжить сближение с платформой, и начал по одной отстреливать мины из карабина. Прямо как резиновых уточек в тире.

Постепенно до платформы расчистился прямой коридор. Я снова врубил водометы и попер вперед на максимально возможной скорости, на ходу приторочив карабин к каркасу и сняв торпедомет. Операция вступила в заключительную фазу. Точнее, в кульминационную.

«Сближайся со мной!» – отправил я Алексу сообщение.

Перехватив торпедомет, я взял на прицел платформу и разрядил его сразу весь. Шесть пусков секунды за три. А ведь достаточно одному снаряду достигнуть цели, и платформа обречена.

Не упуская времени, я дал еще один залп, окончательно опустошив торпедный боезапас, затем отбросил бесполезное уже устройство и взял в руки карабин.

Двенадцать моих снарядов неслись вперед, точно к платформе. И разумные твари быстро поняли, что к чему. Отследив мой залп, они все, сколько их было, бросились на перехват, уже полностью меня игнорируя.

И я этого ждал. Все шло точно по плану. Теперь мне необходимо было расчистить моим снарядам путь. Сделать это можно было только с помощью карабина, поскольку его гарпуны пронизывают воду с огромной скоростью, с гораздо большей, чем скорость выпущенных из торпедомета торпед.

Сначала я сделал три выстрела с максимально возможной скоростью. Пока достаточно. Пора было переходить к завершающей части плана. К отступлению.

Врубив водометы, я устремился прочь от платформы, туда, где ждал меня Алекс с антигравитационным приводом. Включив изображение локатора, я смотрел, как гарпуны обогнали мой торпедный залп, не давая биотехам возможности атаковать главную для них цель. Гарпуны тоже мчались к платформе, и их тоже надо было останавливать.

И тварям приходилось взрываться раньше, чем они успевали перехватывать основные снаряды. Развернувшись, я выстрелил еще раз. Перезарядился, снова отступил, насколько успел, и снова выстрелил, стараясь направить гарпун точно по оси торпедного залпа. Тут подключился Алекс, и наша суммарная скорострельность значительно выросла.

Чтобы остановить мои торпеды и гарпуны, биотехи вынуждены были сгрудиться, оказаться большим числом в малом объеме пространства. И при первом же попадании гарпуна в цель это вызвало цепь вторичных детонаций.

Твари оказались в действительно парадоксальной ситуации. С одной стороны, инстинкт велел им рассредоточиться, с другой – они не могли этого сделать, ведь им надо было перехватывать скоростные цели, рвущиеся к платформе. Среди биотехов началась сумятица. Одни бросались на перехват, сталкиваясь между собой, попадая под гарпуны, взрываясь и заставляя взрываться сородичей, другие устремились прочь, перестав быть препятствием для залпа. Некоторые из них, влекомые заложенными в генах инстинктами, устремлялись обратно, но тут же попадали в общую свалку.

Это здорово походило на победу, но праздновать рано. Вот-вот должны прийти в себя после сумятицы «Стрелки». Стремительные мстители глубины.

Но пока этого не произошло, надо делать ноги. Все равно повлиять на ситуацию я больше не мог, поскольку дистанция между мной и платформой постоянно увеличивалась, что все больше затрудняло прицельную стрельбу из карабина.

Включив водометы, я рванул к Алексу. Он продолжал стрелять. Правильно делал. Ему-то отступать не надо, да и не на чем, а вот гарпуны, пусть и пущенные не прицельно, вносили в ряды биотехов дополнительную сумятицу.

Я мчался через черное, как нефть, пространство, прорезая себе путь тройным лучом налобного фонаря. Ощущение было странным, чем-то средним между полетом и падением в бездну. Вестибулярный аппарат отказывался корректно работать в таких условиях.

Но я привык, а потому не столько сосредотачивался на переживаниях, сколько наблюдал за боем на экране локатора. «Стрелки» пришли в себя, разбились на четверки и начали атаковать мой торпедный залп со всех направлений по привычным для них дуговым траекториям. Вмешиваться уже поздно. Оставалось только уповать на удачу. На то, что хоть один из моих снарядов достигнет цели.

Первая четверка «Стрелок» рванула в авангарде моего залпа, выведя из строя первую торпеду, разметав сородичей и вызвав целую волну вторичных детонаций. Ударной волной зацепило вторую четверку биотехов, и она сдетонировала слишком далеко, вообще без всякого толка.

Третья четверка не успела, оказалась в арьергарде залпа, попыталась догнать его по линейной траектории, но когда начала отставать, взорвалась, выведя задний снаряд из строя.

Но оставшиеся десять моих смертоносных посланцев, постепенно растягиваясь по причине неодинаковой мощности двигателей, продолжали двигаться к цели.

Притаившаяся в последней линии обороны шестерка «Стрелок» отказалась от привычной парной тактики, атаковала растянувшийся залп по центру и успешно вышибла из него шесть снарядов. Почти сразу за ними взорвалась тяжелая ГАТ-26, сметя ударной волной две цели из авангарда залпа, но два оставшихся снаряда уже настолько приблизились к платформе, что тяжелые биотехи не могли взрываться без риска вызвать детонацию ракет в шахтах.

И тут среагировала платформа. Среагировала более чем разумно, выпустив из шахт все ракеты одна за другой. Но слишком поздно. Две моих торпеды с небольшим интервалом пробили плоть донной твари и взорвались в мышечно-хрящевой массе, проделав огромные раны и разорвав кровеносные сосуды.

Платформа была обречена. Даже одной торпеды достаточно для смертельного исхода. Рана такого размера вызывает быструю и неостановимую кровопотерю. А после двух попаданий платформа не проживет и двадцати минут.

Когда до Алекса оставалось метров триста, все боевое охранение поверженной платформы бросилось в нашу сторону. Неудивительно.

«Поспеши», – пришло мне сообщение на коммуникатор.

Я усмехнулся. И рад бы быстрее, да некуда.

За пятьдесят метров до Алекса сдохли водометы, исчерпав заряд порошкового топлива, реагирующего с водой.

«Погружайся!» – отбил он мне на клавиатуре.

Молодец, что среагировал первым, мне не пришлось тратить время на возню с коммуникатором.

Действительно, Алексу без разницы на каком глубинном эшелоне меня встретить, а мне гораздо удобнее и быстрее соскользнуть вниз на стабилизаторах, чем барахтаться по прямой. Вот только ему погружаться будет несладко. Со сферой антигравитационного привода, да еще без перчаток.

Вскоре я разглядел впереди фонарь Алекса, и через несколько секунд мы наконец встретились. Но последний этап операции еще надо было довести до конца, так что не было времени на выражение эмоций.

Я пристегнулся к антигравитационному приводу вместе с Алексом и сдвинул штангу управления подъемной силой. Нас потянуло вверх все быстрее и быстрее, а из океана мы вылетели как пробка из бутылки.

Я поспешил чуть вернуть штангу обратно, и мы зависли метрах в восьмистах над водой. В полной безопасности, поскольку торпеды нас достать точно теперь не могли, а других ракетных платформ поблизости не было. Они всегда росли на приличном расстоянии одна от другой.

Вот только ветер нас сносил не к берегу, а в океан. Если раньше нам это было на руку, то тут уж никак. Мы разгерметизировали шлемы, сразу же как следует прокашлялись и проблевались водой, но ее необходимо было выгнать из легких, иначе отека не миновать.

Теперь можно было говорить, но мы оба молчали. Никто не хотел первым задать главный вопрос.

– И что теперь делать? – взял я на себя эту трудную миссию.

Алекс не ответил. Затем улыбнулся и произнес:

– Здорово мы надрали тварюкам задницу! Просто высший класс.

– Ну вот… – я понял, что развивать поднятую мной тему не стоит. – Теперь тебя можно поздравить с первой Охотой.

– Вставляет! – еще шире улыбнулся напарник. – Вот это фан так фан. Круче, наверное, только на серфе среди океанских волн.

Вопрос спорный, но я не стал вступать в дебаты. На самом деле это было не просто круто, а на грани невозможного. Мы не только уничтожили уйму тварей во главе с платформой, но и оба остались живы при этом.

Прошло минут сорок. Дремавший в начале операции инстинкт самосохранения начал во мне просыпаться и бить тревогу. Мне становилось совсем не до шуток.

Мы уже почти час висели в воздухе без всякого контроля над ситуацией, и нас уносило все дальше от берега. И не было никакого намека на кардинальную смену направления ветра. И забрать нас отсюда было решительно некому.

Если нас еще пару часов так будет тащить, то рано или поздно мы окажемся в зоне действия следующей донной платформы. И она уж точно не упустит случая отомстить за сородича. Как правило, платформы располагались километрах в сорока друг от друга. Так что времени у нас оставалось не много.

Но как выкрутиться из столь щекотливой ситуации, у меня не было ровным счетом никаких идей. И тут мы услышали приглушенный штормом свист гравилетных турбин. Сначала я ушам не поверил, но этот звук ни с чем нельзя было спутать.

Алекс изумленно глянул на меня. Я пожал плечами. Гравилет, судя по звуку, двигался точно на нас.

– Ольга? – предположил напарник.

– И как она могла нас найти в тучах посреди океана? Нереально.

– Тогда это кандидат в нашу команду, – усмехнулся Алекс. – Только идиот вроде нас может так вот попросту летать над океаном. Да и не верю я в подобные совпадения. Вот так случайный летчик взял и наткнулся на двух безумных охотников, висящих в тучах посреди океана.

Тут я с Алексом был согласен. Вероятность этого была равна ноль целых одна миллионная. Приблизительно.

Вскоре силуэт гравилета стало видно через клубящиеся тучи. А еще через минуту я различил на лобовом обтекателе знак муниципалитета.

– Охренеть… – произнес Алекс.

Гравилет приближался. За ручкой управления сидел Урман Синх собственной персоной. Если бы к нам ангел с небес спустился, я бы удивился куда в меньшей степени.

– Вот вам и канцелярская крыса, – выдавил я из себя.

Глава 3. Вне закона

Ветер не утихал, так что перебраться на борт гравилета стоило нам с Алексом последних сил. Урман помочь не мог, он боялся отпустить ручку управления, что неудивительно для неопытного пилота.

Оказавшись в отсеке, минут пять мы с напарником просто лежали на полу и тупо пялились в потолок. Гравилет взял курс к берегу.

– Платформе конец, – сообщил я нашему неожиданному спасителю.

– Это было понятно по сигналу маячка, – ответил Синх. – Может, вы и считаете всех муниципалов придурками, но на столь простой анализ у меня хватило сообразительности. А что со вторым маячком, кстати?

– Утонул вместе с каркасом, – ответил я. – И с гравилетом в придачу.

Понятно, что канцелярская крыса не сунулась бы в опасную зону, не будь уверена в уничтожении ракетной платформы. Хотя в любом случае смелость для подобной спасательной операции требовалась неординарная. Несовместимая с моим представлением о смелости кабинетных работников муниципального сектора.

Но куда более странным было то, что Урману позволили взять гравилет. Неужели мэрию пронял наш подвиг? Получалось, что так… Это стоило всех затраченных усилий и трех лет ожидания.

– Спасибо, – запоздало поблагодарил я.

– Сочтемся, – скупо ответил Синх.

Через пятнадцать минут мы пересекли береговую черту километрах в десяти южнее базы. Оказывается, вдоль побережья нас снесло больше, чем я ожидал.

– Вас на базу? – спросил инспектор.

– Пожалуй, – ответил я. – Перед посещением мэрии надо хотя бы переодеться.

– Вас там не ждут, – огорошил нас Урман.

– В смысле? – удивился Алекс. – А гравилет? Они что, нас спасли, а видеть не хотят?

– Я его угнал, – без каких-либо эмоций произнес муниципальный работник.

– Что?! – выкрикнули мы с Алексом одновременно.

– Что слышали. Мне пришлось угнать гравилет, когда по сигналу маячка я понял, что вы дрейфуете над океаном. Никто в муниципалитете не санкционировал бы спасательную операцию.

Мы с напарником перебрались в кабину. Всего можно было ожидать, но только не такого поворота событий. Вот вам и канцелярская крыса!

Минут через пять, примерно на полпути к базе, я разглядел впереди пять гравилетов, идущих встречным курсом. Судя по силуэтам, это были тяжелые бронированные полицейские машины, какие используют в спецоперациях.

Мы с Алексом переглянулись. Хорошего от копов ждать нечего, встречаться с ними не хотелось совершенно, но сделать ноги на муниципальном тихоходе не выйдет точно. Через минуту нас взяли в «коробочку» и аккуратно прижали к земле.

Только мы сели, из гравилетов тут же высыпало десятка три спецназовцев, некоторые были даже в легких экзоскелетах, что говорило о серьезности их намерений. Точнее о готовности вступить в драку, если придется. Последним ступил на землю широкоплечий мужчина в штатском, на груди у него поблескивал полицейский значок.

– Инспектор Гэбриэл, – представился коп.

У него были густые черные волосы и откровенно латино-американская внешность. Один глаз Гэбриэл держал постоянно прищуренным, словно целился. Но я заподозрил, что это не попытка казаться более грозным, а последствие старой травмы, поскольку на щеке виднелся длинный рубец шрама.

– Могу быть чем-то полезен? – спросил я.

– Можете, – без тени иронии кивнул полицейский. – В том случае, если без выкрутасов последуете за нами в полицейский участок.

– А можно узнать, на каком основании? – поинтересовался Алекс.

Гэбриэл усмехнулся и ледяным тоном пояснил:

– То, что я вами раньше не занимался, говорит только о том, что и без вашей шайки у меня дел было невпроворот. Или у вас есть сомнения в законности моих действий? А как насчет нарушения статьи триста сорок восьмой? Как минимум касательно части «а»?

Это была статья, предусматривающая уголовную ответственность за изучение биотехов. И ее нарушение грозило тремя годами тюрьмы. Это если брать только часть «а». А если дойдет до части «б», говорящей о контакте с фрагментами биотехнологических тел, то все семь могут впаять.

Весь город знал, чем мы занимаемся на базе. Но никто из законников не чесался. А тут на тебе… Но Гэбриэл быстро прояснил ситуацию:

– Пока вы сидели на базе, я мог смотреть на вашу деятельность сквозь пальцы. И то до тех пор, пока комиссия из метрополии не нагрянула бы. Но когда по вашей милости был угнан муниципальный гравилет… Тут уж извините. Всякому попустительству есть предел. И вы этот предел перешли. Так что будьте любезны ко мне в машину.

Аргументов для возражения у меня не нашлось. Говоря откровенно, я всегда побаивался подобного исхода. Но все же рассчитывал на здравомыслие чиновников. Все понимали, для чего мы делаем то, что делаем. А сегодня мы дали городу возможность расширяться в сторону океана. Причем мы неслабо рисковали, преподнося муниципалитету этот подарок. Так что могли бы они и спустить это дело на тормозах.

– А как насчет закона о крайней необходимости? – парировал Синх. Понятно, что он лучше нашего разбирался в законах. – Или уже отменили ответственность за бездействие в угрожающей жизни людей ситуации?

– Ответы на подобные вопросы за пределом моей компетенции, – спокойно ответил Гэбриэл. – Я представляю исполнительную власть. У меня предписание на арест, я его исполняю. А тонкости находятся в сфере деятельности суда.

Крыть было нечем, и мы умолкли. Из огня да в полымя, как говаривали мои предки. Но все же попасть в лапы полиции я пока склонен был считать меньшим злом, чем дрейфовать по ветру над океаном, кишащем биотехами.

С людьми можно хотя бы попытаться найти общий язык. С тварями же это в принципе невозможно. Хотя Альбинос, к примеру, думает иначе. Но так, как он, думали и создатели биотехнологических монстров. Что из этого вышло, то вышло. Хорошего мало. Хотя… Чаще всего уроки истории учат тому, что они ничему не учат. Или почти ничему. А так хочется, чтобы хоть иногда, хоть некоторые…

– У меня есть право на пользование коммуникатором? – спросил я.

– Конечно, – кивнул инспектор.

Я связался с Ольгой и сказал, что к обеду нас не будет. И к ужину скорее всего тоже. Да и вообще нас арестовали и доставляют в участок. Она порывалась приехать, но я ей объяснил, что это без надобности. В любом случае решить проблему она не могла.

Главное полицейское управление располагалось неподалеку от мэрии, в самом центре, на набережной возле старой заброшенной пристани, у которой до войны швартовались океанские круизные лайнеры.

Меня, Алекса и Урмана заперли в одной камере, предварительно разоружив. Гидрокостюмы тоже конфисковали, так что остались мы с напарником в одних плавках. Воняло в камере жутко, немногим слаще, чем в общественной уборной ночного клуба вблизи окраины.

Из обстановки имелись только нары и параша. Дверь была целиком из проклепанного железа, с небольшим откидным окошком на уровне лица. Чуть большее окошко, устроенное в толстенной стене, выходило наружу. В него и так котенок с трудом бы пролез, так оно еще и решеткой было забрано.

– Кажется, отоспаться нам никто не помешает, – сказал Алекс, забираясь на верхние нары.

Я тоже улегся. Урман с хмурым выражением лица уселся на край свободной заправленной постели.

Говорить не хотелось. Я отвернулся лицом к стене и стал размышлять, что делать дальше. Как ни крути, а ситуация была хуже некуда. И если наш спаситель еще мог отделаться легким испугом и увольнением из муниципалитета без права восстановления, то нам с Алексом срок могли впаять как нечего делать.

Вообще-то власти к нам никогда пылкой любви не питали, а тут подвернулся повод, удобный во всех отношениях. Хорошо еще Ольгу не загребли под шумок.

Чем больше я думал о создавшемся положении, тем сильнее расстраивался. Если поначалу арест казался каким-то дурным наваждением, то теперь жесткие нары все сильнее убеждали меня в реальности происходящего. И постепенно, тихо, на кошачьих лапках ко мне начал подкрадываться ужас.

Ведь этот арест по большому счету означал конец так и не начавшейся операции «Караван». Даже полтора года заключения могли истрепать нас настолько, что ни о каких операциях думать не захочется. И ни о каком спасении человечества.

А могли вкатить и три года. И семь, если пойдут на принцип. Год я уже отсидел в тюрьме по молодости, когда взяли банду Грека, так что иллюзий у меня не было никаких.

Мне было неудобно и на правом боку, и на левом. И на спине неудобно, и на животе. Алекс спокойно храпел, а я ворочался, несмотря на усталость, затем встал и принялся мерить камеру шагами.

– Сядь, а? – попросил Урман. – Без твоего мельтешения тошно.

Я послушно уселся. Все же этот бюрократ угодил в камеру, спасая наши шкуры. Лаяться с ним не хотелось совершенно. Внезапно усталость навалилась на меня новой волной. Я лег и почти моментально провалился в сон.

Проснулся я от того, что кто-то крепко теребил меня за плечо. Разлепив глаза я различил в темноте силуэт Алекса.

– Хватит дрыхнуть, – прошептал он. – Не на курорте.

В узком окошке виднелось черное небо с одинокой звездой почти в центре видимого пространства. Судя по отсветам, взошла луна. Урман спал.

– Чего надо? – пробурчал я.

– Ты тут жить собрался? – с усмешкой поинтересовался напарник.

– Нет, стены лбом прошибать… Есть идеи?

– Пока нет. Но ты, я гляжу, скис.

– Без повода, хочешь сказать?

– Повод поводу рознь. Первый раз в кутузке, что ли?

– А ты?

– Я не первый, – сказал Алекс с гордостью.

– Ну и я бывал. Что с того? Лучше тут с тех пор не стало.

– Это понятно. Ну так о чем думаешь?

– А… – Я вяло отмахнулся. – Рассчитывал на поддержку муниципалитета. Без нее ни о какой операции «Караван» и речи быть не может. Ладно бы еще без поддержки, к этому не привыкать. Но вне закона, это уже перебор.

– А я говорил, что бесполезно их в задницу целовать.

– Да я смотрю, что все бесполезно. Целуй, не целуй…

– Это ты скис, – уверенно заявил Алекс. – Неужели думаешь, что мы отсюда не свинтим? Ну, не из камеры, я понимаю… Но может подвернуться шанс. А если киснуть, гарантированно нужный момент прощелкаешь.

– Даже если сбежим, что с того? Смысл в чем? Так, может, по суду еще и замнут дело. Постращают и успокоятся. А если рвануть отсюда, вариантов уже не будет. Всю оставшуюся жизнь придется по норам ныкаться.

– Резонно. Ладно, ты капитан, ты и рули. Годится?

– Годится. Мне кажется, что до суда надо мышами прикинуться. Белыми и пушистыми. Может, и обойдется. А если нет, то валить отсюда надо уже после оглашения приговора. К тому же, сам знаешь, на этапах оно легче, чем через такое окошко. И Ольга на свободе. Наши, из моей бывшей команды, все живут в городе. И Борис, и Катя, и Док. Так-то мы вроде расстались, но если до них дойдет, что меня по этапу пустили, то могут и подсобить. В теории.

– Вот таким ты мне больше нравишься. – Алекс широко улыбнулся, показав в темноте белые зубы.

– Иди ты… – вяло ругнулся я. – Жрать охота.

– Это тоже хороший знак.

– Никакой это не знак. Химия отходит, после нее всегда пробивает на аппетит.

– А…

– Ладно, поболтали и хватит. – Я решил закончить разговор. – Сейчас все равно ничего не решим. Точнее уже решили.

– Что именно?

– Что при первой же возможности охранникам по башке не даем, а ждем суда. Все, отбой на корабле.

Утром к нам пожаловал адвокат. Бесплатный, от муниципалитета. Я его послал сразу и без малейших угрызений совести.

Не настолько плохи наши финансовые дела, чтобы Ольга не наняла более или менее серьезного профессионала, заинтересованного в результате. Даже странно, что он не опередил муниципала. Ладно, в нашем положении ожидание является состоянием нормальным.

Я объяснил свои соображения Алексу. Он согласился. Урман тоже меня поддержал. Цену муниципальным работникам он знал лучше нашего.

Ближе к обеду я предпринял несколько попыток поскандалить и истребовать возможность связаться с Ольгой. Попытки успехом не увенчались. Охранник объяснил через окошко в двери, что это далеко за пределами его компетенции, а кому положено решать такие вопросы, тот их и решит, когда настанет черед.

После обеда нас вывели на прогулку во двор. Двор был небольшим, обнесенным глухой высокой стеной с противопехотными «капканами» по всему периметру и со спиралями «егозы» в три ряда.

Заключенных оказалось не много. Да, в принципе, много их быть и не должно, это же пункт временного содержания, а не тюрьма. По всей видимости, суда долго ждать не придется.

Никакого намека на ворота во дворе не было, войти или выйти можно было только через трехэтажный блок с камерами временного содержания, одну из которых занимали мы.

К вечеру я начал всерьез беспокоиться насчет Ольги, о чем сообщил Алексу.

Ну что за дела? Мы тут больше суток, а от нее вообще никаких вестей. На самом деле вариант я видел только один. Возможно, ее тоже замели, но держат в левом камерном блоке, в женском.

Алекс посоветовал мне не пороть горячку. По его мнению, Ольга могла заниматься более практичными делами, чем хлопотать о свидании. Например, она могла попытаться связаться с Доком. В теории это было возможным, но я сомневался.

Надо знать Ольгу. Слова она всегда ставила выше дела, и ей проще было приободрить нас весточкой, чем сразу предпринимать практические усилия. Прежде чем начать действовать, ей надо было все обдумать, а еще лучше посоветоваться и обсудить все.

Ночью я спал отвратительно.

Утром нас навестил комиссар Гэбриэл. Я потребовал связи. Он позволил. Коммуникатор Ольги на вызов не реагировал. Или выключен был, или поврежден, или находился вдали от вышки.

Это меня окончательно выбило из колеи. Комиссар сообщил, что до суда нас переведут в тюремную зону А-21. Это уже не камеры временного содержания. Это уже тюрьма. И действуют там тюремные законы, точнее понятия.

Заново вспоминать их тонкости мне совершенно не хотелось. Создалось впечатление, что в задачу инспектора входило нас деморализовать. Зачем, непонятно. Но у него получилось. Даже Алекс скис, хотя и продолжал напускать на себя бравый вид.

Мы все обросли щетиной.

После обеда, вместо прогулки, нас отконвоировали на первый этаж и заперли в клетке с еще двумя зэками. Готовили к этапированию.

Один из зэков, лысый, с татуировками в виде змей на руках, оценивающе поглядывал на Урмана и улыбался.

У бывшего муниципала сдали нервы. Я видел, что он едва сдерживает слезы. С нами он эти дни почти не общался.

Я сказал зэку, чтобы он расслабился. Лысый начал быковать. Мы с Алексом ему наваляли, причем не без удовольствия, я себя на этом поймал.

Но не успел я расстроиться по поводу возросшей в моей неокрепшей душе агрессии, как в клетку ворвались конвоиры и отоварили нас с применением электрошокеров.

Лысого унесли. Это хорошо, а то бы он до вечера так и валялся бы. Урман чуть приободрился. До него начало доходить, что мы его без защиты не оставим.

– Они от нас определенно чего-то хотят, – сказал я Алексу, когда мы отошли от электрошока. – Как-то все жестко.

– Похоже на то, – согласился напарник. – Думаешь, Гэбриэл устраивает нам спектакль?

– Вполне возможно. Может, и не будет никакого суда. Хочет попугать, морально подавить и отпустить. Чтобы мы оставили свои затеи и устроились на работу грузчиками.

– Тогда он не слишком умен, раз на это рассчитывает.

– Полицейские умом редко когда отличаются. – Я пожал плечами. – Но на полного придурка инспектор не похож. Скорее он уверен в своих силах. И пока наблюдает, приценивается, с какой силой на нас надо надавить, и на какое конкретно место, чтобы получить желаемый результат. Слабое место Урмана уже проступило. Если и дальше будет его изнасилованием пугать, значит, моя теория верна.

– Тогда бы я на его месте нас разделил, – прикинул Алекс.

– А вот и нет. Если нас разделить, мы начнем выживать. А выживание мобилизует. Пока мы в куче, на нас можно воздействовать, а если разделить, то озвереем, и фиг нас проймешь. Инспектора именно мы с тобой интересуем, Урман ему до лампочки. Воздействие на него имеет смысл, только пока мы его наблюдаем.

– Резонно, – согласился напарник.

Это заключение Синха еще больше приободрило. Представляю, насколько он не хотел бы лишиться нашей поддержки.

Через час прибыл броневик для этапирования, и нас впятером погрузили на него. Лысого в санчасти обклеили пластырем, он теперь выглядел куда менее грозно. Следом, во второй отсек, отделенный от нас решеткой, забрались четверо конвойных.

Проходя мимо лысого, чтобы устроиться на лавке, я как следует наступил ему на ногу. Зэк резко обернулся ко мне и получил от Алекса локтем по почке.

Все прошло мило, по-свойски, без ругани. Конвойные ничего не заметили.

– На ночь рекомендую задницу хорошенько намылить, – прошептал я лысому на ухо. – Чтобы без травм.

– Чего вы ко мне пристали? – недовольно спросил лысый. – Я вас трогал?

– Ты же на Урмана так поглядывал, словно мужчину хочешь. Будет тебе сегодня мужчина.

– Да я вообще не по тем делам! – нервно прошептал лысый. – Меня Гэбриэл, собака, подговорил на вашего пялиться. Обещал в прачечную устроить, а не в каменоломню.

Я подмигнул Алексу. Напарник кивнул. Мы оба потеряли к лысому интерес.

История становилась интереснее и перспективнее, чем казалась поначалу. Властям от нас что-то было нужно. Наиболее вероятным вариантом казалось, что они хотели, чтобы мы перестали отсвечивать. Но были и другие соображения на этот счет.

Например, они могли хотеть заставить нас бесплатно делать то, что мы собирались делать за муниципальные деньги. А это уже можно было использовать в нужных нам целях. У меня поднялось настроение. Алекс тоже повеселел.

В зоне нас тоже поселили вместе, в четвертом бараке. Вместе с нашими там располагалось пятьдесят двухъярусных коек. Нам выделили самые крайние места, дальние от входа. Мы с Урманом заняли два яруса одной койки, я снизу. Алекс рядом, тоже на нижней. Наверх он загнал лысого. Пятого зэка разместили в другом бараке.

До ужина нас всех выгнали в общий двор, огражденный пулеметными вышками и колючей проволокой. Народу было человек четыреста, может, чуть меньше. Судя по номерам на робах, все осужденные, после суда. Мы же тут были белыми воронами. Робы нам тоже выдали, но без номеров, ясное дело. Вообще это было незаконно, но жаловаться некуда. Оставалось только одно – ждать развития ситуации.

За неделю мы пообвыклись. Даже Урман. От Ольги по-прежнему не было известий, но теперь это было понятно, она не знала, где мы. И вряд ли кто-то дал бы ей нужную информацию.

Мы с Алексом изучали зону. И когда работали на каменоломне, и когда сидели во дворе с остальными. Хотя изучать особо было нечего. Зона А-21 располагалась на отрогах горного хребта, идущего с юга на север. Кроме забора и пулеметных вышек нас охраняла протяженная болотистая местность, открытая на километры. Ни единого деревца до самого горизонта.

В общем, побег своими силами представлялся мне мало возможным. Единственным шансом виделся штурм пулеметной вышки, а лучше сразу двух. Тогда можно подавить огнем остальные, а дальше зэки так рванут на волю, что сметут ограждение, даже если оно под током. Но это мы с Алексом решили оставить на крайний случай. Все же такой штурм был делом довольно рискованным.

Меня интересовало, когда у Гэбриэла иссякнет терпение нас прессовать, когда он предъявит требования? Или обвинения. Или отпустит, что тоже могло быть вполне вероятным.

Один раз к Урману пристали настоящие гомики, а не подсадные, вроде лысого. Их было пятеро, сплоченная банда. И очень уверенная в своих силах. В зоне их боялись, потому что у двоих даже были заточки.

После стычки Алекс хотел припрятать одну из трофейных игрушек, но я велел оставить ее рядом с телом владельца. Это нападение могло быть чистейшей провокацией, а необходимости отягощать себя железом у нас пока не было.

Сами мы никого не трогали, да и нас после этой стычки не задирали. Повода мы не давали, а без повода желающих не было.

Вообще с заточками нам повезло, если бы не они, на нас легко бы повесили два трупа и трех покалеченных. А так мы официально были жертвами вооруженного нападения. Причем группового. Не подкопаешься ни под каким видом. Даже при откровенном пристрастии.

На работу нас не возили, потому что каменоломня была прямо в зоне, внутри периметра. Утром бегом туда, вечером бегом обратно. Камень грузили на самосвалы вручную, затем вывозили в сторону города на композитный завод.

Мне работа нравилась, Алексу тоже. По крайней мере это был прекрасный способ не терять физическую форму, потому что никаких спортивных снарядов в зоне не было.

У Синха же ручной труд восторгов не вызывал. Плохо он был подготовлен физически, это факт. Сам бы он норму не мог выполнять, и получал бы урезанную пайку. Но нам с Алексом не в обузу было помахать киркой чуть активнее, чем требовалось, и мы вдвоем нарубали три полных нормы каждый день. Так что к нам троим со стороны администрации не было ни малейших претензий.

Правда, совсем лодырничать мы Урману не давали. Я показал ему несколько упражнений с киркой, как ей бить правильно, чтобы развивать разные группы мышц. Уж кому-кому, а бывшему кабинетнику лишняя мышечная масса никак не грозила.

Через неделю Урман втянулся, ему понравилось ощущать новую силу в теле. Даже иногда почти полную норму стал выдавать.

Кормили так себе. При таких нагрузках нужно мясо, иначе толку нет, а нас пичкали каким-то дерьмом злакового происхождения. Немудрено, что зэки быстро худели и теряли силы вместо того, чтобы их набирать, как мы. Но у нас в мясе недостатка не было. Мне вообще невдомек, как можно голодать в зоне, где мясо само идет в руки. Причем мясо отличного качества, свежее, без консервантов и антибиотиков, какими пичкают скотину в Метрополии.

Нет, ну какой может быть недостаток в мясе, когда крыс навалом? Жирненьких, вскормленных кухонными помоями. Просто прорва, сколько их было. И от того, что мы с Алексом их ловили силками и съедали штук по десять-пятнадцать за день, меньше их не становилось нисколько. В общем, дармовой и неисчерпаемый источник хорошей пищи.

Странно, что никто кроме нас не занимался подобной охотой. Хотя умом я понимал, что большинство людей не могут есть мясо сырым, а готовить его тут возможности не было ни малейшей.

Урман вообще мяса не ел, сколько мы ему ни предлагали. И нормально себя чувствовал. В его жилах текла кровь индуса и был он вегетарианцем. Я отдавал ему свою порцию каши, а оставшуюся мы делили с Алексом на двоих. Не одним же мясом питаться, не дикари…

В общем, пара недель на свежем воздухе, в горах, без недостатка в физических нагрузках и с хорошим питанием нам с Алексом пошла на пользу. А то сидели на базе, как кроты.

Но долгий отдых тоже утомляет. Точнее, утомляет бездействие. Понятно уже было, что нас сюда упекли, что никакого суда не предвидится, а помощи ждать неоткуда. И мы стали подумывать о выписке из этого санатория.

Поначалу я прикидывал, как можно обойтись без жертв со стороны охраны. Парни-то ни при чем, это Гэбриэлу надо было по рогам надавать. Но Алекс меня спустил с небес на землю, объяснив, что как ни крути, а чистенькими это исправительное заведение покинуть не получится. Да и сам побег – дело противозаконное. Так что нет смысла осложнять себе жизнь, надо действовать без особых затей и не отягощать себя философией.

Подумав, я с ним согласился. Были бы мы одни, можно было бы еще пораскинуть мозгами с целью оптимизации действий, но с нами был Урман, а из него боец, как из петуха сковородка. Так что лишний риск только ради сохранения жизни и здоровья охранников был неоправдан. На том и порешили.

Бежать лучше всего было ночью. Никакого транспорта в зоне не парковалось, так что полагаться приходилось только на собственные ноги, а значит, надо было позаботиться об отсутствии погони. Алекс предложил радикальный метод, мол, надо перебить всю охрану под корень, а потом не спеша свалить.

Но мне не хотелось устраивать тут кровавую баню. Сошлись на компромиссе, решив зачистить только часть охраны, непосредственно несущую службу, а остальных нейтрализовать более гуманным способом. График смены караулов и расположение постов мы знали наизусть. Часов у нас не было, но мы ориентировались по звуку, так как смена сопровождалась клацаньем затворов и рапортами караульных. Выждав пятнадцать минут, мы велели Урману сидеть тихо и ждать Алекса.

На подготовку оставалось минут пятнадцать, потом надо действовать, потому что нападать лучше всего минут за десять до следующей смены, когда постовые больше думают о предстоящем отдыхе, чем о несении службы.

Первым делом Алекс прополз под кроватями и свернул шею дневальному, чтобы не мешал. Затем мы разделись догола и хорошенько натерлись сажей, которую набирали из печной трубы в нарядах по кухне. Мы смешали ее с крысиным жиром.

Алекс без труда отодрал от подошвы ботинка подкову, изрядно затертую и заточенную о каменистую почву. В качестве оружия она была совершенно непригодна, зато годилась в качестве рабочего инструмента.

С ее помощью мы отщепили от дверного косяка две длинных заостренных щепы с палец толщиной. Вот это уже было какое-то подспорье в драке. В какой-то мере даже оружие, вроде деревянного штыка. И хотя я был против кровопролития, отказываться от идеи вооружиться не стал. Нет, ну правда, не с голыми же руками идти на охранников с винтовками и пулеметами!

Замаскировавшись и вооружившись подобным образом, мы приступили к выполнению главной части плана.

Сначала забрались с Алексом на верхний ярус кровати. Алекс усадил меня к себе на плечи, поднялся во весь рост, а я осторожно встал на них ногами и, чуть оттолкнувшись, допрыгнул до потолочных стропил, зажав щепу в зубах.

Повиснув на пальцах, я подождал, когда Алекс вскарабкается по мне, как по веревке, и подтянет меня наверх. Босыми ногами мы пробежали по брусу до того места, где к нему примыкала кровля из ферропласта. Листы лежали внахлест и крепились к брусьям острыми скобами. Аккуратно, не спеша Алекс уперся в кровлю плечом и начал толчок за толчком отжимать ее наружу. Скоба с едва слышным скрипом потихоньку начала выходить из дерева. Поначалу трудновато, но потом выскочила, как морковка из грядки. Лист отошел, образовав изрядную прореху в крыше.

Мы выбрались наружу и, двигаясь вдоль силовых элементов, где листы были прибиты прочнее, вскарабкались почти до гребня крыши.

В зоне располагались четыре барака, выход из каждого охранялся пулеметным гнездом, устроенным из мешков с песком. Кроме пулеметчика и его второго номера в расчет входил стрелок со скорострельной винтовкой. Расстояние от барака до гнезда составляло метров пятнадцать. Это укрепление, по плану, было нашей первой целью. Но чтобы его подавить, от нас обоих требовалась акробатическая ловкость. В себе я не сомневался, а вот Алекс казался мне грузноватым для подобных трюков. Поэтому я жестами объяснил ему, что пойду первым, для гарантии, а ему лучше следом за мной. Он кивнул.

Чуть подтянувшись, я вскочил на гребень крыши и, как по канату, помчался по нему вдоль барака, в сторону пулеметного гнезда. Конек возвышался относительно грунта метров на пять с половиной, что значительно повышало дальность прыжка, но все же пятнадцать метров от барака до пулемета великовато.

Позади слышно было, как набирает ход Алекс. Достигнув края крыши, я оттолкнулся в прыжке с такой силой, что чуть не потянул сухожилие, но оно того стоило. Меня, намазанного сажей, не могло быть видно на фоне ночного неба, поэтому, когда я приземлился в пяти метрах от пулеметного гнезда и в кувырке погасил силу удара, охранники не поняли ничего. Просто не успели. Я прыгнул второй раз, используя инерцию от падения, и всадил заостренную щепу в глазницу обладателя винтовки за миг до того, как мои ноги коснулись земли. Охранник к этому времени только успел снять оружие с предохранителя.

Я схватился за рукоять ножа, висящего на поясе стрелка, и ударил его ногой в живот. Охранник отлетел назад и перевалился через мешки с песком. У меня в левой руке осталась его винтовка, а в правой нож.

Ножом я тут же ударил назад, всадив его по рукоять под основание черепа пулеметчика, а третий охранник в это время уже падал на спину, с щепой Алекса в глазнице.

Мы притаились в пулеметном гнезде.

«Вроде не нашумели», – жестами показал Алекс.

Подождали две минуты, чтобы убедиться в отсутствии тревоги. Хотя чушь, конечно. Ни с вышек, ни из других пулеметных гнезд невозможно было понять, что тут произошло за краткие две секунды. У большинства людей на зевок уходит побольше времени.

Лучи прожекторов, установленных на вышках, продолжали лениво шарить в пространстве.

«Ты оставайся за пулеметом, – показал я жестами. – Если что, прикроешь».

Мне же надо было занять одну из вышек для гарантии. В принципе, задача невеликой сложности, если бы не ряд колючей проволоки, отделяющий вышки от внутреннего пространства лагеря. Голышом через нее не попрешь, резать нечем. А взрывать гранатами, которых в гнезде был припасен полный десяток, слишком шумно.

Но мы заранее продумали, как тут быть. Вот только мне этот способ не очень понравился. Ненавижу я таскать тяжести. А что делать? Пришлось взвалить на плечи сорокакилограммовый мешок с песком и переть его до самой «колючки». По мере движения, когда прожекторный луч оказывался в опасной близости, приходилось падать, закрывая мешок собой.

Достигнув цели, я с облегчением швырнул мешок на «колючку», и он повис сантиметрах в тридцати над землей. Этого мне с лихвой хватало для преодоления преграды.

Выждав очередное прохождение луча, я отошел метров на пятнадцать, разогнался и прыгнул, целясь босой ногой в верхнюю часть мешка. Через миг я оттолкнулся от него и преодолел оставшуюся часть заграждения.

Падение, кувырок, снова на ноги. Камень попал под плечо в момент переката. Неприятно, ссадина будет, а от нее в болотистой местности добра не жди. Дальше, не теряя времени, я бросился вперед и притаился под вышкой, в зоне, недоступной для взгляда засевшего наверху пулеметчика.

Вскарабкаться по лестнице на вышку для меня труда не составило, а вот то, что люк не поддался попытке его открыть, чуть расстроило. Он оказался заперт на задвижку. Ладно. Акробатика всегда мне нравилась больше, чем таскание тяжестей. Это разнило нас с Алексом, но зато мы прекрасно дополняли друг друга.

Зажав нож в зубах и перебравшись на брусчатый каркас вышки, я уцепился руками за основание бортика, подтянулся и встал на узкий карниз пальцами босых ног. Находиться в такой позе более двух секунд было немыслимо, поэтому я распрямился, перехватился руками за перила, перемахнул их и оказался прямо за спиной пулеметчика.

Видимо, он услышал производимый мной шорох, потому что застал я его в перевешанной через перила позе. Он глядел вниз, пытался увидеть, что могло производить такой звук. Пришлось дождаться, когда он распрямится, а уже потом ударить острием ножа в висок.

Все, две пулеметные позиции остались за нами. Это можно было смело назвать успехом, особенно с учетом того, что противник до сих пор ни о чем не догадывался. С вышки и пулеметного гнезда мы могли контролировать огнем внушительную территорию лагеря. Причем, когда начнется стрельба, охранникам трудно будет понять, где свои, где чужие, какая из вышек в руках неприятеля, а по каким стрелять нельзя. Мы же не собирались свой флаг вывешивать…

Понять же ночью, откуда и куда ведется стрельба фактически невозможно. Но все же занятых позиций для чистого выполнения плана было недостаточно. Мы рассчитывали на помощь заключенных. Без их согласия, правда, но что поделаешь? Некогда было вести с ними переговоры, да и аргументов у нас не хватило бы для их убеждения. Поэтому мы решили подключить их к участию в нашем побеге на простых рефлексах.

Я перевел луч прожектора так, чтобы он осветил ворота нашего барака, а затем махнул перед ним рукой. Это был условленный сигнал Алексу, мы заранее договорились, что он по нему должен делать.

Через пять секунд темноту разорвала яркая вспышка. Это Алекс швырнул гранату под ворота нашего барака. Грохнуло. Створку ворот сорвало с петель. В воздухе заклубилась пыль. Одна секунда, вторая, третья… Мы не могли начать стрельбу первыми, иначе охранники сразу смекнут, какое пулеметное гнездо и какую вышку мы заняли. Нужно было не спешить, не нервничать, а дождаться выхода на сцену заключенных.

И тут Алекс, умница, проявил инициативу. Он запустил в небо красную осветительную ракету, позаимствовав ее у бывших хозяев гнезда. Инициатива небезопасная, ведь мы в точности не знали принятых в зоне сигналов тревоги. Но зачем еще, если не для поднятия тревоги, нужны охранникам красные ракеты?

Прошли еще три томительно долгих секунды. Но наш сигнал все же приняли. Из караульного помещения раздался нарастающий рев сирены. Все, теперь, как минимум временно, Алекс обеспечил себе безопасность. Ведь кому придет в голову, что сигнал тревоги подан теми, кто является ее причиной? Скорее это воспримут наоборот, мол, уж в этом пулеметном гнезде точно свои.

Наконец из барака начали ломиться заключенные. Конечно, по ним сразу открыли огонь со всех вышек и из ближайшего пулеметного гнезда. Мы с Алексом тоже пустили в ход пулеметы, только не против толпы, а как раз по огневым точкам противника.

Алекс в несколько секунд подавил ближайшее пулеметное гнездо, я помог ему сверху, для гарантии, а потом, одного за другим, начал отстреливать пулеметчиков на вышках. На каждого потребовалось по короткой очереди. В общем, заключенные сильно не пострадали из-за краткости драматического момента.

Потом Алекс начал орать, привлекая внимание бегущих. Когда те пришли в себя и остановились, он быстро объяснил им, что к чему, и рекомендовал занять следующее пулеметное гнездо. Часть толпы занялась этим, остальные рассыпались по лагерю. Кто к ограждению, кто занимать пулеметные вышки, кто ввязался в драку с подоспевшими из караулки охранниками. Кто-то открыл второй барак, началась еще большая суматоха. Нас это уже не очень волновало.

Алекс метнулся в наш барак, вывел оттуда Урмана, и они оба кинулись ко мне. Ограждение подорвали гранатой.

Мы переоделись в одежду охранников, посчитав, что глупо голышом переть через болото, затем взяли три винтовки, боекомплект и ножи.

– Все, надо уносить ноги, – скомандовал я.

Тремя гранатами Алекс пробил нам дорогу в оставшихся рядах ограждения, Урман закрывал уши перед каждым взрывом.

Через пять минут мы окончательно покинули лагерь, оставив позади трескотню перестрелки и шум возбужденной толпы. Ночь развернула над нами черный пиратский флаг, как бы показывая, что теперь мы окончательно поставили себя вне закона. И обратного пути уже не было.

Никогда раньше я не считал свободу чем-то отягощающим. А сейчас… Сейчас я просто не знал, что с этой свободой делать. Конечно, оставаться заключенным в зоне тоже не вариант, но что дальше?

Четыре года назад я зарабатывал деньги, участвуя в смертельных стрелковых дуэлях. И у меня была идея. Идея преподнести человечеству океан в подарок. И вот же как все обернулось! Я не хотел верить в то, что человечеству мой подарок не нужен. Чушь. Но проклятые бюрократы, дьявол бы их забрал, просто выполняли свою работу и соблюдали букву закона. А моя идея противоречила букве закона. Сама идея, вот в чем беда.

Люди открестились от океана и старались делать вид, что его как бы и нет вовсе, что они запросто могут без него обойтись. И все это лишь от того, что за береговой чертой притаился ужас, ставший уже генетическим.

Работало простое мышление, мол, не трогай биотехов и они не тронут тебя. Подождем. Они ведь не вечны. А у человечества, если брать его целиком, бездна времени. Я их понимал. Вот только у меня лично не было бездны времени. И мне не хотелось отсиживаться крысой в норе. И мне не хотелось делать никакого вида. А бюрократам на это плевать.

Нет, закон законом, но дело не только в этом. Люди ненавидят, когда их носом окунают в их собственное дерьмо. А биотехи были именно дерьмом, дерьмом всего человечества. Ошибкой, порожденной непомерным, индюшиным самомнением. Мы, дескать, цари природы! Да уж, цари… На два километра к берегу подойти боимся…

Но это все так, эмоции. Суровая же правда состояла в том, что после побега всем нам придется заняться чем-то другим. Не океаном, не Большой Охотой и не операцией «Караван». Вот только чем? Возвращаться в криминальный бизнес, рисковать жизнью на дуэлях? Или грузчиком на завод? Хотя грузчиком на завод тоже теперь не выйдет. Я теперь беглый каторжник, а это ни водой не смоешь, ни дезодорантом не зальешь.

Прошлепав километров пять по болоту почти в полной темноте, мы решили сделать привал. В основном из-за Урмана. Мы с Алексом кое-как отмылись от сажи, хотя смысла в этом не было никакого. Говорить не хотелось. Говорить хотелось еще меньше, чем когда мы висели над океаном без всякой надежды на возвращение. Тогда с нами было хотя бы чувство выполненной задачи. А теперь что?

Я снова скис. Мне не хотелось ни разговаривать, ни куда-то идти. Я подумал, что можно вообще на все плюнуть. Правда. Устроить жилище в лесу, поближе к океану, куда никто не сунется, добывать пропитание охотой. Огород завести… Я физически чувствовал, как во мне умирает идея Большой Охоты. Она таяла, как кусок сахара в кипятке. Ну действительно, к чему тратить столько усилий на то, что не нужно тем, для кого ты это делаешь?

А ведь оно действительно не нужно, я все сильнее это чувствовал. Точнее никто, кроме нас самих, не собирался чем-то ради этого поступаться. Вот если бы подарок сам бы упал человечеству в руки, в этом случае его бы приняли. Но чем-то платить… Нет уж, увольте.

Хотя… Хотя вранье это все. Я сидел по пояс в воде под черным безлунным небом Суматры и врал сам себе. Врал безбожно. Я всегда старался убедить и себя, и других, что Большая Охота нужна человечеству для освобождения от биотехнологической угрозы. Но на самом деле Большая Охота прежде всего нужна была мне самому.

И дело даже не в мщении за гибель родителей, за гибель Кочи… Просто я не мог жить, как овощ на грядке. Вот и все. Что меня толкало вперед? Неуемная гордыня? Желание оставить след в истории? Возможно и так. Как-то раз Коча выдал мне фразу, которая крепко въелась в память. Что-то мы зацепились с ним языками за тему смысла жизни, а он возьми и скажи:

– Жизнь совершенно бессмысленна, Хай. Можно на эту тему даже не умничать. Жизнь совершенно бессмысленна. В ней есть только тот смысл, который мы вносим в нее сами.

И он был прав. Никто ровным счетом не хочет жить бессмысленной жизнью. И каждый придумывает себе собственный смысл. Любовь, семью, материнство, долг перед родителями, деньги, славу, власть, служение Богу, спокойствие, внутреннюю гармонию, безопасность… И все их смыслы ничем не хуже моего. Ну вот совершенно. Только почему я не мешаю им зарабатывать деньги, растить детей, любить, дарить друг другу подарки на именины, а они мне мешают? Почему мешают мне насытить мою жизнь моим собственным смыслом?

Ну, вперся мне такой смысл, типа, долг перед биологическим видом под названием «человек разумный». И не просто вперся. Я точно знал, что человечество может вернуть себе океан. Я мог бы это доказать. Если бы мне хоть немножечко помогли. Если бы мне не мешали хотя бы!

– Пойдем… – Алекс вывел меня из задумчивости.

В прорехах облаков забрезжили звезды. Как-то Коча назвал их Глазами Небесных Зверей. Мол, звери эти притаились во тьме окружающего Землю пространства и глазеют на нас с вожделением хищников. Ждут, когда можно кинуться и утащить очередную жертву в логово.

И каждая смерть, по его словам, это победа Небесных Зверей. При всей наивности такого первобытного подхода, мой друг и тут был прав. Нас от бездонного ледяного космоса отделяет лишь тонкая пленка земной атмосферы. По сравнению с размером Земли она не толще пленки мыльного пузыря. И тут кипит наша хрупкая жизнь. А там, дальше, за атмосферой, смерть и холод. Вотчина Небесных Зверей.

И они глазеют на нас по ночам, напоминают, что время коротко, что мы не вечны, что рано или поздно сам ты окажешься в когтях Небесного Зверя. И за это краткое время надо что-то успеть. Просто что-то. Насытить жизнь своим собственным смыслом. Но мне упорно не давали такой возможности.

Подул ветер. Душный влажный ветер Суматры. Он как метлой гнал облака на запад, постепенно расчищая небо. Но на душе у меня безоблачнее не становилось. Я поднялся на ноги и побрел по болоту вслед за друзьями. А что мне еще оставалось?

Прошедший год был трудным. Но за всеми трудностями видна была перспектива. Пусть придуманная, но я ее видел и стремился к ней. У меня бала цель, и я непрерывно работал над получением средств к ее воплощению. А теперь что? Теперь я чавкал ногами по болоту и едва сдерживал слезы. Мой путь дошел до конечной точки. И надо было искать или придумывать новый.

Глава 4. Глаз Небесного Зверя

Около двух часов ночи мы выбились из сил окончательно. Нам с Кочей так часто приходилось перемещаться по острову, что карту Суматры я представлял себе совсем неплохо. Вот только радости никому из нас это знание не добавляло.

Из зоны мы выбрались, но это поганое болото тянулось на север, юг и запад километров по сто пятьдесят в каждую сторону. Да еще на западе преграждала путь горная гряда. И хоть ты убейся. Никаких других вариантов. Только шлепать, шлепать по колено в воде. Выматывает это немыслимо. Лучшего места для тюрьмы не придумать.

Все основные реки Суматры текут от горной гряды на восток, а там впадают в океан. Но чуть западнее Бенкулу, в горах, с незапамятных времен текла речка с юга на север. После сильного землетрясения горы дали трещину, проложив реке два новых русла. Одно пролегло совсем рядом с городом на его старом месте у океана, а другое рассекло восточное побережье километров на сто к северу.

Постепенно Бенкулу разросся, занял оба берега первого русла, а после войны отпрянул от океана на три километра, но река как протекала через него, так и течет до сих пор. Ведь биотехи не заходят в пресные воды ни при каких обстоятельствах.

Старые пристани, когда-то бывшие частью окраины, теперь оказались в центре города. Но корабли уже не приходят в порт. Неоткуда. Лишь старые проржавевшие баржи и несколько пассажирских теплоходов ошвартованы у старых причалов. Пара теплоходиков даже находятся в исправном состоянии, только ходить им некуда. Туристов на побережье нет, а для местных путешествие по реке развлечением не является.

Второе, более северное русло, оказалось не таким устойчивым. Река по нему разлилась болотом, по которому мы и брели. Но само болото было лишь половиной беды. Второй же половиной была река, которую нам в любом случае придется форсировать, чтобы добраться до Бенкулу.

А в реке, особенно в этой, заболоченной ее части, водилось несметное множество крокодилов. Мы с Алексом оба об этом знали, но Урмана пока решили не расстраивать. Пока до реки далеко, бояться нечего, поскольку крокодилам тут не на кого охотиться. А где нет добычи, там не живут хищники.

Но вот ближе к самому руслу ситуация сильно меняется. Левый берег не заболочен, на водопой там приходит множество животных, становящихся жертвами крокодилов. Рептилиям живется сытно, плодятся они хорошо. На правом берегу, по которому мы теперь пробирались, ближе к реке водились болотные кабаны, любимое лакомство крокодилов.

Ради этой добычи многозубые охотники иногда значительно удалялись от реки на север, прячась среди кочек и поджидая кабанов. И если мы продолжим путь в прежнем темпе, то попадем в их охотничьи угодья часа через два-три, то есть затемно.

Допускать этого не следовало. С ними и в светлое время суток будет еще та морока. Крокодил может без особого труда так изуродовать конечность человека, что ее будет проще ампутировать, чем лечить. Мне и так было несладко, не хватало еще калекой остаться. В голову пришла совершенно идиотская мысль, что судьба со мной решила пошутить. И чувство юмора у нее то еще. Она меня поставила вне закона, вынудила бежать с каторги под черным флагом ночи, а теперь грозит потерей ноги. Осталось только глаза лишиться.

Короче, шаг за шагом судьба превращает меня в пирата, какими их рисовали в старых бумажных книгах. Идея мне не понравилась, и я усилием воли выкинул ее из головы. Я не хотел быть пиратом или изгоем. Ни опереточным, ни настоящим.

– Надо сделать привал, – сказал Алекс. – А то Урмана загоним совсем.

– Можно подумать, вы сами не устали… – пробурчал бывший кабинетный работник.

Никто ему не ответил. Тут болото начало мелеть, местами возникали кочки. Благодаря этому мы устроились не по пояс в воде, а почти по-человечески.

Вот только сами кочки были не добрым знаком. Небесные Звери небесными, это аллегория, понятное дело, а вот реальные хищники, притаившиеся в темноте, угрожали вполне реальной опасностью. Хотелось надеяться, что до них пока далеко.

Мы пока не слышали кабанов. Это чуть успокаивало. Вот появятся кабаны, тогда надо будет держать ухо востро. Где дичь, там, как правило, и охотник.

Небо почти расчистилось. Из огромных прорех в тучах на нас пристально смотрели звезды. Ветер стих до полного штиля. Вода в темноте казалась черным застывшим стеклом, отражающим звезды. Надо было ждать рассвета, дальше идти было опасно.

Днем тоже опасно, но днем я предполагал вспугивать крокодилов выстрелами, это давало хоть какой-то шанс не наступить одному из них прямо в пасть. Мы с Алексом договорились нести дежурство по очереди. Он лег спать, выбрав сухое место, а я остался сидеть с винтовкой на коленях. Урман некоторое время держался, пережитое отгоняло сон, но вскоре сморило и его, он засопел на соседней кочке.

Говоря откровенно, я все меньше был уверен в добром для нас исходе побега. Даже если мы доберемся до реки, то переплыть через нее крокодилы нам не дадут точно. Их много. Это как воевать с биотехами… Они просто возьмут числом.

Забавно… Мы много раз успешно противостояли причине инфернального ужаса человечества, а тут… Обычные хищники имеют все шансы нас сожрать. Нет, конечно, если бы мы были вооружены и экипированы, как в океане, тогда дело другое. Но с голыми задницами…

Метрах в пятидесяти к югу что-то сочно шлепнуло по болоту, затем раздался шипящий крокодилий рык.

Я вскочил на ноги и растолкал Алекса.

– Что такое? – промямлил он, разлепляя глаза.

– Крокодил, – ответил я. – Близко.

Напарник вскочил на ноги и вскинул к бедру винтовку.

– Рановато они появились… – произнес он.

– Рановато. Будем надеяться, что он один.

– Где ты его точно слышал?

Я показал рукой в направлении, откуда услышал всплеск. Темнота была почти полной, луны не видать, а от звезд света уж точно ни для чего недостаточно.

В стычках с биотехами нервная система проходит весьма неплохую закалку, но все же мне стало не по себе. Алекс выстрелил. Урман вскочил, ничего не понимая.

– Тихо! – шикнул я на него.

Вдалеке раздалось хлопанье крыльев вспугнутых болотных птиц.

– Что такое? – забеспокоился Синх.

– Крокодилы, – честно ответил Алекс.

Тихий всплеск раздался правее и ближе. Я выстрелил навскидку, на звук, с трудом представляя дистанцию до цели. Тишина.

– Может, назад? – предложил Алекс. – Дождемся утра. Может, мы ближе от реки, чем ты думал?

– Пожалуй, – согласился я.

И тут же из темной воды на Урмана бросился крокодил, тварь подкралась к нам совершенно бесшумно. Алекс ударил рептилию всем телом и сбил с траектории, челюсти чудища схлопнулись, никого не зацепив.

Я тут же выстрелил в расходящиеся по воде круги, Алекс добавил. Через несколько секунд крокодил всплыл брюхом кверху.

– Ты как? – обернулся я к Урману.

Тот ответил длинной неприличной фразой. Я знал, что у неподготовленного человека в такой ситуации может начаться истерика, а тогда всем нам придется еще труднее.

– Теперь точно сматываться. – Алекс пнул крокодилью тушу. – Их скоро на кровь соберется столько, что не отстреляемся.

Урмана пришлось вывести из начавшегося оцепенения доброй пощечиной.

– Отходим метров на сто, – скомандовал я. – Если они соберутся и начнут драть тушу, мы услышим, и будем отступать дальше. Если нет, можно будет до утра расслабиться. Возможно, наткнулись на одиночку.

На сто метров мы отойти не успели. Крокодилы куда раньше начали пожирать погибшего сородича. И, судя по звуку, было их действительно много.

У меня, честно говоря, опустились руки. Идиотское состояние, когда понимаешь, что сделать ничего не в силах, а надеяться на чудо глупо. Даже устрой за нами погоню, отыскать беглецов на просторах ночного болота не проще, чем иголку в стоге сена.

Я бы сейчас был рад погоне. Вот реально, от всей души. Я бы сейчас был рад любому изменению ситуации, абсолютно любому. Потом разобрались бы.

Хоть бы немного света! Тогда по ряби на поверхности воды можно было бы видеть подплывающих гадов. Хоть бы немного света! Но от звезд в этом плане толку мало совсем, разве что…

– Тихо! – приказал я. – Не двигаться никому! Воду не колыхать!

– Что ты задумал? – осторожно обернулся ко мне Алекс.

– Вода должна быть гладкой, как зеркало, – пояснил я. – Темно. Но если смотреть на отражения звезд в воде, они начнут подрагивать.

Мы замерли, как статуи. Вода успокоилась. Только иногда, когда драть тушу принимались особенно усердно и шумно, я видел покачивания отражений звезд.

Прошло минут пять. От напряжения у меня по лбу текли крупные капли пота, спину свело. В таком состоянии устаешь моментально. Но я продолжал неотрывно смотреть в отражения глаз Небесных Зверей.

Прошло десять минут. Пульс учащался, начинало свистеть в ушах. Возня около туши постепенно стихла. Это означало, что первая трапеза закончена. Теперь крокодилы либо уйдут, либо учуют нас и начнут нападать. Я знал, что во втором случае у нас нет ни малейших шансов.

Но я привык бороться в любом случае, несмотря на шансы. Да, это была именно привычка. Просто привычка.

Первым опасность заметил Алекс. Он выстрелил и попал. Поверженный крокодил перевернулся, разогнав круги по воде. Рядом я заметил еще одно возмущение, тоже выстрелил и тоже попал. Началась свалка. Почуяв кровь, крокодилы начинали драть туши сородичей и драться между собой.

– Не стрелять! Отходим! – скомандовал я.

У меня от напряжения так взмокли ладони, что винтовка едва не выскальзывала. Это вам не гарпунный карабин с силиконовыми накладками…

– Надо еще пару подбить, пока их видно! – не согласился со мной Алекс. – Это их дольше задержит.

Мы отправили в гущу возни еще пять пуль. Три из них точно достигли цели.

Затем мы отступили метров на пятьдесят, но расслабляться было нельзя. Перезаряжая винтовку, я выпустил из рук магазин с патронами, и он канул в черную воду.

Это было уж чересчур! Нет ничего позорнее для стрелка, чем выронить магазин. Я невольно выругался, забрал винтовку у Урмана, а ему отдал свою.

– Будешь перезаряжать, – сказал я. – Только медленно, аккуратно. Патронов мало, ронять их в воду нельзя.

Небо на востоке начинало едва заметно светлеть. Дотянуть бы до рассвета, там появятся хоть какие-то шансы. Но минут через пятнадцать нас снова атаковали. Троих крокодилов мы подстрелили, организовав очередную свалку, но один все же умудрился подкрасться незаметно и сбил Алекса с ног ударом хвоста. Я тут же всадил рептилии пулю в голову. Алекс вынырнул без винтовки.

– Дьявол бы их забрал! – взревел он.

Если так пойдет дальше, мы останемся без патронов и без оружия. Несмотря на духоту и жару, кожа у меня на спине стала ледяной.

Наши шансы на выживание падали столь стремительно, что у меня в животе возникло неприятное потягивание, как при резком снижении гравилета.

Говорят, что приближение смерти заставляет вспомнить всю жизнь. Чушь собачья. Я много раз оказывался на самом пороге гибели, и ничего подобного со мной не происходило. Не до того, правда. Больше думаешь о том, как выпутаться.

Но тут, посреди болота, в окружении крокодилов, которых не видно, от меня ничего не зависело. И никакие мои действия или действия соратников не могли повлиять на исход. В общем, думать о том, как выпутаться, я не мог по причине полного отсутствия в голове хоть каких-то вариантов спасения.

И предсмертный ужас, впервые за всю мою жизнь, овладел мной безраздельно. Он охватил меня на всех уровнях, начиная от психологического и заканчивая физиологическим. Ледяной пот крупными каплями выступил по всему телу, волосы вздыбились, а сердце заколотилось так, что до инфаркта недалеко. И моей воли не хватало для того, чтобы контролировать это резко нахлынувшее состояние. Оно просто накрыло меня, как океанской волной, прижало и потащило ко дну моего собственного подсознания.

И тут я услышал новый звук. Сначала подумал, что попросту свистит в ушах. Но уже через пару секунд стало ясно, что это все-таки внешний звук, и он является не чем иным, как свистом турбин гравилета. Причем одного.

И это было странно, поскольку высланная за нами погоня воспользовалась бы несколькими машинами. К тому же я не верил в возможность погони. Скорее всего, заключенные, пользуясь весомым численным превосходством, под корень выбили всю охрану раньше, чем кто-то о чем-то успел сообщить.

– Тихо! Слышите? – произнес я.

– Гравилет? – Алекс начал шарить глазами по небу.

Он забрал винтовку у Синха, у того в руках она была лишь бесполезным грузом.

– Осторожно! – выкрикнул я.

По воде пробежала близкая рябь, Алекс выстрелил, я тоже, но промахнулись оба. Крокодил ушел от выстрелов и затаился в воде.

– Назад! – взревел Алекс.

Я попятился, продолжая стрелять на малейшее движение воды.

– Справа! – выкрикнул Урман.

Я повернулся и выстрелил прямо в раскрытую пасть, полную мелких зубов. Рявкнула винтовка Алекса.

– Бегом! – подогнал я товарищей. – В сторону гравилета!

Легко сказать! Бегать по колено в воде, это то еще развлечение. Так что преимущества в скорости перед крокодилами у нас не было ни малейшего, а потому приходилось то и дело разворачиваться и стрелять наугад, просто чтобы хоть дезориентировать тварей.

Я то слышал шум турбин, то переставал, потому что от выстрелов закладывало уши. В конце концов, средний транспортный гравилет оказался над нами совершенно неожиданно.

– Жарко? – раздался сверху мужской голос, знакомый и насмешливый.

Никто не стал отвечать. Мы подсадили Урмана, затем вскарабкались по трапу сами. Гравилет покачнулся и начал набирать высоту. Я не мог подняться с пола. В самом деле не было сил. Алекс валялся рядом и шумно дышал. Но салон был знакомый. Это был гравилет Альбиноса, чего я меньше всего ожидал.

– Как вы нас нашли? – прошептал я.

Альбинос придвинул кресло, уселся в него и широко улыбнулся.

– Я же говорил, что представляю серьезную европейскую корпорацию, – напомнил он.

– И что?

– Вы знаете, что такое сателлиты? В нашем ведении их два. И я внимательно отслеживал все орбитальные снимки зоны. Этой ночью было облачно, но по показаниям инфракрасных датчиков можно было сделать вывод о перестрелке. Я догадывался, что вы не собираетесь вечно гнить на каторге. Да и кто кроме вас сообразил бы устроить побег? Я бы раньше подоспел, но тучи мешали отследить ваше местоположение. Потом они разошлись, и через инфракрасные объективы вас было прекрасно видно. В наше время космическое око дает серьезные преимущества.

– Глаз Небесного Зверя… – прошептал я.

– Что? – не понял Альбинос.

– Это так, лирика, – ответил я. – Вспомнил о старом друге. Полагаю, мы что-то должны за помощь?

– Причем за помощь, подоспевшую вовремя, – уточнил европеец. – Обсудим это чуть позже. До вашего побега я не мог ничем помочь, поймите меня правильно. Нападать на зону… С моей стороны моветон. У меня нет намерения ссориться с властями в открытую.

– Но скрывать беглых каторжников вам это не помешает?

– Нет. К тому же, надеюсь, вы не станете злоупотреблять моим гостеприимством.

– Кто это? – прохрипел Алекс.

– Один недавний знакомый, – ответил я. – В тот вечер, когда ты забирал меня из кабака, именно с ним мы беседовали на деловые темы. Но тогда не смогли договориться по ряду пунктов.

– Теперь, думаю, договоримся, – Альбинос расплылся в лучезарной улыбке.

Я повернул голову и разглядел у стены четверых чернокожих охранников с короткими скорострельными автоматами времен прошедшей войны. Они были одеты в безупречную форму цвета безлунной ночи. Только зубы сверкали и белки глаз. Стильно.

На ноги я смог подняться только перед самой посадкой. Гориллы не спускали с меня ни глаз, ни стволов. Но даже если бы спускали, драться у меня не было ни малейшего желания. Да и зачем? Как ни крути, Альбинос нас выручил. Сильно. И мы ему были должны. Тут уж, как ни крути. Да и вообще, с нашей предыдущей встречи ситуация изменилась сильно, я теперь готов был внимательнее изучить предложения Альбиноса.

Гравилет коснулся земли. Люк распахнулся, и нам было предложено покинуть салон. Мы приземлились во дворе виллы, обнесенной высокими стенами, они были зубчатыми, на крепостной манер, в европейском замковом стиле. У каждого свои вкусы.

Я не имел ни малейшего представления, где именно и как далеко от города располагалась резиденция Альбиноса, но нутром чуял, что к океану она была куда ближе, чем мог себе позволить добропорядочный горожанин. А это означало, что случайные визитеры тут появлялись до крайности редко, а скорее не появлялись вообще.

Дом был большим, трехэтажным, с плоской крышей и двумя пристройками. Большинство окон слепо темнели, лишь в нескольких горел яркий свет. Наверняка электричество автономное, не из города же тянули.

– Я решил поселить вас в правой пристройке, – сообщил Альбинос. – Поблизости друг от друга вам будет спокойнее. Вот только бегать отсюда не надо. Это просьба.

– Принимается, – ответил я.

– Мои люди познакомят вас с выделенной площадью. Там все необходимое, кроме средств связи. Не возражаете?

Я не возражал. Если Ольга здесь, то связываться мне решительно не с кем.

– Кстати, я собрал тут всю вашу команду, – продолжил Альбинос. – Ольга давно уже здесь, две недели. И мы с ней продуктивно поработали. Уверен, что результат вам понравится.

– Беременная она, что ли? – хмыкнул Алекс.

Альбинос искоса глянул на него и добавил:

– Предполагаю, что у вас был нелегкий день, а потому не буду более отягощать вас своим обществом. Осваивайтесь, отдыхайте. Завтра побеседуем более предметно.

Мы попрощались. Охранники сопроводили нас до входа в пристройку и передали на попечение слуг. Тоже вооруженных.

Оказалось, что нам выделен весь верхний этаж. Чем выше я поднимался по роскошной каменной лестнице, тем труднее давался каждый шаг. Устал я дико. И мысль о том, что сейчас встречусь с Ольгой, не придавала сил совершенно. Я был рад, что с ней все в порядке. Это уменьшало число проблем. Но щенячьей радости я не испытывал точно.

Алекса и Урмана отвели в их комнаты, меня проводили до моей. На секунду я остановился на пороге. Глупо было подыскивать слова, но мне все же понадобилась пара секунд, чтобы собраться, прежде чем распахнуть дверь.

С Ольгой всегда приходилось подыскивать слова. Чтобы не напугать, чтобы не вызвать взрыва ненужной деятельности, чтобы не обидеть, поскольку любой из этих вариантов грозил изменением ее состояния, из которого мне ее придется выводить. От этого я тоже порядком устал, хотя мне и неприятно было признаться перед собой в подобной слабости.

Глава 5. Непристойное предложение

Зря я пытался подобрать слова, поскольку часть истории Ольга знала от Альбиноса. Оказалось, что он нагрянул на базу сразу после нашего ареста и эвакуировал Ольгу раньше, чем туда наведался Гэбриэл. О нашей стычке Альбинос ей не рассказал, пришлось мне выдать подробности наших взаимоотношений с возможным европейским партнером. Но пронесло, вроде она не очень перепугалась. Или научилась все же держать внутри проявления своей паранойи.

Меня поражало, как в одном человеке сочетались несвойственная многим женщинам храбрость и патологическая трусость на грани клинических фобий. На деле Ольга могла прыгать с гравилета в воду, могла вести батиплан на огромной скорости у самого дна, не падала в обморок во время перестрелок. Но когда дело касалось мыслей, планов, проблемы выбора и принятия решений, тут ее храбрость давала сбой и менялась на столь же яркую паранойю.

Под конец беседы, уже засветло, Ольга меня огорошила. Оказывается, с первого дня нашего плена Альбинос строил подводный корабль. Точнее не строил, а переоборудовал один из своих подводных роботизированных комплексов в пилотируемый.

Ольга в этой работе принимала активное участие. Она, не моргнув глазом, передала чертежи вооружения, установленного раньше на «Коче», рассказала о реактивной установке и принципах парового тоннеля, в котором двигался батиплан.

Я был в шоке от такого поступка, но понимал, что в сложившихся обстоятельствах это было единственно верным ходом.

По ее словам, корабль получился меньше нашего бывшего, но в чем-то даже лучше. На симуляторе вел себя более маневренно, да и скорость развивал большую. Управление было рассчитано на одного пилота, а огневой комплекс на одного или двух стрелков.

Это было важной новостью, но обдумывать ее уже не было сил. Едва коснувшись головой подушки, я вырубился, как выключенная машина.

Ольга разбудила меня на закате. Оказывается, Альбинос устроил нечто вроде праздничного ужина и приглашал нас на него. Пришлось срочно приводить себя в порядок, потому что выспавшимся я себя все еще не чувствовал.

В моем распоряжении оказался более чем сносный гардероб, все в точности моего размера. Я умылся, оделся, подождал, когда соберется Ольга, и мы с ней, в сопровождении охраны, перебрались в холл главного корпуса.

Там уже Алекс с Урманом разминались джином со льдом. Я тоже себе налил. Стол был полон холодных закусок. По сравнению с сырой крысятиной это было натуральное пиршество. Но я решил на еду не сильно налегать, а то с непривычки разморит сонливостью.

Я поспешил пересказать Алексу все, что узнал от Ольги. Урман, похоже, мало что понял. Он не разбирался в технических терминах и ничего не знал о нашем затонувшем корабле. Пришлось вкратце просветить и его.

Минут через тридцать к нам присоединился Альбинос.

– Добрый вечер, – поздоровался он.

Мы дружно кивнули в ответ.

– Уверен, что Ольга уже передала вам главные новости, – улыбнулся хозяин, наливая себе джину и разбавляя его тоником. – Поэтому надеюсь, сегодня беседа будет много предметнее предыдущей.

– Допустим, – ответил я.

– Не нужно никаких допущений! – Альбинос покачал стаканом. – Давайте все расставим по местам. Вы, Андрей, не так давно заявили, что готовы выполнить ряд поручений по специальности за вполне конкретную плату. Как мне помнится, за подводный корабль. Так?

– Так. Но для меня есть разница, что это за поручения.

– Была разница, – уточнил хозяин. – Ситуация изменилась. И, заметьте, не по моей вине. Вы сами связались с муниципалитетом… Нашли союзников… Не в обиду вам, Урман.

– Моя цель – работать на государство, – хмуро заметил я.

– На какое? – улыбнулся Альбинос.

Этот вопрос меня озадачил. Больше того, поставил в тупик. Я не нашелся с ответом и промолчал.

– Андрей, не будьте наивным. Вы почти всю жизнь провели на Суматре, мечтая вернуть человечеству океан. Но человечество это много больше, чем Суматра. И не столь однородно, как Суматра. Вы понимаете?

– Пока не очень, – признался я. – Но насчет величины и разнородности населения Земли вы правы. Только мне кажется, что это не имеет кардинального значения.

– Тогда я поясню. В мире есть целый ряд стран. Вы привыкли думать, что человечество инертно, что ему проще подождать, когда биотехи передохнут сами собой. Но это тут. На Суматре. На краю, можно сказать, цивилизации. В этом-то вы отдаете себе отчет?

– В чем именно? – на всякий случай уточнил я.

– В том, что на Суматре вообще маловато типичных представителей человечества. И то, что вы думаете о людях вообще, касается по большей части именно этой захолустной части мира. Это край Ойкумены, дорогой мой. Со всей ее коррупцией, беззаконием, бюрократией и въевшимся в сознание страхом. Тут море близко, оно тут каждый день маячит на горизонте, и это формирует определенную психологию. Психологию фронтира, если угодно. А центр в другом месте. И мыслят в центре иначе. Европа, например, развивается. И она не пропитана страхом так, как эти земли, потому что мы живем далеко, очень далеко от моря. В тысячах порой километров. Мы спокойно купаемся на речных пляжах, гоняем на катерах по озерам, ловим и едим рыбу…

– Рыбы я бы тоже поел, – признался я, вспомнив детство, когда отец привел полную лодку рыбы, рискуя жизнью.

– Речную, конечно, – уточнил Альбинос, – но вода нас не пугает так, как здешних. Мы не привыкли ждать с моря погоды, мы привыкли создавать ее сами. Война и так откинула нас назад, мы ценим время и хотим вернуть себе океан. Я уже говорил, что специалисты нашей корпорации вели работы в этом направлении. Но… Надо отдать должное – вы преуспели больше. В силу ряда причин, которые мы тоже имели честь обсудить. А раз так, то корпорация, которую я представляю, приняла решение воспользоваться вашими услугами. Государственная корпорация, попрошу заметить. Вы хотели государственной поддержки? Я вам ее гарантирую. И на совсем другом уровне, чем мог ее предоставить муниципалитет. Что вас не устраивает?

– Методы, – честно ответил я. – Вы хотите установить контроль над биотехами, а не уничтожить их.

– Это как получится, – не стал возражать Альбинос. – На самом деле ни я, ни вы, ни мое начальство не может предположить, каким образом будет развиваться ситуация. Это вопрос исследования. Как вам такое слово?

– Нормальное, – ответил я.

– Тогда лучше использовать его. Понимаете, Андрей, я не предлагаю вам совершать каких-то активных, тем более необратимых действий. Я предлагаю вам подводный корабль в качестве платы за проведенное в океане исследование. Никто, кроме вас, не в состоянии его провести. Исследование должно быть беспристрастным, а отчет должен содержать максимум фактов и минимум догадок. Это, как вы понимаете, научный подход. Таким образом, я делаю вам более чем пристойное предложение. Европейский союз, в лице государственной корпорации, которую я представляю, заказывает у вашей команды научное исследование в океанских глубинах…

– Погодите, – прервал я его. – Это чушь. Прошлый наш разговор начался с того, что вы меня прямым образом предупредили о полной незаконности нашего соглашения. Так что ваше предложение пристойным трудно назвать.

Мне таки удалось чуть отклонить собеседника от намеченной им траектории. Я это заметил.

– Нда… Вы правы, – без всякой охоты согласился Альбинос. – Скорее я выдаю желаемое за действительное.

– Или хотите меня успокоить, или притупить бдительность…

– Скорее первое. Ладно. Назовем это предложение непристойным. Да, в Европе касательно биотехов законы не отличаются от здешних. Любые исследования в этой области запрещены. И результаты, полученные любым способом, должны быть уничтожены. Но вы ведь понимаете, что так будет не всегда. Мы уже активно лоббируем отказ от этой постапокалиптической дикости. И когда юридические вопросы будут решены, мы окажемся вне конкуренции. Пока другие только начнут исследования, у нас уже будут все результаты. Напомню, что конечной целью нашей корпорации является открытие нескольких трансокеанских транспортных коридоров. Задача идентична вашей, не так ли? Как вы ее называете? Операция «Караван»?

– Пока, кроме ваших слов, у меня нет никакой информации, – спокойно возразил я. – И пока я вижу только то, что вам для какой-то цели нужны личинки торпед. Но мне не составит труда вывести вас на чистую воду. Верите? Вот, допустим, я предложу вам услуги в открытии трансокеанских путей своими методами? Что вы на это скажете? Если это ваша конечная цель, то вам должно быть без разницы, как это достигнуто.

– Если это не прожект…

– Прожект это или же нет, можно понять только в результате исследования, – довольно произнес я. – В этом мои методы равны вашим. Их эффективность можно оценить лишь по конечному результату. Дайте нам возможность, и я покажу, на что способна моя команда. Если у вас есть корабли, я готов после недолгой подготовки провести их через весь Индийский океан.

– Разово, – кивнул Альбинос. – А мне нужны постоянно работающие рейсовые коридоры. Это вы можете гарантировать?

Этого я гарантировать не мог. Пришлось в этом признаться.

– Так вот. – Альбинос развел руками. – Скажу больше… Овладение личинками торпед не является главной задачей. Главной задачей все же является прокладка транспортных коридоров. Но я не мечтатель, я прекрасно понимаю, что для обеспечения их бесперебойной работы у вас нет не только оборудования и сил, но информации, на основе которой могут быть сформированы подобные силы. И я предлагаю вам провести независимое исследование в месте, где эта информация есть. На шельфовой военной базе. Уверен, вы и для себя найдете там немало интересного.

– Да, возможно… – Я понимал, что инициатива в переговорах начинает от меня ускользать. – И все же… Все же я хотел бы начать с другого. Если у вас есть корабли…

– Да откуда у меня корабли? – Альбинос раздраженно пожал плечами, чуть не расплескав джин из стакана. – Вы как маленький, честное слово. Корабли надо строить. Это серьезный бюджет. А кто его инвестирует, если не будет уверенности, что корабли отойдут хоть на милю от берега?

В этом он был решительно прав.

– Но и для меня экспедиция на полумифическую подводную базу тоже является серьезным риском и серьезным вложением сил, – парировал я. – Просто вы владеете одними средствами, и не считаете разумным разбазаривать их, а я владею другими средствами и тоже их берегу. Это нормально.

– Полумифическую? – усмехнулся хозяин.

– То, что у вас есть координаты баз, еще не гарантирует их существования, – с нажимом закончил я. – Мы уже говорили об этом. С момента консервации подобных объектов прошло более двадцати лет… Все шельфовые базы могли быть уничтожены биотехами.

Ничего вроде не изменилось. Внешне… Но я вдруг отчетливо осознал, что Альбинос стал сильнее. Что я сам в какой-то мере подставился, дал ему возможность в самом красивом виде использовать припасенные им козыри.

Альбинос перестал улыбаться.

– В чем-то вы правы, – согласился он. – Но вы же знаете, что я один из немногих людей, имеющий доступ к наблюдениям Земли с орбиты. И у меня есть ряд снимков… Как раз той части океана, куда предлагаю отправиться вам…

Альбинос взял с каминной полки контроллер и включил монитор на стене. После недолгого поиска в папках данных на экране появилась первая фотография.

– Это океан, снятый со спутника. Если не знать, где искать, то ничего не заметишь. Но я знал и что искать, и где. Пришлось сделать несколько снимков в разных участках спектра, в том числе и поляризованных.

Фотография на экране сменилась, теперь она выглядела весьма необычно, стало видно некоторые детали рельефа дна. Альбинос выделил нужный квадрат и увеличил. Я разглядел мутноватое пятно правильной формы.

– Это законсервированная шельфовая военная база, – прокомментировал Альбинос. – Как видите, не уничтоженная. Я располагаю координатами еще нескольких подобных объектов, но ни один из них не удалось вот так заснять. Поэтому будем считать, что он единственный. Но главное, что речь идет не о предположении. База существует. И по каким-то причинам не уничтожена биотехами. Даже сами эти причины могут стать открытием в интересующей нас области знаний.

Это меня заинтересовало. Это давало делу иной оборот. В любом случае там могли оказаться важные для меня ответы. А вот окажутся ли там личинки торпед, это как раз вопрос. И даже если окажутся, то узнаем об этом только мы. И, поскольку мы там будем одни, без соглядатаев, сможем урегулировать ситуацию сразу, на месте.

В какой-то мере мне стало стыдно. Я сразу, заранее решил вести нечестную игру. Да, это действительно было непристойное предложение. Хотя еще не известно, как все повернется. Одно я знал точно. Если на базе отыщутся личинки торпед, то в руки Альбиноса я их не передам. Просто уничтожу, и все. Возможно, я был не прав. Возможно… Но у меня были свои принципы.

– Раз база действительно существует, мы принимаем ваше предложение, – сказал я, коротко глянув на Алекса.

– Прекрасно, – снова улыбнулся Альбинос. – Ужинайте. У нас есть несколько дней для того, чтобы оговорить подробности операции. Кроме того, вам нужно время, чтобы познакомиться с кораблем.

– А где он, кстати? – поинтересовался Алекс.

– В Европе, на заводе, принадлежащем корпорации. Это один из роботизированных подводных разведывательных комплексов, которые мы намеревались использовать в океане. Но в беспилотном варианте их эффективность оказалась крайне низкой. Можно сказать, нулевой. Ольга мне рассказала о том корабле, который у вас был, мы привезли с вашей базы чертежи вооружения, в результате родился проект, который завтра к вечеру у вас будет возможность оценить.

– Завтра? – Я невольно вздернул брови.

– Ну, вы же не думаете, – с довольным видом ответил Альбинос, – что у человека, имеющего доступ к сателлитам, нет доступа к баллистическим лайнерам.

– Лайнеру такой грузоподъемности тут негде приземлиться, – заметил Урман. – Разве что на восточном побережье. Но как вы будете транспортировать такой груз через горы?

– А зачем? – в глазах Альбиноса запрыгали веселые чертики. – Вы же уничтожили ближайшую к городу ракетную платформу. Новая вырастет еще не скоро. Значит, небо у побережья можно условно считать безопасным. Не так ли?

Он глянул на меня. Коротко, но так жестко, словно острие ножа перед моим носом остановил.

– Так, – ответил я.

– Ну и отлично. – Альбинос растянул губы в улыбке. Переход от одного выражения лица к другому был столь резким, что у меня мурашки пробежали по коже. – Ужинайте. А завтра я покажу наши методы борьбы с биотехами. Они не столь изящны, как ваши, но при локальном применении достаточно эффективны. И завтра у нас будет подводный корабль. Есть где его припарковать?

– Затопляемая штольня… – кивнул Алекс. – На нашей базе.

– Ну да… Что-то в этом роде я и предполагал. А теперь позвольте откланяться. Дела.

Он встал, поцеловал Ольге руку, подмигнул нам и широким шагом покинул холл. Ольга украдкой вытерла запястье.

– Неприятный тип, – хмуро заметил Алекс.

«Тут подслушка может быть повсюду», – ответил я ему жестами.

«Возможно, – ответил напарник. – Кстати, он мог показать поддельный снимок. Да и не видно на нем ничего».

«Откажемся?» – спросила Ольга.

«Дудки, – отрезал я. – Займем корабль, опробуем, там разберемся».

– Хороший джин, – произнес Урман.

Умница. Долгая тишина подозрительна, а мы увлеклись.

– Ну так налейте и нам, – пробурчал я.

У меня не было никакого желания напиваться в стельку, но чуть подлечить нервную систему не помешало бы.

Мы выпили, поговорили о пустяках. При попытке выйти во двор освежиться столкнулись с вежливым, но настойчивым отказом со стороны охранников. Альбинос предпочитал держать нас в поле действия своих микрофонов и камер. Но толку-то с того? Нашего языка жестов он не знает все равно. Любезность на любезность. Если нельзя во двор выйти, так мы и тут побеседовать можем. Самым наглым образом.

Рассевшись за столиком и попивая джин, мы жестами принялись обсуждать возможные варианты развития событий. Жаль, Урман не мог поддержать нашу беседу. Похоже, покидать нашу команду и возвращаться в город он не собирался, так что рано или поздно придется ему входить в курс всех дел. Но учить его языку Охотников мы будем позже, а пока он оказался в довольно неловкой ситуации. Переживет.

Первое, что я донес до Ольги и Алекса, так это отсутствие сомнения в существовании законсервированной шельфовой базы. Точнее отсутствие сомнений в отсутствии сомнений у Альбиноса.

И дело не в снимке. Снимок, возможно, и был подделкой. Возможно, Глаз Небесного Зверя не способен различить объекты на такой глубине. Мне это было попросту неизвестно. Не хватало компетенции. Тут мне можно было пудрить мозги. Тут, но не касательно самого Альбиноса.

Если бы он хотел нас угробить, были способы и полегче, чем посадить в дорогущий подводный корабль и отправить в первом попавшемся направлении. Нет. Альбиносу определенно было что-то нужно на шельфовой базе. Скорее всего, личинки торпед и программатор к ним.

Алекс, подумав, выразил сомнения, мол, и это мог быть не факт. Возможно, Альбиносу там нужно вовсе другое, но истиной информацией он делиться не собирается, ибо тип мутный. В этом случае Альбинос, по его мнению, попытается внедрить в команду своего человека. Я ответил, что этого нельзя допускать в любом случае, после чего высказал свои соображения по поводу возможного плана действий.

Алекс согласился, что если мы обнаружим личинки торпед, то их надо будет уничтожить, а сообщить, будто их не было.

Ольгу больше волновали перспективы. Она была крайне недовольна ограничением нашей свободы, и я видел, что это пугает ее. Она понимала, что если мы впряжемся в это задание, то дальше работать придется на Альбиноса, и жить скорее всего у него, а если он все время будет держать нас взаперти, то ее это не устраивает ни под каким видом.

Если исключить контекст паранойи, свойственный Ольге на этапе планирования и обсуждения, она была права. Но мы пока были не в том положении, чтобы ставить ультиматумы.

Две эти ветки дискуссии, сомкнувшись, привели нас к заключению, что все мы находимся в полной заднице, и выходов из нее не много. Единственным положительным моментом было обретение подводного корабля, но если раньше в этом был смысл с точки зрения привлечения муниципальных инвестиций, то теперь эту тему можно было похоронить всерьез и надолго. И для чего нам тогда корабль?

Ольга выразила идею, что работа на европейскую корпорацию по организации транспортного трансокеанского коридора была бы ничем не хуже работы на местный муниципалитет, скорее даже лучше, но только если бы корпорацию представлял не Альбинос.

Алекс выразил сомнение. А если Альбинос не худший представитель? Может даже лучший, скорее всего в этих корпорациях все уроды, как на подбор.

Я в свою очередь заметил, что в муниципалитете с подбором кадров дела обстоят не лучше. Хорошо, что Урман нас не понимал, хотя его это и не касалось. В любом коллективе найдется белая ворона. Идею про белую ворону Алекс подхватил, даже развил, мол, Альбинос, возможно, тоже белая ворона в своей корпорации, потому и связался с нами.

Я решил дискуссию на этом прервать, чтобы не деморализовывать команду. А то куда ни кинь, всюду клин. Меня это самого напрягало, но падать кверху лапками я не собирался. Из любой безвыходной ситуации есть выход. Главное, чтобы он лежал подальше от крематория.

На самом деле, если обо мне говорить, то комфортно я мог себя чувствовать только в одном случае, когда сам являлся хозяином положения. Это можно было назвать недостатком, я это и считал недостатком, но бороться с ним было выше моих сил.

И вот же в чем ирония! Я уже несколько лет пытаюсь начать работать не на себя, а на человечество, точнее на государство, являющееся легитимным представителем человечества. Мне кажется это правильным. Но когда доходит до дела, я понимаю, что попросту не способен на кого-то работать, и уж тем более не способен работать на государство. Смешно?

По большому счету тут Алекс прав, что на Альбиноса работать, что на его корпорацию, что на муниципалитет. Разницы большой не было. В любом случае это зависимость. Но тут уж кто что выбирает. Если я решил работать на все человечество, то временами придется работать на отдельных его представителей.

И тут можно согласиться с Ольгой, что европейская корпорация в этом аспекте все же круче, чем муниципалитет города Бенкулу. Я признавал это не только по велению логики и здравого смысла, но и еще по одной причине. По той, что мысль исходила от Ольги, а она имела прямо-таки звериную способность прибиваться к самой жизнеспособной стае. Значит, сейчас вожаком самой жизнеспособной стаи был Альбинос.

Через пару часов я, незаметно для себя и других, надрался. Не то чтобы в сосиску, но как следует. Мне захотелось прилечь. В кресле было неудобно, поэтому я прилег на полу. Алекса же наоборот разобрало, он пошел втолковывать охранникам их глубокую неправоту.

Ни уговоры Ольги, ни уговоры Урмана уже не работали. Началась потасовка. Алекс вынес охрану у входа, потом гонял кого-то по зданию, пару раз грохнули выстрелы. Потом все утихло.

Алекс вернулся, помог мне подняться, и мы, обнявшись, выбрались во двор, под полыхающее звездами небо Суматры. Дул легкий ветер, было хорошо и легко. Громко звенели цикады. Вскоре к нам присоединились Урман и Ольга. Завыла сирена.

– Сейчас нам надерут задницу… – Урман поежился.

– Не сегодня, – возразил Алекс. – Сегодня моя милость отдыхать изволит. Пошли все к дьяволу.

Звон цикад мне нравился больше, чем вой сирены. Мы с Алексом переглянулись и пошли посмотреть, где она выключается.

Глава 6. Шпик толстогузый

Утром я проснулся не то чтобы с похмелья, а еще пьяный. Бока болели, локти тоже. Видать, пол холла, на котором я провел ночь, оказался тверже, чем я решил поначалу.

Вспомнилось, что после отключения сирены в караульном помещении особняка мы с Алексом еще выпили, и нам стало стыдно за содеянное. Мы вернулись в караулку просить прощения у пострадавших, но там еще мало кто пришел в себя, поэтому пришлось распить принесенный джин самим.

Потом мы вернулись в холл, Алекс принялся втолковывать порядком уставшей от наших выходок Ольге азы виндсерфинга, используя пустую бутылку и обрывки салфеток для описания ветровых курсов. Я устроился на полу. Урман храпел в кресле.

Это было последнее, что я помнил про вечер.

Разлепив глаза, я с трудом поднялся и поискал на столе хоть что-нибудь жидкое и безалкогольное. Ничего не нашлось. Пришлось хлебнуть джина, поскольку не выпить ничего я не мог, так как сухость во рту перешла все мыслимые пороги. Сначала чуть не стошнило, потом стало лучше.

Вся команда была в сборе. Алекс валялся в траве у входа, Ольга посапывала в кресле, Урман тоже храпел, уронив голову на стол. Во двор мне выходить было лень. От автоматически открывающихся акриловых дверей мало что осталось, так что и в холле было хорошо. Над ковром гулял свежий ветер, пахнущий океаном.

Я перемахнул через стойку бара, порылся в холодильнике, нашел много чего интересного, в том числе и пять литров ледяной, чуть солоноватой минеральной воды.

Став обладателем такого сокровища, я подумал, что мог бы шантажировать Алекса, когда тот проснется. Да что с него взять?

Кроме воды нашлись и продукты. Я запустил кофейный комбайн, накидал в высокочастотку сэндвичей и устроился попивать воду. Вскоре, учуяв аромат кофе, проснулась Ольга. За ней Урман. Я, как заправский бармен, обеспечил их порциями кофе, сэндвичами и водой.

– С таким капитаном я готов хоть в ад, – с усмешкой заявил Урман.

– Можешь собирать вещички, – серьезно кивнул я. – Именно туда мы и направимся в ближайшее время.

Минут через сорок раздался свист турбин, на лужайку перед особняком приземлился гравилет. Алекс перевернулся на другой бок и натянул куртку до ушей. Видимо, звук его тревожил, и это ему не нравилось.

Со стороны караульного помещения, прихрамывая, к гравилету поспешил начальник охраны. Когда люк открылся, Альбинос спрыгнул в траву, выслушал охранника, посмотрел на Алекса и выбитую дверь. Мне интересно было, как дальше станут развиваться события. Я уселся за стол и откусил сэндвич.

Альбинос не спеша проследовал в нашу сторону, едва не переступив через Алекса.

– Доброе утро! – поприветствовал я хозяина. – Кофе хотите?

– Не откажусь.

Я уступил ему кресло, поскольку то, в котором он сидел с нами вчера, было использовано в качестве тарана при выносе двери, так что комфорт хозяину подарить уже не могло.

Приготовив еще порцию кофе, я подал ее Альбиносу.

– Спасибо, – кивком поблагодарил он. – Вы всегда так отдыхаете?

– Нет, – честно ответил я. – Просто нервное напряжение накопилось. Арест, тюрьма, крах всех планов… Ваше непристойное предложение.

– Понятно. Охрана вам чем помешала?

– Мы хотели выйти во двор, освежиться…

– Понятно, – остановил меня Альбинос. – С вами будет непросто работать. Возможно, это одна из причин, по которой ваша затея до сих пор не претворена в жизнь. И дело не в том, что вы тут учинили ночью… Все хуже. Вы, Андрей, не способны работать в команде. Точнее работаете лишь в той команде, которая вам подчиняется. Это такой психотип… Психотип мелкого лидера. К тому же вы, как типичный мелкий лидер, ставите перед собой глобальные задачи. А они вам не по силам, Андрей. Ловите мою мысль? Отсюда внутренний конфликт…

– У вас психологическое образование? – скривился я.

– Нет. Я бизнесмен. Любой бизнесмен обязан разбираться в людях. Это одна из моих сильных сторон. В любом случае мне будет трудно вам доверять. Это не моя вина. Ваша. Отсюда некоторые исключительные меры. Вроде домашнего ареста. Это хорошо, что вы тут отдохнули. А если бы в городе? Ладно. Вечером у нас выгрузка корабля, так что приходите в порядок. Особенно это касается Алекса. Никогда не думал, что придется работать с пиратами…

– С кем? – напрягся я, вспомнив свои мысли на болоте.

– С пиратами, – жестко ответил Альбинос. – Вы ведь настоящие пираты. Беспредельщики. Это касается и психологии, и воспитания, и поведения… Как ни прискорбно. Ладно, пойду посмотрю, что вы еще разрушили. Но в следующий раз охранники получат приказ применять шокеры. Это понятно?

– Они их и в этот раз применяли, – вздохнул я. – Без приказа.

– Тогда у них будет приказ стрелять по ногам, – сухо ответил Альбинос.

Вместо ответа я достал из кармана несколько свежих стреляных гильз, собранных на посадочной площадке после отступления охранников, и с безразличным видом швырнул на ковер. Это было весомее слов. Ярче. Альбинос понял, что по ногам нам тоже пытались стрелять. Да и не только по ногам, думаю. Он поджал губы, встал и скрылся за дверью, снова обойдя спящего Алекса.

– Я вас вчера пыталась остановить, – со вздохом сказала Ольга.

– Помню, – хмуро ответил я. – Ладно, чушь это все. Можно выкинуть из головы. Мы Альбиносу нужны. Кроме нас никто не доберется до шельфовой базы. Может, все даже к лучшему.

– Почему?

– Он будет знать, что нас не остановить стрельбой по ногам. И попробует договариваться.

– Это так, – согласился Урман. – Но в данном случае мы дали Альбиносу лишние козыри в руки.

– Думаешь? – скривился я.

– Я не знаю, – пожал плечами Синх.

Вернувшись из караулки, Альбинос не стал к нам заходить, молча забрался в гравилет и куда-то отбыл. Я попросил Ольгу достать из аптечки в баре обезболивающее, а сам отправился будить Алекса.

Растолкав напарника, я молча всучил ему стакан с водой. Алекс осушил его залпом. Подоспела Ольга с инъектором. Я вкатил дозу алкостопера ему и себе. Через минуту голову отпустило, да и тонус начал приходить в норму.

Алекс выглядел, как заболевший орангутанг. Он опух, обмяк и сгорбился. От его вчерашней разудалой энергичности не осталось ничего ровным счетом. Но через полчасика сделаем ему вторую инъекцию, придет в чувство. Несмотря на сопротивление, Ольга заставила его поесть. В общем, реанимационные мероприятия шли полным ходом.

Часа через полтора, когда Алекс уже мог говорить, на лужайку снова приземлился гравилет Альбиноса, а следом еще один, тяжелый транспортник.

– Кажется, начинается, – сказал я. – Скоро Альбинос покажет нам свой стиль работы в океане.

– Наверняка это будет круто, – с иронией пробурчал Алекс, не убирая ладонь со лба.

– Уж не круче вашего ночного выступления, – поддела нас Ольга.

Алекс поморщился. Ему было плохо.

Когда хозяин присоединился к нашей компании, я снова уступил ему кресло, а сам присел на подлокотник Ольгиного.

– Ну что… Охотники… – Альбинос обвел нас взглядом. – Собирайтесь, через час нам надо быть на берегу океана. Катером кто-нибудь в состоянии управлять?

– Чем? – удивленно переспросил Урман.

Вряд ли он не знал слова «катер», но все же слова Альбиноса прозвучали более чем странно. Уже добрых двадцать лет катера использовались только в пресноводных водоемах. Употребление слов «катер» и «океан» в одной фразе было несколько непривычным.

– Справимся и с катером, если надо, – ответил я. – Хотите спуститься на нем по реке?

– Нет, – произнес Альбинос. – Я хочу использовать катер как рейдовое судно, чтобы вы на нем добрались до подводного корабля. Не хочется десантировать вас с гравилета, а то, не ровен час, кто-нибудь ногу сломает.

– Мы пойдем на нем по поверхности океана? – на всякий случай уточнил я.

– Именно так.

– А почему бы тогда просто не выпить яду? – спросил Алекс. – Результат будет идентичным.

– Не будет. Я же говорил вам, что у меня есть свои методы. И мы тоже проводили операции в океане.

– Было бы любопытно увидеть, – негромко произнесла Ольга.

– Увидите. Собирайтесь. Жду вас у гравилета.

Это было мило. Даже очень. В чем заключалась методика Альбиноса, я понятия не имел, но мне сложно было представить, как можно работать в океане без нашего снаряжения. В любом случае я не собирался рисковать командой, втравливая ее в сомнительное предприятие. На месте будет видно всё. И сам метод, и степень риска.

Сборы не заняли много времени. Побитые ночью охранники проводили нас в жилой флигель, мы с Ольгой по очереди приняли душ и переоделись. Среди вещей, предназначенных нам, нашлись добротные легкие куртки, вроде тех, какие используют телеоператоры на натурных съемках. В комплекте с брезентовыми штанами они показались мне оптимальным вариантом для работы. Из того, что имелось в наличии, я бы предпочел наши гидрокостюмы, но за неимением лучшего, сойдет и так.

Переодевшись, я навестил Алекса и Урмана, посоветовал им надеть то же самое. Хотелось, чтобы мы выглядели командой. В том числе и Урман.

Кому-то может показаться странным, какого дьявола я уцепился за Урмана. Какой с него толк? Боец никакой, пригодных в нашем деле специальностей не имеет, о связях в муниципалитете можно забыть…

Да, он нас выручил. Сильно. Но если бы он не угонял гравилет, а удосужился раздобыть его более законным образом, мы бы еще пожили на свободе и не вынуждены были выкручиваться из серии щекотливых ситуаций. И с Альбиносом был бы другой разговор.

В общем, его человеческим качествам можно и нужно было отдать должное, но его непрофессионализм был безусловно опасен. Особенно при работе в команде. Но я был твердо намерен в команду его включить, даже с учетом возможных возражений Алекса. Почему? Потому что я предполагал кое-какой ход Альбиноса и мне нужен был хоть вшивенький козырь, чтобы побить его карту.

На лужайку мы вышли все вместе. Четверо, в одинаковых куртках. Альбинос это отметил, я видел.

– Давайте на борт, – приказал он.

Пропустив нас вперед, Альбинос залез сам и устроился рядом с Алексом. Люк закрылся, гравилет оторвался от земли.

– Насколько близко к океану можно летать после уничтожения ракетной платформы? – спросил он.

– Теперь можно летать над самим океаном, – ответил я. – Полностью безопасная зона примерно пятнадцать километров от берега и по столько же в каждую сторону от Бенкулу.

– Я летал, – весомо произнес Урман.

Нет, все же он умница. Надо с ним поработать, и будет из парня немалый толк.

– Опасность представляют только тяжелые мины, – добавил я. – Но это если опускаться ниже пятиста метров.

– Я не собираюсь летать над водой. – Альбинос скривил губы. – Но к воде мне нужно подобраться как можно ближе.

– Патрульные торпеды, если чуют цель у воды, могут выбрасываться на берег и там взрываться. Совсем безопасная зона, с учетом отсутствия ракетной платформы, те же пятьсот метров от линии прибоя.

– Отлично, – кивнул Альбинос. – Мне хватит.

Это было уже совсем интересно. Я начал догадываться, что задумал наш новый компаньон. Способ, похоже, был мне известен. Именно его мы применили для спасения на «Принцессе Регине». Только средств для его достаточно эффективного применения у нас тогда не хватило. Альбинос же тут был вне конкуренции.

Он связался с пилотом по селектору и указал номер квадрата для посадки. Разметка его карты была мне неведома, а потому я представления не имел, куда мы должны приземлиться. Я набрался терпения, но уже минут через двадцать полозья машины коснулись грунта.

Когда люк распахнулся, стало ясно, что для посадки выбрана большая, метров двести радиусом, поляна в джунглях. Она представляла собой идеальный круг, по краям темнели заросли фикусов, которые становились все выше и выше по мере удаления от поляны. Не было сомнений, что она возникла после взрыва биотехнологической ракеты. Кто-то, не так давно, рискнул слишком близко подлететь к океану.

– Выгружаемся! – приказал Альбинос.

Мы по очереди спрыгнули в густо растущий молодой бамбук, поднявший тонкие стебли нам по пояс. Рядом опустился транспортник.

Приглядевшись, в центре поляны я обнаружил доказательство ее ракетного происхождения. Это были заросшие лианами лимонника останки подбитого гравилета. От него мало что осталось, попадание было удивительно точным, хотя при такой мощи заряда этого и не требовалось. Ударной волной машину в буквальном смысле впечатало в землю. Незавидная участь.

Из транспортника высыпало десять человек обслуживающего персонала и два бригадира. Все в черных куртках и кепках с длинными козырьками. Четверо облачились в погрузочные экзоскелеты и слаженно принялись выносить через рампу крупногабаритные пластиковые ящики.

Остальные быстро их распаковывали, выкладывая на примятый бамбук металлические трубы, решетчатые фермы и желтые баллоны со сжатым воздухом. Я уже понял, что прав. Метод Альбиноса был мне известен. И в его эффективности у меня не было сомнений. Правда годился он лишь для локального и очень кратковременного выхода в океан. Но это тоже недурно.

Да, опыт работы в океане у Альбиноса был. Весьма своеобразный опыт, но другим он и не хвастался.

Завизжал подсоединенный к баллонам пневмоинструмент, рабочие начали сборку конструкций. С каждой минутой из груды металла все больше вырисовывались тяжелые крупнокалиберные залповые минометы.

– Ничего себе… – присвистнул Алекс. – Стволов двести…

– Калибр миллиметров сто, – прикинул я.

Чем дальше, тем очевиднее становилось, что мы немного недооценили Альбиноса, и попусту над ним подшучивали. Через полчаса на поляне были изготовлены к бою четыре ракетно-залповых установки по сто стволов в каждой. Это было серьезно. Даже с запасом.

Не знаю как Алексу, а мне стало совершенно понятно, что никто в Бенкулу не мог бы так быстро мобилизовать столь внушительные средства. Да и мало кто на Суматре. Недавний разговор о преимуществах европейского подхода, в сравнении с местным, не казался уже пустой болтовней и попыткой усыпить нашу бдительность.

– Что это за орудия? – спросил Урман.

Ольга ему разъяснила вкратце.

После сборки самих минометов начали выгружать боекомплект. Судя по виду тары, это были стомиллиметровые ракетные глубинные бомбы, как мне думалось.

– Как далеко может бить эта хрень? – задумался Алекс.

– На двадцать километров с гарантией, – уверенно заявил я. – Плюс наверняка еще километров пять.

Я прикинул, что если увеличить дистанцию поражения километров до пятидесяти и иметь несколько тонн боекомплекта, то с помощью подобных установок можно было бы попытаться уничтожить даже ракетную платформу. Но не факт, потому что торпеды охранения без труда будут подрывать медленно погружающиеся глубинные бомбы. Причем сразу десятками, учитывая детонацию.

Но если хоть парочка снарядов достигнет цели, оно того может и стоило бы. Может быть. Но снаряды надо будет подвозить грузовиками, колотить непрерывно и очень прицельно.

В небе показались еще два гравилета, тоже тяжелые транспортники. Едва они приземлились на поляне, из них десантировалось человек сто общим числом, все в такой же черной униформе, как у первого десятка. Под выкрики командиров отряд разделился на четыре расчета, которые начали слаженно снаряжать стволы реактивными глубинными бомбами. Альбинос смотрел на происходящее, как Наполеон на поле битвы, то и дело поглядывая на часы. Выглядело это действо очень внушительно. Что сказать – корпоративный стиль. С европейским размахом.

По мере готовности установок к бою командиры расчетов давали отмашку красным флажком. После четвертого взмаха стрелки заняли места у огневых пультов. Я усмехнулся – картинка была как на довоенных пропагандистских плакатах. Пафосу больше, чем толку. Хотя в эффективности ракетно-бомбовых установок я не сомневался нисколько. Просто обставлено все было в духе игры в солдатики или батальной сцены в дорогущем спектакле. Был ли это театр только для нас, или таков вообще стиль нашего нового партнера, сказать я пока затруднялся.

Альбинос подошел к нам.

– Баллистический лайнер с грузом в воздухе, – сообщил он. – Скоро увидите свой корабль.

Я обратил внимание, что каждый огневой пульт был оборудован отдельным монитором. Изображения с такого расстояния было не разобрать, но я примерно представлял, какую функцию выполняют эти приборы.

– У вас есть локаторы обнаружения биотехов? – спросил я.

– Да. – Альбинос кивнул. – Военная разработка. Мы клонировали микросхемы и сделали на их базе то, что нам было нужно.

Я ничего не ответил. Забавно, что мы не одни пошли подобным путем. Не удивлюсь, если микросхемы огневых пультов Альбиноса были полностью идентичны микросхемам из наших локаторов. В принципе логично. При полном запрете на изучение биотехов, а следовательно, и испускаемых ими сигналов, легче было взять, пусть и несовершенную, разработку военных, чем пытаться создать систему заново.

Альбинос снова глянул на часы, забрался в гравилет и, не закрывая люка, перекинулся с кем-то десятком фраз по коммуникатору. Вышел он с пневматической сиреной в руке.

– Сейчас начнется, – предположил Алекс.

Альбинос в последний раз взглянул на часы и нажал на клапан сирены. Огневые расчеты отреагировали молниеносно, дали слаженный залп из всех четырехсот стволов. Надо отдать должное, это и на меня произвело серьезное впечатление. Честно говоря, я ожидал хлопков и шипения, как от ракетных ружей, но стомиллиметровые реактивные бомбы уносились в пространство с таким сатанинским воем, что мы невольно присели от неожиданности.

Залп длился секунд десять, потом все стихло. Тут же бойцы бросились заново снаряжать еще не остывшие стволы.

– Интересный способ… – сдержанно произнес Алекс.

Сдержанность была напускной, я это видел прекрасно, не первый день знал Алекса.

– За двадцать минут мы полностью расчистим прилегающую акваторию, – уверенно заявил Альбинос. – А затем, до завершения операции, сможем держать периметр квадрата десять на десять километров.

– С таким количеством снарядов… Не сомневаюсь, – согласился я.

– Боезапаса хватит на час сдерживания, – продолжил Альбинос. – За это время вам надлежит занять корабль и перегнать его в безопасное место.

– Если вы имеете в виду наши штольни, то это относительно безопасное место, – сказал я. – И дело не в биотехах, от них мы устроили достаточно надежную защиту. Дело в комиссаре Гэбриэле. Наверняка наша база под наблюдением. Особенно после побега.

– Думаю, да, – согласился Альбинос. – Но вряд ли он контролирует подход со стороны океана. Кишка тонковата. Я бы и сам не стал подбираться так близко к берегу, если бы вы не убили ракетную платформу. Она бы нас тут неизбежно накрыла. Вот только Гэбриэл не разбирается в этом, как вы или я. И муниципалитет вы напрасно пытались удивить. Вы можете уничтожить хоть десять платформ, но уничтожить страх обывателей перед океаном намного сложнее.

– Попробуем… – с иронией произнес я.

Он не ответил. Я чувствовал, как его раздражает мое упрямство. Но еще больше его раздражало мое нежелание играть по его правилам. Мне кажется, он был уверен в том, что сумеет склонить меня на свою сторону, точнее к своим методам достижения цели.

– В любом случае Гэбриэла я возьму на себя, – закончил Альбинос. – Вам же рекомендую сосредоточить усилия на главном.

Грянул второй залп. Реактивные бомбы густым роем унеслись в сторону океана. Взрывов не было слышно – слишком далеко.

Вскоре расчеты произвели третий залп. Затем четвертый. Я заметил, что промежуток между залпами с каждым разом становится все длиннее. Очевидно, канониры не в первый раз делали такую работу, у них был навык и наработки. Да и сами бомбовые установки созданы явно не на один раз. Интересно, где и в каких целях их применяли до этого? И в каких еще собираются применять?

Время, разделенное залпами на неравные промежутки, шло своим чередом. Где-то через полчаса уши начали различать басовые вибрации воздуха, характерные для приближающегося баллистического лайнера. Вообще-то этот звук лежал очень близко к нижнему частотному пределу человеческого восприятия, но я его слышал много раз, хотя не все в это верили.

Замысел Альбиноса был очевиден, но меня интересовало его техническое воплощение. Расчистка акватории от биотехов при помощи ракетных минометов говорила о привычке действовать с размахом, без оглядки на финансовый и человеческий ресурс.

Финансовый меня интересовал мало, не привык я заглядывать в чужой кошелек, а вот о манере обращения с человеческим ресурсом стоило призадуматься. Просто потому, что какое-то время нам самим придется стать этим ресурсом.

Размышления на данную тему я отбросил в фоновый режим, а сам начал всматриваться в небо. Альбинос удалился в свой гравилет. Я так понял, что он начал корректировать работу пилотов баллистика, начавших снижение.

На самом деле батиплан сюда можно было доставить только двумя способами. Либо посадить баллистический лайнер на воду, а потом снять груз, либо сбросить груз на малой высоте.

Каждый из методов обладал своими достоинствами и недостатками, поэтому мне любопытно было, какой путь выберет Альбинос. Если лайнер посадить на воду, то взлететь уже не получится, нет тут и намека на разгонные сооружения.

В этом случае придется гарантированно отдать лайнер на растерзание биотехам. Если же сбрасывать груз, то рисковать придется грузом. В принципе, хороший батиплан обязан выдержать такие нагрузки, а плохой и не жалко. Но меня интересовало, как к вопросу подойдет хозяин положения.

Командиры расчетов не отрывались от мониторов. Я прекрасно представлял, что сейчас делается в океане. После первых бомбовых ударов акватория осталась чиста, как совесть младенца, но от столь нахального человеческого вмешательства биотехи не могли не забить тревогу. Теперь они подтягивали силы со всех сторон, и будут напирать, пока могут. В задачу канониров теперь входила защита периметра.

Судя по имеющейся огневой мощи, они с этим делом справятся. Для меня же тактика Альбиноса была неплохим опытом, интересно было, насколько упрямо поведут себя биотехи. Точнее, насколько у них хватит сил при столь массовом истреблении.

В теории должен быть определенный предел опасности, выше которого алгоритмы тварей должны не давать им идти в бессмысленную атаку. Потому что если иначе, кто-нибудь догадался бы уже их вычистить таким способом хотя бы на некоторое время. В принципе, Альбинос, возможно, как раз догадался. И не просто в теории, а на практике, извлекая для себя вполне конкретную пользу.

Это было яркой иллюстрацией моей идеи о том, что человечество может проводить как минимум локальные операции в океане. Операции, ограниченные во времени и в пространстве. По большому счету задуманная мной операция «Караван» была именно такого рода, мне хотелось без особых затей провести караван судов по узкому коридору за кратчайшие сроки.

И я уже понимал, что Альбинос, являясь в отношении меня идеологическим противником, в то же время может стать весьма полезным тактическим союзником. Надо лишь не давать садиться себе на голову. А там поглядим.

Но главный плюс моего знакомства с Альбиносом заключался все же в надежде. Я теперь физически ощущал, как эта надежда меня поддерживает. Надежда на то, что не мне одному это надо. Пусть Альбинос был далек от идеи возвращения океана человечеству, пусть он действовал из глубоко корыстных побуждений…

Хотя что я мог знать о его побуждениях? Человеку в голову не заглянешь. Я просто привык предполагать худшее.

Теперь заходящий на снижение лайнер было видно уже отчетливо. Он выпустил все аэродинамические органы управления, не нужные на крейсерской траектории, но необходимые при посадке. Кроме основных крыльев, это были закрылки, предкрылки, тормозные щитки и еще какие-то пластины, названия которых я не знал. Упираясь в плотную атмосферу всем, чем можно, он гасил суборбитальную скорость. Пережатый плоскостями воздух оставлял за кромками крыльев белые турбулентные полосы конденсата.

Похоже, для доставки нашего груза Альбинос использовал крупный тяжеловоз. Я вообще в своей жизни видел не много баллистических лайнеров, так что зрелище меня впечатлило.

– Эй, – окликнул меня Альбинос, высунувшись из люка своего гравилета. – Готовь команду на катер!

– Где катер-то? – спросил я.

Альбинос махнул в сторону грузового гравилета.

– Справитесь? – уточнил он.

Алекс зыркнул на него нехорошим взглядом.

– Не кипятись, – одернул я напарника. – Ты катера этого даже не видел. А вдруг что спросить придется?

– Да я этих катеров… На закрытых водоемах…

– Затихни, – попросил я.

Забравшись в люк транспортника, мы увидели вполне обычный катер, из тех, какие можно встретить в городе на реке. Он был три метра длиной и имел две водородные турбины. Никакого подвоха со стороны Альбиноса не было.

– В океан… На катере… – негромко сказал Синх. – Кто бы мне сказал…

– Ты на берегу останешься, – отрезал я.

– С какой стати? – возмутился Урман.

– Незачем катер перегружать. Неизвестно, как все повернется.

Ольга глянула на меня искоса.

– Да, его весом сильно ты перегрузишь, – фыркнул Алекс, не скрывая иронии.

То ли у меня печень шалила с похмелья, то ли нервничал я перед предстоящей операцией, но раздражало меня буквально все. Я чуть было не психанул.

– Короче, – Алексу удалось меня остудить. – Бери парня, и не строй из себя большого начальника.

Мне пришлось открыть предохранительный клапан в собственной эмоциональной регуляции и выпустить немного пара. Бессмысленные ссоры были нам теперь ни к чему. Пар вышел со слышимым только мною шипением. Стало легче.

– Ладно. – Я кивнул. – Алекс на управление. Ольга и Урман обеспечивают швартовку с батипланом.

В отсек вскарабкался Альбинос.

– Так, все сели. Взлетаем. – сказал он и закрыл люк. – Гравилет снизится за кромкой прибоя, спустим на воду катер. Дальше сами, тут ваша компетенция больше моей.

– Сил-то хватит держать периметр? – спросил я.

– А вот тут моя компетенция больше вашей, – невозмутимо ответил Альбинос.

Гравилет качнуло. Я глянул в иллюминатор и понял, что мы двигались в направлении океана. Не убей мы с Алексом ракетную платформу, от нас бы уже мало что осталось. А так ничего, продвигаемся в выбранном направлении.

– Как бы там ни было, – продолжил Альбинос, – время не тяните. Принимайте груз и давайте напрямик в свою штольню. Все вооружение батиплана в порядке, боекомплект на месте. Но мы вас еще прикроем по возможности. Вот рация для связи и кодовый ключ от шлюза. Катер можете бросить, он в сравнении с остальным ничего не стоит.

– Годится, – кивнул я.

Гравилет пошел на снижение, под нами был океан. Грузовая рампа гравилета тронулась с места и пошла вниз. До воды осталось метра полтора, не больше.

– В катер! – скомандовал я.

Алекс прыгнул в пилотское кресло, я рядом с ним, а Ольга с Урманом на боковые сиденья. Клацнули фиксаторы, освобождая катер.

– Турбины! – крикнул я.

Зашипели газогенераторы, продувая турбины, запустилась сначала левая, за ней правая. Одной из безусловно положительных черт характера у Алекса была та, что он не трепался попусту. Сказал, что справится с катером, и справлялся.

Гравилет чуть стангажировал на корму, и мы вместе с катером плавно выскользнули по рампе в воду, шлепнувшись с метровой высоты.

Алекс тут же дал газу, турбины взвыли, толкнув нас вперед. Гравилет взмыл в небо за спиной, а еще выше пронесся рой реактивных глубинных бомб, выпущенных канонирами.

Это было действительно круто. Уж насколько я всего навидался, в том числе и в операциях против биотехов, но тут было другое. Не под водой, не во тьме, разрезаемой бессмысленным лучом фонаря, не ориентируясь только по меткам локатора…

Мчаться на катере по океану было столь необычно, столь ярко по всем ощущениям, что сердце у меня невольно перешло на повышенный ритм пульса. Волны глухо били в карбоновое днище на скорости, сотрясая весь корпус, турбины свистели, раскручивая трансмиссию на почти полные обороты, ветер вперемешку с солеными брызгами бил в лицо. Обтекатель перед консолью покрылся крупными каплями, собирающими свет, словно линзы. Ольга сощурилась и вцепилась в бортовой рейлинг, Урман вытянул шею, чтобы ничего не пропустить. Алекс легко, непринужденно, почти небрежно вел катер между волнами, словно в этой головокружительной гонке не было ничего необычного. Но в его глазах я видел огонь и понимал, что Алекс мысленно визжит от восторга.

Мы начали описывать широкую дугу так, чтобы выйти на курс снижающегося баллистика, который со свистом рвал воздух, выравниваясь вдоль береговой черты. Было уже ясно, что он не сядет на воду, поскольку не был оснащен необходимыми для этого глиссирующими шасси. Он вообще не выпускал шасси, зато включил на малую тягу маневровые двигатели, чтобы не потерять снизившуюся вместе со скоростью подъемную силу. Под брюхом лайнера начали раскрываться створки нижнего погрузочного люка, похожего на бомбовый отсек древнего бомбардировщика. Пилоты готовились произвести сброс.

Алекс держал ровный курс, по касательной приближаясь к траектории баллистика. Мы отставали по скорости примерно втрое, но поскольку вышли навстречу раньше, то лайнер все еще нас не догнал.

Нос катера рассекал волны, но они все равно заставляли судно содрогаться при каждом столкновении. Фонтаны брызг взлетали в воздух, создавая над нами персональную радугу. Через несколько секунд разноцветное сияние пропало, это баллистик заслонил солнце широко разведенными крыльями.

– Смотри, что бы нам на голову груз не скинули! – крикнул я Алексу.

Тот показал мне неприличный жест. Да уж, не я один сегодня не в духе после бурной ночи… Но, если честно, от похмелья в океане почти и следа не осталось. Стихия словно выдавила из нас все лишнее.

Транспортник прошел, как мне показалось, чуть ли не над нашими головами. От свиста заложило уши. Восторг от скорости, солнца и соленых брызг не отпускал меня, дурное настроение потихоньку срывало набегающим потоком ветра.

Пилоты баллистика произвели сброс. Наш новый подводный корабль вынырнул из чрева лайнера, сверкнул, подобно гигантской рыбе, и, описав вытянутую кривую, ушел глубоко под воду. В небо взметнулся высокий фонтан брызг. Мы неслись точно на него, а пилоты лайнера включили маневровые двигатели на полную мощность, чтобы разогнаться и набрать высоту. Конечно, суборбитальная траектория им после такого снижения не светила, но оно и не надо, им хватит дотянуть на турбинах до восточного побережья, а там есть подходящая посадочная полоса. Похоже, Альбинос идеально просчитал операцию.

Алекс не сворачивал, так что мы на полном ходу проскочили точку сброса. С неба рушилась поднятая столбом вода. Ольга закрыла лицо рукой. Я сощурился, глядя на снова возникшую в небе радугу.

– Давай на нос! – крикнул мне Алекс. – Что там под нами?

Борясь с тряской и хватаясь руками за все, что можно, я перебрался на нос и распластался, стараясь заглянуть через борт. На такой скорости сверкающая водная рябь не давала никакой возможности заглянуть хоть немного вглубь.

– Тормози! – крикнул я на всякий случай.

Алекс сбросил газ, катер заскользил по инерции, его перестало трясти и начало мерно раскачивать. Мне показалось, что внизу, под водой, возникла трудноразличимая тень. Но с каждой секундой она проявлялась все резче. Это был вытянутый темный овал, обгоняющий нас по скорости вдвое.

– Вижу! – выкрикнул я.

– Далеко? – спросил Алекс.

– Впереди. Обгоняет вдвое. Можешь чуток поднажать.

Турбины взвыли, нас толкнуло вперед. Тень под водой становилась все более отчетливой и все больше убегала вперед. Похоже, батиплан глубоко нырнул с высоты, а теперь полого всплывал, набирая скорость.

– Не выскочить бы за периметр! – обернувшись, сказал я. – Урман, дай рацию!

Бывший муниципал, хватаясь за рейлинги, подал мне выданную Альбиносом станцию. Словно в ответ на мои опасения, над нашими головами пронесся рой реактивных снарядов.

– Они не могли стрелять, пока маневрировал лайнер, – предположила Ольга.

Видимо, так. На всякий случай я все же вызвал Альбиноса.

– Работайте! – успокоил он нас. – Канониры с вас глаз не спускают!

Метрах в ста впереди нас из воды выпрыгнул батиплан, похожий на невиданного морского зверя. Что-то странное было в его пропорциях, точнее неожиданное. Но что именно, я не понял. Корабль снова нырнул, швырнув в небо потоки воды. Но в этот раз нырок не длился долго. Батиплан всплыл и закачался на волнах.

– Готовность швартовочной команде! – выкрикнул я. – Когда окажусь на борту батиплана, кидайте концы! Алекс, давай самым малым ходом вдоль борта!

Мы быстро теряли ход. Алекс ловко работал трансмиссией, включая то реверс, то тягу. Я присел на корточки, готовясь к прыжку. Наконец серебристый горб батиплана приблизился на достаточную дистанцию. Я прыгнул и уцепился рукой за край технологического отверстия в борту. Рейлингов, естественно, на подводном аппарате не было, они бы создавали слишком сильную турбулентность в среде.

Тут же прилетели два брошенных с катера конца. К чему их вязать, я не имел ни малейшего представления, кругом был лишь гладкий металл корпуса. В небе с воем пронеслись реактивные глубинные бомбы. Через пару секунд на юге взметнулся десяток фонтанов от взрывов.

– Давайте сюда! – выкрикнул я, чудом удерживаясь на гладком боку сам, да еще один из швартовых сжимая в свободной руке. – Долго не удержу!

Алекс сообразил быстро, первым перескочил на батиплан и помог удержаться прыгнувшей следом Ольге. Урману повезло меньше. Сильно полегчавший катер ушел у него из-под ноги, и Синх плюхнулся в воду, не пролетев и половины нужной дистанции.

Алекс бросил ему свободный конец и вытянул муниципала на палубу батиплана. Катер, оставшись без экипажа, медленно отходил по ветру. Нас он больше не интересовал. Всеобщее внимание было уже сосредоточено на новом подводном корабле.

– До чего же уродливый! – поморщилась Ольга, разглядывая батиплан.

Ей сложно было отказать в правоте. Корабль действительно был крайне далек от изящества нашего «Кочи». Такое впечатление, что он состоял из двух разных конструкций, настолько широкая сферическая корма отличалась от сплюснутого узкого корпуса спереди.

На борту красовалась черная надпись «SpyBot-2346». В общем, нам, как и было обещано, достался переделанный глубоководный робот-шпион. Но я был рад. За неимением лучшего.

– Шпик толстогузый, – скривился Алекс, разглядывая корабль.

– Ладно, хватит эмоций! – сказал я и приложил кодовый ключ к гнезду люка.

Шлюз послушно распахнулся. Изнутри пахнуло искусственным воздухом и запахом гидравлической жидкости. У меня мурашки пробежали по коже от осознания свершившегося чуда. У нас снова есть вооруженный подводный корабль. Пусть не такой совершенный, как «Коча», но все же… Все же это вооруженный подводный корабль.

Внутри было тесно. Во много раз теснее, чем на «Коче». До рубки по коридору добирались чуть ли не в притирку к переборкам. В самой рубке тоже не потанцуешь, она скорее напоминала кокпит баллистического лайнера, чем капитанский мостик. Два кресла стояли почти вплотную, перед ними ходовая панель, три стереомонитора и еще небольшой пульт управления сбоку.

У него тоже было кресло, складное, но уж точно не под задницу Алекса. Я так понял, что это упрощенный альтернативный пульт управления огнем. На случай выхода из строя основного, наверное. Им можно было управлять и с места второго пилота, настолько тесной была рубка.

– Это была моя идея, – сказала Ольга. – Мне показалось, что второй огневой пульт не помешает.

– Молодец, – похвалил я. – Давай садись первым пилотом. Алекс, разведай, что с основным огневым пультом. Урман, за мной.

Мы с Урманом выбрались через шлюз наружу.

– Мы на борту, – сообщил я Альбиносу по рации. – На радаре нас видно?

– Видно, видно. Можете двигать.

– Есть, командор! – весело ответил я.

Мы спустились вниз и задраили шлюз. Урмана я отправил на огневой пульт, к Алексу. Не потому, что там с него толк будет, а просто не было места в ходовой рубке. Сам я занял кресло второго пилота.

– Как у тебя? – спросил я Ольгу.

– Полный порядок. Все системы под полным контролем. Держи гарнитуру.

Я взял у нее и сунул в ухо горошину внутренней связи.

– Алекс! – позвал я. – Проверка связи.

– Связь норма. Огневой пульт контролирую частично. Почти все как на симуляторе, который от «Кочи» остался, но есть ряд дополнительных девайсов.

– Работай с тем, что знаешь, – порекомендовал я.

– Да уж разберусь, – ответил стрелок.

– К погружению готова, – отрапортовала Ольга.

– Средним ходом вперед! Глубина двадцать. Курс на два румба зюйд-вест.

Батиплан чуть качнуло, картина на стереомониторах показала, как мы полого ушли под воду.

– Тут есть внешняя связь, – сообщила Ольга. – Видишь, индикатор?

Я тронул мерцающую клавишу. В гарнитуре послышался голос Альбиноса:

– О, додумались включиться. Мы вас видим отлично, будем смещать периметр.

– А дальности поражения хватит?

– Не делай из меня идиота, – пробурчал Альбинос. – Я же не с потолка взял точку установки батареи. Как раз до вашей базы добиваем. Доведем, как первоклашек до школы.

– Принял, работаем, – ответил я. Затем отключил внешнюю связь и вызвал Алекса: – Огневой пульт?

– На связи.

– Что можешь сказать о радаре?

– Отличный радар. Дальность на пределе разрешения аж десять километров. В нормальном режиме пять, тоже не шутки. Постарался твой новый друг.

– Чисто?

– Как в операционной, – фыркнул Алекс. – По курсу до базы две мины. Глубина десять и пятнадцать, удаление три километра. Альбинос их снимет. С запада заходит четыре патрульные стаи, но это в пяти километрах, за границей периметра. Надо себя проявить?

– Пока нет. Держи отсечку в двух километрах. Там поглядим, как Альбинос справится. Но попусту боезапас тратить не стоит. Все. Турбины на полный ход!

Ольга перевела ручку управления газом вперед, нас чуть вдавило в спинки кресел. По ощущениям энергонасыщенность у нового корабля была значительно выше, чем у «Кочи», хотя так и должно было быть при меньших габаритах.

На винтах все отлично. Но меня куда больше интересовал реактивный двигатель в исполнении Альбиноса. Без значительного преимущества перед биотехами в скорости хода в океан соваться было нельзя. Хотя сомнений в корабле было мало. Чем ближе я узнавал Альбиноса, тем больше убеждался в его основательности. Новый батиплан был далек от совершенства по форме, но внушал большие надежды в плане содержания.

– Вот это да! – раздался в гарнитуре голос Алекса. – Тут ракето-торпеды какие-то продвинутые заделаны! Написано, с гидротурбинными реактивными движками. Дай пальнуть разок! Должны же мы знать характеристики вооружения!

– Ладно. Погоди, дай с радаром разобраться.

Я развернул кресло и активировал альтернативный огневой пульт. На нем был отдельный монитор-прицел, но мне стрелять не надо было, так что я перекинул изображение на основной монитор второго пилота. Разрешение радара действительно было сверх всяких похвал. В радиусе пяти километров косяки рыб было видно в сонарном режиме. А в пассивном только метки биотехов. Красота.

– Огневому пульту, – сказал я. – Цель – патрульная стая, сорок градусов по полярным, удаление четыре триста.

– Есть!

Пуск на такой скорости прошел незаметно, но на мониторе четко проявилась стремительная трасса подводной ракеты.

– Скорость снаряда девяносто узлов! – с восхищением передал Алекс. – Сто узлов!

– Вижу… – на меня такой разгон тоже произвел впечатление. – Сто двадцать узлов! Сто пятьдесят!

Это почти триста километров в час! Под водой! Было очевидно, что торпеда мчится к цели в тоннеле из пара, который сама и создает. Иначе никак. Подобную скорость не набрать, испытывая сопротивление плотной и вязкой среды. Но хотя я сам и придумал этот принцип четыре года назад, я все равно был поражен его столь продвинутым воплощением.

– Тридцать секунд до цели!

В алгоритмах биотехов ничего не было сказано о столь скоростных объектах. Поэтому, не тратя времени на подробный анализ, патрульная стая начала рассредотачиваться с максимальной для тварей скоростью.

– Десять до цели! Подрыв!

На мониторе из точки поражения разбежались изумрудные концентрические окружности ударных волн, вызывая у торпед цепь вторичных детонаций. Одна, три, пять…

– Семь целей поражено! – отрапортовал Алекс.

Остальные стаи, не сообразив, что произошло и почему все так плохо, начали отклоняться от выбранного курса.

– Еще? – не унимался Алекс.

– Хватит, – ответил я. – Пусть канониры Альбиноса работают.

Испытанием нового вооружения я был удовлетворен в полной мере. Можно было включать внешнюю связь. Я тронул клавишу.

– …вам палить! – тут же раздался разгневанный голос Альбиноса. – Сейчас есть более дешевый способ! У меня тоже бюджет не резиновый! Не можете дождаться автономного плавания?

– Проверка вооружения в ситуации, приближенной к боевой, – спокойно доложил я.

– Это вы бросьте! – Альбинос только еще больше распалился. – Все параметры корабля и вооружения есть в документации. Не поленитесь потратить время на ознакомление.

Монитор осветился хаотичным мерцанием множества взрывов прямо по курсу, это дали залп с береговой батареи. Тут же полыхнул взрыв вторичной детонации, ясно, что рванула одна из мин. Следом за ней вторая. Через пару секунд нас ощутимо тряхнуло ударной волной.

– Средний ход! – скомандовал я. – Приготовиться к переходу на реактивный!

– Сейчас. – Ольга пробежала пальцами по сенсорам. – Продувка турбин. Старт. Стабилизация фронта пламени…

– Вы и сюда турбины воткнули? – удивился я.

– Альбинос предложил, – пожала плечами Ольга. – Сказал, они эффективнее, чем газово-реактивный движок. Есть, фронт стабильный. Носовые парогенераторы включены.

Изображение ходового монитора побелело от множества пузырьков пара. Именно в нем, а не в воде, будет двигаться наш батиплан на реактивной тяге.

– Обороты рабочие, – сообщила Ольга.

– Малый ход! – скомандовал я.

Меня так вдавило в кресло, что в глазах помутнело. Чего угодно я ожидал, но не такого старта на малом ходу.

– Эй!!! – раздался голос Алекса. – Предупреждать надо!

– Сами не ожидали, – пробурчал я в ответ.

Цифры скорости на ходовом мониторе показали шестьдесят узлов и быстро раскрутились до восьмидесяти. Для «Кочи» это был почти предел, он на маршевом двигателе в экстремуме выжимал девяносто. До базы оставалось около семи километров.

– Средний ход!

Кресло снова толкнуло в спину, цифры скорости размазались, затем показали сто двадцать узлов.

– С ума сойти… – прошептал я. – Вот вам и шпик толстогузый. Полный ход!

На этот раз в кресло вдавило не так сильно, но цифры скорости быстро достигли запредельного значения в сто пятьдесят узлов. Это двести семьдесят восемь километров в час! Самолетная резвость под водой… Уму непостижимо… При всех наших стараниях «Коча» был просто жалким самопалом в сравнении с этим чудом корпоративных технологий.

– Есть еще и форсаж, – сообщила Ольга.

– Форсаж отставить, – остановил я ее. – Гаси турбины. На винтах полный ход.

– Набаловались? – раздался в эфире насмешливый голос Альбиноса.

– За топливо волнуешься?

– Нет. Турбины-то прямоточные.

– Что?! – не сдержался я. – Как это прямоточные?

– Да так. Ты из кресла только не выпадай. Это сюрприз вам такой. Прямоточная двухконтурная гидротурбина с резонансным каталитическим гидролизом забортной воды. Одна из секретных разработок корпорации. Потом подробнее объясню, но по описанию сильно смахивает на вечный двигатель, хотя им и не является, понятное дело. Просто в качестве топлива используется сама забортная вода, диссоциированная на кислород и водород. Пока весь океан не израсходуете, имеете неограниченную дальность хода. По электричеству тоже, его турбины накручивают.

– Вы серьезно?

– Серьезно, – ответил Альбинос. – Там еще огневой пульт чуть модернизирован, в сравнении с вашим предыдущим. Ладно, часть объясню, часть прочтете в инструкции. Как вообще впечатления от машины?

– Трудноописуемые, – признался я.

– Это хорошо. Мнение профессионала передам разработчикам. Заходите на базу и сидите там тихо. Мне надо еще батарею будет свернуть. Потом к вам подскочу. На случай, если господин Гэбриэл решит вмешаться в ход нашей кампании.

– Подходим! – сообщила Ольга.

Она послала кодовый сигнал в систему затопления штольни, чтобы можно было в нее войти. Новый батиплан был скромнее по габаритам, так что загнать его в залитый водой бетонный коридор не составило никаких проблем. Клавиша внешней связи замерцала рубиновым светом. Теперь радиосигнал не пробивался через скалу.

– Добро пожаловать домой, – сообщил я по внутренней связи.

– Как бы нас тут не накрыли… – со вздохом ответил Алекс.

– Альбинос обещал прикрыть.

– Да я слышал. Он пока доберется, тут уже спецназ из нас все дерьмо вышибет.

– Вряд ли инспектор будет охранять штольню. Глубоко. Вот главный вход наверняка обложен. Но это проблема Альбиноса, не наша. На таком кораблике мы ноги от любого спецназа сделаем.

– От Альбиноса, кстати, тоже… – задумчиво произнес Алекс.

– И куда тогда?

– В том и вопрос…

– Вопрос пока снимается с обсуждения, – отрезал я. – В связи с бесперспективностью.

Через несколько минут мы добрались до конца штольни. Ольга отправила кодовую команду на слив воды, и вскоре мы легли брюхом на бетонное дно. Можно было вздохнуть свободнее, теперь инспектор представлял для нас большую опасность, чем биотехи.

В рубку протиснулся Алекс. Ему тут и одному было бы мало места. В общем, он не протиснулся даже, а так, по плечи засунулся.

– Можно и не вылезать, – сказал он. – Под броней как-то надежнее. Только тесновато. Урмана я на огневом пульте оставил, он там какие-то файлы нашел, что-то вроде инструкции.

– Неужели тут не предусмотрено ни одного помещения, где можно вчетвером за одним столом уместиться? – спросил я.

– Это к Альбиносу, – усмехнулся Алекс. – Но вообще по дороге от огневого пульта еще двери в переборках имеются.

– С этим потом разберемся, – мне не хотелось задерживаться на базе дольше необходимого. – Нам сейчас главное забрать свое оборудование. Корабль хорош, но его мало. Нужен дыхательный грибок, костюмы, оружие. Ольга остается на борту, остальные со мной.

Выбираться из-под толстого бронированного панциря корабля было тревожно. Я прекрасно понимал, что эта тревога от головы, а не от интуитивных и инстинктивных предчувствий, которым я привык доверять. Просто я знал, что за нами охотятся, предполагал, что Гэбриэл от нас не отстанет… Почему, кстати? У меня не было ответа на этот вопрос.

Кто он, этот инспектор? Борец за букву закона, фанатик? Или орудие в руках кого-то, о ком мы не имеем представления? Или одиночка, преследующий собственные цели, непонятные нам? Для меня это был человек-загадка.

В штольнях стояла непроницаемая тьма. Фонарями мы обзавестись не подумали, точнее не знали, где они сложены на корабле, так что приходилось пробираться вперед, пользуясь подсветкой коммуникатора на руке. Толку от нее было мало, только чтобы лбом в стену не стукнуться, но мы с Алексом хорошо знали путь, а потому двигались достаточно быстро.

Отсутствие света меня успокаивало. Вряд ли отряд спецназа будет караулить нас во тьме. У них, конечно, есть инфравизоры, но инфравизор совсем не то, что глаза. Особенно в бою. Особенно в бою на чужой территории. Гэбриэл понятия не имел о планах Альбиноса, а потому не знал, что у нас теперь есть подводный корабль. И не ждал нас снизу.

Меня больше волновало, насколько глубоко он вообще спускался вниз со своими ребятами, и не разорил ли наши запасы. Но волноваться пришлось напрасно. Как минимум склад нижнего уровня был не тронут, а имевшегося на нем нам за глаза хватит, еще и с избытком. Так что не было никакой необходимости рисковать и подниматься на более верхние уровни.

Мы с Алексом быстро надели разгрузочные жилеты, закрепили на них наплечные фонари, надели шлемы с инфравизорами и кратко объяснили Урману, как этим пользоваться.

Дальше было проще. Бери больше, носи быстрее. Для организации цепочки у нас не было достаточного числа людей, так что нам пришлось совершить с десяток челночных рейсов, прежде чем мы решили, что нам хватит спасенного снаряжения. Всего, по-любому, не унести, это точно, да и объем корабля не позволял разогнаться в этом плане.

Закончив погрузку, мы вернулись на корабль. Чтобы не тяготиться пустым ожиданием, решили подробнее осмотреть корабль. Точнее, чего его там было осматривать, просто открыли двери, о которых говорил Алекс.

За одной, к моему великому удовольствию, оказалась кают-компания на шесть человек. За другой склад снаряжения. С ним разбираться и разбираться, пока было не до того. Еще три помещения представляли собой крошечные спальные каюты на два места каждая. И последняя дверь была люком, ведущим в технологическую заднюю часть корабля. Скромненько, без излишеств, но большего я и не ждал.

На погрузку и осмотр у нас ушло больше часа, а от Альбиноса не было никаких вестей. Системе связи не хватало мощности пробиться через сеть бетонных конструкций, что уж говорить о выданной рации. Что делается на поверхности, мы не знали. Хотя предположить можно было, что Гэбриэл устроил там засаду со спецназом. Вопрос в том, насколько масштабную. И целесообразно ли Альбиносу через нее пробиваться? А главное – зачем?

Мы загрузили все, что необходимо, нас на базе ничего не держало. Координаты места назначения были заранее занесены в компьютер и светились напоминанием в углу главного монитора рубки.

Просто досвиданьица Альбиносу сказать? Глупо. Мы могли просто затопить штольню и двигаться к цели. Но Альбинос приказал его ждать. Сглупил? Не сильно на него похоже…

Я уселся в кресло второго пилота и тут до меня дошло. Ну не то чтобы озарило, а просто возникло серьезное подозрение, зачем нашему новому партнеру нужно, чтобы его тут дождались. Причем он даже готов был заслон спецназа ради этого ликвидировать.

В общем, мне показалось очевидным, что Альбинос собирается подсунуть нам в команду еще одного человека. Соглядатая. Это бы с лихвой окупило его усилия и риск.

Корабль рассчитан на еще двух пассажиров, ведь в каютах шесть мест, а не четыре. И, зная мое к нему отношение, Альбинос не отпустил бы нас одних. Но не проще ли ему было сразу прикрепить к нам шпиона? Посадить его в катер, и все дела…

Но я прекрасно понимал, почему это не было сделано. Мы бы его не взяли. Альбинос считал, что я бы скорее отказался от сотрудничества, чем взял бы на борт шпиона. До осмотра корабля, естественно. А вот после можно и поторговаться… Хитер же европеец, ой хитер! Психолог, дьявол бы его забрал…

Передо мной встал нешуточный выбор. И решать надо быстро. Я понимал, что шпика в команду не возьму ни при каких обстоятельствах. Если мы найдем личинки торпед и попытаемся их уничтожить, шпик нас самих перестреляет. Скорее всего.

Конечно, можно его сразу и ликвидировать, но вряд ли Альбинос не допускал такой возможности, и, скорее всего, как-то бы подстраховался. А если не взять соглядатая, то Альбинос может отобрать у нас корабль, ввиду неисполнения условий договора. Этого допускать тоже не хотелось. И что я должен был делать в такой ситуации?

– Алекс! – позвал я по внутренней связи.

– Слушаю.

– Надо сваливать. Нельзя ждать Альбиноса.

– Рехнулся? Мы же, типа, на него работаем. Он приказал, мы ждем.

– А зачем ему нас провожать, не думал? – язвительно спросил я.

– Есть соображения?

– Шпика к нам прикрепить.

– Резонно, – согласился Алекс. – Я-то готов слинять, ибо шпика под боком не хочется. Но отмазываться тебе.

– Скажем, нервы не выдержали. Больше часа ждали, связи нет…

– Я за.

– Ольга? – я глянул на женщину.

– Как ты.

– Тогда затапливай штольню! – уверенно скомандовал я. – Будем выходить.

– Эй, ребята… – раздался по связи голос Урмана. – Как-то неэтично. А если он сейчас бой ведет со спецназом?

– Можем тебя тут оставить, – предложил я.

Синх обиженно промолчал.

Вода быстро затопила штольню, Ольга медленно повела батиплан к выходу. Два серповидных винта усердно работали за кормой, рассекая воду лопастями. Я включил камеру внешнего вида и смотрел, как расходится за нами волновой след.

Мы покидали землю и уходили в океан. Надолго. Так надолго давно уже никто не уходил. Не оказалось бы это билетом в один конец… Но во мне не было страха. Почему? Трудно сказать. Скорее всего, я просто устал бояться.

– Мы корабль не назвали, – произнесла Ольга. – Примета дурная, не дать ему имя перед выходом в море.

– Алекс уже дал, – с усмешкой ответил я.

Ольга с непониманием глянула на меня.

– Шпик толстогузый, – пояснил я. – Чем не имя?

– Подходящее во всех планах, – хмуро отозвался Алекс по связи. – Не удивлюсь, если в бортовой компьютер сюрпризов понатыкано, и Альбинос знает каждый наш шаг.

– Я тоже не удивлюсь, – со вздохом ответил я. – Но русские говорят в таких случаях, что волков бояться, в лес не ходить.

– Мудрые у вас были предки, – хохотнул Алекс.

Когда «Шпик толстогузый» покинул затопляемую штольню и вышел в океан, стало ясно, что Альбинос обеспечил нам внушительную фору. Ни одной мины или торпеды не было на удалении свыше пяти километров. Но как только скала и бетон перестали экранировать радиоволны, нам пришлось выслушать все, что думал о нас новый европейский партнер.

Он вышел в эфир и начал с таких слов, что мне стало неловко перед Ольгой. Но вскоре, перестав непрерывно браниться, Альбинос приказал:

– Возвращайтесь немедленно!

– Погодите… – Я попробовал ему возразить. – Мы все забрали… Какой смысл оставаться? Лишний риск…

– Я, а не вы, в этом предприятии оцениваю риски! – окончательно вскипел Альбинос. – И вы на меня работаете! Причем плату в виде корабля вы получили вперед, еще ничего не сделав! Я приказываю вернуться и взять на борт еще одного человека! Это условия договора!

– Ах, вот оно что… – процедил я сквозь зубы. – Но тут вы, извините, перетопчетесь.

Отпустив клавишу внешней связи, я приказал Ольге:

– Турбины на запуск. Алекс, будь готов к ракетно-бомбовому удару!

– А что я могу против него?

– Уж подумай, ты за пультом!

– Есть!

Снова прижав клавишу, я сказал:

– Никаких шпионов и соглядатаев на моем корабле не будет. Точка. Конец абзаца.

– Бунт? – не без иронии поинтересовался Альбинос. – Я же говорю, вы пираты. Я вас затоплю сейчас, к дьяволу… Я не привык иметь дело с неуправляемыми людьми!

– Привыкайте, – спокойно ответил я.

– Фронт пламени в турбинах стабильный! – доложила Ольга.

– Глубина тридцать, – приказал я. – Средний ход. Курс на запад.

Она кивнула и вывела вперед ручку управления газом. Нас крепко пихнуло спинками кресел, а я продолжил в эфире:

– Мы к вам не нанимались. Мы с вами партнеры. Вы инвестировали корабль, я инвестирую свою жизнь и жизни моих людей. Если вы считаете этот вклад меньше вашего…

Альбинос промолчал. Ему нечем было крыть такой аргумент. А чего он хотел? Двойных стандартов? Это уж хрен ему.

– Ладно, Андрей, я дам вам уйти.

«Блефует, ой блефует, – подумал я. – Разобрал он батареи, наверняка разобрал».

– Мы не уходим, – уточнил я. – Мы выполняем ваше задание. Но мы не собаки, чтобы держать нас на поводке. И я не дам вам за этот поводок дергать. Только и всего. Наше соглашение в силе. Мы идем к шельфовой базе и проводим исследования. Затем возвращаемся и передаем результаты вам.

– И материальные ценности с базы тоже, – напомнил Альбинос.

– Похоже, только они вас и интересуют, – начистоту выдал я. – Но если речь идет о личинках торпед, то я их уничтожу. Это вот как на духу. Со всей ответственностью вам заявляю. Именно поэтому никакого человека я на борт не возьму. Если у нас общие цели, как вы уверяете, то мы вместе достигнем их без биотехнологической мерзости. А если вы врете, то уж простите тогда. Как говорят у нас, русских, кто ходит за шерстью, возвращается стриженным. Если сами лукавите, то нечего других в нечестности обвинять.

– Ладно. Буду ждать от вас известий на этой частоте. Кроме того, на борту имеются импульсные передатчики для одноразовой отправки донесений. Разберетесь.

– Разберемся, – уверил его я.

Наш батиплан, «Шпик толстогузый», стремительно удалялся от Суматры курсом на запад. Я откинулся в кресле и со всей отчетливостью осознал, что все теперь кардинально изменится. Назад дороги не было, а что ждало впереди – неизвестно.

«Это называется, сжечь за собой все корабли», – подумал я.

Но ничего другого мне просто не оставалось.

Часть вторая. Караван

Глава 1. Дом в глубине

При первом знакомстве с кораблем нас всех впечатлили его возможности, но в полном объеме мы могли их оценить только в прямом столкновении с биотехами. Оно было неизбежным, мы неуклонно приближались к границе расчищенной Альбиносом зоны.

По старой, въевшейся в меня привычке я больше всего беспокоился, что нам не хватит ресурсов на прохождение линии первого, самого яростного фронта атакующего противника. Его составляли легкие и маневренные патрульные торпеды. Масса боевого заряда у каждой была не очень уж велика, чуть больше десяти килограммов нитрожира, но эти твари обладали множеством других, полезных в бою свойств. Они имели развитое тактическое мышление, хорошо действовали в стаях, плотно коммуницировали между собой, сообщая друг другу важную информацию.

Обычно именно патрульные твари представляли для нас главную опасность, именно они загнали в кольцо и торпедировали «Кочу». И если нам удастся прорвать их кольцо, то у нас появится возможность уйти намного глубже, во тьму океанской бездны. Туда не спуститься хитрым и стремительным тварям, там правят бал медлительные сверхглубинные торпеды и мины.

Для довоенных субмарин и шельфовых ракетных комплексов эти сверхглубинные биотехи представляли огромную опасность. Но «Шпик» был кораблем совершенно другого уровня, он отличался от подлодок пятидесятилетней давности так же, как ракетный крейсер отличался бы от деревянной шхуны времен Колумба.

Раньше подводные средства не развивали и шестидесяти узлов, а мы на полном ходу делали сто пятьдесят. Это решительно меняло всю расстановку сил, особенно с учетом мощнейших локаторов, засекавших цели на удалениях до десяти километров. Если его и можно было зажать в кольцо, то только силами скоростных патрульных торпед с их продвинутой тактикой. Ниже отметки в восемьсот метров нам мало что могло угрожать.

Тактику быстрого ухода на глубину мы разработали еще силами предыдущей команды, когда в нашем распоряжении еще оставался «Коча». Он не был столь быстрым, как «Шпик», но и его хода хватало, чтобы уходить от более медлительных сверхглубинных торпед.

Вот только на прорыв через плотный заслон скоростных патрульных тварей уходила добрая половина боезапаса, и его потом могло не хватить на обратный путь, особенно в его заключительной фазе, ведь подходить к нашей штольне приходилось на самых малых глубинах. Так и погиб «Коча», нам не хватило огня, чтобы отбиться у самого берега.

Когда Альбинос упомянул о каком-то усовершенствовании стрелкового комплекса, я не особо обратил на это внимание. Корабль был настолько хорош, что было не до фиксации на мелочах. Алекс же, умница, удосужился просмотреть прилагающиеся к огневому посту документы и огорошил меня совсем уж сногсшибательной информацией.

– Андрей… – позвал он по внутренней связи, пока мы еще полностью не вышли из расчищенной Альбиносом акватории. – Не знаю, как к этому относиться, но в документах указано, что огневой комплекс оснащен ультразвуковой пушкой.

– И? – меня это не поразило нисколько.

– С дальностью поражения всех видов торпед до полутора километров.

– Что?! – тут уж я не смог сдержать эмоций.

Это сильно, очень сильно меняло дело! «Шпик» в качестве топлива использовал забортную воду, а значит, обладал неограниченной дальностью хода и неограниченным запасом электроэнергии. При таких раскладах мощная и дальнобойная ультразвуковая пушка давала нам еще и неограниченное количество боеприпасов. Она ведь не использовала ни гарпунов, ни ракет, а лишь компрессированную звуковую волну, рвущую жабры биотехов, как марлю. Для ее работы требовалось только электричество, ничего больше. Это был настоящий подарок судьбы. И не важно, что в данном случае она приняла обличье Альбиноса.

Я ощутил себя чуть ли ни богом глубин. Нам удавалось побеждать биотехов и с меньшим арсеналом, а уж тут… С неограниченным ходом, с огромным преимуществом в скорости, да еще с неиссякаемой огневой мощью, мы просто не могли не прорваться. Искусственные твари, ужас морей, теперь не казались непреодолимой преградой. Впервые я не просто поверил, не просто предположил, нет, для меня очевидным стало, что век биотехов закончился, что через пару десятков лет человечество вполне сможет снова стать полновластным хозяином океанов. Надо лишь довести до конца нашу миссию. Не ту, что возложил на нас Альбинос, а куда более важную – сделать реальностью операцию «Караван».

– Приготовиться к бою! – скомандовал я. – Переходим на эшелон триста! Полный ход! Алекс, скорострельности ультразвуковых пушек хватит?

– По паспорту один выстрел в пять секунд. Три орудия. И система наведения просто сказочная. Спьяну не промахнешься.

– Тогда попробуем боеприпасы не тратить, – принял я окончательное решение. – Прорываемся на ультразвуке до моего особого распоряжения.

– Принял! – ответил Алекс.

Генераторы, установленные в носовой части корабля, выбрасывали через сотню сопел струи перегретого пара под огромным давлением. Он коконом обволакивал несущийся под водой корабль, образуя стабильный газовый тоннель, в котором батиплан летел, подобно реактивному самолету, не испытывая сопротивления водной среды. Сходство с самолетом еще более усиливали прямоточные гидродинамические турбины, они работали, как турбины стратосферного лайнера, только не воздух использовали в качестве рабочего тела, а воду. Она же, разделяемая на кислород и водород, служила топливом.

На огромной скорости мы достигли границы расчищенной Альбиносом акватории. За ее пределами нас уже поджидали хитрые, изворотливые, быстрые, как смерть, твари глубин. Я видел их на локаторе – десятки меток по курсу. Десятки только в зоне обнаружения, а что там дальше, представить страшно. Видимо, бомбовый удар привлек патрульные стаи издалека, они всегда приходили на какую-то, обнаруженную ими, активность в прибрежной зоне.

Были бы мы на «Коче», я бы и не пытался прорваться через окружившие нас полчища, принял бы решение уходить обратно в штольню. Но новый корабль был лучше. Значительно лучше. И сейчас у нас не было права на отступление. Нам надо было пройти до цели почти сто миль, именно там, на приподнятом шельфе, в семидесяти километрах от западного побережья Суматры, располагалась под водой заброшенная военная база. И нам надо было туда добраться.

– Алекс! – позвал я по внутренней связи.

– Да, капитан! – весело отозвался стрелок.

– Цели видишь, надеюсь?

– Еще как! Прямо извелся от нетерпения.

– Надо опробовать ультразвуковые пушки. Я пока не знаю, чего от них ждать, – признался я. – Поэтому, как окажемся на дистанции поражения, открывай огонь сам, без команды. Если получится, старайся расчистить проход, дать нам уйти на глубину. В зависимости от результатов будем маневрировать и корректировать действия.

– Нет вопросов, кэп, я готов.

Мы погружались довольно быстро, но стратегически это нам ничего не могло дать, пока мы не удалимся от берега на достаточное расстояние. Максимальная глубина тут не превышала трехсот метров, дно уходило полого, не давая нам возможности занять безопасный эшелон. На трехстах же метрах нас без труда могли достать и «Сирены», и «Стрелки», не говоря уж о среднеглубинных ГАТ-120. От последних можно спрятаться только ниже пятисот метров, а до этого было еще далеко.

Даже соблазн испытать ультразвуковые пушки не заставил бы меня вступить в бой, если бы мы, по какому-то волшебству, могли камнем погрузиться метров на семьсот, в зону, недосягаемую для патрульных торпед. Но у нас не было такой возможности. Нырнув на двести пятьдесят метров, мы неслись почти над самым дном, едва брюхом его не цепляя. У Ольги пот на лбу выступил от напряжения.

– Держи девяносто узлов, – сказал я ей. – Быстрее тебе пока сложно.

– Сколько надо, столько и буду держать. Ты говори, я справлюсь.

– Не время сейчас для бахвальства, тем более на незнакомой машине. Ты ни инерцию ее толком не знаешь, ни рулевые возможности, ни процент экспоненты на плоскостях…

– Зря ты во мне не уверен, – нахмурилась женщина. – Командуй, я выполню.

Это была одна из сложных черт ее характера – неумение ощущать границы собственных возможностей. Она была уверена, что если соберется, то сможет горы свернуть. Но на самом деле, это далеко не всегда было так, и собраться ей удавалось далеко не всегда. Поначалу, года три назад, я на такие промашки смотрел сквозь пальцы. Теперь они все больше бросались мне в глаза, и я нередко вспоминал, как Борис отговаривал меня обучать ее мастерству пилота. Нельзя сказать, что я о чем-то жалел, но нас ждало непростое дело, и это вынуждало меня смотреть на Ольгу с большей критичностью.

В любом случае я не стал вступать в дискуссию – это было совершенно бессмысленно. А с учетом предстоящего боя – недопустимо.

Когда до ближайшей патрульной стаи осталось меньше полутора километров, экран радара расчертила короткая полыхнувшая изумрудная трасса. Не было сомнений, что так бортовой компьютер интерпретировал выстрел нашего нового ультразвукового орудия. И это был самый быстрый выстрел из всех, какие мне доводилось наблюдать под водой. Короткий акустический удар достиг цели со скоростью звука, причем не одной цели, а нескольких. Угол распространения поражающего луча оказался шире, чем я предполагал, это говорило о внушительной мощи излучателя. Ближайшую стаю из шести особей накрыло полностью, но ни одна торпеда не детонировала, вопреки моим ожиданиям.

У меня нехорошо защемило сердце. Неужели Альбинос просчитался? Точнее, просчитались его инженеры. А они вообще испытывали орудие, или доверились теории? И если испытывали, то на чем?

Все эти мысли шквалом пронеслись у меня в голове. Между тем батиплан продолжал стремительно двигаться вперед, прямо на стаю, и надо было срочно принимать решение. Уж слишком велика была скорость, уж слишком на короткую дистанцию мы позволили себе подойти в надежде на новое чудо-оружие. Я понимал, что единственным спасительным маневром был боевой разворот и уход обратно, в расчищенную ракетно-бомбовыми ударами акваторию. Ее биотехи еще не успели занять полностью, хотя уже значительно сжали кольцо.

– Назад! – скомандовал я. – Полный разворот кругом!

Ольга резко и глубоко увела ручку управления вправо, и произошло то, о чем я предупреждал – не зная процента выставленных на плоскостях экспонент, она перекрутила рули. На огромной скорости корабль слишком резко скривил траекторию, и на полном ходу вылетел из парового тоннеля, созданного носовыми соплами.

Сначала центробежная сила рванула нас влево, но это еще можно было перенести. А вот когда батиплан врубился носом в воду на ста восьмидесяти километрах в час, удар оказался сокрушительным. Меня вышвырнуло из кресла, как ядро из ковша катапульты. Я успел лишь частично прикрыть руками голову, да и то лишь потому, что среагировал раньше, чем все произошло. Я банально ожидал этого. Но меня все равно с такой силой впечатало плечом в панель управления, что я невольно взвыл от боли.

В глазах потемнело, но сознание каким-то чудом удержалось в рамках реальности. Упругая панель откинула меня обратно, но на этот раз моя траектория оказалась намного удачнее – я не ударился в переборку, а попал в проем открытого входного люка и распластался в коридоре, как жаба на бетонной плите. По всему пути моего скольжения виднелись крупные капли крови. Но болело все тело, я не знал, где порез, какой сосуд поврежден и насколько сильно. Ольгу я вообще не видел, но ее кресло точно было пустым.

Через секунду стало понятно, что корабль, оставшись без управления, самостоятельно выровнял траекторию и теперь снова находится внутри парового тоннеля. Вот только куда он несется, я понятия не имел. Хотя любое направление в сложившихся условиях было смертельно опасным. Если впереди берег, протараним скалы, если торпеды, то они нас разделают под орех. Я представил, с каким удивлением глядит сейчас на экран своего радара Альбинос и что он при этом думает о нашем величайшем профессионализме. В другой обстановке это могло бы показаться смешным, но в ту минуту мне уж точно было не до веселья.

Кроме всего прочего, я ничего не знал ни о состоянии корабля после удара, ни о состоянии людей на борту. О худшем думать не хотелось, но если срочно не вернуть батиплан в управляемый режим, худшее произойдет неминуемо и в кратчайшие сроки.

Встать на ноги оказалось не так просто, хотя корабль не трясло, он двигался по стабильной траектории. Дело было во мне – оглушило ударом. Но, сначала на четвереньках, потом на ногах, я добрался до кресла первого пилота. Ольгу забило под панель запасного стрелкового пульта, но она была жива, я видел ее глаза. По-хорошему надо было начать с того, чтобы помочь ей оттуда выбраться, но ситуацию трудно было назвать хорошей, а потому я, хоть и с тяжелым сердцем, взялся спасать корабль и команду. Ну и свою жизнь заодно.

Запрыгнув в кресло, я первым делом сверился с курсом. Нас несло прямо на скалы, но зато прочь от атакующих биотехов. Я сбросил газ и аккуратно увел ручку управления влево, заставив батиплан накрениться и развернуться по пологой дуге. Резкие маневры, это было очевидно, «Шпику» давались с трудом или не давались вовсе. Это предстояло еще проверить, но в более спокойной обстановке, буде таковая случится. Пока же надлежало исходить из ограниченных возможностей маневрирования на больших скоростях.

Радар тоже не показывал ничего доброго. Биотехи смыкали кольцо, делая наше бегство на глубину все более проблематичным. Но одна из целей показалась мне странной. Мутноватые, едва заметные зеленые пятна на мониторе, в том месте, где луч ультразвуковой пушки настиг атакующую стаю патрульных торпед. Точки не двигались, в отличие от остальных тварей, и характерных для биотехов меток рядом с ними не было тоже.

Шесть пятен. И я понял, что это дохлые твари, которых вполне успешно первым же ультразвуковым выстрелом подстрелил Алекс. Только я этого не понял в нужный момент, потому что торпеды тихо умерли без детонации. Мы-то привыкли, что торпеды взрывались от попаданий, но это ведь если попасть гарпуном или ракетой… А ультразвук без затей разорвал им жабры, и они задохнулись через пару десятков секунд. На ходу, может даже не сообразив, что случилось. В их мозгу могло вообще не содержаться алгоритмов поведения для такой ситуации.

У меня сердце сжалось. Моя команда на разворот оказалась ошибкой. И только меня можно было винить в случившемся, а не Ольгу, как я подумал в первый миг аварии. Вот дьявол! А что с остальными?

От удара горошина коммуникатора вывалилась у меня из уха, так что мне пришлось переключить внутреннюю связь на мембраны громкоговорителей.

– Алекс! – позвал я, боясь не услышать ответа.

– И что это было, можно узнать? – вкрадчиво спросил он.

У меня отлегло от сердца.

– Долго объяснять. Как вы?

– Нормально. Чуть голова не оторвалась, но нормально. Ремни крепкие, даже мою тушу удержали.

– Ремни?! – удивился я.

– Ну да. А вы что, не пристегнуты были? Нда… Сочувствую. Как Ольга?

– Живая. Ультразвуковая пушка работает, но твари не детонируют.

– Так ты из-за этого свернул? – Алекс хихикнул.

Я не стал отвечать, я и без его шуточек чувствовал себя последним идиотом. Тоже мне, капитан корабля… Рыбам на смех.

Ольга оказалась не совсем в адекватном состоянии. Ее оглушило, это понятно, но когда я помог ей выбраться, она даже не попыталась со мной заговорить. Ни переломов, ни порезов у нее не было, но выражение ее лица показалось мне похожим на выражение лица зомби в дешевом фильме. То есть никакое. Усадив ее в кресло, я понял, в чем дело. Она себя винила в случившемся. Но у меня не было времени ее в этом переубеждать.

– Пристегнись… – посоветовал я.

Она подчинилась без слов. Я тоже пристегнулся и повел корабль прежним курсом, сильно не приближаясь ко дну. Четырьмя выстрелами ультразвуковой пушки Алекс пробил брешь в кольце атакующих биотехов. Но слишком рано – ближайшие стаи бросились нам наперерез. Пришлось прибавить скорости, а я не уверен теперь был в безопасности этого.

Клавиша внешней связи уже секунд десять мерцала красным. Я вздохнул и нажал ее – с Альбиносом все равно придется объясниться, так чего тянуть?

– Что за выкрутасы? – спросил он довольно спокойно.

– Ошибка управления, – ответил я. – Незнакомая матчасть.

– Я вообще по адресу обратился? – серьезно поинтересовался наш новый партнер. – Или надо было кого-то другого нанять?

– Я бы на вас посмотрел, на незнакомом корабле сразу в бой. Впредь буду осторожнее.

– Ладно, прорывайтесь, не буду мешать.

Последствия ошибки оказались меньше, чем я ожидал. Корабль не пострадал, экипаж тоже по большому счету. Альбинос вроде отнесся с пониманием. Только у меня на левой руке, ниже локтя, алел глубокий порез, скорее даже разрыв плоти. Рана нехорошая, и кровоточила сильно, но передать управление Ольге я не ног. По ряду причин.

Пришлось пока ограничиться полумерами – я закатал рукав и крепко согнул руку в локте, чтобы хоть как-то пережать поврежденный сосуд. Вести корабль можно было и одной правой, а когда понадобится сменить режим, попрошу Ольгу. Хотя вид у нее был – хуже некуда. Не лицо, а каменная маска. Я решил, что раз так, то и не стоит брать всю вину на себя. В воспитательных целях. Пусть подумает и над переоценкой собственных способностей. То, что в развороте не было необходимости, сути вещей не меняло. Ольга все равно должна была прислушаться к моей рекомендации и осторожнее обращаться с незнакомой машиной. А то в последнее время уж очень много ошибок сходило ей с рук. Просто они оставались без последствий, а потому быстро забывались. Теперь последствия налицо, самое время для анализа.

Дно опускалось полого, не давая нам возможности кратчайшим путем ускользнуть в глубину. Но, несмотря на это, положение было куда лучше, чем могло оказаться. В первую очередь меня радовало, что ультразвуковые орудия показали себя превосходно. Да, они, к сожалению, не давали вторичных детонаций, от которых взрывались бы соседние стаи, но зато имели широкий угол поражения, позволяя выводить из строя по нескольку особей одновременно и, главное, имели неограниченный боезапас.

Я внимательно следил по радару, как Алекс расчищает нам путь. Он сосредоточился на главном проходном коридоре, углубил его до предела дальности поражения, но совершенно игнорировал фланги, с которых нам все больше грозила опасность.

– По бокам-то смотри, стрелок! – подсказал я ему. – А то зажмут, как сусликов в норке.

– Ты бы ходу лучше дал, капитан… – отозвался Алекс. – Я тоже разорваться не могу.

– Постарайся, потому что я сомневаюсь в маневренности корабля на больших скоростях.

– Понял.

Но от рассредоточения огня по флангам обстановка лучше не стала. Скорее напротив. На три стороны ультразвуковым пушкам откровенно не хватало скорострельности. Фланги все равно сжимались, а пробитый по курсу коридор сузился и укоротился. Это представляло куда более серьезную опасность, чем мне показалось сначала. Стало ясно, что одними ультразвуковыми пушками обойтись не получится. Несмотря на значительный угол поражения, отсутствие вторичных детонаций делало ультразвуковые орудия не такими эффективными, как хотелось бы.

– Готовь торпеды к бою! – приказал я. – Ультразвуком держи фланги, а путь надо расчищать чем-то поэффективнее.

– А хватит торпед? – усомнился Алекс. – Их четырнадцать штук осталось. Но есть еще гарпунная пушка. Тех боеприпасов без меры.

– Пробуй! – приказал я. – Но тоже экономно, а то зажмут. Мы именно так предыдущий батиплан потеряли.

Развитие ситуации мне, говоря честно, не нравилось. Все действительно очень сильно напоминало последний выход «Кочи» в океан. Тогда мы все едва не погибли. Впрочем, от тогдашней команды все равно ничего не осталось. Гибель корабля отбросила мои мечты далеко от их воплощения. И мне любой ценой хотелось избежать повторения этого.

Главное, не пороть горячку, не метаться из стороны в сторону, делая бессмысленные ходы. А я был к этому склонен в сложных и нервных ситуациях, знал за собой такой грешок.

Но когда Алекс открыл огонь гарпунами, стало ясно, что до катастрофы далеко. Реактивные гарпуны тоже прокладывали перед собой газовый тоннель, что позволяло им развивать весьма недурную скорость. Но главное – они взрывались при приближении к цели, вызывая цепную детонацию биотехов в округе. Мощность боевого заряда наших снарядов была невелика, но большего и не требовалось. Достаточно было поразить одну из живых торпед, как она, подорвав запас накопленного нитрожира, убивала сородичей, неосторожно оказавшихся на опасном расстоянии. И такая волна вторичных детонаций могла распространяться довольно далеко в глубь вражеского фронта. Нам это сильно экономило боеприпасы.

Но одной из главных особенностей биотехов был ум, причем ум куда более развитый, чем у животных. Да, его трудно было сравнить с человеческим, но не потому, что мозг искусственных тварей был слабее, чем у людей, а от того, что он работал кардинально иначе. Наши мозги могут эффективно выполнять очень широкий спектр задач, от логических заключений до обработки сложных эмоций. А мозг биотеха, не менее совершенный по вычислительной мощи, выполнял только необходимые обсчеты и алгоритмы. Зато делал он это с такой скоростью и точностью, что человеку можно и не мечтать с ними соревноваться.

Бесстрастные убийцы, живущие в глубине, легко решали тактические и стратегические задачи, характерные для подводного боя, безошибочно вычисляли траектории целей, а также коммуницировали между собой для принятия коллективных решений и для согласования действий. Но главное, они легко обучались всему, что им было нужно.

Патрульные торпеды жили не долго, ведь их главной функцией было самоубийство – подрыв цели заключенным в теле зарядом. Они детонировали по поводу и без повода, хотя определенная логика в их поведении, безусловно, была. Для них было лучше взорваться попусту, чем пропустить цель. Но я давно заметил, что не все особи вели себя по этому алгоритму.

В особых случаях одна торпеда из стаи начинала неожиданно уходить прочь от цели, сообщая остальным важную информацию. Стоило нам применить новый фокус в плане тактики или пустить в ход новое вооружение, как это становилось известным широкому кругу патрульных торпед. И дважды в одну ловушку они старались не попадать.

Но в этот день мы изменили тактику настолько быстро и неожиданно, даже для самих себя, что твари не успели согласовать свои действия и выработать систему эффективного противодействия. Когда мы применили ультразвуковые орудия, биотехи поняли, что вторичных детонаций не будет, и начали напирать. Но стоило Алексу пустить несколько разрывных гарпунов, в рядах противника возникла сумятица.

Торпеды не могли сразу броситься врассыпную, они мешали друг другу. Между ними оказалась слишком маленькая дистанция, а потому они подрывали друг друга, не желая того. Причем масштаб их массовой гибели на этот раз оказался более чем внушительным. Фактически они сами расчистили нам широкий проход. На экране радара изумрудные искорки взрывов и концентрические кольца ударных волн заполыхали, как фейерверки на день основания города.

Целых три километра мы проскочили, не боясь быть атакованными, а дальше дно начало понижаться гораздо круче. Я сдвинул ручку управления вперед и начал уводить батиплан в спасительную для нас океанскую бездну. Миновав отметку в четыреста метров, я увидел, как оставшиеся и подоспевшие на помощь твари принялись перегруппировываться для новой атаки. Но это уже точно был не их день – мы уходили, нанеся противнику весомый урон и приобретя весьма ценный опыт.

Но если для «Сирен» и «Стрелок» глубина в триста метров была предельной, то для глубинных автономных торпед вроде ГАТ-120 – самое то. Они выращивались специально для прикрытия этого эшелона. «Гадины», как мы их про себя называли, несли в себе куда более мощный заряд, чем их легкие патрульные собратья, а потому приближаться к ним даже на километр было уже опасно. Сто двадцать килограммов нитрожира, равного по мощности взрывотехническому нитроглицерину – это не шутка. Особенно в плотной водной среде. Даже при наличии хорошей брони, как у нас.

Поэтому, когда мы ушли ниже четырехсот метров, надеяться на ультразвуковые пушки было уже глупо. Ну, с полутора километров, допустим, «гадина» нас не достанет, чтобы нанести какие-то повреждения корпусу. Броня «Шпика» показалась мне серьезнее, чем у «Кочи». Но если не хватит скорострельности, или если я ошибусь с маневрированием, тут будет, как говорят, и сказочке конец. И нам, вместе со сказочкой. Ну нельзя вести бой на пределе дистанции поражения. А если подпустить «гадину» ближе, то при взрыве корпус батиплана может не выдержать.

– Алекс, мы оторвались от скоростных патрульных. Ищи «гадин», но не вздумай их бить ультразвуком. Экономненько, но гарпунами.

– Понял. Вон, две уже мчатся с обоих флангов.

– Вижу. Сколько по паспорту дальнобойность гарпунных орудий?

– До четырех километров, – отрапортовал Урман.

– Отлично, работайте. Только прошу, как можно прицельнее. Что-то беспокоит меня обстановка с количеством боеприпасов на борту.

На самом деле это не просто меня беспокоило, а беспокоило очень и очень. Я прекрасно понимал логику Альбиноса. Действительно, размер исходного прототипа был не очень велик, и место надо было экономить при проектировании корабля. Но не за счет же снижения числа реактивных торпед до пятнадцати штук!

Конечно, Альбинос сделал ставку на ультразвуковые орудия, количество их выстрелов ничем не было ограничено, но я был уверен, что это ошибка. Технология была сыроватой, имела ряд недостатков, главный из которых незначительная дальность стрельбы. Ну и отсутствие вторичных детонаций тоже. Причем второй недостаток не давал справиться со скоростными торпедами, а первый мешал борьбе с «гадинами». Ну и для чего тогда эти пушки? Только лишнее место занимают, лучше бы еще с десяток торпед загрузили. Хотя, сколько торпед ни возьми, все равно мало будет, это я знал по опыту. Причем опыт мой ограничивался однодневными охотничьими рейдами в океан, а тут нам предстояло провести вдали от берега неизвестно сколько времени. Но раз назвался груздем, полезай в кузов. Отступать было поздно. Да и некуда.

Алекс пальнул одиночным гарпуном сначала с левого борта, потом с правого. Радар «Шпика» был превосходен, выше всяких похвал – четкий, контрастный экран высокого разрешения позволял отслеживать не только помеченных биотехов, но и объекты поменьше. Но главное, что Альбинос оснастил все снаряды какими-то особыми маркерами, позволяющими не только видеть их на всей траектории, но и получать всю необходимую информацию сразу, в режиме реального времени. Скорость, захват цели, расстояние до нее от снаряда в каждый момент – все это непрерывно отражалось в строке состояния каждого выстрела. Так что я заранее понял, что Алекс промахнулся в обоих случаях. Причем не по своей вине, а понадеявшись на систему захвата цели, которая его как раз и подвела.

Я уж не знаю, каким образом «гадины» ощущали, что на них наведен гарпун, готовый покинуть ствол бортового орудия, но им это удавалось. Скорее всего, они прекрасно слышали луч активного акустического прицела, что позволяло им в достаточной мере контролировать ситуацию после выстрела. Стоило гарпуну оказаться на траектории, твари рванули в сторону и тут же начали исполнять причудливый танец, оставляя за собой на радаре причудливые змееподобные следы.

По сути, это был усовершенствованный синусоидальный противоторпедный маневр, известный еще командирам древних подводных лодок. Необходимость исполнять этот танец замедляла биотехов, но они все равно умудрялись, пусть и рысками, приближаться к нам с обеих сторон. Расстояние сократилось уже до двух с половиной километров, причем твари шли наперерез.

Но я недооценил Алекса. Не зря он столько времени упражнялся на симуляторе. Там и характеристики корабля, и характеристики оружия были иными, но вот повадки торпед я постарался воспроизвести со всей возможной достоверностью. Так что у стрелка была возможность выработать собственную тактику в борьбе с ними. И тактика оказалась весьма эффективной. Я боялся, что увидев уход «гадин» от гарпунов, Алекс начнет молотить очередями, попусту расходуя драгоценные боеприпасы. Но не тут-то было!

Прекрасно понимая, что тварям, чтобы нас достать, придется обходить зону поражения с запасом, стрелок хладнокровно выждал полных шесть секунд, оценивая, по какой траектории и в какую сторону они удаляются от опасного для них коридора. А на седьмой секунде выпустил еще по одному гарпуну с каждого борта, целясь не по торпедам, а таким образом, чтобы гарантированно зажать их в вилку между двумя взрывами. Пытаясь уклониться от одного, тварь неминуемо попадала под другой, стараясь не нарваться на второй, оставалась в зоне поражения первого. Уходя же в любую третью сторону, она либо оказывалась на равноопасном расстоянии от обоих гарпунов, либо вынуждена была менять направление и удаляться от нас.

«Гадина» по правому борту предпочла отступить, а та, что оставалась слева, заметалась, не зная как поступить. Алекс задал ей задачу, решение которой предполагало либо гибель еще до достижения цели, либо осознанный уход от цели. Заложенные инженерами-генетиками алгоритмы вступили в противоречие, не давая возможности принять однозначное решение.

В конце концов, одна торпеда угодила сразу под разрывы двух гарпунов и детонировала в двух километрах от нас, а другой пришлось удирать. С учетом нашего превосходства в скорости она уже не могла повторно зайти на атакующий курс, ей оставалось только щелкать ультразвуковым локатором, провожая ускользнувшую цель.

Дно тем временем опустилось еще больше, и мне удалось вывести батиплан из зоны, доступной «гадинам», на восьмисотметровый глубинный эшелон. Тут опасностей было меньше, но каждая из них могла стоить жизни, если ее прозевать. Океанские глубины, от километра и ниже, были вотчиной сверхглубинных торпед и мин. Медлительных, питающихся донными отложениями тварей. Каждая из них могла иметь боевой заряд в десятки тонн, а не килограммов, нитрожира. Взрыв такой массы по степени поражения был сравним с мощью тактического термоядерного боеприпаса, так что тут уж совсем шутки в сторону. Ударная волна такой силы, с учетом гигантского давления забортной воды, могла сплющить батиплан на удалении и в десять километров, а уж на пять были рассчитаны все сверхглубинные биотехнологические средства.

Общее правило, по которому проектировались все океанские биотехи, состояло в следующем: чем меньше рабочая глубина твари, тем меньше ее вес, больше скорость, маневренность, а также выше тактические умения. И тем больше число таких торпед, ведь они составляли первый и главный барьер на пути в глубину, а также являлись основным средством поражения надводных кораблей. А таких большинство в любом флоте. Так что популяция легких патрульных торпед и мин, не способных погружаться ниже ста пятидесяти метров, была самой многочисленной в океане.

«Гадин», опускавшихся глубже, было в разы меньше, но их масса превышала сотню килограммов боевого заряда, а скорость и тактические умения не сильно уступали более легким сородичам.

А в бездне километровых глубин было еще меньше биотехов. До войны эти небогатые жизнью пространства были для людей совсем уж труднодоступными, а потому массовые убийства тут никто не планировал. Но биотехи жили и там. Причем высшее звено биотехнологической иерархии – донные ракетные платформы, полностью автономные, разумные, способные принимать не только тактические, но и стратегические решения, умеющие поражать цели не только в океане, но и над ним, вплоть до нижних границ стратосферы, и даже на суше. Именно они заставляли строить города подальше от линии прибоя.

Донные платформы обладали не только разумом, но и собственными армиями. Им подчинялись сотни, а иногда и тысячи сверхглубинных искусственных тварей, составлявших кольца и радиусы боевых охранений. По факту, любой биотех сверхглубинного класса относился к той или иной ракетной платформе и имел с ней связь, возможно даже телепатическую.

Тем не менее на глубинах свыше километра, на торпеду или мину можно было нарваться не только в непосредственной близости от донной платформы. Дело в том, что платформы вылуплялись из разбросанных в океане личинок только в том случае, если рядом не было сородичей того же типа. Стоило одной платформе погибнуть, на этом месте начинала развиваться во взрослую особь другая личинка, но не раньше того. А сколько в океане было личинок – одному богу известно.

Таким образом, все океанское дно было поделено платформами на территории, по только им самим известному плану, да еще и меняющемуся время от времени. Часть сверхглубинных торпед и мин держали оборону вокруг платформы, не давая проскользнуть к ней чему-то опасному. Другая часть держала посты на большем удалении, передавая другим информацию о передвижении подозрительных объектов и вступая в бой при необходимости. Третья часть, самая подвижная, несла патрульную службу на границах территории той или иной платформы.

Поэтому, хотя сверхглубинные твари и были малочисленными, наткнуться на них можно было в любой точке мирового океана. Точнее не наткнуться даже, они к себе близко никого не подпускали, а погибнуть по их вине, километрах в пяти от взорвавшегося чудовища. Поэтому сколь-нибудь глубокие океанские рейды были решительно невозможны без систем дальнего обнаружения биотехов. Но локаторы на «Шпике» были очень хорошими. И теперь вся надежда была на них.

На глубине в километр и больше стрелкам работы не остается почти никакой, если нет задачи прорвать кольцо обороны вокруг платформы. Основная нагрузка тут ложится на пилотов. Глупо тратить боеприпасы, когда угрозу можно попросту обойти. Главное только ее вовремя заметить. А вот стоит ошибиться, и не спасет уже ничего. Ни броня, ни вооружение, каким бы хорошим оно ни было.

Использовать реактивную тягу турбин, всю их мощь и всю скорость, какую они способны придать кораблю, на километровом эшелоне нет ни малейшей необходимости. Даже с учетом безграничности топливных запасов, ресурс турбин не был и не мог быть безграничным. Моторесурс это моторесурс, и попусту гонять машины нельзя. Они пригодятся на малых глубинах, когда надо тягаться в скорости с легкими патрульными торпедами. Поэтому я снизил ход и перевел батиплан на режим винтового хода.

По большому счету тут лишняя скорость только вредит – не дает времени на более раннее обнаружение тварей. И устаешь на малом ходу значительно меньше. А это важно, учитывая, сколько нам еще предстояло пройти.

Биотехов на радаре пока видно не было. Бдительность терять нельзя в любом случае, но обстановка стабилизировалась, так что я позволил себе отпустить Ольгу на отдых. Пока она в таком состоянии, толку от нее не больше, чем от Урмана. А мне необходимо было побыть одному. Забавно, но вопреки обыкновению я не услышал никаких возражений с ее стороны. Она молча встала и покинула тесную рубку.

Я остался один в тишине, равномерно пронизанной едва заметным гулом силовой установки, среди мерцания мониторов и клавиш на пульте, окруженный запахом гидравлической жидкости, теплого пластика и еще какого-то труднообъяснимого запаха, какой дает только система регенерации. А дальше, за пределами корабельной обшивки, меня окружала черная бездна океанских глубин. И несмотря на безусловную враждебность этой среды, я чувствовал себя дома.

Удивительное ощущение начало овладевать мной. Я чувствовал, что вернулся в свой мир, а точнее вновь отыскал себя, заблудившегося в противоречивых желаниях, в данных самому себе и другим обязательствах, в поставленных, но не всегда достойных достижения целях. Я стал, каким был до начала большой охоты, но в то же время изменился, как изменяется сталь после многократного нагрева и охлаждения. За мной оставался ценный опыт побед, но еще более ценный опыт поражений, ошибок, собственной глупости, беспечности или излишней самонадеянности.

Это не было мимолетной иллюзией. Наоборот, щемящее ощущение разрасталось и крепло, пока слезы не защекотали в уголках глаз. В руках появилась новая сила, и я крепче сжал ребристую рукоять управления. Вот теперь меня сложно будет остановить, кто бы там себе чего ни надумал. Хоть Альбинос, хоть все европейские корпорации, вместе взятые.

Я сверился с координатами и текущим курсом. Нам предстояло пройти на север больше ста пятидесяти километров. Полным ходом на винтах мы могли достичь цели к ночи, если нас не остановит или не заставит отклониться от курса нечто из ряда вон выходящее. Но пока предпосылок к этому не было.

Благодаря мощным радарам, мне удавалось засекать сверхглубинные мины и торпеды с большим запасом. Это позволяло обойти их по широкой дуге без малейшей опасности поражения. Биотехи обладали достаточно развитым интеллектом, чтобы не подрываться, когда это вовсе бессмысленно. А сверхглубинные торпеды быстро понимали, что угнаться за нами не выйдет, и наперерез идти тоже глупо. Даже на винтах мы были слишком быстры для них.

За прошедшие годы мне столько раз приходилось вступать в схватку с самыми разными искусственными тварями, что они не вызывали во мне атавистического ужаса, присущего большинству людей на планете. Но только построенный Альбиносом «Шпик» дал мне ощущение почти полной безопасности. Насколько оно вообще возможно на глубине в километр.

Час за часом мы двигались вдоль шельфа, параллельно оставшейся на востоке Суматре. Обстановка менялась медленно. Я засекал тяжелые мины, обходил их, затем снова ложился на прежний курс. Иногда по внутренней связи раздавался недовольный голос Алекса. Стрелок жаловался, что к вечеру загнется от скуки, если не шарахнет хоть из чего-нибудь по затаившимся у дна биотехам. Я его пыл остужал каждый раз. Это было нечто вроде игры, чтобы скоротать однообразное путешествие. Никакого другого смысла в этих переговорах не было.

Уже после того, как мы преодолели добрых две трети пути, я обратил внимание, что попадавшихся в глубине тварей становилось все меньше и меньше. Какое-то время я еще пытался убедить себя, что это какая-то флюктуация, а может, мне и вовсе показалось. Но в тридцати километрах от места, где должна была находиться заброшенная база, локатор вообще перестал фиксировать цели. Такого я и представить себе не мог. Океан без торпед и мин, пусть даже в одном только месте. Это было неожиданным, непостижимым, удивительным и странным, на грани чуда. И, возможно, именно этим чудом объяснялась сохранность шельфовой базы, оставшейся после войны.

Алекса данный факт не мог удивить столь же сильно, ведь у него не было моего опыта пребывания на подобных глубинах. Но я-то знал, что биотехи в океане повсюду, пусть и в разных количествах. И если огибаешь одну сверхглубинную мину, всегда рискуешь попасть под удар соседней. В начале похода я боялся именно такого развития ситуации. Ведь биотехи запросто могли нас вытеснить из глубины в зону досягаемости патрульных торпед. Тогда мы столкнулись бы с нехваткой боеприпасов, что поставило бы под угрозу всю миссию.

Но, вопреки всем опасениям, мы легко преодолели значительное расстояние. На мой взгляд – слишком легко. И у меня закралось подозрение, что Альбинос предполагал нечто такое. Иначе не рискнул бы кораблем. «Шпик» стоил денег, причем немалых, а коммерсанты, вроде нашего европейского партнера, умели их считать и не пускать по ветру. Иначе бы не достигли уровня, позволявшего решать столь стратегические задачи.

Да, Альбинос мог знать о безопасности акватории, в которой расположена старая военная база. У него был доступ к орбитальным средствам мониторинга, и это многое объясняло. Статистически обрабатывая снимки, он мог заметить низкую активность торпед, а может и отсутствие мин. Интересно, на каких глубинных эшелонах наблюдалась эта аномалия? Была ли она устойчивой, или нападения можно было ожидать в любой момент? А главное, чем она вызвана, эта аномалия? Это интересовало меня больше всего. Эта информация могла стоить больше, чем любая другая, какую мы собирались добыть в результате миссии. Ведь по какой-то причине твари не заходят в эти воды! А значит, недопустимые для них условия можно воссоздать. Хотя бы в теории, но это тоже немало.

В девяти километрах от указанных Альбиносом координат радар показал цель на экране. Четкое изумрудное пятно на фоне бледно-зеленого муара, означающего зону поднятия шельфа. И ни одного биотеха вокруг, словно их и не было никогда в океане.

– Тварей нет уже давно, – сообщил Алекс по внутренней связи. – Почему, не знаешь?

– Понятия не имею, – признался я. – Но у меня ощущение, что Альбинос знал об этом или предполагал нечто подобное.

– Аргументируешь?

– Пока нет. Так, набор ощущений. Я даже не знаю, имеет это какое-то значение или нет. Хотя имеет, конечно. Если знал, то почему не сообщил нам?

– Что собираешься делать?

– Подходить ближе, конечно. – Я передвинул рукоять газа на себя, чуть снизив ход. – Иначе на кой бы мы тогда сюда перлись?

– Это правильно, – одобрил Алекс. – Поскорее бы уже ошвартоваться и поискать чего-нибудь съедобного. Чем яснее после похмелья становится голова, тем больше внимания требует желудок.

Я о еде не думал, а осторожно, по дуге, заводил батиплан на цель. Но база оказалась на целых двести метров выше по шельфу, так что мне пришлось не только выворачивать круче к востоку, но и менять глубинный эшелон. Это меня беспокоило сильнее, чем зов желудка. Трудно было понять, на каких глубинах действует неизвестный нам фактор, неприемлемый для биотехов, а на каких уже нет. И откуда ждать нападения, если что.

В любом случае для стыковки с базой нам придется подняться до глубины в семьсот метров, а это уже зона, доступная глубинным торпедам, вроде «гадости». Нырять они не могли до такой отметки, но мощи их боевого заряда будет достаточно для нанесения нам серьезных повреждений. Даже если ГАТ-120 взорвется метров на двести выше. В случае их нападения нам точно не поздоровится, хоть в корабле мы будем находиться, хоть внутри базы. Но внутрь еще надо как-то проникнуть.

«Шпик» медленно продвигался к заброшенной военной базе, рассекая темные воды мощным лучом света. Иногда прожектор высвечивал серебристые скопления рачков, но по большому счету толку от него было не много, двигаться приходилось все равно по радару. Правда, на столь малых дистанциях и на радар тоже нельзя полагаться, так что я еще и сонар включил, для получения более полной картины.

В ультразвуковом спектре начала вырисовываться форма шельфовой базы. Объект, который нам предстояло исследовать, выглядел как три скрепленных сигарообразных корпуса. Каждый метров по пятнадцать в длину. Сооружение довольно внушительное, я ожидал меньшего.

Выровняв батиплан, я включил систему автоматической стабилизации по всем трем осям, чтобы луч прожектора не ходил из стороны в сторону и все же позволил бы мне разглядеть место нашего назначения. Осталось лишь вывести на ходовой монитор изображение с камер.

Видимость оказалась так себе, на маневрах корабль поднял со дна слишком много ила винтами. Резкие переходы от плотного света к глухим теням тоже мешали разглядеть базу в подробностях. Но все равно это было лучше, чем пытаться различить детали на проекции ультразвукового локатора. К тому же ил, делавший луч прожектора слишком ярким и плотным, постепенно оседал. «Шпик» замер в состоянии нулевой плавучести, то есть неподвижно относительно дна. Иногда система стабилизации все же врубала маневровые двигатели, но это уже не мешало – небольшие облака ила сносило течением.

По мере оседания взвеси, заброшенная база все четче прорисовывалась на ходовом мониторе. Я видел сигарообразные корпуса почти точно с торца, так как «Шпик» завис на пару метров выше решетчатой конструкции, держащей все сооружение и делавшей базу единым целым.

Постепенно проявились стальные сваи, вбитые в грунт. Они позволяли выставить конструкцию в горизонтальное положение, несмотря на приличный уклон дна. Но инженеры не ограничились только сваями, база цеплялась за дно еще и разветвленной системой заякоренных тросов, толщиной с человеческую руку.

На самих корпусах виднелись только аккуратные сварочные швы – никакого намека на шлюз или стыковочный узел. Вид швов меня озадачил. За двадцать лет внешняя броня должна была обрасти ракушками, актиниями и растениями. Хотя для актиний слишком глубоко. Но где моллюски и водоросли?

Ответ напрашивался сам собой. Вода могла быть отравлена, что объясняло отсутствие животных и биотехов. Но правдой это быть не могло. Хотя бы по причине течения. Я ощущал, как «Шпик» борется с ним, то и дело включая маневровые турбинки. Да и взвесь со дна сносило все время в одном направлении.

Течение нельзя было назвать сильным, но ощутимым оно точно было. А раз так, то любую отраву, сколько бы ее ни было, за двадцать лет разнесло бы и размешало по океану, сделав концентрацию яда неощутимой. Другое дело – какое-то природное явление. Вулкан? Сомнительно. Мало ли в океане вулканов? Но они, напротив, становятся чуть ли ни оазисами жизни среди пустынных пространств глубины. А тут как раз наоборот, мертвая зона. Нет, речь шла скорее всего не о вулкане, а о чем-то другом. Впрочем, суть была мне уже понятна – в воде содержалось нечто, не позволявшее жить в ней ни биотехам, ни естественным существам океана. И так тут было всегда, судя по девственно чистой обшивке базы.

Знал об этом Альбинос или нет – вопрос открытый. Но сейчас ответ на него не был жизненно важным для нас, а вот факт отсутствия биотехов играл ключевую роль. И если наш партнер ничего об этом не знал, свойство этого места могло стать весомым козырем в нашей игре. Или скорее, в моей, если быть честным.

– Алекс, – вышел я на связь со стрелковым комплексом. – Тут безопасно.

– Вижу, что пока целей нет. Но надолго ли?

Я рассказал Алексу о том, чего он не мог видеть на мониторах стрелкового комплекса – о чистой обшивке, о течении, а также поделился своими соображениями на этот счет. Мы сошлись на том, что десятикилометровую зону вокруг базы можно считать безопасной. Раз тут ничего не менялось с довоенных времен, судя по чистой обшивке, то вряд ли изменится в одночасье.

– Готовься к выходу за борт, – сказал я Алексу. – Надо детально обследовать базу. Отсюда я не вижу и намека на шлюзовые люки или стыковочный узел.

– Да запросто! – с энтузиазмом ответил он. – А то тесновато мне тут.

Я усмехнулся. Алекс умел делать порученное ему дело, но не мог обойтись без бахвальства. Чем-то он напоминал мне Портоса из книги про трех мушкетеров.

Система стабилизации, несмотря на течение, четко держала батиплан в заданной точке, так что не было необходимости управлять им из рубки. Лучше помочь Алексу экипироваться. Он бы и сам справился, но если человек может сделать что-то без посторонней помощи, еще не значит, что помощь ему не нужна.

Я поднялся из кресла, едва не касаясь головой потолка рубки. А чтобы выбраться в коридор через овальный проем люка, вовсе пришлось согнуться в три погибели. Алексу же, при его габаритах, было еще труднее.

Он вытащил снаряжение из каюты, куда мы свалили все без разбора, разложил его посреди коридора и, упершись спиной в переборку, натягивал гидрокостюм. Зрелище то еще, мне трудно было сдержать улыбку, но Алекс без понимания относился к подобному юмору, так что я напустил на лицо повышенную серьезность.

Справившись с продеванием ног в штанины, Алекс просунул и руки в рукава. Я помог ему закрепить ранцевый каркас за спиной. Каждый раз, когда мне приходилось пользоваться этим новым каркасом, я не уставал радоваться, насколько удачным он у нас получился. Максимум пользы при минимуме объема. При желании в костюме с каркасом можно было и автомобилем управлять, даже при габаритах Алекса. Это было важно – никогда не знаешь, в какую дыру, пробоину или в какой грот придется протискиваться в глубине. В тесных помещениях «Шпика» тоже хотелось помянуть нашу разработку добрым словом.

– Как тебе? – спросил я.

– Да отлично. Связываться как будем?

Об этой проблеме я не подумал. Безусловно, сигнал наручного коммуникатора не пробьется через броню батиплана. А о наличии соответствующих бортовых средств связи я не справился у Альбиноса, пока была такая возможность.

– Скорее всего, никак. – Я развел руками. – Если Альбинос додумался оснастить коммуникатором пульт, дам знать.

– Ладно, сам сориентируюсь. Но ты приглядывай там за мной. Оружие брать? Карабин здоровенный, только мешать будет. Если что, прикроешь с огневого комплекса, а мне до этих бочек недалеко, успею.

Он был прав – тяжелый гарпунный карабин не добавит удобства при погружении, а толку от него ни малейшего в нынешней ситуации.

Алекс надел шлем и вскарабкался по лесенке в шлюз, внутренний люк которого находился в потолке коридора. Створка медленно закрылась за ним. Я поспешил обратно в рубку, чтобы наблюдать за его действиями, по возможности. Но сразу я его не увидел на мониторе. Прожектор светил на корпуса базы, заставлял искриться проносящийся с течением ил, и отсветы не давали возможности что-то разглядеть, как плотный туман на ночном шоссе. А за пределами луча темнота казалась полной и совершенно непроницаемой. На самом деле это было иллюзией, вызванной несовершенством наружных камер. Им попросту не хватало динамического диапазона в столь контрастном освещении.

К счастью, среди прочих устройств на пульте я обнаружил органы управления глубинным коммуникатором. Включив микрофон, я произнес:

– Есть связь. Ты меня слышишь?

«Да», – высветилось в ответ на небольшом текстовом экране.

Говорить, понятное дело, Алекс не мог. У него легкие водой заполнены. Ему приходилось тыкать пальцем в кнопки коммуникатора. Но для простых ответов «да» или «нет» были предусмотрены отдельные клавиши. Для удобства. Хотя удобство было весьма и весьма относительным, такая связь была очень несовершенной даже в спокойной обстановке, а в бою ею и вовсе проблематично пользоваться. Я неоднократно пытался придумать что-то получше, но у меня не хватало знаний на это.

Наконец, черный, словно из бумаги вырезанный, силуэт Алекса появился в освещенном пространстве. А через миг он попал в сам луч, сделался ярким и хорошо прорисованным. На среднем корпусе базы от него возникла большая тень.

– Вижу тебя, – сообщил я в микрофон коммуникатора.

Алекс не ответил, ему лень было нажимать кнопки. Я скосил взгляд на экран радара, но никаких целей на нем видно не было. И это было очень хорошо, даже превосходно. Просто моя мечта. Океан без искусственных тварей. Правда, тут вообще никаких тварей не было, даже рыб. И это продолжало меня удивлять.

Не расходуя ресурс водометов, Алекс подгребал руками, все больше приближаясь к базе. Тень от него становилась все меньше и меньше, пока не приобрела совсем уж человеческий размер. Алекс достиг обшивки.

Сначала он протиснулся в щель между средним и правым корпусом, она оказалась довольно широкой, даже с учетом габаритов пловца ему удалось в нее влезть. На какое-то время я потерял Алекса из виду, а снова заметил, уже когда он поднялся выше и начал планомерно осматривать корпуса сверху. Там ему удобно было передвигаться, он цеплялся руками за решетчатую конструкцию, венчавшую все сооружение.

Однако ничего полезного Алекс там не нашел. «Сврх вхд нет», – напечатал он так, что понять мог только человек, знающий, о чем речь.

– Дальние торцы нет смысла смотреть, – передал ему я. – Они, скорее всего, в грунт упираются. Давай вниз.

«Да», – высветилось на экране.

Мне пришлось снова взять управление батипланом – надо было отвести его немного назад, чтобы расширить световое пятно от прожектора. Алекс понял смысл моего маневра и начал спускаться вдоль пространства между корпусами. К сожалению, отход назад дал не тот результат, который я ожидал, а прямо противоположный. Винты подняли ил со дна, из-за чего видимость ухудшилась до нуля. Я стал ждать, когда течение унесет эту муть. Через минуту картинка стала вновь проясняться, но минута на глубине – совсем не то, что минута на земле. Алекс к этому времени достиг нижней решетчатой платформы, на которой покоились все сооружения базы. Но видел я его все равно не долго, он поднырнул под корпуса и пропал из моего поля зрения.

В коридоре раздался звук открывшейся двери. Я обернулся и увидел Ольгу. Вид ее показался мне лучше, но лицо все равно не избавилось полностью от каменного выражения. Пригнувшись, женщина перешагнула порог рубки и устроилась в кресле второго пилота.

– Сильно ударился? – без предисловий спросила она.

– Больше за тебя испугался, – честно признался я. – И надулась ты попусту, моей вины в произошедшем не меньше.

– Нет разницы, – Ольга покачала головой. – Не важно, нужен был маневр или нет. Я с ним все равно не справилась. И чуть не угробила корабль.

– Забей, – посоветовал я, перейдя на русский. – Зато в следующий раз будешь осторожнее. Лучше перевяжи мне руку.

Рана уже давно перестала кровоточить, но сильно припухла. Можно было с ней и не возиться, но я по опыту знал, что если Ольгу занять чем-то условно полезным, она быстрее выйдет из угнетенного состояния.

Где искать аптечку, никто из нас понятия не имел. Я порекомендовал Ольге сходить к Урману на огневой пост и покопаться в инструкции к кораблю. Кому-то этим в любом случае надлежало заняться. Поручив это Ольге, я одним выстрелом убивал сразу двух зайцев – и ее займу, и будет человек, знающий, где что лежит. Причем первое было даже важнее второго, поскольку, находясь в состоянии самобичевания, Ольга раздражала меня до крайности. Ее бесполезно было успокаивать, бесполезно объяснять, что таким настроением она лишь вредит себе и остальной команде, и уж совсем бесполезно было кричать на нее или наказывать в дисциплинарном порядке. Это лишь усугубляло ее состояние, и без того очень тяжелое для окружающих. Фактически в такие моменты я никак не мог изменить ситуацию, никак не мог ее контролировать, и раздражало меня именно это.

Оставшись один, я посмотрел на ходовой монитор, но Алекса все еще не было видно. Зато на экране коммуникатора возникла надпись: «Тут блш вхд. Корабль влзет».

Что Алекс подразумевал под входом, понять из этого сообщения было сложно, а вступать в длинную переписку с человеком, который едва с клавишами управляется, виделось мне занятием неблагодарным.

– Возвращайся, – произнес я в микрофон.

«Да», – высветилось на экране.

Выбравшись из-под платформы, на которой крепились корпуса базы, Алекс оттолкнулся от обшивки и поплыл к батиплану. Вскоре он пропал из виду в обсидиановой черноте за пределами светового луча. Экран локатора оставался чистым – ни одной цели. Никакого намека на движение. Очень уж это было для меня непривычным, прямо не давало покоя. Вроде бы радоваться надо, но я ощущал себя не в своей тарелке, невольно ожидая подвоха.

На панели замерцал зеленый сигнал открытия шлюза, так что надо было встречать Алекса. Я поспешил в коридор, но внутренний люк еще не открылся, мощные насосы с заметным гулом продолжали откачивать воду. Наконец створка в потолке ушла в сторону, и я тут же помянул Альбиноса недобрым словом. Его вариант расположения шлюза в верхней части корабля оказался не самым удачным. Естественно, насосы не могли откачать всю воду без остатка, а потому она потоком хлынула вниз. Литров пять там точно оставалось, так что лужа на полу образовалась изрядная. Меня тоже окатило с головы до ног, причем вода была далеко не теплой. Я невольно отпустил пару витиеватых выражений на родном языке.

– Ты чего ругаешься? – спросил Алекс сверху, хотя по-русски не понимал ни слова.

С него тоже текло.

– А не ясно? – пробурчал я. – Не все Альбинос предусмотрел. Как ты?

– Нормально, уже прокашлялся. Снял шлем, пока вся вода не сошла. А то, думаю, как вытошнит при опорожнении легких, и все на тебя…

– Разумно.

– Там, в средней бочке, нечто вроде входа, – сразу перешел к главному Алекс. – Это не шлюз, а просто квадратный проем в днище.

– Понятно. Значит, воздух на базе под высоким давлением, что не дает воде заливаться снизу. Не очень это хорошо.

– Почему? – не понял он.

– Кессонка, – пояснил я. – Несколько дней жизни на базе потребуют потом длительной декомпрессии. Без нее всплытие на поверхность будет смерти подобно. И, хуже того, мы не сможем быстро перебраться из базы в батиплан. На борту давление атмосферное, так что тут тоже будет каюк.

– Мило. И что делать?

– Не знаю, – признался я. – Буду думать. Но пока не решим проблему, на базу перебираться нельзя. На такой глубине даже через десять минут без декомпрессии можно будет копыта откинуть.

– А я думал, переберемся туда, пожрем…

– Нет, ужин сегодня точно на «Шпике». Снимай костюм, я тебе дам в помощь Ольгу, вместе будете искать съестные припасы. Она как раз сейчас на стрелковом посту с инструкцией знакомится.

– А, ясно, – каким-то странным тоном ответил Алекс. – Пусть они тогда дочитают.

– Да там, небось, том толщиной с руку, – скривился я. – Неделю будут читать. Иди, должно же в этой инструкции быть что-то вроде оглавления.

– Ладно, тебе виднее. – Алекс пожал плечами. – Где собираемся? В кают-компании?

– А где тут еще можно вчетвером поместиться? – с усмешкой ответил я.

Алекс стянул с себя мокрый скрипящий гидрокостюм, и мы с ним вместе запихали снаряжение обратно в складской отсек. Места на «Шпике» действительно было мало. Мы лишь день на борту, а меня это начинало напрягать.

Что делать с огромной лужей в коридоре под шлюзом, я тоже понятия не имел. Тряпок для уборки такого количества воды тут, скорее всего, не было.

Махнув на это рукой, я вернулся в рубку. Можно было сразу отправиться в кают-компанию, умом я это понимал, но пока не хватало духу оставить радар без присмотра. Ну как можно беспечно ужинать, когда вокруг океан, кишащий биотехнологическими чудовищами? Но экран локатора по-прежнему оставался пуст. К этому надо просто привыкнуть. И сейчас мне надо было решить не иллюзорную, а вполне реальную проблему – как исследовать базу при имеющейся разнице давлений. Неужели трудно было сделать ее конструкцию полностью герметичной? Или у инженеров нашлись веские причины реализовать именно такое решение? Предполагать можно было до бесконечности, но толку от этого никакого. Надо было просто решить, как поступить при уже сложившемся ходе вещей.

Но на самом деле решение было только одно. Можно было, конечно, подумать об изменении конструкции базы, о сбросе давления и о тому подобных вещах, но дальше мечтаний это все равно не пойдет. Нет ни времени, ни средств на такие радикальные переделки. А дышать внутри базы под таким давлением нам тоже нельзя. Значит, надо обследовать ее не дыша. Другого выхода я не видел. Пока не видел. Потому что осмотр внутренних помещений мог дать новые данные, пока недоступные. Например, на базе могли быть устроены герметичные помещения, в которых можно сбросить давление без риска затопления всей конструкции.

Минут через двадцать Ольга вызвала меня по внутренней связи и сообщила, что ей удалось постигнуть логику здешней логистики. Говоря проще, она нашла, где и по какому принципу складировано все необходимое – еда, медикаменты и прочее. Я приказал накрывать стол.

Ужин состоял из концентратов, а я их с детства не люблю. Мы расселись вокруг стола в тесной кают-компании. Алекс непрерывно болтал, то делился впечатлениями от стрелкового комплекса, то рассказывал, как обследовал базу. Урман похвастался, что при случае может помогать Алексу в управлении огнем, как минимум в качестве корректировщика, мол, с пультом там все понятно. Ольга уже основательно вышла из своего хмурого состояния и потихоньку превращалась в беззаботное существо, каким была большую часть времени. И мне, наконец, перевязали руку, а то я уже начел волноваться за открытую рану.

Дождавшись, когда Алекс сделает паузу, я рассказал о проблеме разности давлений и как я собираюсь ее решить.

– Придется на базе не дышать, как мы это делаем с помощью грибка под водой, – подвел я итог. – Так что жить там пока не получится.

– Погоди! – придержал меня Алекс. – Под водой у нас легкие заполнены жидкостью. А там как? Отрыгивать ее?

Об этом я не подумал. На воздухе ходить с жидкостью в легких не получится, она будет стремиться выплеснуться через рот и нос. А без жидкости тоже нельзя, поскольку воздух базы под огромным давлением попадет в легкие. Даже если не дышать при этом, азот все равно просочится через альвеолы в кровь и растворится там в чрезмерном количестве.

– Придется чуть переделать шлемы, – ответил я. – Надо заглушить заливные отверстия и оставлять воду внутри.

– И ходить с аквариумом на башке? – Алекс скривился. – Литра три водички там точно уместится. И еще в костюме, он тоже не совсем облегающий.

– Уж ты от такого веса точно не переломишься, – отмахнулся я. – Да и мне к трудностям жизни не привыкать.

– Вместе пойдете? – забеспокоилась Ольга.

– Да. – Я кивнул. – Внутри чего угодно можно ожидать, так что лучше друг друга подстраховывать. И мне надо самому все осмотреть.

– У тебя рука… Рана в воде не приведет ни к чему хорошему.

– Ну так придумай что-нибудь, – попросил я. – Поройся в аптечке. Мне еще только об этом думать.

Посоветовавшись, мы решили осуществить вылазку, не откладывая ее на завтрашний день. Похмелье меня уже совсем отпустило, и я чувствовал, что лучше собраться с силами сейчас, чем раскачиваться с утра.

Ольга нашла среди медикаментов антисептический коллоидный клей и тщательно замазала им мою рану. Пленка получилась толстой и очень надежной на вид. Осталось сделать инъекцию грибка и довести шлемы.

С модернизацией снаряжения проблем не возникло. У Алекса руки росли из нужного места, инструмент тоже имелся в наличии, включая инертную сварку, так что через час после ужина мы снабдили два шлема алюминиевыми запорными клапанами, сделанными из обрезка трубы. Труба была частью светильника в кают-компании, но без нее он светить хуже не стал, а внешний вид не имел для нас решающего значения.

Ольге я велел нести дежурство в рубке, Урману на огневом пульте. Оба волновались, я видел, но разводить тут детский сад и подтирать всем сопли я тоже не собирался.

Мы с Алексом забрались по лесенке в шлюз, задраились и начали затопление. Вдвоем было тесно, вода с раздирающим слух шипением врывалась в тускло освещенное пространство. Тело все крепче сдавливало. Мы открыли клапаны и позволили воде беспрепятственно заполнить шлемы. Самый неприятный момент. Невозможно к нему привыкнуть.

Тело еще не закончило паниковать, сердце прыгало в груди, весь организм испытывал рефлекторный ужас от утопления, ожидал смерти, а внешний люк уже открылся. Я придержал Алекса за плечо, мол, подожди немного, дай в себя прийти. Напарник не возражал. Вид у него был бравый, как обычно, но я знал, что испытывает он то же самое.

Придя в себя, я жестом показал, что пора покидать корабль. Алекс оттолкнулся и, загребая руками, первым устремился к базе. Я за ним. Видимость оказалась намного лучше, чем можно было ожидать – луч прожектора светил ярко, отражался от обшивки базы и рассеивался в воде, прорисовывая окружающие предметы. На мониторе это выглядело намного хуже, но оно и понятно – камерам далеко до человеческого глаза.

Не было ощущения, что паришь над бездной, столь знакомого мне. Нет, тут дно было близко, его было видно. Течение, как ветерок на пыльной дороге, поднимало с грунта извивающиеся полоски серой мути и уносило в непроницаемую черную мглу за пределами видимого пространства. Вода была очень холодной, даже через костюм ощущалось. Но постепенно внутренний тонкий слой жидкости нагрелся от тела, после чего уже не менял температуру из-за отсутствия циркуляции. Стало хорошо, как в ванной с температурой воды в тридцать шесть градусов. Ни я, ни Алекс не стали включать систему, проецирующую дополнительную информацию на стекло шлема. В этом не было необходимости, проекция бы только видимость ухудшала.

Алекс знал, как добраться до нужного нам проема в нижней обшивке, так что я просто следовал за ним на небольшом удалении. Мы добрались до нижней решетчатой платформы и я не без удовольствия схватился за один из прутьев – бороться с течением оказалось сложнее, чем я думал, глядя на Алекса из рубки. Оно не было сильным, но ощущалось значительно, особенно если не прикладывать сил. Сразу начинало сносить. Так что ажурная конструкция опорной платформы оказалась весьма кстати.

Через перчатку я ощущал, что прутья тоже совершенно гладкие, без намека на обрастание. Цепляясь за них, мы двинулись вдоль среднего корпуса базы, оставив его над собой. Почти сразу мы оказались в тени, луч прожектора заслонила кромка корпуса. Стало темнее, но видимость только улучшилась из-за снижения контраста. Глазам вполне хватало и рассеянного света.

Даже когда мы добрались почти до середины корпуса, у меня не возникло желания зажечь налобный фонарь, а вот на шлеме Алекса он вспыхнул. Наверняка напарник знал, что делает, поэтому я последовал его примеру. И не зря! В свете двух скрещенных лучей отчетливо прорисовалась кромка огромного прямоугольного проема в днище среднего корпуса. Решетчатая платформа кончалась раньше, так что метров пять нам пришлось проплыть ни за что не держась.

Проем был огромен, света налобных фонарей не хватало, чтобы увидеть его дальний край, а в ширину он занимал весь средний корпус. «Шпик» в любом случае легко бы в него поместился, да еще и с изрядным запасом.

Два световых пятна от наших фонарей скользили по обшивке, но стоило лучу попасть в черноту проема, как тьма полностью поглощала его, не давая возможности разглядеть хоть какие-то внутренние детали базы. Только искрящиеся пылинки ила иногда мерцали на пути бесследно пропадающего луча.

Мы приближались к проему, как две мелкие рыбешки к разверзнутой пасти морского чудовища. Я снова порадовался безжизненности этих мест, пусть пока еще не понятной, но уже вполне очевидной. Ведь опасность в океане могла исходить не только от биотехов. Мы просто привыкли бояться искусственных тварей, потому что любая другая угроза казалась ничтожной в сравнении с ними. Но там, в проеме, нас мог ждать, к примеру, огромный спрут, или быстрая, как молния, акула. А мы даже оружия не взяли с собой, в детском восторге от отсутствия биотехов на радаре. Благо тут не было и намека на присутствие живых существ. Один только раз мне показалось, что прожектор высветил стаю мелких рачков при подходе к базе, но сейчас я уже был уверен, что обознался.

Алекс первым двинулся вверх, я за ним, и примерно через полминуты нас окутала полная темнота. Свет от прожектора «Шпика» не проникал внутрь, даже в отраженном и рассеянном виде, а мощности налобных фонарей хватало, только чтобы резать пространство теряющимся вдали лучом. Но и он, наконец, отразился от потолка базы. Мы были почти у цели.

Воздух внутри корпуса базы находился под огромным давлением, поэтому забортная вода не могла подняться в проеме выше определенного уровня, образовав нечто вроде бассейна с невысокими бортиками, у края которого мы и вынырнули. Такой же эффект возникает в глубоководных гротах, где тоже образуется воздушный пузырь под потолком.

Выбраться из бассейна удалось не без труда – заполненные водой шлемы весили изрядно и значительно поднимали центр тяжести тела выше привычной отметки. Алекс нащупал торчащую у кромки кнехту, к которой военные вязали швартовые концы, подтянулся, держась за нее, закинул ногу и полностью выбрался на палубу. Мне он подал руку и вытянул меня из бассейна, как морковку из грядки. Силы в нем было – хоть отбавляй.

С полным шлемом воды оказалось почти невозможно ходить, не только из-за ужасной развесовки, но и из-за особенностей человеческого зрения. Когда под шлемом воздух, а за ним вода – все нормально. Когда шлем заполнен водой, и за стеклом тоже вода, тут похуже. Вместо четких предметов видны лишь размытые пятна, как при погружении просто с открытыми глазами. Для компенсации этого недостатка мы использовали откидные линзы перед глазами, они компенсировали разницу коэффициентов преломления. Но когда шлем заполнен водой, а за ним воздух, мир искажался так, что голова шла кругом.

Для нас обоих этот эффект оказался неожиданностью. Я чуть не упал, Алекс медленно опустился на колени рядом. Три лишних килограмма на плечах тоже не добавляли удобства. Но вообще-то об удобстве я точно не думал, поскольку попытка снять шлем или выпустить из него воду могла стоить нам жизни.

Поначалу я растерялся, но через минуту нашел решение. Чуть приоткрыв самодельный клапан, я спустил только часть воды, чтобы глаза оказались выше уровня жидкости, а нос и рот оставались ниже. Это полностью решило проблему преломления. Но я не мог жестами объяснить Алексу, что нужно делать, он меня почти не видел. Зато я его видел прекрасно, а потому дотянулся до его клапана и выпустил часть воды.

«Так гораздо лучше», – показал Алекс и улыбнулся.

Теперь мы могли как следует оглядеться. Но помещение с бассейном оказалось настолько огромным, что мощности фонарей не хватало, чтобы увидеть его полностью. Но этого и не требовалось, по крайней мере пока. Метрах в семи от нас находилась металлическая переборка, весьма основательная на вид, а в ней виднелись два люка, задраенные массивными дверьми со штурвалами поворотных герметизирующих замков. Сама палуба под нами была гладкой, но поверх нее лежала мелкая металлическая решетка, видимо во избежание скольжения мокрых подошв.

Фонари высвечивали обстановку довольно узкими лучами, а потому нам приходилось поворачиваться всем телом в ту сторону, куда хотелось посмотреть. Для работы на суше наши костюмы были продуманы плохо, я это сразу понял. При свете дня я этого не замечал, поскольку можно было вертеть головой внутри шлема, а широкое стекло давало отличный обзор. Но фонарь, неподвижно закрепленный на неподвижном шлеме, заставил меня задуматься.

Но пока приходилось довольствоваться имеющимся. Мы поднялись на ноги и пошли осмотреть люки в ближайшей переборке. В одном из них дверь была оснащена небольшим иллюминатором из очень толстого стекла – такое и пулей не прошибешь.

Алекс посветил внутрь, а я выключил свой фонарь и заглянул через стекло. Там, за дверью, определенно находился шлюзовой тамбур, я увидел вторую дверь и панель управления системой шлюзования.

Это было весьма неожиданным, точнее разрушало все мои предположения касательно устройства заброшенной базы. Могло оказаться, что теория о высоком давлении воздуха просто фикция, плод моего воображения. Иначе зачем тут шлюз? Если давление в доке с бассейном такое же, как в других помещениях, то устройство шлюза в этой переборке бессмысленно. Герметичные двери – да, пойму. Но шлюз?

В любом случае это надлежало проверить, открыть дверь и проникнуть внутрь. Я показал Алексу жестами, что увидел и что думаю по этому поводу. Он кивнул.

С нашей стороны в переборке не было ничего похожего на электронный модуль управления дверью, так что я без затей взялся за штурвал герметизирующего замка и повернул его. Внутри лязгнул тяжелый, давно не использовавшийся механизм, дверь чуть выдвинулась на меня, а через образовавшуюся щель с громким свистом ворвался воздух. Звук был настолько громким, что у меня не оставалось сомнений, что в тамбуре давление равнялось атмосферному, как и на борту «Шпика». А раз так, то оно было таким же и в других помещениях. Только в доке оно было высоким, чтобы исключить попадание воды из бассейна.

Идея конструкторов мне понравилась – док с бассейном устроить было проще, чем создать огромный шлюз для захода подводных судов. Куда проще организовать несколько тамбуров в переборке для прохода людей и перемещения грузов.

Но, оказавшись в одном из таких тамбуров, я расстроился. Пульт, осуществляющий управление шлюзованием, не подавал никаких признаков жизни. Все индикаторы оставались погашенными, сколько я ни тыкал пальцем в кнопки. Очевидно, что военные, уходя, обесточили все системы.

«Главный рубильник должен быть в доке», – жестами показал Алекс.

Я не был уверен в его правоте – базу могли обесточить и дистанционным сигналом. Да еще и кодированным. Тогда вторую дверь тамбура придется вырезать, что нарушит герметичность отсеков и может затопить все помещения. Не надеясь на удачу, я отправил Алекса осмотреть док. Мало ли…

Какова же была моя радость, когда минут через пять в доке зажегся свет! Несколько десятков небольших люминесцентных светильников включились под потолком. Каждый из них имел достаточную мощность, чтобы все они могли осветить док целиком, пусть и не очень ярко. Но большего и не требовалось.

Я выглянул из тамбура, распахнув тяжелую дверь, и разглядел посреди дока Алекса. Он стоял правее бассейна и разбирался с рубильниками на большом, выступающем из переборки щите. Мы этот щит не заметили сразу из-за недостаточности освещения. Я оглянулся и порадовался еще больше – пульт управления шлюзованием в тамбуре тоже ожил. Я помахал Алексу, и он направился через док ко мне.

Задраив тамбур, я включил режим уравнивания давлений. Через минуту над второй дверью зажегся зеленым индикатор, разрешающий проход дальше. Мы вдвоем повернули штурвал, толкнули тяжелую дверь, и друг за другом перешагнули высокий порог. На этот раз я двигался первым.

Обе переборки были выполнены из сваренных между собой листов металла. На первых шагах они представляли собой коридор, но уже через пять метров он вывел нас в квадратное помещение, из которого расходились такие же, как в тамбуре, герметичные двери. В помещении горел свет, а вот иллюминаторы в дверях оставались темными. Видимо для экономии ресурса надо было включать свет в отсеках по мере необходимости. Это, как и многое другое, еще предстояло выяснить. Но я уже понял, что теперь у нас образовался новый дом в глубине. Большой, надежно укрытый от глаз людских, и безопасный с точки зрения нападения биотехов. О таком я и мечтать не мог. Военная база с рабочей инфраструктурой… С доком, с огромной общей площадью помещений. И с нормальным давлением внутри, как показывал встроенный в костюм прибор. «Дом в глубине», – жестами показал я.

Алекс улыбнулся за стеклом шлема.

Глава 2. Находка

Любопытство толкало нас на углубленное исследование базы. Особенно Алекс рвался, хотел все осмотреть в подробностях, заглядывал то за одну дверь, то за другую, и вряд ли смог бы остановиться самостоятельно.

А надо было. Пришлось его одернуть. Я объяснил жестами, что впопыхах все равно многое не заметим, а Ольга и Урман, ожидая нас, с ума сойдут от неизвестности. Связаться с ними не получалось, я попробовал задействовать коммуникатор костюма, но без результата. Видимо, стальные «бочки», как называл Алекс корпуса базы, блокировали сигнал.

Сошлись на том, что осмотрим ближайшие помещения беглым взглядом, чтобы просто составить какое-то впечатление. И сразу назад. Раз уж с давлением на базе все в порядке, не было смысла откладывать основательный переезд.

За одной из еще не открытых дверей оказался ангар, заполненный самой разной подводной техникой. Там были и странного вида гидрокостюмы, развешанные в ячейках, напоминающих школьные шкафчики, и еще более странные тяжелые скафандры, почему-то хранившиеся в прозрачных емкостях с жидкостью, и одиночные буксировщики боевых пловцов, и даже крошечные подводные лодки, одна на четверых, одна на двоих.

Согласно висевшей на стене схеме аварийной эвакуации, ангар соединялся с главным доком. Я проверил, оказалось действительно так. С помощью различных транспортеров и рельсовых талей любой аппарат из ангара можно было быстро и без особых усилий переправить прямо к выходному бассейну. А оттуда – куда угодно.

У меня глаза разбежались от подобного изобилия. К тому же все это было совершенно бесплатным, очень нужным и в огромных количествах. Чем-то это было похоже на детский сон, когда попадаешь в кондитерскую, а кругом торты, пирожные, ты их ешь, но, к счастью, не наедаешься. Только теперешний сон был наяву. И это еще больше добавляло остроты ощущений. Все это мы могли без всякого зазрения совести присвоить себе. В качестве трофея. И хотя очень уж по-пиратски оно звучало, но уж в этом удовольствии я точно себе отказать не мог. С пиратом себя ассоциировать мне очень уж не хотелось, так что я решил думать о наследстве, оставленном нам военными. Почему нет? Мы вроде как похожее дело делаем.

Хотя, если уж совсем по-хорошему разбираться, найденное нами имущество по праву принадлежало организатору и главному спонсору экспедиции. Альбиносу. Но такой вариант меня мало устраивал, так что я решил разобраться с этим позже, и на других условиях.

За другой дверью обнаружился проход в жилую зону. Это были не каюты, а общие кубрики, видимо для самых нижних чинов. Металлические кровати стояли в два яруса, и в каждом помещении их были десятки. Это говорило о том, сколь многочисленный контингент тут можно было разместить.

Рядом с кубриками, как того и требовал здравый смысл, располагались арсеналы. Чтобы, в случае тревоги, можно было быстро вооружить поднятый личный состав. Причем легкого стрелкового вооружения тут было столько, что глаза отказывались верить увиденному. Его бы с избытком хватило на оснащение небольшой, но эффективной армии, способной взять штурмом любой из прибрежных городов. И все, похоже, не просто в хорошем, а вообще в превосходном состоянии. Я не собирался использовать это оружие для оккупации населенных пунктов, но перспективы все равно открывались широкие.

Я тронул Алекса за плечо и показал, что пора возвращаться. Он не стал спорить. Мы вернулись к бассейну через шлюз, но обесточивать системы не стали. Раз уж судьба подарила нам новый дом, следовало его обживать. Я был намерен загнать «Шпика» в док сразу по возвращении.

Вернувшись, мы поделились открытиями с друзьями. На отдых никто не рвался, несмотря на трудный день и почти бессонную ночь, так что единогласно было принято решение о немедленном переезде. Мне не пришлось никого уговаривать.

Чтобы окончательно успокоить Ольгу, мол, я не считаю ее плохим пилотом, мне показалось уместным предложить ей самой загнать «Шпика» в док. Но это произвело обратный эффект – она отказалась, и я ощутил себя неловко. К счастью, это уже не могло испортить моего настроения.

К тому же я знал, что Ольга по психотипу сильно отличалась от всех людей, которых мне доводилось встречать. Там, где другим требовалось сочувствие и внимание, ее приводил в чувство добрый и крепкий пинок. Это парадоксально, но Ольга вообще была на редкость парадоксальной личностью. Поэтому я без затей загнал ее в кресло второго пилота и велел следить за показаниями сонара. Смысла в этом не было никакого, но, благодаря своему красноречию, мне удалось убедить ее в обратном.

Забавно, что Ольге для душевного равновесия требовалась именно иллюзия собственной полезности, а не собственная полезность как таковая. Действительно полезные вещи она делала без охоты, ссылаясь, что ей нужно войти в какое-то особое состояние или оправдываясь недостатком опыта и знаний. Она хотела делать именно то, что ей делать нравилось, а не что нужно было для общего успеха. Причем делать только тогда, когда у нее было подходящее для этого состояние. Но ей важно было, чтобы эта деятельность обязательно воспринималась окружающими как полезная. Иначе она впадала в уныние и самобичевание. А вот дать ей самостоятельный фронт работ, и чтобы она сдала результаты в срок, у меня не вышло ни разу.

Возможно, именно поэтому работа над Каталогом, который был всем жизненно необходим, так затянулась. Ольгу было не усадить за компьютер, она то неважно себя чувствовала, то ей требовалась прогулка для поднятия тонуса, то ее начинала раздражать неустроенность нашего подземного жилья. Поначалу это меня бесило, но постепенно я просто перестал обращать внимание. Когда была возможность, садился за компьютер сам, неуклюже обрисовывая отцовские схемы. А нет так и нет. Временами мою работу дополняла Ольга, но я уже не мог на это рассчитывать как на постоянную величину, а тем более не мог делать прогнозов о завершении Каталога.

Как я и ожидал, Ольга, получив якобы важное, но не требующее ответственности задание, быстро начала приходить в себя, уткнувшись взглядом в монитор бесполезного на такой дистанции сонара. Я же аккуратно сдвинул ручку управления вперед и на самом малом ходу повел «Шпика» в сторону базы. Главное было не поднимать ил винтами, тогда видимость оставалась приемлемой для захода в док.

Маневр не был очень сложным, поскольку под средней «бочкой» не было свай, мешающих проходу подводного корабля. Но в то же время, чтобы поднырнуть под решетчатую платформу, следовало опуститься ниже и пройти, едва не касаясь дна брюхом. С учетом взрывной резвости нашей силовой установки, это могло оказаться небезопасным.

За пару минут движения у меня и лоб вспотел, и спина. Надо было еще и вовремя включить реверс, чтобы не впечататься носом в подъем шельфа. Но, вопреки опасениям, «Шпик» вскоре оказался точно под проемом. Дальше оставалось только задействовать систему стабилизации и начать медленное всплытие.

Через пару минут, без всяких происшествий, мы уже всплыли посреди бассейна в главном доке нашего нового подводного дома. Я еще раз предупредил всех о необходимости соблюдения осторожности при выходе в зону высокого давления. Особенно это касалось Урмана. Причем ему тоже пришлось сделать инъекцию грибка, и ему пришлось самому пережить все то, чему он был свидетелем в первый день нашего знакомства. Но ничего, справился он достойно.

Все хотели есть, поэтому, как только мы оказались за шлюзами безопасной зоны, я велел Ольге снять костюм и поискать еды, которую можно было бы употребить в горячем виде. Урман вызвался поискать место для ночлега получше, и я не стал ему мешать. Мы с Алексом тоже разгерметизировали шлемы, чтобы попусту не таскать в них воду, и отправились выяснить, какую машинерию следует активировать сразу, а какую пока не трогать.

Изучив пульт управления, я пришел к выводу, что все, что нам нужно, и так включено, просто находится в режиме консервации, а потому развивает лишь десять процентов штатной мощности. Хватит нам этого или нет, пока сложно было сказать, но вот систему регенерации воздуха я предпочел перевести в рабочий режим. Меньше всего мне хотелось теперь задохнуться во сне. Что же касалось электроэнергии, то тут инженеры оказались на высоте, предусмотрев возможность включения лишь части тепловых водородных элементов, что экономило драгоценный газ. С другой стороны, и это вполне возможно, «Шпик» был способен самостоятельно вырабатывать водород для генераторов или же работать в качестве электростанции, если что. Я пока не знал, как подключить его к общей сети, и возможно ли это вообще, но в далекой перспективе это следовало бы выяснить.

Пока мне все нравилось на этой базе. За такую наводку Альбиносу можно было простить очень многое. Ведь такой дом в глубине по факту становился отправной точкой для таких мероприятий, о каких я раньше и помыслить не мог. Например, для глубоких рейдов против биотехнологических тварей. Особенно с учетом того, что сами твари, похоже, сюда попасть по каким-то причинам не могли. А это дорогого стоило. В любом случае. Хоть будем мы дальше работать с Альбиносом, хоть нет. Пока я не принял даже промежуточного решения на этот счет, да и не требовалось немедленного решения ни сейчас, ни завтра.

По большому счету все зависело от того, как Альбинос отреагирует на провал миссии. Ведь даже если мы найдем тут личинки торпед, я их заранее решил уничтожить. Для него это было важным, а я не собирался передавать ему ничего из подобных находок. Конфликт? Безусловно. Особенно с учетом того, что Альбинос очень хотел подсадить к нам своего человека. Но не вышло. И это давало мне очень высокую степень свободы.

Вскоре нас разыскал Урман. Оказалось, что кроме общих кубриков и кают младшего офицерского состава, на базе имелись жилые помещения класса «люкс», предназначенные для высшего командного звена. Их мы и решили занять.

Пришлось нам с Алексом снова надевать шлемы и выбираться в главный док, чтобы перенести необходимые вещи с борта «Шпика» на новое место базирования. Урман вызвался помогать, но я велел ему отправиться на помощь Ольге, поскольку от того, как быстро будет готов ужин, зависело, скоро ли мы ляжем спать. А поспать никому из нас не мешало.

Разгрузка не заняла много времени, даже с учетом необходимости шлюзования при каждой ходке. Ведь с предыдущей базы мы брали только самое необходимое. Разложив все в складском ангаре, мы занялись переоборудованием одной из кают в жилом блоке, чтобы сделать из нее нечто вроде временной кают-компании. Тут наверняка была штатная, но пока было лень ее искать, так что Алекс без затей приволок еще один стол, приставив его вплотную к имевшемуся, а мне осталось принести еще пару легких металлических стульев с перфорированными спинками. Пока будет нормально, а по мере надобности разберемся. Было очевидно, что завтра, при детальном обследовании, мы найдем много самых разных помещений, предназначенных для самых разных нужд.

Ольга вызвала меня по коммуникатору и спросила, готовы ли мы ужинать, так как она уже занимается сервировкой. Я сообщил, где мы находимся. Алекс так хотел есть, что не удержался и сам рванул на камбуз, мол, лишние руки не помешают.

Ужин оказался вполне себе ничего. Он состоял не из осточертевших полуфабрикатов, а из консервированных продуктов очень хорошего качества. Блюда из них получились вкусные, а главное горячие. Это придавало уверенности в завтрашнем дне. На первое получилось нечто вроде солянки с грудинкой, а на второе тушеное мясо с овощами. После такой еды еще больше потянуло в сон, поэтому все обсуждения дальнейших планов я предложил перенести на утро, чему никто не стал перечить.

Каюты в выбранном нами секторе предназначались самым высшим чинам и были одноместными, зато со всеми удобствами, включая не только душевую кабину с гидромассажем, но и полноценную ванну. Увидев ее, я не смог отказать себе в удовольствии понежиться в горячей воде. Правда поначалу из крана полилась лишь густая ржавая эмульсия, и я уж подумал, что искупаться мне не судьба, но постепенно вода очистилась, сохранив едва заметный желтоватый оттенок.

После принятия ванны меня сморило окончательно, и я едва добрался до койки. Точнее, это была не койка, а самая настоящая мягкая кровать, почти как в резиденции Альбиноса. Было настолько удобно, хорошо и приятно, что на меня прямо-таки нахлынуло острейшее состояние сиюминутного счастья. В этом состоянии меня и одолел сон.

К сожалению, он не был столь безмятежен, как мне бы хотелось. Видимо, голова продолжала думать, искать ответы на вопросы и решения насущных проблем, угнездившихся глубоко в подсознании. Отголоском этой работы мозга стали трудноописуемые кошмары. Я то падал куда-то, то задыхался в непроницаемой тьме, то вокруг меня все горело. Каждое из этих видений заставляло меня просыпаться, я ворочался, снова засыпал и погружался в новый кошмар.

Наконец мне это окончательно надоело, и я решил сменить состояние на любое другое. Для этого надо было отбросить бесплодные попытки уснуть и заняться чем-то другим. Вещественным, и желательно полезным.

В какой-то мере я лукавил перед самим собой. Идея заняться чем-нибудь среди ночи была не чем иным, как рационализацией терзавшего меня желания. Именно оно, скорее всего, и подняло меня с постели помимо моей осознанной воли. Оно, возможно, формировало кошмары.

Я уже понимал, что больше всего мне сейчас хотелось одному, без посторонних глаз, и даже без помощи Алекса, осмотреть ангар, в котором военные складировали свое снаряжение. Мне надо было понять, есть на базе личинки торпед или нет. Все просто. А если они есть, мне нужно было уничтожить их до того, как все проснутся. И тогда никто уже никогда не поймет, были они вообще тут или нет.

Что двигало мной в этом желании? Недоверие к Алексу и другим членам команды? Нет, конечно. Я всем доверял. Но дело было не в этом. Проблема, точнее ее суть, лежала не в настоящем, а в будущем, причем в будущем вполне вероятном. Сейчас я был уверен в своих соратниках на все сто процентов. Но это лишь до тех пор, пока Альбинос или подобные ему дельцы не дотянутся до Алекса, Урмана или Ольги. И не надо будет никого пытать, не надо ничего из кого-то клещами вытягивать. Нет, достаточно будет сделать ряд предложений, от которых данный конкретный человек не сможет отказаться. В том, что это возможно, у меня не было ни малейших сомнений. Хотя бы в силу того, что сам я не смог отказаться от предложения Альбиноса. Точнее, я не смог отказаться от предложенной им цены. Но в том и дело, что своя цена есть у каждого, кто бы что об этом ни говорил.

В общем, я просто не мог рисковать. Я не имел права на это. Просто в силу серьезности самого вопроса. Ведь если человечество снова вернется к биотехнологиям, может произойти нечто более страшное, чем уже случилось пятьдесят лет назад. Так что этическая сторона недоверия к друзьям не могла изменить моего намерения.

Я решительно оделся и покинул каюту.

В тишине и отсутствии человеческой суеты металлические коридоры базы выглядели весьма колоритно, как в каком-нибудь фантастическом довоенном фильме. Холодный свет люминесцентных ламп, однообразные стальные стены, выкрашенные однообразной шаровой краской, ряды заклепок на стыках, грубоватые сварные швы, покрытый мелкой решеткой пол. И почти полная тишина, которую, казалось, только усиливал едва заметный гул водородных генераторов.

Несмотря на беглый осмотр помещений, проведенный с Алексом, меня не оставляло ощущение, что я первооткрыватель, впервые оказавшийся в древней гробнице через тысячи лет после ее постройки. И хотя на гробницу это было мало похоже, не те интерьеры, да и возраст далеко не тысячелетний, но сходству ощущений это нисколько не вредило. Да, меня от людей, построивших базу, отделяли не тысячи лет. Но, если вдуматься, мы с ними жили в совершенно разных реальностях. Для них мир был одним, а для меня он совершенно другой. Они упивались новыми перспективами, которые могли даровать человечеству биотехнологии, а я относился к тем, кто теперь пожинал их плоды. И вкус этих плодов мне не нравился, у меня от него была оскомина на зубах. Да и не у меня одного.

Добравшись до ведущего в складской ангар люка, я повернул запорный механизм, потянул тяжелую створку и перешагнул через высокий стальной порог. Там мало что изменилось с первого осмотра, только добавились принесенные со «Шпика» вещи.

Я задраил за собой люк и решительно пересек ангар в направлении восьми прозрачных акриловых боксов, заполненных жидкостью, в которой плавали очень странные на вид скафандры. Они интересовали меня не меньше, чем личинки торпед, потому я и начал осмотр с ангара, а не с арсеналов.

Почему костюмы такие огромные? Почему хранятся таким странным образом? Какими функциями он обладает, если попал на вооружение к военным? Ни на один из этих вопросов я не имел ответа, но мне хотелось получить их хоть в самом первом приближении.

Вообще, если говорить честно, у меня при самом первом взгляде на эти скафандры закралось нехорошее подозрение на их счет. Но близко мы к боксам не подходили, а издалека проверить догадку было невозможно. И мне не хотелось раньше времени заострять на странных костюмах внимание Алекса.

Но вблизи их даже не надо было особо разглядывать, так как их биологическое происхождение стало очевидным. Это были самые настоящие биотехи, только выполненные в виде скафандра, а не в виде глубоководного оружия. Их вид произвел на меня сильное впечатление. Я скользил взглядом по узлам мышц под тонкой бородавчатой кожей, по хрящевым наростам на спине и боках, по жаберным пластинам, похожим на бахрому. От них по всему скафандру расползалась синеватая сетка кровеносных сосудов. Зрелище было не для слабых нервов. Чем-то это напоминало не до конца освежеванную тушу диковинного инопланетного существа с толстыми ногами, руками, и покрытой панцирем головой.

Остальные семь скафандров были той же породы, что и ближайший ко мне. Мне не по себе становилось от одного взгляда на них, а ведь кто-то залезал к ним внутрь, под эти мышцы, под эту кожу, дышал под водой их жабрами. Меня передернуло. Это было выше моего понимания.

Но я допускал, что мое понимание не беспристрастно, что оно уже отравлено ненавистью к тварям, убившим мою мать и отца. Возможно, психиатры назвали бы мое отношение к биотехам фобией, и, скорее всего, были бы правы. Но мне было без разницы. Я не собирался менять своего отношения. Даже ради возможностей, которыми могли обладать живые скафандры.

Наличие биотехнологических творений этого вида говорило о том, что и личинки торпед тут наверняка имеются. Видимо, база относилась к тому временному периоду, когда человечество еще не успело прийти в ужас от им же сотворенных чудовищ. Возможно, тут найдутся и другие биотехнологические устройства, кроме костюмов и торпед. И мне тогда придется уничтожить их все. Без жалости, без сомнений.

Я уже всерьез намерился отыскать инструмент, подходящий для вскрытия тварей, но призадумался. Вот, меня бесили законы, запрещающие исследования биотехов. Бесили дико. Но почему? Потому что они мешали собирать информацию, необходимую для их уничтожения. Но ведь принимались эти законы из тех же соображений, из которых я сейчас собирался разбить восемь акриловых боксов. Всех биотехов под одну гребенку.

Но если я не считал верными законы, так, может, и сам я не прав? Может, нельзя так? Может, лучше использовать любые средства, пусть даже и биотехнологические, для достижения полной победы над врагами? Но так не далеко и до тактики Альбиноса. Следуя этой логике, и личинки торпед уничтожать было нельзя.

Отойдя в сторону, я присел на основание ложемента, державшего один из буксировщиков для боевого пловца. На мне ведь была очень большая ответственность. Я сам ее на себя возложил, но это не меняло дела. Я не мог, не имел права рубить с плеча. Мне надо было подумать.

Я решил дождаться утра и посоветоваться с командой. Последнее решение будет за мной, это понятно, но я боялся наломать дров сгоряча. Лучше было вернуться в каюту, что я и сделал, оставив все в ангаре без изменений. Стоило мне улечься на кровать, сон укутал меня мягко и незаметно, а кошмары не тревожили больше, словно мозг удовлетворился отложенным на завтра решением.

Проснулся я бодрым, как никогда. За завтраком пришлось рассказать всем о своей ночной вылазке и о посетивших сомнениях. Алекс удивился, что до меня сразу не дошло, мол, он биотехнологическую природу скафандров сразу понял. Может, просто выделывался, но в любом случае мой рассказ не произвел на него особого впечатления. На других тоже.

Ольга заинтересовалась темой и предположила, что жаберное дыхание на глубине может оказаться в несколько раз эффективное, чем грибковое, ею же и придуманное. А заодно и безопаснее, так как отпадала необходимость принимать противогрибковые препараты после возвращения. По ее мнению, возможность скафандров этим наверняка не исчерпывалась. Костюмы просто обязаны были иметь органы автономного передвижения в глубине, вроде торпедных водометов.

Урман высказался примерно в том же ключе. Только, в отличие от Ольги и Алекса, мой авторитет на него не давил, так что бывший муниципал не остановился на логической аргументации, а назвал меня костным ретроградом, зациклившимся на идее опасности биотехов. Еще месяца три назад я бы наверняка психанул. Ударил бы кулаком по столу и велел бы всем заткнуться. Но потеря первой команды стала для меня серьезным уроком. Мне сейчас ну никак нельзя было потерять и эту.

– Надо отыскать документацию по всем биотехнологическим средствам, которые могут находиться на базе, – озвучил я свое решение. – А дальше разберемся.

– Наверняка она сохранилась в компьютерах, – предположила Ольга. – Глупо было бы ее уничтожать, если не собирались взрывать саму базу.

– Логично. – Я кивнул. – Вот ты тогда и займись поисками.

– Я тоже знаю, с какой стороны подходить к компьютеру, – не без иронии сообщил Урман.

– Значит, занимайтесь вдвоем. Только сначала отыщите инструкцию к скафандру.

– Испытывать будем? – воодушевился Алекс.

– Посмотрим, – скупо ответил я.

Развитие ситуации и общие настроения мне не очень нравились. Но мне не хотелось идти против своих же людей. Тем более что я не был уверен в собственной правоте. Обычно был уверен, а тут вот нет.

После завтрака Ольга и Урман отправились в главный командный пункт базы на поиски доступа к серверам с данными, а мы с Алексом решили еще раз осмотреть скафандры и вдвоем, без лишних ушей, обсудить возможность их испытания.

На самом деле я и сам уже не был так сурово настроен. Одно дело, когда смотришь на живые костюмы один и ночью, а другое, когда утром, в присутствии жизнерадостного друга. Совершенно разные состояния. Алекс же моими идеями совершенно не был отягощен, а потому сделал важное открытие там, где я проглядел. Оказалось, что инструкция к скафандрам прилагалась к самим скафандрам, но в таком странном формате, что я и не догадался ее искать. Она находилась в выдвижном ящике в нижней части бокса и представляла собой не цифровой носитель, а самую настоящую папку с тонкими пластиковыми листами, на которых были напечатаны тексты, схемы и фотографии.

– Неожиданно, – прокомментировал я, приняв увесистый том из рук Алекса. – Почему в таком виде?

– Так это же инструкция пятидесятилетней давности! – ответил Алекс с таким видом, словно я сразу должен был все понять. – А… Ты не слышал о всеобщей истерике по поводу электромагнитного оружия?

– Нет, – признался я.

– Да ладно! – Алекс глянул на меня, словно ожидал подвоха.

– Ну правда не знаю!

– Так идея биотехов из этого и родилась! – Алекс озадаченно почесал макушку. – Понимаешь, военные придумали такой генератор электромагнитного импульса, он выжигал всю электронику в округе. А людям и животным – хоть бы что. Все впали в панику и стали обратно дублировать цифровые данные на бумагу или на такой вот пластик, он долговечнее. Ну, чтобы в каменный век, если что, не вернуться. А генетики тут же подсуетились и предложили заменить электронные устройства идентичными по функции живыми существами. Я думал, ты знаешь. В школе ведь проходили.

– У меня не было возможности закончить образование, – сухо отрезал я.

Алекс стушевался. Я тоже как-то неловко себя почувствовал. Чтобы сгладить ситуацию, мы с ним уселись рядом на основание ложементов и принялись изучать инструкции. И чем больше я углублялся в это, тем больше радовался, что не поддался ночному порыву и не уничтожил скафандры. По сравнению с нашими самопальными гидрокостюмами, они были как фантастический звездолет в сравнении с телегой, запряженной волами.

Начать с того, что скафандры дышали жабрами, а потому под водой можно было находиться неограниченное время. Тут, правда, была и неприятная тонкость. Надо было через специальный катетер соединять кровеносную систему скафандра с кровеносной системой боевого пловца для обеспечения кислородом. Но это было не так важно, что, мы мало инъекций себе делали перед погружением?

Конечно, жаберным дыханием достоинства костюма не ограничивались. Так, он был способен не только самостоятельно питаться, пожирая планктон, но и впрыскивать излишки глюкозы в кровь хозяина, позволяя еще больше увеличить срок автономного плавания. Но главное – скорость. Скафандр не только не уступал в скорости самым шустрым торпедам, но и немного их превосходил за счет мощного спаренного водомета и такого же, как у самих торпед перистальтического движения кожи для снижения сопротивления в водной среде.

Было и некоторое сходство с нашим методом погружения. Например, легкие тоже приходилось заполнять водой для обеспечения меньшей сжимаемости тела в условиях невероятных глубинных давлений. Но если в наших костюмах, несмотря на такую необходимость, предельная глубина была все же ограничена человеческими возможностями и возможностями обезболивающих препаратов, то в живом скафандре, оказалось, можно было опускаться хоть на океанское дно. Костюм, имея мощный мышечный слой, самостоятельно настраивался на компенсацию давления, а заодно оптимальным образом распределял усилия на кожу, задавая нужную циркуляцию крови. Это избавляло от онемения конечностей, к которому я так и не привык. Такие возможности позволяли не использовать сильнодействующие инъекции при погружении, как минимум отказаться от обезболивающего, а это уже немалое подспорье здоровью.

Но главным достоинством, конечно, были перистальтические движения покровов скафандра, такие же, как у торпед. Это позволяло тягаться по скорости с самыми резвыми тварями, и даже уходить от них, благодаря более мощному спаренному водомету.

Все это давало возможность применения совершенно иной, куда более прогрессивной тактики борьбы с биотехами. Это даже без учета мелких опций, вроде интеллектуальной балластной системы, самостоятельно или по команде, выбирающей степень плавучести, а также интегрированных систем связи и дальнего обнаружения, ультразвуковой пушки дальнего боя и управляемого налобного фонаря, использующего свечение бактерий без необходимости таскать мощные аккумуляторы.

– Это надо испытать, – уверенно заявил Алекс, когда мы закончили первое беглое знакомство с инструкциями.

– Ну попробуем, – согласился я.

– Попробую я, – уточнил Алекс. – Ты даже не думай. Тебе нельзя рисковать. И покидать базу пока тоже не стоит.

Конечно, он был прав. Да и не было у меня ни малейшего желания забираться в нутро искусственного организма.

На связь вышла Ольга. Она сообщила, что нашла нечто вроде библиотеки. В компьютерную базу данных, даже если она есть, войти не вышло, требовался пароль. А вот документация на бумаге имелась в огромных количествах, включая карты окружающей акватории с рельефом дна, внутренние приказы, отчеты и тому подобное. А под конец она нас обоих окончательно огорошила, сообщив, что знает, почему вокруг базы нет биотехов. Мы поспешили к основному командному пункту, так как библиотека, по словам Ольги, располагалась в соседних отсеках.

Новые данные оказывались в моем распоряжении так быстро, что я не успевал их осмысливать. То скафандры, то теперь вот библиотека. Это могло кардинально поменять наши планы, и планы Альбиноса, и саму ситуацию. В любой момент. И мне надо быть готовым к этому, ведь решения, если что, принимать мне.

Библиотека оказалась именно библиотекой, в самом классическом понимании этого слова. Это был огромный отсек с автоматизированными стеллажами, на которых располагались индексированные папки с пластиковыми листами. Управлял выдачей компьютер, с ним Ольга разобралась быстро. Причем имелась возможность найти и достать любую папку без посредства электроники, пользуясь столь же традиционной, как и само хранилище, картотекой. Это подтверждало теорию Алекса об электромагнитной истерии тех времен.

Для работы с документами в таком непривычном и странном формате были созданы все условия. В стороне от стеллажей располагался большой стол с удобным, похожим на хирургический, светильником. Поверхность стола была тоже оснащена подсветкой, какую используют для изучения и ручного копирования чертежей. Вокруг стояли стулья, точнее даже легкие кресла из мягкого легкого материала. Они вряд ли были предназначены для общего пользования, скорее для самого высшего руководства.

– Вот что мне удалось узнать. – Ольга усадила нас за стол и раскрыла одну из разложенных на столе папок. – Базу тут строили не случайно. Окружающая вода имеет экстремально низкую соленость, при которой у биотехов уже кровоточат жабры. Вот, например, заключение офицера-биолога о составе воды. Он подтверждает, что вода тут такая, как и ожидалось при проектировании базы. Они на это заранее рассчитывали.

Я бегло осмотрел текст. В нем сообщалось, что ожидаемая соленость воды подтверждена семью ежедневными замерами в течение недели. Дальше прилагался отчет генетического эксперта о невозможности существования биотехов в воде с такой низкой соленостью. Надо же, они тогда еще в этом не были уверены, а сейчас и ребенок знает, что в пресной воде твари не живут. Но откуда пресная вода в океане? У меня почти сразу появилось подозрение на этот счет. Я подумал о реке. Но беда была в том, что реки тут никакой нет и быть не может, мы с Кочей облазили, едва не на брюхе, тут все побережье. Может, подводный выход подземных вод? Хотя сомнительно, чего уж тут говорить.

– Давай карту рельефа дна, – попросил я Ольгу.

Мне надо было удостовериться. Она пару минут покопалась в картотеке компьютера и вскоре принесла нужную папку. Я достал оттуда и развернул сложенный в несколько раз лист карты.

– Тут есть возможность динамической привязки по сторонам света, координатам, азимутам и прочему. – Ольга показала мне, как пользоваться светящейся поверхностью стола.

Оказывается, можно было проецировать сквозь тонкий лист специальные маркеры для измерения расстояний, совмещения масштабов и прочих картографических надобностей. Меня поразило, насколько, оказывается, боялись тогда электромагнитного оружия. Прямо как мы биотехов сейчас. Даже механические и электрические штуки придумали для замены электронных функций. Но, как ни странно, это во многом было даже удобнее, поскольку можно было работать не на экране, с постоянно масштабируемым фрагментом карты, а сразу с целым листом, да еще с промаркированным нужными метками. Треками и тому подобным.

Я совместил координатную сетку с маркерами и сверился с широтой и долготой расположения базы. В этом месте база была обозначена небольшой ярко-красной наклейкой. Я совместил с ней специальный маркер, чтобы можно было откладывать расстояния и азимуты. Изолинии на карте давали полное представление о рельефе дна, но ничего подобного на проточенное в шельфе русло реки я, естественно, не нашел. Ну не могло его тут быть. Выход подземных вод тоже бы оставил следы, так что и это предположение не годилось. Ничего не нарушало гладкий склон шельфа.

И тут меня осенило. Я перевел взгляд с восточного края карты на западный. И увидел косвенное подтверждение своей догадки. На западе от нас, вдали от берега, дно начинало подниматься, а глубина уменьшаться.

– Дай мне лист, который показывает акваторию к западу от этого, – попросил я Ольгу.

И как только я его развернул, все невольно ахнули. На карте был обозначен остров. Скорее всего, вулканический, с довольно высокой горой в центре. По ее восточному склону стекала и впадала в океан река, тоже не маленькая, образуя на дне характерную промоину, ведущую в сторону базы. Это объясняло всё.

– Вот почему они так озаботились этим… – произнес Алекс.

– Чем? – не сообразил я.

– Ну, в инструкции к скафандру написано, что жабры без вреда переносят пресную воду, – объяснил он. – Понятно, зачем они его так модернизировали.

У меня чаще забилось сердце. Надо же, остров недалеко от базы. А что если они образуют единую инфраструктуру? Возможно, на острове базировалась надводная часть контингента, а подводную разместили тут, на шельфовой базе. Возможно такое? Вполне. Но это означало, что на острове есть корабли. Причем оснащенные вооружением. И не один, не два, а флотилия, пусть и не очень большая. Это разом могло решить все мои проблемы без исключения. Это могло стать реальным воплощением операции «Караван».

А вот если кораблей там нет, то их придется строить, что невозможно без серьезной финансовой поддержки. Получить-то ее можно, вписался же Альбинос, вот только нам придется играть тогда по чужим правилам. А мне это все меньше нравилось.

Зато, если корабли на острове есть, это даст нам такую степень свободы, что у меня от одних перспектив голова закружилась.

– Там могут быть корабли. – Я постучал пальцем по изображению восточной оконечности острова.

– Возможно, – задумчиво произнес Алекс.

– И что? – Урман удивился тому, насколько эмоционально все приняли мое предположение. – Это как-то может изменить нашу жизнь?

– Может, – уверила его Ольга. – Ты даже представить не можешь, насколько нам нужны корабли.

– Особенно военные, – поддержал ее Алекс.

– Подождите! – Вид у бывшего муниципала сделался растерянным. – Мы же еще тут, на базе, ничего толком не исследовали! А вы собираетесь плыть на остров? Или это шутка?

– Помолчи, – попросил я его. Меня начали раздражать его причитания. – Вблизи острова вода еще более пресная, значит биотехам туда и подавно не сунуться.

– Насчет восточного берега я с тобой согласен. – Алекс кивнул. – С той поправкой, что чем ближе к острову, тем шлейф пресной воды становится тоньше, при большей, ты прав, насыщенности. Так что границы безопасной зоны я бы уточнил. А возможно тут даже составлены карты солености.

– Они устарели наверняка. – Я покачал головой.

– Не важно, можем сами замеры сделать. Дело в другом. Соленость понижена только у места впадения реки в океан, то есть у восточной оконечности острова. Остальные три направления не защищены, и обстановка там куда менее радужная. И ладно еще, если бы речь шла об одних торпедах. На суше им нас не достать. Но вот ракетные платформы меня беспокоят. Если хоть одна из них выросла неподалеку от острова, то кораблей уже нет и в помине. Она их наверняка уничтожила.

– Здраво, – тут же поддержал его Урман.

– Надо бы пройтись тогда на «Шпике» вокруг острова, – предложил я.

– Посмотреть на локаторе структуру боевых охранений? – уточнил Алекс. – В принципе да, локаторы у нас теперь отменные, издалека будет видно, что там и как. А базу еще успеем осмотреть, она от нас уже никуда не денется.

– Надо только живой скафандр испытать тут, в бассейне, – прикинул я. – Тогда будет понятно, насколько он вообще транспортабелен, можно ли на него рассчитывать, и насколько легко будет с ним управиться без подготовки.

– Избавляешься от фобии? – улыбнулся Алекс.

– Типа того, – пробурчал я в ответ.

Понятное дело, что на испытания пошли все. Очень уж необычной, думаю, была для всех мысль о возможности применения биотехов с пользой, а не во вред.

По инструкции подготовкой костюма должен заниматься расчет из трех человек, один из которых, после завершения всех подготовительных операций, забирался в скафандр. Поэтому вся мужская часть команды включилась в работу, а Ольга зачитывала нам необходимые пункты руководства по мере надобности и в должном порядке. Мы готовили костюмы впервые, а потому от нас трудно было ожидать слаженных действий и должной скорости. Но она нам и не нужна была поначалу, потом наработаем, если понадобится.

Больше всего меня волновало, что скафандр хранится в жидкости. Это могло ограничить его мобильность и возможность использования на «Шпике», если костюму нужны какие-то основательные и стационарные системы жизнеобеспечения. Но, к счастью, все оказалось проще – обычный акриловый бокс был заполнен обычной забортной водой и не содержал в себе никаких устройств и механизмов для поддержания жизни скафандра. Вода была нужна, только чтобы жабры скафандра не сохли, но и без нее костюм мог обходиться более чем три часа.

Самым неприятным, на мой взгляд, оказалось вживление катетера Алексу в артерию на руке. Та еще процедура. Катетер сам имел биотехнологическую природу, был живым и шевелился, зараза, вызывая во мне острые приступы отвращения. Похож он был на жирную пиявку, и стоило его посадить на руку, он сам подполз к артерии, прогрыз кожу и впился в сосуд.

– Не больно, – сообщил Алекс. – Наверное, слюна у него с анестетиком.

Может, и так, но я бы предпочел обойтись без этого. Инъектор, причиняющий боль при каждом уколе, вызывал у меня куда меньше отрицательных эмоций.

Вода из бокса уже полностью слилась через специальный клапан, нам осталось только вытащить всю тушу скафандра и разложить на палубе. Весила она изрядно, за сто килограммов. Даже вдвоем ворочать ее было некомфортно, особенно с учетом слабой физической подготовки Урмана. Алекс бросил разглядывать торчащий из руки хвостик катетера и помог нам закончить подготовку костюма.

К счастью, вся эта груда мышц не была бесполезной, а таскала сама себя после надевания. В этом, собственно, и была одна из основных идей инженеров-генетиков, создававших это странное и уродливое, на мой взгляд, творение. Они хотели сделать не только глубоководный костюм, но и нечто вроде мышечного экзоскелета, многократно повышающего силу, выносливость и живучесть пловца в экстремальных условиях глубины. Управлять всем этим вручную было бы, скорее всего, невозможно, но разработчики предусмотрели намного более эргономичную систему подачи команд. Нервная система скафандра снимала биотоки с различных участков кожи пловца, и, анализируя эти сигналы, задействовала те или иные мышцы костюма. Так, хочешь сделать шаг – просто иди. Шевельнешь рукой, скафандр поможет тебе собственной мускулатурой. Конечно, реализовать подобное на электрических моторах было бы намного сложнее, хотя бы из-за необходимости таскать с собой мощные источники электричества. Правда, я пока с трудом представлял, как это все можно настроить конкретно под себя и отрегулировать, но Ольга уверила меня в наличии режима калибровки.

Но больше всего меня шокировал сам процесс надевания скафандра. Я чего угодно ожидал, только не этого. Оказалось, что после раскладки туши на палубе, искусственное существо начинало жить собственной жизнью. И не его надо было надевать на тело, а сам костюм надевался на пловца примерно так же, как удав надевается на кролика или крысу.

По указанию Ольги Алекс присел возле мышечной груды, тронул чувствительный отросток под грудной пластиной скафандра, и тут же костюм пришел в движение. Первые пару секунд это напомнило внезапно зашевелившийся клубок змей, но в следующий миг из него выбросились щупальца, обхватив Алекса за шею, плечи и бедра. Они рванули его к себе, а потом начали опутывать и оплетать слоями мышечной ткани.

Мне сделалось реально нехорошо. Уж очень это действо напоминало акт пожирания человека монстром. Благо длилось это недолго, не более пяти секунд, по истечении которых Алекс оказался полностью покрыт упругими буграми мышц, рядами хрящей и панцирных броневых пластин. Шлем тоже состоял из твердых пластин, сомкнувшихся вокруг головы.

Все выдохнули, видимо, не я один перестал дышать на эти пять секунд.

– Ну у вас и вид, – усмехнулся Алекс, глядя на нас из глубины подшлемного пространства.

Забрало из прозрачного многослойного хитина было поднято и не мешало ему говорить. А вот из нас никто не сумел сразу ответить. Пару секунд висела пауза.

– На себя бы глянул в зеркало, – наконец выдавил я из себя.

Алекс осторожно сел, затем поднялся на ноги. В нем и так весу было под центнер, а в скафандре он выглядел просто фантастическим гигантом, с которым не могло возникнуть и мысли вступить в рукопашную схватку.

– А ничего, удобно в нем, – сообщил Алекс. – А как всей требухой управлять? Ну, мышцами понятно, а забралом этим, навигацией, водометами?

– На самом забрале шлема, после его закрытия, должны высвечиваться иконки. – Ольга сверилась с инструкцией. – Когда на них смотришь, нейроконтроллер костюма ловит направление взгляда по положению зрачков и активирует нужную функцию.

– Проекция? – Я удивился, ведь наши костюмы тоже проецировали информацию на стекло шлема.

– Нет. – Ольга показала мне нужный лист. – Тут между слоями прозрачного хитина живут колонии бактерий. Они светятся по команде нейроконтроллера и формируют изображение.

Я невольно присвистнул. Это действительно смахивало на звездолет из фантастического фильма. Вот только скафандр был реальным. Очень. Рукой можно было дотронуться.

– Внизу, у кромки шлема, иконки опускания и поднятия забрала, – сообщила Ольга. – Видишь?

Алекс скосил глаза, и тут же забрало шлема опустилось, задвинулось в глубину герметизирующей ниши и, чмокнув, присосалось поверхностью к шлему. Но стоило Алексу перевести взгляд на другую иконку, все произошло в обратном порядке, и под шлем снова проник воздух.

– Тут осторожнее надо глазами водить. – Алекс фыркнул. – А то если под водой ненароком откроется…

– Не откроется. – Ольга ткнула пальцем в пункт инструкции. – Все предусмотрено. Изменить положение забрала можно только на воздухе. Так же автоматически происходит переход с атмосферного дыхания на жаберное, компенсация давления и ряд других вещей. Ну а как с водометами управляться, это уже придется тебе самому понимать. Как их включить, ты уже знаешь, есть иконка, а про отработку навыков пилотирования в инструкции нет ни слова.

– Разберусь, – беспечно ответил Алекс.

– Только без ребячества, – всерьез попросил я.

– Не дрейфь, приятель. – Алекс мне подмигнул. – Я же экстремал.

Меня его ответ не успокоил, да и слишком приподнятое настроение не понравилось. Но отменять из-за этого испытания было глупо.

Чтобы не протискиваться в скафандре через штатные шлюзы, Алекс предложил проверить, насколько удобно соединен складской ангар с главным доком. Я кивнул.

По пути к огромному шлюзу ангара, через который и небольшие подводные лодки можно было бы протащить, наша процессия выглядела до крайности необычно. Первым вышагивал Алекс, похожий в толстом костюме то ли на древнего демона, то ли на древнего бога глубин, а мы спешили следом, словно его свита.

Оказалось, что грузовой шлюз вывел нас точно с противоположного края бассейна, поэтому мы его и не заметили, когда впервые оказались в доке. Во-первых, мешал полумрак, а во-вторых, шлюз был шириной и высотой точно со стену дока, так что его невозможно было отличить от других переборок.

– Надо разобраться с интегрированной в костюм системой связи, – попросил я Ольгу. – Вряд ли она работает на частоте наших коммуникаторов.

– Ой, давайте потом! – нетерпеливо взмолился Алекс. – Я на пару минут нырну. Просто проверю дыхание и водометы.

Мне не хотелось его отпускать в неизвестность, но, похоже, другого выхода не было.

– Да, система работает по принципу шифрования низкочастотных сигналов, чтобы пробиваться через толщу воды, – подтвердила Ольга, найдя нужный раздел инструкции. – Для коммуникации нужно было взять специальный блок. Сходить за ним?

– Да. – Я кивнул.

– Мне с вашей связью на своем конце все равно некогда разбираться будет, – скривился Алекс, всем видом демонстрируя нетерпение. – Ладно, если что, свистите.

Он закрыл забрало, дождался его полной герметизации, а потом без затей прыгнул в воду прямо с края бассейна. Обсидианово-черная гладь поглотила его почти без следа, только круги по поверхности пробежали.

Через несколько минут Ольга принесла довольно громоздкий модуль связи. Он был больше довоенного ноутбука, имел угловатые формы и покраску сурового зеленого цвета. Шкалы и кнопки тоже были брутальными и непривычно большими, возможно, чтобы было удобно работать в перчатках.

– Написано, что антенну надо опустить в воду, – сообщила Ольга, показав двухметровый провод с утолщением на конце.

Мы так и сделали, а сам блок я положил у края бассейна. Каждый из органов управления на старинном устройстве был промаркирован гравированной надписью на английском. Так что разобраться с кнопками и верньерами не составило труда. Как я и предполагал, блок передавал голосовую информацию, которую мог слышать Алекс, а вот ему, как и прежде, доступен был только текстовый способ отправки сообщений. Выходило, что мы не первыми столкнулись с проблемой невозможности нормальной беседы при заполненных водой легких. И решить ее иначе, чем решили мы, никому пока не удалось.

– Алекс, ты меня слышишь? – спросил я в микрофон.

«Да», – высветилось на текстовом экранчике всего через пару секунд.

Это говорило, что Алекс, во-первых, заранее разобрался с интерфейсом коммуникатора, а во-вторых, система позволяла выбирать готовые шаблоны сообщения для отправки. Это избавляло от необходимости каждый раз набирать ответ букву за буквой. Простейшие шаблоны, вроде «да» и «нет», были зашиты в память коммуникаторов наших самопальных гидрокостюмов, но я надеялся, что военные разработчики довели эту мысль до ума и воплотили с большим, чем я сам, инженерным изяществом.

Усилия флотских спецов таким образом спасли нас, оставшихся у бассейна, от томительного ожидания в неизвестности. Ведь Алекс, очень плохо владевший клавиатурным набором, пришел в восторг от возможности ввода целого ряда слов и фраз, путем выбора их из контекстного списка. Причем для выбора, судя по способу активации других функций, достаточно было лишь взгляд направить на нужное слово.

Желая позабавиться с новой игрушкой, Алекс держал нас в курсе всех своих действий. Сначала он погрузился до самого дна, проверив систему автоматического затопления шлема и перехода на жаберное дыхание. Затем, как и предполагалось, проверил водометы. С этим у него, кажется, возникли некоторые проблемы, скорее всего, именно с пилотированием, так как сообщения какое-то время не приходили, а потом мы получили короткий доклад об успехе в испытании водометов.

Я велел Алексу возвращаться. Он возражать не стал, и через пару минут шлем его скафандра показался в бассейне. Выбрался из воды наш боевой пловец без труда, используя силу мышечного слоя костюма. Открыв забрало и отплевавшись от воды, он более подробно рассказал нам о своих ощущениях. Хотя слово «рассказал» слишком слабо эмоционально окрашено, чтобы передать силу красноречия, с какой были переданы все удивительные качества новой матчасти.

Более всего впечатлила Алекса мощность отдачи кислорода жабрами. Она ни в какое сравнение не шла с грибковым дыханием, и позволяла очень активно двигаться под водой, без намека на нехватку кислорода. С водометами, он признался, пришлось повозиться. По его словам управление ими очень физиологично и требует некоторых, фактически рефлекторных, навыков пилотирования. Я еле сдержал улыбку, представив, как Алекса помотало под водой у самого дна на скорости узлов в двадцать. Но это, как говорили мои предки, и смех, и грех. Хорошо хоть жив остался наш бравый испытатель. А то уж точно было бы не до смеха.

Правда я заподозрил, что столкновения с дном Алексу все же не удалось избежать, так как очень уж он заострил в своем рассказе внимание на превосходных защитных качествах шлема и всего костюма. Вроде как за счет мышечного напряжения он способен в нужный момент компенсировать внушительные удары. Это не было теоретическим размышлением, явно чувствовался недавний практический опыт.

Снять костюм оказалось еще проще, чем надеть. Согласно инструкции, достаточно было тронуть тот же чувствительный отросток, который активировал надевание. Но работало это только в воздушной среде, безопасности ради.

Алекс собрался привести систему в действие, но я его остановил и порекомендовал это сделать в технической каюте «Шпика», чтобы не тащить потом туда тяжеленный костюм на руках. Мне хотелось взять костюм в плавание к острову, пусть даже с риском его испортить. И без него у нас оставалось еще семь образцов, а вот проверить находку на пригодность к боевому применению было необходимо.

Когда Алекс, уже оставив скафандр на корабле, присоединился к нам, я велел Ольге взять немного провизии, а остальным быть наготове. Мне не терпелось исследовать остров, и не было никаких причин откладывать это в долгий ящик.

С нашей новой силовой установкой путь до острова не займет много времени, а если оставаться в пределах безопасной зоны с пониженной соленостью, то и стычек с биотехами получится избежать. В общем, я надеялся, что путешествие окажется необременительным. А вот что ждет на острове – большой вопрос.

Глава 3. Таинственный остров

Уже ближе к полудню мы перешли в надводное положение в полумиле от восточной оконечности нашего таинственного острова. Алекс прихватил цифровой бинокль, и мы вдвоем выбрались через шлюз наружу. Небо было затянуто тонкой кисеей перистых облаков, солнце жарило через них, но все же не так, как в ясную погоду, выглядя скорее туманным пятном, чем раскаленным ослепительным диском. Такие облака говорили о приближении циклона. В сезон дождей это было скорее нормой, но я надеялся обойтись без дождя.

Поддувал не сильный западный ветер, создавая рябь на воде. Небольшие волны накатывали на броню подводного корабля, оставляя языки пузырящейся пены и отчетливый запах прибрежных водорослей. Гора оказалась меньше, чем я ожидал, глядя на изолинии карты, а отметка в шестьсот метров мало мне о чем говорила. Не с чем было сравнивать. Конечно, горы я видел и побольше этой, но никогда не ставил целью узнать их высоты. Но, несмотря на достаточно скромный размер, гора производила впечатление за счет почти правильной конусовидной формы. Словно грозный подземный бог шибанул снизу кулаком по земной коре. Впрочем, оно почти так и было – остров определенно имел вулканическое происхождение.

– Дай-ка бинокль, – попросил я Алекса.

Меня сразу удивило, что с нашего места нельзя было разглядеть и намека на место впадения реки в океан. Тогда как на карте оно было отчетливо видно. В бинокль можно было без труда различить саму реку, стекавшую по склоны горы несколькими тонкими руслами, скорее похожими на водопады. Соединялись в общий поток они только внизу, но вот ближе к океану разглядеть что-то оказалось решительно невозможно из-за чуть поднятого обрывистого рельефа береговой линии. Не знай я, что река просто обязана впадать в океан именно здесь, я бы никогда не заподозрил бы этого при взгляде с воды. Но она впадала, в этом не было ни малейших сомнений, иначе бы шельфовая база не находилась бы в области с пониженной соленостью. И это было странно, потому что берег отчетливо поднимался, а реки не текут вверх.

Конечно, вода могла течь по расщелине в скалах, но тогда его было бы видно с нашей точки. Я поделился наблюдением с Алексом. Он предложил подойти к берегу в надводном положении так близко, как это возможно. Я согласился и передал распоряжение Ольге, после чего она малым ходом повела корабль к острову.

Но по мере продвижения ничего не менялось. Перед нами как был, так и оставался скалистый, неприступный на вид обрыв. Не было и намека на какие-то признаки, выдававшие базу контингента надводных кораблей. И означать это могло лишь одно – никаких кораблей тут никогда не было, а я попросту выдавал желаемое за действительное. Горько это было осознавать, но судьба и так одарила нас в эти дни достаточно щедро, так что грех было жаловаться. Но на душе все равно стало кисло. Я отдал команду остановить машину, и мы с Алексом спустились вниз.

Выслушав мой короткий рассказ, Ольга расстроилась не меньше моего. Я собрал всех в крошечной кают-компании и мы стали держать совет, как быть дальше. Имеет вообще смысл высаживаться на остров или же нет. Сам я высказался в том ключе, что не вижу в этом смысла, да и высадка может оказаться проблемной из-за обрыва вдоль всего восточного берега. Не хватало еще «Шпика» на скалы тут посадить.

Ольга расстроилась еще больше, в ней забурлил весь ее инфантилизм, заставляющий непременно высадиться на недоступную другим людям сушу. Алекс, кстати, был скорее на ее стороне. Но оно и понятно, ведь он и сам был склонен к ребячеству. Урман же, как я и ожидал, был целиком согласен со мной. Но им руководил страх, это я понимал прекрасно. А потому делал поправку на эмоциональность его мотивов.

Получилось, что голоса разделились поровну. И хотя никто не стал бы оспаривать мое право на последнее и самое весомое слово, но мне не хотелось этим правом злоупотреблять. Я прекрасно осознавал, что и без того у меня характер не сахар, и людям очень часто бывает трудно со мной. Но они рядом, и это не только делает им честь в моих глазах, но и должно давать какие-то привилегии.

Если бы не было Урмана, большинство оказалось бы за высадку. А кто такой Ураман по большому счету? Нет, он хороший парень, ничего не скажешь, и спас нас, рискуя не только работой, но и жизнью. Я его уважал, бесспорно, но ведь Алекс и Ольга были в команде дольше, и нам вместе куда больше пришлось пережить. И спасали они меня тоже неоднократно, как в прямом, так и в иносказательном смысле слова. И я не мог, точнее не должен был, ставить голос Урмана вровень с их голосами.

К тому же, если уж всерьез разбираться, что мне стоило высадиться на остров? Ну если найти место для швартовки и выхода на берег? Да ничего. Биотехами тут и не пахнет, по крайней мере в восточной части, время нас не жмет ни в каком виде, планов никаких мы пока не строили. Отчего бы не дать, действительно, приятное для всех увольнение на берег? А то, что Урман боится, так это даже лучше. Будет кого оставить на корабле, ведь, скорее всего, совсем близко к берегу подогнать его не получится, а значит, придется заякорить на рейде. Не хочет Урман на берег? Да баба с возу! Пусть несет вахту.

Правда, Урмана мое решение не особо порадовало. Чего нельзя сказать об остальных. Ольга прямо-таки засияла вся, помчалась собирать провиант, а Алекс, хоть и меньше показывал, тоже был доволен, как хижина после ремонта. Урман же на меня насел, мол, если с нами что случится, то он один с кораблем не управится, и будет тут погибать мучительной смертью. Я попытался привести его в чувство, объяснить, что нет и не может быть там опасностей. Разве только дикие звери, но мы возьмем оружие. Да и не могло на острове быть крупных хищников, им тут питаться нечем.

И тут Урман такое на закуску выдал, что я порадовался отсутствию Ольги.

– А сухопутные биотехи? – спросил бывший муниципал, глядя мне прямо в глаза.

Надо сказать, что меня проняло. Основательно так, прямо до мурашек на коже. Я сам никогда сухопутных биотехов не видел, и не знал никого, кто бы их встречал. Говоря проще, их на большой земле не было, а если и были, то их уничтожили еще в самом начале войны. Но то на большой земле. Что до острова, то выбивать их там после эвакуации было бы некому. Если это вообще не легенда и не жупел для простачков.

Хотя говорили о сухопутных боевых тварях много чего. К примеру, говорили, что часть из них похожа на гигантских пауков, и они метко плюются ядом на приличных дистанциях. Говорили даже, что некоторых сухопутных биотехов делали на основе генома вымерших древних рептилий, взяв ДНК то ли из ископаемых костей, то ли из застывших в янтаре комаров.

Надо же, как легко Урман выбил меня из колеи! Получалось, что даже если имеется хоть самый малый процент вероятности наличия сухопутных биотехов на острове, то высадку надо отменять. Прогулка, не имеющая никакой практической ценности, не стоила риска.

А если нет никаких биотехов там? Получится, что я попусту испортил всем, кроме Урмана, настроение. Годится? Не очень.

– И что решил? – спросил меня Алекс.

– Не знаю. Надо, наверное, Ольге сказать, пусть теперь решает. Может, сама не захочет высаживаться. Сам ты как?

– На мой взгляд, чушь, конечно, – спокойно ответил Алекс. – Хотя выброс адреналина имел место быть.

– Что чушь? – уточнил я.

– Да эти сухопутные биотехи. Кто их видел хоть раз? Современная прибрежная легендаристика это. Но даже если не так, что им тут жрать? В океане понятно, а на скалах на этих? А прогуляться охота.

– Значит, прогуляемся. – Я принял окончательное решение, хотя Урман и зыркнул на меня при этом. – Урман остается на вахте. Ольге о биотехах говорить не надо. Все ясно?

Возражений не последовало. Я перебрался в рубку и малым ходом повел «Шпика» вдоль скалистого берега, особо к нему не приближаясь. Курс лежал почти точно на север. Я не спускал глаз с ходового монитора, стараясь разглядеть если не расщелину в обрыве, то хотя бы пригодный для высадки пляж. Но черные скалы, созданные застывающей лавой миллионы лет назад, стояли сплошной стеной, как гвардейцы, охраняющие остров от посторонних. Странно, ведь я отчетливо видел на карте место впадения реки в океан, довольно широкую пойму и промоину в шельфе. И, мало того, река где-то определенно впадала в соленые воды, иначе бы как они опреснились?

Все это начинало попахивать мистикой. Почему-то в голову назойливо лезла мысль о голограмме, имитирующей скалы и скрывающей истинный вид острова. Типа, установили ее военные, в целях маскировки секретной базы. Но это было чушью. Слишком велика протяженность берега, слишком много энергии потребовалось бы для создания и поддержания столь четкого и контрастного изображения. Да и просто бред это. Не использовал никто никогда такого камуфляжа.

Минут через десять меня вызвал Алекс из огневого комплекса.

– Ты особо широкими галсами тут не ходи, – предостерег он. – У меня на радаре метки к северу от острова.

– Биотехи? – задал я совершенно идиотский вопрос.

– Нет, Санта-Клаус с помощниками, – фыркнув, ответил стрелок.

Действительно, я что-то не в меру расслабился. Ведь ширина акватории с опресненной водой не могла быть очень широкой вблизи острова, а я уже далековато увел корабль на север. Пришлось разворачиваться.

Стало окончательно понятно, что обойти вокруг острова не получится, а безопасной, как и предполагалось, была зона непосредственно вокруг места впадения реки. Ее северная граница теперь очевидна, мы ее как раз достигли. Теперь оставалось определить южную, и тогда река, хоть умри, должна быть где-то примерно посередине между двумя границами. Иначе как? Если не найдем ее на суше, Алекс наденет новый скафандр и поищет ее следы на шельфе. Ну не бывает таких чудес!

Да, в чудеса я не верил, но уже очевидным было, что остров приберег для нас некую тайну. И она чем дальше, тем сильнее интриговала меня. Прямо таинственный остров, как у Жюля Верна.

Вспомнив великого французского фантаста, я ощутил, что сердцебиение прибавило оборотов. У Жюля Верна на таинственном острове жил капитан Немо, знаменитый герой-подводник со своей субмариной по имени «Наутилус». И все тайны острова, так или иначе, были связаны с его персоной. А если так же и тут?

Мы как-то с самого начала были уверены в необитаемости острова. Ну а если это не так? Ведь, когда чуть больше двадцати лет назад биотехи окончательно вышли из-под контроля, на островах по всему миру оставалась прорва народу. И мало кто имел возможность покинуть эти ловушки. Мы с Ольгой сами с такого острова, так чему удивляться? Тем более если тут когда-то была военная база. Кто-то мог остаться при эвакуации. Или, что тоже вполне вероятно, эвакуации вообще не было, и тут сейчас расквартирован целый контингент сорока- и пятидесятилетних морских пехотинцев.

Мысль была дикой, но выгнать ее из головы запросто не получилось. Причем, она быстро трансформировалась в еще менее рациональный образ – мертвые экипажи, бороздящие окрестные воды на прогнивших боевых кораблях. Делиться этим видением, естественно, я ни с кем не стал.

– Эй, стоп! – выкрикнул Алекс по внутренней связи. – Андрей, тормози!

Я этого не ожидал, но рефлекторно потянул на себя ручку акселератора. Машина перешла на холостой ход, «Шпик» закачался на небольших волнах.

– Что случилось? – раздался удивленный голос Ольги в эфире.

– Все нормально, – успокоил нас Алекс. – Но, кажется, я нашел брешь в обрыве.

– В смысле? – попытался разузнать я.

На экране не наблюдалось и намека на проход.

– На радаре обрыв как-то неадекватно выглядит в этом месте, – пояснил стрелок. – Попробуй сам глянуть в радиоспектре.

Мысль о голограмме и капитане Немо снова всплыла в мозгу.

Я переключил ходовой монитор на режим радара и проследил взглядом по изгибу насыщенной зеленой линии, обозначавшей на этой проекции берег в плане. Впрочем, насыщенной она была не везде. Напротив нас, точно по западному курсу, в этой линии виднелся очевидный разрыв. Я включил сонар – та же картина, но более ясная. В ультразвуковом спектре края линии как бы загибались внутрь береговой линии, образуя нечто вроде горлышка бутылки, лежащей к нам боком.

Вернув ходовой экран в режим изображения с камер внешнего вида, я постарался получше присмотреться к обрыву в странном месте. Но это был просто обрыв, даже если смотреть с приближением. Скалы, утесы, камни.

И тут до меня дошло. При взгляде на экран, человек видит плоское, двухмерное изображение. Такое же, как если смотреть на мир одним глазом. Но природа ведь не дура, что одарила нас бинокулярным зрением! Оно позволяет видеть мир более объемным, отличать дальние предметы от ближних не только по перспективе и характерным видимым угловым размерам, но и по проявлению параллакса. А на экране никакого параллакса нет и быть не может, так что определить, какой предмет ближе, а какой дальше – физически невозможно. Все в одной плоскости.

Другое дело – радар или сонар. Они напрямую измеряют расстояния по характеристикам отраженных сигналов, а потому рисуют на экране не фронтальный вид, а план местности, как при взгляде сверху. Вот тут и становится видно, что южная часть обрыва чуть ближе к нам, чем северная. Они стоят как ширмы, одна напротив другой, с перекрытием, а между ними, скорее всего, проход или русло реки. С океана его не видать, закрывает южная группа скал.

И, возможно, ширина этого прохода достаточна, чтобы подняться по нему наверх пешком. Вот только на «Шпике» подходить так близко к скалам я опасался. Сонар сонаром, а лучше отправить Алекса в скафандре на прямую разведку.

Услышав мое решение, Алекс обрадовался. Костюм ему пришелся по вкусу, и он был рад отправиться к острову первым, причем без необходимости колоться грибком и другой гадостью. Я ему поставил задачу осмотреть подходы к острову, прикинуть глубины на возможность прохождения «Шпика» и, конечно, осмотреть саму расщелину в скалах. Мне надо было понять, сможем ли мы по ней подняться без специального снаряжения. Если не выйдет, то можно уже смело будет выкинуть идею посещения острова из головы, никого не обидев при этом.

Уже через полчаса Алекс в скафандре двигался под водой к острову. Мы с Ольгой и Урманом, втиснувшись в тесную рубку, неотрывно глядели на монитор, где прорисовывалась траектория пройденного им пути и высвечивались посылаемые им текстовые сообщения.

«Видна промоина от реки на шельфе», – сообщил Алекс через некоторое время.

– А как там течение? Есть оно в районе промоины? – уточнил я, стараясь задавать вопросы так, чтобы дать Алексу возможность простых односложных ответов.

«Нет», – пришло в ответ.

Интересно… Получалось, что русло реки было изменено, поэтому на карте видно одно, а в действительности другое. Землетрясение? Или все же какой-то неизвестный нам способ маскировки? Но если так, значит, было что маскировать. Я уже боялся надеяться на чудеса, гнал мысли, но они возвращались помимо моей воли.

Алекс добрался почти до берега и сообщил, что ближе к скалам шельфовая промоина превращается в самый настоящий фарватер, возможно искусственный. На карте этого точно не было обозначено. Глубина, указанная Алексом, позволяла подойти вплотную к обрыву и упереться в него носом не то что на «Шпике», а на любом океанском лайнере. Без всякого риска сесть на мель.

Я ощутил, как вспотели ладони. Если есть фарватер, он не может вести в никуда. И картина, лично для меня, все более прояснялась. Я вот только верить в нее боялся.

«Проход широкий, – сообщил Алекс. – Больше 20 м».

Я понял, что можно двигать вперед. Осторожно, но можно. Конечно, военные могли запросто завалить проход перед эвакуацией, но по фарватеру это мне пройти не мешало. Я вывел показания сонара на одну из служебных областей экрана, и самым малым ходом повел «Шпика», казалось, прямо на скалы. Нервы тут же зашалили. Но я больше доверял не глазам, а сонару. Он показывал приличную глубину под килем, а радар не видел никаких препятствий.

«Проход длина 200 м, крутой изгиб на запад, – пришло от Алекса новое сообщение. – Еще 100 м проход, дальше бухта. Тут корабли. На плаву».

Тут я уже не смог больше сдерживать нервного напряжения. Я закрыл лицо ладонями, откинулся на спинку кресла и попросил Ольгу остановить корабль. Я не мог ей доверить управление в узком проходе, но и сам пока не был в состоянии провести «Шпика» между скалами. Мне надо было успокоиться, хоть немного, но эмоции так и распирали меня. С одной стороны, хотелось плясать от радости, а с другой – я ощущал себя, как марафонец у финиша, то есть окончательно обессиленным. Словно вся моя воля, которая понадобилась мне на прохождение моего, полного опасностей и лишений, пути, кончилась в эту минуту.

А ведь это был именно путь с одного острова на другой! В детстве я покинул родной остров на «Принцессе Регине» и чудом выжил на этом корабле под ударами биотехов, а теперь передо мной снова остров, который может стать моим новым домом, и на этом острове тоже есть корабли. Круг замкнулся, но мало кто представлял, сколько мне сил потребовалось, чтобы его замкнуть.

Говорят, у каждого человека есть свой главный полдень, свой звездный час, ради которого были прожиты все дни до этого. И у меня сомнений не было, что это и есть мой главный полдень. А все, что случится после, будет только его последствиями. И даже если впереди меня ждет еще долгая жизнь, этот миг я никогда не забуду. А может так станется, что он станет отправной точкой новой эры для всего человечества. И может именно тут, на этом острове, воздвигнут когда-нибудь памятник. Мне и моей команде, мудрому Коче, а может и всем другим, кто пойдет по нашим стопам. Охотникам. А как их еще называть?

Я убрал ладони от лица. Часы на мониторе показывали ровно полдень. Но это уже не поразило меня. Это было нормально. Кровь постепенно перестала шуметь в ушах. Мне надо было вести корабль вперед, и теперь я был к этому в полной мере готов. И расправил плечи, и выдвинул рукоять акселератора на самый малый ход. «Шпик» послушно взбил воду винтами и лег на курс.

Потаенный Г-образный проход в скалах мы миновали без всякого труда. Я был готов к девяностаградусному повороту, а места для маневра было достаточно. Ровно в четверть первого «Шпик» уже пересекал акваторию таинственной, идеально круглой бухты, в которую с запада и впадала река. Диаметр гавани был не меньше двух километров, а по ее берегам… Трудно было глазам поверить, что располагалось по ее берегам. Доки, склады, морские краны, причалы… И у причалов три огромных корабля. Сразу видно – военных. Два, скорее всего, были эсминцами, по крайней мере, так я их себе представлял по описаниям в книгах, а третий выглядел более мирно, не ощеривался в пространство жерлами орудий и ракетных бортовых батарей. Скорее всего, это было судно технического обеспечения.

Я отдавал себе отчет, что все три корабля могли быть неисправными, иначе чего их бросили тут, когда покидали остров? Но хоть бы что с ними было, они все равно были на плаву, и в любом случае их ремонт отнимет куда меньше усилий и средств, чем постройка такой флотилии с нуля. И это был такой подарок судьбы, переоценить который было немыслимо.

Велев Ольге занять мое кресло и вести корабль к свободному пирсу, я не смог отказать себе в удовольствии выбраться на обшивку «Шпика». Он резал воду туповатым своим носом, а я купался в состоянии полного, беспредельного счастья, какое бывает лишь в детстве, когда лежишь спиной в траве и глядишь на проплывающие в небесах облака. По бортам с шипением бурлила вода.

Берег приближался, а вместе с ним все четче становилась видна колоссальная инфраструктура береговой базы, укрытой в глубине острова. Я даже помыслить не мог о таком. Мог только надеяться, как надеялся профессор Челенжер добраться до своего Затерянного Мира. А это был мой собственный Затерянный Мир, но я чувствовал себя не столько профессором, сколько лордом Рокстоном, только карабина на плече не хватало. Надо было, кстати, его прихватить. Я связался с Урманом и велел ему принести автоматические винтовки из складского отсека. Через пару минут он подал мне через люк двадцатизарядную «Экстру» и тоже выбрался на броню.

Алекс уже ждал нас, сидя в мокром скафандре на краю пирса. Забрало его шлема было поднято, а рот был растянут в улыбке, чуть ли не от уха до уха. Я соскочил к нему на бетон причала.

– Кнехты не предусмотрел Альбинос на «Шпике», – сказал Алекс. – Как будем швартоваться?

– Все бы проблемы были такими, – улыбнулся я в ответ. – За край шлюза прихватим, в такой бухте шторма не страшны.

– Судя по ее форме, тут был взрыв… Может даже ядерный. Взрывали прямо в русле реки.

Может, так, может, нет, мне трудно было сказать, я ведь мало соображал в строительных технологиях, тем более такого масштаба. Но очевидно было, что бухта имеет искусственное происхождение, и что создали ее позже, чем напечатали виденную мной карту. В любом случае я не видел повода для беспокойства, даже если породу взрывали термоядерным фугасом. Раз не боялись радиации расквартированные тут военные, то и нам это место навредить не могло.

Хотя, если честно, в целом бухта производила странное впечатление. Нельзя сказать, что очень уж тягостное, но и радостным его назвать точно было нельзя. К примеру, я привык, что в бухтах Суматры вода голубая, или синяя, если глубоко, или зеленая, если много планктона. А тут она имела серый оттенок. Отчасти это можно было списать на облачность. Наверняка в ясный день тут иначе. Отчасти на опресненность воды в бухте, ведь в нее впадала река. Сочетание факторов, все понятно. Но веселее от этого не становилось. Каким-то мертвым все вокруг было. Не мертвым даже, а как будто убитым.

Кроме того, кругом царила совершенно ватная тишина. Было не просто тихо, а тихо, как в помещении, и уж точно тише, чем положено на природных ландшафтах. Не было слышно ни криков птиц, ни привычного шума прибоя, ни шуршания ветра. А плеск волн о сваи причала напоминал по характеру скорее плеск воды в тазике, настолько искусственно он звучал. Пару минут я не мог понять, что это мне напоминает, хотя я уже определенно испытывал похожее состояние. Потом понял.

Много лет назад мне пришлось подрабатывать, таская декорации в муниципальном театре. Там звуки тоже гасли, едва возникнув, они тонули во множестве поверхностей, в мягком занавесе, их без остатка поглощал зрительный зал, заставленный мягкими креслами, а от высокого потолка не откликалось ни малейшего эха. Мы этого эха в обычной жизни не замечаем, но оно есть, мы его воспринимаем, и оно в огромной степени формирует привычную нам звуковую картину. А убери его, как в театре, и тут же мозг начинает тревожиться, мол, что-то не то и как-то не так.

И вот тут, на причале, ощущение было точно как на театральной сцене, или в помещении, обитом ватой. Звуки рождались, убегали и не возвращались больше, словно над нами навис не свод неба, а холстина с нарисованными на ней облаками и солнцем. Причем собственных звуков это место не рождало вовсе – все было безжизненным, давно брошенным и пустым. И очень искусственным, не создающим ощущения открытого пространства, как декорации в павильоне.

Ближайшие к бухте складские четырехэтажные здания, собранные из тонких бетонных плит, тускло отсвечивали слепыми темными окнами, подъемные краны, давно неподвижные, тянули решетчатые стрелы ввысь, но гора прикрывала от западного ветра, делая его настолько слабым, что он не издавал ни единого звука в этих конструкциях. Ни в одном из наблюдаемых вокруг бухты объектов не было жизни. Так, наверное, выглядели древние вымершие города.

Ольга выбралась из шлюза, держа короткое ракетное ружье. Осмотрелась, прислушалась.

– У! – коротко выкрикнула она, словно пытаясь разогнать почти осязаемую тишину.

Убежавший звук словно поймали сетью и тут же накинули на него ватное одеяло.

– Как тут странно, – произнесла Ольга то, что все чувствовали, но никто еще не озвучил. – Словно уши заложило.

– Это из-за того, что мы как бы в воронке, – предположил Алекс, – а потому звуки ведут себя странно.

Тему развивать было некогда, надо было просто привыкнуть к особенностям этого места.

– Надо провести первичный осмотр прилегающих к пирсу кварталов, – сказал я. – Пойдем мы с Алексом. Остальных прошу укрыться в корабле и не высовываться до моих особых распоряжений или до кардинального изменения ситуации.

– О каком изменении… – попыталась уточнить Ольга, но я ее перебил:

– О кардинальном. И найдите пока чем привязать корабль.

– Что с костюмом делать? – Алекс глянул на меня. – Если провозимся остаток дня, он пересохнет.

– Положи под пирс, – подумав, ответил я. – В воде, действительно, ему будет лучше.

Алекс прижал чувствительный отросток костюма, и скафандр сполз с него, как кожа со змеи, свалившись мышечной грудой у ног. Урман, постоянно озираясь по сторонам, двинулся вдоль пирса в поисках веревки, каната или троса. Носить на ремне винтовку он не умел, а потому она болталась у него за спиной, как ведро на крюке позади телеги.

К счастью, далеко идти ему не пришлось – изрядный кусок капроновой стропы свисал с крюка ближайшего крана. Урману пришлось несколько раз безрезультатно подпрыгнуть, пытаясь ее достать, но потом он додумался снять винтовку и, используя ее вместо палки, стянуть стропу вниз. Назад с добычей бывший муниципал двигался заметно быстрее, чем в ту сторону. Так бывает, я знал, когда поначалу медленно заходишь в пещеру или темную штольню, а на обратном пути, уже увидев дневной свет, невольно ускоряешь шаг.

Алекс тем временем без затей спихнул скафандр ногами с пирса, и он погрузился на дно у самого борта «Шпика». Ольга отдала ему ракетное ружье и патронташ с зарядами. Алекс перекинул его через плечо. Ольга с Урманом скрылись в люке и закрыли его за собой.

– Потопали, – сказал я, первым направившись к берегу.

– Будем искать что-то конкретное? – попробовал выведать Алекс.

– Задача пока простая, – охотно ответил я. – Удостовериться в отсутствии непосредственных опасностей. Зверей, к примеру.

– Какие тут звери? – Здоровяк догнал меня. – Даже птиц нет. Биотехов боишься?

– Исхожу из идеи, что они могут тут быть.

– И что тогда? Ну, если они есть? Будем сматываться?

– Ага, сейчас, – пробурчал я. – Бросим корабли и смотаемся. Нет уж. Тогда будем думать, как поступить. Да и не очень я верю в эту, как ты выразился, прибрежную легендаристику.

– По тебе видно, как ты не веришь, – не скрывая иронии, усмехнулся здоровяк.

– Я же говорю, что пока допускаю эту возможность. Просто обязан ее допускать, так понятно? И буду действовать, исходя из нее. Но не думаю, что сухопутные биотехи опаснее океанских. Иначе бы они захватили весь мир. А так, даже если они были когда-то, их выбили. Чего не смогли повторить в океане. А мы океанских бьем, значит, и с этими справимся. Логично?

Алекс не ответил. Похоже, он был уверен, что я такими речами пытаюсь успокоить сам себя. Отчасти он был прав, дьявол его забери.

Пирс кончился, и я впервые ступил на землю острова. Да, затерянный мир. Именно так. Дорога от причалов вела между четырехэтажных зданий, собранных из одинаковых бетонных панелей. Не было на них ни штукатурки, ни какой-то другой отделки. Все стекла были целыми, но из щелей в рамах густо росла трава, а сами окна стали почти непрозрачными от грязи, принесенной с дождевыми потоками. Из промежутков между плитами, куда набилось достаточно много пыли, пробивалась не только трава, но и тонкие лианы и даже небольшие кусты с крупными белыми цветами. Мох на стенах тоже местами виднелся, из-за чего казалось, будто на строения накинули маскировочную сетку.

Дорога была покрыта не привычным стеклоном, а каким-то другим, на вид более мягким покрытием, напоминавшим застывшую смесь битума и мелкого гравия. Мостовая тоже была вся в трещинах, из которых росла трава, пучки тростника, густой кустарник и даже деревья. Больше растений было с краев, а посередине можно было бы разъезжать на машине, если бы она была. Хотя так, наверное, не везде. Я заметил, что чем дальше от бухты, тем гуще растительность. Не удивлюсь, если некоторые кварталы превратились в настоящие джунгли.

Вскоре стало ясно, что мы движемся через складскую и заводскую зону, и что все здания вокруг образуют ровные одинаковые кварталы. Судя по состоянию окон и крыш, тут никогда не свирепствовали штормовые ветры. От наиболее сильных, западных, надежно прикрывала гора, а с других направлений защищали края воронки, в которой компактно расположился весь город, разделенный, как я предполагал, на ряд зон с разными функциями. Кроме наличия самих зданий, проходящих вдоль мостовой труб, и проводов на столбах, ничего не говорило о присутствии человека. Двери давно замело пылью так, что проблемно будет их открыть.

– Десятки лет тут никого не было, – уверенно произнес я.

– Ожидал другого? – спросил Алекс, искоса глянув на меня.

– Были такие мысли, – неохотно признался я.

К счастью, Алекс не стал уточнять, какие именно.

Дорога, по которой мы продвигались через промышленные кварталы, полого поднималась к краям воронки, уводя нас на юг. Пока там нас вряд ли ждали важные открытия, поэтому я предложил свернуть на ближайшем перекрестке к западу, где под горой, ближе к подножию, виднелись высотки жилых кварталов. Само их наличие говорило о том, что военные тут проживали вместе с семьями, иначе бы хватило казарменных блоков. Да и контингент был немаленьким, если одних только шестнадцатиэтажных башен набиралось почти два десятка.

На трети пути до жилого городка мы наткнулись на площадь с фонтаном, вокруг которого раскинулся сильно разросшийся сквер. Фактически это были уже скорее джунгли, фонтан не работал, конечно, весь порос мхом и лианами, а вокруг площади расположились шесть зданий с портиками и массивными деревянными дверьми. Я сразу подумал, что это, наверное, штабы разных подразделений, а может, и цивильные административные учреждения.

– Зайдем? – Я глянул на Алекса.

– Давай.

С дверью пришлось повозиться. Она была толстой, тяжелой, а пылью и песком ее забило так, что она не поддалась даже силе Алекса. Под конец мы плюнули, отошли на приличную дистанцию и вышибли дверь выстрелом из ракетного ружья. Только щепки полетели в разные стороны.

Понятно, что электричества в городе давно уже не было, поэтому в здании оказалось темнее, чем я ожидал. За дверью оказался большой холл с двумя лестницами и висящей под потолком люстрой, а вот окон не было, так что свет проникал только через саму дверь и из коридора, проходящего между лестниц. Там, вдалеке, виднелось сильно заросшее ветвями окно. Единственное. Кроме него в коридоре были только многочисленные двери, скорее всего ведущие в отдельные кабинеты, некогда принадлежавшие чиновникам или штабным офицерам.

В общем, помещение было явно рассчитано на электрическое освещение, а без него тут едва ни на ощупь пришлось пробираться. Поэтому мы поспешили покинуть холл и перебраться в коридор, там все же было светлее.

При основательном запустении и толстых слоях пыли на всех поверхностях меня поразило полное отсутствие паутины. Ее тут должно было быть полно, а не виднелось ни единой нити, хотя, судя по остальным признакам, уборку тут не делали уже лет двадцать как минимум.

Мы выбили одну из дверей в коридоре. За ней оказался внушительный кабинет. Свет проникал из двух больших окон сквозь занавес из лиан, оставляя на стенах переплетающиеся тени. Но видно было хорошо. Вот только смотреть особо тут было не на что. На стенах висели чучела засушенных рыб, обрамленные деревянным багетом, в шкафу тускло блестело три кубка и подарочный меч. Большой стол с компьютером покрывал серый бархатный слой пыли, и при каждом нашем шаге пыль с пола поднималась в воздух, начиная плясать в лучах света.

Взглянув на оставленные нами следы, я удивился. Оказалось, по полу были разбросаны бумаги, а стул перевернут и валяется на боку. Такое мог оставить после себя лишь человек, покидавший кабинет в большой спешке, или мародеры, искавшие что-то после него.

Я поднял бумагу. Это был приказ о назначении какого-то лейтенанта взводным командиром какого-то подразделения. Нда… Вряд ли это могло быть интересным для мародеров. Да и как они сюда могли попасть после ухода военных? Сплошные тайны и вопросы без ответов.

Теперь у меня не оставалось сомнений, что базу не просто покинули, а покинули спешно, под давлением строгого приказа или вынуждающих обстоятельств. Алекс со мной согласился.

Поняв, что в кабинетах ничего интересного не найдем, мы вернулись в холл и поднялись по лестнице на второй этаж. Я начал задумываться о проблеме, которая неминуемо перед нами встанет, точнее она уже перед нами стоит, просто ее никто, кроме меня, еще не осознал в полной мере. И заключалась она в том, что никто из нас не знал, как управлять боевыми кораблями, стоящими в бухте. Сколько людей для этого нужно? Где узнать, как вообще это делается? Из документов? Но я сомневался, что получится быстро найти учебник по управлению эсминцем для начинающих. Да и вряд ли подобный учебник вообще существовал. Управлять кораблями люди учились в специальных учебных заведениях, наверняка не на этом острове, тратили на это не один год…

Эйфория, охватившая меня меньше часа назад, улетучивалась, как туман на рассвете. Ну есть у меня корабли. Есть целая база для их обслуживания. И что? Не справимся мы с этим своими силами, это ведь не яхта, и не пароход времен Марка Твена. Нужны обученные экипажи, но где их взять? Уж точно мне не собрать их самому, отлавливая бывших моряков в барах Бенкулу. А значит, придется быть паинькой и выполнять все распоряжения Альбиноса. И тогда, если дядю не злить, он может посодействует, с барского плеча, в проведении операции «Караван».

Вот почему он отдал нам подводный корабль без всякого залога, без всяких гарантий с моей стороны, даже отпустил нас без соглядатая. А куда мы денемся, право? Вот и весь расклад.

Я поделился этими невеселыми мыслями с Алексом.

– Не думаю, что так все плохо, – попытался он меня успокоить. – Надо осматривать сами корабли, а не шататься тут, неизвестно зачем.

– Думаешь, что-то даст такой осмотр?

– Уж точно ничего не даст, если ты скиснешь раньше времени. Корабли того времени были уже достаточно компьютеризированы, чтобы управиться с ними могла даже небольшая команда. Не было уже ни кочегаров, ни механиков, непрерывно подливающих масло в моторы, ни матросов, вручную подающих снаряды к пушкам. Наш «Шпик» не многим от них отличается и не на много менее сложен в управлении. Да и когда ты проектировал «Кочу», не мог не понять общих принципов кораблестроения и судовождения.

Меня поразило, как эмоционально произнес свою речь обычно неразговорчивый Алекс. Видимо, очень хотел вывести меня из подавленного состояния. А заодно вывести из него и себя. Ведь нет для этого лучшего средства, чем помочь другому.

Так или иначе, мне полегчало.

– Ты прав. – Я кивнул. – Осмотрим корабли. Но они от нас никуда не денутся, так что я бы еще побродил по городу.

– На предмет чего?

– Надо найти хоть какие-то машины. Работающие. Во-первых, если мы хоть одну запустим, значит, дело пойдет и дальше.

– И это тебя успокоит? – Алекс покосился на меня.

– Представь себе, да.

– А во-вторых?

– Во-вторых, Мне надо понять, в какой обстановке и с какими мотивациями люди покидали базу. Что оставляли, что брали с собой и, главное, что их гнало отсюда. Если приказ об эвакуации – это одно. Если ужас – другое.

– А по машинам ты это поймешь?

– Пойму, – с уверенностью заявил я. – Ну и не только по машинам. Еще будет понятно, собирались сюда возвращаться, или знали, что уходят навсегда.

Алекс со мной согласился. Мы осмотрели еще пару кабинетов на втором этаже, но кроме кабинетов там была еще внушительная библиотека и большой конференц-зал, в котором на одной из стен висел «График учебных занятий для офицерского состава». Он охватывал месяц, с первого числа по тридцатое, и был напечатан на тонком картоне большого формата. Дата, указанная рядом с подписью ответственного лица, минула двадцать девять лет назад, то есть еще до моего рождения.

– Не зря поднимались, – с улыбкой произнес Алекс, рассматривая график.

Я тоже вчитался и понял, что его так порадовало. Среди занятий были не только учения по сохранению живучести корабля, но и стрельбы, приемы судовождения и работа на различных симуляторах. Получалось, что как минимум часть навыков экипажи получали тут, а значит, и мы их могли получить.

– Так они тут учились? – с надеждой спросил я.

– Учились вряд ли. – Алекс покачал головой. – Тогда офицеров готовили специальные военно-морские училища. Но здесь им приходилось повышать и поддерживать квалификацию. Если найти все симуляторы и методические материалы, то нам, с нашим опытом судовождения, этого хватит. Одна проблема, без электричества это работать не будет.

– Так вот нам и задача на сегодняшний световой день! – Я сразу приободрился.

– Ищем генераторы?

– Да. Придется запитывать весь город, ведь мы пока не знаем, что где находится. Думаю, тут не локальные системы электроснабжения, а одна общая на всю базу.

– Могут быть еще аварийные, – возразил Алекс. – Но это сути вопроса не меняет. И еще… Если ты хочешь найти машины, то могу предположить, что в таких административных зданиях должны быть свои гаражи. Не пешком же господа адмиралы перемещались по городу.

Алексу удалось еще больше поднять мне настроение. Город остался тем же, мрачным и мертвым, но мое восприятие уже было другим, а потому и город становился другим. Теперь он состоял из загадок, которые нам жизненно необходимо разгадать, а нет лекарства от уныния лучше, чем активная деятельность. Ну мы и включились в нее.

Как и предполагал Алекс, в огороженном дворе за штабом оказалось много чего. Сам двор зарос ужасно, превратившись за почти три десятка лет в реальные джунгли. Деревья разрослись и дали потомство, их оплели лианы, трава поднялась выше пояса, проломив и развалив по сторонам покрытие тротуаров. Молодые вездесущие фикусы местами росли так густо, что без мачете невозможно было сделать и шагу. Хорошо, что только во дворах и в сквере было так. Видимо, на улицах и в промышленной зоне покрытие на дорогах было потолще и покрепче, да и бетонные фундаменты зданий мешали этому буйству расти беспрепятственно. Иначе вся база стала бы похожей на древний индийский город, захваченный дикими джунглями. Впрочем, этой судьбы ей не миновать все равно. Хорошо хоть обезьян не было. Хотя тут не было вообще ничего живого. Кроме растений. Даже насекомых, даже мух, которые, казалось, есть везде. А это совсем уж странно.

Я все больше склонялся к мысли, что жизнь тут была намеренно уничтожена. Вопрос только – кем и зачем. Это сильно меня настораживало. Если эти силы уничтожения, сделавшие свое смертоносное дело, теперь дремлют, то что им мешает проснуться и уничтожить нас? А поскольку я понятия не имел о природе этих сил и о том, что их могло возродить, каждый шаг приходилось делать с оглядкой и некоторой осторожностью.

– Тут должно быть что-то вроде караульного помещения, предположил Алекс. – А при нем оружейная комната.

– Зачем тебе? – не сразу сообразил я. – Мало ружья и винтовки?

– Мачете, или на крайний случай большие штыки нам бы не помешали, – пояснил здоровяк. – Иначе устанем тут что-то искать. Не пролезть через эти заросли.

Он был прав. Мы вернулись нами же пробитой тропой и, тоже не без труда, добрались до небольшой караульной казармы, приткнувшейся у задней части основного штабного здания. Кроме спального помещения с тремя десятками коек нашлась, конечно, и оружейная комната. Обитая железом дверь оказалась незапертой, даже чуть приоткрытой. Поразительно, такого я точно не ожидал. Внутри мы нашли несколько распахнутых настежь пустых оружейных шкафов, но в одном еще оставались пять допотопных карабинов с интегрированными откидными штыками и четыре вполне нормальные автоматические винтовки с длинными примыкающимися штыками. Такие ножики вполне годились для наших целей. Не мачете, конечно, но откуда оно в караулке? Вряд ли охранники тридцать лет назад могли предположить, в какое запустение придут газоны во дворе штаба.

Вооружившись тяжелыми штыками с полуметровыми клинками, мы начали куда более эффективно прорубаться в глубь двора. По мнению Алекса, автопарк должен был находиться именно там, в задней части территории, и иметь отдельные ворота для выезда техники. Но не успели мы миновать и двадцати метров, как наткнулись на человеческие останки.

Это был скелет, от плоти давно ничего не осталось, но одежда, хоть и вылиняла почти до белого цвета, сохранилась достаточно хорошо. Это была военная форма, а рядом с останками, метрах в полутора, валялся сильно изоржавленный карабин.

– Так-так… – Алекс присел возле скелета. – Что ты поведаешь нам, бедный Йорик? Карабин у тебя, дружок, кажется выбили из рук добрым ударом. Иначе он не отлетел бы так далеко. Правда, ты мог и сам его отбросить, если хотел сдаться в плен победителю. Но город совсем не похож на разоренный противником. А?

– Не похож, – подтвердил я. – И какой вывод сделает наш доморощенный криминалист?

Мне снова стало не по себе. Возникло устойчивое ощущение, что кто-то пристально смотрит мне в спину из-за кустов. Оборачиваться я не стал, знал, что это ложное ощущение. От нервов.

– Вывод? – Алекс поднял череп и глянул ему в глазницы на гамлетовский манер. – Был бой. И дело дошло до рукопашной. Противник выбил у караульного карабин, после чего прикончил беднягу.

– А то, что у него штык не примкнут, тебя не смущает? – усмехнулся я.

– Смущает. Но еще больше смущает вот это. – Он повернул череп лицевой частью ко мне.

Лобная кость была рыхлой, словно наполовину растворенной то ли кислотой, то ли похожей субстанцией. А в центре этого ожога даже зияло небольшое отверстие.

– Нда… – выдавил я из себя. – Чем это его так могло?

– В те годы, говорят, работали над созданием энергетического оружия. Лазеров всяких, микроволновых излучателей, даже плазмой стрелять пытались. Не прижилось, но попытки были.

– В любом случае это не вписывается в картину спокойной и неспешной эвакуации.

– Не вписывается, если не принять идею эвакуации в два этапа, – возразил Алекс. – Вот прикинь. Сначала эвакуировали высший командный состав, офицерских жен, детей и любовниц. При этом ушло подавляющее число кораблей. Видал сколько пустых пирсов по берегу? Но небольшой арьергардный контингент, в основном из матросов и младшего офицерского состава, остался для обеспечения отхода первой, основной, колонны.

– Складно. – Я кивнул. – И что потом?

– Тут моих криминалистических способностей уже недостаточно, – с иронией ответил здоровяк. – Если хочешь, можешь вызвать нашего друга, комиссара Гэбриэла. Он будет рад.

– Тут связи нет, – отшутился я, хотя мне было совсем не весело.

– Вообще, могу предположить высадку небольшого вражеского десанта, – продолжил Алекс. – Надо поискать, если найдем людей в другой форме и с другим оружием, или парашюты, или сбросовые крылья, то моя версия обретет доказательную базу.

– У меня есть другая. – Я не счел нужным держать соратника в неведении.

– Ну-ну, удиви меня, – усмехнулся здоровяк.

– Никакого десанта не было, – спокойно отрезал я. – На кой дьявол захватывать базу, на которой почти не осталось противника? Подождать часок, эвакуируется вторая колонна, и всё. Бери что хочешь, владей чем хочешь. Но никто ничем тут владеть не стал. И второй волны эвакуации не случилось, иначе бы не осталось кораблей у причалов. Кстати, они наверняка исправны и готовы к отплытию.

– Ну, это и по моей версии так. – Алекс пожал плечами.

– Только по твоей версии на них бы уплыли десантники. Разве не так?

– Ну, допустим. А по твоей как? Кто убил этого?

– По моей десант тоже был, – жестко произнес я. – Только состоял он не из людей.

Алекс не ответил. До него моментально дошло, о чем я думал и что имел в виду. Повисла столь непроницаемая тишина, что мне показалось, я слышу, как сердце у Алекса бьется. Но не мог я этого слышать, просто нервишки вконец расшалились.

– Сухопутные… – Второе слово Алекс не стал договаривать.

Я молча кивнул.

– Они должны были сдохнуть, – выдохнул Алекс после паузы. – Нет, ну правда. Перебили остатки контингента, жрать больше нечего…

– Будем надеяться. Но бдительность не терять.

Прорубившись до задней части двора, мы действительно нашли там автопарк, а вместе с ним и следы, подтверждавшие мою версию, а не версию Алекса. Часть автомобилей, из них два грузовика и один автобус, были не только перевернуты, но и частично раздавлены некой силой, бушевавшей тут почти три десятка лет назад. Немалой силой. Ограждение из металлической сетки было в нескольких местах свернуто, словно бульдозерами, и даже столбы, на которых оно держалось, были частью сломаны, а частью вывернуты из грунта.

Стояли под навесом и нетронутые автомобили. Несколько открытых грузовиков, грейдер с ковшом, три внедорожных пикапа с пулеметами на турелях и три внедорожника, оборудованных для перевозки пассажиров. Был даже один лимузин, но вокруг него проросли деревья, и стронуть его с места было немыслимо без хорошей пилы.

Колеса у всех машин были спущены до дисков, а сама резина выглядела не лучшим образом – дожди и солнце пагубно на нее повлияли. Но нам не очень-то было дело до этих машин, нас обоих куда больше волновали следы прошедшей тут битвы. Причем видно было, что людям пришлось сражаться с противником, значительно превосходящим их во всем. В силе, в габаритах, в возможностях и живучести. Например, вокруг одного из пикапов с пулеметом валялось столько стреляных гильз, что числом вылетевших из ствола пуль можно было остановить стадо мчащихся на ограждение буйволов. Но силу, с которой людям пришлось сражаться, остановить не удалось. Она смяла пикап, свернула пулемет с турели, раскидала стрелков, от которых остались лишь отдельные кости, и двинулась дальше, разнося все на пути. И это при том, что пулеметный огонь велся по ней почти в упор.

– Людей разрывало на части, – негромко произнес Алекс. – Иначе бы кости лежали в виде целых скелетов.

С этим было трудно не согласиться. Но кое-что меня после этой картины начало успокаивать. Отсутствие звуков, которое поначалу воспринималось как неприятное, теперь оказывало прямо противоположное воздействие на психику. Ведь чудища с такой мощью должны обладать и внушительными габаритами. Они просто не могут двигаться совершенно бесшумно, а значит, их будет слышно издалека.

– Не факт, – разочаровал меня Алекс, стоило мне высказать эту мысль.

– Почему?

– Если тут прошелся биотех, созданный на основе насекомого, к примеру, то я не знаю, сколько будет от него шуму. Может, нисколько. Много ли шума от паука?

На мой взгляд, это было бредом. Важен фактический вес твари, а не природа. Паук весом в пару тонн создаст достаточно шума, чтобы мы услышали его за несколько кварталов в такой тишине. Я был уверен, что рядом противника нет. Если он вообще остался на острове. Это, кстати, был для нас вопрос вопросов, поскольку мы, лучшие спецы по биотехам в мире, ничего не знали о сухопутных искусственных тварях. Даже само их существование, до этой минуты, оставалось под вопросом. Теперь этот вопрос отпал ввиду очевидности картины прошедшего тут боя. Так смять оборону могли только роботизированные танки либо сухопутные биотехи. То, что все же не танки, можно было определить по характеру вдавленных повреждений на металле автомобилей. Если бы машины прошли, то давили бы траками и колесами, а тут нет. Тут давили и насквозь пробивали обшивку лапами, срывали металл щупальцами и ломали клешнями. И это было по-настоящему страшно даже через тридцать лет после событий.

– Попробуем завести внедорожник? – Алекс попытался вывести меня из нехорошего состояния.

– Аккумулятор точно сел. – Я вздохнул. – И колеса не накачать без электрического компрессора. Так что, прежде чем кататься, надо наладить электроснабжение, как собирались.

– Да ну брось! – Напарник скривился. – Пешком искать станцию по всему городу? Не, я лучше повожусь с агрегатом, а потом он меня повезет. Поглядим, в каком он состоянии.

Пришлось ему помогать, хотя я не верил в успех затеи. Поначалу совсем не хотелось выпускать винтовку из рук, но потом здравый смысл взял верх. Какая к дьяволу тут винтовка, если что? Пулемета не хватило, а я с этой пукалкой. Так что я без сожаления сказал оружию прощай, закатал рукава куртки и взялся за дело.

Постепенно работа начала спориться. С колесами, к примеру, оказалось все не так плохо, как казалось на первый взгляд. К автопарку были приписаны небольшие слесарные мастерские, где нашлось множество самого разнообразного ручного инструмента, не требовавшего электричества для работы. Так что мы попросту достали из машин все запаски, домкратами подняли внедорожник, и поставили хорошие колеса вместо прохудившихся. Без нагрузки они даже не полностью сдулись, так что мы без особых проблем подкачали их ручной помпой. Там только переходник пришлось присобачить, но мы использовали в качестве него обрезанный кусок шланга от штатного компрессора. Больше пришлось повозиться с мотором. Точнее с отсутствием хоть какого-то заряда аккумулятора. К счастью, внедорожник был оснащен ручной коробкой передач, что натолкнула Алекса на мысль завести машину, что называется, с толкача.

Оказалось это не так просто, как хотелось бы. Во-первых, масло в моторах давно стекло в картер, да еще и загустело в придачу, так что мотор поначалу проворачивался с трудом. Мы вдвоем не смогли столкнуть внедорожник с места. Тогда Алекс решил поднять машину на домкраты так, чтобы вывесить ведущие колеса в воздухе. Поставив ее на передачу, он, за счет своей богатырской силы и нецензурных ругательств, провернул колесо, вместо того чтобы толкать машину с ее внушительной массой. Я ему помог, и нам удалось с десяток раз бодро провернуть мотор, заставив масло рассредоточиться по трущимся поверхностям. Дальше дело быстро пошло на лад. Мы вернули внедорожник на колеса, замкнули цепь зажигания напрямую и выкатили машину из автопарка на ровный, чуть наклонный участок дороги.

Ну и началось… Толкать было тяжело, Алекс ругался, как сапожник, потом не удержался и я. Тут же мотор задымил и зафыркал. Видимо, русская ругань имела более разветвленную структуру и способствовала правильному распределению усилий.

Через несколько минут двигатель издал несколько хлопков, сопровождавшихся клубами черного дыма. Мы напряглись еще. Когда внедорожник достиг более заметного уклона, машина снова ожила, начала пукать, хрюкать, плеваться дымом и, провоняв всю округу, все же завелась. Мне пришлось ее догонять, чтобы заскочить в кабину, затормозить и выключить передачу. Это была заметная победа. Казалось-то, что дело совсем безнадежное. Если так и с кораблями получится, так большего от судьбы и нечего ждать.

Алекс с довольным видом вытер пот со лба и показал жест «О’кей».

Очевидно, что наличие на ходу даже одного автомобиля кардинально изменило наше положение. Обследование острова сразу перешло на новый уровень. К тому же мы теперь могли завести любую машину с ручной коробкой передач, взяв ее на буксир. Благо, к тому времени былая мода на «автоматы» уже прошла, так что для наших целей годилась почти вся уцелевшая техника в автопарке.

Правда, не обошлось без конфуза. Поначалу мне трудно было привыкнуть к поразительно малой мощности мотора – если при старте с места просто отпустить сцепление, не поддав хотя бы немного газу, машина неминуемо глохла. Пришлось снова ее расталкивать, хорошо хоть прогретый мотор запустился проще, а то бы я от Алекса наслушался. Но я быстро привык, списав низкую мощность на то, что автомобиль почти тридцать лет простоял без движения.

Впрочем, двигалась машина достаточно уверенно и бодро, только при старте с места нельзя было забывать о ее особенностях. Хотя, конечно, может, для допотопного двигателя внутреннего сгорания это было нормально, может, при сравнимых с водородной турбиной размерах он, и будучи новым, не мог похвастаться таким же крутящим моментом.

Уже через пять минут езды в сторону жилых кварталов мы обнаружили еще более впечатляющие следы битвы. Тут дорога была перекрыта несколькими рядами баррикад, за которыми расположились позиции трех безоткатных орудий. Баррикады, как и заграждение автопарка, тоже напора не выдержали, в них были пробиты две бреши, обломки валялись повсюду, а орудия, кроме одного, оказались разбиты.

Мы проехали мимо в молчании, а метров через сто обнаружили посреди дороги останки чудовищной твари. От одного их вида мне стало не по себе. Трудно представить, что чувствовали бойцы, столкнувшись с таким монстром при его жизни.

Судя по следам, еще не достигнув баррикад, биотех получил ранения из безоткаток, но ему еще хватило сил не только глубоко продвинуться за линию обороны, но и как следует потрепать противника.

Скелет был огромен. По габаритам его можно было смело сравнить с ископаемым динозавром, но на габаритах сходство и заканчивалось. Дело в том, что чудище было самой настоящей химерой, составленной из признаков самых разных существ, но при этом сохранявшей некую гармонию, хоть и ужасающую во всех смыслах. Начать с того, что скелетов у искусственного существа было два. Один внутренний, характерный для позвоночных, второй внешний, как у насекомых или ракообразных. Остальные признаки были под стать скелету – число и форма боевых и двигательных конечностей, пропорции тела, ужасающая пасть, все было собрано, как конструктор, с совершенно разных природных прототипов. Начиная от скорпиона, как мне показалось, и заканчивая представителями рептилоидных видов. В трех местах скелет был поврежден, но не настолько, чтобы повредить двигательным функциям монстра. Сдох он, скорее всего, или от кровопотери, или от повреждения внутренних органов. Хотя оно и немудрено, после трех попаданий из семидесятимиллиметровых безоткатных орудий.

– Охренеть… – произнес я по-русски.

Но Алексу перевод не потребовался, тут и без слов все было понятно.

Чуть дальше мы увидели довольно сильно поврежденное здание. Судя по усыпанному гильзами тротуару, из окон пытались вести огонь по наступающим чудищам. Но монстров не остановили тонкие бетонные плиты, они треснули под ударами, а дальше их просто вынесли и произвели значительные нарушения на первом этаже.

– На второй не забрались, – отметил Алекс. – Лестницы для них узкие.

Это было важное наблюдение, но все же я забеспокоился, что твари могли порядком разнести важные элементы инфраструктуры базы, например систему электроснабжения. Но потом стало ясно, что биотехи бесчинствовали не по всему городу. Стоило нам подняться к подножию горы, выбравшись из основной воронки, как картина боя стала более или менее понятной. Отсюда открывался неплохой вид, только ряд высоких зданий не позволял хорошо рассмотреть северный берег бухты. Остальной же город был как на ладони.

По местам возведенных временных укреплений и стычек было видно, что биотехов высадили, скорее всего, в южной части острова, за окраиной города. И они именно с юга вклинились на территорию базы, стремясь добраться до бухты кратчайшим путем. Прежде чем добраться до города, тварям пришлось пересекать открытое пространство, их засекли на подходе и пытались остановить орудийным огнем и ракетами, но преуспели в этом мало. Биотехи смели первую линию обороны, ворвались на улицы и принялись бесчинствовать там. Оставшемуся контингенту, прикрывавшему отход первой волны эвакуации, пришлось принять бой. Это, скорее всего, позволило спасти еще множество жизней, так как у пирсов были видны брошенные машины, автобусы, броневики. Так что три оставшихся корабля, это те, на которых уйти уже было некому.

Но что стало с тварями после их окончательной победы над людьми? Это было не ясно, но для нас данный вопрос имел большое значение. Проблема в том, что мы ничего не знали о повадках сухопутных биотехов, об их жизненном цикле, о системе питания. А что если они, подобно клопам или бактериям, могли впадать в какое-то состояние, вроде анабиоза, переживать голод и другие неблагоприятные условия, а потом снова оживать по велению каких-то особых рефлексов? Попросту говоря, они могли перебить всех людей, не успевших покинуть остров, а потом впасть в спячку на тридцать лет и дремать, пока рядом снова не окажутся живые люди. Возможно, мы просто не слышим, а они уже просыпаются, вылезают из подвалов, и готовятся замкнуть кольцо вокруг нас.

Я обратил внимание, что чем дальше от бухты, тем больше власти над городом имели растения. Не совсем понятно, почему, но факт оставался фактом. То, что издалека мы принимали за естественный цвет зданий, оказалось вблизи пробивающейся через щели травой, лианами и кустарником. Причем тут уже были заметны разрушения, причиненные буйством флоры – кусты распирали плиты по стыкам, выдавливая их наружу, отслаивали бетон от арматуры, прорастали сквозь окна, пробивая стекло, и чинили прочее разорение.

Лучше других, правда, выглядели жилые многоэтажки, хоть стояли они на самом краю города, выше других строений, у самого подножия горы. Видимо, технология их строительства отличалась кардинальным образом. Возможно, там использовался более толстый и крепкий бетон, чем у панельных складов и хозяйственных зданий. В любом случае жилые дома выглядели вполне пригодными к дальнейшему их использованию.

Дороги тоже сужались, по мере приближения к окраинам, и становились менее проезжими. Причем это было вызвано не только растущими посреди улиц деревьями или дырами в мостовой, но и сплошными джунглями от стены до стены, иногда мешающими проезду. Тут, кстати, я понял, что дело не в бухте, которая по каким-то непонятным причинам не давала всходить растениям. Просто джунгли, окружавшие город за его пределами, постепенно продвигались к центру, сужая кольцо, ломая бетон и дорожное покрытие, оплетая здания. Пройдет еще десяток лет, и город станет неразличим с воздуха.

У самого въезда в жилой городок, некогда огороженный красивым забором из решетки и природного камня, нам показалось, что дальше проехать просто немыслимо. Несмотря на то что забор местами полностью рухнул под натиском растений, даже пешком войти в городок показалось непростым делом. Там все заросло не меньше, чем во дворе штаба. Пришлось и тут пустить в ход штыки.

Но быстро выяснилось, что кустарник пророс только вдоль ограждения, не очень широкой полосой, а в самом городке, закатанном в бетон, все куда благополучнее. Тут джунгли не имели никакой власти, хоть на роликовых коньках катайся. Так что мы прорубили проход через основные ворота и проехали дальше на машине.

Там, внутри периметра, мы нашли то, что искали – главный энергетический центр базы. Он располагался чуть поодаль от домов и представлял собой связку из солнечно-солевой станции со станцией на водородных генераторах.

– Надо же! – порадовался Алекс. – Я думал, они еще уголь в те времена жгли. Машины-то на ископаемом топливе.

Возможно, это вообще была одна из первых в мире промышленных водородных станций, а то и опытный образец. В любом случае, хотя она и могла выдать всю необходимую городу мощность, военные не очень на нее надеялись, так что объединили ее с более привычными для них солнечно-соляными модулями в один комплекс.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что все оборудование исправно, и вернуть его к жизни не составит проблем. К тому же Алекс имел какой-то опыт работы с электросетями, сказал, что ему запустить генераторы вообще раз плюнуть. Правда, оказалось все не совсем так. Соль в баках давно остыла и отвердела, чего по технологическому циклу никак нельзя было допускать. Она должна быть жидкой, чтобы можно было ее перемешивать и более эффективно черпать из баков тепло для турбин. Из полностью затвердевшего состояния соль невозможно было вывести штатно, за счет энергии солнца, к тому же оно едва пробивалось через покров облаков.

Алекс, однако, не унывал. Благо с «водородкой» проблем действительно не возникло, даже оставалось немало воды в основном контуре. Так что восстанавливать энергосистему мы решили именно с нее. Алекс направил водород в промежуточный контур и начал постепенно разгонять генераторы, чтобы валы от резкого набора оборотов не сорвало с магнитных подшипников. После прогрева запустились семицилиндровые «стирлинги», дав ток. Стрелки контролирующих приборов сдвинулись, установившись на штатной отметке двести двадцать вольт на каждую из трех фаз.

– Можно подавать накала на баки «солянки», – сообщил Алекс.

– Точно? – переспросил я. – Не выбьет защиту?

– А мне почем знать? Водорода надолго не хватит, так что нам в любом случае придется плавить соль, иначе все остановится.

Посредством силового рубильника я перебросил все фазы на теплогенераторы в соляных баках. Оставалось только ждать. Уже не важно было, как скоро выйдет солнце, поскольку от «водородки» соль расплавится неминуемо, а потом будет отдавать тепло на турбины достаточно долго. А когда облака разойдутся, солнце включится в общий цикл.

Алекс посмотрел на показания приборов.

– Да, пока вся мощность уходит в расплав, – сообщил он. – Можно заняться чем-то полезным, пока сеть не начнет работать в полную силу.

– Хватило бы водорода, – со вздохом произнес я.

– Должно хватить, – успокоил меня Алекс. – А не хватит, выйдет солнце и закончит работу. Соль к тому времени в любом случае уже будет жидкой и все заработает. А не выйдет солнце, так подключим к бакам силовую установку «Шпика».

Послушать его, так у нас вообще проблем не было. Меня удивляло, как можно не замечать их, как можно так легко к ним относиться? Но вот что удивительно. Алекс не только не придавал проблемам большого значения, но и без труда их решал, в случае возникновения. Сильная личность? Или, если на проблемы меньше грузиться, то и решать их легче? Это был философский вопрос, а меня сейчас больше интересовали практические аспекты.

Забравшись по технической лестнице на крышу «солянки», я увидел вдалеке бухту и ошвартованного у пирса «Шпика». В условиях прямой видимости можно попробовать связаться с Ольгой через «горошину» коммуникатора, особенно с учетом мощности приемо-передающих систем батиплана.

Я несколько раз вызвал борт, после чего, через шум помех, довольно отчетливо услышал ответ Ольги. Я сообщил ей о запуске электростанции, а о машине и сухопутных биотехах говорить пока не стал. Первым мне хотелось всех удивить, а вторым не хотелось пугать Ольгу. Натура у нее была впечатлительной, так что это могло плохо закончиться. Я попросил не беспокоиться, так как работы могут занять почти весь остаток дня, а непрерывную связь обеспечить пока не получится.

Когда я спустился в аппаратную, Алекс предложил поискать место, где располагались системы связи, наблюдения, а также симуляторы, которые бы очень нам помогли. Ни у кого из нас не было предположений, в какой части базы все это могло находиться, поэтому искать решили наобум, продвигаясь от жилой зоны на север, чтобы попасть в конечном счете на еще неизведанный берег бухты, точно напротив места швартовки «Шпика». Понятно было, что центр связи должен иметь заметные антенны или на крыше, или на земле, неподалеку от основного строения. Но ничего такого с нашей высокой точки разглядеть не удавалось. Это означало, что искать надо севернее, так как именно в том направлении видимость была сильно ограничена несколькими высокими зданиями.

Так и сделали. Но нам пришлось углубиться в город, так как по окраинам не проехать было, уж очень они заросли деревьями. Поблуждав немного по кварталам, мы уже минут через двадцать отыскали большое антенное поле, а рядом с ним несколько зданий. Скорее всего, там некогда и размещались связисты со всем оборудованием.

Тут-то и начались важные открытия. Именно в этой части города оказались размещены основные учебные центры, стрельбища, полигоны, а также системы управления большинством радиоэлектронных средств. Оставалось лишь запитать все это, так как осмотр обесточенных систем мало что мог дать. Но, по прогнозам Алекса, «солянка» наберет достаточную мощность только к закату, так что лучше было подождать и не пороть горячку.

Я подумал, что теперь нет никакой необходимости ютиться в тесных помещениях батиплана, а можно спокойно занять любое удобное здание. Алекс предложил осмотреть один из жилых домов, так как они сохранились значительно лучше других строений. Мы так и сделали. Планировка там оказалась удобной, на каждой лестничной площадке, по обе стороны от лифтовой шахты, располагались три однокомнатные квартиры и одна двухкомнатная. Я решил, что займу двухкомнатную, заодно будет и штабом, и кают-компанией. Мебель вся стояла на положенных ей местах и не имела видимых повреждений, на пыльном полу валялись сильно припорошенные вещи из платяного шкафа. Видимо, жильцы собирались уж совсем впопыхах и брали только самое необходимое. Так же поступить пришлось и моим родителям, и Ольгиным, когда извержение вулкана прогнало нас с родного острова и заставило выйти в океан, кишащий биотехнологическими тварями. Но я велел этим воспоминаниям покинуть голову, было сейчас не до них.

В общем, если основательно прибраться, вымести пыль, то в квартирах жить будет гораздо лучше, чем в каютах «Шпика». К тому же в спальне был установлен неплохой для тех лет дисковый медиа-центр, а я уже забыл, когда смотрел старые фильмы. Это был приятный бонус. Оказалось, что и в других квартирах все примерно так же. Так что после подачи электричества можно будет по-барски отдохнуть.

Собственно, тянуть с уборкой не было смысла. Я решил забрать остальных членов экипажа и начать тут обустраиваться. Мысли о сухопутных биотехах еще продолжали тревожить меня, но уже не так остро. Похоже, Алекс был прав, часть из них перебили, а выжившие сами передохли за тридцать лет. Но, даже если это не так, бронированный «Шпик» у пирса им точно окажется не по зубам, так что вряд ли имеет смысл его охранять и оставлять вахтенного. Да и кого? Урмана? Ольгу? Из них охранники, как из морковки гвоздь, а тянуть вахту с Алексом было бы очень непродуктивно. Важных дел пока больше было тут, на земле.

В бетонном же доме мы сами находились в достаточной безопасности на случай внезапного нападения. Разглядывая следы уличных боев, мы уже знали, что массивным тварям просто не протиснуться вверх по лестнице. Исходя из этих соображений, решено было занять не первый, а третий этаж. С гарантией. К тому же, после подачи энергии, должен был заработать лифт.

Глава 4. Побег

Еще до заката Алекс перебросил мощность основных электрических генераторов в городскую сеть. Тут же включились в дело раздающие трансформаторы на подстанциях, автоматы подачи, ожила машинерия лифтов в домах и даже маяк, установленный неподалеку от русла реки у ее впадения в бухту.

В наших квартирах зажегся свет. Я включил медиа-центр, вставил в него первый попавшийся музыкальный диск и продолжил уборку, но уже под заводной ритм из колонок. Композиция была мне незнакомой, но понравилась, несмотря на то, что наверняка вышла из моды уже четверть века назад. Но я не мог похвастаться очень уж изысканным музыкальным вкусом, так что было нормально.

С наступлением сумерек на улицах автоматически зажглись фонари. Их было много, так что из моего окна город, раскинувшийся внизу, стал похож на сияющую паутину. И это ведь был мой город. Полностью, весь, со всеми его полезными и бесполезными потрохами. Нет, ну до чего же забавные коленца выделывает порой судьба! Совсем недавно я писал письма в мэрию, готов был кланяться в ножки муниципальным властям, а теперь я сам мэр, сам глава всех муниципальных служб, да еще и губернатор островной республики в придачу. И это не было пустым звуком, мне тут действительно принадлежала вся власть. У меня даже военный флот был, чего не было более ни у одного правителя на этой планете.

Алекс, Урман и Ольга тоже прибирались в своих квартирах. Настроение у всех было приподнятым. Еще днем мы нашли склады, забитые консервами, красным сухим вином, настоящим хлебом в пакетах с инертным газом, много муки, крупы, и другого ценнейшего провианта. Так что после уборки предполагалось устроить пир в моей гостиной.

Мы управились до девяти вечера, а потом все вместе, кто как мог, принялись за стряпню. В качестве главного блюда Ольга предложила пиццу, ее на складах, в замороженном виде, было совершенно немыслимое количество. Так же мы нарезали сыр, колбасу и вяленое мясо. А я, в качестве закуски под джин, еще нарезал консервированной селедки и залил ее оливковым маслом.

Можно было бы еще много чего сделать, одних макарон на складе было больше десяти видов, но зараз столько было не съесть. Включив музыку, мы сначала насели на еду, а потом, утолив первую пищевую страсть, начали под алкоголь обсуждать дальнейшие планы.

Было очевидным, что остров в любом случае лучше, чем база, для длительного проживания. Поэтому никто не стал возражать против моего решения перевести с нашего подводного форпоста все самое необходимое, а саму базу законсервировать до тех пор, пока она не понадобится. Алекс тут же высказался на мой счет, что у меня якобы может начаться синдром островного царька, и что получив территорию в свою власть, мне, дескать, не захочется больше воевать с биотехами. Все посмеялись над этой милой шуткой, я тоже. Но и говоря всерьез, нам действительно предстояло много работы на острове, а значит, придется провести тут достаточно много времени. Нам надо запустить корабли, научиться управлять ими, и нам все это время будет не до бессмысленных стычек со случайными группами биотехов. Нам надо реализовать операцию «Караван». Только это могло придать истинную, глубокую и очень практическую цель нашей большой охоте.

Конечно, работа по уничтожению никогда не была пустой, особенно когда приходилось взрывать донные платформы. Но это касалось лишь конкретных, очень ограниченных мест, не оказывая почти никакого влияния на ситуацию с океаном в целом. Столько усилий и риска, сколько прикладывали мы к охоте, стоило прикладывать только для главной стратегической цели, для возвращения человечества, или хотя бы людей, в океан. Но люди – не дельфины, им нужны корабли, чтобы вернуться. Поэтому надводный, а не подводный, флот имел для нас особую стратегическую важность.

Конечно, без подводных истребителей и штурмовиков, вроде «Шпика», обойтись не получится. Они необходимы как силы прикрытия и огневой поддержки для проходящих через океан караванов, батипланы еще придется строить и строить, а для их обслуживания понадобятся и подводные базы. Но это чуть позже. Сейчас перед нами стояли чуть иные задачи. Более взрослые, я бы сказал.

Пир удался на славу. Мы от пуза наелись горячей хрустящей пиццы, выпили, закусили, поздравили друг друга подобающими случаю тостами. Играла музыка, Урман пригласил Ольгу танцевать, и она нас всех удивила. Оказалось, что искусством танца она владеет почти на профессиональном уровне. Мы с Алексом затеяли спор, с какими биотехами проще было бы справиться, если бы их произвели в одинаковых количествах. Алекс считал, что сухопутные более уязвимы и им по большому счету негде спрятаться от бомбежки или ядерного удара, а мне казалось, что их просто сделали меньше, а потому их быстрее и выбили.

После танца в глазах Урмана загорелся огонь. Я был уверен, что у него насчет Ольги начали возникать какие-то эротические идеи, но, зная ее, можно было смело сделать вывод, что такое развитие дел совсем не в ее стиле. Завести – да. Полетать самой в эйфории – обязательно. Но секс она считала приземлением этой эйфории, со всеми вытекающими последствиями. А потому старалась оттянуть неизбежный момент подольше, чтобы он не омрачал ей чувства полета.

К тому же Урман был совсем, ну просто кардинально, не в ее вкусе. Танец с ним, как бы он ни выглядел со стороны, был скорее снисходительным подарком хорошему человеку с ее стороны, чем каким-то реальным намеком на физическую симпатию. Вот Алекс – дело другое. Он был очень даже в ее вкусе, и я был на сто процентов уверен, что его знакомство с Ольгой быстро переместилось от костра, вокруг которого балагурили красавцы-виндсерферы, в его палатку на берегу озера. Причем это не было ее целью. Влекло ее в такие места другое, ее влекла стихия, ветер, возможность общения с интересными, на ее взгляд, людьми, возможность научиться у них чему-то, на ее взгляд, важному. А то, что такие вылазки на природу в большинстве случаев заканчивались в палатке очередного длинноволосого красавца, так это не потому, что Ольга такая, а потому что мужчины, даже лучшие из них, думают всегда об одном. А страстным, заряженным энергией ветра и солнца виндсерферам порой намного проще позволить, чем объяснить, почему нельзя.

Чаще всего это ничем не заканчивалось. Поутру, протрезвев и борясь с похмельем, Ольга, мучаясь от очередного приступа стыда, спешила покинуть палатку, пока ее никто не увидел. А потом еще долго старалась не встречаться взглядом с теми, с кем провела там ночь. Беда лишь в том, что людей, гоняющих под парусом на внутренних водоемах Суматры, не так уж много, и странную, не совсем от мира сего девушку видели из них многие, а потому и говорили про нее довольно часто. Одни одно, другие другое. Пытаясь понять интересы Ольги, я заходил в места сетевого общения этой тусовки. Натыкаясь на подобные сообщения, я сначала злился на ее недальновидность, потом меня начала веселить ее наивность, а потом я попросту потерял ко всему этому интерес.

Сейчас все мои эмоции по этому поводу ограничивались тем, что одна из ее подобных вылазок привела к появлению в нашей команде Алекса. Это стоило много, а потому не могло меня не порадовать. И я был уверен, что если не мешать Ольге и не читать ей морали, от которых все равно толку чуть, то она когда-нибудь приведет и еще кого-то. Несмотря на безбрежную циничность такого подхода, я считал себя вправе на него, я считал его компенсацией за испорченные отношения с Борисом, Катей и Доком. Потому что испортились они не только и не столько из-за гибели «Кочи», сколько из-за их неприятия моего отношения к Ольге. Все они, даже Алекс, я это чувствовал, считали ее пустышкой и человеком весьма недалекого ума, светлячком, способным лишь на то, чтобы свести ненадолго с ума неосторожного путника. Они не понимали, что этот ее свет когда-нибудь всех нас спасет. Хотя нет, тут я лукавил. Спасти он мог только меня самого, точнее дело всей моей жизни.

Так оно, собственно, и выходило теперь. И выходило, что я ни в чем не ошибся, оставив Ольгу в команде, вопреки желанию остальной команды. Это разрушило саму команду, но позволило возродить само дело. И остались со мной как раз те, для кого мое дело значило не меньше, чем я сам. И я был уверен, к нам еще примкнут такие люди, останутся с нами и создадут костяк группы, которая и будет хозяином океана в ближайшее время.

К полуночи, совершенно для меня незаметно, Урман наклюкался и уснул за столом. Ольга рылась в собрании дисков, Алекс выковыривал кусочки бекона из недоеденных им кусков пиццы. Пора было завершать вечеринку.

Сам я был ни в одном глазу, несмотря на три порции джина, уже занявших во мне положенное им место. Поэтому, разбудив Урмана и выпроводив всех по квартирам, я решил сделать то, чем собирался закончить вечер – посмотреть какой-нибудь фильм о море на тщательно отмытом от пыли большом экране. С хорошим звуком и лежа на диване при этом. Еще ни разу в жизни судьба не давала мне возможности сделать это. И теперь сам факт того, что вокруг меня есть все для воплощения этой маленькой и, наверное, дурацкой мечты, говорил о моем переходе на другой, более высокий уровень.

Нашлась «Бездна», снятая великим режиссером прошлого века Камероном. Я ее уже видел, и не раз, но далеко не в столь комфортных условиях. Мне она нравилась, там было многое, что теперь в реальности делало мою жизнь ярче, чем жизнь многих людей на Земле – глубины, батискафы, подводная база. Ведь у меня теперь была своя подводная база, да еще с таким же бассейном и доком, как в фильме Камерона. Я даже подумал, что этот фильм каким-то непостижимым образом повлиял на мою судьбу, воплотил в реальность то, что мне действительно было нужно.

Наверное, за последние дни я устал больше, чем ожидал. По крайней мере, не заметил, как уснул посреди фильма. Но сон стал продолжением сцены боя в стальных коридорах базы, мы с Алексом кого-то гоняли, кто-то в нас стрелял…

Проснулся от яркого солнечного света в окно. Давно так не просыпался. Ни на нашей подземной базе, ни тем более под водой, окон не было. А тут это стало приятным бонусом. Облака наконец окончательно разошлись, освободив голубой свод небес, солнце ярко пылало на востоке, подключившись к великому делу по снабжению базы энергией.

Я подошел к окну. Вид с третьего этажа был отличным, другие здания заслоняли только северный берег бухты, а вот остальной город и порт были как на ладони. Вода в бухте была спокойной, без малейшей ряби, и солнце отражалось в ней, как в огромном круглом зеркале. Наверное, именно из-за этого, слепящего взгляд блеска я не сразу заметил, что пропал «Шпик».

Поняв, что это действительно так, я даже моргнул пару раз, чтобы убедиться, что меня не обманывает зрение. Но ничего не изменилось. Пирс, у которого мы ошвартовались, был виден внизу прекрасно, и были видны военные корабли, но вот «Шпика» не было точно, хоть три глаза, хоть не три.

Честно говоря, я скорее разозлился, чем испугался. Нормально управлять батипланом, кроме меня, могла только Ольга. Алекс тоже на симуляторе упражнялся, но вряд ли бы он, забавы ради, пошел кататься на подводном корабле. Просто не тот человек. Но и Ольга сама не осмелилась бы угнать батиплан. Однако, как ни крути, «Шпика» у пирса не было. И мне пришлось бы в любом случае поднимать тревогу. А там станет ясно – кто и зачем.

Быстро натянув штаны, футболку и куртку, я сунул ноги в ботинки и выскочил на лестничную площадку. Все двери были закрыты, но вряд ли заперты. Я толкнул ближайшую, которая вела в жилище Алекса, и убедился, что он на замок действительно запираться не стал. Вот только самого Алекса в квартире не оказалось. Снова выскочив на лестницу, я, едва не с пинка, распахнул тоже не запертую изнутри дверь в квартиру Ольги, но и ее не оказалось на месте. А вот жилище Урмана, наоборот, оказалось запертым.

Я ничего не мог понять, у меня в голове не сложилось и намека на суть происходящего. Кто из них где? Кто угнал «Шпика», но главное – зачем? Едва не кубарем спустившись по лестнице, позабыв начисто про уже работающий лифт, я выскочил из подъезда. Нашего внедорожника внизу не оказалось. Я сел на крыльцо и попытался хоть немного собраться с мыслями.

Первое, что пришло в голову – все дружно собрались, погрузились в батиплан и отбыли неизвестно куда, оставив меня на необитаемом острове, как свергнутого пиратского капитана. Но в чем причина? Почему никто ничего мне не сказал, не выразил каких-то претензий, не поставил никаких условий и ультиматумов. Пиратским капитанам, я слышал, хотя бы «черную метку» вручали, а тут – на тебе. Кушайте, не обляпайтесь.

Это было не просто странным, это было чудовищным, выходило за всякие рамки. Я вспомнил, как радовался вчера обретению острова. Губернатор… Вот теперь мне и управлять этой безлюдной местностью до конца дней, если кто-нибудь когда-нибудь меня отсюда не заберет. Ведь без специально снаряженного подводного корабля с острова выбраться попросту невозможно. Даже если чудо случится, даже если мне удастся одному управиться с надводным эсминцем, это ничего не даст. Я смогу кататься на нем только в зоне пониженной солености океана, а она доходит чуть дальше, чем до подводной базы. А дальше всё. До берега таким образом не добраться. И на катере, они ведь тут наверняка остались, то же самое – далеко не уйти.

А вот бывшие мои соратники, втроем, запросто могли управиться со «Шпиком», осесть хоть на глубоководной базе, куда мне не попасть с поверхности без костюма, хоть на берег вернуться, в объятия Альбиноса.

Стоило мне помянуть Альбиноса, как коварный план троицы стал мне совершенно понятен. Они просто ждали удобного случая! И руководила всем, скорее всего, именно Ольга. Ведь именно она общалась с Альбиносом больше любого другого из нашей команды, пока остальные сидели в тюрьме. Наверняка Альбинос знал о таинственном острове и его секретах. Ведь он не мог его не заметить со спутника, если заметил подводную базу невдалеке от него. А дальше, путем анализа ряда снимков, можно было сделать вывод о необитаемости и даже о безопасности этой территории. И корабли с орбиты тоже были прекрасно видны. Оставалось лишь промыть Ольге мозги, а это, учитывая особенности ее психики, было плевым делом для человека такого калибра, как Альбинос. И времени на это было достаточно.

Причем Ольга, учитывая ее умение вскружить мужчине голову, как это было с Саймоном, с Алексом, даже с Урманом вчера, была Альбиносу особенно удобна. Этим огоньком, который, как я надеялся, может спасти наше дело, она могла сплотить мужчин на любое действие. Не напрямую, конечно, ради ее голубых глаз вряд ли бы кто-то пошел на предательство, и уж тем более не пошел бы на него Алекс. Тут нужен был другой, куда более веский мотив. Но у любого человека есть свое слабое место. Альбинос без труда нащупал мое. Так что ему мешало нащупать и «болевые точки» других? Самой Ольги, Алекса, да и Урмана, хотя он, мне кажется, представлял наименьший интерес для нашего генерального спонсора.

Говорят, что ответом на девять вопросов из десяти является слово «деньги». Но это изречение скорее годится для описания мотивов статистического большинства, чем какого-то отдельно взятого, реально существующего человека. Для психологии это слишком примитивно, как ни крути. Но суть, все равно, состоит именно в этом. Благополучие, комфорт, достижение целей, власть, любовь – все это мотивы, толкающие на совершение тех или иных действий. Что-то из этого можно купить за деньги, что-то нельзя. Причем в каждом отдельном случае это оказывается по-разному. А результат один. Мы ведь стремимся не к деньгам, мы стремимся к получению радости. Просто эту радость, бывает, проще обрести посредством денег.

Вот вам и ответ о слабых местах каждого человека. Предложи ему то, к чему он стремится всеми силами души, и все, у вас появляется власть над ним. Конечно, в том лишь случае, когда вы можете доказать, что не блефуете, что у вас есть средства для достижения соответствующих результатов. А у Альбиноса они были. Он нам это очень убедительно всем продемонстрировал. И теперь, предложи он хоть звезду с неба, хоть гражданство в метрополии, хоть дом на берегу Женевского озера или в Альпах, далеко от этого треклятого побережья, ни у кого не возникнет сомнений в его возможностях.

Несмотря на всю сумасбродность Ольги, она мечтала об уютном доме где-нибудь в безопасном месте, в той же Европе, к примеру. О детях, наверное, мечтала, как многие женщины. А где их лучше всего заводить?

Алекс, экстремал, человек до крайности свободолюбивый, не дурак совсем, но больше всего не любил, мне казалось, какого-то стеснения, порогов и запретов. Дай ему много денег, дом у озера на семи ветрах, да у такого, что с одного берега другого не видно, то и океан ему станет без надобности.

Урмана я знал не так хорошо, но у него как раз точно идеи были далеки от идей по спасению человечества. Он был, конечно, обеими ногами на стороне добра, но ведь добро можно творить и на земле, не рискуя жизнью и не кроша биотехов с большим риском найти могилу на дне океана.

И если Альбинос каждому из них пообещал воплощение их мечтаний в обмен на личинки торпед, то чему удивляться? Покушали, выпили, а теперь они уже втроем наверняка на базе, роются в арсеналах. В том, что личинки они найдут, у меня не было ни малейших сомнений.

Наверное, это можно назвать одержимостью… Но даже в эту минуту я не упал духом и не собирался сдаваться. У меня мозг искал не столько причины катастрофической ситуации, сколько способы ее разрешения. Своими, разумеется, силами. Одним из них, он первым пришел в голову, был поиск на острове гравилета. Не важно даже, насколько в рабочем состоянии он сам и его турбины, так как у меня уже был опыт путешествия над океаном на вырезанном из машины приводе Шерстюка. Ну а если в рабочем, так еще лучше.

До подводной базы можно долететь, не особо беспокоясь о безопасности, а дальше надо было набрать высоту, чтобы избежать ударной волны от торпед, и спокойно добраться до берега. В том, что вокруг острова по каким-то причинам нет донных ракетных платформ, я был уверен. Иначе они бы непрерывно долбили по базе и камня на камне бы тут не оставили.

Так что, если тут отыщется даже самый захудалый и полностью вышедший из строя гравилет, долгая робинзонада мне не грозит. А хоть один на острове точно найдется. Если есть автопарк, есть и летно-транспортное подразделение.

Если же добраться до берега, то там, не вступая в контакт с Альбиносом, можно угнать полностью исправный, современный гравилет, построенный в метрополии, и наладить между большой землей и островом постоянное сообщение. Что это даст? Это могло дать все, что нужно. На этой базе остались бесхозные вещи, огромное их количество. Да, многие устарели, многие уже не в идеальном состоянии, но все равно, если переводить стоимость всего города в деньги, то выйдет такая сумма, которой мы не обладали даже после подъема золота с баржи. Тут одного оружия на складах наверняка столько, что можно заново перевооружить все бандитские группировки Суматры. А строительные материалы, которых всегда не хватает на побережье, а металл? А топливо? Если запустить водородку в обратном цикле, то на одном газе озолотиться можно.

Да, это снова отодвинет операцию «Караван» на значительный промежуток времени, но зато у меня будут средства для ее более успешной, надежной, а главное, независимой ни от кого реализации. Ведь, что бы там ни было, у меня теперь есть корабли. И этого у меня не отнять.

Или отнять? Я призадумался, и тут же в животе словно возник ледяной ком. Возник и начал быстро расти. Все, что я придумал, полностью, на сто процентов зависело от милостивого отношения Альбиноса ко мне. Он ведь знает об острове, и запросто, в любой момент, может заявиться сюда с отрядом штурмовиков, чтобы не только заявить, но и реализовать свои права и на эту территорию, и на подводную базу.

Я всегда был уверен, в глубине души, что и один в поле воин, если не является идиотом. Но вот сейчас усомнился. Вот если привести в боеготовность эсминцы… Но одному это вряд ли по силам.

Тут у меня началось что-то вроде внутреннего конфликта. Одна моя часть, прикинув огневую мощь двух боевых кораблей, начала строить фантастические планы ее использования против Альбиноса и бывших соратников, а другая, несомненно более здравая, приводила доводы о невозможности претворения в жизнь столь безумного плана. И когда конфликт достиг уже опасного накала, до моего слуха донесся рокот приближающегося внедорожника.

Мысли тут же замерли, как замирают от неожиданности люди в комнате, когда происходит нечто совсем уж из ряда вон выходящее. Попросту говоря, у меня челюсть отвисла. Я даже дышать забыл на пару секунд.

Кто это мог быть? Таинственный обитатель этого острова? Один из моряков контингента, выживший тут в одиночестве?

Моя персональная воспринимаемая реальность пошла рябью, как отражение в озере при дуновении ветра. Я уже был к чему угодно готов. Но если это действительно один из военных моряков, наша встреча могла решить огромное число проблем. Ведь таинственный незнакомец мог уметь обращаться с кораблями. Или нет? Если бы умел, ушел бы отсюда. Хотя куда тут уйдешь? Кругом биотехи! Дальше подводной базы не пройти ни мили.

Но не успел я развить эту теорию, как выехавший из-за угла внедорожник разметал мои мысли, как пыль. За рулем машины сидел Алекс, а рядом Ольга. Если на заднем сиденье еще Урман окажется, то меня можно сразу в психушку. Ведь то, что я не увидел «Шпика» на прежнем месте, могло вообще никак не быть связанным с угоном. Алекс мог найти место стоянки получше, или ему понадобилась энергия силового агрегата, а он не хотел меня будить. Взял Ольгу, перегнали батиплан на новое место, которое я не мог разглядеть из окна… А я поднял истерику на пустом месте.

Чтобы не выглядеть в глазах друзей клиническим идиотом, я решил не спрашивать сразу о «Шпике», а выведать обо всем в процессе естественной утренней беседы. Мне очень, ну очень не хотелось, чтобы кто-то из них заподозрил о моем состоянии. Ведь я, по сути, на пустом месте обвинил их всех в предательстве, да еще подвел под это мотивационную базу для каждого. Теперь мне было так стыдно за этот порыв, что я готов был сквозь землю провалиться.

Я встал со ступенек и помахал подъезжающим. Алекс улыбнулся и нажал на клаксон. Подогнав внедорожник к подъезду, он заглушил мотор и поспешил ко мне с докладом.

– Ну все, – с довольным видом сообщил он. – Теперь энергоустановка работает в штатном режиме. Солнце шпарит, соль плавится, «водородка» наяривает в обратном цикле, производит газ в резерв на случай облачной погоды.

Ольга выбралась из машины, бросила что-то вроде слова «привет» и поспешила скрыться за дверью подъезда. Похоже, она не ожидала увидеть меня в качестве встречающего. Наверное, именно с таким видом она покидала палатки виндсерферов в лагере по утрам. Я ей все-таки поражался. Ну если тебе самой стыдно, то зачем совершать действия, от которых потом вот так щеки горят? Если же самой не стыдно, если все равно каждый раз заканчивается одним и тем же, то чего из себя потом невинную девочку строить? Если меня и злило что-то в ее поведении, то именно это, а не то, что она сама думала.

– Она мне помогала, – зачем-то сказал Алекс.

– Ясно. – Я кивнул. – А Урман где?

– Спит, наверное, – Алекс пожал плечами. – Я думал, что и ты спишь.

– Солнце подняло, – честно ответил я. – Вышел в окошко глянуть, смотрю, «Шпика» на месте нет. Понял, что вы его перегнали, и пошел вас встречать.

Алекс глянул на меня искоса. По его виду можно было подумать, что он принял мои слова за шутку, но не посчитал ее сколько-нибудь веселой, да и вообще не понял, к чему она. Видимо, он вообще какой-то другой реакции от меня ожидал, и скорее готов был дать объяснения насчет Ольги, чем услышать от меня какую-то дурь о якобы перемещенном батиплане.

Тут уже сомнений никаких не осталось. Алекс не из той породы, чтобы устраивать подобные розыгрыши. Да и обстановка, в общем-то, достаточно неловкая, не располагала к этому. А значит, Алекс действительно не понимал, о чем я пытаюсь сказать. Ни он, ни Ольга, выходит, не имели отношения к отсутствию «Шпика» на месте. Но не Урман же его угнал! Он же ни малейшего представления не имел, как им управлять! Но тогда кто? Таинственный капитан Немо? Тоже чушь, он тоже бы без подготовки не разобрался с незнакомыми системами «Шпика», причем достаточно уникальными даже для наших дней, не говоря уж о тридцатилетней давности.

Пришлось мне внятно, четко и понятно объяснить Алексу суть вопроса, а потом еще и показать бухту с пустым причалом из окна подъезда на третьем этаже.

– Утонул он, что ли? – озадаченно произнес Алекс. – Нет, ну правда, надо ехать туда, смотреть.

– Сначала надо поднять Урмана, – возразил я. – Туда мы успеем и там теперь ничего уже не изменится.

С этим трудно было поспорить, поэтому мы принялись колотить кулаками и ногами в дверь Урмана, стараясь его разбудить. Никакого ответа. Уже понимая, что дело принимает серьезнейший оборот, Алекс притащил из машины гидравлический домкрат и мы, без особых трудов, выдавили им стальную дверь.

Квартира, как и ожидалось, была пустой.

– Дьявол бы его забрал! – Я не на шутку разозлился. – Он же нажрался вчера, как свинья! Да и не справиться ему с батипланом! Да и мотива нет!

– Э! – Алекс придержал меня за локоть. – Ты еще головой об стенку побейся. Поехали на место, там больше поймем.

Он был прав. Мы предупредили Ольгу, велели ей оставаться дома и сразу вызывать нас по связи, если вдруг Урман появится. Но надежды на это не было, да и коммуникаторы наши не рассчитаны были на столь большую для них дальность. Но Ольге просто необходимо было что-то поручить, иначе она тут в одиночестве начнет накручивать и пойдет в психологический разнос, а если ее с собой взять, то с мыслями уже точно собраться не получится.

Алекс сел за руль, я рядом, на правом сиденье. Меня так колотило от негодования, что было не до управления внедорожником. Мы выехали из жилого городка и кратчайшим путем поехали к бухте. Говорить не хотелось. Уже ясно было, что ничего хорошего нам этот день не принесет.

На пирсе мы нашли только привязанную к кнехту стропу, которой был ошвартован «Шпик». Самого батиплана, конечно, не было ни на плаву, ни на дне. Второй конец веревки свисал до воды, образуя на ней круги.

Алекс разделся до плавок и, морщась, спрыгнул с пирса в воду, подняв фонтан брызг. Но присущая этому месту тишина быстро поглотила всплеск, не дав ему возможности разбежаться эхом и отзвуками.

– А скафандр на месте, – вынырнув и отфыркавшись, сообщил Алекс.

– Пусть тогда там и лежит, – ответил я.

Безусловно, хорошо, что хоть костюм остался в нашем распоряжении, но на данную минуту помочь он нам не мог ничем. Но у меня потихоньку начали рождаться хоть какие-то идеи, заменяя собой внутреннюю панику.

– Теоретически тут должны быть средства обнаружения подводных целей, – предположил я.

– На острове? – Алекс выбрался обратно на пирс.

– Да. Электричество есть, может, попробуем их запустить? Наверняка они входят в состав электронных средств обороны базы.

– Поехали.

Алекс собрал одежду в охапку, чтобы не надевать поверх мокрых плавок, и мы, снова заняв места во внедорожнике, направили машину на северный берег бухты.

– Можно было попытаться активировать подводные радары одного из эсминцев, – подумав, произнес я.

– Вряд ли они покажут цель за пределами бухты, – возразил напарник. Он был прав. Для начала надо было воспользоваться, по возможности, основной системой, сенсоры которой вынесены за пределы гавани. А вот потом…

Что потом, я не очень хорошо себе представлял, но мозг продолжал работать, предлагая все новые и новые варианты решения возникшей проблемы. Одним из них, конечно, была погоня.

Я допускал, что Урман не дурак, человек образованный, в теории мог разобраться с управлением «Шпика». К тому же в его распоряжении была инструкция. Это не заменит тренировок на симуляторе, но вывести батиплан из бухты, при известной осторожности, бывший муниципал мог. Я пока отбросил идею понять его возможный мотив, мне важно было прикинуть ход его дальнейших действий. Точнее, отбросить те, которые он не мог совершить даже теоретически. И вот, даже теоретически, он не мог в одиночку уйти дальше подводной базы. Вот никак. Под прикрытием опресненной воды он мог управлять подводным аппаратом, если каким-то чудом научился это делать, но дальше ему бы не помогло уже никакое чудо, потому что ему понадобится как минимум еще стрелок на огневом комплексе, чтобы противостоять биотехам за пределами безопасной зоны. Даже если сам он был асом в пилотировании батипланов, даже если он был непревзойденным стрелком и оператором огневых комплексов, он все равно не смог бы выполнить две функции одновременно. Хоть убейся. И тогда он вынужден будет остановиться на базе, если, конечно, не предположить наличие группы помощников.

Я поделился этими мыслями с Алексом, когда мы уже остановились у антенного поля, так что объяснять подробности пришлось уже на ходу. Мы не знали, где может находиться центр дальнего обнаружения подводных целей, но решили начать поиски именно отсюда, откуда осуществлялся контроль за многими, это было очевидно, радиоэлектронными средствами базы.

– Без пары десятков часов работы на симуляторе из бухты не выйти, об этом даже думать нечего, – с уверенностью заявил Алекс. – Ты вспомни, как я сам начинал тренироваться. А у меня и координация, и кое-какой опыт управления катерами на закрытых водоемах.

Он был прав, но тогда оставалось что? Оставалось одно – на острове, когда мы высадились, нас уже поджидал в укрытии отряд подготовленных пилотов и стрелков. И стоило нам оставить корабль без присмотра, они тут же его угнали. Но как они могли подготовиться без соответствующих симуляторов?

– Вот если Альбинос приложил к этому руку, тогда да, – произнес Алекс то, что уже крутилось у меня в голове. – Он мог и людей обучить, и высадить их на остров, с воздуха, к примеру, парашютно-десантным способом.

– А Урман?

– Может, они убили его или захватили в заложники.

Вот вам и пятидесятилетние морские пехотинцы, вот вам и таинственный капитан Немо. Накаркал…

В одном из хорошо сохранившихся многоэтажных корпусов, воздвигнутых у антенного поля, мы обнаружили примерно то, что искали. Довольно большой аппаратный зал контроля за подводными средствами, рассчитанный на вахту из как минимум пятнадцати диспетчеров, для каждого из которых был организован отдельный пульт с мониторами. Данные со всех пультов, скорее всего, после предварительного анализа самими диспетчерами, передавались на огромный прозрачный планшет, представлявший собой контурную карту дна прилегающих акваторий, вплоть до самого берега Суматры. На нем же, зеленым кружком была перманентно обозначена подводная база, входившая, как я и предполагал, в общую инфраструктуру. Сам зал очень напоминал центр управления космическими полетами, какими их можно было увидеть в фильмах начала века.

Алекс, без всякого назначения принявший на себя обязанности старшего электрика, пошел поискать главный рубильник, чтобы запитать всю электронику. Но я боялся, что этого может оказаться мало, что придется еще искать и активировать каждую из наблюдательных станций на побережье, с сенсоров которых, как я себе это представлял, приходила информация на мониторы диспетчеров.

Это были не пустые мои домыслы, я разбирался в этом, хоть и совсем не много. Когда мы еще жили на моем родном острове, мой отец нашел бетонный бункер замаскированной военной базы. Наверное, в самом начале войны она входила в систему общего наблюдения. И когда наступил голод, отец не только разобрался с радарами, но и сумел, на основании выданной ими информации, выйти в море и вернуться с рыбой.

Иногда он позволял мне посидеть рядом, за одним из очень похожих на здешние пультом, в полумраке бетонного бункера, освещенном только зеленоватым мерцанием мониторов.

И если тут все оживить, я мог бы разобраться с системой.

Алекс не подкачал. Отыскав на первом этаже главную трансформаторную подстанцию здания, он вернул автоматы защиты в рабочее положение, и компьютеры диспетчерских пультов тут же начали загружаться, один за другим, высвечивая на экранах строки служебной информации.

Когда Алекс вернулся, я уже сидел в кресле перед монитором и пытался разобраться с управлением масштабом радарной проекции. Интерфейс был по-военному прост и интуитивно понятен, что еще больше облегчало мою задачу. К тому же, и это стало ясно с первых минут ознакомления, основу системы составлял все тот же, скопированный Борисом чип. Что неудивительно, учитывая происхождение прибора, из которого его извлекли. Так что от радара на «Шпике» здешние пульты мало чем отличались, разве что нюансами управления самой проекцией, но на их понимание у меня не ушло много времени.

Уже через пару минут после того, как Алекс, придвинув одно из свободных кресел, уселся возле меня, мне удалось не только вывести на монитор нужный квадрат виртуальной карты, но и спроецировать информацию с нескольких пультов на основной планшет.

Оказалось, что «Шпик» успел удалиться не так уж далеко от острова. Он двигался на небольшой глубине, в подводном положении, судя по скорости, задействовав только винты. И направлялся прямиком к подводной базе. Это уже говорило о многом. Как минимум о том, что навыки управления, которыми обладал пилот, далеки от совершенства.

– Урман, – уверенно заявил Алекс. – Но ради чего?

– А что мы вообще о нем знаем? – Я пожал плечами.

С одной стороны, да, он спас нам жизнь и отсидел с нами в тюрьме, но о мотивах, толкнувших его на эти поступки, мы не имели ни малейшего представления. А вот предположить можно было много чего. От страха, обуявшего бывшего муниципала при виде останков сухопутных биотехов, до выполнения четко продуманной миссии по чьему-то заказу. Например, по заказу Альбиноса.

Поначалу Алексу эта идея показалась абсурдной. Ну какой наемник из Урмана? И уж если вести речь об Альбиносе, то он точно мог бы позволить себе агента покруче. Но я был иного мнения. Ну кто сказал, что Урман не крут? Да он нас, крутых-раскрутых, поимел, как щенков. А то, что прикидывался рохлей, так это говорит только о его недюжинных актерских способностях. Крутизна ведь не только мышечной массой определяется, но объемом мозга в отношении к объему тела.

На последнее замечание Алекс обиделся. Но мне было плевать. Я уже подозревал, что охота Альбиноса на нас взяла старт задолго до моего первого знакомства с ним. Взять, к примеру, навыки пилотирования, которыми, хоть и без шика, безусловно, владел Урман. Он достаточно уверенно вел подводный корабль к цели, хотя не мог этому нигде научиться. Но не мог только в том случае, если не прошел достаточную подготовку на симуляторе еще до появления в жизни нашей команды.

– Невозможно! – покачал головой Алекс. – Симулятор управления «Кочей» был только у нас на базе. Туда никто не мог проникнуть несанкционированно.

– А никто и не проникал, – спокойно ответил я. – Ты, что ли, программу писал?

– Нет… – До Алекса начало доходить.

– И не я. Ее писали на том же заводе, где строили «Кочу» по моему заказу.

– Так-так… Думаешь, Альбинос там выкупил копию?

– А что ему могло помешать? – спросил я, продолжая отслеживать путь «Шпика» на мониторе. – Он мог установить симулятор, панель, что угодно, натаскать Урмана, да и хоть целую команду пилотов и стрелков. И наверняка натаскал. Конечно, к этому должны быть способности, из Урмана хороший пилот никогда не получится.

– Зато актер он отменный, судя по всему, – скривившись, произнес Алекс. – Скорее всего, в его задачу входит именно разведка. Выяснение деталей про подводную базу, чего без нашей помощи им было не сделать.

– Да и про остров тоже, – согласился я. – Со спутника Альбинос его наверняка видел, но требовался осмотр на месте, что называется.

– Наверное. Теперь Урман доведет «Шпика» до подводной базы, где мы его никак не достанем, найдет личинки…

– Может, и не будет искать. – Я покачал головой. – Он же не спец. А там безопасные воды, не забывай. Что стоит Альбиносу сбросить десант с воздуха?

– Им не нырнуть к базе без нашего снаряжения… – засомневался Алекс.

– И не надо! Урман подберет их на «Шпике», среди них будут все необходимые специалисты, включая и более подготовленных пилотов, и стрелков, которые знакомы с управлением не только на симуляторах.

– Думаешь, «Шпик» не один?

– Да я тебя умоляю! – ответил я со всей иронией, на какую был способен.

– Замечательно… – Алекс нахмурился. – Конечно, в Европе полно больших внутренних водоемов, где можно было обкатать батиплан во всех режимах. Ладога, Байкал…

– Байкал не в Европе, – поправил я.

– Да какая разница! Каспийское море туда же…

Он был прав, конечно, но все же и у нас был козырь. И даже не один.

– Они могли обкатывать дубль «Шпика» сколько угодно, – с довольным видом произнес я. – Но от подводной базы до берега все равно никому из них не провести батиплан.

– Почему? – Во взгляде напарника я прочел искреннее недоумение.

– Если бы Альбинос мог, он бы не обратился к нам. Он наверняка пробовал, но никто из его людей или роботов не смог вести эффективный бой с биотехами. Только у нас есть необходимый опыт, только у нас есть Каталог, и только мы это можем. Одни мы в целом мире. И этому, уж прости, не научиться на симуляторах.

– Но тогда ради чего все? – Алекс удивился еще больше, хотя понимал, что я прав.

– Ради личинок биотехов, – спокойно ответил я. – Именно с их помощью Альбинос решил покорить океан. Клин клином выбить, как говаривали мои предки. Наша команда ему с самого начала была мало интересна. Точнее, интересна, но именно с этой точки зрения – добраться и добыть. Несколько бойцов – не его масштаб. Ему нужна армия. Роботы не справились. Людей, кроме нас, нет. Что остается?

– Твари против тварей… А не прокатит, думаешь?

– Нет, – отрезал я.

– Тогда этого допускать нельзя, – сразу принял он мою сторону. – Но мне непонятно, каким образом тогда Альбинос думает доставить личинки на берег? Ну, есть они на базе, и что с того? Если никто не доведет «Шпика» до берега…

– Никто и не поведет, скорее всего. Они могут без проблем занять базу, там скафандры, там куча снаряжения и оборудования, там карты, там один дьявол знает, что еще. Чем база на берегу лучше? Да ничем. Альбинос оттуда и начнет претворять свой план в жизнь.

– Логично. И как нам тогда поступить?

– Ну, у нас пока остров и корабли, – улыбнулся я.

– Вот только людей маловато…

– Я пытался над этим работать, одного вон, добыли, а он учудил. Вот почему Альбинос нас отпустил без соглядатая. Понял?

– Пустил нам пыль в глаза. Вот же дьявол!

– Ну да, позлился для виду, чтобы мы уверились в отсутствии бдительного ока, а на самом деле соглядатай уже давно в команде, втерся в доверие, и мы сами едва ли не задницу ему подтирали. Норму за него выполняли в тюрьме.

– Убил бы… – серьезно заявил Алекс.

– Сейчас важнее другое, – остановил я его мечты о мести. – Надо запускать корабли. Хотя бы один. Там должны быть противолодочные средства, глубинные бомбы.

– С ума сошел? – Алекс выразительно повертел у виска пальцем. – Зачем базу портить? Она нам пригодится в любом случае. Ты, друг любезный, хоть на чем-нибудь меня туда довези. Хоть на корабле, хоть на катере, хоть с гравилета скинь. Главное, в этом скафандре, который под пирсом. А? А дальше я тихо-мирно поднырну и разберусь с этим типчиком. Боюсь, что ему нечего будет противопоставить моей весовой категории.

– Разве что огневую подготовку… – предупредил я на всякий случай.

– Ты не видел, как он винтовку носит? – Алекс рассмеялся.

– Он же актер. – Я пожал плечами.

– Нет, вот в это я не поверю, невозможно так сыграть. Стрелковый опыт – это рефлексы. Тебе ли не знать?

С одной стороны, он был прав, но у меня на этот счет были сомнения. Лично мне один раз пришлось отыгрывать придурка, который не знает, с какой стороны пистолет берут. Пришлось. Выживания ради. Но мне это удалось, а из меня актер точно хуже, чем из Урмана. Правда, сейчас это не имело большого значения.

И я, и Алекс сошлись во мнении, что необходимо слушать эфир. Урман просто обязан будет связаться с Альбиносом. С базы вряд ли получится, так как никто толком не знал систему их шифрования на низких частотах. Значит, ему придется перейти в надводное положение и выйти в эфир по стандартному каналу, на известной нам частоте.

– Вези Ольгу сюда, – распорядился я, все прикинув. – Надо запустить радиосканеры и посадить ее слушать эфир. Заодно, кстати, надо наладить ретрансляторы по острову, чтобы не шататься тут без связи.

Глава 5. Нападение

Чем больше нам приходилось разбираться с радиотехническими и другими средствами военных, тем больше я убеждался в правоте Алекса. Когда он пытался меня убедить, что управиться с кораблем нашими силами не только возможно, но и не составит большого труда, я относил эти заявления скорее к бахвальству, чем к реальному положению дел. Но по факту еще ни разу, ни один пульт, ни один программный интерфейс не вызвал у нас трудностей при попытке управления им. Все было налажено, все работало без сбоев, все было интуитивно понятным, если знать, какие функции должно выполнять то или иное устройство. Более того, все системы контроля были, если так можно выразиться, привычными, то есть принципиально, инженерным подходом, они не отличались от того, с чем каждый из нас ежедневно имел дело. Да, операционная система на компьютерах была иной, но интерфейс был графическим, управлялся теми же, что и в наше время, сенсорными экранами, а потому разобраться с основными приемами работы не составляло труда. Конечно, какие-то тонкие моменты надо было выискивать в меню, не всегда понимая даже, как та или иная команда должна называться. Но все же, как я понял, люди думают в определенных рамках и редко способны сделать нечто совсем уж непонятное для других.

Так или иначе, островная база все больше оживала. Мы запускали все новые средства, активизировали систему дальнего обнаружения подводных и воздушных целей, центр связи, энергосистему, не добрались пока только до самих кораблей. А надо было, поскольку это был реальный способ остановить Альбиноса в случае его попытки установить контроль над подводной базой.

В принципе, он его уже установил – Урман добрался до места и передал, как мы и думали, сообщение Альбиносу на стандартной, установленной им частоте. Ольга приняла его, но текст не содержал ничего такого, о чем мы не знали. Предатель сообщил, что успешно добрался до базы и готов начать поиски личинок торпед. Альбинос подтвердил, что начать необходимо именно с этой задачи, и, в случае ее успешного выполнения, тут же подняться на поверхность и доложить. Тогда, по обстоятельствам, будут приняты необходимые меры.

Что это могут быть за меры, никто из нас, конечно, не знал, но можно было смело принять, в качестве рабочей, мою гипотезу. Я считал, что Альбинос, скорее всего, высадит десант, который надо будет подобрать и доставить на базу. Урман с этим, раз довел корабль от острова, спокойно мог справиться.

И в этом случае у нас мог быть всего один путь, отвечающий всем нашим интересам. Надо было оказаться на подводной базе раньше десанта, обезвредить Урмана, а затем, используя фактор неожиданности, и других бойцов Альбиноса. И вот тогда уже диктовать условия с высоты положения победителей. Уйти на глубину у нас мог только один человек, по числу оставшихся в нашем распоряжении скафандров. Куда сложнее обстояло дело с доставкой боевого пловца до самой базы. Конечно, для этого не обязательно требовался подводный корабль. Можно было долететь на любом гравилете, даже на аэростате, буде таковой найдется, доплыть на катере, на весельном ялике, или даже используя возможности самого скафандра, ведь ему не требовалось топливо, кроме планктона, и запас кислорода тоже не был ничем ограничен. В безопасной зоне, обусловленной пониженной соленостью воды, можно было ходить и летать на чем угодно. Дальше – сложнее. Но дальше нам пока и не нужно было. Нам бы вернуть свой корабль и контроль над базой, а там уже разберемся.

К сожалению, ни одного гравилета нам не удалось найти. Та же беда была и с катерами, и с яликами, и вообще со всем, на чем, хотя бы теоретически, можно было добраться до берега. Это показалось мне странным, ведь что-то должно было все же остаться, но Алекс меня разубедил. Он предположил, что за время существования базы на острове образовалась прорва всяких неучтенных в штатном расписании людей. Это могли быть женщины с большой земли, владельцы кафе и ресторанов, дети, в конце концов. И, возможно, не для всех нашлось место на отплывающих кораблях первой волны эвакуации. Ну и начали уходить на всем, что двигалось. К тому же стихийная эвакуация могла начаться даже раньше основной. Прошла информация об опасности, угрожающей населению острова, и гражданские, которых тут, как мы уже поняли, было немало, начали драпать на побережье. Скорее всего, именно они и растащили все средства, на которых можно было покинуть остров.

В любом случае, при всем богатстве теоретических возможностей, мы оказались перед неприятным фактом. Достигнуть подводной базы можно было либо на одном из оставленных кораблей, либо в скафандре, своим ходом. Но этот вариант мы условились считать крайним, так как, несмотря на отсутствие биотехов в безопасной зоне, столь дальний путь мог представлять серьезную опасность для боевого пловца. Особенно для Алекса, ведь у него не было достаточного опыта управления этим костюмом.

Так что нам ничего не оставалось, кроме как оставить Ольгу на связи, а самим отправиться изучать корабли.

Доехав до пирсов, мы остановили машину у занятых кораблями причалов.

– С какого начнем? – решил я посоветоваться с Алексом.

– Наверное, без разницы. Если ввязываться в драку, то эсминец лучше, но он и сложнее наверняка. Ты теперь командор, тебе и решать.

– Командор? – Я не понял, что он имел в виду.

– Ну да. Раньше у тебя был один корабль, значит, ты был капитаном. А теперь несколько. Значит, командор. Нет?

Я усмехнулся. Однозначно, осваивать надо было эсминец, но мне было интересно, какие функции были возложены на корабль технической поддержки, чем он нам поможет, если что. Так что я предложил бегло его осмотреть, а потом вплотную заняться эсминцами.

Мы без труда забрались по трапу на борт. Стальная палуба под ногами, стальная обшивка переборок, серая краска… Все было, как в детстве, когда мы, вопреки запретам родителей, пробирались в разрушенный порт на острове и лазали по старым, полузатопленным кораблям. Но этот был совершенно цел, не было и намека на крен, а стальная мачта с решетчатыми антеннами наверху глядела точно в зенит.

У этого корабля были и другие отличия от проржавленных суденышек моего детства. В первую очередь он разительно отличался наличием орудий, ракетно-бомбовых установок и крупнокалиберных пулеметов. Оснащенный таким вооружением, он мог оказать не только техническую, но и ощутимую огневую поддержку.

Судя по сплошной броне орудийной башни, управление огнем, скорее всего, осуществлялось не из нее, а из рубки или стрелкового центра. Чтобы не тратить времени даром, мы с Алексом решили разделиться. Сам я взялся осмотреть ходовую рубку, так как в судовождении смыслил побольше Алекса, а его отправил на поиски стрелкового центра, чтобы разобраться с управлением, по возможности. Я надеялся, что на корабле технической поддержки оно попроще, чем на эсминце, а вот инженерные идеи воплощены на них наверняка более или менее одинаковые. От простого к сложному – лучший способ знакомства с неизвестной техникой. Эти качества, сходство и относительная простота, могли облегчить нам то, что можно назвать «быстрым стартом».

Путь в рубку я нашел без труда. Пригодился детский опыт, привычка ориентироваться в стальных коридорах кораблей, в трюмах, каютах и трапах. У Алекса этого опыта не было. Он вообще мало у кого на Земле остался, этот опыт. Но если ничего не найдет, встретимся на пирсе. Не маленький, не заблудится.

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я оказался на капитанском мостике, это отсутствие ожидаемого запустения. На ходовой консоли почти не было пыли, а стекла оказались чистыми, на них не было даже мутных следов дождевых потоков. Жилые здания, надо признать, находились в куда худшем состоянии. Скорее всего, это объяснялось уникальным расположением бухты, ее закрытостью от ветров. А дома строили у подножия горы, то есть значительно выше, чем были ошвартованы корабли. Правда, это не объясняло отсутствие пыли внутри рубки.

Впрочем, на флоте культ чистоты являлся одной из традиций, так что тут грязи могло изначально не быть, а ветра не имели возможности ее нанести. Но хоть я и нашел для себя объяснение, успокоения оно не принесло. У меня снова возникло устойчивое ощущение чужого присутствия. Может, чужак находился не здесь, не сейчас, но вот на острове – почти наверняка, я бы сказал. Вроде бы и не было прямых доказательств, но я привык доверять интуиции и ощущениям.

Осмотрев главную консоль управления, я понял, что все системы корабля обесточены, а возможности запитать их отсюда, похоже, не было. Тут нужна была помощь Алекса. Но и без него я понимал, что перед запуском собственной силовой установки бортовую сеть подключали к внешней, городской. Иначе, наверное, раскрутить такой мощный агрегат не получится.

Только я собирался отправиться на поиски напарника, как он сам вызвал меня по коммуникатору.

– Ты не представляешь, что это за корабль! – без предисловий выпалил он.

– Очень интересно. – Меня тут же разобрало любопытство.

– Это, представь себе, никакое не судно технической поддержки. Это покруче эсминца будет. В какой-то мере. Нет, точно круче, но задачи у него узко специальные.

– Да не тяни! – пришлось его оборвать на полуслове.

– Короче, это плавучий лазер. Нет, это не просто лазер! Это боевая лазерная пушка, хрен знает с какой дальностью поражения. Градуировка тут до пятисот километров, так что орбитальные цели она точно брать может. Сам корабль, это в основном электростанция для его питания.

У меня на какое-то время пропал дар речи от услышанного. Алекс продолжал тарахтеть, а у меня не хватало духу его остановить. Но вообще было от чего ошалеть. Это же надо! Средство орбитального поражения! Да с такой штукой можно диктовать волю не только прибрежным мафиози, не только муниципалитету, не только Альбиносу, со всеми его сателлитами. С такой штукой можно диктовать условия самой метрополии. Правда, надобности в этом нет. Мы же не шайка террористов, в конце концов.

– Ты оставайся в рубке, – попросил меня Алекс. Я сейчас быстренько рвану на пирс, подам напряжение в бортовую сеть. Проверим работу электронных систем. Ты ходовыми займись, а я огневыми.

– Только не разнеси остров, – почти всерьез попросил я.

– Не дрейфь, чувак! – Алекс, кажется, немного съехал с катушек от новых возможностей.

После подачи напряжения в рубке заработали все устройства обеспечения навигации и контроля ходовых характеристик. Довольно быстро я понял, как запустить все шесть дизельных секций и турбины, предназначенные для энергопитания лазера. Сама пушка управлялась не из рубки, как и прочее вооружение. Для ведения огня требовалась отдача приказаний по прямым каналам связи с боевыми частями артиллеристов, противолодочной группы и управления лазером. Судя по интерфейсу коммуникационной системы, у каждой боевой части был свой командир, а также расчет у него в подчинении. Алекс прав, людей у нас маловато.

Хотя очень уж много людей и не требовалось. Отсюда, из рубки, можно было осуществлять управление всеми ходовыми функциями, запускать и останавливать машины, набирать и сбавлять скорость, маневрировать, а также производить все необходимые навигационные расчеты. А вот системы противовоздушной и противолодочной обороны находились в ведении командиров боевых частей. Одна команда занималась сбором и анализом информации от радаров и акустических средств, а потом передавала обратно в рубку, но уже в виде идентифицированных и конкретно обозначенных целей. Классификация по целому ряду параметров, таких как скорость, удаление, эшелон, динамика, позволяла капитану быстро представить картину боя и принять необходимое решение. Другая команда непосредственно обслуживала орудия.

В настоящем бою нам бы потребовалось много людей, но по факту движение в безопасной зоне, свободной от биотехов, потребует намного меньше усилий. А соответственно и людей. По большому счету нам нужен человек в радиорубке, чтобы знать, о чем мило беседует Альбинос с Урманом, и каких нам от них ждать проблем. Туда лучше всего посадить Ольгу. Я поведу корабль. Кроме меня ни у кого нет достаточного опыта судовождения. Алексу же придется выполнять различные функции по мере надобности.

В общем-то, в минимальном варианте, тут Алекс прав был насчет компьютеризации корабля, мы могли бы управиться с новым хозяйством. Вот только на этом корабле отправляться было не очень умно. Зачем нам там мощный зенитный лазер? Конечно, тут тоже есть орудия, но все же эсминец для рейда подходил ни в пример больше, чем это, пусть и очень полезное, судно. Поэтому я принял решение не терять времени, с лазером разобраться на досуге, а сейчас все силы бросить на изучение особенностей эсминца.

Я был уверен, что системы управления обоими кораблями похожи, так что можно было уже всерьез готовиться к походу. Время работало не на нас, и оказаться на базе нам лучше было раньше десанта. Вряд ли у людей Альбиноса было что противопоставить боевому эсминцу, но и попусту рисковать не стоило.

Я оставил Алекса подключать электрическую сеть к кораблям, а сам поехал на северный берег, забрать Ольгу с узла связи. После запуска ретрансляторов я мог с ней запросто связаться и не находясь на прямой видимости, но в этом не было смысла, так как у нас только один автомобиль был пока на ходу, а добираться оттуда пешком было далековато.

За все время, что мы с Алексом возились с кораблями, ни Урман, ни Альбинос в эфир не выходили. Видимо, нашего спонсора интересовали только личинки торпед, так что Урман не собирался отвлекать шефа, пока не найдет их. Ладно, пусть ищет. Может, их там и нет, тогда будет действительно весело. Мне-то уж точно, а вот Альбинос окажется в совершенно идиотской ситуации.

Еще на подъезде к порту, когда мы с Ольгой только увидели корабли, я обратил внимание, что кормовое орудие выбранного нами эсминца направлено не на юг, как было, а смотрит стволом точно в нашу сторону. Мне даже немного не по себе стало, хотя и радовало, что Алекс разобрался с артиллерией настолько, что может уже башней как угодно вертеть. Но этим дело не ограничилось. По мере продвижения внедорожника к пирсам, ствол пушки медленно смещался, держа нас под постоянным прицелом.

– Развлекаешься? – не удержавшись, спросил я у Алекса по связи.

– Это не я, – отшутился стрелок. – Автомат управления огнем сам прицел держит по указанной контрастной точке. Чудо, а не огневой пульт.

– Ты смотри, чтобы твое чудо по нам также само не пальнуло, – на всякий случай предупредил я.

– Исключено! – весело ответил он.

Оставив машину у пирса, мы с Ольгой поднялись на борт эсминца по приставному трапу. Ощущение от этого корабля было совсем иным, чем от того, который мы исследовали первым. Эсминец был огромной машиной, единственным предназначением которой являлось уничтожение противника всеми возможными способами и средствами. А средств этих у корабля было более чем достаточно.

По каждому борту располагалось по четыре пусковых установки для крылатых ракет, скорее всего, среднего радиуса действия и способных нести ядерные боеголовки. Вряд ли такими можно было контролировать Европу по всей ее глубине, даже из Атлантики, но шороху, в этом не оставалось сомнений, можно было наделать такого, что запомнили бы на парочку поколений точно. А может, и больше. И, самое главное, от этой чудовищной мощи в современном мире попросту нечем было бы адекватно защититься.

Возможно, самих ракет на борту и не было, а пусковые установки загружались только по мере необходимости, перед выходом на задание, где они могли быть применены. А может, наоборот, корабль как раз полностью оснастили перед выходом в море. На самом деле, я был далек от мысли, что термоядерное вооружение могли бросить на острове. Так что боеголовки либо вывезли с основной волной эвакуации, либо полностью снаряженные ракет стоят в пусковых установках.

От одной этой мысли у меня холодок пробежал по коже. Я вспомнил ответ Кочи на мой вопрос, почему он пользуется только холодным оружием и старается избегать даже коротких контактов с огнестрельным. Коча тогда раскурил свою трубку, подбросил сучьев в костер, глянул на звезды, словно спрашивая у них разрешения, а потом поведал мне одну из своих странных сказок.

Мол, его народ когда-то не знал никакого оружия, кроме палок, деревянных заостренных дротиков и бумерангов. Они тоже были из дерева. И вот, однажды, наверное, чтобы проверить силу людского духа, боги скинули с небес короткий меч из непроницаемо-черного вулканического стекла, гладкого и блестящего, как кожа змеи.

Один из охотников нашел его на границе буша и так испугался невиданной вещи, что бежал до селения без единой остановки. Там он, едва отдышавшись, рассказал о своей находке. Но никто ему не поверил, потому что никто никогда ничего такого не видел, и старейшины никогда ни о чем таком не рассказывали. И даже колдун, умевший видеть в обоих мирах одновременно, не знал ничего о ножах длиной с локоть.

Только вождь Пемалвай заподозрил, что охотник говорил правду.

На следующий день, еще до восхода солнца, Пемалвай отправился в путь, чтобы найти странную вещь. К вечеру он добрался до границы буша и обнаружил обсидиановый нож там, где и говорил охотник. Удивительный меч восхитил вождя, но когда Пемалвай попытался поднять с земли подарок богов, тот рассек ему палец острейшим лезвием.

Никогда еще Пемалвай не видел ничего, что было бы заточено столь же безупречно. Зализав рану на пальце, он присел возле меча и попросил его не кусаться больше. Затем, уже куда более осторожно, вождь поднял оружие за рукоять, обмотанную кожаным шнуром.

По дороге к селению Пемалвай не переставал удивляться остроте стеклянного клинка. Ему пришлось срезать несколько травинок, удостовериться, что нож режет и другие предметы так же легко, как поранил ему палец. Поначалу ему этого хватило, но на полпути к дому вождь задумался, а что будет с веткой кустарника, которая по толщине не уступает пальцу, если не просто коснуться ее острием, а как следует резануть. Любопытство так одолело мужчину, что ему даже не лень стало немного отклониться от короткой дороги в сторону, где можно было найти куст банксии, одиноко стоящий в степи.

Удар меча с такой легкостью отсек ветку, что вождь недоуменно уставился на упавший черенок. Ему показалось, что лезвие не встретило вообще никакого сопротивления, а поверхность прошедшего наискось среза была гладкой, как вода озера в отсутствии ветра. Пемалвай решил, что в таком странном клинке, наверное, живет очень сильный дух. Иначе как объяснить его чудесные свойства?

Желая убедиться, что ему не померещилось, он принялся рубить куст, а остановился, когда у ног остались только увядающие ветви и острые пеньки, торчащие из земли.

Остаток времени по дороге до дома Пемалвай прикидывал, а можно ли таким ножом срубить твердое дерево, а не мягкую ветку куста. К счастью, на его пути попалась иссушенная солнцем коряга, чуть толще руки. Вождь принялся рубить ее, и твердое дерево поддалось тоже без всякого труда. Лезвие глубоко входило в корягу при каждом ударе, а когда Пемалвай приноровился, у него даже несколько раз получилось перебить ее с одного удара.

Восхищенный столь удивительным подарком богов, вождь добрался наконец до селения. День клонился к закату. Женщины принесли топливо для костра, и огонь, получив свежую пищу, поднял жадные языки к темнеющему небу. В свете пламени клинок из черного стекла принял еще более таинственный и устрашающий вид. Когда Пемалвай положил его у костра для всеобщего обозрения, мужчины с любопытством подошли ближе, а вот с женских лиц сошла улыбка. Дети заплакали, их пришлось увести.

Вождь предупредил, что клинка нельзя касаться пальцем, а потом, взяв толстую палку из вязанки с хворостом, принялся демонстрировать, с какой поразительной легкостью можно рассекать твердую древесину. Многие мужчины, хотя и не все, захотели тоже попробовать.

Меч долго переходил из рук в руки, пока вязанка хороших дров не превратилась в бесполезную труху и щепки. Ночью больше негде было взять топлива, поэтому костер быстро угас, и все разошлись.

Пемалвай поднял меч и хотел уже отправиться в свою хижину, но призадумался. Угасающий свет углей играл на гладком клинке, словно на нем остались и медленно стекали кровавые пятна. Вождь никак не мог отделаться от мысли, что такой грозной штукой наверняка можно изрубить не только дерево, но и зверя. Ведь плоть точно не тверже древесины.

В мире этого народа не было ничего такого, чем можно было бы разрубить тушу, даже небольшую, с одного удара. А меч в руке словно шептал, что может и это. Пемалвай не удержался и направился к яме, где женщины хранили принесенную охотниками добычу. Но ничего достаточно крупного там не нашлось, что лишь сильнее распалило страсть вождя опробовать клинок на чем-то более серьезном.

Пемалвай вернулся в хижину неудовлетворенным и лег спать, положив подарок богов рядом с собой. Но сон не шел. Вождь то и дело открывал глаза, пялился в темноту и представлял, как рубит тушу и с какой легкостью плоть поддается ножу. Через какое-то время рука даже чесаться начала, так хотелось снова сжать обмотанную кожей рукоять.

Вождь подобрал меч, уселся на корточки и некоторое время просто наслаждался вернувшейся в руку силой. Перед его глазами рождались красочные фантазии, как он неистово рубит этим мечом то врагов, то демонов, выбравшихся из мира снов. И каждый раз лезвие без труда рассекало тело, оставляя ровный срез.

Но очень скоро фантазии перестали удовлетворять вождя. Он выбрался из хижины под усыпанное звездами небо и принялся наносить клинком удары по воздуху, представляя, что рубит врагов. Острое лезвие со свистом рассекало пространство, словно сама тьма первичного мироздания сгустилась до твердости вулканического стекла и превратилась в грозное оружие.

Пемалвай бегал, подпрыгивал, рубил и колол, кружась вокруг погасшего костра. Один из охотников выбрался из своей хижины, чтобы отойти по малой нужде, но заметил скачущего вождя и испугался. Ему показалось, что злые духи овладели главой племени.

В панике охотник поднял людей, чтобы скрутить вождя и дать возможность колдуну изгнать демонов из его тела. Молодые мужчины бросились к вождю, но в следующий миг все они пали под ударами обсидианового меча. Их тела, словно по волшебству, развалились надвое. На помощь поверженным бросились другие, но результат был тем же. Закричали женщины, заплакали проснувшиеся дети. Испуганные люди начали метаться по лагерю, но, соприкоснувшись с мечом, падали замертво. А Пемалвай все скакал и вертелся, нанося удары один за другим.

Когда взошло солнце, вождь наконец остановился. Все тело его ныло от усталости, а кругом, разрубленные, валялись мужчины, женщины и дети его племени. Лишь немногим удалось пережить эту ночь, их увел колдун, когда стало ясно, что обезумевшего вождя лучше оставить в одиночестве, а не пытаться спасти.

Пемалвай опустился на корточки и отложил меч. Теперь было ясно, что этим оружием действительно можно рассечь пополам взрослого человека.

Когда Коча закончил свой рассказ, я заметил, что про огнестрельное оружие в его сказке нет ни слова. А ведь мой вопрос относился именно к нему. Коча выбил прогоревший уголек из трубки в костер и, посмотрев на меня, ответил:

– Дело не в принципе действия оружия. Для моих предков обсидиановый нож не имел себе равного по мощи. Когда владеешь самым мощным оружием, оно начинает шептать тебе в ухо, оно требует проверить границы его возможностей. И очень трудно противостоять этому шепоту. Сейчас на побережье нет ничего мощнее огнестрельного оружия, поэтому всякий, кто владеет им, то и дело хочет его на чем-то или на ком-то испытать. Чтобы убедиться в его силе, чтобы проявить ее. Ведь когда пистолет в шкафу, его сила никак не проявляется. А вот проверять нож на вооруженном автоматом стрелке вряд ли кому-то захочется.

– Но я хожу с пистолетом все время, – ответил я. – И не палю из него попусту.

– Это потому, что ты очень сильный, Хай, – спокойно произнес мой темнокожий друг. – К тому же ты, как и я, стараешься избегать очень уж мощного оружия. Пистолет всегда с тобой, а от трофейного автомата, я заметил, ты стараешься избавиться при первой возможности.

Он был прав. Я не любил скорострельные пушки и большие калибры, мне всегда больше импонировала точность боя, чем разрушительная способность пули.

Но теперь в моем распоряжении оказалось самое мощное оружие на Земле. Хватит ли у меня сил противостоять этому шепоту? А ведь я его уже слышал, просто осознал не сразу. Именно голос термоядерного оружия нашептывал мне, искушал выяснить, насколько глубоко в Европе можно поразить с его помощью цели, и кому какие условия с его помощью получится диктовать.

Эх, Коча… Он много раз спасал меня, пока был жив, спас меня собственной смертью, и теперь снова спасал, уже покинув этот мир. Спасибо тебе, добрый мой друг!

Я отвел взгляд от пусковых установок с термоядерными ракетами и решительно направился в рубку управления. Осмотревшись там и убедившись, что принципы действия систем контроля мало отличаются от известных мне, я отправил Ольгу в радиорубку, велев не отвлекаться, а слушать эфир постоянно. В случае необходимости отойти она должна была вызвать на смену Алекса.

Через полчаса Алекс доложил, что способен на лету отстрелить воробью его мужское достоинство из любого орудия на корабле. Но пока лишь на расстоянии прямой видимости. Но и это было отлично. Я поинтересовался, в каком состоянии находятся термоядерные ракеты, и есть ли они вообще на борту.

– Они полностью снаряжены и готовы, – с некоторым напряжением в голосе доложил Алекс. – Но блокировка пуска у тебя в рубке. Пока не снимешь, я ракетами бабахнуть не смогу.

– Хорошо, – ответил я. – Остальные огневые средства у тебя под полным контролем?

– Да. Я и с ручным управлением разобрался, и с автоматом. Он тут, кстати, отменный, множество функций выполняет вообще без участия человека. Но для стрельбы за горизонт нужны данные с радарной станции, а она в другом отсеке. Не набегаешься, если что. Все хорошо, но людей маловато.

За полчаса и я разобрался с ходовой консолью. Топливные баки были заполнены до предела, бортовые генераторы готовы к пуску в любой момент. Отдавай швартовы, и в путь.

– Ольга? – Я вышел на связь с радиорубкой уже не посредством наших коммуникаторов, а используя штатный корабельный селектор.

– Да, – ответила женщина.

– Есть что в эфире?

– Было бы, я бы доложила, – обиженным тоном произнесла она.

Честно говоря, я уже начинал волноваться. Ну сколько нужно Урману времени, чтобы полностью обследовать склады и арсеналы подводной базы? Он уже должен был найти личинки и сообщить об этом Альбиносу. А раз не сообщает по контролируемому нами каналу связи, значит, либо нет личинок, либо есть другой канал связи. Во втором я очень сомневался. Очень уж крепко и заранее тогда пришлось бы подготовиться Альбиносу.

Интересно, а как поступит Альбинос, если личинок нет? Это, конечно, тот еще будет номер, и я не прочь был бы оказаться рядом с нашим спонсором в момент получения такого известия, чтобы посмотреть на выражение его лица и на яркую, наверняка эмоциональную реакцию. Но это лирика, куда большее значение имела практическая сторона вопроса.

На самом деле наиболее практичным ходом Альбиноса, при таком раскладе, было бы попросту о нас забыть. Совсем. Нет, ну правда, достаточно накладно снаряжать экспедицию с той лишь целью, чтобы щелкнуть нас по носу. Потому что никакой другой реальной цели такая миссия не могла преследовать. Получалось ведь, что наша команда, благодаря внедренному в нее агенту, сама себя обезвредила. Урман угнал «Шпика» и застрял вместе с ним на подводной базе. И одному ему никак не дойти на батиплане до берега, биотехи его торпедируют, к дьяволу, и весь разговор. Выходит, он до конца своих дней останется там, если никто не возьмется оттуда его вызволять. А никто кроме нас и самого Альбиноса не знает, что он там, и уж точно никто ради спасения бывшего муниципала не сунется в океан.

С нами такая же история. Мы остались без подводного корабля, то есть с острова тоже уплыть не можем. И, по мнению Альбиноса, останемся тут робинзонить до конца дней. И хотя наличие среди нас женщины могло предполагать продолжение рода, вряд ли это имело хоть какое-то значение для Альбиноса.

Но вся эта безупречная логика работала только в случае, если наш спонсор не знал о наличии весьма серьезной военной флотилии на острове. Знал он или нет? Это был вопрос вопросов, и точный ответ на него мне бы многое дал. Вот только узнать это не было ни малейшей возможности, да и предположить нельзя было хоть со сколько-нибудь вменяемой долей вероятности. С одной стороны, он не мог не заметить остров с орбиты, раз сумел сделать спутниковый снимок подводной базы. Они ведь недалеко друг от друга. Но если это принять как данное, тогда в действиях Альбиноса вообще пропадала логика. Он вел себя так, словно понятия не имел о существовании острова и военной базы на нем, и кораблей, и всей этой разветвленной инфраструктуры.

Он, конечно, отлично владеет собой, и мог бы скрыть, какой информацией обладает, а какой нет. Но дело-то как раз не в скрытности, а именно в отсутствии логики действий! Тут ведь, вокруг бухты, добра столько, особенно с учетом кораблей, что непонятно вообще, зачем Альбиносу вперлись эти личинки торпед. Ведь, если завладеть всем имуществом на острове и продать его, то выручить можно десятки миллиардов, а то и больше, учитывая редкость лотов. Можно вообще никогда не работать и забить на все, и уж точно не заниматься опасными и противозаконными исследованиями.

Так зачем ему личинки? Выслужиться перед начальством? Бред! Владея этим островом, можно навсегда забыть о необходимости иметь хоть какое-то начальство. Заработать самому? Вообще нонсенс. На личинках можно только срок заработать. А если и деньги, то не такие, как от продажи всего тут имеющегося. Даже если сливать все по цене лома и строительных материалов. Сколько тонн высококлассной стали в кораблях? Да умом тронуться можно! Только сдав их в пункт приема черных металлов, можно попасть в сотню богатейших людей мира.

Значит, Альбинос не знает об острове? Или, что еще можно допустить, не имеет информации о его ценности.

Непонимание мотивов, двигавших Альбиносом, выводило меня из себя. Я поделился мыслями с Алексом, но и вместе мы не смогли свести концы с концами. Отсутствие информации тревожило меня, но я понимал, что домыслы и предположения делу вряд ли помогут. Нам надо отправляться в путь, вернуть батиплан, примерно наказать Урмана, а там уже разбираться дальше.

– Андрей, ответь радиорубке! – раздался голос Ольги в динамиках селектора.

– Слушаю! – тут же ответил я.

– Есть передача в эфире. Сообщение от Урмана Альбиносу. Урман сообщил об обнаружении личинок, сдал координаты острова и сейчас перечисляет, что тут есть. И про корабли, и про все остальное…

У меня ком подступил к горлу – личинки все-таки нашлись. И это очень плохо. До крайности.

– Альбинос ответил, что у него баллистический лайнер готов к взлету с восточного берега Суматры, – продолжала докладывать Ольга. – Он гарантировал, что баллистик будет над подводной базой через пятнадцать, максимум через двадцать минут. Сбросит десант. Там обученный пилот, стрелок… Бла-бла… Короче, они там точно раньше нас будут! И свалят на «Шпике».

Это было очевидно. Такого скорого поворота дел я не ожидал. Я был уверен, что десант и баллистик надо подготовить, что он не стоит под парами на взлетке. Ох, недооценил я Альбиноса, точно недооценил. И вот интересный момент… Урман передал координаты острова. Значит, Альбинос знал о нем. Но не знал, что тут есть. Это странно. Так странно, что дальше некуда. Но с этим разбираться было некогда. Необходимо было сделать хоть что-то. Вот только что?

– Алекс! – я тут же вызвал стрелка. – У тебя под контролем системы противовоздушной обороны?

– О чем ты конкретно? – не понял он.

– Мы можем сбить баллистический лайнер раньше, чем он сбросит десант?

– Что?! – Алекс и не попытался сдержать эмоции.

Я вкратце объяснил ему суть вопроса.

– Не знаю. На таком удалении мы можем свалить высотную цель, но для этого нужны данные с радара, я же тебе говорил. Один я не разорвусь.

– Ольга может помочь?

– Без инструктажа нет. Я сам еще не до конца разобрался.

– Значит, дуй туда! – приказал я. – Нужно сбить баллистик любой ценой, иначе вся эта альбиносова кодла покинет подводную базу раньше, чем мы до нее доберемся.

Уже через три минуты Алекс вышел на связь и сообщил, что активировал системы дальнего обнаружения и наведения противовоздушных средств. Голос у него был запыхавшийся.

Нервы у меня напряглись, как струна. Я подозревал, что без опыта, без тренировок, без детального ознакомления с техникой мы, может, и сбили бы лайнер, но не в отведенные нам сроки. Подготовленный экипаж в полном составе с этим бы наверняка управился, а вот нам не успеть.

– Есть цель! – доложил Алекс. – Отмечена как высоколетящая, скоростная. Передаю координаты на зенитный комплекс. Все, побежал туда!

У меня сердце забилось так, словно я сам сейчас мчался по стальному коридору к стрелковому комплексу. Минута тянулась, словно резиновый шнур. Казалось, конца ей не будет.

– Я на месте, – задыхаясь после пробежки, доложил Алекс. – Данные поступают на автомат управления огнем. Координаты в динамике. Не знаю, как на карту переложить, наверное, это только там можно, а тут без надобности. Ладно, это и не нужно сейчас. Все, развертка пускового комплекса началась. Штатное время указано пять минут.

На баке раздался лязг и вой мощных сервомоторов. Я бросился к обзорному окну капитанской рубки и увидел, как в носовой части эсминца медленно сдвигаются в стороны огромные створки квадратного люка. В нем, как в колодце, прятались четыре вертикальных трубы зенитно-ракетного комплекса. Прильнув лбом к стеклу, я не спускал взгляда с этого действа. Неужели нельзя было сделать, чтобы оно все быстрее работало?

Трубы медленно, слишком медленно, начали выдвигаться вверх, как росток бамбука, выпирающий из земли в недостаточно ускоренной съемке.

– Где баллистик? – поинтересовался я.

– Откуда мне знать? – Алекс выругался. – Я вижу только меняющиеся координаты. Если ты по памяти переложишь их на карту…

– У меня карта есть! Давай координаты!

Карта действительно непрерывно высвечивалась на мониторе системы навигации. И координатная сетка на ней была. Алекс выдал мне координаты, и я понял, что лайнер еще над Суматрой. Это хорошо. Не так уж близко ему до подводной базы.

– Ну что там? – спросил Алекс. – Успеем?

– Не знаю, – признался я. – Тебе его скорость легче определить. Все зависит от того, когда развернется комплекс.

– Значит, сразу огонь, как смогу?

– Нет. Сверим координаты, и дам команду.

– Понял.

Мне не хотелось сбивать баллистик над Суматрой. Штука огромная, рухнет на город, наделает дел. Да если и не на город, а в джунгли, не миновать пожара.

Трубы, наконец, полностью выдвинулись над палубой и зафиксировались в таком положении. Верхние торцевые крышки, подобно лепесткам стального цветка, открылись и разошлись в стороны. Я разглядел остроносые головные части ракет.

– Комплекс готов, – сообщил Алекс.

– Координаты?

Стрелок передал набор цифр. Я глянул на карту и понял, что лайнер как раз пересек береговую черту. Пока ракеты долетят до цели, он гарантированно будет над океаном.

– Пуск! – решительно скомандовал я.

Я многое мог представить в своей жизни, но если бы кто-то год назад сказал, что сегодня мне придется брать на себя ответственность за зенитно-ракетный удар по баллистическому лайнеру, я бы повертел пальцем у виска и больше никогда такого пророка не слушал. Но это было фактом.

Жуткий свист и грохот ударили мне в уши – сработали первичные ускорители одной из ракет. Ничего более грандиозного я в жизни своей не видел. Даже несущиеся над океаном живые ракеты донных платформ не выглядели столь внушительно. В клубах дыма многотонная стальная громада выскользнула из пусковой трубы и устремилась в чистое небо. Маршевый двигатель еще не работал, а потому ракета замедлялась по мере набора высоты, как пущенная из лука стрела. Наконец, она замерла в мертвой точке, и тут же молниеносными взрывными ударами двух маневровых двигателей махину резко выставило в нужное положение, под точным углом к горизонту. И когда казалось, что она неминуемо рухнет всем весом обратно на палубу, включился маршевый двигатель. Ракета стартовала и, непрерывно разгоняясь, умчалась в небо, оставив за собой густой след белого дыма.

– Есть пуск! – сообщил Алекс.

– Да уж вижу, – ответил я, медленно приходя в себя. – Дуй обратно на радарную станцию. Мне нужна оперативная информация о происходящем в воздухе. Ну, попали мы или нет.

– Ракета раньше сшибет баллистик, чем я доберусь до радара, – заверил меня стрелок. – К тому же тут реализован принцип «выстрелил и забыл». А попали или нет, видно и отсюда. Ко мне же идет поток информации о положении цели. Как перестанет идти, так завалили, значит. Могу даже диктовать тебе координаты, если хочешь, а ты сверяй с картой.

– Потрудись все же сходить на радар, будь любезен! Мне нужна обстановка в воздухе, а не циферки координат.

Я сам не понимал, зачем мне нужен детальный мониторинг воздушного пространства. Просто я, как стрелок-дуэлянт, привык опираться больше на зрение и считать противника поверженным на основании именно зрительной информации. Наверное… Но вообще-то дело было еще и в моей интуиции. Свербил в голове сигнал тревоги, а чем она вызвана, я пока не понимал. И мне нужно было больше информации.

– Да иду уже, иду… – отозвался Алекс. – Пусковую установку убирать в походное положение? А то торчит, как сам знаешь что…

– Убирай, – подумав секунду, ответил я. – Второй раз выстрелить все равно не успеем. А так уже будем готовы к отходу.

– А не стремно тебе, командор, на такой крупной калоше, да без подготовки на симуляторе? Непонятно ведь ни хрена, как посудина с такой массой поведет себя в неумелых руках. Так еще и выходить из бухты через узкий проход. Может, лучше не спешить с отходом, потренироваться на симуляторе…

– Может, и так, – со вздохом ответил я. – Но у нас не безграничный запас времени. Это богам спешить некуда, у них впереди вечность, а нам очень неплохо бы подсуетиться. Непонятно же, сколько баллистиков в распоряжении Альбиноса.

– На один уже меньше, – весело сообщил Алекс. – Попали. Координаты цели перестали приходить.

– Ну так тем более. Поймет наш добрый друг, что мы завалили его лайнер, и вышлет другой.

– Это вряд ли. Баллистиков у него может и много, а вот подготовленных стрелков и пилотов для «Шпика», наверняка только один комплект.

И тут я понял, что за сигнал тревоги не давал мне покоя. И у меня душа опустилась в пятки от одной этой мысли.

– Ты где? – спросил я у Алекса.

– На полпути до радара. Дай отдышаться, какого дьявола мне теперь бегом бегать, когда все закончилось?

– Алекс, давай-ка туда со всех ног! Живо!

Я глянул на пусковую ракетную установку. Она уже закрыла заглушки на трубах и теперь медленно опускалась обратно в колодец на носовой части корабля. И, глядя на это, я понял, что мы проиграли. Точнее я понял, что Альбинос нас обыграл. Вчистую. И что бы мы теперь ни пытались сделать, это ничего уже не изменит. Наш спонсор уложил нас на обе лопатки.

Я закрыл глаза. Ну конечно. Альбинос был не из тех, кто делает хоть что-то наобум. Не из тех. А я, дурак, как я сам попался на эту удочку? Поспешил… Самонадеянности слишком много… Но ведь у меня изначально были все данные для принятия верного решения! Вот что обидно!

Ведь Урман сообщил Альбиносу о наличии эсминцев в бухте раньше, чем баллистик взлетел с восточного побережья Суматры. А значит, на момент отдачи команды к взлету, нашему спонсору уже было известно, какая зенитная мощь находится в нашем распоряжении. И не тот это был человек, чтобы махнуть рукой на хотя бы гипотетическую возможность того, что нам удалось разобраться с зенитным комплексом. В стиле Альбиноса, скорее, принять такую возможность как основную рабочую. И что тогда? Тогда он идиотом будет, если этим рейсом отправит единственный обученный экипаж для «Шпика». Фактически на верную гибель. Не мог он этого сделать. Никак не мог.

А вот я смог в это поверить и ударить ракетой по ложной мишени. Поздно до меня дошло. Просчитал меня Альбинос, как маленького ребенка. Понял, что я привык действовать быстро и резко, что именно такие рефлексы закрепила во мне жизнь. И не ошибся.

– Алекс!!! – выкрикнул я. – Это не тот лайнер!

– Что значит не тот?

– Да то! Ты где?

– Ну, уже у радара, а что?

Я снова глянул на ракетную установку. Она почти полностью ушла в колодец люка. Эх, было бы у нас чуть больше людей! Хотя бы на одного! Нам бы еще хотя бы оператора на радаре, чтобы Алексу не бегать туда-сюда, и мы могли бы поразить все цели, сколько бы их ни было. Но Урман оказался соглядатаем, его с нами нет, а Ольга, даже если бы и можно было снять ее с прослушивания эфира, вряд ли справилась бы с радаром без подготовки, на которую у Алекса хоть какое-то время было. Да, Альбинос умело использовал нехватку людей в моей команде, он знал, что мы не справимся с кораблем имеющимся составом. Даже с зенитным комплексом толком не справимся.

Конечно, все это только в том случае, если Альбинос отправил второй баллистик сразу следом за первым. Но он ведь тоже не бог, он не знает, какая у нас тут обстановка. Может, и я его теперь высчитаю, как высчитал он меня? Я резкий, да, а он моя полная противоположность, он не станет действовать сгоряча, не станет рисковать, а скорее посмотрит, собьем мы один лайнер, прежде чем выслать второй. А если так, то победа останется за нами. Мы успеем захватить новую цель, и снова развернуть комплекс тоже успеем.

Но Алекс не дал мне возможности долго потешить себя надеждой.

– Есть вторая цель! – сообщил он из радарного комплекса. – Высоколетящая, скоростная. Но она не к подводной базе летит, а в нашу сторону. Проворонили, она уже близко совсем. Наверное, взлетел, гад, сразу после первого. Но я же не могу пулей летать с одного места на другое!

Альбинос не просто просчитал меня. Он был уверен, на сто процентов уверен, что я поступлю именно так, как и поступил, что пальну не думая. И он прекрасно понимал, что кому-то из нас придется разрываться между радарным отсеком и пусковым пультом. И выслал второй баллистик ровно с таким зазором, чтобы мы его ни при каких обстоятельствах не смогли вовремя засечь, а значит и сбить.

И ясно было, что на борту второго лайнера не только десант. Иначе не было бы необходимости пролетать над островом. Там еще бомбы. Наверняка. И цель этих бомб – корабли, о которых рассказал Урман.

– Всем покинуть борт! – закричал я, включив одновременно селектор и наш, усиленный ретранслятором, коммуникатор. – Живо!

Выполняя собственную команду, я рванул из рубки, скатился по трапу, стукнувшись коленом, и бросился вдоль борта к выходу на пирс. На бегу я заметил Ольгу. Обычно она не спешила выполнять указания, и тем более не спешила реагировать на приказы, но у меня в этот раз голос, наверное, был таким, что и мертвого мог поднять. Женщина выбралась из люка радиорубки, расположенной выше главной надстройки, где она переходила в главную мачту. Алекса пока видно не было. А вот низкий гул, возникающий как предзнаменование скорого пролета баллистического лайнера, я уже начал различать.

К счастью, Алекс тоже вскоре появился на боковом трапе главной надстройки. Просто ему, в отличие от нас с Ольгой, еще пришлось потратить время, пробираясь по коридору от радарного центра. Поэтому он выбрался позже нас.

– Что случилось? – спросила Ольга, преодолев по лесенке уже половину расстояния до палубы.

– Нас будут бомбить! – без прикрас высказал я свое предположение.

– Кто? – не сообразила она.

Но мне некогда было вдаваться в подробности, да и не было ни малейшего желания. Гул баллистика приближался.

У внедорожника я оказался раньше всех, поэтому прыгнул за руль и запустил двигатель. Вскоре подоспели и Алекс с Ольгой.

– Вы что, не попали? – все же решила выяснить Ольга.

– Попали, – уверил ее Алекс.

– А толку нет, – со злостью добавил я. – Там никого не было, он наверняка летел в беспилотном режиме.

– А экипаж для «Шпика» тогда где?

– На этом. – Я ткнул пальцем в небо. – Но на нем не только экипаж, но и бомбы. Наверняка. Иначе зачем пролетать над островом?

– Может, просто посмотреть, как тут все? – Ольга пожала плечами.

– Ну, или десант нам на голову сбросить, – поддержал ее Алекс. – Повязать нас и доставить к Альбиносу живыми…

– Ага… – Я не удержался от иронии. – Они посмотрят, или скинут десант и полетят к подводной базе. А мы развернем зенитный комплекс, пока еще парашюты в небе будут висеть, и долбанем вслед лайнеру ракетой. Это было бы очень мило со стороны Альбиноса. Но, боюсь, он нам не доставит подобного удовольствия. Надо гнать к приемо-передающему центру, возможно, эта дрянь захочет побеседовать с нами при таких раскладах.

Я резко тронул машину с места, с заносом вывернул на улицу, проскочил перекресток и прибавил скорость.

– Надеешься договориться? – поинтересовался Алекс.

Я не ответил. Судя по звуку, баллистик был уже почти над самым островом. А через миг мы услышали душераздирающий вой сброшенных авиабомб. Наверняка черти в аду воют тише и приятнее для слуха. Ольга поморщилась и закрыла уши, а я поддал газу, остерегаясь, что нас крепко накроет ударной волной.

Корабли еще можно было разглядеть в зеркало заднего вида, но на самом деле мы уже лишились их. И не только их. Мы навсегда лишились возможности договариваться с Альбиносом, и перспективы договориться с городскими властями мы тоже лишились, и даже лишились возможности покинуть остров.

Бомбы падали, рассекая воздух краями стальных стабилизаторов, а я все больше осознавал, что мы даже не к начальной точке вернулись, а куда дальше назад. На такую отметку, с которой уже никогда и ни при каких обстоятельствах не получится претворить в жизнь операцию «Караван». Что было тому виной? Да много что. Но в основном мои ошибки. Упущенное время, моя излишняя торопливость и несдержанность, моя самоуверенность необъятная и, как выразился Альбинос, мое неумение работать с людьми. А может, все вместе, или просто наши противники были сильнее, хитрее и расчетливее нас. Впрочем, какой смысл искать причины? Причины ищут для того, чтобы впредь не повторять ошибок. Но в нашем положении это уже не имело смысла. Мы не сможем повторить прежних ошибок хотя бы потому, что навсегда останемся на этом острове.

Я даже не мог просто выкинуть из головы идею возвращения человечества в океан и заняться чем-то более продуктивным, раз океан никому, кроме меня, не нужен. Не мог, потому что на этом острове нельзя заняться ничем продуктивным. Разве что детей наплодить. Но и от этого не было никакого проку.

Да идет оно, действительно, к дьяволу тогда всё. Пусть катится и горит огнем.

Воздух содрогнулся от нескольких мощных взрывов. Через миг они слились в один, и так грохнуло, что я через подвеску автомобиля ощутил, как вздрогнула под нами земля. По городу, как порыв штормового ветра, пронеслась упругая взрывная волна, вышибая стекла и срывая отставшие куски битума с крыш. На нас хлынул дождь из сверкающих осколков, черных кусков и вырванной из трещин в стенах травы. И почти сразу все стихло.

Я остановил машину и вышел на усыпанную мусором мостовую. Густой столб черного дыма поднимался оттуда, где еще минуту назад базировалась надводная часть моего флота. Похоже, часть бомб Альбинос снарядил напалмом. Для гарантии. Или и для усиления визуального эффекта.

– Может, попробуем потушить? – предложила Ольга.

Мне не хотелось ни отвечать ей, ни вообще разговаривать, да и видеть никого не хотелось. Я с силой захлопнул дверцу и отправился по улице пешком, обратно к бухте.

Миновав перекресток, я увидел пылающие корабли. Пламя вихрилось от кипящей в нем мощи, гудело, как в сталелитейной печи и рвалось к небу, изливаясь на концах непроницаемо-черным дымом. Горели все три корабля, но эсминцам досталось не в пример больше напалма и фугасных бомб, чем плавучему лазеру.

На эсминцы смотреть было страшно, с них взрывами снесло все антенны, а обшивку надстроек местами сорвало до каркаса, местами развернуло вокруг пробоин, как банановую кожуру. Пожар добрался до внутренних помещений, дым и языки пламени вырывались из выбитых взрывом иллюминаторов. Скорее всего, Альбинос использовал бомбы с замедлением взрыва, они прошибали сталь палуб и взрывались прямо в отсеках, причиняя колоссальные повреждения.

В сравнении с эсминцами, плавучий лазер выглядел как огурчик. Уцелел даже решетчатый локатор на мачте, не говоря уж об остальном, за исключением стекол – их вынесло близкими взрывами на эсминцах. Горела только корма, причем достаточно локально. У меня создалось впечатление, что туда попала единственная бомба с напалмом. Да и то разорвалась снаружи, на самой палубе.

У меня возникла мысль, что бомбы, скорее всего, имели собственную систему наведения, потому и легли так кучно. И эсминцам досталась их большая часть не случайно, а именно потому, что Урман не знал ничего о плавучем лазере, он был уверен, что это судно технической поддержки. И описал его именно так, поэтому Альбинос основную силу удара направил на боевые, как ему казалось, корабли. А техническую калошу угостил лишь одной напалмовой бомбой, с тем расчетом, чтобы она просто стала непригодной для плавания. Альбиносу было выгодно навсегда нас оставить на острове, лишить всякой возможности отсюда выбраться, а значит, он собирался уничтожить все корабли. Но эсминцы ему надо было именно подавить, чтобы мы не смогли даже подобраться к ним близко, не то что использовать какие-то из их средств. А остальное сгорит само. Так что гибель плавучего лазера была лишь вопросом времени, ведь у нас нечем было его тушить.

Но лично у меня возник вопрос, сколько он еще сможет находиться в боеспособном состоянии? И можно ли использовать его лазерную пушку для быстрого поражения воздушной цели? Это могло решить целый ряд проблем. Мы не только бы щелкнули Альбиноса по носу, но и получили бы некоторую фору по времени. Ведь подготовленный пилот и стрелок для «Шпика» наверняка на борту уходящего лайнера, а второго экипажа, скорее всего, у Альбиноса действительно не было. И это могло превратить наше поражение если не в победу, то в какое-то ее подобие. В любом случае мне стало бы легче.

Я вызвал Алекса и велел срочно ехать ко мне. Когда он остановился рядом и выскочил из машины, я спросил, может ли он управиться с лазером. Он не знал. В принципе, с управлением там, на его взгляд, все было понятно. Но одно дело – беглый взгляд и оценка возможностей, и совсем другое – выстрелить и попасть.

– Остаешься в машине, – приказал я Ольге. – Алекс со мной.

– А почему не подъехать? – с недовольством спросил стрелок.

– Потому что может взорваться, – честно ответил я.

И тут же об этом пожалел. Алекс сбавил шаг и вытаращился на меня.

– Э! Чувак, ты совсем умом тронулся? А нам тогда что там делать, если оно шарахнет?

– Мне есть что там делать, – жестко произнес я. – Попробую сбить баллистик. Не хочешь, оставайся с дамой. Мне уже ничего не страшно.

– Не дури! – Алекс придержал меня за локоть, но я вырвался.

Тогда он схватил меня крепче, за ворот куртки. Я вывернулся и коротко ударил его ногой под колено. Нога у него рефлекторно согнулась, он начал терять равновесие, взмахнул руками и, естественно, открыл грудь. Так всегда и со всеми бывает в таком положении. Рефлекс. Мне осталось только чуть толкнуть его, сместив центр тяжести и придав едва заметное ускорение в нужную сторону, а дальше против него начала работать его же собственная масса. Она потянула его к земле, не давая возможности принять хоть сколько-нибудь устойчивое положение. Напарник рухнул на спину, но я этого уже не видел, только по звуку понял. Я уже вышагивал в направлении пирсов.

Когда я все же коротко оглянулся, Алекс сидел на заднице посреди улицы и провожал меня печальным взглядом. Больше я оглядываться не стал. Незачем. Уже ясно, что команде нашей конец. Все будет так же, как и с первым составом, и причина, по сути, та же. Отсутствие перспектив, вот что губит любую команду. Но я не был готов снова увидеть события, развернувшиеся по такому сценарию. Мне хватило одного раза. Второй раз мне этого не пережить. Мне лучше было сгореть вместе с тонущим кораблем, чем снова наблюдать, как уйдет сначала Алекс, а потом кто-нибудь уведет Ольгу. И все будут правы. Все, кроме меня. Потому что вся вина за отсутствие перспектив целиком лежала на мне. И вся ответственность тоже. Никто не был виноват кроме меня, ни мои соратники, ни Альбинос, ни проклятые бюрократы из муниципалитета.

Видимо, во мне был какой-то изъян, не дающий довести начатое до конца. Ведь у меня были и силы, и средства, и люди, а я раз за разом все профукивал самым позорным образом. Нет, не был я предназначен для роли лидера. Плох тот лидер, который то и дело проигрывает. Плох тот лидер, который получил в руки все рычаги для воплощения в жизнь собственных идей, но в самый важный момент эти рычаги упускает и остается ни с чем.

Да уж… Роль спасителя человечества была явно не для меня. Не тот уровень. Да, в чем-то я был неплох. Мог постоять за себя, ни от кого не зависел, стрелял хорошо и дрался сносно. Но это навыки одиночки, никак не лидера, ведущего других за собой. Лидеру они тоже нужны, но их одних мало. Лидер должен вдохновлять окружение собственным примером. А у меня это не получалось никак.

И вот я снова стал одиночкой, каким и вырос тут, на Суматре. И снова мне одному предстояло лезть в пекло, и снова никто не заставляет меня, и снова я не ради себя одного это делаю, хотя никто меня не просил об этом. Меня даже пытались остановить. Все как обычно. Но я все равно шел, понимая глупость и безрассудность своей идеи, что этим поступком никому ничего не получится доказать, а только все станет еще хуже, чем было. Я понимал, что если погибну, у Алекса и Ольги станет еще меньше шансов на выживание, но все равно шел.

Ну и что мной двигало в этот момент? Моя воля? Или какая-то внешняя сила, стоящая выше возможностей моего понимания? Да и что вообще нами всеми движет?

У меня вдруг возникла мысль, что человеку лишь кажется, будто у него есть какая-то воля и какая-то возможность выбора. Мы привыкли так думать, и нам так думать приятнее, мол, дал нам Бог волю и возможность выбирать свой путь. Выбирать, какие поступки совершить, а от каких отказаться.

Но что если посмотреть на вещи реально. Точнее объективно, а не из-под костей собственного черепа? Если глянуть на всю цепь собственных действий и действия других тоже оценить непредвзято, выкинув из головы, хотя бы на время, непреложность идеи о присущем нам праве выбора? Что тогда?

А тогда вся кажущаяся логика наших действий рушится. Вот что можно наблюдать, глядя на нас со стороны? Оценивая наши объективные поступки, а не мысли, которые никому читать не дано. Вот, мы влюбляемся, и нам кажется, что это уже навсегда, что никто другой нам не нужен, и уж точно никогда нам не захочется от этого человека избавиться. Но проходит какое-то время, и что? Нам трудно становится самим себе объяснить, что же нас привлекло в предмете нашей любви, что нас в нем восхитило. Мы словно смотрим другими глазами, и видим другое, хотя мы остались собой, да и предмет нашей любви не изменился. И любовь превращается в ненависть, и некоторые даже на убийство идут, чтобы избавиться от предмета своего недавнего восхищения. Ну и где тут логика? Не придуманная, а настоящая? Где реальный мотив на то и на другое действие?

Конечно, мы себе придумываем этот мотив. Мы пеняем на то, что изменился сам предмет нашей любви, что он чем-то стал хуже, или мы чего-то не заметили в нем изначально. Или что наш вкус изменился, и нам хочется другого теперь, что мы развиваемся, в конце концов. Ну а логика-то все-таки где? Нет логики. Просто хаос случайных поступков.

О какой вообще воле или праве выбора может идти речь, когда мы меняем свои предпочтения с гораздо большей хаотичностью, чем ветер меняет свое направление? У ветра в направлении больше логики, чем у нас в поведении, если смотреть на него объективно, со стороны, а не со своей колокольни, с которой можно объяснить и оправдать что угодно.

Сегодня нами движет одно, завтра другое, послезавтра третье. Какая, к дьяволу, свобода выбора может быть, когда сами критерии выбора меняются день ото дня? Мы не способны управлять ни собой, ни своими желаниями, ни побуждениями, ни мотивацией, мы можем лишь рационализировать собственные поступки, находить им оправдания уже постфактум, внушать себе, что наши действия не хаотичны, что мы пришли к ним, не с дуба рухнувши, а путем долгих взвешиваний и размышлений.

Ну а если откинуть мысли, а поглядеть только на сами действия? Ведь мысли глубоко субъективны, и никто никому в голову не залезет и не сможет на самом деле понять, что другой думает. И вот, если исключить такую субъективную вещь, как мысль, то действия любого человека, в том числе и наши собственные, превратятся в хаотичный набор движений, устремлений и предпочтений, непонятно откуда взявшихся, и лишенных какого бы то ни было стержня.

Мы никогда не узнаем, что двигало тем или иным человеком при совершении того или иного действия. Мы можем это только предположить. С той или иной долей вероятности. Не более. И если сам человек нам об этом расскажет, то где гарантия, что он не лжет?

Вот, к примеру, парень дарит девушке цветы, провожает ее до дома, он ласков с ней и нежен, он каждым действием показывает, насколько любит ее. Но девушка, хотя все действия парня ее в полной мере устраивают, не чувствует себя счастливой. Ее гложет идея, что парень делает все из каких-то дурных побуждений и только притворяется, что любит.

Но узнать, так это или нет, невозможно, пока эта догадка не подтвердится дурным поступком парня. А если не подтвердится? Нет никакой возможности оценить мысли по поведению человека. Ни малейшей. Можно только догадываться, о чем думает человек, пытаясь оценить, какие мысли к каким действиям могут привести. Но это невозможно из-за субъективности такой связи. Если нас какая-то мысль привела когда-то к какому-то действию, то не факт, что такое же действие другого человека вызвано той же мыслью. И даже нас самих та же мысль через год уже не толкнет на то же действие. Получается, что мысли – это только внутри человека и только для него самого, и только он сам знает, как его мысли связаны с действием, для других это непостижимо. И бедная девушка только зря сама себя мучает, вместо того чтобы наслаждаться действиями парня. Ведь узнать его мысли она все равно не сможет. А предполагать можно что угодно, это все равно далеко от реальности.

Но чем ближе я подходил к пылающим кораблям, тем больше я понимал, что наши мысли с нашим поведением вообще никак не связаны, а эта связь лишь плод нашего воображения. Если глянуть объективно, то и следа этой связи нет. Иногда мысли вроде бы связаны с действием, иногда вроде нет, но эта связь того же порядка, как связь погоды и плясок вокруг костра. Пляшет шаман, и просит у неба дождя. При этом дождь, может, пойдет, а, может, нет. Если пойдет, вроде есть связь, а не пойдет, вроде как что-то не срослось. Но дело не в том, что не срослось, а в том, что просто нет никакой связи.

Так же и со связью мысли и действия. В нас глубоко засела иллюзия, что в действиях мы руководствуемся мыслью. Но на самом деле, подумав, что завтра надо сделать то-то и то-то, совсем не факт, что завтра мы это сделаем. Может, сделаем, может, нет. Это зависит от чего угодно, от действий других людей, настолько же хаотичных, или от внешних обстоятельств, тоже мало предсказуемых, но уж точно не от того, что мы думали накануне. Думать мы могли о чем угодно, а вот сделаем только то, что сделаем.

Или же наоборот, многие действия мы делаем, вовсе не думая. Спонтанно, как говорят. Услышали громкий хлопок, тут же пригнулись, не думая. Или шли, увидели драку на улице, тут же бежим оттуда или звоним в полицию. Но разве мы пять минут назад думали, что будем куда-то звонить? Нет. И при объективном рассмотрении выходит, что мысль и действие связаны не больше, чем камлание шамана с дождем, который он пытается вызвать. Далеко не всякая мысль превращается в действие, и далеко не всякое действие порождено мыслью.

И вот теперь я направлялся к пылающим кораблям, готовым взорваться в любой момент. Думал ли я о том, чтобы так поступить? Нет. Но я шел и понимал, что не остановлюсь.

Что двигало мной? Воля? Мой выбор? Или не зависящее от нас стечение обстоятельств, которое мы никак не можем изменить, а способны только осознавать? Может, это только иллюзия, что мы выбираем свои пути сами? Или мы только неотрывная часть детерминированной Вселенной, где движение каждой частицы подчинено законам физики и не зависит от наших желаний и побуждений? И мы только щепки в этом потоке, обстоятельства и внешние силы всецело управляют нашим поведением, а мы лишь тешим себя, придумываем рационализации и несуществующие причины?

Хотел ли я погибнуть в огне? Или это было моим долгом? Или просто так сложилась структура Мироздания, проложив мне путь, с которого не в моих силах свернуть? Может, Алекс в своей простой житейской мудрости был прав, пытаясь остановить меня? И мог ли он своим действием изменить предначертанное?

Эта непрерывная цепь философских вопросов проносилась в моей голове потоком, но его никто, разумеется, кроме меня не видел. Этот поток, как и многое, о чем мы задумываемся, являлся лишь плодом моего воображения. А огонь впереди полыхал так жарко, что я уже ощущал его кожей. Но продолжал делать шаг за шагом.

Я хотел остановиться. Мне было необходимо остановиться и найти какой-то другой смысл жизни, кроме этой неподдающейся операции «Караван», этого моего бреда, моей блажи, нелепой выдумки, навеянной детскими переживаниями и раздутым самомнением. Но я упрямо двигался вперед, словно меня действительно влекли какие-то неведомые внешние силы, а не моя, порядком уставшая, воля.

И тут впереди полыхнуло. Ярко, жарко. Меня тут же сбило с ног ударной волной, а когда я уже лежал на спине, по ушам шарахнуло грохотом взрыва. Через миг наступила глубокая, совершенно непроницаемая тишина – меня оглушило на время.

Шибануло сильно, и хотя я не терял сознания, последствия контузии отчетливо ощущались – перед глазами все плыло, вестибулярный аппарат работал со сбоями. Я попытался подняться, но тут же между пирсами снова рвануло, потом еще и еще. Понятно было, что на плавучем лазере взрываются в отсеках водородные ячейки для питания генераторов. Вокруг меня на мостовую стали падать крупные стальные осколки и обломки решетчатых ферм. Но грохота и звона я не слышал, так заложило мне уши взрывом.

Я собрался с силами и встал на четвереньки. Мутило меня так, что не было ни малейшей возможности подняться на ноги или даже на корточки. Мне хотелось увидеть плавучий лазер, но я уже понимал, что взрыв произошел именно там, а значит, не оставалось ни малейшей надежды сбить лайнер с десантом. Вот это было поражение так поражение. И мне нечего было противопоставить.

На четвереньках мне тоже не удалось устоять больше пары секунд. Руки подогнулись, и я распластался на мостовой, среди дымящихся осколков. Что меня придавило к земле? Гравитация, или груз моего поражения?

Подняв взгляд, я увидел, что от плавучего лазера после взрыва осталось еще меньше, чем от эсминцев. Он дал крен, свернул бортом пирс со свай, начал тонуть, но быстро уперся килем в дно. Я не мог на это смотреть и опустил веки.

Глава 6. Реванш

Когда Алекс на себе дотащил меня до машины, я немного пришел в себя. Физически, разумеется, так как психологически мне с каждой минутой становилось только хуже. Не знаю, как я выглядел со стороны, тоже не как конфетка, скорее всего, но на душе у меня было похуже, чем в выгребной яме.

Философские вопросы больше не одолевали меня, и не было у меня больше возможности идти, красуясь перед Алексом и Ольгой, к пылающим кораблям. И погибнуть геройской смертью, бросив остальных на произвол судьбы, я тоже теперь не мог. Всё. От кораблей ничего не осталось. А вместе с тем не осталось почти ничего и от меня самого. Это было хуже, чем плохо. Говоря по чести, я в тот момент был близок к самой банальной истерике. И не было ни малейшего желания сдерживаться. Возможно, истерика даже началась в какой-то момент, так как окончательно я пришел в себя от доброго тумака, которым угостил меня Алекс. Думаю, он не без удовольствия это сделал, взял небольшой реванш за то, что я повалил его на спину.

– Всё? Достаточно? – спросил он, глядя мне в глаза. – Или добавить?

– Достаточно, – прохрипел я.

От контузии голос слушался плохо, внешние звуки воспринимались с трудом, но Алекса я расслышал и понял отлично. Он был, судя по виду, настроен очень решительно.

– Стоять сможешь? – Алекс прислонил меня к переднему крылу внедорожника.

– Стою, стою… – Я скривился.

Тошно было смотреть на окружающий мир, но в следующий миг Алекс меня так огорошил, что мне все же пришлось взять себя в руки.

– Лайнер не улетел, – сообщил он. – Ты не слышишь, наверное, но он описал дугу и возвращается к острову.

Вот это было неожиданностью. Вот такого хода я точно не ожидал. А главное, непонятно, зачем Альбинос приказал пилотам вернуться. Продолжить бомбить остров, чтобы похоронить нас под обломками зданий? Или сбросить десант и захватить нас, чтобы потом, не торопясь, действовать по своему усмотрению?

Мне еще трудно было говорить, но пришлось обсудить с Алексом дальнейший план действий. Мы пришли к выводу, что замыслы Альбиноса нам не постигнуть, у него был совсем другой тип мышления. А значит, не понять, зачем он возвращает лайнер и что нам с этим фактом делать, и что от него ждать. Наиболее вероятным вариантом была, конечно, бомбежка, и мы на этом сошлись, и действовать решили пока исходя из этого. И если первая порция бомб легла с высочайшей точностью, то и от второй можно было ожидать того же.

Алекс предложил поискать какие-нибудь зенитные средства сухопутного базирования, по его мнению, они просто обязаны были входить в общую систему обороны базы. Но об этом следовало думать раньше. Но, как говорят, знал бы, где упадешь, соломы бы подложил. Мы, с моей поспешной подачи, увлеклись кораблями, и никто не подумал, что Альбинос может нанести удар с воздуха. Теперь искать что-то в таком духе было поздно. Пусть у нас даже есть минут пять на подготовку, что уже вряд ли, учитывая скорость баллистика, но за это время найти зенитную установку нам не удастся точно. И надо принимать другие решения.

– В подвал! – выкрикнул я, указав рукой на цокольный этаж ближайшего здания.

– Вот дьявол! – воскликнул Алекс, тоже понимая, что нам остается только прятаться и забиваться в щели. – А машина? Ее нельзя тут оставлять, сразу будет ясно, что мы где-то рядом. Долбанут по ней, а нас завалит перекрытиями в подвале.

Он был прав. Можно было пробежать пару кварталов пешком, но неизвестно есть ли там столь же доступный вход в подвал, как здесь. Лучше было убрать машину.

– Прячьтесь, я ее отгоню, – сообщил я тоном, не терпящим возражений.

Алекс насупился, но мне на его реакцию было плевать. Открыто возражать он не стал, а помог Ольге выбраться из машины, после чего они вдвоем скрылись в темном дверном проеме цокольного этажа. Я запустил мотор, развернул внедорожник и поддал газу.

Настроение было у меня отвратительным, да и самочувствие после легкой контузии тоже, но все же езда на большой скорости по пустынной улице мертвого города не оставила меня равнодушным. Мотор ревел, ветер врывался в окно, здания проносились мимо, мелькали проросшие через покрытие мостовой кусты. В треснувшее от взрыва зеркало заднего вида виднелся поднятый колесами шлейф пыли. Я еще сильнее наступил на педаль акселератора, и теперь мчался вперед, подскакивая в кресле на многочисленных неровностях дороги.

В этом не было ни малейшего смысла, машину можно было отогнать всего на пару кварталов, бросить там и вернуться в подвал к остальным. Но я, увлекаемый ветром пережитых эмоций, никак не желал сбросить скорость. Сначала мне показалось, что таким странным образом я прихожу в себя, что это у меня такой способ переплавить навалившееся отчаяние во что-то другое, пусть столь же сильное и непродуктивное, но с другим знаком.

Но мое поведение становилось все менее адекватным, я хохотал, но в то же время из глаз моих лились слезы, а рвущийся в окно поток воздуха размазывал их по щекам. Нет, мне не стало лучше от скорости, просто так, в отсутствие Алекса, который хоть как-то мог меня приструнить, начала прорываться наружу зревшая во мне истерика. И когда я осознал это, сдерживаться уже не имело смысла, ведь меня никто не видел, некому меня было осудить, и успокоить тоже было некому. Противоречивые эмоции перестали рвать меня на части, я уже не хохотал, и скорость больше не раззадоривала меня. Я остановил машину, уперся лбом в рулевое колесо и тут же зарыдал так, как рыдают только дети, нечаянно сломавшие любимейшую из своих игрушек.

Мне стало так жаль себя, так жаль утраченные корабли, утраченную команду, жаль погибшего Кочу и брошенную нами базу на побережье, которая была самым настоящим домом для меня, Дока, Бориса, Кати… Мне жаль было, что я сам все это развалил, из-за глупости, поспешности, самоуверенности и неумения следовать разумным советам. Мое сердце словно сжали в тисках, так защемило в груди. Я не мог ничего с собой поделать, я зарыдал в голос, мне захотелось поднять лицо к небу и завыть, потому что ничего другого я уже не мог сделать. Ничего уже не мог изменить. И вот это кошмарное, непередаваемое чувство бессилия, невозможности что-то вернуть назад, заставило меня выбраться из машины, откинуть назад голову и действительно завыть, как воют собаки в ледяном безмолвии снежной пустыни.

И вот уж правда, неисповедимы выкрутасы судьбы, и никогда не знаешь, какое событие к чему приведет, пока не проявятся последствия произошедшего. Так кажущийся успех на поверку оказывается неудачей, а неудача, по прошествии, оказывается первым шагом к настоящему счастью. И человек думает: ну надо же! Если бы не сломал тогда ногу, не оказался бы теперь богатым, успешным и не было бы любящей жены рядом.

И выходит, что обдумывать поступки перед их совершением нет особого смысла, ведь мы никогда не знаем, к чему они приведут. Мы можем только предполагать. Статистически. Ну как если поругаешься с кем-то, то он, скорее всего, обидится. Но ведь не факт, может, и не обидится вовсе. А главное даже не в этом! Главное в том, что мы не знаем последствий такой обиды. Нам кажется, что это все, катастрофа, но на самом деле, может, оно и к лучшему, если обидится. Только время может показать.

И вот, кто бы мог подумать, что начавшаяся истерика, заставившая меня выть в небеса, приведет к тому, что взгляд мой остановится на вершине венчающего остров вулкана. Она представляла собой усеченный конус с зазубренными краями, ограничивающими кратер, и в этом кратере скапливалась ливневая вода, а может, каким-то образом и грунтовые потоки туда попадали по старому жерлу из-под земли. В любом случае воды там было много, и она прибывала все время, стекая по восточному склону многочисленными водопадами, соединяющимися потом в реку. И, судя по достаточно постоянной величине опреснения океана, вулканический резервуар никогда не истощался.

Но не изливающийся из жерла поток привлек мое внимание, его-то я уже видел. Взгляд остановило нечто такое, что мигом привело меня в чувство, оставив от истерики лишь быстро высыхающие на щеках слезы. Солнце светило ярко, но уже перешло в западную часть неба, оставив в тени обращенный ко мне восточный склон. И эта тень позволила мне разглядеть яркое алое пятно у самой кромки кратера. Оно плясало и хаотично подрагивало, как язычок пламени, но я сразу понял, что это такое. Это могло быть только пятно от лазера наведения авиабомб, а луч могли направить только с приближающегося баллистика.

И мне тут же стало предельно ясно, зачем Альбинос приказал лайнеру развернуться, что именно задумал, и почему нам не удастся спастись от бомбежки ни в подвале, ни где-то еще. Потому что бомбить собирались не город, у Альбиноса бомб не хватит накрыть все кварталы, а он ведь понятия не имеет, где именно мы спрятались. Да и зачем бомбить город, когда можно скинуть пару фугасов на восточную кромку кратера, разрушить ее, а хлынувшая оттуда вода и грязевые потоки сметут город сами. Причем сметут надежно, убедительно, уничтожив заодно все улики, оставив от зданий только забитые грязью фундаменты и подвалы.

Я мог вызвать Алекса по коммуникатору, но не стал этого делать. Какой смысл? Изменить мы ничего не можем, а произойдет все так быстро, они там, в подвале, испугаться не успеют. Зачем говорить о неминуемой смерти? Только ужас зря вызывать. Перед смертью, как говорят, не надышишься.

Словно в ответ на мои мысли, из вставленной в ухо горошины коммуникатора послышался голос Ольги:

– Андрей, ты где? У тебя все нормально?

Я извлек горошину и опустил в карман куртки. Вот так. Всё.

Алое пятно лазерной засветки чуть сместилось, заняв место точно на вершине восточного склона. Все верно. Именно туда надо направить бомбу, чтобы смести вырвавшейся водой весь город до самой бухты, да и за ней тоже, учитывая воронкообразный рельеф местности.

Меня охватил страх. Отчетливый, осязаемый ужас неминуемой гибели. Наверное, так ощущали себя люди, которым вешали петлю на шею, или чью голову склоняли под нож гильотины. На стрелковой дуэли некогда бояться, да и непродуктивно там бояться. Знаешь это, начинаешь вытравливать страх тренировками и самим же собой придуманной философией, и он уходит. А тут… Тут все было иначе. Мне огромных усилий стоило не упасть на землю и не закрыть руками голову. Но я устоял, хотя и понимал прекрасно, что через миг воздух вздрогнет от душераздирающего воя приближающихся авиабомб.

Но вместо этого звука по ушам шарахнул другой, уже знакомый мне, но совершенно невозможный в сложившейся обстановке. Сбоку, примерно в километре от меня к северу, раздался свирепый гул, словно великан с силой выдувал воздух через соответствующую ему по размеру соломинку для коктейля. Точно такой гул я слышал совсем недавно, когда высоко над палубой эсминца включился маршевый двигатель зенитной ракеты. Рефлекторно я обернулся и действительно увидел ракету, мчащуюся в небо и оставляющую за собой чуть изогнутый клубящийся дымный след.

Такое было немыслимо, невозможно, если только не сработала какая-то неизвестная нам автоматическая система противовоздушной обороны. Но если это, действительно, автоматика, то почему при первом пролете лайнера над кораблями она не дала о себе знать, почему позволила уничтожить мой боевой флот?

А если не автоматическая? Если ракету пустили люди, которым на корабли плевать, которым они не нужны ни для каких грандиозных целей? А вот когда возникла угроза всему городу, они тут же отреагировали быстро и симметрично. И чудовищно эффективно. Лайнер, видимо, находился уже совсем неподалеку, так как ракета достигла его очень быстро. Над головой, высоко в небесах, полыхнула яркая вспышка, а затем прилетел грохот взрыва, скраденный расстоянием. Алое пятно на краю кратера пропало. Воцарилась прежняя незыблемая тишина, и только дымовые следы в чистом небе напоминали о произошедшем. Один от ракеты, длинный, густой, изогнутый, а другой в месте ее попадания, похожий на белую амебу с ножками, оставшимися от разлетевшихся по сторонам осколков.

Какое-то время я стоял, приходя в себя, потом резво прыгнул за руль, развернул внедорожник на север и погнал его по пустынным улицам к предполагаемому месту пуска. По пути я задумался, кого я там могу застать, и чем это для меня и для него может кончиться.

Основным предположением была и оставалась моя теория о таинственном капитане Немо, то есть о выжившем моряке или офицере контингента базы, по каким-то причинам оставшемся на острове. Но тогда получалось, что беспокоиться мне не о чем, и что боец из капитана Немо будет точно похуже, чем из меня. Ведь если на момент эвакуации ему было лет двадцать пять или тридцать, то сейчас уже около шестидесяти. И каким бы крепким стариканом он ни был, я с ним без труда справлюсь, завяжись между нами рукопашная схватка. Об огневом контакте и вовсе говорить нечего, у меня в этом был богатый опыт.

Другое дело, что он тут мог быть не один. Он мог оказаться частью гипотетической команды добровольцев-смертников, в задачу которых входило обеспечение отхода основных сил. Но смертники выжили, и теперь представляли собой сплоченный и хорошо подготовленный отряд шестидесятилетних моряков под предводительством семидесятилетних офицеров. Конечно, если у них огнестрельное оружие, они могут представлять некоторую угрозу, но все же не настолько серьезную, чтобы изменить мои планы на их счет. К тому же, совсем уж на худой конец, на заднем сиденье валялось ракетное ружье Алекса и патронташ с зарядами к нему.

В общем, прикинув все возможные риски, я не стал возвращаться за подмогой. Куда важнее было оказаться на месте пуска ракеты до того, как стариканы, ковыляя, разбредутся по подвалам и углам, где их затруднительно будет искать. Им удавалось оставаться незамеченными для нас уже второй день, так что они и дальше смогут прятаться на хорошо знакомой территории. В мои же планы входило застать их у зенитного комплекса, а потом убедить их поделиться со мной информацией. Уж они-то наверняка могли знать что-то полезное. Например, теперь я был уверен, что отсутствие летающей техники на острове могло быть обусловлено не тем, что ее всю без остатка использовали при эвакуации, а тем, что оставшиеся гравилеты находятся в тайных укрытиях под контролем стариков, и не предназначены для случайных гостей острова. Но для нас это очень важно. Для нас владение даже единственным гравилетом могло коренным образом изменить ситуацию и сделать наше положение не столь безнадежным, каким оно являлось на настоящий момент.

Я спешил. Каждый поворот я проходил почти на пределе возможностей внедорожника, да и собственных тоже. Ориентиром мне служил дымовой след от ракеты, висящий над крышами зданий. Но проехать напрямик было невозможно. Где-то мешали длинные здания, где-то возведенные островитянами баррикады, где-то слишком буйная растительность, взломавшая покрытие мостовой. Поэтому, чтобы не упускать драгоценных секунд, приходилось выдавливать педаль акселератора на прямых участках, а перед поворотами тормозить и резко выкручивать руль, то и дело пуская машину в занос. Внедорожник, с его высоким центром тяжести, был мало для этого приспособлен, так что я пару раз чуть не завалил его на бок.

Но даром усилия не пропали. Ветра почти не было, поэтому дымовой след двигался едва заметно, и вскоре я почти достиг места, откуда он вздымался в безоблачные небеса. В этой части острова не было больших зданий, а тянулись только одинаковые бетонные ангары с двускатными крышами, заключенные в огромное кольцо из проржавевшей колючей проволоки. Пробить в таком ограждении брешь из ракетного ружья не представляло никакой сложности. Но мне не хотелось поднимать шум и не хотелось, чтобы мои действия можно было трактовать как агрессию. Да и не хотелось бы спугнуть стариканов раньше времени.

Я приткнул внедорожник у одного из въездов в огражденную зону, отмеченную полуразвалившимся пропускным пунктом, из окон которого росли деревья. Протиснувшись между створками насквозь проржавевших ворот, я пригнулся и перебежал к ближайшему ангару. Но дальше стало понятно, что скрытно пробраться к месту пуска ракеты не получится. Местность была сложной, не способствующей маскировке. Растительности не было никакой, ее не только выкосили вокруг ангаров, но и выкорчевали корни, а потом еще и взрыхлили, оставив только ровную волнистую поверхность грунта, как на приграничных контрольно-следовых полосах. Минерализованные полосы, иначе не скажешь. Кошка пройдет, и то следы останутся.

Естественно, пробиты эти полосы были недавно, точнее поддерживались в достойном состоянии – ни травинки нигде, а у надвигавшихся джунглей тут не было ни малейших шансов разгуляться. За свою непростую жизнь я наработал достаточно, как мне казалось, навыков маскировки в городских условиях, но тут стариканы так постарались все вычистить, что я ощущал себя не менее заметным, чем таракан на пустом белом столе.

Сначала мне показалось странным, что столько усилий было брошено на уничтожение любой растительности, способной укрыть кого-то. Ведь никаких чужаков на острове быть не могло. Или сами стариканы умудрились перессориться и разделиться на два противоборствующих лагеря? Эта мысль показалась мне интересной, но потом я допустил и другую причину, по которой могли выбить минерализованные полосы по всей территории между ангарами. Этой причиной могла быть противопожарная безопасность, чтобы трава не росла, не сохла и не горела. Особенно это имело смысл, если в ангарах хранилось нечто огнеопасное или взрывоопасное. И, скорее всего, дела именно так и обстояли, так как по всей территории были натыканы высокие штыри грозовой защиты. В общем, проведенные тут работы могли иметь целью предотвратить случайное возгорание, а не лишить маскировки потенциального лазутчика.

Дымный след от ракеты теперь висел точно над головой. Конечно, его хоть и немного, но все же снесло с места старта, и трудно было определить, насколько сильно, и где конкретно само место старта искать. Я уже начал корить себя за поспешность и за решение поскорее прибыть сюда, а не вернуться и взять в помощь Алекса и Ольгу. Получалось, что моя спешка ни к чему хорошему не привела, место пуска я все равно не могу найти, так еще и команда разделилась. И если раньше это не имело значения, мы спокойно оставляли Ольгу одну в центре связи, сами ездили по острову в одиночку, то теперь так было нельзя. Теперь уже очевидно, что мы на острове не одни. И хотя стариков вряд ли имело смысл опасаться, все же держаться лучше было бы вместе.

Честно говоря, я растерялся. Мчался, спешил, а оказался на месте, и что теперь? Правду говорят, мол, поспешишь, людей насмешишь. Хуже всего, что не было вокруг ни малейших признаков хоть чьего-то присутствия в данный конкретный момент. Да и признаков того, что пуск был произведен именно отсюда, тоже не было. Но это нонсенс! Место обжитое, это хотя бы по отсутствию травы видать, дым от ракеты над головой, но и всё, никаких больше признаков.

Мне даже лень стало прятаться. Я выпрямился во весь рост и спокойно двинулся дальше между ангарами. Тишина была плотной, почти осязаемой, ее вообще ничего не нарушало, кроме хруста моих же шагов по пересохшему, очищенному от растительности и взрыхленному грунту.

Побродив так по совершенно однообразной местности, где один запертый наглухо ангар ничем от другого не отличался, я понял, что оказался в тупике. Ворота на ангарах были тяжелыми, открывались наверняка только специальными силовыми приводами, так что забраться внутрь и посмотреть не получится точно. И никаких признаков зенитно-ракетной пусковой установки. Разве что она находилась в ангаре, выдвигалась по мере надобности, а потом убиралась обратно. Но никаких следов, подтверждающих это, мне тоже не удалось обнаружить. И что оставалось делать?

Зло сплюнув в пыль под ногами, я развернулся и побрел обратно к машине. Получалось, что стариканы, о которых я думал не без пренебрежения, обставили меня по всем статьям. Они едва ни под самым моим носом шарахнули ракетой, сшибли к дьяволу альбиносов лайнер, чего у нас с Алексом не получилось, а потом пропали, как сказочные гномы в горных пещерах.

У меня тут же пронеслась мысль о призраках военных, которые тут бродят и охраняют остров, как мертвецы в пиратских легендах, но сейчас ситуация не располагала к подобным фантазиям.

Окончательно расстроившись, я вынул из кармана горошину коммуникатора и попытался вызвать Алекса или Ольгу. Но мне никто не ответил, хотя, с учетом работающих ретрансляторов, связь должна была работать по всему острову. Или добрые горные гномы уже умудрились и их отключить?

Выбравшись за ворота, я уселся за руль, и хотел уж было запустить двигатель, как в ухе заработал коммуникатор.

– Кто меня слышит, ответьте командиру военного гарнизона! – раздался в эфире незнакомый мужской голос. – Кто меня слышит, ответьте командиру военного гарнизона.

Он говорил по-английски, но с каким-то очень странным акцентом, чем-то напоминающим акцент Альбиноса. На побережье так точно никто не говорил.

– На связи Андрей Вершинский, – ответил я.

– Рад познакомиться, – тут же ответил голос. – Приветствую вас на острове. Подъезжайте к приемо-передающему центру, хотелось бы побеседовать с вами лично.

– Хорошо. Минут через десять буду.

– Принял. Конец связи.

Миленько, конечно… Меньше всего я ожидал именно такого поворота дел, а потому оказался несколько выбит из колеи. Более логичным было предположить, что стариканы вообще попытаются уйти от контакта, чтобы не оказаться лицом к лицу с молодым и сильным противником. Можно было допустить и неожиданное нападение из засады. Много чего можно было допустить, но только не приглашения на чаек, причем на нашей же частоте. Выходит, они нас все время слушали? Видели, знали о всех перемещениях? Мне стало не по себе.

Я снова вызвал Алекса, но снова без всякого результата. Скорее всего, старички действительно отключили ретрансляторы, а без них мы могли держать связь только в пределах прямой видимости. Я их понимал, это был неплохой способ оставить нас без возможности согласовать свои действия. Бескровный, гуманный, но действенный. Так что на такую меру грех было обижаться. Я сам бы поступил точно так же.

В общем, тянуть и строить предположения бессмысленно. Я о стариках ничего не знаю, ни сколько их, ни где они, а вот о нас им известно наверняка все, что надо. Так что надо было просто ехать, встречаться с командиром гарнизона, а потом думать, чем мы можем друг другу помочь. Наверняка им что-то понадобится от нас, а у них найдется что-то, что они смогут предложить нам. Не бывает людей без проблем.

Я выехал на улицу, довольно быстро обогнул бухту, над которой поднимался столб черного дыма от пылающих кораблей, и выехал на северный берег. Центр связи располагался именно там. Можно было ожидать, что кто-нибудь встретит меня на подъезде к антенному полю, чтобы проводить к командиру, но вокруг по-прежнему не было ни души.

Я остановил машину, достал с заднего сиденья ракетное ружье, перекинул патронташ через плечо и, огибая торчащие в небо антенны, направился к главному зданию приемо-передающего центра.

У меня начало формироваться впечатление, что в реальности все может оказаться не совсем так, как я себе представил. Или совсем не так. Сколько тут стариков? Судя по тщательно прополотым полосам вокруг ангаров, их не меньше десятка. А судя по полному отсутствию каких-либо признаков жизни на острове, мог быть и один. Выжил из ума от старческого маразма, возомнил себя командиром, может даже командует воображаемыми подчиненными… Может ему даже кажется, что он выслал кого-то мне навстречу. Но вообще это чушь. Не воображаемые же зенитчики пустили ракету!

Вот только никто мне навстречу так и не вышел. Хотя это было бы логично сделать хотя бы ради приличия и демонстрации доброй воли. Хотя вряд ли имеет смысл говорить о приличиях, когда речь идет о человеке, прожившем тридцать лет в одиночестве на острове. Или не в одиночестве? Или он не один?

Честно говоря, от противоречивых данных у меня мозги уже начинали кипеть. И самым лучшим способом это кипение остановить было попросту отложить анализ до лучших времен, а пока воспринимать все как можно более непосредственно. Без напряжения, холодным, кристально чистым восприятием…

Но чем ближе я подходил к двери главного здания, тем меньше спокойствия во мне оставалось. Мной все крепче овладевало недоброе предчувствие. Хотя на чем оно основано, мне самому было не очень понятно. На бредовости самой ситуации, вот на чем. Но это тоже не очень рационально. Ведь то, что Алекс не отвечает, нельзя назвать недобрым знаком, ведь если ретрансляторы не работают, мы не можем друг друга слышать на расстоянии, какое нас разделяет. А что еще? Прополка вокруг ангаров? Ну да… Работы много, вряд ли один человек смог бы поддерживать территорию в таком идеальном состоянии. Даже с учетом механизации процесса, использования специальной техники…

Подумав о механизации, я забеспокоился еще больше. До нашего прибытия на остров соляная электростанция не работала очень долго, вся соль намертво в баках застыла. Но тем не менее земля вокруг ангаров расчищена, скорее всего не вручную, да и зенитно-ракетный комплекс в строю. Значит, энергия есть, но берут стариканы ее не из основной сети, а откуда-то из другого источника. Но зачем? Разве не проще было запустить «солянку» и развести электричество по всему городу, как это сделали мы? И что это может быть за источник?

Ответ напрашивался сам собой. Ведь плавучий лазер, по сути, был мощной электростанцией, и мог обеспечить если не весь город, то добрую его часть. И чистота в рубке могла говорить именно о том, что кораблем пользовались, но не для плавания, а для получения энергии. Вот только какой в этом смысл, почему не запитать весь город, мне было не ясно. К тому же ракету пустили уже после того, как плавучий лазер взорвался. Значит, не он был источником!

Подобного рода необъяснимые странности и несоответствия меня напрягали все сильнее. В них не было никакого смысла, никакой логики, а потому и беспокойство от них было нерациональным и неприятным. Но я пересилил себя и взялся за ручку двери. Я потянул ее, шагнул через порог, но в следующий миг получил сильнейший удар электрическим шокером. Били сбоку, из полутьмы междверного тамбура. Расчет противника оказался верным, я не смог бы разглядеть засаду ни при каких обстоятельствах, так как на улице шпарило солнце, а вот свет в холле передающего центра намеренно отключили.

Шокер выставили на максимальную мощность, так что меня не только завернуло дугой от пронзившего тока, не только отшвырнуло вперед силой моих же дернувшихся мышц, но и ощутимо обожгло кожу под одеждой. Я рухнул на пол в позе зародыша, еще в воздухе выпустив ружье из рук.

Удар плечом об пол получился весьма ощутимым, но я не мог его предотвратить, так как тело совершенно не слушалось, и не было ни малейшей возможности сгруппироваться или погасить силу падения руками. В общем, я рухнул, ну точно как мешок с песком. Даже еще менее эстетично. И плечо наверняка выбил, хотя пока трудно было сказать, потому что боль от удара и боль от пронзившего меня электричества спорили между собой и не давали возможности реально оценить ущерб от полученных повреждений.

Так или иначе, свернуло меня, что называется, в бараний рог. Разогнуться или как-то вообще контролировать тело я не мог. Ружье отлетело метра на два, можно было и не пытаться за ним тянуться в создавшейся ситуации. Со мной в тот момент можно было творить, что заблагорассудится, хоть надругаться группой из двух и более человек. К счастью, таких идей тут ни у кого не было. Кто-то попросту склонился надо мной, бесцеремонно ухватил за ворот куртки и поволок к лифту.

Судя по времени подъема, остановились мы не на третьем этаже, где располагались аппаратные помещения и системы контроля, а на четвертом или даже на пятом. Там ни я, ни Алекс, ни Ольга еще не удосужились побывать. Просто незачем нам было туда подниматься, раз уже нашли все, что требовалось. Утилитарное мышление. Впрочем, ничего интересного наверху быть не могло, там, скорее всего, базировалось начальство связистов. А один кабинет от другого ничем не отличается, мы их уже повидали на острове во всех видах.

Из лифта меня выволокли уже двое. Их я тоже не мог разглядеть, так как шея не слушалась, а голова безвольно болталась, не давая возможности хоть на чем-то сосредоточить взгляд. Ощущение не из приятных. Причем эти двое не стали тащить меня по полу, а без труда подхватили под мышки, поставили на непослушные ноги и уже в таком, почти распрямленном, положении понесли вперед. Такая физическая подготовка никак не вязалась с моей теорией об оставшихся на острове стариканах. Нет, я находился в крепких руках, тащили меня молодые люди, причем ростом повыше моего. Ни кряхтения не было слышно, ни одышки.

Миновав длинный коридор, меня затащили в крайний кабинет. Он был самым обыкновенным, оформленным в том же стиле, что и другие кабинеты начальников на этом острове. Но от других его отличала важнейшая деталь. Он не был пуст, как другие, а за массивным столом восседал здоровенный детина. На вид ему было лет двадцать пять, не больше. Ни бороды, ни усов. В общем, со стариками я облажался, это следовало признать. А раз так, надо было сосредоточиться и попытаться вернуть упущенные позиции.

– Посадите его в кресло, – приказал детина тем, кто меня приволок.

Один грубо перехватил ворот моей куртки, чтобы я не грохнулся на пол, другой тут же метнулся и приволок кресло, потом оба опустили меня в него, оставшись за спиной.

– Валите отсюда. – Детина небрежно махнул рукой.

Все убрались, закрыв дверь кабинета. Я же задумался о другом. Дело в том, что голос, вызвавший меня сюда по связи, был другим. Это могло ни о чем ровным счетом не говорить, так как у микрофона мог запросто сидеть простой связист, выполняющий приказ. Но все равно я сделал себе пометочку. В сложных ситуациях важны любые мелочи, а создавшаяся ситуация безусловно относилась к разряду сложных.

– Кен Байрон, – представился детина. – Хозяин острова. А ты, видимо, прибыл с большой земли.

– Типа того… – с трудом выдавил я из себя, так как тело еще слушалось с большим трудом, даже языком было сложно ворочать.

Я сделал еще одну пометочку в уме – детина назвал себя хозяином острова, но не заикнулся даже об озвученной по радио должности командира гарнизона. А ведь военный бы представился по форме, скорее всего, хотя у меня не было богатого опыта общения с военными. Я мог ошибаться, или это могло быть каким-то трюком, призванным сбить меня с толку, но узелок на память я мысленно завязал.

– Прибыл ты не один, – с уверенностью продолжил Кен. – Поэтому я о вас буду во множественном числе говорить, а о тебе самом в единственном. Чтобы не путаться. Так вот, рассказывай давай, как вам удалось перебраться через полосу океана с нормальной соленостью. Если вы попали сюда, значит отсюда можно попасть на Суматру. И я хочу знать, как это можно проделать, точнее, как на практике это проделали вы.

Вот это было уже интересно. В высшей степени. Выходит, они, эти ребята, кем бы они ни были, не видели «Шпика». Иначе бы не возникло такого вопроса. Или возник бы? Может, разведчики Байрона и видели, как мы вошли в бухту на батиплане, но сам он хочет узнать не на чем мы прибыли, а как нам удалось справиться с биотехами. Значит, он, хоть и хозяин этих земель, но мечтает все же покинуть их. И это замечательно. Это просто прекрасно. В принципе, эту карту можно попробовать разыграть. Причем риска в этом нет никакого, а выгода может получиться очень весомой.

– У нас был подводный корабль, – начал я с совершенно правдивой информации. – Он специально создан и приспособлен для борьбы с искусственными тварями.

– Был? – Кен пристально посмотрел на меня.

– Именно так. – Я понял, что он клюнул. Надо теперь развивать ситуацию, раз уж вышло его заинтересовать. – Был, но уплыл. Один из моих людей оказался предателем, угнал вооруженную до зубов субмарину и сейчас грабит подводную базу в безопасной зоне.

– Тебе-то откуда знать, что он там делает?

– Ну, пока ты дал нам тут похозяйничать без тебя, мы прослушивали частоту, на которой предатель общался с нашим общим спонсором и докладывал ему о своих действиях и планах.

– Складно, – с удовлетворением кивнул Кен. – Я думал, ты врать начнешь, а ты, даже если чего и не договариваешь, лепишь все же гладко. Убедительно лепишь, надо признать. Так это от вашего спонсора, выходит, подарочек?

Кен небрежно указал большим пальцем через плечо, туда, где за окном догорали корабли в бухте.

– Именно так, – снова подтвердил я. – Мы с ним не сошлись по целому ряду вопросов. В основном финансового характера.

– О как… – Детина усмехнулся. – Так ты, выходит, нашей породы?

– В смысле? – уточнил я.

– В смысле пират, – пояснил Байрон. – В смысле развел спонсора на бабло и тут решил пришхериться. Так?

Вот теперь у меня уже не оставалось сомнений. Никакой он не командир военного гарнизона. Но кто тогда? Как оказался на острове, когда сюда высадился, сколько людей у него в команде? Ответы на эти вопросы были очень важны, но не было смысла строить догадки по этому поводу, необходимо было собирать факты дальше.

– Нет, не так. – Говорить стало легче, тело отходило от электрического шока. – Он нашел остров по снимкам со спутника. Увидел, сколько тут добра, и отправил нас на разведку. И заплатил, естественно. А один из наших решил поиграть в свою игру, нашел что-то ценное на подводной базе и свалил туда. А нам достались все шишки.

Я придумывал историю на ходу, но мне не впервой было выкручиваться из щекотливых ситуаций, так что я довольно уверенно себя чувствовал. Мне известны были некоторые тонкости человеческой психологии, причем не в теории, а в сугубо практическом свете. Так что я примерно уже представлял, какую наживку надо насадить на крючок и каким манером потом подсекать уже клюнувшего детину. Мысли я, конечно, читать не умел, но Байрон, своими вопросами и реакцией на ответы, сам указывал мне верное направление.

– Ну и какие у тебя теперь идеи? – заинтересовался Кен.

– А никаких пока, – признался я. – Так все завертелось, что стало как-то не до идей. Хотя поначалу одна все же была. Я думал воспользоваться одним из кораблей, добраться на нем до подводной базы, надрать задницу предателю, вернуть свою субмарину, а на ней уже добраться до Суматры. Но не вышло, как видишь.

– Спонсор не дал. – Детина выразительно ткнул пальцем вверх.

– Он самый.

Мне становилось все лучше и лучше. Я уже мог не только говорить без труда, но и вернул контроль над конечностями и шеей. Не полностью, но встать бы уже точно смог. Вот только кололо везде, как если ногу отсидишь, или отлежишь руку. Но это я уж точно мог пережить.

– А хочешь я тебе сейчас докажу, что ты врешь? – Кен недобро сощурился.

Блефовал. Не было неувязок в моем рассказе. Хотя бы потому, что все в нем было правдой. Так что пусть пялится сколько угодно. Если хочешь кого-то крепко ввести в заблуждение, надо говорить правду и только правду, но не всю. И еще нужно реальным действиям приписывать не те мотивации, какие двигали тобой на самом деле. В результате факты получаются настоящими, и доказать их можно без труда, а вот интерпретируются они не верно. И оппонент оказывается в паутине ложной реальности, причем сам он никак этого не поймет, пока ты его не нахлобучишь как следует.

– Ну валяй, – спокойно предложил я.

– Эти корабли, что сгорели, не умеют под водой плавать, – с довольным видом сообщил Байрон. – И на них ты никак не мог бы добраться до подводной базы. А?

– Это тебе только так кажется, – с иронией заявил я. – У меня, помимо кораблей, свои средства имеются.

– Здесь?

– Здесь. У меня есть костюм, в котором можно погружаться на километр и больше.

Это, конечно, было смелое заявление. Байрон мог не поверить, и тогда бы пришлось ему показывать спрятанный под пирсом скафандр. Не хотелось бы этого делать. Но, к моему удивлению, Кен поверил. Точнее я сразу понял, что он знал о существовании подобных костюмов.

– На подводной базе взял? – догадался детина.

– Именно так. Перед высадкой я отправил разведчика вперед, чтобы не соваться сюда наобум. Не хотелось бы с ходу потерять субмарину, сам понимаешь. А разведчик в скафандре тихонечко прошел под водой, заметить его сложно… В общем, он посмотрел, что и как, доложил мне, а потом уже мы в полном составе причалили. Костюм он спрятал.

– Где? – напрямую спросил Байрон.

Уж слишком он заинтересовался скафандром. Явно, неприкрыто. И это меня озадачило. Сильно. Точнее не столько озадачило, сколько зажгло надежду в моей душе. Скафандр вызвал у Байрона больше эмоций, чем весь остальной мой рассказ. А это могло означать, что у него на этот костюм были свои виды. И я даже предполагал, что именно у него на уме. Но если я прав, значит на острове, в распоряжении Кена, есть какое-то транспортное средство, на котором можно добраться до точки расположения подводной базы. Но не дальше. Если так, то мне необходимо было выяснить, где этот транспорт находится и что собой представляет. Если получится, значит, я не зря начал разыгрывать эту карту.

– Вот где, я не знаю. – Наконец, мне пришлось соврать.

И это было плохо во всех отношениях. Потому что теперь Байрону проще будет уличить меня в неискренности. Ладно, потягаемся еще.

– Это как? – удивился детина.

– Не поинтересовался я у разведчика. Хотелось побыстрее тут все обследовать, потом то одно нашли, то другое… Потом с машиной провозились, потом с кораблями… Все думал, потом спрошу. А не получилось.

– Интересно… – Кен призадумался.

По его реакции я сразу понял, что Алекс на свободе, а значит, и Ольга с ним. Потому что Байрон растерялся немного. Был бы Алекс у него в руках, то проще было у него выяснить, где скафандр. Но, видимо, я был единственным пленником. И это хорошо. Очень.

– О чем задумался? – Я позволил себе некоторую наглость.

Кен вышел из задумчивости и недобро на меня посмотрел. Ничего не ответил и громко позвал своих прихвостней, ожидавших за дверью.

– Наручники на него наденьте, – приказал он им, когда они снова возникли у меня за спиной. – А то очухается, придется опять его вырубать. А не хотелось бы. Сердечко может не выдержать, а он нам живым нужен. Некоторое время. И давайте его ко мне в машину. Пора сваливать!

Мне застегнули руки за спиной и снова поволокли по коридору к лифту. Я, честно говоря, ощутил себя несколько озадаченным таким поворотом дела. Все было как-то не так. Вся моя теория о стариках летела к дьяволу. Не было тут стариков. Хотя обязаны были быть, если уж тут вообще кто-то остался. Но вместо стариков мне пришлось столкнуться с громилами, каждому из которых по двадцать лет с небольшим. Откуда они тут? У меня не было ни одной идеи на этот счет. Но главное, зачем хозяину острова сваливать со своей же территории?

У меня начало складываться устойчивое впечатление, что он не считал себя хозяином, а только называл. И кто в таком случае тут был реальным хозяином?

По мере того как тело отходило от электрошока, все сильнее давала о себе знать боль в ушибленном плече. А застегнутые за спиной руки и небрежное обращение только усугубляли ситуацию. Но уж что-что, а боль переносить я умел. Другое дело, чтобы травма не поставила меня в неловкую позу в тот момент, когда потребуются все мои физические ресурсы. А в том, что этот момент настанет, у меня не оставалось сомнений.

Так или иначе, несмотря на частичное ограничение моей подвижности и на приставленных ко мне громил, на крючке все же не я находился, а Байрон. Было очевидно, что ему нужен скафандр, что он хочет выбраться с острова и у него даже есть средства для этого. Но не для того, чтобы преодолеть контролируемую биотехами полосу океана. Фактически ему нужен был подводный корабль, о котором я рассказал, а все остальное только как средство достижения этой цели. Но тут наши с ним интересы кардинально расходились, так как батиплан и мне был позарез нужен, и отдавать я его не собирался ни Байрону, ни Урману, дьявол бы обоих побрал.

Трудно было представить, что могут устроить на побережье пираты, даже если их с десяток человек всего, когда в их распоряжении будут не только все ресурсы острова, не только все находящееся на нем оружие, включая ракетные системы как минимум среднего радиуса действия, но еще и летательные аппараты, катера, а заодно и батиплан с неограниченной дальностью хода. Причем ответственность за все, что может учинить банда Байрона, я заранее целиком и полностью взял на себя. По привычке. Не было в моей жизни ситуаций, когда бы я мог переложить ответственность на кого-то другого. Даже когда руки за спиной в наручниках, даже когда по бокам двое конвойных.

Возможно, эта черта характера была моим слабым местом, и не исключено, что Альбинос отчасти именно ею и воспользовался, просчитав меня, как просчитывают соперников хорошие игроки в покер. Но, даже понимая это, я не готов был действовать как-то иначе.

Оказавшись под открытым небом, едва один из громил бесцеремонно вытолкнул меня через дверь холла наружу, я постарался оценить имеющуюся расстановку сил. Сразу в глаза бросилось многое, например, что у входа в передающий центр появился гусеничный вездеход с большой кабиной и открытым кузовом, в котором сидели семеро вооруженных винтовками парней. Мой внедорожник тоже перегнали с того места, где я его оставил, и приткнули позади вездехода. Это означало, что девять человек в банде Байрона точно есть. Но еще я чувствовал двух снайперов. Не видел, а именно чуял, каким-то совершенно сверхъестественным чутьем. Но вот уж кого-кого, а снайперов я чувствовать научился. Просто пришлось, так как на Суматре редкие разборки обходились без их участия.

Тогда, со снайперами, у меня набиралось двенадцать противников, если считать самого Кена Байрона. А его следовало считать, с учетом его очень недурной физической формы. В принципе, это не много и не мало. Бывало в моей жизни и больше противников за один раз, бывало и меньше. Так что в пределах нормы. Вот только в каждом из тех случаев, когда врагов было примерно столько же, сколько сейчас, у меня не были скованы руки и было хоть какое-нибудь оружие. Так что нынешние стартовые возможности можно было оценить как неудовлетворительные. Но, несмотря на это, действовать было необходимо, так как тянучка со временем никогда еще не доводила до добра. Чем дальше, тем хуже может стать обстановка.

Я прикинул, что до вездехода с бойцами в кузове от меня не больше четырех усердных прыжков. Никто даже винтовку с предохранителя снять не успеет, как я окажусь в самой гуще противника, вынудив ребят вступить со мной в рукопашную схватку. И как только это случится, снайперов уже можно будет не опасаться, так как даже самый меткий и уверенный в себе не станет палить по своим. Даже если попадет точнехонько мне в голову, что весьма и весьма затруднительно, пуля, пущенная из винтовки, прошьет череп навылет, а потом прошибет того, кто за мной.

Без снайперов будет проще. И я бы ни секунды более не размышлял, если бы не запястья в наручниках. Ну ладно бы еще спереди, можно было бы руками ставить блоки, а дальше я бы ногами отмахался, с грехом пополам. Много ведь не надо – выбить бы одну винтовку, а дальше дело пойдет. Но руки скованы сзади, что все же заставило меня повторно взвесить шансы. Не в моих правилах было вступать в схватку, не будучи уверенным в ее благополучном исходе. А пока шансы были процентов восемьдесят, не больше. А это уже, на мой взгляд, неоправданный риск.

В общем, сразу после выхода из здания, я оказался перед весьма неоднозначным выбором. С одной стороны, нельзя было медлить, с другой – не было уверенности в победе. А это деморализует в определенной степени.

Меня повели к кабине, и это было плохо, так как там у меня будет значительно меньше возможности для маневра, чем в кузове. Нужно было немедленно остановиться на каком-то решении, но не успел я его принять, как кто-то принял его за меня. Сначала на крыше одного из соседних зданий раздалось короткое, но очень громкое шипение, но никто, даже я, не успел на него хоть как-то отреагировать, потому что в следующий миг в кузове вездехода произошел мощный взрыв. По глазам ударило яркой вспышкой и тут же приложило ударной волной. Я отлетел почти на метр, приземлился на ноги, но не смог удержать равновесия и шарахнулся спиной вниз. Это было так неприятно, что словами не передать, учитывая, что падать пришлось не только на застегнутые руки, но и на жесткие браслеты наручников. Естественно, от удара они застегнулись крепче, дужки продвинулись на пару зубьев, и так врезались в запястья, что я едва не вскрикнул от боли.

Но было не до проявления слабостей, следовало как можно скорее воспользоваться предоставленным шансом. Понятно, что моих провожатых также отбросило ударной волной, а приложило к бетону их еще крепче моего, так как они весили больше. Пока они очухивались, я максимально подтянул ноги ко лбу, оставаясь лежать на спине, а потом резко перевернулся на бок и перетянул руки вперед. Хорошо, что не успел отрастить задницу, как у Алекса, а то этот фокус бы не прошел. Дальше было легче – согнув колени, я провел их через кольцо застегнутых рук, после чего вскочил на ноги. Так было намного лучше, хотя стянутые сталью запястья не только дико болели, но и кисти начали опухать. Зато я хоть что-то мог теперь делать руками, а это дорого стоило в создавшейся обстановке. К тому же времени на частичное высвобождение у меня ушло не более трех секунд, так как куски мяса от разорванных взрывом громил начали падать, когда я уже был на ногах. Следом опустилась взвесь кровавой пыли, так что пришлось утереть рукавом глаза.

Зато ни в кузове, ни в кабине вездехода теперь никого не было. Правда, кузова теперь тоже не было, а от кабины остались только завернутые вперед силовые стойки. Хорошо бабахнуло, надо признать. Я развернулся, ударом ноги выбил винтовку из рук одного из моих провожатых, снял ее с предохранителя и прикончил обоих громил, чтобы не мешались. В том, что эта банда состоит из врагов, у меня уже не было сомнений. Но вот сам Байрон нужен мне был живым.

Очень уж мне любопытно было, на чем он собирался достигнуть подводной базы, чтобы воспользоваться моим скафандром.

Когда меня вывели из кабинета, Кен, конечно, двинулся следом. Но ему надо было дождаться лифта, на котором мы уехали. Значит, разница между моим выходом из холла и его выходом через ту же дверь, должна была составить порядка тридцати секунд. А прошло, по моим подсчетам, секунд двадцать. Получалось, что Байрон либо вот-вот появится на улице, либо сейчас в холле, либо, что, скорее всего, спускается в лифте. И я могу взять его тепленьким без всяких проблем.

Что делать потом, я пока понятия не имел, но если просто стоять и раздумывать, ничего хорошего не получится. Тем более под прицелом снайперов. Даже когда уже ясно, что это не снайперы Кена, а чьи-то другие, и вооружены они не винтовками, а ракетными ружьями внушительного калибра. Но мне не были понятны их намерения и мотивации, так что я пока был далек от мысли с ними знакомиться.

Не тратя времени даром, я ухватился застегнутыми руками за ручку двери, открыл ее, перехватил винтовку поудобнее и рванул через холл к лифту. По показаниям индикатора было понятно, что кабина идет вниз, так что мне оставалось лишь подождать немного. Скорее всего, Байрон о взрыве мог и не знать, если уже был в лифте на тот момент. Но даже если знал, мое появление в холле с винтовкой для него точно окажется неожиданностью. Хотя как раз винтовка мне ничем не поможет. Эффективно ей воспользоваться, например, прострелить Кену ногу, все равно не получится со скованными руками, а во всех остальных случаях оружие будет только мешать. Так что я отставил винтовку к стене, а сам встал у двери лифта и покрутил головой, разминая шею.

Наконец звякнул звонок, возвещавший прибытие лифта. Я чуть отшагнул, чтобы меня не сразу можно было увидеть из кабины. Двери разошлись в стороны, выпустив в холл ровную полосу света и упавшую на пол тень Байрона. Я дал ему сделать полных три шага, чтобы надежно оказаться у него за спиной, а потом чуть подпрыгнул и как следует врезал Кену наручниками по затылку.

Пришлось шепотом выругаться, чтобы хоть немного унять острую боль в запястьях, но противнику досталось больше, он даже понять ничего не успел, рухнул, как мешок, у моих ног. Надо было его хватать и тащить, потому что в любой момент в холл могли ворваться представители другой стороны. Причем неизвестно кого и что представляли эти представители. И я не был уверен, окажутся они лучше Байрона или же наоборот. В любом случае у меня не было ни малейшего желания заводить новые знакомства. И так что-то чересчур людным оказался мой необитаемый остров, моя «терра нова» и островная республика.

Мне куда больше хотелось расстегнуть наручники, к тому же я знал, что ключ у Кена наверняка в кармане, но все же я предпочел ухватить его за пояс крепко скроенных, но уже не новых штанов и затащить обратно в лифт. Нажав кнопку третьего этажа, я наконец смог присесть рядом с бесчувственным Байроном и обшарить его карманы. Ключ от наручников оказался пристегнут к поясу, и я с наслаждением освободился от осточертевших оков. В подмышечной кобуре, к еще большему моему удовольствию, нашелся пистолет «Шок-400» тридцать восьмого калибра. Самое то, и убойность приемлемая, и точность не страдает. Один магазин стоял, где положено, в рукоятке, другой лежал в специальном кармашке кобуры. Общим числом получалось сорок патронов. При грамотном использовании роту можно остановить.

Когда лифт достиг третьего этажа, я дождался открытия дверей, выволок пленника и потащил его в аппаратную. У меня не было ни малейшего плана, но одно я знал наверняка – первым делом следовало восстановить связь с Алексом, а там уже сообща принять верные решения. Мне ну никак не могла помешать поддержка проверенного человека.

Ретрансляторы, как я и предполагал, были отключены, но вся система как была, так и осталась настроенной на нашу частоту. Так что ребятам Кена не пришлось сканировать эфир, они сразу знали, как выйти с кем-то из нас на связь. А ретрансляторы, скорее всего, отключили даже не ради того, чтобы разъединить членов неприятельской команды, а чтобы вызвать того из них, кто находился в непосредственной близости. И только его одного. Грамотно.

У меня в голове была каша, а если уж совсем честно, то я был почти в шоке от того, как необитаемый и пустынный остров непроницаемой тишины вдруг превратился в поле битвы между двумя группировками, о полной численности которых я не имел ни малейшего представления. Ладно еще, что мы никого не заметили по прибытии, но у нас даже подозрения не возникло. Ни следов, ни каких-либо намеков на человеческую деятельность. Хотя, на уровне интуиции, я ведь все время поминал жюльверновского капитана Немо. Нельзя сказать, что накаркал, к тому же сам капитан Немо, в отличие от Байрона, являлся положительным персонажем и приходил на помощь нуждающимся в ней. Но вот то, что чутье меня в который уж раз не подвело, следовало отметить.

Пристегнув Кена наручниками к силовой стойке с приборами, я положил пистолет на пульт, включил ретранслятор и вызвал Алекса. Тот ответил немедля и выдал в эфир поток такой ругани, к которой, как мне казалось, английский язык не был приспособлен никоим образом. Я дослушал многоэтажную тираду до конца, после чего вкратце описал обстановку. Когда стрелок от удивления прикусил язык, я без помех мог поделиться своими идеями по этому поводу. Под конец я велел Алексу пешим порядком выдвигаться ближе к месту основного действа, то есть к антенному полю.

Закончив сеанс связи, я осмотрел аппаратную на предмет возможности незаметного для противника отхода или хотя бы на предмет ее фортификационного переоборудования. К сожалению, никаких особых возможностей ни для первого, ни для второго тут не было. Дверь была хлипенькой, пластиковой, такую с пинка и Ольга откроет, а путей отхода, кроме окон, не наблюдалось. Через окна вылезать мне было не впервой, я, в принципе, мог бы спрыгнуть с третьего этажа без вреда для себя, но вот выкинуть бесчувственного Кена означало его угробить почти со стопроцентной вероятностью.

В общем, победа над Байроном оказалась пирровой. Точнее, она ни к чему не вела. Я взял реванш, чужими руками завалив лайнер Альбиноса, я отыгрался перед Кеном. Тоже по большей части чужими руками. А вот дальше что? Ответа у меня не было. Ни на этот вопрос, ни на массу других, схожей важности.

Я сел в кресло за пультом, взял пистолет и стал ждать, когда придет в себя Байрон. Допрос мог хоть что-то прояснить. Но у меня не было уверенности, что мне дадут возможность его провести.

Чтобы ускорить процесс, я как следует влепил Байрону пару пощечин. Это дало результат. Детина очнулся и со смесью удивления и злобы посмотрел на меня.

– И что дальше? – спросил он с потоком иронии в голосе.

Хотел бы я знать ответ! Но я его не знал, так что пришлось самому задавать вопросы.

– Давай только без выкрутасов, – попросил я. – У меня времени не много, а судя по тому, с каким усердием неизвестные парни отстреливают твоих людей, у них и на тебя зуб имеется. И, если хочешь избежать с ними встречи, давай колись, не тяни.

– На этом острове ничего не получится избежать, – спокойно ответил Кен. – Все повязано. Так что иди ты подальше со всеми своими вопросами.

Времени действительно было мало. И уж совсем мало его было на хоть сколько-нибудь эффективный допрос. Я представил, как вооруженные люди врываются в холл, осматривают его, а потом со всеми предосторожностями движутся к лифту. На каком этаже я засел, они наверняка знали, если слушали мою частоту. Ведь понятно, что ретранслятор можно включить только из аппаратной. Выходит, времени у меня ноль.

– Скажи хоть, кто такие эти. – Я указал взглядом на дверь, которая в любой момент могла вылететь от удара. – Кто вы такие, мне примерно ясно.

– Да ни хрена тебе не ясно, – усмехнулся детина. – А эти… Слышал про гаммельнского крысолова?

– Сказку, что ли? – Я не понял, к чему он клонит.

– Ага, сказку… – Лицо Байрона сделалось твердым и жестким, как маска. – Так вот это тот самый гаммельнский крысолов и есть.

Я ничего не понял, но через секунду дверь действительно вылетела с пинка, а на пороге показались двое бойцов – один с ручным пулеметом, другой с коротким штурмовым автоматом. Оба были облачены в броню и шлемы, причем получше тех, в которых щеголял полицейский спецназ на побережье.

Один в руках держал пулемет, направив его ствол чуть вверх, а не точно на нас, другой вскинул к плечу короткий штурмовой автомат. У обоих на поясе висели ручные гранаты, но их окраска была не темно-зеленой, а желто-оранжевой, слишком уж веселенькой, чтобы они могли быть боевыми. Скорее какие-то светозвуковые или слезоточивые.

Можно было, конечно, попрыгать маленько, погасить их из пистолета, чтобы не особо крутыми себя чувствовали. Но это, определенно, был путь в никуда. Даже если получится выпрыгнуть через окно и рвануть к Алексу. Я уже поссорился с Байроном, и глупо было бы ссориться с другими обитателями острова. К тому же эти совсем не походили на бандитов. Зато они очень, очень походили на солдат. На морских пехотинцев, каких я и ожидал увидеть. И хотя лица их были скрыты под забралами шлемов, все равно по движениям и осанке, по отсутствию одышки можно было определить, что это не старики.

Я осторожно поднял руки. Эти двое, так и не направив оружие на меня, шагнули в помещение аппаратной, а их место у порога заняли двое других, в такой же экипировке.

– Андрей Вершинский? – спросил один из солдат, тот, который держал пулемет.

– Да. – Я кивнул.

– Мне бы не хотелось связывать вам руки, – признался боец. – Готовы добровольно пройти с нами?

– Отчего бы и не пойти? – Я пожал плечами. – Может, тогда и пистолет позволите взять? А то модель мне очень понравилась.

Солдат спросил у кого-то разрешения по связи, потом кивнул, мол, начальство не против. Запасной магазин уже лежал у меня в кармане, так что оставалось сунуть пистолет за пояс, махнуть на прощание ручкой его бывшему хозяину, и выйти в коридор с эскортом из двух бойцов.

Еще двое остались с пленником, но и в коридоре оказался целый отряд. Причем, в отличие от головорезов Байрона, эти все действительно походили на морских пехотинцев, какими я их себе представлял. Все в одинаковой униформе, одинаково экипированы, к тому же на высоком техническом уровне, а также им не чужда была дисциплина и слаженность действий.

По этим признакам можно было предположить, что на этот раз меня проводят действительно к начальнику гарнизона. Но одна мысль все же не давала мне покоя. Ну никто из увиденных мной обитателей острова не был похож на старика. Все были крепкими, сильными, подтянутыми. И даже когда лиц было не увидать, все равно никого из них нельзя было заподозрить хотя бы в сорокалетнем возрасте. Это не вязалось с моей теорией, так как население острова было эвакуировано тридцать лет назад, а следовательно, тем, кому тогда было двадцать, теперь должно быть за пятьдесят.

Но тут мне вспомнились слова Байрона. Он назвал своего оппонента Крысоловом, и видно было, что он не шутит, есть у него какая-то веская причина именно так его называть. Да еще и ненавидеть, как я понял, именно за это.

Я не был знатоком детских сказок, но мама, еще на нашем острове, показывала мне мультфильм, один из немногих на русском, сохранившихся в нашей фильмотеке. Там мальчик, играя на дудочке, увел из города крыс и утопил их то ли в реке, то ли в море. А потом, уже много позже, я узнал, что сказка это не русская, как я думал, и было все не совсем так, и что крыс увел не мальчик, а мужчина. Но трудно было сказать, положительным героем был этот крысолов или же отрицательным, так как потом, по каким-то не совсем понятным для меня причинам, он точно так же увел из города детей. И тоже вроде бы утопил.

В связи с этим, пока я шел по коридору и спускался на лифте, у меня возникло предположение насчет происхождения такого прозвища у командира местного гарнизона. И это могло бы очень многое объяснить, включая возникновение самой банды Байрона. И это вполне могло быть правдой.

Что если, перед эвакуацией или во время нее нынешний начальник гарнизона увел и спрятал офицерских детей? Трудно было понять, зачем это ему понадобилось, почему именно детей, и почему родители эвакуировались, бросив любимых чад на растерзание биотехам. Но я знал, что иллюзия нелепости или парадоксальности возникает, как правило, при недостаточности информации.

Я не знал, какова тут была обстановка и чьи это были дети, так что о мотивах Крысолова рановато было пока размышлять. Зато такое предположение, если принять его как рабочую гипотезу, объясняло наличие двух враждующих группировок на острове. Уж очень много неприязни вложил Байрон в прозвище Крысолов, когда произносил его. А значит, скорее всего, он был одним из уведенных детей когда-то. Но, как оно нередко бывает, оказался чем-то недоволен, а потому, подобно Сатане, поднял восстание и, вместе с единомышленниками, вступил в конфронтацию с основными силами. А может, и просто с самим Крысоловом.

Но одна очень веская деталь не укладывалась в эту картину. Проблема была в том, что Байрону и его головорезам, как и солдатам, на вид около двадцати лет или чуть больше. А это значило, что никто из них не мог родиться и быть детьми на момент эвакуации. Если бы им было лет по девять тогда, то сейчас было бы за сорок. И означать это могло бы только то, что среди детей были не только мальчики, но и девочки, а все, с кем мне тут пришлось столкнуться, являются вторым поколением, то есть детьми тех самых детей, уведенных Крысоловом.

Не то чтобы меня очень уж озадачило подобное положение дел, но закручено все было весьма лихо, и неизвестно чего еще можно было ожидать при таких раскладах. Поэтому, когда меня вывели на улицу, я решил не поддаваться на провокации и не расслабляться сверх меры, даже если все будет казаться ясным и очевидным.

Гусеничный вездеход Байрона почти догорел, но продолжал чадить в чистое небо. Хотя, конечно, чистым оно теперь было лишь относительно, не то что утром. Часть небосвода заволокло дымом от кораблей, часть от взорванного вездехода, да еще наискось рассекал пространство след от зенитной ракеты, правда он порядком рассеялся и напоминал скорее перистое облако.

Во дворе у антенного поля солдат было еще больше, чем в здании. Я готов был голову дать на отсечение, что в операции по нападению на центр связи принимали участие как минимум две роты. Часть бойцов занимали стрелковые позиции за углами соседних зданий, нескольких я заметил в зарослях у антенного поля. На крыше здания, откуда шарахнули из ракетного ружья, блеснул то ли бинокль, то ли забрало шлема.

Но основные силы были сосредоточены как раз у входа. Там теперь стоял не только мой внедорожник и догорающий вездеход, но и легкий бронетранспортер, под броней и на броне которого занимали позиции стрелки. Кроме того, по дуге напротив входа были расставлены шесть внедорожников, похожих на мой. Но у этих кабины были поменьше, а позади них стояли пулеметные турели и были оборудованы места для стрелков.

Все это выглядело более чем внушительно. Такими силами уж точно мог обладать только настоящий хозяин острова, а не мятежный Байрон. Теперь меня уже не удивляло, что было позволено взять с собой трофейный пистолет. С одной стороны, жест доброй воли, с другой – ни малейшего риска.

Но при таком количестве личного состава возникал резонный вопрос: это же скольких детей надо было увести Крысолову, чтобы они тут расплодились с такой эффективностью? Забавно, что на военной базе вообще были дети, хотя это вполне объяснимо, ведь офицеры живут в домах, а не на казарменном положении, так что у них и семьи должны быть, и дети, но все же я не думал, что в таких вот масштабах. Две роты, это около шестидесяти человек. Да и вряд ли Крысолов пригнал сюда весь свой личный состав. Ну, получается, около девяноста человек должно быть в его распоряжении при наблюдаемом положении дел. Для ровного счета можно взять сотню.

Для рождения сотни детей понадобится минимум пятьдесят пар, а это те же сто человек. А более чем по два ребенка одна пара родить не успела бы, иначе бойцы, или часть бойцов, была бы помладше, чем они есть. Выходило, что либо кто-то действительно, под шумок эвакуации, похитил сотню детей обоего пола, либо не надо было привязывать число пар к числу родившихся на острове. Тут могли править совершенно иные этические законы, далекие от привычной многим моногамии. И, поскольку у меня маловато данных было на этот счет, я решил повременить с предположениями, а побольше фиксировать факты.

Кроме бронетранспортера и вооруженных пулеметами внедорожников, я заметил у здания и пару странных, двухколесных машин. Безусловно, это были мотоциклы, мне доводилось их видеть в фильмах, но вот вживую – никогда. Меня провели к одному из внедорожников. Один из сопровождавших солдат открыл заднюю дверцу и предложил мне забраться на сиденье. Я устроился в кресле, а солдат сел рядом, пристроив пулемет между коленями. Водитель только ждал команды, и когда солдат велел ему ехать, он завел мотор, подал несколько звуковых сигналов и немного отогнал машину назад, чтобы дать возможность остальному транспорту сформировать впереди и позади нас колонну.

Так что, когда мы тронулись и выехали на городские улицы, эскорт получился внушительный. Он и выглядел круто, и с практической точки зрения был продуман как нельзя лучше. Впереди колонны держались мотоциклисты. Они то вырывались вперед, скорее всего, на разведку пути, то возвращались и следовали с общей скоростью.

– У меня тут друзья неподалеку, – сообщил я солдату. – Может, возьмем и их?

– Если есть связь…

– Вы же знаете, что она есть, – сказал я. – Иначе откуда вам знать мое имя, если не из переговоров?

– Мне его сообщили, – спокойно ответил боец.

Он поднял забрало шлема и улыбнулся. Скорее всего, он говорил правду.

Я вызвал Алекса. Оказалось, что они с Ольгой успели довольно близко подтянуться к приемно-передающему центру и видели, как колонна проследовала мимо них. Но мы отъехали далеко, и догонять им нас было уже не с руки, так что я предложил Алексу возвращаться домой и ждать моих дальнейших распоряжений, а самому ни во что не вмешиваться. Он спросил, где машина, и обрадовался, узнав, что я оставил внедорожник у входа в здание.

На Алекса можно было положиться, он был обязательным человеком, и если сказал, что будет сидеть тихо, значит, так оно и будет. Если не напьется, конечно. Потому что в пьяном виде он был способен на многое и не утруждал себя излишним контролем. Но об этом точно можно было не беспокоиться – не тот случай.

В любом случае помощь мне сейчас была не нужна. Меня ждали переговоры, а не драка, в этом почти не оставалось сомнений. Уж слишком миролюбиво вели себя бойцы Крысолова в отношении меня. Байрон, вон, сразу приказал шибануть шокером, без церемоний. Да и Альбинос не лучше, устроил спектакль для знакомства. Придурок. А эти даже ствол на людей не направляли.

Это, кстати, говорило не только об их вежливости, но и о превосходной боевой подготовке. Лишь сопляки то и дело лязгают затворами для острастки и тычут оружием под нос кому ни попадя. Мало того, что это неприлично, так еще и выдает их с головой. Что это именно сопляки, а не профессионалы, способные произвести результативный выстрел не только в упор, но и почти из любого положения. В общем, ребята Крысолова производили хорошее впечатление во всех отношениях. Я от этого уже порядком отвык, надо сказать. Не было хорошее отношение нормой на побережье, чего уж греха таить.

Но все же это не значило, что бойцам, а тем более самому Крысолову, можно всецело доверять. Нет, от этого я был далек, а потому хорошо, что Алекс и Ольга побудут дома. В переговорах они мне не помощники, а до драки, думаю, дело не дойдет. Но если все же дойдет, то в нынешней обстановке одному мне будет проще выкрутиться.

Пока колонна двигалась по знакомым и незнакомым улицам города, я все гадал, куда же конкретно мы направляемся и где может быть оборудована резиденция Крысолова. Не у бухты точно, иначе бы мы заметили хоть какую-то инфраструктуру. И не в жилой зоне. По той же причине. Хотя странно, конечно, в городе две враждующих вооруженных группировки, и никаких следов боевых столкновений, за исключением баррикад тридцатилетней давности. Или ребята решили пощипать друг друга только по случаю нашего прибытия? Могло статься и так.

Но чем дольше мы ехали, тем больше крепло во мне подозрение, что логово Крысолова находится за пределами городской черты. И тут меня зло взяло за себя. Ну надо же быть таким непроходимым болваном! Ведь все подсказки у меня были с самого начала. Как только прихвостни Байрона вывели меня из здания, так сразу и следовало мне понять, почему мы не увидели никаких следов пребывания людей в этом мертвом городе. Да потому что люди в нем и не жили! Ну кому придет в голову плестись на гусеничном вездеходе по улицам города? Только тому, чей дом или база расположены в непроезжих местах, где попросту не пройдет другая машина.

Очевидно было, что группировка Байрона базировалась за окраиной, иначе всякий смысл в гусеничном вездеходе пропадал. Тут было полно и другой, куда более приспособленной для города техники. А судя по тому, куда теперь направлялась колонна Крысолова, он тоже предпочитал жить за городом. Вот только почему?

Ответ мог крыться в чистой психологии, мол, события минувших дней, безусловно страшные, судя по найденным скелетам чудовищ, сделали город чем-то вроде табу. Запрещенным местом. Запросто. Но могла быть и другая причина, куда более рациональная. И от мысли о ней у меня мурашки по спине поползли. Крупные такие, размером с фасолину. Что если для борьбы с сухопутными биотехами было применено нечто такое, что сделало жизнь в городе невозможной для людей? Может, не насовсем, то очень надолго. И, сверившись не только с логикой, но и собственными ощущениями, я понял, что именно так оно и было. Все говорило за это – и отсутствие следов в городе, и обитатели, живущие за его пределами, и тем более ватная тишина на острове, так поразившая нас в первый момент. Уж птицы тут точно должны были жить, но их не было.

До меня начало доходить, что события, происходившие на острове тридцать лет назад, были куда драматичнее и трагичнее, чем могло показаться поначалу. И Крысолов, и оставшиеся с ним дети, и факт существования двух противоборствующих группировок, все это могло оказаться звеньями единой цепи, доступной моему теперешнему восприятию лишь частично.

С одной стороны, что мне за дело до чужих судеб? Но интуиция, никогда не подводившая меня, не уставала твердить, что дело касается не только и не столько чужих судеб, сколько моей собственной. Слишком много проскакивало едва уловимых связей между этим островом и островом моего детства, с которого мы бежали на «Принцессе Регине», сознательно поменяв одну смертельную опасность на другую. Поменяв грозную разрушительную силу стихии на столь же грозную и не менее разрушительную силу, сотворенную человеческими руками. И теперь я был уверен, что знакомство с Крысоловом может не только расставить по местам все ответы на все вопросы, но и оказать неизгладимое влияние на мою дальнейшую жизнь. А если так, то это и будет настоящий реванш.

Глава 7. Гаммельнский Крысолов

Когда мы приблизились к окраине города, я заметил, что дальше ведет грунтовая дорога. Она была достаточно укатанной и не такой заросшей, как могла быть. Это говорило о том, что по ней, хоть и не очень часто, но ездили. Это объясняло такую ухоженность грунта вокруг ангаров. Люди приезжали, пропалывали траву, после чего уезжали обратно. И вот это мне не очень понравилось. Рациональней было бы оставить у ангаров некий контингент, раз уж уход за этим местом имел столь большое значение. Или применить хотя бы вахтенный метод. Но ничего такого сделано не было. И лишь одна причина могла это объяснить – длительное проживание людей в городе для них было нежелательным или даже смертельно опасным. Это означало, что тут применили против биотехов нечто такое, что сохранило губительную силу и через тридцать лет.

Я порадовался, что мы находились в городе всего второй день, но тут же возникло беспокойство по поводу Алекса и Ольги. Возможно, пока мы не выбрались из зоны действия ретрансляторов, следовало бы предупредить их и посоветовать поискать другое убежище, за городской чертой.

– Сколько можно находиться в городе без вреда для здоровья? – напрямую спросил я у сидевшего рядом провожатого.

– Что? – парень удивленно вытаращился на меня. – Откуда вы…

Я выразительно постучал пальцем по лбу, мол, мозг есть, им и додумался.

– За три-четыре дня ничего не будет, – ответил боец.

– А мы тут уже полные сутки, даже с хвостиком. – Я нахмурился. – И все это время город нас тихонечко убивает? Остановите колонну. Мне надо забрать друзей. Вы же знаете, что они остались, я при вас связывался! И ничего не сказали…

– Да не будет с ними ничего страшного за пару дней! – уверил меня солдат. – Вам прежде надо встретиться с командиром гарнизона, а потом мы эвакуируем ваших друзей. Радиация опасна не сама по себе, а только в зависимости от времени воздействия…

– Остановите колонну! – мне пришлось добавить жесткости в голос.

Боец вызвал кого-то по связи и попросил остановить колонну. Не спрашивая разрешения, я распахнул левую дверцу и вышел из машины.

Связь тут уже была не очень, но, хоть и сквозь помехи, мне удалось докричаться до Алекса. Я велел ему немедленно забирать Ольгу и как можно скорее ехать к южной окраине. Объяснять я ничего не стал, пообещал позже, так как связь не связью была, а сплошным мучением. Ретрансляторы едва добивали до места остановки колонны.

– Они подъедут минут через пятнадцать-двадцать, – сообщил я провожатому, наклонившись так, чтобы меня слышно было в кабине.

Парень кивнул и передал сообщение по рации через гарнитуру шлема.

Колонна стояла на грунтовой дороге уже за городом, а поскольку окружающая местность имела форму воронки, не считая торчащей горы, отсюда можно было видеть весь город. Он буквально как на ладони был. Видно было даже ангары и антенное поле, хотя оно располагалась к северу от бухты.

Корабли еще продолжали гореть, и я уверен был, что это надолго. Но это было там, внизу, а тут грунтовка пробивалась через заросли бамбука, превратившиеся, благодаря легендарной скорости роста, в настоящую рощу. Поодаль виднелись заросли фикусов и колючих кустарников, начинали поднимать кроны и молодые деревья. Слишком молодые, как мне показалось. За тридцать лет они тут должны были стать самыми обычными деревьями самого обычного размера, но они едва возвышались над кустарником. И если в городе это было вполне объяснимо, там процесс шел постепенно, и джунгли, двигаясь от окраины, должны были шаг за шагом завоевывать себе жизненное пространство, то тут растениям ничего не должно было мешать. Но то, что я видел, говорило об обратном.

Видимо сила уничтожающего воздействия неизвестного мне фактора была столь высока, что убила не только животных, но и растения. Поначалу, когда эта идея впервые пришла мне в голову, я больше думал о газе или каких-то отравляющих веществах. Но провожатый однозначно говорил о радиации, значит, фактор имел не химическую, а физическую, скорее даже ядерную природу. От этого понимания у меня снова мурашки по спине поползли. И снова крупные.

Хотя о ядерном взрыве, конечно, речь идти не могла. Во-первых, не было в городе катастрофических разрушений, какие, непременно, оставил бы после применения термоядерный фугас. Во-вторых, где и как мог укрыться от такого колоссального удара сам Крысолов и оставшиеся с ним дети?

Хотя как раз убежище тут, скорее всего, было. Все же военная база, и не маленькая. А может, не убежище даже, а укрепленный командный пункт? Тогда это полностью объясняло отсутствие людей на месте пуска зенитной ракеты. Запуск был произведен дистанционно, а резиденция Крысолова была не просто за городом, а, скорее всего, в мощнейшем бункере, способном выдержать попадание ядерной боеголовки. И, судя по размеру самой базы, бункер мог иметь грандиозные размеры и не менее грандиозную систему жизнеобеспечения. И уж совсем наверняка из него можно было управлять любыми системами военной и хозяйственной инфраструктуры.

Это, кроме всего прочего, объясняло и странность с неработающей и давно брошенной электростанцией. Безусловно, в бункере была своя энергосистема, ведь в случае разрушения наземных построек сам бункер должен оставаться в строю и выполнять все возложенные на него функции. Но один вопрос так и оставался для меня загадкой. Если все так, как я предполагал, то как объяснить отсутствие пыли в рубке управления плавучим лазером? Я-то думал, что им энергия для чего-то потребовалась, и они запустили силовую установку корабля именно из этих соображений. Но не проще ли в таком случае было все же раскочегарить водородную станцию на суше? Да и для чего вообще могло понадобиться столько энергии, если никто тут не собирался жить?

Мой провожатый тоже выбрался из машины и отправился куда-то назад, видимо переговорить с другими ответственными за общее движение транспорта. Через несколько минут он вернулся и передал мне две гарнитуры, таких же, какая была у него самого. Одна предназначалась мне, другая Алексу, чтобы он мог ехать на внедорожнике, выполняя команды начальника колонны.

Я надел гарнитуру на голову, но пока в эфире царила тишина. Еще раньше, как только покинул салон машины, я приметил в зарослях какое-то сильно разрушенное и заросшее бетонное сооружение. Что-то типа будки или выхода вентиляционной шахты. Дальше, вдоль дороги, можно было разглядеть еще несколько подобных строений. А совсем неподалеку грунтовка пересекалась с самым настоящим железнодорожным полотном – совершенно заржавленным и местами разрушенным. В общем, и за городом тут что-то было тридцать лет назад. Но если город, благодаря своим размерам и плотности застройки, мог все это время сдерживать натиск природы, то редким сооружениям за его пределами это уже не удалось. Но это на поверхности. Что же касается возможности существования подземного бункера, то этому ничто не мешало. И, скорее всего, грунтовая дорога вела именно к нему.

Правда, мне не совсем было понятно, почему к столь важному объекту, каким безусловно являлся замаскированный укрепленный командный пункт, не была проведена банальная бетонка. Но, с другой стороны, ее нельзя было строить из соображений секретности, особенно если говорить о событиях тридцатилетней давности, когда военная разведка вовсю оперировала орбитальными средствами наблюдения. Видимо, это объяснение было близко к действительности, и я им удовлетворился. К тому же от дальнейших размышлений меня отвлек приезд Алекса и Ольги.

Мы и так ожидали их достаточно долго, поэтому мой провожатый, увидев подъезжающий внедорожник, попросил меня воздержаться от пространных разъяснений, уверив меня, что у нас еще будет достаточно времени для общения и согласования планов. Поэтому я ограничился тем, что передал Алексу гарнитуру для связи с начальником колонны и пообещал чуть позже все рассказать. Самому Алексу было без разницы, а вот Ольга всем своим видом выразила недовольство тем фактом, что я столько времени держу всех в неведении. Но у меня не было ни желания, ни возможности удовлетворять ее прихоти.

Я и без того посвятил этому достаточно много времени и сил в свое время. И нельзя сказать, что мне не нравился результат, или я считал время и усилия потраченными впустую. Нет. Я прекрасно понимал, что несмотря на уход из команды Бориса, Кати и Дока, следовало признать тот факт, что именно Ольга стала важным корневым стержнем Большой Охоты в том виде, к которому я привел свой замысел к настоящему моменту. Если бы не она, мы бы с Кочей так и бродили до сих пор по Суматре, зарабатывая продажей фрагментов тел биотехов всяким сомнительным личностям. И даже встреча с Борисом и его дайверами вряд ли закончилась бы чем-то серьезным, если бы не его неприязнь к Ольге.

Конечно, мы бы построили корабль, мы бы чего-то добились, но, скорее всего, в этом случае это было бы уже не моим достижением, а достижением самого Бориса. Я был уверен, что именно конфликт между Борисом и Ольгой заставил меня стиснуть кулаки и тянуть на себе лямку лидера изо всех сил. Просто, чтобы не дать развалиться команде. И хотя Катя считала, что без этого конфликта не тратилась бы впустую моя энергия, я до сих пор оставался при своем мнении. Да, если бы не это противостояние, я бы вообще не приложил достаточно сил. Мне было бы лень, так как ничего в этом мире я не ценю больше собственной свободы. И никакая моя идея, никакая моя одержимость, скорее всего, не заставила бы меня потратить столько сил на других людей, на то, чтобы сплотить под своим началом команду и добиться поставленных целей.

Хотя я заранее знал ответ, но все же счел возможным спросить у провожатого можно ли мне поехать с Алексом и Ольгой. Конечно, он мне отказал. И был прав, я бы тоже на его месте не стал рисковать. И без того мне было предоставлено немало свобод, включая право носить оружие. Так зачем этим злоупотреблять?

Колонна снова двинулась вперед, но когда город позади окончательно скрылся из вида, местность вокруг уже не менялась. Джунгли не становились гуще, но и реже не делались тоже. Я глянул на спидометр через плечо водителя, оказалось, что наша скорость не превышала тридцати километров в час. Но, вопреки моим опасениям, переезд не занял слишком много времени.

Вскоре колонна остановилась у довольно большого, заросшего кустами холма. Его окружала значительно пересеченная местность, так как тут уже начинались отроги вулкана, но все равно этот холм слишком ярко отличался от других возвышенностей совершенно правильной формой в виде чуть вытянутой вверх полусферы. Не было сомнений в его искусственном происхождении, так что я сразу понял, что именно под этим курганом находится укрепленный командный пункт.

Размер его, превышавший в диаметре триста метров, меня впечатлил, но так же было понятно, что глубоко под землей объем помещений может оказаться еще больше, да к тому же иметь несколько уровней. В общем, сооружение вполне можно было сравнить по масштабу с каким-нибудь, средних размеров, поселком на побережье. Только располагался он не под жарким солнцем, а во тьме подземелий. Впрочем, тьмы там как раз быть и не должно. Раз запустили зенитную ракету, значит, с энергией у них все в порядке.

Я думал, что мы оставим машины и пойдем дальше пешком, но провожатый меня удержал за руку, мол, сиди. И уже через минуту я понял, что остановка нужна была лишь затем, чтобы дождаться, когда откроются главные шлюзовые ворота. Когда я их увидел, до меня наконец дошел размах строителей бункера. Высота стальных створок составляла не менее шести метров, а их общая ширина – около десяти. Через них внутрь кургана без труда заехала вся колонна, включая довольно габаритный бронетранспортер.

Как только внедорожник Алекса, замыкавший колонну, миновал стальной порог, ворота начали закрываться. Я обратил внимание, что въезд представлял собой шлюз, причем довольно странный. Между двумя парами створок, разделенных расстоянием около десяти метров, в стороны расходились две штольни. Я догадался, что они предназначены для отвода ударной волны в том случае, если она вышибет внешние створки. Но каким же должен быть взрыв, способный на это? Разве что ядерным. И очень близким.

Когда ворота полностью закрылись за въехавшей колонной, стало ясно, что внутреннее пространство бункера освещено если и не шикарно, то уж точно в достаточной степени. Свет был холодным, его источали мощные светодиодные матрицы, двумя рядами вмонтированные по краям потолка. Огромное пространство штольни, по которой не спеша продвигалась колонна, с большим аппетитом пожирало свет, так что от стен мало что отражалось, создавая впечатление полутьмы, почти сумрака. Но в то же время, выйдя из машины, я бы смог прочесть не слишком мелкий текст.

В сравнении с нашей базой на побережье, штольня выглядела куда масштабнее. Она была и выше, и шире любого коридора у нас, и даже шире и выше ангара, где мы держали технику. Ее можно было сравнить разве что с затопляемой штольней, по которой выходил в океан «Коча», да и то лишь по ширине.

Наверное, именно из-за колоссальных размеров пространство этого бункера выглядело намного мрачнее – коридоры нашей базы были меньше, а значит, и не столь требовательны к общей мощности освещения. Тут же сияние диодных матриц буквально тонуло и растворялось в пространстве. Это произвело на меня сильное впечатление.

Однако штольня, по которой без труда мог бы ходить поезд по двум колеям, да еще и для грузовиков бы место осталось, оказалась не самым большим из внутренних помещений бункера. Потому что остановились мы в ангаре, который вдвое превосходил ее по высоте и минимум втрое по ширине.

– Приехали, – сообщил мой провожатый.

Я удивился, почему при двух остановках я не слышал никаких команд в эфире от начальника колонны. Пришлось спросить. Боец улыбнулся и нажал у меня на гарнитуре какую-то малозаметную кнопку.

– Извините. – Он виновато развел руками. – Забыл включить. Не подумал, что вы незнакомы с этой техникой.

Эфир тут же оживился, точнее я начал его слышать. По команде начальника колонны все машины быстро заняли свои места в ангаре. Мне неудобно было вклиниваться в почти непрерывный поток исходящих распоряжений, так что я не стал вызывать Алекса по общей связи, а предпочел поискать его внедорожник самостоятельно. Провожатый не отставал от меня, а когда я увидел машущую мне Ольгу, во включенной гарнитуре и вовсе отпала необходимость. Я снял ее и отдал провожатому.

– Нет, оставьте, – возразил он. – Я просто настрою ее на свободный канал, чтобы у вас была связь друг с другом. И чтобы при этом вы сами никому не мешали. Заодно и начальство, при необходимости, может вас вызвать.

Он произвел сначала манипуляции с моей гарнитурой, потом попросил у Алекса его наушники и тоже перестроил их на другой канал. А свою гарнитуру он передал Ольге, так что у нас образовался полный комплект.

Понятно было, что все наши переговоры с этой минуты будут контролироваться, но альтернативы все равно не было, так как ретрансляторы городского передающего центра, а следовательно, и наши «горошины», работать тут уже не могли. И далеко, и грунт экранировал. Так что в любом случае придется играть по правилам, установленным хозяевами бункера. Мне это претило, особенно после истории с Альбиносом, которая к тому же еще не закончилась.

Вот только никто моего мнения на этот счет не спрашивал, да и свободы тут было однозначно меньше, чем на батиплане. Ладно. Я некоторое время мог это пережить. Ради пользы дела, естественно.

Когда я, Ольга, Алекс и наш провожатый добрались до стены ангара, стало ясно, что он оборудован целой системой лифтов, как пассажирских, так и грузовых. Причем вся эта машинерия выглядела намного более современной, чем на нашей базе, брошенной военными на побережье. Похоже, эти сооружения принадлежали к разным историческим периодам, причем бункер, безусловно, был куда современнее. Скорее всего, он был построен не до войны, а после ее начала, когда биотехи уже были созданы, но еще не вышли из-под контроля. За это говорил и тип носителей информации на подводной базе, и наличие там биотехнологических скафандров.

Я был уверен, что на лифте мы поднимемся вверх, но произошло обратное, кабина начала опускаться. С каждой проходящей секундой у меня все больше отвисала челюсть от удивления, потому что такой глубины сооружения я точно не ожидал. Когда кабина наконец остановилась, я подозревал, что мы опустились минимум метров на сто. А это означало, что нижние уровни могли уцелеть даже при прямом попадании термоядерного фугаса в вершину кургана.

Но и это было не все. Дальше нам пришлось ехать на комфортабельной, оборудованной под пассажирскую, рельсовой вагонетке. Она, судя по звуку, приводилась в движение электричеством, а рассчитана была на перевозку около полусотни пассажиров за раз. И скорость развивала приличную. Под землей ориентироваться было почти невозможно, я не знал, под каким углом изгибалась штольня, по которой мы проехали от ворот к ангару и под каким точно углом теперь вели от него рельсы, но подозревал, что мы движемся в сторону вулкана.

И это было весьма логичным с фортификационной точки зрения, ведь если подземное помещение защищено всей грандиозной массой горы, ему не страшны и несколько термоядерных попаданий. Пока не сравняешь гору, а потом не заглубишься еще на сто метров ниже ее подножия, до начальника местного гарнизона не доберешься. Я даже посочувствовал бедняге Байрону. Очень уж неравными были его силы против того, что я видел вокруг себя. И все же он вступил в противостояние с Крысоловом. Или припекло сильно, или, что скорее всего, он попросту совершил какое-то преступление, и сбежал отсюда во избежание кары.

Но куда больше меня сейчас интересовала не психология Байрона, а психология самого начальника гарнизона. Это же надо быть таким параноиком, чтобы обустроить себе жилище в столь укрепленном месте. Ну не могло у него быть столь могущественных врагов, от которых все это могло бы реально понадобиться. Да на всей земле, скорее всего, такого врага уже и не было.

Хотя, конечно, Крысолов вообще мог ничего не знать о происходящем на земле. Даже люди с побережья Суматры имели весьма туманное представление о жизни в метрополии, а уж тутошние островитяне – тем более. Радиоперехват не мог дать никакой полезной информации, разве что позволил бы услышать переговоры экипажей баллистических лайнеров. Но из них можно лишь понять, что существуют сами баллистические лайнеры. Не более того. Так что начальник гарнизона мог вообще не знать ничего ни об окончании войны, ни об эпидемии, выкосившей изрядную часть человечества.

Вот о чем он точно знал, так это о существовании биотехов. И, предприняв наверняка попытки добраться до побережья, мог составить представление о масштабе этой угрозы. А вот обо всем остальном – вряд ли. Так что наверняка придется потратить немало времени, рассказывая Крысолову последние новости. А поинтересуется он точно, ведь мы тут первые гости после эвакуации, у меня никаких сомнений в этом не было.

Вскоре вагонетка выехала из довольно узкой штольни и оказалась в очень необычном, на мой взгляд, месте, больше всего напоминавшем подземный город. Это не было пересечением гигантских штолен, как на нашей прибрежной базе, и как я здесь ожидал увидеть. Нет, это было огромное, необозримое единое подземное пространство, что-то вроде гигантской пещеры, в которой был выстроен самый настоящий город с многоэтажными зданиями.

Пещера была абсолютно круглой, а свод располагался столь высоко, что и намека на него не получалось разглядеть, сколько я ни силился. Рельсовая дорога, по которой мы двигались на вагонетке, пролегала по окружности, вдоль стены гигантской пещеры, и спускалась вниз по спирали. Каждый оборот приближал нас метров на двадцать к уровню, на котором располагались основания зданий, но витки имели столь большой радиус, что изгиб колеи почти не ощущался. Казалось, что мы едем почти по прямой, и лишь мерное вращение города за окном выдавало форму нашей истинной траектории.

Я невольно сглотнул. Масштаб сооружения не просто меня поразил, он был без преувеличения сказочным, в крайнем случае, фантастическим. Но, по здравому размышлению, я понял, что это, скорее всего, не являлось творением человеческих рук. Вполне возможно, огромная полость внутри вулкана возникла под действием сил природы, а людям осталось лишь найти ее, расчистить и благоустроить. И получить в результате один город снаружи, а другой под землей, защищенный и от вражеских глаз, и от почти любых вражеских воздействий.

И тут меня осенило. А была ли вообще эвакуация в том виде, в котором мы ее себе представляли? Может, вообще никто не ушел на кораблях, а все население целиком попросту переселилось под землю, уходя от высадившихся на остров сухопутных биотехов? Идея была логичной, но моя интуиция почему-то взбунтовалась против подобной версии. Словно мое подсознание заметило что-то такое, чего не разглядела сознательная часть мозга. И на основании этих данных теперь подавало сигнал, что версия не верна.

Хотя странно, конечно. Зачем пересекать океан, уже кишащий наверняка биотехами, когда под землей огромный город, способный вместить всех желающих? Если он и меньше наружного, то не намного, как мне казалось.

К счастью, нас ждала встреча с начальником гарнизона, и имело смысл надеяться, что он удовлетворит мое любопытство в обмен на свежие новости с большой земли.

Но чем больше я думал об этом, тем больше начинал сомневаться в выводах логической части сознания, и тем больше склонялся к восприятию сигналов интуиции. И главным фактором для таких сомнений я посчитал удаленность подземного города от основного бункера. А что если сам бункер, он и только он был построен вместе с наземной базой? Что если подземный город за тридцать лет создали лишь те, кто тут остался, проложив штольню и пустив по ней рельсовый транспорт к ими же открытому очень удобному месту? А тридцать лет назад ничего этого не было, и загнать все население города под землю попросту не представлялось возможным. И тогда большинство, конечно, погрузились на корабли и отбыли в направлении Суматры. И об их судьбе теперь можно только гадать. Иначе как объяснить брошенные машины у пирсов? Вот за что уцепилось мое подсознание. И, похоже, снова оказалось правым.

Описав три полных круга и спустившись при этом примерно на шестьдесят метров вниз, мы оказались на уровне города и въехали на его улицы. Точнее теперь наш путь пролегал по невысокой эстакаде, она была ниже, чем крыши большинства зданий, но выше уровня земли, если можно было так выразиться в данном случае, когда настоящий уровень земли находился более чем в ста метрах выше.

Улицы города были ярко освещены. В отличие от основной штольни, по которой колонна въехала в бункер, в городе не создавалось впечатления сумрака, и уж точно не возникало стесненности границами тоннеля или какой-то подавленности. Нет, уличные фонари ярко освещали мостовые, по ним двигались машины и люди, и хотя неба не было видно, и свода не было видно, и не могло быть видно луны или звезд, все равно окружающее пространство воспринималось просто как погруженное во власть ночи. Видимо, сознание просто отказывалось воспринимать факт существования столь огромного подземного объема.

Люди и машины присутствовали на улицах, но их было не много. Хотя что значит не много, если я не ожидал увидеть на острове и тридцати жителей? Да, подобного размаха я просто не ожидал. Если кто-то и ушел с острова на кораблях, то осталось народу все же немало. Может, половина от общего числа, а может, и больше. Хотя откуда мне знать, сколько их всего было и сколько тут есть сейчас? Я лишь отметил, что никто из увиденных прохожих не напоминал военных.

Было много женщин, довольно много детей, были и мужчины, но мне показалось, что их сильно меньше. Скорее всего, меньше среди мужчин было только гражданских, тогда как с женщинами, понятно, наоборот, вот их и больше казалось на улицах.

Алекс и Ольга всю дорогу молчали. У меня тоже не было желания говорить с ними в присутствии провожатого. Хотя поговорить было о чем. Но я надеялся найти место и время для спокойной беседы без чужих ушей и глаз. Можно, конечно, при определенных умениях, играть и с открытыми картами, но лучше не делать этого, когда есть другой путь. Как говорят, кто владеет информацией, тот владеет миром. В целом, наверное, это гипербола, но касательно ограниченного мирка острова – в самую точку.

Наконец вагонетка достигла достаточно хорошо оборудованного вокзала с тремя платформами и остановилась.

– Дальше пешочком, – с улыбкой произнес сопровождавший нас боец.

Мы выбрались на платформу и миновали довольно людное вокзальное помещение. Похоже, отсюда ходил транспорт, причем гражданский, в какие-то другие удаленные точки города или острова. Там наверняка жили или работали люди. Иначе зачем они сидели в креслах, ожидая прибытия поезда, или стояли в очереди за билетами у трех касс? А ведь если есть кассы, значит, есть и деньги. Это было уже выше моего понимания. Ну на кой дьявол тут могли понадобиться деньги? Или у них тут и полноценное производство, и полноценная экономика есть?

Впрочем, чему удивляться? Ведь беженцы, прибывшие на побережье в поисках кто свободы, кто новой жизни, тоже начали с нуля. А теперь у них и своя экономика, и свои деньги. Просто я никак не мог поверить, что тут, на острове, масштаб событий и ход их развития могли быть очень и очень похожими. С той разницей, что Суматра представляла собой остров побольше.

У выхода из вокзала нас встретили еще трое хорошо вооруженных и экипированных бойцов, но униформа на них была другая, ярко-синяя, так что мне казалось, что их следует считать полицейскими, а не военными.

Старший группы сообщил сопровождавшему вас бойцу, что мы трое теперь переходим под их опеку. И показал какой-то небольшой документ, видимо подтвердивший подобные полномочия. Мы попрощались, боец отправился обратно на вокзал, а мы пересели в микроавтобус и, проехав всего несколько кварталов, остановились на большой площади у внушительного административного здания.

– Резиденция главы гарнизона, – прокомментировал старший нашего эскорта. – Нам приказано сопроводить вас, как гостей, и передать под опеку его личного секретаря, господина Уилла Крамера. Он уже ожидает.

Это оказалось правдой. На лестнице у портика нас встретил официально одетый мужчина лет сорока на вид. На нем был хорошо скроенный серый костюм, белая сорочка с полосатым галстуком и черные кожаные туфли. Это настолько не вязалось с ранее возникшим у меня образом островитянина, каким ему полагалось, на мой взгляд, быть через тридцать лет после произошедшей тут катастрофы, что я ощутил себя несколько выбитым из колеи.

Когда мы выбрались из микроавтобуса, секретарь Крамер сделал несколько шагов нам навстречу по лестнице. Мне показалось, что он мучительно пытается понять, кто из нас Андрей Вершинский. И вроде бы Алекс, на его взгляд, лучше соответствовал возникшему в его представлении образу. Но я не дал Крамеру попасть впросак. Незачем это было делать.

– Андрей Вершинский, – первым представился я. – Это Алекс, это Ольга.

В глазах секретаря мелькнуло нечто вроде благодарности за то, что я выручил его, не дав оказаться в невыгодной для него ситуации.

– Меня зовут Уилл Крамер. – Он протянул руку.

Мы обменялись рукопожатиями, потом секретарь пожал руку Алексу и вежливо кивнул Ольге. Следовало признать, что стелили тут мягко. Намного мягче, чем ребята Байрона. Оставалось посмотреть, насколько удобно на этом мягком будет спать.

Крамер подписал какой-то документ, переданный ему начальником эскорта, после чего отпустил полицейских. Когда микроавтобус отъехал к краю площади, я обратил внимание на особую акустику в городе. Да, свода пещеры не видно было, но эхо, отразившееся от него, все же достигало ушей, создавая отчетливое впечатление замкнутости пространства. Ничего более необычного, чем довольно большой город, выстроенный в пещере, мне видеть еще не приходилось. Ну очень уж нереальным все казалось, на гране сна или какой-то волшебной сказки. Из-за этого все чувства заметно обострились.

– Прошу за мной, – вежливо пригласил нас Крамер.

Мы переглянулись и двинулись следом за ним вверх по ступеням портика.

Изнутри здание воспринималось еще внушительнее, чем снаружи, и у нас ушло минут пятнадцать на переходы по лестницам и этажам. Наконец Крамер довел нас до солидной двери из темного дерева, завершавшей длинный, устеленный бордовым ковром коридор. Секретарь распахнул ее перед нами, и мы вошли в просторный зал, посреди которого красовался длинный тяжелый стол прямоугольной формы, а по обе стороны от него располагались обитые кожей кресла, общим числом в два десятка. И одно, еще больших размеров, венчало эту композицию, возвышаясь, подобно трону, в торце стола.

Я чуть не присвистнул, увидев это. Обстановка, надо сказать, характеризовала хозяина. У него точно была манечка. Или мания преследования, судя по бункеру, либо мания величия, судя по кабинету. А может, обе вместе, если это не противоречило психиатрической науке.

– Присаживайтесь, – Крамер указал на кресла. – Командир гарнизона скоро к вам выйдет.

Я глянул на Алекса. Лицо у того было как каменное. Он явно предпочел бы отсюда свинтить по-тихому. И уж точно не выказывал восторга по поводу того, что я всех втравил в подобное приключение. Но сам я был иного мнения на этот счет. Нам нужна была помощь. И тут мы могли ее получить, если не будем вести себя как идиоты.

Окон в зале не было вовсе, а вот дверей из него выходило целых четыре, включая ту, через которую нас привел секретарь. Владелец огромного кабинета, или скорее, я бы сказал, кают-компании или, еще точнее, приемной, был склонен к замковому стилю в своих интерьерных предпочтениях. Убранство комнаты выбирали нарочито в темных тонах, в результате оно получилось мрачным и тяжелым на вид. Стены забраны коричневыми, под дерево, полимерными панелями, стол, за которым мы сидели, весил не меньше двух тонн на вид, да и кресла были ему под стать. Правда их форма, достаточно современная, нарушала стиль, как, впрочем, и электрические светильники на тех местах, где в замке красовались бы факелы на стенах.

На глубине более сотни метров под землей, в жерле потухшего вулкана, на острове, где когда-то располагалась военная база, все это выглядело более чем сюрреалистично. Бредово оно выглядело, если быть точным. Но в то же время, мы ведь в гостях у Крысолова, а он, как известно, персонаж сказочный. Для сказочного персонажа обстановка была самой что ни есть подобающей. С чудиной, как сказала бы моя мама.

Крамер присел в кресло рядом с моим. Я хотел было с ним завязать хоть какой-то разговор, но это оказалось излишним, нам не дали заскучать. Уже через минуту ручка одной из массивных дверей опустилась вниз, и все мы невольно замерли в ожидании момента, когда дверь распахнется, и мы увидим хозяина.

Дверь распахнулась, и хозяин действительно предстал перед нами на пороге приемной. Трудно было в точности выразить, что именно я ожидал увидеть, но зато абсолютно точно можно было сказать, что реальность ни в каком месте не сошлась с ожиданиями.

– Командир военного гарнизона! – представил хозяина Крамер.

Истинный глава островной республики, а не липовый, каким оказался я, вразвалочку пересек пустое пространство, спокойно уселся в самое большое кресло во главе стола и произнес:

– Рад знакомству. Вы что будете, кофе, чай?

На нем был домашний халат. Не фрак, не мундир, а красный шелковый халат с вышитыми гладью золотыми драконами. И тапочки на босу ногу. Ему было около шестидесяти, но возраст выдавала лишь структура кожи и умудренный опытом взгляд. И совершенно седые волосы. Что же касается общего впечатления от его физической формы, то ей позавидовали бы многие двадцатилетние на побережье. Это был крепкий, подтянутый, очень высокий, скорее даже долговязый мужчина. Черты лица он имел правильные, как у древних скульптур из мрамора, но суровыми их невозможно было назвать, потому что кроме опыта в его глазах очень уж ярко читались веселые, даже дурашливые искорки. Я уже нисколько не сомневался, что пафос, с каким нас приняли и проводили сюда, был не более чем веселой шуткой, призванной развеселить нежданных гостей. И уж сама приемная – вне всяких сомнений. Нет, этот тронный зал не мог быть местом постоянного обитания этого человека. Я научился немного разбираться в психологии, когда приходилось часто участвовать в стрелковых дуэлях.

– А кофе у вас растворимый? – спросил я, чтобы поддержать шутливую атмосферу.

Хозяин мой ход оценил. Это было видно по уже откровенно заигравшей на его губах улыбке.

– Нет, что вы! – воскликнул он, разведя руками. – Натуральный! Только натуральный. У нас от него склады ломятся.

Наконец, Алекс и Ольга додумались закрыть рты, а то очень уж откровенно у них челюсти отвисли от удивления.

– Тогда мне чаю, – с серьезным видом заявил я. – Зеленого, если можно.

Хозяин, уже не напуская на себя никакого виду, усмехнулся.

– Хорошо. А вам, сударыня?

– Кофе, – выдавила из себя Ольга.

Крысолов бросил вопросительный взгляд на Алекса.

– Чай, – коротко бросил тот. – Черный.

– С сахаром? – Весело сощурился командир гарнизона.

– Всенепременно, – пробурчал Алекс.

Надо отдать должное Крысолову, он сумел как следует разрядить обстановку сегодняшнего, очень нелегкого дня.

Закончив дурачиться подобным образом, мы перешли к более важным вопросам. Хотя чай и кофе нам все же принесли – Крамер распорядился по связи, и минут через пять симпатичная девушка в военной форме поставила перед нами поднос с чайником, чашками и сверкающим хромированным кофейником. Когда она покинула приемную, Крысолов спросил, кто мы и зачем прибыли на его остров. Этого следовало ожидать, так что, пока мы добирались до бункера и путешествовали по нему, я подготовился.

Врать не хотелось, да и незачем пока было, так что я в общих чертах рассказал о своей идее очистить океан от биотехов, а также об успехах нашей команды на этом пути. О неудачах я тоже поведал, перейдя таким образом к личности Альбиноса. Пришлось описать суть наших разногласий, не зная, какого мнения по данному поводу сам Крысолов. Хотя риск был минимальным, ведь человек, переживший нападение биотехов, вряд ли стал бы питать к тварям хоть сколько-нибудь нежные чувства. Закончил я разъяснением сегодняшних событий, угоном нашего батиплана и уничтожением кораблей в бухте.

Пока я старательно демонстрировал свой дар красноречия и не очень крепкие навыки дипломатии, мозг тщательно анализировал реакции командира гарнизона на все сказанное. Как я и предполагал, в силу событий тридцатилетней давности, Крысолов принял нашу сторону, а не сторону Альбиноса. Затем он поинтересовался о наших планах. Он сразу дал понять, что готов предоставить нам убежище на острове и все права его подданных. Ни на кого из нас это не произвело впечатления, и он это заметил. Возможно, это был тест.

А может, человек от чистого сердца предложил. Хотя странно, конечно. Весь вид Крысолова говорил о том, что это человек весьма высокого интеллекта и, скорее всего, весьма мотивированный. Меня удивило, что он мог подумать, будто мы откажемся от собственных планов и приткнемся тут, на богом забытом острове, как в тихой гавани усталых пилигримов. Вряд ли мы производили подобное впечатление. Но, скорее всего, Крысолов просто хотел проверить свои выводы на наш счет.

Я ему объяснил, что нам не убежище нужно, а помощь. Хотелось бы добраться до точки расположения подводной базы и примерно надрать задницу Урману. Потом восстановить контроль над батипланом…

– И? – спросил Крысолов, глянув на меня с неким намеком на вызов.

– Что «и»? – не сообразил я.

– Хорошо, вернете вы батиплан. А дальше что? Так и будете делать вылазки, чтобы пощипать биотехов? Не надоело? Есть вообще в этом смысл? Я еще понимаю, если делать вылазки ради пробы вооружения и технологий для борьбы с тварями…

– Так оно и есть, – поспешил я ухватиться за брошенный спасательный круг.

Но он оказался из камня, этот круг.

– Ну и как, работают технологии? – Крысолов насмешливо сощурился.

– Конечно, работают, я же рассказывал!

– И? – снова тем же тоном поинтересовался хозяин.

Дураку было понятно, к чему он клонит. К бесперспективности нашей деятельности. И его предложение предоставить нам убежище было не тестом, а попыткой дать мне возможность, что называется, сохранить лицо. Но я не собирался сохранять лицо, мне нужно было провести операцию «Караван». И я честно в этом признался.

– Спасти человечество, значит? – не то в шутку, не то всерьез поинтересовался Крысолов.

Но ирония в его тоне точно была. Вот только я начал подозревать, что это не только ирония, но и самоирония в огромной степени. Интуиция мне подсказывала, что с этим человеком мы слеплены из одинакового теста.

– Пожалуй, так. – Я кивнул.

Воцарилась пауза. Хозяин задумался, постукивая пальцами по столу.

– Спасти человечество… – повторил он. – Что же… Интересная мысль. А оно достойно того, как думаете? А то я тут без новостей одичал малость. Но у меня на этот счет большие сомнения.

– Сейчас сомнения? – задал я совершенно провокационный, как мне казалось, вопрос.

Он сразу понял, о чем я. И на его лицо тут же упала тень не очень светлых, или даже очень темных, воспоминаний.

– Когда детей тут спасали, не было у вас никаких сомнений?

– Байрон рассказал? – Крысолов глянул на меня исподлобья.

– Отчасти. Он только называл ваше прозвище, а остальное я вывел дедуктивным методом.

– Кхе… Шерлок Холмс, – хозяин не удержался от усмешки. – Ладно, расскажу свою версию, для твоего дедуктивного метода.

Я все ждал, когда же его прорвет. Теперь оставалось слушать, мотать на ус и тщательно анализировать, заодно давая волю интуиции определять, где правда, а где необходимо отфильтровать.

Вот только фильтровать не получилось. По крайней мере, по ходу повествования. Крысолов оказался превосходным рассказчиком, он не просто выдавал факты, нет, он передавал настроение и эмоции, владевшие им и другими людьми во время тех или иных событий. Мы все невольно заслушались, представляя себе город на острове и военную базу тридцатилетней давности.

База, как я и предполагал, играла ключевую роль в регионе, имела контингент из двадцати тысяч военных специалистов, но население города было как минимум вдвое больше, включая жен, детей, а также гражданских, выполнявших работы по техническому обеспечению жилой инфраструктуры.

Война набирала силу, а поскольку велась она почти исключительно в океанах, острова, подобные этому, превратились в своего рода непотопляемые крейсеры и авианосцы стратегического назначения. Кроме ракетной мощи, база располагала собственным флотом, как надводным, так и подводным, а также подводной шельфовой базой, построенной в недоступных биотехам опресненных водах.

Сам Крысолов носил в те времена чин капитана, и было ему двадцать шесть лет. Не будь войны, он бы еще и мечтать не мог о смене лейтенантских погон, но в боевой обстановке немудрено было встретить и тридцатипятилетних адмиралов. За два года службы на островной базе Крысолов сделал определенную карьеру, продвинувшись от должности третьего помощника капитана минного заградителя до должности старпома. В связи с чем и получил капитанские нашивки.

Когда он начал говорить о службе на минном заградителе, до меня не сразу дошло, что в те времена стальных мин уже не было. Биотехнологии быстро завоевали популярность у военных, так что мины и торпеды были сплошь живыми. Меня немного передернуло даже, когда стало понятно, что перед нами сидит человек, собственными руками вводивший данные в генетические программаторы мин, ставших причиной гибели «Кочи». Конечно, глупо было его за это винить.

Мы продолжили слушать рассказ, тем более что он дошел до описания тех самых событий, которые оставили на улицах города виденные нами кошмарные следы – баррикады и останки сухопутных чудовищ. Впрочем, сухопутными они оказались лишь отчасти, точнее, формально, это были амфибии. Их личинки развивались в воде, а когда особи вырастали до взрослого состояния, они выбирались на сушу и всей мощью атаковали наземные цели. Разработка противника была секретной, о сухопутных биотехах тогда командованию ничего не было известно, а потому и оборона не была рассчитана на противостояние подобной угрозе.

Все произошло рано утром, еще до рассвета, когда гражданское население и свободный от вахты личный состав еще крепко спали. Твари, не имея возможности развиваться в опресненных водах к востоку от острова, вышли из океана и атаковали с юго-западной стороны. На их пути оказался законсервированный укрепленный бункер запасного командного пункта, и именно его системы контроля первыми объявили тревогу.

По команде датчиков сработали все системы оповещения, а поскольку даже гражданские рабочие и семьи офицеров жили по военному положению, никто и не думал игнорировать сигнал о всеобщей эвакуации. Биотехи в океане на тот момент представляли уже значительную угрозу, поэтому, несмотря на наличие достаточного числа кораблей в бухте, не флот должен был стать основным средством спасения по плану эвакуации, а тот самый бункер, со стороны которого на город напирали сухопутные чудища.

Конечно, тогдашний командир гарнизона мог принять и любое другое решение, например, попробовать прорваться на кораблях к побережью Суматры, но бункер, прекрасно подготовленный для комфортного расположения всех жителей города, подходил в качестве убежища идеально, и все это понимали прекрасно.

Еще до войны инженеры, проектировавшие инфраструктуру будущей ключевой базы, обнаружили гигантскую полость в подземной части жерла вулкана. Поначалу вообще планировалось ничего, кроме порта, на поверхности не строить, а все расположить исключительно под землей. И жилые комплексы, и коммуникации, и военные объекты. Поэтому подземный город под сводом пещеры начали возводить раньше, но лишь потом архитекторам пришло в голову, что мало кому понравится годами жить, как кротам, не видя неба. Военных, конечно, никто бы не спрашивал, загнали бы под землю, да и дело с концом, но командование осознавало, что держать весь контингент на казарменном положении, по крайней мере в мирное время, не совсем оправдано. Отсутствие семей, отсутствие возможности погулять на природе, а также попытка обойтись без гражданских рабочих-добровольцев, привели бы к тому, что из-за неоправданных психологических нагрузок офицерский состав не мог бы нести службу с должной эффективностью.

В результате, почти полностью отстроенный подземный город, а заодно и бункер командного пункта, был законсервирован и убран в резерв, а основной город и его инфраструктуру решили возвести вокруг искусственной бухты, созданной путем взрыва «чистого» термоядерного фугаса, не оставлявшего после себя радиоактивного заражения. Посреди воронки возникла бухта, а по краям, методом террасирования, заложили фундаменты будущих зданий.

Заселялась база еще в мирное время, а когда все же грянула ожидаемая всеми война, она оказалась ключевым океанским форпостом в регионе.

В этом месте рассказа я подумал, что Альбинос, по всей видимости, не случайно наткнулся на остров, а узнал о нем из добытой где-то военной документации. А уже потом целенаправленно вел поиски. И я даже представлял, почему он нанял нас, а не сунулся сюда сам. Он не имел представления, остались тут сухопутные биотехи или же нет. А данные об атаке наверняка были отосланы с острова в главный штаб и сохранились в архивах. Мне не за что было особо любить Альбиноса, но, придя к выводу, что он нас буквально как пушечное мясо пустил на смерть, я решил еще хотя бы раз его крепко щелкнуть по носу. При возможности, разумеется. Я не был мстительной натурой, но такие ходы в свой адрес не считал возможным оставить без последствий.

Да уж… Похоже, Альбиносу не знания были наши нужны, не умение убивать биотехов, а лишь моя одержимость расправиться с ними. Ох, просчитал меня наш спонсор… Как маленького просчитал. Он знал, что я не откажусь от его «непристойного предложения» и еще людей за собой поведу. Других шансов отправить кого-то на разведку у него не было, так как никто ни за какие деньги не согласился бы выйти в океан. А даже если бы согласился, не имел бы ни малейшего шанса выжить. В отличие от нас. Мне было неприятно осознавать, что Альбинос так ловко поймал меня на удочку, но я все же нашел в себе силы отодвинуть эмоции в сторону и продолжить слушать рассказ Крысолова.

В ту ночь он нес вахту в качестве дежурного по части в одном из казарменных блоков в юго-западной части острова. Это был жилой сектор полка материально-технического обеспечения, и расквартировано в нем было около трехсот человек. Когда прозвучал сигнал боевой тревоги, весь личный состав, преимущественно из матросов и младшего командного состава, был поднят в ружье.

Эвакуации подлежало только гражданское население, тогда как военные должны были отражать нападение. Однако командир гарнизона прекрасно понимал, что о сухопутных биотехах, их тактике и боевых возможностях почти ничего не известно, а значит, очень сложно будет им что-то симметричное противопоставить. Куда правильнее, на его взгляд, было укрыть весь контингент, как военный, так и гражданский, в убежище, а затем запросить воздушную или ракетную поддержку.

В течение получаса, когда силами трех рот охраны и батальона военной полиции уже велся бой на южной окраине, было экстренно созвано штабное совещание для адмиралтейства, генералитета и высшего командного состава, с целью разработать стратегию и тактику ответных действий. Судя по донесениям с линии южной обороны, защитникам города приходилось несладко. Сухопутные биотехи обладали колоссальной маневренностью и двигались настолько быстро, что штатные противотанковые средства против них были фактически бессильны. Тогда как стрелковое оружие, включая пулеметы, не обладало для столь крупных искусственных существ необходимой убойностью и останавливающим действием. Но крупные твари, массой от полутора до пяти тонн, составляли лишь ударный костяк всех выбравшихся из океана сил, а вот мелкие биотехи, размером от крысы до крупной собаки, как раз и являлись основным поражающим фактором. Их была тьма тьмущая, они перли через джунгли, прокапывали норы под позициями, совершали стремительные и длинные прыжки, стараясь нанести если не смертельные повреждения, то как минимум надежно вывести бойцов из строя.

В такой обстановке, да еще с учетом предрассветных сумерек, у защитников было мало шансов отстоять линию обороны, а потому они были вынуждены медленно отступать к центру города. Правда на улицах ситуация несколько улучшилась. Крупным биотехам было трудно маневрировать в узком пространстве между зданиями, а мелкие не могли рыть норы в покрытии мостовой, а потому вся их масса оказалась в достаточно уязвимой позиции.

К тому времени на штабном совещании было принято решение уводить людей в порт, а не к бункеру, как того требовало эвакуационное предписание. При всей опасности быть атакованными живыми торпедами, это было самым разумным решением. На юг, к бункеру, путь был закрыт напирающей массой тварей, а в океане, с учетом наличия безопасной зоны с опресненной водой, можно было хотя бы теоретически выжить. Часть кораблей, в основном быстроходные и маневренные ракетные катера, должны были нести патрульную службу у границ безопасной акватории. Таким образом, можно было в относительной безопасности переждать нападение, точнее оставить сухопутных биотехов ни с чем, а затем запросить помощь и уничтожить тварей с воздуха. Было очевидно, что город после такой операции будет полностью разрушен, сначала тварями, затем ракетным ударом, но, согласно этому плану, после возвращения предполагалось занять подземный бункер. И выстроенный в полости вулкана город.

Но когда новый приказ об эвакуации начали приводить в исполнение, оказалось, что сделать это далеко не так просто, как казалось начальству в штабных кабинетах. Основная проблема состояла в том, что биотехи в нескольких местах полностью прорвали оборону и тремя разношерстными группами вклинились в изрезанное улицами пространство города. Один из таких смертоносных рукавов отсек от бухты жилую зону, а также интернат для девочек, казармы кадетского корпуса и детский дом для сирот войны. Сотни оставшихся в качестве воспитателей и обслуживающего персонала женщин, а также около тысячи детей оказались полностью отрезанными от спасительных кораблей.

При этом два других прорвавшихся отряда биотехнологических тварей рассредоточились по городу, пытаясь пробиться к порту через административную часть. Поскольку там располагалось адмиралтейство, основные боевые силы защитников острова были брошены в центр, чтобы дать возможность эвакуироваться высшему командному составу. Для адмиралов и генералов создали самый настоящий живой коридор из бойцов, но удерживать его долго не получилось бы – слишком большого числа жизней это требовало каждую минуту.

Из-за этого эвакуацию штаба произвели в первую очередь, и база, по существу, осталась без стратегического руководства, а в основе приказов среднего офицерского состава теперь лежали лишь предварительно разработанные планы, без учета стремительно менявшейся обстановки. А менялась она не в лучшую сторону.

Когда солнце взошло над островом, большая часть разрозненных отрядов сопротивления была надежно отсечена от спасительной бухты с кораблями. Бойцы строили баррикады, чтобы хоть как-то замедлить наступление монстров, но вскоре стало понятно, что спасти может только стремительное отступление. Точнее бегство. И люди, гонимые ужасом смерти, бросали оружие и рвались в порт. Кто бегом, кто на подвернувшейся под руку технике. Кое-где возникали скоротечные перестрелки уже между самими бойцами, не поделившими безопасную для отступления улицу или транспортное средство.

Поскольку твари стремились прорваться к штабу и к порту, обстановка на окраинах оказалась не столь напряженной. И те группы защитников, которые сразу не смогли продвинуться к центру города, испытывали со стороны биотехов гораздо меньшее давление. По большому счету чудовища просто рвались к бухте, и если им не мешать и не вставать у них на пути, можно было оказаться за пределами их интересов.

Крысолов, возглавивший две роты бойцов, быстро это понял и не стал попусту губить людей. Не имея ни малейшего представления об обстановке в целом, он на основе одной лишь логики достаточно верно просчитал тактику поведения противника. Молодой капитан сообразил, что хоть тварей и много, но все же их не бесконечное число, а значит, рано или поздно они все выберутся из океана и устремятся к своей главной цели – к порту. Именно там, у бухты, по его мнению, должна была разразиться самая жаркая битва. И он не ошибся.

Бойцы, укрывшиеся в зданиях и глядящие на улицы через окна, с восходом солнца заметили, что поток биотехов, рвущихся с юга, начал оскудевать. Было ясно, что то ли намеренно, то ли случайно, твари отсекли основную массу людей от спасительного бункера, самим своим напором вынудив адмиралов принять решение об эвакуации водным путем. Возможно, именно этого хозяева монстров и добивались, желая вывести контингент острова в океан, а там разделаться силами мин и торпед.

Противник мог даже знать о безопасной зоне с опресненной водой и хотел не столько уничтожить корабли, сколько блокировать их в строго заданной точке, без возможности покинуть ограниченную акваторию. С учетом наличия на борту огромного числа гражданских, боеспособность такой флотилии не могла быть сколько-нибудь высокой. С теми же, кто не сможет покинуть остров, должны были разделаться кошмарные твари. И, предвидя это, Крысолов со своим отрядом не мог чувствовать себя в безопасности. Он понимал, что как только последние корабли отчалят, а оставшихся защитников перебьют в центре города и у бухты, дойдет черед и до разрозненных подразделений, пропустивших сквозь свои ряды биотехов в самом начале битвы.

Было ясно, что в такой обстановке не получится прорваться к кораблям, так как тогда пришлось бы пройти не только приличное расстояние, но и сунуться в самую гущу свирепых монстров. Бросить людей в подобную мясорубку Крысолов не посчитал для себя возможным, даже с целью спасения собственной жизни. Но и отсиживаться в подвалах или на чердаках зданий становилось все опаснее. Биотехи все чаще прерывали целенаправленное движение к центру города и начинали беспорядочно рыскать в поисках новых жертв. Это могло говорить лишь о том, что у бухты либо наладили оборону, сконцентрировав там все силы, либо там уже никого не осталось. Хотя второй вариант Крысолов быстро исключил – воздух все еще содрогался от орудийных залпов и взрывов.

Прогнав в голове примерный план города, Крысолов понял, что самым безопасным местом на настоящий момент могут быть только высотные башни жилых домов в юго-западной части острова. Они располагались достаточно близко, чтобы совершить до них результативный марш-бросок, к тому же имели узкие лестницы, на которые крупным тварям не протиснуться, а мелких можно будет остановить, уничтожив часть пролетов между лестничными площадками. А главное – разместить там можно было весь личный состав, находящийся в его подчинении, причем с комфортом.

Но на практике пробиться в жилую зону оказалось не так просто. Любое движение на улицах тут же привлекало внимание монстров, что грозило не только постоянными стычками, но и большими потерями. Пришлось применить совсем другую тактику. Посовещавшись с командирами взводов и отделений, Крысолов сформировал небольшой мобильный отряд, в задачу которого входила не столько разведка, сколько намеренное привлечение биотехов. И как только обнаруживалась крупная тварь, ее уничтожал снайпер, вооруженный ракетным ружьем.

Биотехи отличались высокой живучестью, и один снаряд не в состоянии был убить чудище, и если бы в момент ранения оно оказалось в гуще бойцов, как это происходило на баррикадах, то жертвы оказались бы очень значительными. Но Крысолов не давал биотехам наделать дел – бойцы рассредоточивались после залпа и пережидали, пока лютующая тварь не издохнет. С мелкими же тварями на улицах не было больших проблем. Основное их число собралось у бухты, а небольшие стаи удавалось отстреливать, как бешеных псов.

По мере продвижения на запад, дома становились все ближе, и отряд Крысолова, не понеся серьезных потерь, добрался бы до жилых башен, если бы на пути ему не встретились казармы кадетского корпуса. Увидев происходящее вокруг них, молодой капитан испытал нечто вроде шока. Он, морской офицер, не привык к ужасам сухопутных битв. Но если бы дело касалось взрослых, было бы еще ничего, но на глазах прорвавшихся к казармам бойцов огромные, похожие на крабов, чудища сокрушили стену одного из строений и пожирали визжащих и дергающихся детей.

Тут уже было не до собственной безопасности. Обе роты, едва прозвучал приказ, бросились в бой с биотехами. Это отвлекло внимание монстров от детей, в результате чего в голове Крысолова родился опасный, но единственно верный план. Все силы он разделил на три части. Одна, превратившись в команду смертников, чему никто и не подумал противиться, продолжила оттягивать на себя основные силы противника, а две других, с запасом обойдя поле битвы с тыла, собрали детей в организованные группы и стали отводить их к жилым домам.

Оказалось, что девочки из интерната и сироты из военного приюта, как только произошло нападение на город, устремились к казармам кадетского корпуса, так как там были хоть какие-то военные силы, хоть какая-то фортификация и хоть какое-то оружие. Большинству из них это спасло жизнь, так как, действительно, территорию казарм и укрепленный полигон удалось достаточно долго оборонять силами офицерского состава и самих кадетов, которым было по пятнадцать-шестнадцать лет. Кроме детей, из казарм в направлении жилой зоны удалось общей колонной вывести уцелевших офицеров, а также больше трех сотен женщин из обслуживающего интернат и приют персонала. В это время оставшийся на месте отряд смертников вовлек биотехов в жестокий затяжной бой, не дав возможности преследовать остальных.

Но, еще на полпути до безопасных зданий, мнения спасенных об их дальнейшей судьбе разделились. Причем разделились жестко, и не учитывать этого момента было нельзя. Примерно две трети голосов, взрослые при этом представляли интересы детей и подростков, оказались за попытку прорыва к бухте, чтобы успеть погрузиться на оставшиеся корабли. Другая часть, куда меньшая, зная об огромном бункере за южной окраиной, предлагала попытаться прорваться туда и избежать этим опасностей, подстерегавших в океане.

По законам демократии следовало бы действовать согласно мнению большинства, но Крысолов, оказавшийся старшим офицером из всех выживших, понимал, что попытка прорыва в порт, в нынешних условиях, приведет к потере как минимум половины всех спасенных. Он не мог стать во главе подобного предприятия. Конечно, можно было передать командование кому-то еще, дать им действовать по собственному усмотрению, а самому спасать свою жизнь. Но и это оказалось не в характере молодого капитана. И он готов был пойти не только против воли большинства, но и против воли любого из спасенных людей. Только бы избежать еще большего числа смертей.

К бункеру прорываться было еще опасно, уводить людей в порт и вовсе казалось равносильным массовому самоубийству, поэтому Крысолов принял единственно верное решение – завершить марш-бросок к жилым башням, максимально фортифицировать их, а затем разобраться по обстановке. В основе его идеи лежало предположение, что биотехи, занявшись городом, освободят выход к бункеру через южную окраину. Это могло всем дать хороший шанс на выживание.

– Вы так и сделали? – спросил я.

– Да. – Крысолов кивнул. – Прорваться к одному из домов нам удалось без потерь, так как твари все больше сосредотачивались ближе к эпицентру боя, у бухты. Мы разрушили фрагмент лестничного пролета между пятым и шестым этажом, а всех людей разместили выше. Снайперы с ракетными ружьями заняли позиции у окон и обеспечили для спасенных достаточно высокий уровень безопасности. Но долго находиться под защитой здания мы не могли, так как в нашем распоряжении были только те припасы, которые хозяева оставили в холодильниках. С учетом числа всех квартир в доме, нам бы этого хватило ну дней на пять, при жесткой экономии. Но хуже было другое…

– Вы видели из окон, как отходят последние корабли, – догадался Алекс.

– Да, – со вздохом ответил Крысолов. – И на некоторых это действовало очень сильно. Мнения разделились как между детьми, так и между взрослыми, а накал страстей достигал иногда такого уровня, что я опасался возможного бунта. Люди кричали, что не останутся здесь, что смерть для них лучше. Но чем больше времени проходило, тем больше чаша весов склонялась в пользу перемещения в бункер, а не в пользу прорыва к кораблям.

– Люди видели, как гибнут другие. – Я хорошо представлял, какими картинами в те дни изобиловала панорама при взгляде из окон.

– Да. И смерть переставала быть для них чем-то абстрактным. К вечеру уже большинство было за попытку выхода к бункеру. Оставались, правда, и непреклонные. Но лишь до вечерних сумерек, так как к этому времени все было кончено. Основная волна эвакуации покинула остров на кораблях, а остальные погибли, так и не успев подняться на борт. Не занятыми остались три корабля. После этого никто уже туда двигать не собирался, но обвинения в мой адрес преследовали меня потом все тридцать лет, и до сих пор преследуют. Часть людей так и решила, что я силой помешал им принять их судьбу, что я увел детей, вопреки их воле, как это сделал когда-то сказочный Крысолов. Ну и все такое. Хотя вообще неизвестно, что сталось с ушедшими на кораблях. Помощи мы так и не дождались, и связаться ни с кем так и не удалось.

– Байрон, потомок кого-то из таких недовольных? – поинтересовался я, хотя ответ был очевидным.

– Да. С Байроном отдельная история. Его отцу, а он был одним из спасшихся из казарм офицеров, корабли в бухте не давали покоя. Но биотехи все еще бродили по острову, не давая шанса малочисленной группе прорваться к порту из бункера, где все мы обосновались. И тогда он совершил поступок, навсегда закрывший всем нам путь наверх, из этих подземелий. Чтобы уничтожить биотехов, он завладел пультом ракетного контроля и взорвал над городом две «грязные бомбы».

– Грязные? – не поняла Ольга.

– Это особые ядерные фугасы, оставляющие после взрыва огромное количество радиоактивной пыли. Причем радиоактивность держится десятилетиями. Вот только биотехов он не убил этим. – Крысолов развел руками. – Их ткани оказались очень устойчивыми к ионизации. В конце концов, побродив по острову, они сдохли, не имея возможности добывать себе пищу, так как после взрывов тут не осталось ничего живого. Некоторые твари приноровились жрать растения и порядком опустошили джунгли, но конец пришел и им через десяток лет. А мы так и остались под землей. Кроме банды самого Байрона, которая, не спрашивая ничьего разрешения, попросту ушла из бункера и обосновалась в самой западной части острова на склоне вулкана. Всю радиацию от взрывов ветер снес на город и в океан к востоку, так что западный склон остался незараженным. Так они получили небо над головой, а мы комфортное и безопасное место для жизни. Каждый выбрал свое.

Мне показалось, что он бы тоже выбрал небо над головой, но, подобно древним шумерским царям, не мог бросить людей из-за возложенной на него ответственности за чужие судьбы. Пусть даже он сам на себя ее возложил. Это в такой степени отвечало моему собственному пониманию ответственности, что я невольно расположился к незнакомому мне человеку.

Глава 8. Возмездие

После аудиенции с Крысоловом нас разместили в административном корпусе. Еще несколько часов назад мне бы это категорически не понравилось. Включилась бы моя паранойя и не давали бы покоя мысли о слежке, подсматривании и подслушивании. Но после рассказа Крысолова, который ни в чем не заставил меня усомниться, я позволил себе расслабиться и хоть раз в жизни дать кому-то другому принимать хоть какие-то решения за меня.

В этом было какое-то мазохистское удовольствие, а может, я настолько устал и вымотался, что мне попросту необходим был отдых от всего, в том числе и от ответственности, которую я, как и Крысолов, сам же на себя и взвалил. Я был ему благодарен за то, что он освободил меня от ноши, которую сам я с себя сбросить не мог.

Комнаты, которые нам предоставили, больше всего походили на рабочие кабинеты, да, скорее всего, и являлись ими на самом деле, но в каждом из таких отдельных помещений имелся диван, причем раскладной. На таком можно устроиться не хуже, чем на полноценной кровати, так что некомфортная ночь никому из нас не грозила.

Дав нам возможность осмотреться в комнатах, Крысолов вызвал нас по связи и поинтересовался, не нужно ли нам что-то еще, а когда узнал, что все всех устраивает, предложил заполнить остаток дня экскурсией по подземному городу. Никто из нас возражать не стал.

Вскоре ко мне в комнату заявился секретарь Крамер в сопровождении Ольги и Алекса. Он любезно предложил свои услуги в качестве гида и рекомендовал осмотреть город прежде всего с борта гравилета, чтобы получить общее представление, а уже после этого осмотреть непосредственно те места, которые вызовут у нас интерес.

Это было сказано между прочим, как нечто совершенно обыденное, но меня слова Крамера взволновали до глубины души. Ведь они означали, что в распоряжении подземных жителей имеется гравилет. И, скорее всего, не один, раз его можно использовать в качестве экскурсионной машины, а не экономить драгоценный ресурс, как это было бы при недостатке подобной техники. Экскурсия уже перестала меня интересовать, я загорелся новой идеей – убедить Крысолова предоставить мне летающую машину для полета к подводной базе и по большому счету для восстановления справедливости. На это командир гарнизона вполне мог клюнуть. Я бы клюнул, наверное. Если бы это мне не стоило каких-то невероятных усилий. И даже если бы стоило…

Я поделился мыслями с Крамером, но тот с улыбкой меня успокоил, уверил, что с этим проблем не будет, что по данному вопросу уже назначено совещание высшего командного состава, о решении которого нас сразу же известят. А пока нам лучше отдохнуть и на время выкинуть проблемы из головы.

Меня несколько озадачила такая активность Крысолова в плане помощи нам, но, с другой стороны, таким образом он мог от нас надежно и без дурных поступков избавиться. Как ни крути, а мы были тут чужаками, и все наши навыки и умения вряд ли кому-то могли понадобиться на этом острове. Подданных у Крысолова хватало и без нас, а воевать он вроде ни с кем не собирался. Но если и собирался, у него имелись все средства для достойного отпора любому противнику. С ребятами Байрона он точно прекрасно справится и без нас. К тому же, кто знает в точности, чего можно от нас ожидать? Лучше выдать нам гравилет и выпроводить подобру-поздорову, дабы не нарушали сложившуюся в подземном царстве стабильность.

Мы забрались в гравилет, севший на площади перед администрацией, и он поднял нас в воздух. Модель оказалась комфортабельной, видать какой-то важный адмирал на этой машине когда-то летал, так что шум турбин был едва заметен, он не мешал нам слушать пояснения Крамера к картинам, открывающимся внизу. Салон гравилета не был отделен от кабины перегородкой, а потому возникало ощущение простора. Сам Крамер занял место рядом с пилотом, еще крепче объединив два психологически разделенных пространства, а широкие лобовые стекла позволяли полнее рассмотреть панораму города с высоты.

Хотя видно было почти одни лишь городские огни, так как тьма под сводом пещеры плотно окутывала пространство. Честно говоря, я заподозрил подвох. Ну какой смысл был в экскурсии по воздуху, когда с высоты как раз ничего толком не видно? Тут сам собой напрашивался вывод, что прогулка имела какую-то иную цель, чем просто порадовать нас городскими красотами. Но я решил пока не демонстрировать свою прозорливость. Во-первых, чтобы не обижать никого подозрениями, а во-вторых, приготовленный Крамером сюрприз мог оказаться куда приятнее, чем пустая прогулка. Создалось у меня такое интуитивное впечатление.

Вскоре это предчувствие начало получать подтверждение. Вместо того чтобы кружить над городом, как положено экскурсионной машине, гравилет не очень быстро, но вполне целеустремленно двигался по прямой, к западной, как мне показалось, окраине. Ольга и Алекс глазели в иллюминаторы, не задаваясь мучившими меня вопросами.

Я же обратил внимание на то, что земля под нами заметно уходила вниз, тогда как высоту мы не набирали, судя по показаниям альтиметра. Но из окна вагонетки, когда мы объезжали город по кругу, ничего похожего я не наблюдал. И вскоре стало понятно, чем была обусловлена такая иллюзия.

Впереди, даже выше, чем мы летели, возвышался отвесный скальный выступ с плоской и широкой вершиной. И на этом плато размещались городские кварталы, которые мы и видели, проезжая над ними на поезде. При этом грунт на востоке, откуда мы въехали в город, был примерно на том же уровне, что и вершина выступа, а к западу опускался. Но плато с домами, над которым проходил поезд, располагалось на той же высоте, что и восточная окраина. Это и создавало иллюзию ровного пола пещеры, каким он не был на самом деле.

Но не глухая стена преграждала нам путь. В ней зиял огромный, высотой метров сто, проем. То ли образовавшийся в скале грот, то ли вход в другую пещеру, меньшего размера, чем основная. И пилот вел машину прямо туда, в черный треугольник ведущего куда-то хода. Скорее всего, проем не был делом человеческих рук, наверняка он образовался вместе с самой полостью внутри вулкана, еще в те времена, когда раскаленная лава пробивала себе путь сквозь земную твердь. Я сразу понял, что именно ради демонстрации нам этого чуда природы и была затеяна вся экскурсия.

Алекс тоже заметил дыру и покосился на меня. Я пожал плечами. Крамер молча сидел в кресле, словно ничего особенного не происходило, хотя всего пару минут назад тарахтел без умолку, рассказывая нам о разных районах города, которого мы толком и разглядеть не могли.

– А что же наш экскурсовод замолчал? – поддел его Алекс.

– Тут просто нет ничего интересного, – как ни в чем ни бывало ответил Крамер.

Я усмехнулся. Гравилет, чуть снизившись, как раз пролетел через створ проема и оказался под сводом достаточно широкого, но все же ограниченного тоннеля.

– Интересное будет чуть дальше, – добавил секретарь с едва заметной улыбкой.

И у меня тут же возникло подозрение, что же именно будет дальше. И от этого подозрения у меня сердце замерло, а в душе начало возрождаться то, что, на мой взгляд, уже навсегда погибло. Погибло вместе со сгоревшими в бухте кораблями. Это была надежда.

Да. Вулкан, а значит и полость, в которой разместился город, находился в самой западной части острова. Но между тем мы продолжали продвигаться на запад, а значит, тоннель просто не мог не вывести нас к выдающейся в океан оконечности какого-нибудь мыса, точнее в подземную полость под ним, скорее всего, залитую океанской водой.

Через минуту верность моих догадок стала очевидной. Гравилет опустился еще немного, и внизу, в свете ходового прожектора, заблестела водная гладь. И мы летели над ней! Сердце защемило еще сильнее. Надежда крепла, я ощутил, что вот-вот навернутся слезы, так что пришлось сделать усилие и взять себя в руки. И тут же, как кульминация симфонии, под сводами грота вспыхнули тысячи огней и прожекторов, отразившись бликами на воде.

Я не удержался. Слезы все же потекли по щекам. Потому что под нами, оказался самый настоящий порт, и десяток боевых кораблей стояли у причалов.

Когда гравилет приземлился на ярко освещенной площадке возле одного из подземных пирсов, у трапа нас встретил Крысолов, собственной персоной. Видимо, он прибыл на место, пока мы осматривали свои комнаты. Да уж, к ярким театральным эффектам командир гарнизона точно был склонен. Но меня это не напрягло. От чего бы не подать эффектно действительно важную вещь? И уж точно нельзя было назвать десяток готовых к бою кораблей дешевым фокусом.

– Не ожидали? – с улыбкой спросил Крысолов, когда мы ступили на бетонную набережную.

– Не ожидали, – признался я. – А выход в океан из грота тоже имеется?

– Да. – Шум турбин стих, и Крысолов понизил громкость голоса: – Выход есть. Это искусственная штольня, прорубленная в скале и защищенная со стороны океана. Но беда в том, что выходит она в океан за пределами опресненной безопасной воды, и стоит кораблю хоть нос на белый свет высунуть, как биотехи зададут ему жару. Но вы-то знаете, как с этим справиться, иначе бы вас тут не было.

– Тогда нам нужен наш подводный корабль. С ним мы обеспечим безопасный проход кораблей в наружную бухту.

– Бухта… А до побережья Суматры дойдем? – В глазах командира гарнизона не уставали плясать веселые чертики.

Да, он не собирался ютиться под землей, когда появилась возможность обеспечить себе небо над головой. Я не ошибся.

– Дойдем, – уверенно заявил я.

Теперь было ясно, что Крысолов не избавиться от нас хотел, а просто наши с ним цели совпали. Как минимум временно. Хотя… Если все островитяне, во главе с таким командиром, высадятся на Суматре, да еще при поддержке столь мощного флота, они будут способны коренным образом изменить социальную и политическую обстановку на побережье. И не будет тогда ни закостенелого муниципалитета, ни бандитского произвола, ни Гэбриэла, ни власти Альбиноса с его деньгами. А будет один только Крысолов. И даже метрополии проще будет с ним смириться, чем вступать в конфронтацию.

Если же самого Крысолова при этом зажечь идеей операции «Караван», то на пути ее претворения в жизнь препятствий почти не останется. В общем, при благоприятном стечении обстоятельств, наше сотрудничество могло вполне продуктивно продолжиться.

Я представил, как десяток эсминцев, огласив округу сигнальным выстрелом носового орудия, боевым строем входят по реке в город. Интересно было бы глянуть на физиономию Альбиноса, когда ему доложат о моем возвращении с таким эскортом. Выйдет встречать или погрузится на баллистик и покинет Суматру через самые верхние слои атмосферы? А то додумался меня неграми своими пугать…

Конечно, присутствие у ратуши чужого, не подконтрольного властям отряда боевых кораблей, не всем могло прийтись по вкусу. Простым людям дышать станет легче, как минимум бандиты не смогут открыто бесчинствовать. А вот мнение муниципалитета, скорее всего, будет не в нашу пользу. Но нам придется его проигнорировать, это мнение. Ничего, перетопчутся. Они достаточно долго игнорировали меня, чтобы теперь я имел моральное право отыграться за несколько лет. В общем, совесть меня не мучила.

Когда, оставив Крамера на берегу, наша компания во главе с Крысоловом взошла на борт эсминца, экипаж, выстроенный на палубе в две шеренги по обе стороны, взял карабины на караул. Это выглядело эффектно до крайности, штыки матросов и палаши офицеров сверкали в лучах прожекторов, а стоящие навытяжку моряки со строгими лицами походили на ряды безупречных статуй.

– Вы предпочтете переночевать на диванах, которые видели? – с усмешкой спросил Крысолов. – Или имеет смысл, не откладывая, надрать задницу вашему предателю?

Я глянул на Алекса и Ольгу. Мне показалось, что спать им не очень хочется. И я был солидарен с ними.

– Но корабли не выйдут из грота, чтобы добраться до подводной базы, где засел Урман, – сказал я вместо ответа.

– А нам они пока не понадобятся, – спокойно заявил Крысолов. – Есть и другие средства. Он там один, ваш красавец?

– Скорее всего, один. Десант, который наш спонсор собирался сбросить ему в помощь, определенно находился на баллистике, который вы сбили.

– Это не мы, – признался командир гарнизона. – Я бы и не обратил внимания на угрозу с воздуха. Что нам она? А раздолбили бы кратер, хлынула бы вода, так нам бы только лучше, смыло бы в океан всю радиацию. Это Байрон, у него под контролем ракетные средства. Так что я ему от вас спасибо передам при случае.

Я хмыкнул. Часто так в жизни бывает. Враги приносят пользу, а друзья порой преподносят сюрпризы не из приятных. Но это совершенно не значило, что надо отказываться от друзей.

– Выходит, будем добираться по воздуху? – предположил я.

– Да. Возьмем три гравилета с десантом…

– Но скафандр для погружения только один, – напомнил я.

– У кого? – весело глянул на меня Альбинос. – Ты же не думаешь, что костюмы были только на базе? На эсминцах они тоже есть. Модной штукой они были в то время. Собственно, как и все биотехнологическое.

Крысолов, в сопровождении двух офицеров, проводил нас в кубрик, где мы встретились с остальными десантниками, назначенными на операцию. Там же мы переоделись в стандартную для островитян униформу, она была удобнее, чем выданные Альбиносом робы, да и намного функциональнее.

– Десантные гравилеты уже готовы, – сообщил Крысолов. – Так что я вас на время покину. А старшим группы захвата назначаю лейтенанта Форсайта. Прошу любить и жаловать, он парень толковый.

По виду лейтенант показался мне как-то очень уж серьезно настроенным, на лице каменное выражение, в глазах сталь. Сам весь собранный, деловой, как хорошо отдрессированный пес. Волосы у него из-под шлема пробивались черные, как перо ворона, а кожа, как у всех жителей подземного царства, наоборот была белой, даже белее, чем у остальных. А может, так казалось из-за контраста с волосами, бровями и длинными, как у девушки, ресницами. В сочетании с двадцатипятилетним возрастом мне его собачья деловитость не очень понравилась. Видал я таких. Ладно, если сам на рожон полезет от излишнего служебного рвения, а вот если других подставит, я из него труху точно вышибу.

– А какова тогда моя роль в операции? – поинтересовался я, выразительно глянув на Крысолова.

Он понял, что Форсайт у меня восторга не вызвал.

– Ваша роль, Андрей, – он впервые обратится ко мне по имени, – будет координационная. До тех пор, пока не вернете себе контроль над вашим подводным кораблем. Как вы его называете?

– Батиплан, – подсказал я.

– Да. А с того момента все командование перейдет к вам, так как право капитана считаю священным. К утру хотелось бы увидеть всех вас у причала в бухте острова. Еще есть вопросы?

– Больше вопросов нет, – четко ответил я.

И это было правдой. Подход к распределению командных ролей у Крысолова оказался на редкость продуманным и верным, на мой взгляд. На первом этапе назначить старшим лейтенанта, который хорошо знает бойцов и которому бойцы привыкли подчиняться. И который не пропустит случая выслужиться. А потом, когда корабль перейдет к нам в руки, отдать командование тому, кто в океане командует уже много лет.

Поняв идею командира гарнизона, я и отношение к Форсайту пересмотрел. Для отведенной ему роли он был неплох. Возможно, для нее он подходил лучше всех. Крысолову-то лучше знать.

Командир гарнизона покинул кубрик, и с этого момента началось то, что я назвал про себя операцией «Возмездие». Да и как ее еще было назвать? Но на самом деле, и это уже было ясно, началась другая операция. Именно в эту минуту, когда мы, облаченные в черную униформу, пробирались из кубрика по стальным коридорам. Да, это было самым стартом, самым первым активным моментом операции «Караван». И пусть ей теперь только попробует кто-нибудь помешать.

Когда мы грузились на готовые к взлету палубные гравилеты, я задумался, неужели в своде пещеры есть проход, через который летающие машины могут попасть наружу. Таким проходом мог бы быть кратер вулкана, если бы его не заполняла вода. Но она его заполняла, и я не совсем понимал, как мы выберемся из подземелья. Но все оказалось просто. И в достаточной мере эффектно.

Поднявшись с палубы флагманского эсминца, гравилеты выстроились в косую линию на одном высотном эшелоне, всего метрах в тридцати над черной водой, и, совершив красивый разворот, устремились еще дальше на запад. Я понял, что они собираются покинуть пещеру через ведущую наружу штольню, вроде той, по которой мы выбирались в океан на батиплане, когда занимали заброшенную военную базу на побережье. Здесь эта штольня, очевидно, предназначалась для кораблей, и была несравнимо больше нашей, но ее функция угадывалась без труда. Вот только когда ее тут строили, вряд ли думали, что океан будет так густо населен биотехами, как сейчас. Наверняка защищенный шлюз тут имелся, иначе всем кораблям в подземном убежище давно бы пришел конец, но стоит нам покинуть укрытие, мы окажемся в любом случае на небольшой высоте, на которой нас без труда поразят легкие патрульные торпеды. Здесь, на западе, им не мешала вода с пониженной соленостью, а потому нужен был какой-то способ, чтобы нейтрализовать эту, весьма значительную, угрозу. Конечно, Крысолов не дурак, и у него какой-то козырь точно был припасен на этот случай. И не просто припасен, а еще и опробован наверняка. Но мне очень уж любопытно было, какой именно. Как показало знакомство с Альбиносом, у каждого был свой метод борьбы с биотехами. У него свой, у Кочи свой, первобытный, как и сам австралиец, у меня свой. И мне хотелось узнать способ Крысолова, чтобы внести еще один пункт в рождающуюся в голове базу данных.

И я не ошибся, способ был.

– Шлюзовая батарея, ответьте Альбатросу Первому, – вызвал кого-то по связи лейтенант Форсайт.

Он разместился в общем десантном отсеке вместе с нами и еще пятью крепкими бойцами. Четверо были вооружены короткими штурмовыми автоматами, а один ракетным ружьем. Я не понял, зачем оно может понадобиться при обезвреживании Урмана.

Кстати, Алекса и Ольгу никто пока вооружать не спешил, но мне в то же время не помешали прихватить пистолет, взятый в качестве трофея у Байрона. Двадцатизарядник, несмотря на приличные габариты, уместился в штатной кобуре, вшитой прямо в ткань форменных штанов в районе бедра.

– Шлюзовая батарея на связи! – прозвучал в эфире молодой и задорный девичий голос.

Похоже, девушка впервые принимала участие в настоящей боевой операции, и ее распирало от гордости. Странно, почему все так любят войну? Говорят, что ненавидят, что с ней надо бороться, но как только подворачивается шанс взять в руки оружие, тут же спешат его реализовать. Удивительно противоречива все же человеческая природа.

– Жду разрешения на выход, – произнес Форсайт в микрофон гарнитуры, интегрированной в штурмовой шлем с поднятым темным забралом.

Гравилеты, не сбавляя скорости, продолжали двигаться прежним курсом в темном, освещенном лишь ходовыми прожекторами, пространстве штольни. Мне уже было ясно, каким образом мы безопасно выйдем наружу и в чем заключалась методика Крысолова. Она объединяла в себе два из известных мне способов. Один – способ, которым Альбинос расчистил для нас акваторию. Второй, мой собственный, благодаря которому мы покидали базу на батиплане.

– Ракеты пошли! – доложила по связи девушка. – Шлюз открыт.

– Целей много? – уточнил Форсайт.

– Три патрульных торпеды, одна в непосредственной близости, две по курсу, на удалении километра от берега. Вам лучше занять ходовой эшелон до этой отметки.

– Есть, понял, – ответил лейтенант.

– Удачи вам, – напоследок пожелала девушка. – Конец связи.

И почти в ту же секунду через иллюминаторы резко, как выстрел, ударил поток солнечного света. Я невольно зажмурился, а когда открыл глаза, по барабанным перепонкам ударили отголоски не очень далеких взрывов. Их не заглушил даже вой турбин. Били ракетами среднего калибра, причем экономнее и точнее, чем канониры Альбиноса. Вскоре воздух ухнул сильнее – это сдетонировала патрульная «Стрелка», я их по звуку взрыва научился хорошо отличать.

Гравилет начал резко набирать высоту. Так резко, что от быстрой смены давления у меня уши заложило. Пришлось сглотнуть. Пилоты спешили подняться на безопасную высоту как можно скорее, занять ходовой эшелон, пока батареи способны прикрывать и поддерживать с берега.

Наш гравилет накренился, и длинные тени от закатного солнца поползли по переборкам отсека – мы совершали разворот, чтобы, описав над океаном дугу, взять курс обратно, на восток. На мой взгляд, безопаснее было бы пролететь над островом, даже если патрульные твари и не могут нас достать на такой высоте, но пилоты так не стали поступать, а повели машины над океаном, примерно в километре от береговой черты. Видимо, у них были какие-то непонятные мне инструкции. Но еще больше я удивился, когда вооруженный ракетным ружьем десантник молча поднялся с места, так же молча откатил в сторону боковой люк и, пристегнув к поясу страховочный тросик, принялся просто палить куда-то вдаль осветительными снарядами.

Я недоуменно глянул на лейтенанта. Тот сначала не понял, что меня могло удивить, но потом до него дошло, что я незнаком с местными инструкциями, и пояснил, что это необходимая мера предосторожности при полетах над островом и вблизи него, так как ребята Байрона редко упускают возможность причинить хоть какие-то неудобства подземным жителям. И они непременно попытаются сбить гравилет из портативного ракетного комплекса, если не принять против этого меры. Но, поскольку зенитные боеголовки наводятся на источник тепла, пылающие в небе осветительные снаряды станут для них более притягательной целью, чем турбины гравилета. Я поразился было находчивости островитян, но оказалось, что не они это придумали первыми. Так защищались от портативных зенитных комплексов еще в двадцатом веке, сразу, как только они появились.

– Зенитчики, когда видят, что гравилет летит с отстрелом снарядов, даже не станут стрелять, – добавил Форсайт. – Это пустая трата ракет. Но вот из ЗПУ долбануть могут, так что от берега нам лучше держаться подальше.

– Из чего? – не понял я.

– Из зенитно-пулеметной установки, – пояснил лейтенант. – Штука простая, но вполне эффективная на дистанциях до полутора километров. Фактически это счетверенный крупнокалиберный пулемет. Из такого если прилетит в борт, не порадуешься. Правда, хорош он против не очень скоростных целей. Сверхзвуковик можно завалить заградительным огнем, но это дело такое – раз на раз не приходится. Кстати, мы уже над безопасной водой, можно держаться подальше от острова.

Чем больше я узнавая Форсайта и чем больше слушал его, тем больше утверждался в мысли, что ни он сам, ни его бойцы, не ограничились в обучении военному делу одной лишь теорией ведения боевых действий. Нет, по всему видать, что они были практиками, владели тактическими приемами, отлично ориентировались на местности без всяких приборов, и не раз уже, скорее всего, глядели в лицо реального, а не воображаемого противника. Все были собраны, но без нервов, как и положено во время боевой операции. Правду говорят, что друзья ослабляют нас, тогда как враги укрепляют. Не вступи Байрон в конфронтацию с Крысоловом, где бы эти ребята получили боевой опыт? Нигде. И приди на остров беда, от нее было бы некому защищаться. Потому что, каким бы ни было общество благополучным, внешний враг рано или поздно найдется. И чем благополучнее общество, тем быстрее это произойдет.

Я с тревогой подумал, что у меня в последнее время завелось что-то слишком много друзей. Не раскиснуть бы… хотя в нынешней обстановке без соратников мне просто не обойтись. Иногда и один в поле воин, да только войны бывают очень уж разными. И войну со всеми биотехами Индийского океана мне одному не выиграть. Мне и начать-то ее не удалось одному. Но теперь все, теперь она уже началась, и я был полон боевого задора.

Солнце клонилось к горизонту, но все еще ярко сияло в небе, океан под нами блестел, как рыбья чешуя. И три тяжелых боевых гравилета летели выполнять поставленную мной задачу, и десантники на борту являлись моей боевой силой.

Я поинтересовался у лейтенанта, как он планирует провести операцию. И Форсайт тут же с ходу меня удивил. Оказывается, что все назначенные на это задание люди уже бывали на подводной базе. Крысолов считал, что рано или поздно это принесет пользу, а потому, еще лет пять назад, разработал и провел ряд тренировок для отработки как самого умения добраться до базы, так и умения привести в действие системы ее жизнеобеспечения. Штурмовать базу никто не думал, так как никому бы и в голову тогда не пришло, что там могут появиться незваные гости. Пока биотехи живут в океане, от Суматры туда, казалось, добраться немыслимо. Но так думали все, кроме самого Крысолова. Он понимал, что если у островитян есть идея покинуть остров, то и другим людям может не давать покоя идея об экспансии в океан.

А мысль перебраться с острова на Суматру, оказывается, возникала в голове многих жителей подземного города. Крысолов был против, но несмотря на его аргументы, адмиралтейство приняло решение организовать подобную экспедицию. Это стоило десяти человеческих жизней и двух компактных подводных лодок. Больше Крысолову не пришлось никого отговаривать, все так перепугались совершенно неукротимой биотехнологической мощи, сосредоточенной в океане, что ни адмиралы, ни жители больше не заикались о повторении подобных попыток. Но это касалось не всех островитян, а лишь подданных Крысолова. Байрон знал о провале экспедиции, но был уверен, что все произошло из-за допущенных ошибок и недочетов. У него тогда еще были три гравилета и несколько жаберных скафандров, входивших в аварийные комплекты базирующихся снаружи эсминцев. После попытки прорваться к Суматре у него не осталось ни гравилетов, ни скафандров, ни самих эсминцев.

В общем, идея добраться до большой земли была для всех островитян чем-то вроде мифического единорога, которого очень бы хотелось поймать, но никак не выходит.

И все же Крысолов понимал, что сколь бы ни были велики ресурсы острова, у всего человечества их все равно больше. И он ждал, когда хоть какие-то люди с большой земли дадут о себе знать. Он верил, что кому-то все же захочется вернуть человечество в океан. Вот только вряд ли он ожидал, что этот кто-то окажется одиночкой вроде меня. Но как вышло, так вышло. Появились тут именно мы, и тень единорога снова замаячила в умах жителей острова.

Форсайт поделился со мной идеями насчет проведения самой операции по возвращению контроля над подводной базой и батипланом. Он считал, что высадиться должны только его бойцы с ним самим во главе, а мы, зависнув над океаном, будем ждать, когда схватят Урмана. Причем оказалось, только двое разведчиков отправятся в жаберных скафандрах. Они осторожно, не поднимая шума, проникнут в док, и если там все спокойно, дадут сигнал о возможности начала штурма. Для остальных предназначались четырехместные мини-субмарины, закрепленные сейчас в бомбовых отсеках гравилетов.

Такой подход к переброске десанта пришелся мне по душе, так как очень уж не хотелось внедрять себе в вену катетер и влезать в мышечную ткань биотехов. Но я искренне удивился, зачем нам ждать завершения штурма, да еще разведчиков предварительно высылать, когда на базе не может быть никого, кроме Урмана. А его ведь и соплей перешибить можно, так что силы явно избыточные, даже с учетом возможных неожиданностей.

Но мои доводы лейтенанта не убедили. Он даже не попытался как-то объяснить причины рождения такого странного, на мой взгляд, плана, а просто поднялся со своего места и принялся отдавать команды десантникам. Двое, как и предполагалось, облачились в жаберные скафандры, достав их из непрозрачных пластиковых контейнеров, задвинутых под сиденья. Я разглядел на боковине ближайшего ко мне контейнера небольшую, набитую через трафарет надпись желтыми буквами на темно-зеленом пластике. «Жаберный Жидкостный Скафандр». Все слова по-английски, каждое с прописной буквы. В моей голове тут же родилась русская аббревиатура – ЖЖС. В тот момент я думал о Каталоге, а черновые файлы к нему мы с Ольгой вели на родном языке.

– Что-то этот Форсайт знает такое, о чем нас в известность не ставит, – сказал мне на ухо Алекс, чтобы другие не слышали.

Это было очевидным и без его замечаний. Но меня интересовало не только и не столько, что именно от нас скрыто, сколько зачем это делается или почему. Подумалось, что как-то чрезмерно я проникся доверием к Крысолову, да и в общем-то на пустом месте, если уж всерьез говорить. Но, с другой стороны, на базу его ребята могли спокойно попасть и без нас. Не факт, что они бы управились со «Шпиком», поскольку о современных технологиях тридцать лет назад никто и не мечтал, а знания островитян дальше не продвинулись. Но не обязательно ведь знать физические принципы, приводящие устройство в действие, чтобы управляться с этим устройством. Подумали бы, попробовали, может, и дошли бы до всего методом, как говорят, научного тыка. С этой позиции само наше участие в операции говорило о том, что никаких камней за пазухой Крысолов не держит. Иначе бы запер в клетке, и дело с концом. А то и похуже что-нибудь.

Но к чему тогда вообще какие-то секреты? Мне это было непонятно, а все непонятное меня беспокоило. Точно так же, как беспокоило то, на что я не мог повлиять.

Чтобы сбросить разведчиков, гравилет пришлось опустить почти к самой воде. Уже основательно вечерело, небо, а вместе с ним и вода, начало приобретать алые оттенки. Ровный восточный ветер поднимал невысокую рябь, но даже если он окрепнет, вряд ли это помешает высадке.

– Мы сейчас точно над базой, – усевшись обратно на место, сообщил Форсайт. – Если внизу все нормально, они поднимут сигнальный буй.

– А другой связи нет? – удивился я, вспомнив про низкочастотный передатчик.

– Есть, – со вздохом ответил лейтенант. – Но не для этих условий.

Я понял, что опускать антенну с гравилета в воду действительно не очень удобно.

Шагнув в проем бокового люка, разведчики плюхнулись в воду и ушли в глубину. По моим подсчетам, они должны были управиться минут за десять. Если бы операцией командовал я, дал бы приказ не о разведке, а сразу о захвате Урмана. А пока они его вяжут, мы бы перебрались на базу на субмаринах. На мой взгляд, тянуть с этим было глупо. Уже начинало темнеть, а в один заход все силы не перебросить на четырехместных лодках. Так и подмывало снова завести разговор об этом, донести до Форсайта, что никакой серьезной опасности Урман не представлял и представлять не мог. Но каждый раз, когда я собирался открыть рот, меня останавливала неуверенность в верности собственных выводов.

А вдруг, действительно, я ошибаюсь? Что если Урман очень хороший актер, ну вот бывают от природы одаренные люди? Может, он тренированный боец и, зная, какие признаки способны выдать хорошего бойца, тщательно их скрывал и валял дурачка. В этом было рациональное зерно, хотя бы потому, что полного лопуха Альбинос бы не внедрил к нам в команду. Ведь если что-то бы пошло не по плану, если бы мы попытались уничтожить личинки торпед, то Урману бы пришлось вступить в открытое противодействие, физически помешать мне и Алексу. Причем у Альбиноса не было и быть не могло иллюзий насчет нашей с Алексом боевой подготовки. Он знал, что нас не смогла остановить вся охрана тюремной зоны, и его собственная охрана тоже нас не смогла остановить, когда мы с Алексом на пьяную голову устроили дебош в его особняке.

Если бы наш спонсор всего этого не знал, тогда дело другое. Но он знал, и это не остановило его от внедрения Урмана в нашу команду. С момента побега Урмана, когда стало ясно, что он человек Альбиноса, я тешил себя тем, что липового муниципала подсадили к нам исключительно в качестве соглядатая, мол, ни о каком физическом противостоянии Альбинос и не думал. Но сейчас я со все большей отчетливостью понимал, что это попросту не имело смысла. Не той Альбинос породы, чтобы потратить столько сил на наблюдение за нами, на понимание необходимости внедрения своего человека в штат муниципалитета, на само внедрение, в конце концов, только для того, чтобы агент, по возвращении, сообщил бы, что да, мол, были личинки торпед, но теперь они уничтожены. В таком подходе не было ни малейшей логики, а отсутствие логики не вязалось у меня с образом Альбиноса.

Получалось, что раз уж удалось с такими хитростями внедрить Урмана в нашу команду, то в этом просто обязан был быть вполне конкретный и сугубо практический смысл. Альбинос прекрасно знал мое отношение к любым попыткам овладения биотехнологическим оружием, и если он хотел получить личинки, ему нужны были средства, способные остановить меня, Алекса и Ольгу, как только мы попытаемся уничтожить находку. Урман, на мой взгляд, не смог бы остановить даже Ольгу. Но он, и только он, мог быть козырем в рукаве Альбиноса, так как никаких других рычагов физического воздействия на нас мне в голову не приходило.

Получалось, что я ошибался. Получалось, что в задачу Урмана входило не присматривать за нами, а остановить нас, если мы начнем действовать вопреки интересам Альбиноса. К этому выводу мне мешала прийти только тщедушность бывшего муниципала. Ну ведь кабинетная крыса во всей красе. Комар носа не подточит.

И тут я вдруг понял замысел нашего спонсора. Как-то вот разом меня осенило. Сложились в уме всего две детали, но только они и были важны для понимания всей картины. Первая деталь – наше доверие к Урману. Он был муниципалом, поэтому не вызывал подозрений. Он спас нас от верной гибели, причем это стоило ему работы и свободы. Он сел с нами в тюрьму, он работал с нами на каменоломне, а потом вместе с нами бежал. Ну как мы могли не доверять ему? А раз мы ему доверяли, раз не могли заподозрить в нем агента, значит у него, в качестве очень весомого преимущества, имелся фактор неожиданности.

Стоило нам, к примеру, начать какие-то действия, он мог без труда перебить нас выстрелами в спину. Мы бы не ждали их, и даже не поняли бы, что произошло. Первым меня, потом Алекса, а затем, уже не прячась, Ольгу. Вот только Урман и оружие, в моих глазах, были вещами совершенно несовместимыми. Но это ладно, хорошего стрелка, в отличие от хорошего рукопашника, так запросто не отличишь. К тому же, чтобы с трех метров погасить двух противников в спину, не надо быть хорошим стрелком. Нужно иметь мотив и очень крепкую психику. Но вот психика у нашего красавца как раз была железобетонной. Отправиться одному в океан на угнанном гравилете… Ну почему же мы все на этом не заострили внимания? Так радовались, что выжили, так благодарны были спасителю, что логика куда-то испарилась. Мы словно ослепли и проглядели главное. Мы сами настолько увлеклись альтруизмом, что нас не удивил он там, где никто бы не стал его проявлять.

Другой вопрос, что для выстрелов в спину нужно оружие. И не шокер какой-то, а пушка со стопроцентным останавливающим действием и, желательно, со стопроцентной убойностью. Но ее не спрячешь так запросто!

Оружие и стало второй деталью моей догадки. Я вспомнил крошечный пистолетик Альбиноса, выстрел из которого легко сносил голову здоровенному мужику. Пневматическая плевалка, снаряженная спрятанными в герметичную оболочку пулями из щелочного металла. Контакт с водой, а ее в теле полно, и тут же готово дело. Вооруженного таким стволом агента надо научить лишь попадать в голову с близкого расстояния. А поскольку пулек в пистолетике я насчитал штук сорок, калибр-то крошечный, то в случае промаха ошибку можно было исправить раньше, чем противник успеет добраться до стрелка.

Я понял, что все мы ходили по краю пропасти. И стоило нам найти личинки самим, Урман бы точно нас перебил. Гарантированно.

Получалось, что Форсайт, в общем-то, прав, и разведчики нужны перед основной высадкой. И не так уж безопасен Урман, как мне казалось. Выходило, что это я проморгал угрозу. И сам рисковал, и друзей едва не подставил. И чтобы не подставить еще и десантников, мне следовало с лейтенантом все же поговорить. Только не в том ключе, в котором собирался, а в прямо противоположном. Предупредить его о возможной опасности, пусть пока и чисто умозрительной, вычисленной, что называется, на острие логического пера.

Выслушав меня, Форсайт нахмурился. И понятно было, что не из-за внезапно осложнившейся обстановки, а от того, что я не рассказал об этом раньше. Разведчики-то уже внизу. Мне стало до ужаса неловко. Хотя война есть война, на ней без неожиданностей не обойтись.

– Ладно, – произнес Форсайт после недолгой паузы. – Бойцы и не к такому должны быть готовы. Их двое, и они неплохо обучены. И знают базу.

Я видел, что он успокаивает сам себя. Но вот что странно, он ведь и до полученной от меня информации выглядел напряженно. Да и сам план операции, отправка разведчиков, прочие предосторожности, говорили о том, что какие-то трудности ожидались. И я решил напрямую спросить, какие.

Форсайт ответил не сразу. Он словно взвешивал в течение пары секунд стоит ли говорить. Потом все же решился.

– Операция планировалась с учетом гипотетической возможности силового противодействия. – В этой фразе он взвесил каждое слово, прежде чем его произнести.

Я не понимал почему. Мы в одной команде, нам вместе придется погружаться на субмаринах. Наша информированность ему в любом случае на пользу. Хотя… Был один вариант, при котором делиться подробностями гипотетической возможности с нами не стоило. Только один. Если полученная нами информация никаким образом не могла помочь ни нам, ни всей команде.

Ну вот, допустим, узнали ученые, что к Земле приближается астероид, да такой, что от планеты мокрого места не оставит. И нет ни малейшей возможности предотвратить катастрофу. Надо в этом случае сообщать населению, объявлять тревогу, поднимать панику? Зачем? Чтобы отравить всем людям последние часы жизни? Глупо и жестоко. А так все кончится в один момент, никто даже испугаться не успеет.

И если гипотетическая возможность, о которой говорил Форсайт, подразумевала обстоятельства непреодолимой силы, с которыми ни мы, ни бойцы не справятся в любом случае, даже если все будут владеть самой полной информацией о сути опасности, тогда да. Тогда незачем нас в эти тонкости посвящать. Зачем без всякого проку зарождать страх в наших душах? Скорее всего, именно так дело и обстояло, а разведчики выполняли скорее роль пробного шара, эдакого первобытного старика, которого соплеменники первым впускают в пещеру, чтобы узнать, есть там медведь или нет. Если полетят куски мяса, значит, есть, а если старик выйдет и помашет остальным, значит, все в порядке, и можно пещеру обживать. Я сообразил, что всплывший сигнальный буй будет означать только одно – разведчики выбрались из бассейна в доке и остались в живых. Все остальное было уже не столь важным. Точнее, никаких других опасностей на базе не предполагалось, кроме той, которая могла убить обоих разведчиков сразу после появления в доке. Именно поэтому Форсайт и нахмурился, узнав о пистолетике – он не рассчитывал ни на какие сюрпризы. Если буй всплыл, значит, по базе можно будет ходить, как по бульвару какого-нибудь города в метрополии, а если нет, то никто туда больше спускаться не будет.

На самом деле из лейтенанта можно было и не вытягивать подробности. Не было в таком насилии над его личностью никакого смысла. Он не хотел попусту нас пугать, за что я ему был благодарен, так что и его напрягать мне тоже не хотелось. В этом не было необходимости, так как я сам понял, о какой гипотетической возможности он говорил. Вот только не уверен я был, сообразили Ольга с Алексом, пришли они к тем же выводам или нет.

К счастью, была возможность сообщить им суть догадки так, чтобы Форсайт ничего не понял. Он ведь не знал нашего языка жестов. Но беда в том, что я пока сам не был точно уверен, надо ли им это знать.

С точки зрения лейтенанта, да и самого Крысолова, в таком знании не содержалось рационального зерна, так как гипотетическая опасность была неодолимой. Но это только на их взгляд. Только на их. Я же понимал, что нам удавалось проворачивать такие дела, от которых любой из находящихся в гравилете десантников банально бы наложил в штаны. Подумав немного, я решил довести до Алекса и Ольги свои соображения.

«Там могут быть сухопутные биотехи», – жестами показал я.

«Точно, мы не проверили арсеналы, – согласился Алекс. – Там были личинки торпед, значит, могли быть и сухопутные твари в анабиозе».

«Десантники уже были на базе, – напомнил я. – Они точно знают, что твари там есть. Справимся?»

«А есть выбор? Без батиплана нам никак. За ним все равно придется спуститься. Справлялись в океане, справимся и тут. Тут их точно меньше».

Да, в океане биотехов было без меры, и какой бы ни была огневая мощь, они рано или поздно брали числом. А вот на подводной базе их бесконечно много не может быть. Их не может быть даже просто много. Скорее всего, погруженные в анабиоз твари нужны были только для поддержки при обороне базы на случай вторжения боевых пловцов противника, а может, еще для взаимодействия с морской пехотой при переброске контингента базы на берег. Сколько на это нужно сухопутных чудовищ? Если таких, какие лютовали на острове, то не более двух десятков.

К тому же вообще не факт, что Урману хватило духа вывести монстров из спячки. Даже если он умел обращаться с программатором. Слишком уж силен человеческий ужас перед биотехами. Если бывший муниципал смог его преодолеть, это говорило о многом и многое объясняло. Безусловно, человек, способный пересечь береговую черту на гравилете, а затем углубиться на пару десятков километров в воздушное пространство над заселенной биотехами акваторией, чтобы спасти нас с Алексом, слеплен был из особого теста, не из того, какое замесили для лепки прочих обитателей побережья. И то, что я не придал этому должного значения в нужный момент, не делало чести прежде всего мне самому. И теперь пришло время расхлебывать последствия этой ошибки.

Еще я отметил про себя, насколько все-таки сильной фигурой оказался сам Альбинос. Ведь именно он разыграл эту партию так, что ни я, ни Алекс, ни Ольга не заподозрили ничего ровным счетом. Ключом к этому, конечно, был наш арест. Окажись мы на базе, я бы проанализировал ситуацию, и у меня неизбежно возникли бы подозрения, которые потом, по своему обыкновению, я бы сто раз перепроверил. Но нам не дали такой возможности, нас вынудили думать о сиюминутных проблемах, вплоть до самого побега. А потом, пройдя совместное заключение, мы уже на подсознательном уровне считали Урмана своим в доску. Это еще не означало, что Альбинос с инспектором заодно, ведь для прямого управления людьми не обязательно платить им зарплату. Порой достаточно ввести одну фигуру в круг интересов другой. И всё, дело в шляпе.

Так меня не переигрывал еще никто. И я пожалел, что мы с Альбиносом оказались по разные стороны баррикад. Такого бы партнера, да только бы при других раскладах…

Форсайт заметил, конечно, наше общение жестами, но не стал требовать объяснений. Скорее всего, он понял, что мы догадались и к каким выводам пришли. Так было для всех лучше. Он понимает, что мы в курсе, но и не может винить себя в нарушении инструкций.

Через пару минут, когда над океаном уже начали сгущаться сумерки, пилот сообщил, что из глубины поднялся сигнальный буй. Все с облегчением выдохнули. Если разведчики живы, значит, они не просто выбрались из бассейна, но и осмотрели окрестности дока. Биотехи бы их непременно атаковали, в этом была их суть – нападать и убивать. Похоже, не из такого уж крутого замеса был слеплен наш Урман. Да оно и к лучшему. Не вывел тварей из спячки.

Конечно, в сравнении с сухопутными биотехами, пистолетик Урмана уже не мог рассматриваться в качестве серьезной опасности, так что Форсайт заметно повеселел. Он приказал спустить все четыре субмарины на воду и задумался о распределении мест в них. Я боялся, что он отправит сначала весь подчиненный ему личный состав, а нам отведет последнюю очередь, но лейтенант тоже дураком не был, да и совесть, похоже, была у него в достаточной мере развита. В результате он скомандовал занять нам места в одной с ним подлодке, а остальные две заполнил восемью десантниками, по четыре человека в каждой. С учетом двух разведчиков, уже занявших позицию на базе, нас общим числом получалось четырнадцать человек. Ну а серьезных бойцов выходило тринадцать, так как Ольгу я не мог приравнять к полноценной боевой единице. Она нам нужна была не на случай драки, а как пилот, если мне по каким-то причинам будет не до управления батипланом.

Такой отряд, по сути половина роты, да еще превосходно экипированный и вооруженный, мог подавить и куда более серьезного противника, чем Урман с почти игрушечным пистолетиком. По крайней мере, я очень на это надеялся. Но сомнения все же были, несмотря на откровенное неравенство сил в нашу пользу. Мне не давала покоя мысль, что Альбинос еще ни разу не попал впросак, чего нельзя сказать обо мне самом. Он был игроком опасным, очень умелым и уже проявившим себя на том же игровом поле, на котором я, не без основания, считал себя членом высшей лиги. Но всякий раз, когда мне доводилось столкнуться с Альбиносом, он клал меня на обе лопатки. За исключением самого первого знакомства. Наверное. Или тогда я тоже, сам того не понимая, сыграл по его правилам, на пустом месте возведя себя в ранг победителя? Могло быть и так. Моя ничего не значащая победа в ту ночь как раз и могла стать ключом к моей личности, и дальше Альбиносу уже ничего не стоило вычислить меня и управлять мной, как марионеткой. Только ниточки в его руках оказались невидимыми даже для меня самого.

Гидрокостюмов для высадки предусмотрено не было, не привыкли ребята работать в океане, несмотря на наличие таких продвинутых субмарин. Так что, когда лодки из бомбовых люков спустили на воду, пришлось прыгать прямо в штурмовой униформе. Уже почти стемнело, вода внизу выглядела черной-черной, как расплавленная смола, и только вокруг ударяющих в нее ногами десантников образовывались световые следы от люминесценции планктона. Я тоже плюхнулся, униформа тут же промокла до нитки. Рядом, с коротким визгом, погрузилась Ольга. Она таким образом высаживалась впервые, так что ей можно было простить выброс излишних эмоций.

Ночь обещала быть темной. Луна пока оставалась за горизонтом, а с севера, еще серебрясь в последних отсветах севшего солнца, надвигалась пелена облаков. Одна за другой зажигались звезды.

Вода показалась очень теплой, теплее, чем я ожидал. И свечение планктона было необычайно ярким, я такого давно уже не видел, по крайней мере, у побережья Суматры. Странно, вроде вода с пониженной соленостью, вроде в ней морских организмов и не должно водиться, а тут на тебе. Стоило произойти в воде малейшему возмущению, как пузырьки и пена тут же начинали пылать каким-то даже потусторонним зеленоватым свечением. Оно оставалось от каждого гребка руками, и в виде следов за спинами плывущих десантников, и у бортов подводных лодок, делая их обводы хорошо видимыми в темноте.

Субмарина, когда я уцепился за небольшой поручень возле смотрового акрилового колпака кабины, оказалась неустойчивой, как каноэ или легкая прогулочная лодчонка. Пришлось дожидаться Форсайта в бездействии, чтобы случайно не сломать чего-нибудь.

Лейтенант подплыл к лодке последним, так как ему мешал двигаться хоть и короткий, но увесистый штурмовой автомат, переброшенный через плечо на ремне. Но стоило Форсайту заняться подготовкой субмарины к погружению, ее отменные качества стали очевидны, а от иллюзии хрупкости и следа не осталось. Лейтенант ловко откинул акриловый колпак, не заботясь о заплеснувшейся внутрь воде, помог забраться Ольге и велел ей протиснуться как можно ближе к корме. Потом он влез в кабину сам и забился в самый перед, на место пилота. А два средних кресла, непосредственно под колпаком, остались за нами с Алексом. Я занял то, что поближе к Форсайту, а широкоплечий Алекс, кряхтя и бурча себе что-то под нос, устроился позади меня.

Под нашим весом лодка сразу приобрела недостававшую ей устойчивость, и небольшие волны, хоть и приподнимали ее, но уже не раскачивали с борта на борт. Вот только воды налилось в кабину изрядно, буквально по щиколотку. Но я решил по этому поводу не волноваться, раз лейтенант не обращает на это внимания. Он закрыл колпак и взялся за пульт управления. У меня сразу заложило уши, видимо, давление в кабине начало расти. Через секунду я понял, что это действительно так – воду из-под ног выдавило куда-то наружу. Суше от этого не стало, с нас лило, как с вынутых из ведра тряпок, но зато я понял, каким образом тонкий корпус противостоит избыточному давлению забортной воды. Хорошего в этом было мало, под давлением в крови растворялся избыток азота, и если мы по каким-то причинам в кабине задержимся, нам потом придется долго проходить декомпрессию.

Кессонная болезнь – штука опасная, и мне бы хотелось избежать всего, что с ней связано. Но и жаберный способ дыхания внутри живого скафандра у меня не вызывал ни малейшего восторга, если примерять его на себя. Я пожалел, что при нас не было ни единой дозы старого доброго дыхательного грибка. Все осталось на «Шпике». Ну, тем важнее его вернуть. Хотя дело, конечно, не в грибке. Алекс верно заметил, без подводного корабля нам никак.

Мерно гудя электрическими моторами, субмарина погрузилась в черную глубину, включила три мощных прожектора и стала опускаться все глубже и глубже. Несмотря на повышенное давление в кабине, обшивка начала потрескивать от внешнего натиска воды. Наши батипланы, оснащенные мощной броней, избавляли нас от этого эффекта и связанных с ним лишних эмоций.

Мы снижались по спирали, с левой циркуляцией. Это говорило о том, что база точно под нами. Две других лодки кружили с нами словно в одном вихре, распарывая лучами прожекторов непроницаемую тьму.

Вскоре лучи стали плотнее и четче, я сообразил, что это из-за близости дна, с которого течением поднимало ил. Еще поворот, и уже можно было разглядеть очертания базы – три огромных цистерны, собранных вместе.

Форсайт сбавил ход и трижды мигнул прожекторами. Видимо, это был условный сигнал, понятный пилотам двух других лодок, поскольку одна из них выдвинулась вперед и продолжила движение к базе, тогда как другая сбавила ход и отстала. Лейтенант подогнал нашу субмарину поближе и тоже остановил винты. Заурчали сервоприводы, набирая в балластные цистерны дополнительные порции забортной воды для обеспечения нулевой плавучести. Мы, как большая сонная рыба, неподвижно зависли в черной глубине.

Обогнавшая нас лодка направилась к среднему корпусу базы, где находился входной док с бассейном. Там нас ждали двое разведчиков. Честно говоря, я был уверен, что они уже самостоятельно пленили Урмана. Даже с учетом его пистолетика и стальных нервов, у него, на мой взгляд, было мало шансов против двух хорошо подготовленных десантников, да еще облаченных в скафандры с мышечными акселераторами. По крайней мере, можно было на это надеяться.

Когда первая лодка скрылась под корпусом, настал наш черед двигаться следом. Третья, видимо, по плану Форсайта должна была остаться в арьергарде.

– А ничего, что мы без оружия, – поинтересовался Алекс.

– Не навоевались еще? – с улыбкой спросил лейтенант.

Алекс не стал отвечать.

Форсайт провел лодку по отлично выверенной траектории, с учетом течения, и уже через пару минут мы оказались под средним корпусом базы. Один из трех лучей поднялся почти вертикально, прорисовав в темноте проем входа. Передовой субмарины видно уже не было, скорее всего ребята из нее уже высадились и заняли оборонительную позицию.

Но тут у меня сработало то, что уже много раз спасало мне жизнь. Чутье это, или интуиция, или хрен знает что, но мне словно ледяной стержень забили в позвоночник. Даже дыхание сперло на какой-то миг. Этого было вполне достаточно, чтобы я резко велел Форсайту остановиться.

– Что такое? – удивленно повернулся ко мне лейтенант. Но он все же остановил винты. Умничка.

– Не знаю, – честно признался я. – Кажется, заметил что-то странное, но еще не понял, что именно.

– Что тут можно заметить? – Форсайт держался за ручку управления, но ходу винтам не давал.

– Опустите прожектор, – попросил я. – Хочу видеть дно.

Лейтенант пожал плечами и повел лучом левого прожектора вниз. Тот сразу стал плотнее из-за сверкающих частиц ила, проносимых течением. Шельф полого поднимался к востоку, и световое пятно медленно ползло по его гладкой на вид поверхности. Но я знал, что это иллюзия. На самом деле дно изобиловало неровностями, но их скрадывали наносы ила. В этой подвижной эмульсии трудно было что-нибудь различить, но все же одна слишком геометрически четкая деталь привлекла мое внимание.

– Стоп! – как можно спокойнее произнес я.

Но дальше сохранять спокойствие стало сложнее.

– Это же рука… – прошептала Ольга.

Это действительно была рука, причем облаченная в толстый покров из искусственных мышц жаберного скафандра, в каких отправились на разведку двое десантников.

– Подойдите ближе, – попросил я. – Только по инерции, а то поднимем винтами ил.

Форсайт коротко дал полный вперед и тут же остановил моторы. Лодка устремилась вперед и вниз, постепенно замедляя ход. Через несколько секунд стало очевидным, что мы не стали жертвами какого-то обмана зрения, присущего человеческому восприятию в глубине, в условиях нестабильной и непривычной освещенности. Нет, на дне действительно покоился один из отправленных нами боевых пловцов, не подавая никаких признаков жизни.

– Сомневаюсь, что он погиб от руки Урмана, – высказал я предположение. – Пули, пущенные из его пистолетика, обладают невысокой пробивной способностью. Они могли изуродовать скафандр, но не могли причинить вред облаченному в него человеку. Скорее это упомянутая вами гипотетическая опасность перестала быть чисто гипотетической. Похоже, яйца у нашего Урмана действительно из первосортной судостроительной стали, раз у него хватило духу вывести из анабиоза сухопутных биотехов, найденных им в арсенале.

– Значит, конец операции, – нахмурившись, произнес лейтенант. – У меня четкие инструкции, вернуться на остров при возникновении угрозы такого рода.

Я глянул на Алекса, обернувшись через плечо. Его лицо было едва различимо в тусклом свете, исходившем от индикаторов на панели управления, но оно было настолько решительным, что и в таких условиях это не ускользнуло от меня.

– Без подводного корабля нам никак, – произнес я. – Уж извините.

– Вы не понимаете… – Форсайт сделал паузу, пытаясь подыскать нужные слова. – С этим не получится воевать. Это непреодолимая сила…

– А биотехи в океане? – напрямую спросил я. – Тоже? Но тем не менее мы уже много лет эффективно уничтожаем их. И то, что эти твари могут еще и по суше ползать, не способно остановить ни меня, ни моих соратников. Так понятно?

– Но у вас даже оружия нет! – в голосе лейтенанта промелькнули панические нотки.

– Отчего же? – Я усмехнулся. – Мой пистолет и ваш штурмовой автомат. К тому же в доке наверняка уже находятся трупы четырех десантников из первой субмарины, а значит, и их оружие. Давайте, лейтенант, двигайте потихонечку.

– Вы с ума сошли. Я военный, и не стану нарушать данных мне инструкций.

Не вынимая пистолета из набедренной кобуры, я снял его с предохранителя. Раздался отчетливый щелчок сработавшего механизма.

– Я не дам вам уйти, – спокойно, но твердо, заявил я. – Ваш автомат, будьте любезны.

Он не шевельнулся, так что мне самому пришлось потянуть за оружейный ремень, перекинутый через его плечо, и забрать автомат. Я передал оружие Алексу.

– Малым ходом наверх, к доку, – приказал я.

Форсайт подчинился. По возвышающейся спирали он начал поднимать субмарину.

– Есть план? – поинтересовался Алекс, приводя автомат в боевую готовность.

– Приблизительный, – пробурчал я. – В любом случае у нас есть весомое преимущество, которого не было ни у разведчиков, ни у первых четырех десантников. Мы можем укрыться в батиплане.

– Разведчики запросто могли нырнуть в бассейн и уйти на водометах, но что-то не помогло, – возразил Алекс.

– Судя по останкам на дне, они и нырнули. Как минимум один. Но их, как мне кажется, настигли и уничтожили уже в воде. – Я подумал и добавил, чтобы более полно донести до всех посетившую меня мысль: – На подводной базе глупо держать полностью сухопутных тварей. Скорее всего, это амфибии, умеющие вести бой как на воздухе, так и в воде.

Никто не ответил, даже Алекс не отпустил никаких шуточек. Очевидно, стало не до веселья. Мне, впрочем, тоже. Я прекрасно осознавал, что на этот раз стычка с биотехами вполне может стать для нас последней. Но и отступать мы не могли, так как не ясно, позволит нам Крысолов еще раз попасть на подводную базу, или, по возвращении на остров, нам придется остаток дней провести в подземном городе.

– Как только выберемся из кабины, сразу открывай шлюз батиплана и дуй в рубку, – приказал я Ольге. – Вы, господин лейтенант, следом за ней, только попрошу не мешать ничему. Места внутри не много, так что вам придется постоять в коридоре, у шлюза. Заодно, если что, подстрахуете.

– Как? – уже не скрывая смятения, спросил Форсайт.

– Как сумеете, – отрезал я.

Мне некогда было с ним деликатничать, так как субмарина уже вошла в квадратный проем дока. Я невольно напрягся, хотя напряжение в бою только мешает. Воображение рисовало возможные варианты того, что ждало нас после всплытия. Но я прекрасно понимал, что имеющееся в нашем распоряжении оружие не способно причинить серьезного вреда кошмарным искусственным тварям. Единственным шансом для нас была возможность укрыться за броней батиплана. Если нам дадут время на это.

По мере всплытия лодки, я пристально всматривался в светлый прямоугольник над нами, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Мой опыт подсказывал, что таким образом почти невозможно идентифицировать опасность на осознанном уровне, но вот подсознание частенько подавало сигнал тревоги там, где разум оставался спокоен. Как-то ведь мне удалось заметить в темноте лежащее на дне тело! Хотя, скорее всего, глаза различили что-то другое, например, возмущения ила, едва заметные, или нечто подобного рода. И передали в мозг сигнал об опасности. Если бы не эта моя особенность, которую иначе как чутьем и не назвать, мы бы столкнулись с биотехами неожиданно. И, скорее всего, с печальным исходом.

Но ни теней, ни ряби на воде я так и не увидел, а заметил лишь днище «Шпика». Это не успокоило, но заставило крепче собраться. Наконец, прозрачный колпак субмарины пронзил водную гладь бассейна, и мы всплыли борт в борт с батипланом. Я тут же, еще не привыкнув к яркому свету, почти на ощупь отомкнул запор кабины и толкнул крышку вверх.

Оружие доставать пока было некогда, следовало как можно скорее освободить путь Ольге, а для этого выпустить Алекса. Поэтому я попросту вскочил на кресло ногами и прыгнул, толком не разбирая куда. К счастью, попал я не в воду, а на бронированную палубу нашего подводного корабля. Точно бы повредил колено, если бы не мягкая защита суставов на униформе.

Ощутив твердь под ногами, я тут же выхватил пистолет и вскинул его на уровень глаз. По ушам гулко ударила короткая автоматная очередь. Трудно было понять откуда Алекс открыл огонь, так как эхо от стен дока корежило звуковую картину до неузнаваемости. Но раз он стрелял, значит, было во что. Похоже, он быстрее адаптировался к яркому освещению – у меня пока еще лоб ломило при попытке открыть глаза. Я мог лишь надеяться, что на палубе противник позицию еще не занял.

Рядом раздался плеск, и я все же заставил себя распахнуть веки. Болью по глазам резануло так, что я едва не взвыл, но это был единственный способ ускорить процесс. Оказалось, что от моего прыжка субмарину чуть отнесло в сторону от «Шпика», поэтому Ольга не допрыгнула до броневой обшивки, а плюхнулась в воду. Я присел и подал ей руку, а потом вытянул на борт, как морковку из грядки. Она тут же бросилась к шлюзу.

Оказалось, что Алекс, пользуясь присущим ему равновесием, не стал покидать лодку, а просто перебрался на нос, чтобы освободить путь Ольге. Чудом удерживая баланс, он короткими очередями колотил в копошащуюся груду хитиновых тел, клешней и острых, как копья, боевых конечностей, занявшую все пространство по берегам бассейна.

Очевидно было, что я ошибся, что тварей оказалось не два и даже не три десятка, а куда больше. Можно было бить без всякого прицела и не рисковать промахнуться. Правда и толку от попаданий, при таком численном преимуществе, не было ни малейшего. Я даже не стал тратить патроны, настолько бесполезным мне показалось применение нашей скудной боевой мощи в данной ситуации.

Поначалу меня поразила странная тактика тварей. Все они сгрудились на краю бассейна, мешая друг другу на довольно узких участках палубы, но ни одно из чудищ не встретило нас в воде. Меня это удивило, так как, судя по внешнему виду биотехов, по наличию хвостов, похожих на рачьи, по широким плавательным конечностям, вода для них была второй, а еще точнее, равноценной стихией. Люди же в воде чувствуют себя достаточно неуклюже, и нас можно было в капусту нашинковать раньше, чем мы успели бы открыть шлюз.

Но в следующий миг я понял замысел инженеров-генетиков, проектировавших инстинкты тварей. Ведь, в случае атаки на базу, силы противника прибудут на таких вот субмаринах, причем на нескольких сразу. И если при всплытии десантники заметят тени плескающихся тварей в светлом проеме бассейна, фактор неожиданности будет утрачен. Вряд ли атаку отменят, как это пытался сделать Форсайт, а вот применить противобиотехнологические средства десантники точно могли. И, скорее всего, такие средства были у них в наличии. Или не было? Были бы они в то время, они бы и у нас теперь оказались бы. Нет, скорее инстинкты биотехов были спроектированы именно с целью заманить десант в ловушку, а не просто его отпугнуть на подходе. Учитывая непреодолимость противостоящей нам силы, в этом был немалый резон.

Теперь же в этой ловушке оказались мы сами. И если бы не батиплан, у нас не оставалось бы ни единого шанса на выживание. Но он у нас был, и, более того, Ольга уже распахнула шлюз.

– Беги в люк! – прокричал мне Алекс между двумя пущенными по монстрам очередями.

Ага, сейчас. Разбежался-поскользнулся. Все брошу и побегу. Похоже, Алексу пришла в голову мысль погибнуть тут геройской смертью. Но на мой взгляд, в этом не было ни малейшей необходимости.

Это понимал и Форсайт, а может, у него просто на полную мощность включился инстинкт самосохранения. Так или иначе, он врубил винты и стал подруливать к батиплану.

У Алекса к этому моменту кончились патроны. Твари все еще выжидали и в воду не прыгали, хотя мой напарник умудрился их чуток потрепать. Я понимал, что они ожидают всплытия остальных субмарин, ведь у них в инстинктах зашито, что их должно быть несколько. И лишь когда время ожидания истекло, первые монстры-амфибии бросились с края бассейна в воду, подняв столбы брызг.

Тут я и порадовался, что не стал тратить патроны попусту. В воде твари двигались не так быстро, как океанские, но все же достаточно стремительно. И если бы и мой пистолет сказался пуст, Алексу бы точно удалась его задумка о геройской гибели. Но стоило мне сделать пяток выстрелов, внимание панцирных гадин тут же переключилось на меня. Прямо под водой они изменили траекторию и направились к батиплану. Это дало возможность лейтенанту завершить маневр, и через секунду Алекс оказался уже на борту «Шпика» рядом со мной.

– Лови! – крикнул ему Форсайт, и, по пояс высунувшись из кабины, бросил запасной магазин к автомату.

Пока тот летел, Алекс уже отстегнул пустой, поймал новую порцию патронов и привел автомат в боевую готовность. Лейтенант перебрался на борт в тот момент, когда три похожие на скорпионов твари попытались выкарабкаться к нам на броню. Я перевел пистолет в режим автоматического огня, и мы из двух стволов дали им прочихаться. Чудища были весом килограммов по триста, но столь плотный огонь все же сбросил их обратно в воду.

Сильно навредить им наши пули вряд ли могли, и все бы закончилось плохо, но Ольга догадалась дать батиплану полный назад, чем значительно разорвала дистанцию между нами и противником.

Сообразив, что к чему, в воду разом бросились все биотехи. Поверхность бассейна словно вскипела от нескольких десятков тел, ощетинившихся шипами, рогами и спинными гребнями панцирей. Они секунды за три зажали нас в кольцо, но Форсайт к тому времени уже скрылся в проеме люка. Алекс, опустошив второй магазин, тоже ринулся за ним. А я протиснулся в шлюз, когда пять крабообразных чудищ размером с корову уже выбрались на броню. Одно умудрилось даже клешню в люк просунуть, но я отстрелял остаток патронов ему по глазам. Тварь сползла в воду, а Ольга задраила люк.

Мокрые, с бурлящим в крови адреналином, в луже воды, которая стекла с униформы Ольги, мы оказались наконец в относительной безопасности. Но, главное, мы были на борту «Шпика», то есть выполнили как минимум часть стоявшей перед нами задачи. Эти твари, скорее всего, не были начинены нитрожиром и не могли взрываться, иначе бы разнесли саму станцию. Значит, сквозь броню им никак не пробраться.

– А вы говорили, нельзя, мол, нельзя… – произнес я, похлопав по плечу лейтенанта. – Выходит, можно. Поздравляю с боевым крещением. А то что за слава гонять на острове бедного Байрона?

Форсайт покосился на меня, но ничего не ответил.

– Алекс, давай в стрелковый комплекс, – приказал я. – Посмотри, чем мы можем подавить этих клопов-переростков в надводном положении.

Он не заставил себя уговаривать, а я, велев лейтенанту оставаться у шлюза, перебрался в рубку.

– Урман постоянно нас вызывает, – сообщила Ольга. – Шлет сигнал бедствия. Будешь с ним говорить?

Я понял, что пришло время исполнить и другую часть нашей миссии. Свершить акт возмездия.

– Иди к Алексу, может, поможешь чем, – велел я.

– Я же пилот! – возразила Ольга.

То ли адреналин у меня в венах бурлил, то ли оказалась пройдена какая-то граница терпения, но я не выдержал и рявкнул на нее:

– Сколько можно обсуждать приказы?!

– Я хотела как лучше… Ты чего? – Вид у нее сделался растерянным.

– Еще раз начнешь эту бодягу в боевой ситуации, вышибу из команды, несмотря ни на что. Ясно?

– Перенапрягся, что ли? – Она поджала губы и демонстративно покинула рубку.

У меня на душе остался тяжелый камень. С одной стороны, с ней никто так не говорил никогда. Наверное… С другой – мы подошли к такой стадии воплощения моих идей по спасению человечества, что я готов был много чем пожертвовать, только бы исключить помехи на этом пути. Впрочем, в данный момент как раз Ольга никаких помех не создавала. И от этого я еще хуже себя почувствовал. С другой стороны, я прекрасно понимал, что сорвался не на пустом месте, что чаша моего терпения переполнялась, капля за каплей, уже несколько лет. И сейчас, может не очень вовремя, просто сработал предохранительный клапан.

Но я знал, на ком свое состояние выместить в полной мере.

– Батиплан «Шпик» на связи, – произнес я, прижав мерцающую клавишу внешнего коммуникатора. – Здесь капитан Вершинский.

– Это Урман! – раздался в эфире голос смертельно перепуганного человека. – Спасите меня. Пожалуйста!

– От кого? – поинтересовался я.

– Ты же знаешь! – заискивающий и перепуганный тон сменился в голосе Урмана злостью.

– А за каким бесом ты их выпустил? Ну? Я слушаю!

– Хотел обеспечить оборону базы… – промямлил предатель.

– Нет, – я решил его поправить. – Это не так называется. Ты их выпустил, чтобы они убили нас.

Тишина в эфире.

– Так? – настойчивее переспросил я.

– Но вы же победили! Не оставляйте меня тут!

– Попроси Альбиноса. У тебя же есть с ним связь.

– Он не понимает, почему они вышли из-под контроля…

– Потому что это твари, – спокойно пояснил я. – Может, теперь у него отпадет желание искать личинок на других базах. Он сказал, как можно восстановить контроль над биотехами?

– Да. Шлет мне депеши с разными вариантами использования программатора и управляющих феромонов. Но все без толку.

– Попробуйте еще, – посоветовал я и отключил связь.

Эта история стала мне не интересной. Я знал, чем она кончится, осталось лишь запустить машины и увести батиплан в глубину.

Глава 9. Рассвет

По мере погружения одна мысль всерьез не давала мне покоя – обычные биотехи пытались выпустить нам кишки или какие-то особо модернизированные, приспособленные для жизни в опресненной воде? Вопрос был до крайности важным, от ответа на него зависело очень многое, а не только будут нас преследовать или нет. А если будут, то как долго и с какой интенсивностью? Ответ, как вердикт присяжных, способен был изменить в ту или иную сторону мое общее, глобальное представление о возможностях тварей. А значит, и тактику мою, и стратегию.

Ведь если на базе остались твари, не чувствительные к опреснению воды, значит, они могли притаиться где-то еще, а значит, ни эти воды нельзя считать безопасными, как нам казалось, ни какие-то другие. В этом случае смерть могла поджидать даже у речных городских причалов. И что этого никогда еще не происходило, ничего ровным счетом не значило. Устойчивых к пресной воде тварей могло быть мало, они могли создаваться для исключительных условий и только в них применяться. Главного это не меняло. Если они есть – одно. Если нет – кардинально другое.

Больше всего меня это волновало именно в аспекте сохранности кораблей, дошедших по реке до города. Могу я там ощущать себя в безопасности, или река, напротив, способна превратиться в ловушку? При этом очевидно, что жаберный скафандр в пресной воде прекрасно функционировал и был для нее специально приспособлен. Значит, технологической преграды для этого не было. Вопрос в другом – успели по новой технологии наклепать биотехов или опомнились раньше? Ответа у меня не было, это можно было узнать только на практике.

В убийстве боевых пловцов сомневаться не приходилось. Трупы наших разведчиков покоились на илистом шельфе под базой. Это означало, что твари бросились за ними в погоню и убивали уже под водой, а не в доке. Но что потом стало с ними самими? Вернулись? Погибли, не будучи приспособленными к имеющейся солености? И если второе, какое время они могут оставаться живыми и активными в безопасной акватории? Многое можно будет понять, если биотехи и за нами предпримут погоню.

Правда, я отдавал себе отчет, что думаю, как шахматист над доской с фигурами, или как игрок в покер над раскладом карт. То есть без учета того, что это не фигурки из полимера, и не красочные картинки королей и дам, а живые люди, сидящие сейчас в утлых десантных субмаринах и ожидающих команды Форсайта. Думать же надо было именно как о людях, так как время игр подошло к концу. И время рисков тоже подходило к концу. Надвигалась новая эпоха, а время одиночек, каким считал меня, и не без основания, Альбинос, близилось к закату. Мне предстояло сменить амплуа, превратиться из постоянно рискующего авантюриста в мудрого стратега, способного не только воспламенить людей на какой-нибудь разовый штурм, но и вызвать их доверие всерьез и надолго. Научиться не только выкручиваться самому, но и не подставлять команду. Научиться жить не только сегодняшним днем, но и строить хоть какие-то планы. Научиться слушать не только себя, но и своих адмиралов. В том, что адмиралы у меня в скором времени образуются, оставалось мало сомнений. Точнее, образуются они как раз в том случае, если у меня получится изменить себя. Раньше мне казалось, что изменить себя и изменить себе – одно и то же. Но теперь понятно было, что это не так.

– Форсайт, срочно в рубку! – передал я по внутренней связи.

Необходимо было срочно дать ребятам команду к отходу, а я не знал как. Впервые в бою я не знал, как что-то сделать. Но это знал другой человек из тех, с кем я пошел в эту битву. Пожалуй, для меня, в огромной мере, это стало ключевым моментом. Не спрашивать, не пытаться самому разобраться, а ослабить присущий мне контроль над всем и над всеми, позволить другим членам команды выполнить то, что они умели хорошо делать. Возможно, не лучше меня самого. Но я не мог держать все нити в руках. Еще точнее – не имел уже права.

Лейтенант просунулся в тесную рубку, я показал ему модуль управления ходовыми и боковыми прожекторами, велев подать светом команду к отходу для всех ожидающих нас десантников. Сгорбившись в полутьме рубки, освещенной лишь зеленоватым маревом индикаторов и шкал на панели, Форсайт принялся мигать светом. Я понял, что эту проблему теперь могу выкинуть из головы, раз поручил ее, кому доверяю.

Вместо того чтобы удирать от базы на полном ходу, я сдвинул рукоять управления влево и заставил «Шпика» заложить довольно крутой вираж. За винтами с серповидными лопастями оставались следы из кавитационных пузырьков. Десантная субмарина подсветила их своим прожектором, помогая мне лечь в точности на обратный курс. И лишь затем развернулась и устремилась к месту погрузки на гравилет. Я учился работать в команде. И мне это нравилось.

– Дай сигнал, что я их прикрою, – произнес я. – Пусть спокойно грузятся на борт. Алекс! Стрелковый комплекс готов?

– Как девица после предварительных ласк! – ответил в эфире стрелок.

– Смотря какая девица… – пробурчал я.

– Да готов, готов! Стрелять-то куда?

– Во все, что движется, кроме десантников и гравилета.

– Вот это мне нравится! – довольным тоном заявил Алекс. – Ожидаем погоню?

– Прикрываем десант, – уточнил я.

– О как…

Я усмехнулся. Батиплан, оставляя след мелких пузырьков и поднимая ил с шельфа, хищной тенью пронесся всего метрах в тридцати от корпусов базы.

– Ультразвуковое орудие к бою! – приказал я. – Там не торпеды, так что нет смысла тратить боезапас.

И только я успел это сказать, монитор бокового обзора показал какое-то движение.

– Свет на базу! – приказал я Форсайту.

Он перевел плотный луч прожектора в сторону дока, и мы оба увидели, как твари ныряют через проем. Они просто прыгали с кромки бассейна, а потому пенные следы за ними оставались в точности такими, как за прыгающими в воду людьми. С той разницей, что биотехи были намного крупнее. Поначалу вертикальные, следы круто изгибались у дна и направлялись в нашу сторону. Два, десять, пятнадцать…

– Цели на радаре! – сообщил Алекс.

– Огонь! – скомандовал я. – Но не перебей всех. Мне нужно примерно пять особей, чтобы проверить их живучесть в опресненной воде.

– Понял! – ответил стрелок.

Конечно, за нами бросились не торпеды, а те самые амфибии, которые чуть не разодрали нас на части в доке. Эти твари не могли состязаться с батипланом ни в скорости, ни в маневренности. Да и боевой мощи у них недостаточно было для эффективного противодействия столь трудноуязвимой цели. Но все же это были биотехи, с ними надо держать ухо востро. Если они умели взрываться, подобно торпедам, то могли причинить нам достаточно опасные повреждения на столь короткой дистанции. А потому я предпочел дистанцию разорвать.

Направив батиплан по пологой дуге с правой циркуляцией, я начал растягивать довольно плотную стаю тварей и уводить ее прочь от шельфа, на котором стояла база.

В течение первых же десятков секунд стало ясно назначение этих амфибий. Их создавали исключительно для обороны от боевых пловцов. Гоняться за субмаринами они не могли. Тем более за такой, как наша.

Мне удалось без труда растянуть их строй, а в это время Алекс отстреливал их из ультразвуковой пушки, как резиновых уточек в тире на ярмарке. Конечно, так будет не всегда, это ясно. Но все равно было невероятно приятно так вот отвести душу на тварях.

Я сбавил ход, играя, как кошка со стаей догоняющих ее собак. В парке, где в любой миг можно без труда забраться на дерево. Я представил, как сейчас склонились над экранами радаров спасшиеся десантники и глядят, с какой легкостью и грациозностью мы расправляемся с теми, кого много лет считали кошмаром океанских глубин. И я знал, что надежда разгорается и крепнет в их сердцах, что уже завтра они, как революционеры с трибун, будут рассказывать другим об увиденном. Я даже подозревал, что эти рассказы через десятилетия превратятся в легенды. В те самые, которые цепляют за душу и не дают расслабиться до самого конца, пока не станет ясно, что все кончилось хорошо.

И именно эти легенды, рассказанные сыновьям отцами, сделают мою Большую Охоту общечеловеческим достоянием. Они соберут под поднятое мною знамя десятки тысяч новых бойцов, вооруженных новой, куда более совершенной техникой. Молодых, обученных, сильных и храбрых. Иначе и быть не могло. Но чтобы всех их избавить от страха, чтобы поднять на борьбу с тем, что казалось несметным и неистребимым, мне самому пришлось стать легендой. Я отдавал себе полный отчет в этом. Но иначе и не бывает. Кто-то должен сам стать легендой, чтобы сделать легендарным подвиг всего человечества.

Уже через несколько минут самые медленные твари прекратили погоню и начали возвращаться на базу. Я мог их всех истребить, но я боялся, что на базе не осталось ни одного биотеха, и это может дать шанс выжить Урману. А я не хотел давать ему подобного шанса. Возмездие должно свершиться.

Или мне только кажется, что должно? Да, я был зол на предателя, но пристало ли с моими амбициями мыслить столь мелко и мелочно? Не лучше ли в данном случае показать великодушие, чем проливать уже никому не нужную кровь?

– Алекс, ракеты к бою! – приказал я. – Отсекай возвращающихся.

– Урмана решил спасти? – фыркнул стрелок.

– А какой прок с его смерти?

Алекс не ответил. Он просто ударил ракетным залпом, разметав фронт возвращающихся биотехов. Я же уже был полностью уверен в своей правоте. Легенды всегда про героев. Но что за легенда, если в ней не найдется места Иуде?

Примерно через полчаса маневров и редких залпов я окончательно удостоверился, что даже эти амфибии в пресной воде жить не могут. Минут на тридцать у них духу хватило, но затем жабры начали сдавать, кровоточить и твари стали дохнуть.

Да, это было начало новой эпохи. Над океаном все больше занималась ее заря.

Когда, окончательно разделавшись с биотехами и вернувшись в док базы, я вышел на связь с Урманом, он был уже другим человеком. Даже понимая, что мы выбили всех тварей, он опасался покинуть бронированную скорлупку каюты, в которой заперся. Пришлось послать за ним Алекса. Тот приволок предателя буквально за ворот куртки. Вид у Урмана был жалким, но сочувствия не вызывал. Я заметил свежую седину на его висках.

– Вы меня не бросили… – непрерывно шептал он. – Вы меня не бросили. – От него пахло мочой и потом, страхом и безысходностью. Я велел оставить его в шлюзе, чтобы не пачкал пол.

Сможет ли он пережить подобное унижение, к которому сам же себя и приговорил? Смогут ли простить его те, кто видел это его состояние? Мне подумалось, что Урмана все же лучше будет казнить за предательство. Для нас точно лучше, а может, и для него. Но какой должна быть эта казнь, имею ли я на нее право, в свете меняющейся обстановки, я пока не понимал. Мне только было ясно, что такого врага за спиной оставлять нельзя. Но я решил остыть, а потом уже разобраться с этим.

Уничтожив на базе биотехов и забрав с нее Урмана, мы сделали это место тем, чем оно и должно быть – форпостом на пути к островной базе. Форпостом в безопасной акватории океана вблизи Суматры. Стратегической в общем штукой. И очень, очень полезной. Я понимал, что после возвращения в город и расстановки всех необходимых акцентов в отношениях с Альбиносом и муниципальными властями, я еще успею разобраться с оставленным военными арсеналом и складами. Поэтому мы не стали терять время, а покинули базу, перешли в надводное положение, чтобы держать связь с гравилетом, и направились в сторону острова, где нас уже с нетерпением ожидал Крысолов.

Чтобы не портить никому нервы, я передал депешу об удачном завершении операции в центр связи на острове. Но еще до рассвета мы, в сопровождении гравилета, вошли в тоннель подземного дока, показав перед этим эффективность огневых систем «Шпика» против куда более грозных и маневренных целей, чем медлительные амфибии. Короткий участок пути от безопасной воды до шлюза тоннеля мы преодолели, не израсходовав ни одной ракеты, при помощи только ультразвуковой пушки. Для таких небольших и скоротечных операций ее мощности и скорострельности оказалось вполне достаточно.

Встречали нас в ярком свете прожекторов, построив эсминцы в кильватерном строю вдоль тоннеля. С десяток гравилетов висели в воздухе, создавая из лучей нечто вроде сияющей сетки, пронизывающей пространство. Личный состав сухопутных и десантных сил выстроился на пирсах и держал карабины «на караул». Это было эффектно, чего уж тут говорить. Нас встречали, как героев, хотя никакого особого подвига, по моим меркам, мы еще не совершили. Мы просто вернули свой батиплан. Но я прекрасно понимал, что этот подводный корабль, в глазах островитян, являл собой надежду жить под открытым небом на Суматре. И парад давали именно в его честь. Он этого заслуживал в куда меньшей степени, чем «Коча», но что поделать. Досталась слава именно ему, пусть пока и не очень заслуженно. Но так часто бывает. Обычно вся слава достается не первопроходцам, а тем, кто ступает по их следам.

Так будет и со мной, скорее всего. Но меня это уже не беспокоило. То, что предстояло совершить в океане людям, уже не для славы одного, отдельно взятого человека. Я даже не был уверен в том, что где-то, может даже на этом острове, кто-нибудь поставит мне памятник из благодарности. Скорее памятник поставят тем, кто пойдет следом за мной. Тем тысячам бесстрашных парней и девчонок, которые ринутся на штурм бездны. И так, наверное, будет честнее. А меня… Меня, может быть, запомнят, как автора Каталога. Но тоже только потому, что настоящим его автором, подлинным первопроходцем был мой отец. А я лишь прошел по его стопам и доделал его работу.

По указанию диспетчера мы причалили к борту флагманского эсминца, и нам подали временный трап. Я, как капитан, должен был покинуть «Шпика» последним. Первым, под громогласное «ура» поднялся на борт эсминца Форсайт. За ним Ольга. Лицо ее и глаза сияли. Она не ожидала такого приема, и у нее словно крылья выросли за спиной. За ней Алекс. Поднявшись до середины трапа, он обернулся к пирсам и помахал рукой. В ответ разнеслось громогласное «ура» под сводами подземелья.

Затем спустился конвой и забрал Урмана. Он поднимался по трапу в гробовой тишине, а прожекторы гравилетов упирались ему в спину, как спицы лазерных прицелов. Ему было стыдно, я видел. Но за такие проступки стыд – цена недостаточная.

Стоило мне лишь одну ногу поставить на трап, воздух содрогнулся от салюта, данного с пирсов из карабинов и ракетных ружей. И залпы следовали один за другим, пока я не оказался на палубе эсминца. Там меня встретил Крысолов при полном параде, в мундире и с палашом на поясе. Все было очень серьезно, но уже зная Крысолова, я ожидал подвоха. И не зря. Стоило и мне напустить на лицо серьезное выражение, официоз тут же кончился, Крысолов широко улыбнулся и просто похлопал меня по плечу. Под сводами дока снова разнеслось приветственное «ура». Было совершенно ясно, что это и есть моя новая команда. И многие из этих ребят сами пожелают присоединиться к Большой Охоте и первыми пойти в океан на штурм бездны.

Нам еще многое предстояло доделать и завершить. Но я знал, что когда мы всеми эсминцами поднимемся по реке до города и ошвартуемся у старых причалов, разговор с нами будет вестись уже не через губу, как раньше. Против такой сокрушительной мощи не забалуешь. Достаточно дать холостой залп из носового орудия, и на десять кварталов от пристаней все окна в домах повышибает ударной волной. Боевыми стрелять не придется точно. Но о наличии ракет заявить все же стоит. Я подумал, что надо будет дать нечто вроде пресс-конференции, но не с трибуны, а с борта флагманского эсминца в прямом эфире по радио. Заодно и у Альбиноса отпадут идеи ставить какие-то условия или предъявлять какие-то претензии.

Мы с Крысоловом поднялись на капитанский мостик. И окинув взглядом уходящий в сторону Суматры тоннель, я со всей очевидностью понял, что век биотехов действительно подошел к концу. Их эпоха закончилась, а вместе с ней закончилась и эпоха ужаса. Над океаном занимался рассвет новой эры – эры людей. Конечно, до зенита ее славы было еще далеко. И человечеству предстоял еще долгий и изнурительный штурм бездны. Но теперь оно к нему было готово в куда большей степени, чем до моего вмешательства. И я не мог этому не порадоваться.

Оглавление

Правила подводной охоты

  Пролог

  Часть первая. Lesya in the Sky with Diamonds

    Недоброе утро

    За черту горизонта

    Рипли

    Игра в ящики

    Первое правило подводной охоты

    Таможня

    Водитель

    Комиссия Макамоты

    Кровавая Капля

    «Барракуда»

    1000 метров ниже уровня моря

    Шторм

  Часть вторая. Пополнение

  Горечь

  Глубина шутников не любит

  Старый листок бумаги

  Тревога

  «Валерка» и глубина

  Удар

  Жаб и Поганка

Третья раса

  Пролог

  Глава 1. День рождения

  Глава 2. Звери

  Глава 3. Буря

  Глава 4. Тревога

  Глава 5. Долговязый

  Глава 6. Катастрофа

  Глава 7. Кроличья нора

  Глава 8. Черная бездна

  Глава 9. Тени прошлого

  Глава 10. Ангарная бухта

  Глава 11. Молчунья

  Глава 12. Третья раса

  Глава 13. Разгадка

  Глава 14. Ставки

  Глава 15. Гонка

  Глава 16. Четыре цифры

  Глава 17. Капля зла

  Глава 18. Сила закона

  Глава 19. Глубина

  Глава 20. Побег

  Глава 21. Охранная зона

  Глава 22. Самая большая собака на свете

  Эпилог

Большая охота

  Часть первая. Смерть в океане

    Глава 1. Черный день

    Глава 2. Наследство

    Глава 3. Загнанные

    Глава 4. Торпедная атака

    Глава 5. Мертвые спасают живых

  Часть вторая. Цели и средства

    Глава 1. Стычка

    Глава 2. Охота

    Глава 3. Дайверы

    Глава 4. Стратегия огневого контакта

    Глава 5. Каждый охотник желает…

    Глава 6. Решение

    Глава 7. Погружение

  Часть третья. Месть

    Глава 1. Батиплан

    Глава 2. Рация

    Глава 3. Боекомплект

    Глава 4. Каталог Вершинского

    Глава 5. Пушка

    Глава 6. Выход

    Глава 7. Проба силы

    Глава 8. Опоздание

    Глава 9. Вдогонку

    Глава 10. Тварь

  Эпилог

  Хронология мира Охотников

Операция «Караван»

  Часть первая. Альбинос

    Глава 1. Случайная связь

    Глава 2. Канцелярская крыса

    Глава 3. Вне закона

    Глава 4. Глаз Небесного Зверя

    Глава 5. Непристойное предложение

    Глава 6. Шпик толстогузый

  Часть вторая. Караван

    Глава 1. Дом в глубине

    Глава 2. Находка

    Глава 3. Таинственный остров

    Глава 4. Побег

    Глава 5. Нападение

    Глава 6. Реванш

    Глава 7. Гаммельнский Крысолов

    Глава 8. Возмездие

    Глава 9. Рассвет Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg