«Пепел кровавой войны»

Пепел кровавой войны (fb2) - Пепел кровавой войны 2439K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джесс Буллингтон

Алекс Маршалл Пепел кровавой войны

Посвящается Шандре

Часть I Путы смертных

Я тучи хотел разогнать,

Чтобы мирное время увидеть,

Но одряхлел быстрый конь,

Отточенный меч проржавел;

Качаю седой головой,

И не сдержать мне досады.

Пак Хё Гван (1781–1880), 

из «Книги корейской поэзии сиджо» 

под редакцией Кевина О’Рурка 

Глава 1

 Рожденная на гибнущей Звезде, где насилие и продажность вплелись в саму ткань мира, папесса И’Хома достигла совершеннолетия в самый мрачный период за всю историю. Вытерпев череду злодейств, став свидетельницей тягчайших грехов, в свои шестнадцать лет она готова была спасти людские души, пожертвовать всем, что было дорого для нее, — своим саном, империей, а если понадобится, то и жизнью. Когда ее праведный флот отплывал из пролива Скорби, в чугунном небе над вершинами полыхало зарево, исполняя еще одно пророчество из гимнов Цепи. В отсутствие Черной Папессы некому было сдерживать огонь, тлеющий в преисподней от Века Чудес, и Диадема запылала, как и было предсказано... Впрочем, И’Хома узнала об этом намного позже, ведь она была слишком занята, чтобы оглядываться назад.

Она не мигая всматривалась в туманный серый горизонт, за которым лежала земля — ее земля по праву рождения: Возрожденное королевство Джекс-Тот. Поднятое ее ритуалами со дна моря и теперь терпеливо дожидающееся прибытия своей Хранительницы.

Уже на самом пороге спасения у цепистских паломников возникла последняя трудность, но И’Хома устрашилась блокады пролива не больше, чем следующих за ее галеоном акул. Как стая морских бирюков, поднявшись из глубин, лакомится этими падальщицами, так и имперский флот мог бы расправиться с кораблями непорочных, если бы те решились на активные действия. Из-за встречного ветра обмен сигналами между галеоном И’Хомы и ближайшим кораблем-черепахой непорочных получился коротким, и цеписты, не поддавшись на уловки островитян, проскользнули мимо них без единого выстрела.

— Они не были готовы встретить такой сильный флот, — сказал кардинал Аудумбла, когда блокада осталась далеко позади.

— И такую сильную веру, — добавила кардинал Мессалина.

— Они вообще не были готовы к встрече с нами, — заключил кардинал Даймонд. — Судя по тому, как расставлены корабли, им приказано следить за теми, кто покидает Джекс-Тот, а не препятствовать тем, кто подплывает к нему.

— Их побуждения заботят меня ничуть не больше, чем копошение вшей на шкуре подыхающей обезьяны, — заявила И’Хома. — Каковы бы ни были причины их трусости, они добились лишь кратковременной отсрочки — волны крови скоро захлестнут берега Отеана, как и любого другого погрязшего в грехах уголка Звезды.

Кардинал Даймонд откашлялся.

— При всем надлежащем уважении к заверениям вашей всемилости, флот непорочных находится в непосредственной близости от берега, и мы должны учитывать возможность того, что они уже высадились и...

— Они не высадились, — сказала И’Хома, и на этом разговор оборвался.

Пока весь святой престол нервно хмурил брови, полагая, что непорочные могли вторгнуться в Возрожденное королевство задолго до прибытия имперских кораблей, их верховный пастырь не сомневалась, что чужеземные еретики не посмеют ступить на эти священные берега. И’Хоме самой Падшей Матерью предопределено первой войти в Сад Звезды, и ни один смертный, ни один демон не помешает ей выполнить свое предназначение. Она выпустит ангельскую стаю Всематери, чтобы очистить мир и посрамить Обманщика раз и навсегда, а потом воспарит над смертной плотью и будет вечно править здесь как воплощение Падшей Матери. И’Хома в гордой добродетели воссядет на свой пылающий трон, чтобы, словно маяк, затмевающий и солнце, и луну, созывать домой все праведные души, покинувшие Звезду.

О, с какой исступленной дрожью И’Хома в первый раз разглядывала в капитанскую подзорную трубу святую землю! Она была именно такой, какой виделась во Вратах Диадемы в День Становления, — роскошное зеленое царство словно изумруд на сверкающем синем шелке моря. Закусив губу, папесса смотрела на горы, за которыми скрывались построенные в незапамятные времена города Джекс-Тота, где скоро найдут пристанище беглецы из гибнущего мира. Где обитают ангелы, которым нужна смертная повелительница; где ждет армия, которой необходим полководец.

Когда капитан трясущимися руками снова подал трубу И’Хоме, она, взволнованная всеми этими мыслями, узрела нечто еще более грандиозное: ей открылся вид на древнюю гавань Алуна. И какой вид! Только Вороненая Цепь сохранила с Века Чудес карты Джекс-Тота, но, хотя эти реликвии точно направили цепистов к цели, никакие значки не могли передать все величие здешних мест. Зеленая листва пробивалась сквозь застывший водопад из камня цвета слоновой кости, что разбегался по всей кромке бухты веером причалов. И’Хома заметила, что сооружения сильно повреждены, но не полностью разрушены, и кивнула, признавая мудрость Падшей Матери. Сад Звезды вовсе не был нетронутым раем, где праздные могли собирать те же плоды, что и усердные, а местом, предназначенным для достойных душ, что готовы потрудиться ради его восстановления.

Ангелы в черных доспехах расселись на крышах и пристанях, четко выделяясь на фоне бледных камней города, который они охраняли пятьсот лет, ожидая прибытия Черной Папессы. И’Хома вернула подзорную трубу дрожавшему рядом с ней капитану. «Что ж, наверное, это правильно, когда бренное трепещет перед божественным, воздавая должное истинному могуществу», — подумала она, выпрямившись на своем тиковом троне на носу корабля. Но даже сейчас, когда мир смертных остался за спиной, а впереди сверкает в солнечных лучах бессмертное величие, та боль, что угнездилась в сердце И’Хомы еще со Дня Становления, продолжала крепнуть. Таким было ее последнее искушение — скорбь из-за стремительного помешательства дяди и нечестивые надежды, что вылуплялись, подобно личинкам, из этой скорби. И то, как страстно она желала, чтобы он излечился и чтобы разум вернулся к нему, шло вразрез с самым дорогим для нее — с верой в Падшую Матерь, способную помочь лишь тому, кто сам хочет помочь себе. Шанату был слишком далек от этого.

— Умоляю, умоляю, умоляю... — бормотал он, скорчившись на палубе у нее за спиной.

Но И’Хома не отрывала взгляда от приближавшейся гавани. Не хватало еще, чтобы охранники увидели слезы в ее глазах.

А некогда блистательный учитель снова и снова разбивал ее сердце своими безумными причитаниями:

— Я ошибся... Мы все ошиблись... Не ходи туда, вернись назад... Назад... Это очередная уловка Обманщика, еще одна ловушка... Они — не ангелы, а самые настоящие демоны, и они уничтожат Звезду! Джирелла, умоляю тебя, остановись, ты должна остановиться...

— Заткните ему рот! — бросила через плечо И’Хома.

То, что Шанату назвал ее мирским, а не папским именем — слишком вопиющее святотатство даже для приговоренного отступника, имеющего право на последнее слово. Как низко он пал! Все годы ее правления был рядом, помогая и воодушевляя. С тех пор как по условиям перемирия с королевой Индсорит Шанату был вынужден покинуть святой престол, его советы значили для И’Хомы больше, чем мнение всех остальных собратьев, вместе взятых. Кто мог понять всю тяжесть бремени понтифика лучше, чем ее предшественник? Он прослужил голосом Падшей Матери дольше, чем прожила И’Хома, и его отречение — не более чем стратегический ход... Спасительница продолжала говорить с дядей, тогда как И’Хома лишь изредка улавливала ее шепот, в ходе самых напряженных ритуалов, и целиком полагалась на дядю в истолковании воли Всематери.

Потом наступил День Становления, когда преданные слуги Падшей Матери заглянули в окно, открывшиеся во Вратах Диадемы, и узрели Сад Звезды и его ангельское воинство. Все те, чьи глаза были затуманены Обманщиком, отшатнулись и помрачились рассудком от этой картины благодатного совершенства. Это было настоящее испытание и для самой И’Хомы, но Падшая Матерь защитила ее и призвала к себе.

Жалость — это тяжкий грех, а милосердие и того хуже, но все же, когда пришла пора, она не смогла обречь Шанату на муки, доставшиеся другим ложным священнослужителям. «Конечно же, тот, кто сидел у ног самой Падшей Матери, еще может быть спасен, — убеждала она себя. — Конечно же, одного взгляда на Джекс-Тот хватит, чтобы вернуть разум верному слуге Всематери, посвятившему всю свою жизнь возрождению Сада Звезды».

Смертным свойственна подобная самоуверенность. Папесса И’Хома взглянула на бушприт с причудливой резьбой, и в тот момент, когда ее армада уже подплывала к прекрасной белой гавани Джекс-Тота, а собравшиеся на берегу черные ангелы трубно возвещали о ее прибытии, она отдала самый трудный приказ за все время ее папства:

— Распните моего дядю на мачте, но прежде отрежьте ему язык. Наши спасители не должны увидеть среди нас ни одного отступника.

Кок только эти слова слетели с потрескавшихся от соленого ветра губ И’Хомы, на душе у нее стало легче, и отказ от последней привязанности к обманчивому телесному миру немедленно вызвал отклик с берегов Джекс-Тота. Огромные существа цвета слоновой кости выплыли из бледно-голубой бухты, чтобы поприветствовать ее флот. Эти левиафаны тащили за собой листья размером с корабль цепистов, а гораздо меньшие крылатые создания такого же окраса слетели с мыса, окаймлявшего гавань. На глаза И’Хомы навернулись слезы при виде детей Падшей Матери, выросших из семени Обманщика чудовищами, но все же призванных сыграть не менее священную роль, чем сама Черная Папесса. Наконец-то Пастырша Заблудших вернулась домой. Она вручит ключи от Звезды небесным воинам, и те отправятся очищать мир от греха.

Позади И’Хомы раздался стук молотка и приглушенные крики, но уже ничто не могло нарушить торжественность момента. 

Глава 2 

За долгие годы София видела множество ночных кошмаров и пробивалась через них с боем не реже, чем наяву. Но все же ей никогда не приходилось переживать такого странного совпадения, не случалось очнуться от дурного сна на том же месте, где заканчивался его сюжет. Свернувшись калачиком на треклятом троне.

Она поерзала на слишком знакомом сиденье, укрыла шею холодным от талого снега меховым воротником и еще плотней зажмурила глаза, защищаясь от демонски яркого солнца, словно решившего прожечь дорогу в ее затуманенную голову. Так уж ей всегда везет. В прежние кровавые времена случалось радоваться темным тучам, вечно висевшим, словно свинцовый ореол, над Черными Каскадами, к которым София подбиралась, чтобы сжечь там все дотла.

Мордолиз зевнул с обычным поскуливанием, сообщая о наступлении утра, но она продолжала цепляться за сонную вялость, отчаянно пытаясь задержаться в ней подольше. Демон принялся шастать туда-сюда, и София представила, что его когти стучат по сосновым половицам ее старенькой кухни, а не по обсидиановым плитам тронного зала. По-настоящему счастлива она была только в эти минуты между сном и пробуждением. Вот бы и теперь поспать подольше в таких знакомых фантазиях, а когда проснется, Лейб нежно погладит ее по голове и потребует шепотом, чтобы она пообещала приготовить яблочные лепешки за то, что он не станет ее тревожить. А солнце к тому времени наполовину встанет над осинами...

Сон омрачился, как всегда. Она приготовила мужу его любимое лакомство, но тому не суждено было позавтракать им. Молодой монстр в образе рыцаря положил отрубленную голову Лейба на клетчатую скатерть, а сам попытался, как это мог бы сделать Лейб, дотянуться языком до тарелки, но сумел слизнуть лишь несколько крошек...

Нет. София отгородилась от этого видения, постаралась скрыться от обжигающего ужаса в холодной темной пустоте. Рассвет уже подкрался к оправе Диадемы, пока София клевала носом, и если она сумеет устроиться поудобней на созданном прирожденным истязателем троне, прежде чем совесть окончательно проснется и вонзит в нее зубы, то урвет еще несколько мгновений столь необходимого отдыха и... и...

И теперь уже поздно засыпать снова. Воспоминание о найденной в подземелье Индсорит мучило сильней, чем яркий солнечный свет или кошмар. Даже в полусонном состоянии София поняла, насколько глупой и безнадежной была ее последняя затея: принести умирающую королеву сюда, к самой вершине замка, и потратить всю ночь на попытки напоить ее соком и промыть раны, когда с самого начала было ясно, что Индсорит ушла слишком далеко и не сможет вернуться. Как бы жестоко ни обошлась Вороненая Цепь со своей конкуренткой в борьбе за власть над Багряной империей, именно София причинила ей последние страдания. Вряд ли Индсорит осознавала, что с ней происходит, но ее стоны и тяжелое дыхание были самым естественным ответом на эту худшую из провокаций.

И ради чего? Чтобы облегчить свою совесть, чтобы сказать, что сделала все возможное, когда намного гуманней было бы оставить Индсорит наедине с ее мучениями в камере, где София ее нашла. Но нет, она, как и всегда, внезапно загорелась надеждой все исправить. И даже не замечала, что делает только хуже, пока не стало слишком поздно. Индсорит просто еще одна жертва приступа оптимизма Софии, но, во имя всех демонов Изначальной Тьмы, она будет последней — сегодня Холодный Кобальт отбросит глупые надежды и станет... ну да, безнадежной.

— Ты сидишь на моем месте.

Солнце, настойчиво слепившее глаза, взяло передышку, и София рассмотрела стоявшую перед ней Индсорит. Обнаженная, если не считать повязок, молодая женщина пошатнулась, и София едва успела спрыгнуть с трона и подхватить ее. Кожа уже не была такой горячей, как вчера вечером, и на пепельное лицо вернулись живые краски, но совершенно непонятно, как Индсорит удалось сесть на кровати, не говоря уже о том, чтобы пересечь весь зал.

Она задрожала на руках у Софии и снова потеряла сознание. Мордолиз весело прыгал под ногами, пока София тащила багряную королеву обратно в спальню, восхищаясь стойкостью этой девочки. У кого другого хватило бы воли хотя бы мечтать о том, чтобы выжить с такими ранами?

Впрочем, София уже знала ответ, потому что сама бывала в похожем состоянии. Если страстно хочешь отомстить, можно выкарабкаться откуда угодно.

— София...

Это больше напоминало вздох, чем обращение. София обернула Индсорит камчатым одеялом. Нефритовые глаза королевы оставались полузакрытыми, но, по крайней мере, больше не закатывались.

— Ты... в самом деле пришла.

— Конечно пришла, — сказала София, и Мордолиз благоразумно удержался от протестующего фырканья.

Или он был слишком занят, любуясь охватившим Софию смущением. Она погладила Индсорит по плечу:

— Надеюсь, ты побудешь еще немного в сознании, пока я приготовлю мой знаменитый на всю Звезду бальзам?

Индсорит поморщилась, а София выдавила улыбку:

— Раз уж у тебя хватило сил, чтобы напугать меня до полусмерти, поднявшись с постели, значит, демоны тебя подери, сможешь и принять лекарство.

София собиралась безотлагательно провести разведку и узнать, что за адское действо так вовремя произошло в Диадеме. Трудно сказать, что ее больше тревожило — беспорядки на улицах или наглухо закрытый опустевший замок. Хортрэп уверял, что возвращение Джекс-Тота означает смертельную угрозу для всей Звезды, но не сказал, как именно это произойдет. Не является ли то, что творится сейчас в столице империи, началом конца? И нужно еще выяснить, почему до сих пор не прибыла Чи Хён с Кобальтовым отрядом. По плану они уже должны были пройти через Врата и захватить этот самый замок. София весьма сомневалась, что они тоже проспали.

Но все это подождет. София вовсе не собирается в одиночку спасать Звезду, зато может позаботиться об израненной женщине. Но сначала нужно позаботиться о себе: посидеть на королевском ночном горшке, найти в кухне для прислуги бобы калди, быстренько приготовить завтрак из фундука, фиников и всего прочего, что окажется под рукой, и забрать удобную накидку из шкуры морского бирюка, оставленную на багряном престоле. Именно в таком порядке.

Управившись с делами, она подняла забытую накидку с ручки огненно-хрустального трона и тут же скривила губы в усмешке, увидев, как Мордолиз справляет нужду под Ониксовой Кафедрой. Какая же все-таки нелепая образина! Неудивительно, что они так спелись.

К тому времени, когда она вернулась, разожгла огонь в камине и приготовила еще одну порцию отвара, Индсорит снова задремала. София села рядом на кровать, Индсорит пришла в себя, покорно подняла голову и хлебнула горячего напитка. Она посмотрела поверх чаши на свою спасительницу, и София не отвела взгляда. Две женщины не виделись больше двадцати лет. В их последнюю встречу Индсорит была почти ребенком, а теперь ей нет и сорока, но тяжесть короны преждевременно состарила ее. Равно как и то пока неизвестное время, что она провела в темнице. Все эти годы Индсорит оставалась для Софии прыщавой девчонкой с пустой головой на худеньких плечах, и вдруг оказалось, что она взрослая женщина и очень сильная при этом. Но ведь и Индсорит представляла себе Софию, какой та была в молодые годы, а не потрепанной пожилой вдовой с печальными глазами.

— Что происходит? — спросила Индсорит, откинувшись на подушки.

На потрескавшихся губах заиграли отсветы камина.

— Хотела спросить тебя о том же. — София поставила чашу на стол и погрозила пальцем Мордолизу, собравшемуся запрыгнуть к ней на кровать. — Сколько времени тебя там продержали? И куда все подевались?

Индсорит покачала головой так слабо, что длинные медные пряди даже не прошуршали по подушке. Ее взгляд упал на искореженную корону, которую София положила рядом с собой.

— Я не... Меня отравили. Потом был этот ритуал, но... — Индсорит прикрыла глаза, а когда снова посмотрела на Софию, той захотелось тайком ускользнуть из спальни. — Равнины Ведьмолова. Ты ведь была там вместе с кобальтовыми?

— До вчерашнего вечера, — ответила София.

Обессиленная Индсорит, похоже, не заметила ничего странного в ее словах, несмотря на разделявшее эти два места огромное расстояние.

— Пятнадцатый полк настиг вас. Тогда-то И’Хома и схватила меня... А потом — ритуал и Врата... Твари по ту сторону Врат... Они идут сюда... Идут...

— Кто идет?

Софию нелегко было испугать, она и не испугалась, но волосы на голове встали дыбом.

— Это конец... конец света наступил...

Индсорит снова затихла, веки ее задрожали, и, как бы ни жаждала София услышать что-то еще, она поняла: этой женщине отдых необходим больше, чем ее спасительнице — ответы. Она уже поднималась с кровати, когда Индсорит простонала, как будто слова причиняли ей боль:

— Не уходи!

— Я ненадолго. И Мордик останется охранять тебя, так что...

— Прошу тебя...

Индсорит еще сильней зажмурила ввалившиеся глаза, чтобы сдержать набухающие слезы. Крушение всей Звезды вот-вот с грохотом начнется прямо отсюда, из столицы, но багряная королева желает, чтобы София осталась нянчиться с ней?

— Конечно... ваше величество, — пробормотала София, снова усаживаясь рядом с дрожащей Индсорит.

Облегчение на покрытом синяками и коростой лице было настолько искренним, что у Софии защипало глаза. Уже так давно никто не полагался на ее заботу, что она замерла в растерянности с поднятой рукой. Эта рука оставалась тверда в самых опасных и отчаянных схватках, но сейчас она задрожала... и София сумела унять дрожь лишь после того, как, повинуясь внезапному порыву, нежно погладила несчастную женщину по голове.

Гримаса боли исчезла с лица Индсорит, дыхание успокоилось, и София неожиданно для себя затянула квелертакскую народную песню, которую вполголоса мурлыкала заболевшему Лейбу... Единственный раз, когда он добился, чтобы она пела тише, обычно же Софию совершенно не заботило, как звучит ее голос.

От этих воспоминаний мелодия едва не оборвалась, но София не поддалась тоске и не умолкла, а лишь крепче вцепилась в слова старинной песни. Она продолжала петь для королевы гибнущей империи, для женщины, что спала в могильной тишине замка Диадемы, а демон у ног отбивал хвостом ритм. Так они и ждали — либо конца света, либо Кобальтового отряда с Чи Хён во главе.

Глава 3 

Возможно, это было самое прекрасное утро в жизни Доминго Хьортта. Внезапный переход через Врата Отеана, от кусающего за яйца мороза к благословенному теплу, подготовил начало великого дела, а пламенный букет озаренных рассветным солнцем облаков над золотыми крышами императорского дворца придавал картине не меньшую живописность, чем акварельные декорации в театре свояченицы Люпитеры. Однако у Доминго перехватило дыхание вовсе не из-за этого сочетания приятной погоды, впечатляющей архитектуры и достойной лучших гобеленов сцены восхода, а из-за армии, что выстроилась между храмом Пентаклей, откуда полковник только что выехал, и далекой городской стеной. Армии, о какой Доминго не осмеливался мечтать даже в самых головокружительных фантазиях.

Легионы стояли, выстроенные как по нитке, пообочь терракотовой дороги, что вела от храма прямо к дворцу, и полковник мог бы поклясться саблей своей покойной матери, что это впечатляющее зрелище. Он никогда не одобрял патину на доспехах непорочных, считая ее признаком разложения, — ленивые солдаты не заботятся о своей амуниции, а безвольные командиры не способны их заставить. Но сейчас, глядя на тронутые зеленью наплечники и нагрудники, он видел совсем другое — великолепную изумрудную броню, которая не поблекнет летом и не потрескается зимой.

А какой строй! Доминго гордился своим лучшим в Багряной империи полком и содержал его в образцовом порядке, но сейчас у него хватило мужества признаться в том, что его превзошли. С задка фургона, подпрыгивающего на ступеньках храма, он хорошо видел малахитовые фаланги непорочных и мог с уверенностью сказать, что не только передние шеренги в них идеально ровны, но и все остальные. Как минимум по пятнадцать тысяч солдат с обеих сторон дороги, и все они словно отлиты по одному образцу, в одной форме. И ни малейшего шевеления! Восхитительно.

На полпути между храмом и дворцом установлена платформа, к ней ведут длинные ступени, а на самом верху — разряженная курица, вероятно императрица Непорочных островов. Но Доминго едва удостоил ее взглядом и снова сосредоточил внимание на солдатах.

Оказавшись прямо перед этой женщиной, он вдруг ощутил неуместные, но явственные уколы совести за то, что убил ее сына перед началом кампании против нового Кобальтового отряда. Однако ни одна война не обходится без жертв, и, демоны его подери, это был мастерский ход — свалить на кобальтовых вину за убийство принца Бён Гу, пусть он и оказался излишним. Сыновья погибли у них обоих, и если Доминго смирился с этим, то почему бы императрице Рюки не поступить так же? И должно быть, она действительно подписала соглашение о перемирии с генералом Чи Хён.

Это еще одно отличие между благородством азгаротийцев и коварством непорочных. Какие бы чудища из Джекс-Тота ни угрожали родине Доминго, он скорее отрезал бы себе мошонку, чем пошел на мировую с женщиной, убившей его сына. Правда, он разоткровенничался с Софией, но с той лишь целью, чтобы внушить ей иллюзию безопасности. И при первой же возможности отплатит стократ и даже больше.

Телеги последними прошли сквозь Врата Языка Жаворонка, так что Доминго остановился в самом хвосте колонны кобальтовых, зажатой с обеих сторон рядами непорочных. Офицеры Кобальтового отряда тоже здесь, сбоку от огромного помоста, установленного прямо перед храмом. И значит, где бы ни вышла Чи Хён со своим никчемным папашей, младшие командиры окажутся позади нее. Разве это не любимая забава непорочных — мериться, у кого пиписька длиннее?

Ага, вот и знакомые лица, но не из самых приятных. Феннек стоял так близко, что Доминго мог бы доплюнуть до собранных в хвостик волос усбанского Негодяя, если бы во рту не пересохло еще в самом начале перехода. Рядом — та самая однорогая анафема, что помогла Марото натравить гигантских волков на лагерь имперцев в Кутумбанских горах... Одна из тех, по чьей вине искалеченный тварями Доминго продолжил поход, лежа в фургоне. На самом деле именно это нападение заставило полковника пойти на компромисс и разрешить брату Вану провести ритуал перед сражением у Языка Жаворонка. Доминго тут же забыл о неумехе Феннеке и решил, что, как только наберет достаточно слюны, плюнет в ведьморожденную.

Сев, он наконец понял, что смутно беспокоило его с того момента, как повозка запрыгала по ступеням храма. Полковник больше не чувствовал боли, поворачивая голову, или, как он тут же выяснил, распрямляя покалеченную спину, или растягивая в довольной улыбке шрам на щеке. Доминго медленно согнул заключенную в лубок руку. К запястью, еще пять минут назад казавшемуся таким же разбитым, как и сердце, хоть и не вернулась прежняя свобода движений, но оно совершенно определенно перестало болеть. Может быть, это Хортрэп наколдовал? Доминго не верил в чудеса, независимо от их источника, но по такому случаю готов был сделать исключение.

Увы, воодушевление длилось недолго: он попытался шевельнуть левой ногой и чуть не взвыл от боли, но так и не заставил проклятое бедро подчиниться. Нога оставалась дряблой и неподвижной, и внутри у Доминго все закипело от разочарования. Конечно, хорошо, что он теперь избавлен от мучений, но много ли в этом проку, если нельзя встать и вышибить кое-кому зубы?

Вероятно, пока он выяснял степень своего нежданного выздоровления, Чи Хён успела выйти из Врат. Доминго слышал голос генерала, но не видел ее. Оглядевшись по сторонам с задка фургона, он заметил, что двери храма, ведущие в пустоту Врат Отеана, все еще открыты. Но многоярусная сцена впереди оставалась вне видимости. Чи Хён стояла где-то рядом, у подножия этой громадины, а императрица наверняка хмуро смотрела с высоты, когда отвечала генералу кобальтовых. Доминго считал особым достоинством то, что не говорил на высоком непорочновском, так что этот разговор ничего для него не значил... пока полковник не уловил угрожающие интонации, понятные всем без исключения.

Доминго не видел говоривших и не мог толком расслышать слова, так что ему оставалось лишь догадываться, чем вызван гневный тон императрицы. Может быть, генерал Чи Хён недостаточно низко ей поклонилась? Как это похоже на проклятых непорочных: сначала воспользоваться темным колдовством, чтобы заключить союз против орды демонов из Затонувшего королевства, а потом поссориться из-за этикета. Доминго окликнул Феннека, собираясь спросить, не стоит ли подняться наверх, чтобы хорошенько отшлепать императрицу и научить ее хорошим манерам, но ему помешал донесшийся от платформы крик, за которым последовал протяжный свист десятков стрел, выпущенных одновременно.

Крик оборвался, как обычно бывает, когда стрелы попадают в цель.

— Нет! Нет!..

Феннек пошатнулся и ухватился за фургон. Вероятно, ему было видно, что происходит. В следующий миг удивление от того, какой оборот приняли переговоры, сменилось пугающей пустотой в груди полковника. Усбанский Негодяй рванулся к боковой стороне платформы, вытаскивая на бегу меч. Чем бы ни закончилась его атака, это все равно будет означать полную катастрофу.

— Нет!

Однорогая ведьморожденная бросилась следом, но двигалась намного быстрей, и в ее голой ладони меч оказался раньше, чем в кожаной перчатке Негодяя... и вернулся в ножны так стремительно, что Доминго усомнился бы, появлялся ли он вообще, если бы не видел, как анафема ударила его навершием по затылку Феннека.

Указ королевы Индсорит о доукомплектовании каждого имперского полка цепистскими ведьмами был главной причиной, по которой Доминго подал в отставку. Он предпочел уйти с военной службы, лишь бы только не связываться с анафемами. Но сейчас, увидев, насколько легко расправилась ведьморожденная с таким бывалым бойцом, как Феннек, поневоле признал, что эти создания способны приносить пользу. Усбанский Негодяй рухнул не пикнув, и это еще один плюс анафеме — оглушить противника рукоятью меча не так просто, как кажется, и мало кому это удается с первого раза. Ведьморожденная подхватила Феннека, не дав ему упасть на рыжую гравийную дорожку, и перебросила через плечо, хотя сама была намного ниже ростом.

У входа в храм поднялся переполох. Доминго успел заметить, как генерал Чи Хён проскользнула внутрь и помчалась прямо к Вратам. Это более чем неожиданно и...

Он вздрогнул, когда что-то тяжелое плюхнулось рядом с ним на устланное сеном дно фургона. Это оказался Феннек, с нависшей над ним седоволосой анафемой. Та набросилась на Доминго с быстротой акулы, охотящейся на мелководье, обнажив такие же острые, как у акулы, зубы.

— Доминго Хьортт, барон Кокспара и командир Пятнадцатого полка, — сказала она на багряноимперском, — дайте клятву подтвердить то, что сейчас услышите от меня, или умрете на месте. — Доминго не успел даже возмутиться, как анафема добавила: — Меня зовут Чхве, и я ваш телохранитель. Не приставленный кобальтовыми охранник, а имперский охранник, обязанный защищать и помогать. Генерал Чи Хён разрешила мне остаться с вами, учитывая ваши ранения. Я ваш телохранитель. Поклянитесь, что это так.

— Впервые слышу, — выдавил Доминго, в равной степени раздраженный как близостью клыкастой пасти, так и вполне человеческим запахом калди, исходящим из нее. — Что вообще тут тво...

— Я сгрызу до костей мясо с вашего лица, — прорычала красноглазая ведьморожденная. — Или подберусь к императрице Рюки и отомщу за друзей. Только вы можете решить, какой дорогой мне идти, Доминго Хьортт, барон Кокспара. Императрица захочет допросить пленного имперского полковника. Имперского полковника должен сопровождать телохранитель, это вопрос чести. Телохранитель всегда должен быть рядом с ним — поддерживать его и переводить все, что ему скажут. Имперский полковник будет настаивать на этом, или я сгрызу до костей мясо с лица имперского полковника. Ну же, поклянитесь.

— Я... — В пасти не хватало клыков, но оставшихся было вполне достаточно, и, не дожидаясь, когда ему откусят нос, полковник продолжил: — Я клянусь, демоны тебя подери, клянусь! Ты Чхве, мой телохранитель. Клянусь честью.

— Честью — это хорошо.

Чхве выпрямилась и напустила на себя вид полнейшего равнодушия. Доминго чувствовал, что понимает в происходящем не больше, чем лежащий рядом без сознания Феннек.

— Мы оба проиграли сегодня, Доминго Хьортт, барон Кокспара. Но вместе можем все исправить.

Кобальтовые вокруг заволновались, чего и следовало ожидать после бегства их генерала через Врата Отеана, но Доминго не мог следить за ними так же, как за внезапно заплакавшей ведьморожденной, что не сводила красных глаз с императрицы Непорочных островов. Доминго задумался, было ли его решение вступить в сговор с Черной Папессой, чтобы отомстить за смерть Эфрайна, таким же оправданным... и таким же обреченным? Чхве радуется этой сделке ничуть не больше, вынужденно признал он, но разве жажда мести не приводит порой к самым диковинным союзам?

Глава 4 

Врата Отеана забрали Чи Хён, как уже случилось однажды, но на этот раз не отпустили ее в следующее мгновение. Во время первого прохождения она зажмурила глаза и не открывала до тех пор, пока Феннек не вывел ее через жуткий портал к теплому ранипутрийскому солнцу. Сейчас же Чи Хён вошла во Врата с открытыми глазами.

Здесь, в Изначальной Тьме, на самом деле не было темноты — одна лишь серость. Чи Хён словно плыла в густой пелене тумана, но вдруг почувствовала, как проходит сквозь холодную гладкую мембрану — будто невидимая завеса скользнула по лицу. Чи Хён встревожилась, не закроет ли эта завеса ей рот и нос, и стоило об этом подумать, именно так и случилось. Мембрана раздувалась и опадала при каждом вздохе... По крайней мере, Чи Хён так показалось, но удушья она не чувствовала, только поначалу совсем ничего не видела вокруг. Потом сквозь мглу начали проступать силуэты, неясные и мерцающие, и появилось отчетливое ощущение, что ее затягивает в водоворот, уводя по сужающейся спирали вниз, все быстрей и быстрей. Что-то продолжало тащить, щекотать и подталкивать, и, хотя глаза уже привыкли к темноте, она все же не могла ничего различить в движущемся тумане, сменившем бесформенную тьму. Мгновение назад ее как будто окружала стая серебристых угрей, плывущих в морской глубине, а в следующий миг она словно проскользнула в глотку какого-то огромного зверя, и хотя эти стремительные изменения делали происходящее похожим на сон, отчего-то оно казалось более реальным, чем все, что Чи Хён довелось испытать прежде. Мало того, в глубине души она испытывала удовлетворение оттого, что оказалась здесь; она словно пребывала в уютном сне, одновременно ощущая сладкий трепет пробуждения, когда мимолетное сменяется постоянным. Это было просветление, о котором грезили мудрецы, чтобы навсегда поселиться в радостном мгновении освобождения разума из плена плоти, и — подумать только! — это напоминало тот самый рай, обещанный проповедниками Цепи, место, где безгрешный дух спасется от бесконечных сомнений и тревог, отягощающих человека. Если бы она не была сейчас бесконечно далеко от привычных смертному ощущений, то наверняка заплакала бы от чувства приобщения к совершенству, от осознания того, что это умиротворение станет теперь для нее основой существования и ничто больше не сможет потревожить ее.

Но что-то все-таки потревожило, что-то мерзкое и острое из унылого мира чувств. Чи Хён попыталась отбросить отвратительную колючую кишку, свернувшуюся кольцами вокруг ее руки, но та лишь сжалась сильней, и боль разрушила абсолютное совершенство. Свободной рукой Чи Хён потянулась к отвратительной массе, но змееподобная серая полоска плоти хлестнула ее по груди. Твердый, как алмаз, клюв, хоть и не пробил кожу, распорол оболочку Изначальной Тьмы, окутавшую Чи Хён. Безмятежность мгновенно испарилась, сменившись яростью такой запредельной, что она забыла, где находится и что с ней произошло. Она увидела перед собой своего второго отца, что лежал на красной дорожке, весь утыканный стрелами. Увидела жестокую ухмылку императрицы, когда лживая старая карга признавалась в убийстве родных Чи Хён. Она подумала о сестрах, брошенных сюда же, окруженных непостижимыми для них силами, представила мольбы первого отца, постепенно угасавшие вместе с сознанием, пока он летел сквозь этот безмолвный мир к концу всего сущего. И дала волю гневу, излив его с диким криком в серую пустоту.

И точно так же освободилась сама. Это было совсем не похоже на прошлый раз, когда она выкарабкалась из Врат Зигнемы, цепляясь за внезапно покрывшуюся мехом руку Феннека, и оказалась в праздничном городе. Да, Чи Хён тогда пережила необычные ощущения, но они были вставлены в переплет реальности — вошла в один храм и вышла из другого, пройдя почти через всю Звезду. Теперь же...

Она словно побывала в непрозрачном мыльном пузыре, который внезапно лопнул. Ступни коснулись твердого грунта, но ее тут же развернуло вверх ногами. Голова продолжала кружиться с невероятной скоростью, в ушах ревел горный водопад, а левый глаз сдавило с такой силой, что он едва не лопнул. Она упала на милосердно мягкую землю, а бедная Мохнокрылка откатилась по снегу в сторону. Чи Хён не видела, куда делась маленькая совомышь, потому что стоило открыть распухший глаз, как яростный натиск ярких, но чуждых цветов едва не взорвал ей мозг. Свет был таким интенсивным, что ее стошнило, и она еще долго лежала содрогаясь, пока огненные блики под опущенными веками окончательно не погасли.

Подняв голову, она нерешительно приоткрыла правый глаз и увидела Мохнокрылку, сидевшую неподалеку на пологом склоне. Совомышь пискнула и захлопала бледными крыльями, поднимая фонтанчики серой пыли, словно пыталась сбросить с себя оцепенение. Чи Хён набралась смелости и попыталась разлепить веки пульсирующего болью левого глаза, но сразу поняла, что это была ошибка. Она снова зажмурилась и пролежала неподвижно до тех пор, пока обжигающе-яркий свет не исчез вместе с тошнотой. Но в голове еще шумело эхо Изначальной Тьмы, как будто Чи Хён приложила к уху морскую ракушку.

Только убедившись, что может шевельнуться так без риска расстаться с содержимым желудка, Чи Хён снова открыла правый глаз. Мохнокрылка уже летала над головой, обеспокоенная состоянием хозяйки. Чи Хён и сама не меньше демона была встревожена этой мигренью, или что там еще случилось с левым глазом, хотя и не вполне понимала причину волнения. Краски, которые наполняли ее, не просто отличались от всего, что доводилось видеть раньше. В них было нечто дурное, словно она стала свидетелем святотатства. По-прежнему крепко зажмурив поврежденный глаз, он села прямо на снег и даже не ощутила холода.

Положение было незавидным, но могло выйти еще хуже. Мохнокрылка опомнилась, опустилась на плечо Чи Хён и уткнулась носом в мокрый от слез подбородок. Путешествие через Врата явно пошло на пользу маленькому демону, а беспокойство, которое все еще испытывала хозяйка, должно было придать сил совомыши. Уцепившись за эту мысль, Чи Хён убеждала себя, что они по-прежнему вместе, вышли из Врат живыми и здоровыми и могут бороться дальше. Они отомстят подлой императрице за смерть обоих ее отцов, а также сестер и всех остальных, казненных в Отеане. Они найдут своих друзей. Они...

Пронзительный и близкий крик заглушил низкий гул, стоявший у нее в ушах. Чи Хён прижала ладонь к левому глазу, желая убедиться, что тот по-прежнему закрыт, и оглянулась, не решаясь встать: головокружение еще не утихло... Но уже в следующий момент оказалась на ногах. Она стояла слегка покачиваясь и раскрыв рот смотрела на бежавшую к ней по склону фигуру и на то, что простиралось позади.

Чи Хён была слишком занята, когда лежала на земле и беспокоилась за больной глаз, так что лишь мельком успела взглянуть на грязный снег, прежде чем весь белый мир завертелся вокруг нее, но по этой смутно знакомой картине она решила, что вернулась назад, на заснеженные равнины Ведьмолова, к Языку Жаворонка.

Но это было другое место.

Невысокие изрезанные горы тянулись до самого горизонта, но куда больше встревожил Чи Хён облаченный в доспехи воин, уже находившийся рядом с ней. По крайней мере, она решила, что это доспехи, а не шипастая раковина. И, учитывая, что человек держал обеими руками тяжелый клеймор, не могло возникнуть сомнений, что это воин. Очень большой воин. Она потянулась к эфесу меча и чуть было не открыла левый глаз, но вовремя вспомнила главную причину, по которой его стоило держать закрытым.

Ей очень пригодилась бы повязка или пластырь на глаз, но времени на их изготовление не было. Невесть откуда взявшийся враг снова заревел, его мощные ноги прокладывали путь через сугроб, и Чи Хён приняла низкую стойку, вытаскивая парные клинки. Она не рассчитывала испытать святую сталь в бою так скоро, но что и когда в последний раз случилось именно так, как ожидала Чи Хён?

Приспособиться к окружающим условиям и извлечь из них выгоду — одно из главных правил боя. Если Чхве и пропавшая телохранительница, милая кавалересса Сасамасо, когда-либо в чем-либо соглашались, то это именно в необходимости правильно использовать особенности местности. Проблема в том, что у местности вокруг Чи Хён особенностей не больше, чем у пространства за Вратами, — покрытый снегом гладкий склон... Впрочем, нет. Когда противник преодолел последнюю разделявшую их дюжину ярдов, Чи Хён наконец поняла, что это вовсе не снег. Это пепел.

Воин набросился на Чи Хён, не замедлив бега по глубокому, до лодыжек, слою пепла. Черные пластины доспехов тускло сверкали на фоне пасмурного неба и унылого пейзажа. Шипы по большей части были обломаны, вытянутое решетчатое забрало скрывало лицо. Единственной острой деталью его вооружения был огромный, в рост самой Чи Хён, клеймор. Он пугал даже сильней, чем неразборчивый рев, сменившийся молчанием, когда воин махнул мечом в сторону Чи Хён. Клинок шел слишком высоко, чтобы через него можно было перепрыгнуть, и слишком низко, чтобы пригнуться. А если бы Чи Хён попыталась блокировать удар, ее либо отшвырнуло бы назад, либо разрезало пополам, в зависимости от того, насколько крепкими окажутся клинки. Не атака, а само совершенство.

Во всяком случае, близко к тому. Чи Хён метнулась в сторону, и хотя пепел был не таким скользким, как снег, но все же его шелковая гладкость помешала супостату упереться каблуками и повернуться следом за ней. Тяжелый клеймор просвистел в пустоте, его хозяин на мгновение потерял равновесие, и Чи Хён бросилась на воина, не дожидаясь, когда он окажется к ней лицом.

В едком облаке пепла, поднятом тяжелыми прыжками воина, было бы непросто выбрать время и место для удара, даже будь оба глаза здоровы. А с накрепко закрытым левым защищаться и контратаковать оказалось еще сложнее. Но Чи Хён не однажды доводилось сражаться почти вслепую, с залитыми кровью глазами. К тому же ей помогла Мохнокрылка. Совомышь сорвалась с плеча хозяйки как раз в тот момент, когда той нужно было увернуться от удара, пролетела перед самым лицом противника и отвлекла его, а тем временем Чи Хён подскочила и, словно ножницами, зажала клинками ногу воина.

Хоть она и ударила точно в щель между броневыми пластинами на колене, ее правая рука онемела, а меч со звоном отскочил... Но тут раздался скрежет и хруст, и левое черное лезвие рассекло броню, прикрывающую голень противника.

Нога подогнулась, и воин упал, подняв столб серой пыли. Он снова заревел и попытался встать, но черный меч Чи Хён оборвал крик. Удар получился таким удачным, что ей самой захотелось завопить от восторга. Меч в ее руке требовал новой крови, но, как только голова врага слетела с плеч, эта жажда угасла, остались только опустошенность и усталость.

Чи Хён не успела отойти и пяти шагов от Врат, еще не избавилась от звона в ушах после пребывания за ними, а уже убила кого-то, к кому вовсе не испытывала ненависти, незнакомца, чья жизнь так и осталась для нее полной загадкой. Чи Хён вытерла клинки о накидку, вложила их в ножны, смахнула золу с опустившегося на ее вытянутую руку маленького слабого демона, потом подняла отрубленную голову, чтобы взглянуть в лицо неизвестному противнику. Голова застряла в железной решетке, и пришлось вытряхивать ее из тяжелого шлема, как орех из неудачно разбитой скорлупы.

— Дикорожденный! — ахнула Чи Хён, когда голова упала в залитый кровью пепел.

Но это было не столько утверждение, сколько мольба о том, чтобы все оказалось так просто. Ей приходилось видеть немало дикорожденных, но ни в ком из них не было так много от дикого зверя и так мало от человека. Покрытая густой шерстью голова с выступающим носом, острыми зубами и спутанной гривой вместо волос скорей подошла бы волку, чем человеку. Левый глаз Чи Хён сердито задрожал под веком, словно недовольный тем, что ему не дают взглянуть на такой необычный трофей.

Сквозь глухой гул в голове донеслись новые звуки, и сердце заскакало в груди. Еще дюжина фигур в черных доспехах спешила к Чи Хён по голому склону, кое-кто даже на четвереньках. Она выронила шлем их разведчика, а Мохнокрылка понюхала ее хауберк, питаясь страхом хозяйки.

— Извини, девочка, но тебе придется потерпеть до настоящего обеда, — сказала Чи Хён совомыши, когда шок слегка отпустил.

Она не собиралась дожидаться этих воинов и спрашивать у них дорогу. Что бы ни помогло ей без потерь пройти сквозь Врата Отеана — поддержка демона или слепая удача, — выбирать не приходится, поэтому она готова сыграть ва-банк и снова нырнуть во Врата, доставившие ее в это унылое, но опасное место. Не важно, куда занесет на этот раз, — хуже все равно не будет.

Только вот никаких Врат позади нее не оказалось. Чи Хён бродила вокруг того места, где они должны были находиться, отказываясь верить единственному здоровому глазу. Но видела лишь узкий выступ покрытого пеплом холма, а за ним — еще более крутой склон, спускающийся все ниже и ниже, в бурлящее серое море, в глухом гуле которого Чи Хён теперь различила крики тысяч воинов, столкнувшихся в яростной битве. По мелководью сражающихся армий ползали огромные темные глыбы с размытыми расстоянием очертаниями, но в целом напоминавшие королеву демонов, которую Хортрэп вызвал на поле боя возле Языка Жаворонка. Уж кто-кто, а Чи Хён навидалась чудес и диковин, и все же ее заворожили масштабы этого сражения и необычность участвовавших в нем армий.

Не задумываясь о последствиях, она моргнула и открыла левый глаз. Cнова нахлынули cлепящие краски и эфемерные фигуры, но, вероятно, сознание уже подготовилось к их появлению, и потому Чи Хён не потеряла ни равновесия, ни остатков своего завтрака. Лишь слегка пошатнулась, удивленно рассмеялась при виде причудливых мерцающих нитей, пронизывающих все вокруг, а затем испуганно охнула, поняв, насколько иначе выглядят далекие гиганты теперь, когда она смотрит на них обоими глазами.

Периферическим зрением Чи Хён уловила и другие изменения. Свернувшийся кольцом демон на ее плече больше не напоминал ни совомышь, ни какое-либо другое создание, обитающее на Звезде. Она снова закрыла левый глаз, и Мохнокрылка приняла прежний вид, а затем снова утратила его. Чи Хён вздрогнула, догадавшись, что произошло. Хортрэп предупреждал, что прохождение через Врата без его помощи может привести к некоторым, как он это назвал, улучшениям. Например, рука Феннека превратилась в когтистую лапу. Первая попытка привела лишь к тому, что волосы Чи Хён утратили цвет, но теперь с ее глазом произошли более существенные изменения. Хотя она пока и представить не могла, какие именно, и лишь с интересом следила за потоками света, что заполняли бесцветный прежде горизонт, освещая яростно сражавшиеся толпы непохожих на людей солдат, а заодно открывая взору то, что было скрыто за мутной завесой испарений.

Но тут Мохнокрылка постучала клювом по плечу Чи Хён, напоминая о том, что стоит уделить внимание воинам, приближающимся по покрытому пеплом склону. Снова прикрыв левый глаз, чтобы не отвлекаться на яркое зрелище, Чи Хён обернулась и увидела, что первый уже совсем рядом. Он скакал на четвереньках, и его вытянутую собачью морду не защищал шлем. С такой же легкостью, с какой Мохнокрылка ловила воздушные потоки, черный клинок впрыгнул в руку Чи Хён, и она разрубила череп чудищу, но без всякого удовольствия, просто потому, что должна была это сделать.

Монстр упал, но его место тут же занял следующий. Чи Хён сразила и его, а затем и еще одного, потому что они сами напрашивались и черный клинок делал свою работу. Их много, но ведь она принцесса Чи Хён Бонг с Хвабуна, последняя из своего рода. И она убьет любого, кто встанет на ее пути, и не важно, сколько окажется врагов и сколько на это потребуется времени. Она найдет дорогу в Отеан, чтобы отомстить императрице Рюки за смерть своих родных. Ничто и никто не остановит ее — ни расстояние, ни демоны, ни монстры, ни смертные. Когда Чи Хён сразит последнего звероподобного воина на этом проклятом склоне и отправится вместе с Мохнокрылкой на поиски дороги домой, она встретится с бесчисленными врагами и неописуемыми опасностями. Но пройдет два жестоких и страшных года, прежде чем она встретится с кем-то отдаленно похожим на человека.

Глава 5 

– Ты действительно думаешь, что через неделю мы вернемся к нашему генералу?

Это звучало слишком приятно, чтобы оказаться правдой, но если не забывать, с кем говорит Мрачный и о ком идет разговор, так оно и должно выйти; он не мог не надеяться на лучшее. Сквозь дым костра, в который набросали кедровой коры, чтобы отогнать комаров, Мрачный увидел на лице Гын Джу такие же сомнения, что обуревали и его самого.

— Да, конечно, — ответил Хортрэп, попыхивая сучковатой черной трубкой и выпуская пахнущее геранью облако дыма к бородкам мха, свисающим с дубов и кипарисов.

По вечерам в болотистом лесу Призраков было настолько душно, что Мрачный удивлялся, как ведьмак может сидеть так близко к костру. По крайней мере, дым маскировал тошнотворно-приторный запах самого Хватальщика.

— Значит, ты все обмозговал? — спросил Мрачный, ничуть не обрадованный тем, что безудержное хвастовство колдуна сменилось молчанием.

— Не очень подробно, но я могу вообще не уделять этой задаче никакого внимания и все равно придумать лучше вас всех, — сказал Хортрэп, и этот ответ, по крайней мере, был в его манере. — Даже если предположить, что моя вероломная ученица приведет нас прямо к Марото, не представляю, каким образом мы сможем провести на Джекс-Тоте много времени. Либо найдем удобную возможность помешать вторжению, либо просто схватим нашего обожаемого варвара и проберемся к кобальтовым в Отеан, прежде чем аборигены нас обнаружат. Я никогда не задерживаюсь на одном месте, разве что ради собственного удовольствия, но для отдыха можно найти и более приятный уголок, чем Затонувшее королевство.

— А почему именно твоя ученица должна привести нас к дяде Мрачного? — сощурились в прорезях грязной маски прекрасные глаза Гын Джу. — У нас же остался чудной компас, который ты нам дал; почему бы не пойти, куда он укажет?

— Он был нужен, чтобы я отыскал вас, а не чтобы вы нашли Марото, — объяснил Хортрэп.

Будь на его месте кто-то другой, Мрачный посмотрел бы на Гын Джу с выражением «А что я тебе говорил?». Но в нынешнем положении он не хотел доставлять Хортрэпу такого удовольствия.

— Если бы он и в самом деле мог указать на этого горлопана, неужели я отдал бы его вам, мои веселые Бездельники, а не оставил себе?

— Но игла показывала в ту же сторону, что и волшебное бревно, — проговорил Мрачный и задался вопросом: что, если Хортрэп раньше был честен, а теперь решил заморочить им голову и запел другую песню?

— Потому что я настроил компас на Джекс-Тот, — заявил пожирающий демонов засранец, подтверждая тем самым, что с самого начала издевался над ними. — Вообще-то, я знал, где запропастился Марото, и, когда дорогая Пурна рассказала о вашем поисковом отряде, я позаботился о том, чтобы вы не пошли в неверном направлении.

— Ты просто обманул нас и послал искать ветра в поле! — возмутился Гын Джу.

— Зато у вас было настоящее приключение, — пожал плечами Хортрэп. — Доживите до моих лет, и поймете, что почти любые поиски оборачиваются погоней за призраками.

— Ты солгал Пурне, а значит, солгал всем нам! — Мрачный ухватился за копье с прахом человека, который не допустил бы подобной нелепости. — Ты сказал, что компас приведет нас к дяде Трусливому, но он просто указывал за пределы Звезды, куда нипочем не добраться.

— Он указывал туда, где твой дядя на самом деле ожидает нас, мой дорогой мальчик! — раздраженно поправил Хортрэп, ткнув в сторону Мрачного черенком пожелтевшей трубки. — И прежде чем ты еще сильней рассердишься из-за того, что подарок оказался недостаточно хорош, хочу напомнить, что только благодаря компасу я так быстро нашел вас обоих и спас еще от одной твоей очаровательной родственницы. И что же я слышу вместо слов благодарности?

Разгорячившийся было Мрачный мгновенно остыл, оглянувшись на точно так же успокоившегося Гын Джу и вспомнив, какой ужасной была эта ночь. И могла бы закончиться еще хуже, если бы Хортрэп не дал им компас, по которому следил за их перемещениями.

— Ну хорошо... А как насчет магического столба? По-твоему, он настоящий? Или тоже кусок дерьма?

— Ах да! — ухмыльнулся Хортрэп. — Как можно забыть о магическом столбе? Если бы только...

— Вперед, волшебное бревно! — воскликнул паша Дигглби, отвлекаясь от своей работы.

Он очищал от репейника белую шкуру выздоравливающей рогатой волчицы, что разлеглась в траве неподалеку от костра. Хортрэп бросил на Дига испепеляющий взгляд из тех, что вошли у него в привычку, после того как паша заставил колдуна сдаться.

— Так приговаривала Пурна, когда Мрачный и Гын Джу брали в руки столб, — объяснил Дигглби. — Вперед, волшебное бревно! Забавно, правда?

— В глубине души я смеюсь, — согласился Хортрэп. — Как раз хотел спросить: да неужто можно забыть о магическом столбе? Такое под силу разве что нашим рассеянным героям, оставившим его в болоте демонам. Я нашел его там, но не смог поднять, иначе в поисках Марото у нас было бы средство понадежнее, чем фокусы Неми Горькие Вздохи. Я не имел удовольствия встречаться с вашей Добытчицей, но любая ведьма, оказывающая необычные услуги и ни разу не попавшаяся мне на глаза, должна обладать немалыми способностями. Возможно, она дала вам амулет, который без хлопот привел бы прямо к Марото... если бы вы не потеряли его, оставив нас с одними лишь необоснованными притязаниями моей недоучившейся воспитанницы.

— Что бы ты ни думал о ее так называемых фокусах, Неми отыскала меня, пройдя половину Звезды, и привела с собой мою мать, — заметил Мрачный.

— Вероятно, с помощью Миркур, — добавил Дигглби, погладив дремлющую рогатую волчицу.

Перед тем как заключить соглашение с Неми, Хортрэп, видимо, наложил на Миркур какие-то злые чары, из-за которых ее морда лишилась шерсти, после чего огромный зверь выглядел еще страшнее. Для всех, кроме Дигглби. Чокнутый аристократ массировал туго перевязанную шею волчицы, и та шевельнула ухом размером с треуголку на голове Дига — словно заботливый паша был мухой, запутавшейся в ее шерсти.

— Не сомневаюсь, что с помощью ведьмы и волчицы мы быстро отыщем нашего друга и командира. И когда это случится, постарайтесь не забыть о принципе, истинность которого я доказал прошлой ночью: дипломатия бывает сильней кинжалов и темных искусств. Хорошо?

— Со всем должным уважением, господа, — сказал Гын Джу, используя непорочновское выражение, которое, как объяснила Мрачному Чи Хён, на самом деле означает прямо противоположное, — о поисках капитана Марото на Джекс-Тоте можно подумать позже. Сейчас мне хотелось бы узнать, как мы проделаем такой долгий путь за такое короткое время. Ты собираешься применить черное колдовство?

Хортрэп рассеянно содрал полоску кожи со щеки и бросил в чашечку своей трубки, где лоскут быстро скрючился на горячем пепле, как змея, укусившая ведьмака.

— Это не сложнее, чем вплести лютики в волосы на носу, держа руки над головой и распевая старую добрую усбанскую хоровую песню.

— Правда? — с надеждой спросил Дигглби.

Но Мрачный не поддался на уверения Хватальщика — на носу Хортрэпа волосы росли в изобилии, но слишком короткие, чтобы их можно было заплетать. Мрачный сожалел, что подошел к колдуну слишком близко и заметил эти волосы, но, как говорил его дед, сожаление — все, что остается рыбе, когда она уже на крючке.

— Нет, — ответил Хортрэп, растирая желтую, как воск, кожу по краям своего шрама, пока тот не исчез из виду, — вот точно так же паша накладывал на лицо грим мертвеца. — Наш непорочный друг еще раз доказал, что он настолько же проницателен, насколько и остроумен. Черное колдовство всегда оказывается самым простым и удобным способом передвижения.

— Да, я знал, что ты так скажешь, — заявил Мрачный, догадываясь, что Хортрэпов комплимент — двусмысленный; но в голове все еще стоял туман, не позволявший понять, в чем подвох. — Но о чем мы сейчас говорим? Рядом нет Врат, чтобы воспользоваться твоим коротким путем через Изначальную Тьму, однако у тебя, видимо, есть какой-то другой способ решить проблему. Может быть, ты умеешь летать и нас этому научишь?

— Умею ли я летать? — Хортрэп склонил голову набок и посмотрел на кремнеземца как на моржа, научившегося повторять человеческие слова. — Это очень личный вопрос, Мрачный, и он не относится к теме нашего разговора. Не говори глупости.

— Это не глупость, когда у тебя спрашивают о подробностях твоего плана, — возразил Гын Джу.

Он перевернул прутом жарящиеся на углях корни кудзу. Не такая уж и плохая пища... хотя, конечно, не такая уж и хорошая.

— Моего плана? — раздраженно переспросил Хортрэп. — Я получаю приказы от генерала Чи Хён Бонг, точно так же как и все остальные. Мне просто посчастливилось оказаться старшим офицером в этом элитном отряде. И если вам не нравится пища, которую приготовил повар, это не повод срывать зло на официанте, который принес тарелку.

— Вот это я и называю отговорками, — сказал Дигглби, в последний раз почесав шею Миркур. Он потратил целый час, но не очистил от репьев и половину ее шкуры. — Мы заранее знаем, что нам не понравятся твои бобы, старая бестия, так что накладывай их уже. Как мы собираемся перенестись из леса Призраков в Незатонувшее королевство чуть ли не за одно мгновенье?

— Я призову демонов и подчиню их древним ритуалам, и они проведут нас через Изначальную Тьму, — объяснил Хортрэп, и по злорадной усмешке на его изможденном лице Мрачный понял, что волшебник получил немалое удовольствие, заглянув в глаза Дигглби. — Само путешествие должно получиться быстрым, хотя и не таким простым, как если бы мы прошли через Врата. Львиную доли времени отнимут поиски жертвы, которую нам придется принести. Вы говорили, что до ближайшей деревни день пути?

Гын Джу шумно втянул воздух сквозь зубы, а Дигглби потрясенно отшатнулся, как будто получил удар или, хуже того, как будто кто-то плохо отозвался о его наряде. Но Мрачный был готов к чему-то подобному. В первую свою встречу с Хортрэпом он видел, как ведьмак пожирает живьем бедных демонов, а на следующее утро от них остались только масляные пятна на траве. И от этого гнусного зрелища волосы на макушке Мрачного встали дыбом, как при прохождении сквозь Врата. Несомненно, Хортрэп способен на то, что другим кажется невозможным, но при этом никак не обойтись без демонов.

Однако это вовсе не означало, что Мрачному идея пришлась по душе. Возникло непреодолимое желание оказаться как можно дальше от самодовольного колдуна, от его дурацкой, пышущей цветочным дымом трубки и разговоров об отвратительных для любого нормального человека обрядах. Мрачный нагнулся за своим копьем и встал с бревна, махнув Гын Джу, тоже решившему подняться, чтобы тот оставался на месте. Милый друг уже пошел на поправку, и Мрачный подумывал о том, чтобы позволить ему несложную работу. Яйца, которые давала ведьма, помогли им обоим, с той лишь разницей, что раны Мрачного быстро затягивались, а свою правую руку Гын Джу не вернет никогда.

— Пойду навещу маму. Может, она все-таки заговорит со мной.

— Помни мой совет: не трепли языком под рябиной, — сказал Хортрэп.

Мрачный никак не мог понять, то ли Хватальщик верит своим историям о призраках, то ли подтрунивает над простаком из Кремнеземья. В Мерзлых саваннах не осталось рябин. Но даже Пурна с благоговейным страхом смотрела на большое цветущее дерево, которое она называла «пеплом Врат», а угракарийка относилась к суевериям легкомысленней всех других его знакомых.

— Если рябина опасна, зачем ты велел привязать к ней мою маму? — спросил он недовольно.

— Кто говорил, что она опасна? — с невинным видом ответил Хортрэп. — Я только сказал, что это не совсем дерево, не настоящее. Это щупальце Изначальной Тьмы, которое тянулось к солнцу и проползло сквозь трещины в земле, но лунная магия предала его и превратила в дерево. Заключенные внутри его демоны безвредны, но они прислушиваются к речам человека, а тебе, конечно же, не хотелось бы, чтобы твои секреты стали известны демонам, пусть даже и связанным. Как думаешь, почему я решил перенести лагерь подальше от этого создания преисподней?

— Правда, что ли?

Мрачный почувствовал холодок, словно ворон взмахнул крыльями над его головой. Эта песня отличалась от всего того, что рассказывал Хортрэп о рябине, но в отличие от других, откровенно пугающих сказок она почему-то казалась правдивой.

Хортрэп сдерживался не дольше мгновения, а затем рассмеялся над невежеством Мрачного:

— Нет, конечно, это просто бабушкины сказки, предания Эмеритуса. — Его распухшее лицо снова приняло угрюмый вид. — Или правда? Кто знает, какие духи бродят сейчас вокруг, освобожденные... лунной магией?

Хватальщик от души посмеялся над Мрачным, и тот в ответ показал неприличный жест. После того как его дважды подняли на смех, он был не в том настроении, чтобы корчить страшные рожи.

— Ну хорошо, я передам от тебя привет маме и демонам рябины.

— И я могу пойти, могу помочь, — проговорил брат Рит, напомнив Мрачному, что его жизнь стала теперь несравнимо сложней.

Толстый монах сидел в стороне от костра, и это были первые его слова с тех пор, как Неми вывела спутника из повозки и передала под опеку Мрачного. Ведьма утверждала, что этот самотец принадлежал его матери, поэтому теперь Мрачный должен отвечать за монаха. Он уже готов был заспорить, но вдруг узнал мальчишку из своего прошлого. Неми тут же удалилась в свой дом на колесах, где давала Пурне урок музыки, а Мрачный при виде знакомого лица ощутил странную смесь радостного возбуждения и полной растерянности. Тогда они не перемолвились с пришлым мальчишкой и парой слов, ученик отца Турисы вовсе не собирался сходить с пути истинного и водить дружбу с деревенским анафемой, и все же встретиться с ним здесь было не просто неожиданно, а неожиданно приятно. Когда стало ясно, что от неловкого, но дружеского приветствия миссионер пришел в такой ужас, словно его бросили на растерзание слюнявому королю демонов, Мрачный поспешил успокоить брата Рита, мол, ты свободный человек, никто тебя не держит, можешь катиться на все четыре стороны.

Но монах не поблагодарил Мрачного и даже не сбежал от невольных похитителей. Он сидел сгорбившись и плакал, вместо слез роняя из сверкающих аметистовых глаз зернышки драгоценных камней. Только теперь Мрачный понял, что это не просто необычные очки, которые парень надел после ухода из деревни, согласно неведомым обычаям имперцев или цепистским ритуалам, а нечто еще более диковинное... Однако Мрачный кое-что знал о людях, которые смотрят на тебя нехорошо из-за твоих странных глаз, и потому сказал Риту: если не хочешь, можешь не уходить. Это наконец успокоило мальчишку, но после разговора у костра с Хортрэпом все началось по новой, и, похоже, монах нуждался в любом предлоге для отлучки не меньше, чем сам Мрачный.

А может быть, он действительно хотел помочь маме Мрачного, ведь они проделали вместе долгий путь, мама и монах, и это само по себе удивительно. Как его суровая ко всем и каждому мать нашла в себе терпение нянчиться с этим впечатлительным мальчишкой, недавно ослепшим и потому не способным ходить самостоятельно, не опираясь о чей-нибудь локоть?

— Нет, оставайтесь все здесь... Я хочу поговорить с ней наедине, — сказал Мрачный, в самом деле желая обойтись без свидетелей в тот момент, когда мама наконец-то удостоит его чем-то большим, чем молчание и сердитый взгляд. — Корни готовы? Хочу ее покормить.

— Если бешеная волчица откроет рот, чтобы поесть, пусть заодно попросит о милосердии, — заметил Гын Джу с вполне простительным ядом в голосе. — Она пыталась убить нас и отказалась что-либо объяснять, когда мы попросили ее об этом, а ты беспокоишься из-за того, что она голодна.

— Ладно... Никто не станет вести себя лучше с пустым желудком, — возразил Мрачный, чувствуя себя полным идиотом, продолжающим заботиться о матери даже после всего того, что она натворила.

— Думаешь, она набросилась на нас только потому, что пропустила ужин? — усмехнулся Гын Джу и обернулся к Риту. — Цепист, ты был с ней все время, пока она охотилась за нами. Тебе не показалось, что она при этом сильно голодала?

— Э-э-э... нет? — пробормотал монах.

Теперь, когда с ним заговорили, он выглядел более несчастным, чем прежде, когда никто не обращал на него внимания.

— Как будто ты мог видеть ее за едой, — усмехнулся Хортрэп. — Шучу, шучу!

— Шутка как раз в твоем духе, — заметил Дигглби и пересел поближе к монаху. — К вашему сведению, у парня есть имя, и, может быть, в его глазах больше сокровищ, чем у самого зажиточного горожанина, но с ушами-то ничего страшного не случилось. Так ведь, брат Рит?

— Э-э-э... нет?

— И раз уж об этом зашла речь, дорогой брат, где ты раздобыл эти замечательные глаза? — спросил Хортрэп. — Только не говори, что Неми сама вставила их тебе в глазницы!

— Вот. — Гын Джу проткнул веткой скрюченный корень кудзу и протянул Мрачному, пока брат Рит запинался и мямлил, расстроенный недружелюбным тоном Хортрэпа. — Только следи, чтобы она не откусила тебе пальцы, когда будешь ее кормить.

К горлу подступил ком, горячий клубень жег пальцы, однако Мрачный с покорным вздохом принял и совет, и пищу, а затем направился к темному дереву проведать свою маму. Он не знал, что еще можно сделать. Как всегда.

Кроме того...

Кроме того, он действительно не знал, что делать, драть твою мать! Мрачный не был силен в том, что Чи Хён называла математикой, но он точно знал, каков будет итог. Ему не нравился результат, и поэтому он колебался, мучился, пока не закружилась голова от всех этих «во-вторых», «в-третьих», «в-четвертых». Точно такая же слабость стоила Гын Джу руки и едва не обошлась самому Мрачному еще дороже, когда мама снова ворвалась в его жизнь с единственной целью эту жизнь отнять. И все же Мрачный не держал зла, он любил родительницу так сильно, что готов был умереть за нее, лишь бы не совершить еще более ужасную ошибку — не убить ее. Если бы Хортрэп не подоспел вовремя, Мрачный и Гын Джу были бы уже мертвы.

И ради чего? Ради чести клана Рогатого Волка? Глупейшая причина, даже если предположить, что эта честь в самом деле существует. Не было даже самой хреновой догадки насчет того, почему мама явилась по его душу, потому что каждый раз, когда Мрачный подходил к ней и пытался поговорить, она лишь ухмылялась, отплевывалась и сверлила его злобным взглядом, пока он не оставлял ее в покое.

До места, где привязали маму, идти было совсем недалеко — пока не закатилось солнце, Мрачный мог разглядеть, как она сидит в чаше из корней большой рябины, наблюдая за ним и его друзьями. Но он не спешил, пытаясь справиться с поднимающейся в душе озлобленностью, прежде чем снова заговорить с мамой. Обычно Мрачному удавалось успокоиться, думая о том, что своей неловкостью он может ухудшить и без того напряженное положение; сейчас же все эти размышления лишь распаляли его. Он крепко сжал копье, в наконечник которого переселился дед, и оперся на оружие, как на костыль. Это копье Чи Хён приказала изготовить в его отсутствие и послала Хортрэпа через половину Звезды, чтобы вручить подарок Мрачному. Хотя это означало, что она останется без одного из самых сильных капитанов, когда поведет Кобальтовый отряд через Врата у Языка Жаворонка к последней, возможно, битве в своей жизни.

Прошлой ночью Гын Джу со слезами на глазах рассказал Мрачному то, о чем не решался заговорить раньше: пока Мрачный лежал в отключке после встречи со своей родительницей, Хортрэп сообщил всем остальным, что Хвабун оказался первым островом, павшим под натиском армии Джекс-Тота. Погибла вся семья Чи Хён, а также слуги, друзья и простые жители. У принцессы нет больше дома, за который можно сражаться, однако она ответила императрице Рюки на просьбу о помощи в защите Непорочных островов. Их с Гын Джу возлюбленная бесстрашно выступила против армии демонов, подобные которым, как полагал Мрачный, встречаются только в безумных песнях его народа. Чи Хён готова пожертвовать собой ради всех смертных, в то время как сам Мрачный едва не лишился жизни ради... ради... Драть твою мать, ни ради чего, просто так!

Нет, даже еще хуже. Много людей каждый день умирают просто так, в этом нет никакой доблести, но и позора тоже нет... Но после всего, что испытал Мрачный, с какого хрена он должен умереть за клан Рогатого Волка? Он решил больше не терять времени, со всей силы швырнул в чащу поджаренный корень кудзу и перехватил копье так, как должен держать оружие воин, а не беспомощный старик. Луна еще не взошла, но он двигался в сторону от костра так, как учил дед. Глаза дикорожденного видели немного больше, чем обычные глаза, и когда он подходил к знакомому силуэту, то разглядел маму лучше, чем когда-либо прежде; не только ее бренную оболочку, привязанную за лодыжки и запястья к мощным корням рябины, но еще и истинную сущность этой женщины, которую прежде отказывался замечать. Да, она была его матерью, но прежде всего она была Рогатым Волком.

Мама следила за его приближением, оскалив зубы то ли в угрозе, то ли в холодном приветствии. Так же молча, как она сама напала на него и Гын Джу, Мрачный подошел к ней, сжимая обеими руками копье с наконечником, сделанным из праха ее отца. Мама не вздрогнула, когда сын направил на нее оружие, только глаза округлились, а слабая усмешка сделалась чуть шире. Но самое дерьмовое заключалось в том, что она обрадовалась. Она предпочла бы, чтобы сын пронзил копьем собственную мать, а не держал ее в плену или, что еще хуже, отпустил на свободу.

Только с этим ни хрена не получится, потому что Мрачный никогда не выполнял желания других Рогатых Волков. Широкий, как лист, наконечник копья наполовину ушел в глинистую землю рядом с тем местом, где сидела мать, и, когда безумная гордость на ее лице сменилась отвращением, Мрачный наклонился так низко, что его длинные волосы упали бы на глаза мамы, если бы не наткнулись на ее косу.

— Выслушай меня, мама! — прорычал Мрачный. — Мне насрать, ответишь ты или будешь молчать и морщиться, только сначала выслушай.

Ее губы дернулись в усмешке, но Мрачный, даже не успев подумать, что делает, ударил ее лбом в лоб. Правда, несильно, но этот поступок, похоже, удивил ее не меньше, чем самого Мрачного. Покрытый коркой шрам, появившийся по ее вине, отозвался болью. Приблизив к матери перекошенное лицо, он проговорил:

— Выслушай меня, мама. Прямо сейчас. Потому что пришел конец гребаной песне.

— Конец песне! — Это были ее первые слова после поединка с ним, произнесенные сквозь зубы, явно передразнивая. — Каждый день я молилась, чтобы ты вырос из своих песен. Понимаешь? Каждый день. Молилась Падшей Матери, Черной Старухе, Среброокой и всем другим маскам, которые носит наша создательница... Все, чего я хотела, — это чтобы ты забыл песни и начал жить настоящим.

— Неправда! — От ее лицемерных слов ярость и возмущение Мрачного превратились в нечто острое, способное проткнуть всю ту чепуху, что внушали ему в клане. — Ты просто хотела, чтобы я поверил в ваши песни, в гимны цепистов, наставивших на истинный путь клан Рогатого Волка. Но знаешь, что я тебе скажу, мама? Эти песни — полное дерьмо. Они слишком утлые и слишком мерзкие, и я давно вырос, на хрен, из них.

— Жизнь — это не гребаная песня!

Он никогда прежде не слышал, чтобы голос матери ломался, но, вместо того чтобы вздрогнуть от боли, прозвучавшей в ее словах, почувствовал удовлетворение. Так истинный Рогатый Волк наслаждается мучениями врага.

— Дело в том, мама, что я тоже так считал. Правда. — Он наклонился и снова коснулся лбом ее головы, на этот раз мягче. — Я покинул дом и отправился странствовать по свету. Толковал с ведьмами, сражался с чудовищами. Вмешался в ссору между забытым богом и воином из легенды. Влюбился в принцессу и в ее ухажера. Но даже после всего этого я повторял себе, что был круглым дураком, когда искал силу и мудрость в ваших древних сагах. Я повторял себе, что был глупым ребенком. А сам все это время жил песней, в которую сам бы не поверил, если бы услышал ее, будучи мелким щенком на коленях у Мудроустого. И я... я хочу спеть ее тебе, мама, и на этот раз ты ее в самом деле выслушаешь. Потому что это песня о тебе и обо мне, и если мы должны убить друг друга из-за какой-то хрени, считающейся древним законом нашего клана, то в этой песне поется об опасности, угрожающей всему миру. О том, как Изначальная Тьма накрывает Звезду, прямо сейчас, драть-передрать, и если мы не справимся с ней, то погибнут все люди, везде, от Кремнеземья до Ранипутри. Так что, пожалуйста... разреши мне спеть эту песню для тебя.

Что-то в словах Мрачного застало ее врасплох и, более того, затронуло какую-то струну в душе, потому что она тяжело сглотнула и отклонилась назад, подальше от его головы, глядя туда, где Среброокая едва поднялась над деревьями леса Призраков. Возможно, помогла зоркость глаз или сыновняя чуткость, но он понял, что мать действительно хочет выслушать его, хочет узнать нечто такое, что можно противопоставить безумным законам Рогатых Волков, заставившим ее охотиться на собственного сына. Но затем лицо ее напряглось, и она, сощурившись, произнесла:

— Спой свою песню, Мрачный, но, если она не убедит меня, тебе снова придется драться со мной.

— Ты не дождешься этого дерьма! — Мрачный выпрямился, придя в бешенство от ее слов, которые не мог принять. — Я спою песню, мама, а потом уйду, на хрен. Отправлюсь за пределы Звезды, чтобы сражаться с древним злом, а ты либо пойдешь со мной, чтобы помочь, либо останешься привязанной к этому гребаному дереву.

Как обычно, она все поняла неправильно:

— Если снова сбежишь, как твой дядя, то даже не надейся найти нору, которая укроет тебя от моего гнева, сын.

— Что ж, если так и случится, то хрен с ним, мы будем драться! — Мрачный выдернул копье из земли и помахал наконечником перед ее лицом. — Этим копьем с прахом деда я отрежу тебе ноги и оставлю тебя еще раз, потому что ты ничем не заслужила смерти от моей руки, сумасшедшая драная дикарка!

Он замолчал, тяжело дыша и не отводя взгляда от матери, а она с едва заметной улыбкой посмотрела на него и кивнула. Никогда прежде она так на него не смотрела, и Мрачный понял, что она гордится им. Парень, ты говорил как настоящий Рогатый Волк, вот в чем самая жопа.

— Мой отец умер достойно? — спросила она, разглядывая копье, и Мрачный слишком хорошо знал мать, чтобы не расслышать тревожную интонацию в ее голосе, как бы она ни пыталась скрыть волнение от сына.

— Он сделал даже больше — он достойно жил, — ответил Мрачный, покрутив копье, чтобы его наконечник напитался лунным светом. — И он отправился в Медовый чертог Черной Старухи с куда большим количеством убитых за душой, чем имел бы, если бы умер в саваннах много лет назад, когда ты бросила нас.

Мать покачала головой:

— Ничего такого я не делала. Клан не заботится о тех, кто не может сам позаботиться о себе. Ты об этом знал, но решил остаться с дедом. Никто, кроме тебя, не...

— Ты бросила нас, — повторил Мрачный, но слова застревали у него в горле.

Демоны его дери! Даже оставив саванны, даже потеряв деда и уйдя из лагеря кобальтовых на поиски дяди, он продолжал оправдывать мать, направляя всю свою ярость против глупых обычаев клана.

— Ненавидишь брата за то, что он повернулся хвостом к соплеменникам, а как насчет тебя самой? Разве ты не сбежала от нас с дедом, когда нам больше всего нужна была твоя помощь?

— Ты прекрасно понимаешь разницу, даже если она не подходит для твоей песни, — ответила мать. — Твой дядя Трусливый предал все...

— И охренеть, как он был прав! И так же поступил твой сын и твой отец, и мы оба оказались болванами, не поняв, что сделали это по одной и той же причине. — Это было так очевидно, что Мрачный рассмеялся лающим смехом. — Знаешь, мама, что я делал в этом лесу, перед тем как ты нашла меня? Охотился на Марото, точно так же как ты охотилась на меня. Однажды мы с дедом поймали его, а потом он снова пропал, но Рогатые Волки не потерпят, чтобы кто-то убежал от расплаты, так ведь? У нас заложено в крови, что каждый должен драться и, возможно, умирать там, где мы ему скажем. Я настолько был увлечен мечтой всадить солнценож в лицо дяде, что даже не нашел времени подумать о том, что он заслуживает благодарности за показанный пример.

— Ты и так слишком часто следовал его примеру.

— Да, потому что искать оправдания для своих дурных поступков — это тоже позорно, — произнес Мрачный, уже перестав злиться на маму и лишь испытывая жалость к ее безумному упрямству. — Ты судила обо мне почти так же, как я судил о дяде, но теперь мне ясно: отказ от битвы — это тоже битва, причем более трудная. Насколько меньше горя и смерти было бы в этом мире, если бы мы каждый раз, когда были с кем-то не согласны, просто оставляли его в покое, вместо того чтобы набрасываться? Дядя ушел от Рогатых Волков вовсе не потому, что ему не было до нас никакого дела, просто он понял, что этот путь не для него.

— Но ты сказал, что вы с дедом поймали его и тут же упустили и вам снова пришлось отправиться на охоту за ним. — Мама пыталась говорить с ним так, как привыкла, но теперь у нее ничего не получалось — и больше никогда не получится. — Ради какой достойной цели он сбежал на этот раз, Мрачный? Ну же, объясни мне. Уверена, что Обманщик подскажет тебе много оправданий предательству твоего дяди.

— Он отправился в разведку на Джекс-Тот, — объяснил Мрачный, отбросив застарелые сомнения в том, что Хортрэп способен рассказать всю правду о его дяде. — И это именно то, о чем я тебе говорил: мы всегда думаем плохо об ушедшем, даже не зная причин, вместо того чтобы подождать, когда все прояснится, и тогда уже судить о нем. Я тоже думал, что он просто трус, спасающий свою жизнь, но потом узнал, что он сейчас рискует гораздо больше, чем любой из нас; один, во враждебной стране. И делает он это без всякой выгоды для себя. Если ты гребаный герой, твой долг — помочь остальным смертным одолеть монстров, которые скоро вторгнутся в наши земли.

— Трусливый — герой, — проговорила мать таким тоном, словно верила этому в той же мере, что и Мрачный... то есть гораздо меньше, чем ему самому хотелось бы. — Пока я привязана к этому дереву, тебе никто не помешает петь, но эта песня останется пустым звуком, если я сама не увижу, как мой братец делом подтвердит свою доблесть.

— В этом ты права, мама, — решил пойти на компромисс Мрачный. Да, он не был наивен и не надеялся переубедить ее сразу, но, может быть — всего лишь может быть, — этот разговор станет первым шагом к пониманию. — Один Блудливый знает, сколько я повидал такого, во что сам верю с трудом. И это еще одна причина, чтобы ты пошла с нами и разнообразия ради подняла свое копье против Изначальной Тьмы, а не таких же смертных, как и ты. Просто выслушай меня... А потом, я тебе обещаю, мы снова встретим дядю и решим, что с ним делать, когда у нас будет возможность судить по его делам и глядя ему в глаза.

Наступила долгая пауза. Они оценивающе смотрели друг на друга в не по сезону душной ночи, лунный серп расплескивал свет по кистям белых, как слоновая кость, цветов раскидистой рябины и сверкал на перечеркнутой шрамами щеке матери. Мрачный вспомнил предупреждение Хортрэпа о заключенных в дереве демонах, что охотятся за чужими секретами, но, даже если в рассказе Хватальщика и крылась какая-то доля правды, он все равно не жалел о том, что сказал матери. Пока та слушала его, все зло этого мира тоже могло подслушивать... и дрожать при виде такого героя, как Мрачный.

— Ну хорошо, спой мне свою песню, — сказала наконец мать теми же словами и с той же интонацией, что сотни раз повторяла, когда Мрачный был маленьким, прежде чем устало опуститься на его травяной матрас и послушать новую сагу, сочиненную им.

А ему оставалось только надеяться, что на этот раз она заснет позже, чем обычно. И если каким-то образом удастся убедить ее, а потом добраться до Джекс-Тота и найти Марото, пусть дядя для разнообразия докажет, что действительно сражался за правое дело, а не бесцельно таскал по дорогам свою старую вислую задницу.

Глава 6 

Марото сковали руки. Но не обычной цепью, нет, это было бы слишком просто для его молчаливых похитителей. Вместо наручников его запястья обмотали толстой липкой паутиной. Такая же липкая петля из того же материала обвивала его шею и тянулась от затылка вверх, к бледной раздувшейся твари, которая и плела оковы. Она ползала по потолку тоннеля, следуя за пленником и охранниками, ведущими его вглубь пещер с тяжелым, спертым воздухом, в гротескное царство пульсирующих стен из живой плоти и сверкающих костяных выступов.

Поначалу Марото думал, что под черными доспехами с шипами прячутся люди или, может быть, дикорожденные. Пока дракон-кальмар нес его над верхушками деревьев, он даже тешил себя иллюзиями, что тотанцы окажутся добродушными и симпатичными, что они с радостью пригласят его на свою пирушку, как только выяснится, что Марото и Бань не шпионили за ними, а попали на Джекс-Тот совершенно случайно. Но он разочаровался в своих фантазиях, едва очутился в пещерном лабиринте, где земля и камень уступили мерцающей плоти стен и мягким, сочащимся какой-то жидкостью сталактитам. Ни одно существо, хоть отдаленно похожее на человека, не согласилось бы жить в таком кошмарном аду, и какие бы вечеринки ни намечались здесь, лучше держаться от них подальше.

Когда чудовище выпустило его из своих щупалец, он плюхнулся в бассейн с теплой слизью, кишащей невидимыми, к счастью, существами, которые быстро разъели сетеподобную паутину. Как только Марото освободился от разлагающихся пут, тотанцы, уже в большем количестве, вытащили его из вязкой жижи, и не успел он прийти в себя, как его руки и шею опутала свежая паутина, которую белая тварь вытаскивала из почти по-человечески ухмыляющейся пасти на своем мохнатом брюхе. Потом она вскарабкалась обратно к потолку живой пещеры и затянула петлю на шее Марото, и он решил: положение настолько хреновое, что не осталось времени для угрызений совести, сожалений и самоуничижения. Пока он не сбежит из этого кошмара — или не откусит себе язык, чтобы истечь кровью и умереть, если с побегом ничего не получится, — все его мысли будут посвящены выживанию.

И Могучий Марото покорно зашагал дальше, старясь сохранить холодный разум в этом адском пейзаже, напоминающем кишечник огромного животного, где воняло как в переполненном инсектариуме затрапезной ужальни. Этот приторный маслянистый запах, от которого слезились глаза, определенно принадлежал насекомым, а быть может, их близким родственникам. Что неудивительно, если не забывать о паукоподобной твари, с помощью которой его связали, и похожих на хитиновые панцири доспехах.

Теперь он сумел рассмотреть усеянные шипами шлемы тотанцев и заподозрил, что они не просто похожи на жучиные панцири, а действительно принадлежали какому-то ранее неизвестному виду гигантских насекомых. Они казались составными, но пластины были так плотно подогнаны друг к другу, что Марото не заметил цепей или ремней, соединяющих их, и даже прорезей для глаз в гладких остроконечных шлемах; при этом охранники двигались вдвое изящней, чем смог бы Марото, надев доспехи вдвое меньше весом. У них не было оружия — или, по крайней мере, его не было видно, — но, взглянув на острые когти перчаток, Марото решил не нервировать чужаков.

От облаченных в причудливый хитин воинов тоже воняло, как из норы уховерток. Прирученная паукоподобная тварь была размером с небольшую собаку, но на поводке оказался как раз Марото. Он допускал, что когда-нибудь увлечение жуками сведет его в могилу, но даже в самом диком опьянении их ядом не мог представить себе такой ужасный конец. Оказавшись в этом кошмарном кишечнике, он вдруг вспомнил слова Карлы Росси, старой подруги, сказанные в ту ночь, когда они перебрали мяса черной многоножки после спектакля, чье название, как и название города, в котором это случилось, он никогда и не пытался вспомнить.

«Ад не станет придумывать новые ужасы для таких, как мы, — сказала Карла, еле шевеля посиневшими губами и утирая слезы, что навернулись на глаза то ли от жалости к себе, то ли от плохо смытого грима, а может, от того и другого сразу. — Нет, если боги действительно жестоки, в чем мы с тобой ни хрена не сомневаемся, то ад — это всего лишь возвращение к тому, с чего все началось... Только теперь уже без возможности сбежать».

Марото решил тогда, что одуревшая от яда комедиантка говорит о своем поганом городишке на окраине империи, но, учитывая то, как повернулась его судьба, он задумался, не была ли Карла куда лучшей предсказательницей, чем актрисой. Как это ни назови — хоть иронией, хоть заслуженной карой, хоть чем-нибудь еще, — но есть что-то впечатляющее в том, как перебравшая Карла предсказала этот сногсшибательный трюк на полжизни вперед. И вот что обидно: стоило Марото наконец-то отказаться от жуков раз и навсегда, и он очутился здесь! Надо признать, он и прежде несколько раз думал, что завязал, но вскоре возвращался на знакомую муравьиную тропу; однако сейчас, глядя на этот кишащий насекомыми ад, Марото точно знал одно: если удастся убежать, он больше никогда не прикоснется к жукам, до самой смерти. Ни за что!

Неровный проход, что вел их в темноту, был темным, как запекшаяся кровь. Но когда босые ноги Марото ступали по покрытому пленкой полу, та вспыхивала в черноте и освещала стены шахты. Оглянувшись назад, он увидел мерцающие отпечатки своих ног на полу и более слабый след на потолке. Странно. Однако и это следует учесть — даже если каким-то образом удастся ускользнуть от обоих охранников и твари над головой, его легко отыщут по следам, куда бы он ни направился в лабиринте пещер. Чем дольше Марото смотрел на этот подземный ужас, чем больше поворотов делал постепенно сужающийся тоннель, тем яснее становилось, что отсюда можно выбраться лишь одним способом: если кто-то выведет тебя наружу.

— Э-э-э... хорошенькая у вас здесь берлога, — сказал Марото по-непорочновски, еще раз попытавшись привлечь внимание охранников. — Конечно, вы не говорили, что понимаете багряноимперский или любой другой язык, на котором я к вам обращался. Но ведь вы и не говорили, что не понимаете. Так почему бы вам просто не кивнуть или не подать другой знак? Наверное, вам запрещено разговаривать с пленными, но было бы приятно знать, что вы слышите мои слова, правда же?

Если они и слышали, то не подали виду и не повернули голову в его сторону. Их упорное молчание, поначалу просто неприятное, постепенно становилось угрожающим. Но вероятно, кто-то здесь все-таки понимает человеческую речь, иначе зачем было оставлять в живых потенциального врага? Впрочем, на самом деле не хотелось задумываться над этим вопросом.

А потом появился настоящий свет в конце тоннеля, ярко-желтый и радующий, как солнце, которого Марото не видел неизвестно сколько часов, с тех пор как угодил в утробу Джекс-Тота. Но радость оказалась преждевременной. Они остановились на выступе, за которым открывался огромный грот шириной в добрую милю. Высоко над головой светился веерный свод, какому позавидовал бы любой собор цепистов на Звезде, если бы только ребра свода не были на самом деле ребрами. Огромный, уходящий вниз зал выглядел даже отвратительней, чем все остальное. Фосфоресцирующая река пересекала и без того влажный пейзаж из живой плоти, из неприлично подмигивающих ям вырывался пар, над водой в центре пещеры вздымался неуклюжий зиккурат. А за ним, на покрытом полипами берегу светящегося озера, разлеглась рыхлая, как тесто, груда белого мяса, подергивающаяся и пускающая вверх черные гейзеры. И при виде ее у Марото возникло желание опуститься на колени.

Не хватало воображения, чтобы представить, что за темная жидкость бьет в этих фонтанах и откуда она могла там взяться. Он даже и близко не догадывался, что это за несусветная хрень, но чувствовал, что уже подошел к ней ближе, чем хотел бы. Когда он коснулся коленями мерзкого губчатого пола, петля из паутины сдавила шею, но сразу ослабла, не задушив. Неужто поэтому люди становятся на колени, когда молятся? Не от благоговения перед высшей силой, а потому, что бывают существа настолько огромные и ужасные, что единственный твой шанс на спасение — сделаться как можно меньше и надеяться, что тебя не заметят?

Липкая веревка с силой потянула вверх, заставляя подняться на ослабевшие ноги, и он закрыл глаза, едва не плача. Еще никогда Марото не испытывал такого животного ужаса. Конечно, он, Марото, готовился к худшему, когда решил пожертвовать собой ради спасения Бань, но что вообще за хрень здесь творится? Это его могила — тут сомневаться не приходится. Разве может смертный противостоять такому кошмару, если даже не в силах смотреть на него дольше чем мгновение?

Один из охранников подтолкнул, и Марото Свежеватель Демонов, Бесстрашный Варвар, жалобно заскулил.

Что-то тяжелое опустилось на плечо, толстая, как кнут, конечность обвилась вокруг туловища. Марото коротко вскрикнул, и его голос неприятно громко отразился от стен грота. Он попытался сбросить с себя шипящую паукоподобную тварь, но даже если бы сумел упереться в нее обмотанными паутиной руками, ничего бы не вышло — она сжимала лапами его шею с такой же силой, с какой охранники держали за плечи, подсказывая ему, как плохо может закончиться этот день... после столь многообещающего начала.

По крайней мере, он спас от подобной участи капитана Бань с ее сладкими ручками. Уцепившись за этот жалкий клочок облегчения, он уже не сопротивлялся, когда тварь принялась удобней устраиваться на его спине. Бань спасена, а вместе с ней Донг Вон и Ники Хюн.

Марото глотнул тошнотворного воздуха и приказал успокоиться своему гребаному сердцу. Возможно, как раз в эту минуту Дигглби обдолбался в своей роскошной палатке, и, пожалуй, Бань была права, когда пыталась подбодрить Марото. И в конце концов, Пурна действительно выжила в битве у Языка Жаворонка. Может быть, Чхве, Дин и Хассан тоже выбрались без потерь из всех передряг. Все они сейчас живы и здоровы, по другую сторону океана от того ада, в который опускается их старый друг.

Петля снова ослабла, двое охранников потащили Марото вперед и неожиданно отпустили, как только он встал босыми ногами на гладкую лестницу. Марото открыл глаза, но смотрел при этом вниз, на глянцевые с темными прожилками каменные ступени, прорубленные в отвесной скале, — ненадежную тропу, ведущую с возвышения на дно пещеры. Он должен был броситься с обрыва, избавить себя от всего того, что произойдет дальше, поскольку ничего хорошего с ним случиться уже не может. Легионы монстров, обитающие в недрах Джекс-Тота, хотят, чтобы он еще пожил, и это, скорее всего, означает, что он должен умереть ради спасения Звезды.

Он глубоко вдохнул, готовый прыгнуть со скалы и разбиться насмерть... но не совсем готовый. Колени едва не бились друг о дружку, и он сделал первый шаг по лестнице, вместо того чтобы шагнуть в пропасть. Вспомнил, как отец рассмеялся ему в лицо, сообщив, что клан решил дать ему имя Трусливый; вспомнил и полный презрения взгляд племянника, с которым много лет спустя встретился в лагере кобальтовых. Родичи не ошибались, оценивая его, — он был трусом, и как ни внушай себе, будто пойти навстречу тому, что ожидает внизу, — поступок более смелый, чем самоубийство, это не будет звучать убедительно. В конце своих приключений Марото остался наедине с собой, и такая компания не кажется ему подходящей.

Разумеется, одиночество — это все, чего он достоин, но жаль того простака, который не пожелал бы чего-то большего.

А если бы кто-нибудь один мог оказаться рядом в этом ужасном, непостижимом месте, чтобы держать его за руку, когда оба они встретят свой последний миг? Это все равно была бы она. Это всегда будет она. Только ли потому, что она единственная из всех его знакомых, кто смог бы усмехнуться даже здесь и спросить, чего еще, демоны его подери, Марото ожидал встретить в самом конце той жизни, какую они прожили? Небеса — не для них.

Но если честно, главная причина, по которой он хотел бы увидеть ее здесь, состоит в том, что если даже один из них и заслуживает всего этого дерьма, то ни хрена не он. Его бы вообще здесь не было, если бы не Холодная София.

Новый, более мощный толчок колючей рукавицей, и он сделал еще один неуверенный шаг вперед. Высота никогда не страшила его, но сейчас очень не хотелось поскользнуться, голова ужасно кружилась, и Марото был бы только рад, если бы чья-то крепкая рука поддержала его на стертых ступенях. Но охранники остались наверху, предоставив пленнику спуститься самостоятельно. Или почти самостоятельно, если учесть, что на спине у него повисла горячая и раздражающе мягкая паукообразная тварь.

Спускаясь, он снова ощутил знакомое жжение в голенях и едва не рассмеялся, подумав, что не так уж и много часов назад взбирался по склону живописной горы в сопровождении прелестной пиратки, а теперь, возможно, находится несколькими милями ниже того самого места.

Только вот хрен тут рассмеешься. Он остановился подождать, пока не уймется головокружение, и прислонился к вздрагивающей стене из плоти, но тварь на спине тут же натянула веревку, и стало совсем не до смеха. Всему есть предел, даже юмору висельника. Когда он добрался до нижнего края скользкой лестницы и наконец-то заставил себя поднять глаза, то сразу понял, что в ближайшее время не случится ничего забавного.

Кто-то двигался навстречу по волнам светящейся, колышущейся плоти. Существо выглядело почти по-человечески, что в нормальном состоянии успокоило бы Марото, но сейчас напугало еще сильней. Он верил, что всякое возможно в этом мире, где демоны вытворяют любые чудеса, где бродят и ревут самые разнообразные чудовища. Особенно теперь, когда он, в буквальном смысле пройдя по утробе давно забытого королевства, готов принять все, что откроется его взгляду... или почти все. Даже увидев это существо прямо перед собой, он не мог поверить глазам.

Мертвые не оживают — это одна из немногих бесспорных истин на всей Звезде. Никто и ничто не заставит их двигаться — ни демоны, ни колдуны, ни жуки, ни снадобья... Но, глядя на тварь, приближавшуюся по складкам плоти, оранжево мерцающей под его ногами, Марото понимал: хотя этому незнакомцу давным-давно полагалось быть мертвым, он таковым не был. Несмотря на яркое сияние похожих на анемоны вееров из плоти, худощавую фигуру окутывала тень; она же стелилась за ней мягким шлейфом. И когда существо приблизилось, Марото разглядел, что тень — это тысячи тараканов, ползающих по голому телу, настолько иссохшему, что трудно определить, кому оно принадлежало — мужчине или женщине, хоть по рождению, хоть по самоощущению. Полупрозрачная кожа туго обтягивала скелет, словно каннибальский барабан.

— Демоны меня подери! — всхлипнул Марото, когда облаченная в наряд из жуков мумия с яркими, не имеющими возраста глазами на бесцветном и безжизненном лице подошла на расстояние плевка.

Мумия наклонила к нему голову — так петух разглядывает червяка. Рой насекомых на ее теле замер, сложившись в подобие древнего непорочновского платья. Кроме хитиновых туфель, шаровар, рубашки и халата, ее украшали кольца из выцветших позвонков на левой руке и довольно-таки безвкусное ожерелье из желто-золотых и рубиново-красных камней в форме миниатюрных черепов.

— Я... э-э-э... пришел с миром? — пробормотал Марото, увидев, что существо пока не намерено ничего с ним делать, и вообще у человека остается надежда на лучшее, даже когда худшее подошло к тебе с прощальным слюнявым поцелуем.

Иссохшие губы растянулись в усмешке, обнажившей поразительно белые зубы. Дребезжа тяжелыми кольцами, существо поднесло руку к его лицу.

Нет уж, на хрен, так дело не пойдет! Раньше Марото просто набросился бы на монстра, протянувшего к нему грязные пальцы, но сейчас очень не хотелось прикасаться к этой твари, даже самозащиты ради... чтобы не спровоцировать тварь на что-нибудь еще. При виде этого демона Марото наполнился чистым, концентрированным страхом, и вместо того, чтобы атаковать или хотя бы оттолкнуть протянутую руку, он отскочил назад... и наткнулся на другой живой труп.

Этот монстр оказался мужчиной, о чем говорил распухший член, вздымавшийся, словно мачта, из роившихся вокруг паха насекомых. Вскрикнув от отвращения, Марото оттолкнул труп. Этот предок с запавшими глазами выставил напоказ свое раздутое брюхо и печеночного цвета складки на подбородке, отчего казался еще более отвратительным, чем его высохший сородич. Толстый мягкий язык высовывался между толстыми мягкими губами, и только голодный взгляд оставался твердым.

Мир Марото сжался, как сжимался только в самом дерьмовом дерьме; мгновения тянулись ужасно медленно, давая возможность подумать, что нужно сделать, вместо того чтобы просто действовать.

По крайней мере, так бывало с ним прежде, но теперь, как бы скор ни был Марото в мыслях и движениях, эти твари оказались гораздо быстрее. Появилась третья, словно материализовалась из воздуха, и ударила ногой, такой тонкой, что должна была разлететься на куски, но на деле оказалась прочной, как железный прут.

Кто-то другой на его месте рухнул бы на пол, и тяжело рухнул, но Марото перекувырнулся, вскочил на ноги и бросился бежать. Не стоит недооценивать важность своевременного кувырка после головокружительного полета. Мягкая на вид плоть на самом деле напоминала колючие кораллы. Паук за спиной затянул петлю, пытаясь задушить. Марото хлопнул себя по плечу, продавил оказавшийся на удивление мягким панцирь и разорвал тварь на липкие клочья, хотя в глазах уже потемнело от нехватки воздуха.

Страна Трусливых Мертвецов! Да простят Древние Смотрящие, но Марото никогда не доверял предупреждениям предков, не верил, что в старинных обычаях есть что-то еще, кроме суеверий. Но теперь, продвигаясь вперед на нетвердых ногах, он понимал — да, понимал, драть твою мать! — что в конце концов оказался там, от чего его пытались уберечь отец и сестра, и это вовсе не гребаный Медовый чертог Черной Старухи. Он мертвец, и он попал в ад. Уже не в первый раз он приходит к такому печальному заключению, но теперь это действительно похоже на правду.

Чудовище, вставшее перед ним из похожей на кустарник живой плоти, выглядело еще ужасней из-за знакомого облика. Это был более крупный родственник монстра, чьи яйца Марото и Бань украли, казалось, десятки лет назад, — огромный, покрытый черным панцирем ночной кошмар, нечто среднее между крабом и таракоброй, с почти человеческим лицом на брюхе, с острыми клыками и волосатыми руками вместо жвал. Тот монстр, которого Марото выманил на берег моря, мог сожрать человека в два прикуса, а этот, если захочет, легко проглотит варвара целиком.

И похоже, что именно так он и собирается поступить. Марото метнулся в сторону, но руки и ноги не слушались... Он растерзал тварь, что сидела на спине, но паутина продолжала душить, а пальцы никак не могли зацепиться за обжигающую шею петлю...

И вдруг огромный монстр убежал, словно испугавшись троицы, пробиравшейся сквозь вееры из живой плоти к задыхающемуся Марото. Длинные руки, ощупывающие все его тело, неприятно напоминали разорванную недавно паукообразную тварь. Раздувшийся монстр щипал и колол Марото, с толстых, словно сосиски, губ капала слюна. Затем иссохшаяся женщина схватилась пальцами за петлю и разорвала ее, дав жертве возможность снова вдохнуть зловонные испарения пещеры.

Осматривая Марото, они обменивались удовлетворенными взглядами, а из-за сочащихся кровью неровностей пейзажа появлялись все новые и новые сморщенные фигуры, и вот уже варвара окружает дюжина тварей. Спертый воздух начал потрескивать, когда они сгрудились, а Марото, задыхаясь, словно выброшенная на берег форель, по быстро меняющимся выражениям лиц понял, что эти существа каким-то неизвестным способом беззвучно общаются между собой. Они разумны. Да, он не мог даже предположить, какого свойства этот разум, и ничуть не сомневался в их демонских намерениях, но это были мыслящие существа, и, когда один невообразимо древний предок пожевал беззубым ртом бицепс Марото и одобрительно крякнул, варвар решил, что, по крайней мере, сумел их заинтересовать.

— Я помогу вам! — воскликнул он на непорочновском, надеясь, что всеобщий торговый язык добрался и до самых глубоких подземелий Затонувшего королевства Джекс-Тот. — Я вам пригожусь. Кем бы вы ни были и чего бы ни хотели, я буду служить вам. Только отпустите!

Толстый предок, осторожно ощупывавший ему голову, остановился, другие тоже. А затем они закричали. Прямо в лицо Марото. Пронзительные голоса звучали так грубо, что его горло завибрировало в унисон, хотя все остальное тело дрожало от страха. Первый, покрытый тараканами предок, стоявший в стороне от других, протянул руку с кольцами-позвонками и дотронулся до носа Марото... и того сразу захватили жуткие видения...

Пылающие миры.

Застывшая тьма между звездами, за гранью Врат.

Группа жрецов, проводящая ритуал связывания демонов, в каком некогда участвовал и Марото, но весь ужас заключался в том, что вместо животных они приносили в жертву самих себя.

Марширующие армии, горящие города. Рай для монстров.

Легионы тотанских солдат в черной броне, проходящие через Диадему, через острова и доминионы. Мерзлые саванны, тающие от отвратительных выделений огромных боевых чудовищ, снег, падающий на опустошенную Усбу из проделанных колдовством дыр в реальности. Армии Джекс-Тота, захватившие всю Звезду.

Целый мир, принесенный в жертву.

— Драть твою...

Марото подавился словами, и горячая тошнота поднялась к горлу из желудка, как только видение угасло, вернув его сознание в преисподнюю со стенами из живой плоти и дышащим потолком, в руки высших жрецов Джекс-Тота, исчезнувших вместе со всем прочим на полтысячелетия. Нет, он очутился вовсе не в Стране Трусливых Мертвецов и теперь должен считать, что все еще жив, пока не доказано обратное... Хотя, возможно, не придется долго ждать смерти, если не забывать об исчадиях ада, столпившихся вокруг своей распростертой на полу добычи.

Глаза смотрели на него из черных ям на бледных лицах, пальцы скользили по телу с ощутимой угрозой. Живой человек удивлял этих существ почти так же сильно, как Марото поразили сами мумии. Они больше не кричали все разом, и Марото высвободил руку из-под ощупывающих лап и протер слезящиеся глаза. Вместо слез тыльную сторону кисти покрыли полосы крови.

Монстр с кольцами на пальцах растолкал собратьев и снова закричал в лицо Марото. Тот отпрянул от пронзительного мертвенного скрежета, но вдруг уловил знакомое слово из древнего высокого непорочновского диалекта, затем еще одно, и, хотя трудно было что-то разобрать одним здоровым ухом, с некоторым усилием он сумел приспособиться к этим пронзительным звукам.

— ...Ты нам поможешь! Это правда! — кричало существо, извлекая из-под своего суетящегося одеяния грубый кинжал, изготовленный из черного завитого рога. — Ты будешь нашей первой жертвой!

Тонкие, твердые как сталь пальцы сжали Морото, но, пока вся свора увлеченно мяла его тело, раздутый монстр, похоже, оскорбился этим предложением почти в той же степени, что и жертва. Предок не кричал и вообще ничего не говорил, но по дрожанию обвислых щек и шевелению похожих на тухлые колбасы пальцев было ясно, что он недоволен. Волны энергии с треском проносились взад и вперед над Марото, и он понял, что двое монстров каким-то образом обмениваются сообщениями, пусть даже и без слов. Может быть, зрительными образами?

— Убейте меня, если вы должны это сделать, но убейте последним! — крикнул Марото на высоком непорочновском... или настолько близко к правильному диалекту, насколько это было ему по силам. — Вы хотите принести в жертву всю Звезду? Я помогу вам в этом! Убейте меня последним, и я сделаю все, что вы захотите!

Последние клочки гордости Марото слетели с его губ вместе с этими бесполезными словами. Но зато он испытал облегчение. Со дня встречи с Пурной он планировал умереть как герой, но с планами всегда так — они непременно найдут способ отыметь тебя без кокосового масла.

Но по крайней мере, его слова оказались услышаны. Двое монстров тотчас отпустили его и повалились с самыми отвратительными звуками, какие только можно вообразить. Звуки оказались скрежещущим смехом или чем-то близким к нему — этим высохшим мумиям нелегко было смеяться. Женщина, что сбила Марото с ног, всхлипнула и провела рукой по его шее. Ее тонкие волосы, кишащие пауками, нависли над лицом варвара. Несмотря на отвращение, он все же различил в ее слабых шипящих рыданиях несколько слов на высоком непорочновском. Острые когти слегка царапнули его подбородок.

— Ж-ж-жертва! Хорош-ш-шо! Первый с-с-станет пос-с-следним!

— Что он может? — прокричал тот, что с кинжалом.

И каким бы напряженным и ужасным ни казалось это обсуждение, Марото счел его благим признаком. Теперь они общаются понятным ему способом, и чем больше он понимает, тем больше шансов добиться их расположения.

— Он даст нам заглянуть внутрь и найти подтверждение?

— Даст! — провыл толстый предок и положил пухлые пальцы на шею Марото. — Открой свое сердце! Открой мозг!

— Эй, давайте не будем торопиться с... — начал Марото, пытаясь вырваться, но первое ужасное существо уже протянуло к нему руку с кольцами.

Это было лучше, чем кинжал, но не намного... На самом деле это было даже хуже. Холодные, словно вырезанные изо льда, пальцы коснулись вспотевшего лба и вдавились в плоть. Даже нестерпимую боль можно как-то вынести, но пальцы мягко прошли сквозь кожу и погрузились в череп почти безболезненно, отчего судорожно сжавшемуся Марото стало еще страшней. Ничего похожего он прежде не испытывал и даже не смог бы описать свои ощущения. Он стиснул зубы так крепко, что едва не раскрошил.

Но когда первый ужас приутих, снова нахлынули видения, только на этот раз они не исходили от украшенной кольцами руки тотанца, а рождались в мозгу самого Марото, растревоженном грубым вторжением. И лучше от этого не стало, ни хрена подобного, только хуже, поскольку кровавые картины теперь воспроизводили не пророчества одного из монстров, а собственную историю варвара — воспоминания об убийствах и, что еще паскудней, о том, как он помогал Софии занять багряный престол. Потом увидел, как они с друзьями связывали заклинаниями демонов в Эмеритусе, и в первый раз с того момента, как поток памяти захлестнул Марото, у него появилась возможность перевести дух, пусть даже и тотанец сделал то же самое.

Предок не позволил ему полностью выйти из транса, заминка вышла слишком короткой, но этого времени хватило, чтобы Марото сообразил: чужак в его голове не знает, что произойдет дальше, он точно такой же наблюдатель... И если никто не управляет повозкой, почему бы сообразительному варвару не взять поводья в свои руки? Он попытался это сделать, усиленно вызывая в памяти свою старую театральную труппу, великих мастеров искусства вживания в образ, — и у него получилось! Почувствовав облегчение, он сосредоточился на том случае, когда они с Двуглазым Жаком и Карлой подожгли театр своих конкурентов. Конечно же, воспоминания были ясными, как звезды на небе той ночью, когда все это произошло. Густой дым и вонь паленых париков, крики попавших в западню зрителей и смех товарищей... Краем сознания Марото уловил дрожь удовольствия тотанских наблюдателей, поселившихся в его больной голове.

«Нравится, да? — подумал Марото, обращаясь и к себе, и к гостям. — Вы искали подтверждений? Не знаю, что именно я должен подтвердить — свою полезность для вас или готовность продать Звезду таким подонкам, как вы, но вот вам старый прогнивший бочонок, полный этих подтверждений. Пейте до дна!»

И теперь, поняв, как все происходит, Марото постарался протащить просматривающих его голову древних монстров через свои самые отвратительные поступки. Счастливым воспоминаниям о Пурне и всей команде здесь не место, как и сладострастным мечтам о Чхве или Бань. Не станет он делиться и почти непрерывной жалостью к себе и пустыми обещаниями стать лучше. И вскормленное долгими годами пристрастие к жукам тоже нужно исключить из этой версии прошлого, и те редкие добрые дела, что он все-таки совершил. Нет, ему придется хорошо поработать, чтобы убедить бессмертных колдунов, или кто они там на самом деле, что Могучий Марото — ценное приобретение для войны против человечества.

Падение Хеммиса, битва за Ноттап и казни, что он проводил в Эйвинде...

Взятие Дикого Трона, куда он повел отряд самоубийц, чтобы заманить имперцев в ловушку кобальтовых.

Безумие в Виндхэнде, где Марото в первый раз увидел, как багряноимперские солдаты превращаются в берсеркеров и набрасываются друг на друга, поедая живьем каждого, до кого смогут дотянуться, даже самих себя. Наконец, битва у Языка Жаворонка, где история повторилась, и его эпический гнев и клятвы отомстить бывшим друзьям — сначала Софии, а затем и Хортрэпу. Этот кусок тотанцам уж точно понравился. Марото заново пережил свою былую ярость, возродил готовность сжечь весь мир, если это потребуется, ради мести за Пурну, чью смерть на поле боя можно было предотвратить. И поскольку ему больше нечего было предложить из каталога своих преступлений, он попробовал кое-что новое — чем вспоминать прошлые бесчинства, он вообразил, как облачается в шипастые черные доспехи и ведет легионы тотанцев против обитателей Звезды. Используя весь свой опыт, чтобы подсказать, где и как следует атаковать каждый Луч, наслаждаясь кровавой бойней и зная, что тоже попадет под меч, но самым последним из всех... И это будет его награда!

— Это твоя награда! — простонала ему в лицо пауковолосая женщина.

Марото вздрогнул, когда наблюдатель вытащил руку из его черепа. Каким-то образом варвар понял, что плоть и кровь чужих пальцев на самом деле не проникла в него, что он не умрет от страшной раны... Но было охренеть как похоже.

— Первый станет последним! Ты должен добровольно выложить все твои секреты, предложить свою податливую плоть, и тогда первый станет последним!

— Последним в очереди, по крайней мере, — пробормотал Марото, пока монстры поднимали его на ноги.

Он должен был почувствовать отвращение к себе, после того как согласился помогать этим тварям и продал всю Звезду, чтобы получить незначительную отсрочку. Но испытал лишь облегчение. Ему с самого начала суждено было сыграть эту роль, и он слишком практичен, чтобы отказаться. Пришло время встать на сторону зла.

— Но прежде чем я пообещаю служить вашему делу, нужно обсудить условия.

— Ус-с-словия? — прошипел тотанец с кольцами, оборачиваясь к Марото с ясно написанным на бледном лице гневом.

Остальные разразились безумным смехом. Раздутый монстр что-то скептически проблеял, и даже стонущая женщина отшатнулась.

— Да, — сказал Марото, чуть не поскользнувшись на сочившемся кровью свободном пространстве, что осталось на месте сломанных кустов.

Озлобленные и явно безумные древние жрецы Джекс-Тота окружили его. Он хотел выяснить, играют с ним эти твари или действительно принимают к себе.

— На острове осталось трое моих слуг. Я скажу, где они прячутся, а вы схватите и приведете ко мне. Это первое условие... И когда я получу своих людей, мы поговорим о том, что еще мне нужно и что мы можем предложить взамен.

Предки засмеялись громче, и некоторые из них покинули сцену, но Призрачнорукий, Раздутый и Пауковолосая, похоже, заспорили. После того как один из них проник в череп Марото и понаблюдал ужасные видения, приспособиться к способу общения предков было уже проще. Их мысли проносились мимо глухого уха варвара, тишайшим шепотом проникали в здоровое... а заодно щекотали нос. Раньше он ничего не замечал, кроме общего зловония, но сейчас, настроившись, уже не сомневался, что каждая из этих тварей испускает собственный, особый, но такой же отвратительный запах, как у остальных, и этот смрад словно бы отмечает ход разговора. Марото попытался уловить слабые волны мыслей и сопровождающую их вонь, надеясь как-нибудь научиться этому языку без слов. Но тут Пауковолосая выставила руку в его сторону, выкрикнула что-то непонятное и в ярости атаковала. Что ж, прощайте, блестящие планы... Вместо того чтобы уклониться от острых черных когтей, Марото шагнул навстречу и попытался одной рукой схватить каргу за запястье, а другой проломить сморщенную голову. Он должен уложить как можно больше тотанских мумий, прежде чем их приспешники одолеют его самого. Первоначальный ужас от их внешности и выносящих мозг способностей уже ослаб, и теперь Марото готов был поспорить, что предки не устоят под его мощными ударами. Он прикончит их голыми руками, одного за другим, пока...

Пауковолосая двигалась охренительно быстро, и у Марото закружилась бы голова, даже если бы она не ударила его слева в висок. Он отлетел и упал на рифы коралловой плоти, лопнувшие под ним, словно гигантские волдыри. Марото лежал в мокрых, теплых обломках, слишком ошеломленный, чтобы даже просто шевельнуться, и едва он сообразил, что должен что-нибудь предпринять, как она напала снова. Он пытался сопротивляться, но беспомощно, как ребенок. Руки, казавшиеся хрупкими веточками, пробивали его защиту. Он не мог отвлечься даже на крик, зато она продолжала завывать, даже когда оседлала свою добычу.

Пальцы с острыми когтями вцепились в его горло, глаза ухмыляющегося скелета сверкнули яростью, десятки серых пауков попадали с ее волос в его раскрытый рот. Перед глазами все поплыло, он задыхался, сознавая, что приходит конец, но все еще чувствовал, как мелкие твари кусали губы, язык и нёбо, словно кололи раскаленной добела булавкой. И тогда он собрался с силами в последней попытке защититься и отбросить слишком уж ловкую каргу, что сидела на его животе, прижав шишковатыми коленями его руки.

Но тело не слушалось. Все кончено. Или нет?

— Тебя зовут Свежевателем Демонов, — послышался чей-то царственный голос, когда женщина перестала его душить.

Ее руки все еще сжимали горло Марото, но уже мягко, без прежней ярости. Она провела по его содранной коже пальцами, а он жадно вдохнул удушливые пары этого живого болота. Когда зрение вернулось, Марото понял, что говорит сама Пауковолосая, и прилив облегчения из-за полученной отсрочки тут же сменился ужасом при виде изменений, что произошли с каргой, пусть те и не были слишком резкими. Дикие, налитые кровью, но все же человеческие глаза почернели до могильной тьмы. Быстрые и резкие движения сменились плавными, неторопливыми. Но больше всего пугал голос... Да, пронзительные крики тотанцев были отвратительны, но этот густой, глубокий тембр оказался во много раз страшней.

— Ты уже имел дело с подобными нам, смертный. Ты не только смотрел в Изначальную Тьму, но и отнимал наши способности.

Марото не знал, нужно ли вообще отвечать, а если нужно, какими словами, и потому лишь молча сглотнул. Это показалось ему правильным ответом, но кончилось тем, что в горло забрались пауки. Однако он был так напуган и заворожен, что едва почувствовал их.

— Отбрось свои хитрости, обезьянка, — сказала карга с глумливой усмешкой, а затем провела рукой по его оглохшему уху... и мгновенно излечила докучливую рану давней войны, так что теперь он превосходно слышал ее речь обоими ушами. — Служи честно или предавай, сражайся или убегай, будь первой жертвой или последней, это не имеет значения... Ты теперь наш, и очень-очень скоро мы отправим тебя домой. Даже спустя бесчисленные тысячелетия, после того как этот мир умрет, подобно всем прочим, мы все еще будем прижимать тебя к груди, и твоя награда будет такой же бесконечной, как наша любовь... Но сначала мы должны собрать урожай, и ты станешь свидетелем последних дней смертных на Звезде.

— Благодарю вас, — всхлипывал Марото, веря каждому слову демона. — Благодарю вас... Благодарю...

Глава 7 

София заметила перемены, как только вышла наружу. В морозном воздухе все еще чувствовался привкус дыма, как в ночь ее появления, но теперь его можно было считать просто запахом города, не обязательно горящего. Мордолиз вывел ее по тайному ходу в переулок за несколько кварталов от фасада замка Диадемы. Выбравшись вслед на главную улицу, София поняла, что правильно поступила, воспользовавшись не самым приметным выходом.

В дальнем конце улицы не слишком большая толпа пыталась с помощью упряжки волов поднять решетку на одних из многочисленных ворот замка. Если бы София не знала, сколько тяжелых дверей, запечатанных каменной кладкой и колдовством, отделяет этих людей от внутренних помещений замка, она забеспокоилась бы за Индсорит, оставшуюся в одиночестве в огромном склепе своего дворца. Но Черная Папесса, покидая его, так старательно заперла за собой все входы, что пройдет не один год, прежде чем обычные люди, не обладающие силой и не имеющие в подчинении демона, смогут пробраться внутрь.

Мордолиз свернул в другой переулок, и София направилась в город следом за ним.

Та первая ночь прошла слишком беспокойно, и ей не удалось осмотреть Диадему после стольких лет отсутствия. Но теперь, когда волнения улеглись, появилась возможность прогуляться по притихшему городу, удивляясь тому, как мало он изменился. Высокие дома, стоявшие вплотную друг к другу, превращали улицы в ущелья. Выглядели постройки настолько обветшавшими, что только теснота мешала им обрушиться. Почти в каждом квартале дополнительные арки соединяли между собой здания по разные стороны улицы, чтобы предотвратить обвалы. Огонь уже поглотил многие дома, и весь город выгорел бы дотла, если бы не бесконечно моросящий дождь пополам с пеплом, из-за которого шкура Мордолиза стала такой же черной, как его душа. Если предположить, что она есть у демона.

Лабиринт улиц был совершенно пуст, но из-за ставней за Софией следило множество глаз, и сверху доносились разговоры высунувшихся в окна или прохлаждающихся на балконах жителей. Время от времени она слышала ругательства и угрозы, а однажды обломок камня размозжил бы ей голову, если бы Мордолиз взмахом хвоста не изменил его полет. Однако она так ни разу и не встретилась взглядом со своими поклонниками, вероятно юными. Только увидев собственное отражение в масляной луже посреди клаустрофобически мизерного двора, она поняла, что привлекает больше недружелюбного внимания, чем мог бы кто-либо другой в этих неблагополучных кварталах. Темный плащ с капюшоном напоминал сутану новообращенного, под закрывающим нос и рот шарфом могло прятаться лицо цепистской ведьмы, а на длинной ручке молота, который она несла на плече, чтобы отпугнуть грабителей, были выгравированы святые символы. София беспокоилась, как бы в ней не признали бывшую королеву, но на самом деле она выглядела как настоящая цепистка. Хорошая маскировка.

Оглянувшись назад со своей наглой ухмылкой, Мордолиз свернул в галерею, ведущую во внутренний двор. Широкий проход был завален битым камнем, гнилой древесиной и зловонными отбросами, и груды мусора почти достигали арочных перекрытий, однако между ними петляла узкая тропа. Едва София шагнула под крышу, прячась от дождя, со стороны ближайшего здания донесся резкий свист, и такая же трель ответила ему откуда-то сверху. Должно быть, Холодный Кобальт подошла к какому-то важному месту, раз уж здешние обитатели, вместо того чтобы просто сообщить о появлении чужака, пытаются его отпугнуть.

Она прошла за Мордолизом по галерее. Запах погашенного дождем костра сменился миазмами черной плесени, разросшейся по всей свалке. Все это напоминало катакомбы, только выглядело еще менее приятным, и София была бы рада не заходить глубже, но тут Мордолиз вывел ее к тайному проходу, правда замаскированному не так удачно, как тот, по которому они выбрались из замка. Даже если бы демон не остановился перед старинными часами, слишком надежно установленными на слишком тщательно сложенной груде мусора, она все равно заподозрила бы что-то по отпечатавшимся в грязи следам, ведущим к громоздкому часовому шкафу из грецкого ореха. София потянулась к ручке двери, но Мордолиз опередил ее, залаяв и оскалив зубы. Она сделала вид, будто бы собирается разбить эту штуку своим молотом.

— Не вздумай! — раздался крик из-за ржавого циферблата.

— Значит, сам откроешь? — спросила она, представляя, как пугающе должна выглядеть со стороны пожилая женщина, разговаривающая с часами. — Я ищу Бориса.

— Никакого Бориса здесь нет, — ответил невидимый лгун. — Только дюжина хорошо вооруженных головорезов, заплативших мне за то, чтобы никто их не побеспокоил, пока они пьют чай. А теперь проваливай, или на месте пристрелю.

— Брр, ты правда хочешь это услышать? — пробормотала София под нос, а Мордолиз радостно фыркнул, почуяв ее раздражение.

— Считаю до трех, мамаша, и если не уйдешь...

— София жива, — сказала она, смущенно оглянувшись на узкую тропинку.

Какой позор!

После долгой паузы из часов послышалось:

— Как ты сказала?

Прочистив горло и погрозив Мордолизу пальцем, София наклонилась и повторила фразу, которая, по заверениям Бориса, служила паролем повстанцам Диадемы:

— София жива.

Снова последовало долгое молчание, а затем сидевший в часах человек заговорил уже более узнаваемым голосом:

— Боюсь, я опять не расслышал. Скажи громко и внятно.

— София жива! — прорычала она. — А вот Борис вряд ли долго проживет, если будет и дальше надо мной издеваться.

— Давайте не будем больше так встречаться, ваше величество, — сказал невысокий человек с обмороженным лицом. Дверца массивных часов со скрипом открылась, и он поклонился Софии. — Если узнают, что ваш демон обожает запах моих следов, меня перестанут приглашать в гости.

— Уверена, тебе не терпится представить меня друзьям, — ответила София, а Мордолиз тем временем сунул нос в промежность Борису, чего тот терпеть не мог.

— У меня нет выбора, раз вы уже пришли, — заявил Борис, держа руки над головой Мордолиза с таким видом, будто не мог решить, что опасней — отпихнуть демона или почесать его за ухом.

София отметила, что Борис все еще носит безвкусную темно-рыжую накидку из шкуры гориллы и жилет из шерсти лемура, которые она нашла для него в лагере у Языка Жаворонка. А боевого топора, взятого по настоянию Софии в кузнице Улвера, при нем не было.

— Но если видеть во всем светлую сторону, то я стрясу уйму денег со всех, с кем спорил о том, что действительно видел Поверженную Королеву. Так что давайте зайдем внутрь, и я представлю вас тем, кто управляет Диадемой, с тех пор как цеписты сбежали, а корона погнулась.

София вошла вместе с Мордолизом и захлопнула дверцу часового шкафа. Под ложной кучей мусора скрывалась тесная каморка с маленьким столом и двумя стульями, освещенная чадящим светильником на рыбьем жире, — в проливе Скорби ловилась такая жирная рыба, что фитиль просто вставляли ей в рот, и получалась дешевая лампа, хоть дым от нее и щипал глаза.

— Впечатляющее местечко, Борис, — заметила София. — Может быть, оно и меньше твоей лагерной палатки, зато такое же вонючее.

— Хо-хо, — отозвался Борис и, пока Мордолиз принюхивался к запаху лампы, подошел к задней стенке и постучал по деревянному брусу. — Моя комната, увы, не так прекрасна, как эта прихожая. Я ожидал вашего визита и поэтому попросил у друзей разрешения впустить старую каргу и ее собаку, если те будут крутиться поблизости.

Сквозь появившуюся в стене щель потек свет, и открылась еще одна хорошо замаскированная дверь. Борис с Софией оказались на открытой веранде таверны, примыкающей к галерее, где и в самом деле пили чай с дюжину крепких ребят. Две женщины поднялись с лавки и, бросив на Софию хмурый взгляд, отправились вместо Бориса на пост у часов. Остальные не уделили вошедшим особого внимания, и Борис, стащив со стола бутылку пива, повел Софию через люк у дальней стены таверны в подземный лабиринт кладовых и коридоров, больше напоминавших шахты. Проходя мимо очередного охранника, он каждый раз произносил дурацкий пароль и кивал на спутницу, словно нарочно наступая ей на больную мозоль.

— Вот что я скажу тебе, Юб: София жива и я хочу получить свои пять крон прямо сейчас, спасибо и извини за беспокойство.

— София жива, Алака, и, значит, ты должен мне один таэль.

— Какое прекрасное утро, госпожа Пнатхвал. Вас не затруднит отдать мне три блестящих шестерика? Нет, не в долг, просто, видите ли, какое дело... София жива.

Ни один не заплатил ему, даже после того, как София с большой неохотой подтвердила недоверчивым охранникам, что это она и есть. Однако Борис не сильно расстроился:

— Все возвращается на круги своя, и, как только власть имущие признают вас, они забудут про свои обещания. Пусть думают, что это мошенничество продлится долго, но нам-то известно, как коротко ваше терпение.

— А ты быстро сообразил, как заработать на моем имени, — заметила София.

— Я не из тех, кто тратит время даром, — ответил Борис, развязывая свою рыжую накидку. — К тому же каждый, кто назовет меня лжецом, заслуживает того, чтобы его кошелек похудел на пару монет, ведь я столько пережил, провожая вас сюда. Ну и наконец, они сами придумали этот пароль, так что можно было ожидать, что они первые и поверят... Подождите минутку... София жива!

— Если это можно назвать жизнью, — проворчала София и отпила из бутылки глоток репного пива, когда они миновали последнего охранника и оказались в сыром каменном подвале с колодцем посередине. — Какая часть выигрыша достанется мне, когда соберешь все деньги?

— Такой же процент, какой вы посчитаете нужным выделить мне из королевских сокровищ за организацию этой встречи будущего Диадемы с ее прошлым.

— Послушай, Борис, ты опять меня недооцениваешь. Я не просто прошлое, а то прошлое, что будет вечно преследовать тебя.

Мордолиз приподнял уши, замахал хвостом и подошел к краю колодца, откуда во мглу скального основания города спускалась винтовая лестница. София тоже прислушалась и уловила отдаленный гул, как будто в глубине резвилась стая демонов.

— Что там у вас? Гладиаторская яма?

— Почти, — сказал Борис. — Там сейчас собрались все партии, считающие себя достойными управлять городом.

— Брр! — София предпочла бы политическим склокам встречу в открытом бою с десятью противниками. — Привести меня туда — все равно что бросить плитку торфа в костер. Я искала тебя, чтобы получить ответ, что за ад здесь творится, а вовсе не для того, чтобы поднять ставки тем, кто пытается склеить разбитую чашу. Проводи меня обратно в замок и по дороге расскажи обо всем, а тем, кто захочет управлять этой помойкой, передай мои наилучшие пожелания. Готова признать, что я дура, но все же не настолько, чтобы снова совать голову в ту же петлю.

— Никаких шансов, — возразил Борис и указал на лестницу. — Вы все равно пойдете туда, ваше величество, так что не стоит упираться.

— Извини, что ты сказал?

Софии казалось, что она слишком устала, чтобы всерьез разозлиться, но, когда этот сопляк начал распоряжаться, заскрежетала зубами, и не столько из-за его дерзости, сколько из-за собственной глупости. Недомерок не казался ей большой угрозой, и она даже не подумала об осторожности, когда он уводил ее все дальше по незнакомым местам, мимо десятков вооруженных охранников. Мордолиз наконец-то пришел в себя после таинственной отлучки, из которой он вернулся с покореженной Сердоликовой короной, однако таким ослабевшим София его еще не видела... Но от чьего бы имени ни говорил Борис, они должны были знать, кто она такая, и все же ее впустили вместе с Мордолизом прямо в святилище. По всей Звезде ходят легенды о ритуалах и реликвиях, якобы способных противостоять силе демонов, так, может быть, кто-то действительно нашел способ одолеть ее жуткого защитника? Неужели она по собственной воле прискакала прямо в ловушку?

— Вы моя сказочная удача, королева София, — усмехнулся Борис.

Она дернулась вперед, чтобы спихнуть коварного крысеныша, но Мордолиз неожиданно преградил ей дорогу — этому засранцу вдруг захотелось понюхать соблазнительно пахнущее пятно на грязном полу. Он задержал Софию всего на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы Борис как ни в чем не бывало закончил свою речь:

— Или ваши обещания настолько пусты, что вы их забываете, едва они слетают с уст?

— О чем ты?

София понятия не имела, к чему клонит Борис, но держался он так уверенно, что она прикусила губу и решила услышать ответ.

— А как же та прекрасная песня, что вы спели мне в лагере кобальтовых?

Борис выглядел таким расстроенным, словно это действительно была какая-то чудесная песня и ему, демоны его подери, просто необходимо услышать ее снова, чтобы успокоиться. Проблема заключалась в том, что София так устала, что не могла вспомнить, какого хрена она ему пообещала. Догадавшись об этом по выражению ее лица, Борис подсказал:

— Когда вы вместе с демоном пришли к моей палатке, то посмотрели мне в глаза и сказали, что сожалеете и готовы меня выслушать.

Она так и сказала? Звучит не очень-то правдоподобно... Но еще трудней поверить, что он сам сочинил эту небылицу.

— Вы сказали, что готовы помочь нам восстановить Диадему, восстановить империю. — Жалкий свет надежды смотрелся совершенно неестественно на чумазом лице парня. — Все правильно вы сказали: сначала нужно сообща избавиться от Вороненой Цепи. Мы отправимся в Диадему, и ваши люди вместе с моими друзьями сокрушат церковь. Но поскольку цеписты сбежали и сами себя вычеркнули из песни, мы можем перейти к другим вашим обещаниям. Насчет того, чтобы все исправить.

Во имя всех шести демонов, которых она связала, это прозвучало знакомо. Хотя София с трудом представляла себе, как могла такое сказать. Дело не в необычности самих слов, а в тех чувствах, что в них заключены. Правда, она и любила сдабривать призывы к оружию преувеличенным оптимизмом... Пообещать, что наступит день, когда общий враг падет и можно будет заняться восстановлением прежней жизни. Неудивительно, что она не помнила свои ободряющие речи, это были пустые слова, сказанные лишь для того, чтобы сомневающийся еретик отправился вместе с ней в самоубийственный поход. Сколько лет прошло с тех пор, когда она искренне верила, что сумеет освободить угнетенных крестьян империи? Сколько десятилетий?

— Если твои друзья верят, что Цепь ушла навсегда, то они прекраснодушные мечтатели. — София тотчас почувствовала на языке горечь этих слов. — Куда бы ни отправились цеписты, они скоро вернутся, или их место займет кто-то другой, и станет еще хуже. Так всегда и бывает.

— Может быть, так было раньше, София, но это время прошло. — Борис с чувством превосходства посмотрел на бывшую королеву Багряной империи. — Город сейчас в наших руках, и, возможно, мы удержим его лишь несколько веков, а может, тысячи лет, но я могу гарантировать одно: мы будем управлять лучше, чем любой напяливший корону угнетатель из тех, что были до нас или придут после. Так что спуститесь и помогите нам или проваливайте на все четыре стороны и дожидайтесь шанса поднять молот Портолес, чтобы разбить чью-то голову, а не чьи-то цепи. Только, если уйдете, вам придется самой искать дорогу. У меня здесь слишком много дел.

София посмотрела на своего дьявола, а тот в ответ посмотрел на нее, и она снова спросила себя, не потому ли изгиб его губ кажется зловещей усмешкой, что именно это она и ожидала увидеть.

— Должно быть, ты слушал в свое время хорошие речи, Борис, — сказала она наконец, кивнув в сторону лестницы.

Не то чтобы у нее были более интересные планы на этот день, даже если она и боялась панически встречи с людьми, которые считали ее мученицей, тогда как на самом деле она предала их ради спокойной жизни в Кутумбане. Она заслуживает самого страшного наказания от этих людей, но при этом способна утешить себя тем, что уже потеряла куда больше, чем могут потерять они.

— Ну так идем, пока я не поумнела и не передумала.

Борис широко улыбнулся и поспешил вниз по лестнице, не переставая болтать:

— Хорошо, что вы пришли именно сейчас. Несколько дней назад здесь такое творилось! Они пытались справиться с волнениями еще до нашего прихода, если вы способны в такое поверить, а сам-то я не верю, памятуя о том, в каком состоянии мы застали город. Трудно представить, что все эти бесчинства были лишь заключительным аккордом, а самое худшее происходило две недели назад. Они говорят...

— Кто «они», Борис? — спросила София, когда шум голосов под лестницей превратился в рев. — Какие партии борются за контроль над городом?

— Ну, часть мест занимают мои друзья, это правда. Но еще там есть наши конкуренты из гильдии воров и из других банд. А также преданные империи солдаты, они попрятались, когда начались беспорядки. И благочестивые дикари, брошенные Цепью, и мятежные священники, избежавшие распятия, и сообщество городских нищих. А также аристократы и торговцы, которым удалось откупиться от беснующейся толпы, и...

— Я уже поняла, — сказала София, все острее чувствуя себя пленницей, пока они спускались мимо светильников с рыбьим жиром, установленных в нишах колодца. Она повысила голос до крика, чтобы Борис услышал сквозь долетавшую снизу какофонию. — Удивляюсь, как они не перебили друг друга!

— Еще не вечер! — прокричал в ответ Борис и, добравшись до конца лестницы, поприветствовал еще одного охранника: — София жива!

— Что это за место? — спросила София, разглядывая огромный зал, грубо высеченный в обсидиановом сердце горы.

От мерцающего моря фонарей, что держали тысячи рук, поднималось густое облако чада, но, судя по эху, так и не добиралось до высокого свода.

— Здесь хотели устроить гетто, — объяснил Борис. — По приказу короля Калдруута. Он решил очистить трущобы. Загнать сюда таких, как я. Но вы его остановили!

— Кто остановил?

У Софии звенело в ушах, и это было похоже на...

— Вы! Когда стали королевой! Вспомните!

Он скорее приказывал, чем просил, и, конечно же, из самых дальних закоулков памяти Софии тут же донесся ответ. Калдруут осуществил столько своих демонски глупых идей, что ей действительно пришлось со всей строгостью проследить за тем, чтобы все это прекратилось.

— Почему вы встречаетесь именно здесь? Это какой-то символ?

— Единственное помещение, где все могут поместиться.

— Ага. — София припомнила еще один свой указ, направленный против Калдруута и продажных политиканов, и сказала: — Я знаю более удобное место.

— Да?

Борис забеспокоился, как будто у него возникли подозрения, но не решился их высказать, опасаясь разрушить свою мечту.

— Получай ключи от замка, товарищ! — выкрикнула София, а Мордолиз одобрительно гавкнул.

Как отнесется Индсорит к наводнившей замок Диадемы толпе — вот уж вопрос так вопрос. Но София надеялась, что девочка одобрит ее решение. В конце концов, Индсорит была одной из двух самых умных монархов, когда-либо управлявших Багряной империей.

Глава 8 

Эти необычные ангелы обладали своеобразной пугающей красотой, изяществом Падшей Матери, очевидном даже в изуродованных порочностью отца формах. Ни огромных летучих серафимов, ни оседлавших их молчаливых солдат не было в тех видениях, что открылись И’Хоме в День Становления, но эти существа в черной чешуе, вероятно, состояли в родстве со стаей херувимов, которых она узрела, когда Врата Диадемы превратились в мерцающее окно в рай. Но даже если бы она видела их во время ритуала или позже, в повторяющихся снах, зрелище не стало бы менее ошеломляющим. Разве может смертный подготовиться к облику божественного? Глядя в благоговейном страхе на серафима, несущего ее в Сад Звезды, И’Хома потрясенно думала о том, как описать его в словах или даже в мыслях; он просто явился ей во всем своем овеянном крыльями и щупальцами величии.

Когда он поднял И’Хому с носа корабля и унес по воздуху, она ощутила такой экстаз, какого ее сердце никогда прежде не знало, и, глядя сверху на свое новое королевство, поражалась, насколько все здесь знакомо и в то же время загадочно. Вместо мирских кораблей гавань Алуна заполнили огромные, поросшие ракушками левиафаны, что покачивались на воде возле белых каменных опор, а на спинах гигантов толпились воины в черной броне. Вскоре древний город остался позади, и, пока ангельская свита несла И’Хому вглубь страны, ее согревала уверенность в том, что она заново переживает видения, открывшиеся ей во Вратах Диадемы... в какой-то мере.

Вместо того чтобы отправиться прямо к ангельскому воинству Всематери, дожидающемуся, когда его пошлют очищать Звезду от греха, она улетела к далеким изумрудным горам, а затем опустилась во влажное устье пещеры. Неуверенность, возникшая было от такого несовпадения с пророчеством, мгновенно испарилась, когда она заметила столпившихся у стен ее нового святилища херувимов в эбеново-черных панцирях, с лицами цвета слоновой кости, точно таких же, как в прежних видениях. И’Хому опустили в бассейн, где незримые духи избавили ее от мирских одеяний; митра и скипетр тоже остались там, когда ее плоть отмыли от грязи и натерли пряными маслами. Это было волнующее ощущение. Наконец ее одарили рукавицами из паутины и церемониальным ярмом, сплетенным еще одним ангельским чадом Падшей Матери, и повели по сверкающим тоннелям к трону, откуда она будет управлять Садом Звезды. Прогулка оказалась более длительной, чем рассчитывала И’Хома, а крепко стянувшая шею петля мешала глубоко вдохнуть влажный воздух, но это были суждения смертного, и она отогнала их прочь... или, по крайней мере, попыталась. Она откровенно не ожидала, что в доме святости окажется такой сильный запах или что построен он будет из пульсирующей плоти. И’Хома привыкла не удивляться удивительному, поскольку сама являлась живым чудом, но, с каждым шагом углубляясь вместе с эскортом в потустороннее царство, ощущала растущее беспокойство.

И в этом, очевидно, заключался какой-то смысл. По наивности она предполагала, что последним ее испытанием станет прибытие в гавань, пока не увидела первого ангела. Падшая Матерь, представив Сад своей наследнице в столь кошмарном обличье, дала И’Хоме возможность еще раз подтвердить, что она достойна своего предназначения, и пройти с гордостью и уверенностью по этим диковинным коридорам. Она не должна бояться. Не должна. Все здесь принадлежит ей по праву рождения, и как только она воссядет на трон Всематери, то сразу увидит подлинную картину рая.

Ну конечно же! Вот в чем все дело! Глупо было думать, что глаза смертного способны узреть истинное величие небес, — грешник видит только грех, куда бы ни посмотрел, и, все еще находясь в плену плоти, она способна различить вокруг себя одну лишь плоть. Скверна Звезды все еще застит, подобно вуали, ее глаза, и необходимо избавиться от этой маски, но ритуал очищения, очевидно, еще далеко не закончен.

Пусть же испытания продолжаются!

И’Хома распрямила плечи и широко улыбнулась, хотя веревка херувимов все еще царапала смертную шею. Она родилась грешницей, как и всякий другой человек, но Падшая Матерь выбрала ее, чтобы возвысить над родом человеческим. Воплотившая в себе шесть священных добродетелей, она каждый день, с тех пор как научилась говорить, читала по шестьдесят шесть молитв. И вот теперь награда лежит перед ней.

Наконец эскорт в почтительном молчании доставил Черную Папессу в наос огромного собора. Ангельское дитя, соткавшее ярмо и рукавицы, спустилось с потолка и перебралось на обнаженную спину И’Хомы. Она постаралась восстановить дыхание, готовясь узреть новые чудеса, а маленький херувим обвил длинными лапами ее грудь и ребра.

Но это не был обычный собор. Вдали, за удивительным садом из мерцающих вееров, раскинулось пылающее озеро, посреди которого возвышался дворец из кости и плоти. Вершина зиккурата расплывалась в тумане испарений, что поднимались от дымящейся поверхности величественного зала, но И’Хома заранее знала из гимнов Цепи, что ее ожидает. Там было написано, что трон Всематери возвышается над огненным озером, и вот еще одно пророчество сбылось. Черная Папесса вернулась домой.

И’Хома помедлила лишь для того, чтобы херувим удобней устроился на ее спине, а затем спустилась по лестнице, растущей из стены огромного тронного зала. Хоть ей и не терпелось занять свое законное место, она заставила себя медленно и величаво пройти по этому истинному Саду Звезды. Игра света в живых райских кущах снова сделала И’Хому счастливым младенцем, восхищенным фигурками ангелов, подвешенными над колыбелью.

Выйдя из леса светящейся плоти, она перешла на другой берег озера по сплетенному из сухожилий мосту. Огромные херувимы сновали вдоль топких берегов, и еще более могучие ангелы вспенивали густую желтую воду, но И’Хома не сводила глаз с зиккурата. Он возвышался, словно остров, посреди священного озера, и, когда она взошла на нижнюю ступеньку у подножия башни, пылающая волна разбилась возле босых ног. Но не обожгла ее. Не могла обжечь.

И’Хома поднималась на зиккурат, смиренно глядя под ноги, пока не оказалась на самой вершине. Лишь когда теплые костяные ступени закончились, она подняла взгляд от окрашенных шафраном ног и узрела тронный зал Всематери. И ахнула от удивления. Вместо одного трона там стояло множество, полумесяцем выступая из верхней площадки зиккурата, словно зубцы короны.

Большая часть кресел оказалась занята.

Как бы ни потрясло И’Хому это несоответствие истинной природы рая ее ожиданиям, такое случилось далеко не в первый раз. Простой смертный почувствовал бы неуверенность, встретившись с диковинными древними созданиями, что расселись полукругом в этом святом месте, или даже испугался бы их зловещего вида.

Но И’Хома не была простым смертным. Она была величайшей из всех, кто когда-либо жил на Звезде. Она шагнула вперед, чтобы потребовать ответа у потустороннего синклита, ощущая при этом лишь злость на своего дядю, не сумевшего точно описать то, что ждет ее на Джекс-Тоте. Распятие было слишком мягким наказанием для ложного папы.

В полном молчании она насчитала тринадцать причудливых тронов из живой плоти, в каждом из которых, за исключением одного, бесстыдно расселись невероятные существа. Это напоминало гротескную пародию на святой престол, с той лишь разницей, что сидевшие выглядели еще более отвратительно, чем двенадцать кардиналов, которые постоянно лгали ей и заискивали перед ней.

От полумесяца занятых тронов в сердце рая И’Хому отделяла еще одна неожиданная преграда — Врата, растянувшиеся поперек верхней площадки зиккурата. Меньше любого из своих собратьев на Звезде, всего лишь дюжину ярдов в поперечнике, — но это, безусловно, были Врата. В отличие от огромных ям, с жадностью заглатывающих все и вся, через эту миниатюрную адскую пасть были переброшены узкие мостики из сверкающей белой кости.

— Я Черная Папесса И’Хома, Мать Полночи, Пастырша Заблудших, — объявила она, так и не дождавшись, что кто-нибудь из сидевших удостоит ее чем-то большим, нежели хмурый взгляд. — Я вернулась домой.

Необыкновенно толстый мужчина, обернувшийся в тогу из мерцающих белых блесток, вдруг разразился смехом и едва не вывалился из кресла. Остальные никак не отреагировали на грубость собрата, и его рев громким эхом отразился от прочерченной жилками крыши, испускающей бледно-зеленое сияние. И’Хома сжала кулаки, неуверенность и страх, которые она, пожалуй, все же ощутила при виде этой неожиданной картины, мгновенно покинули ее, и теперь в сердце разрастался гнев на этого мерзкого урода, что отважился смеяться над ней на исходе всех ее мытарств.

— Тихо! — выкрикнула И’Хома, но, к полному ее разочарованию, голос прозвучал тонко и слабо, так что раздутый мужчина засмеялся еще громче. Еще одно испытание. Она должна оставаться добродетельной, должна оставаться гордой и еще разгневанной. — Замолчите, вы, занявшие мой тронный зал, пока я не вышвырнула вас вон!

Несколько изможденных существ тоже начали давиться от смеха, но тут длинноволосая женщина в сверкающем платье цвета слоновой кости подняла тощую руку, и все успокоились. Затем она жестом подозвала И’Хому. Черная Папесса шагнула в сторону, собираясь обойти Врата, но забытый херувим сжал все восемь мохнатых лап на ее груди и заболевшем от отвращения животе, петля на горле затянулась и потащила И’Хому в другую сторону — к одному из мостов, перекинутых через Врата, мостов, изготовленных, вероятно, из очень толстого и длинного позвоночника.

Черная Папесса не задержалась больше ни на миг, отбросив все сомнения еще до того, как они успели оформиться. Костяные ребра под ее босыми ногами были острыми и влажными, но не скользкими, а липкими и достаточно широкими, чтобы девушка такого хрупкого сложения смогла без боязни пройти по ним. Она проделала уже половину пути, когда заметила узор, вычерченный пересекающимися мостами, — белую пентаграмму, охваченную черным кругом Врат, — и этот священный символ придал ей сил. Оглянувшись назад, она увидела, что пять древних существ поднялись с кресел и развернулись веером вокруг Врат, заняв позиции по углам пентаграммы. Ни одно из освободившихся мест не было тем сияющим троном, который мечтала занять И’Хома. Вместо божественного огня эти кресла, словно поганки, прорастающие сквозь возвышение из живой плоти, были украшены подмигивающими глазами. Сердце И’Хомы затрепетало от внезапной слабости, пока ее разум отчаянно пытался соединить с ее прежними представлениями это диковинное место и не менее странную церемонию, в которой ей пришлось участвовать.

Она должна сохранять веру. Когда папа Шанату вызвал ее в Диадему, она была всего лишь Джиреллой Мартигор, наивной девочкой, не знавшей ничего ни о божественном, ни об истинной природе мира, маленькой дурочкой, не представлявшей даже, что анафемы существуют на самом деле и что Звезда переживает духовный кризис. Испытания, которым она подверглась, чтобы отринуть от себя прежнее «я» и стать Черной Папессой, тоже представляли собой ошеломляющий, жуткий ритуал, и в какой-то момент она засомневалась, что сумеет это пережить... но сумела, потому что так пожелала Падшая Матерь, так желала и она сама. Падшая Матерь нарекла ее именем И’Хома...

— Домой, — прохрипела та женщина, что подозвала И’Хому, а теперь стояла у края моста; ее волосы и одежда играли белыми вспышками.

Может быть, это... она? Но если так, то почему, во имя святой веры, она говорит на высоком непорочновском, а не на багряноимперском?

— Да, ты вернулась домой... но кто ты такая? Что тебе нужно от нашего королевства?

— Я Черная Папесса, — ответила И’Хома и сделала еще шаг вперед. До этого она старательно смотрела на узкую дорожку под ногами, но теперь доверилась Всематери и сосредоточила все внимание на древней женщине. — Мне самой Падшей Матерью предназначено возродить Сад Звезды. Совершить паломничество сюда и занять трон, воцарившись на котором я прикажу ангельскому воину наказать отступников и призвать домой праведных.

— Ты призвала нас! — выкрикнуло иссушенное белое существо с красно-золотым воротником на шее, потрясая тощей рукой с толстыми кольцами на пальцах, а затем спрыгнуло с трона и встало за спиной у женщины в белом одеянии. — Ты совершила жертвоприношение! Ты вернула нас назад!

— Да, это сделала я, — проговорила И’Хома, с трудом сдерживая инстинктивное желание поклониться. Если кто-то и должен бить поклоны, то как раз эти ангельские слуги Падшей Матери, в благодарность за то, что она вернула их на Звезду. — И я же привела сюда преданных детей Вороненой Цепи, чтобы они получили обещанную награду.

Наступила тишина, небесные духи обменялись удивленными взглядами и жестами, а затем древняя женщина задала скрежещущим голосом настолько неожиданный вопрос, что И’Хома чуть не упала с моста.

— Что такое Вороненая Цепь?

— Это церковь, — не веря собственным ушам, произнесла И’Хома. — Ее церковь!

— Ч-ч-чья-я-я? — прошипело другое существо, из тех, что стояли вокруг Врат.

Оно было в тонкой серой мантии и потому напоминало непорочновского язычника.

— А кто создал вас самих? — резким тоном спросила И’Хома, решив разом покончить со всеми возможными испытаниями или загадками. Она вскинула голову еще выше и двинулась по мосту к беловолосой женщине и ее собрату в воротнике из драгоценных камней. — Кто вы такие — синклит архангелов, посланный, чтобы помочь мне править, или демоны, вознамерившиеся помешать? Если вы дети Всематери, то должны приветствовать меня с надлежащим почтением. А если вы слуги Обманщика, то готовьтесь к божественной каре.

Толстяк снова расхохотался, еще громче, и даже древняя женщина печально усмехнулась... Но тот, кто стоял у нее за спиной, не смеялся. Он прошел мимо женщины в белом одеянии к узкому мосту и преградил дорогу И’Хоме. Его древний костюм из черных бусин мерцал, как Врата под ногами. Он поднес к лицу унизанную кольцами левую руку, прошептал что-то, щелкнув драгоценностями, и вытянул правую, свободную от украшений, в сторону И’Хомы.

Она отшатнулась, так что нога соскользнула с липкого покрытия. И’Хома потеряла равновесие, но в тот миг, когда страх перед падением во Врата уже сокрушил ее волю, существо ухватило Черную Папессу за запястье. И откровение ворвалось в ее мозг.

Ассамблея вексов древнего Джекс-Тота. Жрецы стоят на вершине пирамиды из белого камня под открытым небом, по которому звезды плывут в водовороте, пока жрецы вершат свой ритуал. Один за другим они приносят себя в жертву Изначальной Тьме... чтобы воскреснуть. Бренные становятся вечными, смертные становятся богами. Возвышение тринадцати, что спасут Звезду от нее самой.

Предательство.

Жертвоприношение, такое могущественное, что волны от него прокатываются по всей Звезде, желтое солнце чернеет, ревущие ветры проносятся над Джекс-Тотом... а затем — пустота. Нет, не совсем пустота... Затонувшее королевство опускается в глубины моря Призраков, но каким-то образом проваливается еще глубже. В Изначальную Тьму.

Годы, проведенные без света.

Голод. Отчаяние. Затем соглашение.

И наконец, возвращение.

— Да, Джирелла, ты вернулась домой... так же, как и мы.

Ненавистное имя, полученное при рождении, вышвырнуло И’Хому обратно в действительность — с тех пор как она заняла Ониксовую Кафедру, единственным, кто осмеливался так ее называть, был дядя... пока она не приказала распять его.

Голос, произнесший сейчас это имя, был теплым, как глинтвейн, и приторным, как снежный мед. Он звучал совсем иначе, чем крики и скрежет, которым Ассамблея вексов встретила ее. Избавившись от кровавых пятен в глазах, И’Хома увидела того же жреца с кольцами, который обратился к ней немного раньше. Он держал ее за руки, не позволяя упасть с моста, над самым центром пентаграммы, над тотанскими Вратами. Что-то изменилось в его древних чертах, и, как только она поняла, что именно, ей отчаянно захотелось вырваться... но тогда она упала бы как раз туда, откуда он сам появился.

— Не отчаивайся, милое дитя. Каким-то причудливым образом твои предки сумели правильно передать всю суть нашей веры, так что мы не сердимся.

— Она... она ждет... за Изначальной Тьмой...

Каждый вздох обжигал легкие И’Хомы, ошеломляющие видения продолжали вспыхивать в ее голове, как толчки землетрясения.

— И мы должны призвать ее домой, точно так же как ты призвала нас, — сказал спаситель И’Хомы. — Но сначала нужно объявить о грядущем жертвоприношении, подготовиться к кровопролитию. Твой флот как нельзя лучше подходит для этой священной службы — ты должна приплыть обратно на Звезду и предупредить своих сородичей о нашем приходе. Ты должна посеять страх и ненависть, отчего плоть смертных станет еще слаще. Ты должна принести им последнюю истину, к чему сама всегда стремилась, а затем мы выполним нашу работу.

— Нет! — только и смогла выдавить И’Хома; ее сердце билось так часто, что могло разорваться. Это какой-то кошмар — или трюк Обманщика, лишившего ее награды. — Нет! Нет! Нет!

Существо нахмурилось, сморщив кожистую оболочку, которую носило уже пять столетий... пять столетий по счету Звезды, но гораздо, гораздо больше по времени Изначальной Тьмы, где оно ожидало возвращения домой.

— Ты вызвала нас, и теперь мы должны исполнить твое желание — очистить этот мир от скверны и принести Звезду в жертву.

— Нет... не нужно... — И’Хома наконец-то сумела выплюнуть слова. — Не нужно никого предупреждать, не нужно давать грешникам время для подготовки. Нападайте неожиданно, возьмите ту армию, что я привела с собой...

— Этот мир умер в тот миг, когда ты призвала нас. — Существо улыбнулось ей, и черные глаза сверкнули, как насекомые, что ползали по всему его худосочному телу, создавая видимость одежды. — Чем упорней будут сопротивляться твои сородичи, тем приятней они будут на вкус, и чем больше они узнают, тем упорней будут сражаться. Нам не нужен твой ничтожный флот, твои слабые солдаты — мы породили своих воинов и свои корабли. Ты должна отправиться назад и свидетельствовать о нашем появлении, этого достаточно.

— Позвольте мне остаться! — взмолилась И’Хома, чувствуя, как разбивается ее сердце. — Отошлите остальных, но позвольте остаться мне! Я Пастырша Заблудших, я Мать Полночи, и это мой дом! Я принесла жертву, чтобы призвать вас! Я пожертвовала всем, и за это мне обещали трон! Мне обещали вечность! Обещали!

— Мы ничего тебе не обещали, — возразило существо, хотя и без злобы.

— Это мое предназначение!

Подобраться так близко к божественному, и все лишь для того, чтобы тебя отвергли, изгнали... Нет, такого не могло случиться. Такого не должно случиться. В душе И’Хомы запели в унисон все шесть священных добродетелей, алчность и зависть звучали даже громче, чем гордость и гнев, страстно желая того, что ожидало ее, и она больше не была девочкой-подростком, выклянчивающей награду, — она вознеслась выше всех смертных, когда-либо живших на Звезде, и поэтому могла потребовать то, что ей полагалось по праву.

— Это я вызвала тебя, нечисть, и ты обязан дать то, за чем я пришла! Немедленно!

— Твое желание будет исполнено, — сказал древний демон Джекс-Тота и отпустил ее руку.

Она даже не успела понять, что только он и удерживал ее от падения с моста во Врата, лежавшие в самом сердце Сада Звезды.

Глава 9 

Когда в барона Кокспара вцепились облаченные в белые перчатки руки отеанских стражников Самджок-о, он назвал свое имя, титул и звание полковника Багряной империи, а также объяснил, что попал в плен к презренным кобальтовым... вместе со своим телохранителем. Пошептавшись между собой, непорочные не предоставили ему возможности немедленно встретиться с императрицей или кем-то из ее приближенных. Тем не менее он получил уютную комнату в глубине Зимнего дворца и ротанговое кресло на колесах, на котором мог теперь передвигаться. Такие удобства были несомненным шагом вперед в сравнении с продуваемой ветром, изъеденной молью палаткой или занозистыми досками телеги.

Еще недавно Доминго посчитал бы нелепой саму идею делить комнату с ведьморожденной, пусть даже и анафемой. Но ему довелось лежать в одной телеге с братом Ваном и прижиматься к Хортрэпу Хватальщику, и теперь полковник почувствовал облегчение уже оттого, что не должен делить с капитаном Чхве еще и койку. Да и сами койки представляли собой жалкое зрелище. В отведенной пленникам золотой клетке установили нечто похожее на два столика для калди из шлифованного топаза. Впрочем, мнение Доминго о непорочновских кроватях тут же изменилось к лучшему, когда он обнаружил, что под них кладут горячие угли, чтобы каменные плиты сохраняли тепло даже по ночам. Чхве, похоже, считала здешнюю погоду не по сезону жаркой, но южная кровь Доминго демонски быстро начинала остывать после заката. И от этого сочетания тепла и твердой поверхности под искалеченным бедром Кокспарский Лев млел, как индюк, дремлющий на нагретом солнцем подоконнике.

Однако оказалось, этих удобств недостаточно, чтобы почувствовать себя комфортно. Например, проснувшись ночью, чтобы воспользоваться фарфоровым подкладным судном, и различив в лунном свете рогатый силуэт ведьморожденной, сидевшей в глубокой задумчивости по ту сторону тонкой бумажной ширмы, что перегораживала комнату, он уже не смог забыться снова. Слишком близко для комфорта, безусловно, слишком близко.

Дома, в Азгароте, было много выродков — чересчур много, как считали сами жители, — но хотя их и не притесняли так, как в менее просвещенных областях империи, где Цепь приобрела больше власти, это еще не означало, что барон готов был пригласить кого-то из ведьморожденных к себе домой. Вовсе нет. Добрые люди всегда с подозрением относились к этой породе, а то и просто избегали встречаться с нею, что вполне понятно, поскольку эти существа — настоящие чудовища. И даже если их признавали чисторожденными, это была всего лишь жалкая попытка оправдать выродков, как тонко намекнул Доминго Люпитере, когда они наконец оправились от скандала, в который свояченица их втянула. В ответ Люпитера высказала все, что думала о высших формах жизни, которые мог бы олицетворять собой Доминго, правда он уже не помнил, как именно она его назвала — то ли пустельгой, то ли выхухолью. Она, Люпитера, всегда любила хлесткие выражения и, проведя лучшие молодые годы по ту сторону сцены, несомненно, составила для себя богатый словарь.

Выдавив из непослушного мочевого пузыря слабую струйку в фарфоровую утку, Доминго подумал, что свояченица сказала бы про него теперь, когда он, рискуя жизнью, спас ведьморожденную, да притом еще и непорочную? Не то чтобы у него был большой выбор... Но тут вмешался внутренний голос, которому барон позволял брать слово только в ночные часы. Конечно же, у него был выбор. Он мог предложить анафеме пройти по длинному мосту с низкими перилами. И если бы хватило мужества признаться... Он всегда твердо верил, что смерть — это конец всех проблем, а не начало новых, и редко задумывался, посылая солдат на верную гибель. Разумеется, умереть с гордо поднятой головой куда лучше, чем заключить постыдную сделку с монстром...

Но когда пришло время, он сдался без колебаний, со всей быстротой, на какую способен человек; сдался, как только сообразил, что ведьморожденная способна выполнить свою угрозу. И теперь, в конце жизненного пути, барон Доминго Хьортт, Кокспарский Лев, бежал от достойной смерти, как испуганный мерин от Врат, несмотря на то что потерял все, ради чего стоило бы жить, причем потерял уже давно. Жену, наследника, полк, друзей, королеву, империю. Даже возможность стоять прямо, хотя все остальные раны чудесным образом исцелились. И сверх всего этого дерьма, вечно обвинявший в трусости тех, с кем приходилось иметь дело, Доминго поступил точно так же, как его малодушный сын: сохранил свою бесполезную жизнь, лишившись последних остатков чести и достоинства.

«Довольно, — сказал он себе, почувствовав, что топаз под его постелью стал нестерпимо горячим, несмотря на то что морской ветер с ревом бился в тонкую стену его комнаты, словно дикий зверь, пытающийся прорваться внутрь. — Это приказ, полковник».

Его сердце взбунтовалось против этой команды и перешло в наступление, но тут с другой стороны разделенной ширмой комнаты донесся стон мнимого телохранителя. После прохождения через Врата шея Доминго зажила, как и все остальное, но он так резко дернул головой, что чуть не растянул ее снова. Пронзительная боль мгновенно забылась, когда рогатый силуэт Чхве беззвучно повалился на койку. Неужели их хитрость раскрыта и невидимый убийца бесшумно зарезал ее во время ночной молитвы? Конечно, утративший достоинство Доминго все равно должен погибнуть, но не от руки...

Ведьморожденная простонала опять, скорчившись на постели, но это был вовсе не мучительный стон, и паника Доминго сменилась смущением, поскольку то, что он случайно подслушал, ужасно напоминало звуки плотского наслаждения. То ли она посчитала, что сосед по комнате спит, и решила доставить себе удовольствие, то ли сама задремала и предалась сладострастным грезам, но Доминго был уже не рад, что задумался над этим, и поспешил зарыться головой в подушку. Как случалось в юношеские годы, в военной академии в Леми, когда непроизвольная эрекция заставляла кого-нибудь из кадетов издавать похожие звуки. Сам он уже много лет назад избавился от давнего бича, но все равно с этим вопросом нужно разобраться, чтобы обеспечить себе немного комфорта, хотя совершивший недостойный поступок Доминго никакого комфорта и не заслуживает.

Оба они не заслуживают, раз уж на то пошло, и утром он первым делом переговорит с ведьморожденной об этом безобразии... Демоны ее подери, можно было просто закусить подушку, и если даже похотливые подростки в казарме академии смогли этому научиться, то взрослая женщина тем более сможет, хоть она и монстр.

— Я... Что вы сказали?

Ведьморожденная оттолкнула миску с кашей адзуки[1] так, словно Доминго туда плюнул.

— Вы прекрасно меня слышали, капитан, так стоит ли повторять?

Доминго добавил в кашу кокосовых сливок, размешал и посмотрел на идущий от миски пар. Ведьморожденная пересадила его в кресло и подвезла к окну, откуда можно было за завтраком любоваться морем. Соленый бриз бодрил не хуже, чем калди, вот только вместо калди им принесли густой пряный чай.

— Я даже не прошу вас прекратить это, просто проявите хоть немного уважения к соседу по комнате и не шумите так.

— Я даже не подозревала, — сказала Чхве скорее озадаченно, чем пристыженно. — В лагере у Языка Жаворонка у меня была отдельная палатка...

— Не подозревали, что шумите больше, чем кадет, в первый раз посетивший бордель, или что бумажная перегородка не заглушает вашу возню?

Доминго отправил в рот ложку каши. В лагере кобальтовых ему приходилось довольствоваться только жидкой пищей, поскольку нанесенные братом Ваном раны не позволяли есть что-то другое, и он поклялся, что больше не притронется к каше, если выживет и оправится от ран. Однако теперь, когда вместо грубых швов вокруг рта образовались аккуратные свежие шрамы, он вернулся к сладкой похлебке. Поначалу Доминго скептически относился к этой еде, слишком напоминающей пережаренные бобы — вязкое и зачастую прогорклое главное блюдо азгаротийского военного лагеря, — но на удивление быстро проникся симпатией к непорочновской кухне. Пусть завтрак и походил необъяснимым образом на ужин, в обоих случаях предлагался богатый выбор, и даже если поутру Доминго не получал свиной грудинки, салата и обжигающего супа, то всегда мог вернуться к тому или другому виду каши.

Растущая привязанность к иноземной пище была таким же неожиданным поворотом, как и решение Чхве продолжить обсуждение ее ночных песен. Но по крайней мере, он проветрил комнату, и, хотя никому не могло бы понравиться сообщение о том, что его ночные занятия слышны окружающим, Доминго решил, что любой оказавшийся в таком положении имеет право выяснить все до конца.

— Я что-нибудь говорила? — Кроваво-красные глаза смотрели в упор, словно перед переносицей висел паук и она настойчиво пыталась определить, какого именно вида. — Хоть что-нибудь? Повторите точно, что вы слышали?

— Что я слышал? — Доминго смутился, вспомнив невольное возбуждение прошлой ночи, и его щеки приобрели оттенок красного перца в кимчи[2]. — Да будет вам известно, капитан, я счел за лучшее не прислушиваться! Хоть это и было непросто, ведь вы так стонали...

— Сегодня ночью будете прислушиваться, — сказала она и, прежде чем челюсть Доминго упала в кашу, добавила с такой пренебрежительной гримасой, словно это он сам был извращенцем: — Нет... не к этому. Я просто буду спать, а вы послушаете, что я говорю во сне. Пообещайте, что утром повторите все мои слова. Если бы я сама могла это слышать...

Доминго отодвинул миску и вытер подбородок синей шелковой салфеткой. Он слишком зарос щетиной. Непорочные позволили ему и Чхве оставить при себе клинки, так что и бритву он получил бы без всяких проблем. Вопрос в том, сумеет ли он справиться с лезвием и не перерезать себе горло, если неверная стариковская рука даже простую ложку трясет так, что Доминго измазал кашей все лицо.

— Значит, послушаю, да? Я поклялся помогать вам... Да, я поклялся тем, чем поклялся, и больше об этом вспоминать не надо — по крайней мере, пока мы гостим у императрицы. Но я не клялся быть вашим дрессированным пуделем, и всю ночь сидеть у ваших ног с пером, и записывать все, что вы набормочете во сне.

— Не думаю, что собака смогла бы...

— Вы прекрасно поняли, что я имел в виду!

— Это очень важно, — заявила Чхве таким тоном, как будто выполнение ее просьбы решает все.

Изящная глазурованная чашка выглядела в ее огрубевших исцарапанных пальцах так же неуместно, как и в печеночного цвета ладони самого Доминго. Ведьморожденная явно преследует в этом деле какие-то свои интересы, или же он вообще ничего непонимает в людях.

— Ну что ж, раз это так важно, тогда...

Она не уловила сарказма, и Доминго пришлось объяснить доходчивей:

— Если это действительно важно, то стоило бы принять к сведению, что я не собираюсь проводить ночь в ожидании, не скажете ли вы что-нибудь во сне. И подумайте хорошенько о том, каким тоном обращаетесь ко мне, капитан Чхве, потому что полковник Хьортт не станет заниматься ерундой.

Дикорожденная рассеянно смотрела мимо Доминго, как будто его здесь вовсе не было. Продолжая глядеть в пустоту, она чуть приоткрыла рот, но не с целью что-то сказать или глотнуть чая, а просто провела языком по тыльной стороне клыков — через щербины на месте потерянных зубов Доминго это прекрасно видел. Может быть, она и в самом деле задумалась над его словами?

— Хорошо, — сказала она, переводя взгляд на него, и поставила чашку на место, так и не сделав глотка. — Вы будете первым, кому я доверю свою тайну, Доминго Хьортт. Поклянитесь, что сохраните ее.

— А кому я могу рассказать?

Доминго указал на розовые бумажные стены и расписанную узорами ширму. За неделю заточения они с Чхве не видели ни одного бойца из Кобальтового отряда. И ни одного непорочного, раз уж на то пошло, за исключением слуг, что приносили еду и каждый вечер провожали их по лабиринту пустых коридоров к большой купальне. В этих спускающихся лесенкой бассейнах с курящимися паром гротами и теплыми водопадами могла бы одновременно мыться половина полка, но, кроме Чхве, полковник никого там не встречал.

Было что-то тревожное в том, что они, находясь в крупнейшем городе Звезды, не видели ни одной живой души. Пусть даже и не в самом Отеане, а в одном из четырех дворцов, расположенных по углам столицы. Кажется, Доминго что-то слышал про обычай непорочновского двора кочевать между этими замками, так что императрица с придворными могла сейчас жить в какой-то другой резиденции, оставив Зимний дворец пустым, если не считать горстки важных пленных. Когда он спросил у Чхве, почему в длинном, разделенном ширмами коридоре нет стражников, она припомнила мрачную поговорку о том, что одна тихая гадюка стоит дюжины рычащих собак.

Решив, что риторический характер вопроса пролетел мимо ее рогатой головы и она опять ждет формального подтверждения, Доминго сказал:

— Я уже поклялся вам своей жизнью, капитан Чхве, так что можете продолжать. Я сохраню вашу тайну. Наши судьбы теперь крепко связаны, пусть даже это означает, что мы, вероятно, и умрем вместе.

Еще не договорив, он понял, что именно это или что-то похожее сказала ему София в лагере кобальтовых, и вздрогнул оттого, что непроизвольно повторил ее слова. Из всех призраков ее он меньше всего хотел держать в своих мыслях.

— Вы слышали когда-нибудь древние песни о том, что дикорожденные способны сливаться... э-э-э... входить в разум других смертных? — спросила Чхве, напомнив Доминго, что в последнее время его преследуют и более страшные призраки.

— Древние песни, как вы сами сказали, и ничего больше. — Изуродованная шрамом щека дернулась при воспоминании о беседе с братом Ваном, перед тем как монах попытался убить Доминго. — Ведьморожденные... то есть я хотел сказать... э-э-э... страннорожденные...

— Дикорожденные.

Она в первый раз поправила его, но, взглянув в ее лицо, Доминго осознал, что повторять не понадобится.

— Да, правильно... Вы, дикорожденные, распространяете о себе множество слухов, чтобы убедить других людей в своей полезности... и опасности тоже, — прибавил Доминго, вспомнив, каким оскверненным почувствовал себя, доверившись хитростям Вана. — Но правда заключается в том, что ваш народ просто хорошо понимает смертных за счет сочувствия, интуиции и тому подобного.

— Дикорожденные — такие же смертные, как и вы. — Чхве посмотрела на Доминго так, словно он сам был монстром с рогами на голове. — И мой народ, как вы выразились, вовсе не мой. Каждый из нас отличается от других, точно так же как и ваши люди не похожи друг на друга, даже те, кто родился в одно время, в одном месте, в одной и той же семье. Может быть, у меня иная кровь, чем у большинства моих родственников, но я прежде всего дочь Хвабуна, а уже потом все остальное.

От ее наставительного тона Доминго стало не по себе. Одно дело — читать свояченице лекции об очевидном вырождении и чуждости ведьморожденных, и совсем другое — обсуждать такие вопросы с одним из этих созданий.

— Ну хорошо, мы ведь сейчас говорим о совершенно определенных вещах, правильно? О том, что ваш народ на самом деле не может проникать в головы других людей, как вы пытаетесь меня убедить, и это просто шарлатанство, искусная игра на людском легковерии, своего рода лицедейство.

— Это вы так считаете, — возразила Чхве. — Хотя мне неизвестно, почему и как вы пришли к этому выводу. Возможно, этим вы только подтверждаете мою мысль: какие-либо общие черты дикорожденным приписывают те, кто видит нас со стороны. Но старые песни, о которых я говорю, не имеют никакого отношения к мошенникам, а только к сноходцам.

— Что?

Она обладала доводящей до бешенства способностью в каждую новую фразу закладывать еще больше бессмыслицы. Стоило ли удивляться, что обычно она молчала, словно меч в ножнах, как бы ни соскучился по разговорам Доминго, запертый вдвоем с этим молчаливым недоразумением.

— Может быть, выложите все сразу, капитан? Потому что я не имею пока никакого понятия, о чем вы говорите.

— Дух сноходца оставляет на время плоть и отправляется на поиски другого человека... и сливается с чужим разумом, так что оба видят один и тот же сон. — Взгляд Чхве снова стал отстраненным, а глаза казались почти такими же жуткими, как нарисованная ею картина. — Это искусство было хорошо известно в Век Чудес. Теперь оно утрачено, как и многое другое, но хранители рода на Непорочных островах веками трудились над тем, чтобы восстановить хотя бы его общие черты. Жир рыбы гарпии — один из способов освободить дух спящего, хотя считается, что есть другие пути и что многим дикорожденным не требуется для этого ничего большего, чем прислушаться к своему сердцу и отпустить на волю разум. Тогда можно влиться в сон другого человека, не только того, кто спит с вами на одной постели или в одном доме, но и того, кто находится на другом конце Звезды.

В голове Доминго пронеслись древние легенды о ночных наездницах, что норовили оседлать спящего человека и кататься на нем до самого рассвета. По какой-то непонятной причине их сменило видение, в котором его самого оседлала свояченица Люпитера, заставила надеть свой старый парик и помчалась куда-то, сидя на потной спине «скакуна». Он вздрогнул, отгоняя прочь эту ужасную картину, а ведьморожденная тем временем продолжала:

— Я никогда не пыталась этим заниматься, поскольку снохождение — опасное искусство. Сноходец может не пробудиться в минуту опасности, или, того хуже, его дух останется в Изначальной Тьме, навсегда отрезанный от мира смертных. Но затем пришло время, когда вопрос чести стал для меня важней риска, и я справилась с этой задачей, как прежде справлялась со многими другими. Мне так кажется.

— Вам кажется?

Доминго все еще не понимал, о чем речь, но в какой-то степени заинтересовался. Пусть даже это и звучит как некая непорочновская разновидность того вздора, что нес брат Ван, придумывая сверхъестественные объяснения обыденным явлениям. С другой стороны, все раны барона, кроме самого тяжелого увечья, исчезли после кратковременного воздействия так называемой Изначальной Тьмы, поэтому он не мог отрицать некие таинственные свойства этого пространства, находящегося за Вратами... Но нет, это просто чепуха!

— Простите старому азгаротийцу его скептицизм, капитан, но услышанное мной сейчас означает, что вы видели сон, в котором оставили свое тело. Нет, даже не так. Вы думаете, что видели сон, в котором оставили свое тело. Все остальное, уж простите за мой багряноимперский, — это какая-то языческая ахинея.

— Я прощаю вам и багряноимперский, и скептицизм, — ответила Чхве. — Возможно, вы правы в том, что касается моего личного опыта. Я пыталась добраться до него много ночей подряд и каждый раз была уверена, что получилось. Это было куда ярче, чем обычный сон, это было по-настоящему... Но после пробуждения все подробности ускользали, как бы я ни старалась их удержать, и при мне оставалось даже меньше чем сон, только смутное впечатление, словно силуэты, расплывающиеся в тумане.

— Простите, вы сказали, что пытались во сне добраться до него? — Теперь Доминго вспомнил уже не легенды о ночных наездницах, а сказки об инкубах, которые лучше подходили для той картины, что он наблюдал прошлой ночью. — Кто он? До кого вы пытаетесь добраться в этом вашем сноходчестве?

— Я...

И она снова отвела взгляд, внезапно решив, что ее чуть теплый чай на самом деле очень вкусен. Затем едва заметно улыбнулась, вероятно вспомнив о своем возлюбленном или, может быть, удивившись собственной робости, мешающей назвать имя избранника искалеченному старику, который уже знает куда более опасные ее тайны.

— Это Марото.

— О, капитан! — сказал Доминго с нескрываемым отвращением. — Из всех Негодяев, из всех вообще мужчин, демоны меня подери!

— Вы уже недооценили его однажды, — заметила Чхве все тем же раздражающе снисходительным тоном, каким говорила с ним о ведьморожденных. — Как и многие другие, на их беду.

— Тот трюк, что ваш отряд выкинул тогда в горах, не имеет никакого отношения к способностям самого Марото, и вы это прекрасно знаете! — Напоминание задело гордость Доминго, даже если и не задело его раны. — Просто глупое везение, и ничего больше. Если только вы, глядя мне в глаза, не поклянетесь своей честью, что каким-то образом рассчитали появление того драного рогатого волка, который сразил меня прежде, чем я успел сделать кое-что похуже с вашим Вонючим Марото.

— Нет, это и в самом деле было, как вы выразились, глупое везение, — согласилась Чхве. — И это вы сразили волка, но по еще более глупому везению он в смертельной агонии бросился на вас. Вы не посрамили тогда своей славы, Доминго Хьортт. Говоря о том, что вы недооценили Марото, я имела в виду ваши действия в битве у Вербного урочища, когда вы...

— Я знаю, что делал у Вербного урочища, — проворчал Доминго, не желая снова выслушивать ее сухие выводы. — Но от каких демонов это узнали вы? Неужели ваш отъевшийся кавалер все еще поет песни о том единственном случае, когда я двадцать четыре года назад попался в его неловкие руки?

— Нет, — ответила Чхве. — Я читала об этом задолго до того, как покинула Хвабун. Меня всегда интересовала военная история.

— Военная история! — вздохнул Доминго. — Значит, вот чем я стал? И вы говорите, что я... не посрамил своей славы?

Ему потребовалось время, чтобы справиться с раздражением, вызванным напоминанием еще об одной неудаче в борьбе с кобальтовыми, но в конце концов похвала опытного бойца сделала свое дело. Это было странное ощущение, несомненно связанное с бессонницей, помимо всех прочих бед, но Доминго вдруг гордо вскинул голову при мысли, что некий монстр с Непорочных островов знаком с его военной карьерой.

— Думаете, это просто случайность, что императрица Рюки дождалась вашего ухода в отставку и только после этого потребовала возращения Линкенштерна и пограничной стены? — Чхве снова наполнила его чашку, потом свою и, словно опасаясь, что он примет ее за шпиона императрицы, добавила: — Я не считаю это совпадением. Вы лучший из ныне живущих военачальников Багряной империи. И ваша провинция ближе всего к границе Непорочных островов. Любому непорочному, знакомому с военной историей, известно ваше имя.

— Да, мы проиграли лишь ту единственную войну, которая имела какое-то значение, правильно? — сказал он с мрачной усмешкой, впервые за долгое время не кривя душой.

По крайней мере, за то время, когда бодрствовал.

— Изучить только ходы победителя — это значит освоить только одну цепочку шагов, но, чтобы в совершенстве познать танец войны, нужно проследить за действиями обоих противников, — процитировала Чхве «Железный кулак» лорда Блика, словно знакомство с имперским рыцарским кодексом было самым обычным делом у непорочных.

Впрочем, как знать, возможно, здесь действительно так принято... Сам Доминго из множества азгаротийских книг, багряноимперских каталогов, усбанских свитков и ранипутрийских хроник, собранных в его библиотеке, удосужился прочитать лишь одну непорочновскую рукопись — перевод «Выгодных боевых позиций» Чи Юн Пака, написанных двести лет назад. Оглядываясь назад, можно сказать, что он все-таки узнал кое-что о тактике островитян, учитывая, что они не пропустили главный военный конфликт своего времени.

— Вы можете быть невысокого мнения о Марото, но я хочу сказать, что видела и его победы, и поражения. И хотя вы, возможно, побеждали чаще, он лучше учился на своих неудачах.

Доминго чуть было не отпустил ехидное замечание о том, как хорош был Марото в своих поражениях, но, посмотрев на серьезное лицо Чхве, которую никак нельзя было упрекнуть в неуважительности, сдержался и лишь пробормотал:

— Ладно, так что там насчет Марото?

— Я не рассказала своему генералу, что пыталась связаться с ним при помощи сноходчества, поскольку она и так была обременена заботами, а я даже не знала, смогу ли все сделать правильно. Лучше подождать, когда появятся результаты. Хоть я и уверена, как вы уже слышали, что мне это удалось, но не сохранила в памяти никаких подробностей. Только ощущение того, что я была с ним и мы разговаривали друг с другом... Но что именно мы делали и о чем говорили, я не помню. Поэтому я продолжаю попытки, ведь любое умение достигается упражнениями.

— И некоторые виды упражнений приносят больше пользы, чем остальные, — заметил Доминго.

Этот рассказ о ночных свиданиях напомнил полковнику, что в его собственных снах Консилия никогда не расставалась с ним, они по-прежнему были мужем и женой, и каждый раз, когда он просыпался, утро казалось таким светлым и радостным... пока Доминго не вспоминал, что она давно ушла и он остался один. Способна ли Чхве на самом деле провести колдовской ритуал астральной проекции или просто придумала хитрый способ оправдать свои сладостные мечтания? Как бы то ни было, ее нельзя обвинить в том, что она уделяет этому все свободное время.

— Я все еще не понимаю, чего вы рассчитываете добиться от моей вахты... Предположим даже, что вы говорите во сне, но это еще не доказательство.

— Это может быть доказательством, если я запомню, о чем говорила, — сказала Чхве. — У меня такое ощущение, что в сноходчестве я становлюсь умнее и больше понимаю, чем в обычных снах. Если я снова найду путь к Марото, то задам ему вопросы, на которые может ответить только он, и если я как следует сосредоточусь, то сумею повторить его слова достаточно громко, чтобы их было слышно.

— Все это напоминает ярмарочные фокусы, — проворчал Доминго. — Или еще хуже — приемчики шарлатанов, якобы умеющих говорить с умершими, а на самом деле вытягивающих у убитых горем родственников все деньги в обмен на обещание передать весточку с той стороны.

— Мертвые говорить не могут, а вот спящие часто так и делают, — решительно возразила Чхве. — Я пыталась получить нечто большее, чем разделенные с ним приятные сновидения. И теперь, возможно, мы нашли способ. Я хочу рассказать Марото о том, что случилось с генералом и с нашим отрядом, и узнать о его судьбе и местонахождении. Подозреваю, что при каждой встрече мы обменивались новостями, но, проснувшись, все забывали. Возможно, секрет в том, что нужно не тащить их всю дорогу к собственному телу, а произнести как можно громче, пока мы еще пребываем во сне. Может быть, именно поэтому древним оракулам требовался свидетель — чтобы ухватить мудрость, которую сами они не вспомнят, когда выйдут из забытья.

— Я был бы лжецом, если бы не сказал, что это кажется мне чепухой, — признался Доминго и взял с серебряного подноса толстую короткую сигару.

Непорочные проявили удивительную любезность, предоставив полковнику возможность курить после каждого приема пищи. И его ужасно бесило, что они предлагают пленным эндонские сигары, не уступающие по качеству тем, что хранились в его хьюмидоре[3] дома, в Кокспаре.

— Чепухой? — переспросила Чхве, когда Доминго отрезал ножницами кончик сигары и прикурил от свечи.

— Не придавайте значения. — Как только «древесная» сигара ровно затлела, он с удовлетворением пустил струйку дыма над резным подоконником в сторону Отеанского залива. — Вот что я вам скажу, Чхве... Я уважу вашу просьбу и сыграю роль благоговейного писца при вашем ночном оракуле в обмен на одну услугу. Согласны?

— Я не стану соглашаться неизвестно на что, — заявила Чхве. — Услугой можно назвать самые разные вещи, честные и не очень.

— Конечно, конечно, — согласился Доминго. — Но таково мое условие. У вас есть целый день, чтобы его обдумать, поскольку я точно так же думаю о ваших ночных похождениях. Только учтите, что я ужасно упрям. В обмен на услугу, и никак иначе.

— Тогда я согласна, — решилась Чхве с воодушевлением, какого Доминго не видел у нее с самого появления в Отеане. — Это очень важно.

— Видимо, да. — Доминго поставил чашку, беззаботно звякнувшую о блюдце, и коснулся кулаком ожидающего кулака Чхве. — Насчет себя я не сомневаюсь, но что, если вы забудете о своей миссии? Вдруг вы, вместо того чтобы расспросить спящую душу Марото, или как оно там происходит на самом деле, а потом передать его слова мне, станете... Ну хорошо, вдруг повторится то, что случилось нынче ночью?

— Тогда вы просто уйдете. — Чхве посмотрела на синее море за окном, наконец ощутив примерно такое же смущение, которое донимало Доминго с самого начала, так что теперь их роли поменялись. Затем она снова перевела на полковника властный, как всегда, взгляд. — А если моя попытка окажется успешной и я передам сведения — думаю, это не займет целую ночь, — то вы сможете в определенный момент удалиться. Я исполню вашу просьбу и постараюсь вести себя тихо, но, поскольку неизвестно, много ли еще ночей у меня осталось, я намерена получить все возможное удовольствие от каждой.

— Пусть будет так, — ответил Доминго, снова начиная раздражаться. — А как вы смотрите на то, чтобы поговорить о более приятных вещах? Например, о моих военных неудачах или о правах ведьмо... э-э-э... дикорожденных? Или еще о чем-нибудь?

— Это и будет та услуга, которая от меня требуется? — спросила Чхве с хитрой ухмылкой, выдающей чувство юмора куда лучшее, чем ведьморожденная проявляла до сих пор.

— За такую мелочь, как присутствие при вашем ночном свидании с одним из самых ненавистных моих врагов? — Доминго и сам невольно пришел в слегка игривое настроение. — Даже не близко к тому, капитан.

Так они и продолжали, пока не появились Стражи Самджок-о, чтобы узнать у пленного полковника, почему имперский флот, хоть и под знаменами Цепи, проскользнул сквозь оцепление непорочных в море Призраков, но вскоре отплыл обратно, а теперь просит убежища в Отеане, вместо того чтобы вернуться в Диадему.

Доминго и Чхве многозначительно переглянулись, когда она перевела вопрос, а затем барон откашлялся и заявил, что у него есть кое-какие предположения, но, будучи военачальником Багряной империи, он может поделиться сведениями только с самой императрицей.

Глава 10

Первый год Чи Хён по ту сторону Изначальной Тьмы действительно оказался хуже второго. Не потому, что вначале она была в большей опасности, наоборот, условия становились все суровей, а монстры нападали все чаще и яростней, по мере того как она приближалась к черному солнцу, висевшему в тусклом небе над самым горизонтом, но не опускавшемуся за него. Или к тому, что она принимала за черное солнце. Сверкающий эбеновый диск был единственным отчетливо различимым объектом на пустом небосводе и, похоже, излучал одновременно и жар, и лиловое сияние.

Так что вовсе не по внешним причинам первый год изгнания стал для Чи Хён таким адски трудным, что она сама никогда бы в это не поверила. Изнуряюще ужасным он казался просто потому, что был первым.

Первый год не стал бы менее жутким, даже если бы она родилась в этом мире вечных сумерек и похожего на снег пепла, где самые страшные звери ходили на двух ногах, но хватало и тех, кто охотился за ней на четырех, пяти, шести и так далее. Некоторых из них Чи Хён потом пробовала съесть, но лишь немногое из проглоченного сумела не выблевать. Основную часть ее рациона составляли серые гусеницы, напоминающие корни, и похожие по вкусу на гусениц лишайники, которые она выковыривала из слишком мягкой земли или вытаскивала из-под каменных россыпей. Принцесса и сама толком не знала, что вызывало у нее такую слабость: добытая ею еда или темная, непрозрачная вода из озер, рек и родников, которая отдавала то медью, то уксусом, то чем-нибудь еще. Но на самом деле там не было ничего, кроме пепла, покрывшего все и вся в этом пустынном мире, от невысокого горного хребта, который Чи Хён пересекла первым делом, до изрезанной оврагами равнины с цепью пронизывающих облака вершин на дальнем ее краю.

И над всем этим нависало черное солнце. Оно никогда не садилось и не сдвигалось с места, а торчало на покрытом сетью облаков небе, словно прожженная в карте дыра. Забавнее всего, что размер солнца постепенно увеличивался, и из крохотной монетки оно превратилось в обеденную тарелку, пока Чи Хён двигалась на запад.

Или в ту сторону, которую она посчитала западом. Ей нужны были какие-то ориентиры и направления в этом путешествии, чтобы не сойти с ума. Однако оказалось, что отдаленный маяк не стоит на одном месте, и, когда Чи Хён просыпалась или когда солнце снова появлялось из-за складок местности, любой компас или карта звездного неба показали бы его смещение. Если бы дело происходило в мире, где есть компасы и карты, а также люди, с которыми можно договориться о сторонах света... Чи Хён просила Мохнокрылку показать верную дорогу, но маленькая совомышь все время летела к черному солнцу, и, возможно, демон ориентировался здесь ничуть не лучше, чем его хозяйка.

Мохнокрылка... Каждое утро Чи Хён просыпалась с мыслью о том, что должна отпустить демона в обмен на возвращение домой, но потом откладывала решение. Отчасти эти колебания объяснялись тем печальным фактом, что, кроме маленькой злодейки, у Чи Хён никого не осталось. Императрица отобрала у нее все: и семью, и армию, и если принцесса мечтала о мести, то не могла лишиться последнего своего преимущества. Разумеется, ей потребовалось бы гораздо больше, чем содействие одного связанного демона, чтобы справиться со всей военной мощью Непорочных островов, но для начала нужно было сохранить хотя бы Мохнокрылку. Вернувшись сейчас на Звезду в полном одиночестве, даже без демона, она была бы вынуждена навсегда отказаться от собственной клятвы уничтожить императрицу Рюки. Купить свою несчастную жизнь такой ценой означало пожертвовать не только собственной честью, но и честью всей погибшей семьи Бонг.

Как бы ни пыталась Чи Хён убедить себя, что это единственная причина ее нерешительности, были и другие, более темные и глубокие мотивы. Сильней, чем позорный отказ от мести, ее пугало то, что Мохнокрылке может не хватить сил, чтобы доставить ее на Звезду, и все закончится тем, что совомышь печально опустит крылья, признавая свое поражение. Чи Хён многое довелось пережить, но она сомневалась, что ее сердце выдержит такое крушение надежды сбежать из этого ужасного места. Ей становилось тошно при одной мысли об этом.

Тошно? Как будто ее не мутило все время. Даже когда многострадальный живот не пытался наказать ее за очередную попытку выжить, она все равно чувствовала слабость, с самого первого дня. Слишком жарко на горных перевалах с грязным снегом — самым настоящим, а не сугробами пепла, — и слишком холодно на берегу океана цвета слоновой кости, каким бы жгучим ни было черное солнце, отражавшееся от кремовых волн, что вздымались и опадали с тошнотворной неторопливостью — так колышется рисовый сироп, если качать банку. Целый год в походах и поединках; тошнота и слабость, хриплый кашель и бесконечная усталость стали так же привычны, как и редеющие седые волосы, отросшие настолько, что наползают на правый глаз.

Целый год она прикрывала левый глаз железной пластинкой. Или, точнее говоря, левые глаза. Чи Хён знала: в ней что-то изменилось при прохождении через Изначальную Тьму, но, только когда она рухнула, едва дыша, возле дымящегося трупа змеи и увидела свое потное лицо в луже серебристой крови чудовища, стало понятно, что произошло. Нерешительно сдвинув грубую повязку, все еще прикрывавшую левый глаз, чтобы избавиться от отвлекающего буйства неописуемых цветов и призрачных образов, Чи Хён вздрогнула, моргнула давно не используемым веком... и увидела в зеркале застывшей крови еще одну серую радужку и дополнительный зрачок — горизонтальную черную полосу, как у козьего или осьминожьего глаза. Отражение начало ужасно меняться, едва демонский глаз приспособился к свету после долгого пребывания в темноте, так что она зажмурилась и поспешно вернула на место изношенную повязку.

Но демонский глаз словно бы набрался новых сил, отражаясь в крови своего сородича, и теперь мог видеть даже сквозь грязную ткань повязки. И что сбивало с толку еще сильней — даже сквозь опущенное веко. Казалось, он жаждет увидеть больше и недоволен тем, что его пытаются закрыть. А временами казалось, он хочет предупредить о чем-то таком, что она могла упустить из виду, — например, о призрачных паразитах, роившихся вокруг свежего трупа. С другой стороны, появилось неприятное подозрение, что это вообще не ее глаз, что он принадлежит кому-то другому, кто пытается с ее помощью заглянуть в этот мир сквозь вечную слепую мглу.

Промаявшись много дней из-за невозможности избавиться от таинственных видений, она выяснила, что глаз не способен смотреть сквозь ржавую броню бродячего мутанта. Убив очередную визгливую бестию, она поместила фрагмент железной пластины в мешочек из сыромятной кожи, и эта самодельная повязка наконец-то надежно закрыла демонский глаз.

Оказалось, привычкой смотреть лишь одним зраком обзавестись легче, чем приспособиться сразу к трем глазам. А пуще всего Чи Хён бесило, что измененное Вратами зрение показывало ее демона в облике куда менее приятном, чем милая миниатюрная совомышь. Но все же приходилось порой сдвигать защиту, когда даже Мохнокрылка сомневалась, что дорога безопасна или вода пригодна, или когда саму Чи Хён настолько угнетала депрессия, что, не увидев хотя бы мельком, как волны цвета окрашивают монотонную пустыню, она не находила в себе сил сдвинуться с места. Глаз искушал ее, заставлял разгадывать видения. Но если смотреть им слишком долго, то мысли постепенно замедляются, воля куда-то утекает, ноги бесцельно несут вперед, пока Мохнокрылка не начинает отчаянно махать крыльями перед лицом хозяйки, чтобы вернуть ее к действительности. И Чи Хён вдруг понимала, что бредет в опасной близости от усыпанного костями входа в логово огромного зверя. В наказание за это глаз надолго прятали под железной пластиной.

Целый год этого дерьма! Целый год отсчитывать дни — и это притом, что ночей в стране изгнания не существует вовсе! Чи Хён очень немногое пронесла через Врата Отеана, потому что, отправляясь на встречу с императрицей, без разбора побросала вещи в заплечный мешок. Но у многих убитых ею тварей были при себе всевозможные приспособления, и в конце концов накопился набор ржавых примитивных инструментов. Каждый раз, очнувшись от беспокойного сна, она выцарапывала насечку на древке копья, отобранного у монстра, которого убила в первые минуты после прибытия. Наконечник копья давно сломался о панцирь отвратительной многоножки, но древко Чи Хён использовала как трость и, что еще важнее, как календарь.

Целый год она понемногу утверждалась во мнении, что когда-то здесь была великая цивилизация, от которой не осталось ничего, кроме оскверненных могил, и что каждый город превратился в кладбище, дочиста ограбленное всевозможными стервятниками, настолько же безумными, насколько и ужасными. Причудливой формы здания были выровнены и отшлифованы пыльным ветром, на месте окон и дверей остались только пустые каменные глазницы. Чи Хён не нашла ни одного человеческого скелета, не изуродованного до звериного вида. Она последний человек в этом покинутом мире. Или же первый; кто знает, кто знает...

Целый год она пела Мохнокрылке, пока совсем не охрипла. Считала собственные шаги, мрачные окаменевшие деревья и немногие сохранившиеся колонны просто для того, чтобы доказать себе: в этом мире существует какой-то порядок, пусть даже его зовут Чи Хён Бонг. Выцарапывала короткие сообщения на каждом приметном камне, если тот не рассыпался под ее инструментом. Сообщения были такие: «Чи Хён была здесь. Она пошла в сторону черного солнца».

Целый год она провела с пониманием того, что, даже если бы ее первый отец, сестры и родня в самом деле попали в эту негостеприимную страну, у них было бы еще меньше шансов уцелеть, чем у нее самой. Если кто и заметит ее сообщения, то это будут не люди, и остается надеяться лишь на то, что они не знают высокого непорочновского языка.

Неделю она брела по ненавистному берегу, где волны сонного моря омывали лишь кости мертвых тварей, хрустевшие у нее под ногами, и едва не умерла здесь от жажды, пока не наткнулась на текущую к океану реку с солоноватой, но все же пригодной для питья водой, и направилась берегом вглубь страны. Всю эту неделю Чи Хён думала о том, что ее семья наверняка погибла и что расправа императрицы Рюки оказалась куда более жестокой, чем обычная казнь. Потому что неизвестность хуже всего, и надежда, за которую продолжала цепляться Чи Хён, была не менее жестокой, так что Мохнокрылка сделалась толстой, как маленькая тыква, и черной, как мамба, еще до того, как они спустились с первой горной гряды.

Целый год Чи Хён гадала, где были в это время Мрачный и Гын Джу. Если, конечно, они вообще где-то были. Ненавидела себя за то, что не дорожила каждым мгновением, проведенным с ними, ведь наверняка она добилась бы много большего, если бы держала их при себе, и шли бы на хрен их поиски пропавшего Марото, шли бы на хрен ее попытки спасти мир. Ненавидела себя за то, что так и не простила Гын Джу, и ненавидела Гын Джу за то, что он сам ее вынудил прогнать его прочь... Пока наконец не простила его совсем, а ненавидела теперь только себя за то, что не сделала единственного по-настоящему важного дела. В сравнении с тем, как поступила императрица Рюки с людьми, доверившимися ее слову, измена Гын Джу, выдавшего план побега, была просто смехотворной мелочью. Если бы только Чи Хён могла сейчас смеяться.

Целый год она беспокоилась о Кобальтовом отряде, взятом в плен ничтожной мстительной императрицей, о Чхве, о Феннеке и даже о Хортрэпе. Гадала о том, не было ли решение кавалерессы Сингх сбежать вместе с детьми домой, в Ранипутрийские доминионы, накануне прохода Кобальтового отряда через Врата Языка Жаворонка, самым мудрым из всех принятых кем-либо в этой военной кампании. Вспоминала полковника Хьортта, хотя и нечасто. И однажды, в самый разгар путешествия, подумала даже о Софии, с тревогой ожидавшей в Диадеме подкрепления, которое никогда не придет, и после долгого перерыва Чи Хён все же расхохоталась, и смеялась так, что по ее покрытым пеплом щекам потекли мутные слезы, смеялась до тошноты. Впрочем, ее стошнило бы и без этого.

Целый год непрестанного кошмара, и тем не менее она выжила. Спасло ее то, что она отбросила все надежды встретиться с родными и близкими. Никто не мог уцелеть здесь, не имея при себе демона, который защищал бы от отравы в пище и воде, а возможно, и в воздухе. Только самой Мохнокрылке было известно, сколько она сделала для спасения хозяйки. Вот почему, когда наступал настоящий ужас, Чи Хён, какой бы изнуренной она ни была, каждый раз находила в себе новые силы. Лихорадка всегда прекращалась в нужное время, и принцесса поднималась на нетвердые ноги, вынимала из ножен измученный жаждой черный клинок и нападала на врагов... Но даже демон не мог полностью оградить ее от яда этой страны.

По крайней мере, они обе получали выгоду от сотрудничества, и, пока совомышь неустанно защищала хозяйку, та кормила ее своими нескончаемыми мучениями и самыми черными эмоциями из всех, что когда-либо бурлили в сердце смертного. Они подпитывали друг дружку в каком-то вампирском круговороте, напоминающем застежку на одном из свитков ее первого отца; там были изображены две змеи, кусающие одна другую за хвост. Отец говорил, что это символ вечности, но если это была вечность, то все свитки, над которыми она когда-то насмехалась, лишь слабо намекали на истинный ужас существования.

Однако надежда не оставила ее окончательно, а на второй год снова начала расти, потому что однажды, сдвинув защитную повязку и прищурив демонский глаз, Чи Хён рассмотрела, что на самом деле представляет собой черное солнце. Это были Врата, пропускающие толику света и тепла из мира смертных. Из мира Звезды. И по тому, как они медленно, но верно увеличивались в размере, Чи Хён поняла, что когда-нибудь, пусть даже через много лет, сумеет выкарабкаться из этого ада и отомстить не только императрице Рюки, но и всему Отеану.

Двадцать тысяч непорочновских солдат стояли рядом и ничего не делали, когда ее второго отца казнили за едва ли не единственное из преступлений, которых он никогда не совершал на своем полном разнообразного мошенничества веку. Ни один из дюжины дюжин лучников не проявил ни малейшего колебания, убивая его. А сколько бессердечных смертных тащили ее сестер, первого отца и всех домочадцев по ступеням храма Пентаклей, чтобы сбросить в эту кошмарную преисподнюю? Сколько их усердно трудились, разрушая ее дом, оскверняя Хвабун точно так же, как военные епископы Черного Папы уничтожали языческие святыни на окраинах Багряной империи, за что их потом осуждали все цивилизованные люди на Звезде?

Возможно, кто-то из приближенных императрицы и возражал против жестокого приговора, но, узнав теперь всю правду о черном сердце Рюки, Чи Хён не сомневалась, что несогласных заставили замолчать точно таким же способом. А это означало, что каждый из оставшихся в Отеане к моменту возвращения последней из семьи Бонг в той или иной степени, с мелкими различиями, не имеющими серьезного значения, будет признан причастным к злодейству. Даже если бы Чи Хён и убила принца Бён Гу, не могло быть никаких сомнений в полной невиновности остальных членов ее семьи, и каждый, кто продолжал служить императрице, способной на такую дикость, заслуживает того, что принесет ему Чи Хён.

Это были темные мысли, но они как нельзя лучше соответствовали обстановке и помогали идти дальше, даже когда она плакала от бессилия, вспоминая Мрачного и Гын Джу, а надежды на встречу с ними становились такими же хлипкими, как подошвы на ее износившихся сапогах. Но не возникло даже мысли стащить обувь с ног убитого противника, в котором под ромбическим узором чешуйчатых наростов можно было опознать женщину. Голова мертвого монстра казалась поднятой со дна моря еще до того, как Чи Хён разрубила врага на части черным клинком, взревевшим одновременно с ней, а шайка, услышав пение ее святой стали, убежала со всех ног. Вероятно, слухи об одинокой воительнице с зачарованным мечом, всевидящим оком и связанным демоном уже распространились среди здешнего племени, но если одних это отпугивало, то других, наоборот, лишь сильней возбуждало. В первый год Чи Хён только защищалась, но затем превратилась в безжалостную охотницу, нападавшую на всех, кого удавалось застать врасплох, и расправлявшуюся с врагами без всякого милосердия... А врагом для нее был всяк, кто ходил, ползал или летал в этих краях.

После двух лет непрерывных сражений Чи Хён сначала потеряла один из мечей, треснувший, когда она пронзила безымянного монстра, а затем сломала изрезанную отметками трость. Вовсе не потому, что ведение календаря стало для нее слишком угнетающим занятием, просто нужно было сделать лубок для поврежденной в схватке с рогатым чудовищем руки. Благодаря заботам Мохнокрылки кость в конце концов срослась, но отмечать дни Чи Хён все же перестала. Почему это вообще должно ее беспокоить? Она пробудет здесь, пока не найдет выход или пока не умрет. Все, конец песни.

А потом, проходя по развалинам некогда мощной стены, одной из тех, что располагались вдоль фьордов, образующих северное побережье перламутрового моря, Чи Хён попалась в ту самую ловушку, какую сама обожала устраивать другим.

Она шаталась от усталости после восхождения на высокий мыс, а Мохнокрылка, поддерживавшая силы и внимание хозяйки во время опасного подъема, дремала, устроившись на перевязи. Яростный шквал налетал с океана, высвистывая почти мелодичные трели. Ветер сдул с камня скользкий пепел, который сделал бы этот маршрут совершенно непроходимым, но непрерывные завывания вконец оглушили Чи Хён. Она решила уйти вглубь страны, продолжая путь на запад, но за прибрежными скалами тянулась стена еще одного разрушенного города, когда-то способного затмить своим величием любую столицу Звезды.

Утомленному правому глазу он казался лишь лабиринтом, раскинувшимся до самого горизонта. И если бы она вошла в это скопление обломков и осыпавшихся стен, то черное солнце скрылось бы за бесконечными милями развалин. Чи Хён уже не раз теряла из виду свою цель, иногда на целые недели, и не было ничего хуже, чем, поднявшись на очередную гряду, увидеть, что она сбилась с курса и солнце чернеет совсем не в той стороне, где его ожидали.

Приподняв повязку на демонском глазу, она увидела, что мертвый город охвачен бурной призрачной жизнью. Пастельного цвета потоки лились по извилистым улицам, отчетливые тени отделялись от стен и крыш и уплывали куда-то в разноцветном небе. Одним словом, ничего нового. В который уже раз принцесса задумалась, действительно ли эта страна так холодна и безрадостна, как выглядит, или же процветает в тепле и счастье обычной жизни, о которой Чи Хён могла лишь догадываться по случайным намекам, что удавалось уловить ее измененному глазу. Что, если это место, которое кажется всего лишь древними развалинами чужой страны, на самом деле оживленный город Звезды, но сама Чи Хён, словно обреченный на вечные скитания призрак, видит только тени, отбрасываемые живым миром?

Что ж, не лучше ли, вместо того чтобы мучиться глупыми вопросами, которые она уже тысячу раз себе задавала, просто вырвать заколдованный глаз и двинуться дальше?

Возвратив на место повязку, Чи Хён повернула от бескрайнего пустынного города к стене, идущей вдоль берега. Большие отрезки галереи, тянувшейся по верху стены, сохранились, но местами она обвалилась, и Чи Хён приходилось спускаться и пробираться через лабиринт обрушенной каменной кладки.

Именно в один из таких моментов ловушка и захлопнулась. Часть стены осыпалась в море с отвесных утесов, оставив участок свободного пространства, который Чи Хён, задержавшейся перевести дух возле отдельно стоявшей арки, требовалось как-то пересечь. Стена здесь поднималась на гребень, почти такой же отвесный со стороны города, как и со стороны моря, и тянулась в сторону, но проход наверху оставался достаточно широким, и Чи Хён, начиная от самого мыса, не встречала более крупных следов, чем следы горного кальмара. Однако она не продержалась бы в этой стране так долго, если бы не заботилась о своей безопасности.

Словно почувствовав ее сомнение, левый глаз запросился на волю, и она дала ему поблажку. Чи Хён могла позволить себе лишь один быстрый взгляд, зная, как сказывается демонское зрение на ее чувстве равновесия. Ее ноги отчаянно пытались найти опору на обманчиво ровной поверхности, даже после того, как повязка с металлической пластинкой возвращалась на место. Переждав предсказуемый рой красок, круживших вдоль узкого гребня между нею и далекими развалинами, Чи Хён сосредоточилась, высматривая маслянистые черные пятна. Эти пятна означали бы врагов, притаившихся в засаде, но все их хитрости были бесполезны против зоркого ведьмовского глаза... Однако сейчас, хотя над развалинами мерцали всевозможные оттенки красок и мелькали призрачные тени, зловещих черных сгустков нигде не было видно.

Чи Хён рывком вернула повязку на место и, как только к ногам вернулась устойчивость, двинулась вперед. Здесь, на открытом участке, вдали от заглушающих шум развалин, свист ветра превратился едва ли не в крик, и она хмуро всматривалась в пустое небо. Берег без птиц выглядел так же неестественно, как океан без воды. Хотя, возможно, он и был без воды, но Чи Хён не стала приглядываться к белесым волнам, бьющим в угрюмый берег.

Краем глаза она заметила впереди какую-то тень, мгновенно скрывшуюся за стеной. В этой унылой стране, с ее слабым черным солнцем, настоящую тень отбрасывали только изуродованные, со зловонной кровью тела чудищ. Чи Хён уже подошла к открытой площадке, и теперь она бросилась вперед со всей быстротой, какую только могла себе позволить. При первом же неловком шаге по неровной каменной поверхности она либо упала бы со скалы в море, либо скатилась бы по крутому склону далеко вниз, к городским развалинам. Дыхание стало прерывистым, в груди пекло от быстрого бега, ноги подгибались, ветер налетал с такой силой, что едва не сбрасывал ее. Держа грубый дротик в одной руке, Чи Хён другой придерживала Мохнокрылку, чтобы совомышь не ударилась ей в грудь, когда проснется.

Еще одна тень мелькнула на мгновение за россыпью обломков. Уже не в первый раз Чи Хён напрасно доверилась проклятому глазу, надеясь, что тот предупредит об опасности, но так и не решила, то ли она неправильно понимает причудливую картину, то ли глаз нарочно обманывает ее. К этому вопросу стоит вернуться, когда она перебьет всех вставших у нее на пути... Правда, за ближайшими каменными блоками разрушенной стены способна укрыться целая армия мутантов, и, если они все бросятся на Чи Хён, у нее не хватит сил, чтобы убежать тем же путем, которым она пришла. Лучше пробиваться вперед, пока чудища, сколько бы их там ни было, не разбегутся с воплями от ее черного клинка. Если бы они поменялись ролями, Чи Хён тоже устроила бы засаду на этом самом месте, но на узкой тропе или на мосту проще в одиночку отбиваться от превосходящих сил. Как всегда, у нее было преимущество в сообразительности перед четырьмя одетыми в броню, что вышли ей навстречу из-за камня.

Мохнокрылка наконец-то проснулась с отчаянным визгом, который Чи Хён едва расслышала за ревом ветра. Обессиленная совомышь взлетела с перевязи и захлопала крыльями перед лицом хозяйки. Чи Хён оценила предупреждение демона, но и сама уже прекрасно понимала, что это была не лучшая идея — пробежать последние десять метров до подножия стены.

Никто из четверки не спешил напасть, враги выжидали, когда она первая бросится на них, а сами разошлись на расстояние, позволяющее ее окружить. Они оказались смышленей большинства своих сородичей, а значит, и опасней. Хотя враги и не носили шлемы, да и броня казалась не такой мощной, как у других, клинки их выглядели острыми. Один из четверки потрясал огромным арбалетом.

Глаз Чи Хён слезился от ветра, но она заметила, что лица у них почти человеческие, более гладкие, чем у большинства других монстров, а в приоткрытых ртах не видно клыков. Чи Хён сосредоточила внимание на самом опасном противнике, на высокой женщине, вооруженной глефой. Та уперлась древком в землю перед собой и подняла вверх руку в перчатке как раз в тот момент, когда Чи Хён замахнулась дротиком, чтобы вонзить его прямо в рычащий рот женщины, а потом уже выхватить меч. Что бы они ни задумали, Чи Хён не поддалась на уловку, а то, что она принимала за вой ветра, оказалось ревом черного клинка, требующего напасть как можно скорей и убивать, убивать, убивать этих тварей, и она уже собралась метнуть дротик в растерянное лицо врага, но вдруг поскользнулась.

Один из монстров сделал ей подножку, Мохнокрылка не смогла защитить хозяйку, и все тут же набросились. Их было четверо, а Чи Хён совсем ослабела, но она заметила, что все они старые — старые и слабые, и она продолжала отбиваться, пинаясь и рыча. Попыталась ударить головой в зубы желтокожему мужчине, как только тот наклонился к ней, и укусить за руку старую каргу, прижимавшую что-то к ее рту. Нет, не ко рту, а ко лбу, что-то холодное и мокрое.

Рычание затихло, как только они произнесли какое-то хитрое заклинание. А Мохнокрылка кружила над головами нападавших — единственный маяк в пустом небе над пустым морем.

— Чи Хён... — повторяли они. — Генерал Чи Хён...

Она была так поражена, что не смогла ничего сказать, но прекратила сопротивляться; ее перевозбужденный мозг наконец-то распознал настоящих людей, а не монстров, и эти люди обращались к ней. Ее имя звучало чуждо в устах четверых стариков — трех женщин и одного мужчины, — но беспокойство на морщинистых лицах сменилось облегчением. Даже радостью. Старик заплакал. Руки, прижимавшие Чи Хён к земле, теперь помогли ей сесть. Это был сон, один из тех снов, каких она не позволяла себе уже так давно, что потеряла счет времени.

— Вы знаете меня, — с трудом проговорила она, глядя в счастливые лица вооруженных и облаченных в доспехи старцев. Они выглядели знакомо, но так, как это бывает в снах, где все смертные родня друг другу. — А я... Простите... я не...

Они на мгновение смутились и обменялись нервными смешками. Затем женщина с глефой, которую Чи Хён едва не убила, самая старшая среди них, отвесила церемонный поклон ранипутрийских рыцарей, хотя сама была, скорее всего, родом из Кремнеземья, и сказала:

— Кавалересса Сасамасо из народа Венценосного Орла, капитан личной охраны генерала Чи Хён Бонг, к вашим услугам.

Чи Хён онемела и с разинутым ртом смотрела на старуху, пока черты изможденного лица не слились с полузабытым образом дорогой телохранительницы, погибшей в первой битве у Языка Жаворонка. Нет, не погибшей... проглоченной Вратами, внезапно открывшимися посреди поля боя, исчезнувшей вместе со многими другими, как, например...

— Граф Хассан из Кобальтового отряда, к вашим услугам, — сказал усбанец голосом более твердым, чем его дрожащие колени, и поклонился так низко, как только позволяла старческая спина.

— Герцогиня Дин из Кобальтового отряда, тоже к вашим услугам, — произнесла женщина, казавшаяся менее изнуренной, чем другие, но Чи Хён рассмотрела, что это только грим, а под ним такое же морщинистое лицо, как у всех остальных.

Взяв под руку третью женщину, единственную, кого Чи Хён совсем не узнавала, Дин продолжила:

— И позвольте представить вам Мелой Ши, некогда капитана Пятнадцатого имперского полка, а ныне бойца Кобальтового отряда.

— Очень, очень давно я в этой компании, — поспешила добавить азгаротийка с прекрасными волосами, отдавая Чи Хён салют кобальтовых. — Для меня большая честь познакомиться с вами, генерал. И служить правому делу.

— Я... не могу понять. — У Чи Хён закружилась голова, пока она переводила взгляд с одного спасителя на другого, слишком потрясенная, чтобы ощущать что-то еще, кроме смущения. — Простите, я не знаю, что случилось с вами, что случилось со мной, я...

— Единственная роскошь, какую мы здесь имеем, — это время, чтобы все обсудить, когда вернемся в лагерь, — заметила Сасамасо, легко поднимая Чи Хён на ноги, несмотря на свои преклонные годы. — Но и это может подождать, пока вы не отдохнете и не поедите.

— Но может быть, вы нам что-нибудь расскажете по дороге? — взволнованно спросила Ши.

— Нет, не расскажет, — возразила Сасамасо, с улыбкой глядя на Мохнокрылку, кружившую над ними в островке спокойствия и тишины, среди развалин, защищавших от яростного ветра. — Мы ждали так долго, что можем потерпеть еще немного.

— Вы ждали меня? — удалось выдавить Чи Хён.

Земля уплывала у нее из-под ног, пока Дин и Хассан подбирали ее ветхий мешок, ржавый дротик и все прочее, что она обронила в драке.

— О да... Возможно, вы удивитесь, генерал, но мы ждали вас очень-очень долго, — сказала морщинистая кавалересса и вместе со всем маленьким отрядом заковыляла в сторону мертвого города, считавшегося древним уже в те времена, когда Звезда была совсем молодой.

Глава 11 

– Выше... выше... Вот здесь.

Неми прищелкнула языком, мягко направляя движения ученицы в вечной полутьме своей передвижной хижины, которую она называла вардо.

— Вот так, туда-сюда, но не торопись, не торопись — медленно и спокойно. Хорошая девочка.

Пурна упражнялась так долго, что у нее заболели пальцы, но при звуках голоса Неми ее грудь трепетала, словно василиск ведьмы пробрался в легкие и машет там крыльями. Она держала инструмент твердо, надавливала на него равномерно, как велела Неми, и вот откуда ни возьмись прозвучала первая дрожащая награда за старания. Она продолжала, улыбка расползлась по ее лицу, а торжествующий стон заполнил вардо. Как и во всех прочих играх, начиная с карточных и заканчивая любовными, главное — понять принцип, и дальше природа свое возьмет... Нужно только не зажиматься и не жалеть времени.

— Надо же, как быстро ты учишься, — сказала Неми и отпустила локоть Пурны, поймавшей правильный баланс и нужную силу нажима, чтобы извлечь звук из певчего меча.

Это была демонски трудная работа — зажать навершие меча сапогами, а потом большим и указательным пальцем левой руки надавить на лезвие, придав ему S-образный изгиб, а правой водить тетивой лука по тупой стороне клинка, чтобы он запел. Звук напоминал надрывный вой стаи похотливых котов, но Пурна по опыту знала, что эта странная музыка может быть и красивой, если отдаться ей полностью.

— Ты сказала, что играешь на других инструментах?

— В основном кастаньеты и барабаны, — ответила Пурна. — А еще неплохо играю на губах, с тех пор как познакомилась с теми аристократами, приятелями Дигглби, о которых я тебе рассказывала, но это действительно... Упс!

Она потеряла оптимальное положение так же быстро, как и нашла его, и музыка затихла, а левая рука слишком устала, чтобы удерживать согнутый клинок. Медленно отпустив его, чтобы лезвие не цапнуло за бедро, где уже хватало порезов, Пурна протянула лук Неми:

— В следующий раз я точно справлюсь.

— Ты меня уже достаточно впечатлила. — Ведьма засунула лук в меньшее отверстие тяжелых деревянных ножен, а в большее поместила певчий меч, который передала ей Пурна. — Когда я только начинала учиться, не удавалось удерживать его так долго, но за годы упражнений пальцы стали крепче. А твои, наверное, сильно саднят?

— Нет, нужно работать куда дольше, чтобы натереть мозоли, — заявила Пурна.

На самом деле пальцы уже отваливались, причем вместе с запястьями. Если бы она хотела, чтобы после уединения с молодой ведьмой ее руки сводило судорогой, то предпочла бы сыграть на других инструментах, но Пурна не стала уподобляться Марото и торопить события. Хотя, конечно, попытка не пытка, и если не флиртовать, то никогда не добьешься желаемого.

— Мой дядя говорил: если ты не займешь чем-нибудь руки, они доведут тебя до неприятностей, но я на собственном опыте убедилась, что неприятности начинаются именно тогда, когда все твои десять пальцев очень заняты.

— Недавно один из моих простодушных спутников обвинил меня в том, что я говорю загадками. Интересно, что сказали бы о тебе, Пурна Антимгран?

Неми отбросила прядь волос, наползавшую на очки. Ее кольца на пальцах и лице поблескивали в желтом свете лампы, освещавшей тесную комнату, где не было ничего, кроме походной кровати, книжных полок и угнездившегося в нише черно-белого василиска с колпаком на голове. Хотя урок музыки закончился, Неми по-прежнему сидела на подушках рядом с ученицей. И Пурна, уже не так сосредоточенная на игре, заметила, что бедро ведьмы касается ее бедра и только кружевное платье и кожаные варварские рейтузы разделяют их тела.

— Кто из спутников не способен понимать твои слова — плакса или злюка? — спросила Пурна. — Нет, дай я сама угадаю: это мать Мрачного, правильно? Я пыталась с ней пообщаться, объяснить, что сестра Марото — моя сестра, но ничего не вышло.

— Она не захотела с тобой говорить?

— Нет, поначалу она говорила очень охотно — по-кремнеземски. Но стоило показать, что я немного понимаю ее ругательства, и она сразу заткнулась.

— Со мной она вообще больше не говорит, — сказала Неми. — И вероятно, считает предательницей, потому что ее сковали моими кандалами. Но ведь она отказалась дать клятву, так что у меня не оставалось выбора.

— Так это были твои? — Пурна чуть сдвинулась, чтобы ее нога слегка потерлась о ногу Неми. — Интересно, зачем такой доброжелательной ведьме, как ты, нужны наручники?

— Сувенир из моей прошлой жизни фокусника, освобождающегося от цепей.

Неми положила руку с длинными пальцами на колено затаившей дыхание Пурны... но лишь для того, чтобы встать, опираясь на него. С момента начала урока силы постепенно покидали ведьму. Она наклонилась вперед, что-то высматривая на полках у дальней стены вардо. Спина, еще недавно такая прямая, заметно изогнулась, темно-рыжие волосы утратили блеск и теперь казались тусклыми, как увядший плющ, зацепившийся за край ее вышитого кружевами платья. Даже сгорбившись к вечеру, Неми Горькие Вздохи все еще была выше своей угракарийской гостьи, зато она сохранила аппетитную попку, так отвлекавшую Пурну с самой первой их встречи. И сейчас продолжавшую отвлекать, поскольку находилась столь близко, что можно укусить. Как всегда, наблюдая ее вечернюю слабость или вернувшуюся поутру, после завтрака одним из тех странных яиц, бодрость, Пурна сгорала от любопытства: чем, демоны ее подери, Неми заслужила такое проклятье? Она догадывалась, что тут замешан Хортрэп — кто еще, если не он? — но какая это должна быть захватывающая песня!

— А здесь уютно, — сказала Пурна, незаметно проводя рукой по теплому отпечатку, оставшемуся от Неми на кровати.

Это было жалкое удовольствие, достойное разве что Марото, но с тех пор, как они познакомились, Пурне так же не везло с девушками, как и ему. Может, это наказание за соучастие, а может, его неудачливость действительно заразна. Неми стояла на том же месте, у дальней стены вардо, продолжая выискивать что-то среди коробочек, баночек и книг, и ее ягодицы были одновременно так близко и так невообразимо далеко...

— Наверное, приятно полежать на этой кровати после того, как целый день провела на крыше.

— Да уж, — согласилась Неми и после короткой паузы добавила: — Можешь убедиться в этом сегодня ночью, если хочешь.

— Ох...

Во рту у Пурны пересохло, а ладони, наоборот, вспотели. «Не увлекайся», — приказала она себе. При всех своих зловещих атрибутах, чудовищных питомцах и деловых повадках Неми оставалась застенчивой школьницей, далеко не такой мудрой, какой хотела бы казаться. Пурна была готова начать охоту, но прекрасно понимала, что все не может быть так просто.

— Что-то вроде того, как заночевать у подруги? Я согласна.

— Нет, не вроде того, — чуть ли не раздраженным тоном сказала Неми, оглядываясь через плечо на Пурну. — Если только «заночевать» не означает «переспать».

— Э-э-э... если повезет, то означает.

Пурна задрожала еще отчаянней, чем прежде. Неужели это происходит на самом деле?

— Тогда почему ты до сих пор не засунула руку мне под платье? — спросила Неми, слегка покачав восхитительным задом. Значит, это все-таки происходит! — Завтра мы с раннего утра тронемся в путь, и ночь уже близка, а ты — еще нет.

Сердце Пурны растаяло, тепло разлилось по чреслам, и она потянулась к раю на земле. Ее пальцы больше не чувствовали усталости, когда она ухватилась за подол платья Неми и приподняла его, ловя ведьму на слове, но тут в голове пронеслась ужасная мысль.

— Неми, я надеюсь... надеюсь, ты не считаешь, что в долгу передо мной за спасение от Хортрэпа? Если да, то скажи об этом прямо сейчас, иначе мне будет не по себе, когда...

— Во-первых, не произноси этого имени в моем вардо, — перебила Неми, выпрямившись, насколько позволяла искривленная спина, повернулась к Пурне и выдернула из ее рук подол. Затем посмотрела на гостью и добавила: — Во-вторых, это паша Дигглби спас нас обеих, когда ты помешала мне отомстить за ужасы, с которыми не сравнится ни один демон Изначальной Тьмы. Так что нет, я не задолжала тебе ни свой язык, ни пальцы, ни какую-нибудь другую часть тела... Но если хочешь, можем поменяться на время, и надеюсь, тебе понравится.

— Видишь ли, эту задачку я уже проходила, — усмехнулась Пурна, положив руки на бедра высокой девушки, стоявшей перед ней, а затем потянула вверх подол ее платья и добавила: — Меняться языками — это мое любимое занятие.

Неми и так выглядела соблазнительно, но стала еще милей, когда закатила глаза и пробормотала:

— Нужно положить тебе что-нибудь в рот, пока ты не обрадовалась еще сильней.

— Охренеть как нужно, — выдохнула Пурна, поднимая платье Неми сначала до колен, а потом еще выше, пока над чулками не показалась смуглая кожа.

— Именно твой грубый язык я и имела в виду. — Неми легонько шлепнула ее по рукам, вырвалась и отошла к дальней стене вардо. — Если уж твой рот наполнен такой грязью, что же тогда со всем остальным?

— Что ты сказала про мой рот? — Пурна впервые задумалась о том, что ее длинный слюнявый язык мог вызвать у ведьмы отвращение, но это выглядело полной бессмыслицей. — Вот дерьмо, так это ты про ругательства? Брось, все ругаются.

— Нет, не все. — Неми открыла ящик под нишей с василиском и достала оттуда одно из черных с золотом яиц, которые она ела по утрам только в тех случаях, когда чувствовала себя еще более разбитой, чем вечером. — Мне это кажется ребячеством, и я не занимаюсь любовью с подростками.

Пурну рассмешило это «занимаюсь любовью» — а впрочем, звучит всяко лучше, чем «переспать». Впрочем, каждому свое, и Пурна с радостью отказалась бы от непристойных слов ради самих непристойностей... Хотя как можно быть непристойным, даже не ругаясь, — это большой вопрос. «Возможно, все дело в том, что Неми — ведьма, — решила Пурна и наконец-то расслабилась. — Она такая же чудачка, как самые отвязные аристократы, но это ведь страшный стереотип, правильно?» Кроме того, раз Неми уже разогрета — а сама Пурна сгорает от нетерпения, — они могут сколько угодно развлекаться болтовней, используя самые крепкие слова из арсенала цирюльников, но при этом не терять времени понапрасну.

— Кое-что из того, что мне нравится, выглядит довольно странно, — сказала Неми, ковыляя обратно к Пурне. Она облизала унизанные кольцами губы, ее большие красивые глаза за стеклами очков казались еще больше и красивей. — Но надеюсь, не ужасно. Только странно. Поэтому, если я тебе что-то предлагаю... я просто предлагаю.

— Девочка, я могу быть такой странной, как ты захочешь, и даже еще странней, — ответила Пурна, гадая, включает ли это чопорное ведьмино определение лишь куннилингус или уплывает в такие таинственные неизведанные воды, как покусывание ушей и трибадию. Что ж, пусть даже подразумеваются анальные ласки... Пурна постарается не упасть в обморок.

— Это... это возбуждает меня, — произнесла Неми, самым соблазнительным образом закусив губу.

Сдохни от зависти, мир! После долгого-предолгого перерыва Пурна наконец-то отведает что-то прекрасное!

— Открой рот.

Ах, этот тонкий оттенок властности! Пурна подчинилась, взволнованная тем, что кто-то может оценить подарок Принца — те изменения, что произвел у нее во рту демон Дига, когда спасал ее шкуру... И она найдет языку самое лучшее применение, какое только можно вообразить. Пурна высунула его во всю длину, то есть довольно-таки далеко, при этом изящно изогнув, чтобы показать во всей красе, и посмотрела на Неми с самым невинным выражением.

— Хорошая девочка, — похвалила Неми, и сердце снова взорвалось в груди у Пурны. — А теперь ни в коем случае не проглатывай.

— Мм... — Пурна втянула язык обратно. — А это не опасно?

— Нет, ни капельки. — Неми прижала к груди яйцо, которое только что протягивала Пурне; щеки ее запылали. — Но возможно, слишком странно? Да, слишком странно. Извини, я просто...

— Нет, продолжай, я доверяю тебе.

Пурна снова высунула язык, запрокинула голову и приготовилась к чему-то новому и, возможно, в самом деле отвратительному. Марото говорил ей, что нужно сохранять возбуждение, чтобы совсем не отчаяться, что лучше хоть какое-то внимание, чем никакого. Она беспечно отмахнулась от этих советов, решив, что с такой очаровательной девушкой опасность не грозит, даже если окажешься в самом жалком положении. А потом... В конце концов, ее наставника здесь нет и он не увидит яйцо на ее лице. Как бы сам он ни хотел этого, старый волчара.

Неми что-то прошептала, а потом с ловкостью повара раздавила яйцо в руке... и вылила содержимое в открытый рот Пурны. Теплая жидкость потекла именно туда, куда меньше всего хотелось, — к задней стенке горла, но Пурна сумела удержать ее во рту. Она была густая, но по вкусу не напоминала ни одно из яиц, которые пробовала в своей жизни угракарийка, а скорее устрицу, только что выловленную в Золотом Котле. Она щекотала язык и шипела, словно Пурна запила яйцо игристым вином. Как раз в тот момент, когда сердце испуганно подскочило, Неми поцеловала ее. И поцеловала крепко. Их губы приоткрылись, и обмен состоялся. Пурна едва не подавилась, ощущение от того, что жидкость соскальзывает в рот Неми, было таким возбуждающим, но она тут же представила, как все это возвращается обратно, и решила, что нет, спасибо. К счастью, Неми уже отстранилась и, проглатывая добычу, посмотрела в слезящиеся глаза Пурны. И это тоже было очень волнующе, Пурна еще больше завелась и повалила ведьму на постель.

Следующий поцелуй на вкус все еще напоминал диковинное лекарство Неми, но теперь, без яйца во рту, ощущение уже было совсем другим, и язык все еще приятно покалывало. В первый раз Пурна получила возможность опробовать свое приобретение, и, к ее полному разочарованию, все прошло не очень удачно: у Неми округлились глаза и она едва не задохнулась. Но когда Пурна попыталась мягко оборвать поцелуй, ведьма не позволила этого сделать, пососав кончик ее языка крайне соблазнительным образом.

Как бы странно ни пошло все дальше, это было гораздо лучше, чем упражнение с яйцом, а потом Неми извлекла Пурну из чисто декоративного предмета ее туалета — корсета, купленного в Змеином Кольце. Когда Марото пытался с ним управиться во время их фальшивого свидания в Пантеранских пустошах, он долго и безуспешно возился с застежками и запутался в лентах, зато Неми сразу же взялась за шнуровку на спине. Она быстро управилась с узлом, который, как уверял Дигглби, можно было только перекусить, а потом помогла Пурне избавиться от корсета, используя немало вульгарных слов при оценке наряда, который выбрала угракарийка для дружеского урока музыки.

Развязав шнуровку, Неми отпустила язык Пурны и принялась за переднюю часть корсета. Она расстегивала крючки и смотрела на Пурну таким закипающим взглядом, что оставалось только удивляться, как ее очки не запотели. Затем она с нарочитой медлительностью распахнула корсет, под которым у Пурны оставалась еще довольно простая и довольно несвежая ночная сорочка. В отличие от корсета, последний слой одежды Пурна могла бы снять и сама, но с благодарностью приняла помощь, как и Неми, когда освобождалась от сапог, шерстяных чулок, а затем и от рейтуз.

— Тебе не кажется, что ты слишком много на себя нацепила? — спросила Пурна, наконец растянувшись на кровати, которая на деле оказалась не такой уж и широкой.

Неми, все еще не снявшая платье и украшения, нетерпеливо согласилась, что ее гостья не должна чувствовать себя превзойденной, а затем встала на колени и стащила платье через голову. Теперь она выглядела еще свежей и привлекательней, к волосам вернулся прежний красновато-каштановый блеск, а с кожи исчез сероватый оттенок. Неми повернулась, чтобы сложить на полку целый фунт, если не два, своих металлических колец, и Пурна отметила, что ее спина снова стала прямой и гибкой. Прежде чем ведьма успела откатиться назад, угракарийка бросилась в атаку, положила руки на покрытые прелестным пушком лодыжки и принялась целовать нежную кожу, постепенно поднимаясь все выше и пуская слюни, словно дикая собака. И когда она достигла вожделенной цели, которую непристойные поэты откровенно недооценили бы, сравнив с какими угодно цветами или геологическими явлениями, к обоюдному восхищению выяснилось, что демонский язык Пурны, не слишком удобный во рту партнерши, очень хорошо подходит для других мест.

Той ночью она провела тщательный осмотр всех этих мест, а при необходимости даже двойную и тройную проверку и обнаружила там еще множество колец. И хотя у самой Неми язык был чисто человеческий, ее умения и аппетиты оказались поистине демонскими.

Ну хорошо, у Пурны было не так уж много опыта в чувственных делах, но все же достаточно, чтобы понять: Неми права, ведьма — странное существо. Не злое, совсем не злое. Просто странное.

Эта была самая чудесная ночь, какую только Пурна могла припомнить. На несколько блаженных часов она забыла, что ее разыскивают как преступницу, обманувшую собственную родню, что она потеряла друзей и собиралась отправиться в опасное до неприличия путешествие, чтобы спасти своего наставника, который, возможно, вовсе даже и не желает, чтобы его спасали.

Накрытый колпаком василиск разбудил их рано утром отвратительным шипением и визгом. Неми успокоила его, потом снова свернулась в объятиях миниатюрной подруги и мгновенно уснула. А Пурна еще долго лежала без сна в темном фургоне, вспоминая все те события, что хотела бы забыть, и крупные и мелкие. Внезапная страсть к Неми помогла ей на время отвлечься от проблем, но сейчас возникло ощущение, что за этот лучший в жизни секс придется заплатить с процентами.

Что, если ее узнали в Черной Моли или в Тао по портрету на объявлениях о розыске, которые дядя и тетя, очевидно, распространили повсюду, так что даже сейчас убийцы могут подкрадываться к спящему лагерю? Никому, кроме Дигглби, она не говорила правду о своем прошлом и о вознаграждении, обещанном за ее голову. Как ни крути, это мелкая ботва по сравнению с рассказом Хортрэпа о том, что орды монстров напали на Непорочные острова, и о том, что остальная часть Звезды ожидает своей очереди на гильотину. Но ведь это просто оправдание собственной трусости, разве не так? Пока остальные спали под открытым небом, где любой охотник за головами мог застать их врасплох, она пряталась в сторонке, за закрытой дверью, наслаждаясь своей долей странного, не предупредив друзей о возможной опасности. Неудивительно, что ей легче притворяться легкомысленным щеголем, чем стать настоящим героем, — роль эгоистичной засранки для нее более естественна.

Вот вам, драть-передрать, наглядный пример. Мрачному пришлось заковать в цепи свою кровожадную мамашу, и теперь он не знает, что с ней делать. Гын Джу потерял руку. И по словам Хортрэпа, весь Кобальтовый отряд сейчас в страшной опасности, потому что со дна океана всплыли бесчисленные полчища, мечтающие лишь о том, чтобы уничтожить Звезду... Но вместо того чтобы думать обо всем этом, Пурна вспотела от страха из-за своих фантазий об охотниках за головами, переживая только за собственную шкуру. Почему бы для разнообразия не побеспокоиться о ком-то еще? Иногда ей казалось, что у Марото она переняла лишь одну черту — его самовлюбленность.

Ну хорошо, это, может быть, и не к месту. Наверное, не стоит списывать привычку ее бывшего наставника обвинять себя во всех бедах на банальную самовлюбленность, это можно объяснить и чем-то другим, что никогда прежде не отравляло жизнь Пурне, — готовностью принять на себя ответственность за любую неудачу. Возможно, бессонница вызвана изменениями в лучшую, а не в худшую сторону и Пурна должна проявить к себе то снисхождение, с которым всегда относилась к Марото.

Где сейчас ее старый друг? Не грозит ли ему какая-нибудь страшная беда? Жив ли он вообще? Хортрэп признался, что отправил Марото в разведку на Джекс-Тот, и уверял, что они скоро встретятся, хотя она не сомневается, что колдун солгал и Марото так же потерян для нее, как герцогиня Дин, граф Хассан и все остальные друзья, погибшие за последнее время. Если бы Марото был здесь и мог поделиться с ней крупицей своей мудрости, он бы наверняка посоветовал не доверять ни единому слову Хортрэпа.

Неми облизала губы во сне и прижалась спиной к своей любовнице, а Пурна, ощутив тепло ее кожи, решила, что Марото мог дать и другой совет: зачем лежать без сна, думая о таком уроде, как Хортрэп, когда можно просто прислониться к его хорошенькой ученице? Возможно, эта близость окажется лишь случайной, но пусть даже и так; еще одна причина наслаждаться каждой минутой, пока все не закончилось. Если уж беспокойные мысли не дают Пурне уснуть, то лучше думать о том, как утешительно прижимается спина Неми к ее груди, а восхитительная попка — к животу...

Пурна вздохнула, но, в отличие от прозвища Неми, ее вздохи вовсе не были горькими. Она горячо надеялась, что будет еще не одна такая ночь, и не только ради фейерверка чувств, что зажгла Неми в груди своей любовницы. Теперь, когда Пурна наконец отцепила свой разум от бешено мчавшейся телеги сожалений и тревог, ее мысли сонно плавали вокруг обнаженной девушки, которую она обнимала. Неми не просто загадочная, она самая восхитительная из всех загадок. Какова ее песня? И сможет ли Пурна когда-нибудь выманить эту песню наружу, как извлекла музыку из певчего меча? Судя по колкостям, которыми обменялись Неми и Хортрэп той первой ночью, а также по некоторым позже оброненным словам, Неми инсценировала свою смерть, чтобы сбежать от учителя, но в целом связь ведьмы с колдуном казалась не менее таинственной, чем то проклятие, что каждый вечер искривляло ее спину, или рогатая волчица, что тащила ее вардо, или, чего уж скрывать от себя, все остальное в ней...

Жалок тот идиот, который не любит настоящих тайн, но пока достаточно и того, что завеса над этой тайной весьма интригующе приоткрылась. Пурна улыбнулась, вдохнула букет запахов застоявшегося дыма и острого пота, горьких трав и покрытых землей корней, исходивших от волос ее возлюбленной. Вскоре она задремала снова, прекрасно сознавая, что сон не может быть таким же сладким, как та бессонная ночь, что наколдовала ей ведьма посреди леса Призраков.

Глава 12 

Каждому известно: если что-нибудь кажется слишком хорошим, чтобы случиться на самом деле, то оно, вероятно, и не случится. Но обратное утверждение редко подтверждалось обширным опытом Марото. Если все выглядело настолько ужасным, что просто не могло происходить на самом деле, это не исключало возможности того, что оно все-таки происходило. Более того, обычно выходило еще хуже, чем ожидалось поначалу... Поэтому Марото изрядно удивило то обстоятельство, что повседневная жизнь под властью Ассамблеи вексов была не такой уж и невыносимой.

Троица его непорочных друзей могла бы не согласиться с этим мнением, но такова уж пиратская благодарность — никакого чувства перспективы. Королевство Джекс-Тот не стало со временем менее зловещим или менее отвратительным, но быть гостями в этом огромном живом кошмаре гораздо предпочтительней, чем сидеть в обычной клетке. В какой-то момент даже перестаешь замечать затхлые запахи; что же касается пищи, то она со временем стала казаться почти съедобной. Почти.

Донг Вон и Ники Хюн, похоже, решили, что скорей уморят себя голодом, чем попробуют слизь и желе, что выделялись из стен их нового жилища, зато Бань последовала примеру Марото и брала все, что могла, от этого липкого помещения. Оба утверждали, что им доводилось есть и кое-что похуже, но поскольку сам Марото при этом кривил душой, то полагал, что и Бань говорит неправду. Вода тоже была, мягко выражаясь, не совсем приятной по вкусу, цвету и густоте, но даже привередливые непорочные слишком мучились от жажды, чтобы воротить нос от журчащих фонтанов плоти.

Троих пиратов привели к Марото почти сразу после их пленения. Древние жрецы проявили к новичкам весьма поверхностный интерес. Они были слишком заняты своими планами по уничтожению всего человечества, чтобы уделять внимание нескольким образцам обреченной расы, вот и отдали их на попечение Марото.

Его самого время от времени вызывали в башню, где размещался тронный зал Ассамблеи, чтобы помочь в выработке стратегии, и, к своему стыду, Марото оказывал им любое содействие, на какое только был способен. Он познакомил долго отсутствовавших на Звезде тотанцев с быстрыми течениями современной политики, рассказал все, что знал, о правительствах и армиях, начертил по памяти карты стран и планы дворцов вплоть до тех секретных ходов и удобных для засады мест, которыми пользовались сами кобальтовые четверть века назад. Более благородный пленник, наверное, попытался бы ввести врагов в смертельно опасное заблуждение, надеясь ослабить их силы, но только не Марото. Лишь дурак решился бы обманывать совет, способный в любой момент заглянуть ему в мозг, а в списке прозвищ из пяти букв, которыми награждали Марото, слово на букву «Д» не входило даже в пятерку самых популярных.

В первый раз, когда жрец в одеянии из тараканов засунул призрачную руку в череп Марото и покопался там, варвар еще пытался управлять воспоминаниями, которые иссохший колдун мог там увидеть, и на какой-то миг поверил, что хитрость удалась. Кто знает, возможно, так оно и было, но, если бы даже Марото и сумел провести бессмертных жрецов, он ничего не мог поделать с древними существами, что поселились в их телах. В день своего появления в этом аду Марото поклялся, что скорей покончит с собой, чем позволит прорваться хоть одному чувству, хоть одной мысли о людях, которые были дороги ему на Звезде. Ведь если Пурна и Диг, Мрачный и его дед, Дин и Хассан живы, они, конечно же, не захотят, чтобы эти монстры узнали об их существовании. Но стоило Ассамблее вексов надавить, как он предал своих друзей и родных, выложив все подробности, вплоть до резкого запаха изо рта его отца. Марото добровольно сообщал монстрам все, что их интересовало, а зачастую и намного больше, все сведения, которые, по его мнению, могли оказаться для них полезны. Он болтал языком, словно пьяный бард, пытающийся вернуть отданную в залог лютню. Он продал с потрохами и Багровую империю, и каждый из лучей Звезды в придачу; продал все и вся, чтобы доказать собственную ценность для иссохшего и, несомненно, безумного совета бессмертных жрецов, управлявших этим островом, какие бы падшие духи ни владели ими самими.

Какое-то время казалось, что так будет продолжаться и дальше, что Марото в самом деле купил у вождей Джекс-Тота отсрочку приговора для себя и друзей. Бань и Ники Хюн не упрекали его за сотрудничество с тюремщиками, тогда как Донг Вон вообще не сказал ни слова, но это могло не иметь ничего общего с осуждением, зато много общего с состоянием непрерывного шока, в котором все они научились жить. Ко всему этому невозможно привыкнуть, но, с другой стороны, зачем к такому привыкать? Лучше сосредоточиться на непосредственных задачах, переживая одну ужасную минуту за другой, пока наконец не заслужишь нескольких часов драгоценного сна. Поэтому постоянный труд стал для них благословением, он давал возможность занять разум чем-то одним, пока невероятное не начнет казаться почти обычным.

Человеческие пальцы были тоньше и проворней, чем когтистые перчатки молчаливых, облаченных в черную броню солдат, толпившихся вокруг, так что четверых иноземцев отправили работать в родильные водоемы для живых машин войны и в подземные доки, где содержали левиафанов, пока они не становились взрослыми. Смертные работники удаляли едкую плаценту из труднодостижимых мест на глазных пучках детенышей. Приходилось подолгу плавать вокруг новорожденных, выделявших жгучую, липкую слизь.

Это была самая трудная, но не единственная их обязанность. У Донг Вона хватало силы, чтобы поднимать броневые пластины, которыми покрывали огромные бока взрослых левиафанов, а Бань, Ники Хюн и Марото ловили паразитов в дыхательных отверстиях молодняка — отвратительная работа, требовалось забираться в жабры монстра величиной с фрегат и выдергивать оттуда колючих, похожих на саламандр тварей, которыми кишели теплые водоемы и затопленные гроты, предназначенные для разведения морских чудищ.

Марото вытащил особенно крупного и кусачего паразита и бросил его в корзину из костяных волокон, когда три члена Ассамблеи вексов появились в конце мощенной жилами дороги и окликнули пленника. Это был недобрый знак, ведь обычно они просто вызывали его к себе по окончании работы. Но по-настоящему он забеспокоился, лишь когда понял по их жестам, что Бань и Ники Хюн, очищавшие верхние жабры левиафана, тоже должны подойти. В первый раз вожди тотанцев пожелали, чтобы товарищи Марото тоже пришли на их совещание, а сами пираты были только рады, что не получали прежде такого приказа.

— Чего они хотят, Бесполезный? — спросила Бань, когда Марото позвал женщин и они все вместе побрели по сухому доку навстречу троим тотанцам.

— Наверное, просто пришли поблагодарить вас за усердную работу, — ответил Марото, стараясь сохранять беззаботный вид, хотя сердце тревожно забилось.

Это уже было маленькое чудо, что старая мышца выдержала каторжный труд на армию монстров, явившуюся из-за пределов пространства и времени.

— Ну и дерьмо, — мрачно проговорила Ники Хюн. — Если бы ты накормил нас какой-нибудь другой песней, я бы, может, и поверила, но все мы прекрасно знаем, что это не тот случай. Сомневаюсь, что ты вообще знаком с усердной работой.

— О нет, он работает очень усердно, только в нерабочее время, — сказала Бань, награждая Марото увесистым и, как хотелось верить, не последним шлепком по заднице. — Ты ведь говорил, что они побывали в твоей голове, Бесполезный, да и сам заглядывал в их головы и в какой-то степени познакомился с этими тварями. У тебя нет ощущения, что они хотят сделать с нами что-то плохое?

— Пусть только попробуют, — сжала кулаки Ники Хюн. — Если кто-нибудь из них полезет в мои мозги, я взболтаю его собственные.

Смелые слова для женщины, которая была парализована страхом, когда Марото пришел освобождать ее, Бань и Донг Вона из ямы, куда их посадили после поимки. Но даже самого Марото, при его богатом жизненном опыте, необычность всего окружающего приводила в замешательство. То, что Ники Хюн немного привыкла к обстановке и начала нести чушь, хороший признак... до тех пор, пока она не наговорит слишком много и не тому, кому следует. Марото искренне надеялся, что, когда они подойдут к Раздутому, Пауковолосой и еще одной женщине, которую он прежде не видел, непорочные предоставят ему право разговаривать с тотанцами, а точнее, лебезить перед ними.

— Здр-р-равствуй! — неестественно заверещал толстый жрец.

Из-за морщин и жировых складок он походил на голема, слепленного из огромной кучи масленых лепешек. Видимо, эти лепешки положили на землю и оставили без присмотра, если судить по полчищам муравьев, облепивших его тело, словно живая тога. Марото и перепуганные не меньше его спутники подошли к тотанцам, которые стояли на влажных мостках, проходивших над доком и под козырьком из живой плоти, и Раздутый повторил:

— Здр-р-равствуй и пр-р-рощай!

Такое начало не сулило ничего хорошего.

— Вы славно служили нам! — прокричала пауковолосая драная карга, выглядевшая особенно зловеще в своем наряде из паутины. — Настало время наградить вас за послушание!

Как и у всех остальных членов Ассамблеи вексов, голосовые связки Пауковолосой еще не полностью восстановились после вечности, проведенной в бездне, где бессмертные жрецы могли общаться только мысленно. Марото был почти уверен, что Джекс-Тот исчез всего лишь — всего лишь! — на пять веков, но один из жрецов мимоходом упомянул о томительных тысячелетиях изгнания; и хрен с ним, не спорить же с безумными монстрами. Как бы долго это ни длилось, они вернулись в мир смертных, слушающих ушами, и постарались компенсировать грубость связок громкостью, с которой выкрикивали каждое свое дурацкое слово.

— Мы отпус-с-скаем вас-с-с!

— Вы сказали, что убьете меня последним, — сказал Марото, не обращая внимания на Бань и Ники Хюн, которые изумленно приподняли брови, впервые услышав об этом условии его соглашения с Ассамблеей вексов. Конечно, он мог что-то упустить, рассказывая о своем торге, но чего они, собственно, еще ожидали? — Таков был уговор!

— Пр-р-равильно! — заявил Раздутый, тараща лишенные ресниц глаза на Марото, пока вереница муравьев забиралась старцу в ноздрю. — Поэтому вы долж-ж-жны уплыть! С флотом цепис-с-стов!

— Пр-р-равильно! Чтобы рас-с-спространить благую вес-с-сть! — провыла облаченная в паутину женщина и вместе с толстым жрецом затряслась в приступе зловещего смеха, сопровождавшего почти все разговоры Марото с безумной Ассамблеей.

Однако их спутница не рассмеялась, и Марото, присмотревшись к женщине в облачении из тараканов, поразился ее гладкой коже и черным волосам под горой насекомых, образовавших на ее голове нечто вроде высокого колпака. Марото точно не видел ее ни на одной встрече с советом, члены которого выглядели сообразно предполагаемым тысячелетиям изгнания. Эта новая жрица так ожесточенно скрипела зубами, что челюсть Марото задрожала в такт. Затем ее одеяние разошлось на животе, и она засунула правую руку с заостренными ногтями в свою молочно-белую плоть. Марото с отвращением смотрел, как ярко-красная кровь хлынула наружу... И хуже того, женщина сладостно застонала, погружая пальцы все глубже, а зрачки ее выпученных глаз то светлели, то чернели опять.

— Флот цепистов? — переспросила Бань, и ужас, который испытывал Марото при виде женщины, разрывающей свой живот, помер оттого, что бесстрашный капитан привлекла внимание древних безумцев. — Вы хотите сказать, что Вороненая Цепь прислала свои корабли на Джекс-Тот?

Услышав название церкви, женщина в одежде из тараканов уставилась изменчивыми глазами на Бань, из горла вырвалось клокочущее рычание, а затем она снова принялась яростно копаться в животе. От нее расходился затхлый грибной запах — как подозревал Марото, побочный продукт беззвучных разговоров между членами совета. Остальные жрецы-мертвецы тут же обернулись к Бань.

— Твои слуги не должны сами обращаться к Ассамблее вексов! — закричала Пауковолосая.

— Иначе их отберут у тебя! — взвыл Раздутый.

— Они больше не будут! Не будут! — проорал в ответ Марото, перенявший у монстров привычку во всю силу легких оглашать каждое слово. — Но вы сказали, что сюда приплыли корабли Цепи, да? И мы... мы можем просто сесть на них и уплыть домой? А когда?

— Сейчас!

Женщина в одежде из тараканов целиком засунула кисть руки себе в живот, и что бы она еще ни хотела сказать, это прозвучало неразборчиво даже по тотанским меркам — ликующий скрежет, от которого волосы на затылке у Марото встали дыбом, а горло сжалось от омерзения.

— Не-мед-лен-но! — завопил толстый мужчина. — Расскажите Звезде, что вы видели здесь!

— Расскажите Звезде, что ее ожидает! — вторила ему Пауковолосая.

Другая женщина просто завыла, затем выдернула пальцы из живота, запихнула себе в рот и принялась с причмокиванием обсасывать. Это было ужасно. Но наблюдать за тем, как окровавленная рана быстро затягивается, словно пленка на поверхности супа, после того как туда бросили кусок мяса, было почти так же тошно. Но не совсем так.

— Я только заберу еще одного слугу, который возится с плавающим зверем, и мы уйдем, — сказал Марото, все еще ожидавший какого-то подвоха.

Это просто самодовольная и жестокая игра кошки с мышью, так ведь? Когда столь злобные существа вдруг объявляют, что хотят тебя наградить и отпустить на свободу, следует ожидать, что земля разверзнется под твоими ногами, обнажив множество зубов, готовых растерзать жертву.

— Твой третий слуга уже подготовил транспорт, который доставит вас в гавань.

Жрец качнул подбородком в сторону взрослого левиафана, плавающего в нижней лагуне, и Марото понимающе кивнул. Значит, так оно и есть, самый жестокий вид казни, какой он только мог себе представить, — скормить пленников одному из тех монстров, которых они сами готовили к войне против Звезды. Примерно этого Марото и заслуживал.

— Пусть надежная дорога приведет вас к ее груди! — Женщина с тараканами скривила окровавленные губы в жуткую усмешку и нарисовала кровью у себя на лбу опрокинутый крест.

Ее глаза снова стали черными, она опустилась на четвереньки и умчалась прочь с нечеловеческой быстротой.

Пауковолосая рванулась следом за ней, и новая волна зловония наполнила воздух. Третий жрец уже собрался бежать вдогонку, но вдруг его глаза налились чернильным мраком, он обернулся и впился голодным взглядом в Марото и двоих непорочных. Голос был таким же холодный и сладким, как жало ледяной пчелы.

— Ее всемилость хотела составить вам компанию по дороге в гавань, чтобы попрощаться со своей паствой, но, очевидно, подготовка к возвышению занимает сейчас все ее мысли. Преображение может оказаться для смертной мучительным.

— Ее всемилость? — удивился Морото. Шестеренки в его голове крутились медленно, но все же крутились. — Вы хотите сказать, эта женщина — Черная Папесса?

В этом был определенный смысл: раз уж корабли цепистов стоят на якоре неподалеку от острова, с ними могла приплыть и папесса И’Хома.

— Нам все равно, кем она была, — сказало существо, живущее в теле жреца. — Ты сам мог стать тем, кем станет она, Свежеватель Демонов, если бы сделал правильный выбор, — первой жертвой Звезды и последней заполненной чашей. Последним членом Ассамблеи вексов.

— Ну да? Вы снова меня разыгрываете?

Марото проглотил комок, не желая больше смотреть в горящие черные глаза, но и не находя в себе сил отвести взгляд. Он не сомневался, что это существо видит сквозь его браваду отчаянно бьющееся сердце испуганной курицы... И существо ответило снисходительной улыбкой, еще более унизительной из-за своей искренности:

— Мы не похожи на вас, смертный. Это не розыгрыш и не ловушка. Вы можете быть свободны... до поры.

— Благодарю за милосердие, — услышал Марото собственный голос и склонился перед древним жрецом, в тучной плоти которого обитало нечто совсем уж доисторическое.

Он ощутил мимолетную вспышку раздражения, осознав, что ему позволяют уйти лишь потому, что не считают даже слабой угрозой, но недовольство угасло, когда он поклонился еще ниже. Это была смертельная агония его гордости; Марото подождал, пока гордость не затихнет навсегда.

— Я ваш слуга, как уже не раз говорил, и у меня даже в мыслях нет замышлять против вас...

— Идем! — прошипела Бань, схватила его за локоть и потащила прочь.

Жрец даже не задержался, чтобы подслушать, как оправдывается Марото, а повернулся спиной к смертным и вразвалочку пошел по помосту за своими собратьями.

— Ты хорошо отполировал им ногти, Полезный, и в самом деле добыл для нас шанс сбежать отсюда.

— Да, очень убедительно получилось, — сказала Ники Хюн, когда они спускались к докам, где плавал гигантский дракон-кальмар.

Тысячи работников суетились вокруг, вычищая костяные пластины, что покрывали растянувшиеся на сотни ярдов бока чудища. Когда эти твари вырастали, им устанавливали броню, и они уплывали в залитые водой пещеры, туда, где Марото ни разу не бывал.

— Заранее прошу прощения, если поездка на этой твари хоть немного похожа на то, чего я ожидаю, — проговорил Марото, с содроганием глядя, как двое тотанцев снимают небольшую хитиновую пластину и открывают сверкающее отверстие в боку левиафана.

— Сразу хочу предупредить, — заявила Ники Хюн, пока они на пристани пробирались сквозь толпу тотанцев, — кому-то из вас двоих придется объяснять Донг Вону, почему мы должны забраться в брюхо этого чудища. Я не собираюсь тянуть жребий.

— Поскольку мы уплываем с Джекс-Тота, это означает, что Полезный складывает с себя обязанности нашего командира, и ты будешь тянуть жребий, если я прикажу, Ники Хюн, — сказала Бань и приветливо помахала рукой тотанцу, с которым случайно столкнулась.

Он не ответил.

— Со всем должным уважением, капитан, — возразила Ники Хюн, увидев Донг Вона, полирующего костяную арку, из которой сочилась кровь, — мы пока еще никуда не уплыли.

Глава 13 

В кипарисовом лесу гулял теплый ветер — болезненное дыхание умирающего мира. Лучшая шла медленно, но каждый шаг все равно отдавался болью в сломанных ребрах, которым было еще далеко до полного заживления. Однако она наотрез отказалась ехать в фургоне Неми и взять предложенное ею лекарство. Так она только предстала бы лицемеркой перед сыном, к тому же ведьма Горькие Вздохи один раз предала ее, и никогда больше Лучшая не станет доверять колдунам или принимать от них помощь.

Она знала, что вся пестрая компания постоянно следит за ней, как стадо настороженных сернобыков, заметивших вдалеке волка. Что ж, они и должны беспокоиться, пока Волк свободно шагает рядом, в рогатом шлеме, с копьем в руке и прабабушкиным солнценожом на бедре. Единственная причина, по которой эти безбожные язычники до сих пор дышат, — это клятва, вытянутая сыном в обмен на свободу. Лучшая поклялась Падшей Матерью отложить все раздоры до тех пор, пока Звезда не будет спасена от якобы угрожающих ей демонов.

Рогатая волчица тянула за собой дом на колесах, а Неми правила ею, сидя на козлах вместе с Пурной. Невысокая девушка единственная из всех могла рассчитывать на уважение Лучшей. Мрачный утверждал, что она в самом деле убила рогатого волка, чью шкуру носит вместо накидки, и, если верить песне сына, Пурна проделала это вместе с пропавшим братом Лучшей и тем странным мужчиной, что одет словно неупокоенный дух. Иноземец, в длинном парике, с бледным, как у призрака, лицом, занял место Лучшей в повозке рядом с вероломным братом Ритом, который переметнулся на другую сторону и теперь боится заговорить со своей спутницей.

Сын шел позади фургона, бесстыдно держа за руку непорочного, с которым целовался так, будто они уже поженились. Может, так оно и было, Мрачный ничего не спел о своих отношениях с чужеземным мальчишкой. Глядя на то, как ее израненный, ослабевший сын вышагивает рядом с одноруким любовником, Лучшая неохотно признала, что Гын Джу, насколько это вообще возможно для иноземцев, проявил смелость и ловкость, когда, рискуя жизнью и лишившись правой руки, защитил Мрачного от ее нападения. Но как только ей в голову пришла эта греховная мысль, она одернула себя, опознав уловку Обманщика, соблазняющего ее отказаться от праведного гнева. Кроме того, даже если непорочный и был великим воином до ее появления, теперь он без оружия и без руки, и Лучшая, когда сдержит свое обещание, легко разберется и с сыном, и с его искалеченным любовником.

Если война с демонами вообще случится. Об этой войне поет сын, и даже если сам он совершенно уверен в своих словах, все равно они мало что значат, поскольку голова Мрачного всегда была переполнена фантазиями. Если сын не предъявит обещанные магические хитрости и демонские ужасы, она будет считать, что выполнила клятву и теперь может исполнить приговор, вынесенный советом Рогатых Волков.

Посмотрев на бледные следы на своих запястьях, никогда прежде не знавших оков, Лучшая признала, что ее душа уже в опасности. Она поддалась искушению, потому что хотела поверить песням сына, хотела, чтобы оказался прав не совет племени, а ее мальчик. Как бы нелепо ни звучат его утверждения, если хоть одно из них подтвердится, значит на самом деле Мрачный сильней и мудрей, чем она могла допустить, и он вовсе не опозорил предков, а, наоборот, оказался достоин их славы. И если он действительно ведет всех на безжалостную битву с древним злом, то его душу не придется вызволять из Страны Трусливых Мертвецов, потому что она отправится прямо в Медовый чертог Черной Старухи. Возможно, он даже заслужит добродетельную смерть в бою и тем самым избавит мать от необходимости убить его собственными руками.

— Из них выйдет хорошая пара — ты должна гордиться.

Лучшая не доставила колдуну удовольствия признанием, что он опять подкрался незаметно. В первый раз ведьмак едва не прикончил ее, но сейчас она быстро успокоила задергавшееся было сердце, прекрасно понимая, что он пока не представляет угрозы. Не ответила она и на его назойливость, на своем опыте убедившись, что разговоры с колдунами ни к чему хорошему не приведут, а по словам бывшей союзницы, Неми Горькие Вздохи, этот Хортрэп Хватальщик был самым сильным среди них. Когда распухший бледный гигант появился из-за спины Лучшей, она заметила, что, кроме обычной плетеной сумки и дымящейся черной трубки, он несет на плече длинное белое бревно. На гладкой поверхности которого были тщательно вырезаны...

Лучшая зарычала, безошибочно определив знаки людей Шакала, и рванулась прочь от ненавистных символов и человека, который нес их на себе, но от резкого движения в ребрах так полыхнуло, словно она только что их сломала. Чтобы не упасть, она прислонилась спиной к стволу кипариса.

— Что случилось? — спросил Хортрэп, потирая лоб пожелтевшим черенком трубки. — Тебя нужно поддержать? У меня обе руки заняты, но мы можем попросить Гын Джу... Нет, подожди, с этим ничего не выйдет.

— Ты ищешь ссоры? — выплюнула она, забыв данное себе обещание не связываться с колдуном. — Какой же ты сильный и самоуверенный, раз подкрадываешься сзади и задираешь меня, когда я еще не оправилась от ран.

— Лучшая из клана Рогатых Волков, мать Мрачного, дочь Безжалостного и сестра Марото, я клянусь падшей болтуньей, которую ты так обожаешь, что и не думал задирать тебя, — добродушным тоном заявил Хортрэп, но волосы на затылке у Лучшей все равно встали дыбом, чего с ней не случалось с тех пор, как она, еще девчонкой, свалилась прямо на спину рогатому волку, за которым охотилась. Кивнув своей мерзкой головой на еще более мерзкую ношу, он продолжил: — Вижу, ты восхищена этим бревном. Я бы дал его тебе подержать, но оно выполняет очень важную работу, и боюсь, как бы эта штука не дернулась и не свалила тебя с ног... К тому же я не вправе ею распоряжаться: она не моя, а Мрачного. Я только нашел это бревно, после того как твой сын его потерял. Между прочим, я потратил на это уйму времени и могу объяснить почему. Когда плещешься в болоте так долго, как пришлось мне, все лужицы становятся похожи одна на другую, и стоит угодить...

— Эта вещь принадлежит Мрачному? — спросила Лучшая.

В той песне, что сын пропел ей вчера вечером, ничего не говорилось об амулете, доставшемся ему от злейшего врага клана Рогатых Волков.

— Я уверен, что они все участвовали, но да, именно ему ведьма из клана Шакала отдала это бревно, которое поможет отыскать твоего пропавшего брата. — Хортрэп зажал трубку зубами, снял ношу с плеча и держал ее теперь обеими руками. — Вот, просто ощути твердость тамаринда и...

— Отойди, — прошипела Лучшая. — Ты способен испугать кого угодно, только не меня. Я не боюсь стервятников, опускающихся до колдовства и подкрадывающихся сзади, вместо того чтобы подойти открыто. И можешь не опасаться меня сейчас, Хортрэп Хватальщик, но ты еще натерпишься страху, перед тем как я отправлю тебя в Страну Трусливых Мертвецов.

— Значит, не хочешь подержать волшебное бревно? — спросил Хортрэп, не вынимая изо рта трубки, а затем с безразличным видом снова закинул ношу на плечо и указал на удаляющихся в лес спутников. — Мы отстали, так что пошевели коленками, старушка... Но пока мы здесь одни, послушай, что я тебе скажу: если еще раз помешаешь моим планам, я забью тебя насмерть этим самым бревном.

— Не погоняй, я тебе не корова! — огрызнулась Лучшая.

— А я тебе не пастух. — Хортрэп вынул трубку изо рта. Капля слюны повисла на мундштуке, затем сорвалась и упала на роскошную одежду из выделанной кожи, пока он засовывал еще тлеющую трубку в карман. — И раз уж я пытаюсь что-то вбить в твою стоеросовую башку, — постучал он свободной рукой по торцу бревна, — то запомни: у меня большие планы на твоего сына. Не тронь его, и я не трону тебя. Хоть я и считаю, что это несправедливо, но никто почему-то не хочет, чтобы его схватил Хортрэп Хватальщик.

— Этот... этот мальчик — не мой сын, — сказала Лучшая. — Мой сын не стал бы полагаться на защиту колдуна.

— Не твой? Что ж, так даже проще. Я испытал бы угрызения совести, если бы забил насмерть мать Мрачного, но раз вы не родственники, то не придется проливать слезы.

Хортрэп ринулся на нее, держа бревно обеими руками, замахиваясь им, словно огромной булавой. Лучшая отпрыгнула, прячась за дерево, к которому только что прислонялась, и подняла копье... Или попыталась поднять, но от резкого движения ребра пронзила такая ужасная боль, что она застыла на месте. Однако Хортрэп, вместо того чтобы огреть ее бревном, развернулся и пошел прочь, посмеиваясь на ходу. Он мог запросто ее прикончить, но лишь припугнул забавы ради... а потом повернулся к ней спиной.

Лучшая была в такой ярости, что если бы могла вытащить солнценож, то ответила бы на оскорбление, но к тому моменту, когда боль прошла, она уже справилась с этим порывом. Лучшая из клана Рогатых Волков не станет уподобляться подлому ведьмаку, она дождется момента и убьет Хортрэпа, глядя ему в глаза. Она сделает это на виду у Мрачного, чтобы показать, как мало значит защита колдуна для настоящего хищника. А потом объяснит мальчику, что случается с теми, кто якшается с колдунами или, хуже того, с людьми Шакала. Лучшая исполнит клятву, потому что она верна своему слову. Но в ее клятве нет ничего такого, что помешает прирезать всех этих выродков, как только она освободится от обязательств. Лучшая понимала свои возможности, признавала, что не знает ответов на все вопросы; как и все смертные, она способна ошибаться в суждениях о добре и зле... Поэтому она и отправит их всех к той, кто вправе судить. Но вряд ли Падшая Матерь высокого мнения о Хортрэпе Хватальщике и его приятеле Мрачном.

Сначала Лучшая позволит им отыскать того, кто послужил причиной всех бед: ее брата. А потом каждый из этих еретиков предстанет перед судом Всематери, и Лучшая наконец-то заплатит за упокоение пламенем своего праведного гнева. Любой, кто окажется на ее пути, сгорит в этом огне. Любой, кто повернется к ней спиной, тоже сгорит. Вся драная Звезда сгорит, если это необходимо для ее же спасения.

Глава 14 

Потрескивающий огонь отбрасывает на стены веселые тени. Возле камина дремлет пес. Сытные картофельные оладьи, яблочный мусс и кружка пьянящего охотничьего чая. Щекочущий ноздри дым необычной трубки и доносящийся из соседней печи аромат хлеба с корицей. За все годы, проведенные на багряном престоле, у Индсорит не было ни одного такого мирного вечера, ни в Змеиной башне, где прошла большая часть ее правления, ни в замке Диадемы, где она побывала с короткими визитами, ни в других домах и дворцах, где останавливался ее двор.

— Если бы я знала, что в моей кухне так уютно, то перебралась бы сюда много лет назад, — сказала она своей сиделке, вдыхая густой травяной запах и устраиваясь поудобней в плюшевом кресле, которое они притащили сюда через ползамка.

— Не думаю, что здесь было уютно, когда началось кровопролитие.

София выбила пепел из своей трубки из кукурузного початка, теплый взгляд голубых глаз скользнул по густым теням, окружавшим островок света в просторном и темном кухонном крыле замка. Не в первый раз Индсорит казалось, что ее преследуют призраки прежней жизни. Не в первый раз она призналась себе, что ей нравятся эти ощущения. И не в первый раз почувствовала вину за то, что с облегчением приняла отстранение от власти, не важно, насильственным оно было или нет.

— Я должна была найти время, чтобы зайти сюда и поблагодарить поваров, нарезчиков овощей и других кухонных работников, заботившихся о том, чтобы я всегда вкусно ела... — подумала Индсорит вслух.

Она приобрела эту привычку в долгом одиночном заключении, но сейчас вовсе не смущалась оттого, что кто-то оказался свидетелем ее сомнений и сожалений, а, наоборот, нашла в лице Софии идеальную слушательницу. Кто еще способен понять маленькие беды столь высокопоставленной особы, если не такая же королева?

— Хорошо, когда можно затеряться в толпе подданных, — согласилась София, лишь доказав этим, что присутствие обутой в тяжелые сапоги предшественницы может быть и несколько раздражающим.

Индсорит вовсе не думала, что София пытается ее унизить. После стольких лет почти всеобщего подобострастия поговорить с кем-то, кто не взвешивает каждое слово, опасаясь вызвать твое недовольство, все равно что глотнуть свежего воздуха, но тем не менее старшая собеседница время от времени срывалась на снисходительный тон.

— Надо полагать, Кобальтовая Королева не только ежедневно заходила на кухню, но и не пропускала свою очередь помешивать мясное рагу?

— Даже притом, что демон постоянно заботился о ней, Кобальтовая королева так боялась отравления, что распрощалась, на хрен, с идеей притащить свою задницу на дворцовую кухню. — София усмехнулась; как обычно, усмешка получилась одновременно естественной и вымученной, словно лицевые мышцы отвыкли улыбаться и каждый раз корчились от боли. — Я затащила старую походную кухню в покои для прислуги, прямо напротив королевских палат, и питалась только тем, что готовила на ней, как раньше в захваченных замках.

— Брр, опять эти отравления! — Индсорит глотнула чая, и все ее медленно заживающие раны вспыхнули болью при воспоминании о подсоленном вине, которым ее одурманила И’Хома. — Столько предосторожностей: и таинственная колдовская защита, и люди, которые пробовали и перепробовали по нескольку раз напитки и еду, но не бывало такого года, когда какой-нибудь яд не наносил мне больше вреда, чем семеро демонов. Если я продержалась так долго, это говорит лишь о том, как много людей прикрывали мне спину... У этих аристократов и полковников, при всей их желчности, хватило ума понять, что моя власть — куда лучший выбор, чем переворот цепистов и междоусобная война за багряный престол.

София посмотрела поверх кружки, и Индсорит, не желая доставить ей удовольствие от высказывания очевидной мысли, поспешила добавить:

— Или же Вороненая Цепь, имеющая везде приспешников, могла отравить меня в любой момент, но решила подождать с этим, ведь я год за годом невольно играла ей на руку.

— Возможно, но лично я сомневаюсь, — ответила София. — Уверена, тебя убили бы много лет назад, не будь это слишком сложной задачей. Не забывай, что ты почти одолела лучшую мечницу, какую только знала Звезда.

— Почти, — согласилась Индсорит, любуясь белым рубцом на подбородке Софии. Стареющая легенда заработала множество других шрамов, но этот был самым заметным. — Учитывая то, как ты стремилась проиграть в этой дуэли, я должна была оставить тебе куда более красивую метку.

— Если подозреваешь, что я щадила тебя, то оскорбляешь этим и мою честь, и свое искусство, — сказала София, выпятив подбородок. — Кроме того, мне нравилось мое лицо таким, каким оно было.

— Мм... — протянула Индсорит, с притворным вниманием разглядывая грубые черты собеседницы. — Нет, ты выглядишь сейчас намного лучше, можешь мне поверить.

Вероятно, дело было в том, что София не вызывала в ней прежней ненависти и отвращения, но сказано это было совершенно искренне.

— Да? Это как с хорошим сыром, когда потрескавшаяся корка скрывает гораздо более приятное содержимое. — Похоже, София сама усомнилась в правдивости этого неловкого сравнения. Она криво усмехнулась, и румянец разлился по щекам, разукрашенным шрамами. — Но я говорю совершенно серьезно: это был самый трудный поединок в моей жизни.

— Он мог быть еще более трудным, — заметила Индсорит. — Но я поняла это лишь после того, как твой любовник ворвался в замок с намерением размазать меня по всему тронному залу.

— Ко? — нахмурилась София. — Мой... О демоны ада, нет! Марото рассказывал, что дрался с тобой, после того как решил, что ты убила меня, но и тогда, и после он был для меня просто другом, и никем больше. И не самым надежным из друзей.

— Но он ведь узнал в конце концов, что ты не умерла? Вы потом встретились?

Индсорит вспомнила, каким отчаявшимся выглядел противник, когда она одолела его, сломленным, точь-в-точь как ее отец после смерти матери в трудовом лагере, и в груди что-то удовлетворенно замурлыкало. По крайней мере, у этой истории счастливый конец.

— Ну да, встретились, — пробормотала София, но по тому, как она уставилась в свою кружку, не было похоже, что эта история действительно закончилась хорошо. Возможно, так бывает со всеми историями, если проскочить мимо того места, где мудрому рассказчику следовало бы остановиться. — Так что же он сказал такого, что оставалось с тобой все эти годы?

— Дело не в том, что он сказал, а в том, как он дрался, — ответила Индсорит. — Он был слишком разгневан, почти так же, как и я, когда пришла за твоей головой. Я думала, что ярость сделает меня неудержимой, но, сражаясь с ним, поняла, что ярость делает человека всего лишь неосторожным. Если бы я раньше научилась сдерживать гнев, то могла бы победить тебя.

— Мм... — София обдумала ее слова и кивнула. — Во-первых, ярость необходима, чтобы твое сердце рвалось в битву. Иначе получится еще хуже, чем когда ты обмочишь штаны перед противником. Во-вторых, не будь ты разгневана, то могла бы, конечно, драться лучше, но, во имя всех забытых богов Эмеритуса, тебе ни за что не удалось бы победить меня. Извини, девочка, ты хороша, но я все равно лучше.

— Возможно, была когда-то, — не удержалась Индсорит, — но с тех пор прошло очень-очень много лет.

— Не так уж и много!

— Тогда я требую реванша, — заявила Индсорит, подавшись вперед в кресле, насколько позволяла больная спина, и вытянув вперед перебинтованную руку. — Как только поправлюсь настолько, что смогу удержать в руке Лунные Чары, мы снова сразимся.

— И какова же будет ставка на этот раз, ваше величество?

К чести Софии, она не задержалась с ответом и пожала сопернице руку.

— Единственная ставка, которая имеет значение для женщин, насладившихся всей роскошью, какая только существует в мире, и потерявших больше, чем другие люди мечтают заполучить.

— Послушай, ты очень красивая женщина, — сказала София, примирительно подняв руку. — Но я в принципе не признаю любовный интерес за достойный приз в любом состязании. К большому огорчению Марото, этот старый...

— Репутация, — перебила ее Индсорит, закатив глаза. Жизнь королевы одинока, но все же не настолько. — Я говорила о репутации.

— Конечно, конечно. — Еще одна болезненная улыбка. — Итак, раз ты считаешь, что у тебя есть шансы, значит у тебя нет прежней ненависти ко мне?

— Почему ты не сказала, что невиновна? — тихо спросила Индсорит, не сомневаясь, что знает ответ, но желая услышать его от Софии. — Когда я пришла за твоей головой и объявила, кто я такая и что мне нужно, какого хрена ты не сказала, что невиновна в случившемся с моими родными и близкими?

— Потому что была виновна, — сказала София, откинувшись в кресле и отхлебнув чая. — Ты была права, обвиняя меня в гибели Юниуса и во всем, что случилось позже.

— Но ты же не хотела, чтобы это произошло, — возразила Индсорит. — После того как я забрала у тебя корону, мне удалось найти отчеты о Карилемине и о других трудовых лагерях... Я знаю, ты вовсе не замышляла те гнусности. И положила им конец, как только узнала правду.

— Слишком поздно, чтобы спасти твою семью, — прошептала София, и хотя казалось, что Мордолиз спит, его хвост глухо застучал по камню. — Слишком поздно, чтобы спасти очень много семей.

— Ты считала, королева обязана знать, что творится от ее имени даже на другом конце Звезды, — сказала Индсорит, прекрасно понимая, что и сама считает так же.

— Какой же королевой была бы я, если бы в ответ на твой вызов стала обвинять кого-то еще? — спросила София.

— Хорошей королевой, — огрызнулась Индсорит. — Такой, какой я сама пыталась стать. Королевой, которая понимает, что она в ответе за своих подданных, но не раздавлена грузом этой ответственности, а потому не берет на себя больше вины, чем заслужила. Изображая мученицу, не поможешь ничем ни себе, ни подданным. Коря себя за бездействие, ты не сделала того, что могла бы сделать, и оставила после себя драную Звезду в cостоянии куда худшем, чем она была прежде.

— А если бы я это сказала, стала бы ты слушать? — устало вздохнула София. — Если бы я объяснила, чего хотела от моих солдат в Юниусе и каким далеким от желаемого получился результат? Если бы поведала о том, как поехала в Карилемин и попыталась все исправить еще до того, как ты бросилась на штурм замка? Неужели ты поверила бы мне и вернула меч в ножны?

— Не поверила бы даже через тысячу драных лет! — Индсорит подняла кружку, словно салютуя Софии. — Но дело совсем не в этом. Легко поступать правильно, когда ты убеждена, что это спасет положение. Но, даже зная, что уже ничем не поможешь, ты все равно должна была так поступить ради меня. Ты должна была сказать мне правду, даже если ничего больше предложить не могла. Тем более должна была.

— Я отдала тебе багряный престол и Сердоликовую корону, — по-твоему, я неправильно поступила?

София поднялась с такой легкостью и непринужденностью, что Индсорит позавидовала. Еще неизвестно, будет ли она сама, даже после того, как оправится от всех тяжких испытаний, в такой же хорошей форме, как эта женщина двадцатью годами старше ее. С другой стороны, у Софии есть демон, сохраняющий ее силы, как у ведьмы из сказочной книжки.

— Мы здесь одни, и очень похоже, что близится конец нашей цивилизации, так что не трать время на ерунду, — сказала Индсорит, не без удовольствия наблюдая за тем, как София наклоняется, чтобы достать из печи коричный хлеб. Нет ничего плохого в том, чтобы любоваться покроем скромного крестьянского платья... или фигурой той, кто это платье носит, раз уж ты все равно на нее смотришь. — Я быстро поняла, почему ты так легко уступила мне место. Быть королевой — это такая задница! Ты оказала дружескую услугу вовсе не мне, а себе самой.

— Если бы я победила, то забрала бы твою жизнь. — София похлопала голой ладонью по румяной плетенке и положила ее остывать на полку. — Так что, превратив тебя в королеву, а не в труп, я все-таки оказала тебе услугу, пусть даже по самым эгоистичным причинам... Ну да, я всегда была жуткой эгоисткой, так что не стоит принимать все на свой счет.

— Вот, значит, почему ты вернулась в самый черный для империи час и готова еще раз поднять народ на борьбу за общее благо? Потому что ты эгоистичная стерва?

Индсорит была не в восторге от намерения Софии превратить замок в форум, где будет собираться и шуметь простонародье, единое только в ненависти к Короне, но ее недовольство диктовалось лишь инстинктом самосохранения. Ей бы просто уйти отсюда на своих ногах, не дожидаясь, когда голову насадят на пику. София верила в подданных Индсорит гораздо больше, но ведь это не она пыталась управлять ими последние двадцать лет.

— Ага. Возможно, когда об этом будут петь песни, меня назовут героем, но я вернулась из чистого эгоизма. — София слизнула растопленный сахар с пальцев. — На этот путь меня толкнула месть, точно так же как привела и тебя в этот замок много лет назад. Раз уж эта грустная песня повторяется снова и снова, остается надеяться, что кто-нибудь выучит ее слова и помешает нам попасть в ту же ловушку, подстроенную судьбой.

— Жажда мести могла направить тебя сюда, но я ни за что не поверю, что тобой двигала только она.

Индсорит приподнялась в кресле, чтобы добавить в кружку крепкого «бессонного рома», который превратил ее скромный чай в чудесную амброзию.

— Значит, у нас есть еще что-то общее, — сказала София. — Захватив замок, вдруг понимаешь, что больше не хочется сжечь его дотла.

— Только фанатик станет жечь, а не строить, если предоставить ему выбор, — проговорила Индсорит, и рука, наливающая ром в кружку, дрогнула, хотя бутылка стала намного легче.

Разговоры с королевой-воительницей вернули Индсорит к воспоминаниям о том, как она еще совсем девчонкой стояла у парапета на крыше своего замка. К мерцающим огням на месте полей, которые леди Шелс приказала поджечь, чтобы урожай Юниуса не достался кобальтовым. Сколь же сильное впечатление произвела эта картина на испуганную девчонку... Именно в этом и заключался замысел, и он увенчался полным успехом, превратив Индсорит в догматичного двойника своей матери. Вплоть до того момента, когда она нашла в имперских архивах документы, не оставлявшие и тени сомнения в том, что леди Шелс сама была зачинщицей бойни, что все случившиеся после этого ужасы можно было предотвратить, если бы хозяйка Юниуса проявила хоть самую драную малость желания помириться с новой королевой.

Эта перемена произошла вовсе не в одночасье. Нет, Индсорит потратила годы, чтобы признать всю правду, постепенно вырастая из щедро удобренной матерью искаженной философии и становясь кем-то похожим на справедливого и милосердного правителя. Внимательное изучение неудавшихся реформ Софии тоже способствовало ее перерождению, и однажды дождливым летним вечером Индсорит поняла, что женщина, которую она обвиняла во всем творящемся на Звезде зле, повлияла на ее жизнь даже сильней, чем мать. Индсорит ни с кем не делилась этим прозрением, но сейчас, глядя, как София разламывает на косицы плетеный хлеб, она с трудом подавила желание озвучить свои мысли. Прошло много времени с тех пор, как Индсорит в последний раз пыталась произвести на кого-то благоприятное впечатление, но, с другой стороны, она давным-давно не встречала человека, которого бы так искренне уважала.

— Кстати, насчет сжигания; я, кажется, перестаралась с хлебом, — заметила София, поднося тарелку.

Теплые вязкие косицы выглядели прекрасно пропеченными.

— Даже не знаю, что меня больше в тебе раздражает — умение делать абсолютно все или эта притворная скромность.

Индсорит пододвинулась ближе и потянулась к плетенке.

— Я умею делать не абсолютно все, а почти все, — подмигнула София, а затем растянула косицу с помощью вилки и перевернула так, что стала видна подгоревшая нижняя часть. — Видишь? В этом хлебе вся я: на первый взгляд замечательно, а на самом деле — сплошное бедствие.

— Уверяю тебя, мне приходилось питаться и хуже, — заявила Индсорит, отщипывая кусочек от мягкого, исходящего паром хлеба, и, прежде чем София успела что-то сказать, добавила: — Я бы не рискнула даже приготовить тосты, не говоря уже о хлебе, или карри, или супе, или о чем-нибудь еще из того, что умеешь ты. Случайно, не работала на кухне, до того как устроила революцию?

— Я примеряла множество головных уборов, но поварского колпака среди них не было. — На мгновение лицо Софии осветила улыбка еще более мягкая, чем сладкий коричный хлеб, тающий во рту Индсорит. — Готовить научилась уже после того, как оставила тебе империю. Мой муж Лейб много всего умел, но в кухне управлялся еще хуже, чем я. В первый год нашей деревенской жизни мы поочередно мучили друг друга своей стряпней. В конце концов я так отчаянно соскучилась по пристойному виндалу[4] или барбекю, что упросила соседа, имевшего репутацию хорошего кулинара, взять надо мной опеку. Мораль этой истории в том, что сегодня ты можешь быть королевой, а завтра будешь унижаться перед ворчливым старым пердуном только ради того, чтобы научиться готовить карамельный лук.

— Порой мы находим учителей там, где не ожидаем, — промычала Индсорит с набитым вкуснятиной ртом.

— Так и есть, — согласилась София, глядя то ли на огонь, то ли на дремлющего рядом с камином демона. — Со временем я приобрела у бродячего торговца пару кулинарных книг и немного выдохшихся приправ, но ни один рецепт из тех, что я там вычитала, не мог сравниться со стряпней того старикашки. Казалось бы, что может быть проще, чем медальоны из оленины с грибами или яблочные лепешки, — но в его исполнении... О боги, как расцветало лицо Лейба, когда он возвращался домой и вдыхал запах этих лепешек!

Никогда прежде София не улыбалась при Индсорит так же широко — и при этом выглядела чуть ли не плачущей. Эта боль была знакома, и она появилась вновь, стоило Индсорит вспомнить чумазые ангельские лица, увиденные незадолго до того, как ее братьев постигла жестокая участь в трудовом лагере. Никакие палачи Вороненой Цепи не могли бы терзать ее сильней, чем эти воспоминания. Как бы ни истязали Индсорит, она сводила на нет все усилия мучителей, прячась от них в собственном прошлом, и находила там оправдание этим мукам, едва ли не с облегчением принимая запоздалую расплату за то, что не сумела спасти свою семью... и свою империю.

— Понимаю, сестра Портолес все тебе выложила, иначе тебя здесь не было бы, но тем не менее я должна рассказать сама, — начала Индсорит, почувствовав, что время наконец пришло. Не так уж много она могла сообщить, но эта малость лежала на сердце тяжким камнем. — Мне очень жаль, что все так случилось с твоим мужем и твоей деревней. Не могу сказать с уверенностью, кто приказал сэру Хьортту сделать это, но подозреваю его отца, бывшего командира того же полка. Из всей старой гвардии я в последнюю очередь обвинила бы Доминго Хьортта в сговоре с Цепью, но И’Хома, издеваясь надо мной во время допроса, заявила, будто он перешел на сторону церкви. Якобы в битве у Языка Жаворонка барон помог осуществить некий ритуал, который призвал Джекс-Тот. Мне известно, что он был твоим заклятым врагом еще до того, как ты захватила трон, и, возможно, Цепь в уплату за помощь указала место, где ты скрывалась, и он послал за тобой сына. Но правда такова, что я все еще не знаю, как это произошло и почему... Жизнью своей клянусь, София, я даже не догадывалась, что ты еще жива спустя столько лет.

Старшая из собеседниц вздохнула и покрутила кусок хлеба на тарелке.

— Да, я и раньше допускала, что ты здесь ни при чем, но рада слышать, что так и есть на самом деле. Что касается Портолес... Она сделала все от нее зависящее, чтобы добраться до меня, но ты должна знать: сначала я просто не захотела выслушать ее, а потом было уже поздно. А что касается виновника, то я уверена, что это не Доминго. Он непременно ткнул бы меня носом в дерьмо, когда мы встретились в лагере. Кроме того, это не в его стиле — посылать за мной своего щенка, вместо того чтобы справиться самому. Поэтому Вороненая Цепь остается главным подозреваемым. Должно быть, это она выкурила меня из убежища, чтобы натравить на империю... Хотя мог и Хортрэп, и кто-нибудь из моих лучших друзей, понимая, что только такая трагедия способна вернуть меня и вынудить согласиться на их хитрые планы. Или кто-нибудь из тысячи врагов, которых я нажила на моем долгом дерьмовом веку. А может, просто демон честолюбия нашептал в ухо зеленому полковничьему сыну: хочешь сравняться славой с отцом, изволь в самом начале службы проявить силу и решительность. Возможно, гибель Лейба и жителей Курска — просто дурацкая случайность... Возможно. Но не знать и понимать, что никогда не узнаешь... Эта драная заноза разрывает мое сердце... Я заслужила эти сомнения, весь этот хаос... Но Лейб не заслужил... никто из них... Все они просто любили меня, а я не смогла их спасти. Я, хренова королева София, не спасла крохотную деревушку — всех перебили, а я даже никогда не узнаю кто и почему... Драть-передрать!..

София наконец-то подняла глаза на Индсорит, и в гаснущем свете позабытого камина показалось, что маска безжалостной королевы-воительницы из песен, которую она много лет носила не снимая, сползла с ее лица, открывая взгляду обычную смертную. Мерцающие ручейки потекли из холодных глубин ее голубых глаз по каналам шрамов и морщин, и горло Индсорит вдруг сжалось от сочувствия. Хвост Мордолиза стучал по камню в такт с биением сердца Индсорит, и она подалась вперед, бередя заживающие раны, разрывая свежие швы, и протянула руки через заставленный угощениями стол. Это было небезопасно, все равно что попытаться погладить рычащего бездомного пса, но в то же время она чувствовала пьянящую уверенность, что это свирепое с виду существо не причинит ей вреда. София отшатнулась и посмотрела на нее так, будто не понимала, что происходит, а потом взяла ее протянутые руки в свои. Пальцы Софии дрожали, и Индсорит крепко сжала их.

— В первый раз я по-настоящему влюбилась, когда мне было семнадцать, — тихо проговорила Индсорит. Наверное, так чувствует себя цепист на исповеди, испуганный и одновременно счастливый оттого, что можно наконец поведать свои тайны. — Он был мелким дворянином при моем дворе. Сильный, честный, добрый. Ты долго пробыла королевой, должна понимать, как редко встречаются эти качества среди тех, кто достиг высокого положения. Но Крепакс... он был особенным. Можешь считать меня наивной, но я и сейчас, спустя все эти годы, верю, что нас свела вместе любовь, истинная любовь, а вовсе не его честолюбие. — Индсорит улыбнулась, словно вспоминая его улыбку. — Мы пробыли вместе меньше года, а потом его убили, и, несмотря на все усилия, я так и не выяснила, кто стоял за этой расправой — цеписты или кто-то из моих министров. Я отчаялась узнать правду и опустила руки... Ну хорошо, я попыталась разобраться, понимая, что все бесполезно, но, конечно же, не смогла. И никогда не смогу. Ты понимаешь почему.

Теперь уже София сжала руки Индсорит и с сочувствием посмотрела на нее.

— Во второй раз было еще хуже, — продолжала исповедоваться Индсорит, ощутив странную силу, что исходила от демона Софии, приподнявшего ухо, словно прислушиваясь к ее рассказу. — Разумеется, я поклялась себе больше не влюбляться, но потом в мою Грозную гвардию вступила Симоне из Гейла... Наверняка тебе случалось прогуливаться по мосту Граалей и ты помнишь великолепные статуи, поддерживающие восточную арку? Она была такой же сильной и прекрасной, как эти титаны из Века Чудес, и даже лучше. Но у нее тоже не было шансов...

Мордолиз повернул голову в сторону Индсорит, но она прикрыла глаза, чтобы не проронить слезу. Вкус крови возлюбленной наполнил ее рот.

— Ее убийцу тоже не удалось отыскать? — Голос Софии все еще оставался хриплым от горя.

— Я вижу убийцу в каждом зеркале, — ответила Индсорит, решив, что не расскажет Софии о том, как едва не позволила Симоне убить себя, когда сердце разрывалось от боли и не было сил защищаться. Сегодня — не расскажет. — Наверное, под пытками она бы призналась, кто ее подослал, но ведь я пообещала себе не делать ничего похожего... ни с кем, и в особенности с ней. Она умерла быстро. На моих руках, но быстро. И знаешь, что хуже всего, София? Так, что хуже некуда? Даже сейчас я вынуждена признать, что любила ее больше, чем Крепакса, больше, чем любого из тех, что были потом, пока я не дала зарок не влюбляться ни в кого и никогда, ради своей безопасности и их тоже. Я люблю этот жестокий призрак и верю, что одолела ее лишь потому, что она так захотела. Верю, что она любила меня так же, как и я ее. Это глупо, да?

— Любить — это всегда глупо, — ответила София. — Но есть и худшие виды глупости.

— Например, заставить меня открыть мой маленький надежный замок для разъяренной черни, каким-то образом выжившей во время переворота цепистов?

— Да, вроде этого, — согласилась София, и Индсорит даже с закрытыми глазами определила по голосу, что маска вернулась на прежнее место. Нет, даже не маска — шлем в виде головы рычащего демонского пса. — Однако не стоит беспокоиться, их приглашают к себе домой сразу две свергнутые королевы.

— Домой, — повторила Индсорит и даже сейчас, в теплой уютной кухне, вздрогнула при воспоминании о том, что показала ей И’Хома за Вратами Диадемы после жуткого шествия по горящей столице.

Черная Папесса много раз называла Джекс-Тот своим домом, и, хотя Индсорит была тогда одурманена ядом и жуками, она почти не сомневалась, что легендарная страна вернулась и что она населена ужасными демонами, которые с тех пор преследовали Индсорит в ночных кошмарах.

Вот почему она не смогла послать в задницу Софию, с ее идеей пригласить в замок уцелевших оборванцев, шумно спорящих о том, кто будет управлять развалинами Диадемы; это больше не имело никакого значения. Все очень просто, любой ребенок, любящий страшные сказки, может сказать, что пятьсот лет назад Джекс-Тот лежал в море Призраков, как раз на том месте, где теперь объявился. Вот почему заявления цепистов о том, что они отплывают в обетованную землю, было таким абсурдным. Если кто и вернулся домой, то одни лишь демоны, изгнанные в Изначальную Тьму, и теперь лишь вопрос времени, когда они доберутся до Звезды.

Взглянув на дружелюбного остроухого пса, который постоянно находился рядом с тех пор, как София спасла ее, Индсорит напомнила себе, что некоторые из них уже здесь.

Глава 15 

Уже приближался закат, а они не нашли больше ни одной бродячей кошки. Дигглби утверждал, что таковых в природе не существует, поскольку это понятие предполагает, что сначала кошки были ручными, и что кошки в любом случае не подойдут, ведь они не падальщики. Хортрэп возражал: позволив диким животным жить у себя в доме, человек многих хищников превратил в падальщиков. Относительно того, кого можно считать одичавшим, чудаковатый колдун заявил, что хозяева, не сумевшие удержать своего питомца дома, не вправе жаловаться, если тот в конце концов очутится в кастрюле или с ним случится что похуже. С точки зрения Мрачного, предстоящий ночной ритуал как раз и был таким «похуже».

— Там, в переулке, была покалеченная шавка, — сказала Пурна, когда они во второй раз дошли до окраины Черной Моли, прочесывая наполовину опустевшую деревню посреди леса Призраков. — Да, я пообещала Дигу, что не будет никаких собак, но этот старый кобель едва волочит ноги, причем даже не четыре, а только три.

— Да уж... — Мрачный не нашел что еще сказать и взглянул на раскисшую дорогу, уходившую в сумеречный лес.

— Избавить животное от страданий — доброе дело, — заявил Гын Джу, но он мог позволить себе подобный оптимизм, поскольку уже поймал крысу вместо какой-нибудь обессилевшей от болезни кошки.

Многие животные в этой деревне казались больными, но из-за этого охота выглядела жалким занятием: разве настоящий охотник позарится на добычу, не способную убежать или постоять за себя? Гын Джу никогда не наблюдал подобного недуга у диких животных, и это заставляло предположить, что причиной стала близость к людям.

— Да ну, на хрен, я просто поймаю ту собаку. — Пурна засунула руки в отделанные сутажом карманы камзола и снова повернула к центру деревни. — И вообще я кошатница, так что Диг может пойти или на компромисс, или в задницу, на его выбор.

— Э-э-э... да, — сказал Мрачный рассеянно, потому что как раз в этот момент заметил краем глаза котенка, выглядывающего из разбитого окна пустой лачуги, которую лес уже начал с жадностью пожирать, затягивая паутиной кудзу.

Никто не сказал этого вслух, но все согласились, что будут охотиться только на взрослых животных. Недавно пойманного индюка уже отнесли в заброшенную церковь, которую Хортрэп посчитал идеально подходящей для своих целей, и теперь Мрачный нес мешок с крысой, так что мог держать непорочного за руку.

— Никогда не думал, что буду заниматься такими делами. Не нравится мне это.

— С этим-то я могу справиться, — отозвался Гын Джу. — Меня больше тревожит то, что случится потом. Не уверен, что это лучше, чем просто пройти через Врата. Мне кажется, что еще хуже.

— Да, именно об этом я и говорил, — согласился Мрачный. — Плохо убивать животных, если тебе не нужна ни еда, ни одежда, но то, что нам предстоит сделать, мне нравится еще меньше.

— Связать демонов или отправиться с их помощью в Джекс-Тот? — решила уточнить Пурна.

— И то и другое, — хором ответили Мрачный и Гын Джу, еще крепче схватившись за руки.

— Это как раз самая забавная часть дела, — сказала Пурна, и, насколько Мрачный успел изучить характер тапаи в совместном походе, это было не пустое бахвальство. Она и в самом деле такая чокнутая. — Мне не нравится поганое настроение Дига, и я уверена, что дальше будет только хуже. После той дурацкой ночи он стал совсем ребенком.

— Как думаешь, если отдам ему крысу, он повеселеет? — спросил Гын Джу.

Они двинулись дальше через деревню, к переулку позади лавки, в которой утром закупили провизию. Пустынные улицы освещались одними лишь светляками.

— Он возражает не только против жертвоприношения, но и вообще против связывания демонов, — продолжала Пурна. — Но если бы его самого не сопровождал связанный демон, меня сейчас не было бы в живых, так что я действительно не могу по достоинству оценить моральные устои, которые он вдруг недавно приобрел. Возможно, все дело в том, что раньше у него был свой демон, но это уже в прошлом. Стоило мне выбросить мою старомодность на помойку, как он тут же подобрал ее и отряхнул от пыли... Знаете, что случилось, когда я рассказала ему, что угракарийцы едят мясо лишь на одной особой церемонии? Он сделался вегетарианцем!

— Раньше я смотрел на таких людей свысока, но, когда познакомился с ранипутрийской кухней, решил, что разнообразные... — начал было Гын Джу, но Пурна перебила его:

— Ты уже предельно ясно объяснил, как тебе понравились чатни[5] и ачар![6] И я не смотрю ни на кого свысока... Брр, не в этом дело. — Тряся длинным черным языком, Пурна указала на кобальтовую шапочку, которую Чи Хён подарила Мрачному. — Могу я взять ее на минутку? Дело в том, Гын Джу, что Диг волен поступать, как ему вздумается, но отворачиваться от нас только из-за того, что он больше не хочет связывать демонов, — это слишком жидкий соус, чтобы разбавлять его водой.

— Не думаю, что паша откажется участвовать в ритуале и отправиться с нами в поход, если только не чувствует, что должен так поступить. — Мрачный зажал в зубах мешок с крысой, пытаясь свободной рукой развязать узел на своей шапке.

— Согласен.

Гын Джу выпустил ладонь Мрачного и с улыбкой, как бы говорящей, что он ценит этот жест, но его последняя рука не отвалится, если варвар перестанет держать ее, потянулся к сумке... Однако, едва Мрачный справился с узлом и махнул шапкой в сторону Пурны, непорочный затолкал крысу обратно в мешок и снова схватился за руку друга, еще крепче, чем прежде. Возможно, он лучше Мрачного скрывал свое волнение, но перспектива отправиться в Изначальную Тьму явно пугала храброго поэта еще больше, чем ритуал связывания демонов.

— Что ж, иногда приходится делать трудный выбор, — заключила Пурна, перебрасывая ремешки шапки через плечо, и Мрачный не понял, зачем утепляться, когда она и так вспотела в накидке из шкуры рогатого волка. — Может, он думает, что кому-то из нас это нравится? Может, он думает, что я не предпочла отправиться в развеселое путешествие в Диадему вместе с ним, Неми и монахом? В жопу поиски Марото! В жопу спасение мира!

— Ох!.. — Брови Гын Джу под маской поползли вверх, и он понимающе кивнул Мрачному. — Значит, ты не только расстроена тем, что наши с Дигглби пути расходятся, пускай лишь на время, но и немного огорчена, что в ближайшем будущем не сможешь брать уроки музыки?

— Конечно огорчена, но в хорошем смысле, — ответила Пурна, причмокнув губами и щелкнув сыромятным ремешком накидки. — А по поводу уроков музыки я должна сказать вам, мальчики: думаю, я просто гений. Обычно я не рассказываю о том, как упражняюсь с певчим мечом, но если уж...

— Не стоит, не стоит.

Гын Джу выглядел слегка смущенным оттого, что добродушная попытка поставить друзей в неловкое положение едва не раскрыла больше подробностей, чем ему самому бы хотелось. К счастью для его стыдливости, они как раз вышли на городскую площадь со зловещим деревянным идолом и виселицей, и Пурна отвлеклась на доску объявлений, увешанную плакатами о розыске преступников.

— А почему Неми не хочет отправиться с нами? — спросил Мрачный, когда Пурна внезапно развернулась и быстрым шагом пошла прочь от площади. — Даже моя мама согласилась, когда я объяснил, что другого способа найти дядю нет и ей придется либо пойти с нами, либо отказаться от этой затеи. А ведь она, как все цеписты, ужасно суеверна во всем, что касается сделок с демонами и тому подобного. Может быть, твоя ведьма больше, чем мы, знает о Хортрэпе и о его планах?

— Готова поклясться, что она много знает о Хватальщике, но я еще не все из нее вытянула. Единственное, что могу рассказать, если хотите...

— Не хотим!

— Нет, в самом деле, у нее есть какие-то причины? — настаивал Мрачный, по большей части потому, что все когда-либо слышанные им песни о ведьмах, демонах и Изначальной Тьме подсказывали: нужно найти какое-то оправдание, чтобы отказаться от этого плана, даже если он выглядит единственно возможным. — Ты сказала, что она отправляется в Диадему?

— Она не пойдет с нами, потому что не связывает демонов. Никогда, ни при каких обстоятельствах.

Пурна стащила с головы шапочку Мрачного, словно только сейчас заметила, что даже зимними сумерками в Черной Моли жарко, как в пекле. Они повернули за угол обветшалой лавки, единственной во всей деревне, — с освещенными окнами, если не считать на удивление шумной таверны через улицу.

— Не все ведьмы одинаковые, Мрачный. Не все.

— А разве ее яйца — это не яйца демона? — спросил Гын Джу.

— Они... Я... — По какой-то причине упоминание загадочных яиц заставило Пурну со слабой улыбкой остановиться посреди переулка. Она тряхнула головой, случайно сбросив и шапочку Мрачного. — Она не такая, как Хортрэп, понятно? Неми терпеть не может его методы колдовства, ей даже пришлось инсценировать собственную смерть, чтобы освободиться от него. И насколько я могу судить, сама не будучи ведьмой, ее колдовство — другое. Оно не имеет ничего общего с вызовом демонов и тем более с поеданием их. Неми решила направить свое вардо в Диадему, потому что там находятся ближайшие Врата, через которые она попадет в Отеан, к генералу Чи Хён, где к тому времени должны оказаться и мы.

— Если бы монстры Джекс-Тота уже не напали на острова, я бы сказал, что мы все должны пройти через Врата, — проговорил Мрачный. — Но мы опоздали к драке.

— Не знаю, — возразил Гын Джу. — Раз уж в наше время все так легкомысленно относятся к прохождению сквозь Врата... Что ж, может, это и не лучший вариант, но и не худший.

— Расскажи об этом своей крысе. — Пурна глубоко вдохнула и направилась в переулок. — Ладно, чем раньше вернемся назад с жертвами, тем быстрее сможем напиться в этой дерьмовой таверне.

— Тебе нужна помощь? — спросил Мрачный.

— Нет, это мое дело, — ответила она. — Если я собираюсь пройти через все это, то, по крайней мере, должна принести пса сама.

— Она собирается напиться перед вызовом демонов? — В голосе Гын Джу прозвучало неодобрение.

— У тебя хватит духу сделать это трезвым? — спросил Мрачный. — Сомневаюсь. Не хотелось бы хвалить Хортрэпа, но у него крепкий саам, и он щедро делится своими запасами. Всем известно, что немного подымить перед тем, как связаться с силами Изначальной Тьмы, — это значит проявить должное уважение к ним.

— Всем известно, да? — Гын Джу снова высвободил руку из крепкой хватки Мрачного и забрал мешок с крысой. — По крайней мере, я могу нести ее. Шапку, которую попросила у тебя Пурна, подарила Чи Хён, да?

— Да. — Увидев, как Пурна возвращается назад, прячась в тени домов, с чем-то большим, завернутым в синюю шерсть, он вздохнул с облегчением. — Похоже, все в порядке.

— Я бы взялся выстирать ее для тебя, но у меня рука занята. — Гын Джу приподнял мешок с крысой.

Мрачный хотел бы хладнокровно принять слова друга, отшутиться или, по крайней мере, не придать им значения, но это было так отвратительно, что он скривился, как от боли. Гын Джу в ответ лишь рассмеялся, и этот непривычный смех по такому жуткому поводу, в таком жутком месте, где они втроем готовились к такому жуткому действу, прозвучал еще диковинней, чем все разговоры о том, чем предстояло заняться нынешним вечером.

— Эй, какого хрена вы здесь делаете? — прозвучало с верхнего этажа соседнего с лавкой дома. В комнате было темно, и они не разглядели даже силуэта, только черный прямоугольник окна на сером фоне стены. — Я видел, как вы шастали по деревне и повсюду совали нос. Вот, значит, кто таскает чужое добро, словно вам принадлежит все вокруг, надо только протянуть руку!

— Мы не воры! — запротестовал Мрачный, но, видимо, слишком громко, судя по тому, как зашипела на него Пурна.

— Говорят, вы крадете кошек! Наших кошек! Зачем вы пришли сюда? За моим несчастным псом?

— Так это ваш пес, господин? — спросила Пурна.

— Да, демоны тебя подери, мой! Верните его туда, где...

— Пес умер! — В голосе Пурны слышалось нешуточное раздражение. — От голода, насколько я могу судить. Или от побоев. Я заберу беднягу и похороню в лесу. Попробуй еще что-нибудь вякнуть, я вернусь и сожгу, на хрен, дом. Вместе с тобой.

Наступила тишина, а потом ставни с шумом затворились.

— Если бы я знала наверняка, что он не врет и не мучается сейчас от боли в заднице, то обязательно подпалила бы эту помойку, — заявила Пурна и направилась к развалинам церкви, где ждали остальные.

Больной пес тихонько подвывал у нее на руках и обессиленно вилял хвостом. Мрачный вместе с Гын Джу двинулся следом, и камень у него на сердце был куда тяжелей, чем мешок с крысой в руке.

Черная Моль была отвратительной умирающей деревней посреди болотистого, полного опасностей леса. Ее населяли по большей части грубые охотники, неряшливые звероловы и совсем уж грязные углежоги. В ее защиту можно сказать лишь одно: здешний люд предпочитал свои обычаи учению Вороненой Цепи.

Большой идол, что торчал на площади рядом с виселицей и доской объявлений, не напоминал ни Падшую Матерь, ни кого-либо еще из скучных святых. Этот парень имел восемь разных лиц, и каждая из пяти вытянутых рук держала ворох окровавленных шкур, над которыми жужжали мухи, а под тремя ногами лежали свежие болотные цветы и овощи. Церковь же цепистов стояла за околицей деревни, на небольшом холме среди зарослей ежевики и полуобвалившихся могильных камней. Дверей у этого небольшого строения не было вовсе, и, пока Мрачный в сумерках поднимался по склону, прорывавшийся изнутри свет напоминал ему о горящем черепе, который держала в руках королева Прекрасноликая, когда шла сквозь Ведьмин лес. Эта достойнейшая из предков Мрачного тоже повстречалась в лесу со злобными тварями, но одолела их, так что и у сегодняшней песни может быть столь же счастливый конец.

Но стоило войти в поросший мхом дверной проем и увидеть приготовления, как бодрое настроение Мрачного мгновенно испарилось. В дальнем конце единственной комнаты красным песком был выложен круг, а в нем — пентаграмма. В ее центре на уродливом птичьем черепе стояла тонкая свеча, а по углам рассадили животных. Они выглядели очень несчастными, когда их поймали, но сейчас успокоились и завороженно смотрели на зеленое пламя свечи. Черную кошку Мрачный принес самой первой, а потом поймал для Хортрэпа еще одну, полосатую. Барсука добыла мать Мрачного. Сначала она пришла с худосочным опоссумом, но Хортрэп заявил, что больше не станет иметь дело с этими животными. Когда над его суеверностью начали смеяться, он пожал плечами и объяснил, что так следует из описания ритуала.

— Наши охотники вернулись, — сказал Хортрэп, не поднимая головы и продолжая рыться в объемистом мешке. — Добродетельная мать Мрачного снова ушла, и, как только она вернется, мы начнем наш кошачий цирк.

— А куда делись остальные? — спросил Гын Джу, обращаясь к Хортрэпу, но разглядывая необыкновенную картину в глубине церкви. — Что-то я нигде не заметил ни волчицы, ни повозки.

— Они же еще не уехали? Нет? — В голосе Пурны слышалось отчаяние, ее лицо раскраснелось в долгом пути с псом на руках. — Куда мне его положить? Я хочу перехватить их, пока не поздно!

— Они уже далеко, — усмехнулся чему-то своему Хортрэп и достал из мешка бронзовую пирамидку, а потом, взглянув на расстроенную Пурну, продолжил: — В таверне. Они думали, что встретятся с вами по дороге. Я так понимаю, вы еще даже не начинали своих долгих рыданий по поводу кратковременной разлуки?

— Мама с ними? — спросил Мрачный.

В его воображении сцена с сидящими за одним столом матерью и Дигглби с адской скоростью разворачивалась то в жуткую драку, то в мирную беседу, но в обоих случаях он должен быть рядом.

— С ними. Положите куда-нибудь собаку и... Пошел вон!

Дружелюбный тон Хортрэпа сменился рычанием. Мрачный проследил за взглядом колдуна и увидел Гын Джу, шагающего прямо по кромке песчаного круга. Непорочный покачнулся, и Хортрэп ткнул его пальцем в грудь:

— Я велел тебе смотреть на свечу? Нет? Ну так и не смотри!

— Я... что? — сонным голосом спросил Гын Джу, протер глаза и неуклюже шагнул в сторону разъяренного Хватальщика. — Ты не говорил, что нельзя.

— Ты не говорил, что нельзя! — передразнил Хортрэп. — Послушайте, детки, до конца этой ночи вы не должны делать ничего, кроме того, что я прикажу.

— Я отправляюсь в таверну выпить на посошок с Дигом и Неми, — объявила Пурна, опуская на пол пса, завернутого в накидку Мрачного.

У того не хватило духу попросить свою одежду назад.

— Хорошо, хорошо, но о чем я вам сейчас говорил? — спросил Хортрэп. — Точно не помню. Может, о том, что нам предстоит очень рискованное дело? Или о том, чтобы вы напились в стельку с моей неудавшейся ученицей и вашим трусливым товарищем?

— Мы встретимся с пашой в конце пути, — сказал Гын Джу, выходя вслед за Пурной. — И это не обсуждается.

— А-а, ну тогда извини-и-ите! — Лицо Хортрэпа, потянувшегося к мешку Гын Джу, перекосилось. — Твоя маленькая приятельница укусила меня. Не желаете поспорить, кто кого в итоге заразит?

— Мы ненадолго, — пообещал Мрачный, остановившись на пороге. — Принести тебе что-нибудь из деревни?

— Принеси... — Хортрэп вытащил извивающуюся крысу из мешка и осмотрел в свете свечи; грызун не упустил возможности вонзить зубы в его огромную лапу. — Принеси мне другого героя. А если не получится, то хотя бы сэндвич.

— Заметано.

И Мрачный поспешил по склону холма вдогонку за Пурной и Гын Джу.

Далекие улицы Черной Моли тонули во тьме, как и окружающий лес. Однако, если вспомнить, дома было точно так же — никто не тратит драгоценную ворвань на освещение хижины, а тлеющий в очаге торф не дает столько света, чтобы было видно снаружи. Мама права, он превратился в иноземца, переняв чужие привычки, от самых обычных — например, не гасить лампу до полуночи — до совсем уже странных, вроде доставки еды из таверны пожирателю демонов.

Он посмотрел на свое копье и прошептал:

— Прости, дедушка, что я связался с ним. Знаю, ты бы не одобрил.

Копье ничего не ответило, как бы Мрачный этого ни хотел... Глупая мысль, так случалось только в сагах, когда старый воин превращался в оружие. Но ведь еще до того, как Хортрэп объяснил, что Чи Хён приказала выковать наконечник из святой стали, оставшейся после изготовления ее клинка, Мрачный почувствовал присутствие старика в этом копье. Разве это глупо?

Но уж безусловно глупо то, что скоро случится. Только мама немного оттаяла, как все снова пошло через задницу после долгого возвращения в Черную Моль. И теперь, этой самой ночью, Мрачный собирается вызвать демона и подчинить своей воле. Дед был бы ужасно разочарован. Но еще большей неожиданностью, чем отказ Дигглби участвовать в ритуале, стало спокойное согласие матери... Хотя, возможно, она увидела в этом определенную смелость, которую ее слабохарактерный сын все-таки перенял у Рогатых Волков, и потому сама уже не может отступить. Вот к чему в нынешние времена приводит обращение в веру цепистов — несгибаемая гордость заставляет тебя принимать участие даже в заведомо дурных ритуалах.

Но что сделает мама, когда увидит своего брата? Теперь уже без всяких «если», поскольку Хортрэп нашел магический столб, прибившийся к берегу болота. Сам Мрачный в конце концов изменил мнение о дяде — по крайней мере, решил не обвинять его, не выслушав объяснений. Но хотя мама и пообещала отложить разборки с Марото и Мрачным до того времени, когда армии Джекс-Тота будут разбиты, что, если и после этого она не сменит гнев на милость и снова захочет выпустить сыну кишки?

Тогда придется убить бешеную Волчицу. Нежданная, пугающая мысль. От нее сразу заболели раны, а сердце болело еще сильней, когда он смотрел на искривленную фигуру Гын Джу, шагающего вместе с Пурной по тропе, что вела от церкви к дороге. Убить Волчицу...

Впрочем, глупо ставить фургон впереди другой волчицы — сначала нужно призвать демонов, пройти сквозь Изначальную Тьму прямо в Затонувшее королевство, спасти Марото, если он попал в плен, как опасался Хортрэп, и встретиться в Отеане с Чи Хён еще до того, как начнется настоящая война с Джекс-Тотом. Нет смысла волноваться из-за неприятностей, которых еще нет, когда сидишь возле своего сгоревшего дома. Парень из Кремнеземья, собравшийся срезать путь через Изначальную Тьму... где обитает Безликая Госпожа, если Мрачный верно догадался о месте ее проживания, хотя в Эмеритусе она не сообщила свой адрес, чтобы не пугать жалкого смертного. И без того тяжело было отделаться от ощущения, будто она наблюдает за ним прямо сейчас, под ясным ночным небом. Что же будет, когда Мрачный осмелится пройти по ее владениям?

Есть только один способ узнать. Дед затупил свой острый язык, пытаясь вбить урок в голову Мрачного, но потом была встреча с Чи Хён и все остальное, что заставило его придерживаться этого правила. Иногда, демоны тебя подери, нужно просто сделать то, что ты должен, а не тешить себя надеждами, способными довести до могилы. В этот раз он не станет откладывать решение снова, и снова, и снова, как вышло с противостоянием Безликой Госпожи и Софии, как выходило еще много раз в его жизни, а сразу возьмет волка за рога. Где-то на другом краю Звезды Чи Хён ждет его, верит, что он придет и приведет с собой Гын Джу... и ни боги, ни демоны, ни монстры, ни смертные не остановят его.

Но сначала будет теплый зимний вечер в деревенской таверне, в самой глуши Багряной империи, где никто, похоже, понятия не имеет о том, что мир в шаге от гибели. После всего, что с ними случилось, они имеют право напоследок посидеть в тишине. Ведь скоро станет очень-очень шумно.

Друзья и впрямь оказались в таверне, хотя Неми, должно быть, оставила рогатую волчицу где-то в лесу, чтобы не привлекать внимания. В смысле, еще большего внимания. По такому случаю Дигглби вырядился даже причудливей, чем обычно, что само по себе уже о многом говорит. Блестящий тюрбан отражал во все стороны свет камина, а черно-белая дашики[7] хорошо сочеталась с мертвецким гримом. Появиться в таком виде в любой деревенской таверне империи означало дать местным обитателям богатую пищу для разговоров на недели вперед. И это еще не считая девушки с лицом, унизанным кольцами, и с эффектной оперенной тростью в руке. Да и монах с драгоценными камнями вместо глаз диковато смотрелся в деревне, по неизвестной причине вернувшейся к поклонению языческому богу, чей идол красовался на площади. А в довершение всего — суровая физиономия крупной кремнеземки, с косами, выбивающимися из-под шлема с рогами... Вряд ли многие здесь знали, что такие косы и шлем бывают только у вышедшего на охоту Рогатого Волка, не заботящегося о том, откуда взялось мясо на обед, лишь бы оно было свежим.

— Компашка — как в дурном сне, — сказала Пурна, когда они остановились на крыльце и по очереди заглянули через отверстие в промасленной бумаге, которой было затянуто окно.

По какой-то причине она не решалась войти, возможно сожалея о тех словах, что сгоряча сказала паше, или о тех, что не сказала Неми. Однако несколько затяжек биди, выпрошенного этим вечером у Хортрэпа Мрачным, вернули ей бодрое настроение.

— Поправьте меня, если когда-нибудь слышали о подобном: охотница из Кремнеземья, монах, имперский аристократ и ведьма решили посидеть в таверне.

— Все может стать еще глупее, — сделав затяжку, добавил Гын Джу хриплым от дыма голосом, — когда к ним присоединятся дикорожденный жеребец, тапаи из Угракара и франтоватый поэт с Непорочных островов.

— Жеребец? — попытался понять Мрачный сквозь туман в голове. — Я что, похож на лошадь?

— Нет-нет, ты похож... — начал Гын Джу, но Пурна его перебила, что, кажется, вошло у нее в привычку.

— Мальчики, никакая я не тапаи, — тяжело вздохнула она. — Вы мои друзья, и я не хочу больше врать вам. Я родилась в семье торговцев, вовсе не знатного рода. Во имя гор моей родины, надеюсь, что теперь мне станет легче.

— Я думал, все давно это знают, — сказал Гын Джу. — Как известно, есть только тридцать шесть тапаи, стало быть шутка заключалась в том... Подожди, ты в самом деле рассчитывала нас обмануть? Неужели кто-то может на такое клюнуть?

— Э-э-э... — протянул Мрачный, затушив биди, потому что никому больше не хотелось курить, и засунув окурок в петлю на почти опустевшей перевязи. — Я поверил, но, по правде говоря, я ни разу не слышал о тапаи, пока мы с дедом не повстречали тебя, Пурна. Но ты всегда казалась мне благородной, и это гораздо важней, кем бы ни были твои родители. Если вспомнить Чи Хён, то мне сразу понравилась ее идея не обращать внимания на... всякие различия. Никаких благородных кровей и все такое прочее.

— Принцессе легко так говорить, особенно если люди все равно ей подчиняются. — Пурна заметила, как напрягся Гын Джу, и поспешила добавить: — Я просто так сказала, а совсем не для того, чтобы обидеть нашего храброго генерала.

— Вот и сказала бы это мысленно, — проворчал Мрачный. Разговор о Чи Хён напомнил ему, что, пока они болтают на крыльце всякую чепуху, его возлюбленная сражается на Непорочных островах с полчищами монстров. И возлюбленная Гын Джу. Во всяком случае, кого-то из них двоих. — Мы выпьем по стаканчику и вернемся.

— Твоя тыква совсем прокисла, если ты думаешь, что я выйду из таверны раньше, чем трактирщик, — заявила Пурна, шагнув к двери.

Вместо того чтобы успокоиться, Мрачный только сделался раздражительным от саама, а его сердце забилось еще чаще.

— Я хотел сказать, что мы еще успеем вместе с пашой отпраздновать победу, когда соберемся в Отеане. А пока каждый выпитый стакан будет означать, что Чи Хён, Марото и весь Кобальтовый отряд еще на час останутся в опасности и без нашей поддержки.

— Очень мило с твоей стороны подумать, что мне на один стакан потребуется час. — И Пурна исчезла за дверью.

— Эй, с тобой все в порядке? — спросил Гын Джу, положив руку на плечо Мрачному.

Только теперь кремнеземец понял, в каком напряжении пребывал и как крепко сжимал копье, рискуя сломать древко. Словно по волшебству это легкое прикосновение прогнало все беспокойство и вернуло хорошее настроение.

— Да, теперь все в порядке, — ответил Мрачный и лукаво добавил: — Но было бы еще лучше, если бы ты позволил мне еще раз заглянуть под маску, полюбоваться, какой у меня симпатичный друг.

— Как опытный страж добродетели, должен сказать, что нужно немного больше, чем пара приятных слов, чтобы смутить меня, — игриво ответил Гын Джу, и пальцы затанцевали по ладони Мрачного. — Как насчет угостить меня выпивкой?

— Вот гадство, — вздохнул Мрачный. — Я бы с радостью, только все время забываю про деньги.

— Тогда я сам закажу, и будем считать, что ты мне должен, — сказал Гын Джу, а затем приподнялся на цыпочки и поцеловал Мрачного сквозь маску.

Сетка, отделявшая его от губ Гын Джу, лишь сильней воспламенила Мрачного, помнившего, как сладки они на самом деле, но тут непорочный кивнул на дверь:

— Пошли?

— Это стоит дороже, хоть и ненамного, — заметил кремнеземец.

— Мрачный из Мерзлых саванн, это была непристойная шутка?

— Возможно, — ухмыльнулся в ответ Мрачный. — А возможно, и нет, я уже целую вечность не получал удовольствия.

— Не такая уж и глупая идея, если подумать, — согласился Гын Джу. — Но нам пора, и прошу тебя, ничего такого на глазах у твоей матери.

— Ну разумеется.

Демоны подери этого Гын Джу! Парень хорошо умеет не только разжигать огонь, но и быстро гасить.

В таверне «Свиное ухо» было куда оживленней, чем во время первой остановки в Черной Моли, когда здесь сидела лишь горстка стариков. На этот раз посетителей оказалось больше сотни, все дубовые столы были заняты, так же как и барная стойка, и места возле потрескивающего камина. Висел густой дым тубака и саама, аж глаза щипало, и, пока Мрачный продирался сквозь толпу, он не мог не чувствовать неприятный запах посетителей. Конечно, не у каждого есть время и деньги, чтобы сходить в баню, но кое-кто вонял так, словно долго валялся в отбросах, а потом выстирал одежду в кошачьей моче. Уже не обращая внимания на дым, Мрачный воротил нос и фыркал всю дорогу, пока не добрался до друзей.

— Кто последний пришел, тот платит за всех! — чуть ли не прокричала Пурна, чтобы ее услышали в общем шуме.

Хоть сама она появилась лишь несколькими минутами раньше, но уже ухитрилась раздобыть табурет и стакан с выпивкой, набить трубку и усадить Неми себе на колени. Ведьма, казавшаяся рядом с ней еще выше ростом, дымила своей трубкой с длинным черенком. Мрачный поднял пустые руки, но Дигглби перебросил ему мешочек, оказавшийся таким тяжелым, что больно ударил по ладони.

— Оказывается, он все время был здесь! — показал щеголь на свой тюрбан. — Купи ящик хорошего вина, чтобы не страдать от жажды в дороге!

— Тебе помочь? — спросил Гын Джу, видимо не очень расположенный оставаться без Мрачного в этой компании.

Неми и Пурна смотрели друг на дружку и не обращали никакого внимания на окружающих, а Дигглби беспечно болтал с каменноглазым монахом и каменнолицей матерью Мрачного.

— Похоже, там, у стойки, тесновато, — проговорил Мрачный прямо в ухо Гын Джу. — Я сам справлюсь.

Нежное ухо непорочного так и напрашивалось, чтобы его покусать. Одурманенный саамом, Мрачный чуть было не решился на это, но, вспомнив о сидевшей рядом матери, передумал — скорее чтобы не смущать самого Гын Джу, нежели из-за того, что могла подумать Лучшая.

— Может, пока подержишь мое копье?

Мрачный не расслышал, что ответил Гын Джу, но по тому, как непорочный подмигнул карим глазом, уловил общий смысл и с улыбкой передал другу оружие. А сам отправился на великий подвиг, какой вряд ли оказался бы по плечу даже Дерзкой Поступи, — получить заказ в переполненной иноземцами пивной, в дым обкурившись саамом. И такова уж была всегдашняя удача Мрачного, что между ним и барной стойкой как раз стояла шайка головорезов с такими грубыми, словно вырезанными топором, лицами, каких он еще не видывал. Да в придачу эти люди были вооружены до зубов.

— Пропустите, пропустите! — проревел самый здоровый как раз в тот момент, когда Мрачный подошел ближе.

Это был ранипутриец с татуировками в виде глаз по всему лицу и заплетенной в косу бородой, такой длинной, что петлей обхватывала шею. И тут случилось удивительное — вся толпа отхлынула, а татуированный усмехнулся и обернулся к своим приятелям, и Мрачный сумел проскользнуть между ними и кучкой охотников, стоявших у другого края стойки.

Мрачный оперся локтями на прилавок из полированного черного дерева. Мешочек Дигглби он сжимал в кулаке, никому не показывая, но, когда мимо проходила усталая трактирщица, демонстративно позвенел монетами. Этого приема, которому паша научил его еще в Тао, оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание женщины. Однако, вместо того чтобы принять заказ, она предупреждающе подняла палец и умчалась куда-то, вернувшись лишь через несколько минут.

— Чего тебе? — спросила трактирщица, глядя на Мрачного покрасневшими глазами; ее шея под короткострижеными волосами блестела от пота.

— Ящик хорошего вина, пожалуйста, — сказал он на багряноимперском.

Во всяком случае, надеялся, что именно так и сказал.

— Ящик? — растерянно повторила трактирщица. — Нет.

Вот дерьмо! Мрачный был уверен, что назвал правильное слово.

— Э-э-э... много бутылок. В коробке. Это дорого, но я заплачу. Пожалуйста.

Должно быть, трактирщица сжалилась над ним, выражение смягчилось, и она произнесла еще несколько слов, а потом спросила, знает ли он непорочновский.

— Конечно! — ответил он, радуясь, что не нужно больше говорить на его хромоногом багряноимперском. — Ящик лучшего вашего вина... э-э-э... если можно. И не беспокойтесь, я заплачу.

— Ох, дорогой ты мой, ничего не выйдет, — сказала трактирщица. — Видишь, сколько здесь нынче народу?

— Э-э-э... да.

— Вот поэтому я и не могу продавать больше одной бутылки каждому. Иначе очень скоро мой погреб опустеет, и что, по-твоему, я скажу, когда сюда заявится весь Эйвиндский полк? Или надеяться, что они поймут, почему в единственной на всю деревню таверне нет вина, и найдут себе другое развлечение?

— Весь... как вы сказали?

Возможно, Мрачный все-таки не очень хорошо понимал непорочновский язык, но она, кажется, произнесла...

— Эйвиндский полк, — повторила трактирщица и обвела рукой переполненную таверну. — Эти крысы еще не так ужасно себя ведут, но подожди, пока здесь не соберется вся стая. Они движутся на юг, так что, если сможешь, отправляйся на север. Это самый мерзкий полк в империи. Должна сказать, в этом нет ничего удивительного после той трепки, что Холодный Кобальт когда-то ему задала. Уцелевшие решили, что честь, война по правилам и все прочее — пустые звуки, лучше придерживаться драной золотой середины. Эти поганые псы разрушили нашу церковь то ли восемь, то ли девять лет назад. У священника не хватило вина для причастия, чтобы поделиться со всеми страждущими, и его прикончили. Теперь понимаешь, почему я не продам тебе целый ящик?

— Э-э-э... да. — Мрачный уже очень жалел, что обкурился биди. — Но почему же они не в красных мундирах?

— Это разведчики, — сказала трактирщица. — А разведчики не должны привлекать внимание. Понимаешь ли, ты первый за весь вечер, от кого я услышала слово «пожалуйста», поэтому и решила предупредить, если еще не знаешь. А теперь давай покончим с твоим делом, и я пойду молиться, чтобы эти засранцы не разнесли в щепки мою таверну.

— Да, да, конечно, — ошеломленно пробормотал Мрачный. — Тогда я возьму одну бутылку. Спасибо.

Завершив сделку, Мрачный повернулся и обнаружил, что зажат со всех сторон дурнопахнущими телами. Теперь он различал под лоснящимися шапками и меховой одеждой имперские атрибуты — декоративный офицерский кинжал, щегольскую черненую цепочку, отвратительные татуировки с надписями на багряноимперском на потных шеях. Он решил быть очень осторожным, чтобы никого не разозлить, случайно толкнув по дороге. Тут крупный ранипутриец выручил его по второй раз, направившись за новой выпивкой и пробив брешь в толпе... Но Мрачный рано обрадовался. Стоило ему устремиться в брешь, как та закрылась, и он едва не столкнулся грудь в грудь с ранипутрийцем.

— Одна бутылка на весь стол? — проворчал Мрачный, пока они, неловко пританцовывая, расходились в разные стороны. — Даже одной Пурне этого не хватит. Ну, на этот раз ей придется поделиться.

Мрачный разминулся с ранипутрийцем и пошел дальше мимо людей, которые, как он теперь знал, были врагами.

Он начал понемногу заводиться, но нужно было удержать себя в руках и вывести отсюда, на хрен, всю компанию, пока в ней не опознали кобальтовых.

Стол уже был виден, как и проход к нему, но, едва Мрачный прибавил шагу, какой-то коротышка, еще ниже ростом, чем Пурна, пятясь задом, перегородил ему дорогу. Мрачный едва не сбил парня с ног, но, хвала предкам, успел ухватить за плечо, прежде чем тот упал. Увидев на лице парня извиняющуюся улыбку, он уже решил, что обойдется без скандала... но тут лицо коротышки исказилось от ужаса. Он выкатил глаза и пронзительно завизжал, едва не переходя на свист. Мрачный даже не успел понять, в чем дело, не успел опознать труса, а тот уже выхватил ржавый зазубренный нож и всадил его прямо в живот кремнеземца.

Поначалу Мрачного не так обожгла боль, как нахлынувшие воспоминания. Вся таверна вдруг затихла, только коротышка продолжал визжать, проворачивая нож. Теперь Мрачный взревел даже громче нападавшего, но, какой бы страшной ни была рана, еще ужасней было то, что он узнал парня. Тот самый драный мальчишка с лучком-дохлячком. Коротышка из Кобальтового отряда, случайно убивший дедушку, а потом сбежавший с плато над лагерем, не дожидаясь возвращения Мрачного. И вот теперь, добавив тяжкую рану к не менее тяжкому оскорблению, парень, похоже, убил и его самого.

Глава 16 

– С тем же успехом можно было умереть, — сказала Бань, продолжавшая хандрить даже через неделю после отплытия с Джекс-Тота.

— Чудесные слова для тех, кто сбежал от куда худшей участи, — ответил Марото. — И к тому же из места куда худшего, чем сам ад.

— Это и есть ад.

— Ну хорошо, это тоже далеко от совершенства, но мы на много лиг ближе к небесам, чем раньше. — Марото обвел рукой панораму, открывающуюся с их «вороньего гнезда». — Когда тотанцы поймали вас, вы первым делом заявили, что надеетесь лишь оказаться в одной клетке со мной, прежде чем нам отрубят головы, а теперь у вас есть кое-что получше — клетка с прекрасным видом и ваш ретивый первый помощник, всегда готовый отвлечь вас от печали.

— Первый помощник теперь Ники Хюн, — поправила его Бань. — Раз уж ни Кэрриг, ни кто-то другой из старой команды так и не объявились.

— А кто второй помощник?

— Донг Вон.

— Значит, вам нужен новый боцман.

— Мне нужен корабль, для которого был бы нужен боцман, — вздохнула Бань.

— Да? А это, по-вашему, что такое? — Марото постучал по топу мачты, поднимавшемуся из середины маленькой площадки.

— Я же сказала: это ад.

Бань наконец-то привстала, чтобы посмотреть за леер, вместо того чтобы опираться об него спиной. Похоже, ее не восхитила ни залитая солнцем береговая линия с золотистой черепицей стен и огромными пагодами, ни имперские и непорочновские корабли вокруг. Она лишь перегнулась через перила и сплюнула, но ее снаряд просто шлепнулся на далекую палубу.

— Самая большая и красивая лохань, на которую я когда-либо поднималась, и она принадлежит мне вот уже... Сколько, час?

— Больше, — сказал Марото, разделяя разочарование капитана и ничуть ему не удивляясь.

Поначалу казалось, что святой престол готов признать авторитет четверых смертных, вернувшихся к кораблям цепистов вместо папессы, но этот фарс продлился лишь до того момента, когда флот покинул тотанскую гавань. Помня о том ужасе, с которым моряки и кардиналы смотрели на Марото и его спутников, извергнутых из пышущего паром чрева живого корабля, подплывшего прямо к имперской каракке, можно считать большим благословением, что их не сожгли живьем как святотатцев... Но когда это капитан Бань ценила благословения, хоть большие, хоть маленькие? Если бы не блестящее, весьма убедительное представление Марото, выдавшего их за невинных жертв кораблекрушения, которых заставили сыграть роль посланцев безбожного Джекс-Тота, престол мог и не ограничиться простым сожжением. Позднее Марото убедился, что кардиналы Вороненой Цепи плохо знакомы с капитанами кобальтовых, пусть даже и отставными, иначе его друзей казнили бы за компанию с ним самим.

Трудно поверить, что старая вражда не забылась, когда миру угрожает клика бессмертных жрецов с армией монстров, но, может быть, с началом войны все изменится. Если так, то у Звезды есть шанс выжить. После встречи с Ассамблеей вексов Марото легко отбросил прежние обиды. Не то чтобы забыл о том, как София отказалась отпустить Мордолиза и спасти Пурну, или о том, как Хортрэп забросил его на Джекс-Тот, ведь действительно нельзя простить то, что нельзя прощать... Но после того как сам Марото ради собственного спасения просрал всю Звезду, те чужие прегрешения не просто кажутся менее страшными — они превратились чуть ли не в опережающее возмездие.

Или в обычное возмездие, как в случае с Холодным Кобальтом, учитывая, что безрассудное желание Марото снова увидеть Софию, вероятно, привело к гибели ее мужа, а также других людей. Конечно, он не замышлял подобных ужасов, просто, одурев от наркотиков, произнес опрометчивые слова перед своей крысой-демоном, но ведь это так похоже на Марото, не правда ли? Он не собирался отпускать Крохобора и не желал смерти возлюбленному Софии, точно так же как не хотел вступать в сговор с Ассамблеей вексов, но что случилось, то случилось... как всегда.

А когда София не смогла с помощью магии остановить кровотечение у Пурны, Марото немедленно обвинил ее в убийстве и поклялся жестоко отомстить при первой возможности... как всегда. Если глупо и эгоистично поступает кто-то другой — это ведь совсем другое дело, правда, Трусливый? Возможно, захоти София сильно-пресильно, ей бы удалось спасти Пурну, но, если бы Марото должным образом защищал свою протеже, она бы вообще не получила рану. Ее кровь вовсе не на руках Софии, а на его руках. Так же, как и кровь мужа Софии, и других жителей деревни, и... ну да, правильно — и всех остальных обитателей драной Звезды, если не забывать, какую силу готова натравить на них Ассамблея вексов.

Можно подумать, это самое худшее — знать, что обрек свою расу на уничтожение только ради того, чтобы купить себе еще дешевой еды, дрянного пойла и потных женщин, перед тем как опустится занавес? Но еще горше этой глобальной вины позорное малодушие, с каким он уклонился от откровенного разговора с Софией, когда еще оставалась такая возможность. Он должен был, глядя ей прямо в глаза, признаться, как все, по его мнению, произошло... Фактически он сам и убил ее близких, но мог бы, по крайней мере, рассказать ей правду. А он лишь сидел на заднице, наблюдая, как София уходит в темноту, и убеждал себя, что необходимо время, чтобы все это переварить; вот он выспится, а утром сделает все как надо.

Он каждый раз убеждал себя, что все сделает как надо, но утром. Соплеменники прозвали его Трусливым, потому что в клане Рогатых Волков знают, каков он на самом деле, а не каким старается себя показать. Возможно, он больше никогда не увидит Софию, оставив ее без важнейшего подарка из всех, что мог бы предложить, — примирения с самым тяжелым горем в ее жизни.

Если только Хортрэп ей еще не рассказал. Перед тем как Марото занесло на Джекс-Тот, он проговорился колдуну. Что, если тот, вернувшись в лагерь, все выложил Софии?

Это было бы жестоко, но в глубине души он надеялся, что Хортрэп действительно выдал его тайну. София имеет право узнать, кто виноват в ее утрате, и не важно от кого. Ей не нужна была любовь Марото, но, возможно, приняв на себя ее ненависть, он поможет справиться с горем. Многие люди отравлены ненавистью, но Марото на своем опыте убедился, что она, по крайней мере, заставляет вставать с постели по утрам.

Взять, к примеру, Хортрэпа. Старого засранца Хортрэпа. Марото никогда не сомневался, что этот колдун — самое отвратительное дерьмо, когда-либо вываливавшееся из задницы Изначальной Тьмы, но, драть его мать, с друзьями так поступать нельзя! По милости колдуна Марото очутился на Джекс-Тоте, в объятиях покрытых тараканами жрецов из Ассамблеи вексов, и вся эта хрень в конце концов стала для него звоночком. Теперь, зная голую правду о Хватальщике, он уже сомневается, есть ли на Звезде монстр пострашнее, и никто в большей степени не заслужил медленной, мучительной смерти от руки Марото, чем...

Но каждый раз, когда он распалял себя мечтой о смерти злобного подонка, вспоминалось вдруг, как они с Хортрэпом сиживали вместе в десятках крепостей, в сотнях таверн, делились выпивкой и куревом, песнями и шутками. О том, как в катакомбах Обеля Марото свалился в водоем, кишащий лягушками-гоблинами, и тут бы ему и кирдык, если бы Хватальщик не нырнул и не спас. О том, что никто, кроме Хортрэпа, не смеялся, когда Марото пародировал других Негодяев, в особенности Феннека, хотя он и сам понимал, что получается не слишком удачно.

Ух, какая же это нелегкая работа — ненавидеть старых друзей, даже если они этого заслуживают. Лучше смотреть вперед, чем оглядываться назад, и заботиться о своей новой шайке куда важней, чем взвинчивать себя обидой на призраков прошлого. Марото попытался отыскать с высоты «вороньего гнезда» Ники Хюн или Донг Вона среди фигур, снующих по палубе. Сделать это было бы проще, если бы им оставили их лохмотья, но едва цеписты отремонтировали судно, которое Бань заранее окрестила «Императрицей воров», как Марото и его команду заставили переодеться. Балахоны кающихся грешников хуже продувались ветром, чем рубашки моряков, и кожа от них зудела больше, чем от сплетенных из водорослей жилетов, но, по крайней мере, Марото всегда хорошо смотрелся в черном, а еще этот наряд придавал правдоподобия ночной игре в плохого монаха — и в совсем плохую монахиню, которую придумала капитан Бань. Зная, как она любит поправлять его, Марото показал на берег и спросил:

— Это Зимний дворец, да? Красивые башенки.

— Что? — Бань наконец-то перевела взгляд с грустной картины внизу на отеанский берег. — Нет, не Зимний, а Осенний. Видишь клены в верхнем саду?

Марото прищурился, вглядываясь в скалистый берег и сад перед величественным дворцом, заслонившим весь горизонт, но с такого расстояния невозможно было хотя бы рассмотреть силуэты деревьев, не говоря уже о том, чтобы определить их породу.

— Нет, капитан, не вижу.

— Я тоже, — сказала она. — Но мы заходим с запада, олух, и поэтому не обязательно видеть эти несчастные клены, чтобы понять, что это Осенний дворец. Отеан располагается огромным ромбом с замком в каждом углу. Этот проклятый город куда крупней, чем выглядит на иноземных картах, так что мы сейчас плывем в другую сторону от Зимнего дворца.

— Не так уж и далеко, — произнес Марото, продолжая осматривать берег. — При попутном ветре...

— Возможно, мы будем на месте к полудню, — продолжила Бань. — Идиоты-цеписты вели нас не в ту бухту, пока их не остановил непорочный конвой. И теперь попутный ветер будет хлестать нам в нос весь обратный путь по Отеанскому заливу.

— Тогда у нас есть чем убить время, — намекнул Марото, выставляя бедро, и поморщился, когда колючий, как наждак, балахон царапнул кожу.

— Время не умирает, только становится старым и раздражительным, как и кое-кто еще.

Бань взяла мех с водой и галеты, до боли родные после долгих недель в Затонувшем королевстве с его отвратительной пищей. С другой стороны, иногда пленники не знали, что едят и пьют, а чувствительность порой притуплялась, и тогда тотанское питание было на вкус даже лучше трюмной воды или рассадника червей.

— Уверен, что у тебя еще что-то осталось с прошлой ночи, тигр?

— Позвольте смиренному послушнику напомнить своей исповеднице, что вчера ему не было даровано отпущение грехов. — Марото отщипнул от галеты, едва не сломав ноготь.

— Я говорю не о себе, а о твоем суккубе, — объяснила Бань. — Вчера ночью это случилось опять.

— Ох!

Теперь, когда она завела этот разговор, он вспомнил, что опять видел во сне Чхве. Встречи с дикорожденной красоткой всегда были сладостными, но подробности каждый раз ускользали из памяти. Он давно уже не испытывал никакого смущения перед Бань, как и она перед ним, ведь они столько увидели, сделали и испытали вместе на Джекс-Тоте, но все равно было забавно, что она лишь сообщала по утрам о его ночных стонах и вздохах. Прежде он спал тихо, и, возможно, это еще один признак того, что он стареет и мозг начинает пошаливать. С другой стороны, если яркие, но не оставляющие следов в памяти видения действительно связаны с разрушающим действием возраста, то все могло быть и намного хуже.

— Капитан, давайте отвлечемся от безобидных духов тумана и эфира и поговорим о более земном. Как мне известно, вы называете свою команду дармоедами, но ваш боцман всегда готов заплатить за кормежку потом и кровью... не говоря уже о прочих жидкостях.

— Боцман моей кормы, — проворчала Бань, и крошки галет упали с ее обветренных губ, пока она смотрела на далекую панораму столицы ее родины. — Считай за счастье, если я оставлю тебя юнгой, и чтобы больше ни пота, ни крови, пока я не поужинаю сама. По крайней мере, мы сможем получить достойную еду в Зимнем дворце. Если только нам разрешат последний ужин, когда опознают во мне пропавшую королеву пиратов.

— И все-таки странно...

Марото обернулся к косяку галеонов и каракк, а также непорочновских кораблей-черепах, что сопровождали цепистов всю дорогу от моря Призраков. Определенно, приближался конец света, и только неисправимый педант не удержался бы от напоминания, что сам же Марото этому и поспособствовал.

— Трудно поверить, но мы стали свидетелями того, как флот Багряной империи впервые вошел в Отеанский залив.

— Их паруса черны, как панталоны боевого монаха, — заметила Бань. — Империя уже не такая красная, как прежде.

— Все империи станут красными с адской быстротой, если мы не сможем объединить Звезду для защиты от Джекс-Тота. — Сказав это, Марото вздрогнул, несмотря на жаркое утро. Оставалось лишь надеяться, что этого жара хватит, чтобы затвердели его сырые планы спасения от того самого врага, которому он совсем недавно предал свой мир. — И меня радует, что кардиналы, после того как Ассамблея вексов лишила рассудка их папессу и объявила войну Звезде, приняли разумное решение и направились прямо сюда, чтобы заключить союз.

— Если ты искренне считаешь, что святой престол способен принять разумное решение, значит еще не очнулся от сладких снов, — возразила Бань. — Думаешь, стоит нам рассказать о грозящей всей Звезде опасности, как они тут же перестанут быть эгоистичными, злобными засранцами и протянут руку соседям-язычникам? Думаешь, эти негодяи могут так просто измениться?

— Я не говорил, что это просто, но если бы я не верил, что люди способны меняться, то сдался бы уже много лет назад.

Холодная рябь позора пробежала по спине Марото, как только лицемерные слова сорвались с его губ. Много лет он пытался стать лучшим из варваров, но, когда тотанцы влезли ему в душу, не просто вернулся к прежнему бесчестью, но каким-то образом ухитрился погрузиться на самое дно своей отвратительной жизни. Если он и изменился за эти унизительные десятилетия, то только к худшему...

Вот только не слишком ли мелодраматично это выглядит? Разумеется, он все испортил, сдавшись Ассамблее вексов, не стоит приукрашивать положение, но начнем с того, как он попал к ним в лапы? Пожертвовал собой, будучи обнаружен на гребне холма, чтобы Бань могла убежать от крылатого тотанского патруля. Марото ни о чем таком и не думал, а просто бросился навстречу опасности, защищая друга... Точно так же было, когда огромный яйцекладущий монстр напал на лагерь. И когда рогатый волк погнался за его отрядом в Кутумбане, и когда хитрожопые телохранители попытались обдурить путешественников-аристократов в Пантеранских пустошах. Так бывало много-много раз, и, хотя одуревшего от наркотиков Марото долгие годы вообще не заботило, будет он жить или умрет, в конце концов ему снова удалось увидеть какой-то смысл в жизни.

По глупости своей Марото решил, что его взгляды начали меняться, когда пошли слухи о том, что София жива. Но, оглядываясь назад, можно сказать, что была еще одна причина: знакомство с Пурной, Дигом и другими. В особенности с Пурной. Она поздно вошла в его песню, но с удивительной легкостью поменяла тональность. Если бы Марото еще и посчастливилось погибнуть в одной из многих попыток спасти ее сумасшедшую задницу, он ушел бы из жизни именно таким героем, каким Пурна его считала. Но он дождался момента, когда угодил на Джекс-Тот, и испортил свой итог самым чудовищным образом.

Однако он все еще жив — не важно, заслуженно или нет. И может быть — всего лишь может быть, — это означает, что жалкая капитуляция перед Ассамблеей вексов не была его последним шансом. Возможно, Марото все-таки станет таким, каким его видели друзья, каким он сам отчаянно хотел стать. В конце концов, когда перед ним были зрители, он играл не так уж и плохо, рискуя ради друзей задницей направо и налево, и, только оставшись наедине со своими сомнениями — или со сборищем жутких бессмертных колдунов, — оказался сбит с толку старым демоном своей низменной натуры.

И теперь, когда он так обосрался в постели, не остается ничего другого, кроме как выстирать белье, и лучше не дожидаться, когда кто-нибудь учует запашок. Дома, в Кремнеземье, после такого конфуза пришлось бы сжечь заодно и соломенные циновки, а затем сплести новые. Эта деталь делает смысл обычного речевого оборота более зловещим, но время не самое подходящее для того, чтобы увязнуть в формулировках. Сейчас нужны правильные поступки, а не напрасные слова.

— Допустим, все кардиналы святого престола остались мерзавцами, но это еще не значит, что они не могут поступить правильно, хотя бы ради собственной выгоды, — сказал Марото, стараясь сохранить солнечный оптимизм под натиском душевного шторма Бань. — Чтобы протянуть руку непорочным или кому-то еще, цепистам не понадобятся благородные жертвы, у них попросту нет другой возможности выжить. И они должны это понимать — иначе зачем было плыть в Отеан, вместо того чтобы вернуться в Диадему? Вы же сами подметили, что цеписты, похоже, завладели всем самотским флотом, пусть даже и не подняв имперского флага, так зачем же они направились сюда, а не домой, если не ради объединения?

— Возможно, эти пустоголовые не захотели вернуться домой просто потому, что не оставили там никаких резервов и теперь вынуждены искать безопасную гавань, — возразила Бань. — Или непорочновские корабли, патрулирующие море Призраков, не оставили им другого выхода, кроме как нанести визит в Отеан. Так что выбрось из головы мысль о том, что все мы теперь в одной лодке. Я ни на мгновение не допускаю, что Звезда хотя бы попытается объединиться в борьбе против Джекс-Тота. Скорее уж начнется соревнование, кому первому удастся продать остальных, и кое-кто из самых разумных людей уже попытался осуществить этот план, хотя и с обескураживающим результатом.

— Не напоминайте мне об этом, — взмолился Марото, едва не умирая всякий раз, когда разговор возвращался к тому, как быстро он согласился продать Звезду ради спасения собственной шкуры.

Чем дальше они отплывали от Джекс-Тота, тем острее ощущал он свою вину. Когда представится очередная возможность сыграть роль мученика, он не упустит ее так глупо.

Один из его любимых самообманов. Марото сердито замотал головой и продолжил:

— Я считаю себя хорошим парнем... Ну ладно, пусть не совсем хорошим, но стараюсь им быть... Возможно, я сделал в своей жизни много плохого, но хочу стать лучше. И каждый раз оказывается, что я обосрался. Каждый раз получается так, что хуже не придумаешь. Потому встает вопрос: а что, если я просто эгоистичный кусок дерьма, как все обо мне и говорят?

— Я не вправе задавать такой вопрос, — опершись на леер, ответила Бань своим настоящим голосом, лишенным обычной бравады. Тем голосом, которого Марото никогда не слышал и даже не хотел услышать. — О себе — может быть, но только не о тебе. В этом-то все и дело. Ты не так уж и плох, Полезный. И если понял, что у тебя осталась единственная роль — работа на тотанцев, то я не вижу, чтобы весь этот флот безумных имперцев думал как-то иначе. Они сделали бы то же самое, что и ты, только постарались бы продать Звезду в два раза быстрей.

— Послушайте, вы все еще думаете как пират, когда нужно думать как повстанец. — Марото почесал грудь под балахоном. — Главное в любом представлении — это изменить свое сознание, вжиться в роль, сделать...

— Я предпочитаю сама переживать приключения, а не слушать рассказы о них, — заявила Бань, осушив свой мех до последней капли.

Нет, не свой, а его мех. Теперь Марото различил коричневое пятно на нем. А значит, ему вскоре придется спускаться, хотя он предусмотрительно сделал глоток-другой перед тем, как Бань поднялась к нему.

— Если бы тотанцы чуть сильней увлеклись твоим представлением в роли главного врага человечества, они могли бы позаботиться о том, чтобы весь флот оказался под нашим нечестивым командованием, прежде чем сердечно попрощаться с нами.

— Они и так добились своего.

Марото задумался о своей последней роли — человек, продавший Звезду. Его давняя чокнутая подруга Карла был права: ад — это когда ты всю свою проклятую жизнь пытаешься сыграть более достойную роль, но в конце концов возвращаешься к тому, с чего начинал.

— Знаете, почему эти монстры поверили, что я заклятый враг всего человечества? Потому что так оно и есть. По крайней мере, именно таким я себя и чувствовал тогда, в животе у чудовища... Вживание в роль или просто подавление личности — как хотите, так и называйте.

— Послушай, в этот раз не нужно будет терять себя. — Бань положила последний кусочек галеты в ловушку для чаек, которую сама смастерила, но пока не поймала ни одной. — Здесь хватает цепистов, чтобы разнести весть о конце света. У меня для тебя есть другая роль.

— Еще хуже, чем грешный послушник? — спросил немного приободренный Марото, когда знакомая похотливая улыбка оживила ее веснушчатое лицо. — Скотоподобный епископ?

— Бунтарь в монашеском обличье, — объяснила Бань. — Корабли непорочных наверняка перехватили бы нас, попытайся мы прорваться раньше. Но теперь, когда они остались позади, мы начнем сеять семена инакомыслия. Даже если все, кто плывет на этих кораблях, были искренне верующими, когда покидали Диадему, теперь, насмотревшись на так называемых ангелов, они должны усомниться. Некоторые начнут искать нового мессию, который покажет им путь к спасению.

— Так кто из нас торопится с выводами? — спросил Марото.

Для святого престола возвращение на Джекс-Тот было одним из главных пророчеств, и, увидев своими глазами это чудо, цеписты скорее укрепятся в вере, чем усомнятся в ней. Конечно, им потребуется немало усилий, чтобы сложить воедино все скользкие подробности, но святоши и раньше только тем и занимались, что подгоняли факты под свою веру, так что у них в этом деле богатый опыт.

— В каких случаях нужно торопиться? — спросила Бань.

— Когда надеваешь штаны или когда снимаешь, капитан, — послушно повторил Марото и тоже плотоядно усмехнулся.

Сбежав с Джекс-Тота, он решил, что должен честно сыграть свою последнюю роль и искупить вину, помогая объединить Звезду в борьбе с чужеземными врагами. Но теперь, когда появилось время, чтобы заглянуть вперед, не стоило забывать, что непорочные ни разу не встали на сторону кобальтовых в войне с Багряной империей, а Вороненая Цепь всегда оставалась шайкой мерзких говнюков. И те и другие плевать хотели на всех прочих, и на тот случай, если надежды на их поддержку не оправдаются, разумный человек должен иметь наготове запасной план, для которого потребуется быстроходный корабль, чтобы уплыть как можно дальше от моря Призраков.

— А сейчас мы должны действовать с холодной головой. Постараемся получить аудиенцию у святого престола и императрицы и убедить их, что нужно объединиться, правильно? — сказал Марото.

Совсем было поникшая лучшая сторона его натуры оттеснила в сторону эгоистичные соображения. Драть-передрать, он обязан попробовать. Марото и сам понимал, что это демон вины снова проснулся в душе, силясь проглотить его целиком, как прежде пытались другие монстры. Но что толку размышлять о том, кто может тебя съесть, или о том, кого можешь съесть ты?

— Значит, хочешь добраться до ушей самых влиятельных людей в этой части Звезды? — спросила Бань. — Но ты так старался представить нас святому престолу как обыкновенных моряков, потерпевших кораблекрушение, что теперь они вряд ли проявят к нам интерес. Чтобы внедриться, нужно было убедить их в том, что мы глупы и безопасны, но «внедриться» не значит «получить приглашение к столу переговоров».

— Не значит, — согласился Марото и ухватился потными ладонями за леер, разглядывая пугающий и прекрасный город, словно заполнивший собой весь остров. — Но когда начнем действовать, мне придется сыграть мою самую честолюбивую роль.

— И кто бы это мог быть? — Бань смотрела, прикрывая рукой глаза от сияния, которое вот-вот должно было окружить голову Марото, принявшего героическую позу.

— Тот, кто поставил на колени Багряную империю, а потом вернулся, чтобы бросить вызов королеве Индсорит. Тот, кто сто раз обманывал смерть и вел смертных вместе с монстрами в бой при таких мизерных шансах, что даже паша Дигглби не осмелился бы принять пари. Тот, кто первым попал в плен к армии Джекс-Тота и первым встретился с ее вождями, а потом был отпущен. Тот...

— Это не роль, — сказала Бань, облизнув губы, как делал Марото, когда горячился. — Ты говоришь о себе.

— Драть-передрать, вы совершенно правы, капитан, — ответил Марото с такой широкой улыбкой, что ее свет могли увидеть Пурна и Чхве, Дигглби и София, Мрачный и его дед и даже старая развалина Хортрэп, по какую бы сторону Изначальной Тьмы они сейчас ни находились. — Я готов признать, что лучше знаю, как разрушить мир, а не как спасти его, но тем и хороша сцена, что ветчина там развешена на многих крючках, и узнаешь, какой из них вкусней, пока все не перепробуешь.

Глава 17

Имперский Медовый чертог мало отличался от тех, что бывают в саваннах, если не учитывать того, что на родине Мрачного он у каждого клана свой, а здесь, в Черной Моли, в него как будто набилась вся Багряная империя. В душном, прокуренном чертоге скопилось больше людей, чем набралось бы заслуживших имя охотников во всем клане Рогатых Волков. Но все же следовало отдать должное чужестранцам: многие из них, со сталью на поясе и шкурами на плечах, казались хладнокровными убийцами. Они не прятали свое оружие, и Лучшая еще сильней разозлилась на парня, которого звали Дигглби. Это он затащил ее сюда, причем настоял, чтобы она оставила копье в церкви, чтобы не нарушать, как он выразился, общественный договор... И тут она увидела, что ее сын явился со своим копьем.

Ее раздражение росло вместе с окружавшим шумом, и, когда Мрачный снова куда-то ушел, не сказав матери ни слова, Лучшая решила, что с нее хватит. Крепкое пойло приглушило боль от ран, но при этом заострило колючки, что царапали ее смущенный дух. Идея вызвать демонов и пройти сквозь Изначальную Тьму определенно будет стоить Лучшей потери души, если не самой жизни, и предпочтительно потратить оставшееся у нее время, блуждая под звездами, а не сидя на заднице в этом адском чертоге. Когда прогуливаешься под открытым небом, молитвы получаются естественней.

— Я ухожу, брат Рит, — сказала она монаху, приблизив губы к его уху.

Монах вздрогнул, услышав ее голос, как делал всегда, даже до того, как ослеп.

— Я должна исполнить приказ ядопрорицательницы и отца Турисы. Они поручили свершить правосудие над моими родственниками, но, чтобы узнать, каким должно быть это правосудие, мне придется отправиться на Джекс-Тот, к самому порогу Медового чертога Черной Старухи, и проверить правдивость слов моего сына. Либо вместо него говорит Обманщик, и тогда Мрачного следует убить, либо он говорит правду, и тогда, участвуя в его войне, я буду служить Падшей Матери. Но Неми Горькие Вздохи сказала, что ты решил не ходить с нами, а попросил отвезти тебя в Диадему... Так или нет?

— Может... может быть, у Падшей Матери на меня другие планы? — пропищал монах. — В конце концов, все исполняется, и отец Туриса велел мне отправиться в Священный город...

— Я же сказала, что приведу тебя туда, когда спасем Звезду от гибели, — напомнила Лучшая, на самом деле и не надеявшаяся, что разбудит в нем мужество и убедит участвовать в походе, но, как истинная цепистка, обязанная предоставить ему такую возможность. — Думаю, отец Туриса предпочел бы, чтобы ты боролся против Изначальной Тьмы, а не сбежал вместе с ведьмой.

— Что бы ты ни думала, охотница Лучшая, я уверен, что он не одобрил бы вызов демонов, даже ради благой цели, — чуть ли не наставительно изрек брат Рит. — Падшая Матерь зовет меня в Диадему, и я обязан откликнуться на зов.

Прежде он не говорил с Лучшей подобным тоном, и хотя она стремилась пробудить в нем вовсе не такую храбрость, это все же был достойный ответ. С другой стороны, раз уж имперский ржаногонь пробудил в Лучшей непривычную сентиментальность, он мог точно так же вселить и отвагу в душу монаха. Она согласно кивнула, но вспомнила, что собеседник ее не видит, и сказала:

— Если вернешься в клан раньше, чем я, или если я не вернусь совсем...

Увидев на его лице скептическое выражение, Лучшая умолкла. Она прекрасно понимала, что это должно означать. Так же выглядел Мрачный, когда она выслушала его песню и объявила, что если Звезду действительно окружили полчища монстров, то, разогнав их, сын сможет вернуться в клан. У Мрачного было в этот момент лицо человека, который никогда в жизни близко не подойдет ни к Мерзлым саваннам, ни к кому-либо из Рогатых Волков.

— Ну, тогда удачной охоты тебе, брат Рит, — сказала она, потому что этого иноземного мальчишку, в отличие от ее собственного сына, несомненно, направляла рука Падшей Матери, и, стало быть, Лучшая не имела права в чем-то его упрекать. — И пусть надежная дорога приведет тебя к его груди.

— Пускай небес надежный свод всегда покой твой бережет, — машинально ответил монах и кивнул, показав макушку с тонзурой. — И... удачной тебе охоты, Лучшая из клана Рогатых Волков.

Подобные слова из уст монаха, даже такого, имели не меньше веса, чем благословение.

Лучшая коротко попрощалась с Неми Горькие Вздохи и в самом разгаре долгого и совершенно ей ненужного прощания с чудаком Дигглби увидела поверх его сверкающего тюрбана, что Мрачный возвращается к столу. Словно напоровшись на ее взгляд, он неуклюже столкнулся с каким-то коротышкой, и тот у всех на глазах кинулся в драку. Похоже, Мрачный не ожидал, что может запросто получить удар в живот от человека вдвое ниже его ростом. И вместо того чтобы предпринять хоть что-нибудь, Мрачный только пялился на забияку, который вдруг истошно завопил, словно это он подвергся нападению. Окружающих, как бы сурово они ни выглядели, эти крики привели в замешательство, и никто не придумал ничего умней, чем опасливо попятиться. Никто, кроме Лучшей; она отреагировала мгновенно. Непорочный, которому она недавно отхватила руку, стоял рядом, держа копье Мрачного, и еще до того, как он заметил, что случилось с его возлюбленным, Лучшая отобрала у него оружие. Она бросилась вперед, нацелив копье в спину щуплого человечка, напавшего на Мрачного, но в этот момент ее простодушный сын наконец попытался защититься, как должен был поступить с самого начала. Он пнул коротышку коленом в грудь с такой силой, что тот отлетел назад, прямо на копье Лучшей, не добежавшей до места драки какую-то дюжину шагов. Оружие едва не вырвалось из ее рук, когда наконечник прошел сквозь ребра негодяя. Однако тот весил слишком мало, и Лучшая, приняв низкую стойку, сумела удержать древко. Насаженный на копье, словно на вертел, коротышка задергал ногами в воздухе, но Лучшая не отпускала его, пока не убедилась, что он больше не представляет опасности.

— Нет! — вскричал Мрачный и двинулся к матери, шатаясь и держась окровавленной рукой за живот. — Нет, мама! Нет!

Да, это так похоже на Мрачного — единственный раз за всю жизнь мать вступилась за него, а он еще и недоволен. Ох, как он плакал в свои пять лет из-за побоев Бычьей Погибели и Вихляя Криворукого. Он сдерживал слезы, пока эти двое издевались над ним, но потом, когда Лучшая вытаскивала каменные крошки из ссадин на его лице, рыдал не переставая и то и дело спрашивал, почему она стояла в стороне и спокойно смотрела на происходящее. Через год, когда Мрачный превратил Криворукого в Однорукого, Лучшая решила, что он теперь умеет постоять за себя, но, видимо, ошиблась... Что ж, по крайней мере, он вырос настолько, что больше не ждет от нее помощи.

— Отпусти его, отпусти! — потребовал Мрачный.

И она, заметив, что негодяй выронил нож, подчинилась, опустила обмякшее тело на пол, лицом вниз, и выдернула копье. Наконечник был идеально приспособлен, чтобы проскальзывать сквозь ребра без помех. Она улыбнулась, глядя, как кровь хлещет из раны. Ее отец, заключенный в этом копье, поработал на славу.

— Дра-а-ать!

Словно ополоумев, Мрачный отнял руку со своей раны, перевернул низкорослого мужчину на спину и приложил ладонь к дыре в его груди. Нет, не мужчину, а мальчишку — Лучшая поняла это, увидев, как пузырится на губах красная пена и глаза закатываются вглубь маленького черепа.

Толпа рассерженно загудела, а Мрачный опять заревел, уже совсем без причины, — сам он был чуть ли не вдвое моложе этого мальчишки, когда отправился на войну и впервые пролил кровь врага в настоящем бою, а не в кабацкой драке.

— Помогите кто-нибудь! — завывал Мрачный. — Неми! Неми, помоги ему!

— Что за хрень вы тут устроили? — спросила у Лучшей крупная женщина в кольчуге, как будто охотница была в чем-то виновата.

Оскорбленная этим вмешательством, Лучшая, не удостоив ее ответом, вытерла копье так резко, что брызги крови упали на дощатый пол рядом с сапогами женщины.

— Я же отпустил тебя! — вопил Мрачный прямо в лицо мертвому мальчишке. — Отпустил! Я пришел сюда не за тобой! Не за тобой! Я отпустил тебя!

Неужели ее сын настолько плохой охотник, что даже не может определить, когда жизнь покидает раненого?

— Ты ловко обращаешься с копьем, кремнеземка, когда имеешь дело с детьми, а если противник окажется чуть покрупней? — сказала женщина в кольчуге, шагнув вперед и положив руку на навершие меча.

Лучшая усмехнулась в ответ на этот глупый вопрос. Чем крупнее дичь, тем проще в нее попасть.

— Мы все видели, что это была случайность, и к тому же мальчишка напал первым, — заявил смуглокожий чужеземец с татуированным лицом, вставая между двумя женщинами и протягивая раскрытые ладони в сторону каждой из них.

— Ничего из этого дерьма мы не видели, ранипутриец, кроме того, что двое дикарей набросились на десятилетнего, — встрял в разговор седой мужчина, стоявший за спиной у женщины в кольчуге.

Он уже держал в руке топор, и еще несколько увенчанных шлемами голов в толпе одобрительно кивнули.

— Я пришел... не за тобой.

Рука Мрачного соскользнула с раны мальчишки. Стоя на коленях, он поднес липкую от крови ладонь к лицу, словно в первый раз увидел ее.

— Посмотрите на это и попробуйте только сказать, будто бы малый не сам напросился.

Татуированный мужчина указал на живот Мрачного, и, похоже, его слова немного рассеяли напряженность. Из-под разрезанной рубахи Мрачного сочилась кровь, и Лучшая вдруг поняла, что рана намного серьезней, чем ей поначалу показалось. Она уже хотела опуститься на колени и помочь сыну, но тут его друзья пробились сквозь толпу и облепили Мрачного. Гын Джу бессвязно кричал, Пурна ругалась, Неми что-то бормотала под нос, а Дигглби сокрушенно всплескивал руками. Вся таверна собралась вокруг них, и рассерженных голосов становилось все больше — Лучшая заметно продвинулась в изучении багряноимперского языка с тех пор, как взвалила на свои плечи заботу о брате Рите, и ей очень не понравилось то, что удалось разобрать в этих выкриках.

— Кто знает этого мальчика?

— Что случилось?

— Это убийство?

— Кто прикончил мальчишку?

Татуированный иноземец, тот самый, что вмешался в ссору, старался сохранять невозмутимость, но в голосе отчетливо прозвучало беспокойство.

— Уносите своего друга отсюда, и побыстрей.

— Его нельзя перемещать, — запротестовала Неми, разгибаясь после быстрого осмотра раны. Ее руки теперь были в крови, как и у Мрачного. Тот все еще стоял на коленях — казалось, вот-вот потеряет сознание. Губы шевелились в беззвучной молитве, остекленевшие глаза смотрели в пустоту. Дигглби и Пурна положили его на пол, а Гын Джу зажал рукой рану. Его серая маска была в красных пятнышках.

— Можно или нельзя, но здесь слишком опасно, — прошипел иноземец, и его голос был едва различим в сердитом гомоне толпы. — Мои ребята помогут отнести его куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

— Я сбегаю за вардо, — сказала Ними, кивнув незнакомцу. — Лучше везти его в фургоне, а не нести на руках. Вытащите его на улицу, но не дальше. Если не закрыть рану, он умрет.

— Поторопись! — крикнул Гын Джу петлявшей в толпе ведьме, как будто в понукании была необходимость.

— Что случилось? — спросила Пурна, поднимая взгляд от пепельного лица сына Лучшей. — Что за хрень здесь произошла?

Лучшая в ответ лишь покачала головой, сомневаясь, что правильно во всем разобралась. Копье в ее руке задрожало, как рамка лозоходца. Может, так и было на самом деле, только почуяло копье отнюдь не воду... Лучшая опустила взгляд и поняла, что это дрожит не оружие, а ее рука. Пурна задала очень важный вопрос — что случилось? Мрачный от одного удара ножом потерял больше крови, чем ей самой удалось выпустить из него за весь недавний поединок, и тонкие струйки все еще текут между пальцами Гын Джу. Вся таверна гудит, словно растревоженный улей ледяных пчел. Сын Лучшей может умереть прямо здесь из-за какой-то непонятной стычки.

— Так ему, на хрен, и надо. Нечего было задирать мальчишку, — послышался голос из толпы.

— Вот, значит, как все было?

— Я видела! Он набросился на мальчишку, тот в ответ замахнулся ножом, а в это время вторая засранка ударила в спину.

Кажется, это сказала та самая женщина, что первой раскрыла рот, а теперь затерялась в толпе.

— И это сигнал для нас, — заявила Пурна, подхватывая Мрачного под мощное плечо. — Давай вынесем его отсюда как можно осторожней.

Лучшая очнулась от оцепенения и подошла к Мрачному с другой стороны.

Сын вырос таким большим, что тащить его вдвоем было нелегко. Но тут сквозь толпу, злобившуюся все сильней, протиснулся все тот же отзывчивый иноземец и позвал, обернувшись:

— Эй, леопарды мои, все сюда! Тут для вас работка!

В одно мгновение рук, которых прежде не хватало, сделалось слишком много, но, когда Мрачного наконец подняли, толпа и не подумала пропустить.

— Неужели дадим им уйти просто так?

— Мальчишка этого не заслужил!

— Разве он не был одним из нас?

— Был!

По этим возгласам Лучшая поняла, что озлобленность толпы сменилось жаждой мести.

— Положите убийцу на пол! — скомандовал какой-то мужчина, вскочивший на соседний стол и теперь покачивающийся то ли от выпитого, то ли от выкуренного. — Я Кроссто, командир эйвиндских разведчиков, и я требую правосудия... ради этого мальчишки.

— И ты имеешь на это право, — ответил ему татуированный иноземец и подал своим подчиненным знак положить Мрачного. — К сожалению.

— Они будут сожалеть еще сильней! — прорычала Лучшая, и на сердце у нее стало легко, словно она была сорванным ветром листком, плывущим над саванной.

Даже рогатый волк не вырвется, если его окружит сотня бывалых охотников. Падшая Матерь призвала ее к себе вместе с сыном. И теперь Лучшая должна лишь проявить доблесть, чтобы их обоих перенесли отсюда прямо в Медовый чертог Черной Старухи. Посмотрев на говорливую женщину в кольчуге, уже выхватившую свой меч, Лучшая решила, что справится с ней без особых хлопот, и замахнулась копьем своего сына, копьем своего отца, чтобы...

— Где, драть-передрать, мой сэндвич?!

Лучшая не могла видеть дверь таверны за спинами противников, но голос узнала сразу.

Все еще стоявший на столе командир разведчиков оглянулся на дверь:

— Вали отсюда, старый пердун, пока тебя не вздернули вместе с этими варварами. И с твоим драным сэндвичем.

В толпе рассмеялись, а командир повернулся к Лучшей и ее окруженным спутникам... но тут его коротко остриженные волосы вспыхнули, и ослепительно-яркий столб огня рванулся к потолку, опалив стропила. Лицо почернело от жара, а затем взорвался череп.

Лучшая растерянно заморгала, не в силах поверить глазам, хотя на толпу уже сыпался волосяной пепел, осколки кости и ошметки мозга. Обезглавленное тело упало со стола.

Колдовство. Безумное, непостижимое колдовство.

И паника. Вполне объяснимая всеобщая паника. Воспользовавшись ею, друзья Мрачного вместе с отзывчивыми иноземцами оттащили его обмякшее тело к двери, где стоял хмурый Хортрэп. Его губы были влажными от крови, к ним прилипли клочки шерсти. Лучшая хорошо знала это выражение хищника, лишь раздразнившего скудным завтраком свой аппетит. Толпа попятилась к дальней стене таверны, языки пламени облизывали стропила.

И только после того, как небольшой отряд перенес Мрачного через несколько кварталов в том направлении, откуда должна была появиться повозка Неми, Лучшая спохватилась и потрусила назад к горящей таверне, чтобы забрать брата Рита.

Глава 18 

В Высшем Доме Цепи горели тысячи свечей, и тихий голос кардинала с помощью искусно устроенной эхо-камеры долетал с Ониксовой Кафедры до обитых бархатом скамеек самого последнего ряда. Эти сиденья оказались в новинку даже для тех зрителей, кто прежде посещал проповеди, ведь таких допускали только в Низший Дом, где приходилось преклонять колени на голом обсидиановом полу. Тот огромный собор вмещал в десять раз больше людей, чем это сравнительно небольшое сооружение, да и Средний Дом тоже был сейчас заполнен до отказа.

Кардинал вещал прямо в открытый рот вырезанного из камня ангела, шесть сверкающих крыльев которого и составляли кафедру. Проходя по трубам, голос цеписта усиливался и достигал ушей каждого из бесчисленных слушателей. Однако даже эти три крупнейших на Звезде Дома Цепи не могли вместить всех жителей Диадемы, пожелавших присутствовать на первом заседании вновь образованного парламента. Но так уж всегда бывает при создании правительства, и населению придется узнавать новости обычным способом: из слухов или распространяемых в толпе брошюр.

Позади кардинала, за алтарем, теснились на скамейках другие ораторы; круглое окно из дымчатого стекла нависало над ними, словно тусклое солнце. София уже переговорила с большинством парламентариев и была теперь счастлива, что ни ей самой, ни Индсорит не нужно сидеть рядом с ними у всех на глазах. Обе они должны ждать среди зрителей, когда их позовут.

Но не на одной из этих неудобных скамеек. София нашла компромиссное решение. В исповедальнях, тянувшихся вдоль всего нефа, она выломала решетку, разделявшую соседние кабинки, чтобы можно было видеть друг друга. София испытала огромное удовольствие, когда шарахнула святым молотом боевой монахини по закрытому решеткой образу Падшей Матери, а потом бросила его Мордолизу, словно лакомую косточку. Вряд ли это будет полезно для зубов, но, с другой стороны, он же демон, и, возможно, зубы станут только острее.

Индсорит и вовсе побаивалась появляться на собрании. Сомневалась, что одного дружественного жеста — открытия замка Диадемы для всех жителей города — достаточно, чтобы расположить к себе тех самых бунтарей, которых слуги Короны истязали от ее имени; но София в конце концов убедила ее. Подпольная организация Бориса была лишь одной из многих партий, претендующих на места в правительстве Диадемы, и, кроме них, оставалось еще множество верноподданных, которых воодушевит известие, что багряной королеве удалось пережить покушение И’Хомы. Если Индсорит и София публично проявят уважение к новому правительству, это успокоит некоторые партии, разочарованные тем, что Поверженная Королева и ее еще менее популярная преемница удивительным образом остались живы.

Пригласив бывших правителей принять участие в учредительном собрании, будущие парламентарии сделали не просто умный, но и крайне необходимый ход. Это верно, что Вороненая Цепь, свергнув королевскую власть, а затем сама стремительно покинув город, оставила после себя пустоту в столице Самота, однако нельзя сбрасывать со счетов и двадцать две провинции Багряной империи, в каждой из которых есть полки, сохранившие верность правительнице, будь она полноправной или чисто номинальной. Если королева — или даже две — признает законность свежеиспеченного правительства, это спасет империю от гражданской войны и положит начало долгому процессу освобождения Звезды от тирании.

По крайней мере, так было задумано. София весьма скептически относилась к перспективам новой власти, даже не учитывая те осложнения, что могли возникнуть, если бы запоздавшая Чи Хён все-таки протащила свою задницу и весь Кобальтовый отряд через Врата Диадемы. Хотя такое с каждым днем казалось все менее вероятным. София искренне надеялась, что с девочкой ничего страшного не случилось и Чи Хён всего лишь внезапно поменяла планы. Но даже если так, почему Хортрэп не появился здесь и не предупредил? Каждый раз, когда София думала об этом, в ее воображении возникала одна и та же картина: старый колдун открывает Врата у Языка Жаворонка, обещая безопасно провести Кобальтовый отряд в Диадему, но Изначальная Тьма проглатывает их всех без отрыжки. Мысль о том, что ведьмак мог переоценить свои силы и невольно обречь на гибель отряд, вовсе не казалась неправдоподобной... как и более мрачный сценарий, при котором Хортрэп просто одурачил Чи Хён и принес в жертву целую армию ради какого-нибудь гнусного ритуала, требующего, чтобы тысячи людей добровольно вошли во Врата. Горькая правда заключалась в том, что София доверяла Хватальщику ничуть не больше, чем много лет назад, когда они впервые связали своих демонов. По правде говоря, узнав Хортрэпа ближе, она стала доверять ему еще меньше.

В любом случае обеспокоенность этими мрачными возможностями только отвлекала ее от насущных проблем. И, судя по тому, как разворачивались события, появление генерала Чи Хён с ее фальшивыми кобальтовыми могло показаться новому парламенту Диадемы подарком судьбы в сравнении с другими желающими испортить инаугурационный бал. Что будут делать эти дилетанты, если Черная Папесса приведет имперский флот обратно в пролив Скорби? Или если возрождение Джекс-Тота вызовет непредсказуемый хаос, как опасалась Индсорит? Или еще проще — если какой-нибудь предприимчивый аристократ из соседней провинции, объединившись с имперским полковником, нападет на Диадему, чтобы занять престол?

Пусть даже во впечатляющие, по всеобщему признанию, ворота Диадемы никто не постучится в ближайшие десять лет, все равно сомнительно, что эти люди смогут мирно управлять городом больше ста дней, пока новый виток борьбы за власть не приведет к еще большим беспорядкам. Она шла на это сборище в оптимистичном настроении, но после многочасовых заунывных речей и противоречивых идей относительно будущего Диадемы уже не была уверена, что сможет сотрудничать с новым правительством.

Однако Мордолиз задремал у ее ног, а если ему сделалось скучно, это хороший признак, правда?

— Мне не нравятся эти речи о мучениках, — проворчала Индсорит из соседней исповедальни. — Особенно когда их произносит служитель Вороненой Цепи.

— Ничего, он уже заканчивает, — ответила София, глядя, как кардинал воздевает перевязанные руки к небу, подчеркивая свой посыл о необходимости новой, более мягкой интерпретации гимнов Цепи. — И к тому же его действительно распяли, так что я могу понять, почему он завис на идее мученичества.

— Если он так стремился стать мучеником, то пусть бы и дальше висел, — сказала Индсорит, и София едва не позабыла про все то дерьмо, что творилось вокруг.

Не то чтобы шутка вышла смешной, просто было очень приятно видеть, что Индсорит окончательно выздоровела, швы затянулись и снова проявляется ее характер. Индсорит выжила, и выжила она благодаря тому, что София в кои-то хреновы веки поступила правильно, отправилась в Диадему, вместо того чтобы порвать с кобальтовыми, как поначалу задумала. Год назад в занесенной снегом ледяной пещере посреди Кутумбанских гор она мечтала о том, как будет истязать Индсорит в наказание за убийство Лейба и других жителей деревни, а теперь они вместе дурачатся, сидя в церкви, как девчушки, которых родители силком затащили на мессу.

Подняв израненные руки, Индсорит произнесла:

— Во всяком случае, И’Хома последовательна в своем безумии. Меня она терпеть не могла, но протыкать гвоздями своих же приспешников...

— Говорят, даже кое-кто из святого престола кончил тем же, что и множество простых верующих. Один мятежник рассказывал, что это было похоже на вопящий от боли лес, и, хотя дикорожденные вскоре сняли распятых, многие успели истечь кровью.

Эти разговоры о казненных кардиналах, епископах и жрицах разбудили Мордолиза. Он поднял голову и окинул взглядом переполненный Дом Цепи.

— Удивительно, что дикорожденных не распяли вместе со всеми, — заметила Индсорит.

— Думаю, И’Хома собиралась уничтожить анафем прямо в их монастырях, — предположила София. — Как там они называются, Норы? Но видимо, кто-то из тех, кому поручили передать отравленные кадила, не выполнил приказ и предупредил дикорожденных, так что они успели разбежаться.

— Стоит только заговорить о Вороненой Цепи, как сами мы начинаем казаться разумными правительницами.

— Не торопись с выводами, — ответила София, изо всех сил стараясь не улыбаться, и тут же поразилась: когда в последний раз ей доводилось сдерживать улыбку, а не вымучивать ее?

С той хмельной ночи в кухне замка, когда София неожиданно разоткровенничалась с Индсорит, она ощущала все большую легкость в общении с женщиной, от которой меньше всего ожидала дружеского участия. Объясняй это хоть схожим личным опытом и вытекающим отсюда сходством мировоззрений, хоть просто природным родством душ, но связь между ними все крепла. Возможно, сыграло роль и то, что Индсорит была довольно миловидна. Но София встречала много очень красивых людей, которые вызывали у нее лишь отвращение, так что этой причине не следовало придавать особую важность.

— Полагаю, ты не получила религиозного воспитания? — спросила София заскучавшую подругу.

Индсорит тряхнула рыжими волосами, сделала глоток из серебряной фляги и протянула ее Софии.

— Демоны тебя подери, нет, конечно. Моя мать ненавидела цепистов даже сильней, чем твоих кобальтовых. Ну хорошо, может, и не сильней, но близко к тому.

— Что ж, о вкусах не спорят.

София не взяла фляжку, зная, что там всего лишь холодный калди, и не желая еще больше раздражать горло, ведь она и так почти непрерывно курит кукурузную трубку. Возможно, из-за малого объема чашечки София старалась набить ее поплотней, как всегда выходило с этими кукурузинами. Во имя шести демонов, которых она связала, нужно отыскать подходящий корень вереска и вырезать приличную трубку.

— Теперь моя очередь угадывать, — сказала Индсорит. — Я вижу тебя девушкой из набожной семьи, поющей в церковном хоре... откуда прямая дорога в женский монастырь.

— Теплее, теплее, — усмехнулась София.

— Но грехопадение с усбанским миссионером лишило тебя всего.

— Тьфу ты! — София невольно представила себе Феннека. — Хочу, чтобы ты знала: у меня нет привычки к таким...

— Тсс! — зашипел подросток с ближайшей скамьи, бросив сердитый взгляд на открытую дверь в исповедальню.

София сделала страшные глаза, но Индсорит уже успела извиниться перед парнишкой.

Вот потому-то из этой девочки и вышла более достойная королева. София терпеть не могла всей этой хрени. Допустим, кардинал на Ониксовой Кафедре действительно многое перенес и встал на правую сторону, когда И’Хома объявила о своих безумных планах. Допустим, его версия учения Цепи не так глупа и жестока, как старый канон, — он похож на добрых верующих, которые, по словам Лейба, жили по соседству, но ни разу не попытались затащить его и жену в осиновую рощу к замшелому алтарю. Однако, как ни старалась София прислушиваться к словам святоши, все равно не могла переварить его проповедь. А это была именно проповедь. Человеколюбивая, особенно если сравнивать с теми, что звучали в этом Доме Цепи до ее падения, но все же основанная на неизбежном утверждении, что Падшая Матерь следит за всеми деяниями смертных и каждому воздаст по делам его.

— ...Поэтому вера в Падшую Матерь сама по себе не является мерилом добра в наших душах, — говорил пострадавший кардинал. — Обманщик без устали ищет возможности обратить наши священные добродетели против нас самих, искушает нас самыми сладостными плодами. Отвергните его. Блаженны гордые, ибо они будут владеть Звездой. Несомненно, эти слова знакомы даже неверующим, но их смысл часто извращают. Это не оправдание тирании и не обращение к низости, наоборот, — это призыв быть такими же сильными и решительными, как наша создательница, и взять власть в свои руки ради спасения мира, не дожидаясь вмешательства Всематери. Мы должны жить так, будто этот бренный мир — единственное, что у нас есть, и пусть нам достанет гордости верить, что мы способны спасти его. Мы должны явить правосудие тем, кто в нем нуждается, а не сидеть сложа руки, полагаясь только на посмертное беспристрастное взвешивание и позволяя преступникам остаться безнаказанными. Не ждите помощи от Падшей Матери, поступайте сами так, как поступала бы она. Спасибо, друзья мои.

Вот так, даже без обычного «пускай небес надежный свод всегда покой ваш бережет» в заключение. София пожалела, что недостаточно внимательно слушала кардинала, прошаркавшего к скамейке и занявшего место рядом с уродливой матерью настоятельницей, выступавшей прежде него от имени «исправленных анафем», как назвала она своих дикорожденных братьев и сестер. Использование этого термина едва не спровоцировало драку. Циклопического вида женщина, представительница немногочисленной и до сих пор нелегально проживавшей в Диадеме группы неизмененных дикорожденных, вскочила на свои копыта и потребовала извинений. Теперь они сидели по разные стороны алтаря и старались не смотреть друг на друга. Сколько еще так называемых цепистских ведьм, брошенных своей папессой, сохранят верность Цепи, пусть даже в ее усовершенствованном виде, к которому призывает кардинал, и сколько отвергнут церковное воспитание, объединившись с теми, кто стремится уничтожить Вороненую Цепь под любой из ее личин? София надеялась, что со временем все одурманенные церковью дикорожденные придут в себя и отбросят эту Цепь, сковавшую их души, вместе со священными текстами, сочиненными и истолкованными теми, кто видел в анафемах существа низшего сорта.

— Благодарю вас, кардинал Обедир, — сказала Элувейти, пожилая матрона, которую остальные представители единогласно избрали председателем этого собрания.

Это был единственный пункт, в котором они пришли к согласию.

Она оперлась ладонями на верхние крылья кафедры. София подумала было, что ее обманули колеблющееся пламя светильников и тусклые солнечные лучи, с трудом пробивавшиеся сквозь матовые окна верхнего яруса, но, прищурившись, поняла, что у женщины нет ни единого пальца на обеих руках.

— Мы слышали сегодня много выступлений и сердитых споров. Так и должно быть; если в начале нового грандиозного дела не было никаких разногласий, значит кому-то попросту заткнули рот. Мы хотим изменить Диадему и тем самым изменить весь наш мир. Это не должно быть легко. Мы хотим угодить многим, а не единицам, хотим услышать даже слабый шепот угнетенных и сказать от имени тех, у кого вовсе нет голоса. Это не должно быть легко.

Какой бы немощной ни выглядела эта старуха, ее голос был сильным и жарким, даже властным. Она была прирожденным лидером и воодушевляла не только словами, но и тоном. София задумалась о том, не так ли бывало с ней самой в прежние времена, когда она обращалась к народу на деревенской площади, взобравшись на воз с сеном. Должно быть, крестьяне что-то чувствовали в голосе Софии, если так дружно вставали под ее знамена.

— Сколько среди нас тех, кто мечтал освободиться от королевской власти и от Цепи? Сколько тех, кто молился об этом запрещенным богам или незабытым предкам — любому, кто мог прислушаться к нашим мольбам? Сколько тех, кто был уверен, что знает, какой должна стать Диадема, когда придет избавление?

При этих словах над морем горожан, заполнивших церковные скамьи, пронеслись смущенные смешки.

— А сколько среди нас тех, что никогда не заглядывал так далеко вперед, кто думал, что достаточно просто обрести свободу? Должна сказать вам, друзья мои, что я тоже мечтала об этом дне, молилась о его наступлении, и хотя не знаю точно, что нужно сделать для процветания нашего города, но твердо уверена в одном: нам не будет легко. Мы сбросили ярмо с наших шей, но как вспахать поле? Мы сорвали с петель двери темниц, и тюремщики разбежались, но куда нам теперь идти, как выжить, если у нас нет ничего, кроме нас самих? Я не знаю, что делать, и это не может быть легко... но так лучше. Да, так лучше всего!

Зал одобрительно заревел, ноги в тяжелых сапогах, мягких туфлях и просто в обмотках застучали по полу. София невольно подалась вперед, чтобы лучше слышать.

— Мы собрались сегодня не только для того, чтобы сказать, что думаем сами, но и выслушать других, — продолжала председатель, в своем домотканом коричневом балахоне похожая на нищенствующего монаха десяти истинных богов Трве. — Отсюда мы унесем больше вопросов, чем ответов, касающихся нашего будущего, и повторяю еще раз: так и должно быть. Остерегайтесь тех, кто предлагает легкие решения для трудных дел! Мы говорили о правах, привилегиях и собственности и о том, нужны ли вообще права, привилегии и собственность. Мы услышали, почему нам необходимы тысячи новых законов и милиция, следящая за их выполнением, и услышали, почему необходим всего один закон — закон взаимного уважения для всех жителей нашего города.

Мы услышали, почему те, кто присягал на верность Цепи или королеве, должны быть изгнаны, если не хуже, и почему необходимо создать новую церковь и новое королевство. Еще мы услышали, что избирательное право — это первый шаг к тому, чтобы определить, каким должен быть наш первый шаг, но при этом услышали и десятки разных мнений о том, что означает это избирательное право. Десятки разных мнений о том, как нам управлять городом, как защититься от взяточничества и всего прочего. И, желая оставаться честной перед вами, мои друзья, мои соседи, я не раз повторяла в ходе этого учредительного собрания для всех заинтересованных жителей Диадемы: это не должно быть легко. Но так лучше. Так лучше всего. Мы должны неторопливо, тщательно и уважительно рассмотреть все вопросы по очереди, и хотя это не должно быть легко, но все-таки будет легче того, через что нам довелось пройти, чтобы дожить до этого счастливого дня. Мы свободные люди!

Половина собравшихся в Доме Цепи вскочила на ноги, затопала и закричала, но Элувейти усадила их на место взмахом беспалой руки:

— Свобода заключает в себе очень много разных возможностей, друзья мои! Да, мы свободны... мы вольны построить великолепный, сверкающий город, в котором все будут равны, но вольны и ввергнуть себя в трясину конкуренции, споров и бездействия. Нам многое предстоит решить. И теперь, когда мы услышали так много различных и противоречивых мнений, что студент, изучающий право, с трудом усвоил бы их даже за дюжину лекций, давайте сделаем перерыв, чтобы обдумать услышанное, а потом продолжим обсуждение, пока не придем к какому-то решению.

Раздавшиеся в ответ одобрительные крики, аплодисменты и топот звучали, возможно, чуть тише, чем в прошлый раз, но, по крайней мере, все приободрились после долгого, напряженного дня. Элувейти позволила собравшимся пошуметь еще немного, а затем заставила замолчать, прокашлялась и сказала:

— А перед объявлением перерыва я должна сделать два сообщения.

— Начинается, — проворчала София и, оглянувшись на Индсорит, поняла, что та нервничает не меньше ее самой.

При первой встрече Элувейти держалась вежливо, но без благоговейного страха перед Поверженной Королевой, именем которой она начала борьбу за власть в Диадеме больше двадцати лет назад, восприняв новость о том, что София инсценировала свою гибель, без особого удивления или волнения. Как и большинство ее собеседников. Они поговорили немного о том о сем, а потом пожилая предводительница мятежа объяснила, как София и Индсорит будут публично введены в новое правительство.

— Во-первых, к нам любезно согласилась присоединиться Индсорит из Юниуса, — объявила Элувейти, умышленно не упоминая никаких титулов.

Стиснув зубы от напряжения, Индсорит вышла из исповедальни и с нарочитой неторопливостью зашагала по боковому проходу. Светское собрание в Доме Цепи отреагировало на ее появление так, словно с неба спустился ангел... или демон поднялся из Изначальной Тьмы. София поморщилась, когда публика зашипела на ее новую подругу, но Индсорит была большой девочкой и даже не вздрогнула. Она поднялась к Ониксовой Кафедре по украшенной фестонами лестнице и стала рядом с председателем. Элувейти обратилась к залу:

— Индсорит из Юниуса пришла к нам не как деспот, а как обычный житель Диадемы. Я правильно говорю?

Что ответила Индсорит, София не расслышала, затем пожилая женщина прошептала что-то ей на ухо и уступила место на кафедре. Индсорит была не таким хорошим оратором, как Элувейти, но она говорила искренне, и голос ее дрожал от неподдельных эмоций:

— Да, правильно. Я посвятила жизнь служению моему народу, моему городу, моей империи, но не всегда добивалась успеха. Иногда... иногда я ужасно подводила вас. Я смиренно и чистосердечно прошу прощения за тот вред, что причинила вам, и рада возможности исправить ошибки. Надеюсь, быть гражданином у меня получится лучше, чем быть королевой.

Проклятье, все получилось и короче, и намного естественней, чем ожидала София. Теперь эта девочка нравилась ей еще больше, но, судя по новой волне шиканья, Индсорит еще не завоевала сердца публики. Вид этих людей, никогда не сидевших на багряном престоле, но скороспело судящих о ее правлении, опалил Софии задницу так, словно под скамьей стояла покаянная свеча.

— Благодарю вас, Индсорит из Юниуса, — с нажимом проговорила Элувейти, и ее зычный голос заставил недовольных замолчать. — Я должна сделать еще одно объявление, но для многих из вас оно не станет полной неожиданностью, потому что я повторяла эти слова долгие годы. Это была молитва безбожника, боевой клич всех, кто верил в наше дело, и теперь я рада сообщить, что в Диадему вернулась одна из ее великих дочерей. София жива!

В тот момент, когда Индсорит открыла дверь исповедальни, чтобы занять место возле алтаря, кое-кто из слушавших уже повернул любопытное лицо к Софии, гадая, что за старуха сидит так близко к бывшей королеве. Теперь взгляды всех присутствующих устремились на нее, и она, глубоко вздохнув, поднялась с места, хотя предпочла бы просто закрыть дверь и отсидеться в кабинке, пока последний участник собрания не покинет Дом Цепи. Ее демон тоже встал, жалобно подвывая, и посмотрел на хозяйку с ленивым любопытством, вероятно удивляясь, как и сама София, почему она так испугана предстоящей встречей с народом, которым когда-то правила... правила из рук вон плохо, а потом и вовсе покинула его.

Ее не встретили свистом, как Индсорит, или она просто не расслышала этого за гулкими ударами собственного сердца и тяжелым стуком сапог по полированному мраморному полу. Шагая по проходу, она безуспешно пыталась подражать королевской осанке Индсорит, гордо подняв голову и держа спину прямо, но то и дело сутулясь. Краем глаза она заметила, что жители Диадемы, ряд за рядом, встают со скамей. Она цинично предполагала, что на собрание в Высшем Доме Цепи будут допущены только близкие друзья лидеров различных фракций, но встретила здесь чумазые лица, сальные волосы, протертые на локтях рубахи людей низкого происхождения. Маленький мальчик, сидевший с краю скамейки, с таким интересом смотрел на вернувшуюся Холодный Кобальт, что Мордолиз подбежал и выхватил булочку из его слабой руки. Кто-то в густом лесу лиц зарыдал, другие улыбались так широко, что София могла различить бледные десны. Она не увидела Бориса, хотя тот пообещал быть здесь, но, возможно, он получил право на более удобное место за то, что привел двух королев вместо одной.

— София жива! — повторила Элувейти, когда София поднялась к кафедре и стала по левую руку от предводительницы восстания, а Мордолиз лег на пол возле ног хозяйки. — И она вернулась к нам в тот час, когда мы больше всего в ней нуждались. Наша дорогая героиня, которая в ходе восстания кобальтовых превратилась во всесильного генерала...

Что за ерунда? София ни в кого не превращалась в ходе восстания. София сама и была восстанием, эпохой... Но она постаралась не скрипеть зубами, понимая, что есть множество других мест, по которым можно пнуть гораздо больней, чем по ее уязвленному самолюбию.

— Наш дорогой генерал, — продолжала пожилая женщина, — которая победила злого короля Калдруута и сама стала багряной королевой.

Вот это уже больше похоже на правду.

— Наша дорогая королева, которая пала в замке Диадемы от меча Индсорит из Юниуса, и даже ее имя было запрещено произносить в последующие темные дни и годы. — Элувейти посмотрела на обеих женщин, стоявших рядом с ней, и те внезапно ощутили беспокойство. — Наша дорогая мученица, которая поклялась, что будет последним деспотом Диадемы, которая поклялась, что сделает всех смертных свободными или погибнет в борьбе за это. И, как мы все думали, действительно погибла. А потом вернулась в тот час, когда мы в ней нуждались, как я уже говорила, или, может быть, на несколько минут позже...

Какого хрена?..

— И все это время она была неразлейвода с Индсорит из Юниуса, настоящей последней королевой Самота, тираном нашей эпохи и сообщницей Софии, — продолжала Элувейти, не обращая ни малейшего внимания на двух разъяренных королев, которых прилюдно поносила. — Я беседовала с Холодной Софией и выслушала ее песню...

— Я сама могу спеть свою песню, бабуля! — рявкнула София.

Мордолиз тоже поднялся и зарычал на Элувейти. Однако по ухмылке старухи София догадалась, что лишь подыграла той мелодии, которую ловко исполняла женщина, даром что у нее не было пальцев на руках. София поглядела на представителей, сидевших возле алтаря, и не увидела ни одного дружественного лица, потом обернулась к забитому до отказа Дому Цепи, где сидели тысячи людей, которые надеялись и верили в нее, несмотря ни на что. Тысячи людей, которых она подвела, теперь поняли, кем она была с самого начала.

— Продолжай, продолжай, — сказала Элувейти и отошла в сторону, указывая на Ониксовую Кафедру. — Расскажи им то, что говорила мне. О том, как добровольно отдала трон Индсорит. О том, как инсценировала свою смерть. О том... как ты это назвала? Уединенной жизнью в деревне?

София побледнела и на время лишилась дара речи. Вместо нее зарычал Мордолиз.

— Конечно, я могла ошибиться в каких-то деталях, — самодовольно проговорила матрона, наклонившись к кафедре, чтобы ее голос усилился, проходя через трубы и отражаясь от сводчатого потолка. — Ты сказала, что сама можешь спеть свою песню. Что ж, сейчас самое время — вся Диадема слушает тебя!

София напрягла всю свою волю, чтобы не заехать в челюсть старой карге, и краем глаза заметила, что Индсорит оперлась о кафедру, чтобы устоять на ногах. Девочка уже далеко ушла от порога смерти, но любое волнение быстро лишало ее сил, а худшего потрясения, чем то, что она сейчас испытывает, трудно даже представить. Ее внезапная слабость лишь подчеркнула сомнительное положение, в котором оказались две бывшие королевы, по собственной беспечности забравшись в самую гущу революции. Чего София ожидала от этих людей — что они устроят для нее триумфальное шествие? Мятеж, который Элувейти возглавляла с того времени, когда София покинула город, основывался на утверждении, что Поверженная Королева приняла мученическую смерть за их общее дело, и это означало, что мертвая София им нужней, чем живая. Живые люди имеют привычку думать самостоятельно, чем только усложняют призывы, и, поскольку София не может больше оставаться мученицей, она, очевидно, должна стать козлом отпущения, так же как и Индсорит... И сейчас она должна сделать все возможное, чтобы эти люди не поступили так, как обычно поступают крестьяне с жертвенными козлами. София не особенно беспокоилась за себя; раз уж Мордолиз сумел защитить ее и от вражеских армий, и от королевы демонов, то должен уберечь и от дерзких простолюдинов. Но Индсорит выглядит не очень крепкой. И как бы ни хотелось выбить зубы Элувейти, это не спасет положения...

Но она вовсе не собиралась молча выслушивать оскорбления, уповая на то, что это только слова, и ничего больше.

— Спокойно, малыш, — сказала она демону, и тот немедленно приглушил рычание, хотя по-прежнему скалил зубы на Элувейти.

Иронически улыбнувшись Индсорит, София подошла к Ониксовой Кафедре и обратилась к жителям Диадемы в первый раз с тех пор, как сбежала от них:

— Да, это я, София. И все, что наговорила обо мне эта старая морщинистая задница, чистая правда.

Удивительно, как не погасли разом все свечи, когда собравшиеся в Доме Цепи дружно выдохнули.

— Конечно, это не вся правда, а только тот вариант, который больше всего устраивает лично ее и ту революцию, что вы устроили, но пусть будет так. Я это заслужила. — Картинно нахмурясь, она пожала плечами и продолжила: — Да, вот такой я кусок дерьма. Я пыталась спасти мир. Ничего не вышло. Пыталась быть доброй королевой. Тоже не получилось. Становилось ли всем от моих стараний только хуже? Несомненно. Но знаете, когда я поступила правильно? Когда свалила, на хрен, отсюда при первой же возможности.

Все уставились на нее, одни — с раскрытым ртом, другие — покраснев так, что едва не лопались, как лопается гнойник, если надавить. Никто пока не произнес ни слова, но было ясно, что долго так продолжаться не может. Она потеряла этих людей, и очень быстро. Жаль, потому что признать свои ошибки после всех этих драных лет оказалось совсем не трудным делом — теперь, когда все уже позади. Драть-передрать, это даже приятно. В первый же день, проведенный в Доме Цепи, она пришла к выводу, что признание облегчило ей душу.

— Однако я должна сказать вам еще кое-что, — объявила она, и в этот момент поднялся недовольный шум. Но у них были только ладони и покрытые пеплом легкие, а она пользовалась мощной усилительной системой, проходившей по недрам замка Диадемы и устроенной так, что ее голос ясно прозвучал по всему Дому Цепи. — Элувейти во многом права. В той части, что касается меня. Но в одном она ошибается. Я не появилась ни в последнюю минуту, чтобы спасти положение, ни несколькими минутами позже. Я вообще появилась здесь не ради вас. Я пришла сюда, чтобы сокрушить Цепь, вот и все, но пришла слишком поздно. Так что я еще большая старая манда, чем вы обо мне думаете.

Она остановилась, чтобы перевести дух, и в этот момент крики и свист зазвучали даже громче, чем те, которыми была встречена Индсорит. Так, на хрен, и должно было произойти. Так чернь и должна почитать свою королеву.

— И последнее, что я хочу вам сказать, потому что вы, точно так же как и я, устали от всего этого прекраснодушного блеяния. Элувейти раскусила меня, вне всякого сомнения, но она ошиблась в том, что касается Индсорит. Она ошиблась. Индсорит старалась изо всех своих драных сил. И когда Черная Папесса предложила ей выбор: или умереть ради людей, или остаться жить ради себя, она выбрала смерть. Легко проклинать ее за все большое дерьмо, что случилось, пока она была королевой. И за маленькое дерьмо тоже. Легко проклинать Индсорит за все, что пошло не так при ее правлении... Но большая часть из этого случилась не по ее вине. Или, может быть, меньшая часть, но уж точно не всё.

Кто-то ущипнул Софию за предплечье, и, пока крики и улюлюканье разносились по залу, она обернулась к Индсорит, что с округлившимися глазами стояла рядом, вцепившись в ее руку и качая головой. София выдернула руку и чуть ли не прокричала с кафедры, потому что это должны были услышать все, чтобы узнать правду вместо домыслов:

— Да, она кое в чем облажалась! Так бывает, и вы скоро это поймете, когда сами попытаетесь управлять городом. Людей истязали? Верно, но и ее тоже. Люди умирали? Спросите своих родных, что они об этом думают... Ах да, вы не можете. Но знаете, что я вам скажу? Индсорит заботилась о своем народе, и, когда в Диадеме началось это мрачное дерьмо, она не спряталась от вас, как это сделала я, а боролась до конца. До конца.

— Ни хрена себе! — выдохнула Индсорит, уставившись с разинутым ртом на Софию, пока эхо от выступления Холодного Кобальта затихало, уступая место раздраженному лаю. Непривычно тревожный вой Мордолиза добавил в этот хор нежелательную ноту. — Ни хрена себе хрена, София! Что это было?

— Не благодари меня, пока не выберемся из церкви, — сказала София, поскольку, несмотря на всю искренность и пылкость, не сумела покорить толпу.

В свое время Марото научил ее одному выражению из своего актерского прошлого на тот случай, когда выходишь на сцену и делаешь все возможное и невозможное, но в зале царит тишина, если не хуже. Он называл это «в театре тихо и темно, как ночью в заднице». Не очень удачное выражение, так ведь и актер из него вышел неважный.

— Хорошо хотя бы то, что мы с тобой покончили с местными политическими играми... ради чего-то более важного и разумного.

— Мы должны принять решение, — объявила Элувейти, напомнив Софии, что та слишком увлеклась происходящим перед ней и забыла о творившемся у нее за спиной.

— Да? Вы решаете, хотите ли снова сделать меня королевой?

Она обернулась, чтобы посмотреть, как воспринял новый парламент ее речь, но все эти люди перешли в одну из капелл или куда-то еще, а вместо них на почтительном расстоянии от Софии стояла дюжина охранников в легкой броне... Нацелив большие арбалеты на нее и на Индсорит. За спиной у головорезов она увидела Элувейти, выглядевшую ужасно довольной для женщины, чью шею Холодный Кобальт едва не испытала на прочность. София слегка пнула Мордолиза, возмущенная тем, что сукин сын не предупредил об опасности... и в животе у нее все сжалось, когда сапог наткнулся на мягкое и податливое. Пес дрожал, лежа на земле, выпучив глаза и высунув язык; черная пена пузырилась в пасти. София была так поглощена попытками докричаться до Индсорит сквозь грохочущую ярость толпы, что не заметила, как он упал и даже перестал дышать.

— Мордик!

— Как я уже сказала, мы должны обсудить вопрос... — заявила Элувейти, и голос прозвучал приглушенно, словно доносился по трубам из Низшего Дома Цепи.

Индсорит метнулась к Софии, а та опустилась на колени, обхватила пса и попыталась определить, бьется ли сердце в его груди. Но ничего не услышала.

— ...и хотя это далось нам нелегко, мы решили казнить вас обеих вместо одной.

Глава 19 

Именно поэтому Пурна и старалась реже курить саам — он либо напрочь сносил крышу, либо превращал ее в параноика, а ни то ни другое не подходило для дружеской пирушки, как и для драки в таверне, чем такие вечеринки частенько заканчивались. Что, демоны их всех подери, вообще произошло? Всего час назад она нервничала оттого, что придется вместе с Мрачным вызывать демонов, а теперь, похоже, он вскоре сам узнает, какие твари прячутся по ту сторону Изначальной Тьмы. А может, и не он один, если не удастся ускользнуть от безумной толпы.

Эффектно взорвав голову вожаку, Хортрэп заставил посетителей разбежаться кто куда, но, судя по поднявшимся вокруг горящего дома крикам, эти ребята сейчас в ярости да к тому же в подпитии и вполне могут погнаться за Пурной и ее друзьями. Правда, у беглецов неплохая фора и они уже почти выбрались из деревни — и то и другое очень хорошо, но через Черную Моль и лес Призраков проходит только одна дорога, так что отыскать их будет не так уж и трудно.

— Вы хотя бы можете объяснить, во что вляпались? — кипятился Хортрэп, обращаясь то ли к бесчувственному телу Мрачного, то ли к незнакомым ранипутрийцам, помогавшим нести раненого, то ли ко всем сразу. — Уму непостижимо! Я только что спас ваши шкуры, и как же вы этим воспользовались? Почему из всех таверн на Звезде выбрали ту, что забита имперскими разведчиками, да вдобавок эйвиндскими? После того, что мы под предводительством Софии с ними сделали, трудно найти полк, ненавидящий кобальтовых сильнее, а вы наверняка не удержались от соблазна заявить о своих симпатиях.

— Мы вообще не знали, что это имперцы! — огрызнулся Гын Джу. — Здесь нет нашей вины.

— Вы сказали, что мальчишка первым его ударил. Из-за чего? — спросил Диг у группы, что несла Мрачного.

Двое дикорожденных мужчин держали варвара за руки, а две женщины обычной внешности — за ноги. Их командир с татуировкой на лице, обрамленном масленой бородой, шел сбоку, так же как и Гын Джу, зажимающий ладонью рану Мрачного.

— Они случайно столкнулись, — объяснил командир. — А дальше все происходило с быстротой поноса. Парнишка перепугался до дрожи в печенке и выхватил нож. Может, просто жуков перебрал, кто знает.

— Лучшая, а ты, часом, не видела... — начала Пурна, но, обнаружив, что странной женщины рядом нет, оглянулась и увидела, как та несется во всю прыть в обратном направлении. — Что она задумала?

— Пытается отвлечь погоню? — предположил ранипутриец.

— Да, пусть и ненамеренно, — ответил Хортрэп. — Это больше, чем я мог ожидать от старушки, особенно после того, как она отказалась принять помощь от меня или Неми.

— Так и знал, что эта сумасшедшая захочет проткнуть кого-нибудь копьем! — простонал Диг. — Я едва не охрип, убеждая ее оставить оружие в церкви, ведь нет ничего менее нужного, чем кровавая драка в таверне. Должен уточнить: это не та палка для протыкания людей, которую я просил не брать с собой, а какое-то другое копье.

— Слишком тонкое различие, чтобы сказать наверняка, — хмыкнул Хортрэп и повернул свою неприветливую физиономию к сердобольному ранипутрийцу. — Кстати, а кто эти хреновы прохвосты и почему, демоны их подери, они так радостно согласились рискнуть своей шкурой ради моих негодных учеников?

— Случайные свидетели, не испытывающие особой любви к имперским солдатам, — заявил старший. — Ваш здоровенный приятель угостил нас выпивкой перед тем, как его пырнули ножом, вот я и решил заступиться, когда вся таверна собиралась наброситься на парня... Хотя, признаться, я не ожидал, что все так быстро завертится.

— Мы даже не заметили, как это началось, и вы заслужили щедрую награду за помощь. — Диг потряс кошельком, который успел забрать у Мрачного.

— Праведные дела не требуют награды, — сказала та из женщин, что выглядела покрепче, сущая медведица с косами, прикрывающими половину спины. — Мы рады, что встретили вас... Это что еще за хрень?

Огромный белый силуэт двигался навстречу, и женщина, выпустив ногу Мрачного, потянулась за своим мечом-плетью. Остальные положили тело варвара на землю, а тем временем гигантская рогатая волчица подошла ближе и повернулась так, что стала видна повозка, которую она влекла. Неми соскочила с сиденья на крыше вардо. Должно быть, ведьма подкрепила силы яйцом — настолько быстро она двигалась. А заговорила еще быстрее, когда открыла дверь фургона и жестом попросила занести раненого:

— Положите его на кровать, я его сейчас же осмотрю, но нам нельзя оставаться здесь. Дигглби, ты сможешь править Миркур? Иначе она побежит слишком быстро; ни к чему, чтобы меня раскачивало, пока я занимаюсь с Зитатрис и готовлю лекарство.

— Я могу, — заявила Пурна, хотя весь ее опыт в управлении повозкой заключался в том, что она забрала поводья у Марото, чтобы тот наложил ей повязку.

— Ты поедешь с нами? — с надеждой спросила Неми, пока чужаки заносили Мрачного в вардо.

— Нет, не поедет, — сказал Хортрэп тоном, каким тетушка Пурны, демоны ее подери, от имени племянницы отклоняла приглашение погоняться на яках.

— Я сама себе хозяйка, старый пень! — рявкнула Пурна.

— Мы собирались нынче вызвать нечистую силу, — напомнил Хватальщик, и его алебастровая кожа почти засветилась в темноте, опустившейся на околицу деревни. — И благодаря твоему «выпить на посошок» у нас осталось очень мало времени, потому что вон тот огонек в конце улицы очень похож на горящую таверну. Я по опыту знаю, как вид горящей таверны действует на томимых жаждой солдат, — они превращаются в разъяренную толпу. Я уже кое-что подправил, потому что Мрачный теперь не сможет в этом участвовать, а если еще откажешься ты или Гын Джу, у нас не хватит сил, чтобы вызвать демонов и довести ритуал до конца. И это означает, что Могучий Марото посреди Джекс-Тота останется без помощи, и все лишь потому, что ты затеяла увеселительную прогулку в Отеан.

— Я должен остаться с ним, — словно в трансе, проговорил Гын Джу, вылезая из фургона. — Я обещал Чи Хён, что мы вернемся вместе.

— А я ей обещал, что мы отправимся в самое сердце Джекс-Тота и найдем пропавшего Марото. — В мелодичном голосе Хортрэпа проскользнули напряженные нотки. — Неми, объясни Гын Джу, что он ничем не поможет Мрачному.

— Это правда... Я остановила кровотечение, но, пока не осмотрю рану, не могу даже сказать, удастся ли вообще спасти его. — Многозначительно посмотрев на Пурну поверх очков, она добавила: — Но все, кто пришел сюда, должны отправиться с нами. А где брат Рит?

— Помяни монаха... — пробормотал Диг, заметив размытую тень в темноте.

Несмотря на рану, Лучшая бежала изо всех сил. Она держала копье Мрачного обеими руками, а на закорках у нее сидел слепой монах. Не останавливаясь и не говоря ни слова, она устремилась к открытой двери вардо. Незнакомцы, помогавшие тащить Мрачного, расступились, Лучшая сгрузила шатающегося цеписта на верхнюю ступеньку лестницы, прошептала ему что-то и сунула в руки черное копье. Огни в конце улицы горели теперь еще более грозно — если и не заметили солдаты Эйвиндского полка, в какую сторону сбежала их добыча, Лучшая наверняка подсказала правильный ответ.

— Что ж, тогда нам пора, — сказала Неми.

— Давно пора, — поправил Хортрэп. — Я пойду в церковь, подправлю там кое-что. Надеюсь, вы двое примирите свою безудержную страсть с необходимостью спасти этот гребаный мир?

— Дело не в этом! — возмутился Гын Джу.

— Говори за себя! — осадила его Пурна и подмигнула Неми.

И сквозь все возбуждение, сквозь дурман саама, тубака и хмеля вдруг пришла кристальной ясности мысль: едва встретив эту милую девушку и воспылав к ней так, что даже игра с яйцом показалась прекрасной, Пурна должна расстаться с ней. Но Пурна все равно ее потеряет, если погибнет Звезда, так что лучше побороться за долгое будущее, чем выжимать последние капли удовольствия из короткого.

— Драть-передрать! Ну хорошо, Хортрэп, мы идем с тобой.

— Идем?

Гын Джу побледнел, как шкура Миркур, а Лучшая подошла ближе.

— Да, идем, — повторила Пурна, надеясь, что выглядит гораздо уверенней, чем звучит ее голос. — Неми и Диг позаботятся о нем, Гын Джу, и мы встретимся в Отеане — после того, как поможем Кобальтовому отряду, островам и всей Звезде отразить нападение монстров c Джекс-Тота. Это нужно сделать, приятель, и мне будет спокойнее, если ты пойдешь с нами.

Она понимала, что произнесла хорошую воодушевляющую речь, хоть и чувствовала легкий привкус вины за столь эгоистичное объяснение. Вызывать демонов, а потом отправляться в Затонувшее королевство — малоприятно само по себе, но в компании с Хортрэпом и Лучшей — так стремно, что и словами не передать. По несчастному лицу Гын Джу Пурна поняла, что убедила, и обернулась к Хортрэпу:

— А теперь оставь нас ненадолго. Ты получишь своих демонов, и мы придем в церковь, как только попрощаемся.

— Не задерживайтесь, — проворчал он и помчался прочь.

Пурна отметила, что Неми была права: не считая того особого случая, когда ведьмак обратился к своей ученице, он делал вид, будто ее вовсе не существует. Впрочем, убегая, Хортрэп бросил Дигглби:

— Скоро увидимся, паша.

— Только если ты увидишь меня первым, — остроумно ответил Диг и, едва огромная фигура Хватальщика растворилась в темноте, добавил: — Я очень-очень надеюсь, что всегда буду замечать его первым. Страшный человек.

— Не сомневаюсь, так и будет, — кивнула Пурна, изо всех сил стараясь сдержать слезы.

Хоть ее и взбесил отказ Дигглби отправиться на Джекс-Тот, если ради этого придется связывать демонов, сейчас она чуть не разрыдалась. Они прикрывали друг другу спину с самого начала этой дурацкой баллады.

— Держи фасон, паша.

— Я бы и тебе этого пожелал, да не тот у тебя гардероб, — отшутился Диг, но тут тонкая струйка прогрызла канавку в его мертвецком гриме, и он обвил Пурну руками. — Пусть надежная дорога приведет тебя к ее груди, тапаи.

— Будем надеяться, — сказала Пурна и посмотрела на Неми. — К ее груди тоже, если повезет.

— Это не обычная молитва Исхода, но сгодится на крайний случай. — Дигглби разомкнул объятия, помахал Гын Джу и обнял Пурну еще крепче. — Найди Марото как можно быстрей, девочка, и передай ему при встрече пару крепких слов от меня. Убежать на Джекс-Тот и не позвать нас с собой!

— Ты скажешь ему все это сам в Отеане, — ответила Пурна, стараясь поверить в счастливую встречу на защищенных от врага островах, где Бездельники Марото снова соберутся все вместе. Ну хорошо, соберутся те, кто останется в живых. И она поспешила к Неми, которая уже заканчивала прощаться с Лучшей.

— ...И если мой сын выживет, передай ему, что трудно было огорчить меня еще сильней, но он это сделал, позволив мальчишке пырнуть себя ножом. — Лучшая не обернулась, когда Пурна подошла, но сказала: — А теперь я оставлю тебя и буду дожидаться нашего отбытия в церкви. Удачной охоты, Неми Горькие Вздохи.

— Удачной охоты, Лучшая из клана Рогатых Волков, — учтиво ответила Неми, и суровая варварша ушла вслед за Хортрэпом. — И тебе удачной охоты, Пурна.

— Спасибо, Неми, но у меня такое ощущение, будто я иду не в ту сторону, где меня ждет добыча.

Пурна посмотрела на остроносые башмаки ведьмы, наслаждаясь невесомой дрожью, которую Неми вызывала в ее сердце.

— Если ты меня считаешь добычей, то не стоит волноваться. — Высокая девушка положила руки на плечи Пурне и посмотрела в ее залитое лунным светом лицо. — Мы долго провозились, и нет времени говорить и целоваться, поэтому выбирай что-нибудь одно.

Пурна усмехнулась и выбрала очевидный ответ... И все еще отвечала, совершенно растворившись в партнерше, когда Гын Джу показался из вардо, куда заглянул в последний раз проведать Мрачного. Прервав поцелуй, Неми сказала:

— До встречи в Отеане, Пурна.

— До встречи в Отеане, Неми.

Гын Джу приобнял Пурну за плечи, и они вместе смотрели, как Неми забирается в вардо и захлопывает дверь. Диг сверху помахал им рукой, присвистнул, и Миркур побежала по дороге, увозя друзей в сторону Диадемы. Пурна и Гын Джу проводили их взглядом, а затем медленно двинулись в сторону церкви... но тут их окликнули незнакомцы, что помогли нести Мрачного, а теперь стояли в тени у лесной тропинки.

— Не желаете выпить с нами? — спросил старший. — Таверна сгорела, но мы кое-что припасли во флягах.

— Простите, друзья, но мы спешим...

Искренние сожаления умерли на губах Пурны, когда мощные фигуры незнакомцев рассыпались веером, перегородив пустынную дорогу.

— Вот дерьмо!

— Готов признать, что наше вино не слишком хорошее, но не до такой же степени. — Вожак тряхнул фляжкой, а затем шагнул ближе, и его зубы сверкнули, как рога Миркур в лучах луны. — Не стоит делать этот жестокий вечер еще более жестоким, Пурна. Мы доставим твою самодовольную мордашку обратно в Харапок, тут и говорить не о чем... Весь вопрос — в каком виде?

— Ты знаешь этих людей? — удивился Гын Джу, положив ладонь на навершие сломанного меча.

Он все еще носил оба обломка в ножнах, но этот жест был таким же бесполезным, как и попытка Пурны достать разряженный пистолет. Но она все равно за него схватилась — а что оставалось делать?

— Я знаю их породу, — огрызнулась Пурна. Драть-передрать, единственный раз саам не превратил ее в параноика, и тут же случилось дерьмо. — Охотники за головами, нанятые моими родственниками. Я пыталась тебя предупредить на крыльце таверны, что может произойти нечто подобное.

— Награда будет больше, если доставим тебя живой, — продолжал главарь, и лунный свет заиграл на лезвиях мечей двоих из его отряда и на стволах в руках еще у двоих. — Но я сомневаюсь, что это получится, так что остаются два варианта.

— Один из которых подразумевает, что мы разойдемся, не причинив вреда друг другу? — предположил Гын Джу, либо обладавший лучшим чувством юмора, чем казалось Пурне, либо же слишком наивный, чтобы осознавать серьезность ситуации.

— Так было бы лучше. — Охотник за головами достал из кармана длинного ранипутрийского сюртука коробочку и опустил ее вместе с флягой на землю. — По пути в Угракар твоя голова сгниет, и будет трудно опознать. Поэтому мы сделаем посмертную маску и представим ее заказчику вместе с твоими останками. — Он ткнул двумя пальцами в сторону Пурны и добавил: — Бах — и ты покойница!

Никто из стоявших на околице ему не ответил, но в центре Черной Моли огни разгорались все ярче, а крики звучали все громче.

— Ну хорошо, — сказала Пурна, решив — нет, рискнув надеяться, что у нее есть шанс. — Это сильный аргумент, но не обижайтесь, что он мне кажется слишком уж сильным. Почему вы рисковали своими головами ради моей?

— Потому что у меня золотое сердце и я терпеть не могу ненужного кровопролития, — объяснил главарь.

— И потому что вы отдадите нам все монеты из ваших кошельков, — добавила женщина, что покрупней.

Ее кольчуга сверкнула, словно чешуя, когда она переложила меч на плечо.

— Я думал, это понятно и без слов, Саор, но, полагаю, не будет вреда, если мы все растолкуем подробно.

— Не то чтобы я возражал, — сказал Гын Джу, — но разве не надежней сделать так, чтобы голова, за которую вам заплатят, не была соединена с телом? Получить вознаграждение трудней, когда объект охоты все еще бродит по Звезде как живое доказательство обмана.

— Обычно так и бывает. — Главарь отошел от оставленных на дороге фляги и коробочки и ткнул большим пальцем в плечо дикорожденной с собачьими ушами, которая нацелила на Пурну аркебузу. — Но Оранжевая Пазу достаточно наслушалась от меня, чтобы понимать: есть лучший выход. Раз уж вы собираетесь призвать каких-то демонов и отправиться в драное Затонувшее королевство, нам не стоит беспокоиться насчет того, что вы в ближайшее время объявитесь в Харапоке... И если Пурна смешает эту быстрозастывающую глину и сделает маску, думаю, Хортрэп Хватальщик не обидится на нас за то, что мы немного испачкали его ученицу.

Пурна задумалась, но ненадолго — если мстительные дядя и тетя будут считать, что она умерла, это пойдет лишь на пользу ее здоровью. Она взяла коробочку и флягу и сказала:

— Не забудьте сообщить им, что я прокляла их перед смертью.

— Им нельзя доверять, — предупредил Гын Джу, пока она, усевшись на корточки, открывала коробочку и разводила бесцветную глину водой из фляги. — Вдруг глина отравлена?

— Конечно, это куда надежней, чем просто пристрелить нас, да? — хмыкнула Пурна, но ей и в самом деле пришлось собрать всю волю, чтобы нанести маску на лицо.

Судя по тому, что в коробочке лежали две тростинки, которые нужно было вставить в рот, чтобы получить возможность дышать, она решила, что охотники за головами не в первый раз предлагают такую сделку. Вероятно, они собирают немало динаров, сначала получая деньги у жертвы в обмен на продолжение жизни, а потом и у нанимателей.

Пурна нанесла глину на лицо, следуя инструкциям главаря, и хотя не могла теперь говорить, зато прекрасно слышала, как Гын Джу обсуждал с охотниками за головами необычно теплую погоду. Крики, доносившиеся из Черной Моли, стали громче, запах дыма проникал через тростинку в нос. Пурна надеялась, что огонь не перекинулся с таверны на другие дома; нечаянно спалить всю деревню — это дурной тон, более подходящий бандитам, чем героям. С другой стороны, не стоит забывать, кем были ее учителя.

Быстрозастывающая краска застыла... ну да, быстро. С помощью ранипутрийца Пурна сняла маску с лица, ничего не повредив. Главарь охотников осторожно положил ее в коробочку, которую спрятал в карман длинного сюртука. Гын Джу с большой неохотой расстался с кошельком, где, по правде сказать, было больше крошек, чем монет, а затем, обменявшись заверениями, что следующая встреча может оказаться не столь бескровной и так далее, они разошлись в разные стороны. Провожая взглядом охотников за головами, уходящих в темноту за придорожными деревьями, Пурна помахала им рукой, главарь ответил тем же.

— Пожалуй, это самое дурацкое везение в моей жизни, — проговорила Пурна, когда они с Гын Джу свернули на тропу, ведущую сквозь заросли ежевики к церкви. — Я бы даже сказала, все получилось слишком легко, хотя и не верю в такие случайности.

— Думаю, они испытывают похожие чувства, — предположил Гын Джу. — Ведь они не могли знать о том, что ты забыла зарядить пистолет, прежде чем отправилась в таверну.

— Или о том, что твои ножны пусты, как твоя голова! Возможно, мне и в самом деле не хватило времени почистить и зарядить моего приятеля, но я хотя бы позаботилась о том, чтобы купить порох и пули, когда была такая возможность.

— Даже сломанный пополам, мой четырехтигриный меч лучше всего того, что могли предложить торговцы в Черной Моли.

— Сноб.

— Верно. А ты самозванка.

— Верно, — вздохнула Пурна. — Пожалуй, мы должны сказать спасибо нашим слабостям — будь у нас оружие, мы затеяли бы ненужную драку, вместо того чтобы договориться. Это урок для нас обоих. Все могло закончиться куда хуже.

— Только не для меня, — возразил Гын Джу. — Я остался без единой монеты и по-прежнему вынужден терпеть твою компанию.

— Там, куда мы идем, деньги не понадобятся, — сказала Пурна, слишком утомленная и подавленная событиями ужасного вечера, чтобы тревожиться еще и о предстоящем путешествии через Изначальную Тьму. — И вот что: раз уж тебе не по нраву клинки, что здесь продаются, нужно было хотя бы склеить свой, пока мы не ушли из деревни. Тогда бы ты мог перерезать торговцев масками, а не полагаться на мое искусство переговорщика.

— Клинок нельзя склеить.

— Ну, тогда спаять. Перековать. Или еще как-нибудь починить.

— Так не делается, — возразил Гын Джу. — Мой четырехтигриный клинок сломан, как и мое сердце. И его нельзя восстановить, подобно тому как Неми не смогла приделать мне руку.

— Я стараюсь ценить изящные искусства, Гын Джу, правда стараюсь, но хватит уже поэзии, — сказала Пурна, когда они подошли к светящемуся в темноте дверному проему церкви. — Понимаю, что ты разбираешься в стилистике как свинья в апельсинах, но валить в одну кучу сердце, меч и потерянную руку... М-да, неудивительно, что ты так раскис. Не волнуйся за Мрачного. С ним Неми, однажды она уже спасла его, спасет и теперь.

— Ты уверена? — Гын Джу остановился и оглянулся туда, где за колючими кустами и надгробными камнями яростно пылала Черная Моль.

От деревни ничего не осталось, как и от головы того эйвиндского офицера.

— Думаю, мы оба куда охотней поехали бы в вардо с нашими друзьями и тогда бы уже знали наверняка, но желания лучше прятать подальше от демонов. Так что давай устроим маленькую преисподнюю для тех, кто прячется в темноте между нами и счастливой встречей в Отеане.

Двое невольных друзей отвернулись от зарева в ночном небе и вошли в разрушенную церковь на вершине поросшего лесом холма. И не вышли оттуда.

Глава 20 

Доминго не мог поверить в свою удачу. Когда чиновники пришли допросить его о приближающемся имперском флоте, он заявил, что будет говорить только с императрицей Рюки, но при этом не рассчитывал, что ему и самом деле предоставят аудиенцию, по крайней мере тотчас же. Рюки — самый влиятельный человек на Непорочных островах, а то и вообще среди всех ныне живущих, учитывая состояние Багряной империи. Как только слуги помогут Доминго побриться и вымыться, он будет вынужден явиться на встречу с ней... и привести с собой убийцу. Оставалось надеяться, что Чхве атакует, как только они войдут, чем спасет Доминго от неловкого признания в том, что он не имеет никаких сведений об имперском флоте, плывущем под черными цепистскими парусами.

После того как он принял ванну и его подбородок стал таким же гладким, как задница, молчаливые слуги помогли ему надеть чистое непорочновское платье. Еще недавно такое оскорбление барон счел бы непростительным и попросил бы передать императрице, что она должна вернуть ему мундир или встретиться с ним голышом, но к чему настаивать на соблюдении протокола, если ты даже не в состоянии держаться на ногах? Что за горький дар преподнесла Доминго Изначальная Тьма, излечив его раны за короткое время между входом в одни Врата и выходом из других, но при этом срастив сломанное бедро так, что едва ли он когда-нибудь научится ходить!

Невозмутимые слуги помогли ему продеть негнущуюся ногу в широкую штанину, затем облачили в похожий на тунику жакет и накидку, такие же белые, как и у его помощников. Следовало отдать должное этим непорочным, они умели передать сообщение, не говоря ни слова, — когда иноземный полковник потребовал встречи с императрицей, к нему отнеслись с должным уважением, но получить аудиенцию он мог лишь при условии, что оденется как добропорядочный верноподданный. Во все белое, поскольку Отеан до сих пор носил траур по погибшему принцу Бён Гу.

Доминго не подали его кавалерийскую саблю, усадив в ротанговое кресло на колесах, и у него комок подступил к горлу. Когда Хортрэп неожиданно вернул ему заветный клинок перед открытием Врат Языка Жаворонка, полковник утешал себя фантазиями, что умрет с оружием в руках, как подобает настоящему азгаротийскому офицеру. Теперь же непорочные отказали ему в этой эфемерной чести, хоть и позволили взять с собой нечто куда более опасное. Его кресло толкала перед собой Чхве, тоже в чистой и выглаженной одежде; ее широкополая соломенная шляпа была белоснежной, как фарфор, а лицо — таким же твердым. Даже в их уединенной комнате Чхве отказывалась обсуждать, как собирается сразить императрицу; тем более не собирались они говорить об этом сейчас, в окружении слуг.

Катясь по лабиринту коридоров с облицованными деревом стенами и закрытых террас, Доминго пытался смириться с судьбой, что привела его сюда. Крайне мало шансов, что его пощадят после нападения Чхве на императрицу, независимо от того, насколько успешным оно окажется. Но хоть Доминго и ждал неминуемой и даже бесчестной смерти с тех самых пор, как у Языка Жаворонка вскрылся обман брата Вана, он в крайнем волнении вцепился свежепостриженными ногтями в подлокотники кресла. Возможно, потому, что не знал, как Чхве намерена выполнить свою задачу. Какой старый солдат, вступая на территорию врага, не будет встревожен, не зная планов своей вооруженной свиты? Или все дело в том, что Чхве вывезла барона на просторную лужайку, огороженную каменной стеной, где выстроились в идеально ровную линию солдаты в изумрудной броне, и Доминго почувствовал себя не столько активным участником этой драмы отмщения и славы, сколько беспомощной жертвой.

Впрочем, все это может быть только репетицией. Они въехали в тень огромных ворот с тройной крышей у дальнего края дворика, слуги ловко просунули длинные шесты под кресло, чтобы нести Доминго по лестнице, и он решил, что роли поменялись, как часто случается на войне и в драмах Люпитеры. В положении пешки, избавленной от необходимости принимать решения, есть несомненная свобода, какую ни один стратег не способен даже вообразить, и теперь Доминго может насладиться ею.

И все же, пока его поднимали по широкой лестнице к трону Самджок-о, Доминго невольно задумался, не появилась ли у него возможность нанести пусть и незначительный, но свой личный удар Вороненой Цепи, которая, вероятно, просила разрешения войти в Отеанскую бухту. Не могут ли его слова повлиять на то, какой прием окажет императрица святошам? Он должен принять быстрое и мудрое решение еще до того, как Чхве отомстит правительнице Непорочных островов за казнь генерала Чи Хён и всей ее семьи. Или — что еще лучше, чем окончательная победа над церковью ценой собственной головы, — он сумеет отстраниться от покушения. В самом деле, какая польза миру оттого, что Доминго погибнет вместе с Чхве? Не говоря уже о том, что, по мнению знаменитого мудреца Хортрэпа Хватальщика, Доминго уготована некая роль в этой великой трагедии, которую смертные называют жизнью. А раз так, не обязан ли он задержаться на Звезде как можно дольше?

Императрица — бесчестное, коварное и определенно опасное существо, но Доминго уже причинил ей самую сильную боль, какую только один родитель способен причинить другому. Пережить собственного ребенка — судьба более ужасная, чем сама смерть, поэтому, если позволить Чхве убить императрицу, это будет означать лишь конец ее мучений, едва ли подходящий для высокой драмы или идеальной справедливости...

Не стоит, конечно, говорить об этом Чхве, вряд ли она придет в восторг, узнав, что ее генерал вместе со всеми родственниками погибла лишь потому, что Доминго оклеветал Чи Хён, переложив на нее вину за собственное преступление, которым он еще и гордится в определенной степени.

Такой разговор только добавил бы ненужного напряжения в их и без того неловкое сосуществование.

Однако сейчас, когда они поднялись на открытую верхнюю площадку лестницы, на головокружительную высоту, в освещенном свечами зале, Доминго слегка пожалел, что не поделился этими сведениями раньше. Да, Чхве — анафема, но благородная анафема, как ни сложно поверить в возможность подобного оксюморона. Трудно отрицать, что она проявила большую верность присяге, чем сам Доминго. Жирная прыщавая задница голой правды состоит в том, что он ничего не сказал Чхве из страха перед тем, что она может с ним сделать. И это лишь доказывает, что даже теперь, когда барона уже ничто не привязывает к жизни, он все еще пытается продлить свое жалкое бытие. Вот почему Доминго Хьортт пережил и своего сына, и солдат и офицеров своего полка, и многих правителей и в итоге оказался здесь. Первый офицер Багряной империи, встретившийся с императрицей Непорочных островов... Он просто трусливый засранец.

На вершине лестницы кресло поставили, и Чхве закатила Доминго в тронный зал, обрамленный величественными нефритовыми колоннами. Сзади доносился запах моря. Целая орда придворных, облаченных в куда более изящные одежды, чем Доминго, сидела на коленях на выложенном плиткой полу, их ряды тянулись от золотистых ширм, составлявших дальнюю стену зала, до его середины, где оставался проход, ведущий к императрице. Из сотен облаченных в белое придворных лишь дюжина вельмож в золотых масках, сидевших ближе других к ее изяществу, носили желтые одеяния и шляпы из конского волоса, а за ними на бронзовой статуе рыбы гарпии угнездился ягнятник.

Когда слуги попятились, а Чхве и Доминго, наоборот, приблизились, он понял, что платформа, на которой императрица возвышалась над кобальтовыми, выходившими из Врат храма Пентаклей, была увенчана тем же самым троном Самджок-о, только теперь он был выдвинут лишь на четыре ступени, а не на дюжину. Позади императрицы виднелась высокая белая ширма с огромным изображением трехногого ворона над улыбающимися ликами языческих богов, покрытыми сусальным золотом, а за ними расстилалась панорама Непорочных островов.

Удивительно, но в ногах у императрицы сидел живой единорог. Никогда не видевший этого зверя Доминго не знал, чего ожидать, когда Чхве сообщила ему, что бессмертное животное осчастливило своей дружбой королевскую семью Отеана. Он решил, что это однорогий козел, вероятно имеющий важное значение для суеверных чужеземцев. Но это был и не козел, и не разновидность лошади, каким единорог изображался в азгаротийских бестиариях. Гротескное чудовище больше напоминало льва, покрытого перламутровой чешуей, с выступающей острой костью на конце морды. Доминго не испытывал желания задержать на нем взгляд дольше чем на секунду, тем более что зверь, казалось, смотрел прямо на него.

Лишь чуточку менее пугающе, чем монстр у подножия трона из золота и красного дерева, выглядела императрица Рюки. Обычные непорочновские одеяния настолько мешковаты, что их можно скатывать, как походную постель, но наряд правительницы мог бы служить палаткой — многочисленные юбки и блузки, надетые одна поверх другой. Рукава были такими свободными, что казалось, будто она набросила на плечи широкое одеяло, а поверх всех этих рулонов ткани висел огромный амулет, украшенный кисточками. Вместо короны она носила длинный перламутровый парик, косы которого разметались во все стороны и свились кольцами, подобно запутавшемуся в сетях осьминогу. Под нарядом можно было разглядеть только лицо, отнюдь не симпатичное и носящее определенное сходство с физиономией ее сына.

Чхве прокатила кресло мимо людей в масках и желтых одеждах, мимо ужасного ягнятника, затем уперлась в преграду из подушек в десяти шагах от нижней ступеньки трона и заблокировала колеса. Доминго не мог толком разглядеть ее лицо, поскольку она уселась на колени чуть позади и сбоку от него, но то, что полковник заметил краем глаза, не обещало, что он уйдет отсюда живым, — Чхве выглядела не грозной, а скорее удовлетворенной. Один из придворных в белой одежде, сопровождавших их по дороге к трону, выкрикнул что-то на непорочновском, и императрица чуть наклонила голову.

— Вас представили, во-первых, как барона Кокспара, во-вторых, как гостя Отеана и, в-третьих, как полковника Багряной империи, — перевела Чхве, опустив взгляд на плиточный пол перед своей подушкой.

— Хорошо, ответь каким-нибудь вежливым приветствием, которое она ожидает от меня, — сказал он, почти не разжимая губ.

— Обращайтесь прямо ко мне, барон Хьортт, — произнесла императрица на высоком азгаротийском. — Возможно, в вашей провинции допустимо, чтобы слуги говорили от имени своих хозяев, но в Отеане так не принято. Кроме того, наше близкое соседство не требует посредников.

— Вы оказываете честь мне и моей стране, так бегло говоря на нашем языке, еще раз доказывая, что души наших народов неразрывно связаны.

Доминго поклонился так низко, как только мог, не рискуя вывалиться из кресла. В его родной провинции императрицу Рюки ненавидели едва ли не сильней, чем всех прочих злодеев со времен Кобальтовой Софии... а после недавних событий, возможно, сильней. Вторжение непорочновской армии и захват вольного города Линкенштерн — это только последнее из множества организованных Рюки нападений на империю и верные ей провинции, но столь откровенная наглость пробудила небывалый гнев в сердцах азгаротийцев. Между тем в Отеане все, от императрицы до дикорожденных солдат, похоже, бойко говорят на азгаротийском или хотя бы на багряноимперском...

— Я сожалею, что не приехал сюда раньше, ваше изящество, но безмерно рад, что мы наконец-то встретились.

Пока Доминго говорил, единорог поднялся на ноги, зевнул зубастой пастью и спустился на одну ступеньку лестницы перед троном. Затем снова сел и уставился на полковника. С такого близкого расстояния было хорошо видно, что зубы его так же остры, как и рог.

— Должна сказать, барон Хьортт, что я не терплю обмана, даже в форме лести, — ответила императрица. — Мне известно, что ложь и вероломство настолько укоренились в вас, имперцах, что вы порой используете их, даже сами того не желая. Я великодушно приняла это во внимание и приказала моему демону не нападать на вас, пока вы не солжете трижды. Это была первая ложь, но я уверена, что каждый воспитанный человек в состоянии обойтись без второй и только враги Отеана не погнушались бы третьей.

— О, я понял вас, ваше изящество, — произнес Доминго и едва не рассыпался в извинениях, но сумел сдержаться — это тоже могли посчитать ложью, поскольку на самом деле он лишь пожалел, что выставил себя на посмешище, обратившись к правительнице Непорочных островов с бесполезной лестью... А ведь у нее есть чувствительный ко лжи демон с огромной пастью, обращенной сейчас прямо на него и на Чхве.

— Прекрасно, — сказала императрица. — В таком случае вы можете подтвердить полезность вашей провинции для Отеана, поскольку у меня есть несколько вопросов, на которые, возможно, вы способны ответить.

— Надеюсь, мои ответы удовлетворят вас, — проговорил Доминго, не сводя глаз с так называемого единорога.

— Как показали допросы многих кобальтовых офицеров, они считают, что это вы командовали Пятнадцатым полком в битве у Языка Жаворонка. Они считают, что вы вступили в сговор с Вороненой Цепью и принесли в жертву тысячи солдат, открыв новые Врата прямо на поле боя. Они также считают, что этот ритуал вызвал бурю в море Призраков и возвращение Джекс-Тота. — Императрица передвинулась чуть вперед на троне. — Ответьте мне, барон Хьортт, правда ли это?

— Я... думаю, что правда, — сказал Доминго и поспешно добавил: — Не считая предположения о том, что Затонувшее королевство вернулось. В остальном я уверен и считаю, что именно для этого Цепь задумала ритуал. Но единственную весть о возвращении Джекс-Тота мы получили от вас, ваше изящество, когда вы написали командующему Кобальтовым отрядом о монстрах, осаждающих острова.

— Джекс-Тот в самом деле вернулся, — подтвердила императрица с такой беспечностью, словно речь шла о сезонных миграциях скворцов. — Но существование монстров еще нужно доказать. Эта досадная, но необходимая для возвращения хвабунской предательницы ложь основана на сотнях пророчеств, известных не только на островах, но и по всей Звезде. Многие верят, что поднявшееся из глубин Затонувшее королевство принесет в мир гибельное зло, так что мы просто обратили к своей пользе эти страхи. А теперь имперский флот из Диадемы, поднявший черные цепистские флаги, просит убежища в Отеане под тем же самым предлогом, который мы использовали против Кобальтового отряда, — якобы армия демонов задумала напасть на Звезду и все смертные должны сплотиться, чтобы противостоять бедствию.

Доминго выжидающе молчал, императрица тоже, и, поскольку никакого определенного вопроса не последовало, он осведомился:

— Они действительно нападут?

— Именно это я и хочу выяснить, — произнесла императрица раздраженно, словно Доминго мешал ей. — Мне известно, что имперский флот прошел мимо наших кораблей к Джекс-Тоту, а на обратном пути признал свою вину и попросил свободного прохода в Отеан. И теперь я хочу знать, правдивы ли утверждения цепистов, или Багряная империя просто хитрит, чтобы подобраться к Отеану. Это часть вашего плана против меня?

— Моего плана? Нет у меня никакого плана!

Как только эти слова слетели с губ Доминго, он понял, что допустил ошибку. Монстр у подножия лестницы снова поднялся на ноги, блестя бледной чешуей, прошел по плиточному полу и уселся перед креслом. Сказанного не воротишь, но Доминго решил, что еще сможет перехитрить императрицу и ее демона.

— Я хотел сказать, что не был осведомлен о планах Вороненой Цепи. Я слишком поздно понял, чего она добивалась в битве у Языка Жаворонка, а потом застрял у кобальтовых и с тех пор знал о замыслах цепистов еще меньше. До меня доходили слухи о том, что багряная королева пала и Черная Папесса захватила власть в Диадеме, — и то, что имперский флот плывет под черными парусами, подтверждает это, не так ли? Если кто-то действительно пытается обмануть вас и ваш народ, то это, вероятно, Вороненая Цепь... Раз уж у вас есть этот проклятый демон, то почему бы вам не отозвать его от меня и не натравить на кого-нибудь, кто знает больше?

Императрица молча посмотрела на Доминго и на своего монстра, а затем фыркнула:

— Я не вижу смысла в том, чтобы позволить хотя бы одному чужаку ступить на землю Отеана, будь то имперец, или цепист, или тот и другой сразу. — Императрица раздулась в своем гнезде из белых одежд, словно распустивший перья какаду. — Если цеписты лгут, то мы попадем в ловушку, подпустив их к нашим берегам. Если же говорят правду, то мы, пойдя им навстречу, навлечем на себя гнев той неизвестной силы, которую они настроили против себя на Джекс-Тоте. Это духовный закон, истина, которой мы верны с Века Чудес: не призывай то, что ты не в силах усмирить, и не становись на дороге у мстительных демонов. А посему я отказываю имперцам в убежище; прогоните их немедленно, пока те, кто их преследует, не пришли к нам.

Одна из придворных, сидевшая рядом со свитой в желтых одеждах, встала и удалилась, ее приглушенные шаги затихли в глубине зала.

— Я понимаю, что императрица Непорочных островов может осуществить любую глупую идею, что прокрадется к ней под парик, но не кажется ли вам, что это необдуманный шаг? — Доминго настолько возмутили абсурдные рассуждения Рюки, что он начисто забыл об этикете. — А что, если на Джекс-Тоте действительно есть армия демонов, или кто они там, и она не придерживается просвещенных взглядов и думает не только о том, чтобы отомстить призвавшей ее Цепи? Что, если демоны поведут себя так, как утверждается в упомянутых вами легендах, и начнут войну против всех? Даже если эти существа погонятся только за имперским флотом, ваши острова лежат как раз между Джекс-Тотом и Звездой, так что у вас не останется выбора!

— Не стоило ожидать, что азгаротиец сможет постичь наши традиции, — заявила императрица с таким же самодовольным видом, какой был у демона, сидевшего в тревожной близости к промежности Доминго. — Вороненая Цепь неправильно воспринимает Изначальную Тьму и ее тайны, но вы, невежественные чужаки, вовсе их отрицаете. Кроме жизни, есть и другие способы существования. Непорочные острова должны, как и прежде, оставаться в стороне от чужих интриг и над ними. Только чистота защитит нас, и пусть нападет любая армия недостойных, будь то смертные или духи, они будут повержены, причем повержены праведным образом.

— Что ж, это определенно напоминает чепуху, которую разносит повсюду Цепь. — Даже демон, что дышал прямо в его хозяйство, не мог остановить Доминго, услышавшего, как религиозный бред вмешивается в государственную политику. — Чистота и праведность вместо здравого смысла! Даже ваш монстр понимает, что я говорю правду, иначе это было бы третье нарушение, не так ли? Если не хотите слушать меня, послушайте хотя бы его!

Свита в желтой одежде оставалась под своими масками такой же неподвижной и безмолвной, как статуя, на которой сидела жуткая птица, но по рядам сидящих на коленях придворных прокатился ропот. Властители сотен островов, все они с почтением относились к трону Самджок-о. Но были ли они согласны с разумными доводами Доминго или просто возмущены тем, как он разговаривает с императрицей? Он так и не выяснил это, потому что с морщинистых губ Рюки, не показавшей и тени недовольства поступком гостя, слетел вопрос, который он меньше всего хотел бы услышать. Ну хорошо, один из таких вопросов.

— Что ж, барон Хьортт, поскольку ваше появление, очевидно, не связано с замыслами Вороненой Цепи, как вы сами намереваетесь уничтожить меня?

Значит, ничего не поделаешь. Монстр вздернул чешуйчатую морду и обнажил в прощальном оскале полный набор острых зубов. Теперь Доминго должен отвлечь его ложью, спровоцировать на атаку, а потом схватить за шею и удерживать как можно дольше, чтобы Чхве успела подбежать к императрице по ступеням. Он погибнет, помогая этой женщине свершить месть куда более праведную, чем все, о чем разглагольствовала императрица Рюки... Однако, взглянув поверх головы демона на самодовольную физиономию императрицы и увидев призрачное лицо ее сына, Доминго решил, что может управиться еще лучше.

— Готов признать, что не планировал этого, пока меня не привезли сюда, но сейчас мне в голову пришло другое решение, — растягивая слова, начал он и посмотрел императрице прямо в глаза. — Это я убил вашего сына Бён Гу — не по чьему-то приказу, а по собственной воле. Полагаю, я должен был рассказать кое-кому об этом раньше, ваше изящество, но уж таковы дурные манеры азгаротийцев.

Императрица и все ее придворные онемели, зато из горла Чхве вырвалось низкое рычание. Дикорожденная сидела на подушке, сжав кулаки, и ее щербатый оскал обращен был не к трону Самджок-о, а к Доминго. Тот смиренно пожал плечами.

— Нет, — твердо заявила императрица.

На мгновение барон ошеломил ее ужасным признанием, но сейчас понял, что она не поверила.

— Моего четвертого сына, принца Бён Гу, убила изменница Чи Хён Бонг с Хвабуна. Они были помолвлены. Она прислала мне его...

— Его голову в ящике, завернутую в кобальтовое знамя, правильно? — подсказал Доминго, наслаждаясь тем, как медленно мертвеет лицо императрицы. Должно быть, то же самое испытывал брат Ван, когда наконец-то получил возможность рассказать о своем плане в том проклятом фургоне. — Я хотел, чтобы Отеан именно так и подумал, после того как поймал заморыша, прятавшегося вместе с телохранителями к югу от стены, которую вы возвели вокруг Линкенштерна. Он рассказал мне все, что знал, и, хочу добавить, рассказал охотно, а потом я убил его, стоявшего на коленях. Это случилось задолго до того, как мы догнали генерала Чи Хён. Я подумал, что заполучу свежий приток непорочновских сил для совместного нападения на кобальтовых, если появится такая необходимость. В отличие от вашего просвещенного народа, который скорее предпочел бы проиграть войну, чем объединиться с недостойной, как вы выразились, армией, мы, азгаротийцы, смотрим на такие вещи с практической стороны.

— Это был приказ Чи Хён, — заявила императрица с верхней ступени своего дурацкого павильона, поднимаясь на нетвердые ноги. — Чи Хён Бонг приказала вам это сделать.

— Вы затащили ее в Отеан, даже не догадываясь, что убийство принца — дело моих рук, — продолжал Доминго, упиваясь унижением императрицы перед всем ее двором.

Неподвижные до сего момента люди в желтых одеждах и масках зашептались между собой, и даже их птица негодующе взъерошила перья. А Доминго заговорил громче, чтобы его услышал даже самый незначительный из придворных в самом дальнем ряду:

— Никто об этом не знал — ни Чи Хён, ни присутствующая здесь Чхве, ни кто-либо другой из Кобальтового отряда. А вы, ваше изящество, погубили Чи Хён, ее семью и верноподданных жителей целого острова лишь потому, что не пожелали дождаться, когда обвиняемая, уже пребывая у вас в руках, ответит на вопросы в присутствии вашего демона. Если бы вы потратили немного времени на расследование, вместо того чтобы устраивать спектакль перед Вратами, то быстро выяснили бы, что она ни в чем не виновата. Вся ее семья не виновата. Никто не виноват, кроме меня. Разве не так, мерзкая уродина?

Понимая, что надолго здесь не задержится, Доминго протянул руку к единорогу и погладил его чешуйчатую голову. Тот поначалу удивился не меньше, чем императрица — признанию, но быстро проникся симпатией к Доминго. Его довольное урчание почти заглушило тяжелые шаги за спиной, и полковник улыбнулся, услышав звон брони в тронном зале, где императрица привыкла чувствовать себя неуязвимой, а теперь была потрясена самым сокрушительным ударом — осознанием того, что ее высокомерие и сумасбродство обрекли на смерть тех, кто полностью ей доверял, тех, кого она поклялась защищать.

— Мне очень жаль, что я не рассказал тебе раньше, — обратился Доминго ко все еще сидевшей на коленях Чхве, когда одетые в броню охранники окружили их, а потом в последний раз погладил урчавшего демона. — Но я не мог признаться, что сожалею о сделанном, особенно после того, как обрел здесь, в Отеане, настоящего друга.

Доминго Хьортт все еще упивался своей последней победой, когда его кресло прокатили по терракотовой дорожке навстречу невольному воссоединению с Вратами, скрытыми в храме Пентаклей.

Глава 21 

В первый раз после побега через Врата Отеана Чи Хён выспалась по-настоящему. Она уже сомневалась, помнит ли ее тело, как спать не урывками, пробуждаясь от каждого звука, но это было просто превосходно. На всех лучах Звезды Изначальную Тьму часто называли источником снов или страной, куда отправляются спящие... Но похоже, эти люди провели не так уж много времени по другую сторону Врат, иначе они ни за что бы не поверили в такую нелепость. Одна мысль впилась в голову Чи Хён с мучительной ясностью: это место было слишком реальным. Все, что казалось чуждым и неправильным в тамошних ландшафтах и в их обитателях, было неправильно только для нее, это она была чужаком, а сам мир оставался таким же холодным и обыденным, как и тот, который ей пришлось покинуть.

Поэтому, когда Чи Хён наконец выскользнула из глубокого забытья в нежный сон, не имеющий ничего общего ни с пыльными серыми пустынями, ни с ослепительно-яркими картинами, что переполняли ее демонский глаз, она испытала наслаждение, о котором, казалось, давным-давно позабыла. Когда Чи Хён очнулась, герцогиня Дин и граф Хассан, ожидавшие ее пробуждения в пустом полуразрушенном храме, спросили, не снились ли ей кошмары, потому что она плакала во сне. Чи Хён покачала головой и сказала, что это были слезы облегчения, поскольку ее сон сохранил краски утраченного мира.

— Не все земли за пределами Звезды так же унылы, как эта, — произнесла Дин, с тоской глядя сквозь трещину в древней каменной крыше на неизменно серое небо.

— И ваш завтрак это подтверждает. — Сасамасо подала Чи Хён помятую медную миску с яркими, как драгоценные камни, зернами, залитыми чем-то прозрачным и вязким, и с оловянной ложкой, воткнутой в эту гущу. — Съешьте, сколько сможете, генерал. Пища восстановит силы.

Две пожилые женщины уселись на большую глыбу светлого мрамора, а Чи Хён медленно приподнялась на локте над своей бугристой постелью. Она лежала на сосновых лапах, и пряный запах хвои дразнил ноздри. Он напомнил о старике Безжалостном, как тот лежал на своих погребальных носилках в лагере у Языка Жаворонка.

Сердце забилось быстрей при мысли, что она проснулась без оружия под рукой, но затем Чи Хён увидела свое снаряжение, сваленное в углу пыльной комнаты, и торчавшие из кучи эфесы мечей. Она прижала ладонь к лесной постели, почувствовала, как прогибаются ветки, как колются иглы, и к горлу подступил комок; ох и давно же она в последний раз видела незасохшее дерево и вдыхала аромат свежей зелени.

— Сколько вы уже здесь? — спросила кавалересса Сасамасо, углядев нечто знакомое в выражении лица молодого генерала.

— Два... два года, — ответила Чи Хён и теперь уже на самом деле разревелась, но не от жалости к себе, а из-за двух женщин, которые были так добры к ней. Эти женщины провели здесь десятки лет, но все равно заботятся о ней так, будто она пострадала больше всех. — Всего два года.

— Всего! — Граф Хассан прошмыгнул под одеялом, заграждающим вход в комнату, неся в трясущихся руках бронзовый чайный сервиз. — Неудивительно, что вы так ужасно выглядите.

— Хассан! — одернула его Дин.

— Это правда. — Он поставил поднос с исходящим паром напитком на другую глыбу — их в помещении хватало. — И разве я не достаточно учтиво выразился?

— Ты вообще не должен был ничего говорить. — Дин взяла у Сасамасо миску, которую Чи Хён уронила на пол, и снова поднесла генералу. — Съешьте еще немного. Даже вообразить не могу, как вы здесь жили, но сомневаюсь, что благополучно.

— А мне и не нужно ничего воображать, — сказала Сасамасо. — Если помнишь, это я определила, что за запах исходит от ее сумок. Наш генерал питалась так же плохо, как и спала, и это просто подвиг. Удивляюсь, как она не отравилась, хоть и под защитой демона.

— Мохнокрылка! — вскрикнула Чи Хён и резко села, чуть было не выбив миску с едой из рук Дин.

Но тут же заметила, как совомышь шевельнулась под одеялом, а потом вскарабкалась по свежей рубашке, в которую переодели хозяйку. Мохнокрылка устроилась на ее груди и пощелкала клювом, словно пробуя на вкус давно забытое ощущение спокойствия и уюта. Взглянув на изможденные, но счастливые лица тех, кого она считала погибшими в сражении у Языка Жаворонка, Чи Хён спросила:

— Но как вы сами выжили без помощи демонов? И как... как долго вы здесь находитесь? И почему так долго?

— Эта страна — лишь одна из многих, генерал, и некоторые страны выглядят чуть ли не гостеприимно, — ответил Хассан, разливая горячий чай по металлическим чашечкам.

— Я как раз об этом и рассказывала, когда вмешался граф, — проворчала Дин. — Мы оказались в другом месте, гостеприимном, а в эти мерзкие края пришли только ради вас.

— Что же касается вашего появления перед нами в столь свежем виде, то у нас нет никаких объяснений, хотя это не идет вразрез с нашим опытом, — проговорила Сасамасо, принимая от Хассана чашку для генерала, которая все еще была занята едой.

Зерна оказались такими кислыми, а сироп — таким сладким, что у Чи Хён едва зубы не свело, но язык наслаждался как никогда прежде.

— С момента нашей последней встречи, генерал, мы прожили больше половины жизни и навидались таких чудес и кошмаров, что ваша неувядающая молодость кажется нам теперь второстепенным вопросом.

— Возможно, все немного проще, — сказала Дин. — Мелой считает, это может означать...

— Что бы там ни думала Ши, сейчас об этом говорить не стоит, — перебил ее Хассан и подул на чай. — Разве наша задача не в том, чтобы объяснить генералу постепенно, без лишних волнений, не обрушивая на нее все сразу?

— Эти два года я боролась за выживание с самыми жуткими тварями, каких только можно себе представить, и даже с такими, которых представить нельзя, — проговорила Чи Хён, набив полный рот божественным завтраком. — Не беспокойтесь насчет детских рукавичек, я давно уже не ребенок, и со мной не нужно нянчиться. Я даже не надеялась понять, что происходит по эту сторону Врат, так что можно считать, мы уже продвинулись далеко вперед.

Все трое принялись переглядываться, словно не могли решить, с чего начать, и тогда Чи Хён взяла инициативу в свои руки. Она дочиста облизала ложку и обменяла пустую миску на чашку с чаем, что держала в руке Сасамасо.

— Давайте с самого начала. С битвы у Языка Жаворонка. Что случилось потом, как вы оказались здесь?

— У нас нет на это времени, — заявил Хассан, и остальные согласно закивали. — Это очень-очень долгая история, и вам лучше, чем кому-либо еще, известно, насколько опасны эти места. Пока мы не окажемся в более спокойной обстановке, лучше сосредоточиться на неотложных вопросах.

— У меня есть только один неотложный вопрос: все происходит на самом деле или в каком-нибудь драном аду, специально созданном для самых тупых грешников, не способных даже понять, что они уже умерли? — Чи Хён вдохнула аромат чая. Сначала она решила, что он слабый и недостаточно чистый, а потом от травяных ароматов восхитительно закружилась голова. — Но ведь это не так, да? Мы все еще живы?

— Да, мы все еще живы, — подтвердила Дин. — То есть те из нас, кто уцелел во время перехода и не умер после. Не все, кто пришел сюда после событий у Языка Жаворонка, остались с нами.

— Всего несколько сот солдат, не больше, — уточнила Сасамасо, пряча грязную миску и ложку в висевший на ее плече мешок. — Некоторые обзавелись здесь семьями, выросло новое поколение, а теперь и внуки появились... Но мало кто достиг совершеннолетия. Большинство наших солдат — новобранцы, которых мы нашли на этой стороне.

— Постойте, постойте! Несколько сот солдат? — Чи Хён пролила чай себе на руки, но это была приятная боль по сравнению с тем, что ей приходилось испытывать прежде, и Мохнокрылка вздрогнула от непривычного ощущения. — Новое поколение? Новобранцы?

— Он велел объяснить постепенно и без волнений! — фыркнул Хассан. — Как будто наш генерал хоть раз что-то сделала без волнений и постепенно.

— Значит, вас больше чем четверо. — В груди у Чи Хён растеклось тепло. После всего пережитого известие, что столкновение с Пятнадцатым полком в то злополучное утро не обрекло ее пропавших солдат на неминуемую гибель, превратило эту преисподнюю почти что в рай. — Врата открылись, вы упали в них и оказались где-то еще, в месте, похожем на это, и там встретились с другими выжившими кобальтовыми и имперцами, вроде нашей подруги Ши. А потом нашли каких-то других людей. Я правильно поняла в общих чертах?

— Я войду? — донесся из-за прикрывавшего вход одеяла голос азгаротийского капитана. — Простите, вы меня звали?

— Если хочешь подслушать, прихвати свой слуховой рожок, — улыбнулась ей Дин. — Генерал как раз пыталась разобраться в общих чертах.

— Общие черты могут принять любую форму, какую она захочет, — заметила Сасамасо. — Ты же слышала, наш генерал не нуждается в детских варежках, ей нужны латные рукавицы, чтобы держать поводья. Она готова.

— Но она не может даже стоять на ногах, — запротестовал Хассан.

— Мой опыт подсказывает: это не обязательно для того, чтобы отдавать приказания, — возразила Ши.

— Ну хорошо, хорошо, убедили, — сказала Чи Хён, снова ложась на удобную постель, и закрыла правый глаз, в то время как левый настойчиво требовал освобождения. К счастью, когда друзья почистили ее и переодели в свежую рубашку, они не сняли с глаза защитную повязку. — Дайте мне еще немного времени. Совсем чуть-чуть.

— Сколько угодно, генерал!

— Но как можно меньше.

— Ши!

— До кобальтовых далеко, и она в нелучшей форме, ты сама понимаешь!

— Кобальтовые... — выдохнула Чи Хён с закрытыми глазами и погладила Мохнокрылку, прислушиваясь к убаюкивающей перебранке капитанов. Она совсем обессилела, нужно немного вздремнуть, пока есть возможность... Но через мгновение она резко села и открыла правый глаз. — Кобальтовые! Они в плену у императрицы Рюки. Я сбежала от нее через Врата Отеана, но, похоже, только я одна.

— Пришло время послушать ее песню, — сказала Ши и склонилась к постели Чи Хён. — Сколько солдат Пятнадцатого полка уцелело в битве у Языка Жаворонка? Я знаю, что большая часть провалилась вместе с нами, но...

— Не сейчас, Ши! Разве не видишь, в каком она состоянии? — осадил ее Хассан, и Чи Хён вынуждена была признаться себе, что состояние у нее и в самом деле неважное.

Недавнее ликование сменилось паникой, когтями вцепившейся в сердце. У Чи Хён зубы стучали в такт клюву Мохнокрылки, когда она оглядывала этих говорящих призраков, или порождений ее бредового сна, или кого-то еще в том же роде. Она в аду, и ее окружают духи — это единственное объяснение происходящему.

— Ши говорила не о ваших кобальтовых, генерал... то есть не о тех кобальтовых, — объяснила Сасамасо. — Она говорила о наших кобальтовых. О тех, кто прошел с нами сквозь Врата, и о имперских солдатах, что объединились с нами, а еще о тех, кого мы приняли к себе здесь. Приблизительно три тысячи человек, и все они ждут возвращения своего генерала.

— Было предсказано, что вы пройдете здесь, и мы вызвались встретить вас, — сказала Дин, имевшая сейчас лишь отдаленное сходство с прежней сумасбродной особой. — И теперь, когда вы пришли, мы должны вернуться, чтобы он увиделся с вами, а все остальные убедились в его правоте.

— Подождите, а как вы узнали, где меня ждать? — От всех этих голосов, мечущихся по тесной комнате, сердце Чи Хён после долгого одиночества и тишины забилось вдвое чаще. — С чего вообще вы взяли, что должны встретить меня? Кто все это предсказал, кто должен увидеться со мной?

— Оракул, — ответила Ши. — Он предсказал, что вы придете, и раз это случилось, значит все остальное тоже может быть правдой.

— Оракулы, предсказания... — Чи Хён невольно посочувствовала человеку, который внушил этим отчаявшимся старикам, будто от нее можно получить какую-то помощь, а не новые проблемы. — Ну хорошо, граф Хассан, я теперь в порядке и в полном спокойствии — рассказывайте, в чем заключалось это предсказание. Что я проведу вас через новые Врата, а потом?

— А потом вы доставите нас на Звезду, — ответила Сасамасо, и по разгоряченному лицу кремнеземки Чи Хён поняла, что та не просто верила в предсказание, а много лет ждала, когда оно свершится. Такие лица бывают у набожных цепистов или приверженцев других религий. — Мы возродили Кобальтовый отряд и подготовились к вашему появлению. Мы обучили солдат, добыли оружие и теперь ждем приказа.

— Когда Звезду накроет тень Изначальной Тьмы, вы проведете нас домой, — сказал Хассан. — Чтобы защитить нашу страну.

— Но сначала оружие, — прошептала Дин. — Сначала вы должны добыть оружие, которым спасете Звезду.

Чи Хён пыталась сдержать ухмылку, потом пыталась сдержать смех, но ничего не вышло, и в конце концов она рассмеялась прямо в лицо старым безумцам. Либо они совсем потеряли рассудок, либо это она сошла с ума. Чи Хён Бонг, избранная спасительницей Звезды! Когда-то она сама в это верила, но на самом деле оставалась избалованной соплячкой, и последние два года раскрыли ей глаза на то, какой наивной она была. Она смеялась и смеялась, а четверо старых чудаков смотрели на нее с очень серьезным видом и говорили о ней так, как будто ее здесь не было, пока кто-то из них не произнес имя, от которого голова Чи Хён зазвенела, словно колокол от удара молотом.

— Что вы сказали?

Ее истерический смех замер так внезапно, что они продолжали говорить о ней, пока она не повторила дрогнувшим голосом:

— Что вы сказали?

— Ты все-таки это сделала! — зарычал Хассан на Ши, которая и произнесла имя.

— Он велел объяснить вам все без волнений, — принялась оправдываться Ши, вскинув морщинистые руки. — Это было бы для вас потрясением, если бы вы услышали, что он здесь, а он не хотел беспокоить вас, поэтому мы не должны были говорить...

— Этот оракул, предсказавший мое появление... — начала Чи Хён, а Мохнокрылка подняла голову и затаила дыхание, как и ее хозяйка.

— Ваш отец, король Джун Хван, — закончила фразу Дин, с бесконечной жалостью глядя в глаза Чи Хён. — Мне больно говорить об этом, генерал, но его тоже сбросили в Изначальную Тьму.

— Как и ваших сестер, — добавила Сасамасо, хмуро покосившись на Ши. — Мы не хотели волновать вас еще сильнее, но раз вы уже услышали, то теперь бессмысленно отрицать.

— Да, но ведь они остались живы, — заметила Ши. — То есть, конечно, никто не пожелал бы, чтобы его родных бросили во Врата, но все могло кончиться еще хуже.

Чи Хён не стала спорить. Преодолев слабые попытки удержать ее в постели, она нетвердой походкой направилась к своей амуниции и подняла пояс с мечами. Она уже потратила слишком много времени и не хотела опоздать к исполнению своего собственного предсказания... или к встрече с родственниками. Кое-что остается неизменным по обе стороны Изначальной Тьмы.

Глава 22

Воссоединение с Создательницей на Джекс-Тоте шло не так быстро, как ожидала И’Хома. Вместо того чтобы принять в себя божественную сущность Падшей Матери, она сама очутилась внутри вечной плоти Всематери, бродя по пустым коридорам ее кишечника и молясь у алтарей ее органов. В священных гимнах Цепи очень многое излагалось неверно, и единственное, в чем они не ошиблись, так это в том, что Черная Папесса действительно должна была принести себя в жертву во имя всего мира и, ощутив на себе божественное дыхание, обрести мудрость большую, нежели та, что доступна любому ученому, силу, превосходящую силу любого смертного, и вечную жизнь. Теперь И’Хома проводила день за днем в живом храме Падшей Матери вместе с ангелом, спасшим ее от Изначальной Тьмы и поселившимся в ее теле — словно в груди выросло второе сердце. И второй мозг в голове, ярко пылающий вопросами. И вторая душа, запертая под дрожащей кожей, беспокойно ползающая по костям.

Не стоит доверять ангелу, убеждали И’Хому древние жрецы Джекс-Тота. Научись управлять им, или он сведет с ума, будет постоянно хвататься за штурвал твоего разума, безостановочно давить, чтобы обеспечить себе контроль над телом, которое вы теперь делите.

Как будто они сами что-то в этом понимали. В ходе дискуссий о том, как сломить своих ангелов, каждый из Ассамблеи вексов время от времени начинал говорить чужим голосом и потакать желаниям, идущим вразрез с его собственной волей. По сути, все они были безумцами, почти потерявшими связь с реальностью. К примеру, утверждали, будто их земля была помещена в рай за гранью Изначальной Тьмы на бесчисленные тысячелетия, хотя любая необразованная деревенщина на Звезде знает, что Джекс-Тот исчез всего лишь пятьсот лет назад.

Как бы дерзко ни намекали поначалу эти язычники, что И’Хома неверно понимает Священное писание, теперь она все знала лучше их. Даже после пяти веков проживания в одном теле они все еще враждовали со своими божественными половинками, тогда как И’Хома после недолгого, хотя и нелегкого привыкания быстро заключила мир со своим небесным спутником. «Все исполняется». Как бы ни ошибалась Вороненая Цепь в отдельных деталях, высшая истина священных книг совершенно непостижимым для тотанцев способом подготовила И’Хому к ее личному Дню Становления и дала ей возможность полностью принять трансформацию, поскольку и в самом деле все исполняется. В отличие от своих благодетелей, она думала лишь о том, как полюбить эту частичку Падшей Матери, растворившуюся в ее душе, даже если ей так и не удастся понять эту сущность, в то время как остальные члены Ассамблеи вексов пытались использовать и контролировать тех, кто по своей природе был выше предела их познаний. Она предполагала, что они именно потому и повредились разумом, что оказались недостойны, — только самый чистый сосуд может вместить такую мощь и не треснуть при этом.

Несмотря на чувство превосходства над остальными, она все же привязалась к Шерденну, старшему жрецу, который и принес ее в жертву Падшей Матери. Сбросив И’Хому в тотанские Врата, он превратил ее из окна, через которое можно увидеть божественное, в живую дверь, ведущую к высшей силе. Она была обязана древнему жрецу не просто своей обновленной жизнью, но еще и спасением души, тем ангелом, что поселился в ней. Хотя Шерденн и другие тотанцы несовершенны, они все же избраны Падшей Матерью, точно так же как и сама И’Хома, и вместе им предстоит преобразить Звезду согласно предначертанию Создательницы. Все исполняется, и, когда настанет время, И’Хома сместит Шерденна и остальных, заняв свое законное место единственной жрицы Падшей Матери.

Пока же они должны вместе служить Всематери. Они будут тем ключом, который откроет замок двери...

«Приди и воззри».

И’Хома заморгала, дыхание сбилось с ритма пульсирующих стен комнаты, и она очнулась от мечтаний, чтобы откликнуться на призыв Шерденна. Ассамблея вексов не нуждалась в несовершенном способе общения, при котором слова требовалось произносить вслух, а направляла их прямо в мозг, и даже огромные расстояния не были помехой. Каждая беззвучная связь сопровождалась сложным запахом, который их солдаты распознавали лучше, чем любые слова или что-нибудь еще, и сейчас глаза И’Хомы заслезились от маслянистой тараканьей вони, так что она поспешила ответить наставнику простым подтверждением. Краем сознания она уловила движение того, кто постепенно становился почти неотделимой частью ее самой. Совсем скоро, когда из этого сочетания «он и она» исчезнет «и», они превратятся в одно совершенное дитя Падшей Матери. А пока она стремится приблизиться к божественному, тогда как мысли ангельского существа все сильнее напоминают мысли смертных... или, по крайней мере, становятся все более понятными.

«Одежда».

Она сомневалась, что ей в ближайшее время понадобится броня, но все же уступила желанию ангела и позволила ему вызвать свой рой, пахнущий мускусом. Колючие насекомые рассыпались по обнаженной коже, их серые лапки проскользнули во все покрасневшие углубления в мягкой плоти и равномерно прикрыли ее. Королевская броня была в большей степени декоративной, чем у тех легионов, что находились под командованием И’Хомы, но разительно отличалась от суетной одежды, которая покрывала ее до воскрешения. Матка пробежалась по шее, ее лапки крепко обхватили лицо, образовав некое подобие маски. Черная Папесса улыбнулась, чувствуя успокаивающую теплую тяжесть на макушке; черные иглы распустились роскошной живой короной вокруг головы, и она шагнула в сверкающее отверстие, открывшееся в стене.

Эти покрытые слизью проходы, пугавшие, когда она только появилась на Джекс-Тоте, теперь не беспокоили ее; пол смещался, помогая устоять на ногах, когда стены раскачивались из стороны в сторону. Почти так же она чувствовала себя в Изначальной Тьме под мощным, но бережным давлением.

Шерденна не оказалось в его комнате, и она пошла по тропе, следуя карте, появившейся в голове. Ее ноздри шевелились, вдыхая застарелый сверхъестественный запах. Сладковатый привкус подсказал И’Хоме, что вместе с наставником идет Ларген, а значит, затевается нечто серьезное — жрица в паучьем облачении в последнее время держалась особняком.

Все глубже погружались они в плоть своего гигантского носителя, и наконец колеблющаяся завеса паутины открылась перед И’Хомой, впуская ее к собратьям. Шерденна привычно покрывали в несколько слоев блестящие, точно драгоценные камни, паразиты. Кружево паутины с бисером яичек на Ларген выглядело еще более изящным, чем обычно. Но ни И’Хома, ни ее ангел не уделили им особого внимания, привлеченные тем, что открывалось за спинами этой парочки. Внешняя стена узкой комнаты раздулась, и сквозь прозрачную оболочку можно было разглядеть, что левиафан наконец-то вынырнул на поверхность, а на горизонте появилась их цель.

«Война началась», — послышался в голове И’Хомы шепот Шерденна. Подойдя к нему, Черная Папесса посмотрела на голубое море, из которого, словно Затонувшее королевство, поднимались другие левиафаны, и на беззащитный берег вдали.

Пока в нее не вселилось божественное, И’Хома боялась, что ее отошлют с Джекс-Тота. Изгнание с материального воплощения Падшей Матери казалось ей не чем иным, как проклятием... Но теперь она сознавала свое великое предназначение. И’Хома приплыла на Джекс-Тот, потому что считала его Садом Звезды, — но он таковым не был. Попыткам Ассамблеи вексов превратить свою родину в рай помешали завистливые враги. Ритуал был прерван, чудо осквернено, а истинно верующие отправлены в изгнание. И’Хома возродила Джекс-Тот и приплыла к его берегам не только для того, чтобы владеть средоточием силы, — она должна исполнить свое предназначение. Падшей Матери понадобилась любимая дочь, призванная взрастить самое святое из ее семян, пережившее темную эпоху, и вернуть обратно в мир, разбить истинный Сад Звезды и проследить за тем, чтобы он пустил прочные корни.

Праведные не прячутся на небесах. Праведные носят небеса в себе, даже если на время низвергаются в ад. И’Хома не оставила Падшую Матерь на Джекс-Тоте, а привезла с собой на Звезду.

Ликование ангела было так заразительно, что, когда возник вопрос, кто поведет солдат на Звезду, И’Хома с радостью вызвалась это сделать. Они прибыли на место, привезя в утробе левиафана как ангельских солдат, так и уродливых исчадий Обманщика, которых держали в неволе на голодном пайке, чтобы натравить на закореневший в пороках мир, предназначенный для последнего жертвоприношения...

И вот теперь ожидание окончилось.

Часть II Свобода ада

Не дьявол искушает нас. Это мы его искушаем, маня возможностью проявить свои умения.

Джордж Элиот. Феликс Холт, радикал (1866)

Глава 1 

Потребовалось семь разновидностей жуков, трое цирюльников и двенадцать часов их упорного труда, чтобы спасти жизнь Софии. А еще помощь самого раскормленного охранника в этой части замка, чтобы выдернуть наконечник стрелы, застрявший в лопатке Поверженной Королевы. Дубовое древко треснуло раньше, чем поддалась сталь или кость, и мускулистому добровольцу пришлось выкручивать наконечник клещами, поскольку ни один из лекарей не сумел его расшатать. Этот кусок стали вместе с другими реликвиями позднее поместят в монумент, воздвигнутый в память о бесчисленных жертвах Софии; пятеро арбалетчиков, которых она сокрушила своим молотом в Высшем Доме Цепи, прежде чем совсем ослабела от ран, стали последними мучениками революции.

По крайней мере, так всем рассказывали. Но Борис подозревал, что настоящие стрелы уже попали на черный рынок как бесценные реликвии для истинных коллекционеров или как мощные компоненты для снадобий ведьмаков и алхимиков. Все остальное, чего она касалась, — или то, что касалось ее, — вероятно, тоже давно пропало, как полагал Борис, даже при всех своих связях не получивший разрешения посетить королевскую резиденцию в замке Диадемы, где София оставила свои вещи, уходя на роковое первое заседание нового совета.

Но да, он знал, куда подевался молот, — им решили воспользоваться на время публичной казни, когда с обеих бывших королев живьем сдерут кожу.

— Свежевать с помощью молота? — переспросила София у Бориса и у троих тяжеловооруженных охранников, что всегда сопровождали его при посещении камеры, в которой она лежала, прикованная длинной цепью к койке. — Довольно оригинально и жестоко. Подходящая метафора для вашей черезжопной революции.

— О нет, идея заключалась в том, чтобы раздробить вам ступни кувалдой сестры Портолес, но вас прикуют стоя, так что вы будете вынуждены на них опираться, и тогда уже начнется сдирание шкуры, — пояснил Борис, откинувшись на спинку принесенного с собой стула. — Для свежевания используют бесценный меч Индсорит, чтобы разрезать вас обеих на части вашим же собственным оружием.

— Утонченно, — сказала София, не поднимая глаз от верескового корня, из которого она вырезала трубку.

Деревяшку она зажала в тиски, укрепленные на раме кровати, так что та тряслась от каждого движения. Колени Софии были усыпаны всевозможными инструментами и стружкой. Она слегка удивилась, когда тюремщики исполнили ее последнюю просьбу, притом что требовались острые предметы, но Борис лишь ухмыльнулся, передавая ей набор для резьбы, — словно революция все еще опасалась ее. Охранники непрерывно наблюдали за Софией, а инструменты подбирали с особой тщательностью, и для того, чтобы как следует пырнуть одного из этих мерзавцев, пришлось бы приложить намного больше усилий, чем он заслуживал. Учитывая то, как старательно обустраивали последние часы жизни Холодного Кобальта, никто, вероятно, не возражал бы, если бы она покончила с собой, тем самым лишь подтвердив свою трусость.

— Когда доделаю ее, сможешь принести морскую смесь? Некоторые рекомендуют для раскурки просто крепкий тубак или красный верджин, но я всегда предпочитала кусок пирога и глоток рома... Или это такая разновидность пытки — разрешить мне вырезать трубку, но отказать в тубаке?

— Сомневаюсь, что вы успеете доделать, — сказал Борис. — У корня вереска очень крепкая древесина. И раз уж у вас хватает сил с ним работать, значит вы уже готовы ответить за свои преступления.

— Ох...

У Софии задрожали руки, и она отложила рашпиль. Да, это все объясняет.

— Не отвлекайтесь на меня, — продолжал Борис, засунув очередной кусок жареного цыпленка в покрытый язвами рот. Как обычно, он съел больше половины маленькой птицы, оставив ей на тарелке жирные кости. — Я всего лишь глаза наших вождей, а не мозги и не рот — то, что я считаю вас достаточно крепкой для сдирания кожи, еще не означает, что совет со мной согласится. Возможно, они захотят, чтобы вы им станцевали, перед тем как взойдете на эшафот.

— Такие крошечные мозги — и такой длинный язык. — Несмотря на туман в голове, слова слетели с ее губ так же легко, как стружка из-под резца.

— Если бы вы хоть раз попробовали мой язык, то испытывали бы ко мне больше уважения. — Борис слизнул кусочек пупырчатой кожицы с пальцев и повернулся к охранникам, столпившимся в камере. Узилище было таким тесным и сырым, что София невольно задумалась, не из этого ли подземелья она недавно освободила Индсорит. — Знаете, эта старуха в лагере кобальтовых зазывала меня в бордель. Теперь понимаете, кто она такая? От мыслей о крови, пожарах и демонах Изначальной Тьмы становится похотливой, как коза по весне.

Охранники были слишком дисциплинированны, чтобы поддержать чепуху, что нес коротышка, но их, похоже, удивило и смутило такое обращение с узницей, еще совсем недавно являвшейся символом сопротивления. София подняла голову и оценивающе посмотрела на Бориса. Длина цепи не позволит дотянуться до него, но если швырнуть напильник, то при определенном везении можно выбить глаз.

— Да, я такая старая задница — хотела, чтобы ты слегка расслабился, прежде чем отправишься в рискованное путешествие, — сказала она, решив подождать с радикальными действиями до того момента, когда у нее захотят отобрать инструменты. — Стоит ли удивляться, что ты так не любишь меня, Еретик. Что бы я ни делала, все причиняет тебе боль.

— Я же просил не называть меня так, — напомнил он, проглотив кусок куриной ножки.

— Правильно, я совсем забыла, что только твоя подружка, боевая монахиня, имела право называть тебя ласковым именем.

Услышав ее ответ, драный хорек положил кость обратно на тарелку и собрался уходить.

— Всегда рад вас видеть, ваше величество, — с издевкой поклонился Борис и смахнул куриные кости с тарелки на ее заскорузлую постель. — Наслаждайся ужином, и посмотрим, что у тебя будет на завтрак — может быть, перебитые пятки?

— Я вся как на иголках, — ответила она, и это была чистая правда: не считая кое-как зашитых болезненных и зудящих отверстий в груди и в спине, в бедре и в предплечье, все остальное тело почти непрерывно покалывало.

— Да, чуть было не забыл... — сказал он, когда охранник, оставшийся снаружи, отпер решетчатую дверь камеры. — Индсорит умоляла передать тебе весточку.

— Мм?

София попыталась сохранить непроницаемое лицо, но рука, протянувшаяся к тому, что осталось от еды, дрожала сильнее обычного. В первое посещение Бориса она сдуру спросила, что случилось с Индсорит и с Мордолизом, но, когда стало ясно, что он хочет лишь покуражиться над ней, София решила больше не доставлять засранцу такого удовольствия.

— Да, и это было что-то очень важное, так что, если в следующий раз будешь поприветливей с единственным другом, я, может, и вспомню, что она просила сказать.

Он шагнул в коридор, послал ей воздушный поцелуй и ушел.

Вот поэтому и не стоит помогать незнакомцам. София сгрызла все кусочки мяса и костного мозга с объедков, рассыпанных по ее грязной простыне, пытаясь вспомнить, как долго здесь находится. Пытаясь вспомнить, с чего она вообще решила, что Борису можно доверять, и почему осталась в Диадеме помочь с наведением порядка, вместо того чтобы сбежать вместе с Индсорит, как только откроются ворота замка. Пытаясь вспомнить, как зовут эту глупую дочку Канг Хо, генерала Вертится Что-То На Языке, которая все никак не появляется с Кобальтовым отрядом, чтобы освободить Диадему. Пытаясь вспомнить сотни других вещей, а потом бросив это занятие и сосредоточившись на том, чтобы собрать все крошки плоти с хрупких костей. Надо поддерживать силы, пока враги не придут, чтобы расправиться с ней. Она не в состоянии им помешать, но, возможно, успеет вырезать прекрасную вересковую трубку. И демоны ее подери, если в свой последний миг она не будет дымить драной кукурузиной.

Глава 2 

Демоны и Изначальная Тьма. Любой разумный смертный любой ценой избегает и того и другого. Даже если у вас нет суеверных причин, элементарный здравый смысл удерживает от всяких связей с этими, очевидно опасными, силами, понять которые вы не в состоянии. С другой стороны, раз уж Пурна теперь официально мертва, чего ей бояться?

— Прежде чем мы начнем, я хочу убедиться, что все понимают, что именно сейчас произойдет, — объявил Хортрэп, поднимаясь на скрипучую кафедру разрушенной церкви и оглядывая свою немногочисленную паству. — С того момента, когда я начну ритуал призвания, стены между мирами будут все истончаться и в конце концов исчезнут, и не советую отвлекать меня в этот момент всякими глупостями.

— Все, что мы должны делать, — это держать жертв и повторять слова, но ни в коем случае не вступать в круг, — сказал Гын Джу, глядя на крысу у себя под ногами.

Крыса сидела, будто загипнотизированная, возле полосы красного песка, отмечающей внешнюю границу символа, и смотрела на свечу, установленную на огромном птичьем черепе в центре пентаграммы. Тонкая красная свеча, догорев до середины, почернела. По другую сторону от крысы располагался барсук Лучшей; сама охотница вышла по естественной надобности. А перед основанием пентаграммы стоял на трех ногах пес, которого принесла Пурна.

— Где твоя кошка? — спросила она Хортрэпа, кивнув на остальных животных. — Мрачный выбыл из игры, и я понимаю, почему ты отпустил его жертву, но разве твоя не понадобится?

— Четыре — очень зловещее число, — ответил Хортрэп с таким видом, будто все обязаны понимать, что он имеет в виду. — Демоны и так достаточно опасны, чтобы не умничать о том, скольких из них нужно вызвать на этот раз. Нет, обстоятельства вынудили меня произвести кое-какие изменения, но с тем же самым конечным результатом — мы пригласим четырех демонов, свяжем их со смертной плотью, и, как только завершится ритуал, вы передадите мне право собственности на них. С помощью демонов я расчищу дорогу на Джекс-Тот, и это будет удачный сеанс дурной магии.

— Передать право собственности? — переспросила Пурна, сочтя, что связать демона в обмен на магическое путешествие на Джекс-Тот — единственная приятная деталь во всем замысле. — Это так же просто, как продать породистого яка с подтвержденной родословной?

— Меньше бумаг, но в целом — да, похоже, — подтвердил Хортрэп, перебрасывая с руки на руку глиняную бутылочку. — Точно так же Чи Хён получила отцовскую совомышь — Канг Хо освободил демона от своей власти при условии, что тот будет преданно служить его дочери. Как ни странно, демоны мало отличаются от прочих созданий и подчиняются своим естественным законам. Понять эти законы и научиться их использовать — большой шаг к приручению любого существа.

— О-хо-хо, — вздохнула Пурна и посмотрела на неподвижно стоявшего рядом с пентаграммой старого пса.

Она постоянно спорила со своим наставником о натуре демонов, и, хотя мнение Хортрэпа больше совпало с предубеждениями Пурны против этих существ, чем с благоговейным почтением Марото, ее едва не стошнило от небрежного тона Хватальщика. Конечно, ей было не по душе делать из умирающего пса приманку для духов Изначальной Тьмы, но как насчет самого несчастного демона, клюнувшего на наживку и оказавшегося в лапах колдуна, который съест его живьем, если не сделает что похуже для достижения своих непонятных целей? Может быть, это просто лезут наружу ее угракарские корни, но иногда начинает казаться, что бесконечное страдание и жестокость — удел каждого живого существа.

— А нельзя ли нам с помощью демонов отправиться сначала в Отеан? — спросил Гын Джу. — Просто сообщить генералу новости и сказать, что мы идем на Джекс-Тот.

— Если бы мы имели в распоряжении настоящие Врата, это было бы выполнимо. — Хортрэп закатал рукава мантии и принялся обмазывать себя черным жиром из бутылочки, которую держал под мышкой. — Однако таковых у нас нет. И как бы это ни выглядело со стороны, призыв демонов и их связывание для безопасного прохода через Изначальную Тьму — вовсе не легкая работа. Это трудно, это опасно, и подобные вещи не делаются только ради того, чтобы томящийся от любви мальчик смог увидеться со своей томящейся от любви девочкой.

Прежний Гын Джу наверняка повелся бы, но долгое общение с Пурной и Дигом, по-видимому, научило его не реагировать на подначки.

— Вы задумали путешествие на Джекс-Тот уже давно, но необходимость залечить наши раны задержала вас. Поэтому было бы благоразумно убедиться в том, что в Отеане ничего не изменилось.

— Позволь мне самому позаботиться об Отеане. — Хортрэп наклонился и приподнял полу мантии, чтобы нанести мазь на свои слоновьи колени. — Один из моих маленьких дружков приглядывает за ним, и, если армии Джекс-Тота продвинутся по островам так далеко на юг, я узнаю об этом первым. Сам же я не спешу там оказаться из-за небольшой ссоры с двором Спящих Жрецов. Может, императрица и пообещала амнистию Чи Хён и всем, кто придет с ней под кобальтовым знаменем, но, даже если бы я доверял правительнице Непорочных островов так же, как наш генерал, все равно не стал бы проверять, насколько строго ее ручные колдуны подчиняются приказам хозяйки.

Пурна заметила, как выпучил глаза Гын Джу, услышав это загадочное название, и поинтересовалась:

— Что еще за Двор Спящих Жрецов?

— О них запрещено даже упоминать, — ответил непорочный.

— Да, возможно, с этого запрета и начались наши разногласия, но теперь все зашло слишком далеко. — Хортрэп поставил бутылочку и провел обмазанными жиром пальцами по лбу Гын Джу. — Подойди сюда, Лучшая. Пришло время тебе, подобно твоим предкам, протянуть руки в бездну за наградой.

— Солдаты приближаются, — предупредила тупоголовая сестра Марото, отходя от двери. — Я насчитала по крайней мере пятьдесят факелов на дороге из деревни.

— Может, они не увидят церковь с дороги? — предположила Пурна, стараясь не поддаваться угнетающей атмосфере ночи.

— Если только охотники за головами не решили, что будет безопасней избавиться от тебя, — вставил Гын Джу. — У них теперь есть твоя маска, и они могли намекнуть ребятам из таверны, где тебя искать, чтобы ты уже точно не вернулась.

— Если ты решила продать свое лицо, то я мог бы предложить более достойную цену. — Хортрэп обошел пентаграмму и навис над Пурной, подняв липкие черные руки. Он нарисовал треугольник у нее на лбу, поставил две жирные точки на щеках и поцокал языком. — Нет-нет, не говори ничего, я и так по выражению твоего лица понял, что ты уже отдала свое имущество за бесценок. И не кому-нибудь, а охотникам за головами, которые сами вне закона. Если бы ты подошла ко мне со своими проблемами раньше, моя беглая похитительница ковров, мы бы давно уже все уладили.

— Подожди... Стало быть, ты тоже все обо мне знаешь? — спросила Пурна, морщась от гнилостного запаха мази.

— Не так уж много найдется того, о чем я не знаю, — ответил Хортрэп, оборачиваясь к Лучшей. — Например, как такая занятая девушка находит время, чтобы настолько туго заплести косы. Ни один волосок не выбивается.

— Зато у тебя могут выбиться зубы, если будешь и дальше меня доставать, — раздраженно ответила охотница. В своем рогатом шлеме Лучшая почти сравнялась ростом с Хватальщиком, но если она казалась крепким дубом, то он — небольшой горой. — Я говорю, что к нам направляется целый отряд, чтобы помешать твоему проклятому ритуалу, а ты болтаешь про какое-то... прихорашивание.

— Не знаю, с чего ты решила, что нам хватит времени для призыва демонов, если его нет даже на то, чтобы вежливо говорить друг с другом, — фыркнул Хортрэп. Он закончил разрисовывать лицо Лучшей и убрал бутылочку в мешок. — К счастью, я уверен, что времени достаточно и на то, и на другое. Я быстро справлюсь с ритуалом, но чем раньше мы начнем, тем лучше. Никому не пойдет на пользу, если эйвиндцы захотят свести давние счеты и проткнуть мне язык именно в тот момент, когда я буду запечатывать окно в Изначальную Тьму. Представляете, что может случиться?

— Пожалуй, нет, — сказал Гын Джу, с беспокойством поглядывая на дверной проем.

— Я тоже, — ответила Лучшая и потянулась к висевшему на поясе солнценожу, глядя на барсука у себя под ногами с таким видом, будто он нанес ей глубокое оскорбление. — Я сейчас должна принести в жертву эту тварь или ты сначала скажешь свои колдовские враки?

— Да, сначала колдовские враки, — подтвердил Хортрэп и вернулся к дальнему углу пентаграммы; если бы это была карта Звезды, то он стоял бы на севере, Лучшая — на востоке, Гын Джу — на западе, а Пурна — на юге. — Но кровь проливать не потребуется. Сама передача мне этих падальщиков и будет означать жертву. Один из секретов Изначальной Тьмы, который многие упускают: демонам не нужна смерть, им нужна жизнь, только жизнь.

— Марото не рассказывал, что происходило в прошлый раз, но, по его словам, это было худшее, что он когда-либо совершал, — с трудом проглотив слюну, произнесла Пурна.

Кожу под мазью отчаянно жгло. Прошла уже вечность с того момента, когда она покурила, но саам оказался крепче, чем обычно. Или, возможно, всему виной был спертый воздух в церкви или запах жженого сахара от черной свечи, что стояла на огромном птичьем черепе в центре пентаграммы...

— Марото так и сказал? — Хортрэп недоверчиво сложил губы уточкой, а затем пожал плечами. — Что ж, это действительно оч-чень плохо... Я тогда был совсем молодым Хватальщиком и потому не знал, как мало нужно для того, чтобы привлечь голодного демона, к тому же допустил ошибку в самом важном — в способе принесения жертвы. Должен сказать, это было совсем другое время, мы все учились по ходу дела. Не говорите никому, что я вам в этом признался, но меня до сих пор удивляет, как мы выжили в Эмеритусе! Как бы то ни было, но в этом мире я мог бы принести нам всем... Ладно, не стоит на этом останавливаться, особенно сейчас. По сравнению с тем, что было тогда, этот маленький сеанс будет для вас прогулкой по парку или по снегу, если Лучшей так больше нравится. Вам даже не понадобится снимать одежду.

— Мой брат добровольно согласился вызывать демонов вместе с ведьмаком, — процедила женщина в рогатом шлеме.

— Такое может случиться даже с лучшим из нас, — заметила Пурна.

— Не знаю, смогу ли я это сделать, — вздохнул Гын Джу.

— Поздно! — злорадно заявил Хортрэп и с пронзительным криком швырнул в центр пентаграммы маленький предмет, который до этого сжимал в кулаке.

Вместо того чтобы упасть, бронзовая пирамидка поплыла в едком дыме медленно и неуклюже, как брошенная в фонтан монета. Затем и вовсе повисла в воздухе, точно над свечой, зеленое пламя которой поднималось все выше и выше, бледнея с каждым толчком... И не только пламя постепенно теряло цвет, но и черный воск свечи становился серым.

— На колени, на колени! Держите своих жертв, но ни в коем случае не заступайте за черту!

— А?

Пурна затрясла головой, встревоженная тем, что погрузилась в транс, наблюдая за парящей в воздухе пирамидкой, но больше тем, что вышла из него в самый разгар отвратительного ритуала, ни хрена не представляя, что делать дальше. Она рассчитывала, что сразу во всем разберется и будет действовать не задумываясь... Но прошло уже немало времени с начала ритуала, и она очнулась в самый грандиозный, самый пьянящий момент, как будто и в самом деле опьянев.

— На колени, Пурна, на колени!

В воздухе медленно плыл дрожащий голос Хортрэпа... или голоса, потому что слова как будто раскалывались надвое, огибая углы пентаграммы, и каждая половина влетала в свое ухо.

— Держи пса!

Пурна моргнула и отшатнулась от внезапно обрисовавшейся под ней бездны. Череп и свеча оставались на месте, как и песчаный валик, очерчивающий границу символа, но от этого картина еще сильней сбивала с толку, поскольку все остальное исчезло. То, что раньше было грязным полом церкви, превратилось в темное ничто, в бездонную пропасть... А впрочем, нет. Это была лужа черного масла, и морда пса, которого Пурна принесла в это нечестивое место, уже прорвала гладкую поверхность, а из его пасти вылетел вой, не похожий ни на один из тех, что ей доводилось слышать в битвах со смертными и монстрами.

— Держи его, Пурна! — чуть ли не восторженно заорал Хортрэп, а сама она не смела оторвать взгляд от своей жертвы, то появлявшейся на поверхности, то погружавшейся снова.

Пурна упала на колени у самой границы пентаграммы. Там, в Изначальной Тьме, что-то завертелось, и она, не думая о собственной безопасности, погрузила руки в холодное, лишенное света пространство, отчаянно пытаясь спасти бедное животное от участи, на которую сама же его обрекла. Она была вполне современной женщиной, не верящей в добро, зло и прочие сказочные глупости, бесконечно далекой от условностей морали... но то, что сейчас происходило, было плохо. Плохо, плохо, плохо. Это было зло, причем зло, совершаемое ею самой, и она, выкрикивая сквозь рыдания непонятные слова, водила руками в пустоте, содержавшей в себе все и ничто... и вдруг почувствовала под пальцами собачью шкуру.

— Вытаскивай его, вытаскивай!

Пурна утопила пальцы во влажной шерсти и ощутила под ней теплую кожу. Пес был еще жив, и она потянула изо всех сил. Изначальная Тьма пыталась вырвать жертву у нее из рук, но Пурна не сдавалась. Она совершила ошибку, но исправит ее, исправит, вытащит пса и даст ему возможность умереть чистой смертью, под светом звезд, вдохнув на прощание воздух того мира, в котором он был рожден...

Пурна повалилась на пятую точку, когда наконец вытащила его, пятно со зловонием точно такого же жира, как тот, которым ее намазал Хортрэп. Она прижимала пса к груди, радуясь, что клубок шерсти и костей извивается в ее руках, щелкает зубами и рычит, норовя укусить, и прекратила безумное пение лишь для того, чтобы поцеловать его в маленькую морду. Вопли Хортрэпа набирали громкость, отвлекая от теплого языка, вылизывающего ее щеки, а затем раздался сильный хлопок, словно с крыши церкви свалился сугроб, подтаявший за теплый солнечный день. Свет исчез из мира, а вместе с ним и тепло, и существо, скорчившееся на руках у Пурны, сделалось таким же холодным, как Изначальная Тьма; язык превратился в кусок мертвой мокрой кожи, и Пурна отбросила ношу, поскольку это была теперь какая-то неведомая хрень, а не тот трехногий пес, которого она подобрала в переулке.

— Пурна... — прорычал голос в сводящей с ума темноте; ее собственное имя зазвенело в ушах. — Пурна, драть твою мать, чего я просил не делать ни в коем случае?

Где-то вдалеке сверкнула молния, за ней еще одна. Затем Хортрэп в третий раз чиркнул спичкой, она разгорелась в его дрожащей руке и зажгла факел, осветивший церковь. Пурна даже не сразу поняла, что это Хватальщик держит факел. Обычно он всегда создавал много шума, хвастаясь тем, что может разжечь трубку или костер одним щелчком пальцев.

Глаза Хватальщика пылали гневом почти так же ярко, как факел. Ведьмак возвышался над остатками пентаграммы, птичий череп разлетелся на тысячу осколков. То, что Пурна поначалу приняла за огарок свечи, оказалось расплавленной в каплю бронзовой пирамидкой. Хортрэп пнул ее. Щурясь в темноте, Пурна разглядела слева от себя Гын Джу, все еще стоявшего на коленях и державшего что-то в руке. Лучшая пятилась к стене, глядя с тревогой, которая в других обстоятельствах показалась бы смешной, на маленького черного барсука, что сидел у ее ног. Пурна набралась духу, чтобы посмотреть на своего демона, убеждая себя, что все не может быть настолько плохо, как она подумала... Но ее ожидало нечто куда более странное. Когда она отшатнулась вместе с демоном, ее правый сапог опустился на землю рядом с границей пентаграммы, а вот левый пропахал песчаный валик насквозь, и Пурна запоздало отдернула ногу от разрушенного барьера.

— Что?.. Ох!

Пурна собиралась спросить, что такого страшного могло произойти из-за ее неуклюжести, но, проследив за взглядом Хортрэпа, увидела в свете факела дымящийся кусок плоти над дверным проемом церкви.

Нет, он сам и был дверным проемом. Шевелящаяся масса покрылась пузырями, каждый из которых лопался, превращаясь в длинные белые лепестки причудливого цветка, пока вся дверь не стала похожа на шипящую, капающую жиром клумбу.

— Э-э-э... это я?..

— Да, это сделала ты, и я не знаю, что это за хрень. — Хортрэп совсем не весело рассмеялся. — Но я не дал ей убежать, так что ты теперь должна мне еще одну услугу, Пурна. Ты и весь этот драный мир. Как будто твоя задница может для чего-нибудь пригодиться.

— Пусть он отойдет, — сказала Лучшая спокойным, но непривычно напряженным голосом. — Как его прогнать?

— А не хочешь ли сначала дать ему имя? — спросил Хортрэп, вытирая грязный, блестящий от пота лоб все еще слегка дымящейся рукой. — Это не обязательно, но обычно...

— Нет! — воскликнула Лучшая, а барсук у нее под ногами фыркнул и с несчастным видом посмотрел на отказавшуюся от него хозяйку. — Какие колдовские враки я должна наговорить, чтобы отпустить его и расплатиться по всем долгам?

— Бедный зверек, вероятно, догадывается, что ты бы кормила его лучше, чем я. — Напряженный ритуал окончился, к Хортрэпу вернулось хорошее настроение, и он мог снова сосредоточиться на том, чтобы пугать всех и каждого. — Ты должна всего лишь сказать, что освобождаешь его, при условии, что он будет служить мне так же, как должен был служить тебе. И пожалуйста, называй себя полным именем.

— Я освобождаю тебя, при условии, что ты будешь служить Хортрэпу Хватальщику так же, как должен был служить мне, Лучшей из клана Рогатых Волков, — повторила охотница.

Она и так была встревожена, а тут и вовсе душа ушла в пятки, когда барсук зашипел на нее и оскалил зубы... но затем повернулся и вперевалочку затрусил к Хортрэпу. Казалось, он раздосадован тем, что его передали колдуну, ничуть не меньше, чем Пурна.

— Да, ты все сделала превосходно.

Хортрэп воткнул факел в щель между досками кафедры и подобрал барсука. Зверь выглядел в его руках мелким, как хомяк. Колдун достал мешок и затолкнул туда послушного демона. Тот на прощание грозно зарычал на Лучшую и скрылся в мешке.

— Давай, Гын Джу, твоя очередь.

— Мне очень жаль, — шепнул непорочный крысе и, повторив то же самое условие, что и Лучшая, опустил демона в открытый мешок Хортрэпа.

— Да, нам всем очень жаль, — сказал Хватальщик и обернулся к Пурне. — И ты тоже, Скользкие Пальцы, и ты тоже... Если эйвиндцы прежде не знали, где мы прячемся, то теперь уже наверняка знают, и как бы ни было забавно напомнить им о прошлой встрече с Кобальтовым отрядом, но мы не можем терять время.

— Что «и ты»? — не поняла Пурна, наконец-то поднявшись с пола и оглядев темную церковь. — Ты же сказал, что он мертв.

— Кто мертв?

— Мой демон, — ответила Пурна, оглядываясь на сад плоти, выросший над дверью церкви.

— Это не твой демон, — объяснил Хортрэп. — Я же сказал: не знаю, что это за хрень. Твой демон выскочил наружу, когда я поджаривал это не пойми что. Так всегда бывает, когда используешь собак. Демоны, которых удается на них приманить, оказываются намного умнее, то есть ведут себя намного хуже. Так что позови его и передай мне; надо как можно скорей убраться отсюда.

— Как я...

Но пока Пурна обдумывала свой вопрос, у нее появилась идея, и она, повинуясь странному импульсу, свистнула. Демоны ее подери, с таким толстым и длинным языком свистеть непросто, но она заново выучилась этому искусству за долгое путешествие по лесу Призраков.

Конечно же, получилось. Демон примчался назад на трех лапах, и мертвые цветы осыпали его шерсть, словно конфетти. Нет, на четырех коротких лапах, а не на трех длинных. С белоснежной шерстью, ничуть не похожей на прежнюю, каштановую. Это был...

— Чтоб я стал дядей Марото! — ахнул Хортрэп. — Никогда не слышал ни о чем подобном.

Пес выглядел очень дружелюбным, но Пурна поневоле воспринимала его иначе, чем прежде. В Пустошах она бы просто схватила маленького сукина сына и зарычала ему в морду, но сейчас уже не могла притворяться, будто он именно тот, кем кажется. Принц был не просто спаниелем, и Пурна, заметив, что на задней лапе недостает клочка шерсти, а из пасти свисает совершенно человеческий язык, решила, что он не был и просто демоном.

— Это далеко не редкость, когда они тем или иным образом деформируют плоть для собственного удобства, но чтобы полностью сменить породу! — Хортрэп покачал головой и поднес к Пурне раскрытый мешок. — Что ж, я вовсе не собаконенавистник, и там, куда мы идем, комнатные любимцы теряются так же легко, как и обыкновенные шавки. Скорее передавай его мне, Пурна, и...

— Этого демона ты не ухватишь, Хватальщик. — сказала Пурна, обнимая Принца и глядя прямо в глаза колдуну. Совершенно удивительное ощущение, когда маленькая собака облизывает тебя твоим собственным языком. — Даже если вы втроем пойдете дальше, а я отправлюсь в Отеан. Хрен я отдам его кому-нибудь, кроме Дигглби. Или оставлю у себя, — добавила она, еще сильней сжимая в объятиях демона, спасшего ей жизнь.

— Ох... — вздохнул Хортрэп, делая вид, будто все понимает, хотя вряд ли понял и половину. Но к облегчению Пурны, он не стал упорствовать и, обернувшись к поврежденной пентаграмме, сказал: — Что ж, два — это лучше, чем ни одного, и я не завидую твоей сентиментальности. Помоги мне все здесь поправить, и Марото получит самое большое потрясение в своей жизни... Ну хорошо, одно из самых больших, но я горжусь тем, что присутствовал почти при каждом.

Вместо того чтобы сразу использовать крысу или барсука, Хортрэп убрал мешок с демонами в свою корзину и занялся исправлением поврежденного символа на полу. Пока он выравнивал песочную линию, Гын Джу неуверенно подошел к Пурне, такой же бледный, как, вероятно, и она сама. Лучшая сделала несколько шагов к двери, но остановилась, по-видимому опасаясь пройти под цветущим ужасом.

— Они уже рядом! — выкрикнула Рогатая Волчица, снова ставшая собой, как только речь зашла о чем-то объяснимом, вроде разъяренной толпы, намеревающейся убить их всех. — Факелы затмевают свет Среброокой. Должно быть, враги поднимаются по тропе.

— Собираем вещички, собираем, — сказал Хортрэп, вскакивая на ноги и стряхивая песок с рук. Он побросал всякую мелочь в свою объемистую корзину, закинул ее на спину и поднял магический столб. — Быстрее подойдите к краю круга! На этот раз мы шагнем внутрь, но не раньше, чем я вам скажу, — дверь уже приоткрылась после нашего первого приключения, и я не хочу, чтобы кто-нибудь провалился в нее, пока я не убедился, что мы попадем именно туда, куда нужно.

— Ты уже освободил демонов? Все готово? — спросила Лучшая, взвалив на плечо свой мешок и осторожно подойдя к изменившемуся символу на полу.

Или это сам пол изменился, а пентаграмма осталась прежней? Трудно сказать, потому что от одного взгляда на нее у Пурны начинали слезиться глаза.

— Никого не нужно освобождать, — ответил Хортрэп. — Я могу отправить вас одним мановением руки или двумя-тремя словами.

— Но ты сказал, что мы должны освободить наших демонов, чтобы они провели нас, куда мы захотим, — возразил Гын Джу. — В этом и заключается весь смысл... того, что ты заставил нас сделать.

— Я не заставлял вас ничего делать, — заявил Хортрэп и встал у границы символа. Свет его факела отбрасывал причудливые тени. — Я только сказал, что если вы свяжете демонов, то сможете потом освободить их в обмен на безопасный проход через Изначальную Тьму без помощи Врат. Вы так и сделали. Однако я не собираюсь терять хороших демонов ради простейшего фокуса, особенно сейчас, когда граница стала такой тонкой. Ну-ка, возьмитесь за руки, шагните вперед и...

— Зачем же мы тогда их вызывали? — нахмурилась Лучшая.

— Чтобы ослабить мембрану между мирами и таким образом облегчить нам проход к цели, — с растущим раздражением объяснил Хортрэп. — Когда они прорываются сюда... возникает, выражаясь простыми словами, остаточная податливость реальности, которую мы обратим себе на пользу.

— То есть тебе на пользу, — уточнила Пурна, еще крепче прижимая к груди Принца, когда все детали замысла встали на свои места и открыли ей правду, как надлежащее сочетание компонентов открывает демонам дорогу из Изначальной Тьмы. — Никто не обязан был передавать тебе своего демона, я права? Даже если бы они оставили демонов себе, ты все равно смог бы провести нас сквозь это слабое место, или как ты его называешь?

— Ох уж эти угракарийцы и их сверхъестественная интуиция! — восхитился Хортрэп. — Из тебя вышла бы куда лучшая ученица, чем из твоей подружки... Не подумай, что это предложение. Я пришел к выводу, что от учеников больше неприятностей, чем пользы. Даешь им, даешь...

— Ты обманул нас, чтобы сделать соучастниками твоих преступлений, — сказала Лучшая.

— Я не нанимался объяснять каждому все подробности, которые влетают в одно ухо и тут же вылетают из другого, — ответил Хортрэп. — Я просто назвал цену, за которую могу переправить вас, куда захотите, и вы эту цену приняли. Никакого обмана, никаких преступлений.

— Ты монстр и колдун, — заявил Гын Джу, тоже понемногу закипая. — И, как уже отметила Лучшая, прячешься за своими колдовскими враками, вместо того чтобы говорить прямо и честно. Почему мы передали тебе вызванных демонов, если этого не требовалось?

— Потому что эти маленькие говнюки научились узнавать меня! — взорвался Хортрэп, но вспышка гнева быстро сменилась мрачной задумчивостью. Он хмуро посмотрел на расколотый череп, на капли серого воска и расплавленный кусок металла в центре пентаграммы. — Я съел столько демонов, что стал, вероятно, слишком известен, и теперь все трудней выманить их... Это нелегкое дело — заниматься нечистым колдовством без помощи нечистой силы, но, похоже, на этот раз все получилось, так что надежда остается. Когда мы найдем Марото, понадобится еще один переход, и я, конечно, не откажу вам в любезности, если вы в свою очередь поможете пополнить мои запасы...

Принц гавкнул, затем прозвенели тетивы арбалетов, с полдюжины болтов помчались к Пурне... и продолжили полет. Они должны были поразить Хортрэпа, но, пролетая над пентаграммой, попали в плен к той самой вязкой медлительности, что в ходе первого ритуала заставила повиснуть в воздухе бронзовую пирамидку. Они задрожали, а Хортрэп поднес к лицу руку, прикрыл ею губы и прошептал что-то такое, от чего у Пурны закололо в ушах, а волосы встали дыбом. Болты замерли, а затем упали... И падали все глубже, ведь не было пола, чтобы остановить их полет.

— Это сигнал для нас! — Хортрэп взял Лучшую под локоть и прыгнул через границу пентаграммы, сжимая под мышкой колдовской столб.

Когда Лучшая падала в бездну, Пурна ухватилась за рог ее шлема, а Принц повернул морду туда, где эйвиндцы уже врывались в церковь. Когда же Изначальная Тьма затянула Пурну, та почувствовала, как Гын Джу ухватился за нее свободной рукой... то есть единственной рукой, а ведь если бы Хортрэп не отобрал у него обманом демона, непорочный мог бы пожелать, чтобы у него снова стало две руки. Это было последнее, о чем Пурна подумала перед тем, как врезалась в скользкую, теплую, колеблющуюся реку...

Скала. Вершина скалы. Ветер ударил Пурне в лицо, и она непременно упала бы, если бы не держалась за рог на шлеме Лучшей, которая продолжала двигаться вперед. Затем появился Гын Джу, и его добавочный вес повалил всех троих на землю. Хорошо еще, что не ниже. Обрыв мелькнул всего в двух-трех ярдах от Пурны, спасибо за это решительной поступи Лучшей. Никто не пытался сразу же встать. Каменистая почва поплыла перед глазами, но затем рядом с Пурной появились маслянисто блестящие ноги Хортрэпа, в которых отражалось заходящее солнце.

— Нужно еще поработать над приземлением, — проворчал он, — но с местом мы не ошиблись. Теперь посмотрим, где бродит Могучий Марото... Кто из вас будет паинькой и возьмется за другой конец этой зачарованной коряги?

Возможно, дело было в Принце, облизывающем Пурну ее бывшим языком, но она справилась с трепетом перед Изначальной Тьмой раньше остальных. Какова бы ни была причина, угракарийка поднялась на ноги и отряхнулась еще до того, как Лучшая и Гын Джу успели хотя бы сесть. Была не самая приятная часть вечера, но Пурна прекрасно помнила, что в Черной Моли стояла глубокая ночь; здесь же солнце еще только опускалось к далекому горизонту. Какая-то магия или они плыли в Изначальной Тьме почти сутки?

Наконец-то заинтересовавшись тем, что ее окружало, Пурна посмотрела на мерцающие джунгли, готовые разойтись перед ней, словно отхлынувшая зеленая волна. А по другую сторону горного уступа скалы спускались к самому океану, такому же пустому и огромному, как и все моря, которые ей доводилось видеть. От этой картины перехватывало дыхание, если даже не знать, что стоишь на берегу Джекс-Тота, хренова Затонувшего королевства, откуда ведут свой род все угракарийцы, хотя никто из них не ступал на эту землю вот уже пятьсот лет.

— Отложи осмотр достопримечательностей, Пурна, и возьмись за другой конец, чтобы определить, в каком направлении нам идти, — сказал Хортрэп, тыча ее в бедро колдовским бревном. — За недолгое время, пока я искал в этих местах моего приятеля Негодяя, выяснилось, что лучше иметь какое-никакое укрытие над головой, особенно в темноте. А солнце уже почти село. Здешнее небо не такое пустое, как кажется. В нем водятся...

— Кто в нем водится? — спросил Гын Джу, но Хортрэп был не в состоянии ответить, так же как и Пурна.

Она послушно обвила рукой тамариндовое бревно, сохранившее магические свойства, в подтверждение чего ощутимо дернулось, приковав к себе внимание Пурны. Но вместо того чтобы потянуть к скалам и уходящим вдаль джунглям, огромная деревянная стрелка компаса давила в сторону моря, да так сильно, что едва не вырвалась. Встревоженный Гын Джу, не заметив зловещего предзнаменования, поднялся на ноги и снова спросил:

— Так кто водится в небе, Хортрэп?

— Демоны, — прошептала Лучшая, глядя вверх широко раскрытыми глазами, сверкающими, как закатное солнце.

— Может, оно испортилось? — предположила Пурна и встряхнула бревно, как будто это могло привести его в порядок. — Может, с ним что-то случилось, пока мы были в Изначальной Тьме?

— Драть!

Под мантией Хортрэпа что-то щелкнуло и задымилось. Он уронил свой конец бревна, пошарил под полой, извлек жирного светящегося таракана и отбросил. Принц погнался за тараканом, но тот оказался проворней и скрылся в ближайшей трещине. Хортрэп пососал палец и повторил, словно сомневаясь, что его правильно поняли:

— Драть-драть-передрать!

— Драть! — взвизгнула и Пурна, выпуская свой конец столба, когда над ее головой пронеслась какая-то тень.

Краем глаза она заметила, что тамариндовое бревно покатилось вниз по склону драной скалы, но это было не самое большое огорчение.

— Вот ведь хрень какая! — сказал Хортрэп.

— Что... за... хрень? — пролепетал Гын Джу.

— Долгая история с дурацким концом. — Хортрэп хмуро посмотрел в сторону моря. — Сигнал тревоги, включающийся только при чрезвычайных обстоятельствах. Меч, который я вручил одному моему приятелю, сейчас находится вблизи такого мощного колдовства, какое столетиями не появлялось в этом мире. Этот приятель — в Отеане, и объяснить происходящее можно лишь вторжением с того самого берега, на который мы только что свалились... Спрашиваешь, что это за хрень?

Да, именно такой вопрос задал Гын Джу, но отвечать ему уже не было смысла. Все помчались в джунгли, как кролики, увидевшие тень ястреба. Все, кроме Хортрэпа, который поначалу пытался сохранить хладнокровие. Пурна, оглянувшись на бегу, заметила, как он подобрал полы своего плаща и бросился к опушке леса, спасаясь от огромной белой твари, пикирующей с кроваво-красных небес. И ему почти удалось, но тут летающий монстр выбросил толстые языки, которые мгновенно обвили жертву, и унес добычу прочь. Можно было бы подумать, Хватальщик никогда и не ступал на землю Затонувшего королевства... если бы не трое перепуганных смертных и один маленький демон, что спрятались под пологом дивных гигантских растений.

А потом наступила кромешная темнота.

Глава 3 

– Ну как, приятно снова почувствовать себя Могучим Марото, а не просто Полезным? — спросил Донг Вон, спускаясь по сходням на украшенную статуями пристань Дарниелла, азгаротийского портового города. — Дай-ка угадаю: тебе это вспоминалось немного иначе?

— Нет, обычно все именно так и происходило, — ответил Марото, стараясь не споткнуться о цепь и не упасть в море. — Откровенно говоря, я всю жизнь только и делал, что гремел этими проклятущими кандалами.

— Кроме тех случаев, когда разнообразия ради помогал простым людям? — уточнила Ники Хюн, шедшая первой в цепочке пленников.

В отличие от некоторых других пиратов, она спокойно отнеслась к очередному ухудшению их положения. Возможно, просто хотела упрекнуть бывшего капитана в неверном выборе помощника или была счастлива уже оттого, что умрет не на Джекс-Тоте, — невелика разница, пока она поддерживает Марото.

— Наверное, ты наслушалась песен о старых Негодяях. — Ноги Марото сделались ватными, едва он ступил на крепкую каменную пристань. — Дело в том, что я всегда пытался помочь людям, но часто выходило, что от таких попыток больше выгоды было мне самому. И раз уж об этом зашла речь, добавлю: когда я старался для тех, кто неудачливей меня, то обычно обжигал пальцы... Надеюсь, ты понимаешь, что я хорошо усвоил этот урок.

— Да уж, драть твою мать, усвоил, — проворчала идущая следом Бань.

Настроение у нее оставалось черным, как натертая благовониями броня охранников и сутаны цепистов, заполнивших всю пристань... А с пленников сутаны стащили еще в Отеане, когда Марото объявил святому престолу, кто он такой. Он искренне верил, что преемники Черной Папессы, выслушав его песню, решат взять знаменитого Негодяя с собой на аудиенцию к императрице Непорочных островов, чтобы иметь информацию из первых рук, заключая союз против куда более страшной угрозы. Однако непорочные не разрешили никому из имперцев ступить на берег, флот отправился на юг, а трех пиратов схватили и подвергли такому же гнусному обращению, как и Марото.

— Какое мерзкое место для смерти!

Они повернули к высокой стене с заостренными зубцами.

— Есть и похуже города для нашего брата мученика, — возразил Марото. — Вам не нравится перспектива усесться на кол здесь, потому что вы не видели, как обращаются с разбойниками в Леми или Кокспаре. Азгарот никогда не стоял высоко в моем списке мест, где можно поселиться, отойдя от дел.

— Говорят, эта отсталая провинция хороша лишь тем, что не пускает к себе цепистов, — произнес Донг Вон нарочито громко, чтобы сопровождающие в черных сутанах могли расслышать его. — Всем известно, что азгаротийцы скорее согласятся порвать с империей, чем склониться перед папой.

— Даже собака способна понять божественное слово, если произнести его достаточно властно, — заявил кардинал в черной сутане, ярко-красной шапочке и с такого же цвета лицом, который, вероятно, был золотым рупором своих собратьев по святому престолу. — Но некоторые собаки, даже услышав приказ, не желают повиноваться, пока их не усмирят. Каким благословенным подарком станет плеть для этих невинных существ!

Когда этот кардинал Дай Что-То Там переправил Марото со спутниками на флагманский галеон, они встревожились, но все же не так, как теперь, когда он вел их на золоченой цепи к городской стене. Вдоль бухты тянулась широкая набережная, но, даже если бы целый флот встал на якорь возле города, никто не смог бы войти внутрь, пока закрыты древние ворота.

— Интересно, далеко ли идти по берегу, чтобы увидеть край непорочновской стены? — спросила Ники Хюн.

— Намного дальше, чем нам нужно, — ответил один из закованных в броню сопровождающих, что держался между первой пленницей и кардиналом.

— Она тянется вдоль всей бухты до Горького залива, и это должно быть величайшее чудо с Века Чудес, — продолжала Ники Хюн. — Настоящее волшебство, раз уж вы, имперцы, не заметили, как мы построили прямо под вашим носом огромную стену между вами и Линкенштерном.

— Вероятно, имела место взятка, и уж точно не обошлось без упрямого невежества, — добавила Бань, наконец-то решившая посмеяться над своими тюремщиками. — Кокспар и Леми стойко противились экспансии непорочных, но Мелечеш находился по другую сторону бухты, поэтому у Дарниелла был, что называется, более прогрессивный взгляд на северных соседей. Не удивлюсь, если волокита, ожидающая торговцев в Линкенштерне, — это своего рода плата за быстрый проезд. Здесь каждый день ходят баржи между Дарниеллом и Мелечешем, и никаких задержек.

— Времена таких мелких грехов прошли. Каждый ответит за свои проступки и получит что заслужил. — Кардинал указал на заостренные шипы, что венчали укрепления гавани, и обернулся с самой отвратительной усмешкой, какие только бывают на физиономиях у этих фанатичных придурков. — Когда вы сами окажетесь на этой стене, сможете сколько угодно молиться и пялиться на ограду, которую ваши соплеменники построили, чтобы не платить Цепи десятину.

— Если надеешься, что хоть один крупный торговец из Линкенштерна заплатит Цепи чем-нибудь, кроме засохшего дерьма, то ты еще больший дурак, чем Дурнючий Марото! — выкрикнула Бань и тут же получила девятихвостой плетью по и так уже исполосованной спине.

Должно быть, охранники считали ее совсем обезумевшей, если продолжали истязать женщину, которая носит пыточные орудия, как другие — карманный нож. Но Марото знал ее лучше. После всего того, что они вытворяли на Джекс-Тоте, а потом и на корабле, он не сомневался, что капитану Бань и самой требуется нечто покрепче, чем ореховый прут, которым она его охаживала.

— Кардинал, вы сказали, что мы перешли от мелких грехов к крупным ставкам, и тут я с вами согласен. — Марото полагал, что за время плавания примирился с судьбой, но, увидев насаженные на шипы человеческие тела, решил, что не будет ничего плохого, если он попытается облегчить свою участь. — Джекс-Тот поднялся из глубин и замышляет недоброе, и теперь нет смысла вспоминать старые распри. Конечно, я кобальтовый, а вы цепист, но это было важно лишь до тех пор, пока Ассамблея вексов не объявила войну Звезде. Мы все должны объединиться, смертные против монстров, разве не так?

— Устами анафемы благовещают святые, — ответил кардинал, когда море черных одежд расступилось, оставив их на опустевшей части набережной перед городскими воротами. — Старые обиды действительно нужно отбросить, и ты, гнусный пособник гибели мира, должен помочь нам в преодолении прежних разногласий.

— Пособник... гибели мира? — переспросил Марото, немного уязвленный.

Кардинал попал в самую точку.

— Ты забыл сказать «гнусный», — подсказала Бань. — Гнусный пособник гибели мира и никудышный любовник.

— Не лжесвидетельствуйте перед кардиналом, капитан, — сказал Марото, готовый признать прошлые грехи, но не способный пожертвовать этим поводом для гордости просто потому, что Бань все еще в дурном настроении. — Мы оба знаем, что я демонски хорош и сверху, и снизу, и в середине.

— Заткните им грязные рты! — приказал кардинал.

Охранники воспользовались для этого плетеным ремнем Марото, и он обернулся к Бань, чтобы напомнить ей, как лихо смотрится с кляпом во рту. Кляп и в самом деле подходил ему лучше, чем ей. Казалось, пиратка готова в любой момент прокусить кожу или прожечь ее пылающим взглядом. Марото так же взглядом попытался успокоить Бань, а она, вероятно, сжалилась над ним и, когда приказали встать на колени, подчинилась, не вынуждая охранников доставлять ей новые неприятности.

Марото постарался пристроить колени поудобней, и не на булыжниках мостовой, а на собственных лохмотьях, поскольку не сомневался, что проведет здесь целый день. Независимо от того, как давно имперский флот обменялся сообщениями с имперским же городом, Донг Вон прав: сотрудничество Азгарота с Вороненой Цепью — дело не привычное ни для флотских, ни для городских. Мрак и преисподняя! Даже если бы эти две силы находились в дружеских отношениях, местным властям пришлось бы готовить пышный ритуал по случаю прибытия в город такой огромной армии. Прибавьте к этому привычку цепистов растягивать любой простейший вопрос в бесконечный спектакль, и будет большой удачей, если их впустят в Дарниелл раньше чем через неделю.

Святой престол, вероятно, привез удобные кресла прямо из Диадемы, и в то время, как остальная часть благословенной армии преклонила колени на омытых морской водой камнях, кардиналы устроили себе насест на открытой площадке между пленниками и городской стеной. Тот кардинал, что держал их цепь, поднял руку в черной перчатке, и над толпой цепистов зазвучал многоголосый церковный гимн. Либо в первые ряды поставили самых лучших певцов, либо это был еще один дар Падшей Матери, наделившей всех своих любимых детей золотыми голосами.

Марото скосил глаза на стофутовые ворота. То, что он поначалу принял за неровные белые камни, оказалось тысячами человеческих черепов. Зрелище ничуть не лучше, чем ожидание собственной казни. Когда он был молодым варваром, считал, что одержимость смертью — признак старости; после того как твой песок высыпается почти без остатка, ты теряешь способность сосредоточиваться на жизни. Ему совсем не нравилось думать, что он уподобился жалким старцам, которые всегда раздражали его, но что делать, если повсюду видишь лишь мрачные напоминания о смерти? Как не обращать на них внимания?

И другой интересный вопрос: воодушевленный перспективой искупить свою вину и объединить Звезду для борьбы с вторжением монстров, о чем он на самом деле думал? Конечно, под ударом тотанцев все погибнут, но они и так погибли бы рано или поздно; зачем же оттягивать неизбежную смерть чужеземцев, если это лишь приведет его самого к гибели, да еще и кратчайшей дорогой?

Он получил то, что заслужил. До того увлекся идеей вернуться на сцену и сыграть героя для призрака Пурны и всех тех, кто был ему дорог, но, вероятно, теперь уже мертв, что бессмысленно пожертвовал собственной жизнью. Если бы Марото не предал всю эту поганую Звезду, чтобы спасти свою шкуру, можно было бы подумать, будто ему осточертело жить, вот он и бросается в разные авантюры. И как всегда, лишь после того, как честолюбивые планы обратились в пепел, ему пришло в голову, что нужно было для разнообразия просто вспомнить прошлое.

Это и терзало Марото с такой силой — не страх перед грозящей опасностью, а злость на себя, идущая от понимания того, что, даже если бы удалось обмануть судьбу и спастись, он тотчас вляпался бы еще в какое-нибудь приключение, требующее смелого сердца и пустой головы. Под пение цепистов Марото задумался о том, не превратился ли он в самоубийцу с манией величия. Забавно, что такие перемены остаются незамеченными; вы стареете, жалуетесь на усталость и одышку, постоянные боли и размягчение костей, но упускаете из виду, что ваши мозги тоже протухли.

Вот только, будь это правдой, он бы погиб, сражаясь, на Джекс-Тоте, а не согласился сотрудничать с врагами всего людского рода. Будь это правдой, он остался бы со своим раненым отцом и шестилетним племянником на поле боя в Кремнеземье, а не бросил их. Бился бы насмерть с королевой Индсорит, а не принял от нее пощаду, когда она обезоружила его. Наверное, он прожил бы совсем иную жизнь, если бы его беззаветный героизм не засыпал каждый раз, когда дела становились совсем плохи... И он мог умереть сотней разных смертей, если бы смело держался за свои убеждения в каждом из многих, очень многих случаев, когда был взвешен и найден легким. Любая, даже самая кровавая судьба была бы предпочтительней той, что ожидала его теперь, и в мыслях он заново переживал все свои ошибки, как не раз делал прежде.

После невообразимого количества хвалебных песен за стеной Дарниелла раздался колокольный звон, и увенчанные шипами, украшенные черепами ворота наконец-то со скрипом отворились. Из города вышла процессия в элегантных азгаротийских пурпурных мантиях и багряных парадных мундирах. Это могли быть либо солдаты-отставники, либо чиновники в церемониальной форме, поскольку Марото подслушал в трюме галеона, что весь Пятнадцатый полк пал в битве у Языка Жаворонка. Вероятно, этим и объясняется идущий следом легион плакальщиц, в черных кружевах от каблуков до шляп. Их кошачий концерт продолжался, пока городская делегация приветствовала святой престол.

Даже с обоими здоровыми ушами Марото не смог разобрать все, что говорили те и другие, однако услышал несколько ключевых фраз, позволяющих угадать планы Вороненой Цепи:

«Багряная королева и Черная Папесса пали жертвами собственного честолюбия».

Что означает: почему имперцы и цеписты и дальше должны враждовать?

«Диадема обречена».

Что означает: поэтому мы, ясен пень, не собираемся туда возвращаться.

«Джекс-Тот объявил войну всей Звезде, но непорочные отказались объединиться в борьбе за общее для всех разумных людей дело».

Что означает: вы ведь не собираетесь поступить так же?

«Вороненая Цепь рисковала всем, отправившись сюда, чтобы предупредить Азгарот об опасности».

Что означает: нас прогнали из Отеана, но Дарниелльская бухта — самая защищенная гавань в империи, так что, будьте добры, впустите нас!

«Кровь у всех имперцев разных вероисповеданий одинакового багряного цвета».

Что означает: мы можем прекратить религиозные споры и вспомнить о старом добром патриотизме, если он способен помочь нам.

«Мы привели на ваш суд Негодяя Марото...»

Что означает: ничто в Азгароте не может сравниться в популярности с публичными казнями.

«...одного из гнусных пособников гибели мира, который вместе со всем Кобальтовым отрядом призвал Джекс-Тот из преисподней».

Что означает: эй, подождите секун...

«Принеся в жертву доблестный Пятнадцатый полк в битве у Языка Жаворонка, они тайно продали наш мир демонам Изначальной Тьмы».

Что означает: да что это вообще за хрень?

Проблема в том, что сердце Марото от всей этой чепухи забилось так громко, что он не расслышал, как именно цепистские идиоты собираются сделать из него козла отпущения. Но несколько членов святого престола и дарниелльской делегации, словно уловив его мысленные возражения, обернулись к нему. Передняя плакальщица, морщинистая дама в облаке черных кружев и в шляпе, изображающей напольные часы, по форме больше похожие на гроб, что-то прошипела. Марото не разобрал слов, зато различил выражение лица под вуалью из черного жемчуга и увидел направленный на него в обвиняющем жесте костлявый палец — и очень сомневался в том, что старуха предложила простить Негодяя.

— Несомненно, — сказал тот кардинал, что держал цепь с пленниками, и теперь, когда остальные плакальщицы умолкли, каждый слог больно ударял по ушам Марото, — святой престол приветствует ваше желание немедленно казнить этого военного преступника, а потому счастлив принять ваше приглашение и выступить свидетелем на азгаротийском суде. Пусть смерть одного из тех, кто пытался разорвать Багряную империю на куски, станет первым шагом к сплочению.

Все зааплодировали, как цеписты, так и азгаротийцы, и сам Марото тоже хлопнул в ладоши. Кардинал, конечно, лживый засранец, но, надо отдать должное, спектакль он устроил отменный. Вдобавок он предложил отчаявшемуся Негодяю то, чего сам Марото никак не мог добиться: честное мученичество. Разумеется, когда Марото посадят на кол, у него убудет энтузиазма, но сейчас он с облегчением подумал, что решение раскрыть свою личность святому престолу все-таки поможет объединить смертных в борьбе против Джекс-Тота. Жаль, что этому облегчению не суждено продлиться долго.

Глава 4 

Они спустились в преисподнюю — генерал и ее преданные капитаны, принцесса и ее верные слуги, Избранная и ее старые друзья. Они шли по землям, никогда прежде не открывавшихся глазам смертных, невообразимым для здравого ума, с невозможными ландшафтами, способными одинаково сбить с толку и степенного картографа, и восторженного живописца. Как и должно быть в легендах о спустившихся в катакомбы Изначальной Тьмы, в конце многотрудного путешествия их ожидала встреча с призраками, но Чи Хён понимала, что достичь загробного мира — это только половина дела, самое главное — вернуться в мир живых.

Обстановка была ей знакома по многим сонетам Гын Джу, посвященным трагической судьбе влюбленных, а если не забывать рассказы Мрачного о Медовом чертоге Черной Старухи, то и для него песни Чи Хён прозвучали бы привычно. В своем безумном походе по отравленной земле она отчаянно цеплялась за воспоминания об этих двоих и за мечты о том, чем они могли бы вместе заняться, но все глубже и глубже сползала в серый туман, притупляющий разум. Как и многое другое, эти мысли постепенно стали бременем, а не утешением, еще одной гирей, отягощавшей и сердце, и ноги.

Однако с каждым шагом постаревшего кобальтового эскорта, уводившего Чи Хён все дальше от тошнотворного пепла унылых пустынь, она чувствовала... да, она чувствовала. И дурное и хорошее. Порой просыпалась у бивачного костра от собственного крика, а потом грела руки над углями, наслаждаясь не столько теплом, сколько мыслями о нем. Два года она не разжигала огня — все дрова, которые находила, оказывались либо окаменевшими, либо сгнившими, рассыпающимися под пальцами, — а здесь, в подземных лесах, путники редко обходились без костра. Пока она не снимала повязку с правого глаза, в этом царстве вечной ночи было не больше цветов, чем наверху, в мире незаходящего черного солнца. Но все же здесь чувствовалась жизнь, а где есть жизнь, там есть и надежда.

В тех случаях, когда принцесса все-таки позволяла демонскому глазу осмотреть новую местность, надежда слабела. Как будто Чи Хён заглядывала под завесу, которую не должен приподнимать никто из смертных. И приходилось вести постоянную борьбу с искушением сдвинуть повязку.

Они шли день за днем в мерцающем сиянии лишайников, покрывавших минеральные, растительные и даже животные детали ландшафта, и отдыхали возле журчащих ручейков под негасимыми созвездиями светящихся червей, усыпавших своды бесчисленных пещер. Чи Хён спела спутникам свою песню, а они ей — свои, а в промежутках они молча размышляли, внемля пронзительным крикам существ, которые не были ни зверями, ни птицами, ни насекомыми, а кем-то совершенно иным. Лишь иногда на смертных отваживались напасть, но ни один противник не оказался настолько силен, чтобы его не удалось отогнать или уничтожить. Обличье у хищников, что охотились в дремучих лесах, было самым разнообразным, но никто из них даже отдаленно не напоминал человека.

Они пересекали бурлящие болота, по липким стенам пещер обходили водовороты из жидкой грязи и крались сквозь превосходно сохранившиеся ледяные дворцы. Они шли через разлагающиеся грибные города, в которых когда-то обитали великаны, останавливались на ночлег у огромных могильных плит, пробуждались от малейшего шума. Они шествовали по территориям света и территориям тьмы, по вымершим, если не хуже того, мирам и по мирам, изобилующим жизнью, которая не должна существовать. Еще необычней всех этих обширных областей были клочки Изначальной Тьмы, через которые они путешествовали из одного удивительного мира в другой. Эта были Врата, но настолько малые, что трудно было бы заметить, если бы проводники не направляли Чи Хён в нужную расщелину или к приметному дуплистому дереву, и переход случался так быстро, что она не успевала даже почувствовать изучающее прикосновение Изначальной Тьмы, не говоря уже о том, чтобы приобрести какие-то новые «улучшения».

Слушая песни друзей, она познакомилась и с их дикими теориями об истинной, как они считали, природе этих загадочных стран, лежащих за пределами Звезды. Поскольку без малого за полвека исследователи поневоле получили больше вопросов, чем ответов. Герцогиня Дин полагала, что каждое такое место — островок в Изначальной Тьме, обособленный, уникальный и не связанный с другими. Кавалересса Сасамасо считала, что все это — от центра Звезды до самых отдаленных земель — единый мир, разделенный колеблющимися завесами Изначальной Тьмы. Граф Хассан полагал, что рассматривать этот вопрос можно лишь с позиций классической софистики. Ши же допускала, что они попали в цепистский ад, а Звезда — единственный истинный мир, оставшийся наверху и где-то в стороне. А когда они наконец ступили за водопады черной нефти, ревущие на скалах цвета слоновой кости, и оказались в постоянном лагере Кобальтового отряда, на развалинах еще одного безымянного города, Чи Хён выяснила, что у ее первого отца есть собственные версии.

— Послушай, отец, я... я...

Чи Хён взволнованно потерла обрубками пальцев левой руки о большой палец правой, пытаясь увязать вид этого сморщенного древнего старика на занавешенной сеткой кровати с образом крепкого красивого мужчины, каким родитель остался в ее памяти. Внешность Сасамасо, да и остальных тоже, по меньшей мере потрясла ее, но, драть-передрать, то, что Чи Хён видела сейчас, было настолько неправильно, что она расплакалась, не успев даже поздороваться.

Он махнул рукой, такой слабой и тонкой, что она почти просвечивала насквозь. Снаружи эта полуразрушенная башня казалась пустым холодным склепом, но внутри было чистое помещение с ширмами и теплой каменной кроватью, на которой полулежал отец. Если бы не слабый запах высохших на солнце водорослей, можно было бы подумать, что она вернулась на Хвабун.

— Я знаю, дочь, знаю. Подойди ко мне.

Когда старики вели Чи Хён по лагерю, она была слишком взволнована, чтобы подумать о том, что скажет своим родным. Радостное облегчение, сохранявшееся всю дорогу, теперь ушло, оставив место лишь испугу и стыду. Она не знала, как повела бы себя, даже если бы ее девчоночьи планы увенчались успехом. А самый худший вред, причиненный отцу, заключался бы лишь в ущербе для его гордости — оттого, что Чи Хён, изображая принцессу разбойников, предъявила права на Линкенштерн. Но все вышло иначе: вся ее семья была изгнана и потратила целую жизнь на то, чтобы уцелеть в этой негостеприимной стране. Чи Хён была уверена, что предстоит крайне неприятный разговор.

Только ничего такого не произошло. Замешкавшись на мгновение в дверях, она метнулась к кровати и села на корточки, сжав руку отца настолько крепко, насколько могла, не опасаясь сломать ему пальцы. Отец едва заметно улыбнулся, и хотя он лишился почти всех зубов и волос, а знакомые черты лица были искажены временем, эта улыбка осталась неизменной и запавшие глаза сохранили прежнюю остроту.

— От тебя всегда было одно беспокойство, — сказал он, сжимая в ответ ее кисть, но так слабо, что она едва ощутила, а затем нахмурился, глядя на ее укороченные пальцы. — В этом отношении ты пошла в другого отца.

— Мне очень жаль, — проговорила Чи Хён, как только сообразила, что первым делом нужно сообщить родителю о гибели его супруга. — Канг Хо...

— Я знаю, — тихо ответил он. — Видел это во сне, как и твое появление здесь.

— Это я виновата, — сказала она, с трудом проталкивая слова сквозь сжавшиеся от горя губы. Край ночной рубашки отца потемнел от ее слез. — Во всем. Я заставила каждого из вас сделать выбор. Я разъединила вас.

— Ты виновата во многом, дочь, но только не в моем охлаждении к супругу, — возразил он сухим тоном, ясно давая понять, что дальше этот вопрос обсуждаться не будет.

А Чи Хён отчаянно хотелось плакать оттого, что этот незнакомый лысый старик, лишенный даже парика, все-таки ее первый отец, король Джун Хван.

— Прости меня, отец, — сказала она. — За все.

— Раскаяние ничего не изменит, — заявил он. — Тебе не искупить грехи, просто сказав «прости», и Звезду этим не спасешь. Ты можешь этого добиться только поступками. И чистота устремлений не так важна, как результат... Но я знаю твое сердце, Чи Хён, как и сердце Канг Хо, и потому не удивился, увидев в ваших делах больше чести и любви к родине, чем у самой императрицы.

— Это из-за меня его убили, а тебя и всех остальных изгнали. А где Юнджин и Хёри? Они... они...

— Ты отыщешь сестер. — Дрожащая рука отца вытерла краем одеяла слезы на ее щеке. — Это я тоже видел во сне. Они плывут по тому же потоку, который унесет и тебя. Вы втроем найдете затерянную цитадель Короля Ада, заберете оттуда оружие, способное выиграть любую войну, а потом ты откроешь нам дорогу домой и спасешь Звезду.

— Сасамасо и остальные предупредили меня насчет пророчества, — шмыгнула носом Чи Хён. — Но ни слова не сказали о Короле Ада, а это, похоже, слишком важная деталь, чтобы ее упустить из виду... Не считая того, что вы заперты здесь и ждете меня, чтобы вернуться, а также всей этой ерунды про таинственное оружие. А Джекс-Тот действительно угрожает Звезде? Это ведь не может быть правдой, да?

— Думаешь, дочь провидца — единственная, кто может исполнить пророчество? — улыбнулся отец. — Нет, конечно. Мы тоже не теряли времени даром и пытались отыскать путь домой... но я имею право толковать свои видения так, как считаю нужным. У тебя лучше получается вести за собой, чем идти следом, а отчаявшейся армии изгнанников нужна путеводная звезда. Если бы видение о твоем приходе оказалось ложным, как некоторые другие, мне пришлось бы пересмотреть мое пророчество.

Услышав о том, что она не единственная Избранная, Чи Хён вздохнула с облегчением.

— Я... не хочу переубеждать тебя, отец, но, если некоторые из твоих видений оказались ложными, откуда ты знаешь, что мы найдем оружие Короля Ада и что оно вообще существует? И все прочее — о том, что Звезде грозит опасность и что мы отыщем путь назад? Откуда ты знаешь, что все это правда?

— Я этого не знаю, — ответил он. — Но ты скоро поймешь, что нам здесь предоставили единственную роскошь — избыток времени, позволяющий выяснить все, что нас интересует. Я уверен, по крайней мере одно мое видение — о возвращении Джекс-Тота и о грозящей нам опасности — истинно.

— Я тоже так думала, но все это оказалось лишь уловкой — императрице нужно было заманить нас домой, — возразила Чи Хён. — Рюки признала, что Затонувшее королевство поднялось со дна моря, но непохоже, чтобы оно представляло опасность.

— Она ошибалась. Двор Спящих Жрецов давно подозревал, что Вороненая Цепь задумала возвратить Джекс-Тот. Мы много спорили о том, возможно ли это и что будет, если они добьются успеха. Со дня изгнания Затонувшего королевства из нашего мира написано так много свитков... Мы пришли к согласию лишь в одном: что тем самым будет провозглашено начало новой эпохи, в которой Изначальная Тьма и Звезда окажутся неразрывно связаны, потусторонний мир и мир смертных станут единым целым. Но когда это произойдет, начнется война, какой Звезда еще не знала.

Отец пошевелился на ложе, и внутри у Чи Хён все сжалось, потому что скрытая под одеялом нижняя часть его тела казалась чересчур длинной. Как бы ни огорчал ее демонский глаз, с отцом произошли куда более печальные перемены. Но сейчас не самый подходящий момент, чтобы спросить, когда они случились: при вынужденном прохождении через Врата Отеана или позже.

— Как и многие другие, я полагал, что это будет война между праведными и неправедными, что вернувшееся Небесное королевство Джекс-Тота принесет с собой просветление, которое смертные либо примут, либо отвергнут. Мы считали, что эту страну населяют высшие существа и непорочные вместе с угракарийцами должны стать их союзниками. В конце концов, в наших венах течет древняя кровь, и самое лучшее, что мы можем сделать, — это придерживаться традиций.

Услышав о сохранении тотанских традиций, Чи Хён невольно вспомнила тщательно продуманные ритуалы, которые ее отец проводил на протяжении многих лет, тайные церемонии, за которыми она с сестрами частенько подглядывала.

— В нашем сообществе кое-кто осторожен и предупреждал, что Джекс-Тот может оказаться гнездом жестоких богов, жаждущих только кровавой расправы, — продолжал отец. — Они наводнят кровью наши океаны и принесут Звезду в жертву, чтобы призвать еще большее зло. С каждым десятилетием, проведенным в изгнании, мои видения становились все ярче, и они подтвердили, что должно случиться самое худшее. Я был не прав, как и большинство членов двора. Должно быть, они убедили императрицу Рюки, что возвращение Джекс-Тота не представляет для нас угрозы, и эта ошибка обернется гибелью не только Непорочных островов, но и всего мира.

— Нет, этого не случится, — заявила Чи Хён, глядя, как Мохнокрылка устраивается в складках одеяла, прикрывающего нижнюю часть тела отца. — Императрица уже виновна в гибели одного ни в чем не повинного острова. Я не позволю ей погубить своим невежеством и другие. Я отправлюсь на поиски сестер, найду этого твоего Короля Ада и его абсолютное оружие, а потом поведу на врага армию, какой Звезда еще никогда не видела.

— Это будут долгие и опасные поиски, — пообещал отец тем же театральным голосом, каким когда-то рассказывал маленькой дочке сказки перед сном.

— Все будет хорошо, — ответила она, снова сжав его руку. После долгих лет, проведенных в бесконечном кошмаре, первый отец спас Чи Хён не только от физической гибели, но и от мучительных сомнений в своих силах. — По эту сторону Изначальной Тьмы время течет очень медленно, так что я успею исполнить пророчество и вернусь на Звезду, чтобы спасти мир. Но это не значит, что нужно тянуть с началом. Особенно если из-за моего опоздания мир может остаться без помощи.

— Не сомневаюсь, что ты вовремя приведешь наш Кобальтовый отряд, — сказал отец. — Моя дочь не может опоздать к началу танца, а дочь Канг Хо — к началу драки.

— Из нас троих только я получаю от тебя упреки в том, что я его дочь. — Усиленные чувством утраты, воспоминания о тех давних ссорах на Хвабуне стали такими же горько-сладкими, как и все остальное. — Но я давно не видела Юнджин и Хёри, а они, должно быть, немного изменились за это время?

— Не так сильно, как некоторые, — ответил Джун Хван, изогнувшись нижней частью тела, отчего одеяло колыхнулось и Мохнокрылка взлетела с громким щебетом. Под мокрой тканью обрисовались широкие кольца, а запах разлагающихся водорослей стал еще сильней. — Не стоит на это смотреть, Чи Хён. Помнишь рыбу гарпию, которую мы с тобой поймали в приливной заводи? Ну так вот... изменения, что я получил, проходя по здешним землям, можно объяснить иронией судьбы. Но в отличие от твоих, они были достаточно милосердны, и к тому же из-за них я полюбил плавать.

— Ты видел во сне и мой глаз?

Как только о нем зашла речь, глаз яростно зачесался, но, стоило ей потянуться к повязке, отец в первый раз с момента встречи сделал резкое движение и перехватил ее руку:

— Не делай этого! У тебя хватило мудрости, чтобы прикрыть его, но, хотя он и понадобится во многих испытаниях, прошу не смотреть им на меня.

— Конечно, отец, конечно, — сказала Чи Хён, снова укладывая его. — Понимаю, с ним будут трудности, но неужели он так ужасен?

— Еще хуже, — проворчал он, глядя на железную пластинку, словно мог видеть сквозь нее, точно так же как ее демонский глаз мог видеть сквозь стены и плоть. — Не могу сказать, что это означает, — нужно посмотреть на него, чтобы раскрыть его секрет. Но тогда и он посмотрит на меня, а я чувствую, это было бы роковой ошибкой. Он очень силен и опасен, Чи Хён, и это самое тяжелое бремя, которое ты когда-либо носила... Но ты должна его носить. Это я тоже видел во сне.

— Брр, — поморщилась Чи Хён. — Нужно вырастить еще одно глазное яблоко, чтобы получился полный набор?

— Полный набор? — удивился отец кремнеземельскому выражению.

— Не обращай внимания, — ответила она, пытаясь отвлечься от яростной боли в демонском глазу. — Значит, ты в конце концов полюбил плавать? Мы с папочкой ни разу не заставили тебя хотя бы ноги намочить, но, думаю, ты уже понял, как это приятно.

— Ты даже представить себе не можешь насколько, — сказал он, и укрытая одеялом нижняя половина его тела снова дернулась. — Возможно, теперь, когда главное мое пророчество исполнилось, я смогу сделать то, о чем так долго мечтал, — переселиться в одну из бухт, которыми богато здешнее побережье.

— Дай мне немного времени, отец, и я отвезу тебя домой, к ласковым водам Отеанского залива, — пообещала Чи Хён, после чего поднялась на затекшие ноги и свистнула Мохнокрылке, готовясь отправиться на поиски сначала сестер, затем — оружия Короля Ада, которое способно победить в любой войне, и наконец — Врат, что привели бы ее обратно на Звезду. В таком порядке, как сказала бы героиня ее детства и головная боль взрослой жизни.

Но прежде чем пуститься в путь, она должна задать еще один вопрос, хотя и понимает, что оба предпочли бы обойтись без него.

— Э-э-э... раз уж твои сны рассказали тебе о многом из того, что случилось со мной на Звезде, то и о Гын Джу ты знаешь?

— Я знал о Гын Джу уже давно, — с хитрой усмешкой ответил Джун Хван. — Хотя и не так давно, как другой твой отец. Когда-то он пытался убедить меня, что вас необходимо разлучить, пока между вами не возникло нечто большее, но я тогда ничего не понимал. В конце концов, страж добродетели и его принцесса должны быть друзьями, и я слишком самонадеянно рассчитывал, что обычай будет прочно удерживать вас в надлежащих ролях. Памятуя о том, что сам увлекся Негодяем, стоявшим неизмеримо ниже меня, я должен был внимательней прислушиваться к его мнению.

— Ох... — Чи Хён залилась румянцем при мысли о том, что ее отцы обсуждали подобные вопросы. — Что ж, я рада, что ты этого не сделал. То есть не разлучил нас. Гын Джу... Хорошо, раз уж ты понимаешь, что он значит для меня, мы не будем сейчас говорить об этом. Но не можешь ли сказать, с ним все в порядке? Ты видел его во сне? А Чхве и Феннека, и остальных моих кобальтовых, и... и...

Чи Хён еще не успела решить, как узнать у истово блюдущего традиции отца, не видел ли он в своих пророческих снах ее иноземного возлюбленного, но по хмурому выражению лица Джун Хвана уже поняла, что он в курсе, о ком у нее не хватает дерзости спросить.

— Твоего дикорожденного кремнеземца? — тихо проговорил он, стараясь скрыть разочарование. — Да, его я тоже видел. Он... Насчет него я не уверен. Все остальные...

— Единственное, в чем ты должен быть уверен, — что я люблю его. — Эти слова сорвались с губ Чи Хён раньше, чем она успела одуматься. — Я знаю, он еще меньше отвечает традициям, чем Гын Джу, но Мрачный — один из самых великих героев, каких я встречала в жизни. Если дашь ему возможность проявить себя, то сам убедишься в этом.

— Ты не поняла...

Всю жизнь огорчая своего консервативного отца, Чи Хён еще никогда не видела его таким смущенным, и она едва не перебила его опять, но тут он снова заговорил:

— Я имел в виду вовсе не его достоинства. Я не уверен в его судьбе.

Внутри у Чи Хён что-то оборвалось, но она попыталась взять себя в руки под мрачным, зловещим взглядом отца.

— А разве можно быть уверенным в чьей-то судьбе? Например, многие считали меня погибшей, и тем не менее я здесь!

— Это верно, — согласился отец, но не успела Чи Хён насладиться недолгим отдыхом от своих страхов, как он продолжил: — Однако верно и другое: некоторые судьбы просто обречены на то, чтобы быть темней прочих. Когда я в последний раз видел Гын Джу, он перенес тяжелую потерю, но оставался тверд даже перед лицом смертельной опасности. И хотя твоя кобальтовая армия была пленена в Отеане, императрица не казнила больше ни одного офицера.

— А Мрачный? — На самом деле Чи Хён не так уж и хотела услышать о его судьбе, как не хотела услышать об ужасной потере, которую перенес Гын Джу, которого она сама же прогнала; но ей нужно было узнать. — Ты сказал, что не уверен, но в чем именно?

— Я видел, как его тяжело ранили, и с тех пор он мне больше не снился, — ответил отец и вслед за первым ударом послал в ее сердце второй: — Если даже он оправится от раны, боюсь, долго ему не протянуть. Он был отмечен богиней, Чи Хён, но отказался выполнять ее приказы. Смелое, очень смелое решение — или очень глупое, но, какой бы ни была причина, итог будет один, если он не перестанет упрямиться. Печальна судьба того, кто противится желаниям богов, и дни его сочтены.

Глава 5 

Ее называли в народе Драгоценностью Самота. Считалось, что это самый величественный город в Багряной империи, а может быть, и на всей Звезде. Но сейчас, когда вардо наконец добралось до цели, низкие облака над городом были измазаны клубами дыма, и, глядя с высокого перевала на оправу Диадемы, Мрачный видел, что ужасное пророчество вот-вот сбудется.

Безликая Госпожа незримо следовала за ним всю окольную дорогу, от леса Призраков до Черных Каскадов, и даже успокаивающая тяжесть дедова копья не могла отогнать ее. Не то чтобы Мрачный все еще боялся ее гнева, он скорее опасался, что она окажется права. Образы полой, густозаселенной горы, заливаемой жидким огнем, занимали все мысли Мрачного с того момента, когда он очнулся в фургоне Неми и узнал, куда направляется.

Но по крайней мере, размышления о городе, сгорающем заживо, отвлекали от жесточайших судорог в животе, куда пырнул его мальчишка, и от почти столь же мучительных теологических споров между Дигглби и братом Ритом. Он просил у Неми разрешения ехать наверху вместе с ней, но ведьма велела как можно дольше не подниматься с коротковатой кровати, поскольку, несмотря на все ее искусство, необходимы были время и полная неподвижность, чтобы затянулась рана.

Когда до города оставалось не больше дюжины миль, Неми свернула с дороги в густые заросли небесных сосен, покрывших склоны горы. Едва они забрались достаточно далеко, чтобы укрыться в тени мокрых деревьев, ведьма выгнала всех из вардо. Даже Мрачному было понятно, что рогатую волчицу нельзя привести в город, и он помог Неми распрячь Миркур. По словам ведьмы, ее чудовищная спутница устроит где-нибудь поблизости логово и будет охранять фургон, пока Неми не вернется за ней. Никто не спросил, что будет делать хищница, если хозяйка не придет. Как и сам Мрачный, Неми держала свое мнение при себе, но, судя по унылому настроению, она была не в восторге от перспективы пройти через Врата и сразиться с демонами Изначальной Тьмы.

Как только они двинулись дальше пешком, Мрачный понял, что даже не представлял, насколько серьезно ранен, — теснота койки раздражала его, но сейчас при каждом шаге он будто получал новый удар ножом в живот. При кашле или невольном смехе его бросало в холодный пот. А хуже всей прочей хрени — сидеть с поджатыми ногами; он уже боялся собственного тела и самых обычных движений, даже притом, что Неми продолжала кормить его острыми на вкус яйцами, чтобы облегчить боль.

Прежде встречные путники при виде рогатой волчицы, тащившей за собой дом на колесах, с громкими воплями бросались в придорожные кусты, но теперь, когда Неми и остальные и сами шли пешком, другие путники издавали более связные звуки, как правило столь же малоприятные. Зажиточные путешественники приносили из Диадемы страшные новости: весь город поглощен анархией.

Другие делали невинные глаза и говорили не о хаосе, а о возвращении порядка. Эти нищенствующие монахи отправились в путь не для того, чтобы сбежать из столицы, а чтобы разнести по Звезде добрые вести. Диадема спасена, и теперь все люди самых разных верований могут принять участие в революции.

Из множества прочих слухов Мрачного особенно заинтересовало то, что София попыталась вернуть себе Сердоликовую корону, но была застрелена прямо в Доме Цепи, на глазах у тысяч свидетелей. А раз она умерла, то и обязательства перед Безликой Госпожой, вероятно, потеряли силу. Однако в прошлый раз все тоже были уверены, что София повержена, но это ничуть не помешало ей вернуться.

Он встречался с Софией всего несколько раз, но успел понять, что эта женщина обманывала смерть чаще, чем Блудливый жульничал при игре в кости, и Мрачный не сможет поручиться, что ее песня спета, пока сам не отправится в Медовый чертог Черной Старухи и не встретит там Софию.

Дигглби и брат Рит были не столько обеспокоены слухами о гибели одной из ключевых фигур в Кобальтовом отряде, сколько расстроены известиями о том, что Вороненая Цепь силой захватила столицу и тут же покинула ее. Хотя Дигглби всю дорогу мучил Рита рассказами о продажности цепистов, монах отказывался поверить, будто бы Черная Папесса совершила хоть половину из того, что приписывает ей молва. Когда целый ряд сообщений подтвердил, что почти вся Вороненая Цепь погрузилась на корабли имперского флота и уплыла из пролива Скорби, брат Рит не смог сдержать аметистовых слез... которые Дигглби тщательно собирал для него в платок, приговаривая, что Падшая Матерь никого больше не удостоила таким благословением, что даже огорчения приносят ему прибыль.

Паша беспокоился из-за бегства цепистов скорее не по религиозным, а по финансовым соображениям. Его дядя был одним из кардиналов святого престола, так что Дигглби намеревался перед путешествием через Врата Диадемы разыскать его и занять денег. Когда Мрачный спросил, за каким хреном паше понадобились деньги, если им предстоит погрузиться в Изначальную Тьму и в самом лучшем случае появиться в Отеане, чтобы сражаться в битве, которая может стоить жизни каждому из них, Дигглби посмотрел на него как на полного идиота.

— С такими понятиями ты никогда не станешь богачом, — заявил он, прикуривая заплетенную в косичку сигару от призрачного фиолетового пламени, вокруг которого они сгрудились, спасаясь от пронизывающего холода горной ночи.

Чем ближе они подходили к стенам Диадемы, тем чаще попадались эти неугасимые маяки, вырезанные из камня трубы с танцующими газовыми огоньками, что высились по обочинам дороги. Здесь, у подножия огромных городских ворот, горели тысячи природных фонарей, поднимаясь, словно огненный лес, над широким плато, где путники вынуждены были дожидаться рассвета, когда их впустят в город. Проходя по испещренному огнями полю, Мрачный чувствовал себя так, будто отыскал тайную звездную тропу Среброокой.

— Если я занимаю деньги, то не задумываюсь о том, подходящее нынче для этого время или нет, — продолжал Дигглби. — К тому же мне позарез нужны новые наряды. Чтобы блистать, нужно блестеть, и мы не можем появиться в Малых Небесах в этих обносках!

— В Малых Небесах? — переспросил брат Рит, втянуть которого в разговор могло только упоминание рая или ада.

— Так в народе называют Отеан, — объяснил Мрачный, чье сердце забилось быстрей при мысли о завтрашнем путешествии.

Откровенно говоря, одержимость Безликой Госпожой и ее зловещими предзнаменованиями отчасти объяснялась тем, что отвлекала его от незатихающей тревоги за Чи Хён и Гын Джу. И все же он постоянно помнил об этих двоих, боялся, что с кем-то из них может случиться несчастье. Или сразу с обоими. Желание поскорей увидеться с ними почти заглушало страх перед завтрашним проходом через Врата.

— Мы отправимся прямо к Вратам, — объявила Неми, передавая Мрачному общий мешок с едой.

У него забурлило в животе, и так раздраженном долгим переходом; от боли выступили слезы на глазах. Похоже, проклятый желудок уже решил отказаться и от кислых овощей, и от древесных грибов, но Мрачный понимал, что голод не смягчит боли. И попытался проглотить пищу.

— Только без меня, — поспешно уточнил брат Рит, словно опасаясь, что о нем забыли.

— Да, и было бы очень скверно просто сказать нашему другу «до свидания», едва войдя в город, — добавил Дигглби. — Мы должны убедиться, что он благополучно добрался до... Куда тебе нужно, Рит?

— Э-э-э... даже и не знаю, — ответил монах. — Отец Туриса велел рассказать о необычной погоде в Кремнеземье святому престолу, но если... если они и в самом деле уплыли...

— Выше голову, — подбодрил его Дигглби, забрав мешок с едой у Мрачного. — Ты же слышал, что сказал этот усбанский торговец пряностями: Цепь осталась в городе и она стала лучше. Может быть, не такая вороненая, как раньше. Они сотрудничают с... Как же он это назвал?

— Народная Стая, — подсказал Мрачный.

Будучи невысокого мнения о своем клане, он сразу же с недоверием отнесся к людям, называющим себя словом, которое лучше подошло бы волкам.

— Точно! — кивнул Дигглби, жуя белый стебель, и продолжил говорить с набитым ртом: — Произошел небольшой раскол, давно предсказанный в моей книге, и теперь смертные действительно станут едины. Лучше сразу рассказать новости Народной Стае — мы должны это сделать, должны привлечь Диадему к борьбе с Джекс-Тотом.

— Думаю, я должен просто поговорить с кем-то из церкви, — заупрямился брат Рит.

— Нам нужно отправиться прямо к Вратам, — сказала Неми. — В любой стране, при любой вере жрецов всегда тянет к ним.

Мрачный подумал о людях Шакала, приносивших человеческие жертвы кремнеземельским Вратам, потом вспомнил о Добытчице из Тао, при одной мысли о которой у него по спине пробежали мурашки.

Начался дождь.

— Послушай, Неми, понимаю, ты спешишь на вечеринку, но как же без модного наряда? Позволь подобрать его для тебя. — Дигглби передал ведьме мешок с овощами. — Пока мы еле ползем к нашим друзьям, чтобы вместе бороться за правое дело, Диадема, похоже, опередила нас и добилась того, что кобальтовые собирались сделать в первую очередь. Это значит, мы теперь одна команда, а если мы одна команда, это значит, что они помогут нам сражаться с монстрами Джекс-Тота. Что важней для победы — чтобы мы втроем появились в Отеане к завтраку или чтобы мы позавтракали с Народной Стаей, а к ужину привели с собой целую армию?

— А что, неплохая идея, — заметил Мрачный.

— Иногда лучше, чтобы хорошие идеи оставались просто идеями. — Неми сняла с листа слизняка и просунула его под одеяло, накрывающее клетку с василиском. — Мы будем выглядеть в этом городе как подозрительные бродяги, а подозрительных бродяг местные власти обычно задерживают. Стоит ли искать встречи с этой Народной Стаей, чтобы потом оказаться за решеткой?

— Было бы хорошо, если бы ты научилась доверять своим друзьям-смертным, — сказал Дигглби. — В самом худшем случае они откажутся нам помочь, но едва ли посадят в тюрьму за то, что мы говорим правду.

— Если мы добудем здесь армию, ты сможешь привести ее куда надо, — добавил Мрачный, которому план Дигглби с каждой минутой казался все разумней. — Как Хортрэп провел Кобальтовый отряд через Врата у Языка Жаворонка, так же и ты доставишь солдат из Диадемы в Малые Небеса.

— Нет, не смогу, — ответила Неми, разыскивая новых жучков для своего чудища. — Я никогда не пользовалась Вратами для путешествий, и даже переправить вас троих в Отеан — довольно трудная задача для первого раза... А впрочем, если Диадема и в самом деле даст нам солдат, мы можем пройти первыми, найти в Отеане Хортрэпа и послать его назад, чтобы расчистил дорогу для нашего пополнения...

Похоже, Неми заинтересовала эта идея, но Мрачного поразило другое.

— Подожди! Говоришь, ты никогда не проходила через Врата?

— Если я правильно расслышал, ты сказала «довольно трудная задача», — добавил Дигглби и снова зажег все три конца своей нелепой сигары, не желавшей раскуриваться под холодным моросящим дождем. — Довольно трудная — не значит невыполнимая.

— Думаешь, благополучно пройти сквозь Изначальную Тьму — это легко? — спросила ведьма. — А я так не считаю. Но я не взялась бы провести вас, если бы не была уверена в своих силах. Жизнь дорога мне ничуть не меньше, чем вам, но я все-таки поведу. Если действительно хотите спасти Звезду, вам лучше поторопиться.

— Но сначала мы должны встретиться с Народной Стаей и предупредить ее об опасности, грозящей всему миру, — настаивал Дигглби. — Разве трудно двум таким героям сопротивления, как Мрачный и я, пробудить энтузиазм у простого народа?

— Я не герой, — возразил Мрачный, стараясь не покраснеть и не показать, как польщен в глубине души.

— Для этих простолюдинов — станешь героем, поверь мне, — обнадежил его Дигглби. — Как только мы скажем, что играли важную роль в Кобальтовом отряде, борясь за освобождение Звезды от власти королевы и цепистов, они слетятся к нам как мухи на дерьмо.

Припомнив слухи о том, что недавно произошло в том же самом городе с Софией, Мрачный усомнился, действительно ли это лакомая косточка, но не стал спорить, так как дождь усилился и за его шумом ничего не было слышно. И это к лучшему, потому что он наговорился вдосталь и хотел теперь побыть наедине со своими мыслями... Правда, в мыслях этих он редко оставался один.

Прежде путники были вынуждены держаться в стороне от главных дорог, чтобы Миркур не привлекла внимание имперских солдат, и понадобилась не одна неделя, чтобы добраться сюда из леса Призраков. И почти каждый час почти каждого дня Мрачный представлял себе все то, что могло случиться с дорогими для него людьми, пока он валяется в тряском фургоне. Теперь, когда они прибыли на место, время тревожных видений закончилось, и он позволил себе роскошь подумать о не столь ужасных вещах.

С рассветом он войдет в город, считающийся одним из чудес Звезды, — город, который Мрачный по приказу забытой богини должен был спасти от колдовства погибшей женщины. А потом он соберет армию и поведет ее вслед за ведьмой через Врата. Но мечтал он сейчас лишь о том, чтобы поскорей оказаться рядом с Чи Хён и Гын Джу, а уж втроем они смогли бы согреть друг друга даже в такую тоскливую ночь. Не самая печальная песня, и, когда живот сводит такая жуткая судорога, что ты едва не сгибаешься пополам, и тебе еще долго предстоит терпеть все это эпическое дерьмо, Мрачный решил насладиться сентиментальными любовными песенками, которые он прежде считал безнадежно тупыми.

Глава 6 

Императрица Рюки устроила целое представление, чтобы встретить у Врат Отеана предполагаемую убийцу своего сына, но не стала разводить церемоний, чтобы бросить в Изначальную Тьму настоящего палача принца. Это было совершенно обыденное действо, лишь один отряд гвардейцев Самджок-о сопроводил Доминго и Чхве к храму Пентаклей. Ни огромного переносного трона на терракотовой тропинке, ни непорочновских солдат, покрывших все поле безупречно ровными рядами, только тускло-коричневая земля с тускло-красной дорогой. Впрочем, кое-где пробивались зеленые ростки оживших из-за непрекращающейся жары прошлогодних тыквенных семян. И Доминго невольно задумался, как долго еще продлится такая погода, прежде чем зима снова заявит о себе и разрушит все стремления молодых побегов.

Он не открывал глаз, пока его катили по гравийной дорожке к храму, где он будет изгнан из этого мира. Лучи заходящего солнца резвились на его лице. Если бы не духота, можно было бы подумать, что Доминго вернулся в Кокспар и сидит на балконе над галереей, любуясь сверху лимонными плантациями на далеких холмах.

Не то чтобы он часто наслаждался солнечными деньками, но все же, все же... Возможно, Люпитера найдет для дома лучшее применение, установит барную стойку и проведет остаток дней в лавке, продавая вино, изготовленное во дворе. Будет ли старая кляча скучать по нему? Он принимал во внимание ее чувства ничуть не больше, чем она уважала его самого, их отношения всегда строились на взаимной антипатии, но сейчас Доминго жалел, что ничего не сказал ей на прощание, направляясь на юг, в погоню за кобальтовыми.

Впрочем, что он мог сказать острой на язык старухе? Спасибо тебе, Люпитера, за все эти годы плохих ролей и дурных манер? И все же... Да, пожалуй, он должен был ей это сказать. Должен был.

Он рассмеялся и покачал головой, въезжая в тень храма Пентаклей. Полковник Доминго Хьортт готовится принять смерть, и последние его мысли по дороге на казнь не о жене, которую он продолжает преданно любить даже спустя годы после того, как она оставила его, не о сыне, которого он так подвел, не о солдатах, рядом с которыми служил многие десятилетия, и даже не о врагах, которых всей душей ненавидел, — и тех, кого одолел, и тех, кому удалось ускользнуть. Нет, он тратит последние драгоценные мысли на эту склочную корову, называвшую его Кокспарским Индюком из-за того, что он считал себя выше ее примитивного сортирного юмора. Что ж, думал Доминго, пока храмовые стражники открывали опаловые двери, за которыми блестели Врата, он действительно потратил большую часть времени, думая о дурных вещах, но никто не должен знать, что последние мысли в его долгой воинской карьере не были посвящены стране и Короне. Вечный праздный мечтатель, он заслужил свой приговор. Он чувствовал вину перед Чхве за то, что отвлек ее своим признанием и помешал убить императрицу Рюки, прежде чем охранники набросились на них. Демонски неудачно получилось, что она должна теперь умереть вместе с ним. Однако хуже всего то, что он испытывает удовлетворение. Какая волнующая победа! Азгаротийский военный гений бахвалился перед матерью тем, как убил ее дерзкого сыночка, и добился этим лишь множества новых бессмысленных смертей.

Его едва не стошнило при воспоминании, как радостно ему было, как он улыбался до ушей, прижимая к себе ужасного единорога и видя ужас на лице императрицы Рюки. Доминго понимал, что значит потерять такого молодого сына, и потерять ни за что... и все равно сделал это, а потом еще и насмехался над ней. Возможно, Звезде действительно угрожает Джекс-Тот, или она будет и дальше убивать себя еще тысячу лет — это теперь не столь важно... Так ли уж страшны эти монстры? Он посмотрел на сохранявшую стоическое спокойствие Чхве, на ее сломанный рог и шрамы, полученные в битвах на стороне чисторожденных, и подумал: возможно, пришло время дать монстрам шанс самим во всем разобраться.

Капитан отряда Стражей Самджок-о шагнула между приговоренными и короткой лестницей, ведущей к Вратам. Кроме сдвоенных ножен, она держала обеими руками азгаротийский меч. Подняв перед собой саблю Доминго, она указала на прикованного к креслу пленника и произнесла пылкую фразу на высоком непорочновском.

— Она говорит, что любому достойному офицеру разрешили бы выбор: умереть от собственного клыка или быть сброшенным в голодную пасть, — вызвалась перевести Чхве не без легкого самодовольства в голосе. Когда непорочновский капитан, разразившись новой тирадой, далеко бросила саблю, а ножны уронила на землю, дикорожденная спросила: — Барон желает, чтобы я переводила дальше?

— Нет, капитан Чхве, я достаточно поднаторел в непорочновском языке, чтобы уловить смысл, — сказал Доминго. — Но должен на прощание сказать, что в признательность за вашу службу отдаю вам во владение мою саблю. Вам нужно только подобрать ее.

То ли ее хищная усмешка предвещала ответный выпад, то ли она сама была ответом — этого Доминго так и не узнал, потому что в тот момент Стражи Самджок-о опустили свои копья и заставили Чхве понести полковника вверх по лестнице. Ее это, похоже, не смутило, но Кокспарский Лев представлял, что встретит свой конец немного иначе, чем на руках у анафемы, прыгнувшей вместе с ним во Врата.

Пока Чхве поднималась по ступенькам, из Врат донесся слабый шум, похожий на отдаленный крик. Хотя это было не самое пугающее ощущение в жизни Доминго, тем не менее от слабого, но постепенно нарастающего воя остатки его волос встали по стойке смирно. Смерть не может быть такой жуткой. Смерть, которую ты ожидаешь, — это просто возвращение в бессмысленное, безмолвное состояние, откуда все люди лишь ненадолго вышли. Но это?.. Это что-то совершенно иное.

Доминго понятия не имел, что произойдет, если они с Чхве войдут во Врата, не защищенные колдовством Хортрэпа, но лучшее, на что он мог надеяться, — это мгновенная гибель. Во всяком случае, он слышал немало историй о тех, кто попал во Врата; да их каждый слышал. Не то чтобы Доминго верил в эти песни или даже в ад, каким его рисовала Вороненая Цепь, но полковник по собственному опыту знал: пока человек жив, он способен страдать. Однажды Доминго уже прошел через Врата и, значит, может сделать это снова... и очутиться в куда менее гостеприимном мире, где демоны не настолько дружелюбны, как единорог, с которым он познакомился нынче утром.

Отчаянный вой звучал громче с каждой пройденной ступенькой, а пунцовые пентаграммы за дверью храма дрожали все быстрее, в такт с сердцем барона, и он уже почти разглядел Врата, когда Чхве сделала еще один шаг...

— Можешь сломать мне шею, — сказал Доминго. — Месть за... Просто месть ради мести.

— Нет, — улыбнулась Чхве искалеченному старику, которого несла на руках, как младенца. — Месть — это оставить вас жить с вашим позором, пусть даже кто-то другой... Э-э-э?

Она остановилась на предпоследней ступеньке и оглянулась на открытое поле к северу от храма, и четверо охранников по сторонам дверей тоже вытянули шеи. Доминго было демонски неудобно, поскольку Чхве держала его лицом в другую сторону, и, даже извернувшись, он не мог увидеть то, что привлекло ее внимание. Он сумел лишь определить, что нарастающий шум доносится вовсе не из храма Пентаклей, а из-за его стены, откуда-то с северо-запада.

Чхве ловко развернула его, и он наконец понял, что вызвало такой переполох, — через поле позади храма бежали какие-то люди, вопя и размахивая руками. Это не могла быть отсрочка казни, потому что они двигались в сторону Осеннего дворца, а не прочь от него. Тогда из-за чего сыр-бор? С вершины лестницы, где стояла Чхве, разобраться было непросто, но через мгновение причина стала так же прозрачна, как молодая граппа.

За беглецами стремительно мчался серый монстр.

Он походил на коня, но не в большей степени, чем богуана похожа на ящерицу. Лошадиный силуэт раздулся до неправдоподобных пропорций, длинные негнущиеся ноги напоминали ходули. Вероятно, они вдобавок были очень острыми. Вот монстр нагнал несчастную жертву, долгий крик непорочного оборвался, чудище резко развернулось и застыло над неподвижным телом. Оно вытянуло длинную шею с шипастой гривой, затем морду сверху вниз расколола трещина, и огромная вертикальная пасть раскрылась, чтобы проглотить труп...

Вдруг монстр поднял глаза от добычи, посмотрел на отряд Стражей Самджок-о, стоявший у подножия лестницы, и еще выше — на храмовых охранников, на Чхве... и, кажется, на самого Доминго. Чудище закрыло пасть, но лишь на мгновение, а затем поднялось на десятифутовые задние ноги, испустив пронзительный дрожащий крик, от которого у полковника зазвенело в ушах. И продолжало звенеть, когда монстр опустился на все четыре и помчался вперед. Из-за стены храма выскочил целый табун его сородичей, и жуткий крик повторился не меньше дюжины раз, когда из-за стены храма выскочил целый табун его сородичей.

Тут чары, охватившие зрителей, рассеялись, Стражи Самджок-о, к чести своей, сохранили строй, торопливо отступая к Осеннему дворцу. Храмовая охрана, похоже, не знала, что делать. По словам Чхве, караул поставили здесь лишь год назад, после внезапного исчезновения Чи Хён, и Доминго полагал, что присматривать за Вратами поручили не самым умелым и сообразительным солдатам. Это была его последняя мысль перед тем, как панорама снова резко сместилась, и Доминго сообразил: Чхве размахнулась, чтобы избавиться от ноши. Его охватил всепоглощающий ужас, подобного которому он никогда не испытывал. Дикорожденная тварь собиралась зашвырнуть его прямо в драные Врата, и он...

...обрушился на охранников, которые даже не попытались поймать Доминго, лопни их глаза. Полковник силился ухватиться за кого-то из них, иначе он просто скатился бы по ступенькам. Тупой конец копья охранника уперся в грудь старику, повисшему на его плечах. Должно быть, парень попятился и промахнулся ногой мимо ступеньки, потому что Доминго снова отлетел, но на этот раз вперед и оседлал кого-то из солдат. Лестница могла бы оказаться более благосклонной к парню, если бы на беднягу не давил дополнительный вес, но острая грань есть острая грань, и звук, с которым он треснулся затылком о ступеньку, не предвещал ничего хорошего.

Съехав через несколько ступенек на закованном в броню куске бесчувственной плоти, Доминго не успел даже избавиться от головокружения, но вместе с тем испуг каким-то образом помог ему прийти в себя. С поврежденным бедром карабкаться по доспехам потерявшего сознание охранника было совсем не просто, но, изогнувшись, он сумел наконец сесть на нижней ступени, опустив на терракотовую дорожку ноги в сандалиях, выданных ему вместо кавалерийских сапог. Заходящее за храм Пентаклей солнце окрасило плоские крыши и резные стены Осеннего дворца в такой же глубокий рубиновый цвет, как... как у красного вина, определил Доминго. И хотя на самом деле это не доставило ему особого удовольствия, полковник посмотрел туда, где табун остроногих чудовищ атаковал отряд Стражей Самджок-о. Они не успели одолеть даже половину расстояния до дворца.

Свет постепенно тускнел.

Новые щелкающие звуки прилетели с севера, Доминго повернул голову и в сумерках увидел на полях чудовищ с горящими зелеными глазами. Они не замечали его, десяток за десятком уносясь к высоким стенам Осеннего дворца, но если хоть один излишне рьяный монстр рыскнет в эту сторону в поисках славы, что тогда?

— Барон Доминго Хьортт из Кокспара, полковник Пятнадцатого полка...

Оторвать взгляд от топочущих кошмарных чудищ оказалось на удивление легко. Голос Чхве заставил Доминго вздрогнуть — он совсем забыл, что к смерти приговорили не его одного. Дикорожденная была забрызгана кровью, и полковник, вытянув шею, убедился, что следы на ее щеках оставили неопытные охранники. Но Доминго больше заинтересовало не это и не сломанное копье с окровавленным наконечником на ее левом плече, а сабля в правой руке. Чхве подобрала ее на обочине дороги, и теперь, в самом конце своей жалкой, нелепой жизни, Доминго Хьортт, чисторожденный полковник, который предпочел уйти в отставку, лишь бы не брать анафем в свой полк, будет сражаться бок о бок с одной из них. Если бы Люпитера могла взглянуть на это!

— Вот!

Доминго с недоумением посмотрел на протянутое ему оружие. Что он, демоны его подери, сможет сделать с этим сломанным непорочновским копьем? Увидев, что Доминго не торопится принять ее дар, Чхве бросила копье ему под ноги и отсалютовала его собственной саблей:

— Я буду бережно хранить ваш клык, барон.

Затем она развернулась и начала подниматься по ступенькам.

— Ты не посмеешь! — крикнул Доминго, догадавшись, что она задумала.

Чхве оставила без внимания приказ старшего офицера, и он почувствовал себя избалованным ребенком, выпрашивающим сласти.

— Окажи мне еще одну услугу, Чхве, последнюю услугу! Я бы даже назвал это долгом. Остановись!

— Вы не стояли на страже во время моих снохождений, — напомнила она, добравшись до верхней ступени лестницы. — Я ничего не должна вам.

— А как же тогда честь? — ухмыльнулся он. — А как же чистая, достойная смерть за родину? Если ты сейчас шагнешь во Врата, значит ты струсила, и мы оба понимаем это... Стой, во имя чести!

— Здесь нет никакой чести, барон, — ответила Чхве. — Только возможность заслужить ее.

С этими словами она исчезла в Изначальной Тьме, и Доминго почувствовал, как Врата вздрогнули... Или, быть может, это задрожала от топота ступенька, на которой он сидел. Ему недолго оставалось ждать. Он понимал, что может потерять самообладание, если оглянется, и вместо этого наклонился вперед, чтобы подобрать сломанное копье, лежавшее возле его сандалий, высматривая заодно, не обронили ли охранники что-нибудь посущественней.

На краю дорожки из красного гравия, рядом с брошенным креслом на колесах, лежали пустые ножны. Доминго мысленно обругал Чхве за такую неряшливость, но затем подумал, что она, вероятно, ужасно спешила и лучше иметь одну саблю без внушительных, крепких ножен с двумя кольцами, чем наоборот. Гравированная медь блестела даже в сумерках, и Доминго вспомнил облегчение, которое ощутил, когда Хортрэп вернул ему оружие, перед тем как кобальтовые отправились в Отеан. Никто не может остановить смерть, ни колдун, ни офицер, но храбрый солдат никогда не умирает в одиночестве... «Доверяй своему клинку больше, чем друзьям, родственникам или сослуживцам, — говорил Доминго сыну, — потому что, в сущности, это все, что у тебя есть».

Солнце уже кануло за горизонт, но последние отблески еще искрились на ножнах, и, когда Доминго поднял голову, он встретил взгляд ярких нефритовых глаз серого монстра. Чудище следило за стариком, сгорбившимся на ступеньках, что вели к Вратам. Оно отстало от табуна, помчавшись по терракотовой тропинке прямо к барону. Пришло время заключительной арии, и обреченный полковник взвешивал достоинства двух вариантов: схватить непорочновское копье и постараться нанести чудищу последнюю рану или поползти на животе в надежде добраться до азгаротийских ножен и прижать их к груди, как талисман. Прекрасно понимая, что погибнет в любом случае, погибнет навсегда.

В этом было что-то утешающее.

Но не настолько, чтобы сдаться без борьбы.

Он повалился в другую сторону от сломанного копья и ножен, двумя сильными руками и одной здоровой ногой толкая себя вверх по ступенькам, вслед за Чхве. Доминго заблеял, как овца, ударившись больным коленом о ступеньку, но даже эта боль подбодрила его — нога плохо слушалась, но не была бесчувственной. Значит, он еще жив, у него еще есть шанс. Он забрался на последнюю ступеньку, и Врата раскинулись перед ним — мягкие, черные и густые. Он будет жить, где-нибудь, как-нибудь — все, что угодно, кроме небытия, он будет жить по другую сторону Изначальной Тьмы, будет жить всегда, будет...

Демон схватил Доминго Хьортта за мгновение до того, как тот погрузился бы во Врата, и здесь, на границе двух миров, он умер точно так же, как и жил.

В одиночестве.

Глава 7 

Вересковая трубка — это идеальная единица измерения времени. Не потому, что длительность ее раскуривания — застывшая, холодная постоянная; совсем наоборот: трубка совершенна именно тем, что дарит своему хозяину самый теплый, самый свободный час в его жизни. Это вам не убогие песочные часы, где каждая крупица времени отмеряется со скупой коммерческой точностью. Час курильщика щедр и великодушен, он исполнен блаженного пренебрежения к привычке смертных обращаться со временем как с обмазанной жиром свиньей на деревенской ярмарке — поскорее поймать и больше не выпустить. Если считать время огромной невидимой рекой, что управляет ходом вашей жизни, тогда трубку можно назвать вересковым плотом, на котором вы весело спускаетесь по течению, а те, кто придает слишком большое значение часам, пытаются перегородить ее своими механическими сетями... Но разве можно поймать в сеть реку?

Река Энисум славилась самыми красочными в империи рифами, и великий Тински построил мастерскую на ее берегу для того, чтобы лучше изучить пресноводные кораллы и воспроизвести их завораживающие узоры на своих трубках. Во всяком случае, так гласит легенда, но, когда София справилась со множеством заданий, которые отпугнули бы любого из тех потенциальных учеников, что обивали порог мастера, Тински сказал ей правду: он выбрал этот берег из-за того, что здесь всегда был хороший клев. Тински любил ловить рыбу. И секрет его чудесного кораллового рустирования[8] тоже оказался неожиданно прост: отпили кусок метловища, вбей в торец четыре гвоздя без шляпок, заостри их хорошенько и ковыряй ими трубку, пока результат тебя не устроит. Очень просто... Только во всех делах, что кажутся профанам такими простыми, начиная от завязывания рыболовной мушки и заканчивая рустированием трубки, есть закономерность: чем дольше ты этим занимаешься, тем ясней понимаешь, что тебе еще многому нужно научиться.

Конечно же, при всей своей грубоватой красоте метод кораллового рустирования был всего лишь маскировкой, попыткой оживить трубку со скучной текстурой или кавернами. Вересковый корень тем и загадочен, что самые многообещающие его части внутри могут оказаться невзрачными, а те, что выглядят бесперспективными, скрывают невероятный рисунок, ожидающий лишь своего освобождения. Так было и с этой трубкой — богатый «птичий глаз» и поперечное зерно требуют тонкого шлифования, бордовой морилки и золотистого песка, и только тогда она станет по-настоящему прекрасной.

И вот теперь все готово. София хотела бы показать эту трубку своему учителю, но тот ушел к реке забрасывать удочку в вечность...

«Должно быть, меня чем-то одурманили», — решила София, вертя законченную трубку в саднящих ладонях. Мысли путались, как петли в детской игре в веревочку; никак не удавалось сосредоточиться на чем-то одном... или, может быть, она сосредоточивалась на одном и том же снова и снова, забывая, что уже думала об этом. Видимо, ей что-то подсыпали в воду — взяв дурной пример с Бориса, охранники вовсю угощались ее пищей и вином. Что-то в воде или в самом воздухе — древние миазмы, вымытые из недр потухшего вулкана и хранящие в себе яд даже через столько веков после того, как этот огонь был погашен колдовством.

Влияние Диадемы все-таки проскользнуло в трубку, в ее необычной форме угадывались крутые склоны вулкана и раструб кратера. Это была адская работа, но умелые руки Софии помнили свое дело и сосредоточивались лучше, чем голова. Одним лишь демонам известно, где Борис раздобыл этот резной седловидный мундштук, изгиб черного янтаря с кобальтовым кристаллом посередине и серебряной звездой с обратной стороны. Он словно был сделан специально для нее. Все элементы прекрасно подходили друг к другу, и пусть София не помнила, сколько времени потратила, вырезая трубку, зато в последний свой визит Борис пообещал принести чудесный рубиновый верджин для обряда инициации. Сама София предпочитала морскую смесь, но Тински, Корнелл Ривс, Рыжий Сыч и прочие выдающиеся трубочных дел мастера утверждали, что красный верджин лучше всего подходит для обкуривания чаши, сладость листа отлично проникает в древесину, а плотный нагар не дает ей прогореть.

Мордолиз теперь часто приходил к Софии. Мертвый, холодный призрак демона лежал возле постели, глядел на нее огромными черными глазами и, сколько бы она ни просила охранников увести его, каждый раз возвращался среди ночи или днем — в фиолетовых отблесках газовых ламп, освещавших ее камеру, определить время суток было непросто. Иногда, повернувшись во сне, она ощущала его присутствие под одеялом и улыбалась, храня этот секрет от тюремщиков, пока один из них не унес одеяло. Но это все равно продолжалось или, может быть, случилось всего один раз, а дальше повторялось уже во сне. Лучше бы снился Лейб, но он далеко отсюда, в Геминидах, трудится там в свое удовольствие, и Софии не хочется рисковать, заставляя его играть роль консорта... Только не сейчас, когда все пытаются отравить королеву...

Индсорит, вероятно, мучилась с теми же проблемами, самым жестоким образом узнавая, что ее любовники либо погибают в результате несчастного случая, либо сами оказываются замаскированными убийцами. Обычно это происходит в самые интимные моменты. Две бывшие королевы мрачно рассмеялись, когда София сказала, что не знает, какой из этих сценариев хуже, но смеялись недолго, потому что да — на самом деле они знали. В результате у Индсорит много лет не было любовников, как призналась она в хмельной откровенности, после того как София заявила, что давно уже не занималась чем-то более приятным, чем протирка своего шлема. И все это лишь доказывает: кому-то всегда приходится трудней, чем тебе.

Иногда кто-то так охрененно подходит тебе, что становится неловко, но ты не можешь знать наверняка, то ли это пробудилась страсть, то ли все дело в том, что ты когда-то убила ее семью и сделала из нее чудовище, каким она себя считает. И даже если тебе охренеть как хочется узнать, сколь сладки ее пухлые губы, но ты, вместо того чтобы прильнуть к ним, лишь заново наполняешь ее чашку. И в самом деле, у тебя в кои-то веки появился настоящий союзник, так зачем уподобляться Марото и портить все попытками стать чем-то большим, чем добрый друг?

С другой стороны, когда София помогала Индсорит мыться, она не смогла прогнать определенные мысли и пришла к выводу, что была слишком сурова к Марото. Ну хорошо, может, и не слишком, но все же сурова, с этим не поспоришь. Конечно, он был невыносим со своими бесконечными заигрываниями, но в те времена он заигрывал со всеми подряд, даже с Хортрэпом. И если быть честной с самой собой, под хорошее настроение она не единожды была готова к ответному флирту, пусть даже и подозревала, насколько сильно он запал на нее. В любом случае они были такими близкими друзьями, что временами это выглядело забавно и совершенно безобидно — даже милосердно, — но теперь она поняла, что ее реакция лишь заводила его, хотя нужно было всего лишь усадить его на задницу и объяснить раз и навсегда, что она ничего от него не добивается и что ей это просто неинтересно. Тогда она полагала, что такой серьезный разговор причинит ему сильную боль и навредит их дружбе, что Марото просто не способен на приятельские отношения с теми, кто ему нравится. Но теперь, увидев, какая крепкая дружба связала его с Пурной, София признала, что была к нему несправедлива. И это доказало ей, что никогда не поздно понять то, что ты должна была понять давным-давно: всегда говори друзьям правду, какой бы тяжелой она ни казалась, и позволь им самим решить, как с этим справиться.

Как-то раз подвыпивший Марото сказал Софии, что ей бы стоило заниматься не войной, а трубками, — возможно, она не так уж и сильна в этом ремесле, но вересковые корни приносят в мир больше счастья, чем боевые топоры. Она беззаботно рассмеялась в ответ на суровую правду, но сейчас вдруг поняла, что грезит о другой, тихой жизни... которой не заслуживала. София барахталась в потоке мечтаний, норовившем унести ее прочь, отчаянно цепляясь за одну мысль: временами Марото был полным болваном, но он, безусловно, оставался самым преданным из всех, с кем ее сводила судьба, и гораздо более сообразительным, чем прикидывался. При следующей встрече она непременно подарит старому повесе слюнявый поцелуй в щечку и извинится за то, что была такой упрямой задницей, и тогда они смогут после долгого перерыва снова стать лучшими друзьями. И поскольку каждый живет в этом благословенном демонами мире только один раз, София последует примеру Негодяя и примирится с собственной мудростью. Когда она снова окажется наедине с Индсорит на достаточно долгое время, то спросит без обиняков, не желает ли та чего-то большего, чем просто потереть спинку.

София все еще обдумывала вечный вопрос, стоит ли размельчить лист тубака или лучше просто свернуть его и затолкать в трубку для исключительно важного первого раскуривания, когда появился ее тюремщик.

— И как ваше величество чувствует себя нынче вечером? — поинтересовался Борис.

София много раз просила не называть ее так, и раздражение помогло ей сосредоточиться. Борис был в оранжевом плаще этой драной Народной Стаи, как нарек себя новый городской совет, — на что Холодный Кобальт только презрительно фыркала. Она еще покажет им, что такое настоящий волк, если когда-нибудь поднимется с проклятой койки, только отнимающей силы, вместо того чтобы восстанавливать их.

— Вот это да! Выглядит прекрасно — давайте поменяемся на время?

Прежде он не предлагал ей сделать первый ход за ужином, и София с радостью обменяла свою новую трубку на серебряную миску, до краев наполненную жареным соевым творогом, угрями и диким рисом. Она постоянно была голодна, и сейчас от ароматного пара по щекам потекли счастливые слезы. Пока она опустошала миску, он наполнял трубку тубаком из квадратного лайкового кисета, и София поправляла его неловкие движения — откусила голову угрю и заполнила его туловище рисом, имитируя технику набивки. Это не принесло ожидаемого результата, но Бориса осенила новая идея, и он решил, что лучше набьет свою собственную — дешевую и короткую — глиняную трубку. В этом весь Борис — добившись наконец высокого положения, он все же должен демонстрировать, что еще не окончательно ушел с улицы.

— Похоже, наша королева слишком занята трапезой. Может, кто-то из вас окажет честь? — обратился он к троим охранникам, делившим с Софией камеру.

Ни один из этих головорезов до сих пор не сказал ей ни слова, за исключением коротких приказов, и все они были настолько молоды и неприметны, что она так и не научилась отличать их друг от друга. Софию больше интересовал вопрос, как они спят, потому что ее койка была единственной в камере, и... и вдруг Борис протянул ее трубку одному из этих мужланов! Драть-передрать, ее новую трубку!

— Я готова, — сказала София, вытирая губы тыльной стороной кисти, с каждым днем становившейся все грязней. Кандалы на запястьях болтались так же свободно, как те браслеты, что подарила ей Сингх в честь их первой победы в Ранипутрийских доминионах. — Дай сюда, ее нужно правильно обкурить.

— Вы ведь настоящий трубочный мастер, не так ли, ваше величество? — спросил Борис, прикуривая от спички свою трубку и делая знак охраннику приподнятой бровью.

— Я легенда, драть твою мать! — ответила София не столько с гордостью, сколько признавая очевидный факт, и поглядела на парня, державшего ее трубку. — Она предназначена не для тебя. Она предназначена для меня. Первая трубка, которую я вырезала для себя. Так что даже не думай ни хрена о том...

— Это последний тубак из личных запасов багряной королевы, — проговорил Борис сквозь облачко едкого дыма, пущенного прямо в лицо Софии, и передал спичку вместе с топталкой охраннику, что держал ее кратер, как София привыкла думать о своей новой трубке. — Он вдвое старше тебя, приятель, и стоит дороже, чем все наши жизни, вместе взятые. Так что наслаждайся, кури сколько влезет... и за нее тоже.

— Не смей!

София никогда не была суеверной, но обкуривание новой трубки — такой же священный ритуал, как любой из тех, что проводят в Тридцати шести кельях Угракара или в Вороненой Цепи... А эта тупая обезьяна все делает через жопу — пламя лизнуло кромку чаши, но каким-то образом совершенно не задело тубак. Когда у него все-таки что-то получилось, София сразу определила, что дым слишком горячий. Губы охранника, попробовавшего, вероятно, лучший из доступных смертному сортов тубака, скривились в одурманенной улыбке, и София подумала: «Лучше бы с меня живьем содрали кожу».

— Драть твою мать, перестань! Серьезно!

— Мм! — Наслаждаясь дымом глиняной трубки, Борис положил ноги на край койки Софии. Щегольской наряд — и так и не подбитые подошвы изношенных до дыр сапог. — Я почти жалею, что курил его. Обычного тубака для меня теперь не существует.

Охранник застонал от удовольствия, выпуская дым через нос. Это было похоже одновременно на любовные восклицания и на мычание коровы. Он передал трубку своему товарищу. Трубка шла по кругу, и каждый слюнявым ртом и острыми зубами оставлял следы на мундштуке. Даже охранница, что стояла за решетчатой дверью, хоть она и не была заядлой курильщицей, но — «один раз в жизни — почему бы и нет?».

Все это время Борис расхваливал Софии утонченные, меняющие жизнь ощущения, которые он сейчас испытывал, оценивал оттенки и ароматы, которые ему удалось уловить. А охранники в конце концов расслабились настолько, что присоединились к обсуждению:

— Это... шоколад?

— Ни хрена не шоколад. Какао. Со сливками, но без сахара.

— Кэроб[9] и... вишня.

— Дерьмо этот твой кэроб. А вишня — уже ближе. Но не какао, это точно. Полусладкий шоколад.

— Черная смородина.

— Кожа.

— Старая кожа.

— Старый кожаный ремень, только что нагретый бритвой.

— Старый кожаный ремень, только что нагретый бритвой, с миской горячей мыльной воды наготове, да, но вместо щелока вода вспенена миндальным кремом... Миндальным кремом и слезами горюющей матери, чья дочь никогда не вернется с войны. — Борис, безуспешно пытавшийся пустить колечки, оглянулся в поисках одобрения. Но все три охранника теперь безмолвно сидели на полу, как и их приятельница по другую сторону двери. Еще в сознании, но с остекленевшими глазами и глупой улыбкой.

Борис встал и потянулся, а затем шарахнул свою трубку о каменный пол. Глиняные осколки осыпали стражей, но ни один не очухался. Причмокнув, Борис сказал Софии:

— Привкус горелой щетки с ноткой протухшей дырявой задницы. Какого демона люди курят эту дрянь?

— Борис?

София заморгала, звон разбившейся трубки привел ее в чувство. По глупости она погрузилась в видения кровавой расправы над тюремщиками, завладевшими ее изделием. Понадобилось время, чтобы вернуться в «здесь и сейчас», и оказалось, что охранники действительно одурманены, а Борис уже отпирает ее кандалы. Когда цепь упала к ногам Софии, в голове у нее немного прояснилось; сквозняк, холодящий стертые запястья и лодыжки, бодрил не хуже ключевой воды. Первый нормальный ужин за долгий срок заключения тоже помог.

— Это какая-то уловка, Еретик? Хочешь, чтобы я подумала, будто ты помогаешь мне сбежать? А на самом деле хочешь пробудить во мне надежду перед самым концом?

— Я вытащу вас отсюда, София, а потом смотаюсь из города, — ответил Борис, взволнованный ровно настолько, чтобы София могла ему поверить. — Но вы будете в точности выполнять то, что я скажу, понятно?

— Вопреки моей репутации в прежние времена я всегда действовала по плану, — заметила София, пока он пытался ее усадить.

Полдюжины ран от арбалетных болтов болели так же сильно, как и суставы с разыгравшимся от долгого лежания в постели артритом. Боль шла ей на пользу, удерживая в настоящем моменте, но что это был за момент: глядя на ее запятнанную кровью ночную рубашку, покрытые коростой бинты и желтушную кожу, можно было решить, что она осталась в живых благодаря не столько чуду, сколько проклятию.

— Просто... дай мне минуту.

— Я не прошу следовать плану, я говорю, что выведу вас отсюда только в том случае, если вы сначала кое-что сделаете, — уточнил Борис. — Если не пообещаете помогать мне, я уйду и закрою за собой дверь.

— А-а-а, вот это уже больше похоже на того Бориса, которого я знала, — проговорила она, наблюдая, как он вытряхивает содержимое своего мешка.

Свободная блуза, штаны и пояс упали на ее несвежую постель, а следом за ними оранжевый плащ, в котором София сможет выдать себя за охранника из новой милиции. Свиток документов с настоящими на вид печатями. И фальшивая борода. Классический набор для побега из тюрьмы.

— А я уж было испугалась, что ты и в самом деле решил жить по идеалам, что проповедует ваша революция. Я бы предпочла иметь дело с практичным человеком, а не с романтиком. Так какой будет цена моего освобождения?

— Поклянитесь, что уйдете отсюда, не навредив больше ни одному человеку, — оскалился он, словно чесоточный хорек. — Пообещайте покинуть Диадему и никогда не возвращаться назад. Сделайте это, и я помогу вам уйти через черный ход.

— И это все?

София опустила ноги на пол. Колени задрожали, и она упала бы, если бы не ухватилась за тиски, прикрепленные к раме кровати. Раненые плечи запели сердитую песню, но руки выдержали. Вырезать трубку — нелегкая работа, и в пальцах сохранилась сила, даже когда все остальное подвело.

— Какой тебе прок оттого, что старая хромая карга скроется во мраке?

— Ну, хотя бы спокойный сон по ночам для разнообразия. — Борис перестал нервно перебирать руками маскировку и на этот раз твердо встретил взгляд Софии. — Мы наделали немало ошибок. Крупных ошибок. Думаю, наделаем еще. Но дело того стоит. В конце концов мы своего добьемся. Люди будут жить лучше.

— Это было королевское «мы», Борис?

— Народная Стая — это не королева и не папа. Она состоит из людей, а люди порой совершают ошибки. Они... и я... не должны были предавать вас. Я не знал, что все так получится, клянусь. Это неправильно. Вы помогли им. И помогли бы еще больше, если бы вам дали шанс. Вместо этого они поступили с вами так же, как вы сами — с сестрой Портолес, и это неправильно. Но если я освобожу вас, а вы начнете убивать тех, кто обманул вас, чем это закончится?

— Это не закончится, — ответила София, вспомнив, как смотрела в лицо старого Доминго Кавалеры, когда тот объяснял, кто он такой, и как она поняла тогда, что, убив его сына, дала толчок событиям, вызвавшим гибель тысяч людей и возвращение Джекс-Тота. — Не закончится никогда, и чем быстрей ты это поймешь, Борис, тем раньше...

— Неправда! — огрызнулся он. — Это закончится так или иначе. Или вы поклянетесь своим демоном, что не будете никому вредить, и вместе со мной покинете Диадему сегодня ночью, чтобы никогда не возвращаться, или останетесь дожидаться казни. В любом случае Холодная София покончит с мщением, разорвав эту цепь здесь и сейчас.

София задумалась и снова попробовала встать. Похоже, они способны выдержать ее вес. По крайней мере, она на это надеялась. Мысль о том, что она позволит Элувейти и всем остальным членам предательского совета как ни в чем не бывало управлять Диадемой, вызывала изжогу. София могла бы опрокинуть стол на Бориса, свернуть ему тощую шею и выбраться из тюрьмы. Но ей не уйти далеко в таком состоянии, без Мордолиза, показывающего дорогу... и расчищающего ее при необходимости.

Помимо того, что София сомневалась в своей способности проявить жестокость, которую требует ситуация, она попросту устала. Устала от всего. «Ситуация ничего не требует, — напомнила она себе. — Это люди требуют». И прошло очень много времени с тех пор, как она в последний раз сделала маленький шаг, о котором все так часто забывают, — шаг к тому, чего она хотела, а не к тому, что было нужно.

— Индсорит... — сказала София, вставая, и от решения забыть про все остальное ее ноги перестали дрожать, а боль в спине исчезла без следа. — Помоги освободить ее, и ты получишь мою клятву. Мы уйдем вместе и не будем мстить тем, кто навредил нам.

— София... Индсорит умерла. — Борис положил руку ей на плечо.

Горло сжалось, вулканический пол камеры закачался под ногами. Она устояла, но от потрясения не могла произнести ни слова, лишь с ужасом смотрела на продолжавшего что-то объяснять Бориса.

— Мне очень жаль. Ее уже казнили. Провели еще одно голосование и решили сначала казнить ее, а не вас обеих сразу. Растянуть представление... Хрр!

София схватила Бориса за шею, мускулы, привыкшие иметь дело с более крепким материалом, чем кости и плоть, напряглись, Борис выпучил глаза... А затем она отшвырнула его, рухнула на койку и закрыла лицо руками.

А чего еще она ожидала? Что Борис достанет демона из кармана, пожелает им счастливого пути и София с Индсорит отправятся навстречу новым приключениям? Драть-передрать...

— Я понимаю вашу печаль, — пробормотал Борис из мира, оставшегося где-то далеко от затуманенного чудовищным горем разума Софии. — Но если мы собрались идти, то это нужно сделать прямо сейчас.

Куда ей идти? Почему она должна куда-то идти? Что ей нужно в этом мире? Почему бы не остаться здесь и не принять то, что ей уготовано? Почему бы сразу не покончить со всем этим?

Почему?

Потому что мир как раз и хочет, чтобы она сдалась, и пошел он в жопу, этот мир.

— Идем, — сказала она, пошатнувшись и сделав босыми ногами шаг к блаженствующим на полу охранникам. Выбрать, у кого из этих недоносков самые лучшие сапоги, обуться и быстро на выход — в таком порядке. — Я поклянусь сделать все, чего ты пожелаешь, Борис, как только выведешь меня из этой дыры.

Она забрала вересковую трубку из безвольной руки охранника, затем сняла с его пояса кисет, чтобы было в чем хранить свое богатство.

— Хорошо, — сказал Борис. — Хорошо. Но приберегите клятвы, пока мы не вернем вашу собаку. Не обижайтесь, но одно дело — просто слово, и совсем другое — клятва своим демоном.

— Мордолиз? — обернулась к Борису София. Почти угасшая свеча в ее груди снова вспыхнула высоким пламенем. — Он жив?

— Я этого не говорил, — испуганно произнес Борис. — Но знаю, где держат то, что от него осталось, и хочу, чтобы вы забрали это с собой. В городе и так достаточно призраков.

Глава 8

Даже отсюда, из-за леса шипов, что венчал крепостную стену Дарниелла, невозможно было разглядеть новую непорочновскую стену далеко на востоке, но вид, несомненно, открывался ошеломляющий. Послеполуденное солнце отражалось в голубых водах пролива, сияя над многочисленными бурыми островами и багряными азгаротийскими парусами, столпившимися у входа в бухту. Флот Дарниелла был не таким большим, как у Диадемы, но, глядя на черные корабли у причалов и толпу цепистов, все еще заполнявших набережную, Марото решил, что в этом случае можно говорить о превосходстве качества над количеством. На азгаротийских фрегатах и шлюпах плавали настоящие моряки, тогда как в имперском флоте мало кто успел побывать в серьезных переделках до того, как отправился к Джекс-Тоту. Куда больше здесь было церковников и толстосумов, чем матросов и солдат, а в трюмах хранились не оружие и припасы, а предметы искусства, изысканные вина и другие сокровища. Вороненая Цепь словно бы собиралась переселиться в Затонувшее королевство, а не вести с ним войну, в чем убеждал святой престол азгаротийскую элиту.

Но даже если бы у Марото изо рта вытащили кляп, прежде чем воткнуть кол в задницу, он бы не стал тратить последние вздохи на попытку что-то объяснить это людям, которые все равно не станут слушать. Уж лучше оправдаться перед Бань, Ники Хюн и Донг Воном, а когда из этого, конечно же, ничего не выйдет, хотя бы извиниться за то, что потащил их за собой. Можно было бы и догадаться, что, как только он раскроет свое имя святому престолу, цеписты всерьез заинтересуются остальными тремя потерпевшими кораблекрушение, которые приплыли вместе с ним с Джекс-Тота.

Вот что сейчас терзало его сердце — вместо того чтобы пойти ко дну самому, он погубит в придачу и друзей. Вероятно, без Марото, загадившего все вокруг, Звезда станет чище, но эти пираты были добрыми людьми... Ну хорошо, они все же были пиратами, но по пиратским меркам... На самом деле, судя по их собственным рассказам, они были редкостными засранцами даже по пиратским меркам. Но по крайней мере для Марото они оставались друзьями и со временем, набравшись мудрости, могли бы действительно стать добрыми людьми, хотя тут он не мог полагаться на личный опыт.

Если, конечно, предположить, что добрые люди вообще существуют в сем говенном мире. Среди собравшихся их точно не было. Главная азгаротийская плакальщица с часами на траурной шляпе оставила свою излишне театральную свиту на нижнем ярусе, а здесь, на смотровой площадке, только она и прикованные к каменному кольцу пленники портили общее веселье. По тому, как перемешались кардиналы с чиновниками и сенаторами Дарниелла, а также с особами из младших ветвей королевского дома, никто бы не догадался, что во всех гражданских войнах эта провинция неизменно принимала сторону Короны, а не Цепи. Столы были уставлены закусками и плодовыми винами, какой-то балбес с лютней пытался развлечь толпу, и никто, казалось, не жаловался на ужасную вонь разлагающихся трупов, от которой не спасают свежий ветер с моря и дымящиеся в курильницах благовония. Глядя на выбеленный солнцем скелет, что висел сразу на нескольких шипах, словно ранипутрийский факир, спящий на гвоздях, Марото решил, что следует только приветствовать намерение Джекс-Тота уничтожить этот мир. Смертные по определению должны умереть, но если они лишают друг друга даже капли милосердия, не говоря уже о почестях, почему бы не погасить огни и не опустить занавес, покончив с гнусным спектаклем?

Донг Вон вздохнул сквозь кляп и посмотрел на друзей. Ники Хюн уставилась на пушистые облака и замурлыкала под нос, и Донг Вон подхватил мелодию. Марото не узнал ее — то ли это была непорочновская морская песня, то ли какой-то религиозный гимн. Бань то и дело трясла головой, отгоняя кусачих мух, что преждевременно слетелись на вечеринку, но, когда Марото придвинулся к ней, сразу прекратила. Вместо того чтобы встретить его холодным равнодушием, позволила остаться рядом, а затем наклонилась и потерлась потным лбом о его потную волосатую грудь.

Слезы покатились по щекам Марото, прежде чем он успел подумать о том, как их сдержать. Они падали в потускневшие волосы, которые он окрасил в кровавый коралловый оттенок, когда и он, и остальные еще были потерпевшими кораблекрушение пиратами. Бань доверяла ему, а он привел ее к гибели. Даже больше чем доверяла — она пришла спасти его, после того как он попал в плен к монстрам на хребте, с которого рассматривал древний город Затонувшего королевства. Донг Вон все рассказал ему, когда они снова встретились в утробе Джекс-Тота. Он вспоминал, как капитан Бань Лин объявила его членом команды. Эта женщина могла бы насильно завербовать на корабль даже отца с матерью, будь это ей выгодно, но она никогда не бросала в беде своих матросов. И вот теперь, когда уже все кончено, она прощает Марото и трется о его грудь, словно кошка, не знающая, как еще выразить хозяину свою любовь.

— Бесполезный?

Толстый край выплюнутого кожаного кляпа прижался к груди Марото. Должно быть, Бань пыталась разгрызть его всю дорогу от набережной. Стоя совершенно неподвижно, чтобы плетеный ремень, зажатый между ее щекой и его грудью, не свалился на пол, Бань прошептала:

— Ты привязан к цепи передо мной, чтобы можно было тебя увести первым. Но они хотят сначала посадить на кол меня, потому что ты здесь главное лакомство. Поэтому, когда я освобожусь от цепи и попробую прорваться на нижний ярус, ты отвлечешь их. Понял?

— Мм...

Даже без кляпа во рту он вряд ли сумел бы объяснить, что не так с ее планом, но Бань, вероятно уловив в бормотании скептическую нотку, укусила Марото за сосок.

— Мм!

— Ты в долгу передо мной, старый засранец, — прошипела она. — И ты в любом случае умрешь. Поэтому устрой им адский спектакль и прикрой мое бегство. И меня не волнует, сколько ударов по тупой заднице ты за это получишь, драный придурок.

Бань укусила еще раз, да так больно, — Марото аж подпрыгнул, чтобы не закричать. Ники Хюн и Донг Вон глухо заворчали и замотали головой, предупреждая, что поведение капитана и ее юнги может привлечь нежелательное внимание. Бань оттолкнула Марото, поймала зубами конец кляпа и отвернулась, в совершенстве изобразив беспомощного пленника. Посмотрев на вооруженных охранников, выстроившихся на крыше, а затем на свои наручники, Марото усомнился, что Бань сумеет пробежать хотя бы половину расстояния до края площадки, даже если освободится от цепи. Однако, мысленно усмехнувшись, он поклялся деяниями своих забытых предков, что сделает для нее все возможное.

— Вы и есть Марото?

Вот о чем пытались предупредить Донг Вон и Ники Хюн — маленькая женщина в траурном платье с часами в виде гроба на шляпе подкралась к нему сзади.

— Мм, хм...

Марото кивнул старой курице. Нужно вести себя пристойно, пока его не открепят от общей цепи, чтобы предоставить Бань возможность для побега. Даже если у нее ни единого шанса, надежда — это лучше, чем ничего.

— Вы сражались в битве у Языка Жаворонка? Против Азгаротийского полка?

Женщина говорила значительно бодрей, чем двигалась; несомненно, ее воодушевляло предвкушение кровавой мести за солдат своей страны. Такие сухофрукты с изможденными физиономиями горазды подпитывать свои силы подобными трагедиями.

— Мм... — снова промычал Марото, гадая, скоро ли до нее дойдет тот факт, что закрывающий рот вонючий носок сильно препятствует искусству диалога.

— Мой свояк погиб там вместе со всеми остальными, — безучастным тоном произнесла она. — Он был офицером, как и вы. Я ненавижу рассказы о войне и никогда не спрашивала его, что он там делал. Но теперь все же хочу узнать: бывает ли в жизни так же, как на сцене? Посылают ли офицеров к врагам с задачей выяснить, точно ли те намерены умереть?

— Мм...

Ответить на этот вопрос было непросто, но маленькая женщина подалась вперед, чтобы развязать Марото.

— Баронесса, я решительно не рекомендую вам этого делать! — подскочил священник, что вел переговоры, и расплескал вино на мозаичный пол. — Из уст грешника, как из уст анафемы...

— Благодарю вас, кардинал Даймонд, но я все держу под контролем, — проскрежетала она, словно размалывая зубами драгоценные камни.

Глава святого престола был слегка смущен ее резким ответом да к тому же слегка пьян, а в следующий миг его отвлек тучный мужчина в имперском военном мундире с таким обилием медалей, что они покрыли бы целиком комнатную собачку. Бросив кляп Марото навстречу морскому ветру, баронесса сказала:

— Я спросила, встречались ли вы перед битвой? Офицеры кобальтовых с офицерами Багряной империи?

Разлепив воспаленные губы и утерев слюну, Марото ответил:

— Боюсь, что не встречались. Иногда такое случается, по крайней мере должно случаться, но буду с вами откровенен: Азгаротийский полк пропустил этот параграф протокола и атаковал сразу.

— Наш полк не соблюдал протокол? — В голосе баронессы послышалось недоверие.

— Нет, госпожа, не соблюдал.

Трудно сказать, что могло больше рассердить эту охваченную горем женщину, поэтому Марото решил говорить чистую правду, а не гадать, что она хотела бы услышать.

— Они напали на нас перед самым рассветом, а потом... Одним словом, это было не единственное нарушение рыцарского кодекса, которое я могу засвидетельствовать. Мне очень жаль, но я должен это сказать. Я слышал, как кардинал уверял вас, будто кобальтовые виноваты в появлении этих Врат и во всем остальном, но, клянусь памятью моей подруги Пурны, мы ничего такого не делали. Если кто и виноват, так это Цепь, которая...

— Не припомню, чтобы я вас о чем-то таком спрашивала, капитан Марото, — оборвала его старая карга, и он порадовался тому, что не видит ее лица, которое должно быть просто отвратительным. — Я только хотела выяснить, виделись ли вы с полковником Хьорттом, прежде чем мой полоумный свояк исполнил заветное желание всей жизни и принял самую дурацкую из смертей. Сегодня у меня вечер воспоминаний, и было бы приятно услышать, что кто-то из присутствующих встречался с ним. Позвольте спросить, выглядел ли он счастливым в тот момент? Улыбался ли? Понимаете, я сама не знаю, что меня больше расстроило бы: если бы подобные вещи поднимали его настроение или если бы он и в своей стихии оставался таким же желчным, как и вне ее.

— Ох... — вздохнул Марото, еще раз убеждаясь, что не важно, кто ты — варвар из Мерзлых саванн или баронесса из солнечного Азгарота, тебе все равно никуда не убежать от семейных привязанностей, не заглушить чувство, которое требует быть рядом, даже если таких разных людей, как ты и твои родственники, сложно даже представить. Кроме того, всех людей сближает и стремление убивать друг друга самым жестоким способом, это еще один неистребимый порок человеческого существования. — Простите, вы сказали, что вашего родственника зовут полковник Хьортт? Пожилой джентльмен с колючим взглядом, служивший в Пятнадцатом Азгаротийском со времен короля Калдруута?

— Да, он выглядит именно так, — подтвердило безликое кружевное пугало, приподняв шляпу-часы, чтобы рассмотреть лицо Марото. — Вернее, выглядел, потому что его не оказалось среди пленников, которых кобальтовые бросили, покидая свой лагерь, и, судя по их рассказам, очень немногим удалось пережить первые минуты битвы. Значит, вы были знакомы с ним?

— Позвольте быть честным с вами, баронесса... Хьортт?

— Лучше зовите меня Люпитера, Марото.

— Хорошо, значит, баронесса Люпитера...

— Нет, просто Люпитера. Мы с вами оба ветераны, Марото, наши лучшие дни позади, так что не стоит транжирить немногие мгновения, что нам остались, на бессмысленные титулы.

В ее голосе ощущалось лукавство, показавшееся Марото очень уютным, а кроме того, естественность, какой никогда не встретишь у цепистов или политиков.

— Значит, вы были знакомы с моим свояком по какой-то давней военной кампании? Полагаю, вы с ним были по разные стороны еще в те времена, когда только начинали размахивать булавами.

— Думаю, что знаком... то есть был знаком. — Вспоминая ярость в глазах покалеченного, истекающего кровью старика, лежавшего на чахлой траве имперской стоянки в Кутумбанских горах, Марото переживал позор той ночи снова и снова, но никак не мог соотнести смутно знакомое лицо полковника с его именем и званием. — По крайней мере, он узнал меня, но я не мог бы с уверенностью сказать, что вспомнил его. Но дальше... позже... Вот дерьмо, я и в самом деле не знаю, сражался ли вообще ваш свояк в битве у Языка Жаворонка.

Она не отвечала. Солнце отражалось в циферблате ее шляпы-часов, а Марото прикрыл глаза, чтобы сделать то, в чем у него за всю легендарную карьеру бродяги и мошенника, шлюхи и актера, капитана и недотепы накопился немалый опыт, — сообщить дурную весть:

— Я вел разведывательный отряд кобальтовых по горам, и мы очутились между стаей рогатых волков и стоянкой имперцев. У нас не было другого выбора, мы прорывались прямо через вражеский лагерь, пытаясь оторваться от чудищ... Послушайте, я рассказываю об этом вовсе не для того, чтобы вы поверили, что в моих действиях не было злого умысла, и проявили снисхождение. Я просто излагаю, как все произошло.

— Я смогу определить, когда вы начнете фантазировать, — ответила старуха. — Прошу вас, продолжайте.

— Мне мало что осталось добавить. Мы попытались проскользнуть незаметно, но этот полковник Хьортт узнал нас. Точнее, меня. Нас схватили... Но тут рогатые волки, которых мы разозлили, ворвались в лагерь. Они бросались на всех без разбора, и ваш свояк... Да, он одолел одного волка, в то время как весь наш отряд с трудом уложил второго, но победа далась нелегко. Я видел его после схватки, и мы перебросились парой слов. Он сказал, что помнит меня, но я не смог его узнать. Я обещал, что обязательно узнаю в следующий раз, но, судя по тому, как плох он был, наша встреча случится не в этом мире.

— Понятно... — проговорила Люпитера. — Я рада, что он пал, сражаясь с монстрами, а не с сородичами. И если он умер до сражения у Языка Жаворонка, это объясняет странные нарушения кодекса... Я никак не могла поверить в то, что он дал такую волю Вороненой Цепи, а теперь в том, что произошло, виден смысл... Спасибо, Марото.

— Рано или поздно я бы рассказал об этом, но не думаю, что у нас будет много других возможностей, — произнес Марото, глядя на собравшихся вокруг стола кардиналов, которые явно намеревались покончить с делами еще при свете азгаротийского солнца.

Кардинал Даймонд поторапливал своих новых друзей, показывая то на шипы вдоль края площадки, то на горстку пленников, а другие члены святого престола уже заняли места на кушетках, натянув на лоб свои дурацкие шляпы, чтобы защитить глаза от солнечных лучей.

— Я понимаю, что обстоятельства вашей встречи отличались от того сценария, который я себе поначалу представляла, но как вы думаете, он был счастлив?

— А?

Марото предполагал, что она закончит беседу, услышав все, что он знает, но такова еще одна отличительная черта стариков — готовность болтать без умолку, был бы слушатель. Что ж, Марото тоже старик, и потрепаться напоследок — это куда лучше, чем молча ожидать, когда тебя посадят на кол.

— Полковник? Счастлив? Ну уж нет. Менее счастливого человека я отродясь не видывал. В той схватке волк страшно повредил ему внутренние органы... И похоже, барон был обижен тем, что я его не узнал.

— Никто из нас не хочет быть забытым. — Какими бы простыми ни были эти слова, то поистине королевское достоинство, с которым Люпитера их произнесла, поразило Марото до глубины души. Его кожа покрылась пупырышками, и вовсе не из-за холодного ветра, свистевшего над шипами. — Но все ж безвестность лучше, чем бесчестье, в чем тетушка моя со свитой подлой в смертельном страхе нынче убедились.

— Простите? Ваша тетушка?..

Марото оторопело заморгал, увидев, как кардинал Даймонд уронил свою чашу на мозаичный пол, как двое азгаротийских офицеров успели его подхватить и уложить на свободную кушетку.

— Никто из нас не хочет быть забытым, — повторила старуха с еще большим очарованием.

— Страшится смерти только тот, кто весь свой жалкий путь земной провел, спасаясь от ее объятий.

Марото произносил каждый гребаный слог так четко, что его прекрасно слышали даже охранники цепистов на галерке, которых как раз в этот момент атаковали из засады их азгаротийские коллеги. Схватка была недолгой, но шумной.

— Что за... — спросила Бань.

Ее разорванный кляп валялся на полу, а сама она, как и Донг Вон с Нюки Хюн, выпучив глаза, уставилась на эту сцену.

— «Трагикомедия мстителя», акт третий, стих... А какая, на хрен, разница? — ответил Марото.

Давно забытые слова сами вылетали из его рта, словно демоны из Изначальной Тьмы.

— Что ж, никогда прежде не смотрела ее, но теперь стану ярой поклонницей, — заявила Бань, когда последнего из облаченных в доспехи цепистов повалили на пол и пронзили ему голову копьем.

— Никто ее не смотрел, — объяснил Марото. Сердце так наполнилось радостью, что готово было лопнуть. Глядя на скрытую под кружевами баронессу, он добавил: — Автор понимал, что роль Антонио может сыграть лишь один из ныне живущих актеров, но тот сбежал перед самой премьерой, и больше они никогда не встречались.

— Дорогой мой, эта пьеса — современная классика, — сказала Карла, снизив на октаву или даже на две аристократический тон истинной баронессы. Марото даже подумал, не носит ли она под траурной вуалью прежний шутовской наряд. — Думаешь, я не понимала, как заполнить пустоту этой роли? Умоляю тебя. Твой страх перед сценой — лучшее, что могло случиться на этом спектакле. Я долго ждала, когда ты появишься в партере, но это лишь доказывает, что я оказалась более преданным другом, чем ты.

— Никогда и не сомневался в этом. — Марото попытался обнять ее, но помешала цепь. — Карла, я...

— Люпитера, — поправила она. — Мы с Карлой не виделись с тех пор, за исключением полнолуний, когда расцветает мужегон и я накладываю театральный грим. Баронесса Люпитера Россилини Хьортт. Первая и последняя. Единственная.

— Все правильно, — сглотнул Марото. — Хьортт. Вот уж действительно тесен мир, и я в самом деле сожалею о том, что случилось с твоим родственником.

— Не кровным, так что не нужно сожалений, — проговорила Люпитера, но ее звонкий голос чуть задребезжал. Приказав слугам убрать остатки пиршества со столов и трупы с пола, она добавила: — И принесите ключи. Мы не допустим цепей в Азгароте, ни вороненых, ни любых других.

— Вы... так просто расправились со святым престолом! — В словах Бань, впервые с тех пор, как она оказалась в компании фанатичных цепистских мореплавателей, прозвучало нечто отдаленно похожее на почтительность. — Целый флот, тысячи людей возле ваших ворот, а вы так просто надрали им задницы.

— Я только начинаю, — ответила Люпитера и отослала женщину-офицера с недовольным лицом, принесшую связку ключей.

— И все согласны с вашим планом? — спросил Люпитеру Донг Вон, когда женщина в парадном красном мундире отправилась помогать слугам, которые уносили спящих кардиналов. — Или кто-нибудь из верных солдат Багряной империи обеспокоен тем, как вы обошлись с Цепью, да еще и помогли кобальтовым?

— Для человека, только что освободившегося из оков, вы задаете слишком много вопросов, — заметила Люпитера, поворачивая ключ в замке его наручников.

— Прошу прощения, — смущенно произнес Донг Вон, пока она, наклонившись, отпирала браслеты на его ногах. — И спасибо вам.

— Так-то лучше, — проворчала Люпитера, переходя к Ники Хюн. — А теперь я отвечу на ваш вопрос, молодой человек. Как только до нас дошли слухи о свержении королевы Индсорит и возвращении Джекс-Тота, мы перестали беспокоиться о цвете флагов; лишь бы их держали человеческие руки. И если кто-нибудь из актеров второго плана выглядит хмуро, то лишь потому, что нынче утром мы всего лишь позабавились, а настоящая опасность впереди.

— Для нас опасность и есть забава, — заявила Бань, и это было очень похоже на глупые девизы, что придумывала Пурна. — Меня зовут капитан Бань, и мой шлюп «Императрица воров» — один из незаконно захваченных Цепью кораблей, которые вы освободили. Нельзя ли мне что-нибудь съесть и выпить с этих столов? Или вся еда отравлена?

— Мы найдем, чем наполнить ваш желудок, — пообещала Люпитера и прищемила Марото кожу на запястье, открывая наручник. — Только проверим, кто вы такая. А как зовут ваших невоспитанных друзей?

— Ники Хюн, госпожа, — представилась Ники Хюн. — Простите, госпожа.

— А я Донг Вон, второй помощник на «Императрице воров», — сказал непорочный, потягиваясь с удовольствием, какое может испытать только человек, проведший в цепях много-много дней.

— Вы так упорно повторяете название своего корабля, будто уверены, что я его не заберу. А оно очень милое, — улыбнулась Люпитера, открывая наручники Бань.

Браслеты с лодыжек пиратка стряхнула сама, без помощи ключа. Возможно, у нее и в самом деле был шанс добежать до края крыши.

— В общем, что бы то ни было, я рад тебя видеть, — обратился Марото к расплывчатому пятну под вуалью.

— Продолжай свои льстивые речи, и когда-нибудь вернешь мою благосклонность.

Люпитера бросила связку ключей через плечо и направилась к выходу. Марото улыбнулся, услышав знакомое «цок-цок-цок» каблучков под объемистым траурным платьем.

— Пойдемте что-нибудь выпьем, а то я подыхаю от жары под этим шифоном.

— Так вы играли вместе с Марото, когда он был актером? — спросила Ники Хюн, подходя к лестнице. — Он не называл вашего настоящего имени, но, когда мы впервые встретились на берегу, спел немало сумасбродных песен о своей труппе.

— Если только он не имел в виду кого-то другого, — уточнил Донг Вон, как всегда блюдущий интересы Марото. — Потому что вы явно хороший человек, а единственная Карла, о которой он нам рассказывал, была трескучим кораблекрушением с повадками усбанской сороконожки. Она однажды едва не откусила кому-то ухо за то, что болтал во время спектакля.

— Значит, ты рассказывал обо мне друзьям? — Люпитера наконец-то раскрыла Марото свои объятия. — Тогда все обиды забыты!

— Куда, на хрен, сбежали наши лучшие годы, девочка? — вздохнул Марото, обнимаясь с ней на смотровой площадке, украшенной человеческими черепами.

Люпитера произвела губами пукающий звук, и ее вуаль заколыхалась в жалостливом танго.

— В то же самое место, куда и все остальное. В сортир. Но мы можем наверстать упущенное на корабле.

— На каком корабле? — спросил Донг Вон.

— На «Императрице воров»? — предположила Бань.

— Какая разница? На любом. Мы отправимся в одну сторону.

— В сортир? — подсказала Ники Хюн.

— Вы можете сказать, что я никогда не была в Отеане, — ответила Люпитера. — Но вряд ли он похож на райское местечко, наводненный армиями монстров и разбавленным самогоном, который непорочные называют соджу[10].

— Подожди, подожди, подожди! — Марото в нерешительности остановился на верхней ступеньке лестницы, под демонски ярким солнцем. — Это не может быть правдой. В Отеан? В столицу Непорочных островов? Туда, откуда нас только что выгнали, потому как непорочные не имеют никаких проблем с монстрами?

— Да, именно туда, — ответила Люпитера. — Думаешь, ты появился здесь неожиданно? Забудь об этом. Я только что приехала в Дарниелл из Кокспара... Попробуй сам жить в городе, которым якобы управляешь. Это полный отстой. Короче, я перебралась сюда, познакомилась с сенаторами и прочитала два письма. Одно из них, доставленное чайкой, было от святого престола — они сообщали, что на всех парусах плывут к нам с захваченным в плен офицером кобальтовых, который погубил тысячи азгаротийских солдат, чтобы вернуть Джекс-Тот. Второе письмо принесла из Отеана жуткая птица-демон. В нем говорилось, что первая волна монстров уже высадилась на берег, осадила город и опустошила окрестности. Если они не получат помощи, Непорочные острова превратятся в жареную репу, а вслед за ними и вся Звезда. Поэтому мы отправляемся в столицу Азгарота, чтобы все обдумать, разработать план, поставить на голосование в сенате, а потом точно так же, как мы заканчивали первый акт «Трагикомедии мстителя», начнем импровизировать, в зависимости от обстановки. Ты же знаешь, какой у меня талант импровизатора.

Все замолчали, только было слышно, как хлопают на морском ветру знамена Багряной империи.

— И ты отправишься туда, потому что... — Марото попытался рассуждать в соответствии с правилами, которыми руководствуются политики Звезды, но мгновенно осознал, что сейчас от этих правил никакого толку, и решил тоже положиться на импровизацию. — Какими бы ни были у твоей провинции отношения с Непорочными островами, нынче смертные вынуждены сражаться с Изначальной Тьмой, и ты понимаешь, что должна прийти на помощь собратьям по роду людскому. Потому и отправляешься туда.

— В жопу род людской, — заявила Люпитера, уперев кулаки в бедра. — Мы отправляемся туда, потому что у нас нет другой возможности остановить этих тварей, прежде чем они доберутся до нас... Если помнишь, все мы здесь, в Азгароте, безбожные дикари. Для меня и моих людей не существует никакой вечной жизни. Звезда — это все, что у нас есть. И если мы все должны умереть и остаться мертвыми навечно, лучше погибнуть с боевым кличем, выступив против тех, кто намерен отобрать нашу крошечную мерзкую жизнь. Какой у нас выбор? Притворяться, будто с нами не может случиться того, что происходит с соседями? Бездействовать, пока не станет слишком поздно?

Даже полоскавшийся на ветру флаг не осмелился нарушить наступившую паузу.

— Проклятье! — произнесла наконец Бань. — Вы собираетесь отправить свой флот и флот цепистов в Отеан? И будете сражаться с адскими монстрами просто из принципа?

— Пожалуй что так, — подтвердила Люпитера, спускаясь по длинной лестнице к причалам. — Императрица обещала, что пожалует должность губернатора Линкенштерна первому, кто приведет в Отеан существенное подкрепление, но такой ли это на самом деле лакомый кусок, если она раз за разом пытается от него избавиться

Глава 9 

Мрачный пел о великой войне за спасение Звезды, и Лучшая так отчаянно хотела поверить сыну, что согласилась с его планами, даже с тем, что придется сговариваться с колдуном и вызывать демонов. А теперь она заплатила последнюю цену, не на поле битвы попав, но низвергнувшись в ад. Лучшая слабо разбиралась в теологии и потому не могла сказать, в какой именно ад, но подозревала, что это Страна Трусливых Мертвецов. Она не понимала, как столь ревностную правоверную могли отправить в столь позорную вечность, но единственными обитателями этого мира, которых они повстречали, продираясь через непроходимые джунгли, оказались глупые демоны-обезьяны, что дерзко выкрикивали иноземное имя ее брата, а затем забирались высоко на деревья, откуда бросали в непрошеных гостей какашками. Где еще, если не в Стране Трусливых Мертвецов, имя Марото может быть боевым кличем кидающихся дерьмом монстров?

Зато Пурна вовсе не впала в уныние после горького изгнания в отвратительно жаркий ад с его не менее отвратительными жителями, а, наоборот, приободрилась. По ее словам, встреча с этими существами доказывала, что здесь проходил Трусливый. Не исключено, что верным было и то и другое, ведь если брат умер, то существует лишь одно место, куда он мог попасть после смерти. Правда, сама Лучшая не чувствовала себя умершей — если она что-то и ощущала, то лишь свою привычную силу; сломанные ребра и мелкие раны чудесным образом излечились в путешествии сквозь Изначальную Тьму. Но она не знала, как должен себя чувствовать мертвец, — может быть, после смерти вся прежняя боль проходит. И, поймав себя на этих достойных Мрачного мыслях, Лучшая попыталась отшвырнуть их, словно это были любопытные крабопауки, которыми кишели морские скалы.

Маленький отряд поначалу держался поблизости от того места, откуда летающее чудище унесло Хортрэпа, — надеялись, что он как-нибудь сбежит и вернется. Но прошли еще один день и еще одна ночь, и все решили, что ожидание делу не поможет и нужно разведать побережье, найти тотанское поселение, понаблюдать за ним и по возможности устроить диверсию. Как во всех прочих случаях, вопрос поставили на голосование, и, как во всех прочих голосованиях, Гын Джу и Пурна оказались заодно, но на этот раз Лучшая согласилась с ними — куда больше смысла в том, чтобы поохотиться за достойной добычей, чем ждать возвращения ведьмака.

До сих пор охота по большей части заключалась в том, чтобы оберегать жизнь двоих ее спутников, совершенно беспомощных в лесу. Впрочем, в бою они не были такими же бездарными и показали себя, когда на них набросились обезьяноподобные твари. Гын Джу с одной рукой и половиной клинка сражался яростней, чем многие из тех, кто одарен вдвое щедрей, и Лучшая могла с уверенностью сказать, что Пурна была бы сильным бойцом на ножах, даже если бы ее демонский пес не отвлекал врагов пронзительным лаем. Встань у них на дороге настоящая демонская армия, они бы проявили все свои умения, а потом, когда не осталось бы шансов на победу, снизошли бы, обеспечив себе достойное посмертие, в Медовый чертог Черной Старухи — который должен находиться прямо под ногами, если это и в самом деле Джекс-Тот. Оставалось только продолжать охоту и молить Падшую Матерь послать Лучшей сильного врага, чтобы тот уравновесил грехи, накопленные в путешествии по этим облюбованным Обманщиком джунглям.

— А может, эти обезьяны и есть ужасные демоны Джекс-Тота? — спросила Пурна, вытирая листком экскременты, прилипшие к шерсти ее пса во время второго набега гадких созданий. — Ну разве это не смешно, если все ужасные пророчества предупреждали нас лишь о нашествии наглых мартышек?

— Нет, — ответила Лучшая, отказываясь верить, что Падшая Матерь могла быть настолько жестокой.

Здесь должно было скрываться нечто куда более опасное. По ночам Лучшая молилась о достойном враге.

Армиям Джекс-Тота непременно понадобились бы корабли, чтобы напасть на Звезду, поэтому решено было двигаться вдоль берега, насколько позволяет сложный рельеф местности. Выбрали направление на восток, после того как Пурна спросила своего демона, в какой стороне враги, и тот поднял голову и посмотрел налево. Пурне этого оказалось достаточно, но в походе Лучшая отметила, что пес всегда поднимал голову, когда хозяйка к нему обращалась, и всегда смотрел в ту сторону. Так обычно и бывает, когда связываешься с демонами, — вместо того чтобы поделиться своей мудростью, они высасывают вашу, делая вас беспечными там, где нужно проявить осторожность.

Не смолкающая день за днем какофония джунглей надоела Лучшей до скрежета зубовного. Даже когда тропа увела с высоких берегов на могильно-черные пляжи, путники оставались под деревьями до последней возможности и, поскольку летающие демоны чаще патрулировали эти места после наступления темноты, сами старались максимально использовать дневное время. Однажды ночью, когда все лежали в сплетенных из стеблей гамаках, Лучшая насчитала сквозь щель в навесе дюжину летящих клином чудищ и задумалась о том, скольких из стаи она не заметила. Самые большие из них были даже крупней, чем Миркур, рогатая волчица Неми, и в отсутствие других насущных дел Лучшая решила сбить одну из этих тварей, хотя еще неизвестно, много ли будет проку от такой студенистой на вид добычи.

— Не самая удачная идея, — сказал Гын Джу, когда разбили лагерь на лесистом островке посреди широкой, но мелкой реки, впадающей в море, и Лучшая объявила о своем намерении. — Опасная и бессмысленная забава. Я голосую против.

— Я не предлагаю голосовать. — Слово показалось Лучшей таким же кислым, как плоды, которые они начали собирать после того, как взволнованный Гын Джу сообщил, что это сортовая слива с Непорочных островов. — Я просто зову вас поучаствовать в моей охоте.

— Мы уже участвуем в охоте, и, если тебя ранят или убьют, у нас с Пурной будут большие трудности, — заявил непорочный таким тоном, будто признание собственной слабости могло заставить Лучшую отказаться от возможности стяжать славу. — Я считаю, этот вопрос касается всех нас, вот и ставлю его на голосование.

— Он прав, — решила Пурна, высасывая кровь из пойманной змеи. По нелепому длинному языку девушки легко было определить, что в ней, как и в Мрачном, течет кровь демонов, так что она, возможно, в родстве с мангустами. — Давайте проголосуем и решим, не прервать ли нам мучительное и бесполезное путешествие ради такой сумасшедшей развлекухи, как охота на монстра.

— Я уже говорил, что любой вопрос касается нас всех... — начал было Гын Джу, но заметил, как Пурна с усмешкой посмотрела на Лучшую, и умолк с таким тяжким вздохом, что приподнялась маска.

Демон Пурны радостно залаял и запрыгал на маленьких лапах, пытаясь лизнуть хозяйку в щеку. Лучшая не сразу поняла, что случилось, но потом тоже улыбнулась. Возможно, миниатюрная угракарийка и хвастлива, но только не труслива, и ее капюшон подтверждает это... Если плащ приобретен честным путем, то его высоко оценили бы в клане, хотя сделан он слишком торопливо и грубо. И все же девочка добыла его собственными руками, если верить песне, что спел Мрачный, когда Лучшая спросила сына, как он посмел якшаться с иноземкой, носящей накидку его народа. И теперь Пурна голосует за предложение Лучшей поохотиться на такого же крупного зверя.

— Как мы собираемся его завалить? — спросила Пурна, отталкивая лизучего демона так мягко, как у Лучшей нипочем бы не получилось. — У меня найдется идейка-другая, но ответь, как убийца монстров убийце монстров, что подсказывает твое чутье?

— Я целый день думала об этом, — ответила Лучшая. — Охотиться на птиц нужно, когда они сидят в своих гнездах, но я бы предпочла, чтобы эта тварь приземлилась здесь. Может, если получится поймать одну из обезьян Трусливого, мы привяжем ее на открытом месте. Монстр увидит ее и опустится, и мы нападем на него.

— Слишком сложно, и к тому же мы давно не видели мартышек, — рассудила Пурна и принялась сдирать со змеи кожу. — Но в целом разумно. Я голосую за то, чтобы этим занялся Гын Джу, — пусть подождет до темноты, но не погасит огонь, а встанет с факелом посередине реки и подманит монстра.

— Я так не думаю, — отозвался Гын Джу, подбрасывая щепки в костер, где дымился комель мангрового дерева.

— Я тоже голосую за, — сказала Лучшая, наконец-то примирившись с этой демократической процедурой.

— А чем мы его прикончим? — задала Пурна новый вопрос. — Думаю, можно попробовать копья из бамбука, которые мы заготовили, но, чтобы получился удар нужной силы, копье должно лететь прямо... Гын Джу, ты освобожден от роли приманки, я сама все сделаю.

— Нам не нужны копья, — возразила Лучшая, похлопав рукой по солнценожу своей прабабки. — Этот семейный амулет никогда не промахивается и бьет насмерть.

Гын Джу прокашлялся, и это прозвучало как одно из грязных двухсложных непорочновских ругательств, которых сын Лучшей нахватался в своем путешествии, и теперь она догадывалась от кого. Пурна, по крайней мере, ругалась как приличный человек, на кремнеземельском. Лучшая уже хотела поинтересоваться у дерзкого мальчишки, что это означает, но зацепилась взглядом за пустой рукав его плаща, завязанный так, чтобы жуки не смогли пробраться внутрь, и поняла, что Гын Джу прав. Она больше не может хвастаться солнценожом, утверждая, что тот ни разу не подвел ее, как не подводил прежде ее отца. Словно понимая, что одержал над ней победу, Гын Джу проговорил:

— Сомневаюсь, что ты действительно хочешь метнуть наследство Мрачного в крылатого кита, который может унести его с собой.

— Наследство? — удивилась такому предположению Лучшая. — Мой сын не будет владеть этим ножом.

— Пока ты жива, надо полагать, — произнес Гын Джу, и Лучшая покосилась на него, пытаясь понять, угрожает ей мальчишка или нет.

Трудно определить, ведь он прячет лицо под маской, как раскаявшаяся анафема.

— Послушайте, вот что я собираюсь сделать. — Пурна насадила змею на вертел, а стреловидную голову бросила своему демону. — Найду ровный скальный участок на берегу и возьму длинное прочное копье. Буду прятать оружие до последней минуты, а когда чудище бросится на меня, подниму, уперев древко в камень. Чпок — и готово!

— Это и в самом деле весьма вероятно, Пурна, — заметил Гын Джу. — Даже если ты сумеешь убить монстра таким способом, он раздавит тебя своей тяжестью. Чпок — и готово!

— Ты так считаешь? — хмыкнула Пурна.

— Мы пойдем к дальнему берегу, — предложила Лучшая, наслаждаясь запахом змеи, которую Пурна коптила на огне. — Там песок. Выроем канаву такой ширины, чтобы ты могла там уместиться. Ты подождешь рядом с копьем, а когда монстр бросится на тебя, заберешься в яму. Чудище само наколется на копье, и, даже если оно ударится оземь, в яме с тобой ничего не случится.

— Неплохо придумано. — Пурна перевернула вертел со змеей. — А какой глубины должна быть канава?

Они обсуждали план, пока не зашло солнце, и Лучшая снова почувствовала себя самой собой — умелой охотницей, кем она была до того, как Падшей Матери вздумалось испытать ее. Даже бесконечные напоминания Гын Джу, мол, Мрачный то, Мрачный се, больше не раздражали ее, поскольку Пурна сочувственно закатывала глаза каждый раз, когда непорочный выдавал очередной такой комментарий. Это была не та эпическая песня, которую обещал ей Мрачный, но вечер получился удачней многих. И занимательней к тому же: когда она спросила Пурну, кто научил ее охотиться на такого достойного зверя, как рогатые волки, девочка ответила, что это был никчемный брат Лучшей — Трусливый. Мрачный говорил то же самое, но Лучшая не доверяла рассказам тех, кто не видел все собственными глазами. А Пурна была там и видела, как Трусливый сломя голову бросился на монстра, и все вместе они одолели чудовище, а затем и второе. Даже чудак Дигглби участвовал в этой славной битве, что удивило Лучшую едва ли меньше, чем мысль о том, что ее брат может вообще на кого-то наброситься, не говоря уже о рогатых волках. Но одна охота еще не делает тебя настоящим охотником.

Выкопав яму для Пурны и передав ей копье и факел, Лучшая и Гын Джу ушли и увели с собой ее демона-пса — он порывался остаться, но Пурна отослала его, и маленький монстр на этот раз послушался приказа. Место для канавы выбирали тщательно, а потом Лучшая залезла на соседний эвкалипт и продвинулась по нижней ветви как можно дальше, чтобы спрыгнуть на спину летающему демону, если у Пурны не получится сразу убить его. Гын Джу спрятался в тени деревьев на опушке, готовый броситься на помощь со своим копьем.

Они приготовились ждать. Но ожидание продлилось недолго.

Пурна во все горло заорала какую-то застольную песню, размахивая над головой факелом, и монстр упал с неба так стремительно, что Лучшая едва успела поднять тревогу. Она не разглядела, удалось ли Пурне вовремя спрятаться; серебристая туша снова рванулась в небо... И снова рухнула, скользнув по воде вдоль берега. Пес-демон выскочил из зарослей, подбежал к упавшему чудищу и затявкал, подняв голову, словно кто-то мог не заметить, куда оно упало.

Лучшая спрыгнула на землю, и в тот же момент Пурна высунула голову из песка. Девчонка дрожала, вылезая из ямы. Она вся была забрызгана кровью или чем-то похожим — факел погас, и рассмотреть было трудно, но Лучшая даже в лунном свете определила: нет, не кровь — та должна быть темней.

Затем они вместе бросились к добыче и убедились в том, насколько она необычна. Монстра кололи копьями снова и снова, хотя он уже не мог причинить вреда, ведь даже у демонов из неведомой страны бывают предсмертные судороги. Он был огромным, с прочной опаловой кожей, местами просвечивающей настолько, что можно различить мерцающие внутренние органы, с толстыми, как хобот мастодонта, щупальцами, видневшимися под сломанным крылом, бессильно полоскавшимся в потоке. Но пожалуй, удивительней всего выглядела черная пластина на увенчанной гребнем спине, похожая на... на ту вещь, которой пользуются иноземцы при верховой езде.

— Седло! — воскликнула Пурна, после чего забралась на сиденье и огляделась по сторонам. — Драная срань! Сраная дрянь! Как вы думаете, кто управляет этими зверюшками?

— Я могу точно сказать кто. — Гын Джу зашлепал к ним вдоль берега. — Чудище сбросило их, когда падало. И один все еще жив.

Глава 10 

Мордолиза нашли в Службе Ответов, он лежал на каталке, словно жертва на языческом алтаре. Пришлось потратить много времени, чтобы сориентироваться в подземелье, но, по крайней мере, приготовленная Борисом для Софии маскировка не подвела. К тому же замок Диадемы охраняли не так тщательно, как в период правления Софии или ее преемницы, — всего несколько раз им встретились настоящие гвардейцы, спросившие, куда они направляются, и Борис наговорил в ответ какой-то чепухи. Те двое, что присматривали за входом в Службу Ответов, лишь мельком взглянули на документы, а внутри поздним вечером и вовсе оказалось безлюдно. Борис зажег от спички две лампы для допросов и повесил одну на стену, освещая демона Софии, а вторую взял с собой, чтобы осмотреть соседнюю пыточную камеру и убедиться, что здесь действительно больше никого нет.

— Мордик... — пробормотала София, склонившись над неподвижной костлявой фигурой.

Пес выглядел таким же, каким она оставила его в Высшем Доме Цепи, когда набросилась на засранцев, предавших ее. Должно быть, это демонская кровь помогла ему так хорошо сохраниться. София провела рукой по его жесткой шерсти и почувствовала почти такой же холод в груди, как и в тот день, когда Эфрайн Хьортт бросил ей на колени голову мужа.

— Над тобой поработали не хуже, чем надо мной, — проговорила она, после того как убедилась, что снова может доверять своему голосу.

— Все чисто, — объявил Борис, шлепая по луже цвета ржавчины, образовавшейся над засоренным стоком.

Что бы он ни говорил о том, что новый путь будет лучше старого, это помещение по-прежнему было заставлено «ведьмиными креслами», «железными девами» и менее известными орудиями пыток, которые София уже видела в действии. Борис нашел большой холщовый мешок и бросил на ржавый стол рядом с Мордолизом, не решаясь приблизиться даже к мертвому демону.

— Не сочтите меня лишенным деликатности, но нужно положить его в мешок и поскорей уходить. Те охранники, которых я отравил, скоро должны очнуться, если еще не очнулись, а когда они поднимут тревогу, выбраться отсюда будет непросто.

София слишком устала в долгом пути и лишь кивнула, плохо представляя себе, как понесет мешок. Едва ли она была способна хотя бы связно размышлять, все вокруг казалось яркими картинами из наркотического сна. Ничего, она справится. Справится. Она должна привести себя в порядок, прежде чем решит, каким будет следующий шаг. И сбежать еще до того, как приведет себя в порядок.

— Ваша клятва, — напомнил Борис, когда она запихивала в мешок останки своего демона.

— Какая клятва? — подняла удивленный взгляд София.

— Та, о которой мы договорились в камере, — ответил Борис. — Перед тем как уйти, поклянитесь вашим демоном. Сегодня ночью вы покинете Диадему и уже никогда не вернетесь, не будете мстить, или вредить, или причинять обиду никому из местных жителей.

— Ах да, конечно, — пробормотала София, рассеянно проводя ладонью по холодной шерсти Мордолиза. — Клянусь, что оставлю Диадему и не буду мстить, вредить и обижать.

— Нет, повторяйте то, что сказал я, — настаивал Борис. — Это должна быть настоящая клятва, чтобы я мог в нее поверить. Поклянитесь свободой своего демона, что оставите Диадему сегодня ночью, и никогда не вернетесь, и не будете мстить, или вредить, или причинять обиду никому из здешних жителей, после того как уйдете.

— Драть-передрать, это уже совсем нелепо. — У Софии заболела голова, а пальцы сжались в кулаки вместе с шерстью демона. — Ты хочешь, чтобы я поклялась свободой моего мертвого, на хрен, демона? Хорошо, как скажешь. Клянусь свободой Мордолиза, что я... что я...

Борис принялся подсказывать, решив, что она забыла слова, но дело было не в этом. Нет, ни хрена не в этом. Разжав кулаки, она посмотрела на демона, по-настоящему внимательно посмотрела. Руки ее двигались бессознательно, София и сама не понимала, что именно ищет, но волосы у нее на затылке встали дыбом, пока она ощупывала неподвижное тело. Казалось, сквозь туман в ее голове крадется голодный монстр, подбираясь все ближе, и если София вовремя не обнаружит его, то ей конец.

— София, нам пора уходить, — сказал Борис, обращаясь к ней как к непослушному ребенку. — Прямо сейчас. Разве вам не показалось странным, что мы так легко пробрались сюда? Те охранники у входа проверяют мою выдумку и, как только поймут, что я наговорил им полную хрень, прибегут сюда и схватят нас обоих. Так что поклянитесь, как обещали, или я уйду один, и пусть вас снова поймают.

— Никуда ты не уйдешь! — Сердце Софии забилось быстрее, она выпрямилась, сорвала колючую фальшивую бороду и впилась в него яростным взглядом. Холодный Кобальт еще не разобралась, что происходит, но в одном была уверена. — Ты солгал мне, Борис!

— Вы останетесь одна.

Борис попятился к двери, но София схватила с соседнего подноса нож и подняла его за лезвие:

— Подходишь сюда, рассказываешь всю правду и остаешься в живых. В таком порядке.

София отвела руку, но в последний момент остановилась — рана от арбалетного выстрела на плече открылась из-за резкого движения. Продержи она нож еще несколько секунд, и не осталось бы сил, а метнуть его София и вовсе не смогла бы. Усмехнувшись сквозь боль, она сказала:

— Сделаешь еще шаг или соврешь еще раз, и этот нож будет в тебе.

Борис замер, обдумывая ее слова, и если бы она действительно могла выполнить обещание, то метнула бы нож ему в ногу только за то, что он не сдался сразу. Словно прочитав это кровожадное намерение в ее взгляде, Борис ссутулился, втянул голову в плечи и встал между каталкой и креслом. София бросила нож на стол, рядом с мешком, отметив, что к лезвию прилипла собачья шерсть. Это ничего еще не объясняло, но в глубине сознания что-то шевельнулось, словно огромное чешуйчатое тело, свернувшееся в живой узел, потихоньку разжимало кольца.

— Я не врал вам, — заявил Борис, похоже все еще думавший, что сможет оправдаться при обвинении в любом коварном умысле. — Просто хотел сказать, что довольно уже убийств и мести, и я твердо убежден, что вы не заслужили участи, которую вам уготовила Народная Стая. Клянусь в этом душой сестры Портолес. Я пытался помочь вам, София, и уберечь от причинения вреда другим людям, которые еще могут сделать что-то доброе в этом мире!

— Эти две вещи не всегда связаны, Борис, но в этот раз я играю по правилам. Я обещала уйти и никогда не возвращаться назад. К чему это крючкотворство — говорить определенные слова в определенном порядке, да еще и поклясться свободой демона, который уже мертв?

— Таковы были условия, — ответил Борис, опускаясь в кресло с ремнями вместо обивки. — Я не мог вывести вас отсюда в одиночку, София, как бы мне этого ни хотелось. И я получил помощь. Но взамен обещал, что вы поклянетесь своим демоном, просто для гарантии, что не вернетесь и никому не навредите. Я головой поручился за то, что вы согласитесь, так что...

— Кто тебе помог, Борис, и что еще важнее — почему? — Это «почему» всегда ускользало от Софии. — Почему кто-то захотел помочь мне, если для всех было бы спокойней, если бы меня убили? И почему тебе велели привести меня сюда и заставить поклясться свободой Мордолиза?

— Послушайте... — начал Борис, теребя один из ремней на подлокотнике кресла. Сейчас он напоминал Софии червяка, уже трижды насаженного на крючок, но все еще старавшегося освободиться. — Я скажу вам все, София, но после того, как вы дадите клятву. Никто от этого не пострадает, наоборот, все выиграют, а вы получите ответы на свои вопросы.

— Это твое последнее слово?

София оглянулась в поисках более устрашающего инструмента и остановилась на пиле. Попыталась помахать ею перед лицом Бориса, но пила оказалась слишком тяжелой для слабой руки и с грохотом упала на пол. На зубьях София опять заметила собачью шерсть, но на самом демоне никаких царапин не было.

Она снова взяла нож и направила острием на Бориса:

— Не пытайся ставить мне условия. Давай колись, не то помогу.

— Ну хорошо, — сказал он, вставая. — Положите его в мешок, и я все расскажу по дороге. И я не врал насчет того, что у нас мало времени. Если нас поймают, то уже не важно будет, что я знаю и что вы решили, потому что с нами обоими покончат на месте.

— Нет! — оборвала его София. — Мы не выйдем из этой комнаты, пока я не услышу все, что должна услышать. И если разочаруешь, проткну тебя этой штукой. Итак, кто помогает мне сбежать и зачем и почему их так заботит, чтобы я поклялась моим мертвым демоном?

— Разве это не очевидно? — Борис с беспокойством посмотрел на Мордолиза. — Они не уверены, что он и в самом деле мертв. Как я понял, они пытались проверить разными способами — от кислоты до огня, но его ничто не брало, и он всегда возвращался.

— Что значит «не мертв»? — София с замиранием сердца посмотрела на совершенно неживого пса, лежащего перед ней. — И что значит «всегда возвращался»?

— Вот это и значит. — Борис указал на останки. — Как только за телом перестают наблюдать, оно пропадает, но после появляется в одном и том же месте. В вашей камере. Его выносят, но все повторяется снова, даже после того, как его бросают во Врата. Если бы он воскресал, на хрен, это было бы не так ужасно, как труп, исчезающий чуть ли не каждый день, чтобы снова появиться в вашей камере. Все обеспокоены, и никто не понимает, что это значит; они думали, что убьют вашего демона — и дело с концом, но оказалось, что от него не так-то просто избавиться.

— Ох, Мордик, — тихо проговорила София и потрепала загривок пса, но не почувствовала ничего похожего на беспокойство, какое обычно испытывала, увидев мертвым того, к кому прикасалась при его жизни. К горлу внезапно подступил комок, и она добавила: — Отделаться от тебя еще трудней, чем привязать.

И тут до нее дошло.

— Они хотели, чтобы я им поклялась на тот случай, если он вдруг оживет. Им плевать на то, что старая задница, вроде меня, попробует устроить заваруху, их тревожит, что случится, если очнется мой демон.

Борис мрачно кивнул, и она продолжила:

— Так кто же такие эти «они»? Дай-ка я сама угадаю: Элувейти и компания? Они решили, что зря испортили со мной отношения, и попытались таким хитрым способом обезопасить себя?

— Элувейти и все остальные в Народной Стае хотят казнить вас за преступления, — ответил Борис. — Это уцелевшие цеписты решили вывести вас из города в обмен на клятву — со мной говорили дикорожденные священники. Они решили, что вы им не поверите, если обратятся к вам напрямую.

— Ты снова связался с цепистами, Борис? — София не могла поверить в такое дерьмо. — Они правильно решили: я бы не поверила, обратись они ко мне без посредника. А теперь доверяю им еще меньше, после того как они придумали этот дурацкий план. За каким хреном цепистам понадобилось помогать мне?

— Этот блестящий план придумал я, — признался Борис с гордостью истинного цеписта, провернувшего хитрую интригу. — Они только обеспечили меня всем необходимым. И теперь, когда я объяснил, почему хочу освободить вас, вы должны признать, что они скорее деловые люди, чем идеалисты. Они опасаются, что, когда вы умрете, ваш демон окончательно оживет и расправится с каждым, кто когда-либо вставал у вас на дороге. Вот они и хотят, чтобы вы забрали демона с собой, поклявшись его свободой, что никогда не вернетесь сюда.

— И весь этот переполох из-за одного пса размером с шакала? — покачала головой София, глядя на своего питомца, еще более грозного после смерти, чем при жизни. — Значит, если я умру, он проснется?

— Очевидно, это беспокоит не многих, иначе остальные не мечтали бы содрать с вас кожу, — заметил Борис. — Боюсь, никто на самом деле не знает, что делать с вашим монстром. Я слышал, таким способом уже ловили демонов, но ни один из них не держался так крепко, и это всех пугает.

— Ловили демонов таким способом? — переспросила София, потому что это был важнейший вопрос эпохи — найти выход из ловушки демонски трудно, если не знаешь, как в нее попал. — Что с ним сделали? Он чувствовал себя прекрасно — и вдруг стал вот таким.

— Этого я вам не могу сказать. Как честный житель Диадемы, я понятия не имею, что...

— Заткнись! — рявкнула она.

Неужели все так просто? Те охранники на полу ее камеры, потерявшие сознание, но все-таки живые, жертвы собственного желания вдохнуть редкий аромат... А еще рассказ Доминго Хьортта о том, что перед битвой у Языка Жаворонка солдаты его полка сошли с ума, когда цеписты помазали их елеем... Демоны вечно голодны, это особенность всех духов, а отравление — любимый трюк церковников. Значит, они чем-то накормили пса? В ее голове вспыхнула картина, как Мордолиз набрасывается на отравленный кусок.

— Борис, раскрой, пожалуйста, его пасть.

— Что-что я должен сделать?

Борис не желал подчиниться, и София уже готова была надавать ему по башке, но в это время в дальнем конце зала раздался скрежет. В Службе Ответов не было замков, поскольку государство утверждало, что у него нет никаких тайн, но все двери открывались внутрь.

— Драть-передрать! Я...

Пока Борис говорил то, что хотел сказать, в зал вломилась дюжина охранников в оранжевых одеждах, с арбалетами и алебардами. Борис опрокинул тележку, заграждая им проход, а сам рванулся в коридор, ведущий в соседнюю комнату. Поднялся крик, зазвенели тетивы арбалетов — с недавних пор самый нелюбимый звук для Софии. Но она не видела, что случилось с Борисом, поскольку была очень занята, просовывая свою здоровую руку в холодную зубастую пасть демона. И дальше, в холодное шершавое горло.

Когда-то давно в Курске одна корова никак не могла отелиться, и тогда Лейб засунул руку в ее утробу и перевернул теленка. «Это будет точно так же», — уверяла себя София. Но... нет, совсем не так.

Острые зубы до крови расцарапали ей предплечье, но она тянулась все глубже, в тугой пищевод. Мешал окоченевший язык, но вот она порвала какую-то слизистую оболочку и погрузила руку до самого локтя. Но там ничего не было. Пальцы скользили по внутренностям животного — она должна была что-то отыскать, вроде куска отравленного яблока, как в сказке о принцессе. Эта картина ясно стояла у нее перед глазами, словно божественное откровение... Или адское — откровения бывают и такими.

— Взять живой!

Отвлекшись от своих отвратительных поисков, она увидела, что половина охранников собралась вокруг распростертого в коридоре тела. Остальные пять-шесть головорезов настороженно подбирались к ней, опустив алебарды и подняв арбалеты.

— Остановись! — приказал один из них. — Прекрати это дерьмо!

София не могла прекратить, заткнув своим бицепсом пасть Мордолиза, точно кляпом. В пищеводе тоже ничего не оказалось, и она, следуя своей отчаянной догадке, потянулась дальше, к желудку, вспомнив о вещах, что он все эти годы проглатывал, а потом отрыгивал целыми и невредимыми для своей хозяйки. Однажды он пришел в кухню и выплюнул живую певчую птичку, и Лейб назвал это прекрасным поступком, хотя пичужка так перепугалась, что отказывалась щебетать, и выпорхнула в окно, как только София обтерла слюну с ее крыльев. А теперь ногти Софии скребли по внутренностям демона, мягким, холодным и... Двое охранников положили оружие и двинулись прямо к ней, а их испуганные товарищи готовы были при малейшем намеке на агрессию проткнуть ей горло алебардой или всадить в глаз арбалетный болт.

В тот момент, когда охранники набросились на Софию, она нащупала в желудке демона что-то маленькое, но твердое и не подходящее для этого места. Она вцепилась в находку, но тут схватили ее саму. Застрявшее в пасти демона плечо вылетело из сустава, София рухнула на пол, опрокинув каталку, и заорала во все горло. Вывихнутая рука горела огнем, а жар открывшейся раны опалял сознание.

Когда боль утихла настолько, что София снова смогла рассуждать связно, охранники уже уносили ее на плечах из Службы Ответов. Подняв голову, она увидела Бориса, все еще живого, — но это, похоже, ненадолго. Он корчился, лежа на животе; спина и ноги были утыканы арбалетными стрелами, а собравшиеся вокруг охранники поочередно кололи его алебардой. Собравшись с силами, София попыталась изогнуться и свернуть шею одному из несших ее, но от напряжения едва не потеряла сознание снова — из раны в правом плече текла кровь, а левая рука висела плетью. Но онемевшие пальцы, заметила она с отстраненным восхищением, все еще держали что-то, и София попыталась разжать кулак, чтобы взглянуть. Из пальцев выпал упругий комочек — она так и не поняла, что это такое.

София почувствовала прежде, чем услышала, душераздирающий вой, такой высокий, что поначалу едва различимый. Должно быть, охранники тоже что-то ощутили. Те, что несли пленницу, остановились, а те, что издевались над Борисом, оглянулись на каталку, и София, превозмогая боль, тоже посмотрела туда, откуда прорвался в мир смертных этот звук.

Мордолиз стоял задрав голову и выл, прочищая легкие после слишком долгого пребывания в грязной луже. Потом он замолчал, опустил голову и оскалился в усмешке, глядя на Софию. Она усмехнулась в ответ.

Один из охранников что-то сказал или сделал, и голодный оскал демона внезапно оказался повсюду, растекся черной рекой из зубастых пастей. Охранники уронили Софию, но Мордолиз подхватил ее на лету и бережно удержал в готовых проглотить весь мир зубах. В головокружительном вихре расплавленной плоти и острой, как иглы, шерсти она видела, как демон поедает охранников живьем, одних — с чавкающим стаккато слюнявых челюстей, других — заглатывая целиком. Жертвы продолжали кричать, даже когда она уже не могла ничего услышать; их вопли отражались в бесчисленных глотках; а затем теплый и широкий, как одеяло, язык обвил ослабевшее тело Софии, и она вслед за остальными отправилась в Изначальную Тьму.

Когда Мордолиз проглатывал ее заживо, она думала, что будет больно. Но больно не было.

Глава 11 

Насчет Неми Мрачный был уверен лишь в одном: ведьма ни за что не скажет ему «Я же тебе говорила». Может, потому, что все и так понимали, или, может, потому, что она повесила нос, как и Дигглби, и сам Мрачный. Они в самом деле рассчитывали привлечь на свою сторону Народную Стаю и получить от нее помощь в войне против Джекс-Тота. Только графу Ворону известно, что бы получилось, добейся они встречи с советом, который управлял теперь Диадемой.

Штука в том, что им не удалось поговорить с нужными людьми или хотя бы с теми, кто знал, где найти этих нужных людей.

Замок, встроенный в естественную стену города, был открыт для публики, но Мрачный и его спутники, войдя, тут же наткнулись на длинную очередь посетителей, которые тоже хотели поговорить с нужными людьми. Предположение Дигглби, что их должны пропустить без очереди, поскольку дело касается судьбы всего мира, не встретило понимания у тех, кто ждал здесь уже не первый день. Возвращение Джекс-Тота беспокоило местных жителей куда меньше, чем голод, эпидемии или разбойники, прикрывавшиеся оранжевой одеждой народного ополчения.

Брат Рит вызвался постоять в очереди за своих товарищей. Уж всяко она приведет монаха к кому-нибудь, кто скажет возвратившемуся от язычников миссионеру, куда ему следует пойти, чтобы отчитаться, исповедаться и получить епитимью.

Мрачный и его товарищи решили оставить брату Риту письмо с кратким изложением случившейся катастрофы и грозящей миру опасности, чтобы монах передал его своим церковным начальникам, а те в свой черед вручили его Народной Стае. Не то чтобы кто-то всерьез рассчитывал, что от этого будет толк, еще даже до того, как выяснилось, что написать они могут только на сигаретной бумаге паши. За неимением выбора они на словах объяснили монаху, что нужно сказать тому, кто согласится выслушать самую сенсационную новость с Века Чудес. Дигглби несколько раз громко повторил эту фразу, пытаясь привлечь внимание охранников, следивших за порядком, но его усилия ни к чему не привели.

Унылое трио потащилось прочь под непрерывным черным дождем, хотя при виде множества древних зданий, превратившихся в обугленные остовы, Мрачный ощутил кратковременный прилив надежды. Возможно, София действительно пыталась наводнить город горящей нефтью или демонским огнем, как предупреждала Безликая Госпожа, но кто-то помешал ей зайти слишком далеко, выполнив за Мрачного всю грязную работу. Разве это было бы не здорово?

Впрочем, на промозглом пепелище радостные мысли продержались недолго. Только к вечеру, отчаявшись добиться встречи с представителями Народной Стаи, пришельцы сменили клаустрофобические пещеры замка на такие же тесные и давящие улицы города. Обычно Мрачный хорошо ориентировался в незнакомой местности, когда мог хотя бы видеть ночное небо, но здесь он потерялся, словно в огромном муравейнике, блуждая по тоннелям, расположенным в недоступном уму смертного порядке. Неми слышала, что путь к Вратам Диадемы преграждают кордоны, и поэтому хотела попасть туда до рассвета, на случай если придется лезть через стены, чтобы выйти к адской дороге в Отеан.

Однако дождь полил с такой силой, что даже Мрачный, с его демонскими глазами, перестал что-либо различать перед собой. Едва ли сейчас на улице мог повстречаться прохожий, который к тому же отважился бы на разговор с подозрительной троицей, спрашивающей дорогу, и они в конце концов укрылись под мостом, словно составленным из прилегающих друг к другу домов, чтобы переждать дождь, а потом продолжить поиски. Прошло уже много времени с тех пор, как они поужинали домашними пирожками и жареным мясом, так что Мрачный незамедлительно вытащил фаршированный камбалой хлеб, который Дигглби купил в дорогу. Хлеб размяк от дождя и в любом случае мало напоминал то, что едят в Мерзлых саваннах, но все-таки был ближе по вкусу к кремнеземельской пище, чем все, чем Мрачному доводилось питаться после ухода из дома. Ему очень не хватало привычных с детства пряностей. Во имя загадочной Безликой Госпожи, это было прекрасно. Лишь бы снова не пришлось жевать сорную траву!

— Как думаешь, они уже там? — спросил Дигглби. Он сидел на корточках рядом с потоком черных сточных вод, Мрачный прислонился к внутренней стене моста, а Неми использовала вместо стула клетку с василиском. — Я имею в виду, они уже вернулись в Отеан после вылазки на Джекс-Тот?

— С таким провожатым, как Хортрэп, наверняка куда-нибудь вернулись, — тяжело вздохнула Неми. — Остается только надеяться, что это куда-нибудь окажется приятным местом.

Ее унизанные кольцами пальцы дрожали, когда она принимала кусок пирога, и Мрачный подумал, что Неми шла так медленно не только из-за раненного в живот спутника. Он до сих пор не привык к обществу ведьмы, хотя они путешествовали вместе уже не одну неделю и ей дважды приходилось лечить его. Но с ней определенно что-то было не так, какая-то болезнь или проклятие, исчезающее только после захода солнца. Свой недуг Неми лечила тем же способом, что и все остальное.

— Наверное, тебе стоит съесть яйцо, прежде чем мы тронемся дальше, — посоветовал Мрачный, когда она передала угощение Дигглби. — Я вижу, как тяжело ты опираешься на посох, а идти придется очень быстро, чтобы успеть до рассвета.

— Это твое ученое мнение как специалиста в медицине, магии и прочих искусствах? — огрызнулась Неми. — Не понимаю, как я раньше ухитрялась обходиться без твоей заботы?

— Мм, думаю, прекрасно обходилась, — ответил Мрачный, сообразив, что ляпнул глупость. — Извини, я просто так сказал, на случай если ты об этом не подумала. У меня сегодня все мысли путаются, так что...

— Ценю твою заботу, но это было не обязательно. — Судя по голосу, Неми тоже поняла, что неправильно истолковала его слова. — С тех пор как мы встретились, я столько времени посвятила твоему лечению, что ты, наверное, выучился основам моего метода. Но учителя редко благосклонно выслушивают подсказки учеников.

— Значит, я твой ученик? Прекрасно, — усмехнулся Мрачный.

Это была соль на его раны — в последнее время он уделял больше внимания своим неприятностям, чем чужим страданиям. Но и своих неприятностей хватало с лихвой. Улыбка сменилась гримасой, когда он вспомнил, как толкнул мальчишку из лагеря кобальтовых прямо на копье, которое держала его мать. Копье, которое теперь держал он сам и в котором был заключен прах дедушки. Это было превосходное оружие, но Мрачный, так мечтавший поначалу его опробовать в деле, теперь надеялся, что никого им не проткнет. Насколько он мог судить, Неми тоже кому-то причинила вред, будь то смертный или демон, и с тех пор старалась остановить чужую кровь, а не пролить ее.

Возможно, ему следовало бы и в самом деле напроситься к ней в ученики. На что это может быть похоже — жить, не причиняя вреда другим людям? Не убивая детей, даже случайно. Мрачный пытался вспомнить кого-нибудь из предков, кто предпочитал восстанавливать, а не разрушать, но безуспешно. Даже шаман Моющий Духов был в первую очередь охотником и только во вторую — целителем. Убийство было наследственным делом Мрачного — смерть и увечья, но не целительство.

— Старина, с тобой все в порядке? — заботливо спросил Дигглби, и Мрачный осознал, что дождь утих и теперь все слышат всхлипывания своего товарища.

После происшествия в таверне он часто плакал, иногда даже без видимой причины.

— Да... — Он откашлялся, пытаясь бодрым видом подтвердить свои слова. — Да.

— Прости, что я доел пирог. Думал, ты больше не хочешь. В следующий раз, когда у нас появится возможность, опустошу для тебя кондитерскую лавку.

Мрачный покачал головой, благодарный за попытку поднять настроение, пусть даже и не смог выдавить улыбку.

— Нет, со мной все в порядке. Просто не терпится снова встретиться с нашими друзьями.

— Тогда пошли, — предложил Дигглби, легко вскакивая на ноги, и озадаченно посмотрел на Мрачного и Неми, вовсе не спешивших выйти под дождь.

— Я не стану принимать лекарство, пока мы не поймем, можно ли подойти к Вратам до рассвета, а если нельзя, то я просто буду спать целый день. — Неми проверила, плотно ли сидит на клетке Зитатрис промасленное покрывало. — Ей не нравится покидать вардо, и она, когда волнуется, реже несет яйца. Поэтому я должна экономить те, что есть.

— Ты не обязана мне ничего объяснять, — сказал Мрачный. — Ты заботишься о себе, я тоже... В общем, я разрешаю тебе заботиться обо мне. Так надежней.

— Тогда дай взглянуть, не разошлись ли швы. — Неми уже собиралась поставить клетку на землю, но Мрачный замахал рукой:

— Нет-нет, с ними все в порядке.

Это была не совсем ложь, потому что он не чувствовал сильного недомогания, чем обычно, но даже попытка стащить с себя мокрую рубаху причинила бы ужасную боль. Дайте сначала добраться до Гын Джу и Чи Хён, и уж тогда он начнет беспокоиться за свои раны, а также за судьбу Звезды и прочие обыденные вещи.

— Как думаешь, Пурна поладит с твоей матерью? — спросил Дигглби, вглядываясь в даль сквозь дождь. — Я никогда бы себе не простил, если бы связал еще одну бедную тварь, как когда-то Принца, но все же хотел бы найти какой-нибудь другой способ оказаться сейчас с ними. Обернуться мухой и подслушать...

— Думаешь, они начнут выяснять отношения?

Мрачный всю дорогу представлял, как мать сердится на Гын Джу, и даже не задумался о том, что она может поссориться с Пурной.

— Уверен, они теперь неразлейвода, — сказал Дигглби. — Пурна жить не может без всей этой варварской клоунады. Только не обижайся.

— И не собираюсь.

— Остается надеяться, что им повезет и Хортрэп обойдется с ними мягче, чем с другими, доверившимися ему, — угрюмо проговорила Неми. — И что Отеан еще не пал.

— Везет дуракам и пьяницам. — Дигглби поднял свой утративший глянец мешок и вышел под дождь. — Но я чувствую, что все будет замечательно. Никто не хочет заключить скромное пари на то, что мы скоро увидимся с нашими старыми друзьями?

Глава 12 

– Знаешь, пожалуй, это уже чересчур.

Марото поднял голову и увидел, как череп в зеркале сделал то же самое. За почти неделю, миновавшую с момента отплытия из бухты Дарниелла, они превратили заднюю половину капитанской каюты в гримерную, и было бы позором не воспользоваться ею, но сейчас он вдруг передумал.

— Я слишком стар для этого дерьма.

— Некоторые вещи неподвластны времени, — ответила Люпитера, чей грим был еще белей, чем свинцовая мазь, которой она раскрасила его. — И если ты захочешь смыть раскраску после всего того времени, что я на нее потратила, я тебя по губам нашлепаю.

— Надеюсь дожить до такого счастья, — проворчал Марото и потянулся за бутылкой с папайевым грогом, что стояла на туалетном столике. Острый тропический аромат напоминал ему запах блеска для губ Пурны, и только этот приступ ностальгии помог ему проглотить приторное пойло. И еще необходимость взбодриться перед сумасбродной предрассветной высадкой. — Так вот, Карла...

— Люпитера, — поправила она, подняв пузырек с розовой, как сахарная вата, помадой. — Карла не появится, пока все это не закончится, а оно вообще не закончится, пока не придет пора сражаться.

— Забавно, в молодости мы думаем, что когда-нибудь перерастем наших демонов, — заметил Марото, хмуро глядя на свое отражение. — Но чем старше мы становимся, тем больше радуемся уже тому, что можем сохранять хотя бы ритуальный контроль над ними.

— Забавно — это подходящее слово.

Люпитера наклонилась над костями только что съеденной жареной курицы и открыла золоченый инсектариум за туалетным столиком. Теми же самыми щипчиками, которыми вылавливала маринованные огурчики из бочки, стоявшей рядом с ее стеганым креслом, она достала из-за ограждения таракобру. Потом прикрыла глаза и с легкостью, достигаемой только долгой практикой, подняла чешуйчатого жука над удивительно гладким для ее возраста лицом и выдавила ядовитую слюну себе на веки.

— Не хочешь повеселиться?

— Нет, эта штука испортит мой череп, — ответил он, хотя прекрасно понимал, что может принять яд и получить тонизирующий эффект без переливающихся лиловых опухолей в нежных тканях. В свое время он баловался насекомыми так отчаянно, что чуть яйца не посинели, но с возрастом отказался от этого, а после встречи со жрецами из Ассамблеи вексов, которые буквально кишели тараканами, стал испытывать к ползучим тварям полное отвращение.

Если бы он чувствовал то же самое перед битвой у Языка Жаворонка и остался бы в трезвом сознании, то мог бы защитить Пурну от смертельной раны... Возможно, смертельной, как уточняла Бань каждый раз, когда он заводил разговор о своей погибшей подруге, но ведь она до сих пор не теряла надежду отыскать кого-нибудь из своей старой команды, хотя Марото был уверен, что все они погибли, когда корабль затонул у берегов Джекс-Тота.

И если уж сама Капитан Позитивность считала их внезапную атаку безнадежным предприятием, какого демона Марото не отказался в этом участвовать?

— Похоже, твои мысли за тысячу лиг отсюда. — Люпитера поморгала окрашенными таракобровой слюной веками и бросила насекомое обратно за ограду. — Не могу обвинять тебя за эти сожаления, учитывая все обстоятельства.

— С годами я понял, что не стоит тратить время на напрасные сожаления, — ответил Марото, как раз в это время представляя себе, как убегает вместе с Бань, Ники Хюн, Донг Воном и другими мятежниками, завербованными в команду «Императрицы воров», а также еще с двумя дезертировавшими имперскими кораблями.

Впрочем, нет смысла печалиться об этом — если он переживет эту войну, то непременно опять увидится со своим капитаном. Во время последнего свидания Бань забыла на его койке вересковую трубку, которую вырезала для нее София. Возможно, она и смогла бы обойтись без трубки или без юнги по отдельности, но не без того и другого сразу.

— Ну что ж, а я с годами поняла, что сожаления не всегда напрасны. — Люпитера поднесла к лицу огромный канделябр, чтобы прикурить сигарету, и едва не подпалила свой огромный желтый, как нарцисс, парик. Затянувшись саамом, она передала сигарету Марото и выдохнула густой фиолетовый шлейф дыма. — Я всегда мечтала встретиться с тобой снова и вот теперь могу отругать тебя за то, что ты оказался таким никчемным куском дерьма.

— Расскажи еще о том, каким успехом пользовалась пьеса после моего побега, не забудь эту часть, — попросил Марото, хотя и понимал, насколько призрачны его шансы. Все плавание к Отеану она напоминала ему об этом по два раза в день.

Он глубоко затянулся потрескивающей сигаретой, измазав выбеленные губы медом, которым она была заклеена.

— Я никогда не забываю эту часть, — ответила она. — Должно быть, я сошла с ума, если разрешила тебе стать моим дублером в этой пьесе о спасении Звезды, после того как ты проявил себя последним засранцем.

— Если бы ты видела то, что видел я на Джекс-Тоте, то не была бы так уверена, что мы можем кого-то спасти, — сказал Марото, передавая ей сигарету. Веселящий дым согрел его легкие, но рука все равно дрожала. — Послушай, я должен кое в чем признаться. Да, правильно, я рассказал тебе о том, как Ассамблея вексов взяла нас в плен и как тотанцы отпустили нас, чтобы мы сеяли повсюду страх рассказами об их скором появлении... Но я не все тебе рассказал.

Люпитера подняла на него покрасневшие глаза и глубоко затянулась. Баклажановые тени от слюны таракобры растянулись под безупречной линией ее бровей.

— Так вот...

Марото судорожно сглотнул. Почему ты всегда чувствуешь себя так мерзко, когда в чем-то признаешься? Проклятье, ты ведь предал всю человеческую расу, и самое меньшее, что обязан теперь сделать, — признаться в этом дерьме. Тем более что он сам решил положить всю свою жизнь на то, чтобы искупить грех.

— Так вот, я не просто помогал рождаться этим морским чудовищам, пока нас держали там... Я... я вроде бы как сотрудничал с Ассамблеей вексов.

— Как ты сказал?

Люпитера прищурилась и затянулась еще крепче.

— С этими древними жрецами. Вождями тотанцев, которые называют себя Ассамблеей...

— Нет, дурья твоя башка, я спрашиваю, как ты сотрудничал с ними? — Люпитера вытянула руку и стряхнула горячий пепел ему на колено. Марото вздрогнул и запоздало одернул полу халата. — Научил их новому рецепту пирога, да? Или любовным играм? Потому что я знаю, что даже Марото Пустозвон не мог оказаться таким дерьмом, чтобы помогать монстрам, задумавшим уничтожить всю Звезду! Разве не так?

— Э-э-э... дай мне затянуться еще раз.

— Ах, сколько угодно, после того как я ее выброшу! — Люпитера сделала еще одну героическую затяжку, задержала дыхание и щелчком запустила в него сигарету. — Я просто поверить не могу, Марото, честное слово, не могу.

— Я тоже.

Марото даже не поморщился, когда горящий снаряд ударился ему в грудь и отскочил на колени. Он подобрал сигарету, прежде чем та успела прожечь атласную ткань, чувствуя себя таким же униженным, как дерьмо на сапогах у сороконожки. Может быть, даже ниже. Ничего другого не оставалось, как закрыть глаза и затянуться как можно глубже, а потом сделать вид, будто слезы на глазах выступили просто из-за кашля.

— Должна сказать, что ты последователен, — заявила Люпитера, когда Марото откашлялся и вытер слезы со щек.

Она принялась полировать разноцветные ногти, вместо того чтобы смыть рисунок, и это было хорошее предзнаменование. Затем остановилась, подняла голову и посмотрела мимо Марото, мимо броских вуалей и безвкусных сорочек, мимо богатого убранства капитанской каюты, в которой совсем недавно размещался кардинал Вороненой Цепи, мимо всего... А затем снова взялась за полировку ногтей, и на призрачно-бледных щеках медленно проявлялась улыбка.

— Значит, ты помогал им планировать нападение, да? Разбирал вместе с ними тактику?

— Я понимаю, о чем ты подумала, но нет, это бесполезно, — хмуро сказал Марото. — Они все безумцы в этой Ассамблее вексов, но вовсе не дураки. Когда я сказал, что сотрудничал с ними, это означало, что я открыл им свой разум, рассказал все, что знал об островах, об империи и обо всей остальной Звезде. Я даже чертил для них карты и прочее дерьмо, но они, разумеется, не посвящали меня в свои планы.

— Может быть, и нет, но они строили свои планы, основываясь на твоих знаниях... или на отсутствии таковых.

— Я знаю, — покачал головой Марото. — Я только о том и думал, чтобы как-то направить их мысли не в ту сторону, дать им неверные сведения. Но я был слишком испуган, слишком глуп и...

— Ты всегда был слишком глуп, — заметила Люпитера и до краев налила грога в чайную чашку, а затем добавила туда маточного молочка. — Это объясняет, почему они бросили все, что у них было, на Осенний дворец.

— Потому что там находится императрица и весь ее двор. Я сказал им, что политика Звезды состоит в том, чтобы сразу оторвать скорпиону голову, — объяснил Марото. — Я же сказал, что продал Звезду без долгих раздумий.

— Во-первых, у скорпионов нет головы, — поправила его Люпитера, расставляя что-то на туалетном столике. — А во-вторых, ты когда-нибудь вообще был в Отеане?

— Только один раз, когда Канг Хо подбил меня на то, чтобы украсть у императорской семьи их ручного единорога. Ничего хорошего из этого не вышло.

Марото едва заметно улыбнулся воспоминаниям, каким бы провалом все ни кончилось. Может быть, его старый приятель сейчас в Отеане и они вместе примут достойную смерть, защищая ту самую страну, которую когда-то пытались ограбить.

— И это ваше приключение происходило осенью?

— Будь я проклят, если помню, — ответил Марото. — Это было двадцать... двадцать семь лет назад. Может быть, и так.

— Осенью, в этом-то все и дело.

Люпитера наконец-то вытащила стопку писчей бумаги из-под груды фолиантов. Села обратно в кресло, взяла павлинье перо, пузырек с осьминожьими чернилами и принялась строчить письма на высоком непорочновском.

— В чем именно?

То ли саам оказался крепче того, что они курили по пути сюда, то ли он, разбуженный в такую рань перед высадкой, отупел еще до того, как успел затянуться. Нужно приготовить немного калди...

— В том, что ты, намеренно или нет, дал тотанцам неверные сведения, — объяснила Люпитера. — Ты сказал им, что императрица Рюки должна быть в Осеннем дворце, потому что она находилась там, когда вы с Канг Хо пытались стащить ее рогатую лошадь, так ведь? Может быть, ты даже начертил им план расположения дворца на острове?

— Да.

— Но императрицы там нет! — Люпитера подняла голову от письма и увидела в зеркале красные глаза Марото. — Отеан только со стороны кажется одним огромным городом, а на самом деле в нем четыре разных дворца. Каждый из них расположен во многих милях от других, и у каждого есть свои стены, своя защита. И королевский двор переходит из одного в другой, в зависимости от времени года, — какое сейчас время года?

— Э-э-э... не осень?

Из-за всей этой странной погоды, не имея под рукой календаря, трудно было точно определить, продолжалась ли до сих пор зима, или солнце уже повернуло на весну.

— Совершенно верно, — сказала Люпитера, возвращаясь к письму. — Ты думал, что предал Звезду, но на самом деле все, что тебе удалось, — это сообщить им сведения, устаревшие на четверть столетия и к тому же пропущенные через твою дурную голову. Ты не только направил их не в ту сторону, но еще и рассказал нам, как это получилось, так что мы теперь соответственно изменим наши планы. Ты сам написал для них эту пьесу и поэтому можешь предвидеть их действия.

— Да... да!

Марото понял, что дурман в его голове рассеялся, и приписал это собственному тщеславию. Рука больше не дрожала. Но тут Марото прикусил губу — неужели он настолько никчемный засранец, что даже не сумел помочь армии монстров захватить Звезду?

— Думаю, нельзя точно определить, что именно они услышали из того, что я рассказывал...

— Они услышали достаточно, — заявила Люпитера. — Если бы не твой совет в первую очередь атаковать Осенний дворец, они, вероятно, напали бы на Летний. Видишь ли, он находится возле северного берега острова, откуда и началось вторжение. Непорочные никак не могли понять, почему тотанцы направились так далеко на юго-запад и начали осаду именно оттуда. Они решили, что это ложный маневр, чтобы оттянуть силы непорочных от Зимнего дворца, в котором укрылась императрица со своим двором. Но все это случилось благодаря тебе! Я сейчас же напишу непорочновским военачальникам и сообщу, что мы меняем план нападения.

— Ох... — вздохнул Марото, делая еще один глоток из бутылки с грогом. — Может быть, ты умолчишь о том, как получила эти сведения?

— Украсть у тебя честно заработанные аплодисменты? — Люпитера эффектным росчерком поставила подпись. — Непременно.

— Значит, наша высадка благоразумно откладывается.

Марото с трудом пошевелил слипшимися губами, надеясь, что его слова не прозвучали невнятно. Пока Люпитера трудилась над письмом, он любовался своим отражением в зеркале, и в его затуманенную голову заползли две мысли. Во-первых, сигарета была заклеена не медом, а психотропным маточным молочком Люпитеры. Во-вторых, его давняя подруга проделала большую работу в перерыве между стрижкой Марото под ежик и раскраской под череп мертвеца. Но перед началом военных действий рисунок нужно будет подновить.

— О нет, мой дорогой, ты все-таки возглавишь утреннюю атаку. — Слова Люпитеры текли медленно и вяло, словно воск по рожкам канделябра. Она наклонилась и подправила испачканными в белилах пальцами разводы слез на его щеках, и ее бирюзовые губы растянулись так широко, что могли проглотить его целиком. — Непорочные рассчитывают, что мы пошлем помощь Осеннему дворцу, а ты, во всяком случае, хорошо знаешь эту местность, так что мне не найти лучшего добровольца, который смог бы повести в бой наш полк самоубийц.

Марото потребовалось время, чтобы эти тяжелые звуки проникли в его сознание, но затем он согласно кивнул. Это должно многое сказать о прежнем образе жизни Марото, если во всем плане его беспокоила лишь необходимость все-таки проглотить двух-трех жуков, чтобы разогнать туман в голове, вызванный маточным молочком. Словно почувствовав его желание, Люпитера направилась прямо к бутылке с жужжащими ледяными пчелами, что охлаждалась в ведерке для шампанского.

— Ну что ж, приступим! — Марото хлопнул в ладоши, как только жала насекомых принялись за знакомое волшебство. Теперь он едва мог дождаться, когда насквозь промокнет или от воды Отеанского залива при высадке на берег, или от льющейся рекой крови монстров — в зависимости от того, что хлынет раньше. — Повести азгаротийцев в самоубийственную атаку ради спасения островов! Не такая уж и плохая роль для Негодяя!

— Я все равно никогда не верила тебе в этой роли, — заметила Люпитера, сбрасывая хрустящую личинку с тыльной стороны ладони. — И в твоем отряде не будет ни одного азгаротийца.

— Не будет? — Как бы быстро ни работал теперь мозг Марото, он не мог понять, кто еще мог оказаться сейчас у берегов Отеана. — Кого же я поведу?

— Тех самых цепистов, которых ты привел к нам в руки. — Люпитера лишь еще шире усмехнулась, когда из ее носа на верхнюю губу потекла кровь, отчего она стала похожей скорее на гламурного вампира, чем на клоуна-оборотня. — Они так рвались встретиться со своей создательницей, что, думаю, ты сможешь разыграть это представление.

Вслед за мгновением полной тишины оба разразились диким гоготом. Это был не очень-то добрый смех, но и сами они вовсе не были добрыми людьми. Однако они отправились на край света, чтобы сражаться на стороне обреченных, и это намного больше, чем можно ожидать от заурядных бродячих артистов, пристрастившихся к жукам.

Глава 13 

Кто-то облизывал Софии лицо. Она приподнялась на локтях, щурясь от резкого света ламп для допросов. Обсидиановый пол под ней сморщился горными хребтами и ущельями, искореженные каталки, кресла и инструменты торчали из застывших волн вулканического стекла. Существо, похожее на старую собаку, виляло хвостом как заведенное, стоя посреди расплавившегося хаоса, в который превратилась Служба Ответов.

— Эй, приятель... — прохрипела София, наконец-то сев. — Я чешу твою спину, а ты чешешь мою, так?

Он гавкнул, переступил через ее растопыренные ноги и улегся на них. Она почесала ему за ухом одной рукой, а другой провела по всей спине. Лейб называл этот способ игрой на ситаре. Ее муж доверял демону больше, чем она сама, этот добродушный человек с радостью делал вид, будто монстр — обычный пес. Точно так же Лейб делал вид, будто София тоже не монстр. Тут она поняла, что делает, и руки замерли.

— Ну хорошо, должна признать, что мы с тобой далеко не в расчете, — произнесла она, поражаясь тому, как бодро себя чувствует, — все тело казалось таким же свежим и сильным, как руки, но выздоровела не только плоть; даже безнадежный туман, что наполнял ее мысли, тоже унесло прочь. — Никогда не могла понять, какого хрена такое сильное существо, как ты, позволило связать себя. Но раз цепистам тоже удалось тебя обмануть, значит ты не такой уж и умный, да?

Мордолиз игриво оскалил зубы, и София погладила его по голове. Должно быть, потрясение еще не прошло.

— И все-таки как они поймали тебя? — вслух подумала она.

Мордолиз понимающе посмотрел на нее, а затем повернулся к рыхлой белой массе, лежавшей на полу рядом с ними. Вероятно, это был тот самый комок, который София вытащила из живота пса, а потом уронила, когда охранники выносили ее из комнаты. Похоже на кусок пирога. София наклонилась и ткнула пальцем. И вправду хлеб, или пирог, или что-нибудь в этом роде, но внутри прятался обломок полированной кости с вырезанными на нем тонкими рунами. Мордолиз зарычал, и София покачала головой. Подходящая метафора для всей этой дерьмовой церкви — безобидные слова, которые так легко проглотить. Она спрятала находку в висевший на поясе кисет. Никто не знает заранее, когда может понадобиться кость, парализующая демонов.

— София... — послышался слабый голос из-за вздутия на полу. — Драть-передрать, Холодный Кобальт, вы убили меня!

Поднявшись на ноги, она увидела Бориса, лежавшего на спине. Он был наполовину погружен в застывший обсидиан, ноги и руки исчезали в глубине. Капли пота мгновенно высохли на его лице, побелевшем, как зубы Мордолиза, когда тот подошел, обнюхал попавшего в западню человека и со щелчком захлопнул пасть. Должно быть, Еретик ему чем-то понравился, потому что больше никого живого в кабинете Службы Ответов не осталось.

— Вот дерьмо! Борис, мне так жаль!

София опустилась на колени рядом с ним, слегка потянула за запястье, исчезающее в полу, но оно ничуть не сдвинулось — только Борис зашипел сквозь зубы. Присмотревшись, она увидела, что наконечник одного из арбалетных болтов, вонзившихся ему в спину, прошел насквозь и торчит из бока, покрытый коркой запекшейся крови.

— Драть... Я не знаю, какого хрена тут можно сделать.

— Вы дали мне слово, — произнес он, оскалив красные, как его рана, зубы. — Вы не поклялись своим демоном, но дали мне слово. А Кобальтовая Королева всегда была человеком чести. Разве не так?

— Не хотелось бы разбивать твои надежды, но я никогда не была и вполовину такой праведной, как тебе представляется, — сказала она, поскольку солгать умирающему было бы слишком низко даже для нее. — Ты чем-то одурманил меня там, в камере, и кормил ложью — не в том я была состоянии, чтобы теперь считать эту клятву осознанной.

— Ничем я вас не одурманил, ваше величество, — ответил Борис, глядя ей прямо в глаза. — Ничем. Вы сами ослабели, потому что пропал ваш демон. Честное слово. Что же касается лжи... Да, тут есть доля моей вины. Но я лгал ради высокой цели. Хотел спасти людей.

— Я знаю, Борис. — Поняв по его лицу, что он готов выпустить ее руку, София сама сжала его ладонь. — Ты добрый человек.

— Ни хрена я не добрый! — прокричал он, вырываясь, и брызги окровавленной слюны попали ей в лицо. — Нет никакого добра!

— Но тогда и зла тоже нет, а мы с тобой оба знаем, что это неправда, — ответила она, пытаясь успокоить его, но, вероятно, лишь взвинтив еще сильней. — Ты пытался творить добро, Борис, а это уже больше, чем мог предложить тебе мир.

— Нет никакого... зла, — заявил Борис, оглядывая комнату широко раскрытыми глазами. — Это было бы слишком... удобно. Я солгал вам...

— Да, Борис. Но теперь все в порядке, я знаю об этом и...

— Нет, не знаете. — Он облизал губы и прикрыл глаза. — Индсорит. Она еще не умерла. По крайней мере, была жива, когда я сказал, что она умерла. Небольшая ложь во спасение, если разобраться, но все-таки. Нужно было вывести вас из города, чтобы вы не попытались помешать им.

— Что? — Едва лишь София ощутила вкус облегчения, как оно обернулось горечью. — Что ты сказал? Ее казнят сегодня вечером?

— Вероятно, уже казнили, — сказал он. — И она это заслужила.... не то что вы... Но я не могу... не могу уйти во Тьму... с этой ложью...

— Где? — Он быстро сдавал, и София старалась не трясти его слишком сильно, но все равно трясла. — Где, Борис, где?!

— У того места, куда обычно сбрасывают монстров... и их отрубленные члены. — Он разлепил веки и кровожадно усмехнулся. — У Врат.

— Благодарю тебя, Борис, — произнесла София с таким чувством, какого давно не испытывала. — И прости, что оставляю тебя здесь в столь плачевном состоянии. Но я иду спасать живых, а ты сам сказал мне, что уже мертв. Хочешь, я закончу с этим?

— Нет, на хрен!

— Вот и молодец.

— Раз так, пусть надежная дорога приведет меня к ее груди. — Слабеющей рукой он осенил себя знаком Цепи, чтобы отогнать Мордолиза, который пытался обслюнявить его. — А вы... вас поймают. Обеих. Один раз сумели, сумеют и теперь. Они хорошо подготовились. Я слышал, у Народной Стаи есть собственный демон, а также множество людей, желающих убить какую-нибудь из королев.

— Не сомневаюсь. — София встала и огляделась в поисках какого-нибудь оружия, не вплавленного в пол. — Но у меня тоже есть демон, и что мне мешает воспользоваться его услугами?

Глава 14 

Вторая попытка найти Предвратную площадь удалась намного лучше первой. Дождь наконец прекратился, и группа вооруженных людей в капюшонах указала им точное направление. Незнакомцы, которые, как выяснилось, двигались в ту же сторону, предложили проводить приезжих, но Неми сказала, что слегка прихрамывает и будет только всех задерживать. Отзывчивые горожане пожелали им счастливого пути и ушли по своим делам, что, судя по всему, приятно удивило Дигглби и Неми, — возможно, Мрачный что-то упустил в разговоре на багряноимперском.

Хотя в городе было темно, проблески тростниковых свечей уже затанцевали в окнах и дверях. Все больше и больше людей в капюшонах покидали свои жилища и направлялись в ту же самую сторону. Настроение у толпы было непонятным, в нем ощущался то благоговейный страх, то карнавальное веселье; какие-то люди в длинных плетеных масках играли на дудках и били в барабаны. Поток капюшонов и раскачивающихся огней выплеснулся на бульвар и устремился туда, где, по всей вероятности, находилась Предвратная площадь. Подведя Мрачного и Дигглби к декоративной арке у входа в галерею, Неми тихим голосом призналась, что сомневается, удастся ли им в такую ночь проскользнуть во Врата незамеченными.

— Похоже, это популярный маршрут, — решил Дигглби, крутя головой в толпе. — Что-то вроде праздника урожая.

— Праздник урожая? — недоверчиво переспросила Неми. — На исходе зимы, посреди ночи?

— Ну да. — Дигглби указал на проходящих мимо. — Видишь в руках у людей серпы и цепы? В современных городах от них не много пользы, но древние деревенские боги еще помнят, как надлежит им поклоняться. А дудки и барабаны отпугивают от полей демонов и предупреждают вредителей, что холодное железо отправляется на жатву.

— Ты знаешь такие странные вещи, — удивился Мрачный.

— Я знаю, как устроить праздник в любом месте, где вы захотите оттянуться. — Дигглби замахал рукой, останавливая мужчину, несущего под мышкой большую связку тростниковых свечей. — Привет, привет! Как у вас идут дела в этот чудесный вечер?

— Вас трое? — блеснуло под капюшоном потное лицо. — За три свечи — три пенни.

— Дайте лучше девять. — Дигглби потер большим пальцем по указательному и посмотрел на Неми. — Мы должны встретиться с друзьями.

Торговец отсчитал девять покрытых жиром тростинок.

— Надеюсь, мы найдем их, прежде чем окончательно заблудимся, — продолжал Дигглби. — Мы приехали из глубинки, в наших краях сбор урожая отмечают немного иначе. Будьте добры, расскажите в двух словах, как проходит ваш чудесный городской праздник, чтобы мы не выглядели деревенщиной.

— Чего? — Торговец взял у Неми монеты и протянул ей свечи. — А-а... Ну, кто хочет, несет свечу перед королевой. А потом все расходятся по домам.

— Перед королевой! — восхитился Диг. — И где можно увидеть эту добродетельную особу, избранную по старинному обычаю королевой праздника?

— Чего? — Торговец озадаченно посмотрел на него. — Ну так перед Вратами же. И это не добродетельная особа, это королева.

— Конечно, конечно, — согласился Дигглби.

Торговец уже повернулся, чтобы исчезнуть в толпе, но вдруг остановился и сказал:

— Опасно ходить без капюшона или маски.

— Почему? — спросила Неми.

Очевидно, она разделяла опасения Мрачного и не собиралась, в отличие от Дигглби, так беспечно бросаться в гущу незнакомых людей.

— Народная Стая увидит. — При упоминании совета Диадемы торговец глубже натянул капюшон на глаза. — Пока светло, каждый может попрощаться с королевой. Это называется отменистия. Но потом... не нужно, чтобы видели ваши лица, когда вы пойдете перед королевой. Наденьте капюшоны.

Торговец отошел, предлагая встречным свечи, а чужеземцы остались обдумывать его слова.

— Звучит зловеще, — сказал Мрачный.

— Вовсе нет, — возразил Дигглби. — Такова уж природа народных традиций — это просто представление. Конечно, вы должны относиться к нему серьезно, и ваша вера будет служить своего рода благодарностью за урожай, но не стоит все воспринимать буквально. Если бы Цепь придавала чуть больше значения подлинной вере и чуть меньше — черной магии, то, может быть, мы бы жили счастливей.

— Дигглби, помнишь купца, которого мы встретили вчера утром? — спросила Неми, взяв одну свечку для себя, а остальные протянув ему.

— Ардет Карнов? — сказал Дигглби, которого ужаснул усбанский акцент этого человека. — И рад бы забыть... Извини, но кто он такой, чтобы говорить о нем сейчас?

— Этот купец рассказывал, что Народная Стая судила королеву Индсорит и собирается публично казнить ее за преступления, — объяснила Неми.

— Нет-нет, я помню Ардета Карнова, — сказал Дигглби. — Просто не сразу сообразил, потому что ты сказала... Ох-х-х!

— Так ведь Индсорит плохая? Или нет? — вставил Мрачный. Гулкое эхо барабанов разносилось по полуразрушенным городским кварталам и застревало у него в животе. — Если Чи Хён все время пыталась сбросить ее с престола, значит она злодейка?

— Я часто задумывался, имела ли наш генерал хотя бы элементарное понятие об имперской политике, если считала, что Индсорит должна лично за все ответить, — сказал Дигглби, и, судя по голосу, обсуждаемая тема утратила для него всякий интерес. — Что багряная королева, что Черная Папесса, что Народная Стая — все они в конце концов становятся символами, разве не так? За масками мы уже не видим их самих.

На мгновение все замолчали, затем Мрачный откашлялся.

— Дигглби, ты сильно набрался?

— Не то чтобы очень... — Паша отвернул кружевной воротничок и снял треуголку, чтобы поправить грим вокруг глаз. — Но да, демоны меня подери, изрядно. Это будет здорово.

— Что «это»? — переспросила Неми. — О чем ты говоришь? Совершенно очевидно, что сегодняшняя ритуальная расправа над королевой — разовое событие. Нам нужно всего лишь найти место для ночлега, дождаться ночи и пройти через Врата. А сегодня никак не получится вас перебросить, потому что я не смогу сосредоточиться в таких условиях.

— Дигглби надеется поговорить с Народной Стаей о нашем деле во время казни, — сказал Мрачный.

Драные флейты заставляли его сердце биться быстрее, и от этой тряски драные кишки норовили выпрыгнуть через дырку в животе. Мысль о королеве, стоящей над Вратами, вдруг вызвала в памяти образ Безликой Госпожи, настолько четкий, что и впрямь показалось, будто она выглядывает из-за угла. Он зажмурился и лишь тогда понял, что это всего лишь морок. Увидев следы недавнего пожара в Диадеме, Мрачный по глупости решил, что София уже предприняла неудачную попытку воплотить жуткие видения, что открылись ему в Эмеритусе. Но потом Неми объяснила, что такое вулкан, и сказала, что город построен в кратере; на этом зыбкие фантазии Мрачного рухнули. Где-то под ногами пузырился и опадал океан огня, и Мрачный, стиснув зубы, сосредоточился на холоде и твердости копья в своей руке.

— Нарушим церемонию — они рассердятся и помешают нам пройти через Врата в Отеан. — Неми, опираясь на украшенный перьями посох, поправила влажное покрывало на клетке василиска. — И это в лучшем случае.

— Но если не попытаемся, то не узнаем, поможет ли Диадема отразить нашествие полуночных армий Изначальной Тьмы, — возразил Дигглби, сыграв на чувствах Мрачного. Хреновы полуночные армии Изначальной Тьмы приближались, вне всякого сомнения, очень быстро. — Я возьму это на себя, а вы подождете в укромном месте. Если все пойдет через задницу, вы сможете скрыться и завтра отправитесь в Отеан.

— А что я скажу Пурне, когда тебя схватят? — озабоченно спросил Мрачный.

— Ерунда, ведь я аристократ, получить выкуп куда выгодней, чем сделать из меня коврик.

— Вряд ли в такой сделке аристократу следует рассчитывать на уступчивость противной стороны, — проворчала Неми, возясь с окованной железом шкатулкой с яйцами, висевшей на поясе.

— Ты слышал? — злорадно воскликнул Дигглби. — Она их назвала противными! Она, а не я!

Приняв молчаливый упрек спутников за неспособность по достоинству оценить его остроумие, Дигглби хотел было объяснить, в чем состоит шутка, но Мрачный крепко, чуть ли не до боли, обнял его и заставил умолкнуть. Если этот глупый доброхот намерен встретиться с самыми влиятельными людьми в Диадеме, то с поддержкой друзей он будет чувствовать себя уверенней. И они не причинят никому вреда, Мрачный позаботится об этом.

Мрачный оторвал взгляд от наконечника своего копья, так щедро обмотанного кожей, что вряд ли можно кого-нибудь проткнуть, даже если очень захочешь. Когда они влились в толпу, Мрачный все еще продолжал повторять клятву, данную самому себе: обнажать оружие только против монстров. Он покончил с пролитием человеческой крови, тот мальчишка из таверны — последняя жертва его дикого прошлого. Мрачный обязательно найдет другой путь — и больше не поднимет руку на такого же смертного, как и он сам.

Зачем, зачем, зачем Мрачный позволил себе на что-то надеяться?

Глава 15

Возможно, это было не лучшей идеей — сделать вылазку на Джекс-Тот. Перед тем как окончательно потеряться, магический дрын намекнул, что пропавшего Марото здесь нет. А Хортрэп, прежде чем его проглотила гигантская летучая мерзость и они оказались на мели, без предводителя и без малейшего представления, куда идти, сообщил, что тотанское нападение на Отеан определенно началось.

Несмотря на все это, Пурна не теряла надежды и ободряла себя фантазиями о том, как не в самом отдаленном будущем встретится с Неми. По крайней мере, так было поначалу, но сохранять оптимизм становилось все трудней, по мере того как часы, проведенные в джунглях, сменялись днями, а затем и неделями. И все же она убеждала себя, что Хортрэпу много раз доводилось выбираться из смертельно опасного дерьма, так что, возможно, он вернется и теперь, когда этого меньше всего ожидают, скажет какую-нибудь чушь, взмахнет рукой и перенесет их обратно на Звезду — просто и легко, как два пальца обоссать. А тем временем они должны хотя бы попытаться действовать по плану — даже если спасать Марото больше не нужно, в тылу врага они могут устроить диверсию и навредить военным приготовлениям.

Однако теперь, перейдя от теории к практике, Пурна поняла, что это лишь пустые мечтания. Кто же мог подумать, что, сбив одного жалкого летающего монстра и пленив выжившую наездницу, она навлечет на свою прелестную голову гнев и ярость всех обитателей этого цветущего края?

Они нашли старуху, лежавшую на мягком песке речного берега: ее изможденное тело было усыпано раздавленными жуками. Должно быть, она получила какие-то внутренние повреждения, причем тяжелые, — хоть и глядели осмысленно черные глаза, ей не удавалось ни встать, ни хотя бы сесть. Второму наезднику повезло еще меньше: покрытая засохшей кровью груда зловонной плоти и рассыпанные по ветвям соседнего баньяна осколки жучиных панцирей — вот и все, что от него осталось.

Однако женщина даже не вскрикнула, когда ее подняли, вообще не проронила ни звука — что произвело сильное впечатление на Пурну и Лучшую и встревожило Гын Джу. Принц откровенно невзлюбил пленницу, а потому постоянно держал свой поджарый зад между ней и Пурной. Все ожидали, что старуха скоро помрет — очень уж сильно изувечена, — но она, наоборот, день ото дня чувствовала себя все лучше и наблюдала за чужаками с молчаливой гримасой, все больше напоминавшей усмешку.

Они тащили на себе старуху всю дорогу, потому что все еще оставались кобальтовыми — так ведь? А кобальтовые не убивают пленников... Правда, в тот раз, когда Пурна отпустила мьюранского разведчика, это мягкосердечие обернулось тем, что ее саму, Марото и других схватили и заперли в сарае. Это происшествие приучило Пурну к осторожности, но, с другой стороны, попробуй угадай, когда пригодится пленник — особенно офицер. А эта женщина должна быть важной шишкой, если в столь преклонном возрасте все еще летает в дозоры.

Однако искалеченная карга оказалась проклятой монетой. С тех пор как ее взяли в плен, тотанцы в жуткой броне продолжали шумно преследовать беглецов, как бы глубоко в джунгли те ни забирались. Поначалу решили, что тотанцы просто опытные следопыты, но вскоре стало очевидно, что охотники еще и предугадывают ходы своей добычи, то и дело преграждая ей дорогу. Гын Джу подозревал, что молчаливая пленница пользуется каким-то колдовством, помогающим сородичам отыскать ее, подобно тому как компас помог Хортрэпу найти их самих в лесу Призраков.

Эта мысль привела к тому, что женщину связали и попытались отчистить от последних бронированных жуков, все еще цеплявшихся за морщинистое тело. Большая часть из них была раздавлена или свалилась при падении летучего чудища, но горстка самых стойких все же удержалась. Когда же Пурна решила отрезать пленнице ноги своим кукри, вся пестрая команда моментально дезертировала с корабля и скрылась в кустарнике от бросившегося в погоню Принца.

Женщина зашипела на демона сквозь черные зубы, отчего и Принц, и Пурна похолодели; затем пес прекратил охоту и уставился на пленницу. Это был первый изданный ею звук, и Пурна не хотела бы услышать его снова. Когда выяснилось, что упрямые тотанцы не отстали, несмотря на наготу пленницы, Лучшая с большой неохотой выбросила диковинные костяные клинки, подобранные на месте падения. Но даже после этого проклятые монстры не сбились со следа.

И в отличие от пожилой пленницы, они точно были монстрами. Кто бы ни скрывался под живыми доспехами, он был покрупней обычного человека. К тому же эти существа нападали в самый неожиданный момент — обычно когда кто-то из героев отлучался по естественным надобностям. Но их громоздкие доспехи были мало приспособлены для стремительного бега по пересеченной местности, частенько подкидывающей сюрпризы, так что Пурна и ее команда раз за разом отрывались от этих растяп. Можно было ожидать, что у родившихся в здешних краях монстров найдется более подходящая экипировка для путешествий по мангровым болотам и бамбуковым зарослям, но, надо отдать должное этим ослам, во всех прочих отношениях жучиная броня была демонски хороша. Жаль, что ее нельзя позаимствовать, потому что она живая и все такое прочее, иначе Пурна давно предпочла бы не убегать от преследователей, а встретиться с ними и убить столько тотанцев, сколько понадобится, чтобы собрать подходящий комплект. Конечно, из этого ничего бы не вышло, и даже Лучшая согласилась, что благоразумней скрыться от тотанцев, в чем они, беглецы, имели возможность убедиться, краем глаза увидев топочущее за ними по джунглям воинство.

— А ведь я мог бы сейчас ехать вместе с Мрачным, — ворчал Гын Джу, выбираясь из очередной ямы, где они прятались от врага, и начиная подъем по крутому склону с почти горизонтально растущими деревьями.

— Я бы тоже могла отправиться с Неми в какое-нибудь увеселительное путешествие, но ты же не хочешь, чтобы я поднимала из-за этого вонь, — ответила Пурна, карабкаясь следом за ним.

Если честно, она почти непрестанно сожалела о том, что отправилась с Хортрэпом, а не осталась с куда более симпатичной ведьмой. А еще сокрушалась, что не отважилась попросить у нее на память панталоны. Неужели и вправду так боялась вызвать у Неми отвращение после всего того, что они вытворяли вместе? Неужели такое вообще возможно? Ох, как же скучала Пурна по своей новой подружке, а еще больше, конечно... конечно... Нет, в самом деле, тот фокус, который проделала с ней Неми...

Гын Джу остановился и крепче прижал маску к носу:

— Ты что-то сказала насчет вони?

— Я? — Мысли Пурны унеслись далеко, и вдруг нечто куда менее приятное донеслось до нее со склона холма. — Брр! Я понимаю, это просто такое выражение, но... Ты тоже думаешь, что какая-то тварь забралась в нее и умерла там?

— Смерть пахнет гораздо приятней, — ответил Гын Джу, и Пурна вынужденно согласилась.

Больше всего в тотанской пленнице им не нравились ее зловонные выделения, пусть и нечастые, но просто невыносимые, когда попадали в цель. Хотя, возможно, так работали ее внутренние железы, а не кишечник — определенно чувствовался и запах пота, — но Пурна не имела особого желания подолгу размышлять об источнике старушечьего смрада. Благоразумней было бы просто не позволять Лучшей находиться вместе с пленницей с наветренной стороны.

— Говорю тебе, именно так нас и находят, — заявила Пурна, когда зловоние милосердно растворилось в душном влажном воздухе. — Достаточно идти туда, куда ведет нос.

— Звучит так мерзко, что я почти поверил тебе, — ответил Гын Джу. — Но это не объясняет, как они предупреждают каждый наш ход и выбирают самое удобное время для нападения.

— Пержупреждают, — поправила Пурна.

— Ты... ты пошлячка, каких я в жизни не встречал. Но если серьезно, она должна подавать еще какие-то сигналы... кроме этого.

— Невозможно! — Пурна указала на Лучшую, уже одолевшую подъем, даром что несла пленницу на плечах. — Она голая, связанная, с кляпом во рту!

— Не то чтобы она так уж много говорила. — Гын Джу приподнял маску и вытер лоб. Эта духота даже непорочного заставила меньше внимания уделять этикету, хоть и не помешала ему укоризненно взглянуть на Пурну, высунувшую длинный черный язык, чтобы немного охладиться. — Не то чтобы вообще кто-то из них много говорил. Наверняка они промолчат, даже если свистнуть в ухо, и это меня особенно пугает.

— Тсс! — Что-то шевельнулось в голове у Пурны... и снова заснуло. — Вот зараза, мне показалось, что я... э-э-э...

Принц залаял на них сверху, и Пурна тявкнула в ответ; такое развлечение, похоже, ужасно бесило Гын Джу.

— Возможно, они не переговариваются с соплеменницей, а просто слушают, как вы гавкаете на всю Звезду, как будто эти джунгли глухи к собачьему лаю.

Вот именно. Молодец Гын Джу, хотя Пурна никогда не сказала бы этого вслух.

— Собачий свисток.

— Собаки не умеют свистеть.

Пурна едва не опровергла утверждение Гын Джу с помощью своего собачьего языка, но в последний момент спохватилась: да это, должно быть, провокация! Впрочем, возможно, она слишком высокого мнения о мальчишке: у него есть свои достоинства, но искусство перебранки к ним не относится.

— Не собаки свистят, а собакам, — объяснила она, потом уперлась ногой в карликовую пальму, подтянулась и уцепилась за ствол коричника. — Диг рассказывал, что покупал собачьи свистки для Принца, но они всегда терялись. Подозреваю, это сам демон делал так, чтобы они исчезали. Штука в том, что мы не слышим этот свист, — дуем-дуем, и никакого результата. Хотя на самом деле результат есть, потому что собака прибегает на зов.

— Какая увлекательная песня! — Гын Джу едва не соскользнул, добравшись до крутого участка у самого гребня. Отдышавшись перед последним рывком, он посмотрел вниз и сказал: — Удивительно, что ты не приберегла ее для вечера у костра. Ой, извини, я совсем забыл, мы больше не разводим огонь, потому что вы с Лучшей решили поохотиться на летающее чудище и у нас появились новые друзья, от которых трудно спрятаться.

— Я намекала на то, смышленый ты мой, что тотанцы переговариваются между собой, но мы этих переговоров не слышим. Не исключено, что она сейчас орет во все горло, но для нас это — собачий свисток.

Гын Джу задумался над ее словами.

— Позволь напомнить: мы вставили ей кляп, на случай если она решит поделиться своими чувствами не в самый подходящий момент.

— Мм... — протянула Пурна. — Вот зараза, совсем вылетело из головы... Но через кляп можно хотя бы простонать, правильно? И если местные обладают сверхчутким слухом, этого должно хватить.

— Немного притянуто за уши.

Непорочный энергично потянулся перед восхождением по крутому склону, а затем уперся носками в глинистую почву.

— Растяжка полезна для всех мускулов, — ответила Пурна. — Есть идея! Просто поддержи меня, что бы я ни сказала. Хочу поговорить с нашей пленницей, когда поднимемся наверх. Попробую ее расколоть.

— Думаешь, эта чудаковатая старушка с Джекс-Тота понимает по-непорочновски?

— Слушай, умник, давай сменим тему и поговорим о том, что тебе интересно, — предложила Пурна. — Например, о заднице твоего дружка.

По крайней мере, эти слова заставили Гын Джу снова полезть в гору, и Пурна поспешила следом: ей не терпелось приступить к разговору со старухой. Но на вершине забыла об этом, уставившись вместе с Гын Джу и Лучшей на картину, открывшуюся по ту сторону гребня, с еще более крутым спуском к гавани, в которой скопились... корабли? Или морские чудовища? Издали эти силуэты, качавшиеся на волнах у пристаней, напоминали и то и другое. Пурну едва не стошнило при виде длинной очереди тотанцев, исчезающих внутри этих диковинных плавсредств. С высоты черные солдаты казались совсем мелкими — не крупнее тощих жуков, из которых состояли их доспехи.

Пурна вздрогнула, спохватившись. Если ее догадка верна, то пленница, которую Лучшая усадила под деревом, может предупредить соплеменников даже с такого расстояния и с кляпом во рту, и тогда... Что ж, тогда троицу ждут крупные неприятности, тем более что она наконец-то наткнулась на настоящий военный объект.

— Эй! — Пурна щелкнула пальцами перед морщинистым лицом, открылись цепкие черные глаза.

«Ты мне совсем не нравишься», — сказали эти глаза. Но Пурна лишь обрадовалась, разгадав взгляд, — ей нужно было читать пожилую даму, как рукописный свиток. Ну или как книгу, хотя «свиток» звучит солидней.

— Итак, тотанка, ты можешь общаться со своими друзьями, не произнося вслух ни слова, я права?

Потный чулок, служивший кляпом, пополз вверх, впалые щеки сморщились в усмешке. Принц подскочил и зарычал... но не на пленницу, а на Пурну. Песик всегда бесился, когда кто-нибудь обращался к старухе, — будучи демоном, он, вероятно, не одобрял милосердия к пленникам. Пурна цыкнула на него и снова повернулась к старухе:

— И меня ты тоже прекрасно понимаешь, да?

Гын Джу оказался прав, и неожиданным было не отсутствие какого бы то ни было языкового барьера, а принадлежность старой карги к армии монстров, отправлявшейся на Звезду.

— Значит, остался только один вопрос: можешь ли ты говорить с нами? Ведь можешь?

Это было и так понятно по самодовольному выражению лица, вдобавок старуха кивнула. Пурна вытащила кляп и вручила бурдюк с водой. Старуха поднесла бурдюк к губам, но вовсе не с таким облегчением, какого следовало ожидать от человека, измученного жаждой. Пока она медленно пила, Пурна успела подумать, как лучше обхитрить эту мегеру.

Подошел Гын Джу, и только Лучшая не могла оторвать очарованный взгляд от шумной пристани.

— Понимаю, это прозвучит глупо, учитывая обстоятельства нашей встречи, но единственная причина, по которой мы тащили тебя, кормили и поили, заключается в том, что мы тебе симпатизируем. Судя по манерам, ты достойный человек. Немного похожа на мою тетушку.

Глаза старухи округлились, а усмешка сделалась еще шире, и Пурна добавила заговорщицким тоном, забирая бурдюк:

— Но Лучшая не настолько сентиментальна. Ты ей совсем не нравишься. Так ведь, Гын Джу?

— Боюсь, что так, — подтвердил непорочный.

Тотанка переводила взгляд с одного на другую и обратно, явно клюнув на приманку.

— Хоть мы с Гын Джу и понимаем, что ты всего лишь спасала свою шкуру, Лучшей совершенно чуждо милосердие. Как только мы ей расскажем, что это ты постоянно направляла солдат по нашему следу, вместо того чтобы как-то отблагодарить людей, спасших тебя после падения с высоты... В общем, я не знаю, что она с тобой сделает.

— А я знаю, — подхватил Гын Джу, наклоняясь к старухе. — Лучшая выпустит тебе кишки, а потом спрячется, и, когда твои друзья придут на помощь, она их тоже убьет. И ты будешь виновна в их смерти.

Пожилая тотанка вовсе не казалась испуганной, но взгляд, брошенный на Лучшую, по крайней мере подтвердил, что она осознает опасность. К счастью, Пурна тоже умела контролировать свою мимику, как опытный игрок в маджонг, иначе план мог рухнуть... А Гын Джу, демоны его подери, мгновенно ушел в тень. У Пурны не оставалось другого выхода, как прямо сейчас, пока непорочный не отправил все в задницу, сделать предложение, к которому она собиралась подводить старуху постепенно.

— Мы не хотим этого, тетушка, и я обещаю...

Принц прыгнул прямо в лицо Пурне, рыча и щелкая зубами, но она перехватила его в полете и прижала к груди, успокаивая. Теперь это ее демон, по принуждению или по собственной глупости, и он не может ее испугать. Сильно испугать, во всяком случае. Пришлось применить силу, чтобы держать рычащую пасть закрытой, но карманный тиран был совсем маленьким, и Пурна с ним справилась после недолгой, но яростной борьбы.

— Как я уже говорила, тетушка, если согласишься помочь, мы тебя отпустим и не позволим Лучшей показать себя с худшей стороны. Нам нужна только информация, и если ты расскажешь все без утайки, клянусь... Ух ты!

Пурна, сидевшая на корточках перед старухой, от шквала эмоций и образов повалилась на задницу.

Исступленная ненависть и горящие города, дрожь удовольствия и армии монстров, расколовшиеся небеса и земля, проваливающаяся в пустоту...

Пурна сидела с бьющимся сердцем, пересохшим ртом и подступающей к горлу тошнотой и пыталась осознать, что произошло с ней секунду назад. И тут снова началась эта хрень. Ее обволокли мокрые кишки, сжали череп будто тисками; мускусное зловоние обожгло ноздри, и на сей раз ее действительно вырвало завтраком из змеиного мяса и корней таро[11]. Когда же она немного пришла в себя, другое, более нежное и почти дружеское чувство омыло ее. Она в ужасе посмотрела на полуобнаженную связанную тотанку и увидела, что сверхъестественная чернота исчезла из глаз, оставив вместо себя почти нормальную карюю радужку. Пурна ничего еще так не пугалась в своей жизни.

— Если ты можешь проникать в наши головы, почему не сделала этого сразу?

— Я не раз-з-зговариваю с с-с-собаками, в отлич-ч-чие от тебя, — прошипела пленница на высоком непорочновском.

Ее скрипучий голос причинял почти такую же боль, как и недавняя ментальная атака. Древний, строго формализованный язык звучал очень странно, когда им выражали скупые эмоции, но Пурна и Гын Джу взволнованно переглянулись. Старая карга говорила так, как говорили пятьсот лет назад, на языке, общем для их предков. Принц вывернулся из объятий Пурны и ускакал прочь, а она осталась сидеть, зачарованная живой загадкой.

— Почтенная старейшина, позвольте спросить, кто вы такая, откуда пришли и как бы мы могли заключить мир между нашими народами? — спросил Гын Джу на том же диалекте.

— С-с-свобода, — прошипела женщина и протянула к Пурне связанные руки, растопырив пальцы с длинными ногтями так, словно сжимала невидимый апельсин. — Поклянис-с-сь ос-с-свободить меня. З-з-за с-с-слова правды.

— Да, конечно. — Пурна сражалась с архаичным построением фраз. — Но сначала вы должны пообещать мне то же самое. Мы не трогаем вас, вы не трогаете нас. Никакого насилия. Пообещайте.

— Не дож-ж-ждеш-ш-шься, — с очевидным удовольствием ответила древняя женщина. — Я обещ-щ-щаю только с-с-смерть. И она будет муч-ч-чительной.

— Ну, это не по правилам, — сказала Пурна, пытаясь не выдать растерянности. На лице Гын Джу отражался страх, которого хватило бы на них обоих. Махнув кукри перед лицом старухи, она добавила: — Не хотелось бы этого делать, но, если вы не ответите на наше обещание своим, мне придется позвать Лучшую. Она заставит вас говорить, иначе...

— Нет, — ощерилась старуха. — Слиш-ш-шком поз-з-здно. Ты у-ж-ж-же поклялас-с-сь. С-с-свобода за с-с-слова правды.

— Ерунда! — Пурна с запозданием поняла, почему Принц пытался оборвать опрометчивую речь хозяйки, и короткостриженые волосы на ее голове встали дыбом. — Ну хорошо, я поклялась, но я не отвечаю за спутников, которые могут зарезать вас, если вы их... э-э-э... разочаруете.

— К тому же мы еще не поставили это на голосование, — напомнил Гын Джу.

— Вы з-з-задали три вопрос-с-са, — прошипела старуха на непорочном. — Кто я такая? Я стала ж-ж-живым богом, одной из веч-ч-чных жрецов Из-з-знач-ч-чальной Тьмы. Откуда я приш-ш-шла? Из вневременья, из божес-с-ственной без-з-здны. Как подобные вам сущ-щ-щества могуг з-з-заключить мир с наш-ш-шим легионом? Никак. Вы долж-ж-жны повиноватьс-с-ся. Вы долж-ж-жны служ-ж-жить нам и стать ж-ж-жертвами во имя той, что приближ-ж-жается, но ни одно дитя ваш-ш-шей обреч-ч-ченной расы не получ-ч-чит мира. Это с-с-слова правды. А теперь ос-с-свободи меня, как ты поклялас-с-сь.

— Ни хрена похожего! — Пурна отбросила попытки говорить на высоком непорочновском. — Даже если бы я и дала нерушимую клятву — а я ее не давала, она подразумевала бы свободу в обмен на ценные сведения, а не за какое-то дерьмо. Эта мистическая абракадабра устроила бы цепистов, но мы-то не цеписты, сестренка. Если хочешь, чтобы тебя отпустили, расскажи что-нибудь стоящее — например, сколько здесь скопилось ваших засранцев, в чем заключается ваш великий план и как ты летала на том дерьмовом чудище, которое мы недавно сбили.

Хотя Пурна уже испытала это однажды, она все равно оказалась не готова к залпу свирепых эмоций, обрушившемуся на ее разум. Это было охренеть как больно — и смрадно. Запах горящей плесени распер грудь так, что трудно было дышать, а огненные видения обожгли мозг. Кожа на голове будто спеклась от горячей волны, но это все было на заднем плане, а на переднем мелькали кошмарные видения.

Полет сквозь Изначальную Тьму и обнаженные звезды, горящие над Джекс-Тотом. Радостный трепет долгожданного освобождения и наслаждение охотой за смертной плотью. Следующие позади вассалы — и целый мир испуганной добычи впереди.

Священники Вороненой Цепи, калечащие дикорожденных младенцев. Жрецы Джекс-Тота, калечащие самих себя, чтобы умереть смертными и воскреснуть богами. Армии смертных, марширующие под кобальтовым небом. Огромные насекомые с человеческим обликом, роящиеся в своих гнездах, откладывая сонмы влажных яиц. Стойла из живой плоти, где рождаются и укрощаются кошмарные скакуны; пузырящиеся ямы со слизью, откуда выползают неповоротливые чудовища. Морские монстры, таких гигантских размеров, что прочие твари кажутся рядом с ними вшами. Легионы солдат в черной броне, извергнутых из утробы левиафанов и теперь штурмующих белые песчаные пляжи... пляжи Отеана. Колдуны-генералы, парящие над полем битвы, наблюдающие за ее ходом со спин летучих чудовищ и отдающие безмолвные приказы, которые тут же исполняются сражающимися внизу ордами. Шабаш над гулко бьющимся сердцем исполина, круг десяти, собирающих урожай с другого конца моря. Разошедшаяся под непорочновским дворцом земля, трещина, ведущая в Изначальную Тьму, что заглатывает плоть и сталь, камень и дерево, чтобы накормить раздувшуюся в бездне живую луну, чья сверкающая белизна примет идеальную форму лишь тогда, когда она прорвется в мир смертных. Ужас, который сжег бы мозг в сморщенное зерно, если бы Пурна созерцала его во всем кошмарном величии; но все же она не могла оторвать взгляд от поднимающегося к дневному свету, расправляющего кольца и...

Мир Пурны сменил цвет со слоновой кости на багряный, благоговейный страх превратился в ужас, боль в сердце и голове переместилась к рукам. Сморгнув кровавые слезы, она оглянулась на Принца. Демон смотрел на нее черными глазами, такими же, как были у их пленницы до допроса, и вылизывал прокушенную ладонь Пурны некогда принадлежавшим ей самой языком. Это было ужасно странное ощущение, но она к нему быстро привыкла, как и ко многим другим ужасно странным ощущениям. Вытерев красные сопли с влажного лица, Пурна погладила пса окровавленными пальцами.

— Что ты с ней сделала?

Гын Джу тряс старуху, костяшки его пальцев были покрыты такой же маслянистой жижей, как и та, что стекала по рассеченной щеке старухи. Непорочный ударил ее еще раз и продолжал бы бить, если бы Лучшая не оттащила его.

— Успокойся, — сказала охотница и повернула Гын Джу к Пурне, пытавшейся стать на ноги. — С ней все в порядке.

— Ты должна убить ее! — заявил Гын Джу. — Мы с Пурной дали клятву, но ты можешь сделать это вместо нас!

— Я не нападаю на старых и немощных! — Лучшую явно обидело такое предложение. — Для парня, желающего понимать даже монстров, ты слишком мало знаешь о Рогатых Волках.

— Тут есть какая-то забавная игра смыслов, но я ее не улавливаю.

Пурна пошатнулась и ухватилась за Принца. Запах тухлятины и плесени задержался у нее в носу, как дух дешевого тубака остается в трубке.

— Что с тобой? — спросила Лучшая. — Это сделала она?

Горячее давление в мозгу Пурны немного ослабло, но она все еще ощущала себя закипающим чайником.

— Эта тварь... умеет проникать в голову. Говорить с тобой, не произнося ничего вслух. Так она все время говорила со своими солдатами, а мы не знали об этом.

— Я так и думала. — Лучшая сплюнула под ноги пленнице. — Она привела нас сюда. Мы проводили ее домой, а сами попали в ловушку. Нужно бросить анафему здесь. Прямо сейчас.

— Нельзя же просто так отпустить ее! — возмутился Гын Джу. — Сначала мы должны...

— Сейчас, — повторила Лучшая, все еще держа его за плащ. — Если вы с Пурной поклялись не причинять ей вреда, было бы совсем недостойно, если бы я казнила ее от вашего имени. Глупость для вас, позор для меня. И если она поняла, что ты сказал, значит понимает и сейчас, и не стоит говорить при ней. Идем.

— В этом есть смысл, — отметила Пурна и ткнула пальцем в сторону все еще ухмылявшейся пленницы. — Видишь? Мы держим слово. Мы лучше тебя, и, когда война закончится, ты поймешь...

— Пурна!

— Короче, бабка, иди-ка ты в жопу, — сказала она, жалея лишь о том, что не успевает придумать более емкую фразу.

После чего заковыляла вслед за друзьями, уже двинувшимися вдоль горного хребта. Демон скакал у нее под ногами. Лучшая и Гын Джу остановились и подождали, как только пленницу скрыли раскидистые деревья камала. Спутникам Пурны не терпелось получить ответы на свои вопросы, и, пока трое углублялись в джунгли, она как могла объяснила им, что произошло.

Уже почти стемнело, но Пурна все еще утоляла их любопытство подробностями происшествия, как вдруг Принц встревоженно заскулил и Лучшая вскинула руку. Они отступили в кустарник, и Пурна уже решила, что больше не сможет не дышать, но тут с полдюжины тотанских солдат торопливо прошли мимо по гребню. Выждав немало времени, Пурна и ее спутники поспешили в джунгли, стараясь не поднимать шум и не обсуждать, даже шепотом, вражеские пророчества. Впереди показалась поляна, и было решено ее обогнуть, и тут Лучшая — небывалое дело — ахнула и указала вперед.

Там, на темной лужайке, в высоких полевых цветах, лежали трое «небесных демонов», как Лучшая называла эти громадины. Пурна никогда не встречала их на земле, не считая того, которого убили, а теперь разглядела, что их белые крылья сцеплены позади седла черными ремнями, сверкающими в лунном свете. Никаких поводьев у них не было, но Пурна кое-что уловила в потоке видений, обрушенных на нее пленницей, — сами по себе эти создания глуповаты, но седла снабжены устройством, позволяющим всадникам дотянуться до заплывших жиром мозгов и управлять ими одним лишь усилием мысли.

— Идем скорей, — сказала Пурна. — Я понятия не имею, куда нам нужно, но знаю, как мы туда доберемся.

— А я знаю, куда мы должны добраться, но... — Лучшая облизнула губы, явно борясь с самой собой. — Но Рогатые Волки не ездят верхом. Таков закон.

— А мы и не поедем, — возразила Пурна. — Мы полетим.

Лучшая колебалась лишь мгновение.

— Ну, тогда ладно.

Ура! Пурна лишь сейчас поняла, как ее взволновала перспектива полета. С того дня, когда они взяли в плен искалеченную наездницу, Пурна лишь о том и говорила, что нужно подманить еще одного монстра, но схватить живьем и подняться на нем в небо.

— Ладно? — прошипел Гын Джу — единственный смертный на всей Звезде, кто никогда не мечтал о полете. — Просто не могу поверить! Не могу! Вы двое и в самом деле собрались оседлать их? И что потом — улететь на Звезду?

— Не двое, а четверо, — поправила Пурна, взяв на руки Принца. — Ставлю на голосование. Я — за.

— Я тоже, — подхватила Лучшая.

— Принц? — спросил Гын Джу в слабой надежде на ничейный расклад, но, даже если бы голос демона считался, пес определенно был согласен.

Гын Джу недоверчиво посмотрел на огромных чудищ и грустно покачал головой.

— Послушай, даже если ничего не получится, ты должен признать, что это адски красивая смерть, — сказала Пурна. — Куда лучше, чем бегать по джунглям до скорого окончания своих дней. Так что шевели коленками, пока солдаты не вернулись. И ты, Лучшая, вроде бы говорила, что знаешь, куда мы должны направиться? Если имеются какие-то идеи, подруга, поделись со мной.

— Мы хотим спасти Звезду, — заявила Лучшая с таким видом, будто назвала единственную очевидную цель, и в ее устах это звучало наивно и слащаво, пока она не продолжила: — Анафема, которую мы поймали, объявила себя живым богом. Одной из тех, кто живет в самом сердце этой страны. Это они объявили войну всем смертным. Так ведь? Значит, мы должны оседлать это чудище и полететь к живым богам.

Вероятно неправильно оценив растерянные взгляды Пурны и Гын Джу, она добавила:

— Вот такой план... Он мало чем отличается от того, что в песнях Мрачного.

— И что мы будем там делать? — задал новый вопрос Гын Джу. — Когда встретимся с этим... советом божеств, управляющих Джекс-Тотом.

— Что же еще? — Глаза Лучшей сверкнули в темноте. — Я никогда не охотилась на богов, но если они действительно живые, значит их можно убить.

Пурна ткнула кулаком в кулак Лучшей, причем со всей силы, но такой зануда, как Гын Джу, не мог не распустить сопли:

— При всем должном уважении, Пурна, мы с тобой не смогли справиться с горсткой ранипутрийских охотников за головами, а теперь ты собираешься одолеть свору живых богов? Даже если нам удастся подчинить этих монстров, даже если найдем вождей этой страны, что позволяет тебе думать, что у нас есть шанс на победу?

— У нас нет шансов, — пожала плечами Пурна. — Но, как говорит Диг, везет дуракам и пьяницам.

— Тогда почему ты настаиваешь на этом дурацком плане? — не унимался Гын Джу. — Это какая-то... какая-то абсурдная песня, в которой все закончится хорошо, как бы безрассудно мы себя ни вели. Твой план не сулит ничего, кроме нашей гибели.

— Ну да, скорее всего, — признала Пурна. — Но, судя по тому, как хреново складывалось до сих пор наше приключение, я бы сказала, что мы действительно застряли в одной из песен, в которых все умирают.

— Такие песни — самые прекрасные, — высказала Лучшая свое мнение.

— Здесь я не могу с тобой согласиться, — возразил Гын Джу. — Мне нравятся песни с хорошим концом. Я хочу, чтобы у нашей песни был хороший конец. Если заберемся на этих тварей, то хорошего конца нам не видать. Так почему мы должны...

— Потому что мы герои, Гын Джу, а герои как раз и вступают в такое вот дурацкое дерьмо! — Пурна расстроилась: столько времени парень провел в ее компании и ему еще нужно объяснять элементарные вещи. — Все мы когда-нибудь умрем, а потому лучше сделать это с наибольшей пользой. Если бы мы погибли в Черной Моли, в нелепой стычке с охотниками за головами, это никому бы не помогло, так ведь? Но здесь нам представился охренительный шанс шарахнуть по мерзкой банде, организовавшей нападение на Отеан, — нападение, которое началось не одну неделю назад, но еще не отражено, как мне думается. Там наши друзья, Гын Джу, по крайней мере, они должны там сейчас находиться — Мрачный, Неми, Чи Хён и много других хороших людей. И если верно то, что показала мне эта полоумная старуха, им как никогда нужна наша помощь. Всей Звезде нужна наша помощь. И нам недосуг придумывать что-нибудь поумней, так что давай заберемся на этих мерзких небесных демонов и возьмем за горло наших врагов. Знаешь, однажды я спросила у Марото, в чем секрет его успехов. Пурна, сказал он, если тебе нужен дым, стань огнем. Так устроим же здесь, на хрен, такой ад, чтобы наши друзья увидели дым из самого Отеана.

В конце концов Гын Джу понял. Пурна давно научилась узнавать, когда он улыбается под маской. Он ударил кулаком в ее кулак, не так сильно, как Лучшая, но все-таки ощутимо. А когда они повернулись, чтобы позвать за собой охотницу из клана Рогатых Волков, Лучшая с Принцем уже были на полпути к привязанным монстрам. Этих двоих никогда не нужно было подгонять.

Перебегая через залитую звездным светом поляну, чтобы похитить самое крупное и ужасное чудище из всех, каких ей доводилось видеть, Пурна вдруг пожалела, что магический столб ошибся, когда определял местонахождение Марото, и что в конце этого дикого ночного полета она не встретится с давно пропавшим наставником. Нет, она не хотела, чтобы он был так же обречен на загадочную, но неизбежную смерть, какая ожидала ее саму, но, во имя всех Тридцати шести келий Угракара, вот бы увидеть его рожу, когда она появится перед ним верхом на огромном небесном демоне, с адски прекрасными, побелевшими от путешествия через Врата волосами. Это еще менее вероятно, чем если бы отвратительная тварь доставила ее на полное изысканных страстей свидание с Неми, но оно даже к лучшему, что Марото уже сбежал с Джекс-Тота, напомнила себе Пурна, надеясь, что верзила, где бы ни закончилась его жизнь, повеселится при этом не хуже, чем она.

Глава 16 

Уже в тот момент, когда стая водных чудовищ накренила на мелководье шлюпку, Марото должен был догадаться, что день предстоит поганый. Однако некоторое время он пребывал в состоянии глупого оптимизма: шлюпка была заполнена водой лишь наполовину. А ведь могло быть куда хуже! Огромные многоногие твари сосредоточили все внимание на десантных судах, а не на людях и к тому же почуяли врага, лишь когда лодки проплывали прямо над ними, и атаковали чужаков у самого берега. Марото почему-то решил, что гибель единственного средства спасения должна воспламенить сердца добровольцев, которых он привел с собой, — целых пять сотен.

Он понимал, что Люпитера права и азгаротийский флот нужней у северных берегов столичного острова, где своими пушками и абордажными саблями может остановить приток пополнений к тотанцам. Да и сам Марото на суше принесет больше пользы, чем на галеоне. Какую бы чепуху он ни рассказывал Бань и ее команде, прошло очень много лет с тех пор, как Марото крепко стоял на ногах во время качки. А еще из последнего обмена сообщениями с генералами непорочных, проведенного незадолго до предрассветной высадки, он знал, что Осенний дворец отчаянно нуждается в любой помощи, во внешней стене уже пробита брешь, внутренняя еще держится. То, что императрица и ее двор находятся в другом замке, может только отсрочить неизбежное. Даже беглое знакомство с картой Отеана убеждает, что стоит пасть одному из четырех дворцов — и перед тотанцами откроется дорога в огромный город. Как только это случится, война будет проиграна, не успев толком начаться, монстры уничтожат непорочновскую столицу изнутри.

Короче говоря, Марото знал, почему должен выполнить свою миссию, но вовсе не чувствовал себя счастливым, ведя свой отряд на праведный бой, в первую очередь из-за цепистов, взятых в плен в Дарниелльской бухте... Ну хорошо, не всех, а только тех, кто принял милосердное предложение баронессы Кокспара. На самом деле это не такой уж и плохой договор: заслужить прощение, сражаясь вместе со смертными братьями против тех самых демонов, которых сами же цеписты и призвали. И они не были совсем уж никудышными воинами, среди них нашлись бывалые боевые монахи и монахини, а также имперские моряки из пролива Скорби, наскоро обращенные, когда стало ясно, что Вороненая Цепь подожгла Диадему и только правоверным позволят взойти на корабли и спастись от пожара.

Так что Марото беспокоила вовсе не неопытность новобранцев и не малочисленность его отряда. Нет, его тревожила другая заноза в заднице: если станет известно, что он вел в бой армию цепистов, путь даже такую крошечную, ему вовек не смыть позора. Гордость — это все, что осталось у него с годами, и даже предательство рода человеческого не казалось ему намного более постыдным делом, чем эта высадка во главе цепистов.

Так всегда происходит, когда ты не можешь отказаться от жуков. Поначалу думалось, что жала ледяных пчел и несколько дорожек порошка из траурной моли, которую Люпитера предложила ему, чтобы компенсировать вялость от приправленной зельем сигареты, — это как раз то, что лекарь прописал, и они действительно добавили бодрости... Но вынужденное купание смыло всю эйфорию и ощущение легкости, оставив только депрессию и раздражение из-за того, что он не удержался от зелья или хотя бы не прихватил с собой еще немного, чтобы не выходить из дурмана до скорой и неизбежной смерти. Стыд, и сожаление, и жажда того, о чем он сожалел и чего стыдился.

Другими словами, обычное утро Марото.

Шлепая по холодному прибою, он вспоминал, как неделю-другую назад они с Бань проплывали на корабле цепистов, вероятно, мимо этого самого берега и она потешалась над глупыми имперцами, неправильно выбравшими проход в бухту Отеана. Марото понимал, что больше никогда не увидит Бань, но позволил себе фантазии о том, как снова окажется рядом с ней на покрытой солнечными бликами палубе и с вызовом сообщит, что не бывает неправильного выбора, если у твоего рулевого твердая рука и он умеет пользоваться приливами. Возможно, он добавил бы к этому и непристойную шутку о проходах Вороненой Цепи...

Впрочем, еще будет время подумать о таких вещах, если он переживет сегодняшний день. Пересчитав по головам своих цепистов после высадки на берег, Марото обнаружил, что уже потерял две дюжины бойцов. Не очень удачное начало, тем более что водные твари неуклюже полезли на берег. Пришлось вправить мозги нескольким упрямым солдатам, чтобы поднять боевой дух отряда, но после того, как гигантское насекомое разорвало на части одного боевого монаха, Марото решил, что больше мешкать не стоит.

Когда неповоротливые монстры в мягких панцирях остались далеко позади на скалистом берегу, Марото повел свое жалкое воинство по маршруту, вычерченному на карте, прибывшей в последнем письме от командования непорочных. Четыре дворца Отеана располагались ромбом по краям острова, но за многие годы эти поселения так разрослись вглубь, что образовали единый город, окруженный двойной стеной и усиленно охраняемый даже в мирное время. Теперь его осаждали легионы солдат, облаченных в шипастую броню, а их левиафаны патрулировали побережье, отрезая все пути к бегству. Но, даже обладая такой огромной армией, тотанцы не решились растягивать силы для осады всего города, сосредоточившись на штурме Осеннего дворца.

В предрассветной темноте Марото вел своих воинов в черных одеждах вглубь острова, через ухоженный лес, заселенный дичью со всех Лучей Звезды. На его преодоление ушло куда больше времени, чем предусматривалось планом. Слепо натыкаясь на деревья и производя достойный парада шум, они ухитрились не встретиться с пешими патрулями, и никто пока не сообщал о появлении драконов-кальмаров, которыми изобилует Джекс-Тот.

Целую вечность они тащились по лесу на север, как вдруг один из назначенных Марото капитанов указал на стрелу с синим оперением, торчавшую из ствола лиственницы. Вспыхнула спичка и зеркально отразилась на стене, проступившей сквозь туман, и раздраженно сопящий отряд вышел к полю, лежащему между лесом и юго-западной частью Осеннего дворца. В любой момент воины ожидали нападения нечеловеческих орд, но пока угодили лишь под удар дождя, и если ничего страшнее им не придется испытать во время вторжения монстров, то и жаловаться грешно.

Послышался скрип, на стене обозначилась щель, затем другая, и массивный каменный прямоугольник выдвинулся наружу. Как бы ни был Марото впечатлен тайными воротами, еще больше его удивило, что управляла механизмом лишь горстка непорочных. Воинство цепистов рассосалось по ближайшим улицам, с тревогой вглядываясь в обветшалые здания. В тот единственный раз, когда Марото побывал в Отеане, он восхитился такой редкостью, как город без трущоб, но этот непритязательный квартал выглядел даже старше его самого. И это доказывало, что некоторые вещи на всей Звезде одинаковы: в столице непорочных тоже имеются гетто, как и в прочих городах, просто здесь они убраны с глаз долой, зажаты между внешней и внутренней стеной. Дабы не портили оборванцы респектабельный облик города.

Когда последний мокрый цепист прошел через потайные ворота, начальница непорочновского отряда, скривив губы, посмотрела на Марото. Она была совсем молода, но не выглядела девчонкой. Судя по запавшим глазам и щекам, пережить за очень короткий срок ей довелось немало.

— А где остальные? — спросила она на багряноимперском. — Нам велели принять подкрепление, а не жалкое стадо цепистских гусей.

— Фу, как грубо! — ответил Марото, глядя сверху вниз на девушку в шлеме с павлиньими перьями. — Моя стая пусть и невелика, но у нее крепкие когти и храбрые сердца.

— Больше похоже на кучку придурков во главе со старым маразматиком, — проворчала офицер по-непорочновски.

Марото чувствовал, как она оценивает его — то ли по гриму, имитирующему череп, то ли по кобальтового цвета парчовому жилету, сшитому, по словам Люпитеры, из задницы демона-червя. Вполне возможно, что и по тому, и по другому. Он уже хотел отплатить неблагодарной девчонке той же монетой, но, подняв голову, увидел пятно на парапете внешней стены. Оно быстро растворилось за завесой дождя, но Марото успел заметить, как струи воды скатываются по панцирю, такому же черному, как измазанная сажей черепица на крышах домов, и как блестит костяной белизной копье в когтистой лапе.

— Пора уходить, — сказал Марото на непорочновском, чтобы не перепугать своих солдат. — Нас только что засек драный тотанский разведчик.

— Где он?

Офицер непорочных и вся ее команда встревоженно завертели головой.

— Был вон там, на стене, и убежал обратно на север. Как далеко...

Марото не успел спросить о том, как далеко отсюда место, где тотанцы проломили внешнюю стену, и есть ли какой-нибудь барьер, отделяющий поврежденный участок от этого участка, а непорочные уже красноречиво ответили, вскинув на плечи арбалеты и унося задницы в трущобы, поближе к внутренней стене. Как разумный командир, Марото помчался за ними, бросив через плечо на багряноимперском:

— Уходим! Уходим!

Судя по карте, между внешней и внутренней стеной было не больше четверти мили, но там не учитывалось, что в этих драных трущобах не найдешь ни одной прямой улицы. Марото уже надеялся, что и врага это задержит, когда услышал первые крики своего арьергарда. Самая паршивая судьба — напороться на засаду, не добравшись даже...

Он выскочил из последнего переулка, и перед ним возникла внутренняя стена. Отряд непорочных юркнул в безобидную на вид хижину, одну из многих подобных построек, примыкающих к укреплениям высотой в триста футов. Марото метнулся вслед за непорочными и увидел, как дальняя стена хижины отодвинулась, открывая проход в Осенний дворец. Он с тоской посмотрел на залитый светом факелов коридор, представляя себе то место, куда ему впервые в жизни удалось проникнуть, и уже шагнул к двери, но тут сзади, из глубины трущобного лабиринта, долетел крик.

Когда они плыли в шлюпке, один из цепистов так перепугался, что едва не обмочил штаны, и в опрометчивой попытке успокоить парня Марото пообещал сделать все возможное, чтобы вечером увидеть живыми всех, кого повел в бой. Марото и его идиотские клятвы. Когда он только поумнеет?

По крайней мере, он больше не под дурманом. Должно же это хоть немного помочь?

Пробившись сквозь хлынувший в лачугу поток цепистов в черных сутанах, он вышел под дождь. Параллельно внутренней стене тянулась широкая улица, и Марото, решив, что будет только мешать своим людям, если вернется в тесный переулок, повернулся на север и понадежней всадил каблуки в глину. Улица впереди пока пуста, но вскоре только Марото будет стоять между тотанскими монстрами и его новобранцами, что выскакивают из переулка, пересекают дорогу и исчезают в лачуге.

Дождь лил все сильней. Марото взвесил в руке шестопер, который Люпитера помогла ему выбрать в Дарниелле. И задумался о том, что случилось с прежним, выкованным для него Улвером Краллисом целую вечность назад, — единственной памятной вещью, будь она неладна, которую удалось сохранить до битвы у Языка Жаворонка. Впрочем, это уже не имело значения. Стащивший оружие из его палатки вряд ли слышал песню о том, что стоит за этой реликвией, но может придумать свою собственную... И, как бывает со всеми такими песнями, она закончится в месте, похожем на это, а певец будет цепляться за надежду, что особенное оружие выручит его, пока не перестанет вообще на что-либо надеяться.

Точно так же и с монстрами. Дело всегда сводится к монстрам, так ведь? Как может быть иначе, если в глубине души Марото и сам наихудший из...

Пехотинцы в черных панцирях вырвались из переулка на пустую улицу, нарушив его усталые размышления. Но кто сказал, что все монстры должны быть плохими?

Вот сейчас он один против троих, но из множества цепистов, скрывающихся в хижине у него за спиной, кто-нибудь обязательно придет на помощь...

Трое тотанцев двигались слаженно, но медленно. Дождь тоже замедлился, и все вокруг приобрело резкие очертания. Марото даже слышал, как капли стучат по грязной улице. Раньше он считал тотанских солдат бесшумными, но только потому, что они не разговаривали. Сейчас он слышал, как скрежещут трущиеся друг о друга броневые пластины, и к этому добавлялся слабый, похожий на шебуршение мышей под полом, звук. Двое тотанцев сжимали в когтистых перчатках зазубренные костяные копья, третий крутил над головой колючую сеть. Да пошел ты в жопу со своей сетью! Марото рванулся им навстречу.

Некоторые люди полагают, что булава — не метательное оружие. Им просто никогда не случалось проверить это на собственном черепе. Марото швырнул шестопер прямо в забрало тотанцу с сетью и, едва оружие вылетело из руки, перевел взгляд на копейщиков. Не обязательно услышать, как треснул доспех, чтобы убедиться в точности броска, но Марото все же улыбнулся этому звуку.

Менее проворный боец уже схлопотал бы копьем в зубы, а второе воткнулось бы ему под ребра. Но кто станет сочинять песни о подобном увальне? Наклонив голову и по-кошачьи выгнув спину, Марото проскользнул по грязи мимо этих двух копий, мимо этих двух воинов. На улице появились и другие тотанцы, но они пока были за три квартала отсюда. При проворстве Марото это все равно что за три мили. Он развернулся к тем двоим, которых только что миновал.

Они по-прежнему спешили к веренице цепистов, переходивших через улицу в направлении хижины, но это лишь облегчило задачу Марото. Выдернув булаву из судорожно дергающейся головы, Марото подумал, что все еще не знает, как выглядят тотанцы без насекомьих доспехов. Они слишком крупны для людей — или бывших людей, или как вы предпочли бы назвать этих демонических созданий из Ассамблеи вексов? Когда Марото проживал в гигантской утробе и очищал от паразитов морских монстров, солдаты не снимали ни шлемов, ни перчаток в его присутствии. И даже теперь, в смерти, тотанец остается загадкой — шлем взорвался от удара булавы, вонючая серая слизь покрыла навершие, а тяжелое тело содрогается под дождем. Было во всем этом нечто странное, чего он еще не успел переварить, догоняя двух других.

Они уже готовились напасть на убегавших цепистов, но тут Марото налетел сбоку на одного из них. Тотанца отбросило на другого, и оба упали в скользкую грязь. Сам Марото едва не сбил кучку цепистов, но успел притормозить. Его булава с хрустом вошла в грудь первого тотанца, сукровица брызнула во все стороны, наполнив влажный воздух приторным зловонием. Тотанец упал на колени, а Марото развернулся, собираясь прикончить второго, но первый выпрямился и махнул копьем, как будто и не получил смертельной раны. Костяной зубец плашмя ударил в живот, и, хотя продолжения не последовало, Марото получил такой толчок, что снова заскользил по грязи.

Он влетел в толпу цепистов и попытался удержаться на ногах, обхватив кого-то свободной рукой, но добился лишь того, что оба повалились на землю. Живот жгло так, словно об него затушили огромную сигару. Казалось, время замедлилось и прошла целая вечность, прежде чем он решился взглянуть на свою рану, будучи уверен, что увидит дорожку из кишок, тянущуюся к копью тотанца. Вместо этого он обнаружил нечто не менее страшное — тонкий разрез на синем парчовом жилете, который одолжила ему Люпитера, с маленьким пятном крови на легком как перышко доспехе. Если Марото доживет до того дня, когда придется возвращать костюм, его ожидает взрыв ярости, на какой не способен даже самый свирепый монстр.

Он все еще не мог отдышаться, не говоря уже о том, чтобы подняться на ноги, а двое тотанцев были совсем рядом. Тот, которому Марото проделал влажную пробоину шириной во всю грудь, по-видимому, еще не знал, что он покойник, и мчался вперед. И в этот момент случилось то же безумное дерьмо, какое Марото уже видел, когда вытаскивал булаву из трупа первого тотанца. Самым странным тогда был не расколовшийся шлем, поскольку Марото знал, что их броня состоит из насекомых. Странным было то, как весь доспех задрожал под дождем. Задрожал и развалился на части? Марото в тот раз слишком сосредоточился на еще не поверженных противниках и толком не разглядел, но сейчас он видел — да, драть его, он это видел! — как огромные бронированные жуки осыпались один за другим и под ними оказалась... пустота.

Как будто догадавшись, что секрет раскрыт, раненый тотанец бросился прямо к Марото, пока второй сметал с дороги перепуганных цепистов. Полы черных сутан хлопали Марото по лицу, а затем двое врагов набросились на него. Дело было совсем худо, к онемевшему телу как раз вернулась чувствительность, чтобы Марото мог испытать на себе, каковы ощущения не защищенного доспехами человека, когда его пронзают копьем, но...

Навалившиеся толпой цеписты сбили тотанцев с ног. Того, который сохранился лучше, рассекли пополам имперским клинком, а тому, что уже был ранен, первым же ударом снесла голову боевая монахиня. Черный шлем в сгустках серой слизи отлетел в сторону и упал в шести дюймах от лица Марото... и раскрылся в смертной агонии, погрузив десятки острых лапок в то, что осталось от сегментного брюшка, из которого сочилась густая вонючая кровь. На Марото уставились два десятка глаз умирающей твари — то ли королевы роя, то ли мыслящего жука, то ли еще какой-то хрени, управлявшей пустой оболочкой разумной брони, словно напоминая старому ужальщику о том, что он дал зарок навсегда отказаться от приема насекомых после финального утреннего кутежа с Люпитерой... Эти драные твари казались ему теперь слишком противными.

— Вставайте, капитан!

Последние спутники исчезали в лачуге за спиной у Марото. Боевая монахиня взяла его под локоть, послушник в сутане подхватил под другую руку, и вместе они подняли командира на онемевшие ноги... И едва не уронили снова, с разинутым ртом уставившись прямо перед собой.

Орды тотанцев, еще минуту назад казавшиеся такими далекими, теперь были значительно ближе. Хотя и не настолько близко, как ожидал Марото, но целая толпа проклятых гадов остановилась на следующем перекрестке. Молния перечеркнула небо прямо над ними, и толпе не пришлось даже разделиться, чтобы пропустить других тварей, появившихся из задних рядов, — у похожих на лошадей чудищ с горящими глазами были такие высокие ноги, что они изящно прошли над головами тотанских солдат и двинулись к троим смертным, стоявшим перед ними... Ну хорошо, к троим смертным, которые, поджав хвост, помчались к тайным воротам.

Марото никогда не чувствовал себя таким разбитым, как в тот момент, когда он и двое цепистов ворвались в хижину и увидели, что непорочновские ворота медленно закрываются. Цеписты были ближе к ним и успели проскочить... А затем, в какое-то мимолетное мгновение, рванувший вперед Марото осознал, что неверно оценил уменьшающуюся ширину проема, его сейчас раздавит...

Он благополучно упал на землю по ту сторону массивной каменной двери, вернувшейся на прежнее место. Должно быть, цеписты уже поднялись по темной лестнице, потому что Марото увидел их силуэты на фоне освещенной двери где-то в верхней части похожего на пещерный зал помещения. Отдышавшись и привыкнув к полумраку, он осторожно просунул палец в дырку на парчовом жилете, коснулся ушибленного и оцарапанного живота и только тогда уверился, что действительно остался в живых, чтобы сражаться еще один день... или по меньшей мере еще несколько часов. Он сомневался, что тотанские монстры сумеют быстро прорваться в такие крепкие ворота, но, словно встревоженная курица-наседка, устремился к непорочному, закрывшему тайный проход:

— Узнав наш секрет, они теперь будут трудиться день и ночь, пока не откроют ворота.

— Мы сломаем механизм. — Едва удостоив его взглядом, непорочный начал подниматься по лестнице. — Эти ворота уже никогда не откроются, но мы должны молиться, чтобы они привлекли как можно больше врагов. Тотанцы почти прорвались в дюжине слабых мест и продолжают расшатывать нашу оборону.

Марото тяжело вздохнул, следуя за ним по скользким ступеням.

Не в первый раз за это сырое и неудачное утро он пожалел, что не сбежал накануне вместе с Бань. Самопожертвование всегда лучше выглядит в теории, чем на практике, и теперь, когда удалось пробиться к попавшим в западню непорочным, его ноги не просто замерзли — они почти отморожены. Он сделал красивый и важный жест, но теперь должен при первой же возможности смыться отсюда. Несомненно, Бань с радостью возьмет его в свою команду.

Конечно, с тех пор, как засранец Хортрэп забросил его на Джекс-Тот, Марото почти каждый день представлял, как снова встретится с Чхве и попробует начать все сначала, и почти каждую ночь в своих снах преуспевал в этом. Но как бы отчаянно он ни жаждал встречи с ней, эти мечты были так же неосуществимы, как и прочие глупые желания, плоды злоупотребления жуками, и даже шансы снова увидеть Бань были столь же слабыми. Звезда демонски велика, и, кроме того, все скоро закончится, очень даже скоро, что бы он ни пытался предпринять. Тотанцы уже приплыли сюда, вне всякого сомнения, в чревах тех самых левиафанов, которых он вместе с пиратами на Джекс-Тоте готовил к войне. Каждая из этих тварей способна вместить тысячу солдат, а он видел не один десяток чудовищ — так сколько же их может сейчас плавать у северного берега Отеана?

Но если Марото в чем и не знает себе равных, так это в умении спасать свою шкуру. И если бы положение в самом деле было безнадежным, инстинкт самосохранения не позволил бы ему оказаться здесь, разве не так? Само естество подтолкнуло бы его к трусливому выбору, и он оказался бы сейчас на корабле Бань и постарался весело провести последние дни, вместо того чтобы приближать смерть.

Должен найтись какой-то способ остановить это... По крайней мере, так он говорил себе, добравшись до первой из множества декоративных арок на лестнице внутренней стены Отеана, сдвоенной с внешней стеной Осеннего дворца, — следуя за непорочным, который вел его к руководившему обороной генералу.

Это место очень напоминало замок Диадемы — такая же массивная стена, коридоры, больше похожие на дороги, с неизменной лестницей в конце. С каждой ступенькой боль в ушибленном животе расцветала с новой силой, напоминая, что благодаря этим крутым подъемам командование непорочных находится на безопасном расстоянии от улиц, где шло сражение.

Они вышли навстречу зловещему рассвету над северной частью Осеннего дворца. Там на закрытой террасе собрались непорочновские офицеры. В низких облаках сверкнула молния; Марото посмотрел через парапет и понял, что все еще хуже, чем он предполагал. Внутреннюю стену Отеана словно окружило черное безбрежное море, и прилив продолжался. Нечеловеческая армия волна за волной билась в основание крепости и откатывалась назад, когда защитники обрушивали на нее потоки горящей нефти и лавины камней. Тотанцы растеклись по всему кварталу трущоб и дальше через большой пролом в низкой внешней стене, заполняя окрестные поля. В самой середине этой извивающейся черной раковины виднелось белое пятно знаменитого на всю Звезду храма Пентаклей, поэтому картина выглядела еще более устрашающе, как будто Изначальная Тьма просачивалась через Врата Отеана, чтобы захватить весь мир.

Выражаясь не столь поэтично, это ужасно напоминало предрешенный итог, но тут непорочновский провожатый подошел к генералу, и Марото, увидев старого лиса, не сдержал смешок:

— Тебе доверили это дело? Тогда я не удивлен, что стена вот-вот рухнет!

— Я тут ни при чем, все дело в никудышной непорочновской постройке.

Феннек отослал офицеров, махнув своей трубкой, улыбнулся так же широко, как Марото, и они обнялись под аккомпанемент дождя, барабанящего по многоярусной крыше. Дальше последовала томительная пауза, во время которой каждый убедился, что не получил кинжалом в спину, и они снова сжали друг друга в объятиях.

— А ты набрал вес, варвар, но только не говори, что пристрастился съедать демонов, а не просто потрошить!

— Всего разок попробовал, и не напоминай мне больше о Хортрэпе, — ответил Марото, и сердце забилось быстрей. — Если только Хватальщик не где-то здесь. Это так?

— Вы разминулись на какие-то минуты. — Феннек указал завитым носком сапога на круг, проведенный дегтем по каменным плитам. — Хортрэпа сдуло словно грозовым ветром, и настроение у него было под стать погоде. Я описал ситуацию, и он посчитал благоразумным свалить отсюда подобру-поздорову.

— Вот зараза! — Марото хмуро взглянул на грязный след, оставленный колдуном. — Он, случайно, не сказал чего-нибудь перед уходом?

— Кроме ругательств? — Феннек пожал плечами, выпуская клубы дыма; его толстый бильярд выглядел самой непритязательной из всех трубок, которые София вырезала для своих друзей, но рисунок на чаше был великолепен. — Он заявил, что, если не отыщет Софию, наступит конец света, и спросил, не было ли известий о ней. А я ответил, что он, похоже, последний, кто видел ее живой, а также последний, кто видел тебя, и оба этих события имели место неподалеку от Врат Языка Жаворонка. Он имел какое-то отношение к твоему исчезновению?

— Примерно такое же, какое я буду иметь к его исчезновению, как только повстречаюсь с этим двуличным уродом. Если коротко, то он отправил меня на Джекс-Тот. Я сбежал оттуда — хотел вернуться сюда, но меня схватили в Дарниелле, потом освободили, и вот я здесь. И привел с собой пятьсот раскаявшихся цепистов, готовых в бою заслужить свободу.

— Пять тысяч? — переспросил Феннек.

— Я нянчился с ними всю дорогу из Дарниелльской бухты, и их пятьсот... — поправил Марото, раздраженный тем, что каждый считает своим долгом высказаться о численности его полка. — Ну хорошо, готов признать, что их теперь немного меньше, но потери при транспортировке закономерны, особенно в такую погоду.

— Пятьсот, значит, — хмыкнул Феннек, и Марото узнал бы эту кривую усмешку, даже если бы не ожидал ее увидеть. — Ну да, что это за война, без ошибок разведки? Я не рискнул бы открывать тайный проход ради пятисот солдат, да к тому же цепистов!

— Раскаявшихся цепистов, — поправил Марото. — Люди способны меняться, Феннек. Я надеюсь.

— Хорошо, но будь их пять тысяч, все равно не хватило бы, — пожал плечами Феннек. — Ох, где только меня воспитывали? Позволь предложить тебе чашку чего-нибудь?

— Лучше всего и сразу, — глотая слюнки, ответил Марото и подошел к освещенному лампами столу командующего с мокрой картой и разбросанными в беспорядке фигурками.

Усбанец протянул кремнеземцу коробочку с тубаком, а сам наполнил нефритовую миску рисовой кашей, пока Марото набивал трубку Бань смесью пряных снежно-белых и сладких черных, слегка подсушенных листьев.

— Ты действительно считаешь, что все так плохо?

— Уверен, что все еще хуже, — сказал Феннек, наливая в чашки чай, а Марото тем временем с волчьей жадностью набросился на холодную соленую кашу. — Ешь сколько влезет, — возможно, это наш последний обед. Когда они принялись разрушать внешнюю стену, мы решили, что у нас есть шанс, — настолько медленно продвигалась осада. Но теперь подозреваю, что это было сделано умышленно: нам позволили вдоволь насмотреться на то, как их армия все росла и росла, а наш боевой дух все падал и падал. Больше двух недель они просто накапливались, но, взявшись за внешнюю стену всерьез, проломили ее за три дня. Потом еще неделю провозились с этой. Как только начнут настоящий штурм, с нами будет покончено — эта стена в некоторых местах едва держится. Она подперта кольями. Кольями, представляешь?

— Тогда зачем же ты переметнулся? — спросил Марото.

Феннек удивленно посмотрел на него. Марото прополоскал рот чаем, чтобы смыть вязкую кашу, и проглотил. Это был один из тех болезненных глотков, которые так ужасно раздражают.

— Если шансы настолько мизерны, зачем ты поступил на службу к императрице? И что случилось с кобальтовыми, после того как я вас оставил?

— Ох... — вздохнул Феннек и долго не мог произнести ни слова, отчего сердце Марото сжималось все сильней.

Его худшие опасения за судьбу друзей подтвердились. Чтобы заглушить боль в груди, он принялся доедать клейкое варево. Феннек заговорил снова, причем резким и злым тоном, какого Марото за ним не помнил:

— Мы пришли сюда, чтобы помочь, но нас обманули. Императрица Рюки подстроила ловушку, и... Канг Хо погиб. Она убила и всю его семью.

— Вот дерьмо!

Марото выронил миску, и та с грохотом упала на стол. Он не видел Канг Хо много лет и теперь горько сожалел об этом. Почему Марото ни разу не побывал у него на островах? Или все-таки побывал? Одно время он чересчур увлекался морскими скорпионами, и у него сохранились какие-то смутные воспоминания... Но нет, будь оно все проклято! Он должен был поддерживать связь со старыми друзьями. Марото никогда не сомневался в том, что первым из Негодяев отбросит копыта, а осторожный Канг Хо будет последним.

— Мне очень жаль, Феннек. Я знаю, что вы с ним... Я принесу ради него жертву огню, и мы споем какую-нибудь сутру Трве, но тебе придется начать первому.

По всей стене зазвучали непорочновские рожки, и Феннек вздохнул:

— Лучше приберечь траурные песни для нас самих, старый волк. И докуривай скорее — это сигнал к бою. У нас была только одна надежда — отстоять Осенний дворец, но теперь и она рухнула. Это конец. Конец Кобальтовому отряду, Отеану и всей Звезде.

— Последний вопрос! — Марото пришлось едва ли не кричать, чтобы вытолкнуть эти слова из горла. Весть о смерти Канг Хо почти довела его до отчаяния, однако нужно было еще узнать, что случилось с остальными друзьями. — Приятель, расскажи-ка поскорей, что произошло после моего исчезновения. Вы пришли сюда, Чи Хён и Канг Хо, а что с...

Марото хотел произнести имя Пурны, но в этот момент молния ударила в соседнюю башню, и, даже когда грохот умолк, дождь продолжал яростно колотить по крыше, и трудно было разобрать, что говорил Феннек.

— ...Держала весь наш отряд в плену, но, когда началась осада, спохватилась и предложила нам свободу, если отстоим Осенний дворец. Посланник императрицы соловьем заливался о том, что все смертные — одна семья, и если даже изредка у нас случались разногласия, то мы должны забыть о них и вместе выступить против Изначальной Тьмы. — Феннек ухмыльнулся. — Как только я принял командование, первым делом воодушевил солдат, разрешив им разграбить замок, и написал тотанцам на всех известных мне языках, что готов открыть им дорогу в город, если они дадут беспрепятственно уйти Кобальтовому отряду. Увы, никакого ответа я не дождался, но через час или два мы прекратим следить за твоими цепистами, и вот тебе мой совет: учти, что согласившийся сражаться за тебя в обмен на свободу так же легко согласится сражаться и против тебя, если у него появится шанс.

— А мои ребята? — спросил Марото, и незажженная трубка задрожала у него в руке, когда Феннек встал, освещенный молнией.

Подождав, когда затихнет гром, Марото тоже поднялся на ноги. Было обидно узнать о судьбе друзей лишь теперь, накануне собственной неизбежной гибели. Почему бы не оставить их живыми в своем сердце, пока оно еще бьется? Потому что он это заслужил, вот почему.

— Мои ребята живы, Феннек? Пурна и Чхве, Дигглби, Дин и Хассан? Мой племянник и отец, что с ними?

— Э-э-э... кто-то из них мог и остаться в живых.

Вряд ли Марото хотел услышать именно такой ответ, но это был не худший вариант, учитывая обстоятельства.

— Раз так, где я могу их увидеть? Какую часть стены они защищают?

— Здесь нет никого из них, Марото. Возможно, кто-то сейчас в безопасности, но я не знаю где, — мягко ответил Феннек и положил мохнатую лапу на плечо Марото; жест не предвещал ни хрена хорошего. — Но я точно знаю, что твой отец... погиб в первой битве у Языка Жаворонка.

— Ох!

Совсем не это ожидал услышать Марото. Значит, проклятый богами сын Рогатых Волков умер? И был мертв с того самого дня, когда Марото угодил на Джекс-Тот? Пока горе не сковало его язык, он спросил:

— А остальные? Если они не прибыли сюда вместе с кобальтовыми, может, сейчас целы и невредимы?

— Только Чхве... — начал было Феннек, но губы задрожали, как должно было случиться с Марото, будь он достойным сыном Безжалостного.

— Что «только Чхве»? — в отчаянии воскликнул Марото, когда Феннек замолчал и прикрыл глаза. — О чем ты, Феннек?

— Только Чхве пришла с нами сюда. — Феннек разлепил мокрые веки и встретился взглядом с Марото. — Она спасла мне жизнь, когда убивали Канг Хо. Я бы точно сделал какую-нибудь глупость, но она помешала. Очнулся уже на тюремном дворе, где держали всех кобальтовых... но ее больше не видел.

— Но это еще ничего не значит! — возразил Марото, наконец ощутив вкус философии Бань, и повторил ее слова: — Надежда есть, пока мы не знаем наверняка...

— Императрица Рюки приказала казнить ее, Марото, неделю назад. Ее и старого полковника Хьортта. Про остальных твоих друзей мне ничего не известно, но я точно знаю, что Чхве погибла.

Марото открыл рот... и снова закрыл. Сказать было нечего. Кулаки сжались, сердце в груди — тоже, но все остальное обмякло, так что он едва устоял на ногах. Словно почувствовав это, старый товарищ обнял его и поддержал, но за пределами этого жалкого комочка тепла разливался безграничный холод, наполненный ужасами.

Не обязательно было видеть атакующие армии Джекс-Тота, чтобы помнить о них. Марото опустил глаза и уставился на отраженный в луже на каменном полу усмехающийся череп. Отражение задрожало, а потом оказалось, что дрожит не вода в луже, а сама терраса. Тотанцы пробили стену, и она рухнула. И Марото рухнул вместе с ней.

Глава 17

На выходе из замка Софии пришлось сразить нескольких охранников, но не больше, чем требовала необходимость. Однако, если на Предвратной площади выяснится, что Индсорит мертва, Холодный Кобальт даст понять этому городу, что означает слово «бойня». София бежала трусцой мимо горожан в капюшонах, размахивавших тростниковыми свечами, следуя за потоком огней. Она не спрашивала у прохожих, состоялась казнь или еще нет, — это немного задержит ее, но не заставит отказаться от намерения, если уже поздно. Предатели из Народной Стаи должны ответить за то, что сделали с двумя королевами, которые хотели им помочь.

София со своим демоном вышла на широкую арену Предвратной площади, одного из немногих мест, где можно увидеть небо не с крыши. Ночная темнота уже рассеялась, тяжелые серые тучи приобрели фиолетовый оттенок. Далеко впереди поток горожан в капюшонах исчезал во Вратах, и София от неожиданности поскользнулась, чуть не упав в грязь. Это что еще за хрень?

Но нет, Софию просто обманули глаза. Процессия проходила по самому краю Врат, и каждый бросал туда свою свечу, а затем потемневшая колонна резко поворачивала к одной из четырех улиц, выходивших на площадь. По одну сторону от Врат, там, где люди бросали свечи в Изначальную Тьму, расположилась Народная Стая, за длинными столами, словно аристократы на пиру. На дальнем краю площади выстроились тяжеловооруженные охранники, а перед ними, между новыми правителями Диадемы и Вратами, стояла Индсорит.

София ожидала худшего. В мыслях своих она слышала предсмертный крик и видела, как палач срезал очередную полоску плоти или как бездыханное тело, распятое головой вниз, висело у самых Врат. Думалось ей, что Народная Стая не может обойтись без такого жестокого символизма. И хотя подозрения не были далеки от истины, все же София не опоздала. Не совсем опоздала. Индсорит, с поднятыми над головой руками, привязали к столбу.

Вместо короны ей надели дурацкий колпак, заткнули кляпом рот и завязали глаза. Нелепые грозди драгоценных камней искрились на шее и животе, на запястьях и лодыжках, но больше на ней не было одежды. Только собственная кожа. Когда слабое желтоватое сияние пробилось сквозь низко нависшие тучи, ее собрались лишить даже этого — женщина в медвежьей маске, что сидела на коленях перед мечом с одной стороны столба, поднялась на ноги, а мужчина, на чьей маске была изображена волчья морда, наклонился к молоту Софии, лежавшему по другую сторону. И тогда София тоже начала действовать.

В этот момент один из столпившихся у Врат людей в капюшонах отделился от процессии и решительно двинулся к привязанной королеве и сидящим правителям. Охранники за спинами Народной Стаи бросились наперехват неизвестному, что-то громко кричавшему и махавшему руками, и София остановилась в нерешительности. Она ощущает небывалый прилив сил, ее сопровождает демон, но стоит ей допустить ошибку, и охранники убьют Индсорит, непременно убьют. Перерезанное горло смотрится не так эффектно, как содранная заживо кожа, но они скорее решатся на это, чем позволят Софии уйти вместе с приговоренной.

Судя по тому, как вилял хвостом демон, он рассчитывал славно порезвиться.

— Послушай, Мордик... Мы будем вести себя естественно, пойдем легко и свободно, но, как только они раскроют маскарад, мы бросимся вперед, заберем Индсорит и прыгнем во Врата. Ты выведешь нас... вот зараза, через Усбанские Врата, наверное. Как можно дальше отсюда. В Трве сейчас должно быть очень красиво.

Демон заскулил, то ли несогласный со всем планом, то ли с тем, что дело обойдется без кровопролития.

— Но если ее убьют... — София готова была умертвить каждого на этой площади и даже во всем городе, но вряд ли такая перспектива заставила бы демона охотней помогать в спасении. — Если ее убьют, Мордик, мы все равно прыгнем во Врата, сразу же. Но пока она жива, будем сражаться за нее, а это означает, что ты можешь съесть столько, сколько пожелаешь. Нарасти мясца на косточки.

Мордолиз гавкнул, соглашаясь по крайней мере с этой частью плана. Расправив принесенный Борисом оранжевый плащ городской милиции, наброшенный поверх кольчуги, которую она забрала у кого-то по дороге из замка, София пристроилась в хвост процессии и зашагала к Вратам. Впереди от толпы отделился еще один человек и, подойдя к первому, заспорил с охранниками, не пускавшими их к Народной Стае и привязанной к столбу королеве. Они никак не унимались, и один из членов совета поднялся со своего места, чтобы узнать причину скандала.

Не слишком удачный отвлекающий маневр, но лучше, чем совсем никакого. София могла пройти с другой стороны, где между ней и Индсорит не осталось охранников. Дойдя до края Врат, она подняла расколотый щит и дерьмовый меч, прихваченный заодно с кольчугой. София двинулась слева от Врат, но Мордолиз, своенравный монстр, залаял как недорезанный и поскакал вправо, где кучка охранников разбиралась с двумя чудаками, вышедшими из толпы. Один из возмутителей спокойствия оказался кремнеземцем, с длинными седыми волосами, как у племянника Марото, но Софии было не до него — она решила воспользоваться вмешательством Мордолиза, чтобы быстро пройти с другой стороны Врат.

Там стоял на посту лишь один охранник, но ее заметили сразу несколько человек из Народной Стаи и вскочили, указывая. Ну и пусть. София бросилась вперед — как в старые добрые времена, начала атаку без четкого плана и реальных шансов на успех. Оба палача уже были на ногах, но, по крайней мере, еще никто не встал между ними и Холодной Софией, Баньши-с-Клинком.

Глава 18 

Молния ударила в храм Пентаклей, дугой скатилась по его крыше в форме морской раковины и рассыпалась паутиной перед открытыми, несмотря на штормовую ночь, дверями. Позади храмовой лестницы вспышка ослепила арьергард тотанской армии, бредущий по полям в сторону Осеннего дворца. Чи Хён поднялась на верхнюю ступеньку, ее глаза заслезились от запахов грозы и влажной земли, чавкающей под ногами захватчиков. Мохнокрылка снова уселась у нее на плече, чтобы набраться сил перед битвой, а может, ей просто не нравилось летать под таким сильным дождем.

Вот они и дома. Больше того, Юнджин подтвердила точность своих предсказаний; на такой удачный момент возвращения Чи Хён даже не рассчитывала — Джекс-Тот уже расчистил для нее дорогу к Отеану, и оставалось только отправиться следом и потребовать голову императрицы.

Как ни заманчиво позволить тотанцам и непорочным ослабить друг друга, а потом разбить обе армии, такой хладнокровный расчет не подходит для горячего сердца смертной... Ну хорошо, сначала она так и хотела поступить, когда Юнджин в ведьмовском трансе поведала, что Отеан осажден армией чудовищ, но это случилось больше года назад, и в последующие месяцы Чи Хён отказалась от первого побуждения. Она поклялась любой ценой отомстить ненавистному врагу, но если ради собственной выгоды постоять в стороне, когда тотанцы будут убивать ни в чем не повинных жителей, то чем она лучше императрицы? Кроме того, ее верные кобальтовые, вероятно, все еще в отеанском плену.

И все же не стоит давать сигнал к атаке прямо сейчас. Лучше подождать, когда тотанцы подойдут по полям к Осеннему дворцу, чем предупредить их об опасности с тыла. Врата дают определенное преимущество, но нельзя забывать о том, что это настоящее бутылочное горло. Это пригодится, когда она займет трон Самджок-о. Если построить казарму рядом с храмом, сотня солдат сможет защищать Врата сколь угодно долго, какая бы огромная армия ни пыталась прорваться через них. Хватило бы и десяти отборных бойцов, но со временем они бы устали от убийств, и их все равно пришлось бы сменить.

— Ух ты!

Чи Хён вздрогнула, услышав голос Хёри, и хотела было отругать ее, пришедшую без команды, — что будет, если ее семья решит, что можно не исполнять приказы? Но, увидев восторг на лице младшей сестры, вдохнувшей душный воздух Непорочных островов, Чи Хён вместо упреков крепко обняла девочку. То есть бывшую девочку — эта женщина, одна из лучших ее капитанов, стала такой же старой, какими были их отцы, когда все только начиналось.

— Думаешь, они уже прорвались через внутреннюю стену? — спросила Хёри, куда лучше разбиравшаяся в тактике, чем сестра, и придумавшая план этого боя.

— Давай заберемся на крышу храма и посмотрим, — предложила Чи Хён. — Чхве показывала мне, как это делать, еще до того, как мы в первый раз прошли через Врата. Мы смотрели сверху, как солнце восходит над дворцом. Хватаешься вот за эту балку, потом подтягиваешься и...

— Нельзя подниматься на крышу в такую грозу, — произнесла Хёри голосом их первого отца... и лукаво добавила голосом второго: — Генерал.

— О боги! Помнишь, как мы с тобой залезли на поющую пирамиду к северу от Тёрбида, а Сасамасо ругалась, точно...

— Это сигнал нам, — перебила Хёри.

Проследив за ее взглядом, Чи Хён поняла, что их появление на лестнице храма не осталось незамеченным. С полдюжины демонов с вытянутыми телами отделились от марширующего войска и повернули назад, выяснить, что происходит. Вот и началось. Чи Хён не сомневалась, что мечу не терпится очутиться в ее трехпалой руке, точно так же как и ей не терпится ощутить рукоять.

— Ты, наверное, хочешь... — начала Хёри.

— Нет, это сделаешь ты, — ответила Чи Хён, дрожа от волнения, какого давно не испытывала.

Никто не станет отрицать, что она стала опытным воином, закаленным в сотне сражений, но эта битва — особенная. А если все получится, то станет для нее и последней.

— Есть, генерал!

Хёри прошмыгнула обратно в храм, преодолев бездну между двумя мирами быстрее, чем сама Чи Хён успела бы добраться до подножия лестницы. Младшей так нравилось командовать, что Чи Хён давно ушла бы в отставку, если бы не пообещала первому отцу, что приведет сестер домой. Он куда больше собственной дочери верил в ее способности, и она не смела нарушить клятву, данную умирающему. Если бы он продержался немного дольше...

Хёри привела под уздцы Шаграта и Териона. С тех пор как Чи Хён заслужила уважение Шаграта, он пронес ее через множество битв. Сестры назвали своих скакунов ужасными панголинами, хотя сходства было не больше, чем у монстров, скачущих сейчас к храму, с лошадьми. Шаграт обнюхал Чи Хён, она погладила черную чешуйчатую голову, затем поставила ногу в стремя и вскочила в седло. Пока она поправляла древко знамени в бандольере, подоспела первая дюжина кобальтовых всадников; они спустились по ступенькам и понеслись галопом вперед, чтобы перехватить атакующих монстров с нефритовыми глазами. Прежде чем Хёри успела возразить, Чи Хён поскакала за ними, вовсе не собираясь врезаться в задние ряды тотанцев. Ей просто очень хотелось, чтобы непорочные на стенах города увидели развевающийся кобальтовый флаг и поняли: спасение пришло из тех самых Врат, куда они однажды ее загнали.

Тотанцы уже сообразили, что угодили в западню, и весь их арьергард развернулся к храму Пентаклей, но пешим солдатам предстояло немало пройти до него по вязкой земле. Однако скакуны без всадников двигались намного быстрей. Дико верещавшие табуны этих существ выскочили галопом из проходов, которые открыли для них пехотинцы. Монстров оказалось больше, чем ожидала Чи Хён, но это лишь означало, что ее кавалерии придется защищать храм вдвое упорней, пока вся армия кобальтовых не пройдет через Врата. Чи Хён протрубила в рог, который вырезала сама взамен утерянного во второй битве у Языка Жаворонка. Тот трофей утащила с собой тварь более огромная и жуткая, чем даже рогатые волки, — и теперь Чи Хён не терпелось показать обновку Чхве и спеть ей свою песню, после того как она освободит верного капитана и остальных кобальтовых из непорочновского плена.

Молнии раскололи дождливое небо над Отеаном, а внизу, на земле, начался настоящий ад, когда первые кобальтовые схлестнулись со своими остроногими противниками. Эти твари не обращали внимания на скакунов, стараясь укусить вертикально раскрывающейся пастью всадников, и небезуспешно. На флангах у Чи Хён пока было чисто, но спереди навстречу несся здоровенный монстр. Горящие глаза смотрели прямо на нее, челюсти широко разошлись, и Чи Хён наклонила копье... но пустить его в ход не пришлось.

Шаграт предупреждающе фыркнул, и она ухватилась за луку седла, а скакун поднялся на дыбы, скользя на задних ногах по влажной земле. Когда тотанский монстр подскочил, панголин лягнул его в раскрытую пасть, едва не оторвав чудищу голову. Но не успела Чи Хён похвалить своего скакуна, как налетело еще трое противников.

Она похлопала по чешуе Шаграта, но тот, как всегда, опередил ее команду, остановился так быстро, как только позволяла грязь под ногами, и повернул назад. Его толстый хвост был в два раза длинней туловища и обычно без всякого изящества волочился по земле, но в бою выстреливал со скоростью хлыста, а чешуйки резали врага, словно зубья пилы. Он сбил с ног двух перепуганных монстров, а Чи Хён воткнула копье прямо в голодную глотку третьему. Как только враг повалился на землю, Шаграт оглянулся проверить, все ли в порядке с его хозяйкой, вытянул нелепый длинный язык и слизнул брызги крови с ее лица. Чи Хён кормила его так же старательно, как и Мохнокрылку, но Шаграту требовалась не столь эфемерная пища.

И тут к ним устремились новые монстры. Шаграт втянул язык и рванулся было навстречу вражескому табуну, но Чи Хён развернула его в сторону храма. Кобальтовые быстро проходили через Врата, все пятьсот кавалеристов уже спустились по лестнице, а первые боевые машины начали разворачиваться у стены храма. Но пехота, когда очередь дошла до нее, двигалась адски медленно. Только опыт и смекалка помогли Чи Хён и ее капитанам понять, что тотанцы еще долго будут оставаться на безопасном расстоянии, так что вся армия успеет занять позиции и не придется сдерживать врага с фронта. В тот момент, когда Чи Хён оглядывалась, чтобы убедиться, что никто не погнался за ней, молния ударила в крышу Осеннего дворца, и под аккомпанемент грозовых раскатов длинная лента внутренней стены просела и обрушилась.

Чи Хён опечалила эта картина — дворец был символом величия не только Отеана, но и всех Непорочных островов. Однако в глубине души она чувствовала недостойное злорадство при мысли, что императрице непременно скоро доложат о случившемся. Чи Хён представила себе ярость на изможденном лице этой женщины, бессильной свидетельницы гибели всего, что ей дорого... А затем смущение и стыд, когда она получит весть о том, что защищать страну явились те самые сестры Бонг, которых она сама изгнала с родины.

Чи Хён продолжала усмехаться, когда поле боя осветила новая вспышка, и чувство удовлетворения исчезло так же быстро, как рухнула стена Осеннего дворца. На кобальтовых надвигалась еще одна армия с сотнями похожих на лошадей страшилищ, скакавших в авангарде, и огромных неповоротливых монстров, ковылявших в гуще тотанской пехоты. Они снова превратились в расплывчатое пятно, как только молния погасла, а дождь припустил еще сильнее.

Да, хреновые дела. Даже если кобальтовые успеют переправиться до прибытия этой второй силы, что маловероятно, они все равно окажутся зажаты между двумя армиями. Чи Хён не сомневалась, что ее солдаты смогут одолеть одно войско монстров, а затем ворваться в Отеан и разобраться с оставшимися в живых непорочными, но драться с двумя противниками по очереди или одновременно — это совсем разные вещи.

— Не повезло! — крикнула Чи Хён сестре, сидевшей верхом на Терионе на ступеньках храмовой лестницы и руководившей потоком солдат, что продолжал двигаться через Врата. — По твоему грандиозному плану мы должны были зажать тотанцев в тиски между нашей армией и непорочными? Сокрушить ударом с двух сторон?

— Да вижу я, вижу! — Голос Хёри с трудом пробивался сквозь шум дождя, звон стали, вопли смертных тварей и клекот чудовищ. — Все вопросы к Юнджин, моя тактика строилась на основе ее видений.

— И что нам теперь делать? — спросила Чи Хён, дожидаясь очередной молнии, чтобы выяснить, как близко подошла другая армия, но погода отказывалась помогать ей.

— Будем сражаться, как демоны, и посмотрим, что из этого получится, — сказала Хёри. — Возможно, непорочные выйдут из замка и ударят по первой армии, не позволяя ей зайти нам в тыл, пока мы будем разбираться со второй.

— Возможно, — ответила Чи Хён. — Но еще они могут воспользоваться передышкой и укрепить стены, не покидая их. Мы, непорочные, всегда действуем так разумно.

— Некоторые из нас, — поправила Хёри. — Впрочем, должна признать, что мы долго не продержимся, если не случится что-то непредвиденное. Разве это не забавно — после всей той хрени, которую нам пришлось пережить, чтобы вернуться сюда?

— Я слышала предсказания и получше. — У Чи Хён от такой перспективы упало сердце. — Но бывали и похуже. Думаю, остается только ждать. Посмотрим, чем все кончится.

Глава 19

–Я вам говорю, что это не может обождать! — Дигглби орал во всю мощь легких и подпрыгивал, очевидно надеясь, что так его выкрики перелетят через плечи охранников, преградивших ему дорогу к Народной Стае. — Джекс-Тот готовит вторжение! Звезда в опасности! Это самая важная новость с Века Чудес!

— А я тебе говорю — заткнись! — сказала дородная женщина в оранжевом плаще, ткнув пальцем в грудь Дигглби. — Я пыталась быть вежливой, но теперь все. Пошли за мной.

— На встречу с Народной Стаей? — спросил Мрачный, заметив, как один из сидевших за столом позади Врат покинул свое место и направился к ним через площадь.

— На встречу с тюрьмой, придурки хреновы, — ответила старшая охранница. — Давай сюда дубинку, здоровяк, и ступай за нами.

Мрачный облизал губы, оглянулся на Дигглби... и проклял себя за то, что совершил такую невероятную глупость. Все вышло, как и предупреждала Неми, но, в отличие от Мрачного, ведьма не отделилась от толпы горожан в капюшонах, так что хотя бы она одна сможет добраться до Отеана. Мрачного едва не замутило, когда он осознал, что натворил: сам выбросил в мутную воду все надежды встретиться с Чи Хён и Гын Джу, и ради чего, спрашивается?

Чтобы поддержать блестящий план Дигглби и помешать одобренному городскими властями грандиозному ритуалу, что должен свершиться возле самых Врат.

— Давайте считать, что произошло глупое недоразумение, — предложил Мрачный. — Забудьте об этом, и мы с другом уйдем подобру-поздорову.

— Да, засранцы, вы уйдете, но вместе с нами, — сказал другой охранник, опустив алебарду так, словно собирался проткнуть ею кремнеземца.

Копье в руке Мрачного потеплело, и, словно почувствовав волны голодного нетерпения, исходившие от обернутого кожей оружия, еще один из полудюжины охранников протянул к нему руку со словами:

— Я просто возьму его на хранение, хорошо?

— Это безобразие! — зашелся криком Дигглби, когда двое охранников схватили его и потащили прочь.

Третий сжал древко копья Мрачного, но тот никак не мог отпустить оружие — едва он это сделает, все надежды оказаться в Отеане мгновенно умрут. Охранник дернул копье на себя, но ничего не добился. По его лицу Мрачный видел, что все может кончиться очень большими неприятностями, но пальцы никак не желали разжиматься.

— Дигглби? — Позади охранников появился пожилой мужчина с румянами на лице, облаченный в дорогую черную сутану с желтым воротником и обшитую бисером оранжевую шляпу. — Это в самом деле ты?

— Вы знаете эту деревенщину, кардинал? — осведомилась старшая охранница.

— Дядюшка Обедир! — Дигглби сбросил с плеч чужие руки. — Значит, ты жив? И даже лучше того — можешь помочь нам! Скажи этим головорезам, что у нас есть новости чрезвычайной срочности для Народной Стаи.

— Милостивейшая госпожа, — обратился старик к охраннице, — похоже, мы должны выслушать его. Пропустите моего племянника и его друга. Я уверен, они не стали бы поднимать шум, если бы дело не было исключительно важным.

Охранник отпустил копье Мрачного, они с облегчением обменялись улыбками. Охренеть, как это удачно, когда трудности разрешаются сами собой. Дигглби, приятель, ты доказал, что даже без своего демона остался прежним везучим щеголем.

И вдруг, когда дела разнообразия ради пошли на лад, раздался собачий лай. Все уставились за спину Мрачному, только сам он не обернулся — не смог бы, даже если бы очень захотел, потому что кровь застыла в жилах. Он узнал этот лай и почувствовал его издевательскую фальшивость — бегущее к нему существо, похожее на собаку и гавкающее, как собака, на самом деле собакой не было. Это был демон Софии.

— Убийцы!

Мрачный не понял, кто кричал, но, едва эти слова разнеслись над площадью, началось натуральное светопреставление. Охранники перед ним, а заодно и Дигглби, вернулись от спокойствия к прежней степени раздражения, пики мгновенно опустились, мечи выскочили из ножен. Дигглби все еще пытался протолкаться к своему дяде, но вдруг та самая женщина, что первой остановила их, решила прикончить пашу. Странное ощущение; Мрачный не взялся бы объяснить, как это отразилось в ее лице, но так оно и было — глаз охранницы задергался, она сжала зубы и направила пику в горло Дигглби.

Однако не успели ее руки прийти в движение, как Мрачный тоже начал действовать, и не случалось еще такого, чтобы громоздкая имперская пика оказывалась быстрее копья кремнеземца.

Он пригнулся и ударил по нижнему концу оружия охранницы, так что оно подскочило и даже не задело Дигглби. Мрачный не надеялся разоружить ее, но, когда он махнул копьем, намотанная на наконечник кожа отчего-то свалилась, обнаженная сталь сошлась с серединой пики, перерубив древко... и державшую ее руку. Мрачный не мог поверить в такую хрень, он ведь очень тщательно упаковывал наконечник и, кроме того, целился на добрых полфута ниже пальцев. Но вот они — летят вверх вместе с половиной пики.

— Я не хотел!

Его возглас, как и звучавшие вокруг воинственные крики, оставлял мало надежды, но, по крайней мере, был искренним... Конечно, не настолько, чтобы умиротворить остальных охранников, которые поступили в точности так, как ожидал Мрачный. Он попятился от них, налетел на Дигглби и согнулся пополам от спазма в раненом животе. Но, и корчась от боли, зацепил копьем ноги подбежавшего охранника и качнул древком, чтобы лишь повалить противника, не причинив тяжелых повреждений. Тот завопил; остальные охранники подхватили его крик, окружая со всех сторон; демон Софии продолжал лаять; и Дигглби тоже орал, требуя ответа, что за дерьмо устроил Мрачный, как будто именно он и был во всем виноват.

Мрачный выпрямился, морщась от адских мук в животе, и увидел истинную виновницу всех этих неприятностей, обегающую Врата с другой стороны, — серебристоволосого демона по имени София. Необходимо было остановить ее, прежде чем она устроит в Диадеме преисподнюю, ведь она, похоже, именно этим сейчас и занималась. Оба оказались в самом центре всей этой хрени, что подтверждает правильность хотя бы одной части пророчества, связанной с Мрачным. Однако София вовсе не выглядела покойницей, несмотря на последние слухи, и он задумался о том, каких действий ожидает от него Безликая Госпожа. Невозможно остановить того, кого невозможно убить, — вот в чем главное дерьмо. Но послушайте, Диадема ведь не охвачена пламенем, так что все, возможно, не настолько плохо, как могло быть.

Пока что.

Глава 20 

Все оказалось еще хуже, чем мог себе представить Марото при всем его адски богатом воображении. Можно было надеяться, что его изворотливый ум поможет выкарабкаться и из этого горшка с вонючим кимчи, ан нет — отвратительно начавшееся утро в Отеане обещало стать еще хуже.

Две тысячи кобальтовых. Не самые смышленые ребята, судя по тому, что отправились следом за генералом Чи Хён прямо во Врата Языка Жаворонка.

Тысяча четыреста непорочных. Лучше обученных и вооруженных, чем кобальтовые, но вряд ли они самые сильные и хитрые бойцы на островах. Это было очевидно по тому, что императрица послала их на слабый участок стены, защиту которого любой разумный советник назвал бы безнадежным делом. С такими скудными ресурсами, во всяком случае.

Ах да, еще пятьсот цепистов... Ну хорошо, четыреста. Трудно поверить, что Марото потерял почти пятую часть отряда, пока довел его до Осеннего дворца. На самом деле он ожидал, что потеряет половину. Но это лишь доказывает, что иной горшок куда крепче, чем кажется.

Итак, набирается почти четыре тысячи солдат, укрытых за стенами прославленной в легендах крепости. Это вам не комар чихнул... если только легенды не врут.

Однако приблизительно тридцать секунд назад выяснилось, что они все-таки врут.

В ушах звенело, а шлейф удушливой пыли, что накрыла покосившуюся террасу, еще не прибило дождем, поэтому Марото не спешил вставать, откашливаясь и размышляя. Чхве погибла. И отец тоже. Оглушенный ко всему прочему падением лицом вниз, Марото чувствовал себя так, как будто отрастил второе сердце и оба теперь разорвались на куски от этих печальных известий. Предположим, еще до того, как Марото с Феннеком успели разомкнуть объятия, та часть стены, что протянулась к северу на четверть мили, рухнула, послав ударную волну вдоль всей линии обороны, так что встреча с погибшими родными и близкими на какое-то время откладывается... Но это лишь означает, что ему предстоит вместить в себя столько горя, сколько он выдержит. И причинить другим вдвое больше вреда, прежде чем погибнет сам. Это как минимум.

Таковы были расчеты Марото, обыденные, как ежедневный восход солнца над морем Демонов.

Наконец он почувствовал, как дождевая влага стекает по шее и пощипывают икры ног, торчащих из-под боевой юбки. Смог вдохнуть горячий воздух, не закашлявшись. Дым перед глазами рассеялся, словно Черная Старуха подавала ясный сигнал, и Марото посмотрел не на запад, где бушевала тотанская армия, а на восток. Великолепное зрелище: до самого горизонта черепичные крыши, похожие на доспех великана. Отеан. Какого демона они до сих пор не отступили в город и не укрылись в одном из оставшихся дворцов, расположенных по его углам?

И что еще важней: какого демона он оглянулся на заднюю дверь, когда чистая и честная смерть стучится в переднюю? Когда-то его называли Бесстрашным Варваром, и хотя Марото подозревал, что в устах Хортрэпа этот титул звучал насмешливо, нельзя отрицать, что в молодости он сначала бросался в драку и лишь потом думал о последствиях. Демоны его подери, он и сейчас делает то же самое... Да, возможно, он худо-бедно научился избегать неприятностей, но каждый раз, когда смерть призывала его, он не задергивал шторы и не прятался в шкафчике под мойкой.

Но все же где-то на Джекс-Тоте он потерял свои яйца... а также печень, селезенку и все другие органы, отвечающие за храбрость. Да, в этой Ассамблее вексов собрались жуткие уроды, тут и сомневаться не приходится, но насколько легче было бы сейчас Феннеку и остальным кобальтовым, если бы в тотанском плену Марото выбрал достойную смерть и не предал Звезду, открыв монстрам дорогу в Отеан? Раньше он рисковал собственной шеей, спасая других, этим Марото всегда был хорош; так какое же необъяснимое колдовство заставило его больше ценить личную шкуру, чем жизнь друзей? Неужели это и в самом деле произошло потому, что, повстречавшись с Пурной и ее компанией, Марото стал получать от жизни больше, чем прежде, и воспринимать ее как нечто такое, о чем стоит беспокоиться? Какая ирония — едва Марото научился ценить свое существование, он перестал вести жизнь, достойную того, чтобы ею дорожить.

Но может быть, он вернулся теперь на правильный путь, если жалеет о том, что не умер?

— Живой, — не спросил, а определил Феннек, и Марото с помощью старого друга поднялся на ноги. Проследив за его взглядом на заливаемый дождем город, Феннек добавил: — Плохие новости, варвар. Я только что получил приказ с почтовым ягнятником императрицы. Наша последняя линия обороны будет именно такой героической, как я и надеялся.

— В жопу... — Марото зашелся в кашле, а затем выплюнул липкий ком из раздраженного горла. — В жопу все это! Последняя линия обороны — это для неудачников, Феннек, но не для нас! Нужно отступить в город прямо сейчас, пока еще осталось время. Если мы вырвемся, то сможем укрыться в одном из дворцов и...

— То же самое нам и приказывают. — Одну лапу Феннек положил на плечо Марото, а второй сжимал свиток пергамента. — Или почти то же самое. Только мы отступим не во дворец, а к надвратной башне в самом сердце Отеана. То есть попытаемся отступить.

— Что еще за надвратная башня? — Марото, прищурившись, всмотрелся в туман. — Что-то вроде тайных Врат, существование которых непорочные скрывали от иноземцев все это время?

— Нет, не тайные Врата, а самые обычные ворота — вон там. — Феннек указал на бледную полоску, разделявшую море домов. — Эта стена идет от Летнего дворца на севере до Зимнего в бухте Отеана и делит город на две части. Пока мы удерживали этот замок, непорочные вывели всех жителей Западного Отеана в Восточный, за стену... А теперь мы должны последовать за ними.

— При всем уважении, приятель, как вышло, что мы до сих пор не отправились туда? — спросил Марото, отказываясь поверить, что из всех людей именно Феннеку нужно объяснять, что такое тактическое отступление.

— Потому что это не просто покинутый город, а настоящая волчья яма. Половину столицы превратили в самую большую ловушку, какую только видела Звезда, а нам отвели роль приманки. Пока тотанцы преследуют бегущего врага, у них не будет времени осмотреть окрестности, а потом станет уже поздно. Ее изящество соблаговолила прислать мне эту карту с единственным безопасным проходом через западную часть города.

— Проклятье... — Притихшая столица больше не казалась Марото добрым предзнаменованием. — Конечно, никому не нравится вытягивать короткую соломинку, но следует признать, что это неплохой план и до последних рубежей обороны еще далеко. И у нас остается шанс добраться туда и укрыться за надежной стеной, а это куда лучше, чем вообще никаких шансов и вообще никакой стены.

— Но все же не так хорошо, как было бы, пришли она мне этот план в самом начале, когда мы могли вывести большую часть своих солдат, — добавил Феннек. — Даже если начнем отступление прямо сейчас...

— Только сейчас! — Марото рванулся к нему и тут же припал на колено. Мир вокруг него снова покачнулся. Или внутри его. — Проклятье!

— Да, я как раз и ждал, когда смогу удерживать равновесие, чтобы спуститься с этих шатких стен и побегать наперегонки с армией монстров по огромному опустевшему городу, — ответил Феннек, умудряющийся быть одновременно и хитроумным, и хитрожопым. Или это одно и то же? — И когда мы побежим, Марото, у нас уже не хватит дыхания на болтовню, так что может не оказаться другой возможности, чтобы... поблагодарить тебя. За то, что ты пришел сюда, хоть и понимал, что это бесполезно. Я рад, что ты вернулся.

— Вот дерьмо! — проворчал Марото, пока Феннек помогал ему встать на ноги, но на этот раз он не спешил сразу куда-то бросаться. — По правде сказать, Феннек, я понятия не имел, что встречу здесь тебя или кого-то еще из кобальтовых. Просто пришел, чтобы разнообразия ради подтереть за собой. Полагаю, сейчас самое подходящее время начать.

— Самомнение Могучего Марото столь огромно, что он ставит вторжение демонов в заслугу себе одному? — Феннек покачал головой и поднял с пола трубку Бань, которую Марото не просто выронил, а еще хуже — забыл, что выронил.

— Знаешь, это многословная, но не очень длинная песня... — начал Марото, но тут же замолчал.

Дождь наконец-то прибил пыль, и теперь варвар смог оглянуться на запад. В трущобах под стеной копошился черный жучиный рой, переливался через разрушенную внешнюю стену и прижимался к пролому во внутренней. Драть-передрать, их было слишком много, к тому же появились и другие твари. Если не забывать про удачливость Марото, еще худшие твари, сверкающие зелеными глазами под моросящим дождем... И в этот момент Марото снова обрел равновесие.

— Хорошо, но даже если мы остаемся на этой жуткой сцене, не мешало бы поторопиться, правда ведь?

— Давно пора. — Феннек подошел к Марото и кивнул с края накренившейся террасы офицерам, дожидавшимся, когда он спустится на более надежную часть крепостного вала. — Мне очень противно делать то, что сыграет на руку императрице, но не стоит лишать единственного шанса наших преданных солдат. Даже если это лишь ненадолго отложит час окончательного расчета с десятью истинными богами Трве, мы все равно должны попробовать.

— Я думал, ты давно перестал торговать этим товаром, — проговорил Марото.

— В подобные минуты почему-то всегда заново открываю в себе веру, — объяснил Феннек. — Но все же готов еще ненадолго отложить выяснение вопроса, насколько Корпиклани и девять ее братьев и сестер ценят молитвы столь непостоянного монаха, так что шагай быстрей.

— Быстрее быстрого, — ответил Марото, пряча в карман поднятую Феннеком трубку.

На ее поверхности появились свежие царапины, но, как и некоторые другие вещи, украшенные рукой Софии, счастливый кусок верескового корня пережил и это падение. Заодно напомнив Марото, что нужно подобрать и булаву, которая еле держалась на самом краю террасы.

— Ты видишь? — Вместо того чтобы внимательно смотреть себе под ноги, Феннек поднял голову. — Это... это мне снится?

За пеленой дождя и клубами пыли или дыма, что еще поднимались от рухнувшей стены, Марото сначала ничего не сумел разглядеть. А когда разглядел, то пожалел об этом. Никогда не говори, что хуже быть не может, — вот какая отсюда следует мораль.

— Нет, не снится, дружище, этот кошмар я уже лицезрел во плоти.

С привычно вялыми взмахами крыльев над северными полями парил дракон-кальмар. Марото хмуро посмотрел на него и вздрогнул, вспомнив, как липкие щупальца схватили его и подняли в воздух. Летучая тварь еще далеко, но быстро сокращает расстояние, и хотя ее сородичей пока нигде не видно...

— Это она! — Феннек нетвердой походкой прошел мимо Марото, вытянув мохнатые лапы навстречу дождю, словно безумный пророк, жаждущий прикоснуться к божеству... А затем прямо на него спикировала совомышь, с пронзительным писком закружила над головой и улетела обратно на запад. — Мохнокрылка!

— Демон Канг Хо, то есть Чи Хён? — Марото проследил за мелькающей в струях дождя черной точкой, и волосы на затылке поднялись от зловещего образа. — Я слышал, что они продолжают охотиться вблизи могилы своего хозяина, если тот не успел освободить их перед смертью. Но думал, что это просто еще одна сказка. Бедная маленькая тварь.

— Чи Хён не умерла, — выдохнул Феннек. — Она жива. И она вернулась!

— Как это? Ты же сам говорил, что императрица казнила ее!

— Она казнила только Канг Хо, а Чи Хён удалось сбежать через Врата! — Феннек засеменил к краю террасы, тяжелые плиты сдвинулись под его ногами с тошнотворной легкостью. — Вон там! Возле храма Пентаклей, видишь?

С куда большими предосторожностями Марото подошел и посмотрел в ту же сторону, что и Феннек. Но увидел только бесконечные ряды солдат в черной броне и табуны их боевых тварей, прорывающихся за внешнюю стену. И ко всем прочим неприятностям по северным полям маршировал еще один тотанский полк. Повсюду, куда только Марото мог дотянуться взглядом, двигались монстры, и уже не один, а сразу трое драконов-кальмаров нарезали круги над подходящими легионами. Должно быть, Феннек вконец дерьма объелся, раз решил, что Чи Хён...

Нет, вот они. Далеко на западе, в понемногу сужающейся щели между тотанскими войсками, рвущимися к Осеннему дворцу, и другим полком, наступающим с севера, полощутся на ветру синие знамена. За ними видно белое пятнышко храма Пентаклей. Он возвышается над полями, словно клык... или имперский надгробный камень. На глазах у Марото с Феннеком черный поток, лившийся через внешнюю стену, повернул назад, и тотанцы двинулись навстречу кобальтовым, которые угрожали им с тыла.

— Она вернулась! — задыхаясь, повторял Феннек. — Вернулась!

— Ей мало уже позаимствованного у Софии и она решила инсценировать свою смерть? — спросил Марото, но тут же широко улыбнулся. Он еще с первой встречи понял, что этот отпрыск Канг Хо — молодчина. — Как она это провернула? И сколько кобальтовых ушло с ней во Врата, после того как императрица обвела вас вокруг пальца?

— Хрен знает как, но ей удалось! И с ней не было ни одного человека. Это не наши солдаты — она привела совершенно новую армию!

— Новая армия, которая, как и многие прежние, сыграет роль бастурмы в сэндвиче, — сказал Марото, указывая на второй тотанский полк. — Своим неожиданным появлением они добились лишь того, что подарили нам необходимое время для отступления через город.

— Нет...

Лицо Феннека вытянулось, и Марото обругал себя бессердечной сволочью, когда его друг наконец-то понял безнадежность ситуации. Уж лучше бы Чи Хён вообще не возвращалась, чем вот так угодить в мясорубку.

— Мы не можем повернуться к ней спиной! Она попадет в ловушку!

— Окажись Чи Хён на нашем месте, с единственной возможностью для отступления, она бы поступила точно так же.

Марото было противно произносить эти слова. Противно сознавать свою правоту. В каком же холодном и ужасном мире они живут, если здесь может уцелеть только безжалостный и только бессердечный способен добиться успеха!

— Вероятно, ты прав, — сказал Феннек. — Поэтому так важно, чтобы мы, старики, показали следующему поколению лучший пример.

— Да, и я... Постой-постой, что ты сказал?

Феннек усмехнулся той самой сумасшедшей усмешкой, с какой обычно упрекал Марото и Софию в правильных поступках, прежде чем сам совершал какую-нибудь несусветную глупость. И это еще мягко сказано.

— Ты видишь кобальтовых, которых скоро раздавят две тотанские армии, а я вижу тотанцев, которых скоро раздавят два войска кобальтовых, — заявил Феннек, спускаясь с разрушенной террасы к своим капитанам. — Мы ударим стремительно и мощно, всеми силами, какие у нас есть, и сумеем расчистить дорогу в Отеан для Чи Хён и ее солдат, до того как ее проглотит второй полк. А потом отступим вместе.

— Это какая-то безумная хрень! — воскликнул Марото. — Тотанцы уже лезут в брешь, которую пробили в стене Осеннего дворца, и ты сам сказал, что их там десять тысяч! Драть твою мать, у нас появился золотой шанс благополучно отступить в город, а ты предлагаешь вместо этого пробиваться через армию монстров? Когда вторая армия дышит нам в затылок! И все для того, чтобы попытаться спасти девочку, которую ты уже считал погибшей и которая действительно погибнет, прежде чем мы успеем прийти на помощь!

— Да, таков мой план, — подтвердил Феннек, и, пока они спускались к офицерам, терраса зашаталась еще сильней. — Тебе он не по душе, варвар?

— Не по душе? — Марото забросил булаву на плечо, удерживая равновесие на качающейся балке разрушенного замка на краю мира. — Ни хрена подобного, очень даже по душе. Только разреши заскочить в туалетную комнату и поправить грим, прежде чем мы начнем танец.

Глава 21 

Впрежней жизни И’Хома не ведала, что такое любовь. Конечно, она знала это слово и часто им пользовалась, чтобы описать свои отношения с Падшей Матерью или привязанность Всематери к порочному миру. Но все это было настолько отвлеченно, настолько умозрительно... Теперь, впустив ангела в свою плоть, она не только понимала, что такое любовь, но и сама ее испытывала. Душа И’Хомы едва не лопалась от переполнявшей ее страсти, заставляя терять голову, словно грешника, поддавшегося искушениям Обманщика.

Она любила сливаться с Шерденном и Ларген, другими носителями ангелов. Она любила чувствовать, как пауки Ларген переползали со своей хозяйки на ее собственное тело, и слушать напыщенные речи Шерденна, когда они летели на юг, чтобы проследить за ходом вторжения. И’Хоме нравилось тосковать по Ларген, когда старшая жрица осталась на северном берегу Отеана руководить притоком пополнений с Джекс-Тота, и готовиться к возвращению флота непорочных, ведь язычники наконец поймут, что их блокада бессильна против способных нырять на большую глубину левиафанов. И’Хоме нравилось ощущение громадной силы, протекавшей через ее тело. А больше всего прочего она любила чувство полета.

Ее ангельский питомец когда-то парил в Изначальной Тьме, а теперь они вместе витали над бурыми полями Отеана, и это ощущение невозможно описать иначе как с использованием священных слов из пяти букв. Сам летун тоже принадлежал Изначальной Тьме, то есть был плодом бездонного чрева Падшей Матери. Чем дольше И’Хома секретничала со своим ангелом, тем лучше понимала, какова истинная природа Изначальной Тьмы, понимала, что это прежде всего первозданный райский сад, разбитый Создательницей, вечная купель, откуда выходит все праведное и куда возвращаются чистые души. Ее воспитывали на вере в то, что Изначальная Тьма суть ад, но это лишь доказывает, как велико коварство Обманщика. Конечно же, ад более чем реален, но находится он не по ту сторону Врат. Ад — это плоть, это чувственный мир, в котором Обманщик властвует, словно безумный король. Чтобы не попасться в силки Врага человеческого, нужно заглянуть за вуаль, а еще лучше — разорвать ее в клочья, и тогда Всематерь сможет бросить свой священный взор в равной степени и на чистое и на грязное, свершить свой суд над всеми смертными, прежде чем занять законное место на троне повелительницы мира. Все исполняется.

И тем не менее И’Хома не испытывала удовольствия, наблюдая, как ее армии уничтожали грешников, что пытались им противостоять. Раньше, до пробуждения, ей казалось, что именно так и должно быть, но теперь она понимала лучше. Она не наслаждалась убийством. Не ощущала любви, когда видела, как сбившиеся с верного пути грешники падали под косой их спасительницы. Конечно же, их страх перед ее появлением и муки от осознания того, что час расплаты близок, наполняли И’Хому любовью, но само действие не заставляло чаще вздыматься грудь. Нет, каждая смерть разрывала ей сердце и воспринималась как ее собственная ошибка. Победы не радовали И’Хому, хотя она и понимала, что это жертвоприношение, свершаемое божественной сталью Падшей Матери, возвещает о наступлении новой эпохи, лучшей эпохи.

Но даже в самые горькие часы сожаления об этих несчастных грешниках И’Хоме сиял свет. Теперь, когда ее армии прорвались через внешнюю стену Отеана, она видела истину под огромными пластами фальши в глубине священных гимнов Цепи. Она принесла спасение через жертву. Она зажгла свечу для Изначальной Тьмы. Со смертью каждого неверного с Непорочных островов от костяных пик и шипов ее праведных легионов Падшая Матерь подплывает все ближе, и, когда маяк разгорится во всю силу, она вернется из пустоты в этот погрязший во мраке мир. Он спасет грешников от них же самих, приведя с собой ангельское воинство законных наследников Звезды. Обманщик замышляет предъявить свои права на нее с того самого мига, когда материнское чрево исторгло его, насаждая злое семя свободной воли в груди каждого смертного, но скоро все они будут освобождены от этой обузы. Скоро Падшая Матерь возвратится домой, и ее побочные отпрыски не будут знать ничего иного, кроме благоговения, отныне и во веки веков.

Но сначала следует принести жертву. Грехи смертных будут искуплены смертной плотью. Миру еще предстоит доказать, что он достоин спасения, а его бесплодным полям — обогатиться кровью и пеплом. Сад Звезды — это вовсе не Джекс-Тот, а то, во что превратится мир, если у праведных достанет сил выполнить свою работу. Это и есть священное предназначение И’Хомы, то, что способно вынести только истинно любящее сердце, потому что истина будет терзать ее зрелищем множества смертей. Она должна собрать свой горький урожай. И ее любовь к этому несовершенному, развращенному миру так велика, что, даже обливаясь слезами, она доведет дело до конца.

Ждать осталось недолго. Семена посеяны и щедро политы; они уже проросли. Над развалинами внешней стены клубится дым, войска вышли к боковой стене Осеннего дворца, за которым открывается весь город. Где-то здесь прячется императрица Непорочных островов, но, как бы охранники ни защищали ее, им не выстоять против праведных исполнителей приговора. Потребовалось меньше десяти тысяч боевых королев, чтобы сокрушить стену, а тем временем И’Хома и Шерденн привели с собой в три раза больше, чтобы довершить разгром непорочных.

Тысячи и тысячи воинов, не подвластных ни страху, ни милосердию, живущих лишь для того, чтобы исполнять приказы Ассамблеи вексов. Каждый солдат в черной броне состоит из сотен рабочих насекомых, действующих сообща и подчиняющихся командам своей королевы — ведомой ангелом матки, которая воображает себя человеком. От внимания И’Хомы не укрылось, что само существование боевой королевы воспроизводит в миниатюре структуру тотанского войска и поведение всего живого на Звезде — рой младших существ, бездумно подчиняющийся распоряжениям матери; и вместе они составляют нечто большее, чем просто сумму отдельных особей. У королев даже есть душа, как и у прочих смертных; единственное различие в том, что эти благословенные дети Всематери не способны противиться приказам своих хозяев, то есть не способны совершить грех.

Остальная часть ее армии оказалась не такой предсказуемой, но еще более сильной. Большинство этих священных созданий, вызванных Ассамблеей вексов из самых укромных уголков небес, скакали на четырех ногах, но были и другие, расхаживающие на двух или на восьми или вообще не имеющие ног колючие громадины, передвигавшиеся ползком по топкой земле смертных. Развернув летучего коня на недосягаемом для стрел расстоянии, И’Хома ощутила волнение своего воинства из-за страха и ярости смертных, что внезапно объявились на раскинувшихся впереди полях. Она заставила летуна еще быстрей мчаться сквозь дождь. Ее новая душа томилась от любви, несмотря на укоры совести, которые никак не удавалось унять, потому что, как бы отчаянно ни сражались грешники, им не продержаться долго.

«Медленней, — запульсировала в ее голове мысль Шерденна. Древний жрец летел ближе к арьергарду армии, его послание пахло пылью и гнилыми фруктами. — Осторожней».

«Быстрей», — подумала И’Хома, и ее ангел поддержал эту идею. Она опустилась на костяное седло, по телу прошла дрожь от предвкушения безумного полета. Внизу виднелись грязные поля, трепещущие под грозной поступью армии, подхватившей порыв своей предводительницы и тоже помчавшейся со всех ног. Летун принялся рыскать из стороны в сторону, не в силах полностью удовлетворить ее жажду скорости. Несмотря на то что ангел наслаждался бешеным полетом, она велела воинам снизить темп, а сама начала разворот, чтобы вернуться назад, где ее поджидал Шерденн. Он желал, чтобы легионы двигались с неторопливым и величавым изяществом, тем самым усиливая ужас обреченных жертв, а если И’Хома не прекратит гонку, армия может ошибочно отправиться за ней по висящему в воздухе едкому следу.

Уже решив сделать поворот, она краем глаза заметила вдалеке лоскут синего знамени. Снова всмотрелась в пелену проливного дождя, опустив свой живой шлем, и, хотя ангел не любил потакать ее внезапным порывам, его глаза, куда зорче, чем у любого смертного, подтвердили подозрения И’Хомы.

Здесь, на этом самом поле, Кобальтовый отряд пытается увести первый тотанский полк в сторону от пробитой стены Отеана. И’Хома никогда еще не испытывала таких противоречивых эмоций — первоначального гнева на поднятый кобальтовыми мятеж и просветленной благодарности за ту роль, которую они сыграли в призыве Джекс-Тота из Изначальной Тьмы. Ее ангел упивался этим душераздирающим конфликтом, как и всеми грубыми эмоциями, волнами восходившими от переполненного поля битвы. Обретя поддержку в его восторге, И’Хома улыбнулась еще одному щедрому дару Падшей Матери.

Пришпорив летуна, она послала его вниз, к бесчисленным рядам смертных. И’Хома и ее ангел приготовились одарить Кобальтовый отряд собственными наградами. Жаль только, что все должно закончиться слишком быстро.

Глава 22 

Она летела! Лучшая летела! Летела!

Ни бивший в глаза ветер, ни темнота ночи не могли скрыть раскинувшуюся перед ней, под ней и над ней картину. Лучшая мчалась под полой плаща Среброокой, звезды горели ярко, как волчьи глаза, отражающие свет костра, и, пока она гадала, сможет ли коснуться облаков, небесный демон унес ее еще выше. Крылатая тварь, что подчинялась ее невысказанным желаниям, казалась волшебной наградой за храбрость, превосходящей все, о чем рассказывали песни Мрачного, и Лучшая жалела, что сын сейчас не рядом, не может разделить ее восторг.

Его возлюбленный был, очевидно, еще менее восприимчив к чуду, чем он сам. Когда Пурна подняла в воздух своего небесного демона, непорочного стошнило. Он вцепился в девушку единственной своей рукой, глядя, как блевотина соскальзывает и улетает прочь. Голова пса-демона высунулась из чешуйчатой седельной сумки, укрепленной на боку крылатой твари. Вероятно, пес лаял, но Лучшая не могла ничего разобрать за свистом ветра. Тем не менее она рявкнула в ответ и сосредоточилась на величественной картине залитых звездным светом джунглей.

Еще восхитительнее, чем просто лететь сквозь ночь, было наблюдать за рассветом. Позади, на юге, собирался шторм, во всем же остальном мире наступало погожее утро. Небесная лазурь пробивалась из-под розового зарева на востоке, где Яркая Смотрящая всходила над Кремнеземьем, окидывая мир своим зловещим взглядом. Возможно, солнце и было одним из атрибутов Обманщика, но Лучшей еще никогда не случалось видеть такое прекрасное зрелище.

Когда они захватили небесных демонов и взлетели, было еще слишком темно, чтобы различить что-либо в окружающем рельефе. Теперь, после полета вглубь страны, такого долгого, что от неподвижного сидения в седле из мягкой кости онемели ноги, панорама внизу полностью завладела вниманием Лучшей. Было бы глупо это отрицать: окрашенные рассветом горы и темные ущелья впереди сформировали фигуру спящего великана. Нет, великанши — это было видно ясней, чем на любой скульптуре, ясней даже, чем на идоле Черной Старухи, когда-то проявившимся на стволе терновника. Может быть, и все другие страны — надгробные холмы таких же великанов? Ответ знают только птицы и совомыши. Или же это еще одно доказательство того, что Джекс-Тот явился из-за пределов мира смертных? Лучшая попыталась обратить внимание спутников на потрясающее зрелище, но, повернувшись, обнаружила, что они начали снижаться, причем очень быстро.

Ее небесный демон расправил крылья и тоже полетел вниз. Спускаться на такой скорости было еще увлекательнее, чем подниматься в небо, но Лучшая сосредоточилась на том, чтобы замедлить полет и еще немного полюбоваться человекоподобными горами. Крылатая тварь впервые за все это время оставила ее желания без ответа, но прежде, чем окончательно потерять из виду величественную перспективу, они перемахнули через могучий хребет, образующий грудь великанши, и тут Лучшая увидела, куда они направляются. Огромные белые скалы выступали из джунглей, словно костяное ожерелье на шее погребенной, и, пролетая над этим широко раскинувшимся чудом, небесный демон опустился еще ниже, хотя последняя скала загораживала ему дорогу. На вершине скалы высилось дерево — таких громадных Лучшая не видела отродясь. К дереву такой породы Мрачный привязал ее в лесу Призраков, но это выросло до невероятных размеров, и его бесчисленные белые цветы наполнили душу Лучшей таким восторгом, что ей самой сделалось страшно.

Однако не это было целью путешествия. Рывок летуна отвлек Лучшую от созерцания огромной рябины. На склоне горы открылся бездонный зев пещеры, и оба небесных демона, не снижая скорости, устремились прямо в нее... Прямо в рот Падшей Матери.

Вот тогда-то Лучшая и смекнула: время ее славы подошло к концу и пора заплатить обычную для всех смертных цену за возможность увидеть то, что предназначено лишь для богов. Она посягнула на небеса и должна за это спуститься в ад. Когда грязноватые камни, окружавшие пещеру, уступили место пульсирующей влажной плоти, что сияла собственным светом, Лучшая поняла, что быстро продвигается по этому пути. Как бы отчаянно ни стремилась она поверить, что Медовый чертог Черной Старухи ожидает ее на Джекс-Тоте, это место — явно не подземный рай, а нечто во много-много раз хуже...

И это правильно. Фальшивая богиня — не кто иной, как демон, а где еще могут жить демоны, если не в недрах ада? Именно так отец Туриса описывал самые глухие закоулки логова Обманщика, и, хотя прежде его рассказы не имели никакого смысла, теперь Лучшая была вынуждена признать их правдивость. То, что ад находится в зловонных внутренностях Падшей Матери, конечно же, оказалось неожиданным открытием, но Лучшая не была ни богословом, ни шаманом. Возможно, все остальные давно знают и только она пропустила нужную проповедь.

Замедлив свой полет, небесные демоны обогнули выступ позвоночника и прошмыгнули в отверстие. Пещера сужалась, и теперь Пурна летела впереди Лучшей. От нависших стен исходило глубокое фиолетовое свечение, которое Лучшая предпочла бы никогда не видеть. Проход снова расширился, и они заскользили над поверхностью озера, наполненного студенистой жизнью. Толпа солдат в черной броне поджидала их на берегу, приветственно подняв сверкающее костяное оружие. Лучшая направила своего летуна прямо на них и достала один из бамбуковых дротиков, что лежали вместе с настоящим копьем в самодельном колчане за спиной. Однако небесный демон Пурны отвернул в сторону, уходя от столкновения с ними, и Лучшая полетела следом. Хоть ей и не терпелось швырнуть оружие во врага, дротиков было мало.

Всадники устремились в другой тоннель. Он оказался слишком узким, и Лучшая уже приготовилась спрыгнуть со зверя, если тот ударится о сияющие стены. Пурна что-то прокричала, но многократное эхо помешало Лучшей разобрать, а затем призрачное мерцание тоннеля угасло, и демон, несущий Пурну и Гын Джу, скрылся с глаз.

Несмотря на решимость хранить молчание, Лучшая все-таки вскрикнула, когда они выскочили в широкую, ярко освещенную пещеру и сорвались в штопор. Огромный зал расплылся в пятно призрачно-зеленого света, а они все мчались вниз. Сердце Лучшей норовило выскочить из груди, и это ему почти удалось. Сосредоточиться было непросто, но она собрала все силы и справилась с испугом. Горячий ветер, что бил ей в лицо, вонял желчью и жуками-могильщиками. Огромный небесный демон заскулил, словно щенок, когда костяное седло под Лучшей покрылось паутиной трещин, сквозь которую сочилась пылающая слизь. Лучшая скорее почувствовала, чем услышала и увидела это в продолжающемся головокружительном падении; теперь небесный демон уже не скулил, а визжал, его шкура пузырилась, словно жарилась в глиняной печи. Лучшая засучила ногами, пытаясь найти опору на распадающейся спине демона, чтобы оттолкнуться и отпрыгнуть подальше, пока он...

Демон шлепнулся на сверкающую землю, и Лучшая проехалась по ребристой поверхности, с каждым ударом теряя клочки боевой одежды и обветренной кожи. Но вдруг земля размякла, и вместо того, чтобы снова отскочить, Лучшая, расплескивая брызги, погрузилась в вязкое светящееся озеро.

Сияющая слизь жалила свежие раны, давление жидкости затягивало Лучшую все глубже... Но она устремилась вверх, разорвала тонкую пленку на поверхности и вдохнула гнилостный воздух. Позже она вознесет благодарственную молитву своему покойному отцу, который водил ее с Трусливым на берег моря и сталкивал в ледяную воду, объясняя, что Рогатые Волки когда-то были Морскими Волками и об этом не следует забывать. Но молитвы — удел живых, а Лучшая не была уверена, что может сейчас причислить себя к этому низменному разряду. Сначала нужно добраться до берега. Вот только озеро до того ярко светится, что приходится барахтаться с закрытыми глазами, стараясь не думать о том, кто может плавать в глубине...

Пока ее не схватили.

Схватили за руки и рывком поставили на ноги. Берег оказался настолько мягким, что она даже не заметила, как добралась до цели; так и продолжала молотить руками по липкой грязи. Затем попыталась выпрямиться, чтобы найти опору для ватных ног, и сфокусировать забрызганные слизью глаза, чтобы разглядеть Пурну и Гын Джу. Кем еще могла быть эта пара мерцающих силуэтов, что помогла ей подняться?

Вот только это были не они. Лучшая поняла это еще до того, как протерла глаза и увидела сморщенных старых ведьм, усмехавшихся в лицо своей будущей жертве. Поняла, потому что учуяла враждебные намерения, которые исходили от них, словно пар от горшка с жолофом[12]. Осознала, как настойчиво они проталкивают свои мысли ей в голову, точно так же как ее желания доходили до небесного демона. Поэтому Лучшая попыталась ударить ближайшую ведьму, даже не успев ее толком рассмотреть, но та отскочила и защелкала зубами.

— Слушайте меня, повелители демонов! — сказала Лучшая, вытирая с лица вонючую грязь. — Я Лучшая из клана Рогатых Волков.

— Мы з-з-знаем! — закричал ведьмак, что первым попался ей на глаза, — нелепый тучный старик, одетый в дашики из копошащихся муравьев.

Вторая ведьма оказалась старой каргой, наряженной в костюм из улиток. Ее лысый череп был украшен сплетенным из слизняков венок.

— Мы друз-з-зья твоего братца! — прошипела она.

Не самое приятное впечатление от первого знакомства, но для Лучшей это было все равно что скрепление договора. Должно быть, старики почувствовали исходившую от нее опасность, потому что набросились, как только она потянулась за солнценожом своей прабабки. Который всегда попадал в цель и разил насмерть...

Ну хорошо, почти всегда.

Перед самым падением небесного демона Пурна выгребла Принца из хитиновой седельной сумки и спрыгнула с седла. Это была бы не самая легкая задача, даже если бы она не сделала тройное сальто назад, перед тем как приземлиться на необъяснимо мягкую землю. Сапоги пробили похожую на кожу поверхность, Пурна по колено погрузилась в зловонную пузырящуюся грязь, попыталась шевельнуться... и поняла, что завязла, драть-передать!

— Класс!

Именно так она эту хрень и задумывала! Пурна знала, что запредельно крута, но даже для ее крутизны это новый уровень дерьма. Решив, что не помешала бы помощь, она чмокнула Принца в лохматую голову — ему предстояло с избытком получить собачьих удовольствий, насколько Пурна успела изучить предпочтения демона.

— Нет, ты это видел?

— Впечатляющ-щ-ще!

Пурна резко обернулась и поняла: ее вопрос не дошел до адресата, то бишь до Гын Джу, поскольку тот завис в шести футах над землей и вытаращил огромные, как блюдца, глаза на древнюю ведьму, остановившую его в воздухе. Морщинистая старуха держала руки перед собой, и Гын Джу подпрыгивал, когда она шевелила тощими, похожими на когти пальцами. Однажды в Мьюре Пурне случилось увидеть, как по воле Хортрэпа пивной бочонок летал над барной стойкой, и она еще тогда задумалась, нельзя ли проделывать то же самое с людьми, и вот теперь получила ответ. Круто. Куда круче, чем армия уховерток, облепившая тело ведьмы таким плотным слоем, что напоминала вязаное трико Дигглби.

— Раз уж на то пошло, вы тоже весьма эффектно удерживаете моего друга в возвышенном положении, — сказала Пурна, неуклюже выбираясь из глубокой щели, которую ее ноги выдавили в вязкой земле.

Благоразумней всего проявить вежливость, учитывая то, какой могущественной должна быть кишащая насекомыми старуха. Когда возбуждение от стремительного полета и драматического приземления слегка улеглось, Пурна ощутила глубокое беспокойство: как-никак она по собственной глупости угодила в ужасную преисподнюю, где живут покрытые насекомыми колдуньи. Хвастаясь перед Гын Джу своим смертельным трюком, она и не думала бояться, а теперь стояла, трясясь от страха, в сапогах, полных дерьма, — Марото точно разочаровался бы в ней.

— Что, если поставить его на землю как можно аккуратнее?

Женщина опустила руки, и Гын Джу свалился, словно мешок с пшеном, на отмель светящегося озера, что протянулось через все подземелье. Светящееся озеро — это тоже круто, хотя и странно... но вряд ли оно самое странное из того, что здесь есть. Оглядевшись, Пурна поняла, что пол в пещере напоминает дно пересохшего водоема: пористая земля, густо покрытая неприятными на вид кораллоподобными наростами... коралловой плотью, за неимением более подходящего названия. Гигантские, изрезанные венами опахала со светящимися хрящами заслоняли от Пурны большую часть пещеры, но в центре озера виднелась ступенчатая пирамида, а на берегу возле нее Лучшая, казалось, танцевала еще с двумя древними тотанцами. Вот только Пурна отлично изучила нрав Лучшей, и этот «танец» не может быть не чем иным, как...

Ведьма с уховертками шагнула вперед, загораживая Пурне обзор. Отличная работа, подруга, так что продолжай отвлекать могущественного врага от Гын Джу, при этом даже не замечая ее, а лишь тараща глаза на местные достопримечательности. Хитрый ход.

— Ну что ж... э-э-э... миленькая берлога... — заявила Пурна, когда жуткая старуха подступила еще ближе. — Мне доводилось бывать в кишках, но не в таких просторных.

— С-с-слова бес-с-сполез-з-зны, — зашипела женщина, и — да сжалятся над угракарийской новообращенной кремнеземельские предки — во рту у нее тоже были уховертки. — Впус-с-сти нас-с-с, нез-з-званая гос-с-стья, и мы уз-з-знаем, кто пос-с-слал тебя.

Вероятно, беззвучно переговариваясь со своим небесным демоном в долгом ночном полете, Пурна привыкла к этому диковинному способу общения, потому что определенно почувствовала, как мысли ведьмы обволакивают ее мозг, словно осьминог, сжимающий раковину моллюска. Когда на берегу моря тотанская пленница вкладывала в ее голову зловещие видения, Пурна решила, что это самое жуткое насилие над ее разумом, но сейчас она чувствовала себя еще хуже — старая карга не пыталась впихнуть в нее свои мысли, а, напротив, старалась вытряхнуть содержимое из ее головы. У Пурны слезились глаза от гнилостного запаха старухи, но она продолжала сопротивляться невидимому вторжению.

— Э-э-э... с чего это у меня голова заболела? — Пурна отошла от тотанки, крепко прижав к груди рычащего Принца, и положила ладонь на рукоять пистолета. — Похоже, вы бегло говорите на языке непорочных.

— Непороч-ч-чных? — Даже если бы ведьма не начала плеваться жуками, Пурна все равно догадалась бы, что допустила какую-то бестактность. — Ты не непороч-ч-чная! Ты из-з-з потомс-с-ства полукровок! Ты...

Пурне очень-очень не хотелось смотреть, как Гын Джу выбирается на берег за спиной у ведьмы и обнажает сломанный клинок, поскольку она чувствовала, что противник уже преодолел ее сопротивление и теперь пробует на вкус мысли угракарийки, словно гурман — изысканное меню. Когда Пурна увидела своего друга, ведьма замолчала, ее глаза округлились. Пожалуй, это было демонски красивое движение — как только непорочный сделал выпад, тотанка развернулась и махнула рукой. Она не задела Гын Джу, но тот все равно отлетел на сверкающее мелководье, и прежде, чем Пурна успела вытащить пистолет из кобуры, ведьма потянулась к ее горлу...

Пурна отпрыгнула назад. И что это был за прыжок! Она и представить себе не могла, что может так далеко прыгнуть вперед и уж тем более назад, но трудно узнать, на что ты способна, пока тебя не попытается облапать грязная безумная старуха.

Впрочем, это была всего лишь инстинктивная реакция, и прежде, чем Пурна поняла, что вообще сдвинулась с места, ведьма снова шагнула к ней. Принц вырвался из объятий хозяйки, плюхнулся на мягкую землю — и давай наседать на тотанку с невероятно громким для такого малыша рычанием. Древняя ведьма остановилась, уставившись на преградившего дорогу пса, а затем ее глаза вдруг глубоко запали и глазницы наполнились черной слизью.

С пленницей обстояло как раз наоборот, у той глаза были пугающе черными с того самого дня, как ее поймали, вплоть до того момента, когда ее решили допросить и глаза чудесным образом очистились. Сначала Пурна решила, что они почернели потому, что наполнились кровью из-за увечий, полученных тотанкой при падении, а потом внезапно снова стали обычными, исцелившись колдовским образом, когда она вторглась в сознание Пурны. Но очевидно, все было не так. То, что переход от зловещей черноты к обычному виду и обратно оказался трюком, который ведьма проделывала без особого труда, не очень успокоило Пурну, но больше ничего не произошло, кроме того, что ведьма стала выглядеть еще ужасней...

Ну хорошо, почти ничего. Свирепая ведьма и демон-пес замолчали и уставились друг на друга... и только. Однако же, когда Пурна опасливо шагнула вперед, воздух вокруг нее прямо-таки затрещал от устрашающего шепота и адских ароматов. Она ничего не разобрала в этом разговоре, если там и было что-то доступное ее пониманию, но от напряженного шепота и запаха серы ее короткие волосы встали дыбом и больше не опускались. В лихорадочно работавшей голове Пурны появились тревожные образы: причудливое сходство между этой иссохшейся тварью и голодными трупами, напавшими на болоте, и, что гораздо хуже, между немертвыми тотанцами и Живым Святым из угракарийских легенд.

Она сделала еще один осторожный шаг позади Принца. Кем бы ни была на самом деле эта тотанская ведьма, давно пора снести ей башку, и грех упускать момент, пока она отвлечена. Но прежде чем Пурна успела привести этот план в исполнение, демон и старая карга вышли из задумчивости и посмотрели на нее с голодными усмешками. Пурна слишком поздно осознала — Марото часто говорил, что нужно сначала думать, а потом действовать, и теперь уже в который раз подтвердилась чудовищная ошибочность его уроков. Оставалось лишь надеяться, что не в последний.

— Уже давно никто нас так не удивлял. Тебе даже не представить, как мы рады.

Голос ведьмы был таким же древним, как и ее глаза, но, когда те почернели, словно сердце грозовой тучи, он сделался легким и благозвучным, как пушистые летние облака. Однако усмешка сморщенных губ по-прежнему выглядела ужасней, чем задний проход мертвеца, и Пурне совсем не нравились слова, что слетали с этих губ, пусть даже они и были сказаны на современном угракарийском, а не на высоком непорочновском.

— Значит... э-э-э... вы теперь у нас в долгу?

Как бы страшно безумная ведьма ни выглядела прежде, произошедшая с ней перемена еще больше испугала Пурну. Когда к тебе приглядывается подобное существо, кажется, будто ты погружаешься в яму со змеями.

— Мы кое-что должны вам, да, — согласилась карга, но то, как заскулил и ткнулся носом в ее ноги Принц, не прибавило Пурне оптимизма. — И мы расплатимся, но прежде вы нам поможете. Мы вызвали вас на Ассамблею вексов, чтобы услышать рассказ, кто послал вас, убийц, в наш замок.

— Это мы-то убийцы? — Пурна попыталась рассмеяться, но неудачно. — Послушайте, вы, твари... Это вы напали на нас! Вы пришли в наш мир! Вы сами собираетесь всех убить!

— Ваш мир? — Древняя тварь, которая явно не была обычной старухой, рассмеялась весело, звонко и искренне. — Он никогда не принадлежал вам, обезьянка, вы были в нем всего лишь смотрителями. И вдобавок скверными смотрителями. Но при всех ваших оплошностях одно дело выполняли с удивительной охотой — вы были очень плодовиты. А теперь можно сбросить и это бремя... Но сначала вы должны рассказать о том, кто послал вас сюда, и о ловушках, что вы расставили на нашем пути.

— Я сама кого хочешь пошлю, — заявила Пурна, и старая добрая шутка наконец-то прибавила ей смелости.

Она вскинула подбородок и с вызовом направила пистолет на старуху. Эта тварь может растерзать ее в клочья размером в дюйм или даже мельче, но Пурна не выдаст ей ни единого секрета. Она совершила немало поганых поступков в свое время, но теперь с этим покончено... или что-то в этом роде. В любом случае она не станет проклятым предателем. Единственный, быть может, по-настоящему ценный урок, полученный от Марото, звучал так: «Стукачам стучат по щам».

— Ох, Пурна... мы ожидали, что друзья Марото окажутся общительней, — сказала карга, и Пурна невольно заинтересовалась, хотя ей и плюнули в тарелку.

То ли тварь заглянула ей в голову и узнала о дружбе с варваром, то ли Марото действительно побывал здесь и столкнулся с этим существом.

— Да, он у нас побывал и ответил на все вопросы, которые ему задали. А также на те, о которых мы даже не думали. Он рассказал нам, Пурна, о своих старых сообщниках и о себе самом, раскрыл все тайны, какие только знал. Предложил нам свои услуги в обмен на отсрочку жертвоприношения, пусть даже и временную. Последуй его примеру, и, может быть...

— Ты лжешь!

Не то чтобы Пурна не могла в это поверить. Скорее не хотела.

— Мы не способны на подобные глупости смертных, но все же можем учуять, когда кто-нибудь из вашего рода пытается нас обмануть.

— Вам даже не нужно ни о чем спрашивать, — подумала вслух Пурна. — Достаточно просто заглянуть в голову. Зачем вообще эти вопросы?

— Затем, что ваш род куда более искушен во лжи самому себе, чем другим, и вода часто мутнеет, — объяснила карга — или кто-то другой, использующий ее вместо рупора. — Кроме того, мы лишь милостиво соглашаемся принять то, что нам отдают добровольно.

— Тогда я отказываюсь!

— Ты ответишь, или мы разорвем твоих друзей в клочья у тебя на глазах, — пообещала древняя тварь.

Ее голос стал еще слащавей, однако, похоже, она была раздражена неповиновением Пурны — несколько уховерток упали с иссохшего тела на влажную бугристую землю.

Пурна проглотила слюну, не осмеливаясь оглянуться и узнать, держится ли еще Лучшая против тех двоих и выбрался ли Гын Джу с мелководья. Эта была полная жопа. Пурна твердила себе, что не должна сдаваться, что нужно тянуть время, пока она не придумает другой выход, не требующий все выложить проклятым монстрам.

— Пока с моими друзьями, — наконец выдавила она, — не случилось ничего плохого, мы можем договориться.

— Со смертными постоянно случается что-то плохое, — ответила тварь и шагнула ближе. Босые ноги захрустели по опавшим фрагментам ее одежды, а огромные черные глаза заполнили собой весь мир Пурны. — Если же ты имела в виду смерть, то выброси эти мысли из головы. Никто из вас, убийцы, не получит ее так просто. Сначала вы поведаете нам о своем хозяине. Марото сообщил немало, но от вас мы узнаем еще больше. Мы хотим услышать обо всех замыслах и планах в малейших подробностях. Вы расскажете все, что сможете вспомнить, включая слухи и древние легенды. Вы расскажете все о Предателе Джекс-Тота, о нашем вероломном брате, которого вы, смертные, называете Хортрэпом Хватальщиком, и только после этого можно будет подумать о такой милости, как легкая смерть.

Глава 23 

Должно быть, Мордолизу удалось всех отвлечь, потому что София преодолела половину пути вокруг Врат, прежде чем кто-то заметил пожилую женщину в оранжевом плаще, спешившую к королеве.

Но когда наконец заметили, вся охрана, сгрудившаяся вокруг большого стола, за которым сидела Народная Стая, вихрем рванулась вперед. Охранники взревели, а сами представители народа встревоженно вскочили на ноги. Хорошо, что София на самом деле не пыталась подобраться к ним, потому что из этого ничего бы не вышло. Не обращая внимания на перепуганных политиков, она помчалась вдоль изгиба Врат. Между ней и Индсорит стоял только один палач с молотом в руках. С ее молотом.

София не сильно забеспокоилась, когда мужчина в собачьей маске махнул молотом с укороченной рукоятью, пытаясь разбить ей голову. Возможно, у него здорово получалось дробить лодыжки связанным жертвам, но против движущегося противника он показал себя адски неуклюжим. При других обстоятельствах, возможно, София испытала бы неловкость, убивая противника, настолько уступавшего ей в мастерстве, но сейчас было даже приятно резко остановиться вне досягаемости торопливо нанесенного удара, а потом просто дождаться, когда палач сам налетит на ее клинок. Оставив меч в груди убитого, она забрала свой молот как раз в тот момент, когда первые охранники подбежали к ней.

Уклонившись от удара копьем, София проломила грудь женщины-охранницы и промчалась между двумя другими, прежде чем те попытались ее остановить. Пока она стояла у края Врат, ее не могли окружить. До Индсорит оставалась всего дюжина шагов. Один из охранников преградил дорогу Софии, но она опрокинула его во Врата. Второй попытался проделать то же самое с ней. Все, что требовалось от Софии, — это ухватить его за руку, а дальше инерция движения отнесла ее в сторону, а противник полетел прямо во Врата. София едва не потеряла равновесие, но удержалась на ногах и тут же разбила коленную чашечку еще одному охраннику, даже не успев осмотреться по сторонам.

Привязанная к столбу Индсорит теперь находилась в считаных шагах от нее. Однако то ли охранники двигались быстрей, чем ожидала София, то ли сама она бежала медленней, потому что им удалось в конце концов окружить ее, отрезав дорогу к подруге. В просвете меж опущенных пик показались женщины с арбалетами и нацелились в Софию. Промахнуться с такого расстояния было невозможно.

Вероятно, Мордолиз все еще находился где-то поблизости, потому что все арбалетные болты пролетели мимо такой удобной цели, зато поразили многих охранников. Времени на то, чтобы перевести дух и обдумать атаку, у Софии не было. Это было чистое развлечение, ради которого она и жила; ее тело не только само делало все необходимое, но еще и опережало противников.

Но сколь бы стремительна и жестока ни была схватка, как бы умело София ни пробивалась сквозь толпу к Индсорит, она все же не успевала. Между ними оставалась всего горстка громил, однако женщина-палач с шапкой в виде медвежьей головы уже кивнула Народной Стае и замахнулась мечом.

София взревела, потому что больше никак не могла отвлечь убийцу и помешать удару, который, судя по всему, должен был обезглавить Индсорит.

К добру или нет, но глупо говорить, что ничего не можешь, ведь обязательно что-нибудь да случается. Доказательством чему и послужил тот, кто привлек к себе внимание палача, заставив, хотя бы на время, позабыть о жертве, — Хортрэп Хватальщик.

Он выплыл из Врат и ступил на каменные плиты прямо перед Индсорит и женщиной-палачом, которая вполне разумно после его появления изменила направление удара. Это хорошая привычка — не задавать вопросов, а хвататься за меч, когда перед тобой возникает из ниоткуда жуткий урод. И хотя Хортрэп появился как нельзя вовремя, чтобы отвлечь палача, он все же потратил на это какие-то силы... И был явно не готов оказаться в самой гуще свирепой схватки, так что палач в медвежьей шапке успела рассечь ему плечо, прежде чем он заметил ее. Но когда заметил, женщине пришлось несладко. Совсем не сладко.

По крайней мере, и палач, и пострадавший наделали много шума. Несмотря на защиту Мордолиза, София почувствовала удар алебардой в плечо — сильный толчок, но легкий укол, разорвавший два-три кольца на кольчуге, которую она позаимствовала у охранника из замка, — и после этого снова беспокоилась только о своей шкуре. Ее щит окончательно развалился под натиском боевого топора, раненое плечо дрогнуло от боли, и она наотмашь ударила противника в голову. Женщина успела отпрыгнуть, и молот, вместо того чтобы размозжить ей череп, лишь слегка задел щеку... и содрал кожу со всего лица. Эта жуткая рана еще раз подтвердила, что оружие из святой стали попало в руки к более достойному хозяину, чем цеписты. Уж София-то найдет ему подходящее применение, и не единожды.

Что-то острое царапнуло по сапогу, а затем по голени. София споткнулась и упала, тяжело дыша. Видимо, ее демон тоже выбился из сил, потому что новый арбалетный залп угодил в цель. Похоже, лишь один болт пробил кольчугу, причем неглубоко, но впился прямо в хренов сосок. Это просто никуда не годится. Поморщившись от боли, она уклонилась от выпада копьем, а затем отбила в сторону меч, сломав руку мужчине, который его держал, и, продолжая движение, свалила его с ног.

Между Софией и окружившей ее толпой образовалось свободное пространство, никто не решался подойти ближе. Тем самым они показывали себя дилетантами. Да, конечно, первых, кто набросился бы на нее, ожидала неминуемая смерть, но остальные всем скопом одолели бы Софию, и даже Мордолиз не смог бы помешать. А так она завалит хоть два десятка, а сама останется на ногах.

И все-таки их было охренеть как много, а София слишком устала. Сначала казалось, что пройти остается совсем чуть-чуть, но теперь она потеряла направление под натиском людей в оранжевых плащах, глаза заливало потом и чужой кровью, и никак не удавалось определить, где находится Индсорит. И тут вдруг вся толпа с громкими криками ринулась на нее, как и должна была действовать с самого начала.

Набегающий вал снес бы любого, поэтому София бросилась навстречу с высоко поднятым молотом... но не нанесла ни одного удара, поскольку эти люди не представляли сейчас никакой опасности. Большинство охранников, бросив оружие, безуспешно пытались освободиться от пузырящихся доспехов. Расплавившийся металл шлемов стекал по лицам, смердело паленым волосом и спекшейся кровью. За спиной у этих бедняг стоял Хортрэп, живой и невредимый, и от него поднимался пар. Правый рукав мантии порвался и почернел в тон Вратам у него за спиной, но от меча в левой руке женщине-палачу было уже никак не спастись. А рядом с ним София наконец-то увидела Индсорит, все еще привязанную к столбу.

— Перережь ей веревки! — крикнула София, но тут же споткнулась о чье-то тело и ударилась головой о заднюю часть столба так, что зазвенело в ушах.

Теперь, когда области свободного пространства, оставленные вокруг каждого из них осторожной стражей, соединились и Хортрэп мог поддержать Софию, она выпустила молот из дрожащих рук. Тяжело дыша, прислонилась к столбу и прикрыла глаза, не решаясь их снова открыть из страха перед тем, что может увидеть. Сначала Индсорит отравили, а потом могли ранить в схватке арбалетным болтом, или мечом, или...

— Мм! — донеслось с другой стороны столба. — Мм!

София открыла глаза. Хортрэп запихнул в рот отчаянно визжащую крысу и взмахнул окровавленной рукой. Трупы охранников закружились над землей и полетели в сторону лучников, вышедших из-за строя мечников и копейщиков. Колдун сжал кулак, раздался хлюпающий звук, и на головы солдатам пролился дождь запекшейся крови.

Хватальщик в своем репертуаре.

С другой стороны Врат, виляя хвостом, прибежал Мордолиз, со слипшейся от крови шкурой, а следом появились еще две заляпанные красным фигуры: Мрачный и один из щеголей Марото.

Однако куда невероятней и важней было то, что София увидела, когда вытащила кляп изо рта Индсорит, сняла повязку с ее глаз и сдернула с головы колпак. Багряная королева была жива. По лицу Индсорит текла влага, но были это слезы облегчения или она просто отвыкла от яркого света, София не могла понять. Он понимала лишь то, что Индсорит улыбается спасительнице пухлыми губами, и испытывала внезапное желание поцеловать бывшую королеву. Желание, которое она непременно исполнила бы, если бы Хортрэп все не испортил.

— Ты просто клад, — сказал Хватальщик, по губам которого сбегала крысиная кровь. — Я пришел, чтобы попросить тебя сровнять с землей этот гадючник, а ты уже здесь. Мне всегда нравилась твоя деловая хватка.

— С тобой все в порядке? — спросила София у Индсорит.

— Мои руки...

Индсорит шевельнулась и тут же скривилась от боли, а София прокляла себя за эгоизм. Поцеловать девушку, которая не может вырваться, — нетрудная задача, но правда в том, что даже Марото, это конченое самовлюбленное дерьмо, не стал бы целоваться взасос с раненой женщиной, по всей видимости страдающей от сильной боли.

Однако, когда София с извинениями выпрямилась, чтобы освободить пленную королеву от пут, она оказалась так близко к Индсорит, что та могла дотянуться до нее губами... и дотянулась.

Так, значит... а что, собственно, это значит? Может быть, в Юниусе просто принято так приветствовать друзей? В некоторых провинциях бытуют подобные милые обычаи...

Ноги у Индсорит подкосились, и она бы рухнула, не подхвати ее София. Запретив себе отвлекаться, Холодный Кобальт положила ослабевшую королеву на мостовую. Индсорит снова поморщилась, когда София отпустила ее руку. Под ее взглядом София вдруг ощутила то, чего с ней не случалось уже много лет, и ее щеки приобрели тот же цвет, что и у мантии багряной королевы.

— Хортрэп? — спросил Мрачный. — А где Гын Джу? Где Чи Хён?

— Где Пурна? — добавил щеголь.

— Стойте! — громко выкрикнул Хортрэп и, словно подчеркивая важность своих слов, высоко поднял изувеченный труп и швырнул его во Врата. — Каждый лучник, которого я увижу, тут же полетит следом, на хрен. А теперь давайте договоримся. Пришлите сюда парламентера! Иначе я перебью вас всех. С помощью колдовства. — Он обернулся к Софии и пояснил: — Это поможет нам выиграть время, чтобы после убить их колдовством.

— Я тоже рада видеть тебя, Хортрэп. — София сняла свой изорванный оранжевый плащ и прикрыла им обнаженные плечи Индсорит. — Пошли. Чем быстрей уберемся отсюда, тем раньше я куплю тебе выпивку. Клянусь преисподней, я куплю тебе целую таверну.

— Кроме шуток, Хортрэп... — начал Мрачный. Он оперся на свое копье и кивнул Софии, как всегда неуверенно, словно считал ее жуткой задирой и боялся разозлить неосторожным словом. К тому же мальчишка изо всех сил старался не обращать внимания на Мордолиза, вертевшегося возле копья. Лучше бы смотрел внимательней, чтобы демон не помочился на древко. — Где наши друзья?

— В смертельной опасности, драть твою мать! — рявкнул Хортрэп. — Ты доволен ответом?

— Что?

Ни Мрачный, ни щеголь не обрадовались новости, но измазанный в крови варвар, похоже, собирался выяснить все до конца. София нагнулась, чтобы освободить от пут лодыжки Индсорит.

— Хортрэп, это всех нас касается, и поэтому мы должны немедленно убраться отсюда. Свою песню споешь там, где безопасно, а сейчас просто скажи, куда мы отправимся. — Увидев, что ее демон обменялся с Хортрэпом тяжелыми взглядами, она прикрикнула: — Оставь его в покое, Мордик, мы с ним снова друзья! И нам пора уносить ноги.

— Нигде не безопасно! — раздраженно сказал Хортрэп, после чего обернулся, переступил через труп, задрав подол обвешанной побрякушками желтой мантии, и направился к Софии. Он опустился на колено вплотную к ней, постаравшись не задеть торчавший из ее груди арбалетный болт, и тихим голосом, чтобы никто другой не услышал, продолжил: — Звезда погибла, София. Все, конец, мы проиграли, а Джекс-Тот победил. Скоро все мы, на хрен, умрем. Все до единого, даже в самых дальних уголках мира.

Хортрэп был мастером полуправды и «не совсем лжи», таким же ненадежным в своих словах, как и в дружбе. Но Софию бросило в дрожь не от того, что он сказал, а от того, как он это сказал: с той же самой скучной прямотой, с которой когда-то отвечал в палатке лагеря кобальтовых на ее вопросы о сущности демонов. Прав он сейчас или нет, но уж точно сам верит в то, о чем говорит. София упала духом, а когда Индсорит нащупала и сжала ее руку, на душе стало еще поганей. Наконец-то она решилась бросить все, забыть о мести и уйти... но тут оказалось, что уходить-то и некуда.

— Если только... — проговорил Хортрэп, и София едва удержалась, чтобы не съездить ему по носу за такой подлый розыгрыш.

Однако, подняв голову, она не увидела ни озорного огонька в его глазах, ни ироничной усмешки на губах. Нет, Хортрэп Хватальщик казался сейчас скорее... испуганным?

— Это единственный выход, София. Я с самого начала знал о такой возможности, но молился о том, чтобы обошлось без нее, а ведь ты в курсе, насколько далек я от церкви. Увы, это наша последняя надежда, и мы уже почти опоздали. Но это подействует, если у тебя хватит смелости.

Мордик, облизываясь, подошел к Хортрэпу, но колдун так увлекся, что не обратил внимания на демона.

— Хортрэп, ты же знаешь, что в моей голове не осталось никакого другого дерьма, кроме смелости, — мозги я потеряла давным-давно. — София вдруг поняла, что пытается этой фразой произвести впечатление на Индсорит. Никогда не поздно совершать такие глупости, но каждый раз это случается не вовремя. Она посмотрела на Индсорит, поймала ответный взгляд и сказала: — Даже если это будет стоить мне жизни, постараюсь сделать все возможное, чтобы спасти этот бесполезный драный мир, населенный бесполезными драными людишками, которые все время норовят убить меня и всех тех, кто мне дорог, за пригоршню холодного серебра. Кто знает, возможно, с третьей попытки у меня получится.

— Ты говоришь как настоящий герой, — прокомментировал Хортрэп, но в голосе не было слышно облегчения. — Однако нам не потребуется твоя жизнь. Лишь немногие пройдут испытание, и выжившие будут лишь острей чувствовать свою вину, и всем нам придется нести это бремя, даже если найдем утешение в том, что они так или иначе погибли бы вместе со Звездой.

— Подожди, что ты несешь?.. Ай!

София не успела задать вопрос, потому что Мордолиз потерся носом об арбалетный болт.

— Он хочет, чтобы вы принесли в жертву город, — сказал Мрачный, нависший над ними с испуганным выражением глуповатого лица.

— Никто не любит, когда его подслушивают. — Хортрэп хмуро посмотрел на мальчишку, пока София пыталась остановить сочащуюся из раны кровь.

— Ух ты! Они прислали дядю Обедира для переговоров! — сообщил щеголь.

— Займи его чем-нибудь! — хором выкрикнули София и Хортрэп.

— Так, значит, я прав, да? — Мрачный вздрогнул от собственных слов. — Вы вдвоем собираетесь разжечь пожар, который уничтожит Диадему. Всесожжение.

— И что тебе об этом известно? — Теперь в глазах Хортрэпа сверкнуло раздражение. — Мрачный, мальчик мой, я всегда говорил, что ты умнее, чем выглядишь, так что давай расскажи поскорей, что именно тебе говорили или показывали и кто это сделал?

— Так что же это, мальчишка прав? — удивилась София. — Ты хочешь, чтобы я... принесла Диадему в жертву?

— Нет, не я хочу, — ответил Хортрэп. — Этого требует сама Звезда. Большое жертвоприношение призвало Джекс-Тот, и лишь такой же большой жертвой можно отправить его назад, пока еще не поздно. И у нас только один способ принести ее.

Мордолиз отреагировал на эти зловещие слова так, как София меньше всего ожидала, — облизал окровавленную руку стоявшего на коленях Хортрэпа. А когда тот отшатнулся, мерзавец улегся на спину и принялся вертеться, словно восторженный щенок.

— Я... вообще не понимаю, о чем ты просишь, — проговорила София, хотя от странного поведения демона ее сердце забилось так быстро, что причиняло больше боли, чем рана в груди. — Уничтожить целый город... Разве нам это по силам?

— Не нам. — Хортрэп нерешительно протянул руку, чтобы почесать пузо Мордолизу. — Ему.

— Ему? — София кивнула на демона, который тут же перевернулся обратно и... встал на задние лапы. Большие голодные глаза ярко засверкали.

— Нет! — воскликнул Мрачный.

— Тихо! — цыкнул Хватальщик. — Если в мире смертных кто-то и может пробудить спящий вулкан под Диадемой, так это твой демон. Он устроит нам жертвоприношение, которое спровадит Джекс-Тот обратно в преисподнюю.

— Это правда? — спросила она у добродушного с виду пса, и тот довольно гавкнул. — Стоит мне согласиться, и ты разрушишь целый город?

Мордолиз выдержал ее взгляд, по-собачьи оскалил зубы, а потом с нарочитой медлительностью покачал головой. И в этом движении уже не было ничего собачьего. Много раз за прожитые вместе годы он пугал Софию, но не так сильно, как сейчас. Она почувствовала, что Индсорит тоже вздрогнула.

— Демонам нужно обрести свободу, чтобы сработала их великая уловка, — пробурчал Хортрэп. — Вся их служба смертным хозяевам напоминает медленно горящий фитиль и дает возможность исполнить одно-единственное желание... и показать собственную силу. Отпущенные на свободу, они на миг, пока Изначальная Тьма не затянет их обратно, остаются в этом мире несвязанными и способными на настоящие чудеса.

— Каждому известно, что делают демоны, но Мордолиз не станет...

София умолкла на полуслове, вспомнив, с какой охотой помогал он допрашивать Хортрэпа, когда она пообещала колдуну, что, если тот добровольно не раскроет свои секреты, его заставит это сделать демон... в обмен на свою свободу. В отличие от тех случаев, когда София просила Мордолиза обеспечить безопасность ей с Лейбом или спасти Пурну на поле боя, он тогда сообщил о своем согласии громким лаем и, судя по всему, готов был исполнить все, что от него требовалось, если бы Хортрэп не уступил. В голове у Софии развернулся отвратительный, но весьма похожий на правду сценарий, и, раз уж демон пребывал сейчас в общительном на редкость настроении, она спросила напрямик:

— Значит, я просто ни разу не пожелала ничего подходящего для тебя? Так все и было? А ты готов был ждать сколько угодно, пока не получишь достойное предложение, так ведь, упрямый сукин сын?

Мордолиз запрокинул голову и завыл протяжно и тоскливо, а затем, словно этого было недостаточно для ответа, опустил морду и оскалился еще шире.

— И что теперь, Мордик? — У Софии пересохло во рту, но она все смотрела на монстра, которого считаные часы назад спасла, рискуя жизнью. — Если... если пообещаю свободу, ты сможешь это сделать? Сможешь пробудить вулкан под Диадемой и принести жертву, которая нужна Хортрэпу, чтобы изгнать Джекс-Тот?

Медленный торжественный кивок был еще ужасней, чем недавнее мотание головой. Глаза демона стали черными, как душа Софии.

— Даже не сомневаюсь, что тебе это охренеть как понравится, — пробормотала София.

Ярость на мгновение пересилила ужас от предательства демона... а потом снова отступила. София посмотрела на него и поняла, что ни хрена не представляет, с кем связалась. Остальные пятеро демонов, которых ее Негодяи вызвали во время того рокового ритуала в Эмеритусе, — пустое место по сравнению с Мордолизом, и София всегда понимала это. Именно она выманила его из Изначальной Тьмы, а не наоборот. Всю жизнь имела дело с демонами, а теперь вдруг подняла шум из-за того, что нынешний ее спутник играет нечестно? Это все равно что возиться с гадюкой, а потом пожаловаться на то, что она тебя укусила.

Но как ни крути, у Софии появился шанс не просто избавиться от этой злой силы, но вдобавок совершить что-то доброе. Шанс спасти этот драный мир... За чужой счет, конечно, но если не забывать о гостеприимстве Диадемы, пришлось бы хорошо подумать, чтобы выбрать другой город, столь же подходящий на роль великой жертвы.

— София... — услышала она шепот Индсорит и оглянулась. Женщина с добрым сердцем, которую дважды чуть не погубил этот ядовитый город, покачала головой. — Не надо.

— Не надо, — присоединился Мрачный, который, похоже, готов был разрыдаться. — Она предупреждала, что вы так и сделаете. Послала остановить вас. И я мог бы остановить. Но не стал. Мне казалось, это было бы неправильно — убить вас за то, чего вы еще не сделали, убить просто потому, что может случиться ужасное, если я не вмешаюсь. Но теперь вы собираетесь это сделать, собираетесь убить людей, которые, возможно, не заслуживают смерти, по той единственной причине, что боитесь попробовать другой способ, лучше, чем этот.

— Нет способа лучше, только хуже. Диадема все равно погибнет, но медленной, мучительной смертью вместе со всей Звездой. — Хортрэп пристально посмотрел на кремнеземца. — Так кто же предупредил тебя, Мрачный?

— Возможно, эти люди ничем не хуже нас, — продолжал уговаривать Софию Мрачный. — Вы убивали их, чтобы спасти друга, и я бы поступил точно так же, но почему вы не подумали о том, что и они могут защищать своих друзей? Ведь все они простые смертные, правда сбившиеся с пути, испуганные, но сражающиеся за своих близких, и разве правильно убивать одних, чтобы спасти других?

— Мрачный, ты сейчас лопнешь от усердия, — сказал Хортрэп так натужно, будто и сам готов был лопнуть. — Ну-ка, соберись, сосредоточься... Кто предупредил тебя о том, что здесь случится? Мы, твои друзья, полагаемся на твою честность.

Какое-то время мальчишка боролся с собой, а затем посмотрел в глаза Софии:

— Безликая Госпожа. В Эмеритусе, в храме Черной Стражи.

— Ни хрена себе!

София не вспоминала об этой голозадой богине уже не один десяток лет. А она, стало быть, все еще шевелит дерьмо и натравливает на Софию своих приспешников? Если только... Она оглянулась на Хортрэпа:

— Думаешь, она именно поэтому набросилась на нас так свирепо? Может, уже тогда знала, что я приду сюда, чтобы сделать выбор?

— Философские дискуссии о предопределенности и свободе выбора могут подождать, — заявил Хортрэп, наблюдая за тем, как щеголь — кто бы мог подумать! — о чем-то беседует с кардиналом.

Словно почувствовав, что колдун смотрит на одного из их лидеров, охранники плотней сжали кольцо, и София задумалась о том, сколько пройдет времени, прежде чем они ринутся в атаку, чтобы затолкать кучку подстрекателей во Врата.

— Кроме того, в нашем путешествии в Эмеритус мы могли отдавить ей любимую мозоль по множеству самых разных причин. Если она действительно богиня этих людей, то не могла благосклонно смотреть, как мы воруем их святыни.

— Вы что-то у них украли? — удивленно спросил Мрачный.

— Как бы то ни было, почему одинокая богиня из покинутой страны должна беспокоиться за Диадему? — подумала вслух София. — Очевидно, она решила, что мы затеяли плохую игру, но означает ли это, что она заглянула в будущее и узнала, что случится после того, как я уничтожу этот город?

— Возможно! — ответил Хортрэп. — Называй ее как угодно — королевой демонов, богиней или нечистым духом, она все равно останется мыслящим средоточием зла, явившимся прямо из Изначальной Тьмы. Разумеется, она хочет остановить тебя и не допустить, чтобы этот город был принесен в жертву. Она знает, что это единственный способ спасти наш мир от вторжения демонов!

— Она... э-э-э... — Мрачный сдвинул брови. — Она не показалась мне такой уж плохой при встрече.

— Она богиня демонов! — процедил Хортрэп. — Не больше и не меньше!

— Мог бы и потише, — проворчала София, заметив, что щеголь и кардинал смотрят в их сторону.

Уже рассвело, и она узнала того самого наследника, чья речь произвела на нее сильное впечатление во время первого заседания Народной Стаи. Этот пожилой человек говорил вполне разумно, но в дальнейшем и он сам, и другие члены его реформированной церкви повели себя ничуть не лучше прежней Цепи, приняв участие в заговоре против двух королев.

— У нас в Юниусе верили, что Безликая Госпожа пожрала свой народ в Эмеритусе, — сказала Индсорит, спокойно воспринявшая все эти разговоры о конце света. — И еще нас учили, что Джекс-Тот постигла та же судьба, — оба народа слишком полагались на своих богов, но те их предали, потому что были вовсе не богами, а просто голодными демонами, которых вызвали священники в тщетной надежде на то, что смогут управлять ими.

Мордолиз фыркнул и попытался просунуть голову под руку Софии, обнимавшую за плечи Индсорит, несомненно рассчитывая подкрепиться так редко гостившей в сердце хозяйки радостью, но она одним взглядом отогнала его. У нее не было желания притворяться, будто он обычный пес, и, вероятно, уже никогда не будет. Но свое подлое дело он уже сделал, Индсорит вывернулась из ее объятий и неуверенно поднялась на ноги, чтобы избавиться от собачьего дыхания. Увидев брошенный Хортрэпом окровавленный черный меч, она улыбнулась и подобрала его. А Хватальщик тем временем настаивал, что дело не терпит отлагательств:

— Каждая минута нашего бездействия стоит жизни многим людям. Друзья погибают, надежда все тает и скоро исчезнет совсем. Пока мы тут разговариваем, Джекс-Тот начинает решающий штурм. Мы должны прогнать армии телепатов туда, откуда они явились, и не допустить, чтобы исполнились ужасные пророчества.

— Армии телепатов? — Это и в самом деле звучало невесело. — Ужасные пророчества?

— Враги способны читать наши мысли, София, — объяснил Хортрэп. — Даже их летучие твари способны проникать в твою голову. Одно из таких чудищ схватило меня, и я чуть не отдал концы. К счастью для Звезды, у меня сильная воля, и я побил врага его же оружием, но при этом оказался настолько близок к гибели, что потом не одну неделю приходил в себя. Я и сейчас еще адски слаб... — София не могла припомнить, когда еще видела Хватальщика таким потрепанным; яркие татуировки поблекли под ушибами и болячками. Перехватив ее взгляд, он добавил: — Эти демоны — самые опасные враги, с какими нам приходилось сталкиваться. Они обмениваются мыслями так же легко, как мы — словами. У них бессчетное количество солдат нечеловеческой природы и еще Врата, возможно даже не одни... И если мы не уничтожим этот канал, они будут получать все новых и новых монстров, пока не принесут в жертву весь род смертных.

— Монстры и жертвы, — вздохнула София. — Каждый раз монстры и жертвы. Как они выглядят, эти телепаты? Похожи ли на нас? Как ты считаешь, они разумны?

— В каком-то смысле разумней нас. Особенно если учесть, что они в одном шаге от завоевания мира, а единственная наша защитница, способная их остановить, сидит здесь и ничего не делает!

— Ну что ж, все устроилось просто превосходно, — объявил подошедший щеголь, потирая руки.

С тех пор как София видела его последний раз, парень изрядно окреп, на обшитом броней кафтане появились новые стежки и свежие, пропитанные кровью разрезы.

— Правда? — Мрачный с надеждой посмотрел на Софию, словно получил хорошие новости. — Они выслушают нас? И пошлют свои войска сражаться с монстрами... если с ними самими до этого ничего не случится?

Ага, вот, значит, зачем эти мальчишки сюда пришли — чтобы объединить Диадему в борьбе за великую цель. Такими оптимистами бывают только дети и дураки. С другой стороны, нелегко принести в жертву целый город, пусть даже он совсем недавно выступил против тебя, и сумеет ли София довести дело до конца, согласятся ли жители помочь в борьбе против Джекс-Тота? Или так будет даже проще — если они пообещают поддержать войну всем, чем только располагают, это можно будет считать выходом...

— О нет, — ответил щеголь, решительно качая головой. — Нет-нет-нет, совсем нет. Дядя весьма сомневается, что Народная Стая согласится на нечто подобное, а если даже согласится, то уж всяко не сразу. Демократия, чтоб ее... Превосходно то, что дядя согласился приютить меня в своем поместье, хотя подозреваю, что с тех пор, как он живет там вместе с сотней дикорожденных священников, уважение к частной собственности провалилось в задницу. Но уверен, для меня там найдется достаточно просторная комната...

— Остаешься? — Мрачный, похоже, не мог поверить в услышанное, но это лишь подтверждало его редкостную наивность: богатые мальчики играют в приключения только до тех пор, пока не вспомнят, как хорошо жилось дома. — Дигглби, ты не можешь так поступить!

— Я должен, — печально ответил тот. — Если уйду вместе с вами, у этих людей не останется никакой возможности изменить свое мнение. Но ведь они так же заслуживают шанса увидеть свет, как и все остальные, и я стану тем мудрым пастырем, что наставит их на путь истинный. В конце концов, я ведь свидетель тому, как цеписты принесли в жертву имперский полк, чтобы вызвать Джекс-Тот. Я был посредником между двумя колдунами, которые предупредили нас о грозящей Звезде опасности. И к тому же мне совершенно необходимы горячая ванна и новый гардероб. Так что, боюсь, все решено.

— Паша Дигглби, — сказала София, — даже если бы у меня не было других причин сказать тебе, что остаться в Диадеме — очень плохая идея, ты все равно ничего здесь не изменишь. Ты не сможешь доверять этим людям и не заставишь их поступить так, как бы тебе хотелось.

— Она права, — подтвердила Индсорит и взмахнула мечом, привыкая к нему. — Уж поверь нам.

— Ну хорошо, я, конечно же, не смогу никого переубедить, — признал Дигглби. — Но я должен попытаться, потому что, кроме меня, этого не сделает никто. Не буду добиваться, чтобы они поступали так, как я хочу, но постараюсь устроить, чтобы они поступали так, как сами считают правильным в глубине души. Думаю, это поможет... И еще я понаблюдаю за Вратами, пока Неми не решит ими воспользоваться, а потом мы с ней нанесем визит Народной Стае и она подтвердит мою историю. Возможно, понадобится, чтобы ты, Хортрэп, установил еще один мост между Вратами и провел диадемцев в Малые Небеса, как до этого провел кобальтовых.

— Так вот куда отправились Чи Хён и кобальтовые, вместо того чтобы пойти следом за мной? — спросила София.

— Чтобы защитить Непорочные острова от вторжения монстров с Джекс-Тота, — объяснил Хортрэп. — Но даже сообща Кобальтовый отряд и непорочновский флот не остановили их. Не смогли даже замедлить прилив. Отеан пал, и у нас не осталось времени. Есть только один способ, София, только один.

— Ты совершенно прав насчет времени, — сказал Дигглби. — Дядя говорит, если я выполню обещание выпроводить вас отсюда в ближайшие несколько минут и это обойдется без новых жертв, нам обоим поставят в заслугу разрешение конфликта. Но если вы не уйдете, Народная Стая пришлет сюда охранников, чтобы столкнуть вас во Врата.

— Значит, пора, — сказала София.

Но не поднялась с места. Так и сидела, прислонившись к столбу, к которому была прикована Индсорит, и рассматривала разношерстную компанию, в которой она оказалась на этой площади, у края Врат, в самом конце последней своей песни, чтобы взять на себя ответственность за смерть сотен тысяч людей, ради того чтобы выжили миллионы. Щеголь с размазанным по всему лицу гримом, отчего он стал похож на утонувшего мима, беззаботно открыл табакерку и взял щепоть порошка из жуков. Мрачный, опершись на свое копье, смотрел на Софию с такой болью, словно у него вывалились из раны кишки. На его юбке и тунике было лишь немногим больше наскоро зашитых прорех, чем шрамов на руках и ногах. Хортрэп хмуро глядел в небо, где сквозь тучи над Черными Каскадами в кои-то веки засветило солнце. Нелепый колдун рассеянно почесал раненую руку, с которой медленно капала кровь. Индсорит, одетая лишь в оранжевый плащ и погребальные драгоценности, подняла черный меч и с угрозой посмотрела на кольцо охранников, ограждавших от них Народную Стаю. И здесь же, рядом с Софией, пусть даже ради одного-единственного последнего приключения, стоял пес, такой грязный, что даже блохи побрезговали бы поселиться на нем. Мордолиз еще раз оправдал свою кличку, нетерпеливо дожидаясь решения хозяйки.

— Хорошо, — сказала София и встала, застонав от боли в руках, в распухших коленях, в пробитом арбалетным болтом левом соске.

На мгновение ее охватила паника, но затем она нащупала в кисете на поясе изгиб своей новой трубки. Это должно быть хорошим предзнаменованием, что трубка не потерялась и не сломалась в схватке, так ведь? Если бы только София верила в хорошие предзнаменования. С тяжелым вздохом она подняла молот, хоть и сделанный из святой стали, но адски измучивший ее воспаленные суставы.

— Правда хорошо? — спросила Индсорит, не сводя глаз с Холодной Софии, направившейся к Вратам Диадемы.

— На самом деле нет, но я готова, как всегда. Давай спасем Звезду, останемся в живых и раздобудем чего-нибудь выпить. В таком вот порядке.

Глава 24 

Чи Хён нередко слышала, будто ничто так не побуждает к молитве, как близкое поражение в битве, но ее собственный и, к сожалению, печальный опыт это опровергал — чаще с губ срывались проклятия. Стоя вместе с сестрой-ведьмой на ступенях храма Пентаклей, она оглядывала поле битвы, а за спиной у нее мерцали, затягиваясь, Врата.

Последние бойцы кобальтовых переправились с той стороны, но это лишь означало, что тотанцам придется сражаться еще упорней, чтобы одержать неизбежную победу. Строго говоря, многие из солдат Чи Хён не были людьми, дикорожденные из разных земель по ту сторону Изначальной Тьмы нанялись в ее войско ради славы и денег или просто ради возможности посмотреть мир за пределами родных мест. Они участвовали, как освобожденные демоны, во многих битвах, но на полях Отеана столкнулись с неожиданными трудностями. Капитаны доложили, что воздух слишком разреженный, поэтому воевать здесь ничуть не легче, чем на высокогорье. Впрочем, они старались изо всех сил, и плох тот генерал, что обвиняет в неудачах солдат.

Нет, Чи Хён знала, почему на самом деле они попали в такую задницу: она солгала своим людям, ведь иначе они не пошли бы за ней на Звезду. Задолго до того, как она объявилась во Внешних Землях, ее отец, король Джун Хван, предсказал, что она добудет у легендарного Короля Ада его последнее сокровище — волшебное оружие, приносящее победу в любой битве. Когда Чи Хён снова встретилась с отцом и приняла на себя бремя командования, ей пришлось потратить долгие семь лет на поиски этого загадочного трофея. В конце яростной охоты за ним Чи Хён и ее сестры взяли штурмом главную цитадель Короля Ада, а потом, вернувшись с победой, объявили своей армии, что Прародитель Духов в знак восхищения доблестью Чи Хён подарил ей магическую святыню, о которой говорилось в предсказаниях ее отца. Она сказала, что это оружие способно уничтожить любого врага, но цена будет такой высокой, что его нельзя использовать, пока остаются иные шансы на победу. На самом же деле последняя цитадель мало чем отличалась от первых: она была населена призрачными монстрами, как и другие покинутые крепости. Чи Хён нашла здесь впечатляющий трон с изображениями мечей, костей, черепов и прочей мрачной символики, но он выглядел таким же пыльным, как и все остальное, и на нем не сидел никто, кого можно было хотя бы по ошибке принять за Короля Ада. Если даже предположить, что легендарное богоподобное существо когда-то обитало в этой крепости, оно уже давно сюда не заглядывало. Но Чи Хён и ее сестры сошлись на том, что небольшой обман ради благой цели поможет им вернуться на Звезду, поскольку людям необходима вера в истинность пророчества отца. К тому же армия настолько сильна, что даже без этого могущественного оружия способна одолеть и тотанцев, и непорочных.

Только, видимо, не одновременно и не в той ситуации, когда большинство твоих геройских бойцов задыхаются, хрипят и даже падают еще до того, как их поразил враг. Чи Хён вспомнила, какую слабость она сама и другие изгнанники со Звезды ощущали в некоторых районах Внешних Земель, и прокляла себя за то, что не предусмотрела такую беду. План был совсем другой: выждать, когда тотанцы ослабят непорочновскую армию, а потом напасть самой и уничтожить и тех и других. Но единственное, чего удалось добиться, — это оттянуть на себя часть огня, предназначенного непорочным. Вместо того чтобы ворваться в Отеан через брешь во внешней стене, первая тотанская армия повернула навстречу кобальтовым, в то время как подкрепления приближались к ней с севера.

При обычных обстоятельствах Чи Хён приказала бы немедленно отступить, прежде чем обе неприятельские армии атакуют одновременно, но Юнджин заранее предупредила, что, пройдя через Врата, назад уже не вернуться. Открыть такой портал — тяжелая работа, а удержать его открытым — и подавно. Хотя сестре Чи Хён помогал ковен[13] боевых ведьм, она слишком устала и не могла обеспечить путь к отступлению. Они попали в ловушку, и бежать некуда.

С другой стороны, это играло Чи Хён на руку — пусть даже на ту, которая трехпалая, — облегчая выбор тактики. Чтобы взвесить достоинства полудюжины вариантов, понадобилось бы время, а хороший командир обязан быстро реагировать на сюрпризы. До сих пор Чи Хён придерживала большую часть своего войска, не желая растягивать силы, пока размеренный поток кобальтовых проходил через Врата, но теперь, когда все добрались до места, пришла пора действовать. Им не победить в сражении на два фронта, но, если прорвать строй первой тотанской армии, можно проскользнуть за разрушенную стену Отеана еще до того, как подойдет вторая.

Судя по тому, как быстро приближались подкрепления, этот план был обречен с самого начала, но ничего другого Чи Хён и ее командиры придумать не могли. И драть-передрать, если кобальтовые пробьются в самую сердцевину первой армии, то будут со всех сторон окружены врагом, так что второе войско не сможет ударить по ним. Это все равно что сплошь покрыть свое тело муравьями, а потом забраться в улей — пчелам тебя не искусать.

Значит, быть по сему. Чи Хён велела Юнджин приготовиться к выдвижению и оставила сестру с немногочисленным ковеном на ступенях храма Пентаклей. Боевые ведьмы продолжали монотонное пение, чтобы помочь дикорожденным справиться с неожиданной слабостью. Чи Хён оседлала Шаграта и поскакала к беспорядочному скоплению кобальтовых лучников, боевых машин и их механиков, а также раненых, которых все больше тащилось с передовой. С высоты своего ужасного панголина она видела, как северное войско начало атаку.

— Вперед! Вперед! В Осенний дворец!

Чи Хён выкрикивала приказ снова и снова, пока не почувствовала привкус крови во рту, но и после этого продолжала повторять. И тут упряжка из четырех конеподобных тварей с горящими глазами прорвала строй прямо перед ней. Монстры тащили за собой, словно колесницу, перевернутый панцирь огромной черепахи, которой правил тотанский солдат в черных доспехах. Остальную часть повозки занимал большой серый пузырь. Тяжелый панцирь трясся по грязи, подминая кобальтовых и калеча всех, кого задевал зазубренными краями. Изменив направление, Чи Хён с поднятым мечом рванулась наперерез адской повозке, пока та не пронеслась сквозь толпу лучников. Управлявший повозкой тотанец слишком поздно заметил ее приближение, но, когда Шаграт преодолел последние несколько шагов, возница резко повернул в его сторону голову в рогатом шлеме... А затем бросил поводья и с хлюпающим звуком опрокинулся на пузырь, занимавший почти всю раковину.

Взрыв. Жидкий огонь. Он мгновенно окутал и возницу, и его демонских скакунов. Чи Хён выбросило из седла, потому что Шаграт инстинктивно свернулся в клубок, покрытый твердой чешуей.

Тьма поглотила свет. Тишина уничтожила звуки. Покой сковал движения.

Затем мир вернулся, хоть и сделался почти немым, а еще слишком ярким, чтобы воспринять его сразу целиком. Она поднялась на колени, потом выпрямилась. Тело болело от ушибов, но кости не были сломаны. Кожу пекло, но не намного сильней, чем при солнечном ожоге. Чи Хён оглохла, но донесшийся откуда-то отдаленный звон подсказал ей, что это не навсегда. Повязка слетела с ее глаза, но в безумстве битвы демонский глаз из обузы превратился в преимущество, позволяя хоть что-то разглядеть сквозь завесу дождя и дыма. Мохнокрылка, где бы она ни порхала в этой грозе, вероятно, вполне насытилась и могла удерживать хозяйку в приемлемом состоянии.

Звон в ушах сменился адским шумом. Мерцающая картинка замерла на одной яркости, и Чи Хён уставилась слезящимися глазами на дымящийся кратер. Охваченные пламенем кобальтовые солдаты с дикими воплями носились вокруг. Чи Хён побрела, пошатываясь, сквозь хаос, и дым, и вонь кипящего жира на поиски своего панголина.

Тотанец появился перед ней будто из ниоткуда и махнул кривым лезвием, но черный клинок Чи Хён перерубил и меч, и державшую его руку. Кисть с обломком оружия упала на землю, но сам враг продолжал стоять, пока Чи Хён не проткнула острием меча его грудную пластину. Для ее черного клинка доспехи не были помехой.

Подбежал еще один тотанец и тоже упал, и Чи Хён почувствовала, что соскальзывает туда, куда меч и демонский глаз всегда пытались ее увести. Чтобы сохранить какую-то надежду, кобальтовые должны были вклиниться в ряды противника, но вместо этого тотанцы сами прорвались сквозь их ряды. Строй сломался, и Чи Хён поняла: битва уже проиграна и остается лишь сразить как можно больше врагов. Она пыталась справиться со злостью на свою ошибку, почти разрубив пополам шлем следующего противника, но стало лишь еще хуже. Тотанцы просачивались сквозь ряды кобальтовых, над тыквенным полем, где когда-то начались приключения Чи Хён, сверкали молнии, и она завыла, запрокинув голову к черным небесам.

Они торопливо спустились по скользким от дождя ступеням. Поначалу Хортрэп вообще отказался проводить их через Врата Отеана, утверждая, что все окрестности кишат тотанцами, но после того, как его уговорили заглянуть туда и проверить, признал свою ошибку. Вокруг храма Пентаклей скопились не тотанцы, а кобальтовые. Но когда Мрачный, страдающий от головокружения и болей в животе, присел на нижней ступеньке лестницы, он понял, что был не прав по всем пунктам.

Окрестности все же кишели тотанцами... Или, по крайней мере, крепкими воинами в черных доспехах, которых Мрачный за них принял. А те солдаты, что сражались против них на залитых грязью полях, могли оказаться кобальтовыми, но не оказались. Такого количества дикорожденных Мрачный не видел за всю свою жизнь, не говоря уже о том, чтобы увидеть их в одном месте, и все они носили кобальтовые плащи или другую синюю символику.

Хортрэп подошел к Мрачному, держа Индсорит на руках, опустил совсем ослабевшую королеву на ступеньки рядом с ним, а сам уселся по другую сторону. Запятнанный кровью и грязью плащ городской охраны, который Индсорит надела перед уходом, был немного теплей, чем ее лохмотья, но она все равно дрожала под дождем, а рыжие волосы стали такими же седыми, как у Мрачного. Может быть, ее раны теперь болят не столь сильно, как у него. Хортрэп утверждал, что путешествие через Врата — лучшее лекарство от любой болезни, но живот Мрачного дергало даже сильней, чем прежде. Приподняв край туники, он обнаружил, что рана, которую Неми зашила своими крепкими волосами, снова разошлась после его упражнений возле Врат Диадемы. Лимфа сочилась по распухшим краям разреза и вокруг тонких швов.

— Ох, плохо дело, — посетовал Хортрэп, перегнувшись через Индсорит, чтобы лучше рассмотреть рваную рану. — Я боялся, что так и случится. Вы, дикорожденные, похоже, не испытываете обычных изменений, проходя через Врата, и мне кажется только справедливым, что вы не получаете и преимуществ. В твоей крови и без того слишком много Изначальной Тьмы, поэтому погружение в первозданную пучину не принесло заметных улучшений.

— Не важно, со мной все будет прекрасно, — заявил Мрачный, хотя растревоженная рана и холодный пот, покрывавший его, несмотря на теплый дождь, не внушали оптимизма... Как и необходимость забыть обо всем этом и ринуться в безумную схватку, что бушевала поблизости.

— Да, так же прекрасно, как это утро, не сомневаюсь... Я так рад, что мы здесь! — Хватальщик поддел носком сандалии сломанное плетеное кресло, что лежало у подножия лестницы, полузасыпанное гравием. — Я помню, что обещал вам места в первом ряду на светопреставлении, но это... это... Нет-нет-нет, старый осел!

Лицо Хортрэпа огорченно вытянулось, он поднялся, отшвырнул ногой треснувшее деревянное колесо и откопал из мокрого гравия грязные ножны с гравировкой. Хватальщик держал их, словно самое ужасное предзнаменование за всю его долгую ведьмачью жизнь. Странно было видеть отвратительного колдуна, который обычно находил что-нибудь смешное в любой неудаче, настолько удрученным обнаружением сломанного кресла и брошенных ножен. Он оглянулся на заливаемое дождем поле битвы, продолжавшейся по обе стороны от их маленького убежища, прижал ножны к груди, и, хотя с губ не сорвалось ни звука, со стороны было похоже, что Хортрэп говорит... говорит, что ему очень жаль?

Еще до того, как неловкое молчание умерло своей смертью, их окликнула группа женщин, проводивших какой-то ритуал по ту сторону лестницы, где Мрачный первым выскочил из Врат.

— Кто вы такие? — спросила непорочная средних лет, чей красный колпак был выше, чем у ее товарок. — Что здесь делаете?

— Это мы-то кто такие? — усмехнулся Хортрэп и, отбросив ножны, повернулся к женщине лицом. — Мы кавалеристы из Кобальтового отряда, прибыли, чтобы изменить ход битвы... Скажи-ка лучше, ведьма, кто ты такая? Я бы запомнил, если бы кто-нибудь из твоей породы околачивался раньше возле Кобальтового отряда.

Вряд ли женщине понравились эти слова, но прежде, чем она успела ответить, Мрачный задал единственно важный вопрос:

— Где Чи Хён?

Внимание женщины тут же переключилось с Хортрэпа на него, пусть даже ненадолго. Она искоса посмотрела на Мрачного, на Индсорит, снова на Хватальщика, а потом заявила:

— Вы Мрачный. А вы... вы Хортрэп. А вы София, правильно?

— Два из трех, — ответил Хортрэп. — Хотя полагаю, что одна багряная королева ничуть не хуже другой, не так ли, Индсорит?

— Прекрати, — буркнула та и встала, опираясь на плечо Мрачного. Только в правой руке у нее осталась сила. — В сотне футов от нас решается судьба всей Звезды, а величайший колдун эпохи предпочитает болтать о всяком дерьме.

— Она все еще сердится на меня из-за той ссоры... Когда же это было? Восемнадцать лет назад? — При менее отчаянных обстоятельствах показалось бы забавным, с какой быстротой Хортрэп разговорился со случайной собеседницей и ее спутницами. — Ну хорошо, мы поучаствуем в этой драке, как только узнаем имена наших новых друзей.

— Ух ты!

Последний член их измученной команды прокатился по мокрой лестнице. Когда все пошло через задницу, Неми, в отличие от Мрачного и Дигглби, не стала привлекать к себе внимание. Но все время находилась неподалеку, в толпе зрителей по другую сторону Врат Диадемы. В тот самый момент, когда Хортрэп с помощью своей магии перебрасывал друзей через портал в Отеан, Мрачный заметил, как Неми вышла из толпы, и вот она появилась здесь, вслед за ними.

Любопытно, что ее каштановые волосы не поседели, как не изменили цвет и черные пятна василиска; покрывало сползло с клетки, но капризный маленький монстр выглядел необыкновенно довольным. Неми радовалась куда меньше:

— О боги, меня сейчас стошнит!

— Кто вы? — спросила непорочновская шаманка у нетвердо стоявшей на ногах иноземной ведьмы, опережая Хортрэпа. — И сколько еще вас должно прибыть?

— Неми — последняя, а теперь расскажите про Чи Хён, — попросил Мрачный, с шипением вставая со ступеньки. Казалось, кишки норовят вывалиться наружу, и на этот раз у них может получиться. — Где она?

— Поехала к нашей третьей сестре, — ответила непорочная, показывая на стену дыма и дождя, откуда вдруг донесся звериный вой. — Ох!.. Должно быть, это она. С ней иногда так бывает, когда...

Мрачный решил сам выяснить, что с ней иногда бывает, и бросился на голос. Он настолько вымотался, что больно было переставлять ноги или даже просто дышать, но еще больней было держать копье деда. Однако, когда первый тотанец бесшумно появился перед ним и замахнулся косой, Мрачный вонзил ему в шлем наконечник и почему-то не почувствовал боли. К слову сказать, так же было и в Диадеме, когда он схватился с охранниками, — как только копье напилось крови, Мрачный забыл про свой многострадальный живот.

Вскоре он вообще перестал вспоминать про боль и усталость, колющими и рубящими ударами встречая одного солдата за другим. Мрачный так старался решить все по-хорошему с теми смертными из охраны Диадемы и очень расстраивался из-за того, что непреднамеренно искалечил их. А сейчас не чувствовал никаких угрызений совести, прокладывая себе дорогу сквозь гущу солдат в черных панцирях, загородивших от него Чи Хён. Он метался и петлял, разыскивая в самой гуще битвы возлюбленную, не обращая внимания на глубокие раны и тяжелые удары, смутно осознавая, что один из швов лопнул, но все равно надеясь, что живот не подведет.

Огромный крылатый монстр опустился прямо перед ним, колючие щупальца волочились по земле, убивая без разбору и кобальтовых, и тотанцев.

Чудовище схватило нескольких солдат и исчезло в дыму так же быстро, как и появилось. Словно следуя за отвратительным запахом летучего демона, по пятам за ним полз еще более мерзкий монстр — нечто вроде змеи, состоящей из огромного количества червяков, или гигантского червя, состоящего из множества извивавшихся змей. Мрачный ясно понимал, что тварь умирает, — возможно, она умирала уже в тот момент, когда сверхъестественным образом появилась в этом мире. Но даже в агонии ее части расползались во все стороны, опутывали ноги и своим и чужим, сжимаясь вокруг всего, к чему прикасались, с такой силой, что прогибалась броня и струей била кровь.

Дым сгущался. Обогнув распадающегося червя и его безумно дергающееся потомство, Мрачный споткнулся и едва не упал прямо на шипы длинноногого чудища. Слюнявая вертикальная пасть сомкнулась, пытаясь откусить ему голову, но проглотила только черную сталь. Мрачный уклонился от копья тотанца, показал, как обращаются с таким оружием настоящие воины, и тут наконец увидел ее.

Только это, вероятно, была вторая сестра Чи Хён, о которой говорила пожилая женщина на ступеньках храма. Эта забрызганная кровью воительница была как две капли воды похожа на его возлюбленную, но постаревшую лет на десять. Она превосходно сражалась, а когда ее черный клинок отрубил голову еще одному тотанцу и появилась возможность перевести дух, она взглянула на Мрачного сквозь пелену дождя и...

Это была она. Он узнал ее, как только их взгляды встретились, еще до того, как в усталом мозгу отложилось, что на руке, которой женщина сжимала черный меч, не хватало двух пальцев. Каждую ночь со дня разлуки Мрачный представлял себе тот момент, когда снова отыщет ее, и каждый раз в его фантазии она дарила ему лишь ту загадочную мимолетную улыбку, которую он не замечал при первых встречах. Однако сейчас она улыбнулась шире, его имя слетело с губ... И вдруг еще один огромный монстр вырос из клубов дыма позади нее, так быстро, что Мрачный не успел даже остановиться.

Это был он. Красавец-варвар выглядел точь-в-точь таким, каким она помнила его, вплоть до озорной улыбки на лице... улыбки, которая тут же сменилась гримасой ужаса. Его копье взлетело, и если бы Чи Хён заранее не подняла меч, то ни за что не сумела бы отразить этот удар. Обоих отбросила назад сила столкновения двух лезвий из черной стали. Шаграт, сбитый с толку точно так же, как и Мрачный, тоже намеревался броситься на незнакомца, слишком близко подошедшего к хозяйке. Она окриком остановила его и с облегчением убедилась, что, не считая нескольких почерневших чешуек, панголин не пострадал. Во всяком случае, по сравнению с Мрачным, чьи руки и ноги покраснели от множества ран, а туника спереди намокла от крови, хотя на ней и не было видно свежих разрезов.

Он обращал на свои раны не больше внимания, чем она на травмы панголина. Они преодолели последние несколько шагов, разделявшие их, озираясь при этом, не атакует ли их кто-нибудь. Кобальтовые отбили этот участок земли у врага, так что все проносившиеся мимо в дыму, под проливным дождем, были одеты в синее. Мрачный воткнул копье в грязь и обнял Чи Хён.

Это были лучшие объятия в ее жизни, и они искупали все, что пришлось пережить Чи Хён. По крайней мере, так она считала в этот момент, а когда кремнеземец, о котором Чи Хён отчаянно тосковала, очень осторожно, опасаясь сделать что-нибудь не так, поцеловал ее, все стало еще лучше. Она со стоном наслаждения ответила на поцелуй, а затем оттолкнула варвара, чтобы совсем не потерять голову, и огляделась в поисках врага. Шаграт свернул кольцом хвост, защищая влюбленных, но эта ограда не могла остановить копье или стрелу...

— Я скучал по тебе, — сказал Мрачный, погладив ее по щеке, словно не был уверен, что это происходит наяву, и хотел убедиться.

Теперь, в первый раз взглянув на него своим демонским глазом, Чи Хён поняла, что он чувствовал, и ей по-прежнему нравилось то, что она видела.

— Я тоже скучала по тебе, Мрачный, сильней, чем ты можешь себе представить.

Опасности вокруг не было, и она подарила ему еще один поцелуй под дождем... а затем замерла, все еще соприкасаясь с ним губами.

— А где... где Гын Джу? Он здесь?

— Нет, но Хортрэп сказал, что с ним все в порядке, — ответил Мрачный и с удивлением посмотрел на ее изменившийся левый глаз. — Что случилось... Нет, это может подождать. Главное, что с Гын Джу все в порядке. Надеюсь. Когда мы виделись последний раз, он ушел с Хортрэпом, но я не виноват, что нам пришлось разделиться, и...

Чи Хён заткнула ему рот своими губами, сердце ее вспорхнуло к небесам, услышав, что оба его мужчины по-прежнему дышат... и спустилось с небес назад, вспомнив, каким трагичным оказался их роман. Она подумала, что было бы лучше, если бы он не вернулся назад, и поцеловала его еще крепче, возможно в последний раз пробуя вкус его языка. Единственный светлый момент заключался в том, что теперь ей не придется распутывать тот клубок, в котором она оказалась вместе с двумя своими возлюбленными; где бы ни был сейчас Гын Джу, она надеялась, что там ему не угрожает такая опасность, как ей и Мрачному, и что он знает о том, что она любит его.

Словно почувствовав, что ее мысли унеслись к сопернику, Мрачный прервал поцелуй, вытер ей слезы липкой от крови рукой и сказал:

— Не хочется так говорить, но лучше оставить все это на потом, когда битва закончится, генерал.

— Ох, Мрачный... — покачала она головой. — Боюсь, что у нас не будет этого «потом». Напрасно ты здесь появился. Сражение уже проиграно. Мы скоро погибнем.

— Значит, я прибыл вовремя, — ответил он еще с одной лукавой улыбкой.

Чи Хён понимала, что пора отвести взгляд от его мокрого лица, от голубых, как у снежного льва, глаз и вернуться в битву... Но она промедлила еще мгновение. Мрачный заплатил своей жизнью за возможность увидеть ее еще раз, и она должна вознаградить его. Вознаградить себя.

Шаграт предупреждающе фыркнул, развернул хвост, которым оберегал хозяйку и ее возлюбленного, и хлестнул тотанского солдата. Счастливое мгновение прервалось. Война хорошо это умеет.

Чи Хён собиралась объяснить Мрачному, что единственная их надежда — прорваться сквозь ряды тотанцев и штурмовать Отеан, как вдруг заметила, что дождь перестал стучать по спине, хотя вокруг них продолжает лить как из ведра. Это последнее, о чем она успела подумать, перед тем как была сбита с ног, отлетела в сторону и ударилась о бронированный бок Шаграта.

Прежде чем Мрачный увидел монстра, их вместе с Чи Хён отшвырнуло к ее скакуну. Все смешалось: расплывчатые пятна земли и неба, тускло-черные чешуйки и полупрозрачная серая шкура. Толстая липкая белая змея обвила руку Мрачного, обжигая кожу. Чи Хён упала рядом с ним и обмякла; белые змеи копошились вокруг. И боль! Такая нестерпимая боль!

Мир замедлил вращение. Мрачный уже не катился по земле, но голова продолжала кружиться. Он потянулся к ускользающему образу Чи Хён, к слишком безмятежному, неподвижному лицу, но не увидел ее. Змеиные кольца все сильней сжимали его руки и ноги, не давая пошевелиться.

Нет, это были не змеи, а щупальца огромного летающего монстра, вроде того, которого Мрачный видел на поле боя, прежде чем отыскал Чи Хён. Та самая тварь, что схватила солдат и унесла прочь. Мрачный снова попытался высвободить руку, но безрезультатно — ничего не сделать, и чем энергичней он сопротивлялся, тем сильней его сжимали жгучие щупальца. Огромный монстр взлетит с ним и Чи Хён высоко в небо, а потом уронит их на...

Нет. Кольца немного отодвинулись от шеи, Мрачный сумел повернуть голову и увидел, что он не поднялся в воздух. Чешуйчатый скакун Чи Хён вцепился в летучую медузу и прижал к земле. Теперь два монстра скатились в земляную воронку. Бледные щупальца обвивали огромного броненосца, хоть он и прокусил кожистое, как у летучей мыши, крыло. Чем крепче сжимал челюсти зверь Чи Хён, тем сильней летающий ужас сдавливал кольцами его самого. Мрачный долго крепился, но все-таки застонал. Он не хотел, чтобы Чи Хён очнулась в эту минуту.

А потом он увидел женщину. Она была в панцире; сверкающий шлем украшали ниспадающие черные иглы. Она стояла на спине бьющегося в конвульсиях белого гиганта и смотрела сверху на смертных, крепко зажатых между летающим монстром и наземным чудищем. Наконец женщина с легкостью спрыгнула на грязную землю. Поднырнув под сломанным крылом монстра, она остановилась над Мрачным, и в тот момент, когда толстое, как канат, щупальце сдавило ему горло, он понял, кто это.

Смерть.

Но не его, а Чи Хён. В конце концов, у каждого своя смерть, и это была смерть непорочновская. В прорези шлема виднелись черные глаза, внимательно наблюдающие за Мрачным, и он предпринял последнюю жалкую попытку дотянуться до Чи Хён. Не хотел, чтобы она ушла с этой жестокой проводницей в загробный мир для чужеземцев, куда нельзя за ней последовать. Это несправедливо, тем более что они погибли вместе. А за спиной непорочновской богини уже маячит Черная Старуха, ожидая своей очереди за смутной пеленой дождя... Почему Мрачному и Чи Хён нельзя вместе уйти в Медовый чертог? Разве они не заслужили этого?

Словно в ответ на его мысли, Черная Старуха подняла руки. В одной она держала черное копье Мрачного, в другой — черный клинок Чи Хён.

Белый череп, который богиня-предок Мрачного рисует на лице, прежде чем забирает души, сверкал под дождем, как слоновая кость.

Последняя мысль была о том, что в песнях Черная Старуха всегда прекрасна, но, разглядев ее сквозь стену дождя, Мрачный понял: она совсем не такая.

Глава 25 

Марото держался рядом с Феннеком и его телохранителями, пока они пробивались сквозь вал тотанцев, следуя за мечущейся над головами Мохнокрылкой. Но, заметив, как неподалеку рухнул дракон-кальмар, Марото припустил к нему со скоростью пушечного ядра. Еще на Джекс-Тоте он понял, что тотанские солдаты, хоть и летают на небесных монстрах, не могут ими управлять из-за отсутствия мозгов или необходимых пахучих желез или по какой-то иной причине. Кто-то из Ассамблеи вексов должен был контролировать драконов-кальмаров, находясь на спине чудища или поблизости от стаи. А это значит, что в пределах досягаемости, возможно, рухнул один из тотанских командиров. Марото еще не знал, как будет ловить древнего засранца с его невероятным проворством и колдовской силой, но надеялся что-нибудь придумать. Сумев вырваться из Отеана и провести солдат через поле боя, они с Феннеком еще раз доказали: порой храбрость или глупость помогает смертному совершить невозможное.

Впрочем, самое тяжелое им еще предстояло — соединившись с кобальтовыми Чи Хён, пробиться назад, в Отеан; вот когда жопа будет в мыле.

Солдаты Феннека и цеписты Марото глубоко проникли в ряды наступающей армии, и теперь уже можно было сделать два-три шага, не наткнувшись на тотанца. Можно сделать даже пять-шесть шагов — здесь большинство чужих воинов сражаются с воинами Чи Хён. Хотя все «хорошие парни» носят одежду различных оттенков синего, новых кобальтовых легко отличить от старых, потому что среди солдат Марото и Феннека, продвигающихся со стороны Отеана, дикорожденных совсем мало.

Новые кобальтовые совсем другие — дичайшерожденные, если можно так выразиться. С кожей прочной, как кольчуга, с острыми рогами, крепкими копытами и примитивными дубинками, которые разносили доспехи тотанцев в липкую пыль. Однако при всей своей непохожести эти солдаты точно так же истекали кровью, как и их человеческие соратники; ужасное оружие врага убивало их столь же мгновенно. Броня тотанцев была усеяна жуткими шипами, а зазубренные клинки и копья легко входили в плоть, но при попытке выдернуть их из раны дробились, оставляя в теле жертвы костяные осколки. А еще там были твари, похожие на лошадей, с острыми, как копья, ногами, и отродья, каких Марото не приходилось видеть за все время пребывания на Джекс-Тоте.

Белый проблеск мелькнул среди непохожих на людей бойцов. Марото поднырнул под демонского жеребца, выскочил с другой стороны, и один из дикорожденных тут же любезно накинул аркан на длинную ногу монстра. Упавший дракон-кальмар, самый крупный из всех, кого Марото довелось увидеть, лежал прямо перед ним, в центре поля боя. Но дорогу к нему преграждали с полдюжины тотанцев, окруживших дикорожденного с бычьей головой, ростом в десять футов, облаченного в железный панцирь. На его рогах развевались синие вымпелы. Из оружия у него остался только ростовой щит, которым дикорожденный отбивался от противников, но их было слишком много...

Пока Могучий Марото не уравнял шансы, вкладывая в удары булавой всю свою силу. Он проломил шлем на затылке одного тотанца и огрел по шее другого. Третий выставил шипастый клинок в его сторону, но отворачиваться от быкоголового варвара было большой глупостью. Дикорожденный острой кромкой прямоугольного щита отсек ему голову. Зажав остальных с двух сторон, Марото и диковинное чудище расправились с ними в считаные мгновения.

Мгновения, за которые Марото, откровенно говоря, полностью выдохся. Он с трудом удерживал в руке булаву, которой перед тем так лихо размахивал. Оказывается, тяжелое это дело — воевать, не наглотавшись жуков.

От изувеченных тел тотанцев поднимался пар. Марото обменялся кивком с дикорожденным кобальтовым и приподнял булаву. Он всего лишь хотел отсалютовать союзнику, но проклятый бык, вероятно, неправильно истолковал его намерение или же просто оказался засранцем. Выхватив оружие из руки Марото, он развернулся и вразвалочку пошел прочь, выискивая, кого бы еще прикончить. Хренов минотавр!

Хорошо еще, что поле боя было усеяно брошенными орудиями убийства. Некоторые из них, правда, еще сжимала чья-то рука, но это не имело значения. Обходя упавшего дракона-кальмара, Марото нашел вонзенное в землю копье и лежавший рядом меч с черным лезвием. И выбрал копье — отчасти потому, что оно было похоже на кремнеземельское оружие, отчасти — из-за странных колец на рукояти меча, делающих его ужасно неудобным.

Едва Марото взял копье и направился к гигантскому белому монстру, его словно укусила в мочку уха ледяная пчела. Он хлопнул ладонью, но пчелы там не оказалось. Однако укус продолжал жечь, точно раскаленный уголек, и эта боль вызвала дурацкий приступ ностальгии — как будто отец дернул его за ухо, как делал каждый раз, когда Марото невнимательно слушал его бесконечные поучения. Эта секундная задержка оказалась благословением небес, потому что на спине у растянувшегося по земле дракона-кальмара появилась фигура в самых абсурдных доспехах, какие он только видел в своей жизни. Тотанец спрыгнул на землю, повернулся к Марото спиной и направился к щупальцам монстра, обвивающим что-то большое. Судя по дикобразьему шлему, это был не простой солдат, возможно даже, кто-то из Ассамблеи вексов. Марото наклонился и поднял меч с необычной рукоятью. Благоразумно иметь при себе как можно больше оружия, когда предстоит схватка с могущественным жрецом... На худой конец, он просто метнет в противника этот дурацкий меч, если не придумает ничего лучше.

Тотанец поднырнул под сломанное крыло монстра и поднял изогнутый клинок. Сверкающий металлический полумесяц выглядел ничуть не привычней костяных копий простых солдат. Подкравшись ближе, Марото понял, что тотанец собирается отрубить голову огромной мокрице, придавившей к земле его летучего коня. Чешуйчатый зверь вцепился в противника зубами, а белые щупальца дракона-кальмара обвивали его мощные лапы, прижимая к ним еще и трупы двух людей. Тотанец замахнулся мечом, а Марото поднял свое оружие...

Драть-передрать, этот мерзавец оказался шустрее! Тотанец не тронул чешуйчатую мокрицу, учуяв Марото, как бы бесшумно тот ни приближался сзади. Марото отбил мечом стремительный удар и тут же выбросил вперед копье. Он должен был проткнуть тотанцу живот, хоть защищенный доспехами, хоть нет, но монстр как-то ухитрился отпрыгнуть на десять футов назад. Его черный гребень поднялся дыбом, словно нимб из сочащихся ядом игл. А потом враг атаковал так стремительно, что Марото успел лишь мысленно услышать слова покойного отца, назвавшего его круглым дураком.

В следующий миг кривой клинок полоснул варвара по голове...

И’Хома уже видела этого смертного. Точнее говоря, ее ангел видел, как он в подземных водоемах соскребал со шкуры левиафанов налипших моллюсков. Святая половина И’Хомы задрожала в предвкушении поединка с тем, кто выглядел на Джекс-Тоте таким испуганным. Так хотелось медленно-медленно резать на куски этого смертного с нарисованным на лице черепом! Но И’Хома понимала, что надо действовать быстро. Ее безгрешный ангел наслаждался болью и страхом в продолжавшейся схватке, но сама она была обременена ответственностью и понимала: если немедленно не освободит своего летучего коня от монстра, придавившего его к земле, то останется одна посреди поля боя. Сначала надо убить смертного, потом — чешуйчатую тварь и снова подняться в небо.

Это был неравный поединок. Это вообще был не поединок. В юности И’Хома не утруждала себя воинскими упражнениями, но после перерождения ее боевые способности, как и все прочие, достигли совершенства. Увернувшись от неуклюжего тычка копьем, она набросилась на смертного со своим древним тотанским мечом и срезала ему верхнюю часть головы. Один удар, и все кончено! Ее ангел был ангелом смерти.

И’Хома даже не почувствовала никакого сопротивления, когда кривое лезвие убрало помеху с ее пути, словно она разрубила воздух...

Но смертный как ни в чем не бывало контратаковал. Ангел помог ей отскочить от копья и меча, но теперь смертный двигался быстрее, как будто срезанная ею копна волос прежде только мешала ему. Или мешал крохотный кусочек кожи, которого он лишился, уклоняясь от клинка.

И’Хома отбила и копье, и меч и, хотя противнику удалось как-то уйти от ее атаки, сумела хлестнуть его колючим гребнем своего шлема. Иглы окрасили его белое лицо красными пятнами и прокололи ему левый глаз, словно тонкий мех с водой. Он вскрикнул, но не дрогнул и наотмашь ударил копьем. Оно пробило лишь маленькую брешь в живой рукавице, но панцирный рой отвалился до самого локтя, дымясь и отмирая. Очевидно, не только ее оружие было отравленным. Подумав об этом, она решила отступить и подождать, пока яд сделает свое дело.

Не потому ли ангел отказался выполнить ее волю и дал схватке затянуться, что хотел насладиться зловонными эмоциями смертного? Заметив еще двоих грешников, вместе с их зверем сдавленных мощными щупальцами ее летучего коня, противник начал испускать мощный запах ярости и горя, и ангел решил продлить его мучения.

Смертный как будто прочитал ее сомнения, точно так же как она сама читала его мысли, и счел, что у него появился шанс... и повернулся к ней спиной. Что ж, трусость будет стоить ему жизни, И’Хома своего не упустит и зарубит врага небесным мечом.

Мрачный. Синий цвет лица был еще заметней на фоне белых колец. Странно, что Марото не узнавал мальчишку, пока тотанец не повредил ему глаз, но теперь он не мог отвести взгляд от племянника, хотя сражался с самым сильным противником за всю свою жизнь. Тотанец отпрянул под его яростным натиском и остановился, и в этот момент Марото сделал свой последний ход.

Мрачный был уже мертв, как будет мертв и Марото, если покажет спину этому демонскому наезднику. Дракон-кальмар выдавил жизнь из мальчишки, в этом никаких сомнений... Наверное, Мрачный умер еще до прихода Марото. Даже расставшись с собственной жизнью, племянника не воскресить. На такое способна разве что Черная Старуха, но Древние Смотрящие только наблюдают за своими потомками и никогда не действуют в их интересах. Мрачный умер и встретился с дедом в Медовом чертоге...

Марото принялся рубить щупальца мечом и копьем. Слезы текли из правого глаза, кровь — из левого. Он пытался освободить племянника, прекрасно понимая, что следующий удар тотанца срежет не волосы, а голову. Серая слизь брызгала в воздух, кольца дракона-кальмара разжимались, отпуская Мрачного и непорочную, лежавшую рядом с ним, а Марото все отсекал щупальце за щупальцем. Лишь разрубив петлю на шее мальчишки, он оглянулся, чтобы встретить смерть лицом к лицу.

Тотанец стоял прямо перед ним, слишком близко, чтобы уклониться от удара. Иглы на его шлеме вздыбились, с них стекали капли яда вперемешку с кровью Марото.

Меч-серп в когтистой перчатке тотанца тоже орошала кровь... Но куда больше ее было на лезвии, торчавшем из хитинового панциря.

По живой броне пробежали трещины, от них начал подниматься дым. Меч выскользнул из руки, и тотанец опустился на колени. Появившаяся над ним женщина с седыми волосами высвободила свой клинок и опустила снова, разрубая затылочную часть украшенного иглами шлема и череп под ним. Потребовалось несколько ударов, чтобы полностью отсечь голову, и как раз в это мгновение Марото узнал женщину с черным мечом.

Именно эта усталая усмешка, которой она одарила Марото, когда умирающий шлем слетел с отрубленной головы, и заставила заработать его утомленный мозг. Точно так же эта женщина усмехнулась двадцать лет назад, обезоружив его в своем тронном зале. Он бы обязательно поклонился, будучи уверен, что сможет проделать это, не упав. Яд обжигал ему лицо, глаз превратился в дымящуюся дыру, пылающую так же ярко, как и его безутешное сердце.

— Ваше величество, — с трудом выговорил он.

Женщина с большой птичьей клеткой проковыляла позади королевы Индсорит и остановилась, тяжело опираясь на украшенный перьями посох.

— Дело плохо, — заявила подошедшая. — Он умрет, если мы немедленно не вмешаемся.

— Умрет?

Это была лучшая новость из всего, что слышал Марото за целый день. Он оглянулся на Мрачного, но ноги подвели, и Марото упал в грязь. Слабеющей рукой он указал на племянника, женщину-непорочную и огромного чешуйчатого зверя, что лежали рядом на медленно сокращавшемся ложе из вымазанных в крови щупалец, и попросил:

— Помогите... ему.

— Он очень плох, но тебе еще хуже, — услышал он знакомый голос.

Только это дало Марото силы приподнять голову, и только потому, что он отчаянно хотел оторвать засранцу голову. Хортрэп, вонючий Хватальщик, опустился на колени рядом с Мрачным, склонился над ним и начал делать ему искусственное дыхание. Индсорит подошла к неподвижно лежавшей непорочной, а женщина с птичьей клеткой плюхнулась в грязь возле Марото и принялась что-то искать в окованном металлом футляре у себя на поясе.

— Открой, — велела она, поднося ко рту Марото серебристое яйцо.

Если бы только он мог что-нибудь проглотить в такой момент! Лицо жгло, словно крапивой, все больней и больней, глаз затягивала пелена, живот сводило судорогой, как и все мышцы, — яд продолжал делать свое дело. Марото хотел сказать женщине, чтобы отстала, но, как только открыл рот, она запихнула яйцо, и, когда скорлупа треснула на зубах, Марото ощутил такой жар, словно проглотил солнце, демоны его подери!

Только это был приятный жар.

Он моментально почувствовал себя лучше и захотел еще много чего сказать, но женщина рывком поднялась на ноги, достала из футляра на поясе еще одно яйцо и отбросила его. Через мгновение тепло не только радовало рот Марото, не только щекотало в горле, но и растекалось по всему больному телу, и вдруг взрыв сотряс болото под ногами, и варвара обволокло знакомое покрывало жара и дыма.

Странно, конечно, но могло быть и намного хуже. Эта женщина, вероятно, перепутала яйца.

Все это напоминало дурной сон. Вынести бесконечные пытки Вороненой Цепи — и быть спасенной той, от кого меньше всего этого ожидаешь!

А затем колесо повернулось еще раз, поменяв местами надежду и отчаяние, желание помочь — с новыми муками, от тех самых людей, которых две королевы пытались защитить. И новый шанс на спасение, уже на грани гибели, на краю Врат Диадемы. Путешествие через всю Звезду и нежданная правда о том, что Изначальная Тьма — это не вместилище ужаса и страданий, а целительный бальзам, возвращающий силы. Бесчисленные раны исчезли, словно Индсорит не истязали дважды с небольшим перерывом... но только для того, чтобы она ввязалась в невообразимую битву с чудовищами, которых лицезрела в своих нечестивых видениях и кошмарах. Сны берут начало в Изначальной Тьме, и Индсорит, чувствуя, как приливают жизненные силы к ногам, которыми она едва могла шевелить, пребывая по ту сторону Врат, вынуждена была признать, что попала еще в один сон, последний.

Освобожденная этим открытием, Индсорит погрузилась в битву без долгих раздумий, стараясь удержаться за молодым кремнеземельским другом Софии. Она не все расслышала в их разговоре, но ясно поняла, что Хортрэп пытался втянуть Софию в невообразимо темные дела, а Мрачный умолял ее пощадить Диадему. В отличие от Индсорит, мальчишка не исцелился, побывав за Вратами, а все больше слабел из-за своих ран, и хотелось бы защитить его, когда он совсем выбьется из сил. Она была бы рада защитить каждого, кто этого заслуживал, хотя бы однажды, перед самым концом.

Воины с нечеловеческой внешностью окружили их, разделили. Они нападали снова и снова, но Лунные Чары били мощней, быстрей и беспощадней. Лезвие спаты прорезало дождь, сталь и плоть с одинаковой легкостью, давно забытый вой клинка заставлял Индсорит драться с еще большим ожесточением. Ее рубили и кололи; ее едва не проткнули насквозь, и, когда неповоротливая тварь ранила ее в левую руку, а Индсорит в ответ продырявила противнику шлем, она осознала, что это не сон. Но пробуждение лишь усилило ее отчаянное желание отыскать Мрачного среди дыма, бури и орды демонов.

Возможно, однако, что это все же отчасти было сном, — в какой-то момент Индсорит ощутила, что меч матери сам ее тянет вперед, в самую гущу сражения. Она прошла через последнее горнило среди грохота живых доспехов, скрежета клинков и шипов и выскочила с другой стороны, очутившись за спиной у очередного кошмарного врага. Лунные Чары знали, что нужно делать, Индсорит лишь подчинилась, и вскоре все было кончено.

Сколько раз в бесконечные дни страданий она представляла себе эту встречу, проговаривала слова, которые скажет мучительнице, если представится такая возможность. Но ни в одной ее фантазии, ни в одном кошмаре события не развивались по такому сценарию. Она пронзила И’Хому дрожащей рукой, не успев даже понять, кого атакует. Возможно, это и к лучшему. Если бы Индсорит знала, кто скрывается под этой чудовищной броней, то могла бы промедлить, пусть даже лишь миг, и это означало бы смерть для очень и очень многих.

Смерть. Единственный придворный, ни разу не оставивший багряную королеву. Исходящее желтой сукровицей и серым паром диковинное насекомое, которое И’Хома носила вместо шлема, выпустило последние струйки яда из стоявших торчком игл; фасеточные глаза казались такими же отрешенными и чуждыми, как и глаза Черной Папессы. Какими бы знакомыми ни были черты лежавшей в грязи отрубленной головы, что-то в этих пустых и мутных черных очах подсказало Индсорит: ее соперница в борьбе за Диадему мертва давным-давно. Это был удар милосердия... И любое удовлетворение, какое могла бы ощутить Индсорит, тут же исчезло, не успев созреть.

Такова великая загадка смерти, которую ее мать разгадала роковым утром в трудовом лагере, когда сама Индсорит была еще ребенком: не важно, как ты жаждал смерти, как молил о ней; по сути своей она всегда жестока.

Смерть была сном, но, по крайней мере, хорошим сном. Прежде чем эта сцена превратится из мучительного кошмара во что-то иное, Мрачный много раз переживет ее заново в своих снах, даже годы спустя, пребывая в безопасности и покое. Сейчас же знакомое видение принесло ему успокоение вместо страха, облегчение вместо паники. Возможно, потому, что в момент смерти все они меняются ролями. Дедушка нес его по снежной пустыне, а кровь из глубоких ран Мрачного теплыми каплями падала на грудь старика. Смерть не разделяет родных людей, а, наоборот, воссоединяет их.

На лице у деда был грим Черной Старухи, левая сторона черепа окрасилась кровью. Старик закрепил копье Мрачного у себя на спине, древко тыкалось в снег, уподобляясь черному дереву без веток. Густые белые хлопья, падая на щеки Мрачного, обжигали, а не охлаждали кожу. Он прикрыл глаза, пока старик тащил его в Медовый чертог под обледеневшей землей; его песня заканчивалась... И вдруг он снова раскрыл глаза.

— Чи Хён, — прохрипел он дедушке. — Возьми и Чи Хён. Она это заслужила.

— Не знаю, как сказать правильно, но она здесь, — сказал окровавленный череп, вот только это был не дед, не его голос.

Мрачного снова подняли, но в воздухе кружились вовсе не снежинки, а бледный пепел и красные искры.

— Трусливый, — пролепетал Мрачный. — Дядя Трусливый.

— Ничего похожего, щенок. — Единственный глаз подмигнул Мрачному, кожа с макушки коротко стриженной головы была содрана с кровью. — Твоего дядю зовут Могучий Марото, не забывай об этом. Никогда не забывай.

Затем другие руки подхватили Мрачного, помогая устроить его на спине большого чешуйчатого зверя. Руки Чи Хён. И зверь Чи Хён. Мрачный оглянулся на девушку через плечо. Выглядела она помятой. Как будто постарела на десять лет за несколько недель, что прошли с их последней встречи... Но тут он подумал, что у него самого вид должен быть еще страшней.

Левую сторону лица Чи Хён перетягивал кожаный ремень с неплотно прижатым к щеке обрывком кольчуги, обмотанным рваной тряпкой. Мрачный был рад, что она обзавелась самодельной повязкой; его пугала вторая радужка, заполнявшая ее глаз, пугал широкий зрачок, смотревший на Мрачного с совершенно непонятным голодом. Наверное, песня о том, как Чи Хён приобрела третий глаз и какие секреты он ей открыл, окажется не самой приятной, но Мрачный рассчитывал прожить достаточно долго, чтобы услышать и об этом, и обо всем остальном.

Она поцеловала его в затылок потрескавшимися губами. Совомышь нарезала круги в наполненном пеплом небе, пока Чи Хён помогала Мрачному устроиться в седле впереди нее.

— Я знаю, что Рогатые Волки не ездят верхом, но, надеюсь, ради меня ты сделаешь исключение, — прохрипела она ему в ухо.

— Когда угодно и сколько угодно, — ответил он с таким же мучительным хрипом. — Мы... У нас все в порядке?

— Даже не рассчитывай, — сказал Феннек. Он стоял неподалеку от панголина Чи Хён, рядом с Марото, Неми и Индсорит, но все смотрели на север, и только старый усбанец повернулся к Чи Хён и Мрачному. — Что бы ни происходило, вы должны перебраться через стену в Отеан. Мы постараемся не отстать от вас, но, если не получится, не пытайтесь нам помочь. Наш единственный шанс — увлечь как можно больше врагов в погоню, и когда Спящие Жрецы решат, что нужный момент наступил, это будет конец для всех, кто не добрался до надежного укрытия по ту сторону стены. Понятно?

— Да-да, мы поняли, — сказала Чи Хён, прежде чем Мрачный успел сообщить, что ни хрена не понимает из происходящего.

Ну хорошо, раз она понимает, остается только довериться ей.

— Если Марото любезно вернет наше оружие, мы готовы к броску на Отеан.

— Так это ваше?

Марото вытащил из-за пояса черный меч и отдал Чи Хён, а затем потянулся за копьем. Половина его лица охрененно распухла, а левый глаз напоминал пересохшее озеро, но сам он в худшем случае выглядел немного одурманенным. Он приподнял копье, но Мрачный покачал головой:

— Можешь пользоваться им, пока мы не встретимся за стеной.

— Да? — Марото усмехнулся, и его обезображенное лицо дернулось под коркой запекшейся крови. — Ну, тогда договорились. До встречи за стеной, племянник.

Земля зашаталась у них под ногами, и панголин Чи Хён воспринял это как сигнал. Он тронулся с места, Мрачный обменялся с дядей понимающими кивками... А затем у него отвисла челюсть, когда он увидел, на что смотрят остальные. В сотне ярдов к северу столпилась тотанская армия, готовая к схватке. Десятки длинноногих демонов-коней гарцевали, перед ними раскинулось море черных доспехов, из которого тут и там выглядывали огромные бледные монстры. Над рядами парили среди пепла и дождя другие летучие осьминоги, а всадники на их спинах указывали шипастыми руками прямо на Мрачного. И тут вся зловещая армия снова пошла в атаку, нахлынув на рассеянных по полю кобальтовых и тотанцев, которые продолжали сражаться вокруг храма Пентаклей.

— Смотри! — воскликнула Чи Хён, когда их скакун набрал скорость.

Мрачный никак не мог отвести взгляд от атакующей орды, и трехпалая рука насильно повернула его голову.

Хортрэп Хватальщик бежал столь быстро, что мог бы обогнать панголина, если бы поставил себе такую задачу. Но на самом деле обнаженный колдун перескакивал матово-белым пятном на фоне черных рядов от одного тотанского солдата к другому, задерживаясь возле каждого лишь для того, чтобы пробить лбом его шлем и просунуть покрытое слизью лицо внутрь. Мрачному приходилось видеть немало всякого дерьма в исполнении Хватальщика, но это... Татуировки старого гиганта запульсировали черными огнями, когда он приземлился рядом с очередным солдатом, пробил шлем и набрал полный рот черной крови, словно лакомился устрицей.

Да уж, Мрачный мог бы и обойтись без этого зрелища.

Панголин галопом пронесся мимо еще одной группы тотанцев, и неистовствующий ведьмак исчез из виду. Когда обвалившаяся часть стены уже была рядом, Мрачный разглядел скопившихся на крыше солдат в черных панцирях. Он обернулся, чтобы предупредить Чи Хён о том, что они снова вляпались в дерьмо, но не успел сказать ни слова. Поле позади него внезапно вздулось. Без этого зрелища Мрачный тоже мог бы обойтись.

Хортрэп возвышался над рядами тотанцев, стоя на горе из черных насекомых. Она поднималась все выше и выше — десять футов, двадцать, — а затем жуки начали карабкаться на Хватальщика и покрыли целиком, так что он напоминал теперь ониксовую статую с распростертыми, как у цепистского святого на чарм-браслете[14] Дигглби, руками. Вершина роя взорвалась подобно вулкану в видениях Падшей Матери, только вместо жидкого огня он выбрасывал в небо сверкающих жуков. Однако те не разлетались и не падали на землю, а кружились в воздухе. Где-то внутри смерча находился Хортрэп Хватальщик, и перед тем, как панголин взобрался на разрушенную внешнюю стену, Мрачный успел разглядеть состоящую из живых жуков пятидесятифутовую фигуру, что шагала вслед за ним и расчищала дорогу Кобальтовому отряду.

Слезы текли по щекам Феннека, когда он поцеловал в щеку Чи Хён, вручил ей копию своей карты и потребовал не останавливаться, что бы ни произошло. Она согласилась, но, развернув Шаграта и направив на толпу тотанцев, закрывавшую единственный проход в Отеан, решила, что Феннеку все равно придется простить ее, даже если она разок-другой забудет про обещание. В конце концов, это ведь он научил Чи Хён, как приятно нарушать клятвы... Ну хорошо, еще и Гын Джу.

— Полегче! — воскликнул Мрачный, едва не соскользнув с седла. Похоже, после первой в жизни поездки верхом в его словаре осталось только это слово. Забавно, что он, судя по всему, знал его с рождения, пусть даже Шаграт выполнял команду, только услышав ее от своей хозяйки. — Полегче!

— Да, теперь нам будет полегче.

Шаграт послушно остановился на развалинах внутренней стены, ошибочно приняв за приказ ту оценку, которую Чи Хён дала происходившему на поле боя. И это была правда, поскольку Кобальтовый отряд и без их предводительства не должен был испытать никаких трудностей при прорыве в Отеан.

Чи Хён не раз приходилось сражаться с великанами, но еще никогда они не сражались на ее стороне. Этот безголовый гигант, состоявший из черных блестящих хитиновых оболочек, пробивался сквозь ряды тотанцев, топча их ножищами и расшвыривая мощными руками. За ним текла синяя река, заполняя собой отпечатки его ступней в тотанской орде. Чужеземные кобальтовые и ветераны, которых Феннек привел на помощь, следовали за великаном к Осеннему дворцу.

Чи Хён молилась, чтобы сестры оказались среди тех, кто еще не пострадал от ее последней безрассудной команды, чтобы Сасамасо, Хассан, Дин и Ши были живы сами и помогали вести к цели остальных. Увидев почти божественную силу огромного голема, она поразилась самонадеянности, с которой решила, что только она одна способна свергнуть императрицу и управлять королевством, хотя не смогла контролировать даже ход битвы.

Разумеется, она обладает рядом преимуществ, просто не хватает решимости ими воспользоваться. Дрожащей рукой Чи Хён развязала повязку на голове и второй раз за утро дала волю демонскому глазу. Он всегда искушал увидеть больше, заглянуть дальше и смотреть до тех пор, пока ей не откроется все, что прячется за границей Изначальной Тьмы... Но за эти годы Чи Хён не стала его рабой, а, напротив, сумела приручить и подчинить. Ее взгляд проникал сквозь клубы дыма и рои искр, сквозь толпы смертных и монстров, сквозь плоть и хитин.

Хортрэп черным масляным пятном вертелся внутри беснующегося голема, призрачное сияние исходило от его рук. Чи Хён никогда не видела такой красоты, каждая крохотная оболочка мерцала под искрящимся дождем своим особым, не имеющим названия оттенком. Колосс был уже почти над головой у Чи Хён, но вдруг метнулся в сторону от раздробленной колонны тотанцев, прошел вдоль разрушенной стены и повернул обратно на север.

Проливной дождь и едкий дым не помешали Чи Хён увидеть второй тотанский полк будто ясным днем в подзорную трубу. Демоны мчались за отступавшими кобальтовыми, а жучиное подобие Хортрэпа вперевалочку шло им навстречу. Теперь его не заслоняли орды тотанцев, и Чи Хён заметила, как он ежесекундно теряет сотни жуков. Их внутреннее сияние гасло, и они падали на землю, а гигант уменьшался с каждым тяжелым шагом. Когда он поравнялся со скачущими галопом демонами-конями, то был уже вдвое ниже, чем в самом начале, и, хотя огромная кукла все еще сокрушала врагов, двигалась она теперь медленно и неуклюже.

Гигантское слоноподобное чудище посреди атакующей орды вскинулось на задние лапы и ухватило голема передними шестью, каждая из которых заканчивалась такой большой пастью, что Чи Хён различала зубы даже своим обычным глазом. Два великана схватились, зашатались, норовя опрокинуть друг друга... Исходящий синим паром голем опрокинул противника, и тот покатился, круша пехоту в черных доспехах. Победив самое большое чудище, Хортрэп снова начал высасывать силы из своих жертв, раздуваясь пуще прежнего. Колосс больше не растаптывал солдат, они взрывались, превращаясь в облако насекомых, от одного его прикосновения. Распавшись на части, они сами становились частью огромной куклы. Демонский глаз Чи Хён улавливал даже, как призрачное желтое сияние каждой жертвы льется в пульсирующую черную сердцевину голема... а затем гаснет, прекращая свое существование. Принцип этого обмена оставался для Чи Хён такой же загадкой, как и все отвратительное колдовство Хортрэпа, но было очевидно, что тот снова напитывался грубой силой.

Однако другие восьминогие монстры не собирались спокойно наблюдать за тем, как голем вычерпывает энергию из их армии. Четверо гигантов яростно устремились сквозь ряды солдат к Хортрэпу, раскаленные клубы пара поднимались над их рогатыми спинами. Голем шагнул навстречу, но не успели они столкнуться, как еще один летучий монстр, подобный тому, что едва не убил Чи Хён, Мрачного и Шаграта, расправив крылья, опустился сквозь полог дождя. На его спине ярко сияла такая же черная точка, как и внутри Хортрэпова великана, в чью грудь крылатый конь и врезался миг спустя.

Две сияющие мглой сущности сшиблись, и все замерло — звуки сражения, отчаянные крики и даже дождь. Капли повисли в воздухе перед лицом Чи Хён, словно фрагменты хрустальной люстры. Всего лишь на мгновение, но это мгновение все тянулось и тянулось, и к ним откуда-то извне приближался кто-то еще, какая-то сущность, которую даже демонский глаз Чи Хён не мог толком разглядеть. У нее встали дыбом волосы, но она даже не успела опознать этот предвечный ужас. Потому что наступил переломный момент, и в сердце голема Хортрэпа вздулся пузырь Изначальной Тьмы.

Вот что, оказывается, приближалось, и, как бы ни хотела Чи Хён отвернуться, ее демонский глаз слишком долго ждал возможности заглянуть в эту таинственную глубину, так что теперь ему невозможно было помешать. В груди голема открылись миниатюрные Врата, и колдун вместе со второй адской сущностью рухнули в разверзшуюся бездну... по другую сторону которой, далеко-далеко от Отеана — и прямо здесь, над полем боя, — повисло окно. За ним виднелись какие-то существа, похожие на Хортрэпа, существа, забравшие его к себе, но еще до того, как демонский глаз Чи Хён успел рассмотреть их — а они успели рассмотреть ее, — пузырь Изначальной Тьмы лопнул и все снова ожило, да так неожиданно, что Чи Хён едва не выпала из седла.

Дождь, крики, лязг и скрежет. Летучее чудище вырвалось из спины голема в пене из бесчисленных жуков и прокатилось по рядам пехоты. Лишившись Хортрэпа, огромная фигура рассыпалась на части, и водопад насекомых обрушился на тотанскую армию.

— Твою ма-а-ать! — воскликнул Мрачный. Он обернулся, чтобы ободряюще сжать руку Чи Хён, но ее глаза смотрели на поле боя, поэтому его пальцы ткнулись в кольчугу на ее животе. — Хорошо, что мы выбрались оттуда.

— Еще не выбрались, — сказала Чи Хён, пытаясь очухаться от головокружительного видения.

Она хотела только заглянуть за завесу дыма и дождя, чтобы узнать, где находится второй полк, и придумать план действий, но демонский глаз, как обычно, показал больше, чем требовалось. Она сама ошиблась, решив обернуться, вместо того чтобы смотреть вперед, но теперь нашла глазу лучшее применение, изучая залитые дождем трущобы, что лежали на пути к Осеннему дворцу. Ее взгляд проходил сквозь стены, словно те были сделаны из витражного стекла... И Чи Хён, не очень обрадованная тем, что увидела по другую сторону, вернула глазную повязку на место. Удержаться в седле вдвоем и так нелегко, даже если тебя не отвлекает демонский глаз.

— Между нами и внутренней стеной все еще слишком много солдат. Надо бы убавить, чтобы наши люди смогли добраться до Отеана. Готов испачкать руки?

— Я родился в грязи. — Мрачный изогнулся в седле и быстро поцеловал Чи Хён. — Но рядом с тобой я никогда не буду выглядеть грязным.

— Чистая правда, — согласилась она, еще раз поцеловав Мрачного, и погнала Шаграта к трущобам между стенами Отеана.

Несомненно, оба должны погибнуть, но, когда Чи Хён была маленькой, она обожала притворяться. Некоторые игры человеку никогда не перерасти.

— Если у тебя хватит везения пережить этот день, варвар, ты увидишь, какой грязной я могу быть.

— Что за манеры? Назовешь меня еще раз варваром — отшлепаю.

Мрачный наклонился и выдернул копье, застрявшее в балке дома, мимо которого они промчались.

— Что ты сказал?

Он обернулся с виноватой улыбкой, и Чи Хён улыбнулась в ответ, увидев румянец на его щеках, настолько слабый, что могла бы и не заметить, если бы не впилась так жадно взглядом в позабытые черты. Он научился говорить дерзости, проведя столько времени с Гын Джу, но все же не стал другим. Было так приятно прижиматься грудью к его пропотевшей спине и скакать вместе с ним, притворяясь уверенной, что все окончится хорошо. Она наклонилась вперед и зашептала ему на ухо:

— Варвар, варвар, варвар...

Он опять повернулся в седле, чтобы сказать что-то остроумное или не очень, но тут Мохнокрылка на плече у Чи Хён запищала, и тотанцы, занявшие эту часть трущоб, хлынули из переулков и посыпались с крыш. Чи Хён пустила Шаграта в галоп. Очевидно, эти монстры хотят засвидетельствовать ей свое почтение, и было бы невежливо отказать им. Императрица Непорочных островов должна быть готова к приему гостей в любое время.

Глава 26 

Наконец все прошли через Врата Диадемы, чтобы вступить в бой, и оставили Софию в одиночестве... Ну хорошо, рядом с ней демон. Он был ее единственным спутником и в прошлый раз, когда она отправилась в такую же идиотскую самоубийственную миссию и напала на короля Калдруута. Целая жизнь прошла, и ничего, в сущности, не изменилось... Ну хорошо, почти ничего.

Индсорит хотела составить ей компанию, измученная королева устала от такой жизни ничуть не меньше, чем ее предшественница, но как бы ни ценила София ее общество, это была не лучшая идея. Индсорит едва не валилась с ног, и София не ожидала, что впредь будет значительно легче. Мрачный выглядел немногим лучше, пепельно-бледный и потный из-за донимающей его раны. Но стоило ему услышать об атаке на Отеан, как стало ясно, куда он отправится, пусть это и означает такую же верную смерть. Зато Хортрэп даже не притворялся, что желает помочь Софии в исполнении ее заведомо дерьмового плана, обидевшись, словно отшитый возлюбленной подросток, на отказ принести в жертву целый город.

Остальные тоже были удивлены ее нежеланием пробудить вулкан под Диадемой, и это слегка задело Софию, но затем она поняла: просто у нее сложилась определенная репутация. Истина же заключалась в том, что София была старовата для идеализма, и, как только Хортрэп переправил всех через Врата, она сделала Мордолизу предложение, которого он так ждал. Правда, с оговоркой: если она погибнет, пытаясь выиграть войну по своим правилам, демон получит свободу в обмен на то, что остановит вторжение по-своему. Нужно подходить к делу очень прагматично, когда от тебя зависит судьба всей Звезды, и София, прежде чем обращаться к Мордолизу, убедилась в том, что проклятый Хортрэп не подслушает и у него не возникнет идея самому прикончить ее.

Стоя в самом центре Диадемы, перед Народной Стаей и ее нервными охранниками, следившими за каждым ее движением, София смотрела не во Врата, а на площадь за ними. Вроде кто-то прыгнул вслед за Хортрэпом и остальными, но, возможно, ее обманули глаза, слипающиеся после тяжелой бессонной ночи. У дальней кромки Врат все еще стояло немало людей, тех, что пришли отдать последние почести багряной королеве, но получили гораздо меньше зрелищ, чем было обещано. В свете утреннего солнца они уже больше не казались ни мрачно-торжественными, ни безликими под своими капюшонами, а снова стали теми, кем были на самом деле, — простыми горожанами, собравшимися на площади, чтобы увидеть чуточку смысла в этом темном мире, но окончательно сбитыми с толку происходящим вокруг.

— Что ж, давай оставим этим людям что-нибудь достойное долгой памяти, — сказала София Мордолизу, ухватив его за загривок чуть крепче, чем было необходимо. — Отправь меня к вождю Джекс-Тота.

Он посмотрел на нее, подняв красную мокрую морду от лужи крови, и наградил жуткой ухмылкой из тех, без которых София вполне могла бы обойтись. А затем потащил ее вперед, и она шагнула во Врата.

София сразу поняла: что-то пошло не так. Когда они отправились через Врата Языка Жаворонка в Диадему, это было ужасно, но закончилось быстро, в одно кошмарное мгновение, а сейчас обволакивающая ее мгла расстилалась все шире и шире, истончалась, холодила, погружалась в нее и заполняла целиком. Изначальная Тьма была у нее внутри, и, даже когда Софию выбросило на жесткий шерстяной коврик, она все еще чувствовала, как этот поток пронизывает ее до костей. Она глотнула чуть задымленного воздуха, какое-то время не находя в себе сил пошевелиться; комната перед ней закружилась вихрем... И знакомые пальцы смахнули слезы и приподняли подбородок, чтобы София могла взглянуть в лицо.

Лейб.

Муж печально улыбнулся, сидя на полу рядом с ней и гладя ее волосы мозолистой рукой. Она пыталась что-то сказать, но из горла вырвалось только рыдание, и он нежно уложил голову Софии к себе на колени, успокаивая, а она все плакала, вцепившись в края парусинового плаща, который Лейб надел в то злополучное утро, когда повез собранные налоги для Багряной империи.

Руки Софии сжались в кулаки, и она задушила свою тоску.

«Только не открывай глаза, — приказала она себе. — Это все ненастоящее. Не делай этого. Он давно умер».

— Ты спасла меня. — Шепот Лейба разбивал любую защиту, которую она пыталась возвести. — Старина Мордик спас меня, как ты и просила. Защитил и перенес сюда. Это был единственный выход. Я так долго ждал тебя, Фи...

Теперь он тоже плакал, и теплые слезы стекали по волосам на ее кожу. Голос его дрожал:

— Я так скучал по тебе, любимая, так скучал, но теперь мы наконец-то дома.

— Дома, — простонала она, пряча лицо в его латаную-перелатаную тунику; щека ощутила тепло небольшого животика.

Она разжала кулаки и коснулась его спины, провела пальцами по плечам, по изящным рукам, окрепшим в ежедневных подъемах в гору, к их хижине. Той самой, в которой они сейчас обнимали друг друга. Шорох листьев осины и звяканье костяных амулетов, развешенных на ветках, доносились через открытую, как всегда, дверь. Запах варящегося калди и дымящейся трубки наполнял хижину. Ту самую, которую она сожгла после бессмысленного убийства ее мужа.

— Ты хочешь сказать, в аду? Вот, значит, куда ты меня привел?

— В аду?

Драть-передрать, как же она скучала по его смеху, согревающему, словно огонь, что потрескивал в камине!

— Нет, женушка, я не стану притворяться, будто знаю, что это за место или даже где это место. Но если спросишь, скажу, что оно похоже на рай. Это наш дом. И мы здесь не одни — под горой лежит Курск, такой же, как прежде, и все в нем живы и здоровы, как и должно быть. Даже тот пастушок, что вечно был для тебя костью в горле. Помнишь его? Я научил Пао рыбачить на озерах за перевалом. Скоро он узнает, что ты вернулась. Я даже представить не могу, когда нас оставит в покое этот маленький...

— Прекрати! — Она еще крепче зажмурилась. — Прекрати, прекрати, прекрати!

— Я тоже сначала растерялся, — сказал он, массируя сильными пальцами ее шею, чего ей тоже очень долго недоставало. — Но мы видели столько всего невероятного. Стоит ли удивляться, что в этом мире существует такое, чего мы не в состоянии понять? И разве обязательно понимать жизнь, чтобы пользоваться ее дарами? Разве не достаточно того, что мы с тобой здесь, вместе, и никогда не оставим друг друга?

Ее сердце готово было клюнуть на наживку. Да, она хотела. Только этого она всегда и хотела. Ради этого сжигала дотла империи.

— Не об этом ли ты всегда мечтала — отгородиться от мировой боли и скорби и привести меня в такое место, где никто не сможет навредить нам? Вот о чем ты просила! И ты заслужила это, София, принеся столько жертв, выдержав столько испытаний, изменив к лучшему жизнь стольких людей. Это твоя награда. Так открой же глаза и прими ее, упрямая женщина!

Это было хуже всего. Лейб называл ее упрямой женщиной только в постели, когда она заставляла его кончить первым, несмотря на все попытки сдержаться, и теперь эта хрень разрывала ее на части. Вывернувшись из его объятий, но по-прежнему держа глаза закрытыми, чтобы не поддаться искушению, она прорычала:

— Прекрати! Не знаю, как ты это сделал, но прекрати. Есть только одно место, куда я должна пойти, — Джекс-Тот!

— Там нет ничего, кроме смерти, — печально возразил он. — Неужели ты до сих пор не поняла, что не в силах никого спасти? Бывают битвы, в которых победить невозможно, и единственный выход — признать это, защитить себя и жить дальше.

— Думаешь, я не в курсе? — Слезы катились так быстро и так обжигали, что стоило большого труда не открывать глаза. — Это и есть смерть — смириться с непреодолимым. Но я еще не умерла. Так что верни меня обратно.

— Время здесь течет иначе, София, и возвращаться на Звезду уже поздно, — сказал он, но это был уже голос не ее супруга, а Пао Пастушка, того самого мальчика, который умолял когда-то Софию спасти его от смерти, а теперь предлагал бросить на произвол неисчислимое множество других людей. — За те минуты, что ты провела здесь, утро миновало, сражение было проиграно и Звезда пала. Все кончено, и ты должна подчиниться...

— Это ты должен подчиниться моему приказу! — рявкнула она. — Верни меня обратно, даже если мне придется умереть вместе со всем моим родом. Верни немедленно!

Воздух вокруг стал холодней, из камина послышались завывания ветра над просторами Кутумбана. Вместо запахов калди, трубочного дыма и пропотевшего плаща мужа на Софию дохнуло углем и псиной. Уютный коврик под задницей растаял и сменился холодным полом с густым слоем пыли, а ответ на ее слова затерялся в собачьем лае.

София падала, и мучительный, изматывающий, смердящий путь сквозь Изначальную Тьму уже не так пугал ее. Она радовалась ему; дыхание времени высушило слезы. А потом она повалилась на мягкую землю. Голова кружилась, хоть и прекратился полет, и София, открыв глаза, увидела столь же чуждое место, как и пространство между Вратами.

Она понимала, что времени мало — возможно, его не осталось совсем, — но тем не менее ухватила пса и повернула виноватую морду к себе.

— Мы с тобой еще не закончили! — проревела она. — Не расплатились по самому-самому большому счету, демон. На твоем месте я бы сейчас, как никогда прежде, старалась загладить вину, иначе... иначе даже не знаю, что будет. Но ничего хорошего.

София снова подтолкнула его и оказалась в Затонувшем королевстве Джекс-Тот. Ей не раз доводилось потрошить добычу, поэтому она сразу поняла, что находится не просто где-то, а внутри чего-то, что эти похожие на ребра арки огромного зала на самом деле и есть ребра. Тринадцать живых тронов из сверкающей плоти и острых костей поднимались полукругом перед ней. Причудливые кресла были пусты, кроме одного, в котором сидел тщедушный человечек, до самых глаз закутанный в паутину.

Затем она узнала проступающие сквозь полупрозрачный шелк татуировки на тощем как скелет теле. Только это не он, конечно же нет — этого слишком мало, чтобы быть им. Но и никем иным он тоже быть не может. София отродясь не встречала такого высокого и сильного, словно горгонобык, человека, а сейчас иссохшее тело Хортрэпа выглядит ниже ее ростом. Только лицо осталось прежним, укутанная паутиной большая голова — словно в праздник тыкву насадили на хлипкое пугало.

Что же с ним случилось, демоны его подери? Что он вообще здесь делал? И как долго провела София в том, другом месте, если он успел доставить других в Отеан, обогнать ее и встретить ужасную кончину еще до того, как она сюда добралась?

— Драть твою мать!

София вздрогнула, когда бледно-голубые глаза Хортрэпа уставились на нее. То, что он все еще жив, делало его нынешнее состояние еще страшней.

Она хотела освободить Хортрэпа, но тут упругий и немного липкий пол плавно колыхнулся под ногами. Испробовав демонский способ путешествовать, она утратила чувство равновесия и сейчас, пытаясь приспособиться, добилась лишь того, что опустилась на колени. Хортрэп несколько раз подмигнул ей, но, если это был какой-то тайный язык заключенных, София владела им слишком слабо. В тусклом сиянии вен, что тянулись по полу, и по стенам, и даже по тронам, было отчетливо видно, что этот возвышенный участок, несколько превосходивший размерами тронный зал Диадемы, расположен в самом центре огромной пещеры. Вглядевшись в мягко мерцающий сумрак, София поняла, какую ужасную ошибку совершила, явившись сюда без армии.

Солдаты в черных доспехах окружили ее, отрезав от Хортрэпа и остальных тронов, и распределились по краям террасы, на которой она появилась. Покрытая жалящими шипами броня казалась опасней зазубренного оружия. Мордолиз утробно зарычал, а София сжала рукоять молота. Им придется очень постараться, чтобы исполнить желание Хортрэпа и принести в жертву Диадему... Но сначала она попытается выполнить собственный план, каким бы глупым и беспомощным он ни был.

— Выслушайте меня! — прокричала София, не зная даже, нужны ли ее слова этой армии телепатов, как назвал их Хортрэп, и способны ли они вообще понять ее. — Если я погибну, погибнете и вы. Убьете меня, и мой демон отправит вас назад, в Изначальную Тьму! — У Софии все еще кружилась голова, и она не решалась подняться с колен. — Вы же умеете читать мысли. Так убедитесь, что я не обманываю! — Ее голос дрогнул, когда они приблизились еще на несколько метров. Но не за себя она боялась, а за жителей Диадемы, которые должны обратиться в пепел просто потому, что у Софии не хватило ума придумать более хитрый план. — Мир для всех, если я останусь жива, или смерть для всех, если погибну! Загляните в меня, мать вашу, загляните, и вы увидите, что я говорю правду!

Они остановились. И что еще невероятней, отступили. Но Мордолиз продолжал рычать со все возрастающей злобой. София оглянулась и увидела, что он смотрит куда-то за спины солдат. Она встала, повернулась лицом к Вратам, через которые пришла сюда, и поняла, что так взбудоражило демона. Эти Врата отличались от всех прочих, которые ей довелось увидеть. Костяные арочные мосты скрещивались над ними, и у каждого пересечения стояла причудливая фигура.

Их было пятеро, и еще пятеро расположились вдоль внешней границы, в тех точках, где соединялись мосты, а с потолка над центром Врат свисали три гигантских кокона. Эти жрецы, или кто там они на самом деле, смотрели на нее запавшими глазами. Нельзя даже сказать, что они походили на трупы, потому что эти существа с уродливыми лицами были древней любой мумии.

— Ваш-ш-ше величес-с-ство, — прошептало ближайшее существо на высоком непорочновском и отвесило преувеличенно церемонный поклон.

И непонятно, что больше встревожило Софию: то, что одежда этого человека состояла из копошащихся белых муравьев, или то, что он обращался к Мордолизу, а не к ней.

Глава 27 

У Марото невыносимо пекло ноги. Исцеленное Вратами колено решило, что все лечение пошло насмарку, и ощущение было такое, будто он шагал по битому стеклу. Наложенные швы причиняли почти такую же боль, как и сама рана в боку. Рука с копьем едва не отваливалась, но ей могла лишь позавидовать другая, в которой он нес птичью клетку ведьмы. Он в буквальном смысле потел кровью. С лица словно содрали кожу и посыпали его солью. Ах да, глаз тоже не радовал. Но лучше уж так, чем омертвевшая дыра на этом месте. Отсутствие боли пугало бы гораздо сильней.

Но при всем этом он давно не чувствовал себя так хорошо, как сейчас, когда вел сотню с небольшим уцелевших цепистов назад, в Отеан. Марото забыл про жуков и вообще возродился для новой жизни! Ведьма угостила его чудесной дурью, кроме шуток. Во всяком случае, это средство не заглушало боль, как другие, а давало силы, чтобы вытерпеть ее и взять на себя еще больше. Надо отдать должное ползучим гадам: если бы он не охотился за многоножками пару десятков лет, то не приобрел бы такой замечательной устойчивости к ядам и сейчас, скорее всего, был бы уже мертв. Какую бы гадость игольчатый тотанский шлем ни впрыснул ему под кожу, вызвав кровавый пот и изрядно навредив нервной системе, но руки по-прежнему способны держать оружие, а чье сердце не бьется быстрее в сражении? Разумеется, еще не вечер, и ведьма, похоже, считает, что это лишь вопрос времени, когда его размягченный токсинами мозг вытечет через нос, но ведь то же самое можно сказать о чем угодно, разве не так? Это лишь вопрос времени, когда вы умрете.

Взобравшись на развалины внутренней городской стены, он постоял на самом верху. Его окровавленные добровольцы проходили мимо, спускались на улицу и устремлялись к обещанной безопасности за стеной, разделяющей Отеан пополам. Феннека подвезла на своей гигантской мокрице, или кто это был на самом деле, одна из сестер Чи Хён, ведущая объединенные, но наголову разбитые силы кобальтовых через напичканную ловушками западную часть города, а Марото оставался в арьергарде вместе с новыми друзьями. Неми, пыхтя, пробиралась к нему между обломками, за ней следовала Индсорит, а еще дальше, в трущобах, Чи Хён и Мрачный с остатками кобальтовой кавалерии прикрывали их отступление.

Это выглядело совершенно безнадежной затеей, потому что огромная северная армия уже вливалась в город через внешнюю стену, а многие тотанцы из первой армии все еще скрывались в близлежащих переулках. Единственное неожиданное преимущество состояло в том, что большая часть их наводнила Осенний дворец, встроенный во внутреннюю стену к югу отсюда. Люпитера оказалась права, благодаря ложным, но правдоподобным сведениям, полученным от Марото, что тотанцы попытались захватить в плен императрицу Непорочных островов и весь ее двор, ошибочно решив, что те находятся в пустом замке. Глядя на ступенчатые террасы и наружные лестницы, заполненные гадами в черных панцирях, спешащими вниз, Марото пришел к выводу, что они уже убедились в необитаемости дворца. А это означало, что тотанцы вскоре снова бросятся в погоню за убегающим противником, и, когда они достигнут пролома, все кобальтовые, оставшиеся в трущобах между двумя стенами, окажутся в западне.

Марото почувствовал, как напряглось его Милосердие от перспективы принять смерть прямо здесь и сейчас. Представление Хортрэпа, окружившего себя огромной оболочкой из тараканов и бросившегося на тотанцев, задело какую-то струну в его груди. Хватальщик был самым эгоистичным подонком из всех, кого Марото когда-либо встречал, но колдун героически пожертвовал жизнью, чтобы спасти друзей. Думал или нет старик о том, что это будет его последний бой? Почти нет сомнений, что он уже мертв, если не случилось чего похуже, ведь недаром Ассамблея вексов без устали выпытывала у Марото все, что он знал о Хортрэпе, проявляя к ведьмаку исключительный интерес. Хотя никто из этих уродов не объяснил, чем им так ненавистен Хватальщик, не было сомнений, что они ждут не дождутся того дня, когда Хортрэп попадет в их морщинистые лапы. Марото полагал, что это обычная конкурентная борьба, колдуны всегда были зловредной породой. Увидев, как один из древних жрецов направил своего дракона-кальмара прямо в грудь хортрэповского колосса и сбил с ног, Марото решил, что Ассамблея вексов наконец-то добралась до ведьмака.

Впечатляющий пример для подражания. Но Марото был специалистом в своем деле, он всегда оставался на последнем рубеже, и если Хортрэп Хватальщик своей смертью помог кобальтовым пройти так далеко — что ж, Марото поможет им дойти до конца. А конец наступит неподалеку от храма Пентаклей, где, вероятно, погиб Канг Хо. Вот вам материал для новой легенды: Пятый Негодяй присоединяется к Третьему и Первому, приняв достойную смерть у стен Осеннего дворца. Настоящая гребаная классика.

— Идем, — позвала Индсорит, соскальзывая с кучи мусора на улицу Западного Отеана. — Они уже поравнялись с нами.

— Они уже выше нас, — поправила Неми и указала назад, туда, где покрытая мехом тварь с миножьей пастью на каждой из гибких конечностей взобралась на неразрушенную часть внешней стены. Если бы в первой тотанской армии были такие огромные чудовища, они бы взяли Осенний дворец за считаные часы, а не за недели. — Пора убегать, капитан Марото. Вы обязаны мне жизнью, и правила приличия требуют отплатить тем же.

— Я тоже так считаю, — ответил он, вдохновленный мыслью о самопожертвовании. — Буду удерживать этот проход столько, сколько вам понадобится для бегства. Не могли бы вы передать моему племяннику копье? Сомневаюсь, что у меня будет возможность самому сделать это...

— Ни в коем случае! — рассердилась ведьма. — Я не для того спасала вашу жизнь, чтобы вы тут же ее выбросили.

— Простите? — не понял Марото. — Вы же сказали, что яд, попавший мне на лицо, убьет меня, правильно? Так почему я не могу остаться на последнем рубеже, чтобы выручить остальных?

— Я сказала, что яд может оказаться смертельным, — ответила Неми и поднялась на цыпочки, чтобы осмотреть лицо Марото, превратившееся в медленно сочащуюся кровью игольницу. — Но мое яйцо замедлило его действие, и у вас еще есть немного времени; не стоит тратить эти бесценные минуты на глупый спектакль. Вы должны отнести Зитатрис в безопасное место, потому что я сама, даже приняв двойную дозу, не смогу бежать с клеткой в руках... Если вы погибнете, погибнет и она, и тогда я тоже умру.

— Ох-х-х! — Марото кивнул неожиданно поплывшей головой и оглянулся туда, где чудовище с пастями на лапах спрыгнуло с внешней стены на соседнюю крышу, разбросав черепицу, но не провалившись, а затем помчалось прямо к ним. — Бежим!

Неми уже сорвалась с места, догнав Индсорит на булыжной мостовой. Марото тоже спрыгнул, василиск под покрывалом шипел каждый раз, когда клетка покачивалась в руке. Кобальтовые перебирались через груду развалин, направляясь в Западный Отеан. Пересекая улицу, всего в шести кварталах отсюда выходившую к величественным внутренним воротам Осеннего дворца, Марото заметил спешивших наперерез тотанцев.

Позади грохочущих солдат еще один восьминогий монстр спрыгнул со стены, пробив крышу храма... и вырвался наружу из двойных дверей, ничуть не замедлив скорости после падения. Приподняв свое гладкое белое тело на задних лапах, он вытянулся до второго яруса замка: из широко открытых пастей на всех шести раскачивающихся передних лапах вырывались нестройные трубные завывания. Марото не взялся бы сказать, что это означает, но сомневался, что тварь собирается сдаться в плен. В мгновение ока он догнал Индсорит и Неми.

Когда они перескочили через развалины внутренней стены и оказались в Отеане, Мрачный решил, что теперь можно немного сбавить скорость. Однако вышло наоборот, широкие улицы позволяли скакать еще быстрей, и каждая встряска в седле будто снова пробивала его дырявый живот. Половина тотанской армии уже наводнила город, а вторая, еще более многочисленная, мчалась по пятам, так что даже такой быстроты могло оказаться недостаточно. Они прорывались через кварталы столицы, то совсем опустевшие, то заполненные вражескими солдатами; панголин скользил на поворотах по булыжной мостовой, ударяясь в опрятные каменные дома и ломая изгороди. Чем глубже они забирались в жилые районы, тем реже встречались на пути кобальтовые, и Мрачный не мог понять, пытается ли Чи Хён отвлечь на себя вражескую погоню, или же они просто заблудились в самом большом городе Звезды, вероятно битком набитом смертельными ловушками.

Они застали врасплох еще одну группу тотанцев, а затем Чи Хён похлопала Мрачного по бедру:

— Мрачный, подержи поводья, мне нужно свериться с картой.

— Да, конечно, — согласился Мрачный, опасаясь, что животное сбросит их обоих, как только он коснется поводьев.

Этого не произошло, но теперь, когда Чи Хён перестала придерживать его, шансы сползти по чешуйчатому боку увеличились. Так и не дождавшись, когда ее рука вернется на место, он увидел, что улица впереди разделяется на две, и выкрикнул:

— Эй, Чи Хён! Влево?

— Да, влево! — ответила она, и Мрачный слегка потянул поводья, стараясь направить скакуна в нужную сторону.

Огромное животное никак не отреагировало, и он потянул сильнее... Но вместо того чтобы принять влево, скакун повернул вытянутую морду, выдернул поводья из рук Мрачного и остановился на развилке.

— Мрачный!

— Проклятье!

Он наклонился вперед и потянулся к свисавшим поводьям, но зверь фыркнул на него. Мрачного не вытошнило и живот не лопнул, хотя и то и другое было вполне возможно. Когда он наконец-то схватил кожаные ремни и выпрямился, оказалось, что скакун вовсе не обиделся на его неумелое управление, — огромная серая тень мчалась по левой дороге, отталкиваясь многочисленными лапами от стен и мостовой. Эта тварь слегка напоминала лысого мамонта с острыми, словно зубы, хоботами вместо ног, притом что конечностей было вдвое больше. Однако Мрачный не успел как следует рассмотреть чудище, а сразу же дернул поводья, разворачивая скакуна, и ударил его каблуками в бока изо всех оставшихся сил.

Настала очередь Чи Хён вцепиться в Мрачного, когда они рванулись по правому ответвлению. На них градом сыпалась черепица — монстр срезал угол по крышам домов, разделяющих улицы. Чудовище припустило еще быстрей, его пасти поочередно вздрагивали. Чи Хён принялась дергать Мрачного за волосы и царапать руки, крича, чтобы он остановился, но, хотя идея и показалась ему разумной, он все равно не знал, как это сделать.

Далеко впереди улица выходила на площадь, и за пеленой дождя было видно, как монстр спрыгнул, чтобы перехватить их. Толстые лапы разворотили мостовую, чудовище развернулось в их сторону... и исчезло, потому что широкая площадь исчезла в невообразимом жаре и ослепительной вспышке. Их окружил густой туман — это мгновенно испарилась дождевая влага.

— Да, — проговорил Мрачный, когда в ушах перестало звенеть и он понял, что Чи Хён спрашивает, все ли с ним в порядке. Скакун остановился, улицу скрыл из виду туман, но Мрачный все же разглядел, что стены соседних домов покрыты серыми и черными пятнами крови. — Как я понял, ты тогда имела в виду другое «влево»?

Она не успела ответить, потому что из туманных развалин проступили какие-то тени. Привлеченные взрывом солдаты в черных доспехах наступали с оружием наперевес. Мрачный дернул поводья, разворачивая скакуна, и пробормотал:

— Будем считать, что ты сказала «да».

Самая последняя стена Отеана возвышалась над центральным рынком всего в дюжине кварталов впереди. Поэтому тяжело дышавший Марото был разочарован еще сильней, сделав последний поворот и увидев между прилавками тотанцев, преградивших путь к спасению. Ну хорошо, возможно, часть кобальтовых или даже большинство сумели прорваться к надвратной башне, но далеко не все, если судить по растерзанным трупам в синих плащах, усеявших рыночную площадь.

Когда сотни пустотелых солдат и зеленоглазая конница бросились навстречу, Марото передал клетку с василиском Неми и крепко сжал обеими руками копье племянника. Ни одного мудрого слова не пришло в этот момент на ум, и он решил: лучше ничего не сказать, чем ляпнуть какую-нибудь глупость. К тому же это кремнеземельское копье скоро все скажет за них обоих.

Откуда-то сзади донесся взрыв, подчеркнувший его мужественное молчание, и Марото усмехнулся, несмотря на то что лицо ужасно болело. Или, может быть, благодаря этому; все перемешалось в его высушенных ядом мозгах. Если пожертвовать ночным отдыхом ради долгого и жестокого сражения с монстрами, словно явившимися из кошмаров ужальщика, то скоро сама жизнь покажется сном. Этот взрыв означал, что ловушка непорочных сработала и всех тотанских уродов теперь ожидает жуткая смерть. Да, они погибнут вместе с Марото и остальными кобальтовыми, оказавшимися по другую сторону центральной стены, но так порой и заканчиваются песни.

Однако не всегда.

Дождь над атакующими усилился, а затем на их передние ряды обрушился град стрел, пущенных навесно из-за стены. Многие упали, преимущественно пехотинцы, но табун конеподобных монстров устоял, хоть стрелы и торчали из их тел во все стороны. Этот залп был добрым подспорьем, пусть даже его оказалось недостаточно, чтобы спасти беглецов от остатков преследовавшего их легиона. Но тут случилось невероятное: на дальней стороне рыночной площади решетка надвратной башни поднялась и к уцелевшим тотанцам волна за волной устремились всадники, не только непорочновские, но и ранипутрийские драгуны с опущенными пиками и поднятыми щитами.

К тому времени Марото уже изрядно намучился со своей физиономией, пораженной ядовитыми жучиными соками. Но до того как Неми угостила его яйцом, он успел получить первоклассный приход. Индсорит прошла мимо него со вскинутым мечом, напомнив, что пора сделать хороший день еще лучше, — к чему тупо таращиться на свою причудливую судьбу, если можно подоткнуть юбку и станцевать с ней? Он обернулся к Неми, собираясь сказать, чтобы та держалась у него за спиной, но от удивления забыл о своем намерении. Неми уселась на клетку, подвернула платье и зажала между ногами зазубренный, словно пила, меч. Она подняла навстречу дождю маленький лук, прошептала что-то, стряхнула влагу с тетивы и заиграла на мече.

Звучало это ужасно. Прямо-таки адски. Но разве найдется лучшая музыка для такого танца? Остроногим демонам, похоже, эти звуки понравились еще меньше, чем Марото. Приближавшийся табун заверещал, затем попятился. Горящие зеленые глаза подернулись розовым, на вертикальных пастях выступила пена, а затем твари развернулись и помчались обратно, топча своих же солдат. Какое-то злое колдовство, вне всякого сомнения.

Пробиваясь вперед следом за Индсорит под звуки экзорцистского концерта, Марото невольно улыбнулся. Много лет назад он поклялся никогда не поднимать оружия против багряной королевы, но он и представить себе не мог, что однажды будет сражаться вместе с ней. Как бы отчаянно ни жаждал Марото медленной и мучительной смерти, но все же понимал, что в нем сейчас говорит тотанский яд, а на самом деле очень хочется пережить этот день и рассказать Индсорит, как строго соблюдался обет, даже в битве у Языка Жаворонка. Нет ничего плохого в хвастовстве, если оно заслуженное.

Марото поразило то, как удобно в обращении копье. По правде говоря, он никогда не любил колющего оружия и вообще любого кремнеземельского, но, как говорится, бывают жуки и жуки. Вероятно, яд в голове тоже способствовал этим странным галлюцинациям, но каждый раз, когда тотанцы подходили со стороны слепого глаза, ухо начинало гореть, как будто его выкрутил злобный старый пердун, и, получив предупреждение, Марото успевал повернуться, чтобы отбить удар и проткнуть врага. Он чувствовал себя так хорошо, что хотелось завыть, и выть было так приятно, что он удивлялся, почему не делал этого прежде.

Завыл, ударил, уклонился. Завыл, уклонился, ударил. Сбил с ног, завыл, пронзил. Завыл, завыл, завыл.

Внезапно он вышел, пошатываясь, с другой стороны тотанского войска и уткнулся прямо в бок ранипутрийского гнедого жеребца. На него с удивлением воззрился всадник, старый драгун, чье обрамленное бармицей лицо украшали еще более густые усы, чем у императорской многоножки на защитной планке его шлема. Эй, подождите, демоны вас подери!..

— Доброе утро, капитан, — сказала кавалересса, салютуя ему по уставу кобальтовых. — Какая неожиданная встреча!

Все противоречивые фрагменты этого безумного утра наконец-то сложились в одну картину.

— Скажи мне честно, Сингх, — с подозрением проговорил Марото, — я знаю, что на этот раз не просто пообтрепался, а на самом деле умер... Но что это за место? Какая-то особая разновидность рая или ада?

— Это просто жизнь, старый Негодяй, — ответила она, сплевывая кусок бетеля в окрашенную кровью лужу под ногами. — То есть это смесь и рая и ада. А теперь нам пора бежать обратно за стену, пока твои пропитанные жуками мысли не стали пророческими.

— Заметано, — кивнул Марото, наблюдая за тем, как Неми, Индсорит и немногие уцелевшие кобальтовые и цеписты подныривают под решетку.

Сам он вместе со старой подругой Негодяйкой вошел в надвратную башню позади всех. Но последними оказались его племянник и Чи Хён. Скакун протащил их под решеткой, когда та уже опускалась. Всадники выглядели столь же утомленными, как и их зверь, когда прорвались с западного рынка к его восточному близнецу. Животное сопело и пыхтело, пробираясь по забитой народом площади, совсем как это делал Марото, когда поднимался по стене каньона, еще до того, как восстановил былую форму.

— Эй, резвые всадники, как дела-делишки... — хотел было поприветствовать их Марото, но Мрачный наклонился и выблевал свой завтрак, не успев даже коснуться земли.

Чи Хён спешилась следом и погладила Мрачного по спине. Это был такой интимный жест, что Марото не решился добавить свои родственные похлопывания. Он не стал сопротивляться, когда Сингх повела его через переполненную площадь, на которой кобальтовые пили из одного бурдюка с цепистами, а ранипутрийские всадники делились своим биди с непорочновскими лучниками. Среди них попадались и кремнеземцы, но, судя по их раскованному поведению и обшитым черной кожей доспехам, это были уроженцы Рега, побережья Бал-Амона или еще какой-нибудь цивилизованной части родины Марото. Почти все Лучи Звезды были представлены на оживленной рыночной площади Восточного Отеана, и здесь, в отличие от опустевших кварталов по ту сторону стены, в окнах домов видны были лица горожан. Испуганные лица.

— Ты успел позавтракать? — спросила Сингх, проходя мимо палаток, заменивших привычные торговые прилавки.

Вдыхая запах шипящих в импровизированной кухне непорочновских барбекю, Марото дождался своей порции с неимоверным трудом. Очередь двигалась быстро, солдатам не приходилось платить за обернутый лопухом или листом морской капусты рисовый рулет с маринованной говядиной и кислым соусом, но даже многотерпеливая кавалересса не раз порывалась уйти. Марото уговорил ее проглотить три вкуснейшие трубочки возле палатки и сам подкрепился, запив водой из соседней дождевой бочки. Нет ничего лучше, чем поесть после драки... Разве что посидеть после драки, но в планы Сингх, похоже, отдых не входил.

— Ты куда-то ужасно опаздываешь? — тяжело дыша, поинтересовался Марото.

Спазмы в боку больше не казались ему желанными напоминаниями о смерти и прочей хрени.

Сингх тем временем вывела его с площади через дверь в стене. Марото взвыл, увидев, что за дверью его ожидает еще одна бесконечная лестница.

— Да, — подтвердила она, не сбавляя шага. — Мы должны выяснить, сможем ли победить в войне, и я не собираюсь пропустить это исключительное событие, застряв на лестнице.

— Чуде-е-есно, — сказал он и двинулся следом. — Но что именно должно случиться?

— Разве Феннек не объяснил? — Из-за яркого желтого узора одеяние из десяти тысяч гвоздей[15] Сингх блестело в свете факела, словно золотое. А ее усы завивались еще круче, чем прежде. — Мне он говорил, что ты в курсе.

— Да, верно. Мы должны были заманить тотанцев в ловушку. — Марото прижался к холодной каменной стене головой, той ее частью, которая не выглядела бесформенной массой с присохшими бинтами. — Феннек здесь? У него получилось?

— Он ждет нас на стене, — сказала кавалересса, сбегая по лестнице, чтобы помочь Марото с подъемом. — Там мы выпьем и покурим, а заодно посмотрим, что за ловушку приготовили непорочновские жрецы. Было бы хорошо, если бы она сработала, потому что вы привели целую армию монстров прямо к нам.

— Выпьем и покурим. — Марото причмокнул губами, оперся на плечо Сингх и заковылял вверх. — До неприличия прекрасно. Думаешь, сейчас нам позволительно такое удовольствие?

— Другой возможности может и не быть, — ответила Сингх. — Я верю, что это хорошая традиция, когда осужденным разрешают покурить перед казнью, и еще могу одолжить тебе трубку.

— Хочешь верь, а хочешь не верь, но на этот раз у меня есть своя.

Он остановился на верхней площадке и показал трубку. У Марото дрожали руки, поэтому набивать ее пришлось Сингх, а заодно и свою — верескового монстра, которого София вырезала для нее много лет назад. У Марото защемило сердце, потому что прекрасную трубку с чашей в форме пивной кружки, которую Холодный Кобальт сделала для него, он потерял одни демоны знают где, а потом сама же София волшебным образом вернула ему пропажу в лагере... Где он снова лишился ее, потому что забыл в своей палатке, уходя на битву, с которой так и не вернулся. Он проклинал себя за то, что потерял бесценный подарок, причем дважды.

Но самая лучшая трубка в мире — та, что у тебя в руках, и надо же такому случиться — ее тоже вырезала Кобальтовая София! Сингх и Марото раскурили трубки, прежде чем выйти наверх. Боевой ход на стене был крытым, но при таком ветре и дожде лучше зажечь спичку заранее. Когда лестничный пролет заполнился знакомым ароматом восточной смеси, которую так любил Канг Хо, Сингх постучала условленное количество раз, и охранник открыл дверь с той стороны.

Неудивительно, что Сингх так спешила сюда. С такой высоты Марото видел весь Западный Отеан, аж до внутренней стены с горбом Осеннего дворца. Между двумя стенами на много миль протянулся город, который Марото со спутниками только что прошли насквозь. В некоторых кварталах дома теснились почти по-трущобному, в других роскошные поместья аристократов раскинулись столь же широко, как ранипутрийские замки. Богатые и бедные районы теперь оказались в равном положении — повсюду копошились гребаные тотанцы. Каждая улица была запружена солдатами в черных доспехах, монстры покрупнее перескакивали с крыши на крышу, а самые большие чудища лезли напролом, разрушая дома и протаптывая в строго распланированном городе совершенно беспорядочные тропы. Через считаные минуты авангард должен был добраться до центральной стены, но, куда бы ни смотрел Марото, он не видел, где заканчивается тотанская армия. Насколько ему было известно, она и не заканчивалась, а простиралась до храма Пентаклей и еще дальше.

— Все это жутко похоже на конец нашей песни, — вздохнул Марото, разглядывая павший город. Дождь прекратился, и мягкий, но пряный тубак из трубки Бань приятно щекотал язык. К дыму все еще примешивалась нотка морской воды, и у Марото повлажнели глаза... Ну хорошо, один глаз. — Честно говоря, Сингх, я никак не мог предположить, что ты отправишься сюда с Чи Хён через Врата Языка Жаворонка. Я поставил бы все монеты, какие только смог бы раздобыть, что ты дашь деру с равнин Ведьмолова, ничуть не сомневаясь в своей правоте. Но я рад, что ты здесь.

— Зря ты не сделал эту ставку, потому что именно так я поступила... Я помчалась в Зигнему во весь опор моей лошадки. — Сингх пустила колечко дыма в серое небо. — Я могу рискнуть жизнью ради правого дела и ради выгодного тоже, но ничто не заставит меня рискнуть моей душой и шагнуть во Врата.

— Да? — Марото перевел взгляд с надвигающейся армии на старую Негодяйку. — Но постой, я думал, Феннек просто забыл упомянуть про тебя. Если ты не пришла вместе с кобальтовыми через Врата, то как оказалась тут?

— Вняла совету той, которая здесь была, той, которая давно ждет твоего возвращения, — сказала кавалересса и, взяв его под руку, повела по боевому ходу.

Везде стояли солдаты, непорочные с одним павлиньим пером на шлеме, ранипутрийцы с двойным черным плюмажем, который извивался на ветру, словно гусеница; но ни один из этих людей не был знаком Марото.

— Правда, появившись на моем пороге, она предложила разграбить Отеан, а не спасти, и мы именно так и собирались поступить. Пока я наслаждалась воссоединением кобальтовых на равнинах Ведьмолова, мои неблагодарные дети каким-то образом ухитрились воссоединить доминионы, но я знала: если не позвать их на войну против общего врага, они скоро передерутся между собой. Однако, когда путешествие уже подходило к концу, мы повстречали того самого демона-ягнятника, что принес в лагерь у Языка Жаворонка письмо для Чи Хён от императрицы Рюки. По иронии судьбы он прилетел с точно таким же призывом: Малые Небеса в осаде, судьба всей Звезды висит на волоске и все смертные скоро погибнут, если мы не придем на выручку Отеану... Мы решили помочь, но прибыли сюда лишь сегодня утром, так же как и ты.

— Ты приплыла, чтобы сокрушить непорочных, но вместо этого решила помочь им в борьбе с непобедимой армией монстров? — Марото сквозь прищур оглядел собравшихся на бастионе. — Похоже, ты такая же сумасшедшая, как и я.

— По-твоему, я должна была надеяться на то, что демоны, покорив острова, откажутся от дальнейших завоеваний? — Зазвенев браслетами, Сингх покачала одновременно и головой, и трубкой. — У меня есть дети, Марото, и у моих детей есть дети, и у тех тоже будут дети... но только в том случае, если Звезда уцелеет. Теперь ты понял?

— Мм... — протянул Марото, отыскав в небольшой кучке ранипутрийцев Феннека. — Я понял, что императрица обещала богатую награду каждому, кто встанет на защиту Отеана, а если город падет, твои всадники доберутся до гавани быстрей, чем кто-либо другой.

— Ну да, так и есть, — признала Сингх, выходя на переполненный бастион. — Что-то мне подсказывает, что у твоего азгаротийского флота тоже имелись практические соображения вдобавок к благородным порывам. Как и у морских кремнеземцев, которые опередили нас обоих. В Отеане должна решиться судьба всей Звезды, и если мы победим — что ж, это приключение избавит моих детей от многих трудностей, и у меня хорошие связи при дворе, так что сумею выбить для моих награду пощедрее.

— А что за женщина, демоны ее подери, предложила тебе отправиться сюда? — спросил Марото в тот момент, когда Феннек помахал им рукой. — Чи Хён? Я слышал, что она спрыгнула в здешние Врата и исчезла, но если ее выбросило в доминионах, то...

Женщина, с которой беседовал Феннек, обернулась, и Марото понял, что, несмотря на ранипутрийские доспехи, она родом не с Юго-Западного Луча. Она... она...

Марото выронил трубку.

Это была она. Не совсем такая, как в его снах, поскольку видение было с ног до головы облачено в броню и статную фигуру не позволяла разглядеть бригандина[16]. По ехидной усмешке Сингх Марото понял, что Негодяйка хотела сделать ему сюрприз, вот и не произнесла имя женщины, позвавшей ее в поход.

Как эта женщина улыбается! И так трудно поверить, что она на самом деле здесь, рядом, но из-за этой улыбки происходящее кажется нереальней, чем любой сон.

Она подошла, а он так и стоял на вмиг ослабевших ногах, глядя в прекрасные рубиновые глаза.

Вдалеке загрохотало. Марото почувствовал волнующую близость, вроде той, что испытывал на Джекс-Тоте, когда кто-нибудь из Ассамблеи вексов проникал в его голову. Только на этот раз вторжение было желанным — и почему-то таким знакомым, что Марото подумал: не видела ли она его во сне точно так же, как он ее? Как будто оба они сотни раз переживали этот момент в своих мечтах, пока мечты наконец не сбылись.

Но надо дождаться, когда утихнет очередной раскат, чтобы озвучить свои чувства...

Чхве встала на цыпочки, положила руку ему на шею и нежно, но твердо подтянула к себе для поцелуя. Когда их языки соприкоснулись, проклятые картины из снов, которые Марото никак не мог вспомнить после пробуждения, внезапно обрели невероятную четкость, но теперь для них не было времени. У нее был вкус исполнившихся желаний. Вкус кокосового молока, льющегося на воспаленные от морской воды губы. Вкус свежего калди под конец.

У нее был вкус жизни. И она поцеловала Марото еще крепче, так, как ему всегда хотелось. Ее пальцы пробежались по его волосам, осторожно, чтобы не задеть рану. Другая рука нашла его локоть, соскользнула к ладони и ухватилась, словно Чхве боялась, что он снова пропадет, пока она целует его...

И тут какая-то чудовищная сила ударила в бастион, и он накренился. Марото и Чхве разбросало в разные стороны; ее острый зуб царапнул ему язык. Они замерли, испуганно скорчившись, ожидая, что стена обрушится под ногами, что они разобьются насмерть. Но катастрофа откладывалась, и они выпрямились. Сопровождался ли еще чей-нибудь первый поцелуй такими зловещими предзнаменованиями?

Ну хорошо, возможно, что-то похожее случилось, когда Марото целовался с Бань на пасторальных холмах Джекс-Тота, перед тем как его схватили летающие монстры. Но то был вполне невинный чмок в щечку, сопровождавший яростные шлепки по заднице. От этих воспоминаний опять защемило сердце... Но вовсе не из-за раскаяния, поскольку они с Бань никогда не говорили о какой-то исключительности в своих отношениях. Сердце заныло, потому что Марото не поцеловал очаровательную пиратку еще один, последний раз, и если это выдает в нем развратника — что ж, он никогда и не утверждал обратного.

— Ой!

Чхве заметила что-то на мокрых каменных плитах, наклонилась и подняла. Это была скошенная чаша трубки и чубук из оленьего рога, отвалившийся при падении. Возможно, даже к лучшему, что Бань не явилась сюда ради спасения задницы Марото.

— Какая неприятность, я сломала твою трубку!

— Нет, это у меня недержание в руках, и, честно говоря, она никогда не была моей. — Марото положил обломки в кисет. — И мне начинает казаться, что в мире нет ничего такого, что нельзя починить.

— Извини, я пытаюсь не улыбаться, но не получается. Ты и в самом деле здесь. Это не сон.

— Улыбайся все время, прошу тебя! — Марото и сам с трудом верил, что все это происходит наяву. — Я не мог... то есть я хочу сказать... Значит, это ты предложила Сингх отправиться в Отеан? Надеюсь дожить до того дня, когда услышу эту песню.

— Она очень короткая, — ответила Чхве с обстоятельностью, которая так нравилась Марото. — После нападения тотанцев я решила рискнуть и одна шагнула в Голодную Пасть. Я внимательно следила за Феннеком, когда он провел нас через Врата Зигнемы, и отважилась повторить его действия. Попав в доминионы, я разыскала кавалерессу, чтобы переманить ее на мою сторону и отомстить императрице. У меня получилось. Вот и вся песня... Но... есть для тебя и другие.

Близкая вспышка осветила лицо дикорожденной, по которой Марото так соскучился, и едва ли он мог бы припомнить лучший момент в своей жизни. Но затем он увидел за ее спиной, как целый город взорвался, словно связка петард. Воздушная волна обрушилась на центральную стену, горизонт почернел от дыма, ослепительно вспыхивали целые поместья, пылающие головки сыпались градом. Взрывы подбирались все ближе, поднялся ветер, и Марото подумал, что эта стена недостаточно высока, чтобы сдержать жар. Западный Отеан погиб у него на глазах, но задолго до того, как разорвалась последняя бомба, в восточном городе тоже начались пожары. Спящие Жрецы Отеана устроили надежную западню: заманили вражескую армию в город, а затем сожгли свою проклятую столицу дотла! Честная игра, хотя и не очень дальновидная... А впрочем, непорочные могли с самого начала понимать, что их положение безнадежно и в лучшем случае они смогут лишить своих нечеловеческих врагов добычи.

Вот, значит, как все вышло. После всех ожиданий, кровопролитий и сомнений Марото наконец-то встретил девушку из своих снов, чтобы умереть рядом с ней. Неужели все и всегда должно получаться вот так, через жопу?

Глава 28 

Пурна заморгала слипающимися глазами, не в силах поверить, что именно теперь, в самом конце приключений, седая лисица снова появилась в ее песне. Строго говоря, София не принадлежала к числу тех, с кем у нее не сложилось. Даже если бы Пурна очень захотела, такая связь причинила бы куда больше бед, чем можно уместить в седельных сумках небесного демона. Но увидеть знакомое лицо было все же приятно. Даже если это лицо перевернуто вверх тормашками — во всяком случае, с точки зрения Пурны, подвешенной к потолку пещеры за щиколотки.

Она попыталась позвать Софию, но паутина, в которую ее запеленали, у рта была накручена особенно плотно. Вряд ли это просто случайность, как и то, что Принца привязали к ее груди, словно нежного младенца. Стараниями Ассамблеи вексов Пурна и ее друзья висят над Вратами, словно еще не вылупившиеся бабочки. Получается, зря она рассказала все, что знает о Хортрэпе. И это лишний раз подтверждает общеизвестное: ни один сомнительный с точки зрения морали поступок не останется безнаказанным, даже если ты всего лишь злоупотребила доверием ужасного пожирателя демонов.

Что за дурацкий день!

И без того поганая ситуация сделалась еще хуже, когда на зиккурат приковыляла старая карга, которую они недавно взяли в плен. Разумеется, Пурна и не ожидала, что злобная бессмертная ведьма проявит снисхождение, если не забывать о том, как они сами ей угрожали, прежде чем поменялись с ней местами. Ой, бросьте, не такая уж Пурна наивная! Нет, больше всего ее распалило то, с какой легкостью вонючая жрица прошла по краю Врат и заняла свое место в загадочном ритуале. А ведь они так долго таскали эту ленивую задницу по проклятым джунглям, поверив, что она искалечена!

Тревожные события вышли на новый виток, когда из Врат выскочил еще один жуткий старик, несущий в тощих руках не кого иного, как Хортрэпа. С этого момента одержимые демонами ведьмы утратили всякий интерес к допросу Пурны или приготовлениям к ритуалу и набросились на того, о ком собирали сведения.

В этот день Пурна насмотрелась такого дерьма, что и во сне не приснится. Но то, что вексы выделывали с отчаянно оравшим Хватальщиком, заставило ее зажмуриться, иначе бы она непременно узнала, что бывает, когда ты блюешь, вися вниз головой с кляпом во рту. Последнее, что она успела увидеть, — как шайка древних маньяков отрывает бледную плоть Хортрэпа, словно он слеплен из глины или воска. И еще больше, чем разбрызганная во все стороны черная кровь, пугали зловонные облака спор, что поднимались от его зияющих ран.

Казалось, Ассамблея вексов окончательно забыла о троих смертных, подвешенных над Вратами, но ни Лучшая, ни Гын Джу, ни даже маленький смельчак Принц не собирались напоминать хозяевам о своем существовании. Увы, они не успели воспользоваться появлением их бывшего собрата, которое отвлекло упырей. Вексы быстро устали терзать Хватальщика и поместили то, что от него осталось, на один из тронов. Тот худющий мерзавец, что принес Хортрэпа, сиганул обратно во Врата, а остальные десять разбрелись на свои посты, расположенные по краям мглистой ямы и на перекинутых через нее мостиках, чтобы продолжить ритуал, уже дважды прерванный появлением смертных. Вероятно, Софии теперь предстояло проверить, правду ли говорят о третьей попытке, но Пурна невольно отметила, что Ассамблея вексов оказала Холодному Кобальту куда более вежливый прием, чем Хортрэпу или ее компании.

Однако упыри сами себя оставили в дураках, потому что Пурна решила воспользоваться для спасения тем же оружием, из-за которого и угодила в эту заваруху: собственным ртом. Пока вся перевернутая вверх ногами Ассамблея вексов суетилась вокруг Софии, Пурна грызла пахнущую помоями паутину и силилась раскачаться, энергично двигая связанными руками и ногами, чтобы предупредить Лучшую и Гын Джу о появлении возможной спасительницы. Принц, молодчина, тоже изо всех сил корчился на ее груди. Пурна помнила, с какой быстротой и легкостью их скрутили тотанские жрецы, и не знала толком, что будет делать, если сумеет освободиться. Но была уверена в одном: герои не должны висеть просто так, когда можно заслужить славу. Или что-то вроде славы, по крайней мере. Учитывая то, что всего один из этих уродов одолел и притащил сюда ужасного Хортрэпа, точно безобидный мешок с картошкой, она сомневалась, что София долго продержится против Ассамблеи вексов. Но это же не повод остаться в стороне, когда Баньши-с-Клинком примет свой последний бой. Пурне нужно всего лишь освободиться от пут, не свалившись при этом в Изначальную Тьму, потому что пленников подвесили аккурат над пустой серединой пентаграммы из костяных мостов.

Она опять набрала полный рот зловонной паутины, искренне надеясь, что будет не слишком тошно.

Пурна раскачивалась как умалишенная, ударяясь в Лучшую и разрывая паутину, на которой та была подвешена к потолку, словно окорок в коптильне. Стукнет посильнее, и кремнеземка упадет прямо в Изначальную Тьму. Вот же гадство! Ведь она так ловко прорезала себе лазейку в липкой сети, которой оплели ее демоны-лобстеры! Да, живые боги Джекс-Тота одолели ее еще до того, как она успела схватиться за солнценож, но в своей гордыне сочли излишним разоружить. Наверное, хотели, чтобы оружие упало во Врата и отдало свою священную силу преисподней.

Но теперь все это оказалось ни к чему, потому что Пурна продолжала тупо раскачиваться и биться в нее еще сильней, чем прежде. В паутине, которую Лучшая и сама тщательно ослабляла, образовалась достаточно широкая брешь, и кремнеземка вывалилась, как потроха из распоротого брюха сернобыка. Лучшая кувыркалась в воздухе, стараясь прицелиться в кого-нибудь из тотанцев и метнуть солнценож, прежде чем ее поглотит Изначальная Тьма...

Она приземлилась на костяной мост. Упала на локоть, и рука сломалась с громким щелчком. Должно быть, Пурна успела толкнуть Лучшую и этим спасла от падения во Врата. Надо поблагодарить девчонку — в Медовом чертоге Черной Старухи у них будет для этого время. А сейчас надо сесть на липкой дорожке из позвонков и отвести назад неповрежденную руку, чтобы послать солнценож в сердце облаченного в мантию призрака, стоящего перед ней на мосту.

Но не успела Лучшая швырнуть свое оружие, как невидимая сила швырнула ее саму. Не во Врата, благодарение Падшей Матери, а через всю верхнюю площадку зиккурата, на тот самый трон, где съежилась жалкая тень Хортрэпа. Что-то хрустнуло то ли в кремнеземке, то ли в ее живой подстилке, и Лучшая из клана Рогатых Волков оборвала свою песню.

София ожидала, что из подвешенного над Вратами кокона кто-нибудь выберется — кто угодно, только не кремнеземка. Толстый тотанец, что стоял перед ней, даже не оглянулся на эту помеху. А один из его собратьев на краю Врат просто взмахнул рукой, и крупная охотница полетела прямо в Хортрэпа. София невольно поморщилась от треска, с которым они столкнулись.

— София! — завопил кто-то из другого кокона. — София! На помощь!

— Что это за хрень? — обратилась София к тучному жрецу и указала молотом на два мотка шелка. — Кто бы там ни был, снимите их, освободите и дальше ведите себя как цивилизованные люди. В таком порядке. Иначе все вы через минуту будете мертвы, это я обещаю.

— Чуш-ш-шь! — воскликнул покрытый с ног до головы муравьями толстяк. — Твое время кончилос-с-сь!

Он повернулся к Софии спиной и вперевалочку направился к своему месту у края Врат, которые начали испускать чахлый желтоватый свет. Пол сочился и расплывался у Софии под ногами, и она озадаченно склонила голову набок. Сюда она пришла на переговоры, готовая в случае их провала драться. Но облепленные жуками ходячие мумии даже не прервали свой ритуал, как будто она не протащила свою задницу через пол-Звезды, чтобы встретиться с ними. Что ж, если разговор не клеится, у нее в запасе молот...

— Они все здесь... сумасшедшие... — тяжело дыша, проговорил Хортрэп у нее за спиной.

Когда кремнеземка упала на колдуна, она не только причинила новые повреждения его сморщенной плоти, но и разорвала паутину на лице. Густая и черная как смола кровь стекала по сломанному носу на выпяченный подбородок, пока он выкашливал слова вместе с облачками перламутровой пыли:

— Я ведь предупреждал тебя, София... предупреждал. Но никто меня не слушает...

— Ты говорил, что они могут заглянуть мне в голову, — сказала София. — А значит, способны убедиться, что я не блефую и отправлю их назад в Изначальную Тьму, если они не откажутся от своих замыслов. Или перемирие, или мы все погибнем.

— Самый древний и самый разумный довод против войны. — Хортрэп смеялся, и черные кровавые пузыри лопались в его ноздрях. — Жаль только, что Ассамблея вексов так же безумна, как и стара. Думаешь, демоны боятся Изначальной Тьмы? Думаешь, их можно напугать возвращением домой? Нужно было слушать, что я тебе говорил...

— Теперь я слушаю, — ответила София. Исходящий из Врат свет разгорался все ярче. Она подошла к Хортрэпу и посмотрела на распростертую на полу седоволосую окровавленную кремнеземку. — Ты сказал, что они безумны и что они могут заглянуть в голову, в душу. Но ты ничего не говорил о демонах. Так кто же они такие, эти придурки? Драть твою мать, ты, как всегда, рассказал меньше, чем знаешь!

Он задумчиво взглянул на нее, пошевелил связанными руками и кивнул на свои путы. Раньше его мягкие пальцы казались огромными, а теперь напоминали крохотные коготки.

— Ответь мне, Хортрэп, иначе брошу тебя здесь, чем бы все это ни кончилось, — потребовала София. — Я знаю, как ты любишь тайны, старый пройдоха, но если не откроешься сейчас, то унесешь их, на хрен, в могилу!

Хортрэп сжал губы и покачал головой, словно всерьез обдумывал ее слова, а София всерьез обдумывала, не надавать ли ему по щекам. Вдруг Мордолиз положил лапу на колени Хватальщика, зарычал и наконец-то вытянул из него правду.

— Ну хорошо, хорошо. Это высшие жрецы Джекс-Тота. Теперь довольна?

— До этого еще далеко. — София строго прищурилась, но отогнала Мордолиза от лукавого старого ведьмака. — Почему ты назвал их демонами? Что это за ритуал, которым они настолько увлечены, что даже не опасаются возвращения в Изначальную Тьму? Много ли ты вообще знаешь обо всем этом дерьме?

— Сначала отвечу на последний вопрос. — Хортрэп облизнул губы и нахмурился, словно сомелье, вынужденный оценить дрянное пойло. — Я, как обычно, знаю все. Что касается ритуала: они хотят проделать то же самое, что уже пытались пятьсот лет назад, — пробудить Падшую Матерь. Боюсь, скоро выяснят, что она не совсем такая, как им представляется, но она действительно мать, если ты понимаешь, о чем я...

— Демоны, Хортрэп. Ты назвал их демонами, — настаивала София. Прохудившийся сапог наполнялся теплой сукровицей, что вытекала из тающей плоти, образующей все вокруг. — Но при этом ты назвал их жрецами. Так кто же они все-таки?

— Это очень старый вопрос, не так ли? — сказал Хортрэп, поморщившись от сияния Врат. — Мы можем связать демона плотью какого-нибудь животного, падальщика, но кто самый главный шакал в мире? Можно ли поселить демона в теле смертного? Мы могли только подозревать, а они убедились... Убедились, что тот, у кого хватит сил, чтобы справиться со своим демоном, получит безграничные возможности. Невообразимую силу, истинное бессмертие. Поскольку тот, кто связал демона в твоем теле, не может освободить его... В конце концов, у каждого демона есть свой хозяин.

— Они... призвали демонов в самих себя?

София оглянулась на древних существ, собравшихся вокруг сияющих Врат. Неудивительно, что никого не напугало ее появление, — пусть они и самонадеянные безумцы, но все же на их стороне в десять раз больше демонов.

— Не совсем, — ответил Хортрэп. — Как выяснилось, связать демона в себе самом — не очень удачная идея, так что жрецы их вызывали друг для друга. Первый принес в жертву второго, второй отдал на расправу третьего, и это продолжалось, пока не образовался круг демонов... или цепь, если тебе так больше нравится. Каждый жрец связан со следующим и так далее, возвращаясь к первому из равных.

Поэтому Ассамблея вексов придерживается принципа равенства, как поступили бы идеалисты вроде тебя. Ни один жрец не может освободить демона, которого он связал, или еще как-нибудь выступить против собратьев, иначе те в ответ освободят его демона. Разумеется, они никогда не признаются в этом, но подозреваю, что их неприязнь к твоему покорному слуге вызвана не столько моими действиями, сколько тем, что я всегда работал только на себя. Они завидуют, что я не связан их ублюдочным кругом и могу...

— Подожди!

От внезапного озарения у Софии закружилась голова, словно она стояла на вершине высокой горы или сдерживала дыхание на дне глубокой бухты. Ну конечно, конечно, конечно!

— Значит, ты один из них!

— Близко, близко... — Хортрэп хитро глянул на нее. — Я был первым. Подопытным. Мой хозяин состоял в Ассамблее вексов, а я всего лишь прислуживал высшим жрецам... Он пытался принести меня в жертву, София, чтобы проверить, можно ли связать демона в теле смертного. И представь себе, это ему вполне удалось. Но когда он сам опустился в Изначальную Тьму за собственным демоном, то не справился... со своим подопечным. Он заживо поедал сам себя, вот и позвал меня на помощь.

София отступила на шаг от чудовища, а Хортрэп продолжал:

— Первым демоном, которого я съел, был тот, что поселился в моем хозяине, и при этом я случайно обнаружил идеальный выход из положения. Ты уже слышала, что демон, которого не успели освободить, обречен приходить на могилу того, кто его связал? К счастью, я сам и оказался его могильным камнем!

София чувствовала себя хуже некуда, глупо было бы это отрицать. Ей приходилось создавать такие преисподние, что и дюжина колдунов не смогла бы повторить, и видеть такие оргии, что заставили бы покраснеть самую извращенную шлюху, но сейчас услышанное ее потрясло. Конечно, она всегда чувствовала в Хортрэпе нечто глубоко дурное, но чтобы настолько? Это уже слишком. С очень-очень большим лишком. Мордолиз заскулил и ткнулся мокрым фыркающим носом в ее ладонь, пытаясь вернуть в реальность, но, какой бы злополучной эта реальность ни была, не пес, а Хортрэп обычной своей болтовней вырвал Софию из оцепенения.

— В чем дело, подруга? Выглядишь так, будто тебя ущипнул за задницу призрак, — произнесла жалкая тень огромного мужчины, которого София знала почти тридцать лет... Тридцать лет, за которые состарились все ее друзья, но только не он. — После всего, что я проделывал у тебя на глазах, после всего, что ты сама просила меня сделать, неужели этой мелочи хватило, чтобы вывернуть твой желудок наизнанку?

— Ты демон, — сказала она, едва слыша свой голос в участившемся стуке исполинского сердца, расположенного где-то под ногами. — Все это время я считала тебя человеком, притворявшимся демоном, а на самом деле ты был демоном, притворявшимся человеком.

— Я не демон!!! — Даже в нынешнем уменьшенном виде Хортрэп ухитрился раздуться от негодования и подался вперед в своих путах, словно собираясь укусить ее. — Говорю тебе, я оказался сильней моего хозяина. Сильней всех этих заблудших безумцев. Я не такой, как они. Я не такой, как все когда-либо жившие по обе стороны Изначальной Тьмы. Я Хортрэп Хватальщик.

— Твое тело... — София негромко рассмеялась, не реагируя на усилившееся волнение Мордолиза. — Вот почему ты теперь такой маленький. Потому что твои размеры, твоя сила не были настоящими. Плоть и кровь — всего лишь еще одна иллюзия для твоей породы.

— Плоть и кровь всегда были иллюзией, и не хотелось бы тебя расстраивать, дорогая, но моя порода — она и твоя порода, — ответил Хортрэп. — И я еще достаточно силен, ты убедишься в этом, как только освободишь меня. Правда, мне понадобится немало времени, чтобы довести мою колонию до привычного состояния, после того как меня безжалостно ощипали, но ты лучше других должна знать, что важно лишь то, что у тебя внутри.

— Твоя колония?

Мордолиз залаял, что-то изогнулось под ногами в пещере из расплывающейся плоти, и София энергично затрясла головой, пытаясь сосредоточиться:

— Ладно, не важно, не важно. Не хочу подробностей. Очень поучительно было узнать, Хортрэп, что ты еще старше и ужаснее, чем кажешься, но у нас очень мало времени, а ты пока не сказал мне ничего полезного. Эти тотанцы — высшие жрецы Джекс-Тота, отдавшие себя под власть демонов. Замечательно. Отвратительно. Но если они демоны, не боящиеся Изначальной Тьмы, почему застряли там столь надолго и как вернулись назад?

— Их вернула Цепь после событий у Языка Жаворонка, помнишь, София? — Мечтательное выражение промелькнуло на измочаленном лице, словно он вспоминал свой первый половой акт или волнующие кулинарные впечатления. — Что же касается того, как их изгнали в первый раз... Тут помог блистательный план, разработанный твоим покорным слугой с помощью злейшего врага Джекс-Тота — Эмеритуса, еще до того, как тот превратился в Покинутую империю. Разумеется, такое решение не было окончательным, но, уверяю тебя, тотанцев оно совсем не обрадовало.

— Почему? — спросила София. — Почему?

— Потому что я хороший парень, хотя вам, хнычущим, царапающимся, хитрым подонкам, и трудно в это поверить. Я пронюхал, что Ассамблея вексов решила призвать Падшую Матерь, а когда она вернется, принести ей в жертву всю Звезду. Правда, сам я родился и вырос на Джекс-Тоте — один из последних живых тотанцев, если для тебя такие тонкости важны, — но это еще не означает, что я такой же сумасшедший фанатик...

— Нет-нет-нет, — торопливо перебила София. Мордолиз продолжал скулить, а свет, поднимавшийся из Врат, начал пульсировать. — Почему их не обрадовало изгнание в Изначальную Тьму? Если это демоны, значит они просто вернулись домой, правильно? Ты сам так сказал!

— Все не настолько просто. — Ответ Хортрэпа прозвучал и раздраженно, и покровительственно. — Когда демона связывают в теле низшего животного, то плоть жертвы становится его собственностью целиком и полностью. Однако с высшим существом справиться трудней, и если аппетиты расходятся, то начинается борьба за власть. Демоны могли бы без всяких забот провести вечность в Изначальной Тьме, но людям, в которых они поселились, это пришлось не по вкусу. И конечно же, поскольку демоны очень любят страх, ненависть, боль и другие лакомства, которые носят в себе смертные, им тоже может не понравиться унылая жизнь в изгнании. Не говоря уже о бедных жителях Джекс-Тота, лишенных ярких впечатлений, но запертых в чужом мрачном мире вместе с попавшими под власть демонов жрецами. Заметь, что ни один из множества простых тотанцев не вернулся назад, только их вожди. Так что, если только ты не хочешь из первых рук узнать, что случилось со смертными, оказавшимися в аду, в компании голодных демонов, освободи меня скорей... Этот мир уже потерян, но есть и другие, и я перенесу тебя туда. Но нам нельзя здесь задерживаться.

— Нет, — устало сказала София, ощущая груз всех прожитых лет, и достала нож, который забрала из Службы Ответов. — Я освобожу тебя, Хортрэп. Пусть ты и первобытный демон-людоед из моих худших кошмаров, но все равно мой друг. Что ты будешь делать дальше, меня не касается. Я не сбегу вместе с тобой. Хватит, набегалась. Дам этим демонам последний шанс и, если они откажутся, я отпущу на свободу моего демона. Так или иначе, конец будет один.

— Ты демонски права, — ответил Хортрэп, дожидаясь, когда она разрежет липкую паутину, которая удерживала его на отвратительном троне из плоти. — Если это тебя утешит: я восхищен твоим нежеланием отказаться от принципов даже перед концом света.

София еще пыталась придумать остроумный ответ, когда глаза Хортрэпа, увидевшего что-то у нее за спиной, едва не выскочили из орбит, а встревоженный лай Мордолиза оборвался так же внезапно, как и начался. Невидимая сила обрушилась на Софию, сбила с ног и швырнула через весь тронный зал. София шлепнулась в отвратительную пену распадающегося мира, но сразу встала, готовясь выпустить Мордолиза на свободу и похоронить Джекс-Тот ценой гибели Диадемы.

И тут выяснилось, что осуществить задуманное теперь гораздо трудней, чем было бы минутой раньше.

Десять тотанских жрецов продолжали свой ритуал, стоя над пульсирующим желтым светом, поднимавшимся из Врат. Но пока она пыталась освободить Хортрэпа, в тронном зале появились еще двое. Тощая старая карга в наряде из мерцающих пауков прижимала к груди Мордолиза. Ее сходство с человеком исчезло, как только она опустила длинную нижнюю челюсть, пытаясь проглотить демона Софии целиком. Старуха покачивалась на месте, голова бедного Мордика уже исчезла в слюнявой пасти, его когти оставляли черные полосы на шее и груди старухи, а пауки тем временем хлынули на его густую шкуру.

Но второй жрец был еще хуже. Не потому, что похожее на труп тело покрывали тараканы, не потому, что унизанные кольцами тощие пальцы тянулись к Софии, потрескивая, словно перегретое в горшке масло. Нет, еще ужаснее, чем жрица, его делало то преимущество, которое он имел перед Софией в растекающемся тронном зале Джекс-Тота. В глубоких черных глазах отражалась вся мощь защищавшего своего носителя демона, тогда как демон Софии уже наполовину исчез в глотке жрицы.

У Софии не было ни одного шанса, даже самого паршивого.

Но у нее был при себе боевой молот.

Не самый хреновый способ встретить конец света.

Глава 29 

В жизни Марото бывали периоды, когда его не слишком заботило, будет ли он жив или умрет, если вообще не предпочитал второй вариант. Но на этот раз все обстояло иначе. Не просто хотелось жить — ему это было необходимо, и не только для того, чтобы они с Чхве могли получить нечто большее, чем хороший секс под грохот взрывов в пустой каморке, которую они обнаружили на боковой лестнице стены.

Ну хорошо, возможно, весь новоприобретенный смысл жизни состоял в желании провести как можно больше времени с Чхве, но бывают и куда худшие причины, чем привлекательная партнерша, такая же страстная, как и ты, — чтобы забыть о великой битве, решающей судьбу всего мира. Можно было бы ожидать, что у Марото возникнут трудности после жестокого ранения и не менее жестокого отравления, но эти мелкие неудобства лишь помогли ему не кончить раньше времени. Это был не просто хороший секс, он был загадочно-прекрасен, потому что в голове у Марото постоянно вспыхивали полузабытые сны. Он нисколько не сомневался, что и она испытывала нечто похожее. Как иначе объяснить, что она знала его тело так же хорошо, как он знал ее тело? Невозможно случайно угадать, как лучше всего ласкать раздвоенный клитор дикорожденной или как довести до любовного безумия измученного старого варвара.

Позже он сказал Чхве, что это было дежа-лю, но она не оценила шутки, даже после того, как Марото объяснил, что просто переиначил популярное в Змеином Кольце словечко. Пока они пристраивали на место свои доспехи, Чхве объяснила механизм их дистанционной близости, куда сильней смущаясь по ходу рассказа о своих упорных медитациях, каким-то образом соединявших любовников, чем в то время, когда проделывала своим рогом то, что больше всего нравилось Марото. Каким чудесным опытом была эта мысленная связь! Если бы все люди могли заглянуть в голову друг другу, Звезда стала бы счастливейшим из всех миров, как счастливы были сами Марото и Чхве... И, еще не успев это осознать, он снова прижал ее к стене, немного южнее прежнего места. Как вскоре выяснилось, в первый раз она с ним осторожничала, а теперь у него в черепе распустился прекрасный цветок восторга... И дело было не только в том, что действие яйца прекратилось, а вернувшаяся боль терзала его лицо даже в ту минуту, когда он содрогался от страсти.

— Я... — Марото прикрыл глаза, не выходя из нее, — я люблю тебя, Чхве.

— Я тоже тебя люблю, — прошептала она, и от ее глухого голоса он снова возбудился, хотя время для третьего раза было определенно неподходящим — как, впрочем, и для первых двух.

— Я хочу сказать, что действительно тебя люблю, — продолжал он под страшный грохот, потому что это был их единственный шанс в чем-то разобраться. — Я хочу сказать, что могу даже... Ты тоже так думаешь, да? Понимаешь...

— Марото! — простонала она, прижавшись к нему и положив холодный рог на его разгоряченный лоб. — Марото... На самом деле я не очень хорошо тебя знаю. А ты не очень хорошо знаешь меня. Пока еще нет. Но то, что я успела узнать... это мне нравится.

— Правда?

Это было лучше любых фантазий, которыми он тешил себя, любых снов, за которые он цеплялся, любой воображаемой любви, которую он лелеял. Ее прекрасная, простая и вселяющая надежду правда. «Пока еще нет», — сказала она. Пока еще.

В сущности, это даже хорошо, что они проживут недолго, потому что она не успеет понять, какое на самом деле гребаное ходячее бедствие ее романтический герой Марото.

Они снова поднялись на стену и помчались на юг, чтобы перехватить в гавани Сингх и ее драгун. На бегу Чхве продолжала бросать на Марото озорные взгляды.

Вероятно, им не следовало откладывать возвращение на стену ради торопливого свидания, но она нашла неотразимый аргумент: оба могут погибнуть в любой момент, а потому обязаны с максимальной пользой провести это драное утро. Раскрасневшийся после восхитительного секса Марото чувствовал себя как никогда бодрым, пусть даже за спиной у него горела вся западная половина этого проклятого города, отбрасывая тень на спасавшихся бегством защитников.

Но тут он услышал отдаленный шум битвы и понял, что его сейчас опять вырвет. Старый демон, вечно преследовавший его, снова заорал в глухое до недавнего времени ухо, что Чхве может погибнуть у Марото на глазах, что такой достойный воин ни за что не уклонится от схватки. Похоже, предприимчивые тотанцы обрушили впереди часть стены, и это означает, что он увидит, как Чхве разорвут на куски, — при условии, что сумеет не отстать от нее. Впрочем, в любой момент может прилететь шальная стрела или горящая балка...

Он приказал коварному голосу в своей голове заткнуться, и тот впервые подчинился. Нет, Марото ни за что не отстанет от Чхве. И если она все-таки погибнет, то лишь после того, как умрет он сам, защищая ее. А потом будет с рогом в руке ждать ее появления в Медовом чертоге Черной Старухи. Возможно даже, с тем самым рогом, который Чхве потеряла, когда они вместе одолели рогатого волка.

Дело не в том, что Чхве — любовь всей его жизни, ведь не может же даже самый удачный роман вынести, на хрен, весь мозг. И не в том, что теперь, когда они встретились наяву, Марото очень хочет узнать, куда это все приведет. Дело в том, что Чхве его друг. Она продолжала, пусть даже только во сне, искать Марото, когда все остальные бросили его. И если ему суждено умереть, то он умрет, защищая ее так, как должен был защитить Пурну, в смерти которой уже не сомневается. Марото так и не решился спросить о ней у Чхве, но, если бы миниатюрная взбалмошная тапаи была жива, она бы в пять раз быстрей, чем дикорожденная, отыскала Марото после его возвращения к кобальтовым, так что пришло время отпустить ее... или отправиться следом за ней в загробный мир, в зависимости от обстоятельств.

Дорога закончилась, участок стены впереди, протяженностью в сто футов, был разрушен. Из дыма доносились звуки битвы. Марото оглянулся и увидел горстку стойких непорочных, все еще бьющихся с тотанцами на развалинах. В отблесках пламени позади армии монстров все это казалось настоящим адом, но Чхве без малейших колебаний начала спускаться со стены, чтобы помочь окруженным защитникам пролома. Испытывая невероятную гордость за нее, Марото двинулся следом, надеясь, что она тоже сможет им гордиться.

Спустившись к груде обломков, они поняли, что опоздали на помощь непорочновским солдатам, последнего из которых только что живьем проглотил монстр у основания стены. Не повезло ребятам, но Марото не повезло еще больше — тотанский яд, похоже, все-таки растворял его мозги. Пожар Западного Отеана перед его единственным глазом вдруг потускнел, горящие здания одно за другим стали проваливаться, и только искры вились над ямами, словно рои светлячков. Еще больше его тревожили не эти явные галлюцинации, а вполне реальная стая конеподобных демонов, проворно поднимавшихся по развалинам к ним с Чхве. Позади тотанских чудищ город продолжал погружаться в дымящуюся черноту, весь Западный Отеан уходил под землю, и даже искры сверкающим вихрем засасывало вниз.

— У этих лошадей ноги — точно бивни, а пасть еще опасней. — Чхве указала длинной саблей на демонов, которые уже заметили их и ускорили свой подъем.

— Мы с Феннеком справились с одним таким монстром за городом, — сообщил он, восхищаясь ее клинком — кокспарским, если он хоть немного разбирается в оружии. — И эти твари похожи на лошадей не больше, чем рогатые волки — на козлов.

— Как их ни назови, они все равно козлы в сравнении с рогатыми волками. — Она чмокнула Марото в губы. — До твоего прибытия я завалила троих, в одиночку. Шестеро на нас двоих — не такая уж и сложная задача. Но нужно управиться быстро, чтобы убежать от голодной пасти, что заглатывает город.

— Подожди. Значит, ты тоже это видишь?

Его голос утонул в реве ближайшего демона, вставшего на задние ноги и замолотившего по воздуху заостренными копытами. Жуткая вертикальная пасть расколола морду пополам. Сколько зубов!

Марото показал Чхве большой палец и перехватил поудобней копье.

Это немного напоминало их первое свидание. И хотя он не был религиозным варваром, но все же вознес молитву Черной Старухе, чтобы сегодняшнее не стало последним.

Взрывы сотрясали стену под ногами. Чи Хён одолела последний лестничный марш и выскочила на боевой ход. Охранники, что должны были присматривать за дверью, с разинутым ртом глазели на западную часть города, но Чи Хён не осуждала их. Мрачный, тяжело дыша, ворвался следом и едва не сбил ее с ног, потому что тоже не мог оторвать глаз от завораживающего зрелища. Ступенчатые крыши и каменные пагоды разлетались на куски, скромные лавки и большие магазины складывались внутрь, величайший город Звезды вспучивался от взрывов и извергал пламя. Нечеловеческие крики доносились из бушующего огненного моря, в которое превратился Западный Отеан, но глотки тотанцев их издавали или горящие кости самого города — этого никто не мог сказать наверняка.

Жар сделался совсем нестерпимым, и Мрачный оттащил Чи Хён назад и прижал к своей потной груди, когда на стену обрушился град алых углей. Нет, вовсе не из-за едкого дыма заслезился ее открытый глаз, когда она посмотрела на пылающую столицу, и Чи Хён уже готова была просить Мрачного: давай спустимся вместе, разыщем друзей и дадим деру из этого кошмара. Но что-то в его лице изменилось, и слова застыли у нее на языке. Мрачный все еще смотрел на разверзшийся перед ним ад, но в его глазах больше не отражалось пламя, там была только мгла. Сияющие черные глаза Мрачного смотрели мимо Чи Хён, смотрели так, что у нее мороз пошел по коже. Она обернулась на запад и увидела кое-что похуже объятой пожаром половины Отеана.

Чи Хён так упорно сражалась, чтобы избавиться от Изначальной Тьмы, но та все-таки настигла ее даже дома.

Покинутый город еще пребывал на месте, но ему осталось недолго. И языки пламени еще играли, но они сделались черными как смола, и от них веяло холодом, а не жаром. Даже дым опустился, но приземный туман не мог долго скрывать притаившуюся под ним голодную смоль. Храмовый колокол сорвался с рамы, звеня на лету, а потом затих, как и весь Западный Отеан, исчез за завесой дыма.

Чи Хён необходимо было убедиться, что их самих не затянет туда, и она поглядела за край бруствера. Густая, жирная темнота доходила до основания стены, но не дальше. То, что далекий Осенний дворец обрушился вместе с остатками стены, утешало слабо. Чи Хён не могла отвести взгляд, даже когда ее совомышь захлопала крыльями перед лицом и уселась на плечо.

Изначальная Тьма открылась под Западным Отеаном, протянувшись так далеко, как только может разглядеть глаз смертного, и хотя ее появление добавило яркости в мех Мохнокрылки, но нисколько не успокоило Чи Хён. Она нащупала руку Мрачного, обрубки пальцев обожгли его влажную ладонь. Они стояли и смотрели, как древняя столица Непорочных островов скручивалась, корчилась и рушилась, затягиваясь во Врата, подобных которым Звезда еще не знала.

Так могло продолжаться целый день, а могло закончиться в считаные минуты. Черные угольки, вьюгой кружившие в воздухе, оставляли сальные пятна на всем, к чему прикасались, замораживая плоть и корежа металл. Демонский глаз Чи Хён, которому она не позволила взглянуть на происходящее, заныл, наказывая ее за это, но одна только мысль о том, чтобы снять повязку, наполняла ее ужасными предчувствиями. Немногие оставшиеся здания исчезали в бездонном, беспросветном море, раскинувшемся теперь до отдаленного кольца внешней стены, и, как только последний флюгер погрузился во мрак, столпившиеся на стене защитники города дружно выдохнули. Послышались даже нервные смешки, в которых тревога граничила с безумием.

— Это ведь те самые Спящие Жрецы, что служили императрице, придумали ловушку? — проглотив комок в горле, спросил Мрачный. — Как они могли проделать такое со своим городом?

— Я... я не знаю, — ответила Чи Хён, ошарашенно глядя на обширное пустое пространство. Во всех своих странствиях по невероятным местам она не видела настолько огромных Врат. — Пусть и надо было остановить тотанцев, но я все равно не могу поверить, что Спящие...

Золотая полоска расколола Врата пополам и протянулась от основания центральной стены к дальнему краю города, на многие мили в длину и на сотню метров в ширину, потом на две сотни, на три, разрастаясь в обоих направлениях. Яркое золотое сияние прямо посреди Изначальной Тьмы. Вот только это было не золото... белее золота. Как звезды зимней ночью. Такое же далекое, холодное и отрешенное.

Чи Хён испытала первобытный страх при виде бледно-золотой тропы через Изначальную Тьму. Это явление нарушало все законы природы, поскольку во Вратах не может быть ничего, кроме абсолютной мглы... И это явление захватило ее, потянуло к краю стены. Что-то восхитительно знакомое в этой картине соблазняло спуститься и пройти по сияющей дорожке, взглянуть своим демонским глазом и узнать, куда она ведет. Чи Хён поднесла ладонь к повязке и шагнула вперед...

Мрачный вцепился в нее у самого края пропасти и завопил:

— Не смотри! Не смотри!

Но было уже поздно, потому что даже с повязкой на глазу она увидела это... и это увидело ее. Врата раздувались, выпирая наружу, все выше и выше — золотая бездна зрачка в окружении огромной, размером с весь город, черной радужки. Чи Хён закричала и почувствовала, как вместе с ней кричит вся Звезда в бессловесном реквиеме всему роду смертных.

Глава 30 

София была не из тех, кто бахвалится своими воинскими умениями. Поэтому она и дожила до преклонных лет, выдержав множество поединков с невероятно малыми шансами на победу. Да, ее послужной список говорил сам за себя. Хотя самый главный урок, которому научило ее оружие, таков: не имеет значения, сколько схваток ты выиграла, важна только та, в которой ты уступила.

И, судя по тому, как все развивалось, на этот раз ей придется тяжко.

Упырь в одежде из тараканов, с которым она дралась в расплавленных недрах Джекс-Тота, был быстрее самых быстрых и хитрее самых хитрых — иными словами, быстрее, чем сама София, да и хитрее в придачу. Она не могла даже перевести дух, не говоря уже о том, чтобы вышибить дух из противника. Ноги гудели от беспрерывного шлепанья по тающей плоти, которая затопила тронный зал, руки отваливались от размахивания тяжелым молотом, унаследованным от сестры Портолес. Из общения с Хортрэпом София усвоила, что ни в коем случае нельзя позволять колдуну прикоснуться к тебе, но уже после того, как она в первый раз уклонилась от захвата тотанца, стало ясно: вопрос не в том, доберется он до нее или нет, а в том, когда это произойдет. Ей еще не приходилось сражаться с таким подвижным или таким неутомимым противником, и с каждым защитным маневром, с каждым безуспешным выпадом усталость все больше растекалась по телу. В присутствии Мордолиза она всегда получала прилив сил, но теперь этого не было и в помине, однако София не решалась оглянуться на другую тотанку и узнать, проглочен ее демон или продолжает сопротивляться. Стоит хоть на мгновение отвести взгляд от чудовищного супостата, и тебе конец.

Единственная причина, по которой Холодный Кобальт еще оставалась жива, — это то, что жрец и в самом деле очень боялся прикосновения к святой стали. Похоже, ноги у него были без костей, поскольку позволяли изгибаться поистине непристойным образом, чтобы не задеть черный молот. Но монстр то и дело пытался ударить ее по голове призрачной рукой, поэтому танец затянулся; они так и шлепали ногами по дну грязной миски с тушеным мясом, в которую превратился тронный зал.

Враг снова попытался вцепиться в лицо, но София, вместо того чтобы отступить, бросилась вперед, нацелив удар молота прямо в сморщенный нос. В следующее мгновение тотанец оказался в десяти футах от нее, взлетев на трон через один от того, к которому был привязан Хортрэп. София не успела восстановить равновесие, прежде чем противник снова атаковал, зато успела заметить нож, висящий над коленями Хортрэпа и медленно, но упорно разрезающий липкую паутину, причем его не держала ничья рука. Ну, Хортрэп, давай!

Она совсем чуть-чуть отвлеклась на эту попытку освободиться. Можно сказать, почти нисколько не отвлеклась. Но этого хватило, чтобы потерять все. Провались ты в преисподнюю, Хортрэп!

София запоздало подняла молот, чтобы встретить атакующего жреца, но его призрачная левая рука коснулась ее виска и погрузилась в череп. Пять ледяных пальцев вонзились в мозг, шершавые костяные кольца ушли под кожу. Рана, вероятно, была смертельной. София стала монстром, монстр стал ею, их души смешались, так же как и плоть.

Лейб, поющий ей в темноте под осинами, где только искры костра освещали сброшенные сапоги и забытые миски с репой.

Непристойные гимны, звучащие над неосвещенным пространством глубоко под миром.

Языческая оргия, что разворачивается у корней дерева, почти достигшего небес, но срезанного безжалостными руками.

Предсмертное дыхание Пао Пастушка, улетающее туда, где звезды целуются с горами в небе над Курском.

Последний вздох отвергнутой богини и первый глоток воздуха после того, как она получила второй шанс.

Индсорит, задыхающаяся и умоляющая отпустить ее, и цепкие пальцы Софии, сжимающие ей горло.

София, задыхающаяся в борьбе с Марото в его пугающе правдоподобных фантазиях, вдавливающая его череп в эти ищущие пальцы.

Холодное отчаяние одинокой вдовы, пытающейся разжечь угли ненависти в ледяной пещере.

Пылающая жажда, выталкивающая Ту, Что Придет, из Изначальной Тьмы.

Ту, Что Придет? Не лучше ли беспокоиться о Той, Что Уже Здесь? Возможно, вся эта передающая мысли чушь и действует на детей, что проводят каждый ужасный день своей ужасной жизни, кривляясь перед зеркалом, но Софии она не предоставила никакого развлечения. Зато предоставила удобную возможность. И пока тотанский упырь рылся в ящике с ее нижним бельем, София стиснула зубы и подняла молот, почти выскользнувший из ее рук от шока, вызванного телепатическим вторжением.

Но между «почти» и «совсем» море различий.

Например, молот Софии почти размозжил череп хренову монстру, но сложность в том, что, когда твои мысли соединены с мыслями противника, он узнает о твоей атаке еще до того, как ты ее начала. Вытащив призрачную руку из головы Софии, монстр отскочил на безопасное расстояние, но хуже всего было то, что она при этом ощутила ужасную потерю. Едва не разрыдалась из-за того, что призрачная рука оставила ее... Это что еще за хрень?

— Не отчаивайся, дорогая София, — произнес монстр легким, теплым голосом, глядя на нее холодными черными глазами. — Теперь я знаю твои желания и могу исполнить их.

На этот раз одержимый демоном жрец атаковал еще резче, или, может быть, София двигалась медленно и неуклюже, и потому у нее не было даже самого хренового шанса... Но когда это, скажите, она становилась на колени, хоть перед старыми богами, хоть перед новыми? Понимая, что обречена, София все равно взмахнула молотом, потому что так всегда поступают герои. Но монстр ударил по тыльной стороне руки и сломал кость, и оружие заскользило по мутной поверхности тающего логова. София даже не успела почувствовать боль, как он уже повалил ее в теплое болото. Должно быть, она упала на какой-то бугорок, потому что жидкая грязь не доставала лежавшей на спине Софии до ушей и не затекала в рот. Хоть в чем-то, да повезло.

— Добро пожаловать домой, багряная королева. — Монстр наклонился так низко, что почти касался ее губами, но не спешил добивать. Маслянистый запах тараканов, покрывших изможденное тело, был почти так же отвратителен, как и его дыхание. — У тебя ведь есть что нам показать, Холодный Кобальт? О твоих преступлениях ходят легенды даже в аду.

— Пододвинься ближе, и я тебе все покажу, — ответила София, надеясь в отместку за отсрочку неизбежной гибели откусить ему губу.

Он усмехнулся еще шире, провел обжигающе холодными пальцами ей по лбу, и София задумалась, не читает ли монстр ее намерения даже сейчас. Но прежде, чем она успела нанести последний удар, и прежде, чем он успел наговорить еще больше дерьма, кремовое расплывчатое пятно прилетело откуда-то сбоку... а затем огромный кокон, перескочив через них, плюхнулся неподалеку в лужу запекшейся крови.

Изможденный жрец опрокинулся на задницу, качнул вещественными пальцами правой руки, и Хортрэпа, на мгновение показавшегося в поле зрения Софии, отбросило назад. Хватальщик ударился об увитую паутиной спинку трона, к которому недавно был привязан, и живое кресло с треском разлетелось на куски, подняв фонтан зеленой слизи.

Хортрэп не сбежал. Сам освободился от пут, но не сбежал. Он не мог спасти Софию, но не оставил ее, хотя у него был шанс спастись самому. Нет, он швырнул с помощью колдовства в этого монстра, облаченного в человечью кожу и костюм из черных тараканов, самое тяжелое, что оказалось под рукой. При мысли об этом у Софии навернулись слезы, даже когда враг снова устроился перед ней на корточках, даже когда она безуспешно попыталась залепить в его ухмылявшуюся физиономию здоровым кулаком, даже когда вещественные пальцы правой руки сомкнулись у нее на шее, а призрачная левая снова занялась ее мозгом. Живой рукав из трескучих тараканов перетек на ее шею, разбежался по всему лицу, образовав зловонную маску, тычущуюся в закрытые глаза и рот, шебуршащуюся в носу и ушах.

Она попыталась ни о чем не думать, чтобы лишить его удовольствия, но он ослабил захват, безжалостно позволив ей снова вдохнуть, а мерзкие насекомые тут же забрались в рот, пока София задыхалась и кашляла. Она принялась кусать незваных гостей, но они спускались все глубже в горло, и ее стошнило от их едкого вкуса, а потом стошнило еще раз, когда София почувствовала, как один из тараканов спрятался от ее скрежещущих зубов под языком.

Даже в более спокойной обстановке, увы, София не была сильна в медитации. И поскольку решение не думать ни о чем оказалось ошибочным, она попыталась вызвать в памяти песни, что напевал себе под нос Марото, пока не нашел успокоение в выпивке, куреве, а изредка и в жуках; непрерывный бред вечно чем-то тревожимого ума. Она попыталась прикрыться этими песнями, содрогаясь всеми фибрами души от отвращения, в то время как ее разум корчился под пытливыми пальцами тотанца. Монстр не сможет вытянуть из ее памяти ни тоски, ни радости, ни блаженства, ни даже ненависти, хотя последнюю он еще как заслуживает. Нет, говнюк получит только примитивную чепуху, от которой задохнется, как София задыхается от его тараканов.

Между тем ее левая рука перестала дубасить нападавшего по лицу и нащупала в кисете с трубкой кое-что способное задушить демона. Но, отдав пальцам приказ, София тут же сосредоточилась на другом. Это было похоже на то, как она, оседлав мужа, сдерживала оргазм и продолжала ритмичные движения, доверив своему телу самостоятельно проделать всю работу; рассудок же при этом притворяется, будто ни хрена не знает о происходящем. Бред и чепуха, София, бред и чепуха, и пусть твоя сломанная правая рука не знает, что задумала хитрая левая...

— Бац-бац!

Еще больший бред, но это откровенно Маротово восклицание исходило не от Софии и даже не от древнего тотанца, забравшегося в ее мозг. Тощая рука ослабила хватку на горле, холодные пальцы выскользнули из черепа. Смахнув тараканов с глаз больной правой рукой, София увидела, что одержимый демоном противник поднял голову, удивленный ничуть не меньше, чем она сама. Его пальцы начали плести какой-то узор, но еще до того, как он завершил заклинание, раздался негромкий хлопок.

Обломки костей и зубов осыпали лицо Софии, а оставшиеся тараканы перелетели на ее волосы, когда подбородок их хозяина исчез в ужасном красном облаке. София отчаянно старалась не думать о том, как хорошо было бы отвлечь противника и как она поступит, если это произойдет, так что потребовалось лишнее мгновение, чтобы приступить к делу. Она страстно надеялась, что это промедление не будет стоить жизни тапаи Пурне. Обмотанная паутиной девчонка отчаянно взвизгнула, когда жрец-ведьмак поднял ее в воздух одним движением скрюченных пальцев.

Поскольку София никак не могла узнать, все ли кончено для Пурны, то решила позаботиться о том, чтобы эта жертва не стала напрасной. Сжимая комочек, лежащий рядом с трубкой, и все еще пытаясь, насколько это возможно для смертного, не думать о том, что намерена совершить, София приподнялась и просунула руку сквозь окровавленное месиво в глотку тотанца, пытаясь нащупать пищевод. Странно, но, продавливая комок мимо разодранного в клочья языка, она почувствовала, как плоть вокруг ее руки быстро восстанавливается, и заметила, как осколки зубов слетаются со всех сторон, чтобы соединиться.

Под рукой было что-то мокрое и мягкое, почти неразличимое в сочащейся отовсюду холодной, грязной крови, так что Софии пришлось сосредоточиться на своих действиях. Монстр тут же забыл о Пурне и ухватил Софию за запястье, чтобы оттащить ее руку от своего изуродованного лица. Покладистые до этой минуты тараканы, угнездившиеся в волосах Софии, принялись кусаться и плеваться жгучим соком, и, хотя они были слишком крупными, чтобы залезть в уши, один засранец все-таки сумел забраться в нос и впился в носовые пазухи так больно, что не опишешь словами.

— Весьма опрометчиво... — прозвучал нечеловеческий голос из остатков лишенного челюсти лица.

Но, произнося эти слова, колдун инстинктивно проглотил комок, и София ухмыльнулась, словно сытый демон, несмотря на отвращение и боль, прекрасно понимая, что сейчас он сломает ей запястье, а затем и все остальное...

Но не сломал. Вообще ничего не сделал, только издал шипящий звук, и мутно-оранжевая пена запузырилась вокруг жуткой красной дыры, в которую превратился его рот. Возможно, пирог, в котором цеписты спрятали «начинку», замедлил ее действие или Мордолиз долго смаковал лакомство, прежде чем проглотить, но, так или иначе, осколок заговоренной кости, который демону Софии подсунули в Диадеме, подействовал на этого гада гораздо быстрей. Отпихнув от себя застывшее тело, София поднялась на колени в зловонно дымящейся луже и в приступе ярости принялась вырывать тараканов из волос, а затем зажала ноздрю и высморкала из другой маленького засранца вместе с кровавыми соплями. Оставшись без хозяина, насекомые прекратили жалить ее, но этого было недостаточно, чтобы их пощадить.

— Дда-а-адь!

София почувствовала, что один забытый мерзавец все еще ползает по нёбу, и ее снова стошнило, но, по крайней мере, она избавилась от последнего вредителя. Стоя на коленях в теплой и жирной мясной похлебке, с горящими от тараканьего яда кожей и пазухами носа, со сломанной правой рукой, София посмотрела на поверженного злодея, уткнувшегося рожей в грязь. В какой-то ужасный момент ей почудилось, что он пошевелился, но это был только покров из тараканов, копошившихся по всему телу, — они перебирались на спину, чтобы не утонуть. В то же время София допускала, что противник обездвижен лишь на время и может прийти в себя, как случилось с Мордолизом. Если кто-нибудь из дружков вытащит заговоренную кость из глотки...

— Драть! — повторила она, оглядывая слишком ярко освещенный тронный зал.

Кто тут поможет ей избавиться от этого одержимого демоном надежней, чем получилось у цепистов с Мордолизом?

Мордолиз! Стерев с лица жучиное дерьмо и кровь, она осмотрелась в поисках жрицы, которая пыталась съесть живьем ее демона. Поначалу София решила, что это игра пульсирующего желтого света, исходившего из Врат, но нет. Ее и без того раздраженный желудок снова свело мучительным спазмом. Женщина в платье из пауков развалилась на одном из тронов. Еще недавно тощая как скелет, теперь она была похожа на беременную, которая должна вот-вот разродиться восьмерней. Нити слюны и клочки собачьей шерсти прилипли к ее подбородку и груди. Словно почувствовав взгляд, она посмотрела на Софию, с довольной ухмылкой поглаживая неприлично вздувшийся живот. Затем поднялась на ноги, причмокнула и посмотрела на Холодный Кобальт так, словно подумывала о десерте из смертной после демонского обеда. Узор из паучьих яиц на платье паутинного шелка сверкал, словно был выложен бриллиантами, диадема из сцепившихся лапами насекомых выглядела столь же изящной, как Сердоликовая корона. Жрица приближалась к Софии с величественной грацией... и вдруг торопливо заковыляла, когда в ярких вспышках, освещавших наполовину растаявший тронный зал, задвигались другие фигуры.

— София!

Голос прозвучал знакомо, но этого седого однорукого непорочного, что поднял из кровавой жижи черный молот и бросил ей, София не признала. Со сломанной рукой она не решилась ловить оружие, но, как только оно шлепнулось в пену рядом с ней, нащупала рукоять. Однако она двигалась слишком медленно, так что объевшаяся демоном жрица уже почти подобралась к ней...

— Бац-бац! — снова прокричала Пурна с другой стороны от Софии, и ее пистолет пробил в отвисшем животе тотанки дыру размером с кулак.

Уродливая женщина пошатнулась, но не упала, ее когтистые пальцы тянулись к Софии, а челюсть раскрывалась все шире и шире, до немыслимых размеров. Очевидно, жрица собиралась проделать с Софией то же, что и с ее демоном.

София подняла молот, но в этот миг еще одна похожая на скелет фигура вынырнула из мелкой слизистой лужи позади прожорливой тотанки, а чуть в стороне от главных событий появилось новое подкрепление, спеша поучаствовать в схватке. Задолго до того, как солдаты в черных панцирях добежали, жрица набросилась на Софию, та замахнулась молотом, а похожий на скелета урод, что всплыл из омерзительной жижи, тоже начал действовать. Он и впрямь оказался подкреплением, только не для противника... Хортрэп обхватил сзади ведьму в одежде из паутины, оба заскользили по грязи, и не успела тотанка прийти в себя, как София засадила ей прямо в челюсть.

Учитывая то, как старательно первый жрец избегал встречи с молотом, София ожидала какого-то чуда от контакта святой стали с демонской плотью — желательно эффектного фейерверка, — но она удовлетворилась бы и скромным взрывом, разметавшим куски плоти во все стороны. Но ощутила лишь боль в локте, словно шарахнула по железной балке. Молот отскочил и едва не угодил ей в глаз. От удара жрица вместе с Хортрэпом проскользила несколько футов по липкой гуще, и, как только София нашла в себе силы примериться для второй атаки, она увидела, что первая была не такой уж и провальной: выступающая челюсть раздутой ведьмы почти оторвалась от черепа, но вместо крови из отвратительной раны хлынул поток белесых пауков и струи дыма.

Насекомые накинулись на Хортрэпа, и он отпустил женщину, визжавшую и брыкавшуюся в его тонких как прутья руках. София собрала все силы для нового удара, но Хватальщик больше не удерживал раненую тотанку, которая оказалась даже проворней своего приятеля в костюме из тараканов. София промахнулась, и прежде, чем она успела защититься или увернуться, жуткая тварь, проглотившая демона, схватила ее за запястья и подняла в воздух.

Даже оторванная от пола, София удержала молот и так сильно пнула засранку, что сломала себе палец. Брызнули слезы, состояние «совсем хреново» сменилось состоянием «охренеть, как больно». София свирепо посмотрела на противницу и заметила, что челюсть, которую она едва не снесла, медленно возвращается на место, а струи дыма утончаются и пропадают. Пауки сшивали невероятно разинутый рот стежками из шелковой паутины, и по довольному виду чудовища с человеческим лицом София догадалась, что очутилась в полном дерьме. Очевидно, не стоило надеяться на легкую смерть, иначе одержимая демоном вслед за рукой давно бы сломала ей шею.

— Эх, была не была!

Пурна и однорукий непорочный подскочили с разных сторон и рубанули по животу жрицы короткими клинками. Будь на ее месте обычный человек, у него бы самым жутким образом вывалились кишки, но древний демон в теле смертной лишь на мгновение отвлекся на новых противников. Жрица продолжала сжимать ту руку, в которой София держала молот, а другую отпустила и отмахнулась сначала от Пурны, а потом от Гын Джу... А это, конечно же, был он — пройдя с мальчишкой через пол-Звезды, София где угодно узнала бы вопль, с которым он шлепнулся в затхлую лужу.

Убрав с пути других смертных, жрица посмотрела на Софию со злорадным удовлетворением, заново пришитая уродливая челюсть дрогнула и раздвинулась, чтобы отхватить первый кусок...

Жуткий рев, словно бритва, прорезал влажный воздух, и у любого смертного на Звезде от него похолодела бы кровь, но Софии он, наоборот, согрел душу, а ее искусанное тараканами лицо скривилось в злобной усмешке, когда из бреши в тяжелом животе тотанки высунулась голова Мордолиза. Одержимая жрица вцепилась когтями свободной руки в его покрытую слизью шкуру, но, прежде чем она смогла отбросить Софию и помочь себе другой рукой, он угрем выскользнул из живота ведьмы и вонзил клыки ей в горло. Хрустнули кости, и София упала. Но звук — ох, какой это был чудесный звук! Как та симфония, которой Канг Хо мучил их всех однажды вечером в Мелечеше, — сотни не в лад звучавших инструментов каким-то образом создали в темном зале атмосферу чистых эмоций. И каких эмоций!

К тому моменту, когда София выбралась из жидкой грязи, утирая с глаз теплую слизь, представление закончилось, выпотрошенная жрица исчезла из тронного зала, но прекрасная соната все еще звучала в ушах Софии. Мордолиз помог хозяйке, слизнув шершавым языком оставшуюся кровь с ее лица, и мгновенно забылись все прошлые обиды. София ухватилась за его липкую шкуру и задрожала от облегчения. Ведь ее пес выжил в передрягах, каких она не пожелала бы даже демону.

— Круто!

Пурна зашлепала к ней по грязи с одной стороны, Гын Джу — с другой. Теперь, получив возможность присмотреться, София обнаружила, что волосы угракарийки поседели точно так же, как шевелюра непорочного и шерсть подозрительно знакомой собачонки, которую Пурна держала под мышкой. Принц тявкнул на Мордолиза, Мордик залаял в ответ и завилял хвостом, а София задалась вопросом, что за хрень, во имя всех ложных богов, здесь происходит. Она же прекрасно помнила, как маленький демон растаял в воздухе, после того как спас жизнь Пурне, раненной в битве у Языка Жаворонка.

— Не беспокойтесь, София, я видела, куда она побежала!

— Что?

«Кажется, это и так понятно», — подумала София.

— Мы втроем победили гребаную живую богиню! — Из уст Пурны это прозвучало как самая очевидная в мире вещь. Она одновременно пыталась выговориться и отдышаться и поэтому пришепетывала своим демонским языком. — Так перепугали эту мразь, что она убежала без оглядки, можете не сомневаться.

— А я все-таки сомневаюсь, — заявил Гын Джу, выглядевший таким же разбитым, какой чувствовала себя и София. — Но у нас есть более важные проблемы. Мы все освободились, и теперь София с Хортрэпом могут... могут...

Гын Джу запнулся, уставившись за спину Софии, и она, приготовившись к самому худшему, повернулась, чтобы узнать, какой еще ад обрушился на них. Но это оказалось не совсем то, чего она ожидала. Солдаты в колючих доспехах, готовившиеся напасть, пока София сражалась со жрицей, теперь жались к краям тронного зала. Нет, то, что заставило Гын Джу замереть с раскрытым ртом, было, безусловно, ужасно, но после такого кошмарного дня София могла это пережить.

Внимание мальчишки привлек к себе старина Хортрэп. Хватальщик сидел на корточках в теплой грязи над тотанцем, которого София обездвижила зачарованной костью, и ел его живьем. Он уже умял большую часть руки, его запавшие щеки покраснели от крови, в глазах отражался пульсирующий желтый свет, исходивший из Врат в дальнем конце тронного зала.

— А что такого? — спросил он, вытирая кровь, капавшую с сальных губ. — Это единственный способ убить его окончательно.

— Драть-передрать! — София потерла искусанные тараканами виски. — Тогда следи внимательно за тем, что слопал. Одна ведьма только что на своей шкуре испытала, как опасно проглатывать того, кто не смирился с поражением.

— Вы тоже можете попробовать, — предложил Хортрэп, подняв что-то черное и мокрое. — Подходите, друзья, вы все сегодня заслужили место за этим столом.

— Вот дерьмо! А где же Лучшая? — спросила Пурна, оглядываясь.

— Без сознания, но я прислонил ее к трону, — ответил Гын Джу.

— Я разорвала круг, — ответила своим мыслям София, не вполне понимая, о чем говорят остальные, но и не очень беспокоясь из-за этого. Теперь, когда драчка закончилась, она вернулась к важной и неотложной дилемме. — Хортрэп, — произнесла она громче, — если этот засранец действительно мертв, значит я разорвала демонский круг. Нет ли какого-нибудь хитрого способа завалить остальных — как домино, одного за другим?

— Если бы так! — вздохнул Хортрэп, и это был совсем не тот ответ, на который она рассчитывала. — Все, чего ты добилась, — это подарила кому-то из Ассамблеи вексов безграничное могущество. Этот везунчик, лишившийся благодаря тебе хозяина, больше не несет никакой ответственности перед остальным ковеном и может безнаказанно вытворять все, что захочет. Возможно, он прислушается к голосу разума, но я не готов поставить на это твою жизнь, не говоря уже о моей.

— Мы сможем убить их, — заявила Пурна, до крайности вдохновленная победой. — Одного завалили, прикончим и остальных!

— Я бы и на это не рассчитывал. — Хортрэп покачал головой и облизал пальцы. — Нас было пятеро плюс два демона и еще элемент внезапности — и мы едва справились с одним жрецом. И я до сих пор не уверен, что получилось! Нет-нет, друзья, нас до сих пор не вывернули мехом внутрь только потому, что остальные члены Ассамблеи заняты: они удерживают Врата открытыми. Как только ритуал завершится, мы окажемся в той же заднице, что и вся Звезда, если только не возьмемся за ум и не сбежим во внешние миры. Нам повезло, что мы остались живы, и я не из тех, кто отталкивает удачу.

София покачивалась на каблуках в жидкой слизи и, сощурившись, глядела на ярко вспыхивающие Врата и десять фигур, стоявшие вокруг и над ними. «Нам повезло, что мы остались живы», — сказал Хортрэп, но дело ведь не только в везении, правда? Каждый из этих одержимых жрецов мог бы убить Софию, но, даже схватив ее за горло, они старались лишь продлить мучения. Она считала, что эти демоны просто такие вот редкостные говнюки, но теперь в глубине ее измученного ума мелькнула другая догадка...

И еще важно, в какой момент они напали. Ассамблея вексов словно не замечала присутствия Софии, пока та не начала освобождать Хортрэпа.

Нет. Они рассвирепели не из-за Хортрэпа, а из-за того, что София давала Ассамблее вексов последний шанс прервать ритуал, прежде чем освободить Мордолиза и принести в жертву Диадему.

Проклятые мыслечтецы! Они не убили ее, потому что не хотели убивать... Потому что знали: как только она умрет, Мордолиз принесет Диадему в жертву и спровадит их всех обратно в Изначальную Тьму. Нет, эти засранцы лишь пытались остановить Софию, отвлечь до той поры, когда ритуал завершится и будет уже поздно что-то предпринимать. И первое ее предложение они отклонили, потому что не испугались повторного изгнания. Им хватило одного взгляда на Софию, чтобы понять: она не готова выполнить свою угрозу. Она не осмелится пожертвовать Диадемой, а будет упрашивать их и в пятый, и в десятый раз, предоставляя один шанс за другим и до последнего своего вздоха веря, что найдет спасительный выход.

Что ж, демоны их всех подери, теперь она знает, что другого выхода нет и настало время спалить Диадему дотла и спасти Звезду... При условии, что это время еще не прошло. Трудно найти более подходящий город.

Пульсирующий свет Врат стал мягче и ровней. София выпрямилась во весь рост, в последний раз потрепала Мордолиза за ушами и собралась с силами, чтобы исполнить оба своих желания.

Глава 31 

Королева-воительница гордо стояла на стене и смотрела, как мир превращается в пылающий хаос и руины. У нее за спиной Неми Горькие Вздохи разбила последнее яйцо, но Индсорит видела только всевидящее око, заполнившее пустоту на месте провалившегося в бездну Западного Отеана. Если бы сестра Портолес осталась жива, что бы сказала запутавшаяся в противоречиях бедняжка, глядя на это чудо?

Странное ощущение возникло в усталом мозгу, но сразу же исчезло, а затем Индсорит едва не рассмеялась, и ее сердце наполнилось невыразимыми эмоциями. В конце концов И’Хома оказалась права. Падшая Матерь существует, она любит своих чад и теперь возвращается к ним.

Индсорит шагнула ей навстречу, но тут же вздрогнула, словно ее окунули в студеную сероводородную ванну.

«Сопротивляйся демонам и оставайся собой до самого конца».

Она не знала, откуда взялись эти слова, но проговорила их вместе с Неми, и, когда последний звук слетел с губ, две женщины прислонились друг к другу, одинаково измученные тем, что произошло с ними. Солдаты вокруг выцарапывали себе глаза, или прыгали со стены, или делали и то и другое, а Индсорит ощутила знакомую смесь печали и облегчения оттого, что находилась над заблуждениями верующих и в стороне от них. Индсорит перестала смотреть на сводящий с ума своей величиной золотой глаз и, подняв голову к небу, увидела, что даже дождевые тучи погружаются в гигантский разлом Изначальной Тьмы.

Густой воздух давил все сильней, и Неми закричала, но Индсорит не отводила взгляда от кобальтовых небес до самого конца.

Чхве сжала шею Марото стальным захватом, но так и не сумела оборвать его яростный рев. Варвар отчаянно рвался вниз по трупам убитых ими демонов. Должно быть, она решила, что он свихнулся, как эти солдаты, что прыгают во Врата с уцелевших участков стены на севере и на юге. По их восторженному смеху Марото догадался, что эти бедные сломленные души поприветствуют своего покорителя, своего бога.

А у самого Марото были совсем другие намерения. Он узнал демона, как только увидел, и хотя гигант из Изначальной Тьмы был великоват для свежевания, не стоило сомневаться, что кобальтовый ветеран попытается это сделать.

Возможно, у Марото была не самая острая булава, как любил шутить Канг Хо, но он наконец-то понял, что здесь произошло, и сочетание ужасного прозрения и тяжкой вины заставило его завыть еще сильней. Должно быть, тотанцы как-то узнали о ловушке, подстроенной для них непорочными, и обернули дело в свою пользу, стянув свои войска к Отеану, перед тем как Двор Спящих Жрецов взорвал его. Если жалкой крысы хватило для того, чтобы Марото вызвал и связал Крохобора, то кого намерена связать Ассамблея вексов целой армией смертных жертв? Обменивающиеся мыслями монстры показали Марото картины всех крепостей Звезды, осаждаемых их легионами, а потом велели ему разнести дурную весть по обреченному миру, и вот теперь он невольно задумался, не было ли все это еще одной уловкой, чтобы собрать как можно больше людей для первого и единственного наступления Джекс-Тота?

И чего же добивается Ассамблея вексов? Неужели она столь хитроумно выманила своих противников на эпическую битву с единственной целью: убить как можно больше и как можно быстрей своих преданных солдат и завершить некий безумный ритуал? Как ни горько, но у Марото есть довольно правдоподобная версия на этот счет, недаром тотанские уроды из кожи вон лезли, вытягивая из него подробности битвы у Языка Жаворонка. Тогда он не имел ни малейшего представления о том, что на самом деле вытащила в мир Вороненая Цепь на равнинах Ведьмолова, но роющиеся в его мозгах тотанцы могли найти все подсказки, которые его тупая башка вобрала, но не переварила. Значит, он опять виноват? Еще больше, чем во всем остальном? Можно ли было это предвидеть?

Да. Конечно. Какой же он был дурак! Пока Ассамблея вексов держала его в плену, то тут, то там проводились кровавые жертвоприношения, но вместо того, чтобы прислушиваться к каждому визгливому слову жрецов, Марото отгораживался от них, как от безумцев, одержимых демонами, которые хотят уничтожить Звезду без всякой цели, просто по своей злобе. Но кому, как не ему, знать, что зло не бывает таким простым и никто не принесет жертву, не рассчитывая получить что-то взамен... И чем щедрей подношение, тем больше вознаграждение. Ассамблея состоит из жрецов, и, хотя Марото, драть его мать, так и не выяснил, кому они поклоняются, теперь он уверен: тот, кого эти засранцы ждали, сейчас смотрит на него.

Но это ненадолго, потому что Марото, как только вырвется из рук Чхве, всадит черное копье прямо в золотой глаз. Тот, кому этот глаз принадлежит, скоро поднимется из Врат, чтобы покорить весь мир... Но гаду придется это делать вслепую — око за око, как учила гребаная Вороненая Цепь.

Ударив Чхве локтем по ребрам, он освободился от захвата, вскочил на ноги и помчался вниз по развалинам, которые совсем недавно так упорно защищал. Она попыталась схватить его за волосы... но поймала лишь воздух, а недавно постриженный варвар с воем промчался по полосе щебня и поднырнул под обломком стены. Когда Могучий Марото бросал копье прямо в глаз, ему показалось, что тот смотрит прямо на него.

Неисправимый любитель театральных истерик, он многократно воображал собственную смерть, но и мечтать не мог, что окончит жизнь на такой высокой ноте.

Глава 32 

Хортрэп продолжал уплетать жреца, поверженного Софией, — омерзительная последняя трапеза, вполне достойная этого омерзительного человека. Пурна и Гын Джу вызвались поддержать Софию, но она не хотела ни на что отвлекаться, и они отошли, чтобы присмотреть за потерявшей сознание кремнеземкой, а Холодный Кобальт в одиночестве отправилась диктовать свои условия бессмертным монстрам... Ну хорошо, не совсем в одиночестве. Мордолиз шлепал позади нее по пузырящейся грязи к золотистому маяку Врат, возле которых продолжали свой ритуал десять темных силуэтов. Стояла пугающая тишина, если не считать звука падающих капель.

Прочистив горло, София во второй, и в последний, раз обратилась к Ассамблее вексов:

— Слушайте меня, демоны Джекс-Тота, и слушайте внимательно, потому что я дам вам только один шанс на спасение!

В этом жутком, невероятном месте угроза прозвучала неубедительно, и никто из носивших живые капюшоны жрецов не оторвался от церемонии. Точно так же они не слушали Софию и в первый раз.

Она оглянулась в поисках поддержки, хотя именно на Мордолиза меньше всего хотелось бы полагаться. Потом глубоко вдохнула и проревела:

— Я уже убила одного из вас и не побоюсь уничтожить остальных! Приказываю немедленно прекратить ритуал, прекратить войну! Если вы сделаете это, то сможете мирно жить здесь, на Звезде. Если не сделаете, то отправитесь обратно в Изначальную Тьму. Может быть, вы найдете другой способ вернуться, а может, и нет, но обещаю, что через пять секунд у вас появится возможность это выяснить. Посмотрите на меня! Посмотрите на моего демона! Выбор за вами!

Жрецы пропустили ее слова мимо ушей. Значит, это конец. Вероятно, для всей Звезды и уж точно для Диадемы. София посмотрела на Мордолиза, с трудом пробиравшегося по жидкой слизи, и сказала, пока ему не пришлось поплыть:

— Ладно, Мордик, ты слышал их ответ. И теперь я даю тебе свободу в обмен на...

— Вы никогда не знали мира, не стремились к нему. Вы порождаете ненависть и питаетесь страхом. Каннибальская раса, занятая лишь собственным уничтожением.

Облепленный муравьями гигант отошел от края Врат. Его визгливый голос сделался мягким, как свежеспахтанное масло, налитые кровью глаза стали черны, как дно заброшенной шахты.

— Не стоит сгущать краски, — ответила София, хотя и сама испытывала похожие чувства, еще будучи подростком. — Готова признать, что сохранить мир будет нелегко, но это еще не значит, что мы не должны попытаться. И я понимаю, ты просто пытаешься задержать меня, чтобы остальные могли закончить ритуал. Поэтому считаю до пяти, а потом вы примете участие в великом эксперименте. Один...

— Отеан погиб, и весь ваш мир тоже погибнет. — Он сочувственно улыбнулся, шлепая по грязи к ней. — Уже второй раз вы, смертные, совершаете жертвоприношение ради нашей пользы. В первый раз вы пролили кровь своей расы, чтобы мы могли вернуться. Теперь жертвуете и нашей кровью, чтобы призвать Ту, Что Придет. Врата Врат уже разверзлись, и Черная Богиня смотрит на свое подношение. Она поднимется в ваш мир, чтобы погасить ваше солнце, сжечь вашу луну и...

— Мне насрать, что ты там говоришь. — София шагнула навстречу толстому куску дерьма, ничуть не более страшному, чем пес, плещущийся в грязи у ее ног. — Два. И три, чтобы лишний раз не отвлекаться... На счет пять, Мордолиз, если они не прервут ритуал, ты получишь свободу в обмен на принесение Диадемы в жертву, при условии, что оно прогонит Джекс-Тот и всех этих демонов обратно в Изначальную Тьму.

— Твои угрозы так же пусты, как твое сердце, Холодный Кобальт. — Жрец подошел ближе, и София разглядела, как муравьи заходят в одну его ноздрю и вылезают из другой. Тварь, что сидела внутри гиганта, пробормотала: — Я чую в тебе запах надежды. Ты расправилась с Шерденном, и я действительно впечатлен... но вопреки твоим ожиданиям смерть моего хозяина не доставила мне удовольствия.

— В жопу твои удовольствия! — рявкнула София. — Если тот, кого я завалила, действительно был твоим хозяином, то давай поговорим о возможностях. Теперь ты единственный из Ассамблеи вексов, кто может не беспокоиться за свое могущество, за свое бессмертие. Я даровала тебе истинную свободу, а взамен прошу сущего пустяка: чтобы ты воспользовался преимуществом над остальной бандой и отменил ту жопу, которую вы для нас приготовили. Я сама раза два или три стояла в кругу призывающих, приятель, и знаю, что все вы должны работать вместе, чтобы довести дело до конца. Но раз уж тот, кто тебя вызвал, навсегда ушел из песни, ты сам можешь принимать решения, без всяких последствий для себя, правильно?

— Ты ничего не понимаешь. Моя решимость не уменьшилась с потерей хозяина, и мощь ковена не ослабла из-за потери одного из нас. Ты и представить себе не можешь, что случится, когда мы откроем Врата Врат и Та, Что Придет...

— Мне насрать, что ты там говоришь, — нараспев повторила София. — Это твой последний шанс, дурень. Закрой Врата Врат, отзови свои армии. Немедленно. Я не шучу с тобой. Сделай это, и мы посмотрим, сумеют ли смертные и демоны поладить миром, иначе и ты, и вся твоя Ассамблея отправитесь в Изначальную Тьму, будете там лясы точить и гадать о том, что творится здесь. Возможно, безумный фанатик, в чьем теле ты заперт, хочет, чтобы злобная богиня уничтожила всю жизнь на Звезде, но я считаю, что у тебя самого ума побольше. Должен же соображать: приняв мое предложение, ты получишь целый мир, наполненный страстями и болью смертных, вместо изгнания в пустоту за Вратами. Твой хозяин мертв, и это означает, что ты не несешь ответственности ни перед кем, кроме себя самого. Так загони джинна обратно в бутылку и утопи ее еще на век-другой, или же утонешь сам. Это было четыре, и, если следующим словом не будет «согласен», я прокляну нас всех... Загляни в мое сердце и проверь, блефую я или нет.

Он не ответил, но она ощутила легкое покалывание в висках, как в тот раз, когда тотанец впервые сунул призрачные пальцы ей в голову. Возникло давление на глаза, как при начинающейся мигрени. Он ухмыльнулся так широко, будто собирался проглотить весь мир. Мордолиз зарычал, а София бесконечно устала от всего этого дерьма.

— Пять!

Слишком поздно для дипломатии. Пока Мордолиз вырастал у нее за спиной, София успела пожалеть, что не сделала этого давным-давно. Тогда бы она полюбовалась пылающей Диадемой из своего тронного зала. Весьма непредусмотрительно с ее стороны.

Когда око Изначальной Тьмы посмотрело в мир смертных и все, кто стоял на стене, сошли с ума, Мрачный очень сильно пожалел, что отговорил Софию от намерения принести Диадему в жертву. Правы были мать, отец и все прочие: он слишком мягок, слишком податлив... Как тот клейкий коричный хлеб, которым когда-то, целую жизнь назад, угостил его Дигглби в Тао, — точно такой же хлеб, только в человеческом обличье. И вот сейчас Марото вцепился в свою подругу, не давая ей спрыгнуть со стены, чтобы встретиться с тем богом из богов или демоном из демонов, что смотрит на них... Так ему и надо, нечего было слушать Безликую Госпожу, которая сейчас, наверное, смеется над ним до усрачки. Не связывайся с чужими богами — вот с этого дерьма все и началось, приятель! И под самый конец твоей саги выяснилось, что она была фарсом с самого начала. Мрачный Отсыревшие Мозги продолжал слушать чужеземную королеву демонов, даже когда величайшие герои эпохи убеждали его, что это несусветная глупость, что они знают другой, более легкий способ помешать Изначальной Тьме.

Теперь вступил финальный хор, и трудно назвать долгие утомительные поиски чем-то иным, нежели сказкой про дурачка. На что мог надеяться Марото, если каждый раз, когда приходило время действовать, он терялся или разбивал свой фонарь? Как мог он воображать себя непобедимым воином из эпических баллад, если терял сознание, едва начиналась схватка, притом что самыми могучими его противниками были не монстры или боги, а его собственная свихнувшаяся мать и десятилетний мальчишка? А сейчас он близок к тому, чтобы проиграть состязание в борьбе своей подруге, которая наверняка не знает даже основных движений...

Наконец Чи Хён затихла, и Мрачный посчитал бы это хорошим знаком, если бы не заметил краем глаза такое, отчего у него самого перехватило дыхание. Что бы ни находилось по ту сторону огромных Врат, оно не просто наблюдало и не просто находилось по ту сторону. Оно, как вторая луна, излучало ослепительный золотисто-белый свет, льющийся в небеса и распускающийся, словно цветок. Корона извивающихся щупалец, которые накрывали весь мир, заслоняя солнце и звезды, новые небеса для тех смертных, что пережили пришествие.

Теплые красные слезы текли по щекам Мрачного, падая в небо, прямо к Голодному богу, что явился ему...

Освободив Мордолиза, София все равно замахнулась молотом, чтобы раздробить голову тупому толстому засранцу. Во всяком случае, попыталась. Внутри у него сидит демон, так что справиться с ним будет очень непросто... С другой стороны, София раньше справлялась и с демонами. На самом деле она не рассчитывала, что святая сталь нанесет ему более серьезный урон, чем его подруге в платье из паутины. Тем более что теперь за спиной у Софии не стоял Мордолиз. Но раз уж она осудила себя на изгнание в Изначальную Тьму вместе со своими врагами, крайне важно правильно сделать первый шаг.

Должно быть, они уже отправились в путь. Исходивший из Врат свет погас, теплая жижа из растаявшей плоти под ногами начала остывать. Когда молот приближался к самодовольной физиономии жреца, София не чувствовала ни гнева, ни тоски, только раздражение оттого, что все заканчивается так же глупо и жестоко, какой глупой и жестокой была она сама. Однако ее цель вдруг оказалась вне досягаемости, демон оттащил жреца назад настолько быстро, что София ничего не успела заметить. Теперь ее ожидает очень долгая вечность... Или очень короткая, в зависимости от того, как поступит с ней Ассамблея вексов.

Позади жалобно заскулил Мордолиз, и София поняла, что он никуда не исчез и ничего не сделал... или, судя по виноватому виду, сделал, но не получил от этого удовольствия.

— Время ничего не значит для Той, Что Придет. Мы даем вам отсрочку и заключаем перемирие, — заявила вдруг тварь, сидевшая в толстом жреце, и заставила его раздраженно пожать плечами.

Остальные девять тотанцев покинули свои позиции вокруг и над потемневшими Вратами и подошли к Софии и ее демону.

— Значит, ты тоже блефовал, — сказала София, удивляясь тому, что ее дурацкий план сработал. Если бы эти монстры не прекратили свой ритуал в самый последний момент, сотни тысяч невинных людей сгорели бы заживо по ее вине. Но если бы у нее не хватило решимости спустить курок, погибла бы вся Звезда, включая и Диадему. — Все действительно кончилось? Ваша черная богиня не явилась, чтобы уничтожить Звезду? Ваши армии отступили?

— Наши легионы возвращаются назад, — подтвердил древний демон Джекс-Тота. — Если бы Та, Что Придет, полностью прошла через Врата Врат... Можешь не сомневаться, королева смертных, само ее появление разорвало бы твой мир в клочья.

Похоже, все и вправду обошлось, но София была не из тех, кого запах добрых вестей может отвлечь от смутного привкуса гнили.

— Что значит «полностью прошла»? Объясни.

— Не волнуйся, храбрейшая из обезьян, твоему миру пока ничего не грозит, — с усмешкой ответил демон. — Она начала подниматься, это правда, но мы запечатали Врата, прежде чем подъем был завершен. То немногое, что успело проникнуть в этот мир, вынуждено было приспособиться к нему, но и мир тоже приспособился. Как я уже сказал, вам ничего не грозит. На данный момент. Но есть одно условие для заключения перемирия...

— Хрен вам, Хортрэпа не получите, это не обсуждается, — отрезала София, понимая, чего хочет Ассамблея вексов, но не желая бросать гадкого мальчишку даже теперь, когда выяснила, из чего он сделан. — Если желаете заключить сделку — пожалуйста, но даже не пытайтесь давить на меня.

Возможно, это была игра ее воображения, но в сладком, как снежный мед, голосе жреца послышалась досада:

— Мы сами договоримся с Предателем Джекс-Тота, это тебя не касается. Наше условие тоже, как ты выразилась, не обсуждается. Как ты давила на нас, так и мы будем давить на тебя. Ты должна стать нашим доверенным лицом перед Звездой и ее властителями. Теперь ты связана с нами, как и мы с тобой, и мир будет таким прочным, каким ты сумеешь его сделать. Ты будешь оберегать наши интересы, обеспечивать наши нужды и следить за процветанием Джекс-Тота. Ты поклянешься свободой своего демона и сделаешь это немедленно.

— Кем-кем я должна стать?

София не хотела принимать на себя обязательства перед шайкой демонов... но уже приняла, разве не так? Именно поэтому она и сбежала с трона — победить в войне гораздо легче, чем сохранить мир... Вот только в этот раз она не сбежит. В этот раз она сделает все возможное, каким бы безнадежным и бессмысленным ни казалось дело, чтобы Звезда не сгорела в адском пламени, и не важно, чего это будет стоить ей самой.

— Ну хорошо, договорились... Но только при условии, что это действительно означает конец войне, конец вашим попыткам принести наш мир в жертву чужой богине. Вы не должны причинять вреда смертным, за исключением самообороны, и хотя я не знаю, сохранил ли Хортрэп какое-либо значение, но его вы тоже отпустите. О чем бы вы с ним ни договорились, мы с Хватальщиком покинем Джекс-Тот вместе.

Ее последние слова особенно не понравились кое-кому из населенных жуками старых пердунов — тем, с чистыми глазами, кто говорил с ней и со своими приятелями на высоком непорочновском, и тем, с черной бездной вместо глаз, кто общался между собой только мрачными взглядами и отталкивающими запахами.

В недолгую свою бытность багряной королевой София пришла к выводу, что бюрократия — это одно из названий ада на земле, и сейчас ее подозрения получили полное подтверждение. Даже в кругу демонов, тесно связанных друг с другом, похоже, было крайне мало согласия.

— Соглас-с-сны! — прошипела после бесконечно долгого обсуждения мерзкая старая карга, облаченная в мантию из улиток, что пощелкивали, пока она пробиралась к Софии через холодный студень. — Твои ус-с-словия приняты. Теперь клянис-с-сь!

— На правах твоего духовного наставника настоятельно советую все изложить на бумаге. — Хортрэп рыгнул и шаркающей походкой приблизился, небрежно держа в руке окровавленную ногу. Он все еще выглядел изможденным после того, что сделали с ним собратья, но живот теперь выпирал, как у беременной или как у той жрицы в платье из паутины, когда она проглотила Мордолиза. — И сначала дай взглянуть мне.

— Возможно, это не такая уж глупая идея... — задумалась София. — У меня будет документ, который я смогу предъявить обитателям Звезды. Вы, демоны, можете считать, что разбираетесь в жестких контрактах, но вы никогда не имели дела со стряпчими из торговой гильдии.

— Охренеть, как прозаично, — заметила вдалеке Пурна.

Они с Гын Джу плескали сукровицей в лицо кремнеземки, пытаясь привести ее в чувство.

— Уж лучше прозаично, чем двулично, — возразил Гын Джу. — И если вам нужен писарь, то я одинаково владею обеими руками. То есть владел...

— Нужно сразу обговорить обязательства, — сказала самая высокая и пугающе худая женщина в причудливой одежде из осиных гнезд. — Тебя предупреждали. Мы стали лучше читать в сердцах людей и понимать все их хитрости и теперь будем настороже. Нас уже не так просто ввести в заблуждение, и если захочешь скрыть всю правду и направить нас по ложному пути, как это сделал Марото, то поплатишься своей жизнью и своим демоном.

Мордолиз тяжело вздохнул, несомненно разочарованный тем, что ему так и не дали обратить в пепел целый город. По крайней мере, исполнение желаний откладывается. София почесала ему за ухом.

— Значит, вы встречались с Марото? Подозреваю, что у нас найдется немало тем для разговора, но одно могу сказать прямо сейчас: я была несправедлива к нему. Поймите, он вовсе не плохой парень, просто... иногда сам все усложняет, как и любой из нас.

— Нам ни к чему понимать Марото лучше, чем мы уже поняли! — Глаза толстяка снова стали белыми, как его муравьи, а голос сделался визгливым, с горькой интонацией отвергнутого любовника.

— Хорошо, но, насколько я понимаю, мы все должны постараться лучше понять друг друга, — возразила София, избегая смотреть и в дикие глаза сохранивших разум жрецов, и в черные колодцы тех, кем сейчас управляли древние демоны.

Вместо этого она оглянулась на Мордолиза.

Глава 33

Огромное золотое око Изначальной Тьмы лопнуло, словно нарыв, как мог бы лопнуть глаз Марото, когда его стегнула по лицу королева ведьм. Вот только все случилось не из-за его копья, потому что оно не долетело несколько метров до сверкающей поверхности, когда глаз взорвался. Нечто твердое, горячее и ужасное обрушилось на варвара, но прежде швырнуло в его сторону копье, и он судорожно вцепился в древко. Кипящая кровь забрызгала копье, а заодно и без того воспаленные щеки Марото. Трудно было определить, слетал ли этот оглушительный рев с губ чудовищного бога или с его собственных, или просто свистел ветер, пока это нечто уносило Марото Свежевателя Демонов в зашедшиеся криком небеса.

А потом оно остановилось так внезапно, что Марото подбросило в воздух. Он содрал кожу на ладонях, когда собственная инерция протащила его по всему древку застрявшего в чем-то копья над крохотной панорамой лежавшего далеко внизу Отеана. Потом он тоже остановился, невольно исполнив стойку на руках, когда обожженные пальцы вцепились в тупой конец копья. Это было странное ощущение, когда он завис вверх ногами на такой головокружительной высоте, но оно не могло продолжаться долго. И не продолжалось. Он пролетел по меньшей мере тысячу футов в холодной пустоте, отделявшей его от жесткой посадки на землю там же, откуда и начался его полет. Растянулся лицом вниз на шершавой белой поверхности, в которую вонзилось его копье. Ух-х-х!

Марото полежал немного с гулко бьющимся сердцем, обдуваемый порывистым ветром, а потом медленно осмотрелся.

Он лежал на исполинском щупальце, вмерзшем в небо.

Ну хорошо, для первого раза достаточно. Он закрыл глаз, пережидая головокружение, но так стало еще хуже. Глубоко вздохнув, решился снова взглянуть. И рассмеялся, хотя это был короткий нервный смешок, унесенный прочь ветром.

То, на чем он лежал, не было щупальцем. Это была ветка. Самого большого дерева на Звезде, с огромным отрывом от конкурентов, но все-таки дерева. Точнее, белой рябины, хотя Марото понятия не имел, что она растет на островах. Вряд ли это был самый важный вопрос, так что Марото заглянул за край ветки шириной в четыре фута, и у него снова обмякли руки и ноги. Он находился в четверти мили от ствола проклятого дерева и во много-много раз большем от поверхности... озера?

Марото стер с лица древесную труху и присмотрелся внимательней, а затем снова рассмеялся, уже громче, хотя все еще растерянно. Под ним распростерся Восточный Отеан, четко различимый, будто на карте вычерченный, но между центральной стеной и тем местом, где открылся исполинский глаз, не было ничего, кроме сверкающей голубой воды и огромной рябины, растущей прямо из нее. Какого демона здесь вообще произошло?

Ну ладно, можно предположить, что он просто умер, либо от яда, что даже сейчас щиплет лицо, либо от падения с этой драной стены. Кажется, народ Венценосного Орла считал, что в сердцевине мира выросло огромное дерево, так, может, это оно и есть? И конечно же, как только происходит что-то по-настоящему странное и страшное, у Марото первым делом возникает мысль о том, что он умер и угодил в какой-то невероятный загробный мир.

Но если он не умер, если он действительно упал на ветку огромного дерева, выросшего на месте такого же гигантского, размером с целый город, ока, тогда что вся эта хрень может означать? Неужто это все-таки произошло из-за его удара копьем? Или здесь нет ничего, кроме дурацкого совпадения? Следует ли понимать так, что угроза Отеану миновала, или это лишь знак того, что положение еще больше ухудшилось? И не морское ли сражение у северного побережья видел сейчас Марото со своего невероятно высокого наблюдательного пункта?

А теперь самый серьезный, самый важный из всех гребаных вопросов: как же ему слезть отсюда?

— Я... просто не могу поверить, — выдохнула Чи Хён и плотней прижалась к плечу Мрачного, глядя на огромное дерево и слушая, как волны плещутся у подножия стены. — Что это за хрень?

— Э-э-э... дерево? — предположил Мрачный, и они неуверенно рассмеялись. Он взял ее за руку и приподнялся на локте, словно лежал в удобной кровати, а не на стене, поднявшейся на невероятную высоту. — Я и раньше ошибался, и довольно часто, но да, думаю, это дерево.

Она села и недоверчиво приподняла бровь. Должно быть, Мрачный очень соскучился по этой гримасе, так же как Чи Хён скучала из-за того, что некому было ее состроить. Он усмехнулся, сел и снова обнял ее за плечи, разрешив Мохнокрылке вскарабкаться на содранные костяшки своих пальцев.

— Ладно, мы уже договорились, что это просто дерево, но больше я ничего не понимаю. Хотя... — Мрачный задумчиво сжал губы, словно просматривал бесконечный каталог песен и сказок. — Да, чем дольше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что это просто улучшение того огромного демонского ока. И я доволен, что оно растет из озера, а не из Врат.

— Из озера?

Чи Хён протерла глаза от пепла и убедилась, что он прав: там, где несколько минут назад пылал Восточный Отеан, теперь нет ничего, кроме лазурной воды. Невероятно огромное дерево поднималось прямо из безмятежных глубин. Демонский глаз задергался под самодельной повязкой, которую Мрачный, должно быть, вернул на место, пока она приходила в себя после припадка, но Чи Хён едва могла принять даже то, что видел ее обычный глаз, и потому решила, что остальное может подождать.

— Ты прав, это улучшение. И хочешь сказать, что понятия не имеешь, откуда оно появилось и что означает?

— О-хо-хо... — Мрачный запрокинул голову и посмотрел в небо, наполненное белыми-белыми ветками, зелеными-зелеными листьями и гроздьями красных-красных ягод. — Знаешь, я думаю, это рябина. Хортрэп и Пурна рассказывали разные таинственные истории о рябинах, и в самой жуткой говорилось, что на самом деле никакие это не деревья. Это пальцы Изначальной Тьмы, что проникли в наш мир и потянулись к солнцу, но какое-то колдовство остановило их и превратило в рябины. Дерево, населенное демонами, которые постоянно прислушиваются...

Чи Хён вздрогнула, припомнив песню, которую в далеком детстве пел ее первый отец, о легендарных деревьях, носящих название Пепел Врат, которые должны расти возле самых вершин Угракарских гор. Она не помнила все подробности, но, если учесть, что это дерево выросло прямо из Врат, такое не может быть простым совпадением.

— Мы все проверим, когда закончим с нашими делами, но эта история... Тебе не кажется, что здесь что-то не так?

— Я знаю лишь то, что некоторые боги нас любят, пусть даже и не те, на которых мы рассчитываем, — ответил Мрачный. И, подумав немного, добавил: — Да, и еще я хочу поцеловать тебя, прямо сейчас.

Их губы соприкоснулись, потом разделились. Они отведали сегодня кровь, пыль и пепел, едва не погибли, и потому она поцеловала его еще крепче и еще, пока Мохнокрылка не взлетела, вежливо оставляя их наедине... Ну хорошо, настолько, насколько это возможно на заполненной солдатами городской стене, где выжившие понемногу выходили из оцепенения, обнаружив, что дождливое, наводненное демонами утро переплавилось в пасмурный, наполненный чудесами день.

— Остальное потом, мне еще нужно завершить войну, красавчик, — произнесла Чи Хён, наконец-то оторвавшись от Мрачного. — Поможешь мне?

— Я готов. Только что-то не вижу, чтобы хоть один тотанец уцелел в этом... что бы это ни было. — Мрачный со стоном поднялся и протянул ей руку. — Или, может быть, им опротивело смотреть, как мы целуемся, и они решили сделать перерыв.

— Эй, приятель, кто научил тебя шутить? — спросила она, чувствуя, что день становится все лучше и лучше. — Если это сделали наши поцелуи, представь себе, что будет, когда заберемся друг другу в штаны. Так мы можем принести мир всей Звезде.

— По крайней мере, стоит попробовать, — усмехнулся Мрачный, уже не так смущаясь от грубых заигрываний, как бывало в прошлом. — Но перед этим мы, несомненно, должны спеть друг другу наши песни.

— Песни подождут, если только ты не умеешь петь с набитым ртом, — ответила Чи Хён и в следующий момент заинтересовалась тем, что происходило по другую сторону стены.

На улицах Восточного Отеана столпились не только непорочновские солдаты, но и воины со всей Звезды. Обыкновенные мужчины и женщины хлопали по плечам самых диких из дикорожденных. Многие знамена казались знакомыми.

— Значит, Феннек командует тем, что осталось от моего старого Кобальтового отряда. У меня под началом тоже немало солдат, а вот это, несомненно, ранипутрийские драгуны Сингх... Может получиться. Ты, случайно, не узнаёшь флаги кремнеземцев? И что еще важнее, не согласятся ли твои соотечественники сменить командира за солидную надбавку к жалованью? Если мы...

— Полегче, полегче! — Мрачный поднял руки ладонями вперед. — В чем вообще дело? Хортрэп мне сказал, что тебя и весь отряд взяли в плен. Императрица заманила вас в ловушку, но потом обещала кобальтовым свободу, если они защитят Осенний дворец. Но я сразу могу сказать, что это не вся история, судя по... э-э-э... некоторым особенностям. — Он посмотрел на Чи Хён, и та залилась краской, гадая, насколько постаревшей кажется ему сейчас. — Хортрэп опять наговорил какие-то колдовские враки?

— Возможно, кое-какие подробности и не были упомянуты. — Чи Хён заставила себя сосредоточиться на насущных заботах. — Ты прав, Мрачный, мы должны спеть друг другу свои песни. Но сначала переберемся в более удобное место.

— Пожалуй, стоит поискать баню, — задумчиво кивнул Мрачный. — Ты когда-нибудь была в бане? Ну да, конечно же была. Гын Джу и Дигглби недавно показали мне, что это такое, — уверен, нам подойдет.

— Вообще-то, я говорила о тронном зале Самджок-о. — Чи Хён взяла его за руку и повела за собой, высматривая в толпе свою сестру Хёри. Пора было собирать войска. — Мы должны действовать быстро, пока непорочные не оправились от сюрпризов, которые принесло нынешнее утро. Но если объединимся с кобальтовыми братьями, то сможем атаковать императрицу всеми силами, прежде чем она поймет, что волк пробрался во двор ее дома.

— Подожди... — Мрачный насупил брови и оглянулся на усталых воинов и радостных горожан, собравшихся на улицах и площадях. — Собираешься устроить еще одну драку прямо сейчас? Тебе не хватило той, что уже была?

— Я должна спеть тебе кое-что еще, — ответила она. — Но ты прав: да, я собираюсь устроить еще одну драку.

— Проклятье, я так соскучился по тебе. — И он наклонил голову для поцелуя.

Глава 34 

Когда все разместились в немыслимо отвратительной каюте внутри тотанского морского чудища, которое должно было отвезти их обратно на Звезду, Лучшая выглядела такой подавленной, что Пурна боялась, как бы она не расплакалась. Пурна, как и Лучшая, любила добрую драку, и это была адски эпическая битва, но как обидно, что нельзя взять реванш у демонских ведьм, которые дважды тебя вздрючили! Да уж, это точно не в характере Лучшей, но что поделаешь, если ее характер пребывал в отключке?

Лучшая и Гын Джу еще долго после отплытия стояли посередине обширной пульсирующей кабины, очевидно не решаясь к чему-нибудь притронуться, но Пурна сразу заняла верхнюю полку — путь до Отеана неблизок, так почему же не воспользоваться возможностью поспать в теплом мешке из плоти? Настроение Гын Джу было таким же приподнятым, как у Пурны, хоть он и начал страдать от морской болезни еще до того, как живой корабль покинул допотопную белую гавань. Да, драка была забавной, но сама война оказалась безнадежно серьезной, а все серьезное, как непременно заметил бы Диг, безнадежно скучно.

Ну хорошо, почти все. Как бы он ни прикидывался беззаботным прожигателем жизни, остальные прекрасно знали, что у паши есть сентиментальная жилка толщиной в семь лиг. И Пурна, наблюдавшая за тем, как демон облизывал вкусный пол кабины, прекрасно знала, что есть одно существо, к которому Диг относится даже серьезней, чем к вечеринкам и подначкам.

Маленький пушистый сукин сын, словно прочитав ее мысли, подобно тотанским повелителям мертвецов, прекратил уборку мерзкой палубы и поднял черные бусинки глаз.

— Попрощайтесь с Принцем, ребята, — заявила Пурна, спрыгнув с полки на упругий пол и в последний раз почесав пса за ухом.

— Уже? — спросил Гын Джу, даже не попытавшись приласкать демона. — Я не удивлен, зная, с кем имею дело, но у тебя будет только один шанс загадать правильное желание. Зачем торопить события, если присутствие демона так полезно для здоровья?

— Избавиться от него никогда не рано, — сказала Лучшая и принялась выхаживать по каюте, мышечные стены которой наклонились набок.

Видимо, морское чудище делало поворот на большой глубине.

— Никаких желаний, — отрезала Пурна, снова взяв на руки песика, чтобы показать, что о нем все еще заботятся, даже если Лучшая и Гын Джу совсем не собачники. Она часто говорила: люди просто еще не поняли, что демоны — это тоже животные. — Но вы оба должны пообещать, что ничего не расскажете паше Дигглби, когда снова с ним встретимся. Если не будет другого выхода, можете, чтобы никто не подловил нас на вранье, признаться, что я связала демона в собаке, а потом отпустила его, но подробности... Они наверняка расстроят Дига.

— Дигглби любил это существо, — кивнул Гын Джу. — Я слышал от него столько историй о проказах любимца, что на всю жизнь возненавидел спаниеля. Почему бы не оставить Принца, чтобы он вернулся к старому хозяину? Совомышь Чи Хён раньше принадлежала ее второму отцу, и мне всегда казалось, что между ними сохранилась какая-то связь.

Принц посмотрел на Пурну так, словно хотел сказать: «Да, почему бы и нет?» Или просто у нее на губах остались крошки салата из улиток — с ним никогда не угадаешь.

— Диг — мой лучший друг, а с друзьями так не поступают. Он очень переживал оттого, что когда-то связал демона, а теперь я должна искушать Дига его старым щенком? Нет и еще раз нет. Принцу будет лучше, если его освободить, и мне будет лучше, потому что не придется рассказывать Дигу о том, как мы с его демоном оказались вместе... и о том, как я не отпустила его сразу, а придержала на всякий случай. То есть, конечно, это был умный ход, я уверена, что этот маленький проказник сохранил сухим мой порох в сыром Джекс-Тоте, чтобы я смогла пальнуть в ведьму. И все равно паше это не понравилось бы. Так что поклянитесь: Принца с нами никогда не было.

— Я не буду участвовать в обмане, — заявила Лучшая, только сильней раздражаясь от быстрой ходьбы. — Но и говорить о чем-то с твоим другом Дигглби не собираюсь.

— Дигглби — наш общий друг, — поправил ее Гын Джу. — Но я понял тебя, Пурна, и даю слово. А все-таки каким будет твое желание?

— Сказала же: никаких желаний, — ответила Пурна, обращаясь одновременно и к Гын Джу, и к Принцу. Она вспомнила услышанную от Дигглби жуткую историю о том, что демон просто растворился в тумане, после того как спас ей жизнь, и опустила пса на пол. — Принц, я освобождаю тебя, и никакой платы не нужно.

Адский зверь в образе собачонки с очаровательной грацией поднял голову и взглянул на Пурну.

— Сомневаюсь, что это делается именно так, — сказал Гын Джу. — Он должен выполнить какую-то работу. Прикажи ему что-нибудь.

— Ой, да много ты в этом понимаешь! — Пурна подбоченилась, задумчиво глядя на демона. — Я хочу, чтобы ты в обмен на свою свободу... чтобы ты отправился, куда захочешь, и вытворял все, что тебе заблагорассудится, ничем больше со мной не связанный.

Принц тявкнул на нее, а Гын Джу только собрался сказать что-то умное, как вдруг спаниель лопнул. Нет, не разорвался на окровавленные куски плоти, а превратился в серое облако, воняющее всем, что только может содержаться во внутренностях собаки. Всем пришлось спасаться бегством из лишенной окон каюты. Лучшая и Гын Джу закашлялись, а Пурна скорчилась от смеха. Они укрылись в каюте через коридор, и дверь, чавкнув, закрылась за ними.

— Ты не против? — спросил Хортрэп, подняв взгляд от груды пергаментов, которую ему предстояло разобрать.

Он сидел на полу, приспособив свой плетеный короб под столик для калди; монокль плотно вжимался в дряблую кожу лица. Хортрэп все еще казался бледной тенью себя прежнего, хоть и вырос за эти дни. Увы, восстановление его здоровья и возвращение былых размеров сопровождалось сильным гнилостным запахом, исходящим из-под мешковатой мантии. София устроилась на безопасном расстоянии от колдуна, возясь с еще большей горой документов. Мордолиз, каким-то образом забравшийся на верхнюю полку, зевнул, глядя на вошедших.

— Пусть помогают, — ответила София. — Вы все включены в состав посольства Джекс-Тота, и у нас впереди много важных дел. Можете разделить между собой мою пачку.

— Я не умею читать, — заявила Лучшая таким тоном, словно это был повод для гордости.

— Значит, вам достанется больше, — указала София Пурне и Гын Джу на документы. — Мы ищем в записях Цепи не самых безмозглых жрецов и монахов. Пока что список очень короток.

— Почему это от меня никакой пользы? — проворчал Хортрэп. — Это ведь я раздобыл драные записи. И я же нагнал страха на Народную Стаю и ее ручных цепистов, чтобы они уж точно прислушались к нашим советам.

— Потому что ты хотел принести их всех в жертву, а не собирать из наших ставленников новый святой престол. — София достала превосходную на вид трубку и аксессуары к ней, пока Пурна и Гын Джу делили документы. — Итак, ребятишки, мы ищем в судебных делах и списках епитимий всякие интересные проступки, что-нибудь такое, что доставляло беспокойство старой гвардии. Священников с хорошим послужным списком мы не хотим видеть у власти. Понятна мысль?

— Возможно, это прозвучит жестоко, — начал Гын Джу, — но Хортрэп поднял интересный вопрос. Почему бы их не казнить за все, что они натворили?

— Потому что против обезумевшей Черной Папессы взбунтовалось больше цепистов, чем мы ожидали, и нельзя обращаться с реформаторами из Диадемы так же, как со свиньями, что поплыли на Джекс-Тот, — объяснила София. — Кроме того, расправа над всеми без разбора — это именно то, чему подвергла бы своих врагов Вороненая Цепь. Неужто нам так хочется походить на цепистов?

— А еще она не желает делать из них мучеников, — добавил Хортрэп. — Забудем ту юную особу, говорившую мне о том, как она сожалеет, что не может их всех казнить. Притом что возле ее ног все еще топчется орудие, позволяющее исполнять подобные желания.

— Твой путь приятней, но мой лучше, — сказала София, набивая трубку. — Не будет Вороненой Цепи, появится другая секта, поэтому все, на что мы можем рассчитывать, — это повлиять на направление, в котором будут развиваться события. Дикорожденные священники из Диадемы и сочувствующие им, похоже, шагнули с верного копыта, но, памятуя о том, как они обошлись со мной и Индсорит, я не уверена, что можно оставлять их без нашего присмотра. Какой счастливый день для Матери Церкви, что у меня есть такие толковые помощники и мы способны сообща решить сложную задачу.

— Возможно, это глупый вопрос. — Пурна вынула трубку, постаравшись, чтобы София заметила, что вещица, вырезанная ею когда-то для Марото, теперь находится в более надежных руках. — Но почему Вороненая Цепь должна подчиняться любым нашим решениям, не говоря уже о таком важном, как избрание новых церковных лидеров?

— Причин много, — ответила София. — От политических до обычного стремления выжить. Вкратце можно объяснить так: если они не захотят облегчить мне жизнь, я им тоже ее усложню, причем охрененно, и они это прекрасно понимают. К счастью для них, Поверженная Королева сейчас легче идет на компромисс, и, поскольку все мои выдвиженцы на святой престол будут взяты из их числа, они не станут громко жаловаться.

— Может, тебе самой стоит обратиться в их веру? — предложил Хортрэп. — Вернешься на прежнее место, только поменяешь один трон на другой.

— Фу! — фыркнула София. — Не смешно.

— Я могу обратиться! — заявила Пурна, вообразив, какое будет лицо у Дигглби, когда тот узнает, что она откусила от его пирога.

— Ты, конечно, достаточно чокнутая, чтобы сойти за цепистку, — согласился Гын Джу, а затем сконфуженно покосился на Лучшую и добавил, предположив, что вечно хмурое выражение лица охотницы на этот раз вызвано его непочтительными словами: — Я не хотел никого обижать, Лучшая, просто пошутил.

— Обращение в веру — не повод для шуток, — заявила набожная Рогатая Волчица.

— Не могу согласиться, — сказал Хортрэп. — Три таких проказника, как вы, объединяются с Ассамблеей вексов — ну что может быть смешнее. Я бы даже примирился с концом света, лишь бы взглянуть, чем обернется такое обращение!

Пурне было бы противно признаться, что ничего не поняла в сказанном Хортрэпом, и она вздохнула с облегчением, когда Лучшая не дала словам колдуна повиснуть в воздухе.

— Что за глупые намеки? — возмутилась кремнеземка. — Каждый из нас скорее предпочтет смерть, чем союз с этими ведьмами.

— Несомненно, несомненно! — согласился Хортрэп, и всеобщее смущение вызвало на его ужасной физиономии еще более ужасную усмешку. — Только не говорите, что до сих пор не сообразили, для чего Ассамблея вексов заманила вас в свой тронный зал и продержала там до окончания ритуала.

— Никто нас никуда не заманивал, — возразила Пурна, с удовольствием приняв от Софии кисет и понимающий кивок насчет трубки с бочкообразной чашей. — Я ведь уже объяснила: мы похитили двух небесных демонов и забрались в логово тотанцев, потому что мы отчаянные ребята. А тотанцы подвесили нас над Вратами, чтобы допросить, потому что у таких отчаянных ребят наверняка должны быть важные сведения.

— О да, уверен, именно так все и было, — со смешком ответил несносный колдун.

— Хортрэп! — простонал Гын Джу. — Прояви снисхождение к жалким смертным, в равной степени лишенным как твоего могучего ума, так и непревзойденного чувства юмора. Умоляю, просвети нас!

— Ну хорошо, но только для того, чтобы положить конец твоему подхалимству. Больно смотреть, как ты принижаешь свои...

— Хортрэп! — перебила София, и ее раздраженный тон заставил колдуна наконец-то разлить калди.

— Ассамблея вексов затащила вас к себе на тот случай, если потеряет кого-нибудь в битве за Отеан. Трое одержимых демонами тотанцев отправились на поле боя, и Ассамблея припасла троих смертных — вдруг понадобится заменить павших собратьев. Самое интересное, что в этот день действительно погибла их новообращенная, так что по крайней мере один из вас очутился бы по ту сторону Врат, если бы не своевременное появление Софии.

Очевидно, такой поворот весьма позабавил бы Хортрэпа, но не Пурну... и не Гын Джу, и не Лучшую, и не Софию, судя по тому, с какими хмурыми лицами они слушали омерзительное хихиканье. Никто не назвал бы Пурну ревностной приверженкой Тридцати шести келий Угракара, но даже она знала легенды о Живом Святом и понимала, что бессмертие — это скорее проклятие, чем благословение. Не говоря уже о том, какую отвратительную разновидность бессмертия получила Ассамблея вексов! Оказаться в роли жертвы, брошенной во Врата, и принять в свою плоть демона... Что ж, по крайней мере теперь Пурна знала, какой кошмар будет ей сниться до самого конца ее проклятой жизни. Спасибо тебе, Хортрэп!

— Тогда у меня вопрос, — произнес Гын Джу. — Поскольку ты знаешь все обо всем и великодушно решил поделиться мудростью с нами, скажи, кто такая векс Ферлун, Добытчица?

Пурна оживилась при упоминании женщины из клана Шакала, к которой их привел Дигглби. Подумать только, в те счастливые времена статная Добытчица была самой страшной из ведьм, встретившихся на их пути! Не считая Хортрэпа, разумеется.

— Я еще в лесу Призраков говорил тебе, что не имею удовольствия ее знать, — ответил Хортрэп.

— Да, но после встречи с Ассамблеей вексов я уверен, что ты только притворялся ничего не знающим. Ферлун пользовалась древним почетным титулом Джекс-Тота, и это не похоже на простое совпадение. И раз уж у тебя с Ассамблеей старые счеты, я подумал...

— Ты не подумал, тебе только показалось, что подумал! — взорвался Хортрэп. — Будь у тебя мозги, чтобы думать, ты не стал бы всякий раз воображать обо мне самое плохое. Возможно, я пару раз подтасовал факты, но только для общей пользы, а в данном вопросе я до того честен, что самому противно. Если хочешь узнать о загадочных паяцах, которые льстят себе, присваивая дурацкие титулы, вроде этого «векс», тебе следует вернуться в Затонувшее королевство и опросить на вечеринке наших тотанских страдальцев.

Гын Джу нисколько не обиделся на грубые слова Хортрэпа, а только заговорщицки подмигнул Пурне. Он явно задел колдуна за живое, а значит, тема затронута весьма и весьма интересная. Возможно, после воссоединения с остальными Бездельниками надо будет снова отправиться в Тао и выяснить, кто же эта Добытчица на самом деле... Хотя стоит ли будить спящего шакала?

— А это неплохая идея, — сказала София, пока Пурна набивала трубку сложным способом, которому ее научил Диг. — И раз уж ты, Хортрэп, у нас такой затейник, почему бы не повторить для ребят историю, которую рассказал мне? Как один обжора не учел, что если он слопает одержимого демоном, то демон будет вечно таскаться за ним, как за ходячей могилой его приятеля. Уверена, они от души посмеются над тем, как ловко ты выкарабкался из западни.

— Мне не нравится концовка этой истории, — проворчал Хортрэп и прижал изуродованную руку к животу.

Теперь он выглядел не таким довольным, как раньше. Казалось, его вот-вот стошнит, и Пурна едва не посочувствовала бессмертному монстру, предавшему своих безумных сообщников еще в те времена, когда ее родина пребывала в младенчестве.

— Теперь мы будем называть тебя Хортрэп Могильщик, — продолжала подначивать его София. — Хортрэп Могильщик и его удивительный помощник Муравьиный Человек. Прекрасное название для водевиля. С помощью Марото ты сможешь успешно гастролировать, знаменитостью станешь.

Пришла очередь застонать Хортрэпу.

— Вот скажи, почему ты настаивала, чтобы мы отказались от возвращения через Врата? Тебе так не нравятся путешествия по Изначальной Тьме? Или это была лишь отговорка, чтобы получить возможность издеваться надо мной, сколько твоей душе угодно?

— Спору нет, это приятный бонус, — ответила София, забирая кисет у Пурны. — Что же до Изначальной Тьмы, я сыта ею по горло. Ноги моей больше там не будет.

— И моей, — сказала Лучшая.

— И моей, — присоединился Гын Джу.

— Конечно, конечно, ведь в брюхе у морского монстра, пахнущем, как тухлая ветчина, путешествовать куда комфортнее. — Хортрэп достал из своего кисета соленый леденец и бросил в рот.

— Меня можно уговорить на одно путешествие через Врата, — вслух подумала Пурна, — но сначала я должна встретиться с Неми и узнать, что она думает по этому поводу.

— А пока вернемся к работе, — предложил Хортрэп, многозначительно помахивая пачкой пергаментов. — Пока меня не вознаградили за все заслуги гнусным рассказом о том, как Пурна щупает мою ученицу.

— Во-первых, прощупывает, а во-вторых, бывшую ученицу, — поправила Пурна, и ее сердце забилось чаще, чем вибрировал живой пол в каюте, от воспоминаний о самой милой девушке из тех, с кем ей довелось целоваться. О девушке, которую она очень скоро опять сможет поцеловать, и не только... Внезапно Пурна ощутила непреодолимую тягу к омлету по-деревенски.

— Мм... — протянул Гын Джу, рассматривая верхний лист своей стопки с куда большим интересом, чем тот, который удалось изобразить Пурне. — Просто хочу убедиться, что правильно понял задачу: все, что мы должны сделать, — это отложить в сторону судебные документы и тому подобное, чтобы вы смогли отобрать кандидатов? Мы не ищем конкретного человека, только священников из тех, кто посмел бодаться с прежним руководством Цепи?

— Именно этим мы и занимаемся, — ответила София. — Еще я составляю список возможных новых правителей Диадемы, и когда мы с Хортрэпом его проверим, сможем наконец выбить пепел из трубки. Ах да, я хотела спросить: у твоего приятеля Дигглби и правда дядя кардинал или это какая-то недоступная моему уму шутка? У Цепи такие нечестные правила, что высшие посты в ней могут занимать лишь те, чьи семьи уже не в первом поколении связаны с церковью. И чтобы все выглядело законно, мы предпочли бы согнуть эти правила, а не сломать их.

— Он рассказывал, но я не помню, кардинал его дядя или епископ, — ответила Пурна, держа перед глазами исписанный затейливым почерком лист. — Это не на непорочновском — не могу прочесть.

— Жаль, что твой паша не девственник, а то мы разом решили бы все проблемы.

Раскуривая трубку, София закашлялась при этих словах Хортрэпа.

— Э-э-э...

Пурне не хотелось затрагивать тему сексуальной жизни ее друга — или отсутствия таковой. Но что, если он получит должность, о которой мечтал всю жизнь? Помнится, Диг говорил, что восхищен утонченным стилем кардиналов и роскошью их приемов.

Хортрэп вынул из глаза монокль, а София положила трубку, и оба напряженно уставились на Пурну.

— Что значит «э-э-э»? — спросил Хватальщик.

— Ну, в общем, так забавно, что вы об этом заговорили...

Глава 35 

Поначалу Чи Хён собиралась устроить настоящий спектакль, но в конце концов решила, что это будет изящная, но скромная церемония с участием самых необходимых официальных лиц, а также близких друзей и родственников. Приглашенным позволили выбирать цвет одежды, под запретом была лишь белая. В последние пятьсот лет Отеан и так слишком часто носил траур, а сейчас появился повод для радости.

Праздничные лодки, построенные в новых доках севернее Зимнего дворца, лениво скользили по Отеанскому озеру. В прозрачной воде можно было рассмотреть, как вьются, словно щупальца спрута, могучие корни, сплетаясь с отражением упирающихся в самое небо ветвей. Спящие Жрецы придавали большое значение Пеплу Врат, его объявили результатом вмешательства мирового духа, в последний момент пришедшего на помощь смертным.

Чи Хён, прочитавшая много зловещих легенд, а затем взглянувшая на дерево своим демонским глазом, не очень-то в это верила. Не потому, что глаз открыл ей нечто особенное, а как раз потому, что не смог, — и это само по себе уже много значило. От того места, где исполинский ствол исчезал в водах озера, и до того, где самые верхние ветви касались облаков, Пепел Врат казался чистейшей эбеновой пустотой. Черный силуэт так притягивал к себе Чи Хён, что едва не вызывал тошноту. За все время ее скитаний по диковинным мирам это был первый — если не считать сами Врата — предмет, непроницаемый для демонского глаза. По крайней мере, пока непроницаемый. Но хоть она и чувствовала знакомый зуд, побуждающий пристальней взглянуть на загадку, однако не поддавалась искушению и возвращала повязку на место. Придет время, и Чи Хён вернется к изучению силуэта, а Двор Спящих Жрецов обязательно опередит ее. Но сейчас, похоже, все уверены, что силы, скрывающиеся в этом дереве, надежно связаны.

Во всяком случае, связаны до поры, но никогда не вредно относиться к неизвестному со всем почтением. По этой причине ее миниатюрный флот трижды обогнул толстый, как башня замка, ствол, обвив его на последнем круге еще одной связкой из ограждающих лент, и лишь затем двинулся дальше. Предосторожность тоже не бывает излишней.

Под кобальтовыми небесами они проплыли мимо затонувших развалин внутренней стены и Осеннего дворца, где, по словам Юнджин, теперь держала свой двор рыба гарпия, и дальше, по каналу, проходившему сквозь внешнюю стену. Озеро воспользовалось прорехой в обороне Отеана, чтобы вырваться из окружения стен, и теперь его дальний берег располагался на бывших тыквенных полях. При виде маленького белого храма, выступавшего из воды, словно бакен, у Чи Хён навернулись слезы: много лет назад он напоминал ей маяк. Отсюда все и началось — ее сомнения и победы, горести и подвиги. Вполне подходящее место, чтобы закончить эту главу ее жизни и приступить к новой. И какое счастье, что трое лучших друзей сейчас рядом.

Чи Хён оглянулась на них с бака, где обсуждала со своими сестрами, уместно ли будет, если Юнджин завершит церемонию горловым пением. Отыскать Чхве было несложно, вместе с другими гвардейцами Самджок-о она стояла у борта соседнего корабля. В новых доспехах нефритового оттенка, с имперской саблей на боку, ее бывший страж доблести выглядела впечатляюще, но даже с такого расстояния Чи Хён видела небывалую хмурость на ее лице. Марото становилось все хуже. По словам Мрачного, часто навещавшего дядю, тому недолго осталось пребывать в мире смертных, и привязанность Чхве к Негодяю была столь же очевидной, сколь и неожиданной.

Не менее неожиданно и то, как упорно Марото цеплялся за жизнь, — судя по всему, он был ранен и отравлен еще до того, как пролетел сотню футов, свалившись с ветки Пепла Врат. При падении с такой высоты вода покажется тверже стали. Мрачный считает, что Марото еще жив лишь благодаря желанию еще раз встретиться с друзьями. Если это правда, то он может умереть в любую минуту, потому что София уже прибыла в Зимний дворец вместе с Пурной, Хортрэпом, матерью Мрачного и, конечно же, Гын Джу. Если бы они явились на час позже, бывший страж добродетели не смог бы участвовать в церемонии. Чи Хён вытянула шею, чтобы разглядеть его, пока корабль подплывал к храму, от похода к которому Гын Джу так пылко пытался отговорить ее во время Церемонии Равноденствия в те далекие времена, когда они оба были совсем юными.

Наконец-то она увидела его на третьем, последнем корабле. Гын Джу с Мрачным стояли у борта, держась за руки, и глаза Чи Хён снова повлажнели. В другой ситуации при виде двух красивых мужчин у нее бы повлажнело и кое-что еще, но сейчас предстояла торжественная церемония, и она отогнала нескромные мысли... после секундного сожаления.

— Ваше изящество, — произнес Феннек, подходя к ней по палубе, усыпанной листьями гинкго и цветами гибискуса, — Двор Спящих Жрецов сообщил мне, что осужденная отклонила ваше предложение обратиться к публике с последним словом.

Он до сих пор щеголял в мундире кобальтовых, несмотря на недовольство иных непорочновских военачальников. Феннек готов был подать в отставку, но Чи Хён сказала, что он может носить все, что захочет, учитывая то, чем обязаны острова кобальтовым за помощь в защите Отеана, а заодно и то, что переворот вышел практически бескровным.

— Я же тебе говорила, — вставила Юнджин.

— Доброе утро, генерал Феннек, — поприветствовала его Хёри.

Ее парадный мундир был украшен синими разводами, награды вывешены напоказ. Некогда младшая сестра Чи Хён переняла кое-что из лоска Усбанского Лиса, но Феннек терпел это с присущим ему обаянием. Хотя однажды в подпитии пошутил, что если бы у Канг Хо родился сын, вот тогда... В отместку Чи Хён дернула его за хвост, — возможно, она тоже немного перебрала.

— И вам доброе утро, генерал Хёри и сестра Юнджин, — ответил он, энергично отдав честь. — Вы ничего не хотите передать Двору, пока мы не начали?

— Может, спросишь еще раз, почему они не хотят провести выборы, если достойная правительница предопределена самими небесами? — предложила Чи Хён.

— Мы уже обсуждали это, и опять обсуждали, и еще раз обсуждали — время неподходящее, — заявила Юнджин, поддерживая свой новый ковен.

Чи Хён поначалу обрадовалась, когда старшая сестра выяснила, что их первый отец был членом своеобразного тайного общества, а значит, у семьи Бонг имеются давние связи с той силой, что скрывается за троном Самджок-о. Но с тех пор как Юнджин вошла в состав Двора Спящих Жрецов, от этой девчонки одни неприятности.

— Время всегда подходящее для того, чтобы сбросить оковы тирании, — возразила Чи Хён, на что Хёри фыркнула и указала на широкие браслеты сестры:

— Я бы предложила начать с этих оков, ваше изящество, но боюсь, что вы сломаете свои тощие пальцы.

— Не беспокойся, как-нибудь сброшу.

— Сестры, — объявила Юнджин таким повелительным тоном, какой удается только старшей сестре, — мы прибыли.

Да, они прибыли. Глубоко вздохнув, Чи Хён поднялась с похожей на трон скамьи, и все гости на трех кораблях тоже встали. Суда подошли ближе и развернулись по сторонам света, символизируя три уцелевших дворца Отеана: корабль императрицы — к северу, охранный — к востоку, а самый маленький, на котором плыли только осужденная и надсмотрщики, — к югу. Их цель располагалась к западу.

С южного судна спустили длинные сходни, затем со второго и с третьего, образовав широкий мост от носа меньшего судна до ступеней храма Пентаклей, возле которых плескались воды озера. В молчании все наблюдали, как свергнутую императрицу вместе с ее демоном-единорогом выводят из каюты.

У Чи Хён чаще забилось сердце. В глубине души она надеялась, что Рюки согласится на другой приговор — более чем справедливый и более чем заслуженный. Но бывшая императрица предпочла Врата изгнанию на Хвабун. Может быть, верила, что найдет способ отомстить, как нашли его сестры Бонг. А может, просто понимала, что шансов уцелеть за Вратами больше, чем на острове, где по ее приказу уничтожили все живое, посыпали солью землю и отравили воду, превратив маленький рай, где Чи Хён провела свое детство, в бесплодную скалу на краю моря Призраков.

Они прошли по мосту к храму Пентаклей — женщина и демон. Чи Хён в самом деле не ожидала, что до этого дойдет, — думала, бывшая правительница освободит своего демона и сбежит задолго до исполнения приговора. Но каждое утро оказывалось, что заключенная все еще сидит в клетке вместе с ухмыляющимся единорогом. Возможно, после всего, что случилось с ее семьей и ее городом, Рюки утратила желание бороться... или единорог услышал, куда их собираются сослать, и отказался от предложенной свободы, как иногда поступают могущественные демоны.

Чи Хён ощутила неожиданный прилив эмоций, когда заклятый враг, отнявший у нее обоих отцов, сошел на ступени храма Пентаклей. Она подняла свой черный меч и направила на Рюки, повторив движение, которым когда-то безмолвно пообещала вернуться и отомстить за родных и друзей. Но как бы ни хотелось Чи Хён, чтобы Рюки обернулась и вспомнила это мгновение, ей не доставили такого удовольствия. Поверженный тиран и ее демон вступили во Врата, не оглядываясь назад.

Чи Хён предстояло вскоре отправиться следом. Она должна вернуться и забрать тех из Кобальтового отряда, кто не мог пойти в бой и остался ждать, когда закончится война за Звезду. В торжественный день изгнанники гордо прошествуют домой из храма Пентаклей, но это случится не нынче. А пока над Отеанским озером висит тишина, и императрица Чи Хён Бонг, получив от предшественницы последний урок, пускается со своими подданными в обратный путь.

Глава 36 

Остановившись на сходнях, они смотрели на дерево, пытаясь осознать его невероятные размеры. Ничего не получалось. Рядом с ним Зимний дворец казался охотничьей избушкой, а стены Отеана — деревенскими заборами. Врата Врат внезапно закрылись, но одержимый демоном жрец, изрядно напугавший Софию разговорами о Той, Что Придет, оставил весомое подтверждение своим словам, и при взгляде на величественную рябину у Холодного Кобальта волосы встали дыбом. Конечно же, и сам жрец, и демон, поселившийся в нем, — безумцы, если не хуже того, и кто знает, насколько буквально следует понимать их слова... Но откуда бы ни росло это дерево и что бы ни означало — охренеть, какое оно огромное!

Их высадка на берег из утробы левиафана привлекла немало зрителей. София ненавидела зевак, но если подумать, когда в последний раз ее забрасывали конфетти, а не чем-нибудь значительно более твердым? Протолкавшись наконец сквозь толпу, она поняла, что многие собрались здесь вовсе не затем, чтобы поприветствовать гостей, а чтобы взглянуть на вопиющее издевательство над законами природы, в чреве которого они приплыли.

Многие, но не все. Не успели прибывшие отойти от толпы и на дюжину шагов, как группа непорочных в военной форме отвела Гын Джу в сторону, а когда Пурна и Лучшая возмутились, им объяснили, что его присутствие необходимо на государственной церемонии.

Однако они еще долго не желали успокоиться. В конце концов, у них были свои планы: отыскать всех старых друзей и напиться вдрызг в честь окончания войны, и с этой замечательной идеей согласились даже София и Хортрэп. А еще не помешало бы помыться после очень-очень долгого заточения в живом корабле.

Следующий, кто повстречался им на пристани, выглядел еще более сурово, чем непорочные, пришедшие за Гын Джу. Это была молодая, хрупкая женщина, носившая на лице металла больше, чем кузнец — в фартуке. Лучшая и Пурна наперегонки бросились к ней: одна — чтобы обнять, другая — чтобы расспросить. София и Хортрэп остановились на почтительном отдалении, поскольку было очевидно, что девушка принесла дурные новости.

— Моя ученица Неми, — представил незнакомку Хортрэп, моргая, будто сова от солнечного света, а Мордолиз, стоявший между ними, зевнул и потянулся.

— А, вторая ведьма, — кивнула София, у которой разболелась голова от блеска ступенчатых крыш. — Пурна тараторила о ней всю дорогу. Во имя шестерых демонов, которых я связала, как эта симпатичная девочка попала к такому гоблину, как ты, Хортрэп?

— Я вырастил ее из яйца, веришь?

Хортрэп театрально приподнял брови и зажег воняющую лавандной и прелой промежностью трубку, которую София запрещала ему курить в их прежнем тесном жилище. Хватальщик говорил с той убийственной серьезностью, что сопровождала все его шуточки, которыми София успела пресытиться в долгом путешествии. В перерывах между затяжками он произнес:

— Это... действительно... интересная... история.

— Оставь ее для следующего плавания. — София заметила, что Неми развернулась и пошла к выходу с пристани, а Пурна и Лучшая направились следом. — Эй, дамы, куда это вы?

— А-а-а... Э-э-э...

Пурна, похоже, увидела что-то крайне интересное у Мордолиза меж ушей.

— Мой брат тяжело ранен, но он просил вас обоих не тревожить его, — заявила Лучшая, всегда готовая сказать правду, даже когда правда кажется обидной.

— Что за бред? — проворчала София. — Если бы я теряла зуб каждый раз, когда Марото посылал меня далеко и надолго, сейчас бы сосала яйца, как...

Она хотела сказать «как Хортрэпова мать», но осеклась, увидев, как чудаковатая ученица Хватальщика сверкнула на нее глазами.

— Раны очень тяжелые, — повторила девушка. — И у его постели едва хватает места даже тем, кого он рад видеть.

— Послушайте, я все улажу, — пообещала Пурна, похлопав одной ладонью по руке Софии, а другой — по руке Хортрэпа. Она помолчала, давая им возможность осознать, как редко кому-то удается подобное, и продолжила: — Скор на драку и скор на прощение — таков уж наш приятель. Дайте пять минут для приватного разговора с ним, и он сам попросит, чтобы вы пришли.

— Ну конечно, — хмыкнул Хортрэп, но отпустил Пурну и Лучшую, не поднимая крика о том, что непременно должен стоять возле постели Марото.

Интересные дела.

Менее интересным, но куда более острым был вопрос: когда это София успела превратиться в багаж, который можно отодвинуть в сторону вместе с Хортрэпом? Тревожный звоночек, пусть даже и первый... Но с этим пока ничего нельзя было поделать, разве что постараться с пользой провести свободное время.

— Ну что ж, старый ночной кошмар, как насчет того, чтобы наесться до отвала, напиться до блевоты, а потом накуриться и прийти в себя? В таком порядке, и я угощаю.

— С удовольствием бы, но, похоже, я чем-то прогневил Вздор Сопящих Живцов, — вздохнул Хортрэп и указал трубкой на флагшток у края причала.

Прислонившись к нему, стояла пожилая женщина, и, как только София прищурилась, чтобы ее рассмотреть, из-за флагштока выступила еще одна фигура в желтых одеждах, а за ней еще одна и еще... Их аж пять покинуло укрытие, узкое даже для одного. В дополнение к непорочновским нарядам они надели золотые маски и такого же цвета шляпы из конского волоса. У каждого был посох с резным изображением какого-нибудь животного — сразу вспомнился посох с совой, которым раньше владел Хортрэп.

Хватальщик похлопал Софию по спине и, прежде чем прибавить шагу, сказал:

— Постарайся не вляпаться в неприятности и помни: теперь тебя, как посланника страны монстров, уничтоживших половину этого города, ненавидят, как никогда раньше, в твоей богатой на ненависть жизни. До скорого!

— До скорого! — попыталась София скопировать его беззаботный тон, но по фырканью Мордолиза поняла, что не произвела особого впечатления.

— Привет, — произнесла женщина с внешностью жительницы империи в непорочновской одежде, когда София уже почти проскочила мимо нее, торопясь убраться с солнцепека.

А вот Мордолиз остановился, требуя, чтобы его приласкали, и энергично махая хвостом. София едва не споткнулась об одолженный у нее же самой сапог. С этими седыми волосами женщина выглядела намного старше.

— О, привет!

Да, времени прошло не так уж и мало, а волосы, конечно же, обесцветились в путешествии через Врата, и все же София не могла поверить, что Индсорит выглядит настолько лучше, чем в их последнюю встречу, и что она дожидалась здесь Софию.

— Ты уж не по мою ли душу явилась?

— Кобальтовая София, Баньши-с-Башкой, — проговорила Индсорит, скрестив руки на груди. — Ну с чего ты взяла, что это совершенно невозможно?

— Может, если пропустим по пинте, а лучше по дюжине, наши благородные умы разгадают эту загадку, — предложила София. — Что скажете на это, ваше величество? — На лице Индсорит мелькнула надменная усмешка. Но при этом милая. Вероятно, намного милей, чем та, с которой София отвесила поклон. — Это большая честь для меня, ваше величество.

Всего лишь пинта.

Ну хорошо, всего лишь чаша рисовой настойки, но это не настолько важно. Важно, что все казалось будничным, несмотря на все причины, по которым такого не могло быть. Они сидели за лакированным столом, поглощали неприличное количество разнообразной еды, пили и болтали о всякой ерунде — так кумушки обмениваются накопившимися за недели сплетнями.

И это было прекрасно. Никаких трагедий, хотя весь мир провалился бы в Изначальную Тьму, не одолей они кошмарного врага в той демонической битве. Никакой романтики, хотя Индсорит уже начала подозревать, что за флиртом Софии скрывается нечто большее, чем глупая привычка. Это было просто... прекрасно. София настояла на том, что сама закажет ужин, и это было так старомодно, что не раздражало, а, наоборот, умиляло, и следовало признать, что она разбиралась в непорочновской кухне. Эти сочные рыбные котлеты и осьминог в соусе чили казались едва ли не лучшим достижением рода человеческого.

Час за часом, блюдо за блюдом. Они все говорили и говорили, но ни та ни другая свергнутая королева не заводила речь о том, что происходило с ними в Диадеме с того момента, как их разлучили в Высшем Доме Цепи, и до встречи у края Врат. Когда-нибудь они доберутся и до Народной Стаи, но нынешним вечером поминать ее не хотелось. Точно так же мысли Индсорит не возвращались к отцу с матерью; ее не посетили даже призраки братьев, как ни трудно в это поверить. Не было никаких гостей за их столом, и, когда дневной свет за растворенными окнами померк и зажглись лампы, они по-прежнему оставались парочкой чужестранок, веселившихся в непорочновской таверне.

Они много смеялись. Смеялись над самыми тупыми шутками, как будто в свое время не обвиняли друг друга в самых глубоких, самых мучительных ранах. Как будто не стремились жестоко отомстить, не строили планы о том, как низвергнуть противницу в грязь и размазать подошвой, точно презренного червя. Они смеялись над тем, как София внезапно оказалась посланницей таинственной страны, в которой одиннадцать бессмертных человекоподобных существ управляют неисчислимым множеством разумных насекомых и удивительных монстров. Смеялись над новой стрижкой Индсорит, случайно совпавшей с непорочновской модой. Смеялись над идеей насчет повторного поединка, родившейся у Индсорит, и над результатом борьбы на руках, заменившей бой на мечах. Смеялись до тех пор, пока хозяин таверны вежливо не попросил их вести себя потише. Они смеялись над добродушным демоном Софии, вилявшим хвостом под столом, когда Индсорит бросала ему кусочки печеной свиной грудинки. А потом смеялись над тем, что они смеются.

А когда все кончилось, София оплатила счет. И в этом не было ни хрена плохого.

Глава 37 

Неми предупредила Пурну, что он совсем плох, и повторила не меньше дюжины раз по дороге к его комнате в Зимнем дворце, так что Пурна была готова увидеть его полуживым. Даже умирающим, поскольку она всякого навидалась и могла бы понять даже то, о чем Неми умолчала. Но вот к чему она не была готова, так это увидеть Марото настолько постаревшим.

Когда за ее спиной задвинулась ширма, а Лучшая любезно осталась ждать вместе с Неми снаружи, к горлу подступил комок. Конечно, отчасти в этом была виновата каменная непорочновская кровать, лежа на которой каждый был бы похож на древнего тотанского жреца. Но не только кровать, даже не наполовину. Хуже всего выглядели некогда темные волосы — гордая стрижка ежиком исчезла, сменившись длинными седыми лохмами, вдобавок еще и жидкими, поскольку местами кожа была содрана. Казалось, линия волос отступила назад, зато, как у нищего, отросла неопрятная борода, а закрывавшая пол-лица темная повязка казалась чем-то средним между этими гадкими крайностями. Пепельно-серая кожа и множество новых морщин тоже не красили Негодяя. Старый сукин сын выглядел так, будто его засолили в бочке с огурцами, а потом бросили выцветать на ярком солнце.

— Да, я тоже плачу, — сказал он, усаживаясь на подушках. — Просто тебе этого не видно, потому что я оставил глаз на другом конце Отеана.

Тут-то Пурну и прорвало, поскольку, как бы он ни изменился, как бы ни ослаб, голос остался прежним. И она кинулась к Марото так стремительно, что ее слезы, должно быть, забрызгали закрывавшие окна ширмы. Неми просила не обнимать его слишком крепко и вообще по возможности не прикасаться, но Марото не обязан был соблюдать эти дурацкие правила. Он усадил Пурну рядом на кровать и прижал с такой силой, что едва не сломал что-то у нее внутри, а вовсе не у себя.

Так они и сидели очень-очень долго, не говоря друг другу ни слова. Не в силах ничего сказать. И не нуждаясь в этом.

Когда же наконец он отпустил Пурну, та решила, что глаза Марото поменялись местами, потому что оставшийся глаз покраснел и сочился кровью, пропитавшей половину ее волос. Она посмотрела на измученное, изуродованное лицо, взяла трясущуюся огрубевшую руку в свою... и они засмеялись над собственными слезами, как способны только лучшие друзья.

— Я догадывался, что неважно выгляжу... — удалось наконец выговорить Марото, и оба снова прыснули от смеха.

Так уж повелось испокон веков, что одни глупые шутки порождают другие, еще более глупые, и чем дальше, тем глупее, поскольку каждому известно, что только смех способен отогнать Черную Старуху, когда она приходит за тобой. Рогатые Волки относились к таким вещам слишком серьезно с самого начала.

— Вот дерьмо! — Пурна тут же приглушила голос и наклонилась ближе. — Между прочим, там, снаружи, твоя сестра. Хочет увидеться с тобой.

— Правда? — Марото закатил единственный глаз. — В самом деле дерьмо. Решила добить меня?

— Ты должен с ней поговорить, приятель. Она же тебе родня... А еще она крутая.

— У тебя всегда было туго с чувством юмора. Мы оба знаем, что из всей моей родни крут только я.

— Ну, Мрачный тоже неплох... — начала Пурна и осеклась, сообразив, что получила от Неми только обглоданную косточку. — Вы ведь с ним помирились? Мы не виделись с самого леса Призраков, но Неми сказала, что он часто навещает тебя, вот я и подумала, что вы...

— О да, мы помирились. — Марото улыбнулся скорее собственным мыслям. — И да, он мотается туда-сюда как сумасшедший. Ты не поверишь, он говорит, что сделал мне и своей подружке одинаковые повязки. Так что мы многое с ним наверстали, и он действительно неплох... Но неплох — это не совсем то же, что крут.

— Пожалуй что так, — согласилась Пурна. — Надеюсь, ты не рассердишься за то, что я приняла его в Бездельники, пока мы вместе разыскивали тебя. Не сомневайся, он это заслужил.

— Вот дерьмо-о-о! — Марото попытался сесть и закашлялся. Потом справился с приступом с помощью ячменного чая и продолжил: — Мои засранцы. Бездельники Марото. Тебе рассказали, кто еще вернулся вместе с Чи Хён?

— Во-первых, единственный настоящий засранец среди нас — это ты, а во-вторых, я только что вылезла из вонючей утробы живого корабля-монстра, так что никто не успел мне ничего сообщить, кроме того, что я должна увидеться с тобой как можно скорее, потому что ты можешь загнуться в любую минуту. — Пурна проглотила комок в горле. — Но ведь это неправда? Неми поставит на ноги кого угодно...

— Ты будешь о-о-очень удивлена, когда узнаешь, кто еще среди нас засранец, — ответил он, покачав бровью. Этот столь же мучительный, сколь и фальшивый мимический жест не предвещал ничего хорошего, но Марото продолжил, пытаясь сменить тему разговора, как поступал всегда, когда не устраивал Театр Суровой Правды: — Что касается другого вопроса, то, раз уж никто не проболтался тебе о сюрпризе, который приготовила Чи Хён, я тоже ничего не скажу. Тебя ждет адское потрясение...

— Расскажи! — взмолилась Пурна, не в силах больше подыгрывать. — Расскажи, Марото, я смогу это выдержать.

Он вздохнул и посмотрел на свои руки. Они были такими слабыми. Затем взглянул на Пурну и сказал:

— Знаю, что сможешь. Никогда в тебе не сомневался. Я просто... не решаюсь произнести это вслух. Придвинься, на ушко шепну.

Пурна придвинулась, подозревая, что он хочет засунуть ей в ухо мокрый палец или выкинуть нечто в этом же духе.

Лучше бы Марото так и сделал. Но он рассказал ей правду.

Это было самое трудное, но теперь Марото мог наконец успокоиться. И не важно, поверила Пурна или решила, что ей пудрят мозги: он в самом деле искренне верил, что они снова встретятся. Лучшие друзья всегда встречаются снова, в самых невероятных местах.

Это была бы самая подходящая заключительная нота, но хороший актер черпает энергию даже из перегруженной деталями пьесы. И Марото позвал свою сестру сразу после того, как чмокнул Пурну в щеку и отправил на незапланированное свидание с необъяснимо постаревшими герцогиней Дин и графом Хассаном. Он не дурачился, он действительно хотел побыть с ними... хотел, но не заслуживал. Для человека, поставившего раком всю Звезду, чтобы спасти собственную задницу, мучительная смерть в одиночестве — не самое жестокое наказание.

Конечно же, он не остался в одиночестве. Лучшая прокралась в комнату так, словно охотилась во вражеских угодьях, смерила его взглядом, как хищника, чьи клыки могли оказаться длинней, чем ее ножи. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз видел сестру, но до чего же она постарела.

Ну что ж, если она не собирается заговорить первой, то и он... Однако после долгой минуты, в течение которой Лучшая смотрела на него так, словно хотела испробовать новый способ свежевания дичи, одним лишь взглядом, он прочистил горло и произнес:

— Привет, сестра.

— Те трое за дверью говорят, что ты забрался туда.

Первые слова, сказанные ею брату за десять с лишним лет. Как похоже на нее!

— Да. — Марото усмехнулся, припомнив свои злоключения. — Что-то вроде того. Я прыгнул на огромный глаз, но он превратился в дерево. Попробовал спуститься, но... э-э-э... сорвался. В общем, долгая история.

В первый раз на его памяти Лучшая улыбнулась. Во всяком случае, попыталась — трудно сказать наверняка, потому что это далось ей нелегко. Она подошла к постели:

— Расскажи мне ее, брат.

Марото обдумал все странности этой сцены. Многие сцены выглядели довольно странно, когда в них была замешана его семья.

— Хорошо. Но только потому, что тебя хвалила Пурна.

— Она меня хвалила?

Ее голос был таким же жестким, как и взгляд, но Марото лишь сейчас заподозрил, что под коркой грубости прячется душевная мягкость.

— Похоже, у тебя тоже есть песня для меня, но хозяин должен похвалиться первым, — сказал Марото, чувствуя, что ему уже не столь противно развлекать сестру.

Он даже подумал, что и все прочее могло бы на самом деле оказаться не таким уж и плохим, если бы у него хватило смелости взглянуть этому прочему прямо в глаза. Все, от чего он убегал и к чему не успел подступиться... А затем Марото засунул все это дерьмо туда, где ему и место, чтобы спеть сестре лучшую из всех проклятых песен, какие она когда-либо слышала.

Сюда могло бы прийти куда больше людей, чем на ее похороны. Его многие любили, и многим он был должен. Но в подобных вещах соревноваться глупо. Важно то, что он больше всего хотел, чтобы пришла именно она.

София оставила Мордолиза снаружи. Придет время, когда она будет кормить его вдоволь, и это неизбежно, но сейчас ему не достанется ни капли. Ширма задвинулась у нее за спиной, и София подошла к каменному ложу.

Но, даже видя Марото перед собой, она все равно не могла поверить. Словно отчаявшийся ребенок, пыталась обнаружить в угасшем теле биение жизни. Царапала холодную кожу ногтями, внушая себе, что это всего лишь восковая копия. Перепробовала все, что делала с Мордолизом в Службе Ответов, словно варвар тоже был спящим демоном, которого можно пробудить, если знать секрет. Не могла принять случившееся; не могла поверить, что он не даст ей возможности проститься. Не позволит сказать, что она сожалеет о том, как изощренно и часто они ранили друг друга.

Но он это сделал. И, уже обернутый саваном, нанес последний укол в их фехтовальном поединке, длившемся всю жизнь.

Оставил ей запечатанное письмо с буквой «С».

Она не хотела замечать эту бумажку, пыталась отказать ему в последних словах, как он отказал ей... но не смогла. Вскрыла конверт, и крошки багряного воска посыпались на серебряную монету, прикрывавшую его глаз. В предутренних сумерках быстро прочитала написанное, потом еще раз, а потом смяла лист в кулаке, которым медленно ударила в холодную грудь Марото, словно надеясь хотя бы сейчас достучаться до его глупого сердца.

В это мгновение София ненавидела его не за то, что он сделал, а за то, что не рискнул дать ей возможность простить его.

И ненавидела себя за то, что была такой стервой, сумевшей вселить этот страх в душу своего лучшего друга.

Глава 38 

Мрачный очень утомился от тех забав, что они проделывали, когда опробовали приобретенный Гын Джу страпон, но никак не мог уснуть. Уже давно нужно было встать, а не сопротивляться до последнего, надеясь задремать, но это лишь доказывает, что, несмотря на множество полученных от жизни уроков, есть такие ошибки, которые ты будешь совершать снова и снова. Он медленно и осторожно снял со своей груди руку Чи Хён и выбрался из широкой каменной кровати. Сон и все, что с ним связано, — это еще один предмет, в котором непорочные разбирались лучше, чем кто-либо другой за пределами Кремнеземья. Обычно Мрачный прекрасно засыпал на плоском матрасе, но только не сегодня. Перешагивая через разбросанную по всей огромной спальне одежду, он добрался до раздвижной стены, сквозь которую пробивался лунный свет, тихо отодвинул панель и вышел на балкон.

Он сомневался, что когда-нибудь привыкнет к этому зрелищу — к горным хребтам из залитых лучным светом крыш, что тянулись до самого озера. Чи Хён утверждала, что Весенний дворец еще красивей, но как мог Мрачный хотя бы представить себе такое? В какой-то момент все вокруг становится прекрасным, как кудри младенца, и лучше быть уже просто не может.

Еще недавно он неуютно чувствовал себя под открытым небом — мерещилось, что из-за каждого облака к нему подкрадывается Безликая Госпожа. Теперь, когда песня удалась на славу, он не отказался бы встретиться снова с богиней, чтобы поприветствовать, ударив в ее могучий кулак своим, и поблагодарить за помощь. Однако он все еще тревожно озирался бессонными ночами вроде этой, хотя различал только величественный силуэт рябины, раскинувшей ветви в небе над городом.

Это не совсем то же самое, что вернуться к затухающему костру, возле которого тебя ждет дедушка, — но очень близко, ближе некуда. Временами Мрачный думал, что не спешит забраться на дерево и отыскать черное копье, которое дядя Марото оставил на одной из ветвей, по одной-единственной причине: он постоянно чувствует, как старик наблюдает за внуком, в какой бы части Отеана тот ни находился... Ну хорошо, еще и потому, что подъем получился бы очень тяжелым и Мрачному, с его везением, пришлось бы обыскать слишком много упирающихся в небо веток.

А может, дед избавит его от неприятностей, свистом даст понять, на какой ветке подстерегает опасность? С этим старым Волком ни в чем нельзя быть уверенным. Когда рассчитываешь на доброе отношение, он вдруг делается жестким, как алмазный ниппель[17], а когда ожидаешь, что дед рассердится, он ни с того ни с сего улыбается тебе и угощает биди.

Мрачный вздохнул и залюбовался рябиной, чья бледная кора мерцала под луной, словно дерево было вырезано изо льда. Напрягая глаза, он даже с такого расстояния смутно видел бесплотных демонов, скакавших по ветвям. Когда Мрачный был еще щенком, мать и дед часто рассуждали о его глазах снежного льва — проклятие это или благословение, дар богов или метка демонов. Но здесь, на Непорочных островах, люди, похоже, не видят большой разницы. Дух, он и есть дух, далекий от понятий добра и зла, хорошего и плохого. Мрачному нравилась такая трактовка, хотя он был уверен, что его новообращенная мать ни за что не согласится с этим.

Легкий морской ветерок взъерошил волосы, и Мрачный подумал о том, как жарко сейчас должно быть в Мерзлых саваннах, если мать права и они действительно начали таять, а не просто настал очередной период потепления, к чему в Кремнеземье всегда относились с излишней серьезностью.

Раздвижная стена в спальню открылась, и на балконе появился Гын Джу. Казавшийся Мрачному нежным ветерок заставил непорочного вздрогнуть в своем балахоне. Конечно, это мог быть просто предлог, чтобы Мрачный обнял его, но в любом случае так и вышло.

— Опять беспокоит живот? — прошептал Гын Джу, прижимаясь к Мрачному.

— Нет, на самом деле мне лучше... А как твоя рука?

— Ее отрезали.

Мрачный покачал головой:

— Неужели это никогда не пройдет?

— Вряд ли, — ответил Гын Джу и потерся обрубком плеча о подмышку Мрачного. Тот не клюнул на такую грубую наживку, и непорочный спросил: — Хочешь о чем-нибудь поговорить?

— Нет. То есть я просто...

— Семейные неприятности?

— Да, семейные неприятности. — Мрачный усмехнулся и крепче обнял Гын Джу. — Я потерял деда, но справился с этим. Потом потерял дядю Марото, едва мы с ним наконец-то помирились, и мне было плохо, даже хуже, чем после смерти дедушки, но я снова выдержал... Почему же она убежала, даже не увидевшись со мной? Как я могу здесь что-то исправить?

— Никак, — твердо произнес Гын Джу. — Ты сделал все, что мог, для этой женщины. Но она сумасшедшая.

— Да, но это моя семья, — использовал Мрачный тот самый аргумент, которым мать отбивалась от соплеменников, раздраженных тем, что сделали или сказали Мрачный с дедом... или не сделали и не сказали.

— Мрачный, а тебе не приходило в голову, что она потому и не рискнула повидаться, что не знала, как все уладить? — Гын Джу положил голову ему на плечо. — Твоя мать очень гордая, очень упрямая и совершенно безумная. Если бы она могла еще что-то сказать — или, что вероятней, доказать тебе в драке, неужели сбежала бы?

— Нет, — вздохнул Мрачный. — Я понимаю, что ты прав. Ее дорога — это ее дорога, и, если Лучшая наконец-то признала, что нам не по пути, мы все можем теперь спать спокойно.

Храп императрицы Непорочных островов заставил обоих улыбнуться. Утром они займутся проблемами, что накопились у телохранителей кровавого узурпатора престола Малых Небес, как назвали Чи Хён острова, отказавшиеся признать новую повелительницу. Но еще по крайней мере пару часов они могут наслаждаться своими исполнившимися мечтами. И пока Мрачному не мешала маска Гын Джу, Мрачный целовал своего возлюбленного на балконе Зимнего дворца.

А потом они вернулись назад, в постель, которую делили с императрицей Чи Хён Бонг.

Рогатые Волки не ездят на облучках, для нарушения этого закона необходима серьезнейшая причина. Такая, например, как избыток пассажиров в фургоне и их бесконечная болтовня — час за часом, день за днем. Пурна была достойной охотницей, но очень уж шумной, а ее друзья оказались еще шумней. Оба иноземца выглядели очень старыми, и следовало ожидать, что они будут разговаривать громко, — отец Лучшей, к примеру, с годами становился все раздражительней. Эти густо надушенные седые шкуры к тому же пели про такие невероятные охоты, что Лучшая подняла бы их на смех, если бы сама не жила в те безумные времена. Но ни герцогиня Дин, ни граф Хассан не ограничивались рассказами о славных битвах. Если уж на то пошло, для них все это было лишь дополнением к пирам, на которых они побывали, азартным играм, которые они придумали, и непристойным песням, которые они выучили. Именно песни и заставили Лучшую однажды вечером взобраться на крышу вардо и сесть рядом с Неми, и охотница с радостью обнаружила, что такая езда похожа на полет над бесконечным полем меч-травы.

— Вот это место, — сказала Неми, остановив Миркур возле сального пятна на земле, где не росло ни единой травинки. Круг был очень похож на тот, куда Лучшая вступила в заброшенной церкви посреди леса Призраков. — Я могу отвезти тебя дальше — мы должны доставить друзей Пурны прямо в Змеиное Кольцо, так что несколько лишних дней пути мало что изменят.

— Здесь мы встретились, здесь и разойдемся, — ответила Лучшая. — Дальше я пойду одна.

— Ну хорошо. Передать Пурне, что ты хочешь попрощаться? — спросила Неми Горькие Вздохи, оказавшаяся куда сентиментальнее, чем можно было ожидать от ведьмы.

— Прощаются с мертвыми, а мы с ней еще можем встретиться в этом мире.

Лучшая взяла свой старый мешок и новое копье и спрыгнула с фургона. Жесткое приземление отдалось болью в еще не зажившей руке, но она лишь усмехнулась, вспомнив, как сражалась против самих богов и выжила, чтобы спеть свою песню. Затем, в первый раз после встречи со своей странной попутчицей, решилась погладить рогатую волчицу. Провела ладонью по шкуре Миркур — и уже не могла остановиться; живая шерсть ощущалась совсем иначе.

— Но знаю, вы придаете слишком много значения сказанному при расставании, так что еще раз желаю тебе удачной охоты, Неми Горькие Вздохи, и ей тоже.

— Удачной охоты, Лучшая из клана Рогатых Волков, — ответила ведьма, поправляя пенсне на носу. — И если мне доведется проезжать через Кремнеземье, возможно, мы и в самом деле встретимся.

— Ты не найдешь меня там, — сказала Лучшая, забрасывая мешок на плечо. — Я иду в Кремнеземье только для того, чтобы предупредить мой клан, что Вороненая Цепь обманывает его, и чтобы драться в Круге чести с любым, кто попытается помешать моему уходу.

— Понятно, — проговорила Неми, несомненно впечатленная прямотой Лучшей ничуть не меньше, чем будут впечатлены отец Туриса, ядопрорицательница и весь совет старейшин. — Куда же ты отправишься потом?

— Куда ж еще? — Лучшая оглянулась в ту сторону, откуда они приехали. — Как и мой отец, я останусь рядом с сыном до конца жизни.

Глава 39 

София прогуливалась со своим псом по причалу, наблюдая за тем, как матросы усердно восстанавливают повреждения, и слушая трехгрошовую оперу из громких криков, стука молотков и скрежета пил. Почти все корабли в Отеанском заливе пострадали от левиафанов тотанского флота, но София направлялась к одному из немногих уцелевших.

Ну хорошо, он не совсем уцелел — на нем уже заканчивали замену бушприта. Вероятно, поломка случилась, когда отважный капитан вывел корабль из порта под завесой тумана и воткнулся в бок величайшего из морских монстров, вынырнувшего из воды, чтобы многочисленными гибкими руками и цепкими когтями сдергивать матросов с азгаротийских кораблей. Теперь капитан сидела верхом на новом бушприте, возилась со штагами и с очевидной тревогой смотрела на окликнувшую ее Софию.

— Вот это мне по нраву! — похвалила София, а Мордолиз уже пристроил ленивое пузо на нагретых солнцем досках пристани. — Хороший капитан обязательно сам проверит, все ли уложено и принайтовлено.

— Ба, да это же трубочный мастер Мур Клелл! — отозвалась Бань, перебираясь на нос корабля. — У меня есть одна вещичка, специально для тебя берегла.

— Для меня или от меня, Злая Бань? И о чем мы сейчас говорим — о трубке или заряженном арбалете, который ты прячешь за фальшбортом?

— Боги, до чего же подозрительны трубочные мастера, — хмыкнула Бань и достала из кисета трубку, с которой София давно уже распрощалась. — Прикинь, эта красота добралась вместе со мной до самого Джекс-Тота. Там я потеряла ее при крушении, но твой хахаль Марото выплыл ко мне из моря Призраков, сжимая ее в зубах. Как тебе нравится такая удача?

— В каждой моей трубке сидит демон. — София вынула из передника своего платья-дирндль[18] шедевр, что она вырезала в подземелье Диадемы, и раскурила его; она боялась спугнуть пиратку, заходя с подветренной стороны. — И Марото никогда не был моим хахалем. Спору нет, время от времени он совершал добрые поступки, но их слишком мало накопилось, чтобы перевесить злые.

— Что тут скажешь? — проговорила Бань. — Зло бывает разное...

— Знаешь, что я у него нашла? — У Софии снова сжалось горло, Мордолиз заколотил хвостом по доскам. — После того, как он не позвал меня к смертному одру и попрощаться я смогла только с трупом? Письмо ко мне, с признанием, что это он послал имперцев в мою деревню. Но без подробностей, как именно это сделал, а главное — зачем. Я думала, что знаю его, но должна тебе сказать: он не сомневался в том, о чем писал. Кстати, я не упоминала, что он предал всю нашу расу тем самым монстрам, которые только что попытались принести Звезду в жертву? Так что нет, он мне не хахаль.

— Ну хорошо, он был моим хахалем, и, что бы между вами ни произошло, мне не стыдно признаться в этом, — проговорила Бань, и если она солгала, значит из нее получился бы куда лучший артист, чем из Марото. — Правда, руки у него росли из... Прикинь, я отдала ему трубку, потому что он опознал твою работу и пустил слюни, но этот увалень ее сломал. Я нашла обломки в его кисете, когда была в комнате, где он умирал, и решила, что жалко такое сжигать на погребальном костре. К тому же знала, что это твоя трубка.

— Чем ты ее склеила? — спросила София не потому, что хотела узнать, а потому, что должна была спросить.

— Ну, сначала попробовала китовый воск, но он расплавился и перестал держать, тогда я взяла березового дегтя и смолы и...

— Оставь ее себе, — решила София, извлекая еще одну занозу из давно разбитого сердца. — Я вырезала ее для мужа, Лейба Калмаха. Его убили, и больше от него ничего не осталось в этом мире.

Похоже, Бань искренне смутилась:

— Я... никогда не думала...

— Да, пираты никогда не думают. — София вздохнула, услышав, как заскулил Мордолиз. — Большинство из нас не думает. Но мы можем попробовать. И я не стану отрубать тебе руки и ноги, Бань Лин, не стану выкалывать глаза. Вспомни об этом, когда Звезда в очередной раз покажется тебе мрачной, жестокой и безнадежной.

Бань с озадаченным видом почесала потный татуированный лоб чубуком, вырезанным из рога первого оленя, которого София подстрелила в горах, когда они с Лейбом поселились в Курске. «Отпусти его, старушка, отпусти их всех...»

— Я потеряла того, кому она принадлежала, но и ты его потеряла. Это подарок, причиняющий боль.

— Спасибо, — сказала Бань, когда София уже повернулась к ней спиной. — Но постой, ты разве не собираешься потребовать выигрыш перед уходом? Я обещала поцеловать тебя, если поймаешь. Не хочу, чтобы поползли слухи, будто Злая Бань не держит слова.

— Если мне не изменяет память, ты обещала поцеловать меня куда захочу, — припомнила София. — Так что можешь поцеловать меня в задницу.

— Ха! Справедливо! — крикнула Бань ей вслед. — И где же ты собираешься уединиться? Это на случай, если мне понадобятся услуги лучшего трубочного мастера на Звезде.

— Я и так слишком долго пробыла в уединении, — ответила София, помахав Бань на прощание своей новой трубкой. — Пришло время снова взяться за работу.

Прежде всего нужно изгнать дух отравленного тубака, которым Борис осквернил ее трубку... и к тому же с самой первой раскурки! Такое преступление, пусть даже совершенное ради ее побега из тюрьмы, почти невозможно простить, но, с другой стороны, когда София последний раз видела Бориса, не похоже было, что он надолго задержится в этом мире, а у Софии достаточно проблем с живыми, чтобы таить злобу еще и на мертвых. Впрочем, по старой примете первое раскуривание определяет судьбу трубки, так что лучше от нее отказаться.

Едкая смесь, которой Борис маскировал яд, пропитала древесину, пусть даже больше не усыпляла. Но София только начала обкуривать прекрасную вересковую трубку, и, если она будет пользоваться хорошим тубаком, гадость вскоре сойдет на нет. Ароматизированная ромом смесь лучшего коричневого верджина с далеких полей Хоггавича и ферментированного черного пурика со вкусом инжира из округа Святого Писа снабдит трубку прочным черным нагаром, но даже сейчас застарелый вкус отравы ощущается только тогда, когда София о ней вспоминает. Сейчас она постаралась не замечать ее, сосредоточившись на сладком, но в то же время пряном тубачном дыме и с улыбкой наблюдая, как бриз подхватил скромные облачка и понес к их величественным небесным собратьям. Истинный курильщик знает: нет ничего важней, чем получить все возможное удовольствие от трубки — от любой трубки, оказавшейся в твоих зубах. Но истинный курильщик также знает, что ни трубка, ни тубачная смесь не оцениваются по одной раскурке. Раз на раз не приходится, и завтрашняя может оказаться полным дерьмом.

Курение кого угодно сделает философом, но, когда ты идешь, отпустив свой разум блуждать по оживленной пристани, и попыхиваешь трубкой, очень трудно следить за ногами, чтобы и они тоже не блуждали, где им вздумается. София едва не упала в Отеанский залив, лишь в последний миг спохватилась. Отогнав ароматный нимб, она взглянула поверх причалов на великолепие, что звалось Зимним дворцом. А над этим знаменитым на всю Звезду памятником человеческому таланту и трудолюбию возвышалась исполинская крона Пепла Врат, выросшего в одночасье. Она наглядно доказывала: как бы ни старались и как бы высоко ни поднимались смертные, их достижениям никогда не сравниться с той загадочной силой, что пульсирует у них под ногами.

Она опустила взгляд с непостижимых небес туда, где ее поджидала Индсорит, устроившись на причальной тумбе. Старые колени заныли, предчувствуя долгий и трудный день. После решающего сражения на Джекс-Тоте София утратила юный задор, который обеспечивал ей Мордолиз; вернулись приступы артрита, но если такова цена мира, то София с радостью ее заплатит. Она долго убеждала себя, что Мордолиз — обычное животное, а теперь, в конце песни, выяснилось, что демон и в самом деле как собака: не давай ему есть все подряд, иначе станет толстым и избалованным. Она посмотрела на старого монстра, с которым маялась одной Изначальной Тьме известно сколько лет, и решила, что пора снова посадить его на диету.

Предстояла дальняя дорога, и все, что могла сделать София, — это прибавить шагу.

Глава 40 

Зевок. И почесывание. Почесывал Принца он. А зевал Принц.

Дигглби повернулся с боку на бок в своей бархатной берлоге и вздохнул с превеликим удовлетворением. Каждое утро просыпаться рядом с лучшим другом — что может быть приятнее? Ой, подождите секунду, Дигглби знает ответ: лучше вот так просыпаться и быть при этом Черным Папой! Впрочем, можете поставить на кон свою последнюю пуговицу: если бы ему пришлось выбирать только одно чудо, он предпочел бы работе демона.

Не то чтобы Принц оставался его демоном... Дигглби так не считал. Уму непостижимо, каким образом сверхъестественное существо, скрывающееся под личиной угракарийского спаниеля, оказалось однажды утром в его постели, спустя вечность после того, как Дигглби освободил этого попрошайку. Он даже строгим голосом приказал Принцу, чтобы тот отправлялся домой, во избежание неловкой ситуации — как-никак не пристало столь высокому духовному лицу держать в домашних питомцах демонов, — но песик только заскулил и лизнул папский перстень коротким, словно обрубленным, языком. Сердце Дигглби мгновенно растаяло, а затем испарилось в нежный туман.

Он понимал, что должен встать, что его ждет полный забот день, но какой смысл быть папой, если нельзя чуток повалять дурака? Общаться со святым престолом — очень тяжелая работа, половина этих паяцев не способна отличить священные тексты Цепи от афоризмов Трве. Почему бы не выдвинуть епископа Бориса в кардиналы? Для того чтобы занять такой важный пост, кандидат должен происходить из семьи, давно и прочно связанной с церковью, но, если дело только за этим, ничто не мешает Дигглби усыновить парня, разве не так?

Появление на святом престоле человека с такой оригинальной трактовкой учения, несомненно, приведет к бурным дебатам.

Но разве быть живым не означает задавать по-настоящему сложные вопросы? Для этого и даровала смертным любопытство Падшая Матерь — если, конечно, она существует на самом деле. Коль скоро смысл существования заключается в великом вечном размышлении, то самое важное — понять, что не бывает правильных и неправильных ответов, а бывают лишь долгие раздумья. Ну а после — хоп, и все! Если уж на то пошло, вопросы — это и есть радость жизни.

— Мне нужен твой совет, Принц, — сказал Дигглби, поднимая пса над головой. — Начать ли нам день с того выдвижения маленького сердитого калеки в кардиналы или с употребления пары могильных червей, чтобы любоваться священными видениями в витражах?

Принц тявкнул дважды, что могло быть согласием с обоими альтернативами, но могло и означать «верни меня на место, невежда». Но в любом случае до чего же здорово просыпаться живым на Звезде! Хвала Принцу! И хвала папе Дигглби Первому!

Эпилог 

«Богиня пиратов» прижималась к западному побережью Джекс-Тота на целую неделю пути ближе, чем отважился бы какой-нибудь другой корабль Звезды.

Побережье Джекс-Тота! Капитан Бань покачала головой, все еще отказываясь понимать, куда она попала и что здесь делает. Перед битвой у Отеана она, Донг Вон и Ники Хюн сбежали на своем корабле в сопровождении двух других, и у них была только одна цель — уплыть как можно дальше в противоположном направлении. Но боги ветра и моря, видимо, решили по-своему...

Ну хорошо, если не боги ветра и моря, то уж точно драные боги невезения Бань Лин: прошло лишь несколько часов с начала бегства, как на южном горизонте показался большой ранипутрийский флот. Кто мог знать, что у доминионов есть свой флот? Пираты успели развернуться кругом, не дожидаясь, когда ранипутрийцы призовут на подмогу еще три корыта, и направились на восток, петляя между островами, чтобы оторваться от погони... И нарвались на еще большую проблему в Горьком заливе — на этот раз в виде быстроходной кремнеземельской эскадры. Кто мог знать, что у Северо-Восточного Луча есть своя эскадра?

Не оставалось ничего другого, как воспользоваться надвигающимся штормом и рвануть на север, но погоня не отставала, пока капитан Бань не поняла, что обогнула северный берег Отеана. Ники Хюн умоляла ее не заплывать в зловещий туман, убеждала, что лучше сбавить ход и обговорить с кремнеземцами условия сдачи, но это только лишний раз объяснило, почему капитаном на этом корабле была Злая Бань. Потому что она всегда права! Теперь уже можно признаться: когда они выбрались из тумана и наскочили на морское чудовище, Бань на мгновение засомневалась в себе, но в конце концов счастливый случай подарил им вечную благодарность сразу нескольких стран, которые при других обстоятельствах заплатили бы немалые деньги за удовольствие видеть всю команду повешенной.

Капитан всегда прав. Никогда не будет лишним это повторить, особенно если видишь перед собой такой кошмар, как зеленый берег Джекс-Тота, не только поднявшегося из глубин, но и, похоже, вознамерившегося здесь остаться. Кто бы мог подумать, что это когда-нибудь случится и девочка-рыбачка с рифов Каракатиц первой нанесет эти земли на карту? Донг Вон с обычной своей практичностью заметил, что картографы наверняка зарабатывают меньше, чем пираты, но у Бань возникла надежда, что за первую точную карту легендарной страны можно получить целое состояние от любого правительства. Мирная Звезда казалась прекрасной и беззаботной, как молодой щеголь, однако за всеми щеголями, которых знавала Бань, водился обычай превращаться в полное дерьмо, и, когда такое случится с благополучием Звезды, каждому правительству захочется знать во всех подробностях бухты и скалы Незатонувшего королевства.

Вот только пираты давно уже миновали предполагаемые границы Джекс-Тота, а берег все тянулся и тянулся, и это по-настоящему тревожило Бань. В какую бы бухту она ни заплывала, везде встречала неисследованные земли, и на первый взгляд джунгли были так же бескрайни, как и море, и, вероятно, битком набиты ценностями. Разрушенный город, который Марото обнаружил в своей первой вылазке вглубь материка, подогревал ее любопытство, особенно если учесть, что обитавших в подземельях чокнутых тотанцев, видимо, ничуть не интересовали ни их древняя цивилизация, ни ее сокровища.

Бань любила море так сильно, что оно текло в ее венах. Любила, хоть и замарала его кровью во всех азгаротийских портах, где побывала. Но изучение этой диковинной, прекрасной и пьяняще опасной земли необычайно возбуждало ее. А высокая вероятность того, что там есть обезлюдевшие еще в Век Чудес города, которые можно безнаказанно разграбить, пробуждала в ней знакомую страсть.

Но раз уж на то пошло, у женщин есть и другие страсти, и Бань, отвернувшись от скалистых вершин, что увенчивали очередную бухту, осмотрела корабль в поисках подходящего кандидата. Достала из кисета короткую трубку и набила ее крепкой смесью лимонного верджина и сладкого листа, соусированной бренди с кокосовым молоком. Но оказалось, что отвалился чубук. Будь проклята смола, которой она пыталась склеить трубку! Бань все еще пыталась собрать ее, когда симпатичная женщина, завербовавшаяся на корабль в Отеане, заметила ее затруднения и предложила помощь.

— Если сможешь починить, возьму тебя на берег, — пообещала Бань дикорожденной, поднесшей чашу к глазам, чтобы рассмотреть канал.

— Там остался кусочек чубука, — объяснила Чхве. — Склеить не получится. Нужно удалить обломок, а потом вырезать новый чубук.

— Замечательно, — сказала Бань, хмуро глядя на свою злополучную трубку.

— Дайте-ка мне, — попросил юнга.

Он достал из нагрудного кармана гвоздь и принялся шуровать им в канале трубки. Казалось, даже такое легкое дело ему не по силам — при малейшем движении плеча на глазах выступали слезы. Наконец он с торжествующим возгласом извлек засевший в трубке кусок и протянул Бань крепкий цилиндр из оленьего рога:

— Вот. Теперь нужно вставить туда трубочку из тростника или коралла. Продержится, пока чьи-нибудь золотые руки не вырежут тебе замену.

— О-хо-хо, — вздохнула Бань. Старый Волк выглядел ничуть не лучше, чем прежде. — Пожалуй, обращусь к Мур Клелл, старая подруга мигом с этим справится.

— Не вздумай пустить ее на корабль! — воскликнул юнга.

— Это мой корабль, кого хочу, того и пускаю, — ответила Бань. — Вот бы посмотреть на ее лицо, когда она тебя увидит! Яйцеядная ведьма так славно подготовила твое тело к погребению. Меня нелегко обмануть, но, пока ты не сел на койке и не треснулся башкой о бимс, я была уверена, что ты сам себя перехитрил и действительно умер.

— Неми говорила, что с помощью такого же трюка она сбежала от Хортрэпа, — проворчал он. — Неужели Хватальщика обмануть проще, чем тебя?

— Софию еще трудней, — ухмыльнулась Бань. — Выше голову, приятель! Похоже, Хортрэп помирился со своей ученицей, так что если однажды темной штормовой ночью Холодный Кобальт столкнется с тобой в какой-нибудь таверне, то, возможно, тоже все тебе простит.

— Демонски маловероятно.

— Судя по тому, как описывает капитан их встречу, — сказала Чхве, — в письме ты рассказал не всю историю, не так подробно, как мне, и неверно истолковал случившееся на Джекс-Тоте. Зачем ты решил оставить по себе поганую память?

— Иногда самое лучшее, что можешь для кого-то сделать, — это дать ему возможность ненавидеть тебя, — ответил Марото с прямодушием и оптимизмом, которые всегда были его отличительными чертами. — Если перемирие с Джекс-Тотом продлится долго, людям понадобится козел отпущения, которого можно вместо Ассамблеи вексов обвинить в развязывании войны. Я и буду таким козлом. Это ведь я рассказал им, как напасть на Отеан, и вот, полюбуйтесь! А насчет того, что я написал Софии... Ну хорошо, допустим, я бы рассказал более сложную версию. Так ведь нет никаких доказательств того, что именно я, освободив Крохобора в обмен на возможность снова увидеть Софию, навлек беду на ее деревню.

— Ты не можешь быть уверен, что именно так все и было, — возразила Бань, мысленно пересчитывая изъяны, которые она обнаружила в этой слезливой истории. Марото слишком любил жизнь, чтобы соблюдать дисциплину; именно это в нем ей и нравилось. — Ты знаешь, что освободил своего демона, но не знаешь, что это он внушил молодому полковнику идею отправиться к Софии. Никто не может сказать этого наверняка, потому что никому не известно, откуда вообще берутся такие дурацкие идеи.

— Мне известно, — заявил Марото, потирая повязку на глазу. — А теперь известно и Софии, и она сможет жить дальше, не мучаясь догадками, кто же во всем виноват.

— Она бы простила тебя, если бы ты признался, — сказала Чхве, куда более нежная с ним на палубе, чем была в капитанской каюте, наедине.

— Ты права, она бы простила, и получилось бы еще хуже. Намного хуже. — Он повертел трубку в руках и вернул Бань. — Я должен получить то, что заслужил.

— Инсценировав свою смерть? — хмыкнула Бань. — По-моему, не самый лучший способ.

— Что тут скажешь? — грустно усмехнулся Могучий Марото. — У меня был очень хороший учитель.

Благодарности

Нет ничего лучше после долгого путешествия, чем расшнуровать ботинки, набить трубку и сделать мощную затяжку чего-нибудь темного и крепкого. Однако, прежде чем приступить к этому, необходимо сделать еще одну вещь: поблагодарить всех, кто помогал мне в странствиях. С тех пор как я впервые ступил на Звезду, пройден очень дальний путь, так что накопилось немало людей, которым я должен сказать спасибо, и если вы добрались до этих строк, то уже знаете, что краткость не входит в число моих достоинств, но я сделаю все возможное, чтобы успеть за то время, пока старый добрый табак дымится в кратере вашей чудесной вересковой трубки...

Спасибо моему неустрашимому, потрясающему агенту Салли Хардинг, которая прочла первые главы, написанные мною забавы ради, и увидела в них большой потенциал, и спасибо всем и каждому в «Cooke Agency», благодаря которому состоялась моя писательская карьера, — у меня была изумительная команда.

Спасибо Дженни Хилл, Энн Кларк и Тиму Холмену, моим редакторам из «Orbit». Рискнув взяться за этот проект, вы благодаря терпению, тяжкому труду и колоссальным душевным затратам (и еще раз терпению) помогли скромному и сырому роману вырасти в эпическую трилогию. Спасибо Эллен Райт, Алексу Ленциски и Брэдли Энглерту, а также всем остальным сотрудникам «Orbit» за то, что представили меня в таком выгодном свете. Спасибо Лорен Панепинто и ее команде за крутую обложку и еще Тиму Полу, непревзойденному картографу, превратившему школьные наброски в стиле «Dungeon Master» в великолепную карту.

Спасибо садовой беседке моих родителей, а также владельцам и персоналу «Flatiron Coffee», «Trve Brewing», «Backcountry Pizza», «Edwards Tobacco», «Barlowe’s», «Johnny’s Cigar Bar», «Waterworks», «War Horse», «All Saints Cafе», «Convoy Coffee», «Ada’s Technical Books and Cafе», «The Pioneer Collective», «Stone Way Cafе», «Miir», «Fremont Coffee», «Fremont Brewing», «Caffe Vita», «Caffe Ladro», «Elm Coffee Roasters», «Broadcast Coffee», «The Panama Hotel», «The Barrel Thief», «Add-a-Ball» и его непостоянным постоянным посетителям, безвременно усопшему владельцу «St. Mike’s», и многих других заведений, в которых я посиживал, работая над трилогией. Ваше терпение — а также напитки, пинболы и закуски — подпитывали эту машину из внутренностей, костей и пара. Спасибо «Братству вересковых трубок», не такому уж и тайному обществу достойных джентльменов, и удивительному Майку Тински, позволившему использовать свои познания в этом проекте и поставить свою трубку на мою благодарную полку. Спасибо всем музыкантам, которых я слушал, бесконечно повторяя, всем площадкам для выступлений, где я подзаряжался злой энергией, а также бесчисленным писателям, режиссерам и художникам, чьи видения я похитил, чтобы состряпать из них мои собственные. Я уже говорил это раньше и повторю снова: я стою на плечах у застывших гигантов.

Спасибо моим родственникам и друзьям, которые вдохновляли, подбадривали, а при необходимости и терпели меня, в особенности моим родителям Брюсу и Лайзе, сестре Тессе и брату Аарону. Огромная благодарность Рейчел Думас за то, что она была моими вездесущими глазами и самой лучшей подругой. Эпическое спасибо Калебу Уилсону — он был бета-ридером всего этого чертова цикла и генерировал блестящие идеи, которые я бессовестно присвоил. Много добрых слов Молли Танзер, оказавшей мне огромную помощь на раннем этапе, и Эллисон Беккет, которая была бета-ридером грандиозного финала, — обе они помогли превратить перспективный проект в нечто особенное. Спасибо также Джону Гоуву за то, что выслушивал мою бесконечную болтовню, пока над нашими головами клубился дым, и добавлял в нее каплю мудрости с каждым глотком шотландского виски. Я в огромном долгу перед Тревором Маршаллом, который втянул меня в этот проект и одолжил свою фамилию, а также перед Алексом Брайантом, который, несомненно, дожидается в Медовом чертоге Черной Старухи, чтобы задать мне перцу за присвоение его имени, — я скучаю по тебе, братан. Спасибо Селене Чамберс и Джошу за бесчисленные посиделки с душеспасительными разговорами о том о сем и прочем... и прочем, и прочем. Спасибо Тео Акосте, который приобщил меня к cvlt и trve[19] (по крайней мере, пытался). Спасибо Полу Смиту, показавшему мне Нью-Йорк и еще более странные миры. Спасибо Джейсону Хеллеру, он был верным поклонником и пропагандистом, познакомившим меня с «Ghost», «Year of the Goat», «Ides of Gemini»[20] и многими другими. Спасибо Энтони Хадсону, который с такой невозмутимостью принял превращение его alter ego Карлы Росси в эпизодический персонаж на Звезде. Спасибо Джанго, Индре, Хью, Энди, Кэрол, Венди, Иэну, Эми и всей остальной пишущей братии, пригласившей меня на Тихоокеанский Северо-Запад. Спасибо Джанго Векслеру, Джону Гвину, Дэвиду Далглишу и Кэмерону Хёрли, которые рекламировали этот цикл, когда еще никто не знал, что я за фрукт, и еще раз спасибо Кэмерону за интервью, в котором мы сбросили маски. Спасибо Эдриану Коллинзу, Робу Мэтени, Филу Оверби и всем другим, кто писал обзоры, приглашал меня для интервью и (или) всячески поднимал шум вокруг проекта — даже недоброжелателям! В особенности недоброжелателям? Ну хорошо, не будем отвлекаться...

Еще спасибо? Ладно. Спасибо всем, кто приглядывал за мной во время вынужденной исследовательской поездки в Европу: Робби, Джимми, Шону, которые помогали выставить меня за дверь; Тревису, Ари и Райли, которые принимали меня в Амстердаме; Виллему и Джойсу за время, проведенное в Дордрехте; Лоран, Валери и Хильдегард, которые оберегали меня на холмах Прованса, где обитают волки; моей сестре Тессе, предложившей посетить флорентийские святыни (и пиццерию); Джозефу и Сандре, водившим меня в этрусские некрополи и «Сад чудовищ»; Лайзе и Джошуа, не испугавшимся горного горячего источника; Дженни, Энн, Джареду, Рут и Крису, объевшимся вместе со мной чесноком в Лондоне; Элли и Майку и их кошкам за экскурсию по живой языческой истории Йорка; и, конечно же, моему верному слуге Люку, который пропустил первую за пять веков выставку Иеронима Босха в Ден Боше, потому что я сказал ему, что нам не обязательно заранее приобретать билеты. Не беспокойтесь — в конце концов я пробрался туда... и купил ему магнитик. Предпоследнее, особенно важное спасибо Шандре, моей терпеливой подруге и идеальной читательнице, без которой этот проект не получился бы таким, каков он есть... и которую я никогда бы не встретил, не будь этого проекта. Это долгая история, а вы только что оторвались от такой же, но достаточно будет сказать, что мы живем в странном, удивительном и порой прекрасном мире, а у меня есть странная, удивительная и всегда прекрасная подруга...

И вам тоже спасибо за то, что прочли это. От чистого сердца. Голову вниз, рога[21] вверх. 

Примечания

1

Адзуки (вигна угловатая) — растения семейства бобовых, второе по популярности в Японии после сои. (Здесь и далее примеч. перев)

(обратно)

2

Кимчи — соленая капуста по-корейски.

(обратно)

3

Хьюмидор — ящик для хранения сигар.

(обратно)

4

Виндалу — индийская смесь из обжаренных острых специй, а также любое блюдо, приготовленное с ней.

(обратно)

5

Чатни — индийский острый фруктовый или овощной соус.

(обратно)

6

Ачар — индийская приправа, разновидность пикулей.

(обратно)

7

Дашики — африканская свободная рубашка ярких расцветок с V-образным вырезом.

(обратно)

8

Рустирование — создание искусственного рельефа на поверхности курительной трубки.

(обратно)

9

Кэроб (рожковое дерево) — вечнозеленое растение семейства бобовых, плоды которого используются как заменитель какао.

(обратно)

10

Соджу — корейская водка, изготовляемая из сладкого картофеля, с объемной долей спирта 20%.

(обратно)

11

Таро (калоказия съедобная) — многолетнее растение семейства ароидных со съедобными клубнями, произрастающее в Юго-Восточной Азии.

(обратно)

12

Жолоф — западноафриканское блюдо из риса.

(обратно)

13

Ковен — сообщество ведьм, регулярно собирающихся на шабаш.

(обратно)

14

Чарм-браслет — браслет с набором тематических подвесок.

(обратно)

15

Одеяние из десяти тысяч гвоздей — индийский стеганый доспех с заклепками.

(обратно)

16

Бригандина — доспех из металлических пластин, нашитых на кожу или материю внахлест.

(обратно)

17

Ниппель — украшение для пирсинга груди.

(обратно)

18

Дирндль — национальное баварское женское платье.

(обратно)

19

Trve cvlt black metal — направление в рок-музыке.

(обратно)

20

«Ghost», «Year of the Goat», «Ides of Gemini» — названия рок-групп.

(обратно)

21

Рога (иначе коза) — популярный у поклонников рок-музыки жест, отогнутые мизинец и указательный палец, поднятые над головой.

(обратно)

Оглавление

Часть I Путы смертных

  Глава 1

  Глава 2 

  Глава 3 

  Глава 4 

  Глава 5 

  Глава 6 

  Глава 7 

  Глава 8 

  Глава 9 

  Глава 10

  Глава 11 

  Глава 12 

  Глава 13 

  Глава 14 

  Глава 15 

  Глава 16 

  Глава 17

  Глава 18 

  Глава 19 

  Глава 20 

  Глава 21 

  Глава 22

Часть II Свобода ада

  Глава 1 

  Глава 2 

  Глава 3 

  Глава 4 

  Глава 5 

  Глава 6 

  Глава 7 

  Глава 8

  Глава 9 

  Глава 10 

  Глава 11 

  Глава 12 

  Глава 13 

  Глава 14 

  Глава 15

  Глава 16 

  Глава 17

  Глава 18 

  Глава 19

  Глава 20 

  Глава 21 

  Глава 22 

  Глава 23 

  Глава 24 

  Глава 25 

  Глава 26 

  Глава 27 

  Глава 28 

  Глава 29 

  Глава 30 

  Глава 31 

  Глава 32 

  Глава 33

  Глава 34 

  Глава 35 

  Глава 36 

  Глава 37 

  Глава 38 

  Глава 39 

  Глава 40 

Эпилог 

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg