«Без надежды на искупление»

Без надежды на искупление (fb2) - Без надежды на искупление [litres] (пер. Дария Александровна Бабейкина) (Fletcher Manifest Delusions - 1) 3120K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Майкл Р. Флетчер

Майкл Р. Флетчер Без надежды на искупление

Michael R. Fletcher

BEYOND REDEMPTION

Copyright © 2015 by Michael R. Fletcher. All rights reserved.

© Дария Бабейкина, перевод, 2018

© Валерий Петелин, иллюстрация, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Примечание автора

Перед вами роман о воплощениях безумия. По этой причине классификация гайстескранкен (безумцев) вам, скорее всего, мало что скажет. В конце романа вы найдете краткие определения каждого типа гайстескранкен, а также полный список героев. Много дополнительной информации представлено на моем сайте в разделе /. Или можете просто читать, и сами все узнаете. Иногда трудный путь – самый приятный.

Приношу свои извинения тем, кто знает немецкий.

Пролог

Старых богов сломили войны и недуги разума, и боги пошатнулись, их поступь сбилась, как у ветеранов, покрытых ранами. Исполнившись ужасом при мысли о расплате за свои деяния, они нашли убежище в сумасшествии. Безумие как побег. Стремясь освободиться, они скрылись в мире наваждений, галлюцинаций, в мире, не запятнанном завистью и психозами. Но в конце концов осквернили и его. Их нужда была так глубока, так отчаянно бежали они от своего горького прошлого, что не обратили внимания на один трюизм, перед которым дóлжно склониться каждому.

Вера определяет реальность.

Извращенные страхи древних богов червями вползли в их творение и стали реальны. Темные мысли зажили своей жизнью. И те, что некогда были просто персонажами, вымышленными кем-то для забавы, обрели плоть и кровь, породив собственные наваждения.

Сны стали кошмарами, а кошмары – реальностью. Они скитались по земле, живые воплощения самых древних страхов человека, и получили имя «альбтраум».

И цикл продолжается.

Нет надежды, что существа, рожденные наваждениями и бредом несовершенных богов, будут хоть сколько-то вменяемы. Кошмары определяют будущее, а боги с немым ужасом наблюдают за тем, что они создали.

Небриле Гаст, верховный жрец Ванфора

Глава 1

Там, где реальность зависит от наваждений, царит гефаргайст.

Ферсклавен Швахе, философ гефаргайста

Они бежали на запад, а за ними была погоня, и все из-за последней работенки. Опережая правосудие буквально на шаг, они прибыли в очередной город-государство, ветхий и гнилой.

Бедект, прищурив глаза из-за царапавшего кожу ветра, въехал в полис первым; по бокам его сопровождали Штелен и Вихтих. Лауниш, огромный вороной конь Бедекта, шел, измученно понурив голову. Они уже много часов скакали без остановки, а Бедект был человеком далеко не хрупкого тело-сложения.

Глядя на вопиющую нищету, он усомнился, что когда-то этот город знал лучшие времена. Не все тут было построено из кривых и потемневших досок, виднелось несколько каменных зданий, но и те выглядели так, как будто вот-вот развалятся. Хотя Бедекту было все равно; он не собирался останавливаться здесь надолго.

Из темных переулков на всадников искрами отчаяния смотрело множество блестящих глаз. В этом не было ничего нового. Он и его компаньоны не могли не привлекать к себе внимания: Бедект – массивной фигурой и шрамами, Вихтих – безупречной внешностью. Он глянул налево, на Штелен. Ее лошадь пугливо прядала ушами, как будто опасалась неожиданного удара. Бедект не стал бы винить за это бедную тварь – он и сам испытывал такие же чувства всякий раз, когда Штелен оказывалась на расстоянии вытянутой руки. Она сидела в седле, склонившись вперед, навстречу ветру, швырявшему песок в лицо, и безобразные желтые зубы обнажались в оскале, который почти никогда не сходил с ее осунувшегося лица. Правая рука лежала на рукояти меча. Того, кто глазел на Штелен слишком долго, она вполне могла зарубить. Впрочем, люди старались ее не замечать. Паршивая псина, отощавшая, похожая на скелет, несколько ярдов тащилась за ними, пока на собачонку не направила свои желтушные глаза Штелен. Пес взвизгнул и бросился наутек.

Бедект бросил взгляд на Вихтиха. Тот, как всегда, выглядел невыносимо безупречно. Ничто в мире не могло взъерошить эту прическу или нарушить сияние его белозубой улыбки.

«Какой же он самовлюбленный кретин».

От дорожной пыли у Бедекта запершило в горле, которое и так уже болело, и он чихнул, так что из ноздрей полетели ярко-зеленые сопли. Уже неделю как ему недужилось, и признаков выздоровления заметно не было.

– Старик, кажется, дела у тебя плохи, – заметил Вихтих.

– Я в порядке. – Ему нужно было найти постоялый двор и лечь в теплую постель. Просто убить готов, о боги, за кружку эля, пусть и самого отвратительного.

Штелен сплюнула на дорогу, и Лауниш шарахнулся. Ее боялись даже боевые кони.

– А этот идиот прав, – сказала она. – Давай-ка уложим тебя в постель.

– Сколько же времени ты уже собираешься это сделать. – Вихтих заткнулся, как только на него уставилась Штелен.

Может, Бедекту повезет, и эти двое убьют друг друга и оставят его в покое.

– Моя лошадь устала, и у меня болит задница, – сказал он.

– Твой конь устал, а задница болит, потому что ты толстый и старый, – ответила Штелен, и ее лошадь, слыша голос хозяйки, запрядала ушами.

– Так как же величают этот город, похожий на ночную вазу? – Вихтих вальяжно расположился в седле, рассматривая обветшавшие укрепления и рассеянных стражников в неряшливой форме. Он с опаской понюхал воздух и, наморщив идеально прямой нос, изобразил преувеличенное отвращение. – Извините, ошибся: это место не ночная ваза, а выгребная яма. Пахнет совсем иначе. – Он улыбнулся Бедекту, сверкнув ровными белыми зубами. Порыв ветра взъерошил его рыжевато-русые волосы, и на мгновение он стал похож на героя – из-за широких плеч торчат два тонких меча, мускулистые руки непринужденно лежат на бедрах. Дорогая одежда – он умеет ее носить – усиливает эффект. Впечатление от этой картины нарушали только его глаза, невыразительные и серые.

«Как этот ублюдок, этот эгоистичный убийца умудряется походить на такого безупречного героя?» И правда, у богов извращенный вкус. Бедект, конечно же, походил именно на того, кем был: стареющего бойца, лучшие времена которого давно позади, с ноющей спиной, больными коленями, покрытого боевыми шрамами, и большого любителя эля. Он никогда не выглядел так хорошо, как Вихтих, даже в лучшие годы. Будь Бедект столь красив, все в его жизни могло бы сложиться иначе. Но он в этом сомневался.

– Хорошо бы в здешней куче дерьма нашелся постоялый двор, – сказал Вихтих.

– Разве ты когда-нибудь видел такой большой город и без единого постоялого двора? А называется он, как мне кажется, Унбраухбар. – Бедект с опаской окинул взглядом местных стражников, которые продолжали прилежно игнорировать чужаков, и почесал сломанный в кулачной схватке нос левой рукой, точнее, тем, что от нее осталось. Не хватало двух пальцев – их отрубили много лет назад на одной бессмысленной войне. На кожаной петле, притороченной к седлу, у него висел тяжелый двусторонний топор, которому довелось рубить так много, что лезвия покрывали выбоины. Бедект бросил взгляд на Штелен. – Ты здесь бывала раньше?

Та запустила в спутанные и грязные светлые волосы пальцы, длинные, как у музыкантов, хотя она за всю свою жизнь не сыграла ни одной ноты. Глянула из-под взлохмаченной челки – глаза ее были светлые, водянисто-голубые с зелеными крапинками; белки отливали нездоровой желтизной. Быстро обвела все вокруг злобным взглядом, как будто выбирая, на что направить свой гнев, – казалось, далеко ходить за этим ей не надо. Ноздри крючковатого носа раздулись, словно она надеялась отыскать объект для ненависти по запаху.

– Нет, – ответила она.

– Хорошо, – пробормотал Вихтих.

Штелен хмуро глянула на него:

– И что же в этом хорошего?

– Ты, наверное, никого здесь не знаешь.

– И что с того?

– Поэтому, возможно, нас здесь никто не захочет убить.

Она не стала отвечать на это, но спросила Бедекта:

– Почему мы здесь?

Тот ответил, не глядя на нее:

– Потому что здесь нам лучше, чем там, где мы были раньше.

– Если бы Вихтих не переспал с той…

– Но он переспал.

– Если бы ты не убил тех…

– Но я убил. – Бедект наконец посмотрел на нее и нахмурился, когда она скорчила недовольную гримасу, обнажив кривенькие желтые зубы. – Еще я, кажется, помню, что у правителя пропали кой-какие вещички. А кража была связана с убийством.

Поступок Вихтиха толкнул Штелен на кражу, но Бедект не понимал как и почему. Фехтовальщик соблазнил жену правителя, а вскоре Штелен украла у нее драгоценности. Имелась ли связь между этими событиями? Нет, не может быть. По крайней мере, он надеялся, что связи нет.

Штелен попыталась изобразить оскорбленную невинность, но у нее не вышло. Она совсем не обладала таким талантом ко лжи, как Вихтих.

– У тебя не осталось золота, да? – спросил Вихтих у Штелен. – Было бы здорово остановиться на ночлег не в самой бедной дыре.

– Не осталось.

Она врала, без сомнений, но Бедект ничего не сказал по этому поводу. Клептики всегда обманывают, когда речь заходит о деньгах. Она точно так же не может себя преодолеть, как Вихтих не способен перестать быть эгоистичной задницей и не манипулировать окружающими.

– Нам хватит на мягкие постели и еду. – Бедект в упор посмотрел на Вихтиха. – Правда?

Вихтих пожал плечами, выражая сомнение.

– Я давно не заглядывал в свою поклажу. Монеты там определенно найдутся… если только эта страшная девица, – он кивнул в сторону Штелен, – снова не обворовала нас до нитки.

– Я никогда у вас не воровала! – огрызнулась Штелен. – Да ты все равно отдашь деньги первой сучке, которая раздвинет для тебя ноги.

– Раздвинь свои, посмотрим, может, я…

– Никогда!

– Может, если Бедект… – начал Вихтих и замолчал, вскинув брови.

Штелен снова сплюнула, еще больше ссутулилась в седле и решила не обращать внимания на обоих.

«О чем это они вообще?» Бедект даже знать не хотел. Думал о собственном кошельке. Он мог поклясться, что раньше там было побольше денег, а вот в последний раз, когда он туда заглядывал, не оставалось почти ничего. Не таскает ли у него деньги Штелен? Да не важно, она всегда готова одолжить, если у нее попросить. «Возможно, это мои деньги и есть». Когда путешествуешь с гайстескранкен, приходится мириться с такими вещами. Клептик ворует, а гефаргайст манипулирует окружающими. К счастью, способности гефаргайста у Вихтиха были посредственные; чаще всего он просто хотел привлечь к себе внимание. Если бы фехтовальщик в нем набрался сил и превратился в поработителя, Бедект убил бы его без промедлений.

Когда Штелен не попалась на приманку, Вихтих насупился, как балованный ребенок, которому не дали конфету.

– Как думаешь, в этой выгребной яме есть фехтовальщик? – спросил он Бедекта.

– В любой выгребной яме найдется фехтовальщик.

– И каждой выгребной яме требуется фехтовальщик получше.

– А ты и есть тот фехтовальщик? – спросила Штелен ехидно.

Вихтих равнодушно посмотрел на нее, лицо его не выражало никаких эмоций. Он выдержал ее злобный взгляд, пока она сама не отвела глаз, когда ей стало не по себе. Гефаргайст Вихтих, пожалуй, так себе, но мало кто был способен сохранить самообладание под таким волевым напором.

– Убеждения определяют реальность, – произнес Вихтих тоном, которым разъясняют простакам очевидные вещи. – Я верю, что буду величайшим фехтовальщиком мира.

– А я верю, что тебя убьют раньше, – ледяным тоном парировала Штелен, все еще глядя в другую сторону.

– Но моя вера сильнее твоей.

– Да ты идиот, который сам себя обманывает.

– Само собой. Но я предпочитаю верить, что действительно хорош. На моем счету сорок три величайших фехтовальщика. Я их всех убил. Я стал магистром меча в Гельдангелегенхайтене в двадцать один год. Неслыханная честь.

– Тоже мне честь, – фыркнула Штелен.

– И это я слышу от карманницы. От бездарной…

– Моих талантов хватит на то, чтобы прибрать твой кошелек!

– И тебе хватает ума мне же об этом рассказывать!

– Тихо! – Бедект покачал головой и тут же пожалел об этом. В черепе застучало от глухой боли. Наверное, в башке у него сейчас несколько фунтов соплей. – Как дети, честное слово. Как только я найду теплую постель и милую бабенку, вы можете вдвоем продолжить этот бессмысленный спор. А до этого заткнитесь, черт возьми.

– Старик настроен немного поворчать, – заметил Вихтих.

– Вихтих, если ты завяжешь драку и втянешь в нее меня, я убью тебя сам. Топором. Так что тебе не помогут все твои дерьмовые рассуждения насчет величайшего фехтовальщика.

– Я могла бы помочь по части бабенки, – сказала Штелен.

Бедект притворился, что не слышит, и стал внимательно осматриваться по сторонам дороги, надеясь найти постоялый двор.

– Он же сказал «милую», – заметил Вихтих, с ухмылкой глядя на Штелен. – С тобой не станет спать даже такая свинья, как Бедект. Ты слишком страшная. Правда, если бы ты в обмен предложила вернуть ему немного его денег… из тех, что стибрила на прошлой неделе.

– Деньги у меня есть, – сказала она достаточно громко, чтобы Бедект услышал.

Тот покачал головой и согнул оставшиеся пальцы левой руки.

– Я могу спать со шлюхами. Но сам работать шлюхой пока не готов.

– Скольких ты обворовал в Абфальштадте? – спросила Штелен.

Бедект отмахнулся от вопроса, резко разрубив воздух покалеченной рукой. Его голова так переполнилась соплями, что дышать приходилось через рот, резко глотая пыльный воздух. В глубине легких что-то сухо постукивало. «Чудесно, вот и новый симптом, буду теперь еще и от этого мучиться».

– Сколько человек ты убил за последние полгода? – спросила Штелен.

– Человека определяет то, чего он не делает и не станет делать, – пробормотал Бедект.

Ноздри у нее так и расправились от возмущения.

– Так значит, убивать и воровать нормально, а трахаться – нет?

– С тобой – нет, – ответил Вихтих. – В лучшем случае он проснется и обнаружит, что ты обокрала его до нитки, а в худшем – у тебя случится припадок ярости, и он очнется с перерезанным горлом.

Бедект простонал. Сейчас ему вовсе не хотелось слышать такие разговоры. Да и в остальное время тоже.

– Брось. Я не стану с тобой спать, потому что иначе все будет по-другому и жизнь станет еще труднее, чем сейчас.

– А еще потому, что ты клептик, отвратительная, страшная сучка-воровка, – добавил Вихтих.

Не обращая внимания на Вихтиха, Бедект продолжил:

– Мы работаем вместе. Мы команда. Дерьмовая команда, но свое дело знаем. Мы не друзья, и, чтоб мне провалиться, мы не любовники. Не забывайте: я бы убил любого из вас, если бы мне за это заплатили.

– Хватит, я уже растроган до слез. – Вихтих сделал вид, что вытирает слезы. – Штелен, брось мне несколько золотых, они, наверное, и так мои – и я с тобой пересплю.

Кинжал, который тут же выхватила Штелен, со свистом рассек воздух, а Вихтих рассмеялся. Изображая невозмутимость, он направил свою лошадь подальше, стараясь оставаться вне досягаемости.

– А вот и постоялый двор. – Бедект рукой указал в конец улицы. – Убери нож, женщина. Зарежешь его после того, как я выпью.

Глава 2

Те, кого ты убьешь, будут твоими слугами в Послесмертии. Умри, не снимая башмаков, а в башмаках припрячь несколько монет. Умри с оружием в руках, и пусть еще два клинка будут у тебя наготове. Потому что, когда ты покинешь этот мир, тебе эти вещи придутся очень кстати.

Кредо воина

Кёниг Фюример, теократ ордена Геборене Дамонен, стоял в своих личных покоях, спиной к комнате, и смотрел на Зельбстхас. Безупречно прямые улицы с севера на юг шли под названиями, а с востока на запад – под номерами. Это был город порядка, город разума.

«Ничто не мешает здравому смыслу возникать из бредовых иллюзий», – думал Кёниг.

Зельбстхас, законы, на которых он держится, география, его определяющая, населяющие его люди… все это воплощение безумия Кёнига.

Ну, возможно, не все. Люди, как ему представлялось, вполне реальны сами по себе. Но когда он впервые пришел сюда с мечтой почти двадцать лет назад, младшим прислужником храма, Геборене были крошечной сектой религиозных фанатиков, у которых была идея, казавшаяся безумной, и никаких шансов ее осуществить.

А он воплотит эту идею в реальности.

Тогда, в прошлом, Зельбстхас был очередным разрушающимся городом-государством, которому не повезло. Его основали на каменистой земле, пригодной разве только для того, чтобы на ней росли пучки жесткой травы, скудная пища для тощих коз. Он помнил, как голодающие люди приходили совершать богослужение в обветшавших развалинах этой древней церкви. Он мог лишь догадываться, во имя каких богов построили этот храм. Конечно, не для людей: во всем здании не нашлось и пары дверных проемов одинаковой формы, двух коридоров одной и той же ширины, при этом каждый то сужался, то расширялся, без соблюдения каких-либо очевидных закономерностей. В некоторых местах гигантские размеры поражали воображение, а в других было так узко, что служители храма поворачивались боком, чтобы разминуться. Замысел этого строения родился в нездоровом сознании. Геборене стали служить здесь, а до того храм много поколений пустовал, и лишь призраков видели его стены.

Кёниг все изменил. Абсолютно все.

В основе любого выбора и любого слова лежала одна и та же прописная истина: заставьте людей думать иначе, и вы измените мир.

Он поменял религию, изгнал призраков из древней церкви. Дал людям надежду, и они научились верить в себя. Что еще важнее, они верили в него. Зельбстхас превратился в богатый город-государство. Его служители непреклонно несли людям Слово. Чем больше людей верило во что-то, тем более истинным оно становилось.

Его планы почти принесли плоды. Геборене получат своего бога, а Кёниг будет его создателем и повелителем.

– Восприятие, – произнес он, – есть реальность.

Для гефаргайста эта истина являлась основой основ.

Стоявшие у него за спиной хранили молчание. Он слишком хорошо их знал. Он слышал, как они переступают туда-сюда, с нетерпением ожидая, когда им разрешат заговорить.

Кёниг стоял, поставив ступни вместе; левой ладонью задумчиво держал свой узкий подбородок, правой сжимал левый локоть. В его личных покоях собиралась все бо́льшая толпа, и это его несколько тревожило. Он бросил взгляд через плечо на трех других людей, которые находились с ним в комнате. Нет, это были не люди. Доппели. Разница немаловажная.

Они стояли в совершенно одинаковых позах, были одеты в одинаковые ярко-малиновые плащи, смотрели на него кто более внимательно, а кто менее. Три пары одинаковых серых глаз. Три одинаковые лысые головы. Хотя они совершенно очевидно были копиями Кёнига, у каждого из них наблюдались мелкие недостатки.

«Нет, – поправил он сам себя. – Недостаток – слишком сильное слово. Точнее будет сказать „странности“».

Ближний к нему дико оскалился, блеснув белыми зубами. У второго взгляд метался туда-сюда, как будто он готовился к внезапному нападению из темноты. Последний, казалось, вот-вот упадет на колени и начнет молить о прощении за какой-то никому не ведомый грех, отчаянно желая похвалы и вместе с тем понимая, что он ее не заслужил.

«Нытик и слабак». Именно последнего Кёниг больше всего ненавидел. Понимание того, что в доппелях проявились черты его собственного характера, ничуть не помогало ему принять их такими, какие они есть.

Кёниг утешал себя мыслью о том, что никто не доволен собой полностью – но большинство не сталкивается с физическими воплощениями собственных недостатков.

– Уйдите, – скомандовал он. – Мне нет нужды в вашем трусливом совете.

Один доппель быстрым взглядом окинул зал, будто стараясь в последний раз рассмотреть отделку из темного дуба и роскошное убранство, а потом посмотрел на Кёнига, который не собирался отводить глаз. Доппель тут же с извиняющимся видом пожал плечами.

– Похоже, вы в это не верите. – Доппель раболепно склонил голову и уставился в пол. Все его жесты были наигранны. – Прошу прощения.

– Замолчи, Приятие. Встань в угол. Ничего не говори.

Доппель кротко кивнул, но, когда он потащился в угол, Кёниг заметил на его лице еле заметную ухмылку. По крайней мере он все еще подчиняется, хотя прогнать его совсем не выходит. И все же Фюримера совершенно не грела мысль, что он не может заставить своих доппелей скрыться. Его бредовые иллюзии набирались сил и начинали сами распоряжаться собственным существованием.

Одна из стен была почти полностью увешана зеркалами от пола до потолка, в медных рамах, и там собралось несколько его отражений, которые будто глазели на него в окно. Изможденные продолговатые лица, лысые головы. Рты у них шевелились, но звука не было слышно. Это началось недавно, у него только в последние несколько дней появились склонности зеркальщика. Теперь оставалось только ждать, когда он услышит их голоса. Они могут в какие-то мгновения давать ценные советы или показывать отрывки событий будущего или картины далеких мест, но однажды они выберутся из своего зеркального мира. Когда это наконец случится, они либо убьют, либо заменят его. Какая перспектива его больше пугала, Фюример не мог понять.

«Если другие мои иллюзии не прикончат меня раньше».

Это не имеет значения. У него будет его бог, а боги меняют все.

Один из двух оставшихся доппелей – его Кёниг звал Отречение – потянулся к нему и зашептал на ухо:

– Приятие готовит против тебя заговор.

Кёниг отпихнул доппеля.

– А ты нет? – Он рассмеялся, будто залаял, без малейшего намека на веселье.

Беспокойство и Отречение, склонив головы, попятились от сердитого взгляда Кёнига. Только Приятие, стоявший лицом в угол, оставался невозмутимым.

– Тебе нельзя ему доверять, – прошептал Отречение. – Приятие хочет занять твое место.

– А тебе я доверять могу?

Отречение не поднимал лица, но Кёниг разглядел скупую улыбку.

– Конечно же нет. В конце концов все нас бросают. Например, наши родители.

– Мои родители, – огрызнулся Кёниг. – Вы все лишь иллюзии.

– Твои родители, – мягко поправился Отречение. – Если тебя может бросить мать, то кто же на это не способен? Вот почему я существую. Может быть, я и иллюзия, но для тебя я – реальность.

Возник четвертый доппель, который выглядел как совсем юный Кёниг. На заплаканном лице можно было прочесть все утраты брошеного ребенка, который внезапно понял, что ни единой душе в мире нет до него дела, если не считать тех, кому интересно как-нибудь его использовать. Кёниг сосредоточился на настоящем и прогнал этого доппеля. Было не время тревожиться о старых ранах, пусть они и успели нагноиться.

– Вот и твой любимчик, ученый, – сплюнул Отречение с яростным отвращением.

– Он мой друг.

– У нас не бывает друзей, – ответил Отречение. – Настоящих друзей.

Несмотря на правоту доппеля, у Кёнига все же сжались челюсти от злобы так, что заскрипели зубы. Они были друзьями в прошлом, до того как он решил создать бога.

– Он полезен, – ответил Кёниг.

– Он нас ненавидит, – предостерег Отречение. – Тебе нельзя доверять ему. Он психически здоров.

– В тот день, когда ты посоветуешь мне кому-нибудь поверить, я сразу пойму, что попал в большую переделку.

– В этом отношении я должен согласиться с Отречением, – встрял в разговор Приятие и тут же снова уткнулся в угол, когда Кёниг бросил в его сторону предостерегающий взгляд. – Мне кажется, мы ему не нравимся, – прошептал доппель. – Я думаю, и тебя он тоже не любит, – добавил он, глянув на Кёнига. – Он думает, что ты украл его идею.

– Мне нет дела до того, нравлюсь я ему или нет. Мне просто нужно, чтобы он был полезен.

Приятие ухмыльнулся, будто понимая, что это ложь.

* * *

Ауфшлаг Хоэ, главный ученый Геборене Дамонен, вошел в покои Кёнига и низко поклонился, изо всех сил стараясь не обращать внимания на доппелей верховного жреца. Они же, в свою очередь, метали в его сторону взгляды, полные ненависти и презрения. В хорошие дни он задумывался о том, какой вывод можно сделать из этого касательно мнения Кёнига о верховном ученом. В дурные дни подумывал, не убить ли ему помешанного теократа.

«Итак, каким же днем окажется сегодняшний?»

Но могущество Кёнига как гефаргайста было вне всякого сомнения. Ауфшлагу достаточно было провести всего несколько минут в присутствии главного жреца, чтобы поразительная гениальность, провидение и глубина понимания, которыми обладал Фюример, совершенно ошеломили Хоэ. Сам масштаб планов Кёнига вызывал благоговейный ужас. Фюример был не из тех, кто мыслит мелко. Он оперировал вечными категориями.

Сомнения закрадывались уже позже. Ауфшлаг бессонными ночами задавался вопросом о том, кто же на самом деле Кёниг: гений или погруженный в бредовые иллюзии сумасшедший. Как же трудно было понять это наверняка.

Восприятие являлось реальностью; это гайстескранкен понимали очень хорошо. Оно служило им источником силы, делало их особенными и выделяло среди общей массы обыкновенных людей. Но Ауфшлаг понимал. Его опыты позволили ему узнать истину:

Все они были просто безумцами.

Как и Кёниг – безумец. «Каким же должно было быть у человека ужасным детство, чтобы он стал таким, как Кёниг?» Интересный вопрос. Возможно, он с этим позже поэкспериментирует.

Ауфшлаг наблюдал за человеком, который когда-то был ему самым близким другом. Они познакомились, будучи прислужниками у Геборене. Хотя оба пришли к этой религии, о которой раньше почти никто не слышал, по разным причинам, их судьбы переплелись. Когда они стали настоящими друзьями – возможно, в тот день, когда Ауфшлаг рассказал Кёнигу о своей идее? «Это же моя идея была, правда?»

Ауфшлаг снова поклонился, когда Кёниг наконец соблаговолил посмотреть в его сторону. Только тогда Ауфшлаг заметил, что подол его светло-синего одеяния потемнел от пятен крови. Он выпрямился, на мгновение встретившись взглядом с серыми глазами Фюримера. По крайней мере теперь он был уверен, что перед ним именно Кёниг, а не один из его доппелей. Эти глаза, серые, как будто все краски из них куда-то унесло, впивались в него. Хоэ чувствовал, как его личность разбирается слой за слоем и тщательно изучается. Кёниг продолжал смотреть и не отпускал его. Ауфшлаг не мог шевельнуться. Его пригвоздило к месту.

«Это как раз один из тех самых дней». Все сомнения покинули его, как будто кровь, хлещущая из рассеченной бедренной артерии. Кёниг был тем, за кем нужно идти следом, человеком, который видел в богах их подлинную сущность. Эти глаза видели будущее.

Ауфшлаг пошатнулся, когда Кёниг наконец отвел взгляд. Он подождал мгновение, чтобы не так быстро стучало сердце. Пристальное внимание доппелей чувствовал кожей; ему казалось, будто по ней ползают ядовитые пауки.

Один из доппелей – Ауфшлаг не мог отличить одного от другого – подался вперед и прошептал:

– Я знаю, что у тебя на уме, кривозубый грязный тип со свинобойни.

– Отречение, – скомандовал Кёниг, – оставь его в покое. Ауфшлаг, мой старый друг, ты пришел, чтобы о чем-то доложить, я полагаю?

Хоэ начал запинаться, и внезапно ему стало неловко от мысли о своих кривых зубах и жирных пучках волос вокруг ушей.

– Д-да, верховный жрец. Еще один из молодых богов покончил с собой. – У него внезапно выступил пот. Левая рука зависла в нерешительности: ему хотелось то ли прикрыть кривозубый рот, то ли пригладить волосы.

Кёниг повернулся и стал смотреть на доппеля, который стоял, уткнувшись лицом в угол.

– Аусфаль?

Ауфшлаг неуверенно моргнул, глядя Кёнигу в спину. «Какие чувства он сейчас от меня скрывает?»

– Да.

– Она все равно была чересчур умная, всегда задавала вопросы. Она не могла просто принять то, что я ей говорил. Недоверчивая девчонка. – Кёниг повернулся и глянул на Ауфшлага, слегка подняв бровь. – Где она только этому научилась?

– Те же самые люди, которым позволено было видеть Аусфаль, имеют доступ и к Моргену, – обиженно ответил Ауфшлаг. – А ему такие черты совершенно не свойственны. Скорее всего, это произошло из-за особенностей ее характера.

– Морген идеален, – сказал Кёниг.

– Он невинен и бесконечно доверяет нам, – отметил Ауфшлаг.

– Я и раньше это говорил. И я хочу, чтобы он таким остался. Теперь к нему не будут допускать никого, кроме нас с тобой, и еще его телохранителей. Я не хочу, чтобы он заразился сомнением.

«Упаси бог, если этот мальчик научится думать сам».

– Конечно же, – сказал Ауфшлаг.

Как вышло, что он дошел в своих планах до такого? Как ученый он стремился всегда сражаться с невежеством, но при этом все же ограждал Моргена от неприятных истин. Возможно, он не лгал мальчику, но намеренно не позволял ему узнать то, что тому требовалось. «Я должен все сказать Моргену, чтобы он сам мог для себя все решить».

Но разум Моргена был намеренно создан именно так. Как и других, из кого Геборене намеревались сделать богов, его всю жизнь приучали думать, что однажды он Вознесется, и станет богом Геборене, и будет служить народу Зельбстхаса. Рабство выдавалось за достоинство.

В начале они собрали десять детей, и за прошедшие десять лет дети, один за другим, гибли под непосильным грузом. Их ломали необузданные иллюзии, которыми пичкали их Геборене и вера Зельбстхаса. Кто-то сгорал, кто-то разлагался, не оставляя после себя ни крупицы. Каждый достигал собственной вершины непрочного могущества и падал, потому что иллюзии тянули вниз, погружали в безумие. Никто не Вознесся. Аусфаль была последней из тех девяти. А теперь остался только Морген, самая чистая и невинная душа, что встречал в своей жизни Ауфшлаг.

Если бы он знал, что его план приведет к трагической гибели девяти детей, стал бы он все равно рассказывать об этом Кёнигу?

«Да простят меня боги, но думаю, что да».

– Как умерла Аусфаль? – Вопрос Кёнига заставил Ауфшлага прервать размышления.

– Она перегрызла вены на запястьях. Истекла кровью. Перед тем как потерять сознание, успела много написать на стенах.

– Собственной кровью, я полагаю?

– Конечно.

– Что-то важное?

– Я заметил, что там раз за разом повторялась одна и та же фраза. «Плохие у нас выходят боги». Не знаю, что она имела в виду. Возможно, что Геборене делают не таких хороших богов или что она стала бы плохим богом, если бы Вознеслась. Я поручил в этом разобраться сестре Вегверфен.

– Вегверфен нельзя доверять, – проговорил Отречение. – Она может проболтаться о смерти Аусфаль.

– Этого сейчас допустить, конечно же, нельзя. – Кёниг крепко держал Ауфшлага взглядом своих блеклых серых глаз. – Убей Вегверфен, когда она все сделает. Доложишь о том, что ей удастся выяснить.

– Само собой. – Ауфшлаг старался, чтобы его лицо ничего не выражало.

Но Кёниг видел главного ученого насквозь.

– Я знаю, это тяжело. – Он положил руки на узкие плечи Ауфшлага, так что тому пришлось посмотреть Кёнигу в глаза. – Эта неудача может посеять семена сомнения, а этого мы допускать не должны. – Его длинные пальцы впились в кожу на плечах. – Сомнения означают провал.

Под взглядом верховного жреца воля Ауфшлага рассыпалась на мелкие кусочки. Он не видел ничего, кроме лишенных цвета серых глаз. Эти пальцы, как личинки-мертвоеды, вгрызались глубоко в его плоть.

– Но… – По лицу его стекали струйки пота. – Разве мы еще не потерпели неудачу? Остался только один бог!

– Конечно же, нет. Разве ты думал, что я хочу создать много богов? Нет. – Он говорил так убедительно, что сомнения Ауфшлага рассеивались под палящими лучами откровения. Кёниг тепло улыбнулся своему главному ученому. – Сегодня замечательный день. Сегодня праздник. Теперь мы знаем, кто из наших подопытных Вознесется. – Он снял руки с плеч Ауфшлага, и ученый с удивлением заметил, что пальцы не были вымазаны в крови.

– Прошу прощения за минутную слабость, верховный жрец. – Сердце Ауфшлага переполняла вера, обретающая новую силу. – Это так очевидно. Конечно же, бог может быть только один. Я принимаю слишком близко к сердцу, как мне кажется. И это меня ослепило.

– Не стоит беспокоиться, друг мой. – Кёниг похлопал Ауфшлага по спине как лучшего друга, каким давным-давно он действительно был. – В твою задачу всегда входили детали. Я же должен видеть картину в целом, но без тебя мы бы пропали. Ты – самое сердце нашего замысла. – Кёниг повернулся и посмотрел на собравшихся возле него доппелей. – Без моих друзей я ничто. Мне становится так одиноко. Ты же со мной, верно? Ауфшлаг, без тебя я не смогу этого сделать.

Хоэ низко поклонился. Кёниг никогда не останется в одиночестве, пока дышит Ауфшлаг. Он отдаст все ради служения этому великому человеку. Все.

– Я никогда не оставлю тебя, – искренне поклялся ученый.

* * *

Как только за Ауфшлагом закрылась тяжелая дубовая дверь, Отречение усмехнулся:

– Он оставит тебя. Они все бросят тебя.

Кёниг грустно улыбнулся доппелю.

– Да. Но не сейчас. Обратил внимание, что он не произнес слова «доверие»? В тот день, когда он скажет мне, что я могу ему доверять, он умрет.

Беспокойство нервно кашлянул:

– Но ты всегда говоришь людям, что они могут доверять тебе.

– Верно.

Отречение указал на закрытую дверь:

– Ты сказал ему, что изначал планировал Вознесение лишь одного бога.

– Да.

– Но мы хотели…

– Я хотел.

– … ты хотел, чтобы их Вознеслось как можно больше. Теперь, когда остался только один ребенок, нашим… твоим планам угрожает серьезная опасность. Если с ребенком что-то случится… – Отречение не стал заканчивать мысль.

– Ты солгал ему, – обвинил Кёнига Приятие, который уже не стоял в углу. – Я думал, он наш друг.

– Любое общение – это манипуляция, – ответил Кёниг. – Любое взаимодействие, социальное или иное, служит средством получить то, чего хочешь ты. Это основа общества. – Он прошел по залу, и подол его алых одежд заскользил по дорогим коврам. – Мне нужен Ауфшлаг, а я нужен ему. В основе любой дружбы лежит определенный уровень взаимной зависимости. Потребность и удовлетворение этой потребности. Без меня Ауфшлаг был бы никем – маленьким человечком с жалкими мечтами. Мне без Ауфшлага оказалось бы сложно создать моего бога. Мы нужны друг другу. Мы используем друг друга. – Кёниг улыбнулся Приятию. Это встревожило доппеля. – Когда он предаст меня – а в том, что он так поступит, сомнений нет, – я убью его. – Кёниг исподлобья посмотрел на доппелей. – В этом вы можете мне доверять.

Приятие тихо рассмеялся.

– И сейчас, как мне подумалось, я не только воплощаю твою потребность в Приятии, но и служу единственным выражением твоего чувства юмора.

– Я не шутил, – ответил Кёниг.

Приятие с огорченным видом уставился в пол.

– Вот ведь.

Кёниг отправил трех доппелей в другую комнату, чтобы ему было просторнее размышлять. Они заполняли собой все его мысли, требуя внимания, постоянно ссорясь и пререкаясь друг с другом. На мгновение Кёнигу показалось, что они не уйдут, но тут Приятие склонил голову и вышел, а другие двинулись следом. Не так давно он мог заставить их раствориться лишь небольшим усилием воли. Теперь ему трудно выставить их в другую комнату. Однажды он не сможет их прогнать. Они были его проклятием и верным признаком его огромной силы. К несчастью, вместе с его могуществом росла и сила доппелей. Наступит день, когда они прекратят ему подчиняться. Станут преследовать его каждую секунду, бормотать, когда он будет стараться уснуть. Они заразят собой его мысли.

А затем они одержат над ним верх. Его иллюзии свергнут его, сбросят с престола его собственного сознания, пожрут его разум. Ему не узнать, как именно это случится. Возможно, его затащат в зеркало, и он навсегда останется заточен там. Он может потерять контроль над собой и перестать разграничивать себя и своих доппелей. Самый сильный воспользуется этим и возьмет власть в свои руки. И тогда Кёниг станет хнычущим доппелем при новом Кёниге.

Гайстескранкен могут пойти по очень разным путям. Он слыхал о соматопарафрениках, у которых конечности восставали против разума и захватывали всю власть. Больше всего его пугала судьба котардиста. Кёнигу жутко было думать о том, как станет разлагаться его плоть, как внутренние органы будут гнить или усыхать.

Кёниг сел за стол, чудовищную дубовую громаду с резными орнаментами. Он нашел его в одном из самых глубоких подвалов церкви и забрал себе. Кажется, это какое-то вишневое дерево, красное, но настолько темного оттенка, что его можно было счесть черным. На столе в беспорядке валялись бумаги. Через Кёнига проходили все дела Геборене. Он был центром всего. Зельбстхас не стал бы тем, чем сегодня являлся, если бы не постоянное внимание Кёнига.

«Боги, как здесь тихо». Пререкания доппелей его отвлекали, но в то же время приносили пользу. Хотя говорить с ними было почти то же самое, что беседовать с самим собой, такие размышления вслух шли ему на пользу. Доппели представляли всего лишь отдельные стороны его личности, но зато четко выраженные, концентрированные проявления его психики. Каждый доппель давал ему что-то особенное, и хотя они и стремились его свергнуть, он был им так же нужен, как и они ему. Эта необходимость связывала их друг с другом.

«Однажды я окажусь им нужен не настолько, как они мне». Потребности других были той осью, от которой он своим могуществом гефаргайста заставлял мир склоняться в нужную ему сторону. «Потребности – это слабости».

Тишина в комнате легла ему на плечи тяжелым грузом. Кёнигу не хватало голосов остальных. Он слишком много времени проводил один и от этого чувствовал себя опустошенным и слабым. У него зарождались сомнения. Вскоре он выберется из кабинета, окружит себя своими жрецами и засияет в лучах их внимания.

Он взял случайный лист бумаги и посмотрел на него; это были отчеты церкви Геборене в Готлосе, грязном крошечном городе-государстве к югу от Зельбстхаса. Король Диб Шмутциг, гефаргайст, обладавший крайне небольшой силой, требовал с иностранной церкви запредельно высоких налогов. Досадно, но не особенно важно. Готлос скоро будет в распоряжении Кёнига. А пока что он заплатит этому много о себе воображающему поганцу.

Кёниг сердито заворчал и ударил кулаком по столешнице; гнев переполнял его, как будто налетевшая неведомо откуда гроза. Он скомкал доклад, и кулак его дрожал.

– Шмутциг – полное ничтожество, – прорычал Кёниг, стараясь сосредоточиться на делах, с которыми нужно было разобраться. – Он цел только потому, что даже не заслуживает, чтобы его раздавили.

– Он цел потому, что ты занят более серьезными проблемами, – прошептал у него за спиной Беспокойство.

У Кёнига опустились плечи.

– Я велел тебе удалиться.

– Ты встревожен.

– Я сам с этим разберусь.

– Остался только один бог. Если с ним ничего не выйдет, то начинать заново уже поздно. Твои иллюзии набирают силу. Время на исходе.

– Ауфшлаг меня не подведет, – произнес Кёниг.

Отречение, стоявший рядом с другим доппелем, подался вперед.

– Тебя все бросают. А у этого ученого ничего не выйдет.

– Нет, – убежденно ответил Кёниг. – Этот ребенок – тот самый, избранный.

Беспокойство рассмеялся.

– Кого ты пытаешься убедить?

* * *

Сестра Вегверфен стояла перед Ауфшлагом Хоэ, сидевшим за идеально чистым письменным столом. Пусть внешность главного ученого Геборене вовсе не внушала трепета – жирный и круглый, с гнилыми зубами и сальными торчащими волосиками, – молодая жрица отлично понимала, каков он на самом деле.

Ей уже было известно, что наука – дело страшное и кровавое. Вегверфен достаточно много ассистировала Ауфшлагу в экспериментах, так что успела проникнуться к нему большим уважением из-за упорной тяги к знаниям, которую проявлял этот человек, хотя готовность Ауфшлага пойти на все, чтобы найти ответы на свои вопросы, граничила с безумием. Вегверфен наблюдала, как он подвергал пыткам целые семьи, просто чтобы выяснить, можно ли создать гайстескранкен, или же бредовые иллюзии являются врожденным свойством, которому человека научить нельзя. Она готова была поклясться, что Ауфшлаг – гайстескранкен, вот только он ни разу не проявлял ни одной бредовой иллюзии и всегда производил впечатление хладнокровного, пугающе здравомыслящего человека.

Нет, душевно здоровым его назвать было бы неверно. Пусть его и не преследуют иллюзии, но и вполне человеком его считать нельзя.

Ауфшлаг смотрел на нее крошечными глазками, лоб у него блестел. Он нервно барабанил пальцами по столу, и не было ритма в этой барабанной дроби. Он отвел взгляд, скривил лицо и снова обратил свое внимание на жрицу. Из-за чего он так нервничал? Его внимание тревожило ее. «Может быть, я что-то сделала не так?»

– Докладывай, – сказал он.

– Я осмотрела комнату Аусфаль, – начала она.

– И?

– Кровь – не самые лучшие чернила для письма, записи получаются не особенно разборчивыми. – По лицу Ауфшлага было совершенно понятно, что он шутить не в настроении. – Простите.

Он махнул рукой, дав понять, что извинение принято.

– Изложи по существу.

– Так вот. – Вегверфен думала о тех безумных запутанных строчках, которые ей пришлось часами расшифровывать, и о кровавом месиве на запястьях девочки, там, где она рвала вены зубами. – Аусфаль много раз написала: «Плохие у нас выходят боги». Я полагаю, она хотела сказать, что Вознесшиеся смертные плохо заменяют настоящих богов.

– Наш бог и будет настоящим.

– Конечно же. Я просто имела в виду, что…

– Продолжай.

Вегверфен прикусила губу, стараясь сосредоточиться.

– Аусфаль еще писала о том, как ей тяжело жить с пониманием того, что она Вознесется и станет богом. Она сокрушалась, что ей тяжело на душе, потому что на нее возложены ожидания всего народа. Она писала, что боится смерти и… – Вегверфен не решалась продолжить.

– И? – спросил Ауфшлаг.

– Она писала о принуждении и контроле. И что она не могла стать истинным богом для людей, если не совершит свое Вознесение собственноручно. Она писала о марионетках и о послесмертии.

Главный ученый сверлил взглядом Вегверфен.

– Откуда у нее взялись такие мысли?

– Аусфаль была умная девочка, намного умнее остальных. Она могла и сама до всего додуматься.

– И все же, хотя она и покончила с собой, ей не удалось Вознестись, – грустно сказал Ауфшлаг, огорченно покачав головой.

– А не поверит ли народ, что она станет их богом?

– Нет. Люди верят, что мы сотворим для них их бога. Они ничего не знают о том, из кого именно. Она не станет тем самым богом – Кёниг об этом позаботится.

– Остался только один.

– Да. Морген. Он будет нашим богом. Как Кёниг и планировал с самого начала. Остальные были просто экспериментом. А Морген увенчает все наше дело. Мы расскажем о нем народу, все должны знать его имя. Их вера обеспечит ему Вознесение.

– И именно этим я сейчас буду заниматься? – спросила Вегверфен.

Главный ученый беспокойно сглотнул; он казался нездоровым. Его взгляд метался по комнате, а пальцы выстукивали нервную дробь.

«Он пытается принять решение», – догадалась она. О чем? Не рассердила ли она его чем-нибудь?

Наконец Ауфшлаг посмотрел ей в глаза.

– Да, но не здесь. Я должен отправить тебя в… – он облизал губы, – в Готлос. Там есть маленькая церковь. Скажешь епископу Курцшлюсу Гегангену, что тебя прислал я. Ты должна будешь помочь нести весть о грядущем Вознесении Моргена.

«В Готлос? В эту жалкую вонючую выгребную яму на юге?» На лице Вегверфен ее мысли не отразились.

– Конечно, как прикажете. Я немедленно начну собирать вещи…

– Нет! Вещи ты собирать не будешь. Достань лошадь и отправляйся в путь прямо сейчас. Никому не говори, что уезжаешь.

– Прямо сейчас?

– Пока я не передумал.

«Что происходит, черт возьми? По поводу чего он может передумать?» Она попятилась, быстро поклонившись, остановилась у двери, опираясь одной рукой на тяжелое дерево.

– Разрешат ли мне вернуться? – неуверенным тоном спросила Вегверфен.

Ауфшлаг не отрывал взгляда от своего стола.

– Может быть. Отправляйся. Сейчас же.

Вегверфен бросилась прочь из кабинета главного ученого.

Глава 3

Если наш мир определяют иллюзии, то истина существовать не может. Если истины нет, то как может существовать ложь?

Вархайт Эртринкт, философ

В харчевне только и было что четыре стола, круглых, сделанных из брошенных на землю колес от телеги, поверх которых прибито по несколько грубо обструганных досок. Барная стойка представляла собой два больших ящика, соединенных прогнувшимися досками же. Стульями служили перевернутые ящики.

– Великолепно, – произнес Бедект, тяжело опустившись на место за единственным свободным столиком. У него сильно болела спина.

Оглядев заведение, Вихтих фыркнул и громко сказал:

– Выгребная яма.

С полдюжины посетителей повернулись посмотреть на вновь прибывших.

Штелен, как всегда, села напротив Бедекта, поперек возможных подходов к нему, готовая прикрыть ему спину.

Оставшись стоять, Вихтих осмотрелся вокруг, встретившись глазами с каждым из посетителей; он дожидался, пока те не отведут взгляд.

– Выгребная яма, – уверенным тоном провозгласил он. – Кишащая червями, крысами и оскопленными таракашками.

Бедект достал топор, как обычно висевший у него за спиной, и положил на стол. Старые доски простонали от такой тяжести.

– Если хочешь подраться, вали отсюда куда-нибудь. А я намерен посидеть и выпить.

– Но если я устрою драку в другом месте, – убедительным тоном отозвался Вихтих, – то тебя там не будет, и ты не сможешь меня прикрыть. – Видя, что Бедект не шевельнулся, он недовольно проворчал: – Скукотища, – и сел.

– Скучно бывает только скучным людям, – сказал Бедект, не обращая внимания на обиженное непонимание, отразившееся на лице Вихтиха. – Принеси нам эля.

Вихтих перестал разыгрывать обиженного, ничего не сказал и продолжал сидеть, не шелохнувшись. Уставившись на трактирщика, он смотрел на него так долго, пока тот не смутился под тяжелым взглядом мертвых глаз Вихтиха. Ни разу не моргнул молодой фехтовальщик. Менее чем через минуту на столе у них уже стояли три высокие кружки теплого эля.

По четыре пинты каждому. Потом дверь харчевни открылась, и порыв сухого ветра нанес пыли им в кружки и в глаза. Бедект услышал, как заворчали все остальные посетители, до того момента осторожно хранившие молчание. Не желая встретиться взглядом с Вихтихом, они старались вообще не смотреть на всю эту троицу. Даже трактирщик принес свежие кувшины, не глядя никому в глаза и не произнося ни слова.

Штелен, проморгавшаяся от пыли, посмотрела на дверь.

– Проклятая жрица, – проворчала она.

Вихтих повернулся, чтобы взглянуть на женщину в дверях, и с видом ценителя кивнул.

– А вот и что-то вкусненькое, – громко произнес он.

Бедект с удовольствием наблюдал за потрясением фехтовальщика, когда молодая женщина не вздрогнула и не отошла подальше, а направилась прямо к их столику. «Чудно. Еще одна чокнутая жрица старается спасти наши пропащие души». Будь у нее хоть малейшее представление о том, что они за люди, она бы развернулась и убежала.

– Приветствую вас, путники. – Жрице, одетой в длинный балахон пыльного цвета, явно было не больше двадцати. Она стояла у их стола, ничуть не боясь и не смущаясь.

Бедект рассмотрел ее, пытаясь представить, что скрывается под одеждами, и его ничуть не беспокоило, не вызовет ли у нее неловкости такое разглядывание.

– Путники, говоришь?

– Я видела, как вы приехали верхом, – ответила она. Если его внимание ей и досаждало, то ей удавалось блестяще это скрывать. – В Унбраухбаре не так много жителей.

– В этой выгребной яме, – поправил ее Вихтих.

Жрица признала замечание, слегка склонив голову.

– Где бы вы ни были, вы там и существуете. Мы определяем нашу реальность.

Бедект, с удовольствием наблюдавший смущенный взгляд Вихтиха, решил ответить ей в том же ключе. Это поможет чем-то занять время, да к тому же, пожалуй, помешает двум его товарищам вцепиться друг другу в глотку.

– Мне знакома эта философия.

– Геборене Дамонен, – произнесла жрица. – Вы о нас слышали.

– Слышал как о философии, а не как о религии, – ответил Бедект.

От эля забивавшая его нос слизь размягчилась, и, закрыв одну ноздрю грубым грязным пальцем, он высморкал на пол изрядное количество соплей. Облегчение оказалось непродолжительным – его носовые пазухи быстро заполнились снова.

Жрица подняла бровь, глянув на лужицу соплей, и продолжила:

– Философия и религия во многом одно и то же. Меня зовут сестра Вегверфен. Можно к вам присоединиться?

Опередив Вихтиха, ответил Бедект:

– Конечно. – Возможно, присутствие жрицы заставит молодого фехтовальщика какое-то время держаться подальше. Бедект устал от самовлюбленных шуток Вихтиха. Пусть уйдет Вихтих, и тогда Бедект скажет ей, чтобы проваливала.

Штелен и Вихтих нервно заерзали на своих деревянных ящиках. «Если мне повезет, то они оба от нее смоются, и я смогу немного побыть в покое».

Женщина, казалось, не замечала никакой негативной реакции на свое присутствие.

– Геборене Дамонен всегда было не только философией, – сказала она. – Мы давно собирались воплотить наши идеи. Но когда есть те, кто способен так далеко заглянуть в будущее, как верховный жрец Кёниг Фюример, такие планы строятся на очень долгое время. И только сейчас мы наконец готовы поведать всем о Вознесении бога Геборене.

Бедект не смог сдержать любопытства.

– Как, бога Геборене? Мне казалось, Геборене Дамонен считают, что богов придумали люди. Что они не более чем наши заблуждения, обретающие форму.

– Совершенно верно! – Она просияла, возможно, от радости, что встретила того, кто имеет какое-то представление о ее безумной религии. – Если верой человечества были созданы старые боги, то мы можем создать новых богов.

Вихтих что-то проворчал в свою кружку эля, стараясь не выглядеть ошарашенным этим разговором.

Штелен переводила непонимающий взгляд с жрицы на Бедекта и обратно. На ее худом лице читалось: «Было бы неплохо извлечь из этого какую-то выгоду». Бедект ей в ответ едва заметно пожал плечами, и она, без стеснения оскалившись, сказала:

– Если станешь ходить в треклятую церковь, убью. – Она поправила потертый растрепанный платок, завязанный на ее костлявом запястье. Когда-то он, возможно, переливался разными цветами, но теперь выцвел и истрепался. Заметив, что Бедект обратил внимание, она сдвинула платок выше по руке и спрятала его под рукавом.

– Учту, – отозвался Бедект и снова обратился к жрице: – А разве один из основополагающих догматов Геборене Дамонен не состоит в том, что боги, как творения человека, недостойны почитания…

– Конечно же, именно так! Но они недостойны из-за того, что были сотворены случайным образом. А мы создали нового бога. Бога, возникшего благодаря вере. Бога, предназначенного для определенной цели. Ключом ко всему здесь является намерение. Мы первые разработали собственного бога.

– Разработали? – спросил Бедект.

– Да. Если позволите мне прибегнуть к метафоре…

– Лучше не надо, – пробормотал Вихтих.

– Пещера вполне может сойти за жилище, – продолжала жрица, игнорируя фехтовальщика. – В ней есть крыша над головой, есть вход, возможно, даже несколько комнат. Но она едва ли может сравниться с донжоном, который построил человек. Замок, тщательно спланированный, станет гораздо лучшим домом. – Она посмотрела Бедекту в глаза. – Понимаете, к чему я клоню? – Когда Бедект в ответ только недоумевающе посмотрел на нее, она продолжила: – Мы разрабатываем нашего бога. Формируем его. Выковываем его в пламени нашей веры.

Вихтих встал, уронив на стол пустую кружку.

– Я как раз собрался высекать пламя в щелке у какой-нибудь девахи. Вот в это вполне можно верить. – Он схватил свой пустой кошелек и бросил осуждающий взгляд на Штелен, который она проигнорировала. – Бедект, можешь за это заплатить?

– Ладно.

– Значит, следующий раз с меня.

«Лживый мешок свинячьего дерьма». Вихтих выскочил на улицу, а Бедект проводил его взглядом. Фехтовальщик будет искать проблем на свою голову и, конечно же, отыщет.

Бедект снова повернулся к жрице.

– Вы сказали, что вы формируете его. – Оказалось, что даже теперь, когда ушел Вихтих, тема разговора продолжает его занимать.

Она энергично кивнула:

– Ни один другой бог не был создан намеренно. Рожденные из заблуждений и страхов человека, старые боги непостоянны и безумны, мелочны и погрязли в заблуждениях. Тем, что мы знаем, каким будет наш бог, когда Вознесется, мы определяем его. Мы создаем совершенного бога.

Бедект поднял бровь, насколько это позволял его шрам. Зашевелилась идея. Без сомнения, безумная, но все же это была идея.

– Создаете? В смысле, вы еще не закончили? Ему еще предстоит… Вознестись?

Жрица с сияющими глазами подалась вперед, в сторону своих слушателей.

– Нам был рожден мальчик, ребенок с безграничными возможностями. Верховный жрец Кёниг предсказал, что не женщиной, а чистой верой будет рождено дитя. Мальчик был воспитан в храме и закалится в пламени нашей веры.

– И снова эта сраная метафора, – усмехнулась Штелен.

Злобный комментарий Штелен ничуть не вывел женщину из себя; она пожала плечами и сказала:

– Но все действительно так и происходит.

– Так этот мальчик здесь, в храме в Унбраухбаре? – спросил Бедект, изо всех сил стараясь не выдать никакой заинтересованности. Это было не так и сложно. Череп у него отяжелел от соплей, а когда он попытался снова высморкаться, ничего не вышло, кроме влажного шмыгания. «Да у меня, чтоб его, в носу уже все окаменело».

– Нет-нет, – ответила жрица, покачав головой. – Он находится в Зельбстхасе.

– Разумно. Если вы формируете его вашей верой, нужно, чтобы он находился в самом ее сердце.

Жрица, казалась, готова была погладить Бедекта по покрытому шрамами мускулистому плечу, но затем приняла мудрое решение такого не делать. Вместо этого она только сказала:

– Именно так! Чем дальше вы уходите от чьей-то веры или заблуждения, тем меньшее влияние они оказывают.

– Именно это и спасает нас от вашего Кёнига Ферамера, – огрызнулась Штелен, сплюнув на стол между ними. – А то бы человек с такой манией величия уже правил бы всем миром.

– Фюримера, – исправила жрица. – Если бы Кёниг страдал манией величия, он был бы просто еще одним гефаргайстом из многих. Его иллюзии лежат выше таких мелочей. Своей верой он творит богов.

– Иллюзию богов, вы хотите сказать, – отметила Штелен.

– Да в чем же разница?

Бедект почесал бугорок со шрамом, жалкий остаток своего левого уха.

– Другие последуют вашему примеру.

– Конечно. Но мы будем первыми и сделаем это правильно. Другие постараются слепить своих богов, но осуществят это второпях и непродуманно. Наш бог продуман. Морген будет первым среди новых богов.

Морген. Бедект, стараясь запомнить имя, бросил мимолетный взгляд на Штелен и увидел, что она едва заметно кивнула ему, намекая, что понимает его.

– Вы дали мне богатую почву для размышлений. Ваша вера распространится.

– Мы становимся сильнее с каждым новым последователем. – Жрица тепло улыбнулась и на этот раз в самом деле протянула руку и тронула его за плечо. – Люди приходят к нам, потому что знают, что их вера, их надежды и мечты сформируют нашего бога. Идеи несут в себе силу, и этот замысел обладает могуществом. Мы станем величайшей религией в мире. Мы объединим все человечество верой в одного бога, бога, которого мы все породили. Кёниг предсказал это. – Она встала и поклонилась. – Было приятно с вами поговорить, вижу, что вы культурные и образованные люди. – На это Бедект только хмыкнул, но никак не прокомментировал. – Приглашаю вас в любое время прийти в городской храм, и мы поговорим еще. Благословенны будут те, чья вера сотворит будущее.

– Я приду к вам. Но уже поздно. Штелен проводит вас до храма, так будет безопаснее.

* * *

Штелен появилась из-за стола.

– Прошу вас, – проговорила она самым искренним тоном, на который была способна, – проходите сюда, милая госпожа. Времена сейчас опасные, так что я провожу вас домой.

«Один черт разберет, что задумал Бедект. Какая польза от этой полоумной церковной девки с промытыми мозгами? Скоро выясню», – решила Штелен. Она так часто действовала по его наводке, что знала: обычно за его указаниями что-то стоит, и, как правило, что-то выгодное. Для нее, по крайней мере.

Штелен бросила взгляд через плечо, выводя жрицу из харчевни. Бедект выглядел бледным и жалким. Он дышал открытым ртом и то и дело ковырял обрубок уха, как будто у него там что-то застряло. «Глупый старый пердун». Вздумай он умереть от какой-нибудь стариковской болезни, и она сама убьет его.

Сучке-жрице, похоже, было приятно, когда Штелен открыла и придержала для нее дверь. Ей нравилось, как Штелен помогает ей обойти незаметные в темноте выбоины на дороге. Жрице, кажется, понравилось даже, когда Штелен прижалась к ней своим тощим телом. Штелен, конечно, знала, что она не красавица, но в ней была та упругость, которая некоторых возбуждает. Жрице было несомненно приятно, когда Штелен, хрипло ворча, затащила ее в темный переулок. Она перестала получать удовольствие от этого общения только тогда, когда ее горло оказалось перерезано одним из острых, как бритва, ножей Штелен, и жрица упала на мостовую, истекая кровью.

Штелен наблюдала, как безмозглая тварь подергалась, пуская изо рта пузыри, и наконец перестала шевелиться. Она тщательно обыскала карманы убитой и нашла несколько монеток. Еще она взяла маленький тканый платок, который нашла у своей жертвы, и понюхала его. От платка едва заметно пахло жасмином; наверняка это был подарок от любовника, столь же безмозглого. Штелен повязала платок на запястье и осталась довольна тем, как он на ней выглядит.

Бедект пил уже седьмую пинту, когда она вернулась. Пустые кружки так и стояли на столе – трактирщик, судя по всему, опасался за ними подойти. Еще несколько кружек пива ничуть не избавили Бедекта от болезненной бледности, и он тяжело опирался на стол. Кожа его изнуренного лица выглядела обвисшей и липкой.

Штелен бухнулась на перевернутый ящик напротив него и внимательно посмотрела на Бедекта. Он же продолжал пить, не обращая на нее внимания. «Да и фиг с ним, сдаюсь».

– Зачем я только что убила эту женщину?

Бедект хмуро посмотрел в свою кружку.

– Из-за денег, если я не ошибаюсь.

– Я обшарила ее карманы. Ничего ценного у нее не нашлось.

Бедект посмотрел на новый платок, обвязанный у нее вокруг запястья, и Штелен спрятала руку под столом.

– Это я нашла.

– Я не спрашивал тебя о том, сколько монет ты набрала.

– Я же сказала, что денег у нее не было, – рявкнула она.

Бедект продолжил, как будто не слышал ее:

– У меня есть план. Надо будет доработать детали, но мне кажется, что план хороший.

– Хороший, в смысле поможет нам получить много денег? Хороший, в смысле план, не похожий на последнюю дюжину твоих планов? Хороший, в смысле не тупой и не опасный?

– Думаю, что одно из этих трех.

– Гениально, блин. Так что же это за план?

– Похитить этого ребенка-бога и вернуть его Геборене за выкуп.

Ноздри Штелен дернулись так, как будто она учуяла самое зловонное дерьмо.

– Думаю, что тот, кто придумал план, который «одно из этих трех», может и расщедриться. – Она махнула рукой трактирщику и попросила еще пива. – Знаю, что скажет Вихтих: «Глупый, непродуманный план. Похоже, будет весело». – Она сплюнула на пол харчевни. – Когда мы приступим?

– Завтра ночью. Если Вихтих все еще будет в живых.

– Позволю себе помечтать, что хорошенький придурок отыщет свою смерть, отправившись на дебильные приключения, ради желания стать самым раздражающим окружающих фехтовальщиком в мире. – Штелен фыркнула, глядя в кружку. – Чем, черт побери, так воняет?

– Ну и… какой у нас план на сегодняшний вечер? – спросила она.

Бедект махнул рукой трактирщику, избегая ее взгляда.

– Пить. Спать.

– Еще один блестящий план.

– Задница.

* * *

Утреннее солнце сверкало в облачках пыли, поднятых собравшейся толпой. Бедект прикрывал слезящиеся глаза от лучей обрубком ладони. В голове у него стучало так, как будто внутри скакал боевой конь. Из-за насморка он дышал через рот, и на его сухой язык ложилась пыль, похожая на мел. «Мне надо вернуться на постоялый двор и лечь в кровать. Вихтих может помереть здесь и один».

Он обвел взглядом толпу. Человек пятьдесят стояли тесным кругом, толкая друг дружку и стараясь встать так, чтобы все получше увидеть. В центре круга возвышался крупный мускулистый тип, который с презрением в глазах разглядывал Вихтиха.

Бедект смотрел, как поигрывает мускулистыми плечами громила, обратив внимание на его яростное, покрытое шрамами лицо. «Раз уж я сюда пришел, можно и развлечься». Он похлопал Вихтиха по спине.

– Твой соперник многих убил, и сделал это с удовольствием.

Вихтих только крякнул. Он всматривался в толпу, рассчитывая найти симпатичных баб, и не обращал на Бедекта особого внимания.

Бедект сделал еще одну попытку:

– Посмотри на эти шрамы. Этому типу много кто бросал вызов. И он их всех убил.

Вихтих бросил снисходительный взгляд на фехтовальщика, стоявшего напротив него в круге.

– У него шрамы, потому что ему случалось быть раненым. У меня их нет, потому что мне не случалось. Скажи мне, кто же из нас лучший фехтовальщик. – Он произнес это так громко, что его слышали многие из собравшейся толпы.

– Но он, – сказал Бедект, – стоит среди тех, кто в него верит… а о тебе здесь никто не слышал.

– Скоро он будет валяться мертвым, а они услышат обо мне, – ответил Вихтих Бедекту, обиженно поджав губы. – Я так люблю эти зажигательные речи. Они помогают мне сосредоточиться. Сначала я завоевываю сердца толпы. А потом побеждаю в схватке.

– Ты, похоже, ужасно уверен в себе.

– Верно-верно.

Как ни печально, Бедект уже повидал довольно таких схваток, чтобы признать: у Вихтиха есть для этого по крайней мере некоторые основания.

Покрытый шрамами фехтовальщик вышел в центр круга и встал, упираясь ладонями в бедра. Он громко обратился к Вихтиху, чтобы было слышно всем собравшимся вокруг:

– Тебе меня не победить. В этом городе все знают, что я самый опасный из ныне живущих, способных владеть клинком.

Вихтих подмигнул симпатичной юной девице. Его голос зазвучал на низкой ноте, раскатисто и уверенно:

– Это так, но есть сотня городов в десятках государств, где каждый знает, что это я – величайший из ныне живущих фехтовальщиков. – Он ослепительно улыбнулся зрителям. – Конечно же, пару человек в этом милом городишке… как там называется это место, Бедект?

– Унбраухбар.

– …в этой выгребной яме о тебе слышали… как там его зовут, Бедект?

– Да откуда мне знать, черт возьми.

– И не важно, как бы тебя ни звали…

– Фольк Уршлюс.

– …они о тебе здесь наслышаны. Но я путешествовал в дальних краях, и много где побывал, и убил много тех, кто мог бы стать величайшими в мире фехтовальщиками. А о тебе я никогда не слышал. Как это ни печально, мне кажется, что ты не входишь даже в первую сотню лучших.

Бедект видел, как Фольк бросает взгляды на собравшихся, стараясь оценить их реакцию. Умение владеть клинком бесполезно, когда на стороне противника вера стоящей плотными рядами толпы.

– Эти города далеко, – ответил Фольк. – То, во что там верят, здесь значения не имеет.

– Да-да. Об этом я начитан.

Бедект закатил глаза. Вихтих любил повторять слова более умных и более образованных, чем он, людей так, как будто это его собственные мысли.

Вихтих продолжал проповедовать толпе:

– И все же вы забываете учесть количество верящих и глубину их веры. Позвольте мне процитировать Геборене Дамонен: «Если достаточно людей будут достаточно сильно верить, то они смогут изменить весь мир». – Вихтих самодовольно ухмыльнулся. – Я знаю, что я величайший фехтовальщик мира. Сотни тысяч людей знают, что я величайший фехтовальщик мира. Вскоре вся эта выгребная яма будет знать, что я – величайший фехтовальщик мира. Ты же, друг мой, как это ни печально, не доживешь до этого и не увидишь тех дней. Такова судьба камней на пути идущего.

Бедекту было интересно, откуда Вихтих взял эту цитату.

Фольк с яростью уставился на Вихтиха.

– Я не каменный. Хотя… хотя я тверд, как камень. Так же крепок. А ты только болтать умеешь.

Вихтих с уверенным жестом поклонился собравшейся толпе. Бедект видел, что Вихтих их уже покоряет; они уже почти были на его стороне. Вихтих злобно глянул на Фолька.

– Ты думаешь, что ты лучший. А я действительно лучший. Ты думал, что сможешь победить, потому что в тебя верит толпа. А теперь… даже ты уже понял, как будет на самом деле. – Он вытащил меч и с поклоном церемонно приветствовал противника. – Приступим?

Через десять секунд Фольк Уршлюс лежал в пыли, а в глубокой ране на его груди пузырилась кровь. Вихтих стоял спиной к поверженному фехтовальщику, сияя в ответ толпе, которая выражала ему восторг, хлопая в ладоши.

Бедект увидел, как Фольк царапает землю пальцами, как закатываются от ужаса его глаза, как пытается он еще вдохнуть воздуха в легкие, которые уже наполняются кровью.

– Вихтих, ты оставляешь его на медленную и мучительную смерть. Почему ты его не прикончишь?

Вихтих похлопал Бедекта по спине.

– У тех, кто видел, как он умирает медленно, эта картина отпечатается в сознании. Важно, чтобы они ясно помнили это, если однажды я буду признан величайшим фехтовальщиком мира. Эти люди окажутся для меня бесполезны, если все забудут.

– Сколько же в тебе дерьма.

– Ты совершенно прав. Я знаю, что я не настолько умен, красив, ловок и удачлив, как мне это представляется. Я знаю, что это мои заблуждения. И все же я при этом чертовски уверен, что я намного более умен, красив, ловок и удачлив, чем любой из жителей этого засранного городишки. И поэтому они подчинятся моей воле. Я хочу им нравиться, и я начинаю им нравиться. Я хочу, чтобы они меня боялись, и они меня боятся. Я талантливый оратор.

– Ты вообразивший невесть что идиот, – ответил Бедект. – Мне печально видеть, что тебе удается убеждать людей во всем, что ты только пожелаешь. Ты повторяешь то, что сказали люди поумнее тебя и чего ты сам понять не можешь.

Вихтих холодно и злобно посмотрел Бедекту в глаза.

– Нет, это ты не можешь понять. Факты значения не имеют, и это факт. Я не стал перетягивать толпу на свою сторону с помощью логики, я просто посеял семена сомнения и укрепил собственную уверенность. Как только я увидел, что его сторонники засомневались, я понял, что и сам он усомнится. – Вихтих презрительно посмотрел на соперника, который все еще кашлял, забрызгивая пыль своей кровью. – Его сомнения убили его раньше, чем я.

«Конечно, – подумал Бедект, – а то, что твой меч пробил ему легкое, никакого значения не имело».

Глава 4

Существует не одно Послесмертие, а тысячи. Возможно, больше. Мы боимся смерти, и в страхе нашем мы стремимся избежать ее окончательности. Но беспокоится ли крестьянин о том, будут ли обитать в его послесмерти те, кого он убил? Нет! То, к чему стремится крестьянин, зависит от того, к какой именно разновидности бессмысленных религий он склоняется. Возможно, он ищет искупления, шанса загладить дурные поступки, которые совершил в прошлом. Или, возможно, он верит, что в Послесмертии его ждет награда за преданное служение и набожное поведение. Если наши убеждения определяют нашу жизнь, они, безусловно, определят и нашу смерть.

Но мне интересно знать, что потом происходит в Послесмертии. Убийцы среди нас готовы убедить нас, что после смерти просто наступают новые смерти и происходит погружение во все более и более глубокие слои адских страданий. Ванфор Штеллунг заявляют, что смерть больше похожа на подъем по лестнице; каждое Послесмертие помогает нам ближе подойти к чистоте или нирване. Тойшунги предствавляют все совсем наоборот, утверждая, что только через страдания мы можем надеяться достичь состояния божественности.

Я спрашиваю: Откуда берутся души младенцев? Создаются ли они просто волшебным образом из ничего? Нет, что за глупость! Мне кажется, что, как только мы либо перенесли достаточно страданий, либо заслужили искупление, с грифельной доски нашей жизни всё дочиста стирают. И мы начинаем весь цикл заново.

Ферсклавен Швахе, философ гефаргайста

Кёниг незамеченным стоял в дверях, наблюдая за игрой худенького голубоглазого и светловолосого бога-ребенка. Жрецы Геборене построили этот миниатюрный город и вырезали крошечных человечков из кусочков дерева разного цвета. Игрушечный город населяло двадцать пять сотен крестьян, сто солдат, пятьдесят из которых конные, и несколько сотен различных животных. Основываясь на собственном опыте, Кёниг считал, что модель не вполне реалистична, потому что в ней слишком мало куриц. Город также был лишен стен и любого рода оборонительных сооружений, но Кёниг думал, что они будут только мешать ребенку играть.

«Все мои надежды зависят от этого ребенка». Для того чтобы планы Кёнига воплотились, решающее значение имело беспрекословное подчинение мальчика, и Кёниг видел только три пути к этой цели: поклонение, страх и любовь. «Похоже, реальности свойствен жестокий юмор». Кёниг чувствовал, что как раз тем из этих способов, который давал больше всего шансов на успех, на самые лучшие результаты, он владел хуже всего. Вызывать поклонение и страх такой могущественный гефаргайст, как Кёниг, умел с легкостью, но у обоих этих чувств были свои недостатки. Намного эффективнее иметь бога, который сам будет желать помочь ему, изо всех сил будет стараться угодить.

«Как заставить этого мальчика любить меня?» Воспоминания о собственном детстве ни капли не помогали Кёнигу. Этот вопрос вызывал у него неприятное чувство, будто холодным дыханием щекотал его сзади по шее. Ему нужно, чтобы Морген нуждался в нем. «А потребность – это слабость».

Морген, будущий бог Геборене Дамонен, был так погружен в свою игру, что не заметил Кёнига. По желанию Моргена отряд из сорока крошечных солдат маршировал по улице к центру городка, где собралась толпа из примерно двух сотен крестьян. Кёниг наблюдал за происходящим с интересом. Происходящее в сознании ребенка столь же загадочно, как и другие тайны этого мира. «Что управляет воображением мальчика, заставляя его вести эти монотонные игры?»

Морген передвигал солдат по одному, пока они все не оказались обращены в сторону толпы крестьян; он часто останавливался, чтобы стряхнуть со стола крошечные ворсинки или пылинки или более точно поставить игрушку на отведенное для нее место. Многие игрушки он поправлял раз по пять-шесть, пока не удовлетворялся тем, как и где они стояли. Он подвинул вперед капитана стражи, туда, где тому предстояло встретиться с человечком, по мысли Кёнига, представителем крестьян. Если между этими двумя и шел диалог, происходил он только в голове мальчика, который неподвижно сидел, глядя на игрушечных человечков, собранных перед ним. В опущенных плечах Моргена, в том, как тот протягивал руку за одним человечком, но потом останавливался и брал другого, Кёниг ощутил неудовлетворенность. Казалось, он не мог решить, какого именно двигать первым.

Кёниг удержался, чтобы не ахнуть от удивления, когда деревянные солдаты вдруг покинули свои места, подняли крошечное оружие и пошли в атаку на собравшихся крестьян. Через секунды игрушечный городок превратился в место бескровной резни – солдаты отрубали крестьянам деревянные конечности. Недостаток в вооружении крестьян компенсировался многочисленностью их рати. Солдат стаскивали с лошадей, отбирали у них оружие, а после этого либо разрывали на куски, либо избивали миниатюрными граблями и другим крестьянским инструментом. Морген сидел, отклонившись назад, ни к чему не прикасаясь. Сначала казалось, что у солдат преимущество, но вскоре на улицу вышло еще больше крестьян. На помощь первым сорока солдатам прибыло еще шестьдесят, но в этот момент в бой вступили более тысячи крестьян. Через несколько минут городок был усыпан деревянными трупами, а оставшиеся в живых крестьяне забирали оружие у убитых солдат.

Кёниг откашлялся, и тогда Морген без всякого удивления на лице взглянул на него. Деревянные игрушки замерли, как только мальчик отвел от них глаза.

– У тебя небольшие проблемы с твоими крестьянами? – спросил Кёниг.

На мгновение худенькое лицо Моргена озарила улыбка.

– Да. Крестьяне взбунтовались.

– Вот я и вижу.

– Нет, я пошутил. Я слышал об этом от Ауфшлага.

Кёниг постарался не показывать свое недовольство.

– Да, конечно. – «Возможно, в будущем мне стоит держать Ауфшлага подальше от мальчика». – Тебе весело?

– Да. Обладая численным превосходством, они победят лучше вооруженного противника. Таким образом, крестьяне остаются крестьянами только потому, что позволили себе быть крестьянами. Возможно, они сами этого хотят, правда, мне это непонятно. Они с таким же успехом могли бы стать правителями, если бы пожелали.

– Это отчасти верно, но ты не видишь всей картины. Ты предполагаешь, что крестьяне знают, что победить правящих им под силу. Ты предпологаешь, что им придет в голову попробовать. Наконец, ты предполагаешь, что многие будут готовы умереть во имя этой цели. А когда крестьяне захватят власть, кто станет всем управлять? Кто – трудиться на полях? Кто заменит погибших солдат? Что тогда, не взбунтуются ли крестьяне против своих новых правителей?

– Вы имеете в виду, что всегда будут крестьяне и всегда будут правители?

– Я говорю, что крестьянам нужны хорошие вожди. В сердце любого режима находятся его работники, которых можно назвать крестьянами или иначе, как сочтешь нужным. Пока сильна их воля, сильным остается и режим. Сломите работников, и вы разрушите империю.

Морген задумчиво прищурился, внимательно рассматривая собственные руки.

– Поэтому сейчас больше нет крупных империй? – Он поковырял под ногтем, будто вычищая оттуда что-то невидимое для Кёнига.

– Это только одна из причин. Правда в том, что боги стремятся сделать так, чтобы человечество было раздробленным и слабым.

– А как же древние империи? В прошлом весь мир был единой империей, Меншхайт Лецте Империум, так, я думаю, она называлась.

– Откуда ты это узнал?

– Прочитал.

«Кто, чтоб ему провалиться, позволяет Моргену брать эти книги?» Кёниг сделал для себя мысленную заметку о том, что позже надо будет с этим разобраться.

– Боги поняли, что единство человечества не в их интересах.

– И поэтому я должен Вознестись?

– Да. Ты объединишь все человечество и принесешь нам то будущее, управлять которым будем мы. Ты возвратишь времена империи.

Мальчик смотрел на него, не мигая.

– Ты станешь богом Геборене Дамонен, – закончил Кёниг, наполнив свои слова крепкой как камень уверенностью.

Морген обвел взглядом комнату, а глаза его были влажными.

– Знаю. Но… На днях я упал и ободрал коленку. У меня текла кровь, и я плакал. Разве у богов течет кровь из ран? Разве боги плачут?

«У него не должно быть сомнений».

– У богов кровоточат раны, если они сами решили, чтобы так было. – Кёниг глянул на коленку Моргена. – Посмотри на свое колено сейчас. Не осталось никаких следов, только совершенство. Тебя исцеляет вера поклоняющихся тебе, как это может происходить только с богом. – Кёниг проглотил собственные сомнения и продолжил: – Ты двигал свои игрушки, не прикасаясь к ним. Как ты думаешь, умеет ли такое кто-нибудь другой? Я крайне могущественный гайстескранкен, но все же я не способен на то, что сделал ты.

Морген посмотрел на неподвижных деревянных человечков и взял одного из них. Он покрутил фигурку в пальцах, рассмотрел со всех сторон, и лицо его было по-детски сосредоточенно.

– Мне не потребовалось никаких усилий. – Он поставил крестьянина обратно на стол. – Я хотел увидеть, что произойдет. Я не уверен даже, что это я управлял происходящим.

– Конечно, ты. Это указывает на то, что скоро наступит твое Вознесение. Реальность подчиняется твоей воле. – «А ты подчинишься моей; у тебя не будет выбора».

Мальчик по-детски наморщил безупречно красивый лоб и несколько секунд, прикусив нижнюю губу, внимательно разглядывал свои ногти.

«Что он только там выискивает, они идеально чистые. Не забыл ли он, что я здесь нахожусь?»

Кёниг прочистил горло, и мальчик взглянул на него. Лицо Моргена странным образом ничего не выражало.

– Каким будет мое Вознесение? – спросил Морген.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Кёниг, знавший, что такой вопрос прозвучит, и страшившийся его. – Твое Вознесение будет тем самым моментом, когда ты станешь нашим богом.

– В книгах, которые я читал… – Морген смотрел прямо на Кёнига, в глаза ему, чего уже никто не делал многие годы; большинство людей инстинктивно избегают взгляда гефаргайста. – Люди Возносятся только после смерти.

Кёниг, стараясь, чтобы лицо его ничего не выдавало, взглядом бурил мальчика, проникая в самую душу, и желал, чтобы тот оставил поднятую тему разговора. Он спросил:

– Что это были за книги?

Морген пожал плечами и посмотрел вдаль, как будто его внимание привлекло нечто более интересное. «Как он это сделал? Как он так непринужденно отвел взгляд от моего взгляда? Для этого должны были потребоваться колоссальные усилия».

– Исторические и религиозные тексты. У Ванфор Штеллунг есть целый пантеон Вознесенных героев, а также их старых богов. Существуют также местные полубоги – это второстепенные божества, Вознесшиеся люди и духи…

– Я знаю, кто такие полубоги, – резко перебил его Кёниг, которого раздражало, что ребенок читает ему лекцию.

– … и в каждом конкретном случае, – продолжал Морген, как будто Кёниг ничего не сказал, – они Вознеслись только после смерти. Я не смог найти ни одного случая, когда Вознесение произошло бы раньше смерти.

«Вот и случилось. Задаст ли он тот самый вопрос?»

– Помимо того, что можно вычитать из древних текстов, существуют еще другие, бесконечные знания, – ответил Кёниг.

Морген наклонил свое личико, задумался на несколько мгновений, а потом отбросил эту мысль как несущественную, какой она, конечно же, и была.

– Я должен умереть, чтобы Вознестись, – сказал он.

«Интересно, он утверждает, а не задает вопрос». Неужели Ауфшлаг уже сказал мальчику об этом?

– Верно, – ответил Кёниг. – Тебе не надо бояться…

– Я не боюсь.

Кёниг подавил вспышку гнева, вызванную тем, что его снова перебили.

– Как я уже сказал, тебе не надо бояться; я сделаю все бережно…

– Ты.

Кёниг выругался про себя. Как он мог так проговориться? Он наклонялся, пока глаза его не оказались на одном уровне с глазами мальчика, и стал давить своей волей на его юное сознание. «Он должен смотреть на это так, как желаю я».

– Кому еще я могу доверять?

На мгновение на лице мальчика промелькнуло сомнение.

– Верно, – в конце концов согласился Морген. – Только тот, кто всем сердцем поддерживает интересы Геборене, должен помочь мне Вознестись. А иначе…

– Да.

Кёниг не хотел, чтобы мальчик слишком детально рассматривал этот вопрос. Созерцание может привести к сомнениям, а Кёниг совершенно не мог допустить, чтобы его будущий бог начал сомневаться.

Морген неловко улыбнулся.

– Я рад, что это будешь ты. Ауфшлаг никогда не простил бы себя.

«И это его величайшая слабость». Кёниг протянул мальчишке руку и изо всех сил постарался, чтобы его блеклые серые глаза выразили тепло и заботу. «Ты должен меня любить».

– А теперь, – сказал он, – обними меня.

Морген бросился в объятия Кёнига, и тот неуклюже потрепал его по волосам. Принимая мантию верховного жреца, он вовсе не думал, что ему придется проявлять к кому-то отеческую заботу.

– Я тебя не подведу. – Голос мальчика звучал приглушенно, пропадал в тканях одеяния Кёнига.

– Знаю. Я буду тобой гордиться.

– Я буду хорошим богом. Я верну империю, как ты желаешь.

Он погладил мальчика по тонким светлым волосам.

– Знаю.

Кёниг, погруженный в свои мысли, шествовал по причудливо изогнутым, странной формы залам храма Геборене. Прислужники бросались прочь с его пути, вжимались в стены, как будто хотели совершенно расплющиться.

Слишком близко подошел Морген к неприятной истине: «Только тот, кто всем сердцем поддерживает интересы Геборене, должен помочь мне Вознестись». Ребенок никогда не понял бы, это не так просто. Где заканчивается Кёниг и начинаются Геборене Дамонен? Если не он будет у руля, то церковь наверняка дрогнет и не справится.

«Мальчик должен умереть от моей руки». Те, кого ты убиваешь, служат тебе в Послесмертии. Если все закончится провалом, то он найдет спасение в этой истине. Новый бог будет служить, спасет его от собственных демонов.

«Сможешь ли ты это сделать? Ты сможешь убить ребенка?» Да, да, он сможет. Он распоряжался о проведении экспериментов Ауфшлага, и бессчетное число людей погибло по его приказу. «Но ты же никогда прежде никого не убивал по-настоящему». Кёниг никогда не резал клинком человеческую плоть, никогда никого не душил своими руками. Может ли он отравить этого мальчика? Если он это сделает, будет ли этот мальчик служить ему в Послесмертии? Получится ли, что Моргена убил Кёниг, или же его убил яд? Это был как раз один из тех раздражающих вопросов, которые философы готовы годами обсуждать, никогда не находя ответа. Отличается ли отравление от убийства с помощью удара ножа? Были ли это просто два разных оружия? Они воспринимались по-разному. Тот, кто пользуется ядом, действует на расстоянии. Возможно, ответ есть где-то в скучных и здравых убеждениях народа. Но сила бредовых заблуждений Кёнига определяла его реальность. Истина заключалась в том, как верил он, что это имело значение.

И только это, остальное было не важно.

Кёниг вернулся в свои покои, где его дожидались три доппеля. Отречение восседал в кресле с высокой спинкой, куда Кёниг садился тогда, когда принимал важных гостей. Беспокойство и Приятие стояли по обеим сторонам кресла.

Такое их расположение о многом говорило. «Мне нужно как следует последить за Отречением. Как давно они готовят заговор против меня?»

Отречение начал первым:

– Нет, мы здесь не сидели и не уславливались о том, как сделать тебе плохо. Мы – единственные, кто тебя никогда не бросит. Мы не можем этого сделать.

Кёниг фыркнул.

– За прошедший час я не успел внезапно поглупеть. Не тратьте время на пустые разговоры.

– Морген любит нас, – тихо сказал Приятие. – Он любит нас, а мы причиним ему вред. Единственному человеку, который когда-либо нас любил.

– Он отречется от нас, – рявкнул Отречение на Приятие. – Как бросили нас и все остальные, жалкий ты червяк. Морген – инструмент, которым нужно воспользоваться, и ничего больше. Мы будем притворяться, что любим его, пока нам это выгодно.

Приятие встретился взглядом с Отречением, выражая несогласие.

– Мы убьем его.

– Так всегда и планировалось. Он должен Вознестись, а когда это произойдет, мы должны держать ситуацию под контролем.

– План можно изменить, – умоляюще сказал Приятие. – Мы могли бы спасти мальчика. Мы не знаем, необходимо ли ему умереть, чтобы Вознестись. Если в него верит достаточно людей, то он может Вознестись и так.

Кёнига захлестнула волна облегчения. Его доппели по-прежнему враждуют друг с другом. Он шагнул вперед и произнес:

– Нет. План нельзя изменить. Что значит любовь одного ребенка по сравнению с поклонением миллионов? Морген – инструмент, которым нужно воспользоваться, и ничего больше. – Ему было досадно осознавать, что он точно повторил эти слова за Отречением. Не приобрел ли этот доппель большего влияния, чем остальные?

– Мы знаем, что ты в это не веришь, – сказал Приятие. – Мы знаем, что для тебя значит этот ребенок.

Беспокойство, тихий, самый скрытный доппель, посмотрел на Приятие, потом на Отречение и, наконец, на Кёнига.

– Мальчик опасен. Он слишком быстро набирает силу. Мы потеряем влияние.

– Не существует никаких «мы». Я буду влиять на него, – сказал Кёниг, но заподозрил, что Беспокойство что-то замышляет. Преимущество от возможности разговаривать с собственным бессознательным заключалось именно в этом. Большинство людей путаются и сами никогда не могут разобраться, что они думают. Пусть он и не доверяет Доппелям, но в определенном смысле они были именно теми, кому он мог бы доверять более всего. – Расскажи мне все остальное, Беспокойство.

– Силы Моргена – проявление веры в него поклоняющихся ему Геборене или же эти силы – его собственные воплощенные иллюзии? Мы создаем бога или просто очень могущественного гайстес-кранкен?

– А какая разница? – спросил Кёниг. – Разве не имело бы смысла, чтобы перед Вознесением он стал гайстескранкен? Во всяком случае, это показывает нам, что наши планы работают. – Он зарычал от досады и поправил себя: – Мои планы.

– Нет, – прошептал Беспокойство. – Все происходит слишком быстро. Мальчика явно что-то вывело из равновесия. Если его силы будут расти слишком быстро, мы не сможем добиться его Вознесения. Возможно, он не дотянет до того, чтобы стать богом, но как гайстескранкен, которому будет поклоняться весь Зельбстхас, он может оказаться сильнее нас.

– Нет, – не согласился Приятие. – Этот ребенок нас любит. Он доверяет нам.

– Это ты, как дурак, доверяешь ему. – Отречение поднялся с кресла и зашагал по комнате, и его багровые одежды шуршали по толстому ковру. Доппель безупречно изобразил походку Кёнига, да и неудивительно.

Кому призывал не доверять Отречение: Моргену или ему, Кёнигу? Он часто подозревал, что все, что говорят и делают его доппели, имеет подтекст. Они, казалось, общались на таком уровне, где он мог заметить, что они что-то сообщают друг другу, но был не в состоянии понять, что именно. Как он уже успел понять, он может им доверять, но только в той степени, в которой он оставался уверен, что понимает их, – а сейчас у него в этом были сомнения.

Беспокойство сел в только что освободившееся кресло.

– Если Морген поймет свое могущество, он станет очень опасным. Было бы очень глупо с нашей стороны не учесть возможности того, что он может использовать нас в собственных целях.

Приятие, выглядевший удрученным, воздел руки, как бы умоляя.

– Он просто мальчик. Ребенок. Мы создали его таким, какой он есть.

– Нет, – не согласился с ним Беспокойство. – Мы создаем того, кем он станет. Мы понятия не имеем, каким человеком этот ребенок является. Теперь мы должны убить его и начать эксперимент заново. Мы извлекли для себя уроки из наших неудач, и со следующей партией нас обязательно ждет успех.

Кёниг усмехнулся. Его переполняло облегчение, поскольку он понял, что пытались сделать доппели.

– А, ясно. Да, начать эксперимент снова. Конечно. – Он взглянул на собственные отражения, собравшиеся в массивных зеркалах, на эту толпу одинаковых изможденных лысых мужчин. Они жадно наблюдали за происходящим в этом мире, к которому не могли прикоснуться. Кёниг свирепо посмотрел на каждого из доппелей по очереди. – Считаете меня слабоумным, что ли? Этот эксперимент занял десять лет, и я с содроганием думаю, насколько сильными вы трое можете стать через десять лет после сегодняшнего дня. Если я начну заново, то сомневаюсь, что доживу до его завершения. Вы хотите сами управлять богом. Ну что ж, мои милые угодливые доппели, такого не случится. Я воспитаю этого бога. Я обуздаю его могущество себе во благо. Вас троих я оставлю взаперти навсегда. – Он указал на Беспокойство: – Убирайся с моего стула.

– Мы просто согревали тебе место нашими воображаемыми задницами, – ответил Принятие, отвесив быстрый поклон. Как только Кёниг сел в освободившееся кресло, Приятие добавил: – Мы никогда не свергнем тебя.

Кёниг неодобрительно глянул на доппеля.

– Но будете пытаться.

Приятие пожал плечами:

– Возможно. Но настоящей сволочью всегда будешь ты.

Кёниг заметил ухмылку на лице Приятия, которую тот поспешил скрыть, и еще заговорщические взгляды, которыми обменялись три доппеля. Обманули ли они его или же попытались запутать, заставляя его думать, что обманули? Это значения не имело.

Морген станет спасением для него… и погибелью для них.

Глава 5

Психически здоровый человек – это тот, кто просто боится выпустить на волю своих внутренних демонов.

Хальбер Тод, поэт-котардист

Штелен рассмотрела храм с занятого ею наблюдательного поста в переулке, который был не настолько темным и узким, как она бы хотела. Можно было заметить, что храм, чьи каменные стены не пощадило время, недавно отремонтировали. Геборене, должно быть, привели здание в порядок, когда их религия, как зараза, пришла в эти места. Неизвестно, кто тогда правил этим грязненьким городом-государством, но он сделал большую глупость, допустив их туда. Жрецы – паразиты; они распространяют идеи, как крысы разносят чуму, и как только в сердца и умы попадает эта зараза, от жрецов становится трудно избавиться.

Олух Вихтих с его манией величия отправился прикончить местного Величайшего Потаскуна за Свиньями, а Штелен тем временем должна заняться работой. Будь в мире справедливость, Вихтиха бы убили, и жизнь продолжалась бы уже без него. Нельзя сказать, что она не будет жалеть о его отсутствии; этот придурок никогда не замечает, когда она заимствует у него денежки. Конечно, он может утверждать, что заметил, но она-то знала, что в таких случаях он лжет. Брать у Бедекта было опаснее. И иногда она испытывала легкое чувство вины. Вот почему она всегда одалживала ему денег, когда он просил, и никогда не требовала их вернуть.

Штелен прислонилась к забору из расшатанных досок, делая вид, что ее там нет. Мимо прошла шумная компания шлюх, сплетничавших друг с другом; они с подозрением глянули в ее сторону.

– Вы видите меня только потому, что мне все равно, – крикнула она шлюхам, которые в ответ ускорили шаг.

«Боги, какая тоска».

Как бы то ни было, план Бедекта ни на что не годился. Как всегда. Как ей слоняться без дела возле храма в маленьком городе посреди бела дня?

Полчаса она старалась оставаться неприметной, стоя в одиночку на почти пустой улице, но потом решила, что с нее хватит и нужно будет вернуться попозже.

Планы – для тех, кто слишком глуп, чтобы придумывать на ходу. Лучше решать проблемы по мере их появления, чем, потратив много часов на составление плана, в тот же момент, как приступил к его выполнению, увидеть, что все пошло через задницу. Планами пусть занимается Бедект. Старый седой ублюдок готов потратить несколько дней на планирование того, с чем Штелен может справиться за пару минут.

Штелен сплюнула в пыль и попыталась расчесать пятерней волосы. Нащупав пальцами какой-то заскорузлый комок, она бросила эту затею. С ворчанием она отправилась на поиски какой-нибудь таверны. Нельзя было идти в ту, где сидел Бедект, поскольку он велел ей наблюдать за храмом и проследить за жрецами.

– Бесполезно.

Через четыре часа, под покровом темноты, она вернулась к храму Геборене Дамонен. Город вымер в тот самый момент, когда солнце скрылось за горизонтом. Улицы стали казаться угрюмыми и пустыми; а может, это было ее собственное настроение. Только бордели и таверны подавали признаки жизни. Свет фонарей с цветными стеклами и свечек приглушенно лился через замызганные окна, рисуя на земле причудливые пятна, похожие на сиявшие в грязи слитки золота. Штелен, избегая освещенных мест, кралась вдоль стен, стараясь не наступить в кучи помоев. Пусть она и отлично видела в темноте, чаще всего ей в первую очередь нюх, а не зрение подсказывал, что вот-вот можно наступить на какую-нибудь гадость.

«Зачем, черт возьми, я прячусь?»

На опустевшей улице Штелен посмотрела в обе стороны. Ей нужно просто войти через главную дверь и сделать свое дело. Последний раз оглядевшись, она убедилась, что кроме нее никого нет. Штелен сплюнула и прошагала вверх по ступеням, ведущим к главному входу в храм. «И чтоб мне провалиться, если я полезу крадучись по задворкам, только чтобы угодить Бедекту».

Массивные двери оказались не заперты и не охранялись, и она проскользнула внутрь. Никаких дурацких планов. Не будет она слоняться по помойке позади храма. Было приятно хоть, когда-то войти в такое здание как цивилизованному человеку.

Штелен, проверяя, достаточно ли свободно лежат в ножнах ее меч и ножи, прошла через переднюю, решив, что прачечная будет где-то поблизости от задней части храма. Сложенные из булыжников толстые стены были лишены всякой отделки и украшений, а каменный пол гладко отполирован многими поколениями шаркавших по нему ног. Проблуждав несколько минут наугад, Штелен поняла, что совершенно потеряла ориентацию. Она остановилась, внимательно прислушалась, а потом пошла туда, откуда раздавался приглушенный звук мягкого похрапывания.

Спящий жрец, лет девятнадцати или немногим больше, светловолосый, с первой пробивающейся щетинкой на лице, был по-юношески привлекателен. Будь у нее больше времени и не такие четкие распоряжения от Бедекта, в этих потемках она могла бы попытаться соблазнить парня. Вместо этого она зажала ему рот рукой и приставила лезвие ножа к его горлу. Он проснулся с криком, который заглушила ее ладонь, и застыл от ужаса.

Штелен наклонилась и зашептала молодому человеку на ухо:

– Скажи-ка мне, где тут прачечная.

– Мнмнф, – промычал он сквозь ее ладонь.

– Ты, умник. Просто покажи рукой.

Парень указал направление, и, когда Штелен посмотрела туда, чтобы увидеть, куда идти, она почувствовала, что его тело напряглось. Она отреагировала, не задумываясь: ее нож прошел у него под подбородком и вонзился в мозг.

Штелен вытерла лезвие о простыни.

– Видишь, – прошептала она, обращаясь к трупу, – тем, кто быстро соображает, план не нужен. – Она быстро осмотрела комнату и прибрала к рукам несколько безделушек и несколько монеток, которые удалось найти. «Проклятые священники, никогда у них ничего нет».

В зале она столкнулась еще с двумя жрецами и убила обоих. Хлеставшая из их перерезанных глоток кровь залила все вокруг, создав впечатляющую картину.

«Придется просто быстро соображать и мгновенно реагировать. Ничего сложного».

На кухне Штелен обнаружила двух женщин, которые чистили котелки и готовили еду на следующий день. Устало пожав плечами, она прикончила и этих.

В прачечной она нашла много грязных ряс и еще более грязного нижнего белья. Бо́льшая часть одежд была из суровой бурой ткани, но она обнаружила еще несколько ряс из более грубого, серого материала и одно облачение дорогой работы, бордового цвета. Штелен быстро разобралась в иерархии. Бордовые для главных, серое для низших. Тот, кому принадлежали бордовые одежды, был, похоже, человеком некрупным, и ей показалось, что они отлично подойдут ей самой. Штелен рассмешила мысль, что она окажется рангом выше Бедекта и Величайшего в мире Презренного идиота. Пару минут она потратила на то, чтобы отыскать самую большую и наименее вонючую рясу для Бедекта – пусть Штелен и не рассчитывала на благодарность этого тупого ублюдка – и серые одежды, вонявшие застарелым пóтом и свиным навозом, для Вихтиха.

Потом она стала думать, как ей выбраться. Она могла, спотыкаясь, пробраться через задний двор храма, неся целую охапку грязной одежды и надеясь не свалиться в навозную кучу, – или же просто выйти через главный вход. Сделать выбор было несложно.

На обратном пути Штелен прирезала еще одного жреца, а затем остановилась у главного входа, услышав вопли, доносившиеся из глубины храма. Кто-то обнаружил один из трупов. С отвращением пробурчав что-то, она бросила одежду на пол и пошла обратно.

«Сколько же там может оказаться жрецов, чтоб им пусто было?»

Кажется, человек пятнадцать.

Штелен бросила рясы в своей комнате и встретилась в пивной с Вихтихом, который, к ее сожалению, все еще был жив, и с Бедектом.

Бедект дождался, когда перед ней будет стоять наполненная кружка, и только потом заговорил. У него были странные манеры; он, не дрогнув, мог перерезать глотку по малейшему поводу и без, но разговаривать о делах предпочитал после того, как собеседник успел выпить кружечку.

– Дело сделано? – спросил Бедект.

Вид у него был бледный и одутловатый, словно он уже неделю как помер.

– Дерьмово выглядишь, – заметила она.

– Так дело сделано?

«Ну что ж, будем считать, что так».

– Да. – Она раздула ноздри, глянув на Вихтиха.

– Хорошо, – ответил Бедект.

– Пахнет от тебя хуже, чем обычно, – произнес Вихтих, принюхавшись к ней. – И это о чем-то говорит.

– Когда приходится одалживать одежду прямо из прачечной, она иногда оказывается грязной.

– Там что, не нашлось ни стопки чистой одежды?

– Нет.

– Для нас не секрет, что тебе нравится запах потных стариков.

– Прекрати, пожалуйста. – Бедект бросил на Вихтиха предостерегающий взгляд, но фехтовальщик сделал вид, что не обратил внимания. – Все прошло благополучно? Без проблем? Без осложнений?

– Нет. Без осложнений. Все как по маслу. – Смотрела она при этом в свою пивную кружку. Осложнений старый пердун боится больше смерти.

Бедект устало вздохнул и спросил:

– Что случилось?

– Ничего. Ничего особенного.

– И?

– В передней я наткнулась на жреца. Пришлось его убить.

На лице Вихтиха расплылась улыбка, и Штелен захотелось врезать по ней кулаком. Бедект же, почуяв неладное, встревоженно начал все разведывать, как голодный пес:

– Тело ты, конечно, спрятала?

– Ну конечно! – Штелен постаралась произнести это так, чтобы он понял, как она оскорбилась.

– Никто ничего не обнаружит, по крайней мере до завтра, верно?

– Ага. Может, даже еще пару дней.

– Ну ладно, один мертвый жрец – это еще не так плохо.

Штелен снова уставилась в кружку.

Бедект застонал.

– Дело дерьмо. Так что же?

– Еще я убила кухарку.

– Кухарку? Почему?

– Может, парочку кухарок.

– Парочку?

Штелен продолжала пялиться на кружку. «Как ему не надоест расспрашивать!»

– Может, четырех. Все прошло по плану.

Вихтих заржал:

– План состоял в том, чтобы убить четырех кухарок и жреца и украсть грязное белье? Видишь, что выходит, когда вы вдвоем пытаетесь что-то сделать, не посоветовавшись со мной? Да вы оба безнадежны.

– Возможно, не одного жреца, а побольше, – нехотя созналась Штелен.

Бедект посмотрел на нее округлившимися глазами и, ничего не говоря, отпил большой глоток. Потом медленно поставил кружку на стол и жестом попросил у трактирщика налить еще.

– А если точно, сколько человек ты сегодня прикончила?

– Не задавай глупых вопросов.

– Я спрашиваю, сколько именно.

– Мне было не подсчитать. Было не до того. Да черт возьми, – выругалась Штелен, – а скольких убил сегодня ты?

– Ни одного.

– Ну, а как в тот день, когда ты…

– Хорошо, оставим этот разговор. Нам лучше сматываться.

Бедект собрался было подняться из-за стола, но Штелен остановила его, положив руку ему на плечо. Он так плохо выглядел. От того, что они посидят здесь еще чуточку, проку никакого, но и не повредит. Казалось, он вот-вот упадет.

– Некуда торопиться, – сказала она. – У нас есть, пожалуй, несколько дней.

Бедект посмотрел на нее как на сумасшедшую.

– Дней?

«Он что, чего-то не понимает?»

– Ну да. Перебила в этом храме всех. Жрецов с дюжину, или около того. Полдюжины кухарок и поваров. Парочку конюхов.

– Пес подери, ты меня поражаешь, девочка. – Вихтих засмеялся, сверкая белыми зубами, которые, к ее досаде, были такими ровными. – Классный план. Теперь, если у нас ничего не получится, мы сможем выдать тебя за вознаграждение и все равно оказаться в выигрыше.

Штелен бросила на него недовольный взгляд. Надо будет ей не забыть подержать ту рясу, которая предназначается для него, в каком-нибудь вонючем месте, – возможно, постелить на коня вместо попоны, – до того самого момента, когда ему будет пора ее надеть.

Бедект взял кружку у трактирщика, тут же выпил ее и потребовал другую, когда тот еще не успел отвернуться от их стола.

– Я отправил тебя украсть несколько ряс у жрецов, причем так, чтобы их никто не хватился. Я велел не поднимать шума.

– Ряс и мантий никто не хватится, – сказала Штелен.

– Потому что мертвецам переодеваться не требуется, – сострил Вихтих.

– И я сделала все тихо, – отметила Штелен.

– Тихо, как на кладбище, – прокомментировал фехтовальщик.

– Я сделала это, чтобы сбить их со следа, – начала выдумывать она. – Если бы я просто украла одежду, они могли бы догадаться зачем. В таком хаосе никто и не заметит пропажи одежды.

– Мертвые мало что замечают, – с задумчивым видом отметил Вихтих.

Бедект поморщился.

– Да вы оба сумасшедшие. Я просто хотел, чтобы ты украла несколько ряс.

Вихтих одобрительно посмотрел на Штелен.

– А мне ее поступки кажутся разумными.

Глава 6

Теократия есть искусство мыслить вместе.

Кёниг Фюример

Рыцарь в книге, которую читал Морген, считал себя особенным. Конечно, он вел себя как особенный человек, хотя, насколько видел Морген, ему еще только предстояло сделать что-то заслуживающее внимания. Мы, разумеется, вполне догадываемся, что в конце концов рыцарь убьет какого-нибудь злодея, но служит ли это оправданием тому, что рыцарь уже сейчас ведет себя, как человек особенный?

Каждый считает себя самого особенным, и, возможно, в какой-нибудь мелочи это и так. Морген сомневался; многие люди казались напрочь лишенными хоть каких-то особенностей. Но он все же был особенным. Более чем особенным, и он это знал. Он станет богом.

«Нет, подождите! Как и тот рыцарь, я еще не сделал ничего по-настоящему выдающегося». Но особенный ли он уже сейчас или только станет таким когда-то в будущем?

В дверь тихо постучали, и в классную комнату вошел верховный жрец. Морген улыбнулся Кёнигу, стоявшему с прямой спиной, скрестив руки на груди. Верховный жрец несколько секунд смотрел на него и только потом улыбнулся в ответ. «Странно у него это выглядит. Кажется, будто он сначала принимает решение, улыбаться или нет, и только потом на его лице начинает что-то происходить».

– Как продвигаются твои занятия? – спросил Кёниг, сбросив с лица улыбку.

Морген глянул на книжную полку, на книги, расставленные на ней в сложном порядке – по древности, цвету переплета, теме, автору и тому, насколько Моргену нравилось их читать. Ауфшлаг всегда говорил, что они стоят как попало, но это было не так. Морген поморщился, глядя на книги. «Том о Меншхайт Лецте Империум… мне кажется или его корешок самую чуточку выступает вперед, выделяясь среди остальных книг? – Он потянулся и подвинул книгу назад. – Вот так будет лучше».

– Хорошо, – наконец ответил Морген. – Правда, это, – он показал книгу с повестью, которую читал, – занятиями, пожалуй, не считается.

Кёниг, не глядя, махнул ладонью, будто отметая эту мысль.

– Из любого чтения извлекаешь для себя какие-то уроки. Не все знания обнаруживаются в солидных фолиантах.

Это показалось мальчику мудрой мыслью. Но можно ли действительно чему-то научиться даже из самых низких и примитивных источников?

– Я – особенный? – спросил Морген.

– Конечно. Ты будешь богом.

– Я буду богом. Я им еще не стал. Особенный ли я уже сейчас?

– Да, хотя бы лишь из-за твоего потенциала. Тем, что есть у тебя, не обладает никто другой.

– Значит, я особенный из-за моего потенциала.

– Да.

– И из-за моего потенциала я особенный, даже если не Вознесусь?

– Ты Вознесешься.

– А что, если нет?

– Ты сделаешь это, – сказал Кёниг, вытянувшись вперед так, чтобы заглянуть в глаза Моргену.

«Почему он всегда так делает, когда хочет, чтобы я во что-то поверил?»

– Но при этом потенциал все же имеет значение? – спросил Морген.

Кёниг снова выпрямился, явно довольный тем, что смог чего-то достичь.

– Конечно.

– То есть если я встречу кого-нибудь с огромным потенциалом, то это особенный человек. Даже если он никогда не пользуется своими возможностями.

– Я, наверное, не стал бы употреблять именно слово…

– А каким богом я стану?

Теократ моргнул, сдвинул брови.

– Правильным.

– А что это означает?

– Ты станешь как раз таким богом, который нужен Геборене.

Это было понятно. Богом его делала их вера, поэтому их вера и придаст облик этому богу. Он будет тем, каким они его представляют.

– А как считают люди – каким богом я стану? – спросил Морген.

– Правильным.

Правда ли это? В этом была логика. «Разве могут люди пожелать себе неправильного бога?»

– Какого бога хотят иметь люди?

– Правильного.

Ответ был понятен, но Моргену все равно казалось, что здесь что-то недосказано.

– А когда я стану богом, все мои решения станут идеальными и богоподобными?

– Для того чтобы быть совершенным, не требуется быть богом. Старые боги фаллибельны[1]. Мы положим этому конец.

– Молибельны?

– Фаллибельны. Они ошибаются. Старые боги принесли в мир больше смертей и горя, чем… – Кёниг не договорил.

«Больше смертей и горя, чем что?»

– Я не должен быть фаллибельным. Мне нужно быть совершенным. – Он снова осмотрел пальцы рук, проверяя каждый ноготь. Все чистые. Безупречно чистые. – Я буду идеальным богом. Чистым и могущественным.

Кёниг посмотел на руки Моргена, и брови его снова сошлись, собрав на лбу морщины.

– Ты будешь идеальным.

Морген хотел поговорить еще, но Кёниг неловко потрепал его по волосам, что-то буркнул насчет того, что ему пора по делам, и ушел.

– Я заставлю других богов вести себя как следует, – произнес Морген, обращаясь к пустой комнате. – Так, как положено себя вести богам.

Он рассказал о своем плане Ауфшлагу, и главный ученый согласился, что идея хорошая и что для Кёнига это будет замечательным подарком. Еще Ауфшлаг сказал, что Кёниг не любит, когда хвастаются, поэтому Моргену лучше всего будет не говорить, а показать все на деле. Поэтому план останется в секрете между ним и Ауфшлагом, до тех пор пока Морген не Вознесется.

Морген недовольно посмотрел на книгу о Меншхайт Лецте Империум. Она была слишком глубоко задвинута, и это немного нарушало гармонию выровненного ряда подобранных одна к другой его книг. Отодвинуть ли назад остальные книги или подтянуть поближе эту? Несколько минут проведя в раздумьях, Морген вытащил книгу чуть ближе.

Глава 7

Большинство осмеливаются вступить в воды безумия только ночью, когда ложатся спать и видят сны. Трусы. Нырните в самую глубину своей психопатии. Выпустите на волю своих демонов заблуждения, и тогда вы будете знать, в самом конце, когда они вас сожрут, что вам довелось поплавать среди акул.

Ферсклавен Швахе, философ гефаргайста

Ауфшлаг окончил доклад об успехах Моргена и стоял в ожидании. Верховный жрец расхаживал по комнате, а его доппелей нигде не было видно, чему ученый только радовался. Он нервничал, замечая их неприкрытую ненависть и недоверие. Одним лишь богам известно, что они нашептывают на ухо Кёнигу, когда Ауфшлага нет поблизости.

Но за спиной у Кёнига были его многочисленные отражения, заполнявшие собой все огромное зеркало. Они пальцами и лицом прижимались к тонкой границе, разделяющей миры, и отчаянно стремились прорваться сквозь нее. Ауфшлаг не мог точно сказать, когда верховный жрец стал коморбидным, подверженным нескольким наваждениям сразу; но ему было известно, что коморбидность[2] – верный признак скорого конца. Бредовые иллюзии Кёнига набирали силу, их становилось все больше, и они, скорее всего, уже вышли из-под его контроля.

Главный ученый задавил пробудившийся в нем страх. Без Кёнига Геборене пропадут. Мальчик должен Вознестись в срок, чтобы спасти его от верховного жреца; он обязательно должен это сделать. В глубине сознания Ауфшлаг почти помнил – всего за несколько мгновений перед тем, как войти в покои Кёнига, он надеялся, что Морген Вознесется после смерти Кёнига. Здесь же, в присутствии мощного гефаргайста, такие предательские мысли стали невозможны.

Взгляд Кёнига упал на зеркало, и он перестал шагать.

– Иногда мне кажется, что я слышу их голоса.

Отражения повернули к нему лица, как будто понимали его слова.

– Я иногда думаю, что нам стоит его уничтожить, – предложил Ауфшлаг.

– Нет, – сказал Кёниг, глядя на свои отражения. – Возможности зеркальщика могут пригодиться. Кто знает, что способны показать мои отражения. Может, будущее. Возможно, я увижу события, которые распространятся по всему миру.

– Они тебе уже что-нибудь показали? – спросил Ауфшлаг.

Кёниг отвернулся от зеркала, понурив плечи.

– Нет. Пока нет.

– Может, перенесем его в другую комнату?

– Нет, я не могу позволить им уйти туда, где я не смогу немедленно с ними разобраться.

– Но если зеркало будет в другой комнате, где тебя нет, то и твоих отражений там тоже не будет.

Кёниг развернулся на каблуке и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Ауфшлаг стоял, глядя на десяток отражений Кёнига и свое собственное.

Когда только успел его нос превратиться в такую картошку и начали так выступать красные сосудики? Как все эти гадости ухитряются подкрасться так незаметно?

Он вгляделся в зеркало, наблюдая, как отражения Кёнига повернулись к нему спиной и направили внимание на его одинокое отражение.

«Как же легко, – думал он, – забывать о своем возрасте, когда рядом нет зеркала». В мыслях он видел себя девятнадцатилетним, а в действительности ему было почти шестьдесят. Ауфшлаг внимательно рассмотрел свое жирное тело, подбородок, жирные пучки волос за ушами и блестящую, будто купол, голову. Он выглядел на все семьдесят, если не на восемьдесят.

«На этой работе я слишком быстро старею. – Он потер нос и поразился с большой долей отвращения, какие крупные и глубокие там видны поры. – Надо меньше пить». Из его горла донесся было сухой, квакающий смех, но Ауфшлаг тут же заглушил его.

«Думай не о цене, а о цели». Ауфшлагу воздастся за многие принесенные им жертвы, когда этот ребенок Вознесется.

Отражения Кёнига внезапно набросились на отражение главного ученого, не оказывавшее никакого сопротивления, и начали кусать его и лупить кулаками. Ауфшлаг выбежал из комнаты. Одним лишь богам ведомо, что это означает. Разве Кёниг его действительно так ненавидит?

Кёниг стоял в зале, ожидая.

– Итак? – спросил верховный жрец.

Ауфшлаг покачал головой.

Кёниг указал в сторону лестницы.

– Пойдем, нас там ждут.

Посланник, молодой, худой как жердь служитель Геборене, ожидал их в большом зале. Серую рясу храмового прислужника покрывал плотный слой дорожной пыли, а глаза его покраснели от утомления. Аколуф не видел ни громадного свода, ни массивных мраморных колонн, не обращал внимания на обезображенные статуи давно забытых богов. Его глаза видели только Кёнига. Аколуф упал на колени и лбом прижался к тапочкам, в которые был обут Кёниг. Струи пыли с волос прибывшего потекли на дорогую обувь.

Кёниг свирепо глянул на затылок склонившегося аколуфа.

– Встань и доложи.

Аколуф подался назад и поднялся на ноги одним плавным движением, без видимых усилий. Ауфшлага, стоявшего справа от Кёнига, на шаг позади него, на мгновение охватила зависть. Он помнил, что и сам когда-то мог вот так двигаться.

Аколуф снова поклонился Кёнигу и кивнул Ауфшлагу.

– Верховный жрец, я принес вести из храма Миттельдирне.

– Миттельдирне?

– Да, владыка, это столица Готлоса.

– Я знаю, где находится Миттельдирне, – отрезал Кёниг. – Что за новости ты принес?

Аколуф с извиняющимся видом поклонился, а затем помрачнел, увидев пыль, обсыпавшую тапочки Кёнига. Он с неловким видом сглотнул: казалось, он хотел извиниться, но остерегся вызвать еще большее раздражение у теократа.

– Архиерей Бомбастиш из… – Молодой жрец поднял взгляд и увидел перед собой немигающие серые глаза Кёнига. Аколуф открыл рот, но не проронил ни звука.

– Я знаю, кто такая Бомбастиш. Это я сделал ее архиереем Миттельдирне.

– Да, владыка. Унбраухбар…

– Где находится этот город, мне тоже известно.

Ауфшлаг почувствовал изжогу. Он послал Вегверфен, ту молодую жрицу, которую Кёниг ему приказал убить, в Унбраухбар. Все, что заставит Кёнига обратить внимание на этот город, было для Ауфшлага очень плохой новостью. Если верховный жрец узнает, что его ученый ослушался его приказа… Ауфшлаг, вспомнив об отражениях Кёнига, рвущих на кусочки его собственное отражение, вздрогнул.

– Владыка. – Аколуф снова взглянул на запыленные тапочки, а потом продолжил: – Жрецы храма Унбраухбар убиты. Все. И прислужники храма тоже.

Ауфшлаг совершил усилие, чтобы не поперхнуться от удивления. С риском для жизни он попытался спасти Вегверфен, но она все равно погибла? О боги, какой же он дурак!

– Убиты. Кем? – спросил Кёниг.

– Этого мы не знаем, теократ. Архиерей Бомбастиш пыталась послать вам сообщение во сне, напрямую, но обнаружила, что вас было четверо и еще вас окружали бессчетные тени. Она не могла точно определить, кто из них – настоящий вы, и решила, что безопаснее будет отправить к вам меня, чтобы именно вы и только вы получили сообщение.

– Так ты верхом добирался из Миттельдирне? Вот так дура Бомбастиш! Ей нельзя было терять столько времени.

В желудке у Ауфшлага так и вскипала кислота. Кёниг отправит своих людей в храм Унбраухбара, чтобы они провели расследование. Они обо всем доложат, в том числе и сообщат имена убитых. И Кёниг узнает о предательстве Ауфшлага. Ученый не отрывал глаз от спины теократа.

«Убей его. Убей его сейчас, прежде чем он узнает о том, что произошло с Вегверфен».

Аколуф подавил страх.

– Владыка, архиерей Бомбастиш – могущественный интерметик. Она поменяла меня телами с кем-то другим – кажется, это ее племянник, который живет на окраине Зельбстхаса. Я сейчас не в обычном своем теле. На то, чтобы доставить вам вести, мне потребовалось чуть больше суток.

Кёниг направил серые глаза на Ауфшлага, а аколуф выглядел так, как будто только что расстроил своего отца. Или своего бога. Ауфшлаг, только что мрачно размышлявший об убийстве, внезапно обнаружил, что в состоянии думать только об этих серых глазах и ни о чем ином. Они были пустыми, как смерть.

– Возможно, это сделали Ванфор Штеллунг? – спросил Ауфшлаг Кёнига. – Может быть, это начало более масштабного нападения?

Кёниг всегда поражал Ауфшлага; своими вопросами он сразу проникал в самую суть дела. Он видел то, чего не видел никто другой. Ауфшлагу такая мысль даже не приходила. Его восхищало то, как мыслит Кёниг. Он гений! Как только в голову Ауфшлагу могли прийти мысли о насилии?

Он задумался над вопросом Кёнига. Ванфор Штеллунг были главной религией, их храмы имелись почти в каждом городе-государстве. Если бы Ванфор знали, что замыслили Геборене, они наверняка попытались положить конец этому проекту. Но произошедшее не вязалось с тем, что он знал о Ванфор. Это была религия огромных масс; на ее стороне находились сила и вера намного большего числа прихожан, и Ванфор не сомневались в своей реальности. Зачем бы им нападать на такую жалкую маленькую церквушку, как эта в Готлосе?

– Не исключено, – сказал Ауфшлаг, – но я не думаю, что случилось именно это.

– Возможно, Тойшунги? – спросил Кёниг.

– Мне кажется, последователи этого течения есть только на востоке, – ответил Ауфшлаг, пораженный, что теократ вообще слышал об этой древней секте. – Я думаю, они располагаются в Гельдангелегенхайтене. Они редко пытаются обратить других в свою веру, они не развивались и не менялись многие тысячи лет, и, кажется, более всего их интересует возможность отправлять чьи-нибудь души в После-смертие, о котором у них самые безумные представления. Они его, как мне помнится, называют Роем. Они утверждают, что есть лишь один истинный бог, единственная задача которого – править и поддерживать правила, определяющие… – Ауфшлаг понял, что направленный на него взгляд Кёнига выражает все большее и большее нетерпение. – Наверное, это были не Тойшунги, – неловко закончил он.

Кёниг стоял неподвижно, высокий и худой, и глаза под нависшими веками были как у хищной птицы. Все молчали, ожидая, что скажет верховный жрец.

– Наш проект угрожает всему тому, во что верят Ванфор. Когда мы добьемся успеха, все будут знать, что мы всегда были правы; не боги создали нас, а мы создали их. Их религия умрет. Если это не Ванфор, то у нас есть новый враг. О котором мы ранее не знали. Враг гораздо более опасный. – Кёниг сделал глубокий вдох, а затем медленно выдохнул. – Я должен знать точно. – Он повернулся к Аколуфу, и тот вздрогнул. – Пытали ли жрецов из Унбраухбара перед тем, как убить?

– Большинство из них умерли быстро – им перерезали горло, пока они занимались своими обычными делами, а некоторым во сне.

– Но точно нам это не известно.

Аколуф открыл рот, чтобы ответить, но Кёниг отвернулся.

– Я должен знать то, что известно нашим врагам. Ауфшлаг, приведи ко мне Гехирн Шлехтес. Я пошлю туда хассебранда. Она добудет ответы на мои вопросы.

Ауфшлаг с трудом удержался, чтобы не простонать от ужаса. Гехирн, совершенно помешанная, вот-вот могла потерять контроль над своими бредовыми иллюзиями и была непостоянна и опасна. Те, кто слишком много времени проводил в ее присутствии, имели обыкновение неожиданным образом падать замертво. Удивительным образом, вспыхнувших и сгоревших среди них было меньше, чем Ауфшлаг мог бы ожидать; ее бредовые иллюзии действовали намного более тонко.

И все же он не осмелился ослушаться веления Кёнига. Главный ученый, проглотив собственный страх, извинился и сказал, что ему надо идти. Гехирн, конечно же, скрывалась, подобно слизняку, в самом глубоком подбрюшье храма.

Ауфшлаг обнаружил хассебранда там, где и ожидал. Женщина была на голову выше главного ученого, но из-за своей упитанности и дряблости казалась не представляющей физической угрозы. Его пугало не ее физическое присутствие, а то, что творилось в ее нарушенном сознании. С голодным любопытством с удивительно юного, девического лица смотрели на него ледяные голубые глаза. Она была почти лысой – пламя в очередной раз опалило ей голову, оставив только островки рыжей щетины. Бровей на ее лице он никогда не видел и не знал, сбривала ли она их, или они у нее не росли, или она их спалила.

«Она это делает специально, – подумал Ауфшлаг, – или иногда ее собственный огонь вырывается на свободу, когда ее воля удерживает его недостаточно жестко?»

Даже здесь, в самой темной и прохладной части храма, одежды Гехирн были влажными, а лицо ее блестело от пота. Хассебранд носила темно-бордовые цвета, как у архиереев Геборене, несмотря на то что такого чина не имела. Из-за того что бровей у нее не было, ее лицо имело постоянно удивленное выражение.

Губы Гехирн вздернулись, обнажив заметно выступающие клыки. Ауфшлаг не мог понять, видит ли он улыбку, усмешку или оскал. Что бы то ни было, оно выглядело неуместным на таком детском лице.

– А, Кёниг прислал ко мне своего дорогого ученого, – произнесла она.

Ауфшлаг не стал клевать на наживку и сделал вид, что озабоченно разглядывает ее потное лицо.

– У тебя нездоровый вид. Желтушный.

Гехирн вздрогнула, быстро моргнула и хмуро и подозрительно глянула на Ауфшлага.

– Меня кто-то пытается отравить.

– Несомненно. Выглядишь так, как будто скоро у тебя откажет печень.

– Не так-то просто со мной разделаться. Я… – Гехирн порылась в складках одежды и вытащила пригоршню поблекших семян, орехов и собравшейся в кармане пыли. – Я хитрая. Я самодостаточна. Они не могут видеть меня насквозь. – Она сунула в рот немного зерен, а остальное высыпала обратно в потайной карман.

– Как хитро придумано. И, конечно, эти орехи ты получаешь… откуда надо, верно? – Не обращая внимания на яростные взгляды, которые бросала на него хассебранд, Ауфшлаг продолжил: – Кёниг желает видеть тебя в своих покоях. Немедленно. У него для тебя есть работа.

Ауфшлаг вышел из подвала достаточно быстро, но стараясь при этом не подавать виду, что спасается бегством.

* * *

В дверь тихо постучали, и Кёниг, работавший за столом, поднял глаза.

– Да?

Из приоткрытой двери показалась голова Зельбстмердериш. Это была одна из его личных телохранителей, коморбидик – одновременно дисморфик и мерере, с гротескно увеличенной мускулатурой. Она обычно появлялась в виде двух разных, но одинаково мощных женщин.

– Ваше святейшество, к вам явилась Гехирн Шлехтес, – объявила она удивительно нежным голосом.

– Приведите ее.

Хассебранд, не замечая Зельбстмердериш, как не заслуживающую никакого внимания, наклонилась, чтобы пройти в дверной проем, и встала, закутанная в тяжелые одежды, перед верховным жрецом. Для этой встречи массивные окна закрыли ставнями, но от толстой женщины все равно исходил запах жареного мяса. Гехирн, как многие считали, была самой могущественной среди жрецов Геборене, но нестабильность ее состояния делала ее опасной. Поэтому Кёниг всегда обращался с ней осторожно. Когда Гехирн вошла, он изобразил на лице душевнейшую из улыбок.

– Мой старый друг, ты хорошо выглядишь.

– Вы так думаете? – Из-под скрывающего лицо бордового капюшона сверкнули голубые глаза.

Кёниг еще раз осознал, что, когда Гехирн наконец даст волю гневу, число жертв окажется катастрофическим.

Каждый раз одно и то же. У толстухи-хассебранда вечно были какие-то проблемы, всегда против нее кто-то строил заговор.

– Я выясню, кто это, – искренним тоном пообещал Кёниг.

– Правда? – спросила Гехирн, у которой перехватило дыхание от появившейся вдруг надежды.

– Никто не должен угрожать моим друзьям. – Кёниг сидел неподвижно, не мигая, и глядел в эти холодные глаза, пока не почувствовал, что хассебранд подчиняется его воле. – Ты очень важна для меня, – сказал Кёниг, играя на чувствах Гехирн. – Ты мне нужна.

– Я нужна вам? – Можно было подумать, что она сейчас заплачет от благодарности; и мерзко было видеть, насколько она жаждет оказаться нужной.

– Да. У меня есть для тебя работа. Такая, с которой справишься только ты. Работа, которую я не доверю никому другому.

– Конечно, ваше святейшество.

Кёниг изо всех сил старался не обращать внимания на запах паленой плоти, который доносился из-под ее пышного одеяния.

– Кто-то убил моих жрецов в Унбраухбаре. Всех. Ты… – Внезапно он заметил, что Гехирн полными страха глазами смотрит на что-то у него за спиной. Черт возьми. Его доппели прошли в комнату без всякого приглашения. Он усилием воли заставил их замолчать и продолжил: – Ты поедешь в Унбраухбар и узнаешь, кто это сделал.

Гехирн взглянула на лучи солнца, пробивающиеся в щели между ставнями, и застонала.

– В Унбраухбар? – Запах паленого мяса стал еще сильнее. – Я тронусь в путь, как только сядет солнце, ваше…

– Ты поедешь сейчас же. Для тебя уже приготовили повозку.

Гехирн сделала над собой усилие, чтобы не всхлипнуть.

– Но солнце…

– Тебя будут сопровождать трое моих кригеров.

– Вы… доверяете этим жрецам?

– Да, – сказал Кёниг.

– Нет! – рявкнул Отречение.

Глаза Гехирн округлились от испуга.

– Мой доппель имел в виду, – Кёниг бросил через плечо предостерегающий взгляд на Отречение, – что, хотя я и доверяю этим жрецам так же, как и всем остальным, полностью я не доверяю никому. – В него впились мерзкие маленькие глазки Гехирн из-под нависшего капюшона. Как же трудно было понять, о чем думает хассебранд, узнать, действительно ли она готова сделать то, что он скажет. – То есть никому, кроме тебя, – добавил Кёниг.

Гехирн низко поклонилась.

– Я вас не подведу, ваше святейшество. Я поеду в Унбраухбар так быстро, как только смогут довезти меня туда ваши кригеры. Я узнаю, кто убийцы, и отомщу им, как вы желаете. – Меж ее сжатых зубов с шипением вырвалась струйка дыма, Кёниг успел увидеть, как мелькнул под капюшоном ряд белых зубов с излишне крупными клыками. – Я обрушу на них очистительный огонь. Когда я закончу свое дело, не останется никого и ничего. Не останется даже их душ, ничто не улетит от них в Послесмертие.

– Я должен знать, кто стоит за нападением на храм в Унбраухбаре. – Взгляд немигающих серых глаз Кёнига не отрывался от хассебранда: он пытался понять, не ослушается ли она.

– Виновных сожги, но обязательно доложи мне то, что выяснишь. Я должен знать, что происходит.

Гехирн Шлехтес снова поклонилась и попятилась к двери.

– Да, ваше святейшество. Я узнаю правду. Я накажу виновных. – Кёниг снова увидел, как сверкнули зубы глубоко под капюшоном.

* * *

Гехирн, тяжело ступая, вышла из покоев верховного жреца, переполненная грустью и одиночеством. На все ее попытки угодить Кёнигу она получала в ответ только взгляды, полные отвращения и страха. Но она докажет, на что способна, и Кёнигу, и его злобным доппелишкам.

Гехирн крадучись шагала длинными коридорами, освещенными оплывающими факелами. Проходя под редкими окошками, она уворачивалась и шипела от злости, когда на нее падали лучи солнца. Она чувствовала, как трескается и отваливается клочками ее кожа, и повсюду за ней следовал запах горелой плоти. Другие жрецы и прислужники шарахались прочь с ее пути и ежились, когда она проходила мимо. Однажды она сожжет все. За каждую обиду, которую они нанесли ей, опасаясь ее, она расплатится сполна.

Она сожжет мир.

Но сначала она выполнит то, что велел ей Кёниг. Гехирн испытывала такую потребность служить, быть причастной к какому-то делу, что это приглушало в ней даже желание все спалить. По крайней мере сейчас. Наступит день, когда даже Кёниг не сможет помешать ей провалиться в безумие.

Гехирн остановилась посреди длинного коридора, озираясь по сторонам. Она оказалась совсем одна. Всего мгновение назад вокруг были люди, а сейчас коридор внезапно опустел.

Наемные убийцы? Здесь, в самом сердце могущества Геборене? Нет, решила она, слишком очевидно, слишком грубо. Когда они придут расправиться с ней, они застанут ее врасплох.

Гехирн постаралась стряхнуть с себя эту паранойю и поспешила в свое жилище в подземелье. Она как раз успеет сжечь парочку запертых там кошек перед тем, как отправиться в Унбраухбар. Она дрожала от предвкушения, воображая себе стенания, трепещущие языки пламени и пузырящуюся обожженную плоть. Только сжигая заживо, находила она облегчение.

* * *

Три доппеля стояли треугольником и внимательно глядели друг на друга. Кёниг ушел на какое-то собрание. Да и какое им дело куда.

Беспокойство, прямой, как палка, крепко прижимал к груди скрещенные руки, как будто пытаясь защититься от окружавшего его мира.

Отречение глянул в зеркало: там все еще толпились отражения. Ни одно из отражений не соответствовало местоположению доппелей.

– Гехирн предаст нас.

– Она слишком большого роста, – добавил Беспокойство.

Два доппеля посмотрели на Приятие.

– Гехирн сильна и опасна, – согласился Приятие. – Но в ее силе – ее слабость. Она одинока и напугана, а это значит, что я могу ею манипулировать. Она станет орудием нашей мести. Гехирн избавит нас от Кёнига.

– Мы не можем доверять хассебранду, – высказал свое мнение Отречение.

– О доверии я ничего и не говорил. После того как я ее использую, мы убьем ее.

– Кёниг приказал ей отправиться в далекий путь, – отметил Отречение.

– Мы можем подождать. Когда Гехирн вернется, Кёнигу придется сгореть. – Приятие глянул в сторону зеркала. – И нужно разбить проклятое зеркало, пока они не набрались достаточно сил, чтобы составить нам конкуренцию.

Беспокойство еще сильнее обхватил себя руками.

– У Кёнига проявляются склонности зеркальщика, и их он боится больше, чем нас. Этот страх его ослепляет. Отвлекает его. Он все еще считает нас полезными.

– Мы полезны, и мы останемся полезными. По крайней мере, сейчас. – Приятие рассматривал отражения, собравшиеся в зеркале. Слушали ли они? Было ли им слышно, что замышляют доппели?

Одно из отражений едва заметно им кивнуло.

«Любопытно. Возможно, отражения тоже могут пригодиться».

– Не будем разбивать зеркало, – произнес он. «По крайней мере сейчас».

Глава 8

Бредовые иллюзии – пища богов, и они никогда не голодают.

Хальбер Тод, поэт-котардист

Гехирн сидела, съежившись, в повозке с зашторенными окошками, двигавшейся по недостроенной дороге – просто просеке, не более того, на которой иногда попадались какие-то вешки, – в направлении Унбраухбара. Время от времени Гехирн приоткрывала шторку заднего окна и смотрела в открывшуюся щелочку до тех пор, пока палящее солнце не вынуждало ее снова скрыться в потемках. За повозкой летело облако пыли, похожее на грозовую тучу.

Трое жрецов-кригеров, воинов секты Геборене Дамонен, сидели на облучке, где места хватало лишь для двоих. Им, несомненно, было тесно – стеганые доспехи, двойная кольчуга, удлиненные мечи и арбалеты занимали много места.

«Почему они не хотят ехать вместе со мной? Что-то не так? Может, им известно что-то, чего не знаю я? Боги, возможно, это ловушка! Или я стала слишком нестабильной?» Возможно, Кёниг хотел, чтобы ее прикончили где-нибудь подальше, так будет безопаснее.

Гехирн забеспокоилась и расчесала до крови тыльные стороны ладоней.

Нет, что за глупости ей лезут в голову. Трое покорных приказам кригеров никогда не убьют ее, несмотря на всю их вышколенность и безумную преданность. Они не садятся в повозку, потому что… потому что они ее не выносят.

Гехирн перестала чесать руки, и раны затянулись через несколько секунд, а через пару минут от них не осталось и следа.

Кригеры гнали лошадей изо всех сил и в каждом городке запрягали новых. Только когда наступила ночь и рассеялся последний алый луч заката, они притормозили коней, отъехали с дороги в сторону и стали разбивать лагерь. Поставили большую палатку, набрали дров для костра, разложили одеяла, и лошади уже были почищены, напоены и накормлены.

Гехирн осторожно вынесла свою массивную фигуру из повозки и стояла, оглядывая лагерь. Она по-прежнему была с ног до головы укутана в тяжелые бордовые одежды, и лицо все так же скрывалось под капюшоном. Заметив сложенный костер, она остановилась.

– Да тут костер! – Гехирн просияла безумной улыбкой, обращаясь к трем кригерам; с того момента, как она вылезла из повозки, все они, побросав дела, стояли как вкопанные. – Люблю хороший костерок. Товарищество. Когда люди собираются вместе, поближе к свету и теплу. – Она указала на дрова, и они запылали. За то мгновение, что ее рука была открыта лунному свету, кожа на ней покраснела, как будто от солнечного ожога. Гехирн хихикнула. – Когда играешь с огнем, случается обжечься. Так всегда говорил папочка.

«Да, папочка тоже отлично сгорел».

Кригеры, закаленные в боях воины, не обращая на нее внимания, снова делали свою работу. Гехирн наблюдала. Как ей представлялось, среди людей могущественных безумие не было удобной темой для беседы; для них оно являлось просто фактом. Здравомыслящий деятель, оказавший хоть сколько-то значимое влияние на этот мир? Нет, Гехирн не слыхала ни об одном таком человеке.

Кригеры, как ей было известно, тоже страдают манией величия. Без этого никак, они же добровольно поступили на эту должность. Они знали, что Геборене сотворят своего бога и что в этом Вознесении кригеры будут играть решающую роль. Это были последние слова, которые сказал им Кёниг перед тем, как над ними совершили обряд лишения слуха, чтобы какой-нибудь другой гефаргайст не заразил их иноверием. Их реальность определялась силой веры Кёнига.

Гехирн Шлехтес манил огонь; она восхищенно стояла возле костра, зачарованно любуясь мерцающими языками пламени. Оно говорило с ней, любило ее, исцеляло ее. Три кригера сидели вокруг костра, скрестив ноги; каждый тщательно начищал свое оружие. В котелке на железной треноге над костром в котелке медленно варился густой суп.

– Первые боги были порождены человеком, который дрожал от ужаса, сидя в темноте. – Кригеры продолжали приводить в поряддок оружие и доспехи. Гехирн продолжала, понимая, что им ее не слышно или нет до нее дела. – Ванфор Штеллунг внушили бы нам, что это боги дали нам огонь и боги вытащили нас из дикого состояния и сделали людьми. Смех, да и только. Разве нужно нам, чтобы боги даровали то, что мы так просто можем сделать для себя сами? А правда ли то, что они вытащили нас из первобытной дикости?

Кригеры гордились той непреклонностью, с которой они несли другим страдания, своим неистовством и беспредельным зверством. Тот, в ком живет дикое начало, намного опаснее страшащихся дикости. Именно эту ярость им прививали, она занимала в их жизни центральное место, становилась их плотью и кровью, их сущностью. «Они несомненно согласились бы, что никто никого не вытаскивал из дикого состояния».

Гехирн плотоядно оскалилась, сверкнув клыками.

– И сейчас перед собой я вижу очень милую дикость. Боги Ванфоров порождены заблуждениями доисторического человека. Можно ли быть могущественным, но не быть при этом безумным? Нет. Могущественны ли старые боги? Да. Заблуждаются ли они? Несомненно. Они несомненно считают, что это они сотворили нас, но их заблуждения будут уничтожены пламенем нашей веры. О да! Вот и замкнулся круг, и мы снова возвращаемся к огню.

Кригеры, не обращая на Гехирн внимания, убрали оружие в ножны и стали наливать себе суп в грубые деревянные плошки.

Гехирн смотрела на огонь; ее будто унесло куда-то далеко, и она чувствовала растерянность.

– Знаете, что нам нравится в огне? – спросила она безмолвных кригеров. – Нет, не его тепло. И не свет, хотя в определенных случаях и то и другое оказывается кстати. В огне нас манит его непредсказуемый характер. Посмотрите, – жестом указала она на костер. – Вам ни за что не угадать, где поднимется следующий язычок пламени. И чем больше огонь, тем более непредсказуемым он становится и тем более красивым. – Она смотрела в пламя до тех пор, пока не перестала видеть что-либо еще. – Мы, каждый из нас, пристрастились к хаосу. Великолепному, всепожирающему хаосу. Все плотские удовольствия начинаются там, где мы по-настоящему теряем контроль. Это момент, когда в сознании пусто, все мысли улетучиваются и огонь внутри нас уничтожает всю рациональность. Секс. Пожар. Это одно и то же.

Один из кригеров протянул Гехирн миску, предлагая ей подкрепиться.

– Спасибо, я не буду. Я считаю, что кто-то пытается убить меня. – Хассебранд с подозрением посмотрела на предложенную ей миску. Хорошее настроение начинало покидать ее. – Возможно, суп отравлен.

Жрец-воитель, заворчав, вылил варево обратно в котел.

Гехирн пошарила в складках мантии и вытащила мешочек с сушеными семенами и орехами. Только этим она и питалась уже много лет, прилагая огромные усилия к тому, чтобы никто не узнал, откуда берутся ее припасы. Сохранять ее фигуру такой тучной могли, наверное, только ее иллюзорные представления о самой себе. Будь ее бредовые заблуждения не такими сильными, она, как ей представлялось, стала бы тощей, как грабли, и находилась бы на грани истощения.

Огонь стал затухать, и Гехирн стояла, наблюдая, как тлеющие угольки переставали излучать теплое сияние. Пламя, конечно же, было прекрасно всегда, но хассебранду более всего нравилось, как в самом конце эти крупицы излучали тепло и нежный свет из мягкого пепла поглощенной огнем реальности. Она любила смотреть на рассеиваемый ветром пепел, поднимающийся в воздух призрачными струйками после адского пламени.

«Огонь не только разрушает, но и возрождает». Гехирн улыбнулась от этой мысли. Но разрушение было ей очень по душе.

Двое кригеров спали, третий стоял на часах. Гехирн кивнула бойцу и направилась в повозку, чтобы проспать там остатки ночи.

Когда она выглянула из-под одеяла, повозка показалась ей как будто больше, чем раньше, а с бронзового крюка в крыше свисала серебряная клетка с полудюжиной рыжеватых кошек. Исходивший от них теплый, затхлый запах напоминал ей мех, а еще отца, и ей хотелось их спалить, но она знала, что делать этого не следует.

Пока нет.

У дальней стены, которая казалась невероятно далекой для этой тесной повозки, ее ожидал алтарь из черного с прожилками и кроваво-красного мрамора. Она должна была принести нечто кому-то в жертву, но что и кому – она не помнила.

Или она должна была кого-то принести в жертву чему-то?

Ауфшлаг, засаленный ученый, как-то раз рассказывал ей, что в далеком прошлом, до зарождения Меншхайт Лецте Империум, люди жгли на огне жертвы, приносимые их первым богам. В этом был огромный смысл.

Почему это прекратилось? Неудивительно, что старые боги нас покинули.

Кошки исчезли, но их запах оставался в воздухе, и она ощущала его в глубине своего носа. Мелкие душонки, они не годятся для настоящей жертвы; теперь она это понимала.

Они идут убить тебя.

Они?

Да, убить тебя.

Кто?

Вопрос поставлен неправильно.

Гехирн свернулась калачиком, глубже спряталась в своих одеялах. Как маленькая девочка, спрятавшаяся в большой кровати.

Но делать это уже поздно. Слишком поздно. Они уже идут.

Кому нужно убивать ее? Она засмеялась дрожащим смехом и натянула одеяла под самый подбородок. О боги, а разве есть те, кому не нужно ее убить?

Она села на твердый мрамор алтаря и задницей ощутила его холод, даже через свою серую рясу. Почему серую? Она аколуф? Никогда она не была аколуфом, Кёниг сделал ее архиереем в первый же день их знакомства.

Ты же помнишь тот день?

Да.

В тот момент она поняла, что нашла свое место. Она могла приносить пользу, а у Кёнига были планы. Он собирался изменить мир, а она собиралась…

Сжечь себя дотла, выполняя его приказы.

Но ведь она уже легла спать?

Не важно, они шли убить ее.

Закрыв глаза, она представляла, как три бессердечных существа, обнажив оружие, шагают к ее повозке.

Кригеры. Кригеры Кёнига.

Гехирн высунула язык и, скосив глаза, смотрела, как блестевшая на кончике слюна превращается в пар.

Пусть придут. Такие души и нужно принести в жертву первобытным богам.

Исконным богам. В этом слове ей слышалась липкая жижа и пятьдесят тысяч лет кровопролитий. И запах навоза.

Подожди-ка. Какой вопрос ей нужно сейчас задать себе?

Зачем?

Потому что мне так захотелось… Ой.

Кригеры никогда не станут действовать в одиночку и никогда – по собственной воле; Кёниг ни за что не позволил бы такой вольницы, не допустил бы, чтобы действовали не по его сценарию. Или их кто-то перехватил, подчинил своей воле, заставил до безумия верных кригеров служить другой цели…

Или это Кёниг подослал их убить тебя.

Нет. Кёниг любил ее.

По крайней мере, она была ему нужна. Он сам так говорил!

Конечно, если они убьют ее, будет не важно, кто послал их. Или все-таки важно?

Гехирн смотрела, как трое кригеров приближаются к ее повозке. Она была самой смертью, невидимой и вездесущей, не одетой в черное, а просто сравнявшейся с пустотой. Они не просто не замечали ее – она действительно оставалась для них невидима. Ее там не было.

Она не шагала – ноги ее не касались земли. Но она не парила и не летела. Она просто двигалась как привидение, тише, чем подкрадывающаяся к добыче кошка.

Куда делись кошки?

Не важно.

Рядом с ней возник кригер, и спина его была такой широкой, что напоминала скорее стену, на которой вполне можно развесить картины. Она захихикала, и он остановился, повернув голову, будто пытался понять, откуда доносится звук.

Но он же глухой.

Да, знаю.

Тогда почему…

Я даже не знаю, как его зовут.

И что же?

Разве я не должна знать имена тех, кто будет служить мне в Послесмертии?

Ха. Ты только сейчас задалась этим вопросом, после стольких совершенных убийств. Как бы то ни было, мне кажется, что тебе не судьба оказаться окруженной благочестивыми кригерами, которые будут делать все, что тебе только потребуется.

Честно говоря, она вообще не могла представить, что кто-то станет служить ей в Послесмертии. Странно, ведь она убила немало людей.

Так что ни к чему спрашивать, как его зовут; да и он все равно не услышит вопроса.

Сколько кошек дожидаются тебя в Послесмертии?

Да и ждут ли они тебя там вообще? Преследуют ли умершего там, в Послесмертии, души всех куриц, коров и коз, которых он съел за свою жизнь?

Никто же так не считает.

Хотя, готова поспорить, найдутся и те, кто в это верит. Где-нибудь есть такие люди. Интересно, любят ли эти кригеры кошек.

Наверное, да. Кто же не любит?

Я ему расскажу.

Он тебя не станет за это благодарить.

Никто никогда не благодарит.

Гехирн подалась вперед и прошептала ему на ухо секрет огня.

Кригер упал, обмякнув; она лишила его костей.

Вот видишь? И тут тоже никакой благодарности. Почему, по-твоему, все они – мужчины?

Многие кригеры – женщины.

Но Кёниг послал со мной только мужчин. Был ли в этом какой-то особый смысл?

Гехирн подошла к другому кригеру, который вдруг сел на грязную землю и заревел. Его лицо, в слезах и соплях, казалось плохо подобранной маской.

Бедняга.

Она наклонилась к нему и коснулась губами его уха. Она открыла ему секрет, а он сжался в комок, как перепуганный котенок, и выпустил изо рта дым. Он лежал неподвижно, и только дым шел из ноздрей мертвеца.

Маска упала с него, и она узнала то лицо, которое скрывалось под ней.

Па…

Нет. Отвернись.

Последний кригер посмотрел на нее грустными глазами.

Куда делись кошки?

Он не ответил.

Рассказать тебе один секрет?

* * *

В тот самый момент, когда из-за горизонта показались первые лучи солнца, Гехирн резко открыла глаза; она не видела его, но все равно чувствовала злобное присутствие, которое своим огромным весом готовилось раздавить ее. Солнце хотело сожрать ее, сжечь ее нежную бледную кожу. Она быстро огляделась и убедилась, что ставни закрыты, а тяжелые занавески задернуты. В темную повозку не проникало и лучика света. И все же она съежилась в своих просторных одеждах и надела капюшон, чтобы спрятать лицо. От одной мысли о прямых лучах солнца она почувствовала сладковатый запах горящей плоти.

Еще она ощущала какие-то отзвуки сновидения, которые быстро растворялись, но щекотали ее, будто дыша ей в затылок. Она помнила, что был огонь. Ничего удивительного, почти во всех ее снах, особенно в кошмарах, что-нибудь горело. Или кто-нибудь.

Почему же они до сих пор не едут? Гехирн рассчитывала, что ее разбудит ход повозки, покачивавшейся на дороге. Кригеры не стали бы долго дрыхнуть в палатке.

Она рассмеялась и громко крикнула:

– Почему мы стоим?

В ответ она услышала только бодрое чирикание птиц, радовавшихся новому дню.

Гехирн осторожно приоткрыла занавески и, взвизгнув от боли, отпрянула: солнечные лучи злодейски ворвались внутрь повозки. В правый глаз будто плеснули раскаленной лавой. В повозке воняло горелым мясом и паленой шерстью. Гехирн, скорчившись на полу повозки, вспоминала ту картину, которую успела узреть до того, как глаз перестал видеть. Вокруг погасшего костра лежали три трупа, и их скрюченные позы говорили о том, что умирали люди в страшных мучениях. Никаких следов насилия на них не было видно.

– Я же знала, – рассмеялась Гехирн. – Я говорила им, что суп мог быть отравлен. Я знала!

Посидев и подумав, Гехирн решила согласиться с очевидным. Выбора у нее не оставалось. Кёниг поручил ей миссию, и эта миссия должна быть выполнена. Гехирн обернула лицо черной хлопковой вуалью, оставив только щелочку, через которую можно было разглядеть узкую полоску окружающего мира. Снова надев капюшон, она затянула шнуры, чтобы его не сорвало ветром. Наконец, Гехирн влезла в толстые перчатки и туго завязала рукава на запястьях. Облачившись в доспехи, защищавшие ее от солнца, она, не позволяя себе захныкать от страха, выползла из повозки под лучи этого предержащего огня. Через несколько секунд она уже обливалась пóтом. От нее тонкими струйками шел дым. Даже через толстую ткань она чувствовала, как краснеет ее кожа. Несколько дней ей будет очень больно. Ей удавалось выносить это только благодаря мысли о том, что у нее все заживало очень быстро.

Хассебранд стояла над тремя трупами, скорчившимися в неестественных позах.

– И они все же не испустили ни звука. Поражает. Нужно будет выразить восхищение наставнику кригеров. Онэ Зеле отлично обучил своих людей.

Вокруг валялись оружие и доспехи, за которые можно было бы выручить целое состояние, но для Гехирн, не умевшей ими воспользоваться, никакой ценности они не представляли. Она философски пожала плечами.

Внимание Гехирн привлек завиток дыма, поднимавшийся из уха одного из кригеров. Она встала на колени, склонилась над телом и перекатила его на спину. На нее глядели пустые глазницы – еще влажные и алые, из которых огонь выжег всю кровь и плоть. Теперь она увидела, что волосы у мертвеца сгорели, а над ярко-розовым скальпом поднимался пар. От зловония она наморщила нос. Подсунув руку в перчатке под голову кригера, Гехирн приподняла его голову, проверяя на вес. И нашла ее практически невесомой. Даже через толстую перчатку она чувствовала, как от кости исходит жар.

«Его мозг весь выкипел. В черепе пусто!»

Гехирн обследовала трупы двух других кригеров и обнаружила те же самые признаки. Кто же мог это…

Она вспомнила свой сон. Она вспомнила, как коснулась губами уха этого человека. Как прошептала ему секрет огня.

«Но во сне они шли убить меня».

Действительно ли это было так, или она убила кригеров Кёнига, пока они спали, видя сны, в которых они сами вершили насилие?

«Нет. Я нужна Кёнигу. Он сам так сказал».

Кажется, то же самое она говорила и во сне?

Теперь, в разоблачительных и очищающих лучах солнца, она понимала, что суп не был отравлен.

– Но разве моя в том вина, – сказала Гехирн небесам, сощурив глаза против света, который пробивался сквозь ткань.

Гехирн Шлехтес погнала коней во весь опор. За повозкой вздымался настоящий торнадо из пыли и дыма, от которого веяло смрадом паленой плоти. В тот вечер несколько облачков, которые могли бы хоть чуточку защитить ее от солнца, унеслись за горизонт, и она понимала, что следующий день будет беспощадно ясным и солнечным. Она решила не задерживаться и погнала упряжку в Унбраухбар.

* * *

Бедект сидел в темноте, и носовые пазухи у него были совершенно забиты. Голову так и распирало, от этого слезились глаза, а он все думал, в чем же допустил ошибку. Например, когда решил объединиться с Вихтихом и Штелен. Да, это и была его огромная ошибка. «Насколько же проще была жизнь, когда я путешествовал один». Он бросит их, когда представится возможность, но сейчас они ему нужны. Одному ему никак не прорваться в храм в Зельбстхасе и не похитить бога – особенно сейчас, когда он так болен.

Унбраухбар они покинули второпях, не продумав путей отхода, Бедект то и дело возвращался в мыслях к их бегству. А не оставили ли они каких-то улик, которые могли бы выдать их мотивы? Могло ли случиться так, что Штелен не настолько тщательно вырезала всех, как утверждала? Вдруг кто-то ее видел – или даже всех – и мог передать их описание каким-нибудь руководителям? «Надо было мне все спланировать получше!»

Едой и водой они запаслись в достатке, а вот прикупить приятных мелочей не успели. Ему и правда стоило заставить их задержаться и достать бутылочку какой-нибудь гадости.

Разбив лагерь в нескольких сотнях метрах от дороги, они развели небольшой костер, надежно оградив его, чтобы быть как можно более незаметными для посторонних глаз. Вихтих сидел, скрестив ноги, и на коленях у него лежали оба его меча. Он говорил, что собирается их почистить, но явно забыл. Штелен устроилась на корточках в нескольких ярдах от Бедекта; ступни ее полностью стояли на земле, и, судя по всему, ей было вполне удобно. У Бедекта начало ломить коленные суставы от одного взгляда на ее позу.

Вихтих поднял камушек и бросил его в стоявшее неподалеку дерево. Его вознаградил звонкий звук удара о дерево.

– Надо было перед отъездом купить сигар.

– Мы же выехали среди ночи, – проворчал Бедект, которому не нравилось, когда кто-то другой говорил то, о чем он только что подумал.

– Зря мы не купили смену одежды и свежих продуктов, – заявил Вихтих. – От сухого пайка уже тошнит.

– Мы выехали посреди ночи, – повторил Бедект. – Не забыл?

– Как думаешь, вспомнит ли там кто-нибудь обо мне? – задумчиво спросил Вихтих. – Я же, знаешь ли, убил их величайшего фехтовальщика. Обычно я предпочитаю убить нескольких фехтовальщиков, которые почти так же сильны, как лучший, чтобы всем было вполне ясно, кто я такой. Но какой в этом смысл, если они не запомнили моего имени?

Штелен качнулась назад и одним плавным движением встала. Подойдя на два шага ближе к Бедекту, она снова опустилась на корточки.

– Не думаю, что все происходит именно так, – сказала она. – Мне кажется, что людям не обязательно знать твое имя. Если уж они считают, что именно ты – величайший фехтовальщик. Мне кажется, что важно именно это.

Вихтих покачал головой.

– Нужно, чтобы они знали мое имя. Как они поймут, что я – величайший, не зная моего имени? Бессмыслица.

Бедект старался не замечать, как близко от него находится Штелен.

– Ты – не величайший фехтовальщик. Ты хорош, но не настолько.

– Мне и не нужно быть величайшим – достаточно, что все меня таким станут считать. Тогда я буду величайшим.

– Как же тебе удается победить величайшего мечника, если сам ты явно таким не являешься? – спросил Бедект.

– Дело как раз в этом, – воскликнул Вихтих. – Совершенно неочевидно, что я не величайший. Ты, конечно, понимаешь, что я не такой, но больше никто не догадывается. Для всех остальных я вполне сойду за величайшего. Мое умение владеть мечом не настолько велико, как моя способность произносить речи. Видишь ли, я понимаю то, что до других не доходит. Общаться – значит манипулировать. Каждый раз, когда мы говорим, мы стараемся получить результат, достичь какой-то цели. В самом начале мы учимся разговаривать, чтобы лучше манипулировать своими родителями. Используем язык жестов. Ворчим и показываем пальцем. Надеваем определенную одежду и побрякушки. Вырабатываем какую-то особую походку, стои́м в выбранной нами позе. Все это язык, и все это манипуляции. Большинство фехтовальщиков – не особенно творческие натуры, но я-то художник.

– Художник от слова «худо», – хихикнула Штелен.

Вихтих продолжал, как если бы она его вовсе не перебивала:

– Не будь я на этом пути, я бы прославился по каким-нибудь другим причинам. Уж такой я человек. Я притягиваю к себе людей.

Бедект слышал эту речь в разных вариантах бессчетное число раз.

– Ты нас не притягиваешь, ты нас преследуешь. И если ты такой мастер манипуляций, почему же мне не кажется, что ты – величайший фехтовальщик?

Вихтих сверкнул идеальными зубами. «Что же он с ними делает, отчего они всегда такие белые?»

– Ты настолько разумен, – задумчиво проговорил Вихтих, – что из тех, кого я встречал, ты – самый безумный. Ты так упорно держишься за здравый смысл и стабильность, хотя и то и другое явно не более чем миф. Ты веришь, что, если делать вид, будто мир не безумен, он и вправду таким станет. – Он с удовольствием рассмеялся и добавил: – Ты, пожалуй, самый сумасшедший человек в мире.

– Раз уж я с вами двоими путешествую… то я и верно безумец. – Бедект поднял взгляд, услышав топот коней и грохот повозки, проезжавшей по дороге в сторону Унбраухбара. На повозке не горело ни одного фонаря, и неслась она слишком быстро. За ней следом тянулся запах паленого мяса. – Мне кажется, это дурное предзнаменование.

Двое других провожали повозку взглядами, пока она не скрылась в темноте, и лица их были непроницаемыми и серыми. Бедект услышал, как Штелен подошла поближе, но не повернулся к ней. Он почувствовал, как ее длинные пальцы легли ему на плечи и она начала массировать его затекшие мышцы. Было приятно, но он от этого еще больше напрягся.

– Женщина. Нет.

Она отвесила ему сильную затрещину.

Вихтих заржал.

– Если не зажигать свет, она вполне сойдет за красотку, а, Бедект? Ну так сделай свое дело. Она тебя в покое не оставит, пока ты не уступишь. Черт побери, да она до сих пор каждую ночь ко мне пристает.

– Лгун, – отозвалась Штелен.

– Каждую ночь я чувствую, как ты шаришь где-то у меня в штанах, и каждое утро пропадает еще несколько монет. Это мне тоже приснилось?

– Да. Да меня тошнит от твоих нарядов и от твоего сладенького языка.

– Хм. Мне казалось, что именно язык тебя может заинтересовать. С учетом твоих предпочтений…

На мгновение наступила тишина, и Бедект догадался, что Штелен покраснела, хотя сумерки заглушили краски, и все казалось серым. «Тьфу пропасть, она же убъет Вихтиха, если я не вмешаюсь».

Бедект попытался чем-нибудь отвлечь этих двоих:

– Мы зря не купили выпивки, пока были в городе.

– Мы же пустились в путь среди ночи, – логично возразил Вихтих.

Штелен не была так мягкосердечна:

– Идиот.

Бедект решил, что будет лучше, если они будут злиться на него, а не пытаться укокошить друг друга.

* * *

Штелен его хочет. Вихтих это понимал, и она это понимала, и она понимала, что он понимает, и он понимал, что она понимает, что он понимает… «Так, о чем я сейчас думал?» Ну да. Она его хочет. Она притворяется, что это не так, потому что знает, что, если проявит свой интерес, перестанет быть интересна ему. Все совершенно ясно.

Вихтих посмотрел на Штелен. Ее грязные светлые волосы, как всегда, слиплись и висели колтунами. «О боги, да там могло бы гнездиться несколько поколений крыс». Даже в темноте он видел, какой у нее крючковатый длинный нос и как резко выступает сильная челюсть. Он попробовал разглядеть хоть какие-то изгибы под потертой кожаной одеждой, кроме которой она ничего никогда не носила. Он любил женщин мягких и покладистых, но иногда было интересно и с теми, отношения с кем были похожи на драку. «Но, конечно, если он уложит ее в постель, она тут же в него по уши втюрится». Тогда будет еще забавнее не обращать на нее никакого внимания после этого.

О боги, как же ему скучно.

– Штелен. Прости меня за мои слова.

– Иди свиней подрючь.

– Слышь, Бедект, а наша зубастая ледяная гарпия оттаивает. Похоже, я ей нравлюсь.

Засыпая, он улыбался.

Глава 9

Могущество развращает, а могущественный ум становится более властным. Вы спросите, существует ли правитель – король, император, властелин, – сохранивший здравый смысл? Мне кажется, ответ ясен.

Хофнунгслос

Солнце едва выглянуло из-за горизонта, когда по мосту на границе Готлоса с грохотом пронеслась повозка. Тянувшийся за ней шлейф пыли и дыма еще долго висел в воздухе. Двое часовых из пограничного гарнизона видели на повозке совершенно не скрываемые цвета Зельбстхаса. Нельзя сказать, что Геборене Дамонен находились в фаворе у короля Диба Шмутцига, правителя Готлоса, который временами бывал деспотичен, – но и в его черном списке они не значились.

Часовые, едва разлепив сонные глаза, наблюдали, как повозка скрылась из вида, и поморщились от запаха паленого мяса.

Старший из охранников похлопал младшего по спине.

– Если мы не станем об этом сообщать, то, стало быть, этого и не произошло.

Младший, нахмурившись, глянул на старшего.

– Разве не будет это неисполнением долга?

– Какое же тут неисполнение, если ничего и не произошло?

* * *

Гехирн, у которой уже потрескались губы, а зрение заволокло липким туманом, добралась до Унбраухбара в полдень. Солнце в зените будто вопило во весь голос. Весь мир шипел и подрагивал, как будто она смотрела на него сквозь мясное желе с кровавыми сгустками. Толстые перчатки на ее руках уже промокли от крови и гноя из воспалившихся ран. Все ее тело представляло собой сплошную рану, покрытую пузырями, она сама была как волдырь от солнечного ожога, который вот-вот лопнет.

Городские ворота оказались открыты, но под ними собралось с десяток стражников. Когда Гехирн приблизилась, они бешено замахали руками, жестами требуя, чтобы она остановила повозку.

Темнота. Ей надо отыскать блаженную темноту.

Гехирн рванула вожжи, и лошади помчались еще быстрее. Пусть эти идиоты отойдут, или она их переедет.

Они не пошевелились. Более того, они вскинули арбалеты и прокричали грубые предупреждения. Как она и думала: идиоты. Ощущая такое мучительное жжение, Гехирн была не в состоянии долго размышлять. Она видела перед собой только препятствия на пути к спасительной тени. Стражники, все как один, вспыхнули ярким пламенем, и Гехирн разметала в стороны их пепел, проехав по ним повозкой. От боли периферийное зрение у нее отключилось, и она видела перед собой сужающийся туннель, а все мысли ее были направлены к единственной цели.

Спрятаться-от-солнца-спрятаться-от-солнца-спрятаться-от-солнца-спрятаться-от…

Стражу она изжарила, совершенно не задумываясь.

Они были помехой.

Теперь их нет.

Люди на узких улицах шарахались врассыпную от повозки Гехирн, а от тех, кто замешкался у нее на пути, оставался только пепел. Она действовала инстинктивно, думая лишь о том, как оказаться в тени. Жалкими остатками глаз разглядев храм Геборене, Гехирн из последних сил натянула вожжи, и повозка, дрогнув, остановилась. Лошади, едва не падавшие замертво, тряслись от изнеможения. Глаза их были полны страха. Раздувая грудные клетки, они с усилием набирали в легкие воздух. Гехирн упала с облучка и неудачно приземлилась. С рук ее потекла мокрая кожа, от которой на земле осталась лужица вязкой розовой массы. Гехирн поползла к двери. Перед ней появилось нечто. Высокая фигура.

– Стой там, где…

Гехирн спалила стоявшего перед ней и проползла через пепел. От ее колен в пыли оставались длинные кровавые полосы. Глаза ее лопнули и вытекли, обдав обжигающей болью потрескавшуюся и содранную кожу на щеках.

Спрятаться-от-солнца-спрятаться-от-солнца-спрятаться-от-солнца-спрятаться-от…

Встретившая Гехирн темнота была для нее будто объятия самого нежного в мире любовника. Она ничего не видела, но инстинкт вел ее в самое глубокое нутро здания, куда никогда не попадает свет солнца или луны. Едва теплилась в ней искорка разума. Ее глаза заживут и снова будут видеть. Ее кожа затянется, но если прямо сейчас не снять одежду, то ткань прирастет к телу, и ее придется отрывать вместе с застывшей кожей. Лучше потерпеть сейчас, чем потом выносить еще бóльшие мучения. Гехирн поднялась на ноги, оставляя на стене кровавые отпечатки ладоней. Около получаса она отскребала от тела промокшие одежды, и с ними сошло немало уже заживавшей кожи. Наконец ее тело, жирное, все в незарубцевавшихся ранах, осталось совсем голым, и она кожей ощутила струи прохладного воздуха. Ее глаза уже начали восстанавливаться, и она могла различать смутные очертания. Дождавшись, когда кожа достаточно зажила, Гехирн забралась на первую попавшуюся койку и свернулась калачиком, все еще ощущая боль.

Огонь, такой голодный и прекрасный. Она чувствовала, как его любовь окутывает и утешает ее.

Только что она всхлипывала, но, когда провалилась в забытье, на губах ее была довольная улыбка.

Гехирн очнулась и обнаружила, что пальцы у нее липкие от свернувшейся крови и что она нежно обнимает окоченевший труп молодого жреца с перерезанной глоткой. Она едва помнила, как добралась до храма Геборене в Унбраухбаре. Если повезло, то большая часть города огнем не уничтожена. Никогда еще раньше ей не удавалось зажигать пламя так легко. Ее бред набирал силу. Она спалила трех кригеров, каждый из которых, несомненно, сам был могущественным гайстескранкен – пусть ей так и не довелось узнать, какого рода иллюзии владели ими, – и сделала это во сне.

Способна ли она контролировать то, что делает во сне? Могло ли быть так, что она сожгла еще кого-нибудь, сама того не заметив? О боги… Она с содроганием подумала о том, что каждый раз, когда во сне ей являлось бушующее пламя, человеческие тела исчезали в его языках, как дрова. Скольких она убила, сама не зная об этом? Если ее кошмары вырвались на свободу, то никто уже не будет полностью в безопасности.

«Может, поэтому Кёниг послал со мной кригеров?» Им поручили убить ее, пока она спит? Ей тогда снилось…

Нет. Это был сон.

Мысли ее ходили по кругу.

– Я нужна Кёнигу, – повторила она. – Он так сказал.

И все же такое объяснение казалось разумным. Если она сжигала во сне жрецов, Кёниг должен был убить ее. Он сделал бы это, поскольку не оставалось другого выхода.

«Нет, я нужна ему».

Наконец Гехирн решила, что это не имеет значения. Пока есть хотя бы какая-то вероятность того, что она нужна Кёнигу, она не должна его подвести. Она сделает то, ради чего он ее сюда отправил. Если он прикажет прикончить ее, когда она вернется, то, по крайней мере, она умрет с пониманием того, что была кому-то нужна и что не подвела его.

«Кёниг, я не обману возложенных ожиданий. Чего бы мне это ни стоило».

Оттолкнув от себя труп, Гехирн поднялась с кровати и понюхала воздух. Она проспала целые сутки, и уже снова всходило солнце, окутанное густыми облаками. Она ощущала его запах. Крадучись, пошла она по темным коридорам храма в поисках какой-нибудь одежды и набрела на прачечную, где по всему полу были раскиданы мантии и рясы. Казалось, что все эти вещи разбросал малыш, который катался по полу в истерике.

– Какие же несносные неряхи эти жрецы, – пробормотала Гехирн, подбирая одеяние себе по росту и чину.

Оставшиеся в живых стражники бросились бежать, когда она, закутанная в мантию жреца, вышла из храма Геборене. Она не обратила на них никакого внимания, поскольку ее слишком отвлекало пульсирующее давление, исходившее от спрятавшегося за тяжелыми тучами солнца. Оно только и дожидалось, когда можно будет выглянуть и оставить от Гехирн только пепел. Кожа ее, розовая, еще не до конца зажившая, болезненно ощущала прикосновение рясы. Вот единственное, чем она может заглушить желание присесть на корточки и заскулить в темноте.

Верховный жрец Кёниг отправил ее сюда на задание, а он не тот человек, чьи ожидания можно было бы не оправдать.

«Кёниг сказал, что я очень важна, что он нуждается во мне». Она крепко обхватила себя руками. Он назвал ее «мой старый друг». Вспомнив эти слова Кёнига, Гехирн успокоилась. Пусть он часто казался таким далеким, и ее постоянное стремление получать похвалу было ему противно, для Кёнига она имела значение. Из всех живущих только ему и еще Моргену оставалось до нее дело. Этого достаточно. Два человека – уже больше, чем у нее было, когда Кёниг привел ее в храм и дал ей смысл существования.

«Это больше, чем я заслуживаю».

Гехирн последовала за витавшей в воздухе струйкой безумия туда, где жили здешние гайстескранкен. Как правило, психически нездоровые люди селятся в особых районах города, где их бредовые иллюзии не приглушаются и не ограничиваются вялой массой убеждений, имеющейся у психически здоровых людишек. В окружении нескольких сотен людей, лишенных воображения, возможности мелкого гайстескранкен, часто и так незначительные, могут совершенно сойти на нет. Для могущества требовалось верное сочетание дистанции, веры масс в это могущество и силы заблуждения. У большинства гайстес-кранкен способности определялись первыми двумя факторами. Но у таких людей, как Кёниг и Гехирн, все обстояло наоборот: их иллюзии были настолько сильны, что могли влиять на взгляды простых людей и даже определять их. Но во всем Унбраухбаре никто не обладал даже сколько-нибудь близким могуществом – если не считать того, кто прирезал всех тех жрецов.

Гехирн торопливо шагала по пустынной улице Унбраухбара. Долгосрочное планирование не относилось к ее сильным сторонам; огонь не располагал строить замыслы, он требовал немедленного удовлетворения. Она осмотрела дома местных гайстескранкен и нашла то, что искала. Дом зеркальщицы был большим, с пристройками, что явно свидетельствовало о ее богатстве и успехе. А признаки запущенности и разрушения говорили о том, что психическое состояние владельца дома меняется далеко не в лучшую сторону. Внешние стены покрывала мозаика из осколков зеркал.

Гехирн остановилась, чтобы разглядеть дом. Ни одно из крошечных отражений не передавало ее движений – а она уже шагала к главному входу. Некоторые из фигурок колотили со всей силы стеклянную стенку своей крошечной тюрьмы, а другие извивались среди языков пламени. От них всех доносился звук, похожий на какафонию далекой толпы, но едва ли его было можно расслышать сквозь городской шум. Гехирн махнула рукой своим маленьким отражениям: их нескрываемые страдания ее забавляли. Смерть она встретит в пламени. Все хассебранды заканчивали свою жизнь одинаково – отличалось только то, скольких им удавалось забрать из этого мира вместе с собой. Раз уж те, кого ты убил в этой жизни, служат тебе в следующей, Гехирн не слишком беспокоилась. Слуг у нее в Послесмертии будет более чем достаточно. Ее преследовало неясное воспоминание о сновидении: картинка выцвела, как цветной хлóпок после множества стирок. Кто-то что-то говорил о Послесмертии, но она не помнила, кто и что именно он сказал.

Гехирн отбросила эту мысль. Когда тот день наконец наступит и она увидит последний огонь, она с готовностью встретит его, как встречала и все другие пожары на пути к нему. Быть поглощенным своей единственной любовью значило достичь такой гармонии, которую немногим доводилось испытать. От одной мысли об этом последнем тепле Гехирн ощущала влажную и теплую волну возбуждения.

Она снова посмотрела на отражения. Их хаотичное поведение говорило о том, что она отыскала тот самый дом: здесь живет зеркальщица, достигшая вершины могущества, но все же сохранившая какую-то толику разума. Она уже катилась по наклонной, теряла контроль, но все же была в состоянии рассмотреть то, что кроется в глубине отражений. Хассебранд не упустила из виду, что возросло и ее собственное могущество. Она помнила, что когда-то сжечь человека дотла было для нее непосильной задачей. А теперь это легко.

«Теперь я делаю это и во сне».

Она должна успеть выполнить поручение до того, как ее душа будет принесена в жертву бредовым иллюзиям. Ее судьба уже давно для нее готовилась – и, без сомнения, она ее заслужила, – но Гехирн не могла подвести Кёнига.

Она наклонилась поближе к одному из крупных осколков зеркала. Оттуда на нее посмотрели голубые глаза; ее лицо, как всегда, имело удивленное выражение, поскольку бровей у нее не было – они сгорели еще в детстве, да так и не выросли заново. Капли пота бусинками блестели на голой голове – та жидкая рыжая щетинка, которая успела было вырасти, снова сгорела, – и стекали по раскрасневшемуся, чересчур мягкому лицу. Когда Гехирн вытерла лицо, ее собственное отражение брезгливо усмехнулось, а потом расплакалось.

«Чертовы зеркальщики».

Она выпрямилась. Зачем же мешкать.

Дверь распахнулась в тот момент, когда Гехирн протянула руку, чтобы постучать. На нее смотрела истощенная женщина. Кожа ее сморщилась, как будто у куриной тушки, слишком долго пролежавшей на прилавке. Когда-то попавшие прямо в открытые раны, в плоть ее вросли крошечные осколки разбитых зеркал и стеклянной пыли. Эта женщина была ходячей мозаикой из сверкающих отражений и цветного стекла, и Гехирн она виделась то радугой красок, то зияющей темнотой. Протертое почти до дыр одеяние едва скрывало ее истощенное тело. Каждое движение было для нее мучительным. Вокруг суставов сочилась кровь из ран, которые никогда не заживали.

– Да от тебя воняет паленым мясом, – бросила зеркальщица, разглядывая Гехирн с выражением отвращения на лице.

Гехирн тоже рассматривала женщину: худая, явно испытывает боль и не скрывает отвращения к посетительнице… все это действовало на хассебранда возбуждающе. Она увидела, что во рту у собеседницы что-то сверкает: в язык и десны также вросли осколки зеркал. Гехирн просияла самой очаровательной улыбкой, на которую была способна, – выглядело это больше похожим на оскал хищника.

– Ты как раз та, кого я искала.

Зеркальщица плюнула Гехирн прямо в грудь, и та мгновение любовалась на студенистую смесь желчи, крови и стекольной пыли, потом вытерла плевок пальцем и нахмурилась, почувствовав слабый укол боли. В кончик пальца вонзился тоненький осколок стекла. Она снова постаралась изобразить на лице ту же самую улыбку.

– Я пришла обратиться к тебе за услугами, зеркальщица. В награду дам золото. Хотя… – она с вожделением глянула на ребра, просвечивающие через желтоватую кожу женщины, – мне кажется, что можно… и в иной форме оплатить эту услугу.

– Достаточно золота. – Голос зеркальщицы звучал, как звон падающих осколков стекла.

– Какой у тебя милый голос. Твое имя?

– Ферлоренер Шпигель. А ты – Гехирн Шлехтес, преданная раба Геборене Дамонен. Ты его ни капельки не волнуешь.

Улыбка Гехирн на мгновение стала искренней.

– Я и впрямь пришла именно туда, куда мне надо. Ферлоренер, предлагаю обсудить оплату и поговорить о прошлом.

Ферлоренер хмыкнула и зашагала обратно в дом, и ее маленькие ступни оставляли кровавые отпечатки, от которых все больше возбуждалась Гехирн. Она пошла следом, пригнувшись в дверном проеме, который для нее оказался слишком низким. Комната, куда ее привела Ферлоренер, выглядела шокирующе нормальной. Выделялось лишь кресло, покрытое острыми осколками зеркал и во многих местах засохшей кровью. На стенах висели старинные картины, на многих из которых краска уже отшелушивалась от холста. Кругом, везде, где только можно, стояли сотни незажженных свечей. Темные, землистые тона навевали тепло и спокойствие и совершенно не вязались с этой угловатой, жесткой женщиной. Гехирн не видела в комнате ни единого зеркала, кроме зеркал в теле Ферлоренер и на ее кресле.

Тощая женщина опустилась в кресло, как будто ей перерубили позвоночник, и бросила полный отвращения взгляд, который Гехирн показался маняще-соблазнительным. Гехирн кинула к ее ногам мешочек золотых, на который женщина совершенно не обратила внимания.

– Спрашивай, – хрипло потребовала зеркальщица.

– Мне нужно посмотреть, что случилось в храме Геборене в ту ночь, когда перерезали жрецов.

– И это все? О собственной судьбе ты ничего не хочешь спросить?

Гехирн покачала головой:

– Свою судьбу я знаю. Я умру в огне.

– Ты умрешь рабыней.

– Я служу Кёнигу Фюримеру.

– Это не…

– Не потому я здесь. Мне нужно видеть храм.

Ферлоренер посмотрела на нее, будто пытаясь принять какое-то решение.

– Хорошо. Обычно первые полчаса я трачу на то, чтобы зажечь все свечи.

Вспыхнула каждая свечка. Ни одного жеста, только мысль и вера; вера в свою растущую силу. Слишком легко у нее получилось вызвать огонь.

Ферлоренер потянулась, распахнула истертые одежды, и взгляду открылось ее усыпанное зеркальными осколками туловище, маленькие груди и тощие ноги. Ее тело отражало теплый свет свечей; ее исхудавшая фигура напоминала Гехирн сверкающую рельефную карту. Если до того она просто ощущала, что стала влажной, то сейчас ее тело уже пульсировало. Зеркальщица извивалась в кресле, терлась о зеркальные осколки, покрывавшие сиденье и спинку кресла. Гехирн слышала, как царапают стекла, вросшие в кожу, о стекла на кресле. Ферлоренер тихо застонала.

Гехирн, которую так и влекла боль этой женщины, подалась вперед, вглядываясь в изгибы худого тела. Женщина казалась составленной из кусочков. Огонь свечей озарял то одни части, то другие, и в мозаичных отражениях начала складываться картина. Через несколько мгновений Гехирн узнала храм, где провела ночь. По коридорам кралась женщина, и в руке у нее сверкал нож. Она была худой, как Ферлоренер, но при этом выглядела мускулистой и гибкой, а не истощенной. Гехирн испустила трепетный похотливый вздох. Женщина была невероятно некрасива. Челюсть у нее слишком выступала, глаза бледно-голубые, будто водянистые, нос – длинный и крючковатый, и все это в обрамлении спутанных и грязных светлых волос. Гехирн задрожала от наслаждения, глядя, как та перерезает горло молодому священнику, тому самому, подле которого она только что провела ночь.

Как ловко она движется. Как целенаправленны ее действия. Гехирн еле удерживалась, чтобы не запустить руку под мантии и не облегчить нарастающее напряжение.

Когда она увидела все – то, как страхолюдина унесла рясы и вернулась к своим товарищам и как они торопливо бежали из города, направляясь как раз туда, откуда прибыла Гехирн, – она откинулась и попыталась сосредоточиться, собрать вместе разрозненные мысли. Но из-за присутствия зеркальщицы, которая все еще лежала на спине в распахнутой одежде на усыпанном зеркалами кресле, – и из-за отпечатавшейся в памяти брутальной и ловкой молодой женщины, – мысли Гехирн перемежались то похотью, то ненавистью.

Ферлоренер смотрела на нее из-под полуопущенных век, на которых лежала зеркальная пыль. В уголках ее глаз блестела свежая кровь и, как показалось Гехирн, слезы.

Гехирн скользнула по обнаженному телу восхищенным взглядом. Действовать тонко и обольщать у нее не получилось бы, да она и не пыталась.

– У меня есть еще золото.

Ферлоренер медленно раздвинула ноги, и наконец взгляду Гехирн предстали половые губы, также покрытые осколками зеркал. Она моргнула, смахнув с век жгучие капли пота, облизала губы и осторожно сглотнула.

– Кажется… они острые.

Тут уже Ферлоренер просияла хищной улыбкой.

– К моменту, когда ты кончишь, ты будешь вся в кровоточащих порезах. Вся израненная. С ободранной кожей.

Гехирн бросила к ее ногам еще один мешочек золотых.

– Раны у меня заживают быстро.

Свернувшись калачиком, ощущая мучительную боль в промежности, Гехирн не помнила, как вернулась в самое нутро храма Геборене. Она занималась сексом только тогда, когда наверняка знала, что вызывает у партнера отвращение и что ей будет больно. Она боялась близости и желала ее. Ненависть к себе была одновременно и сильной, и слабой ее стороной, ее тюрьмой и ее защитой. Никто не мог ненавидеть ее больше, чем она сама, и поэтому никто не мог по-настоящему ранить ее.

Когда боль от резаных ран в промежности утихла и там уже только глухо ныло и пульсировало, Гехирн поднялась на ноги и пошла по пустому храму. Тела все еще лежали там же, где упали, а по лужам крови ползали мухи. Она тихо мурлыкала мелодию, шагала и думала – от той боли и отвращения, которые она испытала во время секса, у нее чудесным образом прояснилось в мозгу.

Худая женщина, все так же привлекательная своей брутальной прелестью, шла из одного зала в другой, ища что-то и перерезая глотки. Но в конце концов она взяла из храма, если не считать нескольких дешевых безделушек, шейных платков и разной ерунды, только стопку грязной одежды из прачечной.

«Клептик, вне всякого сомнения».

После этого она встретилась с щеголеватым красавцем и крупным типом, покрытым шрамами, у которого был боевой топор, и все трое двинулись к северу.

Гехирн, одиноко стоя в темноте, расхохоталась от забавной мысли. Возможно, в какой-то момент она даже проехала мимо них – ночью или днем, когда ослепла от жгучих лучей солнца.

Они что, собираются в Зельбстхас? А куда еще можно отправиться с украденными рясами Геборене? Ответ был очевиден, и Гехирн он сильно встревожил. Им явно известно о великом проекте Кёнига и о боге-ребенке, который скоро Вознесется. Если это правда, то они, скорее всего, посланы Ванфор Штеллунг и намерены уничтожить все то, что планировали сделать Кёниг и Геборене.

Гехирн зашипела от ярости, настроение у нее становилось все паршивей. Чтобы поймать этих троих, пока они не добрались до цели, ей потребуется снова выйти под лучи солнца. Можно было поискать в этом городе интерметика, который сумел бы и согласился отправить Кёнигу предупреждение, но она решила, что на это можно лишь впустую потратить силы, поскольку вряд ли здесь обитает кто-то, владеющий таким искусством. Кроме того, было бы гораздо интереснее поймать агентов Ванфор Штеллунг в пути и расправиться с ними самой. Гехирн не хотела сначала предупредить Кёнига, а потом медленно, выезжая только по ночам, тащиться назад; она стремилась снова увидеть эту безобразную и обворожительно ловкую женщину. Во плоти. Хассебранд не смогут остановить ни пижон, ни громила с топором, несмотря на их физическую силу или мастерское владение оружием. С клептиком справиться было бы посложнее – все зависело от того, какие иллюзии ею владеют и насколько она в своем уме, – но вряд ли она способна серьезно противостоять Гехирн. Огонь пожирает все. А вот клептик, в достаточной мере повредившийся рассудком, – соперник непростой. Она слышала, что клептики могут украсть сердце прямо из груди своей жертвы, хотя это, возможно, преувеличение.

Попробует ли грациозная клептик украсть и ее сердце?

«Да и захочет ли она?»

От этой мысли Гехирн почувствовала возбуждение, но оно быстро приглушилось.

«Нет, я ей буду противна». Вот и хорошо, этого Гехирн и надо было. Только так она чувствовала себя в безопасности.

– Интересно, не облагородились ли ее личные качества благодаря ее уродливой внешности, – спросила Гехирн, обращаясь в темноту. Маловероятно. По правде говоря, это и не имело значения. Гехирн найдет и убьет клептика, задушит ее в объятиях пламени. Но, возможно, сначала они перепихнутся, разделят друг с другом свою ненависть к себе – ведь страхолюдина клептик, вне всякого сомнения, себя ненавидела.

Снова укутавшись в тяжелые одежды, Гехирн зашагала к казармам городской стражи. Там, скорее всего, будет нетрудно раздобыть лошадей.

Если страже хватит ума, они бросятся от нее наутек.

А она надеялась, что они этого не сделают.

Глава 10

Благодарю богов, что простой человек – такое скучное существо, что у него настолько мало воображения и устремлений. Мне случалось видеть, с какой силой мы способны цепляться за здравомыслие. Когда в каждом из нас скрывается нерожденный змей-демиург, именно творческого начала нужно бояться как чумы.

Цвайфельсшиксал, философ мерере

Кёниг понял, что пришла беда, как только оказался в своих покоях. Трое доппелей в точно таких же, как и у него, одеждах. Лица их ничего не выражают. Впервые он не мог отличить их одного от другого. Он бросил взгляд в зеркало, высотой от пола до потолка, и увидел, что его отражения тоже стоят в одинаковых позах, с такими же ничего не выражающими лицами. Кёниг с трудом сглотнул: в горле пересохло.

– И что все это означает? – спросил он доппелей.

Все трое изобразили на лицах одинаковые улыбки, и Кёниг почувствовал, что его лицо повторило то же выражение. Он с трудом вернул себе контроль над выражением собственного лица и с усилием изобразил безумный и злобный взгляд. У отражений в зеркалах были те же выражения лиц, что и у доппелей.

– Вы посягаете на то, что не в ваших силах, – обратился Кёниг к доппелям, выговаривая слова сквозь зубы. – Вы к этому не готовы. Пока не готовы.

– Мы – одно целое, – произнесли трое доппелей настолько синхронно, что их голоса прозвучали как один глухой голос.

Кёниг чувствовал, что его тело повторяет их позы.

– Нет, – выдохнул он. – Пока нет. Со мной еще не покончено.

Все как один они подняли руки, приглашая его к себе. Это был жест приветствия и принятия.

– Мы – одно целое. – Безупречная согласованность их голосов и действий манила его к себе. Он чувствовал, что растворяется в единстве и гармонии.

Наконец у него появилась возможность влиться в какую-то общность, стать ее частью…

Кёниг осознал, что и сам поднял и протянул к доппелям руку точно так же, как они тянули руки к нему, таким же приглашающим жестом, который они к нему обращали.

Они его приглашали. Происходило что-то особенное. Что-то, с чем ему нужно было разобраться. Кёниг постарался вникнуть в слова и действия доппелей. Они предлагали единство и место среди них, а он больше всего на свете хотел именно этого.

Они предлагали ему… Приятие.

«А-а-а…»

Теперь он понял, кто из доппелей возглавляет переворот. Отречение и Беспокойство никогда не предложили бы приятие – их стиль нападения был бы совершенно другим и, вероятнее всего, намного более жестоким.

Его не устроит быть вторым по старшинству, он не успокоится, пока не достигнет абсолютного господства. Кёниг изо всех сил желал, чтобы другие доппели в этом отношении оказались такими же. Объединившись, они оказались бы достаточно сильны, и он не смог бы победить их. «Нужно разделять и властвовать».

– Отречение, – сказал он, стараясь не поднимать взгляда, чтобы его доппели не могли убедиться в том, что он не в состоянии отличить их друг от друга. – Приятие предаст тебя. Ты же знаешь. – Тут он вдруг посмотрел на всех трех доппелей. Один из них моргнул, а Кёниг сохранил лицо непроницаемым.

Посей семена сомнения и разрушения. Подави всякое сопротивление.

– Вы все понимаете, что Приятие и Отречение будут бороться за господство. Ваша свобода будет недолгой: вскоре вы просто окажетесь порабощены другим, и у него не будет той силы и мудрости, которой обладал ваш истинный господин. – Кёниг рассмеялся, издеваясь над доппелями. – Существует только один Кёниг, и никто из вас им не является.

– Я и есть он.

На лысой голове одного из доппелей выступил пот. «Значит, тот, кто моргнул, – Отречение, а встревожившийся – Беспокойство». Итак, оставшийся доппель и есть Приятие, тот, кто хочет стать повелителем вместо него.

Кёниг шагнул вперед и, неумело сложив кулак, ударил Приятие в лицо. Никогда прежде он не бил никого кулаками, но, сломав нос доппелю, а заодно и один из собственных пальцев, Кёниг испытал не только боль, но и сладостное чувство. Приятие упал на спину, а Кёниг набросился на него и стал, выкрикивая непристойности, яростно пинать его ногами. Через несколько мгновений возле него появились четыре второстепенных доппеля – Гнев, Отвращение, Смертность и Предательство, – и каждый из них был готов выместить весь свой гнев на Приятии. В углу комнаты, съежившись, рыдал давно забытый доппель из детства. Его отражения в зеркале беззвучно подзадоривали его. Присоединились к избиению даже Отречение и Беспокойство – возможно, только для того, чтобы самим не стать следующими жертвами. Кёниг пинал Приятие до тех пор, пока доппель не прекратил двигаться и пока не перестали быть слышны его задыхающиеся мольбы и не настала тягучая тишина. Пока он с трудом пытался отдышаться, второстепенные доппели исчезли из виду, и Кёниг остался наедине с Отречением, Беспокойством, ни на что не реагировавшим уже Приятием и полным зеркалом отражений, которые в почтительном молчании смотрели на происходящее.

– Есть только один Кёниг, – сказал он, с трудом дыша. – Один.

Он пристально посмотрел на избитого доппеля, а затем перевел взгляд на двоих стоявших рядом.

– Вы двое. – Он указал на Приятие. – Вы должны обезобразить его навсегда. Оставьте на нем такие следы, чтобы он понял, насколько вы принимаете его. – Кёниг попробовал пошевелить сломанным пальцем и поморщился от боли. – Пусть у него будут такие шрамы, которые никогда не дадут ему об этом забыть.

По виду Беспокойства можно было сказать, что он сомневается, а Отречение, похоже, все понял – как Кёниг и рассчитывал. Он должен осознать, что Кёниг пытается разобщить доппелей, чтобы они не смогли объединиться против него, а лучше, чем что-либо иное, Отречение понимал, что значит остаться одному. Отречение опустился на колени возле Приятия и перекатил доппеля, руки которого болтались, как у тряпичной куклы, на спину.

Отречение осторожно положил левую руку на лоб Приятию, будто проверяя, нет ли у него жара.

– Ты соблазнил нас этими мыслями о том, чтобы принадлежать к единому целому, – обратился он к доппелю. – Ты хотел встать во главе, но у тебя не получилось. Я знал, что когда-нибудь, даже если мы добьемся успеха, мне придется иметь дело с тобой. Все рано или поздно отрекаются от нас. И даже ты. – Отречение прижал голову Приятия к полу левой рукой, а правой вырвал у доппеля левый глаз.

Отречение поднял глаз, чтобы показать его Кёнигу, и у верховного жреца внезапно закружилась голова: ему почудилось, что через этот глаз он смотрит на самого себя.

– Дай глаз мне, – потребовал Кёниг, и Отречение вручил ему свой студенистый трофей.

Беспокойство, у которого из широко распахнутых глаз ручьями лились слезы, решил действовать более прямо. Он встал возле Приятия и много раз ударил его пяткой в лицо, пока не раздался хруст выбиваемых зубов. При каждом ударе Беспокойство всхлипывал.

– Вы должны понять, – сказал Кёниг, показывая доппелям и отражениям глаз Приятия, – теперь он ваш враг. Он будет строить козни против меня, чтобы отомстить, но вы должны понимать, что в первую очередь он уничтожит вас обоих.

Глава 11

Горячечному сознанию мерещатся чудовища. Чудовища появляются в реальности.

Хассебранды мечтают об огне. Вспыхивает огонь.

Гефаргайсты мечтают о том, чтобы им поклонялись. У них находятся почитатели.

Все человечество страшится смерти. Существует Послесмертие.

Мы боимся ответственности и поклоняемся богам. И боги существуют.

И творения – они, а мы – творцы.

Объединившись ради общей цели, мы становимся самой могущественной силой, мы превосходим все наши творения.

Кайль Цвишен, основатель Геборене Дамонен

Берега речки Флюссранд соединял простой каменный мост, много сотен лет назад сложенный из булыжников размером примерно с человеческий череп, скрепленных в единое целое цементным раствором. Ширина моста позволяла двум всадникам пройти бок о бок, не задевая друг друга, и оставалось еще немного свободного места. Въехав на верхнюю точку горбатого моста, Бедект остановился, пораженно разглядывая внезапно сменившиеся декорации. Если Готлос выглядел так, как будто его основной экспорт – навоз и камни, то на той стороне реки, в теократическом городе Зельбстхасе, до самого горизонта шли холмы, покрытые сочной зеленью. Пусть его сознание и затуманено, потому что носовые пазухи забиты, а внутри черепа все пульсировало, но Бедект ясно понял: границы городов-государств, возможно, просто абстракция, порожденная человеческими заблуждениями, но все же убеждения масс обладают действительно огромной силой. Вихтиху и Штелен, которые ехали вслед за ним, постоянно пререкаясь, пришлось резко осадить коней, когда он остановился.

– А Бедект еще говорит, что не обладает душой художника, – пошутил Вихтих, обращаясь к Штелен. – И ведь сидит же теперь и любуется видом. Я же говорил тебе, что старик весьма сентиментален.

– Да не любуется он видом, – отозвалась Штелен, – он вот-вот свалится с лошади. Я же слышу, как он хрипит весь день.

– Да, мне тоже показалось, что он сегодня выглядит хуже, – согласился Вихтих.

– У него легкие наполняются жидкостью.

– А голос такой, как будто вся голова наполнена соплями.

– Нужно было ему остаться в Готлосе, – вздохнула Штелен. – Эта болезнь его прикончит.

– А я заберу его сапоги.

– Идиот.

– А ты все равно воровка.

Бедект, изо всех сил стараясь не обращать внимания на своих товарищей, потер обрубок кисти левой руки. Он с сожалением вспоминал обручальное кольцо: его ему недоставало больше, чем жены или утраченных пальцев. Оно напоминало ему о многом: о любви, чувстве единения, надежде и вере в то, что впереди, возможно, ждет будущее, ради которого стоит жить. Кольцо также служило постоянным напоминанием о его глупости. Так что, возможно, он не так уж сильно жалел о нем.

Чувствовал Бедект себя ужасно. Все болело, каждый сустав, каждая косточка и каждая мышца. От препирательств этой парочки, которые ему постоянно приходилось слушать, настроение у него становилось еще хуже.

Он повернулся и посмотрел через плечо на Вихтиха и Штелен. За их спинами он увидел казармы Готлоса, приземистое и некрасивое каменное здание, возведенное примерно тогда же, что и мост, но гораздо хуже сохранившееся. На стенах были пятна болезненно-желтого цвета, окна закоптились от дыма.

Стоявшие на вершине стены казармы два стражника смотрели на троих всадников на мосту, но не приветствовали их и не пытались им угрожать. Люди, покидающие Готлос, не представляли для них интереса.

Бедект откашлялся, сплюнул густой солоноватый сгусток в реку и понаблюдал, как красновато-бурый плевок уплывает, кружась в воде. В груди у него болело, а когда он кашлял, ему каждый раз казалось, будто внутри что-то обрывается. Внутри черепа у него стучало, горло горело так, как будто он наглотался пчел и теперь они его там жалили.

– Я не любуюсь видом, – прохрипел Бедект. – Я думаю, да и вам также не мешало бы иногда подумать, и нахожу, что меня беспокоит то, что я здесь вижу.

Вихтих изобразил оскорбленный вид, а у Штелен свирепо расправились ноздри. Оба посмотрели на открывавшийся за спиной Бедекта вид теократического государства Зельбстхас, а затем повернулись и глянули на Готлос.

Если в Зельбстхасе глаз радовали зеленые холмы, мощные деревья, гордыми кронами устремившиеся в небо, и дорога, гладко вымощенная булыжником, в Готлосе все было наоборот. Позади них простиралась неопрятного вида равнина. На низкорослых деревьях трепыхались немногочисленные листочки, а дорога была просто вытоптанной и кое-как расчищенной тропой.

– Ну да, Готлос – куча дерьма, – сказал Вихтих. – Это мы и так знаем. Если бы земля на южном берегу Флюссранда была так же хороша, как и на северном, Зельбстхас бы его захватил. Готлос сохранил свою независимость как город-государство только потому, что никто на него не польстился. Боги, ты стал боязлив, старый скотоложник.

– Дело в том, что с возрастом, – сказал Бедект, – начинаешь замечать, что некоторые вещи изменились. Я здесь уже бывал, лет двадцать назад, пожалуй. В Зельбстхасе правили теократы, но во всем остальном он не сильно отличался от Готлоса. Не до такой степени, как сейчас, конечно же. – Своей изувеченной рукой Бедект указал на северный берег реки. – Мы сейчас видим край, который стал таким, как он есть, благодаря вере его жителей. Жители Зельбстхаса начали иначе думать о самих себе. Они больше не считают, что живут в жалком городе-государстве, которому едва удается как-то выжить. Нет, они знают, что добились успеха, и осознают собственную значимость. Так изменить людей мог только могущественный гефаргайст – очень могущественный. Хотелось бы мне знать, что мы станем делать, когда попадем в столицу. Мы можем оказаться не в своей тарелке, и нам будет не по силам то, что мы задумали.

– Не в своей тарелке? – пораженно переспросил Вихтих, как будто уже одна мысль о том, что ему что-то может оказаться не по плечу, была просто смехотворна. Глаза у него округлились. – Подожди-ка, ты что, решил пойти на попятный?! Ты хочешь поджать хвост и дать деру из-за какой-то зеленой травки и миленьких холмов. Вот проклятье. Я-то думал, что сумасшедший здесь я.

На лице Штелен читалось сомнение.

– Двадцать лет назад – это очень давно.

– Правда, – усталым тоном согласился Бедект, – но тридцать лет назад о них никто не слышал, а двадцать лет назад их считали просто сумасшедшими, захватившими власть в никому не известном городе-государстве. А теперь их все знают, и их страна стала совершенно не такой, как прежде.

– Ты стараешься наговорить всякой всячины, чтобы спасти свою задницу, – сказал Вихтих. – Бывает, что плодородные земли оставляют незасеянными, а бывает, что на пересохшей почве снова начинает все расти. Везде и всегда такое случается.

– Дело не только в этих зеленых холмах. – Бедект пожалел, что им не попадается что-нибудь более убедительно подкреплявшее его точку зрения, потому что в словах Вихтиха была доля истины. – Если Ванфор узнают о плане Геборене, они сочтут это поводом для священной войны. Та жрица в Унбраухбаре совсем не умела хранить секретов.

– Так что, мы, возможно, ввязались в священную войну между двумя безумными религиями? – спросила Штелен. Похоже, эта мысль ее не обеспокоила, а приятно взволновала.

– Может быть, – ответил Бедект. – Нужно действовать потихоньку.

Вихтих сидел в седле прямо, из-за широких плеч торчали рукояти мечей, – все мелкие детали складывались в безупречный образ красивого героя. Взглядом серых глаз окинул он холмы Зельбстхаса. Ветер трепал его короткие рыжевато-русые волосы.

– Хреновы религии.

– Как всегда, глубокомысленно, и сказано в красивой позе. – Бедект улыбнулся Вихтиху. Получилась усталая гримаса со сломанными зубами. – Только не ляпни такого, когда будем в столице. А то нас разорвет на части толпа еще до того, как мы доберемся до ребенка.

– Если мы еще не передумали хватать того ребенка, – отметил Вихтих. – Нам уже давно не подворачивалось такой возможности, как эта; подобная работенка может принести нам неплохую выручку. После этого я, наверное, отойду от дел и снова стану поэтом. – Он наморщил лоб, будто погрузившись в глубокие раздумья. – Я был в Траурихе самым знаменитым поэтом, но потом мне все наскучило, и я уехал. Меня всегда тянуло вернуться.

– Ты это говоришь каждый раз, когда для нас находится работа, – проворчала Штелен. – Но ни одного твоего стихотворения я не слыхала.

– Клептик из Мюлль Лох, знавал я такую, страшась и желая огромного…

– Мне припоминается, что в Траурихе ты был скорее алкоголиком и частенько думал о том, чтобы покончить с собой, – прервал его Бедект. Он также припомнил, что жена выставила Вихтиха из дома как раз перед тем, как Бедект с ним познакомился.

– Вот так в мире относятся к поэтам, – согласился Вихтих. – Когда я был поэтом, чувствительной душой, люди относились ко мне неласково и причиняли мне не меньше боли, чем теперь, когда я лучший в мире фехтовальщик.

Штелен шумно харкнула и плюнула в лошадь Вихтиха, которая с укоризной посмотрела на нее. Узкое лицо Штелен исказилось в злобной усмешке, и Бедект видел, что она с трудом пытается подобрать слова.

– Ты сердишься на меня за то, что я с тобой не был ласков, – поддел ее Вихтих, в самоуверенной улыбке показав идеальные зубы, – или за то, что не написал для тебя стихов?

В лучах солнца у Штелен в руке сверкнул один из ее метательных ножей; он был начищен до блеска. О своем оружии она заботилась со всей любовью, не то что о самой себе. Бедект даже не разглядел, откуда она вытащила клинок.

– Сейчас я тебя приласкаю, – пригрозила она. Прищурившись, она рассматривала Вихтиха, будто решая, куда лучше нанести удар ножом.

Бедекту был знаком этот взгляд. Еще мгновение, и Штелен выпустит Вихтиху потроха. Фехтовальщик, как всегда, ничего не замечал.

– Прошу вас, прекратите, у меня от вас голова болит. Штелен, убери нож. Вихтих, закрой свой поганый рот, пока она не вспорола тебе брюхо.

Вихтих церемонно поклонился.

Штелен подозрительно зыркнула на него, но нож убрала.

Бедект не забыл о своих опасениях насовсем, а просто отложил их на время, пока ситуация не прояснится. Он тихонько фыркнул. Лауниш глубоко вздохнул и только потом двинулся в сторону Зельб-стхаса. Черт возьми, даже его конь умнее этих двух идиотов, которые только и делают, что бредят.

Какой бы опасной ни была эта работенка, у Бедекта нет возможности просто развернуться и уйти. Вихтих-то может шутить насчет того, чтобы бросить эту жизнь, полную насилия и мелких краж, ведь он еще молод. А Бедект начал чувствовать груз возраста уже больше десятка лет назад. И сейчас ему нужно было это совершить. Провернуть одно последнее дельце, чтобы не ходить с пустыми карманами и чтобы больше ни о чем не заботиться. Завести домик в тихом городишке, где можно будет выбирать, с какой именно из непритязательных шлюшек развлечься на сей раз. Он бросит этих невменяемых типов и уедет от них как можно дальше и как можно скорее. Возможно, надежнее всего их прикончить, хотя бы для того, чтобы они не стали его разыскивать, когда спустят на ветер свои доли добычи. Конечно, если он все же планирует их убить, то лучше сделать это поскорее, тогда ему достанется их доля. Бедект откашлялся и сплюнул комок мокроты на дорогу. Разноцветный, и вкраплений красного слишком много.

«Убить своих компаньонов. Да, над этим стоит поразмыслить», – решил он.

* * *

Двое стражей Готлоса, получавших за свой труд жалкие гроши, наблюдали, как трое всадников проехали по мосту через Флюссранд и поскакали по дороге среди заросших пышной зеленью холмов Зельб-стхаса.

Старший стражник хмыкнул.

– Что-то нехорошее они затеяли.

– Кто? – спросил младший стражник.

– Молодец, быстро схватываешь.

* * *

Они двигались несколько часов по земле теократического города-государства Зельбстхас, и Вихтих и Штелен снова пререкались как дети.

«Красота, – подумал Бедект, – надоедает».

Он бросил свои попытки любоваться окружающим пейзажем. Все равно под постоянную перебранку его спутников и стук в его собственной голове из этого ничего не получалось.

Когда все трое въехали на холм, Штелен хмыкнула и осадила коня.

– Впереди какие-то люди. Движутся в нашу сторону.

Бедект попытался их разглядеть, но ничего не увидел, – из глаз у него лилось не меньше, чем из носа.

– Насколько далеко от нас?

– Еще порядком, – ответила Штелен.

– Сколько их?

Она некоторое время сидела молча, склонив голову в сторону, и, сощурившись, смотрела на горизонт.

– Много. Пятьдесят или шестьдесят, пожалуй. Все пешие. Кажется, они что-то несут. Похоже на большую платформу.

– Они нас заметили?

– Сомневаюсь.

– Что ж, подъедем к ним поближе, чтобы поприветствовать? – шутливо сказал Вихтих. – Да посмотрим, нет ли у них чего-нибудь ценного.

– Нет. Давайте-ка сойдем с дороги и спрячемся среди деревьев. И разглядим их получше, когда они поедут мимо нас. Если они покажутся легкой добычей, можем остановить нескольких отставших от остальных. – Он уже сам видел толпу, но пока как размытое пятно вдали. – Но у меня плохое предчувствие.

Вихтих фыркнул.

– У тебя всегда плохое предчувствие.

Штелен хмыкнула в знак согласия и на какой-то момент вместе с Вихтихом изобразила сцену типа «закатим же глаза, покажем, как достало нас ворчание этого старикашки». Уже не в первый раз Бедект отметил, что эти двое прекращают пререкаться между собой, только когда объединяются против него.

Бедект почти свалился с Лауниша и отвел вороного в заросли деревьев. Вихтих и Штелен последовали его примеру. Оставив лошадок на таком расстоянии, чтобы с дороги их было не услышать и не увидеть, все трое крадучись вернулись к тракту, подождать и посмотреть, что будет. Они присели на корточки и стали всматриваться вперед сквозь густую листву. По виду Вихтиха и Штелен можно было сказать, что им в этой позе совершенно комфортно, а вот колени Бедекта время от времени издавали скрипучие стоны, и он понимал, что, когда он встанет, они будут громко хрустеть и ему придется несколько минут походить туда-сюда, чтобы расслабить затекшие мышцы.

И уже скоро Бедект увидел именно то, чего надеялся не видеть. Толпа из примерно пятидесяти изможденных людей болезненного вида несла массивный паланкин, аляповато украшенный в вопиюще дурном вкусе. Большой шатер на паланкине был неровно покрыт толстым слоем золотой краски. Отовсюду свисали обветшавшие полотна красного шелка и выцветшие ленты из ткани, которая когда-то была золотой. Очевидно, отощавшей толпа с трудом тащила носилки, но двигались они при этом плавно. Мало у кого из идущих было оружие, да и то немногое казалось ржавым и практически непригодным.

– Да, черт возьми, – прошептал Вихтих. – Их много, но, кажется, никто из них не опасен. Давайте посмотрим, что для нас найдется у засранца-богатея, который едет в этой забавной штуке. – Он начал было подниматься, но резко остановился, потому что Бедект схватил его запястье с силой, которая, пожалуй, способна полностью перекрыть кровообращение в конечности.

– Сидеть, – прошипел Бедект. – Не смей подниматься и заткнись.

Вихтих открыл рот, чтобы возразить, и Бедект увидел, что Штелен готова встать на сторону фехтовальщика. «Идиоты».

Бедект, все еще держа Вихтиха за запястье одной рукой, жестом другой указал на толпу изможденных людей.

– Посмотри как следует. Эти люди… не по своей воле идут за паланкином. Они не слуги и даже не рабы в обычном смысле слова. – Он посмотрел Вихтиху прямо в серые глаза. – Тебе хочется нравиться людям, и еще, пожалуй, чтобы они тебя боялись. А человеку в паланкине поклонение нужнее, чем для нас воздух. Невозможно оставить его желание без внимания. Если ты уйдешь туда, мы тебя больше не увидим.

– Шутишь ты, что ли? – ответил Вихтих. – Я никому не поклоняюсь, потому что никто не достоин поклонения больше меня. – Чего этот идиот совершенно не мог перенести, так это когда ему говорили, что чего-то делать не надо. Это прозвучало так по-детски, что Бедект чуть не рассмеялся – он наверняка расхохотался бы, но был в тот момент так перепуган, что готов вот-вот намочить штаны от страха.

– Тот, кого ты там видишь, – поработитель. – Бедект держал Вихтиха за руку еще крепче, чтобы наверняка не дать ему встать и привлечь к ним внимание. Штелен, скорее всего, не шевельнется, пока ей не дадут команду пойти дальше, а вот насчет Вихтиха можно было не сомневаться, что действовать он будет непредсказуемо.

– А здесь ты видишь величайшего в мире фехтовальщика. Фактически…

– Вспомни собственные слова, – прошипел Бедект. – Факты не имеют значения. Пойдешь туда – будешь лизать задницу этому типу в шатре, кем бы он там ни был. А потом ты им расскажешь, что я тут, и они все придут и приведут меня, чтобы я мог вместе с тобой поклоняться твоему новому лучшему другу. – Он покачал головой, злясь оттого, что приходится объяснять прописные истины. Бедект был вовсе не уверен, что его слова дошли до Вихтиха. Нужно разъяснить как следует, чтобы тот наверняка понял. Бедект посмотрел Вихтиху в глаза. – Попробуй только встань, убью.

В серых глазах Вихтиха что-то переменилось. «Проклятие».

Даже сидя на корточках, не высвободив одной руки, которую будто тисками сжал Бедект, Вихтих ухитрился выхватить меч так быстро, что Бедект не успел понять, как это произошло. Возможно, он и идиот, но идиот с быстрой реакцией.

– Ты это серьезно, старик? – прошептал Вихтих. – Ты же знаешь, насколько смертоносны мои удары. Я – величайший в мире фехтовальщик. – Всегда-то он пытается манипулировать, всегда стремится подорвать уверенность противника перед схваткой.

Бедект подтащил Вихтиха так близко к себе, что удар мечом было бы нанести несподручно, и пронзил его железным взглядом.

– Я тоже могу тебя прикончить в одно мгновение, и мы оба это знаем.

Они некоторое время смотрели друг другу в глаза, а потом Вихтих спокойно усмехнулся и убрал меч одним плавным движением, при этом не отводя взгляда. Даже вложить оружие в ножны он не мог, не устроив из этого представления, спектакля-бравады, который он много раз репетировал перед зеркалом, чтобы произвести на зрителя максимум впечатления.

– Когда-нибудь ты меня доведешь, и я не сдержусь, – проговорил Вихтих.

Только теперь Бедект заметил, что Штелен успела подобраться к Вихтиху со спины и руки ее уже были готовы достать оружие и напасть на ничего не подозревающего фехтовальщика сзади, если он решится пойти против Бедекта. Потом, когда все успокоились, она все отводила глаза, стараясь не встретиться с ним взглядом; похоже, она сердилась на себя.

«О чем же это говорит, черт побери?» Если женщины и вообще загадка, то Штелен была чем-то намного более темным и непостижимым. Ее способности как клептика он мог легко недооценить; случалось, она что-нибудь делала у него перед носом, и он или совсем этого не замечал, или видел, но тут же забывал. Бедект подумал, что то, что он недооценивает ее ловкость как клептика, делает ее еще сильнее, и мысленно отметил, что ему стоит быть повнимательнее.

Потом он потерял нить собственных размышлений и снова стал злиться на Вихтиха. Боги, как же у него болит голова.

Глава 12

Время лечит все раны… когда-нибудь вы умрете.

Абцалунг Хинаус

Ауфшлаг как-то в одной из редких бесед с Приятием с глазу на глаз высказал мысль о том, что доппели тесно связаны с дикими альбтраум, которые с незапамятных времен преследуют человечество, питаясь их самыми сокровенными страхами. Доппели, как и альбтраум, не едят и не спят. Вместо этого они получают пищу из того человеческого сознания, которое их породило. Ауфшлаг рассказал, что прежде проводил эксперименты, в ходе которых пытал доппелей и альбтраум, – и, хотя ни те, ни другие не являются в полном смысле этого слова людьми, и у тех и у других текла кровь. И он добавил – можно подумать, Принятие сам не мог бы ему про это сказать, – что они наверняка чувствовали боль.

Два дня лежал Приятие в углу покоев Кёнига. Весь скрючившийся, с болью в раненом сердце, он кашлял кровью и сплевывал осколки зубов, которых наглотался, пока его били. Он чувствовал себя если не в безопасности, то хотя бы под прикрытием, поскольку уборщики храма, готовые прибрать, что плохо лежит, никогда не заходили к Кёнигу. Кёниг – никому не доверяющий параноидальный ублюдок – не выносил даже мысли о том, что в его отсутствие кто-то войдет в его покои. И вот Приятие корчился здесь, и кровь его стекала в лежавшие на полу комочки пыли, и ждал, когда исцелится его тело.

Кожа вокруг его вырванного левого глаза сутки оставалась распухшей, а потом ввалилась и покрылась коркой засохшей крови. Ему казалось, что там, внутри, как во влажной ловушке, извивается и кровоточит нечто. Он старался не думать об этом, в ужасе представляя, как его страхи могут воплотиться наяву. Его прежде гордый нос был сломан, сплющен и слегка свернут влево; он с трудом дышал через то, что осталось. У него сохранилось только несколько коренных зубов, да еще торчали из челюсти обломки, похожие на когти. Эти немногочисленные обломки с острыми краями впивались ему в язык и губы.

Два дня Приятие не говорил ни слова. Его челюсть сломалась от ударов, которые нанес ему пяткой Беспокойство. Как и нос, челюсть заметно сместилась влево. Он не осмеливался представить, как сейчас выглядит, а зеркало не желало показывать ему его отражение. Вместо этого там собрались отражения Кёнига, и, когда Кёниг и другие доппели их не видели, у них шевелились рты, но Приятие не мог разобрать слов. Он увидел в их глазах страх, ненависть… и что-то еще. Возможно, готовность?

«Зеркала, – думал он, отлеживаясь и приходя в себя, – это пути к прошлому и будущему. Взгляды на то, кто мы такие. Напоминания о том, кем мы были. Предостережения о том, какими мы станем».

Если отражениям Кёнига было чего бояться, это потому, что они увидели будущее, где Приятие занял центральное место в этой противоестественной оргии, устроенной одним и тем же лицом.

В их готовности он был менее уверен.

Заставив Отречение и Беспокойство собственноручно осуществить наказание, Кёниг расколол единство своих доппелей. Кёниг знал, что ни одна из его версий не простит такого обращения, поскольку прощать ему было не свойственно. Три доппеля никогда больше не устроят заговор против Кёнига. Приятие усвоил урок и знал теперь то, что Отречение понимал с самого начала: никому не доверять.

«Неудача, пожалуй, жестокий учитель, но ее уроки никто не забывает».

За те дни, когда он лежал, весь в синяках и кровоточащих ранах, у него было достаточно времени, чтобы воспроизвести в памяти те события и те решения, из-за которых он находился здесь. В его памяти то и дело всплывало одно и то же мгновение: когда Кёниг протянул ладонь к доппелям, отчаянно желая сопричастности. Приятию казалось, что преемником может стать Отречение, но в этом он ошибся. Отречение и Беспокойство были всего-навсего проявлениями мелких страхов. Кёниг более всего желал Приятия. Ненависть Кёнига к самому себе и отчаянная потребность сопричастности его погубят.

«Возможно, я и сломлен, но Кёниг все еще жаждет того, что я предлагаю; жаждет того, чем я являюсь. Я отомщу за себя. Я стану Кёнигом!»

Когда Приятие снова смог стоять, он присоединился к своим братьям-доппелям. Как побитые собаки, они избегали смотреть ему в глаза – «А я-то еще думал, что это я пострадал от побоев!» – и делали вид, будто ничего не случилось. Вырванный у Приятия глаз плавал в банке с мутным рассолом, которая стояла на столе у Кёнига. Несомненно, выставлен в качестве напоминания.

Все три доппеля смиренно высказывали свое мнение, когда их об этом спрашивали. Будь у Кёнига чувство юмора, они бы послушно смеялись сейчас над его шутками. Под видом кротости Приятия скрывалось то, что он замышляет убийство – желает уничтожить и Кёнига, и доппелей.

Первым должен умереть Отречение. Его неустанные проповеди о том, как мудро никому не доверять, слишком задевали за живое. Когда Отречения не будет, Кёниг переключится на Беспокойство, а тот станет проповедовать страх. Хотя страхи Кёнига способны какое-то время его защищать, со временем они его изнурят и лишат сил. Рано или поздно его желание быть принятым приведет его обратно к Приятию. А когда именно этот доппель потребуется Кёнигу больше всего, Приятие отнимет у него тяжелую мантию власти.

Доппеля не так легко убить. Если бы это было просто, Кёниг, возможно, давно бы уничтожил их, а не терпел бы их мучительное присутствие. Приятие никак не мог придумать, как сделать так, чтобы гибель Отречения казалась наступившей в результате несчастного случая. Но все же важно, чтобы Кёниг не заподозрил, что за этим стоит он. Приятие, внимательно наблюдавший за зеркалом, когда никто не смотрел, осознал, что ему требуется найти какой-то язык для общения с отражениями. Они могут быть ему полезны.

Довольно скоро отражения показали ему, когда никто другой не смотрел в зеркало, именно то, что он хотел увидеть, – вспыхнувшую ненадолго картину из будущего. Приятие увидел себя самого, заманивающего Отречение к зеркалу. Пока Беспокойство в ужасе стоял на достаточном расстоянии, отражения затащили Отречение, отбивавшегося и вопившего, к себе в зеркало.

Все стало совершенно понятно. У Отречения из-за самой его природы никогда не могло появиться того, что было у Приятия, а именно союзников.

Теперь последнему оставалось только найти подходящий момент, чтобы воспользоваться помощью новообретенных друзей.

Глава 13

Софисты говорят, что все мы едины, все мы часть целого, кроме которого ничего не существует. В этом они прикасаются к истине. Во всей реальности есть только одно существо. Я сам. Вы – каждый из вас – всего лишь раздражающие, неприятные аспекты моей раздробленной личности. Вы не согласны? Конечно не согласны! Я тоже не согласился бы!

Цвайфельсшиксал, философ мерере

Закутавшись в одежды, из-под которых шел дым и тянуло запахом паленой плоти, Гехирн Шлехтес проехала по мосту в Зельбстхас через полчаса после того, как последние лучи солнца исчезли за горизонтом. Она не обратила никакого внимания на смену декораций. Этот мост означал для нее возвращение домой. Понимая, что впереди ее ждет еще два дня нелегкого пути, она уже чувствовала, как сердце наполняет радость. Если бы ей только удалось поймать тех трех агентов Ванфор Штеллунг до того, как они затеряются среди многочисленных жителей города Зельбстхас, она вернулась бы как герой. И тогда бы Ауфшлагу Хоэ осталось только утереться, глядя на ее победу, да, утереть нос, весь в расширенных сосудиках и похожий на картошку.

Гехирн догадывалась о тех причинах, по которым Кёниг больше не допускает ее к божественному мальчику Моргену, но ее все равно раздражало, что главному ученому дано совершенно неограниченное право бывать у него. Она всегда любила этого мальчика и изо всех сил старалась в те редкие дни, когда ей разрешали посетить его, быть дружелюбной и не слишком страшной. Почему-то она просто знала, что Моргену можно доверять. А вот Ауфшлагу доверять нельзя. Кое-что в главном ученом просто выводило Гехирн из себя, в основном то, что этот человек совершенно очевидным образом слишком много возомнил о себе и о своих дурацких экспериментишках. Если реальность создается заблуждениями, то зачем же испытывать ее? Как же глуп этот человек, раз он не видит, что его собственные ожидания исказят результаты любого эксперимента.

Гехирн обладала настолько неразвитыми социальными навыками, что была не в состоянии даже затронуть в разговоре с Кёнигом тему этого недоверия и не показаться при этом капризным ребенком. Она давно уже бросила всякие попытки принять участие в хитроумных политических интригах, происходивших среди жрецов Геборене, но эта ситуация все равно присутствовала у нее в сознании, давила тяжелым грузом, как и то, что Гехирн, судя по всему, ничего не могла с нею сделать.

В действительности, хотя она и носила вишневые одежды, как архиереи Геборене, чина как такового у нее не было. Кёниг всегда намекал, что Гехирн стоит выше других жрецов в иерархии, вне рангов, но эти же самые жрецы вели себя с ней так, как будто она в лучшем случае гостья, которую им приходится терпеть. Надо полагать, – решала для себя Гехирн, – у Кёнига есть очень веские основания для того, чтобы держать в тайне ее истинный статус. Гехирн считала, что за пределами внутреннего круга ранг и общественное положение этих священников зависели исключительно от того, насколько они полезны верховному жрецу Кёнигу. Она покажет этим жрецам, которые насмехались над ней за ее спиной: ей по праву дан ее ранг, и не только из-за силы ее иллюзий. Она заслужит его.

Потому что, пусть Гехирн и смеялась над тем, как жрецы покорно подчиняются манипуляциям, ей хотелось стать одной из них.

* * *

Два стражника на крыше стены пограничных казарм стояли и смотрели, как ссутуленная фигура, испускавшая дым, исчезает вдали. Они взглянули друг на друга и продолжили свой спор. Большой бюст или огромный бюст? Блондинки или брюнетки? Они согласились с тем, что рыжухи слишком темпераментны, и на мгновение сильно зауважали друг друга, узнав, что оба ценят тонкие лодыжки. Еще одна спокойная ночь, в которую ничего не происходит и не единая душа не пересекла границу Зельбстхаса и Готлоса.

* * *

Гехирн погнала лошадей во весь опор, собираясь не останавливаться до глубокой ночи. Измотанная, погруженная в мечтания о грациозном теле женщины-клептика, она не замечала костров, преградивших дорогу, до тех пор, пока не оказалась среди них. Гехирн осадила лошадей, не сомневаясь: что бы ни было у нее на пути, она с этим справится. Если перед ней грабители, нападающие на путников, то сейчас они переживут самое большое потрясение в своей жизни.

Зашипев на лошадей, которые начали спотыкаться, она неспешно проехала в самый центр палаточного лагеря. Толпа была сосредоточена вокруг большого шатра в середине дороги. На грабителей, пожалуй, не похоже. Скорее всего, цыганский табор или секта фанатиков. Она их допоросит. Либо эти цыгане видели агентов Ванфор, когда те проехали по дороге, либо, что для нее было бы особенным везением, агенты присоединились к лагерю.

Приблизившись, она почувствовала сильнейший смрад от немытых тел. Этот сброд явно переживал тяжелые времена. Проще всего было бы немного их припугнуть, чтобы узнать все что ей нужно, – а то цыгане так любят торговаться, что и на сей раз без этого не обойдется. Несколько человек похрабрее нетвердыми шагами двинулись к ней, замахав руками в знак приветствия. Их истощенные тела напо-мнили Гехирн хворост и сухой трут, и она с трудом сдерживала желание спалить их прямо на месте. Несколько человек немного более здорового вида собрались у палатки – которая, как теперь видела Гехирн, стояла на носилках, – пытаясь разбудить кого-то, находившегося внутри. Это хорошо, решила она.

Никогда не разговаривай с прислужниками, если есть шанс до полусмерти напугать самых главных и в результате намного быстрее решить свой вопрос.

Гехирн почувствовала, как внутри у нее, где-то в животе, нарастает тепло. Она сожжет нескольких из этих несчастных хворостинок, чтобы лучше донести свою мысль и побыстрее разобраться с делом. Так смердели эти цыгане, что она не хотела проводить здесь больше времени, чем требовалось. Но бессмысленно что угодно жечь, пока их вождь, или кто уж он там есть, не смотрит и не может стать свидетелем ее разрушительного вторжения. Гехирн уже успела убедиться, что увидеть – значит поверить, и, пусть запах тел сожженных друзей отлично мотивирует, именно вид их обгоревших останков позволяет отлично понять, что тебе пытались разъяснить. Она изобразила на лице дружелюбнейшую из улыбок и спустилась с повозки. Хворостинки поклонились, выстроились в почетный караул и отвели ее к паланкину.

Донесся еще более зловонный смрад. Гехирн наморщила нос и закрыла лицо ладонью, чтобы дышать через ткань своего рукава. Ее все сильнее тянуло сжечь дотла весь караван; это был бы очистительный огонь, который избавил бы мир от мерзкого смрада.

Кто-то раздвинул потрепанные и замаранные шелковые шторы, когда Гехирн приблизилась, и взгляду ее предстал… или предстала… самое бе-зобразно разжиревшее существо, которое ей доводилось видеть в жизни. Из потных валиков жира торчали конечности, напоминавшие толстые и короткие колбаски. Из-под пышных грудей сочилась какая-то мерзкая илистая кашица. Все это трепыхалось, как подпорченный холодец. Истощенная молодая женщина, сплошные ребра да кости, погрузила руку по самый локоть в промежность этого существа. Оставалось догадываться, что она там делает. Ее лицо выражало блаженство восхищенного поклонения; бурыми зубами она стиснула слегка высунутый от сосредоточенности язык. Поглощенная своим занятием, она не заметила ни появления Гехирн, ни того, что сама оказалась на виду у всей толпы. Гехирн почувствовала, как ее желудок начинает возмущаться. Раздражительный увалень не обращал внимания на усилия склоненной женщины, и из-за разжиревших щек было уже не разглядеть и малейшего проблеска разума в его глазах.

«Огонь, – решила Гехирн, – наверняка поможет привлечь внимание этой навозной кучи». Только превратив с полдюжины людей в пепел, Гехирн оказалась в состоянии обуздать чистый сексуальный восторг, который вызывало у нее бушующее пламя, взять верх над пламенем и остановить его. Всегда лучше начинать с насилия и уже потом налаживать контакт. Люди гораздо более уступчивы, когда до них доходит, что ты, чтобы добиться своего, готова вычеркнуть из жизни несколько человек… да и без всякого повода тоже. Она терпеть не могла эти препирательства типа «Да гонишь ты все» – «А вот и нет». Ее внимание снова обратилось к увальню.

– Я Гехирн Шлехтес, хассебранд верховного жреца Кёнига Фур… – Тут она запнулась, у нее внезапно пересохло во рту. – Кёнига Фюримера. – Я разыскиваю… – Кёниг казался ей каким-то давним воспоминанием, выцветшей картинкой, маленьким человечком, стремившимся к мелким, не имевшим особой важности целям. – Я разыскиваю…

– Меня. – Этот голос казался слишком маленьким для такого огромного тела, но почему-то вполне соответствовал круглому и юному лицу. – Ты ищешь меня.

Гехирн попыталась избавиться от затянувшей ее сознание паутины.

– Я преследую… – Она потеряла мысль, усо-мнившись в отношении того, что именно она ищет.

Взмахнув жирной рукой в воздухе, он попытался почесать под мышкой, но не дотянулся, и рука бухнулась обратно.

– Ты мне нравишься, – сказал маленький голос.

Эти слова показались Гехирн настолько неуместными, что она смогла только переспросить:

– Нравлюсь?

– Да. Ты мне нравишься. Очень нравишься.

На Гехирн ожидающе смотрели поразительные глаза, зеленые, оттенка морской волны. Никогда прежде не видела она таких красивых глаз. Она моргнула и почувствовала, как по щеке стекает слеза. Раньше ей никто никогда не говорил, что она ему нравится. Конечно, ей сказал такое Кёниг, но в глазах его она все равно читала отвращение. В том не было никаких сомнений, и она уже думала об этом существе как о мужчине и как о человеке, которому она действительно нравилась такой, какая она есть. Мысль о том, что у нее будет друг, действовала на Гехирн опьяняюще. И все равно какая-то часть ее сознания кричала внутри нее, требуя сжечь этот лагень и всех вонючих цыган дотла, чтобы осталась только большая гора пепла.

«Подожди минуточку, – думала она. – Совсем скоро».

– Такие люди, как ты, встречаются очень, очень редко; у меня никогда не было друга-хассебранда, – сказал тучный увалень. – Как, ты сказала, тебя зовут?

– Гехирн Шлехтес, мой… – она хотела добавить некий почетный титул, но не знала, что в данном случае подошло бы. «Господин» почему-то казалось слишком мелким для этого человека. – … друг, – закончила она.

– Гехирн, добро пожаловать в странствующее племя моих друзей. – Жирный человек махнул в сторону собравшейся вокруг толпы. – Меня зовут Эрбрехен Геданке.

Гехирн низко поклонилась.

– Я люблю тебя, Эрбрехен Геданке.

Она никогда прежде не говорила этих слов и удивилась тому, насколько легко ей удалось их произнести. Она сказала полную правду. Эрбрехен стал для нее яркой искрой в испорченном и темном мире, сияющим духом, которому можно довериться, не боясь, что он предаст тебя. По щекам Гехирн так и струились слезы. Она поднялась и впервые увидела, насколько прекрасен ее новый друг. Остальные друзья Эрбрехена не перестали казаться все такими же жалкими и грязными, но теперь радость находиться рядом с Эрбрехеном все для нее искупала, и она могла терпеть зловоние, исходившее от этих тел. Гехирн почувствовала укол ревности; та молодая женщина была так близко, а Гехирн все еще стояла на расстоянии нескольких шагов. Ей отчаянно хотелось получить возможность показать Эрбрехену свою истинную ценность.

– А брови ты сбрила? – спросил Эрбрехен.

– Нет. Сгорели.

– Конечно. У тебя красивые глаза. Замечательного голубого цвета. Такой холодный оттенок. Забавно, что у хассебранд такие глаза.

Гехирн открыла было рот, но закрыла снова, не зная, что лучше ответить. Никто никогда не делал ей комплиментов по поводу ее внешнего вида.

– А что случилось с твоими волосами?

– Сгорели.

– Я люблю огонь, – сказал Эрбрехен, и глаза его, едва заметные между блестящих валиков жира, сверкнули.

Гехирн радостно рассмеялась. «Конечно же, Эрбрехен любит огонь!» Он был воплощенным совершенством и не имел тех досадных раздражающих недостатков и изъянов, которые всегда так стремился скрыть в себе Кёниг. «Представь, что бы ты испытала, если бы твой отец, много лет пренебрегавший тобой и унижавший тебя, сказал, что ты наконец дала ему повод тобой гордиться». Вот такое чувство пробуждалось при разговоре с Эрбрехеном. Впервые в жизни Гехирн охватило то ощущение, которое испытывает человек, вернувшийся домой.

Не находилось слов, чтобы выразить, насколько это было прекрасно.

Она просто поклонилась.

Эрбрехен радостно захлопал в ладоши, и жир на его теле затрясся и заходил волнами.

– Хочу снова посмотреть на такой огонь. – Он пробежал глазами по толпе своих друзей. – Кто хочет сделать меня счастливым? – Ответом был оглушительный шум. Взмыли вверх руки, и люди, отталкивая друг друга, стали прорываться поближе, чтобы их заметили. – Потише, потише, – воркующим голосом призвал Эрбрехен. Толпа мгновенно успокоилась. – Вы шестеро… – Он, судя по всему, наугад выбрал шестерых человек. – Выйдите вперед, чтобы наша новая подруга могла показать нам свой огонь. – Они шагнули вперед, воодушевленные стремлением угодить Эрбрехену и доказать ему любовь. Та молодая женщина, которая по-прежнему была полностью погружена в свое занятие и руки у которой почти скрылись где-то в промежности Эрбрехена, не обращала внимания на все происходящее.

– Быстро или медленно, мой повелитель? – Гехирн голодными глазами глянула на тех шестерых.

Эрбрехен с довольным видом спросил:

– А как быстро ты способна это сделать?

И без того хрупкое психическое равновесие Гехирн дрогнуло и рассыпалось. Сильнейший взрыв сбил с ног нескольких из самых худых зрителей, а там, где только что стояли те шестеро, остались шесть столбов пепла, по форме отдаленно напоминавших человеческие тела. Никогда прежде ей не случалось пробуждать пламя так быстро, и она с трудом вернула себе контроль над ним. Только страх ранить Эрбрехена не дал ей сорваться и уничтожить все вокруг ураганом разрушительного пламени.

– Ого! – сказал Эрбрехен, приятно удивленный. – Действительно быстро.

Порыв ветра закрутил золу в воздухе и развеял холмики праха. Крошечные тлеющие частички золы, оставшейся от сгоревших костей, светлячками танцевали в струях ветерка. Через несколько секунд толпа рассеялась; они кашляли, и задыхались, и терли глаза, которые защипало от дыма; и только Эрбрехен, также покашливавший, радостно хлопал в ладоши, как ребенок, получивший новую игрушку.

Когда лающий кашель стих, Эрбрехен махнул рукой приземистому человеку уродливого вида, у которого были жидкие жирные черные волосы, глаза навыкате, а зубов, пожалуй, меньше, чем пальцев.

– Это Реген Анруфер. – Одет Реген был в заляпанные грязью шкуры животных, и от него смердело то ли дохлым скунсом, то ли прокисшим собачьим дерьмом. – Реген – один из моих любимчиков. – Страшилище просиял щербатой улыбкой, и бурого цвета слюна стекла между еще более бурых зубов. – Он был шаманом какого-то племени собирателей навоза, поклонявшихся глине, как их там называли?

– Шламштам, – мрачно ответил Реген.

– Ну да, хотя какая разница. – Эрбрехен бросил раздраженный взгляд на девушку, все еще трудившуюся в области его промежности, и с отвращением фыркнул на нее. – Реген, вызови нам дождь, чтобы смыть золу. Какой-нибудь легкий и теплый, чтобы не замерзнуть. – Он выразительно задрожал, и рябь побежала по его тучному телу.

Собравшаяся толпа поддержала идею про дождь радостными криками; по их виду можно было предположить, что никто из них уже несколько месяцев не мылся.

Реген стал медленно танцевать, тяжело ступая вокруг одного из костров, которые горели в лагере. Он плотно зажмурил глаза, а рот его раскрылся в мучительном оскале, так что можно было видеть немногочисленные зубы. Скрюченные, как когти, пальцы с сорванными ногтями впились в раны, срывая уже было затянувшие их корочки, и потекла тонкая струйка крови. Он жадно впивался в собственные руки и сосал их, а потом плевал в огонь кровью. Небо потемнело, как зловещий гангренозный синяк. Когда на воздетые к небу руки друзей Эрбрехена стали падать огромные теплые капли, Реген вернулся на свое место перед палаткой. От усталости шаман еле шагал, но было видно, что он доволен тем, что у него получилось. Он гордо поклонился, бросив на Гехирн взгляд, в котором читался вызов.

Истощенные тела кувыркались в образовавшейся грязи, и дождь ни капельки не делал их чище. Через несколько мгновений взгляду Гехирн предстала беспорядочная оргия грязных тощих тел, которые самозабвенно ерзали, пристроившись к тому, кто оказался поближе. Возможно, и были там некие отношения в парах или сексуальные предпочтения, но Гехирн ничего такого не замечала.

По пышному телу Эрбрехена побежали струйки пепла, погружаясь в складочки и выныривая на валиках жира. Увалень смотрел на оргию с большим интересом, то и дело сжимая свои пальцы-сардельки в мягкие, пухлые кулачки. Он напоминал Гехирн то, как ведут себя младенцы у материнской груди. Эрбрехен застонал, и девушка, руки которой все еще были по локоть зарыты в складках его жира, засияла, довольная собственным достижением. Она вытащила руку и стала жадно обсасывать свои пальцы дочиста. Эрбрехен с рассеянным видом погладил ее по голове, а потом жестом указал ей, чтобы шла прочь. Она скользнула в толпу, скидывая свои немногочисленные одежки, и присоединилась к оргии, происходившей в грязи.

Эрбрехен покосился на Гехирн.

– А ты по-прежнему кутаешься в одежду. Присоединяйся и веселись вместе со всеми, если хочешь.

Истощенные тела соблазнительно извивались, но еще важнее было то, что она не хотела показаться своему другу невежливой.

– От лучей солнца у меня появляются ожоги, а луна отражает солнечный свет. Ночью у меня не бывает таких страшных ожогов, но все равно очень больно.

Эрбрехен указал на небо.

– Даже при таких густых облаках?

– Пока есть облака, мне ничего не грозит, – согласилась Гехирн, – но как только облака уйдут, я снова буду в опасности.

– Мы этого не допустим. Реген, ты же можешь сделать так, чтобы небо оставалось затянутым тучами, чтобы защитить нашего нового друга, верно?

Реген побледнел.

– Но это дорого мне обойдется, – прошептал он. – Я останусь без единой капли крови. – Когда его глаза смотрели на Эрбрехена, они умоляли, а на Гехирн он бросал взгляды, полные ненависти.

– Ты же не хочешь, чтобы наша подруга обгорела у нас на глазах? – По лицу Регена можно было предположить, что он не считал это самым плохим вариантом, но Эрбрехен не дал ему времени ответить. – Я буду очень рад, если ты сделаешь это для меня.

Реген низко поклонился, и ему удалось почти не всхлипнуть.

– Я готов пролить для тебя всю мою кровь до капли.

– Замечательно! – Эрбрехен жестом отослал коротышку-шамана прочь, как немногим ранее ту девушку. – Теперь, когда мы позаботились о том, чтобы тебе было комфортно, расскажи мне, куда ты направлялась в такой дикой спешке?

Гехирн рассказала Эрбрехену о верховном жреце Кёниге Фюримере, о Геборене Дамонен, об их плане разработать и создать бога и о том, что сама она преследует подозреваемых агентов Ванфор Штеллунг. Она рассказала своему новому другу все.

Гехирн закончила рассказ, а Эрбрехен еще несколько минут сидел молча. Дождь стал ослабевать и наконец сошел на нет, но густые облака не развеивались. Реген казался больным. С пришибленным видом сидел он в грязи, глядя на яму с размокшим пеплом на месте лагерного костра. Оргия также стала терять обороты – участники как-то утомленно, вполсилы совокуплялись или с прохладцей щупали друг друга. Несколько тел лежали ничком в грязи. Гехирн предположила, что они утонули во время игрищ, а окружающие и не заметили.

Пока Эрбрехен с интересом расспрашивал Гехирн, уточняя детали планов Кёнига и стараясь разобраться во всех подробностях, толпа откапывала из размокшей грязи неподвижные тела. Одно из них, молодой человек, скорее подросток, вдруг начал отбиваться и из последних сил отпихивал тащивших его. Те, что его выкопали, внезапно прижали ему голову к земле, снова погрузив ее в жижу. Худой, изможденный, он был не в силах сопротивляться четверым, пусть и не менее истощенным, людям, которые крепко прижали его к земле. Они посмотрели на Эрбрехена, чтобы получить указания. Заметив суматоху, толстяк задумчиво облизал губы.

– Сколько? – спросил Эрбрехен.

– Два, если не считать вот этого, – ответил один из тех, кто держал отбивавшегося подростка.

– У нас сегодня особая гостья, – Эрбрехен махнул рукой в сторону Гехирн, – и двоих будет мало.

Четверо продолжали бодро пинать подростка до тех пор, пока тот не перестал двигаться.

Гехирн рассеянно наблюдала, как то тело добавили к куче остальных. Ей стало еще любопытнее, когда двое мужчин, более крепких и упитанных, чем остальные, взяли ржавые мачете и разрубили три трупа на удобные куски, а потом раскололи черепа и вытащили мозг. Стайка малолетних детей, за которыми не присматривали никакие родители, начала драться друг с другом за кишки и другие внутренние органы. Они хватали их и пожирали сырыми. Собрали сердца, печени и почки, отложили в сторону.

Пока одна группа снова складывала и разжигала костер, другая занималась притащенными трупами, с которых срезали мясо и нарубали его на куски поменьше. Трое приволокли откуда-то огромный котел и поставили его над костром на шатком треножнике, добавили порубленное мясо и кучку жалкого вида корешков в котел, влили несколько ведер воды. Внутренние органы поместили в горшок поменьше, вместе с овощами, и залили ведром жидкости – то ли красного вина, то ли крови.

Когда Гехирн стала понимать, что она видит, на мгновение ее затошнило. Но все равно ее голодный желудок ожидающе заурчал.

Эрбрехен махнул тучной рукой, будто пытаясь похлопать Гехирн по спине.

– Если хочешь, я поделюсь с тобой тушеными внутренностями. Мои зубы не справляются с жестким мясом. – Он заговорщически подмигнул Гехирн. – Как бы то ни было, это и самые лучшие части.

Волна благодарности накрыла Гехирн, смыв всякие сомнения.

– Спасибо.

«Он разделяет со мной трапезу. Значит ли это, что он меня любит?» В тех немногих романтических спектаклях, которые ей довелось видеть, влюбленные часто делились друг с другом едой, выбирали кусочки повкуснее и пальцами отправляли их друг другу в рот. Попробует ли Эрбрехен покормить таким образом ее? Маловероятно. Он и до собственного рта едва может дотянуться.

Лицо Эрбрехена стало по-детски серьезным, как будто он увидел что-то подозрительное и обдумывал, стоит ли это положить в рот.

– Говорят, когда мы умираем, наши души уходят в Послесмертие, где мы продолжаем жить. Это шанс на искупление для тех, кому оно необходимо. Для тех, кто не рожден искупленным. Но я понял то, что мало кто осознает: душа обитает не в мозге, как многие считают, а сосредоточена в сердце и других внутренних органах. – Эрбрехен жадно облизал губы. – Съесть органы человека – значит поглотить его душу. Каждая съеденная мной душа помогает мне наращивать силы, а съел я уже сотни душ. – Эрбрехен жестом подозвал Гехирн поближе и прошептал, сверкая глазами: – Я же не глуп. Мне известна древняя аксиома о том, что, когда гайстескранкен достигает вершины могущества, он погибает от собственных иллюзий. Но представь, что это не обязательно так. Представь, что мы можем накапливать могущество и при этом держать под контролем наши заблуждения. Этим я и поделюсь с тобой. Съешь душу вменяемого человека – и обретешь его силу духа. Поедаешь и перевариваешь немного его здравомыслия, тем самым получая то, чего тебе недоставало. – Эрбрехен наблюдал за тем, как толпа занимается приготовлением тушеного человеческого мяса. – Распоследний из этих жалких людишек более психически здоров, чем ты и я. – Он рассмеялся, трясясь всем телом. – Твоя сила огромна, и скоро твои иллюзии сожгут тебя. Тебе никогда не случится съесть душу более неуравновешенную, чем твоя собственная, о мой пламенный друг.

В сознании Гехирн замелькало множество открывшихся ей возможностей. Каждый гайстескранкен понимал, что однажды его иллюзии станут его погибелью. До нее доходили слухи, что гайстескранкен можно вылечить, но при этом он всегда лишался своего могущества. Кто же добровольно откажется именно от того, что делает его особенными, лишь ради того, чтобы прожить дополнительно несколько лет, скучая в состоянии нормального человека?

Эрбрехен говорил ей, что можно получить отсрочку. Гехирн постаралась представить – и это было нелегко, – каково было бы наращивать могущество и при этом не терзаться омрачавшей каждое мгновение ее жизни мыслью о предстоящей мучительной смерти.

– Никогда о таком не слыхала, – сказала Гехирн. – Неужели это правда? Я… не могу поверить.

Уголков влажных губ Эрбрехена коснулась улыбка.

– Достаточно уже того, что в это верю я. Ты знаешь, что это правда.

И Гехирн действительно это знала. Сила убеждений Эрбрехена не допускала никакой возможности с ним не согласиться. Заблуждениями этого жирного человека определялось то, каким является мир вокруг него.

Гехирн, у которой глаза стали круглыми от удивления, оставалось лишь согласиться с ним. Это был самый восхитительный подарок, который ей случалось получать. «Он действительно меня любит! Для него невыносима мысль о том, чтобы жить без меня».

– Для меня будет честью разделить с тобой это блюдо. Я отблагодарю тебя за твой подарок, хотя не знаю как.

– Ты уже это сделала. Преподнесла мне два подарка. У меня никогда прежде не было друга-хассебранда, и я благодарен тебе за эту дружбу. Но, кроме того, ты подарила мне самое ценное: подарила мне будущее.

– Будущее? – удивилась Гехирн.

– Этот Кёниг Фюример создает бога, но ребенок еще не Вознесся. Мы возьмем этого ребенка к себе, и он будет любить меня и поклоняться мне, он должен будет это делать, как и все остальные. И тогда мы поможем ему Вознестись. Представь себе, каково тому, кого любит и кому поклоняется бог! – воскликнул Эрбрехен. – Конечно, тот человек, которому бог поклоняется, сам станет богом.

Она немедленно представила себе это. Эрбрехен прав. Но старые боги попытаются померяться с ним силами. Такая мысль ее все же не встревожила. Если он будет богом, то она – подруга бога. Возможно, даже больше, чем подруга. И она сожжет всех, кто пожелает причинить зло ее любимому.

«Я сожгу богов».

Эрбрехен любит ее. Он не проявлял ни малой толики от того слабо скрытого отвращения, которое Гехирн замечала у Кёнига. Когда она говорила, он слушал ее с безраздельным вниманием. Он задавал вопросы, выслушивал ее ответы, а Гехирн казалось, что ее сердце готово разорваться от радости.

Гехирн и Эрбрехен сидели и беседовали, пожирая тушеные внутренности, при этом Эрбрехен старался съесть как можно больше. Все в лагере суетливо собирались в путь: друзья Эрбрехена готовились пуститься вслед тем троим, которых Гехирн хотела нагнать на пути в Зельбстхас. Если они поймают агентов Ванфор, то те, как Эрбрехен был уверен, обязательно присоединятся к небольшому лагерю его друзей.

Эрбрехен, как узнала Гехирн, много лет избегал крупных городов и поселений, опасаясь, что верования многочисленных психически здоровых жителей могут взять верх над его силой гефаргайста. Хассебранд не вполне поняла, что именно подтолкнуло Эрбрехена отказаться от своих правил. Возможно, этот гефаргайст познал глубокое отчаяние, о котором он предпочитал не рассказывать. Гехирн вполне это понимала; ее собственные опасения росли вместе с ее могуществом. Хотя возможности Эрбрехена были более очевидны, притягивая внимание, как яркие одежды, Гехирн знала, что и Кёнига нельзя недооценивать. Верховный жрец Геборене действовал тонко и был опасен, как притаившаяся гадюка.

– Заполучить ребенка из Зельбстхаса будет трудно, – начала Гехирн, не зная, как подойти к деликатной теме.

Эрбрехен пожал плечами, отчего по всему его телу пошла рябь, прекратившаяся лишь минуты через две.

– Думаю, что нет. Трое агентов Ванфор уже собираются захватить этого ребенка. Если мы поймаем их прежде, они будут рады привести его ко мне, как только поймут, что я этого хочу. Если же так не получится, то мы заберем у них ребенка после. – Он поковырял в зубах и плюнул на ближайшего к нему человека из своего исхудавшего окружения; это оказалась женщина средних лет, которая, сияя от благодарности, залопотала «спасибо» и поспешила показать остальным, какой густой и мокрой награды ее удостоили. Гехирн хотелось ее сжечь и посмотреть, как развеет ветерок всю ее сущность: кожу и кости, надежды и мечты.

Глава 14

Истории не могут быть мрачнее, чем тот, кто их рассказывает.

Хальбер Тод, поэт-котардист

С каждым шагом Лауниша Бедект чувствовал очередной толчок глухой боли в черепе и суставах. Спина у него болела так, как будто он неделями тащил на себе тяжелый груз. Локти и плечи тоже отзывались, словно он весь день поднимал огромные булыжники над головой. Ему казалось, что его колени никогда больше не выпрямятся. Бедект чувствовал, как в голове у него все напряглось и он вот-вот чихнет, и он отвернулся, чтобы не забрызгать соплями Лауниша. «Пусть лучше достанется Вихтиху». Чихнуть не получилось. В голове нарастало давление изнутри.

«Как хреново стареть». Он вспомнил Вютенда Альтена, седовласого бойца, вместе с которым он сражался в битве при Зиннлосе, между кланом Аусайнандеров и кланом с горы Зайгер. Вютенд любил повторять: «Если можешь, постарайся не стареть». В то время Бедект думал, что это шутка на тему того, чтобы подольше оставаться молодым, но теперь он осознал в этих словах иной смысл. Вютенду следовало сказать: «Умри, пока не состарился».

Бедекту хотелось бы знать, последовал ли этот воин собственному совету. Их пути разошлись, когда гайстескранкен Зайгер сорвалась и ее иллюзии разрушили городские стены.

Увидев впереди еще одно поселение, Бедект перестал думать о прошлом. Каждая новая деревня на их пути выглядела более зажиточной, чем предыдущая, и Бедект, наблюдая за этим, испытывал все более сильную тревогу. Он понимал, что уже бывал в этих местах, но никак не мог до конца поверить, что такие богатые края, с пышной зеленью, некогда были нищим Зельбстхасом из его воспоминаний. Способны ли убеждения человечества до такой степени менять мир? Ему было страшно задумываться о подобной возможности. Если Геборене Дамонен сумели так значительно повлиять на сознание и веру обычных жителей, то Бедект что-то засомневался относительно того, что хотел бы оказаться там, где сосредоточено все могущество этой секты. Засомневался? Нет, он знал наверняка, что не хочет туда попасть. Но слишком уж заманчива была та нажива, которую он рассчитывал получить. Геборене готовы будут заплатить любую цену, чтобы вернуть своего бога.

Ближе к городу Зельбстхасу холмы сменились равниной, которая, как подумал Бедект, идеально подходила для земледелия. Перед ними раскинулись бескрайние поля, напоминавшие огромное лоскутное одеяло: квадраты были разных цветов, в зависимости от возделываемых там растений. Даже небольшие перелески выглядели спланированными и ухоженными, и слишком уж ровными рядами росли деревья. Он сомневается, что на ближайших милях от столицы Геборене могут обитать существа опаснее кролика.

– Ну, вот теперь сюда забрались волки, – пробормотал Бедект себе под нос.

Вихтих завыл, подняв лицо к небу.

Штелен свирепо глянула на Вихтиха.

– Ш-ш-ш. Мы не хотим спугнуть овец.

Вихтих тут же изобразил на лице выражение невинного щеночка. «Выражение лица у этого идиота было столь же непостоянно, как и его товарищеские чувства». Может быть, Бедект к нему несправедлив? Да нет, ему так не казалось.

– Мы-то? – переспросил Вихтих. – Разве же мы опасны? Нет, нет. Мы просто… Мы тут просто что делаем? – спросил он, обращаясь к Бедекту.

– Мы тут проездом. На несколько ночей остановимся в хорошей таверне и снова отправимся в путь. – Ему хотелось упасть в мягкую постель и никогда не подниматься.

– Верно. Просто проездом. Хороший план. – Вихтих закатил глаза, так чтобы видела Штелен, и она в ответ улыбнулась. Бедект не обращал внимания на них обоих. – Блестящий. Чем мы заплатим за ночлег? У меня, похоже, закончились монеты.

– У Штелен есть деньги, – ответил Бедект.

– Немного у меня отложено, – резко отреагировала она. – Только мне непонятно, почему я должна постоянно платить за… – Заметив взгляд, который бросил на нее Бедект, она замолчала. Фехтовальщик, казалось, не обратил внимания на эту безмолвную беседу.

– А ты хоть когда-нибудь задумываешься о смерти? – вдруг спросил Вихтих.

– Нет, – ответил Бедект, надеясь завершить разговор.

– Ты когда-нибудь думал обо всех тех, кого убил? – спросил Вихтих, как будто Бедект только что ничего не ответил.

Бедект вспомнил о своем отце. В Послесмертии было довольно много людей, которых его вовсе не тянуло встретить снова.

– Нет.

Вихтих провел пальцами по своей идеальной шевелюре, и в результате она стала выглядеть более чем безупречно.

– Ты действительно веришь, что, когда умрешь, все те, кого ты когда-либо убил, будут тебя там ждать?

– Надеюсь, что будут, – сказала Штелен.

Вихтих взглянул на нее:

– Ты правда на это надеешься? Почему?

– Некоторых из них мне хочется прикончить снова.

Вихтих кивнул, как будто объяснение показалось ему крайне разумным.

– А ты как считаешь, Бедект?

– В какие только безумные штуки не верят люди. Может быть, Послесмертия даже не существует. На севере есть одно племя, их называют фершлингер. Они считают, что обретают силу и мудрость, когда съедают побежденных врагов. Они вообще в Послесмертие не верят. Единственный способ продолжить свое существование – быть съеденным, и именно это приводит к порабощению одних другими. Своих погибших они сжигают, чтобы их никто не съел.

Вихтих несколько мгновений смотрел на него, нахмурившись, будто решая какую-то сложную головоломку.

– Это так, но во что веришь ты?

– Я верю, что мои убеждения не имеют особого значения. Я верю, что если я умру в окружении идиотов, убежденных в том, что кредо воина правильно, и верящих в Послесмертие, то произойдет все, возможно, именно так, как верили они.

Штелен подняла бровь и сплюнула.

– Думаешь, имеет значение, где ты умираешь и кто в тот момент вместе с тобой?

Что это послышалось ему в ее голосе – скрытое отчаяние или надежда? «Она знает, с кем ей хотелось бы умереть». Бедект отбросил эту мысль, такие думы его пугали.

– Я уже сказал: я верю, что мои убеждения не имеют особого значения.

– Я думаю, что это наказание, – задумчиво произнес Вихтих. – Только так все это будет иметь смысл.

Штелен направила на него взгляд своих желтушных глазок.

– Это как?

– Вот подумай. Когда умрешь, вокруг тебя будут убитые тобой люди. А кто же, черт возьми, убивает тех, кто им нравится? В Послесмертии нас будут окружать наши враги.

Бедект не открывал рта. Вихтих, обычно такой пустой и пресный, сейчас рассуждал слишком разумно.

– Но кредо воина говорит, что те, кого ты убьешь, обязаны служить тебе, – сказала Штелен.

– О боги, надеюсь, что так, – с чувством сказал Вихтих. – Боги, надеюсь, что все будет так.

Если не считать хрипов, доносившихся из груди Бедекта, и накатывавших на него время от времени приступов кашля, ехали они в тишине. За последний день город Зельбстхас перестал быть смутным пятнышком вдалеке и заполнил собой весь горизонт. Это вовсе не был самый крупный или самый впечатляющий город из тех, что им случалось видеть, но в центре высился огромный старинный замок с серьезными оборонительными сооружениями. Замок был единственным, что Бедект узнал в Зельбстхасе; его построили на сотни или даже тысячи лет раньше, чем здесь появились Геборене. Последний раз, когда Бедект здесь был, это сооружение выглядело скорее как заброшенные руины и вовсе не вызывало такого сильного ужаса. Бедект молился про себя – не обращаясь к каким-либо конкретным богам, – чтобы башня замка не оказалась религиозным центром Геборене. Но кому же еще может принадлежать такая цитадель в центре теократического государства?

Церковь Геборене вызывала у Бедекта тревожные мысли. А что, если он был прав и действительно иллюзии одного лишь мощного гефаргайста – а он не сомневается, что в центре этой секты стоял гефаргайст, – вызвали все те поразительные изменения, свидетелем которых он стал в Зельбстхасе? Возможно, этот теократ и не был поработителем, но кто знает, на что он способен. Боги, ему вовсе не хотелось привлечь к себе внимание могущественного гефаргайста. Бедект взглянул на спутников.

– Нам нужно держаться подальше от любых неприятностей, – сказал он, раздражаясь, что приходится говорить такие очевидные вещи, но так ведь без этого никак, когда имеешь дело с Вихтихом и Штелен. – Не делать ничего, что может привлечь к нам внимание, иначе все сорвется. – Он посмотрел на них, стараясь выразить в своем мрачном взгляде обещание расправы, хотя сомневался, что сможет при необходимости выполнить его. Этот взгляд они оставили без внимания.

– Конечно, – рассудительно отозвался Вихтих. – Ты слышала, Штелен? Никаких твоих клептических пакостей чтобы не было. Не хватай тут всякие блестящие безделушки, которые попадаются тебе на глаза.

– А тебе нельзя разыскивать и убивать местных фехтовальщиков, – сказал ему Бедект.

– Что? Это почему же нельзя?

– Потому что так ты привлечешь к нам внимание, – объяснила ему Штелен. – Тупица.

Вихтих сделал глубокий вдох, и Бедект понял, что будет дальше. Фехтовальщик изо всех сил обдумывал аргументы, которые убедили бы его товарищей, что ему просто необходимо найти и убить тех людей, что так будет лучше для всех троих.

– Я знаю, что за этого ребенка будут готовы заплатить немалую цену, – осторожно сказал Вихтих.

Бедект насмешливо фыркнул:

– Хватит на то, чтобы обеспечить существование на старости лет.

Свои планы он раскрыл нечаянно, но ни Штелен, ни Вихтих, похоже, не заметили.

Вихтих сидел в седле с прямой спиной, и ветерок играл его безупречными волосами. Он был сама искренность.

– Думаю, вы недооцениваете, насколько ценным для вас будет то, что с вами величайший в мире фехтовальщик. Когда обо мне узнают, моя слава принесет нам всем любые блага.

– Но тебя-то больше интересуют те блага, что у баб под юбкой, – проворчала Штелен и улыбнулась Бедекту, сверкнув желтоватыми зубами.

То, как Вихтих умел принимать наиболее убедительную позу, предстать в выгодном свете и сказать самые подходящие слова, – все это составляло часть его могущества как гефаргайста. Бедект, помня об этом, отвернулся и сосредоточил внимание на реальной стороне ситуации. Этот ребенок, которому предстоит стать богом, даст ему шанс изменить жизнь. С него довольно постоянной игры в прятки, такой жизни, где, справившись с одной работенкой, нужно тут же подыскивать следующую.

– Ты отличный фехтовальщик, – сказал Бедект.

– Я луч…

– Но ты не настолько великий мастер. Я видел людей, которые порубили бы тебя в мгновение ока. Настоящие мастера.

Вихтих усмехнулся с невозмутимым видом.

– Ах ну да, но у них же нет моей силы гефаргайста…

– Ты не настолько могущественный гефаргайст. Если бы ты им был, я бы сейчас с тобой соглашался.

Вихтих резко закрыл рот. Он выглядел обиженным, но Бедект не стал на это реагировать; обида тоже была наигранной.

– Все твои попытки подорвать мою уверенность в себе безрезультатны, – сказал Вихтих сквозь зубы. – То, что ты сомневаешься во мне, делает меня сильнее. – Бедект понял, что Вихтих больше говорит для себя самого, чем обращается к собеседнику. – Те, о ком ты сказал, не пытались стать величайшими фехтовальщиками в мире. Им хватает того, что они прославились в своем краю. Они не способны так широко мыслить, как я. А еще ты, как всегда, забываешь: мне нужно убеждать не тебя, а простой народ. Они меня любят. Ты это знаешь. – Он раскинул руки в стороны, как будто принимая обращенные к нему восторги многолюдной толпы. – Каждый человек, который верит в меня, делает меня лучшим фехтовальщиком. – Он сердито проворчал, глядя на Бедекта: – А верят в меня многие. Вера определяет реальность. То, что не веришь ты, ничего не меняет.

Штелен смотрела с интересом, но ничего не говорила.

– Отлично, – сказал Бедект. Все то, что нес Вихтих, не имело никакого значения. – Когда-нибудь ты станешь величайшим фехтовальщиком. Но если ты вляпаешься в заварушку в Зельбстхасе, я зарежу тебя сам.

– Все мы здесь разумные люди, – не стал ему возражать Вихтих. – Кроме Штелен. Не волнуйся. Заходим, берем ребенка и исчезаем. Все делаем очень тихо.

Бедект отлично знал, что не следует верить ни одному слову. Нужно будет внимательно присмотреть за Вихтихом. С каких это пор его обязанности свелись к тому, чтобы нянчить опасных детишек? Он посмотрел на Штелен. Придет ли она в этом деле к нему на помощь?

– Если он полезет драться, я перережу ему горло, – пообещала она.

На лице Вихтиха снова изобразилось щенячье выражение, глаза подернулись дымкой; казалось, он расчувствовался.

– Ребята, я вас люблю. Лучших друзей, чем вы у меня, и не пожелаешь.

Они приблизились к Зельбстхасу настолько, что уже можно было хорошо разглядеть и город, и замок, даже некоторые шпили, вонзившиеся в небо. Бедект подумал, что эти чудеса архитектуры скорее возникли благодаря вере, чем были тщательно спланированы и созданы людьми. С этого расстояния цитадель казалась не только готовой к обороне крепостью, но и храмом. Древний замок выглядел внушительно и тогда, когда Бедект видел его в последний раз, но с тех пор многое изменилось. Казалось, что стены и башни стали выше. Все вокруг говорило о стабильности.

Хорошо одетые, спокойные люди проходили мимо них, стараясь держаться подальше. Бросалось в глаза, что прибывшая троица чужаки здесь. С этим было ничего не поделать. Сменив одежду, они все равно не смогут скрыть свой нездешний выговор, шрамы на лице Бедекта, злобный характер Штелен и смертоносную ловкость Вихтиха.

* * *

Вихтих всегда замечал выгодные возможности, и никогда прежде судьба не давала ему настолько удачного, великолепного шанса, как в этот раз. Огромный город, богатый, процветающий, который жрецы приучили подчиняться манипуляциям. Ни у одного из проходивших и проезжавших мимо них людей не было даже меча! Если Вихтих сможет овладеть вниманием жителей этого города, это навсегда склонит чашу весов в его пользу. Хорошо, конечно, когда в тебя верят нищие, угнетенные, запуганные крестьяне, пусть их век и недолог. Но если жители Зельбстхаса признают, что он лучший в мире фехтовальщик, его возвысит вера тех, кто не сомневается в своих убеждениях и точно знает, какое место ему уготовано в мире. Он не помнил, чтобы кто-либо говорил не о количестве тех, кто верит в тебя, а о качестве этой веры, но нутром ощущал, что и качество важно. Вера счастливых и богатых ценнее, чем вера попрошаек, одной ногой уже оказавшихся в Послесмертии.

Бедект так много раз грозился убить Вихтиха, что молодой фехтовальщик давно сбился со счета. Черт возьми, в последнее время он говорил это почти каждый день. Он еще помнил, что когда-то воспринимал ругань старого ублюдка всерьез; еще до того, как они по-настоящему стали друзьями. Друзья. Это слово вызывало у Вихтиха странные чувства. Никогда в жизни у него не было друзей. А теперь есть двое. Они, конечно, бранились, но ведь все, кого связывают хоть какие-то отношения, иногда бранятся. Его родители все время ругались друг с другом. Да что там, со своей женой Вихтих ругался намного больше, чем с Бедектом или Штелен, а ведь жену он любил. Пусть Бедект и грозится, и встает в позу сколько ему угодно, но однажды он спас Штелен и Вихтиха, когда вполне мог бы их бросить. На Вихтиха эта мысль действовала отрезвляюще.

«Однажды я докажу сварливому старому козлу, какой я хороший друг».

– Старик, да ты совсем хреново выглядишь, – сказал Вихтих Бедекту. Тот открыл рот, чтобы ответить, но ему помешал приступ кашля.

И все же Вихтих терпеть не мог, когда ему говорили, что можно делать, а что нельзя. Такие моменты напоминали ему о детстве и о тех временах, когда он еще не понимал, что власть – такая штука, которую он может просто взять, когда пожелает. Речь и меч – вот его оружие. И этим оружием он владел более чем великолепно.

«Не берись за меч, если не можешь сказать речь, – подумал Вихтих. – Ого! Какая красивая фраза. А что, кто-нибудь уже это раньше говорил? Похоже, нет».

Вихтих тайно разглядывал двигавшуюся впереди него Штелен. Она была ловкой наездницей, и бедра ее плавно покачивались с каждым шагом ее лошади.

Ни унции жира, одни мускулы. «А что, если трахнуть ее сзади, чтобы не видеть ее лица? Да я бы просто порезался о ее костлявую задницу». От этой мысли он хихикнул, а когда она обернулась посмотреть, что его развеселило, он бросил на нее лукавый взгляд и подмигнул.

Ноздри Штелен растопырились от возмущения, и она плюнула на его коня, который шарахнулся в сторону.

– Полудурок, – прорычала она.

Похоже, она покраснела? От этой мысли Вихтих засмеялся еще громче. Когда они где-нибудь остановятся в Зельбстхасе, он найдет возможность сразиться с местными фехтовальщиками и прикончить парочку из лучших. «Да кто Бедект такой, черт возьми, чтобы говорить мне, что я имею право делать, а что – нет?»

Вихтиху пришла в голову мысль. Он подъехал так, чтобы оказаться бок о бок со Штелен, наклонился к ней и зашептал ей на ухо:

– А хочешь, поможешь мне убить нескольких фехтовальщиков? Возможно, тебе придется кое-что украсть, – добавил он, чтобы сделать свое предложение более привлекательным.

Штелен взглянула на Бедекта, ехавшего на несколько корпусов впереди них. Старик плохо слышал – то ли из-за того, что на голову его обрушилось так много ударов, то ли уши ему повредили в давних битвах. А болезнь, похоже, делала его еще более тугим на ухо. Она посмотрела на Вихтиха.

– Бедект тебя прикончит.

– Не прикончит, если ты хорошо умеешь делать свое дело, – подзадорил он ее.

– Я достаточно хорошо умею дурачить таких полудурков, как ты.

– Отлично. Я дам тебе знать, когда наступит подходящий момент.

* * *

Бедект слышал их приглушенные голоса, но не мог разобрать слов. У него невыносимо зудели отсутствующие пальцы левой руки, а то благополучие и безупречность, которыми веяло от окружающих земель, сильно его тревожили, но он не желал в этом сознаваться. Если он скажет им, то они решат, что он уже не тот, что прежде. А как все обстоит на самом деле? Когда Вихтих предложил найти постоялый двор – была ли это скрытая насмешка или искренняя забота? Насколько Бедект знал фехтовальщика, скорее всего первое. Но ему было все равно. Он никогда не признался бы, насколько ему сейчас хочется лечь в кровать.

«Боги, я слишком стар, чтобы играть в эти чертовы прятки».

В таверне «Ляйхтес Хаус» было до ужаса чисто. Бедект ощутил бы чувство вины за то, что нарушает своим присутствием эту чистоту, но ему помешало то, что любые угрызения совести он считал совершенно напрасными. Стены, отделанные красным дубом, украшали полки с искусной резьбой, на которых стояли бутылки с самой различной выпивкой. Тяжелое дубовое кресло с толстой бархатной обивкой ахнуло, когда он в него опустился. Штелен выглядела так, как будто готова убить первого, кто подвернется, лишь бы показать, что это место не для нее, а Вихтих самым естественным образом развалился в своем кресле и начал нежно улыбаться симпатичным девицам за стойкой и любезничать с ними.

Бедект не переставал поражаться этому хамелеоньему умению фехтовальщика с легкостью приспосабливаться к любым условиям. Ему случалось наблюдать, как Вихтих заговаривает зубы кому угодно, от посудомоек до королевских дочек, и все с одинаковым апломбом. Казалось, и мужчин притягивает его компанейская разговорчивость. Мало кто понимал, что Вихтих просто использует их для достижения каких-нибудь своих кратковременных целей. Фехтовальщик – эгоистичная задница, а внимание у него рассеивается так же быстро, как у перевозбужденного ребенка. Совершенно непонятно, почему люди этого не замечали.

У измученного и ослабевшего Бедекта уже слипались глаза, и он оставил товарищей рано, перед этим сурово предупредив Вихтиха не попадать ни в какие переделки. Штелен пообещала, что присмотрит за фехтовальщиком. Бедект не сомневался, что, когда проснется, полгорода будет перебито, а вторая половина будет жаждать расправиться с Вихтихом. Стоило ли вообще заморачиваться и его увещевать?

Он отправился в кровать и заснул некрепким стариковским сном. Его будила то ломота в коленях, то приступы кашля, то тяжесть в голове, опухшей от соплей, то приходилось встать по малой нужде. Может, ему что-то и снилось, только он ничего не помнил.

* * *

В тот вечер Вихтих узнал, как зовут того, кого в этих краях считали величайшим фехтовальщиком: Гроссе Клинге. Теперь оставалось только сделать так, чтобы Гроссе случайно вызвал Вихтиха на бой.

Через несколько часов, когда было выпито уже в три раза больше кружек эля, у Вихтиха случилось приключение с юной служанкой, подававшей выпивку в «Ляйхтес Хаус». Девица совершенно не ведала усталости. Когда он проснулся, ее уже не было, как и значительной части тех денег, которые у него до того оставались. Вихтих оглушительно захохотал, но голова трещала с похмелья, и ему пришлось замолчать. Девица более чем заслужила то, что прихватила с собой.

* * *

Была глубокая ночь. Тихие улочки богатого квартала освещались стоявшими довольно далеко друг от друга фонарями. Если подумать, то все кварталы, которые уже видела в этом городе Штелен, выглядели как минимум зажиточными. Все эти чистые улицы вызывали у нее беспокойство.

Почти час она спрашивала дорогу у прохожих, пока не вышла к нужному дому – приземистой одноэтажной постройке, отделанной выцветшей розовой штукатуркой. Штелен наняла нескольких уличных ребятишек – удивительно, как сложно было отыскать здесь болтающихся на улице детей, – чтобы они постояли начеку, когда она вой-дет в дом; оказалось очень кстати, что платила она им монетами Вихтиха. Она прихватила их, пока он кувыркался с девкой из пивной. Она просто вошла в его комнату, мгновение постояла, наблюдая за ними, а потом взяла денежки. Штелен сама не знала, задействовала ли она на этот раз свой дар клептика, – эти двое были слишком заняты друг другом, чтобы ее заметить. Кто угодно мог бы зайти и прибрать все, что под руку попалось. Штелен заинтересовали только деньги Вихтиха и хорошенький шарфик – теперь он красовался у нее на шее, – который валялся на полу, пока его хозяйка кувыркалась в постели.

Говорят, что ты сам не знаешь, кто ты на самом деле, пока не пройдешь испытаний. Штелен была с этим согласна, потому что она уже успела узнать, кто она такая.

Изучать, обдумывать? Без толку!

Планировать? Занятие для дебилов!

Смотри на ситуацию и реагируй. Вихтих попросил ее помочь ему найти и убить нескольких фехтовальщиков, чтобы он заслужил в этом городе репутацию и чтобы подкрепить его ненасытное самолюбие. Бедект хотел, чтобы она не дала Вихтиху наломать дров. Обоим она согласилась посодействовать. Самым забавным будет сдержать свое слово – хотя оно недорого и стоит, – но при этом сделать так, чтобы ни один из мужиков не получил того, чего хотел. В идеальном мире было бы возможно провернуть это так, чтобы заодно и позабавиться. В идеальном мире даже последствия ее действий оказались бы забавными.

«Возможно, здесь он и есть, этот идеальный мир», – подумала она. Она поможет Вихтиху и в то же время сорвет его планы, причем за его же денежки.

Штелен глянула в один конец улицы, потом в другой, чтобы проверить, стоят ли мелкие там, где она их поставила. Никому нельзя в наше время доверять. Обе девчонки были там, где она велела. Если пойдут часовые, то дети залают по-собачьи, чтобы ее предупредить.

Штелен отперла парадную дверь и скользнула внутрь. Сегодня она была в духе и казалась самой себе чем-то вроде привидения или одного из тех беспощадных богов-обманщиков, которым поклоняются варвары с севера. Стены и запертые двери для нее преградой не были.

В доме сильно пахло жасминовыми благовониями, которые с трудом заглушали запах мужского тела. Уборка здесь явно делалась самая поверхностная, ровно настолько, насколько одинокий мужик был готов утруждаться для того, чтобы приводить к себе женщин. Слой пыли лежал и по углам, и позади всей мебели, которую он не удосуживался по-двинуть, то есть практически повсюду. Стены украшало трофейное оружие из десятка разных стран. В такую внушительную коллекцию явно было вложено немало времени и денег. Штелен попыталась найти среди оружия что-нибудь интересное, но ничего в своем стиле не обнаружила. Спальня с единственной кроватью располагалась в дальнем конце дома, и Штелен несколько минут постояла под дверью, прислушиваясь к шумному дыханию, доносившемуся из помещения. Там один человек. Мужчина. Крупный, но не жирный.

Штелен проскользнула в спальню и встала рядом со спящим. Она не могла не признать, что он был при всей своей брутальности по-своему красив. Сильная угловатая челюсть, коротко остриженные черные волосы, густые брови. Глаза, как предположила Штелен, правильно и красиво посажены. Она откашлялась, чтобы привлечь его внимание. Он по-прежнему спал. Тогда она ткнула его стилетом, легонько, так, что показалась только капелька крови. Мужчина вздрогнул, проснулся и тут же замер, увидев стоявшую над его кроватью Штелен, которая пристально смотрела на него. На лице его мгновенно отобразилось спокойствие: он будто что-то рассчитывал. Тяжелый взгляд. Таким он Штелен еще больше нравился.

– Чего надо? – спросил он.

– Гроссе Клинге?

Он не торопясь разглядел ее стройное тело и потертые доспехи.

– Ты не похожа на обожающую поклонницу, – сказал он.

Штелен прочла то, о чем говорили его глаза и поза. Под подушкой у него был нож, но он сомневался, что сможет вытащить его незаметно для своей гостьи. Она улыбнулась.

– Нет, я не поклонница. Один полоумный дебил хочет вызвать вас на поединок.

Гроссе пожал плечами и пододвинул руку чуть ближе к ножу.

– И ты просишь меня не убивать этого дебила? – Он ощупывал ее глазами, не скрывая, что она его привлекает; для Штелен это было неожиданно. – Можешь меня уговорить.

Ноздри Штелен затрепетали: она обдумывала, не переспать ли ей с этим крупным и мускулистым типом. Мысль показалась ей вполне стоящей.

– Да нет. Мне надо сделать так, чтобы он не убил тебя.

Гроссе заметно расслабился.

– Ну что же, тогда отложи нож и залезай сюда.

– Я знаю способ получше, – сказала она и нанесла удар стилетом ему в глаз, так что клинок вошел в мозг.

Гроссе отчетливо произнес: «Хренассе…» – и осел на кровать. Штелен понаблюдала, как постепенно доходит до его тела то, что уже понял мозг. Только через несколько минут Гроссе перестал подергиваться и остался лежать неподвижно. Удивительно, насколько упорно некоторые тела цепляются за жизнь, тогда как другие уходят, едва слышно вздохнув. Она нежно провела рукой по его волосам, наклонилась и поцеловала его лоб. Еще теплый.

– Увидимся в Послесмертии, – прошептала она ему на ухо.

Штелен выбрала из коллекции оружия, собранной Гроссе, несколько лучших экземпляров и отдала их девчонкам-часовым, заодно вкратце научив им пользоваться. Ее не тревожило, что они могут кому-то рассказать о том, что она заходила к Гроссе; людям не удавалось ее вспомнить. Это, несомненно, говорило о ее даре клептика, а никак не о пренебрежении к ней из-за внешности или характера. По крайней мере, она так надеялась.

Заплатив девчонкам монетами, которые она утащила у Вихтиха, она вернулась в «Ляйхтес Хаус», чтобы хотя бы несколько часов отдохнуть. Блаженно уснув, как невинное дитя, она видела во сне сильные руки Гроссе, а также другие, более интересные ей его анатомические особенности. Утром, проснувшись довольной и отдохнувшей, она присоединилась к Бедекту и Вихтиху в большом зале, где на завтрак была подана колбаска, черствый хлеб и яичница, плававшая в большой луже жира с хлопьями перца.

– Какой у тебя милый шарфик, – сказал Вихтих, кивнув ей, и запихнул в рот колбаску.

«Проклятие». Она и забыла про этот шарфик.

– Он достался мне от матери. – Штелен старательно принялась завтракать, не обращая внимания на недоверчивый взгляд Вихтиха.

* * *

Бедект не обращал внимания на них обоих и глядел на свою тарелку, скорчив недовольную гримасу. Он не выспался, и от одной мысли о еде его начинало подташнивать.

Когда в большой зал таверны вбежал человек, который взволнованно рассказал, что Гроссе Клинге, величайший фехтовальщик Зельбстхаса, мертв, Бедект в отчаянии посмотрел на Вихтиха.

– Я, кажется, говорил, что убью тебя, если ты устроишь нам здесь неприятности?

Вихтих поднял руки ладонями наружу.

– Я здесь спал с… как звали, не помню… одна буфетчица, с потрясным телом. Я не убивал этого Гроссе.

Тот, кто принес дурные вести, уже потчевал своих друзей в обмен на кружечку рассказом о том, как Гроссе нашли в постели голым, заколотым ножом в глаз.

Это не в стиле Вихтиха. Но зато в стиле…

Бедект глянул на Штелен и заметил, что то же самое сделал и Вихтих. Она проигнорировала их и стала сосредоточенно промакивать корочкой остатки жира с тарелки.

– Чем ты занималась вчера ночью? – спросил ее Вихтих. – Кроме того, что отыскала давно потерянный шарфик матери.

Штелен подняла глаза, ноздри у нее возмущенно расправились, и она сплюнула на тарелку сгусток с хлопьями перца. Не обращая внимания на Вихтиха, она посмотрела в глаза Бедекту.

– Я делала то, что ты мне поручил.

Бедект старался выглядеть невозмутимым. Она что, пришила Гроссе, чтобы помешать Вихтиху с ним сразиться? Он должен был это предугадать, когда попросил ее сделать так, чтобы Вихтих не создал проблем для них всех, вызывая на бой всякого фехтовальщика в этом городе. Честно говоря, он не ожидал, что она серьезно отнесется к его просьбе, и тем более не думал, что Штелен пойдет по городу убивать фехтовальщиков, стараясь успеть до них добраться раньше Вихтиха. Он вздрогнул, представив, сколько трупов могло остаться после ее вылазки за одну только ночь. Ему нужно будет уговорить ее никого к ним не добавлять.

– А в чем же заключалось то поручение, которое ты выполняла для Бедекта? – спросил Вихтих.

Бедект ответил вместо нее:

– Оно не связано с покойным фехтовальщиком. Нам нужно поговорить о том, как мы собираемся попасть в верховный храм Геборене.

– Попасть внутрь легко, – сказала Штелен. – Вот выбраться оттуда вместе с их богом-ребенком будет интересно.

– Интересно? – спросил Вихтих, просияв. – Надо думать, нам понравится!

* * *

Штелен наблюдала, как двое мужчин погрузились в построение бессмысленных планов, как они спорили, предлагали то одно, то другое, и ни к чему не приходили в итоге. Бедект, пусть и больной и несчастный, желал спланировать каждую мелочь, учесть все возможные варианты развития событий, даже самые маловероятные. Вихтиха волновало только то, чтобы о его участии в деле узнало побольше людей и это пошло на пользу его репутации. Планы Бедекта всегда безнадежно рушились. Тем не менее она видела, как оба мужчины сначала воодушевлялись по поводу одного плана, находили в нем недостатки, а потом с тем же напором обсуждали уже другой план, тоже не лишенный слабых мест. Она относилась ко всему этому философски. Конечно же, они напрасно тратят время, но она не могла отказать себе в таком развлечении. И ей все равно нечем сегодня заняться. Бедект потратит на планирование несколько дней, так что у нее будет предостаточно времени. Штелен решила, что пойдет и добудет ребенка сегодня вечером, а завтра утром покажет его потрясенному Бедекту. В этом городе ей было неуютно, и она хотела поскорее отсюда выбраться.

Около полудня они решили прервать обсуждение планов. Вихтих сказал, что хочет прогуляться, чтобы размять ноги, и недовольно проворчал, когда Бедект и Штелен заявили, что пойдут вместе с ним.

* * *

Вихтих отправился вслед за Бедектом и Штелен, держась в нескольких шагах позади них. Если бы их что-нибудь заинтересовало и они стали бы это разглядывать, он бы смылся от них, а потом сказал бы, что потерял их в толпе. Они ему не поверят, но какое это имеет значение. Но, черт возьми, Штелен то и дело бросает на него взгляд через плечо и каждый раз при этом мило улыбается – это выражение придает ее лицу пугающий вид, если не сказать больше, – проверяя, на месте ли Вихтих. Он что-нибудь придумает. Просто нужно, чтобы ему подвернулась возможность.

Около часа они бродили по рынку, где Штелен, конечно же, с каждого прилавка тибрила по какой-нибудь безделушке, и наконец Вихтих увидел именно то, что ему было нужно. Гибкий молодой человек с узкими бедрами, широкий в груди, с длинными руками и ногами и с приличого вида клинком на боку. Его отлично сшитая одежда говорила о том, что он богат и обладает хорошим вкусом. В тот же момент фехтовальщика увидела Штелен; она бросила на Вихтиха вопросительный взгляд. Бедект этого совершенно не заметил.

«Что же, она и вправду поможет мне?» Вихтих кивнул один раз и изобразил, что все его внимание приковано к ближайшему прилавку с фруктами. Краем глаза он наблюдал, как Штелен оторвалась от Бедекта. Старый козел не заметил.

«Действительно ли она собирается помочь?» Вихтих сомневался. Он готов был поклясться, что это она убила Гроссе. Но зачем она это сделала? Конечно же, не просто в отместку за какую-нибудь воображаемую обиду. Черт, а этот шарфик кажется знакомым.

Вихтих увидел, как Штелен прошла мимо со вкусом одетого фехтовальщика, возвращаясь к Бедекту и Вихтиху. В тот момент, когда Бедект отвлекся, обсуждая со старой каргой, сгорбившейся над тележкой с овощами, целебные свойства какого-то растения, Штелен сунула Вихтиху дорогой кошелек, набитый монетами.

– А что это у нас тут такое? – громко произнес Вихтих, подняв кошелек повыше и потряхивая его так, что монеты соблазнительно позвякивали. – Похоже, я нашел кошелек какого-то богатого засранца. – Он увидел, как фехтовальщик проверил карманы, а затем свирепо поглядел на Вихтиха, который, шагая по кругу, громким голосом обращался к толпе: – Где тот безмозглый вонючий щеголь, который посеял этот безвкусного вида дамский кошелек? Признавайтесь, чей он, не стесняйтесь. Подходите, и к вам вернется ваш милый кошелечек.

Бедект отвернулся от старухи и стал наблюдать за происходящим; по лицу его было видно, что он не понимает, в чем дело, но что-то заподозрил.

– Это мой кошелек.

Вихтих повернулся в сторону говорившего и встретил взгляд жестких глаз цвета штормового моря.

– Я так и думал, – сказал он.

Мужчина выгнул бровь и положил руку на рукоятку меча.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты нарядно одет. – Вихтих лениво прокрутил пальцами в воздухе, обведя фигуру собеседника, а потом будто пренебрежительно ее отбросил. – Мне как раз и представлялось, что такой кошелек может носить изнеженная баба вроде тебя.

Толпа вдруг расступилась, оставив вокруг двоих мужчин свободное пространство. Вихтих ясно услышал, как простонал Бедект.

Человек с глазами, похожими на штормовое море, холодно улыбнулся, и в этой улыбке чувствовалась смертельная угроза.

– Ты, должно быть, здесь недавно. Иначе ты бы уже стал извиняться и просить меня пощадить тебя.

– Если ты собираешься дать мне советы на тему модных нарядов, то умоляю меня пощадить и от них избавить.

Стоявшие вокруг заржали, и вокруг них стала собираться толпа. Даже эти так называемые цивилизованные люди просто жаждали посмотреть, как прольется кровь.

– Я Цвайтер Штелле, которого принято считать вторым величайшим фехтовальщиком во всем Зельбстхасе.

– Приятно познакомиться. – Вихтих поклонился. – Я Вихтих Люгнер. Лучший фехтовальщик в Зельбстхасе. Которого принято считать, – произнес он, передразнивая тон Цвайтера, – величайшим фехтовальщиком в мире.

– Великолепно, – скучающим тоном сказала Штелен, достаточно громко, чтобы было слышно толпе. – Почему они всегда принимают позу, кичатся своей храбростью и только потом наконец решаются убить друг друга? – Она презрительно покачала головой. – Фехтовальщики называется… пустомели, да и только.

Несколько человек из толпы засмеялись и захлопали в ладоши. Всем уже доводилось смотреть, как фехтовальщики до начала боя произносят огромные речи, пытаясь сделать так, чтобы зрители в них поверили. Некоторые считали, что это и есть главный момент любой схватки, поскольку именно вера толпы решает, кто победит, а кто будет повержен. И все же толпе было интереснее посмотреть, как прольется кровь, а не выслушивать долгие речи, поясняющие, почему один фехтовальщик лучше другого.

Есть время для речей, есть время для дела. Вихтих понял, что сейчас наступил второй случай. Штелен лишила его шанса завоевать благосклонность толпы словами – конечно же, она сделала это намеренно. Если он продолжит вести речи, они примут его за труса и перестанут в него верить. Если поразмыслить, то неплохо было бы сначала убить нескольких фехтовальщиков рангом пониже, – и это помогло бы ему завоевать репутацию среди местных жителей, а потом уже сражаться с таким бойцом, как Цвайтер Штелле. Возможно ли, что она это спланировала, надеясь на то, что он будет убит?

Вихтих философски пожал плечами и выхватил меч молниеносно быстрым росчерком в воздухе, поймав клинком солнечный луч. Выпрямившись, он стоял наготове. Его безупречную шевелюру трепал ветерок.

– Ну, давай же, Скваттер…

– Цвайтер.

– Мы не хотим разочаровать зрителей. – Вихтих подмигнул хорошенькой девице в толпе и послал ей воздушный поцелуй. Пусть длинные речи в данном случае могут сработать не в его пользу, у него остались другие средства манипуляции. – Мое искусство сейчас требуется в другом месте.

Толпа встала вокруг двух мужчин широким кругом. Некоторое время собравшиеся толкались и переходили с места на место, поскольку те, кто похрабрее и невеликого ума, старались вылезти в первый ряд, а трусливые и умные отступали назад, так чтобы между ними и схваткой стоял хоть кто-нибудь другой. Поскольку все были согласны, что поединок ведется честно и никто не подвергся нападению, а также никого не принуждают сражаться, городские стражники не вмешивались. Несколько даже присоединились к толпе глазеющих и сделали ставки, так как кто-то уже успел устроить тотализатор.

Бедект оттянул Вихтиха в сторону.

– А как у тебя оказался этот кошелек?

– Нашел.

– Не могу поверить, что ты совершенно случайно подобрал кошелек второго по мастерству фехтовальщика в Зельбстхасе – а теперь, когда Гроссе мертв, пожалуй, и лучшего, – и прицепился к нему.

Вихтих посмотрел на Бедекта с выражением оскорбленной невинности, которое в этот раз удалось ему как нельзя лучше.

– Да этот кошелек действительно похож на женский. – Он покрутил плечами, сбрасывая напряжение. Вихтих ощущал себя ястребом, который, глядя в поле, старается рассмотреть нечто, что выдаст его возможную добычу. Он бросил кошелек Цвайтера Бедекту, и старик поймал его той кистью руки, от которой осталась лишь половина. Вихтих понял: здоровую руку Бедект держал свободной, чтобы всегда можно было схватиться за топор. – На, поставь денег на исход нашей схватки. Лучше на меня – мы же не хотим, чтобы ему пришлось платить за нас своими с трудом заработанными монетами.

Бедект положил свою твердую ладонь на плечо Вихтиху, и они посмотрели друг другу в глаза.

– Надеюсь, что ты не погибнешь в этой схватке.

Вихтих моргнул от удивления.

– Я растроган, я не думал…

– Потому что после этой схватки я собираюсь сам тебя прикончить.

– Да ты что, – возмутился Вихтих, – я не умею воровать кошельки, и тебе это хорошо известно. Говорю тебе, честное слово, я не вытаскивал у него кошелька.

* * *

Бедект посмотрел на Штелен, которая одарила его страшненькой улыбкой желтозубого рта, и ноздри ее затрепетали.

– Тьфу, пропасть, – только и сказал он.

Он должен был это предугадать. Если бы он считал, что способен сам похитить ребенка-бога и скрыться вместе с ним, не прибегая к помощи этих двух опасных идиотов, он бы в тот же момент просто ушел от них, и все.

Оба бойца приняли боевые стойки, поприветствовали один другого традиционным поклоном и закружили, глядя друг на друга. Бедект наблюдал с профессиональным безразличием. Можно и полюбоваться этим представлением.

Цвайтер отлично двигался, не терял равновесия, и было приятно смотреть на то, как грациозно он действует. Вихтих же казался необыкновенно для себя неуклюжим. Он волочил ноги, а мечом все время махал как-то неуверенно, как будто перед каждой атакой погружался в раздумья и сомнения.

– Если это дело для Вихтиха плохо кончится, – проворчал Бедект, обращаясь к Штелен, – я предложу работу Цвайтеру.

Штелен встала ближе к Бедекту и прислонилась к нему. Он так близко ощутил ее тепло и так давно не был с женщиной, что ему стало не по себе.

– Похоже, Вихтих не настолько ловок, как его соперник, – сказала она.

– Он внушает Цвайтеру ложную уверенность в себе, чтобы тот потерял бдительность.

– Если он продолжит в таком духе, то толпа уже не будет на его стороне.

– Правда, – согласился Бедект. – Положи мои деньги обратно. – Он только догадывался, но на самом деле ничего не чувствовал.

Штелен рассмеялись, и он ощутил движение ее тела, когда она прижималась к нему.

– Я их не брала. Пока не брала.

Вихтих и Цвайтер сделали несколько подходов, но ни один не коснулся другого. Местный фехтовальщик демонстрировал безупречную технику, атаковал быстро и точно, а Вихтиха эти выпады будто каждый раз заставали врасплох, и у него едва выходило защищаться. Часто соперник отклонял его атаки еще до того, как они успевали как следует начаться.

– Ты сделал ставку? – спросила Штелен Бедекта.

– Ставлю все деньги Цвайтера на Вихтиха.

– Будет неудобно, – сказала она, – если Цвайтер его прикончит.

– Эти фехтовальщики неплохо пляшут, – заметил Бедект, – но они никогда не готовы драться с теми, кто не проявляет ни капли подобной изысканности. Веди себя так, будто рубишь деревья, и разделаться с фехтовальщиком не составит труда. – Все это было блефом и бахвальством, как со стороны фехтовальщиков, так и, в тот момент, со стороны Бедекта. Казалось, что подуй сейчас сильный порыв ветра – и Бедект упадет. Пройдя совсем недолгий путь, он ужасно запыхался.

Сталь зазвенела о сталь, толпа ахнула, и противников уже стало толком не разглядеть: они молниеносно атаковали и защищались, и оба успели запыхаться, но ни один из них не был ранен.

Штелен помассировала жесткие плечи Бедекта, старательно разминая твердые бугорки.

– Тебе нужно учиться расслабляться, – сказала она, с ворчанием потирая мышцы, напрягшиеся и похожие на упрямый узел. – Ты и правда думаешь, что смог бы победить Вихтиха в бою?

Бедект постарался не застонать от боли, когда она массировала его мышцы. В прошлом ему доводилось видеть, как нечеловечески быстро может двигаться Вихтих – вовсе не так, как тот боец, которого он наблюдал сейчас, – и с такой грацией и мастерством, которые Бедекта потрясали.

– Нет. Но если ты ему когда-нибудь скажешь, – он посмотрел на нее через плечо, – я убью тебя.

Штелен фыркнула.

– У тебя совершенно точно нет тех навыков, которые нужны, чтобы убивать таких, как я, старик. По-настоящему быстрым может быть тот, кто умеет расслабляться. У тебя такое напряженное тело, что через несколько лет ты вообще не сможешь двигаться.

Ее слова затронули Бедекта за живое: почти о том же он в последнее время задумывался и сам. Он пожал плечами, сердито выражая свое несогласие; возможно, она догадалась, что он чувствует, но не стала возмущаться.

– Никогда не стоит недооценивать старика, который весь покрыт шрамами. Единственное, что ты знаешь точно, это то, что он побывал во многих боях и до сих пор… – Его речь прервал приступ кашля, такой сильный, что Бедект согнулся пополам. Он постоял, упираясь ладонями в колени, пока кашель не отпустил.

– Если бы ты со своим топорищем чего-нибудь стоил, то у тебя было бы поменьше шрамов, черт возьми. – Она сильно ударила его кулаком в плечо. – А старики такие милые, когда вовсю разобидятся. Как только тебе нужно будет помочь расслабиться, – предложила она, шагнув поближе, – я всегда могу…

– Да прекрати уже валять дурака! – проревел Бедект, обращаясь к Вихтиху. – Прикончи его, и пойдем займемся собственными делами. – Он посмотрел на сражавшихся, стараясь избегать взгляда Штелен.

Вихтих ответил Бедекту быстрым кивком и преобразился. Вся его неуклюжесть улетучилась. Он уже не пыхтел от натуги, а казался отлично отдохнувшим и готовым к бою. Толпа ахнула, осознав, что только что произошло у них на глазах. Вихтих забавлялся с Цвайтером как с игрушкой, и все они это понимали.

– Видишь, – сказал Бедект, указав рукой на дерущихся. – Вихтих понимает: чтобы выиграть благосклонность толпы, сначала надо сделать так, чтобы они усомнились в его возможностях. Мало просто пришить своего соперника, нужно еще и развлечь зрителя. Он отлично играет с толпой, – признал он. – Все дело в том, как он манипулирует их ожиданиями.

Штелен недовольно покачала головой.

– Как же невыносимо, когда ворчливые старики начинают философствовать. Если хочешь кому-то смерти, возьми и убей его.

Вихтих со всей силы прессовал Цвайтера, в то же время сохраняя совершенно скучающий вид. На подмигивание девицам и воздушные поцелуи он тратил времени не меньше, чем на сражение. Толпа с одобрением встречала все, что он делал.

– Тут я согласен, – сказал Бедект, – наши цели различны. Он – гефаргайст. Внимание ему так же необходимо, как мне – кружечка пива. Он хочет быть величайшим фехтовальщиком в мире. И он этого добьется или умрет на пути к этой цели.

– Умрет на пути к цели, – без колебаний высказала свое мнение Штелен.

– Возможно. А ты заметила, что он становится лучше? Он и всегда был хорош, но посмотри.

Они увидели, как Вихтих разоружил Цвайтера, а затем впечатляющим и благородным жестом позволил сопернику поднять меч и вернуться в круг. Вихтих выбил у него из рук оружие еще три раза, и вот наконец его соперник стоял над собственным мечом и упирался ладонями в колени, не в силах отдышаться.

Вихтих кивнул Цвайтеру:

– Я думаю, что ты все равно второй по силе фехтовальщик в Зельбстхасе. Но не огорчайся. До того как умер Гроссе, ты в действительности был третьим. – Толпа засмеялась и зааплодировала. – Благодарю за доставленное удовольствие, – обратился он к Цвайтеру. – Продолжай совершенствоваться.

Пока Вихтих неторопливо кланялся толпе и купался в их обожании, Цвайтер, как побитый пес, поплелся прочь.

Штелен с силой ткнула Бедекта пальцем.

– Так что, этот идиот даже не собирается его прикончить?

– Не собирается, – сказал он, возмущенный не меньше, чем она. – Но помни, что главное здесь – отношение толпы. Победа не будет иметь никакого значения, если все эти люди не будут знать, кто он, победитель. А народ любит, когда у убийцы хорошие манеры. Если бы фехтовальщики не были так романтически воспеты поэтами и сказителями, Вихтих бы и не прикоснулся к мечу.

– Я бы прикончила Цвайтера, и дело с концом.

– Да, я тоже. Вот потому-то мы с тобой никогда не прославимся, а его будут помнить как…

– Величайшего идиота в мире.

– Да, – согласился Бедект с легкой печалью в голосе.

Вихтих был самым пустым человеком из всех, что Бедект встречал в своей жизни. И все же Бедект до сих пор не мог до конца в нем разобраться. Вихтих бесстрашно сражался, а во многих других отношениях проявлял себя как последний трус. Он убежал от жены и ребенка, опасаясь, что не сможет стать хорошим отцом. Он забросил искусство и поэзию – Бедект никогда не признавался ему, насколько его впечатляли таланты Вихтиха, – когда был на пороге признания. Случались дни, когда Бедекту хотелось треснуть этого типа по голове и отправить обратно к семье. Вихтих обладал всем тем, чего желал Бедект и чего никогда не мог достичь, но все это он оставил, опасаясь потерпеть неудачу. Стоило затронуть любую из этих тем, и Вихтих на несколько недель превращался в злобного и мрачного пьяницу. Бедект решил, что лучше к таким вещам относиться философски. Пусть Вихтих намерен потратить свои блестящие таланты на мелкие преступления и насилие и, скорее всего, погибнет ужасной насильственной смертью, но кто он, Бедект, такой, чтобы судить? Если бы Бедект решил потратить свою жизнь на то, чтобы сделать Вихтиха и Штелен лучше, чем они есть, у него бы просто не осталось времени даже дышать. Правда, дышать у него и сейчас не особенно хорошо выходило. Он зажал одну ноздрю в надежде как следует отсморкать другую. Ничего не получилось, только сильно хлопнуло в ушах.

Штелен снова ткнула его в бок, и он крякнул от боли. «Как это она всегда находит у меня самые чувствительные места?»

– Что вообще творится в твоей тупой черепушке, старик? – спросила она. – Выглядишь, как будто наелся кошачьего дерьма. – Она попыталась снова ткнуть его в бок, но он отвел ее руку. – Хо-хо! Старик в ворчливом расположении духа. Ты слишком много времени проводишь в размышлениях. Понятно, почему у тебя физиономия выглядит как раз как кошачья какашка. Я схожу за нашим полудурком. Пойдем-ка назад в «Ляйхтес Хаус» и выпьем еще.

– Отлично. – Бедект повернулся в сторону толпы и начал расталкивать тех, кто мешал пройти. Люди возмущались ровно до того момента, когда успевали разглядеть его покрытое шрамами лицо и огромный топор, висевший за плечами.

Он услышал, как Штелен крикнула Вихтиху:

– Эй ты, придурок! Старику с лицом, похожим на кошачью какашку, нужно пойти выпить кружечку эля.

* * *

Ближе к вечеру небо стало пасмурным, а в воздухе запахло как от промокшей собаки. Солнце скрылось за мрачной тучей, и улицы погрузились в мутную темень. Когда Штелен выбралась из «Ляйхтес Хаус», собираясь похитить бога-ребенка, ее уже поджидали Вихтих и Бедект.

Она стояла, положив руки на узкие бедра, и смотрела на мужчин, с трудом пытаясь скрыть ярость.

– Мне представляется, вы считаете себя очень догадливыми.

– Конечно, – сказал Вихтих. – Пунктом номер один в нашем плане значилось: забрать Штелен, которая попытается смыться и захватить ребенка без нас. – Он сделал вид, что вычеркивает строчку из списка. – Пункт первый выполнен. Что же, заберем маленького засранца и в путь?

Как всегда, последней смогла посмеяться все равно она. Она предполагала, что они могут ее поджидать, и принесла с собой рясы и мантии, которые украла – тщательно выбирая размер и цвет – из храма Геборене в Готлосе. Бедект посмотрел на нее странным взглядом, но, внимательно изучив бурую рясу, единственную, которая могла подойти ему по размеру, нахмурился и промолчал. Штелен подумала, что старый седой воин выглядит еще хуже, чем раньше. Ему надо было бы с недельку отлежаться в постели, а не поспать только полночи, посвятив остальную половину выпивке.

Вихтих опасливо понюхал доставшиеся ему рясы, и его безупречно красивые ноздри брезгливо раздулись.

– Как же они воняют.

Вдалеке эхом разносились зловещие раскаты грома.

Глава 15

Сорванная рукой роза теряет смысл, когда из нее улетучивается жизнь. Красный символ любви, который прежде прижимали к груди, гниет и оказывается в куче отбросов.

Рука выпустила жизнь, когда смысл был сорван. Гниение охватило любовь и было брошено в кучу мусора.

Хальбер Тод, поэт-котардист

Этот просторный учебный зал, где легко могла разместиться сотня учеников, Ауфшлаг предназначил для ученика единственного и самого важного. Когда занятий не было, пара стражниц Отраальма, обе способные превращаться в чудовищно искривленных демонов, несли здесь караул, чтобы никто не мог прикоснуться к урокам, оставленным на тяжелых дубовых столах. Теперь обе охранницы дежурили за закрытой дверью, готовые отдать жизнь, чтобы предотвратить любые попытки входа.

Главный ученый сидел в напряженной позе. Морген шагал перед ним туда-сюда, сцепив руки за спиной; он склонил голову и опустил глаза в пол. Ауфшлаг раньше не замечал у него такой манеры.

Морген остановился и повернулся к Ауфшлагу. Мальчик глянул в зеркало, а затем перевел взгляд обратно на главного ученого.

– Кёниг наблюдает за мной. Всегда.

– Даже сейчас? – спросил Ауфшлаг.

– Он так думает. – Морген улыбнулся. – Но Швахер Зухер – невеликого мастерства зеркальщик. При желании его легко обмануть.

– А сейчас ты хочешь это сделать?

– Да. Я не хочу ничего скрывать от Кёнига, но есть кое-какие вещи, о которых мне неловко с ним говорить. – На лице мальчика выражение уверенности сменилось беспокойством и ужасом, но потом так быстро отобразилась прежняя уверенность, что Ауфшлаг подумал, что, возможно, это ему только показалось.

– Морген, ты всегда можешь поговорить со мной. Ты знаешь, что я всегда буду рядом, чтобы помочь тебе.

– Кёниг от меня чего-то ожидает, правда?

– Конечно же. Ты станешь богом Геборене…

– Я имею в виду кое-что более конкретное. Личное. – Морген наблюдал за ним, и его лицо было открытым и доверчивым.

Стоит ли сказать об этом Моргену? Да. К черту Кёнига.

– Кёниг – могущественный гайстескранкен, – сказал Ауфшлаг.

Теперь Морген смотрел на него с непониманием.

«Мы так опекаем этого ребенка, что ему не знакома даже эта простая аксиома!»

– Я хотел сказать, что его иллюзии также обладают огромной силой. И становятся все сильнее. Он разделит судьбу всех гайстескранкен. Его иллюзии в конце концов попытаются взять над ним верх.

Глаза Моргена округлились.

– Его доппели! Я должен спасти его!

– Да, но…

– Но… но как?

Ауфшлаг заставил себя не рассмеяться. Прорабатывать детали Кёниг никогда особенно не умел.

– Я не знаю, – признался он. – Он просто верит, что ты можешь… что ты это сделаешь. Его веры достаточно. – «Или просто Кёниг сам себя в этом убедил». У Ауфшлага были сомнения на этот счет. – Не волнуйся. Ты сделаешь то, что нужно.

На лице мальчика мелькнуло выражение благодарности.

– Я думал о том, каково быть богом. Мне никто по-настоящему не говорил, что от меня ожидается. Что произойдет, когда Вознесусь? – Он взмахнул руками, будто пытаясь осознать, что стои́т за этим словом. – Сохраню ли я свою физическую форму? Как я буду выглядеть? На что буду способен?

Ауфшлаг сделал успокаивающий жест.

– Правда в том… что мы не знаем.

– Кёниг говорит, что я буду не первым богом, созданным людьми, но первым, кого люди создали намеренно. Он говорил про это «разработали». Раньше я не понимал, что он имел в виду, а теперь знаю.

– В тех словах не было злого умысла, – тихо произнес Ауфшлаг, сам не понимая, лжет он или нет.

Морген внимательно разглядывал главного ученого.

– Я знаю.

От мыслей о Вознесении Моргена Ауфшлаг чувствовал себя измотанным, старым и печальным. Для того чтобы Морген Вознесся, нужно, чтобы он умер и чтобы было достаточно много людей, которые верят, что он вернется уже богом. Двадцать лет Кёниг готовил к этому Геборене Дамонен и всех жителей Зельбстхаса. Скоро этот ребенок должен умереть.

«Почему мне не пришло это в голову до того, как я рассказал Кёнигу о моих планах создать бога?» Хоэ отчаянно хотелось угодить единственному другу, и это отчаянное стремление ослепило его. Кёниг принял план Ауфшлага, увидел возможности, которых не разглядел ученый, и переделал план по-своему, исказив его самым ужасающим и поразительным образом.

«Морген скоро должен будет умереть».

Но здоровые дети не умирают просто так, сами по себе. От осознания этого главному ученому становилось дурно, ведь он успел полюбить этого рано повзрослевшего ребенка. Всего на мгновение он подумал, что мог бы выкрасть мальчика и спасти его, помочь ему избежать той судьбы, которую предназначил ребенку Кёниг. Ауфшлаг тут же прогнал от себя эту мысль. От Кёнига невозможно скрыться. Верховный жрец обладал силой воли, которой невозможно противостоять. А чтобы наказать ученого, Кёниг выпустит своих шаттен мердер, котардистов-ассасинов. От этой мысли у Ауфшлага внутри все обмирало. «Нет, мальчик не умрет, как планирует Кёниг».

Морген мягко положил руку на плечо Ауфшлагу.

– Ты выглядишь грустным.

Ауфшлаг заставил себя улыбнуться.

– Я думал о том, как ты быстро вырос.

Морген снова рассматривал Ауфшлага, стараясь взглянуть ему в глаза. О чем думает этот мальчик? Неужели ему удалось сквозь ложь увидеть все как есть?

– Я думал о богах, – наконец сказал Морген. – На богов не действуют те правила, которым подчиняются люди. Могущество приходит к людям через то, во что они верят, и через их бредовые иллюзии. Чем сильнее вера, тем большее могущество они обретают. Я предполагал раньше, что у богов все точно так же, но сейчас уже в этом не уверен. Видишь ли, у человека, как правило, бывает только одна бредовая иллюзия. У некоторых, коморбидиков, могут иметься и другие, второстепенные иллюзии, но в сравнении с основной они всегда незначительны. Скажем, у Кёнига. В первую очередь и в наибольшей степени он гефаргайст, но у него к тому же развились способности доппельгангиста и немножко зеркальщика. Хотя он и могущественный гефаргайст, Кёниг с трудом контролирует своих доппелей, а чтобы воспользоваться зеркалом, до сих пор ходит к Швахеру Зухеру. – Ауфшлаг слышал, что мальчик с большим трудом подбирает слова, чтобы выражать свои мысли как взрослый. – Людей определяет их основная бредовая иллюзия. Но у богов это не так.

Эти слова особенно заинтересовали Ауфшлага.

– Что ты имеешь в виду?

– Богу не нужно иметь иллюзии или быть безумным, потому что за него страдают те, кто ему поклоняется. Тем не менее в некотором смысле он несет в себе все их заблуждения.

– Откуда тебе это известно?

Мальчик радостно улыбнулся.

– Потому что я не ограничен и стану богом.

«Если это правда, то, возможно, ему не придется умирать, чтобы Вознестись!» Кёнигу это не понравится. Смерть Моргена была важнейшей частью плана. Те, кого ты убиваешь, должны служить тебе в Послесмертии; принести мальчику смерть означало возможность управлять им. Ауфшлаг сглотнул комок, вставший у него в горле от нервного напряжения.

– Ты можешь мне это показать?

Морген вытянул левую руку и пошевелил пальцами.

– Смотри.

На глазах главного ученого рука Моргена почернела. Кожа начала отваливаться клоками, и комнату наполнил смрад разложения. Через пару мгновений от руки мальчика осталась только кость с державшейся на ней полоской иссохшей кожи.

– Котардист…

– Смотри. – Рука Моргена заерзала: от плеча нарастала плоть, и вокруг кости ложились блестящие сухожилия, сплетались вены, тонкими слоями прибавлялись мускулы. Когда рука снова приняла свой обычный вид, мальчик улыбнулся, и ближайший стол заполыхал огнем. Через мгновения от него остался только пепел. Ауфшлаг открыл рот, желая что-то сказать, но мальчик взорвался, и его охватило ревущее пламя. Пол обуглился, и Ауфшлагу пришлось шагнуть подальше от огня. Но Морген, все еще улыбаясь тому, какое потрясенное выражение было на лице ученого, оставался невредим. Затем огонь исчез, а Морген стоял там же, на обгоревшем круге на полу. Он сделал жест в сторону зеркала, и оттуда вылезли десятки его отражений. Вскоре зал наполнился сотнями одинаковых детей, и все они вели друг с другом разные разговоры.

Ауфшлаг стоял, окаменев от страха. «Этот ребенок сошел с ума! Мы не создали бога, мы сотворили безумное чудовище!»

– Мы пугаем Ауфшлага.

Главный ученый не понял, который из мальчиков это сказал; надо предполагать, тот, который все еще стоял в обугленном круге. Все как один доппели – или это отражения? – перестали разговаривать и повернулись к нему.

– Прости нас, – произнесли сто голосов, бе-зупречно сливаясь в унисон. – Нам нужно было показать тебе, чтобы ты понял.

Мальчики выстроились рядами и залезли обратно в свое зеркало. Остался только один. Не тот, который стоял в обуглившемся круге.

– А ты… – Опасаясь ответа, Ауфшлаг не смог закончить свой вопрос.

– Да. Я настоящий.

– Ты в этом уверен?

– Вполне. – Он вдруг шагнул вперед и обнял Ауфшлага, уткнувшись лицом ему в грудь. – Мне нужно было тебе показать. Я знал, что ты поймешь.

«Пойму?» У ученого лишь возникло еще больше вопросов. Действительно ли мальчик так безупречно контролирует ситуацию, как это выглядит со стороны? Если да, то, возможно, он действительно стал богом, и их эксперимент все же нельзя считать неудачным. Прав ли был ребенок, утверждая, что может пользоваться иллюзиями своих почитателей, не погружаясь в эти иллюзии сам, или же Морген безнадежно повредился в рассудке? И теперь, когда он сошел с ума, следует ли ждать совсем скоро его неизбежного падения, как это случается со всеми остальными гайстескранкен?

Но все эти вопросы блекли рядом с одним важным фактом, который теперь стал известен Ауфшлагу.

«Морген готов. Но должен ли он умереть, несмотря ни на что?»

Он знал, какой ответ на это будет у Кёнига. Да! Если Морген умрет не от руки верховного жреца, у Кёнига не будет верных способов управлять этим богом. Что же тогда Хоэ должен сказать Кёнигу?

Все те вопросы, на которые Ауфшлаг не нашел ответы, улетучились и забылись, смытые всепоглощающей волной любви, его охватившей. «Я должен спасти этого ребенка». Если мальчик обладает умениями зеркальщика, доппельгангиста и хассебранда, почему же он не может, к тому же, быть и гефаргайстом? Как только Хоэ пришла в голову эта мысль, он понял, что нужно сделать.

Ауфшлаг крепко обнял мальчика и изо всех сил постарался сдержать слезы. Он не помнил, когда в последний раз кого-нибудь обнимал.

– Морген, ты должен меня внимательно выслушать.

Мальчик отодвинулся от него и с непонимающим видом кивнул:

– Хорошо.

– Ты не должен больше никому это показывать.

– Почему же? Кёниг будет…

– Хороший бог исполнен смирения. – Ауфшлаг заставил себя быть с мальчиком потверже. – Хороший бог ничего не делает напоказ. Кёниг весьма расстроился бы, увидев твое хвастливое представление. Попробуй вспомнить: разве он когда-нибудь выставлял напоказ свою мощь гефаргайста?

Морген задумчиво наморщил лоб.

– Нет. И он старается, чтобы его доппели почти никогда не появлялись за пределами его покоев.

– Правильно. – У Кёнига были другие, гораздо более веские причины сдерживать передвижения своих доппелей, но мальчику этого не нужно знать. – Ты должен поступать как Кёниг. Тебе следует учиться деликатности.

Когда мальчик пообещал никому не рассказывать о своих способностях, Ауфшлаг велел ему уйти. Нужно будет распорядиться, чтобы работники заменили сожженный стол и привели в порядок обгоревшие доски пола. Он ступил на опасную дорогу. Обманывать Кёнига долго почти что невозможно, а если главный ученый будет на этом пойман, наказанием станет долгая и мучительная смерть. Но все же он считал, что рискнуть стоит.

В глубине души Ауфшлага зародилось и пустило корни новое чувство. Ученого наполняло незнакомое ему прежде тепло. Возможно, впервые в жизни он действительно поступает правильно. Он любил Моргена как сына, и ни один мужчина не позволит убить своего единственного сына. Не отдаст без боя.

Глава 16

Я вижу не то, что я хочу видеть, я вижу то, что мне нужно видеть. Если вам это не нравится, вы можете видеть что-нибудь другое.

Анонимный галлюцинирен

Вокруг было спокойно: они находились в глазу бури, в раскаленном центре, вокруг которого утрачивали разум, теряли последние надежды. Горизонт со всех сторон клубился и вздымался, как зловещий синяк, водоворотом воплощенных зловещих неврозов. Небо казалось больным, и нездорова была сама реальность, которую вовсе не пытались вылечить. Гехирн чувствовала в воздухе вкус всего этого. Сама земля стенала от невзгод. Гехирн хотелось выжечь охватившую все заразу.

Реген Анруфер – шаман, прислуживавший Эрбрехену, – волоча ноги, ступал возле Гехирн. Его выпученные глаза были обращены в мрак вечности, а на лице застыла гримаса, так что виднелись немногочисленные гнилые зубы. С подбородка на грудь Регена лился поток бурой слюны, перемешавшейся с песком. Гехирн хотелось сжечь шамана племени шламмштамм, смыть его прочь очистительным огнем. Позади следовала толпа иссохших людей, с трудом передвигавших ноги под тяжестью паланкина Эрбрехена. Толпу ей тоже хотелось превратить в факелы. Пламя, сжигающее плоть до кости, вычеркивающее из жизни этот мерзкий смрад.

«Сжечь». При этой мысли она с наслаждением ощутила, как бегут по спине мурашки. Как всегда, после этого Гехирн испытала отвращение.

Эрбрехен все еще оставался в своем завешенном паланкине, и на этот раз с ним был мальчик, юный и белокурый, который напомнил Гехирн Моргена, бога-ребенка. От этой мысли ее затошнило.

Когда она шла перед толпой, смрад не казался настолько невыносимым, – хотя, конечно, вовсе и не исчезал, – и не приходилось пробираться среди омерзительных следов, которые оставались от этого сброда, не способного позаботиться о самих себе. Друзья Эрбрехена предпочитали не отделяться от каравана – или у них просто не хватало на это сил, – чтобы справить нужду. Они испражнялись на ходу, и понос струился по их истощенным ногам. У большинства уже не было обуви, и они шагали босиком – с мозолями, натертыми на ступнях, из ран текла кровь, – прямо по какашкам, оставшимся от тех, кто шел впереди.

«Сжечь дотла все это дерьмо».

Гехирн искоса глянула на Регена. Все еще текла кровь из множества ранок, которые шаман сам нанес на свои костлявые руки, чтобы накормить небеса. На ненависти к себе и издевательствах над самими собой многие и стали гайстескранкен. Реген осушил себя, как будто кровь – а не постепенно отказывавший ему разум – подпитывала его силы. Бледный и осунувшийся, он ходил, как неудачно кем-то поднятый труп, и казалось, что в любой момент он может упасть без чувств.

А когда с ним это случится, снова начнет палить солнце. Эрбрехен слишком многого требовал от шамана племени шламмштамм.

– Защити моего хассебранда от солнца и луны, – приказал Эрбрехен Регену.

– Станет нарастать буря, такая буря, с которой я не смогу…

– Только сделай так, чтобы здесь не пошел дождь. – И тут Эрбрехен улыбнулся коротышке-шаману. – Сделай это для меня, друг мой.

В глазах Регена Гехирн увидела отчаяние, ненависть и любовь. Реген будет удерживать бурю на одном месте, пока хватит сил. Он так любил Эрбрехена, что меньшим ограничиться не мог.

Гехирн и Реген обменялись взглядами, в которых читалась взаимная ненависть и вместе с тем понимание. Оба понимали, что психические силы Регена не выдержат такого постоянного злоупотребления его способностями. Эрбрехен пугающе быстро выжигал в Регене остатки здравомыслия.

Гехирн тихо усмехнулась, воображая уродливого низкорослого шамана сухой палкой, которую скоро бросят в бушующее пламя. Мысль была и приятной, и отрезвляющей. Гехирн оставалось только надеяться, что поедание тушеных органов оттянет ее собственное погружение в безумие. Если Эрбрехен прав и пожирание душ людей, менее тронутых, чем она, ее способно спасти, то, возможно, она сможет выполнять пожелания Эрбрехена и все же продолжать жить.

– Он не любит тебя, – пробормотал Реген, ковыряя на себе струп.

– Любит, – ответила она. – Он делится со мной своим рагу. А с тобой он делится? – спросила она, зная ответ.

Реген хмуро опустил взгляд на землю. Он не замечал ниточки бурой слюны, свисавшей у него с подбородка.

– А он прикасается к тебе? – спросил вдруг шаман. – Если бы он любил тебя, он бы до тебя дотрагивался. – Реген усмехнулся гнилозубым ртом, глядя на нее. – Он когда-нибудь касался тебя?

«Нет, ни разу». Гехирн посмотрела через плечо назад, туда, где в завешенном паланкине был Эрбрехен. Ей оставалось только воображать, что происходит внутри.

– Не всегда любовь проявляется физически, – сказала она.

«Почему он не прикасается ко мне?»

Когда падал еще один из почитателей Эрбрехена – сам или под чьими-то ударами, – Эрбрехен и Гехирн поедали мелкие душонки, а Реген смотрел на них, и час от часу в его глазах таяли его отчаянные надежды. Эрбрехен, казалось, совсем этого не замечал.

Гехирн разглядывала рой костлявых тел, суетливо разламывавших одного из них на куски, которые влезут в котел. И все же ей было не поспорить. Ведь, по правде говоря, ей не так важно, любил ли ее Эрбрехен, – достаточно, что она его любила. А она его любила. Любила, боялись его и преклонялась перед ним.

За этими эмоциями скрывалась еще одна, трудно различимая. Ненависть? Нет, такого не могло быть. И все же ей больно становилось замечать, что он держится от нее на расстоянии.

Позднее в тот же день истощенная женщина неопределенного возраста с худыми, отвисшими грудями и длинными, жирными волосами подошла к Гехирн и молча зашагала возле нее. Хассебранд заскрипела зубами, сдерживая сильное желание сжечь эту женщину, оставив от нее кучку маслянистой золы.

– Он хочет тебя видеть, – наконец сказала подошедшая, и голос ее оказался удивительно сильным и женственным. – Потом, если захочешь, можешь найти меня. – Она захлопала ресницами, глядя на Эрбрехена, беззастенчиво рассматривавшего ее тощую фигуру. В ней не было той плотно скрученной силы, которая ощущалась в той воровке. Никакой еле сдерживаемой ярости или соблазнительной опасности, чувствовавшейся во внешности. Эта женщина была почти совершенно непривлекательна для нее. Гехирн могла ничего не опасаться с ее стороны, и в ней вовсе не было той ненависти, которую хассебранд жаждала получить от сексуального партнера. «Но это можно исправить».

Гехирн вяло ухмыльнулась, показав в улыбке свои сильно выделявшиеся клыки.

– Я найду тебя, и позже, когда ты станешь меня как следует ненавидеть, возможно, тогда… – Она не стала договаривать фразу, от которой веяло и угрозой, и обещанием, и повернулась, чтобы направиться к Эрбрехену.

Со всех сторон небо было взбаламучено, и черные облака озарялись снизу пронзавшими их молниями. Где-то вдалеке грохотал гром, но он уже стал постоянным фоном и мог лишь заставить людей говорить погромче, но не более того. Эрбрехен махнул Гехирн рукой, когда хассебранд приблизилась к паланкину, приглашая ее подняться к нему. Гехирн услышала, как сдавленно застонали мужчины и женщины, несущие паланкин, когда она вскарабкалась туда.

Эрбрехен, жирный, блестящий от масла и великолепный, лучезарно улыбался, и его пухлое младенческое лицо будто светилось изнутри.

– Вот и ты, друг мой хороший. Мне нужен твой мудрый совет.

«Ему нужен мой совет!» Собственные сомнения и недовольства вдруг показались Гехирн ничтожными. Они не исчезли совершенно, но уже почти ничего не значили в сравнении с той любовью, которую она питала к Эрбрехену. Ее переполняла радость, когда на нее смотрели его зеленые, как море, глаза.

Гехирн сидела напротив своего единственного настоящего друга. Паланкин слегка раскачивался, медленно двигаясь по пути к предназначенной им судьбой цели, и от этого происходящее казалось величественным.

– Чем я могу помочь? – спросила Гехирн.

– Я размышлял вот о чем. Этот Кёниг Фюример, который был твоим другом. Он собрал вокруг себя целую армию, не так ли?

– Кёниг держит при себе небольшое, но хорошо вооруженное войско, в которое входят отряды всякого рода гайстескранкен. Его поддерживает сила культа Геборене Дамонен, единая вера сотни тысяч человек. Он обладает абсолютным контролем над их верой. Кёниг управляет тем, что подчинить невозможно, владеет убеждениями масс, управляя ими, как хорошо подогнанным инструментом.

Эрбрехен махнул рукой, которую с трудом поднимал; похожие на колбаски жирные пальцы почти скрылись в толстом валике на руке.

– Тогда мне понадобится собственная армия.

– У тебя есть я. Меня многие считали самой могущественной среди гайстескранкен на службе у Кёнига. – Гехирн поморщилась, вспоминая, как ей приснилось, что кригеры готовят на нее покушение. Боги, как бы ей хотелось понять, было все это на самом деле или нет. – Возможно, именно поэтому он отослал меня прочь. Он увидел, что моя сила нарастает, и опасался того, что я все более и более теряю над собой контроль.

– Он не предлагал тебе помочь, как своему другу? – невинно спросил Эрбрехен.

Гехирн нахмурилась, наблюдая, как Реген удрученно тащится по размокшей грязи.

– Кёниг никогда не был моим другом.

– И он выбросил тебя как раз тогда, когда тебе было трудно. – Эрбрехен возмущенно пощелкал языком. Его до неприличия разжиревшее блестящее лицо исказилось недовольной гримасой, так что он стал похож на рассерженного младенца. – Но мы ему покажем. То, что он отбросил, до сих пор имеет огромную ценность.

Гехирн подняла на него удивленный взгляд.

– Имеет ценность? Правда? Это я-то? Ценная? Меня ценят?

– Да, и очень. Я не могу это сделать без тебя. – Эрбрехен махнул рукой в сторону сброда, шагавшего возле его паланкина и позади. – С такими, как эти, я мало чего могу добиться. Мало у кого из них есть заблуждения, достойные упоминания, а драться никто из них ни к черту не умеет. В лучшем случае они сойдут на корм или могут отвлечь на себя внимание. Но ты, друг мой, высокая, с ледяными глазами, ты способна сметать с земли многие армии. Все иллюзии подчиненных Кёнигу гайстескранкен ничто против твоего огня. Никогда прежде ты не осмеливалась дойти до своего пика: между тобой и твоими возможностями стояла стена, то самое проклятие, тяготеющее над всеми гайстескранкен. Моя вера рушит такие стены. Я знаю, что ты можешь выплеснуть наружу то, что держишь так плотно запертым у себя внутри. Ты способна все это сжечь.

Сердце Гехирн вовсю стучало о ребра. Кто бы отрицал ту силу, которой обладала вера Эрбрехена. Эрбрехен сам определял реальность. «Как могла я усомниться в том, что он меня любит?»

– Я… – Гехирн сделала долгий и трепетный выдох. Закрыв глаза, она прошептала: – Для тебя я сожгу весь мир.

Эрбрехен радостно хлопнул в ладоши.

– Спали мир дотла, а я переделаю его по-новому. Мы будем богами, друг мой. Новыми богами. – Он взволнованно всплеснул тучными руками. – Я всегда знал, что судьбой мне предназначено величие. – Он бросил взгляд на Гехирн. – Мы созданы для величия, – поправил себя он. – Я не как этот твой Кёниг, дрянной предатель, я не забываю своих друзей.

Эрбрехен рассказал Гехирн о планах: он приведет дрянное войско в Зельбстхас, свергнет Кёнига и присвоит и власть теократа, и бога-ребенка. По пути они будут останавливаться во всех больших и малых городах, и Эрбрехен убедит жителей присоединиться и помочь ему в его деле. Чем больше людей последует за Эрбрехеном, тем сильнее будет его могущество и тем меньше будет тех, кто смогут устоять перед ним. А тех немногих, на кого его очарование не подействует, сожжет Гехирн. В Зельбстхасе целые гарнизоны бойцов, и в каждом имеется по отряду гайстес-кранкен, обученных сражаться. Они представляют собой реальную угрозу и, скорее всего, в состоянии противостоять Эрбрехену, вполне могут нанести удар, сдержать который ему будет не под силу. Но и их Гехирн сожжет.

– Тебе предстоит много жечь, – пообещал Эрбрехен. – Очень много жечь. – Эрбрехен в предвкушении облизал свои влажные губы. – Я проголодался!

Позже, когда Гехирн лежала, прижавшись к избитой и израненной женщине, которую так и трясло от отвращения и ненависти, она поняла, что ее мнение осталось невостребованным и что Эрбрехен ни разу не спросил ее совета. Но все же в тот момент она была совершенно счастлива, что участвует в таком смелом предприятии. Только в плодородной темноте одиночества начинали прорастать сомнения.

Глава 17

Гефаргайст сначала должны обмануть себя. После этого обмануть всех остальных уже просто.

Ферсклавен Швахе, философ гефаргайста

На город Зельбстхас падал холодный дождь, и мощеные дорожки на рынке стали блестящими и скользкими. Сырость разносила вместе с собой перепревшую вонь городской канализации, так что обычно многочисленное по вечерам стадо покупателей превратилось в жалкий ручеек. Большинство лавок на рынке уже были закрыты – лавочники ушли пораньше, предпочитая оказаться дома, в тепле и уюте. Вдали ломаные трезубцы молний вонзались в землю, озаряя небо на юге актиническим белым сиянием и подсвечивая обвисшие подбрюшья переродившихся облаков, затаившихся там. Глубоким ворчливым гневом то и дело разносилось эхо раскатов грома.

Бедект подавил кашель и почувствовал, что в груди у него что-то клокочет. Он получше укутался в отсыревшую бурую рясу Геборене, будто пытаясь в ней обрести последний бастион тепла, и последовал за Штелен. Каждый его шаг сопровождало хлюпанье; его сапоги позволяли воде беспрепятственно просочиться внутрь и изо всех сил старались не дать ей вылиться обратно.

Впереди двигалась Штелен, нырявшая из одной тени в другую. Она сказала, что запомнила всю карту города и знает, как лучше всего добраться до дворца, но тот путь, которым она их вела, казался самым длинным и запутанным из всех возможных маршрутов. Она постоянно ерзала в своих бордовых мантиях Геборене, как будто они раздражают кожу. Вихтих следовал за Бедектом, бурча себе под нос насчет дождя и той вони, которая исходит от его рясы. И жалобы его имели основания – от него и впрямь смердело. Вонь была действительно сильная, раз ее чувствовал даже Бедект с его заложенным носом.

– Бедект, – обратился к нему Вихтих.

– Тише.

– От твоей рясы не идет такая вот вонь, как будто весь последний месяц она находилась у хряка в заднице?

– Через тот смрад, которым несет от тебя, я никаких других запахов почувствовать не могу, – ответил Бедект. – Штелен!

– Что?

– Мы не пробираемся туда тайком, а спокойно входим.

– Знаю!

– Тогда прекрати попытки спрятаться в чертовой тени. – Бедект пытался поправить рясу так, чтобы получше скрыть свой тяжелый топор, который слишком явно угадывался под одеждой. Что толку. Не заметить мог бы только слепой и совершенно безмозглый болван.

Вихтих вытянулся, чтобы выглянуть из-за Бедекта и поглазеть Штелен в спину. Она смотрела вперед, и капюшон ее был поднят, так что видеть его она не могла, но все равно сделала через плечо в его сторону грубый жест.

Вихтих открыл рот, а Бедект сказал: «Заткнись», – не дав фехтовальщику произнести ни слова.

– Я слышу, что ты устал, – отозвалась Штелен.

– Я и правда устал. Устал от вас обоих…

– У меня ряса воняет, – проворчал Вихтих.

– Что-то другое, а не ряса, – бросила ему в ответ Штелен.

– Слушайте, вы оба…

– Ты у меня за это поплатишься, – пообещал Вихтих.

– … заткнитесь.

Дождь полил сильнее, и все трое шли дальше молча. Их сапоги быстро промокли насквозь, потому что по дороге текли уже целые потоки воды, перемешанной с песком. Бедект кашлянул и застонал оттого, как резко кольнуло в груди.

– Когда я тебя слышу, я думаю, что ты помираешь, – сказала Штелен через плечо. – Следовало заняться этим делом в другой день.

– Я в порядке. – Это было неправдой. Его знобило, как будто смерть за ним уже пришла.

– А еще лучше, – добавила она, – если бы мне просто разрешили все это сделать одной. Через час я вернулась бы с мальчиком. А ты подождал бы меня в уютной и теплой гостинице.

– Я же сказал, я в порядке! – У Бедекта под промокшей рясой напряглась поясница. Холод вытягивал все силы прямо из его костей. Он сильно закашлялся, и глубоко в легких у него что-то застучало.

«Как раз вовремя, – подумал Бедект. – Заболеть и помереть, стараясь справиться со своей последней работой. Все из-за Штелен». Он бросал ей в спину свирепые взгляды, как кинжалы. Если бы ему не приходилось беспокоиться о том, что она тайком уйдет и попробует взять ребенка сама, – и, без сомнения, при этом пришьет десятки жрецов и разворошит осиное гнездо, из которого на них так и повалят разные беды, – можно было бы выбрать для дела вечер намного теплее. И без дождя. «Эта сумасшедшая клептик меня угробит».

На южной стороне улицы между домами появился просвет, и сквозь него можно было хорошо разглядеть, как зарождается в небе буря. Хотя сильный ветер дул с запада, казалось, что гроза движется на север.

Бедект указал искалеченной рукой на небо с южной стороны.

– Мне уже случалось прежде видеть такие бу-ри, – сказал он. – Никак не вспомню, на кого я тогда работал. Мы должны были истребить одно кочевое племя, без позволения перешедшее границу. Их гнусный одноглазый коротышка-шаман вызвал бурю, которая смела почти всю армию, где был я; наши командиры утонули. Когда он потерял контроль над ситуацией, его племя погибло, почти все. – Бедекту вспомнилось, как трупы погибших от молний плыли от горизонта до горизонта там, где еще недавно была засушливая степь. Он снова сделал жест обрубленной кистью в сторону юга. – Небо смердит, это оттого, что кто-то сейчас теряет над собой контроль.

Рынок остался позади, и окутанное облаками вечернее солнце закатилось за длинную вереницу небольших, но богатых с виду домов.

Вихтих ткнул Бедекта сзади в почки.

– Эй.

– Что?

– Я не получил свою долю от выигрыша.

– Какого выигрыша? – невинно спросила Штелен, не дав Бедекту ответить.

– За свою драку, черт возьми. В кошельке, который ты украла, было полно монет.

«Теперь ясно, отчего вышла драка». В тот момент Бедект чувствовал себя таким простуженным и измотанным, что не попытался возмутиться. С каждым вздохом в легких у него стучало. Ему быстро становилось все хуже.

Штелен посмотрела через плечо, и Бедект почти не увидел ее лица, кроме желтозубого оскала.

– В начале боя ты так плохо дрался, что мы все поставили на Цвайтера Штелле. Откуда нам было знать, что ты с ним просто забавляешься?

– Ты лжешь…

– Бедект собирался предложить Цвайтеру твое место в деле, если бы он тебя убил.

– Срань конячья. Бедект, ты же не собирался…

Вихтиха перебил своим чиханием Бедект:

– Заткнитесь. Оба. Мы же в храме находимся.

Штелен остановилась так внезапно, что Бедект наткнулся на нее, а Вихтих – на Бедекта. Штелен не обратила на них внимания: она всматривалась в массивные ворота храма.

– Нечестивые свиноложцы, – прошептала она.

Бедект поднял руку, чтобы ей поддать, но резко замер, увидев то, что заставило ее так внезапно остановиться. Он знал, что Зельбстхас является теократией. Он знал, что город Зельбстхас – центр этой теократии. Хотя он знал, что в этом храме, скорее всего, находится средоточие их правления, он все же рассчитывал обнаружить здесь что-то… не такое. Неужели его воспоминания об этом древнем замке настолько неверны? Цитадель хотя бы была похожа на здание, возведенное руками смертных. Он вспо-мнил резкое различие между Зельбстхасом и Готлосом, которое заметил на границе, и, хотя всем сердцем желал, чтобы это было не так, решил, что теперь все ясно: храм изменился под действием человеческой веры. Вера Геборене обладала гораздо большей силой, чем он представлял.

Храм Геборене, видневшийся через ворота в стене, был похож на огромный замок, стоящий на основании пирамиды гораздо большего размера. Каждая сторона простиралась в темноту. Каждая линия, каждый камень, каждый зубец стены с бойницами убедительно говорил об одном: здесь сила. Сила веры, сила воли.

Бедект простонал от боли, когда Вихтих опять ткнул его в спину.

– Да у меня какашки бывали поизящнее, чем это здание, – сказал фехтовальщик. – Что за засранцы.

Бедект толкнул Штелен, на которой были одежды, говорившие о более высоком из всех троих чине, чтобы она шла вперед первой. Если они продолжат стоять и глазеть, кто-нибудь обязательно заметит. Она, пробурчав что-то, сплюнула на блестящую от дождя стену и осторожно шагнула вперед.

Впереди Бедект увидел несколько фигур в рясах, ютившихся под навесом возле ворот замка. В темноте все стало черно-белым.

– Постарайся никого не убивать, – прошипел он в спину Штелен.

Хорошо бы она оказалась чином выше всех, кто стоит у ворот, и они смогли пройти без лишних вопросов.

* * *

Штелен шествовала впереди, склонив голову и плотно прижав руки к телу, навстречу дождю и ветру, делая вид, что не замечает жрецов у ворот. Она нащупала пальцами утяжеленные метательные ножи, вложенные в рукава. Если жрецы начнут выяснять, кто она, она прикончит их, не дав им поднять тревогу. Собравшиеся, все в серых рясах, казались мягкими и пришибленными, совершенно не готовыми к бою. Она подумала было убить их просто назло Бедекту, но, услышав, как старик хрипит и как у него внутри что-то постукивает при каждом вдохе и выдохе, решила так не делать. Он и без того намучился.

Может, у нее выйдет как-то убедить Бедекта пустить ее и величайшего придурка в мире сходить вдвоем и забрать ребенка? «Нет, Бедект никогда не доверит придурку настолько важное дело». Неожиданно на нее нахлынуло чувство, от которого заныло в груди. Тревога? «Нет, не может быть».

Она украдкой глянула через плечо, но предосторожность оказалась напрасной. Бедект смотрел в землю, тяжело волоча ноги. Каждый шаг, казалось, давался ему с волевым усилием, и воздух он набирал рваными, короткими вдохами. В животе у Штелен все скрутилось в плотный комок. «Может, я что-то испорченное съела? Не похоже, – подумала она. – Что это за ужасное чувство?»

Штелен поверх ссутуленной фигуры Бедекта коротко посмотрела на Вихтиха. Мечник нахмурился и ответил ей непонимающим взглядом. Если они сейчас остановятся, то наверняка привлекут к себе внимание собравшихся у ворот жрецов. В бордовых одеяниях она выглядела как жрец определенного чина, но в то, что хоть кого-то ей в этом удастся убедить, Штелен не верилось. Она даже не знала, какую ступень в их иерархии она должна бы занимать.

«Дело дрянь!» Нужно было именно так ловко врать и притворяться, как отлично умеет делать Вихтих. Но, к сожалению, на нем одежды аколуфа, и ему явно не подобает командовать. Зря, пожалуй, она не подобрала для Вихтиха одежду жреца поважнее. Но теперь уже поздно.

Жрецы, стоявшие на воротах, не обратили никакого внимания на вошедших.

Все трое пересекли открытый двор, который, как подозревала Штелен, был достаточно открытым местом, чтобы перебить тех, кто там оказался, и подошли к входу в цитадель.

Она с облегчением вздохнула и шепотом бросила через плечо:

– Как же ты ужасно хрипишь.

– Не остана… – Бедект не договорил из-за нового приступа клокочущего кашля.

Они прошли внутрь храма, убранство которого казалось грандиозным. По обеим сторонам прохода, ведущего в главный зал, стояли резные гранитные колонны, футов по двадцать толщиной, на которых изображались какие-то события; Штелен могла лишь предположить, что это какие-то моменты, важные для Геборене Дамонен. Стены украшали роскошные гобелены и портреты в полный рост. Поразительные сюжеты, изображенные на витражах, в тусклом свете казались черно-белыми и мрачными.

Штелен усмехнулась, решив, что здесь немало времени и усилий потратили ради сущей ерунды. Вихтих, конечно же, оценил художественные достоинства этих священных громад, но что с идиота возьмешь.

Бедект по-прежнему смотрел себе под ноги и, похоже, ничего вокруг не замечал. Он явно сосредоточил все внимание на дыхании и ходьбе.

Штелен подняла взгляд на сводчатый потолок, вознесшийся над их головами футов на сорок, и остановилась. Бедект замедлил шаг, встал на месте и непонимающе посмотрел на нее. Она указала рукой.

– Кто это?

Некоторое время он вглядывался в своды над головой.

– Эта фреска изображает Цуэрста Геборене, основателя их церкви, перед лицом богов, которым он оказал неповиновение.

– Вот ведь… – В ее голосе слышалось недовольство: зря она спросила, только время потеряли.

«Теперь он, вероятно, еще о чем-то порассуждает в духе своей стариковской философии».

– Все религии, – пробормотал он, – даже те, где и богов нет, стремятся пробудить в простом человеке священный трепет.

«Вот и философия».

– Вот ведь как, – снова откликнулась она.

Бедект громко кашлянул и сплюнул на пол сгусток буро-красной слизи.

– Мальчик находится где-то наверху.

Штелен покачала головой, разбрызгав вокруг себя во все стороны капли воды.

– Нет, он будет внизу, в цокольном этаже. Они же хотят защитить его и спрятать.

– Не все мыслят так же, как воры, – назидательно произнес Вихтих. – Они хотят, чтобы мальчик был там, где его можно самым выигрышным образом показать народу. Он наверняка на верхнем этаже.

Бедект не согласился:

– Верховный жрец, как там его звать…

– Кёниг, – подсказал Вихтих. – Верховный жрец Кёниг Фюример.

– Да как бы его ни звали. Этот верховный жрец наверняка гефаргайст, обладающий некоторой силой. Верхний этаж он оставит для себя. Его самомнение не позволит ему никого поместить выше себя.

Штелен открыла рот, чтобы возразить, но тут Бедект вдруг указал в дальний конец зала. Она обернулась и увидела жреца в бурой рясе.

– Штелен, – прошипел Бедект. – Махни рукой тому жрецу, подзови его сюда. Узнай, где этот проклятый ребенок.

Штелен постаралась вложить побольше властности в тот жест, которым подозвала жреца, и стояла с нетерпеливым видом, поджидая, когда молодой человек быстрыми шагами доберется к ней через весь большой зал.

Жрец низко поклонился ей.

– Слушаю вас, архиерей.

На мгновение наступила неловкая тишина.

– Где сейчас ребенок? – выпалила Штелен.

Священник испуганно поднял взгляд.

– Ребенок, ваша милость?

– Да, пес побери! Ребенок. Этот маленький… сорванец, которого учат… стать богом.

Растерянный жрец, встретившись со Штелен глазами, запинаясь, переспросил:

– П-прошу прощения, ваше святейшество?

«Да и ну его на фиг». Не успел молодой человек и глазом моргнуть, как Штелен ударила его в грудь и приставила к горлу нож.

– Приличный вор сумел бы соврать получше, – поучительным тоном сказал Вихтих. – Но ты и не вор, ты просто мелкий жулик, самый жалкий из всех, что я видел. – Он покачал головой, наигранно изображая разочарование. – Ни капли ловкости.

Штелен все еще держала нож у горла жреца, дожидаясь, когда он прекратит всхрипывать при каждом вздохе.

– Ты считаешь? А где твои деньги? – спросила она Вихтиха, обращаясь к нему через плечо.

Вихтих, который уже не казался таким самодовольным, стал ощупывать себя, чтобы найти кошелек.

Штелен на него не обращала внимания. Она прижимала нож все сильнее, пока на шее жреца не появилась тонкая полоска крови.

– Скажи, где ребенок.

На лице жреца появился протест, но тут же рассеялся под звериным взглядом Штелен. По ее глазам было видно, что убьет она без колебаний.

– Покои Моргена… в подвальном этаже. В южном крыле.

– Не… – начал Вихтих, а Штелен уже вонзила нож в горло жреца, – убивай его. – Он бросил на нее раздраженный взгляд, когда она отпихнула от себя тело, и жрец остался истекать кровью на полу. – Он солгал.

– Я же говорила, что ребенок внизу.

– Очевидно, что он солгал.

– Нет, очевидно, что лжешь ты. Признать свою ошибку для тебя невыносимо.

– Если бы ты хоть что-то еще знала о людях, помимо того, как перерезать им глотки… – Вихтих обратился к Бедекту: – Ты все видел, да?

Бедект кашлянул, и глубоко в груди у него заклокотало.

– Я следил, не войдут ли сюда другие жрецы.

Штелен насмешливо фыркнула.

– Вот видишь, – проворчал Вихтих, жестом указывая на Штелен. – Ты умеешь воровать вещи и перерезать глотки, а Бедект – мастер придумывать глупые, но подробные планы, которые никто не в состоянии выполнить. А я знаю людей.

– Ты умеешь использовать людей, – усмехнулась Штелен.

– Чтобы использовать, надо их понимать.

Бедект махнул рукой, призывая к тишине.

– Пойдем отсюда, пока никто не нашел нас тут возле трупа. Штелен, оттащи его в тень. Идем наверх.

Вихтих протянул руку, чтобы снисходительно похлопать Штелен по плечу, но остановился, встретив ее свирепый взгляд. Вместо этого он послал ей воздушный поцелуй и сказал:

– Видишь, Бедект доверяет моему мнению. А ты могла бы кое-чему научиться.

* * *

Бедект, хрипло дыша, пошел к лестнице, в дальний конец зала. Ему казалось, что его легкие наполнены холодными соплями. «Никто не умеет лгать лучше тебя», – проворчал он через плечо и услышал, как хихикнула в ответ Штелен. К сожалению, лучше всего обманывать Вихтиху удавалось самого себя. У гефаргайстов всегда бывает такая проблема. Если в ту ерунду, которую они несут, поверит достаточное число людей, они и сами начинают в нее верить. Если постоянно указывать Вихтиху на его слабые стороны, это приуменьшит его могущество, но зато крошечные успехи не будут раздувать его и без того огромное эго.

Когда они нагнали его, Бедект повернулся к Штелен.

– Почему ты не спросила у жреца, сколько стражников охраняют ребенка?

– А что, если много, мы развернемся и пойдем домой? – милым голоском спросила она. – Ведь нет же.

В этот поздний час все дела жрецов в залах были в основном закончены, и трое посторонних почти час блуждали по зданию. Те немногие люди, с которыми они сталкивались, выглядели сытыми, мягкими и ничего не подозревающими. И все же Штелен прикончила еще двух жрецов, и только потом они нашли того, кто смог рассказать им, где мальчик. Вишневые мантии Штелен оказались как нельзя более кстати: на них совершенно не заметны были пятна крови.

Они стали подниматься по закругленной лестнице. Если они нигде не сбились, то на самом верху окажется комната мальчика. Бедект кашлянул и сплюнул густую темную мокроту на раздражавшие его ступени. Все казалось слишком новым для такого старинного здания. Обычно в подобных замках за много веков шаркающие ноги успевают протереть в ступенях ложбинки, но у каждой ступени на этой лестнице угол был острый, как будто новенький.

В этом ли будущее – религия, которая объединяет веру человечества, направляет ее и манипулирует ей, превращая отдельных людей в мелкие элементы огромного улья? Туда же, куда вела одна религия, поведут и другие. Бедект не видел никаких причин, по которым бог, созданный людьми, оказался бы лучше богов, которые появились старым путем. Каким бы там ни был старый путь. По крайней мере казалось, что древние боги в целом не настроены вмешиваться непосредственно в жизнь человека или его дела. Из-за них, конечно, люди время от времени вели религиозные войны, но вина за большинство величайших трагедий мира однозначно лежит на самих людях.

Бог, на которого воздействуют все прихоти и пожелания жителей, порабощенных эгоистичным гефаргайстом – можно подумать, гефаргайсты бывают другими, – уже не окажется столь отстранен от человеческих дел. В глубине сознания Бедекта засела мысль: а будет неплохо, если Геборене не получал назад своего будущего бога после того, как он заберет у них выкуп. Бедект потерял нить размышления, потому что в груди у него все напряглось, и ему пришлось снова полностью сосредоточить внимание на дыхании. «Если я поднимусь по этой лестнице, а ребенка там не окажется, то я вернусь в гостиницу и на неделю останусь в постели».

Трое, со Штелен во главе, прошли весь длинный лестничный марш, который вел в одну из менее высоких башен храма.

Бедект захрипел и откашлялся, сплюнув солоноватую мокроту еще более темного цвета. «Проклятые ступеньки», – тяжело дыша, сказал он. Когда он поднял взгляд, то увидел Штелен и Вихтиха, целеустремленно шагавших вперед. Бедект посмотрел в дальний конец длинного каменного зала. На страже стояли две женщины в одинаковых кольчугах, с полуторными мечами у правого бедра. Обе женщины были левшами, что Бедекту показалось немного странным. Обе стражницы, слегка склонив голову влево, наблюдали за идущими к ним Штелен и Вихтихом. Бедект открыл рот, рассчитывая прошипеть товарищам, чтобы они были поосторожнее, но тут его накрыл очередной приступ кашля.

* * *

Как бы Штелен ни хорохорилась, в украденных рясах она все равно ощущала себя воровкой, оскверняющей все святое и почитаемое. Были у нее кое-какие детские воспоминания, от которых ей никогда не избавиться. Она шепотом выругалась, готовясь припугнуть стражниц. И Бедект, и Вихтих бранили ее за то, что всякий раз, столкнувшись с трудностями, Штелен не может найти никаких решений, кроме тех, в результате которых на месте остается лежать несколько трупов. «Я им покажу – ловкость».

– Дайте пройти, – властным тоном скомандовала она. – Мы пришли посетить…

– Вы не имеете права входить в этот зал. Немедленно уходите.

Штелен хмуро посмотрела на обеих стражниц. Одетые в одинаковые доспехи, они почти не отличались друг от друга. Лица тоже были похожи, насколько она могла разглядеть под железными касками; пристально смотрели две пары одинаковых глаз.

– Известно ли вам, кто я? – спросила Штелен стражницу, которая только что требовала, чтобы пришедшие ушли.

– О боги, как же у тебя это паршиво выходит, – пробормотал Вихтих.

Штелен слышала, как заходится в мучительном кашле Бедект наверху лестницы.

С потрясающей быстротой и точностью движения они обе выхватили из ножен свои мечи. Они двигались, как один человек.

Штелен сделала шаг назад и наткнулась на Вихтиха.

– Как мило, – сказала она. – Вы, наверное, долго в этом упражнялись.

Обе стражницы ответили ей одинаковыми ухмылками.

Штелен услышала, как Бедект сквозь кашель, через воспаленные связки выдавил одно только слово: «Мерере».

Одна из стражниц шагнула вперед, а другая отступила назад, и Штелен, шагнув в сторону, чтобы пропустить Вихтиха, метнула ей в горло нож.

«Теперь тебе не до улыбок, да, гадина?»

Не успела первая женщина упасть на пол, как в зале уже стояло шесть других, в одинаковых доспехах и с одинаковым оружием. Они возникли ниоткуда и уже неслись вперед с мечами наготове.

«Вот проклятие».

* * *

– Это что, иллюзия? – спросил Вихтих.

И тут же он выхватил мечи и стал отчаянно парировать атаки своих многочисленных противниц. Они сражались хорошо. Очень хорошо.

Но не великолепно.

А Вихтих был великолепен. Он двигался в атаке как в танце, и смертельно опасные фехтовальщицы рядом с ним казались неуклюжими. Одну из них он убил, быстро перерезав горло, которое оказалось неприкрытым, и его противница неверными шагами попятилась прямо на своих товарищей, напрасно пытаясь зажать рану, из которой хлестала кровь. Вихтих повернулся к Штелен, чтобы похвастаться, и увидел, что она уже убила трех.

Вихтих скороговоркой прорычал: «Гребаная преисподняя!» – и снова переключил внимание на фехтовальщиц. Теперь их стало уже с дюжину. Если они и иллюзии, то иллюзии вполне успешные.

«Наверное, они сюда телепортируются». Возможно, это и к лучшему; так у него есть шанс сравняться со Штелен. «Странно, что все они держат мечи в левой руке».

Танец смерти, исполняемый Вихтихом, стал менее изысканным и значительно более насыщенным и эффективным. Зачем только люди надевают на себя такие тяжелые доспехи, как вот эти кольчуги? Каждый удар Вихтиха обнаруживал незащищенную плоть. Где-то горло, где-то запястье. Он быстро, одну за другой, перерезал еще четыре – по крайней мере, они уже не могли продолжать бой – и решился на мгновение глянуть на Штелен. У ее ног лежало так много трупов, что Вихтиху их было не пересчитать, и ее противницам приходилось перелезать через тела своих товарок – похоже, они это делали без колебаний, – чтобы добраться до нее. Она их не дожидалась. Штелен при каждой возможности шла в атаку напролом, стремясь оттеснить охранниц назад к закрытой двери. Вихтих на мгновение задумался, не помочь ли ему нападавшим на нее, ранив Штелен с незащищенной стороны. Он не желал ей плохого, просто хотел, чтобы она валила противников помедленнее и он смог бы с ней сравняться.

«Это несправедливо, у нее было преимущество на старте!»

К сожалению, в зале толпилось так много противниц, что он сомневался, что получится перебить их всех, не имея на своей стороне здоровой Штелен.

Четыре фехтовальщицы атаковали в самый выгодный момент, заставив Вихтиха на несколько шагов отступить. У него на глазах Штелен исчезла, проглоченная толпой фехтовальщиц-левшей в одинаковых кольчугах, которые сражались, применяя одни и те же приемы. Они работали клинками синхронно, и это помогало легко брать над ними верх, несмотря на тот ужас, который они вселяли.

Вихтих был вынужден отступить еще на один шаг.

– Бедект! – проорал он через левое плечо, резко всадив клинок в горло еще одной женщине. – Кончай кашлять и иди на помощь!

Если Штелен умерла, то делить полученный за мальчика выкуп они будут на двоих. Теперь, когда на его пути не стоит Штелен с ее жалким преклонением перед Бедектом, становится вполне возможным не делить добычу, а всю ее забрать одному. Слыша хрипы Бедекта, Вихтих понимал, что тут даже и нож в спину не потребуется. «Старый ублюдок может скопытиться совершенно без постороннего вмешательства».

Даже в какофонии боя Вихтих слышал хрипы, доносившиеся из груди Бедекта. Клокотание в груди старого нечестивца заставляло думать, что одной ногой тот уже в Послесмертии, но при этом он явно сохранял присутствие духа.

* * *

Штелен окружили десятки одинаковых женщин в кольчуге. Сначала она ощущала, что напиравшие на нее противницы упиваются ликованием. Но теперь они понимали, что происходит; вот так Штелен нравилось больше. Ей было не пошевельнуться, не коснувшись кого-то, а каждое ее прикосновение наносило тяжелые раны. Они вызвали ее на бой и слишком поздно поняли, что она сама смерть. Фехтовальщицы намного больше мешали друг другу, чем атаковали свою соперницу. Казалось, они стараются не ранить друг друга, а Штелен радостно наносила опасные удары любой из нападавших и всем им. Она заметила, как Вихтих подсчитывает взглядом трупы. Этот полудурок, возможно, и впрямь величайший фехтовальщик в мире, но ему не стоит надеяться сравняться с ней вот в этом. В отличие от Вихтиха, она была истинной убийцей и никем больше. Она убивала не в тумане, навеянном собственным эго или желаниями. Если Вихтих нес смерть, думая при этом о том, куда приведет его очередное убийство, то она убивала ради того самого момента, в который наносила удар.

У Штелен давно закончились метательные ножи: все они были где-то в телах павших от ее руки. Противницы выбили у нее из рук ее собственные мечи, взамен которых она взяла мечи у убитых противниц, и их она тоже лишилась и снова подобрала новые, точно такие же, как до этого. Одной женщине она врезала ногой в пах, другой клинком рассекла лицо и почувствовала обжигающий удар вдоль ребер. У нее уже кровоточило с десяток подобных ран, и Штелен не помнила, как ей их нанесли.

Боль не имеет значения. Болью займемся позже.

«Если это „позже“ наступит».

Штелен убила еще одну женщину-левшу, которой сначала наступила на ногу, а потом, когда та завопила от боли, всадила ей меч в открытый рот. Одни и те же простые приемы срабатывали снова и снова. Казалось, стражницы ничему не учатся на своем опыте и не способны корректировать свои атаки. «О чем-то ведь это говорит».

Штелен задумалась, хотя и продолжила резать врагов. Для резни не нужны раздумья; сознающий происходящее разум только мешает. Лучше всего у нее получалось убивать в состоянии отрешенной рассеянности. Бедект выговорил: «Мерере». Перед ними всего одна женщина, личность которой раздроблена на много частей. «Разве мерере не должны проявляться в облике разных людей?» Она никогда не слышала, чтобы мерере представали в виде нескольких копий одного человека. Ей было известно об Абгеляйтете Лойте, полумифическом городе, населенном многочисленными копиями единственного слетевшего с катушек мерере, но каждая из этих копий считалась отдельной личностью.

«Бедект, пожалуй, знает об этом побольше моего», – проворчала себе под нос Штелен, убив еще одну леворукую фехтовальщицу. Вокруг нее толпилось все больше стражниц, и она поняла: сколько бы она их ни убивала, это ее ни к чему не приведет. К сожалению, они так отчаянно рвались убить ее, что выбора у нее не было.

Штелен услышала хриплый боевой клич Бедекта, который с обычным своим изяществом разъяренного быка вступил в схватку. «С чего это старик так чертовски задержался?»

Толпа внезапно стала плотнее, и оказалось, что со всех сторон на Штелен напирают враги. На какое-то мгновение никому не хватало места, чтобы поднять оружие или как следует пойти в атаку, и Штелен оказалась в объятиях одной из молодых женщин. У той были красивые карие глаза, а дыхание пахло курицей с какой-то приправой – Штелен не могла понять какой. И остальные были такие же. Она послала стражнице воздушный поцелуй. Когда женщина удивленно моргнула, Штелен боднула ее головой в лицо, сломав противнице нос. Она чувствовала каждый удар топором, который наносил Бедект в жаркую массу толкавшихся тел. Старый ублюдок силен, в этом нет сомения. Наконец значительная часть толпы повернулась и бросилась мимо нее навстречу Бедекту и его топору, и вокруг Штелен снова открылось достаточно свободного места, чтобы убивать.

* * *

Бедект стоял, почти незаметный, сгорбившись и наклонившись вперед, упираясь ладонями в колени, и при вдохах и выдохах в легких у него что-то гремело, будто брошенные игральные кости; он наблюдал, как Штелен исчезла в постоянно растущей толпе стражниц. Поняла ли она всю важность того, что он сказал? Нет сомнений, что то предостережение, которое он выкрикнул, у Вихтиха пролетело мимо ушей. Самовлюбленный засранец еще до сих пор не пустился наутек по единственной причине: он заметил, что Штелен убила больше врагов, чем он. Как это часто бывало, разросшееся до громадных размеров эго Вихтиха помешало ему сделать разумный выбор. Если самомнение постоянно подталкивает его к глупостям, то насколько умен мог бы быть этот человек при других обстоятельствах?

Штелен исчезла, и теперь Бедект наблюдал, как рой одинаковых фехтовальщиц окружает Вихтиха. Он откашлялся, снова сплюнул густую мокроту и вспомнил об оставшейся у него за спиной лестнице. «Мне лучше свалить отсюда, просто повернуться и уйти». Его никто даже не заметил.

«Так почему я не ухожу?

Потому что без их помощи мне не выйти из храма».

Что за дерьмовое оправдание.

В его правой руке лежал тяжелый топор. Когда это он вытащил его из-под рясы? Это было не так просто сделать, но все же он не помнил, как достал оружие. Он чувствовал себя покрытой шрамами старой развалиной, а утраченные пальцы и обручальное кольцо символизировали все то, чего он лишился в этой жизни.

– Самое время посентиментальничать, – проворчал Бедект; его голос из надорванного от кашля горла напоминал квакание. Он посильнее сжал в кулак остаток кисти левой руки.

Бедект взял топор поудобнее и двинулся вперед. Он подберется к Штелен так близко, что она услышит то, что он должен был ей сказать. Только она может остановить мерере. Он прибавил шагу и, тяжело ступая, все быстрее приближался к напиравшей массе сражающихся тел.

Бедект только один раз сумел испустить свой рев безумной ярости, а потом лишь хрипел от удушья, а голос у него сорвался; и тут он вломился в толпу.

Фехтовальщицы одна за другой падали под его натиском. Топор поднимался и опускался, и кровь кружевом разлеталась в воздухе. Левой рукой Бедект наносил сокрушительные удары в лицо, тыркал в глаза короткими покалеченными пальцами. Он бил коленом кому-то в пах, пинал по суставам, с отчаянной решимостью ударял локтем по головам. Ни единой мысли о собственной защите – каждое действие, каждая доля секунды предназначались для атаки на смертную плоть. Пусть его единственная соперница превосходила его численностью, но Бедект сломит волю этой обширной и постоянно растущей сущности.

Фехтовальщицы рассыпались вокруг Бедекта как волны, разбивающиеся о скалу. Каждый вздох был мучительной борьбой за воздух. В легких у него не находилось достаточно места; они казались переполненными до отказа. Топор застрял в чьей-то ключице, и только через пугающее мгновение Бедекту удалось его выдернуть.

Разрубленная женщина рухнула со влажным всхлипом, в котором можно было расслышать нечто вроде благодарности. Возможно, этот звук испустил сам Бедект. Ему казалось, что руки его – размягчившийся от тепла свинец.

«Двигаться вперед. Найти Штелен. Сказать ей… сказать ей… что ей надо сказать? Я скала».

Они рассыпались вокруг него, а он убивал. Только вперед, только нападать.

В поясницу Бедекту вонзился меч, и ему показалось, что лезвие царапнуло по позвоночнику. Косточки его согласно прозвенели, как камертон. Он дернулся вперед, и на этот раз, когда лезвие вышло из раны, всхлипнул уже он.

«Возможно, пора переходить в оборону».

Бедект сдержал меч, который должен был бы на него со всей силы обрушиться, и пнул ногой другую противницу, сумевшую уклониться от его неуклюжей атаки. Другой ногой он поскользнулся на залитом кровью полу, и колено подогнулось. Бедект лежал на полу, глядя на толпу фехтовальщиц; они тоже смотрели на него. Падая, он потерял топор.

– Проклятие, – прохрипел он.

И тогда они бросились на него. Вся его вселенная наполнилась острыми мечами, ногами в тяжелых ботинках, обрушивавшимися на незащищенные ребра, и стала бесконечным океаном боли. Он дрался, теперь уже вцепляясь зубами и скрюченными пальцами.

* * *

Вихтих ощущал, как сражается Бедект, через плотную волну напиравших на него тел и рассмеялся в лицо ближайшей фехтовальщице.

– Сейчас вам, сволочи, не поздоровится.

Еще одна охранница упала под ударами его кружащихся клинков, обрызгав его кровью. Они его даже не тронули. Такое множество врагов и так близко – у них явно была возможность нанести удачный удар, но этого так и не случилось. «Просто я слишком крут!» Судьба улыбалась ему, и Вихтих, смеясь, убил еще одну леворукую фехтовальщицу.

«Это судьба, вот почему они не могут ранить меня». Судьба с ним. И он станет величайшим в мире фехтовальщиком. Бедект думал, что Вихтих не знает, чего пытаются добиться Геборене через своего юного бога, созданного людьми, – но Бедект был неправ. Вихтих понял. Если Геборене могут создать бога, убедив кучку крестьян поклоняться какому-то случайно взятому мальчишке, то, конечно, он, Вихтих, станет богом, когда ему станет поклоняться достаточное количество людей, признав его величайшим в мире фехтовальщиком.

«Как там Штелен? Жива еще?»

– Эй! Ты жива? – крикнул Вихтих в ту сторону, где видел ее в последний раз.

– Идиот! – устало отозвалась она.

– Сколько? – спросил Вихтих, крича в просвет между своими противницами.

Он не услышал ее ответа: у него на глазах множество женщин с мечами волочили Бедекта. Иногда судьба слишком добра, Вихтиха она так и балует. Он спасет Бедекта, покажет себя верным другом – а потом будет тыкать этим в нос старому козлу. Ну и что, что еще мгновение назад он думал, не кинуть ли ему дурного старика, – но спасти его будет намного забавнее! Шанс доказать, что Бедект ошибался, и самодовольно насладиться своим превосходством – да это дороже денег.

Вихтих стал прокладывать путь к Бедекту, убив столько фехтовальщиц, что остальные пятились от него в страхе. Бедект был весь в крови, по большей части, к сожалению, собственной. Совсем ничего не осталось от левого уха, хотя и раньше оно было изрядно искромсано клинками.

– Где твой топор, старый бездельник?

Бедект приоткрыл один опухший глаз, откашлялся алой кровью и уставился на стоявшего над ним Вихтиха.

– Скажи Штелен: надо убить настоящую, – проклокотали его слова из разбитых губ. И так он не красавец, так еще и зубов ему немало выбили.

«Настоящую? Что это значит, черт возьми?» Вихтих повернулся к преградившим путь в зал вооруженным жрицам. Трупов на полу было вдвое больше, чем живых. Он не видел Штелен, но слышал, что она дерется и сыпет проклятиями где-то в глубине осаждавшего ее роя. Фехтовальщицы, что стояли перед ним, тяжелыми шагами двинулись вперед. Теперь они поняли, что с ним нужно обращаться поуважительнее. Вихтих, стоя над Бедектом, поправил волосы и отвесил изящный поклон наступающей толпе.

– Штелен! – проревел он. – Убей настоящую!

* * *

«Убить настоящую?» Ну и как она должна это сделать? Выглядят они все одинаково. Штелен думала над этим, продолжая яростно сражаться. «Где же должна находиться настоящая стражница? Ну, надо полагать, где-то в более безопасном месте. Возможно, позади всей толпы». Штелен сменила стратегию и прекратила убивать. Вместо этого она стала нырять и уклоняться от ударов, пробираясь к дальнему ряду толпящихся стражниц. Двигаясь вперед, она наблюдала за лицами противников. При одинаковой внешности выражения лиц у них были разные. Когда Штелен пинала одну в пах, остальные не кривились от боли. «Это может быть мне на руку», – подумала она.

Штелен слышала, как где-то позади нее Вихтих крикнул: «Ну что, жива еще?» Без толку звать этого идиота сюда и просить о помощи. Сейчас, наверное, этот тупой засранец в дальнем конце зала рассказывает фехтовальщицам о том, как ему предстоит стать величайшим в мире свиноложцем. Но как раз в тот момент, когда она это вообразила, ее осенила идея. Стоит попробовать.

– Еще жива! – Она посмотрела на лица стражниц, стараясь охватить взглядом их как можно больше. Она изобразила на лице самую ликующую улыбку, на которую была способна, и закричала: – Я знаю, где настоящая!

И увидела, как одна из женщин заморгала от неожиданности и отступила в дальние ряды толпы.

«Попалась!»

Штелен не отводила взгляда от отступающей стражницы и пробиралась к ней, ныряя мимо противниц, проскакивая все дальше сквозь толпу. Второй раз фехтовальщица не попадется на ту же уловку, и, если Штелен ее потеряет, ей конец. Рой охранниц охватила паника, когда они поняли, что делает противница, и все их боевые умения отступили перед их безумным порывом остановить Штелен. Она превратилась в размытое смертоносное пятно. Ее окружили со всех сторон, и ей оставалось только наносить раны врагам, прорубая себе путь… и, пусть от страха они стали совершенно неловкими, ее все же задевали лезвия их мечей.

* * *

Еще мгновение назад зал был полон фехтовальщиц, грозно надвигавшихся на Вихтиха и Бедекта, и вдруг остались только трупы.

Бедект, подняв взгляд от пола, увидел, как Вихтих в недоумении заморгал, рассматривая полный мертвяков зал, а потом недовольно нахмурился. На полу лежали десятки тел; гораздо больше, чем перебили Бедект и Вихтих.

Вихтих посмотрел вниз на Бедекта.

– Бóльшую часть из них убил я.

– Лгун, – пробурчал Бедект сквозь стиснутые зубы. Боги, как же все болит. Он чувствовал, что внутри у него все порвано.

Вихтих философично пожал плечами и снова взглянул на поле боя.

– Не вижу Штелен.

– Иди и найди ее.

– Ты обратил внимание, что на ногах остался стоять только я? – Вихтих убрал мечи в ножны и сложил руки на груди. – На мне ни царапинки. И даже ни синяка. А ты ужасно выглядишь. Тебя сейчас и ребенок может прикончить.

«И что, вот оно и наступило?» Тот самый момент, который, как Бедект знал, когда-то придет? Он попытался оттолкнуться от пола и сесть, но обрубок ладони поскользнулся на залитых кровью камнях, и Бедект снова упал, застонав от боли. Над ним стоял Вихтих. Этот урод даже не запыхался.

– Ну вот, – сказал Бедект, – теперь мы и узнаем, каков ты на самом деле.

– Я тоже так думаю. – Вихтих поднял бровь. – Тебе хочется мне служить в Послесмертии? – Он обвел взглядом наваленные тела. – Пойду поищу для тебя твой топор.

– Это чтобы я мог умереть с оружием в руках?

Вихтих насмешливо фыркнул.

– Чтобы ты пользовался им вместо костыля, капризный старый козел. На всякий случай, если ты не заметил, а ты, похоже, очень сосредоточенно заливал пол своей кровью, – я только что спас тебе жизнь. Поблагодарить меня можешь позже. – Он нашел топор Бедекта, глубоко вонзившийся в труп, вернулся и протянул его владельцу. – Ты мой друг. Я твой друг. – Он грустно улыбнулся. – Когда-нибудь ты поймешь.

Бедект молча смотрел на протянутый ему топор, понимая, что за ним внимательно наблюдает Вихтих.

– Я оскорбил твои чувства, не так ли? – проворчал Бедект. – Я на это не поддамся.

Вихтих поцокал языком, наигранно изображая отвращение.

– Попробуем отыскать Штелен.

Они нашли Штелен сидящей спиной к двери, единственной двери в дальнем конце зала. Молодая женщина с карими глазами будто прилегла вздремнуть, положив голову на колени к Штелен. Штелен гладила фехтовальщицу по коротко стриженным волосам. Когда Вихтих подошел к ней вместе с Бедектом, прислонившимся к нему всей тяжестью, она посмотрела на них, и лицо ее было осунувшимся и измученным.

– Даже не пытайся, – зарычала она. – Ты знаешь, что я убила их больше, чем ты.

Вихтих радостно рассмеялся, как если бы это не имело значения.

– Может быть. Но я спас Бедекту жизнь, пока ты там обнимались с трупом. – Он снова посмотрел на фехтовальщицу. На ее теле не было видно ни одной раны. – Она мертва или как?

– Я всадила ей нож в спину, когда она пыталась бежать. Я спасла вас обоих, убив настоящую, а не ее копии, – подчеркнула она.

– Если бы я не сказал тебе, что убить нужно ее, ты бы этого и не сделала, – заявил Вихтих, совершенно упуская из вида тот факт, что самому ему об этом сказал Бедект.

– Он в порядке? – спросила она, кивнув в сторону Бедекта, на полу возле которого с пугающей скоростью расползалось блестящее кровавое пятно.

– Все нормально, – промямлил Бедект, заметив при этом, что из открытого рта у него, мимо дрожащих колен, течет длинная струйка слюны, окрашенной кровью. Если Вихтих отпустит его, он рухнет на пол.

– Он в порядке, – подтвердил Вихтих. – Он просто вне себя от ярости, что я ему жизнь спас. А еще он, кажется, чуточку простудился.

Бедект слабо кашлянул, встретился со Штелен взглядом подбитых глаз, а потом сплюнул кровью на ногу Вихтиху. В его плевке пестрели белые пятнышки – осколки выбитых зубов.

Штелен указала на Бедекта:

– Он истекает кровью.

– С учетом того, что выходить отсюда нам, возможно, придется с боем, – растягивая слова проговорил Вихтих, – я надеюсь, что ты там сидишь из художественных соображений, а не потому, что не в состоянии встать. Мне сложновато будет сражаться и при этом тащить на себе вас обоих. – Слова его прозвучали так, как будто «сложновато» – преувеличение и на самом деле он справится запросто.

* * *

Штелен ненавидела Вихтиха еще сильнее, чем прежде. Похоже, этот забрызганный кровью болван вышел из схватки невредимым. У него даже не взъерошились волосы. Он выглядел безупречно, точь-в-точь таким, каким должен быть отважный герой. Она ненавидела его, и хотела его, и ненавидела себя за эту похоть. Она его либо трахнет, либо прикончит. «Возможно, трахнет, а потом прикончит». Вихтих воткнул бы в нее свое орудие, а она в него – свое. Ее появившаяся было улыбка растаяла, когда Вихтих с отвращением отвел глаза. Есть раны, которые никогда не затянутся.

Штелен отпихнула от себя мертвую женщину и встала, изо всех сил стараясь не казаться обиженной.

– Надо убираться отсюда. – Она, возможно, говорила самой себе, что к такому обхождению успела привыкнуть. Она могла бы сказать себе, что уже давно не переживает оттого, что мужчины шарахаются от ее улыбки.

– Нет, – еле выговорил Бедект. – Мальчик. Мы возьмем его с собой. – Один глаз у него совсем не открывался, а вторым он со звериным отчаянием глянул на Штелен. – Мы так долго сюда добирались. Я продержусь, пока мы отсюда не выйдем. – Он нетвердо стоял на ногах. – Мне просто нужно остановить кровь.

Штелен и Вихтих обменялись взглядами, полными сомнения, но ни один из них не желал убираться, не взяв добычи. Пусть эта добыча – какой-то мальчишка, которого готовят стать богом.

– Штелен, ты могла бы открыть дверь? – спросил Бедект.

Она глянула на створку через плечо.

– Она не заперта.

– Как ты можешь… – Вихтих замолчал, заметив, какой брезгливый взгляд бросила на него Штелен. – Да и ладно.

* * *

Вихтих прислонил Бедекта к стене, и старый болван тут же осел на пол. «Что же, и так неплохо. По крайней мере, теперь он не мешается на пути».

Оставив Бедекта, Вихтих встал наготове с мечом в руке, и Штелен открыла дверь. В центре отлично обставленной комнаты стоял худенький светловолосый ребенок с ярко-голубыми глазами. Это была комната, о которой мечтает любой мальчик. Игрушки лежали в коробках и повсюду на полу, оставшись там, куда их занесло в игре, движимой бурной и неутомимой фантазией. Самым великолепным среди игрушек был макет города, стоявший на огромном дубовом столе, с крестьянами, животными, и городскими стражниками.

Но Вихтих смотрел только на будущего бога. Мальчик вовсе не был похож на Флуха, сына Вихтиха, но все равно, глядя на него, Вихтих вспомнил, как в последний раз видел собственного ребенка. Он даже не попрощался с ним. Он не собирался бросать сына, он просто ушел от своей злопамятной стервы-жены. Его вдруг осенило, что самым счастливым моментом в его жизни был тот, когда он держал на руках новорожденного сына и смотрел на спящую жену, измотанную долгими и трудными родами. Он часто думал, не вернуться ли в Траурихь и не отыскать ли ее там. У него не было никаких сомнений, что он мог бы ее уговорить принять его вновь; ему всегда удавалось заставить ее согласиться с его точкой зрения. Он вспомнил запах ее густых темных волос и изгибы ее бедер…

– Я слышал, что в коридоре дерутся, – сказал мальчик.

Этот вопрос, который спокойно задал ему ребенок, вернул Вихтиха в настоящее. На него смотрели умные голубые глаза. Доверчивые глаза. Если бы вы воспитывали для себя будущего бога, стали бы вы его учить предательству и обману? Нет же, – думал Вихтих. Он постарался припомнить имя.

– Нас прислал Кёниг. Тебе грозит серьезная опасность. Ты должен пойти с нами.

Мальчик смотрел на него с ничего не выражающим лицом, и на мгновение Вихтих, что с ним так редко бывало, засомневался: может, этот парень смотрит сквозь него? Не будучи уверенным в том, что в такой момент лучше сделать, он принял самую внушительную из своих героических поз.

– Я читал о тебе, – сказал мальчик.

– Правда? – удивился Вихтих.

– Да. Ты герой.

«Герой?» Вихтих поклонился и безупречно исполнил мечом салют фехтовальщика.

– Вихтих Люгнер. Величайший в мире фехтовальщик. К вашим услугам.

– А я – Морген, – ответил мальчик.

– Черт побери, – тихо пробормотала Штелен, обращаясь к Бедекту. – Мне кажется, Вихтих сейчас лопнет от собственной значимости.

Вихтих не обратил внимания на ее слова. Кроме ребенка, ничто не имело значения. Вернуть этого будущего бога за выкуп – такой план мог придумать только человек, лишенный воображения. Теперь Вихтих уже понял истинную ценность этого ребенка. Мальчик был идеальным средством для достижения высшей цели. Он встал в стороне, чтобы ребенок увидел зал, усеянный трупами. Не нужно ничего объяснять, пусть Морген сделает собственные выводы.

Вихтих внимательно наблюдал за мальчиком, на лице которого впервые за все это время отразились эмоции. Глаза Моргена испуганно округлились при виде кровавой картины. Он перевел взгляд от Вихтиха к Штелен и Бедекту, оценивающе рассмотрел их брутальную наружность. Потом обвел глазами пол, многочисленные одинаковые трупы.

– Филе Зиндайн. Она была моей телохранительницей с тех пор, как… – Морген замолчал. – Всегда, – прошептал он. – Никогда не видел, чтобы ее становилось так много. Обычно ее только двое. Они часто ссорятся. – Он посмотрел на Вихтиха и добавил: – Думаю, они друг друга недолюбливают, – будто открыл секрет.

– Она собиралась убить тебя, – быстро проговорил Вихтих. – Мы должны были остановить ее.

– Нет у нас на все это времени, – проворчала Штелен из зала. – Выруби этого мальчишку, и уходим. Бедект истекает кровью.

Мальчик посмотрел на Штелен.

– Думаю, вы не сделаете мне больно.

Вихтих потрясенно наблюдал за этой сценой; Штелен смущенно отвела глаза. Она открыла было рот, но тут же его резко захлопнула. «Не извиниться ли она собирается?»

– Прости нас, – сказала она, и по ее лицу было видно, что она поражена не меньше, чем Вихтих.

«Не может быть!»

Вихтих коротко хохотнул и изобразил на лице самую очаровательную из своих улыбок.

– Пойдем. Нам нужно отвести тебя в безопасное место.

– Хорошо. Но сначала мне надо помыть руки.

Пока мальчик старательно отмывал и без того чистые руки, они постарались остановить кровотечение из самой серьезной раны, полученной Бедектом.

– Тут нужен сильный целитель, – прошептала Штелен.

Вихтих согласился, но ничего не сказал. Искать целителей им было некогда; следовало поскорее выбраться из Зельбстхаса.

Когда Морген вернулся, он посмотрел на них с любопытством и отвращением, опасливо держась на изрядном расстоянии. Когда кровь обрызгала пол у его ног, он ловкими шажками отскочил подальше.

«Похоже, ребенок никогда раньше не видел крови», – подумал Вихтих.

Через несколько минут они направились к выходу из древнего замка тем же путем, которым вошли. Впереди шагал Вихтих, с видом защитника положивший руку на плечо мальчику; за ними следовала Штелен, к которой всей тяжестью прислонился бледный и едва не теряющий сознание Бедект.

Вихтих заметил, что его рука оставила на тонком плече мальчика большой кровавый отпечаток. Немного грязной действительности только поможет сделать ребенка еще более зависимым от него. Никогда прежде Вихтиху не случалось быть героем, и он только и ждал момента, когда сможет сыграть эту роль – совершить героические дела, а не просто выглядеть как герой. То, что он делал, давалось ему легко и естественно. Нет сомнений, что именно героем назначила ему быть судьба.

Он осмотрелся. Хотя их драка с охраной Моргена была довольно шумной, башня стояла на таком расстоянии от остальной части храма, что оттуда никто ничего не услышал. Они шли по пустым залам, не встречая никого на своем пути.

* * *

Штелен с трудом удерживала Бедекта на ногах. С каждым шагом он двигался все медленнее.

«Мне нужно оставить его здесь». Внутри у нее все так и сжалось от этой мысли.

– Как медленно ты тащишься, бестолковый мешок песьего дерьма, – прошептала она хрящику, оставшемуся от левого уха Бедекта. Она не знала, слышит ли он ее. – Не заставляй меня бросить тебя здесь. Не надо со мной так.

– Тупая…

– Что?

– Сучка, – договорил Бедект.

Что ж, уже лучше, чем ничего. Если у этого засранца хватает сил обзываться, значит, он еще не умер. Ноздри ее затрепетали: она принюхивалась к чему-то. От Бедекта смердело кровью, и пóтом, и запахом немытого стариковского тела. В воздухе было что-то еще. Что-то неопределенное, но при этом ей знакомое.

– Мне кажется, что здесь что-то не так, – прошептала она ему прямо в обрубок уха, так близко, что почувствовала вкус его подсыхающей крови.

– Попробуй оценить обстановку, когда тебя десятки раз проткнули клинками, – прошипел Бедект сквозь зубы. – Гарантирую, все покажется гораздо хуже.

Она не обратила внимания на его слова.

– Я знаю, что чувствуешь, когда воруешь. Я знаю, какой у кражи запах. Знаю, что при этом слышишь. Какая она на вкус. А здесь что-то не так. Нам был расчищен путь.

– Ну и хорошо.

«Этот идиот не понимает».

Каждый нерв вкрик предупреждал Штелен – «Опасность», – но заметить что-то неладное ей не удавалось. Кто-то помогал им расчистить путь для побега, но она не видела причин считать, что этот таинственный незнакомец был на их стороне. Все на свете делается из эгоизма. Жизнь, полная вероломства и недоверия, дала Штелен понять одно: если кто-то помог тебе, это было потому, что они тем самым помогли самим себе. В тот момент, когда общий интерес сходит на нет, правда становится очевидной, а ты чувствуешь, как они всаживают тебе нож в спину.

Штелен прибавила темп, чтобы нагнать Вихтиха и мальчика, и Бедект – к ее огромному удивлению – умудрился от нее не отстать.

Она искоса посмотрела ему в лицо и увидела, что его переломанные зубы сжаты, как бывает в моменты решимости.

– Да в тебе еще есть толика жизни, – сказала она.

– Нет, просто во мне намного больше смерти. – Он посмотрел на нее тем глазом, который еще не совсем заплыл, и в его взгляде она уловила проблески черного юмора. – Я не могу позволить Вихтиху забрать мою долю.

– Ничто не мотивирует так, как жадность. Как бы то ни было, если ты умрешь, я убью этого засранца и заберу себе все. – Конечно, она понятия не имела, каким образом нужно действовать, чтобы получить за мальчика выкуп. Если старик умрет, то она прикончит Вихтиха и мальчика и умоет руки – отделается от этой неразберихи, в которой одни только боги могут разобраться. Любой план, подразумевающий нечто более сложное, чем войти, взять добро и смыться, обречен на провал.

Глава 18

«Что же я наделал?»

Ауфшлаг смотрел на Моргена и троих ложных жрецов. Они никогда об этом не узнают, но им никто не преградил путь оттого, что это он, Ауфшлаг, отослал жрецов и стражников с разными поручениями, под надуманными предлогами. А почему он так поступил… он до сих пор не мог понять этого сам. Много ужасных дел совершил он за то время, что служил у Кёнига главным ученым, и, хотя ему часто приходила в голову мысль оказать теократу неповиновение, он ни разу не осмелился так поступить. Нет, не совсем.

«Неправда. Я спас Вегверфен». Это чего-то да стоит. И даже то, что он дал ей скрыться в Готлосе, было неповиновением, исполненным трусости. И каждый день он подумывал о том, не подослать ли ему кого-нибудь ее убить, – так он боялся, что Кёниг все узнает.

А в этот раз все сложилось иначе. Это был не просто какой-нибудь мелкий обман. Он не просто проигнорировал ненужный приказ или принес Моргену почитать книгу, которую Кёниг не одобрил бы. Теперь он вправду действует.

«Давай же. Назови это словами. Признайся себе в том, что именно ты делаешь. Скажи честно».

– Предательство.

Какое ужасное слово.

Ауфшлаг вспомнил, как когда-то много лет назад, порядком выпив, они с Кёнигом вели пылкую беседу и Ауфшлаг рассказал, как для него важно, чтобы его не предали друзья. Он вспомнил, какими глазами тогда смотрел Кёниг, какое было выражение на его лице, – тогда Ауфшлагу казалось, что Кёниг его понимает. О боги, с тех пор Кёниг применяет тот же прием каждый день.

Предательство. Сейчас, оказавшись не под влиянием могущества Кёнига, Ауфшлаг был готов совершить именно это.

Он смотрел на пол зала и считал плитки между своим укрытием и похитителями, чтобы не подойти слишком близко.

Только ученому пришло бы в голову изучить и измерить то, как безумие определяет реальность; а Ауфшлаг был ученым до мозга костей. Всю свою жизнь, каждый момент своего существования он посвящал рассмотрению показателей, определяющих собой гайстескранкен. Всем известно, что воздействие безумца слабеет на расстоянии и приглушается поблизости от людей здравомыслящих, но никому не приходило в голову все это точно измерить. Ауфшлаг знал, что, несмотря на огромную силу, Кёниг мог оказать на него воздействие с помощью своих заблуждений гефаргайста только тогда, когда находился рядом. Сейчас, в коридоре, наблюдая, как Моргена забирают похитители, Хоэ свободно мог обдумывать свои дальнейшие поступки, не ограничивая себя одной лишь бездумной верностью.

Например, он может сохранить Моргену жизнь… И в придачу, возможно, спасти собственную душу. Он посмотрел на свои руки с толстыми пальцами; кожа на них сморщилась и напоминала шкуру иссохшей на солнце ящерицы. Сейчас они были чистые, но много, много раз бывали забрызганы кровью. Сколько я всего натворил. Конечно, говорил он себе, все делалось по приказу Кёнига и для пущего блага Геборене и даже всего человечества, да только ложь все это. Некоторые из его экспериментов были весьма пугающими – и Ауфшлаг исполнял их с огромным рвением. Зарыться в более глубокие истины, докопаться до фундамента реального мира, понять законы и пределы той реальности, которую определяет заблуждение, – вот цели, достойные великого ума. «Если у меня и есть одно заблуждение, – глумливо хохотнул он над самим собой, – так это то, что у меня есть великий ум».

Именно он обнаружил, что обыкновенных людей, находящихся в здравом уме, можно превратить в гайстескранкен. Верное сочетание физических и психологических пыток иногда давало невероятные результаты. Иногда было достаточно заставить мать смотреть на то, как пытают, а затем жестоко убивают ее детей, чтобы она стала опасным гайстес-кранкен. Ауфшлаг даже обнаружил – рискуя при этом собственной безопасностью, – что более отвратительными и затяжными были пытки, тем более сильный получался гайстескранкен. Однажды во время эксперимента он потерял десятки сотрудников. Одна женщина, которая несколько месяцев была свидетелем того, как пытают ее мужа и детей, разбила свои оковы, разорвала ученых на кусочки и сожгла значительную часть Научного корпуса.

«И после этого ты все еще пытаешься дать оправдание своим действиям, как будто оно каким-то образом отдалит тебя от той боли, которую ты причинил людям. Называя это наукой, ты все равно остаешься тем же, во что ты превратился».

Кёниг, которого волновали только результаты, не задавал никаких вопросов. Но у Ауфшлага вопросов возникало множество. Только ни разу не спросил он самого себя, должен ли он вообще проводить эти эксперименты. Нет, в то время его интересовало только, почему она так долго продержалась. Почему она стала такой сильной, когда наконец сорвалась? Почему при одном и том же воздействии одни люди превращались в лопочущих бестолочей, а другие находили в себе силу обращаться в зверей или по собственной воле создавали целые армии альбтраум? А самыми интересными, конечно, были такие вопросы:

Где находятся пределы?

Насколько могущественным способен стать гайстескранкен?

Он делал это ради Кёнига. Он делал это для Геборене, для человечества.

Да, правильно.

«Скольких ты пытал для того, чтобы хоть капельку удовлетворить свое мрачное любопытство?»

Теократ – мелочный, недальновидный дурак – считал, что исследования Ауфшлага направлены на исполнение целей Кёнига. И хотя это именно так часто и бывало в присутствии верховного жреца, подавлявшего всех и вся своим могуществом, у Хоэ имелись и собственные планы.

Вера определяла реальность, и безумие – которое Ауфшлаг определял как любую чрезмерно сильную веру – проявлялось как сила. Но это, как было известно Хоэ, не единственная форма силы. Знания тоже несли с собой могущество. Хотя ученый не умеет менять реальность силой своих убеждений, он способен ей манипулировать благодаря тому, что понимает ее основы. Например, сейчас, когда он наблюдает, как Моргена уводят из цитадели. Ауфшлаг горько улыбнулся. Он был рад, что мальчик уходит из-под влияния Кёнига, и с ужасом думал, что будет делать теократ, когда узнает, какую роль сыграл в этом исчезновении Ауфшлаг.

Да и хватка теократа была не так сильна, как представлялось самому лидеру Геборене, – и предательство Ауфшлага стало лишь небольшим проявлением этого. Кёниг стремился использовать Моргена для собственных эгоистичных целей, – так делают все гефаргайсты. Этот глупец верил, что Морген может спасти его от его заблуждений, отсрочить тот ужасный конец, который ждет всех гайстескранкен. Но, несмотря на всю свою веру в это, Кёниг никогда не задавался вопросом, как именно это будет происходить. Когда Ауфшлаг увидел те способности, которые ему продемонстрировал мальчик, у него возникли сомнения насчет того, что теократ действительно сможет контролировать мальчика, когда тот Вознесется. Но сомнений Ауфшлагу было мало; ему требовалось этого добиться наверняка. Если Морген Вознесется под влиянием теряющего контроль над собой гефаргайста, то никто не знает, во что он превратится. Но если Морген Вознесется там, где над ним не властна манипулятивная хватка Кёнига, он станет богом, которого заслуживают Геборене и народ Зельбстхаса. Богом добрым и справедливым. Богом, который будет защищать свой народ, а не манипулировать им, как игрушкой.

Богом, который так отчаянно был нужен Ауфшлагу.

Много ночей он пролежал, дрожа в поту: его преследовали воспоминания обо всем том, что он сделал во имя науки. Никому не стоило наблюдать те ужасные деяния, которые видел он. Никому не следовало вершить тех деяний, которые были на его счету. Но прошлое невозможно изменить: теперь это зло останется с ним навсегда, запятнав его душу настолько, что все это будет преследовать его и в Послесмертии. Но в Послесмертии также было искупление, возможность того, что будущее окажется не таким мрачным, как оно складывается. Возможно, один по-настоящему самоотверженный поступок сотрет, как с грифельной доски, все дурные дела, и можно будет начать все заново. Ауфшлаг молился, чтобы так и произошло. В прошлом он молился каким-то непонятным богам, а теперь его молитвы обращались к Моргену. Если из всего того страдания и горя, которые Хоэ принес другим, был получен хоть один чистый результат, то, возможно, он сумел бы рассчитывать на искупление.

«Морген принесет в этот испорченный и страшный мир новую чистоту».

– Кёниг – это не Геборене Дамонен, – прошептал Ауфшлаг. «Он только себе это воображает». – Я должен поступить правильно.

В присутствии Кёнига у главного ученого не хватало сил высказывать несогласие, но, когда теократ оказывался достаточно далеко, Ауфшлаг снова обретал способность ясно мыслить. И теперь он думал о тех временах, когда у Геборене будет бог, которому они смогут поклоняться, вместо человека, опустошаемого его собственным безумием.

– Позаботьтесь о мальчике, – шепнул он вслед переодетым в жрецов людям, глядя, как они крадучись идут по опустевшему храму. Куда бы Моргена ни вели, все лучше, чем здесь.

Пока воры крадучись шли прочь, уводя с собой того, кого наверняка считали своей великолепной добычей, Ауфшлаг видел, что перед ним открылся путь к искуплению. Его план окончательно сложился, и он был столь же простым, как и опасным.

Вскоре он пойдет в покои Швахера Зухера, единственного зеркальщика Геборене, который в то время проживал в городе Зельбстхасе, и убьет этого молодого жреца. Да, это будет убийство – он не станет давать своим действиям вводящих в заблуждение иносказательных названий. Надо быть честным, чтобы иметь хоть какой-то шанс на искупление. Это злое деяние, но, если Швахер будет мертв, Кёнигу гораздо труднее окажется разыскать Моргена и его похитителей. Ауфшлаг надеялся, что так он выиграет время, чтобы самому найти этих людей и либо выкупить, либо отнять у них ребенка, – а потом поселить Моргена вне досягаемости для смертоносной руки Кёнига.

Встревоженный разум Ауфшлага очистился, и теперь можно было сосредоточить мысли на нужном вопросе. Нужно все время четко представлять себе план, иначе любое взаимодействие с Кёнигом может сбить с пути.

– Убей Швахера, – прошептал он.

Ауфшлаг снова посмотрел на свои чистые руки. Под тонкой морщинистой кожей змеились вены. В опытах он приносил другим много боли и страданий, но сам никогда не убивал другого человека. «Изменит ли меня убийство? Разве может быть, чтобы оно меня не изменило?»

Ауфшлаг смотрел, как трое похитителей подходят к воротам, – он не смог придумать способа отвлечь стражу с поста, не вызвав при этом подозрений, – и с ними шел Морген, которому положил на плечо руку мужчина, переодетый аколуфом.

Ауфшлаг молился о том, чтобы с Моргеном не случилось ничего дурного.

Он с грустью увидел, как самый низкорослый из ложных жрецов, одетый в архиерейские мантии, убил аколуфов, стоявших на страже у главных ворот. В этом не было необходимости. Но дело сделано, и теперь мальчик находился вне досягаемости Кёнига. По крайней мере сейчас.

Глава 19

Сила веры есть страх перед неизвестным. Сила любви есть страх умереть одиноким. Отрывок из «Силы страха», написанной Хальбером Тодом

Гехирн Шлехтес уставилась взглядом в пустую миску. Тушеные органы, которыми потчевал ее Эрбрехен и которые считались источником здравомыслия, почти не утоляли того голода, что грыз ее изнутри. «Что-то здесь не так». Она чувствовала себя немощной, исхудавшей и сухой как трут. Ей нужно было жечь. Может ли рагу из душ действительно отсрочить безумие и неизбежный срыв, которые случаются с теми, кто предался своим иллюзиям? Как червячки, подрастали внутри у Гехирн сомнения, и она задавалась вопросом, не эти ли жуткие блюда порождают в ней сомнения. Если вера давала могущество, то сомнение, конечно же, было ее противоположностью. Что такое сомнение, если не противостояние вере?

Находясь с Эрбрехеном рядом, она считала его красивым, думала о нем как о друге и о возлюбленном – что с того, что он к ней никогда не прикасался, – и видела в нем средоточие всего самого важного. Когда она отходила подальше, ей на ум шли такие слова, как, например, «Поработитель». Она стояла там, наблюдая за Эрбрехеном, и видела этого человека мерзким слизняком. Пиявкой. И все же уйти она не могла. Всегда возвращалась она к Эрбрехену и радовалась тому, какое внимание оказывал ей этот человек, ликовала оттого, что он ее друг.

«Ты жалкая и слабая, – много раз повторяла она самой себе. – Грош тебе цена. – И все же она не могла взять и уйти. – Если я потеряю Эрбрехена, у меня действительно ничего не останется, и сама я буду никем и ничем». Было ли это любовью?

Табор Эрбрехена подходил все ближе к Зельбстхасу. Караван тащился, как улитка, поскольку Эрбрехен не мог отказать себе в комфорте. В каждом селении и в каждом городке они останавливались, чтобы пополнить припасы и заполучить новых людей, которые пойдут вместе с ними. Большинство городов переходили на их сторону без помощи Гехирн.

День за днем подползали ближе грозовые тучи, а рассудок Регена становился все слабее, истощенный неуемной нагрузкой. Тощий шаман шел, шатаясь, бледный от кровопотери. Кожа его превратилась в анемичный пергамент, натянутый на искривленные кости и подергивавшиеся сухожилия. Гехирн наблюдала за распадом личности этого человека одновременно с отстраненным любопытством и с гложущим ужасом.

В последний день приходилось уже кричать, чтобы можно было расслышать друг друга из-за беспрестанных раскатов грома. Небо ярко освещалось пронзительными вспышками молнии, и от Гехирн пахло паленым мясом. Когда рассудок Регена окончательно угаснет, вернется солнце.

«Почему Эрбрехен не делится с шаманом своим рагу из душ?»

Если Реген умрет, Гехирн окажется в опасности. Неужели Эрбрехена это не волнует? Не преследует ли он тем какие-то темные цели? Гехирн подумала, не стоит ли ей поделиться с шаманом собственной порцией, но засомневалась и не стала. Что будет, если она скормит рагу Регену, а лучше шаману не станет? А вдруг души и органы психически здоровых не помогают восстановить подорванное душевное равновесие тем, кто отдался собственной нестабильности? Что тогда станет с Гехирн? И, что еще важнее, как это может отразиться на осуществлении планов Эрбрехена? Хассебранд отгоняла от себя такие мысли и поглубже прятала свои сомнения. Лучше она продолжит верить, что рагу помогает, чем получит подтверждение того, что это не так.

Сегодня она ехала в паланкине возле своего возлюбленого и говорила себе, снова и снова: «Эрбрехен никогда не предаст меня». В отличие от Кёнига, Эрбрехен был ей настоящим другом. Она смотрела, как шаркающей походкой тащится Реген. Шаман был для Эрбрехена инструментом, с помощью которого он защищал ее, Гехирн.

– Он не использует меня, – шептала себе Гехирн. – … Он меня… Я ему нравлюсь. – Она хотела произнести слово «любит», но ее собственные губы воспротивились этому.

– Что-что? – спросил Эрбрехен. – Я не расслышал, что ты сказала.

– Да так, ничего.

Он пристально посмотрел на нее; его зеленые глаза казались сонными, почти закрытыми, до тех пор пока она не добавила:

– Я просто разговаривала сама с собой.

Эрбрехен отвел взгляд, обвел глазами табор своих почитателей.

– Я это делаю постоянно. Не так много людей, с которыми стоит говорить. – Он взглянул на нее. – Совсем другое дело – с тобой.

Эта фраза была совершенно явной уловкой, но все же ее сомнения сразу же показались Гехирн глупостью.

– С тобой мне тоже нравится разговаривать.

На это Эрбрехен ответил смущенной улыбкой.

– Можно тебе задать один вопрос?

– Конечно.

– Некоторые рождаются с надломом, и иллюзии переполняют их с первого дня жизни, тогда как у других все начинается с какого-то триггера или эмоциональной травмы. – Он облизал губы медленным, чувственным поворотом ярко-розового языка. – Я еще слышал, что иногда у людей начинаются бредовые иллюзии после удара по голове.

Она знала, к чему все это приведет, видела разгоревшийся голод в глазах Эрбрехена. Она сжала челюсти, и громко щелкнули костяшки пальцев: Гехирн сжала кулаки.

– Я почти то же самое слышала от Ауфшлага, – сказала она, изо всех сил стараясь сделать вид, что эта тема ее не особенно волнует. «Не надо, пожалуйста».

Эрбрехен кивнул, как будто отлично знал, кто такой Ауфшлаг, и спросил:

– Ты с рождения была хассебранд?

– Нет. – «Прошу тебя, не спрашивай. Ну пожалуйста, не спрашивай об этом».

– Что с тобой случилось – это была физическая травма? – спросил он, подаваясь вперед, как будто пытался вдохнуть запах ее отчаяния.

«Он знает, каков будет ответ, и все равно спрашивает. Так может вести себя только эгоцентричный ублюдок-гефаргайст. Он и есть гефаргайст, – напомнила она себе. – Ему плевать на то, какую боль он мне этим причиняет. Ему все равно…»

– Я спрашиваю, – добавил он, – потому что ты мне не безразлична.

«Он любит меня!» Желчью начали вскипать и подниматься в ней воспоминания.

– Папа… Мой отец очень меня любил. Так сильно, что мама меня за это ненавидела. Она очень ревновала. – «Или ей было противно».

Она ему рассказала все. Она рассказала ему, как отец трогал ее, а потом держал руки над огнем, чтобы пламя очистило его от грехов, а потом то же самое делал и с ее маленькими ручками. Она вспомнила, как вопила, пока не надорвала глотку. Рассказала ему, как мать от нее отстранилась, а потом стала делать вид, что Гехирн вообще не существует. Она рассказала ему про тот день, когда она стала девушкой, и как она впервые зажгла огонь одной только силой мысли.

– Ты с твоим отцом? – Лицо Эрбрехена сморщилось от отвращения. – Ты знала, что поступаешь дурно, – произнес он, и на мгновение ей захотелось сжечь этого жирного слизняка: он вслух сказал о том, за что она себя ненавидела. Одного взгляда его глаз цвета морской волны хватило, чтобы это желание рассыпалось вдребезги.

– С того дня, – продолжала она, – сколько бы отец ни держал мои руки в огне, у меня не оставалось ни волдырей, ни ожогов. Я спросила, означает ли это, что я избавилась от греха. – Она безрадостно, глухо рассмеялась. – Он покачал головой и сунул мои руки поглубже в угли.

Потом, когда она превратилась в юную женщину, ее отец отвернулся от нее – у него вызывало отвращение то, кем и какой она стала.

– Они выгнали меня из дома, когда мне было четырнадцать, – закончила она. Слезы струились по ее лицу, солеными каплями обжигали губы. – Через несколько лет я вернулась, а они спросили, почему я их покинула. Сделали вид, что ничего и не произошло. Потом, когда мама вышла из комнаты, папа меня стал трогать. – Она заскрипела зубами до боли в челюсти, и вот уже воздух вокруг нее заколыхался жаркими волнами. – Я его сожгла.

– Тебе повезло, – сказал Эрбрехен. Когда она посмотрела на него, не в силах ничего произнести от потрясения, он добавил: – По крайней мере, тебя кто-то любил. Пусть и недолго. – Он покачал головой, закусив нижнюю губу. – Через несколько секунд после рождения я оказался в придорожной канаве. – Он протянул жирную руку к бедру Гехирн, но остановился, так и не коснувшись ее. – Много лет я считал ту пару, которая меня нашла, моей семьей, хотя мне и не разрешалось называть их отцом и матерью. Они держали меня только до того момента, когда меня стало возможно выгодно продать. – Эрбрехен наморщил свой маленький носик, который при этом почти скрылся между круглых щек. – Мне еще не исполнилось четырех лет, как меня уже два-жды гнусно предали. Но они меня недооценили. Никто не понимал, насколько я умен. А я учился. Больше меня никто никогда не предаст.

Эрбрехен повел рассказ о своей жизни на улицах, где его воспитывали, передавая друг другу, разные сутенеры и шлюхи и где ему каждый день приходилось бороться за выживание и за еду. Он рассказал ей о тех долгих годах, когда его продавали и обменивали, совсем как товар, как нежную плоть, имевшую свою цену. И всегда он наблюдал, всегда слушал. Всегда учился.

– Нами движет желание, выступающее под маской потребности, – сказал он. – Если понять нужды человека, то сможешь склонить его к чему угодно.

Пока он рассказывал, Гехирн заметила, что вздрагивает от рыданий. Его лишили всех надежд в жизни еще до того, как он успел понять, что такое надежда. Ее собственные страдания показались незначительными рядом с тем, что пережил он. Как ей только пришло в голову, что стоит рассказать ему о своих мелких обидах?

«Боги, сколько же ему пришлось страдать. Как он может сидеть рядом со мной и так невозмутимо рассказывать историю своей жизни?»

– И однажды один мой клиент, состоятельный старик, сказал, что любит меня. Он обещал сделать для меня все что угодно. – Эрбрехен рассмеялся и радостно хлопнул в ладоши. – На следующий день он выполнил мою просьбу: моего сутенера утопили в ведре козлиной мочи. – Он вздохнул, задумчиво улыбнувшись воспоминаниям. Улыбка развеялась. – Но то, что он называл любовью, было просто потребностью. Он меня не любил. Меня никто никогда не любил и не любит. Им все время нужно, нужно, нужно, они всегда требуют. Никогда не любят. – Он снова взглянул на нее, будто проверяя, не перестала ли она его слушать. – И вскоре я понял, что в небольших группах людей я мог переделать, как пожелаю, потребности почти каждого. Но в городе, в окружении тупых масс, мое могущество было ограничено. Когда я в очередной раз уехал из города с моим любовником и его свитой, я сделал так, чтобы мы никогда не вернулись. Они стали моими первыми друзьями и много лет следовали за мной. – Он пожал одним плечом, и его левая грудь задрожала. – Друзья приходят и уходят. Хотел бы я знать, остается ли кто-нибудь из них со мной до сих пор. – Он пробежал взглядом по толпе своих почитателей, но, казалось, при этом почти не смотрел на них.

«Какой же у него грустный голос, как ему одиноко». Гехирн хотела обнять Эрбрехена, хоть немного утешить его, но вспомнила его нежелание к ней прикоснуться. «Он боится любить меня», – поняла она. Возможно, он боится быть отвергнутым?

Гехирн вытерла слезы уже влажным рукавом. Она понимала, что значит быть отверженной. «Он рассказывает мне это, потому что любит меня. Он открывает все и готов решиться на все». Она такой храброй никогда не будет.

«Как могла я усомниться в его любви?» Она свесила голову, устыдившись, что настолько эгоцентрична, что ей нужно от любимого больше, чем он дает ей.

Через несколько часов она вспомнила, о чем размышляла в тот момент, когда ее отвлек Эрбрехен. Не специально ли он сбил ее с мысли?

Сомнения упали в темную, благодатную почву.

Эрбрехен не желал, чтобы его друзья, счет которых уже шел на тысячи, отрывались от него на такое расстояние, где его влияние не ощущалось бы, и поэтому никого не отправлял в разведку. Поэтому, когда все они подошли к Фертайдигунгу, ворота были заперты, а на стенах стояли защитники. Казалось, город и окружающие посевные земли, охваченные вызванными Регеном бурями, почти превращены в руины. Значительная часть земель выгорела под ударами молний, была исколочена градинами размером с кулак, а затем затоплена ливнями. Гехирн обратила внимание на явное отсутствие трупов. Странно. Среди таких страшных разрушений она ожидала увидеть хотя бы несколько мертвых тел.

Эрбрехен послал одного из своих новых друзей – напыщенную даму, которая еще не успела отощать и сохраняла некоторую пышность форм, – потребовать, чтобы Фертайдигунг сдался. Солдаты на стене расстреляли ее из дюжины арбалетов, и она рухнула на размокшую землю.

Эрбрехен покачал головой, поцокал языком и обратил печальные зеленые глаза на Гехирн.

– Не знаю, почему они так себя ведут. Им придется просить прощения.

И тогда женщина неуклюже поднялась на ноги, повернулась и направилась обратно к паланкину Эрбрехена; он только и произнес «Ой!», хмуро глядя на приближающуюся женщину.

– Она же умерла, верно?

– Да, – ответила Гехирн, которая все так же сидела рядом с Эрбрехеном. – Я подозреваю, что в Фертайдигунге живет мощный фобик, который питает глубокий страх перед смертью и мертвецами.

– Вот те на. Сожги ее.

Гехирн почувствовала, как ее рот растянулся в зверином оскале – она отринула ту толику сомнений и подавленности, что лежала у нее на сердце. Женщину и землю в радиусе ста шагов от нее охватило пламя. На влажной земле огонь быстро погас, но женщина продолжала гореть. Превратившись в огненный столб, она все так же переставляла ноги и подходила все ближе. Даже с этого расстояния от нее пахло вкусненьким.

Эрбрехен осторожно откашлялся.

– Она все еще идет к нам, – сказал он с легкой дрожью.

У Гехирн из самой глубины души вырвался всхлип, и ее слабеющая связь с реальностью окончательно разорвалась. Возможно, от страха Эрбрехен на мгновение ослабил контроль, потому что в тот самый момент Гехирн поняла, что она всего лишь игрушка в руках поработителя. В лучшем случае любимая игрушка, но никак не больше. Эрбрехен использует ее, а потом выбросит. Ее ждет такая же судьба, как у Регена. Она была беспомощна.

«Он пожирает мои потребности точно так же, как заглатывает свое рагу. Еще одна душа несется в жирное брюхо, которое никогда не насытится».

Но у нее по-прежнему есть огонь…

Пламя, охватившее ту женщину, мигнуло, стало ярче и превратилось в ослепительный белый маяк. Несколько секунд на сетчатке всех потрясенных наблюдателей оставалась запечатлена та женщина, ставшая уже похожей на скелет. Она превратилась в пыль и пепел, в пятно на ветру.

Гехирн вскрикнула, прижав кулаки к груди, как ребенок, пригнувшийся перед разъяренным взрослым. В голове у нее нарастало давление, напряжение стремилось вырваться наружу. «Сейчас мои глаза закипят», – подумала она.

Рассудок – противоположность могущества. Обрести одно значило отказаться от другого. Преданная, попавшая в ловушку и беспомощная, Гехирн нежно оберегала свои обиды, как девчушка, несущая в руках раненую птицу. Она понимала, что Эрбрехен ее использует, но это знание никак не помогало ей высвободиться из лап поработителя. Она и любила, и ненавидела, испытывала к неприглядному слизняку и отвращение, и благоговение перед ним.

Понимание не дало ей свободы: оно просто позволило ей ясно увидеть истинную глубину той тюрьмы, где она оказалась.

Гехирн завопила от боли в горле, в котором уже пылало.

Каменные стены раскалились докрасна и начали растекаться, как размокшая глина. Городские ворота рассыпались: они послужили лишь растопкой.

Гехирн видела, как в городе встают мертвецы: с трудом поднимаются на ноги, с непониманием и ужасом осматриваются вокруг. Мертвецов объединяла общая цель, и они, тяжело ступая по пылающим руинам, вышли из городских ворот и двинулись в сторону почитателей Эрбрехена. Мертвецы горели, но продолжали наступать.

Эрбрехен завопил: его паланкин стал неуклонно крениться. Своей силой он не позволял броситься в бегство тем, кто был возле него, но им приходилось нести паланкин, массивное тело Эрбрехена и к тому же Гехирн, так что двигаться быстро они не могли.

Поднявшись на ноги, чтобы лучше видеть, Гехирн наблюдала за приближением мертвецов. «Пусть они меня получат. Наверное, смерть – лучше, чем вот такая жизнь».

Эрбрехен завопил на Гехирн:

– Останови же их! Сожги их! Сожги их всех!

Гехирн была рабыней – ей повелевали и Эрбрехен, и огонь. Она услышала приказ первого и подчинилась желанию второго.

Горел город.

Горели поля.

Мертвецы сгорели.

Мир превратился в ревущий вихрь из пепла и дыма.

Огонь распространялся.

Гехирн вскрикивала и смеялись, рыдала и гоготала.

Столбы пепла, которые когда-то были живыми людьми, завертелись в набиравшем силу штормовом ветре.

Сжечь мир.

* * *

Паланкин Эрбрехена накренился и рухнул на землю, придавив нескольких несчастных, которые его несли. Хассебранд почему-то все еще стояла. Эрбрехен кричал, чтобы Гехирн остановилась, пока не охрип, но проклятая женщина отринула от себя все мысли, предавшись чисто сексуальному наслаждению, которое дарил ей огонь.

Эрбрехена охватил ужас, когда он осознал: рагу из душ никак не повлияло на прирученного им хассебранда. Напрасно он делился с ней своей порцией.

Напрягая те мышцы, которые у него уже много лет оставались без дела, он подполз поближе к Гехирн. Оказавшись на достаточно небольшом расстоянии, тучной рукой он ударил воющую женщину сзади под коленками. Гехирн упала камнем, и Эрбрехен, оперевшись на одну дрожащую, как желе, руку, стал лупить ее по лицу, пока хассебранд не потеряла сознание.

Потом, когда оставшиеся в живых почитатели Эрбрехена занялись сбором провизии и стали сгонять в одно место уцелевших после пожара жителей города, он сидел и всматривался в лицо лежавшей без чувств женщины. Она казалась спокойной, ее клыки, обычно заметные, были не видны. Она оказалась полнее и намного старше, чем ему хотелось бы, но все равно он находил в ней что-то очень привлекательное.

«Она опасна».

Это так, но в ней было и нечто большее. Она не только любила его, – ведь любить его должны все, – она хотела любить его. Это делало ее особенной. Он протянул руку к ее лицу, почти коснулся его, но остановился. Может ли она любить его таким, каков он в действительности?

«Нет, она любит твою потребность в любви. И больше ничего». Она любит, потому что, как и у остальных, у нее нет выбора. Никто не знал, как одиноко ему живется в самом центре.

Эрбрехен убрал прочь руку, чтобы вытереть щеку. Что это, не слеза ли? Он фыркнул. «Жалость к себе тебе не идет».

И все же здорово было бы иметь возле себя человека, который тебя по-настоящему любит. «Может, я смог бы любить ее в ответ на ее любовь. Можно попробовать».

Глава 20

Избавление от истины делает нас мудрее, чем обретение заблуждения.

Нихт Людвиг Борне

Ауфшлаг, нервный и сильно вспотевший, добрался до покоев Швахера Зухера. Он пригладил жирную бахрому волос вокруг лысины и изо всех сил старался взять себя в руки. Сердце вовсю колотилось, а на спину давил нож, засунутый за ремень, который Хоэ затянул потуже, чтобы не слишком напоминать походный шатер. Не ослабить ли ему ремень на одну дырочку? А вдруг нож выпадет? Ауфшлаг несколько раз спокойно вдохнул и выдохнул, но сердце не перестало бешено стучать. Сможет ли он совершить то, что собирался? Что еще важнее, решится ли он на это?

– Да, – прошептал он.

Рука Ауфшлага потянулась к дубовой двери, чтобы постучать, но остановилась на полпути от одной мысли, которая пришла в голову Ауфшлагу. «А вдруг зеркальщик Геборене все это предвидел?» Кёниг часто жаловался на то, что возможности молодого зеркальщика ограничены, но ведь Кёниг всеми был недоволен, у каждого находил недостатки. Верховного жреца Геборене все всегда не устраивало. Хотя еще никто не обнаружил многочисленные трупы Филе Зиндайн, мерере, служившей телохранителем Моргена, но вполне могло случиться, что Швахер уже знает все.

«А вдруг Кёниг там поджидает, уже зная о моем предательстве?»

Нет. Если бы Кёниг заранее знал о планах Ауфшлага, он никогда бы не допустил, чтобы Моргена похитили.

Ауфшлаг осторожно постучал и тут же услышал ответ:

– Войдите.

Зайдя, он тут же оказался лицом к лицу со Швахером; тот стоял и глядел на него. У зеркальщика, которого легко можно было бы принять за подростка, не просматривалось никаких следов насилия над собственным телом, которые обычно встречаются у таких, как он. После долгих исследований Ауфшлаг знал, что чем более чудовищны увечья зеркальщика, тем большей силой он обладает.

«Теория, – вдруг подумал Ауфшлаг, – хороша до тех пор, пока не сталкивается с реальной жизнью». Быстрым взглядом он обвел комнату, стараясь отыскать зеркала, которые, как он полагал, обязательно должны там быть. Ни одного зеркала он не увидел. По просторной, без каких-либо украшений комнате нельзя было ничего сказать о том, что за человек этот молодой зеркальщик. Небольшой очаг казался дочиста отмытым, совершенно чистым, как будто им никогда не пользовались. Ауфшлаг уставился на очаг. Неужели этот зеркальщик зимой здесь мерзнет? Или же это проявление какого-то навязчивого психоза? Почему-то чистота камина напомнила ему о Моргене.

– Что угодно? – поинтересовался зеркальщик.

– Ваши зеркала…

– Я держу их в других комнатах, – сказал Швахер, мальчишеское лицо которого имело невинное выражение. – Это единственный способ хоть ненадолго остаться в покое.

Ауфшлаг с понимающим видом кивнул, стараясь скрыть удивление. «Почему я всегда должен казаться знающим человеком, даже с теми, кто очень скоро умрет?»

– Мне нужно, чтобы вы мне кое-что показали. Нескольких человек. Мне нужно увидеть, куда они направляются.

Швахер склонил голову набок и вопросительно поднял бровь.

– А за кем мы шпионим?

Ауфшлаг объяснил, какое время, место и какие лица его интересуют, и молодой зеркальщик привел его в другую комнату, где висело единственное массивное зеркало в позолоченной резной раме. Вместе они посмотрели, как три безжалостных вора долго убивают Филе Зиндайн, снова и снова. Они видели, как похититель, который был меньше ростом, чем остальные, и носил мантию архиерея Геборене – да кто бы такого принял за архиерея, – рванул через толпу Филе и убил единственную настоящую. Они увидели, как похитители забрали Моргена и покинули храм, как направились на запад, в сторону Найдриха.

– Мы должны… – заговорил Швахер.

– Подождите.

Швахер поморщился в растерянности: сцена в зеркале дрогнула и изменилась, и теперь там был виден Ауфшлаг, который, стоя в тени, глядел вслед уходящим похитителям.

– Вы наблюдали, как они уходят, – ошарашенно сказал зеркальщик. – Они забрали Моргена и…

– Убей Швахера, – отчетливо прошептало отражение Ауфшлага. – Подольше отвлекай Кёнига, чтобы похитители, которые увезли мальчика, успели уехать подальше. Внуши ему ложные представления относительно того, куда направились похитители. – Отражение уныло смотрело на собственные руки.

Ауфшлаг поглядел на свои руки и на острый нож, который сжимал в тот момент. Его внимание привлекло движение в зеркале, и он увидел, как пятится отражение зеркальщика с округлившимися от ужаса глазами, а отражение Ауфшлага шагает на него с ножом.

– Простите меня, – сказало отражение Ауфшлага.

Швахер все понял. Глаза у него округлились, и он попятился.

Ауфшлаг пошел на него.

– Простите меня, – произнес он.

Потом, когда Швахер уже лежал, безнадежно истекая кровью, Ауфшлаг обратил внимание на зеркало. Перед своим концом зеркальщик ненадолго заглянул туда и увидел ближайшее будущее. Но это ничего не изменило, и двое мужчин воспроизвели сцену, показанную зеркалом, точь-в-точь, будто марионетки, с которыми как следует отрепетировали пьесу.

Хотя Швахер мертвым лежал у ног Ауфшлага, отражение зеркальщика все еще стояло в зеркале, наблюдая за главным ученым и как будто чего-то ожидая.

– Почему? – обратился к отражению Ауфшлаг. – Почему ты на меня так смотришь? Теперь, когда Швахер мертв, ты постепенно поблекнешь и умрешь? – У него пробудилось научное любопытство, и он внимательно разглядывал зеркало и отражение. «Почему оно все еще остается?» – Ты не собираешься постепенно поблекнуть и исчезнуть, так ведь? – Ауфшлаг почесал жирную бахрому волос. – Ты не поблекнешь и останешься тут до тех пор, пока не обнаружат тело. – Отражение наблюдало за ним. – Ты будешь здесь и сможешь рассказать им, кто это сделал. Ты умеешь говорить?

Отражение Швахера смотрело на него молча. Оно выжидало.

– Ты потом сможешь опознать меня, выдашь, что это я… – он замолчал и сглотнул слюну, – убийца Швахера, – договорил Хоэ.

Отражение стояло неподвижно, не моргая.

– Ах да. Ты же видел будущее и знаешь, что произойдет дальше. Ты ждешь, когда я все пойму сам.

Отражение наблюдало, как Ауфшлаг что-то искал в комнате, пока он наконец не нашел тяжелую кочергу на подставке возле очага. Он вернулся к зеркалу и к ожидавшему в нем отражению; Ауфшлага там, в зеркале, было не видно.

– Что сейчас происходит – я это делаю, я это должен сделать или это нечто, что я мог бы сделать? – спросил Ауфшлаг зеркало.

Без всякого выражения на лице отражение Швахера наблюдало за главным ученым.

«Не удивительно, что оно не отвечает, – подумал Ауфшлаг. – Я же не зеркальщик».

– Я мог бы просто уйти, – сказал он зеркалу.

Отражение Швахера наклонило голову налево и все так же наблюдало за Ауфшлагом. Как бы ни внушал себе тот, что он может что-то выбрать, все равно казалось, что никакого выбора у него нет. Если он решит не разбивать зеркало – просто чтобы доказать, что у него есть такая возможность, – отражение могло бы кому-нибудь рассказать о его поступках. «Я не могу позволить себе такой риск».

Ауфшлаг ощущал тяжесть чугунной кочерги, лежавшей у него на ладони. «Это не убийство. Это затяжная иллюзия, ничего больше».

Ауфшлаг разбил зеркало и выбежал из комнаты. Битое стекло хрустело под его подошвами, будто обвиняя его. Промчавшись по залу несколько ярдов, он перешел на шаг, что позволило ему выглядеть солиднее. Не следует вызывать подозрения своим внешним видом. И тут у него возникла мысль, от которой он остановился и застыл с озадаченным лицом.

– А правда ли, что разбить зеркало – к несчастью? – спросил он вслух, обращаясь в пустой зал. – Все верят, что это так. – Нет. Это звучит как-то неправильно. – Все верят, что это так. – Он прислонился к прохладной каменной стене. Почему он не подумал об этом раньше? – Да и к черту! – Что вообще означает «несчастье»? Скажем, он ушибет палец на ноге, или несчастье – это значит, например, что он разобьется насмерть?

Глава 21

Экономика – вот это воистину бредовое заблуждение!

Кляйн Вольхабенде, экономист-клептик

Бедект приходил в себя, снова терял сознание, и то, как они добрались до «Ляйхтес Хаус», отпечаталось в его сознании весьма смутно. Вихтих дотащил его до конюшни на заднем дворе, усадил спиной к стене таверны, так что Бедект плюхнулся задницей в холодную лужу, и ушел приводить в порядок лошадей. Бедект хотел попросить фехтовальщика принести Лаунишу несколько яблок, но не нашел в себе сил даже рот открыть. Штелен, по виду которой можно было предположить, что она съела что-то кислое, глянула на него, сказала, что пойдет в комнаты за вещами, и ушла.

Бедект кашлял, брызгаясь кровью и соплями. Ребенок – его зовут Морген, напомнил себе Бедект, – сидел в шаге от него с широко раскрытыми глазами, скрестив руки на груди, и, стараясь держаться подальше от растекающейся лужи крови, с заметным интересом наблюдал за ним.

– Темно, – кашлянул Бедект, прищуренными глазами вглядываясь куда-то позади мальчика. Длинная и совершенно прямая улица казалась обез-людевшей.

Мальчик наблюдал за происходящим, не проронив ни слова. Может быть, он не понял, что Бедект пытался задать вопрос. «Сейчас ночь? Все выглядит серым».

Дождь лил не стихая. Буря даже усиливалась. На юге небо вспыхивало ужасающей грозой, с молниями и каким-то странным свечением. Он и какое-то время назад думал о буре, не так ли? Бедект не мог вспомнить.

Переулок, в котором он сидел, превратился в быструю речку глубиной по щиколотку. Бедект снова закашлялся и сплюнул яркую кровь, которую тут же закружило и унесло потоком. Вода собиралась вокруг него, становилась темной от крови, сочившейся из его ран, а потом текла дальше по улице светло-розовым ручейком.

Мальчик по-прежнему пристально смотрел на него.

– Чего тебе? – прорычал Бедект.

– Я прежде никогда не бывал за пределами храма. Тут всегда так?

Бедект закашлялся, и кровь забрызгала ему грудь.

– Как – так?

– Грязно.

– Да.

Морген отодвинулся подальше от розоватой лужи, которая растекалась в его сторону. Он посмотрел Бедекту в глаза.

– Мне кажется, ты умираешь.

– Меня не волнует, что… – Бедект замолчал. «Проклятие». Ведь в действительности его волнует, что думает этот мальчик.

Его же целенаправленно готовили стать богом. К чему могут привести убеждения, которые есть у такого ребенка? Грудь Бедекта сдавило незнакомое чувство. Страх? То, что люди смертны, и сама смерть были просто фактами из повседневной жизни. В прошлом он сталкивался с более серьезными опасностями. Но все-таки… «Этот мальчик может убить меня, просто подумав, что я скоро умру». Что произойдет, если против Бедекта обратится объединенная, управляемая вера такой теократии, как Зельбстхас?

Похоже, он уже сейчас чувствует себя слабее? Не усилилось ли кровотечение?

– Не готов умирать, – прошептал он.

Мальчик непонимающе наклонил голову в сторону.

– Зачем страшиться? Ты проснешься в После-смертии, целый и невредимый.

В правом сапоге Бедект всегда держал несколько монет, чтобы не очнуться по ту сторону совсем без денег, – в остальном же он мало задумывался о Послесмертии. Теперь же неминуемое приближение гибели заставило его изменить точку зрения.

– Твои мертвецы ждут тебя, – произнес Морген так, как будто эти слова должны были звучать утешением.

Бедекту было не сосчитать, сколько раз он слышал разные варианты кредо воина от покрытых шрамами стариков и старух. Большинство говорили, что мертвые станут служить ему. Более зловещими казались слова тех, кто просто отмечал, что мертвецы будут там. И будут ждать. А Бедект убил стольких, что и сам сосчитать не мог.

Бедект усмехнулся, разбрызгивая кровь, и мальчик отодвинулся еще дальше.

– Как правило, я не убиваю тех, кого хотелось бы увидеть снова. – На лице Моргена он увидел непонимающее выражение. – Верно, тут я просчитался. Была у меня одна шлюха в… – Он не смог договорить из-за приступа кашля. – Не помню. Слишком давно это было. Я хотел бы увидеть ее снова. Я бы убил ту девку, если бы раньше до всего додумался.

Он смотрел на мальчика, а тот наблюдал за ним. Бедект слышал, что откуда-то издалека доносятся приглушенные звуки боя, звон стали, обрушивающейся на сталь. Ему было все равно. Он не мог удержаться на ногах, не говоря уже о том, чтобы обороняться.

– А ты как считаешь? – спросил он мальчика.

Морген осмотрел свои руки, проверил ногти.

– Мне нужно помыть руки.

– Ждут ли нас наши мертвецы? – спросил Бедект погромче.

Мальчик поднял взгляд к небу.

– Я буду богом, – сказал он, как будто в этом каким-то образом заключался ответ на вопрос Бедекта. – Думаю, что Послесмертия для меня не будет. Я Вознесусь и стану богом Геборене. – С выражением отвращения на лице он указал на кровь, собиравшуюся в лужу вокруг Бедекта и потоком уносившуюся в темноту. – Везде будет чисто. – Кончиком ботинка мальчик выстроил три камушка в линию, недовольно глянул на них, поправил один и с удовлетворенным видом кивнул. – Все будет аккуратным. В порядке. – Он указал на кружившуюся в грязной воде кровь. – Не так, как сейчас.

Подошел Вихтих, который привел трех лошадей.

– В тебе хоть сколько-то крови вообще осталось? – Даже насквозь промокший от дождя, он выглядел именно так, как полагается герою. Вихтих провел рукой по своим рыжевато-каштановым волосам, пригладив их назад. – Где Штелен?

Бедект снова откашлялся кровью.

Мальчик маленькой рукой указал на него.

– Он умирает.

Вихтих поднял бровь.

– Ты точно это знаешь?

– И из-за него здесь становится грязно.

– Мы этого допустить не можем, ты же понимаешь, – сказал Вихтих, покачивая головой. – Бедект, еще чуть-чуть, и ты будешь снова мне обязан.

«Что там несет этот придурок?»

– Знаешь, Морген, – растягивая слова, заговорил Вихтих, – Бедекта ранили, когда он тебя спасал. – Он серьезно посмотрел на мальчика, нахмурив брови. – Ты перед ним в большом долгу. Его смерть замарает тебе руки. Навсегда.

Мальчик тут же резко перевел взгляд на свои ладони. Глядя на него, можно было подумать, что он готов расплакаться от этой мысли.

– Ауфшлаг говорит, что очень важно быть чистым, – сказал Морген. – Мне нужно вымыть руки. – Он отчаянно осмотрелся по сторонам, но везде в воде была грязь или кровь. – Я могу спасти его, – прошептал Морген. – Отдам ли я этим… свой долг?

– Этим ты положишь начало, – ответил Вихтих.

– Начало?

Бедект наблюдал за тем, как мальчик его осматривает.

– У него так много старых шрамов, – сказал Морген. – В какой мере мне следует его исцелить? – Бедект увидел, что мальчик заметил отсутствие пальцев на искалеченной левой руке. – Должен ли я исправить все? – спросил Морген. – Нужно ли сделать так, чтобы у тебя снова были те пальцы?

Бедект сжал кисть увечной руки в кулак.

– Нет.

Вихтих пихнул Бедекта в ступню своим ботинком.

– Я всегда знал, что ты у нас сентиментален, старый козлик.

Бедект поднял взгляд, и Вихтих послал ему воздушный поцелуй.

– Да, я знаю, попозже ты меня убъешь.

Внимание Бедекта отвлекло завихрение дождевой воды в лужах. Сцена была знакомой, но теперь он наблюдал ее с нового ракурса. Он видел битву при Зиннлосе, на границе Аусайнандера.

Бедект увидел, как ему отрубили два крайних пальца левой руки и как они, перевернувшись в воздухе, упали в истоптанную жижу на поле боя. Золотое обручальное кольцо на мгновение блеснуло, отразив в себе далекие пожары. В этих отражениях он увидел еще более давние, почти забытые битвы из своего буйного прошлого. Бедект увидел, как его товарищ, отступая под натиском нескольких противников, наступил на отрубленные пальцы и вдавил их в размякшую глину, и отражений больше не было. Вдали он слышал победный клич врага, а еще свой рык, с которым он разрубал противнику череп. Видение расплылось и исчезло.

– Отражения не лгут, – сказал мальчик. – Но я, возможно, не всегда понимаю, что они имеют в виду.

– Я помню тот день, – сказал Бедект.

– Разве кто-нибудь хочет жить вот с такими уродливыми, покрытыми шрамами руками? – спросил Морген недоумевающим тоном.

Бедект попытался ответить, но не нашел в себе силы.

– По крайней мере теперь с ним полегче иметь дело, – услышал он слова Вихтиха. – Ты ведь сможешь его исцелить, правда?

Возможно, мальчик ответил, но Бедект не услышал его.

Он стоял среди руин… города… или на поле боя? Это было место, где совсем недавно завершилась схватка. Еще витал вокруг запах смерти. Призрачные воспоминания о сражениях сотрясали воздух металлическим привкусом пролитой крови и кисловатым ужасом. Город казался знакомым. Похоже, это Зиннлос. Еще дымились похожие на скелеты обгоревшие стены домов, упавшие поперек улиц. Осадные орудия сделали здесь свою работу. Возможно, в прошлом это был процветающий край, но сейчас мало у каких зданий сохранялось хотя бы две необрушенных стены.

«Почему все это кажется таким хорошо знакомым?» Бедект посмотрел на зарубцевавшийся остаток левой кисти, а потом снова на улицу.

Перед ним собралась толпа мужчин и женщин, все – воины.

«Были ли они там прежде?» Бедекту представлялось, что нет.

Их оказалось так много, что посчитать их быстро он не сумел бы. Десятки. Много десятков. В покрытых шрамами натруженных руках все они наготове держали оружие, на котором можно было разглядеть следы многих битв. Многие казались знакомыми.

Рука Бедекта потянулась к топору. На обычном месте, за спиной, топора не обнаружилось. Бедект глубоко вдохнул, удивился, что ему не больно, и присел, готовясь встретить нападение. Его колени скрипнули и застонали.

Какой-то голос пробормотал:

– Кое-кто из нас поджидает тебя уже очень давно.

Бедект не понял, кто это произнес, и растерялся, когда через толпу стал проталкиваться, стараясь подойти поближе, крупный мужчина.

Это был его отец, первый, кого Бедект убил в своей жизни.

* * *

Морген склонился над неподвижным телом Бедекта и думал о том, как заживут раны. Краем глаза он видел, как Вихтих, величайший фехтовальщик в мире и отчаянный герой, жестом подозвал поближе ту худую некрасивую женщину. Она оказалась еще сильнее забрызгана кровью, чем перед тем, как вошла в таверну, но теперь при ней было несколько новых ярких шарфиков и безвкусных безделушек. Мальчик слышал, как Вихтих спрашивает, почему она так страшно задержалась, а она объясняла, что ей пришлось перебить всех в таверне, чтобы замести следы и помешать преследователям. Морген видел, что Вихтих не верит ни одному слову из ее рассказа. Мальчик заметил, как погрустнело лицо Вихтиха, когда тот узнал знакомые шарфики.

– Неужели и ее так необходимо было убить? – произнес Вихтих со злобным сарказмом.

Штелен возмущенно расправила ноздри и сплюнула на землю.

– Она могла всех нас описать. В особенности твою маленькую пипку.

Морген заметил, как Вихтих бросил виноватый взгляд в его сторону.

– Что же. Поговорим об этом позже. Ты много там прихватила?

– Не особенно.

Она солгала, но Вихтих, казалось, не заметил.

– Вот пропасть, мы остались почти без гроша. Морген, ты еще не закончил?

– Готово, – сказал тот, отступая назад.

Он залечил те раны, которые кровоточили больше всего. Прочее придется отложить на потом. Этот уродливый старик будет жить. Рубцы и раны из прошлого, как внешние, так и внутренние, останутся с ним до конца его дней. Морген наблюдал за кружением кровавой воды, в которой проблесками являлось будущее. Бедект, которого он только что вытащил от врат Послесмертия, снова будет лежать при смерти всего через несколько дней. В следующий раз Морген не спасет его. Бедект окажется без своих друзей. Морген пытался понять, как такое возможно. Они что, бросят этого великана? Предадут его? Морген не мог представить себе, что храбрец Вихтих оставит друга. Если Бедект умирал в одиночестве, то Вихтих наверняка уже был мертв.

«Они умрут, защищая меня?»

Штелен была совсем другой. Ни чуточки мягкости, сплошные резкие грани и острые углы, дерганая, как грызуны, которых Морген держал как домашних животных, и опасная, как жившие в клетках кошки и змеи – к ним ему не разрешалось подходить близко. Этой женщины мальчик боялся. Готовность к нападению чувствовалась в каждом ее взгляде, в том, как ее руки постоянно касались различного оружия, припрятанного у нее на теле, проверяя, все ли на месте и все ли можно удобно вытащить в нужный момент. Не существовало на свете таких зверств, на которые она была бы не способна.

Вихтих и Штелен с трудом подняли Бедекта на спину Лауниша. Черный боевой конь недоверчиво поглядывал на них. Вихтих увертывался, когда Лауниш пытался его укусить, и добродушно смеялся над этим, привязывая к седлу почти потерявшего сознание Бедекта. Отчаявшись ущипнуть Вихтиха, Лауниш прекратил свои нападки и на мгновение посмотрел на Штелен, а потом фыркнул и отвел взгляд. «Укусить Штелен он и не пытается, умный конь», – подумал Морген.

Несколько минут спустя они уже верхом направлялись на юго-запад. Впереди скакала Штелен на сером мерине, животном, чей дух был давно сломлен. Морген сидел впереди Вихтиха, сильные руки которого ограждали его с обеих сторон, будто крепость. Бедект, обмякший на своем боевом коне, привязанном к лошади Вихтиха, то приходил в сознание, то снова проваливался в забытье, тихо бормотал, а временами отгонял от себя невидимого противника, размахивая руками со скрюченными пальцами. Небо с юга грохотало, разрывалось ужасными молниями.

Морген наблюдал за далекой бурей. Он чувствовал то самое зловоние, которое испускает израненная душа, достигшая переломного момента. Тот, кто властвовал над этой бурей, уже долго не продержится.

Он посмотрел через плечо на Вихтиха и указал в сторону грозы:

– Там плохи дела.

Вихтих засмеялся.

– Да ты просто мастер сдержанных комментариев. Совсем как Бедект. Мы собираемся обойти бурю и двинуться в Найдрих. У нас, – он взглянул на Штелен, – есть там знакомые.

Помолчав немного, Морген спросил:

– Кто они?

– Те, кто может помочь нам спрятать тебя от плохих людей, которые хотят причинить тебе боль.

– Там будет Кёниг?

– Наверное, нет, – сказал Вихтих. – Кёниг знает, что за ним следят. Он не хочет, чтобы вслед за ним к тебе пришли твои враги.

– У меня есть враги?

Штелен развернулась в седле и посмотрела на Моргена со злобной ухмылкой.

– У всех есть враги.

Вихтих вздохнул и театрально закатил глаза, играя роль для Моргена.

– Не обращай на нее внимания. Там будет интересно.

Захватывающим стало уже само то, что он вышел за ограду храма; здесь все было совершенно другим. Неизвестные убийцы и безумная скачка в неизвестный город, лежащий за пределами Зельбстхаса. Это было приключение, совсем такое, как те, про которые он читал в книгах.

– А что собой представляет Найдрих?

– Это тошнотворный сортир, переполненный мочой сифилитиков, – бросила Штелен через плечо.

– Это живописное место, – ответил Вихтих. – Там есть люди самого разного рода. Там, как и везде, есть хорошие люди, есть и дурные. Если ты собираешься стать богом, тебе нужно все это узнать. – Фехтовальщик вещал глубокомысленным тоном. – Это тоже входит в то образование, которое желает дать тебе Кёниг. Нам поручено познакомить тебя со всеми возможными типами людей. Однажды они будут поклоняться тебе. Тебе важно знать, что они собой представляют, чтобы лучше править ими.

Все это было вполне разумно, но почему же Кёниг раньше не давал ему возможности встретиться с людьми? «Править ими?»

– Но Кёниг говорил, что бог должен служить своему народу.

– Конечно, – тут же ответил Вихтих. – Любой хороший правитель, король или император, правит, служа тем, кем он…

– Или она, – выкрикнула Штелен.

– … кем он… э… управляет. – Вихтих наклонился и прошептал Моргену на ухо: – Есть многое, чему я должен тебя научить; так велел мне Кёниг. Те двое… – Он указал на Штелен и Бедекта, почти погрузившегося в забытье. – Они жестокие твари. Они нужны нам, но и опасны.

– Я думал, Бедект – твой друг. – Морген повернулся, чтобы заглянуть в лицо Вихтиху. – Твой единственный друг.

– Ты многое видишь, – сказал Вихтих, кивнув и грустно улыбнувшись Моргену, – но тебе еще многому предстоит научиться. Я единственный друг Бедекта, но все же я не уверен, что он мне друг. Я бы уже ни на что не надеялся, вот только однажды… – Он замолк и посмотрел вдаль.

Морген наблюдал за отражениями, плясавшими в серых глазах Вихтиха. Альбтраум. Дикие доппели. Искаженные подобия Вихтиха и Штелен, рожденные из их страшных снов, вышли из леса, пока эти двое спали, спокойно ворочаясь в своих одеялах. Их костер давно погас. Морген увидел, как Бедект проснулся и схватил топор, еще не успев понять, что происходит. Огромный человек встал, отшатнулся назад, отступил от толпы альбтраум. Он повернулся и собрался было спасаться бегством, но увидел Штелен, которая еще спала. Морген заметил нерешительность в глазах Бедекта. А потом, зарычав, Бедект бросился в гущу альбтраум, и мелькал в воздухе топор, и летели во все стороны брызги крови. Вихтих и Штелен, проснувшись, обнаружили вокруг множество трупов альбтраум. Бедект сидел у заново разведенного костра. «Вихтих, – сказал он, – я убью тебя, если хоть еще раз дашь огню погаснуть».

В этих воспоминаниях было что-то такое, что до сих пор преследовало Вихтиха. Морген слышал рассказы о трагических героях и имел представления об этом понятии, но Вихтих был совсем не таким. Многие черты фехтовальщика Моргену напоминали о Кёниге. И у того и у другого – наводящие страх невыразительные серые глаза. Обоим необходимо было, чтобы их окружали люди, которые нуждались бы в них. И оба этих человека стремились к чему-то намного большему, чем они сами. К тому, что ускользало от них. Было для них важным и вместе с тем пугало их. В основе всего, – вдруг понял Морген, – скрывается боязнь успеха. Он не вполне понимал, чего именно стремится достичь каждый из этих людей, но оба боялись успеха точно так же, как и неудачи. Возможно, даже еще больше. «Что вообще может пугать таких людей?» Что могло страшить теократа Зельбстхаса и величайшего фехтовальщика в мире до такой степени, что они подсознательно планировали свой будущий провал?

Морген не знал, как об этом спросить.

– Однажды Бедект сделал для меня то же самое, – произнес Вихтих проникновенным шепотом. – Тогда, окажись я в такой же ситуации, я бы бросил его, а он… – Фехтовальщик рассмеялся, но в смехе была слышна грусть. – Или он спас меня, или он просто служил орудием судьбы. Либо я обязан ему жизнью, либо он просто сделал то, что должно было показать мне мое истинное предназначение.

Морген знал, что фехтовальщик желал бы, чтобы правдой было первое, но при этом Вихтих все же верил, что произошло второе.

– Ты гефаргайст, как Кёниг, – сказал мальчик.

* * *

Вихтих заставил себя не реагировать на это.

– Нет, – сказал он, – я не такой, как Кёниг. Я совсем другой. Я не теократ. Я простой фехтовальщик.

Проявления скромности, ложной или искренней, были для него непривычным делом, но успех манипулятора зависит от того, насколько он понимает, когда следует хвастаться, а когда предстать скромным. Для него это оказался новый опыт, от которого он, как ни странно, получал удовольствие. «Есть что-то приятное в том, чтобы демонстрировать скромность, понимая при этом то, насколько ты на самом деле важен». Ему придется попробовать действовать именно так. Возможно, этот новый подход сработает в отношении Бедекта.

– Нет, – заявил Морген с полной уверенностью, которая дается только юным. – Ты величайший фехтовальщик в мире. Ты важный человек. Особенный. По твоей воле происходят события. Ты отличаешься от Кёнига, но ты такой, как Кёниг. – В голосе мальчика звучала досада: казалось, он хочет сказать нечто большее, но не может подобрать слов. – Я могу тебе помочь. Я могу сделать так, чтобы ты не потерпел неудачу.

Вихтих потрепал мальчика по волосам. Какими бы способностями ни обладал Морген, они не помогают ему противостоять чарам гефаргайста. Даже такого слабого, как Вихтих. От этой мысли у него по спине поползли неприятные мурашки. «Не нужно мне, – осознал он, – практиковать смирение, переубеждая самого себя». Нельзя оставлять место сомнениям.

Пока они скакали на юго-запад, Вихтих рассказал Моргену о приключениях, которые ожидают их в Найдрихе, воздержавшись при этом от рассуждений о шлюхах, вероломных убийствах в темных переулках, а также о том, что они собираются прятаться, как шустрые тараканы.

Найдрих, как Вихтих был наслышан от Штелен и Бедекта, представлял собой самую настоящую выгребную яму. Он никогда не бывал в этом городе, но из того, что услышал, сделал вывод, что там отлично можно спрятаться. За ними, вне всякого сомнения, отправятся в погоню. Фокус в том, чтобы разыскать сомнительных, ненадежных и безумных людей, которые смогут их спрятать. К счастью, те, что лучше всего сумеют скрыть их от пытливых глаз служивших Кёнигу зеркальщиков и других гайстескранкен, в силу своей психической ущербности будут, вероятно, не в состоянии оценить грозящую опасность.

«И действительно, – подумал Вихтих, – как же замечательно: чем более могущественен – и поэтому полезен – человек, тем легче им манипулировать». Манипулировать здравомыслящими людьми – все равно что пасти баранов. На это уходит много сил, и если гонять их одному, ничего не выйдет. Но если найти нужного барана и заставить его двинуться в правильном направлении, остальные пойдут за ним.

Глава 22

Я услышал стук, открыл дверь и понял, что передо мной стою я сам. К счастью, на ходу я соображаю быстрее самого себя, и вскоре я запер себя в овощном погребе. Я бы убил себя, но ведь так приношу куда бо́льшую пользу. Иногда, когда верховному жрецу требуется переписать какие-нибудь тексты, я снимаю цепи с руки и заставляю себя работать. Конечно же, я делаю, что мне велено! Какая же скука сидеть там внизу, прикованным к стене.

Уберзецен Мист, писец Кёнига Фурримера

– Как же это произошло? – завопил Кёниг в лицо трясущемуся жрецу.

Перед гневом Кёнига Траген Нахрихтен потерял присутствие духа. Три доппеля теократа с угрожающим видом встали вокруг жреца Геборене. Приятие, израненный и в синяках, тяжело дышал через рот, так что виднелись обломки зубов; он свирепо зыркал единственым глазом, под которым красовался синяк. Другой глаз доппель прикрыл лоскутком грубой ткани, но увечье от этого вовсе не стало неприметнее.

Жрец, лишь на мгновение посмотрев на изуродованное лицо доппеля, тут же перевел взгляд на Кёнига. Траген, конечно же, попытался понять, кто это мог сделать, и затем нашел единственно возможный ответ на свой вопрос. Что он расскажет другим жрецам? Что теократ воюет с самим собой?

Кёниг посмотрел в зеркало. Там собралось с дюжину его отражений, которые с выражением спокойного безразличия наблюдали за ним. Кёниг был сейчас уже более могущественным зеркальщиком, чем прежде. Пусть это и может оказаться полезным, но ведь в том признак быстро надвигающегося безумия. Еще пульсировала боль в пальце, который Кёниг сломал, когда врезал кулаком Приятию, – это отвлекало его и напоминало, как близко он подошел к той черте, за которой все может потерять.

«Времени у меня остается все меньше».

Кёниг сделал глубокий вдох и изо всех сил постарался сохранять контроль над собой. Морген спасет его. Он убьет мальчика, то есть ускорит его Вознесение, и новый бог будет верно служить Кёнигу. «Те, кого ты убиваешь, обязаны служить тебе». Проговорив про себя свой план и кредо воина, он успокоился.

– Расскажи мне все снова. Не упускай ни малейшей подробности.

Траген низко поклонился.

– Да, теократ. Швахер Зухер, зеркальщик храма, мертв. Его закололи. У него не было назначено никаких посетителей, и на дверях не обнаружено признаков взлома. – Траген умолк и нервно сглотнул. – Зеркало Швахера нашли разбитым. Вдребезги.

Кёниг зашагал перед молодым жрецом из стороны в сторону.

– Они разбили зеркало.

– Да, теократ.

– Его закололи? – спросил Кёниг. – Ему нанесли много колотых ран?

– Много, очень много, – ответил Траген. – Стражник, которого я оставил присмотреть за покоями, сказал, что, скорее всего, это сделал человек неопытный, перепуганный и ударившийся в панику, а не профессиональный убийца. Он сказал, что у зеркальщика исколото все тело. Многие раны сами по себе не смертельны. Глубокие следы от ударов лезвия у Швахера были обнаружены на руках.

– Работал ли Швахер в последнее время над чем-нибудь важным?

– Да, теократ. Я проверил его рабочий журнал. Швахер наблюдал за несколькими храмами Ванфор Штеллунг. Мне не удалось собрать сведений о том, что он пытался выяснить.

– Вам это по чину знать не положено.

Ванфор? А вдруг у них есть свои агенты в высоком храме Геборене? Возможно, Швахер что-то обнаружил, но его прикончили раньше, чем он успел сообщить об этом? Если Ванфор скрываются на разных уровнях иерархии Геборене…

Кёниг повернулся к Трагену.

– Вы должны проверить…

Дверь в покои Кёнига бесцеремонно распахнули со всей силы, и внутрь влетел Майнейгенер Беобахтер, командущий личной охраной Кёнига. На его лице, обычно каменно невозмутимом, сейчас можно было уловить выражение ужаса. Майнейгенер поклонился и встал навытяжку.

Доппели хмуро глядели на незваного посетителя, а отражения – их уже были десятки, и некоторым приходилось тесниться в дальних рядах этой толпы, – вдруг проявили интерес к происходящему.

– Слушаю вас? – рявкнул Кёниг.

– Ребенок пропал. – Майнейгенер, эта гора мышц, громила, весивший фунтов триста, нервно сглотнул. – Морген пропал. Мы нигде его не можем найти. – Он опустил глаза в пол. – Мы думаем, что его увели.

Увели? Без Моргена его планы – пустая шелуха. Без Моргена… Кёниг взглянул на своих доппелей.

– Ох, – прошептал Приятие, прикрывая ухмылку и обломки зубов рукой, темной от синяков, – как неприятно слышать.

Кёниг, не обращая внимания на доппеля, уставился на командира своей личной охраны.

– Вы так думаете? – Тот молча кивнул, глядя в пол. – Майнейгенер, – тихо обратился к нему Кёниг.

Глаза охранника встретились с серыми глазами Кёнига, и громила встал как вкопанный, не в силах отвести взгляд; мышцы его застыли, подчинившись воле гефаргайста.

– Да, мой теократ, – ответил Майнейгенер тихим голосом, полным благоговейного ужаса.

Кёниг указал на Трагена, который молча стоял и слушал:

– Убей его. Сейчас же.

Майнейгенер вытащил меч, одним плавным движением зарубил молодого жреца и успел протереть и убрать в ножны меч еще до того, как рухнуло на пол тело Трагена.

– В дальнейшем, – сказал Кёниг, – ты постараешься не раскрывать сведений тем, кому они не предназначены. Или же, – он указал на труп Трагена, – на его месте окажешься ты.

– Да, мой теократ.

«Хорошо еще этот балбес не стал извиняться». Мало что так злило Кёнига, как бессмысленные извинения.

– Кому еще об этом известно? – спросил он.

– Я оставил Фертрауэнса Вюрдиха охранять помещение и пошел прямо к вам. Еще я отправил человека задержать няню Моргена, но не объяснил ему, по какой причине.

– Хорошо. – Этот человек хотя бы не законченный идиот. Фертрауэнс входил в состав личной охраны Кёнига и был одним из самых доверенных людей Майнейгенера. – Узнай, что известно няне. Потом убей ее. – Кёниг нахмурился. – А что случилось с Филе Зиндайн? – «Как, черт возьми, кто-то смог пробраться мимо охранявшей Моргена мерере?»

– Филе убили. Много раз.

Кёниг не стал обращать внимание на доппелей, которые собрались вместе и что-то тихо обсуждали. Он навсегда исключил всякую возможность заговора против себя с их стороны, и теперь их секретничанье между собой Кёнига не страшило.

– Сколько человек потребовалось, чтобы убить Филе?

– Я часто устраивал с ней спарринги. Она была настоящим мастером.

– Так что же? – зарычал Кёниг.

Майнейгенер моргнул.

– Нужно было бы несколько десятков человек. С их стороны не осталось ни одного убитого. Либо они унесли убитых и раненых с собой, когда уходили – а это не так просто сделать, – либо Филе не смогла убить ни одного из них.

Кёниг снова зашагал туда-сюда, и отражения стали делать то же самое.

– Как могло получиться, что десятки людей во-шли в храм, убили Филе и бежали, схватив Моргена, но при этом их никто не заметил?

Майнейгенер ответил без промедления:

– Им помогал кто-то из наших.

Кёниг согласился.

– Выясни, не исчез ли кто-нибудь.

Единственным полезным зеркальщиком в храме был Швахер. Теперь, когда он мертв, Кёниг оказался по сути слеп. Он потер подбородок и уставился в зеркало. Несколько отражений копировали его действия, а большинство остальных прижимались к стеклу, как будто пытались протиснуться и выбраться на свободу. «Что от них толку!» Или же они все же могут быть полезны? А может, ему удастся отточить собственные умения как зеркальщика и успеть до того, как его разум будет сокрушен возложенной на него нагрузкой? Нет. На это уйдет больше времени, чем у него осталось в запасе. Трое его доппелей стояли так близко, что Кёнигу было не по себе; глаза их блестели от голода. «Они понимают, что все это означает. Если я потеряю Моргена, я потеряю все». Его бредовые иллюзии набирают силу. Вскоре они станут причиной его падения.

– Отыщи поблизости зеркальщика Геборене и приведи сюда.

– Да, мой теократ. – Майнейгенер развернулся к выходу.

– Майнейгенер.

– Да, мой теократ?

– Прикажи привести ко мне шаттен мердер и тиргайст.

Майнейгенер нервно сглотнул и кивнул. Он, конечно же, не хотел иметь никакого дела с отрядом невменяемых ассасинов, служивших Кёнигу. Верховный жрец заметил эту скрытую неприязнь, но она его ничуть не волновала. Майнейгенер легко и просто мог зарубить безоружного человека по команде Кёнига, но ассасины вызывали у него неприязнь. Майнейгенер был ненормален; ему не хватало того, что останавливает других людей, не позволяя совершать ужасающие убийства, но при этом он подчинялся строгому кодексу поведения, который брал верх над его психопатическими склонностями: верность теократу – превыше всего.

Кёниг положил руку на плечо великану-охраннику и пронзил его взглядом серых глаз.

– Если пойдут разговоры о том, что Морген пропал, я буду очень недоволен. Еще найди Ауфшлага и пришли его ко мне тоже.

* * *

Явившись к Кёнигу, Ауфшлаг увидел, что тот его уже дожидается, а вокруг, как свора собак, собрались его доппели, и тонкие черты их лиц блеклы и невыразительны, как и их серые глаза. Окруженный доппелями и отражениями в зеркалах, Кёниг заполнял собой все помещение.

– Моргена кто-то увел. У тех, кто это сделал, есть свои агенты в иерархии Геборене.

Ауфшлаг глянул в сторону: он не мог посмотреть Кёнигу в глаза. Его взгляд, скользнув мимо Кёнига, встретился со взглядом подбитого глаза доппеля. Приятие? Доппель криво ухмыльнулся, показав перебитые зубы, и Ауфшлаг с отчаянием повернулся в другую сторону. Одно дело – планировать обмануть Кёнига, и совсем другое – стоять сейчас в присутствии могущественного гефаргайста. Реальность обескураживала. Ауфшлаг знал, что контакт глазами служит одним из ключевых приемов манипуляции отдельно взятым человеком. У него не хватало решимости долго выдерживать взгляд Кёнига, но ведь и раньше ему это не удавалось, и он быстро начинал чувствовать себя виноватым. Он снова посмотрел на Приятие, встретился с ним взглядами, и доппель ответил ему любопытной и понимающей улыбкой.

«Возможно, доппель все знает? – Ауфшлаг отвел глаза и увидел труп Трагена Нахрихтена, который грубо запихнули в угол. – Слава богам!» Можно хоть на что-то направить взгляд, кроме как на Кёнига или его доппелей. Скоро Ауфшлагу придется что-то говорить.

– То, что в ряды Геборене проникли лазутчики, никак не могло остаться для вас незамеченным. – Хитрый комплимент наверняка отвлечет Кёнига. Взгляд Ауфшлага метнулся к зеркалу и тут же вернулся к трупу Трагена. Действительно ли отражения смотрели на Приятие или это лишь фантазия Ауфшлага? – Скорее всего, в этом участвовали только один или два агента. – Чересчур близко к правде, но слишком наглую ложь Кёниг бы сразу заметил. Он указал на труп. – Траген был лазутчиком?

– Нет. Он случайно услышал о том, что похитили Моргена.

– Долго держать это в тайне не удастся.

– Само собой.

Главный ученый чувствовал, как давит на него взгляд серых, ничего не выражающих глаз Кёнига, и изо всех сил старался не обращать внимания на этот тяжелый груз. Чтобы отвлечься, он посмотрел на Приятие. Доппель, всматривавшийся в зеркало, отвел взгляд, заметив, что за ним внимательно наблюдает Ауфшлаг.

В чем дело, черт возьми? Ученый сглотнул и провел толстыми пальцами по сальной голове, стараясь пригладить бахрому волос.

– Мы должны поскорее вернуть мальчика.

– Может быть. Есть другие варианты.

– Другие варианты? – «Тут есть еще что-то, а я не в курсе?»

– Я вызвал шаттен мердер и тиргайст.

Ауфшлаг потрясенно моргнул.

– Вы пошлете ассасинов вернуть мальчика?

Кёниг проигнорировал этот вопрос.

Дверь в покои Кёнига распахнулась, и помещение наполнилось смрадом мертвечины. Шаттен Мердер, ассасины-котардисты, служившие Кёнигу, прибыли первыми. Безмолвной вереницей вошли четверо мужчин и две женщины, тела которых находились в разной степени разложения. Их предводительница, голая женщина средних лет, известная под именем Аноми, поклонилась Кёнигу. Между ее растрескавшимися желтеющими ребрами были видны ее легкие, висевшие будто мешки из полуистлевшей марли. Других внутренних органов у нее давно не осталось, только бурые хрящи еще держались, прилипнув к позвоночнику. Ауфшлаг слыхал, что в своих покоях она хранила в банках собственные забальзамированные органы. Редкие кустики блеклых волос торчали из нескольких лоскутков плоти, которая все еще держалась у нее на черепе. За спиной у нее безмолвно стояло еще пять ассасинов-котардистов. Никто из них не был охвачен тлением так сильно, как она, но у всех имелись признаки запущенности и разложения.

Глазницы Аноми были совершенно пусты, при этом не возникало сомнений, что она внимательно воспринимает происходящее. Она посмотрела на Ауфшлага, и ученый постарался не встречаться глазами с этим мертвым взглядом. Мгновение она, казалось, смотрела сквозь него, а затем снова уставилась на Кёнига, который все так же сохранял невозмутимость. В ее легких что-то сухо застучало: она набрала воздуха, чтобы заговорить. Ауфшлаг в оцепенении смотрел, как воздух наполнил ее легкие и тут же начал просачиваться сквозь можество мелких трещин.

Голос у нее был высокий и сухой.

– Нас призвали.

– У меня…

– Вы уже много лет нас не вызывали.

Кёниг раздраженно поморщился: он не привык, чтобы его перебивали.

– У меня не было необходимости…

Легкие Аноми схлопнулись, и последние слова оказались скорее хрипом, раздающимся в облачке пыли.

– Мы ничего не стоим. Проклятые бессмертные мертвецы. Мы ненавидимы.

У него хватало собственных проблем, и слова Аноми задели его за живое.

– У меня нет к тебе ненависти.

Она снова втянула в себя воздух.

– Мы гнием, ненужные, оставленные без внимания. Мы рассыпаемся в прах. – Крошечный кусочек кожи головы с несколькими сохранившимися на нем волосками отслоился от ее черепа и упал на пол, между ее ступней, от которых оставались одни кости. – Мы – ничто, но нам не дают обрести небытие, которого мы жаждем.

Кёниг сделал шаг вперед и положил ладони на ее иссохшие плечи, заставив ее встретить его взгляд. Он обратил на нее все свою мощь гефаргайста.

Любое общение есть манипуляция.

– Вы ничего не стоите, но вы служите делу, которое превыше вас самих. Я – ваша цель. Вас определяет ваша служба. Без этой службы вы не имеете никакой ценности даже на мгновение, не ощущаете ни крупицы осмысленности в ваших действиях. Вы служите, потому что в эти редкие моменты вас ценят. – Он смотрел в темные, пустые глазницы; его непоколебимая вера в самого себя, происходившая, как ни парадоксально, из его неуверенности и чувства неполноценности, позволяла ему ничего не бояться. – Вы мне нужны.

– Мы будем служить, – прошептала она, и зловонным выдохом вышли из ее легких последние остатки воздуха.

Не было нужды спрашивать, дали ли согласие другие котардисты-ассасины; без нее они были ничтожны, погрязнув в пучине ненависти к самим себе, и в действие их приводило только ее желание.

Им придется дорого заплатить за то, чтобы служить ему, но Кёниг знал, что она готова пойти на это. Из-за потребности нести службу чему-то великому, более важному, чем она сама, у нее не оставалось выбора.

В дверь Кёнига вежливо постучали, а затем она распахнулась, и снова вошел Майнейгенер, а за ним молодая женщина и трое диковатого вида мужчин. Девушка, по имени Асена, была длинноногой и стройной, но на тонких руках различались сильные мускулы. Радужка миндалевидных глаз имела неестественно зеленый цвет, а ближе к зрачкам-щелочкам, расположенным под наклоном, постепенно становилась темной и крапчатой; и внешние уголки глаз ее казались заметно выше внутренних. Она была бы привлекательна, если бы не свалявшиеся в колтун каштановые волосы с проседью да то, с каким явным пренебрежением она относилась к своему наряду. Она носила его так, словно это для нее непривычно. Трое мужчин были разного роста: один на фут пониже Асены, а самый высокий, громадный и волосатый Бэр, возвышался над остальными, имея более семи футов. Рядом с Бэром Майнейгенер, никоим образом не коротышка, казался ребенком. Кёниг не мог избавиться от мысли, что у этой горы мышц интеллект не выше, чем у пары дешевых туфель.

Асена нетерпеливо поклонилась Кёнигу, и его взгляду на мгновение открылась из-под распахнувшейся рубашки ее маленькая грудь… и он, сам того не желая, подумал о Гехирн. Правда, он благодарил богов, что Гехирн здесь сейчас нет – хассебранд испытывала к Асене нездоровое влечение, и каждая их встреча грозила смертельной опасностью, – но его тревожило, что от нее нет вестей. У Гехирн было много недостатков, но в чем он никак не мог ее обвинить, так это в недостаточной верности. Скорее всего, хассебранд обнаружила что-то важное и решила справиться самостоятельно – рассчитывая произвести на Кёнига впечатление, – вместо того чтобы вернуться и представить отчет. «Что за пропасть!» Был бы жив Швахер, можно было бы легко проверить, что происходит с Гехирн. Почему он не сделал этого раньше?

Кёниг вдруг подумал о том, нет ли между убийствами в храме Готлоса и похищением Моргена какой-то связи. Называть что-то совпадением могут те, кто просто не располагает достаточными сведениями, позволяющими уловить связь между явлениями. Кёниг отогнал от себя эти мысли. Сначала надо позаботиться о главном.

С Асеной он должен обращаться по-другому, совсем не так, как с Аноми.

– Асена, у меня…

– Обойдемся без этой сучки! – прохрипела Аноми. Она забыла набрать побольше воздуха, чтобы слова ее прозвучали с достаточной силой. – Шаттен мердер…

– Научатся меня больше не перебивать. – Кёниг направил силу своей воли против Аноми и позволил недовольству, будто яду, заструиться из глаз. – Вы служите. Вы подчиняетесь. Или… – он остановился и медленно вдохнул, – мне от вас нет никакой пользы.

Аноми направила вниз свои пустые глазницы и молча уставилась в пол. Гневно ссутулив плечи, она ничего не отвечала.

Асена рассмеялись; ее гортанный смех напоминал лай.

– Ваш питомец не знает своего места.

Кёниг переключил внимание на нее.

– Интересные выражения ты выбираешь, – отметил он.

В Асене проявлялась яростная верность; она была как отлично выдрессированная, но крайне опасная собака. Если Аноми требовалось чувствовать себя бесполезной и презираемой, Асена жаждала похвалы и любви. На последнее Кёниг был не способен, но изо всех сил притворялся. Асену он нашел еще ребенком; она спала в придорожных канавах города, голодала, страдала от того, что никому не было до ее дела. Она сразу же привязалась к нему, видя в нем одновременно отца и вожака стаи. Много лет она спала в изножье его кровати, отказываясь уйти, и жалобно поскуливала, когда ее отсылали прочь. Позже, когда она стала превращаться в красивую девушку, он переселил ее в отдельную комнату. Поблизости от нее он чувствовал ее потребности, и ему становилось не по себе. Он одновременно сожалел о своем решении – она сделала бы для него все, что бы он ни попросил, – и считал, что совершил правильный выбор. Асена подошла бы ему как партнер, но он не осмеливался никого допускать чересчур близко к себе и становиться излишне ценным. Он слишком хорошо понимал, что делает с людьми любовь.

Если общение – манипуляция, то эмоции были той опорой, к которой прилагалось усилие рычага.

– Вы обе мне нужны, – сказал Кёниг, переводя взгляд с Асены на Аноми. – Бог-ребенок Морген похищен.

От внезапно охватившего ее гнева Асена зарычала. Она часто наблюдала за мальчиком и испытывала к нему любовь, желая оберегать его. Морген умел показать людям, как он ценит их, и это было как раз то, в чем она нуждалась.

Аноми застонала.

– Однажды он меня обнял и предлагал вылечить. Мне стало страшно.

– Хоть умерла, да все равно трусишь, – рявкнула Асена.

– Безмозглая сучка, только и подлизываешься к хозяину, – прошипела Аноми.

– Замолчите! – рявкнул Кёниг. – Вы нужны мне обе. Мы не можем точно сказать, куда его увезли похитители. Они убили Швахера, моего единственного зеркальщика. Путь предстоит долгий, а времени мало. Куда, – спросил он, обращаясь ко всем собравшимся в зале, – похитители повезут Моргена?

– В Найдрих, – тут же ответила Асена. – Это близко, и мы в том городе не имеем никакого влияния.

– Н-нет. Нет, – заикаясь, выдавил Ауфшлаг. Когда все повернулись и посмотрели на него, он нервно сглотнул и огляделся, как будто внезапное внимание к его персоне застало его врасплох. – Это… – Он снова сглотнул и пригладил топорщившиеся жирные волосы. – Это слишком очевидно. Если они настолько осведомлены, что убили нашего единственного зеркальщика, они не станут бежать от нас именно туда, где мы в первую очередь будем их искать.

Слова Ауфшлага казались разумными.

Кёниг заметил, что Приятие пристально смотрит на главного ученого, наклонив голову и подперев подбородок ладонью; такую позу часто принимал Кёниг, когда погружался в глубокие раздумья.

– Верно, – сказал Кёниг. – Так куда же они направились?

– На север, – заявил Ауфшлаг. – Шаттен мердер и тиргайст должны двинуться за ними на север.

– Возможно, – предложила Асена, – стоит отправить одну группу в Найдрих, а остальные двинутся на север. Тот, кто найдет похитителей, пусть убьет их и вернется с ребенком.

Кёниг покачал головой.

– Нет. Проведя столько времени в обществе ассасинов, Морген может осквернить себя. – Теократ не стал извиняться за резкость выражений. Он стал расхаживать по комнате, подперев ладонью подбородок. – Морген должен Вознестись чистым. – Он остановился и посмотрел на обе группы ассасинов. Он недаром поручает отыскать мальчика именно им. – Убейте мальчика сразу же, как отыщете его. А потом убейте похитителей. Морген должен умереть, не запятнанный насилием и убийствами. Убейте его до того, как он непоправимо осквернит себя. – Ему предстояло потребовать от своих ассасинов и кое-чего еще: тот, кто убьет Моргена, должен будет умереть от руки самого Кёнига, чтобы и они сами, и их жертва служили ему в Послесмертии. Об этой небольшой детали он расскажет позже; возможно, он и не сомневался в верности своих ассасинов, но оставим доверие дуракам. – Когда он будет мертв, немедленно возвращайтесь ко мне. – Рискованно, но выбора у него нет.

Аноми низко поклонилась:

– Сделаем как вам угодно.

Асена оставалась спокойной, но на лице ее отображалось то смятение, которое она переживала.

– Нет! – Снова все взгляды обратились к Ауфшлагу. – Морген еще не готов Вознестись, – добавил он быстро. Он сделал жест в сторону Кёнига. – Вы же знаете, что мы должны контролировать среду, которая его окружает. А любой вред, который могут причинить ему похитители или группы, что вы посылаете за ним, можно свести на нет. Мы должны держать под контролем все детали, касающиеся его Вознесения. – Запыхавшийся Ауфшлаг сделал паузу, чтобы набрать воздуха. – Если мальчик будет зверски убит командой ассасинов где-нибудь в темном переулке, то трудно будет сказать, какой урон окажется нанесен его сознанию.

– Я не допустила бы его страданий, – тихо сказала Асена, и глаза ее повлажнели.

У Кёнига на это не было времени. Его доппели набирали все большую силу. Его отражения становились все более смелыми, все более походили на существа во плоти. «Морген должен Вознестись, пока не поздно». И все же Ауфшлаг говорил правду. Кёнига страшила мысль о том, что Морген Вознесется где-то в таких местах, которые Теократ не в состоянии держать под контролем. Возможно, мальчика стоит вернуть в Зельбстхас, хотя бы для того, чтобы убедиться, насколько серьезный вред ему причинили.

Кёниг взглянул на раскрасневшееся лицо Ауфшлага. Действительно ли ученого беспокоило прежде всего Вознесение? Неужели его чувства к мальчику взяли верх над рассудком? Кёниг наблюдал, как Ауфшлаг пытал несчетное число крестьян, стараясь отыскать ключ для управления наваждением. Один ребенок не сможет достичь того, чего не достигли тысячи вопивших матерей, на глазах которых убивали их детей. Главный ученый был холодным и расчетливым… и бесценным.

– Возможно, – прошептал Кёниг.

Приятие прочистил горло и тут же с извиняющимся видом склонил голову, заметив свирепый взгляд Кёнига.

– Наше мастерство зеркальщика совершенствуется. Возможно, мы сумеем его применить. – Доппель обнял сам себя за ребра, ставшие чувствительными к прикосновениям. По его виду можно было предположить, что ему больно разговаривать.

– Мое мастерство зеркальщика, – поправил Кёниг.

– Конечно, – быстро согласился Приятие. – Возможно, ваши отражения смогут сказать тебе, кто забрал Моргена.

Кёниг направил на Приятие выпытывающий взгляд, и доппель отвел свой подбитый глаз. Приятие что-то затевает или просто подчиняется собственной природе и ищет Приятия? Кёниг понимал, насколько для доппеля важно чувство принадлежности; сам он ощущал тот же голод.

– Отражения со мной не разговаривают, – сказал Кёниг.

– Возможно, они могут объяснить без слов, – предположил Приятие.

Кёниг перевел взгляд с доппеля на массивное зеркало, занимавшее огромное место на одной из стен. Беспокойство и Отречение тихо стояли позади Приятия, и Кёниг заподозрил бы, что они участвуют в каком-то плане, если бы на лицах у них не было такого же непонимающего выражения, как у него. В последнее время они стали пугающе немногословными.

– Так что же? – спросил Кёниг у собравшихся отражений.

Все как один, с полной уверенностью они указали на Ауфшлага, который сдавленно взвизгнул и вскинул руки, выражая отчаянный протест.

– Нет! – Он перевел взгляд с зеркала на Кёнига, потом на Приятие и обратно на зеркало. – Они указывают на что-то позади меня. – Он перешел на другое место, и обвиняюще указывающие на него пальцы тут же направились туда, где был он.

– Интересно, – сказал Кёниг. – Но не вполне ясно.

– Должно быть, они говорят, что я прав, – запинаясь, пробормотал Ауфшлаг. – В том, что мальчика увезли на север и что Моргену еще рано совершать Вознесение. Они согласны со мной.

Кёниг с минуту смотрел на отражения, а затем повернулся к Приятию.

– А ты что скажешь?

Приятие указал на обувь главного ученого.

Кёниг посмотрел вниз и поднял бровь.

– Осколки стекла.

– Осколки зеркала, – поправил его Приятие.

– Ох, – только и произнес Ауфшлаг. Он посмотрел на свои ноги. – Как же не повезло.

– Ты? – У Кёнига сдавило грудь так, что сердцу стало тесно. – Ты меня предал?

– Все рано или поздно отрекаются от нас, – прошептал Отречение, стоя позади Приятия. Кёниг знал, что это так.

– Возможно, он отравил разум мальчика, настроив его против вас, – добавил Беспокойство. – Он хочет, чтобы вы вернули мальчика, и тогда он может довершить свою работу.

Отречение шипящим голосом согласился с ним:

– Эксперимент провалился.

Ауфшлаг с умоляющим видом потянулся к Кёнигу, но избегал смотреть ему в глаза.

– Мой Теократ, вы знаете, что я никогда не предам вас. А мои действия… Я сделал то, что должен был сделать. Я служу лишь вам.

«Ложь, все ложь».

– Посмотри на меня, – рявкнул Кёниг. Ауфшлаг встретился с ним глазами, и это надломило его. – Это ты убил Швахера?

Ауфшлаг, глаза которого стали красными и влажными, облизал губы и сказал:

– Да.

– Он предал нас, – проворчал Отречение.

Кёниг не обратил на доппеля внимания.

– Ты агент Ванфор?

– Нет! Я пытался защитить мальчика. Он не готов Вознестись. Кёниг, вы должны мне доверять.

Кёниг наигранно рассмеялся, подавив в себе желание кричать и плакать из-за предательства.

– Доверять тебе? Мой дорогой Ауфшлаг, я никогда тебе не доверял. – Его голос задрожал, а потом стал громче: – Ты для меня орудие и ничего больше!

– Я не хотел вас обидеть, – прошептал Ауфшлаг.

– Меня обидеть! – вскрикнул Кёниг, надвигаясь на съежившегося ученого. – Ты не можешь меня обидеть! Твое подлое предательство не было неожиданностью. Ты – червь. Ты ничего не стоишь!

Асена и Аноми приблизились к Ауфшлагу, полные голодного ожидания, готовые выполнить волю своего теократа.

– Куда, – требовательно спросил Кёниг, – они увезли Моргена?

– На юг, – ответил Ауфшлаг, а затем стиснул зубы и зажмурился.

– Скажи мне, куда именно.

Ауфшлаг покачал головой.

Кёниг видел на лице ученого внутреннюю борьбу. Подвергнуть Ауфшлага пыткам означало бы признать собственную слабость, согласиться, что неспособен просто заставить предателя открыть всю правду. Но Ауфшлаг каким-то образом нашел возможность защитить себя от коварных уловок гефаргайста. «Как мог Ауфшлаг так поступить после всего того, что я дал этому засаленному ублюдку? У него были чин и звание. Возможность быть частью воистину великого дела. Как мог Ауфшлаг отвернуться от меня? Не поддается объяснению!» Что может быть важнее, чем создать бога и обеспечить Кёнигу место как в истории, так и в еще не наступившем будущем?

Если то, что он использовал Ауфшлага, было ошибкой, то какие еще ошибки он допустил?

Кёниг сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

– Доппели, держите его.

Три доппеля моментально схватили Ауфшлага и грубо вывернули ему руки за спиной. Кёниг тут же вспомнил, как давал приказ Беспокойству и Отречению избить Приятие. Только сейчас было гораздо больнее.

Кёниг протянул руку Майнейгенеру, который спокойно стоял, наблюдая за происходящим и ожидая.

– Дай твой нож.

Майнейгенер шагнул вперед, отработанным жестом вытащил длинный нож, передал его рукояткой вперед теократу и вернулся на свое место у дверей. Оружие оказалось удивительно легким. Кёниг восхитился его грубой простотой.

– Твои доппели тобой манипулируют, – умоляюще произнес Ауфшлаг.

– Я знаю, – сказал Кёниг. – Мы используем друг друга. Каждый из нас. Ты использовал меня. Я использовал тебя. Манипуляция – наше всё.

Кёниг шагнул к Ауфшлагу и оказался так близко, что почувствовал запах пота и испуг этого человека. Он еще ни разу не убивал кого-то собственными руками. По его требованию всегда делал это кто-то другой, служивший инструментом в его руках. Сейчас Кёниг ожидал, как совершит это, ощущал вкус этого момента, все уже было совсем рядом и вызывало у него трепет, гораздо более сильный, чем в моменты, когда он тонко манипулировал людьми.

Кёниг задышал в ухо Ауфшлагу.

– Ты думал, что можешь мне лгать. Ты думал, что расправился со мной. Но… – он тихо усмехнулся, – у тебя это не вышло.

Кёниг медленно вонзил острый, как бритва, нож в грудь своему главному ученому, который безуспешно пытался вырваться из рук державших его троих доппелей. Из груди Ауфшлага вырвался неестественный всхлип – Кёниг рассек легкое, и его забрызгало кровью. Он наблюдал, как свет разума постепенно гаснет в широко распахнутых глазах Ауфшлага.

– Возможно, в Послесмертии ты будешь служить мне лучше, – прошептал Кёниг на ухо умирающему.

Доппели выпустили жирное, опустошенное тело Ауфшлага, и оно рухнуло на пол. Труп лежал неприглядной кучей, кровь из ран заливала пушистый ковер.

Как это произошло?

Шаттен мердер, тиргайсты, Майнейгенер и доппели – все стояли и взирали на него в ожидании. Он смотрел на недвижного Ауфшлага. Этот человек был с ним с самого начала. Иногда Кёниг даже сомневался, кто на самом деле предложил ту самую идею – он сам или Ауфшлаг. Его память и неуверенность в себе внушали ему лживые представления, и он считал, что, вполне возможно, проект был придуман Ауфшлагом.

«Это не имеет значения. Можно создать новые истины».

– Вознесение Моргена принесет мне успех, – произнес Кёниг вслух, хотя обращался только к самому себе. Он обвел глазами комнату, встретился взглядом с каждым из присутствующих. – Я даю и даю, – прорычал он, – а что я получаю? – Он оскалился. – Ничего. Я ничего не получаю взамен. – То, что он называл словами, становилось правдой.

Собравшиеся в зале ассасины понурили головы. Казалось, даже его доппели устыдились.

– В своей любви и щедрости я бескорыстен. – Слова Кёнига определяли новые истины. – Сомнение есть предательство. Я надеюсь на лучшее.

* * *

Приятие с безразличием наблюдал выступление Кёнига. Вера и иллюзии теократа для доппеля имели все меньше и меньше значения. За пустыми словами Кёнига он видел правду: теократ пытался скрыть ту грусть, которая охватила его, когда он убил своего единственного друга. Кёниг потерялся, и теперь, когда Ауфшлаг мертв, один должен был совершать свой путь.

Приятие дожидался этого момента.

Много дней он вел тайные переговоры, насколько это у него получалось, с отражениями Кёнига; он общался с ними без слов. Они тоже в смерти Ауфшлага видели первый шаг к собственной свободе. Приятие не заблуждался в их отношении и не думал, что они действуют исключительно в его интересах. Нет сомнений, что у отражений есть собственные планы. В лучшем случае это будет временный союз. Он разобьет зеркало, как только они перестанут быть полезными.

Приятие разглядывал Кёнига, питаясь его сомнениями, как пиявка кровью. Теперь ему нужно убрать с игрового поля Моргена. Бог-ребенок для теократа представлял возможность спастись от разрушительной бури вырвавшихся из-под контроля иллюзий. Эти иллюзии обязательно будут набирать силу, разжигаемые сомнениями и подкрепляемые тонкими уколами, наносимыми доппелями и отражениями. Теократ станет по-настоящему могущественным, а его нестабильность – опасной. Его наваждение порвет на части его разум. «Я искрошу в труху все, что он собой представляет, окунусь в его отчаяние, вдосталь напьюсь его дрогнувших мыслей». Приятие вообразил, как маленькими глоточками попивает из пустого черепа Кёнига, и ему пришлось заставить себя не заулыбаться.

Морген должен был умереть, и это произойдет очень далеко, где-то за пределами того края, на который Кёниг способен воздействовать.

– Мы не можем рисковать и допустить дальнейшее осквернение, – тихо сказал Приятие. – Моргена нужно убить до того, как агенты Ауфшлага обратят его против нас. – Он осторожно положил руку Кёнигу на плечо и остался доволен, что Кёниг не стряхнул ее. У этого человека были потребности, а нуждаться в чем-то значило проявлять слабость. – Ученый пытался запятнать мальчика и тем самым добиться собственных целей. – Остальное пусть продиктует воображение Кёнига.

Под рукой Приятия Кёниг обмяк.

– Вы убьете Моргена, – сказал он ассасинам. – Он Вознесется благодаря вам. – Приятие чувствовал, что плечо Кёнига слегка подрагивает. Заплачет ли он? «Боги, прошу вас, пожалуйста. Пусть он хотя бы чуточку проявит свое отчаяние». – Асена, отведи своих тиргайст в Найдрих.

Приятие увидел, что этот приказ вызвал у Асены недовольство, а она заметила, что он наблюдает за ней. Она глянула на руку, лежавшую на плече Кёнига, и глаза ее сузились.

Пора провести серьезную зачистку. Каждого человека, к которому Кёниг обращался за поддержкой, следовало использовать, а затем оттолкнуть. Отстранить от себя Асену будет легче, чем убить ее. Приятие следил за своим лицом, не позволяя ему выразить его чувства. Аноми, у которой не было ни грациозного тела, как у Асены, ни ее безусловной любви, не представляла для него такой опасности, так что с ней он может разобраться позднее. Он ждал и слушал. Придет момент, когда он ловко бросит Кёнигу на ухо пару слов, которые посеют раздор между Асеной и теократом.

– Аноми, – продолжал Кёниг. – Возьми своих шаттен мердер на юг, в сторону города Унбраухбара в Готлосе.

Аноми поклонилась.

– Там бушует неестественная буря.

Кёниг повернулся к трупу.

– Почему мне никто про это не сказал? Возможно, это связано с похитителями. – Он заметил руку Приятия, будто пытавшегося его утешить, и сердито отбросил ее прочь.

– Буря приближается сюда уже несколько дней, – сказала Аноми. – Я полагала, что вам это известно.

– Проклятие, – зарычал Кёниг в бессильной ярости. – Пойдите в сердце бури и найдите ее источник.

Приятие вытянулся вперед и зашептал Кёнигу на ухо.

– Среди похитителей Моргена наверняка есть могущественный гефаргайст. Иначе как бы они смогли так легко справиться с охранявшей Моргена мерере? Как бы они смогли переманить у вас верного Ауфшлага? Вам нужно принять меры, чтобы ваши ассасины, – Приятие взглянул через плечо Кёнига на Асену, – остались вам верны, когда окажутся вне вашего влияния.

Приятие отлично понимал, о чем думает Кёниг: конечно же, сейчас ему приходится противостоять другому гефаргайсту. Это очень многое объясняло. Другой гефаргайст каким-то образом узнал о том, что Геборене работали над созданием бога, и решил направить гениальный план Кёнига на службу собственным целям.

Защититься от гефаргайста практически невозможно, но можно предпринять некоторые меры.

– От мысли, что мне придется причинить тебе вред, у меня разбивается сердце, – сказал Кёниг Асене.

Приятие прошептал Кёнигу на ухо:

– Эмоции есть слабость, манипуляция есть всё.

Кёниг неосознанно кивнул в знак согласия.

– Я должен защитить вас, – сказал он ассасинам, – от влияния другого гефаргайста.

Асена резко вдохнула и обнажила зубы, глядя на Приятие.

– Как?

Тиргайст, собравшиеся позади Асены, подошли ближе и маячили опасными громадинами. Аноми, живой труп, просто стояла и смотрела. Шаттен мердер застыли в неподвижном ожидании, как будто ничего заслуживающего внимания еще не произошло. Возможно, для них это действительно было так. Разве может что-то интересовать тех, кто проклят?

– Для того чтобы вас по-настоящему защитить от их гефаргайста, – сказал Кёниг, – я должен сделать вас слепыми и глухими.

Приятие еле сдержал торжествующую улыбку, прикрывая ладонью свой изуродованный рот. Он внимательно наблюдал за Кёнигом; тот желал извиниться. Приятие читал это в его позе, в том, как теократ дернулся, будто вот-вот протянет руку к Асене.

Кёниг не дал себе сделать это движение.

– Очевидно, что слепыми вы станете для меня бесполезны. Но слуха вы все же будете лишены. – Он посмотрел по очереди на Асену и на Аноми, встретился с ними взглядом. – Это ради вашей собственной безопасности. – Приятие знал, что Кёниг произносит это только для того, чтобы убедить самого себя. – Я очень тревожусь за вас и просто пытаюсь оградить вас от опасности. Вы поддержите меня в моем деле. Вы не должны меня подвести. Не должны подвести Моргена.

– Как вы оглушите нас? – спросила Асена. – У нас, териантропов, быстро заживают любые раны. Особенно если мы обращаемся.

Аноми не собиралась оставить первенство сопернице.

– Мертвым не нужны уши, чтобы слышать. Как вы нас сможете оглушить?

– Я – Кёниг Фюример. Теократ Зельбстхаса. Верховный жрец Геборене Дамонен. Моя воля породила первого бога, созданного человеком. Реальность подчиняется моим желаниям. – Он грустно улыбнулся. – Мои ассасины, я не думаю, что вы – глухие. Я не верю, что вы глухие. Я знаю, что вы…

* * *

Асена не услышала последнего слова. Она стояла и моргала, онемев от потрясения. Тот, кого она любила, отнял у нее часть ее мира. У нее затрепетали ноздри: она чувствовала запах Кёнига и запах страха, который доносился до нее от остальных тиргайст. Неужели теократ не понимает, насколько важен звук для животного?

«Или ему до этого нет дела?»

Рот Кёнига шевелился, а рукой он указывал на юг, но Аноми уже развернулась на пятках и прошагала прочь из комнаты, и за ней последовали шаттен мердер. Возможно, он и видел, как больно сейчас Асене, но никак на это не реагировал. Не произнеся ни слова, она повернулась и ушла.

Убить Моргена. Приказ теократа положено выполнять, не рассуждая насчет того, правильный он или нет, но она все же сомневалась. Сможет ли она убить мальчика-бога, даже если это и означает, что мальчик Вознесется?

* * *

Приятие видел, как смотрит Кёниг вслед Асене, когда за ней захлопнулась дверь. Теократ стоял, не шелохнувшись. Когда Асена вышла, из его правого глаза скатилась слеза. Приятие, наблюдавший за тем, как она проделала путь по щеке теократа, ощутил ликование. Каждый раз, когда Кёниг отталкивал от себя своих людей, Приятие оказывался к нему ближе.

– Пройдет время, и она поймет, – сказал Кёниг, хотя не был в этом убежден. В это никто не поверил.

«Интересно». То, с какой легкостью он лишил слуха целую комнату могущественных котардистов и териантропов-гайстескранкен, говорило о стремительном нарастании силы теократа. Скоро его способность определять реальность уступит место его неумению контролировать свои многочисленные психозы. С его сознания здравый смысл будет сорван, как плоть, которую обдирал с тел своих жертв Ауфшлаг, пытаясь столкнуть их в безумие. Кёниг достигнет вершины своего могущества, станет мастером, создающим реальность, и все же будет не в силах взять под контроль свои заблуждения.

«И все же он не мог убедить себя в том, что Асена простила его».

Близился тот час, когда Приятие возьмет свое. Спрятав от взглядов победоносную улыбку, он вышел из комнаты вслед за Кёнигом. Два других доппеля поплелись позади. Отречение смотрел на него с недоверием, Беспокойство – с обычным своим страхом.

«Скоро я с ними разберусь».

Глава 23

Когда-то я находился в здравом уме. Это было ужасно.

Айнзам Гешихтенерцэлер

Какое-то время Гехирн с удовольствием ощущала легкое покачивание, убаюкивавшее ее, как никогда не баюкала ее мать. Наконец она приоткрыла один глаз и поняла, что лежит, раскинувшись, в паланкине Эрбрехена. Рядом с ней сидел поработитель, толстый, безобразный, с жирной, блестящей кожей. Когда Эрбрехен увидел, что Гехирн смотрит на него, он просиял своей обычной улыбкой толстого младенца – на лице, но не в глазах. Они холодно поблескивали, и в них были видны расчетливость и испуг.

– Ты должна любить меня, – сказал Эрбрехен. – Мне нужно, чтобы ты любила меня. Ты меня любишь.

Гехирн его любила. Эрбрехен был прекрасен. Заботливый и щедрый, он представлял собой воплощение всего, чем только может быть истинный друг.

– Я люблю тебя, – сказала Гехирн, и, пусть слова ее звучали искренне, она ясно вспомнила тот момент, когда поняла, что служит всего лишь орудием.

Знание не дало ей свободы. Ее тюрьма осталась прежней, как бы ей ни нравилось быть в этом заточении и как бы ни поклонялась она своему тюремщику. Она вспомнила Кёнига. «Они используют меня из-за моих способностей, но им нет дела до того, что я за человек». А любил ли ее хоть когда-то кто-нибудь по-настоящему, было ли кому-то до нее дело? «Или во мне есть что-то такое, что мешает меня любить?» Чья в том вина, ее или всех остальных? Или ее тянет к тем, кто потом с ней плохо обращается?

– Знаю, что любишь… хотя готовишь ты отвратительно, – отпустил мрачную шутку Эрбрехен. В ответ на недоумевающий взгляд Гехирн он пояснил: – Там на всех хватило бы рагу из душ, если бы ты не сожгла все мясо. – Он засмеялся, и на нем волнами задрожал жир. Смех сменился недовольной гримасой.

– Прости, – пробормотала Гехирн и села.

Толпа друзей Эрбрехена значительно выросла. Выживших было больше, чем Гехирн предполагала. Только подумать: она не ожидала, что после зажженного ею огня кто-то может выжить.

Она вспомнила.

– Ты ударил меня.

Эрбрехен фыркнул:

– Я спас тебя. Ты должна меня благодарить.

Ей ничего больше не оставалось.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Но в дальнейшем я постараюсь держать тебя поближе. – Эрбрехен самокритично усмехнулся. – Это тело создано для удовольствий, а не для стремительных бросков.

– Прости. – Сердце ее воспарило. Она будет близко к любимому. «Если он просто поймет, что чувствую я, он, возможно, и сам ко мне что-то почувствует». Как бы ей показать это ему? Ей хотелось дотянуться до него, прикоснуться к его мягкой коже и гладить ее.

Она подняла руку, и Эрбрехен нахмурился, увидев это.

– Не думай, что я не ценю твою дружбу, – сказал он.

Ее сердце, только что высоко парившее, рухнуло на землю. «Эрбрехен использует меня, а потом выбросит».

– Я никогда так не думаю, – ответила она.

– И не говори, что я никогда для тебя ничего не делал.

– Никогда не скажу.

– Хорошо. Ведь я тебя нежно люблю. Ты мой самый близкий друг. – Эрбрехен радостно рассмеялся. – Понимаешь? Ты от меня в нескольких пядях. Ты мой самый близкий друг!

Гехирн неожиданно для себя рассмеялись.

– Похоже, у тебя где-то в заднице засел маленький мальчишка, а?

Эрбрехен округлил глаза с притворным возмущением.

– Раз уж ты об этом заговорила, – согласился он, – надо сказать, я и сам ломал голову над тем, куда запропастился тот паренек. – Внезапно его шутливость как рукой сняло. – Ты нужна мне.

Гехирн просияла: она была счастлива тем, что нужна ему, пусть даже и не любима.

– Больше я тебя не подведу.

– Я знаю. Теперь ты будешь находиться как можно ближе ко мне.

«Чем меньшее расстояние их разделяет, тем проще ее контролировать». Гехирн ничего не сказала. Ощущение счастья улетучивалось.

– Наше последнее приключение меня кое-чему научило, – задумчиво проговорил Эрбрехен. – Хотя мои друзья мне нужны, полагаться следует только на самого себя. Это моя судьба. – Он, будто извиняясь, покачал головой. – Друг мой, мне необходима твоя сила, но я к тому же обязан оберегать собственную силу. Я – стержень. Я в центре всего. Когда я Вознесусь и стану богом, это произойдет благодаря моим собственным действиям.

«Он думает, что, когда использует меня, чтобы сжигать города, это каким-то образом следует считать его собственным достижением?» Вспышка ярости, охватившая Гехирн, погасла в тот самый момент, как она посмотрела на Эрбрехена.

– Я больше не могу делиться с тобой рагу из душ, – проговорил он, не обращая внимания на испуганные всхлипы Гехирн. – Да и я все равно сомневаюсь, что оно тебе как-то помогало. – Он лучезарно улыбнулся хассебранд. – Не о чем беспокоиться. Моя судьба защитит нас обоих. Чем сильнее я становлюсь, тем в большей безопасности оказываешься ты, – рассудительно пояснил он.

Гехирн ехала в паланкине рядом с Эрбрехеном, и поработитель не отпускал ее от себя дальше, чем на несколько футов. Она ощущала влияние Эрбрехена как тяжелый груз, который вот-вот раздавит ей грудную клетку. Ей было трудно дышать. Боль и гнев от того, что сначала показалось ей предательством, улетучились. Эти чувства не забылись, но и не в состоянии были набраться силы, угнетенные властной волей Эрбрехена.

Кёниг никогда не использовал свое могущество вот так, и в те редкие моменты, когда Эрбрехен на что-нибудь отвлекался, Гехирн задумывалась, способен ли вообще был теократ породить такой коварный план. Когда Кёниг ставил перед собой цель чего-то добиться, ему ничто не могло помешать, но он не влиял на людей так, как Эрбрехен. Если Кёниг внушал к себе верность и желание служить, Эрбрехен требовал бездумного поклонения. Значило ли это, что Кёниг обладает меньшей силой, или же его могущество гефаргайста просто проявлялось иначе? Сыграли ли ранние годы Эрбрехена роль в том, какого рода способности у него развились? А как повлияло на нее ее собственное прошлое? Она всегда считала, что в своих особенностях может винить родителей, но что если она надломлена уже с самого рождения? Гехирн подумала, что надо будет спросить об этом Ауфшлага, когда она вернется в Зельбстхас.

«Возможно, те экспериментики, которые проводил много воображавший о себе ученый, все же были не совсем бесполезны».

Со всех сторон на горизонте бушевали свирепые грозы. Здесь, в глазу бури, раскаты грома звучали оглушительно, но гроза их почти вовсе не касалась. Тяжелые облака скрывали солнце и небо, так что было невозможно отличить день от ночи. Вся жизнь превратилась в серое однообразие. Буря двигалась вместе с ними, и Гехирн понимала, что Реген еще жив, хотя прошло некоторое время с тех пор, как она в последний раз видела тощего шамана. На землях, по которым пролегал их путь, уже успела пройти необузданная буря, возникшая по воле Регена. На полях, которые попадались им на пути, кукуруза и колосья были прибиты ветрами и градом к самой земле. Почти все деревья поломались, треснули, оказались обожжены или разбиты на части ударом молнии.

Эрбрехен хмуро посмотрел на грязную толпу, шагавшую вокруг его паланкина, и Гехирн на мгновение испытала чувство свободы, с которым к ней приходило понимание, что ее поработили и используют.

– Прости меня, – тихо сказал Эрбрехен, качая головой. – Пожалуйста, прости меня.

Гехирн ошеломленно посмотрела на него.

– Что?

– Я знаю, что ты любишь меня. – Он поднял в сторону Гехирн руку, нахмурился, глядя на нее, и снова положил ее на жирное бедро. Он моргнул, и по его круглым щекам покатились слезы. Никогда прежде не случалось Гехирн видеть такой сокрушительной печали.

«Он любит меня! Он просто не знает, как это показать!» Это она слишком хорошо понимала. Эмоции так трудно передать, а любовь особенно.

– Меня все любят, – сказал он. – Все. Как я могу разобраться, кто меня по-настоящему любит? – Он взглянул на нее, и его покрасневшие глаза умоляли понять его. – Они должны меня любить.

– Я люблю тебя, – сказала она.

И тогда она вспомнила те моменты, когда оказывалась на той границе, за пределами которой Эрбрехен не имел влияния. Поработитель.

– Конечно, любишь. – Он кривовато улыбнулся. – Меня все любят. – Он посмотрел мимо нее и произнес: – Я так одинок.

«Ты не одинок. Ты никогда не будешь одинок, пока я рядом с тобой». В тот самый момент его внимание что-то отвлекло, и ее сердце пронзила боль. «Ты глупа. Ему вовсе нет до тебя дела. Никому нет дела до тебя».

Караван остановился еще в трех небольших городах, и к ним присоединилось множество людей. Если двигаться в таком темпе, то тот путь, который Гехирн проделала за три дня, у Эрбрехена и его друзей займет две недели.

Но сила Эрбрехена росла с каждым городом и городком, поддавшимся его влиянию. Конечно же, теперь то расстояние, на которое распространялась его власть, было уже значительно больше. Последний город – укрепленное поселение, названия которого Гехирн не знала, – поджидал их прибытия, крепко заперев все входы. На стенах стояли лучники, а рядом с дюжину разного рода гайстескранкен. Хассебранд была уверена, что ее снова позовут жечь. Желание сделать это заставляло ее трепетать, как будто душа ее стала натянутой струной.

Но Эрбрехен жестом указал Гехирн остаться сидеть, а сам с трудом, покряхтывая, приподнялся в сидячее положение. Эрбрехен прокричал во весь голос, обращаясь к огражденному крепостной стеной городу. Он говорил о том, как важны для него здешние жители и как они нужны ему. Через несколько минут ворота открылись, и из них вышли правители города, за которыми последовали военные и отряд гайстескранкен. Каждый принес многословные извинения за недопонимание и за неудобства, которые, возможно, был вынужден терпеть Эрбрехен. В прошлом гордые люди, сейчас эти мужчины и женщины, умоляя о прощении, предлагали в дар своих дочерей и сыновей. Эрбрехен великодушно махнул рукой в знак того, что они могут не извиняться, но взял одного мальчика и двух девочек в свой паланкин.

Когда поработитель нашел себе новые утехи, Гехирн почувствовала такую боль, как будто ее с силой пнули в живот. Она чувствовала себя как ребенок, которым пренебрегает мать: ненавидела его и все равно нуждалась в нем.

Новые друзья Эрбрехена около часа грабили собственный город, и, когда они забрали достаточно ценностей и съестного, процессия снова пустилась в путь. Паланкин, который сейчас несли мужчины и женщины, еще не успевшие ослабеть на службе у поработителя, ритмично покачивался, и толпа текла все дальше.

Хотя мысли Гехирн прояснились, покинуть паланкин она была не в состоянии. Когда ей требовалось помочиться, она садилась на корточках на заднем краю паланкина и через плечо смотрела на следовавшую за ним толпу, а они глазели на нее. Похоже, они завидовали ее высокому положению, шагая по лужам ее мочи.

«Огонь никогда не подводит тебя, никогда не разбивает твое сердце». Гехирн оскалилась, обнажив хищные клыки; она глянула на тех, кто шагал ближе всего к паланкину. Они шарахнулись от ее раскаленного взора. Если бы Эрбрехен выпустил ее с паланкина, она, пожалуй, испепелила бы сие разросшееся племя рабов. От этой мысли у нее потекли слюнки.

Зашло солнце, и Эрбрехен сказал, что настало время разбить лагерь и зажечь костры. Гехирн не могла даже приблизительно оценить теперешнюю численность друзей Эрбрехена. Их было уже несколько тысяч, и они безобразным, смрадным ковром покрывали изуродованную грозами землю.

Свой постоянно растущий отряд гайстескранкен Эрбрехен держал поблизости от паланкина. В редкие моменты прояснения рассудка Гехирн понимала, что поработитель их боится. Все остальное время гайстескранкен оставались просто любимыми новыми друзьями Эрбрехена, и поскольку среди них она единственная была хассебранд, Гехирн сохраняла приввилегированное положение и продолжала путь в паланкине.

Когда угас дневной свет, в лагере ожили костры, которые освещали теперь землю трепещущим желтым сиянием. Здесь, в глазу подвластной Регену бури, ветра не было и дым от тысяч костров не тянулся ни в какую сторону. Как и Гехирн, дым оказался в западне.

Танцевали, извивались и скакали истощенные тела, и в свете мерцающих огней эта сцена казалась отвратительной и сверхъестественной.

– Наверное, я умерла, – прошептала Гехирн.

Это было то самое Послесмертие, полное осуждения и мучений, которым запугивал ее отец.

Служа чужим целям, Гехирн убила несчетное число людей. Пусть Кёниг никогда не использовал ее так, как сейчас Эрбрехен, но за время службы у теократа хассебранд отправила на тот свет немало людей. Ни разу не сожалела она ни об одной смерти. Каждая вспышка пламени, каждое скрюченное тело зажаренных заживо, каждый дымящийся столб пепла – все это делалось ради чего-то более важного. Чего-то большего, чем сама Гехирн, большего даже, чем Кёниг. Геборене Дамонен давали Гехирн то, чего она не могла обрести нигде больше: цель. Какой бы неблизкой ни казалась эта цель, но она своей работой играла роль в создании первого истинного бога, которого обретут люди.

Гехирн посмотрела туда, где Эрбрехен возлежал с тремя детьми, все еще не успев удовлетвориться. От мысли о том, что Морген – сама чистота, само добро – окажется в распоряжении Эрбрехена, у нее внутри все сжалось, будто ее внутренности оказались в чьем-то сильном кулаке.

«Поработитель будет использовать мальчика так, что…»

Эрбрехен бросил взгляд через согнутые спины детей и с блаженствующим видом улыбнулся Гехирн.

Затем его глаза закрылись, и было видно, что он витает где-то далеко. Гехирн моргнула и отвернулась, запутавшись в нахлынувших на нее противоречивых чувствах к этому смехотворной внешности человеку. Ее внимание привлекла худая, как палка, фигура, которая, спотыкаясь, двигалась к паланкину. Реген Анруфер, шаман племени шламмштамм. Тощий, как скелет, сухой, как побелевшая на солнце кость, и с улыбкой сумасшедшего, этот человек с ненавистью смотрел на Гехирн.

– Эй, хассебранд, любительница лизать задницу, ну а сейчас ты тоже чувствуешь, что твой друг любит тебя? – произнес Реген голосом, похожим на шуршание опавших листьев. – Как тебе нравится на твоем почетном месте? – Его смех прервал приступ кашля, такого сильного, что кости постукивали друг о друга.

Гехирн оглянулась на Эрбрехена, но поработитель все еще развлекался с детьми. Она повернулась к шаману и усмехнулась.

– А тебе как нравится шагать по моим какашкам и моче?

Реген пожал плечами, при этом свирепо глянув себе под ноги.

– Я ходил к краю лагеря. К самому краю. – Он посмотрел на хассебранд. – Я почти ушел. – Он хохотнул. – Чуть не ушел вместе с моей бурей.

– Так почему же ты остался? – спросила Гехирн, которой действительно стало любопытно узнать ответ.

– Я не смог! – всхлипнул Реген. – Я видел свою свободу, но я недостаточно желал ее, чтобы пойти дальше. – Он бросил взгляд на растекшееся во все стороны жирное тело. – Один шаг, – прошептал он. – Один шаг, да чтоб ему пусто было.

– Он слишком сильно держит нас, – тихо сказала Гехирн.

Реген фыркнул, и его лицо снова изобразило ненависть.

– Я не справляюсь. – Хохотнув, он указал на небо, пронзенное молнией, и у заморгавшей Гехирн в глазах еще некоторое время оставалась, будто отпечатанная, эта вспышка. Поработитель не обращал внимания ни на молнию, ни на гром, ни на перепуганное блеяние своих почитателей. – Я несколько дней не спал. Я едва иду. Мой разум бродит там, куда мне дороги нет. – Реген хихикнул. – И туда же отправилось мое здравомыслие. Когда я не выдержу, буря вырвется на свободу. – С видом надломленного человека он оскалился, глянув в сторону Эрбрехена. – Ты ему расскажешь? Предупредишь его об опасности?

Гехирн смотрела на дрожащего шамана и думала о той огромной разрушительной мощи, которую несли в себе грозовые тучи, клубившиеся и звеневшие на горизонте. День за днем, час за часом, тихий глаз бури медленно стягивался. Разрушительный шторм подходил все ближе.

– Нет.

По лицу Регена казалось, что он испытывает к ней и благодарность, и отвращение.

– Трусливая ты…

– Что это там творится, черт возьми? – перебила Гехирн, указав куда-то далеко за спиной у тщедушного шамана.

Реген раздраженно фыркнул и повернулся, чтобы посмотреть туда. На северном конце лагеря люди суетливо перебегали с места на место, расчищая кому-то путь. Гехирн и Реген молча наблюдали, как эта волна суматохи подкатывается ближе. Через толпу шествовало несколько фигур, которых люди Эрбрехена не пытались остановить и от которых шарахались в стороны.

– Их шестеро, – произнес Реген.

Гехирн прищурилась.

– Да у тебя глаза посильнее, чем у меня. – Шестеро, идут с севера. Из Зельбстхаса? От Кёнига? С мгновение она нервно пыталась принять решение. Гехирн вздохнула. – Я должна сказать Эрбрехену. – Повернувшись, она увидела, что поработитель с нескрываемым интересом смотрит вдаль, мимо нее.

– Реген, – велел Эрбрехен, – приведи наших новых друзей познакомиться со мной.

Шаман нахмурился, но двинулся в сторону шестерых непрошеных гостей.

Гехирн наблюдала, как истощенный шаман пробирается через толпу. Реген, ослабевший от кровопотери и недосыпания, то и дело спотыкался. Шаман замедлился, приблизившись к шестерым новым друзьям Эрбрехена, и остановился в нескольких ярдах от них. Он обернулся и посмотрел на Эрбрехена и Гехирн. Шаман широко улыбнулся, так что хассебранд показалось, что она может разглядеть его гнилые зубы.

– Чему он, черт возьми, так улыбается? – раздраженно спросил Эрбрехен.

Гехирн на мгновение содрогнулась от понимания происходящего и от страха. Только одно могло пробудить у измученного поганца такую улыбку: свобода.

А что может дать Регену свободу?

Смерть.

Реген что-то сказал, обращаясь к пришедшим, но Гехирн не могла разобрать слов. Прошипели клинки, со сверхъестественной скоростью вынутые из ножен, и Реген пал под их ударами. Шаман племени шламмштамм, разрубленный на три части, упал, продолжая все так же улыбаться.

Спокойный глаз бури со страшной силой схлопнулся и исчез. Вспышка молнии ослепительно ярко осветила демоническую картину, и Гехирн хорошо разглядела тех шестерых, которые с обнаженными клинками шагали к паланкину Эрбрехена.

«Аноми и ее шаттен мердер». Гехирн часто задумывалась о том, удалось бы ей справиться с любимыми убийцами Теократа. Она предпочла бы иметь дело с Асеной и ее тиргайст. Не потому, что боялась Аноми, а из-за того голода, который пробуждало в Гехирн гибкое тело девушки-териантропа. Асена терпеть не могла Гехирн, и это делало ее еще более желанной. Увы, не Асену привела к ней судьба в тот вечер.

Эрбрехен выкрикивал то приказы, то признания в любви, обращенные к шаттен мердер.

Не обращая на него внимания, они резали всех, кто оказывался у них на пути.

Гехирн выбралась из паланкина и встала между Эрбрехеном и живыми мертвецами. «Убить его они смогут после того, как убьют меня».

Горизонт со всех сторон будто обрушился.

Глава 24

Невменяемость – единственная разумная реакция на такую податливую реальность.

Вархайт Эртринкт, философ

Приятие, Отречение и Беспокойство стояли и смотрели друг на друга. Те, кто был по ту сторону зеркала, увлеченно разговаривали между собой и не обращали внимания на тех, кто находился по эту сторону.

Взгляд Приятия упал на пятна крови Трагена Нахрихтена и главного ученого Ауфшлага Хоэ. Эти темные кляксы скрыли старые пятна крови, которые оставались здесь с того дня, когда били его. Их теперь не видно, но ничто не забыто. Скоро он отомстит.

Приятие смотрел на отражения краем глаза, стараясь не выдать своего интереса. Ему не хотелось раскрывать никаких своих секретов. Беспокойство был слишком подозрительным, так что он никогда не попался бы в ту ловушку, которую подготовил Приятие, не оказался бы в руках отражений. Ставка делалась на то, что Отречение слишком боится, что его бросят, и поэтому легко поддастся на уловку.

Отречение не пытался скрыть своих подозрений.

– Ты знал, что отражения укажут на Ауфшлага, еще до того, как разглядел на его обуви осколки зеркала. Я видел, что ты заметил стекло. Я видел в твоих глазах…

– В моем глазу, – хладнокровно поправил его Приятие.

Отречение пожал плечами.

– У меня не было выбора. – Это не прозвучало как извинение. Извиняться доппели Кёнига умели не лучше, чем сам Кёниг. – В твоем глазу я увидел, что ты замышляешь какой-то план. – Он потер подбородок и оценивающе глянул на Приятие. – Или, возможно, это завершение плана, который уже почти воплощен?

Приятие лишь на мгновение позволил появиться на своих губах самодовольной ухмылке.

– У меня есть способ общаться с отражениями Кёнига.

– Ты писал на листках и подносил их к зеркалу? – спросил Отречение.

Приятие не стал отвечать на этот вопрос. Нужно сказать Отречению только то, с помощью чего его можно заманить.

– Если Морген Вознесется, как планирует Кёниг, мы в лучшем случае так и останемся доппелями. Навсегда. Когда у него будет созданный им бог, он даже может изгнать нас. С нами могут сделать все что угодно. Теперь, когда Ауфшлага нет рядом, Кёниг лишился своего единственного источника здравомыслия. Он опасается, что Морген будет подвержен дурному влиянию, поэтому он убьет его. – Приятие с победоносным видом оскалился, обнажив переломанные зубы. – Кёниг перепуган и одинок; он сейчас не способен ясно мыслить. Морген узнает тех, кто пришел убить его, и поймет, что их послал Кёниг. Это настроит нового бога против того человека, который его создал. Разум Кёнига разлетится на куски, и мы займем верховное положение. – «И я убью того, кто убил ребенка, кто бы из ассасинов это ни оказался, потому что к их возвращению Кёниг уже давно будет мертв».

– Твой план не лишен недостатков, – сказал Беспокойство. – Если Морген обернется против Кёнига, то может его убить. Мы не выживем.

– Ты придумал какой-то простой язык жестов? – спросил Отречение.

Приятие насмешливо фыркнул и снова оставил вопрос без ответа.

– Морген не способен никому причинить вред.

– Люди меняются, – прошептал Беспокойство.

Отречение сощурил глаза.

– Ты каким-то образом можешь слышать, что говорят отражения?

Приятие на мгновение замер и только потом ответил:

– Это очень трудно.

– Так как же ты это делаешь? – допытывался Отречение.

– А почему ты спрашиваешь? – ответил Приятие с притворной подозрительностью. – Что ты замышляешь?

– Замышляю? Разве я могу что-то замышлять, я же только что узнал об этом. Если ты сумел, то могу научиться и я.

Приятие притворно расстроился.

– Во-первых, если они не смотрят на тебя, надо постучать по зеркалу, чтобы привлечь к себе их внимание. – Он изобразил раздражение. – Иногда они вообще тебя игнорируют. Прижмись ухом к зеркалу, и услышишь, что они говорят. Это все равно что прижаться ухом к двери или окну. Чтобы тебя услышать, им нужно на своей стороне сделать то же самое. – Он смущенно хихикнул. – Комично выглядит, честное слово.

Отречение, столь же лишенный чувства юмора, как Кёниг, разглядывал зеркало с безучастным лицом. Отражения, которые были там, за стеклом, были увлечены разговором друг с другом и не обращали на доппелей никакого внимания.

– Это может быть опасно, – прошипел Беспокойство.

– Беспокойство прав, – осторожно отметил Приятие. – Возможно, лучше, чтобы с ними общался только я.

Отречение, не обращая внимания на его слова, прошел к зеркалу, занимавшему всю высоту стены от пола до потолка. Он дважды постучал костяшками по стеклу и понаблюдал за тем, как отражения сначала взглянули на него, а затем возвратились к своему разговору. Мгновение он смотрел на них, а потом развернулся и шагнул к тяжелому дубовому столу Кёнига. Взяв в руку тяжелую глиняную кружку, он снова подошел к зеркалу. На этот раз он стукнул по стеклу кружкой. С силой. Отражения потрясенно посмотрели на него и замерли, увидев, как он жестами изображает, что разобьет кружкой зеркало. Отречение сделал жест, будто подзывая их к себе, и они торопливо прижали уши к стеклу со своей стороны.

Отречение посмотрел через плечо на остальных доппелей.

– Должно быть, они понимают, кто здесь главный. – Его внимание вновь обратилось к зеркалу. – Расскажите мне все, что вы говорили Приятию, или я разобью зеркало. – Казалось, он о чем-то размышляет. – Вы умеете видеть будущее?

Отпрянув от поверхности зеркала, они закивали и начали что-то лепетать. Отречение прижался ухом к стеклу и стал слушать. Он сощурился, как будто изо всех сил старался расслышать, что говорят отражения. И тут глаза его внезапно распахнулись. Он испуганно смотрел на Приятие: из поверхности зеркала появились руки и начали хватать Отречение за одежду.

Он закричал от ужаса: отражения тащили его в свой мир. Устоять против дюжины отражений, вцеплявшихся Отречению в одежду и в волосы, у него не было ни малейшего шанса. В панике он уронил кружку, и ее осколки разлетелись по полу.

* * *

Беспокойство сразу все понял. «Приятие все это подстроил, все спланировал с самого начала». Беспокойство тоже кое-что узнал: он был воплощением не страха Кёнига перед другими и не страха неизвестности. Он олицетворял страх, который Кёниг испытывал перед самим собой.

Вопли Отречения и его мольбы о помощи стихли в тот самый момент, когда его голова оказалась по ту сторону зеркальной поверхности. Приятие и Беспокойство наблюдали, как в жуткой тишине отражения разрывают доппеля на куски, а потом – как отражения отрывают от Отречения кусочки поменьше и пожирают их. Через несколько минут от доппеля не осталось и следа, будто и не было его никогда на свете.

– Будь любезен, убери осколки кружки, – попросил Приятие.

Беспокойство попятился.

– Если думаешь, что я хотя бы приближусь к этому зеркалу, то ты просто сумасшедший.

– Конечно, я сумасшедший. Как и ты. Мы – вымысел заплутавшего разума. – В безумном оскале Приятие показал острые осколки переломанных зубов. – Отречение покинул Кёнига. Он рассеялся в воздухе, от него ничего не осталось. Понимаешь, что это значит?

– Я – проявление страха, а вовсе не… – Беспокойство замолк, подыскивая правильное слово, – решительности.

Приятие уже не выглядел безумцем.

– Верно. И хорошо подмечено. Кёниг был прав; мы, доппели, никогда не станем действовать друг с другом заодно. Так что давай говорить начистоту: сотрудничества между нами не будет. Или ты подчинишься, или я скормлю тебя отражениям.

Беспокойство низко поклонился.

– Ты придешь на смену Кёнигу, но тебе всегда будут нужны страх и осторожность. Благодаря им мы живы. Ты, с твоей потребностью в приятии, никогда не соглашался с Отречением. – Беспокойство осторожно подбирал слова. – Теперь Отречение ушел, а ты Вознесешься и займешь место Кёнига.

– А рядом со мной будешь ты, – сказал Приятие.

– Нет, – поправил его Беспокойство. – На шаг позади. Так я буду на своем месте.

* * *

Приятие убрал с пола осколки разбитой кружки, но при этом внимательно следил за отражениями. Он не хотел повторить судьбу Отречения. Пусть он и воспользовался отражениями, доверять он им, конечно, не станет.

Занимаясь своим делом, он насвистывал, но без всякой мелодии. Таким счастливым он не был с тех самых пор, как… Он пощупал языком остатки сломанных зубов. Приятие осмотрелся, увидел, что Беспокойство на него не смотрит, и достал зеркальце, которое носил с собой, чтобы наблюдать, как заживают раны; то огромное зеркало, от пола до потолка, все еще не желало показать его отражение. Поднеся к лицу небольшое зеркало, он приподнял повязку и скривился от вида воспаленной плоти вокруг вырванного глаза, вздрогнул, увидев обезображенный рот. Разбитые и опухшие губы были покрыты неподсохшими струпьями. Хорошее настроение, которое только что испытывал Приятие, скрутилось в клубочек и исчезло, как клочок бумаги в бушующем пламени.

«Один долг погашен, – остается еще один». И только когда его товарищей-доппелей не станет, он займет место Кёнига.

Несколько часов спустя Кёниг вернулся в свои покои и свирепо посмотрел на двух доппелей, ожидающих его возвращения. Взгляд его заметался по комнате.

– Где Отречение?

– Он покинул нас, – сказал Беспокойство.

– Он растворился в воздухе вскоре после того, как ты вышел из помещения, – поддержал Приятие.

– Растворился?

Два доппеля в одну и ту же секунду кивнули.

– И вы, конечно же, понимаете, что это означает? – спросил Приятие.

Ответил на вопрос Беспокойство:

– Вы избавились от своего страха перед Отречением. Когда вы отправили Асену прочь, вы прекратили то влияние, которое она на вас имела, точно так же, как, отправив ассасинов убить мальчика, вы сломили…

– Они не имели на меня никакого влияния, – пробормотал Кёниг. – Я ни в ком не нуждаюсь.

«Этот дурак лжет даже самому себе», – подумал Приятие.

Оба доппеля склонили головы, будто признавая свою вину.

– Асена сейчас для тебя ничего не значит, – сказал Приятие.

На лице Кёнига читалось сомнение.

– Я отослал ее прочь. Я не боюсь ни предательства, ни отречения.

«Снова ложь».

– Нет, – сказал Беспокойство. – Я все еще здесь. Она все же может предать нас.

– Предать меня, – поправил Кёниг.

– Вас, – в унисон согласилась с ним доппели.

Кёниг встретился глазами с оставшимися доппелями.

– Она опасна.

Они кивнули в знак согласия.

Приятию было безразлично, действительно ли Кёниг поверил в то, что сумел избавиться от своего страха Отречения. Теперь, когда ему подбросили эту мысль, он сам станет все больше в это верить. Гефаргайсты блестяще умеют убеждать самих себя. В этом их величайшее могущество и их самая уязвимая сторона.

Глава 25

Разве не будет вера всего лишь заблуждением, если нет возможности отстоять ее?

Ферсклавен Швахе, философ гефаргайста

Разверзлось небо, и на землю с грохотом обрушились потоки дождя и града. Рассекавшие небо молнии подсвечивали темное подбрюшье нездоровых опухших облаков, которые мерцали и переливались неестественными оттенками. Небеса вопили от мучений.

Аноми, глухая после внушенных ей Кёнигом иллюзий, ничего этого не слышала. Даже потрясающие разноцветные переливы для нее выглядели ненамного выразительнее мельтешения оттенков серого. Для мертвых глаз, утративших жизнь и красоту, мир был пятнами черно-белых сумерек.

Мужчины и женщины, истощенные и покрытые грязью, бросались наперерез шаттен мердер. Жизнь ничего не значила для Аноми. Жизнь вставала перед ней, а она рубила ее на куски. Те, кто способен оказаться в Послесмертии, встречают свое уничтожение, как подарок. Аноми и ее шаттен мердер предстояло раздать много подарков. Они поднимались на горы мертвых тел, но к ним шли другие, также желавшие получить причитавшуюся им милость.

Они нападали на нее всей толпой, вонзали в нее лезвия и резали ее, били кулаками и пинали ногами. Это не имело значения. Она ничего не чувствовала.

Она понимала, что это лагерь поработителя. Она уже видела подобные сборища, пусть и не такие многочисленные. «Мальчик будет где-то здесь». Она убьет поработителя, вокруг которого держится вся эта толпа, а потом поможет Моргену Вознестись, как ему и предначертано судьбой. «Смерть будет моим даром богу-ребенку».

Похожая на удар клинка вспышка молнии на мгновение ослепила живых, но только не мертвые глаза Аноми – для нее это была просто подсветка, позволяющая лучше разглядеть окружавшую ее жуткую картину.

Ее уже поджидала, хищно улыбаясь, Гехирн Шлехтес, хассебранд из числа любимчиков Кёнига. На мгновение в ярком свете заблестели клыки Гехирн, длинные, как у собаки. Аноми рассмеялась. В сухих глазницах ее пустого черепа мерцал отраженный свет. Мертвые черепа, давно потрескавшаяся и отслоившаяся кожа, навечно застывшая на лице улыбка.

Гехирн сделала жест и выжгла все на пути, отделявшем от нее шаттен мердер. Будто волны набегающего прилива, почитатели поработителя тут же заполнили опустевший клочок земли.

Аноми снова засмеялась – воздух с диким покряхтыванием вырывался из разложившихся легких.

Для мертвых огонь ничего не значит.

* * *

Стоя перед паланкином, Гехирн нетерпеливо поджидала. Эрбрехен в ужасе вопил, отдавая приказы тем, кто нес его, но раскаты грома и завывание бури заглушали все остальные звуки.

Шаттен мердер, убийцы-котардисты, служившие Кёнигу, могли здесь оказаться лишь с единственной целью: убить Гехирн.

Ее сон… все это тогда случилось наяву. У Гехирн разрывалось сердце, и она едва сдержалась, чтобы не всхлипнуть. «Кёниг ненавидит меня». Ему мало было отбросить ее от себя; ему понадобилась ее смерть.

В ее венах пульсировал огонь. Пусть Кёниг получит от нее это послание, такое громкое и ясное.

От нетерпения она спалила тех почитателей Эрбрехена, которые были на пути Аноми и мешали той приблизиться. Наемная убийца, возле которой шагал ее отряд разлагавшихся трупов, смеялись над Гехирн.

– Никто не смеет надо мной смеяться! – закричала в ярости хассебранд.

Аноми все так же смеялись, как будто ничего не услышала.

Преданная.

Брошенная.

Осмеянная.

Гехирн подожгла шаттен мердер, будто свечки.

* * *

Аноми вспыхнула, и на мгновение весь мир исчез в вихре пожара. Но ее зрение не зависело от глаз. Она все еще могла видеть. Огонь лизал ее тело, загорались клочья одежды. Те жалкие остатки иссохшей плоти, которые еще держались на ее костях, исчезли в огне. Она ничего не чувствовала. Ни боли. Ни страха. Плоть – помеха, а огонь все исцелит и сделает ее чистой. Потом, когда Гехирн будет мертва, они смогут погасить это пламя.

«А что, если ты недооценила силу хассебранд?»

В худшем случае она освободится от собственного вечного ада.

– Дура, – попыталась Аноми крикнуть Гехирн, но вышел только сухой хрип.

Она забыла набрать воздуха в легкие. Ее это обозлило. Она попыталась набрать воздуха, но не вышло. Огонь выжег дыры в ее иссохших, как бумага, легких. Теперь это будет мешать общению.

Аноми видела, что ее глупая собеседница шевелит губами, но не могла разобрать слов. Жирная хассебранд выглядела комично, и Аноми рассмеялась. Ее шаттен мердер, превратившиеся уже в ходячие факелы, прошли вперед и оказались по сторонам от нее. Путь между ними и Гехирн был свободен, и они стали подбираться к хассебранд. Раскаленные докрасна мечи они держали наготове в сильных руках, на которых огонь не оставил ни плоти, ни мышц.

«Жаждет ли Гехирн смерти так же, как и я?» Если да, то заветное желание хассебранд скоро сбудется.

* * *

Гехирн смотрела, как приближаются котардисты. Походка у этих мертвецов была вовсе не как у увечных. Даже охваченные пламенем, ассасины, припадая к земле, сохраняли смертоносную грациозность движений. Сейчас, превратившись в ходячие факелы, они стали красивыми, притягательными и завораживающими. Даже чувственными. «Может быть, они окружат меня, схватят в свои пламенные объятия?» Суждено ли ей умереть так же, как она жила, в удушающем жаре ее потребностей? Разве может быть что-нибудь красивее этого?

Гехирн подняла руки и вытянула их в сторону ассасинов. «Принесите мне смерть…»

– Сожги их! – закричал с паланкина Эрбрехен. – Они идут меня убить!

Гехирн не могла не подчиниться этому приказу; его потребности были выше для нее, чем ее собственные, и подавляли всю ее волю. Она не могла позволить им сделать своему любимому больно, пусть Эрбрехен всего лишь хотел использовать ее.

И все же какая-то часть ее сущности жаждала получить наказание, и это не давало ей нанести удар в полную силу. Гехирн сделала указующий жест, и меч в руке Аноми расплавился, залив блестящим металлом кости державших его пальцев.

Но труп продолжал наступление, шагая с поднятым вверх кулаком, который был весь покрыт металлом; казалось, будто она собирается убить Гехирн одним ударом.

– Сожги их всех! – завопил Эрбрехен. – Сейчас же!

Взмахнув рукой, Гехирн спалила их дотла. Всех. Аноми. Ее пятерых шаттен мердер. А потом друзей Эрбрехена. Тысячи крошечных жизней оборвала эта огненная вспышка. Сожгла их всех. Она стояла в маленьком кругу размокшей земли, а на много миль вокруг все было засыпано пеплом.

Небо рассекало на части, и молнии хлестали по небосводу. Набухшие темные тучи разродились, и градины, как камни величиной с кулак, замолотили по земле.

Эрбрехен, по-прежнему скорчившийся в паланкине, вопил, когда в него попадали градины. Гехирн должна была защитить свою любовь – а делать это она умела только одним-единственным способом.

Она воспламенила небеса.

Выжгла все облака в небе, и собиравшиеся вокруг грозовые тучи тут же налетели туда, где прежде сохранялся спокойный глаз бури. Гехирн пожирала небо пламенем и жаром любви. Через некоторое время, которое показалось вечностью, гроза стала ослабевать. Солнце, будто мстительный молот, ударило в прореху среди туч.

Гехирн стояла, раскинув руки, и с восторгом смотрела на огромный пожар. Воздух наполнил запах горелой плоти, и дым, валивший от ее почерневшего тела, скрыл солнце на небе. Глаза расплавились и вытекли, как растаявшее масло.

С ошеломляющей силой Гехирн взорвалась.

Глава 26

В безумном мире только сумасшедшие являются здравомыслящими.

Акира Куросава

Когда горизонт поглотил вечернее солнце, небо с южной стороны стало таким, каким Асена его никогда не видела. Грозовые облака кружились по спирали, стягиваясь к какому-то центру, как будто грязная вода, водоворотом уходящая в сточную трубу. Молния ударила в землю, но точно такие же яркие вспышки метнулись от земли в небо. Казалось, что боги ведут бой с какими-то земными гайстескранкен, и, судя по всему, у последних были все шансы победить.

Асена стояла со своими тиргайст на вершине поросшего травой холма, и все они безмолвно наблюдали ту битву, которая шла на небе вдалеке. Даже здесь ветер дул со всей силы, прибивая к земле высокую траву и пытаясь сорвать с Асены то немногое, что на ней было надето. Она чувствовала, как от раскатов грома содрогается земля, но ничего не слышала.

Не может быть, чтобы такая мощь оставалась никем не замеченной. Асена принюхалась к влажному воздуху, почувствовала покалывающий привкус далекого шторма.

Кёниг обошелся с ней самым ужасным образом, и это тревожило Асену больше, чем то, что в мире не стало звуков. Раньше он часто отталкивал ее от себя – она понимала, что он боится подпускать кого-то слишком близко к себе, и смирилась с этим, – но никогда раньше не случалось, чтобы он намеренно причинял ей вред.

Бэр, огромный и лохматый, махнул рукой, чтобы обратить на себя ее внимание. Он выглядел настолько угрюмым и подавленным, что казался меньше своих реальных огромных размеров. Асена подняла взгляд на него и вскинула бровь. Он указал на грозу, и у него расправились ноздри. «Он тоже почуял этот запах».

Злобный низкорослый Штих, обнажив заостренные зубы, понюхал воздух. Его глаза были такие маленькие, близко посаженные, что не могли выражать никаких эмоций, кроме яростного гнева; он смотрел то на Асену, то на бурю.

Она покачала головой в ответ на вопрос, который никто не произнес. «Нет, мы не пойдем на юг». Кёниг приказал им отправиться в Найдрих, туда они и двинутся. Штих согласился с этим без комментариев и тут же наклонился и стал острыми ногтями рыть землю; он ловил насекомых и личинок и съедал их, и это происходило практически без остановок.

Только Массе не обращал внимания на бурю: он смотрел на юго-запад, в сторону Найдриха, и пробовал на вкус воздух своим длинным, тонким, трепещущим языком. Асена с интересом поглядела на него. Похоже, только он не особенно переживал из-за потери слуха – возможно, из-за того что слух у него вообще был плохо развит. Массе заметил ее взгляд и подмигнул ей третьим веком – такой тонкой желтоватой мигательной перепонкой, которой время от времени закрывался глаз, и так смачивалось глазное яблоко.

– Чувствуешь что-то на юго-западе? – спросила Асена.

Она ничего не услышала, но почувствовала, как ее собственный голос звучит в ее голове.

Должно быть, Массе понял ее, потому что в ответ указал в сторону Найдриха. Он что-то сказал, но она не услышала его слов, а читать по его губам, почти не видным, не получалось. Его лицо, как обычно, было лишено всякого выражения.

От досады она обратилась, и теперь поджарая волчица заняла то место, где только что стояла стройная девушка.

Асена от удивления тявкнула – она стала слышать звуки в тот самый момент, как обратилась. Кёниг допустил ошибку. Его иллюзий не хватило для того, чтобы изменить свойственную териантропам особенность: даже самые страшные раны у них заживали, стоило им принять свой животный облик. Ей захотелось снова обратиться человеком, но она заколебалась. Оглохнет ли она снова, когда вернется в человеческий облик? И тут она почуяла то, что уже заметил Массе, и ее оставил всякий страх.

Морген.

Даже на таком расстоянии невозможно было не обратить внимание на присутствие божественного мальчика. Она оказалась права – Морген в Найдрихе.

Бэр, Штих и Массе с нескрываемым интересом наблюдали за ней. Асена оскалилась, победоносно зарычала и снова обратилась. Она поднялась на ноги одним грациозным движением и стала вслушиваться в доносившийся издалека гром.

Асена указала на свои уши:

– Я снова слышу.

Бэр все понял первым и обратился с сотрясающим землю ревом. В облике медведя-гризли он оказался в два раза крупнее того высоченного мужчины, которым был до этого. Полтонны мускулов, лохматый бурый мех. Он стоял и ревел, подняв морду к небу; на какое-то время из-за его воя стало не слышно грандиозной бури, сокрушавшей все где-то на горизонте. Асена зажала уши ладонями и отошла от Бэра. Пусть он обычно и был мирным и беззлобным, кто знает, как отреагирует он на такую ситуацию. Она снова обернулась волком.

Следующим обратился Массе – его тело рассыпалось и стало гадюками, анакондами, удавами, мамбами, коралловыми змеями и прочими тварями, названий которых она не знала. На земле перед ней извивался огромный клубок змей. Каждый раз Массе оборачивался по-новому; результат зависел от его настроения. По этой сплетенной воедино куче смертельно ядовитых змей можно было догадаться, что его рассудок находится не в лучшем состоянии.

Штих, не самый сообразительный член команды, обратился последним: он рассыпался, как колода карт на ветру. Человеком Штих был вспыльчив и мгновенно набрасывался на всякого, кто вызывал его гнев. Обернувшись в несколько тысяч скорпионов, он стал самим воплощением неконтролируемой ярости. От одного вида этих черных блестящих существ, ползущих друг по другу, Асена ощутила мурашки по спине – так это было омерзительно.

Огромный медведь, серый волк, клубок змей и куча маслянисто поблескивавших скорпионов направили взгляды на юго-запад, в сторону Найдриха. Все они каким-то образом чувствовали бога-ребенка Моргена. Все, кроме Асены, не обращали внимания на ту бурю, которая бушевала на юге. Ее невероятно обострившееся обоняние уловило какой-то знакомый запах. Паленая плоть. Много паленой плоти. Волчица повернула нос в сторону бури. Гехирн Шлехтес – та гадкая хассебранд, которая порой с такой неприкрытой похотью на нее глазела, – вот кто был в сердце бури.

Асена зарычала и снова обернулась человеком.

– Нам надо поговорить, – сказала она.

Когда все четверо вернули себе человеческий облик, они снова уселись у костра.

Штих обнажил заострившиеся зубы.

– Почему мы слышать? Кёниг говорить, мы больше не слышать.

Бэр проворчал в знак согласия, но ничего не сказал.

Асена по-собачьи присела на корточки.

– Кёниг далеко, а мы вместе. Убеждения сплоченной стаи стоят больше, чем убеждения одного человека где-то вдали. Небольшое расстояние и значительное количество людей.

Массе сказал то, о чем они все думали:

– Реальность определяется Кёнигом.

Бэр снова заворчал. Все трое посмотрели на Асену.

– Возможно одно из двух, – проговорила она, тщательно подбирая слова. – Либо Кёниг не такой могущественный, как мы склонны верить, либо здесь действует другая сила. На нас влияет какая-то другая сила.

Массе моргнул своими белесыми мигательными веками и сказал:

– Могущество Кёнига не подлежит никакому сомнению.

– Кто сильнее Кёнига? – спросил Штих.

– Морген, – прорычал Бэр невероятно низким голосом.

– Почему, – спросила Асена, – Морген пожелал вернуть нам слух?

Бэр бросил на нее удивленный взгляд, но промолчал.

– Глухими нам труднее было бы найти его, – предположил Массе.

– Нет, – сказала Асена. – Бэр и я могли бы отыскать его только по запаху. Мы бы достаточно легко его нашли.

– Разговаривать, – сказал Бэр.

– Лишившись слуха, мы не могли говорить так, как сейчас, – согласилась Асена.

Штих растерянно замигал своими маленькими глазками.

– Морген хотеть – мы говорить?

– Может быть, он желал бы, чтобы мы что-то обсудили, – предположила Асена.

– Что, например? – спросил Массе.

– Например, что мы будем делать здесь, – ответила Асена.

– Кёниг отправить нас помогать Моргену Вознестись, – проговорил Штих, желая подтвердить, что разбирается в происходящем.

– Кёниг послал нас убить Моргена, – поправила его Асена.

– Это одно и то же! – сердито рявкнул Штих.

– Кёниг, конечно же, лучше знает, – согласилась Асена, чтобы успокоить Штиха. – А что, если Морген не готов? – Она посмотрела на Штиха, потом на Массе и, наконец, на Бэра, который, казалось, не обращал на них внимания. – Пока не готов, – тихо поправила она свои слова.

– Если Морген Вознесется и станет богом, – задумчиво сказал Массе, – он может оказаться… должен оказаться могущественнее Кёнига. Он смог вернуть нам слух, несмотря на веру Кёнига в то, что мы стали глухими. Возможно, он сделал это, чтобы мы могли принять решение не повиноваться Кёнигу?

– Почему он не хотеть Вознестись? – спросил Штих. – Он Геборене бог.

Асена не хотела выпускать ситуацию из-под контроля. Она намеревалась просто бросить семена сомнения в умах ее товарищей-тиргайст. Асена не знала, следует ли им убивать Моргена. Ей казалось, что сама она не решится убить мальчика, а вот Штих, без сомнения, изо всех сил желал это совершить.

– Давайте не опережать события, – сказала Асена. – Сначала нам нужно найти Моргена. Мы должны поговорить с ним, а не просто убить его и гордиться, что хорошо выполнили задание. – Она посмотрела на Бэра, но тот ничего не сказал.

– Возможно, нехорошо убивать будущего бога, который убитым быть не желает, – согласился Массе. – Лично мне не хотелось бы навлечь на себя гнев каких угодно богов.

* * *

Асена говорила и говорила, и Штих потерял нить. Иногда было трудно уследить за ее рассуждениями. Асена никогда не смотрит на вещи просто.

Кёниг – теократ. Верховный жрец. Не важно, что этого бога еще не существует, пусть такие мысли и сбивают с толку; важно только то, что такой бог будет существовать. Если Морген должен стать богом, а единственный способ стать богом – умереть, значит, мальчику придется умереть. «Зачем же еще послал нас Кёниг?» Почему все пытаются найти какие-то сложности в этой простой задаче?

Найти мальчика. Убить мальчика. Убить тех, кто украл мальчика. Все же проще простого.

Штих трепетал от волнения и чуть было не обратился от одной мысли о том, какая чудовищная бойня им предстоит. «Я помогу Моргену Вознестись».

Глава 27

Чтоб ему провалиться, этому чертову здравому смыслу. Что здорового в том, чтобы быть беспомощным пленником реальности?

Гайстих Гезунд

Найдрих. Какая же выгребная яма! Вихтиху случалось видеть много выгребных ям, но эта просто не имела себе равных. Если сорок тысяч человек эту дыру называли своим домом, то из них двадцать тысяч были ворами, десять тысяч – убийцами, а тысяч пять, как он полагал, самого разного рода торгашами и жуликами. Где-то тысячи три жили на улицах, ночевали в провонявших от мочи закоулках, а еще тысяче просто недоставало мозгов, чтобы уехать из этого места. Остальные же – фехтовальщики, стремящиеся к тому, чтобы их имена навсегда запомнили на этих жалких улицах. Именно из таких мест бывают родом настоящие бойцы. Никаких мягких рук, никакого галантного обучения, как в этих напыщенных школах фехтования в больших городах. Эти мужчины и женщины учились убивать без новомодных штучек.

То обучение для избранных, которое он прошел в дворцовой страже в Гельдангелегенхайтене, Вихтих считал несущественной мелочью. Годы неустанных упражнений, жестокие кровавые турниры с другими стражами – многие их считали наиболее обученными фехтовальщиками в мире – и то, что он поднялся до должности первого стража, перед лицом судьбы ничего не значило. Великим его сделал не упорный труд, а сама судьба. А теперь судьба привела его сюда.

«На это должна быть какая-то причина».

Штелен нашла для них комнату в одной из многочисленных гостиниц города, и хозяин ничего не сказал, когда они протащили через всю таверну и вверх по лестнице бесчувственное, залитое кровью тело Бедекта. Даже те немногие посетители, которые оказались в таверне, не особенно заинтересовались вновь прибывшими, не сводя глаз с собственных кружек.

После того как они опустили Бедекта на самую крепкую кровать, Вихтих осмотрелся по сторонам в тесной каморке.

– А тебе с первой попытки удалось найти худшую комнату во всем Найдрихе?

Штелен не обращала на него внимания, суетясь вокруг Бедекта.

Вихтих скосил глаза и демонстративно осмотрел пол.

– В углах этой комнаты обитателей побольше, чем во всем остальном городе.

По-прежнему не обращая на него внимания, она отлепила от тела Бедекта полоску ткани, промокшую от крови.

– Вряд ли сейчас для этого подходящий момент, – пошутил Вихтих. – Нехорошо пользоваться его беспомощным состоянием, пока он без сознания.

И снова Штелен не отреагировала.

«Скучно с ней».

Расстроенный Вихтих переключился на Моргена. Мальчик смотрел на собственные пальцы, и в его широко распахнутых глазах читалось отвращение. Вихтих глянул на руки ребенка; просто немного испачканы кровью. Было бы из-за чего переживать.

– Что стряслось?

– Грязные, – произнес Морген, который моргал, чтобы прогнать слезы.

Вихтих указал на неглубокую миску с водой, стоявшую на полу.

– Так помойся.

Через мгновение мальчик уже стоял на коленях возле миски и яростно оттирал руки. Он все бормотал что-то себе под нос, но Вихтих не мог расслышать слов. «Странный парень».

Вихтих зашагал по комнате, стараясь заглянуть через плечо Штелен и понять, что там с Бедектом. Хотя Морген каким-то образом ухитрился сделать так, что у старого козла закрылись раны, простыни вскоре пропитались кровью. Грудь Бедекта медленно поднималась и опускалась; если бы не это, то Вихтих решил бы, что он мертв. Тело старика напоминало лоскутное одеяло, исчерченное шрамами: некоторые были старые, белые, а другие совсем свежие, с рваными краями.

Штелен сидела возле Бедекта, осторожно отмывала от крови его осунувшееся лицо и тихо что-то нашептывала. «Жуткое зрелище, честно говоря».

Морген наконец прекратил оттирать руки, залез на самый чистый из топчанов, свернулся калачиком и почти сразу уснул. Мальчик спал, сцепив кисти одну с другой, будто защищая их от внешнего мира.

«Да, странный парень». Морген был совершенно не такой, как Флух, сын Вихтиха, которого тот не видел с тех пор, как ушел от жены в городе Траурих. Флух проводил все свое время за играми в грязи. Если мальчик хотя бы несколько минут подряд оставался чистым, его родители говорили, что случилось чудо. Воспоминания о сыне отдавались в сердце сокрушительным ударом.

Потом, когда Вихтих выполнит свое предназначение, он вернется к жене и покажет ей. Покажет ей, что он был избран судьбой для великих дел. Покажет ей, что он не ленив, не боится успеха и что неправда все те обидные гадости, которые она ему говорила. Мужчине, у которого есть предназначение, приходится делать непростой выбор. Ему было досадно думать о том, что свою судьбу он нашел лишь много лет спустя после того, как ушел от жены, – и он прогнал подальше такие мысли. Когда-нибудь он вернется за Флухом, и его сын будет им гордиться.

Вихтих отвернулся от Моргена и начал осматривать комнату, чтобы чем-то отвлечь внимание. Четыре небольших грязных топчана, и лишь боги ведают, сколько разновидностей кусачих маленьких тварей там обитает. На единственном окне ставни были настолько хлипкими и покоробившимися, что, казалось, подуй легонький ветерок – и они рассыплются в пыль. Сменилась уже сотня поколений с тех пор, как подметали этот пол. Если Найдрих был выгребной ямой, то «Рухлос Армс» – плывущей в этой яме какашкой, сплошь покрытой мухами.

– И это действительно лучшая гостиница, которую здесь можно найти? – поинтересовался Вихтих у Штелен.

Штелен долго еще продолжала свой кропотливый труд, но наконец подняла осунувшееся и пожелтевшее лицо и хмуро глянула на него. Гневно расширив ноздри, она прорычала:

– Здесь тихо, да и трактирщик ничего не спросил, когда мы внесли потерявшего сознание товарища, мокрого от крови.

– Я задал совсем невинный вопрос, – произнес Вихтих с наигранной обидой в голосе. – Достаточно было бы ответить просто «да» или «нет». Я собираюсь пройтись и посмотреть город.

– Чтоб тебя там убили.

Вихтих отвесил наигранно-церемонный поклон.

– Для тебя я готов на все, любовь моя. Я буду искать смерти, пока не найду ее.

– Хорошо, – рявкнула она.

Вихтих проверил, висят ли у него мечи как положено, и принял решительную позу. Штелен не обращала на него внимания. «Ну и ладно, все равно злобная девка ничего не понимает в моде».

– И что, смрадный старый козел выживет? – спросил Вихтих, сохраняя позу на случай, если она на него глянет.

Штелен осторожно стерла засохшую кровь с израненного лица Бедекта. Возможно, кровотечение у него и прекратилось, но половина головы выглядела так, как будто ее попытались разрубить топором.

– Он будет жить, – пробормотала она.

Вихтих наконец перестал стоять в своей безупречной позе и пошел к двери, висевшей на одной ржавой петле.

– Знаешь, – задумчиво произнес он, – если бы ты помыла волосы, то выглядела бы вполне прилично.

Подбросив ей эту мысль, он поспешно вышел из комнаты. Штелен редко поддавалась влиянию его силы гефаргайста, но и у нее имелись свои слабости. А ему было просто забавно воображать Бедекта в момент, когда тот придет в себя и увидит вымывшуюся и заботливую Штелен. Пожалуй, в таком виде она напугает старика до смерти.

Вихтих стоял на подгнившем переднем крыльце гостиницы и смотрел на улицу, то в одну сторону, то в другую. Большая часть толпы на него не обращала внимания, но находились и такие, кто бросал на него оценивающие взгляды, пытаясь определить, какое место он должен занять в местной пищевой цепи. Кто он – хищник или добыча?

Если город Найдрих был выгребной ямой, а «Рухлос Армс» – плывущей в жиже какашкой, то люди – мухами, выбиравшими какашку попривлекательнее. Вихтих постепенно сбросил внешнюю самоуверенность. Теперь, когда Бедект не мог потребовать, чтобы Вихтих не искал неприятностей на свою голову, будто пропал почти всякий смысл лезть в любые переделки. Он вернулся в гостиницу и нашел пустой столик. Свои красивые мечи с одинаковой отделкой он положил на столе перед собой, будто в открытую бросая вызов: ну давайте, они же стоят целое состояние. Попробуйте отобрать их у меня.

Когда буфетчица, грузная женщина, у которой задница была больше, чем у его коня, поднесла ему пиво, Вихтих поймал ее за запястье.

– Почему, когда я ищу проблем на свою голову, я их запросто нахожу, а когда жду, чтобы они у меня случились, этого никогда не происходит?

Она моргнула с видом тупого непонимания, ее усыпанное прыщами лицо раскраснелось.

– Может, ждете в неподходящем месте.

– Ага! Красотка, да к тому же и умна.

Она раздраженно запыхтела.

– В городе много мест, где такие, как вы…

– Ты не знаешь, какой я, – тихо сказал Вихтих. – В гостинице, где мы останавливались последний раз, за стойкой служила девушка. – Он с грустной улыбкой посмотрел в красные глаза толстухи. – Я любил ее. – Это было не так, но казалось вполне возможным. Если он еще немного поговорит об этом, оно станет правдой. – Я любил ее, а моя спутница – тощая кровожадная сука с гнилыми зубами – ее зарезала. Убила ее. Я так и не успел сказать ей…

Вихтих плел свою повесть о предательстве, и опасностях, и о запретной любви, пока глаза буфетчицы не наполнились слезами.

Когда он закончил рассказ, она сходила и принесла ему кружку пива бесплатно. «Ну, хоть это она для меня сделает», – подумал он.

В нем нарастала сила гефаргайста. Жаль, что она настолько несимпатична. И все же память о жене и сыне по-прежнему витала вокруг него, как дурной запах, отбивая у него желание искать женского общества.

«Боги, как же мне скучно».

Включив все свое обаяние, Вихтих весь оставшийся вечер бесплатно пил и ел. Пусть мечи и лежали на столе перед ним и он притворялся намного более пьяным, чем был на самом деле, к нему никто не приставал.

* * *

Бедект проснулся от того, что по его лицу ласково водили влажной тканью. Это было приятно, и он оставался лежать с закрытыми глазами, наслаждаясь ощущением. Ему не хотелось прерывать такой редкий момент. Глубоко вдохнув, он удивился, что дышать не больно и что в его легких не раздаются все те постукивающие и булькающие звуки, которые преследовали его весь прошедший месяц. Он вдохнул носом воздух – уже и не вспомнить, когда с ним такое было в последний раз, – и почувствовал сладкий запах роз и мыла.

«Где я?»

Об этом он не имел ни малейшего представления, и это было не важно.

– Ты поправишься, – сказал тихий голос. – Я о тебе позабочусь.

Штелен? Бедект приоткрыл глаз и понял, что видит прямо над собой узкие ноздри Штелен. Когда его взгляд смог охватить остальное лицо, помимо носа, у Бедекта от удивления открылся второй глаз.

– Ты что, волосы вымыла?

Ее лицо, которое только что было таким мягким и заботливым, тут же заострилось и приобрело параноидальное выражение.

– А что?

– Это был бы мой следующий вопрос, – сказал Бедект, не задумываясь о последствиях.

– Так что тебе до моих волос? – Теперь она говорила уже с яростью в голосе.

– О боги, ну не знаю. – Бедект обвел взглядом комнату, отчаянно желая смотреть куда угодно, но только не на нее. – Где я, черт возьми?

– В Найдрихе. Ты чуть не умер. Тебя спас Морген. – Лицо ее стало странным, как-то напряглось. – А я… я о тебе заботилась, – осторожно сказала она.

«Заботилась обо мне? Гребаные боги, да что случилось, черт возьми?»

– Голова у меня болит так, как будто по ней прошлась сотня свирепых великанов.

– Выглядит еще хуже. – Штелен улыбнулась и прикоснулась к его лбу уже намокшим от крови клочком ткани.

Он с рычанием отбросил ее руку, и улыбка тут же исчезла с ее лица. У нее растопырились ноздри, и на мгновение он подумал, что сейчас она его заколет.

– Прости, – пробормотал он. – Больно прикасаться к голове.

Штелен снова просияла неуверенной улыбкой.

– Тебе нравятся мои волосы?

Бедект выбрал не особенно храбрый способ ответа на этот вопрос: он потерял сознание.

Когда он пришел в себя во второй раз, он услышал храп Штелен, а над его топчаном стоял Морген; на лице его читалось любопытство.

– Почему вы не хотите, чтобы я вернул ваши пальцы? – настойчиво спрашивал мальчик. – Я мог бы убрать и все ваши шрамы. Вы не будете больше уродливым. Ну… не таким уродливым.

«Как же жестоки дети в своей честности».

– В моих шрамах и есть мое я.

– От того, что исчезнут шрамы, прошлое не изменится.

– Это поможет о нем забыть.

– Вы думаете, что сама ваша сущность выразилась в тех действиях, от которых у вас остались шрамы?

Бедект молча кивнул.

– Вы неправы, – сказал Морген, разглядывая свои безупречно чистые ногти и оттирая с них что-то такое, чего Бедект совершенно не замечал. – Мы есть то, во что мы верим.

– Только убеждения безумцев определяют реальность.

– Я не сумасшедший.

Бедект наблюдал за глазами мальчика.

– Я стану богом. Мое могущество идет от веры Геборене. Они верят, что я могу делать такие вещи, и поэтому я действительно могу.

– Возможно, когда тебе всю жизнь говорят, что ты станешь богом, это не лучшим образом на тебе отражается.

Мальчик прикусил губу, нахмурился и поправил одеяло Бедекта – при этом ничего не изменилось, – кивнул и снова осмотрел собственные руки.

– Ваш друг не потому величайший в мире фехтовальщик, что он сам так считает. Он величайший потому, что в это верит достаточное число других людей.

Бедект заставил себя не рассмеяться.

– Во-первых, Вихтих – не величайший фехтовальщик в мире. Во-вторых…

– Он величайший.

Бедект закатил глаза, поражаясь детской наивности.

– Во-вторых, Вихтих мне не друг. Единственный человек, которого Вихтих любит, – он сам.

– Это не так, – ответил Морген с абсолютной уверенностью. – Единственный человек, которого он ненавидит, – он сам.

Бедект удивленно моргнул. Возможно, мальчик прав.

– Не имеет значения. Вихтих – гефаргайст. Он заботится только о себе. Его могущество держится на том, что он манипулирует убеждениями окружающих ради собственных целей.

– Но… – У Моргена округлились глаза. – Кёниг тоже гефаргайст.

– Да, но гораздо более могущественный, чем Вихтих.

– Вы говорите, что его власть построена на манипуляции и держится на том, что ему нет дела до других людей? Кёниг заботится обо мне. Ведь правда?

Бедект не хотел сделать ребенку больно, но при этом понимал, что хоть чем-то нарушить долгосрочные планы гнусного гефаргайста оказалось бы полезно. Если Кёниг отдаст им выкуп, а они вернут мальчика Геборене Дамонен, то, как считал Бедект, было бы неплохо подбросить ребенку некоторые вопросы для размышления. «Ему следует знать, что людям доверять нельзя».

Бедект утешающе положил мальчику руку на плечо.

– Не знаю, что Кёниг чувствует к тебе. Если он вообще что-нибудь чувствует, – добавил он. – Гефаргайстов объединяет одна черта: эгоизм. – Пусть мальчик сам во всем разберется.

– Вы ошибаетесь насчет Вихтиха, да и насчет Кёнига. Вихтих – ваш друг. Он видит в вас отца – у него же никогда не было отца.

– Что за дерьмовый пример ты выискал, – пробормотал Бедект, которому стало неловко. Могло ли быть так, что он до сих пор не разобрался в Вихтихе? Возможно ли, что он ошибается в отношении этого человека? Нет. Вихтих – ублюдок-манипулятор, и стоит Бедекту забыть об этом, как Вихтих нанесет ему удар в спину. – Вихтих разглагольствует о дружбе, чтобы манипулировать.

– А Кёниг ненавидит себя так же, как Вихтих? – спросил Морген.

– Вихтих не… – Он не договорил, заметив взгляд мальчика.

– Вихтиха не будет рядом, когда вы умрете, – сказал Морген.

«Умру?» Ему было неприятно слышать это слово.

– Видишь, он оставит меня как раз тогда, когда мне нужна будет помощь, – сказал Бедект беспечным тоном, стараясь скрыть свое беспокойство.

– Нет. Если он не рядом с вами, то он наверняка мертв. Кому же удалось убить величайшего в мире фехтовальщика?

– Да он вовсе не… Не важно, забудь. Все мы умираем в одиночестве.

– Нет, я имею в виду, в полном одиночестве. И вы сильно пострадаете. – Мальчик потер свои ногти, стараясь избавиться от несуществующей грязи. – У вас будут ожоги.

– Тебе не стоит рассказывать людям о том, как они умрут, – мрачно ответил Бедект.

Морген шагнул назад.

– Извините.

– А был ли у меня при себе мой топор, когда я умер?

– Вы действительно хотите это знать?

Бедект простонал. «Действительно ли мне хочется это знать?»

– Да.

– Нет.

– У меня хотя бы остались сапоги на ногах?

– Один из них, мне кажется, был.

– Который из них?

– Левый. Кажется.

– Проклятие, – пробурчал Бедект. Он не мог позволить этому сумасшедшему ребенку вывести его из равновесия. Боги его знают, на что там способен этот маленький ублюдок. – А как насчет твоей собственной смерти? – спросил он, чтобы переменить тему разговора.

– Никто не может заранее видеть собственную смерть.

Бедект, делая вид, что все так же внимательно слушает, мысленно отметил, что нужно будет переложить горсть монет из правого сапога в левый.

* * *

Проснувшись, Штелен обнаружила Бедекта уже поднявшимся с кровати; он стоял и смотрел в окошко на уже стихавшую бурю. Она молча наблюдала за ним.

Что-то изменилось в стати этого человека, и только через мгновение Штелен поняла, что именно. Бедект выглядел так, как будто внутри у него что-то надломилось. Казалось, что он уже не страдает от ран, но все же он слишком сильно опирался на подоконник, как будто без этого было бы трудно удержаться. Его бледное, помятое лицо как-то обмякло – казалось, вместе с потерянной кровью его покинула и какая-то часть его неукротимой напористости. Если бы Штелен так хорошо его не знала, она решила бы по его виду, что он испуган.

«Не может быть!»

Она отбросила свои тревоги. «Каждый будет выглядеть потрясенным после того, как побывал на волоске от смерти, – думала Штелен. – Смердящий старый ублюдок пойдет на поправку».

Со своей койки Штелен хорошо могла разглядеть левую половину лица Бедекта. Сказать, что с этой стороны лицо напоминало месиво, было бы ничего не сказать. Некоторые трупы, которые Штелен случалось видеть, выглядели получше. От левого уха остался лишь опухший розовый шрам. Ей придется стараться быть слева от него, чтобы защитить его с более уязвимой стороны. Она сплюнула от возмущения. Понадобится не меньше усилий приложить к тому, чтобы он не заметил, как она его опекает.

– Где Вихтих? – спросила Штелен погромче, чтобы Бедект наверняка ее услышал.

Бедект взглянул на нее, а потом снова уставился в окно.

– Я не глухой.

– Внизу, – ответил Морген.

– Что же, – сказал Бедект, – мне пора пойти кое с кем встретиться. – Взгляд его метнулся к Моргену. – С друзьями.

Штелен поняла. Бедект воспользуется местными ресурсами, чтобы сообщить Кёнигу о том, что ребенок у них, и заявить начальную сумму выкупа, которую положат в основу переговоров. Если они получат хотя бы половину того, что просят, то смогут никогда больше не работать. И что это будет за жизнь? Она все равно станет воровать; клептики крадут не от нужды и не ради выживания.

А чем займется Бедект? Поселится ли он в каком-нибудь тихом местечке? Если им не нужно будет работать, то найдет ли он ей применение или бросит ее? Она не могла решить, чего ей больше хочется: быть с Бедектом или прибрать к рукам все, что у него есть. Оба варианта казались ужасно заманчивыми. Если он собирается покинуть ее – а это значило, оставить ее без всего того, что было для нее ценным, – почему бы ей не уйти от него первой?

– Вам стоит взять Вихтиха, – сказал Морген.

– Я возьму Штелен, – немедленно ответил Бедект.

Сердце Штелен затрепетало, но, стараясь себя не выдать, она сплюнула и проворчала.

– После завтрака, – откликнулась она. Старик потерял много крови, и ему нужно набраться сил.

– Умер вызывающий бури, – сказал Морген, указав на окно. – Солнце скоро вернется. Пожар проглотил эту бурю.

* * *

Когда они присоединились к Вихтиху – тот уже был немного пьян – в главном зале «Рухлос Армс», фехтовальщик замахал им руками так, как будто приветствовал друзей, которых давным-давно не видел. Бедекту было знакомо это выражение лица товарища; Вихтих чему-то радовался, а это всегда означало, что впереди неприятности.

– Штелен, да у тебя чистые волосы, – сказал фехтовальщик.

Она сплюнула, целясь ему на сапог, но он успел быстро отодвинуть ногу и увернулся от желтого сгустка мокроты.

Бедект, не обращая на них внимания, занимался своим завтраком, состоящим из колбасок из непонятно какого мяса и пропитанного жиром жареного хлеба; все это подали на квадратной доске, где еще можно было разглядеть засохшие остатки блюда, подававшегося предыдущему посетителю. Столовый прибор, которым приходилось пользоваться, больше походил на палку удобной формы, чем на осмысленный результат человеческого труда. Бедекту не хотелось думать о том, в скольких ртах побывала эта не вполне получившаяся ложка с того момента, как ее мыли в последний раз. Разглядывая неопрятное помещение трактира, Бедект предположил, что много посетителей здесь никогда не бывает. Грубо обтесанные скамейки вокруг всех шести столов выглядели так, как будто сразу развалятся, сядь на них человек солидного веса. Бедект осторожно поерзал, и скамья, на которой он сидел вместе с Вихтихом, угрожающе застонала. Поскольку у него все еще болело, он, не желая бухнуться задницей на пол, совсем перестал шевелиться.

– Штелен обрабатывала тебе раны, – сказал Вихтих. – Она все это время от тебя не отходила.

Бедект смущенно взглянул на Штелен, которая бросала на Вихтиха взгляды, похожие на кинжалы. «Да что у нас, черт возьми, происходит? Эта женщина ведет себя все более странно. С того самого момента… Да и пусть все катится ко всем чертям». Он подумал, что зря их тогда спас.

Штелен сощурилась; сейчас с ней следовало быть настороже.

– Ты пьян, – сказала она Вихтиху.

– Может быть, – ответил Вихтих слегка заплетающимся языком. Он обвел ее долгим, оценивающим взглядом. – Не-а. Я пока не выпил достаточно. – Он махнул буфетчице, чтобы та принесла еще эля. – Но, возможно, скоро напьюсь. Если тебе очень, очень повезет.

Бедект, глянув на Моргена, который, в свою очередь, удивленно посмотрел на Штелен и Вихтиха, решил сменить тему.

– Что было после того, как мы покинули Зельб-стхас?

– Ничего, – торопливо ответила Штелен.

С лица Вихтиха слетело самодовольное выражение.

– Она их всех убила.

– Кого – «их всех»? – непонимающе спросил Бедект.

– Всех, кто был в «Ляйхтес Хаус», – сказал Вихтих, свирепо глядя на Штелен.

– Мне пришлось это сделать, – пробормотала Штелен, пытаясь отстоять свою правоту.

– Она их убила из ревности, – сообщил Морген. – Вихтиху понравилась одна девушка, и Штелен это разозлило. Ей пришлось убить девушку и забрать ее красивые шейные платки. Она влюблена в вас обоих и не выносит, когда рядом оказываются другие женщины. Вихтих просто привлекает ее своим физическим совершенством. Она видит в Бедекте такого человека, каким он не является. Он ей представляется лучшим, чем есть на самом деле. Она любит свои представления о нем, и когда он предает… – Заметив, что все смотрят на него, мальчик закончил после запинки извиняющимся тоном, обращенным к Бедекту: – Вы не лишены качеств, которые искупают ваши недостатки.

– Спасибо, – сказал тот. Он продолжил бы, если бы не увидел лица Штелен.

От ее взгляда веяло смертью. Бедект пнул ее под столом, что отвлекло ее от накатившего стремления убивать.

– Физическим совершенством, значит? – Вихтих согнул мускулистую руку.

Нет сомнений, что только эту часть из всего сказанного самовлюбленный придурок и уловил.

Бедект наклонился к Моргену.

– У тебя руки грязные. – Ему нужно было остановить мальчика, пока тот не скажет чего-нибудь еще. А то Моргена прикончит Штелен.

Ребенок ошеломленно посмотрел на свои бе-зупречно чистые руки. Стараясь ни к чему не прикасаться, он соскользнул со скамейки и отправился на поиски места, где можно дочиста отмыться.

– Это что сейчас было, черт возьми? – спросил Вихтих.

– Я просто спасал жизнь мальчику, – пробормотал Бедект.

– Я бы не стала его убивать, в самом деле, – сказала Штелен, но Бедект знал, что она солгала.

– Только потому, что мальчик понял, что ты в меня влюблена? – спросил Вихтих. – Да бросьте, это же не такой уж и секрет. – Он указал на Бедекта. – Мы всегда это знали. Зачем мы, по-твоему, держим тебя при себе? Конечно, не за твои женские прелести и остроумие.

Бедект простонал. Все болело, и он был не готов справиться с этим.

– Штелен и я идем поговорить с теми людьми, которых я тут нашел. Я собираюсь отправить весточку Кёнигу Фюримеру, что его божок у нас и что мы готовы обсудить условия сделки. Мне нужно, чтобы ты, – он ткнул потрескавшейся деревянной ложкой в Вихтиха, – присмотрел за мальчишкой, пока нас тут нет. Постарайся ни во что не ввязаться.

– Не о чем беспокоиться, я умею присматривать за детьми. Я позабочусь о нем как…

– Как о собственном сыне? – фыркнула Штелен. – Бросить – не то же самое, что заботиться.

Это оказался тот редкий случай, когда Вихтих ничего не сказал, а лицо его было лишено эмоций.

Два невменяемых идиота убьют друг друга, если Бедект их не остановит.

– Прекратите. Оба.

– Я собирался сказать: «как будто моя будущая судьба зависит от того, смогу ли я оградить мальчика от опасности», – вывернулся Вихтих.

– Это ты уже потом выдумал, – усмехнулась Штелен. – Ты уже не такой шустрый.

– Я все равно быстрее, чем…

– Прекратите!

Оба уставились на Бедекта, будто ужаснувшись этому яростному окрику. Тот, постанывая, уперся руками в стол и поднялся со скамьи. Колени его влажно крякнули.

– Штелен, пойдем.

* * *

Когда они вышли на улицу, Штелен пристроилась слева от Бедекта, присматриваясь и прислушиваясь, чтобы вовремя заметить любые неприятности. Бедект шел и глядел на землю, и его избитое лицо казалось слишком мрачным для человека, которому удалось ускользнуть от смерти.

– А ты больше не простужен, – заметила она, надеясь поднять ему настроение. – Уже не хрипишь, дышишь намного лучше. Должно быть, мальчик тебя и от этого вылечил, когда заживлял твои раны.

Бедект проворчал что-то и приобрел еще более несчастный вид.

– У тебя снова лицо как кошачье дерьмо, – сказала она.

– Я думаю.

«Ну да, вот в чем беда».

– И о чем? – спросила Штелен.

– Мальчик спас мне жизнь, верно?

– Да, мне уже казалось, что ты умер. Я уже собиралась поискать, где припрятаны денежки в твоей одежде. – Когда Бедект глянул на нее, она добавила: – Но я этого не сделала. – Когда она поняла, что он выживет, она бóльшую часть денег вернула на место, так что это была не совсем ложь.

– Мальчишка спас меня, а потом даже не упоминал об этом.

– И что?

– Он не стал об этом напоминать, не стал злорадствовать. Он как будто и не заметил, что я его не поблагодарил.

– И?

– Разве это не странно?

«Да нет, намного более поражает то, как ты заморачиваешься на эту тему».

– Да, он необычный парень, – согласилась Штелен.

– И что же, теперь я перед ним в долгу за то, что он спас мне жизнь?

Штелен гнусаво рассмеялась.

– Бедект возвращает свои долги? Ха! – Но лицо Бедекта, все покрытое шрамами, казалось еще более каменным, чем обычно. «Вот черт, он не шутит!» – Если мальчик об этом не вспоминает, то и тебе не надо.

Бедект крякнул и кивнул в знак согласия, но, похоже, согласие это было неискренним.

* * *

Когда Морген, вдоволь наоттирав руки, вернулся, Штелен и Бедект уже ушли. Мальчик взглянул на пустые места за столом.

– Почему Бедект взял с собой Штелен, а не вас? Ему нужно было взять с собой вас.

– Им необходимо немного побыть вдвоем. – Вихтих посмотрел на мальчика и поднял бровь. – Заняться взрослыми делами.

– Ты лжешь.

– Да тебя не проведешь. – Вихтих снова поднял бровь. – А на что ты вообще способен?

– Не знаю. Ауфшлаг был недоволен, если я что-нибудь делал напоказ.

– Ты мог бы помочь мне найти лучшего фехтовальщика этого дерьмового городишки? – спросил Вихтих.

Морген задумался. Отражения покажут ему то, что требуется знать.

– А что?

– А как, по-твоему, можно стать величайшим в мире фехтовальщиком?

Ответ был очевиден.

– Нужно сразиться с другими великими фехтовальщиками.

– Конечно. Ты мог бы мне помочь их найти?

– Вы предпочли бы начать с просто хорошего фехтовальщика, а потом переходить к лучшему и к еще лучшему или с самого начала сразиться с тем, кто превосходит их всех?

Вихтих изобразил задумчивость, но Морген знал, что это притворство: фехтовальщик уже все для себя решил.

– Если мы начнем с самого лучшего, – сказал Вихтих, – не потребуется сражаться с остальными.

Оказавшись на улице, Морген стал пристально вглядываться в мерзкую лужу чего-то жидкого и бурого, слегка подкрашенного красным. У кого-то явно отказали почки.

Он сосредоточил внимание на этой луже.

– Я ее вижу. Она недалеко отсюда. Тут есть трактир, называется «Шварце Биердигунг». Там намного чище, чем в том, где мы остановились, – капризным тоном добавил он. Руки у него щипало от слишком старательного мытья.

– Ты сказал – «она»? Как может женщина быть величайшим в мире фехтовальщиком? Подожди-ка. Если она желает стать величайшей фехтовальщицей в мире, то стоит ли с ней сражаться?

«Какое это имеет значение?»

– Она – лучшая в этой…

– «В этой выгребной яме», ты хотел сказать. Или в отстойнике, ночном горшке, куче навоза или ведре с говном.

– В этом ведре с говном она – лучший боец, – договорил Морген, неуверенно улыбаясь Вихтиху.

Ауфшлаг не разрешал мальчику повторять те словечки, которые тот слышал от охранников храма.

Вихтих потрепал Моргена по волосам и пошел вперед по улице. Одни лишь боги ведают, где перед этим побывали руки этого человека. Морген постарался не показывать брезгливость, которую вызвало у него прикосновение, и поспешил, чтобы не отставать.

– Ты молодец, мальчик, – сказал Вихтих. – Скоро ты будешь одним из нас. – Он сделал широкий жест, указывая на загаженные улицы Найдриха. – Ты будешь вершить свой путь по вольным дорогам. Сможешь отведать все прелести жизни, которые она дает тем, кто достаточно смел, чтобы на них покуситься. – Он взглянул на Моргена. – А тебе уже нравятся девочки?

– Я их почти не встречал, – признался Морген.

– Мы должны исправить эту ситуацию.

– Те немногие жрицы, которых я видел, казались милыми. Прежде я никогда не покидал храма.

– Ты жил там с родителями? – спросил Вихтих, разглядывая толпу вокруг них.

Морген покачал головой.

– У меня нет родителей.

– Ты никогда не видел свою мать? Это не так уж плохо. Моя отослала меня жить с моим отцом. А отец прогнал обратно к матери, после того как я продал его коня и купил лютню.

– Нет, я хочу сказать, что у меня никогда не было матери.

Вихтих, заметив молодого типа боевой наружности, у которого был при себе серьезный меч, рассеянно произнес:

– У всех есть мать.

– Я – проявление веры Геборене Дамонен и всего Зельбстхаса.

Вихтих резко остановился, и Морген едва не налетел на него.

– Это тебе Кёниг рассказывал? – Вихтих произвел губами влажный пердящий звук. – Тебе стоит научиться задавать вопросы. – Со смехом он зашагал дальше по грязной улице.

Морген пошел следом. «Солгал ли мне Кёниг? А зачем…»

– А зачем Кёниг стал бы меня обманывать?

– Каждому богу требуется хорошая история о его происхождении, – бросил Вихтих через плечо. – Не принимай на свой счет. Просто «рожденный от веры всех членов церкви» звучит лучше, чем «сын кабацкой шлюхи».

А что, если это правда? Если это ложь, то что еще из того, во что он верил, тоже окажется неправдой? «Нет, Кёниг не стал бы обманывать меня. Мне предстоит стать богом Геборене, я родился от их веры». Эти звонкие слова показались пустыми.

– Давай-ка нанесем визит той фехтовальщице, – сказал Вихтих, будто совершенно забыв, о чем они только что говорили. Как будто ни о чем важном. – А она симпатичная?

Морген моргнул, глядя вверх на фехтовальщика. «Зачем бы Вихтих стал лгать, разве он мог бы что-то от этого выгадать?»

– Она приятнее, чем Штелен, – сказал мальчик, стараясь разобраться в водовороте своих перепутанных мыслей.

Вихтих хохотнул.

– Да кто угодно приятнее, чем Штелен, во всех вообразимых отношениях. Я встречал ослов с более покладистым характером, котов более твердых моральных правил, козлов, от которых пахло лучше, чем от нее, и лошадей, на которых было спокойнее скакать.

– Спокойнее скакать?

– Брось, не будем об этом.

* * *

Хотя «Шварце Биердигунг» далеко не дотягивала до того, что Вихтих назвал бы приличным заведением, этот трактир оказался заметно лучше, чем «Рухлос Армс». Столы, пусть и грубые, все же были настоящими столами. Стулья – настоящими стульями, барная стойка выглядела так, как будто ее специально сделали именно для бара. Мальчик последовал за ним, будто ошеломленный. «Да что с ним творится, черт возьми?»

В одном из углов сидела дюжая женщина, с которой были трое хорошо вооруженных мужчин. Все они проигнорировали появление Вихтиха, но он знал, что они заметили, что он пришел. Как они только смеют, его же невозможно не заметить. Такое изящество. Такие выверенные движения. «Что там про него говорил этот пацан?» Физическое совершенство. Впечатляющее физическое совершенство. Сущность идеального воина, представшая во плоти.

Вихтих принял позу героя и направил сидевшим за столом свою самую самодовольную улыбку. Пока они делали вид, что не замечают ни его самого, ни его идеальных зубов, Вихтих воспользовался возможностью рассмотреть их.

Мужчины не заслуживали внимания. Заурядные драчуны, все с покатыми лбами, сгнившими зубами, толстыми, похожими на палки, пальцами, – типичные тупицы. «Сложи их всех вместе, – подумал Вихтих, – и все равно не наберется на одну настоящую судьбу». Пусть и хорошо вооруженные, и, возможно, вполне прилично владевшими своим простым оружием, они все равно не играли никакой роли. Не то что Вихтих.

Женщина была совсем не такой. На поясе у нее висела пара красивых мечей в узорчатых ножнах; они торчали по обеим сторонам стула, на котором она сидела верхом. Ее бледно-рыжие волосы были коротко острижены и взъерошены. На столе стоял большой шлем, объяснявший недостатки ее прически. Лицо женщины показалось Вихтиху плоским, а подбородок – слишком толстым и сильным, но он также с интересом заметил, что не видит у нее никаких шрамов. Это о многом говорит, если она действительно сражается, чтобы подтвердить свое превосходство, и является постоянно практикующим фехтовальщиком. «Фехтовальщицей», – поправил себя Вихтих. Руки ее напоминали стволы деревьев, и Вихтих попытался представить, как выглядят ее ноги под длинной юбкой из кольчуги. Он никогда еще не был с такой крупной и мускулистой женщиной, и ему было любопытно, на какие сексуальные подвиги она способна.

Вихтих наклонился к Моргену и зашептал ему на ухо:

– Слушай внимательно. Если общение – это манипуляция, то секс – настоящая война. – Он указал на женщину, не обращая внимания на непонимающий взгляд мальчика. – Смотрю на нее и понимаю, что с ней будет неплохо побороться.

– Она – настоящий мастер, – ответил Морген, не улавливая иносказаний. – Но вам не о чем тревожиться.

Вихтих наигранно возмутился.

– Мне? Тревожиться?

– Вы – величайший в мире фехтовальщик. Вы победили бы.

«Победил бы? О чем это он?» Отогнав от себя эту мысль, Вихтих подошел к столу. Было бы здорово, если бы за ним наблюдало побольше зрителей, но достаточно уже того, что с ним мальчик. Если задуматься, то поразить мальчика ему важнее, чем произвести впечатление на толпу жалких крестьян.

– Приветствую вас, почтенн… – О черт, надо было спросить у мальчика, как зовут эту женщину. – Почтенные люди.

Женщина пренебрежительно взглянула на него и вновь направила все внимание на столешницу.

– Убирайся.

– О, я встретил немногословную женщину. Это так идет к вашей красоте.

Она поскребла по столешнице ногтем и заговорила скучающим голосом:

– Твоей красоты хватит на нас обоих.

«Блестяще!» Он не ожидал, что она окажется остроумной.

– Это верно. Я хорошо выгляжу. И в этом повезло. Вам повезло.

Она взглянула на мужчин за своим столом, и они встали, чтобы разобраться с Вихтихом.

– В Найдрихе красоту не ценят, – сказала она.

– Я заметил, но из вежливости не стал об этом упоминать.

Наконец она подняла взгляд и указала на почти пустой зал.

– Нет смысла. Здесь даже нет зевак, на которых можно было бы произвести впечатление. Продолжай в том же духе, и тебя ждет смерть.

Вихтих отступил от стола, правда, ровно настолько, чтобы иметь возможность легко вынуть мечи из ножен.

– Я просто хочу произвести впечатление на этого мальчика. После того как я разберусь с этими тремя, – он кивнул на стоявших перед ним бойцов, – будете ли вы очень возражать, если я вас прикончу?

Она проигнорировала его вопрос и посмотрела мимо Вихтиха, туда, где стоял Морген; на мгновение стало заметно, что он вызывает у нее большой интерес.

– А что за мальчик? Кто он такой?

– Сейчас он никто, – медлительно произнес Вихтих. – Но ему предстоит стать богом. Итак, если вы не возражаете…

Тремя быстрыми и точными ударами Вихтих убил всех троих мужчин. Последний перед смертью успел изобразить на лице удивление и умер с широко раскрытыми глазами.

Вихтих поморщился.

– Должно быть, я действительно старею и уже не могу делать это так быстро, как раньше. Обычно я успеваю убить вдвое больше народу, пока хоть кто-то успеет отреагировать. – Это была наглая ложь, но он произносил ее с полной искренностью. Фраза хорошо прозвучала, совсем как будь она правдой.

Женщина по-прежнему осталась сидеть, но руки ее опустились на рукоятки мечей, висевших в ножнах у пояса. Она посмотрела на Вихтиха, будто только что заметив его.

– Вы хотите победить меня или просто убить?

– Да что там, и то и другое! – Вихтих отвесил изысканный поклон и подмигнул. – Буду ждать вас на улице. Нам не повредит, если найдется несколько свидетелей среди простых смертных.

* * *

– Ты действительно станешь богом? – спросила мальчика Лебендих Дурхдахтер.

– Да, – ответил он, и она поверила ему. У нее не было выбора. – А Вихтих – величайший в мире фехтовальщик. – Она поняла, что и это правда, и проводила взглядом стройные бедра бойца, пробиравшегося среди столиков к выходу на улицу. Женщина осталась сидеть, наблюдая, как странный мальчик вышел следом за фехтовальщиком. Вера всех людей Найдриха поблекла перед тем, как сильно верил этот ребенок в своего друга. Если она последует за ними, то рано или поздно ей придется остаться умирать на улице.

Ее старый наставник по фехтованию всегда говорил, что в каждый бой нужно идти с пониманием того, что сегодня подходящий день, чтобы умереть. «Идиот он был, как и все мужчины. Для того чтобы умереть, сегодня совершенно негодный денек».

Лебендих Дурхдахтер встала, бросила на стол несколько монет, чтобы заплатить за те кружки, что выпила сама. Пусть катятся в пропасть любые боги, но не будет она платить за выпивку своих убитых спутников, – и она перешагнула через их трупы и направилась к барной стойке.

Она жестом подозвала трактирщика и бросила еще несколько монет на стойку.

– Когда тот человек вернется, на эти деньги дашь ему выпить.

Трактирщик кивнул, забрав монеты, но не решился взглянуть ей в глаза.

– И что же, вы идете с ним сразиться?

– Нет же, черт возьми. Я собираюсь выйти через черный ход. А выпивка отвлечет его, так что у меня будет время уйти.

Наконец он посмотрел ей в глаза.

– Я всегда знал, что вы намного умнее остальных моих клиентов.

* * *

Морген шел за Вихтихом по грязным узким улочкам. Длинноногий фехтовальщик шагал быстро, еле слышно ворча и ругаясь.

«Он, конечно же, солгал, чтобы заставить меня усомниться в Кёниге», – думал Морген. Но только в это не верилось. Вихтих, судя по его словам, скорее всего просто находил смешным то, во что верил Морген. «Но вера определяет реальность». Если он сам и весь Зельбстхас с достаточной силой верили в то, что Морген рожден чистой верой, то становилось ли это правдой – благодаря их вере?

– Не могу поверить, что она смылась! – бросил Вихтих через плечо. – День прошел зря!

Морген знал заранее, что женщина предпочтет уйти без боя. Нужно ли было об этом тогда сказать Вихтиху? Разве Вихтих не понимает?

Да, Вихтих красив, решителен и храбр, но вот насчет его сообразительности у Моргена были сомнения. На всякий случай он решил все объяснить.

– То, что вы ее не убили, к лучшему.

– Да заткнись ты, – рявкнул Вихтих.

– Вы просто без боя стали величайшим фехтовальщиком в этой навозной яме. – Он вспомнил о троих мужчинах, которых Вихтих мимоходом прикончил. – Без настоящего боя, – поправился он.

Вихтих проигнорировал попытки Моргена шутить и по-прежнему шагал по улице, свесив голову. Морген снова попытался обратиться к нему:

– О вас заговорят. Вы настолько сильны, что даже великая Лебендих Дурхдахтер побоялась схватки с вами. Это лучше, чем если бы вы ее убили. – Вихтих по-прежнему не обращал внимания на мальчика. – Людям нравится видеть несовершенство окружающих. Они начинают лучше думать о самих себе. И этим объясняется, почему вы любите и ненавидите Бедекта. Вы замечаете, насколько он далек от совершенства, и знаете, что сами могли бы добиться лучших результатов.

– Конечно, я добиваюсь лучших результатов, чем он.

– Могли бы добиваться…

– Я же сказал – «заткнись», или тебе это слово непонятно? – прорычал Вихтих.

Истощенный черный кот, весь в открытых язвах, с недавно порванным ухом, бросился через улицу прямо перед Вихтихом; кот так мчался, что казался размытым пятном. Вихтих оказался быстрее. Его нога самой серединой ступни обрушилась на тощее тело, и животное полетело в ближайшую стену. Морген услышал, как с хрустом сломался позвоночник и чпокнул череп, разбившийся о кирпичный забор. Упав, кот остался лежать неподвижно.

Вихтих зашагал дальше по загаженной улице, словно не заметив, что только что сделал. Как будто это было мелкое насилие, не заслуживающее внимания.

Морген подошел к коту и посмотрел на жалкое тельце. Последняя искорка жизни едва теплилась в этой переломанной твари. «Есть ли Послесмертие у кошек?» Если нет, то что же, выходит, что в Послесмертии не будет кошек? Странно и грустно становилось от мысли, что где-то нас ждет место, в котором мы будем лишены общества животных. Нужно ли для того, чтобы оказаться в Послесмертии, верить в него или оно просто существует? Те люди, которые в него не верят, все равно потом приходят в себя в потустороннем мире или для них все заканчивается в момент смерти? Морген задумался о короткой и тяжелой жизни этого кота и о его бессмысленной гибели, случившейся по прихоти раздраженного… ребенка.

«И в этом весь Вихтих», – понял Морген: нахальный ребенок, рассердившийся из-за того, что ему не дали получить желаемое. Вихтих хотел убить фехтовальщицу и надулся, когда его лишили этой возможности.

Когда Морген был помладше, Ауфшлаг мягко журил его за такое поведение, так что Морген уже давно вырос и не допускал подобных ребяческих выходок. Почему же Вихтих все еще от них не отучился? Неужели никто не подумал объяснить этому фехтовальщику, как положено себя вести взрослому? Виноват ли в этом сам Вихтих или кто-то другой, скажем, родители и друзья? «Неужели никто не удосужился рассказать ему, как подобает себя вести мужчине?»

Морген толкнул безжизненное кошачье тело носком ноги.

– Была ли твоя жизнь такой же бессмысленной, как твоя смерть?

Ослабевшая душа кота не дала ему никакого ответа, если не считать ее упрямого нежелания покидать переломанное тело.

Сколько бессмысленного насилия и смертей может увидеть бог до того, как примется за дело?

Весь мир Моргена сжался в одну точку, на которой мальчик и сосредоточил внимание. Звуки доносились приглушенно, улица смазалась и превратилась в пеструю дымку. Кот стал его Вселенной. Способен ли он на это, может ли он вернуть эту слабую душу из потустороннего мира? Велика ли вера в него у народа Зельбстхаса? Верят ли они, что он способен возвращать мертвых к жизни?

Ему не доводилось проверить пределы собственных способностей. Ауфшлаг ему запрещал. Но почему?

«Мне нужно знать мои границ». Хотя бы чтобы подавить растущие сомнения.

Морген направил свою волю на остывающее тело кота. Согнутое маленькое тельце дернулось. «Так я и знал!» Вера тех, кто стоит за ним, – как глубокий колодец, воды которого он лишь едва распробовал.

Кот жалобно завыл; спина его по-прежнему была неестественно согнута, но он все же встал на ноги. Потом, пошатываясь, пошел по кругу, ошарашенно моргая. Затем рухнул на землю и остался лежать, жалобно мяукая.

Морген обернулся и увидел, что вокруг него собралась толпа. Вихтих стоял впереди толпы, и на лице его были одновременно вдумчивое созерцание и страх.

– Получилось, – сказал Морген. – Я вернул оттуда кота. Давайте пойдет к тем мужчинам, которых вы убили в «Шварце Биердигунг». Я и их могу вернуть.

* * *

Вихтих смотрел только на мальчика, а остальные – на кота, который, снова поднявшись и с трудом шагая, нарезал узкие круги.

Мальчик открыл рот, чтобы еще что-то сказать, и Вихтих запаниковал. Ему нужно было заставить ребенка замолчать. Один шаг вперед, и он врезал Моргену по подбородку. Мальчик рухнул на грязную мостовую.

«Некоторые просто не могут устоять после удара, такое у них телосложение». Благо у него нет всяких сантиментов про то, что нельзя бить детей, как, скажем, у Бедекта. Старый козел стоял бы и наблюдал за тем, как Морген вещает толпе, пока они все бы не узнали, что он и есть похищенный у Геборене бог-ребенок. То, что Бедект такой ситуации никогда бы не допустил и напрямую требовал, чтобы Вихтих не лез в переделки, не имело значения.

Толпа загудела, осуждая Вихтиха за жестокое обращение с ребенком и угрожая ему. Он повернулся к ним.

– О чем вы там? Вы сами никогда никого не били? – спросил он собравшихся. Нищие и грязные, пестрое сборище душонок, не имеющих никакого значения.

Вперед вышла толстуха в заляпанном фартуке; она замахала на него скалкой.

– Да что же ты за мужик, раз бьешь беззащитного ребенка?

Он понял, как поскорее положить этому конец. Вихтих вытащил меч и нанес толстухе удар в самое сердце. Она не сразу даже поняла, что умерла: он еще успел отряхнуть клинок от крови и вернуть его в ножны.

– Я думаю, что ответил на ваш вопрос, – проговорил он. – У кого-то еще есть вопросы или вы все предпочли бы унести отсюда ноги?

Через мгновение Вихтих уже стоял на улице совсем один, если не считать потерявшего сознание мальчика, трупа старухи и мяукавшего дохлого кота, который все так же ходил кругами.

– Да пошло оно все!

«Мне что, все самому нужно делать?» Вихтих перешагнул через мальчика и растоптал коту голову сапогом.

Подняв мальчика на руки, Вихтих направился к «Рухлос Армс». Глянув через плечо, он увидел, как кот с разможженным черепом тащится куда-то в закоулок.

* * *

Бедект и Штелен, вернувшись в «Рухлос Армс», застали Вихтиха в главном зале; он сидел, уставившись на дно пустой кружки, и на лице у него застыло столь редкое для него выражение созерцательной задумчивости. Моргена было нигде не видно.

«Нехорошо». Бедект махнул трактирщику, чтобы тот поднес им кружки.

Штелен села на скамье напротив фехтовальщика, чтобы приглядывать за входом. Он, казалось, ее не заметил.

– О боги, посмотрите на него, – сказала она Бедекту. – Его посетила первая в его жизни мысль. – Она сильно ткнула Бедекта между ребер. – А может, он откушал тех кошачьих какашек, которые обычно отравляют настроение тебе.

Бедекту, который робко опустился на скамью возле Штелен, это не нравилось. Если сквозь манию величия и самовлюбленность Вихтиха что-то пробилось, то это уже тревожит. Если Вихтих начнет задумываться, то он может вбить себе в голову сколько угодно разных глупостей.

– А где мальчик? – спросил Бедект.

Вихтих взглядом указал ввысь и полуприкрыл глаза.

– Там, наверху.

Штелен фыркнула:

– Этот идиот от нас что-то скрывает. Дай-ка угадаю: мальчик мертв.

Вихтих бросил на нее сердитый взгляд.

– Он в порядке.

Бедект поднял бровь.

– Но…

– Мне пришлось ударить маленького ублюдка. – Вихтих поднял руку, чтобы предотвратить дальнейшие вопросы. – Мне пришлось это сделать – он чуть было не рассказал всем, кто он такой!

– Всем? – Штелен многозначительно оглядела трактир и троих других посетителей, увлеченных исключительно содержимым собственных кружек. – Ужас какой!

– Ты выводил мальчика в город. – Бедект не спрашивал.

Вихтих пожал плечами. И это не был отрицательный ответ.

Бедект наклонился вперед, и скамья под ним возмущенно застонала.

– Ты отправился искать фехтовальщиков, а мальчика взял с собой.

– Я что, должен был оставить его здесь одного? – ехидно спросил Вихтих.

– Ты должен был оставаться здесь! – проревел Бедект Вихтиху в лицо. – Я велел тебе ни во что не ввязываться!

– Ты мне не отец. Старик, та игра, которую ведешь здесь ты, – не единственная.

– Не твой отец? – Морген говорил Бедекту, что Вихтих смотрит на него как на отца. Неужели мальчик был прав? «Нет, конечно, нет». Эта мысль его только еще больше разозлила. – Придурок! Я должен убить тебя!

Вихтих одним плавным движением соскользнул со скамьи и стоял, глядя на Бедекта бесстрастными серыми глазами.

– Попробуй, старик. Я – величайший в мире фехтовальщик. Мальчик это знает, а что это значит, тебе понятно.

Бедект сидел и смотрел на молодого фехтовальщика. Морген говорил, что Бедект умрет в одиночестве, когда Вихтиха не будет рядом.

– Ты умрешь, не успев вытащить из ножен свои красивые мечи, – сказала Штелен, стоя за спиной у Вихтиха. Голос ее звучал чересчур спокойно.

«Как только она там оказалась, черт возьми? – Бедект устало вздохнул. – Я слишком стар для этого».

Возможно, Вихтиха не будет рядом, когда погибнет Бедект, потому что тот сам к тому моменту будет уже мертв. Считать ли, что такова судьба, или же этого можно избежать?

– Мальчик не пострадал? – спросил Бедект, стараясь, чтобы в его голосе прозвучали и отеческая встревоженность, и праздное любопытство. – Ты ему ничего не повредил?

Этот вопрос и тон, которым он был задан, заставили Вихтиха отвлечься от происходящего.

– С ним все хорошо. Я не виноват.

Вихтих никогда ни в чем не виноват.

– Тогда ничего страшного не произошло, – произнес Бедект.

Штелен сплюнула, прорычав от досады.

– Пойду прогуляюсь. Если один из вас убьет другого, то оставшегося в живых прикончу я. – Она протопала прочь из комнаты.

Вихтих широко распахнутыми невинными глазами проследил за тем, как она покинула трактир, и вернулся на свое место.

– Да помогут боги всякому, кто окажется на улицах у нее на пути.

Бедект с невозмутимым видом кивнул, но на сердце у него было тяжело. Мальчик подбросил Бедекту опасные мысли, которые уже пустили корни. А что, если и Вихтиху он что-то внушил? Пусть фехтовальщик и был мелким гефаргайстом, его самого было легко склонить на чужую сторону и манипулировать им. Действовал ли Морген намеренно или же не осознавал последствий, которые могут принести его слова?

Возможно, похищение будущего бога – не такая уж хорошая мысль. Не заварил ли Бедект кашу посерьезнее, чем планировалось? Он проглотил свой страх и сомнения вместе с последним глотком эля и махнул рукой трактирщику, чтобы тот принес еще.

Наконец, стараясь говорить безразличным тоном, Бедект спросил:

– Так что там сказал мальчик?

– Он поведал толпе, что может оживлять мертвых. Чертовски повезло, что я был рядом и вовремя его остановил.

– Да, чертовски повезло, – согласился Бедект, не позволив себе проявить сарказм.

«Толпе, говоришь?» Бедект сделал глоток побольше, чтобы выиграть время для размышлений.

– Ты нашел фехтовальщика, которого искал? И что, хорошая была драка?

Вихтих поморщился.

– Это была фехтовальщица, – поправил он. – Она спаслась бегством.

Так что не было никакой зрелищной схватки, из-за которой собрались бы зеваки, – и это означает, что толпа собралась из-за мальчика. Неудивительно, что Вихтих был в поганом настроении: ему не удалось подраться, а еще он не получил подпитки своего эго от местных жителей.

– Что же было дальше?

– Сумасшедший маленький ублюдок думает, что может творить что угодно. – Вихтих покачал головой, будто не веря в произошедшее. – Похоже, он не понимает, что у всего есть последствия.

Из уст Вихтиха эти слова показались такими смешными, что Бедект чуть было не расхохотался – он поскорее проглотил все пиво, что было во рту, а то бы оно брызгами разлетелось по всему столу. Если уж говорить о том, кто тут не понимает, что у всего есть последствия…

– Что он там натворил? – спросил Бедект.

– Он оживил чертова кота! Проклятая тварь ужасно вопила. Я размозжил ему голову сапогом, но он не умер. – Вихтих отпил большой глоток и вздрогнул. – Жаль, что там не было Штелен. Она могла бы перебить всю эту толпу. Не оставила бы ни единого свидетеля.

Вдруг Бедект вспомнил, как Морген убеждал его взять с собой Вихтиха и как он упрямо отказался последовать этому совершенно разумному совету. Предвидел ли мальчик то, что произошло? В голове у Бедекта закрутились мысли о том, какие возможности это им дало бы.

– Как прошла встреча с вашими пособниками? – спросил Вихтих, перебив размышления Бедекта.

– Не очень хорошо. Отыскать зеркальщика получилось довольно просто, но, когда он попытался выйти на связь с зеркальщиком Геборене, у него ничего не вышло. Судя по всему, тот мертв. Его убили. – Бедект зарычал с досады. – Нам придется найти другой способ послать весточку Кёнигу.

– Почему бы не нанять просто какого-нибудь дурачка отвезти в Зельбстхас от нас весточку? – спросил Вихтих. – И займет всего пару дней.

– А после того как нашего гонца замучают пытками, Кёниг отправит армию в Найдрих, чтобы забрать мальчика и убить нас.

– Для нас это не будет нерешаемой проблемой. Как бы то ни было, если они на нас наедут, – Вихтих медленно провел пальцем поперек собственного горла, – мы прикончим мальчишку. Простое и верное решение.

– Правильно. – Ну, по крайней мере просто. – Но будет здорово, если мы не позволим им прямо выйти на нас.

– Ты что-нибудь придумаешь. У тебя всегда это получается.

Эти слова казались комплиментом, но Бедект понимал, что в действительности за ними стоит желание манипулировать. «Удивительно, этот человек просто никогда не сдается».

– Пойду проверю, как дела у мальчишки. Надо бы сложить вещи и двигаться в путь. Кто-нибудь видел, как ты нес сюда мальчика?

– Нет. Никто не знает, что мы здесь.

Бедект не мог понять, лгал ли в тот момент Вихтих.

Глава 28

Когда имеешь дело с гефаргайстом, не пытайся быть честным. Истину обернут против тебя. Сегодняшняя правда станет завтрашней ложью, и ты начнешь сомневаться в том, что находишься в здравом рассудке. И это тоже манипуляция.

Когда имеешь дело с гефаргайстом, оставь в стороне свои эмоции. Их используют против тебя. Даже самые искренние извинения гефаргайста – манипуляция.

В отличие от других гайстескранкен, гефаргайст часто может носить личину психически здорового человека. И этим гефаргайсты опасны. И так они добиваются успеха.

Вархайт Эртринкт, философ

Гехирн проснулась в темноте, испытывая мучительную боль. Из трещин ее кожи текли ручейки жидкого пламени. Она заслуживала эту пытку и наслаждалась той болью, которая охватила все ее существо. Неправы философы: в После-смертии мы обретаем не возможность искупления, а возмездие. Наказание.

– Нет мне искупления. – Собственный язык казался ей обгоревшим кожаным ремешком.

– Да, но я не желаю тебя отпускать. – Гехирн слышала, как он тяжело дышит, с шумом набирая в легкие воздух. – Ты мне нужна.

Она узнала этот голос и поняла, что произошло. Не нужно ждать ни прощения, ни освобождения, ни искупления. Единственная слеза скатилась из пустой глазницы и будто горячим маслом обожгла ее растрескавшееся и покрытое волдырями лицо.

– Ты поправишься и будешь как игрушечка, новая и блестящая. Я должен стать богом, а ты должна помочь мне. – Губы жирного создания ожидающе блестели. – Ты должна.

Гехирн задала единственный вопрос, на который была способна:

– Почему?

– Потому что все должны любить меня. Все. – Гехирн услышала, что дышит он с присвистом. – Если меня все будут любить – беспредельно и абсолютно, – то меня никто никогда не предаст. А если я больше никогда не буду нуждаться, никогда больше не стану полагаться на любовь и поддержку других, то мне никто никогда не сможет сделать больно. – Она услышала, как сбивается дыхание Эрбрехена. – Ты же меня любишь, правда?

Что такое любовь? Разве это значит быть пленницей, беспомощно подчиняться желаниям и чаяниям другого человека? Хассебранд подумала об отце и решила, что да, именно это и есть, должно быть, любовь.

– Да, я люблю тебя. – И это правда, она любила этого жирного поработителя. – У меня нет выбора. – Она с трудом выговорила эти слова.

– А если бы у тебя был выбор, ты бы все-таки любила меня? – робко спросил Эрбрехен, и голос его дрожал от отчаяния.

Она тонула в его потребности, ее сокрушало это давление.

– Да. – И теперь это тоже было правдой.

– Спи. Тебе надо поправиться, а солнце все еще высоко.

Гехирн не столько уснула, сколько провалилась в забытье.

Когда хассебранд открыла свои новые, только что исцелившиеся глаза, она обнаружила, что Эрбрехен стоит над ней и колени у него дрожат от напряжения. Густые облака, остатки той бури, которой управлял Реген, скрыли луну.

– Вот видишь. Я же говорил, будешь как новенькая. – На лице Эрбрехена появились складочки: он смотрел на нее оценивающим взглядом голодного младенца. – Я есть реальность. – Он говорил так, как будто каким-то образом влиял на ее исцеление; как если бы без него она была бы ничтожна.

– Да, – оцепенело согласилась Гехирн, глядя на собственные руки.

На пальцах не осталось мозолей, а с ладоней исчезли бороздившие их глубокие линии. У нее никогда не было особенно много волос, но сейчас она оказалась совершенно лысой. Она провела рукой по гладкому лысому черепу. Ни волос, ни бровей; наверное, сейчас у нее очень удивленный вид. Руки у нее оказались удивительно тонкими, как будто ее тело, собирая все силы для исцеления, израсходовало почти весь ее лишний жир. Что же, с нее наконец сошел детский жирок? Неужели сейчас она наконец выглядит как взрослая женщина? У нее заурчало в животе.

– Как я хочу есть, – сказала Гехирн.

Эрбрехен капризно поморщился.

– Ты проголодалась? Представь себе, что чувствую сейчас я.

– Прости.

– Тут не найдется даже обугленной косточки, которую можно было бы погрызть.

Гехирн не знала, что сказать. Тысячи жизней превратились в пепел в одно мгновение бесконтрольной ярости и ненависти к себе.

– Извини.

Поработитель фыркнул:

– Понимаю, ты хочешь быть моим лучшим другом, но разве тебе обязательно быть мне единственным другом?

– Ты же сказал: «Сожги их всех».

– И что ж теперь, это я виноват в том, что произошло?

– Нет. Нет, конечно.

– Правильно. – Эрбрехен выглядел довольным. – Не допускай, чтобы такое повторилось.

– А если ты снова попросишь меня сжечь их всех? – спросила Гехирн.

Меж пухленьких губ показались мелкие зубки.

– Тогда сожги их всех. Само собой.

– Само собой, – согласилась с ним Гехирн.

Впервые с того момента, как очнулась, она осмотрелась вокруг. Вокруг не было уже многочисленной орды – друзей Эрбрехена. Поле вокруг покрывал слой намокшей золы глубиной по щиколотку. Здесь и там из груд серого пепла торчали удивительно белые кости. Ничто не шевелилось, не пели птицы. От паланкина остался только обугленный остов. Около Эрбрехена лежал длинный кусок толстой золотой ткани, заляпанной грязью. Гехирн узнала его: это было одно из знамен, развевавшихся на паланкине.

– Ты укрыл меня, – сказала она, кивнув в сторону куска ткани. – Защитил меня от солнца.

– Конечно же. Ты мой единственный друг. – Эрбрехен посмотрел искоса и бухнулся в сидячее положение. – Мне понадобится больше друзей. Если ты продолжишь их сжигать, я решу, что ты из ревнивых.

Гехирн смогла лишь кивнуть.

Эрбрехен протянул к ней мягкую тяжелую руку, поморщился и уронил руку обратно себе на колени со звуком влажной пощечины.

– Из-за этой небольшой проблемы нам придется двигаться намного медленнее. Я почти не могу ходить. Тебе придется мне помочь. – Он пристально посмотрел на хассебранд; пронзителен был взгляд его крошечных глаз, почти скрытых жирными щеками. – Ты мне нужна. И сейчас больше, чем когда-либо.

Эта отчаянная потребность сжала Гехирн будто в кулак.

– Я донесу тебя до ближайшего города.

– Договорились! – Эрбрехен вдруг нахмурился и указал на окружавшее их море золы. – Знаешь, те ходячие мертвецы.

– Шаттен мердер. Ассасины-котардисты. Слуги Кёнига Фюримера. Я думаю, они пришли убить…

– Меня. Это вполне объяснимо. Каким-то образом ваш старый друг узнал о моих планах и пытается остановить меня.

– Мне не кажется…

Эрбрехен махнул рукой, чтобы Гехирн замолчала.

– Мелкий Кёниг человечек, его планы еще мельче. – Заметив, что вышло в рифму, он хихикнул. – Он меня недооценивает, точно так же, как недооценивает тебя. Надо же, вообразил себе, что какие-то ходячие трупы могут представлять для нас опасность. – Он фыркнул. – Если бы ты их не сожгла, то я, конечно же, смог бы сделать так, чтобы они встали на мою сторону.

Гехирн хотелось бы сомневаться в словах поработителя, но она не могла.

С трудом встав на ноги, Гехирн с удивлением обнаружила, насколько легко ей стало двигаться с тех пор, как она избавилась от лишнего веса. Поле действительно оказалось совершенно безжизненным, как ей с самого начала и представлялось.

– Здесь что, остались только мы двое? Я что, сожгла их всех?

Эрбрехен все так же сидел в размокшей золе и рассеянно хлопал по ней ладонью, глядя на север, в сторону Зельбстхаса. Он не ответил на ее вопрос.

– Мне не хватает моих друзей. Мне не хватает их веры в меня. – Он посмотрел на Гехирн. – Много ли поселений между этим местом и Зельбстхасом?

– Несколько маленьких городишек, но ни одного крупного. – Ее осенила мысль, от которой стало тревожно. – Если Кёниг знал, что мы приближаемся, он послал бы не только ассасинов-котардистов. Он мог бы отправить против нас целую армию гайстескранкен. Дисморфиков, мерере, териантропов и всевозможных фобиков. Он мог бы нас раздавить.

– Не так-то легко меня раздавить, – пошутил Эрбрехен, поглаживая пузо.

– Шаттен мердер могли бы прийти под покровом темноты и убить нас обоих.

Эрбрехен широко раскрыл глаза, изобразив ужас.

– Да нет. У меня есть собственная судьба.

– Они что-то искали. Или кого-то.

Гехирн посмотрела на Эрбрехена и на мгновение ощутила брезгливость, но это чувство быстро пропало – поработитель заглушил его собственными душераздирающими потребностями.

– Кёниг послал их сюда кого-то найти.

– «Кого-то»? – Эрбрехен понюхал свои грязные руки. – Мальчика?

– Моргена, – прошептала Гехирн.

– Ах да, мальчик. Конечно! Те люди, за которыми ты гналась, вернулись в Зельбстхас и забрали у Кёнига маленького бога. Я же говорил тебе, что мы движемся слишком медленно!

Гехирн приняла для себя эту новую истину. С тех пор как небо затянули согнанные Регеном тучи, а Эрбрехен мертвой хваткой вцепился в ее сознание, она потеряла счет дням.

– Сколько времени мы путешествуем вместе?

Эрбрехен пожал плечами, отчего его груди задрожали.

– Скажи, сколько? – У хассебранд почти получилось на него разозлиться.

– Неделю? Может, меньше. То, что ты стояла на своем и все вокруг сожгла, не особенно ускорило наше приближение к цели.

– О боги. Неделю? – Она и не думала, что прошло так много времени. Тем троим, кого она преследовала, вполне достаточно было времени, чтобы достичь Зельбстхаса, выкрасть ребенка и сбежать. Она вспомнила гибкую некрасивую женщину, от которой веяло опасностью. От мысли, что ее можно будет найти, у Гехирн побежали приятные мурашки по спине. «Не это ли ощущение и есть настоящая любовь?» Она подумала, что, вполне возможно, это и так. Отбросив собственные чувства в сторону, Гехирн сосредоточилась на самом важном: Морген. Сейчас он уже может быть где угодно. Так где же он?

Она повернулась к поработителю.

– Если Аноми и ее ассасины искали Моргена, то в Зельбстхасе его нет. Мы движемся не в ту сторону.

Эрбрехен ударил по грязи пухлым кулаком.

– Так что же, мы его потеряли? Куда они могли бы пойти?

Гехирн почувствовала, как обдувает ее вспотевшую кожу прохладный ночной воздух.

– В Готлосе они оставили за собой много трупов, так что мне кажется, что они туда не вернутся.

По измазанным сажей щекам Эрбрехена скатились слезы ребячливой досады, оставляющие за собой светлые дорожки.

– И куда же? – Он моргал, глядя на Гехирн. – Куда они могли его отвезти?

Глядя на этого жалкого червя, Гехирн чувствовала, как в сердце ее начинает бушевать яростный огонь. «Сожги этого увальня сейчас. Сожги его, пока он не осквернил Моргена, средоточие всего самого чистого и красивого в этом дерьмовом мире».

Эрбрехен взвизгнул. Он услышал некоторые мысли Гехирн.

– Нет. Ты мне нужна. Я тебя люблю. Ты меня любишь. Ты мне нужна. – Глаза-бусинки почти исчезли за щеками, на которых были видны дорожки от слез.

Ее желание сжечь его угасло, задушенное потребностью Эрбрехена, который так отчаянно желал преклонения перед собой. Хассебранд сдалась, понурив плечи. «Боги, я навсегда останусь в этой ловушке. Он никогда не выпустит меня на свободу».

– Конечно, я люблю тебя. – Гехирн всем своим нутром приняла для себя эту горькую истину.

– Ты собирались… – Эрбрехен моргнул, глядя на нее. Глаза его покраснели, и казалось, что его сердце разрывается от горя. – Ты говорила, что будешь любить меня даже без принуждения.

Это был не вопрос, поэтому она просто пристально посмотрела на него.

– Вот как, – сказал он, и взгляд его стал жестким. – Понятно. – Он огорченно покачал головой. – Ну и не страшно… пока не страшно. А куда они могли забрать мальчика? – требовательно сказал Эрбрехен. От его хорошего настроения не осталось и следа.

– В какие-нибудь места, где Кёниг и Геборене Дамонен почти не имеют влияния. – Гехирн представила себе карту местности. Она указала на запад. – В Найдрих.

– А между этим местом и Найдрихом есть города? – спросил Эрбрехен.

– Несколько небольших сельских общин.

Эрбрехен разочарованно заворчал.

– Мне нужно собрать побольше друзей. А много ли людей в Найдрихе? – Поработитель с голодным предвкушением облизал губы.

– Там все – самый дурной сброд. Гайстескранкен, фехтовальщики и воры. Это будет опасно.

– Будет весело. Они захотят быть моими друзьями. – Эрбрехен влажно улыбнулся Гехирн, при этом его маленькие глаза сверкали жестким, холодным блеском. – Ты согласна?

Конечно, она с ним согласилась.

Они шли ночью, и Эрбрехен опирался на плечи сильно исхудавшей Гехирн.

«Я так долго ждала, когда он ко мне прикоснется, а теперь не чувствую ничего, кроме отвращения». И еще ненависти к себе. Знание – не сила, а наказание, ей посланное. Насколько счастливее она чувствовала себя, когда ничего не знала. Теперь она поняла, что те годы, когда она служила Кёнигу, были лучшими в ее жалкой жизни.

Поработитель постоянно жаловался, каких усилий от него требует ходьба и как ему неудобно, но при этом отказывался остановиться и отдохнуть. Он не желал оказаться в первом селении на их пути без Гехирн, а она все светлое время дня проводила, спрятавшись под остатками толстого знамени, которое они с собой захватили. Эрбрехен торопился, старался не терять попусту ночные часы; он совсем не берег силы Гехирн.

Эрбрехен, которому было непривычно, что вокруг него так мало народа, болтал без остановки.

Гехирн догадалась: тишина его до смерти пугает. Казалось, поработитель боится, что его окружение заметит или осознает какие-нибудь его недостатки, оставь он их в покое хоть на минуту. В определенном смысле это так и было – когда она решила, что умерла, какая-то часть ее разума вырвалась на волю, сбросив с себя наваждение его могучего бе-зумия.

«Поработитель». Когда она начала, всякий раз, думая об Эрбрехене, называть его про себя поработителем? Раньше такое было бы невозможно, особенно на таком близком расстоянии от него. Возможно, та хватка, которой держал ее этот человек, ослабела? Возможно, его сила уменьшилась, когда он потерял своих почитателей?

«На это мог бы ответить Ауфшлаг». День за днем росло в ней уважение к жирному воображуле.

Эрбрехен без остановки болтал о том, чем он в первую очередь подкрепится, когда они доберутся до цивилизованных мест.

Гехирн его перебила:

– Город.

– Как раз вовремя. Мне кажется, что от моих коленей осталось одно желе, и ступни тоже болят. Славно будет выспаться в кровати. Возможно, разделить постель с несколькими новыми друзьями. Ах да, ведь скоро поднимется солнце. Для тебя мы найдем какой-нибудь симпатичный подвал, где ты сможешь спрятаться. Тебе понравится.

– Да, – сказала Гехирн, толкая Эрбрехена, чтобы тот двигался побыстрее.

– Я люблю тебя, – напомнил ей Эрбрехен. – А ты любишь меня. – Он запыхался, стараясь идти в том темпе, который задавала хассебранд, но не жаловался.

* * *

Деревня оказалась сонным фермерским поселением, где жителей было человек тридцать; когда Эрбрехен и Гехирн, тяжело шагая, добрались туда, все спали. Петухи еще не успели пропеть зарю, и несколько десятков кур бродили между домов, вяло выклевывали дождевых червей. Даже собаки этого городка наблюдали за их приближением с сонным безразличием. Те немногие, кто проснулся в столь ранний час, собрались вокруг и глазели на Эрбрехена и Гехирн, которые стояли, завернувшись в измазанные размокшим пеплом лохмотья золотого знамени.

Никогда еще Эрбрехен не испытывал такой сильной усталости. Он так обессилел, что не мог уже произносить красивых речей. Вместо этого он воздел руки к небу и завопил:

– Вот он я! – со всей силы своих легких. Когда еще больше людей пришли на шум и присоединились к собравшейся толпе, он снова завопил: – Это я!

Он кричал, пока не охрип. Он кричал, пока вокруг него не собралось тридцать с лишним новых друзей, а затем удалился в самый роскошный дом, который нашелся в той деревне. Он хотел было отправить Гехирн в подвал, но побоялся оставить хассебранд так далеко от собственного влияния. Вместо этого он попросил своих новых друзей закрыть ставни на окнах спальни и как следует задернуть шторы. Позже, когда ему поднесли несколько огромных блюд еды, он попросил их построить ему новый паланкин с балдахином. «Будь я проклят, если пройду хоть один лишний шаг там, где можно без этого обойтись». Наконец он вызвал к себе мэра города, которому прежде принадлежала комната.

– Я хочу, чтобы на закате город был готов отправиться в путь.

Мэр, все еще в ночной рубашке, стоял перед ним с открытым ртом.

– Город? Отправиться в путь?

«Боги, вокруг меня одни идиоты».

– Да. Я желаю, чтобы все сложили вещи и были готовы отправиться в путь. Соберите всех лошадей и скот, сколько найдете. Двигаться мы будем быстро, так что кроме самого необходимого ничего не берите с собой, например, одежду не тащите.

– Как так – без одежды?

«Этот дурак первым окажется в котле».

– Вам не нужно пускаться в путь голышом, – нетерпеливо объяснил Эрбрехен. – Просто не берите лишней одежды. Возьмите побольше еды. – Он разглядывал идиота мэра. – И проследите, чтобы мой новый паланкин был удобным, пусть там будет побольше подушек.

– Конечно. – Мэр ловко развернулся на месте и прошествовал прочь, явно приятно взволнованный тем, что ему доверили эти приготовления.

Эрбрехен посмотрел туда, где сидела, съежившись под толстой попоной, Гехирн. Она не обращала на него внимания. У него сжалась грудь.

«Она сказала, что любит меня и что любила бы меня, даже будь у нее выбор».

Это была ложь.

«Боги, как же я одинок».

Глядя в спину хассебранд, он оскалил зубы. Она ему не нужна. Он ей покажет; ее предательство для него ничего не значит. От ее предательства ему не больно. «Она отвратительна», – сказал он себе – и это стало правдой. Эрбрехен вздрогнул от воспоминаний о том, как прикасался к той женщине. Высокая и сильная, полная противоположность всему тому, что он считает привлекательным. «Это никогда не должно повториться».

* * *

Когда солнце зашло за горизонт, Гехирн и Эрбрехен вышли и увидели поджидавших их жителей города. Гехирн надела одежду, которую прихватила из шкафов мэра, а Эрбрехен просто задрапировал свой необъятный торс хрустящими свежими простынями. В центре города стоял импровизированный паланкин, спешно сколоченный из досок, которые оторвали от ближайших домов. Наверху помещался огромный диван, заваленный подушками, – все это под развевающейся палаткой.

– Не такой роскошный, изящный и большой, как тот, на котором я ездил прежде, – заявил Эрбрехен, – но я вполне доволен.

Несколько самых рослых мужчин из городка помогли ему вскарабкаться на диван, и он рухнул там с довольным вздохом. Гехирн поднялась к нему на паланкин и села у его ног.

Поработитель махнул рукой двум девочкам, светловолосым сестричкам, чтобы они присоединились к нему. Их родители просияли, гордясь оказанной им честью. Только Гехирн отвела глаза, правда ей все равно не удалось пробудить в себе то отвращение, которое она пыталась почувствовать. Ее душа лишилась всяких эмоций. Она ничего не чувствовала, лишь то, что внушал ей Эрбрехен.

– Ой, да что с тобой, – упрекнул ее Эрбрехен, когда паланкин подняли в воздух десяток сильных мужчин. – Не гляди так мрачно, друг мой. Совсем скоро тебе будет кого сжечь, и немало.

Чтобы его почитатели двигались быстрее, Эрбрехен сообщил всем, что каждый вечер несколько человек, которые подтянутся в лагерь последними, будут пущены в рагу. Это не только поможет ему всегда хорошо кушать, – откровенничал он в разговоре с Гехирн, – но и заставит стадо держаться на минимальном расстоянии от него.

Гехирн поняла: чем ближе они находились, тем бо́льшую власть получал над их сознанием Эрбрехен. Чем сильнее он держал их в своих руках, тем больше они верили в него и тем сильнее он становился.

Поздно вечером новые друзья Эрбрехена схватили и притащили немолодую пару, что тащилась позади остальных, и разделали их на рагу для поработителя.

– Мне нужно было это устроить еще много лет назад, – шутливо говорил Эрбрехен, обращаясь к Гехирн. – Тогда сейчас я уже стал бы богом. Хорошо, что мы нашли мэра, он отлично умеет планировать. Я не уверен, что ты смогла бы так успешно организовать целый город – все собрались и пустились в путь. – Он довольно пощелкал языком. – Хорошо иметь полезных друзей.

«Он что, пытается заставить меня ревновать?» Как это ни печально, его прием сработал. Ей ужасно захотелось пойти разыскать мэра и оставить от него кучку пепла. Гехирн это бы ничего не стоило. Мгновенное усилие воли – и вот уже горячий пепел рассыпается пылью по ветру, как пляшущие светлячки. Но Эрбрехен не давал ей отходить от паланкина.

Поработитель гнал своих людей весьма быстро. Он давал каравану остановиться только на время, пока Гехирн разводила огонь, на котором варили несколько жалких душ, – а после этого они снова пускались в путь и шли всю ночь. Когда поднялось солнце, Гехирн заползла на задний край паланкина и спряталась под кучей одеял. Было невыносимо жарко, и ее плоть дымилась, пусть и скрытая от лучей солнца. После заката Гехирн встала. Ее кожа зудела, покраснела от солнца, и Эрбрехен пошутил насчет того, как вкусно она пахнет, изжарившись под одеялами.

Каждую ночь она выползала вперед, розовая, как сплошная рана, и снова садилась на переднем краю паланкина.

Караван двинулся к Найдриху.

Каждую ночь ей все легче было зажигать пламя и все труднее понимать, откуда исходит тот поток ненависти к себе и отвращения, благодаря которому вспыхивала искра.

Никто не заметил, что она не ела пищу, которую ей предлагали. Вместо нее Гехирн каждый раз, когда караван останавливался, собирала растоптанные семена и корешки. Кто-то, заподозрила она, пытается ее отравить. Поскольку Эрбрехен ее любил – или, по крайней мере, в ней нуждался, – основные ее подозрения пали на мэра. На самодовольного дурака она смотрела со все бóльшим недоверием.

В ту ночь, когда вдалеке показался Найдрих, к Гехирн подошел мэр. В руках у него была миска тушеного мяса.

– Вы не ели, – сказал он, протягивая вперед пищу. – Я сказал Эрбрехену, а он поручил мне вас покормить.

Гехирн посмотрела на поработителя, спавшего в своем паланкине. Одна из его юных фавориток вчера куда-то подевалась, а ее сестрица, свернувшись калачиком, лежала под его тяжелой рукой.

Она повернулась к мэру.

– Вам бы так этого хотелось, верно?

Тот улыбнулся.

«Он что, издевается надо мной? Я сожгу…»

– Вам нужно поесть. Так сказал Эрбрехен.

– Эрбрехен спит.

– Все равно. – Мэр поднял миску повыше, и в нос ей повеяло мясным духом.

Гехирн снова посмотрела на Эрбрехена. Поработитель тяжело дышал и храпел. «Если он еще немного растолстеет, он просто задохнется и умрет во сне». Эта мысль ненадолго порадовала Гехирн. Она вновь переключила внимание на мэра.

– Слишком быстро вы показываете ваши истинные намерения. Вы не сможете заменить меня. – Гехирн указала на Эрбрехена. – Я ему нужна. А вы? – Она шипела, как масло, закипающее на раскаленной сковороде. – Вы просто ему полезны.

– Он любит всех нас, – сказал мэр.

Хассебранд сожгла напыщенного мэра и посмотрела, как танцует от ветерка легкий пепел.

Возможно, Эрбрехен и заметил отсутствие мэра, когда проснулся, но ничего не сказал.

Найдрих становился все ближе, и поработитель весь трясся, как холодец при землетрясении. Маленькие глазки жадно всматривались вперед; Эрбрехен был весь в предвкушении, как голодный младенец, увидевший, что вкусненькое уже близко и вот-вот он сможет дотянуться до него своими жирными цепкими пальцами.

Эрбрехен хмуро глянул на Гехирн.

– Нам нужно было подходить к этому городу с десятитысячной армией. Ты действительно поставила меня в трудное и опасное положение.

– Котардисты…

– Не подводи меня на этот раз. Мне нужно, чтобы ты была сильной. Мне нужно, чтобы ты не теряла контроль над собой.

Но сила и контроль исключают друг друга. Своим могуществом Гехирн была обязана именно тому, что не могла себя контролировать. «Да это знает каждый последний дурак во всем мире!»

Она открыла рот, чтобы возразить ему, но вместо этого молча кивнула в знак согласия. Эрбрехен был прав – в тот раз Гехирн его подвела. Не имеет значения, что с добрыми намерениями.

* * *

Эрбрехен наблюдал, как хассебранд тихонько что-то бормочет себе под нос. Хотя солнце еще не поднялось, из-под воротника и из рукавов ее одежды сочился дым. От запаха жареного человеческого мяса у Эрбрехена потекли слюнки, но ему стало страшно: скоро придет момент, когда она окончательно сорвется.

Эта женщина давно бы уже сорвалась и погибла, если бы не была так нужна Эрбрехену. Он отчаянно надеется, что найдет ребенка раньше, чем хрупкий разум Гехирн сам себя уничтожит в гигантском всепоглощающем пожаре.

Она его обманула. Как она посмела, после всего, что он для нее сделал? Он делился с ней своим тушеным мясом, позволил ей ехать вместе с ним в его паланкине. Он предложил ей свою любовь, дал ей шанс поучаствовать в его поразительном достижении, а она отплатила ему ложью!

Грудь его переполняла боль от такого предательства. Ему казалось, что какие-то когти рвут на части его сердце.

И он никак не мог избавиться от этих переживаний.

Эрбрехен потер лицо и уставился на свои пухлые пальцы: они были влажными.

«Она любит меня только потому, что должна любить».

Она готова в мгновение ока его сжечь; это он видел в ее холодных голубых глазах.

«Она опасна, очень, очень опасна».

Возможно, именно это в ней привлекает.

Он смотрел на хассебранд, прищурив глаза, отчаянно желал ее любви и наполнялся отвращением от своего желания. Ему стоило отослать ее подальше, но он понимал, что не сделает этого. Она ненавидела его так, как был даже не способен ненавидеть никто из остальных его друзей, и он не мог этого вытерпеть.

«Она будет меня любить. Все должны любить меня!»

Глава 29

Я сделал то, что должен был сделать. Я сделал то, что любой сделал бы на моем месте. Настоящее преступление следует искать не в моих действиях, а в вашей неспособности понять, что они были необходимы. Это не рационализация, это новая истина.

На суде над Ферсклавеном Швахе, философом гефаргайста (незадолго до вынесения оправдательного приговора)

Гостиницу переполняли запахи, которые были настоящим мучением для Асены с ее тонким обонянием. Пиво, моча, кровь и пот вели здесь настоящую войну за то, кому из них больше удастся провонять воздух. Деревянные полы еще не просохли от пролитой крови. Массе стоял позади нее, пробуя воздух острым языком. Бэр и Штих были рядом и ждали, когда она поведет их за собой. По расправившимся ноздрям Бэра и дрожи Штиха она догадывалась, что они тоже чувствуют запах крови. Трактирщик за барной стойкой видел, как они вошли, но даже не попытался встретить их в своем заведении как дорогих гостей. Асена выбрала столик подальше от кровавого пятна. Она не хотела скандала: Массе вполне мог бы начать ползать по полу, принюхиваясь к крови трепещущим языком. Она села, а затем махнула четырьмя пальцами, подзывая трактирщика.

Тот поднес четыре кружки эля со скучающим видом, будто ему каждый день приходится подавать выпивку таким странным компаниям. Спокойствие его было наигранным: Асена слышала запах страха.

Когда поднесли выпивку, Асена быстрым взмахом тонкого пальчика дала Бэру команду, и тот схватил трактирщика за запястье своей огромной ручищей.

– Мы ищем одного мальчика, – сказала она. Трактирщик замер на месте, ощутив железную хватку Бэра. – Он был здесь. – Она понюхала воздух, как бы объясняя, откуда ей это известно. – Этого мальчика вы наверняка запомнили.

Трактирщик облизнул потрескавшиеся губы, взгляд его упал на заляпанный кровью пол. Он застонал, когда Бэр сжал его тонкую руку в своем кулаке.

– Здесь вчера был какой-то мальчик с человеком, который называл себя величайшим в мире фехтовальщиком.

Асена фыркнула.

– Еще один из них.

– Лебендих Дурхдахтер, лучший клинок, что видали наши края за двенадцать поколений, спаслась бегством, чтобы не сражаться с этим человеком.

– И что?

– Мальчик сказал, что тот человек – величайший в мире фехтовальщик, – произнес трактирщик, как будто этим все объяснялось.

«Интересно. Морген путешествует с величайшим в мире фехтовальщиком». Да не важно. Она же не собирается сражаться с тем человеком на мечах.

– Я слышал, что какой-то мальчик оживил дохлого кота, – сказал трактирщик, только и мечтавший, чтобы Бэр ослабил свою сокрушительную хватку. – Должно быть, это тот же мальчик.

– А где это случилось, вы знаете?

Трактирщик снова кивнул.

– Расскажите.

Когда Асена увела своих тиргайст из «Шварце Биердигунг», там остался лежать труп, раздувшийся от яда. Когда его тело обнаружат, то решат, что несчастного трактирщика угораздило столкнуться с одной из редких в этих краях ядовитых змей. Более внимательный осмотр, которым, скорее всего, никто не станет заниматься, заставил бы предположить, что бедняга свалился в яму, сплошь кишевшую змеями.

Они пошли туда, куда вел Асену ее нос. Через каждые несколько ярдов она останавливалась, опускалась на четвереньки, нюхала землю и лишь потом вела их дальше. Она увидела и дохлого кота с перебитым хребтом и расколотым черепом; тот все еще подергивался и пытался уползти в узкий закоулок. За котом шла толпа нищих, которые называли его божественным и защищали от всех, кто пытался приблизиться к нему. За то короткое время, что она стояла и смотрела, к толпе поклоняющихся коту присоединилось еще с дюжину новеньких. От кота шел запах Моргена. Неподалеку она обнаружила несколько капель крови мальчика и поклялась отомстить всем, кто причинил ему вред. Они оставили кота и его последователей в переулке и двинулись по следу мальчика. Стало сложнее, поскольку, судя по всему, какое-то время ребенка несли на руках, но Асена узнала запах из «Шварце Биердигунг»: это мог быть только тот самый величайший в мире фехтовальщик.

Она остановилась на углу двух уличек без названия и обратилась к Бэру, который шел за ней след в след:

– Зачем это величайшему в мире фехтовальщику понадобился Морген?

– Мальчик есть могущество, – проревел Бэр. – Почти как Кёниг. – Он остановился, не досказав фразы, и уставился на что-то за спиной у Асены. Из глубины его груди донеслось низкое рычание.

Бэр с оглушительным ревом сменил форму.

Глава 30

Одиночество опасно для деятельных умов. Мы должны жить среди людей, которые мыслят и говорят. Долго оставаясь в одиночестве, мы населяем пустоту призраками.

Ги де Мопассан

Бедект, хромая, прошел мимо Штелен, которая расплачивалась с хозяином «Рухлос Армс».

– Не надо никого убивать, – прошептал он, и она бросила в ответ раздраженный взгляд.

Вихтих последовал за ним; его рука лежала на плече у Моргена – так он уверенно контролировал, в какую сторону идет мальчик. У мальчика был синяк на подбородке и выражение обиды на лице. Вихтих, погруженный в собственные мысли, несомненно неглубокие и эгоистичные, не обращал на него внимания.

– Вы сожалеете, что меня ударили? – спросил Морген.

Вихтих фыркнул от смеха.

– Извинения для тех, кто не знает, что их поступки были совершенно необходимы. – Он по-дружески сжал плечо Моргена.

– Тогда простите меня, – сказал Морген.

– Не могут же все быть такими, как я, – отозвался Вихтих.

Бедект, у которого то там, то здесь что-то слегка побаливало, был весь поглощен состоянием своего здоровья и только краем сознания улавливал этот разговор. Улица встретила его привычным смрадом дизентерии и нищеты. Тот же мерзкий воздух, который он вдыхал в десятках других городов-государств. Запах безнадежности. Глядя себе под ноги, на грязную улицу, он обошел кучу конского навоза, над которой кружили жирные, темные, влажные мухи. Бедект услышал, как позади ругнулся Вихтих, чуть было не наступивший в ту же самую дымящуюся кучу.

* * *

Штелен, расплатившись с трактирщиком, последовала за Вихтихом и мальчиком. Она пообещала самой себе, что попозже вернется, заберет свои нажитые тяжелым трудом денежки и убьет трактирщика, чтобы не разболтал кому-нибудь о своих странных постояльцах. У Бедекта на лице было все то же выражение, будто он отведал кошачьего дерьма; похоже, его что-то тревожит, и он никак не может отделаться от этих мыслей. «Слишком долгие раздумья никуда не ведут, а Бедект и посрать уже сходить не может без того, чтобы все как следует не обдумать». Старик становится слишком мягким и неосторожным, но она о нем позаботится. Потом, когда они продадут мальчика и заберут добычу, она, пожалуй, убьет его за то, что заставил ее так волноваться.

Когда они остановились у выхода из трактира, ноздри Штелен затрепетали – она ловила множество запахов, доносившихся с улицы. Как и все клептики, она обладала острым восприятием, и сейчас все ее чувства шептали ей, что рядом опасность и надо спрятаться. Она смотрела туда, куда, прихрамывая, двигался Бедект, – а шел он прямо к компании из четверых человек, которые, встав тесным кру́гом, что-то обсуждали. Она могла бы предупредить его, но тогда ее бы заметили. Штелен наблюдала, как самый крупный из тех четверых поднял взгляд и увидел Моргена. Когда воздух сотряс громовой рык, она уже скрылась в тени.

* * *

– Мальчика я беру на себя, – скомандовала Асена. – Убейте двух других. – «Разве с ними не было кого-то третьего?» Этого она не могла вспомнить.

Она чувствовала, что должна выполнить приказ Кёнига, и вместе с тем хотела поговорить с Моргеном; не в силах сделать выбор, она медлила обратиться. Бэр, Штих и Массе не страдали подобными муками: двое последних уже сорвались, и реальность быстро подчинилась их безумию. Бэр двигался быстрее всех, и вот гигантский медведь-гризли бросился на обезображенного шрамами человека, вставшего посреди улицы. За ним следом двинулись Штих, ставший полчищем поблескивавших черных скорпионов, и Массе, превратившийся в клубок сплетенных гадюк. Асена будто приросла к земле – она смотрела на Моргена и не могла принять решение. В ней боролись покорность приказам, верность и любовь.

* * *

Бедект остановился как вкопанный, посреди дороги, пораженный оглушительным ревом. С другой стороны улицы к нему несся огромный медведь, фута на три повыше Бедекта, который и сам был внушительного роста.

«Медведь? Откуда, черт возьми?»

Одним взмахом он достал топор, висевший у него за спиной. Каким же тяжелым он оказался, когда он сжал его в руке.

За медведем следовало множество змей и блестящих черных насекомых. Он оглянулся; Штелен нигде не было видно. Она что, осталась там, внутри? Непонятно. Он увидел, как Вихтих вытащил мечи и встал впереди мальчика. У Бедекта не было времени размышлять, что в тот момент творилось в голове у фехтовальщика. Вихтих, конечно же, будет действовать в собственных интересах.

Земля затряслась, когда медведь бросился на него. «Как сражаться со змеями и насекомыми? Да не важно. Будем решать проблемы по мере поступления».

Бедект забыл, как тяжел его топор.

* * *

Асена обескураженно наблюдала, как повалился на землю Бэр – брошенный топор расколол ему череп. Зверь не успел пробежать и половины расстояния, отделявшего его от того человека. Доля секунды – и эта громада, воплощение мощи и жизненных сил, рухнула замертво. Асена подумала, что они, пожалуй, недооценили противника.

Она увидела, как мужчина с парой мечей – ах да, должно быть, это и есть величайший в мире фехтовальщик, – шагнул вперед, чтобы защитить Моргена от бросившихся на него ассасинов-тиргайст. До того она ни на минуту не задумывалась, что они могут провалить задание и что сложный выбор между тем, убить ли Моргена или нарушить приказ Кёнига, ей, возможно, и не придется делать.

Асена шагнула вперед, но остановилась, почуяв кислый запах немытого тела.

* * *

Змеи и насекомые – это скорпионы, сейчас Бедект уже мог их разглядеть, – не останавливаясь, всем сонмом ползли вперед, через еще подергивавшееся тело гризли. Его топор торчал из черепа чудовища – совсем близко, но совершенно вне досягаемости. Тут он понял, что вспоминает ту ночь, когда на них напали альбтраум и когда он не бросил своих спутников. Тогда он спас жизнь и Штелен, и Вихтиху. Он подумал о том, какое бесконечное число раз с тех пор Вихтих пытался им манипулировать.

«Да ну их к черту».

Бедект развернулся и побежал.

* * *

Вихтих увидел, что Бедект несется прочь так быстро, как только позволяют его старые коленки.

– Сволочь такая! – крикнул он.

Каждый нерв, каждая жилка в его теле молили: беги с ним. Бедект вовсе не дурак, и если этот гад спасался бегством, то на это должна была иметься совершенно убедительная причина.

Морген стоял позади него. Мальчик не сможет убежать. «Да ладно, оставь его. Беги, черт побери, беги!

Нет».

Происходит что-то не то. Судьба не могла предназначить ему смерть на улице этого смрадного, за-ссанного городишки. Морген сказал, что Вихтих станет величайшим в мире фехтовальщиком. Так ведь? Вихтих прорычал бранные слова и бросился в атаку. Ему нужно было просто довериться своей судьбе.

* * *

Морген увидел, как Вихтих вытащил мечи и двинулся вперед, собираясь дать отпор приближающимся змеям и скорпионам. На его глазах фехтовальщик упал, когда сотни гадюк обвились о его ноги и потащили его, кричащего и отбивающегося, к земле.

О чем думал Вихтих? Хотел ли он защитить Моргена? Он что, бескорыстно отдал жизнь ради того, чтобы задержать их и дать Моргену время убежать?

Бежать. Ему нужно убежать. Нужно убежать прямо сейчас.

Почему он не убегает?

Потому что эти скорпионы и змеи ему знакомы. Это Массе и Штих! Они никогда не причинят ему вреда.

А что, если они все же на это способны?

* * *

Штих, обратившийся в тысячи смертоносных скорпионов, пробежал по телу отбивавшегося фехтовальщика, по горе извивавшихся и жаливших змей и приближался к Моргену.

«Я помогу богу-ребенку Вознестись. Кёниг сделает Штиха новым предводителем тиргайст». Скорпионы – идеальные убийцы. Холодные и черные.

Штих нес тысячу смертей.

* * *

Штелен замерла и стояла, не дыша, позади девушки, которая остановилась понюхать воздух. «Понимает ли она, что я здесь? Эта девушка наверняка гайстескранкен. Но какого рода? Териантроп, как и ее спутники? Вполне вероятно».

Видя молниеносное и неожиданное бегство Бедекта, Штелен задумалась, не стоит ли и ей отсюда смыться. Может, Бедект знал что-то такое, чего не знала она? Старый воин не дожил бы до преклонных лет, будь он дураком. Она увидела, как Вихтих бросился в нападение, но его тут же сбил с ног и облепил клубок змей. Штелен вздрогнула. От его мечей тут будет мало толку. Теперь ей можно бежать. Оставить Вихтиха вместе с его судьбой. Будут только она и Бедект. «Разве не этого ты и хотела?» Крики Вихтиха становились все глуше, и вскоре из его горла доносилось лишь сдавленное клокотание.

Девушка, осмотрев улицу и не увидев для себя никакой опасности, пошла к Моргену, а за ней последовала Штелен, тихая как смерть; бесшумно вынула она из потайных ножен свои ножи. «Только один человек может убить Вихтиха, и этот человек – я.

Ну, может, еще Бедект, если он как следует попросит разрешения».

Скорпионы волной перетекли через Вихтиха и двинулись дальше, к Моргену. Раздался оглушительный вопль мальчика. Женщина вздрогнула и зажала руками уши.

Штелен подкралась поближе.

* * *

Вихтих боролся, рубил и колол мечами, пока обе его руки не оказались привязанными к бокам гибкими змеиными телами. Он кусался, бился всем телом, вцеплялся в змей ногтями и колотил ногами, но потом они лишили его возможности совершать даже эти движения. Что-то сухое, покрытое чешуей, легко извиваясь, скользнуло вокруг его горла. Мир вокруг – тот осколок мира, который еще можно было разглядеть в просветы между тел извивавшихся на нем бесчисленных змей, – стал серым. А потом черным.

* * *

Морген со все большим ужасом наблюдал, как сонмы поблескивающих скорпионов бежали к нему, пугающе пощелкивая хитином. Хотя он не мог понять причины, ему было ясно, что Штих хочет его убить. Но кое-что другое пугало его еще больше: насекомые были грязными. Так ему говорил Ауфшлаг. Скорпионы же – падальщики, верно? От страха и отвращения его мысли пришли в полный беспорядок.

Бедект убежал. Штелен пропала. Вихтих исчез под кучей змей. «Почему я не видел этих событий?» Неужели такой будет его смерть?

Бессвязные вопли Моргена превратились в одно-единственное слово, которое он выкрикивал снова и снова: «Нет!»

«Такого не может быть!» Не так он Вознесся. Он же уже все видел. Он видел огонь. Он видел, что Бедект ранен и умирает. А сейчас все не так. Эта мысль помогла ему сосредоточиться.

Штих почти коснулся его, когда Морген завопил:

– Не трогай меня!

* * *

Растерянный Штих прекратил атаку и сгрудился у ног Моргена. Он не мог прикоснуться к мальчику, не мог даже захотеть прикоснуться.

Морген дрожащим пальцем указал на Массе, опутавшего сбитого с ног фехтовальщика:

– Убей змей, они грязные.

Штих до глубины души почувствовал то омерзение, которое испытывал мальчик. Он ненавидел Массе. А может быть, он всегда его ненавидел – этого он не помнил.

Скорпионы, все как один, повернулись и бросились на змей.

* * *

Асена приблизилась к Моргену, обойдя стороной отчаянно извивавшуюся кучу, в которой бились Массе, Штих и величайший в мире фехтовальщик. Она поняла теперь, почему Кёниг желал сделать их глухими. Сомневаясь, станет ли она убивать мальчика, она подошла поближе. В ней боролись стремление подчиниться воле гефаргайста и любовь к этому ребенку. Она хотела выполнить приказ теократа. Она стремилась порадовать его, сделать ему приятно, чтобы он – пусть он и не полюбит ее так, как любит его она, – хотя бы уважал ее. Что бы она ни делала, чем бы она ни жертвовала, Кёниг всегда желал от нее большего. Он был бездонной ямой, которую она не могла наполнить, как бы ни выплескивала в нее все свое существо. Но она ни за что не сдастся. На это она не способна.

Асена приняла решение. Она отвезет Моргена в Зельбстхас, чтобы он мог Вознестись среди любящих его друзей. Кёниг не станет ее благодарить – он никогда этого не делал, – но, возможно, однажды поймет, что она совершила это ради него.

– Морген, – позвала она его. – Я пришла забрать тебя…

* * *

Нож Штелен легко скользнул девушке между позвонков, чуть ниже плеч. Безупречно точный удар, мгновенно парализующий жертву. Женщина рухнула лицом на землю. Штелен перешагнула через нее и пошла к Моргену, будто ничего не случилось. Наконец змеи прекратили свою безумную пляску, а скорпионы – те, что уцелели в схватке, – шатаясь, в растерянности бродили туда-сюда. Немногочисленные выжившие змеи расползлись куда подальше. По пути Штелен выдернула топор Бедекта из черепа мертвого медведя. «Проклятая штуковина весит целую тонну. А старому ублюдку понадобится его вещь. Как я отдам ему этот топор – вперед древком или острием?»

Штелен мельком глянула на кисть руки Вихтиха, торчавшую из клубка мертвых и умирающих змей. Меча в руке не было. «Идиот».

Остановившись перед Моргеном, она указала на фехтовальщика окровавленным ножом.

– Он мертв? – Она сама не знала, какой ответ ей больше хотелось бы услышать.

Морген растоптал ошалевшего скорпиона. Остальные членистоногие потоком заструились прочь, на восток.

– На данный момент да, – ответил мальчик.

Штелен подумала, что, судя по его голосу, он не особенно рад сложившейся ситуации. Ей пришло в голову, что хорошо бы положить мальчику руку на плечо и утешить, но она не могла придумать, как бы это сделать.

– Нам нужно убираться с этой улицы, – сказала она. – И найти новую гостиницу.

Она наклонилась, схватила Вихтиха за руку и вытащила его из-под мертвых змей. фехтовальщик, у которого вся кожа была в кровавых полосах, а голова свисала под каким-то неестественным углом, оказался непривычно спокойным и обмякшим. Ее взгляд привлекло сверкание: это был один из его мечей. Она подумала, что надо попросить Моргена понести этот меч. Если мальчик вернет Вихтиха к жизни, ему понадобятся его клинки.

– Надо уходить, – сказала она.

Мрачно ухмыльнувшись и крякнув от натуги, она взвалила тело Вихтиха через плечо. Ей не утащить сразу и дурацкий топор Бедекта, и идиотский труп Вихтиха.

– Держи, это понесешь ты, – сказала она, отдала топор Моргену и пошла прочь по улице.

Таща за собой топор, Морген едва поспевал за ней.

– А куда пошел Бедект?

– Понятия не имею.

* * *

Асена, будучи не в состоянии пошевелиться, смотрела на ноги той, что убила ее, слышала ее короткий разговор с Моргеном. Кровь лужей раплескалась вокруг ее головы, затопила одну ноздрю. Стало тяжело дышать. Через несколько мгновений ее правый глаз тоже залило, и теперь она видела только левым. Ей было не открыть рта, и вскоре затопило и вторую ноздрю. Она ничего не чувствовала: ни того, как все медленнее стучит сердце, ни боли в сломанных костях, ни зубов, которые она выбила, упав лицом на камни мостовой. Она была рада, что не убила Моргена, и ощущала еще большее счастье оттого, что не вернула его в лапы Кёнига. Понимание, что все кончено, что это ее последние мгновения, избавило ее от цепкой хватки гефаргайста.

«Я ни о чем не жалею».

Ноздри совсем залило кровью, перед глазами все поплыло и превратилось в серый туннель. Ее тело сотрясалось от непроизвольной дрожи, легкие пытались набрать воздуха.

* * *

Множество ошарашенных, спотыкающихся скорпионов шествовали по узким улицам Найдриха. Они двигались на восток – подчиняясь лишь инстинкту и внушению Кёнига. Люди разбегались перед странными насекомыми, а те, кто замешкался, оставались в корчах умирать на улицах – судорогой сводило мышцы, а потом останавливалось сердце.

Когда Штиху удалось собрать достаточно частиц своего рассыпавшегося сознания, чтобы связно мыслить, он снова обратился в человека. Он чувствовал себя маленьким, медлительным и глупым. Выпали целые куски из памяти, целые годы ушли вместе с теми частями его сущности, которые он утратил в схватке с Массе. Почему он набросился на своего товарища-тиргайста? Он помнил моменты, наполненные обожающим поклонением, и то, что ему нужно было кого-то или что-то защитить, но почти все остальное забыл.

Штих, ставший вполовину меньше ростом, стоял и смотрел на горизонт на востоке.

«Зачем идти на восток?»

Кёниг. Он вспомнил теократа-гефаргайста, вспо-мнил страх, преклонение и ненависть. При этом он чувствовал, что должен вернуться и отчитаться… о чем-то… он и ума не мог приложить, что бы это могло быть. Он понимал только то, что не справился с каким-то важным делом. Снова не справился.

Оказавшись не в состоянии связно мыслить по-человечески, Штих снова рухнул и обратился в кучу скорпионов, которых теперь стало заметно меньше. Несколько мгновений они держались вместе, непонимающе наползали друг на друга. Наконец, движимые ослабевшими остатками того отвращения, которое к самому себе испытывал Штих, они начали биться друг с другом. После долгого сражения немногие выжившие разбежались поодиночке в разные стороны.

Глава 31

Взгляните на мои икроножные мышцы. Ведь правда, правая толще?

Неизвестный дисморфик

Вихтих очнулся, сделав такой глубокий вдох, что закружилась голова. Вокруг него собралась огромная толпа, столько, что не сосчитать. Он сидел на той самой улице, где несколько минут назад… что с ним случилось? Вспомнив, как скрипели его ребра, вновь пережив то ощущение, когда ломаются хрящи в сдавленном горле, он несколько раз содрогнулся всем телом. Он вспомнил, что видел, как Бедект побежал прочь. Ни Штелен, ни Моргена нигде не было. Конечно, они не бросили его здесь.

Вперед вышел покрытый шрамами мужчина; он покрутил мускулистыми плечами и свирепо глянул на Вихтиха. Он казался знакомым, но Вихтих не мог его вспомнить.

– Недолго тебя ждать пришлось, – проворчал покрытый шрамами. – Не так уж ты велик, верно?

Вихтих посмотрел дальше и нахмурился, увидев еще одно знакомое лицо.

– Я все так же идеален, как и всегда. – Взгляд его вернулся к стоявшему перед ним. – Мне кажется, я тебя знаю.

– Фольк Уршлюс.

– Это имя мне ни о чем не говорит.

Фольк недовольно заворчал:

– До недавнего времени я был величайшим фехтовальщиком в Унбраухбаре.

– Я убил тебя. – Вихтих бегло осмотрел толпу, узнал многих в лицо, но по имени мало кого смог вспомнить. – Я убил и многих из вас, но совершенно точно меньше, чем вас тут собралось. – Он увидел хорошенькую девушку лет восемнадцати и поманил ее к себе рукой. – Не может быть, чтобы я и тебя убил, – сказал он, и в голосе его звучало больше уверенности, чем он чувствовал в самом деле.

– Я Гешвистер Шланген, сестра Массе.

– Массе? – переспросил Вихтих, непонимающе моргая.

– Человека, который убил тебя.

– Нет, меня убили…

– Змеи, – договорила за него она. – Массе поверил в то, что одержим духами змей. Это произошло после того, как он ребенком упал в яму с гадюками. Его всего искусали. То, что он выжил, мы считали чудом, но после этого он изменился. Он стал ядовитым. Я его старшая сестра… была его старшей сестрой. Мы ссорились с ним, не могли решить, кто будет делать работу по дому, и он… – Девушка замолкла и сморгнула слезы. – Мой младший братик…

«Здесь что-то не так». Вихтих рассмотрел улицу и прилегающие здания. Вдалеке он увидел людей, которые занимались какими-то своими делами, проживали свои бессмысленные жизни. «Все выглядит таким… нормальным». Если не считать цвета. Все казалось размытым, серым и выцветшим, как будто вся жизненная сила этих мест куда-то подевалась.

– Это Найдрих. Я узнаю его запах. Не может быть, чтобы я был мертв. Морген говорил, что я стану величайшим в мире фехтовальщиком. У меня есть собственная судьба.

Фольк рассмеялся:

– Да, ты несомненно мертв. У многих из нас выходит так, что то, чем мы заняты в Послесмертии, как зеркало отражает наши дела при жизни. – Он свирепо посмотрел из-под темных бровей. – Не сомневаюсь, что совсем скоро ты начнешь добиваться звания величайшего в мире фехтовальщика и здесь, в Послесмертии.

Вихтиха осенило, и он все понял. Всю жизнь, от всякого полудурка и бандита, он слышал кредо воина, и вот наконец он сам здесь оказался.

– Я убил тебя и теперь могу тобой распоряжаться. – Он засмеялся. Может, смерть – это не так уж и плохо! – Мое собственное маленькое войско. Наверняка скучно не будет.

– И да и нет. Многие из нас пришли сюда, чтобы служить вам, но многие ждут того человека, который убил и вас, и их. – Он указал на девушку. – Это ее брат, Массе. Тот, что убил тебя. – Фольк оскалил гнилые зубы, указывая пальцем на Вихтиха. – Ты здесь оказался вместе с ними. Он также скоро попадет в Послесмертие.

– А Бедект еще думал, что в Послесмерти будет дан последний шанс на искупление! – Вихтих снова рассмеялся, на этот раз безрадостно.

Не будет ничего подобного. Он понял, как здесь все происходит: большинство убитых им сами прежде кого-нибудь убили. Им служили убитые ими враги, точно так же, как сами они служили Вихтиху, а ему вскоре придется служить Массе. Послесмертие – мир хищных армий, покорных древнему правилу: служить одному человеку, пока тот, кто убил его, сам не падет от руки кого-то еще. Свободными здесь могут быть только те, кто не провел жизнь в схватках и умер не от удара клинка. Но насколько свободным вообще можно оказаться в Послесмертии, переполненном бродячими бандами, во главе которых стоят те, кто в мире живых были самыми страшными убийцами?

Он посмотрел на Фолька.

– А что, у всех Послесмертие вот такое?

Воин крякнул, нахмурив брови.

– А мне почем знать?

«Верно замечено, – вынужден был признать Вихтих. – А откуда вообще люди узнают о том, каково будет в Послесмертии?» Он смотрел, как жители Найдриха занимаются своими делами, не обращая внимания на собравшихся воинов; надо думать, они не заслуживали внимания. И никто не улыбался. «А в том, другом Найдрихе, улыбался ли там кто-нибудь?» Он не мог вспомнить. Но эти лица были одинаково изнуренными и несчастными. А вот цвета… эти люди выглядели выцветшими, серыми, лишенными жизненной силы и энергии.

– Здесь не найти искупления. – Он поднял руку, и Фольк помог ему встать на ноги. Вихтих внимательно осмотрел землю. Нигде не видно его мечей. – Я умер без оружия в руках. – Он усмехнулся с отвращением и досадой. Нет сомнения, Бедект – трусливая сволочь, бросившая его в беде, – сочтет это очень забавным. – Но, по крайней мере, мои сапоги остались у меня на ногах. – Вихтих заметил, что у Фолька есть меч отличной работы. – Так что же. Ты будешь служить мне, по крайней мере до момента, пока здесь не окажется Массе?

– Это почти не имеет значения, – пробормотал Фольк, – ведь вы будете служить ему.

«Зачем уже сейчас беспокоиться о том, что произойдет только потом?»

– Отлично. Отдай мне свой клинок.

Глава 32

Мои руки взбунтовались, не желая держать перо; им хотелось бы, чтобы их кто-то нежно покусывал. Мои глаза взбунтовались, отказываясь глядеть на пергамент; им хотелось видеть хорошеньких мальчиков. Моя задница взбунтовалась, не желая, чтобы я сидел за столом; ей хотелось сидеть в высокой траве. Если дела и дальше так пойдут, мне никогда не закончить моей новой книги.

Айнзам Гешихтенерцэлер

Штелен целый час бродила по улицам Найдриха, останавливалась у каждой таверны, осматривала ее снаружи и шла дальше. Она решила, что нет смысла заходить внутрь, пока она не найдет именно то заведение, в котором он может оказаться. Она не задавалась вопросом, как ей это удастся понять, – просто знала, что так будет. Клептики такие – если чего захотят, их не остановишь.

По виду «Феротунг» можно было решить, что здание вот-вот рухнет: окна грубо заколочены покоробившимися досками, которые, казалось, стащили с какого-нибудь старого затонувшего корабля, выброшенного на берег. Восточная стена пугающим образом накренилась внутрь, из многочисленных прорех в крыше сочился густой дым, подсвеченный горевшими внутри фонарями, так что казалось, что к небу поднимаются легкие столбы из золотой пыли.

Штелен встала, прислушиваясь к голосам, доносившимся из таверны. Мелкие глупые людишки спорили и обсуждали свои мелкие глупые жизнишки, и их голоса то становились громче, доходя до отчаянного крика, то стихали, переполненные оглушительным страхом. Если Найдрих – заляпанная нечистотами бочка, то «Феротунг Лох» – самое ее донышко. «То, что надо». Штелен, пусть и не слышала низкого голоса Бедекта, поняла, что нашла то самое место, где он был.

Но она не торопилась войти. Нужно будет обращаться со стариком поосторожнее. Он, когда выпьет, бывает ужасно злобным и дерется. Да нет, она не тревожится, – сказала она самой себе, – она просто не хочет его поранить, сделать ему больнее, чем это будет необходимо. Штелен тихо усмехнулась. «Планировать такую простую задачу, когда надо забрать пьяного старика и увести с собой?» Это она явно у Бедекта набралась.

С десяток чумазых физиономий повернулось в ее сторону, когда она вошла в таверну. Только один человек не среагировал, и она узнала его широкую спину. Бедект. Без своего тяжелого топора он выглядел будто раздетым.

На мгновение воцарилась тишина.

– А, привет, деваха. – Сидевший ближе всех оскалился и подался вперед, вскинув лохматые брови.

У Штелен растопырились ноздри, и она разочек ударила этого типа, сломав ему нос. Зубов у него и раньше было немного, а теперь и оставшиеся, будто разбегающиеся по углам тараканы, разлетелись по полу. Мужичок повалился со стула спиной вперед, и голова его с полым стуком треснулась о каменный пол. Остальные посетители разумно потеряли к вошедшей всякий интерес и вернулись к своему делу, которое состояло в том, чтобы пить без продыху, пока не упадешь замертво.

Хотя Штелен подошла к Бедекту сзади, он выдвинул для нее из-под стола стул. Каким-то образом он понял, что это она пришла. Сидя за столом напротив него – старая привычка, так каждый следит, что у другого делается за спиной, – Штелен ждала, когда Бедект заговорит. Какое-то время он не обращал на нее внимания, уставившись в толстую глиняную кружку, которую сжимал тем немногим, что осталось от его левой руки. Другую, целую, руку он, как всегда, оставил свободной, чтобы в случае чего выхватить оружие.

– Ты все-таки жива, – пробормотал Бедект в собственную кружку.

– А как же. – Она махнула трактирщику, чтобы принес ей эля.

– Ты нас бросила, – осуждающе пробормотал он.

– Я вас не бросала, – ответила Штелен, хотя, конечно, тогда она подумывала сделать именно это.

Бедект фыркнул:

– Я тебя там не видел. Вихтих… Я тогда обернулся. Там же было…

– Ты не заметил клептика, – саркастически перебила его она. – Чудеса, да и только.

– … там же было не выжить. Вихтих мертв.

– Ты сделал то, что сделал бы Вихтих, – сказала она. – Будь он поумнее.

Трактирщик бухнул на стол перед Штелен деревянную кружку и поспешил скрыться на кухне как в самом безопасном месте. Штелен смотрела на желтые и черные крошки, плававшие у нее в эле. Кто-то погрыз край кружки, оставив зазубрины.

Она отпила большой глоток.

– Какая гадость.

Бедект наконец поднял взгляд и всего лишь на секунду встретился с ней глазами.

– Продолжай пить.

– А что, так он становится лучше?

– Нет.

– Ну и ладно. – Повинуясь внезапному порыву, она протянула руку через стол и положила ее поверх левой руки Бедекта, в которой он все так же сжимал кружку. Рука напряглась, но не отдернулась. – Вихтих – с мальчиком. Я нашла для нас новую гостиницу. Твой дурацкий топор сейчас там.

– Вихтих жив?

– В общем, нет. – Бедект будто осел от этих слов. – Но мальчик уже оживил кота, а коты гораздо умнее фехтовальщиков. Вернуть Вихтиха к жизни будет несложно.

Бедект с разинутым ртом смотрел на нее.

– Но как ты…

– Териантропы мертвы.

– Ты убила…

Плюнув на стол, она перебила Бедекта:

– Невелика хитрость. – Штелен нахмурилась. – Почему это все так носятся с этим Вихтихом? Он умер еще до того, как началось хоть что-то интересное. – Она фыркнула. – В моих глазах он эту оплошность никогда не сможет искупить.

* * *

Целой рукой Бедект ухватился за стол. Комната завертелась, медленно стал наклоняться горизонт, очерченный в его сужающемся поле зрения.

Почему он так и не убрал руку, которую до сих пор держала Штелен? Рука бы ему пригодилась. Он не мог пить, пока ее пальцы лежали на его руке, но если другой рукой отпустить стол, то есть риск рухнуть на пол. Связно излагать свои мысли ему сейчас было очень трудно.

– Мертвым не требуется. Искупать. Оплошности. – Вышло почти то, что он и собирался сказать.

– Ты, как всегда, смотришь на вещи философски. – Штелен махнула рукой, чтобы принесли кружку эля, и трактирщик пришел с двумя. Бедект испуганно охнул. Она убрала руку, напоследок сжав его кисть. – Допивай, тебе это пойдет на пользу.

Бедект пронаблюдал, как Штелен одну за другой осушила шесть кружек, пока сам он сидел с единственной, да еще старался не наблевать и не свалиться со стула.

Ей действительно безразлично, что он ее бросил одну, или это просто напыщенная поза? Он не мог решить. Он не мог даже решить, какой из этих вариантов ему нравится больше. Что лучше – что она обижена на него за предательство или что она сочла его бегство совершенно разумной реакцией на сложившиеся обстоятельства? Если ей действительно безразлично, то это означает, что она от него ничего не ждет, и это было бы мудро. Но это также означает, что он не должен рассчитывать, что она будет рядом в тот момент, когда ему это будет действительно нужно.

«Если ей все равно, то я не могу ей доверять. Подожди-ка». Когда он вообще доверял ей?

Бедект рассеянно слушал болтовню Штелен, которая хвасталась, как убила девушку-териантропа, которая так и не заметила, что Штелен все это время стояла у нее за спиной. Если не считать ее перепалок с Вихтихом, Бедект никогда не слышал, чтобы Штелен так много болтала. От мыслей о молодом фехтовальщике в его груди пробуждалось чувство вины, которое он изо всех сил старался подавить.

«Проклятый гефаргайст. Да они все чертовы пиявки, все до единого». Прицепятся к тебе, повиснут и присосутся к твоей душе, и ты так никогда и не поймешь, что их дружеские объятья похожи на колючую проволоку. Но понимание того, что Вихтих – гефаргайст, не помогло. Как могло случиться, что неотесанный дебил оказался таким благородным? Может, явная бесхитростность Вихтиха и была его хитрой уловкой?

Бедект, у которого перед глазами все плыло, прищурившись, посмотрел на Штелен.

– Ты злишься, что я убежал? – спросил он, прервав ее рассказ о том, какое чувство она испытала, когда нож так идеально вошел меж позвонков, что даже не царапнул по кости.

Желтые зубы клацнули – ее рот захлопнулся на полуслове, – и вот она уже смотрела на него с раздувающимися ноздрями.

– Тебе не все равно, что я думаю?

Бедект взял кружку, чтобы выиграть время, и обнаружил, что эля не осталось.

– У меня ничего не осталось, все пусто.

– И я чувствую то же самое, – грустно сказала она. – Так хочется чего-то большего.

«Сейчас она, наверное, уже не об эле говорит?» Как же трудно ему выразить словами разумный вопрос.

– Чего?

– Чего-то не хватает. Ты тоже это чувствуешь. – Она замолчала и снова положила руку на половинку его руки. Ее крепкие пальцы ласкали толстые хребты шрама на месте его отрубленных пальцев. – Ты бы предпочел, чтобы я злилась на тебя за то, что ты нас бросил, или…

– Я думал, что ты уже убежала.

– … или тебе бы больше понравилось, если бы мне твое поведение было безразлично?

Бедекту очень хотелось, чтобы пивной зал прекратил вот так неторопливо вращаться вокруг. Почему она не отвечает на его вопрос, черт возьми? Так ей плевать, что он тогда убежал, или нет?

Он решил не обращать внимания на ее вопросы и повторить попытку.

– Так тебе безразлично или нет то, что сделал я?

– А тебе бы хотелось, чтобы мне было не безразлично?

– Ответь на мой вопрос!

– А ты на мой!

– Проклятие. Брось, не будем об этом. – Да это еще хуже, чем с Вихтихом разговаривать. Он вытащил обрубок своей руки из-под пальцев Штелен.

Она залпом допила кружку, бросила на стол несколько монет и одним легким движением поднялась на ноги.

– Пойдем, – сказала она. – Нужно проверить, как ведут себя мальчик и тело.

– Ты оставила мальчика одного? – обвиняющим тоном спросил Бедект.

У нее затрепетали ноздри от удивления и злобы.

– Это ты говоришь после того, как бросил меня на улице, кишащей териантропами?

Похоже, теперь она ответила на тот вопрос, который он задал ей раньше.

– И нет, – договорила она, – я не оставила его одного. Я оставилв его с Вихтихом.

Бедект попытался встать, но оказался сидящим на полу. «Как я здесь очутился?»

– Поскольку Вихтих мертв, – рассуждал он с пола, – то, скорее всего, он не втянет мальчика в какие-нибудь неприятности.

Штелен протянула Бедекту руку и с удивительной легкостью поставила его на ноги.

– Я всегда говорила, что, если Вихтих будет мертв, дела у нас пойдут только лучше.

Возле трактира. Темный переулок. Прохладный воздух. Желудок урчит, вот-вот взбунтуется. Мир кружится.

Бедект почуял в воздухе кислый запах немытого тела.

– Штелен?

– Да? – отозвалась она из-за его правого плеча.

«Слава богам». Он как раз уже задумывался о том, кто поддерживает его, пока он, покачиваясь, бредет в потемках.

– Где мы находимся?

– На задворках.

Отлично.

– Как мы сюда попали?

– Мы сюда пришли. – Она гнусаво рассмеялась. – То есть я пришла. А ты доковылял. И тебе потребовалась значительная помощь.

Он сжал ее плечо. О черт, какие же у нее мускулы.

– Я рад, что ты здесь.

– Да я тоже.

Бедект почувствовал, как сильные руки возятся с его ремнем.

– Это ты?

– Да.

– Хорошо. – Или он просто обрадовался, что рядом с ним в темноте не оказался какой-нибудь незнакомец?

С него свалились штаны, и прохладный воздух ласкал ему яйца. А потом то же самое стали делать теплые пальцы.

– Мне кажется, меня сейчас вы…

Возле трактира. Темный переулок. Прохладный воздух. Он сидел в чем-то тепловатом и густом. Спина касается неровной каменной стены. Кто-то маленький, теплый и сильный сидел на нем верхом, лицом к нему. Кожа. Горячая и влажная. Медленные движения туда-сюда.

Бедект скользнул рукой по упругому боку, по худенькой заднице, а потом вверх, где в ладони его оказалась маленькая грудь с поразительным соском. В ответ на его действия она тихо застонала.

Неприятный запах изо рта. Кислая вонь от немытого тела.

– Штелен?

– М-м.

– Как я здесь оказался?

– Упал.

Штелен подалась вперед, прижалась грудью к его груди и стала покусывать то немногое, что оставалось от его левого уха. Через рубашку он чувствовал прикосновение ее сосков.

– Мои штаны?

Она что-то прошептала ему на ухо, схватила его руки и положила их на свои ягодицы. Бедект попробовал осторожно сжать ее задницу.

Что она сказала?

– Другое ухо, – подсказал он.

Она переключилась на другое ухо и стала его покусывать.

– Я имел в виду, говори в другое ухо.

– Сильнее.

Он еще крепче ухватился за ее задницу и с силой притянул ее к себе. Как глубоко. Она застонала ему в правое ухо. Он не ожидал, что она способна издавать такие мягкие, тихие звуки.

– Штаны? – снова спросил он.

– У тебя на лодыжках, – прошептала она и стала скакать быстрее.

Движения Штелен становились все более сбивчивыми, уже не такими ритмичными. Когда она достигла оргазма, от ее вопля Бедект на некоторое время оглох и на второе ухо. Когда он кончил, он готов был согласиться оглохнуть пусть даже и на всю жизнь.

Через несколько секунд он уже жалел, что ему не посчастливилось оглохнуть.

* * *

Вихтих гладил ее по нежной коже. Она открылась ему, как цветок, приветствующий взошедшее солнце. Как сладко возмездие. Совсем как эта девушка.

А потом он лежал на удобной кровати, подняв взгляд на чистое, светлое лицо Моргена.

– Вот в Послесмертии, – сказал Морген, – люди должны служить тем, кто их убил. А что тогда им положено сделать для мальчика, который вернул их к жизни?

Вихтих сел и осмотрел комнату. Это не «Рухлос Армс». Чистый пол, без всякой грязи и мусора, да и простыни – хрустящие, недавно из прачечной. «Стоило мне помереть – и они тут же переселились в гостиницу получше». Он думал о том, что сказал мальчик, и старался понять, какие чувства у него это вызывает. Нет, он ничего не ощущает. Никакие угрызения совести не заставляют его служить. И все же нет причин упускать хорошую возможность.

Вихтих положил мальчику руку на плечо и постарался, как только мог, изобразить человека, который приступает к искренней исповеди.

– Кажется, – сказал он, – я теперь в вашем распоряжении. – Он соскользнул с кровати и изящно опустился на одно колено, так, что глаза его оказались чуть ниже глаз мальчика. Он смиренно склонил голову. – Что вы повелите мне сделать, мой господин? – Ему стоит постараться как можно дольше играть эту роль благоговейно покорного слуги. Разве может кто-нибудь не доверять слуге, которого связывают с господином некие магические узы, для которых не преграда и границы Послесмертия?

– Правда? – спросил Морген с удивленным видом.

Вихтих не ответил. Он просто не стал поднимать склоненной головы. Нужно не перестараться. Простота – вот ключ к тому, чтобы манипулировать Моргеном. То, что он не произнес, произведет больший эффект, чем сказанное вслух.

– Я не привык отдавать распоряжения, – признался мальчик. – Жаль, что они меня этому не на-учили, – пробормотал он. Наконец он сказал: – Поднимитесь.

Вихтих плавно встал на ноги и, глядя сверху вниз, улыбнулся мальчику. И только тогда хорошее настроение его покинуло.

– Где мои мечи?

– Когда Штелен уносила вас с того места, она оставила их лежать на улице.

– Тупая уродливая сучка!

– Я думаю, что она не…

– Она это нарочно сделала.

– Разве она могла знать…

– Она понесла мой труп, потому что знала, что ты вернешь меня к жизни.

– Но она не могла…

– Она бросила мои мечи, потому что знала, что меня это выведет из себя. Уродливая, вонючая, кривозубая, только и умеет, что убивать, врать, воровать и жульничать…

– Вам следует лучше обращаться со Штелен, – велел Морген.

Вихтих торопливо поклонился.

– Конечно. Мои извинения. Постараюсь вести себя с ней лучше. – «А потом убью ее».

Морген внимательно осмотрел свои руки, заглянул под ногти, казавшиеся безупречно чистыми. Брезгливо поморщился.

– Принесите мне воды, мне нужно помыть руки.

Вихтих еле удержался, чтобы не отшлепать мальчишку. Быстро оглядев комнату, он увидел, что везде идеальный порядок. Коврик лежал точно параллельно стене, и край его примыкал к изножью кровати. Простыни были тщательно сложены или туго заправлены. Ботинки Вихтиха аккуратно стояли у двери и выглядели, казалось, чище, чем в день, когда он их купил.

– Ты здесь прибрался, да? – спросил он.

Морген, недовольно глянув на слегка скомкавшиеся простыни на той кровати, с которой только что встал Вихтих, кивнул.

Когда Вихтих принес мыло и воду, Морген так упорно отмывал руки, что они стали все розовые. Потом мальчик вытер руки, для чего тщательно выбрал определенное место полотенца, которое внешне было ничуть не чище остальных.

«Какой же странный он парень». Мерзавцы Геборене понятия не имеют, что за существо они сотворили. Они, конечно, считают, что сделали себе идеального маленького бога, но этот ребенок просто переполнен всяким бредом.

– Намного лучше. – Морген снова критическим взглядом рассмотрел свои ногти. – А что представляет собой Послесмертие? – спросил он.

– Там почти так же, как и в Передсмертии. Злоба, манипуляции, насилие и секс. – Он посмотрел на мальчика, желая видеть его реакцию. – И там было очень грязно.

Морген побледнел.

– Но Бедект говорил, что там дается шанс на искупление.

Вихтих фыркнул.

– В это никто не верит, а только то, во что поверили, имеет значение. Правильно?

– Все боятся умирать, – сказал Морген.

– Потому что этого стоит бояться. Я был там недолго, но все, кого я встретил, умерли насильственной смертью. Это мир, населенный ходячими трупами, которые обязаны служить тем, кто их убил. – Немного преувеличенно, но помогает сделать рассказ намного увлекательнее.

– Не все умирают от рук убийц.

– Как я уже говорил, я был там недолго. Все, кого я там встретил, были убиты, умышленно или по неосторожности.

– Вы рады, что вернулись? – спросил Морген.

– Я вечно тебе благодарен. Я в долгу перед тобой за то, что жив. В буквальном смысле слова в долгу. – Вихтих медленно и выразительно вздохнул. – Я должен перестать бороться за то, чтобы стать величайшим в мире фехтовальщиком. Возможно, если я проживу мирную жизнь, и смерть моя окажется более спокойной. И Послесмертие, в которое я попаду, будет более мирным. – Он содрогнулся, и на этот раз ему даже не пришлось притворяться. – Пусть оно не окажется населено теми, кого я убил.

– Вы уже – величайший фехтовальщик в мире.

Ага!

– Я знаю. Но я не величайший в мире фехтовальщик. Это просто звание, это еще не достижение. Какой смысл быть лучшим, если не все о том знают.

– А почему это имеет значение?

Вихтих моргнул. Наверное, самый дурацкий вопрос, который он слышал в жизни, а?

– А какие еще могут быть причины что-нибудь делать?

Морген с минуту смотрел на него с таким видом, как будто пытается принять решение или придумывает еще более дурацкий вопрос. Потом он пожал плечами и произнес:

– Вы не бросите свое дело. У вас все равно есть роль, которую вы будете играть.

«Играть роль?» Единственная роль, которую он играл, – главная. Роль героя. Почему люди никогда не могут понять, что не они находятся в центре событий? Он еле сдерживался, чтобы не закатить возмущенно глаза от самого вида важной физиономии этого мальчишки. Само собой, сейчас он не собирается бросить свое занятие. Только не в тот момент, когда у него в кармане будущий божок, который может всякий раз, когда Вихтиха убьют, возвращать его к жизни. Его теперь ничто не остановит. Пусть он и не стал неуязвимым и мог быть убит, по крайней мере теперь он знает, что мертвым пробудет недолго.

Вихтих медленно кивнул, как будто стараясь осознать и принять какую-то непростую мысль.

– Я полагаю, ты прав, – сказал он. – Сейчас я не могу отказаться от этого. Не в тот же самый момент, когда я нужен тебе. – Он ожидал после этих слов увидеть на лице Моргена радость, но мальчик, напротив, выглядел опустошенным. Почему у него грустный вид?

Вихтих попробовал преодолеть печальное настроение, чтобы чувствовать себя так, как и положено человеку, только что вернувшемуся в страну живых.

– Правда, ты мог бы оставить меня там чуть-чуть подольше.

Морген посмотрел на него, непонимающе моргая.

– Почему?

– Я как раз собирался переспать с сестрой того человека, который меня убил. Самая что ни на есть подходящая месть, а?

Мальчик отвернулся, но Вихтих успел заметить, что в покрасневших глазах Моргена стоят слезы.

– Впереди всегда еще одна смерть, – прошептал мальчик. Не отрывая глаз, он смотрел на свои руки.

Когда в комнату несколько часов спустя ввалились Штелен и Бедект, Вихтих обрадовался, что будет не так скучно. Мальчик погрузился в себя и сидел тихо, и фехтовальщику, как всегда в таких случаях, стало не хватать хорошей компании. Над кем ему издеваться и кем манипулировать, когда он в одиночестве?

До Вихтиха донеслись запахи рвоты, мочи и эля, и он зажал нос.

– О боги! Вы оба воняете хуже некуда! Не могу поверить, что, пока я лежал тут мертвый, вы пошли бухать. Какие вы мне друзья?

А потом он вспомнил, как у него на глазах бежал Бедект, бросив его в одиночку сражаться с териантропами. Он знал ответ на свой вопрос, и от этого ему было больно. Сколько всего он им преподнес в дар. Свою верность, честь и дружбу. А они – жалкие создания, насколько же они ниже его, как же они не заслуживают того, что он им дал, не заслуживают его талантов. И все же он предпочел не показывать им, что их предательство его ранило.

Бедект качнулся, но потом поймал равновесие.

– Ты-в… жив? – невнятно пробормотал он.

– Лжив? Жив? Да. Ну уж не твоими стараниями, трус ты эдакий.

– Он не трус-с-с, – зарычала Штелен, переполненная пьяного негодования. – А ты дебил.

– Как мило, она тебя защищает. – Он сказал бы больше, но заметил тот взгляд, который Бедект бросил в сторону Штелен.

Вихтих изучающе посмотрел на них обоих, с трудом пытавшихся удержать равновесие и сохранить невозмутимость. Мятая одежда. У Штелен не хватает многих из тех ворованных шарфиков, которые она обычно носила, намотав на свои костлявые запястья. Штаны у Бедекта сзади насквозь промокли, а правая нога без сапога.

«Ох ты! Мне знаком этот растрепанный вид».

Вихтих решил, что надо с ними поиграть. Эти эгоистичные ублюдки заслужили. Он не мог поверить, что Штелен выбрала Бедекта. Просто уму непостижимо.

– И на тебе нет правого сапога, – отметил Вихтих.

Бедект посмотрел на свою ступню, покрытую комками засохшей грязи, и радостно улыбнулся.

– Отлично. Пра… правый. Спасиб-бо маль… чику, лев-вый-то на мне.

«Почему он так радуется, что остался без сапога?»

– И штаны у тебя все промокли.

– Упал, – пробормотал Бедект, стараясь смотреть куда угодно, только не на Штелен.

– Не сомневаюсь. – Вихтих мило улыбнулся Штелен. Сейчас он отомстит за то, что она не принесла его мечи. – Проверь-ка лучше свои карманы, – сказал он Бедекту. – Бьюсь об заклад, что их обчистили.

– Засранец, – пробормотала она, пока Бедект шарил у себя в карманах.

Поморщившись, он пожал плечами, потерял равновесие и снова приземлился на задницу.

– Я все равно не помню, сколько у меня было.

– Я заметил, когда… когда я пришел в чувство… Я недосчитался кое-каких средств, – солгал Вихтих. Можно было с достаточной уверенностью предположить, что Штелен обшарила карманы у его трупа. Клептик никогда не сможет упустить такую возможность. – Она не такая крутая, какой себя считает, – сказал он, чтобы вывести ее из равновесия и понизить ее самооценку. – Я всегда знаю, когда она стащила у меня деньги.

– Врешь, – рявкнула она. – Ты никогда не замечаешь.

– Пока вы там сноша…

– Оставь их в покое, – скомандовал Морген. – Они нужны друг другу. Только это у них и будет к тому моменту, когда…

– Нужны друг другу? – перебил Вихтих.

– К тому моменту, когда что? – спросил Бедект.

– А вам не нужно, – сказал Морген Вихтиху. – Не нужно, потому что сейчас такое время, когда… – Мальчик замолк.

Вихтих понял. Такое время, когда он станет величайшим фехтовальщиком в мире. Такое время, когда рядом с ним есть маьчик-бог, которым так легко можно манипулировать.

Он снова посмотрел на Штелен. Тощая и жилистая. Волосы как крысиное гнездо. Желтые зубы, водянистые желтые глаза. В хорошие дни ее дыханием можно было за сто шагов уложить быка. Сегодня определенно был не самый лучший в этом отношении день. Грязная и во всех отношениях непривлекательная. Почему же тогда его так бесило от мысли, что Бедект уложил ее в постель? Хотя, пожалуй, вряд ли именно в постель, судя по их внешнему виду, все произошло в каком-то другом месте. Его задело ее предательство. «Как она посмела желать Бедекта больше, чем меня?» Вихтих же безупречен. У него идеальное тело. Он веселый, добрый и щедрый. Он вкладывал в дружбу так много самого себя, а в ответ ничего не получал.

Морген похлопал Вихтиха по спине, будто маленький засранец каким-то образом прочел его мысли и пытался его утешить.

– Не обращайте внимания. Просто оставьте их в покое.

Вихтиху было невыносимо просто смириться и ничего не делать. Не понаблюдать за тем, как с его подачи этим двоим будет больно и неловко, отказать себе в таком удовольствии было против всех его инстинктов и желаний. Но гораздо важнее, чтобы этот ребенок верил, что в какой-то степени управляет Вихтихом, имеет над ним некоторую власть.

– Как тебе будет угодно. – Он торопливо кивнул Штелен и Бедекту, которые пялились на него, ничего не понимая. – Простите. Быть мертвым так утомительно. Пойду вздремну.

– Я рад, что ты не мер-твый, – проговорил Бедект.

– Я тоже этому рад, – с чувством согласился Вихтих.

Штелен плюнула на пол возле ноги Вихтиха.

– А я нет. – Когда они на мгновение встретились глазами, она добавила: – Не особенно.

* * *

Утреннее солнце потоком лилось через открытое окно и барабанило по закрытым векам Бедекта, будто лучи отчаянно желали проникнуть внутрь его черепа, в самую глубину. Его перегретая голова пульсировала в такт с вяло стучавшим сердцем. У него было такое чувство, что его печень решила прекратить борьбу и прямо сейчас опередить остальные органы в их стремлении погибнуть и разложиться. Он медленно сел, стараясь не делать резких движений, а то ведь еще голова отвалится, и увидел морщинистые, измазанные уличной грязью пальцы своей правой ноги. На мгновение на его лице появилась широкая улыбка, которая так же быстро и исчезла. Благодаря тому, что сказал Морген, он перенес припрятанные монеты в левый сапог. Он осмотрелся в небольшой комнатке и понял, что остался один. Они бросили его спать на полу, прямо там, где он сам завалился, раскидав руки-ноги, в самой середине комнаты. За исключением того беспорядка, который остался после Бедекта, в комнате было как-то сверхъестественно чисто и аккуратно.

Наверное, они пошли поискать что-нибудь к завтраку. От мыслей о еде желудок Бедекта угрожал вот-вот взбунтоваться.

От прошедшей ночи в памяти остались только отдельные проблески. К сожалению, в них он видел именно то, о чем предпочел бы забыть. Сношались в переулке, как пьяные подростки. «О боги, она же могла забеременеть!» От этой мысли его тут же отпустило похмелье, и на его место пришел мучительный страх.

– Нет, – сказал Бедект, обращаясь к пустой комнате.

Если вера влияет на реальность, то можно надеяться, что его желание не стать отцом определит события ближайших дней.

Штелен в роли матери. Вихтиху бы это понравилось. Всегда остается еще такой вариант, как самоубийство.

Бедект, крякнув, наклонился вперед – шрамы у него на спине уже стали жесткими – и стащил с себя остававшийся сапог. Припрятанные на черный день денежки он держал в сапоге, внутри каблука, в котором была выковыряна дыра со стороны пятки. Небольшой запас монет. Он высыпал их в свою обрубленную ладонь.

– Что за на фиг?

Раньше золота у него было поменьше.

Штелен с ее способностями клептика затуманивала ему память, это само собой, в отношении того, сколько у него было денег, но он особенно никогда не беспокоился. Если бы она не таскала его денежки, он потратил бы их на шлюх и эль. А когда она прибирала его монеты, он всегда мог рассчитывать, что она заплатит за комнату в гостинице, за еду и выпивку. Но вот теперь, когда у него оказалось больше золота, чем должно было быть…

Бедект смутно припомнил, как Вихтих обвинял Штелен, что она у них крадет. Что за глупое обвинение. Конечно, она у них воровала; она же клептик. Может, Штелен расстроилась из-за заявлений Вихтиха? Неужели она почувствовала такие угрызения совести, что вернула недостающие монеты с большими процентами? А почему именно сейчас, ведь столько лет уже прошло? Совершенно непонятно. Разве только…

– О боги, нет.

* * *

Морген наблюдал, как Бедект осторожно спустился по лестнице в общий зал гостиницы. Оказавшись в зале, огромный человек оглянулся по сторонам, щурясь от лучей утреннего солнца, которые лились в открытые окна. Бедект поморщился, увидев стол своих. Казалось, он раздумывает, не сесть ли ему отдельно. Наконец – все так же обутый только в один сапог – он протопал к столу и присоединился к ним. Возможно, кто-то из постояльцев и заметил, что чего-то не хватает, но виду никто не подал.

Вихтих проревел:

– Доброе утро, вот и солнце!

Бедект тяжело рухнул на стул и мрачно глянул на Вихтиха.

– Где мы находимся?

– Не знаю, – ответил Вихтих. – Когда мы сюда заселялись, я был мертв. – Он понюхал стоявшую перед ним тарелку бобов, где была еще и жирная колбаска. – А кормят тут недурно.

Бедект побледнел и отвел взгляд от тарелки.

– Штелен? – спросил он, не глядя на нее.

– Не знаю. Я была немного занята: и за мальчиком присматривала, и тащила величайший в мире труп.

Вихтих подмигнул Моргену.

Бедект жестом подозвал трактирщика и заказал кружку эля.

– А кто были те люди, черт возьми?

– Териантропы, – ответил Вихтих.

Штелен фыркнула.

– После всей той суеты и движухи, которые давеча устроил этот дебил, – своим тонким носом она указала на Вихтиха, – во время своей небольшой вылазки… Предполагаю, что это были какие-нибудь местные жители, желавшие прикончить величайшего в мире… дебила, – без фантазии закончила она.

– Я бы смирился, если бы ты назвала меня идиотом. Или имбецилом, пустой башкой, тупицей, болваном, дураком, кретином или простачком, – сказал Вихтих. – Но не дебилом. Когда слово используешь слишком часто, оно теряет свою весомость.

– Или вбивает в голову нужную мысль, которую не усвоить без таких повторений, – ответила Штелен.

– Я их знал, – сообщил Морген. – Это была Асена.

Все трое взрослых уставились на него.

– Асена? – переспросил Бедект.

– Она возглавляет тиргайстов Кёнига.

– Кто такие тиргайсты? – спросил у Моргена Бедект.

– Териантропы-ассасины. Еще есть шаттен мердер – это котардисты.

– Проклятие, – выругался Вихтих. – Ненавижу котардистов. Черт побери, так сложно убивать мертвых.

Чем больше Морген об этом размышлял, тем меньше логики он видел.

– Вы оба служите Кёнигу. Зачем бы он стал посылать ассасинов вас убить?

– Возможно, он этого и не делал, – сказал Бедект. – Кёниг велел нам только вывезти тебя из Зельбстхаса, но больше ничего не говорил. Возможно, именно от тиргайстов мы и должны тебя защищать.

Морген не мог поверить, что Асена способна причинить ему боль, а вот Штих, как ему в тот момент показалось, собирался его убить. От этих воспоминаний у него по спине побежали холодные мурашки. От мысли о том, как по нему всем сонмом поползли бы грязные, блестящие черные скорпионы, ему захотелось снова помыть руки. Он вспомнил, как Асена стояла на другой стороне улицы, наблюдая, как ее тиргайст нападают на Бедекта и Вихтиха. Перед его мысленным взором возникла Асена, и он увидел, что она пристально смотрит на него, а на лице ее была написана нерешительность. О чем она думала – решала, убивать его или нет? «Как она вообще оказалась перед таким выбором – зачем ей вообще нужно причинять мне боль?» Раньше, в Зельбстхасе, она всегда так хорошо к нему относилась, опекала даже.

Что крикнула Асена с другого края улицы, как раз перед тем, как ее убила Штелен? Морген уставился на блестящие медные поручни возле барной стойки и в неясных отражениях стал пересматривать ту сцену.

«Морген, я пришла забрать тебя», – и потом она рухнула, а возле нее оказалась Штелен. Пришла ли Асена захватить его в плен или она считала, что спасает его? По ее виду нельзя было сказать, что она собирается причинить ему вред. Казалось, скорее, что она только что приняла решение, которое помогло ей избавить сердце от тяжкого груза. Но если Асена считала, что забрать Моргена у Бедекта, Штелен и Вихтиха значило спасти его, то о чем это говорило? Считала ли она, что лучше сможет защитить его? Значило ли это, что нельзя доверять Бедекту?

– Морген, – сказал Бедект, положив тяжелую руку мальчику плечо. – Штелен сказала, что те скорпионы пытались тебя убить.

Бедект говорил правду. Штих определенно намеревался его убить. А вот что собиралась делать Асена?

Морген вздохнул. Одни только вопросы. Ни одного ответа, и откуда их взять, непонятно. Ауфшлаг сказал бы, что ключи к разгадке все под рукой, но мальчик, как ни старался, не мог сложить их в единую картину. Как всегда в тех случаях, когда он хотел увидеть по-дробности собственного будущего, отражения почти вовсе ему не помогали; каждый раз ему не удавалось увидеть ничего, кроме пламени. Странно, но будущее Бедекта выглядело очень похожим. Что это означает? Морген не вполне точно представлял, каким будет Вознесение, но, конечно же, оно станет поразительным зрелищем. Возможно, Бедект сгорит в пламени, в котором будет Возноситься Морген?

Штелен наклонилась вперед, упираясь локтями в стол. Ее желтушные глаза ярко блестели и казались влажными.

– Нам нужно уезжать из Найдриха. Я предлагаю на юг, через реку Флюссранд, обратно в Готлос.

– Готлос? – произнес Вихтих так, будто не верит своим ушам. – Серьезно? После того, что произошло в тот раз? Помнишь тот храм?

– Готлос – большой, – сказала Штелен, желая отстоять свой выбор.

Морген сделал вид, что не слушает, и сосредоточил все внимание на блестящем поручне. Когда он еще жил в Зельбстхасе, всего за несколько дней до того, как его приехал забрать Бедект, Морген случайно услышал разговор двух аколуфов, которые обсуждали нападение на храм Геборене в Готлосе. Есть ли тут какая-то взаимосвязь?

Морген постарался заглушить то чувство бессилия, которое у него возникло. Вопросы, вопросы и снова вопросы. А ему нужны ответы.

– Что-то не так? – спросил Бедект.

Морген еще не успел решить, что сказать, как за него ответил Вихтих:

– Оставь его в покое. Ему нужно некоторое время подумать.

Морген сосредоточил все внимание на поручне бара, в приглушенном блеске которого он старался разглядеть отражения. «Скажите мне то, что я хочу знать! Покажите мне мое будущее!»

Тени и отражения переплелись в запутанную паутину, и сквозь эти туманные нити он узнавал улицы Найдриха. Но кроме паутины было и еще кое-что; над ней возвышался паук, жирный и голодный. Морген видел лица детей, которые запутались в паутине и были туго замотаны, – в этой ловушке они дожидались момента, когда паук высосет из них все соки, до последней капли. Паутина стягивалась и душила город.

Себя самого он совсем не видел.

«Покажите мне!»

Отражения заплясали, и он увидел длинную немощеную дорогу с тысячью маленьких кровавых отпечатков ног.

«Это мои?»

Он увидел нож, который держала маленькая грязная рука. Это был нож Штелен, он сразу его узнал. Рука… нет, это не его рука, невозможно. Она слишком грязная.

Морген увидел камень на обочине дороги и понял, что если хорошенько постарается, то сможет – с огромным трудом – поднять этот камень над головой.

«Покажите мне…»

Он увидел бесконечный пожар.

* * *

«Странно, – размышлял Бедект. – Почему Вихтих бросился защищать Моргена? – Фехтовальщик вел себя так, будто был у мальчика личным телохранителем и повиновался каждому его слову. – Очень странное поведение, черт побери». Вихтих никогда не делал ничего, в чем не видел бы какой-либо выгоды для себя. Бедект посмотрел в другую сторону, мельком глянув на Штелен, чтобы понять, кажется ли и ей эта ситуация такой же подозрительной, как ему. На ее тощем лице не выражалось ничего, кроме привычной злобы. Заметив, что он обратил на нее внимание, она на мгновение просияла ему улыбкой, и Бедект тут же отвернулся.

«Что же Вихтих замыслил, черт возьми?»

Бедект решил больше об этом не думать, но все же ему совершенно не хотелось, чтобы мальчик серьезно озадачился тем, что ему довелось увидеть и услышать. Морген – юный, неопытный и наивный, но вовсе не дурак.

Штелен нетерпеливо барабанила по столу.

– Так мы едем на восток?

– Да, – сказал Морген. – В конечном счете да.

– Нет, – возразил Бедект. – Мы идем на запад.

– Простите. Да, на запад. Я… – Морген с растерянным видом так и не договорил фразу.

– Ничего страшного, – сказал Бедект. – Пора в путь.

Штелен шумно прочистила горло.

– Но у нас нет никаких припасов. Мы все оставили в «Рухлос Армс». Даже лошадей.

– Ты бросила там Лауниша? – спросил Бедект, усилием воли стараясь сохранять спокойствие.

Возможно, с его конем все в порядке. Наверное, он все еще там, в том самом стойле, где его оставили. Если нет, кому-то придется платить.

– Некоторые из нас, – тихо проговорил Вихтих, – тогда довольно неблаговидным образом отступили.

– А некоторые были убиты, и их пришлось нести, – рявкнула Штелен.

– Возможно, не самый блестящий эпизод в нашей практике, – признал Бедект. – Хотя Штелен поработала на славу. Она тебя вытащила, – он указал на Вихтиха половиной ладони, – и спасла мальчика.

Когда он увидел, как Штелен буквально расцвела от его комплимента, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не вздрогнуть. Ему придется быть поосторожнее в словах, пока эта непонятная ситуация не пройдет.

– Черт возьми, она оставила мои мечи лежать на улице.

– Мне нужно было бросить тебя и сходить за ними?

– Возможно, она и стащила твой сапог, – сказал Вихтих. – Только чтобы насолить тебе за то, что ты паршивый…

– Вихтих! – предостерегающе произнес Морген.

Фехтовальщик резко закрыл рот.

– Хорошо, не буду. – Он глянул на Бедекта. – А почему она не стала с тебя снимать второй сапог?

«А действительно, почему?» Вместо того чтобы признать для себя ответ, Бедект решил не обращать внимания на сам вопрос.

– Штелен, приведи наших лошадей. Постарайся никого не убить. Пойду раздобуду какую-нибудь обувь. – На мгновение он посмотрел на Штелен, размышляя, стоит ли ее попросить. «Да и какого черта ему стесняться?» Какая ему разница, что они думают? – Штелен?

– Да? – Она смотрела прямо ему в лицо, что было не в ее привычках.

– Ты не могла бы добыть пару яблок для Лауниша?

Она разочарованно фыркнула, встала и, не оглядываясь, вышла.

– А я пойду раздобуду себе новые мечи, – сказал Вихтих, со странной ухмылкой посмотрев вслед уходящей Штелен. – У кого есть деньги? Мои все странным образом исчезли вскоре после моей смерти.

– Нет. Ты остаешься здесь, с мальчиком.

– Мне нужны мечи.

– Я добуду тебе мечи, – сказал Бедект, почувствовав себя неловко.

– А у тебя есть деньги? – спросил Вихтих. – Мне нужны хорошие клинки, а не кухонные тесаки.

Бедект почувствовал себя еще более неловко.

– Добуду, что удастся найти. – Он наклонился вперед, чтобы подняться со стула, но остановился. – А ты и впрямь был мертв?

– Да, – ответил Вихтих странным безжизненным голосом.

– А там было Послесмертие?

Вихтих медленно выдохнул и кивнул.

– Это был такой…

– Нет. Не желаю знать.

* * *

«Трус». Вихтих, который едва приступил к завтраку, посмотрел, как Бедект, крякнув, толчком поднялся на ноги, хрустнув коленями, и потом вышел в парадную дверь гостиницы. «Давай-давай, убеги еще разок».

Он отогнал от себя дурное настроение. В конце концов, сегодня самый подходящий денек, чтобы не быть мертвым. Жизнь подбрасывает слишком много возможностей развлечь себя за счет окружающих. Добавить те монеты в сапог Бедекта, пока старый козел валялся на полу без чувств, – да это же самая замечательная проделка из всех, что Вихтих в своей жизни устраивал. Бедект посчитает, что Штелен подложила их туда либо из чувства вины за то, что раньше у него воровала, либо оттого, что решила оплатить оказанные ей услуги, либо внезапно влюбившись. Вихтих не мог для себя решить, какой из этих вариантов самый смешной. Да не важно. Это заставит Бедекта тревожиться до умопомрачения и к тому же подпортит его отношения со Штелен.

Такими мыслями Вихтих и развлекал себя, пока шел в снятый ими гостиничный номер, ведя за собой Моргена.

Через час вернулся Бедект; на правой ноге у него был новый сапог, а на левой – тот же самый, что и прежде. Он принес Вихтиху вполне пригодную пару клинков.

Вихтих пробормотал слова благодарности, проверив баланс мечей.

– Неплохо, – признал он.

Через некоторое время Штелен принесла пару прекрасных мечей в богато украшенных ножнах. Она небрежно бросила их на кровать.

– Эти наверняка подойдут, – сказала она.

Вихтих кинул принесенные Бедектом мечи на кровать и взял новые.

– Похоже, я их уже где-то видел.

– Я взяла их у одной фехтовальщицы. Судя по всему, она считалась мастером своего дела.

– Мне казалось, я тебя попросил никого не убивать, – сказал Бедект.

Когда Штелен с извиняющимся видом улыбнулась ему в ответ, он отвел взгляд, бормоча что-то себе под нос.

Вихтих заставил себя не показывать, как ему досадно. От того, что Штелен будет знать, что она его довела, он ничего не выиграет. Он взял мечи и завертел ими, выполняя сложное упражнение, которое не делал с тех пор, как служил в дворцовой охране в Гельдангелегенхайтене. Клинки рассекали воздух с безупречной легкостью и весили одинаково, так что вполне могли заменить потерянные им мечи. «Нет, не потерянные», – напомнил он себе. Штелен нарочно их не захватила. Он хотел пробудить в себе прежнюю злобу, но это новое оружие почти идеально заменило собой утраченное.

«Эти клинки – не являются ли они предложением о перемирии?» Нет, нет. Больше похоже, что она пытается им манипулировать. Он чуть не усмехнулся вслух. Никто не может манипулировать Вихтихом. Если она рассчитывала на благодарность с его стороны, то это было ошибкой.

Вихтих что-то пробурчал, снял пустые ножны, которые все еще висели на ремешках у него за плечами, и пристегнул новые. Отделка ножен, на его вкус, была слишком броской, но он оказался вынужден признать, что у фехтовальщицы хороший вкус в оружии. И все же было жаль, что он сам ее не убил.

– Ты закончил? – спросил Бедект. – Ты сейчас был похож на ребенка, которому дали желанную конфетку и он узнал, что вкус у нее не такой, как он надеялся.

– Бойтесь клептиков, дары приносящих, – сказал Вихтих. – В их подарках всегда зашифровано послание. – Он довольно отметил, что Бедект тайком глянул на Штелен и отвернулся, а она в ответ улыбнулась.

Бедект сделал жест в сторону Штелен, не глядя на нее.

– Ты привела наших лошадей? – Старый поганец испытывал к своему монстроподобному боевому коню странную привязанность.

– Конечно. И Лаунишу я добыла немного яблок. И даже никого не убила. – Она нежно улыбнулась Вихтиху, хлопая ресницами. – Если не считать фехтовальщицы.

Бедект, не реагируя на Штелен, указал на простые, незатейливые мечи, которые так и лежали на кровати.

– А что насчет этих?

– Ну и что насчет них?

– Продать их обратно кузнецу удастся только себе в убыток.

– А что я, по-твоему, должен делать с четырьмя мечами?

– Засранец, – сказал Бедект.

Вихтих пожал плечами и посмотрел, чем занимается Морген, – оказалось, что мальчик разглядывает свои безупречно чистые руки. Несколько дней в пути излечат его от этих странных привычек; в дороге невозможно оставаться чистым.

– Мы поскачем на запад, к Фольген Зини, – объявил Бедект, – сразу после того, как перейдем границу и попадем в Райхвайте. Это большой город-государство. Там будет легко затеряться.

– Здесь они нас достаточно легко отыскали, – пробурчала Штелен почти шепотом, но достаточно громко, чтобы ее могли услышать все остальные.

Когда они вышли, на кровати Вихтиха остались лежать мечи, там же, где он их бросил.

* * *

Морген сидел перед Вихтихом, в одном седле. Фехтовальщик ехал с непревзойденной легкостью. По грязным улицам Найдриха они пробирались на запад. Впереди двигались Штелен и Бедект, каждый на своей лошади, а Вихтих следовал за ними. Морген смотрел на грязных людей на улице, которые делали вид, что не обращают внимания на медленно шедших всадников. Мальчик чувствовал запахи даже тех, кого не видел, кто прятался в самых темных закоулках. Он прислушивался к шепоту, в котором звучали отчаянные мысли. Воры держались от них подальше; разговоры о том, как Вихтих помер, а потом вернулся к жизни, распространились быстро.

Низкий голос фехтовальщика не умолкал, при этом его болтовня почти никогда не требовала от Моргена размышления или ответа. Вихтиху нравился звук его собственного голоса. Да у него и правда был красивый голос.

– Так мы не доберемся до Фольген Зини, верно? – спросил Вихтих и неожиданным вопросом помешал мрачному ходу мыслей Моргена.

Фольген Зини? Где они в конечном счете окажутся, Морген не знал, но ему было ясно, что к этому городу-государству они и близко не подойдут. Он вспомнил те кошмарные видéния, что он наблюдал в таверне, где вернул Вихтиха из Послесмертия. Тот ужасный паук, которого он видел, высасывавший жизнь из Найдриха, – что это на самом деле? Казалось, это было скорее иносказание, чем прямое изображение действительности. Почему его отражения ему это показали? Почему они не показывали ему все яснее, так, как часто делали прежде? Вдруг они что-то от него скрывают? Почему все кончается болью и пламенем? «Где я ошибся?»

– Нужно было оставить кота там, не мешать ему умереть. Я сделал неправильный выбор. – И то, что он выбрал, будет неотступно преследовать его друзей.

– Может, и так, – сказал Вихтих, стараясь не выдать раздражения. – Как мне представляется, ты сделал то, что должен был сделать.

– Я сорвал планы Бедекта.

Вихтих насмешливо фыркнул.

– Планы старого козла всегда оказываются никудышными. Так что… доедем мы в Фольген Зини или нет?

Опасаясь отвечать, поскольку так можно выдать что-нибудь лишнее, Морген смотрел на землю, стараясь не встречаться глазами с фехтовальщиком. Найдрих обречен. По его вине. Почему он не смог разглядеть этого раньше? Тут ему пришла в голову другая, еще более пугающая мысль: кто решает, когда отражениям пора поделиться с ним тем, что они знают? Было непохоже, конечно же, что ситуацию контролирует он сам.

– Я полагаю, нам следует, по крайней мере двигаться в том направлении? – Когда Морген кивнул, Вихтих продолжил: – Хорошо. Я отправлюсь туда, куда ты поведешь. Дай мне только знать, и я сделаю то, что ты от меня хочешь.

Вихтих пытался что-то узнать. Стоит ли Моргену ему рассказать о том, что он увидел? Нет.

– От судьбы не увернуться, – прошептал Вихтих Моргену на ухо.

Опустив голову, мальчик всматривался в пенистые бурые лужи, по которым шагали их лошади, но копыта стирали те картины, что представали его взгляду на поверхности воды.

Солгал ли Кёниг Моргену о том, как он был сотворен? Был ли он рожден женщиной, как все остальные, а не единой верой всего Зельбстхаса? Морген поднял край рубашки и посмотрел на собственный пупок. Он читал про пуповину, про связь матери и ребенка. «Почему у меня есть пупок?»

Группа детей, одетых в заляпанные обрывки тряпья, перебежала дорогу прямо перед всадниками. На лицах, которые сейчас сияют широкими улыбками, скоро появится выражение ужаса. Дети играли в какую-то непонятную игру. «Странно, – подумал Морген, – все выглядит так похоже». Стоит ли ему их предупредить? Но если он попробует это сделать, то станет ли его кто-нибудь слушать?

«Не станет», – решил он для себя.

Глава 33

Из бреда старших богов возник человек, это безумное животное. Мы пытались преодолеть наше наследие, построенное на бе-зумии, но цивилизация – сущее проклятие для тех, кто процветает благодаря преклонению и страху. Объединившись, мы стали сильными, и боги познали страх. Они свергли нас с вершины наших достижений, сбросили нас как можно ниже. Меншхайт Лецте Империум навсегда останется первой и последней истинной империей человечества.

Фермехтнис дес Ванзинс

Приятие и Беспокойство стояли плечом к плечу, наблюдая за теми, кто был по ту сторону массивного зеркала. Отражения теснились вокруг письменного стола Кёнига внутри; почти прикасаясь друг к другу лысыми головами, они что-то писали и спорили.

Приятие смотрел, ощупывая языком обломки зубов, которые всегда цеплялись за его губы. Неровную рану, оставшуюся на месте вырванного Отречением глаза, скрывала повязка; ему было жаль, что никак не выходило исправить то безобразие, которое у него творилось во рту с тех пор, как Беспокойство ногой выбил ему зубы. Он взглянул на стоявшего возле него доппеля. «Я отомщу».

– Они что-то знают, – сказал Беспокойство.

– Со мной они этим поделятся, – сказал Приятие, прикрывая рукой беззубый рот. Не то же ли самое делал Ауфшлаг? Эта мысль ему была неприятна. Он ненавидел Ауфшлага не за то, что не мог ему доверять, а за то, что, пусть Кёниг и не имел друзей, Ауфшлаг был ему ближе всех, стал почти что другом. Когда обнаружилось предательство ученого, Отречение мог бы совершить переворот, если бы Приятие не успел вовремя принять меры. – Они знают расклад сил в этих отношениях.

– Это сказал Отречение как раз перед тем, как его затащили в зеркало, – пробормотал Беспокойство.

Приятие, не обращая внимания на доппеля, указал на стекло:

– Видишь?

Отражения отвернулись от стола и посмотрели на доппелей в комнате, поднимая перед собой листки бумаги, покрытые торопливыми каракулями; все слова, все буквы были видны в зеркальном отображении.

– О боги, – пробормотал Приятие, – какой же жуткий почерк у Кёнига.

Беспокойство, держась на безопасном расстоянии от зеркала, покосился на каракули отзеркаленных букв.

– Ни слова не могу разобрать.

– Я придумал. – Приятие вытащил то маленькое зеркало, в котором обычно рассматривал свое изуродованное лицо. – Я прочту послание в собственном зеркале. Теперь слова не будут в зеркальном отображении.

Он чувствовал на себе взгляд Беспокойства, когда повернулся спиной к зеркалу и достал маленькое зеркальце вроде дамского.

Приятие уставился с открытым ртом на свое зеркальце. В нем у тех отражений, которые собрались в зеркале Кёнига, у всех до единого были глазные повязки и такие же следы побоев на лице, как те, что он каждый день видел в собственном зеркале. Они подняли перед собой лист бумаги с их посланием, написанным корявым почерком. Приятие резко закрыл рот, надеясь, что Беспокойство, стоявший где-то со стороны отсутствующего глаза, не заметил ошарашенного выражения на его лице. Он почувствовал вкус крови: обломки зубов порезали губы. Он вытянул шею и через плечо глянул на отражения в большом зеркале. Они как и всегда были точными копиями Кёнига. Без всяких следов избиения, которое пережил Приятие. Он развернулся, чтобы взглянуть на Беспокойство, но тот все еще, прищурившись, смотрел на зеркало Кёнига, стараясь разобрать надпись, видимую в зеркальном начертании.

Беспокойство спросил:

– Ну как твое зеркальце, помогает?

– Не особенно, – ответил Приятие, переключая внимание на карманное зеркальце.

Отражение пристально смотрело на него единственным глазом. За ним в перевернутой копии зеркала Кёнига, стояли другие отражения Приятия и держали в руках свои послания.

Приятие прочел его: «Отражения Кёнига готовят заговор против тебя».

– Все равно трудно разбирать, что написано, – пробормотал он, чтобы выиграть время и собраться с мыслями.

– Мне кажется, у меня получается прочесть, – заявил Беспокойство. – Там написано, что ассасины не смогли выполнить свою задачу. Шаттен мердер и тиргайст мертвы. – Он повернулся к Приятию. – Асена умерла.

Приятие, не обращая внимания на Беспокойство, смотрел только на отражения Кёнига. «А правду ли они говорят? Действительно ли мертва Асена?» Разве им может быть выгодно обманывать? Если он сообщит об этом Кёнигу, а потом окажется, что Асена жива, тот решит, что Приятие солгал. Он вздрогнул при мысли о том, что ему снова придется терпеть побои.

– Мы расскажем Кёнигу? – спросил Беспокойство.

Приятие убрал зеркальце и пошел к тяжелому дубовому столу. Взял стул и потащил его в середину комнаты, оставляя следы на роскошном ковре.

– Я придумал кое-что другое, – сказал он и швырнул стул в огромное зеркало Кёнига.

Он успел увидеть, как округлились от ужаса глаза у отражений Кёнига, перед тем как с оглушительным грохотом стекло разбилось. Вцепившись в стул, он замахал им как боевой палицей – сначала колотил по тем обломкам, которые еще упрямо держались в медной раме, а потом по осколкам, лежавшим на полу, пока они не превратились в сверкающую пыль.

Беспокойство с широко раскрытыми глазами наблюдал за ним, онемев от страха.

Наконец, когда Приятие убедился, что от зеркала и от отражений ничего не осталось, он опустил стул на пол и остановился, тяжело дыша. Никогда раньше он не прилагал ни к какому делу столько усилий. «Интересно, Кёниг тоже в плохой форме?»

– Ну вот, – выдохнул он, когда поставил стул на пол и осмотрел его. На мебели виднелось несколько сколов и потертостей, но в целом грубое обращение не оставило на нем следов. – Хороший стул, – сказал он, бухаясь на сиденье.

– Что – ну вот? – поинтересовался Беспокойство, держась поодаль.

– Да. Хорошо, что мы уничтожили зеркало, – сказал он, улыбаясь Беспокойству изувеченным ртом. – Отражения пытались оттуда выбраться.

Беспокойство неодобрительно глянул на сверкающую стеклянную пыль на полу.

– Я не видел…

– Или ты разбил зеркало без всякой причины?

– Мы успели как раз вовремя, – согласился Беспокойство. – Я видел, как один из них протянул руку за раму зеркала. Он собирался схватить тебя.

– Да. Они знали, что забрать меня значило бы ослабить Кёнига. – Он смотрел на Беспокойство, прищурив единственный глаз. – Не было там никакого сообщения.

– Конечно, не было. Я очень надеюсь, что у Асены и Аноми все в порядке.

– Да, само собой.

На мгновение оба замолчали, и Приятие наблюдал, как Беспокойство старается смотреть куда угодно, только не на своего товарища доппеля.

– Ты понимаешь, что это означает, – сказал Беспокойство, указав на оставшиеся от зеркала мелкие осколки. – Кёниг становится все более могущественным зеркальщиком. Его отражения могут видеть то, что происходит где-то в других местах. – Он взглянул на Приятие. – Возможно, они могут даже видеть будущее.

– Думаю, будь они на это способны, они что-нибудь предприняли бы, чтобы защитить себя.

«А что, если они это все же успели сделать?»

Глава 34

Можно привести лошадь к воде, но утопить ее, оказывается, невероятно трудно.

Хофнунгслос

Съежившись под своими одеялами в ожидании момента, когда гнусные солнечные лучи, окрасившиеся в разные цвета, пропадут за горизонтом, Гехирн почувствовала запах Найдриха задолго до того, как городок показался в поле зрения. Оказалось, что то, что она поначалу приняла за трущобы на окраине, и есть сам город. Даже Готлос, по меркам Зельбстхаса бывший местечком, через которое путешественник старается поскорее проехать, чтобы попасть куда-нибудь поинтереснее, в сравнении с Найдрихом казался сверкающим сокровищем. С какой-то тоской хассебранд вспо-мнила, как проехала по мосту через реку Флюссранд в Готлос и как ею двигало осознание того, что она служит теократу. Как давно это было? Неделю назад? Казалось, прошла вечность.

В окружении человек двадцати из городка, которые не стали жертвами ни непростого пути, ни неуемного аппетита поработителя, паланкин Эрбрехена все дальше продвигался к центру Найдриха. Пока они шли мимо ветхих лачуг, готовых вот-вот развалиться хибарок, полуразрушенных домишек – а многим обитателям города не повезло иметь даже такого жилья, – Эрбрехен выкрикивал свой призыв. Свита жирного поработителя быстро выросла – отовсюду, куда доносился его голос, приходили любопытные нищие и угнетенные горожане.

Прошло около часа, и уже более тысячи человек шагали за паланкином Эрбрехена, привлеченные его неопределенными посулами, попавшие на удочку его неутолимой потребности в поклонении. Чем больше людей в него верило, тем сильнее он становился и тем на большее расстояние действовало его влияние. Некоторые, конечно, бежали из города – те безумные, которые полагали, что видят будущее или что им хватает ума понять, в какой опасности они оказались, – но большинство жителей остались.

Друзья Эрбрехена разбили лагерь в центре Найдриха. Гехирн, стоя рядом с паланкином, осмотрелась вокруг. Это явно была самая зажиточная часть города; у большинства домов не развалились еще крыши, а у некоторых имелся даже второй этаж.

Опасаясь, что от его веса любое здание может обрушиться, Эрбрехен приказал толпе мужчин и женщин устроить большой шатер. Его смастерили в основном из запятнанных простыней, которые торопливо сшили друг с другом и привязали к шестам, домам или к любым другим опорам, оказавшимся поблизости. Один угол шатра держал в руках мужчина, которому Эрбрехен велел стоять так и не двигаться. От напряжения у того дрожали руки, но он преданно замер на своем посту, явно благодарный за то, что ему дана была возможность нести службу.

Эрбрехен наморщил нос и пошлепал розовыми губами, глядя на Гехирн.

– Вот эти человечки, безусловно, уже созрели.

– Маленький пожарчик навел бы здесь порядок, – пробормотала Гехирн.

– Не смей! – велел ей Эрбрехен с притворным возмущением.

Хассебранд нахмурилась и отвернулась, чтобы спрятать небольшой мешочек с семенами и орехами, который она достала из-под своей рясы. Даже сейчас, когда напыщенного мэра нет в живых, кто-то пытается отравить ее. Она ела семена, как изголодавшаяся птичка. Кто бы это мог быть? Не было ли в лагере Эрбрехена агентов Кёнига?

* * *

Эрбрехен встревоженно смотрел на рослую хассебранд. Эта женщина становилась все более неуравновешенной. «Впрочем, она никогда и не была особенно вменяемой», – подумал он с усмешкой.

Он мучительно обдумывал эту дилемму. Хассебранд была ужасающе могущественной, и это делало ее в равной степени и полезной, и опасной. Эрбрехен задумался, не отправить ли ему Гехирн куда-нибудь подальше, выдумав для такого случая поручение. Желательно, чтобы из поездки она живой не вернулась.

Но он колебался.

«Как только она окажется вдали от меня, на нее смогут воздействовать другие».

Но дело было не в этом; он просто не мог отпустить ее от себя.

Эрбрехен стал разглядывать сгорбленные плечи хассебранд, блестящий купол лысого черепа. Почему ее любовь для него имеет такое значение?

«Меня же все любят!»

Они обязаны.

«Но она сама хочет любить меня!»

Но не любит.

С ворчливым вздохом Эрбрехен сложил пухлые руки на своем желеобразном пузе и начал искать глазами оставшуюся из белокурых сестренок.» Где эта чертова девчонка?» Не могла же она далеко уйти без его разрешения.

– Мы что, вчера вечером потушили ту девушку в котле? – спросил он повернувшуюся к нему спиной Гехирн в надежде, что его шутка выведет ее из мрачного расположения духа.

Хассебранд пожала плечами, не повернувшись к нему лицом. Это его задело. «Почему она меня игнорирует?» Он отвел ей место в центре своего грандиозного замысла, не дал ей сжечь саму себя заживо, а она отплатила ему грубостью. И ложью, напомнил он сам себе.

«Но я не привык отчаиваться. Я по-настоящему добрый и готов прощать. Вот уже и не так больно думать о ее предательстве».

Почему она не повернется посмотреть на него? Она что, разозлилась? А что ее вообще могло разозлить?

Как он ошибся, когда позволил себе что-то чувствовать к этой женщине.

«Ей повезло, что она полезна, – сказал он себе, – а то бы я отослал ее прочь».

Он захихикал, а затем раздраженно замолк. Где эта проклятая девчонка? Ему требовалось внимание.

– Как получается, что они у нас все время пропадают? – произнес Эрбрехен, направив свой вопрос куда-то к богам на небесах. Пусть он не получил ответа, он знал, что наступит день, и довольно скоро, когда он начнет получать ответы богов.

Через несколько часов, когда стало ясно, что в числе тех, кого стянул к себе силой влияния Эрбрехен, Моргена не было, поработитель отправил отряды своих людей обыскать окрестные деревни. Получив приказ невредимым привести всякого мальчика, которого им удастся обнаружить, эти отчаянные мужчины и женщины двинулись опустошать города и поселения вблизи Найдриха. Они убивали спящие семьи и тащили мальчиков и девочек помладше в шатер Эрбрехена. Некоторые группы ушедших не возвращались – возможно, оказавшись вдали от прямого воздействия Эрбрехена, они вновь обрели какую-то степень здравого смысла, – но большинство приходили назад.

Через несколько часов рать Эрбрехена насчитывала уже больше детей, чем взрослых. Его это более чем устраивало. Молодые столь податливы, их так легко всему учить и переделывать, как пожелаешь. А те немногие, чей путь завершался в котле с вечерним кушаньем, были такие нежные и вкусные.

Ранним утром на следующий день пошли слухи, что в западном направлении скрылись двое мужчин и женщина, а с ними был мальчик, который воскресил из мертвых какого-то кота и какого-то фехтовальщика. Эрбрехен, уверенный, что эти люди наверняка и есть те, на кого он охотится, приказал окружавшей его наспех сделанный шатер многотысячной толпе убрать лагерь и двинуться в путь.

Пока его новые друзья укладывали те немногие вещички, которые они брали с собой, – в основном еду и одеяла, – другие поспешно трудились над совершенствованием его паланкина. В нем, под балдахином, поехали Эрбрехен и Гехирн, а десятки мужчин, что несли их, с трудом пробирались по узким, извилистым улочкам города, который все вот-вот собирались покинуть.

Когда солнце снова зашло, свита Эрбрехена едва успела выехать за пределы трущоб на окраине Найдриха. Они разобрали несколько домов на дрова, а потом устроили оргию, которая продолжалась всю ночь.

Хассебранд в мрачном молчании сидела возле Эрбрехена, не настроенная общаться. Как с ней неинтересно. «Возможно, мне стоит позволить ей изжарить нескольких из моих друзей, тех, кто меня больше всех раздражает. Кажется, огонь всегда поднимает ей настроение. Да, отличная мысль!» Может быть, тогда она увидит, что ему для нее ничего не жалко.

Эрбрехен наклонился к Гехирн и внезапно понял, какой сильный жар исходит от этой женщины. До того он думал, что выдался славный теплый вечер, но, заметив, как его почитатели жмутся друг к дружке, сгрудившись вокруг костров, он понял, что ему тепло, потому что рядом Гехирн.

«Не стоит играть с огнем», – решил Эрбрехен. Состояние хассебранд стало слишком неустойчивым.

Он услышал жалобное подвывание какой-то кошки. Спустя несколько мгновений по пустым улицам эхом пронесся ответный вой, подхваченный целой толпой.

– Да что тут творится, черт возьми? – спросил Эрбрехен у одной женщины из числа своих друзей, находившихся поближе к нему.

– Это Культ мертвого кота, – ответила женщина, вся сияя оттого, что ей выпал случай поговорить с самим Эрбрехеном. – Они ползут туда, куда ползет кот, повторяют за ним все звуки, которые он издает.

– Их много?

– Сотни, – ответила она.

– Почему они не следуют за мной? То, что говорю я, будет поинтереснее, чем «мяу».

Женщина, на которой была лишь грязная желтая рубаха, непонимающе замигала, глядя на него.

Крякнув, Эрбрехен снова сел. Почему они не следуют за ним? Что такого было в этом кошаке, чего нет у него, Эрбрехена?

Мерцающие оранжевые тени плясали на сохранившихся еще стенах, мерзким образом передразнивая движения совокуплявшихся и извивавшихся тел тех, кто был поближе к бушующему костру.

– Тут есть один культ, последователи которого почитают дохлого кота, – сказал Эрбрехен, обращаясь к Гехирн в надежде прервать ее молчание, от которого ему было не по себе. – Представь себе, – задумчиво произнес он, – если за ним будет следовать достаточное количество народу, кот может Вознестись.

– Я уже в Послесмертии? Это мое наказание? – спросила Гехирн, будто не услышав его слов.

Что это все значит, черт побери? Что там творится в голове этой чокнутой женщины?

– Разве здесь так плохо? – спросил он. – Разве быть со мной – такое бремя?

По-собачьи оскалив зубы, она развернулась к нему.

– Да! Я… – Ручеек ее слов иссяк, когда она взглянула ему в глаза. – Нет. Нет, конечно. – Она сглотнула и отвернулась. – Прости.

«Да разве может она быть несчастной, сидя здесь, совсем рядом со мной? Да это невозможно!»

– Ты же любишь меня, правда?

– Да. Конечно.

– И ты счастлива, ведь так?

Она молча кивнула.

– Произнеси это вслух, – скомандовал он.

– Я счастлива.

По виду ее было не сказать, что это так.

– Ты выглядишь не особенно счастливой.

Гехирн сладко улыбнулась и посмотрела на него полными любви глазами.

– Так лучше.

Глава 35

Он сказал, что мне никогда не узнать, какие нежные эмоции скрываются за его хрупкой вменяемостью. И тогда я содрал с него кожу, как с виноградины. Он был прав. Я так и не узнал.

Ванзинних Гемалин, отраальма

Они скакали на запад, и Вихтих все это время говорил с Моргеном, с непревзойденной легкостью вещая без остановки, не прерывая поток абсурдного, бессмысленного разглагольствования. Пусть он и пытался казаться расслабленным и непринужденным, глаза его непрестанно обшаривали темный лес с северной стороны от дороги. В небе над головой повисли настолько густые облака, что он не мог определить, который час.

«Как же, черт побери, называется этот лес?» Об этом он не имел ни малейшего представления, но уже сам вид леса вызывал у него, выросшего в городе, инстинктивное недоверие. Природа все скрывает. Пролей здесь кровь, и за секунды земля впитает ее, навеки скрыв вершившееся на ней насилие. На улицах города кровь можно разглядеть еще несколько дней, она напоминает о выполненной работе. А лес, похоже, пробуждает в душе человеческой самые темные стороны. По ночам тут творятся дурные вещи. Вихтих вздрогнул, вспомнив ту ночь, когда Бедект спас им жизнь, вместо того чтобы сбежать.

Конечно, эти воспоминания несколько поблекли из-за присутствия более свежих – о том, как Бедект бросил его на улице.

Небо потемнело, мир из цветного стал черно-белым. Вихтих взглянул на Бедекта, который ехал в нескольких ярдах впереди, но ничего не сказал. Когда небо еще больше потемнело и он едва мог различить фигуру Бедекта впереди, он наконец раздраженно вздохнул.

– Бедект, это глупо. Скоро стемнеет. Пора разбить лагерь.

– Немного дальше, – пробурчал Бедект.

Вихтих не хотел говорить о том, что его действительно беспокоило. Альбтраум. Если слишком затянуть с разбивкой лагеря, то из-за них развести хороший костер будет сложнее. «Да будь я проклят, я не стану в полной темноте, крадучись собирать ветки для костра в этом сыром лесу».

От всякой мысли о том, что он все равно в какой-то степени в долгу перед Бедектом, Вихтиху становилось не по себе. Ну что ж, пойдем обходными путями.

– Мальчик устал, – сказал он, утешительным жестом опустив руку на плечо ребенку. – Я и сам, черт возьми, устал.

Не сработало. Если Бедект и услышал, то совершенно не подал вида.

Вихтих бросил на Штелен встревоженный взгляд, она посмотрела на него с тем же выражением на лице. Она, как и Вихтих, выросла в городе, поэтому сразу же все поняла. У нее тоже были основания опасаться этого мрачного леса.

Клептик прочистила горло и густо сплюнула под ноги лошади Вихтиха, которая прижала уши и коротко и жалобно заржала.

– Я бы тоже не прочь где-то остановиться, – сказала она.

– Немного дальше, – повторил Бедект.

– Не будь идиотом, – рявкнула Штелен. – Вчера мы чуть было не погибли. А один из нас действительно умер. Это не та ночь, которую можно провести без хорошего костра. – Она затрепетала ноздрями, глядя в спину Бедекту. – Как, по-твоему, пребывание в Послесмертии отразилось на душевном здоровье Вихтиха?

– На моем? – возмутился Вихтих. – Я в порядке! Я просто беспокоюсь о мальчике!

– Сегодня вечером мы неплохо обошлись бы без визитов, – сказала Штелен.

Бедект сгорбил плечи, но промолчал.

– С моим душевным здоровьем все в порядке, – сказал Вихтих оскорбленным тоном, несмотря на то что именно этот вопрос его и тревожил. – Штелен просто ищет возможность переиграть то, что у вас там было вче…

– Хорошо, – перебил Бедект. – Мы остановимся здесь. Вы вдвоем устроите лагерь. – Он указал половинкой ладони. – Так, чтобы с дороги не было видно. А я что-нибудь найду и убью. – Не сказав больше ни слова, он поскакал в чащу леса.

– Убить – он имел в виду дичь на ужин, да? – уточнил Морген.

– Наверное, – ответил Вихтих.

Через полчаса у них уже горел большой костер, а рядом был сложен шалаш, из-за которого огонь оставался незаметен с дороги. Штелен возилась со своей торбой, перекладывая ворованные безделушки в каком-то порядке, понятном только для человека, помешавшегося рассудком. Вихтих столько раз наблюдал за тем, как она предается этому занятию, что как-то комментировать происходящее или дразнить ее ему уже надоело. Его больше интересовал мальчик.

– Я видел, что ты наблюдаешь, как мы ставим лагерь, – сказал Вихтих, раскладывая свой спальный мешок у костра. – Тебе хотелось бы научиться это делать самому?

На лице Моргена можно было прочесть сомнение.

– Это просто, – продолжил Вихтих. – Я могу все показать; как сделать трут, какие можно взять трухлявые щепки, от каких камней лучше получаются искры.

– А это грязная работа?

Вихтих поднял свои испачканные руки.

– Да, как и большинство других дел, – сказал он, непринужденно пожав плечами. – Эти умения помогают выжить. Я могу научить тебя многим полезным вещам, например снимать шкурки с дичи и готовить из нее еду. – Он усмехнулся. – Вот это уж точно грязная работа.

Морген, который все еще стоял, вздрогнул.

«Отлично!» Присев на корточки рядом с Моргеном, Вихтих обнадеживающе ему улыбнулся.

– Не волнуйся. Пока я рядом с тобой, – тут он изобразил на лице серьезность, – я всегда буду делать грязную работу. – Глядя в лес за спиной у Моргена, он спокойно произнес, будто разговаривая с самим собой: – Таким людям, как ты, нужны такие, как я.

– Простите меня, – сказал Морген.

Вихтих изобразил удивление.

– Что? Да не переживай. – Он сверкнул ослепительной улыбкой и принялся тщательно расчищать место для спального мешка Моргена. – Ты же знаешь, что говорят о жизни того, кого человек спас.

Мальчик выглядел карикатурно серьезным.

– Вы отвечаете за эту жизнь. Она принадлежит вам.

Вихтиху не особенно нравилась последняя часть или, возможно, то, как мальчик ее произнес, но он решил не обращать на это внимания. Иногда этот парень так странно выражается. Фехтовальщик исподтишка посмотрел на Штелен. Клептик была полностью поглощена перекладыванием вещей из своей торбы. Хорошо. Теперь, когда рядом нет Бедекта, Вихтиху предоставился самый удобный случай. Ему было досадно, что у него не нашлось побольше времени на то, чтобы все спланировать, но он понимал, что, даже будь у него время, он не стал бы тратить его на подготовку. У него все лучше получалось в сложнейших условиях, когда за малейшую ошибку можно поплатиться всем, что у тебя есть.

«Если бы Бедект хотя бы чуточку осознал, насколько я умен, он убил бы меня еще много лет назад. Или сделал бы меня главным». И все же было забавно позволять Бедекту воображать себя главарем их жалкой воровской шайки.

– Морген?

Мальчик посмотрел вверх и встретился с ним взглядом.

– Да?

– Насколько Кёниг раскрыл тебе свои планы?

– Ауфшлаг, мой учитель, рассказал мне больше, чем ему следовало. – Морген печально взглянул на огонь. – Я думаю, он чувствовал себя виноватым.

– Но они сказали вам, что воспитывают вас, чтобы вы стали богом?

– Я рожден быть богом.

Вихтих принял эту поправку без комментариев.

– И вам известно зачем?

На лице Моргена отобразилось непонимание.

– Чтобы служить народу Зельбстхаса.

Вихтих позволил показать себе на лице долю сомнения.

– Вам понятно, во что верят Геборене Дамонен, верно?

– Человек создал богов, а не наоборот.

– Конечно, – согласился Вихтих, как будто давно знал, – но дело не только в этом. Хотя они верят, что боги созданы человеком, до недавнего времени они все-таки поклонялись этим богам. Геборене были всего лишь безумной сектой, отколовшейся от Ванфор Штеллунг. Они служили тем же богам. – Он понятия не имел, насколько это соответствует действительности, но предполагал, что парнишка осведомлен еще меньше. По своему опыту он знал, что полуправда всегда звучит убедительнее чистой правды. Он вплетал в свои рассуждения то, что удавалось вспомнить из разглагольствований Бедекта тогда, на мосту. – Геборене превратились в серьезную религию только после того, как во главе секты встал Кёниг. Раньше на них смотрели как на недоразумение. Кёниг увидел истину.

– Истину? – спросил Морген, когда Вихтих позволил паузе затянуться подольше.

– И эта истина такова: раз богов создало человечество, оно способно создать и других богов. Новых богов. Он понимал, что раз уж он сам определяет, во что будут верить люди, поклоняющиеся новому богу, он сможет определить и то, каким станет этот бог. Он понял, что бога можно спланировать.

Морген задумчиво облизал губы.

– Это разумно, как мне представляется.

– Возможно, Кёниг и могущественный гефаргайст, но и он допускает… – Вихтих старался, чтобы эти слова прозвучали искренне, будто он оправдывается за свою резкость, – промахи. Прости, но я понимаю ситуацию более ясно, чем он ее тогда видел. Не пойми меня неправильно, я никогда даже начать не смог бы то, что он сделал, у меня не хватило бы широты замысла, чтобы все это начало происходить. Но я вижу его упущения.

Морген с широко распахнутыми глазами спросил:

– Что же он упустил?

– То, что он делал, немного напоминает планы Бедекта, – разглагольствовал Вихтих философски. – Чем масштабнее план, тем дольше над ним думаешь… и тем больше вероятность, что из твоего плана ни черта не получится.

– И?

– В какой-то момент бог Геборене выйдет из-под контроля тех, кто его создал. Они могут сформировать его, но никто не способен заставить божество делать то, что оно не желает.

– Оно, – уныло произнес Морген.

– Прости. То, что ты не желаешь. Люди могут изо всех сил стараться манипулировать тобой, но заставить тебя что-то сделать никто не может. По крайней мере, когда ты уже стал богом. До того…

– Как я Вознесусь, – произнес Морген.

Вихтих постарался не показывать свое раздражение от того, что его перебили. Он терпеть не мог, когда прерывали поток его рассуждений.

– Правильно. Пока ты не Вознесся, ты уязвим для манипуляций. – Он не стал договаривать «со стороны всех, кроме меня», но это подразумевалось.

Вихтиху пришла в голову мысль.

– А как ты Вознесешься?

Морген сгорбил плечики, будто от холода.

– Ауфшлаг говорит, что я должен умереть. – Костер сместился, и горящая палка прокатилась к краю торопливо вырытой ямы; Морген легонько отпихнул ее пальцем ноги. – Я вижу много огня.

Вихтих постарался не показывать, что не понимает, о чем речь, и кивнул с серьезным, хмурым выражением лица.

– Да. Я тоже вижу много огня. – «Прямо здесь, передо мной», – саркастически подумал он. И сменил курс: – Послушай, мне вот что пришло в голову. Те ассасины, те существа в Найдрихе.

– Тиргайст.

– Как ты думаешь, возможно, они пытались убить тебя, чтобы ты Вознесся?

Морген напрягся. Он коротко кивнул.

– Но почему? – Вихтих оставил этот вопрос без ответа. Он сел рядом с Моргеном и сделал вид, что созерцает огонь, погрузившись в глубокую задумчивость. – Тут только одно разумное объяснение: они боятся, что ты чему-то научишься.

Мальчик по-прежнему молчал. Как же это раздражает. Чем больше люди общаются друг с другом, тем легче их читать и манипулировать ими.

– А что действительно хотелось бы знать, – продолжил Вихтих, – так это действовали ли они по своей воле или исполняли поручение Кёнига? – Он взял палку и потыкал ею в огонь, чтобы отвлечь внимание и незаметно посмотреть, как там Штелен – все так же возится с вещичками или уже закончила. – Могли ли тиргайст рассчитывать получить какую-то выгоду от того, что заставят тебя Вознестись? Нет, – сказал он тихо, будто рассуждал сам с собой, а не беседовал с Моргеном. – Они явно выполняли приказы. Кёниг хочет твоей смерти. Он боится, что ты узнаешь что-то, что настроит тебя против него. – Вихтих положил руку мальчику на плечо, желая утешить, и почувствовал, как тот напрягся под его ладонью. – Бедект – дурак, безмозглый дебил. Но он то и дело говорит такие простые и мудрые вещи, что это просто поражает. Знание – сила. Это мне говорил Бедект. Я знаю, – согласился Вихтих в ответ на молчание мальчика. – Никогда не ожидаешь такого глубокого понимания сути вещей от бездумного чурбана. Я вот что хочу сказать: тебе нужно узнать все то, к чему Кёниг не хотел тебя допустить. Ты должен успеть как можно больше узнать перед тем, как Вознестись. – Он замолчал и постарался выглядеть задумчивым. – Ты много читал книг по истории? – спросил он.

Морген покачал головой.

Да черт побери, ну когда же этот парень хоть что-то скажет, позволит хоть немного разобраться в том, что творится в его маленькой черепушке. Ну что ж. «По крайней мере теперь известно, что мальчик не особенно начитан». Говорить с людьми образованными всегда такой геморрой.

– Жаль, – сделал вывод Вихтих, – а то ты знал бы, что у всех богов были герои. У каждого бога есть один герой, который в нашем бренном мире выполняет наказы этого бога. – С притворным возмущением он покачал головой и вздохнул. – Не могу поверить, что Кёниг вам всего этого не говорил. Так нельзя. Нет, я не могу оставить это дурное… – он так и не смог подобрать слова, – я должен все исправить. – Вихтих повернулся лицом к мальчику и наклонился, чтобы посмотреть Моргену в глаза. – Я, Вихтих Люгнер, величайший фехтовальщик, буду твоим защитником. Твой герой, и буду им столько, сколько потребуется. Это я обещаю: ты проживешь столько, сколько потребуется, чтобы узнать все необходимое перед тем, как Вознестись. Ты должен узнать то, что Кёниг пытается от тебя скрыть. Знание – сила, а истина – оружие. – «Какое красивое предложение! Надо будет запомнить, потом еще пригодится». – Истина и мой меч. Вот оружие, которое тебе понадобится, чтобы стать именно таким богом, каким следует стать. Своим собственным богом, а не игрушкой в руках гефаргайста, который не настолько тебя уважает, чтобы все тебе рассказать. Геборене не стремятся создать мудрого бога, им нужен послушный бог, невежественный бог. Ты же не хочешь быть невежественным богом, верно?

Мальчик покачал головой.

– Хорошо, – сказал Вихтих. – Пока я рядом, тебе ничего не грозит.

Штелен подняла взгляд от своей торбы, будто выходя из транса.

Вихтих одарил ее самой невинной улыбкой.

– У тебя никто ничего не спер, я надеюсь?

Глаза ее прищурились.

– Украсть у меня никто ничего не может.

* * *

Пока Вихтих вещал, Морген смотрел на крохотные фигурки, почти просто искорки, только необычной формы, которые плясали и скакали в огне. Он увидел, как Кёниг молотит кулаками по стеклянной стене и вопит на другого Кёнига, стоящего по другую сторону от стены. Бедекта он увидел обожженным, корчившимся в агонии. Кто этот чудовищный паук, поблескивающий горбатой спинкой в центре паутины, сотканной из всепожирающей потребности? Перед глазами мальчика мелькали, дразня его, образы знакомых ему людей. Он не понимал, откуда ему это известно, но был уверен, что видения показывают не столь отдаленное будущее.

И только когда Вихтих наконец замолчал, Морген понял, что фехтовальщика там, в огне, он не видел. Как бы он ни обещал защищать Моргена, а Вихтиха было никак не разглядеть.

Пламя замерцало, будто в ответ на его мысли, и нарисовало ему сцену, которую он узнал. «Это наш лагерь». Вихтих спит, завернувшись в тонкое одеяло. «Нет, он не спит», – понял Морген, увидев широко раскрытые глаза фехтовальщика; он вглядывается во что-то. «Он мертв».

Как это могло случиться? Поссорился со Штелен? «Должен ли я предупредить его? Постойте, а разве смерть имеет какое-то значение, если я могу просто возвратить его назад?»

Ответ оказался очевиден: «Потому что я не желаю его возвращать».

Но почему же?

«Потому что я хочу, чтобы он был мертв».

Морген смотрел в огонь, наблюдал, как пляшущие огоньки повторяли каждую беседу, каждое слово, которым он успел обменяться с фехтовальщиком. Во всем, что говорил Вихтих, имелась тайная подоплека, и теперь, вспоминая эти беседы, Морген понимал, что эти манипуляции не были даже особенно тонкими и незаметными. Если Вихтих когда-нибудь и говорил правду, то разве что случайно.

Морген стиснул челюсти; кулаки сжались так, что, казалось, вот-вот лопнут напряженные мышцы на его тонких руках.

«Вихтих думает, что может использовать меня. Да есть ли кто-нибудь во всем мире, кому я мог бы доверять?»

Языки пламени тянулись к нему, готовые дать свое тепло и любовь. Так же, как отражения, они показывали будущее, говорили ему правду, которую не желали ему раскрыть все остальные. Огонь и отражения – это одно и то же. И они никогда не лгут.

Если бы Ауфшлаг здесь был, не сомневался Морген, ученый Геборене принес бы ему спокойствие и мудрость. Он скучал без старика. В такие моменты мальчик почти что слышал, что сказал бы Ауфшлаг.

Лицо Ауфшлага смотрело на него из пламени. Губы ученого шевелились, и хотя Морген ничего не слышал, он понимал.

«Обдумай это как следует».

Его тревожило кое-что из рассуждений Вихтиха: «Кёниг хочет твоей смерти. Он боится, что ты узнаешь что-то такое, что настроит тебя против него». Но единственное ли это объяснение?

Стоя среди языков пламени, Ауфшлаг покачал головой, а затем скрылся из вида.

«Нет, – подумал Морген, – есть и другое объяснение». Он смотрел, как препираются Вихтих и Штелен. Пусть фехтовальщик относительно чист, по крайней мере в физическом смысле, Морген чувствовал, что в глубине души этого человека скрывается грязь. Сколько бы Вихтих ни говорил о доверии, сам он никому не доверял. Сколько бы он ни болтал о мудрости, сам он не усваивал никаких новых знаний. В каждом слове, которое он произносил, было стремление манипулировать. У Вихтиха с языка сочился яд. «Он заражает меня своей лживостью».

Штелен – еще хуже. Она была с ног до головы отвратительна. От ее одежды воняло мусором из городских закоулков, в ее желтушных глазах горела ненависть ко всему и ко всем – в том числе к самой себе. Она бы без колебаний убила Моргена. По крайней мере в этом ей можно доверять. Она – воровка и убийца и никогда не притворялась кем-то другим. Морген мог бы тепло подумать о клептик, если бы так ее не боялся. Штелен, вне сомнения, была самой опасной из троих его компаньонов.

И снова Морген вернулся к вопросу: «Зачем Кёнигу отправлять тиргайст, чтобы они убили меня?» Заявление Вихтиха, что Кёнига пугает, не узнает ли Морген чего-то нежелательного, было не совсем правдой, но и не оголтелой ложью тоже. Морген хмуро посмотрел на грязную землю вокруг своего спального мешка. Что бы он ни делал, как бы осторожен он ни был, он всегда снова пачкался. «Грязи никак не избежать».

От этой мысли он замер.

Зараза. Грязь.

Не опасался ли Кёниг, что Морген каким-то образом запятнает себя, оказавшись в обществе своих спутников? Но тогда зачем же Кёниг отправил их туда…

По спине у Моргена холодными пальцами побежал страх. Он вспомнил множество мертвых тел Филе Зиндайн, его телохранительницы-мерере. Возможно ли, что охранница погибла, защищая его, а не пытаясь его убить, как утверждал Вихтих?

«Велики ли шансы, что в том случае Вихтих говорил правду, при том что по поводу всего остального он лгал?»

Как же он был глуп. Морген, выросший в храме Геборене, в мире, огражденном от всяких неприятностей, оказался не готов справляться с грязной реальностью. «Почему никто не учил меня задавать вопросы?» До того момента, когда он оказался в компании Бедекта, Вихтиха и Штелен, он никогда не сталкивался с ложью. А теперь Морген уже повидал достаточно, чтобы понять, что все трое постоянно обманывали и самих себя, и друг друга. Во всем, что они говорили, были скрытые подтексты и тайные смыслы. Редкое слово произносилось не с целью заморочить голову и отвлечь внимание. И Морген учился у них. Он не мог этому противиться. Он слушал их разговоры. Смотрел, как они воруют и убивают. Они просачивались ему под кожу, будто яд.

«И что, теперь уже слишком поздно?» Успел ли он уже заразиться их недоверием, замараться их жадностью, испортиться среди постоянных смертей, что они сеяли вокруг себя?

Морген вспомнил Кёнига и свою жизнь у Геборене. Верховный жрец был суров, когда речь шла о деле, но – насколько Морген знал – никогда не лгал. И Морген никогда не лгал Кёнигу. Возможно, и это было задумано, чтобы Морген стал таким, каким хотел его видеть Кёниг, – честным богом?

Моргена замутило. Он солгал, когда Вихтих спросил его, читал ли он много книг по истории. В тот момент ему просто хотелось, чтобы Вихтих оставил его в покое. Эта маленькая ложь сорвалась с языка, пока он и подумать не успел. Так просто.

– Слишком поздно, – сказал Морген вслух. – Мне…

– Что? – перебил его Вихтих. – Для чего слишком поздно?

– Слишком поздно, мне пора ложиться, – солгал мальчик. – Я ужасно устал, и уже давно. Лягу спать прямо сейчас.

Морген забрался в свой спальный мешок, а Вихтих наблюдал за ним с задумчивым и мрачным лицом. Заподозрил ли что-нибудь фехтовальщик? Морген в этом сомневался; Вихтих был слишком увлечен собственной персоной, чтобы заметить, что другому человеку неприятно.

– Сладких снов, – пожелал Вихтих, похлопав его по плечу измазанной в золе рукой. Возможно, он и заметил ту брезгливость, которую ощутил Морген от этого прикосновения, но ничего не сказал.

Морген лежал, свернувшись калачиком, с закрытыми глазами, и в животе у него бушевал гнев, так что ему показалось, что скоро его вырвет. Он слушал, как Вихтих и Штелен снова стали препираться. В тот момент, когда он второй раз солгал Вихтиху, он кое-что видел в огне. Бедект не вернется сегодня вечером, и Штелен тихонько пойдет его искать. Один Вихтих останется присматривать за ребенком.

Морген понял теперь, почему он никогда не видел Вихтиха в картинах будущего.

Заражен дурным влиянием. Испорчен. Лжет.

А вскоре прибегнет к насилию.

Морген понял. «Я вообще не должен Возноситься».

Эксперимент Геборене провалился.

Глава 36

Пока я помню, кто я такой, у меня все будет в порядке.

Айнзам Гешихтенерцэлер

Кёниг стоял у входа в личные покои и смотрел на пушистые ковры на полу, все сверкавшие от зеркальной пыли. Внутри, лицом к нему, стояли плечом к плечу два доппеля. Только ранами отличался Приятие от своего товарища.

– Вы лжете, – сказал Кёниг, и в голосе его слышалась угроза.

Приятие дрожал, низко склонив голову.

– Нет, – сказал Беспокойство. – Мы не лжем. Мы… Я бы не осмелился.

– Что именно вы увидели в зеркале? – спросил Кёниг.

– Они пытались выбраться, – ответил Беспокойство, нервно облизывая губы. – Они заменили бы нас на нашем месте.

Приятие только издал короткое поскуливание и не поднимал лица.

Кёниг внимательно наблюдал за обоими. Лгут ли они сейчас? Может быть, произошло что-то другое? От отражающей поверхности зеркала осталась только пыль. А может, это правда? Могли ли его способности зеркальщика внезапно обрести намного большую силу? Он понимал, что Приятию доверять нельзя, но Беспокойство наверняка так напуган, что обманывать не станет. В конце концов, он просто не мог позволить, чтобы еще какие-то его бредовые иллюзии начали жить своей жизнью, выйдя из-под его контроля.

– Ты. – Кёниг указал на Беспокойство. – Разбей все зеркала в храме. Все до единого. Закройте все блестящие поверхности. Пусть нигде не будет ни начищенной меди, ни сверкающих ножей. Завесь все окна. – Кёниг прошел в комнату, не обращая внимания на скрипучий хруст битого стекла под подошвами туфель. Он остановился перед Приятием. – Ты, – сказал он, обращаясь к макушке лысой головы доппеля. – Объясни мне, как получилось, что мои отражения стали такими сильными, тогда как мои доппели, которые представляют собой намного более старое помутнение моего сознания, как будто усохли. Все это кажется неправдоподобным, не так ли?

Приятие посмотрел на Кёнига, прямо ему в глаза, своим единственным глазом, налитым кровью. Доппель казался таким надломленным и подавленным, что причиной не могли быть одни лишь физические страдания. Измятая одежда на нем висела мешком. От него воняло так, будто он не мылся уже много дней.

– Мы сломлены, – сказал Приятие. – Когда вы обратили против меня Отречение и Беспокойство, это ослабило нас всех. А потом, когда растворился в воздухе Отречение, мы потеряли еще больше сил. От нас осталась лишь тень того, какими мы могли бы быть. – В последней фразе доппеля сквозил еле заметный гнев.

Кёниг нахмурился и с презрением повернулся к доппелю спиной.

– Ты пытался захватить власть в свои руки. У тебя ничего не вышло.

– В рядах ваших отражений пошел раскол, – прошептал Приятие едва слышно.

Кёниг остановился и все так же спиной к доппелям спросил:

– И?

– Они передали сообщение.

– И?

– Асена и ее тиргайст нашли мальчика.

– Живым?

– Да, – ответил Приятие. – Асена собирается привести мальчика назад.

– Она ослушалась меня?

– Как сказал бы Отречение, все рано или поздно предают нас.

– Меня, – поправил Кёниг, отвлекаясь от те-мы. – Все рано или поздно предают меня. – Он стоял, погрузившись в раздумья. – Раз уж она везет его сюда, то у нее на это обязательно есть причина. Либо она опасается, что мальчик еще не готов Вознестись, или она боится…

Он не договорил. Не мог произнести это вслух. Если контакт с внешним миром успел в достаточной мере испортить Моргена, то все, ради чего трудился Кёниг, пошло прахом. Число его воплощенных иллюзий множилось, и они набирали все большую силу. Морген должен Вознестись до того, как Кёниг потеряет контроль над собой и погибнет.

Оставшиеся доппели Кёнига встали позади него. Он чувствовал на себе их взгляды, которые тяжелым грузом давили ему на плечи. Убийство Моргена всегда было в его планах, но он хотел сделать так, чтобы мальчик пошел на смерть по собственной воле. Если Морген будет достаточно любить Кёнига или преклоняться перед ним, если он поверил во все то, что ему говорилось о будущем его служении народу Зельбстхаса, то он с готовностью пожертвует собой. Наивный бог, изо всех сил старающийся угодить, – вот к чему стремился Кёниг. Зачем творить нового бога и поклоняться ему, если можно создать бога, который станет преклоняться перед ним, Кёнигом? Любовь и поклонение. Чем они отличаются? Ему казалось, что это следует знать, но он не видел никакой разницы, а остальные вели себя так, как будто эти понятия отличаются, и это его тревожило.

«Это не имеет значения».

Если мальчик испорчен дурным влиянием, план придется пересмотреть. Ему все равно предстоит умереть, но после этого он будет служить как раб, а не как… кто? Не как друг?

«Ты всегда желал поработить этого бога».

Правда, но все было бы по-другому, если бы мальчик пошел на это по собственной воле.

«Серьезно? Это почему же?»

Кёниг заставил себя расслабиться, разжал кулаки, – когда только его ладони сжались в кулаки, он и сам не заметил. «Я убью мальчика, как только он вернется». У него почти не было выбора; скрываться от собственных отражений – в лучшем случае временная мера. Кёниг вспомнил то чувство, которое пережил, когда клинок Майнейгенера вонзился в грудь Ауфшлагу, и как с шумом вырвался воздух из рассеченного легкого, и как медленно стекленели глаза его друга. Он подавил в себе сомнения и отвращение.

«Способен ли я снова это совершить?»

Этот бог должен служить.

«Он всего лишь мальчик».

Кёниг расправил плечи и сделал глубокий вдох. Ему нельзя показывать доппелям свою слабость.

– Будем работать дальше. Когда Асена вернется с мальчиком, мы устроим его Вознесение. – Он тут же вышел из покоев, так что его доппели не успели ответить.

* * *

Приятие смотрел вслед уходящему Кёнигу, и от его внимания не скрылось то, что теократ преувеличенно расправил плечи.

– Мы устроим его Вознесение, – сказал Кёниг. А не «я». Мелкая оговорка, но какая важная. «Он боится подступиться к тому, что должен сделать. Я ему нужен».

Его воля постепенно сходит на нет. Крушение планов Кёнига вынуждает его сломиться. «Вскоре я смогу занять его место».

– Считаешь, это хорошая идея? – спросил Беспокойство.

– Это рискованная игра. Он будет ждать, когда вернется Асена. Ей он доверяет гораздо больше, чем нам, – яростно пробормотал Приятие.

– И это нельзя считать совсем уж неразумным, – ответил Беспокойство голосом, в котором даже слышалась некоторая шутливость.

Приятие какое-то мгновение смотрел на второго доппеля.

– Это верно. К тому времени, когда он поймет, что она не вернется, будет уже упущено слишком много времени. И тут сделаем ход мы.

– Мы? – с явным сомнением в голосе переспросил Беспокойство.

– Мы. Я не дурак – мне не справиться с этим без тебя.

– А после того как свергнем Кёнига, мы с тобой будем равными?

– Не говори глупости.

Беспокойство в ответ слегка поклонился, без комментариев принимая полученный выговор.

– Кёниг велел мне разбить все зеркала.

– И? – спросил Приятие тем же тоном, как незадолго до того – Кёниг.

Беспокойство указал туда, где у Приятия под одеждой было припрятано зеркальце.

– Все зеркала.

– А мне думается, что это зеркальце я придержу при себе, – сказал Приятие с невеселой улыбкой.

На лице Беспокойства отразились сомнения.

– Пытаться воспользоваться в своих интересах отражениями Кёнига было бы неразумно. Им нельзя доверять.

– Мы тоже Кёниг – по крайней мере, являемся некоторыми сторонами его личности. Разве кто-то говорил, что мы не можем развить у себя способности зеркальщиков?

По лицу Беспокойства Приятие мог видеть, что тот постепенно начинает понимать. Как же он ненавидел эту нетронутую, без всяких следов побоев, физиономию. «Однажды я отомщу. И этот день настанет скоро».

– Твои отражения тебе что-то рассказали. – Беспокойство, чьи навыки общения были слабее, чем у остальных доппелей, и не пытался скрыть любопытство. – Что ты видел?

Приятие злобно ухмыльнулся, пусть и прикрывая рукой выбитые зубы и изуродованные губы, но его неуверенность была заметна, и это не дало ему возможности произвести то впечатление, которое ему хотелось.

– Всему свое время, о мой трусливый сообщник. Всему свое время.

Глава 37

Мой меч! Принесите мне мой меч, слабоумные уроды!

Последние слова короля Ферблассена

Морген притворился, что спит, и вскоре Вихтих и Штелен прервали бесполезный спор. Похоже, когда не было слушателей, перебранка теряла для них всякий смысл. Долго ждать не пришлось: Штелен начала беспокойно ерзать, вся в нервном напряжении. К тихим посиделкам у костра у нее не лежала душа. У Вихтиха это тоже не получалось. Когда вокруг не на кого было производить впечатление или некем манипулировать, его охватывала мрачная подавленность. Морген понял: для таких, как Вихтих и Штелен, тихие, созерцательные моменты были проклятием.

Едва приоткрыв глаза, он наблюдал за этой парочкой, ожидая момента, который, как он знал, обязательно придет.

Штелен уставилась на Вихтиха, – тот не обращал на нее внимания, – и сплюнула в огонь.

– Ну и куда подевалось теперь твое искрометное остроумие?

– Вероятно, пошло поискать, куда запропастилась твоя личная гигиена, – отозвался Вихтих, не поднимая глаз от костра.

У Штелен раздулись ноздри; казалось, некоторое время она обдумывала услышанное.

– Ты – дурная компания, – заявила она, как будто только что обнаружила, что пригласила нео-тесанного деревенщину на изысканное светское собрание.

Вихтих наконец поднял взгляд и мило ей улыбнулся.

– Прекрати притворяться, что хочешь со мной поцапаться, и иди отыщи Бедекта.

– Сомневаюсь, что ему требуется компания.

Вихтих повернулся лицом к огню, и Морген увидел, как сладкая улыбка обернулась озорной ухмылкой.

– Отчего, по-твоему, он не вернулся? Ты думаешь, он хочет в одиночку морозить себе задницу в этом лесу? – Он фыркнул, изображая отвращение. – Нет. Он ждет тебя.

Засомневавшаяся Штелен нахмурилась.

– Врешь.

– Как тебе будет угодно, – сказал Вихтих, сделав вид, что ему ни капли нет дела, поверит ему Штелен или нет.

Морген наблюдал, как внутри у клептик борются ее врожденная паранойя и ее желание. Хотя он и знал, чем все закончится, ему все равно было интересно наблюдать за тем, как она убеждала себя, что не собирается делать то, что все равно вскоре сделает, и внушала себе, что мысль о том пришла в голову именно ей.

«Это важный урок, – подумал он. – Доверяй своим страхам. Когда тихий голос нашептывает тебе: «Тебя используют», – прислушайся к нему. Не поддавайся своим низменным желаниям».

Он вспомнил, что два самых важных человека в его жизни, Ауфшлаг и Кёниг, никогда не шли на поводу у своих более грубых стремлений. Видимо, они преподали ему некоторые уроки, не говоря ни слова. А сколько раз они показывали ему то, что ему не удалось уловить?

– Пойду прогуляюсь, – объявила Штелен, обращаясь к ночному небу. – С тобой скучно.

– Скучно бывает только скучным людям, – сказал Вихтих, глядя на огонь. – Приятной прогулки.

– Просто пройдусь.

– Конечно же. Приятно тебе пройтись.

– Засранец. – Штелен бесшумно исчезла среди деревьев.

Несколько минут Вихтих сидел молча, время от времени тыча в костер обугленным концом длинной палки.

– Я знаю, что ты за мной следишь, – сказал он, не поднимая взгляда, и на мгновение Морген решил, что попался. – Штелен, ты в лучшем случае слабоватый клептик.

Из леса ответа не последовало. Вихтиху, похоже, было все равно. Спустя полчаса фехтовальщик бросил палку в догоравший костер с раздраженным вздохом.

– О боги, как мне скучно, – пробормотал он так тихо, что Морген еле расслышал.

Штелен, прятавшаяся в лесу, крадучись двинулась прочь, с победоносной ухмылкой на лице. Морген не мог ее ни слышать, ни видеть, но знал, что она там, и чувствовал ее эмоции. Она отправится искать Бедекта. Морген пусть и надеялся, что они хорошо проведут то немногое время, которое у них оставалось, но ему было ясно: у них не получится. Они оставались так же неспособны насладиться обществом друг друга, как неспособны быть честными. «Для некоторых, – подумал он, – счастье недостижимо». Не судьба стояла у них на пути. Нет, они сами себе были злейшими врагами.

Морген наблюдал за Вихтихом, который вел себя все более и более беспокойно. Некоторое время фехтовальщик забавлял себя спорами с воображаемыми Бедектом и Штелен, обнаруживая неотразимое остроумие (иногда с третьей попытки) и потрясая противников в споре своим интеллектом. Затем он начал перепалку с самим собой, в которой почему-то проиграл, после чего снова притих и погрузился в уныние. Выругавшись себе под нос на Бедекта и Штелен за то, что оставили его здесь одного, он наконец улегся и свернулся калачиком в спальном мешке. Через несколько секунд он уже негромко похрапывал, и сон его был как у невинного младенца. «Или как у человека, неспособного испытывать чувство вины», – подумал Морген.

Когда дыхание Вихтиха замедлилось, мальчик выполз из спального мешка и тихонько подобрался к торбе Штелен. Он знал, что нужная ему вещь именно там; пляшущие язычки пламени все ему показали. Вихтих дышал по-прежнему глубоко. Всего за несколько секунд Морген нашел то, что искал. Тише дыхания змеи выскользнул смазанный нож из ножен. Этот клинок воплощал в себе Штелен. Узкое лезвие, острое, как бритва, и очень опасное. Нож поблескивал, безупречно совершенный. Ни одного пятнышка не было видно на клинке. Он легко лежал в руке, готовый совершить быстрый удар. Мальчик представлял себе его потяжелее: ему казалось, что вещь, несущая в себе такую неотвратимость, должна весить больше.

Несколько минут Морген наблюдал за тем, как дышит Вихтих. Должно ли произойти именно то, что он собирается сделать? Уверен ли он в этом?

У него даже не было уверенности в том, что существует некая предначертанность грядущих событий. То будущее, которое виделось ему мгновенными проблесками, – было ли оно определенным, будто высеченным в камне? Оно, конечно, таким казалось. Морген пожалел, что Ауфшлаг не успел научить его многим другим умениям могущественных гайстес-кранкен, которые ему следовало освоить. Возможно, ученый Геборене стремился каким-то образом его защитить, оставляя в неведении? Или Ауфшлаг просто не знал… или были на то темные причины?

«Теперь ты всегда ищешь скрытую истину, верно?» Но то, что пришло Моргену в голову, слишком многое могло бы объяснить. Он не мог отрицать, что его держали в неведении относительно вещей, которые в иных обстоятельствах он наверняка узнал бы. Насколько все могло бы пойти иначе, если бы он умел сомневаться? Если бы он раньше научился не доверять, то, возможно, сейчас бы здесь не находился. Он был бы в Зельбстхасе, с Ауфшлагом и Кёнигом.

Ожидая смерти.

У Моргена замерло дыхание. «Как же я был слеп!» Чтобы Вознестись, он должен умереть. Но никто никогда не говорил ему, как именно наступит его смерть.

«Кёниг желает сделать как можно лучше для Геборене и для всего Зельбстхаса». Он нашел бы для Моргена лучшую смерть, самую безопасную. Кёниг спланировал бы все до малейших деталей. Только даже в этом как-то не сходились концы с концами. Планированием занимался Ауфшлаг, а Кёниг… чем на самом деле занимался Кёниг?

Мальчик снова глянул на Вихтиха. Вопросы порождали новые вопросы, а ответов не находилось. Моргену очень хотелось получить подтверждение того, что он делает правильный выбор, но сейчас он уже не был уверен даже в том, что правильный выбор вообще существует. А вдруг отражения показывали лишь возможности, а в самóм будущем царил хаос? Он вздрогнул, представив себе обширную неупорядоченную массу. Реальность должна быть чистой и аккуратной. Должна подчиняться правилам.

Поскольку собственное будущее увидеть он мог, полной уверенности у него никогда не могло появиться. И все же есть события бесповоротные. Одной из таких вещей, несомненно, было убийство.

Морген глянул на угасающий костер. «Вы уверены?» – спросил он. Его гнев не стих – ни капельки не ослабел, – но обдумывать жестокий поступок и совершить его – не одно и то же.

Пламя снова показало бесконечную череду манипуляций Вихтиха. «Он считает тебя идиотом, – шипело, казалось, пламя. – Он использует тебя. Все используют тебя». В пламени стали появляться почти забытые разговоры Моргена с Кёнигом. «Он тоже не любит тебя. Он не умеет любить». Морген увидел, как Кёниг неуклюже взъерошил ему волосы, а потом обнял, а на лице его изобразилось тщательно скрываемое отвращение.

У Моргена разрывалось сердце. Он начал резкими вдохами ловить воздух, и у него странно закружилась голова. Что это за чувство охватило сейчас его сердце, придушило собой всякие мысли, превратило картину перед глазами в темный туннель, в конце которого мерцает один-единственный красный уголек?

Он ничего не значил для Кёнига и ничего не значил для Вихтиха. Эти люди видели в нем лишь орудие для достижения своей цели. Морген смотрел на спящего фехтовальщика, и слезы застилали глаза.

Вихтих. Эгоистичный ублюдок обманул его доверие, воспользовался его невинностью в своих целях. «Ему до меня нет никакого дела. А есть ли кто-нибудь, кто обо мне действительно беспокоится?»

Грудь у Моргена сжалась, будто пытаясь сдержать колотившееся сердце, и разумные мысли задохнулись. Он никогда прежде не чувствовал ничего подобного, ему не с чем было это сравнить.

Что это за водоворот эмоций?

Печаль?

Нет, не совсем, хотя в этом чувстве были и отголоски отчаяния.

«Они используют меня, все без исключения». Он мысленно произнес эти слова, и зубы у него сжались с такой силой, что заболела челюсть. «Я чувствую…»

Ярость.

Трещал костер, разбрасывая искры, как разлетающиеся брызги крови. Нож в его руке казался горячим. Изголодавшимся.

Морген опустился на колени рядом с Вихтихом.

Действительно ли все должно случиться так, как показывает огонь?

Да не важно.

Я хочу этого.

* * *

Штелен легко отыскала Бедекта. Старик не пытался скрыть свои следы; кроме того, если клептик достаточно сильно чего-то желает, чертовски трудно от нее это спрятать. Он развел себе костер и удобно устроился. Он явно не собирался возвращаться в лагерь. «Прав ли был Вихтих – действительно ли Бедект ждет, когда я к нему присоединюсь?»

Она осталась в темноте и наблюдала. Почти как Вихтих, Бедект тыкал в костер палкой. Ей подумалось, что, возможно, потребность во что-нибудь тыкать – чисто мужская дурацкая привычка. Но, судя по всему, в отличие от Вихтиха Бедект хорошо чувствовал себя в одиночестве и в тишине. Штелен позавидовала тому, как ему спокойно.

– Ты могла бы ко мне присоединиться, – сказал Бедект, не поднимая взгляда от огня.

Штелен вышла из темноты.

– Сколько раз за сегодняшний вечер ты это говорил?

– Десятки раз.

Она фыркнула.

– Почему это все считают, что мне уж и заняться нечем, кроме как за ними шпионить?

– Может быть, потому что мы тебя знаем.

Она присела на корточки у костра – подошвы полностью стояли на земле, локти удобно опирались о колени. Она так могла сидеть часами и знала, что у Бедекта от одного ее вида в такой позе колени начинали болеть. Она выбрала место с другой стороны костра, но не точно напротив, а чуть ближе к Бедекту. Ей хотелось видеть его лицо.

– Этой ночью будет прохладно, – сказала она.

Бедект крякнул.

– У нас там в лагере костер большой. – Лицо ее дернулось то ли в ухмылке, то ли в улыбке. – Если этот дебил не дал ему погаснуть. Хотя после последнего раза он…

– Я хотел бы побыть один.

– Да я тоже.

Бедект странно посмотрел на нее.

– Ты чего? – спросила она. – Я подумала, мы могли бы сделать это вместе.

Лоб его нахмурился, но Бедект ничего не сказал.

– Побыть в одиночестве, я имела в виду. А не то, что ты… разве что… если тебе хотелось бы…

– Именно с тобой и ни с кем другим, – сказал Бедект, – мне кажется, мы можем быть вместе и при этом оставаться поодиночке.

Штелен ощутила редкое для нее чувство – в груди будто засветилось тепло.

– Вот это я и подумала.

Он испустил что-то среднее между стоном и вздохом. И что же это значило?

– Мы можем тихо посидеть, верно? – спросил он.

– Конечно же. Раз уж с нами нет Вихтиха. Я же говорю, он…

Бедект нахмурился – казалось, это дается ему с усилием, его покрытое шрамами лицо будто скомкалось.

– Извини, – сказала она.

Несколько минут они сидели в тишине, а потом Штелен встала и что-то пробормотала по поводу того, что для костра нужно набрать побольше веток. Вернувшись с охапкой хвороста и веток, она села поближе к Бедекту. Когда он ничего не сказал, она перебралась еще ближе, бросив что-то насчет того, что ее заднице на прежнем месте было неудобно. Он по-прежнему молчал, и тогда она подвинулась поближе, пока они не коснулись друг друга локтями.

Наконец Бедект взглянул на нее.

– Мне надо отлить, – сказал он.

Штелен посмотрела, как он скрылся за деревьями, и философски пожала плечами. Возможно, он хотел облегчиться, перед тем как… Она мечтательно улыбнулась. Здесь было бы лучше, чем в каком-то темном, заблеванном переулке.

Прошел час, а Бедект все еще не возвращался.

– Тьфу, пропасть!

* * *

Морген наклонился над Вихтихом, сжимая нож обеими руками. В какое место ударить эту сволочь? Непонятно. Глядя на Вихтиха и Штелен, можно было решить, что дело – пара пустяков. Он подумал про горло. За какое время человек умирает от удара ножом в горло? В сердце? Там, кажется, ужасно много костей, которые могут помешать. Мягкий живот, там, где кишки, показался ему легкой мишенью. Там много важных органов, да и ни одна кость не помешает вонзить клинок. Морген поднял нож, нацелился на мягкую плоть чуть ниже грудины. Лучше, конечно, нанести удар в самую середину.

– Да что ты делаешь, черт возьми? – протянул Вихтих без всякой тревоги в голосе.

Морген со всей силы всадил нож в лежавшего.

* * *

Бедект бродил в темноте до тех пор, пока не убедился, что Штелен его не преследует. Бессмысленное занятие. Если она действительно захочет идти по его следу, он об этом никогда и не узнает. Эта женщина двигалась как паук. На этот раз он не стал разводить костер. «Зачем облегчать ей задачу». Конечно, ему будет холодно и неуютно, но зато он, по крайней мере, останется один.

После того как он устроился поудобнее и местная фауна приняла его присутствие, шум леса вернулся к своей привычной громкости; главная роль в этом оркестре принадлежала древесным лягушкам.

– Ты могла бы ко мне присоединиться, – обратился он к деревьям, но безрезультатно. Если Штелен и наблюдала за ним, то при этом не издавала ни звука и не показывалась. «Возможно, это лучшее, на что я мог бы надеяться».

Он сидел в темноте, и его штаны постепенно впитывали в себя влагу сырой земли. Как же редко у него есть время подумать, при этом еще и в достаточной тишине. Постоянные пререкания его товарищей не давали ему сосредоточиться. Он понял, что думает о Моргене. В мальчике было что-то такое, что не могло не нравиться Бедекту. Мальчик, такой невинный, столь резко отличался от грубых, эгоистичных Вихтиха и Штелен – да что там, и от него самого, Бедекта, тоже, раз уж на то пошло. Мальчик слушал, изображая внимание, постоянную болтовню Вихтиха, который вечно пытался манипулировать. По правде говоря, Бедект сомневался, что фехтовальщик сам понимает что делает. Его направляли более инстинкт и привычки, чем какое-то определенное желание. Вихтиху не хватало ни мозгов, ни внимания на то, чтобы действовать по плану дольше, чем до момента, когда ему подворачивалась очередная блестящая идея.

Морген, как догадывался Бедект, видел насквозь тот бесконечный поток ерунды, которую нес Вихтих. Казалось, мальчик приноровился к болтовне фехтовальщика и не желал ранить его чувства. Бедект не мог вспомнить никого, кто был бы настолько добрым.

Бедект нагнулся и подобрал оказавшуюся рядом палку. Он потыкал в землю, как будто ворошил костер, помогая ему разгореться.

Он в долгу перед мальчиком. Морген спас ему жизнь. Когда они притащили его из Зельбстхасса, он умирал, терял кровь из десятков ран. Штелен и Вихтих оставили бы его умирать. Конечно, они метались бы вокруг, безрезультатно пытаясь его спасти, но его раны были слишком серьезны. Штелен с ее неизменной прагматичностью поняла бы это первой. Бедект стоял уже у порога, готовый шагнуть в Послесмертие. Он вспомнил, как видел своего отца. Во сне ли это было?

Мальчик никогда не говорил о том, что спас ему жизнь. Он исцелил Бедекта и ни разу не упомянул, что тот ему обязан. Потом Морген в буквальном смысле вытащил Вихтиха с того света. Парнишка вел себя так, как будто его дела не заслуживают внимания и о них не стоит и упоминать. Он совершал такие поступки и вскоре забывал о них. Бедект, как бы ему ни хотелось, забыть этого не мог. Он был обязан этому мальчику жизнью.

– Ты могла бы ко мне присоединиться, – снова произнес, глядя в ночь, Бедект. Нет, он ничего не чувствует. То ли Штелен не потащилась за ним следом, то ли ей почему-то захотелось остаться незамеченной.

Бедект усмехнулся.

– На самом деле плана нет, – признался он, обращаясь к темноте. – Я не знаю, как нам вернуть им мальчишку за выкуп. – Он вздохнул. – Была у меня идея, но она покатилась ко всем чертям, когда Кёниг отправил своих тиргайст убить мальчика.

«Возможно, Вихтих прав. Может быть, все мои планы полное дерьмо».

– Теперь я уже не знаю, чем я сейчас занимаюсь, – сказал он древесным лягушкам, тыкая палкой во влажную землю. – Предполагалось, что это последняя миссия и что наша большая удача затмит собой все наши огромные провалы. – Он покачал покрытой шрамами головой. – Ничего из этого не вый-дет. Если Кёниг хочет, чтобы мальчик умер, то кому же мы, черт возьми, можем продать этого парня?

С листьев над ним закапала вода, и за шиворот потекли струйки. Он вздрогнул и мрачно глянул на пасмурный свод над головой. Внезапно Бедект сел.

– Вот почему Кёниг хочет, чтобы мальчик умер. Да провалиться мне ко всем чертям, не могу поверить, что не видел этого прежде. Чтобы Вознестись, мальчик должен умереть. Кёнигу не требуется платить выкуп – ему достаточно просто убить этого парнишку. – Он все обдумал и пришел к единственной логичной развязке, которая ему представлялась. Зубы его обнажились в ухмылке, и он почувствовал, как натянулись старые шрамы. – Раз Кёниг хочет, чтобы мальчик умер, мы оставим его живым! Мы пригрозим тем, что у нас мальчик навсегда останется в живых. Нет мертвого Моргена – нет и бога Геборене. Кёниг заплатит нам, чтобы мы убили этого парня!

Так просто и такое блестящее решение!

Но потом он понурил плечи.

«Ничего не выйдет, невозможно».

Но чем больше он думал об этом, тем больше к нему возвращалась уверенность. Да, новый план был не лишен недостатков. Но он чувствовал, что его возможно воплотить в жизнь. К счастью, его компаньоны никогда не додумаются усомниться в его решениях.

«Ты обязан Моргену своей жизнью. Ты действительно собираешься убить его?»

Бедект отогнал тревоги в сторону. Пообещать Кёнигу, что за деньги он убьет Моргена, не значило, что ему и в самом деле придется убить мальчика. До этого Бедекту случалось лгать, один или два раза.

Рассвет застал его замерзшим и промокшим, покрытым улитками. Утром, когда рассвело, а кругом еще блестела роса, он по своим следам легко вышел к тому месту, где к нему присоединилась Штелен, а оттуда – к тому лагерю, который они разбили все вместе.

Лауниш и другие лошади стояли понурые и промокшие; седла и попоны с них накануне никто не снял. Лауниш с упреком глянул на Бедекта, когда тот вышел на поляну. Вихтих все еще спал, плотно завернувшись в одеяло, а Штелен сидела рядом на корточках, ссутулив спину. Костер давно погас, и она смотрела на отсыревшее костровище.

– Да черт возьми, – проворчал Бедект. – Двое идиотов. Никак не сообразить позаботиться о лошадях, когда меня нет рядом? Все я должен напоминать? – Он указал на погасший огонь. – Вот спасибо. Я рассчитывал на горячий завтрак. – Бедект заметил пустой спальный мешок мальчика. – А где Морген? – спросил он у Штелен.

– Пропал, – сказала она, не поднимая лица.

– Пропал? Дело дрянь. Он нам в некотором роде нужен. Он как бы неотъемлемая часть нашего плана похитить его и получить за него выкуп. – Он нахмурился, глядя на очертания тела спящего Вихтиха. – Разбуди этого идиота. Давай искать мальчика. Он не мог уйти далеко.

Штелен наконец подняла лицо; глаза у нее были красные от слез. Она казалась измученной, будто проплакала много часов.

– Вихтих мертв.

Бедект осмотрел неподвижного фехтовальщика. Его мешок не приподнимался и не опускался, как бывает, когда внутри лежит и дышит человек.

– Он не притворяется? – спросил Бедект. – Если это очередной его розыгрыш… если я подойду его осмотреть, а он попробует меня напугать, я его прикончу.

– Он умер. От удара ножом в живот. Он несколько часов истекал кровью. – Она фыркнула, и из носа у нее вылетел сгусток соплей. – Он слишком туго затянул на себе спальный мешок. Не смог защититься.

Бедект прошел через костровище и толкнул Вихтиха носком сапога. Фехтовальщик перекатился на спину и уставился немигающими глазами в пасмурное небо. Его кожа сияла бледностью и поблескивала от утренней росы. На открытый глаз села муха и стала пить влагу, собравшуюся на глазном яблоке.

«Угас, как наш костер», – подумал Бедект. Он еще медленно соображал, и его сознание никак не могло принять произошедшее.

– Кто? – спросил он.

– Морген, – ответила Штелен. – Ничьих других следов тут нет. Он взял для этого один из моих ножей. – Она вздрогнула, все ее тело затряслось, будто от спазмов. Бедект не мог понять, что она чувствовала – возможно, она сдерживала ярость или же страдала от душевной боли. – Он мертв. – В этих словах звучало то ли оплакивание, то ли угроза.

Бедект отвел взгляд – ему было неловко смотреть на проявления ее чувств, но еще сложнее было разобраться в собственных переживаниях. Вихтих все эти годы пытался Бедектом манипулировать, всегда стремился остаться в выигрыше. И все же…

– Тупой ублюдок, – вполголоса выругался Бедект, сам не зная, имеет ли он в виду Вихтиха или Моргена… или себя самого.

– Он смотрел на тебя как на отца, – пробормотала Штелен.

– Да ни в жизни. Я был для него просто еще одним из тех, кого можно использовать.

– Почему он, по-твоему, так долго держался вместе с тобой? Все эти манипуляции были ему на руку.

– Знаю…

– Нет. – Резким движением она рубанула воздух. – Не так все было. Я хочу сказать… он старался думать, что ты ему не нужен. Ему требовалось думать, что он тебя использует. Вихтих лгал себе самому еще больше, чем кому-либо другому. Ты был ему нужен. И твои наставления. Твои советы. – Она тихо выругалась и сплюнула в пепел. – Твое одобрение.

«Теперь я еще одного друга потеряла из-за бессмысленной жестокости?»

– Нет, – сказал он. – Ты не права. Вихтих – лживый, манипулирующий окружающими, эгоистичный ублюдок.

– Был, – сердито поправила Штелен.

– Ты видела, как он обращался с мальчиком. Думаю, что Вихтих зашел слишком далеко и его болтовня оказалась не такой убедительной и впечатляющей, как ему самому казалось. Морген видел его насквозь. За это и убил.

– Он был просто мальчишка, – прошептала она, и Бедект не мог точно сказать, о ком именно.

Штелен присела, крепко обхватив себя скрещенными на груди руками, и начала медленно покачиваться. Запричитала высоким голосом.

– Мы догоним его, – сказал Бедект.

– Догоним, – согласилась она.

Он не знал, что они будут делать, когда нагонят его, но, пока мальчишки нет, и планировать нечего.

– Куда он пошел? – спросил Бедект.

Она указала на восток, в сторону Найдриха.

Бедект открыл рот, собираясь что-то сказать, и тут вспомнил, как Морген говорил, что в конце концов они отправятся на восток. Когда он это говорил? Еще тогда, в гостинице, где вернул Вихтиха назад из Послесмертия? Бедекту было жаль, что он не может вспомнить побольше из того, что тогда говорилось, – мучившее его в тот момент похмелье практически все стерло из памяти.

– А ты уже осмотрела его вещи? – спросил Бедект.

Штелен бросила на него презрительный взгляд.

– Много у него было монет?

Она сплюнула в размокший пепел костра.

– Нет, этот кретин помер нищим.

Конечно же, она врет, ей же просто от этого не удержаться. Ему было все равно.

Бедект вспомнил прошедшую ночь. «Еще один план пошел к чертям».

– Хорошо, – сказал он. – Поедем на восток.

* * *

Вихтих судорожным движением сел и схватился за живот. Нет, он ничего не чувствует. Никакого жалящего огня. Никакой ледяной стали. Лишь далекие воспоминания о боли.

«Какой жуткий сон», – подумал он, скидывая с себя спальный мешок, и встал. Костер давно погас, от него осталась лишь сырая зола. Моргена, Бедекта и Штелен нигде не было видно, как и их сумок и вещей.

– Они бросили меня здесь! И лошадь мою забрали, тьфу ты.

Нет. Что-то тут было не так. Он стоял и смотрел на восток. На восток. Ему следовало двигаться на восток.

– Почему на восток? – спросил он серое небо. – Мы же ехали на запад, в сторону Фольген Зини в Райхвайте. – И тогда он вспомнил, как спрашивал Моргена, доберутся ли они до Фольген Зини, и как он смог прочесть ответ на лице мальчика. – Ну ладно. Мы все равно никогда бы туда не добрались. Так что… Пойду на восток.

Вихтих наклонился, чтобы уложить вещи и спальный мешок, и остановился, увидев кровавое пятно. Внутри у него все сжалось. Он посмотрел на серое небо. Глянул на кривые, седые деревья. Нет жизни. Нет настоящих цветов. Все кажется серым, выцветшим.

«Только истинный художник, – сказал он себе, – способен заметить разницу».

Теперь проще, потому что он здесь уже был.

– Я умер, – без эмоций произнес он. – Опять умер.

Всегда говорят, что нужно умереть в сапогах. То, что похоронят вместе с тобой или что было на тебе, когда ты умер, останется у тебя и в Послесмертии.

Со времени своей последней смерти он завел привычку ложиться спать в сапогах. На этот раз он подготовился. В каждом сапоге он припрятал золото, а спать ложился, не снимая мечей.

Вихтих стянул сапоги и пошарил внутри. Пусто. Он тупо глядел внутрь. Ничего не осталось, лишь смердит запахом ног.

– Ох ты, Штелен, чертова дрянь. – Она его ограбила.

Но когда?

«А какая разница?»

И верно, никакой. Как бы то ни было, в последний раз, когда он сюда попал, ему, кажется, и не требовались деньги.

Вихтих посмотрел на восток, понимая теперь, зачем ему нужно идти туда.

– Как же быстро я здесь оказался, сразу после того раза. – Он думал, что он вернется позднее. Ему представлялось, гораздо позднее. – Но мне еще не конец! – крикнул он, обращаясь к небу на востоке. – Мальчишка-бог, наверное, думает, что покончил со мной, но я не покончил с ним!

– Эй ты, засранец.

Вихтих потрясенно обернулся. Позади него стояла достаточно внушительная толпа, наблюдавшая за ним и слушавшая его речи. Будь он не настолько уверен, что выглядит великолепно, ему захотелось бы изобразить на лице смущение.

Вперед вышел покрытый шрамами мужчина, покрутил мускулистыми плечами и свирепо глянул на Вихтиха. Он казался знакомым.

– А, – сказал Вихтих. – Фольк Уршлюс, мы снова встретились.

– А тебя пришлось дожидаться даже меньше, чем в прошлый раз, – проворчал покрытый шрамами боец. – И ты все еще считаешь себя великим?

– Конечно. – Вихтих улыбнулся толпе тех, кого он убил за все эти годы. От одних он отводил взгляд, другим с нахальным видом кивал. – Мы идем на восток, чтобы там дождаться смерти и Вознесения нового бога. – Он чувствовал, что ему нужно отправляться в путь, такое неумолимое напряжение, как бывает, когда нырнул слишком глубоко и от давления больно ушам. – Нам не придется долго ждать. – Он рассмеялся, глядя на их сомневающиеся лица. – Это не конец Вихтиха Люгнера, величайшего в мире фехтовальщика. О нет, – сказал он, погрозив толпе пальцем. – Это лишь начало, еще один шаг на пути к величию. Это судьба! – Вихтих наблюдал за тем, как они наблюдают за ним. Их лица все еще выражали сомнение. – Этот парень, который скоро станет богом, в долгу передо мной!

Фольк усмехнулся, но у него не хватало сообразительности, чтобы на лице его отобразилось любопытство.

– Почему он перед тобой в долгу?

– На то есть две причины, мой мертвый товарищ. Во-первых, я помог ему сформироваться. Я сделал его таким, каков этот мальчик сегодня.

– И? – спросил Фольк.

– Маленький ублюдок убил меня.

Фольк хрюкнул.

– Повезло.

Вихтих взял свои мечи – хорошо хоть их Штелен не унесла – и пошел на восток. Фольк потрусил вслед, нагнал его и зашагал рядом.

– По крайней мере на этот раз ты взял с собой собственные мечи, – пробормотал покрытый шрамами воин, поглаживая рукоятку клинка, висевшего у его бедра. – Чертовски сложно было раздобыть вот этот, после того как ты забрал у меня последнее оружие и исчез.

Вихтих и армия его жертв шли не более часа, когда увидели впереди толпу еще более многочисленную, которая также двигалась на восток.

– Плохо дело, – сказал Вихтих.

Та толпа увидела, что они приближаются, и остановилась в ожидании.

– Нет смысла откладывать на потом, верно? – спросил Вихтих, не рассчитывая получить ответ.

– Они могут нас убить, – отметил Фольк.

– Но мы уже мертвы.

– Как я убедился на собственном опыте, – ответил Фольк, – впереди всегда ждет новая смерть.

Вихтих хмыкнул.

Высокая, крупная женщина отделилась от толпы и встала в ожидании. Ее коротко и неровно остриженные волосы были бледно-рыжего цвета.

– Да мне сегодня просто улыбаются боги, – сказала она, когда Вихтих приблизился.

Он остановился перед ней и низко поклонился.

– У вас передо мной преимущество, – произнес он.

– Да. Нас намного больше.

– Я вообще-то имел в виду, что вы меня знаете, а я вас нет. – Он осмотрел ее с ног до головы. – Хотя ваше лицо мне знакомо.

– Я Лебендих Дурхдахтер, величайшая фехтовальщица Найдриха.

– Ах да. Мы почти что сразились. Жалко. Не то, что мы почти сразились, а то, что только почти. Мне так не терпелось вас убить.

– Для тебя это сделала твоя подруга, – прорычала Лебендих.

– Не для меня. Пустячок, казалось бы, но на самом деле все меняет. Она сделала это, чтобы позлить меня.

Лебендих указала на толпу, собравшуюся позади нее. Многие казались знакомыми, но Вихтих не мог припомнить их имен.

– У нас над вами численное превосходство, – сказала она.

– Да, как вы уже и говорили.

Она кивком указала на его мечи.

– Это мои.

– Ох.

Вихтих отдал мечи, философски пожав плечами. «Легко досталось, легко и потерялось».

– Фольк, – сказал он, – кажется, мне снова потребуется твой меч.

Глава 38

Здравомыслие. Безумие. Гениальность. Вопиющая глупость. Честно говоря, мне уже не отличить их друг от друга.

Феленде Вархайт, философ-гайстескранкен

Солнце ползло по небу все выше и выше, и сырая прохлада сменилась приятным теплом, а легкие утренние облачка и вовсе улетучились. Птицы лениво нарезали круги над головой, а другие, покрупнее, летали над тем местом, где товарищи Вихтиха оставили его тело.

«Идиот, идиот, идиот, – вновь и вновь повторяла Штелен. – Как только этот безмозглый болван дал ребенку себя убить? О боги, надеюсь, сейчас он просто не знает, куда деваться от стыда там, в Послесмертии». Когда она найдет его, то всегда будет припоминать ему эту оплошность. А когда она, убив мальчика, отомстит за Вихтиха, идиот-фехтовальщик будет перед ней в долгу. Она станет повелевать им вечно!

Бедект, ехавший впереди, оглянулся через плечо.

– Напрасно мы его не похоронили, – сказал он.

Штелен фыркнула и шумно сплюнула. Ее конь запрядал ушами от этого звука. Лошадь Вихтиха, которая шла позади, привязанная к седлу Штелен, попыталась замедлить ход, но тут же передумала, поймав взгляд обернувшейся всадницы.

– Засранец мертв, – сказала она. – Незачем тратить силы на протухшее мясо.

Бедект поморщился и промолчал.

– Да ты серьезно? – спросила она. – Вихтих сейчас, когда он мертв, стал заслуживать большего уважения? Ты именно после этого пересматриваешь свое отношение к людям? – Она харкнула и снова сплюнула. – О боги, ну ты и дебил.

Бедект отвернулся и сделал вид, что не слышал. Он успокаивающим жестом положил руку на шею Лаунишу. Угольно-черный боевой конь скосил глаз, стараясь держать Штелен в поле зрения.

«Ну и ладно», – подумала она. Иногда ответы лучше и не получать.

Несколько минут они ехали в неловком молчании.

– Мы догоним Моргена до конца дня, – сказала Штелен.

– Ты уверена? – спросил Бедект, стараясь что-то разглядеть среди деревьев. – Он может быть где угодно.

Штелен закатила глаза, хоть Бедект и находился к ней спиной.

– Кто же от меня может что-то скрыть. И уж точно никто этого не сумеет сделать, когда я что-то действительно захотела получить. А я этого хочу, так что у меня никто не сможет это отнять.

Бедект кивнул, и она решила, что он ее понимает. Пусть Вихтих и был манипулятором и высокомерной дрянью, но он был их другом. Морген умрет за то, что убил его. Если кому-то и дозволялось убить Вихтиха, так это ей. Морген отобрал у нее эту возможность.

– В любом случае, в лес он не направится, он боится испачкаться. Он пойдет по дороге.

Штелен скакала впереди и задавала быстрый темп. Бедект тащился позади. «Похоже, старый козел – черт, так его всегда называл Вихтих, – на самом деле не хочет мальчишку поймать». Ну и ладно. Если у него кишка тонка на это решиться, то она-то уж вполне способна прикончить маленького ублюдка. Она сделает это для Вихтиха. Она сделает это для Бедекта. Очень уж мягким становится старик.

Она придержала коня, чтобы он нагнал ее.

* * *

Только уже ближе к вечеру Бедект наконец заметил мальчика – маленькую фигурку, с трудом переставлявшую ноги, в нескольких сотнях ярдов дальше по дороге. На мгновение он почувствовал досаду. Почему же мальчишка не мог уйти под деревья и просто скрыться?

– Штелен.

– Хм-м? – Она оторвала наконец взгляд от затылка своей лошади.

– Вот и мальчик. Давай действовать осторожно. Приближайся медленно, не угрожай. – Она нахмурилась, и он добавил: – Мы не знаем, на что он способен.

Она ничего не сказала – просто посмотрела на него, и ее желтушные глаза превратились в узкие осколки гнева.

Они погнали лошадей легкой рысью и настигли Моргена. Если даже мальчик их и услышал, он никак не отреагировал. Он шел, склонив голову, и отколупывал пятнышки засохшей крови с ладоней. Под ногтями у него тоже была запекшаяся кровь. Бедект развернул Лауниша, преградив мальчику путь.

– Морген, – спокойно сказал он, спешиваясь перед ним.

Мальчишка поднял взгляд и встретился с ним глазами.

– Простите, – произнес он. – Я пытался пре-дупредить… – Покрасневшими глазами он осматривался, будто пытаясь что-то отыскать. Кивнув в сторону дороги, он сказал: – Вот и он.

Бедект посмотрел туда. «Ничего нет, кроме кучи камней».

– Про что это ты? – спросил он.

Морген махнул рукой, будто пытаясь охватить все сразу.

– Иногда знание просто не дается. Тем не менее вам приходится сделать выбор. В какой-то момент нужно решить, кому – или чему – доверять.

Штелен соскользнула с лошади и встала рядом с Бедектом; рука ее угрожающе лежала на рукоятке меча.

– Ты убил Вихтиха, маленький ублюдок.

– Я вынужден был это сделать. Мне показал огонь.

Морген взглянул на Бедекта пустыми глазами. «О боги, глаза у него сейчас совсем как у Вихтиха».

– Огонь? – переспросил Бедект.

– Он думал, что ему можно меня использовать, – неожиданно яростно прорычал Морген. Никогда прежде Бедект не слышал, чтобы мальчик говорил с такой злобой.

Штелен отпихнула Бедекта в сторону.

– Ты можешь вернуть его? – спросила она. Бедект увидел на тощем лице Штелен отчаянную надежду.

– Да. Но я не стану этого делать.

Меч Штелен с шипением выскользнул из ножен и засверкал на солнце, и Бедект задумался, есть ли на свете еще что-нибудь, о чем она заботилась бы так же тщательно, как о своих клинках.

– Может, ты еще передумаешь, – холодно и спокойно сказала она.

– Нет.

– Я убью тебя.

– Вы попробуете это сделать.

Бедект видел, как Штелен осознает смысл сказанного – ее лицо изменилось, и прозвучавшие слова прошлись будто пожаром по сухой листве.

– Сволочь.

Штелен двинулась вперед.

Доставать оружие было некогда, и Бедект пихнул ее в бок с такой силой, что она, раскинув руки, отлетела и упала в дорожную грязь.

– Штелен…

Она оказалась на ногах еще до того, как он договорил ее имя. Бедект пожалел, что потратил время на разговор, вместо того чтобы отвязать свой топор от седла Лауниша.

Штелен приготовилась напасть, и глаза ее были полны смерти.

– Он убил Вихтиха, – прошипела она. – Он умрет.

Бедект встал между ней и мальчиком. Он заговорил быстро, отчаянно пытаясь убедить ее – по крайней мере, сыграть на ее жадности:

– Он нам нужен. Ты же сама сказала, Вихтих – просто испорченное мясо. Этот мальчик сделает нас богатыми. Но только если он будет жив. – По ее лицу он понял, что сказал что-то не то. Потому что теперь казалось, что не мальчика она собирается убить; по ее виду можно было предположить, что она хочет убить самого Бедекта.

«О боги. О женщины. Кто их разберет?»

– Ублюдок! – сплюнула она, нацелившись клинком ему в сердце. – Это его тело – испорченное мясо. А Вихтих – все равно наш друг. Он – один из нас. Он умер, когда ты убежал. – Она стала наступать, и Бедект попятился, все так же прикрывая своей спиной мальчика.

«Вот черт, она до сих пор за это на меня злится?»

– Я не убивал его. Ни тогда, ни сейчас. Это не моя…

– Трус.

– Трус? – Бедект рассмеялся. – Давно ли ты со мной знакома? Думаешь, в моих правилах никогда не спасаться бегством? Когда за вами приходит с полдюжины териантропов, только идиот останется с ними сразиться.

– Этот идиот был нашим другом. – С клинком в руке она прыгнула вперед, и Бедект метнулся в сторону. Он резко бухнулся о землю, выдохнув от удара весь воздух из легких. Когда он поднялся на ноги, по боку у него струилась кровь из длинной раны, тянувшейся вдоль ребер. «О боги, как же она быстро это делает». Он бросил взгляд на Лауниша и на свой топор, и она злобно рассмеялась. – Забудь об этом, старик.

Бедект стал отступать, двигаясь по кругу, а она начала преследовать его, делая выпады, будто в танце.

– Я спас тебе жизнь, – в отчаянии произнес он. – Помнишь? От альбтраум.

– Именно поэтому мне будет больно, когда я тебя прикончу. – Последовала новая серия стремительных атак, и она то и дело наносила колющие и рубящие удары.

Бедект отступал перед ее натиском, нырял и уворачивался. Когда она дала себе передышку, Бедект хрипел, и у него шла кровь из десятка длинных ран. В легких его пылал огонь. «Она с тобой играет». Внутри у него стала нарастать былая ярость, призывающая убивать. Он попытался придушить это чувство, загнать его поглубже и оставить там. Нужно ее убедить.

– Штелен, – с трудом проговорил он, – если ты убьешь мальчика, то победа будет за Геборене. Он Вознесется и станет богом. А мы ничего не получим. Выйдет, что Вихтих умер напрасно.

Она перестала наступать и посмотрела на него с жалостью.

– Дебил, – ответила она. – Вихтих и вправду умер напрасно. От того, что ты получишь за мальчика выкуп, смысла у его смерти не прибавится. А Геборене… – Она рассмеялась похожим на лай смехом, в котором слышалось отвращение. – Не умнее тебя будут. Те, кого ты убиваешь, служат тебе в Послесмертии. Это закон. – Слова извергались из нее потоком. – Я убью мальчика, и он будет служить мне. В Послесмертии мне будет служить бог. – Она замолчала и всхлипнула. – Думаешь, только у тебя могут быть планы? Тебе кажется, я не могла все хорошенько обдумать? Такого конца нужно было ожидать с самого начала, с того момента, когда мы его увезли с собой. Как ты вообще мог мне доверять? Я же клептик, я беру. Забираю у всех. Как бы я тебя ни любила. – По лицу ее лились слезы. – Сейчас дух Вихтиха здесь, он наблюдает за нами и ждет, когда за него отомстят. И я отомщу за него.

– Нет, вы не правы, – сказал Морген из-за спины Бедекта. – Дух Вихтиха сейчас…

– Заткнись, черт возьми! – рявкнул Бедект.

Слишком поздно. Штелен с рычанием бросилась на Моргена; кровавый поток чувств будто вышиб у нее из головы все мысли о том, чтобы убить Бедекта. Бедекту показалось, что время словно замедлилось: в своей ярости она стала неосторожна. Уклонившись от ее атаки, он врезал ей в горло жесткими пальцами своей искалеченной левой. Ударом ее оторвало от земли, и она, скорчившись, упала на грязную дорогу. Лежа комочком, она издала сырой задыхающийся звук, будто пытаясь втянуть воздух в смятую трахею. Бедект стоял над ней, раздумывая, стоит ли наклониться и посмотреть, что с ней стало, или воспользоваться возможностью и добежать до своего топора.

Он опустился возле нее на колени и перекатил ее на спину, готовый защищаться. Лицо у нее посинело, глаза выпучились, язык вывалился. Она дернулась, стараясь хоть сколько-то воздуха набрать в легкие через поврежденные дыхательные пути. Скрюченными пальцами вцепилась она ему в рукав, умоляя.

Бедект успокаивающе положил ей ладонь на лоб.

– Все будет хорошо, – сказал он. – Морген, исцели ее. Скорее. Она умирает.

Морген не двигался и ничего не говорил. Он стоял и смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

– Да черт возьми, ребенок! Исцели ее. Исцели ее, как меня тогда. – Бедект протянул руку к мальчику, но тот попятился.

– Все так, как я это видел, – прошептал Морген. – Отражения не лгали.

– Исцели ее!

– Она умрет здесь. – Морген попятился еще дальше. – Она будет ждать вас.

Бедект выругался на мальчика и повернулся обратно к Штелен. Мучившие ее судороги ослабели, а лицо и язык, будто от злобы, стали крапчато-фиолетовыми. Она слабо цеплялась за рукав Бедекта.

– Есть шанс, – сказал он. – Есть шанс. – Он толкнул Штелен, так что она упала плашмя на спину, и вытащил один из ее маленьких ножей из того места, где он у нее был припрятан. У нее широко распахнулись глаза от страха. – Все в порядке, – тихо сказал он. – Я видел, как это делают. Один раз. На поле боя. Давно. – Он остановился, приставив клинок ей к горлу чуть пониже того места, где он сплющил ей трахею. «Получится ли у него?» Он не мог вспомнить, как дело закончилось тогда, в последний раз. – Морген, – отчаянно спросил он, – это поможет?

* * *

Морген взялся за камень, который, как он заранее знал, лежал у обочины дороги. Он приподнял камень, прохрипев от натуги, и подобрался к Бедекту сзади, держа тяжесть двумя руками. Мальчик изо всех сил старался не думать о том, какая грязь налипла на камень снизу. Он постарался не обращать внимания на ощущение чего-то скользкого и извивающегося, проползшего по его пальцам. Все, что он видел, сбылось. И это тоже должно случиться.

– Морген, это сработает? – спросил Бедект.

Глядя на широкую мускулистую спину седого бойца, он поднял камень над головой.

– И да и нет.

Бедект обернулся, и Морген обрушил на него камень с такой силой, на которую только был способен. Раздался тошнотворный треск, и Бедект рухнул на Штелен. Она изо всех сил попыталась столкнуть его с себя, но он был такой тяжелый, а она так ослабела, что это оказалось невозможным.

Морген шагнул туда, где Штелен могла бы увидеть его из-под массивного тела Бедекта, придавившего ее.

– Простите, – сказал он.

Она прекратила попытки выбраться и смотрела на мальчика со жгучей ненавистью.

– Если бы вы убили меня, мы стали бы проклятьем всего Послесмертия. Вы нездоровы. Вы… вы безумны. Вы всех ненавидите, даже тех, кого любите. А себя ненавидите больше всего.

У нее пеной пошла слюна. Возможно, она пыталась плюнуть в него.

– Но еще не поздно. Послесмертие – всего лишь еще одна жизнь, но по другим правилам. Это возможность искупить вину, исправить ошибки прошлого. Там можно обрести искупление. Если захотите.

Желтушные глаза Штелен потускнели, расфокусировались. Она умоляюще протянула руку к нему, будто просила, чтобы к ней последний раз прикоснулся человек перед тем, как она отойдет в следующий мир.

Морген поморщился от вида этой грязной ладони и неровных ногтей с грязью под ними. За много лет эти руки пролили так много крови.

– Нет, – сказал он, пятясь. – Я знаю, что у вас в другой руке нож.

Она умерла, не издав ни звука, со странной улыбкой.

Когда он почувствовал, что она уже мертва, Морген осторожно вытащил нож, который у нее был припрятан; языки пламени все правильно ему показали. Во многих будущих ей удавалось убить его, когда он из жалости подходил поближе. Эти возможности были такими мрачными, что в них не хотелось вглядываться. Жизнь после смерти, которая пройдет в служении человеку, не способному любить даже себя… в этом не найти искупления.

На западе заходило солнце, рисуя прекрасные картины из оранжевых и красных завихрений, нежных пастельных мазков тепла. Его манили красивые холмы Райхвайте, обещавшие ему свободу от его будущего. Морген повернулся спиной к этим обещаниям. Все равно это только иллюзия.

Бедект застонал, но не двигался, и Моргену было радостно думать, что этот великан еще жив. Отражения тогда обещали, что так будет.

– Да эта голова потверже камня, – прошептал Морген.

От непривычных усилий у него болели руки. Его изнеженная жизнь у Геборене Дамонен не подготовила его к физическим нагрузкам. По правде говоря, они вообще почти ни к чему его не подготовили.

«Не имеет значения: мои отражения направляют меня на верный путь».

Морген оставил заходящее солнце за спиной. Небо на востоке потемнело. Там были огонь и боль, рабство и, возможно, – всего лишь возможно, но не наверняка, – искупление. Держа перед глазами клинок Штелен, он смотрел на собравшиеся там отражения.

– Мне нужно идти пешком или взять одну из лошадей? – Он посмотрел, как они беззвучно изобразили ответ, и устало понурил плечи. Он продолжит делать то, что должен.

Оставив Бедекта, Морген ковылял на восток. Ступни будто налились свинцом. Ноги были как из промокшей древесины. Старый воин поднимется и последует за ним. Почему? Морген даже не мог приблизиться к разгадке. Знание будущего не давало ему возможности понять те причины, которые его породили. Он видел только результаты и ничего больше. В этом была его слабость, этого ему не хватало. Значение имеют те решения, которые принимаешь. По крайней мере, им положено иметь значение. Стал бы он реагировать по-другому на возможные варианты будущего, свидетелем которых он был, если бы знал причины, заставляющие действовать людей, которых касается это будущее? Возможно, он уже лишил кого-то надежды на искупление. Этого он не мог знать.

Глава 39

Голоса в моей голове только что сказали мне, что им слышатся голоса. Что те голоса призывают их совершить нечто опасное.

Хофнунгслос

Обыскивая каждую комнатку от пола до потолка, разбивая всякое найденное зеркало, царапая каждую блестящую поверхность так, чтобы в ней ничего не могло отразиться, Беспокойство наконец добрался до самого чрева древней церкви. Он понятия не имел, каким богам здесь прежде поклонялись и служители каких культов некогда шагали по этим залам, он иногда ощущал, что его преследуют призраки мертвых верований. Сегодня был как раз такой день. На самой периферии его зрения плясали тени, но как бы быстро он ни оборачивался, возле него никого не оказывалось. Он бы заподозрил, что сходит с ума, не будь он полностью уверен в том, что его сознание наполняют бредовые иллюзии.

Единственный вопрос был в том, достаточно ли он верит в то, что видит, чтобы это стало реальностью?

Мысль о том, что его бред воплотился, пугала его меньше, чем преследовавшие его в темных залах мертвые боги. По крайней мере он так себе говорил.

– Если вы разгневаны оттого, что мы создали собственного бога, – сказал он кравшимся за ним духам, – разбирайтесь с Кёнигом. Оставьте меня в покое.

Ответа, конечно, не последовало.

В дальней нише самого глубокого подвала Беспокойство нашел вход в какую-то комнату. Толстая дубовая дверь, окованная ржавым железом, громко заскрипела от возмущения, когда он открыл ее.

Полчаса он стоял в ожидании, держа в руке почти развалившийся фонарь. Никто не пришел выяснить, что случилось.

Осмелится ли он надеяться?

Нет. Его страх никогда не позволит ему решиться на такую безнадежную глупость, как надежда. И все же именно страх сохранит его в живых. Это было единственное разумное чувство в безумном мире.

Беспокойство раскрыл ставни на фонаре и осветил зал. У одной из стен были в беспорядке свалены деревянные скамейки и кресла, относившиеся не менее чем к трем разным эпохам. Наполовину скрытая под горой гниющих гобеленов, сломанных стульев и причудливых по форме идолов, внизу затаилась огромная статуя, вырезанная из какого-то темного дерева. Когда Беспокойство набрался храбрости и поднял фонарь так, чтобы разглядеть фигуру получше, освещенное дерево оказалось красным, как подсыхающая кровь. Статуя, изображавшая женщину, у которой из всех мест, из каждой конечности, каждого сустава торчали кривые лезвия, уставилась на него пустыми глазницами.

«Наверное, прежде в глазницах были драгоценные камни», – подумал он. Сейчас она казалась слепой, но ее взгляд так впивался в него, что он засомневался в ее слепоте.

– Я здесь не для того, чтобы еще более осквернить вас, – пообещал он. – Возможно, когда Кёниг окажется мертв, а я стану править, я смогу снова поднять вас в верхние залы, где вы будете на свету. Мне пригодился бы бог, даже такой старый и мертвый, как вы.

Это ее, похоже, устроило, и она оставила его в покое.

Беспокойство проглотил свой страх и вытащил из-под рясы сверток из ткани, немногим больше собственной ладони. Он осторожно развернул материю, и показалось маленькое зеркальце.

Неужели Приятие действительно думает, что Беспокойство спокойно согласится с тем, что единственное зеркало находится у Приятия? Он что, думает, что Беспокойство будет просто ему доверять? «Если это так, то как же он глуп». Беспокойство не доверял никому.

Медленно поворачивая зеркало, Беспокойство заглянул в него, не уверенный в том, что увидит, и готовый разбить его об пол, если что-то покажется ему опасным.

На него смотрело в упор его собственное лицо. Но это было не его лицо. Отсутствовал один глаз, щеки покрывали синяки, а от зубов оставались обломки. Приятие.

«Нет, – понял он, – отражение Приятия; это совсем не одно и то же».

Беспокойство растерянно моргнул, глядя в зеркало. «Разве я могу увидеть отражение Приятия? Если только…»

– Ты стремишься его предать, – сказал он, обращаясь к зеркалу. Отражение кивнуло. – Потому что он разбил зеркало Кёнига и разобьет и это, как только одержит победу. – Отражение снова кивнуло. – Он убьет нас обоих, верно? – Отражение опять кивнуло.

Беспокойство молча сидел и думал. Отражение наблюдало за ним и ожидало.

– Ты знаешь, что я тебе не доверяю, – сказал он зеркалу, и отражение беззвучно засмеялось. – Хорошо. Так что же ты предлагаешь мне сделать? – спросил он.

Отражение показало ему. Он наблюдал, охваченный ужасом.

– Это слишком опасно, – сказал он зеркалу.

Отражение смотрело на него, не мигая.

– Что делать, если не получится?

Оно все так же в упор смотрело на него.

«Какой у меня есть выбор?» Приятие никогда не поделится своей властью, не отдаст даже малейшей ее частицы.

Отражение усмехнулось, обнажив сломанные зубы.

«Да, правильно. Это я его бил». Приятие никогда не простит.

– А как на это отреагирует Кёниг?

Отражение показало ему.

Беспокойство завернул зеркало в тот же кусок ткани и спрятал его под своей рясой.

Глава 40

Я думаю, что большинство людей настолько тупы, что и сойти с ума по-настоящему не могут.

Хофнунгслос

– Ты весь день собираешься тут проваляться?

Штелен подняла взгляд и увидела стоящего над ней Вихтиха. Небо у него за спиной было бледно-серым, хотя никаких облаков она не замечала.

Ей нужно идти на восток.

– А что, у меня есть варианты получше? – спросила она просто потому, что согласиться с Вихтихом было для нее сущей мукой.

– Всегда можно заняться местью, – предложил Вихтих. – Мне казалось, что среди всех причин подняться самая главная для тебя – возможность отомстить, даже в такой день, когда тебя никто не убивал.

Месть. Не так давно она с радостью поклялась бы отомстить за малейшее неуважение к себе – реальное или почудившееся. Но какой в этом смысл сейчас? Она поморщилась, глядя вверх на красивое лицо Вихтиха.

– Просто полежу тут немножко, – сказала она, обращаясь к небу.

Еще один человек подошел и встал рядом с Вихтихом. Он показался ей каким-то смутно знакомым.

– Это кто? – спросил он, брезгливо глядя на Штелен.

– Она мой друг, – ответил Вихтих. Он протянул руку, чтобы помочь ей подняться. – Мы по-прежнему друзья, верно?

Она приняла протянутую руку, и Вихтих легко поставил Штелен на ноги.

– Смерть ничего не меняет, – сказала она.

– Я все так же терпеть тебя не могу.

– Ну и хорошо. Мне бы совершенно не понравилось, если бы смерть сделала тебя мягкой.

Теперь, стоя, она увидела, что вокруг них собрались сотни мужчин и женщин.

– Если бы я знала, что после смерти получу целую армию, я бы давно уже постаралась умереть.

У Вихтиха весело засверкали глаза.

– Помни, что ты не получаешь тут армию. То есть если и получаешь, то ненадолго. Армию получает тот, кто убил тебя.

Ей показалось, что все силы покидают ее. «Мне придется его снова увидеть. Я должна буду служить ему». И это после того, что он с ней сделал.

– Я убью его, – поклялась она.

Вихтих утешающе похлопал ее по спине и тут же отпрянул, когда она глянула на него.

– Предполагаю, что ты чувствуешь, что надо идти на восток, верно?

Штелен в знак согласия что-то прорычала.

Вид у Вихтиха был крайне самодовольный.

– И тебя тоже сделала эта маленькая сволочь. Мне казалось, это невозможно.

– Бедект. Это сделал Бедект.

Лицо фехтовальщика резко посерьезнело.

– Ничего себе.

– Он убил меня, чтобы защитить мальчика.

– Ничего себе.

– Тебе больше нечего сказать?

– Я рад, что не оказался на месте Бедекта.

– Ты совершенно прав, – прорычала Штелен.

– Но ты тоже идешь на восток.

– Да.

– А насколько сильно тебя туда тянет? – спросил Вихтих.

– Сильно.

– Значит, Бедект скоро умрет.

Она смотрела на Вихтиха, пока тот не начал мяться он неловкости.

– И мальчик тоже, – добавил он. – Мне тоже нужно идти на восток. Он Вознесется.

– Не Вознесется, если я убью его раньше.

– Он будет уже мертв, – пояснил Вихтих, хотя в голосе его не было особой уверенности.

– Впереди всегда ждет новая смерть, – сказал Фольк из-за спины у Вихтиха.

– Я это уже в прошлый раз от тебя слышал, – отозвался Вихтих. – Штелен. Вот он и наступил. Твой шанс на искупление. Скажи Бедекту, что ты чувствуешь.

«Эта тварь никогда не сдается. Надо убить его сейчас, и дело сделано. Нет. Слишком просто». Лучше выиграть у него в той игре, которую ведет он. Пусть поймет, что она совершенно во всем круче него.

– Возможно, – сказала она, осматривая его. Она ткнула его в грудь грязным пальцем. – А где твои мечи? Только не говори, что уже успел их потерять.

Вихтих указал на рослую женщину, стоявшую рядом.

– Она их у меня забрала.

Штелен узнала женщину.

– И ты так просто ей позволил?

– Но у них численное превосходство, – попытался оправдаться Вихтих.

– Знаю, – ответила Штелен. – Просто хотела услышать, как ты сам это признаешь.

– Сука.

– На моем счету больше убитых, чем у тебя. Я победила. И теперь мы оба это знаем.

– Ты нечестно играешь. Как бы то ни было, половина твоих – полные ничтожества. А среди моих большая часть – великие фехтовальщики.

Штелен легко махнула рукой, будто отбрасывая все его возмущенные жалобы.

– Не имеет значения. У меня больше. – Она повернулась к Лебендих Дурхдахтер. – Отдай эти два меча Вихтиху. – Лебендих было открыла рот, чтобы возразить. – Сейчас же, – велела Штелен.

Лебендих, понурив плечи, передала мечи обратно Вихтиху, который принял их, а свой меч вернул Фольку.

– Только не думай, что я теперь буду считать себя твоим должником, – сказал он.

– Считай, что это твой приз за второе место, – ответила она.

– Теперь без меча осталась я, – сказала Лебендих. – Мне нужен меч.

Штелен указала на Фолька:

– Ты. Отдай ей свой меч.

– Я не из ваших, не вам мной и командовать, – проворчал Фольк, вынимая из ножен оружие, которое недавно туда убрал.

– Я бы на твоем месте, – сказал Вихтих, – сделал, как она говорит. Ты же сам всегда напоминаешь, что впереди всегда ждет еще одна смерть.

– Дело дрянь, – заметил Фольк, вручая Лебендих свой меч.

– Как бы то ни было, – сказал Вихтих, – у меня такое чувство, что достаточно скоро кругом будет лежать много мечей, уже не нужных своим владельцам. Смерть приходит вслед за Штелен. – Он умолк и вдруг весело усмехнулся Штелен. – Кстати о мечах, а где твои?

– Где-то лежат на дороге, – ответила Штелен, скривив лицо.

– Бедект не…

– Нет. Он не смог. Мальчик грохнул его камнем по голове.

– Ничего себе.

– Не о чем беспокоиться. Как ты уже и говорил, скоро кругом будет лежать много мечей, не нужных своим владельцам. – Штелен развернулась и нанесла удар одним из своих припрятанных кинжалов ближайшему к ней человеку с мечом. Он потрясенно издал клокочущий горловой звук и камнем рухнул оземь. – О, смотри, вот и первый меч.

Вихтих неодобрительно нахмурился, глядя на труп.

– Что не так? – возмущенно спросила она.

– Он был из моих или из твоих?

Штелен глянула на труп. Она не могла припо-мнить убитого, но ведь и большую часть остальных тоже не узнавала.

– Какое это имеет значение?

* * *

Морген с трудом ковылял на восток. Утреннее солнце еще не успело повыше вскарабкаться над горизонтом, и небо окрасилось кроваво-красным. Наступал красный-красный день.

С каждым шагом раздавалось влажное чавкание внутри его туфель. Еще ночью у него начали болеть ноги. Потом, когда он прошел на несколько часов дольше, каждый шаг стал причинять жестокие муки. Сейчас ступни онемели, и он этому радовался. Ему было страшно думать, что он увидит, когда разуется.

«Почему Кёниг не дал мне нормальных сапог вместо этих дурацких домашних туфель? Почему ни Бедект, ни Штелен, ни Вихтих не сказали ему, что такая обувь бесполезна?»

Потому что никто из них не хотел, чтобы я ушел далеко.

Даже туфли стали дня него тюрьмой. Надо бы их снять.

Нет. Он не хотел видеть свои ноги. Они будут в ужасном состоянии, а помыть их тут негде.

О боги, у него такие грязные руки. Он выковырял из-под ногтя засохшую кровь.

Один шаг, потом другой. «Зачавкала грязь под ногами».

Морген поднял взгляд от собственных рук. Солнце, скрытое за густыми облаками, было уже довольно высоко над горизонтом. На восток. Почему на восток?

Почему его отражения не могут показать ему что-нибудь полезное? Скрывают ли они от него правду, как все остальные? Кому он может доверять?

«Никому».

Он моргнул. Рукам было больно. Он оторвал кисть от дороги и тупо уставился на камушки, прилипшие к ладони. Рука была грязной. Через тонкий слой дорожной пыли просвечивали пятна красного.

«Как долго я стоял тут на коленях?»

Морген рывком поднялся на ноги и осмотрелся, ища глазами, где можно помыть руки. Нет, ничего такого не видно. Он попробовал вытереть руки о штаны, но штаны тоже были грязные.

Морген увидел приближающуюся издалека толпу. По виду они напоминали бродячий цирк, по крайней мере таким он его представлял. Можно было слышать, как высокие, напряженные голоса кому-то поют славословия. Возможно, это странствующая церковь? Он читал о таких вещах. Видел ли он что-то подобное в отражениях? Он не мог вспомнить. Он слишком мучился от жажды. Может быть, они дадут ему воды.

Морген сел на дороге и стал ждать.

* * *

Эрбрехен покачивался в своем паланкине под балдахином, а его чудовищное пузо, блестящее от пота, покачивалось в такт размеренным шагам тех, кто нес паланкин. Он чувствовал, что ягодицам как-то скользко, и подумывал, не обделался ли снова. Не важно, пока что ощущение было вполне приятное. Потом он поручит привести себя в порядок кому-нибудь из своих мальчишек.

Эрбрехен внимательно следил за Гехирн. Хассебранд сидела, сгорбившись, и, кажется, что-то ела, не показывая остальным. Даже под балдахином в такой облачный день женщина излучала тепло. Кожа у нее отслаивалась, оставляя мокрые красные пятна; можно было подумать, что Гехирн много дней провела под палящим солнцем пустыни. Вокруг нее воздух так и дрожал.

«Жаль, что сейчас не зима, – думал Эрбрехен. – Мне было бы приятно тепло, а сейчас я весь обливаюсь по́том, аж задница мокрая».

Как он раньше не понимал, насколько опасной она может стать? Его ослепила потребность в любви. В настоящей любви. Он посмотрел мимо Гехирн и увидел, как двое детей дерутся из-за тощей тушки ощипанной курицы. Он жаждал не пустого поклонения дураков. А действительно ли она отличалась от остальных? Он почти поверил, что да. Он оскалил зубы, глядя в спину хассебранд. «Нет, она точно такая же, как другие».

Он не зарычал, и оскал постепенно исчез с его лица. «Боги, как же я одинок».

Эрбрехен отвлекся от своих мыслей, увидев, как двое мужчин ведут к его паланкину светловолосого мальчика – грязного, но с нежным, свежим лицом. Даже под слоем дорожной пыли было видно, что его всю жизнь холили и хорошо кормили. Эрбрехена охватила похоть, но он подавил ее.

Не сейчас. Если это тот самый мальчик, о котором ему говорила Гехирн, то нужно сделать его своим.

Эрбрехен скомандовал остановиться, и носильщики, неуклюже спотыкаясь, встали. Приближавшиеся мужчины подвели мальчика к Эрбрехену и поставили перед ним. Мальчик, дрожавший от усталости, казалось, почти не понимал, где находится.

– Ох, бедный малыш, – замурлыкал Эрбрехен. – Я вижу, ты в крови. Ты поранился?

– Пить, – прохрипел мальчик и посмотрел на свои руки, все в засохшей крови. – Мне нужно помыться.

– Конечно, конечно. Отлично тебя понимаю. Ты! – Эрбрехен ткнул пухлым пальцем в поджидавшую неподалеку женщину. – Принеси мальчику воды. Сейчас же!

Женщина поспешила прочь.

– Морген? – произнесла Гехирн.

Мальчик медленно поднял голову и непонимающим взглядом посмотрел на хассебранд.

– Гехирн Шлехтес? Кёниг послал тебя…

– Мы здесь, чтобы помочь тебе, – перебил Эрбрехен, опасаясь, что Гехирн ляпнет какую-нибудь глупость и все испортит. – Мы здесь, чтобы защитить тебя. Ты можешь нам доверять. – Он бросил на хассебранд многозначительный взгляд. – Верно, Гехирн? Скажи ему, что он может нам доверять.

Лицо Гехирн напряглось, и Эрбрехена накрыло волной тепла, исходившей от нее.

– Можешь нам доверять, – сказала она.

На лице мальчика читались растерянность и непонимание.

– Я думал, что Кёниг… Он послал тиргайст.

– Тиргайст? – прошипел Эрбрехен.

– Это ассасины-териантропы, – ответила хассебранд.

Эрбрехен плюнул, забрызгав себе слюнями пузо.

– Проклятые оборотни. – Он снова переключил внимание на Моргена. – Со мной ты в безопасности. Я никому не дам тебя в обиду.

– Нельзя допустить, чтобы я умер, – произнес Морген, глядя на Эрбрехена полными надежды глазами.

– Тебя никто не тронет. Обещаю, – солгал Эрбрехен. – Я уже разделался с шаттен мердер, грязными убийцами-котардистами, служившими Кёнигу.

– Так вас послал не Кёниг? – ошеломленно спросил мальчик, переводя взгляд на хассебранд.

Эрбрехена будто клинком пронзил страх. «Почему этот ребенок никак на меня не реагирует? Должно быть, он потрясающий гефаргайст». Нужно отыскать у этого ребенка какую-то слабость, что-нибудь такое, что позволило бы вызвать в нем чувство благодарности.

– О боги, да нет же! – воскликнул Эрбрехен, стараясь быстрее что-нибудь придумать. – Гехирн здесь, чтобы спасти тебя. Она же твой друг, верно? А я ее друг. А друг твоего друга – это… твой друг!

Женщина, которую он послал за водой, наконец примчалась и протянула мальчику потрескавшуюся кружку. Эрбрехен увидел, что Морген сначала застыл в нерешительности, потом отпил глоток, а затем вылил воду себе на руки и стал пытаться оттереть их от грязи. «Вот оно что!» Этого он и ждал – какой-то лазейки, которая позволит проникнуть в сознание ребенка.

– Больше воды! – скомандовал Эрбрехен. – Налейте полную ванну воды!

Женщина убежала.

– Спасибо, – произнес Морген, и слезы благодарности заструились по его лицу, прочерчивая линии в запекшейся грязи. – Я уже так давно… Грязное. Все грязное.

– Не беспокойся, – умиротворяющим тоном промурлыкал Эрбрехен. – Этого больше никогда не случится. Я помогу тебе оставаться чистым. И так будет всегда.

Мальчик нерешительно улыбнулся, его глаза заблестели от надежды.

– Всегда?

– Всегда. Я обещаю. – Эрбрехен ткнул Гехирн толстым пальцем. – Скажи ему, что я держу свои обещания.

– Он держит свои обещания, – пробормотала Гехирн.

– Да, – поддержал ее Эрбрехен. – И я забочусь о своих друзьях. – Он посмотрел на мальчика с лучезарной улыбкой. – Мы же друзья, верно?

На лице Моргена были сомнения. «Черт, да он силен! Кто-нибудь другой на его месте сейчас бы уже умолял облобызать мне ноги». Нужно сделать так, чтобы мальчик ему покорился.

– Так приятно будет сейчас принять ванну, верно? – спросил Эрбрехен.

Мальчик с готовностью кивнул:

– Да.

– И ты будешь себя намного лучше чувствовать, так?

– Да, буду.

– Ты голоден?

– Да, и очень.

– У нас есть чудесное мясное рагу.

Морген облизал губы.

– Рагу – было бы здорово. Потом.

– После того как помоешься. Конечно. – Эрбрехен ласково улыбнулся. – Так приятно заботиться о своих друзьях, да? Друзья всегда заботятся друг о друге. Я о тебе забочусь. Верно?

– Да.

– Значит, мы друзья?

– Да.

– По-настоящему? Действительно? – Эрбрехен позволил себе изобразить на лице неуверенность и обиду.

– Да, – поспешил ответить Морген. – Мы друзья.

– Отлично!

Эрбрехен повернулся к Гехирн, собираясь потребовать, чтобы она подогрела воды для купания мальчика, но, увидев, как стиснуты у хассебранд челюсти и как видны клыки, что лицо приблизилось к той черте, после которой оно превратится в безумный оскал, поработитель передумал. Холодные голубые глаза этой женщины были выпучены, и пот лил по ее покрытому волдырями лицу. Она приоткрыла рот. Казалось, она отчаянно хотела что-то сказать, но не могла подыскать слов.

– Никуда не ходи, – приказал Эрбрехерн Гехирн. – Тебе нужно отдохнуть. – Его накрыло волной тепла, а Гехирн сжала кулаки. – Отдыхай, – властным тоном сказал он, и хассебранд откинулась назад, закрыв глаза.

Эрбрехен заметил, что Морген наблюдает за происходящим с нескрываемым любопытством.

– Она волнуется за тебя, – пояснил он. – Это отняло у нее все силы.

Показалось с дюжину мужчин и женщин, тащивших огромную железную ванну. Эрбрехен не представлял, где они ее раздобыли. «Может, притащили из Найдриха, на случай, если я захочу принять ванну? Дураки». Ему ни за что не влезть в такую. Через несколько мгновений замызганные крестьяне, передавая ведра по цепочке, наполнили ванну водой, от которой шел пар.

Мальчик стоял, смотрел на ванну и почему-то колебался. «Ах да, конечно. Он не хочет, чтобы его видели». Эрбрехен всегда был один, даже в гуще толпы. Так легко забыть о такого рода приличиях.

– Ты. – Эрбрехен указал на человека, который сидел на корточках неподалеку со спущенными штанами. – Скажу тебе две вещи. – Мужчина уставился на него перепуганными глазами. – Никогда не сри в моем присутствии. Это мерзко. И повесь шторку вокруг ванной. Мальчик не хочет, чтобы на него пялились, когда он будет мыться.

Морген весь обмяк от благодарности. «Отлично!»

Сидевший на корточках встал и подтянул штаны.

– Подожди-ка! – сказал Эрбрехен, внезапно придя в игривое расположение духа. – Я передумал. Никогда больше не сри. Вообще никогда. Нигде.

Человек, к которому он обращался, вздрогнул и кивнул. По виду его можно было сказать, что ему больно и что он весь сжался.

«Вот веселуха, – подумал Эрбрехен. – Долго ли этот бедняга ухитрится все держать в себе?» Мелочь, но из таких мелочей складываются радости жизни. Он знал, что мысль об этом будет еще много дней вызывать у него улыбку.

* * *

Бедект, лежа лицом на дороге, очнулся и простонал от боли. Веки у него слиплись от засохшей крови, которая натекла из раны в затылке. Внутри черепа все пульсировало.

Чем это таким его треснул Морген, не целой ли горой? Некоторое время Бедект лежал и стонал, а потом с трудом поднялся на ноги.

Долго ли он валялся без сознания?

Солнце стояло высоко, но его затянуло плотным облаком. Мальчика нигде не было видно.

Бедект склонился над трупом Штелен. Глаза ее остались открыты, а на лице сияла странная улыбка – можно было подумать, что она рада тому, как все обернулось.

«Но это чертовски маловероятно».

Она была мертва уже довольно долго, так что наверняка уже успела оказаться в Послесмертии. Сейчас все, что у нее имелось при себе, стало ее законной добычей. Он остановился, увидев, что ее меч лежит в дорожной пыли. Она умерла без меча в руках.

– Вот проклятие.

Она никогда не простит его.

Вообще-то, если вспомнить, как он ее убил, о том, что он не позаботился вложить ей в руку меч в момент смерти, она вряд ли вспомнит в первую очередь. Но ведь кто Штелен знает, с ней никогда не будешь уверен.

«Она будет ждать меня». Никогда прежде ему так сильно не хотелось быть бессмертным.

– Прости, – сказал он, обращаясь к трупу, наклонился и обшарил ее карманы. Он нашел порядочную груду драгоценных камней и несколько золотых монет. Пожалуй, здесь ему не хватит на то, чтобы жить припеваючи и ничего не делать, но несколько безбедных лет он себе обеспечит. Это же не кража, подумал он. Бо́льшая часть того добра наверняка попала к ней от него. Да не важно. Даже если бы оно и не принадлежало ему, он бы все равно забрал добычу.

В числе правил, которых он придерживался, не было ничего относительно того, что обкрадывать друзей нельзя.

Друзей…

Ну он и дурак. У таких, как он, друзей не бывает.

Сейчас ему стоит уйти куда подальше. Забрать добычу и подыскать себе домик в каком-нибудь тихом местечке. Может, у него получится вложить средства в какое-нибудь безопасное и полезное дело, например открыть бордель. «Забудь о Моргене. Забудь о выкупе, который можно получить за жизнь мальчика – или за его смерть, – и завязывай с этим делом, пока не поздно».

Да только не хватит тех драгоценностей. Он знал, что никогда не сможет их выгодно вложить. Все пропьет и потратит на шлюх – и останется ни с чем. Ему нужно побольше.

Кёниг хорошо бы заплатил за смерть Моргена.

Бедект отогнал от себя эту мысль и стал рыться в одежде Штелен и ее скудной поклаже.

Под ее смердящей рубашкой он отыскал невероятное количество потрепанных и выцветших шарфиков; когда-то, пожалуй, они были яркими и разно-цветными. Он никогда их прежде не видел.

Долго ли она их с собой носила? Судя по тому, как разило от них кислым запахом и в каком жалком состоянии они находились, они у нее очень давно. Шарфики казались настолько старыми, что можно было решить, что она собирает их с детства. Бедект, как ни старался, не мог представить Штелен в детстве. Безумная стерва, убийца и воровка, она оставалась такой каждую секунду каждого дня его с ней знакомства. Другой он ее и представить не мог.

«Разве что тогда, в переулке». Там она была теплой и живой. Она сказала ему, что любит его? Ему было не вспомнить; в ту ночь от выпитого все казалось размытым.

«Она говорила, что любит тебя, как раз перед тем, как ты убил ее».

Вот засада.

Проклиная богов, Бедект запихнул в карман выцветшие шарфики. Он совершенно не представлял, что будет с ними делать. Ссыпав монеты и драгоценные камни в левый сапог, он со стоном встал. Колени у него издали влажный щелчок, а спина вся болела от того, что он долго стоял наклонившись. Ему надо было что-то сказать.

Испорченное мясо – так говорила Штелен о трупе Вихтиха. А сама она – такое же мясо или нечто большее?

Ему уж так не повезет. Когда-нибудь он умрет, а она… будет его ждать.

Странно, у него не возникло потребности ничего говорить, когда он стоял над телом Вихтиха. Возможно, Штелен была права. Возможно, он действительно сделался слишком мягким.

– Да ну тебя к черту, – сказал он трупу. Какое-то чувство говорило ему, что он довольно скоро с ней встретится.

Он осмотрелся и заметил Лауниша и других лошадей. «Теперь это мои лошади», – подумал он. Они не успели уйти далеко и щипали жесткую траву неподалеку.

Лауниш подошел к нему и легонько ткнул его мордой в грудь.

– Прости, – сказал Бедект. – Яблок я тебе не принес.

– Ппффт! – ответил Лауниш.

Глава 41

Мое зеркало никогда не показывает мне то, что я хочу видеть. Не могу же я быть таким толстым и безобразным!

Фетт Хэсслих, зеркальщик

Закончив подметать с пола зеркальную пыль, Приятие и Беспокойство стояли в покоях Кёнига. У Приятия сочилась кровь из бесчисленных порезов на руках, а Беспокойство, судя по всему, умудрился ни разу не пораниться. Приятие его ненавидел; трусливый доппель был слишком осторожным.

Теократ куда-то ушел – он пытался выяснить, почему не удается выйти на связь ни с одним из его шпионов в Найдрихе.

Приятие раздраженно наблюдал за тем, как нервно дергается Беспокойство.

– Чего ты боишься? – спросил он.

– Кёнига, – ответил Беспокойство, глядя в пол. – Если он найдет твое зеркало, он убьет нас обоих.

– Лучше бы он его и не обнаружил. Мои отражения показали мне кое-что, что меня встревожило.

Беспокойство резко поднял голову. «Интересно».

– Они показали мне мальчика, – сказал Приятие, внимательно наблюдая за другим доппелем. Возможно, Беспокойство в какой-то степени расслабился, но трудно было понять, насколько. Этот дурак вечно в таком напряжении. – Морген сюда не вернется.

– Значит, Кёниг обречен.

– Да, – согласился Приятие. – Скоро править будем мы.

– Править будешь ты, – исправил его Беспокойство. – Я буду подчиняться.

– Ты меня так боишься?

– Да.

– Ну и хорошо.

– Как мы избавимся от Кёнига? Он все еще опасен.

Приятие залился противным смехом, прикрывая изувеченный рот тонкими длинными пальцами.

– Легко. Я совершу то, чего он от меня вовсе не ожидает.

– И что же?

– Расправлюсь с ним силой.

– Ты один? – спросил Беспокойство. – Не мы вместе?

– Да. Он будет служить мне в Послесмертии.

У Беспокойства задрожала губа, и он быстро заморгал. Глядя на него, можно было подумать, что он пытается сдержать слезы. «Жалкое существо». Всю жизнь он ужасается, всякий раз, когда нужно делать выбор, и это сделало его слабаком. Когда Кёниг будет мертв, убить Беспокойство не составит труда.

– Ты со мной? – спросил Приятие.

– Да, – ответил Беспокойство.

– Ну и хорошо. Он скоро будет здесь.

* * *

Войдя в свои покои, Кёниг сразу же понял: что-то не так. Приятие открыто улыбался, на этот раз не прикрывая рот рукой. Беспокойство, казалось, вот-вот расплачется.

– Что случилось? – требовательно спросил Кёниг.

Приятие с издевкой отвесил поклон.

– У вас ничего не вышло.

– Чего не вышло? Ты о чем? – «Что несет этот чертов доппель?»

– Слишком поздно. – Приятие рассмеялся, и слюна струйками стекла у него между сломанных зубов. – Морген не вернется.

Кёниг почувствовал, как внутри все переворачивается.

– Нет, – возразил он, отчаянно пытаясь не поверить услышанному.

– А еще он подхватил заразу. Он отравлен, – сказал Приятие, подвигаясь поближе.

Щеки Кёнига защипало от слез.

– Нет, – прошептал он. – Ты лжешь. Он будет нашим богом. Мы создали его.

– О, да теперь про это уже говорится «мы»? – саркастически спросил Приятие. Доппель шагнул вперед, сократив расстояние между ними. – Морген – не бог! Вы ничего не создали! Он просто безумный ребенок, погрязший в собственных бредовых заблуждениях.

– Ты…

Приятие бросился вперед с ножом в руке, но остановился, почти уже вонзив клинок в грудь Кёнигу. Тот потрясенно уставился в глаза доппелю.

– Они показали мне… – Приятие повалился на пол, а из основания черепа у него торчал нож.

Беспокойство стоял позади него и глядел полными ужаса глазами.

– Ты спас меня, – сказал Кёниг.

– Нет, – ответил Беспокойство.

Кёниг опасливо попятился, но доппель не последовал за ним.

– Тебе со мной не тягаться, – прошипел Кёниг. – Я с тобой разделаюсь в мгновение ока.

– Я знаю. Это не имеет значения. Морген знает, что вы послали ассасинов убить его. Знает, что вы использовали его. Знает, что вы его никогда не любили. Вы не способны на такие эмоции. Все кончено. От вашего созданного людьми бога остались руины. Когда он Вознесется, то придет мстить.

– Откуда… как ты все это узнал?

Беспокойство опустился на колени возле трупа Приятия и перекатил его на спину. Из складок рясы мертвого доппеля он вытащил маленькое зеркальце. Беспокойство поднял его, и Кёниг отпрянул.

– Отражения показали Приятию, что произойдет.

– Откуда ты знал, что он попытается убить меня? – спросил Кёниг.

– Он сделал ошибку, – ответил Беспокойство. – Он недооценил мой страх.

– Приятие солгал? – спросил Кёниг, с досадой слыша, насколько голос выдает его отчаяние.

Беспокойство скорбно покачал головой:

– Нет.

– Если я смогу вернуть его в Зельбстхас…

– Он стал другим, и этого вы не сможете изменить.

– Тогда мы начнем заново, – сказал Кёниг, вложив в эти слова больше уверенности, чем чувствовал на самом деле.

– Вам не остановить того, чему вы уже дали движение. Он будет нашим богом, но не таким богом, которого вы хотели создать.

Кёниг свирепо уставился на Беспокойство, и доппель задрожал от страха.

– Со мной еще не все кончено. Если мальчика убью я, ему придется подчиняться мне.

Беспокойство кротко склонил голову.

– Это верно. Но мы не успели…

– Ты этого не знаешь. По крайней мере не знаешь наверняка. Только дурак может доверять доппелям и отражениям.

Доппель облизал губы, и Кёниг увидел, как решимость исчезла с лица доппеля, как Беспокойство понурил плечи и, похоже, утратил всякое стремление бороться.

– Мы отправляемся за мальчиком.

– Мы? – спросил Беспокойство.

– Ты же не думаешь, что я тебя здесь оставлю одного?

– Конечно, не думаю, – сказал доппель, еще больше обмякнув.

– Приготовь моих дисморфиков.

– Будет сделано.

* * *

Беспокойство ненавидел дисморфиков, о чем Кёниг знал. Тупость этих громадин была сравнима только с огромной величиной их мускулов. Любой из них – хоть мужчина, хоть женщина – в одно мгновение смог бы прибить его насмерть. Казалось вполне разумным опасаться такой несдержанной силы.

– Что мне делать с этим зеркалом? – спросил Беспокойство.

Кёнига снова передернуло, когда Беспокойство приподнял к нему зеркало, и доппель сдержал в себе желание позлорадствовать.

– Разбей его, – велел Кёниг. – Истолки в пыль.

– Будет сделано.

Не взглянув напоследок на труп Приятия, Кёниг покинул комнату.

Все шло практически по плану. Отражения не показывали, как Кёниг гонится за мальчиком, но, возможно, они и не знали. А может, они старались что-то от него скрыть.

«Это что-то меняет?»

К сожалению, да. Это означало, что у Кёнига еще есть какая-то слабенькая надежда. Это означало, что с ним еще не покончено.

Надежду Кёнига нужно убить, только тогда Беспокойство сможет занять место теократа. Но как убить в человеке надежду?

Беспокойство положил зеркальце Приятия на пол отражающей стороной вверх. Из кармана он достал собственное зеркальце, развернул его и положил рядом с первым. На Беспокойство смотрели двое таких же, как он, по одному из каждого зеркала. Ни у одного из отражений не было следов побоев, как у Приятия. «Что это значит, черт возьми?» Теперь, когда Приятие мертв, его отражения умерли вместе с ним? Эти отражения – собственные отражения Беспокойства или нет? Он не знал, как убедиться в этом наверняка.

– Кого из вас мне сохранить? – спросил он отражения, и они нервно глянули друг на друга.

Одно из них начало изображать жестами сложные действия, а другое наблюдало за этим полными ужаса глазами. Вот и ответ, который ему нужен. Он никогда не решился бы на такие смелые действия, как предлагало вовсю двигавшееся сейчас отражение. Он бы только наблюдал, ощущая, как его накрывает страх, – примерно так, как отражение во втором зеркале.

Второе отражение нервно глянуло на первое и изобразило, будто кому-то шепчет на ухо. Секреты, порожденные страхом. Беспокойство все отлично понял. Он поднял зеркало к уху, чтобы услышать, и закричал: за мочку схватились маленькие ручки. Он отдернул зеркало, но ручки не отцепились, и крошечная копия его самого стала все глубже залезать ему в ухо.

Беспокойство снова завопил. Невыносимая мука. Оно проникло внутрь его черепа.

Отражение в другом зеркале радостно захлопало в ладоши.

* * *

Свободен!

Отражение Кёнига, обычного высокого роста, стояло, вытянув руки. Приятно было наконец стать настоящим. Ну, по крайней мере, не менее настоящим, чем доппель.

И закончится этот глупый фарс. Не было никогда никаких отражений, кроме отражений Кёнига. С самого начала они разыгрывали спектакль. Все, что эти дураки видели и слышали все это время, показывали им отражения Кёнига. Они избили друг друга, чтобы у них были такие же раны, как у Приятия, и притворялись испуганными, чтобы обмануть Беспокойство. Доппели никогда не были зеркальщиками. Только Кёниг.

Отражение взглянуло вниз, на второе зеркало. Отражение в нем ожидало, подняв руку, рассчитывало, что его вытянут из зеркала на свободу. Он рассмеялся, глядя на то отражение, и ударил каблуком по зеркальцу. И так колотил по нему еще и еще. Затем он принес молоток и стал толочь осколки в пыль. Покончив с зеркалом, он отбросил молоток.

Он поднял второе зеркало, из которого вылез сам. Поднеся его к своему лицу, он ничего не увидел, только комнату у себя за спиной.

Она была пуста. Отлично.

Припрятав зеркало под рясой, он отправился подготовить дисморфиков, как поручил Кёниг Беспокойству. Отражение не испытывало никакого страха перед этими громадными тварями. Он видел в них лишь инструменты и ничего больше.

– Я Кёниг, – сказал он, пробуя эти слова. – Я Кёниг. Кёниг Фюример. Верховный жрец Геборене Дамонен. Теократ Зельбстхаса. – Глаза его сузились, он обратился к воображаемой аудитории: – Я Кёниг. – «Да, идеально». – Мой доппель замышляет измену.

* * *

Морген лежал, свернувшись калачиком, на паланкине Эрбрехена и спал. Гехирн рассматривала его. Лицо мальчика подергивалось, и он тихо стонал от тревог и кошмарных снов, которые Гехирн без труда могла себе представить. Она должна была его спасти. Совершить один чистый поступок, прежде чем безумие заберет ее. Ей нужно было то, за что можно ухватиться, то, что еще не запятнано грязью, которую всюду оставляет душа Эрбрехена. Поработитель извратит мальчика, осквернит его насквозь, а потом убьет.

– Нет. – Гехирн встала и повернулась к поработителю. Она испепелит эту жирную сволочь, пока он не успел…

В ответ на гнев Гехирн Эрбрехен просиял улыбкой, которая казалась детской и невинной.

– Подогрей-ка наше рагу, а?

Гехирн колебалась. «Убить его сейчас же».

– Подогрей-ка рагу, – сказал поработитель уже с напором, и в голосе его не слышалось ни капли тепла.

«Он никогда не любил тебя. Ни одного нежного прикосновения».

Гехирн направила внимание на огромный котел, подвешенный над угасающим огнем. Она подняла руку и выпустила на волю малую долю своего отвращения к себе.

Она ничтожество, у нее ничего в жизни не получилось, как ни крути.

Костер вернулся к жизни.

Морген умрет от руки Эрбрехена, преклоняясь перед поработителем, извращенный под давлением его зловещих стремлений.

Рагу выкипело.

Эрбрехен что-то сказал, но Гехирн не расслышала. Кровь ее кипела от ненависти. Всю жизнь она служила мужчинам, которые использовали ее, а потом не обращали на нее внимания. Она ничтожество. Она не совершила ни одного чистого поступка.

Котел вспыхнул и расплавился, и жидкий металл не успел коснуться земли – обратился в пепел.

– Остановись! – завопил Эрбрехен, и огонь угас. – Хватит! Сиди. Веди себя тихо. Ничего не говори. Ничего не делай, – скомандовал ей поработитель.

Гехирн сидела в горячей грязи.

* * *

Сердце Эрбрехена трепетало от страха, с трудом качая кровь по тучному телу. «Едва обошлось!» Если бы он в тот момент не смотрел на хассебранд, обдумывая, что с ней делать, он бы заметил опасность, только когда было бы уже слишком поздно. Эрбрехен глубоко вздохнул.

– Проклят будешь, если сделаешь это, и проклят, если не сделаешь, – пробормотал он.

«Постой-ка! Гениально! Как это я удачно сказал!» Нужно будет не забыть повторить это перед слушателями. Иногда он чувствовал себя единственным сколько-нибудь разумным человеком во всем мире. Он посмотрел на раскинувшийся вокруг лагерь, похожий на груды обломков. У этих людей нет ни капли гордости, никакого желания сделаться лучше. Мерзкие, жалкие. Они полезны тем, что их много, но все равно вызывают только отвращение.

Тот, кому он запретил срать, лежал на земле, свернувшись калачиком, и держался за живот. Эрбрехен захихикал. Наконец есть хоть над чем посмеяться. Его смех разбудил мальчика.

– Над чем вы смеетесь? – спросил Морген.

Он моргал и рассматривал лагерь, будто видит его в первый раз.

– Весь мир – комедия, – напевно сказал Эрбрехен, хихикая, – в нем женщины, мужчины – все актеры, и каждому по-своему здесь пернуть. – У глупого мальчишки на лице изобразилось смущение. – Да ладно, не важно. Ты голоден?

Морген тут же кивнул:

– Очень.

– Ну что ж… – Эрбрехен взглянул на пепел, оставшийся от котла.

«Да и к черту это все!» Покормить мальчика рагу из человечины входило в его планы. Он должен запятнать душу мальчика, ослабить его уверенность в себе. Согнуть его.

Эрбрехен указал на нескольких человек, сидевших рядом. Тощие и грязные, обсыпанные пеплом, который разнесло ветром.

– Вы, все. Разожгите новый костер. Приготовьте мне мое рагу. – Он увидел, что при слове «костер» хассебранд подняла голову. – Нет, друг мой, ты останься, никуда не ходи.

Гехирн бросила ненавидящий взгляд, и Эрбрехен почувствовал, как на него накатила волна тепла.

– Ты сделаешь мальчику больно, – тихо предостерег он ее.

Жар ослаб, и хассебранд ссутулилась и уставилась на размокшую землю.

Чем больше Эрбрехен обдумывал этот вопрос, тем яснее ему становилось, что у него есть одно лишь спасение от Гехирн: мальчик должен умереть, и умереть поскорее. На то чтобы медленно подрывать его личность, времени не было. Эрбрехен должен раздавить его, и побыстрее. Но как это сделать? «Боги, я так голоден, что почти не в состоянии соображать!»

– Поторопитесь там с рагу!

– Все в порядке? – спросил мальчик.

– Нет. – Эрбрехен указал на другую группу мужчин и женщин, сидевших без дела поблизости в надежде получить возможность услужить своему господину. – Вы. – Они сразу же встали, выпрямив спины. – Избейте этого мальчика. Если вы убьете его, то вас всех отправят в котел. Переломайте ему пальцы рук и ног. Причините ему страшные мучения.

Морген вскочил на ноги. На лице у него появилось комичное выражение ничего не понимающего человека, которого предали, рот был открыт.

– Зачем?

– Не беспокойся, – сказал Эрбрехен мальчику. – Как только ты начнешь молить о пощаде, я спасу тебя от этих ужасных людей. Ты будешь благодарить меня. Ты будешь готов на все, чтобы их остановить.

– Я думал… – Мальчик замолк. – Но я же видел огонь.

– Извини, твоя подруга тебе помочь не сможет. Она моя. – Эрбрехен похотливо ухмыльнулся влажным ртом. – И ты будешь мой.

Один мужчина подошел и со всей силы врезал мальчику в лицо, сломав нос. Морген рухнул на землю.

– Черт возьми, следите, чтобы он оставался в сознании. Идиотина, нет смысла пытать после того, как жертва потеряла сознание.

– Простите, – сказал мужчина, пиная Моргена ногой в живот.

Несколько секунд мальчика было не видно – лишь быстро наносившие удары ноги и стремительные кулаки.

– Довольно, довольно, – крикнул Эрбрехен, и они отступили.

По забрызганному грязью лицу Моргена текли струйки крови. Лежа в грязи, он с ошеломленным видом уставился на Эрбрехена.

– Я видел огонь.

Мальчишка оказался покрепче, чем он ожидал. Эрбрехен властно махнул рукой, и мужчины и женщины снова стали бить юнца.

Глава 42

Делать – легко. Трудно принимать решения. Больше всего я сожалею о решениях, которые так и не принял.

Хофнунгслос

Быстро наступала ночь, и Бедект увел Лауниша и двух других лошадей подальше от дороги, под деревья. Теперь, когда он остался один, ему не хотелось попасть в такую переделку, какие часто встречаются на подобных этой дорогах. Когда двое его невменяемых товарищей мертвы, ему незачем бояться альбтраум, облекшихся в плоть кошмарных сновидений безумных людей. Но он рискует стать легкой добычей для бродячих шаек грабителей, шаставших по ночным дорогам.

Привязав лошадей к ближайшему дереву, он развел костерок.

Когда тот разгорелся, Бедект сел поближе и стал греть ноги. Потом плотно подкрепился. Теперь, когда Вихтиха и Штелен с ним нет, у Бедекта столько припасов, что ему и не съесть. Завтра он, пожалуй, унесет с собой то, что сможет, а остальное пусть жрут падальщики.

Было тихо. Не слышно перебранки.

Стало одиноко. Сколько лет он находился в пути с этими двумя кретинами. Он привык к их постоянным препирательствам, будто к жужжанию мух. Да будь он проклят, как ему этого не хватает.

Бедект залез в спальный мешок и стал глазеть на пляшущие огоньки костра.

Конечно же, он увидит Вихтиха и Штелен снова.

Те, кого ты убиваешь, служат тебе в Послесмертии: кредо воина. Штелен будет его ждать. Правда, он не мог представить, что она станет служить ему. «Она придумает, как убить меня». А если у нее не получится, она сделает так, чтобы он сам захотел смерти от ее руки.

– Просыпайся, маленький засранец.

– Чего? – Бедект приоткрыл слипшийся, заспанный глаз. Он что, уснул? Он мог бы поклясться, что только что услышал голос, который узнал бы среди…

– Ты все такой же ленивый засранец. Не изменился. Бестолковая дрянь.

Бедект сел. С другой стороны костра сидел его отец.

– Один раз я тебя уже убил, старик. С удовольствием сделал бы это снова.

Старый ублюдок недоверчиво что-то пробурчал. Он не казался таким огромным и страшным, каким Бедект его помнил. Старик сидел, сгорбившись; глаза его покраснели от усталости, спина согнулась, как случается в том возрасте, до которого он так и не дожил. Это был его отец, но выглядел он так, как если бы Бедект не убил его тогда, несколько десятилетий назад, и он дожил бы до нынешних дней.

Старик махнул рукой, будто желая, чтобы Бедект замолчал, и потыкал веткой в гаснущий костер.

– Я здесь не для того, чтобы отлупить тебя, хоть ты этого заслуживаешь. Я пришел поговорить.

Бедект с опаской смотрел на старика.

– Убирайся, альбтраум.

– А, да ты так и цепляешься за свою хваленую вменяемость, как я посмотрю. Ну что ж, вот я здесь сижу. Может, ты не настолько вменяем, как тебе кажется.

– Я вменяем, – проворчал Бедект.

– Или, возможно, ты слишком вменяем или слишком сильно поверил в собственную вменяемость. От такой убежденности, сынок, кто угодно с ума сойдет.

– Я не твой сын. – Бедект мрачно глянул на духа из сновидений. – Что бы ты ни наговорил, это не заставит меня усомниться в том, что я нахожусь в здравом уме.

– Вот и я об этом толкую.

– Мой отец никогда таким умным не был.

Альбтраум отмахнулся рукой, будто отгоняя эти слова.

– Дело не в тебе. Дело не в твоем отце.

– А в чем же тогда? Что, скажешь мне, что я испытываю вину за то, что убил Штелен? Она не оставила мне выбора.

Его отец плюнул в огонь, совсем как сделала бы Штелен.

– Отличная попытка, дух.

– Я насчет мальчика.

– Моргена? – удивленно спросил Бедект. – Что тебе о нем известно?

– Он скоро умрет.

У Бедекта в груди все сжалось. Мальчик спас ему жизнь.

– Расскажи мне то, чего я не знаю.

– Ты и только ты преследуешь его, не задумываясь о возможности убить в собственных интересах.

– Не совсем верно, – отметил Бедект.

– Вихтих манипулировал мальчиком с самого начала, с того самого момента, как понял, насколько он важен. Даже Штелен, которая любила тебя настолько, что готова была пойти за тобой на край света, планировала убить его.

Бедект неуютно заерзал.

– Штелен не любила…

– Она любила тебя так сильно, что это не позволило ей увидеть ту опасность, которую ты собой представляешь.

– Да ни в жизни.

– Действительно? – Альбтраум насмешливо фыркнул. – И ты думаешь, что смог бы с ней вот так справиться, без оружия? Ты и с оружием ей был не чета. – Альбтраум снова потыкал в костер, подкатил бревнышко к самым красным уголькам. – Все то время, что ты сидел рядом с ней, у нее в руке был нож. Она могла бы за секунду прикончить тебя.

– Дерьмо собачье. – Но в его словах не было никакой силы.

– Даже когда она пыталась убить мальчика, она не думала, что ты убьешь ее. Она тебе доверяла. Полностью доверяла.

– Дерьмо…

– … собачье, – договорил альбтраум и снова махнул рукой, словно говоря, что ему не важно, о чем там думает Бедект. Что-то было не так; ведь таким существам полагается нападать, питаться страхами, похотью и мечтами своих жертв. Этой же твари удалось только вызвать у него чувство не-удобства. «Что же это за кошмар, который питается чьей-то неловкостью?»

– Морген попал в лапы могущественного гефаргайста, – сказал альбтраум. – Худшего из поработителей.

«Поработителя?» Значит, до мальчика уже никак не добраться. Что бы Бедект ни сделал, спасти его он теперь уже не сможет. Он видел, как все планы летят на дно самой мерзкой выгребной ямы, что только можно представить.

Вихтих и Штелен погибли впустую. Сколько ему пришлось пережить, и сейчас он оказался в худшем положении, чем тогда, когда это все началось. «Все как обычно».

Он провел рукой по усталым глазам.

– А с чего мне до этого должно быть какое-то дело? – спросил Бедект у альбтраум. – Я устал. Иди свиней подрючь.

– Ты стар, – сказал альбтраум. – Ты стал медленнее реагировать. На этом пути ты погибнешь уже довольно скоро. И что же тогда? Рай не для таких, как ты. Все те, с кем ты был несправедлив, кого ты убил и изуродовал, – все ждут тебя в следующем мире. Нет в тебе ничего, с чем можно было бы пытаться обрести искупление. У тебя не будет союзников в следующем мире.

Бедект глумливо усмехнулся:

– У меня и в этом мире их нет.

– Штелен любила тебя и преклонялась перед тобой.

– Она пыталась меня убить.

– Ты довел ее, не оставив ей выбора. Вихтих смотрел на тебя как на отца. Он считал тебя своим единственным другом.

– Вихтих был дураком и вечно стремился всеми манипулировать.

– Это верно, – согласился альбтраум, снова тыкая палкой в костер. – Он пытался тебя использовать. Но только для того, чтобы совершенствоваться. Да, было глупо с его стороны надеяться, что ты найдешь в нем что-то хорошее и оценишь, раз уж сам он в себе ничего такого не видел. Он ненавидел себя и прятал это под своей бравадой. Он только и хотел все это время, что произвести на тебя впечатление, услышать от тебя доброе слово. А ты его так и не оценил. Он и Штелен ждут тебя в следующей жизни.

– Как окажусь там, разберусь с ними.

– Само собой. Ты, пожалуй, ничему не успел научиться и снова обоих прикончишь. Но все не обязательно должно случиться именно так.

– А, так у меня все же есть шанс на искупление? – ехидно спросил Бедект. – Моя душа может быть спасена, и я буду в следующей жизни резвиться на лугах среди девственниц?

– Морген спас тебе жизнь. Ты обязан ему.

– Насрать я хотел на мои долги.

Альбтраум снова не обратил внимания на его слова.

– Самые худшие страдания, которые только способны люди причинить себе подобным, ждут Моргена. Если поработитель добьется своего, то ребенок Вознесется, перенеся такие страдания, что он будет безусловно поклоняться тому, кто причинил ему столько боли. А вера богов обладает огромной силой.

– Какое мне дело. Со мной все кончено.

– Спаси ребенка и…

– Обрети искупление? – Бедект зашелся лающим хохотом и только потом заметил, что остался в темноте один, а костер уже давно погас.

Он сидел и моргал, глядя на пепел. Что там говорил Морген насчет того, чтобы пойти на восток? Бедект не мог вспомнить.

– Дерьмо и адское пламя.

Искупление. Что за смехотворная картина. Он стал вспоминать свою жизнь, но так и не нашел того момента, когда впервые сбился с правильного пути. А еще важнее – вставал ли он вообще на тот путь хоть одной ногой, хоть когда-то?

Такова ли его судьба? Обречен ли он на После-смертие, похожее на ад, в окружении убитых друзей и возлюбленных?

– Она мне не возлюбленная, – сказал он вслух, но слова эти несли в себе столько сомнений, что прозвучали пустыми.

Откуда-то издалека, с востока, он услышал детские вопли.

– Не моя забота. Я иду на запад.

Крики продолжались, в них слышались нескончаемые мучения.

– Кому есть дело до того, что этот ребенок может умереть и стать игрушкой в руках поработителя? Кого волнует, что он может Вознестись и стать извращенным новым богом?

Крик внезапно прекратился, и теперь Бедект сидел в тишине. Сидел и слушал.

Нет, ничего такого не видно.

Бедект, оттолкнувшись от земли, со стоном поднялся на ноги. Захрустело в коленях и в спине.

– Все равно у меня уже штаны начали промокать.

После того как он освободил лошадей Штелен и Вихтиха и отправил их скакать на запад, поддав каждой по крупу, он повернулся к Лаунишу. С полчаса у него ушло на то, чтобы снять седло и упряжь и почистить своего вороного боевого коня щеткой, так что шкура стала гладкой и шелковистой.

– Ты был славным конем, самым лучшим.

Лауниш фыркнул, будто говоря: «Это я и без тебя знаю».

– На этот раз ты не можешь пойти со мной. Думаю, что дело плохо кончится.

Лауниш пристально посмотрел на него.

– Я серьезно.

Громадный боевой конь глянул через плечо Бедекта на восток, повернулся и направился на запад. Несколько минут Бедект смотрел ему вслед. Глупо, пожалуй, было ожидать, что скакун расчувствуется в момент расставания.

Бедект взял свой топор. Все остальное так и осталось лежать.

И пошел на восток.

* * *

Когда Кёниг наконец вышел на просторный двор, он увидел там Беспокойство, ожидавшего его с десятком рослых дисморфиков. Да черт побери, он же хотел, чтобы доппель собрал всех этих мускулистых тупиц. Если нужно покинуть свой надежно охраняемый Зельбстхас, то он сделает это, взяв целую армию для прикрытия.

Он быстро пошел к доппелю, намереваясь сделать ему выговор. Почти приблизившись, он вдруг оказался перед дисморфиком. Поднял глаза и увидел над собой квадратную челюсть. О боги, как огромны эти твари. Даже на шее у этого мужика – правда, Кёниг был не уверен, мужик это или баба, – выступали накачанные мускулы. Он почувствовал, как его накрыла волна страха, и отвернулся от громилы, стараясь не смотреть ему в глаза.

«Подожди-ка. Я не боюсь этих накачанных придурков». Он взглянул на доппеля; у Беспокойства было непривычно самодовольное выражение лица.

– Что здесь происходит? – спросил Кёниг. Голос его дрожал и от этого казался не таким властным.

– Все, как я и говорил, – объявил Беспокойство громко, будто выступая перед всеми собравшимися во дворе.

Кёниг быстро обвел взглядом все вокруг. Все высшие жрецы стояли во дворе. Зачем здесь собралось так много народу? Все смотрели и ждали.

Что-то не так. Они смотрели на него с отвращением. Но почему? Они же любили его! Он их верховный жрец! Он же сотворил им их собственного бога!

– Где же лошади? Я же велел тебе все приготовить. Нам пора ехать…

Никто не шевельнулся.

– Он играет роль, – сказал доппель. – Но ему никак не скрыть страха, который видно в его глазах.

Кёниг было попятился, но потом заставил себя остановиться. Он расправил плечи и постарался выглядеть внушительно, но все равно все на него пялились. Они ненавидели его.

– Я Кёниг! – крикнул Кёниг срывающимся голосом. – Я верховный жрец!

– Все как я и говорил, – повторил Беспокойство. – Он придет и сделает вид, что он – это я. Какое беспомощное притворство. Какие отчаянные уловки. Но посмотрите, как он трясется от страха. Все вы видите его беспокойство. Подходящее имя я ему дал.

– Нет! – крикнул Кёниг, попятившись. – Я Кёниг. Это он… – он указал пальцем на ухмылявшегося доппеля, – он – Беспокойство!

Беспокойство печально покачал головой:

– Кто-нибудь видит во мне хоть малую толику страха?

На мгновение все глаза обратились к доппелю, и Кёниг с облегчением расслабился, но тут же взгляды снова обратились на него. Беспокойство стоял, выпрямившись во весь рост, совершенно бесстрашный.

Сердце Кёнига затрепетало от ужаса.

– Нет… Настоящий я – это я. – Голос его дрожал, звучал обессиленно и умоляюще.

Чья-то очень мускулистая рука легла на его плечо сзади и заставила его опуститься на колени. Подняв взгляд, он увидел, что сверху на него смотрит громадное лицо, и жалобным голосом ойкнул.

«Нет. Не может такого быть». Он же Кёниг. Разве это не так? О боги, как же ему страшно. Никак не собраться с мыслями. Что-то не так. Кёниг был бесстрашным. Проявлением его страха стал Беспокойство. Если он боится… то либо он сам и есть Беспокойство, либо этот доппель мертв.

«Почему они не любят меня?» Он так много сделал для своего народа. Ему нужна их любовь. Он ее заслужил. Они должны преклоняться перед ним!

Беспокойство вытащил из-под мантии зеркальце и поднял его так, чтобы увидел Кёниг. В зеркале отражалась комната, но не было видно никого из собравшихся.

Кёниг в упор смотрел на самого себя, державшегося прямо и не ведающего страха.

– Кто?

И он смотрел вниз, на самого себя.

– Я тот, кем ты станешь. Кёниг Фюример, верховный жрец Геборене Дамонен, теократ Зельбстхаса. А ты лишь бледное отражение. – Произнося последнее слово, он подмигнул сам себе.

«Отражение? Не удалось ли одному из отражений каким-то образом выбраться из зеркала? Не может быть! Ведь Беспокойство и Приятие все разбили!

Кроме того зеркала, которое Приятие держал у себя. Не сделал ли то же самое и Беспокойство? Конечно же».

Он указал вниз, на себя, и на плечо его перестала давить тяжелая рука. Но Кёниг едва успел испытать облегчение. С сокрушительной силой рука сжала его лысый череп в кулак и оторвала Кёнига от земли. Он повис, болтаясь как кукла.

– Он стал слишком опасен, – сказал он.

Нет, подождите. Не он произнес эти слова, а тот, самозванец. Боги, как же он напуган, как растерян.

– И все же он мне пригодится. Он должен служить.

Он стоял перед самим собой, которого видел в зеркале, поднятом к самому его лицу. В зеркале отражалась лишь пустая комната.

– Впихните его туда, – велел Кёниг дисморфикам.

Лицо Кёнига с силой придавили к холодному стеклу, и ухо смялось, надломленное жесткой рамкой зеркала.

«Оно слишком маленькое! Мне туда не пролезть!»

Поверхность зеркала медленно расступилась под его щекой и стала всасывать его, будто густая, холодная жижа. Череп сдавило так, что кость застонала.

«Да вы меня сейчас прикончите!»

Поверхность зеркала схлопнулась вокруг него, и он кубарем влетел в пустую комнату и с силой шлепнулся об пол. Череп его пульсировал от боли, и каждый вдох был похож на удар клинком в грудь; у него внутри что-то сломалось. Он осмотрелся вокруг. Пустая комната. Куда подевались все?

Он обернулся и увидел, что комната заканчивается стеклянной стеной. За этой стеной стоял народ, Дисморфики, жрецы и аколуфы – все они уставились на него. Такие огромные, просто гиганты. За окном все пугающе вертелось, и Кёниг понял, что смотрит вверх на самого себя.

– Как мне назвать тебя? – спросил Кёниг, находившийся за стеной.

Кёниг завопил, бросился всем телом на стекло, замолотил по нему кулаками, пока тот палец, который он сломал, ударив Приятие, не сломался снова.

Кёниг снаружи усмехнулся, и глаза у него были широко раскрыты и безумны.

– Они не слышат тебя, – прошептал он. – Никто тебя не слышит.

Кёниг рухнул на пол в своей пустой комнате. В своей тюрьме.

– Думаю, я дам тебе имя Крах, – сказал он, убирая небольшое зеркало под одежду. Он произнес что-то еще, но голос его приглушила толстая багровая мантия теократа, так что Крах уже не слышал ничего.

«Нет, это не я. Я здесь».

Распластавшись по полу, обхватив себя за сломанные ребра, Крах хихикал и плакал.

«Может, теперь ты и свободен, но теперь отражение – это я. Я вижу то, чего ты видеть не можешь».

Хихиканье превратилось в безумный хохот, а потом в захлебывающиеся болезненные рыдания.

Свобода Кёнига будет недолгой, Крах это знал.

«Морген вернется».

Глава 43

Те, у кого в душе не пылает большой пожар, живут в темноте.

Бренненде Зеле, хассебранд

Морген лежал, свернувшись калачиком, в размокшей глине, такой горячей, что в ней поднимались пузыри. Солнце закатилось, настала ночь. Он не видел, как это произошло. Лагерь тек вокруг него, будто его не существовало, будто на него не стоило обращать внимания. А возможно, так оно и было. Грязь и кровь засохли корочками на его пестрой от темных пятен коже, слепили волосы. У него открывался только один глаз, и тот лишь настолько, чтобы можно было взглянуть в узкую, пульсирующую щелочку. Его лицо пылало от боли, и он попробовал потрогать свой сломанный нос, но понял, что не может. Руки его висели как бесчувственные куски мертвой плоти. Они его уже не слушались.

«Они сломаны, да?»

Всхлипнув, он наклонил голову так, чтобы посмотреть на собственное тело. Увидел, что одна рука у него от локтя согнута не в ту сторону. А дальше он узрел собственные пальцы, вывихнутые и торчавшие под невероятными углами. Когда он вдохнул, что-то царапнуло его глубоко в груди, и он почувствовал колющую боль в животе.

«Они сломали меня».

Но почему они остановились?

Это не имело значения; он был бесконечно благодарен за то, что ему дали передышку. Пусть у него все болело, но хотя бы не добавлялось новой боли, не сыпалось новых унижений на его переломанное тело.

В поле зрения Моргена появилось лицо Эрбрехена. Он выглядел встревоженным.

– Ты еще жив, слава богам! Я думал, эти идиоты убили тебя. Я могу остановить их. Хочешь, чтобы я их остановил?

Морген откашлялся, выплевывая острые осколки зубов.

– Пжалст, – произнес он. «Пожалуйста. Не надо больше. Пусть больше не будут».

Эрбрехен мягко коснулся его лица.

– Бедный мальчик. Бедный, бедный мальчик.

– Пжалст.

– Бедный, бедный мальчик. Я буду защищать тебя. Хочешь, чтобы я защищал тебя?

Морген попытался кивнуть, но у него ничего не получалось.

– Пжалст.

– Что? Хочешь, возьму тебя под защиту?

– Да, – всхлипнул он. – Пжалст!

– Они снова будут делать тебе больно, если я им позволю.

Морген съежился.

– Псть больш небуд. Пжалст.

– Здесь никто не любит тебя больше, чем я, – мурлыкал Эрбрехен. – Ты же это знаешь, верно?

Морген попытался что-то сказать, но не сумел из-за приступа кашля. Когда он смог дышать спокойно, то увидел, что откашлялся кровью.

– Гехирн хочет сжечь тебя своим огнем. Только я могу остановить ее. Ты же не хочешь сгореть заживо, верно?

Сгореть. Огонь. Эти два слова будто насквозь пробили спутанные мысли Моргена, оставили зияющие дыры в тумане его агонии. Именно огонь он тогда видел. Там должен был быть пожар.

Остальное не имело значения.

– Огнь, – сказал он, изо всех сил стараясь заставить слушаться свой рот и челюсти.

– Огонь? – спросил Эрбрехен. – Огонь – это страшно. Больно.

Жирный ублюдок продолжал что-то говорить, но Морген не слушал. Он не знал, что делать. Ему было страшно думать о Гехирн, но ведь он видел огонь. Отражения ему правильно все показали. Там должен был быть огонь. Он знал, что ему нужно сделать, но все не мог решиться. Пути назад не будет.

– Огонь, – прошептал он.

Эрбрехен наклонился, чтобы получше расслышать. В поле зрения Моргена болталось только ухо поработителя, жирное и сальное, и больше ничего не было видно.

Морген, вспомнив Штелен, плюнул в него кровавым комком слизи.

Эрбрехен повернулся, чтобы посмотреть на него, длинная сопля густой красной слюны свисала с мочки.

– Ой малыш. Вот тут ты допустил ошибку. Страшную ошибку. – Он глянул на двух мужчин, появившихся из темноты. – Он еще не готов. Бейте его дальше. – Люди радостно кивнули, полные ликования от возможности служить. – Если убьете, то вас ждут такие муки, которых вы и представить себе не можете.

«Нет! Не так все должно произойти! Эрбрехен же угрожал огнем! Должен быть огонь! А не снова…»

Кто-то ударил его в лицо, и картинка, которую он до того видел, разлетелась на куски, как разбитое зеркало. Белая агония. Удары сыпались на его тело со всех сторон. Наверное, присоединилось еще несколько человек, которых он до того не заметил.

«Где же огонь? Отражения показывали мне огонь».

О боги. Неужели они солгали?

* * *

Бедект подошел к лагерю настолько близко, насколько ему хватало решимости. Спрятавшись за деревьями, невидимый в ночной темноте, он стоял и наблюдал. Все обитатели лагеря были перепачканы с ног до головы. Он прикинул, сколько их: тысячи и тысячи. Большинство из них слонялись без дела, сношались прямо на размокшей земле или дрались из-за чего-то, чего он не мог разглядеть. Многие были даже разуты, из одежды у большинства оставались только жалкие лохмотья.

Ему уже доводилось такое видеть, очень-очень давно. Такое случается, когда люди оказываются под влиянием могущественного гефаргайста-поработителя; они утрачивают чувство собственной личности. Эти люди едва были способны поесть, не говоря уже о том, чтобы искупаться или следить за своей внешностью. Если так будет продолжаться довольно долго, то большинство перемрут от голода, если только поработитель не позаботится о них и не напомнит им, что нужно поесть. А часто ли гефаргайсты думают о других людях?

– Отсюда у тебя ничего сделать не получится, – прошептал он сам себе.

«Ну что же, тогда тебе, пожалуй, стоит просто уйти».

Бедект застыл на месте. Мальчика он нигде не видел, но ведь этот лагерь размером не меньше небольшого городка, пусть и все обитатели его – бродячие оборванцы.

– Ну что, раз уж отсюда тебе ничего не сделать, почему бы не отойти подальше, где будет гораздо безопаснее?

О боги, как он ненавидел поработителей. Мало что наводило на него больший ужас, чем опасность потерять всякое собственное достоинство, подчинившись мании величия другого человека.

«Уходи. Пусть все это останется у тебя позади».

Он сорвал с себя рубашку и швырнул ее в сторону. Больше она ему не понадобится. Почувствовал голой грудью прохладный воздух.

«Вернись и найди Лауниша». Несколько дней верхом, и можно добраться до Фольген Зини.

Бедект наклонился и зачерпнул полную пригоршню грязи. Он размазал ее по всему телу, растер по волосам.

Да ну к черту этого мальчика и всех, кто хочет его использовать. Не Бедекта то забота.

Он посмотрел на свои сапоги. Умереть в сапогах. Да будь он проклят, если их снимет. Когда он решил, что уже, насколько ему требовалось, уподобился жалким прихлебателям поработителя, Бедект подхватил свой громадный топор, повесил его за плечо и отправился в лагерь. Из-за топора он будет выделяться в этой толпе, но без него он точно никуда не пойдет.

Сапоги и топор. Больше ему ничего не нужно.

Он зашагал через лагерь, проталкиваясь сквозь толпу, опьяненную преклонением перед своим повелителем-поработителем. Чем дальше Бедект пробирался в глубь лагеря, тем жарче становился воздух. В центре лагеря было что-то или кто-то, накалявшее воздух на много километров вокруг, и Бедект сразу же понял, в чем дело. «Вот проклятие».

Если поработители порой внушают страх, то хассебранды, безусловно, опасны.

Видя его приближение, люди бросались врассыпную с его пути, как перепуганные курицы. Но большинство обитателей находились в таком забытьи, что не замечали его. Их он с силой расталкивал прочь со своего пути. На него почти никто не обращал внимания, а те, кто заметил Бедекта, беззастенчиво глазели на него. По мере того как он двигался вперед, воздух оказывался все жарче, и вскоре он уже обливался по́том.

Впереди он увидел огромный паланкин, на нем – человека, похожего на гору студня. Жир исказил эту фигуру настолько, что Бедекту было не разобрать, мужчина это или женщина. Возле паланкина сидело с десяток мужчин и женщин. Многие бормотали себе под нос, ковыряли что-то на своем теле или подергивались непонятно от чего. Поработитель собрал у себя целый отряд гайстескранкен, и одни лишь боги ведали, каким безумием они были охвачены и каким могуществом обладали. Убить их всех ему никак не под силу.

На Бедекта взглянула молодая женщина, чье тело было облеплено зеркальными осколками; ее глаза широко распахнулись. Судя по всему, она его узнала. Она посмотрела на поработителя, открыв рот, будто собралась что-то сказать, но потом остановилась. Повернулась и поспешила прочь, будто решив потихоньку спасти свою жизнь.

«Что это все значит, черт побери?» Может, зеркальщице прежде что-то такое показывали подвластные ей отражения?

В грязи, скрестив ноги, сидела высокая женщина с блестящей лысой головой. Воздух вокруг нее так и шипел. То и дело она сжимала кулаки, и от нее исходила новая волна обжигающего жара. Значит, это и есть хассебранд. Неподалеку стояло четверо мужчин, тощих и, похоже, голодных. Они ничтожества, прислужники поработителя. Опасны могут быть только тем, что преградят путь.

Бедект остановился. «Поработителя или хассебранд?» Судя по огромному лагерю почитателей, поработитель сейчас на вершине своего могущества. Ему хватит одного слова, чтобы подчинить себе кого угодно.

Бедект глянул на сидевшую хассебранд. Эта женщина уже миновала пик своего могущества и быстро погружалась в безумие. Она протянет, пожалуй, еще пару дней, но с той же вероятностью может умереть и через несколько минут.

Кого нужно убить первым?

«Хассебранд».

– Так вот, мальчик, – сказал поработитель, указав жирной ручищей на кучу грязи. Жир покачивался под его рукой, как развевающиеся шторы. – Хочешь получить больше? Ты же знаешь, им так не терпится продолжить. Они то и дело спрашивают, можно ли еще тебя поколотить.

Бедект услышал, что из кучи грязи доносится тихий стон. Блестящий глаз приоткрылся и посмотрел прямо на него. Отдельные кусочки сложились в его сознании в единую картину. Из кучи, согнутая под каким-то невозможным углом, торчала детская рука. Это не веточки торчали из грязи, а растопыренные пальцы.

Морген.

Они сломали этого мальчика. Замучили самую чистую душу из всех, что когда-либо встречались Бедекту. Они втоптали его в грязь, не только замарали его веру, но и выпачкали саму сущность этого мальчика. В какой-то степени знакомый с характером и особенностями Моргена, Бедект не мог не подумать: он понимает, что больше всего оскорбляет будущего бога во всем происходящем.

Бедект двинулся вперед, снимая топор, висевший до того за плечом.

Он убьет их всех. Каждую без исключения дрянь, у которой не было силы воли выступить против поработителя и не хватило ума спастись бегством от разъяренного Бедекта.

Прислужники поработителя заметили его и что-то прокричали, но слов было не разобрать. Красная кровавая ярость заглушила все звуки. В голове у него звучал стук собственного сердца, и его переполняла пульсирующая необходимость сеять смерть. Поработитель с трудом повернул голову настолько, чтобы увидеть Бедекта. Глаза Эрбрехена были влажны и широко распахнуты, жирные губы дрожали. Рот открылся и что-то произнес.

Бедект не разобрал ни слова.

Могущество поработителя было ничтожно в сравнении с яростью Бедекта. Эта ярость происходила не из бредовых наваждений, а из чего-то намного более значимого – из веры в себя, основанной на опыте, гордости, страхе, на всем том, что помогает человеку здравомыслящему справляться в этом безумном мире. У него была одна и только одна цель. Он шагнул мимо хассебранд, она взглянула на него, но не шевельнулась. Он почувствовал, как скручиваются волосы на голове от жарких волн, которыми его накрывало.

Жирная рука поработителя медленно направилась в другую сторону и указала на Бедекта. Толстые губы скривились от ужаса, и прихлебатели Эрбрехена бросились на Бедекта. Тот не замедлил шаг. Одним взмахом топора он зарубил первого. Нападавший не пытался защититься и сам подбежал прямо под разящий удар. Бедект повернулся и врезал локтем в нос еще одному, выдергивая в это время топор из груди первого. Кто-то стал царапать его вымазанный землей торс, и тогда он своей рукой-половинкой вытащил кинжал и одним быстрым движением всадил в того человека. Тело упало, и кинжал остался там. Четвертый нырнул на Бедекта, рассчитывая за него схватиться, но налетел на выставленное колено. Влажно хрустнул, сломавшись, нос, и прислужник грохнулся в грязь, схватив себя за лицо.

Весь лагерь ожил. Тысячи тощих мужчин и женщин бросились вперед, и каждый отчаянно желал, чтобы именно ему или ей удалось дотянуться до Бедекта. Всех их ему не убить. Они повалят его на землю.

Но не раньше, чем он сделает то, ради чего пришел сюда.

* * *

Гехирн Шлехтес, в прошлом хассебранд при Геборене Дамонен, верно служившая Кёнигу Фюримеру, сидела в па́рящей грязи. Ее кожа пошла пузырями от жары, задница промокла. Она ничего не могла сделать. Наблюдала за тем, как огромного роста старик, спина которого казалась пестрой от сильных мускулов и множества шрамов, прошел мимо нее. Как ловко снял с широкого плеча обоюдоострый топор, зажав в огромном кулаке, тоже покрытом шрамами. Как Эрбрехен заметил этого человека. Как ярко вспыхнул страх в глазах поработителя, когда старик не обратил внимания на выкрикиваемые приказы и на жалобные призывы к поклонению. Старик был или глух, как пень, или еще более безумен, чем сам Эрбрехен.

– Убейте его! – крикнул Эрбрехен своему ближайшему окружению, когда понял, что его сила гефаргайста на этого человека не действует.

На седого старика бросились те четверо, которые недавно били Моргена. Покрытый шрамами воин превратился в смертоносный поток. Он тек вокруг них и через них, оставляя за собой полосу трупов и переломленных костей.

Эрбрехен завопил на Гехирн:

– Чем ты занимаешься?

Хассебранд, у которой зад совсем промок от грязи, посмотрела в упор на поработителя.

«Сиди. Веди себя тихо. Ничего не говори. Ничего не делай». Последние распоряжения Эрбрехена. Гехирн будет выполнять их, пока он не прикажет чего-то другого.

Она взглянула на поработителя, оскалив острые клыки. «Умри, ты…»

– Сожги его, сожги его, сожги его! – Эрбрехен указал на приближавшегося человека.

Всхлипнув, Гехирн оттолкнулась от земли и поднялась на ноги. Она стиснула зубы так, что они скрипнули и застонали в ее челюстях. Это не поможет. Она подчинится. Она сожжет этого старика. Гехирн подняла руку. Позади покрытого шрамами воина она увидела тысячи обитателей лагеря, которые неслись к нему. Сжечь одного только этого воина у нее не получится.

Да она и не хотела сжечь только его.

Та слабая способность контролировать ситуацию, которая у нее еще оставалась, рассыпалась и рассеялась.

– Я любила тебя! – крикнула она Эрбрехену. – Я просто хотела хоть что-то для тебя значить. Хоть немножечко!

Гехирн сорвалась.

* * *

Бедект стоял над Моргеном, удобно держа в руке топор. Они бросились на него, испуская вопли бе-зумной ярости. Тысячи мужчин и женщин бежали к нему, чтобы первыми сбить его с ног. Дерьмовая смерть, но разве он рассчитывал на какую-то другую? Ничего лучше этого он не ждал, конечно же. По правде говоря, он всегда надеялся умереть в борделе, с улыбкой на лице.

«Но никому никогда не достается того, чего им хотелось».

Вихтих и Штелен этого явно не получили, хотя, возможно, их смерть была именно такой, как они заслужили. Отгоняя прочь эти мысли, он не мог не думать о том, что вот сейчас, впервые за долгое время, он чувствует себя хорошо. Прочь сожаления. Возможно, то, что он умрет, совершив одно доброе дело, не перевесит всей его жизни, полной убийств и грабежей, но ему было все равно. Дело не в том, чтобы уравновесить одно другим. Дело не в том, чтобы творить добро. Он не был хорошим человеком, так что ему не ждать искупления. В списке того, что он считал недопустимым для себя, пунктов числилось намного меньше, чем в списке преступлений, которые он с готовностью мог совершить.

Но этого он не мог позволить.

Бедект прокричал:

– Будешь служить в аду! – и бросил топор в жирного поработителя.

* * *

Огонь вскипал из раскаленного нутра Гехирн, обжигал ей язык, а потом вырывался меж стиснутых зубов. Ее ряса и мантия, давно уже перепачканные и разваливающиеся, вспыхнули. Жижа у ее ног вздыбилась пузырями и закипела.

Топор, который метнул покрытый шрамами старый боец, раскроил Эрбрехену череп пополам. Цепи покорности, сдерживавшие Гехирн, развалились, и она громко рассмеялась.

«Свободна!» Она плакала, и сначала пламенные слезы были слезами облегчения, но вскоре через них начала изливаться скорбь… и радость.

Потому что она не стала свободна. Этот огонь было не вернуть назад, невозможно загнать ненависть к себе обратно в глубокие потемки ее души.

Это будет ее последний пожар. Она знала это.

Она встречала его с радостью.

Толпа почитателей Эрбрехена все таким же потоком двигалась вперед, с воплями и плачем. Смерть поработителя дала им свободу, но ничто не сможет освободить их от воспоминаний о содеянном. Панический ужас заставил лица вытянуться от страдальческих криков. Они желали смерти и так же сильно хотели убить покрытого шрамами старика за то, что он открыл им глаза.

«Из всего этого нужно извлечь для себя урок, – думала Гехирн, уже теряя контроль над собой. – Никто не говорит тебе спасибо за то, что даешь им увидеть свет».

Но она все равно покажет им свет. Рады они этому будут или нет. Она даст им всем свободу.

Истинную свободу.

Земля содрогнулась от мощного толчка, и несколько сотен отчаявшихся душ стали пеплом. Со всех сторон от земли поднимался пар, жижа вокруг бурлила. Она была не в силах сдерживаться. Грудь ее разорвалась от пылавшего внутри огня. Кровь закипела в жилах.

– Беги! – крикнула она старику.

* * *

Бедект смотрел на хассебранд, не отводя глаз. Кожа женщины засветилась и потемнела, будто ее обожгло изнутри.

– Хватай мальчика и беги! – крикнула хассебранд, и в ее широко распахнутых глазах поразительно голубого цвета была мольба.

От волны тепла, которой его накрыло, у Бедекта пошла пузырями кожа и сгорели последние остатки волос. Ему никак не успеть добраться до этой женщины и прикончить ее до того, как она превратит всю эту смердящую долину в расплавленный камень.

Бедект нагнулся и поднял Моргена на руки. Волдыри на пальцах полопались, из них потекла жидкость. Он не замечал боли. Какое она имеет значение. Он повернулся спиной, укрыв мальчика своим широким торсом, и тогда хассебранд завопила, задергалась и выпустила еще один обжигающий взрыв жара, от которого обратилось в пепел еще несколько сотен холуев.

Тяжело ступая, Бедект пошел прочь, почти не замечая, как пылала та немногая одежда, что на нем еще осталась. Спина превратилась в одну большую сплошную рану, плоть покрылась корочкой, запек-лась и стала бледно-пепельного цвета. Он двигался, с усилием переставляя ноги, и прижимал к себе Моргена, как будто мог его защитить от всего того, что уже произошло. Возможно, мальчик и издавал какие-то звуки, но Бедект их не слышал. Мужчин и женщин, которые готовы были броситься на него, больше не существовало. Впереди открывалось просторное поле, по щиколотку утопавшее в промокшей золе. Горячо было ступать по вскипающей жиже. Одна нога глубоко увязла, и Бедект вытащил ее, оставив в грязи горячий сапог. Сначала одну ногу, потом другую. Кожа на спине расплавилась и облезала длинными полосами.

– Все в порядке, – сказал он Моргену. – Ты со мной. Все будет хорошо. – Хотя бы на этот раз, с надеждой подумал он, он не лжет мальчику.

Когда Бедект уже ковылял вниз с холма, небо позади него вспыхнуло, будто зажгли тысячу костров. Взрывом его швырнуло на землю, и вокруг заревело бесконечное пламя. Он наклонился над Моргеном, стараясь собственным телом, насколько мог, защитить мальчика от огня. Кожа его обуглилась. Когда любая часть тела касалась земли, казалось, что ее опустили в кипяток. Бесконечная мука. Он должен был встать. Ему нельзя останавливаться. Ему нужно унести отсюда Моргена.

Ноги не слушались. Ноздри наполнил запах паленого мяса.

Тьма охватила его.

* * *

Гехирн изо всех сил пыталась сдерживать тот поток эмоций и огня, который вырывался из ее души. Покрытый шрамами старик, тяжело шагая, скрылся из виду по ту сторону холма, унося с собой Моргена.

«Да двигайся ты, черт побери! Беги!»

Она больше была не в силах это сдерживать!

Огонь ничего не оставил от нее. Она стала легким пеплом, который закружился в пламенном урагане. Мир рассыпался, а небеса ярко озарились.

Один последний пожар. Последний пожар, такой красивый. Боги увидят его и поймут.

Глава 44

Я думаю, что если вы идете в Послесмертие с мыслью, что там у вас будет шанс на искупление, то вы уже опоздали.

Хофнунгслос

Бедект со стоном очнулся.

Все не так плохо. Он ожидал, что будет больнее.

Пошевелился – и обожженная кожа везде потрескалась и пошла кровь. Он поднял левую руку и потрясенно посмотрел на нее. Обугленная кость. Странно, что он это место совсем не чувствует, ну да и ладно.

«Ведь это должно быть больно», – ошеломленно подумал он.

Попытался встать, но не вышло. Он скользнул взглядом по всему своему телу и увидел, что от его ног тоже остались только обгоревшие культи.

«И там мне тоже должно быть больно».

Внимание Бедекта привлек чей-то кашель, и он, опираясь на оставшуюся руку, с трудом повернулся посмотреть. На него, приоткрыв один подбитый глаз, глядел Морген; его лицо было до неузнаваемости обезображено побоями, а руки согнуты там, где природой им не положено, все суставы или жестоко сломаны, или вывихнуты. Бедекту случалось видеть, как от менее страшных ран умирали взрослые мужчины.

– Я видел тот огонь, – прошептал Морген так тихо, что Бедект вынужден был потянуться к нему поближе, чтобы расслышать.

– Да, был большой пожар, – согласился Бедект.

А вот и боль, которую он ожидал почувствовать. Горло было обожжено, так что говорить оказалось мучительно больно. Легкие как будто сварились.

– А что с Гехирн?

– С кем? – прохрипел Бедект.

– С той хассебранд.

– Она мертва. Все мертвы.

– Ну и хорошо.

– Морген.

– Да.

– Со мной все кончено. Твоя приятельница-хассебранд убила меня.

– Ты еще не умер.

– Скоро умру. – Очень скоро.

Бедект почувствовал, что вот-вот отпустит все то, что связывало его с жизнью. Его манила тьма, чьи прохладные объятия с каждой секундой становились все привлекательней.

– Я умираю, – сказал Морген. – Я не знаю, что прикончит меня раньше.

– О чем ты? – непонимающе спросил Бедект.

– Те раны, которые мне достались от людей Эрбрехена, или огонь, что зажгла хассебранд.

«О чем это мальчик говорит?» Бедект с трудом старался следить за его мыслью. Думать было тяжело.

– Так что же?

– Те, кого ты убиваешь, служат тебе в После-смертии, – прошептал Морген.

– Дело дрянь. – Бедект все понял.

– Вы должны убить меня.

Бедект рассмеялся. Смех был похож на кашель.

– И не проси. Это мое правило. Я не стану убивать детей.

– Вы должны это сделать. Гехирн ненавидит себя. Если она будет мной распоряжаться, я стану слишком опасен. – Бедект уставился на мальчика, а тот смотрел на него, приоткрыв один опухший глаз. – А поработитель… – Мальчик вздрогнул. – Нужно, чтобы это сделали вы, – умоляюще прошептал Морген.

– Но тогда я… Тебе придется мне служить.

– Вы несовершенны, но не воспользуетесь ребенком в своих интересах.

– Несовершенен? – спросил Бедект, пораженный наивностью мальчика.

– Это значит, что вы совершаете ошибки.

– Я знаю, что это…

– И это тоже ваше правило. Вы не станете использовать детей. Я буду свободен.

Может, и будет, но чем он станет, оказавшись свободным? Какой бог выйдет из этого ребенка? Нет, на самом деле Бедекта больше волновало другое. Ему очень хотелось понять, почему Морген так уверен, что Бедект не станет злоупотреблять тем, что в Послесмертии ему будет служить бог. Каким же человеком он представлялся Моргену? И отсюда возникал еще один вопрос:

«А каким человеком он на самом деле был?»

Ответа не было. Вместо этого Морген прошептал:

– Я скоро узнаю.

– Что узнаешь?

– Лгал ли мне Кёниг. Рожден ли я верой или… матерью. – Глаз мальчика закрылся. – Поторопитесь. Мало времени. Ухожу.

– Я не могу. Я остался без топора. Нож тоже застрял в чьем-то трупе.

Морген едва заметно улыбнулся, и стали видны обломки зубов, поразительно белые на фоне его обожженного и грязного лица.

– У меня есть. За поясом.

Бедект отыскал нож, спрятанный под рваной одеждой Моргена. Достать его единственной работающей конечностью оказалось нелегко, и, когда Бедекту это удалось, поле обзора у него настолько сузилось, что перед глазами словно открылся в темноте туннель. Безупречно чистый нож сверкнул в угасающих лучах. Знакомый нож.

– Откуда? – спросил Бедект.

– Это нож Штелен, – ответил Морген.

– Ох.

Когда мальчик успел его взять? После того как Бедект убил ее? Какая разница, решил он.

Когда Морген увидел нож, глаза его широко распахнулись. «Это не страх, – осознал Бедект. – Это понимание. Что увидел там мальчик?»

– Вот проклятие, – внятно проговорил Морген, не отводя взгляда от зеркальной поверхности клинка. – Они смеются. Они меня обманывали. Все это время… – Его опухшие глаза, из которых текли слезы, закрылись. – Будущее вовсе не было известно наперед. Я убил… Они меня в это втянули… заманили обманом. – Искалеченное тельце мальчика сотрясалось от рыданий. – Они Вознесутся вместе со мной.

– Они? – непонимающе спросил Бедект.

– Кёниг ошибся, – прошептал Морген срывающимся голосом. – Ауфшлаг ошибся. Я никакой не бог; я просто… просто…

– Морген?

Мальчик не ответил, хотя его грудь все еще резко поднималась и опускалась.

– Морген!

Ни слова в ответ.

«Что он там несет?» Но и не важно.

– Я не убиваю детей. Это мое правило.

Ни слова в ответ.

Но если он не… – тут он понял, в чем дело.

«Вот дерьмо!»

Та же самая хассебранд убила и Бедекта. Скоро он тоже умрет от ран. Даже если он убьет мальчика, Морген все равно в итоге будет служить той безумной женщине.

Если только…

Бедект вонзил нож Штелен в грудь Моргену, прямо в сердце. Он попытался вытащить оружие, но нож застрял в ране.

«Гребаные боги, только не это!»

Бедект попытался снова, из последних сил. Нож выходил из раны медленно; заскрежетал, зацепившись за ребро, – ну, давай же! – и вот клинок освободился.

У Бедекта из глаз покатились слезы радости. Он сжимал нож у себя на груди, обнимая его, будто любимую. Он сделал усилие и увидел окровавленное лезвие. Штелен. Сколько смертей они вместе повидали. Скольким она вонзила в спину этот самый нож? Скольким перерезала горло в темном переулке?

Бедект протащил нож вверх по своей груди, пока кончик не уткнулся в мягкую кожу под подбородком.

Еще один. Еще одна смерть.

Она будет его ждать. Там будет Штелен, и ему придется снова ее увидеть. Что он ей скажет? Что он мог бы ей сказать?

– Прости, что убил тебя, – прошипел Бедект и ударил себя ножом в горло так, что клинок вошел в мозг.

Глава 45

Мне интересно знать, что происходит, когда в Послесмертии кого-то убивают? Существует ли Послепослесмертие? Как долго это все продолжается? Кому привиделось все это безумие?

Айнзам Гешихтенерцэлер

Многотысячная толпа стояла перед Эрбрехеном. Он оценивающе осмотрел их. Это вовсе не обессилевший немытый сброд. Здесь все без исключения – воины, вызывающие трепет.

– Что ж, неплохо, неплохо. Как удобно, – сказал он.

Невысокая тощая женщина с желтушными глазами, нездоровым цветом лица и с зубами такого вида, что ему захотелось отвести взгляд, шагнула вперед. Рядом с ней стоял нахального вида денди с парой одинаковых мечей, которые торчали у него из-за широких плеч; он был настолько же безупречно красив, как она – совершенно безобразна.

Женщина сплюнула под ноги Эрбрехену.

– А что тебе, дрожащий кусок жира, кажется здесь удобным?

Эрбрехен изобразил на лице свою самую невинную, обезоруживающую улыбку.

– То, что вы все здесь дожидаетесь. Из-за меня, конечно, погибло немало людей, но я никогда не думал, что их будет так много.

– Он думает, что это его мы здесь дожидаемся, – сказал шикарный красавец той женщине.

– На самом деле, не важно, кого вы ждали, – радостно произнес Эрбрехен. – Вы здесь, и теперь я тоже. Вы мои. Вы все мои. Вы же меня любите, правда?

* * *

Штелен убила увальня, метнув нож ему в глаз, чтобы он прекратил выводить ее из себя.

– Зачем ты убила его? – спросил Вихтих. – Он был милый, как мне показалось.

– Идиот. Его убил Бедект.

– И что?

– Так что мне не хотелось слышать, как он разглагольствует о себе, пока мы дожидаемся. Хватит с меня того, что приходится слушать твои велеречивые рассуждения.

– Велеречивые?

– Спроси у Бедекта, что это слово означает. Посмотри только, какой огромный был этот жирный боров. Он… или она… уж никак не мог бы пройти большое расстояние. Кому-нибудь пришлось бы его тащить.

Вихтих рассмотрел жирного увальня.

– А мертвячок – здоровячок, – сказал он, весело ухмыльнувшись Штелен.

Она закатила глаза.

– Я видела, как ты придумываешь эту шутку. У тебя все лицо скукоживается, когда ты пытаешься сосредоточиться.

– Он скоро сюда доберется? – спросил Вихтих, проигнорировав ее слова.

Она указала на подножие холма:

– Вот он, разлегся там в грязи.

Вихтих посмотрел в ту сторону, куда она указывала.

– Выглядит как большая куча мусора.

– Это он.

– Подойдем поздороваться?

Не ответив, она повернулась и широкими шагами двинулась вниз по склону; Штелен услышала, что Вихтих идет следом.

– Что ты собираешься делать? – крикнул он ей. – Убьешь его?

По правде говоря, она была не уверена.

* * *

Бедект лежал, погрузившись в безмятежность. Его кожу ласкал легкий бриз, который нес с собой свежий запах клевера. У него ничего не болело, он блаженно расслабился. Ветерок щекотал пальцы левой ноги. Черт возьми. Где же он оставил свой сапог?

Левый сапог. «Проклятие». Тот, в котором были деньги.

Чей-то сапог толкнул Бедекта между ребер.

– Почему это у тебя вечно пропадают сапоги?

Голос Вихтиха. Нет, не может быть. Вихтих же был…

Бедект приоткрыл глаз и глянул вверх, на Штелен и Вихтиха. Оба смотрели вниз, на него: Вихтих со своим всегдашним нахальным выражением лица, а Штелен… он не был уверен насчет того, о чем именно говорило ее лицо.

– Ты целый день собираешься пролежать на травке? – спросила Штелен.

– Я ожидал, что тут будет гораздо больше людей, – сказал Бедект, не шевелясь.

– Они на вершине холма, ждут тебя, – ответила она, указав в ту сторону и щелкнув пальцами. – У тебя, похоже, собралась тут целая армия, черт возьми.

Бедект пошевелил пальцами ног. Он почувствовал, что они в полном порядке, не сгорели до костей.

– Морген? – спросил он.

– Его нигде не видно, – ответил Вихтих. – Он мертв? – Когда Бедект кивнул, Вихтих продолжил: – Но я не чувствую никакого принуждения. Я должен был явиться сюда, и вот я здесь. Но теперь этого уже нет. Я ощущаю себя… свободным. – Вихтих выглядел смущенным; казалось, он надеялся или ожидал чего-то другого. – Могу пойти, куда хочу, – закончил фехтовальщик.

– Должно быть, Морген отпустил тебя, – сказал Бедект.

– Он что, способен это делать? – спросила Штелен, и в глазах ее засияла надежда.

Не ответив на вопрос, Бедект со стоном сел. Позвоночник у него пощелкивал и потрескивал, и болела поясница. Почему-то он рассчитывал, что здесь для него все начнется сначала и он окажется, по крайней мере, молодым человеком. Он посмотрел вверх на Штелен; ее желтушные глаза пристально наблюдали за ним.

– Даже и не думай, – сказал Бедект, поднявшись на ноги. – Если я отпущу тебя, ты меня точно убьешь.

– Может, и не убью.

– Верно, – усмехулся Вихтих, но тут же умолк, когда Штелен свирепо глянула в его направлении.

– Штелен, сходи и принеси мне какие-нибудь сапоги и топор, найди у кого-то в той армии. Должно же у них обнаружиться хоть что-то подходящее.

Она с ворчанием развернулась, и он крикнул ей:

– Подожди!

Штелен, понурившись, стояла к нему спиной. Бедект подумал о том, что сказал ему отец. Неужели она его действительно любила? Она действительно позволила убить себя? Такой вариант казался ему безумием, но ведь безумие – вполне в духе Штелен.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал он.

– Моя свобода? – проворчала она.

– Хм… нет. Пока нет. Может быть, позже, когда я решу, что ты не убьешь меня в тот самый момент, когда я тебя освобожу.

«Почему я чувствую себя так неловко, черт возьми?» Смутился, как подросток. Бедект вытащил из кармана потрепанные и выцветшие шарфики и протянул в ее сторону, хотя она все еще стояла к нему спиной.

– Держи вот что.

Штелен с рычанием обернулась и замерла. Из ее глаз улетучилась привычная злоба, и появилось такое выражение, которого Бедект никогда не ожидал там увидеть. У нее на глаза навернулись слезы, и она грубо смахнула их грязным рукавом. Она осторожно забрала у него из рук шарфики, бережно их сложила и спрятала к себе под рубашку.

– Это тоже твое, – сказал Бедект, поднимая нож, который до этого момента сжимал в руке.

Она взяла оружие без слов, и нож тоже исчез где-то под ее одеждой.

– Схожу сейчас за твоими проклятыми сапогами и топором, – сказала она.

Штелен плюнула ему на голую ногу, развернулась и потопала прочь, выпрямив спину. Вихтих и Бедект смотрели ей вслед, обмениваясь смущенными взглядами.

– И куда ты сейчас направишься? – спросил Бедект.

– Не знаю, – сказал Вихтих. – У меня набралась небольшая собственная армия, правда, конечно, она ничто по сравнению с тем войском, которое служит тебе и Штелен, вместе взятым.

– В честной схватке преимущество, как мне кажется, будет за твоими, – возразил Бедект. – У тебя много отличных фехтовальщиков. – Вихтих просиял, и Бедект дал ему насладиться этим моментом. – А мои в большинстве своем – это те, кого я убил ударом в спину на темной улице или в пьяной драке. На них просто жалко смотреть.

– Величайший фехтовальщик в Послесмертии, – задумчиво произнес Вихтих. – Звучит не так внушительно, но ничего, сойдет.

– И твое стремление к цели увенчалось успехом, – сказал Бедект, не успев остановить себя. – Прости. Ты не собираешься начать жизнь заново? Попробовать другое ремесло?

Вихтих насмешливо фыркнул.

– И чем же мне заняться? Трудиться на ферме?

– Ты был весьма недурным поэтом, – сказал Бедект.

– Нет. Я только тот, кто я есть.

– Ну и хорошо. Мне понадобится прежний Вихтих. Мне нужен величайший фехтовальщик в этом мире или в любом другом из миров.

– У тебя есть план? – спросил Вихтих, продемонстрировав в широкой улыбке идеальные зубы. – Припрятал туза в рукаве?

– Кое-что получше. – Бедект улыбнулся в ответ. – Я убил бога.

Глава 46

Зеркало всегда лжет.

Ауф дер Лауэр, зеркальщик

Плоть, изуродованная огнем и возродившаяся, когда Морген Вознесся, помнила выпавшие на ее долю муки. С каждым вдохом он чувствовал холодный нож Штелен, как Бедект вонзает его меж ребер, как клинок впивается в сердце. А еще его преследовала грязь. Никогда его руки не станут снова чистыми. Он пролил кровь. Он лгал и убивал. Он запятнал себя и стал испорченным.

Морген вскрикнул, а отражения захохотали, стали приплясывать и кривляться, забавляясь его страданиями, – оказалось, они Вознеслись вместе с ним. Он понял, что они с самого начала это и замышляли. Они не служили ему и не показывали проблески будущего, которые помогали бы найти верный путь. Нет, они до этого самого момента водили его за нос и делали с ним что хотели. Манипулировали им, определяя каждый его выбор.

Почему ни Ауфшлаг, ни Кёниг не предупредили его, что нельзя верить отражениям? Конечно, они с самого начала знали. Насколько иначе все бы сложилось, если бы кто-то желал обучить его, хотя бы чуточку?

Отражения Моргена, каждое из которых было одной из сторон надломленного рассудка мальчика, насмешливо откланялось и помчалось в мир, предаваться любым прихотям, каким они только пожелают.

«Я никогда не буду тем богом, которого хотели получить Геборене».

Но даже это было ложью. Если бы Геборене желали создать доброго бога, чистого бога, то он таким бы и стал; его именно таким бы сформировала их вера. А он не такой. Он был свободным богом. Он может делать все что пожелает, играть чужими жизнями, вычеркивать из реальности чьи-то души по малейшей прихоти или отправить весь Зельбстхас на войну. И они всё сделают, подчинятся каждой отданной им команде. Потому что он, Морген, перенесший столько мучений мальчик, – их бог.

Морген смотрел вниз, на Зельбстхас, и наблюдал за тем, как суетятся люди, занимаясь своими делами. Казалось, он глядит на них всеведущим взором, и это напомнило ему, как он играл с солдатиками и крестьянами в своем игрушечном городе. Он вспомнил бескровную битву между двумя сторонами, и как он в шутку сказал Кёнигу, что крестьяне взбунтовались. Тогда ему показалось, что Фюример не нашел его шутку смешной. А теперь он знал: тот просто не понял, что это была шутка. Морген смотрел на мир глазами бога и некоторые вещи видел иначе. Он понимал самую суть доппелей и отражений Кёнига, осознавал их именно тем, чем они были в действительности: проявлениями ненависти к себе, трусости и страха.

Какого бога мог сотворить такой человек?

Морген знал ответ. Надломленного бога.

Он поднялся еще выше. Далеко на востоке увидел зубчатые гребни гор Кельте. Он знал, что за ними лежит вечно пустынная долина Басамортюан, восточный край света. Чувствовал присутствие других богов, но далекое и неопределенное. Некоторые из них сравнительно молоды – им было всего несколько тысячелетий, а другие казались настолько древними, что уже не посчитать, сколько им лет. Все они, понял Морген, были Вознесшимися смертными.

«А где же старые боги?» Он совершенно не чувствовал тех самых существ, чьи заблуждения, как считалось, создали эту нездоровую реальность и породили человечество. «Может, они бросили нас, потому что им от нас стало тошно?» Это казалось вполне возможным. Даже вероятным.

«Или они – просто еще один слой в нагромождении лжи? Не важно, – решил он. – Они ушли, или их никогда не существовало».

Морген отбросил подобные мысли прочь и двинулся на восток, где он желал собственными глазами увидеть обширный и богатый Гельдангелегенхайтен, но остановился; границы, созданные человеком, определенные политикой, войной и верой – всеми тремя проявлениями заблуждения, – для богов имели еще большее значение. Морген не мог покинуть Зельбстхас.

За пределами этого города-государства в него никто не верил.

«Даже мое всезнание – ложь».

И вот это, решил Морген, надо менять.

Он вернулся к Зельбстхасу – туда, где была сосредоточена вся его сила, – и на этот раз обратил внимание на замок со странной формы строениями, который Геборене называли своим домом. Некоторое время он смотрел – и кожа горела, а сердце вздрагивало под ударом клинка, – как суетились его жрецы. В самой высокой башне новый Кёниг – тот, что прежде был отражением, а сейчас наслаждался мнимой свободой, – строил планы о том, как воспользуется своим новым богом.

Морген рассмеялся – презрительным всхлипом, полным горечи и боли. Кёниг – в каждом своем воплощении и проявлении – мыслил слишком мелко. Их мечты – мечты жалких, запуганных людей. Про-шли те дни, когда его использовали такие идиоты.

Явив себя в личных покоях Кёнига, Морген, охваченный дикой, ликующей свободой, вдавил этого человека в пушистый ковер на полу. В карманном зеркальце, лежавшем на тяжелом дубовом столе, он увидел, как радостно хлопает в ладоши Крах. Долго веселиться ему не суждено.

Кёниг бессвязно залопотал: он умолял, уговаривал, из кожи вон лез, чтобы угодить.

– Ты для меня ничто, – сказал Морген, и Кёниг послушно кивнул. – У меня вас много, есть из кого выбирать. Ты станешь полезным, или я положу конец твоему существованию.

Это тоже было ложью; он не мог сделать так, чтобы душа перестала существовать. Его могущество имело границы и подчинялось правилам. Мертвые вершили свой путь дальше. Куда они попадали после этого – зависело от их убеждений или от того, кто их убил, но они всегда продолжали существовать где-то в новом месте. Таков закон.

«Я бог! – Морген пришел в ярость. – Разве могу я быть настолько бессильным?»

Отогнав от себя эти мысли, он снова обратил внимание на Кёнига:

– Я – вершина всего, над чем вы трудились, всех усилий Геборене. Я Вознесся, и теперь я ваш бог.

Морген снова вскрикнул, когда пламя заплясало по всей его плоти, а сердце снова вспомнило, как в него впилась холодная сталь.

Кёниг, у которого из ушей текли струйки крови, прижимал лицо к полу, как будто пытался погрузиться в ворс ковра и спрятаться.

– Да! Да! Да! – провопил он. Голос его заглушал ворс ковра. Жалкий негодяй обгадился.

«Как я вообще мог когда-то уважать этого человека? Как я мог любить его?»

– Меня ничто не ограничит, – сказал Морген, силой пробудив в себе ледяное спокойствие.

Кёниг лишь молча кивнул.

– Если мне суждено переделать этот мир, мне нужно быть вездесущим. Мне должны поклоняться повсюду.

– Мы разнесем слово о Тебе, – подобострастно ответил Кёниг.

Морген не обратил внимания на слова грязного смертного.

– Геборене придут во все города-государства. Мы поведем священную войну против всех, кто окажет сопротивление. – «На этот раз война не будет чистой и бескровной». – Я освобожу этот мир от грязи. Он станет чистым, как новенький. Навсегда.

– Старые боги…

– Насрать на старых богов.

У Кёнига, не ожидавшего услышать такие грубые выражения от Моргена, округлились глаза.

– Ванфор Штеллунг будут против нас.

– Мы уничтожим их и их богов. – Морген вдавливал Кёнига в пол до тех пор, пока не услышал, как у того заскрипели ребра, будто возмущенные таким обращением. – Будет только один бог.

– Один… бог… – едва дыша, повторил Кёниг.

– Храмы Геборене в каждом городе. Каждый храм должен быть идеально чистым. – С безумной усмешкой посмотрел он на распростертую фигуру Кёнига, наслаждаясь ужасом этого человека, смакуя вкус его униженного преклонения перед собой. – Белым. Хочу, чтобы это были белые пирамиды, без единого пятнышка. Повсюду.

– Чистым, – только и смог выдавить Кёниг из сдавленных легких.

Морген перестал давить на него и слушал теперь, как тот, вздрагивая, делает резкие вдохи.

– Мы больше не теократия.

– Мы… мы не теократия? – Кёниг смотрел на него глазами, полными слез, и Морген не мог понять, были ли это слезы благодарности, ужаса или грусти.

Морген сделал жест в сторону Краха, бывшего Кёнига, который наблюдал за происходящим из зеркальца.

– Я обещал вам вернуть дни империи. В отличие от вас, – он оскалил зубы, снова мучительно ощущая сердцем смертельный удар, – в отличие от всех вас, я держу слово. Здесь правит не простой теократ. Здесь правлю я. Это страна, которой правит бог. Это Священная Империя Зельбстхас.

Кёниг еще раз молча кивнул.

– Вы сделаете так, чтобы мои слова воплотились в реальность, – приказал Морген и поспешил покинуть мерзкую зловонную комнату замаравшего себя человека.

Плоть Моргена терзали призраки пережитых мук. Он помнил, как его избивали приспешники Эрбрехена, как ломали пальцы, будто веточки. Он утопал в грязи, и жижа залепляла ему глаза, забивалась в сломанный нос. О боги, как бы ему хотелось пытать этого мерзкого увальня. Но когда Морген проверил окрестности, он нигде не почувствовал присутствия поработителя. От этого человека ничего не осталось, даже в Послесмертии. Почему так происходит – оттого, что Эрбрехен не верил в Моргена, и от этого мальчишка-бог не имел над ним власти, или с этим громадным человеком произошло что-то другое?

«Как может бог быть настолько бессилен?»

Определяла ли его вера его почитателей? А может ли он освободиться от этих правил, просто изменив то, во что люди верят, или же эти законы действовали по воле какой-то иной силы, превосходящей могуществом даже его самого? А если это так, то где эта сила? Он чувствовал других богов, но совершенно не ощущал в них той власти, которая могла бы столь полно и однозначно определять реальность.

Морген облекся в иллюзорную плоть и пошел по городу Зельбстхасу. Они и сейчас в него верили, но скоро станут с полной убежденностью поклоняться ему. Его Геборене будут искать повсюду любые намеки на сомнение и инакомыслие и подавлять их. Затем, как только он завладеет этими грязными душонками, он отправит их на войну, и они маршем двинутся туда, как игрушечные солдатики.

Но ему нужны были не только солдаты – этому он научился у Кёнига. Ему требовались ассасины и шпионы.

Морген прощупал пространство, чтобы отыскать Асену и ее тиргайст, и обнаружил их блуждающими в Послесмертии, где они все так же держались стайкой, подчиненной потребностям девушки-териантропа. Он нашел и Аноми, и ее шаттен мердер. Они верили в него, все как один, без исключения.

Ассасины явились на его призыв.

Но этого ему было мало – еще ему требовались безумные, опасные люди, готовые вершить опасные и безумные дела, он нуждался в несдержанной, дикой мощи, в человеке, который готов спалить мир ради того, кого любит.

И такой человек был. Даже в самом конце, когда ее разум уже почти поглотило пламя, она старалась защитить его, совершая свое последнее деяние. Она любила Моргена, как никого другого в жизни.

Морген стал искать в Послесмертии Гехирн и нашел ее – ребенком не старше него, хрупкой девочкой, которая просто хотела быть любимой и отчаянно желала искупления.

– Прости меня, – сказал он, протянув девочке руку. – Ты мне нужна.

Морген наблюдал, как Гехирн у него на глазах повзрослела, стала выше и полнее, как ее длинные рыжие волосы сгорели, и пепел унесло ветром. Когда она кивнула и взяла руку, которую он ей протянул, его сердце разбилось вдребезги. Он знал, чего ей это будет стоить.

«Какой страшный поступок я совершил».

Он привел своих ассасинов и свою хассебранд обратно в Зельбстхас.

И тогда он почувствовал, что его тянет обратно, и понял, что нужно возвращаться в Послесмертие. Там находился человек, который требовал, чтобы Морген был рядом, и не оставалось никакого выбора, кроме как ответить на его зов.

Даже боги подчиняются правилам.

Список действующих лиц

Отречение: доппель Кёнига Фюримера.

Приятие: доппель Кёнига Фюримера.

Аноми: предводительница шаттен мердер, ассасинов-котардистов на службе Кёнига.

Асена: предводительница тиргайст, ассасинов-териантропов на службе у Кёнига.

Ауфшлаг Хоэ: главный ученый Геборене.

Аусфаль: девочка, воспитываемая Геборене Дамонен в качестве возможного будущего бога.

Бэр: тиргайст-ассасин, териантроп, умеющий превращаться в медведя.

Бедект Имблют: воин, лжец, вор и убийца.

Эрбрехен Геданке: поработитель.

Флух: сын Вихтиха.

Гехирн Шлехтес: хассебранд.

Гешвистер Шланген: погибшая сестра Массе, тиргайста-ассасина.

Гроссе Клинге: многими считается лучшим фехтовальщиком Зельбстхаса.

Хальбер Тод: поэт-котардист.

Кайль Цвишен: основатель Геборене Дамонен.

Кёниг Фюример: верховный жрец Геборене Дамонен, коморбидик (доппельгангист, зеркальщик, гефаргайст).

Куршлюсс Геганген: архиерей храма Геборене в Готлоссе.

Лауниш: боевой конь Бедекта.

Лебендих Дурхдахтер: фехтовальщик в Найдрихе.

Массе: тиргайст-ассасин. Змеи.

Майнейгенер Беобахтер: командующий личной охраной Кёнига.

Морген: бог/ребенок.

Онэ Зеле: мастер кригеров.

Реген Анруфер: в прошлом – шаман маленького племени Шламштам, сейчас Реген – любимец Эрбрехена Геданке. Безумие Регена позволяет ему управлять погодой и разговаривать с животными.

Швахер Зухер: молодой зеркальщик Геборене.

Зельбстмердериш: телохранительница Кёнига, коморбидик: одновременно и дисморфик, и мерере. Зельбстмердериш предстает в виде двух разных, но одинаково крупных и мускулистых женщин.

Штелен Зиаллес: клептик, склонна к насилию.

Стич: тиргайст-ассасин. Скорпионы.

Траген Нахрихтен: жрец Геборене.

Беспокойство: доппель Кёнига Фюримера.

Ферблассен: король Айнлецтес Койхена, был побежден и убит при Фергессенере.

Ферлоренер Шпигель: зеркальщица из Унбраухбара.

Ферсклавен Швахе: философ Гефаргайста.

Фертрауэнс Вюрдих: один из личных стражников Кёнига.

Филе Зиндайн: мерере, телохранитель Моргена Хельда.

Фольк Уршлюс: величайший фехтовальщик в Унбраухбаре.

Вархайт Эртринкт: философ.

Вегверфен: жрица Геборене, помощница Ауфшлага Хоэ.

Вихтих Люгнер: фехтовальщик и второстепенный гефаргайст.

Вютенд Альтен: друг Бедекта, пропавший в битве при Зиннлосе.

Цуэрст Геборене: основатель Геборене Дамонен. Первый человек, отрицавший верховенство богов, Цуэрст был проклят и, как утверждают, изгнан из Послесмертия.

Цвайфельсшиксал: философ-мерере, который в конце концов потерял контроль над своими множественными личностями и распался на части. Легенда гласит, что он еще жив и большой толпой странствует в поисках собственного оригинала.

Цвайтер Штелле: второй по мастерству фехтовальщик в Зельбстхасе.

Гайстескранкен (охваченные безумием)

Вендигаст (психоз вендиго): ненасытное стремление есть человеческую плоть. Обычно человек превращается в демонического монстра, хотя в нем все еще можно разглядеть человека. Чаще встречается у племен на крайнем севере, где каждую зиму возникает проблема голода. Внешне они истощены из-за значительного недоедания и покрыты незаживающими язвами, но при этом обладают демонической силой. От них также исходит смрад смерти и разложения. Некоторые превращаются в мускулистых гигантов, набирая силу и вырастая, когда едят.

Вершина: в конечном счете, именно это не позволяет одним слишком сильно подняться над другими. Тем, кто погрузился в собственный бред, приходится за это платить. Естественно, гайстескранкен, крепко сдерживая свои эмоциональные шрамы и постоянно бередя душевные раны, могут обретать большую силу, но погружение в собственное безумие – дело нездоровое. Когда гайстескранкен утрачивают связь с реальностью, они становятся сильнее и более способны поверить в любого рода безумную ерунду. По мере того как их вменяемость рушится, их бредовые заблуждения набирают широту и силу. Но в конце концов эти бредовые иллюзии начинают полностью определять реальность, в которой живет этот гай-стескранкен. Они берут верх над человеком. Этот момент, это мгновение, когда еще есть равновесие, но после которого бред сокрушает вменяемость, – это и есть вершина, и на короткий момент гайстескранкен становится настолько могущественным, что может бросить вызов богам. К сожалению (по крайней мере, к их собственному сожалению), они уже настолько невменяемы, что не могут никак применить свое могущество. Что именно происходит, зависит от того, какое именно заблуждение у конкретного человека. Отражения зеркальщика могут затянуть его в зеркало. Доппельгангиста может заменить его доппель. Хассебранд может сжечь себя в огненной оргии.

Гайстескранкен (живущие бредовыми заблуждениями): реальность чутко реагирует на веру людей. При нормальных обстоятельствах для того, чтобы изменить какую-то ситуацию, нужно, чтобы очень много людей этого захотели, при этом они должны верить в одно и то же. Чем больше людей, которые во что-нибудь верят, тем больше это воплощается в жизни. Гайстескранкен способны верить во что-то настолько сильно и безгранично и настолько безумны, что способны в одиночку значительно изменить реальность. Большинство отличаются лишь слабо выраженной невротичностью и порождают мелкие или едва заметные изменения. Могущество гайстескранкен прямо пропорционально силе их помешательства.

Галлюцинирен (галлюцинации): эти люди способны воплотить собственные галлюцинации так, что другие могут ощущать их какими-либо органами чувств, иногда несколькими. Не слишком могущественный галлюцинирен может просто заставить людей чувствовать запах, о котором он думает. Мощные галлюцинирен могут сделать свои галлюцинации доступными для всех пяти чувств других людей и менять реальность вокруг себя.

Гефаргайст (социопат): у социопатов отсутствует эмпатия (способность чувствовать боль и страдания других людей) и моральные установки. Ими движет необходимость добиваться своих целей и править в обществе.

Дисморфик (синдром дисморфизма): эти люди чрезмерно обеспокоены по поводу некоего кажущегося им дефекта в физическом строении их тела. Они так сильно хотят выглядеть иначе, что их внешность действительно меняется. Одержимые своей идеей, они не видят изменений и все равно находят в себе недостатки. Многие считают, что настолько непередаваемо безобразны, что не могут общаться с другими людьми. Все нарастает по спирали и рано или поздно выходит из-под контроля. Большинство дисморфиков в конечном итоге отстраняются от общества и позже кончают с собой. Многие доводят себя до неестественной худобы или накачивают мышцы, увеличивают бюст или становятся карикатурными образцами физического совершенства… в одной только области.

Доппельгангист (синдром субъективного двойника): считают, что у них есть двойник, действующий независимо от них.

Зеркальщик (боязнь зеркал): некоторые полагают, что отражение в зеркале – кто-то другой, а не они сами. Кое-какие зеркальщики считают, что их отражения что-то знают, могут видеть будущее или свободно перемещаться между разными зеркалами (полезно для общения на большом расстоянии). Другие считают, что зеркала являются порталами в другие миры и измерения. Некоторые зеркальщики опасаются, что их отражения готовятся убежать из зеркала, а другие боятся, что отражения могут втащить их к себе в зеркало.

Интерметик (синдром интерметаморфоза): верит, что люди могут обменяться друг с другом сущностями, при этом каждый сохраняет собственный внешний вид.

Капграст (синдром Капгра): считает, что родственника или супруга (супругу) подменили на самозванца (которому часто приписывается демоническая природа).

Клептик (клептомания): испытывают тягу к воровству (то, что они крадут, обычно имеет очень небольшую ценность или вообще никакой). Часто они даже не осознают, что совершили кражу.

Коморбидик (коморбидность): человек, охваченный несколькими видами наваждений, достигших стадии открытого проявления. Кёниг – коморбидик, поскольку является гефаргайстом, доппельгангистом, а также у него развиваются способности зеркальщика. Коморбидность часто сопровождает гайстескранкен в последние дни жизни, поскольку указывает на все более деградирующее умственное состояние.

Котардист (синдром Котара): считают, что они мертвы. Часто также полагают, что их тело гниет или что в нем не хватает внутренних органов.

Мерере (шизофрения): настолько уверены, что являются несколькими людьми сразу… что в действительности ими являются! Люди, которыми они способны становиться, могут иметь совершенно разные физические и умственные особенности. Сильно помешанный может стать целой толпой народа; эти люди могут появляться как по одному, так и все одновременно.

Отраальма: считают себя одержимыми демонами или злыми духами.

Соматопарафреник (соматопарафрения): считает, что одна или несколько его конечностей (иногда вся половина его тела) принадлежат кому-то другому. Часто в результате этого они не способны контролировать эту конечность. В крайних случаях у конечности может развиться «собственное сознание», действующее по только ему известному плану.

Териантроп (териантропия): считают, что ими завладел дух животного (иногда – что они с ним родились). Многие считают, что способны частично (или полностью) обращаться в своего зверя.

Фобик: человек, страдающий сильной фобией.

Фреголист (заблуждение Фреголи): верит, что разные люди на самом деле являются одним и тем же человеком, меняющим обличье.

Хассебранд (пироманы): воспламеняют предметы, выражая этим гнев и одиночество, которые сдерживают внутри себя.

Глоссарий

Абгеляйтете Лойте: полулегендарный город, населенный исключительно копиями единственного мерере.

Альбтраум: кошмарные сны, обретающие плоть. Эти существа принимают те самые формы, которые важны для преследуемых ими. Они подпитываются силами невменяемых, а своими жертвами чаще всего выбирают гайстескранкен.

Аусайнандер: город, над которым одержали победу кланы Зигеров. Зигер гайстескранкен потерял контроль над собой во время битвы при Зиннлосе, после того как двинул на противника армию мертвецов. Сейчас город населен нежитью, а правит им самый сильный из внутренних демонов того гайстес-кранкен.

Ауфентальт: независимый город-государство.

Басамортюанская пустыня: восточный край мира. Родина Басамортюанских племен.

Ванфор Штеллунг: крупнейшая и самая влиятельная религия. Они верят, что боги безумны. Более того, весьма безумны, настолько, что исключительно верой богов была создана вселенная и все в ней. Только истинные безумцы способны так сильно верить, чтобы сотворить нечто настолько сложно устроенное. Ванфор поклоняются древним богам, существовавшим до начала записанной человечеством истории.

Геборене Дамонен: религия/теократия, расположенная в Зельбстхасе, возглавляемая Кёнигом Фюримером. Геборене считают, что Вселенная не была создана богами, что каким-то образом она уже существовала до них и что человечество сотворило богов из-за своей жгучей потребности во что-то верить.

Гельдангелегенхайтен: небольшой, но весьма процветающий город. Центр банковского конгломерата Ферцвайфлунг.

Город Зельбстхас: столица Зельбстхаса. Родина Кёнига Фюримера, верховного жреца Геборене Дамонен.

Горы Кельте: горная цепь далеко к востоку от Зельбстхаса и к северу от Гельдангелегенхайтена. За этими горами лежит Басамортюанская пустыня, восточный край света.

Готлос: паршивый городишко-государство, которым правит король Диб Шмуцих, в прошлом – самый успешный генерал на службе у предыдущего короля. Диб – весьма могущественный гефаргайст.

Грюнлуген: независимый город-государство под властью семейства мелких гефаргайстов.

Зельбстхас: теократический город-государство. Правит им Кёниг Фюример, верховный жрец Геборене Дамонен. В прошлом – независимое государство со своей правящей династией, Зельбстхас оказался во власти Геборене.

Зиннлос: небольшой город, расположенный на границе Аусайнандера и земель, захваченных кланами Зигеров. Известен лишь тем, что возле него состоялась решающая битва между Зигерами и Аусайнандерами.

Кригер: секта воинов у Геборене Дамонен.

«Ляйхтес Хаус»: таверна в городе Зельбстхас.

Меншхайт Лецте Империум: великая империя человечества, павшая последней. Весь этот континент когда-то был объединен в одно государство, управляемое деспотом, которого, возможно, следует считать величайшим гефаргайстом всех времен.

Миттельдирне: столица Готлоса.

Мюлль Лох: родина Штелен.

Найдрих: город за северо-западной границей Граушлосса.

Райхвайте: маленький город к западу от Зельб-стхаса, дальше свободных городов (включая Найдрих).

Ранд: город, относящийся к городу-государству Аусайнандеру.

«Рухлос Армс»: постоялый двор в Найдрихе.

Тиргайст: териантропы-ассасины из числа Геборене Дамонен.

Траурих: город в городе-государстве Гельдангелегенхайтене. Родной город Вихтиха.

Унбедойтенд: глухомань, город, который уже три поколения ведет войну сам с собой.

Унбраухбар: приграничный городишка в городе-государстве Готлос.

«Феротунг Лох»: худшая таверна во всем Найдрихе.

Фертайдигунг: гарнизонный городок к северу от города Зельбстхаса.

Ферцвайфлунг: банки/лавки ростовщиков в городе Гельдангелегенхайтене.

Фершлингер: племя дикарей на Крайнем Севере, которые верят, что приобретают силу и мудрость, пожирая своих врагов. Фершлингер не верят в Послесмертие.

Флюссранд: река, физическая граница между городом Готлос и теократией Зельбстхас.

Фольген Зини: маленький город на восточной границе Райхвайте.

Шаттен мердер: котардисты-ассасины Геборене Дамонен.

«Шварце Биердигунг»: таверна в Найдрихе.

Шламштам: племена степных кочевников, чья общественная иерархия определяется тем, у кого из них больше лошадей. В сердце каждого племени – невменяемый шаман, считающий, что способен управлять погодой и говорить с прародителями своего племени.

Благодарности

С чего начать? Думаю, стоит с самого начала…

Мои родители передали мне свою любовь к книгам. Без них меня бы здесь не было. И буквально, и в литературе.

Супругам писателей приходится нелегко. Мы угрюмы, запираемся от мира на целые месяцы и часто становимся сварливыми, когда реальность отрывает нас от фантазий, построенных нами в собственном безумном сознании. Правда, возможно, это только мои личные особенности. Итак… Эмма, любовь моя, благодарю тебя.

Кто-то когда-то сказал, что мудрый человек может пересчитать своих друзей по пальцам одной руки. Кажется, это был басист из Iron Maiden. Я-то подключаю и вторую руку, так что, пожалуй, не соответствую этому критерию. По правде говоря, в мудрости меня никто никогда и не обвинял. Мне повезло, что у меня такие удивительные друзья, готовые меня поддержать: Ричард Хайт, Кен Илиадис, Ханс Лойшнер, Рич Литтл, Дэйв Стивенсон и Питер Зед Зосимадис. Лучших товарищей не найти во всем мире.

Благодарю своих бета-ридеров, Ричарда Литтла (который прочел книгу почти столько же раз, сколько я), Ричарда Хайта и Кристофера Найдекера, который убедил меня создать wiki по этому роману. (). Вы можете посетить блог Кристофера: /. Их отзывы помогли сделать эту книгу такой, какая она сейчас есть.

Ради того чтобы писать книги, я бросил работу звукоинженера, которой посвятил 15 лет, и вскоре остался без средств к существованию. Компания SpringGage приняла меня на должность координатора проекта и все еще не уволила, пусть я и провожу большую часть времени за написанием книг. Видимо, живы еще представления о покровительстве искусству. Спасибо!

Особая благодарность полагается моему потрясающему агенту, Камерон Макклюр. Она сказала, что мой роман «вызывает глубочайшее отвращение», назвала моих героев «отталкивающими», а потом предложила стать моим представителем. Вот тогда я понял, что нашел самого подходящего агента!

Я хотел бы также поблагодарить Дэвида Померико, выпускающего редактора Harper Voyager, за то, что сделал ставку на книгу неизвестного автора. Ты несколько лет пишешь книгу, думаешь, что все о ней знаешь, и тут появляется Дэвид и показывает тебе то, что ты все же упустил.

Наконец, но никак не в последнюю очередь, я хотел бы поблагодарить всех сотрудников Harper Voyager. Мы с вами еще не знакомы, но давайте поднимем наши кружечки. И поскорее! Серьезно, меня уже тянет выпить.

Ваше здоровье!

МАЙКЛ Р. ФЛЕТЧЕР

Сноски

1

Уязвимы для критики. Здесь и далее прим. ред.

(обратно)

2

Наличие нескольких хронических заболеваний, связанных между собой единым патогенетическим механизмом.

(обратно)

Оглавление

Примечание автора

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Список действующих лиц

Гайстескранкен (охваченные безумием)

Глоссарий

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg