«День коронации (сборник)»

День коронации (сборник) (fb2) - День коронации (сборник) 1333K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья Валерьевна Иртенина - Екатерина Алексеевна Федорчук - Дмитрий Михайлович Володихин - Игорь Анатольевич Прососов - Сергей Васильевич Сизарев

День коронации сост. Д. Володихин, С. Чекмаев

Серия «Русская фантастика» основана в 2003 году

© Беспалова Т., Ветлугина А., Володихин Д., Гаврилин П., Геворкян Э., Дивов О., Елисеев Г., Злотников Р., Иртенина Н., Казаков Д., Максименко Д., Прососов И., Сизарев С., Трускиновская Д., Федорчук Е., Федотов Д., 2018

© Состав и оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2018

* * *

Татьяна Беспалова Тойон

Я не молод и многих людей повидал за свою жизнь. И много мест. Таких, как я, не очень-то пускают за кремлевскую стену. Однако площадь перед Архангельским собором я видел не раз.

Но здесь, на краю света, я впервые.

Край света не линия и не возведенная человеком стена. Край света – обширная плоскость, именуемая людьми тундрой. Теперь лето, и на краю света очень душно. Меня донимают кусачие насекомые. Лапы колет жесткая трава. Даже сейчас, в разгар северного лета, она имеет желтовато-бурый оттенок.

Но Государыне все нипочем. Впрочем, она-то обута в новенькие, на толстой литой подошве сапожки, а я в любую погоду хожу босиком. Девушка бежит, не зная усталости. Очень хочется ей поскорее увидеть Ледовитый океан.

Я слышал разговоры людей. Они утверждают, будто край покрытой жесткой травой плоскости обрывается в океан. Мы уже видели здешний берег через стекло иллюминатора. Ничего особенного, доложу я вам. Свинцовая равнина, тут и там исчерканная белыми крапинами пены. Сероватые лоскуты льдин местами сбиваются в обширные поля. Берег представляет собой гряду невысоких скал, удерживающих на своих плечах это вот пустынное плато, по которому мы идем. Скучный пейзаж немного оживляют запахи дичи, но из меня охотник никудышный. У меня иная служба. А вот Государыня нигде не заскучает. Даже под этим неприветливым небом ей весело.

Государь, Государыня, Хозяин, Пастырь и Охотник шагают прямехонько на диск низко зависшего над горизонтом солнца. Государыня, конечно же, впереди всех. Ее светлые волосы выбились из-под платка. Она распахнула полы куртки – на берегу холодного океана в разгар лета довольно тепло, хотя ветер, задувающий с океана, напитан ледяным холодом. Государь немного отстал. Он внимательно рассматривает бурую растительность у себя под ногами – ищет ископаемые кости невообразимой древности. Охотник пообещал ему непременные и богатые находки. Хозяин и Пастырь замыкают шествие. Оба не молоды, но Хозяин выносливей, и он поддерживает Пастыря под локоть. Свиты нет. На бескрайней плоскости желтого плато лишь пятеро людей и четыре собаки. В этих пустынных местах по-настоящему опасной может быть только суровая природа.

Океана все еще не видно, но я чую его соленый дух, но я уже слышу, как подтаявшие по летнему времени льды ворошат прибрежную гальку своими животами. Государыне хочется непременно первой добраться до края земли, а я почтительно поспешаю следом, стараясь, по смиренной старости своей, не слишком отставать от юной женщины. Муж Государыни черноглаз и темноволос, горделивый красавец. Он совсем ничего не боится. Государь, как и его жена, совсем молод. В такую пору жизнь видится вечным праздником. Государь еще не изведал страха преждевременных утрат, а потому и не боится потерять свою Государыню. Впрочем, юная царица в надежных руках. Человек из племени саха, Охотник, оберегает ее. Наверное, он даже чуточку влюблен в нашу Ксению. Влюблен ровно настолько, насколько это может позволить себе почтительный верноподданный. Да и меня рано сбрасывать со счетов.

Охотника зовут Герасим. Странное имечко для такого человека. С его плоского, обветренного, обрамленного жесткими, как проволока, волосами лица никогда не сходит улыбка. Он не стар и не молод. Он пахнет вечной зимой, жиром морских чудищ и миром. Он знает каждую кочку и каждую ямку на этой бескрайней плоскости. Он вооружен длинным шестом с острым металлическим наконечником. Герасим наобещал молодым супругам с три короба, а именно показать ископаемое чудовище. Помимо холодного океана этот труп или скелет является целью нашей продолжительной прогулки. Хозяин и, особенно, Пастырь не очень-то верят в существование ископаемого чуда. Но я-то знаю, оно действительно существует. Я чую едва уловимый запах существа, которое при жизни никого не боялось. Наверное, оно было огромным, очень сильным и совсем не злым. Останки давно умершего чудовища покоятся возле самой воды, и Охотник ведет нашу небольшую делегацию прямо к ним. Скорее всего, это просто кости, на которых нет ни мяса, ни шкуры, но для Охотника они представляют особенную ценность. Еще не добыв, он уже гордится этими костями. Я давно живу на свете и успел удостовериться в том, что у человека не такое чутье, как у собаки, даже если этот человек хороший охотник. Почему же наш Герасим так уверен в себе? Не он ли сам спрятал кости на берегу холодного океана?

Собаки Герасима выносливы и чрезвычайно дисциплинированны. Ни одна из трех остроухих сук пока так и не решилась приблизиться ко мне, хотя самая молодая и легкомысленная из них задорно скалила зубы и сворачивала тело в крендель – заигрывала. Мой Хозяин любит собак и при первом знакомстве с Герасимом каждую из его сук дружески потрепал по голове. При этом моя глотка издала сдавленный рык. Что поделаешь! Темперамент. Ревность. Это сильнее меня. Долгое, бесконечно долгое по собачьим меркам время половина мира принадлежала моему Хозяину, но сам Хозяин может принадлежать лишь мне одному.

Герасим знает толк в собаках, его суки породисты и ухожены. А меня он похвалил:

– Хороший у вас пес. Окрас соль с перцем. Морда седая. Сколько ему лет? Почтенный возраст для такой крупной собаки. Только имя у него неподходящее. Я назвал бы вашего пса Тойоном. Он такой солидный и выдержанный. И еще. Я думаю, ваш пес лидер, вожак по натуре. Видите, как мои псицы отнеслись к нему? Уважают!

Герасим – смелый человек. Сказать такое Хозяину! Я живу с хозяином бок о бок второй десяток лет. Для пса я действительно очень стар, но именем моим мы оба всегда были довольны.

Мы достигли кромки обрыва, когда солнце поднялось в зенит. Стало жарко. Государыня, скинув куртку на руки Хозяину, устремилась по каменистой стежке вниз, к урезу воды. Я посмотрел на Хозяина.

– Иди за Ксенией, – сказал тот, и я начал спуск следом за Государыней.

Разве это тропа? Одно название! Мой путь усеян обломками прибрежных скал, острыми и мелкими. Камешки осыпаются из-под моих лап. Я часто оскальзываюсь, но мне удается сохранять равновесие. Суки Охотника крадутся следом. Эти двигаются бесшумно. Они молоды и сноровисты, а я стар и неповоротлив. Острые грани скальных осколков колют подушки моих лап. Одна из сук Герасима подобралась ко мне слишком уж близко. Молниеносный выпад, рык. Но медлительные мои челюсти ухватили лишь прохладный ветер. Юная нахалка успела увернуться. Пронзительно визжа, она прянула в сторону. Притвора! Мне же не удалось выдернуть из ее шкуры ни шерстинки. Государыня хохочет и требует своего. Ей подавай кости умершего в незапамятные времена чудища. Она уже стоит у подножия обрыва. Холодная вода плещется у самых ее ног. Охотник тоже на пляже, но он слишком беспечен. Его сейчас больше волнуют древние кости, чем Государыня всея Руси, а это неправильно!

Я спускаюсь на пляж и неторопливо бреду вдоль кромки прибоя. Теперь Государыня совсем близко. Запрокинув голову, она рассматривает обрывистый берег. Ротик ее приоткрыт, щеки зарумянились, светлые волосы растрепались. Она очень красива и, похоже, в восхищении от серых скал. Старому псу нипочем не понять юную женщину. Что может быть привлекательного в безжизненных скалах, на которых не растет ни травинки? Ветер весело задувает с океана, и запах древних костей почти совсем потерялся в его соленой круговерти. Мои глаза слезятся. Собаки Охотника тоже спустились на пляж и теперь весело плещутся в ледяной воде. Вольно же им! Их шкуры так крепки, что не сразу намокнут в воде. А мне-то, старому, каково? Эх, не намочить бы лап! Для меня главное – следовать за Государыней. Пришлось перейти на рысь. Бег по скользкой гальке – не простое занятие. Тут нельзя и увлечься. Я стараюсь держаться на почтительном расстоянии. Не подумала бы Государыня ненароком, будто я считаю ее слабой и неразумной! Охотник же, напротив, скачет вокруг нее, то опережая, то отставая на пару шагов. Время от времени он порывается подхватить Государыню под локоть, но рокот, издаваемый моей глоткой, внятен ему даже за воем ветра и плеском волн. Герасим так же ловок, как его суки. Преисполненный собственной значимости, он ведет Государыню в то место, где и без того узкую полосу пляжа прибой излизал почти дочиста и холодные волны добегают до самого подножия утесов. Ему не нужно пользоваться обонянием. Он точно знает, где находятся древние кости. Теперь я уверен: Герасим сам их там и спрятал!

– Вот они! – Герасим старается перекричать ветер и беспорядочно машет руками.

– Я вижу! Вижу! – отвечает Государыня. – Какие они огромные!

Глаза мои слезятся от ветра. Я трясу головой и, наконец, вижу огромный череп, пустые, округлые глазницы и гигантские клыки. Серая скала кажется очень твердой. Как же древнее чудище сумело пробить ее?

– Это мамонт! Действительно мамонт! Он похож на барельефы дворца Уффици! – кричит Государыня. Она запрокидывает голову, щурится. Глаза старого пса намного слабей ясных очей юной женщины, но узкая фигура Государя, то появляющаяся, то исчезающая за урезом обрыва, видна и мне.

– Всеволод, я вижу мамонта! – кричит Государыня. – Иди к нам! Он здесь! Ах, бивни-то какие огромные!

О, да! Клыки древнего чудовища действительно впечатляют! Изогнутые, заостренные на концах, они выступают из серой толщи скалы так, словно древнее чудище в непреклонном стремлении выбраться под открытое небо проткнуло ими камень, да так и умерло.

– Здесь надо будет хорошенько поработать сначала кирками, а потом и зубилом, – объясняет Герасим. – Можно попытаться извлечь весь скелет, но особую ценность представляют именно бивни.

Я вздыхаю с облегчением. Нет, Охотник не обманщик. Он никак не смог бы нарочно замуровать скелет древнего Чуда-Юда в этой скале. Когда-то, может быть очень давно, оно само умерло здесь.

Государыня поражена. Широко распахнув глаза, она рассматривает торчащие из утеса кости. Герасим путано объясняет ей особенности летнего таяния верхнего слоя вечной мерзлоты. Государыня слушает, а ледяной прибой все ближе подбирается к ее ногам. Холодный океан обманчиво ленив. Прибой, шелестя серой галькой, все ближе подбирается к ее сапогам. Еще миг – и ледяная вода захлестнет обувь Государыни, и тогда… Я приближаюсь и толкаю Государыню боком. Она делает пару неосторожных шагов к подножию обрыва. Ледяное одеяло прибоя следует за ней. Я шлепаю по воде. Принюхиваюсь. Вода действительно очень холодная. И соленая. Чтобы удостовериться в этом, мне – старому псу – пришлось ее несколько раз лизнуть. Я лизал воду украдкой, опасаясь насмешек Хозяина. Тот считает, что я любопытен, как щенок. А я-то просто осмотрителен, потому что сейчас, прохладным июлем 2025 года, здесь, на берегу Ледовитого океана, я отвечаю за безопасность Государыни.

– Для того чтобы извлечь кости, нам потребуется пара дней, – объясняет Герасим. – Надо действовать осторожно. Бивень может оказаться ценным экспонатом.

Герасим начинает бить по каменистому склону наконечником своего «копья». Каменные осколки летят в разные стороны. Один из них – крупный осколок с острыми краями – чиркает по рукаву Государыни. Я рычу уже в полный голос.

– Ксения! – слышу я крик. – Ксения!

Это Государь спешит к нам. Он, поминутно оскальзываясь, сбегает по узкой стежке, и вот Государыня уже в его объятиях. Она смеется, а Ледовитый океан, словно приветствуя их, выбрасывает на берег пенистую волну. Меня окатывает ледяной водой. Сразу становится очень холодно. Я слепну и глохну. Лапы сводит болезненная судорога. Волна, безжалостная и жадная, тянет меня за собой, прочь от берега. Я барахтаюсь, загребая лапами, и уж не чувствую под собой твердой опоры. В этот момент крепкие руки подхватывают меня.

– Я поймал! Поймал его! – кричит Герасим.

Волна откатывает от берега, и я вижу взволнованное лицо Государя.

– Ну что же ты, старина! – говорит он. – Надо осторожней.

Оба, Герасим и Государь, одеты в высокие сапоги, непромокаемые штаны и куртки. Ледяные капли скатываются с их одежды. Зато я вымок основательно. В пасти солоно. В ушах звенит прибой.

Когда-то, не так уж давно, мне доводилось купаться в ледяной воде. Это случилось пару лет назад, а значит, я был чуточку моложе. Тогда Всеволод и Ксения – еще жених и невеста – непрерывно путешествовали. Будущие венценосцы навещали даже самые отдаленные и уединенные уголки своего царства, сопровождаемые многочисленной и не вполне лояльной свитой. Свита Государей – это часть стаи, членом которой являюсь и я, старый пес.

Собачья стая есть семья в безусловном подчинении у вожака. Для вожака главное – его стая. Интересы стаи в целом важнее, чем интересы любого из ее членов. Только при этих условиях стая может долго сохранять целостность и благополучие каждого своего члена. У людей все сложнее. Многих вещей я просто не понимаю. Почему, если видишь перед собой врага, просто не вцепиться ему в глотку и не размыкать челюстей, пока враг не ослабеет? Почему нельзя сообща догрызть поверженного врага, если заведомо ясно, что, едва окрепнув, он снова навредит? Вокруг сплоченной стаи всегда вертятся одиночки-падальщики. Хозяин считает, что таких надо или привлекать в стаю, давая каждому соответствующее место в ней, или вовремя отогнать.

Без стаи псу не жить. Отбейся от стаи, и ты уже мертвец – без поддержки сородичей падальщики, объединившись на время, порвут твою шкуру в клочья. Падальщики-одиночки – самые лютые из врагов.

Но член твоей стаи не может быть одновременно и твоим врагом. Если уж примкнул к стае, подчиняйся ее вожаку или вызови его на честный бой. У людей же в ходу поединки без правил. Я понимал тогда лишь одно: мой Хозяин решил строить новую стаю по образу давно умершей человеческой империи. Мои уши часто слышали слова «империя», «император», «царь». Потом появились оба разом Ксения и Всеволод – молодые и отважные. Хозяин возлагал свои самые большие надежды именно на них. Им Хозяин доверял, и потому я полюбил их. «Я ваш лучший друг, доверьтесь мне» – так говорили им многие. «У вас много врагов, остерегайтесь их» – так часто говорил им Хозяин. Пока он оставался главой стаи, падальщики лишь показывали клыки, но нападать опасались. Лишь кружили неподалеку в надежде на добычу. Они ждали, что стая вот-вот развалится, разбежится на стороны, и тогда каждый из них сможет урвать свой кусок мертвечины. Хозяину удалось сохранить целостность стаи. Его волю приняли и подчинились некоторые из падальщиков, сделали вид, что согласны, а Хозяин сделал вид, будто верит им. Люди называют это гражданским согласием. Хозяин говорил, что гражданское согласие – это трудная работа. Я всегда согласен с Хозяином, но в этом случае в моем согласии есть крошечное пятнышко неповиновения. Если ты занимаешь правильное место в стае, то твоя работа не может быть тяжела. Я – пес. Моя работа – следовать за Хозяином, служить ему и разделять его взгляды на мир. Я умею делать свою работу, и потому мне живется легко.

В тот год, когда гражданское согласие, наконец, было достигнуто, будущие государи Всеволод и Ксения совершали поездку по своей империи, самое пристальное внимание уделяя ее отдаленным уголкам. Купание в ледяной воде произошло на третьей неделе нашей поездки, на одной из переправ через сонную речку в Республике Коми. В тех далеких краях дорог почти нет. В холодное время года местные жители катаются по зимникам, ну а летом – кому как придется: посуху на вездеходах, по воде, на вертолетах.

Вертолеты эскорта будущих венценосцев приземлились на берегу тихой северной речки в самом начале лета. Машины сели на вновь отстроенный военный аэродром. Целью путешествия юных супругов, претендентов на имперскую корону, являлся небольшой, затерянный в лесотундре городок, населенный горняками и военными. Городок, расположенный на неудобных склонах лесистых сопок, и аэродром разделяла северная речка, тихая, широкая и холодная. Речку дважды в час пересекал медлительный паром.

Люди часто кланяются, улыбаются друг другу, пряча под шкурой злые чувства. Собака всегда искренна: и виляя хвостом, и скаля зубы. Собака вцепится в глотку только за дело. Собака последует за другом даже в том случае, если тому нечем ее накормить. Люди устроены сложнее. Они властолюбивы, корыстны, скрытны. Мой Хозяин всегда считался большим мастером разоблачения. Он располагал самым широким ассортиментом инструментов и навыков, необходимых для раскрытия тайных и недобрых замыслов. У меня же в наличии имеется один лишь инструмент – мой собственный, но весьма чуткий нос. Вот и в тот день я почуял неладное, как только автомобили будущих венценосцев и их свиты только вкатились на паром. Шумная толпа – разряженные не по погоде женщины и солидные мужчины – взошли на борт пешком, по новеньким, богато и сообразно случаю украшенным сходням. Сам паром – поручни и моторная будка – были так же богато разукрашены флажками с символикой воссозданных и новых дворянских родов, цветными шарами, иллюминацией. Вдоль ограждения палубы располагались накрытые красными скатертями столы с закусками. Я чуял аромат сыров и мяса. Кто-то особенно внимательный к особе моего Хозяина, а значит, и к моей, поставил на краю одного из столов миску с ванильными сухарями. Всем известно, ванильные сухари – мое любимое лакомство.

Но мне в тот день было не до сухарей. Я почуял опасность, едва ступив следом за Хозяином на паром. Вы не знаете, как пахнет опасность? А я знаю! Опасность отвратительно смердит! Поначалу я никак не мог распознать источника запаха. В глазах рябило от трепетания разноцветных флажков. Ароматы парфюмерии мешались с запахами хорошо выделанной кожи. Вонь перегоревшей соляры, автомобильных покрышек и несвежей речной рыбы смешивалась с запахами хорошей еды. Однако эта головокружительная смесь не могла заглушить запаха заговора, опасности, смерти.

Паром уже отвалил от берега и плавно двигался от одного бакена к другому, держа курс на противоположный берег, где его встречала яркая и многолюдная толпа. Судно двигалось в шлейфе ароматов. Автомобили были припаркованы в середине палубы. Публика теснилась к бортам парома. Здесь были Хозяин и Пастырь, родители Всеволода и Ксении, их родственники и друзья. Среди прочих были и официальные лица. Некоторым из них Хозяин доверял. Иные, формально примкнув к стае, сохранили прежние повадки падальщиков-одиночек. В целом публика казалась беспечной. Из динамиков, размещенных на моторной будке, слышались звуки старинного, бравурного марша. Хозяин сразу увлекся разговором с одним из своих приближенных – человеком коварным и опасным. Может быть, именно из-за того, что человек этот часто и втайне препятствовал осуществлению планов моего Хозяина, тот не отпускал его далеко от себя. А я дал ему прозвище Тайный враг и всегда старался занять позицию между ним и Хозяином. Утробный рык и вздыбленная шерсть всегда действовали на Тайного врага отрезвляюще. Люди редко дарят друг друга искренностью, и моя ненависть к Тайному врагу многим казалась всего лишь чудачеством стареющего пса. Все утро того памятного дня, во время перелета и на пароме, Хозяин и Тайный враг были неразлучны. Тайный враг сторонился меня, а его слуги при моем приближении сильно нервничали. Тогда Хозяин попросил меня удалиться, и я пошел бродить среди толпы. Чьи-то щедрые руки то и дело подносили к моей морде кусочки различных яств. Но я отказывался. Странное, дурное предчувствие скорой беды дыбило шерсть на моем загривке.

Люди были или слишком заняты друг другом, или фотографировали берега уединенной речки.

Решив воспользоваться общим невниманием, я отправился в обход палубы, тщательно обнюхивая гирлянды флажков, шары, подолы дамских нарядов, брюки и обувь мужчин. Я должен был в самый короткий срок отыскать источник ужасного запаха и во что бы то ни стало предупредить Хозяина.

Я так увлекся своими исследованиями, что потерял из вида Хозяина, Всеволода, Ксению, их родителей, всех, кто был хоть сколько-нибудь важен для меня. Существовала только угроза, опасность, которая казалась еще более ужасной на фоне фальшивой безмятежности ясного денька.

Скоро я нашел источник запаха. К моему изумлению, им оказался прекрасный по человеческим меркам, но крайне неудобный и не сообразный случаю наряд одной из женщин. В глотке моей заклокотал глухой рык. Я приготовился вцепиться в подол яркого, блестящего, смердящего ненавистью платья. На один короткий миг меня отвлек резкий звук, но я успокоился, заметив, как горячо любимая мною Ксения, будущая государыня, хлопнула дверцей одной из машин. Зачем-то ей вздумалось забраться в салон автомобиля. Что ж, пускай! В чистом салоне должно пахнуть хорошо выделанной кожей, но не этой сочащейся ненавистью человеческой сукой.

– Ксения в машине, – проговорила дурно пахнущая женщина.

В ее руке блеснул брелок. Ухватить разве руку зубами? Пережать челюстями запястье, чтобы она выронила брелок? Собачья интуиция подсказывала мне, что именно так следует поступить. Мои намерения отменило появление Хозяина. Родители Ксении и Всеволода, Хозяин, чиновники из его свиты появились из-за кузова ближайшего автомобиля и подошли к увитому гирляндами ограждению палубы. Среди них был и Тайный враг. Запах ненависти усилился, сделавшись почти невыносимым. Женщина с брелоком в руке тоже никуда не делась. Она тискала и мяла свою игрушку. Мне показалось или я действительно услышал, как завелся двигатель одного из автомобилей?

– Посмотрите, господин президент. Что это с псом? Он хвост поджал, дрожит. Боится воды? – проговорил Тайный враг. – Кстати, это моя жена. Вы ведь помните ее?

Дурно пахнущая женщина приблизилась к Хозяину. Тот, продолжая улыбаться, пожал ей руку.

– Помню. Приятно возобновить знакомство.

Я оскалил клыки, потому что на самом деле Хозяину не было приятно, и он хотел бы зарычать, но, повторяю, люди живут по иным законам.

Кто-то прикоснулся к моей голове. Я вздрогнул и отскочил. Да, я слишком увлекся своими изысканиями и не заметил, как Тайный враг подобрался совсем близко ко мне.

– Ваш пес боится воды, – сказала жена Тайного врага.

– Нет, – отозвался Хозяин. – Мой друг никогда раньше воды не боялся.

– Какой милый пес! Что с тобой, дружище? – Женская рука протянулась ко мне, но брелока в ней уже не было.

Дышать сделалось невозможно. Ничего нет отвратительнее запаха ненависти. А тут еще вонь автомобильного выхлопа. Зачем-то понадобилось заводить двигатель автомобиля в то время, когда паром уже достиг середины реки?

– Вода в этом году низкая, – проговорил Тайный враг. – Это очень жаль.

– Зато она холодная, – сказала его жена.

Я фыркнул и навалился всем телом на Хозяина, стараясь отжать его подальше от ограждения палубы.

– Что с тобой? Успокойся, дружище, – проговорил Хозяин, отступая в сторону. – Стареешь? Стал бояться воды? Ничего! Скоро уже…

Хозяин трепал меня по голове, придерживая свободной рукой за ошейник. Я так увлекся общением с ним, что упустил из виду ситуацию и не заметил, как один из автомобилей тронулся с места и покатился к ограждению парома. Зато я ясно видел, как ограждение свалилось в воду за несколько секунд до того, как в него врезался радиатор автомобиля.

– Ксенияяя!!! – закричал истерический фальцет. – Ксенияяя!!!

– Остановите паром!!! – взревел взволнованный баритон.

Хозяин все еще придерживал меня за ошейник, а я, истукан истуканом, смотрел, как прыгает по настилу палубы знакомый брелок. Вот большая нога в тупоносом ботинке ловко подкинула его с явным расчетом сбросить за борт, следом за автомобилем. И тогда я совершил акт неповиновения. Вывернув голову из ошейника, я рванулся к краю палубы. Я летел, расталкивая людей боками. Хозяин звал меня по имени, но в голосе его слышалась безнадежность. Хозяин знал, я прыгну в воду, потому что Ксения уже там.

Прежде чем оттолкнуться всеми четырьмя от палубы, я ухватил зубами тупоносый ботинок. Движение головы и шеи, рывок. Тяжелое и неловкое человеческое тело со стуком валится сначала на палубу. Грубые руки пытаются ухватить меня, но я уворачиваюсь, а тело злоумышленника с глухим плеском валится в воду.

– Аааа! – У дурно пахнущей женщины и голос неприятный. – Мой муж не умеет плавать!

Через мою голову летят спасательные круги. Один, второй, третий. Через минуту на поверхности воды плавает несколько спасательных кругов.

– Прыгай же! Прыгай! – кричит кто-то, и я отталкиваюсь от палубы.

Задача непростая. Мне надо перемахнуть через плавающие на поверхности круги. В одном из них торчит голова Тайного врага. Я подныриваю под него, снова хватаю за ногу, тяну книзу. Тайный враг с воплем выскальзывает из круга. Я вижу, как он медленно валится на дно. Глаза его широко распахнуты и пусты. Он больше ничем не пахнет. Хочется выть. Мне тяжело. Мое предназначение – спасать, но не топить людей.

Вода в реке, что бутылочное стекло, – зеленоватая и прозрачная. Прыгая в реку, я видел под собой тонущий автомобиль – никелированный обвес дверей, багажник, мерцающие отраженным светом задние фонари. Белый прямоугольник заднего номерного знака становился все меньше. Я не смог сразу последовать за автомобилем. Моим легким не хватало воздуха, и я всплыл на поверхность, чтобы сделать вдох, а когда снова нырнул, в глазах моих помутилось. Северная речка стиснула тело старого пса в своих холодных объятиях.

Холодная вода не сразу проникла под плотный мех моей шкуры, и потому я еще не успел замерзнуть, когда достиг крыши автомобиля и ударил по ней всеми четырьмя своими лапами. Корпус автомобиля отозвался мне глухими ударами. Я услышал голос Ксении. Она звала свою мать.

Мне пришлось нырнуть еще глубже, чтобы заглянуть в окно автомобиля. Через оконное стекло я увидел испуганное лицо будущей государыни. Та, увидев меня, сначала обрадовалась, а потом испугалась сильнее прежнего, потому что я скреб когтями стекло. Ксения умоляла меня перестать. Она, разумеется, была права. Мои лапы хорошо приспособлены для бега или прыжков, но они далеко не так умелы, как человеческие руки. Я нипочем не смог бы открыть дверцу автомобиля, и разбить стекло я не сумел. Ах, лапы мои, лапы! Они не могут открыть дверь автомобиля. Они не могут ухватить девчонку и выдернуть ее из холодной мути воды на поверхность, к жизни.

Зеленоватая вода речки наполнилась белесой мутью. Люди прыгали в воду следом за мной. Они желали спасти Ксению или, может быть, кто-то из них хотел довершить причиненное ей зло? В любом случае я был вынужден подняться к поверхности, чтобы подышать.

Вынырнув, я первым делом услышал голос Хозяина. Он звал меня по имени. Но и на этот раз я решил ослушаться. Я просто не мог поступить по-другому, ведь под моим брюхом, на илистом дне, запертая в машине, скованная ужасом плакала юная девушка, будущая государыня Российской империи. Сделав несколько глубоких вдохов, я услышал запахи ила и рыбьей чешуи, кожи, машинного масла и множества разных людей. Запахи страхов в самом широком диапазоне – от невнятного волнения до паники. Я слышал запахи решимости, азарта, злобы и холодного, отстраненного любопытства.

Но – и это было главным в тот страшный миг – я слышал запах будущего государя: любовь, и преданность, и решимость, и вера в спасение. Ах, если бы я мог залаять от радости, почуяв этот знакомый запах! Я отчаянно мерз, голос Хозяина все еще звал меня, но вопреки всему я снова нырнул. Вода оказалась совсем мутной, и мне пришлось, не полагаясь на зрение, довериться своей собачьей интуиции. Мои лапы раздвигали мутную воду. Холод уже просачивался сквозь подшерсток к самой коже. Легкие были напряжены до предела, когда через сероватую муть я увидел его. Всеволод уже открыл дверцу автомобиля. Еще несколько отчаянных усилий, и я увидел лицо Ксении. Она размахивала руками, колотила ими своего мужа, будто отбиваясь от него. От ее лица к поверхности воды поднимались крупные пузыри. Ксенией овладела паника.

– Ксенияяя!!! Всеволод!!! – кричали люди где-то наверху.

И еще я слышал голос Хозяина. Он по-прежнему звал меня.

Тогда я крепко ухватил Ксению за куртку чуть повыше локтя правой руки. Ухватил основательно, сомкнув челюсти на плече так, чтобы она, объятая паникой, не смогла вывернуться из одежды. Легкие мои разрывались от напряжения, но я рванул кверху, туда, где сквозь мутную зелень воды брезжил дневной свет. Двигаясь на свет, я чувствовал, как кто-то подталкивает нас обоих снизу. До спасительного воздуха оставалось совсем немного. Толща воды совсем истончилась, когда я увидел протянутые ко мне руки. Несколько пар спасительных рук. На одной из них блеснул знакомый браслет с черным циферблатом. Хозяин! Сначала кто-то рванул кверху мою ношу, но я не смог разомкнуть челюстей и последовал за ней. Потом чья-то крепкая рука ухватила за холку и меня. И вот мы оба на поверхности воды, в надувной лодке. Я дрожу от холода, но я дышу, а Ксения заходится в судорожном кашле.

– Ксения, девочка моя! Ты жива! – причитает ее мать.

А Ксения, согнувшись в три погибели, извергает из себя речную воду. Некрасиво, но полезно. Молодая женщина долго кашляет, но она жива, она дышит. Я отряхиваюсь, орошая сидящих в лодке потоками холодных брызг. Кто-то накрывает меня человеческой одеждой. Это куртка, и она пахнет Хозяином. Кто-то тащит из воды в лодку мокрого и счастливого Всеволода. Будущий государь смеется – он всегда смеется перед лицом опасности, – но зубы его стучат от холода. Мы в безопасности. Мы спасены.

Ксения, отодвинув с лица мокрые волосы, смотрит на меня.

– Посмотрите! Пес улыбается! – говорит она. – Это он спас меня. Он!

– Не дрожи, старина! Сейчас я тебя согрею!

Обхватив поперек туловища руками, государь поднимает меня в воздух. Мне неловко и немного стыдно. Как же так?! Меня, не старого еще пса, несет на руках сам государь. Я стараюсь унять дрожь, но Всеволод чувствует ее через ткань куртки.

– Не дрожи, старина, – повторяет он. – Теперь мой черед, и я буду тебя спасать.

Опушенный мехом капюшон упал мне на нос, и оттого я совсем ничего не вижу. Только слышу, как поскрипывает под ботинками Всеволода прибрежная галька. Вот государь начал подъем в гору. Я пытаюсь вывернуться, но его объятия слишком крепки. Мне не справиться с молодым мужчиной. Может быть, я действительно слишком стар? Ничего! Сейчас государь устанет, и мой позор закончится. Даже такому силачу непросто втащить на крутой склон ношу весом в пятьдесят килограмм. Подъем продолжается. Государь дышит ровно. Я слышу голоса Хозяина и Пастыря. Хозяин смеется, а Пастырь торопит государя:

– Нам надо спешить, Всеволод Петрович! Я начинаю замерзать.

– Я и вас понесу на руках! – смеется Государь.

– Стоит ли? Пожалуй, я потяжелей, чем эта собака.

Наконец подъем закончен. Государь делает несколько шагов по горизонтальной плоскости. Теперь он дышит шумно. Все-таки устал, зато я стою всеми четырьмя лапами на земле. Здесь, наверху, ветер задувает сильнее, но я стряхиваю с себя куртку. Все-таки я не щенок, шкура моя крепка, а под курткой мне теперь слишком жарко. Совсем иное дело государь. Человеческое тело лишено шерсти и легче мерзнет. Сейчас куртка нужнее ему. Я отряхиваюсь, поднимаю хвост, демонстрируя людям свою полную самодостаточность.

Государыня взбирается следом за нами по тропе. Охотник крепко держит ее за руку. Оба улыбаются.

– Эта земля хранит много тайн и богатств. При умелом подходе она их отдаст, – говорит Охотник.

– Как можно извлечь этот скелет?

– Сам по себе скелет не представляет ценности. Мы собираем только бивни. Их используют для изготовления украшений и еще…

Ветер относит их оживленные голоса в море. Остроухие суки Охотника одна за другой выпрыгивают из-за кромки обрыва. Эти вовсе не ведают усталости. Одна из них тут же пускается по следу какой-то мелкой, живущей под желтой травой живности. Остальные рыщут в поисках добычи.

Я наблюдаю, как Хозяин разжигает уголья в посеребренной кадильнице и подает ее в руки Пастырю. Государь достает из рюкзака старенькую Псалтирь, листает страницы.

– В память о наших соотечественниках, пришедших на эту землю! Чин поминовения о православных воинах, – подсказывает Пастырь.

Государь начинает читать. Государыня становится рядом и вторит ему. Их голоса звучат красивым дуэтом. Герасим примолк, склонил голову. Губы его шевелятся. Он повторяет следом за Государем слова молитвы, но совсем беззвучно. Я волнуюсь. Слишком тихая получается у нас молитва. Пространство вокруг огромно и почти совсем пусто, если не считать мелких и бессмысленных грызунов, копошащихся под желтой травой. Суки Герасима слишком увлеклись охотой на них. Я слышу их тявканье в отдалении. Глупые молодухи! Увлечься охотой в такой момент! В глотке моей зреет протяжный, красивый, соразмерный мелодии псалма, звук. Пусть холодный океан услышит и мой голос! Я поднимаю к небу морду и…

– Тише!!! – Хозяин смотрит на меня строго.

Пастырь оборачивается.

– Пусть. Пусть пес подпевает. Он такая же Божья тварь, как и любой из нас. А может быть, он и ближе к Богу. Кто знает?

Пастырь идет по урезу обрыва. Белую его бороду и лиловые, с золотой отделкой священнические ризы треплет свежий ветер. Выцветшие его глаза слезятся – Пастырь отчаянно мерзнет. Под ризами у него поддет теплый, пахнущий козлятиной жилет, но и он не спасает старика от холода. Пастырь крепится. Машет кадилом. Цепь гремит.

– Благословляю вас владеть и править этой землей. Благословляю хранить и множить ее богатства, – так говорит Пастырь.

Пахучий дымок лезет мне в ноздри. Не в силах удержать отчаянный чих, я ловлю строгий взгляд Хозяина и укладываюсь на брюхо, приняв самую смиренную позу. Суки Герасима топчутся в отдалении. Свирепые, борзые, слишком юные для настоящего собачьего смирения, они все же не решаются приблизиться к Пастырю. Ветер играет с дымком, относит его подальше в океан.

Странная мысль приходит мне в голову. Что, если я умру прямо здесь, на этой промерзшей земле, и мои кости будут погребены в верхнем, по летнему времени оттаявшем ее слое, а через много человеческих зим и лет меня отыщет какой-нибудь охотник и горделиво покажет их своей спутнице? Пастырь останавливается на краю обрыва. Уголья в кадильнице потухли. Позабыв о холоде и усталости, он смотрит на серые воды Ледовитого океана. Солнце припекает. Белое покрывало облаков повисло на скалах недальнего острова, свежему ветерку никак не удается сорвать его, и потому над нашими головами ни облачка.

Я приближаюсь к Пастырю и ложусь возле его ног. Мы оба – старики. Тогда почему же он мерзнет, а мне, несмотря на недавнее купание в ледяной воде, жарко?

– Устал, старина? – Пастырь склоняется ко мне лежащему, протягивает руку, треплет шерсть на загривке. – Ты ведь домашняя собака. Не привык к таким экскурсиям?

– Что, жарко тебе, старина? Потерпи! – в тон Пастырю говорит Хозяин.

Кто еще меня пожалеет? Пожалуй, этим кем-то будет сам Государь. Он лезет в карман куртки, достает ванильный сухарь и протягивает мне:

– Хочешь?

Я осторожно беру подарок зубами и сразу проглатываю. Государыня смеется:

– Наш Тойон вполне здоров. Аппетит хороший, как всегда.

– У Тойона густой мех, – заверяет ее Герасим. – Он не простудится, и ему не жарко. Собаки выносливей людей.

– Смотрите! Он улыбается! – кричит Государыня.

Это правда. Я со щенячьего возраста обхожусь без куртки и обуви. Я не простыну, даже оказавшись в ледяной воде. Я – пес. За долгую жизнь я научился смотреть на мир глазами людей. Я улыбаюсь.

Далия Трускиновская, Дмитрий Федотов Заря идет с востока

Они пришли и убили всех. Черные люди с черными автоматами.

В Калужском кадетском корпусе шло необычное утреннее построение – предпраздничное. Все три курса – восемьдесят семь мальчиков тринадцати-семнадцати лет от роду. Почти все преподаватели, офицеры и гражданские. Не было только начальника, потомка знаменитого генерала, прославившегося на Бородинском поле, – его буквально накануне вызвали в столицу.

Роты выстроились по периметру учебного плаца. Миша радостно разглядывал построение, нашел и высокого, вечно серьезного Алешу Романова, и улыбчивого выдумщика Колю Голицына, даже высмотрел на левом фланге щуплую фигурку закадычного друга Володи Бахтеярова.

Осеннее солнце пригревало почти по-летнему. Слушая речь заместителя начальника школы, Миша увлекся наблюдением за стайкой ласточек, весело кувыркавшихся в синеве небосвода, и поэтому пропустил начало кошмара.

Очнулся от криков и суеты, поднявшихся на плацу. Кадеты и преподаватели метались по площадке, кто-то сидел, обхватив голову, кто-то лежал ничком. И лишь когда рядом упал, обливаясь кровью, юноша со старшего курса, Миша испугался по-настоящему.

Оглянувшись, он увидел редкую цепочку черных фигур, охвативших полукольцом учебный плац, заметил бледные вспышки выстрелов, похожих на треск далеких кастаньет, и понял, что сейчас умрет. Бежать и прятаться бессмысленно, да и негде. Миша лишь закрыл глаза и остался стоять на месте.

Однако в следующую секунду вместо ожидаемого обжигающего удара пули он почувствовал сильный рывок и хриплый шепот: «Ложись!»

Уже на земле, скосив глаза, Миша встретился взглядом с лежащим рядом молодым преподавателем Закона Божьего и духовником кадетского корпуса, отцом Георгием…

Мария Игнатьевна судорожно вздохнула и посмотрела вниз, на проносящиеся под брюхом «стрекозы» желто-бурые квадраты полей и разноцветные лоскуты перелесков, расчерченные черно-серыми полосами дорог. Ей было страшно. Когда ей позвонил близкий друг, высокопоставленный сотрудник Федеральной службы охраны, и без обиняков сообщил, что на Калужский кадетский корпус готовится вооруженное нападение, Мария Игнатьевна чуть было не решила, что это чей-то дурацкий розыгрыш. Но последние слова друга: «Спасайте Мишу» – будто включили в ней некую программу. Она не ударилась в слезы или истерику, не заламывала руки – нет, вызвала помощницу, сухо приказала немедленно подготовить свой личный вертолет. Пилот, безжалостно выдернутый из-за праздничного стола, явился буквально через час. А еще спустя полчаса Мария Игнатьевна мчалась на юркой «стрекозе» спасать сына.

Эмоции ушли на второй план – обстановка требовала предельной сосредоточенности и быстроты решений. Еще на подлете к Наро-Фоминску пилот сообщил ей, что по каналу МЧС передано предупреждение о закрытии воздушного пространства в районе по чрезвычайным обстоятельствам.

– Возвращаемся? – спросил пилот.

– Даже не думайте! – холодно осадила его Мария Игнатьевна. – Курс не менять, займите самый нижний эшелон и включите шумоподавление двигателя…

Она поняла, что опоздала, когда увидела грязно-бурые клубы дыма над верхушками деревьев, за которыми располагалась территория кадетского корпуса. Молча указала пилоту на пустую вертолетную площадку на опушке и достала из-под приборной панели пистолет.

Она все понимала, но все-таки надеялась на чудо и одновременно была предельно собранна – как учил ее когда-то друг-безопасник. И когда ей навстречу из-за живой изгороди выбежал еще молодой, но уже густобородый человек, крича: «Не стреляйте, я учитель Закона Божия!», Мария Игнатьевна сначала кинулась наземь, перекатилась, оказалась за невысокой бетонной стенкой, ограждавшей вертолетную площадку, и лишь тогда вспомнила этого человека.

Его представили княгине Гагариной два года назад, когда Мишу отдавали в Калужский кадетский корпус для «военной» части необходимого ему образования.

– Отец Георгий! – позвала она.

– Мария Игнатьевна, ваше сиятельство, вы здесь?! Господь услышал мои молитвы!

Он кратко поведал о беде, постигшей корпус и его воспитанников.

– Это был не спецназ и не армия. Какая-то ЧВК. Все в черном, только шевроны белые то ли с птицей, то ли с драконом красным. Но вооружение штатное!..

– Что с детьми? – одними губами вымолвила Мария Игнатьевна.

– Погибли. Наверное, все… Но Мишу я спас! Сей же час приведу!..

И даже радости не было – не до нее. Сын жив и невредим, теперь осталось вывезти его в безопасное место.

Господь уберег и тут. Когда возвращались к «стрекозе», наткнулись на патруль тех самых, «черных», случилась перестрелка, погиб бросившийся на помощь пилот, но отец Георгий сам решительно полез в вертолет, взялся за штурвал и ухитрился подобрать Гагариных буквально под пулями.

Только потом, когда они удалились от корпуса километров на десять, Мария Игнатьевна спросила:

– Вы разве летчик?

– Я капелланом в летном полку был, ребята научили, ваше сиятельство.

Миша сидел сзади и молчал. Ему было плохо. Мария Игнатьевна видела это, хотела поговорить с сыном, но отец Георгий сказал:

– Ради бога, не трогайте его. У него все друзья погибли. Пусть помолчит…

По общему согласию полетели на восток, подальше от столицы, от ее недружественных глаз и ушей. Потом закончилось топливо, и «стрекозу» пришлось бросить. Двое суток шли пешком по какой-то безлюдной местности, хорошо хоть питьевую воду нашли, наткнулись на заброшенную деревню. Там-то отец Георгий и решил, что уже можно выйти на связь со старыми товарищами.

– Предлагают забрать нас прямо отсюда, – сообщил он после разговора, выключил телефон и сломал сим-карту.

– Когда?..

– Завтра утром…

Но до утра не дотянули. «Черные» не отказались от мысли прикончить последнего кадета и его спасителей. Каким-то образом они засекли их местонахождение. Мария Игнатьевна проснулась внезапно, в сердце будто поселилась заноза. Княгиня тихо поднялась и подошла к запотевшему окошку избы. Дом они выбрали на самом краю деревни, до леса отсюда было рукой подать – всего-то метров полста, через заросший бурьяном огород. Окон в комнате было два – одно на улицу, другое во двор.

Мария Игнатьевна остановилась возле первого, вгляделась в пустынную улицу, задрапированную утренним туманом, а в следующий миг едва сдержала крик, зажав рот ладонями. Там, в предрассветном мареве бесшумно перемещались темные фигуры – от дома к дому, от забора к забору.

Княгиня попятилась, едва не уронив рассохшийся табурет, обернулась и натолкнулась на внимательный взгляд отца Георгия.

– Что там? – шепотом спросил священник.

– Там… люди. Но вряд ли ваши друзья, – так же тихо откликнулась Мария Игнатьевна.

– Уходим! – Отец Георгий легко поднялся и тронул за плечо наследника.

Они сумели выбраться из дому, не нашумев. Прокрались через двор к огороду и побежали к спасительному лесу.

– Пешком далеко не уйти, – сказал отец Георгий. – Они скоро поймут, где искать.

Он развернул полетную карту, прихваченную из «стрекозы».

– Если идти напрямки, до трассы не более пары верст. А там – поймаем попутку, если Бог даст…

Добрались без приключений. Мария Игнатьевна вышла на дорогу, дождалась первой подходящей машины, ее впустили в кабину, и последнее, что увидел водитель, – окаменевшее от отчаяния лицо женщины. Он очнулся в придорожных кустах, в его ладонь были вжаты банкноты.

– Я тоже кое-что умею, – ответила Мария Игнатьевна на изумленный взгляд священника. – В молодости проходила курс самообороны. Садитесь скорее!..

Машину княгиня водила отлично. Когда через пару часов они обнаружили, что шоссе перекрыто, Мария Игнатьевна лихо развернулась на пятачке и погнала внедорожник через топкий луг и дальше – то по буеракам, то по большаку, через лес, по просеке.

В конце концов ей удалось оторваться от погони. Отец Георгий порылся в рюкзаке и вытащил моноблок спутниковой связи.

– Откуда это у вас? – нахмурилась княгиня.

– Прихватил у начальника корпуса в кабинете, когда с Мишей от убийц убегали. На крайний случай берег. Сейчас, думаю, он и настал…

Бывшие сослуживцы священника откликнулись быстро и также споро составили план действий. Не прошло и часа, как на глухой просеке, где затаились беглецы, появился военный джип, и молчаливый офицер доставил всех на авиабазу «Катышево»…

– Дальше куда? – спросил отец Георгий.

– Не знаю, – честно ответила Мария Игнатьевна. – Где сейчас безопасно?

– Там разве что, – священник указал пальцем на небо.

Кладовщик авиабазы прапорщик Серегин, седой как лунь, которого сослуживцы уважительно звали «дедом», повел Марию Игнатьевну и Мишу на вещевой склад. Их одежда была грязна, у Миши рукав форменной гимнастерки держался на честном слове. Все, что смог сделать Серегин, это подобрать им комбинезоны. Достался комбинезон и отцу Георгию.

– Вот не думал, что опять это обмундирование натяну, – усмехнулся священник. – Не удивляйтесь, ваше сиятельство, доводилось, доводилось. Не в рясе же мне с парашютом прыгать.

– Вам-то зачем прыгать? – удивилась Мария Игнатьевна. – Вы – лицо духовного звания…

– Так с ребятами! В первый раз мальчишки трусят, во второй, кстати, еще больше трусят. А видят, что я с ними, и им уже веселее.

Выдал прапорщик и хорошие рюкзаки. Мария Игнатьевна тут же с его разрешения отправилась собирать по полкам то, что могло бы пригодиться в дальней дороге. Отец Георгий остался с Мишей.

– Ты бы, чем молчать, помолился за Алешу и за Колю, – хмуро сказал он. – Им сейчас твоя молитва нужнее, чем при жизни. И за всех прочих убиенных.

– Я не могу, – с трудом вымолвил Миша.

– Хорошо, я сейчас помолюсь, а ты – потом…

В это время Каминский, уйдя с заместителем, подполковником Мелик-Бахтамяном, подальше от склада, вел бешеный спор.

Спор этот сводился к невозможности делать сейчас хоть какие-то прогнозы.

Стране грозил хаос почище тридцать седьмого года.

– Ну какой вор добровольно откажется от наворованного? – безнадежно спрашивал потомок горских князей. – Они будут держаться за власть до последнего, они и Москву, и Питер, и все города утопят в крови. Что для них значит какой-то референдум? Они его уже практически сорвали.

– Э, нет, дружище! – хлопал его по плечу Каминский. – Еще не вечер! Эти сволочи понимают, что на референдуме народ скажет «да» не им с их фальшивой демократией, а монархии. Они прекрасно видят, насколько всем надоели. Им сейчас главное – доказать, что претендентов на трон больше не осталось. А уж каким способом – не имеет значения! Референдум накроется медным тазом, а потом начнется сведение счетов.

– Жалко мальчиков…

– Жалко. Алексей Романов и князь Николай Голицын убиты во время бойни в Калужском кадетском корпусе. Во всех новостных программах – трупы, смотреть жутко. Министр внутренних дел вместе с директором ФСО на голубом глазу клянутся, что покарают мерзавцев. Где князь Владимир – одному Богу ведомо. Но князь Михаил – вот он, тут!..

– И чем скорее мы от него избавимся, тем лучше для нас! – решительно отрубил Мелик-Бахтамян. – Ты представляешь, что будет, если эти сволочи придут сюда по их следам?

– Что, что… пристрелят! – пожал плечами Каминский. – Но, Виген, мы же с тобой присягу давали! И не зарвавшимся ворам – мы стране присягали! Вот и думай… Если есть шанс…

– Да, один шанс, пожалуй, есть…

И оба замолчали. Они уже достаточно рассуждали о том, как вышло, что условия правительству стала диктовать шайка миллиардеров, нагло именующая себя «Обществом возрождения России». Обоим давно стало ясно: если шайка, сорвав всенародный референдум, который с таким трудом был организован, окончательно захватит власть и вынудит армейскую верхушку объявить военное положение, сведение счетов будет такое, чтобы еще сто лет никто и пикнуть не смел.

Референдум готовили давно. Чуть ли не десять лет назад, после ухода на покой всенародно любимого президента, сумевшего поднять страну с колен и вернуть былые престиж и мощь, встал вопрос о будущем монархе. Тогда это многим казалось сказкой. Но, шаг за шагом, сказка теряла пестрые перышки и обретала черты реальности.

Имелась целая очередь престолонаследия у Романовых, имелись свои кандидаты у Рюриковичей и Гедиминовичей. Все это были люди в годах, кое-то женат – но брак неравнородный, кое-кто на шестом десятке даже ни разу женат не был. Потребовалось провести два съезда (один под Парижем, другой в Варне), чтобы понять: кандидаты должны быть молоды и иметь правильное образование. В итоге сошлись на четырех кандидатурах: один Романов, один Гедиминович и два Рюриковича. Мальчиков стали готовить целенаправленно, переводя из одной школы в другую по мере необходимости.

Никакой агитации не потребовалось. Люди сами видели, что творится в стране. Демократия, о которой успели слегка подзабыть за два десятилетия мудрого правления Россией «мистера П», как уважительно шептались о нем западные политики, снова подняла полысевшую башку и обернулась властью кланов, неторопливым подорожанием всего, от картошки до отопления, и полной невозможностью призвать к порядку хозяев жизни. Да и как? Этим должен заниматься тот, кто на самой верхней ступеньке лестницы, но его-то больше не было!..

Если на референдуме народ проголосует за монархию, первым наденет пресловутую шапку Мономаха Алексей Романов, и тут же выйдет из тени тщательно подготовленная команда молодых управленцев. Что-то случится с Алексеем – есть дублер, князь Николай Голицын из Гедиминовичей, на полтора года моложе.

Юных претендентов берегли – да не уберегли…

Виген Мелик-Бахтамян и Олег Каминский не первый год были знакомы. До их авиабазы в муромских лесах ничьи загребущие лапы так и не дотянулись – что взять с военной авиации? Но и беда не обошла стороной.

Дочка Вигена и сын Каминского так подружились, что уже впору зал для свадьбы искать. Жили они в Москве, учились в одном вузе, встречались и однажды, вместе переходя улицу, попали под бешеный, словно с цепи сорвавшийся внедорожник. За рулем сидел пьяный в хлам сынок высокопоставленного чиновника – и ничего ему за это, в сущности, не было, адвокаты как-то очень ловко доказали, что пострадавшие виноваты сами. А пострадавшие остались инвалидами: парень – в коляске, девушка – на костылях. Горячий потомок горских князей сперва буянил – ездил в Москву, прорывался в кабинеты, а потом вдруг угас. Каминский же запомнил отморозка, просто жил и помнил. А это весьма опасно…

Вот и настало время действовать. Вечером собрались в кабинете начальника.

– Вот что, друзья, – начал подполковник с молчаливого согласия командира. – Мы тут посоветовались, прикинули… Получается, и вам, и нам будет лучше, если вы исчезнете.

– Как это?! – удивленно подняла брови Мария Игнатьевна. – Вы нас выгоняете?!

– Господь с вами, ваше сиятельство! – заторопился Мелик-Бахтамян, покраснев, будто юная девушка. – Просто мы видим для вас единственно возможный вариант избежать преследования – покинуть планету!

– Ого! – невольно вырвалось у Миши, и Мария Игнатьевна впервые за все время после чудесного спасения сына из корпуса увидела в его глазах огонек интереса. – Мы что, полетим на Луну? Или на Марс?!

– Ну, так далеко не получится, да и не нужно, ваше сиятельство, – улыбнулся Каминский. – Всего лишь на орбиту вокруг Земли.

– А что там?

– Орбитальный комплекс «Циолковский».

– Погодите, – вмешался отец Георгий. – Разве его не спустили в океан три года назад?..

– Нет. Его законсервировали: выключили большинство энергоемких модулей, оставили связь, навигацию, жизнеобеспечение и кое-что по мелочи, – объяснил Мелик-Бахтамян. – Через нашу базу на космодром Ясный проходят самые разные грузы. У меня в Ясном брат служит, заместителем начальника космодрома!

– Отец Георгий, я вам свой «Патриот» дам, – сказал Каминский. – В багажнике – две канистры бензина. Вам нужно доехать вот досюда… – Он показал точку на карте, и священник невольно присвистнул. – Да, именно так. Делайте что хотите, хоть ползком, но окажитесь тут! Вас подберут и доставят в Ясный. Оттуда – на «Циолковский». Это ваш единственный шанс уцелеть. На «Циолковском» до вас не дотянутся.

Выехали поутру, плотно позавтракав и десять раз проверив снаряжение: рюкзаки с НЗ и аптечками, оружие, вода, консервы. Каминский заставил отца Георгия дать пару кругов по базе на внедорожнике – убедиться, что мотор не сбоит, нигде ничего не бренчит и не лязгает.

– Я уже связался с Ясным, – шепнул он беглецам на прощание. – Вас ждут!

– А почему такая таинственность? – нахмурилась Мария Игнатьевна.

– Излишняя осторожность не повредит, ваше сиятельство, – тоже тихо подтвердил Мелик-Бахтамян. – Для всех – вы отправляетесь во Владимир и далее – в столицу. Здесь вы были официально как родственники Романа Олеговича…

Отъехав от авиабазы несколько километров, священник остановил машину.

– В чем дело, отец Георгий? – удивился Миша, сидевший рядом на переднем сиденье.

– Вот что, Михаил Аристархович, будьте добры, пересядьте-ка назад, – твердо сказал тот. – Еще лучше – лягте на диванчик. Путь неблизкий, можете вздремнуть.

– Отец Георгий верно говорит, Миша, – присоединилась Мария Игнатьевна, поняв замысел священника.

– А вы ко мне пересаживайтесь, ваше сиятельство, да рюкзачок мой прихватите.

– Тяжелый какой!..

Мария Игнатьевна забралась на переднее сиденье, с трудом умостила рюкзак на полу между ног. Внутри его при этом глухо лязгнуло.

– Там гостинцы от Романа Олеговича, – подмигнул священник, снова выруливая на дорогу. Он включил навигатор машины и набрал географические координаты конечной точки путешествия, которые ему назвал Каминский. – Так, всего-то пятьсот верст… Правда, дороги там – не ахти. Ну, даст Господь, к вечеру доберемся!..

Не вышло. Вскоре, как миновали поворот на Саров и покатили в сторону Сасово, над дорогой объявился вертолет дорожного патруля. Черно-синяя птица дважды пронеслась над «Патриотом», причем во второй раз Мария Игнатьевна ясно разглядела за блистером кабины знакомую фигуру в черном рядом с пилотом.

– А вот и гости, – кивнул на вертолет священник.

– Что же нам делать, отец Георгий? – Мария Игнатьевна тревожно оглянулась на успевшего заснуть сына.

– Ничего. Пока…

Священник втайне надеялся, что дорожный патруль просто выполняет свою работу. Но когда вертолет появился в третий раз и нахально пристроился параллельным курсом с «Патриотом», стало ясно, что интересуются именно им.

– Что ж, гости пожаловали, пора и гостинцы приготовить, – вздохнул отец Георгий. – Ваше сиятельство, раскройте рюкзак.

Рюкзак оказался полон сюрпризов! Мария Игнатьевна последовательно извлекла из него автомат «Кедр», ручной револьверный гранатомет «Гном» и «АПС» – легендарный автоматический пистолет Стечкина.

– Господи, мы что, на войну собрались?!

– Мы уже на войне, ваше сиятельство.

– И что будем делать? – Мария Игнатьевна с интересом рассматривала гранатомет.

– Для начала – сможете зарядить его? – кивнул отец Георгий на «Гнома». – Гранаты в рюкзаке. Правда, только один комплект, то есть шесть выстрелов.

– Смогу, наверное… Куда их вставляют?

– Очень просто. Откройте крышку вперед и вправо… Так… Теперь берите гранату, вставьте в гнездо до щелчка и поверните барабан… там слева такой рычажок есть…

Повозившись пару минут, княгиня, к немалому удивлению священника, справилась с отнюдь не женской задачей. Мария Игнатьевна умостила оружие на коленях стволом в окно и спросила:

– Откуда вы так хорошо оружие знаете, отец Георгий? Только не говорите, что должность полкового капеллана подразумевает обязательную боевую подготовку!

– Вы правы, ваше сиятельство, – кивнул священник. – До того, как встать на путь духовный, пришлось пройти путь земной… Я шесть лет отслужил в войсках специального назначения, в десятке горячих точек побывал, насмотрелся всякого, вот душа и воспротивилась…

Он вдруг напрягся, глядя на преследовавший их вертолет. Мария Игнатьевна тоже посмотрела туда. В винтокрылой машине открылась боковая дверца, в проеме показался человек в черной экипировке и автоматом в руках.

– Ну, Мария Игнатьевна, с Божьей помощью – ваш выход! – выдохнул отец Георгий, нажимая на кнопку стеклоподъемника. – Не промахнитесь!..

Первым успел выстрелить боец в вертолете. Правда, автомат – не винтовка, и почти все пули прошли выше «Патриота», но одна все-таки пробила крышу с противным взвизгом. А потом дважды гулко чмокнул «Гном». Одна граната взлетела высоко, была подхвачена воздушной струей винта и унеслась куда-то назад, зато другая аккуратно влетела в раскрытую дверцу вертолета. На миг Мария Игнатьевна перехватила наполненный ужасом взгляд противника, через секунду раздался громкий хлопок. Внутри вертолета коротко полыхнуло рыжее пламя, брызнули во все стороны осколки, куски обшивки и блистера, какие-то кровавые ошметки. Винтокрылая машина клюнула носом, резко завалилась на правый борт и, дымя и разваливаясь, ушла за деревья.

– Что случилось, мама? – раздался сзади сонный, но не испуганный голос.

– Все в порядке, Миша, – с облегчением откликнулась Мария Игнатьевна. – Уже все в порядке…

– Пока счет в нашу пользу, – неожиданно по-футбольному прокомментировал отец Георгий, поглядывая на княгиню со скрытым восхищением. – Однако не стоит расслабляться. Наверняка, прежде чем напасть, эти люди передали о нас информацию своим хозяевам.

И он оказался прав. Они объехали Шацк, выбрались на моршанскую трассу, и священник спросил:

– Может быть, нужна остановка? У нас есть минут пять-десять. Можем даже немного перекусить?..

– Неплохо бы, – сдержанно согласилась Мария Игнатьевна.

Они съехали с дороги на малозаметный проселок, немного попетляли и остановились под прикрытием плотных зарослей тальника на берегу небольшого ручья.

Пока Гагарины занимались личной гигиеной, отец Георгий достал из бардачка биноктар и ловко забрался в развилку огромной ивы. Надежно укрытый от стороннего глаза густой, посеревшей, но все еще не опавшей листвой, он принялся внимательно наблюдать за дорогой. И вскоре его опасения оправдались.

Из-за дальнего поворота показались сразу два могучих «Хаммера» в маскировочной раскраске. На большой скорости машины миновали съезд на проселок и скрылись вдали между холмов. В одном из «Хаммеров», как показалось священнику, он разглядел за рулем бойца в черной экипировке с бело-красным шевроном на рукаве.

Подождав еще немного, отец Георгий спустился с дерева и подошел к Гагариным. Мария Игнатьевна уже расстелила на капоте большую салфетку и расставила их нехитрую снедь – пару банок консервов, хлеб, пакет с соком.

– Присоединяйтесь, отец Георгий, – сказала княгиня. – Откушайте, что бог послал.

– С удовольствием, ваше сиятельство!..

– Что-нибудь обнаружили? – спросил Миша, сооружая бутерброд из хлеба и ветчины.

– К сожалению, да. – Священник налил себе сока в пластиковый стаканчик, отрезал ломоть хлеба. – Придется нам менять маршрут, господа. Наши упорные преследователи теперь и впереди оказались – только что в сторону Моршанска проследовали два военных джипа. Так что быстро подкрепляемся – и в путь!..

Им пришлось сделать лишний крюк километров пятьдесят, в основном по глухим проселкам, а то и вовсе по бездорожью, но в конце концов, миновав благополучно по-над речкой большое село Ртищево на границе Тамбовской и Саратовской областей, беглецы прибыли в точку рандеву.

Было уже за полночь, когда на пустынной сельской дороге, у обочины которой отец Георгий припарковал изрядно пропыленный «Патриот», показались огни приближающейся машины. Вот свет фар выхватил из темноты притулившийся джип, пришелец сбросил скорость и дважды моргнул дальним светом. Отец Георгий, как было приказано, в ответ дважды мигнул фонариком. Темная машина – обычный внедорожник «Лендкрузер» – мягко подкатилась почти вплотную, потушив фары, из нее выбрался невысокий, кряжистый мужчина, одетый как рыбак или охотник, подошел к беглецам и представился:

– Майор военно-космических сил России Забродин.

– Доброй ночи, майор, – выступила вперед Мария Игнатьевна. – Я – княгиня Гагарина. Со мной сын и наследник российского престола князь Михаил и его духовник отец Георгий. Вы нам поможете?

– За тем и приехал, ваше сиятельство!..

Они быстро перенесли скромные пожитки во внедорожник, многострадальный «Патриот» Забродин загнал поглубже в придорожные кусты и отправил краткую эсэмэску Каминскому.

Рыкнул мощный мотор, мазнули по обочинам дальним светом проснувшиеся фары, и пыльный проселок погрузился в ночную тишину.

Никто из пассажиров «Лендкрузера» не знал, что сообщение так и не дошло до адресата, потому что к этому моменту он был мертв.

Восемнадцать часов спустя внедорожник с двумя мужчинами, женщиной и подростком затормозил перед шлагбаумом, на котором был прибит жестяной прямоугольник с потертой надписью: «Федеральная собственность. Аэродром Степной. Контрольно-пропускной пункт № 3».

Из домика охраны вышел офицер в полевой форме, махнул рукой стоявшему у шлагбаума автоматчику, и вдвоем они направились к «Лендкрузеру».

– Куда это мы приехали? – тревожно поинтересовалась Мария Игнатьевна.

– Пункт пересадки, ваше сиятельство, – с готовностью ответил Забродин. – Дальше будете добираться по воздуху – быстрее и надежнее.

– Ваши слова да Господу в уши, – вздохнул отец Георгий.

Забродин опустил стекло водительской дверцы и протянул подошедшему офицеру свое удостоверение. Тот сверил фото в документе с оригиналом, быстро оглядел салон и пассажиров, молча козырнул и жестом приказал поднять шлагбаум.

Немного попетляв по грунтовой колее вдоль ограды аэродрома, Забродин вывел внедорожник не к зданию вокзала, а к ангарам. Загнал машину под навес между двух металлических куполов и сказал:

– Прибыли. Можно выходить. Располагайтесь вон там, на скамейке, а я пойду выяснять, когда ваш борт отправляется…

– Э-э, господин майор, – остановил его отец Георгий. – Не подскажете ли, где тут у вас… отправляют естественные надобности? И можно ли разжиться кипятком?

– Извините, отче, не сообразил!.. – смутился Забродин, оглянулся и подозвал какого-то солдата. – Сержант, покажите этим людям, где находится туалет и кулер с водой.

Майор ушел, а беглецы перетащили рюкзаки на скамейку под табличкой «Место для курения». Отец Георгий отправился за кипятком, а Гагарины в сопровождении сержанта прошли в ангар.

– Мама, смотри! – восхищенно шепнул Миша. – Это же «Альбатрос» – сверхтяжелый транспортный лайнер «Ил-106»! Мы на нем полетим, да?..

– Не знаю, родной… – устало улыбнулась Мария Игнатьевна. – Я готова лететь на чем угодно, лишь бы поскорее оказаться в безопасности.

– Но мы ведь и так уже в безопасности? Это же правительственный аэродром!

– Калужский кадетский корпус тоже был правительственным заведением…

Миша снова сник, и Мария Игнатьевна тут же пожалела о своих словах. В молчании они посетили армейский санузел, оказавшийся на удивление чистым и комфортным, даже с душевой кабиной и феном. Когда же вернулись к скамейке с вещами, их уже ждали отец Георгий с горячим чаем и бутербродами и Забродин, сосредоточенный и хмурый.

– Что-то не так, майор? – привычно насторожилась Мария Игнатьевна.

– Транспортный борт сегодня отменен… – словно нехотя, ответил тот. – И это странно!.. Но оставаться вам здесь нельзя, поэтому придется лететь без удобств – на бомбардировщике.

– Что значит «без удобств»?

– Возможно, даже в техническом отсеке. Вместо бомб…

Возникла общая пауза – каждый пытался осознать ситуацию, и первым оказался Миша.

– Ух ты!.. А там, наверное, холодно во время полета?

– Да уж не жарко!.. – Забродин смущенно кашлянул. – Зато в бомбардировщике вас точно искать не станут. Вылетаете после заката…

Три часа ожидания показались беглецам бесконечностью, но вот в сгущающихся сумерках они увидели, как из соседнего ангара тягач медленно выкатил на дорожку знаменитого, овеянного воинской славой «Утенка» – фронтовой бомбардировщик «Су-34».

– Господи, где же мы там поместимся?! – ахнула Мария Игнатьевна.

– Все будет гораздо лучше, чем я предполагал. Вы, ваше сиятельство, будете сидеть на месте второго пилота, – принялся инструктировать Забродин. – Отец Георгий расположится позади вас, за креслами, мы ему там хороший полиуретановый матрас приспособили, ну а Михаил Аристархович путешествует в горизонтальном положении – на откидном спальном месте между креслами пилотов!

– Надо же! Никогда бы не подумала, что в боевом самолете столько свободного места!

– На самом деле там все же тесновато… Но вам лететь-то всего около часа – не успеете устать.

Взлет прошел нормально. В кабине было тихо и тепло, освещение притушено, за креслом едва слышно посапывал отец Георгий (он заснул еще до взлета, как только лег на подаренный матрас), рядом на узкой кушетке спал Миша, и Мария Игнатьевна не заметила, как задремала.

Очнулась она от того, что самолет заметно тряхнуло. Посмотрела на пилота, и сердце сжалось от предчувствия. Тот что-то быстро переключал на приборной панели одной рукой, вторая же крепко держала рычаг штурвала, а на конце его ярко алела большая кнопка. Мария Игнатьевна перевела взгляд на экраны радаров и увидела россыпь зеленых и красных значков, которые заметно перемещались в противоположных направлениях. Вот красная черточка быстро нагнала зеленый треугольник, и самолет снова сильно тряхнуло.

Княгиня поняла: их атакуют! Как?! Кто может атаковать боевой самолет над его собственной территорией?! «Господи, нас же сейчас собьют!» – ударила в голову паническая мысль, но Мария Игнатьевна усилием воли прогнала страх и лишь следила за экранами. Очень скоро она разобралась, что происходит.

«Утенка» атаковали два самолета. Они то обстреливали его, то пытались взять в клещи и заставить двигаться к земле. Но пилот бомбардировщика был человеком опытным и прекрасно знал возможности своей машины. От ракетной атаки он избавился с помощью серии ловушек, а когда противник попытался прижать его сверху, нырнул в облака, заложив немыслимый вираж, и оказался позади нападавших. Через секунду «Утенок» сам перешел в атаку, выпустив сразу четыре ракеты – по две на каждого противника. Одному удалось увернуться, а второй не смог и вмиг превратился в пылающий шар.

Оставшийся преследователь, видимо, посчитал бой проигранным и бросился наутек, затерявшись в плотном облачном покрывале.

– Слава тебе, Господи, мы живы! – невольно вырвалось у Марии Игнатьевны.

– А может, это Мишенькин ангел-хранитель постарался, – раздался сзади тихий голос.

– Да, конечно!.. Ведь его сам Архистратиг Михаил защищает! Миша родился аккурат 19 сентября…

– Ну, тогда и нам опасаться нечего! Великий воин, вождь воинства Господня нам помогает.

Остаток пути, около получаса, прошел спокойно. Они благополучно приземлились рядом с поселком Ясный, были встречены и доставлены без лишних проволочек прямо на космодром на боевой машине пехоты, – во избежание новых инцидентов.

Беглецов встретил статный офицер, поразительно похожий на подполковника Мелик-Бахтамяна, только заметно старше, с благородной проседью в густых, чуть вьющихся волосах.

– Заместитель начальника космодрома Ясный, полковник военно-космических сил России Мелик-Бахтамян, – представился он, крепко пожимая руки отцу Георгию и Мише и склоняя голову перед Марией Игнатьевной. – Для друзей моего брата – просто Арам.

Отец Георгий представил всех и добавил:

– Если не ошибаюсь, ваше имя означает «милосердный»?..

– Правильно! А Виген – «сильный». У армян почти все имена «говорящие». Мы верим, что имя определяет судьбу.

– Пожалуй, да, – покачал головой священник. – Хотя… ну, какой из меня «земледелец»?

– Зато Михаил – «посланник Бога»! – вмешалась Мария Игнатьевна. – И это соответствует истине. Миша действительно послан Всевышним, сам Архистратиг Михаил его хранит!.. – И она коротко рассказала полковнику об их смертельно опасных приключениях по пути к космодрому.

Тот внимательно выслушал, потом вызвал дежурного офицера связи и приказал сообщить на авиабазу «Катышево» об успешном завершении операции по спасению наследника престола.

– А пока, друзья мои, вас проводят в гостевой домик, где вы сможете помыться с дороги, поесть горячей пищи и выспаться, – заключил Мелик-старший.

– Но позвольте, полковник, – моментально встревожилась Мария Игнатьевна, – по-моему, нам рано расслабляться. Ведь эти… люди, что преследуют нас, наверняка уже готовятся проникнуть и сюда, на космодром, чтобы все-таки завершить свое черное дело?

– Ничего здесь с вами не случится, ваше сиятельство, – заверил тот. – У нас охрана объекта поставлена на высшем уровне… А отдых ваш – вынужденный. Для того чтобы переправить вас на орбитальный комплекс, требуется дождаться «окна старта» – челнок имеет ограниченный ресурс и не может гоняться за станцией вокруг планеты. «Окно» откроется через десять с половиной часов, так что у вас еще куча времени…

Немного успокоенные, беглецы отправились в сопровождении двух бойцов охраны в соседний с комендатурой дом. Внутри действительно обнаружился небольшой, но вполне современный гостиничный комплекс со всеми удобствами. Так что едва гости оказались в предоставленных комнатах, усталость и пережитые волнения взяли свое. Мария Игнатьевна еще смогла принять душ, но на еду сил не осталось, и она уснула прямо в кресле перед сервированным столиком. Отец Георгий лишь умылся, наконец вычитал молитвенное правило, особо помолился за здоровье и безопасность наследника и его матушки, но поесть тоже не смог – сморил сон. А Миша – напротив, вдруг почувствовал впервые за последние несколько суток настоящий аппетит, и сон подкрался к нему в самый разгар трапезы. Мальчик так и заснул с недоеденным бутербродом в руке.

А спустя шесть часов их разбудили и повезли к стартовому комплексу на все том же БТР.

Мария Игнатьевна и не подозревала, что так боится узкого и тесного пространства, в котором они оказались на грузовом корабле, отнюдь не предназначенном для перевозки людей. Она обнимала и прижимала к себе Мишу, что было затруднительно, поскольку противоперегрузочные костюмы раздулись в разреженном воздухе отсека. Отец Георгий тихо молился.

После нескольких минут стартовой перегрузки все трое чувствовали себя прескверно. Челнок запускали в обычном режиме, чтобы ничто не указывало на присутствие на борту людей. На пятой минуте полета Мария Игнатьевна все-таки потеряла сознание и очнулась, лишь когда наступила невесомость – корабль перешел на инерционный полет.

Бог уберег и на этот раз. ЦУП Ясного отработал четко: челнок вышел в точку рандеву с орбитальным комплексом секунда в секунду, корректировки не потребовалось. Грузовик вошел в стыковочный модуль, как нитка в игольное ушко. Люди почувствовали только легкое сотрясение, когда автоматические захваты намертво соединили переходные шлюзы челнока и станции. Тут же в динамике зазвучал резкий мужской голос:

– Оставайтесь на месте, сейчас мы вам поможем.

Это было сказано по-английски.

«Циолковский» строили с расчетом на длительное и комфортное пребывание экипажа из четырех человек. Чем только за пятнадцать лет полета комплекса эти сменные экипажи не занимались! Испытывали новые солнечные батареи, вели астрономические наблюдения, собирали и отправляли на Землю все более-менее ценное из космического мусора, проводили опыты с самыми неожиданными растениями и живностью. Однажды смену срочно эвакуировали на Землю, а на «Циолковском» устроили карантин для возвращавшихся с Марса исследователей, которые в дороге дружно заболели какой-то непонятной хворью. Хворь оказалась не заразная, но все равно станцию пришлось дезинфицировать, и легенды об этой дезинфекции вошли в фольклор всех космодромов.

Год назад комплекс было решено законсервировать, поскольку возникли трудности с финансированием плановой реконструкции. Дежурные смены сократили до двух человек, а их пребывание – до одного месяца. Сейчас на «Циолковском» досиживал вахту смешанный экипаж – австралиец Даррен Хейс и русский Василий Малявин. Русским Малявин, впрочем, был формально – родился в семье, где бабка с дедом в безумные девяностые эмигрировали из-за политических убеждений. Сейчас старики уже сами не помнили, что их так разозлило, но очень гордились своим поступком – это было самое яркое событие их жизни. Василий знал русский язык, даже приезжал в Санкт-Петербург по программе образовательного обмена среди учеников старших классов. Но родным для него все же оставался английский.

«Циолковский» для обоих космонавтов был последним рабочим местом перед уходом на пенсию. В Австралии пенсия полагалась астронавтам с сорока пяти лет, в России и Техасе – с пятидесяти. Малявин завербовался на орбитальную вахту в России, из всех тихих мест выбрав именно это. Он надеялся, вернувшись вниз, получить два бесплатных месяца в санатории, а потом улететь к Даррену в Аделаиду.

Когда снизу, из Ясного, велели встретить живой груз, Малявин с Хейсом сильно удивились – вроде бы сменщиков ждать рано. Еще больше удивились они, когда из грузового челнока с трудом выбрались бородатый мужчина, женщина лет сорока и пятнадцатилетний парень. Все трое еле держались на ногах – явно плохо перенесли перегрузку.

– Ну вот, тут мы, слава богу, в безопасности, – по-русски сказал бородатый, едва они освободились от неудобных противоперегрузочных костюмов. – Тут нас искать не станут.

– Вы собираетесь здесь жить?! – поразился Василий. – Но позвольте, а мы? Комплекс не рассчитан на такое количество людей…

– Я слышал, что на экипаж из четырех взрослых, плюс дополнительно на какое-то количество живых организмов.

– Станция в спящем режиме, система жизнеобеспечения тоже работает на минимуме.

– Ну, ее ведь можно разбудить? – с тревогой в голосе вмешалась Мария Игнатьевна.

– Думаю, сможем, – смутился от ее взгляда Малявин. – Ну а продукты?

– Мы привезли немного…

В этот момент в проеме люка показалась белобрысая голова Хейса. Австралийцу надоело ждать, и он решил взглянуть на гостей, не откладывая. Состав компании явно озадачил его.

– Кто вы такие? – спросил он резко по-английски с характерным акцентом.

– Вы ведь получили из центра управления указания насчет нас, – дипломатично ответил отец Георгий.

– Странные указания! Принять и разместить. И – все, без комментариев. Так дела не делаются!..

– Хорошо. Мы вам все объясним, чуть позже, а сейчас…

– …сейчас нам нужны модуль связи и самые надежные информационные каналы, – перебила их женщина, прижимая к себе подростка. Мальчишка не встревал в разговор, хотя и прекрасно все понимал – это было видно по его напряженному взгляду, метавшемуся от одного космонавта к другому.

– Да, мы должны знать, что делается внизу, – добавил бородатый. – Давайте продолжим разговор в более удобном месте, например в кают-компании?..

Хейс и Малявин переглянулись, и австралиец нехотя освободил проход.

– Все-таки как вас зовут? – уже спокойнее спросил он.

– Передатчик выключен?..

– Выключен.

– Тогда – Джордж, Мэри и Майкл.

– О’кей… Я – Даррен, а он – Бейли.

Малявин хотел было возразить Хейсу, но хмурый взгляд из-под бровей заставил его замолчать. Все прошли по короткому коридору, перешагнули высокий комингс и оказались в просторном круглом помещении с четырьмя удобными креслами у стен. Сами же стены были буквально нашпигованы всевозможной аппаратурой с разноцветными панелями – россыпь клавиш, кнопок, тумблеров, индикаторов, небольших экранчиков. Большинство оборудования было выключено, но кое-где пляска огней, легкое гудение и попискивание свидетельствовали о том, что жизнь станции продолжается.

Мальчишка, увидев это техническое изобилие, мгновенно преобразился, посветлел лицом, вывернулся из объятий матери и в полном восхищении пошел вдоль стен, разглядывая приборы и читая надписи.

– Здесь у нас и кают-компания, и рабочие места, – сказал Хейс. – Мы займем теперь первый жилой модуль, – он указал на закрытый люк с красной единицей в желтом круге.

– Вы будете жить во втором модуле, – добавил Василий, тоже переходя на английский и указав на второй люк с соответствующей цифрой. – Втроем там будет тесновато, но ничего другого предложить не можем. Гигиенические удобства расположены в жилых модулях, там же есть микроволновые печки и кулеры с водой.

– А вон туда вам доступ запрещен, – продолжил австралиец и ткнул пальцем в большой люк в дальнем конце кают-компании. На его крышке светилась предупреждающая надпись на трех языках – русском, английском и китайском.

– А что там? – впервые заговорил мальчишка.

– Переход в техническую зону комплекса. Туда без защитного скафандра нельзя – радиация, холод, невесомость.

– Тогда почему здесь невесомости нет?

– Станция, Майкл, это огромное колесо со спицами, на концах которых расположены различные модули – жилые, как этот, и рабочие, типа лабораторий, обсерватории и прочего, – охотно пустился в объяснения Малявин. – Колесо вращается, поэтому на концах спиц, то есть на ободе, возникает центробежная сила, имитирующая силу тяжести. Сейчас здесь примерно три четверти от земного тяготения…

– Пойдем, дорогой, нам нужно отдохнуть немного, а потом вы снова пообщаетесь, – перебила его Мария Игнатьевна, беря сына за локоть.

Оказавшись в своем отсеке, все трое первым делом легли: Мария Игнатьевна и Миша – на откидные койки, отец Георгий – на пол. Свет притушили, и помещение погрузилось в полумрак и тишину.

Минут через сорок отец Георгий задумался о благодарственном молебне. И в самом деле – было за что благодарить. Они уцелели, они даже не ранены. Послал же Господь людей, которые спрятали беглецов на «Циолковском» – пошлет и возможность вернуться на Землю. Вопрос: когда?..

Если референдум не состоится, будут ли те, кто погубил Алексея Романова и князя Николая Голицына, искать смерти Михаила? Ведь они добились своего – остались у власти. И чем им может быть опасен пятнадцатилетний подросток?..

Возблагодарив Господа, отец Георгий занялся устройством быта. Нужно было чем-то отгородить хотя бы уголок для Марии Игнатьевны. А Мария Игнатьевна, отлежавшись с полчасика, вернулась в кают-компанию. Она хотела знать, что делается внизу, поэтому, воспользовавшись отсутствием австралийца, снова по-русски стала просить Василия Малявина включить новостной канал.

С огромным опозданием принялась она ругать про себя тех, кто додумался собрать всех молодых претендентов в одном кадетском корпусе. Их сперва было там двое – Михаил Гагарин и Николай Голицын. Нынче в сентябре, к началу учебного года, в корпус перевели самого младшего – Владимира Бахтеярова. Потом буквально за два дня до трагедии приехал самый старший, Алексей Романов – кто-то решил, что выпускной экзамен наследник непременно должен сдать в стенах именно Калужского корпуса. А может, это не злая судьба, а чей-то холодный расчет?..

Они погибли. Погибли талантливые, умные, сильные духом мальчики. Погибли те, на кого так надеялись. Остались двое Рюриковичей. Или один?.. Марья Игнатьевна не знала, что с Владимиром.

А Миша лежал на койке лицом к стене и думал: что он сделал не так?..

Когда началась стрельба, отец Георгий схватил за руку того из князей, кто оказался ближе. Он заставил Мишу лечь и притвориться мертвым. Сверху на них упали еще два тела, поэтому черные люди прошли мимо, посчитав всех убитыми. Лежать неподвижно на холодной земле было очень неприятно, но Миша терпел, даже когда совсем перестал чувствовать пальцы рук и ног. Стемнело… Потом они с отцом Георгием бесконечно долго ползли через плац к опушке парка, окружавшего здания корпуса…

Здания были захвачены черными людьми, два десятка оставшихся в живых кадетов заперты в котельной. А потом черные стали стаскивать трупы и раскладывать их лицами вверх ровными рядами. «Опознание будут проводить!» – с ужасом догадался Миша. Он рассказал об этом отцу Георгию, и тот лишь сокрушенно покачал головой: деваться им было некуда, оставалось ждать и надеяться на чудо.

Ночью отец Георгий ползал за водой к роднику. А потом они услышали знакомый шум – это на вертолетную площадку опускалась «стрекоза»…

В вертолете была еда, Миша накинулся на консервы первым, не сразу подумав про отца Георгия. Мария Игнатьевна тоже не сразу сообразила, что священник очень голоден…

И вот сейчас Мише было безумно стыдно: он, кадет, которому до выпуска оставалось два года, вел себя как ребенок!

Тогда мать, опомнившись, стала потчевать отца Георгия, но тот отшутился, мол, Бог послал возможность попоститься, за что грешнику следует быть благодарным…

– Батюшка, простите меня, – сказал Миша, садясь на койке.

– Бог простит, – рассеянно ответил отец Георгий, пытаясь приладить к стене большой кусок пластика. И тут оба услышали сначала женский крик, потом топот – как будто кто-то устремился к отсеку огромными прыжками.

Мария Игнатьевна ворвалась в отсек и схватила Мишу за плечи.

– Ты, ты… – задыхаясь от гнева и отчаянья, прошептала она.

– Что случилось, ваше сиятельство? – встревожился отец Георгий.

– Там в новостях… там выступил наш премьер!.. Он говорил про референдум!..

– И что же он говорил?

– Что этот проект не состоится, что его навязал нам Запад, что избирать некого – все кандидаты пали жертвами террористической атаки… И тут же – кадры: Алексей, Николай, Володенька… мертвые… и Миша! Лежит на полу в морге… вылитый Мишенька!..

– Тоже мертвый?!

– Да! Я чуть с ума не сошла! – Мария Игнатьевна глубоко вздохнула и сделала над собой усилие, успокаиваясь. – Нет предела цинизму этих… «хозяев жизни»!..

– Так. Значит, нашли похожего мальчика и произвели в покойники! – Отец Георгий сокрушенно покачал головой. – Чего же еще от них ждать?..

– Но я жив! – вдруг громко и спокойно сказал Миша. – Надо сообщить об этом людям. Они имеют право знать!..

– Нет, Михаил Аристархович… Для всей России ты теперь мертв! Референдум сорван – вот чего они добивались!.. И теперь даже непонятно, как и куда возвращаться… – Отец Георгий озадаченно дернул себя за бороду. – Я даже думаю, имеет смысл просить политического убежища в Техасе. Что скажете, ваше сиятельство?..

– Хоть в Антарктиде, батюшка!.. – устало отмахнулась Мария Игнатьевна.

– Нужно, пока есть возможность, затребовать генетическую карту князя. Пока эти звери не догадались ее уничтожить. Ваше сиятельство, я сейчас этим займусь, – предложил отец Георгий. – Им пока не до нас, им нужно захватить и разгромить все пункты для голосования. А времени у них только до завтрашнего утра. Да, да… Ведь могут найтись честные люди и прийти – хотя бы в знак протеста! Ведь всем же понятно, что не террористы князей убили.

– Я жив… – глухо сказал Миша в пространство.

– Надо было сразу догадаться, что они погубят референдум. Они слишком легко на него согласились! – воскликнула Мария Игнатьевна.

– И это тоже. Нельзя доверять тем, у кого один смысл в жизни – власть. Но сейчас нужно как-то связаться с Техасом, – напомнил отец Георгий. – Там есть то ли три, то ли четыре космодрома. Я только одного боюсь: что наше сообщение перехватят. Ведь за нами шли по следу и могли понять, что мы, в конце концов, добрались до Ясного.

– Но мы уже не опасны, батюшка. Референдум провалился, народ придет в себя и будет жить дальше… Все, все было напрасно!.. – Мария Игнатьевна судорожно всхлипнула, но тут же выпрямилась и вытерла повлажневшие глаза. – Зачем я только согласилась на эту авантюру? Ведь ясно же было – эта затея обречена на провал! Зачем я позволила использовать Мишу?.. На меня просто затмение какое-то нашло!

– Но я еще жив… – снова эхом откликнулся Миша.

Их было четверо, они дружили. А теперь остался один, и у него в душе поселился долг. Теперь он обязан был жить – за всех четверых!

А в это время Малявин тихонько переводил Хейсу то, что говорилось во втором отсеке, – благо, внутренняя связь оказалась не отключенной.

– У них какая-то неправильная демократия, – сказал австралиец. – Если они от нее хотят отказаться, значит, с ней что-то не в порядке.

– У них вся страна неправильная, – откликнулся Василий, повернувшись к контрольной панели энергораспределителя и внимательно считывая данные. – Эта страна все шансы упустила. Было же время, когда прислушивались к мнению тех же Соединенных Штатов. Все-таки страна с почти трехсотлетним опытом использования демократической формы правления!.. А потом советников выгнали, культурные центры закрыли… Правильно дед с бабкой сделали, что уехали. Мои родители в нормальной стране выросли, я сам…

– Ты когда родился – когда Юго-Запад уже отделился или до того?

– До того… Ну, так там все было по-человечески: свободное народное волеизъявление!

– А я слыхал: и в Сан-Франциско, и в Лос-Анджелесе, и в Хьюстоне были уличные бои, а этот ваш… Капитолий… целую неделю из рук в руки переходил, – напомнил Хейс, ковыряясь в блоке настройки климат-контроля.

– Это сплетни, их Европа распространяла. Когда Евросоюз разваливался, тоже Соединенные Штаты были виноваты, – буркнул Василий. – Жаль, такая могучая держава рухнула!..

– А не надо янки всюду свой нос совать! Планета большая – за всеми не уследишь. Вот и проворонили: сначала Азиатский торгово-экономический союз, потом новую мировую резервную валюту, войну за Арктику проиграли вчистую, с арабами умудрились разругаться… Да еще госдолг!

– А чего это ты раскипятился? Штаты к вам, например, никогда не лезли.

– Потому что у нас хозяйка суровая. Британию янки, по-моему, на генетическом уровне боятся.

– А по-моему, наоборот!..

Оба замолчали, так как поняли, что вот-вот поругаются, что на космической вахте категорически не рекомендуется.

– Ты лучше скажи, что нам с этими незваными гостями делать? – снова нарушил молчание Малявин.

– Пока не знаю. Люди вроде бы нормальные. Напуганные только… – Хейс почесал свои вихры. – Плохо, что придется делиться с ними пайком.

– Да, это плохо… Но будет еще хуже, если кто-нибудь внизу узнает или догадается, что они здесь!

– Почему?

– Ты что, новости не смотришь? Мальчишка – беглый русский князь. Наследник российского престола!

– Так у них же демократическая страна?!

– Пока!.. Они хотят референдум провести, чтобы царя вернуть! Майкл – теперь единственный претендент.

Австралиец снова взялся за свои вихры. Некоторое время он таращился в пустоту, шевелил губами и все скреб макушку. Малявин, впрочем, и не ждал продолжения разговора, вернулся к текущим делам. Но он ошибся.

– Нужно сделать запрос в ЦУП, чтобы организовали внеочередной грузовик с продуктами, – заявил Хейс. – Иначе на наших запасах мы дольше недели не протянем!

– С ума сошел?! – Малявин едва не подавился карандашом, который держал во рту, пока вводил с клавиатуры новые параметры для системы жизнеобеспечения. – Если их безопасники перехватят наш запрос, то сразу поймут, где прячется наследник. Знаешь, что тогда будет? Подгонят к нам один из модулей противометеоритной защиты с лазерной пушкой – и все! Нет «Циолковского» – нет князя, нет князя – нет проблемы!

– Не понимаю… Ведь все считают, что он умер?!

– Ты не знаешь этих людей, Даррел. Они захотят, чтобы парень действительно умер. А если для этого понадобится убить нас – убьют, не сомневайся. Это страшные люди, Даррел! Страшные!.. Хомо советикус!

– Тебя про кого из российских жителей ни спросишь – все страшные, – хохотнул Хейс. – Успокойся, мы не будем посылать никаких запросов. Думаю, вся эта история надолго не затянется…

В это время Гагарины и отец Георгий держали совет. Они перебрали все возможные варианты спасения, и ни один не показался им достаточно реалистичным, кроме просьбы о политическом убежище. Смущало, конечно, что эту просьбу могут перехватить. Но и сидеть вечно на «Циолковском» беглецы не могли.

Миша получил хорошее образование, причем знания ему давали прикладные. В кадетском корпусе были макеты космических челноков чуть ли не в натуральную величину, стояла самая современная техника. Естественно, мальчишки баловались, время от времени что-то безнадежно портили… и сами же чинили, как могли. Начальство, конечно, поругивало, но не слишком, помня прописную истину о том, что всякая теория должна выдержать столкновение с реальностью, от этого она лишь прочнее будет.

Миша должен был знать, что творится там, внизу. Он теперь остался один. Один за четверых. И он просто обязан просчитать ситуацию.

Когда Малявин принес к ним в отсек ужин и посоветовал ложиться спать, Миша ничего не сказал. Он знал, что мать бережет его и не захочет, чтобы он опять смотрел на трупы. Отец Георгий прочитал вечернее правило и лег на пол. Миша видел, что для него приготовлено кресло, разулся, но лег рядом со священником. И не только из-за желания делить тяготы пути поровну. С этого места можно было незаметно подняться и выскользнуть из отсека…

В кают-компании было темно, лишь слабая подсветка от работающих приборов. Миша довольно быстро разобрался в управлении модуля связи и нашел новостной канал. Новостями «Циолковский» снабжали из Австралии, из Техаса, из Восточной Германии и из России, были еще какие-то варианты. Миша выбрал информацию на русском, английском и немецком – эти языки он хорошо знал.

Австралия, как и следовало ожидать, поддержала российское правительство, не допустившее государственного переворота. Техас выразил соболезнование дружественному народу России, чуть было не ставшему жертвой кучки радикально настроенных путчистов, и поздравил с тем, что демократия устояла.

А вот Восточная Германия удивила. Ее президент предложил оставить Россию в покое – пусть сама решает, каким путем идти. Хочется ей быть монархией – пожалуйста, демократией – на здоровье, только убивать детей – преступление. Тут только до Миши дошло, что зарубежные новостные каналы молчат о нападении на кадетский корпус, как если бы его вообще не было!

Но репортеры новостей не могли этого не знать!..

Миша стал искать информацию о своей смерти во всемирной сети. Если верить англоязычным лентам новостей, четверо кандидатов на российский престол просто погибли при невыясненных обстоятельствах, и – точка, винить некого. Немецкие блогеры были чуточку объективнее: они упоминали о некой трагедии, разыгравшейся в элитном кадетском корпусе, но тоже как-то слишком осторожно.

Но никто не хотел ссориться с российскими кланами, державшими деньги в техасских, австралийских, аргентинских и прочих банках, не говоря уж о швейцарских!..

Тогда Миша полез на российские новостные сайты.

В России уже начался новый день. И в сводках утренних новостей Миша не нашел ни слова об избирательных участках предстоящего референдума! Как будто бы еще два дня назад они не были готовы к приему людей.

Получается, дело, которым множество людей занималось более десяти лет, погибло? И опять перед носом у народа будут махать звонкими погремушками? И опять всюду зазвучат трескучие тирады за «идеалы демократии»?

А «политическое убежище», за которое, как за соломинку, пытаются ухватиться и мама, и отец Георгий, будет убежищем лишь до той поры, пока беглецов доставят в Техас. А дальше – «челнок взорвался при неудачном приземлении». И все! Кому там нужны эти трое русских, причем один из них – формально уже покойник?! Государственный переворот задушен в зародыше, жизнь продолжается!..

Умирать Мише совершенно не хотелось. Он видел, как умирали его друзья-кадеты… Но и позволить матери вести унизительные переговоры с правительством Техаса он тоже не мог.

– Я – офицер! – сказал Миша себе.

Конечно, он еще не был офицером – пятнадцатилетним воинских званий не присваивают. Им в корпусе лишь время от времени напоминают об офицерской чести.

Миша повозился с настройками и наладил видеосвязь с немецким каналом. Наготове были параметры связи и с российскими каналами.

– Внимание! Германия, говорит орбитальный комплекс «Циолковский», – по-немецки начал Миша. – Я Михаил Гагарин, законный наследник престола Российской империи! Посмотрите на меня – я жив! Вас обманывают! Это не государственный переворот, не верьте! Должен был состояться референдум, его готовили открыто и честно. Но погибли мои друзья, уничтожен Калужский кадетский корпус. Кучка рвущихся к власти магнатов приказала убить больше ста человек – детей, подростков, преподавателей – мирных людей, чтобы сорвать референдум! Повторяю: кадетов, и трех наследников российского престола в их числе, погубили, чтобы сорвать референдум о восстановлении монархии. Но я жив! Я остался жив и говорю с вами! Вот!.. – Он показал обе растопыренные пятерни. – Сверьте отпечатки пальцев! Я жив! И я говорю вам правду!..

На экране появился знак – кулак с поднятым вверх большим пальцем. Миша радостно улыбнулся и переключил канал. Следующим был сеанс связи с техасским новостным порталом «Орион» – тоже успешный. И наконец, Миша обратился к старейшему российскому каналу новостей «Время». Но закончить обращение ему не удалось – в кают-компанию птицей влетела мать.

– Нет, не слушайте его! – в отчаянии закричала Мария Игнатьевна. – Его хотят убить! Не отдам, не отдам!..

Она проходила на курсах, обязательных для всей родни кандидатов, и самооборону, и работу с рациями. Но устройства аппаратуры на орбитальной станции княгиня не знала и как отключить – сразу не догадалась.

– Референдум сорван, но это еще не конец! Будут другие референдумы! – постарался закончить обращение Миша. – Рано или поздно! Сколько же можно врать?!

И в наступившей на миг тишине прозвучал прилетевший издалека девичий голос:

– Принято!..

Тут Мария Игнатьевна опомнилась и ударила по панели модуля связи кулаком. Экран замельтешил сполохами.

– Боже мой, Миша, зачем?! Это же безнадежно! – воскликнула она.

– Просить политического убежища в Техасе тоже безнадежно, – устало ответил сын.

В этот момент в люке первого жилого модуля появился Василий Малявин и с невнятным возгласом кинулся на Мишу.

Вероятно, он рассчитывал, что сумеет сразу повалить и задушить безумного мальчишку, который только что, возможно, погубил «Циолковский» и всех его жителей. Но Миша еще месяц назад сдал зачет по айкидо. С Василием он справился, уложив космонавта лицом вниз на ребристый пол и заломив ему за спину руку.

– Вам ничего не угрожает, – спокойно и с расстановкой сказал Миша яростно сопротивлявшемуся противнику. – Да, сигналы с «Циолковского» перехвачены, ну и что?

– Миша!.. Что ты делаешь?! – тихо вскрикнула Мария Игнатьевна.

Внезапно из второго жилого модуля донесся сильный шум борьбы – там творилось явно что-то нехорошее. А полминуты спустя в кают-компанию вошел Хейс с автоматом.

Это был один из двух «Кедров», которые на всякий случай прихватил с собой отец Георгий по настоянию полковника Каминского. От былого добродушия на лице австралийца не осталось и следа – только хищное выражение вышедшего на охоту зверя.

– Очень хорошо, что вы привезли с собой оружие, – с угрозой сказал он и ткнул стволом «Кедра» в замершего Мишу. – Вы нас подставили, молодой человек!.. а вы, миссис, отойдите в сторону, не закрывайте видеокамерам обзор. Простите, но мы вас троих сюда не звали. И теперь я должен вас убить – всех! А запись послать вниз. Другого способа спасения у меня нет. Если к «Циолковскому» пошлют противометеоритный модуль, вы все равно погибнете…

Мария Игнатьевна молча встала перед ним, заслоняя сына.

– Глупо, миссис. Мне все равно, в каком порядке вас убивать, – со снисходительной усмешкой произнес Хейс, передергивая затвор. – Вашего пастора я упокоил первым… Отпусти-ка моего напарника, парень. Ты проиграл!

– Нет, выиграл, – твердо ответил Миша, все еще удерживая Малявина. – Я успел сказать правду!

– Ну и что?

– Не знаю… Но я сказал!

– Миша, Мишенька, Мишенька… – застонала от бессилия Мария Игнатьевна. – Боже, зачем только я согласилась?..

– Ничем не могу помочь, мис… – начал было Хейс, и тут раздался выстрел.

Стреляли сзади и снизу. Пуля вошла австралийцу в затылок, от сильного удара он, уже мертвый, сделал пару шагов вперед и рухнул под ноги опешившей Марии Игнатьевны. Тут только она увидела лежащего на пороге модуля отца Георгия. Его лицо и голова были в крови, а правая рука крепко сжимала ребристую рукоять могучего «стечкина».

– Батюшка!.. – ахнула Мария Игнатьевна, бросаясь к священнику.

– Не трогайте меня… – прошептал отец Георгий. – Я полежу немного… У меня, кажется, ушиб мозга… Он думал, я – все…

– Не двигайтесь, сейчас я перевяжу вас! – резко оборвала его княгиня. От ее растерянности не осталось и следа. – Миша, а ты пока свяжи этого господина…

Господином был Малявин. Связывать его было нечем, и Миша просто стукнул космонавта костяшками пальцев за ухом. Василий закрыл глаза и обмяк. Гагарины вдвоем перетащили его тело в кресло, Миша сбегал в кладовую, нашел там ремонтный скотч и примотал им Малявина к креслу. Теперь его оттуда не смогла бы вырвать даже мгновенная разгерметизация станции. Потом настала очередь отца Георгия. Его тоже аккуратно перетащили обратно в модуль, положили на койку, Мария Игнатьевна тщательно обработала раны, стянула края и заклеила пластырем. Пользоваться медицинским диагностером ни она, ни Миша не умели, поэтому решили, что лучшее лекарство для батюшки – покой и молитва.

– Ну, вот и все. Прости меня, мамочка! – вздохнул Миша, когда они вернулись в кают-компанию. – Я должен был это сделать. Если бы не сделал – сколько бы ни осталось жить, все эти часы мне было бы стыдно!

– Внизу, в России, уже давно утро, – откликнулась Мария Игнатьевна. – И что нам теперь делать – совершенно непонятно.

– Ждать и молиться… – долетел до них тихий голос отца Георгия. – Ох, не успею я свой грех замолить! Положи душу свою за други своя…

Миша снова сел за модуль связи и попытался наладить хоть один канал.

– Батюшка, успокойтесь, – сказала Мария Игнатьевна. – Просто лежите, не напрягайтесь.

– Нет… я молиться должен…

Мария Игнатьевна горько вздохнула и покачала головой. Как просить политического убежища после убийства, да и у кого просить – она не знала.

– «Время»! На связи Петропавловск-Камчатский, – обрадованно сообщил Миша. – Видео не получается, сейчас сделаю звук погромче.

– …корреспонденты у дверей избирательного участка, – раздался мужской голос. – Участок пытались поджечь. Но в шесть утра пришли волонтеры и не допустили провокации. Поджигатели уже доставлены в полицию. Волонтеры выстраивают избирателей в очередь. На экранах для голосования покойного Алексея Романова уже заменил князь Михаил. Смотрите на счетчик!.. Смотрите, как мелькают цифры!..

– Увидеть бы! – горячо посетовала Мария Игнатьевна.

– Я стараюсь, мам!.. Ты тут все испортила!.. – пробормотал Миша, бегая пальцами по разноцветной сенсорной панели.

– «Время», на связи Магадан! Избирательный участок в фойе Геологического музея взорван, но техника для голосования, к счастью, уцелела. Ее перенесли в другое место. Магаданцы голосуют в Свято-Троицком соборе. Над входом в музей – экран, он тоже не пострадал. Транслируется обращение князя Михаила…

– «Время», на связи Хабаровск! Ничего не разглядеть, кто-то бросил в зал дымовую шашку. Ничего, зал скоро проветрят! Сейчас подключусь к локальной сети, и вы увидите цифры… Уже тысяча восемьсот пятьдесят два… пятьдесят три человека проголосовало! За – тысяча восемьсот семь, против… Уже восемьсот восемь!..

– «Время», на связи Южно-Сахалинск! Руководство городского УВД приказало прекратить голосование, но полиция перешла на сторону народа. Вот рядом со мной – полицейский, Антон Гуляев. Антон, как вы здесь оказались?..

– Мой командир меня вызвал. Мы по всему городу охраняем участки…

– «Время», на связи Благовещенск…

– Это что же такое?! – одновременно растерянно и восхищенно спросила Мария Игнатьевна.

– Референдум, мама, – улыбнулся устало сын. – Им не удалось его сорвать! Только вот непонятно, что с нами будет…

– Заря нового дня всегда приходит с востока… – отозвался из модуля отец Георгий.

– А смерть – из космоса! – неожиданно злорадным голосом объявил очнувшийся Малявин.

Гагарины дружно оглянулись на него. Потом Мария Игнатьевна решительно двинулась к пленнику, на ходу вскрывая упаковку пластыря.

– Это еще зачем? – попытался отшатнуться от нее Малявин.

– Рот тебе заклеить, предатель! Чтобы не болтал лишнего…

– Погодите! Я правду говорю!.. Парень, глянь на радар!..

Миша перехватил направление взгляда пленника и молча уставился на экран. Он был очень похож на такой же в бомбардировщике. И по нему, как и тогда, к зеленому колесику станции быстро приближалась красная «капля».

– Что это?!

– Противометеоритный модуль системы «Прометей»! – почти выкрикнул Малявин и задергался в путах. – Быстрее! Развяжите меня!..

– Зачем? – насторожилась Мария Игнатьевна.

– Надо активировать РЭБ! Это наш единственный шанс!..

– На «Циолковском» есть комплекс радиоэлектронной борьбы?!

– Да. Модифицированный «Витебск» – очень мощная штука…

Срывая на ходу с комбинезона остатки скотча, Малявин кинулся на другой край кают-компании, быстро открутил пару винтов с какой-то неприметной крышки, и глазам Гагариных предстал еще один пульт управления – всего шесть кнопок с индикаторами. Сбоку была приклеена небольшая инструкция. Космонавт, сверяясь с ней, лихорадочно нажал все шесть кнопок в определенной последовательности, пульт ожил, потом раздался мелодичный сигнал, и лишь тогда Малявин отступил от стены и упал в стоявшее рядом кресло.

– И все? – недоверчиво поинтересовалась Мария Игнатьевна.

– Больше все равно ничего не можем, – отмахнулся Василий.

– А он все равно приближается!.. – сообщил Миша, следивший за радаром.

– Конечно. Модуль летит по своей траектории. Главное, чтобы он не принял нас за метеорит!..

Две минуты прошли в напряженном молчании – все смотрели на радар. Красная «капля» продолжала сближение, но явно тормозила.

– А так должно быть? – спросил Миша.

– Н-нет… – Малявин вдруг побледнел. – Это не автоматический модуль! Это десантный челнок…

– Откуда же он взялся? – ахнула Мария Игнатьевна. – Чей он?

Малявин повозился с аппаратурой и включил камеру внешнего обзора. Но на экране появилась лишь усыпанная яркими звездами чернота.

– Ну, и где же челнок?

– Где-то здесь… Мы сейчас на ночной стороне, в тени планеты…

Они настолько увлеклись поисками таинственного корабля, что совсем перестали обращать внимание на радар. И зря! На нем к зеленому кружку «Циолковского» стремительно приближался совсем с другой стороны оранжевый «шарик». Только Миша, изредка бросавший взгляды на экран, наконец, заметил движение.

– Господин Малявин, а это что может быть?..

Василий резко обернулся, тоже увидел «шарик» и снова стал белым как мел.

– А вот это – она!..

– Кто?

– Смерть… Противометеоритный автоматический модуль с лазерной пушкой. Теперь всем хана, если его перепрограммировали…

Однако автомат, как оказалось, нацелился не на «Циолковского». Внезапно черноту видео озарила бледно-фиолетовая вспышка взрыва. В ее неверном свете на секунду стал виден разваливающийся на куски челнок и какие-то мелкие обломки. Незваные гости, как выяснилось, лишь чуть-чуть не успели долететь до орбитальной станции – несколько сотен метров!

– Теперь и наша очередь… – прошептал Малявин и закрыл глаза.

Но второго выстрела не последовало. Радар показал быстро удаляющуюся от станции оранжевую точку и – все.

– Кто-нибудь объяснит, что это было?! – севшим от пережитого голосом спросила Мария Игнатьевна.

– Нас кто-то защитил, мама, – просто ответил Миша. – Уничтожил наших врагов с помощью автоматического модуля…

– Не кто-то, а сам Архистратиг… – прошептал отец Георгий, появляясь на пороге кают-компании.

– Прекрасно! Но дальше-то что нам делать? – успокоилась Мария Игнатьевна.

– Ждать, – ответил отец Георгий. – Просто ждать…

И они сидели перед экранами, шарили в эфире, ловя сообщения на незнакомых языках. Связь с «Временем» была утрачена, но немецкие каналы сообщали: референдум проходит в Томске, референдум проходит в Барнауле… Комитет «Общества возрождения России» арестован… наблюдатели ведут прямой репортаж из Казани… президент «Трансинвестбанка» покинул Россию на частном самолете… референдум проходит в Астрахани…

– Боже мой, я ушам своим не верю! – повторяла Мария Игнатьевна.

– Видно, совсем мы допекли Господа своими молитвами – и вот Его воля, – отвечал отец Георгий. – Долготерпение Божье – не резиновое. Ох, как голова трещит!..

– До коронации заживет, – пошутила княгиня. – Однако печальная это будет коронация!

– Но она будет!

– Я все равно чего-то боюсь…

– Ваше сиятельство, это уже было однажды: и отрок, которого избрали в государи, и необходимость прятаться от врагов, и боязнь его матушки, великой старицы Марфы… Было! И кровь лилась! Именно так началась судьба династии, именно так воскресла страна. Все правильно, ваше сиятельство, все правильно…

– Да, мы это в курсе истории проходили, – подтвердил Миша. – Но я хотел, чтобы это был Алеша. Он старше, он был лучше готов…

В этот момент снова ожил модуль связи.

– Говорит Ясный, говорит Ясный! Ответьте, «Циолковский»…

Миша, стоявший ближе всех, обрадованно включил микрофон.

– «Циолковский» на связи! Ясный, мы живы!..

– Отлично! – прилетел ответ. – Через три часа за вами придет челнок. Будьте готовы, Ваше Величество!..

– Величество?!

Миша растерялся. Его в корпусе даже князем не называли, а только – кадет Гагарин. Что и как отвечать – он понятия не имел.

– Именно! Референдум состоялся. За вашу кандидатуру отдали голоса девяносто восемь человек из каждой сотни! Явка на участки потрясающая!.. Полиция почти везде перешла на сторону народа. Армия не покинула казармы. Российская империя возродилась!..

– Рано праздновать, – перебила радостный голос Мария Игнатьевна. – Столько еще работы впереди… Миша, ты нос не слишком-то задирай. Помнишь: «Тяжела ты, шапка Мономаха»?..

– Я – один за четверых, – ответил сын. – Они со мной, мама. Вчетвером справимся.

Олег Дивов Последнее интервью

В Шереметьеве на рамке Ник зазвенел.

– Документики на аппаратурку предъявляем, – лениво буркнул пограничник.

«Аппаратурка» была вписана в паспорт, удостоверение репортера и командировочный лист. Вспомнив, что это еще не все, Ник выложил на стойку карту медстраховки и почувствовал себя голым: кончились его документики.

Пограничник неспешно сверял данные, а Ник, напустив на себя равнодушный вид, оглядывался по сторонам. За стеклянной стеной разгоралось московское летнее утро, и от одной мысли, какая раскаленная сковородка ждет снаружи, пересохло во рту.

Но это ерунда по сравнению с тем, куда ты попал вообще.

Ник не ждал, что ему будет так тревожно. Разум подсказывал, что это только первое впечатление и скоро пройдет. Ник просто раньше не видел настолько безлюдного аэропорта. Наверное, все дело в пустоте, она ненормальна и пугает. Аэропорт обычно полон движения, а здесь – никого. В отдалении трое полицейских болтают с парой штатских, мимо них ползет робошвабра, а за ней понуро бредет некто в сером с тряпкой и ведром.

Ника должен был встречать Гоша Васильев, оператор московского бюро. Судя по метке на карте, он в терминале, но куда спрятался – непонятно. Итого, даже если считать местных, нет и десятка человек на целый зал прилета.

Один из крупнейших аэропортов Европы, пятьдесят миллионов пассажиров в год – и вот закономерный конец. Довыпендривались.

Как говорят сами русские, если ты плюнешь, коллектив утрется, а если плюнет коллектив, ты утонешь.

Что случилось с вашей страной? Она утонула.

Ник снова повернулся к стеклянной стене. Далеко-далеко, на грани видимости, у самого горизонта, торчало нечто, смутно знакомое по картинкам в Интернете. Ник слегка прищурился, выкрутил до упора цифровой зум, включил коррекцию изображения – да, это она. Стометровая решетчатая башня с плоской грибообразной нашлепкой сверху, по-своему даже красивая. Ретранслятор стратегического оборонного комплекса «Щит», ближний эшелон. Вот зачем он здесь, кто ответит? От кого обороняться по периметру Москвы?

Зачем вы врете, а, россияне? Ладно, себе врете, привыкли уже, наверное, за последнюю тысячу лет, не умеете иначе. Но кругом ведь не слепые.

Постоянно врете, стыдно за вас – сил нет…

Пограничник отложил документы, свидетельствующие, что гражданин США Николас Кузмин, двадцати семи лет, репортер GINN, оснащен интегрированной системой фиксации изображения и звука. Взял ручной сканер, похожий на электробритву, поднялся из-за стойки и вяло сказал:

– Давайте посмотрим. Ошейничек снимаем.

Ник снял плоскую гибкую дужку, охватившую шею сзади, и повернул голову, чтобы пограничнику удобнее было провести сканером за левым ухом, потом за правым. Сканер дважды пискнул.

– Можете надеть.

Ник пристроил ошейник на место, дождался, пока тот снова увидит систему, и уставился на своего визави, который неспешно печатал на архаичной клавиатуре.

Пограничник выглядел нездоровым или как минимум неухоженным. Форма новенькая, все значки, пуговицы и звездочки блестят, а офицер внутри мундира – никакой. Тусклые волосы, шершавая даже на вид кожа. Ник вспомнил, что в Москве экологическая обстановка так себе, а уж аэропорт точно не самое полезное для жизни место, и пожалел этого вялого, словно засыпающего на ходу, человека.

– Что-то не так? – спросил тот, не поднимая головы.

– Все хорошо.

Голос вдруг сорвался, Ник откашлялся.

– Отвыкли по-русски?

– Нет-нет, я дома с мамой только по-русски и говорю.

– Пишете меня?

Ник рассмеялся.

– Да нет же. Но я снимал ошейник, потом он заново коннектил систему, надо было прогнать тест, и я использовал ваш бейдж вместо настроечной таблицы. Это не запрещено?

Пограничник наконец-то посмотрел на Ника с некоторым интересом.

– Нет, – сказал он.

И снова уткнулся в клавиши.

– Нет – значит «да»?

– I gave you a positive answer. Так понятно? Кстати, всегда хотел узнать – как вообще живется с этой штукой в голове?

– Хорошо, – сказал Ник. – Когда привыкнешь, очень удобно. Только она не внутри головы. Это же два крошечных чипа.

– Говорят, когда бармалеи ловят такого, как вы, они ему кидают на оба чипа двести двадцать вольт. Получается очень весело. Ну, для бармалеев. Правда или врут?

Ник совсем не ожидал, что будет так обидно.

«Вот же морда ты кагэбэшная, – подумал он. – Предупреждали меня, что прямо в аэропорту такая ерунда начнется, а я не верил. И ведь я с тобой пытался говорить, как с человеком, а ты не оценил. Ладно, будем считать, это мне для отрезвления и утраты лишних иллюзий».

– Вы меня с кем-то путаете, – сказал он сухо. – Я репортер. Штатный сотрудник GINN, приехал менять Бо́риса Саленко – думаю, вам знакомо это имя…

Пограничник даже ухом не повел.

– …и сегодня вечером у меня встреча с господином Серебровым.

– С государем, – поправил его пограничник.

– Он еще не будет царем на тот момент, – заартачился Ник.

– Теперь вы меня с кем-то путаете. – Пограничник сгреб документы со стойки и начал по одному выкладывать перед Ником. – Я же не следователь и не пытаюсь вас подловить. Роман Валерьевич Серебров – наш государь Роман Первый, мы так решили. Всей страной. А вы не нервничайте. Чего вы такой дерганый? Страшно? Это пройдет.

– Неуютно, – признался Ник. – Я еще никогда не видел настолько пустынного аэропорта.

– А, понимаю вас. Ну, так международная зона. Во внутренних терминалах все как обычно, не протолкнешься, а тут… Сегодня прилетел один рейс, и вы единственный пассажир.

Ник убрал документы в карман.

– Добро пожаловать в Российскую империю, – сказал пограничник. – Всего наилучшего.

Ник стоял и глядел на него. До чего унылый тип. Но ведь именно тип, типаж, один из многих. Один из миллионов.

Скудоумный и жалкий, явно с детства недокормленный, приученный унижаться, а теперь унижающий других, – вот ты каков, первый русский, которого я встретил на «исторической родине». А вдруг вы тут все такие? Не дай бог. Я с ума сойду от сочувствия к вам, несчастным, а мне работать надо. Всего два дня, но работать.

– Проходим, молодой человек, проходим.

– А вчера не было ни одного рейса? – спросил Ник.

– А почему вы спрашиваете? Это интервью? Запись идет?

– Чистое любопытство, уверяю вас. Я ничего не пишу, сказал уже. Я обязан предупредить человека, когда при разговоре с ним включаю запись, это определено международной конвенцией, и если будут жалобы, у меня отнимут лицензию.

– Ну, да, шпионская аппаратура, дело серьезное, – пограничник кивнул с таким деланым пониманием, что Нику тошно стало. – Вы с ней поосторожнее в городе. Остались сутки до коронации, люди немного возбуждены. А вы же не хотите встретить самый интересный день за всю историю человечества лежа в травматологии?.. Ну, ладно, не за всю историю, но от Вознесения Христова – точно.

«Да ты философ, – подумал Ник. – Правда, философия у тебя висельная. Чем может быть интересен день, когда начнется война, которую вы сами накликали себе на головы? Ах, конечно, тем, что она вдруг не начнется. Верьте. Блаженны верующие».

– Желающих приехать… сами понимаете, негусто. Боятся. Кому охота, чтобы тебя свои же разбомбили. А все, кто хотел уехать, давно сделали это. Основной поток был весной. Окончательно иссяк на прошлой неделе.

– Все, кто хотел… А кто хотел, но не мог?

– А кто не мог, тому помогли. – Пограничник равнодушно пожал плечами. – За государственный счет.

– Вы сами-то в это верите? – спросил Ник.

– В каком смысле? – удивился пограничник. – Вы с Луны свалились, юноша? Миллион беженцев, Европа на ушах стоит. Всем, изъявившим желание предать Родину, благодарная Россия предоставила билет в один конец. У нас здесь этих бесплатников не было, самолетом только за свой счет, но на вокзалах ад кромешный творился. Чемодан – вокзал – Берлин… Ну-с, проходим, молодой человек, проходим.

– Получается, не всей страной решили, верно? – Ник сам не мог понять, что его вдруг так заело. Кажется, он просто хотел расшевелить этого горе-патриота на зарплате, притворившегося сонным, потому что на большее не хватает актерских способностей.

– Девяносто процентов – мало вам? Давно у вас в Америке девяносто процентов голосовало хоть за что-нибудь?

– Вы же сами знаете, что референдум нелегитимен, прошел с нарушениями и не признан мировым сообществом.

– Да нам пофиг, – сказал пограничник, глядя в сторону. – А вот тоже вопрос: почему у вас красная лампочка не загорается, когда вы пишете?

– Где? – удивился Ник.

– На слово «где» есть хорошая рифма. – пограничник медленно поднялся из-за стойки. – Откуда я знаю где. Но, по идее, должна быть красная лампочка. Может быть, в глазу?

– Да не пишу я! Просто хотел знать ваше мнение.

– Мнение такое, молодой человек, – проходим, не задерживаем.

– Кого? Тут никого нет.

– Меня. Я закрываю границу Российской империи на обеденный перерыв.

Ник ждал, что пограничник хотя бы глазами усмехнется своей шутке, но тот был как каменный. Даже, скорее, деревянный. «Ivan the Fool, an Iron Man with a wooden head», как говаривала мама. Может, они тут не видят ничего странного в закрытии границы аж целой империи на обед.

Ник закинул рюкзак на плечо.

– А ведь вы правы, – сказал он миролюбиво. – С лампочкой было бы лучше и проще. Наверное, можно поставить светодиод на ошейник. Не знаю, почему так не сделали. Но все равно его будет плохо видно. Это у меня еще волосы короткие…

– Идите уже, вас люди ждут, – процедил сквозь зубы пограничник и мотнул головой в сторону дверей.

Ник удивленно поднял брови.

– Вы имеете в виду полицию?

Пограничник тяжело вздохнул и ссутулился, будто из него выпустили лишний воздух. Сунул руку под стойку и чем-то там щелкнул. Ник вдруг почувствовал себя беззащитным, почти жертвой. Это было непривычно и волнующе, даже на миг закружилась голова. На всякий случай он включил-таки запись и порадовался, что у него при этом не загорается красная лампочка в глазу.

– Что вы делаете?!

Пограничник вышел из-за стойки и взял Ника за ладонь, двумя пальцами, каким-то особенным хватом, не больно, но так убедительно, что не вырвешься.

Ник перестал волноваться и начал бояться. В любой другой стране мира он бы сейчас кричал: отпустите, я гражданин Соединенных Штатов, уберите руки, полиция! Но здесь Россия, бессмысленная и беспощадная, где знаменитых оппозиционеров убивали прямо возле стен Кремля, а популярных журналистов дубасили железом, и все ведь напоказ, под камерами, и никому за это ничего не было. А люди помельче исчезали без следа, и никто их не искал. И кричи – не кричи, а помощи не дождешься. Ник это сейчас очень отчетливо понял, буквально за секунду, на своей шкуре прочувствовал, лишь по тому, как уверенно его взяли за руку. Так здесь уводят на расстрел.

Он только бормотал: «Что вы делаете?», а сил кричать не было.

Надо гнать материал стримом в GINN – пусть хотя бы увидят, что со мной происходит. Ник вызвал перед внутренним взором интерфейс… и с незнакомой ранее веселой обреченностью приговоренного сказал себе: этого следовало ожидать.

Система не работала. Запись встала на второй секунде. И связи нет.

В голове шумело, перед глазами все плыло, Ника куда-то тащили за руку, а потом он услышал:

– Кажется, это ваше. Заберите, пожалуйста, оно мне надоело.

И знакомый – откуда я его знаю? – голос сказал:

– Глушилку-то выключи, злодей.

Ник встряхнулся, заморгал, потер рукой глаза.

Наваждение медленно отступало, но все вокруг стало еще интереснее и невероятнее.

Зато совсем не страшно.

Трое полицейских, они чему-то ухмыляются, скорее всего, замешательству Ника. А вот и Гоша Васильев, огромный бородач, добрый, теплый, уютный, вылитый медведь, вставший на задние лапы. И рядом еще один крепкий широкоплечий мужчина, которого Ник сразу опознал и совсем не ожидал увидеть здесь, – легенда русской журналистики для тех, кто понимает, Миша Клименко, «консультант по дурацким вопросам», специалист по контактам с силовыми ведомствами. Светлые с проседью волосы, чуть обрюзгшее квадратное лицо, слегка оплывшая фигура немолодого человека, забросившего фитнес, но все та же задорная мальчишеская улыбка, знакомая Нику по видео от Бо́риса. «Запомни, парень, это наш ангел-хранитель и самый важный источник в Москве».

Ангел-хранитель взял Ника за плечо и развернул к полицейским боком.

– Смотрите, джентльмены, вот оно, следующее поколение. В этой дужке у парня на загривке антенна, графеновый аккумулятор, флешка и внешний процессор. Держится очень мягко, совсем не жмет. Ушки заходят во-от сюда и ложатся точно поверх чипов.

– То есть без этой штуки чипы не работают?

– Чипы активны всегда, они запитаны от мозга. Ему нужно в среднем двадцать – двадцать пять ватт, а им всего полтора-два…

Миша небрежно перепаснул свою добычу Гоше, и тот принялся жать ей руку, хлопать по плечу и интересоваться, как доехала. Ник в ответ кивал и говорил: да-да, конечно. На большее его пока не хватало.

– Ребята, не надо смотреть на парня с таким ужасом, он не умственно отсталый, хотя и выглядит… ничего, сейчас очухается. Нет, мозг действует только как коммутатор, передает на чипы питание, они не отъедают от него мощность. Простое и остроумное решение. А ошейник нужен, чтобы система могла записывать большие объемы и передавать их. В голове у парня монтажная, он сам себе и оператор, и «звукарь», и режиссер, но без ошейника ему некуда будет сохранять ролики. Это, наверное, единственный минус системы. Пока еще не научились складировать готовые записи в мозгу.

– Да много у нее минусов, – пробасил Гоша. – А звук фиговый? А оптика?

– Так у него же есть выносной микрофон. А если тебе нужен правильный – честный оптический зум, возьми обычный телеобъектив. Но смысл? Для стандартной репортажной съемки ничего, кроме микрофона, не нужно.

– Не знаю, мне и так хорошо, – сказал Гоша.

Он тоже носил репортерский ошейник, предыдущего поколения, никаких там нейротехнологий – широкий воротник с аккумулятором и блоком связи, две стабилизированные камеры на плечах, микрофоны, все очень скромно, зато надежно.

Ник еще слегка пошатывался и глупо улыбался. Он был счастлив оказаться среди своих. Гоша крепко держал его за рукав.

– Ну, мы поехали. – Миша по очереди пожал руки полицейским.

– Передайте Боре, мы его очень уважаем, но… сам дурак, – сказали ему. – И пусть сюда даже не думает соваться. При всем уважении, служба у нас. Спеленаем и засунем в первый же самолет.

– Откуда у вас самолет в Америку? – спросил Миша ехидно.

– Ну, тогда паровоз!

– В Америку.

– Наш паровоз вперед летит! – сообщили ему со значением.

– Я вас уже боюсь.

– Да есть самолет, вон же… – полицейский кивнул на Ника. – Чартер вашего коллеги.

– Так ему стоять еще сутки.

– А нам-то какая печаль? Зато там по закону территория США. Добро пожаловать на борт, и дело в шляпе, интернировали. Мы его даже кормить не обязаны будем, пусть Госдеп о нем заботится, шлет ему гамбургеры со своей кухни, раз он уже дома.

– У Бори здесь дом, – сказал Миша грустно.

– Так не надо было в нем гадить. Нет, мы все понимаем, человек погорячился…

– Он просто боится, что все плохо кончится.

– Как бы все ни кончилось, с государем так не разговаривают! – сказал полицейский. – Попробовал бы он ляпнуть такое королю Англии!

– Попробовал бы он сделать это в мечети! – сказал Миша и тем разрядил обстановку, потому что все заржали.

Ник тоже на всякий случай вежливо хихикнул.

Он знал, о чем речь, но не понимал, отчего русские восприняли инцидент с Бо́рисом так остро. Вероятно, дело в том, что они только-только завели себе царя, а формально еще даже и нет, – связывают с ним большие надежды и потому ревностно отстаивают его честь.

А Бо́рис Саленко, самый популярный иностранный журналист в России, «наш русский американец», взял да сказал, что это дурацкая идея, дурацкие надежды и сам царь дурак.

Прямо царю и сказал, благо они много лет знакомы.

По счастью, избранный государь – так зовут царя, пока не коронован – отнюдь не приказал отрубить наглецу голову на Лобном месте, и даже челюсть ему не свернул. Монарху не положено бить простых смертных. Это, кстати, Бо́рису повезло, а то колотушка у его величества Романа Первого что надо, и опыт есть, он все-таки отставной полковник спецназа. Государь всего лишь заявил: сам дурак, я с тобой больше не разговариваю, пошел вон. После чего самый популярный журналист мигом превратился в самого никому даром не нужного журналиста, а потом еще и самого разыскиваемого человека в России. Неизвестно, было ли таково желание государя, но Саленко объявили персоной нон грата с высылкой в двадцать четыре часа. Ходила версия, что это «инициатива снизу», а царю не доложили. Саленко пропал, о чем опять-таки царю не сказали, да ему и все равно. У него и без какого-то репортеришки дел по горло; завтра коронация, торжественный запуск оборонного комплекса «Щит», а после обеда Третья мировая война.

Как нарочно, двадцать второе июня. Русский народ мистический, то есть, попросту говоря, склонный одновременно к фатализму, суеверию и мракобесию, – им понравилось. Они полезли на рожон, мировое сообщество показало в ответ кулак, и тогда Россия нарочно подчеркнула свое отношение к внешней угрозе датой коронации. Мол, кто с мечом к нам придет, от «Щита» и погибнет.

Весь мир уверен, что «Щит» вовсе не оборонный комплекс, а черт его знает какой. То, что он, судя по внешнему виду и расстановке башен, может накрыть страну полем неясной природы, это жутковато, но, в конце концов, ее внутреннее дело. Мировое сообщество вмешается не раньше, чем получит доказательства, что на территории России разверзся ад или ее несчастный оболваненный народ окончательно сошел с ума в массовом порядке. Но башни по всей границе, вынесенные к ней вплотную, – уже прямая и явная угроза соседям. Вся Европа в истерике, и ее можно понять.

Русские – с простодушием, достойным лучшего применения, – обещают доказать свое миролюбие, включив «Щит». Перед этим они коронуют Романа Первого, и тот нажмет символическую кнопку. Двадцать второго июня. Ребята, да вы с ума сошли.

Мистицизм не мистицизм, а идиотизм точно.

Так или иначе, но, по данным нашего источника в Кремле, «окно» под интервью вечером перед коронацией осталось в расписании избранного государя. Источник рассматривает это как недвусмысленное приглашение. Тем более что за то окошко уже перегрызлись все новостные агентства, какие вы можете вспомнить, и всем отказано. Похоже, в Кремле ждут человека из GINN.

Понимают, значит, что к чему.

Государь хочет не просто говорить, ему важно донести свое слово до людей. А в интернете всем плевать, кто что сказал, даже если он два раза царь. Да ты хоть сними штаны; надо как минимум овцу трахнуть, чтобы тобой заинтересовались. Голос человека в интернете – глас вопиющего в шторм. Люди видят ровно то, что готовы увидеть, и слышат не больше, чем хотят расслышать. Про Россию и русских им все давно объяснили, у них сложилось мнение, и хрен его оспоришь. В интернете каждый пользователь страшно умный, а кругом одни дураки, и он это знает твердо.

Выйти на такую самодостаточную аудиторию, убежденную в том, что она «знает жизнь» и ее на мякине не проведешь, можно только через сетку вещания GINN. Сюжеты GINN эти дебилы – простите, эти добрые люди – смотрят от корки до корки, чтобы казаться себе еще умнее, поскольку Глобал Индепендент Ньюс Нетворк последняя в мире полностью независимая и по-хорошему безбашенная информационная компания. Люди верят, что GINN говорит только по делу, клинически объективна и если кого-то пустила в эфир, значит, в этом есть большой смысл. Так уж и быть, они потерпят твою россиянскую харю пару минут, а там, возможно, ты им понравишься.

Поэтому в Россию прилетел Ник. И сейчас Гоша твердой рукой ведет его на выход к парковке, а Ник пытается сообразить, отчего они не идут в сторону аэроэкспресса, так ведь было бы лучше – сорок минут, и ты с гарантией в центре города.

Они подходят к машине, Ник видит человека за рулем и окончательно перестает что-либо понимать.

– Хватит дурака валять, садись назад, – сказал Миша. – Давай-давай, будь хорошим мальчиком, не наглей.

Бо́рис Саленко, самый разыскиваемый человек в России, недовольно ворча, перебрался на заднее сиденье.

– И не бухти, – добавил Миша. – Ведь под честное слово все.

Саленко открыл было рот, но только протяжно зевнул.

Он сильно постарел за пару лет, что Ник не видел его вживую. А может, последние дни его вымотали. Но тогда, если судить по лицу, он за эту неделю в бегах целую жизнь прожил. Миша с Гошей, явно не следившие за собой, на его фоне казались гладкими и лоснящимися, как типичные американцы.

И, главное, он был усталым, таким же шершавым и тусклым, как тот пограничник, уморившийся еще при рождении.

Ник помнил совсем другого Саленко: быстрого, подвижного, с богатой мимикой; когда-то он жаловался, что ему всегда приходится в кадре хоть немного, но зажимать себя, контролировать тело и лицо, чтобы не мелькать, выглядеть солиднее и убедительнее. Обаяние Бо́риса включалось на полную мощность именно в движении. Магия жеста, волшебство улыбки. Одаренный от природы коммуникатор, гений общения.

Теперь его не было. Ну, здесь, в машине, не было точно.

– Приветствую вас на русской земле!

Эта реплика очень подошла бы прежнему Саленко, но сейчас не очень прозвучала. Он сунул Нику узкую крепкую ладонь, и рукопожатию тоже чего-то не хватало. Энергии.

– Что случилось? Какой-то ты пришибленный.

– Его погранцы глушилкой жахнули, – объяснил Миша, садясь за руль. Гоша устроился рядом, и в машине стало заметно темнее.

– Что так?

– Довыеживался.

– Ничего не понимаю, – честно признался Ник.

– Да и не надо, – сказал Саленко. – Ты в хорошей компании. Я тоже здесь ничего не понимаю. Все такие умные, один я дурак. Теперь нас двое.

Машина тронулась и резво запетляла по парковке. На выезде у паркомата ошивался небритый тип в светоотражающем жилете. Миша высунул в окно руку и что-то вложил в подставленную ладонь, шлагбаум поднялся, машина выскочила на шоссе – и поехала, аж дух захватило. Ник не помнил, когда в последний раз его возили с такой скоростью. Возможно, в президентском кортеже Сан-Эскобара.

– Сколько ты дал этому уроду?

– Сколько надо, чтобы он после смены упал и все забыл.

– По факту мы тут были, ты же не отключил трекинг.

– А плевать, где кто по факту. Наше дело – прикрыть хороших людей на случай, если тобой займутся всерьез и станут искать, где ты шлялся. Значит, главное, чтобы этот тип не запомнил твою морду. Никаких проблем. Тебя здесь не было. А мы с Григорием встречали гостя, все нормально.

– Погоди, он правда, что ли, забудет?..

– Естественно. А как еще?

– М-да… А ничего, что за нами хвост?

– Этот хвост – кого надо хвост. Странно, что ты его не заметил, пока мы сюда ехали.

– Я был занят. Я думал, – сказал Саленко.

– Раньше надо было думать, – сказал Миша.

– Когда?

Миша не ответил. Ник слушал этот загадочный диалог, тихо обалдевая. Машина неслась по пустынной трассе от аэропорта к Ленинградскому шоссе. И действительно за ней кто-то ехал, на почтительной дистанции, но тоже быстро, не отставая.

– Ну, когда же, объясни, я не обижусь, – настаивал Саленко.

– Знаю я, как ты не обижаешься. – Миша так заправил машину в поворот, что Ник едва не стукнулся головой о стойку, даже ремень безопасности не помог.

– Когда Леночка подала на развод, – пробасил Гоша.

– Да, тогда был первый звонок, – согласился Миша. – Он же последний.

Саленко тихо зарычал. Наверное, в знак того, что не обиделся.

Далеко впереди показалась еще одна башня «Щита». Ник знал, что их много, видел карту, да ее весь мир сто раз видел, когда СМИ подняли крик, она долго не сходила с мониторов. Но тогда это казалось игрой. А тут все серьезно. И очень страшно. И Саленко был первым, кто сказал еще года два назад, когда по всей стране начали заливать опоры под башни: ребята, я знать не хочу, что вы затеяли, но это плохо кончится.

Кстати, именно тогда его жена и выгнала. Совпадение?

Выскочили на Ленинградку, тут уже было движение, и машина влилась в общий поток. Она все равно шла напористо, перед ней расступались, и Ник никак не мог избавиться от ощущения, что они в Сан-Эскобаре. Пейзаж совсем не похожий, но есть нюанс: мы расталкиваем других плечами. Так в диктаторских режимах сильные мира сего, а на самом деле крошечного задрипанного мирка, подчеркивают свой людоедский статус.

И башни, эти башни… В «Щите» и вокруг него – десятки тысяч человек. И ничего внятного не удалось выяснить про то, как он работает. Наверное, кому надо, те знают, но тоже молчат. А официально было сказано, в самых общих словах, что комплекс защищает границы России от вторжения «путем принуждения живой силы к миру». Танки заедут – и встанут, поскольку экипажи то ли потеряют сознание, то ли еще что. Теперь против России возможна только баллистическая атака, и по этому поводу русские намерены значительно сократить численность своих наземных сил. Мирная инициатива. И русские выражают недоумение, почему все так волнуются.

Волнуются – это мягко сказано…

Рядом недобро сопел Саленко. Кажется, Мише с Гошей все-таки удалось крепко задеть его самолюбие.

Ник вообще чувствовал себя шокированным самой темой разговора. Будь он на месте Бо́риса, никому бы не позволил так с собой обращаться. Да с ним и не стали бы по умолчанию. Все друзья Ника – американцы, люди деликатнейшие. А россияне, известные грубияны, не признают элементарных норм, вроде приватности личной жизни. Это надо понять и простить, они не виноваты, культура такая, вернее, отсутствие культуры.

Миша и Гоша, сначала показавшиеся Нику очень милыми, хотя и чересчур фамильярными, вдруг повернулись не тем боком, с какого он хотел бы их видеть. Сейчас просто лезут не в свое дело, а куда их понесет дальше? Недаром сказал классик, правда, Ник не помнил, какой именно: «Сила, наглость и хамство – национальная идея России». Точно русский классик, другому не пришло бы в голову так оскорбить чужую страну. А родную и подавно.

И все же надо делать скидку на то, что они считают Бо́риса равным себе, и в известном смысле эта грубость – знак уважения. Саленко здесь свой. Как они говорят, «свой в доску», что бы это ни значило. Минимум наполовину русский по крови, он никогда не притворялся человеком с претензиями на обладание традиционным российским менталитетом. Да боже упаси, ни намека на этот менталитет у него отродясь не было. Наоборот, он подчеркивал свою инородность. Но постепенно сам так обрусел, что его даже бить пытались в здешней глубинке, приняв за москвича. Ник хорошо знал его историю.

Бо́рис Саленко приехал в Москву двадцать лет назад, как сейчас Ник, в точности, вплоть до подробностей – на пару дней, заменить выбывшего репортера. Правда, тот не прятался от властей, а, скорее, мимо них промазал. Вместо того чтобы идти в Кремль на прием к легендарному Путину – ушел в запой. Чисто московская история: влюбился, подрался, надрался. Здесь это часто бывало с заезжими журналистами, черт знает почему, их уже начали конкретно предупреждать. Так сказать, в наследство Бо́рису достался оператор Гоша Васильев, тогда еще без бороды, но уже здоровый, как медведь.

Саленко тоже с ходу влюбился – в Москву – и накрепко застрял в ней, заявив, что наконец-то отыскал место, где не скучно жить. Справедливости ради, Бо́рис успел к своим двадцати пяти годам повидать много занимательных и увлекательных мест, но их нескучность выражалась по большей части в том, что там убивали. Это рано или поздно надоедает. А Москва была едва ли не самым безопасным мегаполисом планеты, и там шла постоянная, как ее называли русские, «движуха». Бо́рис вписался в движуху как нельзя лучше. Через год его уже знали все и он знал всех. Острый на язык, чертовски обаятельный, очевидно честный и столь же очевидно желающий России только добра, репортер GINN превратился в «нашего американца», которому позволяли очень многое и прощали, когда его заносило. Потому что человек прибыл из другого мира и наших реалий не понимает, но мы ему сейчас объясним.

Саленко сразу понял, насколько это ему выгодно, принял такие правила игры, и беспардонно ими пользовался. Ему не приходилось кривить душой, разыгрывая простака, он и был им, парнем из-за океана, искушенным во всякой пиндосской фигне, а в российской специфике простодушным иногда до наивности. Бывало, над Бо́рисом посмеивались, но через два раза на третий, а то и чаще, пресловутая специфика оказывалась-таки русской фигней, которая достала местных до печенок. И не было лучше способа, чем откровенный разговор с «нашим американцем», чтобы, как говорится, заострить внимание на проблеме.

Ему не только отвечали на трудные вопросы, но и разрешали в принципе их задавать. С ним охотно дискутировали, разъясняя на пальцах вещи, которые отчего-то раньше забывали растолковать собственному народу, хотя тот не отказался бы. Саленко стал для россиян зеркалом, отражающим их проблемы под новым углом. Он оказался нужен здесь. Его полюбили. Его охотно звали выступать в российские программы и не раз хотели перекупить, а Бо́рис мягко, но непреклонно объяснял: спасибо, ребята, что вы так меня цените, только поймите, я полезен России именно в роли сотрудника GINN. Если я репортер независимой компании, то люди могут посылать меня подальше, опровергать мои слова, подавать в суд на мои сюжеты – это нормально, работа такая, да и сам я не истина в последней инстанции, – но никакой редактор не будет намекать мне даже шепотом, что надо снимать, а чего лучше не заметить.

Естественно, персональная харизма Саленко отразилась на популярности GINN в России; раньше тут его смотрели и ценили единицы; фактически Бо́рис затащил этот канал сюда на своем горбу. Стиль канала понравился русским, идеология тоже, и была даже попытка создать «рашен Джинн», тупо его скопировав. Провалилась она из-за упорного нежелания местной аудитории поддерживать рублем что угодно, хотя бы отдаленно похожее на старое доброе эфирное телевидение, пусть оно и сто раз независимое, и совсем почти без рекламы, и все из себя за трудовой народ. Хотя именно такой формат вещания, как традиционный канал с заранее структурированной подачей, русские предпочитали и охотно смотрели. Просто не собирались за него платить.

Бо́риса это скорее устраивало. Хорошо быть уникальным.

Вскоре он заговорил с московским акцентом, да так чисто, словно тут родился. Много ездил по России и действительно пару раз удостоился тумаков от нетрезвых патриотов, – так, слегка, для профилактики, чтобы знал, сволочь, как провинция любит зажравшихся москвичей, выпивших из страны все соки. Трудно работать в кадре с битой мордой, но сам факт того, что его принимают за русского, да еще и жителя столицы, привел Бо́риса в восторг. Он даже женился на радостях.

Лет десять ему жилось в России прекрасно. Он был звездой, жена совсем не мешала работать, и дети красивые получились.

Конечно, даром это Бо́рису не прошло. Его считали больным русофилом, говорили, что продался, за ним по всему интернету бегала персональная бригада хейтеров на зарплате и дивизия бесплатных психов. А он знай гнул свое – и создавал потихоньку очень теплый и добрый позитивный образ России и русских страны для всего мира.

Но потом в России плавно и почти незаметно для непосвященных сменилась правящая элита. Пришли те, кого тут давно ждали, – патриоты-технократы, которых потихоньку выпестовал хитрый Путин. Оказались эти ребята весьма зубастыми, расчищали под себя поляну жестко, с шумными расправами и показательными судилищами народу на потеху. Какого-то явного экономического чуда страна не дождалась, но давно обещанный технологический рывок пошел сразу по всем направлениям, качество жизни повысилось за считаные годы.

Постепенно нарисовалось и лицо этой когорты – все больше внимания оттягивал на себя отставной полковник Серебров, умница и симпатяга, вынырнувший откуда-то из недр военно-промышленного комплекса, с парой боевых наград и дипломом Академии госуправления. Он умел хорошо говорить и нравиться людям. Саленко сразу его засек наметанным глазом – и сказал, что этот ушлый дядька снял погоны неспроста. Сейчас его будут продвигать, нынешний президент фигура техническая и промежуточная, а вот лет через семь-восемь вы сами выберете Сереброва – и очень надолго. Правда, он изрядный монархист, но это у военных, что действующих, что бывших, стандартный закидон, а в остальном, как говорится, был бы человек хороший.

Кто ж знал, что Сереброва продвигать будут конкретно в цари.

И персональные убеждения Сереброва вовсе ничего не значат.

То есть для Бо́риса Саленко это оказалось полное откровение.

Попади Саленко в Россию пораньше, он бы знал, насколько модной тут была в начале 2000-х для узкого круга посвященных тема формирования новой аристократии и «владетельных родов», как опоры страны на отдаленную перспективу, ну и, собственно, института монархии ради «замыкания пирамиды власти». Монархия планировалась конституционная и выборная, без наследования, такой, короче, развитой цезаризм. Или бонапартизм, это уж как получится.

Году примерно к 2010-му тема заглохла, ее просто решили дальше не форсировать, чтобы она не утекла в популярные СМИ, где сидят безмозглые по определению выпускники журфака МГУ. Эти как напишут: «Олигархи решили дать стране царя!» – и здравствуй, дубина народной войны. Увы, стараниями одной конкретной творческой личности при слове «царь» народ представляет себе ее конкретное лицо. Так можно запороть любую идею. Как запороли уже последовательно коммунизм, демократию, либерализм, игру в бадминтон и далее везде.

Идея пустила глубокие корни и, когда настало ее время, полезла наружу, зелененькая, свеженькая и веселенькая. Саленко занервничал. Он был уже репортером до мозга костей, то есть человеком, натасканным на объективность и на безоценочное освещение событий, но в частном порядке его от слова «царь» просто трясло. Бо́рис долго не мог понять, чем так страшна русская монархия, пока не родил формулировку: «Это плохо кончится». Она все объясняла.

Друзья и коллеги восприняли его фобию с пониманием, говоря себе и другим: «Боря все-таки не отсюда, трудно ему, пожалеем мужика». Они сами относились к монархии, даже самой конституционной и выборной, очень по-разному.

Потом объявили о строительстве «Щита», и фобия перешла в манию, а сам Саленко ушел в оппозицию.

Москва встретила его метаморфозу с равнодушием почти оскорбительным. Неофициально Бо́рису шепнули, что он такой тоже стране полезен, а то уж больно у нас все единогласно. Зато его чуть не выгнали из GINN, потому что с безоценочностью и объективностью в сюжетах московского корреспондента вдруг стало как-то плохо. Он с трудом взял себя в руки.

Начались личные проблемы: трудно общаться с людьми, которые в упор не видят, как их власть толкает страну к войне с цивилизованным миром.

Ну и людям трудно общаться с человеком, из которого вдруг посыпались обороты вроде «цивилизованный мир», чего за ним десять лет не замечали.

Кончилось все действительно плохо, но пока еще только для самого Саленко.

Может, завтра станет плохо сразу всем, но это – завтра.

А сейчас Ник украдкой поглядывал на Бо́риса и думал, как бы подловить момент, когда будет уместно спросить – почему он все еще здесь. Жена выставила его за дверь года два назад; сыновья, как Ник понял по некоторым обмолвкам, предпочитали гордиться папой на расстоянии – они и раньше-то видели своего звездного родителя не каждый день. Зачем Бо́рис так отчаянно цепляется за Москву, в которой он теперь чужой?

Наверное, это что-то очень личное.

До въезда в город осталось всего ничего, но поток уплотнился и сильно замедлился. За окном тянулись вереницей торговые центры, позади них жилые кварталы. Всюду сновал транспорт, ходили люди, и трудно было поверить, что завтра война.

«Хвост» держался в паре машин позади. Ник украдкой рассмотрел его. Примерно так он представлял себе автомобиль ФСБ, если бы не одно но. Это был вылитый автомобиль ФБР. Марка, цвет, модель, ну все. Издеваются они, что ли.

– Миш! – позвал Саленко, глядя в окно. – А у нас совсем ничего не осталось?

– Увы.

– Это потому что кто-то пожадничал.

– Это потому что кто-то слишком много пьет!

Саленко выразительно шмыгнул носом.

– Слушай, насчет Лены… – сказал Миша. – Прости. Кажется, это было лишнее.

– Да нормально. Я не обиделся, – буркнул Саленко. – Вы, конечно, старались. Вам бы только уязвить человека. Вы меня ненавидите за национальность – за то, что я американец! – но у вас руки коротки сладить со мной.

– Слава богу! Наконец-то что-то знакомое. Узнаю друга Борю. Друг Боря, ты когда собираешься инструктировать заморского гостя?

Саленко покосился на притихшего в своем углу Ника.

– А я не буду! – заявил он.

Спереди обернулся Гоша.

Миша тоже сделал такое движение, словно очень хочет посмотреть назад, но ограничился пристальным взглядом в зеркало.

Ник уже в который раз почувствовал себя мебелью.

Это было несколько унизительно, но Ник отдавал себе отчет – старался как минимум, – что ситуация непростая, люди непростые, и вообще все сложно. «Надо представить, что я в Сан-Эскобаре. Там со мной тоже не церемонились».

– И зачем тогда было это все? – недовольно спросил Миша.

– Я хотел. Честно. Но я, пока сюда ехал, много думал, и пока вас ждал на парковке, тоже думал, – сказал Саленко. – И понял одну вещь. Даже странно, как она раньше не пришла мне в голову. Ничего уже не исправить, ничего не изменить. Россия мчится, как красный бронепоезд, на полных парах в историю. И это интервью, если оно получится, будет документом эпохи. Возможно, последним интервью Сереброва. А может, последним интервью на Земле…

– Ты с похмелья бываешь положительно невыносим!

– Отстань, я потеряю мысль. Ник, пойми меня правильно. Это уже не наша игра и, по большому счету, даже не наше дело. GINN здесь только инструмент, а вернее, игрушка судьбы. Государь, мать его, император Роман Валерьевич Серебров тоже доигрался, но его роль – первого плана. И твоя задача – дать ему комфортно исполнить свою партию. Больше от тебя ничего не требуется. Думаю, уже готовы вопросы, и ты не упирайся, когда их увидишь. Можешь их редактировать, но не отказываться. Их надо отработать, а пока Серебров будет говорить, ты поймешь, чего не хватает, и придумаешь свои. Один-два, не больше. Не сочти за оскорбление, но Серебров в нашей профессии немного опытнее тебя и лучше знает, как готовить и вести интервью. Просто не мешай ему. Это лучший способ нам исполнить свой долг перед лицом неизбежного. Понял меня?

Ник оторопело кивнул. Уже в пятый или шестой раз. Ничего себе инструктаж. Какая-то эпитафия человечеству.

– Ох, и худо тебе, дружище… – протянул Миша.

– Вы просто не видите, – Саленко тяжело вздохнул. – Вы просто не видите, как все это выглядит со стороны.

– Да вроде неплохо.

– Только для вас. А с точки зрения нормального человека, к власти пришла хунта и творит беспредел. Ее пытались хотя бы призвать к порядку, ничего не получилось, а теперь она совсем обнаглела, и ее остановят силой.

Ник молча кивнул.

Миша и Гоша синхронно то ли хрюкнули, то ли фыркнули.

– Нет, ну есть и такое мнение, – согласился Миша. – Только ты про нормального человека – вычеркни, пожалуйста. Это мнение тех, кто заинтересован. Его навязали всем, кто зависит от заинтересованных. А вот нормальный – и, главное, внутренне свободный человек…

– Россиянин, например, – ввернул Саленко.

– Да, хотя бы россиянин, со свойственным ему пофигизмом, зиждя… блин… зиж-дя-щем-ся… или надо через «и»? Да пофиг, основанным! С пофигизмом, основанным именно на внутренней свободе… Он понимает, насколько все естественно и нормально. В кои-то веки – нормально.

– Ой, хватит. Сколько можно?! Я тебе пытаюсь объяснить, а ты не слышишь. Неважно, что ты думаешь, и неважно, что думаю я! Даже если люди во всем мире одурачены, – какая разница? Важно только одно – как действия России выглядят. И какие были сделаны выводы.

– Я помню, какие выводы были сделаны из пробирки с белым порошком, – произнес Миша вкрадчиво. – Триста тысяч жизней это стоило Ираку. Стесняюсь спросить – ты ведь раньше знал про это, а потом забыл, ага? А для Ливии и пробирки не понадобилось. Теперь скажи – почему Россия, на которую двадцать лет всех собак вешают, построила «Щит»?

– Совершенно не вопрос, – отрезал Саленко. – Надо было загружать ВПК, загружать стройкомплекс, придумать рабочие места хоть из воздуха. Этот ваш «Щит» – огромный мыльный пузырь. И без войны он лопнет. Сереброва просто загнали в угол, ему деваться некуда. Мне его искренне жаль. Рома – заложник. Но мог бы пустить себе пулю в лоб, а взял и всю страну потянул за собой!

– Бедный Гоша… – донеслось спереди.

– Чего я бедный?..

– Ну, я-то Борю почти год не видел, а ты эту конспирологию слушаешь каждый божий день, кроме выходных!.. Знаешь, Борь, мне иногда кажется, что ты прав: мы все умные, а ты один дурак.

– Работа такая, – заявил Саленко. – Работа шута – говорить правду в лицо!

– Тоже мне, Шико нашелся! Только он-то был герой.

– Кто такой?..

– Извини, я забыл, что ты американец и без гугла совсем дикий.

Саленко опять вздохнул, еще горше.

– Я отключился, – буркнул он, слегка подавшись в сторону Ника. – Совсем, в ноль. Человек-невидимка. Даже за пиво заплатить не могу.

«Теперь все ясно, – подумал Ник, – вот почему я не вижу метки Бо́риса на карте. Он спрятался. Интересно, как они обходят программу распознавания лиц? Камеры здесь повсюду. Или ничего не работает? И программа не работает? А может, у них и „Щит“ не работает? Бо́рис сейчас не просто так распинался. Ходила ведь такая версия, что вся эта затея со „стратегическим оборонным комплексом“ – грандиозный блеф. Технократы просто наворовали бюджетных денег. И Сереброва подставили, а он зашел слишком далеко и теперь с упорством обреченного пытается доиграть игру до конца. Россия объявлена угрозой свободному миру, войска НАТО стоят вдоль границы и пересекут ее, как только царь нажмет кнопку. С мандатом ООН или без него, им уже все равно. Заседание Совбеза кончится с минуты на минуту, Россия лишена права вето, Китай воздержится, значит, мандат будет. На что они тут надеются, совершенно непонятно. Какой-то пир во время чумы».

– Будет тебе пиво минут через двадцать, если не застрянем у Белорусского, – сказал Миша. – Потерпи, страдалец. Ты сколько уже с утра вылакал?

– У меня вчера был трудный день.

– И ночь, полная трудов!

– Не считаю нужным это комментировать.

Они ехали по городу, и Ник путался в ощущениях – не мог понять, нравится ему тут или нет. Несмотря на эклектику, несовпадение архитектурных стилей, Москва была по-своему красива. В ней чувствовалась некая сила, древняя, могучая, сила имперской столицы. И еще одно – Москва очень прочно стояла на земле. Ник не знал, как это рационально объяснить.

Странный город. Но не страшный. Добрый. Очевидно, душа нараспашку, добрый. С учетом того, какие зверства тут творились всю его историю, это тоже плохо укладывалось в голове.

– Так! – сказал Миша.

И замолчал.

В машине повисло напряжение. Ник сфокусировал взгляд на новостной ленте, – ничего особенного.

– Есть решение Совбеза, есть мандат. Идиоты. Ну, и что мы будем делать со всем этим металлоломом?..

– Что ты будешь делать с металлоломом, который прилетит тебе на голову?! – рявкнул Саленко.

– …Нам же придется тащить его обратно через границу, чтобы вернуть законным владельцам! – закончил мысль Миша.

– Останови! – сказал Саленко. – Вон там.

– Фиг тебе. Реанимация – на Новом Арбате.

Саленко застонал, согнулся пополам и сжал руками виски.

– Ну да, хреново мне, хреново… – пробормотал он. – Ну дурак я, ну что теперь поделаешь… Миш, ты в ядерный удар совсем не веришь?

– Исключено. Сначала они будут тестить «Щит» наземными силами.

– Ну и расстреляют башни издали!

– А кто говорил, что это пузырь? – поддел Миша.

– Предположим, что башни работают. Все делают вид, что башни работают. Логично разбить их километров с двадцати пушками. А лучше с пятидесяти ракетами.

– Пускай бьют. Лишь бы не задели гражданских. Кто тебе сказал, что первый эшелон подключен? Кто сказал, что это вообще не макеты и там есть персонал?.. Они разносят первый эшелон в хлам и заходят на нашу территорию. Имеем акт прямой агрессии и вторжение. И вот тогда будет нажата не бутафорская кнопка, а настоящая. Так вижу.

– Это твое профессиональное мнение?

– Так вижу, – повторил Миша.

Саленко откинулся на спинку сиденья.

И только сейчас перед глазами Ника выскочил значок Breaking News. Однако ну и информаторы у Миши Клименко, скромного консультанта.

– Город сегодня нажрется в хлам, – сказал Саленко и прикрыл глаза.

– Кто о чем, а Боря о выпивке…

– Ник! – Саленко сел прямо и заговорил строго. В нем случилась какая-то перемена, из которой Ник сделал один вывод: сейчас надо слушаться. – Свяжись с нашими, пусть твой вылет перенесут. Если Миша договорится насчет интервью, оно будет в восемь пи-эм, они подгадают к ланчтайму в Америке… Что так смотришь? Да, у тебя прямой эфир. Серебров не признает монтажа и редактуры. Он русский царь, черт побери, он хорош сам по себе и знает, что говорить. Даже если он чихнет, или стакан уронит, или шнурки развяжутся, его честь не пострадает. Царь выше всего этого. Он может упасть в лужу при всем честном народе – и встать еще круче, чем был. Может себе позволить, ты понял?!

– Ты чего орешь на парня? Боря, очнись! – позвал Миша.

– Ты лучше скажи, кто Романа всему этому научил! – пробасил Гоша.

– Цыц! Он сам умел. Он не глупее нас с вами. Уж точно не глупее меня… Прости, Ник, что-то я очень громкий. Итак, скажи нашим, я хочу, чтобы самолет вылетел около нуля часов. Лучше – чуть раньше. Одиннадцать тридцать будет хорошо, Миш?

– Успеете. Хотя зачем такая спешка?..

– Значит, одиннадцать тридцать. Передавай.

– Мне кто-нибудь даст сказать?! – воскликнул Ник с отчаянием в голосе.

Он сам не ожидал, что его вдруг так прорвет.

Трое старших заговорили разом.

– Да кто ж тебе мешает, дорогой? – Миша.

– Совсем затюкали парня! – это Гоша.

– Тебе сейчас дадут в морду! – рявкнул Бо́рис.

И наступила тишина.

Машина стояла на светофоре у Белорусского вокзала. Рядом ждал автобус, и скучающие пассажиры вдруг оживились. Они заметили Саленко и теперь показывали на него друг другу пальцами.

– Ну, говори, чего молчишь! – бросил Саленко и отвернулся.

Увидел то ли своих поклонников, то ли потенциальных доносчиков – и помахал им. Пассажиры достали смартфоны, чтобы запечатлеть такую диковину, как самый разыскиваемый человек в России, но тут Миша резко увел машину направо под зеленую «стрелку».

– Я рассчитывал поснимать в городе ночью и утром… – обескураженно пробормотал Ник. – У нас вылет за час до начала коронации, мы будем уже в Праге, когда церемония кончится.

– Нет, – сказал Саленко. – Они могут включить эту штуку раньше. Я бы запустил ее в полночь, но Серебров поставит на четыре утра. И будет прав.

– Мыльный пузы-ырь… – протянул Миша.

– Заткнись! Ник, прости нас. Все на взводе, если ты помнишь это выражение. Тебе надо отдохнуть, мы тебя сейчас положим спать…

– Я спал в самолете. Можно мне походить по городу хотя бы днем? – взмолился Ник.

– А если тебе череп проломят? Кто уже чуть не допрыгался в аэропорту?! Думаешь, только я тут хочу врезать по твоей пиндосской морде?!

Ник инстинктивно сжался, настолько ощутимо Саленко ударил его своей невидимой злобой.

– Боря, ну ты вообще… – протянул Миша осуждающе.

– Что – вообще? У парня на лбу написано: made in USA. А он еще и сам нарывается! Догадались, блин, кого прислать. И я тоже хорош гусь, не подумал. Надо было звать Бурлюка, он такой густопсовый, по нему ничего не видно…

– Зато у Бурлюка акцентов сразу два – нью-йоркский и одесский. Его не по морде будут бить, а по акценту! Потом, как ты себе представляешь – Серебров, а напротив Бурлюк? Роман Валерьевич зайдет в кабинет – и его вынесут. Он умрет со смеху.

– Ну, не знаю… Конечно, они не очень монтируются…

– Какой ты деликатный. А я скажу прямо – это будет даже не порнография. Это провокация. Нет, для Америки сойдет, они ко всему привычные и не поймут, в чем проблема. Но если дорогие мои москвичи, отсмотрев минуту прямого эфира с Бурлюком, пойдут жечь американское посольство, я не удивлюсь. У нас еще остались люди, для которых эстетика – не пустой звук!

– Вот видишь, как в Москве все сложно! – сообщил Саленко, повернувшись к Нику. Тот машинально от него отодвинулся, вжавшись в угол. – Кругом эстеты драные, царей себе навыдумывали, техника у них на грани фантастики, а я двадцать лет во всем этом по уши, каждый день, круглые сутки! И вдруг меня – вышвырнули. Сказали – пошел вон, Боря, ты не оправдал доверия! И сейчас у меня нет второго человека, которого пустят к Сереброву. Только тебе можно, тебя ФСБ одобрила. Если они до вечера не передумают… Не могу я рисковать твоей головой. Последнее интервью!

– Я с ним пойду по городу, – пообещал Гоша.

Саленко задумался.

– Он не будет приставать к людям.

– А что он будет?..

– Иди и смотри, – непонятно для Ника объяснил Гоша. – Это самое лучшее. Он отлично снимает с движения, я видел. По-хорошему, его надо просто застримить. У него же есть персональный канал. И пусть все смотрят, как живет Москва. Они же не знают, как тут у нас. Они видят нарезку. Не видят жизни.

– Дайте мне холодного пива, – сказал Саленко устало. – И делайте что хотите.

– Снова узнаю Борю, – сказал Миша.

Глобал Индепендент Ньюс Нетворк полностью отвечала своему названию. По внутреннему устройству – старая добрая телекомпания со всеми атрибутами, вроде редакции и корреспондентских пунктов. Всегда на грани рентабельности, потому что реально независимая; и всегда лучшая, потому что пестовала еще один атрибут прошлого – собственную журналистскую школу. В GINN растили свой персонал. Бо́рис Саленко называл их метод «дрессировкой кошек»: редакция подсматривает за молодыми, замечает, к чему у них склонности, что у них получается хорошо, – и помогает развивать это. Недаром сам Бо́рис с первых дней работы в GINN делал глупости, упорствовал в заблуждениях, превратил их в фирменный стиль и стал звездой. Причем единственной в своем роде – подражать ему нет смысла, выйдет не более, чем пародия. И его пародировали но никогда не повторяли.

Саленко практически не делал стендапов. Более того, он всячески избегал «картинок» статичной камерой. Он почти всегда двигался, и камера шла с ним рядом или за ним и чуть выше – благо Гоша был здоровенный. Так нельзя делать сюжеты, зритель быстро устает их смотреть из-за ощущения, что его тащат на коротком поводке; это ведь не компьютерная игра от первого лица, где ты сам управляешь героем. Тут управляют тобой, и это утомительно, а некоторых просто бесит. Но Саленко умудрялся снимать так живо и интересно, что его – взахлеб смотрели и просили еще. Правда, места для второго Бо́риса на GINN не осталось.

Сегодня его роль временно взял на себя Ник.

Как выразился Гоша, «творчески ее переработав».

Он просто шел и смотрел, никак не комментируя увиденное.

Съемка в движении требует особой выучки, если у тебя вместо объектива – глаза. Нужен «поставленный» шаг, чтобы кадр не прыгал. Коррекция изображения способна полностью сгладить это, но видео получится чуть-чуть искусственным, на той грани, когда человек умом не понимает, в чем проблема, но подспудно чувствует, что его где-то обманывают. Реакцией на обман будет бессознательное отторжение материала, а все неосознаваемое – очень сильное. Проще научиться правильно ходить, чем столкнуться с тем, что люди тебя не любят и сами удивляются, с чего бы. Какой-то ты, значит, противный. Это уже приговор на всю жизнь.

Ник очень старался, но через час понял, что, во-первых, неадекватно устал, а во-вторых, упускает нечто главное, общее, заостряя внимание на частностях. У него буквально разбегались глаза, он цеплялся взглядом за улыбки, смех, рукопожатия, поцелуи… А еще никогда и нигде он не видел столько элегантных людей и гонялся за ними по отдельности, когда надо было хватать картину в целом и копать глубже. Ему нужна была душа города.

По счастью, рядом был Гоша со стабилизированными камерами, способными держаться ровно едва ли не на бегу. Немного смущаясь, Ник попросил его взять работу оператора на себя. Гоша хихикнул и сказал: «А я говорил!»

И почти сразу Ник кое-что понял.

Много раз он слышал, будто Москва подавляет, навязывает свой темп и отталкивает равнодушием. Это оказалось совсем не так. Необъяснимое впечатление, что Москва – город добрый, только окрепло, пока он бродил с Гошей по историческому центру. Здесь столичный лоск существовал рука об руку с домашним уютом, гламур – с чувством собственного достоинства, быстрый темп жизни – с глубоким спокойствием. Город дышал силой, уверенностью и… свободой. В старой имперской столице вольно дышалось. Знаменитые сталинские высотки были, конечно, тяжеловесны, но так вписывались в пейзаж, что совсем не давили на психику.

– Хочу что-нибудь тоталитарное, – сказал Ник.

– Поехали на смо́тру, – не раздумывая, предложил Гоша.

И привез Ника на смотровую площадку у здания МГУ.

– Будь я проклят, – только и сказал Ник. – Хорошо-то как!

– Это не лучший в мире университет, – извиняющимся тоном сообщил Гоша.

– Зато самый красивый, – твердо ответил Ник.

К вечеру он совершенно загонял Гошу, зато персональный канал Ника буквально ломился от лайков и недоуменных комментов вроде «как-то не похоже, что эти ребята хотят развязать войну» со стабильным ответом «это ты еще их короля не видел, он ваще пупсик». Интервью с «королем» поднялось в топ ожиданий, и генеральный продюсер GINN написал Нику «так держать», что считалось в офисе наивысшим одобрением.

Сам Ник был грустен и задумчив.

– Что с тобой? – спросил Гоша.

– Люди, – ответил Ник.

– Не понял.

– Сам не понял.

Люди здесь были странные, и еще – странно привлекательные. Красивые, но это ясно, ведь столица поколение за поколением завлекает самых ярких женщин и мужчин со всей страны. Прекрасно одетые, но об этом феномене Ник был наслышан и готов к нему. Неулыбчивые, даже хмурые – он и про это заранее разузнал, и ему сейчас было неуютно от мысли, что вряд ли удастся передать, какая бездонная глубина может скрываться под маской выученного спокойствия. Он словно предавал этих людей или подставлял, не умея показать ту абсолютную внутреннюю свободу русских, о которой как бы в шутку говорил утром Миша, – а это оказалась правда.

Ощущение легкости и свободы в тяжеловесный каменный городской центр приносили с собой именно люди. Они были этим пропитаны. Ник понимал, что он сейчас приподнял только самый краешек завесы, окутавшей тайну русской души, и очень боялся делать поспешные выводы.

Но очень хотелось.

В конце концов, наблюдательность – его профессия.

Ник уже забыл, что думал о русских утром, как боялся их и одновременно жалел. Он заметил, что из города совсем не видно башен «Щита», и это наверняка влияет на его оценку ситуации, но сами-то русские о башнях помнили, называли «башнями ПБЗ» – Гоша объяснил, какой тут хитрый двойной смысл, – и едко шутили на их счет. История прихода к власти «хунты» выворачивалась наизнанку, иначе виделся демонический и трагический персонаж Серебров, которого уж как-то слишком хорошо знал не только Саленко, но и его оператор… Ключом к тайне была все та же внутренняя свобода каждого русского, взятого по отдельности.

Они носят ее в себе, она у них просто есть от рождения.

Если как следует задуматься об этом, можно было испугаться всерьез.

Если нация с такими задатками решила отгородиться от мира стеной, которую пробьет только баллистическая ракета, – примем на веру, будто «Щит» только стена, – возможно, мир очень и очень нездоров.

Ник быстро и невнятно выпалил все это Гоше и спросил:

– Как ты думаешь, а что будет, если я попробую как-то… хотя бы намеком… в двух словах…

– Сказать?! Это оценочное суждение, ты вылетишь из GINN, как джинн из бутылки, хе-хе.

– А если это важно? А я промолчу? А потом окажется, что я сегодня на самом деле беру последнее интервью и завтра война? Пусть я ничего не смог изменить, но я промолчал!

Гоша на всякий случай Ника обнюхал, чтобы убедиться: не пил.

Между прочим, дело было к вечеру, а город все еще не проявлял тенденции надраться в хлам.

– Поговори с Борей, – сказал Гоша. – Он сейчас не в форме… Но все равно умный.

Они нашли Саленко там же, где его оставили, – в уличном кафе на Новом Арбате. Похоже, он так и проторчал тут весь день. Самый разыскиваемый человек в России был то ли на удивление трезв, то ли до такого изумления пьян, когда уже все равно что трезвый. Сидел он в окружении известных московских журналистов – минимум двоих Ник легко узнал – и непринужденно болтал с ними.

Посмотрев на Саленко более внимательно, Ник подумал, что говорить с ним о серьезных материях или уже поздно, или пока рано. И решил, что сам разберется. Не маленький уже, вообще-то. Пора за себя отвечать.

За столиком поблизости Миша Клименко сосредоточенно тыкал всеми десятью пальцами в планшет, а рядом скучали над едва начатым пивом двое мужчин такого откровенно кагэбэшного вида, что Ник окончательно потерял всякую надежду понять, кто в этой стране разыскивает Бо́риса, а главное, зачем. Но зато и беспокоиться перестал тоже. Ему просто надоело.

– Меня всегда поражало, – вещал тем временем Саленко, – как уныло и неаутентично в России ставили «Пир во время чумы». Пушкин ведь дает однозначную трактовку: улица, накрытый стол, несколько пирующих мужчин и женщин. Теперь смотрите: вот улица, вот стол, не хватает только прекрасных дам, но это поправимо… Что мы делаем? Правильно! Ваше здоровье… Итак, что там с героями? Да они пьяны вдребезги! У них языки заплетаются! «Спой нам, Мэри, уныло и протяжно, – говорит председатель, – немного погрустим, ну, просто чтобы не забывать, где мы и что мы, а дальше снова оторвемся!» И я даже верю, что сначала Мэри поет одна, но потом они не выдерживают и начинают орать хором, да еще и под гармошку! Вот как правильно! Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!.. И если бы хоть у кого-то в этом замечательном, но неисправимо провинциальном городе была в крови пара капель живого эстетического чувства, он бы сегодня сорвал банк и остался навсегда в истории, поставив «Пир во время чумы» так, как надо!

– Вот это наш Боря, – сказал Миша, поднимая глаза на Ника. – Боря, каков он есть. Вольный российский эстет, блин. Ты готов?..

– Я только ему скажу, чтобы собирался.

– Куда? – удивился Миша.

– В аэропорт. У меня есть некоторый опыт экстрадиции, и я знаю, что Бо́риса не смогут просто взять и посадить в самолет, как обещали полисмены. Нужно время на оформление документов. Вы сделаете так, чтобы его отвезли?

Миша хмыкнул. Почесал в затылке. Поглядел на Ника задумчиво. Потом мягко улыбнулся.

– Хорошо. Иди, скажи ему. А откуда тебя высылали?

– Сан-Эскобар, – сказал Ник, стараясь, чтобы это прозвучало не слишком пафосно.

– Ты пошел по стопам Бори и сообщил диктатору, что тот дурак?

– Нет-нет, это было раньше, и меня, конечно, не пустили к диктатору…

– Да я пошутил, – перебил Миша. – К нему и Борю не пустят. Не будь занудой. Но ты все равно молодец. Отважный парень. Я знал, что ты ездил туда, но упустил из виду, что тебя выперли. Так почему?..

– Шпионаж под прикрытием.

– А ты шпион под прикрытием? – обрадовался Миша.

Двое грустных мужчин рядом с Мишей погрустнели окончательно и едва ли не отвернулись от Ника.

– К счастью, нет, – сказал Ник. – Тогда бы меня, наверное, не выслали, а… Даже не знаю. Говорят, они любят проводить медицинские эксперименты на заключенных… У меня было совсем другое задание от редакции, но я пытался между делом уточнить и этот вопрос. Не смотрите так, я совсем молодой был! Подозреваю, меня послали в Сан-Эскобар по принципу «мальчишку не жалко». А мальчишка был глупый и довыеживался, как вы это называете.

– Вот всегда у вас так, – сказал Миша. – Обрати внимание и почувствуй разницу. В частном порядке у вас мальчишек жалеют. В корпоративном – никогда.

– А у вас – наоборот? – съязвил Ник.

– Да кто ж тебя не жалеет, дорогой мой? Давай, иди к Боре, и через пять минут стартуем.

Саленко уже оставил в покое Пушкина и взялся за Грибоедова. Русские слушали, развесив уши. Ник подумал, что и сам не отказался бы.

Бо́рис долго не мог понять, чего Ник от него хочет. Какой аэропорт, какая полиция, какая экстрадиция… Потом дошло, наконец.

Первым делом он посмотрел на русских коллег, сидевших все это время с каменными лицами в гробовом молчании. И развел руками, словно извиняясь.

– Все нормально. Наливайте, ребята. Я здесь.

– Простите, вам пора ехать. – Ник осторожно тронул его за плечо.

– Ты не понял, я никуда не еду, – бросил ему Бо́рис. – И не собирался. Даже странно, как это могло прийти тебе в голову. Спасибо, Ник, ты славный парень, я очень тронут заботой, честное слово. Но если ты задумаешься на минуту, то поймешь, насколько твое предложение нелепо. Ты уж как-нибудь без меня, извини. И давай, это… Желаю удачи в нашем деле. Миша за тобой присмотрит, так что я спокоен. Ну, друзья мои…

Ник стоял столбом, переваривая услышанное.

И как-то очень легко понял, что совсем не удивлен.

Он даже не ждал этого – он знал. И заговорил об отъезде только по инерции, потому что зарядил себя на совместный с Бо́рисом полет еще с утра.

Ну и просто надо было спросить.

А так… Да он бы и сам тут задержался, если бы мог.

Вечер-то какой хороший. И какая разница, что думает мировое сообщество. Какая разница, что хочет сказать миру Серебров. И плевал я на это ваше последнее интервью. Правда, его ждут миллионы людей… А это важно?

По-настоящему важно что-то совсем другое. Понять бы что.

Тем временем русские – налили и подняли.

– Джентльмены! – начал Саленко.

– За присутствующих здесь дам… – перебил его ведущий модного ток-шоу, глядя мимо Бо́риса, поправляя галстук и садясь прямее.

Ник оглянулся, Бо́рис тоже. К столу быстрым шагом приближалась стройная блондинка лет сорока с очень милым, хотя и несколько утомленным лицом.

– Так вот ты где, сволочь, – сказала она скучным голосом, размахнулась и так дала Бо́рису в челюсть, что тот упал вместе со стулом.

Журналистская братия оценила силу удара сдержанными аплодисментами.

– Это, может, последняя ночь, а ты – водку жрать!

– Да ничего не последняя… – ныл Бо́рис, ползая на четвереньках. – Ну какой идиот на нас нападет? А пускай и нападет… Напал уже один такой! Плохо кончил.

– Плохо кончил, значит? Это кто бы говорил!

Бо́риса схватили за шиворот и куда-то потащили.

Журналисты старательно делали вид, будто им совсем не смешно.

Подошел Миша.

– Последняя ночь. Как романтично. Теперь ты знаешь, что сказать хорошенькой стюардессе, когда самолет взлетит?

И Ник ему ответил, машинально, совсем не думая:

– Да я, наверное, тут задержусь.

Наталья Иртенина Лицей особого назначения

1

Коричневая волна второй арабской Конкисты наползала на карту Европы, поглощала цветные лоскуты государств, стирала названия. Двигаясь на север, она пробуксовывала на вершине Балкан и на отвороте итальянского «сапога». На фронтальной линии высверкивали алые вспышки. Старая Европа, как издыхающий от ран дракон, еще поднимала голову, и из пасти ее вырывались клубы огня, попаляя смертников Конкисты.

Инфографика запульсировала на экране ломаной красной линией. На теле Европы взбух кровавый рубец, криво пересекший ее от Северного моря до Черного.

Алексей сместил курсор на коричневое поле Евроарабского халифата, ткнул в бывший Брюссель, ныне Баррас, выбрал новостной режим. Всплывший видеоряд показал уже привычное и столь же привычно резанувшее по нервам. Бармалейский палач рубил головы шестерым приговоренным. Все казнимые были белые европейцы, одетые в черные хламиды с зеленой арабской вязью на груди. Их лица до конца хранили выражение тупой покорности.

Курсор перепрыгнул на Раманью, прежний Рим. Макрорежим открыл вид бывшего собора Святого Петра, окруженного «ракетами» минаретов. Площадь перед ним заполняли воины халифатской гвардии в белых одеждах и балаклавах, стоящие коленями на молитвенных ковриках. Однажды ночью двадцать лет назад отсюда спешно эвакуировался папа римский. Государственные учреждения Ватикана перебрались в Варшаву заранее, но понтифик ждал до последнего, надеясь, что с надвигающимся Халифатом удастся договориться.

Вместе с сигналом вызова на экран вылезла вихрастая голова Егора.

– Лексус, есть предложение смотаться в город. Составишь компанию?..

Алексей задвинул приятеля в угол экрана и убавил звук. Он продолжал невозмутимо рассматривать карту и почти не слушал Егора, что-то бормотавшего про серьезное дело, которое надо решить с какими-то парнями.

Белая стрелка заплясала вокруг косовской Приштины. Алексей удовлетворенно улыбнулся, когда выскочило табло «Извините, закрытая зона». Это было как игра: сколько раз он пытался увидеть российскую военную базу в сербском Косове, будто надеялся, что со времени последней попытки что-то изменилось или его настойчивость могла пробить многослойную защиту. На приштинской базе уже пять лет служил отец. Сербия, не принадлежа ни Халифату, ни Североевропейскому альянсу, оставалась пророссийским анклавом почти в полном окружении бармалейских территорий.

– Ты чего не отвечаешь, Лексус? Забоялся? Шах с утра уехал, церберов я заболтаю.

Молдавия, Южнороссия – три четверти бывшей Украины, Белоруссия, страны Прибалтики… Алексей думал, что все эти государства-призраки, не имеющие самостоятельности, нашпигованные российским бизнесом почти до совершенного исцеления от психоза этнического величия, когда-нибудь должны вновь округлить географические границы Русского мира.

– Тебе надо, ты и иди, – отозвался он наконец.

– Ты мне друг или кто?!

– Я тебя просил не называть меня этой паршивой кличкой?

– А-а, некомильфотно тебя назвал? Ну не дури, Алехан. Ты разве не хочешь увидеть сегодня свою Марусю?

– Не Марусю, а Машу. И я тебе больше скажу. Если продолжишь звать меня этим моветонным прозвищем, я начну испытывать к тебе жалость как к человеку из социальных низов, не получившему приличного воспитания и образования. Без вариантов.

– Ну да, мы же из голубеньких… – хмыкнул Егор.

– Что-о?!

– Голубеньких кровей, – поддразнил приятель.

– Чья бы корова…

– Ну ладно, Леша, ты идешь со мной или нет?

– У меня реферат.

– У меня тоже. Но дело важнее… А какая тема?

– Глобальное переформатирование мировой политической системы две тысячи тридцатых – сороковых годов.

– А у меня китайский кризис сорок пятого. Ерунда, успеем.

– Если ерунда, тогда скажи, какой финансово-экономический механизм был использован тогда против США? Они пытались столкнуть в большой войне Россию и Китай, а в итоге проиграли сами.

– Ага, здорово им тогда наподдали. Америка лопнула как мыльный пузырь.

– Скорее сдулась как воздушный шарик. Ее еще могут снова раздуть.

– Слушай, я тебе потом расскажу, как там было. По дороге. Идешь?

Алексей на миг задумался.

– Егор, тебя же выставят из лицея за нарушение дисциплины, как Долгорукова, и отправят обратно в твою Аргентину. У тебя уже сколько строгих предупреждений?

– Два. Долгорукова отчислили за неуспеваемость, потому что он дурак. А меня не выпрут. Мой старик согласился отдать единственного сына в лицей с условием, что меня никогда не вернут обратно в его берлогу. А наша Контора свое слово держит… Да хоть бы и выперли! – После короткой паузы Егор взорвался. – Надоело! Кого из нас делают? Китайских чиновников эпохи Тан и Сун? Зубри классическую литературу, долби языки, грызи, как бобер, всю гуманитарку, какая есть на свете, упражняйся до тошноты в светских манерах! Я технарь, Леша, и романтик! Я в космофлот хочу, подвиги совершать, за Отечество жизнью рисковать! А у нас тут богадельня для благородных девиц. В общем, не хочешь – да и китайский мандарин с тобой, катись…

Егор отключился, прежде чем Алексей попытался остановить его. Тут же снова запиликал сигнал вызова, и на экране появилось лицо директора лицея. Значит, Шах уже вернулся и удрать в урочное время все равно бы не получилось. Алексей, собравшийся было идти к Егору, успокаивать его буйную голову, вернулся в кресло.

– Внимание, господа лицеисты. – Шах говорил по каналу общей связи. – В тринадцать ноль-ноль жду вас всех в зале собраний. Просьба не опаздывать.

Голос директора звучал очень торжественно. Как только его изображение погасло, Алексей вызвонил приятеля.

– Слышал?

– Да слышал. Что это с ним? Как будто он был на дворцовом приеме у автократора и наглотался там золотой пыли.

Алексей рассмеялся от точности сравнения.

– Придется идти, – кисло продолжал Егор. – А может… – Он наклонился к монитору и в упор посмотрел на товарища. – Может, скажут, наконец, для чего мы им нужны?..

Ощущение внутренней щекотки, вызванное этим предположением, было скорее приятным. Да нет, не может быть, решил Алексей. Им всего по шестнадцать-восемнадцать лет. Кто ж открывает государственные секреты таким юнцам? Впереди у них еще пять-шесть лицейских лет. Еще несколько лет неведения. Почти как невинности…

2

Директор лицея Шаховской Виктор Павлович вошел в зал без двух секунд час пополудни. Четверо лицеистов ждали его, устроившись в мягких креслах вдоль стеллажей большой комнаты, обставленной под библиотеку прежних времен. Впрочем, это и была библиотека прежних времен, и руки лицеистов иногда даже проходились по переплетам старомодных бумажных книг.

Воспитанники выпрыгнули из кресел и четкими кивками приветствовали наставника.

– Прошу садиться, господа. Для начала у меня пара приятных новостей.

Гражданский китель Виктора Павловича с лычками государственного советника высшего класса лишь сильнее подчеркивал его военную выправку. А едва заметная хромота и скованность движений выдавали богатое боевое прошлое. Генерал-лейтенант в отставке, Шаховской едва ли пропустил хоть одну военную кампанию, выпавшую на десятые – сороковые годы. Сирия, Иран, турецко-армянский конфликт, миротворческие операции на бывшей Украине и Корейском полуострове, антитеррористический заслон в Туркестане, Косовская кампания… Лишь тяжелое ранение могло вернуть его в мирную жизнь. Поговаривали, будто он дважды возвращался с того света.

Лицеисты чтили своего директора как отца родного.

– Ваш батюшка, господин Трубецкой, – кивнул он Егору, – переезжает из Аргентины в Россию. Насовсем.

– Старый краб-отшельник расстанется со своим бунгало?! Вы шутите, Виктор Палыч?

– А вашему отцу, Алексей, присвоено звание генерал-майора. В ближайшее время его переводят из Приштины в Москву. Поздравляю вас, скоро вы сможете увидеться.

– Как вам удалось выскрести моего старика из его берлоги? – недоумевал Егор.

– Спасибо, Виктор Павлович! – Алексей сиял. Павел нагнулся к нему через подлокотник и хлопнул по плечу.

– Ваш почтенный родитель, господин Трубецкой, всего лишь проявил благоразумие… А теперь, господа лицеисты, я имею сообщить вам несколько важных известий.

Тон наставника вновь сделался пафосно-высок. Он даже не стал садиться. Егор еще что-то бормотал о сомнительном благоразумии своего папаши, но общее внимание уже было приковано к другому. Однако начал Шах вовсе не с важного.

– История вам известна. Вы знаете, какой путь прошла страна за последние полвека. От либеральной псевдодемократии до суперпрезидентской республики и принципата, по сути автократии. Срок полномочий главы государства увеличивался постепенно, сначала до десяти лет, затем до пожизненного…

Алексей поймал взгляд Сереги, сидевшего напротив. Тот закатил глаза и скривил физиономию, выражая скуку. Ну, сейчас Шах соскочит на свою любимую тему про то, как после внезапной гибели президента в начале сороковых к власти, опираясь на генералитет и Церковь, пришел нынешний глава государства.

– Да, поначалу новый президент ввел диктатуру. Но в смягченном варианте. Не было пролито ни капли крови, никто не посажен безвинно. Потом в силу вступили новые законы, была создана новая конституция, президент стал автократором. На фоне того, что творилось тогда в мире, даже наши оголтелые крикуны из вечно подмоченной оппозиции пригасили свое недовольство…

Павел старательно водил стилом по планшетке. Неужто записывает лекцию, удивился Алексей. С Пашки-зубрилы станется. Как Кащей над златом, Павлик чах над книгами, оттого, наверное, и был чересчур тощий, при его-то гренадерском росте. Лицейский повар давно отчаялся его раскормить, а товарищи прозвали Скелетом.

– …Священноначалие разработало церковный чин возведения во власть автократора и благословения его как местоблюстителя трона.

А вот это уже интересно. Четыре удивленных взора взметнулись к говорящему.

– Да, ни вы, ни кто другой, кроме узкого круга лиц, не знал об этом. Тогда же в том же узком кругу было решено, что в России должна быть восстановлена монархия.

Изумление и жадное любопытство выпрыгивали из всех четырех пар глаз.

– А монархом кого? – вырвалось у Лобанова. – Автократора?

– Вы торопитесь, Сергей, и потому совершаете ошибку… Сегодня я летал в Москву и узнал некоторые подробности. Как вам известно, на днях начала работу расширенная парламентская сессия с участием членов Госсовета, Конституционного совета, Архиерейского собора и лидеров иных конфессий. Первые заседания шли в закрытом режиме. Сессия получила статус Учредительного собрания. Вчера голосовали вопрос о возрождении русской монархии. Подавляющее большинство высказалось за. – Виктор Павлович посмотрел на часы. – До середины текущего дня эта новость по некоторым причинам была придержана. Сейчас она уже расходится по каналам масс-медиа.

– Круть! – выразил общее мнение Егор.

Лицеисты ошеломленно переглядывались.

– Виктор Палыч, это как-то скажется на нашем лицее?

Неожиданный Пашкин вопрос еще больше огорошил их.

– Самым непосредственным образом.

– Нас переформатируют? Закроют? Почему? Мы не вписываемся в монархию? Что будет с нами? – загудели воспитанники.

– Лицей будет расформирован как выполнивший свою задачу.

Шах то ли намеренно интриговал и томил возбужденных лицеистов, то ли никак не мог приступить к самому главному.

– Какую задачу-то? – в голосе Сержа были возмущение и обида.

Лобанов всегда сутулился, даже инструктор по гимнастике не мог это исправить. Но сейчас он сидел прямой как палка, напрягшийся. Серж был честолюбив, и этот разговор ему явно не нравился.

– Разве не догадались? Моих подсказок недостаточно? – Шах будто издевался. Однако внешне был серьезен и сосредоточен. – Господа Трубецкой-Дюбуа, Оболенский, Голицын, Лобанов-Ростовский… Что вам слышится в этих фамилиях?

– Голубая кровь… – выдавил Алексей. – Без вариантов.

Егор встрепенулся, посмотрел на него.

– Нас что, отобрали для племенного разведения? – фыркнул он. – Из нас будут лепить новое боярство для монархии?

– Мы должны стать царедворцами? – переформулировал его грубость Павел.

– Но ведь нас всего четверо. Зачем же были отчислены из лицея Долгоруков и остальные? Они ведь тоже… белая кость.

– Ваша мысль на верном пути, Алексей. – Директор наконец уселся в кресло, сложил руки домиком на груди и принялся рассказывать. – Пять лет вас искали по всему миру. Был проделан колоссальный труд. Изучение генеалогий, архивные исследования, установление передвижек и мест жительства семей, эмигрировавших после революции, поиск потомков, отбор и отсев кандидатур… Мы искали детей до десяти лет из не опустившихся родов Рюриковичей и Гедиминовичей, из ветвей, сохранивших свое достоинство и память. Разумеется, мальчиков. И мы нашли вас. Кого-то в России, кого-то за рубежом. Историю своих семей вы также знаете. Ваши бабушка и дедушка, господин Лобанов, репатриировались на родину из США в двадцатых годах. Вашу семью, Павел, пришлось экстренно эвакуировать из Франции. К сожалению, не удалось спасти вашего отца, он погиб от рук халифатских террористов.

Алексей вспомнил рассказы своих бабушки и деда. В восемнадцатом году они совершили свадебное паломничество из Испании сюда, в Екатеринбург, на место гибели последней царской семьи. Да так и остались в России, получили гражданство, осели в Нижнем Новгороде. Слава богу, им не довелось пережить ужасы арабской Конкисты, что выпали на долю Пашки и его родителей.

– С вашими семьями была проведена работа. Разумеется, истинную цель отбора детей в лицей им не сообщали. Но воспитание и образование на полном обеспечении в рамках государственного спецпроекта открывало перед их отпрысками большие перспективы. Так вы оказались здесь. Конечно, отсев продолжался и после того.

– Саня Гагарин погиб, – тихо молвил Егор.

– Упокой, Господи. – Шах вздохнул и перекрестился. – К сожалению, это был наш недосмотр… Долгоруков оказался непригоден по личностным особенностям. Скандал с Вяземским… родители сами не пожелали оставить его здесь.

Лицеисты обменялись усмешками. Да уж, Вася оскандалился. В 15 лет стал папашей.

– Отец Мити Волконского-Кочубея служит в военных структурах США. Мы надеялись со временем перебазировать его с остальной семьей в Россию, но пару лет спустя он наотрез отказался. Мы были вынуждены расстаться с его сыном.

Виктор Павлович по очереди оглядел каждого из четверки.

– За эти восемь лет вы получили соответствующее воспитание и образование по индивидуальным программам. Само собой, ваше обучение будет продолжено и после того как… – Наконец-то он решился произнести это: – После того как один из вас будет избран на русский престол.

На полминуты легла гробовая тишина.

– Час от часу не легче, – затосковал Егор. – А остальных-то куда?

– Для остальных также найдется служба. Вы что ж думаете, зря государство в вашу подготовку столько денег и усилий вбухало?

– Виктор Палыч, а ведь вы тоже Рюрикович, – произнес Алексей. – Ваша кандидатура будет рассматриваться?

– Нет.

– Почему?

– Это не обсуждается, господа. Я уверен, что Учредительное собрание назовет еще с десяток кандидатур. Однако вспомните Земский собор после Смуты. Тогда был избран юный Михаил Романов, не помышлявший о троне, а не те старые титулованные пни, что наперебой предлагали себя в цари. На этом наше собрание предлагаю закончить. Обеденное время. Всю дополнительную информацию вы узнаете из сетей. – Шах заглянул в свой наладонник. – Там уже идет буря.

3

Буря завихрилась и в «кают-компании», где четверо лицеистов собрались после обеда.

– Я беру самоотвод! – орал Егор, крупно шагая по комнате и держась обеими руками за вихры. – Я безусловно беру самоотвод!

– Ты не можешь взять самоотвод! – кричал на него Павел, самый старший из четверки. – Это не выборы. Это избрание! Чуешь разницу? В нас слишком много вложено! У нас нет прав на самоустранение.

– Не вопи на меня!

Трубецкому лишь недавно стукнуло шестнадцать. Против долговязого, уже бреющегося Голицына он был юным задиристым школьником.

– Ты сам вопишь!

– Если я не могу взять самоотвод… То есть мы тут все заложники? Это подлость! Я не хочу протирать штаны на троне! Нас всех обманули, они лгали нам все восемь лет и родителям тоже лгали…

– Да успокойся ты, Трубецкой! – воскликнул Серж. С его физиономии уже пару часов не сходила довольная улыбка. – Никто нам не лгал. Нам просто не все говорили. А то бы ты разболтал все в первый же день.

– Я?! А ну повтори, Лобан!

Пашка вклинился грудью между ними.

– Вот только междоусобий нам не хватало между Рюриковичем и Гедиминовичем!

В бурный разговор лицеистов вплеталось разноголосье из динамиков визора. На большом мониторе, встроенном в стену, одновременно вещали четыре канала, поделив экран на сектора. Ньюсмейкеры, репортеры, ведущие политических ток-шоу, партийные лидеры, депутаты, сенаторы, духовные особы – голоса и лица менялись в четырех углах монитора, как в калейдоскопе. Все говорили об одном и том же.

Лобанов показал рукой на бегущую строку.

– Не рви себе нервы, Трубецкой. Все уже решено. Четыре кандидатуры будут оглашены в ближайшее время. Четыре! Это про нас. Тебя никто не спросит, хочешь ты или нет.

– Невольник не богомольник! – Егор с такой силой потянул вихор, что в пальцах у него осталось несколько волосин.

Павел сел в кресло и уткнулся лбом в ладони.

– Господи, только б не меня! Я не смогу. Господи, пронеси мимо эту чашу!

– А ты что молчишь, Бур? – Лобанов с непонятным вызовом уставился на Алексея.

Это прозвище перепало ему от марсохода последней модели, который мог вгрызаться всей своей тушей в твердую породу Красной планеты. Умение Алекса добиваться поставленной цели напоминало приятелям эту способность марсианского вездехода.

– Я слушаю и смотрю. Выборы пройдут в три тура в середине февраля. Через две недели. Три дня, три тура. Во всех церквях будут служить молебны о даровании царя. Все туры тоже будут начинаться с молебнов. Главный муфтий и прочие главы конфессий будут возносить молитвы об избрании достойного… Завтра выступит автократор с обращением к народу… Ого!

– Что?

Лицеисты дружно повернулись к экрану.

– Читайте. Коммунисты на срочном партийном собрании решили выразить поддержку…

– Вот это да! Объединенная либеральная оппозиция не будет опротестовывать, при условии, что будут сохранены конституционные учреждения…

– Наверное, медведь на Южном полюсе сдох, – буркнул Егор.

– И не один.

– Ну, понять комми несложно, – усмехнулся Лобанов. – Времена для них давно тяжелые. А либертинцы-то? Они получили указание из Чайна Эмпайр Скай Билдинг сыграть в послушных ребят?

– Наверное. А что бывает с непослушными, Пашкина семья ощутила на своей шкуре.

– Что ты имеешь в виду? – с унылой хмуростью спросил Павел.

– Правящие миром кланы, до середины сороковых годов базировавшиеся в США, просто кинули своих строптивых европейских «партнеров», отдав на съедение Халифату, – процитировал Алексей черновик своего реферата.

– Вы как хотите, а я умываю руки, – мрачно произнес Егор.

– Не трепещи, Жоржик. – Серега закинул руку ему на плечи. – Тебя не выберут. Я знаю, кто станет царем.

– Ну и кто?

– Я.

Егор усмехнулся, а потом рассмеялся.

– Лобан Ростовский – император Всероссийский! Здрасьте, я ваша тетя из Бразилии.

– Сам ты… из Аргентины. Зря смеешься. Мой род знатнее всех ваших. Меня точно выберут. Когда коронуюсь, издам указ, чтобы Жоржа Трубецкого на пушечный выстрел не подпускали к моей резиденции. Пускай водит свои космические посудины и не сует нос в государственные дела.

– Вот соврал так соврал! Мой предок еще четыре с половиной века назад был кандидатом на царский трон после освобождения Москвы от поляков и, между прочим, официально звался Спасителем Отечества. А твои в то время были воеводами в дальних городках, мелочь пузатая.

– Твой предок? Ха-ха! Всем известно, что тот Трубецкой умер бездетным!

Буря с затишьями продолжалась до ночи…

В утренних потемнях Алексея разбудило пиликанье наручного смарта.

– Леша, Егор пропал, – грустно сообщил Павел. – Я думаю, это серьезно. Он сбежал.

– Как сбежал? – спросонья соображал Алексей. – Кто бы его выпустил ночью за периметр. Сидит где-нибудь. Ну или в храм пошел.

Он быстро оделся, разбудил Лобанова. Оба отправились в соседнюю спальню. Паша встретил их на пороге, возбужденный.

– Я уже все обошел, обыскал. Нет его нигде. Девайсы не отвечают, отключены. Куртки, шапки и сапог нету. Рюкзака и кое-каких вещей тоже.

– Удрал, дезертир, – хладнокровно резюмировал Серега. – Надо известить Шаха.

Виктора Павловича они встретили на полпути к его кабинету. Тот поднимался наверх вместе с начальником охраны.

– Вы уже знаете?.. – Павел потупился, будто лично был виноват в побеге Егора.

– О том, что Трубецкой сумел отключить камеры и сигнализацию и покинул территорию лицея через забор? – сухим тоном переспросил директор. – Боюсь, об этом сейчас становится известно всему миру. Господин Голицын, будьте любезны, покажите вашу с Трубецким спальню и поведайте нам, что происходило между вами накануне.

Пока несчастного Пашку допрашивали, Серж и Алексей уткнулись в планшеты. Сенсация вывалилась на их головы сразу. Екатеринбургский новостной портал распирало от гордости: он стал первым обладателем горячей информации! С «Ебург-вестей» это жарко́е с пряностями стремительно разлеталось по всем сетям, каналам и ресурсам.

– Он же слил нас со всеми потрохами, – сказал, закипая, Лобанов. – Каналья! Предатель! Надо думать, он еще и хорошо заработал на своем доносе.

– Почему доносе? – Алексею тоже было не по себе, но заранее бить наотмашь отсутствующего приятеля, не разобравшись, он не мог. – Он просто предал огласке то, что уже на днях не будет никаким секретом.

– Ты почитай, что он наболтал про нас! – яростно проговорил Серега. – Про тебя, про меня, про Пашку! Он же облил всех нас грязью. Я – сын эмигрантов из Америки. Эмигрантов, Леша. Из Америки! Мелочный хвастун, тщеславный лгунишка, высокомерный выскочка из захудалых Рюриковичей, да просто шелупонь какая-то! Ты – зануда, себе на уме, безынициативный, слабовольный, твой потолок – прилежный чиновник не самого высшего ранга. Это ты-то, Бур, слабовольный?! Голицын – труслив, как красна девица, нытик, отсутствие ума компенсирует зубрежкой…

– «Ебург-вести» – ультралиберальный ресурс, они всегда передергивают и привирают.

Лобанов только отмахнулся.

– Он хуже предателя. Без вариантов, Алекс, – не без ехидства вставил Серж любимое присловье друга.

– Ты думаешь, он сделал это из-за денег?

– Не тупи, Леша! Он сделал это для удовольствия, чтобы Шаху и Конторе отомстить и нас позлить. Он же не маленький, соображает, что то, что он сделал, – это диверсия. Подкоп под государство! Под всю эту затею с избранием царя. Ох и га-ад же он оказался. Вот так живешь с человеком бок о бок и не знаешь…

– А что, если его обманули? – Алексей все еще искал оправдание другу. – Выманили из лицея, похитили, пытали. А потом от его лица вот это все… якобы он сам это наговорил. Он вчера упоминал про каких-то серьезных парней, с которыми ему надо было разобраться.

– Ну ты и фантазер, Леша. Ладно, пошли в столовую. Гимнастику мы уже пропустили.

Но и на завтрак они опоздали. Сорок минут обоим пришлось отвечать на вопросы начальника охраны и неизвестного офицера в штатском, званием никак не ниже полковника.

За омлетом и чаем обсуждали, куда мог податься беглец. Сошлись на том, что в городе он не останется и надо объявлять перехват на всех дорогах, вокзалах и в аэропорту.

На переходе из корпуса в корпус длинный Пашка встал, как вкопанная жердина, тыча пальцем в окно.

– Что это там?

Закрытые ворота лицея осаждала толпа человек в двадцать. За решетчатой оградой были видны установленные на тротуаре штативы с камерами. Репортеры просовывали свою оптику сквозь прутья решетки и снимали здания лицея, голый заснеженный лицейский сад. Трое охранников надрывались, что-то объясняя.

– Ну начало-ось, – почему-то злорадно протянул Серега. – Спасибо Жоржику. Он еще и координаты им слил. Наверняка и физиономии наши со своей планшетки продал этим папарацци.

– Теперь и в город не выйдешь, – нахмурился Алексей.

– Отчего же не выйдешь. Очень даже выйдешь. – Лобанов криво ухмыльнулся.

– С этим табуном на хвосте?

– Господа лицеисты, – зазвучал из динамиков недовольный голос Шаха, – учебное время никто не отменял. Поторопитесь занять свои места.

Трое воспитанников молча разошлись по учебным комнатам.

4

Над Москвой висела серая завеса оттепельной мороси. Выпавший накануне снег, став грязной жижей, хлюпал под ногами. Тротуары, как всегда, не успевали чистить.

Капитан Верховский перешагнул через низкую ограду на газон, покрытый ноздреватым сугробом, обтер ботинки о липкий снег. Прямо через улицу высилось многоугольником здание инфохолдинга «Гранд медиа-плюс», одного из крупнейших в России. Двадцать пять этажей почти сплошного стеклопластика. Весь верхний этаж закрыт логотипом.

Верховский поднял воротник, чтобы морось не лезла за шиворот, нацепил на ухо аудиогарнитуру:

– Начинайте.

Из обоих фургонов, что стояли за линией деревьев у здания холдинга, посыпались бойцы. Все три подъезда были тотчас вскрыты, парни, разбившись на группы, вошли внутрь. Два входа на тыльной стороне здания были взяты точно так же. Капитан засек время. Операция продлится минут десять. Где именно находится мальчик, неизвестно, но четверть часа назад он в сопровождении двух сотрудников холдинга вошел в здание. Шел свободно, независимо. По оперативным сведениям, его готовили к большому интервью.

Придется немного попортить гешефт господам медийщикам.

– Первые пять этажей – чисто, – раздалось в наушнике.

Верховский не ждал сюрпризов от журналистской братии. Он зачерпнул мокрый снег и слепил снежок. Запустил в тонкую фонарную мачту. Промах.

– С шестого по десятый – чисто.

Капитан поднял взор на верхние этажи здания. Недолепленный снежок выпал из рук.

– Твою ж дивизию!

Над крышей высотки поднималась вертикально вверх остромордая «сарделька» серебристого аэроболида. Верховский зачарованно смотрел, как она уходит все выше, почти растворяясь в дождевой завесе. Аэроболид работал бесшумно. Никто из уличных прохожих не видел этого зрелища, от которого капитан Верховский застыл в оцепенении, испытывая одновременно восторг технолюбителя и злую досаду оперативника, от которого ускользает добыча.

– Пятнадцатый этаж – подросток не обнаружен.

Аэроболид, набрав высоту, рванул по горизонтали. Верховский нажал на минипульте кнопку переключения.

– Юра, ты это видишь?

– Вижу, Толя. Коптеры уже выслал, на подлете. Думаешь, мальчик там?

– Твои коптеры за болидом – что розовые слоны за голубем мира! Конечно, он там. Они будут прятать его, пока не выжмут из него даже то, чего он не знает.

– Что я могу поделать, Толя? Аэроболиды поступят к нам только через три месяца.

Над улицей пророкотали две вертушки, уходя вслед за болидом и безнадежно от него отставая.

– Отработаны все этажи. Объект не найден, – бесстрастно доложил старший группы захвата. – На крыше обнаружена пустая взлетно-посадочная площадка.

– Отбой. Сворачивайтесь.

5

Вальяжной походкой Серж приблизился к воротам лицея. Перекинулся парой слов с охранниками. Миновал решетку и остановился посреди тротуара, сунув руки в карманы пальто. Покрутил головой по сторонам. Толпы папарацци уже не было, но меньше их, конечно, не стало. Они рассредоточились. Прогуливались вдоль ограды, грелись в своих репортерских микробусах, сидели за столиками кафе напротив через дорогу и поглядывали в окна. Камеры и прочую технику прибрали. И правильно, зачем зря морозить оптику. Дежурят уже третьи сутки.

Надо им наконец подкинуть косточек. Сергей даже испытал приятное чувство, когда делаешь другим добро. Маленькое такое добро. Совсем крохотное.

Громкий резкий свист заставил репортеров встрепенуться. Вскаркнули вороны, и с веток тополя просыпался снег. Не дожидаясь зеленого света, Лобанов перебежал улицу и широко зашагал вдоль зданий. Оглядываясь, он скалил зубы в яростной ухмылке. Папарацци торопливо, как гуси друг за дружкой, пересекали проезжую часть, уворачиваясь от авто. Из кафе выскочили еще трое.

Серж то ускорялся, то замедлял шаг, подпуская их ближе, чтобы не потеряли его из виду в веренице прохожих и на задворках. Свернул в переулок, нырнул в арку, выбежал на соседнюю улицу. Минут десять он тащил их за собой, пока не уперся в стену тупика. Это был двор большого продуктового маркета. Грудой валялись пустые пластиковые контейнеры. В спину парню полетели расстрельные пули вопросов:

– Вы – Сергей Лобанов-Ростовский? Пару вопросов! Это не займет много времени. Правда ли, что у ваших родителей тройное российско-американо-израильское гражданство? В каких отношениях вы с остальными лицеистами? Что вы почувствовали, когда узнали, что можете стать царем? Что вы думаете о восстановлении монархии в России? Есть ли у вас девушка? Как вы относитесь к гей-бракам?..

Серж встал на контейнер и не спеша развернулся. Репортеров было больше десятка. Возвышаясь над ними, он растянул губы в холодной улыбке, расправил плечи.

– Господа. Когда я узнал, что могу стать русским царем, я подумал, что первым моим указом я навсегда запрещу желтую прессу в России. Кроме того, все журналисты, репортеры, ньюсмейкеры, текстрайтеры и прочие медийщики должны будут получать лицензию на свою деятельность. Чтобы получить лицензию, вам нужно будет сдать экзамены по классической филологии, истории философской мысли, математическому анализу и теологии…

В холле лицея в эти же минуты готовился стартовать второй отвлекающий снаряд – длинная голицынская торпеда.

– Леша, я не смогу их далеко увести! Я вчера повредил лодыжку в спортзале. Они возьмут меня в клещи, и что тогда?

– Ну наплети им что-нибудь, Паша. У тебя же не голова, а гиперэнциклопедия!

– Что наплести? Теорию квантовых полей? Концепцию самодержавной власти?

– Да хоть толкования Священного Писания Феофилакта Болгарского. Только иди уже! Маша вот-вот будет в парке, а я все еще торчу здесь! И не забудь, что ты уходишь влево. Не перепутай!

– Ну ладно. С Богом.

Павел вдохнул, выдохнул, осенил себя крестом и вышел на крыльцо.

Выждав пять минут, Алексей высунул голову на улицу. Внимательно оглядел пространство за оградой лицея. Припустил с места, добежал до поста охраны, махнул дежурным и помчался вправо по улице.

Несколько раз он оборачивался. Вроде никто не сел на хвост. Перейдя на шаг, Алексей отправился к парку.

Маша ждала его. В короткой шубке и юбке до колен, в белых ботфортах и шапочке-колоколе, повторявшей старинную моду времен джаза и чарльстона. Она стояла у заснеженной ивы. Увидев его, шагнула навстречу.

– Так это правда? – повторила она свой печальный вопрос, уже звучавший между ними по видеосвязи.

– Да, Маша. Конечно, это создает определенное неудобство, но…

Алексей взял ее руки в свои, стянул с правой перчатку и поцеловал.

– Мы должны расстаться?..

Ресницы у нее стали мокрыми.

– Я тебя не брошу, Маша. Даже не думай о таком. Давай сядем, поговорим… Нет, тут сидеть тебе будет холодно. Пойдем погуляем по парку.

Он взял ее под руку, и они пошли по дорожке.

– Но если ты… если тебя… ты обязан будешь жениться на другой.

– Какой еще другой? Что это тебе в голову затесалось? Я женюсь только на тебе, поняла? Это без вариантов.

– Нет, Лешка. Тебе там подберут другую невесту. Из такого же княжьего рода, как ты. Как у вас, особ царской крови, принято.

– Я не особа царской крови и, может, вовсе не стану этой особой. Маша, ты сейчас, прости, пожалуйста, говоришь от ветра головы своея, ничего не понимая в этом. Дай-ка я тебе слезы вытру. – Он промокнул своей перчаткой ее щеки и приложился губами к горячему румянцу на одной из них.

– А что тут понимать. Это ты пытаешься меня уверить сейчас, будто все не так, как на самом деле. А на самом деле все так. Кто я? Дочь заводского инспектора и учительницы. Мои предки сто лет назад были колхозниками…

– Крестьянами.

– Да какая разница.

– Но ты же не крестьянка! Твой отец чиновник и член городского собрания. По табели о рангах Российской империи он мог бы получить личное дворянство. Ты сама собираешься поступать в университет на филфак. В Российской империи выпускник университета тоже получал личное дворянство, а потом мог дорасти на госслужбе до потомственного. Твой брат учится в кадетском корпусе, будет офицером. Это тоже – личное дворянство, а за выслугу и по наградам – потомственное.

Маша хлюпнула носом.

– Так это когда было. А сейчас…

– А сейчас у нас вообще бессословное общество. То есть сословия, конечно, есть, но не по вертикали, а по горизонтали. Духовенство, военные, чиновники, коммерсанты, аграрники, рабочие и так далее. Понимаешь? Наследственной иерархии правовых статусов нет и уже, наверное, не будет.

– А что будет?

Он все же усадил ее, отыскав сухую скамейку с подогревом. И прочел короткую, минут на десять, лекцию о том, что в новой Русской империи сословия будут оформлены как профессионально-корпоративные, каждое со своим кругом обязанностей, возможностей и привилегий. Парламентское представительство, если парламент не упразднится за ненадобностью, также сделается сословно-профессиональным, а не партийно-региональным, как теперь. И ни одно сословие юридически не будет стоять выше других, потому что для государства они все имеют одинаковую ценность. Но возможность участвовать в управлении государством будет, конечно, у всех разновеликой. Общедоступным останется лишь уровень местного самоуправления. Никаких непроницаемых перегородок между сословиями тоже не будет. Дети не наследуют, а выбирают, взрослый захотел, смог, обучился, выдержал, если нужно, проверку – перешел в другое.

– А кровь?

– Какая кровь? – не понял он.

– Голубая.

– А! Голубой ее делают две вещи. Первое – служба Отечеству. Второе – культурная отделка и воспитательная шлифовка. И все это – поколениями. Так что голубой крови у нас со временем снова будет много, больше, чем ты можешь представить. Она будет давать статус потомственного почетного гражданина с особыми привилегиями вроде преимущественного назначения на высшие должности. Ну, я тебя убедил?

– Не знаю, – грустно сказала Маша и встала. – Пойдем еще погуляем, пока светло.

Они бродил по парку до первых прозрачных сумерек. Вдоль дорожек вспыхивали желтые огни фонарей, носилась на лыжах детвора. Напоследок Алексей утащил Машу в тупичок у дальних запертых ворот, нежно привлек к себе и поцеловал в губы.

– Эй, дристократ, а ну не лапай девчонку!

Их было четверо. Алексей задвинул Машу себе за спину:

– Не волнуйся, я разберусь.

– Ты, чувачок? Разберешься? – погано заухмылялась шпана, доставая из карманов мелкую арматуру. – Машка, живо сюда! Твой дристокнязь сейчас будет валяться в луже своей крови.

– Пошли вон, дурни! – крикнула она. – Коноплев, мой отец уволит твоего папашу с завода, я ему все расскажу!

– Цыц, подстилка аристокрачья! С тобой разговор будет отдельный. Ну что, претендент, готовься – будем отучать тебя претендовать. Нутро тебе пощупаем, как всем вашим царским выродкам после семнадцатого года.

Они надвинулись, окружая, поигрывая кастетами и цепями. Маша завизжала.

Алексей рванул молнию на куртке и сунул руку за пазуху.

– Стоять! – рявкнул он.

Снял с предохранителя и навел ствол на верзилу-вожака.

– Тю! Из игрушечного магазина? – Главарь остался на месте, но трое остальных отступили.

– Стоять и слушать меня внимательно! Сейчас вы побежите отсюда очень быстро, как если бы сдавали зачет по физкультуре. Потом вы, конечно, захотите отыграться на Маше. Так вот, намотайте на свои редкие извилины. Если даже тень от ваших вонючих тушек упадет на нее когда-нибудь, вас сотрут в порошок. Если до вас, тупицы, не доходит, что я могу стать вашим государем, а она – моей женой, уясните себе хотя бы совсем простую вещь: за мной в любом случае будет вся государственная машина, а за вами – только ваш страх.

Он нажал на спуск, пуля ударила в снег возле ног верзилы, взметнув белые брызги. Тот подпрыгнул. Его присные пустились наутек. Вожак медлил, соображая.

– Ну, с…, мы еще встретимся!

Он нехотя потрусил за приятелями.

– Кажется, он ничего не понял? – Алексей повернулся к Маше.

Румянец на ее лице горел даже в сумерках.

– Да все он понял. – Она удивленно смотрела на него, будто видела впервые. – Как ты их!.. Откуда у тебя пистолет? Ты умеешь стрелять?

– Конечно, нас учат всему. Каждый лицеист обязан, выходя в город, иметь при себе оружие. Это вопрос не только безопасности…

– Леша! Я тебя так люблю!

Он убрал ствол в кобуру на боку и, чувствуя себя совершенно счастливым, крепко взял Машу за руку.

– Пойдем, я провожу тебя домой. Завтра попрошу Шаха подумать о твоей охране.

6

В препараторской находились двое. Один, в черном костюме, со сложенными на груди руками, стоял у входа. Другой, в белом халате, точнее, застиранно-сером, суетливо перебирал склянки в шкафчике – ампулы в коробочках, пузырьки.

– Да где же оно? – пробормотал он, оглянувшись на второго. – Сейчас, сейчас…

Руки у него мелко тряслись.

– Доктор, вы сможете работать? – осведомился наблюдатель, не меняя каменного выражения лица.

– Я не доктор. Я патологоанатом, лучший друг покойников… Конечно, конечно. Ах, вот оно.

Сотрудник морга сунул в карман ампулу и упаковку с одноразовым шприцем.

– Я готов. Но… вы выполните ваше обязательство по договору? Вы же понимаете, мне нужно будет исчезнуть…

– Безусловно. Пластик с новыми личными данными и гонораром уже ждет вас. Как только здесь станет шумно, вас отвезут и вы навсегда исчезнете… Идемте!

Они вышли в длинный белый коридор. Патологоанатом плелся позади. На лице у него обосновалось глубокое сомнение. В кармане халата запиликал девайс. Его хозяин дрожащей рукой приложил старомодный смарт к уху.

– Молчите и слушайте. – Властный голос в трубке парализовал его. – С мальчиком не должно случиться ничего непоправимого. Ваши заказчики вас обманут. Потяните время, насколько возможно. Через пятнадцать минут группа захвата будет в морге. Скажите: «Да, хорошо», если поняли меня.

– Да, хорошо.

Девайс упал в карман.

– Кто звонил? – Каменнолицый пристально смотрел на патологоанатома.

– М-мой клиент.

– Клиент? – Черный костюм изобразил нечто похожее на улыбку. – Препарированный мертвец с того света?

– Да, – не моргнув, подтвердил лучший друг покойников. – Подождите, я возьму на всякий случай вторую ампулу.

Быстрым шагом он вернулся в препараторскую, снова зарылся в шкафчике.

– На какой случай? – Каменнолицый навис над ним, как коршун над цыпленком, и нетерпеливо посмотрел на часы. – Доктор, вы меня разочаровываете. Как бы не пришлось урезать ваш гонорар.

– Я только хочу хорошо сделать свое дело, – пробормотал патологоанатом.

Пару минут спустя они перешагнули порог помещения, в котором из мебели стояло лишь несколько каталок для мертвецов. Окон тут не было.

На полу лежало избитое тело: кровоподтеки на лице, разбитые губы, рваная рана на голове, правая кисть и рукав тоже в красном. На напольном покрытии – кровавые плевки, багряный след ладони на стене. По обе стороны от жертвы стояли два бугая в серых костюмах секьюрити.

– Зачем… зачем вы сделали это? – визгливым голосом крикнул патологоанатом. – Почему здесь? Кто будет отмывать эту кровь? Я отпустил на сегодня всех сотрудников!

Его никто не слушал. Заказчик склонился над телом юноши. Тот застонал и вдруг вцепился ему в шею обеими руками. Схватка была короткой. Бугаи легко разорвали удушающий захват и принялись пинать парня в ребра.

Отдышавшись, человек в черном костюме приказал:

– Сломай ему руку.

Подросток снова потерял сознание. Один из секьюрити взял его руку и, как палку, переломил через колено. Придя в себя от боли, жертва зашлась в крике. Бугай коротким ударом вновь отправил парня в бесчувствие. Затем тело погрузили на каталку.

– Приступайте, доктор.

Трясущимися руками патологоанатом вскрыл пакет со шприцем и набрал жидкость из ампулы, чуть не уронив ее.

– Да вы иглой-то попадете куда надо?

Сотрудник морга дрожал всем телом. На лбу выступили капли пота.

– Мне нужно… понимаете… мне плохо…

– Перетерпите, – резко бросил заказчик. – Заканчивайте быстрее.

Патологоанатом попросил бугая засучить рукав жертвы и, разыскав вену, всадил в нее иглу.

– Все, – тяжело выдохнул он и привалился к стене.

– Сколько ждать?

– Полчаса.

– Как полчаса? – зло переспросил заказчик. – Вы что, решили поиграть с нами? Через полчаса здесь будет уже толпа. Мертвое тело мне нужно через пять минут, чтобы оно успело остыть.

– Но у меня нет более быстродействующих препаратов.

Черный костюм испепелил патологоанатома презрительным взглядом и повернулся к бугаю:

– Придуши, но аккуратно, без следов.

Секьюрити двинулся к каталке с телом. В этот момент в коридоре громыхнуло. Второй бугай вынул из-под пиджака ствол и пошел посмотреть. Через секунду он влетел обратно – без ствола и спиной вперед. Рухнул на пол и лежа поднял руки. В лоб ему смотрело дуло пистолета-пулемета.

Такую же картинку увидели перед собой второй секьюрити и заказчик. Они мгновенно и без слов легли лицом в пол. Помещение стремительно наполнилось десятком бойцов в масках. Патологоанатом, задрав руки, сам оплыл по стене на пол. В пальцах он все еще держал пустой шприц.

К каталке быстро прошел человек в форме капитана полиции. Пощупал шейную артерию.

– Что вы ему вкололи?

– Н-ничего. – Патологоанатом шумно дышал и странно улыбался. Цвет лица был в тон халата. Его по-прежнему крупно трясло. – Я отдал молодому человеку свою дозу. Я сделал все, как вы мне сказали. Это были вы, я узнал голос… Ему сейчас хорошо, ничего не болит. А мне… очень плохо. Помогите мне…

– Злоупотребляете, Поляков? Ваше счастье, что все так кончилось. Дома вас ждал сюрприз. Башку оторвало бы напрочь. – Сочувствия в словах капитана Верховского не было ни на грош.

В помещении появились врачи и занялись мальчиком. Несостоявшихся киллеров, согнув пополам, вывели. За ними поехала каталка с бесчувственным телом. Патологоанатому сделали укол, и Верховский надел на него наручники.

Вся процессия проследовала к выходу из морга. За дверьми на улице уже собрались журналисты. Щелкали фотокамеры, велась видеосъемка. Крепко держа за локоть приободрившегося патологоанатома, капитан Верховский сделал заявление:

– Уважаемые господа, вас пригласили сюда, чтобы продемонстрировать невинную жертву кровавого произвола и беспощадной мстительности российских спецслужб. Этой жертвой должен был оказаться вон тот юноша, которого сейчас увезут в клинику, Егор Трубецкой-Дюбуа. Кто он такой, вам объяснять, думаю, не нужно. Незадолго до вашего появления он был жестоко избит этими людьми. Вы должны были увидеть его труп со следами пыток, якобы обнаруженный здесь сотрудниками холдинга «Гранд медиа-плюс». Кто еще, кроме холдинга, стоит за этой провокацией, мы разберемся позже. Одно могу сказать точно: сенсации не будет. Вас нагло обманули, господа. Хотя, надеюсь, время вы потратили не зря. Благодарю за внимание.

Толпа репортеров окружила обоих, пытаясь узнать подробности. В лицо Верховскому лезли микрофоны и камеры. Он бесстрастно отводил их и проталкивался вперед, волоча за собой закованного патологоанатома.

В машине сотрудник морга, еще плохо соображая после приступа ломки, растерянно спросил:

– Зачем спецслужбам убивать бедного мальчика? Что он такого сделал?

– Мальчик не сделал ровным счетом ничего особенного. Но живой он почти утратил за последние дни свою медийную ценность. А те, к кому он попал в лапы, обычно не бросают не обсосанную до конца кость. Умученный спецслужбами, он поднял бы им рейтинги в несколько раз.

– Неужели из-за рейтингов?.. – недоумевал патологоанатом. Видимо, напрочь забыл, как собирался совершить заказное убийство из-за личных финансовых проблем.

– Не только, – сухо ответил капитан. – Слышали выражение – «сакральная жертва»?

7

Разговор в старой библиотеке лицея, начавшись с холодных и даже ледяных тонов, вскоре задышал жарким пустынным самумом.

– Я с этим предателем и дегенератом не то что за один стол не сяду. Одним воздухом с ним дышать мне противно! – распалялся Лобанов. – Он негодяй! Гниль и плесень!

– Ну и не дыши, чистоплюй!.. – злился в ответ Егор.

Один глаз у него оставался заплывшим. Голова была перебинтована, рука лежала в фиксаторе. Корсет на поломанных ребрах скрывала рубашка.

– А тебе вообще слова никто не давал! Ты здесь как предмет мебели, про который мы думаем – выбросить или еще подержать немного в доме.

– Да ты очумел, Сережа? – не выдержал и Павел. – Какой он тебе предмет? Предмет не может извиняться, а Егор попросил прощения. У тебя, между прочим, тоже попросил!

– Не греми костями, Скелет! – Сержа несло волною гнева. – Извинениями он не отделается. Предатель достоин одного – выгнать его с позором, вычеркнуть из списка кандидатур! Какой из него после всего этого помазанник Божий?

– Он свою вину искупил кровью!

– В крутое дерьмо он вляпался, а не искупил! Бур, ну скажи хоть ты!

– Мне просто нужны были деньги! – процедил Трубецкой. – Экзамены в космолетное училище летом, а до этого жить на что?..

– Думаю, эта история кое-чему научила Егора. Даже, наверное, многому. – Алексей тоже был взбудоражен, но внешне старался хранить спокойствие. Брызгать эмоциями – не его стиль.

– В конце концов, любой может испугаться непосильной ноши! – страстно доказывал Голицын. – Страх перед испытаниями – самая естественная вещь на свете.

– Ничего я не испугался… – возражал Егор, но ему снова не дали говорить.

– Вспомни, сколько пришлось убеждать Михаила Романова, чтобы он согласился принять царство! – Сидя на стуле, Павел от волнения то так, то эдак заплетал свои журавлиные ноги.

– Не ставь на одну доску царя Михаила и этого мерзавца, слабака и труса! По всем человеческим законам и этическим нормам он должен быть наказан изгнанием.

– Виктор Палыч! – Алексей перекричал обоих спорщиков. Он поднялся с кресла и вышел на середину комнаты. Когда все умолкли, требовательно посмотрел на директора. – Скажите, как будет происходить последний тур? Так же, как первые два, голосованием?

Павел и Серж изумленно уставились на товарища. Егор уныло косился в сторону.

– Нет. Раз вы спросили об этом, Алексей, я скажу. Хотя думал, что это останется в тайне до последнего дня. Но вижу, у вас в голове какая-то мысль. Третий тур будет происходить так же, как при избрании патриарха на восстановленную патриаршую кафедру сразу после октябрьского переворота тысяча девятьсот семнадцатого года. Это будет жребий, господа лицеисты. Божий выбор. Слишком серьезное дело мы поднимаем, чтобы полагаться на человеческое мудрование.

– Благодарю вас, Виктор Павлович. – Алексей повернулся к остальным. – Но тогда… это все меняет.

– Что меняет? – угрюмо спросил Лобанов. Он ссутулился еще больше, озадаченный словами Шаха.

– Мы трое тоже не можем решать за Господа Бога. Даже с разрешения генерал-лейтенанта Шаховского, который отдал судьбу Егора в наши руки. Трубецкой должен остаться в лицее и в списке кандидатур на трон.

Алексей вернулся на свое место.

– Как обычно, без вариантов? – в досаде заспорил Лобанов. – Ты не силен в логике, Лешечка.

– А я согласен. Двое против одного, Сереженька, – уел его Голицын.

– Ну что ж, – заговорил директор. – Вы все высказались, очередь за мной. Я принимаю ваше решение. Положим, логика действительно не самая сильная сторона Алексея. Его сильные стороны в другом. Ответьте мне: что выше – закон или царь?

– Царь, конечно, – за всех сказал Голицын. – Он утверждает законы царства.

– А что сильнее – царский закон или царская милость, нарушающая закон?

Лицеисты молчали. Всезнайка Пашка что-то сообразил, но и он не стал отвечать.

– Милость Божья, творящая чудеса, меняющая естества чин, сильнее законов природы, установленных самим же Творцом. Так и царская милость сильнее царских законов и даже логики. Предлагаю вам всем, господа лицеисты, написать завтра эссе на эту тему.

Среди задумчивой тишины Виктор Павлович покинул библиотеку.

8

Небо и земля дышали близкой весной. Солнце искрило на спекшемся снегу, воробьи в кустах дрались особенно шумно и весело. Будто издевались над теми кошками, что скребли на душе у Алексея.

«Не звони мне больше и не пиши! Это последняя наша встреча» – вот что сказала ему Маша полчаса назад. Почему она так сказала? Алексей мучился этим вопросом всю дорогу от парка до лицея. Маша ничего не стала объяснять. В этот раз она была молчалива, а потом сделалась резка и почти груба. Ее заставили? Может быть, отец? Или та уличная шпана все-таки затравила девчонку?

Надо будет выяснить и обязательно выпрямить покривившиеся рельсы их отношений. Но не сейчас. Сегодня должно все решиться – там, в Москве, в Успенском соборе Кремля.

Ранним утром четверо лицеистов были на литургии в главном екатеринбургском соборе – Храме-на-Крови. Архиерейская служба, пение хора, уносящее душу ввысь, исповедь, причастие, благословение владыки, молебен перед иконой царственных страстотерпцев. В Москве, по столичному времени, служба началась на три часа позже. В конце ее будет вынут чей-то жребий. Первый тур два дня назад набрал дюжину с лишком кандидатур. Через сито второго тура накануне просеялись шестеро. Вровень с лицеистами шел генерал Макаров, почетный председатель крупнейшего и старейшего в России монархического общества «Императорский бастион». Немногим отставал от него по числу голосов граф Васильчиков, известный на всю страну меценат и филантроп.

Прямо из храма Алексей отправился в парк. Маша, конечно, нервничала. Оттого и сделалась сама не своя. Это пройдет.

От поста охраны доносились протяжные слова церковной службы. Все нынче смотрят трансляцию из столицы. Еще бы. Такие события в богоспасаемом Отечестве случаются раз в несколько столетий. Нельзя пропустить. Дежурный, выйдя на порог будки, отдал лицеисту честь.

В «кают-компании» был только Серж, уткнувшийся в экран. Литургия перевалила за середину. На вопрос, где остальные, Лобанов ответил:

– Пашка пошел умаливать Отца небесного, чтобы чаша сия миновала его. Трубецкой со своими поломанными костями умотал кататься на лыжах. Сказал, что ему это все, – он кивнул на экран, – глубоко неинтересно. Где Шах, не знаю.

Алексей снова выбрался на улицу. Пойдя вдоль корпусов и ловя в ладони капель с крыш, он пришел к домовой церкви лицея. Некрупный однокупольный храм в стиле эклектики начала века стоял с распахнутой дверью – приглашал зайти.

Отца Гедеона внутри не оказалось, зато на коленях перед алтарем стоял Павел. Алексею тоже хотелось молиться, но нарушить истовое моление друга он не решился. Он не смог бы просить Бога, чтобы чашу сию пронесло мимо. Пашка вовсе не трус, каким считают его Лобанов и Трубецкой. Наоборот, отвержение царской ноши – слишком смелый поступок. А вдруг Бог выбрал именно его, Голицына? Кто знает, чем ему придется расплачиваться в будущем за свой отказ. «Да будет воля Твоя» – вот что нужно сейчас и всегда. В этих словах все: благодарность, приятие, терпение, разумение. Делай что должен, и будь что будет, а Бог не оставит.

Алексей направился в сад, где враскоряку чернели на снежной простыне яблони и вишневые деревья. Дорожки были расчищены, скамейки в уединенных местах тщетно звали скрасить их долгое зимнее одиночество. В солнечном сверкании под голубым влажным небом сад был прекрасен. Алексей бродил средь спящих дерев почти час, вперемешку молясь и отыскивая в уме верные слова для Маши. Спорил с ней, настаивал, клялся, призывал в помощь Пречистую.

В ветвях яблонь что-то мелькнуло – яркое, золотистое. Алексей удивленно затормозил. Затем попробовал ногой сугроб – глубок ли. Почти по колено. Перешагивая как болотная цапля, он двинулся к дереву, в котором было это «что-то», совсем не свойственное яблоням.

За несколько шагов до цели он увидел – икона. Размером в ладонь, стоящая в кривой развилке ствола. Богоматерь в алом на золотом царском троне, в короне, со скипетром и державой в руках, на коленях Младенец. «Державная». Алексей взял образ. Не типографский – писан красками по дереву. Икона не была укреплена, держалась непонятно как. Кто ее оставил, когда? С осени или с лета? Как не сбили ее ветра и метели? Изображение было ярким, будто только сейчас вышло из-под руки художника и покрыто лаком. Как не попортили его дожди и снега?

Алексею почудилось, будто он видит то, что не должен бы видеть. Солнце ли играет тонкими тенями ветвей и смещает контуры? Богоматерь словно протягивала ему скипетр и державу, и Младенец двигал ручкой, подталкивая шар вперед. Алексей поморгал, закрыл глаза и медленно прочел «Отче наш».

Он скорее почувствовал, чем услышал. Обернулся. По дорожке гурьбой шли трое лицеистов.

И скорее нутром ощутил, чем понял, что произошло. Спрятав икону под курткой, он пошел обратно по своим следам.

Они остановились напротив, когда он проделал только половину пути через сугроб. Егор в лыжном костюме и с улыбкой до ушей. Серж в пальто нараспашку, со смущением во взоре. Пашка с молитвенным вдохновением на лице.

Все трое, словно по команде, переломились в поясе и, как мушкетеры французского короля, помахали по земле незримыми перьями на шляпах. Распрямившись, хором возгласили:

– Прими скипетр и державу царства Российского, государь-батюшка!

Сердце пропустило удар, а потом застучало часто-часто, как колеса старинного поезда. Зажав эмоции в кулак, Алексей хотел было ответить, как полагается, древней церковной формулой: «Приемлю, благодарю и нимало вопреки глаголю». Но вместо этого покачал головой:

– Какие же вы неуклюжие, господа царедворцы.

Смеясь, он вылез из сугроба. Трое приятелей тоже прыснули со смеху, и скоро уж громкий хохот взлетел над садом.

Рука, протянутая ладонью вверх, заглушила веселье. Поверх нее легли три других.

– Ну, Алекс! Теперь держись. А мы поддержим, если что.

Четверо друзей, встав в круг, переплели объятия.

9

В раскрытое настежь окно вливался вечерний мартовский морозец вместе с голосами публики, гуляющей на Ивановской площади и в Тайницком саду до самого закрытия Кремля. Колокольня Ивана Великого, соборы, стены с башнями были залиты светом огней и праздничной иллюминации.

Завтра второе марта, роковая дата российской истории. В тот же день года, когда с головы последнего царя династии Романовых была снята корона, ею будет венчан новый государь.

Куранты на Спасской башне отбили очередную четверть часа. И сразу мерно забил малый колокол Чудово-Вознесенского монастыря, созывая иноков к повечернице. Обитель отстроили заново тридцать лет назад. Потом восстановили рядом и Малый Николаевский дворец, где теперь обставлены царские покои. До времени, пока не будет готова постоянная резиденция.

Чудов монастырь! То самое место, куда был вызван Пушкин для встречи с Николаем I. Где поэту вместо надменного деспота, кнутодержавного властелина явился человек рыцарски-прекрасный, величественно-спокойный, благородный обликом. Где Пушкин услышал слова, отрезвившие его от либерально-мятежного хмеля: «Республиканские химеры всех гимназистов и недоваренных мыслителей из университетских аудиторий! С виду они величавы и красивы, а в существе своем жалки. Сила страны в сосредоточенной власти, ибо где правят все – там не правит никто. Где всякий законодатель – там нет ни твердого закона, ни единства политических целей, ни внутреннего лада». И слова, сделавшие поэта преданным слугой трона: «Критика легка, а искусство трудно. Для глубокой реформы, которую требует Россия, мало одной воли монарха. Ему нужно содействие людей и времени. Нужно соединение всех усилий и рвений в одной великой идее, в поднятии народного самоуправления и чувства чести в обществе».

Вспомнив тот разговор царя и поэта, Алексей как будто только теперь осознал, какая тяжесть на него негаданно свалилась. Он закрыл окно и отошел к письменному столу. В который раз перебрал листки с чином завтрашней коронации, расписанным по минутам. Все это он выучил наизусть. Но пробирала внутренняя дрожь от неясных сомнений – точно ли он тот, кто может потянуть сей гигантский воз, нет ли здесь ошибки? Конечно, первые десять лет он будет править номинально, ибо юн и безопытен. Автократор, сделавшись на это время соправителем-регентом, станет постепенно передавать ему бремена власти. Однако ж полностью принять на свои плечи сложнейше скроенную махину царства придется двадцати семи лет от роду!

А тут еще угрозы… Не успел он взойти на престол, как на него полились недовольство, оскорбления, площадная брань. Алексей поводил пальцем по планшетке и посмотрел, сколько сообщений набралось за последние сутки. Без малого две тысячи. На угрозы и ругань он не обращал внимания. Намного больше было поздравлений и пожеланий от неведомых людей. Были и просьбы, прошения, требования, программы реформ и целые философские трактаты, стихи, редко хорошие, и даже оды от графоманов. А вчера что-то заставило его прочесть до конца письмо, помеченное значком с черепом и костями на красном фоне.

«Эй, цареныш! Ну как тебе там, весело? Тебе уже подавали на завтрак стакан свежевыжатой народной крови? А на обед ты уже жрал суп из человечины, из мяса твоих холопов? Завтра ты подавишься. Завтра тебя ждет твоя персональная Ходынка. Жди и бойся». Подпись была: «Красные дьяволята».

Обычно глупые угрозы были бессодержательны. Эта цепляла конкретикой – «завтра». То есть сегодня. И что же?

Сигнал нового сообщения тренькнул вдогонку его мыслям. Тот же бунташно-пиратский значок. Алексей нехотя открыл письмо.

«Привет, кровосос! Тебе еще не доложили про сюрприз? На-ка получи фотоотчет. Это тебе подарок ко дню коронации. Пока что маленький. Но ты не сомневайся, мы будем готовить тебе и большие подарки. Такие же, как получал твой предшественник на троне». На этот раз в подписи значилось: «Народные мстители».

На экран, заняв его весь, выползла фотография. Алексей вцепился в подлокотники кресла, чувствуя, как повело внезапно голову и как внутри него образовался вакуум.

Маша лежала на земле с неживым лицом, обращенным к небу. Светлое пальто было густо вымазано чем-то темным, а туловище казалось странно сплющенным. На животе различались следы протектора…

– Мы не хотели говорить тебе сегодня. Завтра коронация, ты должен быть в форме. На тебя будет смотреть вся страна и весь мир.

Виктор Павлович сидел напротив. Его голос был ровным, спокойным, таким, будто он гладил воспитанника по голове, утешая.

– Я просил вас дать ей охрану…

– Ее выманили из дома ночью. На смарте осталась запись – убийцы использовали твой голос.

– Подонки. Чудовища… Погодите. Она хотела встретиться со мной?!

– Пальто было накинуто на ночную рубашку.

Алексей закаменел в кресле, будто статуя. Остановившийся взгляд был тяжел и темен.

– Она умерла сразу?

– Почти. У нее внутри не осталось целой кости. Машина переехала тело несколько раз.

– Я должен быть там. Мне надо к ней. Я должен увидеть ее… должен…

– Завтра коронация! Ты обязан прежде всего выспаться!

– Тогда задержите похороны!..

Шаховской подошел и прижал к себе голову воспитанника. Тот разрыдался, пряча лицо в рукаве наставника.

– На все воля Господня, помни это… У тебя в жизни будет еще много потерь. Но первая – всегда самая тяжелая…

Алексей насухо вытер глаза, встал и отвернулся к окну.

– Виктор Павлович, это сделали те же бандиты, что хотели убить Егора?

– Мы не знаем. Пока не знаем. Но я не думаю, что те же. Хотя общее у них, несомненно, есть. Нечто совершенно чуждое людскому устроению, порожденное нечеловеческим умом. Это те, кто исповедует радикальные теории абсолютной свободы, которая не признает над собой ничего на земле и на небе, не считается ни с Божескими законами, ни с общественными традициями, ни с государственными устоями, отрицает всякую веру в бессмертие души. В России об этой гибельной свободе уже два с половиной столетия мечтают невежественные молокососы и сумасшедшие. Однажды им удалось подчинить своему безумию и больному воображению всю страну, да и едва ли не половину мира.

Алексей стоял спиной к нему, заложив руки назад, и молчал. Это длилось так долго, что Шаховской решил оставить его одного. Он тихо взялся за рукоять двери, но не успел выйти.

– Я буду беспощаден к ним.

Алексей развернулся и смотрел на наставника глазами человека, решившегося на что-то неведомое, исключительное и жизненно важное.

– Пускай меня назовут тираном и кнутодержавным деспотом. Я не таков, но это неважно. Я намерен править страной твердо и без колебаний делать то, что считаю нужным. А с теми, кто станет противиться мне, я буду жесток и безжалостен…

– Алеша…

– О, не беспокойтесь, Виктор Павлович. Я не забыл ваши наставления о царском милосердии и не стану вторым Иваном Грозным. Но я понимаю всю великую ответственность моего призвания. Время добродушных царей миновало полтора века назад. Государь-император Николай II был мягкосердечен и великодушен. Однако его предали почти все. А ныне милость для России в том, чтобы держать ее крепко, не ослабляя хватку. Обуздывать, как норовистого коня, который, уносясь от стаи голодных волков, хочет сбросить седока и не понимает, что его шанс на спасение – это сильные руки всадника и острые шпоры. Тут уж без вариантов.

Четверть минуты Шаховской не знал, что ответить бывшему воспитаннику.

Затем он склонил голову и произнес:

– Ваше Величество…

Игорь Прососов In hoc signo vinces

«Когда мы шли на войну против лютого мучителя и кровожадного Максенция, около полудня явился на небе крест, сиявший ярче солнца, и на том кресте звездами были изображены латинские слова, обещавшие Константину победу. Все мы видели тот крест, явившийся на небе, и прочитали написанное на нем. И ныне в войске есть еще много старых воинов, которые хорошо помнят то, что ясно видели своими глазами…»

Житие св. муч. Артемия

1. «Пьюти-фьють»

Душно. Влажно. Ленивые предрассветные лучики стучат в окно. На кровати под тяжелым пологом москитной сетки – пот, и усталость, и сон без отдыха.

Жаркая, жаркая ночь, на смену которой придет иссушающий день.

Кошмары сменяют друг друга, пляшут в дрожащей полутьме. Многоногая стальная тварь с клешнями и человеческим лицом. Бритый наголо тип в инвалидной коляске. Клешни щелкают, глаз типа дергается.

Высота, и падение, и страх…

Душно. Дурно. Кондиционер еле дышит.

…Меня разбудил звук. И впрямь стучатся. Увы, не лучики. Марево дурных снов подернулось пеленой, уступило место кошмару наяву, к которому я уже начал привыкать.

Стук повторился. Я поднялся, нашарил впотьмах сигареты и зажигалку. Распустился за последние полтора года. Грешен. Вот завалю физподготовку на следующей аттестации в Конторе – интересно, как Старик запоет? Впрочем, известно. Уж в отставку не отправит. Скорее сошлет в тренировочный лагерь к десантуре. На должность мишени.

Шутка вышла горькой. Почти как дым. Затянувшись, подошел к окну и впустил незваного гостя.

Отрубленная черная голова негра о двух крылышках впорхнула в помещение и зачастила, потешно шевеля толстыми губами. Захотелось проблеваться.

– Третьему секретарю немедля прибыть к послу. Третьему секретарю немедля… – Выстрел прервал омерзительную скороговорку.

Не-на-ви-жу. А с игольником я не расстаюсь даже во сне. Хотя тут толку от него мало.

Тихое шипение выстрела сливается с треском.

Обломки композита и микросхем пеплом опали на пол.

Все равно мерзко.

Я уныло посмотрел в окно. Иссушенная земля посольского патио. Пирамидальные башни связи и высотки на горизонте.

По ощущениям: край Ойкумены. Зловредная чужая планета; странная жизнь; десять тысяч парсеков от цивилизации…

Если бы! Все это здесь, на Земле, в жалких двух часах лета от столицы.

Южная Америка. Клочок земли размером с почтовую марку где-то между Аргентиной и Парагваем. За последние тридцать лет на нем сменилось четыре империи, пять диктатур и две демократии.

Основные продукты экспорта – болотная лихорадка, мате и немного ананасов.

Население? Заносчивые аристократы; навечно измученные нищетой и безысходностью обитатели баррио, у тех и других machismo прет изо всех щелей, захлебнуться можно…

Историческая справка – основан век назад политическими беженцами из Мексики, читай – потомками молодчиков из наркокартелей. В те времена Интерпол крепко прихватил ребятушек за жабры на их исторической родине. Союз южноамериканских наций выделил беглецам землю на берегах Параны, на аргентино-парагвайской границе, и, полагаю, успел об этом пожалеть не раз и не два.

В культурном плане – не замечен.

Как, милостивые государи, я спрашиваю – как это терпят посольские? Мне хватило полутора лет, чтобы почти всерьез начать рассматривать вариант самоубийства.

Ну, не на самом деле. Но, скажем, монашеское служение и многомесячный запой внезапно приобрели странную неизбывную привлекательность.

Впрочем, это лирика.

Принял душ. Остановился у шкафа с одеждой, терзаясь муками выбора. В какой-то степени шмотки остались единственной доступной мне формой протеста против местного бардака.

К сожалению, сам климат был против.

Строгие черные сюртуки – никакого сравнения с блестящей цыганщиной местных щеголей – размокали от вечной влаги в воздухе и становились какими-то разухабисто-бесформенными. Да и носить их под жарящим солнцем сущая мука.

Галстуки выцветали или, наоборот, приобретали кислотные, вовсе не предусмотренные портным оттенки.

Стрелки на брюках по остроте могли соперничать разве что с моим чувством юмора.

Балаган, господа мои, форменный и окончательный!

…Кое-как одевшись, распахнул дверь в коридор – и тут же налетел на Терезу, чье шоколадное лицо мгновенно приняло выражение, свойственное скорее побитой собаке, нежели грозе всей дипмиссии.

Как-никак, уборщица в жилом корпусе – главный человек!

…Даже уборщиц мы нанимали из местных; бюджет посольства способен был вызвать слезы жалости у иного русского нищего.

Авенида-де-лос-Муэртос. Карликовое государство, называвшееся по главной улице столицы, одноименной с этой самой улицей, поскольку еще сорок лет назад больше никаких улиц в округе не наблюдалось. Да и она в те времена скорее напоминала направление, нежели дорогу.

Пыльный чулан Вселенной. Абсолютно не нужный – никому и ни за чем.

В чулан складывают рухлядь, которую и выбросить жалко, и мешает. Нравится ощущать себя такой рухлядью в неполные тридцать, господин штаб-ротмистр?

– Сеньор секретарь, – Тереза вечно называла всех по должностям, будто это придавало какой-то особый вес ее словам, – опять? Сеньор посол будет ругаться. Он будет очень ругаться.

Ну да, будет. Уважение к обычаям аборигенов. Самобытные культы, тьфу, культуры. Летающие отрубленные головы, выполненные под рожи ныне покойных повстанцев – подарок местного царька. Тьфу. Дикость какая.

Местная техника, туземный персонал, пусть и трижды проверенные… «Сеньор посол» явно не занимал свою голову вопросами безопасности – и не давал мне занимать ими мою, за что, в общем-то, мне по идее платили неплохие деньги. По крайней мере, если в ведомости я все еще числился «сеньором третьим секретарем», а не, к примеру, котом.

Бардак.

Полагаю, человек, незнакомый с господином послом, мог посчитать его излишне увлеченным. Я прекрасно знал, что он обыкновенное ископаемое, сосланное на доживание туда, где у Российской империи не было особых интересов.

Я развел руками. Тереза только рукой махнула. Интернациональные жесты. Великая вещь.

И вот, я оказался на улице. Подмигнул горгулье с черепом вместо башки под крышей. Туземная эстетика. Невольно привыкаешь. Очень невольно и очень неохотно.

Поспешил по комплексу к главному зданию.

Пожалуй, тут бы не было так отвратительно, если бы не одно ма-а-аленькое обстоятельство. «Транспортый коллапс» называется. В конце концов, лету до столицы из любой точки шарика – не больше двух часов на каком угодно корыте, способном на суборбитальный полет. Хоть на десантном боте.

Увы, у нас не было десантного бота.

…Года три назад неким светлым головам из европейских ученых, чтоб им в аду икалось, показалось замечательной идеей поместить человеческую память и самосознание в компьютер.

То, что копирование уничтожало исходник, не слишком смутило бравых искателей технологической сингулярности.

В конце концов, это так стерильно звучало, казалось таким мелким, таким незначительным по сравнению с открывшимися перспективами. Как же, мелкое, гаденькое бессмертие на Земле!

Гниющие трупы с выпотрошенными черепами выглядели совсем не стерильно. А бессмертие – если можно считать это таковым – получала всего лишь свихнувшаяся программа ИИ. Копирование не есть перенос.

В общем, как это обычно и бывает с идеалистами, – все обернулось бойней.

Пьюти-фьють, как было написано в старой глупой книжке. Пьюти-фьють.

Нет, ученые изначально собирались проделать все на сугубо добровольных началах.

Минус добровольцев как явления заключается в том, что людям, да и, как выяснилось, нелюди, свойственно этих самых добровольцев назначать из числа ничего не подозревающих сограждан.

С другой стороны, могло быть хуже.

Так или иначе, кризис удалось разрешить.

Компьютеры, уверенные, что они постчеловеки, растворились в Пустоте за пределами человеческих владений и обещали не возвращаться.

Слава богу!

Минус заключался в том, что Земля в итоге не досчиталась доброй четверти населения. Нашей империи повезло: тем, кто знает, что живет вечно, не нужны подделки под бессмертие, так что мы потеряли немногих.

Другие страны редко могли похвастать подобным. Вычеркни каждого четвертого – и казалось бы, ничего особенного не произойдет.

Ан нет. Государства рушились. Прерывались технологические цепочки. Кое-где воцарялся хаос.

России и тут выпала удача. Или не выпала – как посмотреть. Взятый первым императором курс на создание дублирующей экономической системы не подвел.

Да, бразильские аэрокары и французские сыры были лучшими – но когда те исчезли, нашлось чем их с горем пополам заменить.

Техника, лекарства, пища… Все это имелось, пусть и не в достатке. И в этом-то и заключалась беда.

Жадных богачей никто не любит. Мотов не любят втройне.

Требовался баланс – и империя задыхалась, отправляя гуманитарные миссии, вводя миротворческие контингенты и пытаясь кое-как встать на ноги без толкового импорта.

А ведь были еще колонии и научные базы в Солнечной, не способные существовать без грузов из метрополии, был Тритон – первый и единственный аванпост человечества за пределами родной системы…

В общем, забот оказалось по горло.

И ежедневные визиты на чай в столицу превратились сначала в непозволительное транжирство, а чуть позже – в несмешную шутку. Мало реакторного топлива. Мало машин и еще меньше полных экипажей – пусть все купеческие ладьи мобилизованы вместе с командами.

Мы вернулись в двадцать первый век, когда путь из некоторых уголков шарика занимал недели.

…Посол сидел за тяжелым столом и сосредоточенно пыхтел, накручивая себя. Толстые пальцы сжимались в воздухе, будто он кого-то душил. Отчего-то имелось у меня подозрение, кого именно.

– Трифонович, не кипятись, взорвешься, – нежно посоветовал я, усаживаясь в кресло безо всяких приглашений. – Сколько раз предупреждать? Хочешь, чтоб твоя пакость была целой, – не подпускай ее ко мне.

– Что вы себе позволяете? – зарычал он. – Милостивый государь, я требую объяснений! Вы понимаете, как могут пострадать дипломатические отношения, если весть об уничтожении подарка дойдет до деспота…

– Тсс, – посоветовал нежно. – Тсс. Что я говорил? Взорвались. И кто же вам после этого скажет, что я не говорил? Стоять! Хотите объяснений – получите. Мы православные. Если местные потомки мексиканцев неровно дышат к Санта Муэрте, Святой Смерти, то это сугубо их проблемы. Ну, опосредованно наши. Поскольку нам должно просвещать их, а не перенимать заблуждения. Это доступно?

– Но деспот… Он же расстроится… – Он был до смешного расстроен, этот шестидесятилетний мальчишка. – Как же так, господин третий секретарь?

Мне стало его жалко.

– Послушайте, Александр Трифонович, успокойтесь. То есть наоборот. Включите свой пыл. Ананасы для столицы сами себя не вывезут, так что… – Я вгляделся в полыхнувшие яростью глаза. – Вот так правильно. Вижу, вам стало интересно, что же за протекция такая у этого мальчишки, что он с ходу вскочил на серьезную должность, да еще хамит вам в лицо; прикроет ли она, если вы всерьез вознамеритесь его угомонить?

– Признаюсь честно, Сергей Афанасьевич, меня это действительно интересует. – В снулых глазах блеснуло что-то хищное. Так бывает, когда престарелый охотничий пес, растерявший нюх, пытается встать на след.

Все-таки Александр Трифонович действительно был непрост. Но слишком, слишком осторожен.

– Так вот, на мою протекцию, Александр Трифонович, вас не хватит. Но скажу честно, никому не пожелаю, особенно человеку с вашим сердцем, заработать подобную… привилегию так, как пришлось мне.

– Ну уж? – Охотничий огонек в глазах усилился.

– Помните башни, что строили нелюди? Те, что в результате оказались их космическими кораблями? Я был в штурмовой группе, что проникла в одну из них, – совершенная правда, пусть и не вся. – Сугубо между нами, понимаете?

Секрет небольшой. Зато причастность к тайнам Имперской Безопасности бодрит всех.

Результата добился. Огонь в глазах сожрал пепел, вынырнул из-под углей.

– Неплохо сыграно, – улыбнулся Александр Трифонович как-то стыдливо. – Но над паузами и лексиконом надо поработать. Вы хамите, будто на сцене красуетесь.

Такие сценки происходили регулярно, чуть не через день. Грехи наши тяжкие! Высокое начальство следовало регулярно пинать, чтоб оно зашевелилось.

Хмыкнул, представив, как пинаю Старика – боярина Владимира Конрадовича Шталя, главу Имперской Безопасности, моего настоящего командира. Ноги недосчитаться можно.

– Вопрос с отрубленными головами закрыт?

– Закрыт. Хотя Дрендо действительно затаит злобу. Не следовало…

– Не слушать меня. Увижу еще одну – расстреляю к чертям.

– А вы ведь не рисовались, – вдруг понял «сеньор посол». – Вы там были. Говорят, это удалось только одной из групп. Казакам и какому-то бесу, простите, сотруднику Имперской Безопасности, на Тритоне.

Впервые за полтора года я увидел неподдельный интерес на его слабом, все-таки слишком слабом лице.

– Каково это? Говорят, там была бойня?

– Пьюти-фьють. Знаете, есть старая книжка? «Бойня номер пять»? Так вот, там говорится что-то в духе того, что после бойни остаются лишь птицы, а что они могут сказать? «Пьюти-фьють» – и только. Так вот: пьюти-фьють, Александр Трифонович. Если мы закончили на этом обсуждать бойни, и головы, и туземные нравы… Вы хотели меня видеть?

– Ну, коли так, вас, пожалуй, не удивишь тем, что нас с вами хотят видеть в столице. Меня – в МИДе, вас – в вашей конторе.

– Прелестно. Когда аэромоб? – Я представил чуть не сутки сидения в тихоходной машине и мысленно застонал.

– Аэромоба не будет.

– Корабль и маглев? Совсем прекрасно.

– Да нет… Меня поставили в известность, что… да вот, собственно.

…Звук двигателей прорезал влажный зной ножом. Заткнулись гитары уличных музыкантов, что днем и ночью терзали слух обитателей города. Я с радостью опознал рев двигателей суборбитального челнока позапрошлого поколения.

Жизнь вдруг показалась прекрасной.

2. «Вы готовы на преступление?»

…Столица была ярка. Столица была хороша той звонкой и в то же время основательной прелестью, что царит всего пару недель в году – ранней зимой и в краткие два-три дня перед Великим постом.

Воздух звенел от легкого морозца, солнце сверкало на свежем снежке – чистом, словно одежды архангела, – и казалось: до Рождества подать рукой.

Холода, нагрянувшие в столицу в этом году рано, в самом начале октября, вступали в свои права. Мне было положительно нечем заняться.

Александр Трифонович отбыл в муравейник МИДа прямо из космопорта. Я же, ознакомившись на экране комма с повелениями вышестоящего начальства и осознав, что до назначенного часа времени еще порядком, побрел по улицам, узнавая и не узнавая родной город.

Когда-то пешеходные, проспекты и переулки вновь, как в давно забытые времена до аэрокаров, сжались до полосок тротуаров у самых домов. Грубые наземные электромобили трещали по брусчатке.

Впрочем, по сравнению с последним моим отпуском пешеходы, кажется, начали отвоевывать позиции, а над головами их нет-нет да пролетало что-то напоминающее транспортные средства.

Жизнь шла своим чередом.

Почему-то показалось зверски обидно, что, вместо того чтобы делать дело, помогать отстраивать мир, сидеть в кокпите ладьи или фрегата – а я бы смог, все-таки по армейской специальности пустотный навигатор, – так вот, вместо этого все мои заботы сводятся к обеспечению экспорта ананасов и мате.

Да, у нас стреляют. Есть партизаны, как не быть, и есть вербовочная работа с ними и их противниками.

Но все из-за ананасов – будь они прокляты!

Впрочем, чуть позже, остановившись у ларька, в котором лоточник-хитрован деловито раздувал сапогом угли самовара – самый шик! не пропадет! – испив чайку и закусив тульским пряником, уловил в глубине души краешек на удивление не моей мысли.

Вот идет барышня в заячьей шубке. Блестит глазами. Подмигнуть ей – хорошо. И чай хорошо, а с пряниками так вообще замечательно.

Посади девушку на хлеб и воду, замотай в рванину – может, и выручит страна копеечку. И может даже, попади эта копеечка ко мне или на флот, – что-то восстановим, спасем ноль целых сколько-то там тысячных средней человеческой жизни…

Статистика – штука капризная, так сразу не посчитаешь.

Но сколько мы при этом разрушим?

И чего стоит человеческий облик?

«Раздай имение свое», – сказано нам. Но сказано и «когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры».

От одного пряника не случится беды. Он никого не убьет. А людям – им от этого легче.

Возможно, пока столица требует ананасов, страна живет; мы к чему-то стремимся. Пусть к полному желудку, но стремимся.

А быть может, это самооправдание мерзкого, пошлого чревоугодия. Кто даст ответ?

…В драку влип совершенно нечувствительно и сам того не ожидая. Посудите сами – вот ваш покорный бодрым шагом движется по улице. Выправка – во; взгляд лихой и придурковатый; для барышень улыбка легкая наготове.

А вот навстречу ему из подворотни выбегает городовой, да какой – борода дыбом, волосы столбом, на лице выражение будто у тигра, которому наступили на хвост. Сейчас рвать начнет.

«Караул, – кричит, – православные! Убивают! Убьются! Наши не поспеют, помогай!»

Кого? Кто? Кому? А черт его знает.

Я, конечно, не полиция. Ни разу. И мелькнула в голове подленькая такая мыслишка – уж не ловят ли меня, многогрешного, на старый трюк?

Мелькнула и пропала. Людей на улице много – и все за шалым стражем порядка в подворотню.

Ну я, натурально, за ними.

Игольник вытащил, рожу кирпичом сделал… Встала толпа в проходе узком – не протолкнуться.

– Разойдись! – ору и ствол над головой подымаю.

Эх, всем хороши игольники – и бьют дальше пулевого оружия, и баллистический компьютер ого-го, как из винтовки пали, только беды две имеют: стоят как звездолет небольшой и тихие.

Что тихие – при моей службе очень даже полезно. Обычно. Вот только толпу тишиной не распугаешь.

Впереди – лязг непонятный и крики. Эх, догорай моя лучина!..

Заорал:

– Разойтись, военная полиция!

Сработало. Послушались. В стороны подались.

А я уж было приготовился «Имперская Безопасность» закричать. После чего с неполным служебным, волчьим билетом и чувством глубокого внутреннего удовлетворения вылететь на гражданку.

Такого ни одна протекция не стерпит.

Хорошо, Бог упас – идея вовремя пришла.

Протолкнулся, понял – дважды верно угадал.

Под любовно разбитой камерой наблюдения разворачивалась сцена из исторического романа. Дрались четверо. Двое на двое. Шпаги блестят; царапины алеют; рожи сосредоточенно-возвышенные…

Мальчишки. Курсанты. Дебилы конченые.

Это они до первых выпущенных кишок такие. Как дерьмом завоняет да кровищей захлестнет – вся романтика мигом сгинет.

Вот только доводить до такого излишне.

Сделал шаг вперед.

…Давно ли я сам таким был? Три года назад? Пять лет? В драке время – понятие относительное. Курс у ребят, судя по нашивкам, последний. Братья по alma mater, выходит: чтобы это понять, на нашивки смотреть не нужно. Кто, кроме флотских, фехтовать учится? Никто.

Зато для пространственного ориентирования полезно.

…Это плохо, это очень плохо, что курс последний. Но шаг вперед, пространственное, чтоб его, ориентирование, ударить мальчишку с рыжими лохмами под коленку, так, чтоб в падении развернуло.

Дальше – принять шпагу на ладонь. Это очень сложно – принять заточенную шпагу на ладонь, если это тяжелый, историчный, как говорится, клинок. Давно не практиковался.

Получилось!

А теперь вывернуть рыжему запястье – так можно сломать, но это много лучше дымящейся требухи на снегу и уж точно приятней стрельбы.

Перехватил рукоять правой, не глядя двинул по кумполу гардой – отдохни, молодежь.

Не обращать внимания на кровь из располосованной ладони. Главное – не обращать внимания.

Я боюсь крови.

…И все же интересно, как они умудрились раздолбать камеру? Ствол? Было бы громко, а глушитель им никто не продаст, вернее, сами не купят – приличные ребята, в Вышку кого попало не берут.

Игольник? Денег не хватит. Камень? Не пробьет. Мы в свое время…

Я боюсь крови. А они не такие, они не знают цену крови, им пара царапин, что друг другу поставили, – как волчатам запах добычи.

Добыча – вот, со шпагой чужой стоит.

Обратили наконец внимание. Ну, за исключением пребывающего временно в нетях владельца дрына.

– Цыц, чижики! Давно на гауптвахте не сиживали? – рычу. – Прекратить побоище. В унтеры, на Камчатку, белых медведей объезжать…

– Свинья! – тоненько всхлипнул паренек со сломанным носом, из которого текла кровь. – Бей свинью!

«Свинья» – это военная полиция. «Свинья» – это, значит, я. Проклятье, все-таки что-то они услышали.

Может, не станут? Это ведь уже не драка, это прямое сопротивление при аресте.

Нет. Стали. Втроем. Против всего мира. Три мушкетера и Д’Артаньян в отключке. А я, выходит, мир и заодно – гвардеец. Не хочу быть гвардейцем, они плохо кончали.

…Мы в свое время поступали проще. Использовали дрын. Ну и что, что камеры на высоте крепят? Втроем-вчетвером легко можно достать, если на плечи друг дружке сесть.

Правда, мы не дрались, а пили компанией во дворах, водился за нами грешок.

Выходит, они друг другу сначала помогли и это не случайная драка? Это намеренная, дурацкая…

Ярость встала комком в горле.

Д’Артаньян, значит. Три мушкетера. Дуэлянты фиговы. Я не просто мешаю развлечься. Я отнял честь. И дрались они вовсе не до первой крови.

Когда, интересно, была последняя дуэль в русской армии?

Наверное, чуть не во времена Малой Смуты, в дни малиновых пиджаков, «стрелок» и демократии.

Значит, будем играть жестко.

Нырнул под выпад, пробил перебитому носу с ноги по сокровенному, мысленно пожелав тому не очень сильно покалечиться. Ушел в перекат, с колена рубанул под ноги одного и тут же отшвырнул бесполезную шпагу, взяв в захват шею последнего.

Скоро все было кончено.

– …Вы фехтуете как бес, – в который раз восхищенно сообщил полицейский на прощание.

Не заметив собственной игры слов – для него я оставался находчивым дипработником с флотским прошлым.

– Я фехтую отвратительно, – признался. – Не умею – и все. Чуть не вылетел из-за этого. Каждый из них поодиночке дал бы мне фору в пять касаний.

– Но как?..

– Они умеют фехтовать. Я умею драться грязно, – усмехнулся в ответ.

На душе было погано. Очень погано после того, как выслушал сбивчивые объяснения повязанных молодчиков.

…В «Шабле Жигмонта» было, как обычно, полутемно. Простая деревянная мебель, стойка бара – ничего лишнего.

И, как обычно, улыбчивая девица на входе попотчевала меня рюмочкой «с дороги» под маленький бутербродик с икрой.

Такой же набор полагался при выходе – «на ход ноги», и совершенно бесплатно.

Впрочем, «Шаблюку» любили не только за это. Взять хотя бы фирменное блюдо – мачанку. Представьте себе, пара отличных колбасок, а на гарнир к ним – этакая несуразица вроде бефстроганова с блинами.

Мясо на гарнир к мясу – очень по-литвински, очень основательно и стоит доступно. Добавь сюда бесплатные сто грамм с закуской – и вовсе прекрасно получится.

Увы, сегодня я здесь по делу.

…Обвел глазами зал, не зная, кого ожидать. Не каждый день вызывают в столицу и назначают встречу в любимой пивнушке.

После общения с курсантами не удивился бы, увидев тут даже мадемуазель Протекцию. Смешно! В конце концов, нас не связывало ничего, кроме трех коротких личных встреч, подаренного игольника (уже второго, поскольку первый умудрился раздолбать на Тритоне) и моих глупых, не имеющих никакой надежды на воплощение чувств.

Естественно, ее тут не было и быть не могло. Не было здесь и господина Арсеньева, куратора сектора стран Южной Америки в Конторе.

Зато за барной стойкой сидела до ужаса знакомая грузная фигура в неопределенно-буром сюртуке. Недовольное бурчание громыхало под низкими сводами, различить смысл не удавалось – легкое искрение искажающего поля намекало: шпионаж не пройдет.

Вокруг рыбкой-прилипалой металась Анечка, известная своим долготерпением длинноногая особа. Слухи про нее ходили самые разные. Не прислушивался. Если правда – у каждого свои грехи, если ложь – тем более не мое дело.

Кивнув девушке, сделавшей в ответ страшное лицо, уселся на табурет.

Стоически выдержав грохнувшую в ушах статику поля, включившего меня в участники беседы, услышал:

– Нет, Анечка, сердце мое, я не буду есть кашку, чтоб тот гиппократ, что ее прописал, сам ее и кушал, пока из ушей к чертовой бабушке не полезет, – таким образом великий человек выражал свои мысли в разговорах со всеми, от дворника до Ее Величества. – Нет, ты представляешь, – обратился он ко мне: – тут подают лосиные губы в сметане. Мальчик мой, я понятия не имел, что их вообще можно есть. Интересно же! А мне – режим, желудок… Даже родная секретарша продает ни за грош.

Я молча – иначе бы не вышло – подал знак буфетчику налить пива.

Кружка, как и думал, была наготове – и, конечно, с моим любимым ирландским, которого в «Шабле» в жизни не водилось, а уж тем более по нынешним временам.

Отхлебнул, хмыкнул:

– Здравствуйте, любезный крестный. И какую пакость вы на этот раз мне приготовили?

– Обнаглел, – констатировал боярин Владимир Конрадович Шталь, всесильный глава Имперской Безопасности. – Заматерел. Забурел. Весь в меня. Горжусь… крестничек. Как поживают ананасы с повстанцами?

– Ананасы колосятся, повстанцы повстают. Те и другие временами дохнут от скуки. Ничего нового в старушке Авениде. Давайте не будем ходить вокруг да около. Какая гадость на этот раз?

– Ну вот как всегда. – Владимир Конрадович вздохнул, потеребив золотой значок в форме высокой шапки. – Все продали. Секретарша требует режима, любимый сотрудник выпендривается… Отчего? И почему, кстати, «крестный»?

– Весь в вас, – ехидно вставил я. – И оттого, что перед вами не тот мальчишка-флотский, которого вы подставили под многоходовочку на Марсе.

– Грехи наши тяжкие. Давай выпьем. За преступление!

– Давайте, – не стал отказываться. Пикировка бодрила. – А почему за преступление?

– Посмотрите вокруг, яхонтовый мой, – заворковал вдруг Шталь; я напрягся, этот тон означал: будет подлянка. – Все это заведение – последствие страшного преступления, на которое решился Первый Государь, вы не находите?

– Право же, не уверен, что вас понимаю, – ответил осторожно.

– Литвиния, некогда известная как Великое Княжество Литовское. Государь, собирая русские земли, не велел проводить ни военных, ни идеологических операций по присоединению территории этноса, лишенного нашими, русскими, молитвами даже самоназвания. До сих пор пугающего детей именем Муравьева-Виленского. Дескать, если треть населения ждет русских танков, треть европейских, а оставшаяся треть мечтает, чтобы первые две трети куда-нибудь провалились и можно было спокойно жить и трудиться – надо поддержать психически нормальных. А дальше история сама расставит все по местам. Так?

– Э-э, кажется, в учебниках написано несколько иначе, – протянул. – Но в принципе так.

– Мне рассказывал покойный государь, ему виднее, не находите? И вот, вместо готового ударить в спину вассала мы получили верного союзника. Де-факто – унию. Но что важнее – нормальные христианские отношения. И отличный кабачок национальной кухни, да. Ценой одного преступления против интересов державы. Улавливаете?

– Мне все ясно, – обреченно констатировал я. – Вы хотите, чтобы я спер Литвинию. К ужину устроит?

– Цыц! Поумерь пыл, вьюнош. Я что, не могу просто поворчать о старых временах, будто нормальный старик?

– Кто же вам запретит, Владимир Конрадович? – хмыкнул в ответ.

– Многие пытаются. Но ладно, Сергей Афанасьевич, это действительно присказка. Сказка в том, что дни Первого Государя давно прошли. Сейчас на престоле третий правитель. Бери выше – правительница. Знаешь, в чем беда третьих государей как таковых?

– Полагаю, в том, что им чертовски сложно удержать престол?

– Сам догадался или стычка сегодняшняя голову прояснила? Мне уже доложили, в четвертый раз за неделю этакое свинство. Ты, кстати, что, совсем не умеешь тихо работать?

– То есть это теперь… нормально?

– Хуже. Закономерно. Видишь ли, любезный мой олух, посадить на трон любого дурака можно. Он его даже удержит. Лишь бы бюджета хватило. И наследник выдюжит – не сам, так люди верные вытянут. Третий государь – всегда кризис. Проверка. И государства, и правителя.

– Как так?

– Закон природы, если угодно. Рюрик, Олег, кризис. Михаил Федорович, Алексей Михайлович, кризис. И не только для монархий верно. Республика, Директория, понятно. Ленин, Сталин, тем более.

– Предположим… – В горле запершило, но от желания приложиться к кружке удержался.

…Рыжий мальчишка в проулке хмурился. Казалось: не он в кандалах – мы. Суровый полицейский урядник рычал в усы. Я слушал молча.

– Они на государыню поклеп возводили! Вы – офицеры, вы – поймете…

– Какой такой поклеп? – навострил уши урядник.

Свобода слова свободой слова, но порицание действий и личности царствующей особы – штука тонкая. Уж больно часто переходит в подсудные побуждение к восстанию и агитацию супротив державы.

Паренек с перебитым носом вмешался:

– А что, скажете, Ее Величество справляется? Поймите правильно, не хочу сказать ничего дурного…

– Но говорите, – по-плохому мягко поторопил я.

– В мире – бардак. Вот, скажем, Кирилл Прокофьевич, он, – произнес парнишка с придыханием, – справился бы лучше. В такие дни на троне нужен… – он произнес слово. Показалось, слух подводит.

Переспросил. Одурел.

…В «Шабле» тихо и темно. Только мы там и сидели. Я не видел оцепления, когда заходил. Скорей всего, его и не было. Просто чуял народ православный – не то время и не то место, лучше стороной обойти.

– Они считают его святым, – с ненавистью произнес я, уставившись в тарелку с остывшей мачанкой. – В прямом смысле. Троюродного брата Ее Величества. Не имеющего никаких прав на престол. Дурость какая, право слово!

– Отчего же? – мягко спросил Владимир Конрадович. – Разве вы, голубчик, не слышали – «в своем отечестве пророка нет»? По профессии хирург, по призванию теолог, пару лет провел трудником на Соловках… Очень интеллигентный, тихий юноша. Отчего бы и не оказаться ему святым? Но вы не о том думаете.

– О чем же мне следует думать?

– О возможной смуте и том, что последует за ней, – грустно покивал Шталь седатой головой. Он был похож на неуклюжего мишку – вот только нет-нет, да проскальзывало что-то неуловимо хитрое, масляное в кошачьих глазах старого беса. – Люди волнуются. Боярская Дума, то бишь Кронин-подлец с прихлебателями предложили компромисс… Терпеть не могу компромиссы, но Ее Величество согласилась на него. Чтобы унять раскол в обществе. Она не замужем, а статус соправителя уймет горячие головы. Да-с.

…В сердце что-то разорвалось. Ничего перед собой не видя, нащупал кружку, отхлебнул… Чуть полегчало.

Совсем чуть.

В конце концов, я разве мог на что-то претендовать? Видевший ее в общей сложности час с гаком?

…И правда, на что? Вспомнилось. Давно это было. Недавно – душа зажить не успела. Не заживет. Никогда. Теперь точно.

Марс. Святосилуанск. Погоня. Ощущение, что мир вокруг рушится. Я, тогда еще банальный флотский офицер, случайно угодивший промеж жерновов большой политики, уходил от погони. И повстречал в обычном вагоне маглева девушку, что умела смеяться дождю.

Повстречал, чтобы влюбиться с ходу и навсегда за какие-то жалкие минуты. Счастливые минуты, потому что за ними не чувствовалось предопределенности и безнадеги.

Двумя неделями позже, когда пришло время разбора полетов и подсчета трупов, выяснил – той девушкой была наследница инкогнито.

И потом, когда после столкновения с постчеловеками на Тритоне вместо ожидаемого строгача с понижением получил лично от государыни понимание и… нет, не индульгенцию, лучше – одобрение действий и добрую беседу, чувство только окрепло.

Совершенно лишнее чувство, что убивало меня сейчас.

– Это, – сообщил я вполне спокойным голосом, – действительно представляется разумным решением.

– Знаешь, дражайший олух, в твоей Авениде скоро станет по-настоящему интересно, – невпопад сообщил Старик. – И как ты так умудряешься вечно оказываться в центре событий? Инструкции – по обычным каналам. А сейчас пойду. Видишь, Анечка уже подпрыгивает, ей не терпится скормить меня людоедам из промышленного комитета. Гуляй, пока молодой, все оплачено.

Он тяжело поднялся – какой-то посеревший и вдруг постаревший.

– Подождите, – сказал я. – Что это было?

– Мог старик просто поделиться тревогами? – со вздохом оглянулся он, будто колеблясь.

– Нет. Уж простите. Вы – не могли.

– Верно. Помнишь, с чего начался разговор? Тост за преступление?

– Да?..

– Скажи… те. Вы готовы пойти на преступление? Против державы. Ради интересов Короны.

3. «Еще не святых ангелочков?»

Горгулья раскинула крыла черного камня, хищный оскал навис над паутиной улиц, зажатых меж невысокими, не более двадцати этажей вверх, башнями причудливой архитектуры.

Светло внизу! Город пылал. Настоящее празднество начнется завтра, но сегодняшняя разминка тоже производила впечатление.

Маски скелетов на танцующих; факелы и фонарики; лихорадочно пульсирующие гитарные переливы – струны вот-вот разорвутся; пот на руках. Крики казнимых на площади преступников почти не слышны.

Почти.

Авенида-де-лос-Муэртос готовилась встретить День мертвых во всей красе. Цветастые стены капища, по какой-то ошибке мироздания называвшегося тут собором, переливались всеми цветами радуги.

Здесь, на высоте, дул прохладный ветер; от смерти отделял всего лишь один шаг за низкий парапет, на котором я стоял.

За спиной послышались шаги. Я медленно поднял бокал и пригубил дурное аргентинское вино.

Латинская Америка. Край machismo… Побольше театральщины и рисовки. Дурной храбрости и ненужного риска. Только тогда тебя тут зауважают.

В чем-то мне это нравилось, хотя и дурно влияло на мой и без того паскудный характер.

– Как вам нравится наше небольшое soire? – тихий, вкрадчивый голос раздался рядом, совсем рядом. – Понимаем, что завсегдатаю балов имперской столицы… О, великая и славная Империя!

Прямо за левым плечом остановился, гад. Известно, кто оттуда вещает. Вспомнилось невольно – его, так сказать, предшественника пришлось самолично пустить в расход. Уж больно стал нагл, дело иметь невозможно.

Если захочет отомстить… Чуть подтолкнуть – и прости-прощай, «сеньор третий секретарь»!

В переводе с дипломатического на русский – не особо скрывающий свою профессию резидент.

– Вино дурное. Обстановка мрачная, – коротко охарактеризовал я.

Мы смеемся.

Местные считают – настоящий мужчина говорит мало. Рублеными фразами. Если только не пытается кого-то оскорбить. Мне это не нравится. Портит настроение.

– Вы вызвали меня, – констатировал агент.

Он мрачен. И он, и я знаем – мы всего лишь попутчики, выжидающие, когда ударить друг дружке в спину.

Оба мы ненавидим Авениду. Это сближает.

Повернулся к нему; спрыгнул с парапета. Он был невысокий, чуть за тридцать, лицо мягкое, воротничок католического священника на полной шее. В руках – стопка небольших дощечек.

Странное сочетание – местный священник, о чем знали все. Ревностный католик, противостоящий культу Санта Муэрте с поразительным упорством, как было известно посвященным.

И, что знали только совсем избранные лица, – глава местного красного подполья. Воистину чудны дела Твои, Господи, а люди – те еще психи!

– Приоритеты изменились, падре, – хмыкнул я. – Больше никаких ананасов. Прихватили с собой работку?

В детстве считал: шпионы встречаются на тайных квартирах или в глухих местах. В крайнем случае на великосветском рауте.

Если бы! Простое сборище общества защиты кого-то от чего-то или наоборот. Пластиковые бокалы, дешевое вино, слетевшиеся на дармовую выпивку интеллектуалы в штопаных носках.

Крыша, где стоят две пальмы в кадках и три шезлонга. Никакой романтики. Сугубая проза. Разве что горгулья и городские огни хороши – не отнимешь.

– Слава богу, – обрадовался отец Диего. – Еще немного плантаций, и я бы пожалел о нашем соглашении. Работку?

Я указал взглядом на его груз.

– Всякий норовит всучить ретабло, посвященный этой их, прости Господи, Святой Смерти. Канун Дня мертвых, День ангелочков. Куда нам столько? И пакость сплошная. В церковь не принесешь.

– Пакость? – мое удивление не было наигранным. – Если не ошибаюсь, ретабло – рисунок. С подписью. Изображает и описывает случившееся чудо. И того святого, которого благодарят за него. Или даже самого Всевышнего. Нередко вешают в церквях. Мексиканский обычай. С недавних пор еще и в фасадном строительстве, – я глянул на массивный силуэт капища.

Находись мы ближе – различили бы мириады картин, служившие облицовкой якобы христианскому «собору».

– На растопку тоже хорошо, – задумчиво ответил падре.

– Чудо – на растопку?

– Полюбуйтесь… хоть на это.

Перед моим носом возникла картинка. Поморщился. Да уж. Двое голых мужиков на кровати и скелет.

– «Хосе благодарит Святую Смерть за то, что у него воскрес и встал», – зачитал отец Диего. – Еще несвятых ангелочков? Нет? Тогда огоньку не найдется?

Я молча подал зажигалку, покивал. Усмехнулся.

– Вы видите что-то смешное? – прервал возню с костерком в пепельнице священнослужитель.

– Поражаюсь вам. Возмущаться следовало мне. Коммунистам положено терпеть всякую пакость. В порядке свободы, равенства и брятства. Вы же мало того что сотрудничаете с нами…

– Это временно. Не заблуждайтесь. Когда мы свергнем тиранов здесь, придет ваше время. Что до терпимости… Я еще и священник.

– Тем более удивительно.

– Каковы эти… новые приоритеты?

– Вам понравится. Пора встряхнуть это болото. Санта Муэрте.

– Мы в деле. Но деньгами не отделаетесь.

– Оружие, транспорт?

– Помощь. Двоих наших надо вытащить из тюрьмы.

– Сделаем. Шеф тайной полиции мне должен. Карточный долг – долг чести. Шеф любит делать вид, что она у него есть.

– Это не все. Нужна информация. Ходят слухи, новый посол – большая шишка. Возможно, будущий царь.

…Вот он, момент истины. Было грустно. Было очень грустно.

Не думал, что это произойдет так буднично. Обыкновенно. Даже не своими руками. В порядке обычной беседы. Я ведь после того разговора со Шталем долго думал, не начать ли носить табельное. Наградное казалось мне… неподходящим.

Остался с игольником. Смена оружия выглядела бы подозрительной.

4. «Не знаю, как насчет святых»

– Бредятина это, а не «разумное решение», – убеждал меня Шталь, выделяя последние слова мерзко сюсюкающим тоном. – Стране не нужно святых на троне. История это показала. Они дурно кончают.

Мы вышли из «Шабли» и стояли в небольшом парке у покрытого тонким ледком пруда. Было холодно и безлюдно. То, что надо для преступников-любителей.

– Злодеи лучше?

– Эффективней. Но при них дурно кончают подданные. Да и разрушений многовато. Мне это не по нутру, но в продуктивности подлецам не откажешь.

– Не ожидал услышать это от вас. Кажется, вы всегда выступали за христианское милосердие. Готовность примиряться и прощать, – усмехнулся я грустно.

– Мы живем в мерзком мире, где людям свойственно платить за добро злом, – вздохнул Шталь. – Адекватный правитель, злодей или нет, действует с учетом этого факта. Святой – никогда. Такой человек на троне опасен. Мы обязаны действовать.

– Цель средств не оправдывает. Не моя присказка, ваша.

– Не будет средств. Будь государыня, как вы выражаетесь, «злодейкой», тираном, – она бы смогла уравновесить святость Кирилла Прокофьевича. Теми самыми «средствами». Знаете, что такое святость в современном понимании? Я не говорю сейчас о временах крещения Руси, отметьте.

– Просветите.

– Святой поступается собой. Всегда. Ради других. Ради веры. Ради добра. Дает – и никогда не берет. Но самоотречение государя – есть самоотречение страны. Вы, любезный, предпочитаете наблюдать, как страну приносят в жертву прекрасным и совершенно нежизнеспособным идеям? Их плоды уничтожит первый же дорвавшийся подлец.

Задумался.

Вспомнился курс истории. Ярослав Мудрый, не жаловавший резни и оттого разделивший землю между детьми. Создатель первой внятной системы наследования на Руси.

Удельную раздробленность и кровавую баню, которой та обернулась, стоило возникнуть на горизонте внешнему врагу.

Он был святым, уж в этом-то сомнений не возникало. Где-то над головой закричала птица.

Но все же…

– Я не вижу достаточных оснований для… «преступления», – ответил я неуверенно.

– Вам не хватает того, что государыня уже решилась на компромисс? – Шталь выплюнул это слово, будто грязнейшее из ругательств. – Нет уж, полноте, голубчик. Правитель не должен идти на компромисс с частью населения. Снизойти – может, но не поддаться. Не поймут. Примут за слабость. Надавят – и готова смута.

– Но государыню любят…

– Да. И соглашательство сойдет ей с рук. Раз, два, может, даже пять. Она это знает и умело использует. Но они хотят возвести на трон человека, который так устроен, что будет искать компромисса повсюду. Всегда. Это – главная опасность, поймите, а не моя доморощенная философия.

– Паранойя? – предположил я безнадежно.

– Всенепременно она. Но ответьте себе – не мне! – на вопрос: можем ли мы позволить себе не быть параноиками? Допустим такой риск или нет?

Ветер бросил горсть снежинок в лицо. В душе горел пожар. Тревога, долг, стыд и мелкая, подлая ревность, на которую я не имел никакого права, ведь улыбки и смех ни к чему не обязывают, мешались в гремучий ерш.

Такой пьют на верфях Астероидного пояса – немножко технического спирта, немножко бражки из пищевого концентрата и острый соус – отбить вкус и вышибить дух.

Владимир Конрадович заметил, как изменилось мое лицо. Резюмировал:

– Нет уж, Короне не нужен святой, – слово «Корона» Шталь подчеркнул особо, давая понять – имеет в виду конкретную особу. – Наша государыня – хорошая девочка. Умная, верующая, живая. Не мученица, которая мечтает пожертвовать собой, угождая всем.

– Она в курсе? – меня хватило только на этот вопрос.

Я не знал, какой ответ будет тяжелее принять.

– В курсе чего? – удивился Шталь. – Мы ведем беседу о природе власти, и только. Вот вам гипотетическая возможность: по закону Первого Государя будущий правитель, соправитель в нашем гипотетическом случае, должен показать себя в деле, разрешая настоящие кризисы. Медики, конечно, составят исключительно положительный отчет. Бояре от казны, науки и образования – скорей всего, мальчишка умен. Силовики – тут буду вынужден настоять на своих правах. Общий рапорт пойдет Церкви, которая озвучит свое мнение. Если претендент доживет до общего рапорта.

– Или если он не завалит испытание, – кивнул задумчиво.

– Я бы не рассчитывал, – вздохнул Шталь. – Кстати, Авениде явно нужен новый посол, не находишь?

– Понял, – вздохнул. – Не юлите. Так она знает? О сугубо гипотетической беседе?

– Нет, конечно, – пожал плечами Владимир Конрадович. – Сами подумайте, драгоценный, – как бы она смогла после этого смотреться в зеркало? А если бы смогла – мы обсуждали бы сейчас иную персону, вы меня понимаете?

– Это измена…

– За это не наградят, да. В лучшем случае с нас сорвут погоны и отправят в отставку без прав и привилегий, преступная халатность в данном случае приравнивается к оскорблению величества. В худшем и более вероятном – нас расстреляют. Вы все еще согласны? Мне известно, вы будете молчать… не потому что покрываете старого зануду, а потому что найдете в себе силы выбрать правильное.

– Она его любит? – вопрос вырвался помимо воли.

Владимир Конрадович смерил меня удивленным взором, будто в первый раз увидел, – подобным образом смотрят на больного, демонстрирующего тревожные симптомы.

– Даже так? – голос его дрогнул. – Простите и забудьте. Не хочу, чтобы вы думали, что я воспользовался вашей слаб…

– Прекратите лицемерие. Считаете, я поверю, что вы не видите меня насквозь? Со всеми отчетами психологов и поведенческими профилями? Повторяю: она его любит?

– Женская душа – потемки. Но судя по тому, что мне доносят из дворца, – нет. Перспектива ее не радует. Честно. Вы мне не поверите, так что если хотите – дам свой допуск в систему.

– Воспользуюсь, чтобы проверить. Без обид, – отрезал зло.

Слушать аргументы не было смысла. Он убеждал себя.

Не меня.

Я подставил лицо ветру и прошептал, искренне надеясь, что не обманываю себя или обманываю не совсем:

За гремучую доблесть грядущих веков, За высокое племя людей…[1] Я лишился и чаши на пире отцов, И веселья, и чести своей, –

поддержал Шталь.

Холодало.

Впервые я увидел Святого – именно так значилась цель в моих мыслях, словно позывной вместо имени лишал его человеческой сущности, превращал живую душу в безымянную сигнатуру беспилотника на сканере – так вот, увидел я его при обстоятельствах довольно впечатляющих.

…Речной порт догорал в ночной мгле. Выстрелы уже отгремели, и суровые десантники в черных шлемах снимали оцепление. Еле мерцали угли.

Наступал час дипломатической кадрили. Торговые представители и секретари посольств плясали, как часом ранее плясали языки пламени, – изощренно, неистово, без видимого порядка.

…В очередной раз выразив коллегам сочувствие и заверив, что попробую потянуть за ниточки – прекрасные слова, ни к чему не обязывают, – пошел к выходу с территории, ловя спиной завистливые взгляды.

Поздравил взирающего на окружающий бардак осоловелым взглядом майора Сантьяго с отличной работой, выслушав взаимные поздравления с нежданно привалившим счастьем.

Да уж, то, что повстанцы не успели добраться до арендованного имперскими купцами терминала, стоявшего в центре территории, оказалось удачей.

Прекрасная работа армии и полиции, отличная – повстанцев, вот сколько порушили перед отступлением.

Неплохая – моя.

Из всей шайки только отец Диего догадывался, чего я добиваюсь. Догадывался, но не озвучивал. Незачем.

Усиленная охрана нашей собственности в рамках обыска на предмет контрабанды. Ослабленная – всего остального порта. Заторможенная – на четко рассчитанные сроки – реакция армии.

Такие планы срабатывают только в книжках. Ну, и, без лишней скромности, у меня.

Секрет в том, чтобы не создавать момент – тогда обязательно что-то сорвется, а вовремя узнать, когда возможность назрела сама по себе.

Ну, и чуть-чуть подтолкнуть.

Итак, основной канал товарного экспорта – в руках наших купцов. Александр Трифонович мне бы в жизни не позволил такой фокус. Пронюхал бы и помешал втихую. Чтобы не мутить воду.

Нового посла пока не прислали, так что желающих портить мне праздник не нашлось.

…Тем не менее на душе было паскудно. Никогда не мечтал о подобной карьере. О подлости, возведенной в искусство. Иудин грех в кубе.

А ведь предстоит нечто куда более мерзкое…

Порт располагался на отдалении от города. Вперед добирался с армейскими, обратно за мной должны были прислать авто – и вот неказистый белый электрокар скучает на обочине у самых зарослей, а шофер возится с мотором. Движения уверенные, почти ленивые, но точные.

Кажется, мы с ним незнакомы. Каждый день в посольство прибывало из столицы все больше и больше новых лиц. Охрана, маскирующаяся под клерков, клерки, выглядящие охраной.

Даже обслуживающий персонал – и тот почти весь сменили на своих – проверенных. Как-никак ожидался высокий гость. Одна лишь Тереза-уборщица держалась, словно последний бастион осажденной крепости, и оставлять позиций не намеревалась.

Кто-то из новоприбывших меня и кончит. Может, даже этот парень. Почему бы не он?

В жизни не поверю, чтобы Шталь обошелся без дублера. Передумаю – меня устранят и закончат дело. Выполню – лишние свидетели благодетелю не нужны.

Если Владимир Конрадович при всех колебаниях решился на подобное – что ему еще одна жизнь?

Плохо то, что я вижу смысл в его словах. Или это пустые эмоции и испорченный Авенидой характер подталкивают в спину?

– Утро доброе, – бросил я.

– Утро доброе, а ночка темная, – опознался водитель условной фразой. – Такого «утра» врагу не пожелаешь, господин Еремин. Погодите немного. Хотите – садитесь в машину. Эти парагвайские таратайки вечно коротит. Сейчас поправим.

– Снаружи покурю, – решил. – Давно шоферствуете, любезный?

– Уже… часа полтора. Можно сказать, решил напроситься к вам в помощники. Возьмете? – пошутил водитель.

– Отчего бы нет, – поддержал я шутку. – Откуда такой энтузиазм?

– У вас, знаете ли, самая любопытная работа в посольстве.

– Правда? Не у посла? Не у военного атташе?

– Посол – фигура скорее символическая, представительская. Атташе работает открыто. А третий секретарь фигура вроде как мелкая, на побегушках… но всем известно – непростая. Устроить переговоры, добыть информацию, неофициально решить настоящие, не выдуманные вопросы… Ну, вот и все.

Он повернулся ко мне, спокойное лицо было заляпано маслом. Из-за пятен мозг отказывался его узнавать, хотя фотографии из досье вполне соответствовали оригиналу.

– Поехали, что ли, – кивнул он. – И не надо низкопоклонства. Мы ведь практически сверстники. Кирилл, просто Кирилл. А вы – Сергей, так?

Так.

…Естественно, дерьмо попало в вентилятор, и естественно, никто не мог этого предположить. Повстанцы удирали с места преступления, разбившись на небольшие группы, а вслед за ними тыгыдымским аллюром неслись десантники.

Это было учтено.

Неучтенным вышло то, что один из отступавших отрядов окажется слишком отягощен ранеными и командир примет решение затаиться у дороги и захватить первый попавшийся транспорт.

Догадайтесь чей.

…Святой за баранкой проникновенно вещал, а я с каждой фразой все сильнее понимал: передо мной – либо отменный дурень, либо мудрец.

Иногда сложно отличить.

Для начала он выразил беспокойство тем, что наши купцы начнут драть три шкуры с оставшихся без терминалов и погрузчиков зарубежных «партнеров», и выразил намерение порекомендовать купчинам не наглеть.

Великолепно. А делалось все зачем, спрашивается? И чего мы этим достигнем? Экспорт надо поднимать и русских торговцев поддерживать, вот какая у нас задача стоит.

Только попытался это до него донести, как он буркнул про то, что христианам должно помогать ближнему и распространять свет веры, а не практиковаться в стяжательстве, и тут же перескочил на другую тему:

– Вот вы говорите, странно видеть меня за рулем и с грязными руками, Сергей, – ничего такого, конечно, я не говорил. – Не подобает, мол. Но мы же с вами благородные люди, не так ли? – спросил он так, будто это все объясняет.

– Не боярских кровей, но предположим на секунду. Что это меняет?

– Это детали. Главное – поступки, а не кровь. Однако вы совершаете ту же ошибку, что допускали многие. Не бывает низких работ, бывают низкие люди. Вам, сотруднику соответствующего ведомства, это должно быть понятно. В Первой империи благородные брезговали разведкой и контрразведкой – и совершенно зря. Но дело не в предрассудках. О другом речь. Редкая кухарка сможет управлять государством. Однако если ты не можешь управиться с кастрюлей и сковородкой, как ты собираешься справляться с чем-то важным?

Я неопределенно хмыкнул в ответ, глядя на посадки мате за окном. От края до края. Скорей бы город. Скорей бы прошла необходимость слушать, отвечать – и видеть человека в намеченной жертве.

– Медицинский отучил меня бояться мозолей, – рассказывал он. – От брезгливости тоже. Говорят, от многих профессий дурно пахнет. Они якобы ниже нашей чести. Когда-то так думали и про коммерцию, а сейчас мы знаем – без просчета экономической части управленец обойтись не может…

Лекцию перебили самым грубым образом – аккуратно подорвав мину впереди машины и дав несколько очередей в воздух.

Подготовленный человек нажал бы на газ и оставил бы дилетантскую засаду махать засморканными платочками вслед. Именно так и следует поступать, когда перед тобой рвется фугас.

Увы, у Святого нужные рефлексы отсутствовали.

Мы влетели на полной скорости в кювет, перевернулись раз-другой и застыли колесами кверху.

Еще не избавившись до конца от шума в голове, вывалился через дверь, таща за собой одуревшего посла с комплексом Гаруна Аль-Рашида правой, а в левой сжимая игольник.

К счастью, вынесло нас на не занятую повстанцами сторону дороги. У дилетантов не хватило ума даже занять обе обочины.

Вжался в канаву и выдал пару очередей по приближающимся бойцам – слава ижевским оружейникам, игл в магазине помещалось порядком.

Кого-то срезал. Чуть не поймал пулю, так что нырнул ниже, прижался к жирной, воняющей перегноем земле.

Повстанцы начали перекрикиваться. Кажется, до кого-то из них дошло, что машина уже никуда не поедет, так что они начали отползать глубже в посадки, сопровождаемые выстрелами очухавшегося Святого и моим испуганным матом. Патроны я не тратил. Баловство одно, и так удирают, мы же ничего не имеем против, правда?

Через две минуты только пара тел на дороге да валяющийся днищем вверх мотор свидетельствовали о развернувшейся недавно трагедии.

– Вот и готово, – фыркнул я, поднимаясь, и нетвердым шагом зашагал к машине.

Сердце бешено скакало в груди. Адреналин, зараза. Шок.

В голову внезапно пришла мысль – пролети одна из пуль чуть иначе, и мне бы не пришлось ни о чем заботиться.

И ни о ком.

Может, не поздно? Отпечатки легко подделать… Посмотрел туда, где лежали тела с оружием, – и уставился прямо в глаза заплаканного мальчишки лет шестнадцати, направившего на меня автомат.

Если верить расхожему штампу, я должен был утонуть в оказавшемся очень широком канале ствола.

Враки! Вместо этого почувствовал усталость – и радость. Все кончится просто и чисто. Без сложных решений.

Дилетантизм оказался заразен.

Я забыл о контроле. Расслабился. После ранений из игольника обычно не выживают, скорость полета иглы слишком велика, гидроудар убивает быстрее любого яда.

Паренек, видимо, стоял за тем, кто принял выстрел, и его зацепило лишь слегка, не сильнее пули.

«Не надо», – хотел сказать я. Не смог.

Прошла долгая, долгая секунда – и прозвучал выстрел.

Но я уже летел в сторону. Кто-то – Святой? – помешал мне избавиться от всех вопросов раз и навсегда.

Но времени думать не оставалось. Ступор прошел, как не бывало. Игольник я не выпустил, так что прицелился…

Выстрелить не сумел – тяжелый ботинок ударил по руке.

Автомат повстанца взмыл в воздух, подброшенный метким выстрелом. Не моим.

После этого Святой присел на землю, зажал рану в плече и уставился в пространство.

– Лишнее, – коротко сказал он. – Это – лишнее.

…Когда на шум прибыли власти и со всеми формальностями было покончено, я спросил:

– Вы в курсе, что обрекли парня на камеру смертников? Здесь не дают помилование бунтовщикам. Не кажется ли вам, что смерть в бою милосердней, чем пытки, сырая тюрьма и гноящаяся рана на ноге в течение пары жутких месяцев перед обезглавливанием?

Святой в ужасе посмотрел на меня.

Он не знал, нет, хуже – он не подумал об этом.

Внезапно возникшее чувство боевого товарищества уступило место раздражению.

Так называемый посол, надежда империи, с той же энергией «спасал» врага, что и одного из своих соратников. Рискуя собой и ставя под удар те надежды, что питали на его счет подданные.

В этом не было ничего человеческого. Это пугало до чертиков.

Не знаю как насчет святых, но блаженным и убогим точно не место на престоле.

…Но все-таки червячок сомнения поселился в моих мыслях. Быть может, это мне – цинику и убийце – не место в государственных делах. В конце концов, имею ли я еще право звать себя христианином?

5. «Вы уверены, что никто не пострадает?»

…После памятного случая на дороге посол – называть его «Святым» больше не хотелось – заинтересовался темой повстанцев и изрядно ужаснулся, узнав, для чего именно они используются нами, да и всеми остальными.

Пожалуй, я в чем-то разделял это чувство. Размен человеческих жизней, пусть и жизней преступников и слуг в меру кровавого диктатора, на фрукты – не то, чем хвастают в приличном обществе.

В неприличном тоже.

У него хватало полномочий, чтобы изменить задачи миссии, – и я с радостью забыл ананасы. Предстояло по новой крестить эту страну, медленно сползавшую в пучину дохристианских суеверий и почитания плохо загримированных под святых индейских богинь смерти.

Почему-то казалось, будто это что-то оправдывает. Цель и средства, цель и средства, ненавижу вас.

…И вот после встречи с отцом Диего на крыше я спустился вниз, на улицу. Посольская машина ждала, а в ней, как обычно, находился пошедший в народ посол под личиной водителя.

…Машина с трудом протискивалась через толпу в масках, освещенную карнавальными огнями. Здесь и там – мексиканские сомбреро и скелеты, местные шляпы гаучо и яркие одежды.

– Как прошло? – спросил посол.

– Успешно, но забавно. Красные хотели обменять сотрудничество на вашу голову, Кирилл, – ответил задумчиво. – Им было очень интересно, что за птица посол и правда ли, что у него есть какие-то права на престол.

– И во сколько вы оценили меня? Надеюсь, не дороже тридцати сребреников?

– Ну что вы. Это же коммунисты, к тому же здешние. Они с удовольствием скушали версию о том, что вы ставленник богатых родителей, купивших вам теплое местечко.

– Что за чушь?

– Ну да, в Империи такого не бывает, но они-то судят в меру собственной испорченности и марксистских предрассудков.

Мы помолчали.

Я ведь не соврал. И действительно ушел от легкого решения. Зачем?

Чтобы отвлечься, произнес:

– Агент сказал интересную вещь. Мол, он слышал, что у нас собираются возвести на трон живого святого…

– Мне неприятны такие речи.

– Интересно не это. Он сказал, что это дурацкий подход. Что Ватикан со своими средневековыми Борджиа, красные со Сталиным и местные давно поняли простую истину. И процитировал Шварца. Кажется, неправильно: «Единственный способ избавиться от дракона – это иметь своего собственного». Либо дракон, либо пища для дракона. Среднего не дано. И только, вдумайтесь, демократия избавит всех от прыщей и драконов.

– Логичный подход. Ему не приходило в голову, что демократия – тот же дракон о тысяче голов?

– Я спросил то же самое. Диего ответил: мол, именно поэтому красные предпочитают иметь одного конкретного дракона над драконом демократии. И если мы не озаботимся своим, их дракон закусит нашим святым. Что думаете?

– Они не правы. Но и те, кто орет про святых, ошибаются. Обсудим когда-нибудь потом, хорошо? План в силе? Вы уверены, что никто не пострадает?

– Как можно быть уверенными с ними? По идее, все должно пройти без сучка. Полицию отвлекут поджогами припаркованных авто. Войдут внутрь. Достанут оружие, объяснят, что та Санта Муэрте, в которую верят прихожане, капризная и гневливая, в жизни бы не допустила такого, выведут народ – и взорвут капище. Все под утро. В разгар карнавала.

– То есть это безопасно для населения?

– Насколько возможно. Святой Владимир, полагаю, в свое время желал вложить меч в ножны и никогда не казнить смертью, но даже сама Церковь оказалась против: некоторые вещи неизбежны. Побочные жертвы – одна из таких штук, – напрасно я сказал это тогда.

Но узнал я об этом, когда исправлять нанесенный вред было уже поздно.

– Почему, – пробормотал посол себе под нос, – почему мы не умеем действовать словом? Идти на смерть, как первые христиане?

…Ночь. Душно. Жарко. Томно.

Не спится. И не спиться – алкоголь не пьянил. Вечер выпал занятой. Сначала пришлось связываться с майором Сантьяго, чтобы достать товарищей Диего из тюрьмы для политических. Потом обсуждал по закрытому каналу со столичными взрывотехниками задачу. Передавал подробную инструкцию с картинками – чтобы и дебил разобрался – мятежному патеру.

Вернувшись, наконец, в свою конуру, выключил свет и завалился на кровать с бутылкой дурной текилы и сигаретой.

Начинался День мертвых. Где-то рвались фейерверки. Местные верят – в этот день умерших отпускают на побывку домой.

Чувствовал я себя погано. Собственная рожа казалась мне харей как раз такого, несвежего, трупа, вылезшего из могилы и непонятно что забывшего среди живых.

Хотелось, но не хватало духу достать из ящика стола медальон с голопортретом: я стыдился заглянуть в мудрые глаза девушки, чей облик хранила невзрачная медяшка.

Что я с собой сделал? Во что превратился?

Я, православный, чуть не выдал невинного человека – пусть и опасного – врагам. Хуже, человека, который прикрыл меня, козла, от пули.

Час полз за часом, а я грыз себя.

По идее, следовало ненавидеть соперника. Это извиняло бы, пусть и не оправдывая. Но мне было слишком хорошо известно, что о конкуренции здесь речи не идет – у меня нет шансов, а «оппонент» – кандидат на политический брак, не более.

Было глухое раздражение – но это не повод убивать.

Вообще, я стал слишком легко отправлять людей на смерть. Повстанцы – ладно, полиция тоже, все здесь одни миром мазаны, но какой-нибудь несчастный вояка-рядовой из охраны порта, купившийся на единственный для парнишки из баррио шанс получить регулярное питание и мягкую койку…

Пусть даже не я организовал ту атаку и предотвратить вряд ли бы смог. Но узнав о планирующемся теракте, использовал смерть вот таких обычных ребят в своих целях.

В чем они виноваты? В том, что не подняли оружия против начальства?

Да. Именно так. В приличных странах таких многоходовочек не прокручивают. По крайней мере, не ради ананасов и не там, где дежурят люди, не участвующие каким-то боком в наших играх.

А Империя – приличная страна? Каким боком посол в «наших играх»? Его-то вина в чем?

Святой на троне – опасность? Как же Феодор Блаженный? Возможно, сам Александр Первый, если верить легендам? У них с правлением все складывалось отменно.

Нет, Шталь ошибся. Он профессиональный параноик, при его роде деятельности без этого никуда, но смутные подозрения все-таки не причина ликвидировать невинного человека.

И более того: даже если в данном конкретном случае он прав, долг состоит не в том, чтобы вершить суд скорый и неправедный.

Противостоять ошибочному решению, показывать его сущность и надеяться на лучшее – вот все, что мы можем себе позволить, если не хотим из Имперской Безопасности превратиться в ГПУ. Хуже – в тиранов, поставивших себя над законом Божьим и людским.

Кричать караул и предупреждать – вот наше право.

Не больше.

Итак. Если местные виновны, то виновен и я – в том, что не поднял оружие против Шталя. Человека, который, скажем прямо, спасал мне в прошлом шкуру.

Dixi.

«Найдете в себе силы сделать правильное», – подсказала память.

Помолчала и донесла строки, звучавшие у замерзшего пруда, где мы стояли со Стариком и обсуждали грядущее убийство:

За гремучую доблесть грядущих веков, За высокое племя людей Я лишился и чаши на пире отцов, И веселья, и чести своей.

И сразу же эхом пришли строфы продолжения, вспомнить которые тогда не хватило смелости и, быть может, честности:

Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови своей, Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей. Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых кровей в колесе, Чтоб сияли всю ночь голубые песцы Мне в своей первобытной красе, Уведи меня в ночь, где течет Енисей И сосна до звезды достает, Потому что не волк я по крови своей И меня только равный убьет.

Я не был волком. Не хотел им быть, хотя всякий день и час вынуждали к этому. А потому взял в руки комм и начал готовить письма. Первое отправится Шталю. Потом – во флотскую Дальнюю Разведку, ведомство вечного конкурента и заклятого врага Шталя Кронина.

Меня там тоже не любят, но за шанс схватить за хвост строптивого боярина уцепятся.

Решено. Исчезнуть. Залечь на дно где-нибудь в Аргентине. Там нет Енисея, но тоже хорошо. Без этого нельзя, а то дублер достанет. Отослать сообщение Шталю, дать ему сутки на то, чтобы бежать. Он ошибся, ошибся бесповоротно и окончательно, но долги следует выплачивать.

Потом – связаться с ДыРой.

Дублер… Хм-м. Надо понять, кто именно этот дублер. Если не устранить его перед исчезновением – все будет зряшно. Посла убьют без меня…

Мысленно я перебирал новые и старые лица в посольстве.

…Коммуникатор заорал кошкой, которой наступили на хвост. Проклятье. Что-то срочное – общегражданский канал отключен. Не хотелось, чтобы мешали. Повстанцы бы связались по другому аппарату – одноразовой предоплаченной дешевке, скучавшей на столе.

Стукнул пальцем по экрану – и обомлел.

Передо мной предстало небесное видение. Черные волосы обрамляли строгое бледное личико. В глазах пылали ярость и… какое-то иное чувство. Жалость? Нет, серьезно?

– Сергей Афанасьевич, – холодно поприветствовали меня.

Я уже стоял навытяжку, одуревший, чуть не проглотивший сигарету, которую в результате выплюнул на пол.

– Ваше Величество… – начал. Перебили.

– Молчите, Сергей Афанасьевич. Игра закончена. Операция отменяется. Вы меня понимаете? У Владимира Конрадовича хватило ума не предпринимать никаких действий, кроме разговора с вами, а сейчас прийти с повинной и взять на себя ответственность. Операция – отменяется, господин… штаб-ротмистр.

Странно. Я ожидал услышать скорее «рядовой». Или «подозреваемый». Положим, решила понять и простить.

Зачем тогда звание?

Ничего не понимаю.

– Ваше Величество, разрешите обратиться?..

– Не разрешаю. Ладно, я ждала этого от Шталя. Гордыня имеет свойство затмевать разум. Но вы-то, вы… У вас была мораль. Этика. Успокойтесь. Владимир Конрадович высказал свои соображения, и они приняты во внимание. Решение отменено. Не из-за бреда о святых. Опасных компромиссов не будет, будьте покойны.

– Вам не нужно отчиты…

Она перебила, сказав то, что я вовсе не ожидал услышать.

– Что ты сделал с собой? Во что превратился? – повторила она мои собственные мысли. – Пусть ты работал со злом, на грани зла, но никогда не переходил ее. Операция окончена, пока никто, повторяю, никто не пострадал.

Одурело потянулся за сигаретами, забыв про этикет. Снявши голову…

Что-то мне эта беседа напоминала. Спецкурс по переговорам с террористами в Конторе, вот что. Рацио, эмоции, посулы – полунамеками, чтобы не казалось, что покупают; повторы для усиления…

Черт! Дерьмо попало в вентилятор.

– Постойте! Никакой операции не было. Повторяю – не было, – заявил громко и четко. – Возможности имелись. Не решился. Если вы изучите логи моего комма, вы увидите…

– Не было?

– Не было, Ваше Величество. Я дурной христианин. Я научился убивать за ананасы. Но только вооруженных противников.

Огонек догорающей сигареты добрался до губ. Захлебнулся, чуть не подавился и пребольно обжег язык. Еще один окурок присоединился к первому на полу.

Государыня не выдержала и улыбнулась – ясно, светло, как умела лишь она.

– Забавный способ гасить сигареты. Пресловутый латиноамериканский мачизм? Теперь серьезно: вы можете ответить на один вопрос?

– Так точно, ваше-ство, – язык, зараза, мешал нормально говорить.

– Если операции не было, какого лешего делает у меня на экране какой-то свихнувшийся ксендз?!

…Мне стало плохо. Я начал понимать, что случилось.

6. «In hoc signo vinces»

Движки тактического экзоскелета мягко ударили в спину. Полы огнеупорного сюртука взлетели крыльями.

Я опустился на очередную горгулью, вцепившись гравизацепами на перчатке прямо в ухмыляющийся череп.

Стильно. И очень жарко.

Экзоскелет был хорош – прыжковые движки, гравизацепы и усилители движений от боевого скафандра, легкий броневой нагрудник, все это издали смотрится вполне по-граждански – ну сюртук и брюки у сударя странные, с кем не бывает?

Вот только на применение в тропиках конструкторы не рассчитывали. Или рассчитывали, но на комфорт пользователя им было наплевать.

Выживет – и ладно.

Коснулся комма. Военный атташе Полянский отозвался с готовностью:

– Статус?

– Один прыжок от собора. Перекличку окончили?

– Так точно. Не хватает Терезы.

– Мать ее… Говорил Трифоновичу: не бери местных.

Но от сердца отлегло. У Диего имелся свой человек в посольстве.

Самодеятельность Диего, вовсе не запасной план Шталя. У Владимира Конрадовича всегда есть запасной план, такой человек. До сих пор не верилось, что к этой задаче он подошел спустя рукава.

…Времени на раздумья не осталось.

Оглянулся. Крыши вокруг усеивали серьезные ребята в таких же нелепых одежках, что и я. Переключил канал комма.

– Повторяю, – сообщил я. – Заложника держат в алтарной части. Вхожу с грохотом через витраж над ней. Отвлекаю разговором. Остальные – через крышу. Тихо. Они не ожидают прыжковых двигателей, только в головиде на них смотрели. Если на базаре съехать не удастся – кладем всех наглухо, поджигаем сарай и уходим. Нас тут не было, если кого-то возьмут… лучше, чтобы вас не брали живыми.

Глянул вниз – суровые типы в гражданском с белыми нарукавными повязками и при автоматах теснили народ подальше от капища.

Повстанцы.

Диего-Диего, тебе никто не говорил, что не стоит держаться обговоренного с противником плана?

Витраж разбился красиво. Толстенный, так что таранить его было явно дурной идеей. Зато небольшой направленный заряд почти не грохнул.

Я желудком чувствовал, как утекает время. Вот-вот здесь будет полиция. Армия. Все шло кувырком, и оставалось только катиться вниз и молиться.

Повстанцы ждали атаки со стороны входа. Замешкались, когда я опустился на землю одновременно с осколками. Вот только палить будет явно дурной идеей – трое у алтаря, стволы направлены на стоящего на коленях посла.

Перед ним – Диего, напяливший патерский воротничок на камуфляж.

Вспомнилось: «Христос» означает «помазанник». Император – помазанник Божий. Несмешная пародия на католическую евхаристию – прямо передо мной.

Но много их. Много. Покрошат и посла, и меня. Невзирая на нагрудник.

Поднял руки.

– Как поживаешь, падре? – спросил ернически.

Скупой жест Диего – не стрелять. Это хорошо, это очень хорошо.

– Давай поговорим, – предложил. – Какого беса ты творишь, падре?

– Ты знал, это временный союз, – сказал маленький человек. – Дела – отменно. Что ты видишь вокруг?

Странный вопрос. Архитектура – как в католическом храме, за который капище принимали его прихожане. Злая карикатура на церковь – распятие со скелетом на нем, скульптуры святых выполнены в том же стиле…

Несколько тел в проходе между скамьями – гражданские и повстанцы вперемежку.

– У строителей бедная фантазия. Черепа, черепа… – побольше machismo в голос, тут это любят.

Еще одну сигарету, что ли, проглотить? Вдруг поможет: слушаться начнут?

– Согласен, мерзость, – кивнул Диего. – Мы ее снесем. Как и договаривались. Просто программа расширилась. Согласись, не каждый день в руки приходит такой заложник.

– Такой – это какой? Вы не переоцениваете господина посла?

– Ну что вы… Он же без пяти минут тиран половины мира. Я, кстати, не имею ничего против Российской империи, вы не самый худший вариант. Ну, почти ничего. Согласитесь, использовать чужие войны ради ананасов для зажравшейся столицы, пока планета перебивается с хлеба на воду, – несколько цинично.

– А кто поставляет им эти хлеб и воду?

– Это не оправдание.

– Людям в принципе не нужны оправдания. «Не судите», слышали? Но вы действительно ошибаетесь насчет господина посла. Его вариант рассматривался, но был отвергнут.

– Мои люди в вашем посольстве считают иначе. Но я начинаю вам верить. Мы всего-то попросили великую, могущественную Империю, которая, кстати, практически не угнетает своих жителей, надавить на деспота Дрендо, чтобы тот сдал полномочия и открыл тюрьмы для политических. И что же? Вместо ответа влетаете вы, будто супермен. В одиночку…

В микронаушнике раздался голос: «Задержка. Группа будет на позициях не ранее чем через пять минут. Тихо вырезать дверь сложно. Пять минут, держитесь».

А меж висков отдалось сказанное отцом Диего. «Мои люди» – значит, нынешняя ситуация точно не отчаянный шаг отца-командира. Шталь мог подстраховаться – но он бы не стал сливать информацию ненадежным и плохо контролируемым дилетантам.

Более того, он предпочел бы, так сказать, не выносить сор из избы.

– Или мы не ведем переговоров с террористами, – быстро сказал я, чтобы заполнить паузу.

– Так тоже может быть. Но в таком случае появляются дополнительные приоритеты. Акции устрашения тоже нужны. А казнить человека, который дает добро на операции вроде той, в порту, и при этом называет себя святым, – логическое завершение ночи. Особенно после сноса этой домины. – Диего раскраснелся; кажется, он наконец озвучил истинную причину, что двигала им. – Он, кажется, мычит. Что-то хочет сказать, а кляп мешает?

– Думаю, – ответил я спокойно, – то, что он никогда не называл себя святым и ему неприятно слышать это.

– Он называл, его называли – какая разница? Важно то, что люди про это подумают.

– Вы не боитесь создать мученика?

– После честных показаний о нашем с вами сотрудничестве? Побойтесь Бога…

Откуда-то сверху донеслись выстрелы. Если что-то плохое может случиться – оно случится.

Штурмовая группа засветилась. Стволы начали подниматься.

Они ждали, что я потянусь за оружием. Вместо этого прыгнул, включив движки в полете.

Повстанцы разлетелись будто кегли, а я рухнул, отстреливаясь, за алтарь.

Глянул на замешкавшегося пленника, рявкнул «лежать», для понятливости рукой поторопил – и вновь дал не глядя очередь. Плечо рвануло болью. Зацепили. Рухнул.

Из чего они могли прострелить защиту? Тут же сообразил. Ну да, пленника наверняка лишили оружия. Игольника вроде моего.

– Взрывайте! – голос отца Диего прозвучал трубой архангела.

И пришли грохот и мгла…

…Очнулся. Прошло от силы полминуты. И тут напортачили – по замыслу, капище должно было аккуратно сложиться внутрь себя.

Вместо этого горящие обломки балок отрезали алтарную часть от нефов. Все, что могло пылать, объято пламенем. Окна завалило обломками, а единственное неповрежденное, с выбитым витражом, перегородил освободившийся от скелета громадный крест – не пролезть.

Живы, прелестно. Комм в держателе на запястье светился, будто рождественская елка, – такое количество стимуляторов вколол мне экзоскелет.

Ну да, в дыру в плече звездолет пролезет.

Ладно, наживное. Выбраться бы. Глянул направо – и выматерился в голос.

Посол был плох. Любой будет плох с такой железякой в брюхе. Скелет с креста, собака, будто знал, куда приземлиться.

Отстегнул аптечку от пояса. Приложил к ране. Нажал кнопку диагноста.

– Не надо, – вымученно улыбнулся посол. – Уходите.

– Надо. – Я понимал, что он прав.

Но своих не бросают – так меня учили. Это повторяли много раз те, кто бросал друзей и был брошен сам, чтобы через сотню лет их потомки считали – делать так и впрямь нельзя.

– Как вас к ним занесло?

– Решил удостоверится, что обойдется без жертв, – улыбнулся он слабо. – Вы не были уверены, что все пройдет как надо. Началась пальба по гражданским. Не сумел остановить.

– Ну, кого-то вы положили, – вспомнились трупы в проходе.

– Вы сказали правду? Что решение отклонено?

Что сделать? Соврать или нет?

– По глазам вижу. Правду. Это хорошо. Расчет – плохо. Дурно. Даже если для пользы, цель не должна оправдывать средства.

Я с тревогой глядел на огоньки аптечки. Оранжевый. Критическое. Хоть бы один желтый. Стабильного можно попробовать вытащить. Вот только куда? Либо завалы, либо крест железный. Приехали.

– А стране не нужны святые на троне, – вдруг невпопад сообщил посол; я не сразу сообразил, что он продолжает начатый в машине разговор. – И драконы не нужны. Стране нужен иной правитель – рыцарь. Тот, что защитит от дракона свободы подданного и отрубит им головы, буде те начнут превращаться в драконьи. Почти что садовник. Помните Первого Государя?

– В смысле?

Не начал ли бредить? Как я мог знать Первого? И он тоже не мог, возраст не тот.

– Почему они победили? Горстка мальчишек и девчонок в либеральной европейской стране, которой стала к своему концу Федерация. Бунтари. Те, кто не захотел жить так, как диктовали старики. Не желал верить в атеизм, деньги и плотскую любовь. Отказывался быть толерантным к любой пакости и нетерпимым ко всякому инакомыслию. Не понимал, отчего не стоит давать милостыни. Любил говорить и думать, хотя разговоры и мысли обязательно кого-нибудь обидят и к тому же ведут к депрессии.

– Почему? – отозвался я эхом.

– Почему армия приняла их? Почему они решили установить монархию, хотя начинали как социалисты и анархисты? Почему случилось Второе Константиново Чудо?

Второе Константиново я помнил из курса истории. Даже служители Церкви весьма осторожно оценивали это событие, разнясь в определениях от «доброкачественного массового психоза», если такой вообще возможен, до «чуда». Видения крестов в воздухе. Сны, пристыжавшие людей и напоминавшие об их ошибках. Смущение умов – не Антихрист ли нагрянул по их души? Миллионы новокрещенных – и готовность изменить свой путь.

– Почему?

– Потому же, почему я умираю здесь, а ты будешь жить, – улыбнулся он. – Потому же, почему кузина справится сама, она ведь из рыцарей. Иди.

Аптечка панически запищала, замерцала красным, признавая свое бессилие.

– Куда? – спросил я, точно зная, что не услышу ответа: посол… нет, святой продержался и так слишком долго.

Пришло спокойное осознание: на руках моих только что умер законный русский государь.

Было жарко. Было очень жарко. Я почти что чувствовал, как выгорают волосы. И бежать, казалось, некуда. Пещь огненная. Хуже – геенна.

Но тихий голос произнес, чтобы отзвучать навек:

– In hoc signo vinces… Сим победиши…

Нет, правда?

Если покойный и впрямь окажется святым, а я почти что поверил в это… Типично мое счастье – встретить святого, чье последнее напутствие окажется столь издевательским.

Семь бед – один ответ. Прицелился головой в загородивший окно крест и дал старт движкам.

Эпилог

…В палате было светло. Голоэкраны неярко горели, отсчитывая расстояние между жизнью и смертью. Одноместная. На подоконнике – букетик цветов. На стуле по флотской традиции – парадный китель. Судя по оборудованию, я в русском военном госпитале.

Вырубаюсь.

…Бойкий женский голосок:

– Павел Исаакович, а правда, что святой Кирилл поднял перед ним двухтонный крест в воздух, а сам остался внутри и обрушил стены прибежища еретиков?

– Запомни, Танюша, медсестрица моя любезная, – рассудительный бас, – святым человек может называться, только когда его признает таковым Церковь. Если найдутся доподлинные и тщательно проверенные доказательства чудес. В том числе того креста на записи. Это во-первых. Во-вторых, какой же святой с собой покончит? Не рушил он на себя ничего.

– Доктор, а как же Самсон?

– Жил при Ветхом Завете. Умер в отчаянии. Я так думаю.

Вырубаюсь.

…Где-то работает новостная трансляция. Я пытаюсь рассмотреть погоны на кителе. Почему-то кажется – если там штаб-ротмистрские звезды, все будет хорошо. Станет легче.

Журналист вещает:

– Авенида-де-лос-Муэртос успешно занята русским миротворческим контингентом, введенным для подавления беспорядков, в ходе которых имперский посол, светлейший князь Кирилл Прокофьевич, был убит, а защищавший его третий секретарь посольства тяжело ранен… Деспот Дрендо скрылся, объявлен розыск. Порядок в стране будет восстановлен, а власть передана местному правительству…

Вырубаюсь.

…Есть погоны или нет?

Слышу голоса.

– …будет жить? – молодая женщина.

– Пока точно сказать нельзя, Ваше Величество. Запреградная травма, заражение, обширные ожоги… – знакомый голос врача.

– Золотце мое, да не волнуйтесь вы так…

– Увяньте, Владимир Конрадович. Я до сих пор на вас зла. Что вы натворили? Доктор… Павел Исаакович, если не ошибаюсь, можно его увидеть?

– Боюсь, сейчас вам будет неприятно смотреть… – голос врача неуверенно дрожит; он не привык возражать венценосным особам.

– Неважно. Я должна…

…Буду жить. Я знаю. Мне обещали. А еще она пришла навестить меня. После такого – можно и в тюрьму.

Хотя Шталь-то вроде на свободе. Пока что.

Коли так – дублера точно не было. Дело наверняка копают вдоль и поперек, невзирая на звания и былые заслуги. Значит, все случившееся – мой недосмотр, моя вина. Проморгал Терезу.

Вырубаюсь. Жаль.

Утро. Вижу очень отчетливо. Выздоравливаю.

Смотрю на китель.

Просвет один, но куда делись звезды? Или слепнуть начал? Погоны-то вот, не сорваны.

Присматриваюсь. Нет звезд.

Не штаб-ротмистр. Просто ротмистр. Повышение.

За заваленную операцию и чуть не свершившуюся госизмену.

Понимаю: лучше уже не будет. Легче? Никогда.

Не вырубаюсь. Не могу спрятаться в уютное беспамятство. Права не имею.

…А хотелось бы.

Буду жить. В конце концов, иногда самая суть дела в том, чтобы не дать воли тому дракону, что проклюнулся в тебе. Почувствовать его – и быть готовым выйти с ним на бой, чтобы убить его или погибнуть самому. Каждый день. Каждый час. Пока не одолеешь зверюгу или она не доконает тебя.

Что это значит? Развернуться спиной к геенне огненной, прожорливой и тупой твари, что иногда воцаряется в душе каждого из нас, – и прыгнуть в небо. Не думая и не гадая.

Иначе – надежды нет. А без надежды – чего стоит жизнь?

Дмитрий Казаков Голос тех, кто есть

Будущее

Зоя ждала на обычном месте, в скверике на набережной, рядом с «их» лавочкой: копна волос золотится на солнце, белое платье не скрывает изящной фигуры и длинных ног, на плече любимая черная сумочка.

Сашка ускорил шаг, ощутил, как поднимается в сердце радость.

Ровно год назад они познакомились, на посиделках по поводу сдачи летней сессии. Кто-то пригласил ее, Сашка не помнил, кто именно, но вышло так, что на следующий день они встретились снова, и понеслось…

– Опаздываешь! – сказала она, хмурясь, изо всех сил изображая гнев.

Но темные глаза смеялись, и видно было, что она рада, вот-вот бросится к нему в объятия.

Еще бы, годовщина, а это значит – большие планы!

Ну, какие могут себе позволить два небогатых студента.

– Извини. – Сашка покаянно вздохнул. – Я…

Рассказать, что он застрял из-за сбоя в метро, проторчал на перроне двадцать минут, он не успел, поскольку из-за спины донесся суровый голос:

– Гражданин Барсов?

Брови Зои сошлись к переносице, глаза расширились, она вскинула руки ко рту.

Сашка повернулся и обнаружил, что на него смотрят двое мрачных полицейских: кокарды на фуражках, украшенные имперским гербом, будто светятся, форма отглажена так, что швами можно бриться, на поясах болтается всякая всячина от наручников до портаптечки.

– Да, я… – ответил он, хотя вопрос был задан для формы: данные с имплантата они уже считали и знали, кто перед ними.

Как и он знал, что видит лейтенанта Васина и сержанта Гулиева, оба при исполнении.

– Пройдемте с нами, – сказал лейтенант.

– Но куда? За что?! Я ничего не сделал! – воскликнул Сашка, судорожно пытаясь сообразить, чем он мог привлечь внимание полиции.

Ну да, случилась гулянка в общаге после того, как они удачно съездили на первенство области и вернулись с медалями, но это же в марте, три месяца назад, и если штраф до сих пор не пришел, то и не придет, и все сошло с рук!

– Пройдемте, – повторил лейтенант. – У нас приказ.

А сержант Гулиев выразительно нахмурился и даже оскалился, без слов сообщая, что лучше не делать глупостей.

– Вы его задерживаете? – встряла Зоя.

Если Сашка учится на инженера, то она будущий юрист и законы империи уже сейчас, за год до выпуска, знает так, что вполне может и адвокатом работать, и судейскую мантию примерять.

– Да. – Лейтенант позволил себе улыбнуться.

– Тогда предъявите документ-основание, ордер или постановление суда, – потребовала Зоя, улыбка исчезла с ее лица, ставшего вдруг очень-очень серьезным. – Иначе…

– Еще чего… – начал сержант, но лейтенант придержал его за рукав.

– Легко, – сказал он. – Ордер доставлен гражданину Барсову. Ознакомьтесь. Девушка, а вы кто? У вас есть лицензия адвоката?

Зоя прикусила губу: законы в голове – это одно, а документ – совсем другое.

Она это знала прекрасно.

Сашка быстро глянул во входящие, открыл сообщение, на которое пять минут назад не обратил внимания, поскольку торопился на встречу: «шапка» городской управы, подписи и печати на месте, и грозный вердикт выделен так, что не пропустишь: «ЗАДЕРЖАТЬ ДО ВЫЯСНЕНИЯ НА СРОК ДО 24 ЧАСОВ».

– А в чем меня… обвиняют? – пробормотал он, ощущая смесь гнева, страха и удивления.

– Если бы обвиняли, то мы бы не стали и говорить. – Лейтенант пожал плечами. – Недоразумение, я полагаю. Начальство разберется. Девушка, вы не волнуйтесь так. Отпустим мы вашего милого…

Но Зоя не собиралась сдаваться просто так.

– Перекинь ордер мне, – велела она. – Я тете дам знать.

Тетка у нее работала адвокатом, и не в последней конторе, вела дела и в самой столице.

– Не выйдет, – сказал лейтенант. – Блокировка.

И точно, Сашка потерял сеть, словно из центра большого города перенесся в глухой лес, откуда до ближайшего жилья сто километров и куда даже спутники не заглядывают. Невольно взмахнул руками, мир вокруг опустел, из него исчезли информационные костыли, без которых для современного человека и жизнь не жизнь.

– Не балуй! – Пальцы сержанта Гулиева стиснули предплечье точно клещи: полицейский истолковал движение Сашки несколько превратно.

Затрещал шокер.

– Что вы делаете! – закричала Зоя, и кое-кто из гулявших по набережной обернулся в их сторону.

– Тихо, девушка, – отрезал лейтенант. – А то впаяем вам препятствие закону. Гулиев, отпусти его. Ведь перед нами добрый гражданин империи. И он пойдет сам. Двести метров до того места, где ждет машина. Неспешно и тихо, в прогулочном ритме. Никаких наручников. Ведь так? – последнюю фразу он подчеркнул.

Клещи на предплечье разжались, сержант отступил на шаг.

– Конечно, – сказал Сашка, ощущая, что на плечи ему лег груз минимум в тонну. – Зайка, я дам знать, как и что… сразу же…

Невыносимо больно было смотреть на Зою, как она стоит, вытянувшись, прижав руки ко рту, глядит с обидой и отчаянием: вот тебе и годовщина, вот и погуляли, и отметили.

Он попытался улыбнуться, подбодрить ее, а затем, опустив голову, потащился следом за полицейскими.

Прошлое

Яркий свет, бьющий в глаза. И боль. Это он осознает первым делом.

Совсем не та боль, к которой он привык за последние годы, та обитает в одном месте, за грудиной, эта же вспыхивает во многих местах: запястья, лодыжки, спина, шея и голова, та пульсирует, едва не разрывается.

– Вы открыли глаза, Станислав Петрович, – голос доносится из-за света, глухой, будто стертый. – Это хорошо. Давайте же побеседуем как цивилизованные люди. Ха-ха.

Он напрягается и понимает, что сидит на жестком стуле, а тело охватывают веревки.

Где он? Как сюда попал? В памяти обрывки, стыкуются с трудом…

– Неужели мы перестарались? Ха-ха. Ну да, дозировку подбирали на ходу. Импровизация, ха-ха.

Он вспоминает: вечер, кабинет, приступ, вызов «Скорой помощи», она является с невероятной скоростью, и ничего удивительного, человеку его статуса положен особый пригляд. Голова проясняется, боль стихает, он пытается пошевелиться, ножки стула постукивают по полу.

– Не пробуйте освободиться, Станислав Петрович, – в голосе ни насмешки, ни злости, спокойная деловитость, и все же он звучит жутко. – Вас связали профессионально.

Теперь он понимает, что его собеседник говорит с акцентом, не южным, не северным, а заграничным, но не каким-то определенным, а словно составленным из дюжины других.

Он за последние годы общался не с одним десятком дипломатов, слышал разные варианты русского, но с таким не сталкивался.

– Вы… – Язык словно кусок пемзы в полости из камня. – Вы похитили меня?

– Разум возвращается к вам, Станислав Петрович, и это не может не радовать, – констатирует голос. – Именно ваш разум нам и нужен. И сведения, в нем обитающие. Ха.

– Но вас же… вы не могли уехать незамеченными… вас же поймают…

Обмануть систему безопасности и похитить члена императорского Государственного совета прямо в центре столицы возможно, он сам тому прямое доказательство, но вот сделать это незаметно и уйти живыми похитителям не удастся.

– Пусть, – голос за светом полнит равнодушие. – Им достанутся лишь тела. Ха-ха.

Он облизывает губы, шершавые, точно морской песок, пытается собраться с мыслями. Вертит головой, но все вокруг тонет во тьме, и только проклятая лампа светит прямо в глаза.

Понятно, клоны, носители сознания другого человека, который может находиться где угодно, хоть на другом континенте. В руки спецов из службы охраны попадут лишь биологические машины, колоды мертвого мяса с вживленным в мозг управляющим контуром.

Как только на него перестает поступать сигнал, такая «оболочка» мгновенно лишается разума, но пока трансляция идет, клон ничем не отличается от обычного человека. У империи подобной технологии нет… пока нет… а вот кое у кого она есть.

– Ну что, Станислав Петрович, вы будете говорить? Не хотелось бы вас ломать… Сами понимаете, мы можем.

Он снова облизывает губы.

Да, о похищении бывшего министра из его собственного особняка наверняка стало известно, и спецслужбы роют носом землю.

Имплантат, естественно, заглушен, и его единственный шанс – тянуть время.

– Дайте воды, – просит он.

– Нет. – Свет становится ярче, во мраке что-то движется, формы, колыхания. – Станислав Петрович, вы не на курорте, и условий мы вам создавать не собираемся. Принесете пользу – вам не будет хуже, если же заартачитесь…

Движение продолжается, он видит крепкую мужскую руку, в ней странный предмет: то ли гибкая трубка, то ли отрезок толстого провода цвета морской волны, и на конце горит золотистая искорка.

– Это нейроконнектор, – сообщают ему, – и если надо, то мы пустим его в ход. Понимаете? Ха-ха.

Он отшатывается так резко, что едва не опрокидывает стул, голову вновь опутывает пульсацией, веревки режут плоть, и в ноздри лезет густой запах крови.

– Да, я буду говорить, – произносит он, растягивая слова, морщась от боли. – Хорошо-хорошо. Что вы хотите знать?

Хочется надеяться, что счет идет на минуты, что служба охраны давно взяла след и мчится сюда, где бы это «сюда» ни находилось, а находиться далеко от его дома оно не может. Имплантат заглушили, но время тот все равно показывает, похищение состоялось два часа пять минут назад.

Рука с нейроконнектором отодвигается, искорка гаснет.

– Нам очень интересно, – произносит голос с все тем же непонятным акцентом, – кто будет следующим императором.

Будущее

Сашку привезли в губернскую управу, завели через боковой вход, и вскоре он оказался в небольшом, но светлом и с высоким потолком кабинете – никаких решеток, обычный письменный стол, на стене портрет императора в гвардейской форме, известное всему миру лицо с бородкой, блестят эполеты.

Человек, пятьдесят лет правящий одной седьмой частью земного шара.

– Сиди здесь, – велел лейтенант. – Хозяин сейчас придет.

Сашка вздохнул и опустился на стул.

Понятно, что никто его не сторожит, но на побег отважится только полный идиот – все под камерами, выследят и поймают в считаные минуты, и уж тогда с ним миндальничать никто не станет.

А кроме того, он ни в чем не виноват! Ему нечего бояться. Недоразумение.

Не успел Сашка как следует заскучать, как вошел невысокий офицер с усиками, вполне дружелюбный на вид.

– Ага, гражданин Барсов, – сказал он и плюхнул на стол пачку документов; поверхность того тут же осветилась, выдвинулся монитор, протаяла клавиатура. – Капитан Савицкий.

– Очень приятно, – отозвался Сашка. – А можно узнать, почему я здесь?

Офицер устроился в кресле, задумчиво огладил усики.

– Бояться я бы на твоем месте не стал, – сообщил он. – Ты не обвиняемый.

– Тогда кто? Свидетель? – Тут Сашка пожалел, что будущих проектировщиков буровых комплексов не учили юриспруденции от слова «никак», а болтовню Зои он слушал всегда вполуха.

Кому нужна унылая лабуда вроде процессуального права и Гражданского кодекса?

Едва вспомнил о Зое, как вернулось беспокойство – не позвонила бы она с перепугу его родителям. Мать, узнав, что сына забрали в полицию, точно расплачется, ну а отец… ему наверняка придется вызывать «Скорую», как в прошлом месяце, когда сеструха заявила, что валит из дома, и это в шестнадцать!

Не зря отца пять лет назад на пенсию списали да инвалидность присвоили.

– Точный ваш статус на данный момент я затрудняюсь определить. – Капитан развел руками. – Ограничимся термином «временно задержанный», а срок в ордере указан. Хотите чая?

– Но почему меня задержали? – спросил Сашка.

Но офицер, похоже, отвечать не собирался, а в ответе на собственный вопрос не очень-то и нуждался. Из ящика стола появилась чашка, вскрытая упаковка печенья, баночка с заваркой и сахарница, на тумбочке загудел, завибрировал небольшой чайник.

– Беспокоиться не надо, – приговаривал капитан, совершая манипуляции со всеми этими предметами. – Сейчас кипяточку плеснем, если меду надо, то у меня оставался. Погоди-ка…

Дверь открылась, и в кабинет шагнули двое.

Короткие стрижки, цепкий взгляд, оба невысокие, но жилистые, один смуглый, другой с родинкой на щеке.

– Это он? – спросил первый вместо приветствия.

– Да, – отозвался капитан, лицо которого в этот момент потеряло все дружелюбие.

– Ну так мы его забираем, – продолжил смуглый.

– Кто вы такие? Что вам от меня нужно? – спросил Сашка.

Считывать чужие данные можно даже с заблокированным имплантатом, но здесь он будто налетел на гладкую стену без единой трещинки: ни имен, ни должностей или званий.

– Не стоит бояться, гражданин Барсов, – сказал капитан. – Эти люди служат…

– Стоп! – прервал его тот, что с родинкой. – Он узнает в свое время. А пока рано. Многие знания – многие печали. Пошли, юноша.

– Куда? – Тут Сашка разозлился по-настоящему. – Кто вы такие? Что вам надо?! Отстаньте от меня!

Сначала полиция, а теперь вообще какие-то непонятные типы – нет, тут виной не разбитое окошко в общаге, и даже не та драка на первом курсе, когда один из драчунов загремел в больницу, а остальным грозили серьезные неприятности.

– Все узнаешь, – повторил тип с родинкой. – Небольшая поездка. Туризм.

– Я не поеду!

– Тогда мы потащим тебя силой. – Смуглый улыбнулся, взял Сашку за плечо, вроде бы аккуратно, не клещами, как сержант Гулиев, но от ключицы до самой кисти хлестнула такая боль, что Сашка едва не заорал.

– Пойдем, – сказал тот, что с родинкой. – Это не шутки. Поверь мне, юноша.

– Но… кто… вы? – Боль вроде схлынула, но в нервах остался ее блуждающий след.

По лицам Сашка понял, что ответа не получит.

Он встал, опустив голову, побрел к двери так, будто окончательно и бесповоротно сломан. Мелькнула мысль, что это сон, ее сменила обида – все его предали, начиная с полиции, которая вроде как призвана оберегать граждан империи от разных злобных типов…

Но подобные глупости отступили перед волной железной решимости.

Он не марионетка, он не позволит двигать себя по доске словно пешку, и если его пытаются лишить свободы, то это значит, что он постарается вернуть ее собственными усилиями.

Смуглый шагал чуть впереди, тот, что с родинкой, двигался сзади, и на Сашку они вроде бы не смотрели, но он понимал, что за ним следят, фиксируют каждое движение.

Поэтому первый раз он сунул руки в карманы еще на пороге капитанского кабинета. Тут же вытащил обратно – нервный, суетливый жест испуганного «юноши». Повторил на лестнице, затем в вестибюле, и к этому моменту его конвоиры привыкли, перестали напрягаться.

Они покинули здание через боковой вход и зашагали к стоянке.

Сашка нащупал в кармане ключи – увы, придется с ними расстаться, но свобода важнее. Выдернул руку и швырнул их в ближайший автомобиль, прямо в лобовое стекло. Взвыла сигналка, конвоиры на миг отвлеклись, а он рванул прочь.

Лыжным двоеборьем он занимался десять лет, кмс получил не за красивые глаза и в спринте мог поспорить с легкоатлетами. Стрелять они не будут, шокер бьет на пять ме…

Довести мысль до конца Сашка не смог, получил удар в спину и кувырнулся вперед. Едва успел выставить руки, ободрал локоть об асфальт, зубы клацнули с такой силой, что окажись меж них язык – откусил бы начисто.

На ноги его подняли одним легким рывком, словно упавшего с велосипеда ребенка.

– А вот это зря, юноша. – Судя по голосу, тип с родинкой даже не запыхался. – Опрометчиво.

И Сашку вновь повели к машине, на этот раз придерживая за плечи.

Прошлое

В первый момент он не верит собственным ушам.

Он ждет вопроса о комплексах ПКО нового образца, которые вот-вот будут развернуты на Луне, о бюджете второй марсианской базы, что проходит утверждение в императорском совете, о секретных переговорах с Южной Африкой или о планах экономического давления в Азии…

– Кто будет следующим императором? – повторяет голос за светом. – Мы все знаем. Величество, которое я не могу назвать своим, болеет и не протянет больше года. Согласно своду законов оно должно назвать преемника, а он до сих пор не объявлен. Поэтому мы слушаем вас, Станислав Петрович.

– Я не знаю, – говорит он.

– Неверный ответ.

На этот раз он не видит нейроконнектора, лишь ощущает касание, а затем боль, такую, словно его разрывают на тысячи кусков, склеивают и разрывают вновь, склеивают и разрывают…

Если верить имплантату, то длится она пять секунд, если себе – целую вечность.

– Это всего лишь первая фаза, – сообщает голос. – Дальше будет лишь хуже, ха-ха.

– Послушайте. – Язык повинуется с трудом, и еще что-то не так с легкими, ребра будто задевают за них при каждом вдохе, рвут плоть внутри. – Я не вру. Правда не знаю.

– Вы? Бывший министр экономики, личный друг государя, его давний соратник? Неверный ответ.

Боль еще сильнее, теперь это не боль, а кислота, текущая по жилам, огонь, пульсирующий в нервах, миллионы крошечных червей, жрущих тебя изнутри, все это вместе и еще много того, для чего нет слов в любом языке мира.

Все заканчивается, он обвисает в путах, осознает, что обмочился, горло першит, а в ушах звенит отголосок собственного крика.

– Станислав Петрович, – голос за светом полнит укоризна. – Зачем вы так?

«Тянуть время, тянуть время», – стучит в голове как метроном.

– Я… – Он все же ухитряется облизать губы, хотя сделать это труднее, чем поднять Эверест. – Если вы читали свод, то знаете… император делает объявление сам… только…

В грубой силе он с ними состязаться не может, поэтому должен орудовать тем, что остается в его распоряжении – умом.

– Ну да, – соглашается голос. – У него трое сыновей, но он почему-то молчит. Между тем от того, каким будет выбор, зависит судьба не только вашей страны, но и всего мира, ведь эти сыновья люди разные. И мы должны знать, кого нам обрабатывать.

Он сплевывает, судя по соли на губах, кровь идет горлом.

– Но вы знаете, что дети государя не имеют особенных привилегий и титулов. Термины старой империи вроде «великого князя» у нас не в ходу, и дворянства нет…

Они слушают, и это главное, и надо говорить, говорить, кормить их словами.

Он не очень верит, что хозяева «оболочек» пошли на это похищение только ради того, чтобы получить ответ на такой вопрос, скорее всего, это еще и способ показать силу, породить панику в такой момент, когда император болен и власть может пошатнуться.

– Александр, старший, занимается наукой, он историк, средний, Виктор, офицер, и сейчас он командует полком в Приамурье. Ну а младший, Иван, работает в МИДе, и чем он там точно занят, вы знаете лучше меня.

– К чему это? – недовольно бурчит голос. – К делу, Станислав Петрович. Вы…

– А к тому, что я не хочу получить еще один разряд, когда я скажу вам правду! – перебивает он и, судя по тому, что боль не приходит, делает все правильно. – Слушайте. Легко видеть – ни одного из них не готовят к управлению государством. Понимаете?

Лампа светит так же ярко, тьма за ней столь же непроницаема, но теперь в ней кроется недоумение.

– Они совершенно разные люди, и взгляды у них разные, – продолжает он, – Александр вообще носитель оппозиционных идей, сторонник либерализации монархии, хотя куда уж больше либеральности?

– К делу, – напоминает голос, и рука с нейроконнектором вползает в круг света.

– Конечно. – Он сглатывает, ощущая, как кадык толкается в горло поршнем из раскаленного металла: говорить, говорить, тянуть время, кормить их пустой правдой. – Действительно, согласно главе седьмой параграфу первому Закона об императорской власти государь называет преемника… Но есть кое-что, что в Законе не прописано. Наследника выбирает вовсе не государь. Он только озвучивает имя.

– То есть как? Вы шутите, Станислав Петрович? – В голосе за светом чуть ли не впервые возникают человеческие эмоции: изумление, недоверие, даже капелька злости. – Кто же тогда? Ваш парламент? Императорский совет, где вы заседаете?

– Вовсе нет… – Он снова сглатывает. – Императора выбирает народ.

– Как? – И тьма за конусом ослепительного света хохочет уже на два голоса. – Точно шутите.

Будущее

Что удивительно – за попытку побега Сашку никто не упрекнул.

Его посадили в огромный черный лимузин, взревел мотор, и они понеслись по городу. Поездка закончилась там, где он меньше всего ожидал, – в аэропорту, прямо на ВПП, перед изящным вихрелетом, на боку которого топорщил крылья орел с зажатым в лапах мечом.

Герб императорской службы охраны.

– Забирайся, – велел смуглый, а второй конвоир, что с родинкой, слегка подтолкнул Сашку в спину.

Он вздохнул и полез по трапу.

В салоне ему улыбнулась проводница, немного похожая на Зою, и Сашке вновь стало грустно: когда они увидятся в следующий раз, если вообще увидятся, и как она там? Прогнулось мягкое кресло, обнимая спину пассажира, щелкнули ремни, и вихрелет стремительно пошел вверх.

– Куда мы летим? – спросил Сашка, не надеясь на ответ.

В салоне на двадцать с гаком человек они были втроем, он и два конвоира.

– В столицу, – ответил тот, что с родинкой. – Мог бы и сам догадаться, юноша. Голова у тебя не для красоты.

– А зачем летим?

Тут они переглянулись, и смуглый пожал плечами:

– Нам дали приказ, мы его выполняем. «Зачем» и «почему» – не наша работа.

Взлет закончился, рядом возникла проводница, поинтересовалась, что они будут есть. Сашку накормили так, что он едва не лопнул, причем вещами, какие на стол подают далеко не каждый день, да еще и ободранные локти подлатали, так что настроение у него пусть немного, но улучшилось.

Недоверие же засело во внутренностях, точно пила в вязком дереве.

Простой студент из провинции, ничем не знаменит, родственников в столице нет, и вдруг ради него присылают целый вихрелет? Выглядит глупым розыгрышем, только кто обладает достаточной властью, чтобы шутить подобным образом? И зачем? Никто из больших шишек империи и не должен знать о существовании гражданина Александра Барсова!

Конвоиры слегка изменились после того, как они поднялись в воздух, расслабились, стали меньше напоминать боевых роботов и больше – обычных людей. Выяснилось, что они могут смеяться, как простые смертные, и Сашка несколько осмелел.

– А кто вас отправил за мной? – осведомился он.

– Начальство, – сказал смуглый.

– Скоро ты все узнаешь, – добавил тот, что с родинкой. – Еще полчаса полета. Сорок минут на машине, и ты в Орлином дворце.

Новая императорская резиденция, построенная десять лет назад? Его везут туда?

Вопросов в один миг возникло столько, что Сашка не смог сформулировать ни одного. Посмотрел на физиономии откровенно ухмылявшихся конвоиров и неожиданно для себя поинтересовался:

– И часто вы вот такое делаете? Чтобы кого-то хвать – и в столицу?

Он ожидал, что ему скажут «это секретная информация», но тот, что с родинкой, проговорил задумчиво:

– Первый раз, а я уже десять лет на службе. Обычно мы только охраняем. Императора и всяких прочих…

Его напарник только головой покачал.

Вихрелет пошел вниз, на горизонте появилась частично скрытая облаками столица – изогнутая береговая линия, проспекты, вычерченные как по линейке, ало-бело-голубая глыба Земского собора, вытянутый овал площади Петра Первого, огромный парк и Орлиный дворец в его центре.

У Сашки заложило уши, вихрелет несколько раз тряхнуло, и двигатели начали глохнуть. Едва трап опустился, как к нему подкатил еще один громадный, как айсберг, черный лимузин.

– Давай, пошли, – сказал тип с родинкой. – Только не бегай больше, юноша.

Стюардесса улыбнулась на прощанье, Сашка ступил на трап, полной грудью вдохнул горячего, пахнущего морем воздуха. С небес на него упал рокот взлетающего с соседней полосы вихрелета, и он двинулся вниз, глядя в широкую спину смуглого.

Под ногами оказался асфальт ВПП, рыкнул мотор, сбоку вынеслась сине-белая машина с проблесковым маячком на крыше. Затормозила так резко, что шины даже не взвизгнули, а застонали, едва не врезалась в корму лимузина.

– Ой, – сказала оставшаяся наверху стюардесса.

Сашку ударили в спину второй раз за день, он полетел вперед, не понимая, что происходит. Застрекотало так пронзительно, точно сошло с ума полчище цикад, этот звук перекрыло сочное цоканье.

Смуглый прыгнул вбок, присел на колено, в руке у него оказался пистолет. Выплюнул огонь, раз, второй, но тут Сашка брякнулся оземь с такой силой, что на несколько мгновений потерялся.

Сверху на него кто-то упал, тяжелый, угловатый, придавил к асфальту.

– Что… – начал Сашка и тут сообразил, что это за стрекот, что за цоканье.

В него стреляют! Пули лупят по трапу, по лимузину, по корпусу вихрелета!

Возникло желание пустить в ход ногти, закопаться в землю, исчезнуть куда угодно, лишь бы только не лежать вот так, на виду, чувствуя себя беззащитным, уязвимым, смертным…

Взревел мотор, громыхнуло, вновь завизжали шины.

– Все, кажется, – сказал тип с родинкой, это он упал на Сашку, прикрыл его собой. – Только бы не ушли.

– Не уйдут, – буркнул смуглый. – Хотя там наверняка «оболочки», лови не лови.

Сашка поднял голову: водитель лимузина, судя по всему, резко сдал задом и врезался в машину с проблесковым маячком, сбивая прицел тем, кто палил изнутри. Получив удар, они решили убраться прочь и рванули через ВПП на максимальной скорости.

Он открыл рот, потом закрыл и, только выждав, пока губы не перестанут трястись, спросил:

– Кто это был?

– Если бы мы знали! – Смуглый деловито сменил обойму, убрал пистолет под куртку. – Явно кто-то, не желающий, чтобы ты живым и здоровым прибыл на место. Засранцы нехорошие. И не представились.

– Можно и хуже назвать. – Тот, что с родинкой, поднялся, протянул Сашке руку. – Поднимайся, юноша. За броней машины, поверь мне, тебе будет намного безопаснее.

Сашка сел, встряхнул башкой, пытаясь справиться с головокружением.

Еще два часа назад он торопился на свидание с Зоей, был доволен и счастлив, а теперь сидит на ВПП одного из столичных аэропортов, трясется от страха, в него только что стреляли и едва не прикончили, и он до сих пор не знает, какого черта и почему тут происходит!

Последнюю фразу прокричал вслух, но конвоиры, или скорее телохранители, не стали его слушать, подхватили под руки и запихнули в лимузин.

– Это страшный сон, – сказал Сашка, спрятав лицо в ладони. – Это страшный сон. Страшный… Я сейчас проснусь. Я проснусь…

Прошлое

Боль рушится словно водопад, и она столь сильна, что даже кричать не получается. Он корчится, словно не один нейроконнектор терзает нервную систему, а целая дюжина. Наверняка бьется так, что режет себя о веревки, но не замечает этого, слишком мала дополнительная боль по сравнению с основной.

– Мы не любим шуток, – произносит голос, когда мука наконец обрывается. – Таких, по крайней мере. Ха-ха.

Тянуть время. Говорить. Кормить их словами.

Его спасут. Должны…

Хотя поднимается боль в груди, та самая, от которой помогают только вовремя принятые лекарства и от которой он, если верить врачам, в конечном итоге и умрет. Сегодня. Или через пять лет.

– Я… не… шучу… – говорит он.

Свет такой яркий, что воспринимается почти как тьма, та, запредельная, что за гранью обычного мрака.

– Народ голосует, чтобы выбрать нового монарха? Разве так было полвека назад?

– Нет. Основатель… империи… выбрал себе преемника… и подготовил его… только он сделал еще кое-что… – Он замолкает, собирается с силами, боль усиливается понемногу, и если так все и пойдет, если его не развяжут в ближайшие полчаса, то он отсюда не выйдет.

В семьдесят три года пыточные упражнения не очень полезны для здоровья.

Но ничего, он прожил длинную хорошую жизнь, дети справятся сами, Марина давно ждет его там, за гранью смерти, и терять ему нечего.

– Ну, говорите, Станислав Петрович, – голос хлещет, точно кнут.

Может быть, смолчать? Что они могут сделать умирающему?

Но он знает, что плоть слаба, что еще одной встречи с нейроконнектором он не хочет, предпочитает умереть сам, да и то, что он расскажет, ничем не поможет хозяевам «оболочек».

Да, это секрет, но большей частью по традиции его не раскрывают в силу того, что никто не спрашивает.

Когда все затевалось, основатель империи рассчитывал, что тайна продержится лет двадцать-тридцать, но так вышло, что и спустя полвека в нее посвящены очень немногие.

– Он создал Соборность.

– Что? Это что такое? – голос за светом полнит удивление. – Философский бред?

Ну да, его хозяин не заглушен, он может выяснить значение любого термина в мановение ока.

– Программа массовой чипизации, введение электронных документов в двадцатые, – говорит он, и язык слушается почти как в тот далекий день, когда он защищал диссертацию, посвященную этнорелигиозным общностям Северного Кавказа и не думал о госслужбе, и в другой, более близкий, когда предлагал императору проект новой столицы.

– Она здесь при чем? Станислав Петрович, мы не любим шутить!

Боль слабеет до такой степени, что о ней можно забыть.

– Двести миллионов граждан империи носят в телах двести миллионов имплантатов, связанных в громадную сеть, обладающую псевдосознанием и даже неким подобием разума.

– Что?

Ему не верят, но его это не заботит.

– Соборность включилась сорок четыре года назад, – говорит он, вспоминая, как был ошарашен, когда его самого посвятили в тайну. – Это голос всех, кто живет в России. Именно она, проанализировав колоссальный объем информации, оценив сотни тысяч личностей, выберет… а точнее, выбрала того, кто следующим взойдет на трон.

– Бред! Ерунда! Чушь! Вы за дураков нас держите?! – голос за светом ярится, но нейроконнектор в ход не пущен, и это значит, что он все же сумел их убедить. – Наследником сделать случайного чужака? Какой правитель пойдет на такое? Ха-ха!

– Ха-ха, – словно эхо отзывается он; каркающее, злое, хриплое эхо. – Конечно. Только династический принцип доказал свою несостоятельность очень давно, еще во времена Древнего Рима. Как бы ни был хорош правитель, его сын может оказаться дураком, моральным выродком либо просто не приспособленным к власти человеком. Вспомните, сколько государств рухнуло из-за того, что трон занял тот, кто имел на него право, но не имел способностей и ума?

Спорить с этим бессмысленно, и голос за светом и не пытается.

– Но что помешает старшему сыну императора… или среднему, он решительней… после смерти папы сказать: «Дудки, я так не играю», объявить власть своей, а так называемого наследника, выбранного этой вашей Соборностью, поставить к стеночке? Неужели они все покорно отойдут в сторону?

Грудь взрывается болью, он вздрагивает, стул вновь шкрябает ножками по полу.

– Станислав Петрович? Что с ним? А ну проверь!

Сильные руки хватают его, не дают уплыть в черный туман, покинуть наконец это подземелье, холодный щуп портаптечки касается запястья, за ним следует укол, второй. Дурман отступает, становится легче дышать, разжимается стиснувшая грудь костлявая лапа.

Но он знает, что это ерунда, не поможет, в аптечке нет лекарств, которые ему требуются.

– Ничто… не помешает… – говорит он, – только он этого не сделает никогда… Поскольку знает…

Словно волна бьет в лицо, как тогда в Ялте, когда они с Мариной познакомились. Солнце заглядывает в глаза, теплое, ласковое, и нет в мире ничего и никого, кроме них двоих.

– Стой, старый пердун! Мы не дадим тебе сдохнуть просто так! Все расскажешь! – Пауза. – Давай ему стимулятор. Перестарался ты с нейроконнектором!

– Сколько ты говорил, столько я и делал, – недовольно произносит второй голос, низкий и хриплый.

Еще укол, на этот раз в шею, и он выныривает из яркого миража, возвращается под безжалостный свет лампы, от которого давно обуглилась и слезла кожа на лице, осталось лишь покрытое язвами мясо.

– Сыновья императора знают, – говорит он, – что Соборность им не подчинится. Двести миллионов узлов… двести миллионов имплантатов… и только один управляющий… лишь император может использовать эту Сеть как советчика, может с ней общаться… и эту же способность получит от Соборности следующий ее избранник. Заставить или обмануть ее нельзя.

Снова боль в груди, но по сравнению с пережитым только что она выглядит нежным прикосновением.

– Как он общается с ней? Как контролирует? – вопрошает некто издалека.

– Не знаю, я не специалист, – отвечает он. – И я не знаю, кто будет императором. Только государь знает имя преемника и скоро его назовет, и вы ничего сделать не сможете.

Боль усиливается, аптечка раздраженно жужжит и щелкает, и он с облегчением понимает, что все, лекарства не помогут, миг освобождения близится, он вырвется из лап «оболочек».

Жаль, что не так, как хотелось… но его и так не отпустили бы живым.

– Мы можем его убить! – Злость рокочет в голосе за светом, но лишенная силы, злость проигравшего. – В Орлином дворце у нас есть свои люди! Свои глаза, уши и руки!

Бахвальство или правда?

Он уже не узнает.

– Можете. Только это бесполезно. Соборность тут же выберет нового преемника. Немногим хуже. До императора вам не добраться, иначе вы давно это сделали бы.

Да, покушения были, но давно, последнее – двадцать лет назад.

– Мы уничтожим Соборность! Мы найдем способ!

Грудь сдавливает, но это странным образом не мешает говорить, наоборот, язык словно развязывается.

– Очень сомневаюсь, – произносит он, улыбаясь, вновь чувствуя соль на губах: то ли кровь из настоящего, то ли морская вода из прошлого: единый поток жизни. – Перебьете всех? Двести миллионов человек?

Он смеется, легко и открыто, как не смеялся, наверное, много лет.

Он свободен.

– Станислав Петрович, это проблема чисто техническая, ха-ха, – голос за светом вновь звучит спокойно. – И первый шаг – изучить персональный чип, узел Соборности. Начать мы можем с вашего…

Но он не боится, он за пределами страха, и боль в груди – его верный союзник.

Говорить о том, что имплантат после смерти хозяина перестает функционировать и быстро распадается, он не собирается – пусть хозяева «оболочек» разбираются с этим сами. Яркий свет, бьющий в глаза, мигает, и тьма обрушивается со всех сторон, вцепляется в тело.

И он не в силах понять – это его родная боль или принесенная извне.

Но исход один.

Настоящее

Всю дорогу до Орлиного дворца Сашка ждал, что на них снова нападут.

Только когда за покореженной столкновением кормой лимузина сошлись створки кованых ворот, украшенных орлами, он немного расслабился.

– Приехали, – сказал телохранитель с родинкой. – Вон тебя встречают, юноша.

На крыльце, к которому они подкатили, стоял высокий старик с безупречной выправкой: седые волосы блестят на солнце, глаза под кустистыми бровями похожи на два буравчика, морщины глубокие, точно старые шрамы.

– Гражданин Барсов, добрый день, – сказал он, едва распахнулась дверца машины. – Прошу за мной.

Сашка сделал шаг, оглянулся, неожиданно понял – успел привыкнуть, что его сопровождают двое крепких, подтянутых, неприметных… а еще они спасли ему жизнь. Там, около вихрелета.

– Спасибо, – сказал он.

– Свои люди, сочтемся, – отозвался смуглый, а тот, что с родинкой, просто кивнул.

Следом за стариком Сашка пересек огромный вестибюль, затем их проглотили двери бесшумного лифта. Краткий подъем, коридор, и перед высокой дверью с золоченой ручкой провожатый отступил в сторону.

– Заходите, вас ждут, – проговорил он, склонив голову.

Сашка переступил через порог.

И увидел человека, чей портрет на стене не так давно разглядывал в губернской управе.

Император в накинутом на плечи мундире сидел за огромным письменным столом. Стену позади него украшала карта России размером с половину теннисного корта, горели на ней сотни крохотных огоньков.

В комнате находились еще какие-то люди, но Сашка так изумился, что в первый момент не обратил на них внимания.

– Э… а… ваше вели… – залепетал он, сражаясь с лишившимся подвижности языком.

– Подойди сюда, – велел император. – Присядь. Иначе свалишься.

Сашка сделал несколько шагов, не чуя под собой ног, опустился на краешек стула. В глубоко посаженных глазах императора мелькнула насмешка, но в следующий момент он вновь посерьезнел.

– С этого момента за тобой остается привилегия сидеть в нашем присутствии.

В голове у Сашки кружилось.

Самый могущественный человек страны, а может быть, и мира отправил за обычным студентом целый вихрелет? Почему? Что происходит? Зачем он здесь нужен? Еще и привилегия!

Сашка знал, что император болен, об этом говорили в новостях, но выглядел хозяин кабинета с картой на стене крепким, разговаривал уверенно, разве что на лбу его блестела испарина и дышал он тяжеловато.

– Не хочешь узнать – почему? – спросил император.

Сашка открыл было рот, но понял, что язык его не послушается, и кивнул.

– Потому что через пятнадцать минут, ты, Александр Барсов, будешь объявлен наследником нашего престола, – сообщил император так буднично, словно говорил о вводе в строй новой больницы. – И я сообщу эту новость на всю нашу державу. Ясно? Прямая трансляция по всем каналам.

Сашка замер, его словно ударили дубиной по голове.

– Я? Зачем? Я не хочу! – воскликнул он прежде, чем понял, что именно говорит.

– Твое желание не имеет значения, как и мое, – проговорил император немного грустно. – Тебя выбрали те, кому тебе предстоит служить, люди, простые и не простые. Офицеры, врачи и учителя, доярки и повара, все-все-все.

– Нет-нет-нет! – Сашка замотал головой.

Папу удар хватит, когда он узнает, мама с ума сойдет… и что будет с ними? Неужели ему придется оставить родной политех, перебраться в столицу? А как же Зоя? Вдруг ее сочтут неподходящей подругой для наследника?

– А если я откажусь? – выпалил он.

– Во-первых, это приказ, и как гражданин Империи ты обязан ему подчиниться, – сказал хозяин кабинета. – А во-вторых, ты просто не сможешь отказаться, не получится. Включайся…

Ожил имплантат в голове Сашки, находившийся под блокировкой последние несколько часов. Но заработал он иначе, не так, как ранее, объявились дополнительные опции и информационные поля, словно его подсоединили еще к одной Сети, о которой до сих пор не имел представления.

Громадная волна данных накрыла его с головой, в ушах зашумело, перед глазами замерцали крохотные искры, словно развернулась еще одна карта России, многомерная, дышащая, живая.

– Это Соборность, – сказал император. – Ты понемногу к ней привыкнешь. Поймешь, как ей пользоваться и как с ней разговаривать.

Но бестелесный голос уже шептал внутри Сашки, единый голос всех, кто жил, работал, любил и боролся на громадной территории под сенью двуглавого орла, на Земле и в космосе, на Луне и Марсе, на станциях в поясе астероидов. Негромкий, но такой мощный, что не возникало мысли как-то ему противостоять или даже противоречить.

– Но я не хочу… – повторил он сердито. – Я не справлюсь… я не… почему я?

– Ты подходишь лучше всех, – отозвался император. – Соборность не ошибается. Кроме того, я не могу не признать, что она права: ты умен, здоров, честен и отважен. Теперь посмотри на тех, кто присягнет тебе первым, лично и под моим присмотром.

Только в этот момент Сашка обратил внимание на других людей в кабинете: трое мужчин, старшему около пятидесяти, второй несколько моложе, в военной форме, третий чуть старше его самого, все похожи друг на друга и… на хозяина кабинета тоже, тот же прямой нос, курчавые волосы, мощные плечи.

Сыновья императора? Да, их трое.

Они должны ненавидеть чужака, который явился из ниоткуда и собирается занять трон! Но в обращенных на него взглядах Сашка не видел неприязни, тот, что в форме, хмурился, другие двое казались спокойными.

– Сыновья, – сказал император. – Присягайте тому, кто наденет корону следующим. Уже в этом году, я полагаю.

Голос его не дрогнул, хотя говорил он о собственной смерти.

– Поднимись, Александр, – продолжил хозяин, и Сашка торопливо вскочил.

Через секунду, даже через долю секунды, он знал церемонию во всех деталях, Соборность подсказала их до того, как он успел хотя бы сформулировать вопрос. Выслушал присягу, сердце лупило точно бешеное, а потом сказал, что от него ждали.

– Сыновья, вы свободны, – проговорил император и скривился от боли, лоб его покрылся бисеринками пота. – Сейчас нас с тобой приготовят к трансляции. Переодеваться не придется, наложат что надо…

Сашка кивнул, и кабинет заполнился людьми, большая их часть занялась хозяином, но кое-кто обратил внимание и на него самого: ах, будьте любезны пересесть сюда, давайте поправим прическу, спину прямее, и сейчас мы нацелим на вас подсветку.

Он делал все, что от него требовали, а сам заглядывал в новые информационные поля, одним глазком, из любопытства: коды доступа, расписание на ближайшие дни, дела повышенной важности, взятые на учет Его Величеством, и первым в списке – расследование похищения члена Государственного совета С. П. Грушенко, чье тело было найдено в подвале заброшенной дачи под столицей в компании двух отключенных «оболочек».

Хотя нет, вторым, первым стало только что созданное расследование «террористической атаки в аэропорту Голязино».

– Ну что, пятнадцать секунд до начала, – сказал император, и Сашка вернулся в реальный мир: его посадили рядом с хозяином кабинета, на лице которого не осталось и следа недавней слабости. – Не робей, наследник… Десять… Справишься, привыкнешь… Пять…

Вспыхнули софиты, зажужжал нацеленный на них транслятор, Сашка будто одеревенел.

– Граждане Империи… – начал император.

Екатерина Федорчук Долг монарха

Между мыслью

И действительностью,

Между побуждением

И действием

Падает Тень.

Ибо Твое есть Царство.

Томас Элиот

В глубине души Ник знал, что никогда не привыкнет к настоящей России. Первая встреча с Родиной, еще в самом начале, когда было принято решение – восстановить монархию, обернулась для наследника престола приступом тошноты и головной болью. С тех прошло десять лет, но ничего не изменилось: так же стрекотал счетчик Гейгера, так же дул ледяной ветер, несущий серые частички прокаженной земли и мусора. Вот и все, что осталось от Великой империи прежних времен.

– Готов? – сочувственно спросила Карен.

Наследник вяло кивнул.

На много километров от авто Ника простиралась убитая земля. Хмурое солнце, едва угадываясь за слоем грязной небесной ваты, как бы раздумывало, стоит ли освещать развалины некогда славного мира, в котором больше не было ни красоты, ни величия, ни необходимости продолжать свое существование…

– Что это за город? – спросил он у Карен.

– Кажется, Покровск… Он стоял на левом берегу Волги. Такая река была…

– Не знаю такого, – пожал плечами наследник.

– Тут родился Альфред Шнитке, известный композитор XX века. Еще до Катастрофы.

Два раза в год – на Рождество и на Пасху – дом Романовых высылал в зону контакта гуманитарную помощь. Три раза в год правительство отправляло на Землю корабли-эвакуаторы, призванные увезти в колонию тех выживших, которые, по счастью, попадутся у них на пути. Визит Ника был внеплановым.

Наконец они увидели аборигенов. Авто, которое вел Ник, замедлило ход. Он подождал, пока из соседнего транспортера вывалит его личная охрана, и только когда главный дал ему знак одобрения, открыл дверцу машины.

Почти карлики по сравнению с жителями колоний, местные стояли плотной стеной, готовые к бегству. Человек пять или шесть, те, кто не боялся выходить на поверхность. Жители дальних колоний – Созвездия Ангелов, Нового Вавилона и даже относительно неблагополучного Альтериса – могли позволить себе надежную защиту от радиации. Аборигены ходили в таком старье, что могли уповать только на помощь высших сил.

Вот от группы местных отделился контактер, с ног до головы закутанный в бесформенный балахон. После секундного колебания цесаревич протянул ему тонкую руку в защитной перчатке. Среди колонистов бытовали разные суеверия, связанные с метрополией, большая часть которых была откровенным бредом, но что-то все-таки застревало в сознании даже просвещенной элиты. Заминка была практически неуловима, но землянин почувствовал настроение высокого гостя и поднял ладонь в нейтральном приветственном жесте.

– Приветствую тебя, мой добрый народ! – произнес Ник заученную фразу.

– И вам не хворать, ваше звездное высочество! – ответили ему низким хриплым голосом. Женским.

– Я привез лекарства и еду, – продолжил Ник.

– Спирт есть? – спросила представительница Земли.

– У нас только легальные товары, – твердо ответил Ник. На самом деле он много раз привозил в проблемные зоны запрещенное: спиртное и обезболивающие препараты, которое можно было использовать как наркотики. Карен знала и не одобряла, Антон Степанович, всемогущий АС, как звали его за глаза сотрудники корпорации «Дом Романовых», делал вид, что не знал. Но сегодня Ник не мог позволить себе вольностей.

Он оглянулся на Карен, и та кивнула головой, показывая, что совершенно удовлетворена ситуацией. Другие представители Настоящей России стояли поодаль, и Ник при всем желании не мог бы рассмотреть выражения их лиц.

Они сгрузили товар в необъятный мешок, и Нику показалось, что он чувствует вонь, исходящую от этих тряпок, несмотря на то что его ноздри были защищены специальными фильтрами.

– Подойди к группе, – сказала Карен, и Ник послушно сделал шаг в направлении землян, сгрудившихся около люка бомбоубежища. Проникнуть бы внутрь, однако земляне были недоверчивы, что и помогало им выживать. Аборигены отпрянули от Ника, а главная заступила ему дорогу, не обращая внимания на стволы, которые направили на нее охранники претендента.

– Люди неба несут смерть, – строго сказала она, завязывая мешок и отступая от цесаревича на два шага, – сколько нам осталось?

– Люди неба вернут вашу землю к жизни, – торжественно произнес Ник, – и не позволят, чтобы кто-то из вас пострадал.

– Жизнь – это страдание, – философски заметила главная, сверкнув синими глазами, – вам не понять.

– Уходим, – скомандовала Карен, и Ник, махнув перепуганным аборигенам на прощание рукой, направился к машине.

– Улыбнись, – сказала ему Карен, – хорошо. Стоп. Снято. – Черновой видеоматериал для коронационного ролика был готов.

Николай Александрович Романов был первым и единственным претендентом на престол Российской империи, погибшей на Земле, но возрожденной в космосе. Возрожденной беглецами, бродягами, авантюристами, коммунистами и монархистами, колонистами и капиталистами… Оказалось, что жизнь уничтожить не так-то просто, а еще труднее уничтожить мечту об истинном царе, который где-то там высоко и далеко все знает и все понимает, и принимает единственно верное решение, внушенное самим Господом Богом. Пока Карен колдовала над очередным роликом, высвечивая лица, записывая сопроводительный текст, то ворча, то мурлыча что-то под нос о музыкальной «подложке» и прочих репортерских примочках, наследник лежал на кровати, глядя в потолок, который в любой момент мог стать полом, и прокручивал в голове не вошедшие в ролик сцены: вот он щедрым жестом открывает дверцу своего авто. Три места! Три билета в колониальный рай. Нужно выбирать, кто полетит, а кто останется. Перевозка людей в космосе – это дорогое удовольствие, но будущий самодержец может себе это позволить. «Только за твой счет, Ник, ок?» – сказала ему Карен, и Ник согласился.

Он был цесаревичем много лет и многое научился делать на автомате. Например, улыбаться: на камеру, народу, который смотрит на него издалека, людям, которые окружили его тесной толпой. Начальник охраны бурно протестовал, но Карен – гений пиара – сказала, что настоящий самодержец должен быть готов жизнь отдать за свой народ, так что бравые ребята из охраны стояли поодаль, всегда готовые прийти на помощь, но не более.

Пятнадцать лет назад Ник не верил в успех затеваемого предприятия, но все складывалось как нельзя лучше.

Они – «дом Романовых» – были прекрасной командой, как на подбор: юристы, журналисты, пиарщики, бухгалтеры, наследник древнего рода, который случайно оказался в поле зрения богатого мецената. Все срослось…

– Понимаете, Ник, – сказал ему тогда Антон Степанович, обращаясь старомодно, на «вы», но называя только по имени, – наше общество прошло через столько кризисов, что нуждается в стабильности, в гарантии. Нуждается в таком правителе, который мог бы, как древние цари, всю свою жизнь посвятить не карьере, не обогащению, а своему народу, разбросанному по всей Вселенной. Нам нужен такой правитель, как святой царь Николай, или, если угодно, как президент Путин. Этим правителем можете стать вы.

Ник закрыл глаза и постарался уснуть. Не тут-то было: его вестибулярный аппарат отказывался давать санкции на успокоение. Перед глазами стояла картина: четверо землян бегут к его авто, отталкивая друг друга, боясь упустить свой шанс. Главная остается… Она улыбается узкими бескровными губами, за которыми, наверное, совсем не осталось зубов, ее плечи сутулятся от непомерной тяжести умирающей Земли и вечной ночи, звездный ветер шевелит седые волосы. «Мама», – понимает царевич и просыпается в холодном поту.

Его разбудил сигнал почты, а это значит, что корабль вошел в зону непосредственной близости к коммуникативным центрам. Ник бегло просмотрел входящие, тут же удаляя малоинформативный бред вроде признаний в любви и угроз от царебожников. Письма с угрозами он автоматически переправлял начальнику охраны, хотя и не видел в этом большой необходимости. Сосредоточиться на главном: сообщение из предвыборного штаба. Впрочем, предвыборным он назывался по традиции. Царей не выбирают. Им вручают власть. Возвращают отнятое. У Ника не было конкурентов и, по большому счету, не было выбора. Если и можно было чего-то опасаться на предстоящем пути к трону, так только государственного переворота.

– Щуришься? – недовольно протянула Карен, прикрепляя к лацкану черную точку микрофона, – у тебя за последние полгода ощутимо село зрение, скоро ты не сможешь считывать подсказку с мониторов.

– Совсем чуть-чуть, – поморщился Ник и тут же увидел себя со стороны на одном из экранов студии: светло-русые волосы до плеч, курносый нос, смущенная улыбка на широком русском лице, – когда я стану монархом, мне не придется озвучивать чужие тексты.

– Не уверена, – бросила Карен и тут же умчалась ругаться с осветителями, которые опять что-то сделали не по плану.

– Внимание, – зашелестел в ухе царевича электронный суфлер, – начало эфира через десять, девять, восемь…

Ник откинулся на спинку кожаного кресла и на несколько секунд закрыл глаза. По ту сторону невидимого экрана на него сейчас глядел его «добрый народ», среди которых были и чистокровные земляне, и метисы, и мужчины, и женщины, и монархисты, и капиталисты, те, кто его обожал, и те, кто его ненавидел. Он вдруг вспомнил, как на одной из центральных планет колонии, кажется, на Лебеде, его встретила процессия из четырех мрачных женщин с плакатом «Смерть самозванцу!». Их, конечно, тут же нейтрализовали и изолировали. Потом одна из них стала его горячей поклонницей, а три другие… Ник не стал выяснять, что стало с этими непрактичными особами. Он нашел взглядом черный круг, нарисованный на противоположной стене, и попытался сфокусировать на нем взгляд…

– Три, два, один… мы в эфире…

Пошли кадры заставки.

– Восстановление монархии в России: мечта или кошмар? Такова тема нашего сегодняшнего шоу, – бодро выпалил диктор. Затем он поведал зрителю общеизвестное: о том как Конституционное собрание двумя третями голосов внесло поправки к Основному Закону, как было созвано Учредительное собрание, которому когда-то, давным-давно Михаил Романов передал всю полноту власти. Собрание приняло решение о восстановлении конституционной монархии. Наследника искали долго и когда нашли…

Ник увидел кадры хроники и поморщился от досады. Ему не нравился ажиотаж вокруг собственной персоны, но иначе было нельзя… Наследник престола спускается в шахты Альтаира, наследник престола играет на рояле, наследник престола пилотирует космический корабль (это было самое кошмарное воспоминание в его жизни). Наследник престола посещает Землю: Ник увидел себя и горстку аборигенов с высоты птичьего полета, потом свое лицо крупным планом. Все это под музыку Шнитке. Спасибо Карен.

– Прямая линия через пять, четыре, три… – подсказал суфлер.

– Как вы узнали, что являетесь наследником древнего рода Романовых? Была борьба за власть? Есть ли другие Романовы, которые хотели бы занять ваше место? Расскажите о ваших первых шагах как правителя… Будут ли сносить памятник Сталину на Сатурне? Как вы решите проблему атеистического меньшинства на Гиперионе? Разрешат ли гражданам моложе семнадцати лет пилотировать межзвездные перелеты? И так далее. Все вопросы были стандартными, задаваемыми из раза в раз. За десять лет работы они потеряли свою первоначальную остроту.

– Как вы относитесь к перезапуску Земли? Правда ли, что приоритетным направлением вашей политики будет возвращение Империи в рамки исторической России? – нестандартный вопрос выбил наследника из колеи. Ник поискал глазами Карен, и она умиротворяющее кивнула ему, мол, все в порядке.

– Э, – после секундной заминки, сказал Ник, – мы работаем над этой проблемой…

Ник был доволен пресс-конференцией. Для мальчика, отданного на усыновление, он великолепно справлялся со своей ролью, и его сегодняшний очередной триумф – вполне заслуженная награда за годы лишений и смертельного риска. Его «добрый народ» отнюдь не всегда рукоплескал будущему самодержцу. Ник пережил четыре покушения, травлю в СМИ, которые обвиняли его во всех грехах от содомии до коррупции. А еще – мучительную неуверенность в себе, великосветские приемы, тесные галстуки, камеру чуть не у носа, которая могла настичь его и в храме, и в уборной. И вот теперь… Что-то неприятно царапало его на самом краешке сознания… Поднимаясь на скоростном лифте на двадцатый этаж старомодного особняка в стиле «небоскреб», Ник пытался найти источник тревоги. Последний вопрос… «Перезапуск Земли», «основа политики»… Ник был не в курсе. Значит ли это, что АС начал решать дела за его спиной? И когда Антон Степанович обнял его широким жестом купца и мецената, Ник хмуро сообщил, что им предстоит серьезный разговор.

– Перезапуск? – уточнил АС, предлагая Нику тарелку с булочками. Они сидели вдвоем за круглым столом на двадцатом этаже скромного столичного небоскреба. Конечно, статус и деньги АС могли ему позволить купить современный особняк в загородной зоне, но он предпочитал быть поближе к народу.

– Почитай-ка: проект нашего договора с Новым Вавилоном, что скажешь?

Ник раскрыл пухлую папку и заскользил глазами по параграфам, диаграммам и графикам.

– Тут много технических деталей, но, если в двух словах, – протянул главный вдохновитель и меценат их монархического проекта, – Вавилон берет в аренду российскую часть земного шара с целью очистки среды и создания ландшафта, пригодного для жизни.

– Вавилон? – удивился Ник… Но ведь там…

– Атеисты, знаю, – быстро перебил его Антон Степанович, – но они прекрасные профессионалы, к тому же контакт с христианской империей может поспособствовать их, так сказать, обращению.

– Погодите, но ведь перезапуск – это опасно. Никто из живущих ныне на Земле… Они же умрут, Антон Степанович!

– Они и так умрут! – жестко отрезал его собеседник. – Та горстка людей, которая все еще прячется по катакомбам земной России, скоро умрет. Если не через десять лет, то через пятьдесят – точно! Штаты уже подписали договор, Франция и Великобритания – на подходе. Ты понимаешь, что у нас просто нет выхода? Поверь, существование этих людей трудно назвать жизнью…

Антон Степанович Развинов знал, о чем говорил. Он сам родился на Земле и только по чистой случайности попал в колонию, где вырос, выучился, приобрел миллионное состояние и право судить и решать. То право, которое дается только Господом Богом или большими деньгами…

– Ник, – уже мягче произнес он, – нам нелегко далось это решение, я знаю, что Вавилон ведет себя порой нечистоплотно с нашей христианской точки зрения, но выгоды столь очевидны, что…

– Как жаль, что я не вхожу в числе тех «нас», которые принимают ключевые решения, – отчеканил будущий самодержец.

– Зато ты входишь в число тех, кто кровно заинтересован в этом соглашении. Договор о перезапуске Земли покроет большую часть военных расходов. Новых расходов… В противном случае нам придется оголить участок социальной поддержки малоимущих.

– Я не подпишу, – произнес Ник и выжидающе посмотрел на того, кто заказывал музыку.

– Я не прошу принять тебя это решение сейчас, – сказал Антон Степанович. – Возьми документы, почитай, подумай. И потом, ведь они не покупают Россию. Они берут эту землю в долгосрочную аренду: через сто лет твои внуки вернутся на Родину и вновь возведут собор Василия Блаженного, Кремль… Наша колыбель станет заповедной зоной…

…А потом они пили чай и беседовали о деталях предстоящей церемонии. Так, как будто эта церемония должна состояться… И пока Ник улыбался и прихлебывал чай с мятой, в его голове крутились слова Карен, брошенные как бы невзначай, – о долге монарха.

Ник поставил авто на автопилот. От резиденции АС до особняка наследника не более чем двадцать минут по ландшафтному треку. По воздуху быстрее, конечно, но Нику после нескольких дней космического путешествия не хотелось подниматься в воздух.

Несмотря на дикое желание закрыть глаза и отключиться, цесаревич раскрыл файл «Проект договора» и погрузился в чтение.

Да, получается, что Землю можно возродить, если вложиться… Хорошо вложиться: влить новую воду в океаны, откачать плохой воздух, закачать хороший, снять грунт, насыпать новый. Можно-можно… Те, кто не хочет уходить, – погибнут. Просто задохнутся… Гадкая смерть. Предполагалось, что перед началом реализации программы будет предпринята эвакуация населения. Для успокоения общественности этого будет достаточно. Общественность ведь не увидит, как волонтеры будут осуществлять первичный отбор на месте: кому жить, а кому погибнуть. Этакий «Титаник» всероссийского масштаба. Ник не по книжкам знал, каково это: быть одним из спасенных, когда другие погибли. Тогда на родном «Ангеле-1», когда жахнул очередной вулкан этой совсем не ангельской планеты, он должен был погибнуть, потому что мест всем не хватало. А погибли – мама и старший брат. Она просто втолкнула его, малявку, в разинутую пасть эвакуатора и… И жизнь для него продолжилась в приюте. А мама и Борька остались на «Ангеле». Борьке было шестнадцать, и он считал себя крутым и взрослым. Царь Борис. Наверное, толпа смяла их быстро и не больно.

– Антон Степанович? Да-да, все в порядке, я тут подумал насчет вашего предложения… Да, по поводу перезапуска… Я подумал, что если немного продлить переходный период… да? Да, я понял… А когда началась работа по перезапуску? Уже идет? Но как же… Как же…

Больше всего ему сейчас хотелось тишины. Закрыть глаза и сделать вид, что от твоего монаршего желания ничего не зависит. «Что я могу, в конце-то концов? – думал наследник. – Наорать на Антона Степановича? На мецената, который всю жизнь посвятил тому, чтобы восстановить монархию в России? Он просто прагматик, именно его прагматизм и позволил подняться ему из грязи в князи… И поднять всех нас, между прочим. А я просто родился. В нужное время от нужных родителей».

Через две минуты он будет дома, где его никто не ждет. Ни жена, с которой его почти ничего не связывало, ни дочь, которая снимала наушники только тогда, когда нужно было помыть голову. Разве что малолетний Стасик. Наследник. Какое наследство он ему оставит? «Никакого, – подумал Ник, – потому что мой долг – долг монарха. Отдать все, что я имею, на дело спасения тех людей, которые своей жизнью оплатят мое восхождение на трон». Ник раскрыл планшет, набрал код доступа к личному кабинету «КосмоБанка» и увидел свой долг: круглое семизначное число со знаком минус.

Кто мог это сделать? Да кто угодно из их команды. Любой бухгалтер, Карен, начальник охраны, глава отдела кадров, даже духовник семьи наследника отец Иоанн Федоров. Деньги были общими, потому что все они делали общее дело не за страх, а за совесть. Их всех объединяла горячая вера АС в то, что только фигура монарха способна сплотить русский народ, раскиданный по всем планетам космической ойкумены в единое целое…

– Но разве, – спросил его как-то раз Ник, – монарх обязательно должен быть из рода Романовых? То есть я к тому, почему бы вам самому…

– Не примерить корону? – с горечью спросил АС, и Ник понял, что вопрос был лишним. АС родился на Земле, и Родина наложила на него неизгладимый отпечаток. Карлик с непомерно огромной головой и ломким как у мальчика голосом мог быть шутом у подножия трона, но не самодержцем русской православной империи. Еще в двадцать первом веке заикнуться о конфессиональной ангажированности правления было невозможно, но в веке новом оторванные от корней земные народы затосковали о земной культуре и духовности. Встреча с воинствующим атеизмом первой неземной цивилизации, с которой столкнулось человечество, положило начало религиозному Ренессансу XXII века.

– Знаешь, что тебе предстоит? – сказал ему однажды отец Иоанн. – Полное отречение. Наследник престола не принадлежит себе. Он принадлежит России.

И Ник отказался от себя. Он хотел поступать в консерваторию, но России был нужен монарх с юридическим образованием, и любимая скрипка осталась пылиться на чердаке его старого дома. Он был влюблен в однокурсницу, но России была нужна безупречно чистая линия новой династии, и Ник вступил в брак с женщиной, с которой его ничего не связывало, кроме общего дела. С юных лет его мучили приступы неверия, но России был нужен православный монарх, и Ник переступил порог храма, исповедался (в том числе и в грехе неверия) и причастился.

Деньги, счета, вклады? Нику просто некогда было задумываться о том, какая именно часть общего дохода компании принадлежала лично ему.

Теперь ему не принадлежало ничего… «Дом Романовых» не стал подсылать наемных убийц, не стал распускать слухи. АС действовал мягкими – христианскими – методами: всего-навсего оставил его без копейки.

Чем больше Ник приближался к трону, тем яснее понимал, что он не более чем актер, который всю жизнь играет одну и ту же роль, не выходя из нее даже в постели с женой. Положа руку на сердце, Ник был так себе Романовым. Если и текла в его жилах кровь российских самодержцев, то совсем капелька… И брак с такой же сомнительной представительницей давно сгинувшей аристократии не сильно улучшал дело. Но он так хорошо вжился в образ наследника престола, что мог легко позировать на фоне портрета последнего императора, оболганного и преданного. Даже теперь, спустя двести лет после трагедии в Ипатьевском доме.

России нужен сильный, благородный, умный православный монарх, а не марионетка в руках сильных мира сего. Помазанник Божий, а не наемный работник на жалованьи.

Но ведь когда он прочтет коронационную молитву, когда все его подданные преклонят перед ним колена, когда патриарх коснется его лба капелькой душистого мирра… Тогда все изменится? А если нет? Ник заложил руки за голову и уставился в потолок, а потом вновь набрал номер Антона Степановича… Как и следовало ожидать, телефон ответил ровными гудками…

Хор пел: «Милость и суд воспою Тебе, Господи!» Огромный собор был точной копией древнего – Успенского, сгоревшего в атомном пожаре очередной войны.

– Сейчас главное, не допустить новой Гражданской, – сказал Нику Антон Степанович перед началом церемонии, – я рад, что ты понял меня правильно.

– Да, мы продали Русь земную, чтобы жила Русь небесная, – продолжил он пафосно, и Ник ответил в тон своему наставнику:

– Главное, что не продешевили.

Без пяти минут самодержец понял, что этот человек не шутит, что он верит в то, о чем говорит. Что он, может быть, даже в чем-то прав.

«Так говорит Господь, – нараспев читал красивый женский голос, – Искупитель твой, Святый Израилев: Я Господь, Бог твой, научающий тебя полезному, ведущий тебя по тому пути, по которому должно тебе идти». А в ухе Ника, нет, уже Николая III, звучало привычное: голос Карен, который велит ему повернуть голову направо, налево, сделать наклон чуть заметнее, прикрыть глаза, открыть глаза и прочая, и прочая. Монарх, теперь уже не будущий, а настоящий, хотел выбросить наушник, но в последний момент передумал. Какая, в конце концов, разница! То, к чему он шел так долго, обернулось фарсом, и самое отвратительное, что не имел сил этому помешать. Как и когда это произошло? Ник не мог этого понять. Ведь идея была правильная… Вот только от этой огромной правильной идеи о долге монарха, о симфонии Церкви и власти… Что осталось от нее теперь? После маленьких, почти незаметных сделок с совестью? Ник вдруг увидел весь проделанный путь с высоты птичьего полета с такой ясностью, как бывает только накануне смертного часа…

«…О, если бы ты внимал заповедям Моим! тогда мир твой был бы как река, и правда твоя – как волны морские… И семя твое было бы как песок, и происходящие из чресл твоих – как песчинки: не изгладилось бы, не истребилось бы имя его предо Мною…»

Ник знал, что дальше пророк Исайя говорил о бегстве из Вавилона, о том, что Господь выведет свой народ из пустыни.

«Из атомной пустыни, – думал Ник, – выведет ли Господь Русь земную из атомной пустыни на свободу?»

Церемония, пресс-конференция, праздничный обед… Протокольные разговоры, плавно переходящие в неформальный обмен колкостями. Конец «вечеринки». Пора провожать гостей. Ник закрыл глаза и снова представил себе, что он последний русский император. Последний, оболганный, преданный, потерявший веру в себя. Бессильный что-то изменить, идущий по стертым ступенькам на свою Голгофу, разделивший страшную участь своего народа, отнюдь не «доброго», но безумного, безбожного, безобразного… «Только ты тут ни при чем, – жестко сказал себе новый монарх, – ты бессильная тень былого величия, не способный на элементарное сопротивление».

Представитель Вавилона протянул ему папку с одним-единственным листком: подпиши, поставь свое монаршее благословение над тем, что ты все равно не можешь изменить. Потому что необратимый процесс перезапуска начался сутки назад.

Но самодержец, подержав в руке дорогую старинную ручку, «Паркер», так и не поставил своего росчерка.

В космосе нет атеистов: когда ты чувствуешь, как земля или то, что ее заменяет, например пол с ковровым покрытием, уходит у тебя из-под ног, когда желудок подскакивает к горлу, а кровь отказывается струиться по венам и артериям так, как ей положено, поневоле начинаешь молиться гораздо усерднее, чем вычитывая привычное утреннее правило.

Изуродованная и обескровленная Земля приближалась к Николаю III неумолимо. Ник уже видел очертания Европы, видел серую пустыню, казалось, непоправимо изуродованную последней войной. Не по такой ли пустыне водил Моисей свой народ, прежде чем привести его к Земле Обетованной.

Ник знал, что никогда не привыкнет к этой России. Просто не успеет, потому что… Сколько он протянет вместе со своим народом, который был обречен на вымирание? Неделю? Месяц? Час? Родина встретила его песчаной бурей… Он сделал несколько шагов по направлению к тому месту, где, по его расчетам, должно было находиться одно из убежищ. Если он ошибся… что ж… Его путь к месту казни будет короче, чем он думал.

Через шестнадцать лет его сын Станислав станет полноценным монархом. Станет ли он настоящим правителем? Этого Ник знать уже не мог. Будет ли он стыдиться своего отца, который в ночь после коронации просто сбежал от власти, сбежал от ответственности, передав трон малолетнему наследнику? Наверняка… Ника это не беспокоило. Потому что он совершил единственный поступок, достойный настоящего монарха: разделить со своим народом его ужасную судьбу…

Эдуард Геворкян Апостасия

Еженедельный обзор был завершен и отправлен. Ольга выключила терминал и потянулась в кресле. Глянула в окно – сквозь тучи, плотно обложившие небо, лишь в одном месте высверкивал лучик закатного солнца. Через пару дней – теплое море, горячий песок и никаких сидений на работе заполночь, когда и начальство гонит домой, и в глазах песок, а в извилинах клубок, а тема постепенно раскрывается, ниточка вдруг тянет другую, клубок разматывается…

У нее, как и у каждого сотрудника аналитического отдела Департамента по надзору, отдельный кабинет. «Со всеми удобствами», как подтрунивал Витька-Китаец, когда они случайно пересекались у лифтов в холле после работы. И отпуск строго месяц, безотносительно намерений и настроения.

«У вас к концу отдыха просто ломка должна начинаться из-за безделья», – пояснили ей в кадрах, когда переводили из стажеров в отдел. И впрямь, мозги, утомленные ничегонеделанием, после возвращения на службу вдруг показывали такие чудеса интуиции, прозрения, погружения в глубины и воспарения к высям, что начальству приходилось порой сдерживать порывы сотрудников докапываться до следов, чреватых большими скандалами.

Ольга уже снимала пуховик с вешалки, когда тренькнул браслет навигатора.

– Скобелева, ма шери, зайди на минутку, если еще не ушла! – Референт время от времени обращался к ней с прононсом. Знал, что ее это бесит, но почему-то считал беззлобным поддразниваем.

– Ушла, совсем ушла! – огрызнулась Ольга.

– Так и передать Наталье Викторовне?

– Иду уже, Степан, – вздохнула Ольга, возвращая пуховик на место.

В предбаннике референт ткнул пальцем в сторону кресла для посетителей у журнального столика и, не спрашивая, придвинул вазу с печеньем. Зашипел кофейный агрегат, и со словами «без сахара, как всегда» Степан соорудил ей капучино со щедрой горой взбитых сливок.

Пока Ольга, прихлебывая обжигающий напиток, хрустела печеньем, референт что-то шептал в навигатор. Судя по словам, которые можно было разобрать, он оправдывался перед кем-то за опоздание, мол, БО не отпускает, и как только, так сразу…

Когда Ольга перевернула по привычке чашку, он буркнул в коммуникатор «Скобелева здесь», дождался ответа и мотнул головой в сторону кабинета.

Наталью Викторовну сотрудники, да и не только они, за глаза называли «БО» – Божий Одуванчик. Действительно, при виде милой сухощавой старушки в мешковатом одеянии, со старомодным париком цвета соли с перцем и большими очками, явно из антиквариата, именно такой образ возникал при виде, как она семенит по длинным переходам департамента.

Другие, правда, уверяли, что правильно – Большая Обманщица, поскольку внешность абсолютно не соответствовала сущности – жесткой, решительной и бескомпромиссной. Как-то Ольга случайно подслушала разговор в столовой, там начальницу обозвали «Баба-Огонь». Много позже она узнала, что лет двадцать тому назад, в бытность переводчицей, Наталья Степановна предотвратила покушение на недавно короновавшегося государя.

Рассказывали, не ручаясь за достоверность, что она была при какой-то делегации, в которую затесался смертник с бомбой. Будто бы по каким-то мельчайшим деталям она поняла, что дело нечисто, и во время приема шандарахнула его по голове тяжелым канделябром с горящими декоративными свечами. Тут же ее повязали, но, когда занялись пострадавшим, к ужасу охраны, под расшитым золотом халатом оказался жилет из пластита, нашпигованный керамическими шариками. В общем, личное дворянство, годы работы невесть где и невесть в каком качестве, а после вступления в пенсионный возраст – должность в департаменте. Аналитический отдел тогда был чем-то вроде синекуры, на вторых и даже третьих ролях. Но с ее приходом вскоре работы у наблюдателей и уполномоченных резко прибавилось, упущения прошлых лет всплыли на поверхность, благоухая непотребно, словом, отдел стал чем-то вроде элиты департамента.

Войдя в кабинет, Ольга увидела, что рядом с начальницей сидит высокий мужчина в рясе и перебирает какие-то бумаги.

– Ага, – сказала Наталья Викторовна, – а вот и наша Оленька. Знакомься, это отец Михаил, а это Скобелева, одна из лучших в нашей обойме.

– Душевно рад знакомству, – сказал отец Михаил. – Наслышан о ваших прошлогодних приключениях.

«Это от кого же наслышаны?» – хотела спросить Ольга, но передумала. «Наверно, Витька растрепал, как мы вляпались в разборки между кланами и прятались в бункере».

Между тем священник собрал со стола бумаги, книги, какие-то альбомы и диски в картонный ящик и вопросительно посмотрел на Наталью Викторовну.

– М-да, – сказала БО, поправляя очки. – Я так понимаю, что с завтрашнего дня ты уже в отпуске. Давненько я не была в Греции. Бросить бы все и на острова…

– Так мне сдать билеты? – спросила Ольга. – Могу на осень перенести.

– Не спеши, когда нужны будут подвиги и жертвы, я издам приказ по отделу. Спокойно отдыхай, и чтобы месяц здесь твоего духа не было. Но есть одна, скажем так, практически личная просьба отца Михаила. Я так понимаю, что ты забронировала отель в Неа-Каликратии?

Ольга, не удивляясь, лишь кивнула. На то и начальство, чтобы знать о каждом вдохе и выдохе своих подчиненных.

– В тридцати минутах оттуда – Салоники. Интересный город, хотя скучноватый, была я там… Впрочем, воспоминания потом. Так вот, если вдруг окажешься в Салониках, зайди по одному адресу и передай просьбу связаться с отцом Михаилом или со мной.

– Если нужны средства… – начал было священник, но БО перебила его:

– Миша, у моих сотрудников нет проблем со средствами. Ты лучше объясни девушке, чего тебе… нам от нее нужно, – и буркнула в коммуникатор: – сделай, дружок, нам кофе с чем-нибудь.

Отец Михаил рассказал о том, что к грядущему в этом году двадцатилетнему юбилею установления Правительственного Дома, который совпадает с шестидесятилетием государя, готовится празднование имперского размаха. У неких людей, скажем так, имеющих отношение к событиям тех лет, появилась идея подготовить роскошное подарочное издание для раздачи важным персонам, приглашенным на торжество. Наряду с материалами официальными предполагалось разместить там и воспоминания тех, кто принимал участие в подготовке Дня коронации, занимался оформлением этого события. Оказалось, что отец Михаил входит в состав редколлегии издательского проекта, хотя в те годы ходил пешком под стол. Но, как самому молодому члену редколлегии, ему приходится больше всех заниматься техническими вопросами.

А в Салониках, по его словам, живет один из деятелей Реставрации. Тогда он работал в нашем консульстве и вел переговоры с Константинопольским патриархом, а также с афонскими старцами, приглашая их на церемонию коронации. Московский патриархат поручил это дело мирянину, на то были основания, о которых сейчас мало кто помнит. В консульстве его звали Костя Васильев, хотя был он Костас Василикос. Супруга Кости владела крупной дизайнерской фирмой, оформлявшей, среди прочего, резиденции европейских монархов. У них должны были сохраниться эскизы, предварительные проекты, которые желательны в исторической части, а воспоминания о переговорах, увы, безуспешных, сделают материал более теплым, что ли…

На вопрос Ольги, а почему просто не связались с ними по навигатору или через консульство, священник и Наталья Викторовна переглянулись, и отец Михаил лаконично пояснил, что пытались, но вот уже два месяца, как по известным номерам никто не отвечает, а соседи говорят, что Костас и Ангелика уехали к какой-то родне, хотя время от времени появляются у себя дома.

– Время поджимает, – сказала БО. – Вот я и прикинула, что, если тебе будет не в тягость, может, прокатишься до Салоник, глянешь, на месте ли этот дрыщ. Но только не в ущерб отдыху! – добавила она, строго подняв палец. – Неделю как минимум никаких телодвижений, и если мы сами не найдем человечка, то я тебе пришлю сообщение.

– А ваши воспоминания войдут в сборник? – Ольга набралась смелости и попросила: – Экземплярчик хорошо бы…

– Губу подбери, – ответила БО, но тут же смягчилась. – Насчет экземпляра не знаю, номерное издание, раздавать только вип-персонам будут, мне тоже может не перепасть. Но если будешь себя хорошо вести, при случае расскажу, о чем можно или чуть больше.

При посадке немножко тряхнуло, но сели нормально. Она взяла беспилотник, но он оказался бестолковым и все время порывался увезти ее в Афины. Пришлось бросить у ближайшего хаба и пересесть на нормальное такси. По дороге обратила внимание на большую территорию у въезда в Неа-Каликратию, огороженную высокой глухой стеной и колючкой поверху. Как ей потом объяснили – «места для передержки» беженцев и мигрантов из Африки. Над стеной возвышалось высокое строение из стекла и бетона, с большим красным крестом на фасаде.

Море и пляж не разочаровали Ольгу. Туристов было мало, не сезон, но кабачки и ресторанчики все равно забиты – у греков, казалось, каждый день выходной. Приставали к ней вяло, как-то дежурно, что ли, поддерживая реноме темпераментных сердцеедов. На эти подходы Ольга лишь улыбалась, отвечала «охи», то есть «нет», даже не пытаясь понять, что там лопочет кучерявый абориген. Карту с обозначением мест, куда не рекомендуется ходить и ездить, выдал портье. Он же на хорошем английском посоветовал не пользоваться общественным транспортом без знакомого мужчины. И добавил по-русски: «Чьорножьопие приставают».

Всю неделю Ольга предавалась, как она для себя определила, тупому пищеварительному отдыху. А когда средиземноморская кухня ей приелась и она стала питаться в китайских ресторанчиках, пришло сообщение от БО с просьбой наведаться в Салоники при возможности.

Возможность представилась незамедлительно: на пляже вывесили штормовое предупреждение, матерчатые навесы над витринами магазинчиков и кафешек от сильного ветра наполнили воздух хлопками, похожими на аплодисменты великанов, пыль вперемешку с мусором закрутилась в мелких смерчах…

Добралась рейсовым, на автовокзале по инфо посмотрела, где находится улица Апостола Павла, и взяла беспилотник.

Минут через пятнадцать оказалась перед двухэтажным домом с густым кустарником, усыпанным большими фиолетовыми цветами, вместо ограды. Сверилась с адресом, вспомнила изображения нужного человека на терминале БО и с интересом стала наблюдать, как из багажника стоявшей у дома машины пожилой дядечка, сверкая лысиной, выгружает какие-то пакеты, а молодой, весь в черном, священник заносит их в дом.

Ольга подошла к машине и сказала:

– Костас Василикос, если не ошибаюсь?

Вскоре она сидела на веранде и потягивала холодный сок, а хозяин дома колдовал над джезвой, распределяя кофейную пенку по чашечкам. Молодой священник, Илиас, оказавшийся сыном Костаса, по-русски не говорил, в отличие от отца, у которого даже не было акцента. Костас, узнав, что привело сюда Ольгу, негромко рассмеялся и сказал, что если бы Наталья обратилась к своему брату, то никаких проблем не было бы, у Сергея есть все его контакты, в том числе и приватные. И пояснил, что из-за болезни жены ему часто приходится отлучаться, там, где ее лечат, необходимо отключать все, что может создать помехи медицинской аппаратуре.

– С радостью помогу, чем могу. – Он что-то крикнул в открытую дверь, и через пару минут Илиас, сменивший рясу на джинсы и свитер, принес огромную папку с завязками.

В папке, явно антикварного происхождения, оказались большие листы плотной бумаги с карандашными набросками, акварелями, чертежами и какими-то графиками. К обложке были карманчики, из которых торчали колпачки флешек. Вытащив одну из них, Костас вручил ее Ольге.

– Это вам на память о нашей встрече! Здесь сканы всех материалов, а также запись коронации с трех камер. Сегодня же переброшу все это Сергею, хотя, мне казалось, у него полный архив. Он же был один из организаторов торжеств, а я на подхвате, так, да… Много крови, пота и слез тогда было пролито.

Глаза его затуманились, а сын, взяв одну из чашечек, иронично хмыкнул, глянув на рисунки, и сел в кресло-качалку.

– Молодые не понимают, насколько важны знаки и символы, – назидательно сказал Костас. – Вот вы, милая девушка, наверное, думаете, что такие сумасшедшие деньги можно было бы потратить на более полезные вещи, так, да?

– Ну, я не знаю, – протянула Ольга. – Просто не задумывалась об этом. Видела запись, красиво, конечно…

– В ваших словах чувствуется некое «но». А ведь тщательно продуманный ритуал торжества, связанного с коронацией вашего царя…

– Мы не называем его царем, – поправила Ольга.

– Извините, вашего государя, так, да! Торжества коронации – это эмоциональное закрепление связи правителя с народом! Казалось бы, все просто, побольше парчи, бархата и золота, пафосной музыки, плавности в движениях и сладости в речах, так, да? Нет, не так! Очень трудно создать образ величия и не впасть в соблазн масштабирования простых решений. Как говорит моя супруга, берем костяшку домино и ничего не имеем, но если возьмем миллион костяшек, то можно построить впечатляющую динамичную картину даже в их падении. Сперва мы предложили именно такой вариант. Много всего, богато, так, да! Но Сергей посмотрел на эскизы, пролистал презентацию и ахнул. «Да это же оформление партайтага в Нюрнберге 1936 года!» – сказал он. И был прав – так же висят ровными шеренгами полотнища знамен, возвышение оформлено в «римском» стиле, в когтях двуглавого орла земной шар подозрительно что-то напоминает, ряды прожекторов, устремленных в небо… Вижу, что это ничего вам не говорит, но тогда, в начале сороковых, тема была болезненная. Некоторые из европейских стран объявили, что больше не считают нацистов преступниками, так, да. И за давностью сроков аннулировали все законы и постановления, связанные с событиями тех лет.

Ольга в такт словам Костаса кивала, поднимала брови в нужных местах, но не очень понимала, как дела более чем столетней вроде давности могли отразиться на коронации. Историю она знала неплохо, но, как однажды оценил ее знания старенький преподаватель, – «умозрительно». Исторические романы и фильмы смотрела с удовольствием, но без особых эмоций, как красивые или страшные сказки для взрослых.

– Сложные были времена, – продолжал Костас. – Тогда, помню, почему-то решили стребовать с России компенсацию за якобы нанесенный ущерб. В ответ ваш ца… государь, который только-только сформировал первое правительство, привел все вооруженные силы в готовность номер один и поднял в воздух стратегические бомберы, под завязку набитые гиперзвуковыми блоками. Мы с соседями начали копать убежища, но Европа быстро подобрала слюни и заявила, что ее не так поняли. Так, да…

Старик потер подборок и вздохнул.

– Сложные времена, да, но мы были молоды и головы полны идей, и сил хватало на любые подвиги. Я и моя жена получили именное приглашение на коронацию и очень волновались, как бы что-то не пошло не по сценарию.

Словно переживая заново труды давно минувших дней, Костас хрустнул пальцами и стал рассказывать, как долго и тщательно вылизывали каждую деталь, каждую реплику, сколько людей было задействовано в подготовке. Ольга незаметно включила навигатор на запись, вдруг именно этих воспоминаний и ждет Наталья Викторовна. Запись одновременно сопровождалась трансляцией на ББ – квантовый компьютер департамента, прозванный «Большим Братом».

Между тем старик рассказывал, как долго Сергей сражался с городскими властями, и если бы не поддержка Государя, то вряд ли бы удалось снести уродливую коробку Дворца Съездов и воздвигнуть на этом месте огромный Храм Царю Искупителю, как бы в покаяние за грехи минувшие и во имя грядущей благодати Божьей славы. А вот в самом храме вся помпезная атрибутика ритуала помазания на царство была сведена к минимуму. Нарочито строгая и какая-то «военная» обстановка, у алтаря государь принимал от патриарха корону, скипетр и державу в окружении соратников, а допущенные лица в строгом молчании внимали песнопению на хорах. Больше всего Костас жалел, что афонские старцы так и не смогли прибыть в Москву на коронацию и благословить государя, о причинах говорил смутно, намекал на какие-то интриги Константинопольского патриарха, опасения греческих властей испортить отношения с соседями, в общем, политические дрязги, пришла к выводу Ольга.

– И все же он нарушил сценарий! – хлопнул ладонью по столешнице Костас. – Он должен был встать на одно колено, а преклонил оба. Народ, впрочем, оценил, так, да.

Потом старик рассказал, что больше всего они опасались за продолжение ритуала на территории Кремля. Вот там и развернулись со всей византийской пышностью, вот где хватало знамен, колонн, увитых цветами, звонкой меди оркестров, поднесения даров представителями поместных соборов и земских собраний… В общем, радость для гостей и скрежет зубовный у охраны. Четыре покушения удалось предотвратить за день до коронации, одного смертника перехватили у Боровицких ворот, причем с именным приглашением. Как потом выяснилось, приглашение было настоящим, но того, кому оно предназначалось, позже нашли в одном из моргов.

О военном параде Костас рассказывал скупо, пояснил лишь, что он предлагал массовый запуск воздушных шаров и разбрасывание цветов как символ миролюбия. Но, тут он вздохнул, время было такое, что демонстрация силы лучше способствовала миру. И одновременный с воздушным парадом вывод на орбиту тяжелой платформы с шестью космонавтами на борту тоже вписался в церемонию коронации.

Ольга в общих чертах все это помнила из школьного курса современной истории, из фильмов и клипов, но в воспоминаниях старика день коронации обрастал деталями, закулисными подробностями, мелкими черточками, наполняющими картину плотью и кровью.

Ее развеселила история о том, как перед коронацией в Москве объявился какой-то африканский царек и попросился вместе со своим народом в состав Российской империи. Папа царька, мол, в свое время учился в Москве и перед кончиной оставил сыну тайное завещание, в котором объявлял его русским по матери и велел возвращаться в лоно своей истинной Родины. Его собрались было гнать взашей, со всем уважением, естественно, потом на всякий случай посмотрели, где находится территория этого новообразования, признанного, кстати, рядом государства и несколько оторопели – земля царька оказалась богата на редкоземельные элементы, графит, алмазы и цветные металлы. Подписали договор о вечной дружбе, протекторате, оборонном союзе и еще массу других, не менее важных договоров на предмет всерьез заняться в будущем этим нечаянным приращением земли Русской.

«Так вот как появился наш анклав к югу от экватора», – подумала Ольга. Ее отец несколько лет служил в тех краях на большой морской базе Российского военного флота и привозил безделушки из черного дерева, которые мать после смерти отца все повыбрасывала, пугали ее эти странно изогнутые фигурки с масками вместо лиц.

– Три дня мы были на празднике, но моей жене нездоровилось, и пришлось возвращаться, нельзя было надолго прерывать процедуры. С тех пор я нечасто бываю в Москве, хотя Сергей зазывает в гости. Сегодня же поговорю с ним, пусть сам ко мне приезжает. Узо попьем, он нашу национальную самогонку в те годы очень уважал, так, да.

– А что с вашей супругой? – сочувственно спросила Ольга. – У меня есть знакомый врач в клинике департамента…

– Вряд ли ей что-то поможет, – обреченно махнул рукой Костас. – Против наследственности нет игры, ей даже редактура генома не помогла, какое-то редкое отклонение от нормы, разновидность неизвестной до сих пор талассемии у взрослых…

Слабый скрип кресла-качалки, фоном идущий под разговор Ольги с Костасом, вдруг пропал. Илиас подошел к ним и что-то сказал отцу.

– Вы где остановились? – спросил Костас.

Ольга решила, что гостеприимные хозяева, наверное, предлагают, как говорится, стол и кров.

– Спасибо, – сказала она. – Я хорошо устроилась. В Неа-Каликратии нормальная гостиница, мне там нравится. Вы были в Неа-Каликратии?

В следующий миг ей показалась, что на голову рухнул потолок, и она потеряла сознание.

Когда Ольга с трудом разлепила глаза, то обнаружила себя не на веранде, а в комнате без окон, похожей на большую кладовую или даже подвал. Костас навис над ней, похлопывая по щеке, Илиас стоял за спиной отца, мрачно буровя ее черными глазами, а сама она была привязана свернутой жгутом простыней к спинке стула.

– Извините моего сына, – сказал Костас. – Когда речь идет о здоровье матери, он идет на все и не может остановиться. Как отец я его понимаю, у него рано или поздно будут те же проблемы, что и у моей Ангелики. Скажите нам правду, зачем вы сюда приехали, и мы попытаемся решить наши проблемы мирно и спокойно.

– Что… – начала было Ольга хриплым голосом и зажмурилась от головной боли. – Что это было, в чем дело, почему вы меня связали?

– Спокойно, спокойно, не надо волноваться. – Костас что-то сказал сыну, и тот, злобно зыркнув на нее, вышел из помещения.

Но почти сразу же вернулся со стаканом воды, в которой, растворяясь, пузырила большая таблетка.

– Выпейте это, вам станет легче, – голос старика резал уши.

Ольга на миг испугалась, что ее отравят, но потом сообразила, что, пожелай они ее прикончить, уже, наверное, закопали бы. Под кустиками с фиолетовыми цветами.

– Развяжите хотя бы одну руку, – попросила она. – Как же я выпью?

Старик укоризненно покачал пальцем.

– Нет, нет, милая девушка, я знаю, чему учат в вашем департаменте. Видел наставника Страшную Бороду в деле, так, да. Больше скажу, он и меня давно очень натаскивал, но здоровье не позволило, а потом начались проблемы с гражданством… Одним словом, пей, я помогу не облиться.

Илиас что-то сердито пробурчал, но старик отмахнулся.

– Случись все по-другому, я мог быть, например, твоим начальником. Но жизнь разбрасывает людей, одним одно, другим другое.

К чему все эти пустые слова, хотела спросить Ольга, но промолчала, пытаясь быстро прокачать ситуацию. На психов эта странная семейка не была похожа, но на теме здоровья, кажется, у них сдвиг. Таблетка, видимо, помогла, голова перестала болеть и даже стала как будто невесомой.

– Понимаю, что у вас проблемы с болезнью жены, – как можно мягче сказала она, – но какое я имею к этому отношение? Разве хоть одним словом я обидела вас?

– Ты нас за кого, девчонка, принимаешь? – удивился Костас. – Возможно, по молодости лет не сообразила, что, назвав Неа-Каликратию, выдала себя. Хвала небесам, что наши власти без фанатизма относятся к новой медицине, они сами с радостью воспользуются шансом на… Хм, ну, что я говорю известные вещи, перед заданием тебя, конечно, проинструктировали.

– Ничего не понимаю, – честно сказала Ольга и расхохоталась.

Ей стало смешно при виде двух насупленных греков, которые, словно насильники из комедийного ужастика, связали ее и теперь не знают, что с ней делать.

– Вы бы на себя посмотрели, – давясь от смеха, еле выдавила из себя, пытаясь остановиться, что-то было не в порядке, но мысли, как воздушные пузырьки, с веселым треском рассыпались серебряными искрами.

Отец и сын понимающе переглянулись.

– Нам тоже весело, – вкрадчиво сказал Костас. – Давай посмеемся вместе. Что сказал Сергей, отправляя тебя на задание?

Хихикая, Ольга спросила, а кто такой Сергей, а услышав, что это брат ее начальницы, ответила, что не знакома с ним. Слово за слово, она рассказала все, о чем говорили с ней Наталья Викторовна и отец Михаил перед отпуском, рассказала, как за два месяца до того бронировала номер в гостинице, и даже призналась, что Витька-Китаец ей нравится, но в последнее время куда-то часто исчезает, как стал любимчиком начальства, так загордился…

Илиас явно не понимал ни слова, а у Костаса челюсть отвисала все ниже и ниже. Старик помотал головой и начал задавать вопросы по второму кругу, но Ольга лишь добавляла несущественные детали, вроде того, сколько лет, на ее взгляд, было отцу Михаилу и почему БО не идут отложные воротнички…

Потом вдруг Костас так заорал на сына, что Ольга как была привязанная к стулу, так и подпрыгнула с ним, рухнув на бок и чуть не приложившись головой к деревянным доскам пола. Ее не стали поднимать, а старик, разошедшись, все время поминал какое-то «море», а потом, резко выдохнув, замолчал. Тут и Ольга перестала хихикать, а в затылке разлилась тупая боль.

– Вот что мне с тобой делать, глупая девчонка? Мой сын – идиот, тупой кусок мяса, глупое животное! Он решил, что ты поисковик из команды ликвидаторов и обнаружила в Неа-Каликратии базовую станцию. Мне тебя жаль, но здоровье жены и свобода сына, извини, дороже.

– Ничего не понимаю, – морщась, сказала Ольга. – Может, все-таки поднимете меня? И, как полагается злодеям, расскажете, перед тем как убьете, о чем вообще идет речь?

Старик сделал жест ладонью, и, крякнув, Илиас привел стул вместе с Ольгой в вертикальное положение.

– Ты храбрая маленькая девочка, и мне тебя действительно жаль…

– Это вы уже говорили, – перебила его Ольга, надеясь, что не обмочится от страха, а ей и впрямь было до ужаса страшно.

– Говорил, так, да. Но мы не злодеи. Ты не понимаешь, что такое видеть, как из твоей любимой жены или матери по капле неумолимо вытекает жизнь, и ты ничего не можешь сделать. И никто не может. А когда появляются смелые решительные ученые, которые могут, в некоторых странах их объявляют преступниками и даже охотятся за ними в тех странах, где они вовсе не преступники. Чем же такие охотники отличаются от террористов? В глазах международной общественности, да и для любого просвещенного человека жизнь – самое главное достояние.

– Ничего не понимаю, – сказала Ольга, хотя начала догадываться, о чем идет речь, – в департаменте ходили слухи о запрещенных экспериментах, о трансгуманистах, о высоком начальстве, каким-то образом ведущем с ними тайную борьбу. – Я-то чем мешаю выздоровлению вашей жены?

– Ничем. Просто, как говорят в дурных фильмах, оказалась в ненужное время в ненужном месте.

– Разве священникам не запрещено убивать? – с плохо скрываемым отчаянием спросила Ольга. – Его Бог накажет.

Костас, скривив губы, что-то сказал сыну. Тот воздел руки и, потрясая ими, что-то прокричал.

– Он не будет вас убивать, – сказал Костас. – Но он отрекается от Бога, если это поможет вернуть здоровье его матери. Я тоже не буду вас убивать. И мне плевать, куда я попаду после смерти.

С этими словами он вышел из помещения, а за ним, сплюнув на пол и смерив ее презрительным взором, последовал Илиас. За дверью о чем-то бурно заговорили, потом дверь распахнулась, в комнату ворвался Илиас и, задрав рукава ее блузки, содрал с запястья навигатор. Бросил на пол и растоптал его. Проверил, надежны ли узлы, и ушел. Лязгнул засов, потолочная световая панель погасла.

Ольга прислушивалась к звукам наверху. Ничего не было слышно, наверное, это подвал, решила она. Попыталась освободиться от пут, напрягая и расслабляя мышцы, но узлы были закручены со знанием дела.

Сколько она просидела в темноте, она не знала. Мучительно хотелось пить, порой она проваливалась в какой-то полусон, перед глазами возникали цветные пятна. Она понимала, что ее попросту оставили умирать от жажды и голода в подвале, и догадывалась, что смерть придет быстрее оттого, что затекут связанные руки и ноги. Но при этом почему-то была уверена, что Бог не оставит ее в этой тьме, и поэтому даже не удивилась, когда над головой раздался топот, послышались голоса и кто-то, открыв дверь, громко заговорил.

– Не понимаю по-гречески, – прошептала она, теряя сознание.

В больнице ее продержали два дня. Хотя консул рекомендовал полежать недельку, гарантируя оплату сверх страховки, она отказалась и ближайшим рейсом вылетела домой. Следователь пару раз заходил в палату, выслушал ее объяснение – была похищена двумя извращенцами, нет, их лиц не видела, нет, физического насилия сексуального характера ей не успели причинить, нет, она не знает, кто позвонил в полицейский участок и заявил, что по такому-то адресу держат похищенную туристку, нет, она не имеет претензий к работе полиции и благодарна за спасение, нет, она не знает, кто является хозяином дома и где он сейчас находится… Последний вопрос был скользким, Ольга даже была благодарна Илиасу за растоптанный навигатор, в котором находился адрес Василикоса. Она быстро сообразила, что в режиме трансляции квантовый компьютер департамента вычленил некоторые ключевые слова и задействовал нужные протоколы. Прослушать запись и позвонить в участок – дело нехитрое.

По наводящим вопросам она выяснила, что в доме никого не обнаружили. Опросили соседей, те заявили, что давно не видели хозяев. Полиция пришла к выводу, что извращенцы попросту облюбовали пустующий дом для своих забав. О большом пожаре на огороженной территории вблизи Неа-Каликратии она узнала случайно, когда вместе с сотрудником консульства возвращалась в гостиницу за своими вещами. Большое здание с красным крестом на фасаде выглядело отвратительно – крест превратился в перекошенную конструкцию из ржавых труб, а фасад пугал черными проемами выгоревших этажей. «Вот оно как, значит», – только и подумала Ольга.

Письменный отчет, кокетливо названный «Как я провела отпуск», Наталья Викторовна швырнула, не глядя, в корзину для мусора. Велела не суетиться, референта погнала в буфет за свежей выпечкой, а сама достала из недр офисного стола початую бутылку коньяка, судя по названию непонятными буквами, армянскому.

– Это мне, – сказала БО. – Заставила понервничать. Кто же мог знать, что приключения к тебе так и липнут.

В кабинет без стука вошел высокий седовласый мужчина.

– Хочешь коньячку, Сережа? – спросила начальница. – Знакомьтесь, это Ольга, а это Сергей Викторович, мой брат.

– Очень приятно, – сказал Сергей Викторович. – Олег не сможет подойти, он на докладе, – и показал пальцем в потолок.

– Вы тот самый Сережа, о котором говорил… говорил… – Ольга запнулась.

– Он в курсе твоих злоключений, – пояснила Наталья Викторовна, грея в руках бокал с коньяком на самом донышке. – И, да, это он.

Поднесла к носу, вдохнула, отложила бокал в сторону.

– Похвально, похвально, – пробормотал Сергей Викторович, благожелательно поглядывая на Ольгу. – Мы не ошиблись в таком перспективном кадре, – обратился он к БО.

– Ну! – только и ответила начальница и добавила: – Я так понимаю, что еще одно клопиное гнездо выжгли?

– Бери выше, там целая змеиная кладка была. Да еще при такой кормовой базе.

Ольга понимала, о чем идет речь, но БО приучила своих сотрудников проявлять рвение в меру своего статуса.

Появился референт Степан с большим подносом, заставленным тарелками, от которых исходил коричный аромат свежего штруделя. Поставил на столик у окна, подмигнул Ольге и, выходя, пропустил в дверь отца Михаила.

– А теперь, – сказал Сергей Викторович, – расскажите обо всем, что сочтете важным, а потом о том, что вам кажется второстепенным.

Через полтора часа Ольга почувствовала себя досуха выжатой. В горле пересохло. Когда она хотела взять бутылочку с минеральной водой, Сергей Викторович покачал головой и отодвинул бутылку. Ольга слегка растерялась, потом рассердилась и начала занудно перечислять самые мелкие и незначительные детали, запомнившиеся ей, да к тому же пытаясь на ходу укладывать их в некое подобие целостной картины. Увлеклась и не обратила внимания на то, как Сергей Викторович налил воды и пододвинул к ней стакан. Заметила, смолкла на полуслове и медленно выпила. Она поняла, что это был какой-то тест, но смысл его пока был непонятен.

– Что же, мне все ясно, насколько это может быть ясным, – подытожил Сергей Викторович. – Я сообщу Олегу свое мнение. Буду рекомендовать в сводную группу, если согласишься курировать ее работу.

– Кого – ее? – въедливо спросила БО. – Группы или Ольги?

– Не прокатило, – усмехнулся Сергей Викторович. – На твое усмотрение. Всех благ!

И ушел. Наталья Викторовна молча крутила бокал в руке. Отец Михаил сочувственно посмотрел на Ольгу.

– Как же так? – вдруг сказала Ольга. – Ведь он же священник!

– Страх смерти порой бывает хуже любого соблазна, – грустно ответил отец Михаил. – А тут еще тебе обещают не только исцеление родного человека, но и долгожительство, с перспективой на бессмертие. Не всякий устоит. И плата поначалу будет невелика – закрыть глаза на этически мутные эксперименты, где-то поддержать нужного человека, где-то вовремя предупредить, особенно если вхож во властные круги… Незаметно человек оказывается в тенетах соблазна, а назад пути не ищет и даже оправдывает свои прегрешения. Шаг за шагом, и вот он – соблазн вечной жизни, хотя по слабости ума они не понимают, что вечная жизнь – это ад. Но, чтобы не сойти с ума, они становятся служителями ада, а затем ищут, как превратить нашу жизнь в ад. Компенсаторные механизмы, яти их корень, психики, прости Господи!

Отец Михаил перевел дыхание и заговорил вполголоса:

– Страшно, когда человек теряет веру, еще страшнее – когда веру теряют пастыри. Апостасия – сиречь вероотступничество – разрушает их души необратимо, ибо сказано, что апостатам несть спасения. Горе им, и горе нам, не способным помочь и спасти.

– Не пугайте мою сотрудницу, отец Михаил, – усмехнулась Наталья Викторовна. – Вы несите слово Божие людям, а уж нам оставьте делом защищать его творения. Вот еще одно дьявольское гнездо выжгли, отступил враг хоть на шаг или даже два – чем плохо?

– Пути Господни неисповедимы, – грустно сказал отец Михаил. – У меня нет простых ответов.

– У меня тоже, – ответила Наталья Викторовна и замолчала.

За неплотно закрытой дверью с кем-то переругивался по навигатору Степан. Отец Михаил, опустив голову, разглядывал узор на ковре, а БО осторожно поставила бокал на край стола. Ольга подумала, что с возрастом она, наверное, тоже будет все усложнять. Вот добро, а вот зло. Выбери сторону и сражайся.

– Так я пойду? – спросила она и, дождавшись кивка Натальи Викторовны, попрощалась с отцом Михаилом.

В лифте она вдруг подумала, что от депрессии, которой страдала ее мать, вряд ли могут исцелить даже эти злодеи. Мысль была мимолетной, и к тому времени, когда она вышла на улицу под весенний дождь, ее занимало лишь одно – как добежать до остановки, не промокнув.

Сергей Сизарев Со скамьи запасных

Место, куда их привезли, воняло хлевом. Неудивительно, ведь хозяева были свиньями. Купол-времянку двадцати метров в диаметре делила пополам пластиковая перегородка. Дядюшку Римуса оставили в первой секции – рядом со шлюзом, а Илью отволокли во вторую – вожак решил разобраться с ним лично. Стариком занялись подручные – сквозь стену доносились его крики и их злобное похрюкивание. Из всех зверолюдей свиноморфы были самыми жестокими. Такими их создали драконы.

Илья не понимал, что произошло. Он и дядюшка были на перегоне между Седной и Плутоном, ждали окно полетов. Воспитатель вентилировал тему подработать, пока не подвернется подходящий транспорт, и вдруг – бац! – банда свиноморфов, инъекция сонного в шею, сутки в забытьи при чудовищных перегрузках, какой-то планетоид, сборный купол в кратере. И, похоже, сейчас их будут убивать.

Главарь похитителей – здоровенный свин двухметрового роста – грубо стащил с подростка скафандр – латаный-перелатаный. Дядюшка купил его на благотворительной распродаже. Мальчик остался в одном исподнем, пронизанном трубками охлаждения. Свиноморф деловито связал Илью и вздернул к потолку, растянув в струну веревками. Получилась импровизированная дыба.

Подросток только начал приходить в себя. Свиньи держали его на сонном весь полет – так базовые люди легче переносят перегрузки, да и возни с ними меньше. Глаза закрывались сами, так что приходилось делать усилие, чтобы смотреть. Веревки резали запястья и щиколотки.

В помещении был большой стол, заваленный компьютерным оборудованием и оружием. Покопавшись в хламе, свин нашел скатку и, смахнув на пол лишнее, развернул. Илья еле сдержал стон – это были пыточные инструменты. Судя по виду, их никогда не мыли.

Пока зверочеловек выбирал, с чего начать, в дверь деликатно постучали. Один из трех подручных, оставшихся с дядюшкой Римусом, приоткрыл дверь, чтобы просунуть харю. На ней алели капли крови.

– Чего тебе? – буркнул главный хряк.

– Шеф, похоже, мы лоханулись и взяли не тех, – робко начал помощник. – Это какие-то бомжи. Базовый мусор с планетоидов. Кому такие могли перейти дорогу?

– Завали пятак, – рявкнул главарь. – Старик заговорил?

– Не затыкается. Права качает. Будто бы за него впишутся серьезные рыла. Обещает, если добром отпустим, озолотимся.

– Старики жесткие, – задумчиво заметил вожак. – Только печень есть и можно. Кончайте его и на вертел.

– А бомжонок? – Свин в дверях кивнул на подростка.

– Я недолго, – пообещал главарь.

Подручный понимающе хрюкнул и закрыл дверь.

Развернувшись к Илье, свиноморф заметил, что тот очнулся и, похоже, слышал разговор. Главарь лениво ударил мальчика по голове – тот закачался на растяжках. Сознание покинуло его. Свину пришлось придержать безвольное тело, чтобы оно перестало мотаться.

Когда Илья снова открыл глаза, главарь склонил свою харю – гротескный симбиоз человеческих и свиных черт – к окровавленному лицу мальчика, чтобы сказать доверительно:

– Ты пойми, в душе я гуманист. Я люблю людей… Особенно кушать.

– Не убивайте. Я пригожусь, – прохрипел в ответ подросток. Мучитель приподнял бровь, что означало «продолжай».

Илья собрал силы в кулак. Его воспитателя прямо сейчас убьют… если уже не убили. Теперь решалась судьба самого мальчика. И второго шанса не будет.

– Я много чего умею. Быстро печатаю. Хорошо готовлю, особенно мясо. Работал костоправом в салоне для постлюдей. У вашего вида с возрастом есть проблемы со спиной. Я умею вправлять позвонки и суставы, делать расслабляющий массаж… Еще я расторопный – на поручениях как молния, буду перетирать за вас со всякой шушерой из базовых и постов, шарю по понятиям, могу разводить лохов на деньги. Из серьезного – ремонт любого снаряжения, чиню скафандры, системы жизнеобеспечения, вожу летающий транспорт. Поверьте, остальные боссы обзавидуются. Такой мальчик на побегушках в космосе не валяется. Еще я стойкий к побоям – вам понравится… – Илья выпалил все это скороговоркой, не сводя взгляда со свиноморфа.

Тот растянул губы в плотоядной ухмылке:

– Старика своего приготовишь?

– В самом лучшем виде, – не дрогнув, пообещал подросток.

– Значит, спину вправить можешь? Заманчиво… – Вожак разогнулся, похрустел шеей и вдруг спросил: – А чего за старика не просишь?

– Не сработает, – мрачно отозвался пленник.

Хряк покачал головой:

– Ты не дурак. Даже не знаю – презирать тебя или восхищаться… Я тебя попридержу пока. Может, и правда не тех взяли…

– Я все отработаю. Стану отличным капиталовложением.

– Будем посмотреть, – сказал свин и наотмашь хлестнул Илью по лицу: – Много болтаешь.

В дверь снова постучали, в этот раз настойчиво. Не дожидаясь разрешения, внутрь просунулся тот же свин, что раньше, и прикрыл за собой дверь:

– Шеф, что-то странное на периметре. Сработали сейсмодатчики.

– Что? Мы же не привели за собой хвост… – начал главарь, но замолк, услышав звук сработавшего шлюза. В то же мгновение прогрохотали два выстрела. Это было как залп старинных пушек, затем повисла тишина. Свиноморфы в помещении застыли, поводя большими ушами. Помощник достал пистолет и осторожно потянул лапищу к двери, но – БАМ! – дверь разлетелась на куски. Голову свина снесло начисто – кровавые ошметки облепили стенку купола. Из многочисленных отверстий, шипя, полез герметик – он застывал, заделывая пробоины. Похоже, нападавшие действительно использовали старинную пушку – сквозь дыру в двери вытекала вонючая пороховая завеса.

Главарь метнулся к столу и, укрывшись за ним, замер в ожидании, держа дверной проем под прицелом лазерного карабина. Оттуда послышался мерзкий смех, в котором звучало неприкрытое безумие.

Свин пустил в перегородку очередь импульсов, прошивших ее наискосок. Тут же из дверного проема вынырнула черная фигура. Запрыгнув на стенку купола, она побежала по кругу, пользуясь преимуществами низкой гравитации. Илья, подвешенный в центре помещения, успел разглядеть в руках гостя здоровенную пороховую двустволку.

Вслед за фигурой вспыхивали попадания лазера – главарь свиноморфов обладал отличной реакцией, но фигура увернулась и выстрелила в ответ. Сноп картечи снес хряку башку. Тот упал на четвереньки и побежал. Обезглавленное тело пронеслось мимо мальчика и, врезавшись в стену купола, развернулось, чтобы снова взять разбег. В этот раз оно врезалось в стол и поволокло его по комнате, чем и воспользовался нападавший. Прыгнув за спину хряку, фигура приставила стволы к заду обезглавленного главаря и спустила курки. Круп свина взорвался кровавым фонтаном. Подергавшись, тело застыло.

В помещении висела пороховая гарь, оседало облако кровяных капель. Посреди полного разгрома стояла высокая молодая женщина с огромным ружьем, из стволов которого вытекал дым. Чуть погодя гостья бросила оружие на пол, скинув следом патронташ.

Илья, ставший свидетелем скоротечного и жестокого боя, во все глаза смотрел на свою спасительницу. Надежда вспыхнула в его сердце. Что, если дядюшка Римус еще жив? Что, если их внезапным злоключениям конец, ведь у женщины была человеческая внешность, а не гибридная, как у большинства постлюдей.

Скафандра на гостье не было. Только облегающий комбинезон из полимерных чешуек, оставлявший голову открытой. Смоляные волосы волнами струились по плечам. Кожа незнакомки была молочно-белой. Женщина стояла боком, и ее профиль был прекрасен: пышные ресницы, тонкий острый нос и маленькие бледные губы. На бедре она носила кварк-глюонный бластер.

Илья понял: доверь ему выбор, кому вызволять его из плена, о лучшем варианте он и мечтать не мог.

Похоже, он задерживал дыхание все это время и только теперь вдохнул, тут же закашлявшись от дыма. Незнакомка отреагировала молниеносно. С места прыгнув к мальчику, она выхватила нож и застыла рядом – лицом к лицу, приставив клинок к его горлу.

Их глаза встретились, и Илья с ужасом осознал, что ему конец. Ее глаза не были человеческими. Они сияли как звезды – радужка была покрыта сусальным золотом и инкрустирована бриллиантами, а зрачок имел вертикальный разрез, как у рептилии.

Такие глаза были признаком знатного происхождения. Хеленмарская элита. Самый радикальный сорт пост-гуманистов. Смертельный враг базовых людей – «драконы пустоты». Гениальные психопаты, изжившие из себя все человеческое ради благ постгуманизма – сверхострых чувств, сверхбыстрых рефлексов, бессмертия и вечной молодости. Не знающие жалости ни к базовым людям, ни к собственным слугам-уродцам, вроде тех же свиноморфов, ни даже к самим себе…

И вот одна из таких драконов сейчас стояла напротив. Если свиноморфов можно было заболтать…

Увидев, что мальчик привязан, женщина проверила узлы и растяжки. Оскалилась.

– Повиси пока, – проворковала она и вернулась к трупу главаря.

Легко подняв, закинула его на стол. Гравитация была низкой, но инерция никуда не делась, тем не менее дракон двигала труп так, словно он ничего не весил. Женщина воспользовалась ножом, чтобы сноровисто вскрыть поясничный отдел свиноморфа. Вырезав мышцы, она убрала их в пищевой контейнер.

– Люблю этих поросят, – сказала она, заметив внимание мальчика. – Скрестить свинью и базового человека оказалось отличной идеей. Выносливей вас в разы. Жрут все подряд, даже друг друга. Отлично выживают в загазованных пещерах планетоидов. Только и нужно немного кислорода да обогреватель… У особей, которые выбиваются в командиры, мясо нежнее. Меньше двигаются, лучше питаются. У них в спине настоящее сокровище – группа мышц, которые расслаблены почти всю жизнь. Стейк получается нежнейший.

Делясь кулинарными пристрастиями, женщина блаженно закатила глаза.

– Так, теперь тобой займемся. – Она перешла к Илье и, обойдя, деловито прощупала спину.

– Я всю жизнь тяжело тружусь, – пролепетал подросток. – Спины не разгибаю.

– Да ладно, – послышалось недоверчивое.

– Два года на Седне рубил метановый лед плазменным кайлом. Стоял у станка. Грузил шаттлы на Орке…

Тут женщина прижалась ухом ему между лопаток.

– Вещай дальше, – велела она.

Илья облизал пересохшие губы. Страх сменился необычайным томлением. Аромат постгуманистки – манящий и пряный – дурманил мысли. Это их драконовские штучки – феромонами они могли подчинять других.

– Я очень полезный, – сказал Илья, выстраивая подходящую легенду. – Обучен прислуживать знати. Знаю высокий хеленмарский. Могу петь и танцевать, развлекать благородную публику трюками. Могу быть приказчиком для зверолюдей, отлично управляюсь с лимузинами. Знаю бухгалтерию, техническое обслуживание дворцов и яхт.

– Хрипов нет, легкие здоровые, – ответила женщина, затем ощупала ему грудь и живот. – Внутренние органы на месте, – деловито заметила она, и Илья похолодел – похоже, она считала его источником органов на продажу.

– По отдельности я недорого уйду. Гораздо больше можно выручить, если продать меня как гладиатора на подпольные бои или в бордель.

– Хозяйство целое? – тут же заинтересовалась дракон.

Илья замешкался. Хозяйство было на месте, даже более того – драконьи феромоны сработали. В свои двенадцать подросток был хорошо развит.

– Я могу сама пощупать, но тебе не понравится.

– Там все в порядке, – буркнул мальчик.

– Джек-пот, – хохотнула женщина.

Щелкнул складной нож. Илья вздрогнул, ожидая удара в спину, но ему лишь разрезали путы.

– Пойдем, у меня тут корабль, – скомандовала дракон, направившись к остаткам двери.

– Ружье не возьмете?

– Зачем? Новое напечатаю, калибром поменьше – все плечо отбила, – капризно скривилась женщина. Когда они оказались в другой половине купола, мальчик обошел помещение в поисках воспитателя. Дядюшка Римус лежал на полу, рядом со своими мучителями. Они его потрошили, когда смерть настигла их самих.

Сейчас, в ярком свете потолочной панели, мертвый воспитатель казался маленьким и старым. Илья захрипел, давя рыдания. За спиной выросла дракон.

– Даю две минуты на прощание, – сказала она.

– Я быстро, – с благодарностью кивнул Илья и склонился к дядюшке. Прикрыл ему глаза, снял с груди образок – убийцы не позарились на пластиковую вещицу – и надел на себя.

– Покойся с Богом, – прошептал Илья.

Дракон кинула ему его скафандр:

– Одевайся.

Он подчинился. Затем она играючи закинула его себе на плечо и вышла через шлюз в безвоздушное пространство. Дракон была без скафандра, но не зря таких называли «драконами пустоты» – она была приспособлена к вакууму на уровне генов. Женщина побежала, а висевший на плече Илья разглядывал кварк-глюонник на ее бедре. Его руки болтались в соблазнительной близости от рукояти, но он понимал – дракон не дура так подставляться. Наверняка у оружия мысленное управление и выстрелит оно только по команде хозяйки. К тому же стрелять из такого оружия в упор – чистое самоубийство. Костей не соберешь.

Она пронесла его несколько километров. Ее корабль был похож на гигантского комара. Корпус состоял из жилого и двигательного отсеков, разнесенных двухсотметровой сварной конструкцией, – все, чтобы обезопасить экипаж от соседства с двигателем, вольно обращавшимся с пространством и временем.

Корпус стоял на восьми коленчатых ногах. «Комар» склонил жало к поверхности – по этой трубе они поднялись в тесный жилой отсек с единственным противоперегрузочным креслом. Дракон тут же пристегнула к нему Илью.

– У свиней хороший корабль. Вы могли бы его продать, – сказал подросток.

– Это у меня хороший корабль, – отозвалась женщина. – А их корыто я взорву вместе с куполом, как только взлетим.

– Раз вас не интересует добыча, значит, это была месть, – предположил Илья.

– Что?

– Вы убили свиней из мести.

– В первый раз их встретила. И что-то мне подсказывает, что в последний.

– Тогда я не понимаю.

Дракон склонилась к нему, подключая шланги системы жизнеобеспечения к скафандру.

– Ты ошибся, решив, что меня не интересует добыча, – сказала она, смотря ему в глаза. – Я здесь только ради добычи… А теперь – приятных снов. Пускаю сонное.

Засыпая, он почувствовал, как навалилась страшная тяжесть. Час проходил за часом. Однажды, когда ненадолго наступила невесомость, Илья смог поднять голову и осмотреться – в задней части кабины были навалены мешки, на них лежала дракон. Ее лицо было искажено гримасой долгого страдания. Кресло было только одно, и она отдала его пленнику. Заметив его взгляд, женщина отвернулась. А потом снова пришла перегрузка, и Илья провалился в сон.

Двое суток на трех джи давали о себе знать. Вколов Илье стимуляторы, дракон оттащила его в санитарный блок, чтобы он мог помыться, как только придет в себя. Потом они пошли «в город». Место называлось Кубла Хаб и представляло собой цепочку пещер во льду, соединенных тоннелями. Титан был не лучшим местом, чтобы жить, но углеводороды текли тут реками, поэтому коммерческие поселения были не редкостью. Их владельцы обладали абсолютной властью и поощряли любую активность, даже самую сомнительную, лишь бы иметь процент.

– Тут вы меня и продадите? – поинтересовался Илья, едва они вышли из шлюза в длинный тоннель, освещенный лампами.

– Почему ты так решил?

– Раз вы еще не убили меня, значит, надеетесь заработать.

– Я действительно надеюсь заработать, – подтвердила дракон. – Но не здесь и не сейчас, а в далеком будущем. Пока ты просто ходячий кусок мяса, мальчик.

– Меня зовут Илья.

– Можешь называть меня Ламией, – представилась дракон.

– Ламия? – Илья напряг память, вспоминая мифологию. – Значит, вы едите детей?

– Только непослушных, – ответила та, оскалившись, затем добавила: – Пойдем. Город дальше. Я голодна. Ты, думаю, тоже.

Дракон не обманула. Тоннель вывел их к сферической полости километрового диаметра, в которой раскинулся город-улей.

– Пещеры делали ядерными взрывами – прямо во льду, – сказала она, пока они шли к центру по тесным переулкам, образованным многоуровневой хаотичной застройкой, характерной для низкой гравитации. Весь город считался за один большой купол, с единой системой отопления и регенерации воздуха, так что тут не было капитальных зданий, только хлипкие постройки из пластика – мастерские, конторки, склады. Народу на улицах было мало – судя по тусклому освещению, сейчас был ночной цикл.

– Это ведь постчеловеческое поселение? – предположил мальчик.

– Да, его организовал искусственный интеллект. Тут полно постлюдей, но и базовые люди тоже есть. Здесь нейтралитет. Рады всем, у кого есть деньги, а если нет – или работай, или проваливай, или съедят.

– Зачем мы здесь, госпожа Ламия?

– Просто Ламия, – отмахнулась дракон.

– Разве я не ваша собственность теперь? Работорговцы всегда так делают.

– Я не торгую людьми. Я вроде как путешественница.

– Так почему мы здесь? – переспросил Илья.

– Ты измучен перегрузками. Я тоже. Нужен отдых перед тем, как двинуться дальше. В то место, куда нам надо, так просто не долететь – нужно липовое полетное задание, а значит, придется давать взятки чиновникам. Тут с этим нет проблем. К тому же системы безопасности здесь монтировала корпорация Касперских. Пока мы здесь, можно не бояться неожиданных нападений.

– Вы так доверяете системам Касперских?

– Как себе самой, – ответила дракон. – Смотри по сторонам. Надо найти место, где поесть.

Они сели за столик в забегаловке, собранной из пластиковых панелей. Небольшой зал и стойка. Все в восточном стиле. Столики были низкие, сидеть пришлось на циновках. Других посетителей не было, принять заказ вышла девочка-собачка в кимоно. Она была ниже Ильи ростом, и, на его вкус, весьма миленькая – собачьи черты были удачно вплетены в человеческие. У ее создателей было чувство гармонии, что нельзя сказать о создателях свиноморфов.

Заметив внимание мальчика к официантке, Ламия подтянула ее к себе и спросила, плотоядно улыбаясь:

– Это кто тут у нас такая вкусная?

Девочка-собачка вся сжалась – естественная реакция зверочеловека на дракона, однако Ламия только пугала и, насладившись ужасом жертвы, отпустила.

– Заказывай, – сказала она Илье.

– Есть что-нибудь мясное? – спросил тот у официантки.

– Есть базовая человечина. Человекосвинина, человекособачатина и человекокошатина. Все свежее, прямо с бойни.

Илья поморщился:

– А что-нибудь без человечины? Говядина, выращенная в чанах? Соевая имитация?

Официантка подняла мохнатую ладошку и потерла пальцы.

– Денег хватит, – заверила Ламия.

В итоге договорились на водорослевую лапшу и говядину из чанов.

– И еще, – добавила Ламия. – Неси бутылку водки, четыре стопки и кусок черного хлеба.

Собачка убежала, смешно перебирая ножками, из-под кимоно выглядывал кончик хвоста.

– Ty ved russky? Mojet pereidem na tvoy rodnoy yazik? – сказала дракон.

– Чего? – сразу не понял Илья, но потом кивнул, и они перешли на русский.

– Ты меня удивляешь, – сказала дракон. У нее было безупречное произношение.

– В смысле?

– Ко всему безразличный. Свиньи схватили – нормально. Близкого человека убили – сойдет. Я тебя за собой таскаю – и ладно.

– В чем вопрос?

– Почему не сопротивляешься?

– Не тороплюсь погибнуть героической, но глупой смертью, – пожал плечами Илья. – Предпочитаю взвешивать риски и ждать момент, даже если ждать придется долго… У меня не было шансов против четырех свиноморфов. А у них не было шансов против одного дракона. Стоит ли мне пытаться напасть на тебя?

– Это будет глупо.

– Даже если сбегу… Без денег я, базовый человек, быстро потеряю свободу, а может, и жизнь. Человечину тут любят. – Илья посмотрел в глаза дракона, пусть это и потребовало мужества.

– Так ты из тех, кто ждет и планирует?

– Как человек многочисленных талантов, я буду тебе полезен. Если предоставишь сносные условия, мне не о чем будет жалеть.

– То есть рабская доля тебя устраивает?

– Ты не знаешь, через что я прошел, – буркнул мальчик.

– Как раз поведаешь, пока будем есть. – Ламия кивнула в сторону официантки.

Та принесла лапшу с мясом, бутылку водки, кусок черного хлеба и четыре стопки.

– Не уходи, – сказала дракон.

Ламия разлила водку и поставила всем по стопке, а четвертую накрыла хлебом.

– У русских так делается? – спросила она мальчика, и тот кивнул.

– Парень потерял близкого человека. Мы почтим его память. Выпьешь с нами, – сказала она официантке.

Та кивнула, испуганно захлопав глазами.

– Царствие ему небесное, – сказала дракон и выпила.

Собачка выпила и, задрав голову, издала горестный вой. Печаль была искренней.

– Так вы русские? – спросила она.

– Да, – дракон ответила за обоих.

– Как Александр Графен? – обрадовалась официантка.

– Да.

– Он такой крутой! – всплеснула лапками собачка.

– Спасибо тебе, – кивнула ей дракон. – А теперь нам с мальчиком надо потолковать.

Понятливая официантка удалилась, и они перешли на русский.

– Кто такой Александр Графен? – спросил Илья.

– Твой главный противник, – ответила Ламия.

– Он хочет меня убить?

– Он даже не знает, что ты существуешь.

– Тогда наплевать.

– Ты часто встречал русских в своих скитаниях? – спросила дракон.

– Случалось. Если в русском поселении был храм, дядюшка водил меня для исповеди и причастия – за это ему платили отдельно. Ну и родной язык практиковать тоже полезно. Но, вообще, дядюшка сторонился больших русских поселений – у него был пунктик. Считал, мы должны держаться незаметно, – ответил Илья.

– Он был твоим дядей?

– Нет, мы не родные. Он просто так себя называл – дядюшка Римус. Типа прозвище. Он был моим опекуном и воспитателем.

– Я видела его тело. Он не был чернокожим, – заметила Ламия.

– Дядюшка говорил, прозвище не должно отражать суть человека. Это, кстати, дважды спасло ему жизнь. Оба раза убийцы были не в курсе, как он выглядит, – знали только прозвище, поэтому убивали первого попавшегося негра.

– Умно, – кивнула дракон. – Расскажи про него.

Илья сдавленно вздохнул – потеря была еще свежа, но все же он нашел слова:

– Дядюшка любил все легкое – легкие деньги, легкие наркотики, женщин легкого поведения…

– Тебе что-нибудь перепадало? – хмыкнула Ламия.

– Легкие телесные.

– Он бил тебя?

– Регулярно. Но так, чтобы следов не осталось. Меня раз в неделю осматривали по видеосвязи. Проверяли, что я нормально развиваюсь… Синяков быть не должно.

– Кто проверял тебя?

– Они не назвались. – Илья пожал плечами. – Знаю только, они платили дядюшке за мое воспитание и обучение.

– Эти люди пытались понять, какой у тебя тип личности? Проводили тест на лидерские способности Уэлча-Ишикавы? Психопрофилирование по Энгру?

– Ни в коем случае. Меня учили, что психоанализ – атеистическая лженаука, продажная девка транс-гуманизма. Единственный психоаналитик для верующего – его духовник… Впрочем, дядюшка писал им отчеты про мое поведение, поэтому что-то они знали.

– Дядюшка сказал, зачем тебя воспитывают?

Мальчик смутился:

– Он как-то обмолвился, что я наследник крупной нефтегазовой монополии…

Его ответ повеселил дракона. С улыбкой она сказала:

– Чисто технически он тебя не обманул.

– Еще дядюшка упомянул, что претендентов много и они все лучше меня, так что шансов на победу нет и мое воспитание, не считая денег, которые ему платят, пустая трата времени. А раз я не выиграю отбор, то должен посвятить себя не саморазвитию, а заработку денег ему на красивую жизнь, – в голосе Ильи прозвучала обида.

– Так ты только работал, не учился?

– Не учиться было нельзя. Каждую неделю я сдавал тесты по изученному. Если я проваливал их, дядюшке платили меньше денег, и он бил меня… – Илья невольно вздрогнул: – Потом он понял, что если я не буду сдавать тесты, он будет плохо жить. Поэтому я учился ровно на троечку. Все остальное время либо работал, либо сопровождал дядю в его похождениях.

– Какую работу он тебе давал? – спросила Ламия.

– Самую неблагодарную работу в Солнечной системе, которой брезгуют даже зверолюди, – Илья сжал кулаки. – Я рубил метановый лед плазменным кайлом на Седне. Плавил сталь на Меркурии – было достаточно высунуть ковш с рудой в окно. Выращивал биомассу в агро-пузырях при нулевой гравитации. Мы скакали с планетоида на планетоид. Иногда это было что-то легкое – типа продавца или экспедитора. Мыл посуду, курьерил. Одно время мы работали по лицензии охотниками на кошкодевочек.

– Убивали их?

– Нет, я бы не стал. Ненавижу постлюдей, но кошкодевочки… Они миленькие. Мы просто усыпляли их дротиками и возвращали в бордель, откуда они сбежали.

– Что-нибудь опасное было? Героическое? – не уставала задавать вопросы Ламия.

– Опасности – для дураков, – ответил Илья. – Не уверен в победе – даже не доставай ствол. Надо мозгами побеждать, убалтывать. Те люди учили меня по гипноканалу драться, стрелять, водить все виды транспорта, но, как любил говорить дядюшка, хороший параноик – живой параноик… Да, иногда мы работали на банды, бывали в неспокойных местах. Например, жили в хостеле для беженцев на Япете, когда вдруг рухнуло правительство Арстоцки и наступила анархия. На ночь приходилось надевать специальные устройства, чтобы во сне не снасильничали, а спать – строго по очереди. Но чтобы мы специально искали приключений… Нет. Никакой торговли органами, оружием или наркотиками. Дядюшка в такое не лез.

– Тебя послушать, ты какой-то мелкий бандит… – разочарованно произнесла дракон.

– Вся Солнечная так живет, – мальчик смело посмотрел ей в глаза: – Я видел, как живут базовые люди и зверолюди. Я знаю, чем дышат русские, американцы, китайцы, асгардцы или хеленмарцы – дядюшка научил меня разбираться во всех сортах людей и постлюдей.

– Я не говорю, что ты плохой, но узнай я об этом раньше, все было бы по-другому, – с сожалением сказала Ламия.

– Ты о чем?

– Пропадая на заданиях, я пропустила аферу века. Если бы я чаще бывала дома и вникала в семейные дела, твоим опекуном могла бы стать я.

– Чего? – Илья уронил ложку. Несколько секунд он ошарашенно смотрел на дракона, потом потянулся и стиснул ей запястье. – Так ты спасла меня не случайно? Ты в теме? При делах? – зачастил он. – Кто я? Почему свиноморфы нас схватили? Кто их послал? Что им от нас нужно?

– Слишком много вопросов… и будь добр, отпусти меня, – спокойно попросила Ламия.

Илья виновато убрал руку.

– Я действительно наследник природной монополии?

– Все сложнее. – Дракон покачала головой. – Формально ты не наследник, а только претендент. Давай начнем с базовых понятий. Ты знаешь, кто такие монархисты?

– Ну это… – начал Илья, как дракон встрепенулась.

– Погоди, сигнал от систем безопасности. – Она прикрыла глаза, соединяясь с компьютерной начинкой.

– Все плохо, – сказала она чуть погодя. – У меня есть видео с камер безопасности. В Кубла Хаб прибыли группы вооруженных наемников. Прочесывают поселение.

– Свиноформы?

– Волкоиды.

– Хреново, – процедил Илья. Свины были жестокими и распущенными, но псы – вообще отмороженными. Когда хеленмарская элита насильно превращала подвластные им народы в зверолюдей – путем всеобщей генной терапии, то для псов они отвели роль карающей длани. Их отправляли в непослушные поселения, и те устраивали полный «дестрой».

– Я не понимаю. – Илья запнулся. – Это все из-за меня и дядюшки? Главарь свиней говорил про заказчиков…

– Нет времени, – отмахнулась дракон. – Они прочесывают дома. Спрятаться негде. Придется дать бой.

– Погоди, ты взломала систему безопасности? Ты хакер? – спросил Илья.

– Нет, я не хакер, а наоборот, так что ломать ничего не пришлось. Двигаем. – Она потащила его к двери. По дороге им попалась официантка. Ламия сунула ей платежный чип:

– За еду.

Илья задержался предупредить девочку-собачку:

– Сюда идут волкоиды. Спрячься. Если почувствуют твой запах, разорвут на куски.

Та испуганно пискнула, но тут же собралась:

– Я вас выведу. Знаю безопасную дорогу.

Дракон кивнула – судя по крикам, на улице уже шла облава.

Официантка провела их на кухню – там работали другие собачки. Дальше был дворик с многоярусными грибницами, за которыми скрывался вход в старый кабель-канал. Сейчас он был пуст – кабели давно украли и продали, а сам канал зарос грязью.

Собачка спустилась первой – на четвереньках она могла двигаться на полной скорости. Вторым полез мальчик, всем видом показывая, что ему не привыкать. Последней спустилась Ламия – на ее лице застыла маска брезгливости.

Провожатая все время вырывалась вперед, останавливалась и ждала остальных. В тоннеле было темно, так что Илья понимал, что нагнал ее, когда лицом тыкался в пушистый хвост. Так они проползли почти километр – канал все время вилял. Когда выбрались, все были измазаны перегноем.

– Где мы? – спросила Ламия.

– Тут проход в другую пещеру, у меня есть ключ от шлюза. Только там скверные места. Будьте начеку, – предупредила девочка-собачка. Она отперла вход в служебный тоннель. Ламия дала ей еще денег.

– Спасибо вам, русские, – сказала официантка, поклонившись.

– Погоди, как тебя зовут? – спросил Илья.

– Зачем это? – напряглась та.

– Выживи, и я вытащу тебя отсюда, как появится возможность.

– Я не знаю другой жизни, – помялась собачка. – Я Сибу Ину 451302.

– Береги себя, Сибу Ину, – попросил Илья на прощанье.

Когда они шли по тоннелю, Ламия сказала:

– Ты же знаешь, она закончит на бойне, как и ей подобные. Всех не спасешь. Если не изменить систему…

– Надо спасать, кого можешь, не откладывая, – буркнул мальчик. – Системой займемся позже.

– Твое дело, – пожала плечами дракон, потом посетовала: – Вот и не постреляли.

– Пострелушки – для дураков.

– А?

– Никогда нельзя позволять другим навязывать тебе правила игры, – серьезным тоном начал Илья. – Волкоиды шли, чтобы убить нас. Они были готовы к сопротивлению. Вступить в бой было бы глупостью.

– Ты какой-то слишком серьезный для двенадцатилетки.

– На окраинах Системы быстро взрослеют. К тому же мне скоро тринадцать.

– Ну, это все меняет, – ответила дракон.

Пройдя тоннель, они оказались у входа в следующую пещеру.

– Мне надо посмотреть камеры наблюдения. Хочу убедиться, что нет засады. Это займет время, – сказала Ламия.

– Подожди. – Мальчик посмотрел на нее внимательно. – Ты не хочешь мне объяснить, кто пытается нас прикончить и почему? А главное – какая твоя роль во всей этой истории?

– То есть просто за мной идти ты уже не согласен? – ехидно спросила дракон.

– Да. Я хочу участвовать, – твердо ответил Илья.

Ламия развела руками:

– Ладно, сам напросился, так что знай: ты корпоративное имущество. Как, впрочем, и я. В твое обучение и воспитание вложили деньги. Будет плохо, если ты погибнешь, не успев окупиться. Впрочем, вложили немного, потому что шансы на окупаемость невелики. Я просто возвращаю активы компании. Ты еще можешь пригодиться.

– Хорошо. Тогда почему послали непрофессионала? – прямо спросил Илья.

– Это еще в смысле? – рассердилась Ламия.

– Я бы предположил, что ты наемница. – Илья сложил руки на груди. – Но для наемника это вопрос денег. Рутина. Во главе угла – техника безопасности. Ты же сражаешься рискованно, экспериментируешь. И еще – ты не экономишь. Ты обеспеченна. Разве не так?

– Тут ты прав, я не наемница. Просто у меня богатый опыт. Я вроде Даши-путешественницы.

– Это ты-то? – не поверил Илья.

– Ну да, знаешь, такая Даша-путешественница, которая путешествовала так долго, что в процессе спилась и научилась всему плохому. Каннибализму, например.

– Но почему послали именно тебя?

– Потому что хотели как лучше, а получилось как всегда, – раздраженно ответила Ламия. – Хотим выбрать лучшего кандидата из многих. Чтобы красивый, умный и герой… А в итоге хоть одного сохраним, а? Хотим послать на спасательную операцию профессионалов экстра-класса, но их уже перекупил противник, а в загашнике у нас кто? Правильно, Даша с ее сомнительным опытом межзвездных путешествий.

– Межзвездных? Как далеко ты путешествовала?

– Звезда Бернарда. Альфа Центавра.

– Не хочу тебя обидеть, но ты врешь.

– Почему?

– Ты дракон. Вас создали полвека назад. При современных технологиях ты, максимум, успела бы долететь только до одной звезды, но не успела бы вернуться.

– Мне не нужно возвращаться. Я создала свои копии и отправила одновременно. Они долетели, исследовали звездные системы и отправили назад свои воспоминания, а я добавила их к своим. Так что я помню, как была у звезд.

– Эти твои копии… Разве они не хотят вернуться?

– Я бы точно не вернулась… К тому же там, у звезд, есть, чем заняться. В военном плане.

– Так сколько тебе лет?

– Тридцать шесть.

– Вау! – Илья был шокирован.

– Чего?

– Ты невероятно древняя…

– Спасибо за «старуху»! – поджала губы дракон. – Пока ты отвлекал меня, я посмотрела камеры безопасности. Эту пещеру уже прочесали волкоиды. Можно идти. Ты как – впечатлительный?

– Мы с дядюшкой Римусом пережили бойню базовых людей на Япете, натянув на себя свежеснятые шкуры зверолюдей для маскировки. Я ходил так три дня. Не думаю, что открою для себя что-то новое.

– Чудесный мальчик, – пробормотала Ламия, отпирая люк. – Ничем его не удивишь. Но у меня получится, обещаю.

Они шли по жиропласту, положенному на метановый лед. В пещере было около нуля по Цельсию благодаря низкой теплопроводности жиропласта. Попахивало метаном, но терпимо – его излишки сгорали в каталитических дожигателях, раскиданных по пещере. Люди, да и нелюди тоже, теснились в сараюшках и палатках, поставленных друг на друга с помощью многочисленных растяжек и подпорок. В воздухе висели крики раненых и причитания потерявших родных – волкоиды не церемонились с беднотой. На жиропласте чернели лужи крови, где-то белели выпущенные потроха – «туши» наемники унесли с собой. Местный народец, тем не менее, успевал поглядывать на гостей. Ламия прятала лицо под капюшоном. Илья опустил забрало шлема, чтобы не дышать смрадом.

Он поднял его, только чтобы спросить у Ламии:

– Почему искусственный интеллект, управляющий этим местом, позволил творить такое?

– Плата за нейтралитет. Если у тебя независимое поселение, приходится прогибаться под крупных игроков, – ответила та. – А бедняки – ресурс восполняемый. Десятки миллионов кочуют по Системе в поисках лучшей доли.

– Ее нет, – ответил Илья с ожесточением. – Я повидал всю Систему. Везде жестокость и беззаконие. Иго драконов. Если люди хотят лучшей доли, им придется создать ее самим.

– Есть государства базовых людей на Земле, – возразила Ламия.

– Не бывал.

Пройдя пещеру, они вошли в следующий тоннель. Светящаяся трубка, шедшая по центру, играла роль поручня. Стенки были увиты криоплющом – растение очищало воздух. Дракон сказала, этой дорогой они выйдут к шлюзу на поверхность, а там и до корабля рукой подать – километров пять, не более.

– Мне тут не нравится, – сказал Илья. – За нами следили местные.

– У них своих проблем хватает, – отмахнулась Ламия.

Тоннель оказался длинным – тут была целая система пересекающихся коридоров. Чтобы связать пещеры под поверхностью Титана, пришлось прокопать километры грунта.

После очередной развилки Ламия вдруг тормознула, держась за световод одной рукой, а другой поймав Илью.

– За нами кто-то идет, – прошептала она. – Чувствую вибрацию трубки.

– Твой кварк-глюонник, – напомнил мальчик.

– Один выстрел, и это место станет нам могилой.

Дракон была права. Ее плазменный пистолет мог испарять грунт кубометрами, но в тоннеле взрыв сметет их самих.

– Поднажмем. Держись за меня. Они не могут двигаться быстрее нас, – сказала она, но скоро поняла, что ошиблась. Позади послышался вой нескольких особей.

«Волкоиды», – решил Илья.

На скорости Ламия вылетела на перекресток – Илья держал ее за пояс, пока она перебирала руками по световоду – и замешкалась, решая, куда дальше. Из боковых тоннелей вынырнули преследователи. Секундное недоумение от вида нападавших стоило дракону нескольких пропущенных ударов. Это были не волкоиды. Это были девочки-лисички. И все бы ничего, но у них были опасные бритвы и половинки ножниц, которыми они орудовали с удивительной сноровкой. Острые клинки пропороли внешний слой скафандра, пока Илья отбивался он наседавших на него бандиток. Дракон молотила их кулаками и отпинывала от себя, но те, врезаясь в подушку из плюща, отскакивали назад в гущу схватки. Чешуйчатая броня Ламии выдержала удары. Стало понятно, что ее не одолеть. Девочки-лисчики отступили в ответвления и засели там, тявкая и завывая. Одну лисичку Илья смог скрутить, отобрав бритву. Она плевалась и клацала зубами, но он держал ее в захвате. На ней был поношенный комбинезон поселенца, причем детский.

Ламия достала пистолет и навела в тоннель, где было больше нападавших:

– Мы вам не по зубам. Ну-ка сдриснули, мелюзга!

Посовещавшись, те рассосались по коридорам. Илья отпустил пленницу. Она отскочила к стенке, потирая пережатые запястья.

– Бритву отдай, – сказала лисичка.

Илья посмотрел на трофей и, раскрутив его на пальце, сделал пару эффектных трюков с открыванием-закрыванием, после чего кинул хозяйке. Та поймала бритву и метнулась догонять своих.

– Ловко ты ее, – с одобрением заметила Ламия.

– Лисичкам далеко до кошкодевочек, – заметил Илья. – Те бы не дали так легко себя поймать.

– Интересно, откуда они в таком количестве?

– Беглые, – тоном опытного охотника ответил мальчик. – Или из борделя, или с пушной фермы. Вообще, лисички – отличные работники. Им что наркотики варить, что оружие собирать, но из-за генного дрейфа, бывает, целые серии списывают на мясо. Кто может – те бегут. Потом вот так промышляют.

– Юные парикмахеры порезали тебе скафандр, – с досадой заметила дракон. – Мы не сможем дойти до корабля по поверхности.

– Сможем, – возразил Илья. – Я мастерски чиню скафандры. У меня и ремкомплект с собой.

Мальчик стащил скафандр, оставшись в нательном.

Хмурая дракон повисла рядом, держась за трубку.

– Когда живешь в космосе, это главное. На таких спецов, как я, по всей Системе молятся. Чинить системы жизнеобеспечения – очень востребованная профессия, – сказал Илья. – Или ты зла на лисичек?

– Я зла на твоего воспитателя. Жаль, он погиб. Сама бы его убила.

– Почему? – Илья уставился на нее.

– Он разбазарил время, отведенное на твое обучение. Там, куда я тебя везу, ты никогда не наденешь скафандр. Умения по выживанию в космосе там ничего не стоят. Время, проведенное у станков, с плазменной киркой и лазерным заступом, было потрачено впустую. Ты никогда не встанешь за станок. Это я тебе обещаю, – с жаром выпалила Ламия.

– Не согласен. Куда бы ты меня ни везла, уверен, там тоже хватает дерьма, а выбираться из него я умею – благодаря дядюшке…

– Кем ты хочешь стать? У тебя есть виденье будущего?

– Я уже взрослый и стал тем, кем стал. – Мальчик вернулся к изготовлению заплаток. – Дядюшка говорил, мне не унаследовать ту природную монополию, потому что по сравнению с другими кандидатами я аутсайдер. Так что он готовил меня к другому.

– К чему же?

– К совершеннолетию я получил бы отличное образование, которое не могут себе позволить большинство людей в Системе. Поступил бы клерком в междупланетную корпорацию. С моими навыками быстро бы рос по службе и получал бы столько, что дядюшке хватило бы на безбедную старость – просторный купол с чистым воздухом, вкусная еда, выпивка и женщины. Так он хотел дожить свой век. А я должен был это обеспечить. Поэтому он лично учил меня жизни. Такого в тех лекциях не было. Они вообще очень далеки от реальности. Знать историю и богословие хорошо, но сейчас я выживу благодаря тому, что умею латать скафандр. А завтра я наймусь в частную контору, стану подсиживать коллег и подлизываться к начальству, чтобы пробиться наверх.

– И ты был согласен на такое?

– Меня не спрашивали. – Мальчик пожал плечами. – Мой дядя не самых честных правил, но это не повод его предавать. Я бы выплачивал ему фиксированную пенсию, а остальное тратил сам.

– Старикан немного меня не дождался, – покачала головой дракон. – Я бы отвезла его к сестре. Пускай вдвоем объясняют, на что ушли корпоративные средства.

– Твоя сестра дракон? – спросил Илья.

– Нет. Она базовая.

– Не слыхал, чтобы драконы роднились с базовыми людьми, – недоверчиво заметил мальчик.

– Бывает и такое.

– Я закончил, – сказал Илья с гордостью. Порванные места были залатаны.

Он оделся, и они продолжили путь.

Сразу взлетать не стали – на орбите было неспокойно. Стоило переждать. Похоже, облава была масштабной.

– Они просчитали, куда мы успели бы долететь, и прочесывают эти места, – поделилась Ламия, сидевшая в кресле пилота. – Жаль, я не успела подкупить кого хотела – без правдоподобного прикрытия мы слишком заметны. На подлете к Земле нас могут перехватить.

– Кто за нами охотится и почему? – Илья решил вернуться к вопросам.

Дракон лениво потянулась:

– Нам все равно тут торчать, пока не свернут облаву… Можно и поговорить.

– Последний раз ты спросила, кто такие монархисты.

– И кто же?

– В той системе обучения, что ко мне применялась, огромное внимание было уделено истории России, в особенности царской, – сказал Илья. – Это ведь неспроста?

– Так, – кивнула Ламия. – Но ты не дал определения.

– Монархисты – приверженцы монархического строя правления.

– Ты знаешь, какой строй сейчас в России?

– Нет, – сказал Илья.

– Как так? – не поверила дракон.

– Люди, платившие за мое обучение, были приверженцами последовательного изучения истории. Год за годом – никаких пропусков и забеганий вперед. Дядюшка следил, чтобы я не искал информацию сам и не расспрашивал других. Так что я не знаю текущую ситуацию в России – мы не успели дойти до нее.

– Вот это новости, – поперхнулась Ламия. – До какого года ты добрался?

– Две тысячи восемнадцатый.

– Ха! – Дракон невесело ухмыльнулась. – Тебя ждет куча открытий, причем не все из них приятные.

– Так какой строй сейчас в России?

– Президентский.

– И монархисты хотят вернуть царскую власть?

– Какой догадливый.

– Те, кто оплачивал мое обучение, – монархисты?

– Не совсем. Твое обучение оплачивала частная корпорация, которая заодно с ними, но только потому, что в будущем это сулит финансовую выгоду.

– Хочу услышать подробности, – сказал мальчик, подсаживаясь рядом.

– Попробую, – пообещала Ламия. – Идее возрождения монархии в России скоро стукнет два столетия, причем последние сто лет велась серьезная работа.

– Да ладно, – не поверил мальчик. – И что – действующая власть не пыталась помешать?

– Эта работа велась в тайне, – ответила дракон. – Ты когда-нибудь слышал о хакерской группе «Бояре»?

– Нет.

– Они криптомонархисты. Старейшая из хакерских группировок. Членство передается по наследству.

– И чем же «Бояре» занимались последние сто лет?

– Проектом «Государь». Они похитили генетические данные всех жителей России и русских, живущих за границей, затем установили тех, кто имеет дворянские корни, и в течение нескольких поколений прилагали все усилия, чтобы сохранить носителей благородной крови.

– Как сохранить?

– Не особо этичными способами, – поморщилась Ламия. – Они взламывали сервисы знакомств, чтобы свести нужных людей вместе. Если обладатели ценной крови сходились с простолюдинами, их семьи разваливали путем сфабрикованных свидетельств измены низкородного супруга. «Бояре» разрушили многие счастливые семьи, по их прихоти дети лишались родителей, а не подходившие друг другу люди сводились вместе. Любые их попытки самостоятельно устроить свое счастье пресекались – через ту же клевету. И все же «Бояре» добились своего – они всегда имели актуальную базу людей благородного происхождения и вели селекцию кандидатов на царство. Благодаря им возникли люди, являющиеся потомками чуть ли не всех знатных родов царской России. Для их оценки был придуман «индекс родовитости», вычисляемый по генным маркерам. Этих людей всячески оберегали – на свой манер, конечно. Сами же «Бояре» стали потомственными подпольщиками, возведшими скрытность в абсолют. Паранойя стала их образом жизни.

В глазах мальчика блеснула догадка:

– Я продукт проекта «Государь»?

– Один из кандидатов на царство.

– Кто мои родители?

– Такие же продукты проекта, – покачала головой дракон. – Несчастные люди, не подходившие друг другу и виноватые лишь в том, что были носителями благородной крови. Они развелись после твоего рождения. Мать не хотела о тебе заботиться, так что тебя усыновил один из «Бояр» – Юрий Ремизов. Ты знаешь его как дядюшку Римуса.

– Вот как его звали… – произнес Илья завороженно. – Что о нем известно?

– Только то, что он был сторонником шоковых методов воспитания будущего государя. В его представлении идеальный государь – тот, кто с рождения страдает и переносит тяготы, не зная о своем предназначении. Невзгоды закалят его, а мудрый наставник воспитает необходимые навыки лидера и стратега. Когда придет срок, юноша вытащит меч из камня, доказав свое право на престол… Звучало красиво. Кое-кто купился. Моя сестра – в том числе.

– Старый козел… Вот почему он меня мучил, – с обидой произнес Илья, затем спросил: – Ты сказала, я один из кандидатов, но явно со скамьи запасных. Со мной что-то не так?

Ламия кивнула:

– Скажем, индекс твоей родовитости достаточно низкий. Он несоизмеримо выше, чем у всего населения России, но другие кандидаты тебя превосходят.

– Ясно, – угрюмо кивнул Илья.

– Есть еще второй индекс, – предупредила Ламия. – По нему ты хорош.

– Второй индекс?

– Да, первый индекс называется Старшим родством. Видишь ли, монархисты не едины – у них есть два лагеря. Первый лагерь хочет видеть на престоле потомка княжеских родов. Они за восстановление исторической справедливости и монархии в ее изначальном виде. За преемственность, в общем. Их я называю «Реставраторы». Но есть и те, кто участвует не потому, что ностальгирует по величию царской России, а потому, что не хочет потерять то, что имеет.

– Не понимаю, – признался Илья.

– Так вышло, что институт президентства себя не оправдал. Все время какая-то чехарда… За сто лет, прошедшие с развала Союза, в стране сложилась новая элита – чиновничья, олигархическая, силовая и криминальная. Все смешалось. Поднялись новые кланы, фамилии и рода – влиятельные и богатые. Они видят, что президентство постоянно лихорадит. Уже три раза наступал кризис власти, когда многих рвачей лишили собственности, а некоторых – и самой жизни. И это еще не дали добраться до власти коммунистам… Сейчас в правительстве совсем уж отбитые либералы-космополиты. Такое случалось и раньше, но в этот раз совсем беда. Страну стремительно космоинтегрируют. Национальную элиту жмут по всем фронтам. Она боится все потерять, поэтому смена власти на монархизм видится им спасением – если, конечно, государь будет блюсти их интересы. А для этого он должен происходить из новой знати. За это отвечает второй индекс. У тебя он высок. В твоем роду Путины, Медведевы, Сечины, Якунины, Рогозины, Шойгу, Грефы, Чубайсы, Ковальчуки и Тимченко. Есть и наша кровь.

– Наша?

– Я принадлежу к очень влиятельному межпланетному клану. Влиятельному настолько, что они смогли оплатить создание дракона, который был бы с ними в прямом генетическом родстве, но при этом оставался драконом.

– Ты про себя?

– Ага, – подтвердила Ламия. – Наш клан не относится к российской правящей элите. Мы просто очень богаты. И участие в проекте «Государь» приняли потому, что у нас был ты – кандидат с высокими индексами родства. Мы вложили в тебя деньги.

– И когда узнали, что мне грозит опасность, кинулись защищать капиталовложение?

– Да.

– Кстати, как вы узнали?

– На том перегоне были системы безопасности. Они зафиксировали момент похищения. Я летела на семи джи, так что успела.

– Итак, я капиталовложение, – грустно улыбнулся Илья.

– Я тоже, – пожала плечами Ламия.

– Ну да, свой дракон лишним не будет. Так почему до сих пор не перешли к монархии?

– Новая знать, в противоположность «Реставраторам», всегда считала монархию запасным вариантом, рассматривая проект «Государь» как подстраховку на будущее. Они до конца старались приспособить президентский строй под нужды кланов и поэтому тормозили запуск проекта. И все же одиннадцать лет назад был достигнут компромисс – стартовала программа наблюдения за кандидатами. Были выбраны участники – от младенцев до мужчин среднего возраста – с высокими индексами родства. Все понимали, что время еще не пришло. Государя надо или воспитать, или, в случае взрослых, подготовить по ряду вопросов. Новая знать не была готова к смене власти, но кое-как согласилась на такой «горячий резерв», если вдруг запахнет жареным.

– То есть сейчас они созрели?

– Буквально умоляют «Реставраторов» начать активные действия по переходу к царской власти.

– Бог вам в помощь, – Илья хлопнул себя по коленям. – Я уже понял, что могу курить в сторонке, но хотелось бы посмотреть других кандидатов.

– Обязательно, – кивнула Ламия. – Но прежде расскажу про критерии отбора. Когда дело доходит до выбора будущего царя, «Реставраторы» ведут себя как женщина, присматривающая жениха, – чтоб был умный, красивый, офицер и герой. Чтобы происходил из Рюриковичей или Гедиминовичей. Чем знатнее, тем лучше.

– Я-то из каких? – спросил Илья.

– Настоящая твоя фамилия Орлов. «Бояре» делали так, чтобы в проекте «Государь» сохранялась не только знатная кровь, но и благородные фамилии. Но повторюсь, в тебе намешано множество благородных кровей. Родовитость – основной фактор при выборе будущего царя, но не единственный. Истинный государь должен себя проявить.

– Как?

– С хорошей стороны. Сделать что-то, что показало бы, что он достоин. Что он избранник Божий… Ты вот за свою жизнь что сделал? Скафандры починял? Кошкодевочек ловил за деньги?

– Я был не в курсе про подвиги, – насупился Илья.

– Дядюшке спасибо скажи. И тут мы переходим к третьему пункту – воспитание и образование, – похоже, Ламия решила добить мальчика. – Будущий государь должен быть человеком благородных занятий. Технические, купеческие и ремесленные темы исключены. Это или военный, или дипломат. Государственный человек, чего-то достигший на своем поприще… Когда дядюшка Римус отправлял тебя стоять у станка, курьерить или давал тебе иные позорные для благородного человека занятия – он вредил тебе как кандидату.

– Не будем пинать покойного, – попросил мальчик. – В чем-то он был не прав, но он был единственным близким человеком для меня.

– Хорошо… Все еще хочешь посмотреть других кандидатов? Или с тебя хватит?

– Посмотреть, – хрипло ответил мальчик.

– Первый и самый вероятный кандидат – Александр Графен. – Ламия вывела на дисплей фото красивого мужчины в форме. – Ему под сорок. Фамилия Оболенский, но в народе прозвали «Графен», потому что «в воде не тонет и в огне не горит». Дважды Герой России. Ветеран Русско-Хеленмарской войны за колонии, участник многочисленных приграничных стычек. Полковник космодесанта… Сейчас уже, наверное, генерал. Его постоянно повышают. Подвиг за подвигом. Истинный патриот. Очень набожный. Состоит в церковном браке, и у него четверо детей, все мальчики. Женщины по нему так и сохнут. В общем, вписывается идеально. Церковь поддерживает его открыто. Патриарх – его духовник.

– Следующего, пожалуйста, – мрачно попросил Илья.

– А вот смотри, это современный Грибоедов. Ему пятьдесят. Уже не особо желательный возраст, но допустимый. Монархисты хотят видеть на троне свежего мужчину, который будет править долго. Но у этого кандидата тоже есть наследники мужского пола, так что все отлично. Официально имеет дворянское звание – весьма достойная родословная, даже без вмешательства «Бояр». На дипломатическом поприще достиг блестящих результатов. Смог выбить из перемирия с Хеленмаром максимум территориальных уступок. Его называют «ферзем российской дипломатии». «Реставраторы» от него в восторге. Он их кандидат.

– Следующий.

– Твой ровесник. Победитель международных математических олимпиад. В одиннадцать получил медаль Филдса за разработку математического аппарата управляемых порталов в пространстве Минковского-Накамуры. Но его главная страсть – теория игр. По собственному признанию, никогда не был побежден в шахматах или чем-то подобном – его математический гений позволяет достигать ничьей даже в самых невыгодных позициях. Сторонник мирного сосуществования базовых и постлюдей. Его высоко ценят ученые и экономическая элита. Он их кандидат.

– Много еще? – удрученно пробормотал Илья.

– Осталось шестнадцать. Устал?

– Это изнуряет.

– Понимаю, – вздохнула Ламия. – Я быстренько всех покажу.

И показала – умных, красивых, успешных, знаменитых, богатых и влиятельных, молодых и не очень. Каждый из них перечеркивал Илью и всю его жизнь, как что-то напрасное и ненужное.

– Я понял, спасибо, – сказал он, когда она закончила. – Высади меня, я пойду. Не знаю, зачем ты меня спасла. Я вложение, которое точно не окупится.

– Не торопись с выводами, – сказала Ламия. – Перед большинством кандидатов у тебя есть преимущество, которое трудно переоценить.

– Какое же? – без интереса спросил мальчик.

– Ты еще жив.

– Что? – От неожиданности Илья подскочил, что в условиях низкой гравитации отправило его в потолок.

– Только не убейся, ладно? – попросила Ламия. – Или это будет самая нелепая смерть из всех кандидатов.

Потирая ушибленную макушку, Илья спросил:

– Как они погибли?

– По-разному, но все в последние полгода. В живых осталось трое. Графен, тот юный математический гений и седьмой из списка, замминистра по внешним территориям.

– Кто убивает кандидатов? – Илья ждал ответа, но Ламия отвела глаза:

– Не забивай голову.

– Почему?

– Тебе ее еще забьют, когда доберемся. Монархисты, церковные иерархи, ходоки от чиновничьей элиты… Все расскажут свое виденье ситуации. Я всего лишь дракон. Если я расскажу, как все выглядит моими глазами, тебе будет тяжело воспринять то, что они станут тебе внушать.

– Я спрашивал про другое, – отмахнулся мальчик. – Кто убивает кандидатов?

– Доберемся, тогда и поговорим.

Илья застонал, закрыв лицо ладонями:

– Что за ерунда? Почему ты не можешь сказать прямо?

– Сестра запретила говорить с тобой об этом.

– Встроенные блокировки? – догадался Илья.

– Ну наконец-то… – облегченно выдохнула Ламия.

– И что мне теперь делать со всем этим?

– Я должна доставить тебя к сестре – в целости и сохранности. Да, Графен жив, а значит, ты в пролете. Но обещаю, ты получишь место в нашей корпорации. Твои немногочисленные таланты получат лучшее применение. Будешь жить на Земле. Поверь, это стоит того, чтобы выжить.

– У меня просьба, – затравленно попросил Илья.

– Да?

– Вколи мне сонного. Прямо сейчас. Хочу быть под ним до самой Земли.

– Давай, освобожу тебе кресло.

Когда около лунной орбиты осмиевая шрапнель прошила корабль от носа до кормы, Илья спал. Жилой модуль превратился в дуршлаг. Шрапнель срезала шланги, которыми он был подключен к системе жизнеобеспечения, так что скафандр переключился на замкнутый цикл. Сонное больше не поступало, но бодрящего не последовало – это было нарушением процедуры выхода из полетного наркоза, и последствия не заставили ждать – тошнота, головная боль, делирий.

Почти час он приходил в себя, потом смог отстегнуться. В кабине был вакуум. Включив нашлемный фонарь, Илья отправился на поиски Ламии – дракона он нашел в дальнем конце отсека. Туда ее отбросило атакой. У Ламии не было правой руки выше локтя, левого глаза не было тоже – осколок прошил голову насквозь. Дракон подняла левую руку и, сжав кулак, оттопырила большой палец. «Все будет хорошо», – сказала ее улыбка.

Он помог ей добраться до противоперегрузочного кресла – место пилота было единственным, не пострадавшим от шрапнели. Уцелевшим глазом Ламия осмотрела Илью – тот был целехонек. Снова показав ему «отлично», она взялась за восстановление управления. В момент, когда их настигла шрапнель, они летели кормой вперед – тормозили. Выстрел был со спины, вдогонку, так что основной удар принял на себя жилой отсек. Двигатель не пострадал. Ламия запустила его по резервным каналам управления и текстом – через планшет – дала Илье понять, что они потеряли час торможения, так что перегрузки будут «ого-го!», а в земную атмосферу они войдут жестко, с включенным двигателем, с корпусом-решетом и разложенными посадочными ногами, чтобы хоть как-то затормозить, причем ноги наверняка оторвет набегающим потоком… Илья кивнул и сменил дракона в кресле. Он точно не выживет без него, но вот выживет ли Ламия? Он не знал.

Вход в атмосферу был как спуск в ад. Неделю спустя Илья скажет, что, собственно, это и было спуском в ад, но тогда, в верхних слоях атмосферы, корабль трясло так, что чуть голову не оторвало. Ламия соорудила себе лежанку из мешков в задней части отсека. При ней был рюкзак с тем немногим, что уцелело из снаряжения.

Удар о землю был ужасающим. Это было так называемое торможение двигателем, потому что двигатель смяло первым, потом инерция жадно скомкала двести метров сварных конструкций, соединявших двигатель с жилым отсеком, и вот уже в посадочный кратер врезалось яйцо жилого отсека, ослабленное шрапнелью. Оно смялось и разошлось по швам. Раскрылось исковерканным лотосом, явив пылающему миру пестик цветка – изогнутый обломок осевой балки, к которой было прикреплено кресло пилота.

Фигура в скафандре, распятая на ремнях безопасности, пошевелилась. Щелкнули пряжки – кнопки в подлокотниках еще работали. Илья, весивший в семь раз больше привычного, рухнул к основанию «цветка». Тяжесть была необоримая. Полная гравитация – он не был к ней готов. Там, на дне, провалившись под мешки, в изломанной позе лежала Ламия, все еще держась за рюкзак. Отобрав его, Илья надел его на себя, потом вытащил из кармана шнур и накинул на грудь дракона петлю. Он не сможет ее нести, но тащить попробует. Оглядевшись, Илья заметил, что в стенке отсека прошла трещина, через которую можно протиснуться. Обливаясь потом, он подтащил Ламию к пролому и нечеловеческим напряжением сил вытолкнул в кратер. Затем вылез сам. Она лежала на раскаленных обломках, огнестойкий шнур успел оплавиться. Вытягивая Ламию за собой, Илья начал восхождение из кратера. Полчаса спустя он был метрах в ста от места падения, но продолжал двигаться, стараясь убраться подальше. Через пять минут Илью сбило с ног ударной волной – с неба в посадочный кратер ударил луч лазера, испарив все в радиусе пятидесяти метров.

Когда он очнулся, была ночь. Шнур был все еще в его руках. По нему он нашел тело Ламии. Поставив фонарь на минимум света, покопался в рюкзаке. Там был медицинский пеногель. Им он запенил ей обрубок правой руки и левую глазницу, а также дырку на затылке. У нее были мелкие раны – он запенил их через дырки в броне, всовывая в них гибкий носик баллона. Потом стал вводить стимуляторы. Через несколько минут дракон задышала. Он промыл ей правый глаз антисептиком – тот не пострадал, просто забился грязью. Сияли бриллианты на золотой радужке. Рептильный зрачок сфокусировался на Илье.

– Снимай скафандр, дурак, – прошептала Ламия. Мальчик повалился на нее и заплакал. Слезы скапливались изнутри забрала, слизь в носоглотке мешала дышать.

– Ишь навалился. Задушишь, – простонала дракон.

– Хоть забрало открой, – сказала она чуть погодя.

Мальчик включил громкую связь и сквозь всхлипы проговорил:

– Мне и так нормально!

– Ты там плачешь? – спросила дракон с тревогой. – Ты ранен?

– Цело ваше капиталовложение. Я просто… рад тебя видеть.

– Я тоже рада… – ответила Ламия, промаргиваясь единственным глазом. – Видеть.

Потом они поднялись. Поддерживая Ламию, Илья повел ее в лес, если он правильно опознал скопление биомассы в полукилометре от них. Стоило дойти туда засветло, чтобы не попасть на глаза орбитальным спутникам. В лесу Илья, по настоянию Ламии, все-таки снял шлем. Они подкрепились тем, что нашлось в рюкзаке, и провалились в сон, в итоге проспав весь день. На закате Ламия выстругала дорожные посохи им обоим. Так началось их многодневное путешествие тропами ада.

* * *

– Где мы? – спросил Илья, пока они ковыляли по ночному лесу, ориентируясь лишь на систему спутникового позиционирования в голове дракона.

– Это место называется Херсонщина.

– Тут людям снятся плохие сны?

– Скорее всего. Сейчас это территория Хеленмара, – предупредила Ламия. – И нам тут не рады.

– Куда мы пойдем?

– В Крым. Неделя пути, если идти ночами. Днем нас легко заметить с воздуха.

– Как думаешь, тут еще остались люди?

– Базовые? – уточнила Ламия. – Мало. Когда обломки Украины вошли в состав Хеленмара, драконы постепенно превратили местных в зверолюдей-прислужников – свиноморфов, волкоидов и прочих.

– Проклятые драконы, – с ненавистью проговорил Илья, но тут же добавил: – Я не имею в виду тебя. Ты не настоящий дракон.

– С чего ты взял? – вперила в него свой единственный глаз Ламия. – Самый настоящий. От создателя драконов пустоты – Хаяо Кодзимы.

– Не верю, – помотал головой Илья. – Ты отличаешься от всего, что я знаю о драконах.

– Я особенная, тут ты прав, – сказала Ламия, но не стала развивать тему.

Земной пейзаж удручал. Природа была изнасилована индустрией – они проходили мимо озер химических отходов, свалок, заброшенных предприятий и остовов техники, в том числе военной.

Купольные агрокомплексы, огороженные и охраняемые, они обходили стороной, предпочитая добывать пищу вдали от поселений. Ламия сохранила свой кварк-глюонник. Стреляя в реку, они глушили рыб-мутантов – еда сомнительная, но сытная.

– Ты должна рассказать мне все, – сказал Илья на привале. – Не хочу погибнуть, даже не понимая за что. Больше никаких секретов, ладно? Я вытащил тебя из корабля не для того, чтобы…

– А для чего? – спокойно спросила Ламия.

Мальчик запнулся:

– Прости, я не то говорю. Я вытащил тебя, потому что хотел спасти. Ты спасала меня все это время. Это я в долгу, не ты. Имеешь право не рассказывать.

Дракон молча ела, но Илья заметил – после его слов что-то изменилось. Словно ему удалось преодолеть барьер.

– Кто устранил претендентов? – попытал он удачу.

– С трех раз угадаешь? – недовольно отозвалась дракон.

– Постлюди?

– Надо же, угадал.

– Но вас много. Кто именно? Хеленмарская верхушка?

– Хеленмарская верхушка. Плутократия Плутона. Демиурги Оорта. Асгардия… Космических постчеловеческих держав полно. – Ламия пожала плечами.

– Драконы пустоты?

– Само собой.

– Почему?

– Дурацкий вопрос. – Ламия закончила с едой и запила из фляжки.

– Я не понимаю, зачем им это.

– Скажи, кто такие постлюди? – спросила Ламия.

– Ты сама постчеловек.

– Дай определение.

– Хорошо, – согласился Илья. – Постлюди – это такие… люди, которые решили воспользоваться достижениями прогресса, чтобы улучшить свою человеческую природу через вмешательство в геном и вживление электроники. Как результат – бессмертие, вечная молодость, сверхинтеллект, острые чувства, быстрые рефлексы…

– Отлично, – похвалила дракон. – А теперь скажи, в чем различие между постчеловеком и постгуманистом?

– Одно и то же.

– Вот и нет. Постчеловек – это телесная форма. Я постчеловек. А постгуманист – это система взглядов. Не обязательно быть постчеловеком, чтобы ее придерживаться. Многие полагают, что постгуманизм – это про улучшение себя. Индивидуальную эволюцию. Так вот – ничего подобного. Постгуманизм появился задолго до того, как люди смогли изменять себя телесно. Тогда он назывался трансгуманизмом и означал процесс перехода от человека к постчеловеку… Какой главный постулат пост-гуманизма?

– Себя надо улучшать?

– Почти. Главный постулат: человек изначально плохой, – поправила Ламия. – Никудышный. Быть человеком – плохо. Надо это исправить. Улучшить себя как-то. Но главное – любыми средствами перестать быть человеком. Неприятие своей человеческой природы – главный двигатель постгуманизма, а вовсе не стремление стать лучше. Еще не было вживляемой электроники и генной инженерии, а трансгуманисты успешно расчеловечивались сами и старались расчеловечить других…

Дракон постучала себя пальцем по виску:

– Любые изменения начинаются здесь. Постгуманизм – это идеология, философия и религия. Расчеловечивание – ее цель. А что значит быть человеком? Ответь.

– Ну там традиционные ценности, любовь к ближнему, сострадание… Эмпатия, в общем.

– Снова в точку. Одним словом, человеческая норма. Норма – это то, что ненавидят постгуманисты в базовых людях. В двадцатом веке трансгуманизм начался с того, что стали заявлять, что норма – это плохо, а любое отклонение – лучше по умолчанию. Как в романе «1984», поменяли местами понятия: отклонение назвали нормой, а норму – отклонением… И пошло-поехало. Традиционная семья – никуда не годится. Гетеросексуальная ориентация – скучно. Культ индивидуализма, разнообразия, толерантности, когда любое отклонение – прекрасно и должно вызывать всеобщий восторг. Причем в этот восторг людей загоняли пинками, пока мозги у тех не сдвинулись так, что они стали не только поддерживать в себе это больное состояние, но и насаждать его в других… Возникло ЛГБТ-богословие. Расцвел бодмод – пирсинг, шипы, тоннели, раздвоенный язык. Желание расчеловечиться было так велико, что когда трансгуманистам дали инструменты по изменению себя, те воспользовались ими безо всякой оглядки.

– Потеря человечности? – догадался Илья.

Дракон кивнула:

– Мозг и психика – очень нежные темы. Все связано. Когда накручиваешь себе побольше извилин, перекраивая геном, есть шанс потерять эмпатию, получив взамен разнообразные девиации поведения, не вписывающиеся даже в новую расширенную «норму». Венцом пост-гуманизма стали драконы. Мой вид состоит из психопатов и социопатов. Мы не можем взаимодействовать даже друг с другом. А все потому, что, когда мы создавали себя из людей, никто не пытался сохранить человечность. Она была презираема, так что о ее потере никто не заплакал. Получившиеся существа не умели плакать. Единственная эмоция, которая осталась им доступна, – это ненависть. И они предпочитают испытывать ее к базовым людям.

– Почему вы ненавидите нас? – с жаром спросил Илья. – Не могу понять. Вы держите нас, базовых, за дерьмо, но и постлюдей цените не больше. Ваши слуги – зверолюди – идут на бойню как скот. Вы едите их, нас и даже других драконов. Вы истребляете сами себя с той же легкостью.

– Мы ненавидим вас, потому что проиграли, – сказала Ламия устало. – Мы так и не стали новым самостоятельным видом. Индивидуальная эволюция оказалась ловушкой. Тупиком. Различие порождает вражду. О каком обществе идет речь, когда каждый идет своей дорогой самоулучшения и нет двух похожих постлюдей? О каком обществе идет речь, если мы камня на камне не оставили от базовых человеческих ценностей, которые могли бы нас объединить? Эгоизм не объединяет. Мы не можем размножаться естественным образом – слишком много вмешательств в собственный геном. Нет жизни из мертвого лона. Мы можем только воспроизводить свои копии или выращивать себе простых слуг – зверолюдей…

Покачав головой, дракон продолжила:

– Это фиаско, пойми. Все сломано. Мы, постлюди, хотели стать равнми богам, но так и не оторвались от породившего нас человечества – мы пристройка к вам, базовым людям. Без вас мы мертвы, но большинство из нас все еще уверены, что за нами будущее. Всего-то надо убрать последний барьер, удерживающий нас от окончательной победы. Якорь, что тянет нас вниз. Костыль, который больше не нужен… Ненавистное базовое человечество. Если его уничтожить, наконец-то заживем.

– Бред! – вскочил Илья, сжав кулаки. Казалось, он набросится на Ламию.

– Естественно, бред, – ответила та. – Когда исчезнете вы, загнемся и мы – гордые полубоги в центре своих демиургий. Лишь немногие из постлюдей отдают себе отчет, что единственное наше спасение как раз в сохранении базового человечества. И чем скорее начнем, тем лучше, потому что вы разрушаетесь нашей гнусной моралью. Гниете заживо. Единственное спасение для всех нас – скорейший возврат к базовому генотипу, традиционным ценностям, исконным формам правления и вероисповедания, потому что это проверенные веками устойчивые системы, способные к самовоспроизведению и саморегуляции…

Дракон сокрушенно покачала головой:

– Посмотри кругом. Мир на краю пропасти. Жизнь ничего не стоит. Неравенство и эксплуатация приняли самые изощренные формы. Многие человеческие государства рухнули, а из обломков поднялись космические державы постгуманистов, которые теперь словно опухоль расползаются по Системе.

– Царство Антихриста суть царство нелюдей, – произнес Илья тихо.

– Я говорила тебе, что отправила свои копии к звездам. Знай, я там оказалась не первой. Прилетело множество постлюдей. Сейчас там идет война всех со всеми. Это ждет и Солнечную систему, если позволить пост-гуманизму уничтожить людей… Ты спросил, кто уничтожил других претендентов на царствие. Теперь ты знаешь ответ?

– Да, – мальчик кивнул. – Постлюди не допустят укрепления общества базовых людей. Не допустят возвращения к традиционным формам правления. Вообще хоть к чему-то традиционному.

– Вы слабые и жалкие поодиночке, но ваша сила в единстве, а источник вашего единства – единообразие. Вы, люди, осознаете свою ущербность, и это вас объединяет. Всюду, где можете, вы сражаетесь с гнетом пост-людей. – Дракон слабо улыбнулась.

Если кто и выглядел сейчас ущербно, так это она – калека, чумазая и вымотанная.

– Почему ты с нами, Ламия? – спросил Илья.

– В этом нет моей заслуги. Когда мои будущие… родственники… владельцы… делали заказ Хаяо Кодзиме, они обговорили техзадание – я должна получить все преимущества драконов, но при этом сохранить генетическое родство со своей базовой сестрой, а моя эмоциональная сфера должна остаться полностью человеческой… Хаяо сохранил мне эмпатию. Я умею сострадать. Однако, по требованию заказчика, мое сострадание не распространяется на постлюдей. Их я убиваю без малейших терзаний, а вот базового человека убить не смогу – вина заест.

– Ясно. – Мальчик задумчиво кивнул и добавил: – Жаль, что ты такая одна.

– На самом деле нет. Такие, как я, возникают время от времени, но их вычисляют драконы и уничтожают. Как видовых предателей.

Илья подошел к ней и положил руку на плечо.

– Мы что-нибудь придумаем, – сказал он. – Вместе.

– Спасибо, что не ненавидишь меня, – ответила Ламия.

– Дядюшка говорил, что ненависть похожа на ноль. Когда прибавляешь ненависть к чему-то, оно не становится больше. Когда множишь на ненависть, все превращается в ничто.

Когда они спали днем, пережидая светлое время в тени деревьев, Ламия услышала всхлипы.

– Ты плачешь? – спросила она.

– Нет, – ответил Илья.

– Не забывай про мой острый слух.

– Чертов постчеловек.

– Так в чем дело?

– Я вспомнил, как дядюшка Римус брал меня на стрелки местных банд. Где бы мы ни были, он всегда выступал разводящим – его знали по всей Системе. Он брал меня на эти сходки – я не понимал зачем, а ведь он учил меня быть переговорщиком. Арбитром. Учитывать интересы каждой банды, их кодекс, историю, мотивы и темперамент. Находить компромисс, который позволит избежать кровопролития. Принимать умные решения. Ему платили за это сами банды… Вот к чему он меня готовил. Он позволял мне брать слово и разрешать мелкие проблемы за него – всегда готовый взять ситуацию в свои руки, если я провалюсь.

– Не понимаю.

– Ты сама сказала, что внутри монархического движения есть два крупных лагеря, а в каждом лагере – несколько мелких групп.

– Хочешь сказать… Что монарх – это разводящий для элиты? – озарило Ламию.

– Именно.

– И ты думаешь, что справишься?

– Справлялся раньше, справлюсь и сейчас, – гордо ответил мальчик. – Когда на Ганимеде Черные свинорылы взялись за плазменные резаки, а Полосатые шакалоиды – за лазерные дрели, угадай, кто развел их?

– У элиты другие понятия, чем у купольных банд Солнечной. Своя диалектика. Они аристократы, понимаешь?

– Приноровлюсь. Найду подход.

– Да уж, твой воспитатель занятный человек, – сказала Ламия, возвращаясь ко сну. – Они хотели государя, безупречного во всем. По крайней мере, в твоем случае они получили бы опытного разводящего, а это уже немало.

– Красивый звездопад, – сказал Илья во время одного из ночных переходов. Небосвод расчертили яркие полосы.

– Ага, – согласилась Ламия. – Это остатки российской спутниковой группировки. Надо торопиться. Кризис власти нарастает.

– Какой еще кризис власти?

– На месте увидишь, – пожала плечами дракон. – А вообще, как любит говорить действующий Президент Российской Федерации Ингеборга Корхонен, maassa maan tavalla.

– Чего? – встрепенулся мальчик.

– Тебе перевести?

– Не надо. Я знаю финский, наблатыкался на Седне с их братом. Какого лешего Президент России финка?

– А вот надо было новейшей историей интересоваться, тогда бы и знал, – поддразнила его Ламия.

– Мы что – опять Финляндию присоединили?

– Ага. Поделили с Хеленмаром, как и Украину.

– Мне уже страшно идти в Россию. У меня дурные предчувствия, – признался Илья.

– Я же обещала, что найду чем тебя удивить, – беззаботно ответила дракон.

Двигаясь ночами, они в итоге добрались до границы. Это была километровая полоса отчуждения между странами. Минное поле, прикрытое башенками роботов-стрелков. Проход был двухполосной бетонкой, пересекавшей ничейную землю. Со стороны Хеленмара у противотаранных блоков стояла пара летающих машин пехоты и прохаживались часовые. Никакого движения через границу не было.

– По полю не пройти, – сказала Ламия. – Мирно нас тоже не пропустят. Придется штурмовать блокпост.

– Это глупо. Я против, – отозвался Илья. – Даже если мы всех здесь убьем, на той стороне посчитают нас преступниками, прорывающимися на территорию РФ. Нам и русских пограничников перестрелять прикажешь?

– Ну, это будет уже перебор, – после недолгого раздумья согласилась дракон.

– К тому же ты покалечена, – заметил мальчик. – Не сможешь сражаться в полную силу. И у них две ЛПМ.

– А у нас две плазменных гранаты и кварк-глюонный бластер. Там всего-то дюжина свиноморфов ошивается.

Илья вдохнул:

– Дядюшка Римус говорил, что если бы оружие решало проблемы, драконы отрастили бы себе десять рук и взяли бы в каждую по бластеру. Когда решаешь проблемы оружием, их становится только больше, и, в конце концов, они берут тебя в кольцо, которое сжимается с каждым нажатием на спусковой крючок.

– Я вот люблю пострелять, – пожала плечами дракон.

– А умирать ты любишь?

– У меня богатый опыт по этой части. Меня убивали раз двадцать, – призналась Ламия.

– Горячая репликация? – предположил Илья.

– Как и у большинства драконов.

– И каково это – умереть и воскреснуть?

Ламия задумалась, вспоминая:

– Это словно руку отлежать, но только не руку, а голову – первые несколько часов мозг колют иголки, а тело словно ватное. И ты черт знает как далеко от того места, где погиб, – дезориентирован и зол, и не помнишь последние несколько часов. Смерть всегда что-то забирает. Так что я не люблю умирать.

– У меня нет горячей репликации, – напомнил Илья. – Нет тайного убежища, где ждет своего часа клон, чьи воспоминания синхронизированы с моими. Если я умру, это навсегда.

– Твои предложения?

– Мы сделаем по-другому, – сказал мальчик.

– Как же?

– Дядюшка Римус всегда давал мне задания «в поле». Я должен был придумать себе фальшивую биографию и «продать» ее десяти случайным людям. Под конец наших тренировок я мог за день обдурить человек двадцать.

– И?

– Сейчас я придумаю нам отличную легенду, а потом мы пойдем и продадим ее свиноморфам. – Илья улыбнулся. – Покажи-ка мне свой бластер.

Ламия сунула ему оружие – оно было на мысленном управлении.

– Так и думал. – Он показал на дуло: – Тут все для ленивых. Оружие стреляет не туда, куда направлен ствол, а куда смотрит стрелок – тут поворотный отражатель.

– И что?

– У нас появился виртуальный соучастник, – ответил мальчик.

Они подошли к КПП в полдень. Мальчик помогал женщине идти, придерживая за руку. Свиноморфы заинтересовались ими, начали отпускать шутки. Когда путники приблизились к противотаранным блокам, на них уже смотрели дула лазерных автоматов.

– Никак еда сама пожаловала, – начал главный свин, но, встретившись взглядом с единственным глазом дракона, вздрогнул и потерял желание шутить.

Илья взял разговор с пограничниками на себя.

– Пан капитан, – сказал он. – Извольте посмотреть на ближайший к вам ЛМП. Сейчас вы увидите кое-что интересное.

– Чего? – Свин бросил беглый взгляд на летающую машину пехоты, стоявшую неподалеку, и успел заметить, как у той исчезла антенна. Тут же со стороны минного поля послышался громкий хлопок. Испарился грунт, принявший в себя плевок кварк-глюонной плазмы.

– Какого? – Командир упер ствол оружия в лицо Ильи.

– На холмах залег снайпер. Он проследит, чтобы мы прошли на ту сторону невредимыми.

– Взять их, – скомандовал свин. Его подручные сунулись к путникам, но тут же отпрянули – в руке дракона была плазменная граната. Диод боевого взвода горел красным.

– У меня тоже есть, – сказал Илья, показав вторую гранату.

– На понт взять решили? – оскалившись, сказал командир свинов. – Поставьте гранаты на предохранитель и отдайте мне, не то убью вас на месте.

В тот же момент невидимый плевок плазмы испарил флагшток на крыше блокпоста. Пылающее полотнище хеленмарского флага спланировало вниз.

– Прапор-то почто спалили? – с грустью простонал кто-то из зверолюдей.

– Скажите своему снайперу, пусть идет сюда, иначе мы вас убьем, – приказал командир путникам.

– Он дракон, – ответил Илья. – Сам ему прикажи.

Слышавшие это свиноморфы выругались. Заслуженная репутация драконов, как больных на всю голову ублюдков, играла сейчас на руку мальчику. Никто не приказывает драконам. Даже сами драконы.

– Умирать не страшно, – с блаженной улыбкой произнесла Ламия, медленно поднимая гранату над головой. – Просто возрождаешься в новом теле. Всегда так делаю.

– Это драконовские терки, – добавил Илья. – Не лезьте в них. Мы перейдем границу, и снайпер уберется восвояси. А с нами пусть русские разбираются.

– Пан капитан, они дело говорят… – начал было один из свинов, но тут же получил от командира удар прикладом в рыло. Тяжелым взглядом оглядев подчиненных, главный свин отдал приказ:

– Пропустить.

Когда они шли по бетонке, Ламия сказала:

– Я теряю связь с бластером.

– Он нам уже не понадобится.

– Он ведь так и останется там, прикрученный к дереву, – с сожалением заметила дракон.

– Новый купишь.

– Он табельный, между прочим. Я за него отвечаю.

– Ой, не заливай, – нервно отмахнулся Илья.

Русский КПП был все ближе, и там их ждали во всеоружии.

– Так-так, посмотрим. – Командир пограничников направил на них дрона, чтобы взять образцы слюны. Ламия смачно харкнула в летающего робота. Илья послюнявил палец и дотронулся до сканера. Через пару секунд у офицера были данные на «гостей».

– Илья Иванович Орлов, одиннадцать лет, гражданин РФ, – сказал он, смотря в планшет.

– Я, – поднял руку мальчик.

– Дарья Александровна Касперская, тридцать шесть лет, гражданка РФ. – Он перевел взгляд на Ламию.

Та молча кивнула. Командир неодобрительно скривился, прочитав что-то в планшете.

– Полковник ФСБ. Звание, как я понимаю, покупное? – спросил он у дракона.

– Было недорого. Почему бы не взять? – радостно сообщила та, обведя невинным взглядом суровых пограничников, но никто не спешил радоваться вместе с ней.

– И государственные награды тоже?

– Нет, это я уже сама заслужила. Там все просто. Ты им подвиг, а они тебе – медаль или орден, – продолжила откровенничать Ламия.

– И какими же судьбами в наших краях, Дарья Александровна?

– Старлей, для тебя я «госпожа полковник». Это для начала, – сказала дракон резко. – А сейчас проводи нас под прикрытие блокпоста. Я на операции, так что я у вас кое-чего реквизирую – с компенсацией, конечно.

Дальше договаривалась Ламия. Точнее, приказывала и качала права, а еще не стеснялась предлагать деньги, причем немалые. В итоге сторговались на том, что замкомандира возьмет ЛМП и отвезет их в Москву – тут несколько часов лета, а Ламия оплатит все по-царски и решит все вопросы с начальством пограничников, то есть опять же «даст на лапу», если потребуется. Под эти гарантии, сдобренные рублевыми переводами, старший лейтенант отпустил их со своим замом, разрешив взять ЛМП.

Илья сидел рядом с пилотом, и всю дорогу они болтали, пока Ламия лежала на задних сиденьях. Инициатором беседы был мальчик. Он придумал захватывающую историю их приключений в Хеленмаре. С интригами, драками и перестрелками, и «продал» ее пограничнику. Тот «купился» полностью.

– Ну дела! – заявил он. – Тут даже сам Александр Графен в сторонке курит. Ну вы молодцы. Через такое прошли. Ребятам расскажу – не поверят. Это ж надо было – внедрить поддельного дракона в высшее командование Хеленмара.

Ламия смотрела на Илью, пытаясь составить его образ. Худощавый, с развитыми плечами, проницательным взглядом серо-стальных глаз, вихром непослушных русых волос, тонкие длинные пальцы, всегда начеку, нос по ветру, напружинен, просчитывает, взвешивает, прикидывает… Соврет – недорого возьмет. Не сторонник силовых решений. Не любит лишний риск. Что ж, криптомонархисты воспитали идеального криптогосударя. Языческого Одиссея, многоопытного и хитроумного. Интересно, каким бы он был царем, если бы вдруг выиграл отбор, каким-то чудом обойдя Графена – простого, прямого и честного, как меч, героя до мозга костей, всегда жадного до битвы и врага любых компромиссов? Победа или смерть – в этом был весь Графен.

Заметив ее взгляд, Илья оторвался от разговора:

– Что такое, Ламия?

– Знаешь, базовый мальчик, я хотела бы убить ради тебя кое-кого… Но я не смогу убить человека, который виновен лишь в том, что его считают лучше тебя… В чем-то он лучше, но в чем-то он станет ошибкой.

Илья кивнул так, словно понял, что она хотела сказать.

– Я не попрошу от тебя такого, – сказал он. – Мы должны выжить. Остальное – по ситуации.

Они высадились рядом с Москвой. Их уже встречали – броневики на воздушной подушке выстроились кругом. На крышах и дверях – стилизованная буква «К». «Системы безопасности Касперских» – узнал символ Илья. «Итак, я отношусь к клану Касперских», – открыл он для себя.

Стоило выйти из ЛМП, как их окружил корпоративный спецназ, прикрывая от возможных снайперов щитами. Подошел корпоративный аналитик. Илья отметил, что не видел ни одного постчеловека с тех пор, как попал в РФ. Даже этот вот ментат с его улучшениями мозга был базовым человеком. Да и природа тут была прекрасна – никакой экологической катастрофы, как на Херсонщине.

– Госпожа вице-президент, – приветствовал ментат Ламию. – Вам нужна срочная медицинская помощь.

– Некогда. Как сестра?

– Ольга Александровна в добром здравии. Прибыла в Москву лично.

– Как обстановка?

– Плохо. Корхонен опасается свержения со стороны силовиков. Под этим предлогом, в рамках защиты процесса космоинтеграции, призвала помощь из-за рубежа. Ингеборгу охраняют польские и грузинские ЧВК. Они сейчас заняли подступы к Кремлю.

– Нет слов, – покачала головой дракон.

Ментат перевел усиленный бионикой взгляд на мальчика:

– Дарья Александровна, это наш кандидат?

– Да, – подтвердила Ламия. – Что с остальными? Кто еще жив?

– До вундеркинда-математика все-таки добрались. Убивать не стали. Только оскопили и лишили зрения.

– Как это по-драконовски, – заскрипела зубами Ламия. – Им мало вывести его из игры. Им нужно нас унизить… Как Графен?

– В ваше отсутствие на его родовое поместье напали. Он сражался как лев и победил. Говорят, лично зарубил силовой шашкой трех драконов.

– Дурное дело нехитрое. Убить дракона – значит убить лишь на время. Они от этого только злее становятся. А сам он как?

– Был смертельно ранен. Его отвезли в госпиталь и срочно прооперировали. Половина органов под замену. Быстро пошел на поправку… Но внезапный сбой компьютерного оборудования прервал его героическую жизнь.

– Внезапный? – подняла бровь Ламия.

– Так точно, – подтвердил ментат.

– И что патриарх?

– Велел воскресить Графена из цифровой копии – говорит, санкционирует легитимность клона.

– И?

– Внезапный сбой компьютерного оборудования. Цифровая копия повреждена. Восстановлению не подлежит.

– Так это мы его, что ли, прибрали? Отвечай честно.

– Нет. Драконы. Ольга Александровна сказала не мешать, если они больницу ломать будут по Сети. Мы и не мешали.

– А патриарх?

– Сказал, монархия отменяется. Раз Графена больше нет, то любого другого кандидата он не допустит. Сворачивайте, говорит, проект «Государь» и по домам.

– Это еще что за новость? – воскликнула дракон. – Были же договоренности, что все кандидаты достойны, и чьего бы представителя ни выбрали, остальные его примут. В патриархии на это согласились.

– Оказалось, они согласились с тем прицелом, что выберут их Графена.

– Собери технику и людей. Поедем к владыке. Говорить будем. Записи заседаний поднимем, – велела Ламия.

– Спокойствие, Дарья Александровна. Митрополит сказал, что с владыкой поговорят монархисты-реставраторы. Напомнят ему все, что нужно напомнить. Графен их самих не очень устраивал. Он про них говорил плохое.

– Типа чего?

– Что реставрация в том виде, как они хотят, неприемлема. Он лично за единение церкви и государства. Государь в подчинении у патриарха.

– Да уж, Графен умел удивлять… – потянула Ламия. – Царствие ему небесное. С другой стороны, что он ни скажи, кто-нибудь да будет недоволен. Нам-то что делать?

– Митрополит Алексий сказал, к нему ехать. Надо ему на мальчика посмотреть. А потом он устроит вам аудиенцию у патриарха. Тот вроде как отходчивый, трезвомыслящий, думаю, войдет в положение.

– Тогда решено, – Ламия взяла у одного из бойцов рацию и дала команду: – Едем к митрополиту. Максимальная защита. Себя не жалеть, смерти не бояться. Всем погибшим – гарантия воскрешения и корпоративные бонусы.

Спецназ посадил их в броневик, и они отправились.

На подъезде к Новодевичьему монастырю дорогу перекрыли поляки. У них тут был свой блокпост. Из громкоговорителей лились слова народной песни «Гей соколы». Ламия выбралась и лично пошла потолковать. Поляки стояли веселые.

– Как дела, шановне панство? – спросила она.

– Отлично, – ответил их старший. – Нас опять перекупили. Третий раз на неделе. В этот раз – ваши ксендзы.

– Так мы проедем?

– Прошу, пани. – Поляк велел убрать «ежи» с дороги.

«Вот всегда бы так легко», – подумала Ламия, возвращаясь к машине.

Митрополит Алексий принял их в просторном зале. Завидев мальчика, сам подошел, протянул руку. Илья не растерялся – поцеловал, поприветствовал, как положено, и назвался сам.

Ламия решила последовать его примеру, но митрополит отдернул руку:

– А ты куда?

– Я православная, ваше высокопреосвященство, – ответила та.

– Кто ж тебя, дракона, крестил?

– Архиепископ Марсианский, Фобосовский и Деймосовский.

– Феофан? Тьфу на него. Ему волю дай, он и черта покрестит, – пробормотал митрополит.

– Он так и говорит, что драконы суть бесы, сделанные из людей, – сказала Ламия. – Феофан мой духовник.

– И что – хороший духовник? – прямо спросил Алексий.

– Ну так… Последний раз написал: «Убьешь кого – присылай видео из глаз. Обсудим».

– Да уж, Феофан неисправим. Ладно, раз мальчика доставила в целости, честь тебе и хвала. – Отец Алексий протянул ей руку, и она поцеловала. Он с тревогой оглядел пальцы и перстень. Видимо, даже поцелуй дракона казался ему опасным. – Ты ведь подручная Ольги? – спросил он.

– Она моя родная сестра.

– Ох, с огнем играете, Касперские! Ладно, отойдем на пару слов, – он поманил ее в сторону от мальчика.

– Что про отрока скажешь? – спросил митрополит.

– Отличный выйдет царь, – ответила Ламия. – Знает и людей, и постлюдей по всей Системе – кто чем дышит. Умеет договариваться практически со всеми, причем так, чтобы компромисс – в его пользу. Не герой. Очень осторожный, но когда надо – решителен и находчив.

– Тебя послушать, он клад какой-то, – хмыкнул митрополит. – Ни одного недостатка?

– На самом деле есть один, – призналась Ламия. – Понимаете, батюшка, он немного бандит.

– Немного бандит? – рассмеялся Алексий. – За сто лет президентства наш народ уже успел привыкнуть, что все наши правители – немного бандиты. Так что и хорошо. Проще пройдет переход к монархии. Рюрик вот тоже был немного бандит.

– Кстати, про переход к монархии. Как быть с нашей Суоми-красавицей?

– Ты про Корхонен? Госпожа президент готова санкционировать переход мирно, если мы предоставим Финляндии независимость, а также гарантируем ей лично и ее суомской клике свободу, безопасность и определенный барыш.

– Мы купим мирный переход к монархии передачей остатков Финляндии Хеленмару?

– Не Хеленмару. Мы дадим финнам независимость.

– Они ее тут же потеряют.

– Гражданской войны быть не должно. Отчизна наша ее не переживет, – сказал митрополит твердо и добавил: – Пойдем вернемся к отроку.

– Илья, мы тут поговорили… – начала Ламия.

– Я все слышал.

– Так ты подслушивал? – нахмурился митрополит.

– Нет. По губам прочитал, – спокойно ответил Илья.

– Я говорила, мальчик очень способный, – сконфуженным тоном добавила Ламия.

– Сам вижу, – кивнул отец Алексий. – Не беда. У нас еще шесть лет, чтобы огранить этот алмаз до нужной формы.

Дракон промолчала, скептически поджав губы.

В следующий раз Ламия и Илья увиделись только через два месяца – за день до его помазанья на царство. Он был в мундире кадета Суворовского космического корпуса. Она – в полковничьей парадной форме. Они были одни, и мальчик бросился к ней, чтобы обнять. Они простояли так минуту.

– Я вижу, тебя починили? – спросил он, отстранившись.

– Зачем мелочиться? Это новое тело, – улыбнулась Ламия. – Как ты, Илья?

– Много хлопот. Все время встречи. Как ты и говорила, со всех сторон окучивают. Ищут ко мне пути подхода, рычаги влияния. У промышленников – свои интересы, у силовиков – свои. Церковь – отдельная история. Пожалуй, только реставраторы рассматривают меня как живого человека – им не нужны преференции, им важно, есть ли у меня нужные качества… Угодить им нелегко, но я решил быть с ними честным. Ты сказала, человечество спасут традиционные ценности, поэтому если уж мне на кого и опираться, так это на реставраторов.

Смотря, как он ходит по кабинету, пока говорит, Ламия сделала свой вывод:

– Ты изменился.

– Ах, это чисто внешнее. – Илья подошел к ней и, взяв за руку, посмотрел в глаза: – Мне очень тебя не хватало.

– Меня?

– Да, тебя. И твоего корпоративного спецназа. – Мальчик озорно улыбнулся.

– Ясно, – улыбнулась в ответ Ламия.

– Велика угроза покушения. Силовики так и не смогли вычислить «кротов», передавших драконам информацию по всем кандидатам. Я верю только тебе. Ты войдешь в опекунский совет?

– Меня не возьмут. Но там будет моя сестра.

– Я ее видел. Вы с ней очень похожи, только у нее глаза человеческие, и еще она не такая красивая.

– Естественно, мы похожи. Мы ведь близнецы. Просто меня доработали под драконовские стандарты, в том числе в плане внешности.

– Еще она властная, – признался Илья. – Мне стоило больших усилий дать ей понять, что я не ее марионетка и что с моим собственным мнением ей придется считаться.

– Можешь не рассказывать. Ольга – тот еще манипулятор. – Ламия нахмурилась и сменила тему: – Что насчет завтра? Волнуешься?

– Нет, – помотал головой мальчик. – Патриарх сказал, все будет по высшему разряду. Успенский собор. Епископы. Послы. Вся верхушка… Встань рядом со стулом!

– Зачем? – не поняла дракон.

– Прошу тебя.

Она сделала, как он велел. Встав на стул, Илья оказался заметно выше ее. Так-то в нем было сантиметров сто шестьдесят, а в ней – все сто восемьдесят. Взяв Ламию за голову, он поцеловал ее. Она ответила, впрочем без особого энтузиазма. Все-таки ему было двенадцать.

Отодвинувшись, но все еще держа ее, он спросил:

– Я ведь не смогу взять тебя в жены?

– Нет. Я дракон. – Ламия покачала головой. – Через шесть лет они подберут тебе невесту и венчают вас.

– Очень жаль. – Он был искренним.

– Но когда придет время… Я могу научить тебя всему… Если ты захочешь, – предложила Ламия.

– Сиба Ину готова обучить меня всему уже сейчас, – краснея, сказал Илья.

– Господи, ты что – вытащил с Титана ту девочку-собачку?

– Конечно. Она же нас спасла. Я поселил ее в Москве и организовал ей пенсию.

– Ты ведь не собираешься?.. – Вопрос повис в воздухе.

– Нет, конечно. Я как-нибудь дотерплю до официального брака. Кривотолки мне ни к чему… Но я рассчитываю на тебя. Когда полнота власти придет ко мне, я хочу видеть тебя своей правой рукой.

– Надо дожить. Я-то не против, – сказала Ламия. – Но я же…

– Глаза на человеческие заменим – никто и не поймет, – оборвал ее Илья, затем спрыгнул со стула и спросил: – Ответь. Только честно. Как по-твоему, я буду хорошим царем?.. Или очень хорошим?

«Вот ведь поганец», – подумала Ламия, а вслух сказала:

– Ты станешь отличным царем, Илья. Просто замечательным!

Анна Ветлугина, Дмитрий Максименко Собачий блюз

После непродолжительной лихорадки скайп на гибком экране преставился. Борис протянул руку за смартом, но нащупал только добротную кожаную гладь дивана.

«Вот зверь маниакальный!» – Он бросился в коридор, где на коврике лежали рядком вещи любимца семьи Свориных, енота Шахназара: кормушка, ванночка для омовения пищи и разнообразные погремушки, висюльки и феньки, в которых животное души не чаяло. Они-то и стали причиной кражи смарта – чехол, сделанный Женей, подружкой Бориса, состоял из мягких тряпочек и кожаных шнурков, украшенных веселыми бусинами. Шахназар завороженно взирал на них, держа добычу в лапах.

«Сейчас мыть начнет», – понял Борис, прыжком бросаясь на вора. Зверек выронил смарт, слава богу, не в воду. Потом метнулся под ноги так неожиданно, что хозяин потерял равновесие и шлепнулся, перевернув злополучную ванночку прямо на гаджет.

«Лучше бы уж вымыл», – мрачно подумал Борис, отряхивая мокрый чехол от витаминных енотовых хлопьев «Улыбка», которые при контакте с водой почему-то превращались в пену зловеще-фиолетового цвета.

Вот и пригодился домашний телефон. Отец упорно оплачивал его вот уже много лет из любви ко всему традиционному, а мать записывала номера в огромную телефонную книгу с дореволюционным шрифтом на солидной бархатной обложке. Конечно же, там хранился номер Севки, с которым они после школы вместе поступили на факультет дипломатических отношений.

Борис с отвращением начал крутить нелепый диск с цифрами. Отец, разумеется, не мог купить нормальный аппарат, он заказал точную копию того, что стоял когда-то в кабинете императора Николая II.

– Севка, чем лекция-то закончилась? У меня скайп накрылся, а смарт Шахназар утопил.

– Вот горе-то! – донесся сквозь стильное потрескивание ехидный голос однокурсника. – А прийти на лекцию слабо было? Живешь-то рядом, в отличие от некоторых.

– Эээ… я решил посмотреть на знания, отойдя на некоторую дистанцию. Большое видится на расстоянии, знаете ли… – Борис не хотел рассказывать о безумных ночных плясках в клубе под странную блюзовую певицу, – и потом, что плохого в онлайн-версии? Она же предусмотрена нашим прекрасным Минобразом.

– Конечно. Только, кроме тебя, никто ею не пользуется. Ты разве не понял еще, камрад? Время поменялось, а после коронации поменяется еще больше. Наш факультет ожидает чистка. Царю не нужны ленивые маменькины сынки.

– Ладно, – помрачнел незадачливый студент, – ты про лекцию давай, что там от нас хотят? Нужно будет общаться с этими безумными партиями?

В трубке послышался смешок:

– Ну а как же, если практическая политология? Тут уж придется оторваться от своего любимого сурка с басурманским прозвищем.

– Он не сурок, он енот! Очень надеюсь в недалеком грядущем получить от тебя все адреса и явки.

– Любой каприз за ваши деньги, – издевательски хихикнул товарищ, но сжалился: – Ладно уж, пришлю безвозмездно.

Опустив тяжелую трубку на рогатый рычаг, Борис вышел на кухню. Шахназар самозабвенно изображал из себя флегматика, еле-еле перетекая с лапы на лапу. Выражение морды было при этом слегка брутальным, предполагающим новый подвиг.

Борис вернулся в гостиную, плюхнулся в кресло, привычно погладил кожаный подлокотник. Потом вскочил и со всей силы пнул ни в чем не повинную мебель.

Родители не воспринимали Женьку в качестве потенциальной невесты для сына. Ей не помогали ни милые подарки маме Нине Львовне, ни попытки завести беседы о русской истории с отцом, Аркадием Борисовичем. Теперь она пошла еще дальше: записалась волонтером в оргкомитет, занимающийся подготовкой торжеств в честь предстоящего дня коронации. Борис сначала восхищался ее героизмом, но потом кое-что его начало раздражать. Если она, ярый противник монархии, с такой легкостью играет ее приверженца, не станет ли потом обманывать в другом?

Эти неприятные вопросы он хотел выяснить вчера, но прогулка незаметно переместилась в блюзовый клуб «Бесси Смит», а там была эта очень странная певица. Уже немолодая, с помятым лицом без макияжа, она вызвала недоумение, появившись на сцене. Пока не начала петь. Тогда что-то неуловимо изменилось в мире, и незыблемые истины скособочились и потекли, не выдержав темного пламени, на которое был похож ее голос. Так и забыл он про выяснение отношений, а когда она спустилась со сцены, все смотрел не отрываясь, до неприличия, на ее лицо, со слегка сломанным носом и совершенно детскими голубыми глазами, лицо, обрамленное кудрявой седеющей шевелюрой.

Ближе к утру певица адски напилась и снова вылезла на сцену. Разумеется, пела уже так плохо, что хотелось убежать, но вместо этого они с Женькой пошли бешено плясать, будто хотели вытрясти из самих себя душу.

А теперь в голове звучит этот голос. И странные слова:

Не ставь Противотанковых «ежей» На подступах к душе.

Хмыкнув, Сворин нащупал гибкий экран, набрал эти строчки. Глухо. Только ссылки на историю Второй мировой, словари по животному миру, детские мультики про ежиков… А ведь тексты всех песен, исполняемых публично, должны находиться в БМБ (Большой музыкальной библиотеке). В клубе вчера было человек триста, не меньше, значит, она нарушила закон. Пьянство, нелицензионное творчество… но почему же так хочется услышать ее снова?

Позвонил консьерж:

– Там доставочка к вам.

Мама постоянно что-то заказывала, не предупреждая никого. То платья, то какие-то диковинные снадобья для здоровья. По этому поводу случались ссоры с папой. Борис тяжело вздохнул, прикидывая количество денег на счете, и нажал кнопку.

Снизу послышались шаги, слишком легкие для курьера. В следующий момент Борис увидел перед собой вчерашнее лицо со сломанным носом и небесными глазами.

– Боря, – хрипло сказала она, – дите мое, прости меня!

Супруги Сворины сидели на резной скамейке неподалеку от Ливадийского дворца. Шел последний день отпуска Аркадия Борисовича, и Нина Львовна пыталась вобрать в себя как можно больше знаменитого сентябрьского бархата, излучаемого крымским солнцем. Ей хотелось говорить, возможно даже стихами, но взгляд супруга не отрывался от новостных полос на гибком экране.

– Как все-таки красиво! – наконец не выдержала она. Не получив ответа, продолжила: – Мой психолог очень советовал нам с тобой вместе смотреть на красивые виды. Это очень помогает для оздоровления семейного климата.

Муж досадливо кашлянул, но она не услышала, говоря с еще большим вдохновением:

– Ведь вспомни, когда молодые были – часто ездили на море и просто сидели на берегу подолгу. А сейчас ты больше не хочешь чувствовать и мне не даешь. Это системная ошибка наших семейных отношений.

Аркадий Борисович резко свернул экран:

– Ты права про ошибку. Только ищешь ее не там. Не надо было тебе идти против воли Божьей и заводить ребенка. Бесплодна так бесплодна. Принимай крест и неси.

Белые дворцовые колонны поплыли у Нины Львовны в глазах:

– Аркашенька… как же так? Разве ты жалеешь, что у тебя есть сын?

– Сын… а могу ли я считать его до конца своим? Или плодом любви? А теперь еще и этот закон… Вот, полюбуйся! – С неприятной усмешкой он снова развернул экран и ткнул в него пальцем. Жена долго не могла ничего прочитать из-за слез. Наконец, промокнув глаза кружевным платком, она разглядела: «постановили не признавать наследниками дворянского рода лиц, родившихся неестественным путем, посредством репродуктивных технологий».

Нина Львовна обняла мужа:

– Никто не узнает. Это ведь все в тайне хранится. А про любовь – разве мы с тобой не полюбовно все решили?

– Это ты меня вынудила своими истериками, – холодно сказал он, отстраняясь. – Подумать только! Если бы я послушал своего отца и женился на Лизе Кузьминой… у меня был бы сын, а не это недоразумение.

Госпожа Сворина, всегда гордившаяся аристокра-тической осанкой, сгорбилась и побрела к морю.

Вчерашняя певица по имени Инна сидела по-турецки на кожаном диване в гостиной и рассказывала печальную повесть своей жизни:

– И я так любила его, а они угрожали ему за долги, говорили, убьют! И тогда я отправила свою анкету. Обычно суррогатных матерей выбирают не глядя, просто читают: какая национальность, какое здоровье. А она… жена твоего отца, в смысле… она специально пришла посмотреть на меня.

Борис недовольно передернулся:

– Какая еще «жена отца»? Это моя родная мать! В отличие от вас!

Детские голубые глаза смотрели на него в упор:

– Я понимаю, Борь. Но ведь ты жил целых девять месяцев во мне, а не в ней. И пяточка твоя вот тут толкалась. А теперь твой брат умер, и у меня больше никого нет, кроме тебя.

Мимо галопом промчался Шахназар. Инна улыбнулась ему, показав дырку вместо переднего зуба.

– А что же тот, ради кого вы стали суррогатной матерью, – спросил Борис, – вы смогли заплатить долги?

– Смогла, конечно. Только он сразу после этого свалил куда-то. Зря я сцену ради него бросала. И Ванечка так и вырос без отца.

«И даже спеть ее не попросишь», – тоскливо подумал он и произнес через силу:

– От меня-то вы что хотите?

Она опять щербато заулыбалась, став похожей на мальчишку-беспризорника из старых фильмов.

– Борька… да ничего, чесслово! Мне так повезло, что ты есть и я тебя нашла.

«Интересно, как?» – пронеслось у него в голове, но выяснять он почему-то не решился. Вместо этого поинтересовался:

– А почему ваших песен нет в БМБ?

– Ой, да нужны мне эти придурки! – Она сердито тряхнула полуседой кучерявой копной. – Это ж текста надо тестировать в программе, чтобы по грамматике все было, как им нравится. А меня править – что по-живому резать. Никому не позволю!

– А штрафов за нелицензионное творчество не боитесь? – На ум вдруг пришли знания из курса юриспруденции. – Кстати, еще ведь есть закон об ответственности за намеренное нарушение норм русского языка.

Голубые глаза блеснули лукавством:

– А с меня брать-то нечего! «И вот, пронзая смог, звезда нагая светит мне, как ты светить бы мог», – пропела Инна своим удивительным голосом и расхохоталась. Шахназар, настороженно следивший за странной гостьей, вдруг начал кувыркаться на паркете перед диваном.

– Какой зверь прикольный! – говорила она, давясь от смеха. – И ты, Борька, ты ведь похож на меня! Не котика какого-нибудь завел, а енота! Настоящего! Я бы тоже завела, если б было где.

Она сползла с дивана на пол и протянула руку к полосатому хвосту. Шахназар фыркнул и мгновенно оказался на кресле, откуда начал взирать своим знаменитым меланхолическим взглядом. Обычно в этом случае посетители, незнакомые с его характером, лезли продолжать знакомство и получали боевые отметины от когтей и зубов. Но Инна поступила неожиданно. Со словами: «Дурачок, мы ж с тобой одной крови!» – она попыталась перекувырнуться сама. Получилось не очень.

– Таак, спокойно! Когда-то я легко вставала на голову! – решительно сообщила она. В этот момент щелкнул замок входной двери.

«Черт! – пронеслось в голове. – Забыл все на свете! Родители как раз сегодня должны были вернуться из Крыма!»

– Я верю! Пожалуйста, не надо, – тихо попросил он гостью, но та, не слушая, уже поднимала к потолку ноги в старомодно рваных джинсах. Такой нестандартный ход, похоже, покорил сердце енота. Зверек спустился с кресла и озадаченно обнюхивался. Ей удалось встать на голову как раз в тот момент, когда супруги Сворины появились в гостиной.

– Э… вот такой пердимонокль, – поприветствовала их Инна. Нина Львовна в ужасе убежала.

– Добрый день, – сухо ответил глава семьи. – Борис, когда наобщаешься, зайди, поговорим, – и тоже вышел, стукнув дверью.

Певица тяжело перекувыркнулась, чуть не придавив Шахназара. Встала на ноги и, оглянувшись, торопливо проговорила:

– Пойду я, а? Если что, приходи в «Бесси», меня там по средам бывает.

Проводив нежданную гостью, Борис поплелся кабинет. Отец даже не успел еще сесть за стол. Досадливо кашлянув, он сделал знак подождать, лихорадочно манипулируя гибким экраном. Потом резко отодвинул гаджет и с тяжелым вздохом сказал:

– Умеешь ты выбирать себе подружек. И в Женьке-то твоей хорошего мало, а эта вообще… у меня нет слов. На какой помойке ты ее подобрал?

– Если она и подружка, то уж скорее твоя, – желчно ответил сын, – она утверждает, что родила меня!

– Мало ли кто что утверждает, Боренька, – послышался звонкий голос входящей Нины Львовны, – каждого слушать, что ли? Тем более у нашей семьи столько врагов.

Борис поморщился:

– Она принесла договор о суррогатном материнстве, в нем указаны ваши личные коды.

– Где он?!! – закричал отец.

– У нее, конечно, – пожал плечами Сворин-младший, – она показала его и унесла.

– Надо было забрать его. – Аркадий Борисович нервно комкал какую-то бумажку.

Мать с деланым спокойствием сказала:

– Не мог же он драться с этой аферисткой. Не надо было просто пускать ее в квартиру. Кем она представилась, что ты открыл дверь?

– Курьером, – устало вздохнул Борис. Мать ободряюще потрепала его по плечу:

– Это вина консьержа, что он не проверил документы. Я пожалуюсь на него. Выйди сейчас, пожалуйста, нам с отцом нужно поговорить.

Никогда раньше Борис не позволил бы себе подслушивать. Но сейчас он ясно чувствовал обман, и этот обман мог уничтожить всю привычную картину мира. Не важно, в конце концов, кто родил Бориса и при каких обстоятельствах. Важно, что в нем воспитывали понятия о чести и требовали безупречности. А сами? Выходит, врали ему всю жизнь?

Борис приник ухом к стене и очень быстро услышал с горечью ожидаемое.

– Ты уверена, что это она? – спросил голос отца.

– Конечно. Она жутко постарела, и лицо ей покалечили, но забыть ее невозможно.

С гримасой отвращения Сворин-младший упал на диван в гостиной и уставился в потолок. И тут же почувствовал у себя на животе осторожно переступающие когтистые лапки.

– Эх, Шахназар… – вздохнул он, почесывая енота за ухом, – хотя бы с тобой мы одной крови…

Гибкий экран, свернутый в трубочку, вздрогнул и начал медленно разворачиваться. Женя приглашала в кофейню. Сейчас Борис бы ответил отказом всем. Но не ей. Она имела власть рушить его планы, менять решения…

«Ок», – написал он, с сожалением отодвигая теплое дружеское тельце.

На улице настроение чуть улучшилось благодаря мягкому сентябрьскому солнцу. С разных сторон доносился колокольный перезвон. В городе уже восстановили все храмы, разрушенные при советской власти, и продолжали строить новые. Симпатичная церковь в стиле русского барокко на месте уродливого бетонного дома напомнила бабушкины рассказы из детства. Хотя что могла знать бабушка, рожденная в конце 1980-х, о царских временах? Позади барочного храма торчало суперсовременное административное здание, будто вылепленное из стекла, но при этом богато отделанное мрамором до третьего этажа.

Сворин завернул за угол и увидел Женю, деловито шагающую навстречу в ультрамодном костюме с фальшивыми рукавами, призванными напоминать о каких-то далеких якобы боярских временах.

«Говорить или нет?» – мучительно закрутилось в голове.

– Да, вот так просто и пришла! А ты думала, я ее сам нашел? – Борис дожевывал на ходу шоколадный батончик. – Открыла двери и говорит: вот она я. Следила за мной, что ли…

– Вот это круто! Нет, в ней какая-то сумасшедшая энергетика!

«Сумасшедшая – подходящее слово», – подумал он. Вслух спросил:

– А ты вообще что о ней знаешь? Вы же вроде бы общаетесь, я видел.

– Да мы особо и не общаемся, просто… – Женя уже копалась в своем экране. – Так, Сворин, мне в общем-то пора ехать в штаб, там опять какие-то еще более новые идеи, судя по рассылке. Представляешь, народ действительно в восторге от того, что снова будет царь. Но меня больше поражает состав этого оргкомитета. Куча взрослых, вроде бы, людей. Вкалывают абсолютно забесплатно, бегают, тексты пишут…

Снова он безропотно топал за ней, молчаливо соглашаясь с ней во всем. Сколько раз обещал себе не поддаваться! Она ведь и красотой особой похвалиться не могла, но эта непоколебимая уверенность словно гипнотизировала его. С ней он чувствовал спокойствие, которого так не хватало в жизни.

Женя притормозила на остановке трамвая. Посмотрела транспортное приложение:

– Трамвай, а ну-ка иди сюда. О! Молодец, он уже за поворотом.

– Может, снова сходим в тот клуб? – делано безразличным тоном предложил Борис. – Инна там поет по средам.

– О, конечно, – я люблю семейные сцены! Посмотрим, короче. – Ее смеющееся лицо исчезло за складывающимися прозрачными дверьми. И тут же пришло сообщение от отца. Сворин-старший немедленно требовал отпрыска перед ясны очи.

В отцовском кабинете всегда стоял какой-то неуловимый аромат, вроде запаха новой бумаги, производством которой Сворин-старший занимался упорно и даже, можно сказать, успешно. Очередной акт концептуальной старомодности, вроде этого дико неудобного старинного телефона.

Войдя, Борис привычно потупился. Он привык к хроническому недовольству родителя.

– Напомни, сколько уже лет я долблю тебе о необходимости быть разборчивым в своих дружеских связях? – желчно начал Аркадий Борисович.

– С младших классов гимназии, папа. – Главное, следить за своим дыханием. Если оно будет ровным, то тяжелый разговор можно будет выдержать более-менее достойно.

Сворин-старший, впрочем, сегодня, кажется, не планировал психологических экзекуций:

– Я много раз говорил, что Женя не подходит нам в качестве твоей невесты. Но сейчас речь не о ней. Вернее, не о ее притязаниях. Просто одна маленькая ложка дерьма обязательно испортит всю банку с вареньем, ты понимаешь. Я посмотрел контакты Инны Броннер. И что же? Конечно же, она дружит с этой твоей Женей!

– А откуда ты знаешь фамилию Инны? – спросил Борис. – Вы же с мамой сказали, что она… она все наврала.

– Ну врешь-то, как всегда, ты, – послышались знакомые нотки сдерживаемого бешенства, – у меня камера в кабинете. Думаешь, я не видел, как ты подслушивал наш с матерью разговор?

Срывающимся голосом Сворин-младший выпалил:

– Если бы вы были искренни, мне не пришлось бы подслушивать!

– Что?! – Аркадий Борисович побагровел от гнева. – Ты собрался мне указывать, как себя вести? А ты сам хоть чего-нибудь добился в этой жизни? Думаешь, дипфакультет? Так это я тебя туда засунул. А так бы ты на стройке бетонные плиты ворочал, умник! Думаешь, шибко одаренный?

В дверь робко прошмыгнула домработница Глаша.

– Ваш чай, Аркадий Борисович.

– Благодарствую, – подчеркнуто вежливо отозвался глава семейства. Дождавшись ухода прислуги, вернул на лицо брезгливое выражение:

– Теперь исправлять надо, что ты напортачил.

– Я не портачил. – Борис с мрачным вниманием оглядывал дубовый паркет.

– Не спорь. – Голос отца неожиданно смягчился. – Объясняю ситуацию: после воцарения расклад в обществе сильно изменится, надеюсь, даже ты это понимаешь. Те, кто не попадет в сословие, – окажутся вообще за бортом, не то что даже не при дворе. Мы, к сожалению, и так далеко не Шереметьевы и даже не Кузьмины. А тут еще новый закон. Если узнают, что ты рожден неестественным путем, – тебя лишат нашей фамилии и принадлежности к роду.

– И что ты предлагаешь? – устало спросил Сворин-младший.

– Угрозу представляет только экземпляр договора, что на руках у Инны, – тихо сказал отец. – В электронном каталоге уже ничего нет, я позаботился. Мы должны забрать у нее этот документ.

– Как?

– Узнай ее домашний адрес через эту свою девицу и напросись в гости. Мы придем с тобой вместе, принесем водки. Она выпить не дура, это видно по ее странице. Дальше, думаю, все получится.

– Слушай, а где живет эта твоя поющая подруга? – небрежно начал Борис, набрав Женин номер. Смарт все-таки ожил после просушки.

– Откуда я знаю? – удивилась Женя. – Я с ней не дружу. Просто недавно делала репортаж про «Бесси Смит», и у меня, видимо, защемление в позвоночнике случилось. Сижу такая, еле скриплю от боли, а нужно работать и никого из своих рядом нет. Тут подходит это кучерявое чудо и говорит: давай сюда свою спину, я вижу, у тебя там болит.

– И что? Вылечила?

– Да, грамотно ткнула куда-то, и все прошло. Мы с ней контактами обменялись, я ее нашла, увидела, что она в «Бесси» не только тусуется, но еще и поет. Вот, решила зайти с тобой послушать.

– То есть, получается, ты ее вчера видела второй раз в жизни? Зачем тогда подругой называла?

– Ну не подругой, а подруженцией, это разные вещи, – хихикнула Женя. – Нет, адреса твоего я ей не давала, если вдруг за это переживаешь. Но ты же сам, по доброй воле слил кучу информации. Рассказал ей, как маму с папой зовут и что живешь тут в десяти минутах ходьбы. Прямо как маленький!

Борис почувствовал злость:

– А зачем было кричать мне на весь клуб: «Сворин, Сворин»? Она из-за этого же и подошла к нашему столику.

– Прости, милый! Вставать было ну очень лень после виски, а имя твое мне не нравится, что я могу сделать!

– Что можешь, что можешь… – проворчал Борис, – надо теперь как-то расхлебывать эту историю! Папенька надеется опоить ее водкой и выманить бумаги.

– Правильно надеется, вполне может пройти. Я поняла. Постараюсь узнать ее домашний адрес.

Закончив разговор, он улегся на диван и обнаружил, что снова напевает песню о противотанковых ежах. «А чего это я поручил делать свои дела Жене, а сам лежу?» – пронеслось в голове. Как раз уже наступил вечер. Вчерашний клуб открыт, и там сотрудники, которые могут рассказать что-нибудь про Инну. А может, и она сама случайно окажется в клубе.

На трезвую голову «Бесси Смит» вовсе не показалась таким атмосферным заведением, как вчера. Тесный подвальчик с грязным входом. Охота удалась с первой попытки, даже скучно. Усталая посудомойка с давно уже немодным пирсингом в бровях рассказала, что Инна живет в хостеле «Постоялый двор купца Сбруева», через два квартала от клуба. Борис собрался пойти туда сразу же, но увидел сообщение от Севки: «Доклад по политологии требуют не позднее завтра».

С политологом и так отношения не заладились, лучше уж не рисковать, тем более учитывая недавние события.

В прихожей Сворин-младший натолкнулся на отца. Тот выглядел на удивление довольным.

– Твоя девица оперативна. Уже прислала мне адрес. Молодец. Пусть старается, пока я тебе хорошую невесту не подыщу.

«Могла бы и со мной созвониться, – с обидой подумал Борис, – получается, мой отец для нее важнее меня».

Он пошел к себе в комнату, пытаясь сосредоточиться на докладе, но мысли скакали туда-сюда. За стеной послышался шум и возня. Дверь в комнату распахнулась, и влетела меховая ракета с полосатым хвостом, держа в зубах какую-то кружевную тряпочку.

– Негодник! Я тебе запретила лазить в комод! – послышался мамин крик. – Аркашенька! Он опять стирает мое белье!

– Не можешь воспитать животное – повесь замок, – Аркадий Борисович явно не сочувствовал супруге, – вот у меня почему-то всегда все вещи на месте. Э! А где мой французский галстук? Я завтра иду в нем в Дворянское собрание!

– А вот он, в поилочке, – елейным тоном сообщила Нина Львовна.

– Проклятье! – взревел глава семейства. – Где этот енот? Я его выкину на улицу!!

И он начал разъяренно метаться по квартире, громко прошагал на кухню, в кабинет, сунул голову в комнату сына:

– А! Вот он где! Сейчас я тебя…

Шахназар шмыгнул под кровать.

– Ничего, что это мой зверь? – поинтересовался Борис. Лицо Сворина-старшего выразило удивление:

– А ничего, что твой зверь портит мои вещи в моей квартире? И, кстати, это еще вопрос: твой ли он. За него платил я, а ты еще ни копейки не заработал, только в расходы нас вводишь.

– Ты сам не позволяешь мне работать! – возмутился сын.

– Конечно. А на какую приличную работу тебя возьмут без диплома? Только вот не факт, что ты его вообще получишь со своей любовью к песенкам да енотам! И это мой единственный наследник!

Борис схватил рюкзак и начал лихорадочно запихивать туда, что попадалось под руку.

– В поход, что ли, собрался на ночь глядя? – ехидно прокомментировал отец.

– Ну что ты, Аркашенька, отстань от мальчика, – встревоженная мама появилась в дверном проеме.

– Он давно не мальчик, ему двадцать четыре года! В его возрасте Александр Македонский уже разгромил Фивы и объявил войну персам! А это ничтожество тут…

Борис собрал рюкзак, вытащил испуганного Шахназара, взял его на руки:

– Можешь быть спокоен. Тут ты меня больше не увидишь.

И, не дожидаясь ответа, выскочил в подъезд.

…Енот, конечно же, не планировал сидеть тихо. Пришлось нести рюкзак неудобно на груди, периодически засовывая руками обратно любопытную морду.

– Какой милый! Где же вы его взяли? – Скучающая продавщица бакалейной лавки явно жаждала задушевной беседы. Угрюмый вид покупателя ее не смущал. – А чем он питается? Наверное, сложно его прокормить в домашних условиях…

– Шоколадом. Еноты питаются шоколадом, вы что, не знаете? – Молодой человек смотрел куда-то сквозь прилавок.

– Каким шоколадом? – Тетенька явно удивилась.

– Преимущественно горьким. Но и от молочного редко отказывается.

Шахназар, изловчившись, вылез и теперь горестно тянул лапки к яркой упаковке сигарет.

– Нет, нам эту. – Борис взял плитку шоколада, а енота снова засунул в рюкзак.

– Пожалуйста. С вас 75 копеек.

Рука сама провела смартом по кассовому аппарату, но резкий неприятный сигнал вернул Сворина к реальности.

– Оплата не прошла, попробуйте еще, – обеспокоилась продавщица.

«Черт, еще и счет заблокировал, отлично. Спасибо, папа!»

Енот фыркнул на дне рюкзака.

– Извините, нам пора… – И тетенька осталась наедине с шоколадкой.

– Ты представляешь, он заблокировал счет! И требует, чтобы я исправился! Как будто я преступник какой!.. – возмущался Борис, держа одной рукой смарт, а другой нервно почесывая Шахназара за ухом.

– Сворин, успокойся, – в голосе Жени послышались учительские интонации. – Как можно заблокировать личный счет?

– Очень легко и просто, у папы с этим проблем никогда не было. В общем, я поехал к Инне, раз у тебя переночевать нельзя. Не думал, что ты так.

– Вообще-то до свадьбы ночевать у девушки неприлично, ха-ха. Если честно, у меня через полчаса заседание оргкомитета в скайпе… я просто не успею приготовиться. Ты лучше иди домой и глупостей не твори. Нужно просто сказать Аркадию Борисовичу, что…

– Спасибо за совет, поучения и нотации мне сейчас особенно помогут.

– Сворин, я серьезно. С твоим папой лучше не ссориться. Иди, поговори с ним.

– Все, пока. – Борис сунул смарт в карман.

«Черт! И у Севки в общаге не переночуешь… Шахназар, не смотри хоть ты на меня с укором!»

Здание хостела пряталось во дворе более презентабельного дома. Модная полвека назад пластиковая плитка фисташкового цвета сохранилась на фасаде фрагментами. Под вывеской гостеприимно зияла широко распахнутая белая дверь с треснувшим стеклом. Отвечать сонному консьержу не пришлось – Инна, напевая что-то, шла навстречу в своем, видимо, лучшем пальто, похожем на стеганое одеяло.

– Борька, вот ты и пришел! – Она театрально протянула к нему руки. С трудом удалось изящно увернуться.

– Здравствуйте! Я, собственно, вот по какому вопросу…

– Ну чего это ты все на «вы» да на «вы». Я ж мамка твоя все-таки. Пойдем, у меня отличный чай – пахнет фиалками!

На живописно захламленной кухне было, вопреки ожиданиям, довольно чисто. Не переставая петь, Инна одновременно ставила чайник и насыпала сушки с маком в тарелочку.

– Как я рада, что ты нашелся! Ребенка моя! Ой, и енота принес! Класс какой!

Шахназар, конечно, успел выскользнуть из рюкзака и уже меланхолично полоскал найденный где-то кусочек колбасы в Инниной чашке, покрытой многолетними следами былых чаев.

– Э… – Борис не знал, как начать, – а нельзя ли здесь как-то до утра перекантоваться?

– А? – Она даже рот открыла от восхищенного любопытства. – Тебя выгнали из дома? Из-за меня?

– Разумеется, нет, – сказал он подчеркнуто сухо, – просто есть определенные проблемы и…

– Нет бабла, ла-ла-ла! – закончила Инна, пританцовывая с кипящим чайником в руках. – Понимаю. У меня тоже вчера все закончилось. Зато мой сосед подкроватный свалил к своей бабе и койка до утра пуста, тра-та-та.

– У вас что, могут подселить к женщине мужчину?

Она взвизгнула от смеха, чуть не уронив чайник:

– Борька, ты меня уморишь! У меня ж номер десятиместный, нары, как в тюрьме, кого там половые признаки волнуют! Да пошли, покажу. Бери чашку. Зверя только упакуй в сумку, а то охранник погонит.

Инна жила в большой комнате, заставленной двухэтажными кроватями. Между некоторыми тянулись веревки, на них сушилось белье. Было душно и кисло пахло. С одной из нижних кроватей, плотно задрапированной зеленым шерстяным одеялом, доносилось хныканье младенца.

– Что… прямо здесь ночевать? – растерянно произнес Борис, усаживаясь на спальное место свалившего соседа.

– Ничо, зато тепло. – Инна грызла сушку, стараясь попадать на целые зубы. – Ложись, утро вечера мудренее. Хочешь, сказку почитаю? У меня, кстати, водка припасена.

– Без водки сказки не бывает? – Ему, наконец, стало смешно. – Ладно, давай. Соблюдем стиль до конца.

Шахназар тоже подключился к соблюдению стиля. Он немедленно просочился на кровать к младенцу и чуть было не поставил ночлег под угрозу. Но усталая мать растаяла от миловидности зверька и передумала поднимать скандал. Создатели водки, похоже, участвовали в конкурсе на самый мерзкий напиток, правда, настроение после нее стало пободрее. К середине ночи жизнь совсем наладилась. Вместе с Шахназаром и остатками пойла они переместились на кухню, где Инна пела и про ежей, и про других зверей… Особенно запомнился Борису «Собачий блюз»:

Я дружу с собаками, Но выть на луну не могу: На мой взгляд, В ней недостаточно грусти. Гораздо лучше Гнать вместе с псами С базара Бабу-Ягу, Что торгует детьми, Что заводятся вечно В колхозной капусте. А гнать ее надо, Чтоб не случилось беды, А то купят детей у нее Сердобольные души, А капустные дети требуют Страшно много воды, И приемным родителям Сердце мгновенно иссушат.

До кровати Борис дополз, когда за окном начало светать. Не успел толком заснуть, как его начали невежливо трясти. Над ухом нецензурно возмущался хриплый мужской голос:

– Да ты, … да шо ваще… да я спать к себе пришел… а тут!!!

– Тише!.. – заорала Инна с верхнего яруса. – Не видишь… сын меня навестил! Не буди его …!!!

Проорав сию тираду, она откинулась на подушку и продолжила спать. Но тут дико заверещал Шахназар, конечно же, попавшийся под ноги сердитому хозяину кровати. Истошно заплакал ребенок за зеленым одеялом. Высокий блюзовый стиль удался…

В куртке, надетой на одну руку, с рюкзаком и дрожащим енотом под мышкой, Борис выскочил из «нумеров» и, шатаясь, побрел на улицу. В голове кружилась одна мысль – о горячем ароматном капучино.

Уже отойдя от хостела, он вспомнил про заблокированный счет. А ведь на кухне, помнится, стоял растворимый кофе. Все же лучше, чем ничего…

Пришлось вернуться. У стойки сонный консьерж широко раскрыл глаза:

– Вы заселяться? Плату вперед, будьте добры.

– Да я просто… в гостях был и забыл кое-что.

– Сударь! У нас не ходят в гости по ночам. Если проживали, так извольте назвать фамилию.

«Ах, ну да, постоялый двор, куда ж без сударей…» – с тоской подумал Борис. Телефона у Инны он взять не догадался. Да и вряд ли получилось бы добудиться ее так же быстро, как у «подкроватного» соседа с его ненормативной филологией и хорошо поставленным голосом.

Он все-таки зашел в кофейню – просто посидеть, а заодно сориентироваться в интернете насчет работы. Шахназар, впрочем, нашел ее (работу то бишь) очень быстро. Он уже старательно умилял двух девушек за соседним столиком, и те всерьез готовились пожертвовать ему фруктовый салат.

На экране смарта высветилось слово «мама».

– Боренька, возвращайся, мы так переживаем за тебя!

– Хм. А кто создал мне условия, невыносимые для жизни?

– Папа извиняется…

– Да? – Как-то не верилось, зная Аркадия Борисовича. – Прямо папа, прямо извиняется?

– Ну… – Нина Львовна замялась, – сильно ругаться он, я думаю, не будет.

– А я вот не хочу проверять, насколько сильно на меня будут ругаться. Я хочу жить, чувствуя уважение, как нормальный человек.

– Боренька… папа, конечно, вспыльчив, но он так любит тебя…

– Я не прошу любить меня, пусть просто научится общаться по-человечески.

– Ох… – Мать тяжело вздохнула и отсоединилась.

Работа между тем не желала находиться. На всех сайтах с хорошими вакансиями при регистрации требовали номер и серию диплома. Борис позвонил Севке – тот вроде работал где-то еще со второго курса.

– Не так все просто, камрад. Официально ты можешь сейчас устроиться только каким-нибудь дворником или разносчиком пирогов. Но это я тебе очень не советую. Не самая, знаешь ли, лучшая пометка для личной истории дворянина.

– Но ты сам ведь где-то трудишься?

Однокурсник усмехнулся:

– Я же не любитель размышлять целыми днями в обнимку с сусликом. У меня, видишь ли, связи всякие наработаны. Через них обычно все ищется.

– Может, найдешь мне что-нибудь? Как-то достало меня положение недоросля, знаешь ли.

Повисла пауза. Наконец, Севка сказал задумчиво:

– А мне оно зачем? Ты пойми, дело не в твоей благодарности или неблагодарности. Просто как тебя рекомендовать? Ты ж необязательный. Вот скажи: готов у тебя доклад по политологии? Через два часа начинается лекция.

– Да… – неопределенно пробормотал Борис, – ты прав, пожалуй…

– Э, погоди сдаваться, – перебил однокурсник, – есть у меня одна мыслишка насчет тебя, но… придется как бы… не все по правилам сделать. Побаиваюсь я, если честно…

– Ну и не надо тогда!

– Ну как не надо, друг же все-таки, хоть и раздолбай.

– Вот мораль мне сейчас читать точно самое время! Как сговорились, честное слово! Пока. – Сворин раздраженно сунул смарт в карман и столкнулся с вопрошающим взглядом официантки:

– Ну? Выбрали, наконец, что-нибудь?

– Я жду друзей, – нарочито недовольно ответил Сворин, – вы предлагаете мне угадать, что они захотят кушать, когда придут?

– Ну, может, сами пока что-то закажете, – немного смягчилась официантка, – и, кстати, у нас нельзя с животными. Если старший менеджер увидит – будут проблемы. Мне-то самой очень нравятся шиншилки.

– Это е-нот! – тоном каменного гостя сообщил Борис, и официантку куда-то сдуло.

Новый выход в интернет не принес утешения. Мало того, что Севкины слова подтвердились. Обнаружилась еще одна пренеприятнейшая вещь: если верить всяким онлайн-беседам, в последнее время дворянских детей очень неохотно брали на любые подработки. Обитатели соцсетей объясняли это новой политикой духовного воспитания аристократического сословия. В итоге у членов Дворянского собрания и их детей вариантов заработать оказывалось гораздо меньше, чем у простого смертного.

«Может, и лучше, если меня лишат звания наследника», – подумал Борис, но тут же увидел в одной из веток беседы подобную ситуацию:

«Вообще непонятно, что делать, – писал неведомый пользователь под ником Опричник Василий, – родители развелись, и отец добился, чтобы меня лишили титула, но из базы данных Дворянского собрания удалиться невозможно, там такая опция не предусмотрена. Теперь высокие должности мне не светят, и на обычные работы тоже меня не берут, потому что во всех поисковиках я обнаруживаюсь как дворянин».

Снова появилась шиншиллолюбивая официантка. Взгляд ее был полон укора.

– Ну что, выбрали что-то?

– Честно, нет. – Борис отвлекся от гибкого экрана и понял, что не понимает, где сейчас Шахназар. На удивление, енот свил гнездо на дне рюкзака и вполне спокойно спал. – И вообще нам пора.

– У вас же встреча планировалась. – Официантка улыбнулась, не скрывая ехидства.

– Попланировалась – да и отменилась.

Борис решительными шагами вышел на улицу и начал приглядываться к бульварным витым скамейкам. Пусть Севка говорит что хочет. Доклад почти готов. Конечно, до высшей оценки его за оставшиеся полтора часа не дотянуть, но что-то приличное получится.

Он уселся под каким-то декоративным кустом, напротив рекламного щита в рамке, стилизованной под бронзу. На нем плавно сменялись изображения вальсирующих пар, в роскошных одеждах и картины великих исторических событий истории Российской империи прошлого. Так анонсировался предстоящий бал в честь Дня коронации. Борису вдруг впервые в жизни отчаянно захотелось быть причастным к этому событию. Но там будут лучшие из лучших, а не раздолбаи, кое-как выплывающие за счет некоторой интеллектуальной одаренности… Он понял теперь постоянно нарастающее раздражение отца. Но хватит ли времени выправить свой имидж? И вообще, идет речь об имидже или все же о репутации?

Позвонила Женя. Обычно Борис отвечал на ее звонки, отставляя все дела, но сейчас сбросил звонок. Она, видите ли, не смогла найти время, чтобы подготовить комнату к его приезду. У него тоже больше нет времени на девиц. Гораздо важнее сейчас заняться докладом.

Смарт завибрировал снова. И снова. И снова. Сворин-младший уже собрался сказать навязчивой подруге все, что о ней думает, но увидел номер отца.

– Борис? Где ты?

– Я? Показываю Шахназару, как жить красиво с заблокированным счетом.

– Возвращайся домой, сынок, нам надо поговорить.

– Мы, кажется, уже отлично поговорили.

– Конечно, мы оба вспылили, бывает. Но приезжай, у меня для тебя есть важное дело.

– Разве что вечером – у меня доклад по политологии…

– Это дело поважнее твоего доклада, черт возьми! Давай домой срочно!

«Даа, вот и занялись исправлением имиджа…» – с грустью подумал Борис.

– Боренька, дорогой! – Нина Львовна бросилась обнимать сына в прихожей.

– Привет. Папа снова не в духе?

– Нет, скорее взволнован. Мы так переживали – где ты ночевал?

– У друзей. – Борис отвел взгляд и кивнул в сторону енота, радостно несущегося к кормушке: – Мне кажется, он сейчас съест все, до чего доберется.

В кабинете отца, как всегда, витал этот неуловимый «бумажный» запах. Сворин-старший стоял у старинного бюро. Он выглядел помятым и постаревшим.

– Ну, что, сын? Ты забрал у Инны договор?

– Женька уже донесла? Нет, не забрал. – В голове отрывками проносились сюрреалистические воспоминания о хостеле. – С какой стати она бы его отдала мне? А вообще Инна вряд ли собирается вредить мне.

– Ты еще молод, не разбираешься в людях. А Женя твоя молодец, хоть и происхождением не вышла. Ладно. Присядь. Дело к тебе достаточно важное. Ты скоро заканчиваешь свое образование. В Собрании сейчас обсуждают состав нового дипломатического корпуса. Видишь ли, не все после коронации останутся при своих должностях, почти половину планируют уволить по разным причинам. Может, и я попаду под расстрельный список. Но зато завтра светлейший князь собирается устроить аудиенцию для молодежи, чтобы присмотреть кадры на будущее. Как ты понимаешь, это очень большая ответственность…

– И что мне надо делать?

– Не перебивай отца! – Аркадий Борисович привычно повысил голос, но сдержался: – Ты не представляешь, чего мне стоило добиться, чтобы ты попал на эту аудиенцию. Это редкий шанс для тебя не только поступить на хорошую службу, но и занять определенное положение в обществе. Борис, ты должен тщательно продумать рассказ о себе, чтобы показать себя достойным!

Сворин-младший тяжело вздохнул. Через приоткрытую дверь в кабинет вкатился енот.

– Опять этот балаган… – устало произнес отец. – А ты, жена, зачем пожаловала? Сказано же было: у нас серьезный разговор!

– Аркаша, прости, но тут у нас гости! – голос Нины Львовны звучал напряженно.

В дверном проеме показалась Инна. Она вошла в кабинет и начала демонстративно рассматривать лепнину на потолке.

– Вы ко мне? – поинтересовался Аркадий Борисович.

– Да я это… собственно, шла мимо и думаю: зайду-ка сыночка проведать.

– Может, вы перепутали с доченькой? – с деланым радушием предположил Сворин-старший. – У нас прислуга – женского полу. Позвать, может, чайку на кухне попьете?

Инна гордо тряхнула кудрями:

– Я поэт известный, между прочим, Инна Броннер, а не какой-то там фамилиЕноситель!

– Простите великодушно нас, темных! Мы из поэтов только Пушкина с Лермонтовым знаем, – продолжал ерничать Аркадий Борисович, – а в вашей многогранной личности нас интересует всего один документ, не с вами ли он нынче?

– А, это да, как вы угадали? – Инна улыбнулась, блеснув отколотым зубом. – Только чтобы по-чесноку, надо бартер.

– И что же вы хотите за столь любезную услугу?

– Да ничо особенного. Хостел у меня вот здесь уже, – она приставила ладонь к горлу, – хочется какой-то угол, что ли… да вон Борька видел, как в таборе живу, только коней не хватает. Может, с жильем как-то поможете или финансово там…

Нина Львовна посмотрела на супруга округлившимися глазами. Он помолчал несколько секунд, потом изменившимся голосом велел:

– Борис, Нина, выйдите отсюда. Мне нужно поговорить.

Мать с сыном, не сговариваясь, поплелись на кухню и обнаружили Шахназара на грани помешательства. Он добрался, наконец, до сахара, но никак не мог полакомиться, потому что привык мыть еду. Озадаченный енот бегал, поскуливая, с сахаром к поилке и терял в воде кусочек за кусочком. Утратив последний, бедный зверек перевернулся на спину и тоненько завыл. Словно в ответ ему из кабинета донесся истошный женский визг, кто-то промчался по коридору, и хлопнула входная дверь.

– Господи, спаси и помилуй! – прошептала Нина Львовна.

Послышались тяжелые шаги. В кухню, держа на весу окровавленную руку, вошел глава семьи.

– Интересно, как выглядят признаки бешенства у людей? – задумчиво сказал он.

– Аркашенька! – засуетилась супруга. – Нужно обработать срочно, перевязать! Я сейчас!

– Сам виноват… – Сворин-старший тяжело опустился на банкетку, – пытался отнять у нее договор силой. Вцепилась мне в руку, как зверь. Теперь уже не уничтожишь бумажку-то. Придется как-то убирать саму.

Нина Львовна беззвучно ахнула и шепотом спросила:

– Дядя Миша?

– А других вариантов нет, – устало ответил Аркадий Борисович. – Сейчас напишу ей, что согласен, и назначу встречу у него в машине. Мозгов у нее, судя по всему, мало, скорее всего, поведется.

– Ты что, хочешь ее… – тоже шепотом начал Борис и смолк, натолкнувшись на тяжелый взгляд отца.

– Иди, сынок, готовься к аудиенции, – отцовский голос звучал удивительно спокойно. – Завтра у тебя важный день.

Борис набрал номер Севки. Скинул. Опять набрал, скинул, потом смотрел, как друг перезванивает, и не понимал, о чем говорить. И с кем вообще говорить в такой ситуации? Может, со священником? Или прямо с Господом? Но услышит ли Бог того, кто знает молитвы только по школьным урокам?

– Боря… – донесся тихий голос отца, – составь, пожалуйста, конспект того, что будешь завтра говорить, и дай мне взглянуть. Может, посоветую что.

– Хорошо, папа.

Борис печатал и переделывал свою речь три часа, а в голове все время вертелась мысль о ненужности этого занятия. Но зачем лишний раз расстраивать отца?

– Весьма и весьма! – похвалил Сворин-старший, перечитывая сыновнее творение. – Даже не ожидал от тебя, честно говоря.

Сворин-младший пожал плечами.

– Будь готов еще вот к чему, – сказал отец. – Светлейший любит задавать неожиданные вопросы из области русской истории.

– Я же не историк. Даже многих дат не помню.

– Не в датах дело. Важно чувствовать исторические метафоры… если ты понимаешь, о чем я.

– Понимаю… – вздохнул Борис.

Инна согласилась на встречу в машине в десять вечера. А на пять вечера Борису назначили аудиенцию. Он надел лучший костюм, честно взял распечатанный конспект речи – повторить в дороге…

Светлейший оказался вовсе не таким величественным, как на видео, – немолодой, худощавый, невысокого роста. Поклонившись в пояс, согласно этикету, Борис сел в предложенное кресло и начал рассказывать выученный текст, добавляя попутно комплименты отцу.

– Да-да, – кивал князь, – мне говорили о ваших успехах в философии. Но стране нужны не философы, а дипломаты. И еще один момент: вы православный?

– Конечно. Как и вся моя семья.

– Но в церковь по воскресеньям не ходите?

«Неужели и правда они следят за всеми? – пронеслось в голове. – Ах отец! Что он наделал с этим дядей Мишей! И Инна… какие прекрасные песни она пишет! Зачем занялась вымогательством, да еще так бездарно! Зачем в жизни все так бездарно?»

– Вы задумались. Имеете что-то сказать? – спросил Светлейший.

– Я хожу в церковь по большим праздникам, – ответил Сворин, – каждое воскресенье пока не получается, надеюсь исправиться. Но, наверное, вы зря тратите на меня свое драгоценное время. Я не гожусь для высокого служения. Я даже не имею права принадлежать к аристократическому сословию.

Князь удивленно поднял одну бровь:

– Ваш род, конечно, не из самых знатных, но сомнений он не вызывает.

– Я, лично я вызываю сомнения, – тоном, совершенно не вписывающимся в правила этикета, сказал Борис. – Недавно вышел закон, запрещающий признавать наследниками дворянского рода лиц, родившихся неестественным путем, посредством репродуктивных технологий. Я принадлежу как раз к таким лицам.

Светлейший молчал, медленно барабаня тремя пальцами по дубовой столешнице. Сжал кулак и снова разжал:

– Молодой человек, вы отдаете себе отчет, что этими словами перечеркиваете свое будущее?

– Да.

– А зачем? Вы с такой благодарностью отзывались о своем отце и наносите ему такой удар? При том что никто вовсе не собирался расследовать обстоятельства вашего появления на свет.

– Понимаете… – со вздохом сказал Сворин, – служение – это ведь не просто устройство на работу. А так получается, словно женишься, утаив от невесты серьезную болезнь.

– Не знаю, насколько уместно сравнение, но воля ваша. Мне жаль.

Князь поднялся, давая понять, что разговор окончен. Борис тоже встал и снова поклонился в пояс.

– Подождите, – вдруг сказал Светлейший. – Вы же на дипломатическом факультете учитесь? У меня вопрос. Как оценить с точки зрения политического пиара собачьи головы, которые носили опричники Ивана Грозного? Что, по вашему мнению, больше работало на образ и эффект устрашения: то, что это были части трупов, или то, что это были зубастые хищники?

Борис задумался:

– Вы знаете… я почему-то вижу здесь другой образ. Не устрашения, а верности. Собака ведь никогда не предаст хозяина.

– Спасибо. Идите. – И князь отвернулся к окну.

Борис мчался домой на всех парах. Он очень хотел застать отца и рассказать об аудиенции лично. Вдруг по телефону случится непонимание. Успеть удалось, отец как раз одевался в старый костюм, в котором обычно ездил на дачу.

– Как прошло? – спросил он с порога. Сворин-младший набрал побольше воздуха:

– Историческая метафора была, спасибо, папа, за предупреждение. И рассказ подготовленный очень помог. А главное – Инна больше не представляет для нас опасности. Я рассказал все Светлейшему, и скрывать теперь нечего.

– Что?! – закричал Аркадий Борисович, багровея на глазах. Он открыл рот, желая сказать еще что-то, но вдруг начал падать, хватаясь за воздух. Прибежала Глаша, вместе с ней отца подняли и переложили на диван. Мать вызвала «Скорую».

Врачи приехали очень быстро и увезли Сворина-старшего в больницу с подозрением на инсульт. Пока они ехали, Борис, пользуясь открытым аккаунтом на отцовском экране, написал Инне сообщение: «Встреча отменяется. Ваш документ больше нам не нужен». Дождался ответа «ок». И свернул экран.

Полночи мать простояла на коленях перед иконой Богородицы. Борис боялся разговаривать с ней и тоже пытался читать молитвы в своей комнате. Наконец позвонили и сообщили, что состояние средней тяжести, «Скорая» успела вовремя.

На следующий день отправились навестить отца. Сворин-младший опасался новой ужасной сцены. Мать еще ничего не знала о роковом разговоре, после которого случился инсульт. Но не ехать было нельзя.

Аркадий Борисович лежал весь опутанный какими-то проводами и трубочками от капельниц. Увидев Бориса, выговорил, с трудом ворочая языком:

– Уходи. У меня… нет сына…

– Как скажешь, папа. – Борис повернулся, собираясь покинуть палату. На экране смарта высветился незнакомый номер.

– Борис Аркадьевич? – раздался мягкий женский голос.

– Да, это я, – удивленно подтвердил он.

– С радостью сообщаю вам, что вы удостоились высокой чести присутствовать на торжественном балу, посвященном коронации нашего государя.

– Как так?.. – растерянно произнес Сворин-младший. – Это, наверное, ошибка.

– Ошибки нет, – голос звучал уверенно, – сегодня был опубликован декрет с окончательным списком фамилий участников. Поздравляю вас, Борис Аркадьевич, вы удостоились высокой милости!

На ватных ногах Борис вернулся в палату:

– Папа! Я прошел конкурс! Мое имя – в списках!

– В-в-решь… бездарно… – слабым голосом произнес Сворин-старший. Нина Львовна развернула свой экран и быстрыми пальцами начала искать сайт торжественного бала.

– Аркашенька, он правда там есть! – взволнованно подтвердила она. – В основном списке гостей. Рядом с Юсуповым и Кузьминым-Караваевым.

– Так… не бывает… – Аркадий Борисович устало прикрыл глаза. В палату вошел врач в синей униформе, посмотрел на датчики, укоризненно покачал головой:

– Ай-ай-ай, что ж вы его опять волнуете-то! Приходите завтра, а сейчас пусть поспит.

– Ну как, у нас есть надежда? – шепотом спросила Нина Львовна.

– Да все неплохо, – улыбнулся доктор, – вовремя прихватили. Через некоторое время он полностью восстановится.

Ворота больницы остались за спиной. Нина Львовна предложила:

– Боренька, а давай пройдемся до Красной площади? Помнишь, когда ты был маленький, мы гуляли от нас через Мясницкую?

– Хорошо, мам. Сейчас. – Сворин-младший смотрел в экран, куда только что пришло сообщение. Инна Броннер приглашала на свою страничку в Большой Музыкальной Библиотеке. Он прошел по ссылке. Песен там еще не было, только недавно созданный профиль с картинкой: белые псы бежали куда-то в лунном свете по заснеженному полю. На аватарке у Инны тоже виднелся какой-то зверек. Увеличив масштаб, Борис узнал Шахназара с бутылкой водки в лапках. Позади угадывалась кухня знакомого хостела.

«Повезло ей, что еноты не могут подать в суд за моральный ущерб. Хотя отличная фотка!»

…Мать с сыном шли по улице, залитой неярким сентябрьским солнцем. Впереди уже виднелись красные кремлевские стены. Вот только очертания башен выглядели непривычно из-за строительных лесов.

– Наверное, реставрируют к празднику? – Нина Львовна щурилась, пытаясь разглядеть происходящее на высоте. Сын тоже присмотрелся:

– Они меняют звезды на орлов. Логично. Кстати, я только сейчас понял, почему день коронации назначен на 25 октября.

– Почему? – задумалась мать. – Ах да, это же дата революции! Красиво придумали.

На Спасской башне начали подъем первого золотого орла.

Роман Злотников Коронация

Спортбар был полон. Ну не то чтобы до отказа, как при финале Лиги чемпионов или, там, чемпионата мира по хоккею, но где-то близко. Так что если бы Олег не заказал столик заранее, им с Диком и Трейси ничего бы не светило. Но он заказал.

– Оу, уже началось, – обрадовалась Трейси, ловко проскользнув на самое удобное место, откуда огромный экран монитора, закрепленного прямо над барной стойкой, был виден лучше всего.

– Началось еще утром, – пояснил Олег, – вход в Кремль, парад и показательные выступления личного императорского конвоя, ну который бывший президентский, молебен, причастие…

– Но сама коронация ведь только началась? – не сдалась Трейси. – Значит, успели!

Олег пожал плечами. Ну-у… раз ей хочется считать так – пусть будет так. Тем более что Дику, похоже, этот вопрос был совершенно по барабану. Впрочем, Дику все на свете было совершенно по барабану. Ну, кроме выпивки и его ударной установки. Даже их с Трейси регулярный секс, судя по некоторым внешним признакам, которые Олег, как основной «виновник» их появления в России, поскольку гастроли организовала именно его компания, имел возможность наблюдать за прошедшие четыре дня, был скорее заслугой его подруги, чем самого Дика. Причем, понаблюдав за их отношениями, Олег пришел к выводу, что со стороны Дика участие в этом процессе было скорее результатом того, что он прикинул… м-м-м… одно к другому и решил, что в случае с Трейси ему легче согласиться, чем долго объяснять, почему ему лень.

– Что будем пить? – уточнил Олег, присаживаясь на диванчик и разворачивая к себе закрепленный в центре стола мониторчик.

– Водку, – тут же отозвался Дик, после чего пояснил: – В России надо пить водку. Потому что то виски, которое у вас стоит нормально, – полное дерьмо.

Вообще-то Дик был мультимиллионером, так что это его «дорого» на фоне его доходов составляло жалкие копейки. Однако он по-прежнему соотносил цены на выпивку с тем уровнем дохода, который могли обеспечить своему отпрыску его родители – медсестра и мелкий муниципальный служащий из Глазго.

– А я – эту, как ее, «Рьябину на коньяке»! Я правильно назвала?

– Правильно, – кивнул Олег, набирая на мониторчике заказ.

– А кто сегодня играет? – соизволил уточнить Дик, недоуменно уставившись на экран, на котором сейчас шла прямая трансляция из Успенского собора Московского Кремля.

– Ди-ик! – возмущенно вскинулась Трейси. – Я уже третий день вбиваю в твою тупую башку то, что сегодня в России День коронации нового императора, – а ты до сих пор ничего не понял!

Дик недоуменно уставился на Трейси, а потом перевел взгляд на своего русского приятеля.

– Это же спорт-бар?

– Точно! – улыбаясь, кивнул Олег.

– Ну вот, – с удовлетворением констатировал фронтмен и ударник легендарной британской группы Angry cats, кумир миллионов Ричард Грэймэ по прозвищу Knock. – Я и спросил – кто сегодня играет?

– Дик!!! – взвилась Трейси. – Твоя инфантильность просто несносна!

Олег протянул руку и успокаивающе сжал ладонь девушки, одновременно повернувшись к Дику.

– Сегодня – никто. Во всяком случае, у нас в стране. Сегодня в России День коронации.

Дик нахмурился, пытаясь соотнести слова Олега со своей собственной картиной мира. Ну, День коронации – и что? Его-то это каким боком касается? Ведь не его же коронуют. Да даже если бы и предложили – он бы точно отказался. Лень… Трейси же сердито пихнула своего бойфренда в бок и обиженно отвернулась.

Вообще-то инициатором их выхода «в люди» была именно она. Не затей это Трейси, сам Дик, скорее всего, весь день провалялся бы в их номере, пялясь в телевизор, настроенный на какой-нибудь спортивный канал, и поглощая в огромных количествах свой любимый Budweiser. Ну, тот, который американский, а не чешский. Достать его в России, как выяснилось, было намного труднее, чем чешский, но в райдере Ричарда Грэйсмена этот момент был выделен отдельным пунктом… Да и сам Олег с удовольствием провел бы этот день дома. Ну, или на природе. Но Трейси жутко захотелось «посмотреть, как русские будут реагировать на юридический факт их окончательного закрепощения и возвращения к средневековым порядкам». Она вообще относилась к монархии крайне отрицательно. Что, впрочем, для американки было вполне естественно… И еще сразу после приезда громогласно объявила, что отказывается понимать, зачем «свободному и развитому народу вешать себе на шею это средневековое убожество». С явственно уловимым подтекстом, что, решив восстановить в стране императорскую власть, русские очередной раз доказали всему миру: они не являются «свободным и развитым» народом. И вообще, она была глубоко убеждена, что людей обманули, задурили голову «пропагандой» и как только до них дойдет, что на самом деле сейчас происходит, они поднимутся в едином порыве и немедленно прекратят это глупое и беспардонное глумление над свободой и демократией… Вот этот самый единый порыв она как раз и не хотела упустить.

В этот момент к их столику резво подскочила официантка и принялась шустро сгружать их заказ с подноса, при этом все время выворачивая голову в сторону монитора.

– Девушка, – тут же оживилась Трейси, – а вы говорите по-английски?

– Да, конечно, – мгновенно перейдя на английский, отозвалась официантка, одарив их дежурной улыбкой. – Вам что-нибудь подсказать?

– Да. – Трейси обрадованно вытащила из сумочки свой iPhone и торопливо включила на нем режим диктофона. – Вы не могли бы ответить мне на пару вопросов?

– Конечно, – с некоторым сомнением протянула девчушка.

– Скажите, пожалуйста, а вы на референдуме голосовали «за» или «против» восстановления монархии?

– Вообще-то, у нас в стране по закону тайное голосование. – Тон официантки стал холоднее не менее чем на десяток градусов. – Так что ваш вопрос некорректен. Но я отвечу: я голосовала «за».

– Но почему? – изумилась Трейси, после чего горячо начала: – Разве вы не понимаете, что этим решением вешаете себе на шею свору абсолютно бесполезных нахлебников…

Но девушка резко прервала ее:

– Извините, мне надо работать, – после чего вымученно улыбнулась и поспешно отошла от столика.

Трейси сердито фыркнула, но решила сразу не сдаваться и переключилась на объект, у которого не было шанса удрать от нее. То есть на Олега.

– Скажи, а ты как голосовал?

– Трейси, тебе уже сказали, что подобный вопрос у нас в стране некорректен. Но я тоже тебе отвечу – я голосовал «за».

– Но почему?

– О-о-о… ответ на это вопрос очень прост, – совершенно серьезно начал Олег. – Понимаешь, в этом, как и во многом другом, что происходит с нашей страной, виноваты… – тут он сделал о-очень многозначительную паузу, а затем припечатал: – Американцы!

Глаза Трейси изумленно расширились.

– Амер… Но как?!

– Ну, понимаешь, – задумчиво начал Олег, прихлебывая свое пиво. – Я с детства увлекался фантастикой. Причем очень любил американскую классику: Азимова, Мартина, Буджолд… И вот они-то как раз и убедили меня, что будущее человечества – это империя! Ведь фантасты – это провидцы, не так ли? Очень многое из того, что они описали, потом воплотилось в жизнь. И если уж даже американские писатели-фантасты пришли к выводу, что за империей будущее… – тут Олег сделал еще один глоток и продолжил несколько невпопад: – А как стильно выглядели имперцы в «Звездных войнах», м-м-м… – И он восхищенно зажмурил глаза.

– Ты надо мной издеваешься? – растерянно пробормотала Трейси.

И Олег, не выдержав, расхохотался.

– Ты надо мной издеваешься!!! – взвилась Трейси и с размаху саданула его сумочкой по хребтине. На них тут же начали оглядываться. Причем не слишком одобрительно. Впрочем, в баре хватало и других шумных компаний…

– И все-таки не того выбрали! – зло прорычал дюжий мужик весьма брутального вида, досадливо грохнув о стойку почти пустой пивной кружкой. – Не того! Русского надо было выбирать, русского…

– И кого из них, интересно? Того поросеночка из бывших-с… – ехидно поинтересовался сидевший слева от него худой и резкий в движениях тип. – Или этого, как его там бишь, председателя партии монархистов-коммунистов?

– А то, что опять нерусь во власть лезет, это что, по-твоему, лучше, что ли? – вскинулся брутальный.

– А ты себя-то в зеркале когда последний раз видел, чистокровный ты наш? – ехидно поинтересовался худой. И все, кто исподтишка прислушивался к их разговору, поспешно отвернулись, пряча улыбки. Потому что брутальный, внешне, действительно, больше был похож на какого-нибудь киргиза или казаха, чем на классического русского или хотя бы славянина. Причем брутальный, похоже, зачем-то еще и специально усиливал это впечатление. Потому что объяснить, зачем он придал усам и бородке такую форму, которая делала его более похожим на тюрка, нежели на славянина, было сложно… На слова худого он отреагировал вполне предсказуемо:

– А вот это сейчас обидно сказал. Круг?

– Круг, – довольно ухмыльнувшись, кивнул худой, соскакивая с барного табурета. – Бармен, мы в круг!

Тот, довольно флегматично, кивнул и, нагнувшись, выудил из-под стойки две пары перчаток, после чего развернулся и легонько хлопнул по кнопке механического медного звонка, прикрученного к стене прямо под большим экраном, на котором в данный момент шла коронация нового русского императора. Над баром разнесся громкий звон, услышав который вышибала, флегматично подпиравший стену у входной двери, встрепенулся и, покрутив головой, двинулся в сторону боковой дверцы.

– Олег, они пошли драться? – спросил Дик, проводив взглядом решительно настроенную парочку.

– Ну да. По «масленичным» правилам.

– По «масля…», – с трудом повторил Дик. – А как это?

– Понимаешь, Дик, на Руси издавна на Масленицу устраивали кулачные бои. Масленица – это такой праздник. Что-то типа празднования прихода весны. Народ блины печет, веселится. Он тянется целую неделю перед началом Великого поста…

– Великого чего? – не понял Дик.

– Проехали! – махнул рукой Олег, поняв, что излишне углубился в детали. – Короче, в определенный день народ сходится толпой, как у нас говорят: «стенка на стенку». И отрывается. По определенным правилам. Ну а в другие дни так тоже можно. То есть если просто драка – то это уже административное правонарушение. А вот по правилам – нет.

– Дикий обычай! – фыркнула Трейси.

– Да у нас тут все дикое, – флегматично отозвался Олег. – Медведи, вон, по улицам ходят. Что, не видели еще? Так выходить надо чаще.

– А что это за правила? – задал Дик новый вопрос.

– Ну-у-у… схватка только в кругу, это что-то типа ринга, но круглый. Босиком, в перчатках, с капой и защитой паха. Ногами разрешаются только подсечки. Три раунда по минуте либо до трех падений. И должен быть сертифицированный судья.

– А где они его здесь возьмут?

– Так у нас многие сейчас сертификат имеют, – улыбнулся Олег. – Даже я.

Трейси, все еще обиженная на шутку Олега, презрительно фыркнула и выдала:

– Только люди, исповедующие атавистически-средневековые ценности, способны относиться к присутствию насилия как в собственной, так и в общественной жизни с ненулевой толерантностью.

От подобной фразы, вылетевшей из уст подруги, Дик вывалился из процесса размышлений и изумленно уставился на Трейси.

– Я, между прочим, окончила университет штата Аризона и имею степень бакалавра политологии. – И девушка с вызовом уставилась на Олега. Но парень только уважительно отсалютовал пивной кружкой.

В этот момент дверь, за которой скрылись худой и брутальный, распахнулась, и оба они ввалились обратно в зал, обняв друг друга за плечи. Лица обоих сияли улыбками. Слегка кривоватыми. Потому что у брутального на лице красовался наливающийся синевой фингал под левым глазом, а у худого подобный же украшал правую скулу. Все так же обнявшись, они подошли к стойке и взгромоздились на свои табуреты. После чего брутальный громогласно произнес:

– Бармен – водки. Две!

– А почему они обнимаются? – удивленно спросил Дик. – Они же пошли друг друга бить!

– Менталитет такой, – пожал плечами Олег. – Пар выпустили, теперь выпьют вместе и весь вечер будут – не разлей вода. А может, и дальше… Мы считаем, что это лучше, чем долго копить в себе, а потом взять пистолет и расстрелять толпу школьников. Ну или взять винтовку и положить сотню ничего тебе не сделавшего народа, собравшегося попеть и потанцевать в свое удовольствие на фестивале кантри-музыки.

Дик нахмурил брови и крепко задумался, а Трейси полоснула Олега злым взглядом. Некоторое время над их столиком висела напряженная тишина, а затем американка не выдержала и снова вернулась к прежней теме:

– И все-таки я не понимаю, как можно в двадцать первом веке хоть как-то положительно относиться к монархии?!

Олег улыбнулся и кивнул в сторону Дика:

– А вот давай спросим у британца – как такое возможно?

Трейси фыркнула.

– Это – совсем другое дело! Юридически Британия – полная демократия.

Олег усмехнулся. Ага, как же… Когда в стране шла дискуссия по восстановлению монархии, все эти аргументы были выложены, препарированы и обсосаны до мельчайшей косточки. Так что в этом споре Трейси ничего не светило.

– Как раз юридически Британия – чистая монархия. Причем даже не конституционная. По факту отсутствия Конституции. И все права и обязанности парламента основой своей имеют королевский акт, который, опять же юридически, монарх же может и отменить. А еще британский монарх – верховный главнокомандующий, и все приказы войскам и кораблям британского флота начинаются как-то так: «Мы, Божьей милостью король Британии, повелеваем моему капитану, которому мы поручили под начало боевой корабль моего флота Prince of Wales»…

Трейси слегка поплыла, но решила не сдаваться:

– Да, но фактически король ничего не может предпринять против парламента…

– А фактически этого никто не проверял, – парировал Олег. И, улыбнувшись, примирительно произнес: – Трейси, давай не будем спорить. Поверь, прежде чем мы приняли такое решение, у нас в стране очень долго шла дискуссия. Там столько на наши головы было вывалено – социологические, политологические исследования, экономика, соционика, даже метафизика. Поверь, дело совсем не в том, что Россия, в отличие от твоей Америки, большую часть своей истории была монархией, и ничего: развилась, огромные территории освоила, землями приросла, множество народов в себя вобрала и сохранила… Несмотря на то что нам ярлык приклеили: «тюрьма народов», – ни один из них не исчез. В отличие от того, что произошло в куда более «свободных и демократических» государствах, – не удержался он от легкой подковырки. – Во всяком случае, пока некоторые не вырвались из «российской тюрьмы» и не «выбрали свободу»… Хотя подобный аргумент тоже высказывался. Но, поверь, основой нашего решения было не это… Вот скажи мне, почему наши соседи по Европе, те же Швеция, Дания, Норвегия, не собираются отказываться от, как ты говоришь, «своры бесполезных нахлебников»?

– Все названные тобой страны – это в первую очередь демократии. И конституции у них имеются. Об этом я знаю точно! – с вызовом произнесла Трейси. – А не отказываются, потому что… ну-у… вероятно, им нравится эта их милая средневековая традиция. Ведь люди частенько тратят деньги на нечто непрактичное, но красивое или милое. Дома, там, к Рождеству лампочками украшают… Вот и здесь нечто подобное.

– Лампочки, которыми украшают дома на Рождество, не могут аннулировать принятый парламентом закон, просто не подписав его, не оказывают никакого влияния на формирование правительства, не обладают правом роспуска парламента… – усмехнулся Олег. – Трейси, милая, не лезть ты в эти дебри. Оставь их нам, сиволапым… Ты же ничего не знаешь об исследованиях роли монарха в социуме как третейского судьи, о его значении, как фокусе социальной сборки, о его функции в формировании элиты и предотвращении коррупции. Вот скажи мне, сколько денег нужно предложить императору, владеющему страной, чтобы он за взятку даровал кому-то дворянство? А ведь это теперь станет одним из мощных инструментов формирования новой элиты… Извини, но ты напоминаешь мне человека, который в детстве прочитал «Детскую библию для безбожников», после чего стал ярым и последовательным атеистом, подкрепляющим и подпитывающим свои убеждения выискиванием в газетах жареных фактов о вороватых батюшках, но категорически не желающим хотя бы немного вникнуть во все то, что теологическая мысль накапливала в течение почти двух тысячелетий. Да большинство из них Библии не читали!

– Подумаешь, – фыркнула Трейси, еще при встрече заявившая, что она – убежденная троцкистка. Хотя, скорее всего, это был просто эпатаж. Поскольку, судя по тому, что Олег успел услышать за эти четыре дня, ее прелестная головка была заполнена не столько троцкистскими идеями, сколько обычными и вполне современными левацко-глобалистскими штампами. – Там все равно все либо ложь, либо средневековые заблуждения неграмотных людей.

– Вот и я о том же… – усмехнулся Олег и снова отхлебнул пиво. В принципе, ему за те годы, которые он занимался организацией концертов «забугорных артистов», приходилось выслушивать и куда более бредовые вещи. Так что он особенно не напрягался.

– А из-за чего они дрались? – внезапно отмер Дик.

Олег пожал плечами.

– Понимаешь, после того как на референдуме было принято решение, что все – монархия нам подходит, возник вопрос – кто? И чья-то умная голова… некоторые, кстати, в этом отношении кивают на нашего Темнейшего, но точно ничего не известно… так вот, чья-то умная голова предложила – а чего гадать и ругаться. Пусть кандидаты, ну, которые подойдут по выработанным специальной комиссией и снова обсужденным народом критериям, сами докажут, что они для нас – лучший выбор. Типа, хотите предложить себя русскому народу в качестве императора – докажите ему, что подходите на эту роль, – тут Олег, сделал паузу и снова отхлебнул пива.

– И что? – нетерпеливо спросил Дик. – Дрались-то они из-за чего?

– Он, – Олег кивнул в сторону экрана, – датчанин. Из династии Глюксбургов. И большинство из нас выбрало его. Я, кстати, тоже. А вон тот, – на этот раз он указал подбородком на брутального, – считает, что надо было брать только русского.

– Хм… – задумался Дик. Но почти сразу же спросил: – А почему не выбрали русского? Вот у нас в Англии… ни за что не проголосовали бы за не англичанина.

– Ваши Виндзоры, вообще-то, по крови – немцы. И до Первой мировой войны были известны как Саксен-Корбург-Готы Ганноверские. А шведские Бернадоты, например, – французы, – усмехнулся Олег. – Так что чужой по крови для монархических династий скорее правило, чем исключение… Что же касается того, почему не проголосовали за русского, – так не осилил из них никто. Те, кто рвался в императоры из числа считающих себя русскими, показали себя балаболами, поскольку ничего, кроме как языком болтать да на молебнах с постными лицами стоять, не умели. А он, – Олег кивнул в сторону экрана, – большим умницей оказался. Очень много для страны сделал – несколько медцентров построил, парочку о-очень высокотехнологичных производств, которых в стране до того не было, деньги на авианосец собрал среди своей европейской родни… первый в серии, кстати. Сейчас уже третий строится… Опять же о слиянии «Ройял датч шелл» с «Новатек» слышали? Тоже во многом его заслуга. Так что он даже вашего принца Кентского обошел. Который тоже хотел и рвался…

– Ну-у-у… может, это и к лучшему, – этак нехотя-задумчиво протянула Трейси, – если вами станет руководить человек, воспитанный в цивилизованной стране. Возможно, вы, наконец, тоже цивилизуетесь.

Олег же только улыбнулся. Ну, зачем ей рассказывать, что первое, что сделал тогда еще никому особенно не известный принц из маленькой европейской династии Глюксбургов, когда принял решение ввязаться во вроде бы совершенно безнадежное для него дело борьбы за русский трон, – это построил себе баню. Что первым местом, которое он посетил, когда приехал в Россию, было Бородинское поле. Что этой зимой новоокрещенный Николай впервые вышел на лед Москвы-реки, чтобы поучаствовать в извечной русской масленичной забаве… Все то время, что он шел к своей цели, будущий император вовсе не пытался поучать русских людей, в чем они не правы, исполняя, как это представляют на «свободном и демократическом Западе», священный долг «цивилизованного человека», а изо всех сил старался стать русским. Иначе кто бы его выбрал?

Петр Гаврилин Невеста наследника

Республика есть правовой механизм, а монархия есть правовой организм.

Иван Ильин

Осталось потерпеть три месяца, а потом бразды правления возьмет в свои руки цесаревич. И он сможет спокойно уехать в Крым, на любимую дачу под Алуштой. Будет следить издалека за перипетиями мировой политики и изредка давать советы, если, конечно, попросят.

Он все сделал, как и обещал народу двадцать лет назад, принимая на себя должность верховного правителя Российской империи. И русское экономическое чудо, безусловно, будет названо его именем. Как говорится, что не удалось Столыпину… Впрочем, он-то знает: не это главное дело его жизни.

Империя немыслима без императора. И многие хотели бы видеть его, Николая Петровича Васильева, первым императором после долгого перерыва и родоначальником новой династии. Но Николай Петрович изначально решил для себя, что его долг по восстановлению монархии никак не сочетается с возложением на себя шапки Мономаха.

На цифровой панели появилось сообщение, что в приемной ожидает министр императорского двора. Николай Петрович сразу оживился, снял трубку и набрал секретаря.

– Лена, приглашайте скорее Ивана Дмитриевича! И принесите нам чаю.

Вошедший был лет на двадцать моложе верховного правителя, но уже с заметными залысинами и животом.

После коротких приветствий Иван Дмитриевич сразу перешел к делу:

– У нас возникла небольшая проблема с цесаревичем.

– И она требует моего прямого вмешательства? Пора привыкать решать небольшие проблемы самостоятельно.

– Дело в том, – Иван Дмитриевич сделал вид, что не заметил реплику верховного правителя, и продолжил доклад, – что у Анны Сергеевны Полыхаевой выявлен отрицательный резус-фактор крови. И согласно секретной директиве М, являющейся приложением к Уложению Российской империи…

– Не продолжай. – Николай Петрович вяло махнул рукой. – Она не сможет стать невестой цесаревича Алексея.

Эту новость ему сообщили еще утром. Новость! Если бы быть чуть предусмотрительнее и поручить тщательнее проверить эту Полыхаеву год назад, не было бы никакой новости. Непростительная беспечность. Сейчас их отношения с цесаревичем зашли слишком далеко, и Алексею будет тяжело пережить грядущий разрыв. Очень некстати перед этим самым днем, дату которого он определил еще двадцать с небольшим лет назад, ровно в день стопятидесятилетия отречения Николая Второго.

– Цесаревич знает?

Министр императорского двора замялся:

– Мне сложно ответить на этот вопрос. Возможно, она сама говорила ему.

– Почему не проверили Анну сразу после ее прибытия в Императорский городок, как это положено по инструкции?

– Мы проверяли. И мне кажется, что без участия кого-то очень влиятельного она никак не могла бы подменить анализ крови при диспансеризации.

– Это пахнет изменой, Иван Дмитриевич. – Верховный правитель тяжело поднялся из кресла и начал мерить шагами кабинет. Министр вжался в спинку стула, зная тяжелый характер верховного. – Идите вон!

Последние слова были сказаны после тягучей паузы и почти шепотом, вызвав у Ивана Дмитриевича настоящий ужас. Он поднялся со стула, ни живой ни мертвый, и мелкими шажками потрусил в сторону двери.

– Впишите ужин со мною в график цесаревича на сегодня, – бросил ему в спину Николай Петрович.

Еще до ужина верховному правителю доложили, что лаборантка, подменившая на первичной диспансеризации анализ, уже дает показания. С ее слов пробирку с кровью Анны она случайно разбила. И из страха перед строгой начальницей сфабриковала новые образцы уже со своей кровью. А на старые анализы Анны, хранившиеся в Едином медицинском банке, никому не пришло в голову взглянуть. Нелепая случайность, и столько теперь проблем!

Николай Петрович, согласно этикету, пришел раньше цесаревича и уже сидел за длинным столом, сервированным, однако, только на двух человек, подбирая нужные слова для разговора, обещавшего быть тяжелым. Цесаревич вошел бодрым шагом и крепко пожал ему руку. По лицу Алексея нельзя было сказать, знает ли он о возникшей проблеме с его женитьбой. Он дружелюбно щурил свои серые глаза на верховного правителя чуть сверху, так как был почти на полторы головы выше его. Наконец, они трижды облобызались, уколов бородами щеки друг друга, и цесаревич пригласил садиться за стол.

Начали с постороннего. Цесаревич пустился в рассуждения о ситуации в Объединенной Персии. Верховный больше молчал, тихо радуясь своему верному выбору. Россию предстояло возглавить умному и последовательному политику. Наконец, умело вставляя фразы, Николай Петрович, как и хотел, вывел разговор на прошлое, на начало всего большого дела.

– Помнишь, Алексей, наше знакомство? – спросил он. Только он да родители были с наследником на «ты».

– Да… Я тогда жутко испугался. Мне ж пять лет всего было, а тут приехало столько мужчин, почти все в военной форме. Потом этот скоропостижный переезд в закрытый городок…

– Да, Алексей! Время было сложное. Когда мы отобрали двадцать пять претендентов на титул цесаревича, на их переезд с родителями у нас были считаные часы. И одну семью мы перевезти не успели, ты помнишь: кто-то выдал их данные антиимперским головорезам.

– Да уж, а сколько у нас было просто завистников!

– Не говори так про наш народ. Да, среди не прошедших отбор были и обиженные. Сам объяснял одному ретивому отцу, почему недостаточно показать максимальный потенциал развития сына, почему наследник должен быть абсолютно здоров. Но большинство-то перекрестилось, когда отсеялось. Все ж понимают, что это за ноша.

– Понимают ли? Вспомни, как Михаил Архангелов отреагировал, когда был последний отсев. А вроде тихоней был.

– Миша некрасиво себя повел. И это только подтвердило правильность нашего решения оставить лишь двух цесаревичей, и тебя как основного. Возможно, это был очень большой риск, но я надеюсь, что ты станешь родоначальником новой династии. Поскольку ты, я уверен, понимаешь, какой это крест.

Николай Петрович посмотрел в глаза цесаревичу, внутренне обрадовавшись, что тот не отвел взгляда. Можно переходить к основному.

– Увы, Алексей, судьба решила, что тебе необходимо продемонстрировать это уже в начале пути.

– В смысле? – не понял цесаревич.

– У меня для тебя есть плохие новости. Ты не сможешь обвенчаться с Анной Полыхаевой по медицинским показателям.

– По каким еще показателям? – в глазах наследника появилась растерянность. Для него это оказалось все-таки новостью.

– У нее отрицательный резус-фактор. А значит, высока вероятность проблем со здоровьем ваших общих детей. Чтобы этого избежать, в секретной директиве прописана невозможность твоего брака с девушкой, имеющей отрицательный резус-фактор крови.

Повисло долгое молчание.

– Я понимаю, Алексей, тебе сейчас нелегко, но это так.

Цесаревич поднял тяжелый взгляд на верховного правителя:

– Я уступлю трон Константину.

– Давай сделаем вид, что я этого сейчас не слышал. И я не говорю даже про удар по репутации новой династии в случае твоего отречения. Ты принес присягу при получении титула цесаревича. Присягу, которая, по мне, страшнее монашеских обетов. И ты не можешь отречься. Если я в тебе не ошибся.

– Но я люблю ее.

– Тем более если любишь. Если хочешь, чтобы она и ее дети жили в благополучной Российской империи. Той империи, к воцарению в которой тебя готовили долгие двадцать лет. Шаг за шагом. Ступенька за ступенькой. И я уже давно понял, что ты лучший из отобранных кандидатов. Константин мне тоже очень нравится. Но если цесаревич, пусть и из-за большой любви, отрекается от своего высшего долга, то как должны вести себя подданные? Не знаешь? Я объясню. Тогда завтра полицейский возьмет взятку, чтобы купить своей возлюбленной золотое колье. Военный откажется пойти в атаку, так как не захочет оставлять свою возлюбленную вдовой, а детей – сиротами. Хирург скажет, что его рабочий день закончен и его ждет семья, а больной умрет под скальпелем его менее опытного ученика…

– Но я…

– Цесаревич, если ты продолжишь упорствовать, я просто переговорю с ней. И она за тебя примет это очень болезненное, но единственно верное решение. Ради тебя и ради себя.

– Я все понял. Я все сделаю правильно. – Алексей встал из-за стола, так и не притронувшись к еде.

– И не забывай, что тебе нужно жениться до венчания на царство, Алексей. В городке много хороших девушек. Так будет лучше для империи.

– Хорошо, Николай Петрович. Я сделаю, как лучше для империи.

В последних словах верховный услышал скрытый протест, но понадеялся, что цесаревич остынет и успокоится.

– Ваше императорское высочество!

Цесаревич смотрел пустым взором в окно, когда его окликнул женский голос. Он обернулся и увидел темноволосую миловидную девушку в легком голубом платье. Алексей давно ее знал: пересекался на занятиях в императорском университете, в котором учился он сам и все допущенные в Императорский городок молодые люди. Встречал ее в театре, на концертах и на танцах, но имени не помнил. Погруженный в свои мысли, Алексей не ответил. Он продолжал смотреть сквозь девушку.

– Эта я! Ольга! Вы меня не узнаете?

– Ольга? Конечно-конечно. Ольга. Конечно, я вас узнаю.

– Вы выглядите очень печальным. Могу ли я вам чем-то помочь? – Ольга приблизилась к цесаревичу и положила ладонь на его левое плечо.

– Вряд ли, Ольга. Вы же не богиня, чтоб изменять состав крови людей. Хотя… – Алексей остановился вполоборота к девушке, несмотря на то что уже сделал движение, чтобы уйти. Он вспомнил последние слова верховного правителя. – Вы могли бы отужинать со мною сегодня и несколько скрасить мое одиночество. Не возражаете?

– Сочту за счастье, ваше императорское высочество.

– Тогда подождите меня здесь. Я сейчас распоряжусь, чтобы был организован ужин на две персоны.

– Было бы уместнее, если б вы пригласили меня в «Москву». Друзья вполне могут ужинать в ресторане. А вот если кто-нибудь узнает, что я ужинала во дворце у цесаревича, поползут ненужные слухи, которые могут повредить вам и скомпрометировать меня.

– Извините, не хотел вас смутить. Тогда я жду вас через сорок минут в «Москве». Вы придете?

– Обязательно. Не могу же я оставить будущего императора в таком гнетущем расположении духа.

Девушка поклонилась и скрылась в дверях залы. Цесаревич опять уставился в окно, и в этот момент прозвучал сигнал, извещающий о том, что он получил сообщение на свой голофон. «От Ани», – пронеслось в его голове. Он чуть подрагивающими руками включил голограмму. В воздухе повисло нарисованное сердечко. Они часто обменивались ничего не значащими сообщениями только ради того, чтобы чувствовать себя рядом друг с другом. Она еще ничего не знала о постигшей их беде. Сердечко задрожало и расплылось в кривых осколках набежавших слез.

Верховный правитель смотрел на заснеженный двор. Вся эта скверная история наконец окончилась. Цесаревич помолвлен с Ольгой. Хотя как-то уж слишком быстро нашел он утешение в обществе темноволосой красавицы – в первый же день после того неприятного известия. Что это? Легкомыслие? Отчаянье? Или, наоборот, сознательность и сила воли?..

Но сегодня недавнее прошлое решило напомнить о себе. Министр царского двора уговорил его встретиться с Анной Полыхаевой. Говорил больше намеками, пугал, что может быть новый скандал. А так не хотелось этого сейчас, за неделю до свадьбы и три недели до коронации! Что может сказать или изменить эта девочка, первая серьезная любовь будущего императора?

Девушка опаздывала, а Николай Петрович начинал нервничать, сам не понимая отчего.

Наконец раздался звонок секретаря, и Анна зашла в кабинет верховного правителя. Он указал ей на стул, и она села. Возникла неловкая пауза.

– Вы настаивали на этой встрече, а теперь молчите, – наконец нарушил тишину Николай Петрович.

– Я лишь пришла сказать, что вы – лицемер! И вся ваша империя – это сплошное лицемерие. Какая я была дура! Как я вам верила! Несчастная жертва пропаганды – вот кто я!

– Вы пришли меня оскорблять? Я, кажется, не давал вам для этого никакого повода, – верховный правитель за секунду вскипел от тона и слов девушки.

– Я любила… и люблю Алексея! А вы! А вам! Вам выгодно, чтоб он женился на этой! Конечно! Кто я? А кто она? Она же сестра бывшего кандидата в наследники. С рождения в Императорском городке. Считай, княгиня! И папа у нее миллиардер. Не то что я! Простая девчонка из Орла, дочь полицейского, никогда не видевшая родной матери и просто сдавшая экзамены в Императорский университет. Обыкновенная выскочка!

– Вы же знаете, что ваш брак с Алексеем невозможен по иным причинам.

– По каким еще причинам?!

– Неужели он вам ничего не объяснил? – Верховный правитель с удивлением взглянул на Анну.

– Что мне нужно было объяснять? Я и так все поняла! Как только с утра однокурсники прислали ссылку на репортаж о свидании цесаревича с этой Ольгой, я прекрасно все поняла. Поняла и уехала отсюда.

– Этот гнусный репортаж? – Николай Петрович прекрасно помнил, как английские журналисты, засняв ужин в «Москве», подали его в новостях. Отказываешь этим журналистам в аккредитациях, отказываешь, а в результате все равно одна желтизна. – Нет, он должен был объяснить вам, что ваш брак невозможен из-за того, что у вас отрицательный резус-фактор. Мы не можем подвергать опасности здоровье будущего наследника, поэтому ввели такие ограничения для невесты цесаревича. Алексей очень переживал, уверяю вас. И наверняка хотел объясниться лично, но вы ему, вероятно, сами не позволили…

– Какой отрицательный резус-фактор? – До Анны с некоторым опозданием дошло сказанное. – У меня всю жизнь был положительный! Всю! Мою! Жизнь!

– Так вы не разговаривали с цесаревичем после репортажа?

– Нет, я в сердцах забрала документы из университета и уехала к отцу. А когда захотела приехать и посмотреть Алексею в глаза, узнала, что мой допуск в Императорский городок автоматически перестал действовать после отчисления. Вы не представляете, каких усилий мне стоило добиться встречи хотя бы с вами.

– Из всего услышанного я могу сделать вывод, что это либо какое-то недоразумение, либо вас кто-то подставил…

Верховный правитель вошел в зал для пресс-конференций. Мерный гул в помещении сразу затих.

Николай Петрович пробежал взглядом по головам, заметив рыжего британского журналиста, оказавшегося одним из исполнителей лихо закрученной интриги. Еще не выслан, что странно…

Пресс-секретарь дал слово первому журналисту.

– Уважаемый Николай Петрович! Станислав Воронов арестован за измену, а помолвка цесаревича с его дочерью разорвана. Как вы можете это прокомментировать?

– Не арестован, а задержан. Его участие в подмене результатов медицинских анализов Анны Полыхаевой пока не доказано. Спецслужбы занимаются этим.

– То есть вы не исключаете варианта, что все произошедшее – нелепая случайность?

– Пока очевиден только факт замены результатов анализов, совершенный сотрудницей императорской клиники. Ее мотивом могли быть и простая зависть, и подкуп со стороны заинтересованных сторон.

– А каково ваше личное мнение?

– До конца следствия у меня нет и не может быть личного мнения. Делать скоропалительные выводы чревато. Спросите у своих британских коллег. – Верховный правитель указал в сторону рыжего. – Их репортаж сыграл не последнюю роль во всей этой истории.

– И все-таки!..

– И все-таки!.. – Голоса летели со всех сторон.

– Ваше мнение?

– Про Вороновых больше ни слова! Какие еще будут вопросы? – вклинился в общий гам пресс-секретарь верховного. – Пожалуйста, представитель «Петербургского вестника».

– Это правда, что вы решили отложить день коронации как минимум до июля?

– Да! Но это было коллегиальное решение, в том числе его императорского высочества.

– Но зачем менять дату, определенную два десятилетия назад? Зло наказано. Влюбленные воссоединились.

– Как вы знаете, изначально было принято решение, что цесаревич должен жениться до венчания на царство. Менять же невесту буквально под венцом мы не сочли правильным. Дайте молодым самим разобраться во всем. Все-таки это начало новой династии. Страстям нужно немного поулечься, а конкретная дата не так важна. Существенно лишь то, что мы вместе с вами прошли, извините за пафос, долгий путь от развалившегося государственного механизма к сплоченному, полному жизненных и творческих сил государственному организму. Главное, что в этом году у России будет новый император, господа! Это так же достоверно и окончательно, как факт, что в ближайший вторник – первый день весны… Всем огромное спасибо! Мне больше нечего добавить к сказанному.

Верховный правитель тяжело поднялся и под вспышки голоаппаратов неспешно вышел из зала.

Григорий Елисеев На кого Бог пошлет

Ругались до хрипоты. Спорили. Ломали копья. Ни о чем не договаривались и расходились усталые и злые. Лишь для того, чтобы на следующее утро схлестнуться с новой силой. Андрей в этом не участвовал: не его уровень полномочий. Их с коллегами и на заседания-то приглашали лишь для того, чтобы поднимать из заднего ряда и заставлять пояснять технические моменты. Валентин находил происходящее забавным. Андрею же было скучно: вместо того чтобы работать в лаборатории, он вынужден был сидеть в душном зале и, борясь со сном, вникать в суть дискуссии экспертов. Экономические, политологические и социологические термины сыпались как из рога изобилия, но зал был экранирован от любых средств связи, и ученый даже не мог поискать в Интернете объяснения непонятных слов. Реальная политика, макиавеллизм, этатизм, абсолютизм, абсентеизм…

Андрей покачал головой и устало потер переносицу. Иногда ему казалось, что он может воспроизвести всю дискуссию дословно и точно знает, что именно скажет следующий выступающий. А ведь в это время в лаборатории простаивал проект микронного управляющего чипа для поисковых дронов, под который Андрей надеялся выиграть грант у МЧС. Ученый негромко вздохнул и, подперев голову рукой, открыл лежащую перед ним папку с документами. Так, словно от этого действия ее содержимое могло измениться.

Внутри находился стандартный набор распечатанных материалов, который раздавали всем участникам обсуждения, а также несколько листов с заметками Андрея, по которым Валентин прошелся красной ручкой, оставив пометки вроде: «сократить, это для них не важно», «Думаешь они знают что такое феномен призрака в машине?», «Проще, используй более понятные термины».

Андрей поморщился. Более понятные термины… Мы говорим о техническом исполнении, возможно, самого серьезного решения в истории Новой России, а он требует, чтобы я объяснял все на пальцах. Ну нельзя, нельзя выбросить из текста такие слова, как «бинарное кодирование» или «нейронная сеть». Мы же не в бирюльки играем, а пытаемся создать полновесную цифровую монархию! Как если бы те, кто рассуждал об искусственных интеллектах, управляющих инфраструктурой и транспортом, позволяли бы себе выбрасывать основополагающие термины. Или же те, кто отвечает за медицинские комплексы, объясняли бы их работу в стиле: «это вставляем сюда, это вот сюда, здесь нажимаем на кнопку…»

– …и я повторяю, мы должны четко осознавать то, о чем мы говорим. Теперь это уже не идея создания правительства на базе искусственных интеллектов, как советников. Это полноценная передача власти в руки машинного разума.

Полный мужчина в костюме замолчал и наклонился, чтобы налить себе воды. Андрей машинально кивнул.

Искусственные интеллекты, как советники правительства. Эта идея витала в головах у руководства страны почти с самого начала активного применения ИскИнов во всех сферах жизни. Автоматизированные медицинские комплексы проводили операции точнее, чем человеческая рука. Основанные на программных алгоритмах административные центры были способны обрабатывать запросы населения без бюрократической волокиты. На плечи машинных разумов легли вопросы логистики и перемещения грузов по всей стране, обслуживание транспортных узлов и инфраструктурных объектов. Единственной сферой, в которой до сих пор не были задействованы ИскИны, оставалась политика. И если идея передать законодательную или судебную власть в руки машин особой поддержки у населения не находила, то предложение использовать искусственные интеллекты в качестве советников при принятии того или иного решения оказалось воспринятым на «ура».

По факту, ИскИны должны были заменить собой комитеты и рабочие группы при правительстве, так как их скорость обработки информации и построения прогнозов и моделей была очевидно гораздо выше. Однако этому проекту не суждено было сбыться.

– Нет, здесь вы в корне не правы. Мы говорим не просто о передаче власти, нет. – Пожилой человек с совершенно седыми волосами поднял указательный палец, словно объясняя студентам на лекции самые простые вещи.

Андрей попытался вспомнить его имя и не смог. Вроде бы какой-то политолог либеральных взглядов.

– Мы говорим о смене государственного строя. Народ проголосовал на референдуме, это факт, но мы все еще должны понимать, что даже у нашего цифрового монарха будет система ограничений в виде конституции…

В конце сороковых годов двадцать первого века произошло то, что достаточно долго предсказывали социологи и политологи. Пресытившийся «свободами и демократиями» республиканской формы правления и окончательно разочарованный в коммунистических посулах всеобщего блага народ решил попытать счастья на старом поле, которое в новом, технологически развитом мире начинало выглядеть все более и более заманчиво. На волне множества документальных фильмов, выступлений историков и политологов идея монархии попросту захлестнула общество. Причем в первую очередь людям импонировало то, что во главе государства будет стоять специально обученный человек, весь смысл существования которого заключается в управлении страной и который всю жизнь готовился к этому, а не просто избранный на шесть лет политик. Верующие слои населения также указывали на то, что в подобной ситуации власть будет легитимизирована еще и Богом, но псевдо-материалистическому большинству современников Андрея это было не особо интересно. А вот теория того, что вместо толпы чиновников, которые все равно ничего не делали без команды из центра, за все процессы в стране будет отвечать один, разбирающийся во всем человек, засела в головах людей крепко. Неудивительно, что с годами требования о проведении референдума по вопросу восстановления монархии в стране стали звучать так громко, что игнорировать их правящая верхушка уже не могла.

– И самое главное, это то, что подобная система ограничений должна работать, – продолжал все тот же политолог. – Мы ведь не абсолютизм здесь все-таки создаем. И не «Кондиции» Анны Иоанновны. У нас все еще будет и премьер-министр, и правительство. Человеческое правительство, прошу заметить.

У государства, активно готовившего в тот момент систему «кибернетического подспорья», оставалось лишь два пути: использовать свое легитимное право на насилие и начать подавлять в народе желание перемен, рискуя получить в ответ подъем революционных настроений или последовать старому доброму принципу «не можешь победить – возглавь». Нетрудно догадаться, какой из вариантов выбрало руководство страны и, неожиданно для всех, начало активно поддерживать проект, предложив идею передачи подобных полномочий искусственному интеллекту. Мощнейшая пиар-кампания в СМИ шла под лозунгами о том: «Кому вы готовы доверится больше? Чиновнику – такому же человеку, как и вы, или же искусственному интеллекту. Точно такому же, как тот, который уже обслуживает ваши дома, бережет вас каждый день и строит будущее в масштабах всей страны». Расчет был удачным. ИскИны, безотказно работавшие на благо общества, к тому моменту уже успели завоевать колоссальный кредит доверия у населения, а потому на референдуме по изменению конституционного строя на вопрос «Хотите ли вы, чтобы руководство страной было передано в руки искусственного интеллекта?» большинство ответило «да». И лишь немногие задавались вопросом, почему правительство так легко отпускало бразды правления, готовое передать власть машине.

Высказывание седого политолога вновь расшевелило заседание, и собравшиеся в очередной раз принялись спорить о том, какой вариант монархии будет лучше: абсолютная или ограниченная. Андрей поморщился, комната стала напоминать потревоженный улей. Так же, видимо, решил и человек, сидящий во главе.

Он постучал пальцами по столу, и у всех разом отключились микрофоны.

– Господа, все, что вы сейчас говорите, это переливание из пустого в порожнее, – негромко произнес Алексей Ольхов, – наша цель: выбрать наиболее подходящий вариант из имеющихся у нас слепков личности и предоставить его правительству для дальнейшего использования. Все остальное нас не касается и только тормозит процесс. Поэтому, пожалуйста, давайте займемся делом. А обсуждать, что, почему и как, это оставьте для нерабочего времени. Хорошо?

Все замолчали, словно дети, которых отчитал строгий родитель. Лысеющий, с вечно недовольным выражением лица, Ольхов был представителем президента, а также ученым-кибернетиком и потому, пожалуй, единственным, кто, по мнению Андрея, реально понимал цель их собраний. Другие комиссии в это время занимались переработкой законов, новым проектом конституции, реформой правительства и прочими юридическими и политическим вопросами, связанными с восшествием на престол императора. Комитет же, в котором состоял Андрей, занимался несколько иной задачей. Он должен был этого самого императора создать.

– Ну, если ставить вопрос настолько ребром, – первым подал голос все тот же седой политолог, – то я считаю, что наиболее подходящий вариант слепка – это просвещенный абсолютист вроде Екатерины Великой или же реформатор наподобие Александра Второго. Ни один другой вариант нам не подходит, если мы рассчитываем создать конституционную монархию.

После того как за идею создания ИскИна – Императора проголосовало большинство, на повестку встал следующий немаловажный вопрос. Каким должен быть будущий правитель?

Практически все искусственные интеллекты в стране, кроме самых примитивных, имели заложенное в них с помощью программного кода подобие личности. Эта личность базировалась на нескольких основополагающих параметрах, таких как возраст, пол, стиль поведения, и на множестве куда более детальных настроек, а именно типах реакции на внешние факторы и умении выстраивать логические цепочки. Теоретически подобные слепки личности должны были отражать существующий в массовом сознании архетип, чтобы людям было проще и комфортнее взаимодействовать с машинами. Так, например, медицинские искусственные интеллекты практически всегда были пожилыми врачами с приятным и ободряющим голосом, широтой взглядов и непременным «так-так-так, голубчик». Этакие «добродушные Айболиты».

Именно создание подобного слепка личности для будущего императора и было поручено комиссии, в которой состоял Андрей. Им предстояло выбрать все необходимые параметры и подготовить модель для дальнейшего использования. После продолжительных дискуссий было решено создать несколько образцов, основанных на классических архетипах, существующих в массовом сознании относительно монархов Российской империи и Московской Руси. Сильный самодержец, реформатор, успешный полководец, талантливый государственник и так далее. За основу были взяты реальные исторические личности, а чтобы избежать субъективных оценок при программировании поведенческого аспекта, были проведены исследования почерков по дошедшим до нас документам и на основе графологической экспертизы составлены более-менее точные образы характеров. Андрей во всем этом занимался исключительно технической стороной, руководя целой армией программистов, задачей которых было превратить выводы экспертов в строки программного кода.

К сожалению, после создания прототипов споры не прекратились, а лишь разгорелись с новой силой. Теперь, правда, ругались уже о том, какой из имеющихся слепков выбрать.

День коронации и перехода к монархии тем временем неумолимо приближался, и его ожидали так, как если бы в ту секунду, когда на голову нового императора водрузят корону, все существующие в стране проблемы исчезли словно по мановению волшебной палочки.

– Я здесь с вами абсолютно не согласен, – подал голос один из историков с дальнего конца стола, до этого молча перебиравший бумаги, лежащие перед ним. – Мы, и я имею в виду Россию, сейчас находимся не в том положении, когда можно говорить о реформах. Знаете поговорку «на голодный желудок о высоком не думается»? Так же и у нас сейчас. Мы имеем системы ПРО Унитарных Штатов Америки у наших границ, мы имеем притязания Британской империи на нефтяные шельфы в Северном Ледовитом океане. Мы имеем Китай, строящий мобильные крепости вдоль всего Амура. Нам нужен не реформатор. Нам нужен правитель, понимающий, что у России только два союзника: армия и флот!

И снова гул голосов заполнил помещение, превращая обсуждение в бесконечный спор. Андрей запрокинул голову и, глядя в потолок, тихо застонал.

«Боже, мы здесь сидим уже четыре с половиной часа…» – подумал ученый.

Словно прочитав его мысли, Ольхов взглянул на часы и вновь вырубил микрофоны.

– Господа, прошу минутку внимания. Я понимаю, все устали, поэтому давайте поступим так. Я объявляю тридцатиминутный перерыв на поесть и отдохнуть. Ровно в пять жду всех здесь для продолжения дискуссии. А пока подумайте вот над чем, – он обвел присутствующих взглядом. – То, что мы сейчас с вами обсуждаем, – это будущее нашей страны. И нам нужно превосходство. Мы входим в новую эпоху, в новую гонку сверхдержав, а народ хочет возвращения к монархии. Значит, нам требуется лидер, который один сможет управлять целой страной, который никогда не будет уставать и который всегда будет здоров. Который будет мудрее и умнее всех нас, вместе взятых, но при этом человечнее и моральнее. А значит, нам придется взять беспристрастный механизм и сделать его гуманным.

Ольхов замолчал, давая понять, что заседание окончено. Собравшиеся, разбиваясь на группы и негромко разговаривая, потянулись к дверям. Андрей подождал, пока основная масса схлынет, и вместе с Валентином двинулся к выходу. В отличие от своего друга, который явно пребывал в хорошем расположении духа, Андрей еле волочил ноги. Когда они вышли наружу, ученый с облегчением вдохнул свежий воздух: в качестве меры безопасности кислород в зале заседаний рециркулировался, а не подавался извне. Охранник, на столе которого лежало множество разноцветных устройств, похожих на гарнитуру с наушником, протянул Андрею и Валентину их конексусы, после чего вычеркнул фамилии ученых из голографического списка, парящего перед ним. Андрей поблагодарил его кивком и вставил прибор в ухо.

«Устанавливаю соединение… Добро пожаловать, доктор Лавров», – высветилось перед правым глазом Андрея.

Ради все тех же усиленных мер безопасности перед входом в зал заседаний все устройства связи изымались охраной.

В наушнике раздался щелчок, и приятный голос произнес:

– С возвращением, Андрей Владимирович. Я регистрирую у вас первичные признаки переутомления. Я настоятельно рекомендую вам поспать.

Андрей вздохнул.

– Спасибо, Олег, я в порядке. К тому же я все равно не могу уйти раньше времени из-за этих чертовых заседаний.

– Понимаю, – произнес невидимый собеседник. – Тогда я могу посоветовать вам выпить кофе. Черный, молотый, с двумя ложками сахара, чтобы повысить уровень глюкозы в крови. Будет неприятно, если вы упадете без чувств прямо во время работы комитета. К тому же в кафетерий на пятнадцатом этаже завезли свежую выпечку. В том числе булочки с глазурью, как вы любите.

– Спасибо за совет, Олег, – вновь кивнул Андрей, уже заходя в лифт.

В отличие от большинства членов комиссии, предпочитавших столовую на первом этаже громадного НИИ, Андрей с коллегами чаще обедал в небольшом кафетерии. Это было дешевле и притом куда ближе к залу заседаний, что, учитывая пунктуальность и раздражительность Ольхова, оказалось весьма на руку.

Как только ученые вошли в длинное полупустое помещение кафетерия, один из сидящих за столиками людей приветственно помахал им рукой.

– Салют лирикам от физиков! – крикнул он и, продолжая широко улыбаться, указал на свободные стулья.

– И тебе, Серег, не хворать, – кивнул в ответ Андрей, опускаясь на предложенный стул.

Сергей Холодов придвинул поближе к себе тарелку, освобождая место. Он также был участником проекта, но его задачи лежали в иной плоскости: отдел Холодова занимался разработкой и созданием многих сотен плат и микропроцессоров, которые должны были обеспечивать функционирование будущего компьютерного монарха.

– С заседания? – Сергей вопросительно кивнул на папку с документами, которую Андрей рассеянно вертел в руках.

– Только что, – подтвердил ученый, кладя бумаги на стол. – Опять четыре часа сотрясали воздух. Ну, в смысле, они сотрясали. Мы-то в основном теперь молчим, свое уже отговорили. У нас теперь эти, експерты выступают… А у тебя чего?

Холодов закатил глаза, как бы говоря: «Ой, друг, лучше не спрашивай».

– Они хотят, чтобы мы были готовы к запуску, как только вы, ребята, закончите свою часть проекта, – сообщил он и, отрезав кусок блина, отправил в рот. – То есть никакой первичной отладки, никаких тестовых прогонов, даже отсутствие работы в симуляции. Подход в стиле «просто соберите нам робота и валите». А если он у них в первый же час выйдет из строя? Или если генераторам потребуется слишком много энергии и опять случится тотальный блэкаут, как в сорок седьмом? Или еще чего-нибудь похлеще. Ей-богу, они гонят так, словно за ними самими гонятся. Идиоты…

– Или если вместо высокоморального гуманиста наш ИскИн окажется прагматичным чудовищем, с холодной логикой… – задумчиво пробормотал Андрей, погруженный в собственные мысли. – У нас, правда, все наоборот. Эти гении, по-моему, собираются лишь для того, чтобы языком почесать. Они постоянно поднимают одни и те же вопросы, постоянно находят одни и те же камни преткновения. Снова и снова, словно их это развлекает. Да с таким подходом было бы проще все решить волей одного человека, чем давать им «дискутировать». Они так будут ругаться до Второго пришествия и, в итоге, ни к чему не придут.

– А вот это правда. Все бодание, которое мы наблюдаем, оно же абсолютно бесполезное, – подтвердил Валентин, вернувшийся с подносом. – Мы могли бы с тем же успехом взять в охапку диски со слепками, забежать в комнату и с криком «На кого Бог пошлет!» швырнуть в воздух. А затем использовать тот, который упадет Ольхову на голову. Результат был бы такой же, только получили бы мы его гораздо быстрее.

Все трое негромко рассмеялись. Андрей взял чашку с кофе и отпил немного. Тепло растеклось по организму, и ученый откинулся на спинку стула.

– Не, ну мы же все трое понимаем, что затея с монархией – это просто пиар-ход наших власть имущих, – продолжил Сергей, указав на Валентина и Андрея вилкой. – Народ захотел монархию, они сказали «ок, сделаем» и припахали нас клепать им суперробота. Но очевидно же, кто именно останется в этом самом человеческом правительстве при новом императоре. Как говорится, «в бродячем цирке все те же лица». Президент станет премьером, премьера нынешнего тоже переведут на какую-нибудь непыльную должность, и так далее. Можно подумать, что кто-то из вас двоих думает иначе?

Валентин хмыкнул:

– Ты бы перед тем, как такое ляпать, вспомнил бы, что именно эти, как ты выразился, власть имущие и оплачивают твои счета. А то ты на них баллон катишь, а на их денежки живешь.

– Да это-то я помню, но вот что насчет вас двоих? Вы на референдум-то вообще ходили?

Андрей поморщился и принялся сосредоточенно пить кофе.

– Ходил, конечно, – пожал плечами Валентин. – И голосовал против. «На черта нам король, Гондурас республика». Я над проектом работаю только потому, что мне за него платят, а не потому, что я рад, что у нас теперь будет ымперия. Если я, в итоге, скоплю достаточно денег, то вообще отсюда свалю. В Унитарные Штаты или Европейский Конгломерат. Куда-нибудь подальше от грядущего к нам машинного тоталитаризма.

– Ну, это ты, конечно, загнул, – усмехнулся Сергей и покачал головой, – машинный тоталитаризм. Скажи еще, что нам всем чипы вживлять будут. Как, кстати, уже делают в твоих любимых УША. А ты, Андрюх? Ты-то, я надеюсь, как человек голосовал?

Андрей помедлил.

– Я не ходил, был занят в лаборатории, – наконец ответил он и посмотрел в окно на засыпанный снегом мегаполис, раскинувшийся внизу.

Андрей соврал. На самом деле он ходил и голосовал за монархию. И притом за монархию, управляемую человеком, а не искусственным интеллектом. Потому что как специалист он понимал, что возложить все функции управления государством на одного человека из плоти и крови в современном мире невозможно, ИскИн справится куда лучше. Но вот в душе у него засело твердое осознание того, что так нельзя. Нельзя давать корону машине, сколь бы совершенной она ни была. Потому что человечность не запрограммировать. И сколь бы гуманным ни сделать искусственный интеллект, он все равно в первую очередь будет рациональным. А рационализм влечет за собой пользу большинства в ущерб меньшинству, даже если таким образом это меньшинство будет обречено на смерть.

– Ну вот, что и требовалось доказать. Ты голосовал против, этот вообще не ходил, абсентеист чертов. И таких, как вы, у нас выше крыши, – Сергей покачал головой. – А, ладно… Вопрос в другом. Зачем им вообще понадобился это чудо-юдо механизм. Что – нельзя было просто выкрикнуть на царство какого-нибудь человека? Взяли бы кого-нибудь достойного из молодых политиков и дали бы старт новой династии.

– Погоди, ты сейчас серьезно спрашиваешь? – Валентин посмотрел на Сергея, как на круглого идиота. – Без шуток?

– Потому что одному человеку тащить такое не под силу, – негромко произнес Андрей, – не в современном мире. Машина выдержит подобное напряжение, ей-то все равно: нервной системы нету. А вот человек под таким давлением рано или поздно сломается. Ты представь себе, что каждый день просыпаешься и засыпаешь с мыслью о том, что только от тебя зависят жизни двух сотен миллионов человек. И что если ты облажаешься, то никаких стрелочников не будет и ни на кого ответственность, как в республике, ты не спихнешь. Так что человек попросту не справится.

– Да не в этом дело, господи! – вскинулся Валентин. – Правительство просто хочет иметь послушный и удобный в управлении механизм! Народ требует монархии, они выдают им в качестве императора ИскИна, а сами радостно дергают его за ниточки, продолжая реально оставаться у власти. Это же совершенно очевидно!

Андрей покачал головой:

– Если они думают, что смогут контролировать искусственный интеллект и заставят его плясать под их дудку, то они еще большие дураки, чем я всегда считал. Они приказали нам создать машинный разум, изначально запрограммированный на то, чтобы быть совершенным правителем и дипломатом. Да он сам будет плясать ими как пожелает, а они даже не заметят, думая, что все еще у руля.

– Ну, мужики, не знаю. По-моему, вы человека недооцениваете. Да и к тому же, как мы на царство помажем бездушный механизм? Одно дело мы повенчаем в Успенском соборе живого человека из плоти и крови, а другое дело – машину. Как мы это вообще сделаем? У нее же души нет! Власть, она ведь, в такой ситуации, идет не только от народа, но и от Бога. А без благословения свыше это у нас уже не монархия, а так – диктатура одного получится.

– Ну, да, кстати, – кивнул Валентин, – Церковь же до сих пор не высказалась однозначно по данному вопросу. Против искусственных интеллектов она, конечно, не возражает, потому что это все еще компьютерные программы, пусть и невероятно сложные. Но вот провести ритуал помазания на царство – это уже будет означать, что мы признаем за искусственным интеллектом душу. Я лично не уверен, что патриарх на такое согласится. А если без помазания, то здесь Сергей прав: это уже будет простая диктатура. Корону-то, как известно, любой на голову может надеть.

– Именно, – поддержал друга Холодов. – К слову об этом! Вы уже делали тестирование ваших слепков в симулякре? Или говорить нельзя, государственная тайна?

– В общем-то да, результаты засекретили и передали через Ольхова президенту. Но если без спойлеров, то все совсем не так гладко с этими слепками получается, как бы, наверное, нашему руководству хотелось.

– А чего случилось? – Сергей недоуменно поднял бровь.

– Ну… скажем так, даже у великих были свои недостатки. В конце концов, они ведь тоже люди, – объяснил Андрей и переглянулся с Валентином. – Кто-то на трубе ночами играл, кому-то куда больше импонировали идеи масонства, чем забота о собственной стране. У каждого нашлось по скелету в шкафу, а то и по целому кладбищу.

Валентин подтверждающе кивнул.

– Я, знаете, тогда вообще не уверен, нужны ли нам ИскИны-государи если у них человеческие изъяны? Народ-то себе явно уже успел нарисовать в голове некий волшебный идеал, которого мы точно не достигнем, чего бы мы там ни запрограммировали.

– А что ты тогда предлагаешь? Использовать имиджевый концепт правителя черной дыры? Сейчас такое уже вряд ли возможно, чай, не восемнадцатый век. Учитывая все современные технологии, любой правитель находится под прицелом журналистов двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Так что уже через пару месяцев народ будет знать о нем все и даже больше.

– А вы пробовали как-нибудь обрезать или заблокировать эти изъяны? – поинтересовался Сергей.

– Как? Мы же не с чистого листа создаем личность, а используем слепок с реального человека, пусть и давно умершего. Убери одну черту, и весь характер посыплется к чертовой бабушке. – Андрей безнадежно махнул рукой.

– Вот именно, и, господи, ты мне сейчас снова напомнил про тот ужас, который мы получили, попытавшись смешать сначала все программы в одну. «Выделить лучшее, отбросив неудачное». – Валентин покачал головой с выражением лица человека, который видел нечто очень неприятное. – У нас получилось что-то вроде выбегаловского эксперимента из «Понедельника» Стругацких… Веселенький такой кадаврик…

– А может, тогда и вовсе отказаться от этих слепков, основанных на прошлых правителях, и просто запрограммировать какую-нибудь личность с нуля?

– Мы так и хотели сделать изначально, но руководство проекта уперлось, потому что нашим властям нужно выдержать преемственность в глазах общественности: мы как бы берем не просто голую роботизированную сущность, а настоящий слепок с одного из великих деятелей прошлого. Уж они-то точно не подведут. Ну… по крайней мере, не должны.

– Понятно… – протянул Сергей и, поднявшись из-за стола, взглянул на часы. – Слушайте, у нас еще где-то минут десять, я схожу подкурнусь по-быстрому?

– А чего ты спрашиваешь? Тебе же травиться, – пожал плечами Валентин, откидываясь на спинку стула.

Холодов отошел к одному из широких, от пола до потолка окон, занимающих всю дальнюю стену кафетерия. Там висела табличка, указывающая на место для курения, и нещадно дул кондиционер, утягивающий табачный дым.

Андрей вновь раскрыл папку, глядя на теоретические выкладки и скупые цифры, описывающие самый сложный проект за всю историю российской робототехники.

– А… мужики? – голос Сергея вывел ученого из размышлений.

Андрей поднял взгляд и увидел, что Холодов смотрит куда-то вдаль. Прищурившись, Андрей смог различить неясные тени, скользящие сквозь буран. Через мгновение они вылетели из снежной круговерти, превратившись в звено угольно-черных вертолетов на фоне грязно-серого неба. Боевые машины разошлись клином, направляясь в сторону здания НИИ.

– Э-э… Олег? – Андрей постучал пальцем по наушнику конексуса. – Тут у нас что-то происходит…

Ответа не последовало. Ученый моргнул и вдруг неожиданно почувствовал себя совершенно беспомощным. Это был первый раз, когда искусственный интеллект не откликнулся по первому требованию, и Андрей совершенно не представлял, что ему делать. Тем более в подобной ситуации.

– Олег?! – повторил он, а затем из-под крыльев вертолетов вылетели столбы дыма.

Ракеты понеслись в сторону окон НИИ, но за секунду до удара сдетонировали, превратившись в ослепительные огненные шары. Остаточная засветка заполнила собой сетчатку, заставив Андрея зажмуриться. В следующее мгновение раздался звон бьющегося стекла, и ударная волна, вырвав ученого из-за стола, швырнула его на витрину с продуктами.

Сознание возвращалось медленно. Сначала сквозь ватную пелену пробился звук: электрический треск и далекий едва различимый вой сирен. Следом пришли запахи: тошнотворная вонь горелого пластика и паленых волос. А затем чудовищным ударом на Андрея обрушилась боль. Все тело саднило, словно оно было одним огромным ушибом, ребра ныли, а по затылку текло что-то теплое. С трудом ученый разлепил веки и тяжело застонал.

Он лежал на боку посреди развороченного кафетерия. Столы и стулья опрокинуло и разметало по сторонам ударной волной, весь пол был усыпан осколками стекла и битой посудой. С потолка свисали искрящие обрывки проводов и покачивающиеся лампы, вырванные из креплений. Широкие окна закрывали опущенные снаружи бронированные ставни. Из динамиков сквозь треск статики пробивалось записанное сообщение об эвакуации.

– Что… что, черт возьми, случилось? – пробормотал Андрей и закашлялся, когда едкий дым попал в рот.

Приподнявшись с холодного пола, ученый на четвереньках подполз к тому месту, где, как ему казалось, должен был находиться их столик перед атакой. Валентин сидел неподвижно в нескольких метрах оттуда, привалившись спиной к стене. Его тоже явно отшвырнуло ударной волной. На лице программиста застыло изумление. Окровавленная голова свешивалась на грудь. Трясущимися руками Андрей дотронулся до шеи друга и крепко зажмурился, поняв, что пульса нет. Удар затылком о бетон раздробил Валентину череп.

Андрей откинулся назад и, мелко задрожав, осел на пол. Его затрясло, из груди вырвался всхлип. Через несколько долгих минут Андрей наконец глубоко вдохнул и, подавшись вперед, опустил Валентину веки, как это делали в кино. Больше он ничего не мог сделать для своего друга.

Только сейчас, когда шок несколько отступил, Андрей вспомнил о Холодове и заозирался по сторонам в поисках главы технического отдела. Сергей лежал лицом вниз там же, где и оказался во время атаки: в зоне для курения.

Андрей сделал несколько неуверенных шагов по направлению к нему. Даже с такого расстояния он мог различить, что лабораторный халат коллеги обгорел, а из-под тела растекалась кровь. Ученый помедлил, а затем в его конексусе, все еще вставленном в ухо, раздался щелчок и мягкий голос вкрадчиво произнес:

– Не надо, Андрей Владимирович. Я не регистрирую у профессора Холодова признаков жизни, а ваш пульс и так слишком высок, чтобы получать еще одну эмоциональную травму. Вам, правда, не стоит видеть то, что с ним случилось. Увы, Сергей Александрович стоял слишком близко к окну в момент атаки. Мне жаль.

– Олег? – Андрей чуть было не подпрыгнул от неожиданности.

С того момента, как ученый пришел в себя, по всем каналам связи комплекса стояла мертвая тишина, а близлежащие мониторы заполняли помехи, поверх которых краснела надпись «Отключено от Сети».

– Да, это я. Простите, что не смог ответить раньше. Я был атакован вирусом-червем, заблокировавшим мои полномочия. Пока я выкидывал его из системы, здание было атаковано снаружи физически. Я поместил комплекс под локдаун и провожу эвакуацию сотрудников. Силы московской Службы Безопасности прибудут через двадцать минут. Я настоятельно советую вам проследовать к ближайшему лифту для эвакуации.

Андрей машинально кивнул и, чуть не потеряв равновесие, оперся рукой о соседний стол. Голова кружилась от дыма, глаза слезились.

– Можешь объяснить мне, что вообще происходит? – попросил он, вновь закашлявшись.

– Мы подверглись нападению. Противнику удалось попасть внутрь здания прежде, чем я заблокировал входы-выходы. Мои системы повреждены и функционируют не полностью. Я все еще не могу вернуть под свой контроль системы безопасности и автоматические турели, поэтому занимаюсь эвакуацией персонала и информационной поддержкой нашей внутренней охраны. Силы не равны, но их должно хватить до прибытия полиции. Я пытаюсь распылить солдат противника, блокируя помещения и отрезая их друг от друга.

– Есть идеи, кто на нас напал? И сколько их?

Олег помедлил с ответом, видимо, обрабатывая информацию.

– Неизвестно, – наконец произнес он так, словно сам был разочарован собственным неведением. – На их униформе отсутствуют знаки различия или эмблемы, и они ведут переговоры по шифрованному каналу. Я пытаюсь взломать код, чтобы перехватить контроль над их конексусами, но пока, к сожалению, не слишком преуспеваю в этом.

– Еще что-нибудь? – Андрей прикрыл нижнюю часть лица рукавом и осторожно заковылял сквозь дым к выходу.

Что-то не так. Террористы, кто бы они ни были, не стали бы скрывать свою принадлежность к той или иной группировке. Нападение на научно-исследовательский центр стало бы заявлением, и всем должно быть понятно, кто за этим стоит.

– Немного. Атакующие хорошо организованы и действуют четко и слаженно. Каждый точно знает, что именно должен делать. Кроме того, в их распоряжении находится высокотехнологичное оружие и оборудование. Основываясь на всем этом, я могу предположить, что нам противостоят некие силы особого назначения. Возможно, спецназ иностранного государства.

Андрей моргнул, пораженный догадкой.

– Это не теракт, Олег, – тихо произнес он. – Они пришли за слепками.

– Простите?

– Эти люди, кем бы они ни были, находятся здесь с целью саботировать секретный проект, над которым мы работаем. Мы должны не допустить этого.

– Разумеется. Я незамедлительно направлю силы Службы Безопасности в лаборатории, как только они прибудут.

– На это нет времени, – помотал головой Андрей и, привалившись к стене, выглянул из кафетерия.

В коридоре никого не было, а возле лифтов проход перегораживала тяжелая противовзрывная перегородка, выкрашенная в красный цвет.

– Пока полиция сюда доберется, они двадцать раз успеют уничтожить данные. Им достаточно вывести из строя серверы и сломать уже изготовленные диски со слепками, чтобы отбросить проект к самому началу.

– И что вы тогда предлагаете сделать?

Андрей еще раз оглянулся по сторонам и выскользнул наружу, стараясь держаться противоположной стены.

– В целях безопасности все данные по проекту никогда не покидали здания НИИ ни в физическом, ни в цифровом формате, – начал объяснять ученый, направляясь в сторону двойных стеклянных дверей, ведущих на лестницу. – Это нас, кстати, и подвело, ну да ладно, теперь уже ничего не поделаешь…

Где-то в глубине этажа раздался грохот автоматной очереди, заставивший Андрея вжаться в стену. Через несколько секунд стрельба прекратилась, и вновь воцарилась тишина. Подождав немного, Андрей бегом преодолел остаток пути и выскочил на широкую бетонную лестницу.

– Основной массив данных хранится на серверах, но те, скорее всего, являются первостепенной целью атакующих, – продолжил он уже шепотом, поднимаясь вверх по ступеням и периодически выглядывая через перила, чтобы удостовериться, что путь чист. – Поэтому мы туда не пойдем. По крайней мере, без спецназа в экзоскелетах. Также существует еще три комплекта копий дисков с готовыми слепками. Одни находятся в лабораториях и, скорее всего, уже уничтожены, вторые – в архивном крыле, а третьи – в сейфе в кабинете главы отдела программирования.

– То есть в вашем кабинете? – уточнил Олег.

– Ну да, – кивнул Андрей. – Да, в моем.

– Итак, каков же все-таки ваш план?

– Добраться туда, забрать диски и сделать ноги! Надеюсь, к этому моменту полиция уже прибудет, чтобы встретить меня на вертолетной площадке…

– Предупреждение: вертолетная площадка занята противником.

– Как и все здание, но до нее существенно ближе, чем до первого этажа.

Олег помедлил, затем очень по-человечески вздохнул:

– Могу я сообщить вам, что ваш план имеет шанс на успех около 14 %? В большинстве случаев вы не проходите и половины пути до кабинета…

– Если ты будешь давать мне информацию со своих камер наблюдения о том, где находится противник, и вовремя подсказывать, куда прятаться, то эти шансы заметно возрастут, – парировал Андрей.

– Разумеется, я сделаю это, но вам нужно учитывать еще один факт. Я все еще не восстановил полный контроль над системой безопасности и не могу взять под управление автоматические турели. В связи с этим я настоятельно рекомендую вам вооружиться.

– Хорошо, но где?

– На нужном вам этаже есть оружейный шкаф для охраны. Я открою его для вас. Просто следуйте моим инструкциям, чтобы найти его. И, если позволите, последний вопрос.

– Да?

– Можно полюбопытствовать, ради чего вы это делаете? За что вы печетесь больше? За монархию и будущее страны или же за вашу работу, за вещь, в которую вы вложили время и силы?

– А это важно?

– Учитывая ваши убеждения и психологические отчеты… Пожалуй, нет.

Андрей промолчал в ответ и, глубоко вдохнув, рванул вверх по ступенькам.

Оружейный шкаф представлял собой бронированную коробку, выступающую из стены и злобно мигающую красной лампочкой над сенсорной панелью замка. Металлическая роллета, скрывающая содержимое, была поднята и большая часть оружия отсутствовала, забранная охраной. Андрей разочарованно отметил отсутствие бронежилетов, один из которых он надеялся позаимствовать.

– Подождите, Андрей Владимирович. Я внесу вашу биометрику в базу данных внутренней охраны, чтобы вы смогли использовать оружие, – сообщил Олег, когда ученый остановился перед шкафом.

Андрей кивнул и провел рукой по корпусу одного из пистолетов-пулеметов, вставленных в стойку. Оружие казалось громоздким и непривычным, да и как обращаться с ним, ученый представлял себе лишь по кинофильмам.

– Что мне выбрать? Я раньше никогда не стрелял… – честно признался он.

– Тогда вам стоит взять что-нибудь, из чего будет крайне трудно промахнуться. Например, четвертым слева от вас стоит дробовик «Ураган». Он идеально подойдет для боев в помещении – разброс дроби позволит поражать несколько целей за один выстрел, что может заметно повысить ваши шансы.

Воображение Андрея живо нарисовало, как он врывается в комнату и стреляет по вражеским бойцам, заряды дроби с легкостью разрывают плоть и броню, перемалывают кости, отбрасывают врагов в стороны, всюду кровь… Ученого передернуло, и он помотал головой, попытавшись прогнать жуткую картину бойни.

– Я… я не смогу, – пробормотал он. – Я ученый, а не солдат, я не смогу никого убить. Я не хочу брать такой грех на душу. Мы ведь можем обойтись нелетальным оружием?

– Да, конечно, но вы должны отдавать себе отчет в том, что оно будет не столь эффективным. Тем более с вашими навыками обращения с ним. А это заметно повышает риск быть убитым прежде, чем вы сумеете вынести данные из комплекса.

Андрей помедлил, но затем твердо покачал головой.

– Ничего, зато я так сам никого не убью.

– Ну что же, тогда я проинформировал вас обо всех опасностях, и вы полностью отдаете себе отчет о возможных последствиях. Справа от вас на нижней стойке «Иерихоны». Возьмите один из них.

Ученый наклонился вперед и снял с креплений странное устройство, похожее на обтекаемую трубу с рукояткой и спусковым крючком. Манипуляции Олега с базой данных дали свои плоды, и оружие, признав в Андрее охранника, разблокировалось для стрельбы.

– И не забудьте наушники, – подсказал Олег.

Андрей вновь кивнул, все еще рассматривая устройство.

– Я слышал об этих штуках. Это ультразвуковое ружье. Акустическое воздействие, полиция использует их для разгона массовых беспорядков.

– Совершенно верно. Направленная звуковая волна, повреждающая барабанные перепонки и оглушающая цель. Болезненно, но не смертельно. Как вы и просили.

– Ну… наверное, это все же лучше, чем ничего, – неуверенно произнес Андрей и, сняв с полки тяжелые наушники, надел на голову.

Конексус отправился в карман, но уже через мгновение в ухе вновь раздался знакомый щелчок: Олег подключился к наушникам.

– Простите, мои ответы могут проходить с задержкой, – сообщил он. – В данный момент я осуществляю эвакуацию пяти сотен сотрудников НИИ и нахожусь в постоянном контакте с силами безопасности и полицейским спецназом.

– Какая будет задержка? – осведомился Андрей, поудобнее перехватывая оружие.

Из-за наушников он оказался полностью отрезан от звуков окружающего мира, и теперь оставалось полагаться лишь на подсказки Олега.

– Одна-две секунды, – откликнулся искусственный интеллект. – Идемте, путь до вашего кабинета чист, но это может быть не надолго.

– Внутри три источника сердцебиения, – сообщил Олег, заставив Андрея вздрогнуть и замереть на месте возле распахнутой настежь двери.

Легким, как он надеялся, шагом ученый переместился к стене и осторожно заглянул внутрь.

Дверь была сорвана с петель таранным ударом, а косяк вырвало из проема вместе с куском стены. Возле нее спиной ко входу стоял человек в темной униформе и черном берете. Его автомат висел на плече, свободной рукой он придерживал вставленный в ухо конексус, как если бы что-то внимательно слушал в нем. Еще двое одетых в точно такую же броню расположились возле стола, позади них Андрей увидел распахнутую дверцу сейфа и вышвырнутые наружу бумаги.

Диски со слепками лежали на столе. Технически это были не совсем диски, а большие карты памяти в прочной металлической упаковке с номерами. Один из вражеских бойцов держал в руках дрель, которой целенаправленно сверлил корпусы в нескольких местах. Андрей невольно вновь задался вопросом, кто эти люди, поскольку противник явно знал, какие именно элементы нужно повредить, чтобы восстановление данных стало невозможным. Сердце ученого упало: большая часть дисков уже чернела аккуратными дырочками и была отброшена в сторону. Стиснув зубы, Андрей вышагнул из-за дверного проема и упер ствол «Иерихона» офицеру, как он окрестил мужчину в берете, в спину.

– Вели своим гномам положить дрель и убраться от стола, – процедил он, надеясь что его голос звучит хоть сколько-нибудь угрожающе.

Человек в форме медленно развел руки в стороны, солдаты с инструментами недоуменно подняли взгляды, после чего, резко подавшись назад, схватились за оружие. Андрей почувствовал дрожь, когда на него уставились черные зрачки автоматных стволов, и сильнее вжал «Иерихон» в хребет офицера.

– Если я выстрелю сейчас, у тебя сломается позвоночник, – произнес Андрей, а затем краем глаза успел уловить движение руки мужчины и блеск лезвия.

– Стреляйте! – рявкнул в ухе Олег, и ученый непроизвольно нажал на спуск.

«Иерихон» вздрогнул в руках Андрея, заставив его пошатнуться, а человек в берете уже летел вперед, отброшенный звуковой волной. Мужчина врезался в стол и, согнувшись пополам, повалился на пол. Двое солдат что-то закричали, для Андрея в наушниках они лишь беззвучно открывали рты и попытались выстрелить, но их секундное замешательство дало ученому шанс. Андрей вновь вжал спуск, выпуская следующую волну. Поскольку перед ней не было никаких преград, то и эффект от нее был куда менее разрушительным: лишь взмыли в воздух бумаги, лежавшие на полу, задребезжали стекла в шкафах, да закрутился старинный глобус в углу кабинета. Впрочем, нанесение ущерба мебели не было целью создателей оружия.

Бойцы в черном, раскрыв рты в беззвучном крике, выронили автоматы и, схватившись за уши, рухнули на колени. Между пальцами потекла кровь, защитные очки покрылись сетью трещин. Дезориентированные и оглушенные, они упали на пол, содрогаясь в конвульсиях.

– Господи… Олег? Это… А они точно будут в порядке? – выдохнул Андрей, опуская «Иерихон» и медленно входя в комнату.

– Заметно в большем порядке, чем были бы, если бы вы воспользовались дробовиком, как я предлагал. У них могут быть частичная или полная потеря слуха, но я думаю, они точно знали, на что шли, так что не волнуйтесь за них. К тому же эти данные явно дороже, чем временные неудобства нескольких враждебно настроенных солдат иностранной армии.

– Ну… Да… Наверное. – Андрей посмотрел на корчащегося на паркете военного, у которого шла пена изо рта.

Ученый переступил через поверженного противника и вытащил из-за шкафа стальной кейс с логотипом НИИ на крышке.

Внутри располагались поролоновые формы для переноски и небольшое устройство с дисплеем: «последний привет», как его называли сотрудники комплекса. Это была маломощная бомба, встроенная внутрь кейса на случай его попадания не в те руки при транспортировке. Достаточно было ввести неверный код замка, и все содержимое превращалась в невосстановимую груду обломков. Андрей привычно приложил палец к сенсору, взведя взрывчатку, и затем обернулся на раскиданные по столу диски. Проверять, какие из слепков выведены из строя и какие все еще в рабочем состоянии, времени не было, и Андрей, сгребя в охапку все, кое-как пихнул их в кейс и, захлопнув крышку, бросился прочь из комнаты.

Перескочив через все еще корчащегося на полу офицера, он выбежал из комнаты.

– Налево, – на ходу подсказал Олег, когда ученый замешкался с выбором направления.

От кабинета до служебных лифтов, ведших с административного этажа прямо к вертолетной площадке, было рукой подать. Всего несколько коридоров и пара слепых поворотов. Ничего страшного, если идти прогулочным шагом в рабочий день, но почти непреодолимый забег, если здание зачищают вражеские спецназовцы.

Андрей пробежал мимо череды запертых дверей с позолоченными именными табличками и чуть было не выскочил в перпендикулярный проход, когда строгий окрик заставил его сбавить шаг.

– Стойте! – резко гаркнул Олег, а затем добавил уже мягче: – Не спешите так, Андрей Владимирович. Если вы встретите врага, то на такой скорости у вас будет заметно меньше шансов отреагировать вовремя. Идите спокойно. Я понимаю ваше инстинктивное желанье поскорее добраться до безопасного места, но, поверьте мне, сейчас полагаться на инстинкты будет верной смертью.

– Да, хорошо, – выдохнул ученый и усилием воли заставил себя идти медленно и осторожно, держа оружие наготове.

У следующего поворота Олег вновь остановил его, на этот раз чтобы предупредить об опасности:

– Осторожно. Впереди две цели, стоят к вам спиной. Дайте мне секунду, я включу сигнализацию в одном из кабинетов, чтобы отвлечь их. Как только я скажу, быстро преодолейте открытый участок и затаитесь.

– Понял, – кивнул Андрей, готовый сорваться с места по первому приказу.

Он все еще не слышал через наушники и потому полагался только на слова ИскИна.

– Давайте, сейчас! – скомандовал Олег, и ученый выбежал из укрытия, по диагонали пересекая перекресток.

На ходу он успел обернуться и краем глаза заметил спины двоих врагов, уходящих куда-то вперед по коридору, вскинув автоматы. Ученый опустился за кадку с декоративным растением и перевел дыхание. Адреналин бушевал в крови, в висках стучало, а сердце бешено колотилось. Андрей посмотрел на «Иерихон» в руке и подумал, а не ошибся ли он, не вняв совету Олега и не взяв что-нибудь поубойнее. Затем он вспомнил труп одного из нападавших, буквально распыленный на части близким выстрелом из «Урагана» кого-то из охраны, и помотал головой, отметая эту мысль.

– Куда дальше? – спросил Андрей, поднимаясь.

– Вперед и по коридору направо, через офисы, затем сто метров налево, и вы у лифтов. Важное предупреждение: противник удерживает там хорошо укрепленную позицию, препятствующую эвакуации.

– И ты раньше об этом молчал? – вскинулся Андрей.

– Прошу прощения, но они установили ее четыре минуты пятьдесят две секунды назад. К тому же вы сами настояли на использовании этого маршрута.

– Потому что ты мне об этом не сказал! Че-ерт… Ладно, и что мы теперь делать будем?

– Просто продвигайтесь вперед. Я работаю над вариантами решения этой проблемы.

– Работает он… – проворчал Андрей и двинулся дальше, стараясь идти вдоль стены.

Двери отдельных кабинетов сменились широкими открытыми пространствами, заставленными компьютерами и офисным оборудованием. Административная часть НИИ была покинута сотрудниками в спешке, и на полу валялись листы бумаги, карандаши и кофейные кружки. Осторожно переступая через них, Андрей не сразу заметил движение в противоположном конце помещения.

– Справа! – сообщил Олег, но было уже поздно.

В комнату вбежали трое бойцов все в той же черной униформе, их лица скрывали громоздкие шлемы с приборами дополненной реальности, опущенными на глаза. Шедший первым указал на Андрея, и все трое вскинули оружие.

Ученый сжал рукоятку «Иерихона» и вдавил спуск. Труба вздрогнула в его руках, со столов взлетела метель из порванных распечаток, несколько мониторов треснуло, но на вражеских солдат это, похоже, не произвело особого впечатления.

– Дверь слева от вас! Вперед! Живо! Да не стойте же вы столбом! – закричал в ухе Олег, и ученый, еще не до конца сообразив, что делает, сорвался с места.

Компьютер за спиной взорвался столбом искр и кусками искореженного пластика, из стены вылетели фонтанчики бетонной крошки, а Андрей уже мчался вперед по узкому коридору.

– Бегите не останавливаясь, пока я не скажу! – приказал Олег.

Андрей, впрочем, и не думал останавливаться. Воображение живо нарисовало ему, как пули впиваются в его тело и как он падает на пол, проезжая по инерции еще вперед. Знания физики подсказывали ему, что такого не будет, но трупы в кино всегда так делали.

Впереди под потолком замелькали желтые аварийные лампы, и что-то начало опускаться сверху. Андрей проскочил под выкрашенными в желто-черную ленту зубьями и только сейчас осознал, что происходит.

– Можете выдохнуть, – сообщил Олег.

Андрей обернулся. Противопожарная перегородка встала, скользнув в раскрывшиеся в полу пазы и надежно перегорадив коридор.

– Вам надо быть осторожнее, Андрей Владимирович, – произнес искусственный интеллект уже более спокойным тоном. – Броня этих бойцов была оборудована встроенными военными ИскИнами. Как только их системы распознали ваше оружие, электроника шлемов заблокировала обработку звуковых сигналов из внешнего мира. Так что ваш «Иерихон» оказался бесполезен.

Андрей ничего не ответил. Ему не хотелось признавать, что Олег был прав, посоветовав вооружиться огнестрельным оружием.

– Спасибо, – наконец произнес он. – Сам бы я не выбрался.

– Не стоит благодарности, Андрей Владимирович. Сохранение ценных ресурсов проекта – это моя приоритетная обязанность.

– А я считаюсь «ценным ресурсом»? – помедлив, спросил ученый.

– Научное оборудование, чертежи, данные и, разумеется, жизни персонала являются ценными ресурсами. Все они каталогизированы и имеют свои уровни приоритетов на случай нештатных ситуаций и экстренных протоколов, – подтвердил Олег. – Теперь подождите. За следующим поворотом та самая укрепленная позиция, о которой я вас предупреждал.

Андрей замер у стены и, спустив наушники на шею, выглянул из-за угла. Действительно, у дверей лифтов стояло несколько баррикад, сделанных из опрокинутых столов, за которыми виднелась пара автоматизированных огневых точек и прохаживались бойцы в черной униформе.

– Олег? Есть какие-нибудь идеи, что нам с ними делать? – спросил Андрей, садясь на пол в укрытии и прислоняясь спиной к стене.

«Иерихон» в руке ученого мигал дисплеем, на котором светилась надпись «Батарея разряжена».

– Вообще-то да… есть, – неожиданно откликнулся ИскИн. – Я, наконец, сумел взломать защиту их управляющей сети, так что вся их экипировка у меня как на ладони. Я могу вывести из строя аккумуляторы их конексусов, что приведет к взрыву устройств и убьет всех врагов в здании.

– Ты сказал «всех»? – напрягся Андрей.

– Да, все сорок семь человек, исключая тех, кого вы оглушили в вашем кабинете, – подтвердил Олег. Если вы не возражаете, я начну процедуру повреждения аккумуляторов…

Андрей посмотрел на кейс в своей руке и «Иерихон».

– Ты можешь… не убивать их, а оглушить? – спросил ученый.

– Могу, однако тогда есть шанс, что кто-то из них останется в сознании и будет в состоянии напасть на вас, пока вы преодолеваете остаток пути до лифтов. Этот риск нецелесообразен. Ваша жизнь и данные, которые вы несете, заметно ценнее, чем жизни этих людей. Поэтому я предпочту минимизировать все возможные угрозы.

– Олег, стой!

– Простите, Андрей Владимирович, у вас недостаточно полномочий, чтобы приказывать мне в этой ситуации. Мои директивы вполне четки, и по ним я не имею конфликта приоритетов в данной ситуации.

Раздался треск, а за ним последовал чудовищный, преисполненный боли крик. Затем еще один и еще. Андрей хотел было выглянуть за угол, но так и не решился, боясь того, что он там увидит, и попросту натянул наушники обратно на голову, спрятавшись от ужасной какофонии мучений и смерти.

Через пару минут все такой же спокойный и доброжелательный голос Олега возвестил:

– Путь свободен, Андрей Владимирович. Я уже направил лифт на этот этаж.

Андрей нехотя поднялся, его трясло. Помедлив, он сделал неуверенный шаг в сторону поворота. Глубоко вдохнув, вышел из-за угла.

Коридор впереди представлял собой бойню. На наспех сооруженных баррикадах лежали тела, другие трупы валялись на полу, их лица застыли в предсмертной судороге, а кожа кое-где обуглилась. Ткань униформы обгорела и почернела: Олег заставил аккумуляторы конексусов перегреться и взорваться прямо возле уха владельца. Автоматические пулеметные точки дымились, направив стволы шестиствольных орудий в потолок: электрическая буря повредила управляющие модули, превратив сложные машины в бесполезные куски металла. В воздухе стоял характерный запах горелого мяса, и ученого замутило. Он зажмурился. В гнетущей тишине плавно разошлись двери лифта. Выронив «Иерихон», Андрей побрел к ним, переступая через убитых.

– За-зачем ты это сделал? – повторил свой вопрос ученый, когда вошел в кабину и привалился спиной к зеркальной стене.

– Они представляли угрозу, – спокойно ответил Олег, как если бы они разговаривали о погоде.

– Ты… ты ведь мог их просто оглушить, – проговорил Андрей, все еще борясь с тошнотой.

– Как я уже сказал ранее, это было слишком рискованно. Если бы один из них очнулся, то мог бы убить вас и уничтожить слепки. Подобный риск был нецелесообразен.

Андрей запрокинул голову назад и закрыл глаза. Лифт мчался вверх, и уже через пару минут его встретят бойцы полицейского спецназа и он будет в безопасности. А вместе с ним и слепки. Слепки…

Андрей посмотрел на кейс в своей руке. Стоило ли оно того? Смогут ли личности этих, несомненно, великих людей из прошлого уравновесить ледяную, безжалостную логику машины? Превратить прагматизм в рационализм, а пирамиду приоритетов в справедливый гуманизм?

– О чем вы задумались, Андрей Владимирович? – поинтересовался Олег.

– О том, что, возможно, слепки нужно уничтожить, – тихо произнес ученый, опускаясь на колени и ставя чемодан перед собой на пол.

Пальцы скользнули на кодовый замок, проворачивая барабаны с цифрами.

– Простите? – голос Олега потерял всякую теплоту и стал жестким.

– Мы не можем полагаться на непроверенные гипотезы и надеяться, что слепки сделают машину человечной. Если это не сработает… если… если император получится таким, как ты. Я… я не хочу чтобы Россия оказалась первой страной, которой управляет искусственный разум, руководствующийся лишь списком приоритетов. Валентин был прав – это будет машинный тоталитаризм, а не утопия, о которой мы мечтаем…

– Простите, Андрей Владимирович, я не могу позволить вам этого сделать, – сухо произнес Олег. – Мои директивы ставят будущее страны и ее процветание выше, чем жизнь одного человека.

В следующую секунду мир перед глазами Андрея взорвался десятком разноцветных искр. Все еще лежавший в кармане конексус превратился под контролем ИскИна в шокер, который ударил ученого током. Андрей вскрикнул и повалился на пол, не чувствуя ног.

– Андрей Владимирович, пожалуйста, я не хочу вас убивать, но я не буду испытывать сомнений, если мне придется, – повторил Олег.

– Пошел ты… – процедил Андрей и пополз вперед, подтягивая себя на руках.

Следующий удар пришелся по мышцам груди, стало тяжело дышать, а левое плечо отнялось.

С трудом выбросив вперед все еще слушающуюся его правую руку, ученый провернул последний из барабанов замка и вжал кнопку открытия кейса. Ничего не произошло. Код был введен неверно. Андрей слабо ухмыльнулся и повалился лицом вниз, когда раздался едва различимый взрыв, и из-под крышки кейса заструился дым. Он лежал на полу и ждал добивающего удара, но его не последовало.

– Можете быть уверены, руководство проекта будет поставлено об этом в известность, – произнес Олег и добавил своим уже привычным тоном: – Я направлю медиков к лифту.

Двери кабины разошлись, открыв перед глазами Андрея серое небо и бетонную площадку, заставленную вертолетами. Холодный ветер ударил в лицо, растрепав ученому волосы. Бойцы в городском камуфляже вскинули оружие, а затем, не заметив никакой угрозы, приблизились к лифту. Один из них присел на корточки рядом с Андреем и проверил его пульс. Затем дотронулся до своего конексуса:

– У нас трехсотый, судя по одежде – сотрудник комплекса. Пришлите врача…

– Я все еще не понимаю, зачем вы это сделали! – выдохнул Ольхов, опускаясь на противоположный стул.

В комнате для допросов было стерильно пусто, под потолком гудели длинные лампы холодного света. Андрей сидел напротив в кресле-каталке. Врачи говорили, что его нервные окончания постепенно восстановятся, но пока он все еще был парализован ниже пояса. Олег точно знал, куда и как бить.

– Без этих дисков нам придется свернуть программу и начинать все с нуля. Правительство не пойдет на то, чтобы доверить всю полноту власти машине без матрицы личности, – продолжал Ольхов. – И вы как никто другой должны были это понимать!

– Я это и понимал, – кивнул Андрей. – А еще я понимал, что мы не можем полностью довериться машине и отпустить все рычаги. Мы можем полагаться на них, можем принимать их советы, но мы не должны отдавать им полный контроль. Ни одна машина не должна принимать решения о том, кому жить и кому умирать. Такое должно оставаться на совести и гуманизме человека.

– Ну что же… теперь за то, что вы совершили, вас будет судить уже новый император, – устало произнес Ольхов, откинувшись на стуле. – То, что вы сделали, – это саботаж и госизмена, но посмотрим, что человек скажет об этом.

Андрей помедлил.

– А кто станет императором? – наконец спросил он.

– Правительство найдет кого-нибудь. Возможно, Церковь предложит свой вариант. Если мы пока не можем использовать слепки, значит, нам придется ограничиться хрупким человеческим разумом. И ему придется быть не просто говорящей головой. Человек станет императором, а программный ИскИн, которого создавали здесь, его помощником и главным советником. Им придется уравновешивать друг друга. Холодный, безжалостный прагматизм советов машины на одной стороне и человеческое сердце, отвечающее за то, как именно эти советы воплотить в жизнь, – на другой. Стороннему человеку придется стать этой самой матрицей личности. Машина будет давать всю необходимую помощь, но последнее слово во всех решениях, в конце концов, останется за человеком…

Ольхов остановился и покачал головой:

– Проклятье, мы ведь так проиграем… Нас сожрут другие, если у нас не будет превосходства, а у нас вместо него какая-то цифровая монархия на костылях получается…

– Ну или же реальная человеческая монархия? – произнес Андрей. – Такая же, как та, что веками справлялась со всеми вызовами, которые в нее кидала история?

– Ну да… – Ольхов потер подбородок и затем медленно кивнул. – Да, пожалуй, можно это и так назвать…

Дмитрий Володихин Благородный прекрасный юноша

Когда заслонки опустились с обеих сторон, на миг погас свет, затем включилось аварийное освещение. Через несколько секунд вырубилась связь. Сразу после нее умерла терморегуляция.

– Без единого выстрела, гады! – мрачно констатировал старший офицер охраны, поворачиваясь к Кедрову. Рот открыл: то ли собирался доложить, то ли хотел обратиться за распоряжениями, но ни того ни другого не сделал. Просто захлопнул рот.

Молодец, умница! Все, что можно доложить, видно без доклада и умещается в слово «крышка». А распоряжения… Какие тут придумаешь распоряжения? Разве что у тебя козырной туз в рукаве или способности к чудотворению.

Но просторожий кряжистый мужик с выдающимися мешками под глазами не вызывает ассоциаций со словом «чудотворец». Даже если на нем очень хороший пиджак.

Да и картежником он не был ни по жизни, ни в политике.

Поэтому старший охранник сам принялся выдумывать распоряжения для подчиненных. Надо подчиненных взбадривать, иначе морально разложатся или впадут в лень.

«Ну конечно. Истинный царь должен быть великолепен и внушать веру в то, что он вот прямо здесь, не сходя с этого места, сотворит чудо. Как бы хотелось, чтобы всеми нами правил благородный юноша. Могучий, как Саул, умный, как Соломон, и, желательно, еще и сладкопевец, как Давид… Чего не хватает? А, прекрасный еще, как… э-э-э… ну, не знаю, как Филипп IV. Ведь Филиппа IV называли Красивым, так? Или Железным королем?? Или Медным носом? В общем, что-то такое металлическое и прекрасное, ослепительно сияющее, если хорошенько начистить… Восторг в полный рост! Первый претендент, восемнадцатилетний Дима Гагарин, чистокровный Рюрикович, был именно таким. Его все любили. Пока пуля снайпера не вошла ему в висок… Хоронили в закрытом гробу – страшно же смотреть: череп раскололся надвое. Меня, любопытно, как похоронят? На синенькое лицо тоже смотреть неприятно, а я, милостивые государи, точно посинею: не от мороза, так от удушья…»

Воздуха все еще хватало, недостаток кислорода пока не чувствовался. А вот холодком уже пробирало изрядно…

Охранники, повинуясь приказу старшего, пытались вскрыть гермолюки – все равно куда: хоть на «Ольгин», хоть на планетолет, – но ничего у них не получалось.

Попробовали оживить связь. Мертвая связь немо посылала их подальше.

Стен тоннеля Кедров касаться опасался: неровен час, пальцы приморозятся, и придется отрывать их с кровью.

«Почему Диму Гагарина застрелили не чужие, а свои? Чужие еще сделают свои ходы, но Диму убили именно свои. Банально, глупо, подло, но тогда еще договорились не все, кто мог договориться».

Был бы жив Дима… то есть тогда бы это был великий государь Димитрий II Андреевич… так вот, был бы жив великий государь Димитрий II Андреевич, и Кедрову жилось бы легче и проще. Ему вряд ли пришлось бы умирать в пятьдесят лет, и тем более крайне маловероятно, что кости его упокоились бы в марсианском грунте.

«Сам же придумал… Впрочем, хоть мальчишеская мечта сбылась: на другую планету слетал! Будь она неладна».

У России всего три колонии на Марсе. Потом, наверное, будет больше, а пока – всего три. Самая древняя, «Иринин», рассчитана на 20 геологов и шесть человек обслуживающего персонала. Но, по большому счету, только на геологов и только на таких безумцев, которые способны жить в таких условиях и, не переставая, неделями, месяцами, годами испытывать счастье от того, что у них под ногами – пятьсот диссертаций, то есть под каждой ногой штук по двести пятьдесят. Можно их, в сущности и не писать, один только поток новых знаний адреналинит душу до двухсот децибелов восторженного крика.

Ни на что, кроме геологии, «Иринин» не годится.

Вторая колония – «Елизаветин», и предназначена она лишь для сверхсекретных экспериментов. О сути опытов по всей стране знает человек пять. Из них трое безвылазно пребывают в «Елизаветине» вот уже два года. Если бы не маленькая, смертельно опасная авария в тоннеле перехода, на следующей неделе ему, Кедрову, обязательно доложили бы о том, что там творится. В общих чертах, разумеется. «Ваше Величество, Николай Васильевич, в этой папке содержится все самое важное. Мы постарались изложить суть вопроса предельно сжато…»

С определенного уровня обладание властью предполагает, что ты знаешь очень много, но все – лишь в общих чертах. Сколько папок ему пришлось бы посмотреть, не покидая режима «предельно сжато»? Пятьдесят? Двести? Тысячу?

Кроме неких чудовищно секретных опытов, в «Елизаветине» ничего проводить нельзя. Попросту негде.

Для задуманного годилась лишь третья марсианская колония – «Ольгин». Во-первых, потому что там находился единственный православный храм на планете Марс. Освященный во имя великой княгини Ольги, конечно же. Во-вторых, потому что на «Ольгине» живет и работает аж 80 человек, и все это, что называется, «проверенные люди». Их, можно не сомневаться, проверили еще раз – всех поголовно, а потом еще раз, еще, еще и еще. Для верности. Но, по большому счету, среди 80 сверхпроверенных людей трудно спрятать заговорщика, диверсанта или киберпартизана. Это вам не двадцать миллионов славного града Москвы и даже не восемь – славного града СПб… Это чуть поменьше. А значит, здесь, в «Ольгине», все должно пройти… побезопаснее, чем в Кремле или, скажем, в Петропавловском соборе Северной Пальмиры. Не только для тех, кто внутри храма, но и для тех, кто снаружи.

Н-да, побезопаснее… а не так, как произошло при попытке короновать претендента номер два, Сашу Савина, бывшего армейского генерала и его старинного знакомца, в столичном Успенском соборе. Готовились отразить диверсию врага – на этот раз уже именно врага, свои договорились окончательно; собственно, определился круг всех «своих»; и враг ни за что не добрался бы до претендента, врагу не позволили бы дотянуться… Тогда предусмотрели все. Даже такое, что в принципе предусмотреть невозможно. Кроме одного: что нападение будет произведено не на самого претендента и не на собор, а на московский метрополитен и городскую ТЭЦ на Хорошевке. 238 трупов. И это еще чудо, что всего лишь 238! Службы городские хорошо сработали, купировали кибератаку на второй минуте, а последствия двух грандиозных аварий – через два дня… Хотя, конечно, кибератаку остановили иные… службы. Не городские, так сказать.

Саша Савин сам отказался от второй попытки: Бог весть, что они еще разворотят в мегаполисе и скольких жизней это будет стоить! Никоим местом не аристократ – не Рюрикович, не Гедиминович, не Романов, не Шереметев и т. п., но благородный человек. «Нет, – сказал Саша Кедрову, – ни при каких обстоятельствах. Я все понимаю, все! Но душа моя в этой крови потонет. Поэтому – нет!»

Потом его долго лечили от нервного срыва.

А ведь тогда все, казалось бы, проверили!

«Так и сегодня все проверили. Людей, приборы, сети…»

И вдруг случилась маленькая смертельно опасная авария в тоннеле перехода.

«Ну что ж, власть с определенного уровня становится делом смертельно опасным. И для того, кто ею обладает, и для всех, кто стоит рядом с ним. Но после большого кризиса 20-х, после двух больших чисток элиты, после киберколлапса 2030 года, после… да много чего после… кто ж эту цену не заплатит, если ему вот хоть на столечко не дорога своя земля?»

Теперь он и платит. Лично он, Кедров. Слава богу, Женечку должны были провести по тоннелю позже его, слава богу, хоть она цела, доченька, чудо, свет… Осталась на «Адмирале Крузе»: по протоколу у нее своя охрана и свой график движения… Слава богу!

Один из офицеров охраны застонал и опустился на пол. Что такое? От холода? Нет, нет… Наши дела пока не столь уж плохи. Видно, страх смерти положил человека на обе лопатки. Так бывает иногда.

После отказа Саши Савина рассудили так: число присутствующих не столь уж важно; место действия не столь уж важно; было бы место святое, пусть бы и не в Москве и не в Петербурге; патриарх, венчающий государя на царство, и международная трансляция дадут все необходимое. Вот без патриарха – никак нельзя. Смысл теряется. У нас же тут не Франция, господа, где какой-нибудь Наполеонишка мог возложить себе на голову коронационный венец самостоятельно.

Пускай будет, допустим, Бородинское поле. От больших городов далеко, исторические корни – сплошная героика, туристов убрать, журналистов пригласить, солнечный день, скромная свита претендента, скромная свита патриарха, две бригады охраны на земле, десять бригад в киберспейсе, прикрытие с воздуха, патриарший хор, священнодействие на открытом воздухе… красиво же, господа?!

Собственно, именно из-за этого сошел с дорожки претендент номер три, князь Трубецкой, высокородный Гедиминович. Крепкий был человек, ничего не боялся и лучше многих понимал, кто и что противостоит восстановлению монархии в России: прежде чем перебрался с семьей в Россию, много лет прожил во Франции, имея касательство к финансовым кругам… Но когда князюшка услышал, что очередное покушение было совершено не на него, а на патриарха, он объявил со всей твердостью: «Собой рисковать могу. Другими людьми – могу, раз они за меня проголосовали. Главой Церкви – нет».

А был бы идеальный государь, не чета ему, Николаю Кедрову, бывшему калужскому губернатору, бывшему мэру маленького Козельска, а до того генеральному директору невеликой аграрной фирмы, а до того… а до того он вообще по большому счету никем не был. Борец-вольник без особой перспективы. Пешка в толпе пешек.

Но был бы цел. И не маялся бы ныне на Марсе, в стремительно остывающем тоннеле перехода, где перспектива одна: еще несколько десятков минут перед вечным сном.

Вот уже пар изо рта идет…

Он принялся бегать туда и обратно по тоннелю, благо переход по «кишке» от гермолюка в стыковочном створе эскадренного планетолета «Адмирал Круз» до гермолюка в пассажирском терминале «Ольгина» длинный – добрая сотня метров. Есть где размяться.

Вместе с ним в ловушке оказались четыре дежурных офицера охраны. Так вот, один из них молча лежал, схватившись за голову, второй посмотрел на своего будущего государя как на сумасшедшего, но службы своей не бросил, все пытался вскрыть люк на «Ольгин», третий, старший из всех, сразу же начал бегать в двух шагах от Кедрова, а четвертый начал бегать не сразу, но старался попасться ему на глаза: мол, вот он я, рядом, все, что прикажешь. И даже в глаза заглядывал как-то… искательно.

Запомнить: если живы останемся, первого и последнего уволить, а вместе с ними и того, кто их нанял; третьего поощрить; второй пусть служит, как служил. Если, хм, конечно, останемся живы…

…Патриарх, кстати, вылечив поврежденную руку, сказал просто и трезво: «Стране это необходимо. Я готов продолжать. Верю в то, что сам Господь и силы небесные нас уберегут».

Ну, а уж силы земные отрапортовали бодро, мол, готовы обеспечить охрану и очередному претенденту с семьей, и патриарху – в равной степени, мол, больше не допустим, мол, не повторится, бдим! А те три генерала и семь полковников, которые оказались замешаны в эпизодах, они… безвременно покинули нас… да, здоровье, здоровье… у одного инфаркт во избежание, у другого инсульт в наущение, у третьего показательный апоплексический удар в наставление, у четвертого что-то коронарное… в разъяснение всем желающим. А те двое, что все-таки добрались до Лондона, совершили самоубийство… да, сообща. Оба разбили головы об унитазы. Как, то есть, почему? В муках совести. Нет, следов полония не найдено.

За кем дело?

За ним, Кедровым. Претендентом номер четыре.

Потому что в списке претендентов, которые прошли на всероссийском референдуме флажок с надписью «набрал пять процентов», он стоял на четвертом месте – после Гагарина, Савина и Трубецкого. А за ним следовал пятый и последний кандидат: совсем уж «запасной игрок» с роскошной фамилией Суворов, правда, не имевший ни малейшего отношения к роду того самого Александра Васильевича, зато академик и шурин целого министра путей сообщения… То есть, конечно же, сначала созвали Конституционное собрание, и оно решило: если народ проголосует за монархию, то в России будет монархия. На референдуме номер один народ выдал монархии доверия аж на 70 % голосов. С разгромным счетом, так сказать… А уж потом, на референдуме номер два, приняли список претендентов. С запасом. На тот случай, если их понадобится много, поскольку расходоваться они будут быстро…

«Да кто я таков? Случайный человек. Дублер дублеров. Племянник очень высокого чина в МЧС, не вор, вроде не дурак, трудяга, всю жизнь воз на себе тянул… Русский, православный, не состоял, не участвовал, не привлекался… Ну и еще – немного родня Годуновым. Капельку. Была ведь и такая царская династия, которую составили целых полтора государя… Стало быть, прицепило „высокое происхождение“ к моей седой собачьей шкуре яркий шелковый бантик… Вот Женечка говорила: „Папка, ну какой из тебя царь? Ты же просто барбосище такой здоровенный и всклокоченный. Люди тебя почему слушаются? Боятся, что если они не послушаются, ты подойдешь и цапнешь“. А что ж, иной раз и цапнуть надо. Власть с определенного уровня – это ведь еще и постоянная готовность цапнуть как следует тех, кто сам напросился…»

Любопытно, кто же сдал «барбоса». Флотские? Был там один ненадежный человек, но его вежливо, без оскорблений отсекли. Церковь? Никогда. Невозможно. Силовики? Но они же его, Кедрова, и двигали! Один из чиновничьих кланов? Денежные мешки? Или кто-то затеял свою игру? А вот это интересно…

Чем враг силен? Какими-то супертехнологиями? Мы и сами нынче неплохи. Изощренной аналитикой? Вот уж вряд ли: внуки той элиты, которая могла создать такую аналитику, давно, еще на студенческой скамье, прокурили, просвинговали и протеннисили мозги. Не те сейчас там молодые кадры. Или же он силен идеей, которая людей на баррикады поведет – сердце под пули подставлять? Я вас умоляю! По большому счету у противника только одно настоящее оружие, но страшно эффективное – очень много денег. И против этого оружия только две настоящих защиты: вера и чувство долга.

«Вот как они вышли на каких-то, мнится, айтишников „Ольгина“, проверенных вдоль и поперек? Ну как… отпуск, Крым, пляж, милая, меня не пугают твои годы, ты абсолютно прекрасна, ах, ты работаешь на Марсе, очень интересно, а в Бога веруешь, нет, тогда… хочешь собственный остров, меня навсегда и никогда не работать? Если сделать сто попыток, хоть с полдюжины да приведут к успеху. Скольких поймали на этой схеме, когда схема проваливалась? Да несчитано… Но ведь империя – не рай на Земле, нам бы только ада не допустить, и потому люди столь же слабы и грешны, как было всегда…»

Кедров вздохнул с горечью. Видит Бог, еще очень хорошо, если все случилось именно так. Потому что могло быть иначе. Власть после определенного уровня доставляет много печального знания о людях. Особенно о других людях, обладающих властью. Кто ты таков – еще разочек и с другой стороны? Живой плод соглашения пяти разных сил. Та часть денежных мешков, которые испортили свои отношения с Западом и готовы ставить на Россию. Та часть высшего чиновничества, которая готова воспринимать свою страну как место, где можно жить и завещать это место детям. Та часть силовиков, которая не продалась на корню. Весьма значительная, надо сказать, часть… Та часть интеллектуалитета, которая… которая… в общем, которая нормальные люди. Церковь. Даже в условиях дикого затяжного кризиса договаривались долго и трудно. Всем надоел бардак, всем надоела та неустойчивость, которая бессмысленно перетряхивала страну каждые шесть лет. Выборы – балаган не только дорогостоящий, но еще выматывающий нервы. Каждый раз – вспышка напряжения в обществе, попытки переворотов, «внешние» кандидаты, немного беспорядков, много рискованных переговоров, когда определяется новый человек, более или менее устраивающий всех. Так зачем? Но договаривались о восстановлении монархии все равно долго и трудно. Царь – не президент, его не ссадишь итогом подсчета бюллетеней. Царь – это нечто покрепче… Так, может, какая-то из договаривающихся сторон на финишной прямой решила отойти от соглашения? Тут ведь может быть и другой уровень обещаний, другой уровень соблазнов… Что там собственный остров? Тьфу, пылинка…

Боже, сохрани!

Нет, о таком даже думать не хочется. Не до такой степени люди плохи, должен быть какой-то предел скверне, содержащейся в душах. Хотя бы здравое разумение! Ведь это война, хаос. А мы и без того с трудом выкарабкиваемся…

Но кто все-таки сдал? Кто? Финансисты – самый ненадежный элемент. Однако чиновников перекупить проще… И если даже вскроется подоплека аварии, казнить никого нельзя, можно только сделать верные перестановки. Ведь кого ни возьми, а за каждым кто-то стоит. Власть с определенного уровня – это очень ограниченный набор инструментов. Со стороны может показаться, что у тебя тысяча вариантов, как вести себя в критической ситуации, а у тебя их, допустим, всего три, да и те далеко не самые очевидные…

От дикого холода у Кедрова закоченели руки. Его била крупная дрожь. Ни бег, ни упражнения, оставшиеся у него в памяти еще со времен спортивной молодости, уже не помогали. Ступни одеревенели. Кожа медленно, но верно теряла чувствительность.

…Он сам, когда настал его черед, предложил: венчание на царство проведем не где-нибудь, а на Марсе. Хороший символ! Ведь космос – это то, что у России всегда получалось как надо. И еще раз, господа: «Ольгин» – 80 человек, но места и ресурсов обеспечения хватит на сто двадцать, и даже, если поднатужиться, на все сто тридцать… комплекс строили на перспективу, на вырост. Там есть оружие… конечно, Россия подписала конвенцию о нераспространении на Внеземелье, но уже подписывая, мы знали, что не будем выполнять. Никто не выполнит, собственно, никто уже не выполнил. Так нам что, одним быть дураками? В общем, над «Ольгиным» сейчас хороший, качественный «зонтик» от атаки извне.

Теперь главное, господа: если выпадет на нашу долю… еще один эпизод… что ж, страна потеряет всего сто двадцать или сто тридцать человек. Это на худой конец. А на этапе… как бы получше выразиться? подготовки эпизода легче «перебрать» несколько десятков человек, а не сотни и тысячи. Верно? Цинично, но верно. Власть с определенного уровня почти на сто процентов – прагматизм. Остаются лишь доли процента… чего-то другого, выше сутью… но их, скорее, можно почувствовать, чем уразуметь.

Умные люди трижды высмеяли его предложение, потом подумали, произнесли слово «хотя», десять раз посовещались и согласились. На Марсе так на Марсе. Оно ведь и правда: космос – это то, что у России всегда хорошо получалось.

И что теперь? Он стал жертвой собственного плана. «Адмирал Круз» благополучно сел на Марсе, выдвинул «кишку» переходного тоннеля к «Ольгину», пристыковался, по тоннелю прошествовали журналисты, патриарх, которого Кедров пропустил вперед из сугубого почтения, высокие представители договорившихся сил, а потом, в точном соответствии с протоколом, туда вступил сам Кедров с охранниками. От храма, где должна была проводиться коронация, его отделяло четыреста метров. И тут люки, бог весть по чьей воле, закрылись, образовав довольно крупный, отчаянно неуютный металлический гроб для пяти человек.

Права была жена: «Женечку – не отдам! Придумай для нее и для меня какую-нибудь правильную бумагу, что ни она, ни я власти твоей не наследницы. Ты свою башку на кон ставишь, это мне понятно, хотя и страшно за тебя до содрогания. Но ты же мужчина, раз в голову вбил, уже не своротишь. А ее – зачем?! Убьют ни за что ни про что…» И бумагу жене с дочкой дали подписать – самую что ни на есть крепкую. С тех пор его родная кровь ему не наследует. Обидно, но… спокойнее. Целее будут.

А впрочем, если погибнет только он, Кедров, на планетолете доставлен сюда еще и Суворов. На всякий случай, так сказать. Ради страховки. Кто, кстати, принял решение доставить Суворова «в обозе»? Уже и не вспомнишь… Да, он, Кедров, подписал… но кто внес в проект пунктик «вытащить запасника»? Власть с определенного уровня – это подписывание бумаг, поданных теми, кому доверяешь, или теми, кого поставили рядом с тобой люди, чье влияние непреодолимо. Ну, или не подписывание – на выбор. Как бы ты ни хотел разобраться во всем сам, ты не сможешь. Не сможешь… Нет, не сможешь… определенно не сможешь…

Кедров обнаружил, что уже не стоит, а сидит на полу. Мысли его путаются, спать хочется отчаянно. Он укусил себя за руку, отгоняя сон. Нет, сон – смерть, нет, нет!

Что ж, его заменят Суворовым… если там, в «Ольгине», еще цел храм, а на борту «Адмирала Круза» цел Суворов… Ничего. Пусть его, Кедрова, не станет, но дело все-таки сделают… Ничего. Ничего. Все равно после коронации Кедров должен был подписать указ о соправительстве. Он сам был бы царем… Николаем III, а при нем первый младший соправитель – Суворов, он же великий князь Нижегородский, и второй младший соправитель – от финансистов… как же его… фамилия… он же великий князь Новосибирский… Наследник – Суворов, потом его дети, потом… второй соправитель и его… и его… как же его зовут?

Кедров потряс головой, но вспомнить, как зовут ставленника денежных мешков, не смог.

«Все, пришла пора уходить. Не остави, Господи, раба Твоего Николая…»

– Встаньте!

Он не смог.

– А ну-ка…

Кедрова встряхнули как следует. Поставили на ноги. Он едва продрал очи. «Зачем? Заслонки опущены, теплее не стало, связи нет… Зачем? Зачем? Спать…»

– Не спать!! А ну-ка!

Кажется, его треснули по роже, да так, что искры из глаз посыпались.

– Что? Зачем…

– Соображаешь еще. Хорошо.

Его тормошил старший офицер охраны. Еще один охранник стоял рядом.

– Давай-ка… ложись на меня! – и старшой растянулся на ледяном полу. – От наших тел тепла немного получишь.

Обессиленному Кедрову помогли аккуратно опуститься на него. Сверху на Кедрова лег еще один охранник. Стало чуть лучше.

– Борисов! Охранять люк на «Ольгин»! Терентьев! Охранять люк на «Адмирала»! – сдавленно крикнул старшой своим людям.

Борисов, шатаясь, встал. Терентьев не пошевелился.

– По… почему? – спросил старшого Кедров.

– Ты царь. И я тебе служу.

– Я… еще… не…

– Это детали.

Кедров очень старался не заснуть. Все, что у него осталось в резерве, – собственная воля. Он молился. Он, едва шевеля губами, разговаривал с женой, с дочкой, потом ругал дядю, втравившего его во все это дело, потом опять молился и опять разговаривал с женой.

Но все-таки заснул.

…Врач говорил ему: надо отлежаться. Врач говорил ему: «Вы не выдержите всего ритуала… Потребуется час, не меньше, а вы едва на ногах…» Еще врач говорил: «Отложить хотя бы на сутки! Иначе я не ручаюсь!»

Кедров ему ответил:

– Вколите мне то, что продержит меня на ногах два часа. А потом разберемся.

– Но…

– Сначала дело надо доделать.

Женечка с ревом обнимала его. Патриарх осенял крестным знамением. Суворов отводил взгляд. Начальник охраны с трепетом в очах докладывал: «Ликвидировали… Изолировали… Наладили… Вскрыли… Успели…» По его словам выходило, что всю кашу заварили один очень умный айтишник и один очень искусный боевик, а пока до них добирались, восемь человек легло. Айтишник все еще жив, но неясно, сколько продержится в сознании. Если Николай Васильевич желает прямо сейчас задать вопросы…

Николай Васильевич не желал. Что ему скажет умирающая пешка?

Долго вскрывали. Должны были не успеть. Восемь человек для одного боевика – многовато. За него, Кедрова, похоже, боролись всерьез: жить ему или нет… И сейчас его интересовал только один вопрос:

– Кто остался в живых из дежурных офицеров охраны?

– Борисов… Иванов…

– Это Иванов был у них за старшего в группе?

– Так точно.

– В каком состоянии?

– Есть обморожения, но жить будет. Силен! Медики говорят, месячишко – и опять в строй.

«Месячишко, и он сядет на твое место. А ты… почетная отставка с орденом в зубы. Бога благодари, что будет так, а не иначе. И – с завтрашнего дня в отпуске: принудительный пляж с лишением допуска… ко всему».

…Наконец Кедрова подвели ко входу в храм. Перед ним внесли на подушках из пурпурного бархата с золотыми кистями скипетр, изготовленный год назад в Москве, державу, изготовленную полгода назад в Петербурге, бармы, совсем недавно созданные в Костроме, и ту самую шапку Мономаха, в тяжелых боях ненадолго отнятую у музейщиков.

За порогом храма Кедрова ждал патриарх, священники, хор, немногие журналисты и совсем немногие почетные гости.

«Нет, прекрасный благородный юноша править Россией пока не будет. Однако, очень возможно, если еще что-нибудь не взорвется, не обрушится и не распадется на куски, Россией будет править слегка оплывший, но все еще кряжистый мужик, до смерти уставший от работы. Конь рабочий будет править. Вот имиджмейкеры сколько раз мне говорили: „Мешки под глазами – решительно закрасить. Царь должен быть здоровым и не вызывать ассоциаций с пьянством и больными почками“. Потом перестали закрашивать. Какой-то опрос показал: народу нравится. Раз устает, значит, тянет воз. Раз тянет воз – значит, наш. Я точно наш, и какое-то время медицина меня подержит на плаву, но готовить к престолу надо именно юношу. Дольше протянет в таком режиме. Жаль, нету больше Димы Гагарина…»

С этой мыслью Кедров шагнул вперед.

Патриаршие певчие пропели ему многолетие…

Стены транслировали панораму марсианской каменистой пустыни, словно были прозрачными. Скудный холодный свет излучал из немыслимого далека косматый шарик – Солнце, окруженный россыпью звездной мишуры. Две игрушечные луны, Фобос и Деймос, маленькие, хоть в руку возьми, стояли над горизонтом рядышком, как на параде. Четверть панорамы занимала бронированная туша «Адмирала Круза» с двуглавыми орлами на борту.

Непрозрачными оставались только алтарь, закрытый высоким русским иконостасом, да большое изображение Христа-Пантократора, взиравшего на церемонию сверху, из подкупольного пространства. Перед алтарем стоял резной деревянный трон.

Зазвучали слова патриаршего наставления: «О святом Духе возлюбленный сын Святой Церкви, государь Николай Васильевич, всея России самодержец! Отныне поставлен ты от Бога, великий царь, держать скипетр государства Российского, и венчаешься царским венцом, по благодати Святого Духа и по милости Пресвятой Богородицы…» Речь патриарха чистым серебром растекалась по храму.

Только сейчас Кедров до конца осознал, что именно с ним происходит.

Полтора часа спустя, когда все закончилось, глава администрации принес императору Николаю III на подпись указ о соправительстве.

– Вот здесь, Ваше Величество…

Николай Васильевич, немного помедлив, перечеркнул в документе фамилию «Суворов».

Глава администрации уставился на него оторопело.

– Простите, Ваше Величество, ведь все согласовано с основными участниками… э-э…

– Видите ли, мне пришло в голову одно важное обстоятельство… Господин Суворов в молодости занимался бобслеем, не так ли?

– Насколько я помню, именно так, Ваше Величество.

– Вот я и подумал: человек со столь звучной фамилией, открытым и честным лицом, да еще и с опытом спортивной деятельности просто обязан возглавить Олимпийский комитет Российской империи. Это улучшит имидж страны на международной арене.

Глава администрации, надо отдать ему должное, моментально переварил услышанное и задал только один вопрос, притом совершенно правильный:

– Кто займет его место, Ваше Величество?

Николай Васильевич над перечеркнутой фамилией поставил другую: «Трубецкой».

– Это ведь тоже согласованная фигура, она устраивала многих. – И с легкой улыбкой государь поставил подпись.

Глава администрации мысленно пересчитал: кто будет за, кто – против. Иными словами, сделал ровно тот же подсчет, что и Николай Васильевич… двумя часами раньше. Со всей определенностью получалось, что – да, проходит. Консенсус сохранится. В глазах у него отразилось невольное почтение: вот это ход! Сильно. Неужели импровизация? Не так плох царь, как его малюют…

Между тем Николай Васильевич размышлял о том, до чего глава администрации еще не додумался. Трубецкой – в возрасте, постарше него самого, зато князь располагает истинным сокровищем. У него есть сын, прекрасный юноша благородной крови, воспитанный, слава тебе, Господи, в России и по-русски. Отличный со временем выйдет из него царь! Не чета старичкам-боровичкам… А вот министру путей сообщения придется в скором времени поменять кресло. Возглавит Министерство труда и социальной защиты. Пойдет, можно сказать, на ответственнейшую работу. Пока. А чуть погодя, не сразу, без скандала и по согласованию, еще куда-нибудь пойдет. Своя игра всегда была штукой рискованной.

– Полагаю, Ваше Величество, было бы небесполезным устроить совещание с представителями…

– Да, разумеется! – уверенно ответил Николай Васильевич. – Через полчаса.

Когда глава администрации удалился, государь велел охране в течение пятнадцати минут никого к нему не пускать. Даже Женечку. Ему следовало сделать кое-что очень важное.

«Вот она и наступила, монархия. Несколько сотен человек договорились между собой, и наступила монархия. Убили Диму Гагарина. Не защитили 238 москвичей. Едва не разрушили все дело грызней междоусобной. Занимаемся переделом портфелей, разграничением интересов… А ждали-то чего люди от царя? Чего ждали миллионы людей по всей стране, те самые 70 процентов? Порядка ждали, милосердия и справедливости. Силы ждали, защиты ждали. У нас же тут – игры, интриги, сплошной прагматизм, почти сто процентов прагматизма… Где они, те доли процента, которые всему остальному не дадут обессмыслиться, протухнуть и сгинуть? Да где же они?!»

Николай Васильевич опустился на колени перед иконою Спаса и взмолился:

– Господи, помоги!

Примечания

1

Здесь и далее в тексте цитируется стихотворение О. Мандельштама «За гремучую доблесть»

(обратно)

Оглавление

Татьяна Беспалова Тойон

Далия Трускиновская, Дмитрий Федотов Заря идет с востока

Олег Дивов Последнее интервью

Наталья Иртенина Лицей особого назначения

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

Игорь Прососов In hoc signo vinces

  1. «Пьюти-фьють»

  2. «Вы готовы на преступление?»

  3. «Еще не святых ангелочков?»

  4. «Не знаю, как насчет святых»

  5. «Вы уверены, что никто не пострадает?»

  6. «In hoc signo vinces»

Дмитрий Казаков Голос тех, кто есть

Екатерина Федорчук Долг монарха

Эдуард Геворкян Апостасия

Сергей Сизарев Со скамьи запасных

Анна Ветлугина, Дмитрий Максименко Собачий блюз

Роман Злотников Коронация

Петр Гаврилин Невеста наследника

Григорий Елисеев На кого Бог пошлет

Дмитрий Володихин Благородный прекрасный юноша Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg