«Противостояние»

Противостояние (fb2) - Противостояние (Противостояние (Афанасьев) - 1) 3353K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Афанасьев (Александр В. Маркьянов)

Александр Афанасьев Противостояние

Кабы знал, кабы ведал Тех, кто позже нас предал Я бы свой АКС никогда, никому не сдавал… А. Розенбаум

Сегодня всему миру нужен порядок. Если не прежний двухполярный мир, то хотя бы относительный порядок. И мы воссоздаем новый мир, полковник Караев. Если не тот мир, который мы потеряли, то хотя бы тот мир, в котором мы хотели бы жить…

Ч. Абдуллаев «Хранители холода»

Пролог. Ближнее Подмосковье. Конец ноября 1987 года

И ты, сын его Валтасар не смирил сердца своего, хотя знал все это, но вознеся против Господа небес, и сосуды дома Его принесли к тебе, и ты и вельможи твои, жены твои и наложницы твои пили из них вино и ты славил богов серебряных и золотых, медных, железных, деревянных и каменных, которые не видят, не слышат, не разумеют; а Бога, в руке которого дыхание твое и у которого все пути твои, ты не прославил. За это и послана от Него кисть руки и начертано это писание. И вот что начертано: мене, мене, текел, перес. А вот и значение слов: Мене — исчислил Бог царствие твое и положил конец ему; Текел — ты взвешен на весах и найден очень легким; Перес — разделено царство твое и дано мидянам и персам.

Дан., 5, 22–25

Аэропорт «Внуково» базируется очень удачно — как раз в развилке, между Киевским и Минским шоссе и ширина этой развилки — примерно шесть — семь километров. По центру этой развилки проходит также старое, Боровское шоссе, обнимающее территорию Внуково и ведущее дальше, к знаменитому писательскому поселку Переделкино, а оттуда — к недавно отстроенной МКАД. Раньше это шоссе считалось чуть ли не стратегическим, сейчас же оно потеряло свое значение — обычная дорога между Минским и Киевским шоссе, которым пользуются дачники, также и те, кто знают местность и не хотят стоять в заторах. Заторы были и тогда, хотя на порядок меньше…

Небольшой, темно-зеленый, отчаянно завывающий не совсем исправной коробкой передач УАЗ — буханка свернул с «Минки» в районе Ямищево, довольно бодро покатил по направлению к Зайцево, с ходу преодолевая нанесенные на дорогу за ночь снежные заструги — снег в этом году рано выпал, и сразу много. Вообще-то заструги эти скопились не только за ночь — дорога вела только к дачным участкам, ее и не чистили всю зиму или чистили один-два раза. Но у этого УАЗа, помимо кучи недостатков было и одно неоспоримое достоинство. То, что для другой, обычной машины считалось непроходимым препятствием, для «буханки» являлось легким недоразумением, ради которого не стоило даже подключать полный привод. Номера на «буханке» были короткие, армейские…

Вел машину среднего роста, крепкий на вид старший лейтенант в замызганном зимнем обмундировании, судя по погонам и нарукавному знаку принадлежащий к доблестным войскам связи. У этого лейтенанта были документы на имя Александра Александровича Морозова, выправленные как положено, и даже если бы при проверке кто-то решил позвонить в часть, где служил старший лейтенант Морозов — там ему подтвердили бы на коммутаторе, что старший лейтенант Морозов действительно проходит службу в этой части. С рулем старший лейтенант Морозов обращался довольно умело, зря не газовал и машину берег…

В кузове, сидя на каких-то ящиках и оборудовании непонятного назначения трясся еще один человек, судя по погонам — прапорщик. Чуть постарше на вид, намного здоровее телосложением, аккуратные усики, измазанные солидолом руки — все говорило о том, что перед вами «рабочая скотинка» Советской Армии, человек, который не геройствует, а день изо дня нудно тянет лямку опостылевшей службы. Сейчас прапор смолил сигарету без фильтра, а на его лице застыло выражение — «да пошли вы все!». Документы — на имя Павловского Петра Ивановича — у него тоже были в порядке.

И, тем не менее — кое-что примечательное в их внешнем облике было, то, что невозможно убрать никакой маскировкой. И старший лейтенант, и прапорщик выделялись особым, «афганским» загаром — не мимолетным, которым приобретают на пляже — а долгим, въедающимся в кожу, делающим ее дубовой, а человека с таким загаром — похожим на индейца — Чингачгука. Такой загар не сходит долгими месяцами…

Оружия на первый взгляд не было ни у одного из них — ни у старлея, ни у прапорщика. Но это — опять-таки на первый взгляд. Старлей был вооружен пистолетом ПБ, искусно спрятанным под водительским сидением и замаскированным тряпьем, для того, чтобы пустить его в ход, нужна была секунда-две, не более. Прапор же был вооружен куда более солидно — прямо под рукой, тоже спрятанный в тряпье ждал своего часа пистолет АПБ — «Стечкин» с проволочным прикладом и накрученным на него массивным, едва ли не длиннее самого пистолета глушителем. Еще чуть дальше, чуть более надежно припрятанный, дожидался своей очереди автомат АКМС с накрученным на него глушителем ПБС и специальным бесшумным гранатометом «Канарейка». Все это оружие числилось списанным на боевые потери в Демократической республике Афганистан, равно как и многое другое. В Афганистане вообще много что списывалось, включая даже то, чего в Афганистане и не бывало никогда. Но это оружие не попало на пакистанские рынки, в личную охрану одного из главарей афганской вооруженной оппозиции или в загребущие руки вороватых интендантов — оно было здесь, в Подмосковье, в руках людей, которые прекрасно умели им пользоваться. Эти двое, старлей и прапор — кстати, это были их настоящие звания, хотя службу они проходили не в войсках связи, а в войсках специального назначения — при внезапном нападении, да с таким оружием могли в считанные секунды положить каждый по отделению противника…

Было в этом УАЗе и более грозное оружие, заваленное ящиками с оборудованием — потому что его немедленное использование не предусматривалось. Длинные зеленые ящики, с маркировкой латиницей, а в них — длинные, длиной больше метра толстые зеленые трубы, с характерными складными решетками у их раструба и неудобной рукояткой. Эти три ящика захватили в числе прочих трофеев всего две недели назад, в ходе отчаянного рейда пятнадцатой, Джелалабадской бригады спецназа на один из укрепленных районов моджахедов у самой афгано-пакистанской границы. В последнее время многие трофеи из числа захваченных не описывались как положено, не сдавались в особый отдел — а тайно, рейсами военно-транспортной авиации переправлялись в Союз, складировались в ожидании «часа Ч». В число их попали и эти «Стингеры».

На самом деле, использование «Стингеров» в акции было совсем не обязательным. Можно было взять советские ПЗРК «Стрела» или «Игла», последние модели которых по тактико-техническим характеристикам превосходили хваленый американский «Стингер». Где взять? Да проще некуда — такие ПЗРК входят в комплект поставки каждого бронетранспортера, вскрыть БТР служивому человеку — проще простого. Старший лейтенант до отправки в Афганистан служил совсем недалеко отсюда, в воинской части расположенной под Балашихой, знал ее как свои пять пальцев и проблемы с тем, чтобы тайно проникнуть на ее территорию, взять несколько ПЗРК и так же тайно уйти не возникало. Но такой вариант раздобыть ПЗРК отвергли по трем причинам. Первая — хоть какая-то ниточка к исполнителям все же вела — тихо проникнуть на территорию особо режимной части, в машинный парк, тихо взять ПЗРК и незаметным уйти мог лишь человек, служивший в войсках специального назначения, причем — в этой самой части, знающий систему ее охраны. Вторая — в этой части служили люди, которых старший лейтенант знал, вместе с ними служил, уважал и подставлять не хотел даже ради того дела, которое они задумали. Ну и третья — в том, что будут использованы именно американские, а не наши ПЗРК старший лейтенант видел какой-то знак. Некую высшую справедливость…

Проехали Зайцево, по переезду пересекли железнодорожные пути, у Кокошкино повернули к поселку Толстопальцево. Аэропорт был впереди справа, километрах в четырех, отдаленный шум реактивных двигателей доносился и сюда…

Проехав немного на Толстопальцево, УАЗ свернул на совсем нечищеную от снега проселочную дорогу на Марушкино — там можно было такими же проселками выбраться на Боровское шоссе. Проехал несколько десятков метров, остановился у обочины.

Причиной, почему до позиции добирались именно этим путем, было то, что на Киевском шоссе свирепствовали ГАИшники, более того — были там и скрытые посты «девятки», Девятого управления КГБ, занимавшегося охраной государственных и партийных деятелей Советской империи. Если ГАИшникам достаточно было показать права с красной полосой наискось — «без права проверки» — то «девяточникам» могло не хватить и этого. Стрельба означала провал акции и гибель невинных людей, чего оба спецназовца старались избежать. Полностью избежать не удастся, но и валить направо — налево всех, кто на пути попался нельзя, так только подонки поступают. Поэтому и выбрали альтернативный, более сложный путь. Однако, на всем его протяжении — а они проехали от места ночной лежки до исходной точки более тридцати километров — им не понадобились даже права…

Старший лейтенант выпрыгнул из машины, прошелся, разминаясь и потягиваясь всем телом, зорко смотря по сторонам. Они были здесь несколько дней назад, прикинувшись просто прохожими, гражданскими — без оружия и с другими документами — присматривали позиции. Присмотрели в самом Постниково — это был дачный поселок, дома здесь покупали горожане и на зиму он вымирал — не оставалось здесь даже сторожа. Выбрав позиции — три, на всякий случай — в следующий заход они закинули сюда три комплекта зимней маскировочной сети, сложили ее так, чтобы не бросалась в глаза. Если даже приедет зимой хозяин на свой дачный участок, найдет чужую, брошенную вещь — так обрадуется и перепрячет, а в милицию не побежит…

Осмотревшись, старший лейтенант вернулся в машину, коротко бросил: «Чисто».

Машину он загнали в третий по счету дом от дороги, во двор — очень удачно два пустых дома стояли, между ними поставить машину, накрыть маскировкой — даже с вертолета при облете не разглядишь. За этим местом спецназовцы наблюдали дважды, никаких облетов или других режимных мероприятий не заметили — но это не значило, что можно расслабиться. У старлея было два с половиной года афганского стажа, у прапора — почти три, и оставались они в живых до сих пор только потому, что были очень, очень осторожны…

Время пришло…

Отодвинув в угол все связистское снаряжение, они достали ящики. Старлей уже открыто вооружился АКМС и ПБ, прапор — привычным для него АПБ, ящики они вскрыли, достали ракетные установки. Им нужны были только две — но вскрыли они и третий ящик, на всякий случай. Прапор сноровисто поставил на путях вероятного приближения противника несколько растяжек — на случай, если пойдет не так и все это — ловушка. Вместе с ракетами оба спецназовца отошли в тень небольшого сарайчика, старший посмотрел на часы — время еще было…

— Ник… — прервал молчание прапор.

— Ну?

— Ты понимаешь, что нам все равно не жить? Сделаем мы или нет — нам все равно не жить? Что свои, что чужие — должны нас убрать — таковы правила…

— Ну, это еще бабушка надвое сказала … — весело, скрывая за напускной беззаботностью гнетущее напряжение ответил старлей — помнишь Чирчик? Что нам говорил инструктор по выживанию старший прапорщик Забродин? Даже если ты висишь над пропастью и держишься за ветку — все равно шанс есть. Может, сейчас случится землетрясение, и дно пропасти поднимется до твоего уровня? У нас нет сейчас своих, вокруг только чужие…

— А старшой? — даже здесь, где на сто метров ни одной живой души, прапорщик не произнес имя их командира.

— Старшой… Не знаю… Я не доверяю и ему, сам понимаешь — почему. Но то, что мы должны сделать — мы сделаем… Когда стрелять будешь — очки не забудь и дыхание задержи — там выхлоп ядовитый[1].

— Без сопливых…

* * *

Самолет появился точно по графику — в семнадцать пятнадцать, когда почти уже стемнело. Что и неудивительно — в правительственном авиаотряде такого понятия, как «задержка рейса» не было. Это была стройная, серебристая птица с четырьмя двигателями у хвоста — дальнемагистральный лайнер Ил-62, она поднималась по крутой траектории к небу, оставляя за собой след отработанного топлива. Ее никто не прикрывал — в Афганистане каждый садящийся или взлетающий транспортник прикрывают вертолеты Ми-24, щедро расстреливающие тепловые ловушки и готовые в считанные секунды нашпиговать сталью то место, откуда посмеет выстрелить дух-зенитчик. Здесь же был не опаленный многолетней войной Афганистан — здесь было тихое зимнее подмосковное утро, было самое начало зимы — и воздух был свеж и прозрачен, а война покинула эти места несколько десятилетий назад…

* * *

Дальнейшее — если бы кому-нибудь довелось это наблюдать — шокировало своей чумной простотой и обыденностью. Первым, выбежав на открытое место и задрав жерло ПЗРК к небу, выстрелил старлей. Он заранее разложил решетки системы обнаружения цели, вскинув ракетную установку, нацелился на идущий бортом к нему самолет и почти сразу услышал басовитый сигнал — «цель захвачена». Дурниной взревел гироскоп. Нажал на спуск — и почувствовал, как ракетная установка на плече сильно дернулась, взорвалась катапульта, выбрасывая упакованную в толстый стальной карандаш ракеты неотвратимую смерть. Ракета вылетела из установки, пролетела несколько метров, замерла, будто не зная, что делать дальше — но сомнение продлилось секунду не больше. Лисий хвост пламени из сопла включившегося ракетного двигателя полоснул морозный воздух — и ракета пошла, словно гончая по кровавому следу, споро догоняя самолет, целясь по струям раскаленного воздуха, испускаемых всеми четырьмя его двигателями. Выскочив с другой стороны сарая, по той же цели выстрелил прапор…

Надо было уходить, основным путем отхода была находящаяся в паре километров отсюда железнодорожная станция — но старший лейтенант как зачарованный стоял и смотрел в небо. Серебристая птица стремилась к небесам, обе ракеты догоняли ее. Потом синхронная вспышка у хвоста, какие-то несколько секунд самолет летел, как ни в чем не бывало — но потом запылал — это было видно даже с земли — один двигатель, потом второй — ракеты поразили двигатели с обеих сторон и самолет был обречен. Какое-то время — пару десятков секунд, не больше — он еще пытался держаться в воздухе, было видно, что опытнейший экипаж делает все, чтобы спасти машину — а потом он резко клюнул носом, заваливаясь на правое крыло и свалился в крутое пикирование, уже неуправляемый…

Прапор, уже бросивший пустую трубу ПЗРК толкнул старлея кулаком в плечо…

— Что встал, уходим!

* * *

Газета «Правда»

20 ноября 1987 года на пятьдесят седьмом году жизни после тяжелой, непродолжительной болезни скончался Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Михаил Сергеевич Горбачев.

Перестало биться сердце выдающегося деятеля Коммунистической партии и Советского государства, международного коммунистического и рабочего движения. Вся жизнь и деятельность Михаила Сергеевича Горбачева отданы беззаветному служению делу партии и народа, борьбе за укрепление экономического и оборонного могущества Родины, повышение благосостояния советских людей, за всестороннее совершенствование нашего социалистического общества, за сохранение и упрочение мира на земле.

Михаил Сергеевич Горбачев родился 2 марта 1931 года в селе Привольном Красногвардейского района Ставропольского края в семье крестьянина.

Вскоре после Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. в возрасте 15 лет он начал свою трудовую деятельность. Работал механизатором машинно-тракторной станции. В 1952 году вступил в члены КПСС. В 1955 году окончил Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова (юридический факультет), а в 1967 году — Ставропольский сельскохозяйственный институт, получив специальность ученого агронома-экономиста.

С 1955 года М.С. Горбачев — на комсомольской и партийной работе. Работает в Ставропольском крае: первым секретарем Ставропольского горкома ВЛКСМ, заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации, а затем вторым и первым секретарем крайкома комсомола.

В марте 1962 года М.С. Горбачев был выдвинут парторгом Ставропольского территориально-производственного колхозно-совхозного управления, а в декабре того же года утвержден заведующим отделом партийных органов крайкома КПСС.

В сентябре 1966 года он избирается первым секретарем Ставропольского горкома партии. С августа 1968 года М.С. Горбачев работает вторым секретарем, а в апреле 1970 года избирается первым секретарем Ставропольского крайкома КПСС.

М.С. Горбачев — член Центрального Комитета КПСС с 1971 года. Был делегатом XXII, XXIV, XXV и XXVI съездов партий. В 1978 году избран секретарем ЦК КПСС, в 1979 году — кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. В октябре 1980 года М.С. Горбачев переведен из кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС. Депутат Верховного Совета СССР 8-10-го созывов, Депутат Верховного Совета РСФСР 10-го созыва.

За заслуги перед Коммунистической партией и Советским государством М.С. Горбачев был награжден тремя орденами Ленина, орденами Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета» и медалями.

М.С. Горбачев пользовался глубоким уважением и доверием советского народа, наших зарубежных друзей. Его всегда отличали чуткое отношение к нуждам и запросам трудящихся, принципиальность и личная скромность.

Вся жизнь Михаила Сергеевича Горбачева — яркий пример непоколебимой преданности великому делу ленинской партии, самоотверженного труда во имя торжества идеалов коммунизма.

Светлая память о Михаиле Сергеевиче Горбачеве навсегда сохранится в сердцах коммунистов, всех советских людей.

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КПСС ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР СОВЕТ МИНИСТРОВ СССР

Часть первая. Самураи

В прошлом году я ездил на место казни в Касэ, чтобы попробовать себя в обезглавливании и нашел свою поездку очень поучительной. Если ты думаешь, что участие в казни может лишить тебя спокойствия, ты становишься трусом.

Харагурэ. «Сокрытое в листве»

Окраина Москвы. Поздняя осень 1985 года

Начинался ноябрь, последний месяц осени, а зима все не наступала. Солнце уже проиграло свою битву, оно и почти не показывалось над землей, а если и показывалось — то ненадолго, спешило сразу спрятаться за сырыми, исполненными холодной моросью тучами. Ветер давно ободрал с деревьев все листья, устелив землю мокрым золотистым ковром — и деревья стояли мрачными черными великанами в ожидании зимы, в ожидании первого снега. Но снег не приходил — зато почти каждый день небо исходило противной мелкой моросью…

Эта встреча была мимолетной — всего пара десятков минут — хотя обе стороны готовились к ней целый месяц. Сложно было даже договориться о встрече, слишком велико было недоверие, слишком давил накопленный груз взаимных претензий и обид. Эти люди клялись в верности одному и тому же, жили в одной стране, и даже делали одно и то же дело — на бумаге. Вот только пропасть, разделявшая их, делавшая их врагами с каждым годом все ширилась и ширилась, и не счесть уже было людей — и с той и с другой стороны — которых эта пропасть поглотила. Достаточно было сделать один неосторожный шаг — и пропасть ждала тебя…

Правда, сейчас было уже не до разногласий. Верней, многие и с той и с другой стороны еще жили этой враждой, увлеченно подставляя и топя друг друга — но здравомыслящие люди и с той и с другой стороны понимали — если это не прекратить — следующей жертвой пропасти станут они сами…

Среднего роста, удивительно загорелый для этого времени года, с резкими чертами лица человек, с трехдневной щетиной на лице — ее он отращивал специально, и сейчас она буквально выводила его из себя, с ней он был сам не свой — вышел из проходного двора, подошел к светофору на перекрестке, огляделся по сторонам. На светофоре горел зеленый — но улица была почти пустой. И как ей не быть пустой — с одной стороны пространство только застраивалось безликими многоэтажками — муравейниками, а с другой стороны дороги непоколебимо зеленел забор очередного «номерного» завода с колючей проволокой поверх.

Человек подождал, пока зеленый не сменится красным, а потом красный — зеленым, он спокойно стоял на самом краю грязного тротуара и чего-то ждал. И только когда из близко расположенных ворот «почтового ящика» один за другим выехали два старых, темно-зеленых Зилка — он бросился через дорогу, топая прямо по раскинувшимся на ухабистом асфальте лужам и прямо перед капотами машин. Водитель головного Зила был вынужден экстренно затормозить, чтобы не сбить этого человека…

— Коз-з-ел!!! — возмущение работяги было так велико, что он не усидел в кабине и выскочил, чтобы разобраться с придурком, лезущим прямо под колеса. Но разобраться не успел — человек оказался проворным и почти сразу юркнул в калитку ворот, из которых только что выехали Зилы.

— Не ну не козел ли, а?! Он, значится, под колеса лезет, а я отвечай?! Чтоб у него на лбу х… вырос!!!

С остановившейся позади первой второй машины вышел водитель — такой же невзрачный, небритый, похмельный…

— Слушай, Вась… А он ведь на наш завод… Ты его раньше видел?

— Не… Ну не козел ли а… — праведный гнев пострадавшего постепенно угасал, меняясь более насущными заботами — ладно, х… с ним. На заводе встречу — пришибу. Поехали, на погрузку опоздаем, опять стоять придется…

* * *

Человек, который только что чуть не спровоцировал дорожно-транспортное происшествие, юркнул в ворота — там кроме выезда для машин — как полагается на советском заводе, со смотровой платформой, чтобы можно было посмотреть, что в кузове (тащить все, что плохо лежит это не мешало), была еще и запасная проходная. Одна из трех — на один поток, с хромированной вертушкой и вредной седой бабкой из ВОХРа, у которой на поясе висела брезентовая кобура с дореволюционным наганом, и которая славилась среди вахтеров умением определить, выпивший человек идет или нет, даже особо не принюхиваясь. Именно поэтому, среди всех проходных эта пользовалась дурной славой и многие сотрудники «почтового ящика» обходили ее десятой дорогой.

Человек озабоченно осмотрел плащ — не забрызгал ли, когда перебегал через дорогу — потом достал из внутреннего кармана пропуск — обложенный в красные пластиковые корочки, точно такие же, в какие граждане вкладывают свои месячные проездные билеты на транспорт. Красные корочки говорили вахтеру о том, что перед ним — человек из руководства завода и особо придираться к нему не следовало. Тем не менее, пропуск был внимательно изучен, старуха даже обратила внимание на наличие на пропуске специального условного знака, свидетельствовавшего о том, что подателю сего разрешен вход и выход на завод в любое время, а не только вход в восемь, а выход в семнадцать ноль-ноль, как обычным работягам. Хотя уж у начальствующего состава такая отметка должна была быть по определению…

— Что-то я вас раньше не видела, молодой человек — подслеповато уставилась на него старуха, хотя «молодому человеку» было явно за сорок, и вида он был начальственного.

— Я только вчера устроился… — пресек дальнейшие вопросы человек, мол — новенький и баста.

Не говоря ни слова, старуха вернула ему пропуск, нажала педаль на полу, освобождающую механизм турникета и дающую человеку пройти на завод. Человек аккуратно спрятал пропуск туда же, откуда взял, огляделся. Здесь он был больше года назад, но изменилось здесь мало. Вон, столовая, десять лет назад построена, отдельно стоящее на обширной территории двухэтажное здание из белого кирпича, которое окружали втоптанные газоны с остатками цветника и морем окурков. Ходившие сюда пообедать работяги машиностроительного завода куртуазностью манер не отличались…

Уверенным шагом человек направился к столовой, про себя подметив, что такая вот вредная, старая дотошная бабка порой опаснее десятка охранников с автоматами и собаками. Опасения вахтерши были не беспочвенными, на этом заводе он никогда не работал, а пропуск ему сделал пару лет назад его однокашник по училищу, который уселся на теплое местечко — возглавлял военприемку на заводе. Сделал неофициально, по дружбе и за ящик коньяка, а не по начальственному приказу сверху — поэтому отследить наличие этого пропуска и связать пропуск с ним не представлялось возможным. Именно поэтому человек назначил встречу такой важности здесь, не в городе. Любой чужой человек на заводе был как на ладони…

В помещении столовой подувал сквознячок, пахло горелым маслом и почему-то квашеной капустой. Гардеробщицы в гардеробе, конечно же, не было, плащ посетители вешали сами и сами брали номерки — а вот остается ли он на своем месте, к тому моменту как человек покушает и придет его забирать — это большой вопрос. Предупреждая людское возмущение пропажей вещей, на стене висел криво пришпиленный кнопками плакат, на котором большими неровными буквами было написано «Администрация столовой ответственности за сохранность оставленных в гардеробе вещей не несет!»

Дом, милый дом… Человек этот прилетел в Союз только сегодня утром, и прилетел он из того места, где вот такая столовая, на французский ресторан ни разу не похожая, покажется раем земным. В Союзе он не был несколько месяцев…

Оставив плащ в гардеробе — под ним оказался дешевый, но чистенький костюм — человек прошел в собственно столовую. Столовая тоже была самая что ни на есть родная — с облицованным плиткой окошком, куда сдавали грязную посуду, с длинным прилавком по которому двигались подносы страждущих перекусить к кассе, с толстой, одетой в замызганный белый халат работницей столовой у кассы, на перемазанном — иначе и не скажешь — косметикой лице которой навек застыло выражение «не мешайте работать, суки!»

Человек взял пластиковый поднос, поставил на него тарелку с большой порцией макарон, какой-то подливой из овощей, видимо из подсобного хозяйства, и двумя котлетами, присовокупил к этому стакан с остывшим чаем и второй, с «компотом» — вываркой из сухофруктов. Двинулся к кассе. Расплатился мятой десятирублевкой, забрал сдачу и направился в дальний, плохо освещенный угол столовой, где за крайним столиком ковырялся в своей тарелке какой-то мужик-работяга.

— Разрешите? — человек остановился перед единственным на всю столовую занятым столиком с тем самым хмурым работягой. Основная масса рабочих уже отобедала, и в столовой был только он и еще этот человек — вдвоем веселее.

— Садитесь… — тот, второй продолжал вяло ковыряться в тарелке. Человек сел за стол, взял из розетки на столе две бумажные салфетки и расстелил их на коленях. Внимательно осмотрел блюдо, стоящее перед ним…

— В Ясенево кормят намного лучше, Константин Макарович? — тихо спросил он.

— По крайней мере, там не отравят … сварливо, приглушенным голосом сказал второй — какого черта встречаться надо было здесь? Неужели нельзя было выбрать нормальное место?

— В нормальном месте каждый первый официант, и каждый первый швейцар упомянут о нас в отчете, которые они напишут своим кураторам — просто ответил первый.

— Этот отчет в конечном итоге попадет на стол мне же…

— Уверены? — остро взглянул первый — я вот в этом совсем не уверен. Если бы это было так — вряд ли бы вы стали договариваться о встрече со мной.

— Как дела в Афганистане? — спросил второй, пытаясь перехватить нить беседы.

— В Афганистане? Нормально дела в Афганистане! По крайней мере, там если и стреляют — так стреляют в лицо, а не в спину. В спину стреляют здесь, у нас. Впрочем, довольно, Константин Макарович. Вы просили встречи — я здесь, прилетел из Афганистана только ради нее. Излагайте, что вам нужно от нас?

— Нужно… — второй задумался, подбирая слова, потом решил рубануть сплеча, посчитав, что самый краткий путь к цели это прямая — вам не кажется, что наша вражда зашла слишком далеко?

— Вот оно что… И что же привело вас к столь разумной мысли, товарищ генерал-майор? — в голосе первого проскальзывал убийственный, ядовитый сарказм… — впрочем, можете не отвечать, я сам отвечу. Сколько человек осталось в живых из вашей пятерки, полковник? А?

Второй молчал.

— Давайте, посчитаем. Еще и четырех лет толком не прошло, как умер ваш Председатель. И? Козленок разбился на машине, не вписался в поворот. Пьяный, хотя в рот не брал. Манукян погиб на охоте от случайного выстрела. Петренко покончил с собой, надышался газом, не оставив даже предсмертной записки. Два года — и три смерти. Это только в вашей «пятерке», которую собирал и курировал лично Андропов. Вы не пытались выяснить, полковник, сколько человек осталось в живых из других пятерок? Кто следующий, полковник? Вы? Дроздов?

— Откуда вы про нас знаете… — в голосе всесильного генерал-майора, руководителя управления КГБ отчетливо слышался страх — откуда вы про нас все знаете…

— От верблюда! — грубо ответил первый — вы заигрались. Но профессионализма для таких игр у вас не хватает. Катастрофически! И теперь — извольте отвечать за последствия ваших игр. По крайней мере — не играть тут в игры передо мной. Не надо! Кто?

Генерал-майор, несколько лет назад, когда только начиналась разработка плана бывший полковником, одним из наиболее доверенных лиц Андропова поднял глаза от тарелки и столкнулся с умным и жестоким, волчьим взглядом собеседника.

— Кто? Или я уйду, и расхлебывайте дальше сами!

— Первый… — едва слышно прошептал генерал-майор.

— Нынешний?

— Да…

— Еще кто?

— Список дать?

— Не надо. И так понятно, кто еще, не надо быть Эйнштейном. На чем его взяли?

— Кого?

— Первого! Не прикидывайтесь дурачком, сделали — извольте отвечать!

— На наркоте…

— Сильно?

Теперь генерал-майор уже лопнул — информация лилась потоком…

— Не так, чтобы… Но в его положении…

— Еще на чем? Не может быть, чтобы не было загранки!

— Было… Во Франции… спекуляция, контакт с сотрудниками ЦРУ. Парижская резидентура.

— На самом деле? Или нарисовали?

Генерал-майор замялся, прежде чем ответить…

— Спекуляция, на самом деле… Контакт с сотрудниками ЦРУ… В общем, немного дорисовали.

— Кто дорисовал?

Генерал молчал.

— Вы дорисовали, так ведь? Ну же, генерал, и так уже все понятно. Вы курировали пятый отдел управления «С»[2] ПГУ, который отвечал за Западную Европу, сидели на контрразведывательном обеспечении. Вы и дорисовали…

— Мне Председатель приказал! — внезапно окрысился Константин Макарович — вы думаете, я сам до этого додумался?

— Конечно же нет… Я вообще сомневаюсь, что вы способны сами додуматься до чего бы то ни было путного. Воистину: дурак хуже предателя!

Генерал-майор дернулся, как от пощечины.

— Списки второго этапа у вас? Кто куратор?

— Бобыкин… — произнес генерал как-то обреченно — Бобыкин куратор второго этапа. И списки — у него.

— Бобыкин… — человек с волчьими глазами произнес эту фамилию медленно, будто взвешивая на весах — Бобыкин. Поставили лису цыплят охранять…

— Что вы намерены делать?

Человек молча глядел в глаза генерала…

— Нет… — генерал понял, понял и без слов — вы сумасшедший. Вы с ума сошли после Афгана, вы все. Этого нельзя делать, это неслыханно.

— Почему же? Ignis sanat. Огонь излечивает, не учили латынь в «вышке»[3], генерал?

— Этого нельзя делать. Это же переворот. Кроме того — вас вычислят.

— Вообще то, следовало бы заставить вас самих убрать за собой, генерал. Но вы и так обосрали все что можно. А что касается «вычислят»… Знаете, самый высший пилотаж в разведке — это не вербануть человека и заставить его качать информацию для вас — а сделать так, чтобы человек делал то, что тебе нужно, и даже не подозревал о том, что работает на вас. Это — уровень, которого вам не достигнуть, ваш уровень — анекдотчиков ловить и антисоветчиков колоть. Насколько я помню, у вас хорошие отношения с Бояринцевым?

— С Бояринцевым? — не понял генерал — хорошие, и что? При чем здесь Третье управление?

— Он тоже входил в пятерку — сказал человек — только не в вашу. Договоритесь о встрече в ближайшие три дня и передайте ему привет от Михаила Михайловича, он поймет. Пока это все, что от вас требуется. Как только мне нужно будет что-то еще — я свяжусь с вами. И доешьте хотя бы котлеты. Иначе вас запомнят…

Афганистан, провинция Нангархар. Джелалабад, ПВД. 22 сентября 1987 года 15-ая отдельная бригада «спецназ», 154-й отряд Операция «Завеса»

Если к 1981 году стало понятно, что в Афганистане придется сражаться всерьез, без всяких скидок — то к концу восемьдесят четвертого Генеральный штаб и оперативная группа Министерства обороны пришли к выводу, что всю тактику ведения боевых действий надо менять. Кардинально.

Поводом к этому послужили все увеличивающиеся потери. 1984 год стал для Советской армии годом кровавым — в один год, выполняя свой интернациональный долг, в составе Ограниченного контингента советских войск в ДРА погибло 2283 военнослужащих. Почти 2300, цифра эта нарастала всё начало 80-х, чтобы достичь своего пика именно сейчас, в восемьдесят четвертом.

Анализ потерь показал, что увеличение численности ОКСВ ничего не даст, более того — увеличение численности группировки как раз и спровоцирует дальнейший рост потерь. Группировку надо было снабжать, снабжение — если не считать воздушного коридора, проходило колоннами по дорогам, в частности по печально известному Салангу — а это провоцировало дальнейший рост потерь. Смысла в бронетанковых частях не было вообще — бронетехники у духов не было, а наша бронетехника — мишень для фугасов и РПГ. Воевать надо было не количеством — но качеством.

Ответом стал резкий рост численности войск специального назначения и некоторые нововведения. Так, впервые в мире, опережая даже американцев, части специального назначения были подчинены отдельному оперативному командованию при штабе сороковой армии, в кодовых таблицах связи обозначенному как «Экран». Также была кардинально сменена тактика — командование поняло, что не стоит ждать, пока духи пройдут границу и растекутся по стране, где их придется выбивать поодиночке, проще охотиться на духов у самой границы, выбивать караваны. В итоге — в апреле восемьдесят четвертого началась известная «караванная» война, специальная операция по перекрытию афгано-пакистанской границы, не прекращавшаяся до самого вывода войск и известная посвященным по своему кодовому названию «Завеса».

В числе прочих, в Афганистан действовала и пятнадцатая отдельная бригада спецназначения, стоявшая на одном из самых опасных направлений — в провинции Нангархар. Вообще то раньше пятнадцатая называлась «мусбат», мусульманский батальон — и именно ее солдаты начинали эту войну — вместе с группами спецназа КГБ штурмовали дворец Амина. «Мусбат» — такое было название потому, что группы комплектовались только из солдат, призванных из Таджикистана, Туркмении и Узбекистана. После штурма дворца Амина «мусбат» был выведен в Чирчик, Узбекистан — но жизнь заставила спецназовцев вновь вернуться на опаленную войной землю Афганистана. Война, которую они и начинали не отпускала от себя. В итоге, отряд вскоре вновь был введен в Афганстан — но уже с новой оргштатной структурой и новыми возможностями. А с началом операции «Завеса» сто пятьдесят четвертый отряд был переброшен в Джелалабад.

Основной задачей бригады было перекрыть движение караванам моджахедов и проникновение из Пакистана отрядов боевиков по Хайберскому проходу — древнему караванному пути из Пакистана в Афганистан, одному из немногих мест на афгано-пакистанской границе — если не считать пустыню Регистан — где тяжело груженые караваны могли пройти на афганскую землю. Для проводки караванов использовали ослов, ишаков и верблюдов, а они через горы переправляться не могли — только здесь, только в этом месте. Вдобавок ко всему, в этом районе по обе стороны границы была создана мощная сеть укрепленных районов, включая знаменитый — «Тора-Бора», «гора воров», которую по преданиям не смог взять сам Искендер Двурогий[4]. Короче говоря — район ответственности бригады был чрезвычайно опасным. Иногда конечно помогала двадцать вторая, Лашкаргахская отдельная бригада «спецназ», еще в зоне ответственности пятнадцатой бригады из советских частей были расквартированы шестьдесят шестая отдельная мотострелковая бригада и триста тридцать пятый отдельный вертолетный полк. Но в основном — спецназу приходилось полагаться на самих себя — да на вертолетчиков…

Выход назначили на темное время — около расположения без видимой причины постоянно шлялись афганцы, сменяя друг друга — явно духовская агентура, призванная предупредить своих сотоварищей о выходе спецназа на охоту. Своевременное сообщение о том, что спецназ «вышел в поле» могло спасти жизнь многим духам, несмотря на то, что батальон стоял здесь относительно недавно, про его боевые возможности знали уже многие, как по ту сторону границы, так и по эту. Из уст в уста передавались легенды — потому что правду мало кто мог рассказать, никого не оставалось в живых после встречи со спецназом на узких караванных тропах. Их называли «шурави иблис» — советские дьяволы.

Сейчас спецназ выходил на хоту для того, чтобы реализовать информацию, полученную от агента и проверенную по другим, независимым источникам — в общем, информации можно было доверять. Агент был не ХАДовский[5], свой, прикормленный особистами — информации от него доверять было проще, чем информации, полученной от афганских друзей. Конечно, доверять в Афганистане любой информации можно было лишь относительно, для любого афганца, даже коммуниста «дух» — прежде всего соотечественник и соплеменник. Уже не раз спецназ пытались заманить в ловушку, подбрасывая дезинформацию о прохождении того или иного каравана, рассчитывая выманить спецназ в поле и устроить на него засаду. Но здесь донесшим на караван владели старые как мир чувства — жадность и зависть. На караван донес шурави один из джелалабадских дуканщиков — потому что караван был большим и смешанным, вместе с оружием везли и гражданские товары, в пропорции примерно пятьдесят на пятьдесят. А заказал эти товары в Пакистане — и уже оплатил их — старый конкурент и кровный враг того дуканщика — вот тот и решил устроить своему врагу «маленький праздник» лишив его товара.

Вместе с караваном, исполняя роль его охраны шел и отряд боевиков, подготовленный в пакистанских лагерях, курируемых ИСИ — пакистанской военной разведкой и ЦРУ США. Возглавлять отряд должен был Барьялай — старый бандитский вожак, попортивший немало крови советским и афганцам, хитрый как лис. Это был смешанный отряд из афганских беженцев и арабских наемников, появившихся здесь через «организацию содействия».[6] Они долго учились, они научились ненавидеть шурави, они научились убивать шурави — а теперь они должны были продемонстрировать свое умение на практике. А заодно, при переходе они решили подзаработать деньги, взяв на сопровождение довольно крупный — больше пятидесяти ишаков — караван.

На караван уходила стандартная группа — шестнадцать человек, два раза по восемь. Боевиков ожидалось в три, а то и в четыре раза больше — но это мало кого волновало, спецназ порой воевал и при раскладе «один против десятерых». Первую подгруппу вел лейтенант Николай Скворцов, вторую — прапорщик Игорь Шило, его вечный замок[7]. Визуально они отличались весьма сильно. Интеллигентный, среднего роста — при том запросто выполняющий норматив мастера спорта на стрельбище — лейтенант из хорошей московской семьи и его «замок» — щирый хохол, известный «залетчик»[8] и матершинник, при том на выходе тянущий на себе ПКМ, самостоятельно перешитый под свою спину рюкзак десантника с восемью сотнями патронов в лентах и внасыпку в нем и пистолет АПБ с несколькими обоймами. При этом он ухитрялся идти быстро, бесшумно и даже не потеть при этом. Прапор Игорь Шило страдал от двух вещей — своего несдержанного характера вкупе с несдержанным языком и своей фамилии, которую в бригаде моментально превратили в боевую кличку — Шило. Шило — так на армейском жаргоне назывался спирт, который можно было раздобыть в медсанбате или у вертолетчиков, которые там им что-то должны были протирать. Протирали конечно же не спиртом — это надо было быть мазохистом чтобы тратить спирт на протирание — а выдаваемый спирт принимали вовнутрь. Фляжку со спиртом проще было спрятать — она занимала немного места, не то, что бутылка водки, которая на шестьдесят процентов обычная вода. Ну а что до того, что спиртом можно было сжечь пищевод и желудок — так у разведчиков желудки были луженые. В центре подготовки в Чирчике[9] их учили жрать ящериц и змей — если научился есть это, то спирт уж как-нибудь проглотишь…

Жратвы взяли сухпаем на три дня — весьма скромно, даже рискованно, учитывая, что до засады идти целых три, а потом еще и возвращаться — но предпочли взять больше патронов. Хотя пару дней можно и вообще поголодать — в Афганистане большей проблемой была не еда а вода. И хотя здесь не пустыня Регистан, где можно было запросто помереть от жажды, есть и речки и даже реки — все равно, воды с собой взяли на все время выхода.

Вооружение группы было почти стандартным — спецназ маскировался под десант, они носили голубые береты, их официально не существовало и оружие у них должно быть точно такое же, как в десанте. Тем не менее, любой разумный командир перевооружал группу под свои надобности, понимая, что, например, одним ПКМ на шестнадцать человек много не навоюешь. Поэтому на группу из шестнадцати человек было два ПКМ, два РПК, два АКМ с ПБС, одна СВД — у командира, потому что командир в этой группе стрелял лучше всех. К трем автоматам и снайперской винтовке были ночные прицелы — мало, но большего из заведующего снабжением прапорюги вытащить не удалось. Группа и так была полностью вооружена нештатным оружием под патрон 7,62*39, потому что таким же оружием были вооружены духи, и можно было, находясь на разведвыходе пополнять боезапас с трупов. Да и вообще — новый патрон 5,45 показал себя на этой войне далеко не лучшим образом…

Выходить из расположения решили с хитростью. В расположении вышел из строя бронетранспортер, его надо было оттащить в Шамархейль, в расположение 66 ОМСБр, чтобы починить — там был рембат. Поскольку БТР своим ходом перемещаться не мог — из шестьдесят шестой прислали здоровенный тентованный КрАЗ в сопровождении еще одного БТР. Ездить без сопровождения по улицам Джелалабада, тем более, когда дело к ночи идет — занятие небезопасное. Вот в кузове этого самого КрАЗа и разместились уходящие на задание разведчики.

Последним в кузов забирался лейтенант, перед этим он выполнил свой традиционный ритуал — посмотрел на часы. У каждого ритуал был свой — кто-то мочился на дорогу, как космонавты, кто-то еще что. Разведчики — люди суеверные. Посмотрев на часы, лейтенант передал в кузов свою винтовку, затем забрался и сам, сразу же залег на грязный, рифленый железный пол кузова.

— Трогаем!

Кто-то саданул кулаком в кабину водителя, утробно взревел двигатель КрАЗа, выпустив целый столб сизо-черного дыма. Огромная машина дернулась, сдвигая с места каличный БТР разведбата, потом пошла веселее…

— Только бы Царандою[10] не попасться… — приглушенным голосом выразил озабоченность кто-то.

— Царандой только днем шарится, духов боятся. Они только по пьяным — сдерживая смех, ответил другой.

— Тихо! — пристрожил свое воинство лейтенант. Хотя рев двигателя КрАЗа заглушил бы и разговор в полный голос — лишний раз понапрасну он рисковать не хотел.

Шутка, связанная с Царандоем имела свою почву. Меньше недели назад царандоевцы задержали в нетрезвом состоянии за рулем кого-то из офицеров шестьдесят шестой бригады. Освободили их просто — приехали на двух БТР и БМП, направили стволы на здание в центре Джелалабада, где сидел Царандой и пошли на переговоры. Переговоры завершились за десять минут, безоговорочно в пользу шурави — но потом были последствия. Царандоевцы накатали жалобу, ушла она не куда-нибудь а в Розовый дом.[11] В итоге беднягу офицера посадили на губу и готовили разбирательство — за дискредитацию офицерского звания. Садиться за руль пьяным, конечно, плохо — но о том, что в Афганистане служат живые люди, у которых не железные нервы, тоже надо было думать…

Трясло на дороге нещадно — рессоры у КрАЗа были дубовыми, рассчитанными на десять тонн груза в кузове и каждая яма, каждый камень на дороге разведчики чувствовали своими спинами и пятыми точками. Кое-кто подложил под спину рюкзак — хоть немного помягче — а лейтенант и вовсе сидел у самого борта на полу, держа в руках и оберегая от тряски свою СВД — снайперская винтовка была точным инструментом и тряски не терпела. В прорезях матерчатого тента кузова тоскливо догорал закат, тяжелый солярный дым просачивался в кузов — видимо где-то травил глушитель. Слезились глаза — но тент открыть было нельзя — маскировка…

— Б… да мы тут задохнемся… — закашлялся придушенно кто-то.

Лейтенант ничего не ответил — он смотрел на часы.

* * *

Высадились у самого Джелалабада, на крутом повороте, не доезжая первых постов, охраняющих въезд в город. КрАЗ на несколько секунд притормозил — и с кузова как горох посыпались разведчики. Те, кто оставались в кузове бросали рюкзаки со снаряжением, те кто уже спрыгнул их ловили. Несколько секунд — и последний разведчик — им был лейтенант, спрыгнул с кузова и растворился во тьме. Еще пара секунд — и мимо прогрохотал БТР, подсвечивая дорогу совмещенным с КПВТ прожектором. Сидевшие на броне солдаты «ничего не заметили»…

— Строиться!

Секунда две — и шестнадцать теней стоят в строю, в две шеренги первая и вторая подгруппы…

— Головной дозор: Балу, Гусь, Муха! Удаление пятьдесят метров!

Трое разведчиков бесшумно нырнули в заросли….

— Замыкающий дозор: Зверь, Бай. Удаление тридцать метров. Остальные — в колонну по одному. Марш!

* * *

Для того, чтобы разведчиков не обнаружили — за ночь им предстояло пройти кишлачную зону и выйти в район кишлака Шергар — а оттуда уже уйти в горы, в горный массив Чокайбагабан. При этом им нужно было миновать укрепленный район «Тангай», еще не разгромленный спецназом. Осложняло задачу большое количество кишлаков в этой зоне — пригодной для земледелия земли в Афганистане было так мало, в любом месте где она была, люди селились очень плотно. А тут еще и две реки — Кабул и Кунар, не считая более мелких горных — рай на земле, по афганским меркам. Упрощало же задачу то, что ночью афганцы спали, а не шарились по окрестностям (Аллах велел ночью спать!), а собак, способных предупредить о приближении чужаков, афганцы не держали никогда. Сказывался страх — в Коране написано, что укушенный собакой не попадает в рай. Поэтому и не было в афганских домах никогда друзей человека, способных сильно осложнить жизнь разведчикам. Еще, в кишлачной зоне не слишком стоило опасаться мин и растяжек — афганцы их не ставили боясь подорваться самим, а советская армия не хотела убивать мирных крестьян и тоже мины не ставила…

Группа шла довольно быстро — если бы не требования скрытого перемещения, они бы вообще бежали — при этом шли бесшумно. Едва слышно шуршала листва, потрескивали ветки…

— Ложись! — лейтенант первым услышал опасность…

Спецназовцы моментально нашли укрытия, залегли, направил стволы на все стороны света. Тени, еще секунду назад споро двигающиеся по едва видимой тропе, моментально превратились с бесформенные кучи на земле, готовые при малейшей опасности огрызнуться шквалом огня.

Вой, доносящийся откуда то с запада постепенно нарастал, звук гулял по долине, отражаясь от далеких горных массивов и возвращаясь обратно. К завывающему вою турбин прибавились характерные хлопающие звуки винтов…

— Мишки[12]. Штуки три… — прошептал прямо на ухо подползший к лейтенанту Шило. — На охоту пошли!

— Замереть всем!

Б…, еще не хватало, чтобы караван спугнули… Мать их, летунов…

Помимо спецназовцев, караваны забивали и вертолетчики. Ходили на охоту ночью, по три вертолета и больше. Увидев караван, сбрасывали ФОТАБ[13] — и пока маленькое полночное солнце, покачиваясь под парашютом и заливая окрестности нереальным, иссиня-белым светом опускалось на землю — вставали в круг и глушили. Глушили чаще всего из курсовых и бортовых пулеметов, иногда бортмеханик и вовсе стрелял из АК. Если встречались с сильным сопротивлением — разворачивались, заходили на цель и долбали НУРСами. Потом приземлялись для досмотра, брали трофеи — результативность охоты оценивалась, в том числе и по добытым трофеям. Ценились безоткатные орудия, разные пусковые установки для ракет, вне конкуренции были Стингеры — за захват Стингера в свое время обещали звезду Героя. Стингер захватили — но Героя не дали — у того, кто захватил, было взыскание по партийной линии…

Мишки прогрохотали почти над самой разведгруппой, разрывая ночь воем винтов, невидимые и от того более страшные. Затем шум их винтов начал удаляться, глохнуть — но лейтенант продержал группу на земле еще десять минут, прежде чем дал разрешение двигаться дальше. До каравана оставалось еще три дня — и несколько десятков километров пути.

Пакистан, район Исламабада. База ВВС Пакистана Чахлала

22 сентября 1986 года

Ехать пришлось долго — хотя и с относительным комфортом, на тяжелом американском джипе, не армейском, а гражданском. В последнее время такие поездки стали часты — ЦРУ не имело здесь своего авиапарка, а пакистанцы выделяли вертолеты и самолеты очень неохотно. Мало того — уже неоднократно сотрудники ЦРУ замечали, что за ними местная служба безопасности ведет слежку — во враждебной и даже нейтральной стране это было бы воспринято нормально — но в дружественном Пакистане такое отношение местных властей заставляло сильно задуматься. Генерал Мохаммед Зия Уль-Хак, военный диктатор Пакистана, зверски убивший своего предшественника, демократически избранного Али Бхутто и правящий в стране железной рукой в последнее время начал зарываться. На Пакистан и так выделялась львиная доля «черного» бюджета ЦРУ, предназначенного для борьбы с коммунистическим проникновением в разных странах мира, и это не говоря об официальной помощи, проводимой по линии как министерства обороны, так и госдепартамента США. В страну валом валили деньги — до миллиарда долларов безвозмездной помощи ежегодно только от США, поставляли новейшее оружие. В Пакистан на вооружение ВВС по бросовой цене поставили новейшие на то время F16, шли переговоры о поставках танков М1А1 Abrams — но диктатору этого было мало. На секретных переговорах в конце прошлого года он поставил перед американскими переговорщиками условие — если они желают, чтобы Пакистан и дальше боролся с СССР — Америка должна продать Пакистану ядерное оружие и средства доставки, как гарантию от удара советской армии непосредственно по пакистанской территории. А вот этого делать было категорически нельзя — поскольку обладание ядерным оружием превращает второстепенную захолустную державу, какой Пакистан и являлся, в игрока мирового уровня, способного на равных говорить с кем угодно. Американцы поставить ядерное оружие категорически отказались, в качестве компенсации предложили увеличить поставки самолетов — но этого было уже мало. В отношениях наметилось определенное похолодание…

Темно-серый джип, с наклейкой в виде американского флага на затемненном стекле лихо подрулил к КПП базы ВВС Пакистана в окрестностях Исламабада, столицы этого государства — той самой, на которой стоял и президентский С-130, предназначенный для полетов по стране. Несмотря на то, что перед постом был установлен большой плакат, на котором, в том числе и по-английски было предписано заглушить двигатель и предъявить документы, водитель Шевроле этого делать не стал. Вместо этого он трижды, громко и раздраженно просигналил.

Вышедший из бетонного здания рядом со шлагбаумом раздраженный младший офицер — невысокий, усатый в подражание диктатору, с белой кобурой на поясе, разглядел машину, увидел дипломатические номера и спецпропуск на лобовом стекле, раздраженно заорал на сгрудившихся рядом подчиненных, чтобы побыстрее поднимали шлагбаум. Его оторвали от сладостной дремы, разбудили — и он был эти очень недоволен.

Проехав КПП, водитель Шевроле резко свернул — раз, другой, направляясь к одной ему ведомой цели — к группе ангаров в дальнем конце базы, охраняемых переодетыми военнослужащими армии США. Судя по скорости и уверенности, с какой он маневрировал, на этой базе ему уже приходилось бывать не раз.

— Слушай, Дик… — сидевший рядом с водителем здоровенный блондин, с виду типичный американец, зевнул во весь рот — какого хрена мы сюда премся? Пусть этот тип, кто бы он ни был, разъезжает на такси, если ему приспичило. Черт…

— Помолчи — раздраженно бросил водитель — Лэнгли кипятком из-за этого визита ссыт. Еще я хочу провести Рождество дома в кругу семьи и не потерплю, если какая-нибудь задница типа тебя будет вставлять мне палки в колеса! Усек?

— Окей, Окей! — блондин шутливо поднял руки, показывая, что сдается — если тебе не терпится лишний раз лизнуть начальственную задницу, я пас. Ты хоть мне скажи, что за шишка прибывает сюда, что нас за ним отправили?

— Хрен его знает. Но судя по тому, что у старика сегодня весь день работает бумагорезка, это какой-то серьезный тип. Финансовая крыса из управления, скорее всего.

— А какого хрена ему делать в Пешаваре? — не отставал блондин — ему что, не хватит Исламабада? Пусть трясет местных, какого хрена он тащится к нам?

— Боишься? — пристально взглянул водитель — лично я бы подчистил хвосты, если они у тебя есть. А они у тебя есть, я знаю это Томми. Точно знаю.

— Да пошел ты… — бросил блондин уже с ноткой раздражения в голосе.

Ангары были огорожены забором из сетки-рабицы, с кинутой поверх колючей проволокой — от воров. Преграждал въезд на особую, считающуюся американской, территорию хлипкий на вид шлагбаум, охранявшийся солдатами морской пехоты США. Здесь по сигналу проехать уже не удалось, пришлось открывать дверь и предъявлять документы. Впрочем, особого контроля тоже не было — американцев в стране было не так много и друг другу они доверяли, американец — и проезжай.

В этот день у складов было пустынно, между ними сиротливо стояли три замызганных вилочных автопогрузчика, машин тоже не было. Оживление здесь было тогда, когда сюда прилетал С130 с грузом, его разгружали, привезенное оружие и много что еще затаскивали в склад и потом его несколько дней распределяли. Вот тогда здесь было шумно и людно — а сейчас — тихо, хотя широкие, ограждающие эту площадку от ведущей напрямую к ВПП рулежной дорожки ворота были открыты — значит, ждали самолет…

— Сколько ждать? — спросил блондин, взглянув на часы.

— Сколько надо, столько и будем ждать — отрезал тот, кто сидел за рулем, устраиваясь поудобнее…

* * *

Самолет приземлился через полчаса — обычный для этих мест, транспортный С130, в котором доставляли оружие и боеприпасы для моджахедов, они же стояли на вооружении пакистанских ВВС и уже настолько примелькались, что никто не обращал на них никакого внимания. На сей раз в самолете не было никакого груза — кроме одного пассажира, который вышел из самолета как только к ведущему в пилотскую кабину люку подставили легкий алюминиевый трап. Прибывший — почему то Дик дал ему кличку «Проф», то есть профессор профессиональное заболевание разведчиков, присваивающих в уме клички любому встреченному человеку. Проф — седовласый, полноватый господин лет шестидесяти, больше походил на профессора университета в Йелле или что-то в этом роде. Одет этот господин был в приличный, возможно даже пошитый в Лондоне костюм-двойку и черные кожаные мокасины, при себе имел дипломат и больше никаких вещей у него не было — хотя он продела путь в добрый десяток тысяч километров и собирался здесь остаться на какое то время. Встречающим — он никак не представился, но с ним было двое охранников Секретной службы США и трое человек свиты. Маркович выбрал одного, бесцветного блондина, деятельного. Кивнул в сторону, они отошли, пока босс со свитой рассаживались по машинам.

— Ричард Маркович — подал первым руку водитель — исламабадская станция, помощник резидента.

— Томас Курран — ухмыльнулся, именно ухмыльнулся, подавая руку блондин — пешаварская точка, начальник. Там в машине еще Джон Маллоун, один из моих людей.

Приехавший посмотрел сначала на Ричарда, потом на Томаса, пристально так посмотрел, запоминающе…

— Джек Строуболт. Что у нас по плану? — осведомился он.

— Вообще-то, нас подняли буквально по тревоге мистер…

— Строуболт.

— Да… точно Строуболт. Мы планировали отвезти вас в отель для начала, сэр… Карлтон вас устроит?

— Так вы не знаете, кто мы? — спросил прибывший.

— Сэр, я только что сказал — нас буквально подняли по тревоге. Мы не знали о том. что будем здесь еще два часа назад.

Прибывший кивнул на машину.

— Вон там — Док Лонг, сэр.

— Извините…

Маркович толкнул коллегу в бок и тот моментально перестроился.

— Ах, да, сэр… я вас понял. Так как начет Исламабада.

— Боюсь я бы с радостью, но…

— Вы не хотите заехать в Исламабад, сэр? — удивленно переспросил Маркович — мистер Ратледж ждет вас, он замещает мистера Томпсона, пока тот находится в Вашингтоне.

Прибывший сплюнул на землю.

— Лично я просто хотел бы оказаться как можно дальше от этой долбаной дыры, господа. Что от Исламабада, что от Пешавара. Но вот мой начальник, ему…

Профессор высунулся из машины. Махнул рукой.

— Мы теряем время, джентльмены, поехали!

Голоса у него был профессорский, поставленный. Привычный к многочасовому чтению лекций.

Сопровождающий сделал жест руками, понятный всем, кто работает на большого босса: мол, я бы решил по-другому, но у меня есть босс. Поспешил к машине…

— Пошли, чего рот разинул! — вызверился Маркович.

ЦРУшники тоже прошли к своей машине. Конвой уже тронулся, им пришлось поднажать.

— Какого черта ты взбеленился? — спросил Курран — ты что, его знаешь?

— Еще бы. Этот козел прилетал в прошлом году.

Машины уже проскочили на скорости КП аэропорта и вылетели на трассу. Машина полиции, сопровождающая их, включила сирену.

— И кто он?

— Конгрессмен Соединенных Штатов.

— Конгрессмен?! Да ты издеваешься…

— Если бы… Пару лет назад наше начальство привозило его сюда, наверняка для того, чтобы вытянуть из него денежки. А теперь — если я правильно понимаю — конгрессмен желает узнать, как они потрачены.

Малкович подмигнул.

— Не вешай нос, дружище. Лично я только что сюда прибыл — так что просто намереваюсь насладиться бесплатным цирком. Только и всего…

Курран в ответ на подмигивание Марковича, помрачнел — он то здесь был уже давно и мог попасть в число тех, кого сделают крайними. Похоже, на пешаварской точке предстояли веселые деньки.

* * *

От военного аэродрома в окрестностях Исламабада, столицы страны и до цели — города Пешавар пришлось ехать на той же самой машине. Здоровенный семиместный джип Шевроле хотя и проглатывал все неровности местных дорог играючи — но выделался в местном транспортном потоке, преимущественно состоящем из разукрашенных как новогодние елки грузовиков-бубубахаек и старых автомобилей, преимущественно британских, пятидесятых шестидесятых годов выпуска, как слон в степи. Открытых вооруженных провокаций против американцев еще не было — но это не значило, что она не могла состояться сейчас. А больше провокаций следовало бояться обычного вооруженного налета с целью грабежа. Оружия в стране было много, народ жил бедно, а грабеж, тем более грабеж иноземца рассматривался не как преступление, а как достойное мужчины и заслуживающее уважения деяние…

Несмотря на то, что по дороге на базу все смеялись и шутили, сейчас в машине царило молчание. Маркович сосредоточился на дороге — дорога была скверная, еще и забитая транспортом, да еще и водители местные права большей часть покупали, а то и вовсе без прав ездили — секундного замешательства вполне могло хватить для автокатастрофы. Курран лихорадочно вспоминал — что же он такого сделал, что на него наслали проверку из Вашингтона и в порядке ли у него дела. А дела были совсем даже не в порядке. Пешаварская станция была «боевой», то есть работала в условиях, близких к тем, в каких еще УСС[14] работала в Третьем рейхе и оккупированных немцами странах. Это была даже не московская станция — московская станция работала хоть и под постоянным прессом советского КГБ — но все же в мирной и цивилизованной стране. А тут шла самая настоящая война, до нее было — пара часов пути на машине до границы. И то, что в самом Пакистане войны пока не было, не делало работу здесь менее опасной. А во время войны за каждой бумажкой не набегаешься. Ну как, скажите, оформлять выдачу денег агенту, если агент и расписки то написать не может, потому что не умеет писать? А ведь если дана команда — любое лыко в строку поставят.

Что же касается «варяга» — то он спокойно сидел на заднем сидении и рассматривал пейзажи, проносящиеся за окном — нищая, в основном вручную возделываемая земля, убогие хижины батраков — вся земля принадлежала местным феодалам, изрыгающие черный дым, еле преодолевающие подъемы бурубахайки — на грузовиках здесь ездили до тех пор, пока они не начинали разваливаться на ходу, а как начинали разваливаться — разбирали на запчасти и ставили их на другие, едва дышащие на ладан машины. За все время поездки он не произнес ни слова.

В Пешавар въехали уже когда темнело. Этот город, еще десять лет назад бывший обычным провинциальным зачуханным городишком, сейчас преображался на глазах. Он разрастался — как раковая опухоль, потому что большинство афганских беженцев — их поток не иссякал и на седьмой год жестокой войны — селились именно здесь. Он рос не только вширь, прирастал не только нищими язвами лагерей беженцев — в нем шло и вполне нормальное жилищное строительство. В этот город вкладывали деньги — американцы, делающие здесь долговременную базу для войны против СССР, представители ближневосточных государств — эти давали деньги «на джихад», на «священную войну», а одним из способов их отмыть не нарушая законов шариата, был вложить деньги в строительство, афганская диаспора, живущая сейчас в десятках государств мира. Наконец, сюда вкладывали и сами афганские беженцы — верней, наиболее обеспеченная их прослойка, которым удалось перед побегом вывести деньги из родной страны — или те, которые изначально копили «заначку» за кордоном.

Гостя устроили в самом лучшем отеле Пешавара — но он на это никак не отреагировал, даже не поблагодарил. Просто сказал, во сколько за ним завтра заехать — и отправился спать. А вот трем остальным ЦРУшникам сегодня предстояла бессонная ночь — в эту ночь они намеревались подчистить те «хвосты», которые можно подчистить за одну ночь…

Афганистан, провинция Нангархар. Где-то в районе афгано-пакистанской границы

22 сентября 1986 года

К кишлаку они вышли, когда до рассвета оставалось меньше часа — и уже подходило время искать подходящее место для дневной лежки. Перемещаться днем, без прикрытия броней и вертолетами, по кишлачной зоне и по горам — последнее дело. Нет, это не значит, что они не смогли бы отразить нападение — смогли бы, заняли бы оборону как делали это не раз и не два, дождались бы бронегруппы или вертушек. Взять спецназ непросто, даже если противник превосходит вдесятеро. Но в этом случае — оказалось бы сорванным задание, ради которого они шли сюда, уцелел бы караван, который обещал быть весьма крупным. Поэтому, идти нужно было максимально тихо, а днем, в самое жаркое время — и вовсе по возможности залегать на лежку…

Место для лежки нашел Гусь, старший сержант Гусев. На гуся он не был похож совершенно — маленький, почти квадратный, мышцы накачаны до состояния камня. Гусь был лучшим рукопашником в группе, помимо этого очень увлекался бегом. Сослуживцы шутили, что если Гусю приспичит — то он и до Кабула без передыха добежит. Гусь на это только улыбался.

Место оказалось хорошим — только со змеей. Здоровенная, иссиня-черная, с серым рисунком на спинке гюрзища недовольно зашипела, увидел человека: пригрелась на камне — а тут на тебе…

Гюрзу уработал тот же Гусь — можно было конечно подождать Бая, он змеелов, родился в Узбекистане… Но он шел в замыкающем дозоре, и за то время, пока он добирался бы до места, гюрза могла успеть натворить дел. Поэтому, Гусь не спеша достал из разгрузки пистолет ПБ, небрежно прицелился — и черная кровь брызнула по камням. Отстрелив змее голову, Гусь ловко подхватил свободной рукой дергающееся в конвульсиях обезглавленное тело, направил струю черной крови в рот…

— Вашу мать! — выругался Балу, самый молодой в группе — чтоб тебя! Тебе что, воды не хватает?

— Кровь змеи — это и еда и вода! Хочешь? — Гусь с усмешкой протянул обезглавленную змею Балу, тот отшатнулся…

— Давай, я тоже пить хочу — Муха перехватил тело змеи, выцедил остатки крови в рот — щас кожу снимем, ремень из нее сделаем…

— Эй, вообще-то я ее… — запротестовал Гусь.

— У тебя уже есть…

Кожу со змеи действительно сняли, аккуратно, чулком, мясо разделили на всех — приятное дополнение к надоевшему сухому пайку. От мяса не отказался никто, съели сырым, даже без соли. Кстати, не такое уж и плохое мясо, даже вкусное. Каждый сделал по два глотка воды — не больше. Курить никто и не подумал — курящих в группе не было, кто хотел служить здесь — бросал, даже если курил. На высоте и некурящему дышать тяжко…

Распределив личный состав по нарядам, лейтенант Скворцов лег и мгновенно заснул — уставшее за ночь тело требовало отдыха, а спать днем и вообще, когда выдастся для этого малейшая возможность, лейтенант давно привык…

Проснулся он примерно в час дня — когда солнце истекало жаром, словно хотело сжечь дотла и эти красивые, но опасные горы и посмевших забраться сюда людей. Эта осень вообще была жаркой — не «бабье лето», а что-то совсем непотребное. Тело ныло от напряжения — но несмотря на это лейтенант чувствовал себя весьма сносно. Условным жестом руки он подозвал своего замка.

— Что?

— Все тихо… — лицом прапорщик Шило очень походил на индейца, оно было не загорелым, оно было именно красным. Все дело было в мельчайшей глиняной пыли — проклятье этих мест. Глиняная пыль была хуже песка — она ложилась на промокшую одежду, приставала к коже — и кожа начинала страшно зудеть, а ткань одежды — выполнять роль наждака. Только подготовленный человек мог это перенести…

— Духи?

— Не кажут носа. Низом два осла протопали, с грузом — но это не караван, мы даже дергаться не стали…

— Добро… Давай дрыхни…

Два осла конечно же были с тем самым грузом — наркота, оружие и все в этом роде. К 1986 году духи уже смертельно боялись влететь в засаду спецназа на караванной тропе или попасть под огонь вертолетов. Одним из нововведений, позволяющим доставлять по назначению хотя бы часть предназначенных для сопротивления грузов, было дробление караванов. У самой границы была выстроена целая сеть сильно укрепленных районов, находящихся полностью под контролем моджахедов. Караван приходил туда — и там его дробили, отправляли дальше либо по одной-две машины, либо по два-три осла или ишака. Часть конечно погибала — но часть доходила до места назначения. Но даже такие маленькие караваны гоняли ночью, опасались. А тут — днем прутся, как по проспекту. Видимо решили, что если рядом и будет засада спецназа — рядом с кишлачной зоной они не станут вступать в бой, не станут демаскировать себя всего-то из-за двух ослов. Правильно решили — но все равно при случае не мешало бы поучить наглецов…

Лейтенант Скворцов аккуратно, даже бережно проверил свою винтовку, змеей скользнул в заросли барбариса рядом с лежкой, нашел подходящую позицию — с нее простреливалась идущая ниже дорога. Взглянул на часы. До выхода часа два, самую жару они переждали. Долго сидеть тоже нехорошо — неожиданности возможны самые разные…

Мысли накатили подобно соленому валу в Крыму — на пляже, когда хороший ветер водяные валы просто сбивают с ног. Мальчишкой, лейтенант часто бывал в Крыму с родителями — и помнил этот благословенный край.

В Афганистан лейтенант Скворцов попал по собственному желанию — написал рапорт сразу, как только закончил училище, пренебрег более тихой и безопасной штабной карьерой. Он всегда, с самого детства, в любой мальчишеской кампании был заводилой, при этом и хулиганом — вожатым, например он не был ни среди пионеров, ни среди октябрят. Из спецшколы его не раз порывались выгнать — если бы не связи отца так и выгнали бы. Он рос в одном из старых, центровых, московских, воспетых Окуджавой двориков где весной вырастали лопухи, и где мужики за самодельным столом резались в домино. Там знали всё и обо всех, там вместе праздновали все праздники и бедовали все беды, там пацаны могли запросто заскочить шумной кампанией в одну из квартир — и их бы никто не выгнал. Но в квартире они проводили немного времени — гоняли по соседним дворам, лазали по стройкам и полуразрушенным зданиям, дрались с другими такими же охламонами. Нередко попадали в милицию, многие стояли на учете — потом Скворцову это едва не закрыто доступ в Рязань, в десантное училище. Хорошо, походатайствовал тренер, мастер спорта СССР по стрельбе Павел Васильевич Кораблев. Единственный человек из взрослых, не считая родителей, которого маленький Коля — а его привели в секцию в семь лет — реально, безо всяких скидок уважал. Помог он через свои связи — служил в десанте, тренировал кое-кого. Ну, а потом — Чирчик, учебный полк — и Афган…

Пробыл в Афганистане, исполняя свой интернациональный долг, лейтенант достаточно долго, чтобы многое понять и осмыслить — но еще слишком мало, чтобы стать циником. Он не верил ни в какой интернациональный долг — даже их замполит говорил об интернациональном долге с усмешкой в голосе. Отрядный замполит у них был честный — майор Веденеев не долбал спецназовцев читкой разным материалов очередного съезда ЦК. Зато как-то раз, когда они шли в колонне и на колонну напали — взял в руки автомат и бился рядом со своими. Здесь, в Афганистане сразу отсеивалось пустое, выявлялось лишнее, ненужное — так вот, майора все считали настоящим мужиком и настоящим офицером — без всяких скидок…

Но с другой стороны — в отличие от многих, лейтенант отлично понимал для себя — с кем и зачем они воюют. Он видел «духов», моджахедов, видел, что они творят. Например «алый тюльпан» — это когда пленного накачивают наркотиками, потом снимают кожу с груди, со спины, с подмышек — такими пластами, чтобы было похоже на лепестки цветов, распинают на кресте или просто привязывают к столбу — и оставляют в таком виде, желательно недалеко от расположения русских или на пути движения колонны. Духи не щадили своих — афганцев, которые просто хотели мирно жить и работать, они не давали им жить спокойно — нападали, грабили, убивали, издевались. Через границу шли караваны с оружием и наркотиками, не только для Афганистана — наркотики попадали и в СССР. Как-то раз им удалось захватить живым полевого командира — и перед тем, как уничтожить, они решили его допросить. Тот не стесняясь сказал, что сначала они выбьют шурави со своей земли — а потом пойдут за ними, начнут джихад и на земле самих шурави.

Вот с этим и воевал лейтенант, с этим воевали все его сослуживцы. Здесь, в этих чужих, враждебных, плюющихся пулями горах они защищали свою Родину. Скворцов чувствовал, что если дать слабину, если уйти — пламя войны перекинется и на Советский союз. Уходить было нельзя.

И воевать так — тоже было нельзя. Никто не понимал — почему нельзя уничтожать не сами караваны — а тем места, где они формируются, почему нельзя действовать в самом Пакистане. Только когда у духов нигде не будет безопасного места, нигде они не смогут спрятаться, залечить раны, восстановить силы — только тогда можно будет говорить о том, что эта война выиграна. Только тогда!

Впрочем, наверху виднее…

Движение!

Лейтенант нарочито медленно, чтобы не выдать себя резким движением приложился к прицелу. Внизу, по узкой, каменистой тропе, на маленьком, ушастом ослике ехал дехканин. Один из местных крестьян, из кишлачной зоны, расположенной неподалеку — к гадалке не ходи. Да только вел себя этот крестьянин — весьма необычно.

Первый вопрос — куда он вообще едет вот так, на своем этом осле, подпинывая его пятками? Дорога идет из кишлачной зоны в горы — что он там забыл вообще? Если бы в обратный путь ехал — еще было бы понятно, а так…

Второй вопрос — что это он так вертит головой? Не иначе ищет кого — тогда кого? Поблизости никого нет и быть не может — только заросли кустарника со змеями.

Неладное дело, неладное…

Лицо дехканина — загорелое, изъеденное морщинами — в прицеле было совсем близко — казалось, до этого старика подать рукой. Лейтенанту не понравились его глаза — внимательные, оценивающие. Он замер, боясь даже пошевелиться…

Дехканин проехал — стук копыт его ослика растворился в воздухе и только едва заметные следы на коричневом, каменистом полотне дороги говорили о том, что этот востроглазый старик не привиделся, что он реально существовал.

Если есть сомнения — сомнений нет!

Лейтенант крикнул, подражая голосу орла — общий сбор группы.

— Пять минут — уходим.

Пакистан, Пешавар. Лагерь «Барбай»

23 сентября 1986 года

Уже с самого утра Том Курран понял — что дело дрянь…

Проверка здесь уже была и Курран вообще-то ее не особо опасался. Проверки проводятся на всех станциях, время от времени и в этом нет ничего такого. Проверки бывают двух типов — контрразведывательные и финансовые. Во втором случае приезжают обычные бухгалтера, которые требуют документы о движении денежных средств на станции, сидят над ними, что-то высчитывают — а потом начинается скандал. Например, бухгалтер этот требует информацию, которая может привести к раскрытию личности твоего агента. Если ты разведчик, а не «разведчик» — ты, конечно, позаботишься о сохранении инкогнито твоего агента и пошлешь приставучего бухгалтера туда, куда и следует в таком случае посылать. Он подключает свое начальство, ты свое, часто дело доходит до уровня ЗДР[15]. Обычно агента удается отстоять — но и бухгалтер потом не преминет обдать тебя грязью при составлении ответа.

Контрразведывательные проверки немного другие, от контрразведчиков ты не имеешь права скрывать ничего — причем они не обязаны тебе объяснять, для чего им нужна та или иная информация. Они спрашивают — а ты отвечаешь, причем правдиво. Настоящих разведчиков, людей, реально понимающих в этой профессии подобная ситуация весьма беспокоила. Дело в том, что в любой разведке применяется принцип «достаточности информации» — то есть каждый знает только то, что ему нужно знать по работе и ничего более. Учитывая, что обычно разведработа сгруппирована по территориальному признаку, даже перевербованный сотрудник не сможет выдать разведке противника всю информацию системы, он сможет сдать только агентов на своем участке работы, возможно в целом секторе если он занимает руководящую должность. И только внутренняя контрразведка знает все и может сдать абсолютно все, от и до…

Надо сказать, опасения эти были очень даже не лишены оснований. Уже тогда американская разведка переживала самый страшный провал за всю свою историю — хотя этого еще никто не знал. То один агент, то другой из числа завербованных и работающих в странах Варшавского договора, проваливались необъяснимым образом — но пока опасений это не вызывало. А стоило бы поопасаться — потому что недавно назначенный на внутреннюю контрразведку Олдридж Эймс, сын ветерана ЦРУ, человек пользовавшийся безоговорочным доверием, уже успел сдать своим кураторам в ПГУ КГБ СССР[16], всю американскую агентуру в СССР и странах Варшавского договора, больше 170 человек. Сейчас в КГБ решали — кто опасен и его надо «изымать из обращения», через кого можно «гнать дезу» — в общем, делали все, чтобы защитить свой бесценный источник информации. Если разом всех арестовать — это будет означать только одно, американцы сразу все поймут.

А тут…

А тут было непонятно что.

То, что гость не станет проверять финансы, за что кстати, Курран опасался больше всего — это стало понятно практически сразу. Если бы гость хотел проверять финансы — то остался бы в Пешаваре, где хранилась документация станции, и был так называемый «представительский» офис — а не поперся бы с самого утра в «Барбай»…

«Барбай» был одним из множества лагерей подготовки душманов, с виду мало чем отличавшийся от других таких же. Несколько двух и трехэтажных, обшарпанных зданий, забор с колючкой, обозначающий периметр, примитивное стрельбище с ограждением из старых автомобильных покрышек, своеобразный плац, палатки, в которых жила часть обучающихся. Такие лагеря привечали всех — и исламских фанатиков, приехавших повоевать за веру, «встать на джихад» и детей афганских беженцев, идущих в лагеря потому что нечего было есть — а то и под угрозами убить родителей, и сосланные в эти лагеря освобожденные из тюрем уголовники. Всякий люд был в лагерях, и инструкторы — американцы, пакистанцы, арабы обучали их одному — ненавидеть и убивать шурави. Немногим удастся это сделать — кого-то накроют бомбы с советских самолетов-штурмовиков, кого-то срежет очередь спецназовца, сидящего в засаде на горной тропе, кто-то сгорит в расстрелянном «крокодилами» караване. Но даже если один из десяти выполнит свою миссию, дойдет и убьет хоть одного шурави — это уже будет победа. Потому что чего-чего — а пушечного мяса в исламском мире хватает. С лихвой…

Там же, совсем рядом был и лагерь с советскими военнопленными — их иногда использовали моджахеды для отработки приемов рукопашного боя. Но в целом, пленных побаивались — после происшествия в находившемся недалеко отсюда лагере Бадабер[17] даже пакистанское руководство поставило условием пребывания здесь лагерей отсутствие всяческого рода эксцессов, способных вызвать международные осложнения. Пленные жили в старых, полуразрушенных бараках — и когда машина с сотрудниками ЦРУ проезжала мимо, Маллен очень внимательно смотрел в окно — но ничего не сказал…

А еще там был рядом лагерь с беженцами — таких было много по всем, граничащим с разорванным гражданской войной Афганистаном странах. Смотреть на это было страшно — голая, каменистая, не дающая урожая земля — и на ней густо разбросаны палатки беженцев — обычные армейские брезентовые палатки, в которых жили целыми семьями, жили круглый год и холодной зимой и знойным летом. Снизу, палатки были обложены камнями, рядом со многими палатками стояли коновязи, горели костры. День за днем беженцы проводили в этих вот городках, ничего не делая — работы для них в этой стране не было никакой, они вообще никому не были нужны, кроме эмиссаров исламских экстремистских организаций, вербующих людей на джихад. Если сын или муж воюет в отрядах моджахедов — остающейся здесь семье платят небольшие, но деньги, обеспечивают продуктами. Если погиб — платят хоть и мизерную, но помощь. А иного способа выжить, прокормиться здесь не было. Так и шла эта война, не имеющая ни начала ни конца…

Для ЦРУ в лагере было отведено отдельное здание — небольшое, двухэтажное с подвалом — где были камеры для задержанных и место где их при необходимости пытали и убивали. Поскольку пытки и ликвидации официально были запрещены для сотрудников ЦРУ внутренней директивой по управлению — для них привлекали доверенных лиц из числа инструкторов. Особенно зверствовал Муса — наемник из северного Йемена. Здоровый, весивший больше ста тридцати килограммов бугай — супертяж по боксерской классификации — с наголо бритым черепом, он не просто проявлял жестокость. Он совершал самые настоящие зверства и часто сотрудникам ЦРУ приходилось его останавливать, чтобы он не убил того, кого пытает еще до того, как то расскажет все что интересует американскую разведку. Мусе должны были платить как привлеченному специалисту — но Курран эти деньги оставляя себе, потому что Муса зверствовал за бесплатно…

Охранник на воротах — одетый во все черное моджахед с автоматом — едва не согнулся пополам перед машиной американцев, но американцы не обратили на него никакого внимания — джип пропылил мимо, направляясь к «советническому» зданию…

— Сэр, мы выделили вам кабинет на втором этаже… — до приторности вежливым тоном и предупредительностью Курран пытался скрыть свой страх перед проверкой — прошу следовать за мной.

Маллен снова ничего не ответил. Он просто взял небольшой портфель, который привез с собой, выбрался из машины и молча последовал за Курраном — его это уже начинало нервировать — как нервирует висящий над головой топор — пусть и привязан, а все же…

Курран привел его в свой кабинет — угловой, на втором этаже. Его он выбирал сам — опытным путем, с этой стороны меньше дул ветер. Ветер, который так досаждал в Афганистане, досаждал и здесь — даже через закрытые створки огонь умудрялась просачиваться пыль, заставляла надсадно чихать и кашлять, скрипела на зубах. Пыль оседала на одежде, на документе — мало что могло сравниться с этим по мерзости ощущений. Кабинет, в котором было меньше пыли, чем в других — здесь, в этом захолустье был роскошью.

— Выйдите все! — приказал Маллен, как только они вошли в кабинет — все кроме мистера Куррана…

Начинается…

Сотрудники подчинились. Когда за последним захлопнулась дверь, Маллен неторопливо сел в кресло, отстегнул клапан своего портфеля, достал из него бумагу — всего один лист и молча протянул его Куррану. Томас Курран вчитался — и почувствовал как по спине поползли струйки холодного пота. Чего он только не ожидал — вплоть до приказа о собственном отстранении от должности — но только не этого.

— Сэр, это невозможно…

— Это приказ… — холодно и твердо сказал Маллен.

— Сэр, вы представляете себе всю опасность этого? На территории Афганистана базируются советские войска, в районах прохождения караванов действуют войска специального назначения — спецназ. Вы не представляете себе всю их эффективность, даже «Черные аисты»[18] их боятся. Стоит только попасть в засаду спецназа на караванной тропе — и вы уже не сможете уйти.

— Это мои проблемы — коротко ответил Маллен.

— Извините, сэр, но это мои проблемы — не согласился с ним Курран — если вы погибнете или попадете в плен, с меня три шкуры спустят, потому что вы находитесь на территории, контролируемой моей станцией, и я отвечаю за вас.

Маллен невесело усмехнулся, даже оскалился.

— Есть только одна возможность это решить, а заодно и обезопасить вас. Направьте срочный запрос в Лэнгли за подтверждением моих полномочий. Если не можете сами — направьте через станцию в Исламабаде. После того, как придет ответ — мы продолжим разговор. И, чтобы не терять даром время — распорядитесь доставить мне картотеку на агентуру и … я хочу поговорить с теми из них, кто находится рядом с этим местом. И еще списки выплат. Начнем, пожалуй с этого…

* * *

Начальник станции в Пешаваре Томас Курран вышел из своего кабинета, провел рукой по вспотевшему лбу. Что-то подсказывало ему — что это дерьмо еще сломает ему карьеру — но ослушаться прямого приказа он не мог. И решения проблемы — кроме того, что предложил этот подозрительный Маллен — не было. Оставалось только попросить Лэнгли подтвердить полномочия Маллена. И если подтверждение будет… по крайней мере он прикроет свою задницу этой бумажкой.

У одного из своих подчиненных в кабинете Курран взял бланк, наскоро набросал текст запроса. Шифровать он не мог — поэтому просто сунул бумажку себе в карман и поехал в Пешавар — его шифровальщик сидел именно там. Перед отъездом он загрузил работой сотрудников своего полевого офиса, приказав угождать этому Маллену везде и во всем. Вот будет смешно, если Лэнгли не подтвердит полномочия этого…

* * *

Ответ из Лэнгли пришел быстрее, чем Курран на то рассчитывал. Полномочия были подтверждены…

Караван… Афганистан, провинция Нангархар. Где-то в районе афгано-пакистанской границы

23 сентября 1986 года

Караван… Третий тост — помолчим, кто пропал, кто пан. Караван, караван, караван…

Песня «дяди Саши», Александра Розенбаума, питерского врача со скорой, который не боялся — брал гитару, приезжал сюда и пел, пел для этих парней, которые здесь сражались, убивали и умирали. Его здесь уважали — как никакого другого артиста эстрады — потому что он пел для них, пел про них, пел от их имени. Они не могли выразить то, что испытывала их опаленная войной душа — и поэтому слушали «дядю Сашу», который пел за них.

Караван…

Лейтенант Скворцов — несмотря на то, что его известности среди духов, и среди самих спецназовцев пока было далеко до известности того же Григория Быкова (по кличке «Гриша Кунарский»)[19] — в отряде, а особенно в его группе его уважали. Без всяких скидок уважали, несмотря на его «пиждачное»[20] происхождение. Частенько бывало так, что формально рулящий группой летеха[21] только на бумаге был командиром группы — а реально командовал ею его замок — прапор или старший сержант. Здесь же, несмотря на то, что Шило был замком — дай Бог каждому такого замка — рулил группой именно лейтенант. Он был хитрым — настолько хитрым, как мог быть только опытный, прошедший не одну войну человек. Неизвестно, откуда это было во вчерашнем еще московском пацане — но это было. И потерь в группе не было именно потому, что он каждый раз располагал группу так, что духи не могли разгадать его замысел — и попадали в ловушку. Пять — семь секунд свободного огня — а большего спецназовцам и не было нужно…

Сейчас «спецы» вышли к самой границе — и Скворцов собрал всех на курултай[22], чтобы изложить свой замысел. Когда же он им его изложил — даже опытные, не один год отпахавшие пузом по горам бойцы лишились дара речи…

— Ну, ты дал, старшой… — наконец его замок Шило — даже если мы выберемся из этой говнотерки живыми, в чем я сильно, кстати, сомневаюсь — нам за самовольный переход границы такой скотоклизм вставят! Усремся! Тут и погоны полетят, не то, что чего…

— А ты что, за погоны опасаешься?

— Да нет. Наши-то погоны — и срывать смысла нет. А вот если у начальства сорвут — они-то на нас потом отоспятся…

— Еще кто что скажет… — лейтенант окинул взглядом бойцов — но они молча смотрели на него, подозревая, что их командир опять задумал какую то подлянку…

— Теперь смотрите… — лейтенант с улыбкой вытащил откуда то из под разгрузки нечто, напоминающее карту, но не советскую — вот эту карту на прошлой операции взяли у духов. Ни для кого не секрет, что граница между Афганистаном и Пакистаном никак не делимитирована. Да и как ее обозначишь, в горах то. Видите? Вот этот кусок местности — запомнили?

— Ну и что? — спросил Шило.

— А вот что! Теперь на афганскую карту взглянем — лейтенант достал оттуда же еще одну карту — видите. Тот же самый квадрат. Ну?

— На афганской карте он афганский, а на пакистанской — пакистанский!

— Вот именно! И какими картами будут пользоваться духи, когда погонят караван?

— Пакистанскими, естественно… Не афганскими же…

— Вот именно! Они будут здесь идти как по своей земле, особо не опасаясь засады, не опасаясь вертолетов — они прекрасно знают, что нашим метлам[23] строго-настрого запрещено пересекать нитку[24]! Ни маскироваться, ни дробить караван они не будут — наоборот будут спешить! Тут-то мы их и возьмем за вымя! А если что — мы просто предъявим в штабе афганскую карту и скажем, что границу не переходили. Вот и все.

— Ты прикидываешь, старшой, какой это может быть караван? — после нескольких секунд молчания спросил Шило.

— А что, ты думаешь, что мы все идем на пять ослов[25] поохотиться? Я хочу забить большой караван, чтобы в старости было о чем вспомнить.

— Если эта старость у тебя будет… — проворчал Шило, чтобы хоть что-то сказать — как располагаемся?

— А что тут мудрить? Видишь, ущелье хорошее. Отсюда дорога — переход границы и прямой ход на Гошту — его уже восстановили и Тангай — его мы еще не грохнули. Пулеметы здесь, здесь и здесь, остальные — широким фронтом по этому вот балкону. Сюда ставим МОНку — она рубанет их по ногам, завалит весь головной дозор. После чего свободная охота. Какой бы ни был караван — здесь мы будем на пятьдесят метров выше тропы. Минируем растяжками и картошкой[26] осыпь — ни одна сволочь не подберется. Так и забьем.

— А вытаскивать как?

— А смысл? Посмотрим чего там ценного из легкого, все подорвем — и руки-ноги оттуда. Пришел — нагадил — отвалил. Все как всегда…

Пакистан, Пешавар

23 сентября 1986 года

Барьялай был удачливым…

Удача была с ним всегда, по ней он не уступал даже легендарному Ахмад Шаху по прозвищу Масуд.[27] Только удачей можно было объяснить то, что в семьдесят шестом он свалился с дизентерией и не приехал в Кабул. А те, кто приехал — были расстреляны даудовской охранкой за подготовку исламистского государственного переворота. Бежать удалось тогда немногим — Раббани, Масуду… Еще ему. Он выжил и в страшные месяцы правления Амина — тогда людей хватали по одному подозрению, пытали, сбрасывали ямы с хлорной известью. Патологически жестокий и подозрительный Амин придумал новый, еще невиданный для Афганистана способ казни. Советские друзья поставляли старые самолеты Ан-12 для афганской армии — сами-то советские перевооружались на Ил-76. Вот и загружали в просторный десантный отсек «аннушки» человек семьдесят, взлетали — а потом где-нибудь над горными хребтами Гиндукуша открывали рампу. Это так и называлось — «десант». Однажды за малейшее неповиновение режиму в кишлак пришли войска, командовал которым дядя Амина — и сбросили всех мужчин — часть живых, а часть расстрелянных — в шахту. Барьялай уважал Амина — он был последним настоящим руководителем Афганистана, пусть и безбожником — не то, что сейчас. На Востоке уважают силу.

В Пакистан Барьялай попал в семьдесят девятом — первый год, когда беженцы из Афганистана хлынули в соседнюю страну не тонким ручейком — а полноводной рекой. Он уже был исламистом со стажем, полноправным членом запрещенной организации «Джаванан-и-муслимен»[28], по сути афганского филиала движения «Братья-мусульмане» — и поэтому довольно легко выбился в люди, стал полевым командиром. В Пакистан его отряд — тогда от больше чем ста человек в живых осталось двадцать, их сильно потрепали вертолеты и самолеты-штурмовики — вернулся четыре месяца назад. Здесь он пополнился новыми, прибывшими со всего света моджахедами, в чьих сердцах горело фанатичное желание убивать шурави, перевооружился — американцы как раз доставили новые гранатометы, автоматы АКМ египетского производства и «Стингеры» — и готов был вновь идти в бой. Сам же Барьялай наведался в банк в Пешаваре и с удовлетворением убедился, что американцы не обманули — его счет сильно пополнился. Еще один — два выхода, и он уйдет на покой, уважаемым человеком, купит несколько лавок, возьмет себе пару молоденьких жен и проживет остаток жизни в довольстве и спокойствии.

Последний выход Барьялая в Афганистан был не таким удачным как все предыдущие, он потерял в тяжелых боях почти весь свой отряд. Вышел он, в тот проклятый поход конечно же не для того чтобы воевать с шурави — последний дурак пойдет воевать с шурави. Шурави — это настоящая армия, с танками, с пушками, с вертолетами и самолетами. Попробуешь воевать с ними в открытую — ляжешь без вариантов, тебя просто размажут по скалам, не останется даже могилы. С шурави воевали в основном наемники, да конченные фанатики, которым промыли мозги в медресе. Вот они воевали, убивали и гибли сами — тысячами. Моджахеды же ходили воевать с афганцами, многие из них афганцами не были и не испытывали никакого сожаления вырезали кишлаки — а кто-то настолько ошалел от крови, что воевал с собственным народом, с такими же афганцами как он сам. Они шли убивать, грабить, вырезать партядра[29], уничтожать учителей и врачей. Благословением Аллаха было, если на дороге попадется русский врач или учитель — за их головы платили очень много. Иногда вступали в стычки с отрядами афганской армии и царандоя — те бойцами были трусливыми… даже не трусливыми, просто многие считали грехом стрелять в своих братьев по крови. А вот прямых стычек с русскими моджахеды избегали и воевали всерьез только тогда, когда не было иного выхода, когда надо было защищать укрепленный район, когда выдалась возможность забить колонну, выпустить мины и ракетные снаряды по позициям шурави, или какое то другое дело — быстрое и относительно безопасное. Еще всерьез сражались с щурави племенные ополчения, с которыми не было договоренности о прекращении огня — но только на своей земле, и не за ислам, а за землю. В остальных случаях, столкнувшись с шурави, моджахеды предпочитали бежать.

Вся эта война держалась на деньгах — на больших деньгах, на деньгах потоком текущих из-за границы от США, Китая и богатейших стран Персидского залива. Солдат правительственной армии и Царандоя получал в месяц жалование примерно полторы тысячи афгани. А если человек вступал в отряд моджахедов — то ему сразу в качестве пособия выдавали пятьдесят-семьдесят тысяч афгани. И платили еще потом — от трех до пяти тысяч афгани зарплату. Если шурави научили тебя дефицитной специальности — снайпер, сапер, пулеметчик на крупнокалиберном пулемете — зарплата твоя будет больше в два, а то и в три раза, плюс к тебе приставят личную охрану. Специалисты, подготовленные шурави, ценились, часто моджахеды, заходя в кишлак, искали тех, кто отслужил в афганской армии и … нет, не убивали их, а предлагали пойти к ним в отряд и зарабатывать не в пример больше, чем можно было бы заработать честным трудом. Два года отслужил в народной армии — теперь два года отслужи в исламской. Вот так, на огромных деньгах и длилась эта война …

Барьялай понимал людей, видел их насквозь — только его звериное чутье и хитрость помогли во время его последней вылазки уцелеть. Все шло как обычно — подошли к кишлаку, через доверенных людей выяснили, есть ли тут партядро, кто из жителей кишлака активничает, кто не ходит в мечеть, кто посматривает в сторону новой власти. А потом окружили кишлак со всех сторон — и ворвались в него…

Партядро сумели обезвредить быстро — тот же доверенный человек перерезал телефонный провод, а дальности рации не хватало. Потом пошли на штурм. В партядре как всегда было пять человек, одного застрелил снайпер, остальных покрошили выстрелами из гранатометов. В партядре оказалась и женщина, над ней надругались, уже над мертвой. Потом начали судить жителей кишлака. Двоим, на кого указали, как на пособников новой власти отрезали головы и зашили во вспоротые животы. Так же поступили с учителем, которого прислали из Кабула, чтобы учить детей. Надругались над всеми детьми, которые посмели ходить в школу — и над мальчиками и над девочками. Забрали все что было ценного, при грабеже убили старика, который посмел им помешать. И ушли — до другого кишлака.

Неприятности начались в третьем кишлаке. Внедренный туда душманами агент продался ХАДу, и когда духи пришли в кишлак, успел сообщить о нападении. Кишлак они захватили, успели всласть покуражиться — а вот уйти не сумели. Как раз когда они собирались идти дальше, уже огрузшие от добычи — над кишлаком закружились в смертельном танце вертолеты.

С предателя заживо сняли кожу — а потом началась эта страшная гонка. Им повезло — афганцы решили провести операцию сами, не ставя в известность шурави — иначе, скорее всего, уйти не удалось бы никому. Высадив десант на окрестные высоты, афганцы не решились штурмовать кишлак с ходу, решили дождаться подхода бронегруппы. Духи выиграли время, среди людей Барьялая был один очень ценный — сын мастера-кяризника, знающего все кяризы в округе. В любом кишлаке есть колодцы, прямо связанные с кяризами — человек не может существовать без воды. Вот по ним Барьялай и ушел, оставив часть группы на верную смерть за идеалы ислама. Потеряв своих людей и перебив людей Барьялая бойцы афганской армии ворвались в кишлак, слили в кяризы несколько бочек с топливом, подожгли — но было уже поздно. Барьялай ушел.

Верней, это он думал что ушел. Поняв, что произошло афганцы сообщили шурави и маневренные отряды советских войск начали операцию поиска и перехвата, стремясь отрезать группу Барьялая от границы, запереть в каком-нибудь ущелье и не спеша добить. Скорее всего, Барьялай, хитрый и жестокий бандитский вожак-басмач сумел бы уйти, ведь горы велики и сколь-либо плотно перекрыть их просто невозможно. Но, наверное, чаша терпения Аллаха переполнилась от злодеяний, совершенных во имя его и с именем его на устах бандитами Барьялая. Они не успели пройти и километра от лаза из подземного лабиринта — как прямо на них из-за горы выскочила пара вертолетов шурави…

Началась гонка. Барьялай разбил отряд на несколько мелких групп, дав задание прорываться к границе и назвав точку встречи по ту сторону. Сам пошел с меньшей из всех, всего десять человек — но десять человек самых преданных, самых опытных, прошедших с ним огонь и воду. И он шел с ними к границе, не шел — бежал, скрываясь в скалах от вертолетов, моля Аллаха чтобы его не заметили летчики барражирующих в небе штурмовиков. Он строго настрого запретил своим людям стрелять в самолеты и вертолеты, и даже в наземные отряды шурави, чтобы не выдавать себя. Все равно, сбить вертолет шурави им было нечем, а вот от ответного удара НУРСами или бомбами от них бы осталось мокрое место. Русские высаживали десанты на скалы, перекрывали заслонами известные им караванные тропы, отрезая душманов от границы. А они бежали и бежали, преследуемые шумом винтов и пулями. И снова бежали. Падали. Поднимались и бежали дальше. Но не все…

В точке встречи Барьялай ждал три дня. Вышли — всего двадцать человек. Из ста. Банда была почти уничтожена. Почти — потому что жив был сам Барьялай.

Произошедшее стало причиной того, что Барьялай решил, эта вылазка — последняя. Шурави научились воевать, среди них стало слишком мало баранов и слишком много — волков. Поэтому, с этой вылазки, с той в которую он идет сейчас, надо заработать все, что только можно.

Недавно Барьялай договорился с купцами — о том, что когда его отряд пойдет обратно — то возьмет на сопровождение караван. Довести его надо было всего до Тангая, там уже его раздробят на малые части и погонят другие люди. Но до Тангая довести его было надо — и купцы платили за это солидно. А если можно заработать денег — почему бы и не заработать. Узнав о том, что караван пойдет под охраной Барьялая, в отряде которого было под сотню моджахедов, купцы набрали аж восемьдесят ослов с товаром вместо обычных пятидесяти. Восемьдесят — это не пятьдесят, заявил им вчера Барьялай и повысил цену. Купцы согласились…

Сегодня, Барьялай собирался уже выходить — как его вызвал к себе местный резидент ЦРУ, вызвал его с самого утра, не дав нормально отдохнуть в последний спокойный день. Вообще-то Барьялай хотел его послать куда подальше — но вовремя одумался. Нельзя — американцы это деньги и оружие, без американцев шурави уже бы раскатали моджахедов в тонкий блин. У шурави — самолеты, вертолеты, танки, орудия — с голыми руками на них не пойдешь. Перестанут американцы поставлять Стингеры — и что тогда делать с советскими вертолетами? Но все равно — американцев Барьялай сильно недолюбливал.

К штаб-квартире ЦРУ — она располагалась как раз в лагере, где проходили подготовку его моджахеды — он подъехал на лошади. Автомобили Барьялай тоже не любил — а по лошади сразу можно сказать, кто ее хозяин. Вообще, в Афганистане содержать лошадь мог только очень богатый человек, обычные люди обходились ослами и ишаками. Седло на лошади Барьялая было изукрашено медными и даже серебряными украшениями — солидно. Соскочив с лошади, Барьялай направился к знакомой двери, твердо решив, что если ЦРУшнику что-то будет нужно-простым «спасибо» он не отделается.

Но ЦРУшник встречал его не в кабинете, как обычно — стоило только Барьялаю подойти к двери, как она распахнулась, и навстречу вышел американец. Моджахед сразу приметил, что с американцем что-то неладно…

— Как ваше здоровье, эфенди… — Барьялай лицемерно поклонился и прижал руку к груди — как семья?

— Здоровье хорошее, слава Аллаху — американца определенно что-то беспокоило — но я позвал тебя, не для того, чтобы разговаривать о здоровье — моем, твоем, моей семьи. Есть дело, возможно опасное. Но я знаю, что ты, Барьялай с ним справишься…

Курран тоже имел дело с этими людьми не первый год, и знал на каких струнах и как играть. Стоит только усомниться в их достоинствах как воинов… На пулемет полезут, не задумываясь.

— Никто с ним не справится эфенди — кроме меня!

— Я так и думал. Нужно сопроводить человека. На ту сторону…

Пока Барьялай ничего серьезного не видел — ну сопроводить, так сопроводить. На ту сторону ходили часто — журналисты, сотрудники «Красного креста», наемники, разведчики, инструкторы. Дело житейское.

— Куда сопроводить?

— Тангай. Туда же, куда идешь и ты.

Барьялай не мог понять причины нервозности американца.

— Сопроводим…

Американец придвинулся ближе.

— Ты сказал. Ты нее понимаешь, насколько важен этот человек? Он важен настолько, что если ты не доведешь его до Тангая — господин Хекматиар[30] прикажет снять кожу с тебя и со всех твоих людей. Теперь ты понимаешь, насколько это серьезно?

Давать задний ход было поздно…

— За такую работу должна быть и плата…

— Назови! — американец был не настроен шутить.

— Двадцать.

Американец поморщился. Двадцать тысяч долларов — это много, столько за перевод одного человека никогда не платили. Но — по крайней мере, этот самый Маллен не будет стоять у него над душой. Он платит за то, чтобы от него избавиться — хотя бы на время. А там…

— Согласен…

— Деньги вперед.

— Получишь сейчас же. В банке. Помни, что я тебе сказал.

Барьялай улыбнулся.

— Пусть твой человек приготовится идти. Выходим уже сегодня.

Пакистан. Зона племен, спорная территория

24 сентября 1986 года

Место для засады было идеальным. Если бы это было в любом другом месте — лейтенант никогда бы не разместил группу здесь — как в тире, первое что приходит в голову, когда смотришь на это место — «засада». Но здесь был то ли Афганистан, то ли Пакистан — короче, для духов это была своя земля. А для них — чужая. Чужая и враждебная, где не стоило задерживаться ни одной лишней минуты.

В качестве тормоза для каравана лейтенант избрал минное поле — просто ничего другого сделать было нельзя. Если бы он поставил группу по фронту каравана, прямо на тропе — он демаскировал бы засаду и подставил бы пацанов — а этого он избегал настолько, насколько возможно. Конечно, это их земля, тут они будут гнать караван не так как в Афганистане. В Афганистане перед караваном гнали стадо животных, чтобы если тропа заминирована — животные ее бы разминировали своими ногами. В последнее время у шурави появились мины нового поколения — комплексы «Охота», различающие животных и людей и не реагирующие на животных. После того, как несколько караванов погибло на управляемых минных полях — тактику снова сменили. Теперь где были пленные и рабы — вперед гнали пленных, где таковых не было — вперед гнали женщин и детей, потому что их жизни по сравнению с жизнями мужчин мало что стоили. В итоге сейчас спецназовцы и вовсе предпочитали подрывать мины вручную там, где это было возможно.

Они расположились не так, как планировалось раньше — а на противоположном склоне, на террасе. До тропы, по которой пойдет караван было всего метров сто пятьдесят — двести. Лейтенант разбил подчиненных ему людей на две большие группы по восемь человек и разнес их по фронту более чем на двести метров. Рискованно — но в таком случае первая группа будет бить в лоб каравана, вторая — в хвост и таким образом получается что-то вроде огневых клещей. По центру же будет относительно безопасно — там они пойдут в атаку. И там их будет ждать минное поле…

Минное поле ставил старый и опытный ас, виртуоз саперного искусства, прапорщик Раденко, единственный в группе старший прапорщик. Он же был самым старшим в группе по возрасту — тридцать девять лет. Этот старый и прожженный волк войны, успевший хапнуть и Вьетнама, и в Ливане побывать, и еще черт знает где, был фанатиком минной войны. Его и сослали то в спецназ ради того, чтобы он не задалбывал командование требованиями начать тотальную миную войну, перекрыть управляемыми минными полями всю афгано-пакистанскую границу. Прапорщик Раденко вообще считал, что все остальные члены группы должны просто сопроводить его до места встречи каравана, помочь дотащить минно-взрывные средства и прикрыть его, пока тот вяжет взрывную сеть. А стрелять и смысла нет — если духи войдут на минное поле, установленное им, Раденко — то ни один из них с него не выйдет. Разведчики матерились — Раденко не знал меры и всегда брал минно-взрывные средства с запасом, «шобы було» — что добавляло по два, а то и три килограмма к их и так тяжелым рюкзакам. Но Скворцов его уважал — а остальные его зауважали после того, как на одно из минных полей прапорщика влетел большой караван из десяти «Симургов».[31] Минное поле тогда ставили долго, несколько часов и мин не пожалели. А суть была в том, что электрическая цепь автоматически замыкалась тогда, когда головная машина въезжала на обозначенный участок. К этой цепи были густо привязаны «лягухи» и МОНки[32] Потом подсчитали, сколько патронов израсходовали на то, чтобы забить караван — ровно шесть. Лейтенант прибил из СВД тех, кто еще подавал признаки жизни после подрыва и все, остальные даже не стреляли. Весь караван разом подорвался на минном поле — и сгорел дотла…

Сейчас прапорщик сидел на террасе, объясняя своим помощникам — он натренировал нескольких бойцов группы помогать ему, потому что времени в одиночку поставить минное поле не хватало. Помощниками были Шило, Бай и Грузин.

— Значит так… — прапор уже усел примерно начертить схему местности на вырванном из тетради листе и сейчас быстро расставлял пометки карандашом — вот здесь мы их стопорнем. Здесь — видишь, куст — я поставлю МОНку…

— А если головной дозор будет проверять кусты? — спросил Шило.

— На своей-то территории? — фыркнул прапор. И тем не менее, слова Шила заставили его задуматься. Он обернулся, осмотрел тропу сначала невооруженным глазом, потом в бинокль. И принял решение — другое…

— Ты прав. Тогда делаем вот что — он быстро стер ластиком несколько пометок, начертил новые — вон там вон есть валун, видите? Под него-то я и подложу «громыхалку» прямо под основание, солидно так. Сигналом к началу операции будет подрыв этой самой громыхалки. Я не я, если камень не свалится на тропу — а в нем несколько тонн. На тропе он, конечно, не удержится — но шарахнет изрядно. Дальше. Вдоль тропы с удалением десять — двадцать метров высаживаем «озимые» — в одну строчку, с интервалом метров двадцать. Это делаем я и Шило — Шило сажает «озимые», я минирую валун и присоединяюсь к Шилу. Грузин — ты с Баем отрезаешь позиции стрелков МОНками — картошку сажать не будем, смысла нет. На неизвлекаемость не ставь — если будет возможность, заберем с собой. Нам еще от хвоста отрываться.

— Типун тебе на язык, прапор… — недовольно поговорил Шило, хотя понимал, что тот прав. После того, как они нашкодничают на земле, которую пакистанцы считают своей — без хвоста не обойдется. А мины — лучший способ рубить хвост. Поэтому и осторожничает прапор — оставляет запас мин на этот самый случай, на случай хвоста.

— Типун не типун — а приступаем…

* * *

Хотя в караване и не было ни одной машины — машинами груз гоняли в пустыне Регистан, а не здесь, через горы, где иногда и баран горный не пройдет — все равно караван выглядел солидно. Очень…

Солидно он выглядел прежде всего из-за своих размеров. Восемьдесят два осла — неприхотливые, маленькие животные, способные нести столько же поклажи, сколько весят они сами. Поклажу сгружали с машин — тут же, параллельно каравану приткнулись два старых, «носатых» Мерседеса с высокими бортами. Быстро выстроив три цепочки, низкорослые беженцы — их всегда привлекали для такой вот работы, платя сущий мизер — перебрасывали из рук в руки груз, а последний упаковывал их в переметные сумы — хурджины и грузил их на ослов. В основном — одежда, трикотаж, простенькая японская бытовая техника. Это сверху, снизу, прикрыв вещами — обязательно по двадцать — тридцать килограммов героина. Белой смерти…

Похлопывая плеткой по штанине, Барьялай расхаживал перед колонной. Погода была идеальной — не холодно, не жарко и нет ветра, синее небо и желтый диск солнца над головой. Идти одно удовольствие…

Идти предстояло пешком весь маршрут отсюда и до ближайшего базового лагеря по ту сторону границы. Некоторых подвозили к самой границе — но его люди пойдут пешком. Много молодняка, надо присмотреться, как они идут. Возможно, кого-то придется отставить здесь, в Пакистане. Сейчас его бойцы расхаживали перед караваном, важные как павлины. Кто-то смеясь проводил пальцем по горлу — показывал как он будет отрезать головы шурави.

Американец появился в последний момент — его привез Курран на своей большой, черной машине. Глядя на прикид американца, Барьялай нахмурился — вырядился как на проклятую охоту. Белый господин, мать его… Светло-серый охотничий костюм, черные очки, и как заключительный аккорд — гребаная шляпа.

— Казанзай! — позвал Барьялай одного из своих моджахедов, который знал английский язык — держись рядом со мной! Будешь переводить!

Вдвоем Барьялай и Казанзай подошли к джипу, возле которого переговаривались американцы…

— Переводи — кивнул Барьялай — я командир полка Исламской партии Афганистана Барьялай…

— Называй этого господина «мистер Джонс» — сказал Курран, господин же этот ничего не сказал, просто молча кивнул.

— Казанзай. Иди и посади этого господина на осла, который будет ехать рядом со мной.

Казанзай поклонился, прижимая руку в груди.

— Да, эфенди… Идемте со мной, эфенди…

Маллен ни слова ни говоря пошел за низкорослым афганцем. В руке у него было нечто вроде небольшой сумки или планшета.

Барьялай смерил взглядом своего куратора.

— Кто этот человек?

— Тебе следует знать только что, что тебе заплатили деньги за его переправку через границу. И тебе следует знать — что будет с тобой и с твоими людьми, если он не дойдет до Тангая. Больше тебе ничего знать не нужно.

Вожак бандитов немного подумал. Сейчас бы он скорее всего отказался — но деньги были ему уже переведены.

— Я доведу его до Тангая. Но дальше его судьба — в руках Аллаха.

Американец кивнул, подтверждая это.

— Аллах с вами.

— Да, Аллах с нами…

Картинки из прошлого. Высший уровень. Восточный Берлин

23 ноября 1985 года

Разделенная на две части великой войной Германия, помимо одной из самых охраняемых в мире границ, отделяющих немцев от немцев имела и разделенную столицу. Берлин, ставший символом двух разных Германий был разделен на две части — Западную и Восточную. Делили столицу в спешке, уже после войны, можно сказать — резали по живому. В некоторых местах получалось так что метропоезда из восточной зоны были вынуждены проходить по территории западной — но с этим уже ничего нельзя было поделать. И конечно же, символом разделения была Берлинская стена — уродливое сооружение из опутанных колючей проволокой высоких бетонных плит, с вышками, сигнализацией, запреткой, словно старый уродливый шрам на теле великого города. Пропускные пункты — самым известным был «Чек-пойнт Чарли» — охранялись и с той и с другой стороны вооруженными, не спускающими глаз друг с друга солдатами. Берлинская стена для многих была хуже, чем стена, для многих она была приговором. Их городу, их стране, их народу[33]…

В каждом секторе Берлина был свой аэропорт, свои воздушные ворота. В Восточной Германии — ГДР — был аэропорт Шонефельд, а воздушным воротами Западного Берлина был Темпельхоф, расположенный в самом центре западного сектора на нескольких гектарах драгоценной берлинской земли. И если Шонефельд был просто аэропортом — он и по размерам был небольшим, и по архитектуре больше напоминал здание кинотеатра, а не аэровокзала — то на Темпельхоф ни денег, ни места не жалели. Темпельхоф был единственными, не контролируемыми восточными немцами воротами в Западный Берлин, он же был символом того, что чтобы не случилось — Западный Берлин не удастся задушить в тисках блокады. В конце сороковых Сталин уже попытался это сделать — и тогда аэропорт стал буквально дорогой жизни, до которой американцы перекинули воздушный мост, перевозя самолетами все что было нужно для жизнедеятельности города. Сейчас перспектива повторения подобного в случае серьезных осложнений была призрачной — учитывая, сколько советских и восточногерманских самолетов ждали своего часа на аэродромах — но с задачей быть символом Темпельхоф справлялся вполне.

Авиалайнер компании Кубана — довольно старый, но еще вполне рабочий четырехдвигательный Ил-62, белый, с красно-синими полосами и эмблемой авиакомпании приземлился на аэродроме Шонефельд рано утром, в восемь часов по местному времени. Самолет этот был, несмотря на ряды иллюминаторов по бортам — грузовой, кубинцы переделали в грузовой этот старый авиалайнер, переданный Советским союзом безвозмездно в порядке помощи. Здесь он появлялся каждый месяц, иногда и не по одному разу. Все дело было в том, что кубинцы закупали оружие в Восточной Германии и перевозили его таким вот сложным путем. Часть оружия была из Восточной Германии, часть же закупалась в Чехословакии. И поскольку оружие это шло на поддержку национально-освободительных движений в Латинской Америке — Советский союз категорически отказал в использовании для транзита и временного хранения своих военных баз. В последнее время Советский Союз вообще уделял большое, по мнению некоторых людей даже излишне большое внимание тому, что говорят на разных трибунах. Новый генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев наслаждался звуками своего голоса, выступая на разных трибунах, в мире поднималась волна «горбомании» — а вот с realpolitik дело обстояло не так радужно. И по мнению некоторых людей, как того кто прилетел в Восточный Берлин на этом самолете, так и тех, кто его ждал здесь — настало время вносить коррективы.

Самолет загнали в гражданский сектор аэропорта, на одну из самых дальних, прикрытых ангарами стоянок. Для экипажа, который после трансатлантического перелета нуждался в отдыхе, подогнали белый РАФик[34] с эмблемами аэропорта — он отвезет их в гостиницу при аэропорту, а обратно, после погрузки самолета, в рейс его поведет другой экипаж. Для пассажира же, который прилетел в Берлин не желая быть опознанным, к трапу подогнали черную Волгу ГАЗ-24 — самое престижное транспортное средство в этой стране, если не считать редкую Татра-613.

В машине было тихо, тепло, двигатель работал почти бесшумно — явно Волга обслуживалась в хорошем гараже и там же была доработана умелыми немецкими руками. Помимо пассажира — полноватого, лет пятидесяти, с аккуратными усиками и в очках, в салоне машины было еще двое — безмолвный, белобрысый водитель, мастерски управляющийся с рулем и мрачноватого вида мужчина, лысый, лет пятидесяти. Мало кто знал что этот второй, лысый был начальником отдела специальных операций в Штази[35] и одним из наиболее доверенных лиц ЦК СЕПГ[36]. Его привлекли к встрече и потому, что он хорошо знал третьего участника этой встречи — русского генерала, прилетевшего рейсом военно-транспортной авиации на один из аэродромов ГВСГ[37]. Его он знал потому, что генерал, тогда еще бывший полковником какое то время служил на базе советских войск в Фюрстенберге, а лысый представлял там интересы Штази и организовывал рабочее взаимодействие советских спецназовцев ГРУ, расквартированных там[38] со спецподразделениями Штази, он же организовывал слаживание и совместную боевую учебу.

За все время, пока машина мчалась по улицам Берлина ни водитель, ни пассажиры Волги не проронили ни слова. Встречающие знали гостя в лицо, гость говорил только по-испански и не знал немецкий, водитель не знал никаких других языков кроме немецкого. Испанский неплохо знал второй встречающий, лысый — равно как и пять других языков включая русский — но без надобности знание языков собеседнику он не раскрывал — иногда полезно, когда собеседник думает, что ты не знаешь его язык и разговаривает при тебе свободно.

Встреча состоялась не в здании ЦК партии, не в партийной гостиницу или каком-либо другом присутственном месте — она состоялась в конспиративной квартире Штази, в одном из спальных районов Берлина. Три квартиры на пятом, последнем этаже были записаны на трех разных хозяев, какие-то люди исправно платили коммунальные платежи — но у всех этих квартир был один и тот-же хозяин — Штази. Квартиры были записаны за внешней разведкой — поэтому большую часть времени пустовали. Лишь иногда там жили перебежчики или те, кто собирался отправиться по ту сторону стены. Более того — этот дом был построен так, что с угла к нему пристроен другой дом, подъезды которого выходили на другую сторону. Поэтому, из одной из квартир блока можно было перейти через самодельную дверь в другой дом и выйти в другой двор и на другую улицу.

Поднявшись на пятый этаж — лифта в этих типовых пятиэтажках не было, лысый не стал стучать в дверь — он просто достал ключ и открыл ее. Дверь только с виду была типовая, деревянная — на самом деле под тонким слоем дерева скрывался лист стали…

В квартире горел свет — шторы были постоянно задернуты и даже днем, когда в квартире кто-то был — там горел свет. В квартире никого не было — ни охраны, ни обслуги. Только один человек в большой комнате — среднего роста с резкими чертами лица, в штатском, сидел в кресле и пил свежезаваренный чай.

Человек встал навстречу вошедшим, протянул руку. У него был странный цвет лица — пепельно-серый, так выглядят под электрическим светом сильно загорелые люди, у которых загар въелся в кожу. Еще у него — хотя это сейчас не было видно — были странного цвета глаза, янтарно-желтого оттенка, как у волков. Из-за этого — броская примета — у него раньше были проблемы в том ведомстве, в котором он служил — там нужны были люди без примет. Безликие люди…

Первым пожал руку лысый — этого человека он узнал сразу. Он пропал из Фюрстенберга в мае восемьдесят первого — просто вылетел в Союз и не вернулся. Вместо него прислали подполковника, профессионализм которого, в отличие от желтоглазого вызывал серьезные сомнения. Подполковник большую часть своей жизни прослужил по политотделам — а теперь вот выбил назначение в Германию, на вакантную должность. Кадровик, скорее всего даже не посмотрел, куда он определяет подполковника. С ним потом намучились и советские и немцы. К его чести, своим воинствующим непрофессионализмом он не кичился, старался вреда не наносить и честно учился работать на новой должности, коли уж его на нее назначили. В Фюрстенберге он служил до сих пор и во многом уже разбирался без подсказок.

Потом пожал руку и второй гость, тот самый, что прилетел на кубинском авиалайнере — он советского генерала никогда не видел, и даже не слышал про него до последнего времени. Но сразу просек, что это за человек и кого он может представлять. В руководстве Кубы прилетевший курировал армию и спецслужбы — а поэтому умел разбираться в таких вещах.

— Для нас найдется пара чашечек чая, Владимир Дмитриевич? — спросил по-русски лысый.

— Найдется… Располагайтесь, а я пока пойду на чайник взгляну…

Желтоглазый говорил с каким то странным акцентом — хотя и был русским, в этом не было сомнений. Такое иногда бывает, когда человек учит какой-то язык и заучивает его так хорошо, что начинает на своем родном разговаривать с акцентом, присущим выученному языку…

Четвертый участник этой встречи — тоже публичный политик, на этой встрече присутствовали двое публичных политиков и двое профессиональных разведчиков — появился через десять минут. Он просто позвонил в дверь, лысый открыл ее — и среднего роста, худощавый, пожилой, седой человек зашел в квартиру. Бросил пару слов на немецком, снял плащ и повесил на вешалку, оставшись в простом, черном костюме, прошел в комнату, где уже собрались все остальные частники встречи и куда русский принес чай. Этот человек выглядел как обычный пенсионер, ушедший на пенсию с должности директора какого-нибудь народного предприятия — хотя впечатление было обманчивым. Это был сам Эрик Хонеккер, генеральный секретарь ЦК СЕПГ и глава Германской Демократической Республики.

Войдя в комнату, он первым делом поздоровался с кубинским гостем, которого сам и пригласил на эту встречу. Человек, который руководил Кубой не смог бы прилететь на встречу незамеченным — слишком заметной фигурой был Фидель Кастро Рус, и не только в политике, но и вообще, его знаменитую бороду зал весь мир. Поэтому, вместо себя он прислал своего брата и заместителя Рауля Кастро, куратора кубинской армии и кубинских спецслужб — Департамента государственной безопасности.

Что же касается третьего человека, советского участника этой встречи — выйти на него удалось с большим трудом. Помог его найти ни кто иной, как генерал Маркус Вольф, бывший руководитель Штази, имеющий обширные связи и знакомства в советских спецслужбах. Советский контактер был генерал-лейтенантом Главного разведывательного управления и, начиная с восемьдесят второго года, не вылезал из Афганистана. Звали его по документам — Куракин. Владимир Дмитриевич Куракин, хотя, конечно же, на самом деле он был не Куракиным, не Владимиром и не Дмитриевичем. Официально он был одним из советников, на самом же деле — вместе с группой посвященных готовил к реализации особо секретный план «Камнепад» — план, предусматривающий победу в афганской войне за счет резкой дестабилизации обстановки в самом Пакистане. Этот план, о содержании которого знали не больше десяти человек, предусматривал перенос войны с территории Афганистана в пакистанскую Зону племен, практически не контролируемую Исламабадом, одновременное восстание всех проживающих в Пакистане пуштунских племен при массированной поддержке этого восстания со стороны советских и афганских властей и провозглашение на части территории Пакистана независимого государства Пуштунистан. Этот план готовился долго и тщательно, в обстановке максимальной секретности — офицеры ГРУ, под легендами торговцев, врачей, водителей проникали на территорию Пакистана, закреплялись там. Велись активные переговоры со старейшинами племен, с командирами малишей — племенного ополчения. В качестве условия получения активной советской помощи офицеры выдвигали только одно условие — пуштуны должны изгнать со своих земель боевиков вооруженной исламской оппозиции, что понаехали в Пакистан со всех уголков земного шара благодаря Организации помощи и Осаме Бен Ладену и в будущем не пускать на свои земли ни исламских экстремистов, ни американцев. Пуштунские вожди на такие условия обычно соглашались — им и самим надоел весь этот сброд на своих землях, который учит их как надо молиться Аллаху. Да и война всем порядком поднадоела, тем более что потери афганцев на порядок, если не на два превышали потери Советской Армии.

В этом и заключалась изюминка плана «Камнепад» — его авторы сталкивали лбами ранее выступавшие в единой связке пуштунский агрессивный национализм и агрессивный исламский экстремизм. Если план будет реализован — земля загорится под ногами всех иностранных боевиков, находящихся на территории Пакистана, чтобы дойти до зоны боев им сначала придется теперь преодолевать зону агрессивно настроенных к ним пуштунов, неся потери в стычках с ними. ЦРУ США больше не сможет размещать свои резидентуры на самой границе. Зашатается земля под ногами и у генерала Зия уль-Хака в Исламабаде — он пришел к власти путем государственного переворота, режим его держался на армейских штыках — а потери огромного куска территории страны ему не простит никто, даже его бывшие сослуживцы. План этот был — ни много ни мало — планом победного окончания войны в Афганистане.

План сталкивался с ожесточенным сопротивлением. Сопротивление шло как с советской, так и с афганской стороны. Афганцы справедливо опасались, что новообразованный Пуштунистан станет претендовать не только на пакистанскую, но и на афганскую часть пуштунских племенных территорий, а шурави не станут особо этому противиться. Особенно, если новообразованный Пуштунистан сразу заявит о своей просоветской и коммунистической ориентации, что было весьма вероятно. Для СССР будет даже выгодно, если на южной границе у него появится не одно, а сразу два просоветски ориентированных государства. Пример перед глазами — Северный и Южный Йемен. Если так подумать — на данный момент просоветски настроенные афганцы устроились в своей стране весьма комфортно. Советский Союз ежегодно выделял огромные фонды на помощь Афганистану, советские солдаты насмерть дрались на чужой земле, заливая кровью — своей и кровью врагов — каменистые ущелья. Иногда советская рота выполняла такую боевую задачу, которую отказывались выполнять целые афганские дивизии. Афганцы же не считали нужным даже управлять собственной страной, передоверив всю рутину советским советникам. Конец войны означал бы для них и конец той весьма выгодной жизни, которую они для себя устроили. Более того — афганские функционеры из НДПА с тревогой наблюдали за тайными переговорами советских представителей с доверенными лицами Ахмад Шаха «Масуда», действующего в Пандшерском ущелье. Каждый из них думал — что потребует для себя Масуд за отказ от войны с шурави. Афганцы всячески вредили переговорам, устраивали провокации и диверсии — но переговоры продолжались несмотря ни на что.

Но самым неожиданным для генерала — по крайней мере, до тех пор, пока он не понял его причину — было сопротивление, которое встречали попытки завершить войну победой в некоторых кругах советской армии и спецслужб. Группа Куракина работала довольно обособлено, из интересов секретности она даже была выведена из подчинения ГРУ и подчинена Десятому управлению Генштаба, занимающемуся посылкой советских офицеров-советников в разные страны мира. Тем не менее, информация о деятельности группы просочилась-таки наружу — и начались провокации. Чего стоит дело полковника Никитченко, приговоренного к расстрелу за измену Родине. Измена выразилась в том, что под легендой вороватого тыловика он вел переговоры с людьми Масуда о прекращении огня и сотрудничестве. Полковника удалось спасти от расстрела, сменить биографию и от греха подальше отправить служить в Приволжский военный округ. Но вопросы по этой и другим провокациям остались. А генерал был не из тех, кто оставляет свои вопросы без ответа…

Сейчас генерал рисковал. В той системе координат, которую он принимал как единственно возможную, не было места для суда, неважно — гласного или нет. Решение о жизни и смерти подчиненного принимала особая коллегия, без адвокатов, прокурора и даже без присутствия обвиняемого. Доказательства вины могли быть любыми, в том числе и те, что не примет ни один суд, а приговор мог быть только один — смертная казнь. Какими либо официальными процедурами при приведении приговора в исполнение голову себе никто не морочил. Пьяный водитель на ЗИЛе, толчок в спину под колеса метро или электрички, трагически закончившая операция в больнице. Генерал сам не раз участвовал в таких коллегиях, приговаривал к смерти людей — а теперь он отчетливо осознавал, что за то, что он делает сейчас — если станет об этом известно — к смерти приговорят уже его. Несанкционированный начальством контакт с представителями чужих государств и чужих разведок… И то что государства были социалистическими — ничего не меняло, в понятиях разведслужб дружественных государств и дружественных разведок не было вообще, друг завтра мог стать злейшим врагом.

Нет, ему не было страшно. Как и средневековые самураи, он не боялся смерти. Нет, нельзя было говорить о том, что он боялся бесчестия больше смерти и все такое — любой человек, работающий в разведке, мыслит другими категориями, в его словаре нет понятия «честь». Он боялся, что его знание, то самое, которое заставляло его просыпаться по ночам в холодном поту, которое леденило его душу, о самое которое он собирал по крупицам и не мог доверить ни одному человеку целиком — это знание сгинет вместе с ним.

А потом сгинет и вся страна, которой он служил, и которую он защищал. Ибо страна это, прекрасно защищенная от любого внешнего врага была беззащитна перед внутренними врагами, проникшими на самые верха власти…

Никто не решался начинать. Для всех — и для Рауля Кастро и для Эрика Хонеккера и для генерала Куракина было безумно сложно начать этот разговор, возможно для Хонеккера и Кастро еще тяжелее чем для Куракина. Ведь Союз Советских Социалистических Республик был солнцем во вселенной, где находилось место и для Кубы и для ГДР и для многих других стран, отринувших капитализм и угнетение. Признать те сведения, которые привез с собой Рауль Кастро в тонкой черной папке за истину — значит похоронить, уничтожить, прежде всего, в своей душе миф о непогрешимости советской коммунистической партии и его генерального секретаря. Более того — это значило признать, что генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев, тот самый человек, который столь убедительно вещает с трибуны об обновленном социализме — предатель и враг. Это не просто было страшно — это было непредставимо, такого просто не могло быть.

Но это было. И за осознанием этого должны следовать какие-то действия. Такие, о каких еще год назад, ни один из присутствующих на этой встрече и помыслить не мог.

Хонеккер кивнул — он уже видел те документы, которые привез с собой Рауль Кастро. Ему их показал лично брат Рауля — Фидель Кастро во время их встречи в Гаване. Собственно, и вся встреча то эта была затеяна для того, чтобы показать их советскому генералу.

Генерал Куракин принял папку, открыл и принялся читать подшитые там документы. Читал он быстро, хрустко перелистывая страницу за страницей, и на его лице ничего не отражалось. Хонеккер и Кастро молча смотрели на него…

— Интересно… — генерал закрыл папку, положил ее себе на колени — откуда это?

— Частично материалы ДГБ. Частично — материалы предоставленные Каддафи. У него есть возможности…

Генерал молчал.

— Вы знали? — в лоб спросил Кастро.

— Да — спокойно подтвердил генерал — не все, конечно…

— Так почему вы… — задохнулся от возмущения Кастро.

— Не надо — веско сказал Хонеккер, подняв руку — не надо…

Кастро остановился. Только что он собирался высказать своему советскому собеседнику все, что думает о нем — и тут он понял, что будет неправ. Просто неправ и все. Прежде чем осуждать людей — поставь себя на их место и честно ответь для себя — а как бы действовал ты.

— Товарищ генерал… — обратился к советскому разведчику Хонеккер — мы поделились с вами информацией, причем, весьма важной информацией. Может быть и вы … внесете вклад, так сказать… Вы должны понимать, что от этой информации может зависеть обстановка в мире… в ближайший десятилетия.

Генерал помолчал, словно взвешивая, что можно сказать, а что — нет.

— Подобная информация у нас уже есть… Не именно эта, соприкасающаяся. Ту информацию, что предоставили мне вы, она подтверждает. Начиная с начала восьмидесятых годов, мы отслеживаем весьма странные вещи. Например, теория конвергенции[39], вам известно, что это такое?

Хонеккер помрачнел.

— Известно…

— Так вот, эта и подобные теории исходят от некоторых весьма влиятельных людей в академических кругах. Прежде всего — от института системного прогнозирования и его руководителя Габелиани[40]. Немалую роль в этом играет и институт марксизма-ленинизма, там из года в год продолжается травля молодых сотрудников, которые только и могут привнести что-то новое в окостеневшие догмы. И одновременно — оттуда же идет поддержка конвергенции. Есть подозрительные телодвижения по хозяйственной линии. Через систему совзагранбанков, таких как ВСЕН-Евробанк и Московский народный банк, с ведома и одобрения хозяйственного управления ЦК КПСС создается сеть подставных фирм, в которые закачиваются огромные деньги и ценности — бриллианты, валюта, драгметаллы. Генеральный секретарь часть рабочих материалов получает, минуя Общий отдел ЦК КПСС без регистрации.

— Почему никто ничего не делает? — на сей раз спокойно спросил Кастро.

Генерал снова помолчал.

— Не все так просто. Есть еще одна организация, которая судя по всему, полностью или частично поддерживает новый курс. И называется она … КГБ СССР.

В душноватой комнате повисло тяжелое молчание. Прервать его решился Хонеккер.

— Владимир Дмитриевич… Вы прекрасно осведомлены о складывающейся ситуации. Документы, которые привез вам товарищ Кастро — копии, можете забрать их и распорядиться по своему усмотрению. Я не буду спрашивать у вас, что вы намерены делать дальше. Я спрошу — можем ли мы чем-либо помочь честным людям, еще оставшимся в армии, спецслужбах и политическом руководстве вашей страны.

— Можете.

— Что мы должны делать?

— Для начала — держать все сказанное здесь и вообще — все вам известное в глубочайшей тайне. Не ведите никаких записей, не оформляйте письменно никаких решений. Готовьтесь к самому худшему — не буду вас излишне обнадеживать. И … будьте готовы. Связь будем поддерживать через Гюнтера, канал я обговорю непосредственно с ним.

Хонеккер встал, протянул руку мужественному и честному советскому генералу, разведчику. То же самое сделал и Кастро…

* * *

Когда генерал вышел из квартиры, за ним закрылась дверь, Кастро обеспокоенно посмотрел на Хонеккера.

— Вы ему доверяете?

Хонеккер с силой провел руками по лицу.

— Нет. Черт возьми нет, хотя бы и хотелось. До чего же мы все докатились! До чего же мы все докатились…

Кастро не мог до конца понять Хонеккера и то, что творилось у него сейчас в душе — ведь все то, что происходило в Европе в двадцатом столетии, почти не касалось Кубы. Куба — до революции — была просто американским игорным домом и американским борделем, управляемым продажными и марионеточными диктаторами. Там не было и близко того, что было в Европе — фашизм, социализм. Кастро не мог знать, как в сороковые, когда шла мировая война, подпольщики в пораженных коричневой чумой странах жили сообщения советского Совинформбюро, как молились на имя Сталина, как ждали освобождения. Как тяжело поднимались после войны, как тяжело давался выбор пути развития. Как из руин поднимались города, как на месте пустырей возникали дымящие трубами заводы. Тем, кто сейчас проклинает казарменный социализм, стоило бы побывать в те годы в разрушенных войной странах — и посмотреть на них же лет через двадцать. А потом — и судить своих отцов и дедов.

— Что будем делать? — сухо спросил Рауль Кастро замершего в кресле Хонеккера.

— Делать… Готовиться. Время пока ещё есть. Хотя и немного…

Афганистан, провинция Нангархар. Спорная территория. Где-то в районе афгано-пакистанской границы

25 сентября 1986 года

Караван они увидели, он все-таки шел, и ожидание — больше суток на холодных камнях — было не напрасным. Видимо — сам Бог был на их стороне. Если бы караван пошел раньше, когда Рад или Шило ставили бы мины — было бы скверно. Конечно, они выставили дозор, на время постановки мин перекрыли ущелье — но все равно фактор внезапности был бы утрачен и они вынуждены были бы принимать бой на чужой земле, в невыгодных для себя условиях. Шестнадцать против сотни, и это как минимум. В этом случае не просто пришлось бы сниматься и с боем отступать — были бы серьезные потери.

Караванщики проявляли беспечность. Все то время, пока спецназовцы сидели в засаде, в ущелье было тихо — только один раз прошел пешком старик, и еще проехал всадник на низкорослой мохнатой местной лошаденке. Обычно, на караванных тропах было оживленно — конные разведчики, без оружия замаскированные под местных жителей, пацаны, наблюдающие за дорогой постоянно, регулярный прогон стад по тропе, чтобы проверить, нет ли мин. Но это все там, за начерченной кровью на карте «ниткой», пакистано-афганской границей. А здесь был край непуганых идиотов.

Но головной дозор Барьялай все-таки пустил — ни боковых, ни замыкающих пускать не стал, а головной пустил — хотя и шел по своей земле. Старый, опытный лис никому не доверял и везде видел опасность. В конце концов — беспредельщики, способные посягнуть на богатый караван встречались и по эту сторону границы. Конечно, беспредельщики — это не шурави, но хорошего тоже мало…

Головной дозор был большим — пятеро душманов, пешие, четыре автомата и пулемет. Они шли по узкой тропе один за другим — автомат шедшего первым был нацелен вперед, он больше смотрел под ноги — искал мины. Да, в этой каменистой почве обычную противопехотку закопать тяжело, к тому же место, где копали будет сразу видно — но у шурави есть и другие мины. Маленькие, почти незаметные «паучки», выбрасывающиеся из контейнеров автоматической постановки с вертолетов. Такая мина лежит прямо на земле, разбросав сантиметров на десять в стороны четыре тонюсенькие проволочки с грузиками. Только дотронешься до проволочки — взрыв. И взрыв то не сказать что сильный — но будет раненый, его придется нести, а для этого нужно будет отвлекать четырех человек — меньшим количеством в горах не обойтись. Поэтому, душманы раненых, не способных индии всегда добивали — за исключением командиров отрядов и ценных специалистов, например обученных американцами обращению с ПЗРК.

Остальные четверо шли за ним, шли осторожно, направив стволы своего оружия «елочкой»[41] по обе стороны дороги. Ствол пулемета был нацелен на горную гряду справа по ходу движения — в то время как советские спецназовцы расположились слева, на удалении. Впрочем, если бы духи верно определили бы направление возможной опасности — все равно это им не помогло бы. Мина МОН-50, приваленная мелкими камнями для усиления поражающих свойств, ждала их, нацеленная на тропу.

— Тридцать секунд до подрыва! — придушенно прошептал Рад, лежа рядом с командиром. Это было его законное место — лейтенант доверял своему саперу, и всегда располагал его рядом — потому что и удар сапер должен был наносить первым.

Лейтенант слегка пошевелил цевьем своей СВД, переводя прицел дальше, на основную колонну. Усталые, запыленные лица моджахедов под чалмами, в основном молодые, серые ослики, неспешно бредущие по тропе, погонщики каравана, поправляющие сумки на одном из ослов. Всем им оставалось жить две-три минуты, только они об этом еще не знали…

И тут — перекрестье прицела замерло где-то в центре вытянувшегося по тропе каравана. На двух ослах ехали люди — это уже выделяло их, потому что обычные моджахеды шли пешком. На одном из ослов ехал командир — это можно было понять по двум вещам — американским солнцезащитным очкам на носу и оружию — в качестве оружия на боку небрежно болтался автомат УЗИ, оружие, которое рядовым боевикам не доставалось. А на втором осле, совсем рядом с первым ехал…

Американец!!!

Это и в самом деле был американец — и это было настолько удивительно, что лейтенант не сразу поверил своим глазам. Сам он не брал американцев — но такие случаи были, про них он слышал и с людьми разговаривали. Американцы — он точно не знал, из какой страны человек, который сидит на осле рядом с командиром моджахедов, но почему то сразу подумал, что он американец — делились на две категории: гражданские и военные. Гражданские — а это был явно гражданским — носили такие вот гражданские костюмы и появлялись в Афганистане для двух целей — либо снять фоторепортаж, либо оказать помощь лекарствами. Под личной гражданских часто скрывались опытные разведчики, имеющие еще и свои параллельные задания. Военные — они носили камуфляж, а самые хитрые одевали одежду духов — это были либо военные советники, либо военные разведчики, направляющиеся в Афганистан для сбора развединформации, опросов пленных и тому подобных вещей.

— Десять секунд до подрыва!

В голове лейтенанта молнией мелькнула мысль — что американца надо взять живьем. Он еще не знал зачем — но решил, что так будет правильно.

— Убирай озимые по центру! — сдавленным шепотом бросил он саперу, уже держащему в руках подрывную машинку.

Рад был настолько удивлен, что даже, в нарушение всех правил чуть повернулся, чтобы посмотреть на командира.

— Убирай, сказал! — времени объяснять не было.

Рад резким движением выдернул из машинки один из проводов, который к ней был подцеплен, оставив остальные. Потом подумал, вытащил еще один. Озимые были высажены довольно плотно, с перекрытием радиусов поражения. На всякий случай, в общем.

* * *

До границы было еще километра три, но Барьялай был уже весь на нервах. Предчувствие не уходило — оно становилось все сильнее. Ему не нравилась эта тропа, по которой они ходили уже не раз — сверху очень удачно бить по колонне. Он до боли в глазах всматривался в серую землю, пытаясь найти хоть что-то — прямую линию среди камней, блеск солнечного зайчика, странную горку — все что угодно, что могло бы свидетельствовать о засаде — и не находил.

Американец, несмотря ни на что был неплохим попутчиком. Он спокойно ехал на осле, которого вел в поводу Казанзай, ничего не просил и ни на что не жаловался. Хотя на что ему интересно жаловаться — едешь себе и едешь, в то время как остальные пешком тащатся и еще груз на себе несут. Не на что тут жаловаться.

Они шли очень мерзким местом — у непривычных людей оно вызвало оторопь. Как будто сам солнцеликий Аллах взмахнул мечом и прорубил здесь длинную и очень узкую, извилистую долину в камне, длиной километров десять, глубиной метров сто и шириной от пяти до пятидесяти метров в разных местах. Караванный путь здесь был прерывистым, здесь текла река и в некоторых местах она занимала всю ширину долины, а кочевники вынуждены были держать свой путь по колено в воду. Лошади оскальзывались на камнях, ржали, ослов приходилось загонять в холодную воду пинками и побоями, люди тоже замерзли и промокли. Но караван шел. Значение имело только то не намокнет ли товар в переметных сумах-хурджинах — но караванщики знали, что делали и запаковали товар как следует, чтобы ни капли воды не просочилось и не попортило товар.

Белая смерть… Кара Аллаха для неверных…

Барьялай ехал на осле и тоже промок и закоченел. На этот случай у него всегда была фляжка с кишмишовкой — виноградным самогоном, желтым как мед, пробирающим до костей. Глотнул — и как Аллах согрел. С кишмишовкой надо было быть осторожнее, ее гнали кто не лень, добавляли для крепости всяких таблеток — но Барьялай знал где брать, и брал всегда в одном и том же дукане. Скоро у него будет свой собственный дукан и он будет не покупать, а продавать.

Так будет…

Караван выполчал из промозглого сырого ущелья, ослы радовались, шли ходчее несмотря на тяжелый груз, радовались и люди. Здесь стены ущелья уже не давили смертной, свинцовой тяжестью здесь текла река, и рядом с ней была утоптанная караванная тропа, ведущая в горы, на перевал…

Барьялай вдруг подумал, что если шурави рискнут выставить мины и занять позиции в том ущелье, откуда они вышли — не уйдет никто. Просто забросают гранатами сверху и все. Слава Аллаху, что шурави здесь нет, это земля моджахедов, воинов Аллаха. И других неверных, время которых тоже придет дай только срок…

Осел оступился на камне — и Барьялай непроизвольно взглянул на противоположный склон. Он был менее удобен для обстрела и не такой крутой, как тот, что был по правую руку. Он ничего не увидел — ни прямых линий среди камней, ни солнечных зайчиков — но словно Аллах шепнул своему верному слуге на ухо, что там, в нагромождениях камней, на каменной осыпи ждут своего часа спецназовцы. Шурави. Барьялай открыл рот, чтобы крикнуть, предупредить отряд — но было уже поздно. Горный склон впереди расцвел огненным цветком разрыва — каменная шрапнель вперемешку со стальными осколками мины хлестнула по шедшим первыми душманам, смешивая их с землей. Барьялай начал валиться с осла, лихорадочно нащупывая пластмассовую рукоять УЗИ — и тут словно лошадь со всей силы ударила копытом в бок. Не чувствуя ни рук ни ног, Барьялай грохнулся на камни, прямо под копыта животных — и еще успел почувствовать, как стремительно наполняется чем-то вязким и соленым рот. Потом каменной глыбой навалилась тьма…

* * *

Для СВД дальность двести с лишним метров при ее дальности прямого выстрела в четыреста сорок метров — не расстояние, тем более со снайперским патроном.[42] А четырехкратный ПСО-1 для такого расстояния был даже слишком мощным — при том что поле зрения ограничивал. Ложась на позицию, лейтенант даже подумал, чтобы его снять и стрелять с открытого — но поразмыслив, решил этого не делать. Черт его знает — когда и при каких обстоятельствах потребуется в этом выходе винтовка, а если снять прицел — пристрелка, безусловно, нарушится. Ничего, придется работать так…

Цепочка вспышек, одна за другой, разорвала скалы словно бегущий карьерный заряд. Озимые отработали на все сто — пусть не задев центр — но голову и хвост каравана пошматовали. Получилось, что в первые секунды можно было работать только по центру каравана, где духов было больше всего — и огонь всех спецов, залегших в цепочку, сосредоточился именно там.

Первым же выстрелом лейтенант снял командира духов — винтовка привычно толкнула в плечо, и на боку душмана треснула ткань халата, стремительно окрашиваясь красным. Дух в самый последний момент что-то почувствовал, начал валиться вниз — но и Скворцов не сплоховал. Ранение в живот, скорее всего, задет позвоночник — не жилец короче. Сместив прицел чуть влево, лейтенант увидел еще одного осла. Без пассажира…

Спецы первые три секунды боя, когда противник растерян и не понимает что происходит, «отработали» на все сто. Каждый из них сделал как минимум по два точных выстрела — а кто-то успел и по три. Когда духи поняли, что на них напали, оправились от первоначального шока, от удара минами по голове и хвосту каравана — к засаде на своей земле они не были готовы совершенно — больше половины из них уже были убиты или тяжело ранены.

На четвертой секунде боя один из духов сорвал с плеча уже заряженный РПГ и, особо не целясь долбанул в сторону плюющейся свинцом каменной осыпи. И погиб — потому что стреляя в эту сторону он развернул сопло гранатомета к скале. Огненный хвост отработанных газов гранаты, отразившись от камней спалил его…

За три секунды лейтенант успел сделать два выстрела — все-таки для быстрой стрельбы СВД не слишком пригодна, это тебе не автомат. Но два выстрела он отработал сполна — первым умер командир моджахедов, вторым, так и не выпустив из рук поводья осла бессильно осел на землю Казанзай — его семья в лагере беженцев, где он был единственным добытчиком и кормильцем, так никогда и не дождется сына с войны.

На пятой секунде со стороны расстреливаемого каравана затрещали первые выстрелы, пули с визгом хлестнули по камням. Начиналась серьезная игра — теперь уже на равных.

Лейтенант сместил прицел правее по тропе — больше всего моджахедов уцелело в хвосте каравана, их не посекло камнями и осколками и ему, не только командиру, но и снайперу теперь придется отвечать за свое решение не подрывать минное поле. Он теперь — козырь у разведгруппы, из его СВД духов достать намного проще, чем из автомата или пулемета. Если он не выбьет основные огневые точки, причем быстро — будут проблемы…

Первым попал под раздачу гранатометчик — оперевшись на дергающего ногами в агонии осла он уже собирался стрелять, когда снайперская пуля выбила из него дух, отбрасывая назад. Гранатомет так и остался лежать на тропе.

Вторым погиб пулеметный расчет — двое душманов, на вооружении у которых был ПКМ, успели добежать до ближайшего камня. Верней, добежать успел один — тот что бежал вторым, таща за собой мешок с боеприпасами с разбега ткнулся носом в тропу и уже не встал — пуля попала в спину, скорее всего прошла в районе сердца. Второй дух увидел это только тогда, когда свалился за спасительный камень, выглянул — и бурое месиво брызнуло по камням из расколотой пулей головы…

— Аллах Акбар!!!

В безумной попытке спастись, часть моджахедов бросилась в гору, превратившись в обычные мишени на простреливаемом сверху донизу скальном подъеме, они попадали под жалящие насмерть пули, падали, катились вниз, орошая камни своей кровью. Еще часть — бросилась по тропе вперед, стремясь любой ценой вырваться из ставшего смертельной ловушкой ущелья. Они бежали вперед, завывая на ходу. Некоторые стреляли, некоторые просто бежали. Это только говорят так — что не страшно. На самом деле боялись все, боялись и афганцы, перед боем они всегда обкуривались анашой, жевали насвай, чтобы не было так страшно. А тут была их земля, их страна, здесь они должны были быть в безопасности. Но безопасности не было — были горы, была узкая, извилистая, каменистая тропа, был крутой горный склон и были летящие пули, вырывающие из жизни то одного, то другого…

Аллаху акбар…

* * *

— Контроль!

На случай контроля действия тоже были строго распределены. Прежде всего — контролирует только половина группы, вторая половина ее прикрывает. Случаи бывали разные — бывало, сразу за одним караваном шел, бывало — к душманам подходило подкрепление. Проще простого — шла где то группа духов, услышали стрельбу, решили глянуть — нет ли там чем поживиться. Кстати, не надо думать, что помочь — именно поживиться, растащить забитый караван, нравы здесь именно такие. Всякое может быть, и именно поэтому соваться к забитому каравану всеми силами группы — большая глупость.

— Шило!

Прапор, уже поднявшийся и вставший в пару с Грузином, удивленно обернулся.

— Я иду. Принять командование группой прикрытия!

Лейтенант передал ему свою винтовку, тот принял ее и отдал командиру пулемет.

— Есть…

Шило удивился, но ничего не сказал. Лейтенант на «шмон» забитого каравана идти был не должен, он был не только командиром, но еще и снайпером. Командир от шмона должен держаться подальше, он вообще должен держаться подальше от любых потенциально опасных ситуаций, да и снайперу сам Бог велел на шмон не ходить. Однако, приказ командира обсуждению не подлежал — поэтому Шило пошел на место командира, примеряясь к винтовке. Лег он чуть подальше — ни один снайпер в чужую лежку не ляжет, дурная примета…

— Грузин! К центру правь давай…

— Есть.

В одиночку на шмон каравана тоже ходят — вообще, в каждом отряде, в каждой группе специального назначения были свои, наработанные опытом приемы. Лейтенант в своей группе ввел строгое правило — при шмоне каравана работать только парами, один шмонает, другой его прикрывает. Слишком часто были случаи, когда дух, обгоревший, изорванный осколками таки оказывался еще жив и у него хватало сил, чтобы выстрелить из пистолета или рвануть кольцо гранаты. Поэтому же по всем подозрительным духам — а ими считались все, кто не пополам к примеру разорван, делали контрольный выстрел в голову, прежде чем шмонать.

— Грузин.

— Да?

— По центру пленный будет. Не торопись.

— Понял… — Грузин заулыбался. Пленный — а пленный явно будет важным, не зря его лейтенант в живых оставил — это еще более ценный трофей, чем оружие. Да и тащить его до посадочной площадки легче — не на хребте, сам пойдет, ножками…

Стукнул один выстрел, другой. На движение — может и просто померещилось что-то. Караван был все ближе — лежащие на тропе фигуры бородатых, окрашенная бурым белая ткань одежды, спокойно стоящие под непосильной тяжестью хурджинов ослы — там где их не пошматовали мины. Там, куда пришелся удар ОЗМок — не было ни ослов ни людей, были только куски мяса.

Лейтенант мельком смотрел на распластанные по серой земле фигуры, трупы людей чью жизнь прервали его пули и пули его товарищей. Один из моджахедов лежал на спине — он попытался выстрелить из гранатомета, когда свинцовая плеть пулемета вырвала его из этой жизни. Бросалось в глаза его лицо — молодое, не знавшее еще бритвы, с тонкими, почти девичьими чертами лица. Подернутые пленкой небытия глаза мертво смотрели на лейтенанта…

Ради чего все это? Ради чего вы воюете с нами? Ради чего вы идете на землю Афганистана, чтобы убивать и умирать, убивать своих же соплеменников и умирать от пуль шурави. Ради чего — этого?

За что вы так ненавидите нас?

Лейтенант не раскаивался — нет. Он знал что война есть война. Он видел обезображенные тела советских солдат, которым не повезло оказаться ранеными на простреливаемом насквозь горном склоне без возможности отойти. Духи перебили их всех, а потом, пока не пришли вертушки и подкрепление — пришли женщины и дети из соседнего кишлака. Ножами они выкалывали глаза, отрезали губы, вспарывали животы, кастрировали. Когда шурави вернулись с подкреплением, один из солдат был еще жив и умер на руках своих товарищей.

Командовавший операцией подполковник тогда приказал накрыть кишлак Градами и артиллерией. И приказ был выполнен. А еще подполковник поседел. За одну ночь.

* * *

Пленный поднялся сам. Молча, держа руки над головой. Он укрывался за ослом и сейчас решил сдаться. Выше среднего роста, крепкий на вид, седой. Одет как британец колониальных времен — выглядело это даже шутовски…

— Hands up! On your knees![43] — нужные фразеологические обороты всплывали в памяти сами собой. Вспомнилась Маргарита Генриховна — строгая учительница-немка, преподаватель английского и немецкого в одном лице из языковой спецшколы, где он учился…

Руки у пленного уже были подняты, на колени он медленно опустился, не спуская глаз с русских. Вел он себя пока весьма мирно и лейтенант окончательно решил брать его живым и тащить в штаб — там разберутся, что это за птица. Захват живым иностранного военного советника — прекрасный результат, как минимум на «Красную звезду» тянет, а то и повыше забирай. И братве что-то достанется…

— Держи его! — скомандовал лейтенант Грузину, хотя командовать смысла не было — тот и так сдвинулся немного в сторону и взял пленного на прицел. Лейтенант медленно двинулся вперед, за спиной коротко хлопали одиночные выстрелы — ребята «контролировали» душманов.

Одной из проблем в таком случае было — как связать пленного, чтобы он мог передвигаться самостоятельно — и в то же время не имел шансов вырваться. Афганцы учили советских товарищей связывать руки пленного его же чалмой, чалма есть у каждого — но способ был признан ненадежным и от него отказались. Не раз таким образом связанному душку удавалось освободить руки и … Нужны были наручники — самые обыкновенные наручники, какими пользуется милиция, им и цена то — копейка. Но — на снабжение армии наручники приняты не были, поэтому наручники не выдавали, и взять их было негде. Выходили из положения по-разному. Кто-то раздобывал-таки наручники, у тех же царандоевцев и ХАДовцев, обычно в обмен на фляжку спирта, до которого многие афганцы были большими охотниками. Кто-то связывал парашютной стропой, специально таскал в кармане несколько отрезков нужной длины. Лейтенанту же повезло несказанно — во время разгрома очередного сильно укрепленного базового района моджахедов его группа сумела «грохнуть» пещеру, где квартировали несколько духовских контрразведчиков. Когда осела пыль, они вошли в пещеру на предмет оценить потери врага, поискать развединформацию — у контрразведчиков она могла быть особенно ценной — и поживиться чем-нибудь материальным. Тогда лейтенанту и попали на глаза эти крошечные никелированные штуковины, в которых он с немалым удивлением опознал наручники — но наручники странные каких он никогда не видел. Когда же он разобрался, как ими пользоваться — то пришел в полный восторг. Это была так называемая «гонконгская модель», цепляющаяся не на запястья, а на большие пальцы. Поэтому, наручники эти весили меньше обычных раза в четыре и почти не занимали места. Таких было всего три штуки, и теперь лейтенант таскал их с собой в кармане вместе с парашютными стропами.

Лейтенант осторожно зашел сзади, поймал руки пленника, споро сковал их наручниками. Тот не сопротивлялся. Все…

— To the forward! Move! — рявкнул он, поставил пленного на ноги и подтолкнул в спину в сторону Грузина — Грузин, проводи! Глаз с него не спускайте!

— Есть!

* * *

Лейтенант медленно пошел вдоль каравана. Каждый, как муравей занимался своим делом, при этом спешил — помнил, что он на чужой территории и чем быстрее ты отсюда уберешься — тем больше поживешь. Рад при помощи Бая снимал ОЗМки и МОНки — еще пригодятся. Кто-то сидел в охранении по обе стороны каравана — на случай, если за караваном по этой тропе идет еще одна банда. Остальные споро шмонали хурджины на предмет добычи.

— Шило… — проговорил лейтенант.

— Все чики-чики, командир. Тут дури — не меньше тонны. И всякого товара полно. Похоже, караван не «военный», с товаром и с дурью.

Скворцов и сам все видел. Удвухсотили до шестидесяти духов, может даже семьдесят. Дури тормознули…без счета.

— Потери?

— Двое трехсотых. Идти смогут. Ну и так… по мелочи.

Считай, без потерь караван здоровый задолбили. Лейтенант просто сделал то же, что духи делали с колоннами советской армии на узких горных дорогах. Сейчас же становилось понятно — почему согласно отчетам в штабах все население Афганистана перебили как минимум три раза — а оппозиция до сих пор продолжает воевать. Заранее подобранные позиции стрелков, огонь сверху вниз, внезапность нападения. Слабое знание местности компенсируется великолепной выучкой спецназовцев и отсутствием брони у духов. И вот итог — семьдесят двухсотых разменяли на двух трехсотых. Как нельзя лучше…

— Кто?

— Гусь — под самый дембель пометили. И Фриц.

— Дурь уничтожить. Пополнить боезапас. Если кто что взять хочет — пусть берет, но потащит все это сам[44]. На все про все — двадцать минут, потом делаем ноги.

Скворцов прошел дальше остановился перед камнем. На камне сидел Гусь, индпакетом он уже обмотался. Промедолом[45] ширяться было нельзя, еще до вертолетной площадки идти — поэтому он морщась, курил какую то сигарету с фильтром, возможно тоже трофейную, жадно сглатывая дым.

— Как ты так? — спросил лейтенант.

— Рикошетом, зараза… Я и не просек… Только когда отстрелялись, чувствую, не то что-то… — Гусь злобно щерился. Ему скоро было уходить на дембель, и ранили его в первый раз за все время службы, чем он был очень недоволен.

— Дойдешь?

— Добегу, б…! — Гусь встал, опершись об автомат и довольно твердо пошел к каравану желая показать своему командиру, что с ним все нормально, он и в самом деле побегает еще.

Лейтенант оглянулся, нащупал взглядом санинструктора, нескладного, долговязого еврейского паренька. Жестом подозвал.

— Что?

— Гусяре в бок — там пуля и осталась я вынимать не стал. От рикошета она неглубоко ушла.

— Дойдет?

— Думаю да… — санинструктор, которому, как и половине его коллег в отрядах дали кличку Док, тоже затянулся сигаретой, и тоже трофейной — я посмотрел, органы не задеты, больно только… Ну и кровит.

— Фриц?

— Чудом жив остался. От каски — и полуха оторвало с мясом. Я замотал, как мог. Крови потерял — но тоже идти сможет.

— Добро.

* * *

Опасаясь — сам не зная пока чего — лейтенант поставил пленного в середине колонны, рядом с собой. На всякий случай взял отрезок парашютной стропы подлиннее, привязал пленного за пояс к себе. Черт его знает — а ну как в голову ему придет в пропасть броситься или на мины. Чужая душа — потемки…

Вышли даже раньше, чем планировали. Всю дурь уничтожили, ослов оставили на тропе. Товар побросали прямо тут в расчете на то, что если за ними кто-то пойдет по тропе — он увидит бесхозных ослов и бесхозный товар. И какой скажите, дурак пойдет искать свою смерть, преследуя неуловимых шурави, если вот тут, рядом, под руками товара столько что на несколько месяцев безбедной жизни небольшому отряду духов хватит. Если даже командир отряда окажется фанатиком и прикажет бросить товар — скорее всего, его пристрелят свои же, в спину.

Первые признаки того, что пакистанцы наконец-то зашевелились, появились через полчаса — нарастающий вой реактивных двигателей бритвой полоснул по нервам…

— Рассредоточиться! В укрытия!

Рассредоточиваться особо было негде, не степь, горная тропа, да и с укрытиями тоже было туговато — но делать было нечего. Лейтенант толкнул пленника в сторону, сбил на землю, прикрывая собой.

Фантомы!

Устаревшие, но все еще грозные американские F4 Фантом шли парой, едва не задевая крыльями острые пики гор. Один с разведывательным контейнером и один как прикрытие — с ракетами. Скошенные носы, треугольные крылья, пламя, рвущееся из двух двигателей. Эти машины летали еще во Вьетнаме — мощные, но неповоротливые, они легко становились добычей вьетнамских МИГов. Здесь же МИГов не было — была узкая горная тропа, где негде спрятаться от ревущей смерти. Сейчас сбросят канистры с напалмом — и смерть…

— Do you speak English, sir?

Вопрос этот, дикий в условиях надвигающихся на них смерти был настолько неуместным, что лейтенант не сразу осознал, что именно его спросили. Но ответил сразу, на автомате, как и учили в спецшколе МИДа.

— Yes[46].

— Они не будут бомбить.

Самолеты приближались.

— Почему?

— Из-за меня…

Точно такие же — с поправкой на XIX век — ситуации имели место быть и в Индии, и здесь, в Афганистане, и в Африке. Тонкая линия алых мундиров опоясывала Великобританию, империю над которой не заходит солнце, служа ей надежной защитой — самой надежной, какая только могла быть в то время. Британские офицеры порой знали не один иностранный язык, включая местные диалекты, занимались этнографическими и прочими исследованиями, изучали быт и обычаи местных племен, собирали гербарии. Чем-то был похож именно на них лейтенант Советской армии Николай Скворцов — сын состоятельных родителей из Внешторга, закончивший языковую спецшколу, а потом наперекор родителям ушедший на войну и нашедший себя как воин.

Самолеты пронеслись прямо над распластавшейся на тропе группой, едва не контузив ревом реактивных двигателей.

— Они высадят десант — проговорил пленник — попытаются отрезать вас от границы и уничтожить. Надо идти…

Лейтенант и сам понимал, что надо идти.

— Ломяра! Связь!

Лом, сверхсрочник, таскающий на себе здоровенную Р-143, радист-радиолюбитель еще с пионерских времен заколдовал над рацией. Поймав волну, поднял большой палец…

— Склон, я Гюрза! Склон, ответьте Гюрзе!

Склон — это был позывной штаба отряда, которому подчинялся лейтенант Скворцов со своей группой.

— Гюрза, это Склон. Слышу вас плохо!

В наушниках и впрямь буря помех. Либо горы экранируют — либо и впрямь отсекают.

— Склон, я Гюрза! Нахожусь в квадрате двадцать два — семнадцать по карте шесть! Как поняли?

— Гюрза, повтори, связь почти на нуле.

— Я Гюрза! Нахожусь в квадрате двадцать два — семнадцать по карте шесть! Как поняли?!

— Какого беса ты туда забрался, твою мать? — радист перешел со стандартного радиообмена уставными фразами на обычный.

— Нет времени, Склон! Имею очень ценный груз! Нужна эвакуация!

— Понял тебя, Гюрза, сообщи уровень?

Связь стала немного лучше.

— Розовый дом. Не ниже. Прошу срочную эвакуацию!

— Твой район закрыт для вертушек, Гюрза! Ближайший квадрат — от первой отними одиннадцать. Как понял?

Даже с учетом того, что на обеих станциях стояла аппаратура ЗАС[47], радист на штабной станции не сказал прямо кодировку квадрата эвакуации. От первой отними одиннадцать — это значит квадрат одиннадцать — семнадцать. Топать туда — с учетом поправок на горные условия — километров двадцать пять.

— Склон, прошу квадрат ближе!

— Невозможно, Гюрза. Иди в указанный квадрат, вертушки там будут через восемь часов.

— Тебя понял, Склон. В воздухе хулиганят, сообщи соседям!

— Соседи уже поднялись, уже поднялись, Гюрза!

— Тебя понял. СК[48]

Лейтенант раздраженно сбросил с головы наушники.

— Старшой… — не по уставному обратился к нему подошедший Рад.

— Ну?

— Я поставил ОЗМ-ку. Если пойдут — будет сюрприз. Но по флангам ничего не сделать.

— Ускорить движение! Вперед!

* * *

Оторваться не удалось…

Хлопанье вертолетных винтов они услышали почти сразу после пролета Фантомов. Но звук этот не сулил дорогу домой — он сулил новые проблемы. Вертолеты шли со стороны Пакистана — значит, духи пошли ва-банк. Лейтенант слышал от других, что иногда наглость пакистанских ВВС доходит до того, что они высаживают духов с вертолетов на нашей (то есть на афганской) территории. Аттракцион был и впрямь смертельным, учитывая безраздельное господство в афганском небе советских и афганских ВВС. Тем не менее — такое лейтенант слышал не раз, а значит, это было правдой. Учитывая, как идут вертолеты, можно было предположить, что они попытаются высадить группу духов (а возможно и пакистанских солдат) впереди, по ходу движения группы. И отрезать тем самым спецназовцам путь домой. По крайней мере задержать до того самого момента, как из Пакистана подойдут боевые отряды и подтянут минометы. Тогда — хана без вариантов…

А вверху, в небе выводили песню моторы пакистанских истребителей, прикрывающих высадку десанта. Да, серьезно взялись…

— Шило, где мы?

— Нитку прошли… — прапор вытер лоб с повисшими на нем крупными каплями пота — а хотя хрен его знает… Ты здесь видишь пограничные столбы, старшой?

Граница и в самом деле не было делимитирована, что создавала сложности.

— Шило, слушай сюда! — лейтенант бесцеремонно ухватил своего замка за снаряжение, подтащил к себе — бери восемь человек и дуй вперед. Только — в дерьмо не вляпайся. Удаление — километр. Мы пойдем следом. Твоя задача — выяснить, где и чего нам ждать. Как только нарвешься — не лезь на рожон, отступай сразу. Мы успеем либо обойти, либо, если невозможно обойти — займем господствующую высоту и обозначим себя. Отступай к нам. Вместе — пободаемся!

Решение, принятое лейтенантом было опасным — но единственно верным. Деля группу на две, он давал шанс и тем и другим. Первые — да они рисковали, идя по тропе в половинном составе. Но — случись впереди засада, они могли отступить на заранее подготовленные второй группой позиции. Вторая группа могла занять господствующую высоту и успеть укрепиться — в лысых афганских горах это значило очень много, сверху вниз можно было расстреливать наступающих как в тире. Наконец, вторая группа могла сманеврировать и, обойдя засаду с фланга или тыла ударить как раз туда, откуда не ждут…

— Есть!

— Не вляпайся, братан! — лейтенант глянул прямо в глаза своему замку — не лезь на рожон, пацанов не положи.

— Да есть… — досадливо проговорил Шило — все мои за мной!

* * *

На засаду нарвались, когда лейтенант уже грешным делом подумал, что вырвались. Прошли больше десяти километров, столько же осталось до посадочной точки — и тут по нервам бичом хлестанула скороговорка пулемета где-то впереди. Секунда — и перекрикивая пулемет заговорили сразу несколько автоматов, не меньше десятка.

Черт… Немного еще.

Но самое худшее — это даже не автоматы, не гранатометные разрывы — почти сразу же с автоматами забасил, перекрывая автоматный лай, ДШК — самое страшное из того что было у духов. Его размеренный, глухой бас было не перепутать ни с чем. Пули пробивали все — броню БТР, дувал[49], кирпичную стену, любой бронежилет — все. У духов такое оружие было редкостью, оно обычно применялось в системе обороны укрепленных районов. Слишком тяжелое: чтобы нести его и боезапас нужно несколько ослов и как минимум два человека подготовленного расчета — не считая погонщиков ослов. Для того, чтобы выживать, духи должны были быть предельно мобильны, а с таким грузом далеко не уйдешь, попадешь под удар крокодилов или грачей[50]. Чтобы заставить духов взять с собой ДШК… должно было произойти что-то экстраординарное. И если Шило с пацанами напоролись на ДШК…

— Старшой! Смотри! — идущий первым по тропе Муха, мелкий, но выносливый и злой разведчик показал рукой в сторону опасности.

Еще один отряд…

Духи… Человек двадцать… Идут как-то странно — они что их — не видят???

И тут лейтенант понял — не видят! Они сосредоточены на той группе, что ведет бой на тропе, на группе Шила. Сейчас они пытаются отрезать ей путь назад, зайти с тыла и окружить. А их — они пока не заметили, они даже не подозревают о наличии второй группы спецназа, идущей сразу за первой!

— Тихо! Залечь! К бою! — несмотря на то, что до духов был почти полкилометра, лейтенант скомандовал шепотом.

Спецназовцы залегли — прямо на тропе, потому что иного, лучшего укрытия рядом не было — а если так и оставаться на ногах — вполне могут заметить.

— Огонь по моему выстрелу! Передай по цепочке!

Портативных средств связи не было. Как-то раз у духов нашли портативные радиостанции Моторола — несколько комплектов досталось разведчикам при зачистке очередного укрепленного района. По сравнению с тяжелой капризной и глухой Р148 японские средства связи были что небо и земля но… при очередном визите кабульских штабных нештатные средства связи изъяли и … с концами.

Лейтенант толкнул в бок плененного американца — он повалился на тропу едва ли не первым и вообще вел себя странно — даже намека на попытку бежать не было.

— Лежать. Головы не поднимать!

Американец ничего не ответил…

Успокоиться. Три-один-два. Три-один-два…

Это было у лейтенанта еще со школы СДЮШОР, школы олимпийского резерва. Любой спортсмен-стрелок должен уметь мгновенно погасить свои эмоции, забыть обо всем, что не связано с предстоящим выстрелом. Павел Васильевич, его тренер по стрельбе учил не просто стрелять — он учил пацанов многим другим вещам, каким их нигде бы не научили. Он научился им от деда, побывавшего в оккупированном японцами Китае, и теперь передавал искусство дальше — тем, кому доверял, и кого видел. В частности, тренер учил мгновенно приходить в особое, отрешенное состояние. Японцы называют это мушин — когда стреляющий рассчитывает точку попадания и стреляет на инстинктах. Не на разуме, а именно на моторной памяти, на вбитом в подкорку чутье. Для мгновенного перехода Кораблёв обучал использовать систему ключей — особых формул, при произнесении которых сознание мгновенно переходит в нужное состояние. Каждый из пацанов, ходивших в СДЮШОР, до помрачения сознания заучивал ключи, каждый свой. У Коли Скворцова ключ был «триста двенадцать». Три-один-два …

Если я вижу цель — значит, я попаду.

Три-один-два. Три-один-два. Три-один-два…

Поймав промежуток между двумя ударами сердца, Скворцов нажал на спуск, целясь в высокого в черном тюрбане моджахеда. Не чувствуя отдачи винтовки, не видя выброшенной механизмом гильзы, не слыша загрохотавших рядом автоматов, не отвлекаясь ни на что он перевел прицел винтовки дальше, нажал на спуск еще раз. Потом еще и еще…

Три-один-два. Три-один-два …

— Старшой… Старшой, ты что?

Лейтенант дернулся как от удара током — выход из ключа всегда серьезная встряска для организма. Уставился на Муху…

— Что?

— Старшой, двигаться надо. Ты их всех попластовал, легли как на параде Быстрее, пацаны двинули уже!

Вряд ли бы кто-то поверил в это, не видя собственными глазами — но это было так. Из двадцати заходящих в тыл спецгруппе моджахедов лейтенант положил одиннадцать, причем первых троих — меньше чем за две секунды. Такое невозможно было сделать, используя снайперскую винтовку Драгунова с ее довольно сильной отдачей. Можно было срезать двоих, троих — не больше. Дальше обычная стрельба с попаданиями и промахами. Никак не одиннадцать целей без единого промаха. Невозможно было и сделать три точных прицельных выстрела менее чем за две секунды. Но он это сделал. Джинба иттай — неразрывное единение всадника с конем и с оружием, благодаря ему всадники-самураи точно попадали стрелой в цель с трех сотен шагов, стреляя с бешено несущейся лошади. Прошли времена, изменилось оружие, изменились и люди — но суть неразрывное единение человека и его оружия — осталась…

Джинба иттай. Спасибо тебе, дядя Паша…

Окончательно придя в себя и подхватив винтовку, лейтенант подтолкнул вперед своего пленника и сам направился за остальными.

* * *

Едва успели занять позиции у самой вершины — как появился головной дозор, первая идущая по тропе восьмерка. Шестеро шли, перебежками, падая за камни, огрызаясь выстрелами. Не очередями — именно выстрелами, в спецназе очередями не стреляли никогда, каждый выстрел должен быть в цель. Исключения бывали — но они лишь подтверждали правило. Спецназ не десант и не мотострелки, они уходят в поиск на дни, а то и на недели, боеприпасы несут на своем горбу, и все что ты унес — то у тебя и есть. Стрелять очередями — просто не хватит патронов.

Двоих тащили — на плащ-палатках. Влипли…

Последним отходил Шило, прикрывая всех остальных. Судя по тому как он отходил — достали их капитально. Он стрелял из своего ПКМ прямо с рук, держа пулемет за сошки, почти не залегал. Пули летели градом — но ни одна не задела этого стального человека, они словно боялись его…

Лейтенант выстрелил — один из моджахедов, неосторожно сунувшийся дальше, чем стоило соваться, да еще с гранатометом рухнул на осыпь, накрыв собой готовый к выстрелу гранатомет. Еще один сунулся — то ли вытащить сородича, то ли взять гранатомет чтобы выстрелить в ненавистных шурави — лег рядом…

Остальные заняли позиции — но пока огонь не открывали. С такого расстояния, какое разделяло сейчас советских спецназовцев и духов из автомата попасть вообще сложно — значит, не следует и позиции свои демаскировать. Командир стреляет, раз может — вот и пусть стреляет…

Дальше духи не сунулись. На самом деле это плохо, если бы сунулись — это значит, что перед тобой фанатики, малограмотные феллахи с автоматами. Полегли бы. А так… окружили и ждут, пока подойдут подкрепления. Еще и артиллерия партизанская прибудет — минометы. И тогда точно…

Шило шумно плюхнулся рядом с командиром…

— Кто?

— Бай тяжелый. В живот. Муха чуть полегче, но идти не сможет.

Добегались…

— Связь! — заорал лейтенант, криком выплескивая раздражение — связь, мать вашу!!!

Под руку сунули гарнитуру…

— Склон, я Гюрза! Склон, ответьте Гюрзе!

И снова — треск помех. Как назло…

— Склон, ответьте Гюрзе!

— Склон на приеме!

— Склон, я Гюрза. До точки дойти не могу, повторяю, до точки дойти не могу. Имею трехсотых, нуждаюсь в эвакуации!

— Тебя понял, Гюрза, давай координаты!

— Нахожусь десятью километрами восточнее точки эвакуации, занял господствующую высоту. По карте это…

— Семнадцать-пятнадцать… — подсказал Шило с полтычка въехавший в тему, успевший развернуть карту и привязаться к ней.

— Квадрат семнадцать — пятнадцать по карте шесть, занял высоту! При подходе мишек обозначу себя дымом! Как поняли, прием!?

— Понял тебя, Гюрза, идем к тебе, идем!

— На подходе ДШК работает, передай летунам! ДШК работает, западнее нас работал!

— Понял тебя, Гюрза…

Что мы имеем… Заняли господствующую высоту — это хорошо. Укрытия какие-никакие здесь имеются, не голяк, продержаться сколько то можно. С высоты проще стрелять, сверху вниз, в то же время духам придется стрелять снизу вверх, а это намного сложнее. Опять-таки и эвакуироваться с высоты намного легче, зависла вертушка над самой вершиной и все.

Патроны — осталось немало, с каравана пополнили запас, по крайней мере у половины группы он почти неизрасходован.

Минусы — двое трехсотых, окружение духами, работающий рядом ДШК. Пленный этот мутный какой то, непонятно кто. Это из-за него, получается такое… Но так или иначе — до темноты продолжаться вполне даже можно…

Что может быть в темноте — о том лейтенант не хотел даже думать. Сначала подтащат минометы, базовый район духов с запасами тут неподалеку найдутся и минометы и минометчики и мины. Подтащат и начнут расстреливать. А потом — ночная атака в рукопашную обкуренных духов, если кто-то еще останется в живых из спецназовцев, чтобы ей противостоять. Вот такие вот неприятности ожидали группу, если в самое ближайшее время не появятся Мишки.

Словно подтверждая мрачные мысли лейтенанта, ниже из позиций, метрах в тридцати громыхнуло, каменистый склон расцвел черным цветком минометного разрыва. Пристреливаются — как пристреляются, им прямо на головы упадет.

— Старшой, Грузин говорит — со всех сторон окружили…

Значит, не уйти. Впрочем, с их грузом да еще и с ранеными так и так не уйти.

— Рад!

Приполз прапор — лицо его было злым — и в то же время веселым. Наконец то настоящее, без всяких скидок дело.

— Минируй подходы. Где можно. Не рискуй. Шило, прикрой его.

— Сделаем…

— Понял, командир… — Шило приник к пулемету.

— Окапываемся! Окапываемся, б…!!!

Окапываться все начали и без команды. А что такое окапываться в Афганистане — это сложно передать словами, это надо испытать. Особенно на горном склоне, когда лезвие лопатки царапает по камням и ты не копаешь — ты скребешь как крыса, вгрызаешься в землю, кровяня пальцы, срывая ногти и набивая мозоли. А по тебе в этот момент палят из ДШК или из миномета и от того, как быстро ты выкопаешь нечто похожее на окоп и вообще сумеешь ли ты это сделать — зависит твоя жизнь.

— Алла… — донеслось снизу

Духи решили-таки атаковать. Снизу ударил пулемет, потом еще один — и моджахеды, строча на ходу из автоматов, бросились вперед, в гору. Ни один и них не пытался залечь, ни один из них не соблюдал какой-либо дисциплины огня — они просто стреляли на ходу, стараясь как можно быстрее достичь вершины с ненавистными шурави, как можно быстрее подойти хотя бы на гранатный бросок.

— Моим не стрелять! — заорал лейтенант.

Не самое худшее — духов десятка два. Можно отбиться и так. Пусть духи до последнего думают, что их здесь меньше, чем есть на самом деле.

Минометная мина рванула где-то вверху, осколки противно пропели над головой. Вилку кладут, сволочи[51]…

Лейтенант повел прицелом, выискивая пулеметчика. И нашел — он расположился далеко, даже очень далеко — метров семьсот не меньше. У одного из валунов то и дело вспыхивал злой огонек…

Хлопнула СВД, толкнула в плечо — и словно искра мелькнула на серой поверхности валуна, пуля ушла левее и выше. Не обращая внимания на огонь моджахедов, лейтенант прицелился и выстрелил вновь — попал или нет, видно не было, но духовский пулемет заткнулся.

Первый натиск отбили на удивление быстро и совершенно без потерь — просто перестреляли духов в несколько автоматов. «Помог» и минометчик — во время штурма позиций русских он не прекратил огонь и одна из мин легла прямо на головы атакующих духов, сразив осколками по крайней мере четверых[52]…

До позиций спецназовцев не добежал ни один моджахед, один оставался в живых, и еще долго и обреченно выл на каменистом склоне, пока очередь снизу, очередь кого то из своих же не оборвала этот крик.

После провала первого штурма, наскоком — духи решили поговорить…

— Таслим! Шурави таслим!![53] — хрипло заорали с тропы

Ага — щаз… Щас тебе будет таслим…

— Американ! Американ!

А вот это уже интересно. Американ. Американец! Отдай американца и уйдешь.

Лейтенант взглянул на лежащего рядом американца — тот прижимался к земле и был на удивление спокоен. Их глаза встретились…

— Им нужен я…

— Кто вы?

— Я из ЦРУ.

Твою мать… За ЦРУшника они и впрямь — рвать и метать будут.

Скворцов обернулся…

— Грузин!

Их разведчик, московский грузин бог знает в каком поколении и не знающий ни слова по-грузински, старший сержант Александр Кацава обернулся

— Головой отвечаешь — лейтенант кивнул на пленника.

— Понял, старшой…

Одновременно командовать и опекать пленника нельзя, либо одно проворонишь либо другое.

Старший сержант, не поднимаясь, ползком сменил позицию, и тут раздался торжествующий крик

— Метлы! Пацаны, вертушки идут!

Лейтенант приподнялся на локте, повернулся, чтобы посмотреть — и увидел. Как раз и увидел — то что видеть не хотел бы ни при каких обстоятельствах. Вертушек было всего две — всего два Мишки, но самое главное — ни одного Крокодила на прикрытии. И это при том, что он предупредил штаб об опасности района, о наличии в районе как минимум одного ДШК, и о том, что они окружены и по ним ведется огонь. Того придурка, кто при таких вводных отправил в район всего лишь пару Мишек — расстрелять перед строем мало. И не успел лейтенант додумать эту невеселую мысль — как из-за ближайшего холма взлетели два маленьких светлячка, набирая скорость, они рванулись к вертолетам. Вертолеты метнулись в сторону, небо расцвело огненным шарами, выпущенными системой отстрела тепловых ловушек. Одна из ракет повелась за тепловыми ловушками, лопнула огненной вспышкой — зато вторая боднула в бок один из вертолетов — и в этот же момент ярко-алые трассы с другого холма врезались в обреченный вертолет с другой стороны, добивая его.

Оставшийся в живых вертолет резко ушел вправо, ныряя в ущелье. Забирать окруженных спецназовцев он явно не собирался[54]…

* * *

Спасли их почтари — когда минометчики уже окончательно пристрелялись, и когда у них появились еще четверо трехсотых. Два вертолета Ми-8, перевозящих почту, почти гражданских, без блоков НУРС и с одним только курсовым пулеметом на двоих снизились, и пока один из вертолетов поливал окрестные горные склоны из курсового пулемета, второй снизился над самой вершиной. Спецназовцы, прикрывая друг друга побежали к нему. Вертолет был загружен, часть мешков с почтой пришлось выкинуть там же… но они все таки добежали, ввалились в исполненное грохота и дрожи, такое родное чрево вертушки. Все кроме одного…

Он так и не понял, как это произошло. Потом он корил себя за многое. За то что назначил именно Грузина опекать пленника. За то что пошел на этот гребаный караван. За то что, будучи сам снайпером, пропустил такого же снайпера духов. За многое, в общем. И хотя вины его в произошедшем никакой не было, он выполнил задание и почти вывел группу — за это он себя и корил. За «почти».

Когда темно-зеленая, пятнистая вертушка рванулась к вершине, спецназовцы начали отходить. Духи, поняв, что добыча уходит, открыли шквальный огонь из всего, что у них было, уже не скрываясь. Отходили, прикрывая друг друга огнем, поставив на этот отход и на эту вертушку всё, магазины вылетали за несколько секунд. Как и было положено в их группе, последними отходили командир и его замок, пулеметчик и снайпер. Непрерывно стреляя, они сорвали новую атаку, положив, по крайней мере, девятерых и держались, держались, зацепившись зубами за эту землю и за эти позиции. Пули летели над головами, очень низко …

Когда сверху застучал пулемет, прикрывая их — начали отходить и они. Ползком — иначе было нельзя, нашпиговали бы как утку дробью за секунду, стоило только встать. Очередная мина разорвалась совсем рядом, болью обожгло плечо — но плевать, плевать потому, что можно идти, потому что рядом вертушка которая унесет их из этого ада, а разбираться будем потом. Все уже загрузились, навстречу лейтенанту тянулись руки, он добил магазин до конца — и сразу несколько рук рывком втащили его в вертолет. Скворцов обернулся, лязгнул брошенный пулемет — забросив пулемет, чтобы освободить руки, Шило лез в вертушку сам. Кто-то бил из автоматов через иллюминаторы, вертолет уже отрывался от земли, скользнула нога и …

Лужа крови, у самого люка. Темно-алая, почти черная лужа крови на грязном алюминии. Капли, ведущие дальше, вглубь отсека, кровавая дорожка из капель…

Лейтенант повернулся и увидел белое, мертвенно-белое лицо своего друга, «земели». Москвича Александра Кацавы. Грузина…

— Сашка…

Старший сержант Александр Кацава, Грузин, московский грузин, чей отец знал лично Окуджаву, и который мог бы отмазать сына от армии, но не стал этого делать… Старший сержант Кацава погиб у самой вертушки, прикрывая своим телом пленника. Снайперская пуля, пущенная с расстояния не меньше километра, вошла в шею, отрикошетив от самой кромки бронежилета. Он еще сделал шаг вперед, подтянулся — и упал на руки своих товарищей, уже в вертолете, заливая пол своей кровью.

Кто-то очень не хотел, чтобы пленник ушел живым…

Вашингтон, округ Колумбия. Центр исполнительских искусств имени Джона Ф. Кеннеди

Вечер 26 сентября 1986 года

Центр исполнительских искусств имени Джона Ф Кеннеди расположен на самом берегу реки Потомак, справа от знаменитой гостиницы Уотергейт. Построенный практически сразу после публичного убийства одного из самых харизматичных президентов в истории США, он представляет собой прямоугольное здание с золотистыми колоннами, в котором находится концертный зал небольшого (если сравнивать со стадионами) размера и выставочный зал, в котором постоянно работают выставки — в основном современного искусства. Центр Кеннеди — одна из наиболее престижных исполнительских площадок страны, выступить здесь считают за честь звезды первой величины. Здание является так же средоточием интересов политической и лоббистской элиты Вашингтона, тем более что рядом — знаменитый Уотергейт с его не менее знаменитым рыбным рестораном, столики в котором приходится бронировать не менее чем за две недели.

Как и у всякого солидного некоммерческого заведения — у центра Кеннеди есть попечительский совет — только входят в него в основном не бизнесмены — а политики. Синекура эта весьма почетная — помимо прочего, она дает возможность посещать все мероприятия Центра, не бронируя заранее мест и не покупая билетов. Конечно… полезность места в попечительском совете относительна, зависит в основном от интенсивности светской жизни. Но у конгрессмена от второго избирательного округа штата Техас, достопочтенного Чарльза Уилсона — интенсивность светской жизни была очень высокой, наверное выше, чем у любого другого публичного политика США.

Достопочтенный Чарльз Уилсон, конгрессмен от второго избирательного округа штата Техас был крайне нетипичным американским политиком и чем-то походил на Джона Ф. Кеннеди, в честь которого и был назван этот центр. Высокий (около двух метров), обаятельный бывший морской офицер, разведенный (для другого политика развод был бы политическим самоубийством, но не для Чарли), любитель светской жизни, алкоголя, наркотиков, доступных женщин, радикальный антикоммунист, один из ценнейших проводников интересов Израиля в Конгрессе, состоящий одновременно в двух ключевых комитетах Конгресса — по контролю за разведдеятельностью и бюджетном — он всей своей жизнью, каждой прожитой минутой — бросал вызов не то, что политической благопристойности — но казалось, что самому Богу. К восемьдесят шестому году он был закоренелым алкоголиком и даже чуть не умер от сердечной недостаточности — но как то выкарабкался. В свой штат в Конгрессе — он набрал очаровательных длинноногих помощниц, а в комнате отдыха в Конгрессе установил джакузи с золочеными наручниками. Он употреблял наркотики — спецпрокурор Роберт Джулиани доказал это, избежать ответственности помогло только то, что конгрессмен употреблял их на Багамах, вне зоны юрисдикции США. Наконец — недавно конгрессмен, находясь в нетрезвом состоянии, ехал по городу и совершил аварию, сбросив в реку чужой автомобиль. Все это — должно было точно прикончить его политически и возможно даже физически — но Чарли Уилсон держался на плаву несмотря на на что, регулярно переизбираясь от одного из самых консервативных и пуританских избирательных округов в стране. И да… он был членом Попечительского совета центра исполнительских искусств имени Джона Ф Кеннеди, что давало постоянно сидевшему на мели конгрессмену водить сюда своих подружек, ничего не платя за это.

Сегодняшнюю подружку звали Триш, Патриция, они сидели в баре, конгрессмен рассказал ей несколько забавных историй из своей политической практики и времен службы на флоте, они выпили три коктейля, что для Чарли Уилсона было как слону дробина, а вот для девушки уже изрядно — и наверное, все было бы на мази, если бы в самый неподходящий момент не появился официант, таща этот проклятый новомодный телефон Моторола без проводов, здоровенный кирпич с антенной. Чарли зло чертыхнулся — он приказал никому его не беспокоить сегодня, если не будет очень уж серьезного повода. Вообще… с появлением этих телефонов, когда любой мог найти любого в самый неподходящий момент — жизнь становилась все более невыносимой…

— Я слушаю… — рявкнул Чарли, одновременно делая мину, которую девушка должна, наверное, была расшифровать как «Извини, служба»

— Сэр… — это была Анна, одна из тех красавиц, которых на Капитолийском холме знали как «Ангелы Чарли», и которые делали для него все, начиная от обеспечения работы его офиса и заканчивая сокрытием его запоев. С ними, кстати, Чарли не спал.

— Господи… я же просил не беспокоить.

— Сэр, прошу прощения, но звонят из Пакистана, уже третий раз. Господин… — Анна сделала паузу, чтобы свериться с записями — уль-Хак. Он сказал, что он президент и последний раз он был очень сердит.

Чарли мысленно застонал… уль-Хака он знал лично, и он действительно мог звонить. С ним его познакомила Джоанна Херинг, техасская светская львица, одно время почти жена и почетный консул Пакистана. Проблема была в том, что в последнее время уль-Хак был излишне нервным, и каждый раз, когда он сильно нервничал — он поднимал трубку и звонил кому-то в США, чтобы его успокоили. Эскалация боевых действий в Афганистане шла полным ходом, США вкладывали в вооружение и оснащение моджахедов большие деньги — но Соединенные Штаты Америки были за океаном, а вот Пакистан имел с СССР почти что общую границу — лишь тонкий горный хребет принадлежавший Афганистану разделял Пакистан и СССР. Моджахеды оказывали советской армии всё более ожесточенное сопротивление, все больше и больше советских солдат отправлялись домой в гробах — и глупо было думать, что Советский союз просто так это оставит. Генерал уль-Хак был осторожен, он не раз и не два высказывался против эскалации афганского противостояния, продолжить его уговаривали американские друзья — но делать это с каждым разом становилось все сложнее и сложнее. Крайний раз, когда уль-Хак был в СССР — это были похороны советского вождя Черненко — новый советский вождь, Горбачев отвел его в сторонку и сказал, что если Пакистан не прекратит принимать помощь для моджахедов — то он собирается сбросить на Исламабад атомную бомбу. До этого — еще один советский лидер, Юрий Андропов сказал уль-Хаку, что если тот не прекратит — КГБ убьет лично его и все его правительство. Сейчас — все вроде бы успокоилось, в Женеве трудно — но все же шел перегорный процесс по Афганистану — но Чарли Уилсон знал, что с коммунистами всегда надо держать ухо востро. И на звонок президента уль-Хака он не мог не ответить: президент был лично его другом, равно как и поддержка моджахедов в Афганистане была лично его проектом, который он воплощал в жизнь вот уже несколько лет, практически в одиночку сражаясь с половиной американского политического бомонда.

И потому Чарли, пусть он был немного пьян, и вовсе не хотел прерывать столь многообещающий вечер — бросил в трубку

— Еду.

* * *

На Капитолийском холме — уже почти никого не было, но он призывно светился в ночи, маяк свободы, форпост свободного мира. Чарли подъехал к нему на своем старом Линкольне — денег на новую машину у него не было, да и вообще к жизненным благам он был довольно равнодушен, если речь не мшла о сиюминутных развлечениях. Водителя у него тоже не было, он вел машину сам, и то что он был пьян — его ничуть не смущало…

Анна — увидев его сделала большие глаза, протянула ему трубку, и, с одного взгляда поняв состояние конгрессмена, принялась готовить ему крепкий кофе. Несмотря на разгульный образ жизни — женщины любили конгрессмена Чарли Уилсона, он представлялся им большим и невоспитанным ребенком…

— Я слушаю… — сказал Чарли в трубку, и присел на край стола, потому что поддерживать вертикальное положение для него было довольно затруднительно.

— Чарли… — президент уль-Хак, сын горниста британской армии был склонен к типично британскому панибратству — у нас большая беда. Крепись, во имя Аллаха. Твой друг попал в плен к коммунистам.

— Какой друг? — не понял Чарли. Он нуждался в крепком кофе, свежем воздухе и не мог понять, о чем речь

— Твой друг, который прилетел к нам. Русские парашютисты напали на них у границы.

Чарли потряс головой, чтобы хоть немного прийти в норму

— Гас? Ты имеешь в виду Гаса? Как он там оказался?

Оперативного сотрудника ЦРУ Гаса Авратакиса — он видел не далее как вчера. Авратакис — был именно тем сотрудником ЦРУ, который дал Чарли в руки оружие против коммунистов, подсказал, как надо действовать.

— О, Аллах, ты о чем? Твой конгрессмен, про которого ты говорил, что он дает деньги бедным странам.

— Док?! А он тут при чем?

— Его похитили русские парашютисты! Выбили караван, выбили охрану, о, Аллах…

Уилсон начал трезветь

— Постой. Ты говоришь о Лонге? Том самом конгрессмене, Доке Лонге? Невысокий, седой? Как он у вас оказался?

— Он прилетел вчера на самолете. Сказал, что это проверка, мы его отправили в Пешавар. Ты говорил, что с ним надо обращаться вежливо, мы так и сделали. Он потребовал записи о том, как распределяются деньги. Потом говорил с Хекматьяром. Потом потребовал, чтобы мы показали ему, где мы храним оружие, которое покупаем. Мы отправили его на приграничный склад, клянусь Аллахом, я приставил хорошую охрану, клянусь Аллахом…

— И что?

— Русские! Русские парашютисты, они разбили конвой. Мы пытались их остановить, даже подняли самолеты — но это нам не удалось.

Перед носом конгрессмена оказалась чашка горячего кофе — который был как нельзя кстати.

— Итак, послушай. ты говоришь, что конгрессмен Лонг прилетел к вам вчера, и его похитилир русские парашютисты. Ты уверен, что это так?

— О, Аллах, да, это были русские! Мы это точно знаем, они сели на вертолет. Мы преследовали их — но это настоящие шайтаны.

— Господи…

— Что делать?

— Ты звонил кому-то еще?

— Нет. Я позвонил только тебе, я не знаю, что делать.

Кофе хоть немного — но привел конгрессмена в чувство. Тяжело дыша, он сидел и пытался понять — что, ко всем чертям делать.

— Ты уверен, что он жив?

— Его не нашли среди трупов. Эти ишаки сказали, что русские забрали его с собой.

— Посольство знает?

— О, Аллах, никто ничего не знает. Ты первый.

— Так. Не звони никому. я тебе перезвоню…

— Что делать…

Чарли нажал на рычаг, разъединяя линию. Начал набирать другой номер, один из немногих, которые он помнил наизусть даже в таком состоянии. Номер был в Лэнгли.

— Анна. Анна!

— Да, сэр! — Анна моментально оказалась рядом, сочувственно смотря на него.

— Найди кого-нибудь из аппарата Лонга. Спроси, где Док. Не отставай от них, пока не скажут, поняла?

— Да, поняла…

На номер в Лэнгли можно было позвонить далеко не с каждого телефона — но с этого было можно. Чарли имел спецдопуск, как член подкомитета по контролю за разведдеятельностью, и кроме того — был известен в ЦРУ как один из немногих порядочных людей на Капитолийском холме, который не считает Лэнгли скопищем маньяков и не жаждет их крови. Оставалось только надеяться, что Авратакис на месте. Сейчас у «афганской» группы был отдельный офис в Лэнгли, а программа помощи моджахедам считалась самой приоритетной и на нее уходило больше половины бюджета на тайные операции. Все это обеспечил достопочтенный Чарльз Уилсон.

Щелчок соединения.

— Гас, это я — быстро сказал Чарли — кажется, у нас проблемы. Ты знаешь о том, что Лонг в Исламабаде?

— Лонг? — удивился Гас Авратакис, оперативный сотрудник ЦРУ, координирующий всю помощь движению моджахедов — кто это черт возьми такой?

— Лонг, из Конгресса. Ты вообще знаешь о том, что он в Исламабаде?

— Нет, какого черта он там делает?

Подошла Анна. Конгрессмен Уилсон прикрыл микрофон ладонью.

— Ну, что?

— Сэр — шепотом сказала Анна — Лонга нет на месте, и никто не знает где он, со вчерашнего дня. Говорят, что он отправился в какую-то поездку, по линии Госдепа

— Чарли! Чарли, что происходит! Кто в Исламабаде?

— Уже никто… — сказал конгрессмен Чарльз Уилсон в трубку — кажется, русские похитили конгрессмена Соединенных Штатов.

Вашингтон, округ Колумбия. Белый Дом, ситуационная комната

27 сентября 1986 года

Инофрмация о том, что в горах близ афганской границы произошло серьезное ЧП — дошла до Вашингтона только в середине следующего дня. И только к концу дня — в Вашингтоне осознали всю серьезность ситуации.

Такое реагирование — а для США, с их налаженной системой обеспечения национальной безопасности такой срок реагирования является неприемлемо долгим — было обусловлено сразу несколькими факторами. Первый — конгрессмен Лонг, отправляясь в поездку в Пакистан приложил все усилия к тому, чтобы об его поездке знало как можно меньше людей, в частности — он не поставил в известность как полагается руководство ЦРУ, не поставил в известность Пентагон, не поставил в известность аппарат Конгресса США. Поездку — он провел как рабочую через Госдепартамент США, особо предупредив о том, чтобы не смели трепаться до поры до времени. И этому — были свои причины. К осени восемьдесят шестого года в ЦРУ и Пентагоне сложилось мощное лобби, выступающее за оказание максимально возможной помощи афганским моджахедам в борьбе против Советского Союза, а так же за картинальное перевооружение Пакистана новейшим американским оружием, в частности за поставки самолетов F16 с новейшими радарами (из зарубежных клиентов такие получал только Израиль), а так же за массовые поставки танков М1А1 Абрамс. В ЦРУ — главными «застрельщиками» этого дела были офицер оперативного отдела Гас Авратакис и начальник управления по борьбе с терроризмом Гас Хатауэй, в Конгрессе — интересы Пакистана и Афганских моджахедов продвигал конгрессмен от Техаса, достопочтенный Чарльз Уилсон. Какое-то время конгрессмен Лонг был цликом на их стороне — но сейччас что-то заставило его сорваться в Пакистан, в опаснейшее приграничье для личной проверки чего-то — и отправлясь в это опаснейшее путешествие, он сделал все для того, чтобы оставить «пакистанское лобби» в Вашингтоне в неведении относительно своих планов.

Военный диктатор Пакистана, генерал-полковник Мухаммед Зия уль-Хак лично знал конгрессмена Лонга, потому что пару лет назад его представил ему лично конгрессмен Чарли Уилсон в ходе их совместной поездки на Ближний Восток. Уилсон предупредил уль-Хака относительно того, что конгрессмен Лонг практически единолично распределяет бюджет, выделяемый на оказание помощи зарубежным друзьям, и у конгрессмена Лонга чертовски дурной, даже самодуристый характер — поэтому относиться к нему надо так, как к доброму дядюшке с перспективой большого наследства. Когда из Госдепартамента США через посольство США уль-Хаку сообщили о срочном визите конгрессмена Лонга в Пакистан — диктатору и в голову не пришло, что этот визит не согласован с его вашингтонскими друзьями. Он позвонил своему старому соратнику, начальнику Межведоственной службы разведки ИСИ, генералу Ахтару и приказал принять конгресмена как полагается, выделить ему охрану и показать все, что он сочтет нужным. Генерал Ахтар «спустил» указание вниз, «придворная» 111-я пехотная бригада выделила солдат для охраны. Визит был подготовлен чертовски плохо, в спешке, совсем не так, как было когда готовили визиты больших американских делегаций, и к делу подключалось ЦРУ. Итог: на территории Пакистана транспортный караван попал в засаду советского спецназа и в их руках — оказался американский конгрессмен.

Сначала — командование Пешаварской стрелковой бригады, в зоне ответственности которой все это происходило — старалось выправить ситуацию своими силами, и это ей не удалось, но время было потеряно. Затем…

Картинки из прошлого. Германская демократическая республика. Балтийское побережье, санаторий Национальной народной армии. Зима 1986 года. Заговорщики…

С утра похолодало — и сильно. Унылый, приходящий со свинцово-серой Балтики ветер с завыванием бил в старинные окна особняка на побережье, словно просясь погреться, жалобно стонал, жалуясь на свою нелегкую долю. Весь песок побережья с утра покрылся прозрачной ледяной изморосью, слизываемой холодными накатывающимися на берег валами волн. Было холодно, сыро, мрачно и смурно…

Здесь никогда не спрашивали имен, здесь не смотрели на лица. Здесь вышколенная прислуга появлялась, словно по мановению волшебной палочки именно тогда, когда бывала нужна — и скрывалась вновь, здесь было тепло и уютно — толстые стены отсекали сырую балтийскую вьюгу. Это был замок. Объект «замок».

Замок…

Здесь на побережье когда-то была крепость рыцарей-тевтонов. Тогда границы были совсем другие, Польша, или Польско-литовское княжество не имело выхода на Балтику, Швеция с ее первоклассным войском считалось «молотом Европы», в немцев от русских отделяли где одна, а где две границы. А здесь, в стоявшем на этом месте замке, под закопченными балками, удерживающими свод, дымно горели факелы, в старом огромном камине жарилась туша оленя целиком, а мрачные, пышно одетые люди рвали зубами еще горячее мясо, запивали его вином и произносили речи. О, какие это были речи! В этих речах был лязг мечей и гарь покоренных городов, удар копья о турнирный щит и жалкий вопль женщины из города, отданного на три дня на разграбление, заунывный вой трубадуров перед поединком и грохот копыт по иерусалимской земле. Люди говорили — и слова валунами срывались с их губ. Вставали горою за веру Христову, за землю родную, за короля и папу. А потом эти люди надевали доспехи — и уходили. Уходили в бой.

Они уходили — и снова стонала земля под копытами их коней, и снова закованная в латы рыцарская «свинья» повергала ниц неверных. Они уходили — и рвались как паутина границы, в огне пожаров рушились города и царства. Они уходили — и обратно возвращались не все и всегда. Но на смену им вставали другие.

Шли времена

Времена шли — но мужчины оставались все теми же. Война была главных их развлечением, главной усладой и главным смыслом жизни. На место посыпанных песком ристалищ с трибунами для поединков конных рыцарей пришли пушки и винтовки, массовая армия сменяла рыцарскую — но самый главный вопрос оставался все тем же. Достоин ли ты. Своей родины, своей веры, своей земли, своего рода. Своего имени.

Последний раз это было в сорок первом. Вновь, как многие столетия, на восток уходили рати, и земля стонала под гусеницами танков, и рати той было несть числа, и на оружии их начертан был крест. А на Востоке их ждала другая рать — и было той рати тысячи тысяч и развевались над тем воинством их флаги. Красные как кровь.

И были битвы — каких доселе не было. Битвы, когда дым застилал небо, когда горели города и исчезали в адском котле сражений целые армии. Битвы — где рати запада показали себя достойными победы — а рати востока стяжали себе право быть непобедимыми. Битвы — не приведи Господь еще таких битв.

Но отгремели бои и осела пыль. И увидели воины разоренную землю свою, и сочли число павших своих, и ужаснулись тому числу. Велико было число то, и не было победителей ни на востоке ни на западе. Ибо одни проиграли сейчас — а другие обречены были проиграть чуть позже, потому что ранен был их народ и ранен тяжело. Выиграли те, кто посмеивался, смотря на происходящее из-за океана, те кто насылал на Европу полчища самолетов, те кто воевал из поднебесной выси.

И не стало больше рыцарей, пали они на поле боя. А на смену им шло другое — мелкое подленькое, за водопадами пустых словес скрывающее собственную ничтожность и глупость. Жадное. Слабое — и потому жесткосердечное, ибо только сильный может позволить себе быть добрым. Они шли, науськиваемые из-за океана — и некому было их остановить.

Обесценились слова, исполненные лжи. Потеряли смысл, испохабились поступки.

Пали рыцари. Все. Или почти все.

Все ли?

Они приехали сюда в разное время и разными путями. Кто-то добирался поездом, кто-то самолетом, кто-то — автомобилем. Начальная точка путешествия тоже была у все разной — Карловы вары, Калининград, Берлин, Солнечные пески, Крым. Собирались они в течение нескольких дней — прибывшие первыми ждали отставших. Принципиальным отличием этого собрания от тех, что были раньше было то, что на нем присутствовали наблюдатели от ГДР и Румынии. Этим странам отводилась ключевая роль в планах заговорщиков.

Замок ждал их. Верней — это был уже не замок. В сорок четвертом армада бомбардировщиков, взлетевшая с британского архипелага, прошла над этим местом и несколько самолетов сбросили сюда свои бомбы. Здесь была «лебенсборн» — замок СС, где женщины должны были рожать истинных арийцев, рыцарей. Короче говоря, объект СС, подлежащий уничтожению — ибо не нужны были больше рыцари. По тому, что осталось в сорок пятом прохрустели гусеницами советские танки.

Но время шло — и те же советские, что в сорок пятом штурмовали Берлин — помогли немцам восстановить замок. Потому что время войны пришло — и настало время восстанавливать разрушенное войной, и кто это понимает лучше тех, кто сам пострадал от войны, от ее разрушений больше всего. Вместе, рука об руку, русские строители и немецкие строители построили здесь санаторий, разбили сад. Все это строилось как база отдыха для офицеров Группы советских войск в Германии. Старших офицеров — поэтому и строили соответственно. Сам замок, крепостные стены восстанавливать не стали — бесполезно это было, война, гусеницы танков и взрывы авиабомб снесли все до основания. Но поставили рядом с парой уцелевших строений замка несколько точно таких же, даже сделанных как раньше — из камня только на цементе. Разбили парк, вместе посадили деревья. Немцы, восстанавливавшие здесь все, помнили про погибших здесь женщин и тайно сделали небольшой памятник, тайно потому что боялись русских. Но русские узнали и … первые принесли цветы к этому памятнику. А потом и вовсе — передали построенный объект немцам.

Загадочная русская душа.

Сейчас русские собрались вновь. Это были те же русские, они чем то очень походили на русских сороковых-пятидесятых годов. Они были разные — кто-то среднего возраста, кто-то постарше. Кто с проседью, а кто и седой как лунь. Разные настолько, что непонятно было, что их объединяло.

Один — с роскошными черными усами и бесенятами в сверкающих глазах произносил какие-то тосты и пытался ухаживать за медсестрой, которая делала ему массаж. Он много и громко шутил, переходил с русского, который здесь все знали в объеме школьного курса на какой-то другой язык, отрывистый и гортанный, он привез с собой в машине несколько бутылок вина и угощал тех, кто сидел с ним за одним столом, он громко и со смаком произносил тосты, воинственно подняв бокал. Он старался не выходить на улицу, даже тепло одетый — говорил что замерзает.

Второй — неприметный, среднего роста, в военной форме полковника — связиста (он то как раз полковником советской армии не был и поэтому надел форму). Он не отличался никакими особыми приметами — взглянешь и забудешь через пять минут — и старался вести себя максимально тихо и незаметно. Он даже разговаривал вполголоса.

Третий — одетый в дешевый костюм, полноватый, даже толстый, довольно молодой на вид превосходно знающий немецкий. Отличали его глаза — жесткие, царапающие, он видимо это знал и поэтому старался не смотреть в глаза собеседнику. Вел он себя тоже — предельно тихо. Из всех остальных он оказался самым нуждающимся в медицинском лечении, но переносил его стоически, не ныл, не жаловался и делал все, что приказывали врачи.

Четвертый — на вид старше всех остальных, под семьдесят или даже чуть старше. Высокий, седой как лунь старик с орлиным носом, похожий на европейского аристократа, чей род уходит в глубины веков. У него был звучный, спокойный баритон, он говорил по-немецки как истинный немец и по-русски совершенно без акцента, он почему-то носил все черное делая себя похожим на владельца похоронной конторы. У старика оказалось удивительно крепкое, богатырское здоровье, процедур ему почти не назначили — свободное время он проводил прогуливаясь по берегу, несмотря на мороз. Легко одетый, он мог гулять по два-три часа.

Пятый — старый, с плешью вместо волос, с очками «минус пять», он не говорил по-немецки, на обследовании постоянно ныл и жаловался на болезни, половина из которых при осмотре не подтвердилась. У него были дряблые мышцы и нездоровая кожа, цвет лица неопровержимо свидетельствовал о том, что большую часть времени ему приходится проводить в сидячем положении, работая с документами. Он привез с собой целых два свитера и постоянно жаловался своим друзьям, что в комнате плохо топят, а в столовой плохо кормят — обслуга понимала русский язык. Его друзья относились к этому с юмором.

Шестой — сильно похожий на второго, только моложе и выше ростом. Удлиненное лицо его делали еще длиннее ранние залысины, волосы его были даже не светлые — белесые и редкие. Он носил очки в дорогой золотой оправ6е не расставался с книгами, которых привез несколько штук — постоянно что-то читал, даже будучи в столовой. На вопросы всегда отвечал, что всем доволен и претензий у него нет. Здоровье у него тоже было превосходным.

Седьмой — невысокий, худощавый, в сером костюме-тройке, с короткой «чеховской» бородкой с проседью, он пытливо смотрел на собеседника поверх очков своими удивительно синими, как русское небо глазами, иногда отвечал мягко и спокойно, но большей частью слушал. Он никак не тянул ни на военного, ни на разведчика — скорее на директора сельской школы. Однако, случись здесь кто-нибудь вроде заместителя директора ЦРУ по разведке — он пришел бы в ужас, увидев вблизи себя этого «учителя». Если бы смог его опознать — «учитель» менял свою внешность примерно раз в год, причем, если требовалась борода — он ее не наклеивал, а отращивал. Его привезли позже всех, на черной Татре — и здоровье его врачи проверить не успели.

Восьмой — его то здесь знали, ибо высшие чины Штази не раз пользовались санаторными комплексами Народной армии. Средних лет, среднего роста, лысый, с недобрыми глазами. Он постоянно осматривался по сторонам — будто опасался чего-то.

Кто-то прибыл раньше, кто-то позже — но постепенно их стало восемь человек. Потом привезли девятого — и все закрутилось. Человек из Штази приказал персоналу покинуть один из корпусов — он и так был освобожден по приказу сверху под эту странную группу — но тут приказали, чтобы в корпусе не было ни одного человека кроме этих. Спорить с высокопоставленным сотрудником Штази ни у кого желания — сделали как он приказал. За последней медсестрой он запер дверь — изнутри на замок. Еще раз лично проверял все помещения. Потом сказал всем, что пора собираться…

В одной из комнат второго этажа санаторного блока «Б» санатория для высшего командного состава ННА, вокруг круглого стола собрались несколько человек. Ни на одном из них не было формы, хотя к форме они привыкли. Оделись одинаково, как это было принято в санатории — даже тот кто раньше предпочитал носить свою одежду снял ее и надел санаторную. Обычные, дешевые синие спортивные костюмы, в каких тренируются спортсмены добровольных обществ. Решительные и властные лица людей, привыкших добиваться своего — скрытые тьмой.

Рыцари. Возможно — последние из оставшихся в живых в победившей невиданного врага великой стране. Последние — готовые сразиться. Последние — готовые умереть за то, во что они верили.

Свет в комнате не горел, горел только камин, добавляя в обстановку совещания какой-то средневековый колорит — словно рыцари собрались у круглого стола, решать что делать с драконом. На совещаниях — на это было далеко не первое — не зажигали свет. Записывать было нельзя, доклады читались тоже по памяти. Да и лучше себя эти люди чувствовали, в темноте — по крайней мере, большая их часть.

Они и впрямь были рыцарями. И дракон — тоже был…

Ведущий совещания, тот кого доставили в санаторий последним, звучно откашлялся, давая понять — начинаем. Тихие разговоры, если где-то и были — моментально умолкли.

— Владимир Владимирович прошу вас.

Владимир Владимирович, старший оперативный офицер ГРУ ГШ, направление — Западная Европа, как это вошло в привычку перед выступления у многих, как следует откашлялся.

— Да, товарищи… В общем и целом, задачи, поставленные на предыдущем собрании, мною и моей группой выполнены. Собрана и проанализирована информация, получены и обобщены агентурные данные. Мне представляется, что то, что мы считали планом ЦРУ США, на самом деле разработано другими людьми. ЦРУ США уже получило готовый материал и выступает в роли одного из исполнителей. Истинные разработчики плана — граф Александр де Маранш, бывший начальник СДКЕ, и бывший советник президента Франции Жак Фоккар[55]. В настоящее время оба они официально находятся в отставке, на деле же их активная деятельность финансируется крупными промышленными объединениями, относящимися к военно-промышленному комплексу США. На французское авторство плана указывает его первоначальное кодовое название — «Гугенот»[56]. Граф де Маранш и его люди сорвали наши попытки блокировать финансирования афганской вооруженной оппозиции, путем провоцирования скандалов в прессе, связанных с распределением выделяемых средств, и с незаконными сделками ЦРУ США с антиамериканскими режимами, в частности с Ираном. Благодаря де Мараншу и организованному им «Сафари-Клубу»[57] — совету наиболее экстремистски настроенных руководителей государств и спецслужб Ближнего и Среднего Востока, на сегодняшний день афганская вооруженная оппозиция, закупки ею оружия и выплаты командирам бандформирований на продолжение джихада против шурави, на пятьдесят процентов финансируются деньгами с Ближнего Востока, и только на оставшиеся пятьдесят процентов — американцами. Наиболее близкий к де Мараншу человек на Ближнем Востоке — принц Турки аль-Фейсал, руководитель Аль-Мукхабарат Аль-Аамах (Службы общей разведки Саудовской Аравии), является координатором по сбору и отправке денежных средств, также по отправке в Пакистан экстремистски настроенных подданных монархий Ближнего Востока. Сам аль-Фейсал является ярым антикоммунистом, таким же, как Фоккар, де Маранш, и их американские контрагенты, прежде всего директор ЦРУ Уильям Кейси. Деятельность аль-Фейсала получает одобрение и всемерную поддержку со стороны монархов Ближнего Востока, так как, отправляя боевиков на джихад против русских, они устраняют нашими руками своих наиболее опасных подданных, способных в будущем поднять мятеж против них самих. Такой метод устранения для них крайне выгоден, поскольку если бы они судили и казнили опасных для них лиц — это могло бы привести к волнениям и даже вооруженному мятежу по типу исламской революции в Иране. Здесь же они избавляются от своих врагов, отправляя их на святое дело джихада, где они погибнут от пуль неверных, советских солдат. По данным ближневосточных резидентур, распространены случаи, когда в Пакистан для вступления в бандформирования освобождались из мест заключения и централизованно переправлялись лица, осужденные за тяжкие и особо тяжкие преступления, в том числе — приговоренные к высшей мере наказания. Таким образом, Ограниченный контингент советских войск в Демократической республике Афганистан воюет не столько против афганского народа — сколько против собравшихся со всего арабского мира террористов, исламских экстремистов и уголовников, проходящих специальную военную и диверсионно-террористическую подготовку на территории Пакистана. Считал бы необходимым разработать и осуществить специальную операцию, направленную на пресечение деятельности де Маранша, Фоккара и Аль-Фейсала, а также на разгром «Сафари-клуба». У меня — все, товарищи.

Ведущий совещания, чье лицо было в тени, поднял руку

— Предложения обсудим потом, Владимир Владимирович. Сначала прослушаем имеющиеся доклады, чтобы видеть общую картину. Павел Иванович, имеете что-то сказать?

— Да, товарищи. Моя группа проанализировала причины провала плана «Эдельвейс», намеченного к реализации в течение 1985 года. Как вам уже известно, в 1985 году межведомственная группа сотрудников аналитического директората ЦРУ и отдела по борьбе с советской угрозой оперативного директората, проанализировала состояние дел в Пакистане и Афганистане. Результатом этого анализа стало признание того факта, что перестроив структуру Сороковой армии, реализовав комплекс мероприятий под кодовым названием «Завеса», перенеся акцент с массированных ударов и зачисток на точечные удары хорошо подготовленных и оснащенных отрядов специального назначения, начав активные переговоры с лидерами колеблющихся племенных объединений, Советскому союзу удалось перехватить инициативу в афганском конфликте, добиться устойчивой тенденции к снижению собственных потерь и одновременно добиться резкого нарастания потерь у противной стороны. Среди личного состава пуштунских племенных формирований возникли и нарастают тенденции к отказу от войны ввиду ее бесперспективности и замирению с правительством. Если в начале войны афганцы составляли до девяноста процентов личного состава отрядов, сражающихся с правительственными войсками и ОКСВ — то теперь после тяжелых потерь и разочарования афганцев в войне, до половины составляют наемники, прибывшие из разных стран Ближнего Востока. Некоторые отряды, такие как «черные аисты» Бен Ладена — состоят из наемников полностью. Афганским и советским разведывательным службам удается не только уничтожать, но и брать в плен таких наемников, что подрывает социальную базу сопротивления. Все больше афганцев начинает воспринимать войну не как войну против советского вторжения — а как войну афганцев против вооруженных арабских и пакистанских наемнических банд, пользующихся поддержкой извне. В качестве вывода, межведомственная группа рекомендовала прекратить поддержку незаконных вооруженных формирований в Афганистане и сосредоточить усилия ЦРУ на недопущение разрастания социалистического движения в Латинской Америке, в частности в Сальвадоре, Колумбии и Никарагуа. Данный доклад был передан для ознакомления директору ЦРУ, заместителям директора ЦРУ по аналитической и оперативной работе, также по одному экземпляру было направлено в комитеты по разведке Сената США и Конгресса США. Однако, произошло нечто такое, что заставило этот доклад положить под сукно. Более того, в оперативный отдел ЦРУ спущено указание максимально активизировать подрывную работу в Афганистане, с этой целью туда направляется один из самых опытных сотрудников ЦРУ, некий Милтон Уорден[58]. Точно выяснить причину, заставившую американское разведсообщество кардинально поменять свой взгляд на проблему не удалось, однако были отслежены ряд контактов высокопоставленных работников Центрального комитета КПСС с установленными американскими разведчиками в Лондоне и Женеве. Можно предположить, что американское разведсообщество получило некие сигналы, исходящие от кого то, занимающего высокий пост в ЦК КПСС, о том, что советское руководство также рассматривает вариант о прекращении помощи Афганистану и выводе Ограниченного контингента. В этом случае, поведение американских разведчиков хорошо объяснимо — резкая активизация вооруженной оппозиции должна подтолкнуть советское руководство к принятию решения о выводе войск и сдаче Афганистана, так же к свертыванию всех реализуемых в настоящее время оперативных планов, нацеленных на достижение победы в войне. Контакты же на уровне ЦК КПСС, минуя посольство и структуры разведки, могут иметь целью тайное согласование сроков и порядка вывода войск, а также получение у американцев определенных гарантий прекращения помощи бандформированиям оппозиции. Не приходится сомневаться в том, что если такие договоренности и будут достигнуты — с американской стороны они будут полностью или частично нарушены. Тем более, что согласно докладу предыдущего докладчика, доминирующим каналом финансовой, материальной и людской подпитки сопротивления является ближневосточный, а вовсе не американский канал. Значит, с американцами договариваться о прекращении войны бессмысленно, договоренность в любом случае не будет выполнена.

Следует признать, что план «Эдельвейс» не был реализован по причине вмешательства неконтролируемых факторов, причем факторы эти находились с советской стороны. На этом пока все что имею сказать, товарищи…

— Хорошо. Вы, Александр Владимирович…

Александр Владимирович, самый толстый из присутствующих и самый высокопоставленный на невидимой иерархической лестнице — отдел административных органов ЦК КПСС — медленно протер очки салфеткой, прежде чем начать говорить. В отличие от других своих коллег, он был не просто коммунистом — за имиджем бабника и не дурака выпить он скрывал жестокий и коварный ум в совокупности со сталинистскими взглядами, в его возрасте почти не встречающимися. Удивительно — но даже в аппарате ЦК КПСС ответственные работники не упускали случая побольнее пнуть умершего вождя…

— Работа ведется по всем направлениям. Докладываю только самые важные. В настоящее время, второй оперативной группой ведется разработка Викентия Михайловича Бобыкина[59], первого заместителя председателя КГБ СССР, координатора операции «Обновление» после смерти Андропова. Подходы к Бобыкину затруднены его плотным оперативным прикрытием. Но кое-что установить все же удалось. Так, с вероятностью более 90 процентов удалось установить, что в качестве основного фигуранта второго этапа операции «Обновление» предусматривается использование Ельцина Бориса Николаевича, 1931 года рождения, депутата Верховного совета СССР, бывшего первого секретаря Свердловского обкома КПСС, первого секретаря Московского горкома КПСС.

Согласно полученному нами психологическому портрету и установочным данным, Ельцин властен, честолюбив, импульсивен, не задумывается о последствиях принимаемых им решений, склонен к импровизациям. Готов на все ради достижения своих целей. Большое значение придает мнению окружающих людей, легко поддается внушению. Злоупотребляет спиртным.

В настоящее время Ельцин находится под полным контролем деструктивных сил в КГБ и ЦК КПСС. В аппарате ЦК его «ведет» подрывная группа, возглавляемая заведующим отделом идеологии, членом ЦК КПСС Яковлевым, по линии КГБ — группа под непосредственным руководством первого зампреда КГБ Бобыкина. Судя по данным полученным ПГУ КГБ СССР от своих источников, Яковлев является также американским осведомителем и агентом влияния, реализация материала на Яковлева блокируется Бобыкиным — на уровне КГБ и лично Горбачевым — на уровне Центрального Комитета партии. Уже уровень кураторства Ельцина говорит о том, какое значение придается этому человеку в реализации второго этапа плана «Обновление». Удалось так же установить что в качестве непосредственного контролера Ельцина выступает его прикрепленный, некто Глушков Александр Васильевич, сотрудник Девятого управления КГБ СССР, напрямую причастный к подрывным действиям начального периода войны в Афганистане, бывший прикрепленный Бабрака Кармаля[60]. В настоящее время Ельцин полностью попал под влияние этого человека.

— Сам Ельцин знает либо догадывается о предстоящей роли, которую он должен исполнить? — спросил кто-то из темноты.

— Результаты первичной проверки заставляют предположить, что данные силы используют Ельцина втемную, и о его роли в предстоящих событиях он не догадывается.

— Александр Владимирович, у вас все?

— Еще небольшое сообщение. В ПГУ КГБ начата тотальная проверка по некоторым отделам и секторам, которые интересуют и нас, в частности по американскому и французскому. Результаты проверок заставляют предположить, что из отделов убирают неугодных людей. Подобного рода проверки идут и в аппарате ЦК. Теперь все.

— Хорошо. Гурген Аташесович.

Гурген Аташесович, офицер Генерального штаба, начальник управления, который, несмотря на то что родился в Гори, ухитрился полностью избавиться от грузинского акцента — считалось что это невозможно — перед тем как говорить слегка привстал и снова сел на свое место.

— План Камнепад в своей реализации столкнулся со значительным противодействием. Непосредственно реализацией плана занимается известный всем нам Владимир Дмитриевич, он не рискнул приехать. По нему и по его активности уже и так задаются вопросы и в советническом аппарате и в штабе Сороковой армии. Лучше не рисковать. Однако, информацию он передает регулярно. В настоящее время, его агентурными группами уже налажены связи с командирами двух армейских корпусов афганской армии, которые планируются к использованию на первом этапе плана Камнепад, ведется активная работа с местными племенными формирования. Активная настолько, насколько это возможно, учитывая требования безопасности. Фиксируется противодействие со стороны ХАД, представительства КГБ, совпосольства, штаба Сороковой армии. Простым недомыслием или случайностью это назвать нельзя.

— Какого рода противодействие?

— Слежка. Нанесение ударов по племенным формированиям, с которыми ведутся переговоры и которые готовы перейти на сторону народной власти. Активная агентурная работа ХАД. Кто-то делает все, чтобы война продолжалась…

— Твою мать… — не сдержался кто-то за столом — в Великую отечественную бы так воевали, кто-то воюет, а кто-то…

— Достаточно. Павел Иванович, добавите?

— Так точно. Моей группой налажен рабочий контакт с высокопоставленными индийскими офицерами. Предварительная договоренность на сегодняшний день такова — Индия готова объявить войну Пакистану на третий день операции. Раньше — категорическое нет, они хотят убедиться в серьезности наших намерений.

— И нашим и вашим… — заметил кто-то из темноты

— Так точно. Они готовы признать независимый Пуштунистан в случае, если Советский союз признает Индию в границах до 1947 года, исключая пуштунские земли и окажет помощь. Стратегический размен.

Это был второй, гораздо более радикальный вариант Камнепада. По этому плану Индия должна была после начала активных боевых действий частями Советской и Афганской армии, нанести удар через северную границу и начать наступление с целью аннексии всей территории Пакистана и восстановления территориальной целостности Индии в границах до 1947 года. Об этом плане в Индии даже не смели помыслить до советского предложения — но тут, после его поступления все намного упрощалось — советская и афганская армия наносили удар на севере, отвлекая на себя наиболее боеспособные части пакистанской армии — а Индия наносила удар на почти незащищенном юге, откуда будет отведена большая часть войск в связи с советско-афганской агрессией и вооруженным мятежом в зоне племен. Индия получала значительные территориальные приобретения, включая стратегически важный порт Карачи. Советскому союзу от этого плана тоже кое-что перепадало. Во-первых, он раз и навсегда замирял Афганистан и избавлялся от идущей из Пакистан исламской угрозы. Во вторых, он приобретал себе более сильного союзника — Индию. В третьих — он уравновешивал влияние агрессивно настроенного и вступившего в сговор с американцами Китая, раз и навсегда отсекая его и от Индийского океана и от возможности выхода к Персидскому заливу. В четвертых — со стороны Афганистана и новообразованного Пуштунистана он приобретал стратегический плацдарм, с которого можно было развивать наступление как в сторону Китая, так и в сторону Ирана, скоординировав удар по Ирану с ударами со стороны среднеазиатских республик и ударом дружественного к СССР Ирака. И тут уже и до стратегического выигрыша на всем Ближнем востоке — рукой подать. В пятых — Индия могла предоставить постоянные базы как для советской авиации, так и для Черноморского флота — он вырывался на оперативный простор и получал возможность действовать как против Шестого так и против Седьмого флотов США, координируя удары с Тихоокеанским флотом. В шестых — раз и навсегда хоронилась мечта антисоветчика Бжезинского о создании на южных границах Союза большой дуги нестабильности — зато СССР получал прямой выход в Индийский океан.

Просто великолепно! И ключ ко всему этому — лежал в Афганистане. В победе в афганской войне.

— Если индусы все-таки не вмешаются?

— Работаем по первоначальному плану. Остается Пакистан, чуждый нам и поддерживаемый США, воссоздаются базы подготовки на его территории, разгромленные авиаударами. Но теперь это будет уже не война афганского народа — а война террористических банд против афганского и пуштунского народа, только чтобы достигнуть Афганистана, боевикам придется преодолевать сотни километров труднопроходимой, населенной агрессивно настроенными к ним пуштунами местности.

— То есть нам придется защищать Пуштунистан?

— Пуштуны сами себя смогут защитить, им достаточно будет оказать помощь поставками оружия и обучением специалистов. Более чем вероятен переворот в Пакистане и свержение Зия уль-Хака, это еще больше ослабит Пакистан. В любом случае, народной войной это уже не будет — да и сейчас она не народная.

— Хорошо. Михаил Михайлович…

— У меня пока немногое, товарищи. Отслеживается подозрительная активность на уровне совзагранбанков. Выявлены активные контакты с отдельными представителями организованной преступности, занимающимися отмыванием денежных средств, полученных от наркоторговли. То, что мы считали коррупцией отдельных товарищей, на самом деле может оказаться подготовкой к операции по массированному выводу средств за рубеж и обескровливанию экономики Союза. Ничего большего пока сказать мне могу.

— Емельян Григорьевич?

— Аналитической группой проведен первичный анализ работы КГБ СССР по противодействию национал-экстремизму. Следует признать, что работа проделана немалая, едва ли не половина из лиц руководящего состава подпольных сепаратистских организаций являются осведомителями КГБ. Однако, работа с данными осведомителями проводится из рук вон плохо — фактически они действуют в режиме сбора информации, никаких задач по пресечению сепаратизма не ставится, собранный материал не реализуется. Определена также наиболее уязвимая точка Союза с точки зрения возможного межнационального конфликта. Нагорно-Карабахская автономная область в составе Азербайджанской АССР, значительную часть ее населения составляют армяне. На сегодняшний день армянская община активизировала закупки боевого оружия, подготовку боевиков с целью вооруженного отторжения НКАО от Азербайджанской СССР и присоединения ее к Армении. Меры противодействия блокируются прежде всего самим Горбачевым с подачи его советников, академиков Аганбегяна и Ситаряна, армян по национальности…

Все это походило на заговор — собственно говоря, это заговором и было. Самым настоящим заговором, направленным на свержение существующего режима и захват власти. С участием иностранцев — на собрании присутствовал тот самый лысоватый полковник, представитель Хонеккера. И то, что цель у собравшихся была самой благородной: не допустить развала великой страны, остановить сползание в пропасть — сотрудников прокуратуры это не сильно бы впечатлило. Чистая «шестьдесят четвертая», измена Родине.

Впрочем — решение на активные действия собравшимися еще не было принято. Оно должно было быть принято сейчас. Здесь и сейчас.

Когда высказались все, кто хотел высказаться и имел что сказать, председатель намеренно подержал тишину — чтобы то, что он скажет, прозвучало как можно более весомо…

— Товарищи… Прежде чем приступать к разработке мероприятий противодействия — я считаю, что мы должны принять решение.

Ведущий совещания намеренно замолк. Оглядеть своих товарищей он не мог, лица прятала тьма. Это тоже был своего рода жест доверия — в последнее время слишком много развелось физиономистов, любителей читать по лицам. Здесь же имели смысл только слова. Слова — и следующие за ними поступки…

Каждый понимал, что переступил черту. Ступил на путь, по которому нет возврата. Отринул нормы существования «общества развитого социализма» — и не важно, что от них пахнет плесенью и тиной. У каждого были друзья, товарищи, у многих — родные, каждый понимал, что случись им проиграть — те первые же отрекутся от них. Они понимали, что за ними нет большинства, что большинство — за их врагами. Ведь быть человеком — для этого нужно прилагать усилия, ежедневные и ежечасные. В то время, для того чтобы охранять свою кочку в мутном, заросшем зеленью и тиной пруду и ждать Ивана Царевича — особых усилий не требует.

Они были первыми — те кто лишился иллюзий и готов был назвать вещи своими именами. Они были готовы лишить этих иллюзий других — мир таков, что в нем опасно жить иллюзиями. Они готовы были понести кару за это — ибо иллюзии сладки, и многие готовы побить камнями пророков…

Но они были готовы и к этому.

Молчание.

Нервный перебор пальцев рук по столу, чуть заметный в отблесках пламени камина.

Мертвая неподвижность теней — словно статуи сидят за столом. Или рыцари древних времен возродились к жизни.

Выдержав паузу и убедившись, что его соратники его слушают, председательствующий продолжил…

— В течение нескольких лет мы работали в режиме исключительно сбора информации. Каждый из нас вносил свой вклад в общее дело, и каждый из вас может сейчас с открытыми глазами судить о том, что происходит. Каждый из нас хоть раз в жизни — но присягал на верность нашей общей Родине и коммунистическим идеалам. Пришло время вспомнить данную всеми нами присягу. Мы в шаге от великой победы — и одновременно от великого поражения. Судьба Родины, судьба свершений отцов и дедов зависит в том числе и от нас с вами. Как коммунист и патриот я не могу видеть происходящее, не могу знать о происходящем — и отмалчиваться, сидя в стороне. Настало время действовать. Но прежде чем действовать каждый из нас должен дать итоговую оценку того, что услышал здесь и о чем знает. Только совесть, не партийная, человеческая будет порукой в этой оценке. Итак, на основании собранного нами материала я прихожу к выводу, что в руководстве партии и правоохранительных органов Советского Союза возникла и активно действует группировка предателей и врагов народа. Их целью является разоружение перед лицом врага, поражение в ведущейся нами войне, сдача всего того что было завоевано кровью — кровью не только наших дедов и отцов, но и наших сыновей, исполняющих интернациональный долг в Афганистане. Исходя из высших интересов партии и советского народа, я ставлю на голосование решение о подготовке операции по ликвидации врагов народа, проникших в структуры правительства и партийного аппарата. Товарищи, кто поддерживает мое предложение — прошу проголосовать поднятием руки…

Почти невидимые в темноте, поднимались руки — одна за другой. Поднялись — все…

— Спасибо, товарищи.

Ведущий осекся — вышло как на партийном мероприятии, сухо, официально и глупо. От партейных мероприятий с награждением непричастных и наказанием невиновных — всех уже трясло.

— Решение принято. Теперь прошу предложения по воплощению их в жизнь.

Заговорил не первый, а четвертый — тот самый старик, самый пожилой из всех. Никто этому особо не удивился — все, присутствующие на собрании понимали, что опыта у старика возможно больше, чем у всех их вместе взятых. Что говорить, если одно время этот старик был непосредственным начальником Судоплатова[61].

— Я так понимаю товарищи… — старик говорил размеренно и спокойно — что у нас есть основная задача и задачи дополнительные, вытекающие из основной. Основная задача — ликвидировать группу изменников и врагов народа в советском партийном аппарате, не допустив при этом ослабления руководства страной. Совершенно понятно, что Советский союз находится во враждебном окружении, против него проводится одна или несколько взаимосвязанных подрывных операций. Мы ведем тяжелую войну на наших южных рубежах, и в такой ситуации даже намек на ослабление наших позиций будет немедленно использован нашими врагами.

Все остальное — возврат незаконно вывезенного из СССР имущества, ценностей, обеспечение перелома в войне в Афганистане, выявление и ликвидация гнезд врагов в КГБ и МВД, оздоровление обстановки в советском обществе — все это задачи вторичные, вытекающие из первой и не имеющие решения без решения первой и основной задачи.

Считаю, что при решении основной задачи мы столкнемся со значительными сложностями. Прежде всего — за нами пойдет далеко не каждый. Для реализации плана разовой зачистки Москвы нам нужно будет привлечь не менее пятисот исполнителей. Высокопрофессиональных исполнителей. В условиях противодействия Комитета в целом и Третьего управления в частности, считаю это трудноосуществимым и рискованным мероприятием.

В помещении повисло молчание…

— Павел Иванович, но мы ведь можем обеспечить блокировку информации на уровне Третьего управления — напомнил Александр Владимирович

Старик покачал головой

— Нет, товарищи. Не можем. Мы можем обеспечить блокировку информации на уровне начальства — но не исполнителей. С единичным провалом блокировка еще может пройти. Но не в том случае, если мы будем привлекать к акции пятьсот человек. Если мы привлечем пятьсот человек — это значит, что мы будем вынуждены проводить активную вербовочную работу сразу в нескольких специальных подразделениях. Что мы предложим людям? Участие в мятеже? Государственный переворот по типу африканских или латиноамериканских? Все эти люди воспитаны в нашей, советской системе координат — сколько из них войдут на это? Цифру, сказанную мной можно смело умножать на три, если не на четыре — если считать тех кто откажется. Что делать с отказавшимися? Убирать? Две тысячи человек? Сколько из отказавшихся пойдут в КГБ? Сколько просто проболтаются — и эта информация все равно дойдет до ушей КГБ? Это провал, нам не провести операцию скрытно — а нашим противникам достаточно будет усилить меры безопасности. Только внезапный, по-настоящему внезапный удар может принести желаемый результат.

Люди, сидящие за столом молчали, осознавая жестокую правоту старика. В этой команде он играл очень важную роль — роль критика и человека, способного развеять ненужные иллюзии. Ведь если для того, чтобы что-то сделать собирается несколько искренне верящих во что-то, разговаривающих на одном языке людей, возникает серьезная опасность того, что противник будет недооценен, какие то его контрходы не будут учтены — и все закончится провалом. В семьдесят шестом седьмом году к аналогичному выводу пришел Джордж Герберт Уокер Буш, директор ЦРУ. Тогда он создал «красную. команду» — группу профессоров-советологов, не имеющих отношения к ЦРУ и нанятую для того, чтобы критиковать разрабатываемые разведкой операции и указывать на их слабые места. После начала работы «красной команды» эффективность операций ЦРУ в Советском союзе значительно выросла.

Только наивные люди верят в то, что добро всегда победит — на самом деле зло всегда имеет серьезное преимущество.

Вот этот старик и развеивал иллюзии. Жестоко — но правильно, ибо он имел опыт и видел то, чего не видели другие. Он видел победы — в Китае и жуткие поражения — в конце тридцатых, когда партия обезглавила собственную армию и спецслужбы, разоружившись перед лицом врага. Он многое видел, многое помнил — и многое мог подсказать.

— Возражения? — спросил председательствующий…

— Почему нужно проводить работу с рядовым составом, как предлагает Павел Иванович? — спросил офицер ГРУ — работу нужно проводить со старшими офицерами командирами подразделений. В этом случае опасность разоблачения снижается в несколько раз.

— А рядовые исполнители? — спросил старик

— А что рядовые? Выдвинуться. Доложить. Занять. Исполнять, твою мать молча.

— Занять мать твою, Кремль? — иронично спросил старик — как вы это себе представляете? Сколько исполнителей откажутся исполнять приказ? Лавры гитлеровских генералов после провала покушения Штауффенберга меня совершенно не прельщают.

— Павел Иванович, поделитесь задумками — подтолкнул старика к разговору ведущий

— Задумки есть. Первый вопрос — блокировка информации, второй вопрос — исполнители. Два этих вопроса взаимосвязаны. Думаю в вопросе привлечения исполнителей нелишней будет помощь товарища Крейслера.

— Простите? — недоуменно спросил немец

— Товарищ Крейслер, нам нужны будут исполнители. Профессионально подготовленные бойцы, не обязательно владеющие русским языком. Даже желательно,/ если они им владеть не будут, или будут владеть в минимальной степени, на бытовом уровне.

— Я не совсем понимаю.

Старик успокоительно кивнул головой

— Пока и не стоит понимать, товарищ Крейслер. Задача ставится так: нужно сформировать восемь-десять групп примерно по пятьдесят человек в каждой. Задача — активные боевые действия в городских условиях. К каждой группе будет прикреплен наш офицер связи, он будет непосредственно ставить задачи. При этом — необходимо соблюдать крайнюю осторожность, официально, до самого последнего момента это будут учения специальных подразделений стран — участниц Варшавского договора. Сколько подобных подразделений сможет дать нам ГДР?

— Какого уровня специалисты вам… нужны? — спросил немец — уровня воздушного десанта? Или выше?

— Выше, товарищ Крейслер. Намного выше. Вы должны понимать, что это будут не просто учения. Возможно, на этих учениях будет присутствовать высшее партийное руководство. Вы понимаете, какая ответственность будет лежать на организаторах этих учений?

— Вы хотите… как это по-русски… показать товар лицом, верно?

— Именно, дорогой товарищ. Именно. Я рад, что вы меня правильно поняли.

Немец и впрямь все понял…

— Вы понимаете, товарищ, что задействование таких сил должно быть обязательно согласовано с высшим партийным и правительственным руководством ГДР?

— Я это понимаю, товарищ Крейслер. Но … Владимир Дмитриевич при нашей недавней встрече убеждал меня в том, что ваше руководство не будет против. Оно даже само ставило вопрос о целесообразности проведения подобного рода учений. Причем вопрос этот ставился в вашем присутствии.

Крейслер вспомнил. Моментально.

— Как поживает Владимир Дмитриевич? — спросил он, чтобы немного протянуть время.

— Владимир Дмитриевич далеко — но он помнит и вас, и состоявшийся тогда разговор. И четвертого участника того разговора, того, что прибыл издалека, он тоже помнит.

Немец кивнул головой.

— Я рад, что Владимир Дмитриевич помнит своих немецких друзей. В любом случае, вопрос будет согласован с руководством. ГДР — небольшая страна, и я, к сожалению, не вижу возможности выставить на учения более трех таких групп. Вы должны понимать, у нас нет таких больших возможностей, какие есть у СССР.

— Мы это понимаем — серьезно сказал старик — и мы благодарны за участие.

Остальные, собравшиеся за столом молча слушали диалог двух разведчиков. Всем сидящим за столом было понятно, что он имеет двойной и даже тройной в некоторых местах смысл — и мало кто понял сказанное до конца.

— Я прошу поручить комплектацию групп мне — сказал старик — в организационных моментах и оформлении документации мне нужна будет посильная помощь Владимира Владимировича. Но в основном с задачей справлюсь я сам. Срок — шесть месяцев, полгода.

— Возражения есть? — председательствующий осмотрел полутемную комнату, спокойно лежащие на столе руки собравшихся

Возражений не было.

Совершенно секретно. Рассылка по списку 2. «Камнепад»

…

В настоящее время обстановка в Демократической республике Афганистан характеризуется следующими основными особенностями:

1. Провозглашенной со стороны правительства ДРА и ЦК НДПА политикой «Национального примирения», рекомендованной в ходе неофициальных встреч 1985–1986 годов группой советников из Международного отдела ЦК КПСС. В рамках данной политики ослабляется натиск на бандподполье, часть провинций и уездов передается в руки откровенно бандитских и сочувствующих бандитам элементов. В ответ правительство ДРА ожидает прекращения бандитско-диверсионной деятельности хотя бы со стороны колеблющихся, склонных к компромиссам, уставших от войны бандглаварей. Однако уже сейчас можно видеть первые признаки провала плана национального примирения. Причиной является незнание национальных особенностей Афганистана — то, что разработчики политики примирения считают за выход из гражданской войны, бандиты воспринимают как слабость власти и готовность к сдаче позиций. Политика национального примирения могла бы сыграть свою роль лишь после нескольких тяжелых поражений бандподполья, с многочисленными жертвами и полным разгромом инфраструктуры сразу в нескольких провинциях, либо в случае переноса либо явной угрозы переноса войны на территорию соседнего Пакистана. Только угроза физического уничтожения главарей подполья, созданной ими в Пакистане инфраструктуры может принудить их сесть за стол переговоров. Ведение переговоров в условиях провозглашенного вывода войск и вовсе невозможно — ни один уверенный в своих силах бандитский главарь не будет довольствоваться частью власти, когда появится реальная возможность взять ее целиком.

2. Нарастающей в связи с политикой «национального примирения» апатией, а порой и откровенным предательством со стороны должностных лиц ДРА, в том числе командиров разного частей и соединений армии, царандоя и МГБ ДРА. В условиях, когда бандиты наращивают натиск, а советские, «шурави» открыто говорят о предстоящем уходе, каждый афганец готовится к возможному приходу новой власти — бандитской и исламистской. Каждый понимает, что в случае прихода бандитов, расправа постигнет не только его, но и всю его семью, также и родственников. И каждый готовит себе плацдарм для отступления — либо встает на путь откровенного предательства, либо готовится бежать из страны, либо рассчитывает превратить подчиненную ему по службе часть в банду в случае падения власти НДПА. Эффективно выполнять задачи по борьбе с бандподпольем силами афганской армии и органов государственной безопасности в таких условиях представляется невозможным.

3. Несмотря на предпринимаемые усилия, за все время конфликта так и не удалось добиться единства ни в афганском обществе, ни в Народно-демократической партии Афганистана. Так, в данный момент стремительно происходит новое расслоение ЦК НДПА. Напомним, что изначально борьба шла между фракциями «Хальк» и «Парчам», после разгрома Парчам Хальк раскололась на сторонников Х.Амина и Н.М. Тараки, после ликвидации Тараки и его сторонников-таракистов, фракция аминистов подвергалась давлению со стороны как уцелевших парчамистов, так и уцелевших таракистов. После ликвидации Х.Амина, пришедшие к власти представители фракции Парчам жестоко расправились с халькистами, несмотря на неоднократные предостережения советнического аппарата и явную угрозу извне. В свою очередь Б. Кармаль был вынужден уйти в отставку под давлением сформированной в ЦК партии группы Наджиба-Лаека, стоящей на центристских позициях. В данное время ЦК партии раскололся на тех кто поддерживает Наджиба и на тех кто поддерживает С. Лаека. Каждый член ЦК НДПА вместо того чтобы работать на общее дело, укреплять завоевания апрельской революции, занимается фракционной борьбой, группирует вокруг себя «преданных сторонников». Проявляют активность вышедшие из тюрем сторонники Х. Амина, сторонники находящегося в Москве Б. Кармаля. Так, при выборах делегатов на Лойя Джирга от одной из партийных организаций Кабула почти единогласно был избран в качестве кандидата Б. Кармаль, а от другой — А. Ротебзад. Считаем, что последовавшие за этим действия ЦК НДПА (сняты с должностей секретари первичных организаций, проведены перевыборы кандидатов в присутствии инструкторов ЦК НДПА) не решили, а только усугубили складывающуюся в стране ситуацию. Следует признать, что Народно-демократическая Партия Афганистана как политическая партия и как выразитель мнений трудящихся полностью скомпрометировала себя в глазах афганского народа и авторитетом не пользуется.

4. Сокращением потерь со стороны сороковой армии и при сохранении и даже повышении и результативности боевой работы. Следует признать, что предпринятые в 1983–1986 году усилия по изменению стратегии и тактики действий 40ОА и приданных частей принесли определенные результаты. Считаем, что процесс повышения боевых возможностей сороковой армии за счет применения новых видов вооружения (бронированные транспортные средства, бронированные, вооруженные транспортные вертолеты, ударные вертолеты с усиленным бронированием и повышенной огневой мощью, боевые летательные аппараты всепогодного и всесуточного применения, снайперские винтовки с повышенной дальностью действия, высокоточное и управляемое вооружение, беспилотные летательные аппараты) и совершенствования тактики действий можно и нужно продолжать.

5. Несмотря на складывающуюся, в целом тяжелую обстановку следует признать, что в афганском обществе зародился и активно развивается класс людей, ориентированный на модернизацию и дальнейшее движение своей страны по пути социализма. Так, появилась прослойка квалифицированных рабочих, инженерный корпус, создана и действует Академия Наук ДРА. В дальнейшем этот процесс будет только усиливаться, одновременно будет сокращаться прослойка неграмотных, нищих, фанатично верящих в Аллаха крестьян, служащих кадровой базой бандитов. Вывести войска в такой ситуации будет означать бросить этих людей на произвол судьбы. При приходе к власти представителей бандформирований они, безусловно, будут уничтожены.

…

Следует признать, что от дальнейшего развития событий в ДРА зависит намного больше, чем обычно это представляется. Сейчас Демократическая республика Афганистан — арена столкновения двух государств — СССР и США с ближневосточными сателлитами. Не будет большим преувеличением сказать, что в этот самый момент в Афганистане выбирается магистральный путь развития для всего Среднего, а возможно и Ближнего Востока. Соединенные Штаты Америки вложили в этот конфликт слишком много ресурсов, более того — они поставили на кон свою репутацию в мире. Тяжелое поражение движения моджахедов будет означать потерю Соединенными Штатами Америки лица перед своими ближневосточными союзниками и лавинообразное нарастание проблем на всем Ближнем Востоке. В перспективе возможно ожидать раскола ближневосточной коалиции друзей США и перехода части из них в лагерь стран с социалистической ориентацией, части — в лагерь неприсоединившихся стран. Соединенные Штаты Америки могут применить силу, чтобы не допустить этого — но тем самым они еще больше усугубят обстановку, еще больше утратят свою репутацию, еще больше отвлекут ресурсов на бессмысленные войны. Это будет означать нарастание проблем в экономике самих США с возможным экономическим крахом во второй половине девяностых годов. СССР же в этом случае будет поставлен в положение «третьего радующегося» и получит возможность минимальными ресурсами (экономической и советнической помощью воюющим странам, точечными диверсиями) причинить интересам США еще больший вред.

…

Считаем, что вся концепция нахождения «ограниченного контингента советской войск» в ДРА нуждается в коренном пересмотре. Следует открыто признать, что мы не оказываем братскую помощь, не возвращаем «интернациональный долг» — а ведем тяжелейшую войну на южных границах СССР. Нашим врагом являются реакционные, исламо-фашистские, бандитские элементы, пользующиеся поддержкой США и ближневосточных стран. Их целью является не только заставить силовым путем свернуть с социалистического пути развития Демократическую республику Афганистан — но и дестабилизировать весь регион, создать в Афганистане, Пакистане, других странах региона человеконенавистнические, исламо-фашистские режимы, пользующиеся поддержкой наиболее реакционных, наиболее шовинистических кругов США и стран Персидского залива. В стремлении добиться поставленных перед ними их хозяевами целей они не гнушаются ничем — ни военными преступлениями, ни массовыми убийствами, ни наркоторговлей, ни работорговлей. Конечной же их целью является прямое нападение на СССР с целью отторжения значительных территорий и создания т. н. «Исламского халифата».

…

В качестве основы для новой концепции ведения боевых действий силами Ограниченного контингента предполагается взять опыт Израиля как опыт страны, длительное время выживающей в условиях полного окружения со стороны противника, многократно превосходящего по людским и материальным ресурсам. Основой новой концепции должны стать следующие основные тезисы и постулаты:

1. Невозможность отступления. Мы должны четко дать понять всем участвующим в конфликте сторонам, что мы никогда не прекратим войну и будем добиваться победы чего бы то нам не стоило. До достижения победы невозможны никакие уступки, ни тактические, ни стратегические, никакие переговоры о мире.

2. Наличие четких целей. Мы должны понять сами и дать понять всем участникам конфликта, что целью войны должна стать полная и безоговорочная ликвидация душманского бандподполья, как в Афганистане, так и в любой другой стране, где оно существует и активно действует.

3. Расширение территории конфликта, отсутствие безопасных зон. Курс на постоянное обострение конфликта. Значительная часть успехов бандформирований зиждется на наличии у них крепкого тыла — Пакистана, где происходит вербовка, обучение, перевооружение, отдых бандитских элементов. Мы должны провозгласить, что для нас и для дружественных нам вооруженных сил ДРА не существует границ, что при необходимости мы будем наносить удары по базам бандитов, где бы они не находились. Возможно и массированное вооруженное вторжение в Пакистан частями советской и афганской народной армии с целью ликвидации душманов и душанской инфраструктуры по типу действий Армии обороны Израиля в Ливане в 1982 году.

4. Возможность нанесения ударов и по гражданским объектам. Мы должны объявить, что любые объекты, используемые бандформированиями или поддерживающими их лицами в своей деятельности, такие как транспортные средства, доставляющие им вооружение, учебные центры, транзитные склады на территории третьих стран, лица, оказывающие прямое содействие делу джихада являются целями и могут быть уничтожены. Почти все лидеры бандформирований являются богатыми людьми и имеют свои предприятия. Так руководитель ИПА Г. Хекматияр имеет два предприятия по производству водяных насосов и фарфоровой посуды, руководитель ИОА Б, Раббани имеет птицефабрику и ткацкое предприятие, руководитель НФСА С. Моджаддиди владеет транспортным предприятием «Моджаддиди гуде транспорт компани». Все вышеперечисленные лица владеют наркоплантациями, предприятиями по производству опиума и героина, маршрутами транспортировки. Все эти предприятия, хотя и находятся на территории чужой, враждебной нам страны — но имеют низкий уровень охраны и не прикрыты контрразведкой. Уничтожение имущества главарей бандформирований поставит под вопрос продолжение сопротивления.

5. В настоящее время ПГУ КГБ СССР вскрыты места жительства, маршруты передвижения основных бандглаварей на территории Пакистана. Ликвидация одного или нескольких таких главарей силами ПГУ КГБ или ГРУ ГШ и объявление о том, что любое лицо, активно участвующее в бандподполье и проливающее кровь советских и афганских солдат будет физически уничтожаться, где бы оно не находилось, способны значительно снизить интенсивность бандсопротивления и подтолкнуть колеблющихся главарей, прежде всего тех, кто рассчитывает на восстановление в стране монархии, к отказу от вооруженной борьбы и сотрудничеству с законной властью на тех или иных условиях.

6. Необходимо серьезно поставить перед правительством Пакистана вопрос о прекращении активной деятельности бандформирований на его территории. Действующее правительство Пакистана во главе с генералом З.М. Уль-Хаком является незаконным, пришло к власти в результате государственного переворота и убийства народно-избранного руководителя страны. Межведомственная разведслужба Пакистана ИСИ ведет активную работу по поддержке движения моджахедов, чувствуя при этом себя в полной безопасности. Необходимо четко дать понять, что продолжение подобной политики способно привести к тяжелым последствиям, в том числе к потере Пакистаном своей государственности и оккупации, либо отторжению части территории страны.

7. Следует активно использовать карту национализма, противопоставляя национализм исламскому экстремизму. Одной из причин продолжающегося противостояния в афганском обществе служит засилье самой крупной народности — пуштунов — в армии и органах власти ДРА, и жесткое подавление пуштунами других народностей. Одним из возможных выходов из данной ситуации является провозглашение государства Афганистан в границах, где пуштуны составляют меньшинство (прежде всего, северные провинции) и провозглашение на остальной территории страны независимого государства Пуштунинстан, претендующего на часть территории Пакистана, также заселенную пуштунами.

8. Необходимо также играть на противоречиях бандглаварей, которые являются весьма значительными. Так, руководитель самого крупного неподконтрольного властям ДРА района на севере Афганистана А.Ш. Масуд при соответствующей проработке вопроса вполне может перейти на сторону законных властей, так как негативно относится к сидящим в Пакистане главарям «группы семи». Один из сыновей С. Моджаддиди, Азизулла был убит людьми Г. Хекматияра, что служит причиной крайне неприязненных отношений между НФПА и ИПА.

9. Необходимо более активно привлекать к операциям по ликвидации бандподполья афганские структуры. ОКСВ должен оставить за собой лишь точечные операции с использованием сил спецназначения, авиационную поддержку, применение новейших образцов высокоточного оружия и оружия большой мощности.

База ВВС США. Остров Диего-Гарсия, Индийский океан

25 сентября 1986 года

База ВВС США «Диего-Гарсия» была одной из ключевых опорных точек к геополитической игре с Советским союзом и основной опорной точкой тяжелобомбардировочной авиации ВВС США в этом регионе. Она была расположена на небольшом островке в Индийском океане, настолько небольшом, что взлетные полосы огромной базы занимали значительную его часть, а операторы отдыхающих от дежурства смен запросто ходили купаться в океан, который начинался в нескольких десятках метров за их ангарами. Нормальных пляжей тут не было, но купаться это не мешало — в конце концов океан есть океан. А так — постройки военных занимали значительную часть территории острова — взлетно-посадочные полосы, стоянки, ангары, диспетчерская вышка. Была там и станция слежения, относящаяся к ведению АНБ[62] и занимающаяся электронной разведкой против СССР и его сателлитов.

База эта почему то считалась очень надежной. Возможно, дело было в том, что с ближайшей такой же базы на территории Евразийского материка — базы ВВС Инжирлик в Турции турки могли в любой момент попросить американцев пойти вон. Турки были древним и мудрым народом и даже за большие деньги не хотели ссориться со своим могучим соседом, привечая на своей земле стальных птиц с ядерными жалами. Да и договор, согласно которого СССР обязался убрать ядерное оружие с Кубы, а США — из Турции продолжал действовать. Советский флот напрямую к базе пройти не мог — для этого ему нужно было пройти сначала через проливы, потом — миновать как то Шестой флот США, оперирующий в Средиземном море и Персидском заливе. Да еще и Красное море — хотя там были советские союзники, взять тот же Йемен. Поэтому — основной опорной базой ВВС на юге была именно Диего-Гарсия.

Для чрезвычайного совещания эту базу выбрали потому, что она была расположена — из числа подходящих для подобного совещания — ближе всего к месту, где случилось ЧП. Из Пакистана, причастных доставили на спешно высланном с одного из авианосцев вертолете морской пехоты США CH-53 Sea Stallion — он взлетел с авианосца, дозаправился в Диего-Гарсии и полетел в сторону Пакистана, где приземлился на небольшой военной базе, близ порта Карачи. Туда подозреваемых — а пока не окончено расследование инцидента, все к нему причастные считаются подозреваемыми — доставили в компании морских пехотинцев США из охраны посольства в Исламабаде. Не под конвоем, а именно в компании — хотя суть дела это мало меняло…

Первым на базе в Диего-Гарсия приземлился этот самый СН-53. Здоровенный, неуклюжий вертолет, не уступающий по размерам легким транспортным самолетам, с выпирающими по обе стороны громадными топливными баками, гремя восьмилопастным ротором появился с севера, идя на предельно малой. Летчик сел идеально — вертолет замер на месте — и сразу же провалился вниз, жестко касаясь бетона своим шасси. Такую манеру посадки вырабатывают летчики, летающие с авианосцев — свободного места на авианосцах нету, это тебе не военная база — поэтому так и садятся, с миллиметровой точностью.

Когда лопасти ротора еще крутились, постепенно останавливая свой бег, летчик начал откидывать заднюю аппарель вертолета. Из огромного, вмещающего два легких джипа брюха, один за другим вышли три человека — странно и дико выглядящие в гражданских костюмах, среди персонала авиабазы…

Удивительно — но их никто не встречал. Не было — ни военной полиции, ни машин с мигалками, ни наручников. Ничего…

— Сэр, а… нас не встречают? — Курран, бывший одним из тех, кого привезли на эту базу решил прояснить ситуацию, обратившись с вопросом к первому пилоту, который уже вышел из кабины и собирался сесть в ждущий неподалеку маленький, напоминающий тележку для гольфа транспортер для экипажей…

— Я не знаю, парни… — летчик ответил с обезоруживающей простотой — мне приказали, забрать там, доставить сюда, я это и сделал. Больше не знаю ничего. Хотите — поехали, там командование базы есть, к нему и обратитесь…

— Да нет, спасибо, мы постоим здесь… — отказался за всех Маркович

Третий ничего не говоря достал сигареты, вглядываясь в чернеющее на глазах небо чиркнул спичкой, закурил. Списку он бросил на бетонку, чем вызвал неодобрительный взгляд летчика — здесь мусорить на бетонку, тем более в местах стоянки летательных аппаратов не было принято. Иногда для аварии достаточно было, чтобы турбина засосала камешек. Обычный камешек — и авария. Звали этого третьего Кейт Раттледж и он был начальником первых двоих — а также исполняющим обязанности руководителя Пакистанской резидентуры. Карьера его шла в гору — до того, что произошло, сейчас он с гневом и яростью думал о том, разрешат ли ему после произошедшего хоть полы подметать в Управлении…

— Чего мы ждем… — раздраженно сказал Курран в пустоту, обращаясь, конечно же к Раттледжу. Тот не ответил. Из всех троих Курран, хотя он и был причастен к трагедии больше всех остальных — вины он чувствовал за собой меньше, чем остальные. В конце концов, у этого типа Маллена или как там его, было удостоверение сотрудника внутренней контрразведки и предписание, подписанное заместителем директора по разведке. И что он должен был звонить насчет этого мутного типа в Лэнгли и проверять его полномочия?! Да пошли они все…

Тот, кого они ждали, появился через двадцать минут. Сначала послышался ровный, нарастающий гул реактивных двигателей — а потом, на фоне пылающего огнем заката показался самолет. Такого самолета не видел никто и никогда, он был единственным в своем роде. Тяжелый транспортник С141 Старлифтер, окрашенный в обычный для транспортной авиации США темно-зеленый цвет — но это была необычная краска, такая краска поглощала часть лучей радиолокаторов[63]. Заходя на посадку, самолет описал круг над базой, на небольшой высоте — и плюхнулся на взлетно-посадочную полосу. Марковичу показалось, что в тот момент, когда самолетное шасси коснулось бетона, солнце окончательно кануло в темную пучину вод — и землю окутало покрывало ночи…

Пробежав по бетонке полосы самолет остановился на первой же стоянке, неподалеку — база была полупустой и полеты на сегодняшний день закончились. Один за другим глохли двигатели…

— Это за нами — бросил Раттледж и направился к самолету. Курран и Маркович, переглянувшись, поплелись за ним…

* * *

Внутри самолет был роскошен — но это была не крикливая роскошь, какой любят окружать себя арабские шейхи, а строгая, «державная» роскошь. Строгая отделка кожей и деревом, удобные кресла, несколько отдельных рабочих помещений, пассажирский салон. Но это был не сам самолет — это был огромный трейлер марки «Эйрстрим», изготовленный по меркам грузового отсека самолета. Такие трейлеры были изготовлены по специальному заказу во время реализации лунной программы — и использовались для транспортировки космонавтов. Их было изготовлено три штуки — и все три до настоящего времени находились в идеальном порядке: один в президентской эскадрильи, на случай если потребуется куда-то доставить президента США, не привлекая к себе внимания, второй находился в распоряжении ЦРУ и использовался интенсивнее обоих других вместе взятых — на нем полюбил летать директор ЦРУ. Третий находился в запасе на базе ВВС США Эндрюс.

У небольшого алюминиевого трапа их обыскали — тщательно, не только сканером, но и руками. Сканер реагировал не на металл, он искал подслушивающие устройства, которые человек мог вольно невольно внести в самолет на себе. Потом, сменив сканер их обыскали еще раз — на сей раз на взрывчатку. После посадки экипаж самолета включил «иллюминацию» — несколько мощных фонарей, направленных «от самолета» и слепящих глаза возможным стрелкам. Маркович ответил про себя, что экипаж самолета вооружен не обычными для ВВС револьверами.38 калибра и даже не армейскими пистолетами Кольт — а компактными немецкими, очень дорогими и точными автоматами МР5К.

В установленном в самолете трейлере было тесно, идти приходилось пригибая голову. Первым шел один из офицеров безопасности — безликий, похожий на робота, в сером дешевом костюме — оптом, что ли закупают? В этом самолете, на котором директор ЦРУ уже несколько лет перемещался по миру, он налетался изрядно — шел по узкому коридору трейлера быстро, знал где надо пригнуть голову. Следом за ним поспешали Курран, Маркович и Раттледж.

Пройдя ближе к хвосту самолета — почему то комната для совещаний конструкторами была расположена именно там — офицер показал какой-то значок двум безмолвно стоящим у ворот стражам — эти были почему то одеты в армейскую форму, осторожно постучал в дверь, заглянул. Через несколько секунд развернулся к опальным сотрудникам.

— Господа, вас ждут. Прошу.

Голос был вежливым, но безликим — так мог говорить какой-нибудь торговый автомат по продаже газировки. Хотя нет, там обычно женские голоса, покупателям больше нравится, когда газировку им продает женщина.

Кабинет для совещаний — его можно было бы назвать «залом» если бы не слишком маленький размер рассчитан был всего на восемь человек — и то им пришлось бы потесниться. Никаких излишеств — небольшой американский флаг на флагштоке на столе, несколько циферблатов на стенах, показывающих разное время в разных часовых поясах — Гринвич, Москва, Вашингтон, Париж, Сайгон — по старой памяти, не успели ни переименовать, ни убрать. Кресла — не обычные офисные для совещаний, а самолетные, с ремнями безопасности — чтобы можно было проводить совещания прямо в полете. На столе — ни воды, ни чая, ни пепельницы с дымящейся сигаретой — ничего такого.

Их уже ждали — четверо, причем из них они знали только двоих, остальные двое джентльменов были им не знакомы. Первым был конечно же директор, Уильям Кейси (прим автора — имя подлинное) — сильно постаревший за последнее время, осунувшийся, в сером теплом свитере, придававшем ему еще более гражданский вид. Тускловатое освещение придавало его лицу серый, нездоровый цвет, ярче вырисовывая морщины. Большие уши, отвисший подбородок, усталые глаза. Директор смотрел не на них, а на свои, выложенные на стол руки…

Вторым был их непосредственный начальник, один из самых опытных американских разведчиков, Милтон Уорден[64]. Недавно он уехал в Вашингтон отчитываться и выбивать дополнительное финансирование. Все присутствующие в этой комнате знали, что только случайность спасла его от того, чтобы стоять теперь с этими троими вместо Раттледжа.

Двоих остальных они никогда не видели, и представляться эти люди судя по всему не собирались. Скорее всего, контрразведка.

— Присаживайтесь… — устало сказал Уорден — представляться не надо.

Вызванные на совещание — вот теперь они точно были сбиты с толку, взяли стулья, осторожно, стараясь не нарушить тягучую тишину расселись…

— Господа… — сразу начал Кейси — мы собрались здесь для того, чтобы установить действительные обстоятельства попадания в плен ответственного сотрудника ЦРУ Александра Маллена. Вы приглашены сюда для того, чтобы рассказать о произошедших событиях и ответить на наши вопросы. При выработке решений вы присутствовать не будете. Должен также предупредить, джентльмены — сам факт проведения этого совещания, состав его участников, круг обсуждаемых вопросов является государственной тайной, вы не вправе разглашать данную информацию даже сотрудникам ЦРУ, имеющий равный с вами или более высокий уровень допуска к государственной тайне. Это понятно?

— Да, сэр… — сказал Маркович, остальные двое только кивнули.

— Тогда приступим. Вы, мистер Раттледж?

Он что, знает меня?

— Двадцать первого сентября сего года мною было получено распоряжение принять и обеспечить проведение внутренней ревизии сотрудника отдела внутренней контрразведки ЦРУ. Информация была передана установленным порядком, шифром ЦРУ, принята нашей станцией в посольстве, расшифрована лично мной, как это и полагается по инструкции. По прочтении я уничтожил бланк с информацией, немедленно. Телеграмма была подписана заместителем директора по разведке.

В целях исполнения данной телеграммы я дал своему подчиненному, присутствующему здесь Ричарду Марковичу встретить его на базе ВВС. Двадцать второго сентября присутствующий здесь Томас Курран доложил мне, что прибывший сотрудник отдела внутренней контрразведки ЦРУ собирается перейти границу с Афганистаном и попасть в базовый лагерь моджахедов «Тора-Бора» для проведения встречи с агентом. В соответствии с установленной инструкцией я запросил Лэнгли…

— Кого именно? — прервал рассказ один из никому незнакомых людей, невысокий, с бегающими глазами, на вид какой-то «пронырливый»

— Я попытался найти своего непосредственного руководителя Милтона Уордена, но не смог этого сделать. Потом я запросил дежурного офицера о полномочиях мистера Маллена — и полномочия мне подтвердили. Все записано в журнале, как и полагается…

— Дальше, дальше… — с раздраженным, скорее даже не раздраженным, а раздосадованным видом махнул рукой директор

— После чего, вчера двадцать четвертого числа, мне стало известно о ЧП, о разгроме каравана советским спецназом. Больше мне сказать нечего, кроме того, что я доложил в соответствии с внутренней инструкцией № 942/11 о чрезвычайном происшествии.

Марковичу внезапно пришло в голову, что все происходящее отдает дикостью. Если их допрашивают — то почему все трое находятся в одном помещении и слышат, кто какие показания дает? Чтобы согласовать показания? Так они и так бы успели их согласовать — потому что их не задержали, не держали в одиночках, почти никак не контролировали. Все происходящее означало, что им по-прежнему доверяют — иначе бы допрос велся бы совсем по-другому. Эта мысль подняла Марковичу настроение.

— Вопросы? — директор испытующе оглядел всех

— Вы раньше видели мистера Маллена, имели с ним какие-то дела? — тот самый, с бегающими глазками, «пронырливый»

— Нет, сэр — никогда не видел и не имел никаких дел.

Пронырливый пожал плечами — этот жест мог означать все что угодно…

— Хорошо — директор выждал время, понял что вопросов больше не будет и продолжил — теперь я хочу послушать мистера Куррана. Если вы подтверждаете сказанное ранее — то повторяться не стоит, начните сразу с событий в лагере Барбай.

— Верно, сэр, потверждаю. В лагере Барбай этот самый Маллен предъявил мне директиву, подписанную заместителем директора по операциям, в которой пакистанской станции предписывалось оказать содействие в переходе Малленом границы.

— Вы имеете в виду афгано-пакистанской границы?

— Да, именно ее. Я в соответствии с инструкциями — да и просто мне это все сразу не понравилось — запросил мистера Раттледжа, что мне делать. Через пару часов — не помню точно сколько именно, сэр — мистер Раттледж связался со мной и подтвердил, что Лэнгли дает добро на переход. Тогда я отправил этого Маллена вместе с караваном — его вела группа Барьялая, очень сильного и авторитетного полевого командира. Вернуться он должен был… послезавтра, сэр.

В самолете повисла тишина — только посипывала система вентиляции и едва слышно работал генератор вырабатывая ток для самолета, находящегося на стоянке с выключенными двигателями

— Но не вернулся — прервал молчание директор, подводя невеселый итог — мистер Маркович вам есть чего добавить ценного?

— Нет, сэр — покачал головой тот — я с этим Малленом только один раз в машине ехал. И все.

— Тогда подождите снаружи. Вам сообщат.

* * *

Когда за последним из проштрафившихся сотрудников закрылась дверь, директор посмотрел в сторону «пронырливого», тот снова пожал плечами, как бы говоря — а черт его знает…

— Хорошо. Я хочу услышать мнение каждого — на что это похоже?

— Больше это похоже на переход… — пробормотал Уорден, затягиваясь вонючей турецкой сигаретой

И тут директор, не особо эмоциональный, буквально взорвался…

— Какой переход, во имя Всевышнего — какой к чертям переход?! Какого хрена его понесло сюда?! Почему он не мог совершить это переход в любом другом месте — в Западном Берлине, в Австрии, еще где-нибудь, почему он не мог нанять скоростной катер в Майами и через час уже оказаться на Кубе, почему он тупо не пошел в советское посольство в Вашингтоне, ведь тогда мы ничего бы не смогли с этим сделать?! Какого дьявола ему понадобилось лезть в пасть ко льву?!

Директор в этот момент был похож на загнанного в угол клетки зверя — тяжелое дыхание, безумный взгляд. Сотрудники еще никогда не видели его в таком состоянии.

— Продолжаем, господа — Кейси справился с собой — первая версия, это сознательный переход на сторону противника. Еще версии?

— Вторая версия — то, что Маллен сошел с ума. Просто сошел с ума — и все.

Говорил тот самый, пронырливый — Джон Майерс, один из самых приближенных к Директору людей, бывший телерепортер. Придя к власти, директор привел в Управление немало людей, которые до этого никогда в разведке не работали и даже не знали, что это такое. Тот же Майерс — типичный репортер-борзописец, однако с его приходом в Управление, наконец-то появилось то, чего там отродясь не водилось — разведсводка, написанная нормальным, человеческим языком, при этом содержащая хоть какую-то определенную информацию — а не бесконечные возможные варианты, скрывающие полную оперативную беспомощность.

— Маллен проходил ежегодное обследование? — на полном серьезе спросил директор

— Да, сэр…

— Тогда вторая версия отметается как маловероятная. Еще версии?

— Возможно, Маллен решил самостоятельно провернуть какую-то операцию, не поставив в известность руководство? — предположил тот же Майерс

— Какую? Какую операцию он мог проводить в одиночку? Какую развединформацию можно добыть в этих проклятых Богом горах? В чем заключается смысл операции — в том, чтобы подставиться под пули спецназа?

— К тому же Маллен взрослый человек, я его знал как вполне разумного и адекватного человека — добавил Уорден — вряд ли бы он начал что-то серьезное, не поставив в известность руководство. Да и вообще — к чему человеку из внутренней контрразведки выполнять функции оперативника?

— Маллен раньше работал оперативником. Причем в русском отделе — напомнил Майерс

— Принимаем третью версию — отрубил директор — хотя и как нуждающуюся в серьезной доработке. Я просто не могу себе представить — что за операцию мог затеять Маллен, не согласовывая ее с начальством. Еще версии?

— Четвертая версия — что все наши местные друзья лгут.

— Лгут? — вступил в разговор Уорден — а как тогда быть с тем, что звонок Раттледжа действительно зафиксирован и документ, разрешающий Маллену его действия по переходу границы нами действительно найдены? Эти документы не могли появиться отсюда, из Исламабада, в этом в любом случае должен был участвовать кто-то из штаб-квартиры. Причем этот кто-то должен занимать довольно высокое положение, чтобы состряпать такие документы и ввести их в систему.

— Чертовщина… По санкции на Маллена установили?

— Подделка. Но чертовски хорошая и грамотно сделанная. Я не винил бы дежурного офицера — на его месте я бы тоже не заметил подлога.

— И кто-то эту подделку зарегистрировал в системе — пробормотал Уорден

— Вот именно. Это пробел и весьма серьезный — быстро среагировал директор

— Все усилия системы были направлены на то, чтобы не допустить несанкционированного выхода информации за пределы управления. О том, что кто-то может внаглую подделать приказ — никто не подумал, да эти командировочные приказы не относятся к категории «особой важности», их и не проверяют почти. Теперь конечно будем проверять.

— Запираем конюшню, когда убежала лошадь. Что известно о дальнейшей судьбе Маллена?

— Афганская агентура сориентирована на поиск. В полном составе. Но, чтобы довести этот приказ до всех, потребуется несколько дней. В Афганистане свои сложности с прохождением информации — вы же понимаете, сэр…

— Еще бы. Известно о том, жив ли он вообще — или нет?

— Точных данных нет. Но по косвенным данным — да жив. Мы сориентировали всю агентуру, объявлена немалая награда.

Директор помрачнел — это значило только одно — преследование группы советских спецназовцев завершилось ничем — группа прошла границу и ушла.

— Уорден… Милтон, будьте добры, подождите на улице. И вы, Джон, тоже…

Уорден встал с готовностью, Майерс с удивлением. Один из самых приближенных к директору людей, он полагал что уж от него то в управлении секретов нет и быть не может. Однако, ни были. Первый секрет — тот человек, четвертый, который сел в самолет не в США, на базе ВВС США Эндрюс, с которой они взлетали, а в Западной Германии, на базе ВВС Рамштайн, где они специально приземлились для того, чтобы забрать этого странного пассажира — Майерс его не знал и никогда не видел, и директор его никому не представил. Второй секрет — тот, что должен был обсуждать с ним директор сейчас.

Когда дверь закрылась за Уорденом и Майерсом, неизвестный придвинулся ближе к столу, матовый свет от лампы высветил его лицо. Он был безликим — белесые волосы, среднее, ничем не выделяющееся лицо, серые, спокойные глаза. Ему можно было дать и тридцать пять лет и пятьдесят. Выделились его руки — он не мог держать руки спокойно, его пронырливые пальцы постоянно находились в движении, складывали какие-то фигуры, прикасались друг к другу.

— Маллен был в курсе? — резко спросил директор

— Да.

Директор стукнул кулаком по столу — так он делал только в моменты крайнего раздражения

— И?

Неизвестный равнодушно пожал плечами

— Знаете сэр… Если по обе стороны доски играет один и тот же шахматист — какая к чертям разница, если одна из сторон потеряет фигуру? Или две? Решать, кто выиграет, а кто проиграет — все равно одному человеку.

— Не все так просто… — с сомнение протянул директор — и у нас и в СССР существуют разные группы людей с разными интересами. Все зависит от того, к кому попадет информация Маллена. Если не к тем людям…

— Поэтому, я и предлагаю, сэр… Все что мы можем сделать сейчас и быстро — так это начать компанию по дискредитации Маллена и его информации. Тем самым мы ускорим темп игры сами и заставим русских сбросить темп своей игры. Дезинформационная компания даст нам время — не так уж много, конечно. Это время мы должны — вместе с нашими советскими друзьями — использовать для дискредитации или даже нейтрализации тех, кто получил информацию от Маллена и поверил ей. Больше мы вряд ли сможем сделать, сэр…

Директор задумался…

— Знаете, Александр… — медленно проговорил он — меня беспокоит одно совпадение. Может это совпадение, а может и нет. Почему Маллен решил перейти именно в Афганистане? Может быть, он решил, что в Афганистане он как раз и найдет людей, которые поверят ему? А может, он точно знал, что такие люди есть, и находятся они именно здесь, в Афганистане? В этом во всем меня настораживает один момент. С конца тридцатых, с того самого момента как Сталин расстрелял всю свою военную верхушку, советская армия никогда по-настоящему не претендовала на то чтобы играть какую-либо серьезную роль в политике. И вот здесь и сейчас, в афганских горах может все измениться. Мы бьем своего врага — но тем самым мы делаем его сильнее. Русские создали силы спецназначения, если признать честно — лучшие в мире, нам до них далеко. Мы играем в шахматы — а эти ребята учатся тому как перевернуть шахматную доску с всеми находящимися на ней фигурами. Сначала у себя в стране. А потом очередь дойдет и до нас…

Посольство СССР в Демократической республике Афганистан. Кабул, бульвар Дар-уль-Аман

28 сентября 1986 года

— Давайте еще раз, товарищ лейтенант. От кого вы получили информацию о прохождении каравана?

Скворцов вспылил. Немудрено — по четвертому кругу повторять одно и тоже — нервы сорвутся у любого.

— Слушайте, я это повторяю уже пятый раз, сколько можно! От осведомителя я получил информацию, от осведомителя! Понятно вам? От осведомителя!

Он не знал, кто его допрашивает. То ли КГБшник, то ли особист[65] — да и какая разница. Допрос он и есть допрос. Скорее всего КГБшник, их представительство сидит в комплексе зданий посольства ССР, занимая целый квартал. Военные, занимающиеся активными действиями, сидят либо в частях рядом с подсоветными, либо в штабах своих частей, в пунктах временной дислокации, либо в здании Министерства обороны Афганистана. Сутулый, лысый очкарик с какими то странными очками на носу — все стекла какие то белесые, мутные и чтобы смотреть только небольшой кружок в самом центре. Черный, обсыпанный перхотью, совершенно здесь неуместный костюм.

КГБшник успокаивающе поднял руку.

— Спокойно, товарищ лейтенант, спокойно…Мы просто выясняем обстоятельства дела. Итак, получив информацию от своего осведомителя, вы…

— Принял решение и подготовил план операции — начал заново рассказывать Скворцов — утвердил у командира батальона. Как и полагается, известили «Экран». Договорились с соседями…

— Соседи это…

— Соседи это шестьдесят шестая мотострелковая бригада. Они должны были обеспечить наш выход.

— Еще вопрос. Источник был с вами на этой операции[66]?

— Нет

— Почему?

— Решение принято мной. Наличие неподготовленного человека в группе ставит под удар всю группу.

— Хорошо, дальше.

— Выдвинулись на дорогу, где должен был пройти караван, заняли позиции…

— Минуточку. Вы знали, что это территория Пакистана?

— Опять двадцать пять — лейтенант уже настолько устал что ему было не до политкорректности, тем более перед гражданским — это территория Афганистана, согласной той карте, какая была у меня.

— По пакистанской карте — это территория Пакистана

— По вашему я должен был воспользоваться чужой карой. Или вы считаете, что афганская карта неправильная, а пакистанская — правильная?

Этим вопросом Скворцов поставил допрашивающего в тупик. По сути, так и выходило, но допрос писался, и если потом прослушают запись, а при этом еще и будут присутствовать афганцы… то ему светит как минимум неполное служебное за такие слова…

КГБшник снял очки, положил их на стол. Подслеповато глянул на Скворцова.

— Конечно же нет, товарищ Скворцов, конечно же нет. Просто вы… как коммунист и воин Советской армии обязаны были предвидеть все возможные политические осложнения проведения операции у самой границы…

— Я воюю, а не предвижу политические осложнения!

В другое время и в другом месте за такой ответ и вообще за разговор в таком тоне со Скворцова бы уже сняли погоны и отправили служить куда-нибудь в Мухосранск. Но сейчас он чувствовал, что ничего ему не сделают, что он зачем то нужен — иначе бы его не мурыжили с пересказом одного и того же в пятый раз. Ничего ему не сделают — и можно дать себе волю. Да и … товарищ этот — погон он его не видел, должности-звания не знает, так что…

— Хорошо. Вы вышли на дорогу. Дальше…

— Дальше я принял решение организовать засаду на дороге с целью уничтожения врагов афганской революции. Караван вне сомнения должен был пройти по этой дороге рано или поздно. Поэтому я приказал Раду…

— Кому?

— Старшему прапорщику Радченко я приказал минировать тропу с целью уничтожения личного состава противника минно-взрывными средствами. Остальным своим бойцам я приказал занимать позиции на склоне и маскироваться.

— Хорошо. Вы увидели караван. Там был …

— Там много кто был. Ослов было не один десяток и все с тяжелым грузом. Личный состав противника до ста человек, считая погонщиков. В центре каравана я увидел человека, белого европейца.

— Американца… — как бы впроброс уточнил КГБшник

— Американца — не американца… Не знаю, на нем не написано. Он был белым европейцем вот и все. Тогда я принял решение брать его живым и приказал старшему прапорщику Радченко отключить часть мин от подрывной машинки.

— Зачем?

— Что — зачем?

— Зачем вы приняли решение брать его живым?

Лейтенант усмехнулся

— Мы спецназ. Нас этому учат. Это источник разведывательной информации, при наличии возможности любой источник разведывательной информации нужно брать живым и доставить к командованию для допроса на предмет получения информации о противнике, о его возможностях…

— Достаточно. Вы выстрелили первым из снайперской винтовки…

— Я выстрелил из снайперской винтовки и убил бандглаваря. Бандглаваря я опознал потому что у него был израильский автомат УЗИ, это дорогое оружие и его покупают только те у кого есть деньги. Он ехал на осле рядом с европейцем. После чего все остальные бойцы открыли огонь по каравану.

— А где был европеец во время боя?

— Откуда я знаю? Было не до этого, нужно было уничтожать бандитов, не время было высматривать. Он тоже ехал на осле, вполне возможно упал.

— Хорошо. Вы уничтожили бандитов, охраняющих караван, после…

— После чего часть группы осталась на своих позиция прикрывать нас, а часть вышла на досмотр уничтоженного каравана. Восемь бойцов осталось на прикрытии. Восемь ушли на досмотр, четырьмя парами. При досмотре мы обнаружили, что в караване находятся товары, а также наркотики в большом количестве. В очень большом количестве — на каждом осле как минимум тридцать килограммов.

— Вы уничтожили наркотики?

— Да

— Как именно?

— Спустил в речушку, там протекает река, мелкая… Порезали пакеты и все высыпали. А что я должен был делать, акт составлять?

— Конечно же нет. После чего вы дали команду на отход, правильно?

— Правильно.

— Кто-то из бойцов что-то взял из каравана?

— В смысле?

— Товарищ лейтенант… — наглым тоном начал КГБшник, — вы прекрасно поняли, о чем я. В караване были вещи, возможно, дорогие вещи…

— Послушайте, вы! Пока вы отсиживаетесь…

— Не надо! — в голосе допрашивающего лязгнул металл — все это я уже слышал. У каждого своя служба. И еще вопрос — когда вы пошли на досмотр каравана, с вами в паре был старший сержант Кацава. Так?

— Так.

— И старший сержант Кацава был с вами, когда вы захватили этого американца, который не сопротивлялся вам, так?

— Так.

— И старший сержант Кацава оказался единственным из погибших в вашей группе!

Прежде чем Скворцов осознал, к чему клонит допрашивающий — если бы успел осознать, дело кончилось бы худо — где-то за дверью кабинета послышался шум, как будто что-то упало, потом крик — и дверь распахнулась…

— Скворцов! Вот он где… Вы что здесь делаете, вас же ищут…

Невысокого, ладного, усатого подполковника в чистенькой, отглаженной форме он не знал

— Закройте дверь! — сухо сказал КГБшник

— Чего? — недобро прищурился подполковник — вы кто такой? Что здесь происходит? Документы предъявите!

— Закройте дверь! Немедленно!

— Документы! — угрожающим тоном проговорил подполковник.

Решив, что связываться не стоит, КГБшник встал, и они вместе вышли, закрыв за собой дверь и оставив Скворцова одного. Вернулись в кабинет они минут через десять, вид у КГБшника был далеко не радостным.

— Свободны… — объявил он, и по мерзкой особистской привычке, заставляющей всегда оставлять за собой последнее слово добавил — пока…

— Лейтенант Скворцов, за мной! — скомандовал подполковник.

Шли они недалеко — у подполковника оказался кабинет прямо в здании посольства, только на другом этаже. Кабинет как кабинет — обшарпанные стены, тяжеленный, окрашенный белой эмалью сейф, стол с изрезанной, растрескавшейся столешницей, раздрызганные стулья. Портрет Ленина на стене — и больше никаких портретов не было, ни нынешнего генсека, ни тем более Дзержинского[67]. А вот одно пустое место на стене было — косанув глазами, лейтенант сразу это понял — никакой пыли и не такое выцветшее как остальные. И темная дырочка там, где должен был быть гвоздик…

И чей же интересно портрет там был…

Чей бы портрет там не висел — лейтенант понял, что надо держать ухо востро.

Подполковник тем временем по-хозяйски уселся за стол, подмигнул неизвестно чему и лихо достал из нижнего ящика стола ключ…

— Будешь?

— Да как то… товарищ подполковник.

Незнакомый подполковник перебросил ключ Скворцову

— Дверь запри!

Пока Скворцов запирал дверь, подполковник достал из сейфа початую бутылку армянского, пару стаканов и выставил все это на стол. Весьма рискованно надо сказать — хотя народного контроля[68] здесь и не было, не Москва — все равно могли и сейф заставить открыть[69].

Коньяк пошел хорошо. Скворцов не был большим любителем — но тут он был как раз кстати. Обжигающая жидкость проскочила в пищевод, ударила в голову… Подполковник тоже лихо запрокинул стакан, закрыл бутылку и убирал ее в стол.

— Роберт Павлович[70] тебя ищет. Все на ушах стоят. Сам он не смог приехать, просил меня найти. Из-за тебя чуть ли не всю оперативную группу[71] на ноги поднял. Юрий Тимофеевич[72] сюда вызван срочно.

— Что произошло? Мы же не переходили границу, товарищ подполковник. У меня была карта, там этот участок как афганский обозначен. Откуда же я знать то мог? Это все из-за этого?

Подполковник махнул рукой

— Да х… бы с ней с этой границей… Ты кого привез?

— В смысле?

— Пленного? Ты кого привез?

Так и есть… Надо включать дурку…

— Да не знаю я. То ли врач, то ли еще кто. Он что, из Красного креста, что ли? Или журналист…

— Да какой нах… журналист — вторично выругался матом подполковник — черт знает кто это. И проблема в том, что до Кабула живым он не доехал.

— Как не доехал?!

— А вот так. Ты кому его сдал?

— Подполковнику Руденко[73], лично. Он же живой был!

— Вот и вопрос — живой или нет. В «Экран» о пленном как полагается, не сообщили. А потом и вовсе — выдали каким-то неизвестно каким людям. Может даже людям Туга-хана[74]. И — с концами.

— Да как такое быть то могло?! — лейтенант вышел из себя — никто не отдал бы пленного без документов! Никто! В конце концов, у нас воинская часть, а не сброд блатных и шайка нищих!

— А вот так и получилось. Бардак везде, мать твою… Вот и разбираемся теперь, кто как может. Верней, задницы прикрываем… — подпол допил залпом остававшееся в стакане, босяцки зажевал соленым куском хлеба…

— И теперь что? Я то сдал как положено!

Подпол махнул рукой

— Да ничего… Здесь пока посиди, я вернусь через час примерно… Не вылезай никуда, не показывайся никому на глаза. Здесь сиди, в общем…

* * *

Подполковник не появился ни через час, ни даже через два. Лейтенант дисциплинированно сидел, скучал, обливался потом и думал, что же все-таки происходит. Раньше такого никогда не было и сейчас сколько-нибудь удовлетворительного объяснения происходящего в голову не приходило…

Примерно через два с чем то часа в дверном замке повернулся ключ. На всякий случай лейтенант встал по стойке смирно. Невысокий, усатый майор с темными пятнами пота на форменной рубашке удивленно воззрился на него.

— А вы что в моем кабинете делаете, товарищ лейтенант?

Вот это номера…

— Товарищ майор, я…

И тут Скворцов осознал всю дикость ситуации. Дело в том, что подполковника он до этого никогда не видел, не знал ни его имени, ни должности, которую он занимает. Поэтому все, что он скажет, будет средним между детским лепетом и бредом от солнечного удара…

— Виноват, товарищ майор… — отделался Скворцов покаянной фразой

Майор подозрительно потянул воздух…

— Свободны, лейтенант! — запах он, конечно же, уловил, но видимо решил ничего не предпринимать, потому что хватало дел и без этого

— Есть!

Только потом Скворцов сообразил, что это был спектакль. Какой к чертям, чужой кабинет если подполковник имел ключ от сейфа и знал что там хранится коньяк. И вряд ли майор, обнаруживший что какой-то лейтенант не только самовольно занял его кабинет но и подкрепился находящимся там НЗ с коньяком так просто бы это оставил. Нужно было время на то чтобы расставить декорации и вывести на сцену актеров. А когда все было готово — на сцену вывели, верней выпнули и его самого. Но все это он осознал потом…

Из посольства лейтенант решил двигать в «розовый дом». Оттуда постоянно ходили транспорты на аэродром и обратно, большим группам советских специалистов передвигаться по Кабулу без охраны было уже опасно. У моджахедов появлялось все больше современных снайперских винтовок и взрывных устройств, нанести удар и уничтожить десяток-другой шурави в неохраняемом транспорте — такой возможности не упустит ни один дух. А оттуда с аэродрома с попутным бортом можно было вылететь в Джелалабад, в бригаду. В Кабуле ему делать нечего…

— Колян! Колян, ты что ли…

Скворцов недоуменно обернулся, дело было уже на самом выезде из посольства. Чем-то неуловимо знакомый загорелый, наголо обритый молодой человек остановил свою Волгу прямо под шлагбаумом и смотрел прямо на него…

— Это вы мне? — уточнил он, человека из Волги он не узнал.

— Да тебе, Колян, ты что как неродной…

— Проезжаем, что встали! Проезжаем! — занервничал охранник на шлагбауме. Его можно было понять — совпосольство было приоритетным объектом для атаки духов и то что машина застряла под открытым шлагбаумом ему совсем не нравилось.

— Щас проедем, командир…

Человек газанул, ловко вывернул руль, припарковав Волгу рядом с воротами. Открылась дверь…

И тут Скворцов узнал водителя. Узнал и удивился, почему не узнал раньше. Хотя неудивительно — в школе он учился на класс младше и хипповал, носил длинные волосы как девчонка. Не раз волосы подвергались принудительному укорачиванию посредством физрука, завуча и ножниц — но Женька «Рука» продолжал хипповать и тратить все свои скудные пацанские средства на пластики с записями западных групп, какие можно было достать в Москве лишь по большому блату…

— Рука…

— Узнал… Узнал, сукин сын…

— Что с твоими волосами?

— Да ну их… Тут и так палит, а с волосами еще… Ты то где? Я и не знал что ты тут.

— Да так… В Джелалабаде…

— Если хочешь пулю в зад — поезжай в Джелалабад!

— Примерно так…

— У тебя время есть? — Рукохватов посмотрел на часы

Скворцов прикинул. День в самом разгаре, куда, собственно, торопиться…

— Да есть немного…

— Поехали, пообедаем…

— А шеф твой? — Скворцов издевательски кивнул на белую Волгу

— Да брось. Я тут так… подай-принеси… Разгонная это. А у меня сейчас обеденный перерыв и я, как любой советский человек, имею право нормально пообедать. Поехали!

* * *

На противоположной стороне улицы невысокий человек, неспешно шествовавший по тротуару и исполнявший роль выводного[75] поднес к губам портативную рацию.

— Машина пошла…

На следующем же повороте к белой Волге, записанной за аппаратом Главного военного советника в Афганистане, пристроилась желтая Волга такси, ее сменила старенькая но еще бодрая Тойота. Так, сменяясь, две эти машины повели машину с двумя шурави по городу…

* * *

Но произошло еще кое-что, о чем не знал никто — ни сотрудники совпосольства, ни следившие за Скворцовым сотрудники ХАД. Рядом с совпосольством, в одном из домов сидели трое, в их распоряжении был фотоаппарат с длиннофокусным объективом, подзорная труба, несколько блокнотов, карандаши и много, очень много времени. Квартира эта числилась за советническим аппаратом, но использовали ее далеко не советники. Использовали ее заговорщики. Кропотливо, день за днем, сменяя друг друга, они фиксировали все, что происходит у посольства и в самом посольстве, накапливали информацию. Стандартные контрразведывательные мероприятия против них не срабатывали — потому что среди них были и те, кто отвечал за контрразведывательный режим посольства и других режимных совобъектов на территории столицы ДРА Кабула. Они понимали, что вполне возможно, то что они делают, будет расценено как государственная измена при определенных обстоятельствах. Но они продолжали это делать…

ПОТОМУ ЧТО ПО-ДРУГОМУ СПАСТИ СТРАНУ БЫЛО НЕВОЗМОЖНО…

Владимирская область, Александровский район. Садово-огородное товарищество

Поздняя весна 1987 года

Увы, но нормальных электричек в Советском Союзе не осталось…

В Москву теперь ходили колбасные электрички, из Москвы — садово-огородные. Ехали с Московской, Владимирской, Калужской, других областей, ехали в Москву, чтобы накупить того, что до этого вывезли из их же областей. Колбасу, крупы, сыр. Увы, и сахар — сахара теперь вообще не было, с тех пор как наивный и глупый, откровенно глупый генсек начал антиалкогольную компанию. Как и все кампании в Советском Союзе антиалкогольная кампания попахивала откровенной дурью, перегибами, кампанейщиной и штурмовщиной. Вырубали виноградники, которые растить и растить десятки лет, запрещали пиво — и в то же время можно было достать дешевое крепленое вино и водку. Водка всегда была у таксистов, даже по ночам — за три цены. Возникло выражение «час волка» — согласно указу, продажа крепкого спиртного начиналась в двадцать три-нуль-нуль, когда стрелка на часах, украшающих Московский театр кукол, останавливалась как раз напротив фигурки этого зверя.

Но было кое-что еще. В отличие от прежних эта кампания дышала откровенным цинизмом она показала, насколько глубоко пустила корни криминальная экономика. Как и в Соединенных Штатах Америки, в Советском союзе сухой закон активно использовался для накопления первоначального капитала мафиозными объединениями.

Высокий, седовласый старик с орлиным профилем припарковал машину в одном из дворов, недалеко от Ярославского вокзала, закинул на плечо рюкзак, вышел на улицу. Машину он оставлял спокойно — вряд ли кто позарится на пожилой Москвич 2140. Оглядевшись по сторонам, старик влился в поток людей, неспешно текущий к площади трех вокзалов…

Во всем этом — если бы кто-то обратил на это внимание — было что-то ненормальное. Сам этот старик сильно контрастировал со всем — с непритязательной, в пятнах одежонкой, с замызганной кепкой, с притороченной к рюкзаку лопатой, с торчащими хлыстами саженцев. Ну не похож был это крепкий еще старик на обычного московского дачника, спешащего рано утром в субботу на свои шесть (а у кого и три) соток, дабы успеть вскопать гряды и посадить картошку пока светит солнышко, и на небе ни тучки. Скорее этому старику подходил строгий деловой костюм или военная форма, если посмотреть на его выправку. Но старик был одет именно так, он безропотно толкался в очереди пригородных касс, в привокзальном ларьке купил несколько истекающих жиром пирожков и бутылку виноградного сока, и даже выругался матом, очень уместно и сочно, когда кто-то, спеша к поезду, пихнул его в спину. И все-таки — что-то здесь было не так.

Старик ехал больше часа на электричке, идущей к Александрову, одному из небольших городов Владимирской области, конечной станции для московских электричек. Он сидел на грязной деревянной скамейке, пачкаясь жиром съел два пирожка запил их виноградным соком и бутылку запихнул под диван, как это все делали. Соседи задумали «забить козла» — но старик отказался, вытащи какую-то газету и погрузился в чтение…

Наверняка, те кто ехали в одном вагоне с этим стариком сильно удивились бы, что спроси сейчас старика, кто сидит ближе к окну слева на третьем ряду с конца вагона — и он ответит без запинки и не только ответит — но при необходимости нарисует портрет, который теперь под влиянием милицейского сленга стали называть «фоторобот». Старик помнил облик каждого из более чем ста человек ехавших с ним в одном вагоне он помнил кто уже вышел из вагона и кто на какой станции вошел

Он всё помнил…

На одной из последних перед Александровом станций старик вышел. Протолкался к выходу, вышел на полупустую бетонную платформу в числе таких же, как он дачников, постоял, посмотрел. И когда хвост электрички скрылся за поворотом, а дачники редкой цепочкой тронулись в лесополосу — пошел и он.

Идти было легко. Весна выдалась дружной, не затяжной, и почва сейчас уже подсохла настолько, что самое время было заканчивать с посадкой картошки, а не начинать сажать. Снег уже весь сошел, оставив замусоренную окурками и осколками бутылок по обе стороны натоптанной людьми в лесу тропинки, землю.

Старик шел не спеша, он наслаждался этим неспешным походом по русскому перелеску, наслаждался русской природой, наслаждался пеньем птиц. Последнее время старик обитал в городе, и на природу выбирался редко — и ему ее не хватало. Ведь он родился совсем недалеко от этих мест, в маленькой деревеньке на взгорке, которую придурок — кукурузник признал бесперспективной. Он тогда был в Китае, он был там уже несколько лет и человек по имени Мао Цзе Дун публично назвал его своим другом. У старика была сложная судьба. Его мать уехала в деревню и родила его без отца — только потом он узнал, что его отцом был испанский коммунист, один из активных участников Коминтерна. Несмотря на то, что он был сыном врага народа — еще оставшиеся у отца друзья протолкнули его в госбезопасность и направили советником в Китай. Тогда официально Советский Союз делал ставку на режим Чан Кай Ши, и его советническая должность почти ничего не значила. Но он делал свою работу, он искренне помогал китайским коммунистам, он спал вместе с ними в землянках и делил с ними скудную пищу, его не один раз могли убить, но он выживал, он переплывал Ян-Цзы вместе с Мао и его бойцами. И после победы КПК оказалось, что основную работу в Китае сделал как раз он.

Он до сих пор хорошо помнил Мао. Тогда он был скромным, и очень мудрым человеком, это потом он испортился, его испортила неограниченная власть. С Мао было очень интересно разговаривать, он никогда не твердил заученные догмы, он искренне старался докопаться до самой сути учения Маркса, Энгельса-Ленина, он внимательно читал книги, делал выписки, спрашивал мнение близких ему людей о то или ином фрагменте книги. Ему важно было не просто тупо заучить формулировки — а понять их, возможно в чем то и переделать, чтобы применить к Китаю. Мао искренне верил в коммунистическое будущее Китая — и старику было смешно слушать громогласные речи, в которых Мао потом представляли чуть ли не агентом ЦРУ. Гегемонисты — вот ведь какое выражение кто-то придумал. Китайские гегемонисты.

У тебя в стране произошел капиталистический переворот — это сказал Мао, когда его отзывали обратно[76]. Те люди кто пришел к власти — они больше не будут идти к коммунизму. Наоборот, они будут идти к капитализму, чтобы присвоить народную собственность и править в своих провинциях и уездах как капиталисты. Все это было после Двадцатого съезда КПСС. Мао не предложил ему остаться — знал, что это невозможно. Но предупредить — предупредил, это все что он мог сделать для своего русского друга.

Напоследок они обнялись…

После его возвращения в страну, он узнал, что деревню его сносят. Мать он перевез к себе в город — но в городе она так и не прижилась, умерла вскорости. Поскольку он долгое время работал в Китае — на него поглядывали с большой опаской, не подпускали к оперативной работе. Сослали в Высшую школу КГБ СССР в Минске, преподавателем — все-таки опыт у него был и немалый. Но связей с друзьями, находящимися на оперативной работе он не терял. Его лично знали Сахаровский и Мортин[77], ценили его как настоящего разведчика, пусть и попавшего объективными обстоятельствами в немилость. Потом его перекинули на подготовку кадров для «братских компартий» — это было смертельной ошибкой для тех, кто сейчас правил в КГБ СССР. Он готовил кубинцев, алжирцев, румын, восточных немцев — и везде он заводил друзей, везде оставались люди, кто считал его своим учителем. Он не знал, когда и зачем это пригодится — но он плел свою сеть, словно по указанию свыше. Потом когда подошел возраст — его перевели в армию и направили в группу Генеральных инспекторов министерства обороны — синекура для отставников в генеральском звании. Но не для него — именно там, в армии он нашел людей, которые думали так же, как думал он которым было не все равно на то, что происходит с их Родиной. И теперь эта сеть, охватывающая больше десятка стран, должна была пригодиться.

* * *

Садово-огородное товарищество было обжитым, было видно что люди пришли сюда уже давно Вся его территория была огорожена покосившимся серым дощатым забором из горбыля, ворота были распахнуты настежь, дорожки — заасфальтированы как положено а не засыпаны щебнем, как это делают в последнее время. Аккуратные домишки-скворечники, на одно, реже на два окна, где-то и банька. Плодовые деревья, уже зазеленевшие голыми ветками. Копающиеся в земле дачники — тогда это были настоящие фанаты дачного труда, участок не был жизненной необходимостью как в девяностые.

Генерал в отставке медленно пошел по дорожке, приглядываясь к номерам улиц. Здесь он был впервые, это товарищество и этот номер участка, а также процедуру контакта ему удалось узнать с трудом. Ему ее назвал человек, сидящий в Нижнем Тагиле в ментовской зоне, по сфабрикованному обвинению о злоупотреблениях. Таких в Нижнем Тагиле было немало — гэбье жестоко расправилось с проигравшим противником, сломала годами выстраивавшуюся систему охраны правопорядка в стране. Не щадили никого…

Вот и улица. Десятая улица, одна из последних, так в этом товариществе двенадцать. Двенадцатая примыкает напрямую к лесу и начала застраиваться совсем недавно.

Взглянув на часы, генерал свернул в десятую улицу, зашагал по ней, присматриваясь к дачным домикам, принимавшим своих хозяев первый раз в этом году…

Нужный ему участок он нашел почти сразу, равно как и его хозяина. Участок как участок — шесть полновесных соток земли, новомодный щитовой домик, приличный на вид, крашеный в вездесущий синий цвет, в тот же самый, каким красят кабины тракторов Беларусь. Чуть дальше, в глубине участка — банька, небольшая, сложенная из полновесных, пузатых бревен без окон, не обшитая. Ни одного плодового дерева на участке, только грядки и теплицы…

Генерал остановился, наблюдая за хозяином…

Хозяин участка занимался сейчас тем же самым, чем занимались все огородники в это время — налегал на лопату. Копал, проще говоря. Лопата казалась игрушечной в его руках, он копал быстро и не совсем аккуратно, не наваливаясь на лопату ногой, только руками — вгонял лопату в почву на полный штык и вываливал очередной кусок чернозема. Равнять не равнял — но рядом, на соседней еще не вскопанной грядке лежали грабли для разравнивания вскопанного и стояли два ведра — то ли с картошкой или еще чем на посадку, то ли с удобрением…

— Вы подходите поближе… — внезапно крикнул хозяин участка, не разгибаясь над грядкой — тут собаки нет…

Гость зашел на участок, по вытоптанной дорожке направился к хозяину…

— Доброго здоровья…

Хозяин ничем не выдал своего удивления — именно это приветствие было началом сложного, трехступенчатого пароля, меняющегося в зависимости от обстоятельств и совсем не похожего на пароль…

— Доброго здоровья и вам, уважаемый…

— Смотрю, человек работает, рук не покладая, думаю, дай помогу…

— И это дело. Друзьям надо помогать.

— Друзьям и в самом деле надо помогать. Особенно тем, кто не с нами.

— Тем, кто не с нами — в особенности.

Это был необычный пароль. Значение имело приветствие и ключевые слова — не все предложения, а ключевые слова, вставленные в любое предложение в соответствии с контекстом и ситуацией, в которой эти слова произносятся.

Хозяин участка разогнулся, играючи всадил лопату в землю на весь штык…

— Да вы снимайте рюкзак свой. Давайте, помогу…

А заодно и проверю — нет ли там оружия или чего в этом духе.

Хозяин помог гостю сбросить рюкзак с саженцами, отнес его к домику…

— Что за саженцы?

— Яблоня. Белый налив. Из питомника.

Хозяин огляделся по участку, прикинул

— Посадим. Не выбрасывать же… Яблоки — дело хорошее…

— Я к вам от Чередниченко.

— Хозяин участка понимающе кивнул

— Как он?

— Трудится. Зарабатывает на условно-досрочное.

— Понятно…

Хозяин участка зашел в домик, вынес еще одну лопату.

— Поможете? Вдвоем веселее, да и справимся быстрее. Потом попаримся, да и поговорим…

* * *

Банька пахнула в лицо жаром, еловым хвойным настоем, тяжелым, мокрым паром — насчет пара у каждого свои вкусы, тут у них с хозяином баньки сильное расхождение. Генерал любил пар сухой, финский, пар сауны, а не бани…

— Ну, Иван Иванович… — хозяин бани в переднике ждал генерала, держа в каждом руке по большому, разлапистому венику — за работу и расплата как говорится. Будем экзекуцию пополам с дознанием проводить…

— Павел Иванович. Невиновный я, гражданин начальник … — пробурчал генерал, ложась лицом на полог

— Ну, это все говорят… Знаете как говорится — отсутствие судимости это не ваша заслуга, а наша недоработка.

Через два часа — уже темнело — оба они, хозяин и гость, сидели прямо в бане, на пологе, бок о бок. Один — высокий, крепкий несмотря на возраст, но худощавый, второй — ниже на голову с лишним, но словно сделанный из стали. Даже не из стали — из чугуна, доброго русского чугуна, этакая глыба, какую не поднимешь. Гость и хозяин — каждый ревностно хранил секреты свои и хотел получить доступ к секретам другого. Что из этого могло получиться из такого разговора, где оба собеседника обладали достаточной долей профессионализма, чтобы не дать себя, выражаясь уголовным жаргоном «развести втемную»… Наверное, даже Господь Бог не смог бы предсказать результат такого разговора.

Хозяин занес в парилку две огромные, литровые кружки с квасом — как раз после парной. Жар уже утихал, в печи уютно потрескивали угли. Было хорошо — так хорошо, как бывает хорошо только после русской бани, когда рождаешься заново.

— Ну, а теперь, Павел Иванович, попарились, как говорится, пора и честь знать. Слушаю вас внимательно, что вас интересует…

Оба, и гость и хозяин понимали, почему они говорят в парилке, почему не в предбаннике за столиком. Ни одна аппаратура, что подслушивающая, что записывающая, не выдержит условий парилки. Да и где ее прятать — в заднице, простите?

— Многое… — спокойно ответил гость — меня многое интересует. Например, меня интересует — вы до конца службы собираетесь скрываться в областном УВД, под званием на три порядка ниже вашего действительного звания — или все-таки пора вернуться в бой?

Хозяин пожал квадратными плечами

— Звание как звание Меня вполне даже устраивает. До пенсии дослужу и ладно.

— Да? — гость нехорошо улыбнулся — а это порядочно, товарищ генерал-лейтенант? Вы не пытались выяснить — кто из ваших еще жив и здоров? А? Кто сидит! Кто уже… в земле лежит! А ты отсиживаешься тут, козлина!

Даже огромный опыт гостя не помог ему — да и что поможет, если на тебя бросается разъяренный носорог. В хозяине было за сотку живого веса и вся эта сотка — налитые чугуном мышцы. Раньше про таких говорили — подкову руками согнет…

— Ты меня жизни не учи, крыса гэбэшная — спокойный, даже равнодушный тон хозяина контрастировал с исполненными ярости глазами — не тебе каркать насчет этого! Тебя по реке вплавь пусть кверху брюхом — минутное дело!

Гость зашипел, пытаясь вдохнуть воздух. Хозяин подержал его еще секунду прижатым к стене — и ослабил хватку.

— Сука… — без злобы сказал хозяин, вышел в предбанник, наполнил бокалы квасом еще раз, вернулся в парную — как учить так вы первые…

— Успокоились? — гость взял предложенную кружку, отхлебнул, закашлялся — может, серьезно поговорим?

— О чем? Это мы завсегда рады поговорить… — хозяин одевал одну из масок, которых в его арсенале было множество, маску дурашливого шута — без разговора и человек не человек…

Гость поморщился

— Например — об операции «Гроза» поговорим.

Хозяин ничем не выдал, что это название ему что-то говорит. Дыхание спокойное, рука ровно держит кружку, не дрожит, глаза не бегают, а смотрят прямо на собеседника, тембр голоса не изменился ни на йоту.

— Гроза? Не припомню. В каком году было?

— В восемьдесят первом, Геннадий Викторович. В восемьдесят первом году. В восемьдесят первом году группа офицеров центрального аппарата МВД СССР завершила сбор и обработку информации по группе высокопоставленных сотрудников КГБ. В группу эту входили Андропов Юрий Владимирович, тогда еще Председатель КГБ, потом он станет секретарем ЦК КПСС по идеологии, Крючков Владимир Александрович, начальник Первого Главного управления КГБ СССР, Бобыкин Викентий Михайлович, начальник Пятого управления КГБ СССР и другие лица. Материалы, собранные вами на этих лиц, давали достаточно уликового материала для возбуждения уголовного дела по признакам преступления, предусмотренного шестьдесят четвертой статьей УК. Измена Родине. С этими материалами вы ознакомили вашего начальника, генерала армии Николая Анисимовича Щелокова. К этому времени вы, Геннадий Викторович, уже были по званию генерал-лейтенантом и выполняли только личные указания министра внутренних дел СССР, генерала армии Щелокова. Не знали вы только того, что Щелоков входит в специальную группу особо приближенных к Генеральному секретарю лиц, в его секретный штаб, в который помимо него и самого Брежнева входили генеральный прокурор Союза ССР Роман Андреевич Руденко, секретарь ЦК по идеологии Михаил Андреевич Суслов и секретарь ЦК по кадрам Иван Васильевич Капитонов. Ознакомившись с материалами на Андропова, генеральный прокурор Руденко дал секретную санкцию на арест Андропова, Крючкова, Бобыкина и других упомянутых в досье лиц и на возбуждение уголовного дела по признакам измены Родине. Однако, реализацию операции по нейтрализации упомянутых лиц Брежнев поручил не Щелокову и, соответственно вашему управлению — а напрямую своему зятю, Юрию Михайловичу Чурбанову, первому заместителю министра внутренних дел. Дальше продолжать?

— Не надо — глухо проговорил хозяин дачи, смотря на пол, на застоявшиеся на кафельных плитках лужицы воды — не надо продолжать…

— В чем была причина вашего провала, Геннадий Викторович?

Хозяин долго молчал. Потом начал говорить.

— Причиной провала была в том, что у Андропова и его людей были несравнимо большие оперативные возможности. Чурбак, дурак, первым же и позвонил Андропову. Сука, сам же потом и сел… А вторым позвонил еще кое-кто — и подтвердил. Я тогда еще говорил Щелокову — надо работать по-другому. Если у противника большие оперативные возможности — переиграть его все равно можно, но для этого придется использовать грубую силу. Необходимо было физически ликвидировать Андропова силами моего управления — а потом уже разбираться с остальными. Отрубил голову змее — хвост уже не опасен. Но Щелоков руками замахал — как можно, как можно. А как же советская законность, так ее в душу мать! Вот потом и узнал все лично — про советскую законность…

Гость хлопнул в ладоши

— Великолепно. Точно к таким же выводам пришли и мы при анализе доступных нам материалов. Абсолютно, один в один повторяющие ваши выводы — для того чтобы ликвидировать змею, надо, прежде всего, отрубить ей голову.

— Слишком много вы знаете… — пробурчал гость

— Не все. Далеко не все. Группы были сформированы?

— Да. На базе спецотряда внутренних войск, засекреченного. Его готовили к Олимпиаде, на случай террористических актов.

— Дислокация?

— Реутов, Московская область. Особый учебный центр внутренних войск МВД.

— Командиры групп?

— Было сформировано три группы. Ганецкий, Ковалев, Попов.

— Они были введены в действие?

— Нет.

— Уверены?

Хозяин раздраженно посмотрел на гостя

— Уверен.

— Слухи разные ходят…

— Эти слухи — про перестрелку в Москве были запущены самим же Андроповым. Он же у нас чистенький, с мафией борется, с коррупцией, с загнивающим болотом — а оно, проклятое, его так и норовит изничтожить…

Хозяин снова злобно выругался

— Кто отменил приказ?

— Чурбанов. Через несколько часов подтвердил Щелоков.

— Причины?

— Мне неизвестны. Отмашку должен был давать сам Брежнев, не ниже.

— Хорошо. Дальнейшая судьба командиров групп?

— Ганецкий умер. Ковалев — в группе Кобальт, в Афганистане. Попов — уволился из органов.

— Как умер Ганецкий?

Хозяин бани улыбнулся — недобро так

— Как многие умирали в то время. В больнице. Внезапная остановка сердца.

— Ваше предложение по операции? Ну же, мы все равно примерно представляем, что вы предложили…

— Ликвидировать Андропова силами управления. После чего — начинать аресты.

— Кто был в курсе этого предложения?

— Крылов и Щелоков. Конкретно я работал через Крылова.

— И оба мертвы… — подытожил гость — вам не кажется это странным. И генерал-полковник Крылов, начальник штаба МВД, куратор вашего управления, и генерал армии Щелоков, который это управление и создавал — оба мертвы. Вам не кажется это странным?

— Не кажется — буркнул хозяин — мне уже ничего не кажется странным. Андропову, который сел в кресло Генсека надо было уничтожить тех, кто был против него. Причем быстро. Он это и делал — крушил направо и налево.

Гость покачал головой

— Нехорошо врать, Геннадий Викторович. Вы, по приказу министра внутренних дел Щелокова, создали в системе МВД совершенно секретное управление К — контрразведка. Тем самым вы грубо нарушили закон «О советской милиции» и вторглись в компетенцию КГБ СССР, второго и пятого управлений. Чередниченко, бывший вашим заместителем, отвечал в вашем управлении за внешнюю разведку, при этом использовались связи между советской милицией и полицейскими органами других стран, в том числе капиталистических. Он же отвечал за вербовку агентуры из числа иностранных граждан, проходящих обучение в милицейских ВУЗах Союза. Потом, когда Андропов пришел к власти, первым делом он решил наложить лапу на материалы, собранные вашим управлением, в частности на тот массив информации, благодаря которым его и его группу можно было обвинить в измене Родине. Но он не знал ни вас ни Чередниченко, он знал только первых лиц всего этого пасьянса. Руденко, Щелоков, Крылов. Руденко струсил и сдал имевшиеся у него материалы, после чего он скоропостижно скончался. Но это были далеко не все материалы, тем более это были не оригиналы. Поняв это, Андропов начал давить на Крылова и Щелокова, требуя сдать материалы и тех, кто их собрал. То есть вас. Также он послал в МВД своего преемника, генерала Федорчука который от усердия в поисках вас и вашего управления разгромил подчистую все министерство. Он пытался найти вас и ваших людей — но так и не нашел. Что же касается тех, про кого Андропов знал достоверно — первым покончил с собой Крылов, потому что не было иного выхода. Потом застрелился Щелоков — ни на того ни на другого Андропов не мог давить в открытую, потому что могли всплыть неудобные подробности. Очень неудобные! И они погибли — защищая вас и вашу тайну, они были на передовой до конца и погибли в бою как солдаты. А потом скоропостижно — подозрительно скоропостижно умирает и сам Андропов. И больше искать некому — Чередниченко сидит в Нижнем Тагиле, зоне, скорее даже не сидит, а отсиживается по обвинению, которое он сам себе нарисовал, по облыжному обвинению. А вы находитесь здесь, по подложным документам и на неприметной должности в областном УВД. Причем что характерно — вы то находились в Москве почти до самой смерти Андропова и исчезли, как только стало понятно, что Андропов болен смертельно и шансов у него нет. Как — интересно, Геннадий Викторович?

Хозяин бани улыбнулся

— Да вы настоящий выдумщик, Павел Иванович, вам бы книги писать. Не опасаетесь?

— Чего?

— Многие познания умножают скорбь — об этом предупреждал еще Экклезиаст

— Да бросьте… Сейчас не время угрожать. Тем более что мы на вашей стороне. И заметьте — мы не требуем от вас сдать те материалы, которые вы спрятали в расчете на лучшие времена. Вы сами их нам отдадите, когда поймете, кто мы такие и за что мы сражаемся.

— И за что же интересно вы сражаетесь?

— За Родину — твердо ответил гость

— За Родину? — саркастически переспросил хозяин

— За Родину. Сейчас в эти слова вкладывают сарказм — как раз тот, который вложили в свои слова вы. Но напрасно. Наша страна очень сильна — но она беззащитна против тех, кто убивает ее изнутри, она просто не рассчитана на то, чтобы бороться с внутренним врагом, если этот враг на самом верху. Те, кого вы разоблачили в конце семидесятых Геннадий Викторович — они на самом верху. Андропова нет — но его ученики продолжают его дело. Порядочно ли это — отсиживаться в тылу?

Хозяин немного помолчал

— Кого вы представляете?

— Людей, которым не безразлично то, что происходит.

— ГБ?

— В основном армия. Есть и ваши коллеги…

— Коллеги…

Тот, кого гость называл Геннадием Викторовичем, задумался, уставившись глазами на остывающую печь, словно делал в уме последнюю доводку, принимал решение. И — принял.

— Чего вы хотите?

— А вы сами как думаете?

— Понятно. Когда?

Генерал одним махом допил остававшийся в кружке квас, довольно крякнул

— Хорош квасок… Банька, да после баньки квасок — все что нужно чтобы встретить старость, так ведь?

— Если она будет. Старость бывает не у всех и не всегда — угрюмо ответил хозяин бани. Сейчас он уже инее был похож на советского милиционера — и статью, и выражением лица и короткой стрижкой — типичный зэчара, только росписи, татуировок на теле почему то нет.

— Будет… Будет. Если не будем торопиться — то будет.

Хозяин кивнул головой в знак того, что понял

— Что нужно делать мне?

— Вам? Ждать. Готовиться. У вас ведь много друзей?

— Остались…

— Вот и навестите их. Например, в Реутов съездите, хороший городок. Легко дышится там. В другие места. Лишних друзей не бывает.

Хозяин снова утвердительно кивнул головой

— И поддайте еще парку, Геннадий Викторович. Лишним не будет…

Кабул, бульвар Майванд

28 сентября 1986 года

Волга продвигалась вперед по одному из проспектов Кабула — шумному, запруженному машинами, бронетехникой, людьми, ослами и мулами как полноправными участниками дорожного движения, с ямами прямо на проезжей части, с уличными регулировщиками вместо светофоров. Ни один человек, только что прибывший из Союза не смог бы провести в это время Волгу по оживленной кабульской улице не наткнувшись на что-то (или на кого-то). Движение было безумным, такого безумия не было даже в Москве. Но Рукохватов был уже человеком опытным, он знал, как надо ездить по Кабулу и ездить быстро. Поэтому, он умудрялся не только править своей «шайтан-арбой» — но и отвечать на вопросы своего старого, только что встретившегося друга.

— Ты здесь как я понимаю в десанте…

— Верно, понимаешь.

— Да брось… Тайна Полишинеля…

— А ты как личным водителем заделался. А?

— Подальше от начальства, поближе к кухне. Старая армейская мудрость.

— Когда это ты таким мудрым стал?

— Да тут станешь… Ты не думай, что здесь у нас курорт а вы там в Джелалабаде одни на весь Афган воюете… У нас тут тоже… Недавно машину обстреляли, чуть ли не всмятку. Эта новая. В бардачке глянь…

Скворцов залез в бардачок, пальцы удивленно наткнулись на оружейную сталь. Николай удивленно достал из бардачка короткий не то автомат, не то пистолет с изогнутым магазином, массивной деревянной рукояткой и проволочным прикладом.

— Видал, а? Скорпион. Польский.

— Чешский… — машинально поправил Николай

— Один хрен… Выдали теперь на случай нападения. Вот с собой вожу…

И снова мысли о том что что-то здесь не так родились у лейтенанта позже. Привычный к самому разному оружию, он не удивился, найдя чешский автомат в бардачке Волги — а стоило бы… Скорпион не состоял на вооружении Советской армии, выдать его обычному водителю никак не могли. Если бы уж решили что-то выдать — так выдали бы либо АКС-74У, либо Стечкин под постоянное ношение. Зато Скорпион был на вооружении у спецназа ГРУ и частей особого назначения КГБ СССР…

Поток впереди сгустился, Рукохватов раздраженно ударил по клаксону…

— Черти… Ездят как хотят… А у тебя все нормально?

— В смысле?

— Да вон… Машинка интересная… Такси. Мы нарушили правила — и она нарушила…

Да что же это…

— Всякое бывает…

— Не хочешь, не говори… — Рукохватов снова совершил резкий маневр в нарушение правил. Скворцову стало стыдно.

— Понимаешь, братишка… Тут все одно к одному… Взяли мы одного… На самой границе… А он, твою мать, ЦРУшником оказался! Теперь он пропал не пойми куда прямо из расположения, и на меня собак спустили будто это я его и затырил. Я в той операции земляка потерял, так они, суки…

— Бесы[78]?

— Они …

— А с чего ты взял что он ЦРУшник?

— Да сам он сказал… На него, брат, знаешь какую охоту устроили? Окружили нас, метлу завалили, мы вообще ушли чудом оттуда…

Рукохватов вырвался на относительно свободную трассу, резко увеличил скорость…

— Проверим их?

— В смысле?

— ХАДовцы обнаглели совсем. Трутся около нас, будто дел других нет. После этой кутерьмы с предстоящим выводом войск, афганцы больше нам не верят. Можно ожидать любой подлянки. Да и духовской агентуры в ХАД немало. Вот я и думаю — проверим, что за птица за нами летит…

— У меня и так погоны на соплях держатся.

— Да брось. За ХАДовцев нам ничего не сделают. Они всех и так тут достали уже…

— И что предлагаешь?

— А вот что… — Рукохватов левой рукой достал из поясной кобуры пистолет Макарова, перебросил его Скворцову — держи, а я Скорпион возьму. Сейчас на базар заедем… Они за тобой пойдут… а я пару вопросов задам… Дай мне… минут двадцать. Дальше отрывайся и выходи на улицу…

— Добро…

* * *

Восточный базар… Свой мир другая планета, где все живет по своим законам. А восточный база осенью, когда собран урожай — это вообще песня. Сказка…

Хотя Скворцов не имел никаких навыков оперативной работы, тактику поведения он инстинктивно избрал верную. На базаре отоваривались многие шурави из советников и военных, своим богатством базар превосходил лучшие центральные магазины Москвы, за исключением разве что «Березки»[79]. И Скворцов решил сыграть роль именно такого покупателя, решившего затовариться перед окончанием срока командировки. Поэтому, он безошибочно выбрал линию дуканов[80], где торговали импортной техникой, и пошел медленно, приглядываясь к товару, иногда прицениваясь — и не забывая посмотреть назад…

Шли за ним двое. Оба афганцы, один еще как то мог сойти за хазарейца, основной тягловой силы Кабула, таскающей большие, с огромными колесами телеги с товаром. А вот второй был совсем здесь ни к селу ни к городу — одет в нечто среднее между костюмом и формой, нервничает, не приценивается у лавок и всем старается скрыться за другими людьми, делающими покупки. Кто их только так учил следить…

Скворцов недобро осклабился. Сейчас посмотрим — кто кого…

* * *

Волга — «типа такси» тормознула у лавки, где торговали индийскими фильмами — в Афганистане видеомагнитофон заменял поход в кино — да и опасным делом было это самое кино, могли заминированную машину у кинотеатра оставить. Поэтому — все больше и больше семей с относительным достатком проводило свой культурный досуг за просмотром видеомагнитофона, видеомагнитофон стал самым желанным подарком для шурави-мусташаров[81]. Даже некоторые части на операциях в перерывах между боями смотрели «Брюса Ли», запитав видео от танкового аккумулятора…

Крутанувшись — базар был большой и Рукохватову, как местному, больше года оттрубившему в Афганистане и раз посещавшему базар, труда оторваться от хвоста не составило. И прежде чем афганцы сообразили, что делать дальше — он уже вырос как из-под земли у приткнувшейся у тротуара, обтекаемой людским морем со всех сторон Волгой…

— Хуб асти[82]? — сказал он с милейшей и слегка придурковатой улыбкой.

Водитель, не сообразив что делать, залопотал что-то на своем языке — но Рукохватов уже не слушая его, рванул на себя заднюю дверь, ввалился в салон.

Водитель полез рукой за отворот пиджака.

— Дреш[83]! — оглушительно гаркнул Рукохватов и афганец застыл как статуя, повинуясь выработанному за годы войны условному рефлексу. Неспешно вытащенный из-под полы Скорпион привел афганца в совершеннейшее оцепенение

— Душман? Ашрар?[84]

— Нист душман! Нист ашрар! Рафик! Рафик, шурави мушавер!

— По-русски знаешь?

Для убедительности Рукохватов ткнул незадачливого афганца стволом Скорпиона в затылок

— Не хорошо…

Со стороны базара показался бегущий Скворцов, Рукохватов предусмотрительно подвинулся, приоткрыл дверь.

— Вперед! Гони! — гаркнул он, как только его друг оказался в салоне.

Истошно взревев мотором и едва не задавив зазевавшегося хазарейца с телегой, Волга начала разгоняться. Прорвавшимся сквозь базарную толпу облапошенным филерам осталось только проводить ее взглядом…

Картинки из прошлого. Румыния, окрестности Бухареста

Ранняя весна 1986 года

После мутной и сумрачной зимы — с мокрым снегом, с туманами, с гололедом, на Карпаты надвигалась весна. Ночью зима еще была вполне в своих правах, и подмораживая мужи она искренне думала, что она, зима, здесь навсегда. Но приходило утро — и солнечные лучи взламывали оборону мороза, и снова журчали ручьи, убеждая зиму, что это не так, и что время ее — прошло. Или — почти прошло…

Надменная черная Волга, светя дальним светом, несмотря на то, что было еще совсем светло, свернула с заледеневшего шоссе, покатила по намерзшему на ночь льду, оскальзываясь, но мгновенно выправляясь. Пассажир Волги, невысокий, в темном плаще, с незаметным, незапоминающимся лицом раздраженно сказал водителю.

— Потише. Еще не хватало в кювет…

Водитель сбросил скорость…

Их уже ждали. Почти точно такая же Волга стояла носом к ним — то есть на выезд с дороги, в паре сотен метров от дороги прикрытая сучковатыми зарослями. Три человека ждали рядом с ней…

— Тормози! — сказал пассажир, и когда Волга замерла на месте, коротко бросил — будь внимателен.

Водитель, ради такого случая «взятый в аренду» у USLA[85] кивнул, сбросил одеяло с пассажирского сидения, где своего часа дожидался русский укороченный АКС-74У со смотанными изолентой двумя магазинами.

Высокий старик, в длинном черном плаще до пят, совершенно седой, вгляделся в вышедшего из подъехавшей Волги человека, потом взмахом руки отпустил обоих своих спутников, в которых проглядывало тайное неуловимое родство с собаками бойцовых пород.

— Нормально, это свой.

Телохранители отошли — но недалеко, они оставались в боевой готовности, как бойцовые собаки, они были готовы в любой момент метнуться к охраняемому, сбить его с ног, рубануть автоматной очередью. В подготовке они ничем не уступали водителю Волги, и если бы началась перестрелка — скорее всего, полегли бы все.

— Здравствуй, Михай… — сказал старик по-русски — не ожидал тебя здесь увидеть.

— Здравия желаю, товарищ генерал… — отозвался по-русски приехавший на встречу румын — а кого вы ожидали увидеть?

— Говорили ты погиб. В Бейруте…

— В Бейруте… Убить меня не так то просто, товарищ генерал. Хотя признаться, кое-что на память о Бейруте мне все же осталось…

Румын поднял левую руку, на которой не хватало двух пальцев, указательного и среднего, они были оттяпаны до последних фаланг

— Ай-ай-ай… Как же ты так. Ты всегда стрелял с левой руки, насколько мне помнится. Это был твой фирменный стиль, никто этого не ожидал, Все на правую руку всегда смотрят, а ты…

— За это и оттяпали. Теперь приходится учиться стрелять как все.

— И как?

— Пока не так хорошо как с левой. Но учусь… И научусь, товарищ генерал… Кстати — вы ведь, кажется, в отставке…

— Сейчас не время для отставки. Помнишь — все способные держать оружие… Ты ведь у нас учился, должен помнить.

— Помню, товарищ генерал. Хорошо помню.

— Итак? — старик прищурился — ваш ответ?

— Наш ответ… Генерал Влад[86] с вами, товарищ генерал…

Старик как-то сразу… другим каким-то стал, и румын это заметил. И подумал — что сдает старая гвардия, даже те, кто начинал еще во времена СМЕРШ. Время не щадит никого.

— Генерал Влад передает вам привет, товарищ генерал. Он хорошо помнит вас.

— Передавайте привет и ему. Кто еще в курсе? Вы понимаете, кто может произойти, если информация дойдет до посольства или до агентуры КГБ?

— Понимаем, товарищ генерал, хорошо понимаем. Мы хорошо умеем работать вы же нас и учили. У нас — порядок, те у кого длинный язык долго не живут. За блокировку информации мы отвечаем.

— Кто еще в курсе?

— Товарищ Андрута[87] точно не в курсе, как вы и просили. Генерал Влад, информация замыкается на нем и на его доверенных людях, их четыре человека считая меня. Больше никого. Остальные знают только то что нужно для исполнения задания. То есть легенду. Официально мы залегендировали это как учения, совместные учения со странами Варшавского договора. Провели по документам, материальные ресурсы выделили, утвердили как надо, подписи поставили. Информация до исполнителей будет доведена уже в самолетах.

— А Великий Кондукатор[88]? Он знает?

Румын мгновенно ощетинился

— На вашем месте я бы выбирал тон, товарищ генерал. В конце концов, это вы просите у нас помощи, а не мы у вас. Извольте проявлять уважение к нам!

Генерал грустно улыбнулся

— Действительно, пришли те времена, когда мы просим выручить нас, как мы когда то выручали вас… Кто же знал, что такие времена наступят.

Румыну стало стыдно. Но он ничем этого не показал.

— Выручим. Мы хорошо понимаем, что если нам суждено погибнуть — то погибать будем мы все вместе. Генерал Влад хотел бы уточнить маршрут транспортировки боевых групп. В вашем плане про него нечетко сказано.

— Он до конца не проработан. Рабочий вариант такой — самолетами Западной группы войск, которые совершают регулярные рейсы. Официально это будет перевозкой военного имущества. Вы должны будете перебросить подготовленные группы в ГДР своими силами на аэродромы, которые мы вам назовем. Пункт назначения — Кубинка. Как экстренный вариант — посадка в Домодедово, там тоже будут наши люди. Либо — на аэродромах КОДВО[89], если все пойдет вразнос. После чего — ваши группы поступают под начало наших офицеров.

— Под начало ваших офицеров?

— Это необходимо. Вы не знаете город, не знаете цели.

— Вы правы… — после минутного размышления согласился румын

— Сколько человек вы сможете выставить?

— Сколько… Скажем так… по высшему уровню подготовки мы сможем дать человек сто, объединенных в четыре оперативно-боевые группы. Они прошли специальную подготовку и специализируются на активных действиях в городских условиях. Для большей гарантии… сводный отряд возглавлю я, лично…

Генерал улыбнулся

— А не опасаешься, Михай? Случись что — могилки ведь не сделают…

— Я уже мертв, товарищ генерал… — спокойно ответил румын, поежившись от внезапно ударившего с Карпат порыва ледяного ветра, — Меня убили там, в Бейруте. Сейчас я просто доживаю свой век. А выбрать себе смерть, умереть за достойное дело — честь для каждого мужчины…

Ледяной ветер с предгорий усиливался, он прорывался через заграждения рощи, свирепо накидывался на двух стоящих друг напротив друга людей. Кто сказал, что зима — не вечна…

Министерство обороны ДРА. Кабул

29 сентября 1986 года

Оперативная группа, реализующая план «Камнепад» была засекречена настолько, что о ее существовании и выполняемых ею задачах не знали ни в штабе сороковой армии ни в оперативной группе министерства обороны, ни в представительстве КГБ СССР, ни в посольстве СССР в ДРА. Эта группа работала словно на враждебной территории и во враждебном окружении — и только поэтому она до сих пор работала. У нее не было ни здания, ни даже какого-либо отдельного кабинета, не велось никакого делопроизводства. Просто это была группа людей, знающих свои задачи и выполняющих их. Каждый из членов группы имел какую то должность, во-первых для прикрытия, во-вторых — чтобы выполнять свои задачи самому и помогать выполнять их остальным членам группы. Так, например командир группы, полковник (на самом деле генерал-лейтенант) Куракин официально был советником командира третьего армейского корпуса афганской армии, размещенного как раз неподалеку от Кандагара, ближайшего к пакистанской зоне племен. В Кабуле деятельность спецгруппы, подчиняющейся напрямую начальнику ГРУ ГШ МО СССР генералу армии Ивашутину, координировал подполковник (это было его настоящее звание) Цагоев Дмитрий Павлович.

Подполковник Цагоев, как и его непосредственный начальник, генерал-лейтенант Куракин был человеком необычным — впрочем, в группе «Камнепад» обычных людей и не было. По национальности он был осетином, как осетинами были и отец и деды и прадеды. И почти все мужчины рода Цагоевых служили в армии, это был род воинственный и все в нем были воинами с незапамятных времен. Дед Михаила Цагоева был в числе тех, кто брал Берлин в сорок пятом. Именно он в детстве занимался с тогда еще маленьким Мишей, передавая ему секреты воинского ремесла, хранившиеся в поколениях. Вместе с дедом Миша, еще не успевший пойти в школу ходил по горам, в восемь лет он уже мог самостоятельно добыть пропитание и выжить в горной местности, умел стрелять из охотничьего карабина. Умел он стрелять и из пистолета — руку ему ставили с самого детства. Пистонная ракетница, пистоны, свеча… Если стреляешь пистоном в сторону свечи — а ракетница тяжелая, особенно для мальца — то пистон при выстреле дает узконаправленную струю воздуха и при точном, очень точном выстреле пламя свечи гаснет. Так раньше тренировали детей аристократов — дуэльные пистолеты были однозарядные, а на дуэли тебе дается всего один выстрел. Долгие тренировки, до слез, сделали свое дело — теперь, уже будучи подполковником, Цагоев смело шел на переговоры с лидерами моджахедов, неоднократно встречался с самим Ахмад Шахом, действовал почти всегда в одиночку, без охраны, бывало что переходил и границу — и до сих пор был жив.

Официально, подполковник Цагоев считался заместителем начальника разведки сороковой Армии, полковника Николая Зиновьевича Сивачева. Он же входил в состав ЦБУ «Экран»[90] как и сам Сивачев. Несмотря на свой не слишком высокий статус, за ним был закреплен отдельный кабинет и сразу две машины — УАЗ-469, на котором он ездил сам, и белая Волга. Волгу, по негласной договоренности использовали офицеры штаба сороковой армии как дополнительную «разгонную» машину, сам же подполковник ею почти никогда не пользовался.

И вот сейчас подполковник, сидя в своем кабинете, в «розовом доме» читал телегу… Телега, пришедшая из ХАД, сама по себе была подозрительная и вызывала множество вопросов. Это надо же — похитили офицера ХАД, угрожали убийством, требовали передать секретную информацию. И все это совершил «его» водитель, лейтенант Рукохватов.

ХАДу полковник особенно не верил, и попади эта телега сразу к нему — он бы сходил с нею… простите, в туалет и там использовал по назначению. Но телегу, как и положено провели по всем инстанциям, и в конце концов на ней стояла размашистая виза замкомандующего сороковой ОА по тыловому обеспечению полковника Васенина. «Разберитесь»…

Положив бумагу на стол, подполковник Цагоев посмотрел на стоящего в его кабинете по стойке «смирно» лейтенанта Евгения Рукохватова.

— Орел… — начал подполковник — орел, сказать нечего. Только не тот, который высоко летает, а тот, который сверху — и прям на голову…

— Товарищ полковник[91], разрешите доложить!

— Да уж докладывай. Как ты умудрился ХАДовца-секретоносителя чуть не убить.

— Товарищ полковник, мы за ним следили… верней, это он за нами следил, а мы за ним.

Подполковник нахмурился

— Это как понимать? Что за детский лепет? Вы что, оперативной работой занимаетесь, Рукохватов?

— Никак нет. Я друга своего встретил, Скворцова Николая, это за ним следили….

Скворцова Николая… Это не тот ли самый…

Про дело Скворцова подполковник слышал — занимался этим не он, лично Сивачев, поскольку спецназ в Афганистане подчинялся ему. Но слышать слышал, и из того что слышал, сделал вывод — что-то в этом деле нечисто.

— Оставить. Ты сядь, сядь… Вот так, а теперь с самого начала и поподробнее. Кто такой этот Скворцов?

— Скворцов, Николай, он в соседнем со мной дворе жил, вместе в СДЮШОР ходили, спортом занимались. Его потом призвали, но я в детстве спиной маялся, поэтому меня сюда. А он служит в спец…[92] в десанте, в общем, он служит.

Подполковник Цагоев добро улыбнулся

— Да брось, лейтенант здесь все свои. В спецназе он служит, в спецназе. Где именно, бригада, отряд…

— В Джелалабаде они стоят, товарищ полковник

Подполковник Цагоев черкнул в блокноте «15 бр. 154 отр.»

— Что дальше. Где вы с ним встретились?

— На бульваре Дар-уль-аман. Возле посольства, я как раз пообедать и заправиться поехал. Вижу — Колька идет. Я его в машину посадил, спросил, что да как. Потом заметили — за нами две машины идут. Волга-такси и Тойота старенькая. Мы на Майванд выехали, решили на базар заехать да проверить — что к чему. Колька их отвлек, а я в машину сел, которая такси…

— И приставил к голове водителя пистолет. Так?

— Так…

— И что тебе водитель сказал?

— Что он из пятого управления ХАД.[93] Что ему приказали следить за русским шурави, который выйдет из посольства СССР и дали фотографию его.

А вот это — уже интересно. Очень! Получается, что ХАД знало о том, кто и когда должен выйти из посольства! И откуда оно это знало?

— Получается, этот водитель… Он старшим группы, что ли был?

— Что?

— Старший группы наблюдения. Приказ на проведение мероприятий получает старший группы, члены группы знают только свою задачу, поставленную им старшим группы. Ладно, неважно. Что ты потом сделал?

— Отогнали машину к стадиону и …

— И оглушили водителя, ударив его рукоятью пистолета по голове

— … он жив?

— Кто?

— Ну, водитель этот….

Жив и даже очень. Сначала раскололся под дулом пистолета, а оставшись в живых — написал телегу. Очень характерное, кстати для афганцев поведение, так себя они и ведут.

— Жив, жив… И даже писать может. Целое произведение написал, как ты у него совсекретную информацию под дулом пистолета требовал, а он ничего кроме «да здравствует революция» и не сказал тебе.

— Но это же…

— Да какая теперь разница… Партнеры[94] теперь рвут и мечут, требуют, чтобы тебя судили и расстреляли как шпиона. Пакистанского, еврейского — не важно. Теперь слушай сюда — от твоей откровенности сейчас зависит очень многое. Что тебе рассказал Скворцов?

Рукохватов опустил голову.

— Что он тебе рассказал? Это не шутки. На, ознакомься

На стол упала красная книжечка, с тиснением золотом.

— Понял? Теперь рассказывай, что тебе Скворцов сказал. Возможно, сейчас ты спасешь своего друга от большой беды.

— Он… разведчика захватил в караване. ЦРУшника. Вытащил его в расположение, у него человек в группе погиб. Их чудом тогда вытащили. А потом этот разведчик… пропал прямо из расположения отряда…

— Какого разведчика? Что за разведчика?

— Из ЦРУ.

Вот это номера…

— Откуда он знает, что он из ЦРУ?

— Этот… которого он вытащил… он сам ему сказал.

— Что он из ЦРУ?

— Да. Когда их окружили.

Вот это и в самом деле номера… Он знал о случае пропажи пленного из расположения наших войск, но пропавший проходил по отчетам как сотрудник Красного креста, а само дело рассматривалось как побег.

— Еще что?

— Больше ничего не сказал товарищ подполковник

— Точно ничего?

— Ничего…

Подполковник Цагоев тяжело вздохнул

— Что же делать то с вами, архаровцами… Ты, где этого … друга своего оставил?

— Я … в аэропорт его подвез. Он попутным бортом к себе в бригаду собирался… Товарищ подполковник…

— Я уже два года товарищ подполковник, и из-за таких как ты еще непонятно, сколько им буду… — подполковник Цагоев принял решение — из здания ни ногой. Собирай вещи. Оружие сдай, как положено. На улицу не высовывайся, это не шутки!

Про то что это не шутки знали и Цагоев и Рукохватов. На душманов списывали все происходящее, в том числе и то, что совершили вовсе не душманы. А пытал ХАД еще круче, чем духи. Азия…

— Есть.

Произошло то, что не могла предвидеть ни в каких расчетах ни одна из сторон, ведущих игру. Просто встреча двух старых друзей по школе и по секции. Рукохватов стемнил перед своим другом — он отлично знал, что возит офицеров разведки, и покушение, произошедшее совсем недавно, было тоже на офицеров разведки. После этого покушения Рукохватову выдали Скорпион из запасов ГРУ.

Произошедшее же на границе на Хайберском перевале после того, что устроили Рукохватов и Скворцов, стало известно кабульскому оперативному офицеру-координатору «Камнепада». «Камнепад» создавался как временная сводная оперативная группа Министерства обороны, он так и проходил по документам до настоящего времени. Но суть «Камнепада» была уже другой — из ВСОГ он уже давно превратился в небольшую но эффективную параллельную спецслужбу со своими целями и задачами, выделенными материальными ресурсами и независимыми ни от кого оперативными возможностями. Цели и задачи «Камнепада» давно противоречили целям официально провозглашаемым руководством страны как в тактическом, так и в стратегическом смысле.

Безусловно, скрывать такого рода деятельность от Москвы было невозможно. Но ее и не скрывали. Цели и задачи «Камнепаду» ставились в Москве, людьми сидевшими в недрах Министерства обороны, на Старой площади и даже в Кремле. Этим людям не нравилась политика нового Генерального секретаря партии, их взгляды кардинально расходились с ним и они готовили инструменты для возможного использования их в будущей борьбе за власть. Одним из таких инструментов и была временная сводная оперативная группа «Камнепад»…

Джелалабад, провинция Нангархар. Пункт временной дислокации 154 ОБрСпн

29 сентября 1986 года

— Спасибо мужики…

Лейтенант пожал руку командиру корабля, потом праваку

— Да брось… В баньке попариться не хочешь? У нас банька — во всем Афгане нет такой баньки. Перед ней — пруд с карпами[95], как у себя дома…

— Да нет… Меня и так за самоволку — вздрючат по самое…

— Ну, бывай…

Лейтенант побежал к рычащей дизелями колонне, с которой ему уже махали — поторопись…

Как он выбрался из Кабула? Да очень просто…

В Афганистане на самолет внутренних линий почти никогда не продавали билеты, платили летчику а сам самолет летел далеко не по расписанию. А уж про самолеты Советской и Афганской армии — тут и разговора нет — какие могут быть билеты договорился с экипажем — полетел. Не договорился — не полетел. Полетит экипаж или нет — зависело от многих факторов — исправность самолета, погода, возможность обстрела духами, сколько экипаж выпил накануне. Можно было ждать вылета час можно и несколько суток. Лейтенанту прост повезло — уже через два часа торчания на кабульской бетонке ему попался самолет, идущий аккурат на Джелалабад. И даже не слишком сильно перегруженный. Ну а то, что грузовая кабина Ан-12 не герметизирована — это так. Мелкие неприятности. Они ведь ходят в горы — ходят. И ничего…

Он возвращался в отряд, хотя душа его была не на своем месте. Он не был оперативником, он не привык к интригам, он в конце концов был обычным московским пацаном из хорошей семьи, классным стрелком. Да, Родина сделала из него меч — но не кинжал. И теперь ему было непокойно — как всегда бывает неспокойно честному и не видящему за собой никакой вины человеку, когда вокруг происходит что-то непонятное и темное.

Интересно, что сделают Женьке? Ведь он тут в бригаде — а он то там остался. Значит, если этот зеленый[96] жаловаться побежит — как раз Женьке и влетит. Хотя кашу он заварил, и это из-за него теперь…

Черт, лучше бы он грохнул того проклятого …

Кого? ЦРУшника? И куда он делся? Он ведь его сдал, как положено. Он же правду сказал…

— Эй, лейтенант…

Скворцов вздрогнул, едва не свалившись с брони

— Товариш капитан?

— Ты ведь вроде до расположения десантуры просился?

Только сейчас Скворцов понял — доехали. Место временного расквартирования сто пятьдесят четвертого отряда, в пятнадцати километрах от Джелалабада было совсем рядом.

— Так точно, товарищ капитан

— Ну, так и не спи на броне.

Проводив взглядом соскочившего с брони лейтенанта, пожилой капитан молча покачал головой…

* * *

Расположение было совсем рядом. Знакомое до боли место — модули, палатки. Вырытые на случай минометного обстрела землянки. Ограждение. Кладбище трофейной техники, рядом — техника настоящая, рабочая. Все какое-то временное, несерьезное — и в то же время уютное, свое. И, как апофеоз всему, на флагштоке понуро висел исхлестанный ветрами, выпитый, выжженный безжалостным афганским солнцем, но не сдающийся гордый красный флаг.

На воротах временного КП стоял ефрейтор Деревских — не из его группы, но человек знакомый. Когда он увидел неспешно идущего к расположению Скворцова — он настолько изумился, что побежал к нему навстречу, напрочь забыв про обязанности часового.

— Товарищ… лейтенант

Глаза его были размером с чайное блюдце, не меньше…

— Я уж год как лейтенант. Ты почему с поста то сорвался…

— Товарищ лейтенант… вас в самоволке объявили, майор Квача распорядился как только вы появитесь… сразу к нему…

Вот это номера… Теперь и в самоволку его отправили…

— Товарищ лейтенант.

— Дойду сам. Учи устав караульной службы, солдат! — отработанным движением, Скворцов слегка сбил широкую панаму-афганку, коей была увенчана голова ефрейтора Деревских…

* * *

Квача сидел в штабном модуле, по форме и с автоматом под рукой. Пил чай…

— Товарищ майор, лейтенант Скворцов по вашему приказанию прибыл!

Хотя никакого приказания прибыть к нему майор Квача не отдавал — Скворцов решил доложиться именно так, чтобы не навлекать на свою голову начальственный гнев — явился, мол… не запылился. Хотя как раз запылился, грязный как…

Квача отставил чашку в сторону.

— Хоть и не приказывал — а все равно прибыл. Проходи, присаживайся… Рассказывай, что ты сумел такого натворить, что самого батю в Кабул на ковер вызвали?

— В Кабул?!

— Ну, да. Час как улетел, вертушку за ним прислали…

Вот это — попал…

— Не могу знать, товарищ майор…

— То есть как это — знать не можешь?

— Не могу знать. Меня в Кабуле спрашивали — я ответил то же самое. Пленного я сдал как положено, спросите подполковника Руденко…

Квача как то разом сменил тон

— Да спрашивали… Бред какой то… Руденко говорит, что был звонок из Кабула, по этому звонку он передал пленного КГБшникам. Они вместе с ХАДовцами прибыли, местными. В журнале запись есть. КГБшников таких нет. В Кабульском представительстве КГБ звонок не зафиксирован, у местных тоже. Вот и думай — что хочешь.

— Товарищ майор а как Руденко…

— Руденко с батей улетел. Объяснительные писать. Мутное дело это…

Чая не было. На двоих прикончили целую бутылку голландского лимонада Сиси, теплого и противного — палило нещадно…

— А ХАДовцы?

— Что — ХАДовцы?

— Ну ХАДовцы! Они же настоящие, так? Почему у них не спросить?

Майор Квача недобро посмотрел на подчиненного.

— Отставить. Мало того что уже наделали… Батя вернется из Кабула — тогда и будет разбираться… кто… почему… и кого.

— Есть…

* * *

Шило сидел в своем модуле, грязном и засранном. Голый по пояс. Чуть пьяный — но лишь чуть-чуть. И злой — как собака.

— Здрав будь, командир! — поприветствовал он шагнувшего в модуль Скворцова

Скворцов подозрительно принюхался

— Это на каком?

— А хрен знает… На старославянском…наверное.

Как ни странно — в Афганистане старославянский, или то что солдаты считали за старославянский, приобрело особую популярность. Равно как и мат вкупе с «музыкой», блатным жаргоном. Дело было в том, что нужно было какое-то средство общения — и по связи и в письменном виде — позволяющее достоверно установить, что информация исходит от русского, а не от духа. Среди афганцев, в том числе и тех кто воевал в рядах вооруженной оппозиции, было немало тех, кто учился в Советском союзе, или имел русских жен — по-русски они разговаривали не хуже самих русских. Это могло привести к проблемам. А вот если ты обстрелял подозрительную группу в зоне твоей ответственности, а в ответ тебя по связи послали и по папе и по маме — тут к гадалке не ходи, спецназ идет. В духов переодевшийся. Так и опознавались — матом и жаргоном.

— Докладывай, замок. Как вы тут без меня разлагались?

— Как разлагались… Батя злой как черт, на него из Розового дома выходили по связи, потом он орал долго. Группу отправили…

— Куда отправили?

— На операцию. Доктор Набир объявился. Сука…

— Не добили, значит.

Доктор Набир был не афганцем — непонятно кем. Лидер бандформирования, до двухсот активных штыков. Месяц назад сумел уйти в Пакистан, выскользнуть из тисков, когда проводилась операция по зачистке зоны, но точно была подтверждена информация о его ранении. Потом по каналам ХАД пришла информация о его кончине от ран в пакистанском госпитале. И вот — здравствуйте… И как теперь верить партнерам?

— Не добили…

— А ты что сидишь? С кем группа ушла?

— Батя приказал нам двоим в расположении сидеть… до выяснения всей этой истории. А нашей группой — группу Михальчука усилили.

— Михальчука… Как же он командовать то будет?

— Скомандует. У него замком Рыбак — он на нашу группу и встал. Нормально все будет.

Скворцов нашел себе место для сидения — грязный, сколоченный из досок, в которых раньше артиллеристы свои снаряды хранили, табурет.

— Что делать будем?

— А что предлагаешь?

— Да не нравится мне все это. Чувствую, соседи опять что-то темнят. Ну, ладно, КГБшников, которые пленного забирали — мы не знаем, корочками махнули — мы и уши развесили. Но ХАДовцы то знакомые местные, так?

— Допустим.

— Так если у кого и спрашивать — так это у них. Они-то должны знать — что за гэбье, где они его взяли, что потом было, как они пленника забрали?

Шило покачал головой

— Вон ты о чем, старшой… Не… я не подписываюсь. Меня уже и так тут наградили… орденом святого Ебукентия с закруткой на спине.

— Надо разобраться. По горячему. Потом поздно будет.

— Кому надо — тот и разберется, старшой. Давай хоть выспимся в кой веки раз… как люди.

— Как знаешь… — Скворцов поднялся со стула, угрожающе скрипнувшего…

— Стой, старшой… — Шило окликнул командира, когда тот уже открыл дверцу модуля — на чем тронемся то …

— А вон… Тойоту возьмем. Я на воротах договорюсь…

* * *

Управление ХАД по Джелалабаду и провинции Нангархар находилось в старом здании, окруженном толстым дувалом, с большим двором и вырытым под здание подвалом, переделанным под тюрьму. На воротах стоял часовой, всего один — верней не стоял, а сидел на земле, разомлев от жары и положив рядом автомат. Хочешь — врывайся и твори что сочтешь нужным.

Шило со Скворцовым подъехали к управлению ХАД на старой, но бодрой Тойоне, которую несколько месяцев назад взяли в караване и отремонтировали чтобы использовать ля своих нужд. Таких машин было много и использовались они гораздо чаще, чем положенный по штату транспорт. Все дело было в том, что за положенный про штату транспорт надо было отчитываться. Не дай Бог на операции где-нибудь машина заглохнет. Как-то раз было такое — сломался на операции Урал, его пришлось бросить — а потом разрабатывать целую операцию по его эвакуации, потому что за него надо было отчитываться. В ходе этой операции по эвакуации машины несколько человек получили ранения. А Тойоты… Симурги — они есть, но их и нет, сломалась — бросили, сняли все ценное и все, не отчитываться не перед кем. Удобно — а проходимость у Тойоты например почти как у УАЗа.

Сидевший на земле у ворот страж встрепенулся — но увидев знакомых русских, успокоился. Продолжил «бдение»…

На дворе стояли несколько афганцев ХАДовцев — оборванных, с автоматами, караулили сидящих на корточках в углу пленных. Какой толк от этого караула…

— К кому идем? — Шила при передаче пленного не было и он не знал, кто из ХАДовцев в ней участвовал.

— К Амиру…

— К Амиру… — понимающе протянул Шило — давно с ним перетереть стоило бы…

Амир, заместитель начальника управления ХАД был человеком мутным и темным, как и многие среди партнеров. В этом была еще одна проблема всей этой безумно затянувшейся войны. В двусмысленности. По идее войну должны были вести сами афганцы, а мы им — только помогать. На самом деле — афганцы вести войну категорически не желали. Разное конечно было — попадались и «юноши бледные со взором горящим» из верящей в революцию молодежи — но в основном попадались другие. Такие, как Амир — вовремя угадал, на чьей стороне сила, хитростью занял пост. А по сути — ничем не отличается от бандитов, воюющих по ту стороны, только этот воюет за власть, а те — против власти. В управление напринимал лично преданных ему людей — чтобы на случай если русские уйдут, быстро превратить все это в банду. По слухам — договорился с местными исламскими комитетами воевать «понарошку», кормить русских дезинформацией. Не раз и не два, зеленых ловили на том, что поверх голов стреляют. Спросили: «Почему»? Ответ — «нам еще здесь жить». Вот и воюй с такими вот… партнерами, лучше уж самим, и рассчитывать только на самого себя. Проще будет. И эффективнее.

О дороге к кабинету Амира спецназовцев никто не остановил — полный бардак. Внизу на посту их знали и пропустили, даже документов не спросив. Проходной двор.

Амир — черноусый толстяк сидел в кабинете, по виду — спал прямо на рабочем месте. Остро пахло анашой…

— Амир… Друже мой дорогой… — Скворцов первым шагнул в кабинет, Шило вошел следом и остался у двери, заперев ее

— Что? Рафик Николай, ты чего.

— Да ничего — Скворцов сел на стол, как бы принимая доминирующую позу — ехали мимо вот и заехали к дорогому афганскому другу. Рафику.

— А… Рафик — хорошо…

— А глаза что бегают? Плохое думаешь…

— Э… Рафик Николай… ты о чем?

— Да все о том же. Ты куда пленного дел, рафик Амир?

— Пленного? Ашрара?

— Да какого ашрара… Американец — где?

— Какой американец?

— Обыкновенный! Я из рейда притащил американца! Едва записать успели — явился ты, рафик. И с тобой — еще трое. Я там был. Подполковник Руденко там был. Пленный там был. И ты там был, дорогой рафик. А теперь пленного нет. А меня наказать хотят. Ты куда пленного дел?

— Рафик Николай, я не понимаю…

— Сейчас поймешь… — недобро сказал Скворцов, доставая из кармана толстую парашютную стропу и многозначительно смотря на вбитый в потолок крюк — раз ты мне врешь, рафик, значит ты никакой мне не рафик. Ты ашрар. Душара недобитый, короче. Вот мы тебя сейчас и повесим за это…

Амир дернулся, пытаясь выхватить пистолет — но с советским спецназовцем ему в этом было не тягаться…

— У какой… Беретта! Доктор Набир подарил?

— Нет…

— Говори, сука! — Скворцов поддал как следует Амиру кулаком отчего тот стал задыхаться — кто с тобой был? Кто пленного взял? Куда пленного дели?! Говори! Э, Шило укрепи-ка пока виселицу для нашего дорого рафика-ашрара. Не терпится мне его повесить.

— Рафик Николай… судить будут.

— А меня так и так судить будут. Я пленного потерял, он на мне числился, понял? А пленный — не простой. Лучше пусть за дело судят!

Шило подтащил табуретку, взобрался на нее, начал ладить виселицу. Точно так же как это делал сам Амир — верней не он, а его подручные. Ведь духи боятся виселицы как огня, по канонам ислама горло в момент смерти должно быть свободным, чтобы душа могла выйти из человека и направиться к Аллаху. А если горло несвободно — то не остается ничего другого душе, как выходить из тела через другое… отверстие. И к Аллаху испачканную дерьмом душу — не пускают, и обречена она на вечные муки. Поэтому для душмана, и вообще для любого правоверного смерть на виселице — позор, чтобы ее избежать и умереть от ножа или от пули — он все расскажет. Спецназовцы это знали.

— Кому. Ты. Отдал. Американца?

Амир, глядя на смастеренную петлю и в самом деле понял, что его собираются вешать. И — лопнул как мыльный пузырь, затараторил так, что и записать не успеешь при всем желании…

— Эти… из Кабула были… на Волге приехали… их рафик Павел привел… рафик Павел… сказал что они шурави… с особым заданием.

— Какой рафик Павел?

— Рафик Павел… Здесь сидит…

Вот это — номера! Советник при местном управлении ХАД от КГБ! Его кажется, и в самом деле Павлом зовут!

— Рафик Павел. Твой мушавер?

— Да, да, мушавер!

— И он привел к тебе тех, кто из Кабула?

— Да, да…

— А почему рафик Павел сам за пленным не поехал?

— Не знаю, клянусь Аллахом! Он сказал — здесь подожду!

Клятва с Аллахом в свидетелях из уст заместителя начальника ХАД выглядела по меньшей мере странно…

— А потом что было?

— Потом они пленного сюда привезли! И в Кабул поехали! Рафик Павел с ними поехал.

— Одни?!

— Одни… Рафик Павел машину свою взял. И у этих машина была…

Ездить по дороге на Кабул просто на двух машинах без колонны было опасно

— Кто приезжал из Кабула? Ты документы у них проверил

Треснула, вылетая из дверного проема, хлипкая дверь

— Дреш!!!

* * *

Губа в расположении была просто отвратительная…

Не камера — обычный зиндан, наскоро выстроенный. Это еще ничего, что сейчас под ночь попали. Можно тюфяком укутаться, ночью помереть от переохлаждения можно. Ночи в Афгане — даже летом холодные.

Но все равно — лучше так, в своем расположении, чем в какой-нибудь афганской тюрьме в Джелалабаде.

А попасть — попали. Можно и срок огрести, запросто. Как минимум — пару лет дизеля[97], это к гадалке не ходи. Покинули самовольно часть, нарушили прямой приказ, напали на чиновника ХАДа. У него же на роже не написано, что он душманам продался? Не написано

Попали…

— Слышь, лейтенант… Хоть немного отыгрался

— Ты о чем?

— Раньше все залеты — на мне были. Теперь — из-за тебя залетели

— Оно так. Давай спать.

* * *

Хотя в зиндане было темно — о том, что взошло солнце, спецназовцы поняли сразу. Стало теплее, уже не случали зубы, выбивая барабанную дробь. Осталось только подождать, пока принесут пожрать…

— Э, а кормить то нас будут? — заорал Шило

— Щас покормим… Чего изволите?

— Рыбы красной[98] тащи! И сгуща! И побольше, побольше!

— Рожа не треснет? Сечки принесу и довольны будьте! — отозвался часовой

— Вот выйду, тогда узнаешь, почему фунт лиха! В нарядах сгною — без злобы пообещал часовому Шило.

Загремел засов на двери — однако вместо красной рыбы и сгуща, и побольше — в зиндан спустился майор Квача, почему то нарядившийся в старую, замызганную форму

— Сидим?

— Сидим, товарищ майор… — ответил за обоих Скворцов

— Б…ь! Доводил ведь вчера — не суйтесь!

— Сунулись уже…

Майор, хорошо зная своих подчиненных, понял, что раскаяния от них ждать — бессмысленно, все равно, что здешним летом ливня ждать. В пустыне Регистан.

— Дело есть. С меня людей требуют, отправить — некого — хмуро сказал майор

— Мы ведь вроде как … под арестом…сидим.

— Не умничай! Это ты еще не под арестом! Вот если бы вчера Николай Павлович на тебя не наткнулся — ты бы у зеленых под арестом сидел. Вот там бы — точно был арест.

— Извините, товарищ майор…

Квача посмотрел на спецназовцев

— Доктор Набир сдается…

Новость, выданная начальником штаба, настолько поразила спецназовцев, что они на какое-то время лишились дара речи…

— Э… то есть как — сдается? Совсем сдается?

— Совсем. Он оказывается у партнеров по второй категории проходил.

— Доктор Набир? Это шутка такая, что ли?

— Да какая тут шутка… Из Кабула приказ…

Афганское бандитское подполье и служба безопасности ХАД существовали всю войну в некоем странном симбиозе, иногда сложно было понять кто на чьей стороне и кто какие задачи выполняет. Любая палка всегда бывает о двух концах и по любой дороге можно было пройти в обе стороны. Так и тут — не только духи активно вербовали агентуру в органах власти — но и спецслужбы имели в бандах огромную агентуру. Почти в каждой банде был как минимум один осведомитель — а то и не один. В подполье внедрялись лжебанды, целиком состоящие из сотрудников ХАД — просто удивительно как при таком уровне агентурного проникновения с банддвижением до сих пор не было покончено.

Банды, находящиеся под контролем ХАД делились на три категории. Третья — банды, в которые внедрены осведомители и внедрены настолько успешно, что деятельность банды либо парализована, либо она, сама того не подозревая, выполняет задачи, ставящиеся ХАД. В таких бандах либо сам бандглаварь, либо его окружение было завербовано. При этом рядовые члены банды ничего об этом не знали и думали что сражаются за духов и против шурави.

Вторая категория — банды, в которых весь личный состав знает о том, что воет за народную власть и против духов. Иногда такие банды существовали больше года, орудовали в самом Пакистане. Надо сказать что разборки между бандами, с боями и многочисленными жертвами были не редкостью. Часто такие стычки были инспирированы ХАД и КГБ СССР.

И, наконец, первая категория — это те банды, которые решили открыто перейти на сторону властей. Обычно это делалось, когда душманскому подполью становилось известно все про банду и про ее главаря и денег на борьбу с неверными уже не светило. Такие сдачи обставлялись максимально торжественно — со сдачей оружия, с врачами, с трибуной и афганской партноменклатурой, которая говорила вчерашним бандитам о неоспоримых преимуществах развитого социализма. Некоторым бандитам это все так нравилось, что они переходили то на одну сторону, то на другую по несколько раз.

— Товарищ майор, а мы то тут при чем?

Квача раздраженно махнул рукой

— Сами знаете как это делается. Приехал какой то урод… жирный. За орденом что ли. Окончил Высшую партийную школу… тот еще фрукт, в общем. И корреспондент там будет. Советский. Вот этот фрукт выразил желание самолично присутствовать при сдаче банды. Приказано обеспечить его безопасность… а у нас — все люди в разгонах… на операциях. Больше некому…

— Подождите… Михальчик же как раз за доктором Набиром пошел. И с ним и его группа и наша почти в полном составе.

— Да пошел… Его двадцать вторая бригада к каким то делам припрягла без спроса… Совместная операция была, мать их… Как только есть возможность чужих запрячь — запрягают, людей же не хватает, сам знаешь. Я пробовал рыпнуться, но там… от генералов не протолкнуться, важная какая-то операция. Некому больше, мужики…

— Так мы что там — вдвоем обеспечивать будем? Доктор Набир — тот еще фрукт, я скорее поверю, что Раббани или Хекматияр сдались, чем этот.

— Нет… Десантура с ними идет… отделение, больше нету. И зеленых батальон. И еще КГБшники. В общем целая колонна формируется. Под гостей — автобус, из брони — шесть коробочек, зеленых, семидесятки. Еще пара Камазов пойдет и наливник с керосином.

— А банда что?

— А что. Их же автоматы им и выдадим опять, номера перепишем только. Еще и своего подбросим. И останутся там же — только как подразделение от законной власти. Народу керосина нальем, муки дадим — сам же знаешь…

Вот тут то и надо было Скворцову среагировать на проскочившее «КГБшники». Опять КГБшники! В деле с пропажей пленного, они и тут — опять они!

Но Скворцов разведчиком не был. Пока не был. И подозревать всех и вся… и в первую очень своих же — не научился. Пока…

— Больше некому, мужики… — Квача скорее просил, потому что понимал, что делается — не дело и отпускать из-под ареста провинившихся тоже — не дело, и приказ о предоставлении охраны этому цэкашному борову не исполнить — нельзя.

— Сделаем, товарищ майор… — сказал Скворцов — а досиживать то когда?

— Когда вернетесь — разберемся там…

Джелалабад, провинция Нангархар. Дорога на Пешавар

01 октября 1986 года

Колонна уже формировалась…

Иногда Скворцов задумывался — а как было раньше? Году в двадцатом. Ведь у них, в Советском союзе — тоже была революция. И тоже была гражданская война. Неужели также? Или даже хуже? Неужели и там было такое — сплошное предательство, двурушничество, бандитизм. Бессмысленная беспощадность — та же? Все революции на это обречены? А как прадеды справились с этим — ведь им никто в этом не помогал…

Шило и Скворцова подбросил до формирующейся колонны сам майор Квача на разгонном УАЗике бригады. Колонну едва не пропустили — она уже стояла у блока мотострелков, на выезде из города и кто-то в голос крыл по матери, чтобы сдали назад, потому что бронетранспортер не может встать на положенное ему место…

Прощаться не стали — поганая это примета прощаться. На войне все становились верящими во всевозможные приметы и предрассудки. Просто Квача опять покатил в часть — а спецназовца, переглянувшись, зашагали к автобусу…

Сразу за автобусом, верней между ним и блок-постом мотострелков притулились две машины — УАЗ-буханка и Волга, причем Волга почти новая и … черная. В Афганистане с его жарой черные Волги были редкостью.

— Вы кто?

Ага…

— Лейтенант Скворцов. Десант…

— Десант… — с усмешкой переспросил КГБшник, дико выглядящий в черном, ГДРовском костюме и камуфляжной куртке вместо пиджака — это не тот десант, что в пятнадцати километрах от города стоит?

— Он самый.

— Сколько вас?

— Двое?

— Двое? Они что совсем охренели? Тут заместитель заведующего сектором ЦК едет. А они — двоих таких красивых вас прислали и что? Все?

Почувствовав, что сейчас нарвется — КГБшник сменил тон.

— Черт с ним, все равно уже не сделаешь ничего. Потом разбираться будем. Николай Николаевич меня зовут.

— Позывной?

— Что?

— Позывной, говорю? — Скворцов утверждался в своих худших опасениях — позывной какой твой? Как с тобой связываться?

КГБшник немного подумал, а потом выдал

— А вам зачем?

Понятно…

— Давно здесь?

— Что?

— Давно здесь, спрашиваю? — Скворцов начал злиться на все это дерьмо

— С товарищем Пачулиным приехал.

— С Пачулиным… Так вот. В любой момент — даже сейчас — может начаться бой. А в бою должно быть управление. Единое управление, иначе перебьют всех и сразу. Запоминай как текст присяги: я Гюрза, он — Шило. Ты… скажем, Москвич. Десантники… ладно, сам узнаю.

Не дожидаясь реакции на наглость, Скворцов пошел к десантникам, пробежался взглядом, выделил старшего по званию…

— Здравия желаю, товарищ капитан…

Капитан, занятый укреплением кузова выданного им Камаза с помощью мотострелков — видать новый выждали, обалдуи, поднял голову.

— Тебе чего?

— Лейтенант Скворцов. Прибыл на усиление.

— Пятнадцатая бригада? — с десантниками часто работали вместе и уж они то своих соседей хорошо знали

— Так точно.

— Сколько вас?

— Двое?

Капитан тряхнул головой — не покачал а именно тряхнул. Скворцов хорошо его понимал — цензурно тут не выразишься…

— Отойдем?

Скворцов утвердительно кивнул…

Отошли — на блок-пост, за шлагбаум. Капитан выудил из кармана мятую пачку «Примы».

— Капитан Будимов… — наконец представился и капитан — будешь?

— Нет…

— Не куришь что ли?

— Не курю. Спортсмен…

— Спецназ… — протянул капитан — из местных?

— Так точно?

— А я … капитан добавил несколько нецензурных слов — вообще из сто третьей. Знаешь, где стоим?

— В Кандагаре. Товарищ капитан, а вас то как сюда припрягли?

— Как припрягли… Операция какая-то идет, в Кабуле свободных людей не нашлось. А я как раз на замену летел… и ребята — тоже. Летели через Кабул, зашли документы выправить… тут нас и дернули… твою мать

— Так у вас что — вообще никто до этого не бывал?

— Почему? — капитан смачно выпустил вонючее облако — я был. Еще сверхсрочников у меня трое. Остальные…

— Мать…

— Вот то-то и оно. Мать. На этого лося цэковского вообще расчета не было. А ему в голову въехало… проверяльщик, блин. Считай, подразделение — как половина. Конечно… мои все через Чирчик прошли, но опыт говорю — только у четверых, у меня и у сверхсрочников. А обстановку местную — совсем не знаю. Куда хоть едем то?

— Мармоль… — лейтенант готов бы закурить сам хотя и не курил — на самой границе. Есть тут такой душок, доктор Набир. Под ним до двухсот штыков было. Сейчас — непонятно сколько, потрепали его очень сильно прошлой осенью. Тут же душки по сезонам воюют — зимой тихо. А у вас как?

— Круглый год.

— У нас проще — в основном на зимние квартиры в Пакистан уходят. Граница же рядом. Так вот — этот душок пришел снова, группа от нас на перехват вышла, вроде как была информация, как они пойдут. А потом вдруг оказалось, что банда эта — из второй категории и в первую переходит. Хотя… если судить по трем предыдущим годам как этот Набир здесь хулиганил… при таких друзьях и врагов не надо, в общем.

— А кишлак этот?

— Тоже нехорошее место. У самой границы — раз. Дорога в него одна, ответвление от основной трассы два. В лощине, можно со скал бить — три.

Капитан снова смачно выругался.

— И если нас там накроют…

— Забьют без вариантов. Не вырвемся. Зеленые — они кто, ты их знаешь?

— Нет. Зеленые как зеленые. Переводчика нет, командир у них лопочет по-русски — моя-твоя и все. Нормально взаимодействие организовать не удастся.

Скворцов просчитывал варианты — лезть головой в капкан ему совсем не хотелось.

— Вот как сделаем. У тебя связь с бортами есть? Летуны будут прикрывать?

— Это есть. Пара крокодилов под парами стоять будет.

— Тогда вот что. Рискнем капитально. Делимся на две группы. Ты остаешься в резерве вместе со всеми своими и половиной сорбозов. В кишлак двинем мы двое, КГБшники и оставшиеся сорбозы на трех, нет двух коробочках. У тебя остаются две трети брони, и ты остановишься вне ловушки. Перед тем как двигаться вперед — поднимем крокодилов, попросим проверить, что там впереди. Если что… ты двигаешь нам на помощь, принимаешь командование над сорбозами и вызываешь в помощь мотоманевренную группу с Джелалабада. Как?

— Ты лейтенант… смелый шибко. Слыхал…

— Про старых и смелых? Слыхал, товарищ капитан. Если там засада — то броня не поможет, хоть две коробочки, хоть шесть — спалят. Так у нас хоть какой — то шанс останется.

— Добро… — капитан докурил сигарету, щелчком отправил бычок на пыльную обочину — не знаю, как будет, но с места не сойду, пока тебя не вытащу, если что.

— Позывной у тебя какой?

— Дуб вроде как был.

— Дуб и оставим, позывные менять примета дурная. Надо еще КГБшнику доложиться. И лосю этому…

Капитан усмехнулся

— С КГБшником я сам, нормальный мужик… А лосю этому и докладываться не стоит — он поди медсестру уже щупает какую. Скучаешь по медсестрам то…

— Век бы их не видеть.

— Да не… я не в том смысле.

— Тогда скучаю…

* * *

Тронулись нескоро — ждали еще наливник с керосином. Пока было время — как смогли, укрепили КАМаз, на пол мешки с песком набросали, сколько было, борта нарастить и укрепить не удалось. Еще бы «золушку»[99] в кузов — но это вообще на грани фантастики — как говорится, за неимением гербовой пишем на простой.

Наконец — афганский бэтр зачихал, выбросил здоровенный клуб сизого дыма — афганцы за техникой мне ухаживали и обслуживали, только если их заставляли это делать «шурави мушавер» — и стальная змея, пыхая вонючим дымом, попирая колесами каменистую афганскую землю тронулась…

Сам Скворцов сел в КамАЗ рядом с капитаном, чтобы в случае чего принять командование на себя — а вот Шило отправил в машину, где ехал высокий гость из Москвы, заставив того потесниться. Лучше в тесноте… да не с головой простреленной. Сам лось сначала повозмущался, но потом уразумел, что ему выделяют личного телохранителя, прикрепленного на московском слэнге, и утих, утешив себя тем, что личного прикрепленного выделяют далеко не каждому…

Первые километры прошли относительно спокойно — дорога вилась в ущельях, то ныряла вниз, то возносилась вверх, нот сааме главное — ущелья не стреляли. Не стреляла и зеленка — в каких то местах они ехали по долине, по обжитым благодатным местам, по местам где развито земледелие. Возможно, руки местных крестьян когда-нибудь отвыкнут от автомата…

— Слышь, лейтенант… — капитану захотелось немного потрепаться, благо пока возможность была — хочешь, расскажу что наши отчудили недавно?

— Хочу

— Короче так. Есть у нас улицы с дуканами — не хуже чем в Кабуле. А афонек[100] нет. И продавать нечего. Водку — самим нужна. С караванов чего — так не каждый день на караваны ходим. Оружие, патроны — за это свои повесят, да не у всех доступ есть. А летунам что продавать? И вот они придумали. Там полно колпачков, они как бы предохраняют НУРСЫ, боеголовки при транспортировке. Никому не нужны, в общем, если только как стаканы. Но в стаканы ведь и налить чего надо. И вот наши техники из аэродромной обслуги намылились на шурави-базар. Подходят к одному дуканщику, показывают ему этот самый колпачок — есть тебя такое? Очень надо, много заплатим. Дуканщик — нету, а зачем надо? Э… ты не поймешь. Ладно. Будут — звони, как говорится. Так вот — они обошли весь базар. А через пару дней уже другие предложили — эти самые колпачки. Дуканщики скинулись, закупили их — море и …в общем, ищи — свищи на них покупателей

— Русский человек на метле в космос слетает, если надо будет…

— А что хмурый то такой, лейтенант?

Скворцова немного помолчал, раздумывая.

— Я по этой дороге ездил — раз пятьдесят наверное. Первый раз я еду — и по мне никто не стреляет. Вот и думай — к добру это или нет…

* * *

— Дуб-три вызывает борт 018! Дуб-три вызывает борт-018!

— Борт-018 на приеме

— Борт-018, прошу обстановку дальше по трассе, прием!

— Дуб-три, в пределах видимости чисто.

— Борт-018, прошу проверить обстановку до кишлака Мармоль по дороге.

— Дуб-три, принято, проверим как сможем.

Вертушки прошелестели лопастями над колонной и ушли дальше. У любого, прошедшего Афганистан, звук вертолетных лопастей поднимает настроение. С вертушками намного проще, летуны не дадут в обиду, заплюют НУРСами, перепашут пулями любую, дерзнувшую огрызнуться огнем вершину. Пленные духи часто говорили: мы не так боимся вас, как боимся ваших вертолетов. Правда, в последнее время и вертолетчикам стало сложнее работать — к сварке[101], известному врагу вертолетчиков прибавились Стингеры, поставляемые американцами духам. Вертолетам приходилось либо уходить на предельные высоты, откуда они не могли оказать действенную поддержку — либо работать у самой земли нарываясь на смертельный пулеметный огонь. Но летчики, как и все воины советской армии, продолжали воевать, отдавать свой интернациональный долг — хотя откуда этот долг взялся, кто успел нахватать долгов — они сказать не могли.

Но все равно воевали.

— Колонне — стоп! — сказал Скворцов, когда до поворота осталось совсем немного. В этих местах он ориентировался и без карты, хотя бывал — в основном ночью.

Будимов наклонился вниз к люку, передать указание — и колонна постепенно, словно нехотя — остановилась на пыльной афганской дороге, совсем недалеко от того места где она делилась надвое, отторгая из своего полноводного русла небольшой ручеек дрянной провинциальной дороги, ведущей в кишлак Мармоль.

— Занимай оборону — спокойно сказал Скворцов — вышли посты вон туда, там у духов подготовленные позиции. Занимай их первым иначе рано или поздно — обстреляют. Разворачивай АГС, прямо с брони работай если что.

— Добро. Позывные давай сверим. Я как Дуб-три работать буду, частота обычная.

— Лейтенант немного подумал

— А чего хитрого. «Коробочка один» обзовемся.

— Добро, Коробочка-один. Удачи.

— Тебе не кашлять.

* * *

Колонна вползала в кишлак…

Кишлак был как и все горные кишлаки — маленьким, бедным, живущим в основной контрабандой да тем, что удастся собрать с нищих огородов, на которые землю с долины носили на ослах, да на собственной спине. Скворцов всегда поражался — как этим люди так могут жить, и почему они сражаются. За что они сражаются — за право жить, как живут сейчас? Ведь афганский космонавт — в космос летит[102].

Скопище глиняных мазанок, глухие, мрачные дувалы, кривые улочки, с гуляющим в них эхом от моторов БТР. Ни одной антенны, ни одного человека — встречают гостей здесь всегда так, скрываются где могут. Для местных крестьян нет друзей, есть только враги. Друзья — это твой родное племя, все остальные — враги, ничего хорошего от них ждать не приходится. Особенно если пришельцы — с оружием и на ревущей, плюющейся дымом бронетехнике.

Первым делом — заняли позиции на площади. Кишлак казался как будто вымершим — и это было не к добру…

— Внимание. Распределиться по секторам, вести наблюдение!

Как хреново, что вокруг — с миру по нитке. Были бы свои — на месте была бы душа. Хотя — какое к черту на месте, когда голову суем в петлю.

И еще этот наливник, вспыхнет — тогда вообще…

— Пустота. Нет ни птиц ни скота — только террасы с натасканной поколениями дехкан землей. Они таскали эту землю, кто на ослах, кто на спине — пару десятков километров только в один конец и все для того, чтобы собрать скудный, политый потом урожай на своих грядках. А потом половину, а то и больше — они отдадут баю, хозяину этих мест. И они отдадут этот урожай, зная, что им нечего будет зимой есть самим и отдадут безропотно — потому что так делали их отцы и деды, потому что этот, веками установленный миропорядок — от Аллаха. А те, кто приходят из городов под красным флагом, кто выступает на митингах, кто призывает взять всю землю себе, кто призывает спускаться с гор, идти искать работу в городах или брать трактора и работать на тракторах — они от самого Иблиса, их устами говорит Иблис! Они покушаются на установленный самим Аллахом порядок вещей! Они воюют с теми, кто идет по пути джихада, и с ними воюют бледнолицые, шурави, сыны севера! Значит, мучительная смерть- то что они заслуживают, ведь так гласит Коран!

Вот так. И хрен мы чего здесь изменим.

— По фронту чисто. Движения в кишлаке не наблюдаю.

— Слева чисто.

— Справа чисто.

— Склон чист, духов не наблюдаю.

Снова, грохоча винтами, над кишлаком низко прошли вертушки. Немного отлегло — душманы боялись вертолетов как ничего другого, с вертолетами веселее, вертолеты не дадут в обиду, заплюют ракетами любую огневую точку. Если у доктора Набира нет Стингеров…

Скворцов наклонился так, что бы его слышал механик-водитель, сам он сидел на броне — но так чтобы с нее можно было легко и быстро спрыгнуть.

— Вперед! Медленно вперед, понимаешь?

Водитель — афганец, но учившийся в русском училище и понимающий русский язык обрадовано закивал, показал большой палец — понял. Сам лейтенант обернулся, знаками показал держащемуся наготове Шилу, что он собирается делать. Тот ответил знаком — «понял».

Скрежещет, осыпается по колесами гравий — каменная крошка. Местные горы — старые, избитые временем — но все еще остающиеся неприступными. Может быть, когда-нибудь эти горы раскрошатся до основания, и на этом месте будет равнина? Может быть? Только — не в этой жизни…

Мы обречены на войну. Мы обречены сражаться в этих горах. Горы никуда не денутся, пока мы живы. Духи никуда не денутся, пока мы живы. Мы уйдем — духи пойдут за нами, война пойдет за нами. Война не оставит нас в покое.

Пока мы не победим.

Звук движка резонирует, отражается от горных вершин, от стен — и возвращается. Все, буквально все — дышит опасностью. Доктор Набир — не из тех, кого легко взять, это битый и травленный волк. Хитер, жесток, безжалостен. Профессионал — это признавали все, это было видно по операциям, которые он проводил — жестокий и безжалостный профессионал. Он один из немногих, кто «идейный» — это не значит, что Набир отказывается от денег, но основным мотивом его поступков является все-же ненависть. Просто удивительно, что «зеленые» связались с ним и перевербовали, а штаб в Кабуле — этому поверил. Еще неизвестно, кстати — кто кого перевербовал, бывало всякое — и агенты, до этого и год и два поставлявшие ценную информацию приводили группу в засаду. Все — зашевелившаяся зелень на склоне, шорох потревоженной каменной осыпи, на миг мелькнувшая над дувалом голова — все это может предупредить опытного и настороженного человека лоб опасности, позволить в самый последний момент увернуться, вывернуться из костлявых лап смерти.

Несколько афганцев стояли по центру площади — маленькой, расположенной в центре кишлака, той на которой стоит низенькая местная мечеть. Было видно с улицы — они стояли плотной группой, стояли так чтобы шурави их увидели, улица была прямая и вела вверх, на площадь. Откуда они взялись — то знает только Аллах, когда они смотрели на площадь перед тем, как спуститься со склона — их здесь не было. А теперь — были.

— Стоп машина!

Скворцов соскочил с машины первым, стукнул по броне прикладом — командовать все равно не получится, а сам по себе он кое-что сможет сделать если что. Медленно, держа наготове автомат, двинулся навстречу стоящим рядом с мечетью афганцам. Все это походило на какой-то дикий, безумный вестерн, только афганцев было несколько человек, и оружие они сложили перед собой. Лейтенант свой автомат держал в руках, прижав локтем приклад к боку, чтобы можно было стрелять навскидку.

Обдирая бортом дувал, БТР сдал назад, заставляя пятиться и другие машины колонны — все равно в узких улочках кишлака не развернуться и никого не защитить, а свобода маневра нужна. Если с самой окраины работать из КПВТ и маневрировать при этом — не факт что сожгут. У духов тоже не все гранатометчики — снайперы, скорее наоборот.

Дувалы. Пыльная, идущая вверх к мечети улица. Нищая желтизна домов, зловещая тишина…

Топот — сзади. Оглянулся — афганцы, двое. Из колонны. Нарушили приказ, ломанулись вперед. Партядро, блин, один наверное переводчик. Все эти пяртядра… не мучались бы с ними, только проблемы от них. Где они есть — там есть, а где нету — так и не надо, пусть люди живут как веками жили до этого. Не воюют — и ладно. Ну, нет тут пролетариата, чтобы идеалами коммунизма проникся, нету…

Третий — ГБшник. С ними бежит. Этот-то куда сунулся, мудак…

Один из афганцев шагнул чуть вперед. Крепкий лет сорока, заросший бородой. Какие-то четки в руке. Ни дать ни взять — Абдулла из Белого солнца пустыни. Судя по всему, это и есть доктор Набир. Бывший офицер афганской армии, халькист, при Дауде учился в Советском союзе, в училище. Потом сбежал — во время кармалевских чисток, когда гребли всех поголовно, как незадолго до этого гребли сторонников самого Кармаля. Теперь вольная птица, дукандор, несколько дуканов у него здесь и в Пакистане. Умный, сволочь, деньги в дело в торговлю вкладывает. А мы дураки — плодим врагов на ровном месте.

— Вы доктор Набир? — Скворцов остановился за несколько метров от него, спросил по-русски

— Набир-шах[103]… — церемонно сказал афганец, будто он не сдается, а принимает капитуляцию поверженного противника.

Что-то залопотал на пушту афганец — но Набир не слушал его, даже не обращал на него внимания — будто муха жужжит — отмахнулся и все. Ему был интересен именно русский.

— Это вся твоя банда, Набир-шах?

— Первым сдаемся мы. Потом — остальные. Такова договоренность.

Скворцов сделал пару шагов вперед, подобрал с земли автомат, положенный перед ним Набир-Шахом. Дешевая китайская дрянь, такую обычно дают новобранцам, их не жалко если и пропадут. После нескольких магазинов начинает клинить. Неужели, у главаря крупной и опасной банды такое дешевое, никуда не годное оружие?

Набир-шах что-то крикнул — и из-за дувалов начали выходить остальные, один за другим, складывая оружие в кучу между ними — русским воином и афганским бандитом…

* * *

Дальше — все пошло по плану. Обычная сдача, проходили не раз и не два. У мечети поставили наливник, начали раздавать керосин. Керосин в Афганистане стоит дорого, потому что в сельской местности керосинка, керосиновая лампа — основной осветительный прибор. Приехавшие шурави щедро лили остро пахнущую жидкость в подставленные емкости и не брали за нее денег — для афганцев это было дико до беспредела. Но — бери, пока дают и афганцы все шли и шли за подношением от безбожников. Так они и брали, керосин, деньги, муку, листовки — но остановит ли это подношение, память о даре шурави, когда придут в кишлак бандиты и начнут набирать людей, чтобы идти и забить колонну на трассе?

Навряд ли…

Чуть в стороне работал госпиталь. Маленький, всего в одном КУНГе на базе Зил-131, но здесь испокон века не видали и такого. Здесь веками не было ни нормальных врачей, ни нормального госпиталя, все жили под Аллахом и считали, что если кто отправился в райские кущи — значит, так тому и быть, значит пришло его время. Сейчас же врачи-шурави осматривали афганцев, выстроившихся в очередь, давали лекарства, ставили первые в жизни этих простых, живущих на нищей земле крестьян диагнозы. Новая власть добралась и сюда — кстати, нередко было, что после шурави в кишлак приходили душманы и штрафовали тех, кто посмел показаться врачу-шурави.

А перед самой мечетью поставили трибуну. Деревнная самодельная трибуна, украшенная пыльными кумачовыми тряпками, на которых белым было написано непонятно что. Конечно же, советский «упал-намоченный» не удержался от того, чтобы толкнуть речь перед малограмотными афганцами. Получалось это у него плохо тем более с бодуна — но он старался…

Скворцову на все на это было тошно смотреть. Что-то глупое и бессмысленное было в этом во всем, что-то неправильное. И кривляния едва пришедшего в себя после выпитого партейного на трибуне, и раздача керосина, и сдача духов с дешевыми автоматами — их же им и вернули, переписав номера, теперь это был местный отряд самообороны. Разве так ведется война? Нет, разве так ведется война? Разве так вели себя наши деды в сорок четвертом? Освободив свою страну, они вступили на территорию Европы как победители, и погнали врага до самого его логова. Разве можно было себе представить, что какие-то местные фашистские выкормыши, например, на Украине, вот так вот сдаются, им возвращают их же оружие и делают вид, что они теперь охраняют советскую власть в районе?

А этот дикий страх перед границей? Не дай Аллах бомба или ракета упадет на Пакистан — погон лишишься. И это при том, что пакистанцы страха перед границей не испытывают, бывали случаи, когда и самолеты их не только залетали на афганскую территорию, но и бомбовые удары наносили и вертолетные десанты высаживали. Все это было! Что же это за война такая, когда им можно все, нам — ничего. Разве наши деды остановились на границе, сказав, что по ту сторону — чужое государство со своим суверенитетом. Да, фашистское, да если его не уничтожить оно еще раз нападет. Ну и что? Суверенитет, международное право. Даже американцы совсем недавно, во Вьетнаме наплевали на него, действовали в Лаосе в Камбодже, бомбили Северный Вьетнам. Что же мы то боимся?

А военная прокуратура? Интересно в сорок третьем после рейда группу НКВДшников также встречал военный прокурор?

— У вас всегда так?

Скворцов осмотрел на подошедшего КГБшника из охраны дико смотревшегося в своем черном костюме на фоне всего этого. Так же дико, поверх пиждака смотрела трофейная разгрузка, набитая во все дыры и автомат АКС-74У со смотанными синей изолентой магазинами. Где взять-то успел?

— Бывает и еще круче…

КГБшник — какой-то смазанный, непонятный, с липкими глазами, по-свойски усмехнулся.

— Это как?

— Это… Это когда один и тот же отряд переходит на нашу сторону раз в год. Когда к зиме дело, зеленки нет и воевать в холоде неохота — их командир прозревает, раскаивается и идет в местный ХАД. Переходит на сторону народной власти. Зимой на казенных харчах сидит, а как весна, зеленка — так ищи его свищи. До следующей осени.

— Весело… — КГБшник достал бело-красную пачку Мальборо — куришь?

— Нет.

— Напрасно — КГБшник вытряхнул сигарету, смачно затянулся — тут у вас вообще весело. В дуканах ассортимент как при коммунизме. Я вчера вышел…

Внезапно Скворцов понял, что давно не видно Шила. Он был на машине, остался прикрывать, потом он его видел около мобильного госпиталя — не иначе ищет где спирта тиснуть, паразит. А потом…

Лейтенант начал поворачиваться — но ГБшник был уже рядом. Щелчок, какой-то треск — и яркая вспышка перед глазами…

* * *

Они уже обосновались, заняли позиции и даже успели как-то окопаться — когда началось. Истошный, выворачивающий душу, нарастающий тонкий свист — и совсем недалеко от бронетранспортеров, прямо на трассе встал черный, с желтыми мимолетными просверками, султан минометного разрыва.

— К бою!

Новичков в составе боевого охранения колонны не было, все как минимум год отслужили, и что делать — знали и без команды. Рассредоточились, заняли позиции, залегли. Бэтр сдал чуть назад, наводчик освободил стопоры башни, готовясь стрелять.

— Откуда? Откуда бьют?

И новые султаны разрывов, один за другим, все ближе и ближе. Чей то крик, срывающийся на истошный визг. Кого-то все-таки зацепило осколками мины…

Придерживая бьющую по боку брезентовую сумку с красным крестом, мимо бэтра неуклюже пробежал фельдшер.

Бесстрашно сидевший на броне капитан — осколков можно было нахвататься на милую душу — склонился в люк

— По левому флагу работай! С ПКТ, понял!? Я наведу, как увижу! Только наших не задень, они на час сидят. Работай по левому флангу, б…ь!

— Есть!

Затарахтел ПКТ, к нему в укладке патронов много, две тысячи — пусть работает. Хоть как то прикроет. Судя по всему, здесь никого нет кроме наводчика, который где-то спрятался, с. а такая и наводит на них минометы. Его надо найти и изничтожить. Но сначала надо выйти на связь с группой, которая в кишлаке — если их там прижали, то им там не в пример хуже.

Капитан соскочил с брони, оставил тарахтящий пулеметом бронник, пробежал к машине, где была рация. Оттолкнул суматошно орущего что-то в трубку связиста

— Дай! Дуб вызывает Коробочку-один. Дуб вызывает Коробочку-один. Коробочка один, так в душу мать!

Связь — то ли глушат, то ли просто горы экранируют. Связь, чтоб ее — никогда не бывает, когда она нужна.

— С кем оборался[104]?! — подбежал еще один советский, советник у этих… бачабозов.

— Блок дальше по трасе! Восемь кэмэ до них! Сейчас бронегруппа к нам пойдет, четыре коробочки. И вертушки подойдут.

— Обещанного три года ждут!

Гулко бабахнул КПВТ — раз, потом еще раз. Бросив гарнитуру рации, капитан побежал обратно к плюющейся огнем броне.

— Тащ капитан, мы его накрыли! Вот там сидел, п…р! — один из взводных тыкал пальцем куда то в сторону гор, показывая на не пойми что на склоне.

— Выдвигаемся! Бери Чурило и за нами! Быстро!

— Есть! — взводный побежал к своей коробочке.

Механ, предчувствуя дело, высунул голову из люка.

— Выдвигаемся. Давай на дорогу и сворачивай на Мармоль! — до капитана что-то дошло — кого вы там грохнули?!

— Да наводчика, тащ капитан! Побежал — мы его из крупняка и накрыли!

— Давай быстрее!

— Есть!

Испустив из выхлопных труб клубы серого, вонючего дыма бэтр медленно тронулся с места, захрустел камнями, выруливая на дорогу. Капитан оглянулся — второй бэтр, облепленный бойцами, двигался следом.

Ну, теперь только пронеси. Если в ущелье засада — забьют без вариантов, ни летуны не успеют, ни бронегруппа. А тех, что в кишлак пошли — поди уже забили. Черт бы побрал всех этих духов и перемирия с ними, выстроить — и из пулемета…

К повороту выскочили достаточно быстро, дорога была накатанной и машины шли ходко…

— Стой! Стой, чтоб тебя!

Своим ребристым рылом бэтр чуть не смял легковушку, возглавлявшую колонну. Волга! Твою мать, Волга! За ней пылил УАЗ и один из грузовиков.

— Перекрывай! Перекрывай дорогу!

Водила ничего не понял — но бэтр подался вбок, закрыл проезд.

— Стой, с. а!

Из головной машины вывалился гэбист — какой-то разодранный, без пиджака, без автомата.

— Пропустить! Ты что, о…л, с. а, пропустить! Сдай назад!

От полноты чувств гэбист врезал кулаком по броне — успел, прежде чем отлететь на капот Волги.

— Где?! — озверевший капитан не говорил он хрипел — где, гнида?! Где ты их оставил, падла!?

— Пропустить! Пропустить, вы что себе позволяете, тов…

Озверевший капитан в один прыжок оказался рядом с задней дверью Волги, на время отпустив гэбиста. С размаху, с наслаждением, какого он не получал уже давно — саданул со всей силы по дверце ногой, опрокидывая назад в салон зашедшегося в истошном визге партбосса. Полегчало на душе аж, как это дерьмо отоварил. Капитан развернулся, подхватил только пришедшего в себя гэбешника, с силой приложил спиной о броню — раз, другой, третий. Подчиненные наблюдали с интересом — но не вмешивались.

— Где ты их оставил, п. р?! Говори, мозги вышибу!

— Там в кишлаке…

— Ты их бросил, гнида!

— Мы сами… выскочили едва…

— Падаль, с…а, мразь! — капитан бросил и так извалянного гэбэшника на землю, от души ударил сапогом — раз другой, третий, стараясь попасть по почкам. Он знал — что уже не простят, что навешают всех собак, свалят на него проваленную операцию и погибший личный состав — и отправят в зону. Если не грохнут — по тихой, тут и такое бывало. И поэтому он решил отыграться — раз и навсегда, вкладывая в эти пинки всю ненависть и презрение к жирной тыловой швали, к пьяным партейцам, ездящим сюда за медалями, в тыловым крысам, чистеньким, только и способным в критической ситуации — бросить своего и смыться. Если и сидеть — так сидеть за что-то, за дело, отвести душу напоследок. И он отводил — пинками, матюгами, выхаркивая из души грязь ругательствами и с каждым матюком, с каждым пинком ощущая, как все то мерзкое, грешное, вся грязь, вся накипь войны — уходит, оставляет, покидает его. Хорошо бы навсегда…

Сильным пинком капитан сбросил потерявшего сознание гэбиста с дороги — давить он его все же не хотел, не хотел брать грех на душу.

— Освободил дорогу!

Ошалевший от произошедшего на его глазах святотатства водила Волги счел за лучшее газануть — и съехать в кювет, остальные шарахнулись кто куда. Вот пусть и сидят тут в кювете. И ждут, кто первым подоспеет. То ли вышедшая с ближайшего ПВД[105] мангруппа на броне — то ли душары местные. Душарики то сейчас страсть как злые — особенно если учесть, как им вломили только что там у дороги. Вот и посмотрим, дорогие товарищи, как вы им будете про преимущества развитого социализма речь толкать. Слабо?

Капитан заскочил на броню — нет, не заскочил, взлетел как птица.

— Вперед! Пошел, пошел!

* * *

Дорога до кишлака — километров семь, но идти их можно целую вечность, теряя людей и машины, истекая кровь и горящим бензином. Эти километры вырублены в скалах — иногда тут с трудом протискивается даже грузовик, что уж говорить о бронетранспортере. Дорога прихотливая — то ныряет вверх, то вниз. И все это время то с одной стороны то с обеих — скалы, треклятые скалы на которых местные научились маскироваться так, что пока не наступишь — не заметишь.

Очередь рассыпалась искрами по броне, когда они уже втянулись в серпантин, прошли три четверти пути и выходили к кишлаку. Их уже ждали.

Водила встал — придурок! Если обстрел — надо топить со всех сил, на это и рассчитывают — остановить колонну. Встал сам — и тормознул остальных.

— Гони!

Бронник дернулся — и заглох. Надо было драться.

— Левее ствол! Левее, с. а, освободи стопоры башни!

Афганец то ли понял, то ли по наитию — сделал то что нужно, освободил стопоры, чтобы можно было наводить пулемет вручную. Капитан не стал стрелять из своего автомата — он обхватил ствол КПВТ, толстый, с человеческую руку, с усилием и уже под пулями провернул башню, наводя пулемет на врага. Только после этого он соскочил с брони, спасаясь от летящих пуль.

Загрохотал КПВТ, сметая тяжелыми, раскалывающими камни пулями душманскую падаль — и одновременно словно мячик шаровой молнии скользнул перед самым носом бэтра, прошел мимо и лопнул кусом разрыва на противоположном склоне. Духовский гранатометчик нормально прицелиться не смог, мешал плотный прикрывающий огонь пехоты — но рано или поздно все равно зацепят, просто по закону подлости и больших чисел.

Шум винтов перекрыл грохот перестрелки почти моментально — вертолетчики рискнули, подобрались непонятно откуда. Смертельно рискнули, подбираясь на предельно низкой, чтобы горные хребты экранировал шум винтов, не спугнули моджахедов. Раньше в начале восьмидесятых так летали часто, сейчас, после появления у душков ДШК и Стингеров так рисковать было запрещено — но они рискнули. И выиграли — огненные стрелы НУРСов распороли каменный склон, разрывая на куски вовсе не бесплотные тела не успевших смотаться духов. Еще один, последний из остававшихся в живых гранатометчик, уже зарядивший РПГ и собиравшийся пустить свою огненную стрелу по замершему внизу на дороге стальному жуку прицелился по вертолету, висящему совсем рядом — но нажать на спуск не успел. Пилот второго МИ-24 чуть довернул машину — и короткая очередь скорострельного ЯКБ перерезала духа пополам.

— А!! С. и! Получили!

Адреналин плескался ведрами, после этого бывает жестокий отходняк — но здесь и сейчас они победили. Победили, порвали, сделали этих тварей, сохранили свой счет и помножили счет духов. Здесь и сейчас они были победителями — и что бы не случилось потом — эту победу отнять у них никто не сможет…

* * *

Старый афганский бронетранспортер стоял на самой окраине кишлака, с открытыми люками. Он уже догорел, гореть было нечему. Душки конечно же постарались — забрали все что можно было забрать: все из укладки в том числе АГС-17, который должен быть в каждом БТР, взяли трофейное оружие, взяли пулеметные патроны из укладки — все это по военным меркам обладает немалой ценностью. Времени куражиться над пленными, как они это умеют делать — красный тюльпан или что-то в этом роде — не было, но что успели — сделали, твари. Прямо у выгоревших до корда, еще исходящих тяжелым, черным, вонючим дымом скатов в ряд стояли отрезанные головы. Больше десятка.

Капитан не мог командовать. Командование принял на себя один из лейтенантов — он командовал, организовывал зачистку села, прочесывание — все это нужно было сделать как можно быстрее. А капитан… а капитан медленно, как слепой, подошел к обгоревшему БТР, сел рядом с ним и обхватив руками голову закачался в каком-то безумном экстазе, словно молясь неведомому и кровавому Богу. Богу войны.

Он сломался.

Подмосковье. Апрель 1987 года

Весна в этом году выдалась на удивление ранней. Где-то до двадцатых чисел марта держались морозы — а потом как прорвало. К средине апреля уже отшумели ручьи, отзвенела капель — и исходящая паром черная, жирная земля ждала пахаря, чтобы тот вонзил в нее плуг, и осеменил золотистым семенем — чтобы осенью земля могла вознаградить его за труд тяжелыми, наполненными зерном хлебными колосьями…

Старик был здесь. Он был странным, этот старик, очень странным. Сейчас он жил в деревне, бобылем, держал корову и находил утешение в простом крестьянском труде. Он так и не вернулся в госбезопасность после того как его освободили из лагеря в сорок первом по приказу Вождя, признав, что обвинения в его адрес были целиком ложными. Вместо этого он пошел на фронт простым солдатом и честно отвоевал всю войну, закончив ее в Праге. Судьба словно хранила этого старика — ни одной царапины за все время войны, хотя вне передовой он бывал редко. Он отказался вернуться во власть и потом, уехал в деревню, не стал даже председателем колхоза — так и работал простым агрономом. Нет, он не был озлоблен на власть, незаслуженно покаравшую его и едва не расстрелявшую. Просто он не хотел больше этой власти. Он не хотел больше никакой власти.

Но до сих пор на этом свете были люди, которые знали. Которые — помнили. И которые — навещали старика…

Черная Волга с номерами «МОС» свернула на обочину проселочной грунтовой дороги, остановилась рядом со старым колхозным УАЗом. УАЗ стоял у самого края дороги — а у забрызганной грязью по самую крышу машины, на каком-то пеньке сидел старик в грязной телогрейке. Он не курил — так и не приобрел этой пагубной привычки ни в лагере, ни потом в колхозе, где курили все поголовно — он просто сидел и смотрел куда-то вдаль, положив на колени свои крестьянские мозолистые реки.

Водитель Волги все-таки преодолел с честью раскисшую грунтовку — а между тем там было и такое место, в котором неопытный водитель мог «сесть» по крышу, потом только трактором и сковырнешь. В России две беды — и одна постоянно борется с другой.

Затормозив в нескольких метрах от УАЗа, водитель Волги покинул машину. Дородный, средних лет, в шикарном финском костюме, со старомодными очками — круглые стекла без оправы — он направился к старику прямо по всей грязи не обращая внимание на то, что шматки грязи попадают на штанины брюк, а туфли уже измазаны грязью напрочь.

Старик не подал ему руки, да он и не протянул ему руку. Просто он встал рядом со стариком и уставился туда же, куда и старик — на заканчивающийся перелеском косогор, на жирную, отходящую от зимнего сна землю.

— Мы начинаем… — тихо сказал он

Старик гулко откашлялся — подхваченный в лагере туберкулез преследовал его всю оставшуюся жизнь

— Когда?

— Наверное к зиме. Как все организуем.

Старик наклонился вперед, подхватил ком земли, начал разминать его мозолистыми пальцами

— Земля сыровата еще… — сказал старик, словно думая вслух — сеять рано. Подождать еще дней десять, и тогда…

— Вы ничего не скажете?

Старик бросил остатки земли, вытер руку о грязную полу ватника

— А что тебе сказать, Саша… — он обратился к своему собеседнику по имени, потому что знал его с четырех лет — ты сам все решил. Можно было бы сказать — Бог тебе судья — да я неверующий. Пожелаю как на фронте — удачи.

— Мы правы? Скажите — мы правы?

Старик покачал головой

— И да и нет, Саша. И да и нет. Нынешний первый… он ведь не с Марса прилетел, согласись. Кто-то его воспитывал, растил, кто-то по служебной лестнице продвигал. Ты думаешь, он один такой, убрать его — и все?

— А как в тридцатые порядок наводили?

— В тридцатые… Знаешь… многие неправильно оценивают тридцатые. Мол, все на страхе держалось. На репрессиях. Чуть что — и пятьдесят восьмая. Дураки они… Разве можно целое государство, целый народ в страхе держать? Возьми меня. Ты думаешь, я не знал, что надо мной тучи сгущаются? Знал. Ты думаешь, я не смог бы сделать так, чтобы ни Сталина, ни Ежова, ни Молотова — никого из них на свете не было бы. Смог бы… Подо мной ведь профессионалы были. Профессионалы, Сашенька, каких и нет сейчас. Сейчас так, сад детский. Тот же Рамирес — он ведь по Гитлеру готовился. Операцию в последний момент отменили. А ведь мы тогда его считай, на позицию вывели, стреляй — не хочу. Не уйти, правда, было потом — но они и к этому были готовы, пожертвовать собой ради коммунистических идеалов, не задумавшись ни на секунду, правильно это или нет. Можно было бы и Усатого точно также… никакая охрана не справилась бы. Но мы ведь верили Саша. Верили в то, что все что происходит — правильно. Понимаешь, правильно! Даже если в какой-то момент неправильно поступили с тобой, то в целом все — правильно! Что все учтено. А сейчас веры нет. Люди не верят, понимаешь? Нет, не понимаешь.

— Понимаю…

— Не понимаешь. И никто из твоего поколения — не понимает. Вы в безверии родились, оттого и докатились до такого. Горбачев — то всего лишь закономерный итог безверия. Чем громче слова с трибун — тем подлее и страшнее дела. Причем всюду — сверху — донизу. Вот у нас в мехпарке слесаря. На работе ты не гость — унеси хотя бы гвоздь. Они ведь все такие. А это — самый низ. Слесарь гвоздь уносит. Первый секретарь обкома во взятках погряз. Генеральный секретарь партии страной торгует. Понимаешь, каков народ такова и власть — редко бывает по-иному. И слесаря, и секретаря обкома нынешняя власть очень даже устраивает.

— Так что же… Ничего не делать?

— Почему ничего не делать? Делать, Сашенька, делать. Какова бы Родина не была — но она все же лучше, чем чужбина. Делать надо. Задумайся над тем, что ты будешь делать потом.

— А что — потом?

— Вот и думай — что? Что ты будешь делать потом. Тем, кто родился в безверии — веру то ты уже не вернешь. А значит — и то, что сделали в тридцатых, сейчас — невозможно сделать. Делай по-умному, ищи умных людей, хорошо ищи. Ищи и давай им свободу. У нас очень умный народ, Саша. Он лошадь подковать не может как следует, а блоху — только так. Вот и ищи таких людей. Усатый в свое время не нашел, смурной был человек, жестокий — вот и довели страну. Это ведь он виноват, что после него — никого умнее Никитки не нашлось. Помни про это и не повторяй ошибок. Гайки не закручивай до упора. Сорвешь резьбу.

— Я понял… — сказал гость после долгого молчания

— Надеюсь… — усмехнулся старик — не скатись только в ежовщину. Страшное это преступление, Саша. Страшное. На всех на нас оно — и будет до конца жизни нашей. На всех, кто тогда не возвысил голос. Не остановил.

— Спасибо, дядя Костя.

— Да не за что. Навестил, порадовал старика. Может, заедешь, перекусишь. У меня то — всяко полезнее, чем даже в цэковской столовой

— Да нет, дядя Костя. Времени нет.

— Ну, тогда езжай. Удачи…

Пакистан, пограничная зона. Кишлак

03 октября 1986 года

— Тебя на чем поймали?

— На сигарете. Тварь… — Шило глухо закашлялся

— Сука… — согласился и Скворцов.

Они пришли в себя уже не в кишлаке — непонятно где. Но по каким-то признакам — скорее даже по наитию поняли — Пакистан. Либо самая граница, один из пограничных кишлаков. Понятно хотя бы потому, что налета с воздуха здесь совершенно не боятся.

Они были в зиндане.

Зиндан — это такая яма в земле, метров пять-семь глубиной. Иногда накрытая чем-то, иногда нет. Голые, отвесные стены, иногда с отрицательным углом наклона — не выбраться. В таких ямах содержались заложники, пленники, рабы…

У них отняли все. Шнурки, пояса, ремни, срезали пуговицу со штанов. Естественно все оружие. Все, чтобы невозможно было бежать. Опытные, суки…

— Ты что-то помнишь? — спросил Шило

— Нет. Даже не стреляли. А ты?

— Тоже…

ГБшник. Тварь. Предатель…

Ни Скворцов ни Шило, сидя в зиндане, так и не довели свои мысли до конца. Если бы довели — стало бы все понятно и этот выезд, непонятный и плохо подготовленный, и сдающийся доктор Набир — все. Но тогда они думали, что столкнулись с предательством — а не системой.

За ними пришли через несколько часов — а может быть, им показалось что прошло несколько часов, в то время как прошло намного меньше времени — в зиндане время течет по особенному. Кто-то с грохотом, переговариваясь на хорошо знакомом, непонятном гортанном языке сдвинул в сторону стальную решетку, накрывающую дыру зиндана…

— Шурави! Сейчас вам веревку спустят. Попытаетесь бежать — убьем нахрен!

Нахрен было особенно показательно — афганцы таких слов не знали

— Делаем? — одними губами спросил Шило

— Нет… — ответил Скворцов — рано…

Сначала надо понять — где они, сколько вокруг моджахедов, чем они вооружены. Только дурак пытается сорваться с самого начала, с самого начала плена как раз надо показать покорность судьбе усыпить бдительность.

Наверху их ждали. Двое душманов, у которых из оружия были одни лишь пистолеты. Рослые, откормленные, заросшие бородами, в дешевых противосолнечных очках — отожрались на пакистанских харчах. Еще трое духов стояли поодаль — у этих было не только два автомата, но и ручной пулемет РПД. Профессионалы! Все трое — в черных американских комбинезонах, найти который было мечтой любого советского солдата в Афганистане, ибо родная форма ни на что не годилась, три-четыре полевых выхода и можно выкидывать. Такие комбинезоны носили только наемники, «Черные аисты», прошедшие специальную подготовку.

Умные суки… Двое — по виду афганцы, у них пистолеты, оружие для ближнего боя, если не справишься пистолетом — не справишься ничем. А эти трое — страхуют первых двух. Если двое не справятся — трое их расстреляют вместе с шурави. Они наемники, им все равно. Значит, духи знают кто они такие — иначе таких мер предосторожности не было бы.

Чуть поодаль двоих духов стоял невзрачный, невысокий, худенький паренек в оборванной советской военной форме — скорее всего, он им и кричал. Пленный. Непонятно только то ли он сам сдался, то ли взяли. Такое часто бывало — отстал от колонны, пошел в самоволку за чарсом[106] — не сам, скорее всего, пошел, деды заставили. И стал пленным. Тут это быстро…

То, как этот паренек смотрел на них, с какой ненавистью — от этого становилось страшно…

Один из духов что-то заговорил, не для них, для паренька, служившего здесь переводчиком. Тот начал переводить

— Уважаемый Набир-хан, да хранит его Аллах, желает говорить с вами. За попытку побега — смерть.

Но Скворцова заинтересовало не это — он уловил в незнакомой речи слово «бача»[107] — и сразу стало понятно. И ненависть, и все остальное…

Господи… На самом деле ведь, наверняка деды послали куда то. И теперь мы для него — те самые деды, из-за которых он стал тем, кем стал. Поэтому он и смотрит так на нас, и дай ему сейчас нож — на куски порежет.

Один из душманов показал рукой направление, куда следует идти и пошел вперед. Поддерживая свои штаны, спецназовцы пошли следом.

* * *

Доктор Набир стоял на какой-то площади, к которой вела узкая, огражденная с обеих сторон дувалами дорога, по которой они пришли на площадь. Они так и не поняли — был этот кишлак афганским или пакистанским. По дороге им не попалась ни одна женщина, ни один ребенок — кишлак вообще производил впечатление вымершего. Да и долго ли они шли — сотня метров, не больше.

Вот теперь доктор Набир был во всей своей красе. На боку — пистолет Кольт, на другом — автомат МР-5, германский, очень точный и дорогой. Дорогой камуфляж. Охрана — несколько тех же «Черных аистов», все — с русским оружием, очень ценящимся здесь. Есть даже ПК, который держит в руках самый здоровый дух, обмотанный пулеметными лентами как революционный матрос.

Доктор Набир-шах что-то заговорил на своем языке, прожигая взглядом пленных

— Уважаемый Набир-шах, да продлит Аллах его года, приветствует вас в своем доме, и спрашивает, как вам его гостеприимство — перевел пленный-бача

— Спасибо ждем теперь его в гости… — мрачно сказал Шило. Скворцов промолчал — что-то ему не нравилось

Когда пленный перевел, Набир-шах оглушительно захохотал, захохотал так, что противосолнечные очки упали с его переносицы на пыльную, каменистую землю.

— Уважаемый Набир-шах, да продлит Аллах его года, ценит мужественных солдат. Он предлагает шурави сражаться на его стороне и получать за это деньги. Много денег — долларов. И американское гражданство. Набир-шаху нужны мужественные воины.

Спецназовцы молчали. У Шила возникло непреодолимое желание отпустить-таки пояс штанов чтобы показать этим душкам все что он о них думает. Скворцов анализировал то странное ощущение, которое у него возникло на площади — и не проходило…

Набир-шах снова заговорил

— У вас есть время до завтра, чтобы подумать. Если вы отвергнете предложение Набир-шаха — вас будет судить шариатский суд за преступления, которые вы совершили, воюя против правоверных. Набир-шах приказал вам возвращаться в зиндан…

И тут Скворцов понял. Оружие! У одного из духов — мало того, что автомат калибра 5,45, которым духи обычно брезгуют, но и в модификации АКС-74УБ. Бесшумный автомат которых и в спецназе то мало! Как же он мог оказаться у духа, в лагере?!

Скворцов перевел взгляд с оружия странного духа на его самого. Тот едва заметно кивнул.

Наши!

Лэнгли, штат Виргиния. Штаб-квартира ЦРУ

1986 год

Знаете, какая самая большая проблема в Соединенных Штатах Америки?

Это парковка.

Иногда даже роскошный кабинет не представляет такой ценности, как свое собственное место на парковке.

И иногда даже такому заслуженному работнику Управления как Милтону Уордену, бывшему резиденту в ФРГ, Судане и Нигерии приходится пятнадцать минут искать место на парковке. Потому что Управление, черт его побери, превратилось в самый настоящий проходной двор. Все это дерьмо с комитетом Черча[108] и публичным стриптизом привело к тому, что нормальные люди из ЦРРУ уволились, а бездельники остались, потому что бездействуя, ты уж точно не нарушишь никаких прямых запретов и этических ограничений. Слово то какое придумали! Этические ограничения! Шел бы он с этими ограничениями в … церковь[109]! Там ему самое место.

Итог — конец семидесятых про. али полностью. Так и не смогли удержать Вьетнам, хотя бы поставками вооружений и бомбовыми ударами. Потеряли Иран. Допустили убийство президента Египта Анвара Садата, одного из наиболее ценных последователей США, приобретенных в этом регионе — и не может быть чтобы русские не приложили свою руку к этому делу. Уж очень много совпадений в этом убийстве. Допустили дальнейшее проникновение коммунизма в Латинскую Америку. Хватит или еще надо?

А теперь в ЦРУ боятся и шаг сделать. Теперь самым любимым делом в этом здании, знававшим и лучшие времена является написание бумаг — чем больше тем лучше. Теперь одним из самых больших проблем стало повальное пьянство — некоторые напивались вдрызг после работы, некоторые начинали уже на работе[110]. И, наконец теперь Управление исповедовало «политику открытых дверей» и даже проводило экскурсии по зданию (видимо чтобы простые американцы убедились, что в этом здании работают не монстры), что мешало работы и еще меньше оставляло места на площадках для проклятой парковки.

Припарковаться все же удалось, когда одна из машин отъехала и Уорден втиснул на освободившееся место свой Олдсмобиль. Приткнув машину пошел к лифту — крытый паркинг с подземными этажами только что построили и его уже на всех не хватало.

— К мистеру Гейтсу — коротко сказал Уорден на посту контроля, предъявляя пропуск, который одновременно исполнял роль служебного удостоверения.

— Придется немного подождать, сэр — сказал охранник — можете встать вот здесь.

Охранник был темнокожим. Еще одно новшество во внутренней жизни Управления — десять лет назад такого и представить было невозможно, все черные — либо сочувствующие коммунизму, либо сами коммунисты. А сейчас…

— Сэр, прошу — объявил охранник, кладя трубку телефона — кабинет мистера Гейтса …

— Я знаю — перебил Уорден, внутренне раздражаясь непонятно чему. Хотя нет, понятно, просто он сам не хотел признаваться в этом даже себе.

На этаже для высшего комсостава, на седьмом было тихо, уютно, этаж только недавно отделали какими то новомодными синтетическими покрытиями, они были и на полу и на стенах. Все было в светлых онах, в то время как двери были темные. Матово светили светильники. Тот кабинет, который ему был нужен располагался рядом с кабинетом Директора.

Средних лет мужчина, уже начавший полнеть, увидев входящего в кабинет Уордена, улыбнулся, встал, протягивая руку

— С переездом — поприветствовал его Уорден по-русски.

— Спасибо — по-русски ответил хозяин кабинета, месяц назад назначенный заместитель директора ЦРУ Роберт Майкл Гейтс[111], бывший старший аналитик отдела по борьбе с советской угрозой, того самого отдела, в котором работал и сам Уорден

В кабинете сидел еще один человек — невысокий, лысоватый, с худым, птичьим лицом. Он не представился, не протянул руки и сам Уорден тоже не счел нужным с ним здороваться. Либо из отдела кадров, либо из отдела внутренней контрразведки, либо, что намного хуже — помощник какого-нибудь сенатора из какой-нибудь комиссии. Того же Голдуотера, или не дай Бог Лихи[112]. Поэтому Уорден машинально сел на предложенное ему место, а в голове прокручивалась вся последняя его деятельность — он лихорадочно вспоминал, за что его можно зацепить.

Было видно, что гость в кабинете сильно нервничает — значит не знает русский язык и не может понять, о чем идет разговор. Что же касается Гейтса и Уордена — то для них в работе свободное владение русским было обязательным и они не упускали возможность поговорить по-русски для тренировки.

— Как босс?

— Сегодня на месте — неопределенно ответил Гейтс

Ни для кого не было особым секретом, что директор ЦРУ Уильям Кейси был смертельно болен, у него был обнаружен рак предстательной железы и большую часть работы директора ЦРУ исполнял за него хозяин этого кабинета. Но Кейси, старый вояка, работавший еще в УСС[113], при случае еще мог дать пинка кому следует.

Наступило неловкое молчание — разговор почему то с самого начала не клеился.

— Как ты смотришь на то чтобы сменить кабинетную работу на что-то… — Гейтс запнулся, подбирая слова — более волнующее кровь.

Уорден прикинул — предлагают очередную загранку. Учитывая его опыт — не ниже чем резидентом, то есть начальником станции. Вопрос только — где?

— Где именно?

— Хм… ну, после Судана я думаю что у тебя не будет проблем со спартанскими условиями размещения.

— В Судане было не так плохо. Британцы хоть и ушли оттуда — но нечто цивилизованное там осталось.

Снова помолчал, подбирая слова, Гейтс. Видимо не подобрал — поэтому предложил напрямую.

— Станция в Пакистане тебя устроит?

Чего-чего, но такого Милтон Уорден, кадровый сотрудник управления вот уже более двадцати лет, не ожидал.

— Ты хочешь от меня избавиться или как? — спросил Уорден после того как немного улеглось.

— Отнюдь. Ты понимаешь, какой это трамплин?

— Если только в ад. Там можно свернуть шею не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова. Если русские танки попрут через границу…

Директор Центральной разведки спокойно ждал, пока Уорден выговорится.

— Как думаешь — почему названо твое имя?

— Потому что я как бельмо на глазу? — предположил Уорден

— Нет, не по этому. Прочитай, потом скажешь, что думаешь.

Первый заместитель директора кивнул сидевшему в его кабинете человеку, тот выложил на стол папку (похоже бронированная с кодовым замком, с механизмом самоуничтожения), несколько минут священнодействовал над ней, потом вскрыл находящийся в папке опечатанный конверт и выложил на стол несколько листов бумаги, не обычной, а специальной, полупрозрачной, почти невесомой. Поднесешь спичку — вспыхивает и сгорает в секунду. Еще одно достоинство такой бумаги — с нее невозможно снять копий средствами фотокопирования.

— Прочитай. Только имей в виду — этого ты никогда не читал и не видел. Это настолько секретно, что этих папок нет даже в советском отделе, потому что к выносу из основного здания Управления они запрещены.

Центральное разведывательное управление. Директорат разведки

Совершенно секретно

Вскрыть только с разрешения Заместителя директора управления

Копий не снимать

Из здания управления не выносить

Не для иностранцев

Агентурное дело № А/U 11945/69

«Бурбон»

…

1851

Источник Бурбон[114] сообщает, что группой высокопоставленных офицеров Министерства обороны СССР, в которую входят сотрудники ГРУ ГШ МО СССР ведется активная разработка афганского подполья на предмет выявления харизматичных лидеров сопротивления и склонения их к сотрудничеству с законными властями на тех или иных условиях. Операция проводится в режиме повышенной секретности и проходит в документах под кодовым названием «Гиндукуш». Источник «Бурбон» не исключает, что операция «Гиндукуш» является частью более крупной операции стратегического уровня в этом регионе.

Добывающим офицером передано предложение агенту попытаться добыть дополнительные сведения по операции «Гиндукуш», подтвердить или опровергнуть сообщение.

Провести перекрестную проверку сообщения агента не представляется возможным.

1856

Источник Бурбон сообщает, что спецотделом ГРУ ГШ в рамках операции «Гиндукуш» ведется оперативная разработка следующих лиц:

— Абдул Рашид Достум, руководитель т. н. «Милиции Достума», крупного вооруженного формирования действующего на территории северных провинций Афганистана.

— Сейид Джафар Надири, командир т. н. «Дивизии исмаилитов Афганистана»

— Ахмад Шах «Масуд» — командир крупного формирования моджахедов, действующего в т. н. «ушелье Пандшер», труднодоступном горном ущелье, имеющем стратегическую важность в этом регионе.

По сообщению источника, особое значение спецотделом ГРУ придается развитие контактов с Ахмад Шахом Масудом. Сам А.Ш.М. в 1982 году объявил перемирие с властями, неоднократно впрочем нарушающееся, склонен к независимой политике, избегает подчиняться указаниям из Пакистана, решениям руководящих органов движения сопротивления моджахедов. В окружении Масуда находятся русские пленные, служащие ему личной охраной и военными советниками, часть из которых является офицерами ГРУ, внедренными в окружение Масуда. По предположению источника, срывы попыток ликвидировать Масуда силами КГБ СССР и агентуры афганского ХАД непосредственно связаны с активным противодействием этому ГРУ ГШ МО СССР.

Добывающим офицером передано предложение агенту продолжать добывать дополнительные сведения по операции «Гиндукуш».

Провести перекрестную проверку сообщения агента не представляется возможным.

Уорден перечитал это, затем прочитал еще раз, третий. Передал документы их хранителю, и он с облегчением начал запихивать их обратно в папку.

— Для чего нужен я?

Гейтс тяжело вздохнул

— Для противодействия, Милтон. Для противодействия.

Уорден улыбнулся.

— И как прикажете противодействовать? Голыми руками? Вы представляете что нужно, для того чтобы воевать с Советской армией?

Гейтс взглянул на часы.

— Зайдем к Директору, пока он на месте. Он, возможно, будет более убедителен, чем я.

* * *

Директор ЦРУ обитал на том же, седьмом, самом престижном этаже, в довольно большом угловом кабинете, из него открывался отличный вид — не на унылую серятину нового офисного корпуса, не на стоянки для машин — а на лес, на голубые вестчестерские ели. Из кабинета директора Центральной разведки, который тогда занимал Гейтс как и.о. в кабинет директора ЦРУ вела отдельная, прямая дверь и можно было пройти к боссу минуя приемную и людей, которые там сидят. Чем Гейтс с Уорденом и воспользовались.

Милтон Уорден довольно давно не был на этом этаже — ему просто нечего было здесь делать. Уже по тому что в кабинете на столе не было никаких бумаг, он понял что директор бывает в своем кабинете нечасто. А увидев директора — мучнисто-белый цвет лица, какие-то угловатые движения, тяжелая одышка он понял — все. Год максимум…

Но глаза оставались те же. Глаза бойца, хулигана, напористые и дерзкие, с каким то вызовом. Когда Кейси назначили директором — со времен войны он не имел никакого отношения к разведдеятельности — многие подумали — очередной политический назначенец[115]. Пустое место. Но жизнь показала — как они ошибались, Кейси оказался тем человеком, который возродил к жизни Управление после позора семидесятых. И Уорден напомнил себе — этого человека рано списывать со счетов, даже если он будет лежать на смертном одре.

— Сэр, это…

— Я помню, Роберт, спасибо — голос Кейси был непонятным как всегда, то громким то тихим, он не проговаривал полностью слова, он бубнил и понять то что он говорит было сложно — Милтон Уорден, бывший начальник станций в ФРГ и Нигерии. Рад вас видеть, Милт.

Уорден пожал протянутую руку — влажную от пота и холодную.

— Сэр…

— Милт, как насчет миллиарда долларов?

Уордену показалось, что он ослышался

— Простите, сэр…

— Миллиард долларов. Большой зеленый миллиард. Цифра с девятью нулями. Миллиард. Его я дам вам если вы выполните для меня работу. Понятно?

— Боюсь не совсем, сэр — осторожно ответил Уорден

— Что тут непонятного. Я даю вам миллиард долларов, и вы отправляетесь делать для меня работу. Миллиард долларов. Плюс всемерная моя поддержка. Плюс любое оборудование, какое вы только закажете. И никаких ограничений. Никто не будет стоять у вас над душой. Никто не будет вам указывать, как вам выполнять свою работу. Миллиард долларов на поддержку движения сопротивления советской оккупации Афганистана.

Никто и никогда не выделял на одну операцию столько денег и все это знали. Все управление знало — в какое дерьмо приходилось окунаться для того, чтобы выбить даже пять миллионов долларов для контрас, и предоставление миллиарда было чем-то нереальным. Запредельным.

Несмотря на то, что в последнее время Уорден немного… сбавил темп — он все равно общался с коллегами по управлению: с Юхневичем, Фуллером, Дьюи Клэриджем и знал о постигшем Управление позоре. Господи, неужели КГБшникам так же приходится унижаться? Воистину, стоит работать на другой стороне только чтобы не вляпываться в дерьмо. После того, как Стэна Тернера на посту директора ЦРУ сменил Уильям Кейси — управление хоть немного воспряло. «Можем и сделаем» — таков был девиз обновленного управления, в то время как при Тернере девиз был «Не сметь». Но комитеты по разведке — что Сената, что Конгресса, столкнувшись с непокорным ЦРУ просто встали на дыбы. Голдуотер еще хоть что-то понимал. Новые — Дэвид Дюренбергер и особенно его заместитель, сенатор-демократ из Вермонта, долговязый Патрик Лихи не хотели ничего понимать, они просто хотели уничтожить ЦРУ. ЦРУ было одним из самых эффективных инструментов политики команды Рейгана, мечом американской политики. Раз так — его надо уничтожить, провал Мондейла на выборах не должен остаться без ответа.

ЦРУ шло с протянутой рукой. Одно то, как собирали деньги для контрас, могло служить основой для юмористического фильма. Или для трагедии, кому как по вкусу. Шестьдесят пять тысяч долларов в виде транспортного самолета для перевозки оружия пожертвовал Джон Курс, президент фирмы Курс, выпускающей самое известное на американском континенте пиво. Десять миллионов дал султан Брунея, пятнадцать — правительство Саудовской Аравии. А как решались проблемы с американскими заложниками по всему Ближнему Востоку? С кем только не приходилось идти на контакт — с тем же подонком Горбанифаром, у которого из десяти сказанных слов только одно было правдивым и который и сам не помнил на сколько разведок он работал. А теперь из-за этого из-за всего демократы из сената дышат в затылок, а хорошие люди, такие как Олли Норт и адмирал Пойнтдекстер, беззаветно преданные Америке, вынуждены собирать чемоданы. Расскажи кому в КГБ — посочувствуют. По-хорошему, как коллегам посочувствуют…

А ведь у КГБ можно много чему поучиться. Например — как решать проблемы с заложниками. Кто-то — а русские дали в этом достойный пример. Когда в Ливане украли трех советских дипломатов — через некоторое время одному из руководителей Хезбаллы подбросили под дверь коробку. А в коробке была голова его племянника. И записка, что если дипломатов не вернут — то КГБ отрежет голову еще кому-нибудь. Буквально на следующий день троих советских дипломатов выбросили из машины в нескольких кварталах от здания советского посольства. Сказали что это — жест доброй воли. А сколько заложников — американцев по году и больше сидят? А если вспомнить как резидента в Ливане Бакли похитили и кожу сняли?

Миллиард долларов…

Миллиард долларов — это больше смахивало на дурацкую шутку, неуместную здесь, в кабинете главы американского разведсообщества.

* * *

— Сэр, вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что у меня есть работа. Есть одобрение Президента. Есть миллиард долларов. Есть согласие вояк, они поделятся добром из своих закромов. Единственно, что мне не хватает — так это крепкого парня, который возьмет все это, пойдет и сделает работу, надерет русским задницы и вышвырнет их вон. Это не мои слова, это слова Президента. Это парень — вы. Так ведь?[116]

Надо было принимать решение. Милтон Уорден понимал, что предложение сделано ему не просто так, что оно тщательно готовилось. И что если он откажется — то это поставит крест на его дальнейшем продвижении по службе, что он навсегда останется кабинетным работником с очень сомнительными перспективами.

— Это парень — я, сэр — сказал Уорден

— Вот и отлично — улыбнулся Директор, было видно, что через силу — как нельзя лучше. Недели на сдачу дел по нынешней должности вам хватит?

— Вполне, сэр.

— Отлично. Вы должны понимать Милтон, что вопрос стоит так — либо мы их либо они нас. И вы будете на самом переднем фронте борьбы с русскими, в самом пекле. Я разрешаю вам обращаться непосредственно к Роберту или даже ко мне, если вам что-то будет нужно, минуя всю командную вертикаль. Только сделайте для меня работу. Вам все ясно?

— Да, сэр.

— Тогда по рукам.

* * *

Когда за новоназначенным начальником станции ЦРУ в Пакистане закрылась дверь, Директор подождал пару минут потом спросил.

— Что ты ему показал.

— Не все — ответил Гейтс — только сообщения Бурбона. Неподтвержденные. Хватит с него и этого многие знания умножают скорбь.

Директор подумал.

— Наверное, ты поступил правильно. Правильно… Ты знаешь про мое обследование?

— Да, сэр.

— Возможно, я сюда уже не вернусь…

Директор внимательно понаблюдал за реакцией Гейтса и вдруг улыбнулся

— Да брось… Все мы смертны… Я мог умереть еще тридцать с лишним лет назад, в Европе. Я умираю сейчас, и не самой худшей смертью. Нас будут оценивать по делам нашим и нашим потомкам будет что вспомнить, когда они заговорят обо мне не правда ли?

Роберт Гейтс подумал, что Директор заговаривается, бредит, такое уже бывало и это было страшное зрелище…

Внезапно директор оборвал свою речь и хитро взглянул на своего первого заместителя

— Думаешь, что перед тобой сидит старик, который выжил из ума?

— Нет, сэр

— Думаешь… И может быть — правильно думаешь. С Советами могут сражаться только безумцы. Когда меня не будет — вести все дела придется тебе. И я хочу чтобы ты запомнил одно. Ты знаешь сколько у нас друзей в СССР?

— Да, сэр.

— Так вот… — директор помолчал, собираясь с мыслями — кое-кто ставит на них большие ставки. Очень большие. Ты же должен знать, что все они не стоят и десяти центов. Ты сам ведь читал информацию Бурбона о том, что творится в Афганистане?

— Да сэр.

— Так вот. То, что там происходит — решает очень многое. Только на войне возникают настоящие лидеры. Афганское противостояние — самый большой вызов нам. Находятся люди, которые могут идти не только против нас — но и против своих продажных и разложившихся верхов. Мы играем с русскими в шахматы, но эти люди способны подойти к шахматной доске и перевернуть ее со всеми находящимися на ней фигурами. Помни это, когда меня не будет.

* * *

15-го декабря 1986 года, директор ЦРУ Уильям Кейси, находясь в своем кабинете, готовился к слушаниям в комитете по разведке Сената по делу Иран-Контрас. Внезапно он почувствовал себя плохо и потерял сознание, которая увезла его в Джорджтаунский госпиталь. Там у него диагностировали не только сердечный приступ, но и опухоль головного мозга. Уже в больнице произошел еще один сердечный приступ. Опухоль удалось удалить во время сложнейшей хирургической операции, но всем стало понятно — не жилец. 29 января 1987 года, Кейси посетили в госпитале Миз и Риган, доверенные лица президента. Там же, директор ЦРУ Уильям Кейси написал заявление об отставке, он был настолько плох, что писать не мог и подготовленное Мизом заявление подписала жена Кейси, София. Уильям Кейси прослужил стране на посту директора ЦРУ шесть лет и один день. В качестве его преемников предполагались бывшие сенаторы — ястребы Джон Тауэр, Поль Лэксолт или Говард Бейкер — но Рейган со своей администрацией уже сдавал позиции. Новым директором ЦРУ под жестким прессингом сенаторов-демократов, угрожающих «дать полный ход» делу «Иран-Контрас» стал судья Уильям Вебстер, бывший директор ФБР и креатура демократов.

Шестого мая одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года бывший директор ЦРУ Уильям Кейси скончался.

Зиндан

03 октября 1986 года

Странный дух появился через два часа. Кто-то из шестерок отодвинул в сторону решетку — и дух сделал неслыханное! Он спрыгнул! Спрыгнул в зиндан, где содержались пленные спецназовцы! Никто из духов бы такого не сделал — все равно что спрыгнуть в ад, джаханнам, в объятья к самому иблису. Даже пленных и ослабевших спецов духи смертельно боялись.

— Стой! — скомандовал Скворцов уже готовому броситься на духа Шилу. Ему не понравилось, как приземлился прыгнувший с пятиметровой высоты душман — почти бесшумно как кот, сразу на ноги. Так мог прыгать только человек, прошедший специальную подготовку.

Дух встал грамотно — спиной к стене, и так чтобы видеть одновременно обоих спецназовцев. Он что — знает, что у них свободны руки? Стойка тоже была хорошо знакомой обоим спецам — по занятиям по рукопашному бою.

— Спокойно! — дух говорил негромко, но на чистейшем русском языке, без какого либо акцента — должность, воинское звание?

Это что, провокация? Афганцы такого выдумать не могут. Просто ума не хватит, они могут только начать пытать. Американцы? Скорее всего американцы. Зеленый берет или что похуже. Сволочи…

— А вот х… тебе на всю рожу! — нагло ответил лейтенант

Дух усмехнулся будто именно такого ответа и ждал.

Тебе привет, лейтенант. От майора Квачи[117], помнишь еще такого?

Лейтенант молча смотрел на духа.

— Майор просил передать, что от губы тебя никто не освобождал.

А вот этого американцы знать не могли. Никак не могли!

— Кто вы? — хрипло проговорил лейтенант, стараясь говорить как можно тише.

— Какая разница. Слушай сюда, лейт, — времени нет. Никакого шариатского суда не будет — Набир-шах врет. Завтра тебя передадут американцам. Американцы дают за тебя сто тысяч долларов наличными и сразу любому полевому командиру, который захочет тебя продать. Обязательное условие — чтобы ты мог говорить. Очень уж они хотят с тобой поговорить. Я постараюсь тебя освободить….

— Как?

— Неважно. Сами целы?

— Да как сказать… Шибануло сильно, но идти сможем. Бежать — постараемся.

Странный душман говорил спокойно и размеренно, он стоял у стены, не двигаясь — и только опытный и очень внимательный наблюдатель сверху мог увидеть, как из левого рукава халата духа выпало что-то небольшое, какой-то сверток. Дух ловко сдвинул это ногой к стене.

— Если не смогу — действуй по обстановке. Понял, лейт? Завтра утром будет уже поздно.

Дух отрывисто и хрипло прокричал что-то по-пуштунски и охранники наверху зашевелились. Один из них откинул в сторону решетку, второй начал спускать вниз толстую лохматую веревку. Третий сунул в лаз ствол автомата Калашникова.

Странный душман, обронив еще что-то, на вид металлическое, подошел к веревке, и начал без видимых усилий, пользуясь одними руками взбираться наверх. Лейтенант и Шило молча провожали его взглядом. Свирепое бородатое лицо склонилось к лазу. Душман что-то прокричал, спецназовцы никак не отреагировали. Потом сверху грохнулась стальная решетка, отрезая путь наверх.

Шило и Скворцов просидели молча полчаса прежде чем решились. Лейтенант показал на лежащий у стены сверток, Шило кивнул на что-то, оброненное духом при подъеме. Оба глянули вверх — иногда через решетку с детским любопытством на них пялились моджахеды показывали пальцами, что-то лопотали на своем языке. Были среди них и явно не местные — арабы, которые тоже приходили посмотреть, но смотрели молча. По их глазам было нетрудно догадаться, о чем они думают и чего желают спецназовцам. Если среди местных мало попадалось тех, кто по-настоящему ненавидел шурави — то пришлые, наемники, воины джихада люто ненавидели шурави поголовно. Пуштуны никогда не были слишком религиозными, в основном они воевали потому что так решили вожди их племен. Соответственно, договорившись с вождями можно было рассчитывать, что война прекратится. Некоторые воевали, чтобы отомстить — обычай кровной мести здесь был распространен повсеместно. Но отомстив, убив одного или нескольких шурави, взяв кровь за кровь, они тоже утрачивали интерес к войне. Некоторые (многие!) воевали для того, чтобы прокормить свои, находящиеся в лагерях для беженцев семьи, а то и потому что их семьи брали в заложники, заставляя воевать с шурави. Каждый пуштун, каждый афганский беженец имел свой путь на эту войну — но с подавляющим большинство из них можно было договориться на тех или иных условиях. А вот с наемниками, воинами джихада, теми кого доставила сюда Мактаб-аль-хидмат, с Черными аистами договориться было никак нельзя. Это были фанатики, остановить их могла только смерть.

Лейтенант, стараясь не шуметь, стал перемещаться так, чтобы иметь возможность дотянуться до свертка рукой. Не вставая, не шумя — сделать это было сложно, тем более голова начинала кружиться и болеть при малейшем движении. Но он все-таки это сделал: миг — и сверток исчез, прижатый бедром. Лейтенант украдкой косанул вверх — нет, никто не заметил. Сидел он так удачно, что ногой подпихнул Шилу второй оброненный духом предмет.

Выждали — еще двадцать минут. Никто ими не интересовался, даже охрана занялась поглощением своей порции плова. Тогда Скворцов решился — одними пальцами, стараясь как можно меньше двигаться размотал сверток. Ощупал то, что находилось там…

Ё-моё…

В свертке находилось оружие. Такое оружие, которое девяносто девять процентов военнослужащих Советской армии не то что в глаза не видели, но и не знали, что такое вообще существует. Миниатюрный двуствольный пистолетик МСП «Гроза», страшное в опытных руках оружие. Размеры его таковы, что его можно прикрыть ладонью — лейтенант умел это делать — и внезапно выстрелить. И пусть выстрелов было только два — зато каких! Гроза заряжалась специальными бесшумными патронами калибра 7,62. Пуля от автомата Калашникова вставлялась в специальный, не имеющий аналогов в мире патрон. Снаряжался он не порохом, а специальным химическим составом, способным гореть без доступа воздуха. При выстреле образовавшееся газы толкали не пулю, а специальный поршень, остававшийся после выстрела в гильзе и запирающий газам выход наружу. Вот этот поршень уже и толкал абсолютно бесшумно вылетающую из ствола пулю. Это не глушитель, глушащий звук выстрела — тут звука выстрела нет вообще как такового и это в таком миниатюрном оружии. Пуля от автомата Калашникова запутывала окончательно, потому что если ее извлекут из тела — станет непонятно, как был произведен выстрел из автомата Калашникова так, что никто не видел автомат и не слышал выстрела. И патрон, и пистолет были настолько секретными — что приказом предписывалось собирать все стреляные гильзы и сдавать на склад. Не дай Бог потерять хоть одну — будешь раком на стрельбище стоять, пока не найдешь. В Афганистане таких вот пистолетов было … немного. А иностранные спецслужбы получили действующий образец, когда провалилось очередное покушение на Масуда и в руках душманов оказался агент ХАД с этим вот пистолетом, врученным ему сотрудниками КГБ СССР. Масуд сначала носил его на ремне, потом обменял чуть ли не на целый караван с оружием и лекарствами. Вот так вот…

В руки Шило попало другое оружие — но тоже говорившее о том, что навестивший их «дух» имеет отношение к советскому спецназу. Уж очень специфичное это было оружие — самодельное, не состоящее даже на вооружении. Так называемый «джелалабадский клинок» — нечто среднее между старым штык-ножом к винтовке Мосина, не клинкового, а штыкового типа и зэковской заточкой. Конкретное, убойное пырялово, только и предназначенное для того, чтобы максимально быстро и эффективно убить человека воткнуть и сразу достать какие-либо жизненно важные органы. Носилось оно в своеобразных ножнах, сделанных из поливочного резинового шланга. «Джелалабадский клинок» появился как раз в пятнадцатой бригаде СПн, но в последнее время опыт перенимали и остальные бригады. Первоначально его планировали на одну операцию: в восемьдесят четвертом году усилиями ХАД и советского КГБ в один из кишлаков на афгано-пакистанской границе удалось заманить одного из самых авторитетных на тот момент боевых командиров непримиримой оппозиции, некоего Ахмада Пиши. На встречу с таким видным и уважаемым деятелем исламского джихада собрались все полевые командиры провинции: речь должна была пойти о распределении поступающей от ЦРУ и мусульманских стран помощи оружием и деньгами. Поскольку ни один полевой командир не доверял другому, поскольку все понимали что во время дележки денег у кого-нибудь может возникнуть великолепная идея уменьшить число претендентов на деньги — решили, что в кишлак каждый полевой командир приведет с собой только четырех человек и не больше. Остальные же члены бандформирование расположатся не ближе пяти километров от кишлака и будут его охранять. А поскольку четыре человека это мало — каждый полевой командир взял самых лучших из имевшихся у него боевиков. В итоге — в кишлак вошли 60 наиболее опасных и хорошо подготовленных душманов, до зубов вооруженных.

Перед советским спецназом встала сложная задача. Один выстрел, неважно на внешнем ли периметре охраны внутри ли кишлака — и задание будет сорвано, а из самих спецназовцев скорее всего никто не уцелеет. Предстояло — наверное впервые в истории афганской войны — в качестве основного оружия использовать холодное. А с холодным оружием в советской армии было туговато — штык-ножи в автоматам АК с каждой новой моделью все ухудшались и качеством и самой продуманностью клинка. НР-43, знаменитые ножи разведчика образца сорок третьего года в Афганистане было не достать в общем… приплыли.

Вот тогда в местном рембате и сделали оружие специально для этой операции, причем сделали с нуля, опираясь исключительно на опыт, здравый смысл и пожелания разведчиков. Эти ножи предназначались не для перекусывания проволоки под током или для вскрывания цинков. Они предназначались только для того чтобы убивать — и в этом качестве были лучше всех.

И они сделали свое дело. Наутро и Пиши и всех боевиков, вошедших в кишлак нашли мертвыми. А изготовленные заточки спецназовцы начали носить собой постоянно и пользоваться все чаще и чаще, особенно во время ночных операций, когда важна скрытность. Вот такие вот две заточки сейчас и были в руках у Шила. Отточенные до блеска.

Спецназовцы переглянулись. Подарок, сделанный им неизвестным духом сложно было переоценить. Заточек было две — не одна, а две. Понятно для чего. В спецназе ГРУ обучали особой технике передвижения по стенам. По ответной стене, к примеру крепости, стреляли из снайперской винтовки Драгунова, проделывая пулями отверстия примерно с интервалом полметра. Потом лезли, вставляя в проделанные дыры штыри, крепящие палатку или маскировочную сеть. При соответствующей подготовке на стену высотой в несколько метров абсолютно гладкую можно было забраться за пятнадцать — двадцать секунд. Здесь СВД нет — но круглыми заточенными штырями можно было проковырять в отвесной стене зиндана отверстия и ночью выбраться. Гроза даст возможность добыть более серьезное оружие — и вырваться из плена.

— Делаем?

— Ночью — прошептал Скворцов — когда уснут. Сразу уходим, только оружием разживемся. И штанами.

* * *

Свет ударил через решетку, когда небо совсем потемнело и стала видна одинокая звезда — яркая, холодная, очень далекая. Где-то рядом заурчал двигатель, по хриплому, подкашливающему звуку мгновенно проснувшийся лейтенант — они заснули, чтобы набраться сил перед рывком — понял что это своя родная машина, «козел» или «буханка». Затем через решетку ударили нестерпимо яркие лучи фонарей, скрестились на скорчившихся на земляном полу пленниках.

— Когда?

— По команде…

То ли их передают американцам, то ли это тот дух. А тот дух — еще тоже непонятно кто.

Хотя тот, кто дал им оружие для побега — кем он может быть, если не другом?

Вниз упала веревка, лохматая, с завязанными через равные промежутки узлами. Сверху что-то прокричали, переводчика на сей раз не было. Ползти вверх, когда съезжают штаны, а в кармане штанов оружие потому что больше его спрятать некуда — задача сложная. Но иначе выбраться из зиндана было нельзя…

Выбравшись наружу, они оказались в перекрестье лучей, слепящих их — слепили фонари, слепили включенные на дальний свет фары машины, которую загнали прямо во двор.

Тот же самый дух вступил в отмеченный ярким светом фар круг, что-то сказал на непонятном языке, показал на машину. Шило слегка подтолкнул его в спину, спрашивая «ну, что» — лейтенант отрицательно качнул головой.

Дорога

Ночь на 04 октября 1986 года

Машина и впрямь оказалась привычной — свой, до боли знакомый УАЗ, чихающий, плюющийся дымом, тряско скачущий по колдобинам. Но сейчас для них не было транспортного средства лучше чем эта неудобная, но такая родная…

Дух негромко, так чтобы его голос едва можно было различить в рокоте мотора, заговорил как только они выехали за пределы кишлака, в котором их держали.

— Молчать и слушать. Я подполковник Цагоев из Экрана, здесь под легендой. Все что нужно — в багажнике. Привести себя в порядок и доложить.

В багажнике оказались два автомата АКМС, набитые во все дыры китайские трофейные разгрузки. Были там два ремня, два трофейных вшивника и трофейные же кроссовки, которые при действиях в горах намного лучше уставных сапог. Молча, сопя и стараясь переодеться как можно быстрее на тесном заднем сидении «козла» Скворцов и Шило натягивали на себя трофеи, вооружались…

— Готовы, товарищ подполковник — негромко доложил за обоих Скворцов

— При обстреле уходите. Это приказ.

Больше, за все время, пока они ехали, подполковник не произнес ни слова…

* * *

Генерал был странным.

Они и не знали тогда, что это был генерал. Среднего роста, с резкими чертами лица, крепкий на вид. Одетый в афганскую невзрачную, но с хорошими камуфлирующими свойствами форму без знаков различия, с пистолетом Стечкина и запасными магазинами в подсумках на ремне, он не тянул больше чем на майора. Чисто выбритый, загорелый. Поражали глаза — желтые, как у кота. Сначала Скворцов даже подумал, что генерал болен, он хотел сказать ему об этом — но потом понял что желтые зрачки, а не белки глаз[118], и значит это такие глаза…

Они ехали всю ночь — удивительно, но они проехали эту страшную дорогу, и их никто не обстрелял. Может потому что духи просто не ожидали того, что шурави поедут по горной дороге ночью. Несколько раз их останавливали на постах очумевшие советские, но проверяли документы — и пропускали. Документы у подполковника были в полнейшем порядке.

И вот они здесь. А где — они и сами толком не понимали.

Это была какая то воинская часть — афганская воинская часть, не советская. Часть крупная, с мехпарком, с казармами. Старые танки типа Т-62 и даже Т-55, но ухоженные, обваренные решетками[119], часть на профилактике — поставлена работа с техникой, совсем не похоже на обычную афганскую часть, где на танке ездят пока он ездит, а как перестает ездить — бегут к шурави за новым. Вместо УРАЛов и КамАЗов — гражданские ЗИЛы, перекрашенные в насыщенный зеленый с пятнами цвет, типичная машина для афганских частей. Есть и трехосные военные ЗИЛ-131, в кузовах — ДШК, Утесы, Васильки. Кажется и обычные минометы.

Хотя видели они все это мельком — просто ехали мимо мехпарка — но Скворцов изумленно присвистнул. Кто бы ни был здесь советником — дело свое он знает крепко, даже на удивление крепко, на уровне выше обычного махры[120]. Если бы вся афганская армия была такой — им бы и делать было нечего.

Судя по косвенным признакам, он определил, что находятся они где то сильно южнее Джелалабада, наверное, в районе Кандагара.

С генералом они встретились на ступенях казарменного здания — неказистого, двухэтажного, некрашеного. Просто привезший их дух вытянулся по стойке «смирно», и точно также вытянулись по стойке «смирно» они. Они не знали тогда этого человека с желтыми, кошачьими глазами — но каким-то чутьем поняли его уровень.

— Привез? — спокойно спросил желтоглазый, смотря словно сквозь них — такой у него был взгляд.

— Так точно.

Ни званий, ничего…

Желтоглазый оценивающе посмотрел на Скворцова, затем на Шило. Перевел взгляд на подполковника, привезшего их.

— Время пока есть. Поставь на довольствие и пусть спят до вечера. И сам тоже ложись. Вечером разберемся.

— Есть!

Картинки из прошлого. Спецполигон, севернее Карл-Маркс-Штадта

Май 1987 года

В Германию пришла весна.

Весна сорокового года раздельного существования двух Германий — капиталистической и социалистической. Весна — такая же как и все — бурная, радостная, несущая обновления и обещающая счастливое лето.

Германская Демократическая Республика, как и все страны социалистического лагеря, стоявшие на самой границе, вынуждена была обеспечивать себе повышенный уровень безопасности, тратя на это немалые деньги. Но деньги вкладывались не впустую — помимо двухсоттысячной Группы советских войск в Германии существовала еще Германская народная армия, внутреннюю безопасность обеспечивала Народная милиция, а разведкой и контрразведкой занималась Штази — одна из самых мощных спецслужб в мире, не уступавшая не только коллегам из Пуллаха[121], но и ЦРУ США. Социалистическая Германия с такими спецслужбами могла спать спокойно…

Над спецполигоном, находившимся за массивным зеленым забором на северной окраине Карл-Маркс-Штадта и представлявшим собой обычный городской квартал, курился легкий дымок. Однако, горе тому кто этот дымок вдохнет — это был специальный газ, раздражающий слизистую, его пускали из больших, желтых баллонов чтобы еще больше усложнить условия учений. У террористов были противогазы. У милиционеров их не было.

Желтый польский Фиат[122] катился по обычной, заставленной старыми машинами, подозрительно малолюдной улице, когда две машины, точно такие же ФИАТы вылетели из проходняков наперерез, блокировав желтую малолитражку спереди и сзади. Слева, между стоящими у тротуара машинами что-то взорвалось с грохотом и ослепительной вспышкой, люди в черном с небольшими, обтянутыми камуфляжной тканью щитами и пистолетами ПМ бросились к малолитражке. Громыхнул еже один оглушительный взрыв. Один из штурмовиков, в секунду подскочив к машине, разбил боковое стекло и бросил в салон какой-то цилиндр, через долю секунды взорвавшийся с таким грохотом, что у всех — и штурмующих и террористов заложило уши. Кто-то прикрывал щитами своих товарищей, кто-то тащил из салона оглохших террористов…

* * *

Несколько человек, теснившихся на балконе пятиэтажки чуть дальше, внимательно наблюдали за происходящим. Кто-то был в военной форме и с биноклем, кто-то — в штатском и был вынужден наблюдать невооруженным взглядом. Когда один за другим начали рваться заряды, наблюдатели поморщились — било по ушам.

Один из наблюдателей в форме Народной милиции ГДР достал рацию.

— Вариант два. Двое выведены из строя.

* * *

В спину штурмующим ударили два автомата, они строчили откуда-то из дворов, злобно перекрикивая друг друга.

— Номера три и пять мертвы! — громыхнул мегафон.

Двое штурмовиков упали, остальные мгновенно покатились по асфальту, уходя от пуль.

— Второй, левее!

В мгновение преодолев узкую улицу штурмовики укрылись за машинами. Затем — их осталось шестеро — разбившись на две тройки, пошли в наступление по принципу «один наступает — двое прикрывают огнем».

* * *

— Впечатляет… — один из наблюдателей в форме генерала Народной армии опустил бинокль, похлопал в ладоши — на самом деле впечатляет. Только вооружение слабовато, хотя бы у одного должно быть армейское…

— Товарищ генерал, вооружение рассчитано исходя из антитеррористических, а не боевых задач! — резко ответил полковник народной милиции, командир «Команды Девять»[123] народной милиции ГДР — мы не можем применять в городе боевое оружие. Мы милиция, а не армия, и уничтожение посторонних при проведении операций для нас недопустимо.

— Как будто мы стреляем во все стороны… — сказал армейский генерал

— Но ваши люди, полковник Леонхарт, они, по крайней мере, умеют обращаться с армейским стрелковым оружием? — спросил один из штатских

— Да, конечно. Все они отслужили в армии и курс обращения с автоматом они проходят. В качестве снайперского оружия у нас те же самые СВД и еще SSG-82 под армейский патрон 5,45 для работы в городах. Есть заказное оружие специального назначения, тоже под армейский патрон.

— Придется пользоваться стандартными автоматами, полковник, причем советскими. Все заказное оружие нужно будет оставить здесь.

— В таком случае вы должны выдать это оружие моим людям и дать хотя бы месяц для тренировок с ним. С незнакомым оружием работать нельзя.

Штатские переглянулись.

— Месяц мы вам можем дать. И даже два. Оружие привезут в течение недели на вашу базу, и сразу начинайте тренировочную программу. Потом еще месяц нужно будет уделить боевому слаживанию.

— Боевому слаживанию с кем?

— Видите ли, полковник. Мы набираем спецгруппу. Объединенную спецгруппу, в нее войдут как наши люди, имеющие опыт работы за рубежом, в нее войдут специалисты Народной армии, в нее должны войти и ваши люди, как штурмовой компонент.

— Для чего нужна такая группа? Если в нее будут входить специалисты трех ведомств — сразу возникнет проблема с координацией.

— Легче, товарищ полковник — сказал один из штатских — от координации все равно никуда не уйти. В вашей группе отсутствуют специалисты по тяжелому вооружению, у вас на вооружении нет пулеметов, нет гранатометов, нет противотанковых ракетных комплексов. Специалисты, обученные работе со всем с этим, есть только в Народной армии. В то же время в Народной армии отсутствуют высококвалифицированные штурмовики, обученные работе с легким стрелковым оружием в городских условиях. Поэтому работать придется вместе. А наши специалисты нужны, потому что работу придется выполнять за рубежом.

— Где именно?

— В одной из латиноамериканских стран — не моргнув глазом, ответил один из штатских, но полковник милиции Леонхарт сразу заподозрил ложь, именно потому как легко это было сказано — работа предстоит в одной из латиноамериканских стран.

— Какого рода работа?

— Самая разная. Возможны такие вариации как штурм зданий, штурм транспортных средства, так и диверсионная работа мелкими группами, но с использованием армейского вооружения.

— В латиноамериканской стране мои люди будут как бельмо на глазу.

— Это уже наши проблемы.

В Сальвадоре что ли? Или Никарагуа? Колумбия? Мексика? Уж не США ли?

— Полковник, это действительно лучшая группа из тех, которые у вас есть?

— Лучшие… Они все лучшие.

— Это понятно, но все же.

— Да. Этих готовили напрямую русские. Они помимо прочего инструктируют территориальные группы народной милиции, поэтому… сами понимаете, если преподавать какой-то предмет, то по нему ты будешь подготовлен на высшем уровне.

— Понятно. Командира группы нужно вызвать?

— Нет. Он сам придет доложиться.

Через несколько минут по пустой лестнице поднялся среднего роста, крепкий молодой человек в черном французском штурмовом комбинезоне, с оружием — пистолет ПМ в нештатной кобуре, польский пистолет-пулемет РМ-63 «Рак» тоже в нештатной кобуре на груди, гранаты, запасные магазины, бухта веревки. Прошел пустой дверной проем — здесь недавно отрабатывали штурм здания и все двери повыбивали, поставить же обратно не успели. Аккуратно ступая, человек прошел через узкий коридор в комнату без окон и обоев.

— Представьтесь полностью… — опередил вошедшего его непосредственный начальник, полковник Леонхарт

Молодой человек вытянулся

— Вольфганг Хубе, специальное звание «капитан Народной милиции», командир первого отделения специальной группы «Девять» прибыл для доклада!

— Вольно, капитан. Товарищи желают с вами поговорить.

К удивлению капитана, полковник Леонхарт сразу вышел из комнаты, вышли и все кто были в форме. Остались только двое в штатском.

— Товарищ капитан Хубе, вы член партии?

— Так точно!

— С какого года?

— С восемьдесят пятого!

Штатский, который задавал вопросы, покачал головой

— Всего два года партстажа… Но ничего. Партия помогает вам?

— Так точно!

— Чем же, капитан? Чем вам помогла партия…

Хубе немного смутился

— Не бойтесь… — начал второй, который по возрасту был старше первого и лысый — очень легко бездумно повторять лозунги. Сложнее верить по-настоящему. Если партия вам ничем не помогла пока — так и скажите честно.

— Никак нет, помогла

— Чем же…

— Ну… мы через партию квартиру получили в прошлом году.

— Мы это…

— Я и Берта…

— Берта. Это ваша жена?

— Так точно.

— Давно женаты?

— Два года, товарищ…

Товарищ никак не отреагировал, не назвался

— И какую квартиру вы получили?

— Хорошую. Двухкомнатную. В Хемнице… Очень кстати потому что Берта…

— Смелее, капитан. Вас устраивает ваша квартира?

— Ну, вообще то…

— Говорите, говорите…

— Далеко от работы… не моей, Берты.

— А ваша жена умеет водить машину?

— Так точно… — капитан не мог понять к чему этот разговор

Пожилой повернулся к более молодому

— Запиши данные капитана. Сегодня же выделить машину из наших фондов. Хорошую машину, лучше Фиат или Жигули. И оформите молодой семье рассрочку платежа на… пять лет. Пять лет будет нормально, капитан? Или вы хотите получить новую квартиру? Это тоже возможно, назовите где и получите.

В голове у капитана все смешалось. Машина была едва ли не большей ценностью, чем квартира.

— Никак нет… Спасибо.

— Машина устроит. Хорошо. Скажите, капитан, вы готовы защищать партию?

— Так точно.

Пожилой улыбнулся, странно так

— Иного ответа я от вас и не ожидал. Было бы странно, если бы капитан народной милиции, член партии и офицер отказался защищать партию. Но подумайте хорошо. Я не могу раскрывать вам всего. Но бывают ситуации… в которых друзья могут оказаться врагами. Верней, люди, которых мы когда то считали друзьями, могут оказаться врагами. Верней, даже не так — люди, которых мы считали друзьями нуждаются в нашей с вами помощи — потому что среди них оказались враги, и они не могут ничего с ними сделать, потому что враги сильнее их. Мы им должны помочь. В такой ситуации вы готовы оказать помощь друзьям? Хорошо подумайте, если вы скажете «нет» — вопросов к вам не будет. Вы будете делать то, что делали и раньше, и машину вы все равно получите, потому что нуждаетесь в ней. Не каждый может и не каждый готов работать в разведке, потому что там нет ничего однозначного. Это не милиция и не армия, друзья в одну секунду могут превратиться во врагов, а враги — в друзей. Но скажу честно — вы нужны нам капитан. Нам нужны вы и ваши люди, мы формируем новый отряд, куда набираем только добровольцев. Итак?

Капитан думал недолго

— Я согласен.

* * *

Через полчаса капитан уже ехал на заднем сидении Волги, зажатый с двух сторон своими собеседниками. Машина плавно стелилась по шоссе, рокотал мотор, а капитан все пытался понять что же намечается и зачем им нужен именно он. Если бы не разговор с ним, он бы подумал, что его арестовали. Хотя за что? Он ничего такого не сделал.

По левую сторону дороги мелькнул дорожный указатель, на котором было написано «10 km-Berlin»…

* * *

Разведывательная и контрразведывательная служба Германской демократической республики представляла собой единую структуру и называлась «Штази». Оно занимало целый комплекс зданий в Берлине, основным из которых была серая угловая двенадцатиэтажка на углу Норманенштрассе. Мрачное, серого цвета, с окнами расположенными через равные промежутками с несколькими входами, в том числе подземными здание было символом несвободы и клеймилось диссидентами как символ сталинизма.

Хотя в чем собственно была несвобода? Неужели жители Восточной Германии жили настолько плохо? Да нет. ГДР входила в число промышленно развитых стран; темпы роста ВВП ее в среднем составляли пять процентов[124] в год. В стране были почти все отрасли промышленности, в том числе легковое и грузовое автомобилестроение, тяжелое машиностроение, судостроение. Работали 9 атомных энергоблоков[125], атомная энергетика обеспечивала четверть энергобаланса страны, что было одним из самых высоких показателей в мире. Сроилось новое жилье, новые дороги, рождаемость в стране всегда превышала рождаемость в Западной Германии. И это называется «плохо жить»???

А, диссидентов гнобили. Это да… Только их сажали в тюрьму — а при Тэтчер в бастующих шахтеров еще и стреляли. Так что это еще вопрос — где свобода, а где — нет.

Волга подкатила к главному входу — там была маленькая стояка, всегда переполненная, но для Волги место нашлось. Один за другим, провожатые в штатском вышли из машины, направились к главному входу, даже не оборачиваясь на капитана и ничего ему не говоря. Капитан молча пошел следом…

На входе оба провожатых предъявили красные книжечки, причем старшему из них дежурные отдали честь. Еще раз документы у них проверили на входе на отделенный металлическими дверями этаж, причем оба провожатых сдали оружие, получив взамен номерки, а капитана еще и обыскали. Свое оружие капитан оставил на полигоне.

Около одной двери без номера и таблички с именем владельца, провожатые остановились. Лысый постучал в дверь, затем осторожно открыл ее.

— Проходим!

Приемная. Отделанная деревом, довольно просторная. Несколько диванов. Человек в форме — подполковник! — за телефоном.

— На месте?

Адъютант кивнул

— Сейчас спрошу.

Адъютант неслышно прошел по ковру к двери открыл ее — там был «предбанник» положенный только руководителям высшего ранга, открыл дверь исчез в кабинете. Через некоторое время появился вновь…

— Проходите, товарищи.

Кабинет был обставлен дорого и строго — снова дерево, кожа, часы с кукушкой. Стол, буквой «Т» для маленьких совещаний, в стороне еще один длинный — для больших.

Хозяин кабинета, невысокий, лысый очкарик, на чьи портреты смотрела вся страна, встал из-за стола. Капитан поежился от осознания того в какой кабинет его привели — это был кабинет Эрика Мильке, начальника Штази и члена Политбюро ЦК СЕПГ.

— Товарищи… — произнес он бесцветным голосом.

Один из провожатых незаметно толкнул капитана в бок.

— Вольфганг Хубе, специальное звание «капитан Народной милиции», командир первого отделения специальной группы «Девять»! — отчеканил капитан, с трудом слыша сам себя.

— Товарищ Мильке — просто представился хозяин кабинета — присядем товарищи. Капитан Хубе, сядьте сюда…

Мильке указал на первый стул, стоявший около приставного столика, ближе всего к хозяину кабинета.

— Капитан Хубе, вы состоите в партии?

— Да, товарищ…

— Просто товарищ Мильке — перебил капитана хозяин кабинета — не до политесов. Стаж?

— Два года скоро, товарищ Мильке.

— Это хорошо. Партия нуждается в молодом пополнении. Товарищи провели с вами работу?

— Так точно, товарищ Мильке.

— И это хорошо. Товарищ капитан, как я понимаю, вы дали свое согласие на то, чтобы стать членом специальной группы. Вы, наверное, задаете себе вопрос — в чем будут состоять задачи формируемого подразделения?

— Так точно, товарищ Мильке.

— Было бы странно, если бы было наоборот. Но, к сожалению, эту информация мы вам раскрыть не можем. По крайней мере, сейчас. Потому что наши враги не дремлют, товарищ Хубе, они, я уверен есть и среди нас среди членов партии. К сожалению, это так — точно так же как мы вербуем людей в ФРГ, точно также они вербуют людей у нас. И любой — подчеркиваю любой! — может предать! С этим сложно смириться, но это так. И мы должны учитывать это в своих планах. Выполнение заданий, которые вы и ваши люди будут выполнять, капитан — будет связано с риском для жизни. Вы ведь из специальной группы Народной милиции?

— Так точно.

— Сложность будет заключаться в том, что здесь все просто и понятно. Здесь вы действуете в своей стране, обезвреживаете бандитов и террористов. Но здесь вы в своей стране и вокруг — свои, наши люди, наши с вами товарищи. А там … там вы будете в чужой стране. И вокруг будут люди, которым вы не сможете доверять. При выполнении задания вы можете погибнуть, вы и ваша группа. Готовы ли вы к этому?

Первой мыслью была мысль о Берте. Как будет она — с ребенком. Но второй мыслью было понимание того, что он лучший, если выбрали именно его. И если он откажется — то подставит кого-то другого кто хуже его и кто менее готов. Порядочно ли это будет?

— Я готов, товарищ Мильке.

— Хорошо. А ваши люди? Это задание не для одного человека, нам нужно будет как минимум восемь человек.

— Мои люди пойдут со мной.

Мильке покачал головой

— Вы принимаете решение за них, товарищ Хубе.

— Мои люди пойдут туда же куда и я — упрямо сказал Хубе — у нас в подразделении так принято. Если бы было иначе — мы бы не были девятой группой.

— Похвально — Мильке повернулся к лысому — перепишите все их данные. И … кто чем нуждается, выделите.

— Обязательно, товарищ Мильке

— Хорошо. На этом — все.

* * *

В приемной, молодой придержал капитана за руку.

— Вам дается три дня на то, чтобы поговорить с вашими сослуживцами. Все в чем они нуждаются — машины, квартиры, лечение — все будет выделено. Не стесняйтесь, в этом нет ничего такого. Товарищ Кресслер позвонит вам лично, и назначит встречу. Отныне вы должны быть готовы выехать в любое время дня и ночи. Соберите чемодан.

— Чемодан есть.

— Тогда… у вас есть паспорт?

— Нет, только удостоверение.

— Плохо. Данные помните? Нужно заполнить ордер, машина уже ждет вас в гараже…

Окрестности Кандагара. Штаб 3-го армейского корпуса Армии ДРА

Вечер 04 октября 1986 года

Похолодало — под вечер. Сентябрь есть сентябрь, и уже нет той иссушающей летней жары. Раньше конец сентября обещал скорый конец проблем — на зимовку духи уходили за нитку, в Пакистан.

А сейчас уже был октябрь…

— Товарищ генерал!

Генерал Куракин — он сидел на снарядном ящике на крыше одного из корпусов штаба, том, на котором не было огневых точек с трофейными ДШК не оборачиваясь, сказал

— Теряешь квалификацию. Я услышал тебя еще внизу. И присваивать мне лишние звания вслух не надо — здесь у меня такого звания нет.

Помолчали, вглядываясь в темнеющую даль, в редкие огоньки на дороге. Совсем недалеко была зеленка — проклятая зеленка, изрезанный кяризами зеленый ад. Каждый из тех, кто служил на этой базе, потерял там как минимум одного своего друга. Генерал сам неоднократно был в зеленке. В отличие от подавляющего большинства советников он хорошо знал Восток и знал, что командира, который отсиживается в штабе, который сам лично не показывает примеры мужества — такого командира просто никто не будет уважать. А он хотел чтобы его уважали.

— Дорого дал?

Подполковник усмехнулся

— Дорого. Пять миллионов афгани и героин конфискованный отдать пришлось. Узнают — голову снимут.

— За то, что выручали своих это нормально — ответил генерал.

Никто другой в штабе 40 ОА так бы не сказал. По крайней мере, вслух. За передачу духам конфискованного героина однозначно грозил трибунал, вне зависимости от того, что удалось выручить из плена двух своих солдат.

— Просили еще пару пулеметов больших — я не дал.

— Правильно…

Только дурак отдаст из трофеев пулеметы, которые потом по тебе же и палить будут.

— Что думаешь?

Подполковник-осетин подумал.

— Крепкие ребята. Не сломались. Толк есть.

— Как взяли?

— Обманом

— Гэбье?

— Оно.

Генерал подумал.

— Я вот что думаю. Бери-ка ты их к себе.

— Как кого?

— Неважно. Оформить можно — порученцы, телохранители, адъютанты.

— Из спецназа? Не жирно будет для скромного подполковника?

Генерал задумался.

— Может ты и прав. Тебе два телохранителя их спецназа — жирно. Да они тебе и не нужны, если так разобраться. Но кое-кому они нужны. Догадываешься?

Подполковник кивнул.

— Масуд?

— Он самый. Ему как раз хорошие телохранители будут кстати. Опять-таки, можно их оформить так, что они смогут ходить на нашу сторону. И тебе проще — не в одиночку в горы лазать. Полазаешь с этими двумя.

— С этими пацанами? — презрительно усмехнулся подполковник — да мне одному проще будет. Эти двое в горах мне — обуза.

— Ну вот — и передашь опыт. Каждый офицер обязан проводить работу с личным составом, верно?

Подполковник ничего не ответил — он ждал, пока объяснит генерал.

— На них охота объявлена. И она просто так — не прекратится. То, что они будут у Масуда — это вызов. Вызов тем, кто против нас. Они не смогут не предпринять активных действий против них. Верней смогут — но это будет смертельно опасно для них же самих. А ты их отследишь.

— И только? А если их все-же грохнут?

— Сделай так, чтобы не грохнули.

Подполковник хмыкнул, скептически. Генерал заговорил вновь.

— Ты что мне в душу срешь?! Ты думаешь, мне не тошно?! Идет война, твою мать! Война с врагами, которые у нас за спиной. И кого-то приходится подставлять, потому что без этого — никак. На мое место — встань!

— Простите… — просто сказал подполковник, после долгого молчания

Генерал махнул рукой

— Пустое. Кстати — как Масуд?

— Сомневается. Но он почти наш. Тех, кто отсиживается в Пакистане, торгует наркотой и гуманитаркой — он ненавидит.

— Вот и хорошо. Как раз этих двоих обкатаешь.

— Звать?

— Завтра с утра зови.

Пакистан

05 октября 1986 года

— Говори! Говори, сын шакала! Говори, кто отпустил на свободу шурави!

Набир начал бить пленного пуштунского паренька, того самого кто стоял на часах у ямы — бить сильно, как его учили в армии. Пленный упал, он начал топтать его ногами. Потом когда он перестал даже шевелиться — раздраженно отошел.

— Негодяи! Предатели!

Бадар, один из ближайших помощников Набир-шаха, осторожно приблизился к разгневанному командиру моджахедов

— Эфенди, люди волнуются… Я сам видел — мужчины зачем-то собираются у Гаффар-хана

Набир-шах махнул рукой

— Если надо — я сожгу весь кишлак, но выясню, кто выпустил шурави на свободу. Выведи людей, разверни пулемет и миномет вон там, на сопке! Пусть только попробуют пойти против моей воли!

Когда Набир-шах увидел, что двое пленников исчезли, он пришел в ярость. Первым делом он схватил тех двоих тупых баранов — из местного пуштунского племени, которое жило здесь и начал дознаваться, куда делись пленные шурави. В процессе дознания он их не только избил, но и изнасиловал, нанеся тем самым смертельное оскорбление всему племени которое смывается только кровью. Но Набир-шаха это ничуть не волновало…

Пыльное облачко на горизонте привлекло внимание Набир-шаха — в том месте проходила ведущая от Пешавара в кишлак дорога.

— Бинокль!

Набир-шаху вложили в руки бинокль, он приложил его к глазам. Несколько джипов Паджеро, серых от пыли, свернули с большой дороги и быстро ехали по направлению к кишлаку.

Уж не Хекматияр ли…

— Коня мне! Быстрее!

* * *

На площадь он поспел первым и теперь встречал колонну внедорожников, стоя посредине площади, как хозяин этих мест. Машины он узнал — на одной из них действительно ездил лидер партии ИПА, великий воин джихада, Гульбеддин Хекматияр.

Машины одна за другой тормозили, выстраиваясь в ряд.

Из одной из машин вышел бритоголовый тяжеловес, казалось что он может поднять на плечи лошадь. Оружия у тяжеловеса не было, — но сам он был перепоясан крест-накрест пулеметной лентой. Великан неспешно направился к Набир-шаху.

— Муаллим Гульбеддин решил почтить…

Великан сделал резкое движение — и мир погрузился во мрак…

Там же, на следующий день

— Пшел, шакал!

Сильный пинок — короткая пробежка заканчивается на полу. Болит все тело, ноет душа. От унижения, от того что его, заслуженного полевого командира, который лично зарезал двенадцать шурави во славу Аллаха, который принес Аллаху столько своих соотечественников — безбожников, дерзнувших пойти за шурави, что потерялся счет — теперь пинают как барана, гонимого на бойню. Да какого там барана — как последнего шурави-пленного, который никому не нужен, и которого только и остается что зарезать или сбросить в пропасть.

Хотя если его задумали покарать за предательство для него будет избавлением, если ему просто перережут горло…

— Вставай, сын свиньи!

— Развяжите его. Дайте стул!

Обожженная оскорблениями и издевательствами душа радостно встрепенулась, как только он услышал этот голос. Сам Гульбеддин Хекматьяр, командир самой крупной боевой группировки из всех, кто входил в Пешаварскую семерку, руководитель Исламской партии Афганистана, меч Аллаха, казнящий неверный сам лично приехал разбирать это дело! Ну, теперь то точно правда восторжествует! А те из местных шакалов — пуштунов, кто целый день унижал его, те кто пинал ногами, мочился на него — тех ждет страшная участь. Он зарежет их, сам лично возьмет нож и перережет им глотки. Нет! Он сожжет их заживо! Нет, не так! Он повесит их за ноги и будет снимать с них кожу!

Чья то сильная рука сорвала с глаз повязку, яркий свет больно ударил в глаза.

— Здравствуй, Набир…

Набир смотрел на сидящих напротив него людей. Сам Гульбеддин в своей обычной одежде, короткая ухоженная бородка, шерстяная шапочка — паколь. Командир крупного отряда, одного из самых крупных в партии, которого все звали «Вали», еще какой-то человек, которого он не знал. Последние двое из присутствующих были… белыми.

Американцы!

— Зачем ты предал меня, Набир?

Сидевший на полу командир отряда непримиримых Набир вздрогнул от таких слов.

— Но Гульбеддин-муаллим я никогда не предавал вас! Клянусь Аллахом, да поразит меня его карающий меч, если я лгу!

Хекматияр вскинул голову — и в ту же секунду страшный пинок едва не сломал Набир-шаху позвоночник. Набир скорчился от боли, ощущая как штаны в промежности намокают горячей влагой.

— Ты лжешь, Набир! — Хекматиар поднял лежащей на столе пачку долларов и бросил в него, зеленые бумажки с шелестом разлетелись по комнате, осели на пол подобно опавшим листьям — это нашли у тебя в доме. Муса спросил Гаффар-хана, он говорит, что ты разговаривал с кяффиром.

Гаффар-хан был вождем местного пуштунского племени, не такого большого как соседние, но жестокого и воинственного. За счет этого ему удавалось держать солидную, если брать в пересчете на одного племенного воина территорию и на равных держаться с вождями других племен.

— Каким кяффиром?!

— Это было четыре дня назад, Набир. Ты разговаривал с кяффиром и показал ему пленников. А потом твои люди отдали их ему за доллары. За презренные кяффирские доллары! — истерически вскричал Гульбеддин

— Но это был предатель! Это был мой агент! — Набир вспомнил, о чем идет речь и теперь стремился развеять всяческие подозрения насчет своей персоны — это был предатель среди кяфиров, он продавал мне наркотики, которые кяффиры изымали, и давал информацию. Очень хорошую информацию, Гульбеддин-муаллим. Клянусь это так!

Хекматьяр покачал головой

— Воистину, твоими устами Набир, сейчас говорит сам сатана. Это не кяфир продался тебе, это ты продался кяффирам и хвала Аллаху он открыл мне глаза. А смелые люди это подтвердили. Твою судьбу решит народ, Набир, тебя и твоих презренных псов. А теперь уберите его с моих глаз!

А ведь Набир говорил правду. Человек, который никогда не брезговал ложью и предательством — в этот раз говорил истинную правду! Он действительно не знал, как так получилось, что кяффиры исчезли из ямы. Он приказал пытать тех, кто охранял яму, но не добился от них внятного ответа. А потом появился Гульбеддин со своими людьми — и ответ как командиру пришлось держать уже ему…

В советской военной разведке были разные люди. Немало было плохих — карьеристов, алкоголиков, просто глупцов. Были и предатели — того что сделал генерал Поляков не устранить ничем, сложно даже подсчитать сколько карьер будущих разведчиков он сломал, передавая о них данные в ЦРУ. Эта тварь после того как ее отозвали из Индии днем обучала военных разведчиков, а ночью составляла описания их внешности, привычки и все это передавала своим хозяевам в ЦРУ. Кол в могилу предателю!

Но были и другие люди. Достойные наследники отцов, переигравших Абвер.

К таким относился и подполковник Цагоев, тот самый предатель из Кабула, который продавал наркотики Набир-хану и который сообщил ему в свое время информацию, которая помогла ему в свое время уйти из сжимаемого советскими войсками кольца, остаться в живых.

Потому что перспективы были важнее.

Набир-хан и не догадывался, что агентом подполковника Цагоева уже стал и Гаффар-хан. Именно помощью советской разведки — как материальной, в виде современного оружия и боеприпасов, так информационной, в виде разведданных объяснялась странная удачливость в бою маленького пуштунского племени. А если бы кто-то копнул еще глубже — то с удивлением бы понял, что все подвиги Гаффар-хана и его боевых групп в борьбе против шурави не имеют ни одного веского подтверждения. Передаваемые партнерам в ХАД списки непримиримых и разведданные (оттуда они прямиком попадали к моджахедам и использовались ими для оценки собственной боевой эффективности) — это ведь не неопровержимые данные, так ведь?

Но Цагоев «взял» Гаффар-хана не на помощи. Отца Гаффар-хана убили люди из пакистанских спецслужб за вольность мыслей и он никогда этого не забывал. Цагоев, задействовав агентуру в Пакистане помог Гаффар-хану отомстить после чего по пуштунским законам стал братом вождя племени. Братом, оказавшим неоценимую услугу.

Вот Гаффар-хан и оказал ответную услугу — яму охраняли бойцы из племенного ополчения, вот он и сказал им отдать пленных шурави, которого никто в племени не знал как шурави. А слово вождя племени — закон.

* * *

Пришли за ним на рассвете следующего дня — его и троих ближайших сподвижников, волоком поволокли на площадь по улицам, связанными. И уже по шуму собравшейся на площади толпы — этот шум был похож на слитное жужжание пчелиного роя — Набир понял, что дело плохо.

Собравшийся народ расступился перед рослыми палачами в черных тюрбанах, волокших свои жертвы за ноги, пока их волокли Набир едва не потерял сознание. Те, кто вчера не осмеливались даже посмотреть на него, чтобы он не счел этот взгляд дерзостью — теперь плевали на него, старались ударить. Злобные, искаженные яростью лица были похожи на морды джиннов[126].

Но толпа как и все в этом мире закончилось, их вытащили на площадь, бросив в самом центре. Набир повернул голову — и увидел стоящие рядком японские джипы «Паджеро», на которых ездили все крупные полевые командиры и наспех сооруженную трибуну. И окончательно убедился, что это — конец…

Один из охранников — здоровенный, вооруженный пулеметом Калашникова с отрезанным прикладом, встал на четвереньки у трибуны, чтобы Хекматияр мог на нее забраться. Туда же лидеру ИПА передали новенький японский мегафон.

— Пуштуны! Братья мусульмане! — загремел его напористый голос, отражаясь от стен глинобитных мазанок, он заметался в извилистых улочках кишлака, он всколыхнул кровь каждого собравшегося на площади правоверного — много лет мы ведем джихад! Много лет мы рука об руку с вами сражаемся с полчищами неверных, пришедших сюда осквернить нашу землю, забрать наших женщин, осквернить наши святыни, сделать вечно свободных пуштунов рабами! Но мы доблестно сражаемся и Аллах, видя наше усердие на пути к нему, обязательно дарует нам победу!

Скорее всего, Аллах, слыша это отвернулся и плюнул, ибо имя его осквернилось, будучи произнесенным устами такого подонка и негодяя, как Гульбеддин Хекматьяр. Все они были негодяями. Что Гульбеддин, крупнейший наркоторговец региона и осведомитель ЦРУ. Что Бурхануддин Раббани — в семьдесят шестом году он был вынужден покинуть Кабул из-за разногласий с местным духовенством, которые заключались в том что, по мнению духовенства, педофил и развратник не мог нести людям слово Всевышнего. Что Юнус Халес, который прославился изуверской жестокостью, и сами моджахеды за глаза звали его «оскверняющий ислам». Все они были одного поля ягоды, и никто из них, погрязших самых страшных грехах и пороках, не смел даже произносить имя Всевышнего в своих богохульных речах.

Но Гульбеддин тем временем продолжал.

— Каждый из нас отдал на священную войну все что у него было, каждый из нас внес свой весомый вклад в будущую победу. Но среди нас есть негодяи, которые на глазах правоверных совершают благочестивые дела на пути к Аллаху, но на деле предают нас, вступая в сношения с неверными и предавая дело Джихада! Хвала Аллаху, он открывает мне глаза на таких людей! Вот эти люди, братья, они перед вами!

Толпа глухо взревела — и если бы не сдерживающие толпу нукеры — рванулась бы вперед. Бить, топтать, терзать.

— Эти люди, дети шакала и свиньи, предали святое дело джихада — и предали его не словами, но делом! Все мы знаем кто такие русские дьяволы! Все мы знаем, сколько наших братьев, братьев по святому делу погибло от их рук на караванных тропах! Хвала Аллаху нам удалось пленить двоих из них — и они были помещены в заточение здесь, в вашем кишлаке! Если бы мы допросили их — мы бы узнали много нового о русских дьяволах и ваши братья не гибли бы больше на караванных тропах! Но вот эти шакалы — обличающий перст Гульбеддина указал на связанных и валяющихся в середине площади предателей — эти люди предали не только меня! За проклятые деньги они отпустили русских дьяволов, сокрыли их от карающего меча шариатского суда, отпустили их чтобы они могли и дальше убивать ваших братьев, сеять смерть на нашей многострадальной земле! Они предали нас! Они предали нас за деньги! Какое наказание полагается за столь гнусное предательство, братья?!

— Смерть! — стоголосо взревела толпа

— Смерть… — эхом повторил Гульбеддин — да, смерть! Смерть тем, кто предал джихад, смерть тем кто осмелился пойти против воли Аллаха! И это правильно! Но смерть бывает разной! Смерть бывает легкой и быстрой а бывает мучительной! Какой смерти заслуживают эти люди, братья!?

— Мучительной!

— Но Аллах не велел проявлять жестокость! Скажите люди, если я прикажу сжечь этих мунафиков[127] заживо, не буду ли я жесток?

— Нет! — заорали в толпе! — не будешь жесток!

* * *

Резидент ЦРУ в Пакистане, Милтон Уорден обернулся, кивков головы подозвал к себе Куррана, своего подчиненного со станции в Пешаваре

— Для чего вы меня сюда привезли? — тихо спросил он — для чего я должен смотреть на эту экзекуцию?

— Сэр, я не предполагал, что будет такое… — так же вполголоса ответил Курран

Уорден огляделся по сторонам — их никто не подслушивал.

— Больше чтобы такого не было. Если этим зверям неймется — пусть убивают друг друга. Но чтобы ни один сотрудник какого-либо правительственного агентства США в этом не участвовал. Вы в том числе — даже вы в первую очередь. Ни при каких обстоятельствах. Я не желаю потом давать показания перед следственной комиссией Конгресса. Вы поняли меня, Курран?

— Да сэр.

— Лавры полковника Норта[128] меня не прельщают. Вас, думаю, тоже.

* * *

Набир повернул голову — и увидел, как двое здоровенных моджахедов приближаются к ним, с трудом таща большие ржавые канистры. Третьим — он тоже тащил канистру, хотя и еле шел, был тот самый паренек-пуштун, которого он бил и насиловал. Что было в этих канистрах — догадаться было несложно.

— Братья, я не предавал вас! Муаллим, как вы можете, я всегда был верен вам!

Моджахед с усилием отвернул старую, ржавую крышку — и поток холодной, остро пахнущей жидкости, пролился на Набир-шаха, резанул по глазам, потек в нос, в распяленный в крике рот…

— Нет! Не надо!

Второй моджахед резанул по путам сковывающим ноги Набир-шаха, стоящему на трибуне Хекматияру подали ракетницу.

— Беги!

Помутившимся сознанием, Набир-шах сразу и не понял, кто это обращаются к нему. Один из боевиков, приехавших с Гульбеддином, дал ему пинка.

— Беги, мунафик!

Спотыкаясь, Набир-шах бросился на толпу — и в этот момент шаровая молния метеором пересекла площадь и врезалась в Набир-шаха, сбивая его с ног. В один момент человек превратился в пылающий костер…

— А-а-а…

Крик оборвался, когда жадное, трескучее пламя ворвалось в рот, сжигая голосовые связки…

Кто-то включил магнитофон — и заунывный напев азанчи стал достойным фоном экзекуции. Под строки Корана подручных Набир-шаха развязывали и поджигали. И они метались в кольце людей, чтобы они не сгорели быстро — на каждого надели ватный халат, и пламя не сразу добиралось до их тел. А сбить его руками они не могли — руки оставляли связанными. И над всем этим азанчи пел фатиху[129] — потому что нельзя убивать правоверных, не прочитав молитву…

Окрестности Кандагара. Штаб 3-го армейского корпуса Армии ДРА

Утро 02 октября 1986 года

— Расскажи про себя.

Скворцов вздрогнул — он ожидал любого вопроса от старшего по званию не только не такого.

— Лейтенант Скворцов Николай…

Полковник с желтыми, внимательными глазами поднял руку

— Стоп! Свое личное дело мне пересказывать не надо. Меня зовут Владимир Дмитриевич, фамилия — Куракин и я советник командира 3-го армейского корпуса Демократической республики Афганистан. Вас зовут лейтенант Скворцов Николай Павлович и ваш отец — ответственный работник Внешторга, а вы сами — знаете английский и немецкий языки. Отец ваш прочил вам карьеру дипломата или работника Внешторга — а вы вопреки его воле поступили в военное училище, на факультет специальной разведки. И после выпуска вы сами дважды писали рапорт, требуя перевести вас служить в Афганистан и добились своего, хотя с вашим знанием языка вас держали на направлении «Западная Европа» и командование части, где вы служили, было против вашего перевода. Согласитесь, очень немного людей в советском спецназе не только знают язык в пределах расширенного офицерского курса — но и могут свободно разговаривать на двух языках без акцента. Вот меня и интересует — почему вы так просились на службу именно в Афганистан. Что вас здесь привлекло?

Скворцов задумался — таких вопросов ему не задавал даже отец, когда разговор заходил на эту тему, он просто переходил на крик. А вопрос был интересный — и что самое интересное, ответа на него у лейтенанта не было.

— Не знаю, товарищ полковник — честно ответил он

Полковник удовлетворенно кивнул

— Это хорошо. Если бы вы начали говорить про интернациональный долг, я бы в вас разочаровался. А ваш подчиненный. Это ведь ваш…

— Заместитель. Зам командира группы.

— Вот-вот. Он что здесь делает?

— А что мы все здесь делаем? Нам дали приказ — мы его выполняем.

Полковник покачал головой

— Неправда. Есть здесь люди, которых затащили сюда чуть ли не насильно. Есть здесь люди, которые и в самом деле выполняют приказ. А есть и другие. Как думаете, сколько рапортов направил командованию ваш замок, чтобы перевестись сюда?

— Не могу знать.

— Четыре. Четыре рапорта, лейтенант, в этом он обошел вас. Он отслужил здесь срочку, был даже ранен, и когда он остался в армии на сверхсрочке — его не хотели еще раз сюда направлять. Но он писал рапорт за рапортом и добился того, чтобы его сюда отправили. Как вы думаете, лейтенант, он сможет объяснить, почему он так поступил?

— Наверное, нет.

— Вот в том то и дело! — полковник назидательно поднял палец — ни вы ни он не можете объяснить, что вы здесь делаете! Просто вы чувствуете, что надо быть именно здесь! И ваше чутье вас не подводит! Мне нужны такие люди как вы двое — именно такие, потому что каждый из вас стоит десятерых!

— Товарищ полковник, у меня есть своя часть и свое командование.

Полковник улыбнулся

— Ничего этого у тебя уже нет, лейтенант. Николай Павлович Скворцов, лейтенант Советской Армии и Игорь Владимирович Шило, прапорщик Советской Армии несколько дней назад, проявив храбрость и мужество пали в бою с моджахедами, исполняя свой интернациональный долг. Вас больше нет, нет у вас ни командования, ни части, ни боевых товарищей — ничего. Не веришь? На, ознакомься, я специально заказал сводку потерь.

Деревянными руками, лейтенант подгреб к себе листок, который полковник небрежно положил на стол. Отпечатано было на раздолбанной пишущей машинке, с ошибками, буквы стояли не в ряд, прыгали расплывались перед глазами…

Мама…

— Увы, товарищ лейтенант, родителям вашим уже сообщили и с этим ничего не поделаешь, по крайней мере, сейчас — полковник забрал потрепанный листок из безвольных рук лейтенанта, положил перед ним раскрытые красные корочки удостоверения — на, ознакомься.

Генерал-лейтенант Куракин Владимир Дмитриевич

— Я генерал-лейтенант Главного разведывательного управления Генерального штаба Куракин Владимир Дмитриевич, руководитель временной сводной оперативной группы «Камнепад», созданной для решения афганского вопроса, заместитель начальника спецотдела ГРУ, занимающегося Афганистаном. Все это, а равно то, о чем мы будет говорить сейчас, является государственной тайной, ее разглашение влечет за собой наказание по 64-й статье[130] Уголовного кодекса СССР. Вам это понятно, товарищ лейтенант?

…

— Не слышу!!

Аллах свидетель, сколько денег получают разнообразные психологи за копание в человеческих душах. Аллах свидетель, что эти деньги они получают незаслуженно. Иногда достаточно одного только крика, чтобы вернуть человека в накатанную колею жизни.

— Так точно товарищ генерал-лейтенант!

Скворцов вскочил, отрапортовал — и только через несколько секунд понял, что он сделал.

— Вот так вот…

— Извините, товарищ генерал… — невпопад сказал Скворцов

— Ничего страшного… — генерал помолчал, потом заговорил вновь — есть два пути вашей дальнейшей службы, лейтенант. Путь номер один — тот подполковник, который доставил вас сюда — он отвозит вас в Кабул. Официально вы будете числиться бежавшими из душманского плена. Вы сможете вернуться в часть — в свою часть, лейтенант и приступить к службе. Но не факт, что во второй раз — им не повезет. Вся та операция со сдачей в плен Набир-шаха была реализована с единственной целью — захватить вас в плен и передать американцам. С нашей стороны в этой операции участвовали предатели, изменники Родины. Вы видели их в лицо, за совершенное ими полагается военный трибунал — поэтому они сделают все, чтобы вас убить. Не думаю, что вы доберетесь до расположения своей части живым. И вот тогда у вашей матери будет настоящий повод оплакивать вас, ничего уже не вернешь. Вариант номер два — вы продолжаете службу под прикрытием, под чужими именами, в составе оперативной группы. Не скрою — служба будет очень опасной. Задачи вам будет ставить подполковник Цагоев, тот человек, который вас освободил и привез сюда. Сразу скажу — я и подполковник Цагоев готовим для вас крайне опасное задание — вам придется идти в банду под прикрытием. Но здесь вы сможете не только служить Родине — но и поквитаться с теми предателями, которые подставили вас и сдали в плен. Итак: ваше решение, вы готовы служить в составе оперативной группы? Да или нет, лейтенант, причем прямо сейчас. Это не шутки.

Мыслей в голове было миллион — и ни одной толковой. Но та самая пружина, которая в детстве подталкивала лезть через забор на стройку, или в полуразваленный подготовленный к сносу дом — та же самая проклятая пружина не давала сейчас покоя.

Лучше сделать и потом жалеть — чем не сделать и потом жалеть.

— Я готов идти в банду, товарищ генерал.

Генерал кивнул

— Другого я и не ожидал. Готовить вас будет подполковник Цагоев, он же даст вам легендированную биографию и все остальное что нужно для внедрения. А пока — я покажу вам фотографию. Внимательно запомните этого человека — ибо вам придется работать в его банде.

Порывшись в кармане генерал достал бумажник а оттуда — фотографию. Бросил ее перед лейтенантом тот повернул к себе, всмотрелся. Афганец, довольно молодой на вид в национальной одежде, в шапочке — паколе, с короткой бородой. Где-то он его видел — но точно не в его секторе ответственности. По этому человеку пятнадцатая бригада спецназа не работала.

— Кто это?

— Его зовут Ахмад Шах Масуд.

— Мы должны его убрать?

— Это тот, кто возможно в будущем станет руководителем этой страны, уничтожит бандитское движение и прекратит войну. Вы должны будете его охранять.

Часть вторая. Ронины

И когда они встречают тех, которые уверовали

Они говорят: «Мы уверовали»!

А когда остаются со своими шайтанами

То говорят: «Мы ведь — с вами, мы ведь только издеваемся»

Коран Корова 2-13

Афганистан. Пандшерское ушелье, северо-восточнее Джебаль Уссарадж. Район кишлака Руха

Декабрь 1986 года

Старенький вертолет Ми-8, давно уже годный только под списание, как и полагается старику ныл и кряхтел, судорожно дышал турбинами — но тащил. Старая добрая лошадка советской армейской авиации, взлетев с аэродрома в Баграме, уже прошла Руху — последний пункт присутствия советских войск — и уходила все дальше и дальше в ущелье. Это был смертельно опасный полет — ущелье Пандшер было напичкано самыми разными системами ПВО, такими как китайские и советские ДШК, ПЗРК типа Игла и новейший американский Стингер, швейцарские двадцатимиллиметровые Эрликоны, те самые, которые были и в руках у гитлеровцев. Часть зенитных и противотанковых средств была скрыта в вырубленных в скальной толще пещерах и выдвигалась на позиции по проложенным узкоколейным рельсам. На Пандшер если и ходили — так не меньше чем парой, да еще в сопровождении «крокодилов», и с Грачами на баграмской взлетке наготове. Иначе никак. Скажи кто старшему лейтенанту (срок подошел, а может просто присвоили при смене нормальной биографии на легендированную) Николаю Скворцову, что он будет лететь на Пандшером на старом Мишке, без прикрытия, вообще безо всего — не поверил бы.

Однако же — они летели. Сидели на сковородках[131], но это на всякий случай. И никто по ним не стрелял…

В десанте, десантном отсеке их было трое — подполковник Цагоев, их командир и куратор Бог знает еще на сколько времени. Старший лейтенант Николай Сысоев, уроженец давно снесенной во имя укрупнения деревушки средней полосы России. И прапорщик — он так и остался прапорщиком, не дали ему старшего прапорщика, хотя он как никто это заслужил — Игорь Волков.

Так их теперь звали.

Старший лейтенант Сысоев поудобнее перехватил свой АКМС, висевший на десантный манер на груди, на перекинутом за шею ремне, закрыл глаза. Перед глазами сразу поплыли картины — четкие, яркие, как на телевизионном экране, у него эта способность была с самого детства, воображать живо и масштабно. Все почти так же, как и сейчас — тесный десантный, освещенный только тусклыми плафонами салон, мерный рокот двигателей за окном, ощущение опасности. Только под крылом — не ущелье Пандшер, а оккупированная фашистами Белоруссия, и дело происходит не в восемьдесят седьмом, а в сорок втором…

Сорок второй…

* * *

Безликий кабинет — голые стены, нет даже обязательного портрета Ленина. Два стола, стулья, железная дверь с секретным замком. Большой, массивный, в человеческий рост сейф. Под раскрытыми окнами — четвертый этаж — шумит какой-то базар.

Подполковник Цагоев, как всегда собранный и деловитый, пододвинул к столу два расшатанных стула, забренчал ключами, открывая сейфовые замки. Плюхнул на покрытый тонким слоем пыли стол толстую канцелярскую папку «Дело» с подшитыми в ней материалами недовольно поморщился от поднятой пыли…

— Так и не убирались… На ознакомление — час. Не больше. Вернусь — поговорим.

С лязгом запираются сейфовые замки, щелкает замок на входной двери. Они остаются одни.

Папка — обычная, канцелярская, серая, с каким-то пометками ручкой на обложке. Непонятный номер дела, записи на пушту по обложке. Если не взять эту папку в руки, не прочитать заботливо подшитые в ней материалы, не перелистать страницы многие из которых оплачены кровью добывавших их людей — так и не поймешь истинную ценность собранного здесь. Часть листов — написанное от руки, иногда даже на тетрадных листках часть — оформлено, как положено, напечатано на машинке, иногда под копирку. Восточное, совсем не осеннее солнце бьет в окно, в кабинете прохладно, плывут, словно танцуют в лучах солнечного света буквы…

* * *

Протокол допроса

Лунькова Игоря Эдуардовича, русского 1962 года рождения, члена КПСС с 1984 г., уроженца г. Черкесск, ранее не судимого.

Я, Луньков Игорь Эдуардович, 1962 года рождения, постоянно проживающий в г. Москва, являюсь майором Советской армии и оперативным сотрудником Главного разведывательного управления Генерального штаба.

По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее.

В ГРУ я был направлен по протекции генерал-лейтенанта ГРУ ГШ Птицына Владимира Афанасьевича, который был другом моего отца, директора оборонного предприятия. Какие конкретно взаимоотношения связывают Птицына и моего отца, я не знаю, но знаю, что мой отец и Птицын видятся по несколько раз в год, в основном в санаториях. Сам Птицын неоднократно был у нас дома, последний раз — меньше года назад.

В ГРУ я поступил по настоянию моего отца, и хотя начальником отдела, где я работаю, является полковник Слепых Константин Терентьевич, все время работы в ГРУ я исполнял указания генерал-лейтенанта Птицына, которые он давал мне наедине и без свидетелей. При этом я понимал, что часть из этих указаний являлись заведомо преступными.

22 сентября сего года я прибыл в Афганистан в служебную командировку вместе с Терещенко Романом Викторовичем, сотрудником нашего отдела. Терещенко также находится на связи у генерал-лейтенанта Птицына, какие взаимоотношения связывают его и Птицына мне неизвестно.

Перед командировкой генерал-лейтенант Птицын вызвал меня в гостиницу «Метрополь» где он, как я знал, иногда снимал номера, чтобы встречаться с агентами. Там генерал-лейтенант Птицын при личной встрече дал мне следующие указания:

1. Находясь в Кабуле встретиться с агентом по имени Муса и передать ему, что генерал недоволен срывом поставок. Потребовать от Мусы увеличить объем поставок, канал прежний.

От себя могу добавить что агент «Муса» является членом ИПА, Исламской партии Афганистана и активным участником бандподполья Кабула. С Мусой генерал мне приказывал встречаться и раньше, передавать ему указания, дважды — крупные суммы денег в долларах США, которые я ввозил в Афганистан без таможенного досмотра. Также я знаю, что под словом «поставки» подразумевается поставки наркотического вещества «героин», которое Муса поставляет в Советский союз для генерал-лейтенанта Птицына, передавая его сообщникам генерала Птицина, которые в свою очередь отправляли их рейсами военно-транспортной авиации. Сам генерал-лейтенант Птицын лично ездил несколько раз на аэродром Кубинка и принимал там опечатанные ящики, я это знаю, потому что сопровождал его в таких поездках. Опечатанные ящики с героином перевозились на дачу купленную генералом на подставных лиц во Владимирской области, куда они девались потом — я не знаю. Я также знаюё что эти ящики в Афганистане собирает капитан Маджидов, также являющийся сотрудником ГРУ и агентом генерала Птицына. Ящики оставляются в приграничных районах, а капитан Маджидов облетает условленные точки на вертолете и забирает их. Экипаж вертолета и группа, охраняющая капитана Маджидова, не знает о содержимом ящиков, официально это проводится как получение сообщений от агентов, для обеспечения встреч с которыми заказывается вертолет.

2. Находясь в Кабуле, я должен был встретиться по служебной надобности с начальником управления по борьбе с бандитизмом ХАД доктором Бахом и передать ему, что генерал-лейтенант Птицын недоволен срывом операции по ликвидации одного из главарей бандподполья Ахмад Шаха «Масуда». Я должен был передать доктору Баху конверт со спутниковыми снимками и развединформацией а также устное указание максимально активизировать работу по ликвидации Ахмад Шаха «Масуда».

Могу добавить, что, по моему мнению люди, которые поставляют наркотические вещества для генерал-лейтенанта Птицына недовольны А.Ш. Масудом, потому что он пользуется ущельем «Пандшер» самостоятельно и не дает пользоваться им, также не подчиняется указаниям главарей бандподполья находящегося в Пакистане. Ущелье же нужно, в том числе для транспортировки наркотических веществ в Советский Союз.

С моих слов записано верно, мною прочитано.

Луньков И.Э.

* * *

Протокол допроса

Черновицкого Петра Михеевича, украинца 1959 года рождения, члена КПСС с 1979 г., уроженца г. Винницы, ранее не судимого.

Я, Черновицкий Петр Михеевич 1959 года рождения, постоянно проживающий в г. Москва, являюсь майором государственной безопасности и оперативным уполномоченным Третьего управления КГБ СССР.

По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее:

В органах государственной безопасности я работаю с 1981 года, в третьем управлении — с 1981 года, постоянно проживаю в г. Москва. Начиная с 1985 года, я также являюсь личным агентом полковника государственной безопасности Касарина Павла Павловича. Касарин завербовал меня тогда, когда меня в нетрезвом состоянии задержала милиция. Если бы протокол из милиции был направлен в отдел кадров КГБ, меня бы уволили из органов государственной безопасности, потому что до этого со мной уже проводили работу по поводу моего «морального разложения». Сам Касарин по его словам работает в «спецотделе КГБ», милицейский протокол он изъял и показал мне, но сказал, что он будет лежать у него как залог моей добросовестной работы на него. Что такое «спецотдел КГБ» — я не знаю.

В 1986 году у меня было три спецкомандировки в Афганистан, в которых я выполнял, в том числе указания полковника Касарина П.П. Осознаю, что указания полковника Касарина, которые он мне давал неоднократно, были заведомо преступными.

Так 11 марта 1986 года при проведении агентурно-боевой операции я выстрелил в спину из автомата подполковнику госбезопасности Бояринову Владимиру и убил его. Сделал я это по прямому указанию полковника Касарина П.П., которое он передал мне в г. Кабуле лично, без свидетелей. Точных мотивов убийства Бояринова я не знаю, передавая мне указание полковник Касарин сказал что Бояринов разложился и продает информацию о планирующихся советским командованием операциях против моджахедов самим моджахедам и получает от них за это вознаграждение в долларах, то есть является предателем и изменником Родине. Так же полковник Касарин сказал мне, что если я не выполню приказ — то кто-то убьет меня. Про то, что я убил Бояринова, никто не знал, все подумали, что его застрелили моджахеды.

18 сентября 1986 года находясь в командировке в г. Кандагар я пришел на квартиру к полковнику милиции Ковалеву Михаилу Борисовичу, якобы для того, чтобы распивать спиртные напитки. После того, как мы распили две бутылки водки я достал пистолет Макарова и выстрелил ему в голову, имитируя самоубийство. После чего я уничтожил все следы пребывания в квартире и ушел. Пьян я не был, потому что до того как идти к полковнику Ковалеву я принял спецпрепарат, нейтрализующий действие алкоголя, который дал мне Касарин.

Приказ убить полковника милиции Ковалева и имитировать самоубийство отдал мне полковник Касарин, мотивов не объяснил.

20 сентября 1986 года я убил из автоматического пистолета АПБ с глушителем двух сотрудников Царандой в районе базара Шар-Шатта. Как их звали я не знал и раньше не видел, их фото и описание их машины передал мне полковник Касарин, мотивов убийства не объяснил. Улучив момент, я подошел к машине сделал несколько выстрелов и скрылся в толпе. Оружие я вернул полковнику Касарину.

26 сентября 1986 года я убил сотрудника ХАД, как звали я не знаю, о том, что это сотрудник ХАД я узнал от полковника Касарина. Причин его убийства тоже не знаю. Я убил его из подворотни, двумя выстрелами в районе Старого города, потом скрылся на автомашине Москвич. Оружие после убийства — пистолет с глушителем тот же самый что и в предыдущем случае, мне передал Касарин, после убийства я вернул пистолет ему.

27 сентября 1986 года я пришел на встречу с Касариным, он выглядел более нервным чем обычно. На этой встрече он сказал мне, что надо убить подполковника советской армии Цагоева, оперативного офицера штаба Сороковой армии и двоих его телохранителей, причем телохранителей надо убить обязательно это очень важно. Мотивов, почему это нужно сделать он мне не назвал и пообещал, что если я выполню это задание — он оставит меня в покое.

За каждое совершенное убийство я получал от Касарина П.П. деньги. Так за убийство Бояринова я получил одну тысячу рублей и пятьсот чеков, за каждое последующее убийство я получал по тысяче рублей и от трехсот до пятисот чеков. Деньги эти я расходовал на свои личные нужды

В содеянном раскаиваюсь.

С моих слов записано верно, мною прочитано.

Черновицкий П.М.

* * *

Листок за листком. Сконцентрированный ужас, втиснутый в сухие канцелярские формулировки допросов, перенесенный на бумагу старыми, раздолбанными армейскими печатными машинками. Подписи — подозреваемый, военный прокурор. Листок за листком — гнусь предательства, ужас смерти, омерзительный запах лжи…

Подполковник Цагоев задержался — обещал на час, а появился почти через два. Хлопнул дверью, кашляя от пыли прошел к столу.

— Ну? Ознакомились?

Слова прозвучали как то весело — неумеренно весело.

— Что это… — выдавил из себя Скворцов

— Что именно? Выражайтесь точнее, лейтенант.

— Это. Это же…

— Это протоколы допросов предателей и изменников Родине. Врагов народа. Часть мы выудили из органов военной прокуратуры, не дали их уничтожить. По актам то они уничтожены, а на самом деле вот они, родимые… Все на месте.

Подполковник любовно погладил папку, прежде чем убрать ее на место. Казалось, каким-то сюром, безумием, что ТАКОЕ лежало не в красной папке где-нибудь в надменной Москве, а здесь, в истекающем кровью Афганистане, в ободранном, с облупившейся краской канцелярском шкафу.

— Если хочешь что-то спрятать — положи это на самое видное место — подполковник словно угадал мысли Скворцова

— Но эти… почему… почему они все это делают? Они что не понимают?!

Это не был вопрос. Это был крик о помощи. Крик души человека, воспитанном в благочинном советском застое, верящего — сам того не осознавая он верил, верил искренне, по настоящему в правильность и праведность советских идеалов. Крик ужаса при виде ЧУЖИХ — людей, которые были воспитаны и жили в одной с ним стране, но образ мыслей, правила и ценности которых отличались от его ценностей и ценностей обычных советских людей настолько, что существовать с ЧУЖИМИ в одном обществе было совершенно невозможно. Точно также, как невозможно было сосуществовать в одном обществе с людоедами или рабовладельцами. Это был крик изумления и ужаса, подобный тому, какой мог издать человек, идущий со своим другом по ночному городу и вдруг увидевший, как у друга, которого он знает бог знает столько лет, растут волчьи клыки.

Подполковник Цагоев перегнулся через стол — и даже Скворцов, многое, несмотря на молодость повидавший в жизни ужаснулся выражению глаз советского офицера…

— Нет… Все они отлично понимают… — спокойный голос подполковника резко контрастировал с ненавистью, плескавшейся в его глазах — все они прекрасно понимают и знают. Просто мы забросили ловить врагов в последние годы — вот они и расплодились. Они не преступники, Скворцов, запомни это. Они — враги!

— Сысоев! Сысоев! Старлей, твою мать! Ты что, заснул что ли? Приди в себя.

Он выныривал из черных глубин памяти, из свившей гнездо в памяти беды, возвращаясь в настоящий мир, в выстуженный десантный отсек Мишки.

В реальность…

— Минута до сброса!

— Есть минута!

Бортмеханик выглянул в ревущую круговерть за окном — а то и дело начинался снег, погода была совершенно нелетной — и спрятался обратно.

— Видимости нет ни хрена! Идем по приборам! Высадим, где сможем!

Подполковник Цагоев показал ему большой палец — видимо экипаж летал по этому маршруту не раз и не два, только поэтому согласился лететь в такую погоду в этом опасном районе. Да и Цагоев с экипажем был знаком.

— Готовность!

Вертолет зависает над склоном — прошел снег, много снега им завалена вся площадка. Что там под снегом — если камни, то они останутся здесь навсегда. С раненым им не выбраться отсюда. Никогда.

— Пошел!

Один за другим, трое десантников с нескольких метров высоты прыгают с вертолета, падая, распластываются в снегу. Вертолет тут же берет курс домой, грохот его винтов постепенно стихает. Они остаются втроем — и кажется, что на необитаемой планете.

— Доклад!

— Норма.

— Норма.

Первый этап пройден — десантировались без происшествий.

— Обвязываемся.

Альпинистская веревка — сколько жизней ты спасла? Десять тысяч? Пятьдесят? Сто?

— Идти след в след. Все команды подаю рукой! Без команды не стрелять. Вперед!

Непонятно, как подполковник ориентировался здесь — но он, тянущий по виду лет на сорок, загнал двоих лосей-спецов меньше чем за час. Он шел по смертельно опасным склонам, где неосторожный шаг и вниз так, как будто участвовал в параде на какой-нибудь площади. Горы для подполковника были домом — и это было не преувеличение…

— Дреш, фаёри мекунам[132]! — крикнули откуда то спереди.

Сысоев рухнул в снег, лихорадочно освобождаясь от веревки, стесняющей движения, прижал к плечу приклад автомата, нацелив его туда, откуда раздался крик

— Свои — крикнул в ответ Цагоев с заметным, даже нарочито заметным акцентом

— А с вами кто, товарищ подполковник? — горные призраки этих мест, оказывается, хорошо знали русский[133].

— Тоже свои! Не стреляйте! Ништ фаёри!

* * *

Встречающих было, как и их — трое, в меньшей по численности группе ходить по горам, да еще и в снегопад было рискованно. Подполковник обнялся со всеми, как это было принято на Востоке. Двое из встречавших подполковника были афганцы, а вот третий — хоть и одет был как афганец, но был русским, на это указывала его русая борода. Дальше пошли двумя связками.

Через два с лишним часа, когда и Сысоев и Волков, несмотря на нештатные свитера, успели основательно промерзнуть — пришли в какой-то кишлак. Маленький, засыпанный снегом, с едва заметным дымом из труб — топили здесь не так, как в Союзе, дрова продавались на вес.

— Заходим — приказал подполковник

В довольно большом по афганским меркам доме афганцы помогли им раздеться, не проявляя никакой враждебности, оружие они оставили при себе, да его никто и не требовал отдать. Сняли обувь. Из соседней комнаты вышел среднего роста человек, по виду тоже русский хоть и борода его была черного цвета, цепким взглядом окинул пришедших. Затем заговорил с подполковником на местном наречии…

— Пошли.

Первым зашел тот же моджахед, который только что вышел из комнаты.

В соседней комнате уютно бурчал маленький японский генератор — мечта любого подразделения советской армии, горела запитанная от него лампочка, грела жаровня с углями. На коврах, в углу комнаты поджав под себя ноги по-турецки, сидел средних лет, невысокий, даже щуплый, с короткой бородой афганец и читал какую-то книгу. Взглянув на вошедших, он поднялся им навстречу.

— Я рад приветствовать гостей в моем доме… — сказал он по-русски[134].

— Да пошлет Аллах удачу вашему дому — поблагодарил подполковник Цагоев.

Вашингтон, округ Колумбия. Перекресток 16-й и Л-стрит.

Март 1987 года

Тот, кто думает что властей в Соединенных Штатах Америки три — законодательная, исполнительная и судебная, наверное, никогда не был в Вашингтоне и не варился в местной политической кухне. Тот же, кто варился, знает, что властей этих — четыре, причем четвертая власть не ограничена никакими противовесами и не имеет никаких сдержек. Четвертая власть — это пресса.

Кто-то считает, что пресса и Первая поправка к конституции[135] — это благо для Америки, кто-то — что это зло. Несомненно одно — к прессе неравнодушны все без исключения.

Среди тех, кто считает, что пресса это благо, прежде всего — сами журналисты. К этой категории так же относятся различные правозащитники, исследователи и в меньшей степени — обычные граждане. Сложно найти тему, которая не была бы освещена тем или иными американским изданием, иногда с публикацией секретных данных. Обычные граждане прессу в повседневной жизни не особо замечают — но на ущемление ее прав реакция чаще бывает очень бурной.

Ко второй категории — тех, кто прессу тайно или явно ненавидят — относятся политики и сотрудники спецслужб. Первые — хоть они и являются публичными политиками и обеспечивают себе публичность посредством прессы, доносят свои взгляды до общества и обеспечивают себе переизбрание — ненавидят прессу, потому что боятся ее. Журналисты непредсказуемы, их слишком много и никогда не удается договориться со всеми. Кто-нибудь — но обязательно начнет копать и докопается до того, что хотелось бы скрыть — и с ликующими возгласами вынесет это на публику. Сотрудники спецслужб ненавидят журналистов за их маниакальное желание узнать то, что является секретным и должно оставаться таковым.

Одна из крупнейших в стране и наиболее авторитетных газет — Вашингтон Пост располагается в крупном офисном здании, стоящем на углу шестнадцатой и Л-стрит в Вашингтоне. Это деловой район, вечно перегруженный транспортом, и соседи у газеты более чем солидные. А этом же здании находится вашингтонский офис «МакКинси», а в соседнем здании — контора «Меррил-Линч». Ходят слухи, что биржевики из этих двух контор так хорошо зарабатывают именно потому, что сидят рядом с журналистами и первыми чуют, когда начинает пахнуть жареным. Так это или нет — никто и никогда не выяснял.

В Вашингтоне практически нет широких улиц, город старый, один из старейших в этой стране — хотя его возраст в Европе мог вызвать лишь кривую усмешку. В отличие от многих других городов Америки, в последние десятилетия полностью перепланированных, со сносом целых кварталов и организацией улиц шириной с национальное шоссе, Вашингтон не перепланировался и так и остался — с улицами, приспособленными под лошадей и кареты — но никак не под автомобили. Поэтому, одним из самых ценных бонусов к зарплате в вашингтонских офисах было право пользоваться бесплатным стояночным местом в гараже фирмы, а паркуясь, можно было искать свободное место на улице полчаса, да так его и не найти…

Дженна Вард, независимый фоторепортер-стрингер[136] от вашингтонского движения уже отвыкла, ибо не была в этом городе почти восемь месяцев. Став стрингером, она так оторвалась от американской жизни, что у нее не было в этой стране ни машины, ни квартиры — только почтовый ящик, чтобы был американский адрес. Приезжая домой в кратких перерывах между командировками, она либо останавливалась у друзей, либо снимала себе жилье в одном из дешевых безликих муравейников на берегу Потомака. Еще она заметила, что после крайней командировки она с трудом подавляет в себе желание упасть на землю всякий раз, как только слышит мотоциклетный выхлоп. И парковаться на улицах Вашингтона она тоже разучилась…

— Вот козел!!! — Дженна не сдержала грубого слова, когда полноприводной АМС ловко заехал на то место, которое только что освободил какой-то Понтиак, и на которое нацелилась она сама. Место было рядом с редакцией, и занять его было бы большой удачей. Теперь придется начинать все заново…

— Да проезжай же…

Возникла шальная мысль припарковаться не по правилам — но Дженна сию крамольную мысль отмела. После последнего общения с государством в лице его правоохранительных органов, она понимала, что кое-кто просто жаждет ее крови. Схватил простой штраф за нарушение правил парковки — и тебя затаскают по судам, а все это время — не выпустят из страны.

Дженна Вард еще три года назад работала репортером в Вашингтон Пост, а также потихоньку писала книгу о местом политикуме, марая своим неразборчивым почерком блокнот всякий раз, как выдавалась свободная минутка. Она была хорошим — по-настоящему хорошим репортером, из отдела светской хроники ее перевели на освещение местной политический жизни — и два года она гордо носила на цепочке пропуск в Белый Дом, в пресс-центр. Сейчас такого пропуска у нее не было, и она об этом ничуть не сожалела.

Водоразделом стал развод. Сделав глупость, она выбрала себе в мужья представителя худшей из вашингтонских профессий — адвоката. Ее муж долго задерживался на работе, приходил домой усталым и злым — как-то раз Дженна ради смеха подсчитала, сколько ласковых слов она услышала от мужа за последний год перед разводом. Получилось восемь.

В один прекрасный день, она начала подозревать. Сейчас она иногда думала об этом и не могла понять, что было бы лучше — если бы она была в неведении и продолжала бы ждать домой своего мужа — хама — или все-таки она сделала правильно, что узнала. Как бы то ни было — в один прекрасный день она наняла детектива, и через неделю он принес и положил на стол миссис Вард большой конверт из плотной манильской бумаги. Внутри были фото — ее муж и молоденькая чернокожая проститутка, ее муж в каком-то баре со стриптизершей на коленях, ее муж и …

Развели их быстро, благо требования она предъявила для мужа вполне посильные, и он счел за благо с ними согласиться. Детей у них не было, дом она оставила мужу, квартиру в Вашингтоне — тоже. Зато теперь у нее был трастовый фонд, из которого каждый месяц ей приходил чек, достаточный для того, чтобы не думать о завтрашнем дне и не работать. Проблема была в том, что миссис Вард не работать не могла.

Фамилию она оставила от мужа — такую маленькую месть она придумала и осуществила. Месть эта давала вполне осязаемые плоды — за последний год фамилия Вард стала довольно известной — но не так, как хотел этого Джонатан Вард, и немало политиков при упоминании этой фамилии с трудом сдерживали эмоции.

Миссис Вард стала стрингером — то есть выбрала себе самое опасное, что только есть в журналистике. Стрингер — это наемник. Он сам по себе, одинокий волк, его никто не прикрывает и за ним никто не стоит. Он пробирается туда, куда ни одна редакция в мире не рискнет послать своего сотрудника. Он рискует собственной жизнью — без шуток рискует — ради нескольких кассет с интервью и пары десятков «убойных» кадров. Он пересекает границы, иногда незаконно, он участвует в боевых действиях ради хорошего кадра, имея на вооружении всего лишь диктофон и фотоаппарат, он берет интервью у людей, руки у которых по локоть в крови. Каждый раз возвращаясь он не может предугадать, найдет ли его материал спрос — или то что он запечатлел рискуя собственной жизнью годится лишь на помойку.

Но и вознаграждение за удачный кадр бывает соответствующее.

Последний год миссис Вард провела не в Вашингтоне — она посетила три страны, каждая из которых была в красных списках Госдепартамента США — то есть категорически не рекомендуемая к посещению гражданами США. Первой была Ангола, разрываемая на части враждующими группировками. Кого то поддерживали СССР и Куба, кого то — ЮАР, и, тайно — Соединенные Штаты Америки. Дженна Вард, единственная из американских репортеров, осмелилась побывать по ту сторону фронта. С русскими ей пообщаться не удалось, все они почему-то боялись ее, не шли на контакт — а вот кубинцы, многие из которых знали английский язык, наоборот были приветливы и дружелюбны. Верней, такими они стали не сразу, а только когда поняли, что миссис Вард не ищет сенсаций — а хочет рассказать правду. Всю без утайки. И ради этого она готова переносить все то, что переносят и они, жить той же жизнью, что живут они.

За четыре месяца, проведенные в Анголе миссис Вард переболела лихорадкой, получила ранение из автомата АКМ, правда неопасное и один раз попала под обстрел ЮАРовских гаубиц у реки. Самым страшным было последнее — ей казалось, что небо рушится на землю, что их Урал перевернется и погребет их под собой…

Из Анголы на военном самолете она перелетела на Кубу — по рекомендации бойцов интербригады, с которой она весело проводила время в Анголе — на лечение. Там она испытала шок от осознания того, под каким слоем грязи скрывается порой правда. С пеленок каждому американцу внушали, что Куба — враг, что Фидель Кастро — кровавый диктатор, что на Кубе все кубинцы живут в нищете и лишениях и только и мечтают — что проплыть 90 миль, отделяющие остров Свободы от побережья Майами. На Кубе же оказалось все по-другому — веселые кубинцы, маленькие заведения с туристами на набережной Малекон, пионеры. Миссис Вард не увидела ничего того, чего ожидала увидеть — ни расстрелов, ни облав, ни судилищ, ни нищеты пополам с убожеством. Кубинцы были просто людьми, они были такими же людьми, как и те люди кто жил к северу от них, они просто хотели, чтобы им не мешали жить и работать на своей земле. Только один кубинец за все время, пока Дженна Вард гостила на острове, сказал, что ненавидит Америку, да и то остальные сразу же начали стыдить его на своем языке. Дженна Вард видела, что это было искренне.

Последние полгода Дженна Вард провела в одном из самых опасных мест мира — в Центральной Америке. Сначала в Никарагуа, потом полулегально переместилась в Сальвадор. И там и там было не просто опасно — смерть подстерегала на каждом шагу. Она видела растерзанных контрас людей, у которых никогда не было никакого оружия — это было крестьяне, виновные лишь в том что взяли конфискованную у батраков землю. Она видела сожженный дотла автобус — его сожгли контрас и реактивного гранатомета, хотя не могли не видеть, что в автобусе нет военных. Она брала интервью, снимала, зарисовывала — потому что только так можно было донести до обычных, простых американцев правду. Правду о том, что творит их правительство от их имени.

Потом она переехала в Сальвадор — там ее чуть не убили. В стране хозяйствовали военные — молодчики Д’Обюссона, лично пытавшего и убивавшего людей. Шла жестокая гражданская война, война в которой нет правых, есть только виноватые. Схватили и ее, узнали, что она была в Никарагуа, и решили что она сандинистская шпионка. Материалов при ней не нашли — опасаясь за свою судьбу она постоянно отсылала собранные материалы доверенному человеку, причем делала две копии и отправляла еще в два места. Тогда ее решили расстрелять — но тут вмешались американцы, в стране их было много. Не военные и не гражданские — такие же, как она журналисты, только из другой редакции, из «Солдата Удачи». Их взгляды на жизнь кардинально отличались от ее взглядов — но журналист журналисту в трудной ситуации поможет всегда, таково кредо этой профессии. В конечном итоге ее просто депортировали из страны — а в аэропорту ее ждали сотрудники ФБР. С распростертыми объятьями.

Материалов уже никаких не было. Америка — свободная страна и сейчас она поняла это как никто другой. За них она получила деньги — пятьдесят тысяч американских долларов из секретных фондов, якобы за консультационные услуги. Из них двадцать она отдала адвокату — старому и зубастому как крокодил, которому вцепиться в ЦРУ мертвой хваткой — собственно из-за этого ей и заплатили деньги. Замужество дало ей не только плохой опыт, она отлично знала, как решаются на самом деле дела и к кому из адвокатов обращаться, случись что. Если бы не адвокат — ей бы никаких денег не заплатили, еще бы и обвинили в чем-нибудь.

Теперь она готовилась отомстить. Миссис Дженна Вард не из тех, кого можно безнаказанно унизить, нет, господа…

Двадцать вторая минута кружения вокруг квартала дала результат — место у тротуара освободилась и миссис Вард рванулась к нему через полосу. За спиной протестующе загудел чей-то клаксон, она не оборачиваясь показала неприличный жест. Навыки парковки в Вашингтоне стали возвращаться, это как велосипед, раз научился ездить и уже не забудешь никогда как это делается.

У вращающихся дверей в нужное ей здание она опустила голову, чтобы не быть узнанной до времени, не ответив на чье-то приветствие проскользнула в здание. Она не питала зла к своим коллегам, просто она привыкла здесь работать и каждый раз, входя в это здание, она изо всех сил боролась с искушением вернуть все назад. Пропуск в Белый Дом, постоянная колонка на второй полосе, редакционный автомобиль, два выходных дня с уик-эндом где-нибудь на севере штата. Жизнь обычной американской журналистки — может ей повезет, и она встретит, кого то кто не будет таким козлом как Джон.

Нет, нет и нет!

— Дженна!

Уклониться уже не удавалось

— Привет, Майк… — устало сказала она

Майк Финн, заместитель выпускающего редактора, ответственный за новостную колонку, с изумлением смотрел на нее

— Надо же… Цела… А где русские соболя?

— Что?

— Нам сказали, что ты продалась русским… — с невинным видом сказал Финн

Вид то невинный — а глаза бегающие, как у любого новостного репортера, вечно ищущего чем бы поживиться…

— Кто сказал?

— Да так… Трепались…

— Вот и передай им. Дженна Вард передает им привет и советует засунуть языки в задницу! Все запомнил?

— Эй, Дженна, полегче. Свои… — с обиженным видом сказал Финн

— Майк… Здесь ловить нечего — с улыбкой сказала она

— Ну, как знаешь. Передавай привет русским.

* * *

Попытать счастья она решила в кабинете Марка Мондейла[137], заместителя главного редактора, которого уже заколебали шутки связанные с его фамилией. Дженна была одной из немногих в редакции, кто не осведомился о степени родства, и Марк это ценил…

Марк забрался высоко по служебной лестнице, ему полагался не только отдельный кабинет — но и секретарь, роль которой исполняла старая грымза Нуни, которая на всех посетителей смотрела так, будто он принес в кабинет коровью лепешку на ботинках. В редакции газеты, где непрерывно звонят телефоны, а рабочим местом считается отгороженный уголок в общем зале со старым компьютером, стопкой бумаги и незамолкающим телефоном, отдельный кабинет с немецкой овчаркой Нуни на входе был настоящей роскошью.

— У себя?

— У себя, но…

Не дожидаясь, пока Нуни преградит вход в кабинет, миссис Вард толкнула от себя дверь кабинета большого босса

Выходец из Нью-Йорка, Марк Мондейл неизвестно где обзавелся техасской привычкой при любом удобном случае класть ноги на стол. Возможно, он считал, что это добавит еще несколько дюймов роста к тем пяти футами и девяти дюймам, которые имелись в наличии. Еще он курил, прикуривая одну от другой, и его кабинет просто пропах табаком. В данный момент, заместитель главного редактора Марк Мондейл, положив на письменный стол ноги в давно нечищеных ботинках, разговаривал сразу по двум телефонам, а в огромной, чуть ли с суповую тарелку пепельнице дотлевал окурок, один из многих…

— Нет! Нет, пошли его к черту, он врет!

— Мистер Мондейл, я …

Не отрываясь от разговора, Марк Мондейл сделал замысловатый жест рукой, при этом упустив одну из телефонных трубок Любой, кто хорошо знал этого человека, мог с уверенностью сказать, что этот жест означает: пошли к черту! Так секретарь — овчарка и сделала, аккуратно закрыв за собой дверь. Миссис Вард осталась стоять.

— Черт бы все побрал… нет, это я не тебе. Говори.

На разговоры Мондейл потратил еще минут пять, кого-то послал ко всем чертям и бросил трубку, потом, только более вежливо, разделался с другим собеседником и тоже бросил трубку на рычаг. Снял со стола ноги — и воззрился на стоящего в его кабинете бывшего подчиненного.

— Джен! Здорово, мать! Садись давай, садись!

В общении Марк Мондейл напоминал то ли мафиози из нью-йоркской семьи, то ли еще кого. Насмотрелся сериалов.

— Рак легких тебе точно не грозит — иронически заметила Джен

— Да какой рак. Один день живем. Сразу говорю — зарубежка мне пока не нужна. После прошлого раза от меня до сих пор не отстали.

— Не нужна? — саркастически улыбнулась Дженна, доставая из сумочки конверт — даже такая не нужна?

Марк Мондейл был близорук — но боялся в этом признаться и надевал очки только тогда, когда в кабинете кроме него никого не было. Вот и сейчас, он вытряхнул из конверта бумаги, разложил их на столе и начал насиловать свои глаза, пытаясь прочитать то, что там написано.

— Как дела в Сальвадоре? Говорят ты оттуда…

— В Сальвадоре? Отлично дела в Сальвадоре.

Мондейл усмехнулся

— Да ну… А я как раз собирался крепко прищучить нынешнюю администрацию за положение дел там? А ты говоришь…

— Да брось… Все там нормально. Только иногда утром находят в канаве пацанов по шестнадцать — двадцать лет, у которых вырезаны глаза. Или все лицо сожжено горелкой. Но это всего лишь издержки демократии, не так ли?

Мондейл уже листал бумаги

— Возможно, возможно…

Он еще ничего не понимал. Но добравшись примерно на середину — понял.

— Ты что, рехнулась, мать?

— Почему же? Я просто хочу рассказать правду о том, что там происходит.

— Какую правду? О том, что там идет война — это и все так знают. Чарли Уилсон[138], черт бы его побрал, все уши прожужжал про это.

— Я не про эту правду. Нас кормят дерьмом.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Мондейл нацепил на нос очки — в присутствии посторонних он почти никогда этого не делал — и воззрился на миссис Вард так, как будто видел ее впервые в жизни.

— Ты чего хочешь добиться?

— Того, чтобы наши граждане знали правду целиком, а не только одну ее сторону, которую преподносят нам в препарированном и простерилизованном виде. Там много дерьма — и я намерена вывалить его на суд читателей.

— А ты уверена, что американцы хотят знать эту правду? Ты не задумываешься, почему Рейган побеждает с таким отрывом, хотя даже на экране видно, что он развалина развалиной. Он не ищет правду. Он предлагает простые рецепты сложных проблем. Он каждому дает свое определение, простое и незамысловатое. И людям это черт побери нравится. Рейган им говорит, что русские — плохие парни, они — наши враги и обычный американец хочет прочитать про то, как хорошие парни американцы побеждают плохих парней русских, а не то, что заставит его задуматься о том, а в самом ли деле русские такие плохие. Размышлять — это тоже труд, а американцы не слишком-то любят трудиться, если им за это не платят.

— Это мне кое-что напоминает.

— Что именно?

— Одно определение. Учение, дающее простые ответы на сложные вопросы. Это одно из определений фашизма.

— Ты это сказала, не я.

— Вот именно.

Марк Мондейл, сам завзятый демократ, ненавидящий республиканцев искренней и чистой ненавистью тяжело вздохнул.

— Это поможет вам, Марк — бросила на стол последний козырь миссис Вард — на носу выборы, сам понимаешь.

— И как это нам поможет?

— Очень просто. Я не считала, сколько денег вбухала эта администрация в Пакистан и Афганистан, но уверена что много. Я хочу показать, на что пошли эти деньги. Нэшнл Джеографик уже в доле, но их интересует только природа. Политика — первому предлагаю тебе.

Мондейл снова снял очки, убрал в карман.

— Ну, хорошо. С Пакистаном я еще смирюсь, пожалуй. Но как насчет Афганистана? Ты соображаешь, на что ты подписываешься — перебраться в Афганистан вместе с моджахедами, чтобы видеть их борьбу против русских.

— Соображаю. С мозгами у меня пока все хорошо.

— Нет. Плохо. Послушай, что я тебе расскажу. Хоть дело и секретное — но от Вашингтон Пост трудно что-то утаить в секрете. Один большой парень из ЦРУ пошел на ту сторону из Пакистана, точно также, как собираешься идти ты. Он шел с большим отрядом и шел всего лишь до базового лагеря. Они не успели перейти границу — как на них напали советские десантники. Больше этого парня никто и никогда не видел. В лучшем случае русские его убили. В худшем — забрали с собой. Как бы то ни было — такое может произойти с каждым. Кое-кто сказал мне по секрету, что умники из Лэнгли боятся того, что уль-Хак переметнется на сторону русских, потому что боится их. Ты суешь голову в пасть льва.

— Черт, а разве это не моя работа? Помнится мне, ты сам говорил, что хороший репортер оказывается на месте пожара за десять минут до его начала.

Мондейл раздосадовано покачал головой.

— Пожара, мать. Но не войны.

Миссис Дженна Вард непокорно вскинула голову

— Не думала, что ты стал таким трусом. Боишься, что тебя лишат членской карточки Гридирон-клуба[139]?

— Ничего я не боюсь, мать… — вздохнул Мондейл — вижу, ты окончательно сошла с ума и тебя не переубедить. Сколько ты хочешь?

— Сумма в конверте. 30 процентов — авансом.

— Хорошо. Если редактор одобрит — хорошо. В конце концов — у нас демократическая страна и каждый сам решает, стоит ли ему жить. Не задерживайся с предоставление репортажей, передавай через посольство. Так мы получим хоть что-то.

Картинки из прошлого. Высший уровень. Пакистан, Исламабад.

Зима 1985 года

Город Исламабад был заложен как столица государства Пакистан относительно недавно, лишь в 1959 году. Многие считали, что новый город закладывался с единственной целью — построить новую столицу как можно дальше от исконного врага пакистанского государства — Индии. Но это было не так. До 1959 года столицей Пакистана был город Равалпинди, расположенный еще дальше от границы, почти на самой границе с беспокойным Китаем. Но проблема была в том, что в Равалпинди были вынуждены сосуществовать на одной территории и гражданские и военные власти, что удавалось далеко не всегда. Короткая история государства Пакистан — а основано оно было всего лишь в 1956 году из индийских земель, населенных преимущественном мусульманами, — была полна насилия, творимого прежде всего собственными военными. В эти короткие 30 с небольшим лет уместилось два государственных переворота, когда власть в стране вершили огнем и мечом военные администраторы и две войны с Индий. Третий переворот, совершенный в 1977 году привел к вершинам власти генерала Мухаммеда Зия уль-Хака, бывшего начальника штаба сухопутных войск, оставшегося вместе со всеми другими военными учреждениями в Равалпинди после переезда столицы в Исламабад[140]. Мухаммед Айюб-хан, военный диктатор Пакистана, перенося столицу в Исламабад, надеялся, что тем самым он предотвратит военные перевороты в дальнейшем и его переворот станет последним. Он даже не считал себя военным диктатором — в традициях Пакистана стало через какое-то время после военного переворота проводить референдумы чтобы узаконить полученную железом и кровью власть. Этот путь прошел и уль-Хак, от начала и до конца — назначение председателем военного трибунала, судившего неудачливых генералов-заговорщиков в семьдесят третьем, военный переворот в семьдесят седьмом, убийство законно избранного президента Зульфикара Али Бхутто в семьдесят девятом и, как вершина как апофеоз всему — референдум о доверии в декабре восемьдесят четвертого. Было бы глупо ожидать иного результата выборов, нежели тот который был получен — народ Пакистана вручил президенту-генералу мандат доверия на следующие пять лет. Сразу после этого секретариат теперь уже президента уль-Хака стал готовить рабочую поездку главы пакистанского государства в страну, от которой сейчас зависело будущее Пакистана как государства, в гаранта его существования и территориальной целостности — в Соединенные Штаты Америки. Поездка состоялась, и продлилась она на два дня дольше, чем это было запланировано — официально это произошло потому, что президентский Боинг-707, подаренный уль-Хаку правительством США подержанным, вышел из строя, и его пришлось чинить на месте. Настоящей же причины не знал никто, и слава Аллаху, что не знали. Потому что если бы кто-то узнал — пришлось бы лить кровь, убирая тех, кто невольно стал обладателем столь страшного знания. А кровь должна была пролиться потом, крови пока было литься не время.

Президент Пакистана, генерал уль-Хак почему то терпеть не мог самолеты. Человек, родившийся и выросший на земле, он сжимался в комок каждый раз, когда стальная коробка с подвешенными к крыльям моторами, дико ревя, отрывала его от земли — и никто кроме Аллаха не мог сказать, суждено ли ему на эту землю вернуться живым. Генерал рос в довольно богобоязненной семье, однако договор свой с Аллахом расторг уже давно, потому что этого требовали обстоятельства. И потому он боялся еще больше…

Они уже заходили на посадку, под крыльями самолета неслись кварталы Равалпинди, старого и опасного города, чьи улицы были обильно политы кровью. Генерал уль-Хак усилием воли заставил себя не смотреть в иллюминатор — он обернулся и посмотрел на своего помощника и адъютанта, бригадира Махмуда Дуррани из пуштунского племени Дуррани. Тот преспокойно дрых, выводя носом затейливые рулады. Конечно, ему то что, борову … Уль-Хак помнил его 15 лет назад, когда им довелось служить вместе — Махмуд был настолько тощим, что над ним насмехались другие офицеры. Сейчас же… брюхо то нажрал на взятках. Генералу уль-Хаку уже донесли, что Махмуд берет деньги, решая кого пропустить генералу с докладом, а кого — нет. Генерал ничего не сделал — знал, что бесполезно, остальные еще хуже. С тех пор, как он пришел к власти, он поручил одному из своих преданнейших сторонников, начальнику Межведомственной разведки, генералу Ахтару Абдул Рахман Хану собирать досье на пакистанских генералов — кто чем дышит, кто что замышляет. Эти досье доставлялись ему каждую пятницу в президентский дворец в особых, зеленых папках, и он подолгу перелистывал страницы, погружаясь в скопище зафиксированных на них пороков. Вот один из генералов ВВС в гневе убил слугу, заподозрив его в краже — такие дела в Пакистане никогда не раскрывались. Вот начальник бронетанковой академии принимает в подарок новенький Мерседес — за то, что пустил налево солярку, выделенную на проведение учений. А вот еще хлеще — показания матери, у которой один из высокопоставленных военных изнасиловал сына. И не откупился — обычно за такие преступления здесь было принято откупаться.

А этот… дрыхнет, взяточник проклятый!

Перегнувшись через кресло, уль-Хак крепко ткнул своего адъютанта в бок. Генерал Дуррани почмокал губами, повел во сне воинственно торчащими усами и … так и не проснулся. Свинья свиньей. Как же власть меняет людей…

Генерал уль-Хак все последние годы провел в страхе, и не только потому, что отрекся от Аллаха. Генерал боялся всех, он понимал, что ему не на кого опереться в море ненависти кроме нескольких наиболее доверенных людей. Он боялся шиитов, потому что угнетал их, он казнил их лидера Бхутто — и теперь боялся мести, потому что знал, не понаслышке знал — любой шиит с радостью пожертвует своей жизнью только для того чтобы убить ненавистного врага. Он боялся своих политических противников — он убил отца, но осталась его дочь, несравненная Беназир, глава партии «Народная Партия Пакистана» в изгнании. Да сейчас она в Лондоне — но становится ли она от этого менее опасной? Она уже подтвердила, что умеет принимать жестокие решения. В смерти ее брата Шах Наваза[141] во Франции в 1980 г. подозревали его самого, генерала Уль-Хака — но он то знал, что не делал этого. И он подозревал, кто это сделал.

Его ненавидели военные — за то, что он вынужден был — иначе американцы не дали бы ему денег и военную технику — начать процесс демократизации страны и согласился на проведение регулярных выборов каждые пять лет. Они знали, что генерал планирует уже этой весной сформировать гражданское правительство Пакистана во главе с лидером одной из шиитских партий, опытным политиком Мухаммедом Джунейджо[142]. Они знали о том, что генерал Ахтар держит каждого из них под колпаком, что он окружил их стукачами, что многие из них стучат друг на друга в надежде посеять в Диктаторе семена недоверия к своему сопернику и продвинуться на высокий пост самому. Они знали про зеленые папки, и ненависть их густо была перемешана со страхом, страхом за жизнь, влияние, должность. Они знали, что народ ненавидит их, ненавидит военных и готов разорвать их на части, как только представится такая возможность.

Генерал боялся племен. Племенная территория в Пакистане, зона, где не действуют никакие законы кроме шариата, зона, где правительственные чиновники находятся в опасности даже днем. Генерал знал, что главы племен африди и шинвари[143] запасают оружие и активно прощупывают Афганистан, афганские племена — согласны ли те прийти на помощь собратьям и единоверцам в случае, если начнется вооруженное восстание. Надо быть готовым ко всему.

Генерал боялся афганцев. Граница между двумя странами — так называемая линия Дюранда, проведенная на карте безвестным чиновником британской оккупационной администрации — рассекла на две части пуштунский народ и никогда не признавалась правительством в Кабуле — ни одним. Ни один афганец, тем более пуштун никогда не согласился бы с этой проклятой линией, разделивший их народ — по-живому. А ведь у власти в Кабуле одни пуштуны. Танаи — пуштун, Наджбулла[144] — пуштун. Армия и ХАД — за пуштунами целиком, а каждый пуштун — прежде всего пуштун, и только потом коммунист, друг советских или кто бы то ни было еще. Советские изо всех сил учат, оснащают, вооружают афганскую армию — пуштунскую армию! Кто знает — против кого будут повернуты эти штыки даже если СССР уйдет из Афганистана? И даже то что он приближает, возвышает военных из числа пуштунов — мало что значит, потому что пуштун — всегда пуштун, а потом уже генерал.

Генерал боялся индусов. Индусы никогда особо не признавали Пакистан как единое и самостоятельное государство. Индусы помнили, как происходило «великое переселение народов» после объявления независимости Индии в 1947 г., они помнили своих соотечественников, вырезанных и изгнанных мусульманами из своих домов. Они помнили и две индо-пакистанские войны, в которой воинственный Пакистан претендовал на два штата Индии, населенных преимущественно мусульманами — Джамма и Кашмир. До сих пор на установленной в горах границе гремели орудия[145]! Было уже две индо-пакистанские войны, третья была Пакистану не нужна. Но что если третью начнут не они, а индусы?

Но больше всего генерал боялся советских. У советских была армия — настоящая армия, не то что у него. Настоящая армия, с танками, с пушками, с самолетами, с ракетами, с атомной бомбой — проклятьем Аллаха, истинным порождением сатаны. Генерал уль-Хак учился в форте Ливенуорт в США, и там он кое-что понял. Даже американцы, военные, офицеры и генералы которые преподавали там — они тоже боялись советских, хоть и скрывали это. А что делать ему?! Ему, у которого советская армия — не за океаном, а под боком, и если поступит приказ…

И с кем он будет сражаться с русскими? С этим жирным взяточником Дуррани[146]?

О, Аллах, помоги…

Забыв, что от Аллаха он мысленно отрекся, генерал уль-Хак вознес искреннюю молитву, надеясь что Аллах услышит ее, ибо она и в самом деле — от души. Ведь спасутся те, кто уверуют, не правда ли?

Потом генерал еще раз взглянул в иллюминатор — они уже заходили на посадку — и подумал, что надо было просить у американцев VC-135 а не VC-137, на котором он летел. На VC-135[147] нет иллюминаторов и не так тягостно лететь…

* * *

Самолет Диктатора приземлился не на гражданском летном поле — на военном, на основной баре ВВС Пакистана Чаклала[148], прикрывавшей столицу. Для того, чтобы принять самолет диктатора — отменили все полеты с самого утра, более того — сняли все расчеты с установок ПВО, прикрывавших столицу. Так боялся генерал — он боялся даже собственной армии.

Кортеж генерала состоял из одиннадцати машин, из них несколько лимузинов, все — американские, марки Кадиллак, бронированные. В составе охраны уль-Хака были бойцы американского специального подразделения Дельта, они составляли ближний круг охраны — но генерал не доверял и им, помня, что точно такая же охрана не уберегла египетского фараона Анвара Садата от автоматной очереди на параде. Подогнали трап — генерал сошел по трапу так быстро, как только мог, стараясь не перейти на бег и не потерять лицо. Окруженный бойцами охраны он нырнул в черное чрево Кадиллака — и только тогда немного успокоился. Остальные — генералы, которых он взял с собой в США, личный адъютант — торопливо занимали места в других машинах.

— В штаб-квартиру разведки! — приказал генерал, нажав кнопку переговорного устройства. Пассажирский салон лимузина отделялся от водительского бронированной перегородкой, и генерал никогда не опускал ее.

Кортеж тронулся…

* * *

Комплекс зданий, принадлежащий пакистанской межведомственной разведке ИСИ, находился на самой окраине Исламабада, в престижном квартале, ограниченном с одной стороны Конститьюшн авеню, а с другой — четвертой авеню. В соседних зданиях располагались национальный архив Пакистана и резиденция премьер-министра, коим сейчас был генерал уль-Хак, но разведчики знали, что скоро им станет другой человек. А если перейти Четвертую авеню — то вашим глазам представала мечеть Бари Имам, одна из самых больших в мире и, по мнению всех пакистанцев — самая красивая. Ходили слух, что из штаб-квартиры разведки с помощью хитрых приборов подслушивают и записывают молитвы правоверных, с которыми они обращаются к Аллаху. Правда это была или не правда — кто знает…

Генерал Ахтар Абдур Рахман Хан, руководитель пакистанской межведомственной разведки ИСИ встретил Диктатора в холле, специально спустился вниз, дабы выказать свое уважение и преданность этому человеку. Это был среднего роста, подтянутый седовласый человек с жесткими глазами, неподвижными как глаза змеи. В отличие от многих других офицеров, которые подражая диктатору, носили маленькие, аккуратные усики, генерал Ахтар всегда был чисто выбрит. Сегодня генерал почему-то был в военной форме, и на голове — черный берет с эмблемой двенадцатой пехотной дивизии, которой он когда то командовал.

— Рад приветствовать вас, муаллим в нашем доме — произнес генерал Ахтар напыщенную фразу, отдавая дань уважения и проявляя покорность.

Обнялись — на глазах у всех, дабы все видели, и друзья и недруги, что дружба крепка и ей ничего не страшно. Генерал Ахтар был одним из настоящих друзей уль-Хака и ему диктатор верил, чем любому из армейских генералов.

— В столице все спокойно? — спросил диктатор

— Все спокойно, муаллим, все как всегда. Вот только на границе, увы, неспокойно. И тоже — все как всегда.

— Тогда пройдем и обсудим — диктатор Пакистана пошел к лифту.

В небольшом, шикарно отделанном лифте диктатор и руководитель его секретной службы молчали — лифтом управлял офицер, и говорить при нем о чем-либо важном не следовало. Лифт остановился на верхнем этаже — и они прошли в кабинет Ахтара, дверь которого была расположена прямо напротив лифта. Все было устроено так, что этот лифт доставлял главу разведслужбы не в коридор, а прямо в тамбур комнаты для отдыха. Таким образом, генерал мог приходить и уходить, минуя общий коридор и приемную.

— Останемся здесь? — спросил Ахтар, когда они вошли в комнату отдыха

— Да… не стоит идти дальше…

Диктатор с удовольствием присел на койку, только сейчас ощутив, как он на самом деле устал, и как у него ноют мышцы, измученные долгим, очень долгим полетом. Лететь пришлось с двумя пересадками, потому что более близкая дорога проходила рядом с тихоокеанским побережьем советского союза, а рисковать уподобиться южнокорейскому призраку[149] диктатор не хотел.

— Воды? — графин стоял рядом

— Нет… Нет, не надо… — диктатор вытянулся на койке, закрыл глаза — просто я устал. Немного полежу и все. Ты говори…

— Генерал Бег зачастил к американцам. Его уже несколько раз видели в компании американского военного представителя.

— Может, он просто делает свою работу? — устало предположил диктатор

— За месяц его зафиксировали камеры семь раз. А сколько раз он встречался с американцами там, где мы не знаем?

Американское посольство в Исламабаде находилось под плотным оперативным контролем пакистанских спецслужб, двадцать четыре часа в сутки. Американцы жаловались диктатору, диктатор устраивал публичные выволочки главе своей разведывательной службы — но оба они знали, что это не более чем игра.

Все это было так ожидаемо… Генералы вели свою игру, каждый готовил себя на место преемника. Вот и Мирза Аслам Бег, занимающий пост заместителя командующего сухопутными войсками пытался выслужиться перед американцами, в надежде что заметят. Сделают на него ставку. Все это было так ожидаемо. И так противно.

— Прикажете реализовать?

Диктатор открыл глаза

— Нет. Не надо. Я не боюсь тех, про кого мы знаем. Опасны те, про кого мы не имеем ни малейшего представления. Просто держите все под контролем.

— Есть.

— Как сын?

— Хвала Аллаху.

— Да хранит его Аллах на том пути, который он выбрал — сказал диктатор

— Да, да пребудет с ним Аллах — эхом отозвался Ахтар

Помолчали. Каждый знал, о чем пойдет речь — и каждый боялся сказать первым.

— Они согласились — наконец сказал диктатор

— Хвала Аллаху, он услышал мои молитвы — сказал чуть более набожный Ахтар

Диктатор промолчал

Речь шла про ядерное оружие. Опасаясь за свою жизнь и за судьбу своего режима, диктатор недавно поставил перед американцами ультиматум — или Соединенные Штаты Америки помогают Пакистану в обзаведении своим ядерным оружием — или Пакистан резко меняет свой внешнеполитический курс и идет на замирение с Советским союзом и Афганистаном. Потому что если рядом залег тигр — то надо либо срочно искать хорошее ружье — либо бежать куда глаза глядят. Американцы подумали-подумали и… согласились.

В конце концов — что тут такого? Разве они не помогли в том же самом Израилю всего лишь несколькими годами раньше? МОССАД орудовал в США совершенно свободно, внаглую нападал на грузовики, следующие из Оак-Ридж[150], убивал американских граждан — и получил-таки ядерное оружие! Пусть примитивное, пусть у Израиля не было совершенных межконтинентальных ракет-носителей, но нужно ли это было? Просто около пятидесяти авиационных бомб, сложенных в одном, очень хорошо охраняемом ангаре в пустыне. И все. Израиль — уже неприкосновенен для соседей, ибо все знают, что будет, если напасть.

А чем хуже Пакистан? Считай — тот же режим военных, светский, всецело поддерживающий США. Никогда Пакистан не отходил от курса США, когда было создано СЕАТО — не раздумывая, Пакистан туда вступил. Если можно Израилю — почему нельзя тому же Пакистану?

— Как?

— Сырье можно закупить в ЮАР, уже обогащенное. Эти обезьяны трясутся от страха, боятся, что все всплывет наружу. Американцы закроют глаза на поставки, а если все вскроется — на ЮАР уже санкции, хуже, чем есть уже не будет. Американцы передадут нам чертежи и специальное оборудование. Делать будем мы сами. И если обосремся — американцы первые же осудят нас.

Ахтар кивнул. Типичная международная политика — как только всплывает дерьмо, все сразу зажимают нос и начинают громко возмущаться.

— Где?

— Пока не знаю. Нужно где-то подальше. От границы, от всего.

— Строить заново?

— Да. Ты сам докладывал, что у индусов есть Скады

— Да, советская поставка. И они разрабатывают свои системы доставки.

Диктатор приоткрыл глаза. Гонка вооружений между Индией и Пакистаном вступала в новую, смертельно опасную фазу. Возможно, кто получит искомое оружие первым — тот сразу же нанесет обезоруживающий удар. Ядерный удар.

— Надо разрабатывать системы доставки. За основу взять тот же Скад, купить у китайцев или что-то в этом роде. Или у ЮАР.

— ЮАР не продаст.

— Продадут! — раздраженно сказал диктатор — все продадут! За деньги продадут все! Но надо начинать разработки своего.

Диктатор помолчал

— Завтра во дворце. Включая тебя.

Генерал Ахтар утвердительно кивнул

— Есть!

Генерал уль-Хак поднялся с кровати — все тело по-прежнему болело. Хотелось лечь и уснуть, хотя бы ненадолго.

— Сделаем вот как. Ты готов взять на себя координацию этой операции?

Честь была велика, генерал Ахтар это понимал. Но велика была и ответственность — в случае провала Уль-Хак первый же от него отречется, никакая верная служба в течение долгих лет не будет принята в счет. Но если отдать это кому-то другому…

— Я готов — коротко и четко сказал генерал.

Диктатор кивнул, по виду он был не совсем в себе — рассеянные глаза, странная, нечеткая речь.

— Сегодня же навести Рахимутдин Хана. Говори с ним от моего имени. Пусть он займется подготовкой объекта и инфраструктуры внутри страны. Ты возьмешь на себя работу за рубежом и контрразведывательное обеспечение проекта. Нельзя, чтобы получилось как в прошлый раз[151]. Нельзя слышишь!

— Я сделаю все, что в моих силах, мой генерал! — четко сказал Ахтар — и что не в моих силах я тоже сделаю.

Диктатор тяжело встал с кровати. Ахтару внезапно показалось, что он смертельно болен — такой у него был вид, уставший и несчастный.

— Не подведи.

Почти бесшумно захлопнулась дверь.

* * *

Когда диктатор ушел — генерал какое-то время бездумно смотрел на дверь, стоя в каком-то странном оцепенении. Затем, придя в себя, прошел в другой конец комнаты, отодвинул в сторону одну из панелей облицовки, достал из холодильника бутылку минеральной воды, свернул крышку и с наслаждением глотнул, прямо из горлышка. Кондиционер не работал, потому что он сломался вчера, и починить его не успели. Было жарко и душно, нечем было дышать. И надо было подумать. Хорошо подумать.

Что дает Пакистану ядерное оружие? Независимость. Но от кого — американцы должны их прикрыть в случае, если опять начнется с Индией. Пакистан слишком важен в американских раскладах, это ключ ко всему региону — не могут не прикрыть. Советский Союз? Может быть. А если — сами Соединенные Штаты Америки? Кто будет играть первую скрипку в регионе после того, как отсюда уйдут русские?

Об этом обо всем — надо хорошенько подумать. И ни в коем случае не выпускать из рук контроль над операцией. Даже Изамутдин-хан не должен знать всего. Тем более — Изамутдин-хан, начальник Генерального штаба и самый авторитетный на сегодняшний день военный в Пакистане. За исключением Диктатора, конечно.

Допив минеральную воду, генерал бросил пустую бутылку на кровать — где только что лежал диктатор — потом уберут. Мельком осмотрел себя в зеркало — и открыл дверь в кабинет. В нем сидел и ждал генерала только один человек, один из самых его доверенных людей — бригадир[152] Мухаммад Юсуф, координатор всех программ подготовки моджахедов и террористических действий на территории ДРА и Советского Союза. Это был один из самых опасных и подготовленных разведчиков восточного региона.

Увидев генерала, он встал, отдал честь. Генерал сделал то же самое — он уважал Юсуфа, всегда с вниманием относился к его просьбам, выслушивал его мнение если тот считал нужным его высказать. А в будущих раскладах профессиональному диверсанту Юсуфу, под началом которого действовала настоящая террористическая армия из афганцев, пуштунов и созданного со всего Востока бандитского сброда, генерал-майор Ахтар отводил особую роль.

— Присаживайся, Ахтар. Чем порадуешь меня?

— Группа Тигров полностью готова, сэр. Мы готовы приступить к активным операциям по ту сторону реки.

Это действительно была новость из новостей…

Тигры — так в документах разведки Пакистана проходил личный проект Мухаммеда Юсуфа по переносу террористической активности на территорию самого Советского Союза. Считается, что к осуществлению этого проекта пакистанцев подтолкнуло ЦРУ[153] — но это совсем не так, это был проект Пакистанской разведки и конкретно — бригадира Юсуфа. Опираясь на свои связи в лагерях беженцев, он собрал группу из этнических узбеков, желающих встать на путь джихада и воевать в самом СССР. Возглавил группу некий Вали Бек — средних лет узбек, один из сыновей которого погиб, сражаясь с советскими солдатами в отрядах моджахедов, а еще один — пропал без вести. До войны Бек был контрабандистом, жил на самом берегу Амударьи, неоднократно переправлялся на тот берег, потому что в СССР все стоило намного дешевле, чем в Афганистане. Вклад американцев заключался лишь в том, что они дали спутниковые карты пограничной зоны, да предоставили несколько тысяч экземпляров Корана на узбекском языке для того, чтобы раздавать на той стороне реки. Так же, резидент Уорден строго-настрого запретил совершать террористические акты на территории СССР, отлично понимая, к чему это может привести. Юсуф мнение американца вежливо выслушал — но не более того. У него были люди, у него было оружие — в Пакистане было полно оружия — и он не видел никаких препятствий к тому, чтобы е перенести джихад на территорию противника. Ведь столько правоверных по ту сторону реки угнетаются собаками — безбожниками — разве они не имеют права на исламское освобождение?

— Насколько готова?

— Основной состав сформирован и проверен в действии

— В действии? — недобро прищурился генерал Ахтар, но бригадир Юсеф смотрел по-прежнему прямо и бесстрастно.

— Именно, сэр в действии. Вот рапорт.

Генерал Ахтар придвинул папку к себе, но не стал ее открывать.

— Доложи.

— Мы переправились на ту сторону, разведали места пограничных секретов и патрулей, сигнализацию и переправились. Просто провели рекогносцировку местности и вернулись назад.

— И все? — подозрительно спросил Ахтар, впиваясь взглядом в своего подчиненного

— Еще…

— Говори — угрожающе сказал Ахтар

— Мы встретили местных жителей. Случайно. Дали им Коран и оружие.

— И отпустили?!

— Да, сэр.

— Идиот! — генерал грохнул кулаком по столу — как вы могли их отпустить?! Они уже давно пошли и сдали ваше оружие и Коран пограничникам! Теперь, если вы захотите там же переправиться — там вас ждет засада!

— Бек не смог бы их убить — набычившись сказал Юсеф — просто не смог бы. Он поклялся убивать русских до тех пор, пока его не убьют — но он не сможет поднять руку на своего соплеменника. Просто не сможет, сэр, понимаете?

Чтобы успокоиться — генерал встал, прошелся по кабинету. В Армии было проще — ты отдавал приказ, и твои офицеры должны были его исполнять. Здесь же приходится иметь дело с совершенно другим материалом…

— За операцию отвечаешь лично — наконец вернулся за стол Ахтар — больше в том месте, где вы встретили местных, не переправляться.

— Слушаюсь, сэр. Но поймите, мы не сможем действовать на том берегу в одиночку. Нам нужно будет искать сторонников среди местных, если мы хотим чего-то добиться.

— Ты прав. Но поиски сторонников — это совершенно отдельный разговор. Нельзя доверяться первым встречным. Что вам нужно для продолжения операции?

— Прежде всего — оружие, сэр. Желательно Стингеры.

— Стингеров нет — отрезал генерал Ахтар. Вообще то первая партия уже поступила — но все Стингеры оказались в руках пакистанской армии, ее отборных частей. Решение такое предложил сам генерал Ахтар — прежде чем вооружать моджахедов, сначала нужно вооружиться самим на случай, если они все-таки доиграются…

— Тогда хоть что-то. Минометы. Ракетные установки. Новые снайперские винтовки.

— Минометы ты возьмешь и без моей санкции, у тебя есть фонды. Ракетные установки и снайперские винтовки — возьмешь из следующей партии, сколько надо — я дам распоряжение.

— Спасибо, сэр.

— Докладывай по группе Бека постоянно. Мне нужно знать что происходит.

— Есть.

— Теперь по Афганистану. Почему снижаются потери советских? Это данные наших американских друзей, проверенные.

Юсеф достал из лежащего на стуле планшета карту, неспешно развернул. На карте была нанесена обстановка в приграничных районах.

— Сэр, приграничные районы держать все сложнее и сложнее. Русские окончательно перешли от широкомасштабных операций к точечным налетам и засадам спецназа, это очень плохо. До цели доходит один караван из трех. Опытных караванщиков осталось меньше половины, мы вынуждены привлекать молодежь из лагерей беженцев, а это еще больше увеличивает потери. Шурави разгромили два укрепленных района на самой границе — здесь и здесь. И последнее. Азизулла-хан убит.

— Убит? — Ахтар поднял бровь — как?

— Он был на тропе с несколькими самыми доверенными людьми, никто не знал о том, где он будет. Они готовили засаду на колонну, когда произошел очень сильный взрыв. Все они тут же отправились к Аллаху, и мы даже не смогли ничего найти, чтобы похоронить, кусок горы от взрыва оторвался и похоронил их навсегда.

— Это не такая плохая могила для воина, идущего по пути Аллаха — задумчиво сказал генерал, размышляя.

— Сэр, такая смерть вселяет страх в души моджахедов, даже самых стойких. Никто не хочет так умереть, чтобы потом нечего было даже хоронить.

— Мы ведем войну! А они — воины! Аллах свидетель, я не хотел бы, чтобы воины умирали такой смертью — но ничего не поделаешь. Что с акциями в Кабуле?

— За последний месяц совершено два удачных нападения. Погибли четверо шурави, еще несколько были ранены. Сеть пополнилась примерно двадцатью братьями.

— Этого мало. Мало! Что по перспективным планам?

— Агент Патман, который уже шесть лет является членом НДПА и считается надежным партийцем, устроился работать в школу, где учатся дети шурави. Он проносит взрывчатку очень малыми партиями, потому что обыскивают. Если Аллах благословит нас — через пару месяцев шурави познают, что такое истинный страх[154].

— Это хорошо. Что еще?

— Братья проводят разведку. Арк, Харам-Сарай[155], штаб-квартира ХАД — все они уязвимы. Министерство обороны и штаб сороковой армии — гораздо менее уязвимы и хорошо охраняются. Очень нужны снайперские винтовки. Хорошие снайперские винтовки, братья хотят устроить добрую охоту на шурави-мушаверов.

— Получишь. Я сказал — получишь. Со следующим грузом придет пятьдесят винтовок Штайр. Это хорошие, современные снайперские винтовки. Тридцать мы заберем себе, они нам еще пригодятся. Двадцать ты можешь раздать, но раздавай аккуратно и только хорошо проверенным людям. Это тебе не БУРы.

— Я понял, сэр. Надежные люди есть, и это оружие пойдет в дело.

— Хорошо. У меня вчера были британцы — что им ответить?

— Извините, сэр… можете им ответить, чтобы шли в задницу со своими Блоупайпами! Это оружие ни черта не годится, из него не сбить даже вертолет!

История с Блоупайпами была давней и предельно мерзкой. Душманам с самого начала войны остро были необходимы какие-то зенитные установки — мобильные, годные для переноски на плече или перевозки вьючными животными и способными хотя бы сбивать русские вертолеты. Только в Афганистане командование НАТО поняло, сколь опасны для наземных сил новые русские вертолеты — Ми 24 и самолеты-штурмовики Су-25. Они были неприхотливыми, выдерживали самые жестокие условия эксплуатации и они были очень живучими. Су-25 не брал даже ДШК. А ведь разведка доносила, что советские конструкторы разрабатывают новые, еще более мощные модели ударных вертолетов, уже по результатам применения в Афганистане. Если сложно сбить то, что есть — то что же делать, когда над полем боя появятся еще более опасные машины? Например, новый русский В-50, «оборотень» как его успели окрестить в штабах НАТО. Бронированный вооруженный транспортник Ми-18, который уже совершал первые полеты в Казани. Или Ми-40, вертолет, у которого не было хвостового винта, самой уязвимой части машины — а вместо этого конструкторы Миля скопировали систему NOTAR у McDonnell-Douglas.[156] Тактику борьбы с новыми советскими ударными вертолетами следовало отработать сейчас, в афганских горах — потому что когда придет очередь встретиться с ними в Европе — будет уже поздно.

Первым средством ПВО был старый добрый ДШК, в основном производства Китая. Для транспортников Ми-8 он был смертельно опасен, стоило его бояться и Ми-24 — а вот Су-25, Грача он не брал совсем. К тому же ДШК был увесист, перемещаться с ним с места на место было сложно. Да и качество…Китай.

Кто-то из ушлых торговцев оружия предложил швейцарские 20-мм Эрликоны — наследников знаменитых Флак-систем. И все бы ничего — да весило это орудие 600 кг и могло использоваться только как стационарная система ПВО.

Первоначально, Соединенные Штаты Америки наотрез отказались поставлять свои Стингеры. Боялись. Медведь был совсем рядом и шутки с ними могли закончиться плохо. Шуток медведь мог и не понять. А оружие такого типа было крайне необходимо.

Сначала закупили Стрелы. Русская конструкция, устаревшая — после того как сами разработали более совершенную «Иглу» устаревшую технологию передали полякам. Те ее ухудшили сообразно технологическим возможностям местной промышленности и начали производство, продавая готовую продукцию задешево, и кому попало. Так эти Стрелы попали в Египет, на вооружение местной армии, а когда Садат подписал свой Кэмп-Дэвидский пакт о предательстве — польские стрелы ему стали не нужны, американцы выразили готовность поставить более совершенные Стингеры. Так и оказались Стрелы в Афганистане — частью с истекшим сроком эксплуатации, частью несколько лет хранившиеся под открытым небом — короче толку от этих Стрел было мало.

Потом британцы предложили продать искомый Блоупайп — гордость британского оборонного комплекса. Ракета эта, которую британцы на словах приравнивали к Стингеру на Фолклендах почему то никого не сбила, но это их не волновало, да и душманы остро нуждались хоть в чем — то.

Продали…

— Подробнее, Юсеф, подробнее. Вы же понимаете, бригадир, что я не могу ответить британским партнерам вашими словами.

— Понимаю, сэр. Мы попытались их применить, произвели несколько пусков по пролетающим вертолетам шурави. Но там не автоматическое — а ручное наведение ракеты с помощью джойстика. Мы установили, что даже по зависшему вертолету попасть очень затруднительно, шурави без проблем уворачивались от ракет. Две группы охотников на вертолеты погибли в результате ответных ударов русских вертолетов.

Генерал Ахтар покачал головой

— Это плохо. Но другого у нас ничего нет, по крайней мере, пока. Нужно лучше учить зенитные расчеты, вам же дали инструкторов и учебные комплекты.

— Так точно, сэр. Будем учить. Но если мне позволено будет высказать свое мнение — мы не сможем противостоять вертолетам шурави, пока у нас не будет американских Стингеров.

Ахтар раздраженно пристукнул ладонью по столешнице, но тут же осадил себя. Его подчиненный прав. Он выполняет задание, крайне важное задание — и хочет сделать как лучше. Ни один нормальный старший офицер ничего не добьется, если будет кричать на добросовестных подчиненных, даже если в своей добросовестности они проявляют неуважение.

— Ты прав, Юсеф. Я снова поставлю вопрос перед американцами — мы вместе его поставим при ближайшей нашей встрече. В конце концов, надо определяться — либо они воюют, либо нет. Что еще у тебя?

— Сэр, очень плохо с оружием. Китайские автоматы отказывают после пятисот-семисот выстрелов. Та партия, что пришла с Египта — половина проржавевшая, судя по состоянию упаковки, ее держали под открытым небом несколько лет. Патроны, что пришли из Египта — дают осечки один на три. Молодые моджахеды отказываются идти в бой, если им не выдадут «шурави калаков» — русский автомат. А у русских все автоматы теперь — 5,45 и я не могу найти к ним патронов. Нужно что-то решать с производством таких патронов, иначе львиная доля трофейного оружия просто будет лежать мертвым грузом на складах[157].

— Хорошо. Я поставлю вопрос перед «Пакистан Орднанс». Теперь насчет текущей деятельности. По вооружению — что сможем, решим, что не сможем — не сможем. Необходимо максимально сконцентрировать наши усилия на основных направлениях. Главное — активное противодействие силам спецназа — я правильно произношу?

— Да, сэр, спецназ. Русские дьяволы.

При словах про спецназ Юсеф заметно погрустнел — про русских дьяволов он слышал достаточно, и играть с ними в игры не хотел. Но он понимал, что без этого не обойтись. Спецназ стал карающей десницей для моджахедов, иногда просто слухи о том, что в районе действует подразделение спецназа, было достаточно для того, чтобы наименее устойчивые отряды моджахедов оставляли позиции, не желая умирать.

— Мы должны создать свой спецназ. Он должен состоять из наиболее фанатичных и, одновременно наиболее подготовленных воинов джихада. Этот отряд необходимо готовить по наивысшим армейским нормативам и вооружить отборным оружием. Он должен не только не уступать — но и превосходить по подготовке советский спецназ. Задача создать такой отряд поручается вам, бригадир Юсеф. Есть наработки?

Бригадир Юсеф утвердительно кивнул

— Есть, сэр. И очень неплохие. Недавно ко мне приходил человек, он говорил о том же самом. Он сам искреннее верит в Аллаха и в джихад и ему больно видеть моджахедов, которые бросают позиции, когда идут русские, и которые сражаются за землю, но как только освободят свои племенные земли — оседают на них и дальше не идут. Он хотел выделить истинно верующих моджахедов в отдельный отряд, хорошо их подготовить и использовать на тех участках боевых действий, где моджахедам труднее всего. Он говорил, что как только неустойчивые моджахеды увидят, как сражается на пути Аллаха его отряд — они устыдятся и никто из них не подумает покинуть свои позиции.

Ахтар задумался. Он и сам видел все проблемы нынешнего сопротивления — крайнюю разрозненность моджахедов, крайне примитивные представления об исламе и о священной войне. Некоторые моджахеды переходили на сторону шурави без боя, только увидев, как русские врачи лечат детей их племени в кишлаках. Разве это воины джихада?! Да они должны были отрезать этим врачам головы! Это была большая проблема и ее уже решали. С взрослыми ничего не сделаешь, взрослый человек имеет свои устоявшиеся представления о мире, переубеждать бесполезно, все равно сделает по своему — а вот с детьми работали. В каждом лагере работало медресе — и преподаватели там были подготовлены в Саудовской Аравии. Единственное толкование Корана, которое они знали — ваххабитское толкование. Это течение ислама зародилось в конце девятнадцатого века в Аравии и благодаря ему, благодаря «книгам войны» Мухаммад ибн Абд аль-Ваххаб объединил разрозненные племена бедуинов и на глазах всего одного поколения построил единое государство там, где его никогда не было. Даст Аллах — тоже самое случится и с Афганистаном, ждать оставалось уже недолго. Первые ученики медресе должны были взять в руки автоматы в 1989-90 гг. А пока надо было работать с тем, что есть.

— Этот человек сказал, что рано или поздно он придет с джихадом в Москву, — тихо, но отчетливо сказал Юсеф

— Похвально, похвально. Этот человек, он молод?

— Да, сэр, он молод, но он полон решимости воевать с шурави и готов идти в бой лично. Он из очень богатой семьи и готов взять на себя значительную часть расходов по созданию и укомплектованию нового отряда. Его отец пользуется уважением на полуострове и его сыну богатые люди не откажут, если он попросит у них денег на джихад.

— Похвально — повторил Юсеф — ты можешь привести этого человека ко мне? Я хочу лично выслушать, что он скажет.

— Он сочтет за честь встретиться с вами генерал.

— Ты не сказал одного мне, Юсеф. Как зовут столь храброго и преданного делу джихада молодого человека, как его имя?

— Сэр, его имя Осама Бен Ладен.

* * *

Пакистан был страной, где никто и никому не доверял — особенно на самом верху. Каждый ждал удара в спину, каждый готовился к тому, чтобы его избежать. И каждый готовился ударить в спину сам.

И разговор диктатора с генералом Ахтаром и разговор Ахтара с бригадиром Юсефом оказались записаны на пленку. При строительстве здания штаб-квартиры ИСИ были допущены грубейшие ошибки, одна из которых была такой — многие кабинеты имели окна на улицу, не были оборудованы специальными устройствами, заставляющими оконные стекла мелко вибрировать и не давая противнику воспользоваться системой дистанционного считывания аудиоинформации при помощи лазерного луча. Но в данном случае противник воспользовался другой технологией, которой пока в Пакистане не было, по крайней мере, официально. Аудиоинформация была снята с мембран трубок телефонных аппаратов, которые были и в кабинете и (считалось, что этот номер почти никто не знал) комнате отдыха директора ИСИ. Все эти телефоны во избежание прослушивания замыкались на специальный коммутатор, находящийся внутри здания, а кабинеты руководителя службы и трех его заместителей проверялись на наличие подслушивающих устройств дважды в день: утром и в обед. Но тут никаких подслушивающих устройств не было — данные снимались при помощи самой обычной телефонной трубки, самых обычных штатных кабелей и специальной аппаратуры, улавливающей микроскопические, микронные перепады в телефонной сети. Этот блок был вмонтирован в коммутатор ИСИ нелегально при установке — и все считали, что он нужен для работы системы. Коммутатор, кстати монтировала АТТ — «American telephone and telegraph company» и при периодическом обслуживании ее специалисты в упор не видели лишний блок.

Полученную за день информацию вынес из здания майор, который и отвечал за связь, примерно через час он оставил кассету там, где и всегда — в едва заметном тайнике, в стене одного из зданий по дороге домой.

Еще через полчаса, кассету забрали, через час она попала к адресату. Адресат, несмотря на то, что был поздний вечер — внимательно прослушал ее, потом прослушал вторично, занося на бумагу самые интересные места.

Потом заместитель начальника генерального штаба Пакистана, начальник военной разведки (military intelligence), генерал-лейтенант Хамид Гуль сел писать текущий отчет своему куратору — резиденту ЦРУ в Пакистане Милтону Уордену. В отчете про пленки не было ни слова…

* * *

Еще через два дня пакистанская межведомственная разведка ИСИ начала операцию «Циклон» — операцию по получению компонентов, технологий и изготовление пакистанской ядерной бомбы и средств доставки. Основными контрагентами в операции «Циклон» были ЮАР и Израиль, основными противниками — Индия и СССР.

Высший уровень. Подмосковье, 15-й километр от МКАД по Ярославскому шоссе.

Санаторный комплекс Управления делами ЦК КПСС «Пушкино»

Начало октября 1986 года

Пригорок Пушкино горбил Акуловой горою, а низ горы — деревней был, кривился крыш корою. В. В. Маяковский

Какой там горою, какой еще корою — о чем вы товарищи? Девять этажей не хотите? Вот так вот. А вы говорите — поселок…

Всем бы такие поселки!

Санаторный комплекс управления делами Пушкино был одним из бесчисленного множества подобного рода объектов, находившихся на балансе Управления делами ЦК КПСС. Несколько мрачного вида бетонных зданий, с архитектурой, которая кому то казалась современной — а на деле только подчеркивала уродливость этой стройки. Зато внутри… не было такой аппаратуры — неважно, советской ли, западногерманской ли, швейцарской ли, которой не были бы напичканы корпуса этой чудо-лечебницы для партийного люда и приближенных. Несмотря на то, что санаторий был оснащен самым современным оборудованием и находился недалеко от Москвы — никто из высшего эшелона партии не торопился поправлять в нем свое подорванное бессонными бдениями здоровье. Возможно, так было потому что комплекс это был рядом с Москвой — если уж выезжать, так выезжать на настоящий курорт, чтобы не дергали. Так и использовался этот комплекс в основном для лечения среднего исполнительского звена Управделами….

Потом что-то произошло. Что-то такое, отчего сюда зачастили небожители, обитатели самого партийного олимпа. Завсегдатаями стали двое — Яковлев и Шеварднадзе, оба члены Политбюро ЦК. Секретарь по идеологии Яковлев, позорно делящий эту должность (такое было, иногда один и тот же вопрос курировали сразу двое членов Политбюро и ничего хорошего из этого не выходило) с упертым старым маразматиком Лигачевым, и министр иностранных дел, Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, ставший членом Политбюро ЦК только в прошлом году. Никто из Политбюро не обратил внимание на столь схожие взгляды на выбор санатория для оздоровления у двух новых членов Политбюро. А стоило бы…

Уже отшумело веселое, теплое в этом году бабье лето, зашумели осенние, нудные доджи, по утрам было ощутимо холодно, а сегодня природа преподнесла сюрприз, покрыв лужи ломким, едва заметным ледком. Уныло было.

Уныло — мертво темнели угрюмые великаны-липы, часовыми стоящие по обе стороны засыпанной листвой дорожки, холодно блестела в лужицах вода, легионы серых, пузатых туч плотно оккупировали небо над Москвой и вовсе не собирались сдавать позиции. Было раннее утро и многие из оздоравливающихся только просыпались, готовясь к процедурам. А у калитки в самом конце липовой аллеи — как в «Собаке Баскервиллей» у Конан-Дойля, которого нельзя было найти ни в одном общедоступном книжном магазине, стояли двое пожилых мужчин в одинаковых, западногерманских, синих с белым спортивных костюмах с капюшонами. Они ждали человека, который мог приехать — а мог не приехать — по обстоятельствам. И коротали время за разговором, хорошим разговором, доверительным…

Собаки Баскервиллей на этих двоих в Советском Союзе, увы, не было. Ну не водились в стране победившего социализма собаки Баскервиллей.

Разная судьба была у этих людей, настолько разная, что оставалась только удивлять гримасе судьбы, сведших их вместе в этот мрачный осенний лень на беговой дорожке подмосковного элитного санатория. Один был сыном сельского учителя, которого партия продвинула наверх. С кресла председателя райкома партии Тбилиси его направили «укреплять органы» — была такая порочная практика, считалось, что партийный стаж легко конвертируется в любой другой. Назначили — а чего мелочиться, сразу заместителем министра, республиканского, конечно МВД, не союзного. Первое что сделал «батоно Эдуард» оказавшись на сей должности — начал подсиживать министра. И в процессе этой увлекательной и многотрудной деятельности натворил такого, что у местных чекистов собранный материал уже не влезал в папку.

И надо было бы бессменному председателю УКГБ по Грузинской ССР генерал-полковнику Алексею Николаевичу Инаури дать отмашку своим операм — реализуйте! Раз есть материал — реализуйте и все. Так нет. Батоно Эдуард работал в МВД, у МВД с КГБ отношения были как у кошки с собакой — надо было «посоветоваться». Отослал материал — и не в Отдел административных органов ЦК КПСС, как следовало бы — а своему непосредственному начальнику. А начальником у Инаури на беду ему и всей стране был ни кто иной, как Юрий Андропов, который как раз подыскивал таких людей как Шеварднадзе. Таких, которые готовы рушить ненавистную систему изнутри. И неважно, ради каких целей, по каким мотивам — главное образ мысли. Рушить то, что не тобой создавалось. Поэтому, Инаури посоветовали про прыткого батоно Эдуарда забыть — а в когорте людей лично преданных Андропову и пестуемых им для замышленного им черного дела стало на одного человека больше.

Второй родился тоже в деревне, в Ярославской губернии. Ему советская власть дала возможность не только закончить Академию Общественных наук при ЦК КПСС но и поехать стажироваться в Колумбийский университет США. Когда к нему подошли — он отказался. Потому что побоялся — не те были времена. Потом, много лет спустя, ему сказали, что это была проверка — и он улыбнулся, вспоминая…

Много лет он карабкался наверх, добираясь до того уровня где проверок нет и не может быть. Второй раз к нему подошли, когда он уже был послом — но он снова отказался. Отказался предать — но не отказался за хорошие деньги прочитать лекцию. Потом вторую. Третью…

Это был удивительный человек. Только русский народ может рождать людей, которые ненавидят все русское. Так и он — русский, он в душе ненавидел все русское, ненавидел тех, кто хоть в чем-то лучше, умнее, талантливее его, ненавидел тихой, тяжелой ненавистью. Долгие годы он шел к власти, держа фигу в кармане, клянясь при каждом удобном случае заскорузлыми, потерявшими смысл клятвами и ненавидел за это еще больше, ненавидел, ненавидел, ненавидел…

Его тоже заметили в свое время — поздно, уже на самом излете жизни Председатель его заметил. Сработали лекции. Его отозвали из Канады, назначили директором Института мировой экономики и международных отношений — одной из вотчин где случайных людей не было. Там он полностью подтвердил первоначальный поведенческий прогноз психологов Комитета — любит ломать. Любит крушить. Любит ниспровергать. Значит свой человек, потому что прежде чем что-то построить — надо сперва сломать то, что находится на выбранном месте. Вот Председатель и подбирал — тех, кто будет ломать.

Теперь он получил право. Право ломать. И намерен был воспользоваться им.

— Что? — очнулся от своих мыслей Яковлев

— Батоно, ты меня совсем не слушал! — с сильным, неистребимым грузинским акцентом проговорил министр иностранных дел СССР Шеварднадзе. Толком говорить по-русски он так и не научился.

— Голова болит — неопределенно отговорился главный идеолог страны Советов.

— Вот! И у меня тоже голова болит! На носу встреча, сам знаешь какая — а почти ничего не готово! С чем мы туда поедем!?[158]

— Американцы подготовят… — лениво махнул рукой Яковлев — у них это лучше получится, чем у наших долбаков. Ты лучше о другом думай!

— О чем?

— О том! Не понимаешь? Первый на двух стульях хочет сидеть! И нашим и вашим! Если эти победят — он же нас им и сдаст на растерзание! А сам опять чистеньким останется!

— Кому… Его же ненавидят все. Ему только и остается, что за нас держаться! Вспомни, хотя бы как он сам про Лигачева рассказывал, как тот его носом по столу возил. Он же этого в жизнь не забудет!

Яковлев, как человек более искушенный в политической интриге, презрительно усмехнулся

— Что же он тогда его не уберет? Имеет право — на пенсию давно пора…

— Едет! — прервал желчные разглагольствования Яковлева Шеварднадзе.

Тридцать первая Волга, сверкая новомодными квадратными фарами, остановилась по ту сторону калитки, двое «элитариев» оставив разговор, заторопились к ней…

— Михаил Сергеевич. Мы уж и не ждали вас.

Дико было это все. Дико было видеть в подмосковной роще Генерального секретаря партии, украдкой встречающегося со своими единомышленниками. Увидит кто — не поверит глазам своим наверное. Но это был именно Михаил Сергеевич Горбачев — в черном костюме, новомодном британском плаще, шляпе, скрывающей знаменитое пятно на голове. Он приехал сюда тайком, с одним только водителем и даже без супруги, которая сопровождала его везде и всюду. На то чтобы встречаться тайком существовали серьезные причины — все трое находились под жестким контролем.

— Привез?

Шеварднадзе утвердительно кивнул

— Привез.

Министр иностранных дел СССР совсем недавно посетил несколько стран капиталистического лагеря с рабочим визитом. И не про все состоявшиеся встречи официально объявлялось прессе.

— От кого?

— От самого

Генеральный довольно кивнул.

Джордж Буш, техасский бизнесмен, бывший пилот самолета-торпедоносца Avenger, и бывший директор ЦРУ находился на связи с группой Горбачева-Яковлева-Шеварднадзе изначально, еще с начала восьмидесятых. Он обладал просто уникальным положением — бывший директор ЦРУ, человек с наивысшим уровнем допуска — и одновременно вице-президент страны — легальный политический деятель, встретиться с которым (в отличие от того же директора ЦРУ) не предосудительно ни для кого из высших чиновников советского государства. Плюс удачный образ не слишком далекого техасца, который был всего лишь образом, великолепно скрывающим истинную сущность этого удивительного человека.

Конечно же, этот канал связи организовали не Горбачев с Яковлевым и вовсе не для целей предательства. Организован он был в последний год президентства великого (безо всяких кавычек) президента Джона Фитцджеральда Кеннеди в качестве канала доверительного и оперативного общения между правительствами двух великих держав. Карибский кризис встряхнул всех — и обе стороны поняли, что в игре, которой они ведут, есть больше чем два возможных исхода — выиграть или проиграть. Можно было еще доиграться. Серьезно доиграться. Первым контактером с американской стороны был госсекретарь Раск, с нашей стороны — бессменный посол СССР в США Добрынин.

Поначалу эта линия работала не очень активно — гораздо активнее тайные переговоры шли например с Де Голлем и с канцлером ФРГ Аденауэром. Но все изменилось в конце семидесятых, когда к каналу впервые прорвался — будучи еще председателем КГБ Юрий Владимирович Андропов. Именно тогда, на основе этих, первых контактов, на основе информации полученной мудрым и опытным Генри Киссинджером формировалась повестка дня восьмидесятых. Рональд Рейган, довольно посредственный актер и великолепный оратор, по натуре был человеком непоследовательным и трусливым, он ни за что на свете не стал бы объявлять крестовый поход против Империи Зла, если бы нее был уверен, твердо уверен в том, что ответа — не будет.

Наивен тот, кто думает, что смерти начала восьмидесятых годов в Политбюро, когда на погост отвезли едва ли не половину его членов — случайны. Не было в этом ничего случайного, ровным счетом ничего. Расчищался путь для самых слабых, неустойчивых, колеблющихся.

Верящих.

Да, да именно верящих. Вся суть трагедии в этом — верящих!!! Горбачев не был циником, хладнокровно сдающим собственную страну, он не был заскорузлым догматиком, которого сложно заставить поверить во что-либо, что хоть на йоту, хоть на запятую отличается от вырубленных на скрижалях, отточенных до блеска, чеканно-гранитных лозунгов. В отличие от некоторых других своих соратников он просто был самым слабым и глупым, безответственным и поддающимся внушению человеком в Политбюро. Система отрицательного отбора, созданная за последние годы, сработала — и вытолкнула наверх не лучшего, а худшего. Горбачев искренне верил, что задуманное им — это благо, не зло, а благо для всех, и прежде всего для народа.

Верящих…

С того момента как к власти пришел Михаил Сергеевич Горбачев этот канал перестал быть просто каналом. На другом выходе этого канала сидели очень хорошо подготовленные люди, специалисты по психологической войне. Колеблющийся, неуверенный ни в чем, не имеющий якоря догматизма, жаждущий перемен и не знающий, в чем точно они должны выражаться и как их проводить, Горбачев быстро стал добычей этих профессионалов. Удивительно — но им он верил больше, чем своим соотечественникам. Он ненавидел Политбюро и боялся его — пришедший к власти в результате сговора и интриг, он знал, что положение его непрочно и твердой поддержки Политбюро у него нет. Нет, и никогда не было. Самый молодой член Политбюро, введенный туда без согласия многих его членов, он не раз вынужден был краснеть на заседаниях, история сохранила те моменты, когда его «возил лицом по столу» Лигачев, его злейший враг, догматичный старец-идеолог, достойный преемник Суслова.

Вот он и искал поддержки — где только мог. И находил ее — в американцах на другой стороне канала. Так было…

— Что там? Ты смотрел?

— Да. Все хорошо — Шеварднадзе протянул серую, картонную, на завязках папку с важнейшими, в буквальном смысле судьбоносными для страны документами.

— Кратко — что там?

— Снятие санкций. Допуск иностранных компаний к работе на нашем рынке. Передача технологий. Совместные предприятия.

— В обмен на?

— Прекращение войны. Проведение демократических выборов в странах Восточного блока. Приведение наших законов в соответствие с мировым стандартом чтобы было удобно работать. Обоюдное сокращение вооружений.

— Давно пора! — сказал Яковлев

Многие рисуют этих людей предателями. Многие считают этих людей предателями. Суть же глубже…

Это были люди — кроме Яковлева, этот-то предавал осознанно — которые родились в системе… даже не искаженных мер и весов, просто меры и вес тех или иных вещей и событий в этой системе были совершенно другими. Жизнь в Союзе Советских Социалистических Республик складывалась совсем по-другому. О чем говорить, если не то, что автомобиль стоил дороже квартиры — телевизор с видеомагнитофоном японского производства стоил порой дороже квартиры! Никто в Советском Союзе семидесятых-восьмидесятых годов не задумывался о том, какова истинная ценность той же квартиры. Ее просто ждали, вставали на очередь и ждали. И это считалось ненормальным, что приходилось вставать в очередь и ждать. В то время, как любой иностранец, родившийся в капиталистической стране, посчитал бы ненормальным, что ту же квартиру ДАЮТ БЕСПЛАТНО. В его системе координат не приходилось ждать: нужна квартира — покупай квартиру. Вопрос цены — многие семьи платили за квартиру или дом всю свою жизнь, а кое-кто и вовсе оставался без квартиры, живя под мостом. Точно также было и со многим другим — с копеечными коммунальными платежами, с бесплатным и неплохим образованием и здравоохранением. Выросшие в системе, где это было бесплатно и относительно доступно люди и не ценили это, зато ругали власть за то, что в магазинах нет финских дубленок и ГДРовских сапог, что за ними приходится стоять в очереди или переплачивать втридорога спекулянтам.

Так и тут. Знающие, что основная проблема в стране — дефицит товаров, а не дефицит покупателей (сами то они дефицита не испытывали, но знать о нем — знали) те же Горбачев и Шеварднадзе просто не понимали, что необъятный советский рынок — ценность сама по себе. И большая ценность, ценность такая, что с американских компаний можно было брать плату за право войти в этот рынок. Не идти на уступки — а наоборот выставлять требования! Проводить конкурсы! Не просить, а требовать строить совместные предприятия на советской земле. Но нет — они играли в игры, правилам которых их никто не учил. И стоит ли удивляться тому, что проиграли?

— Прекращение войны… А они в свою очередь пойдут на то чтобы прекратить помощь бандитам? — засомневался Горбачев

— Пропасть не перепрыгнуть в два прыжка! — сказал уже ставшую расхожей фразу Яковлев, который свои то тридцать сребреников в отличие от двух других участников этой встречи уже получил, причем на зарубежный счет и в твердой валюте — мы не можем ставить на одну чашу благосостояние советских людей и какую-то войну, которую мы ведем непонятно, сколько и непонятно зачем. Как только мы выйдем из Афганистана — им тоже не будет никакого резона вкладывать деньги в эту войну. Надо соглашаться, нам и так не верят.

И Михаил Сергеевич Горбачев, генеральный секретарь ЦК КПСС, руководитель самого большого в мире государства взял папку…

* * *

В дождях холодных нас скроет осень В объятьях крепких сожмет ГУЛАГ Статья суровая — полтинник восемь Клеймо навеки — народа враг А. Звягинцев

История сохранит один удивительный документ — это будет многим позже, когда начнется совсем другая игра. Когда солдат — фронтовик, Генеральный прокурор Союза ССР Александр Михайлович Рекунков начнет оформлять допрос бывшего члена Политбюро ЦК КПСС Александра Николаевича Яковлева, на одной из страниц, где Яковлев будет рассказывать о том, как он предавал Родину, и почему он это делал, прокурор не удержится и выразит свое мнение, выразит, не имея на это, как прокурор, никакого права. Он возьмет простой карандаш и напишет на полях протокола всего одно, но очень емкое, и как нельзя лучше выражающее сущность допрашиваемого слово. Только одно слово.

Враг

Вашингтон, округ Колумбия. Отель «Уотергейт»

Март 1987 года

Рестораны в отелях были просто отвратительные. По большей части, в Европе было немного по другому — но и там дерьма хватало. А в Соединенных Штатах Америки считали деньги. Какой смысл изощряться, если в отеле в основном питаются в ресторане те, кто там живет, и второй раз в ресторан они все равно не придут. Их просто нужно накормить сытно и дешево. Вот и плодились при ресторанах закусочные — уступающие иногда даже «МакДональдсу» на перекрестке.

Отель «Уотергейт» в столице США Вашингтоне имел свою историю с недавних пор — скандальную. Именно здесь была заложена мина под администрацию Никсона, именно здесь расположился штат демократов и именно сюда проникли правительственные служащие чтобы установить в этом номере микрофоны. История умалчивает сколько таких микрофонов было установлено до этого, и сколько — после. При Рузвельте ФБР вообще вело почти открытую слежку, записывало телефонные переговоры и перлюстрировало корреспонденцию политических противников Рузвельта, что и позволило президенту-инвалиду возглавлять страну аж четыре срока! И ничего! Все знали и это даже не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Но сейчас времена были другие начался скандал — и Никсону пришлось уйти. Он был виновен лишь в том, что его поймали за руку.

Миссис Вард припарковала свой прокатный автомобиль на стоянке у самого берега Потомака. Перед тем как идти на встречу, она остановилась, посмотрела на мост через реку, на остров Теодора Рузвельта, еще совсем недавно заброшенный, а теперь оживший. Вашингтон менялся, менялся быстро и ей это не нравилось.

Войдя в ресторан, она осмотрелась — и сразу заметила того, кто был ей нужен. Он не знал о встрече — это друзья подсказали ей где и когда можно найти этого человека. Один журналист всегда все знает про другого журналиста. Или почти все.

— Тим! — замахала рукой она

Человек в черной водолазке, сидевший и мучавший в руках бокал пива поднял голову, увидел ее. Скривился — но махнул рукой в ответ. Они знали друг друга, встречались в Сальвадоре и человек по имени Тим Райли знал что эта — не отстанет.

— Привет, как ты? — Дженна Вард пыталась быть максимально вежливой

— Плохо.

— Что случилось?

— Случилось то, что это слишком маленький город. Все всё про всех знают.

— Да брось. Я случайно зашла.

— Ну да.

Миссис Вард присела на стул напротив

— У тебя здесь встреча?

— Уже нет.

— То есть?

— Если ты появилась — этот человек тебя увидел. И на встречу уже не придет.

Тим Райли был в некотором роде коллегой Дженны Вард — но именно что в некотором роде. Срочную он воевал во Вьетнаме — тогда еще был призыв в армию. Начинал он обычным рядовым в «Большой красной первой» — а закончил ее лейтенантом специальных сил и командиром разведгруппы. Потом он какое-то время служил вместе с Чарли Беквитом, входил в первый состав оперативной группы Дельта — но оказался засвечен и больше продолжать службу в Дельте не мог, а в другом месте — не захотел. Ушел в отставку, сейчас получал пенсию, выплаты за ранения и активно работал. Официальным его прикрытием была корреспондентская карточка журнала «Солдат Удачи» — иконы наемников и военных профессионалов всего мира. Он, кстати и в самом деле писал статьи про те места, в которых ему довелось побывать, и статьи были неплохие.

Познакомились они на улицах Сан Сальвадора — Дженна Вард снимала там про зверства режима, а Тим Райли был на другой стороне — инструктировал одну из рот глубинной разведки, перехватывавшей каналы снабжения повстанцев из Никарагуа.

— Ты работаешь?

Тим Райли смотрел на коллегу ничего не выражающими глазами — и по ним можно было прочитать, что ответа на этот вопрос назойливой коллеге ждать не стоит.

— Хорошо. Я уйду — но ответь мне на один вопрос.

…

— Что ты думаешь о Пакистане?

Тим немного подумал, потом сказал — всего лишь одно слово.

— Дерьмо.

— Я слышала, ты был там?

Тим Райли и в самом деле там был — несколько месяцев он провел в Пешаваре. Налаживал каналы поставки оружия боевикам, а также каждый день шлялся по пешаварскому базару в надежде найти среди продаваемых трофеев нечто, о чем ЦРУ еще не было известно.

— И что?

— Ну… я просто хотела знать твое мнение.

— Не суйся туда. Нечего там делать.

— Поздно. Я уже подписала контракт.

Райли пожал плечами, что могло означать все что угодно.

— Хорошо — миссис Вард начала терять терпение — хотя бы скажи мне, с кем из американцев имеет смысл контактировать?

— Посла зовут Дин Хинтон[159].

Дженна Вард встала с места, нарочито громко отодвинула стул.

— Кто бы что не думал — я все равно поеду! И пошли все к черту! Спасибо за то, что не помог. Коллега!

Тим Райли проводил ее взглядом. Потом одним глотком допил оставшееся в бокале пиво подошел к бармену

— Еще. И мне хотелось бы позвонить…

Советский Союз, Подмосковье. Охотничий заказник.

Зима 1987 года

Если кто будет говорить, или вы в газете прочтете, что в таких вот заказниках, цэковских, а тем более минобороновских, звери ручные, их специально приручают, а потом на выстрел приманивают — не верьте этому. Может, где-то такое и есть — но только не здесь.

Отдельно — не верьте тому, что говорили и говорят про Брежнева. Доводилось слышать, что где-то за его спиной снайпера прятали, который стрелял в один момент с «дорогим Леонидом Ильичом», и потому то Леонид Ильич никогда не промахивался. Узнал бы — головы бы полетели. А не узнать не мог — Леонид Ильич Брежнев был опытным охотником, разобраться, куда чья пуля попала — вполне мог, второй выстрел услышал бы и обмана не простил. Зверя он всегда бил сам, иногда и ночь высиживал, чтобы кабанчика завалить. Мясо обычно раздавал, по всему ЦК расходилось, доставалось и обслуге. Себе если и брал — то немного, на один раз.

Стрелковая цепь залегла на опушке леса, тщательно замаскировавшись, с интервалом пятьдесят метров между стрелками. Стрелков было семеро, и таким образом, они перекрыли четыреста пятьдесят метров опушки секторами огня (если прибавлять для крайних пятьдесят метров каждому). Вообще то, должно было быть больше — но не приехали сразу трое. Один лежал в больнице с воспалением легких — простудился, инспектируя части за Полярным кругом. Ну, а двое в данный момент находились как раз там, где тепло. Очень тепло. Даже жарко. Оперативной группе Министерства обороны в ДРА потребовалась помощь: в связи с политикой национального примирения готовили целую серию операций против «непримиримых» — и людей не хватало.

Четвертым в цепи, удобно устроившись на белом полипропиленовом коврике (армейский, должен поступить на снабжение, вот и повод лично испытать) лежал среднего роста, пожилой человек, одетый в белый, с пятнами камуфляж и с накинутым поверх него большим масккостюмом чисто белого цвета. Карабин — дорогой МЦ125 со снятым оптическим прицелом, с подарочной надписью, он держал ложем на вывороченном с корнем стволе дерева, поддерживая его левой рукой в толстой теплой рукавице, правую он до поры держал за пазухой — чтобы не заморозить, чтобы рука не потеряла чувствительность. Сущей проблемой были очки — они моментально покрывались инеем от дыхания и теряли прозрачность, разглядеть сквозь них что-либо было невозможно. Сначала этот человек несколько раз протирал стекла платком, потом плюнул — и убрал очки в теплое место. Их он наденет только тогда, когда начнется собственно, загон.

Цель была опасной — кабан.

Здоровенного, матерого кабана егеря обложили вчера в излюбленном для кабанов месте — в сосняке — подростке. Здесь когда-то был пожар, выгорело много строевого леса, и лесники высадили сосну из лесопитомника. Сейчас деревья подросли — но нее были слишком большими, примерно в два-три человеческих роста. Сгоревшее же не вывезли, свалили в нескольких местах, получились буреломы — и вот как раз в одном из таких и залег на лежку кабан.

Кабана спугнули — иначе бы он не пошел в сосняк. В сосняке задерживался снег, его было много, а для кабана с короткими ногами это — смерти подобно. Только нужда заставила его пройти в сосняк и затаиться там на ночь. Сейчас его должны были стронуть с места — но они не перекрывал и пятую часть тех мест, где мог выйти кабан. Ему нужно было преодолеть всего около восьмидесяти метров — тут была рубка, и было свободное пространство — после чего он канет в лес, лес сосновый, с кустарниковым подростом — и спасется. Но даже если он выйдет на стрелков — все не так однозначно. Кабан — опасная, небольшая, передвигающаяся с большой скоростью (даже по такому снегу — километров тридцать в час запросто) цель, подстрелить его непросто. А если ты промахнулся и не успел убраться с дороги мчащегося напролом кабана — можно и жизнью распрощаться. Спасает только то, что кабан не может быстро менять направление движения, он как таран прет напролом. Если кабан прет на тебя — подпусти и отскочи в сторону — пронесется.

Где-то вдалеке отчетливо бухнул дробовик, сигнал стрелкам о начале загона — охота началась…

Человек, который лежал четвертым в цепи и ждал кабана, занимал высокий пост в государстве — вот уже без малого три года он был министром обороны СССР и звали его — Сергей Леонидович Соколов…

Маршал Соколов был претендентом на пост министра обороны уже давно, со времен незабвенной памяти маршала Андрея Гречко, подозрительно скончавшегося после проведенного врачебного обследования в больнице Четвертого отдела Управления делами ЦК КПСС. Тогда же возник тандем — «вооруженец» Устинов (а какого черта тогда Министерство оборонной промышленности существует, скажите на милость) и первый заместитель министра Соколов. Этот тандем проработал в таком виде более десяти лет.

Однако, настоящего понимания у министра и его первого зама не было: гораздо больше понимания было с Генеральным штабом и с его начальником, Николаем Васильевичем Огарковым. Огарков, жесткий и неуживчивый человек в вопросах военной стратегии был абсолютным профессионалом[160]. Генеральный штаб в те годы работал как четко отлаженная машина, в его сейфах были готовые планы на абсолютно любые возможные угрозы[161]. Маршал Огарков подобрал в Генштаб команду военных профессионалов, равных которым не находилось и сейчас — а вот с министром у него не складывалось.

Устинов — как бы не славословили в его адрес — был тяжелым в общении, жестоким человеком. Волюнтаристом. Люди ему либо нравились, либо нет — и в зависимости от этого он определял свое отношение к ним. Почти сразу после назначения Устинова у него начался тяжелый, непрекращающийся конфликт с Огарковым: тот привык, что Гречко почти не проверяя, принимает его решения, а Устинов был не таким, он вмешивался во все, и даже в то о чем не имел ни малейшего представления. Началась борьба за перетягивание на свою сторону ключевых фигур в ЦК, впервые в Генеральном штабе целый этаж отдали представителям конструкторских бюро. Многие решения о принятии на вооружение тех или иных боевых систем подписывались со скандалами, игнорировалось мнение из войск о необходимости тех или иных доработок. Особенно доставалось флоту — там верховодил друг Устинова, Горшков, один из немногих людей к кому Устинов прислушивался. Началась гонка — но не качественная, а количественная, догнать и перегнать американский флот по тоннажу. При этом никто не обращал внимания на то, что у советского флота — меньше качественных баз, совсем нет авианосцев, и на многое другое, на что умный человек непременно обратил бы внимание. Но советчиками здесь были такие как, к примеру, Свет Саввич Турунов, адъютант по особым поручениям при министре, который стал полным адмиралом (!!!) не прослужив на кораблях ни дня.

С самого первого дня вторжения работа маршала Соколова оказалась самым тесным образом связана с Афганистаном, он сам не раз был в этой стране, лично был знаком со всем афганским руководством, военным командованием. Лично и не один раз, рискуя жизнью, вылетал на передовые позиции, в места ведущихся операций, был даже под обстрелом[162]. Он видел проблемы, которые испытывают войска, видел чего не хватает, что нужно: портативные рации, новее снайперское оружие, бронированные вертолеты, скорее всего, нужно было вывести из Афгана призывников и оставить только профессионалов, от прапорщика и выше — но сделать он мог для истекающей кровью, сражающейся сороковой далеко не все.

Получилось так, что министром он был назначен еще при Черненко — а служить ему пришлось в основном при Горбачеве. И чем дальше это все заходило — тем больше у него было вопросов к самому Горбачеву и к его советникам.

Первое что сделал Горбачев для сороковой армии, когда пришел к власти — сменил командующего. Новому — в присутствии министра — он дал два года на то чтобы начать побеждать. Уже такая постановка вопроса выдавала Горбачева как недалекого ума человека, хватающего по верхам и не желающего видеть суть проблемы. Он подавал в ЦК развернутую служебную записку, где указывал что без ударов по лагерям подготовки и складам на территории Пакистана победить сопротивление невозможно. Там же прилагался совершенно секретной операции, разработанной Генеральным штабом и предусматривающей дестабилизацию обстановки в самом Пакистане и лишение моджахедов тыловых баз, путей выдвижения к границе за счет точечных ударов авиации и действий спецназа. Сделал он это еще при Черненко, но Черненко умер и план видимо затерялся. Ответа на предложенный план при Горбачеве он так и не получил.[163] Вместо этого — армии приказали за два года победить там, где победы безуспешно добивались уже пять лет. Все изменить — ничего при этом не меняя.

Затем к Горбачеву появились еще более серьезные вопросы. По установленному порядку, самые важные, ключевые вопросы оборонного строительства обороны страны, данные по новым видам вооружений докладывались лично Генеральному. Так было заведено еще при Сталине и никто ничего не изменил с тех пор. Точно так жен докладывал и он — Горбачеву. А потом, как то раз к нему пришел начальник ГРУ Ивашутин и доложил новость, которая его просто огорошила. Шло переоснащение всей системы ПВО страны, одновременно принимались на вооружение новейшие мобильные ЗРК С-300 вместо устаревших С-75 и С-200, и истребители Су-27 вместо устаревших Ту-128, частично и Миг-25. первыми новой техникой перевооружались полки, стоящие на наиболее угрожающих направлениях. И Ивашутин доложил, что, судя по действиям самолетов наблюдения НАТО, новая конфигурация частей ПВО известна противнику, причем как раз на тех участках, которые недавно перевооружились на новую технику. Утечки информации снизу быть не могло, каждый знал только то, что относилось к нему, а у противника была комплексная информация. С этим что-то надо было делать, но что — министр так до сих пор и не придумал[164].

Чей-то истошный крик выбросил министра из мути раздумий в реальность. Почти сразу же грохнул выстрел, выбив из снежного покрывала белый фонтан. Кабан прорывался через его номер и был уже совсем рядом.

Министр понял сразу — не попадет. Просто не успеет вскинуть винтовку и прицелиться. Кабан — поросший жесткой, почти костяной шерстью живой колун, больше десяти пудов ярости набрал ход и пер тараном, мощно и неустрашимо. Маршал успел лишь подняться и со всей возможной скоростью прыгнуть влево, он даже не успел забрать с места винтовку. И, когда от кабана его отделял всего лишь десяток метров, с соседей позиции коротко и четко, в нарушение правил, запрещающих стрелять дичь в соседних секторах, стукнул одиночный винтовочный выстрел.

Кабан — вообще крепкое на рану животное, были случаи, что с простреленным сердцем он бежал еще сотню метров — и горе тому, кто попадется на его пути. Сейчас на его пути была вывороченная с корнем средних размеров сосна: кабан прыгнул через ствол, словно ничего не случилось, но ноги отказали ему и приземлиться он уже не смог: покатился по земле, пятная белый зимний ее покров вишневой, почти черной кровью…

Министр сел на сосну. Ноги не держали — впервые за долгое, очень долгое время он испугался.

Сразу подскочили егерь и старший прикрепленный. Прикрепленный, мудак, попытался спугнуть зверя выстрелом — то-то он кабана выстрелом спугнет. Лицо его было белым как мел, он все время повторял какую то глупость типа «товарищ генерал, как вы». Что не видно — как?

На бурчащем и пыхающем дымом снегоходе примчался руководитель охоты, тоже взбудораженный и злой. С ходу начал кого-то честить — матом.

Немного придя в себя, министр встал, невежливо отодвинул кого-то лезущего с услугами, подошел к кабану. Кабал лежал на боку — живой сгусток ярости, чью жизнь в мгновение отняла метко пущенная пуля. На кабаньих клыках тускнела от мороза, выцветала, сворачивалась еще живая кровь…

Еще один человек подошел и встал с другой стороны поверженного вепря.

— Штрафная вам, Павел Иванович — сказал министр, не поднимая глаз — стрельба в чужом секторе, считай вдоль цепи.

— Зато мы сегодня с мясом, товарищ министр.

Ругать стрелка никто не осмелился — генерал, инспектор из группы генеральных инспекторов министерства обороны. В качестве штрафной кто-то, поняв приказ министра, поднес серебряную флагу — и старик с трехлинейкой, так точно уложивший вепря с удовольствием отхлебнул из нее…

* * *

В отличие от холуйского отдыха гражданских после загона, где отдыхает только первое лицо, а все остальные только и думают о том, как ему угодить, здесь было все по-простому. В прицепе к снегоходу оказалось все необходимое для того, чтобы развести костер. Наломали валежника, свалили молодую сосенку, развели большой костер для сугрева и поменьше — для готовки. Егеря вырезали у кабана печень, еще взяли мяса, начали готовить мясное блюдо — с приправами, с вином вместо уксуса. На кровях уже приняли по одной, это и согрело и раскрепостило. Все стрелки ранга были высокого, адъютантов здесь не было — и поэтому обстановка была непринужденной и демократичной.

Министр и сам потом не вспомнил, как он оказался в тесном кругу с героем дня — стрелком, завалившим кабана, и еще одним человеком, которого «посоветовал» пригласить на охоту секретарь ЦК по вопросам обороны Григорий Романов. Нужный был видимо человек, из отдела административных органов, звали — Александр Владимирович.

Зашло про Афганистан. И разговор — как потом вспомнилось — завел человек из ЦК. Сначала шло про ассигнования на разработку нового вооружения, а потом…

Вывернуло потом.

— Я вот думаю, Сергей Леонидович — человек из ЦК откашлялся, шмыгнул простужено носом — вот мы выделяем деньги на оборону. Все надо больше и больше. А где результат, спрашивается? Где результат — весомый и зримый результат?

— О чем вы? — угрюмо спросил Соколов

— Любое вложение должно давать результат, так или иначе. Товарищ Горбачев уже поставил на прошлом Пленуме вопрос об ускорении. Ускориться с ровного места мы не можем, нужны вложения и немалые. Нужны вложения в легкую промышленность, в строительство — Баталов[165] у нас днюет и ночует. Вот и возникает вопрос — можем ли мы позволить себе новые вложения в оборону и если да — к чему они приведут. Я про Афганистан, эта тема тоже слушается…

Гражданские в последнее время лезли и в Афганистан — в больную тему, в которой и армия-то не могла разобраться. Особенно усердствовали Шеварднадзе и Яковлев.

— В Афганистане армия делает все что может. Мы должны либо идти вперед, либо двигаться назад, представьте себе, что было бы, если бы мы в сорок четвертом освободили бы территорию СССР и остановились бы на границе? К какой крови это привело бы! Лучше ответьте мне — что происходить у вас в ЦК, почему материалы попадают к американцам?

Наверное, если бы министр не встретился сегодня с кабаном, а потом не принял бы «на кровях» он бы и не подумал сказать этого. Но он — сказал.

— О чем это вы, товарищ Соколов?

— Да о том же! Информация попадает к американцам, прямо из здания Политбюро!

Сказал — и сам тотчас же пожалел о сказанном. Но слово — не воробей, вылетит — не поймаешь…

— Объяснитесь, товарищ министр. Это слишком серьезное обвинение.

— Идет перевооружение частей и соединений ПВО. Материалы докладываются в ЦК.

— Кому докладываются? Романову?

— Не только. Иногда — самому. Помимо профильных комиссий ЦК. Потом мне разведка докладывает что эти материалы — у противника. Что маршруты норвежских американских самолетов наблюдения подстроены аккурат под дислокацию наших частей.

— Почему не докладываете в ЦК?[166]

— Докладывал.

— Кому?

— Самому. Лично.

— И что сказал Сам?

— Сказал, что я нагнетаю обстановку. Что у меня — рецидивы старого мышления — злобно выдал пьяный и расстроенный министр.

— В КПК[167] не пробовали обращаться?

— Что я — себе враг?

— Действительно… — чин из ЦК о чем-то задумался

— Хорошие времена сейчас пошли, Александр Владимирович… — как то не к месту вставил герой сегодняшнего дня, тоже сидящий на пеньке и ставший невольным свидетелем этого объяснения — бумаги уже из Кремля пропадают.

— Это не повод для юмора. У нас недавно заведующий отдела сменился… Но кое-что можно сделать. ГРУ вам докладывает?

— Докладывает…

— Помощь других служб… хотя думаю, ГРУ и само справится. Сделаем так. Я подпишу секретное поручение, на имя … на ваше имя. Это позволит ГРУ действовать, в том числе и в пределах Советского Союза, если они будут выполнять поручение отдела Административных органов. Такая помощь вас устроит?

— Спасибо.

— Это дело нельзя так оставлять. Что-то я замерз, тут сидя…

Шмыгнув носом, Александр Владимирович неуклюже поднялся с мерзлого бревна и направился к костру. Министр не заметил того острого, трезвого взгляда, который он бросил на него.

А министр остался сидеть на бревне. Вместе с человеком, который сегодня застрелил кабана и, возможно, спас ему жизнь…

Чуть в стороне горел костер — в него то и дело подбрасывали новые партии сосняка и пламя жадно лизало свежие ветки. Трещала смола. Мириады искр рождал тот костер — и они уносились вверх, чтобы сгинуть где-то в морозной выси. Возможно, какой-то посчастливится долететь до неба — и она превратится в одну из ярких, ранних звезд, уже видных на рано темнеющем небе.

Задержались они что-то на этой охоте…

— Интересно, Сергей Леонидович… — наконец сказал сидящий рядом старик

— Что — интересно?

— Вот мы сидим. Рассуждаем, что делать с предателями. А если бы мы так при усатом сидели — понял бы он нас?

При упоминании «усатого» маршал непроизвольно поежился. Сколько времени то прошло… А пробирает.

— При усатом и тебя чуть на Луну не отправили.

— Было. Было… И что же теперь — что с предателями делать? В задницу их целовать?

Министр, несмотря на то что бы пьян, повернулся — слишком откровенны были сказанные слова, никто так не осмеливался выражаться — и наткнулся на кристально чистый взгляд трезвого и хорошо знающего, что говорит человека. Взгляд холодный — как потемневшее, расцвеченное серебряной пылью звезд, зимнее русское небо.

— Ты что предлагаешь? — тихо спросил разом протрезвевший министр, который даже чуть в сторону отодвинулся, еще больше увеличивая расстояние между собой и собеседником.

— А что ты предлагаешь, Сергей, Леонидович? Думаешь, сказал, поплакался в жилетку на пьяную голову — и все? Другие разгребут? Нам надо разгребать! Больше некому!

— Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю сделать то, что мы должны сделать. Поступить как офицеры и коммунисты. По совести, а не по закону.

Министр долго смотрел в глаза старика — и не находил там ни сомнений, ни колебаний, ни страха. Только воля, несгибаемая, заточенная на результат. Он уже давно, вращаясь в высших кругах советского государства, не видел таких глаз.

— Ну, вот что… — министр неторопливо поднялся с бревна, отряхнулся от снега — сделаем так. Ты этого не говорил. А я этого не слышал. Все!

* * *

Потом, позже, уже не будучи министром, маршал Соколов изменит свое мнение на противоположное. Но для того, чтобы маршал Соколов, советский офицер и коммунист изменил свое мнение, принял участие в заговоре — должно было произойти нечто большее, чем разговор на охоте.

И оно произошло. Такое — что не увидели бы — не поверили бы…

Соединенные Штаты Америки, Техас. Ранчо

Поздняя весна 1987 года

Ошибается тот, кто думает что техасцы — это американцы. Техасцы — это техасцы. И самым удивительным является не то, что этот штат входил в состав федерации штатов — а то что он до сих пор оттуда не вышел….

Небольшой реактивный Рейтеон лениво разворачивался, заходя на длинную, трехкилометровую бетонную полосу — прямую серую линию посреди бескрайних прерий северного Техаса. Пилот управлял самолетом мастерски, пассажиры почти не чувствовали маневров. Тот, кто сидел в пассажирском кресле, мог оценить мастерство пилота по достоинству, поскольку сам, когда то совершал такие посадки. Только не на полосу в центре Техаса, а на авианосец. И то что происходило тогда — слитный грохот десятков зенитных орудий, вой пикировщиков, постоянный, непреходящий страх перед камикадзе — этого человек не мог забыть до сих пор.

Самолет почти незаметно коснулся колесами бетонной полосы, побежал по ней, замедляя ход — пилот даже не включал двигатели на реверс, потому что такая полоса позволяла принимать истребители. От небольшого здания аэровокзала, принадлежащего только одному человеку, к приземлившемуся самолету уже ехали несколько автомобилей…

Вице-президент Соединенных Штатов Америки Джордж Буш не был в родном штате в этом году ни разу. И не столько потому что не было времени — пару дней можно было выкроить, он же не президент — сколько потому что он опасался. И опасался всерьез. Он знал — специальная группа ФБР отследила встречу «уважаемых людей» в феврале, в парке Рилайнт, на родео. Отследить то отследила — но узнать о чем именно там говорили, не удалось. Деньги, деньги — эти люди заботились о своей безопасности, и денег у них было больше чем достаточно. Но и без записи было понятно — ничего хорошего эта встреча для политиков Вашингтона не сулила.

Медленно опустился люк, превращаясь в небольшой трап, по которому можно было спуститься на землю, ветер из прерий поднимал тучи пыли, от которой не было спасения нигде. Над щегольским, сделанным в стиле «старое ранчо» зданием аэровокзала гордо реял флаг с одной-единственной звездой — флаг Техаса…

— Где? — коротко спросил вице-президент встречающих, одетых по местной моде в синие джинсы и рубашки из грубой ткани

— Мистер Кребс сейчас на родео — ответил один из встречающих сухим, нейтральным тоном, в котором уважения к действующему вице-президенту страны не было ни капли — прошу в машину, сэр, мистер Кребс вас ждет…

* * *

Ричард Кребс умел произвести достойное впечатление на своих гостей…

Дорога от частного аэропорта до частного родеодрома вела через весь городок — ранчо это нельзя было назвать и поместьем тоже — это был именно городок. Четырехэтажный дом хозяина с огромным садом и оранжереей, какие то склады, в которых может быть все что угодно включая танки, городок о двух улицах, где жили работники. Все как в обычном, маленьком техасском городке — «Бургер Кинг», небольшое но ухоженное здание банка, припаркованные пикапы — другие машины здесь не уважали. Вот только всё это принадлежало одному человеку.

Ричард Кребс сидел в гордом одиночестве на высоте примерно двадцати метров над грешной землей, на ВИП — террасе собственного родеодрома и внимательно наблюдал за тем, как двое всадников-пастухов пытаются укротить быка. Одет он бы как и все прочие здесь — в дешевые ковбойские джинсы Ливайс и грубой ткани рубашку, большая, тоже из дешевых шляпа лежала рядом. На роскошном кожаном поясе, расшитом вручную висела кобура с Миротворцем[168] — и вице-президент знал, что Миротворец всегда заряжен.

Шутить с этим человеком не стоило. Никто не знал точно, сколько всего ему принадлежит — но знали, что принадлежит ему очень многое. Американец с примесью германской крови, жесткий как старая подошва, старый но все еще держащийся в седле, несгибаемый как стальной лом, он железной рукой вел свои дела, ни в одной из нефтяных корпораций, чьи сверкающие штаб-квартиры расположены были в деловом центре Хьюстона у него и близко не было контрольного пакета — но Буш знал, что корпорациями управляют отсюда, с этого ранчо, правда не знал, каким путем это достигается. Антимонопольный отдел министерства юстиции тоже многое бы отдал за то чтобы узнать — как.

— Мистер Кребс… — спокойно спросил вице-президент, усаживаясь рядом

Магнат нетерпеливо махнул рукой, поглощенный действом, разыгрывающимся на песке загона. Ковбоям никак не удавалось завалить и связать бычка, но магнат и это было видно, болел не за ковбоев, а за быка.

Закончилось все тем, что один из ковбоев упал с лошади, едва не попав под копыта. Почуяв кровь, бычок ринулся к нему, но его отогнали…

— Ага! — Кребс взглянул на часы — бинго! Моего быка не так-то просто уложить. Вот так-то сэр! А-ха-ха…

Кребс любил побеждать во всем. У него было больше всего денег, лучшие в мире быки и лучшие в мире красотки в постели — он менял жену раз в десять лет, и не потому что переставал любить, а просто потому что настало время сменить, как машину — на новую модель.

— Попробуешь? — магнат впервые повернулся к своему гостю лицом

Буш принуждено улыбнулся

— Думаю, нет, сэр… Я как то попытался оседлать Эвенджер,[169] и это закончилось плохо.

Кребс махнул рукой

— Вашингтон не добавляет сил, он их отнимает… — насмешливо заметил он — а я, пожалуй, попробую…

И направился к загону, оставив своего гостя одного…

* * *

Родео, настоящее техасское родео — это целый спектакль, в котором место есть для каждого и у каждого есть шанс отличиться. Есть детское родео — в загон выгоняют телят, пацаны пытаются их поймать и подвести на веревочке к судье. Тот, кому это удается в награду, получает пойманного теленка, которого должен вырастить. Есть родео, в котором два всадника на лошадях должны захомутать и связать быка. Есть упражнения с лассо.

Но самое опасное, на что решится не каждый ковбой, даже опытный — это оседлать быка. Самого настоящего быка — двухлетку, без седла, безо всего, держаться получается только за рога. Еще не было случая, чтобы бык не сбросил наездника, вопрос только в том, сколько продержится этот наездник на спине разъяренного животного. Немало было случаев, когда при падении с быка люди ломали шею или попадали под копыта — а ведь бык может до тонны весить.

Кребсу выбрали настоящего быка — большого, черного, со спиленными кончиками рогов, весом не меньше полутонны. Заинтересовавшись — все-таки он был истинным техасцем — вице-президент подошел к самому ограждению загона…

Началось!

Загородку убрали — и бык вырвался на свободу, на посыпанную песком и опилками арену подобно дьяволу из преисподней. С самого начала он подпрыгнул на месте, изогнув спину — просто удивительно, что животное столь неповоротливое на вид и столь тяжелое смогло подпрыгнуть в воздух не меньше чем на фут. Одновременно, бык мотнул головой — но всадник, крепко держась за рога, сумел удержаться на его спине.

Сменив тактику, бык бросился вперед, высоко подбрасывая зад. Уже перед самым забором, он резко сменил направление движения и впечатался в забор боком, да так что забор, сделанный из толстенных половых досок жалобно заскрипел, а одна из досок треснула. Мало кто удержался бы после такого удара, а неопытному наезднику пришлось бы потом собирать ногу по кусочкам — но Кребс удержался и тут.

Кребс удержался на быке больше двух с половиной минут — вечность для такого быка и вечность по меркам родео. Но звериная мощь и больше полутоны веса быка взяли свое — черный зверь в очередной раз подпрыгнул, и магнат не удержался — отпустил руки и, перелетев через забор, шумно грохнулся на землю. Личный врач и телохранители наперегонки бросились к нему…

Кребс пришел в себя на удивление быстро — несколько минут — и он уже шел к вице-президенту, держа в руках два бокала с неразбавленным виски марки Гленфиддич — единственным виски, который он потреблял. Ходили слухи, что напиток этот был напитком его отца и его деда и все потому что во времена Сухого закона семейство Кребсов вовсю торговало этим напитком, а на месте их старого ранчо они выкопали огромный подземный склад, который ФБР так и не обнаружило. Сами Кребсы это не подтверждали и не опровергали, но одно было вне сомнений — они были бандитами и все это знали. Потом, когда отменили сухой закон, и прежних заработков на виски уже не было — Кребсы вложили деньги в нефтяную отрасль и в судостроение. …

Вице-президент осторожно отхлебнул из предложенного ему бокала. В напитке было не меньше 50 градусов.

— Кусается? — с довольной улыбкой осведомился магнат — ха… это виски делают по особому купажу специально для нашей семьи…

— Как старым клиентам?

— Вот именно! — подмигнул старый магнат — вот именно.

Вице-президент как то некстати вспомнил напутствие одного старого функционера республиканской партии, бывшего конгрессмена, которое он дал ему перед отлетом из Вашингтона. Это был старый и мудрый человек, ему было уже под девяносто — но ум, острый как бритва, старик сохранил молодым. Они сидели в Анакостии, в ресторане гольф-клуба, наблюдали за игроками и пили выдержанный виски. И вице-президент попросил рассказать ему о человеке, к которому он отправлялся на переговоры — потому что знал его плохо, а вот сидящий напротив него старик знал его намного лучше. Тогда старик подмигнул ему и сказал: «Опасайся Кребсов, парень. Я знал лично самого Ричарда и знал его отца, Джозефа. И даже застал патриарха, Джебедайю Кребса. Всех их роднит одно, парень, это у них в крови. У них нет тормозов, они сами решают, когда затормозить, не государство и не закон — а только они сами. И еще. Если они играют в шахматы и видят что проигрывают — любой Кребс, стоит только тебе отвлечься на секунду, схватит шахматную доску и врежет ею тебе по голове».

Опасайся Кребсов, парень

— Мы хотели бы… понять источник… возникших между нами разногласий.

О том, что есть разногласия, в Вашингтоне поняли сразу — приближалась пора выборов, нынешний вице-президент был самым вероятным кандидатом на выборах от республиканской партии. Поскольку выборы стоят денег — пустили шапку по кругу. Из Техаса и вообще — от нефтедобытчиков и нефтепереработчиков, в шапку не упало еще ни цента.

— Источник наших разногласий… — магнат одним глотком допил свой виски — источник наших разногласий в том, парни, что вы, похоже, забыли о том, кто платит за банкет. А мы просто пытаемся вам это напомнить вот и все.

— О чем вы? — переспросил Буш, хотя прекрасно знал, о чем пойдет речь.

— О нефти, парень. О черной, жирной, прекраснейшей на свете жидкости, которая кормит всех нас и которая кормит этот штат. Когда мы настаивали на том, чтобы тебя избрали в пару к придурку-актеру, который правит страной не просыпаясь,[170] — мы рассчитывали на совершенно иное отношение к себе, к своим нуждам и потребностям. Снюхались с ребятами из Бурбанка[171]? Не выйдет. Потому что они забирают деньги из бюджета — а мы их даем. Истребителем не заправить машину, он сам жрет столько топлива, что диву даешься, как дядя Сэм еще не вылетел в трубу…

— Но ведь вы зарабатываете на поставках…

— Речь не об этом! — перебил магнат, выражение его глаз менялось, словно грязная лужица поздней осенью стремительно покрывалась льдом — речь о том, что вы, сукины дети, договорились с арабами. С королевской фамилией — той самой, которая отняла у нас, простых американских парней весь наш флот[172]. С семейством Ас-Сабахов[173], от которого меня просто тошнит. Наш труд стал стоить слишком дешево, а труд парней из Бурбанка стал стоить слишком дорого. Вот о чем я говорю.

Вице-президент глубоко вдохнул сухой техасский воздух, успокаиваясь…

— Сэр, это было политическое решение, и я…

— И ты один из нас — перебил его магнат — ты техасец и должен думать, прежде всего, о техасцах, о своих земляках. И не надо мне рассказывать расхожие поговорки что, мол, должность вице-президента не стоит и ведра теплых соплей[174]. Не должность красит человека — а человек должность. Тем более сейчас — когда на носу перевыборы.

Это уже была прямая угроза. Прямая и явная угроза, угроза жесткая и недвусмысленная. Ни один человек не стал бы так говорить если бы не чувствовал поддержку за спиной

— Сэр, вы должны понимать, что мы ведем войну. Наша команда ведет войну. Иногда, для того чтобы победить в войне — кому то чем то придется поступиться.

— Великолепно! — хлопнул в ладоши Кребс — просто великолепно! Однако же почему то получается так, что мы — поступаемся, а партии из Бурбанка — зарабатывают. И когда я прихожу и прошу дать мне концессию на месторождения Аляски, то получаю отказ. А когда парень из Бурбанка приходит и кладет на стол чертеж проклятого нового истребителя — то он получает от вас все что пожелает.

— Это война и оружие нам сейчас нужнее.

— Война? А что я получу от этой войны? Русские месторождения? Сынок, если случится война, то я не только не получу — но и потеряю. А вот парни с другого побережья — зарабатывают и зарабатывают прямо сейчас. Иногда я встаю утром и задаю себе вопрос — черт, Рик, а так ли много у тебя разногласий с русскими? И не стоит ли протянуть руку дружбы через океан, ведь у нас с ними общие интересы: получить достойные деньги за свой товар. К тому же русские давно интересуются — как это мне удается держать коэффициент извлечения запасов на моих месторождениях в два раза выше, чем у них. И нельзя ли поделиться секретами, ведь секреты тоже стоят денег.

— Вы не посмеете

Глаза магната окончательно подернулись ледком, голос стал тихим и каким-то скрежещущим.

— О, нет… сэр, посмеем. Еще как посмеем. Последний раз это выражение «вы не посмеете» слышал мой отец. Знаете когда? В шестьдесят третьем![175] Мы оплачиваем весь вашингтонский балаган, не парни с Бурбанка. Вы по уши в дерьме, вы все, вся ваша команда! Грязи хватит на всех, да, сэр! И это значит только одно: что мы скажем — то вы и сделаете, не будь я Ричардом Кребсом.

Слова Ричарда Кребса не разошлись с делом. Уже был мертв директор ЦРУ Уильям Кейси — сердце не выдержало травли, связанной с делом Иран-Контрас. В декабре тихо покинет свой пост министр обороны Каспар Уайнбергер, дабы не быть обвиненным в коррупции. В августе восемьдесят восьмого уйдет с скандалом со своего поста последний соратник Рейгана по холодной войне — генеральный атторней Эдвин Миз, его тоже обвинят в коррупции. Воистину — грязи хватит на всех…

Пандшер. Район кишлака Ханж

Лето 1987 года

Он сидел на крыше глинобитного дома, в котором они провели вчерашнюю ночь и из которого вечером должны были тронуться в путь и смотрел. Опершись на автомат, он смотрел вдаль, на стену гор, закрывающую полнеба, на бегущие по небу облака. Эти облака шли с севера — значит, они шли с Родины. С Родины, которую он уже стал забывать.

К этому времени он действительно стал забывать, он привык к имени, которое дал ему Ахмат Шах — Хасан, он привык к простой афганской пище и незатейливому афганскому быту, он привык к постоянному перемещения с места на место — редко когда Масуд останавливался в каком-то доме больше чем на одну ночь. Он уже начал понимать, когда к нему обращались на пушту, афганские бачата-пацаны уже не дичились его, а предлагали поиграть в свои бесхитростные игры. Один раз он участвовал в строительстве дома — его здесь строили все вместе, как и раньше в русских селениях. Постепенно он становился афганцем, одним из них. Одним из врагов.

Нет, он по-прежнему числил их врагами. Он не забывал, что доводилось ему видеть раньше — одного русского пленного моджахеды четвертовали, еще с одного сняли кожу, еще одного кастрировали, ослепили и отпустили. Но теперь он понимал, что афганцы очень разные и мерить всех одной меркой нельзя.

Удивительно — но у Ахмад Шаха не было пленных. Верней, они бывали — но долго не задерживались. Их передавали представителями Пакистанского красного креста, либо пленные по доброй воле оставались в отрядах, либо и вовсе некоторых отпускали. Один из таких вот оставшихся пленных — теперь у него было мусульманское имя, местная жена и он обучал местных крестьян тому, чего умел сам — он поведал Хасану, почему он решил остаться с Масудом. Он не попал в плен — он сбежал, сбежал от озверевших от наркоты дедов, издевавшихся над новенькими. Его счастье что он не попал на мины и его подобрали люди Масуда — боевики из ИПА скорее всего казнили бы его. Теперь он был предателем — но у Хасана не повернулся язык обвинить его в этом. То, что он рассказывал про казарменные нравы[176], было по-настоящему страшно — в спецназе такого невозможно было представить.

Были в окружении Масуда и другие люди. Ни Хасан ни Ахмад — так теперь называли прапорщика Шило не разговаривали с ними по душам, просто не было принято. Но по повадкам «своих», спецназовцев они узнавали — и оставалось только гадать, какие задания они выполняли.

А как все начиналось… Ведь именно после того, безумного боя на границе, уже на пакистанской территории Масуд поверил им. Теперь один из них постоянно должен был находиться рядом на расстоянии вытянутой руки.

Как вспомнишь — так вздрогнешь…

Северный Пакистан

Зима 1987 года

Они вышли поутру, из очередного кишлака, в котором провели ночь. Была зима, зима морозная даже для русской средней полосы, где в последнее время не было настоящих зим, одна мерзкая слякоть. Здесь же — северные ветры принесли настоящие зиму, одели горы в белые халаты, снежной пелериной сокрыли от людей землю. Снег продолжал идти, он шел — и не таял…

Люди Ахмад Шаха обычно передвигались на лошадях, здесь в каменном безумии круч, когда в некоторых местах от одной стены ущелья до другой камнем окинуть можно, лошадь как транспортное средство было куда лучше, чем бронетранспортер. Сколько их — ржавых, забытых, даже не эвакуированных[177] лежало на каждом километре этой залитой кровью трассе — и не сосчитать. У Масуда был один советский перебежчик, которого знали как Костю Бородатого — он воевал в отрядах Масуда и поджег не одну советскую бронемашину. Хасан сначала думал выяснить кто это такой, но потом отказался от этой идеи. Бородатые были здесь все, и он в том числе, а пушту, чтобы спросить у афганцев о Косте Бородатом он не владел. Так и осталось это имя неразгаданной тайной.

Сейчас, когда выпал снег, лошадей решили не мучить — оставили в кишлаке. Вместо этого им дали нескольких ишаков — выносливых и неприхотливых трудяг, настоящих мохнатых грузовичков здешних мест. На них погрузили запас продовольствия, оружие и — пошли…

Их было человек двадцать, среди них бы и сам Масуд. Масуд шел вместе с ними как простой солдат он вообще старался ничем не отличаться от простых бойцов — он одевался как они, ел то же, что и они, говорят, что и воевал вместе с ними. Лично. Тем самым он сильно, очень сильно отличался от любого лидера моджахедов, что входили в Пешаварскую семерку — те уже давно жили как богачи, а на афганской земле не бывали по нескольку лет. В отличие от них Масуд не уходил в афганской земли никогда, он воевал лично и рисковал своей жизнью — это не могло не вызывать уважение.

Сейчас Масуд шел в основном ядре каравана, иногда переговариваясь с бойцами на гортанном местном наречии. Ни слова из сказанного русские не понимали.

Их выделили в головной дозор вместе с еще одним русским — снайпером. Дезертиром, тоже оставшимся служить у Масуда. Поначалу он, уже давно служащий у боевиков, решил показать свое старшинство — но Шило и Скворцов осадили его быстро. Как никак — дезертировал он ефрейтором да еще обыкновенным пехотинцем. Против старшего лейтенанта и прапорщика спецназа — он был никем. И он это понял.

В дозор их выделили потому, что оставлять с ними афганца смысла не было — они просто не поняли бы друг друга. Вот их и выделили — на самое опасное направление. В случае засады в них в первых полетят пули, и они тоже должны будут стрелять. Возможно в своих. Ни Шило ни Скворцов в своих еще не стреляли и старались не думать как это будет…

— Товарищ подполковник. Разрешите задать вопрос?

— Хоть два. Только не рассчитывай на честный ответ.

— А что делать, если мы встретимся с нашими?

Подполковник Цагоев усмехнулся

— А сам как думаешь? Беги навстречу, кричи «я свой!» Интересно, далеко ли убежишь…

— Но как же… мы в своих должны будем стрелять?!

— Должны будете! И выстрелите! А как думаете, приходилось тем, кто был внедрен в Абвер?! Там немного по другому было — не так как в Семнадцати мгновениях весны! Они и пленных расстреливали, и в карательные рейды ходили, и партизан вешали! И ордена-медали за это получали — и от фашистов, и потом, если живыми оставались — от наших. Потому что иначе — нельзя! Конечная цель — важнее. И вы выстрелите. И убьете. Если надо будет.

— Слышь, Абдалла! — Шило шел первым, он сек местность, на только что выпавшем снегу замаскировать силы засады непросто, и только поэтому Скворцов решил пообщаться с ефрейтором-дезертиром — а почему тебе имя такое дали? Абдалла? Как из Белого солнца пустыни.

— Мое дело!

— Твое так твое. Ты хоть имя то свое помнишь?

— Мое имя Абдалла, ясно! Я воин ислама!

— Ты из штанов не выпрыгни, воин! — насмешливо подхватил Шило — и секи левую сторону, а то меня одного на все стороны не хватает.

Прошли — еще с километр, молчание, оборванный разговор висел над ними подобно снеговой, свинцово-серой, полной снега и острого, колючего льда туче. Нарушить молчание решился Скворцов.

— Ты хоть скажи, как ты сюда попал, правоверный…

— Как? Хочешь знать как?! — Абдаллу прорвало — а я тебе скажу, как! Стояли на блоке, водяры уже не было. Водяру возили на колоннах, но бутылка двадцать чеков стоила, у офицера на блоке денег не было. Вот он и два урода из старых[178] послали меня в ближайший кишлак за чарсом[179]. Одного. Ночью. Меня на дороге и взяли…

Просто удивительно, как в нашей армии еще и гражданская война не началась. Найти бы того офицера…

— Ненавижу вас! — Абдалла не мог остановиться, он брызгал словами, одно страшнее другого — я сам снайпером попросился. Я семь офицеров убил, и еще буду убивать. Ясно? Жалко, что ты мне раньше на пути не встретился.

В дурацком романе на этом месте двое отважных разведчиков обязательно были бы должны убить предателя, а потом непонятно как объяснить его отсутствие. Но, увы — это не роман, это жизнь и поэтому Скворцов и Шило продолжали идти рядом с притихшим Абдаллой, внимательно смотря на горные склоны — не мелькнет ли где солнечный зайчик прицела.

Выход из ущелья на самой границе преграждала застава. Афганская застава. Непонятно какой идиот и зачем поставил ее здесь, когда с одной стороны Пакистан, а с другой — Пандшер который официальными властями никогда не контролировался. Но служба была здесь удивительно мирной — просто афганские солдаты пропускали через границу всех желающих, как в ту сторону так и в эту. Чтобы не быть здесь лишними, они расчищали дорогу и оберегали ее — а местные моджахеды кормили их и подбрасывали денег. Вот так и существовала эта пограничная застава — островок спокойствия и мира в безумии войны.

Шли всю ночь, заставу прошли утром. Замотанные в какие-то тряпки, страдающие от холода афганцы, грелись около костерка, сооруженного ими из пропитанных солярой тряпок и капельницы — подвешенной вверх ногами бутылки с пробитой крышкой, из которой огонь по каплям подпитывался такой же солярой. Видимо, шурави-советники научили — советская армия на полевых выходах в палатках грелась так же, про компактные печки как в армии США или Бундесвере не стоило даже и мечтать. Увидев колонну, они радостно замахали руками, даже не подойдя к своим основным огневым средствам. А они у них на заставе были весьма мощными — АГС, два ДШК, то ли китайских, то ли советских непонятно и стоящая на колесах но подпертая кирпичами мобильная зенитная установка ЗПУ-4. По распоряжению Масуда оборванным сорбозам дали немного денег, свежих лепешек, сушеного мяса и муки. Сам Масуд пользовался ущельем и этой дорогой, чтобы экспортировать добываемый лазурит[180], и поэтому солдат с этой заставы всегда подкармливал.

Скворцов же расположение заставы отметил, по привычке накидал в голове схему ее штурма, отметил сектора обстрела основных огневых средств заставы, численность ее защитников. Заставу ставили видимо советники-шурави — расположена она была грамотно, на господствующей высоте. Та же ЗПУ-4 простреливала подход и тропу чуть ли не на два километра. Но взять ее все же было возможно — ночью. В Афганистане вообще оперативная обстановка ночью и оперативная обстановка днем во многих местах отличались кардинальным образом.

Прошли границу…

На той стороне не было никаких отличий от того чтобы было на этой стороне. Те же серые, безмолвные, бесплодные горы, укутанные в пелерину снегов. То же чувство опасности, не оставляющее тебя никогда…

Их ждали в одном неприметном кишлаке, в нескольких километрах от границы. Кишлак — всего полтора десятка домов из камней и глины, почти никакого скота — такие пограничные кишлаки уже давно жили не скотом, а тем что обслуживали поток оружия, наркотиков и моджахедов, были перевалочной базой. Еще в семьи присылали деньги те, кто сражались на той стороне с шурави. Семьям погибших платили небольшие пенсии…

Духов было много. Так много, что у Скворцова мороз пошел по коже. Несмотря на то что он был в пуштунской (надо заметить удобной для гор) одежде, а лицо как и все остальные моджахеды прикрывал пестрым платком (от мороза) — все равно по коже пошли мурашки. Он был воином, он сражался с моджахедами и убивал их, моджахеды для него были все равно что фигурки на фоне дальномерной шкалы оптического прицела. Еще мертвые — на шмоне забитых караванов — кровь, вывороченные внутренности, оторванные конечности. Но здесь духи были живые, их было не меньше ста человек, они были так близко, что протяни руку — и прикоснешься! И он шел по коридору из духов, шел первым, и несмотря на холодную сталь ручного пулемета под рукой ему казалось что он попал в плен…

Две машины — джип и японский пикап ждали около одного из домов кишлака.

— Нам сюда — спокойно сказал по-русски Абдалла

Духи были совсем рядом — и не могли не услышать русскую речь, речь ненавистных шурави. Заволновались, зашептались, зыркая полными ненависти глазами — но не сделали ничего. О том что в рядах отрядов Масуда было немало русских, очевидно здесь знали.

Скворцов прикидывал варианты. Сам дом стоял чуть на отшибе — очень удобно, но в то же время и опасно. Пятьдесят метров как минимум — простреливаемого кинжальным огнем пространства. Можно обороняться — но их двадцать человек, а духов — под сотню, если не больше. При пятикратном превосходстве — смерть, отсекут все пути отхода и положат. Как будут отсекать… так что-то должно быть… на пикапе в кузове установлен ДШК, и пикап стоит как раз не у дома, где будет проходить встреча…

Так… а это что там еще…

Пулемет! Еще один.

— Ахмад… — процедил сквозь зубы Скворцов — иди вперед. Я сейчас…

Если здесь духи — не факт что никто из них не знает русского языка. Могут знать!

Отстав от головного дозора, с независимым видом старший лейтенант сблизился с основным караваном, подмигнул глазами старшему охраны Масуда, тоже русскому.

— Закурить дай! — громко, рисуясь, сказал он — спички отсырели…

Старший охраны, человек по имени Николай подошел ближе, достал сделанную из патрона зажигалку…

— Кури…

— Здесь засада… — тихо сказал лейтенант, прикрывая лицо — будто прячась от тушащего огонек зажигалки морозного ветра — две Дашки. Одна на машине, другая на крыше, с левого фланга. Отсекут и порвут на куски.

И, громко…

— Что же у тебя зажигалка то не работает…

Николай недоуменно посмотрел на зажигалку, прикрыв ее ладонью чиркнул раз, другой. Снова протянул ее старлею.

— Работайте сами — тихо сказал он — старший им не верит. Свободная охота…

— Я работаю. Рассчитывай на ДШК на машине.

— Понял.

* * *

Свободная охота…

Оторваться от каравана было проще простого — сделав условленный знак Шилу, Скворцов окликнул духов, широко улыбаясь.

— Чи, бача, чарс аст[181]?

И продемонстрировал пачку афгани

Надо было знать духов, хорошо знать их психологию, чтобы делать такое. Сейчас Скворцов сознательно подставлялся. Все духи, моджахеды за редким исключением были трусливыми и подлыми, они воевали исключительно за деньги, а из Корана в их головах хорошо если застревала пара сур, а то и этого не было. Все было как на ладони — он, советский военнослужащий-дезертир, перешедший на их сторону, у него есть деньги и он хочет купить чарс. А раз их все равно сейчас перережут как баранов — так не лучше ли начать конкретного с этого шурави-предателя? Завести его за какой-то дувал, там зарезать и отнять деньги. Тогда деньги достанутся им и только им. А если этот шурави погибнет в бою — мало ли кому достанутся его деньги, их может и эмир отобрать. Да, так и надо сделать.

Сказав несколько слов своим, навстречу выступил высокий, чернобородый дух, с белыми, почти без зрачков глазами-бельмами.

— Аст чарс! Аст чарс!

И замахал рукой, призывая идти за собой…

Ручной пулемет Калашникова у Скворцова висел за спиной, да и сам он не выглядел опасным — он специально старался не выглядеть опасным. Глупо улыбнувшись, Скворцов пошел за духом…

Есть!

Дух обернулся, чтобы убедиться в том, что глупый баран-шурави идет за ним, зашел за дувал. Это был дувал дома, на крыше которого стоял пулемет! Дух просто не дотерпел, он завел шурави в первый попавшийся дом, рассчитывая его как можно быстрее зарезать и забрать деньги. Он совершенно не воспринимал одетого в афганскую одежду и для теплоты еще замотанного в обмотки шурави как опасного соперника. И просчитался.

Привычно отбив выброшенный в атаке нож, Скворцов махнул рукой, даже не глядя — и вылетевший в руку из рукава джелалабадский клинок спецназа пронзил духу горло. Не обращая внимания на теплую, липкую жидкость, окатившую руку, на предсмертный хрип смертельно раненого боевика, Скворцов выдернул клинок, прыгнул — и мгновенно забросил тело на плоскую крышу хижины с замаскированным на ней крупнокалиберным пулеметом.

Распяленный в крике рот, обтянутая черной тканью спина, невыносимая, даже на воздухе бьющая в нос вонь от годами немытых тел, от вшивых бород воинов джихада. Омытый кровью клинок, капустный хруст легко поддающегося под заточенной сталью тела…

Спихнув со станины истекающего кровью духа, Скорцов стал разворачивать пулемет в обратном направлении. Внизу, там, где по его прикидкам должна была быть машина с пулеметом, четко стукнули два одиночных автоматных выстрела, потом еще несколько — Шило разобрался с духами…

* * *

Старший прапорщик Шило, закончив отсчет, огляделся, потом с глупым видом направился в сторону машины с ДШК. На пулемете никто не дежурил, один дух лежал в кузове, укрывшись какой-то дерюгой, еще двое грелись в кабине, группа духов, среди которых было два гранатометчика, стояла у крайних дувалов, охраняя единственную ведущую к одиноко стоящему дому[182] дорогу. Никто не успел ничего понять, когда Шило ловко, одним обезьяньим прыжком, словно расправившаяся пружина сиганул в кузов, дважды с силой ткнул спавшего в кузове духа выброшенным из рукава клинком. И прежде чем остальные среагировали — перехватив автомат, дважды выстрелил по кабине пикапа, и, укрывшись ею, сделал еще несколько одиночных по духам. Те, не успев ни единожды выстрелить в ответ, повалились на промерзшую землю как марионетки, у которых разом отсекли все веревочки…

* * *

Пришедший в кишлак отряд и в самом деле был послан Хекматияром только с одной целью — уничтожить Масуда. Его приговорили к смерти не так давно, и очень далеко отсюда, за океаном, в одном здании, стоящем в тихом месте в виргинских еловых лесах. Приговорили к смерти за контакты с русскими — ведь даже в восемьдесят втором, когда русские предложили прекращение огня, единственным из крупных и авторитетных деятелей оппозиции который пошел на это был Ахмад Шах Масуд. И кто-то должен был исполнить приговор, как бы это ни было сложно. Взялся Хекматияр — за деньги конечно, но не только. Гульбеддин Хекматияр имел самую большую партию из числа тех, что входили в Пешаварскую семерку, его люди составляли треть от всего движения сопротивления. Но даже он ничего не мог сделать с Масудом засевшим в стратегически важном Пандшерском ущелье и делавшем там все, что в голову взбредет. Руководитель ИПА понимал, что война не вечна, а после войны неминуемо начнется грызня за власть. Друзья и соратники мгновенно станут врагами. И если есть возможность с ведома и одобрения американцев еще до конца войны избавиться от одного из самых опасных соперников — это надо сделать. Поэтому, он послал на встречу с Масудом по выдуманному поводу большой отряд во главе с арабским наемником, которого звали Джелалуддин. Тот самый отряд, с которым он разоблачил и казнил совсем недавно продавшегося шурави предателя Набир-шаха. Этот отряд выполнял роль личной гвардии Хекматияра и из него набирались люди в его личную охрану…

* * *

Услышав выстрелы, находившиеся по всему кишлаку духи решили, что началось — пусть и без условленного сигнала — но началось. И, с истошными криками «Аллах Акбар» черная, бородатая людская лава, потрясая автоматами ринулась на окраину поселка…

Кто-то, когда пишет об Афганистане и афганцах, прославляет их как непобедимых воинов. На самом деле это не так. Да, среди пуштунов были просто изумительные стрелки — но к седьмому году войны их осталось мало. Как бы ты не умел стрелять — с винтовкой ты ничего не можешь поделать против снарядов БМ-21 Град, против бомб и ракет «Крокодилов» и «Грачей», против шестидюймовых снарядов «Гиацинтов». А оставшиеся в военном отношении были подготовлены весьма слабо и только характер их действий — засады и прямой террор — спасали их от поголовного уничтожения. Вот и сейчас — они бежали именно толпой, не повзводно-портно, а почти неуправляемой, подогретой тем же чарсом и безумием отрядного муллы толпой. О том, что дуло пулемета ДШК смотрит уже не на дом где засели предатели ислама, а в противоположную сторону — никто из них этого не заметил.

Огонь ДШК с расстояния 30–40 метров по толпе, находившейся в ограниченном с обеих сторон дувалами пространстве, не имеющей возможности сманеврировать и не понимающей что происходит был страшен. Понимая, что долго здесь не продержаться, Скворцов не жалел ствола и вел непрерывный огонь. Тяжелые, по несколько десятков граммов пули разрывали духов на куски, валили на землю, пробивали по несколько тел сразу, откалывали куски от дувалов. В тесноте улицы духи не могли вести ответный огонь, они мешали друг другу. Один из гранатометчиков все же решился выстрелить — но граната РПГ ушла выше и левее, а вот выхлоп убил как минимум двоих духов, что были у него на пути. Скворцов стрелял — и видел, как корчилось в муках истекающее кровью людское месиво, как пули все больше и больше прибивали духов к земле, как один за другим умирали воины джихада, которые больше никогда не убьют ни одного советского солдата. Он стрелял и орал, он вслух выкрикивал имена тех пацанов, которых он знал и которые никогда не вернутся с этой войны или вернутся искалеченными обрубками. Последним, когда от ствола пулемета уже шел дым, а в ленте не осталось ни одного патрона, он выкрикнул имя Сашки. Грузина.

За вас, братья…

* * *

Ругаясь последними словами, оглохший от длинной пулеметной очереди ДШК, он рванул подсумок, достал из него Ф-1, выдернул чеку, что есть силы швырнул вперед. Громыхнуло — и в этот момент он сиганул с дувала, уходя от возмездия тех духов, что еще остался жив. Вторую гранату он бросил на крышу — чтобы духам не достался исправный пулемет.

С горы, от гостевого домика уже стреляли — стреляли из ДШК, экономными и точными очередями. Кто-то из русских — афганцы не умеют экономить патроны и часто запарывают ствол. Вели огонь и несколько автоматов — навстречу этому огню и пополз Скворцов…

Пуля ударила совсем рядом, его осыпало снежной пылью и землей. Скворцов злобно, во весь голос выругался.

— Свои! Да свои же в душу мать вашу так!

Не дожидаясь следующей пули, он поднялся и короткими перебежками рванул вперед, матеря себя последними словами за то что не договорились об опознании. Хотя какое к чертям опознание, когда о нем было договариваться?

По нему больше не стреляли — зато когда он почти добежал, где-то за спиной завыло — и два черных земляных султана минометных разрывов встали между ними и кишлаком…

Добежал — Шило стоял за ДШК, Николай, ощерившись, бил из такого же, как у него РПКСН.

— Валить надо! Сейчас наведут! — выкрикнул, как выдохнул Скворцов.

Со стороны кишлака стреляли — но не шквалом, работали всего несколько точек. Шило экономными короткими очередями крупнокалиберного пулемета подавлял их.

— Как думаешь? — Николай уже примерно прикинул, из каких-таких войск к ним в отряд откомандировали двоих, и относился к новым бойцам с должным уважением.

— Ты выдвигаешься! — проорал оглохший от стрельбы Скворцов — броском до дувалов. Мы тебя прикрываем отсюда! Как дойдешь до дувалов — мы за тобой на машине. Я и Ахмед.

Николай не доверял никому. Первое что он подумал — накроют, ударят в спину. Как только они выйдут к дувалам — их же в спину и посекут из ДШК. Но план предложенный русским был хорош, а ждать было некогда — громыхнули еще два разрыва, совсем рядом, кто-то вскрикнул раненый осколком. Третий — точно на башку положат.

— Абдалло! Оставайся с ними! Пошли! Пошли! Ур![183]

Прикрывая собой Масуда, его бойцы бросились к дувалам. Заработал пулемет — пулеметчик поджидал именно прорыва, кто-то из бойцов Масуда упал — но и только. Через секунду Шило засек пулеметчика — и крупнокалиберные пули проломили дувал за которым он прятался, разнося на куски все что попадалось на пути — глину, камень, сталь, человеческую. Плоть. Пулемет замолк.

— Абдалла! За руль! Пошел!

Пикап тронулся с места, не дожидаясь пока группа прикрытия достигнет дувала. И вовремя! Следующие две мины угодили как раз в гостевой дом, синхронно — и он охнул, проваливаясь внутрь в клубах дыма…

— Пошел! Не останавливаться! Пошел!

По машине ударило — раз, второй — и она пошла медленней, забирая влево… Но дошла — ткнулась бампером в дувал. За спинами опять громыхнуло…

Минометы чтоб их…

Скворцов выпрыгнул из кузова, меняя дострелянный магазин в своем РПК — он заряжал по тридцать потому что использовал свой пулемет как снайперскую винтовку. Рывком распахнул на себя дверь…и истекающий кровью Абдалла вывалился ему на руки…

— Меня Юра … зовут… Юра…

В последний раз вдохнув, дернувшись всем телом, он умер, уставившись невидящими глазами в серое, мутное, давящее на головы небо…

— Старшой ты чего!

Шило просек сразу — иногда Скворцов, его командор (так будет командир по-афгански) вот так вот вырубался, уходил в себя — и это было смертельно опасно. Закончив менять ленту в пулемете, он выскочил из кузова, со всей богатырской силы двинул старшего лейтенанта по спине.

— Валить надо, сейчас минометами всех раз…т к е…ой матери!

— Юра его звали… — ответил Скворцов

— Какой Юра, приди в себя!

Юру положили в кузов, потому что его надо было похоронить по обряду. По исламскому обряду, потому что он принял ислам и стал Абдаллой. Слава Аллаху двигатель пикапа еще работал. За руль сел какой-то моджахед-афганец — и они двинулись вперед — грузовичок с крупнокалиберным пулеметом и несколькими стрелками в кузове как таран, пробивающий дорогу, а за ними — все остальные. Те кто к тому времени уцелел…

* * *

— Командир!

Скворцов уже видел и сам — духи. На дороге, здесь дорога просматривалась…

Не дожидаясь команды, Шило открыл огонь, честно отработавший на сегодня пулемет (советский, китайский бы давно заклинило) снова застучал, заработал отбойным молотком — и там, метрах в двухстах на узкой горной дороге вспыхнула головная машина духов, почти такой пикап, запылала чадным костром…

Грянули ответные очереди — пока заполошные, неприцельные. Длинными забасил ПК.

Суки…

— Держись!

Оставляя Шило и еще одного бойца в кузове, Скворцов выпрыгнул, нашел глазами Николая, кивнул ему. В мгновение ока тот оставил Масуда — все равно собой от всего не прикроешь, в два маха оказался рядом.

— Отходи к заставе! К заставе ты понял! Мы выведем их на тебя, понял!? — перекрикивая бас ДШК, заорал Скворцов.

Николай хлопнул его по плечу, достал из разгрузки и что-то сунул ему в руку. Скворцов на мгновение опустил глаза — фальшфейер, сигнальный огонь. Понятно, для опознания.

— Уходи, ты слышишь!? Мы задержим, сколько сможем!

Не отвечая, Николай бросился назад.

Глянув на пикап, Скворцов с ужасом убедился в том что Шило, его замок ранен. Весь правый рукав намок от крови, но он стрелял, и черт знает, чего ему это стоило…

— Давай я!

Шило отпихнул его, на миг повернулся закопченным, остервенелым лицом.

— Последняя лента!

И ведь выпустит, не уйдет до последнего. Наверное, башку ему сейчас снеси — не превратит стрелять, пока в ленте будет хоть один патрон…

Оперев пулемет со сложенными сошками стволом на крышу, встав на колено, Скворцов нащупал выхлоп пулемета — пулемет всегда дает больше дульного пламени, чем автомат, пулемет всегда объект охоты первой очереди. Три быстрых выстрела один за другим — и пламя погасло…

И тут громыхнуло — громыхнуло так, что свет в глазах померк, а земля ушла из-под ног…

* * *

Придя в себя, он понял, что лежит на земле — а рядом, совсем рядом перевернувшись на бок, лежит уже занявшийся пламенем их пикап. Повезло — если бы перевернуло не влево, а вправо, их бы просто сбросило в ущелье…

Беззвучно разевая в крике рот — как будто в телевизоре, у которого неисправен звук — к ним бежали духи…

Пулемет был рядом, непонятно что было с прицелом — но дистанция такая, что он и не нужен. Ни один из духов, предвкушавших добычу и бывших от нее уже метрах в двадцати не успел среагировать когда лежащий у горного склона дух подхватил пулемет. Несколькими точными выстрелами — пулемет был на одиночных, переключать предохранитель не было времени — Скворцов снял всех. То ли один то ли двое все-таки выстрелили, пули одного прошли совсем рядом — но неточно.

Краем глаза Скворцов заметил шевеление около машины…

— Шило!!!

Прапор был цел — удивительно, но он был цел и при взрыве не получил ни одного ранения кроме того которое у него уже было. Прикрытый перевернувшейся машиной, он встал на четвереньки и очумело тряс головой, когда старлей добежал до него.

— Цел? Б…, цел?

— Е… — прапор затянул длинную матерную руладу больше чем на десять слов, из чего неопровержимо следовало что он и в самом деле цел — цел то цел, только в голове как целая батарея артиллерийская стреляет.

— Валить надо. Минут пять — и обойдут…

— Щас свалим… На, кинь шашку, прикроемся…

* * *

Когда дымовая шашка залила узкую дорогу плотной белой пеленой дыма — начали отходить. Бросили гранату — для острастки и пошли. В них стреляли, стреляли наугад через дым — а они молча отходили, держась друг за друга. Как оказалось — ранен был и Скворцов, в обе ноги. Кость не задело — но кровило изрядно и идти было сложно — каждый шаг отдавался вспышкой боли во всем теле…

— Уходи! — Шило отпихнул его от себя — я остаюсь.

— Ты что охренел?!

— Уходи, сказал! Перевяжешься и жди!

Несмотря на то, что больно было даже думать — Скворцов понял замысел. Духи не могли их обойти — горная местность, узкая дорога. Старый прием — один держит другой отходит. Потом второй занимает позицию, первый имитирует отступление, второй уничтожает рванувшихся в погоню духов с подготовленной позиции. Только вот беда — для выполнения этого приема нужно как минимум шесть человек — по три на группу. Почему по три? Если одного ранят — то второй сможет вытащить его под прикрытием огня третьего.

А их было только двое…

— Сделаешь?!

— Пошел, я сказал!

Шило шел на смертельный риск — он решил подставиться. Духи наступали на пятки, времени не было. Все что он успел — поставить так, чтоб не слишком было видно МОН-50 и распластаться посреди дороги, не скрываясь. Так, как будто он мертв…

Один Два Три Четыре… Секунды стучали в висках — чтобы понять, надо побывать…

— Аллах!!!

Увидев мертвого, боевики бросились вперед — и Шило сжал в руке рычаг детонатора…

Хлопнуло — подобно хлопушке только громче. Когда срабатывает МОН-50 — взрыв не сильный, зато потом… Визжащая стальная картечь стальной метлой смела потерявших бдительность духов, сбросив их с тропы. Выругавшись от резкой боли в голове — она раскалывалась от любого резкого звука, Шило поковылял дальше по дороге. Место, где можно было уйти на перевал, сойти с ведущей в разгромленный кишлак дороги было за спиной и до него было метров сто.

Старшой лежал на обочине, он перетянул обе ноги жгутами, перевязался, как мог. Он не был уверен, что дойдет и знал правила. Те, кто не могут идти останутся здесь навсегда…

— Жив?

— Пока да…

— Тогда пошли!

И двое бойцов Советской армии, волею судьбы воюющих не за Родину а непонятно за что, поддерживая друг друга, поковыляли дальше…

* * *

— Бля… Нам за это Орден должны дать…

— Ага. Орден святого Ебукентия с закруткой на спине.

— Ой ли? Мы такой результат только за сегодня дали, какого и близко не было.

— Оно так…

Они шли. Падали и снова шли. Потом снова падали. И снова поднимались. Они были опытными бойцами — диверсантами, оторваться от духов им было проще простого. Но — если бы они не были ранены. Ранения не позволяли им сбросить хвост — а духи все шли и шли…

Духов было около тридцати. Они знали, что идут за своими, такими же афганцами как и они, просто принадлежащими к отрядам другого полевого командира. Не раз и не два говорили муллы — страшный грех убить человека одной с тобой веры, такого же афганца как и ты. Но убивали. Убивали, грабили друг друга. И мстили за это — изощренно и жестоко. Среди полутора миллионов павших за время войны афганцев была доля и павших от рук таких же афганцев — и немалая…

— Все… Не могу…

Шило рухнул на выстуженный ледяным ветром склон, схватил рукой снег и жадно засунул себе в рот.

— Терпи…

Обмотки уже не спасали от холода, они шли через перевал. Здесь была только одна тропа, если сойдешь с этой тропы — ты обречен. Люди в горах протоптали тропы специально, чтобы ходить по ним, каждая тропа проведена сотнями ног прошедших по ней. Шаг в сторону — и тебя поджидает осыпь, пропасть, мины. Мины здесь были — их разбрасывали шурави с вертолетов, с систем дистанционного минирования, пытаясь хоть как-то перекрыть границу.

Скворцов снял с плеча ручной пулемет, приложился к прицелу, пытаясь понять, что у них за спиной. Ничего — только молочные космы дневного, морозного тумана мокро ложатся на горные склоны, накрывая их мутным одеялом.

В прицел он не увидел ничего. Но он знал, что духи идут за ними. Выбиваются из сил, мерзнут — но все таки идут. Потому что у них нет другого выхода. Если они не принесут своему амеру их головы — потеряют свои. Полностью разгромлен крупный отряд, убит командир, разгромлено и подкрепление, задача не выполнена. Гнев Пешаварской семерки, тех кто послал людей уничтожить Масуда, а вместо этого получил врага на всю свою жизнь и потерял в бою немало подготовленных людей будет неописуемым…

Падлы…

— Вставай, пошли!

Шило молча смотрел на командира

— Не могу я старшой. Не дойду.

— Что, с. а, дезертировать решил!? Прапорщик Шило, встать!

— Не могу… Пристрели — отмучаюсь… Все равно — ноги считай потерял. На кой черт я такой там, лучше сдохнуть.

Не говоря ни слова, Скворцов перевесил пулемет себе на шею, поднял руку прапора, закинул на себя. Начал поднимать, застонав от боли…

— Ты, старшой, охренел совсем…

— Либо пойдем вместе — либо подохнем тут. Тоже вместе…

— Отпусти… Да отпусти ты…

Опираясь на пулемет, Шило поковылял дальше по тропе…

* * *

— Застава…

Шило упал на колени застонав от боли. Не верилось глазам — проклятая застава, пограничная застава мимо которой они прошли совсем недавно была меньше чем в трех километрах от них. Маленькая, похожая на игрушку, притулившаяся около дороги и контролирующая ее. Застава как застава — какие-то мазанки, сложенные из камней огневые точки, чудовищным трудом откопанные окопы. Едва заметные с такого расстояния огневые точки с тяжелым вооружением, кажется, даже люди там есть…

— Сейчас вмажут…

— Все равно подыхать…

— Оно так…

Идти под гору было проще, чем в гору — только ноги уже совсем ничего не чувствовали. Приходилось опираться на свое оружие — как на костыль. А поскольку костыль был один — второй рукой приходилось опираться на плечо своего друга. Вот так, ковыляя, думая только о том чтобы не упасть, не попасть на осыпь, не чувствуя боли, два человека шли вперед, метр за метром отвоевывая у смерти. Они шли туда где были люди — пусть их захватят в плен, пусть все что угодно — им было уже все равно…

Пули хлестнули тогда, когда они прошли больше километра. Полтора оставалось до блока — до котором им уже не дойти никогда…

Повалились — где смогли. Понимая, что шансов нет — сверху вниз их расстреляют как в тире. Верней не так — здесь, на склоне не один путь как в горах — их тысячи. Разделятся на несколько групп, обойдут и добьют. Потом отрежут голову. В этом, кстати, нет ничего жестокого — просто, они должны предъявить труп врага своим командирам как доказательство их храбрости в бою, как доказательство их свершений на пути джихада. А труп тащить тяжело — черт возьми, самим то пройти этим путем тяжело. Вот и отрезали голову — чтобы врага можно было опознать и плюнуть в его мертвые глаза. Жестокостью здесь было другое — одного попавшего в плен советского солдата закопали в землю по шею и срали на него пока тот не задохнулся в дерьме.

Скворцов осмотрел пулемет

— У тебя сколько?

— Два полных и то, что в пулемете.

— У меня целых пять.

— Как говорил один хороший человек — если и подыхать, так с музыкой.

Лейтенант переставил пулемет на одиночные, сделал несколько выстрелов. После второго или третьего дух — маленькая точка на склоне, едва заметная даже в прицел, замерла и больше уже не двигалась…

— Мастерство не пропьешь.

— Сколько ни капли в рот?

— Уж и не помню. Местной кишмишовкой отравиться можно.

По скалам, по камням зацвикали, рикошетируя пули. Духи были еще далеко — но они приближались, они шли перебежками, понимая что против них — профессионалы. Полумертвые, загнанные как лошади — но профессионалы. А профессионал опасен ровно до тех пор, пока ты сам лично не приставишь ствол к его голове и не нажмешь на курок.

— Вертолетчиков помнишь?

— Вертолетчиков то… Хе-хе…

У вертолетчиков был спирт. Его так и называли — шило. Прицельные комплексы МИ-24 требовали проверки и калибровки, для этого вертолетчикам выдавался спирт. Часть вертолетов триста тридцать пятого вертолетного полка базировалась на аэродроме в самом Джелалабаде. Вот как то они появились на аэродроме — встречали груз из Москвы, были Шило, был он, Скворцов и было еще несколько человек. Как раз на краю отведенного под вертолеты поля Шило и нашел литровую бутылку, замаскированную конечно, но замаскированную непрофессионально. Тиснул, никто даже не заметил. В расположении открыли — спирт! Литр спирта! Видать вертолетчики сэкономили и заныкали до времени. Ацетоном протирать, как это делали в Союзе никто не решался, все-таки боевая обстановка и от точности прицеливания зависит твоя жизнь — но сэкономить можно было. Вот этот вот спирт и выпили вечером спецы за здоровье и боевые успехи вертолетчиков 335-го. А потом, когда Скворцов узнал — дал своему замку нагоняй, потому что в траве могла быть замаскирована мина — ловушка. И результат мог быть совсем другой.

Они стреляли оба, одиночными. Экономили патроны…

— Есть!

Дух, совершавший перебежку, ткнулся носом в землю, поехал вниз…

— Двое.

— И у меня один.

Все это — лишь попытка оттянуть неизбежный конец. Но если и помирать — то с музыкой. И с оружием в руках…

— Споем? — предложил Скворцов, не отрывая глаз от прицела

— Запевай…

Врагу не сдается наш гордый Варяг…

«Варяг» был любимой песней Скворцова, он пел ее не одну сотню раз. Раньше, в детстве он иногда задумывался: спокойно, товарищи, все по местам — это как? Каково — когда ты знаешь, что шансов нет — ни единого? Ведь честь и Родина — это по сути слова, кто-то наполняет их смыслом — а кто-то нет. И не могли ведь быть на Варяге только те, кто решил умереть но не сдаться, жизнь то одна.

А теперь он понял — как. На своей шкуре понял.

Еще один боевик не добежал до той точки, которую наметил себе как следующее укрытие.

— Есть!

— У меня тоже! — откликнулся прапор, стреляя одиночными.

И тут… рокот четырехстволки, каждый ствол который представлял собой ствол КПВТ, такого же как устанавливают на бэтр заглушил все остальные звуки боя, он был похож на звук лавины, ползущей по склону, на шум накатывающего на берег цунами. Грозный рокот, отдающийся под ложечкой, бьющий по диафрагме…

— Ложись! — подал Скворцова самую неуместную команду, какую только можно было себе представить. Во-первых они уже лежали, во вторых, от таких пуль не спасет ничего — хоть сиди, хоть лежи, хоть стой, хоть летай.

Стая зло гудящих, светящихся красным шершней прошла выше их, несколькими метрами выше, врезалась в горный склон, в залегших боевиков, поднимая каменные фонтаны, перемешивая одно с другим.

— Держи их. Подойдут вплотную — хана.

— Да есть…

* * *

Снизу, от поста, не стреляя, поднимались моджахеды Масуда…

Демократическая республика Афганистан. Ущелье Пандшер

Зима 1987 года, несколько дней спустя

В доме было тепло — он уже забыл, что такое тепло, что такое настоящее, живое пламя костра. Казалось, что все что было в его жизнь — это тупая боль и лютый, сковывающий движения, деревенящий тело холод. Холод, которому нет конца, холод у которого есть только одна цель — вытащить, украсть, выцедить по капле жизнь из тела, что отдано ему на растерзание…

Скворцов сразу не понял, что с ним. Где он? Мелькнула мысль что в плену — но это не мог быть плен. В плену не бывает такого, в плену тебя избивают и кидают в зиндан. И ты живешь там, как крыса в норе, пока тебя не казнят или не обменяют.

Он в помещении. В доме. В каком-то афганской доме, не в хижине, а в настоящем доме. Он раздет, накрыт в несколько слоев какими-то шкурами. А рядом — горит очаг. Значит — те кто привел его в дом, знают кто он и принимают его как гостя. Это хорошо, так принято в Афганистане, среди пуштунов, гость — первый после Аллаха. Правда, как он вышел за ворота — гостем его можно и не считать.

Почему болит рука? Боль какая-то тупая, нехорошая. И кожа стянутая. Повязка? Он ранен? Когда, почему?

Осторожно, чтобы не зашуметь, он повернул голову — и встретился взглядом с невысоким, худощавым, бородатым мужчиной, читавшим книгу, сидя рядом с его ложем.

Мужчина заметил движение, отложил книгу.

Это же…

И тут он вспомнил. Вспомнил все.

— Я рад что ты выздоровел, русский — медленно и излишне правильно произнес Масуд по-русски — я очень обрадовался, когда тебя принесли живым…

Тебя…

— Шило… — с трудом вытолкнул Скворцов через пересохшее горло — что с ним… что с ним, Шило…

Масуд на секунду нахмурился — но тут же догадался о ком идет речь.

— Ахмад тоже жив.

— Ноги… его ноги…

— С ногами тоже все будет в порядке.

Масуд отвернулся и что-то резко сказал на таджикском

Через некоторое время подошла женщина — Скворцов как-то догадался, что это женщина. Осторожно присела на колени у изголовья, приподняла голову, поднесла к губам блюдце, пышущее жаром…

Это было молоко — но непонятно чье, такого молока Скворцов не пил никогда. Горькое до рези в глазах, жирное как сливки, горячее. С каждым глотком молоко проваливалось внутрь, наполняя его теплом…

— Женщина не должна ухаживать за мужчиной… — спокойно сказал Масуд — она не должна видеть слабость и немощь мужчины. За раненым мужчиной должен ухаживать другой мужчина — но у меня и так мало людей, извини…

Что-то сказав на местном диалекте, Масуд отослал женщину…

— Твой друг будет жить. И ходить. Настоящий доктор сделал ему операцию в госпитале, у нас здесь есть и госпитали и доктора. Доктор сказал, что он долго должен лежать — но потом он встанет и пойдет.

Поблагодарить? Поблагодарить врага?

Или не врага?

— Спасибо…

— Не стоит — Масуд захлопнул книжку — я должен тебе и твоему другу и этот долг мне никогда не отдать. Когда такое происходит — по нашим законам вы становитесь мне сводными братьями. Меня хотели убить, шакалы из Пешавара продали мою голову за океан. Они продали ее ворам, которые только и думают, как побыстрее добраться до афганской земли, как ограбить нас до нитки. Среди нас есть люди, готовые продать родную землю за горстку долларов. Я жив благодаря вам, и я продолжу воевать. Но скажи мне, русский — зачем ты пришел сюда? Тебе ведь не нужны ни наша земля, ни ее богатства — у тебя достаточно своих. Ты не похож на тех, кто приходит сюда из-за океана, потому что они хотят нас ограбить до нитки, а ты не хочешь этого. Знаешь — я отдал приказ своим людям не разрушать то, что строите вы, шурави для мирных афганцев. Потому что когда вы уйдете — это все пригодится афганцам. Скажи мне, шурави, скажи как есть — зачем вы пришли в Афганистан, ради чего вы воюете? Что вы потеряли здесь, на этой земле? Здесь ничего не растет, здесь только горы и ущелья.

— Интернациональный долг… — туманно сказал Скворцов, который не знал ответа на поставленный вопрос

— Долг? Но кому ты должен, шурави? Как же ты умудрился задолжать и задолжать так, что проливаешь свою кровь? Сколько тебе лет? Ведь немного. Как ты умудрился задолжать тому же Наджибу, который называет себя Наджибулла, потому что боится нас?

— А вы… зачем воюете?

— Здесь мой дом. Здесь моя родина. Хочешь, я расскажу тебе, почему я воюю?

Говорить уже сил не было, Скворцов просто кивнул

— Это было давно. Так давно, что я уже не все помню, ведь на войне не все упомнишь. Я родился в богатой семье, мой отец был полковником и в детстве я не знал нужды. Отец отправил меня учиться в Кабул и тогда я впервые попал в большой город. Ты родом из большого города или из маленькой деревни, как эта?

— Из города…

— Тогда ты не сможешь меня понять. Это чувство очень сложно понять — чувство селянина, попавшего в большой город. Пусть здесь я жил ханом, как и мой отец — но там я стал никем. И еще я увидел несправедливость. Большую несправедливость. Скажи — это хорошо, это правильно, когда муллы в мечетях славят правительство, которое издевается над правоверными? Скажи, это хорошо когда мулла дает деньги в рост и пьет вино? А ведь все это было.

Потом мы создали организацию. Мы назвали ее «Джаванан-и-муслимен», исламская молодежь. Мы просто хотели того, чтобы правительство перестало грабить правоверных непомерными налогами, а муллы в мечетях наконец то не только говорили бы об Аллахе но и жили бы по его законам[184]. Скажи, мы многого хотели?

Скворцов никак не отреагировал.

— Когда Дауд, сам пришедший к власти кровью узнал о нас, он приказал нас схватить и казнить. Я скрылся здесь, в горах — но солдаты Дауда пришли и сюда. Мои родственники предупредили меня, когда я был в отцовском доме и я побежал. Я скрылся в кустарнике и залег, один из солдат прошел в нескольких шагах от меня, но так меня и не заметил. Волей Аллаха я спасся и смог продолжить борьбу. А потом появились шурави. Наши законы предписывают нам сражаться с теми, кто приходит к нам с оружием и я поступил так, как мне подсказало мое сердце. Когда сюда пришли партийные активисты — те, кто здесь никогда не жил и никого здесь не знал[185] — мы прогнали их вон. А потом сюда пришли шурави. Пришли войной — и мы снова взялись за оружие и стали воевать с шурави. Мы никогда не претендовали на другие земли, но и не уйдем со своей.

— А как же … Амударья? Как же обстрелы… Как же слова о том, что скоро будем воевать у Москвы?

В словах Скворцова была правда — война разрасталась и приобретала более опасные формы. В восемьдесят пятом был впервые — со времен Великой Отечественной Войны — зафиксирован факт обстрела советской территории. «Кочующий» ротный миномет выпустил по советской территории четыре мины, что послужило основанием для широкомасштабной операции по зачистке в афганском приграничье. Вообще, на границе Афганистана и СССР с обеих сторон стояли советские пограничники, заставы обеспечивали устойчивость границы, мотоманевренные группы предотвращали возможные прорывы и вели засадно-поисковые действия в пограничной зоне. Но все равно — просачивались. В восемьдесят шестом произошли первые попытки подрыва советских барж на пограничной реке Амударье, использовались британские диверсионные морские мины-липучки заводского изготовления. Участились попытки прорыва банд на территорию СССР — пока пограничники сдерживали натиск, и ни одна банда не вышла за пределы пограничной зоны. Но все равно — это наводило на размышления, равно как все чаще изымаемые у боевиков карты, где в зеленый цвет ислама была окрашена советская территория вплоть до Татарии.

— Не приписывай мне то, что делают другие — строго сказал Масуд — ведь если бы я был согласен с тем, что говорят в Пешаваре, разве бы стали меня убивать такие же афганцы, такие же воины джихада как и я сам? Люди, которые сидят в Пакистане и называют себя представителями афганского народа, они потеряли совесть и честь. Ни один афганец не давал им права говорить от своего имени! Они разворовывают деньги, которые присылают те, кто хочет помочь афганцам, они кладут себе эти деньги в карман. Они лгут, говоря от имени тех, кто не давал им такого права. Они отравляют колодцы и не дают спокойно жить мирным афганцам. Они с радостью привечают в своих рядах бандитов и убийц со всего мира и отправляют их на нашу бедную, забытую Аллахом землю! Они грызутся между собой как пауки в банке и злодейски убивают всех тех, кто осмеливается говорить против них. Они даже осмеливаются расстреливать женщин и детей в лагерях, если их мужчины остались в Афганистане и отказались воевать по их указке. Воистину — горе, горе Афганистану, если такие люди будут говорить и действовать от его имени!

Ахмад Шах поднялся со своего места.

— Лейла присмотрит за тобой. Она училась в школе три класса и немного понимает на твоем языке. Я же вынужден покинуть тебя. Но я еще приду, и мы продолжим разговор. Пусть Аллах излечит твои раны и даст тебе сил!

Ахмад Шах ушел — а Скворцов остался лежать в маленьком, теплом доме, посреди зимнего, студеного Пандшера.

ФРГ, Гамбург. Аэропорт Йоетерсен

27 мая 1987 года

— Сначала надо заполнить анкету, герр э…

Клиент нервно сглотнул, он думал что держит себя в руках — но клерк аэродрома Йоетерсен видел, что это далеко не так. Ему даже показалось, что клиент выпил, хотя принюхался — спиртным совсем не пахло.

— Давайте. Я заполню.

Оставив на столике документы, клиент схватил анкету, сел за стоик, специально предназначенный для ожидающих клиентов, начал ее заполнять. Что-то было не так.

Воспользовавшись тем, что клиент оставил документы на столике, клерк, занимающийся выдачей самолетов напрокат, пролистал документы. Если честно — он искал причины для того чтобы отказать. Не причин не находилось.

Паспорт — гражданин ФРГ, Матиас Руст. Девятнадцать лет — у них недавно сменили правила, самолет можно теперь было брать с восемнадцати лет, а не с двадцати одного года. Международная лицензия пилота, получена совсем недавно в ФРГ, открыта категория легкомоторной авиации, не просроченная. Выглядит так, как будто за душой ничего нет. Одет тоже как босяк — джинсы, дешевая зеленая рубашка, охотничьего вида. Дешевые очки.

— Вот, пожалуйста! — клиент едва не вприпрыжку подбежал к столику

Клерк внимательно проверил анкету…

— Вы не указали, какого типа самолет вы желаете арендовать. У нас есть французский Робин, американские Цессна и Пайпер, даже русский Яковлев.

— Ох, ну что-нибудь подешевле. Цессну. Сто семьдесят вторая есть?

— Конечно.

— Вот и хорошо. Я на ней учился…

Можно поверить. Стандарт для любого авиаклуба — в девяти авиаклубах и десяти найдется сто семьдесят вторая Цессна. Самый массовый самолет в истории авиации.

— Вы не указали маршрут.

— Я хочу слетать в Хельсинки, это возможно можно?

— О, безусловно. Никаких проблем. Тем более там есть партнеры нашей фирмы. На сколько вы хотите арендовать самолет?

— На целый день если возможно.

Клерк улыбнулся. Пошла продажа — то, что он умел и любил делать.

— Герр Руст, вы лишаете себя удовольствия погулять по Хельсинки. Поверьте, тот кто попадает в этот город — потом не забывает его. Вы первый раз летите в Хельсинки?

— Да.

— А я там бываю каждое лето. Выбираюсь порыбачить. Увы, у меня нет средств чтобы нанять частный самолет и приходится летать большим самолетом, в котором пассажиры напиханы как сосиски в бочке. Это просто ужасно, то ли дело — свой самолет, лечу куда хочу. Может быть, закажем самолет денька на три? У вас останется время, чтобы насладиться городом. Поверьте, это ненамного дороже, ведь пока самолет будет стоять на аэродроме, ставка аренды будет низкая — всего сто пятьдесят марок в час.

Удивительно — но клиент не проявил никакой реакции, несмотря на то что цена была высокой — и для клуба и для этого типа самолетов.

— Сколько стоит час полета?

— Четыреста марок, герр Руст

— Тогда все нормально. Оформляйте.

— На три дня?

— На три. Перелет до Хельсинки и стоянка.

— Обратный полет?

— Не нужно. Я еще не решил. Я могу заплатить там, на месте, вы говорили что у вас там есть отделение? Или партнеры?

— Да, безусловно. Вы можете заплатить за обратный полет у наших финских партнеров

— Тогда я так и сделаю.

Клерк сосредоточенно щелкал на микрокалькуляторе — намного удобнее чем бухгалтерские счеты. До Хельсинки — тысяча шестьсот километров, при скорости, ну скажем двести километров в час это восемь часов полета. Если брать еще стоянку, то получится…

— У вас получается примерно… восемнадцать тысяч марок, если считать со скидкой. Окончательный расчет по моточасам, топливо и обслуживание в Хельсинки включено. Если при окончательном расчете выяснится, что мы вам должны — мы вам вернем деньги.

Клиент молча достал из кармана пачку новеньких, как только что из банка банкнот, начал отсчитывать. Банкноты были крупные, сотенные. Он что — ограбил банк и решил таким образом скрыться? Да нет, непохоже, такой тип даже конфету у ребенка в песочнице отнять не сможет.

Тогда что?

Клерк украдкой, чтобы не видел клиент, поскреб одну из купюр пальцем, проверяя наличие рельефной печати — машинки для определения подлинности банкнот у него не было. Банкнота была подлинной.

— Господин Руст, вынужден сообщить вам, что в политике нашей фирмы брать задаток за возможную поломку или повреждение самолета. Извините — но такова политика. Это буде еще тысяча марок, если не будет поломок — мы либо зачтем эти деньги в стоимость наших услуг, либо просто вернем их вам.

Немец снова достал пачку, отсчитал требуемую сумму. На самом деле этого не требовалось, он уже и так заплатил более чем достаточно. Тут все было на усмотрение сотрудника, оформлявшего аренду — а сотрудник усмотрел что лишним — не будет.

— Вам нужны карты?

— Да, пожалуйста.

На любом уважающем себя аэродроме продаются самые разные полетные карты. Клерк мельком глянул какие выбрал клиент — Финляндия, Германия, Швеция.

— С вас еще девяносто марок.

Клиент порылся в кармане, набрал мелочью.

— И еще…

— Да, герр Руст?

— Я бы хотел установить дополнительный топливный бак в кабине самолета. Я полечу один и с размещением дополнительного топливного бака не должно быть никаких проблем. Это возможно сделать?

Менеджер примерно прикинул. Дальность полета от Гамбурга до Хельсинки — примерно тысяча шестьсот — тысяча семьсот километров. Дальность полета Цессны со стандартными топливными баками — около семисот миль. Да, пожалуй, надо и в самом деле установить дополнительный топливный бак в кабину.

— Наш механик немедленно этим займется, герр Руст. С вас еще… пятьсот марок, будьте так любезны. Примерно час придется подождать.

— Да, конечно.

Клерку уже было интересно — а если бы лон сказал «тысяча марок» — что было бы? Так же выложил бы? Он что — скрывается? Кого то ограбил? Неужели, он хочет угнать самолет? Цессна — зачем ему Цессна? Может, он из РАФ[186], что-то совершил и сейчас пытается скрыться из Германии? Да нет… господи, какой из него террорист…

Клиент сидел на краю дивана, протирал очки.

А почему бы и не террорист. Та же Гудрун Энслин — не сильно похожа на террористку. А Ульрика Майнхоф[187]?

А как на это посмотрит хозяин? Пришел клиент, без единого слова выложил такую сумму — а я вместо того чтобы сказать «спасибо» звоню в полицию. А если я ошибаюсь? Да… так можно и работу потерять. А с новой работой сейчас напряженка, экономика не в лучшей форме. В конце концов — самолет застрахован, документы в порядке. Мало ли кто на кого похож…

* * *

Клерк не знал, что позвони он в полицию или нет — это ничего не изменит. Решение принималось на высоком уровне и его выполнение обеспечивалось десятками высококвалифицированных исполнителей. Поэтому — даже если бы клерк позвонил в полицию — никто бы не приехал…

* * *

Когда Руст взлетал — менеджер специально вышел посмотреть на это зрелище. К его большому удивлению Руст взлетел филигранно. Это и неудивительно — ведь отец Матиаса Руста, Дитер Руст торговал легкомоторными самолетами Цессна.

* * *

Маршрут полета, избранный Матиасом Рустом был более чем странным. Вначале он полетел через остров Зильт в Исландию (!!!). Совершил он посадку там или нет — потом установлено не было. Как бы то ни было — из Исландии через Норвегию он полетел в Финляндию.

На следующий день, двадцать восьмого мая в день, когда все советские люди отмечали День Пограничника (и пограничники тоже, что они — не люди?) утром, некий Матиас Руст, девятнадцати лет от роду, гражданин ФРГ дозаправил арендованную им в Германии Цессну Ф172П на аэродроме для легкомоторной авиации Мальме, расположенном рядом с Хельсинки. Пунктом назначения в полетном листе он указал «Стокгольм, Швеция». Несмотря на то, что до Стокгольма было лететь всего шестьсот километров — он попросил заправить под завязку все баки, и основной и установленный в кабине дополнительный. Просьба вызвала удивление, но ее исполнили — в конце концов, клиент платил деньги и потому был прав.

На двадцать второй минуте полета, Руст вышел на связь с финским диспетчером, сообщил что у него все нормально, после чего резко изменил курс: развернулся над Балтикой, резко снизился, отключил все приборы кроме радиокомпаса и направился к советской границе. Попытки диспетчера установить связь с бортом успеха не имели. Каким-то странным образом, Руст оказался точно на оживленной воздушной трассе Москва- Хельсинки и диспетчерам пришлось срочно оповещать следующие по ней воздушные суда об опасности.

Примерно через две минуты Цессна пропала с экранов радаров, позывных СОС не было. Тем не менее, финский диспетчер сообщил в аварийно-спасательную службу. Прибывшие месту падения спасатели почти сразу же обнаруживают следы катастрофы — растекшееся по поверхности воды пятно бензина — и приступают к поискам упавшего в воду легкого самолета. Они еще не знают, что самолета на дне — нет.

Лаагри, Эстонская ССР. В/ч 03115, оперативный позывной «Анод» 14-я дивизия ПВО

Блок «А» Зал боевого управления

28 мая 1987 года

Как и по всей советской стране, 28 мая в Эстонии — праздник. Профессиональный. День пограничника. По этому поводу в общаге для холостых офицеров накрывался стол, планировались и дамы. Но дамы дамами, как говорится — а служба — службой.

По случаю праздника, на планшетах сидела молодежь, молодежь сидела и на аппаратуре. Не было на месте ни командира батальона ПВО, ни начальника штаба, ни командования радиотехнического батальона в чьем подчинении находился объект. Обязанности оперативного дежурного исполнял дежурный офицер группы боевого управления, майор Вячеслав Черных, он же на данный момент был старшим офицером в ЗБУ. Не было половины планшетистов, группы боевого управления и энергообеспечения деятельности полка работали половиной смен. Надо сказать, что эта позиция ПВО стояла на оживленной воздушной трассе, в этом секторе разворачивались для захода на посадку гражданские самолеты, следующие в аэропорт Таллинн — и поэтому даже с неполной дежурной сменой пункт боевого управления сохранял боеспособность, потому что дежурившие в нем бойцы были изрядно натренированы учебными перехватами гражданских воздушных судов.

Сама по себе структура части ПВО следующая. Есть выносные посты локации, как активные так и пассивные. На этом направлении была установлена новейшая пассивная станция радиолокации — чешская «Тамара», данные они получали от нее и от более старых советских станций, часть из которых были настолько старыми, что их давно надо было списать, да никто не брал на себя ответственность. Данные от выносных постов стекаются в зал боевого управления — большое, заглубленное, защищенное от попадания бомбы или ракеты сооружение, в котором находится группа боевого управления полка ПВО со всеми группами. Они принимают данные от выносных постов радиолокации, обрабатывают их и выдают наверх — командованию дивизии ПВО, дивизионам ЗРК и полкам истребителей — перехватчиков. Данные выдаются уже в готовом виде — отметка цели с указанием угла места, высоты, скорости, азимута, государственной принадлежности. Вопреки мнению не разбирающихся в этом людей, просто поднять самолет на перехват это десять процентов от дела, оставшиеся девяносто — выдать ему цель, навести на нарушителя. Без точного наведения шансы истребителя самому перехватить цель невелики даже при видимости сто, которая бывает лишь несколько раз в году.

Сейчас общее настроение в ЗБУ было расслабленное — из старших офицеров на месте никого, учебное сопровождение и перехват заходящих на глиссаду самолетов проводить откровенно лень. Все думали лишь о вечере — и не помнили о том, что до него надо еще дожить.

Общий шумовой фон — негромкие голоса дежурной смены, шум вентиляторов системы охлаждения — шкафы, в которых стояла аппаратура нуждались в постоянном охлаждении, прервал расслабленный голос одного из операторов, старшего лейтенанта Бабичева.

— Товарищ майор… Каурый[188] выдает цель. Цель малоразмерная, тип цели не установлен, характеристик нет.

Первым обнаружил цель один из выносных постов, оператор, рядовой Дильмагомбетов, и тут же доложил старшему офицеру ротного пункта управления, капитану Осипову. Тут же отметку засек и другой пост, пост ефрейтора Шаргородского, после чего капитан Осипов доложил на ЗБУ полка о неопознанной цели. До этих пор все делалось правильно.

— Наверное, туристы… — сказал другой оператор — или птицы…

Матиас Руст в этот момент был на расстоянии примерно семьдесят километров от берега, он свернул с воздушной трасы Хельсинки — Москва и взял курс на советский берег. Ориентировался он чисто визуально и взял курс на единственный приметный ориентир на берегу Сланцевый комбинат в г. Кохтла-Ярве, дымы которого были видны за сотню километров от побережья.

Вопреки инструкциям и уставам, такое сообщение никого не встревожило. Дело было в том, что такое сообщение было далеко не первым, и к нему же все привыкли. В Финляндии было полно легкомоторных самолетов, пилоты, на них летавшие — по большей части летали на глазок, не заботясь о том, чтобы посмотреть на карту. Перехватывать такие самолеты было сложно — можно было навести либо Миг-23 с аэродрома Тапа, либо Су-27 с Гвардейска, та часть ими уже перевооружилась. Но что Миг что Су — не может летать на такой низкой скорости как Цессна — при попытке уравнять скорости он просто рухнет на землю. Поэтому, получалось так что либо нарушителей не находили либо находили но они сами моментально уходили назад заметив советские истребители. Недавно произошел анекдотичный случай — на Цессну навели истребители, в этот момент самолет пропал с экранов радаров, и группа наведения не смогла навести истребители. А через неделю местные жители указали место его посадки — аварийной, у самолета закончилось топливо. Владельцы самолета ушли пешком в Финляндию, за самолетом никто не вернулся. Эка невидаль — самолет в тундре оставили…

Помимо этого — в данный момент в зоне ответственности полка было около пятидесяти самых разных летательных аппаратов, разной ведомственной и государственной принадлежности. Так что — неопознанный летательный аппарат был далеко не единственным, на который стоило бы обратить внимание.

Дежурный офицер, майор Черных общей расслабленности не поддался. Но и особых причин для паники пока не видел.

— Пусть установят тип и характеристики цели… — сказал он то, что и должен был сказать дежурный офицер на его месте — отставить. Я сам…

Черных вдавил кнопку вызова на пульте связи, вызывая дежурного офицера с обнаружившего цель поста, капитана Осипова

— Каурый… — и дождавшись ответа, продолжил — что там у вас за цель новая?

— Анод, один из постов выдал малоразмерную цель, по которой мы работаем.

— Тип, курс, скорость установили?

— Малоразмерная, скорость 180, азимут 120, высота 2000. Идет в вашу сторону.

— Установить тип цели через ТОВ. Запросите обнаруживший их пост, пусть оторвут задницы от кресел и установят визуально.

— Есть… — упадочнически проговорил дежурный 922-й радиотехнической роты, расположенной в Локсе. Намечалась работа — причем в день, когда работать категорически не хотелось.

Времени было — 14 часов 10 минут по Москве

Отключив связь, в ожидании вызова Каурого майор чуть наклонился вперед, барабаня пальцами по столу. Он впервые был дежурным офицером поста — и поэтому не поддался общей расслабухе. Он перехаживал в майорском звании и хотел сделать нечто такое, чтобы его заметил. А перехват нарушителя — как раз отличная возможность выделиться среди других офицеров ПВО, возможно его фамилию назовут Колдунову. Но и напортачить нельзя — одна ошибка и его сошлют, куда макар телят не гонял.

Звякнул сигнал вызова.

— Анод на связи.

— Анод, это Каурый. Цель через ТОВ опознана. Самолет легкомоторной авиации, скорость, азимут, высота — прежние.

— Наш самолет?

— Никак нет. По виду — финский.

— Номер увидели?

— Никак нет, облака.

Вот так…

Майор прервал связь с Каурым, включил громкую по залу боевого управления.

— Боевая тревога! Всем постам принять готовность один и доложить!

Норматив для приведения аппаратуры в готовность номер один — две минуты, операторы систем уложились в более короткий срок. Последняя боевая часть доложила о принятии «готовности один» через минуту и сорок семь секунд.

— Принять на сопровождение цель от Каурого!

— Есть данные! — сразу же доложил один из расчетов

— Как принимаешь?

— В режиме «автомат», товарищ майор. Цель малоразмерная, идет с северо-запада, угол места цели 60, расстояние 60, сокращается, азимут 320. Высота 2000. Цель низкоскоростная.

— Портной, свяжись с диспетчерами Таллина, может — это их самолет.

— Так точно…

Вот здесь и проявилось первое следствие расчленения некогда единой системы ПВО на округа и дивизии. Нормальной связи с гражданским аэропортом не было, это внесло в действия расчета фактор неопределенности. Старший лейтенант Портной выйдет на связь с аэропортом Таллина через 19 минут…

— Приготовиться выдать данные на перехват.

— Есть!

Вторым негативным фактором было то, что информацию сразу не выдали на КП дивизии. В современных ПВО был нарушен принцип «святости границы», означающий, что при появлении нарушителя цель надо сначала выдать на КП дивизии, а потом уже разбираться кто летит и зачем. Несколько раз дежурным офицерам попадало за выдачу «сырой» информации, когда нарушитель на поверку оказывался стаей птиц или облаком. И теперь, те кто хотел отгулять свой отпуск летом предпочитали сначала разобраться и только потом — доложить.

— Запросить государственную принадлежность!

— Есть!

— Портной, что там с пятеркой?[189]

— Связи нет, товарищ майор. На запасном канале то же самое.

— Связывайся по телефону! Связывайся как хочешь!

— Есть…

Хотя ежу понятно, что иностранный малоразмерный самолет не оснащен ответчиком системы свой — чужой, все равно раз УГ и КС ВС СССР[190], раздел «Особенности организации и несения караульной службы в отдельно расположенных радиотехнических и других специальных подразделениях» предусматривает обязанность запросить государственную принадлежность — значит, надо запросить. После головомойки, полученной всем ПВО и лично Колдуновым в деле с «корейским призраком»[191] все дежурные офицеры смен старались исполнять требования устава, какими бы дикими и неприменимыми к складывающейся ситуации они не были. Потому что потом, при «разборе полетов» ничем кроме устава и не прикроешься.

— Товарищ майор, цель на запросы не отвечает.

— Цель держать на сопровождении. Выдать данные на Фиалку!

Позывной «Фиалка» принадлежал командиру полка. Увы, как потом выяснится — день пограничника он уже успел отметить.

— Товарищ майор, Фиалка вызывает!

Снова зазуммерил вызов — КП дивизии ПВО. Возможно даже сам…

Оказалось — оперативный дежурный, подполковник Иван Карпец.

— Анод, что там у вас? — раздраженный бас командира рокотал в трубке — что за нарушение госграницы вы придумали.

— Фиалка, обнаружил и веду цель. Малоразмерная, легкомоторный самолет, высота две тысячи, идет курсом на нас.

— Та-а-а-к… А ………. где?

Произнеся фамилию, комдив грубо нарушил дисциплину связи, позывные даются не просто так. За это полагалось дисциплинарное взыскание. Но и не скажешь ведь: товарищ генерал-лейтенант, вам дисциплинарное взыскание.

— Товарищ генерал-лейтенант, на данный момент дежурным офицером ЗБУ являюсь я!

Трубка какое-то время помолчала.

— Ты цель визуально опознал?

Было понятно, что командиру упорно не хочется ничего предпринимать.

— Так точно. Опознан через ТОВ — легкомоторный самолет, иностранный.

«Фиалка» немного подумала.

— При надлежащем опознании цели — приказываю задержать нарушителя госграницы — дал командир полка совершенно расплывчатое указание, отчетливо понимая, что разговор пишется системой АБД.[192]

— Есть.

Майор прикинул, что еще можно сделать.

— Портной, черт возьми, что с Таллином?!

Погода была летной — благоприятной: облачность — слоисто-кучевая, 4–5 баллов; ветер — северо-западный, 5-10 метров в секунду; видимость — не менее 15–20 километров. Если в Таллинне к примеру отключили на регламентные работы ПРМГ, решив что пилоты смогут сесть и визуально[193] — то неопытный летчик мог заблудиться.

— Связи нет, товарищ майор!

— Товарищ майор! Зенит поднял дежурную пару на перехват!

* * *

В 14.29 оперативный дежурный на Фиалке присвоил неопознанному самолету боевой номер восемь-два-пять-пять, статус — «чужой» и выдал данные о цели на ЗБУ шестой армии ПВО. К этому времени истребитель ПВО, взлетевший с Тапы, уже вышел в район поиска.

Командующий шестой армией ПВО генерал Герман Кромин, не имевший достаточного опыта, тем не менее, немедленно отдал приказ принять готовность номер один всем частям и соединениям пятьдесят четвертого корпуса ПВО. Однако, докладывая о сложившейся ситуации в ЦКП ПВО, он допустил ошибку: самолет был не как нарушитель границы, а как нарушитель режима полетов, то есть свой. Тем самым в заблуждение был введен оперативный дежурный ЦКП генерал Мельников. Введенный в заблуждение, генерал Мельников доложил о складывающейся ситуации не главкому ПВО маршалу Колдунову, как полагалось по инструкции — а первому заместителю начальника Главного штаба ПВО, генералу Тимохину, находившемуся на ЦКП. После этого он совершил еще одну ошибку — решив, что КП округа ПВО самостоятельно разберется с нарушителем, приказал снять цель с контроля ЦКП. Генерал Тимохин в свою очередь не только не понял серьезность ситуации — но и покинул ЦКП, свалив проблему на плечи дежурной смены.

На самом деле, ставший в этой истории одним из козлов отпущения, генерал Герман Кромин просто хотел сохранить жизнь неизвестному хулигану попавшему в его сектор. Аппаратура боевого документирования зафиксировала вопрос: «Летчик докладывает, самолет типа Як-12. Ну, что — будем сбивать?»

Теп временем, командиры трех зенитных дивизионов двести четвертой зенитно-ракетной бригады 6 армии ПВО подтвердили возможность поражения цели. В этот момент погода на маршруте полета Руста резко ухудшилась, пошел дождь — и немецкий пилот снизил скорость, нырнул под облачный слой, визуально ориентируясь на железнодорожную станцию Дно. Из-за этого, а также из-за появления еще одной неопознанной цели радиолокационный контакт с Рустом был утрачен.

Аэродром ПВО Тапа. В/ч 03115, оперативный позывной «Зенит»

28 мая 1987 года

Аэродром Тапа располагался недалеко от границы и прикрывал сектор, от которого не ждали особой опасности. Гораздо опаснее было северное направление — открытое море, могут проникнуть британские и американские авианосные группировки, с Норвегии постоянно летают «Орионы»[194] НАТО, недавно дошло до того, что при попытке вытеснить нарушителя за пределы, новейший Су-27 немного не рассчитал — и один из винтов Ориона рубанул по хвостовому оперению самолета. Как ни странно — большие повреждения возникли у Ориона — осколки винта и хвостового оперения пробили фюзеляж, повредили аппаратуру, только чудом обошлось без жертв. А здесь, со стороны Балтики самая большая проблема — это шары да заблудившиеся самолеты — частники.

Как ни странно — самолеты-частники это действительно проблема. Для Миг-23 минимальная скорость (причем даже такая скорость не разрешена была документами по летной эксплуатации) — двести тридцать километров в час, та же Цессна легко ползет на 140–150 да еще на фоне земли. Вот и перехватывай!

Сегодня, хоть день пограничника вроде как касался и войска ПВО — какого хрена они простите здесь сидят, если не границу охраняют? — дежурной пары истребителей это не коснулось. Дежурными сегодня была пара Пучнин — Тимофеев, они как и полагается с утра прошли ВЛК[195] и сейчас сидели в домике отдыха дежурного звена, играли в домино и пили чай.

Тем временем, КП полка получило первые данные, переданные Анодом. Данные выдали на расквартированный здесь пост 2311-го радиотехнического батальона, поскольку этот батальон входил в состав 14-й дивизии, данные на него выдали сразу по обнаружении цели, когда не был известен ни статус ее, ни характеристики. Под неопознанную цель выделили отдельный канал и стали думать что делать.

Времени не было. Совсем.

Собственно говоря, было два возможных решения. Либо поднимать дежурную пару перехватчиков, либо вертолетчиков с расквартированной здесь же 384-й отдельной вертолетной эскадрильи. Но тут в полный рост вылезла проблема, обусловленная проволочкой: если поднимать вертолеты, они могли бы эффективно перехватить нарушителя, но уже не успеют его догнать. Если поднимать дежурную пару — то она догонит нарушителя быстро, Анод выдал полные данные на перехват — но вот осуществить перехват Цессны Миг-23 очень сложно. Если только сразу стрелять. А этого делать нельзя.

Так и не приняв никакого решения, командир истребительного полка принял решение связаться с КП дивизии.

Командиром полка в то время был подполковник ВВС ПВО Гайсин — опытный, совсем недавно вернувшийся из Афганистана офицер. В Афганистане работы его «мигарям» почти не было, они прикрывали штурмовку укрепленных районов на границе с Пакистаном и разбирались с пилотами Пакистанских ВВС, которые так и норовили проникнуть через границу. Там подполковник Гайсин понял, что такое настоящее боевая работа, потерял один самолет сбитым и один — потерпевшим аварию из-за технической неисправности, стал крайне циничным и стал ненавидеть штабы. В Афганистане года с восемьдесят шестого вообще наиболее разумные офицеры просто заводили личные знакомства — с вертолетчиками, штурмовиками, «пушкарями» из артполков и при необходимости запрашивали помощь не через штаб, а напрямую, по знакомству.

Да и как спрашивается воевать. Паки как пересели на Ф16[196] — так и норовили нырнуть через границу, чтобы по-быстрому сбить штурмовик или вертолет (сбить вертолет без приказа, в свободной охоте было позором для порядочного летчика-истребителя) — и обратно через границу. Сам Гайсин с удовольствием бы тоже разбойничал по ту сторону «нитки» благо их перевооружили на Миг-23МЛД, в первых же вылетах выяснилось, что Ф16 не так страшен, как его малюют, а Фантомы, до сих пор составлявшие основу истребительного парка ВВС Пакистана они бы били как гусей на пролете. Но — всех командиров иап[197] предупредили под роспись: за нарушение границы — военный трибунал. Получается: они что хотят делают, а мы — не смей.

Сейчас подполковник, чтобы было быстрее — сам взял гарнитуру связи, настроился на частоту, на которой работал штаб дивизии.

— Фиалка, я Зенит! Фиалка, я Зенит! Прошу срочной связи!

В дивизии ответили не сразу — видимо, каналы были заняты. Наконец, послышалось знакомое…

— Зенит, я Фиалка! Принимаю отчетливо!

— Фиалка, прошу связи с Первым!

— Зенит, принято, даю Первого!

— Первый, я Зенит. В моей зоне ответственности находится неизвестный летательный аппарат, Анод его сопровождает. Прошу разрешения поднять дежурную пару!

— Зенит, до команды дежурную пару не поднимать. Информация ушла на Зарю, ждем подтверждения.

Только крепкие нервы не дали Гайсину выматериться. Заря — это позывной Центрального командного поста ПВО, находящегося в Железнодорожном, Московской области. Они получают информацию по всем зонам ПВО страны, и таких неизвестных аппаратов у них на данный момент могут быть десятки. Львиная доля из них окажется облаками, или стаями птиц — а у них тут визуально опознанный нарушитель. И пока Заря растелится…

Хотя — все по приказу. После инцидента с «корейским призраком» — решение на сбитие принимает не дежурный офицер — а ЦКП, мать твою. На сбитие — но не сопровождение же!

— Вас понял.

Связь отключилась.

Подполковник честно ждал целых пять минут. Потом, своей властью отдал приказ поднимать дежурную пару на сопровождение, приказ — обнаружить, опознать и сопровождать цель до получения других приказов. Сбивать — не имели права.

Это было еще одно проявление царившего на всех уровнях махрового идиотизма. В 60-е годы СССР подписал международную конвенцию, согласно которой ни одна страна-подписант не имела право применять средства ПВО на поражение против гражданских самолетов, если они опознаны как гражданские — то есть против пассажирских лайнеров и легкомоторной авиации. Руководствуясь этим, после истории с «корейским призраком» на ПВО вылили ушат дерьма. Согласно руководящим документам по организации боевого дежурства в войсках ПВО, задержание гражданских самолетов — нарушителей границы относилось к ведению погранвойск КГБ СССР. Вот только проблема была в том, что у погранвойск КГБ не было ни единого ЗРК и ни единого самолета. В итоге, если брать случай с Рустом, то по закону надо было бы вызвать пограничный наряд, который бы скомандовал Русту приземляться, а если бы команда не была выполнена — можно было открывать огонь на поражение из штатного оружия — автоматов АКМ. Еще можно было пустить вслед за самолетом служебных собак…

Анод нормально обеспечивать вылет истребителей ПВО уже не мог — в 14.21 на экране появилось еще одна непонятная отметка, осложнившая воздушную обстановку и отвлекшая операторов. Потом выяснилось, что это даже не облако — а большая масса холодного воздуха, перемещающаяся в сторону северо-востока. Но эта отметка сделала свое дело — в 14.22 радиолокационный контакт с целью номер восемь-два-пять-пять, статус — чужой был временно потерян. Самолетам ПВО пришлось взлетать без цели, наобум.

* * *

Выругавшись матом, подполковник комнату радиотехнического поста, сбежал вниз по ступенькам. Солдат — водитель, увидев командира части, повернул ключ зажигания.

— На площадку дежурного звена! — бросил подполковник, устраиваясь поудобнее.

Пока УАЗ, весело рыча мотором, мчался по бетонке, он уже прикинул, что он сделает и кому чем это грозит. Грозит ему — он нарушил приказ непосредственного начальника, поднял дежурную пару в воздух. Но он ведь будет поднимать ее не на перехват, а на опознание цели. Черт его знает — может это Анод ошибся, может они уже там на грудь по случаю праздника приняли и не соображают ни черта, приняли стаю гусей за самолет. Тогда на этом все и кончится — дежурный Анода пойдет в отпуск в январе и всего делов. А вот если там нарушитель — все сложнее. Но, по крайней мере, пилоты дежурного звена доложат, что это за нарушитель такой, попытаются установить с ним контакт и возможно принудить к посадке. В любом случае — на суде офицерской чести он скажет, что просто хотел обеспечить безопасность границы, достоверно установить, что и куда летит.

УАЗ с визгом затормозил у неприметного домика, прямо посреди летного поля, подполковник быстрым шагом прошел мимо пары стальных птиц — Миг-23МЛД, в готовности № 1, заправленные, вооруженные двумя ракетами малой дальности и двумя средней. Можно было поставить дополнительный топливный бак — но баков не было…

— Товарищ подполковник!

Оба старших лейтенанта дежурной пары не встали — они были в летных комбинезонах, а по неписанным правилам части в таком обмундировании по стойке «смирно» становиться и честь отдавать нужно только если рядом большое начальство и идет проверка.

— Вольно. У нас неопознанный летательный аппарат в зоне.

Летчики молча встали.

— Наводят непосредственно с Анода. Тимофеев, после взлета уходишь к границе и перекрываешь ее. Пучнин — работаешь с Анода, догоняешь нарушителя. По обнаружении — немедленно доложить. Я буду в яме[198]…

— Есть!

— Есть!

Дальше все было как обычно — привычный, до боли знакомый ритуал вылета на перехват, оба пилота исполняли его не одну сотню раз. В домике лежали летные шлемы, они надели их, а ЛТО[199] на них было с начала дежурства, как положено. Группа механиков уже суетилась около самолетов: подвели сжатый воздух для запуска двигателей, подставили легкие алюминиевые лесенки к кабинам, сняли стопоры с ракет. Около каждого самолета дежурил механик, чтобы убрать колодки, когда самолет начнет руление. Старший группы механиков молча показал большой палец, на ходу в последний раз оглядывая машины — можно лететь.

Оба пилота озабоченно взглянули на небо — похода ухудшалась на глазах, тучи становились все плотнее и в любой момент мог пойти дождь. Непонятно — удастся ли взлететь до того, как резко ухудшатся метеоусловия.

Кабина. Ремни. Предполетная проверка. Сразу после нажатия кнопки — пробуждается ото сна, оживает двигатель. Двадцать третий — однодвигательный, его считают устаревшим — но опытный пилот и на нем наделает дел! Все дело в крыльях — они подвижные, могут принимать разные углы атаки, от чего самолет приобретает намного более широкие возможности, чем машина с фиксированными крыльями. Афган это показал.

— Зенит, я три пятерки — один, прошу разрешения на рулежку

— Три пятерки — один, рулежку разрешаю, вам полоса — один

Самолет двигается с места, обзор из кабины этого типа самолета очень плохой, его в шутку называют летающим бронетранспортером — но на своем, домашнем аэродроме базирования — не споткнешься.

Самолеты вырулили на полосу, широкую бетонную дорогу в небо. Летчики покачали элеронами, опробовали рули высоты и остались довольны

— Зенит, я три пятерки — один, занял исходную, прошу разрешения на взлет.

— Три пятерки — один, полоса свободна, взлет разрешаю. Ветер три-пять метров в секунду в левый борт, усиливается. По взлету занимайте коридор номер два, азимут сто тридцать, высота две тысячи. Дальнейшие целеуказания получите от Анода.

— Я три пятерки — один, условия принял, взлетаю.

* * *

Обе машины взлетели как по учебнику одна за другой. Старший лейтенант Тимофеев, взлетевший вторым сразу взял курс на пограничную зону — а вот для старшего лейтенанта Анатолия Пучнина задача была посложнее.

Почти заняв назначенный эшелон — двести метров осталось — майор решил связаться с постом наведения.

— Анод, я три пятерки один, занял азимут сто тридцать, высота тысяча восемьсот, прошу наведения!

— Три пятерки один, цель потеряна, навести не можем! Осуществляйте поиск по азимуту сто тридцать!

Вот козлы…

— Анод, вас понял…

Переведя крылья на максимальную стреловидность, а двигатель — в экономичный режим, старший лейтенант начал описывать первую петлю, внимательно осматривая тучи в надеже заметить хоть что-то. Он понимал, что сам вряд ли что-то найдет, только если очень повезет — и ждал, пока Анод или Зенит снова нащупают цель. В это время Анод был занят работой по неизвестному новому объекту и заодно — перебранкой с таллиннскими гражданскими диспетчерами, которым появление в воздухе перехватчика сильно осложнило и без того нелегкую работу.

* * *

В пятнадцать — тридцать одну Анод выдал на Фиалку неверный курс цели номер восемь-два-пять-пять, статус — «чужой». В 15.32 пост «Зенит» восстановил радиолокационный контакт с целью — но уже с совершенно другими характеристиками: высота 1500 (до потери 450) скорость 80 (до потери 200). Эту цель и повели как номер 8255. Проложив вероятный курс, на цель навели перехватчики взлетевшие с аэродрома Громово, взлетевшими на перехват в 14.40. Самолеты с Громово осуществили сближение и доложили, что цель не наблюдают. В результате Анод решил, что цель 8255 — плотная стая птиц.

* * *

Погода портилась. Причем катастрофически. До метеоминимума[200] пока не дошло — но если такими темпами…

Нижний край облаков моментально ушел на сто метров, в некоторых местах уже начинал крапать дождь. Топлива для поисков оставалось еще достаточно — но если погода резко ухудшится, то следует дважды подумать, прежде чем уходить далеко от аэродрома. Надо оставить достаточно топлива на посадку в сложных метеоусловиях.

Облачность была не сплошной, сквозь разрывы в несущихся на полном ходу левиафанах туч проглядывало солнце, и это давало еще какую-то надежду, что облачность протянет в6етром и хоть немного распогодится. Тогда можно будет надеяться на чисто визуальный поиск, сейчас — шансов визуально найти воздушную букашку в такой облачности — нет.

— Анод, я три пятерки один, прошу наведения на цель! — попробовал на удачу старший лейтенант Пучнин.

— Три пятерки один, контакт отсутствует. Доложите по метеоситуации.

— Анод, я три пятерки один, нижний край облаков на сотне, осуществлять визуальный поиск не могу. Прошу разрешения сместиться по азимуту сто двадцать для дальнейшего поиска, эшелон прежний…

— Три пятерки один я Анод, даю добро сместиться по азимуту сто двадцать, эшелон две тысячи для продолжения поиска. При визуальном обнаружении нарушителя немедленно доложить!

— Есть.

Самолет потряхивало в воздушных потоках, ветер еще усиливался. Тучи темнели — а это признак нехороший, к ливню или даже граду. Еще только не хватало — садиться на мокрую полосу.

Старший лейтенант, твердо удерживая ручку управления, пошел по разрешенному азимуту — но не напрямую, а описывая большие круги. Задача у него было сложной — летел фактически по приборам, за самолетом нужен был глаз да глаз — и в то же время надо было смотреть по сторонам, не мелькнет ли где в разрыве туч нарушитель. Сами попробуйте так полетать…

И тут он мелькнул! Левее, почти на пределе видимости — что-то, он даже не понял, что, какое-то пятнышко мелькнуло и пропало. В нормальных обстоятельствах он даже не обратил бы на это внимание — но тут он уменьшил угол атаки крыла и стремительно бросился туда, где только что что-то было.

На втором заходе — он заходил по широкому кругу, вертя головой как сумасшедший и откровенно рискуя с кем-нибудь столкнуться в этой облачности — да хотя бы и с нарушителем, которого он пытается перехватить — старший лейтенант снова нашел его — уже совсем рядом…

— Анод, я три пятерки один, цель визуально обнаружена! — стараясь не зачастить, говорить внятно сказал в микрофон Пучнин — повторяю: цель визуально обнаружена! Наводите по мне!

Наводите по мне — значит, самолет-нарушитель находится в том же секторе что и свой истребитель, таким образом задача установления радиолокационного контакта значительно упрощается — сужается сектор поиска.

— Три пятерки один, повторите.

— Анод, я три пятерки один, цель визуально обнаружена!

Пучнин тогда не знал, что Анод захватил не ту цель, под номером 8255 уже сопровождалась другая цель и на ее перехват шли истребители. Это была ошибка радиотехнического поста наведения, не летчиков.

— Три пятерки один, я Анод, опишите цель.

— Анод, цель — белый спортивный легкомоторный самолет типа Як-12. По краю фюзеляжа идет синяя полоса. Знаков государственной принадлежности не наблюдаю, повторяю знаков государственной принадлежности не наблюдаю.

— Три пятерки один, я Анод. Цель пыталась установить с вами контакт?

— Так точно, Анод. Он покачал крыльями.

— Три пятерки один, повторите.

— Анод, самолет нарушителя покачал мне крыльями.

Это могло быть всем чем угодно. Наиболее распространенное — приветствие, просьба освободить посадочную площадку — или сообщение о том, что на самолете отказала связь или навигационное оборудование. Может быть — тот, кто летит на этом самолете, вообще не знает, куда он залетел?!

В этот момент и самолет Пучнина и нарушитель вошли в зону плотной облачности.

— Три пятерки один, я Анод, вы поддерживаете визуальный контакт?

— Никак нет Анод, цель потеряна. Здесь плотная облачность.

— Три пятерки один, радиолокационный контакт очень слабый, мы не можем захватить его. Примите меры к поиску нарушителя.

— Есть!

Но больше старший лейтенант Пучнин визуальный контакт с самолетом Руста установить уже не смог. Он был уже на самой границе зоны ответственности, метеообстановка по-прежнему была сложной, радиолокационный контакт восстановить не удалось — и Зенит отдал приказ старшему лейтенанту возвращаться на аэродром.

Потом, за этот полет, старший лейтенант Анатолий Пучнин, единственный не только не будет наказан, снят с должности, отдан под суд — но и получит медаль «За боевые заслуги»

* * *

После неудачной попытки перехвата примерно в 15.00 самолет Руста добрался до Пскова, выйдя из зоны ответственности 54-го корпуса ПВО, войдя в зону ответственности второго корпуса ПВО, уже относящегося к Московской зоне ПВО. В Пскове творился полный бардак. В этот момент один из местных авиаполков проводил плановые учебные полеты, часть самолетов взлетала, часть садилась, обстановка в воздухе была крайне сложной. В 15.00 по всей стране должны были смениться коды опознания системы «свой-чужой», сделать это надо было одновременно и на наземной аппаратуре и на всех находящихся в воздухе самолетах. При этом — в воздухе находилось двенадцать неопытных летчиков, код опознания пять из них не сменили и стали для системы «чужими», тем самым перегрузив операторов данными. Система автоматически выдала данные на перехват пяти своих истребителей на зенитно-ракетные дивизионы и пункты управления авиацией ПВО, в любой момент могло произойти непоправимое. Расчет командного пункта ПВО пытался связаться с командованием ИАП, но отсутствие прямой линии связи позволило это сделать только через шестнадцать минут. Отчаявшись навести порядок, оперативный дежурный командного пункта приказал в принудительном порядке поставить всем отметкам в развертке радиолокатора признак «свой». Руководитель расчета системы автоматизации подразделения, отвечавшего за этот сектор, отказался выполнить приказ, ссылаясь на нарушение инструкции — и был отстранен от боевого дежурства, а отметку «я свой» принудительно присвоили всем. Таким образом — самолет Руста отныне опознавался как «свой» и для системы ПВО был потерян. Цессна полетела дальше, как ни в чем не бывало. Потом, за этот злополучный приказ командира батальона отстранят от должности и уволят из рядов вооруженных сил.

В 16.00 Матиас Руст входит в зону ответственности другого подразделения ПВО, при этом цель была передана без признака «свой». После долгого выяснения отношений с соседним корпусом ПВО признак «свой» снова присваивают принудительно.

За день до этого, в районе Торжка произошло тяжелое летное происшествие — столкнулись в воздухе самолеты: истребитель перехватчик Миг-25 и реактивный бомбардировщик Ту-22М. В результате — в воздухе было полно вертолетов ПСС[201] и вертолетов, доставлявших к месту катастрофы людей и технику. Скорость полета Руста примерно совпадала со скорость полета вертолета, кроме того, в этот момент в районе Осташкова появились сразу шесть неизвестных целей. Разбираясь с группой целей, дежурная смена радиотехнического полка ПВО не уделила должного внимания Русту, зарегистрировала его как вертолет ПСС, сбившийся с курса и временно забыли про него. Потом, когда шесть неизвестных целей были идентифицированы как облака — дежурная смена переключилась на неопознанный летательный аппарат. Он был на самой границе их ответственности и уж точно не был вертолетом ПСС — ему там делать было просто нечего. Разбираться детально не стали, нужно было обеспечивать в том числе и спасательные работы.

Никто потом так и не разобрался, откуда появились эти шесть неизвестных целей и куда они делись. Решили — что это облака или стаи птиц. Но, по мнению полковника Рудака, начальника радиотехнических войск ПВО, находившегося в тот момент в отпуске и все равно потом снятого с должности — эти отметки очень походили на МРШ — малоразмерные шары, запущенные неизвестным где-то в районе озера Селигер. Кучность отметок и одновременность их появления говорят о том, что запущены они были из одного и того же места.

Тем не менее, в 16.48 командир второго корпуса ПВО принимает решение поднять два дежурных истребителя с аэродрома Ржев с задачей — осуществить поиск неизвестного летательного аппарата легкомоторной авиации юго-восточнее города Старица. Навести самолеты не сумели, поиск результатов не дал.

Зарегистрировав самолет Руста как советский легкомоторный самолет, сбившийся с курса (это просто взяли с потолка), неопознанный летательный аппарат передали дальше по цепочке — на центральный КП самого мощного в мире, Московского округа ПВО. Одновременно, ситуация с неизвестным самолетом была доложена Центральному командному пункту войск ПВО. Дежурный офицер ЦКП ПВО, генерал С.И. Мельников пытался навести хоть какое-то подобие порядка, и добиться от дежурных второго и пятьдесят четвертого корпусов ПВО какой-то ясности по неопознанной цели, шедшей на Москву. Все усугублялось внезапной проверкой боеготовности, которые так никто и не решился отменить.

Тут же происходит еще одна, дикая до предела история. В секторе московской зоны ПВО, через который летел в тот день Руст, как уже было сказано, проводилась внезапная проверка, в ЗБУ было полно чинов из Генерального штаба и командования ПВО. Дежурная смена, приняв на сопровождение Руста, подумала, что летит контрольная цель. Станции радиолокационной разведки и посты наведения сопровождали Руста по всему сектору, от Старой Руссы до Калинина как контрольную цель, заслужив оценку «отлично». Потом, когда Руст проделал уже большую часть пути до Москвы, с КП Московского округа ПВО поступила команда ставить аппаратуру на регламентные работы. В ответ на сообщение о наличии в секторе ответственности неизвестной цели с КП ответили что это — стая гусей, летящая на низкой высоте, и подтвердили приказ ставить аппаратуру на регламентные работы. В это же время, Руста обнаруживают уже гражданские диспетчеры аэропорта Шереметьево. Самолет находится в зоне посадки аэропорта, не отвечает на запросы: в итоге поступает приказ на двадцать минут приостановить все полеты. Окончательно, цель была опознана как «чужая» когда самолет Руста уже подлетал к окраине Москвы…

Оперативный дежурный Московской зоны ПВО генерал-майор Резниченко, отдавший команду на отключение аппаратуры, потом показал, что аппаратура была отключена по указанию технической службы — представителей завода-производителя. Когда специалисты завода-производителя, сопровождающие аппаратуру подошли и настоятельно попросили отключить её, генерал-майор Резниченко отказался сделать это, пояснив что у него в воздухе несколько целей с неизвестным статусом, и в такой обстановке он может отключить аппаратуру только получив письменный приказ главкома ПВО. Кроме того — в помещении ЗБУ находились несколько офицеров штаба с проверкой боеготовности и при отключении аппаратуры на дежурную смену, вынужденную вручную вести цели, легла бы двойная нагрузка.

Через несколько минут (!!!) перед генералом Резниченко положили письменный приказ Главкома ПВО на отключение аппаратуры — такое могло быть только в том случае если приказ был заранее заготовлен.

Этот приказ так никогда и не найдут.

* * *

Потом сказали, что было принято решение: Руста ведут уже гражданские диспетчеры. Никто не сказал, каким именно образом далось это решение.

Воздушное пространство, Москва

28 мая 1987 года

— Бархан, я Гранит — четыре! Наблюдаю самолет легкомоторной авиации, типа автожир, азимут сто сорок, высота девяносто, скорость сто восемьдесят! Самолет идет в сторону города!

— Гранит — четыре, самолет пересек границу города?

Сидевший за штурвалом новейшего Миг-29 подполковник на секунду глянул вниз. Под крылом перехватчика стремительно неслись перелески, дороги, дачные домики. Был конец мая, был погожий день — и на участках было много дачников. Заслышав самолет — некоторые поднимали головы, приветственно махали рукой…

Знали бы они… еще немного в таком режиме и двигатели просто откажут, и машина упадет им прямо на головы…

Этот вылет никак не будет потом зафиксирован — потому что взлетевший самолет не был самолетом ПВО и не был приписан ни к одной из частей советских ВВС. Это был новейший Миг-29, только что сошедший со стапелей авиационного завода «Знамя труда» в Луховицах. Его поднял в воздух летчик-испытатель МИГа, подполковник, офицер с огромным боевым опытом, с задачей облетать самолет перед передачей его госзаказчику. Перед полетом — завод, как и положено, подал данные в штаб московской зоны ПВО о планируемом полете. Получилось так, что подполковник барражировал на МИГе — на нем не было ни одной ракеты, но пушка была заправлена снарядами — как раз недалеко от трассы, которую избрал для полета немецкий хулиган. И так получилось — что он лично знал дежурного офицера Московской зоны ПВО. Поэтому, понимая, что дежурные истребители не успеют подняться в воздух, штаб Московской зоны ПВО вывел на Руста этот, уже находящийся в заданном районе в воздухе истребитель, спешно присвоив ему позывной — старый позывной подполковника с которым он летал в боевых частях. И подполковник, в отличие от других, поднимавшихся в этот день на перехват дежурных истребителей, обнаружил цель почти сразу.

— Бархан, самолет пересекает границу города.

— Гранит четыре, приказываю принять меры к перехвату, как поняли!?

— Бархан, повторите!

— Гранит четыре, повторяю — приказываю принять меры, перехватить нарушителя, как поняли?

— Бархан, приказ понял, принимаю меры к перехвату.

Самолет уже был в городской черте, подполковник заложил вираж и снова зашел в хвост неизвестному самолету. Выровнять скорости этой блохи и Миг-29 было просто невозможно, приходилось постоянно закладывать виражи и заходить на цель. Цель плясала в перекрестье авиационного прицела, от полета на низкой высоте и на минимальной скорости истребитель трясло как в лихорадке. Миг-29 просто не может лететь на такой высоте, на которой летит этот стервец, приходится заходить сверху, на прицеливание и открытие огня у подполковника было всего лишь несколько секунд. Очередь из тридцатимиллиметровой пушки, которой был вооружен Миг — это как минимум пятьдесят снарядов. Промахнуться он не мог — надо было только зайти и сделать выстрел. Первые несколько снарядов разнесут самолет в клочья, его обломки упадут на город. Остальные — а каждый все равно, что граната — придутся по городу, по улицам, по домам. По женщинам, по детям…

Неизвестный самолет отвернул в сторону, на Миг стремительно надвигалось высотное серое здание какого то института. Подполковник уверенным движением ручки управления послал самолет вверх.

— Бархан, я Гранит — четыре. Перехватить самолет-нарушитель не представляется возможным.

* * *

В 18 часов 30 минут самолет Матиаса Руста был над Кремлем. Первоначально Руст хотел приземлится на Иванцовскую площадь Кремля — но понял что это невозможно. В результате, он начал кружить над Красной площадью, но три попытки сесть закончились неудачей. Развернувшись над гостиницей Россия он начал снижение над улицей Большая Ордынка, включив посадочные огни. Во избежание дорожно-транспортного происшествия, расположенный там пост ГАИ включил красный сигнал светофора. В итоге — Русту все же удалось сесть на Москворецком мосту — и сделал он это мастерски, не зацепив контактную сеть троллейбусов. Подрулив к Покровскому собору, Матиас Руст вышел из самолета и начал раздавать автографы.

С посадкой Руста связана еще одна история. В этот день рядом с Кремлем должны были снимать фильм, все было согласовано с комендатурой Кремля. В том числе — и использование для съемок вертолета с камерой. Поэтому, когда дежурному по отделу охраны Красной площади майору Токареву позвонили и спросили: «Кто там у тебя летает?» — он спокойно ответил: «Да это съемки идут», а когда с ним связался постовой Косоруков и сообщил, что над площадью летает какой-то самолет, майор лишь сказал: «Ты главное смотри, чтобы коровы по площади не ходили, а самолет — х… с ним!»

* * *

При визуальном осмотре самолета Руста, на месте, где должен был быть знак аэроклуба — обнаружили грубо намалеванный желтым значок — трехлистник, означающий радиационную опасность.

Результаты полета девятнадцатилетнего хулигана из Германии Матиаса Руста поражают. Главным виновником произошедшего станет маршал авиации Александр Колдунов, дважды герой Советского Союза (личный счет 49). То что не смогли сделать асы Люфтваффе — сделал их девятнадцатилетний потомок…

Вместе с маршалом Колдуновым были уволены двести девяносто восемь офицеров ПВО. Оперативный дежурный четырнадцатой дивизии ПВО Иван Карпец получил пять лет лишения свободы, дежурный ЗБУ «Анод» майор Вячеслав Черных — четыре года лишения свободы.

Михаил Сергеевич Горбачев воспользовался пролетом Руста, чтобы обезглавить армию. Бывший директор Агентства Национальной безопасности США, генерал-лейтенант Уильям Одом, по этому поводу с удовлетворением отметил: «С момента прихода Горбачева к власти, на своей должности удержался лишь заместитель министра обороны по вооружению. В числе замененных должностных лиц были министр обороны, все другие его заместители, начальник Генерального штаба и два его первых заместителя. Главнокомандующий ОВС Варшавского договора и начальник штаба ОВС, все четверо «верховных командующих», все командующие группами войск (в Германии, Польше, Чехословакии и Венгрии), все командующие флотами, все командующие военными округами. В некоторых случаях, особенно это касается командования военных округов, командующие заменялись по три раза… Трудно сказать, насколько далеко вниз по должностной лестнице прокатилась волна чистки, но, вероятно, она достигла, по меньшей мере, уровня командования дивизий, а возможно, пошла и еще ниже.»

Дело было сделано.

Где-то над Тихим океаном. Рейс Лос-Анджелес — Исламабад, компании «Пан-Америкен»

Апрель 1987 года

Просто омерзительно…

До Исламабада проблемой было даже добраться нормально. По понятным причинам, большая часть нормальных авиакомпаний туда не летала. Летала Пан-Америкен — у нее был удобный рейс из Лос-Анджелеса на старом семьсот седьмом. Конечно, уровень обслуживания не сравним с Эйр Франс или САС — но выбирать не приходилось.

Едва размороженный, почти несъедобный обед. Устаревшего образца салон — по-моему у Эйр Франс расстояние между креслами в экономическом классе больше, чем здесь — в первом. Ну и пассажиры…

Как и в любом рейсе на восток — много военных, причем не американских — а местных, азиатов. Видимо — проходят курс обучения. Хватает и наших военных — короткая стрижка, джинсы и кожаная куртка, настороженный взгляд, большая спортивная сумка. Инструкторы, разведчики и тому подобные.

Были и люди, прямо противоположные им — миссионеры. Эти наоборот — приторно любезны, одеты совсем не так, как следовало бы одеться для гор. Наконец — местные, возвращающиеся из США. От них почему то всегда плохо пахнет, даже от тех кто прилично одет.

Дженна Вард сидела на среднем ряду в креслах по правому борту самолета. С одной стороны ее соседом был коротко стриженный рыжеволосый молодой человек, с другой — невысокий, лысоватый тип в дешевых очках. Он постоянно сморкался в платок, будто бы простужен…

— Извините… — сказал он, после того как высморкался очередной раз

— Ничего страшного… — ответила миссис Вард максимальной нейтральным тоном. Он ей сразу не понравился — странный какой-то. О знакомстве и даже о флирте — лучше ему и не думать.

— Вы с телевидения?

А вот это уже интересно…

— Почему вы так подумали?

Вместо ответа коротышка ткнул пальцем в место на куртке рядом с молнией, как раз на уровне груди.

— Видите, здесь дырки. Такие дырки бывают от микрофона, который крепится сюда и записывает звук. Профессиональное оборудование.

И в самом деле интересно…

— Вы хотите покуситься на лавры Шерлока Холмса? Дженна Вард.

— Никогда не слышал. Майкл Миллс. Бухгалтер.

Больше всего заинтересовала профессия — что бухгалтеру делать там?

— В Пакистане опасно.

— Я знаю. Черт, даже воду из-под крана там нельзя пить[202].

— Вас наняла какая-то пакистанская фирма для аудита?

— Нет. Меня нанял для аудита дядя Сэм.

Все интереснее и интереснее…

— И зачем же?

— Видите… Я судебный бухгалтер, работаю в министерстве юстиции, в одном жутко закрытом подразделении, занимающемся внутренними ревизиями. Вообще то мы обычно не выезжаем за пределы страны — но тут особый случай. Дядя Сэм хочет, чтобы я разобрался с тем, куда идут денежки, выделяемые на помощь беженцам и все прочее. Конечно, там есть и частные деньги — но меня интересуют только ресурсы, выделяемые государством.

— Вот как… — Дженна Вард нащупала тему — как интересно… И куда же идет эти деньги?

Миллс моментально замкнулся в себе, спрятался — как черепаха в раковину.

— Я не… прошу вас рассказывать… но намекнуть то вы хоть можете.

— Пока не знаю — буркнул бухгалтер.

И на этом — все…

* * *

Аэропорт Равалпинди — тогда он еще не назывался «Имени Беназир Бхутто», только за громогласное произнесение этого имени можно было попасть в полицейские застенки был большим, плохо построенным и грязным. Грязнее было только в Африке, где миссис Вард тоже успела побывать. Много военных, много американцев, шум и гам. Рядом — военный аэропорт, военные самолеты-истребители взлетают с таким ревом, что дрожат стекла. Таможня, группа худых, раздраженных таможенников в военной форме у каждой стойки, с автоматами. Почти третья часть из прибывших идет через «зеленый коридор» без досмотра. Военные, в Пакистане военные — это особая каста, даже в мелочах — им законы почти не писаны.

Очередь двигается медленно, чем-то воняет…

Когда дошла очередь до нее, она не сразу поняла, что за вопрос ей задали — с таким ужасным акцентом говорил по-английски таможенник.

— Дженна Вард. Репортер. Пресса, понимаете? — при этом миссис Вард улыбалась, потому что Ридерс Дайджест рекомендует американцам при поездке в страну, где население плохо понимает английский или совсем не понимает — постоянно улыбаться

После третьего раза страж воздушных ворот государства Пакистан понял — нажал кнопку — и почти сразу же к стойке подошли офицер и двое солдат. Офицер что-то сказал, негромко и четко — и по этому сигналу один из солдат ловко подхватил ее большой чемодан.

— Что вы себе позволяете!? Я американская гражданка!

— Идти с ними. Помогать. Не кричать — таможенник все-таки что-то сумел донести до кипящего от возмущения разума американской туристки-репортерши.

Сопровождаемая взглядами людей из очереди, миссис Вард пошла за офицером и солдатами, уносящими ее вещи.

Путь был недолгим — они нырнули в какой-то темный, плохо освещенный коридор, прошли по нему затем повернули. В коридоре было много дверей, все одинаковые, без номеров, расположенные слева. Около одной из них офицер остановился, постучал, потом приоткрыл дверь и что-то сказал. Получив ответ, распахнул дверь шире и показал рукой. Поняв, что от нее требуется, миссис Вард зашла в кабинет, следом солдат занес ее чемодан и поставил у двери. Дверь захлопнулась.

Кабинет был точно таким же, каким миссис Вард представляла кабинеты в КГБ. Она никогда не была в КГБ и не имела дел с КГБ- но почему то ей казалось, что кабинеты в самой зловещей советской организации будут выглядеть именно так. Голые стены, покрашенные масляной краской. Простая мебель из дерева и металла, грубо сработанная — такую обычно делают заключенные. Лампа с абажуром на столе — нетрудно себе представить, что абажур может быть повернут и мощный поток света устремится в лицо подозреваемому. За столом, на котором лежат какие-то дела в картонных обложках, две ручки, карандаш и ее темно-синий паспорт, сидит среднего роста худой человек в очках с роговой оправой.

— Присаживайтесь.

— Я американская гражданка и вы не имеете права меня задерживать.

— Вас не задержали. Вас пригласили на беседу. В стране опасно, действуют бандиты, это обычная беседа. Присядьте.

Пакистанец прекрасно говорил по-английски, впрочем здесь английский многие знают в совершенстве, как-никак бывшая британская колония. Английский язык учат в военных училищах, в армии его знание обязательно.

Поняв, что лучше не перечить облеченному властью человеку, миссис Вард села на самый краешек стула, опасаясь порвать колготки.

Человек тем временем листал ее паспорт.

— Дженна Вард — констатировал он, перелистывая страницы.

— Может быть, и вы представитесь?

— Майор Махмуд, межведомственная разведка. Вы являетесь гражданкой США?

— Да.

Во многих странах это было своего рода проходным билетом. В этой тоже должно было быть, учитывая, какую помощь США оказывает этим подонкам.

— С какой целью вы решили посетить государство Пакистан?

Майор немного неправильно строил фразы, что выдавало то, что английский язык не являлся для него родным.

— Я хочу отдохнуть.

Майор положил паспорт на стол, внимательно посмотрел на нее

— Государство Пакистан не является традиционным местом отдыха для граждан вашей страны, миссис Вард.

— А я люблю экстремальный туризм.

— И какие же места вы намереваетесь посетить?

— Здесь я хочу посмотреть мечеть Барл Имам. Потом я направлюсь в Пешавар.

— Мэм, Пешавар не лучшее место для туристов.

— А я все равно хочу посмотреть. Обожаю опасные места.

— И не только посмотреть, но и заснять? — разведчик указал пальцем на стоящий у стены большой чемодан с вещами — насколько я знаю у вас там большая профессиональная фотокамера, диктофон. В другом чемодане есть и другое оборудование, все это мы видели на рентгеновском аппарате. На кого вы работаете?

Господи…

— На саму себя. Такой ответ вас устроит. Да, я репортер, хочу немного поработать в вашей стране, окей? Это не запрещено?

— Какого рода репортажи вы собираетесь делать, мэм?

— Репортажи о природе и племенах Пакистана, о'кей? Вот, меня наняли люди и Нэшнл Джеографик, они хотят что я написала про Пакистан. Вот.

Миссис Вард порылась в сумочке и бросила на стол шпику визитную карточку

— Вот. Видите! Это визитная карточка их главного редактора. Если не верите мне — позвоните и сами убедитесь, что я не вру!

Пакистанец повертел визитку в руках — и неожиданно ловко перебросил ее обратно

— Видите ли, мэм. У нас очень красивая природа, и вы и самом деле можете ее снять и сделать хороший репортаж. Но вот соваться в племенную зону я вам не советую.

— Это почему же? Местные боятся, что фотоаппарат заберет часть их души?

— На вашем месте я бы серьезнее к этому относился, мэм. На границе есть очень много мест, где власть правительства — это чистая формальность. Там очень много опасных людей и у этих людей есть оружие. Если вы пойдете к ним и скажете что хотите делать о них репортаж — скорее всего вас просто похитят и нам придется разбираться с этим. Понимаете, что я имею в виду. Нам не нужны никакие осложнения на границе.

— Мне они тоже не нужны — сказала американка, но уже не так уверенно.

— Значит, в этом мы с вами … сходимся, так кажется правильно? Возвращаясь к вопросу который я задал и не получил правдивого ответа: с какой целью вы приехали в государство Пакистан.

— Я же сказала — сделать репортажи для Нэшнл Джеографик!

Майор снял очки и положил на стол. Без очков он казался каким то… жалким, или стремился произвести как раз такое впечатление.

— Послушайте, мэм. В связи с известными вам событиями в нашей стране в последнее время находится очень много американцев. Я ничего не имею против этого — но находятся люди, которым это очень не нравится. Некоторые американцы приезжают сюда чтобы облегчить страдания пакистанских беженцев — но вместо этого отправляются домой в гробу. Афганские беженцы — совсем не те, какими вы их представляете, это опасные, лживые и коварные люди. Если вы собираетесь ехать в Пешавар, в лагеря беженцев и там снимать — то можете оттуда не вернуться. У нас есть пул репортеров, специально сформированный для таких случаев. Предлагаю к нему присоединиться и тогда мы сможем гарантировать вашу безопасность.

Миссис Вард начала снова выходить из себя

— Я приехала для того чтобы сделать репортажи для Нэшнл Джеографик! Что в этом непонятного?!

Спецслужбист внезапно потерял к ней интерес.

— Хорошо. Если вам так будет угодно.

Из ящика стола он достал и выложил на самый край стола перед ней бумагу, заполненную убористым текстом на двух языках и ручку.

— Прочтите, подпишите.

— Что это?

— Правила поведения журналистов на территории государства Пакистан. Находясь у нас в гостях вы обязаны им подчиняться.

— А если не подчинюсь, тогда что?

Спецслужбист улыбнулся

— Высылка из страны в двадцать четыре часа. Если это будет возможно. Я уже предупредил об опасности работы в приграничных районах.

Документ был зубодробительный иначе и не скажешь. На двух листах, разделенных на две половинки — для английского и местного, арабского вероятно — были написаны правила, при этом львиную долю составляли правила начинающиеся со слова «нельзя». Нельзя было многое — появляться в зоне племен и в приграничных районах, снимать на пленку военные объекты, военную технику и военнослужащих, брать интервью у военнослужащих, брать интервью у полицейских без разрешения их начальства, брать интервью у госслужащих без разрешения их начальства, подходить к лагерям беженцев без специального на то разрешения… сразу всего и не упомнишь.

— Я должна это подписать?

— Верно.

Миссис Вард поставила свою подпись на каждой странице, а текст на незнакомом ей языке несколько раз перечеркнула — мало ли что там могли написать.

— Это все? Я свободна?

Спецслужбист достал из ящика штамп, такой же как у таможенника, раскрыл паспорт, поставил печать.

— Добро пожаловать в государство Пакистан. Мы вас проводим до стоянки такси.

— Это еще зачем?

— Мэм, среди таксистов много грабителей и разбойников. Увидев молодую, одинокую женщину, они могут решиться на преступление.

Не дожидаясь ответа, майор подошел к двери, отрывисто и резко сказал что-то. В кабинете появился солдат, подхватил оба ее чемодана. Солдат был молодым, тощим, голенастым и каким-то несчастным.

— Прошу, мэм.

Они снова долго шли по каким-то коридорам, грязным и тускло освещенным, мелькнула даже мысль что они спустились под землю. Но нет, они вышли на стоянки и такси, раскрашенное всеми цветами радуги бодро подрулило к ним.

— Счастливого пути, мэм. Водитель владеет английским он довезет вас куда вы скажете.

Ага и заодно потом доложит куда именно отвез. Старый прием.

— Спасибо, майор! — Дженна Вард вымучила из себя знаменитую «бронебойную» улыбку, села в такси. Солдат положил прямо в салон оба чемодана.

— Куда едем, мэм?

Водитель такси был молодым, черноусым, плохо выбритым и хитрым на вид. В салоне грохотал американский рэп.

— Вас как звать?

— Псарлай.

— Как?!

— Псарлай. Это на пушту означает «весна». Так куда едем?

— Самый лучший отель Исламабада?

— Наверное, Мариотт Исламабад, мэм, на улице Ага Хана

— Вот туда и едем.

Водитель кивнул, врубил скорость.

— Я долларами заплачу, вы не против?

— Долларами, рупиями, какая разница…

«Мариотт» должен был быть дорогим отелем, в таких вот странах обычный американский отель среднего класса стоит обычно как дорогой. Но она намеревалась съехать оттуда сразу после того, как немного разберется в ситуации и не ранее, чем послезавтра. Две ночи в «Мариотте» ее бюджет мог выдержать.

* * *

Отель «Мариотт», расположенный на улице Ага-Хана находился в том же квартале, что и основные правительственные здания Исламабада, причем ближнее всего был президентский дворец, канцелярия премьер-министра и здание штаб-квартиры межведомственной разведки ИСИ. Как и везде на востоке, здесь большие здания были не высокими, а длинными, иногда на целый квартал. Вот и отель «Мариотт», всего лишь семиэтажный, по вашингтонским меркам занимал целый квартал. Построен он был с учетом местного колорита — его окна были облачены в наличники, своей формой копирующие такие же в мечетях. Сам Исламабад показался миссис Вард городом зеленым, довольно чистым и почти европейским — странный контраст с бардаком международного аэропорта.

В отеле обслуживали по-американски четко и быстро — на оформление номера, дорогущего как она предполагала, ушло чуть больше десяти минут. Номер был небольшим, типично американским с местным колоритом — им было зеркало в местной, вручную выделанной ванной.

Дженна Вард, оказавшись в номере и закрыв за собой дверь, чуть не расплакалась — ей показалось, что она дома, в Америке. Но это конечно же была не более чем иллюзия.

Картинки из прошлого. Высший уровень. Йоханнесбург, Южно-Африканская Республика.

Поздняя весна 1985 года

Весна на Мысе доброй надежды — это больше чем весна. Весна — это новая надежда.

Эта страна была изгоем среди всех и среди белых и среди черных. Восток ненавидел ее за то, что она не давала свободы черным (вне зависимости от того что за этим последует) — удивительно, но и Запад ненавидел ее за то же самое! В политической картине мира второй половины двадцатого века ЮАР не вписывается ни в какие каноны, она не относится ни к одному из блоков, ее не хотят у себя видеть даже неприсоединившиеся. Может быть, эта страна не столь важна? Да нет же. Практически вся таблица Менделеева в недрах, мощная собственная промышленность, почти полное обеспечение современным вооружением. Сильная армия и контроль стратегически важного судоходного пути. Значительная территория.

И тем не менее — эту страну никто не хотел видеть в друзьях. Частные компании с гордостью записывали в своих программных документах обязательство бойкотировать Южную Африку. Страны восточного блока во главе с СССР поставляли противотанковые мины, чтобы местные черные партизаны расставляли их на дорогах. Но страна держалась — вот уже не первое десятилетие.

Сидя в удобном кресле семьсот пятьдесят седьмого Боинга, генерал Ахтар с любопытством рассматривал гигантские терриконы — отвалы пустой породы, образовавшиеся от работы многочисленных шахт, добывающих богатства этой земли. Терриконов этих было так много, а плодородной земли так мало — ее генерал не видел вообще — что казалось, будто самолет летит над каким-то фантастическим, марсианским пейзажем, прорезанным в некоторых метах белыми, бетонными, скоростными шоссе.

Генерал полетел сам, потому что не мог никому доверять. Он чувствовал, что информация утекает — не знал, а именно чувствовал. По его прямому указанию, внутренняя контрразведка начала вторую за этот год детальную проверку всех сотрудников ведомства, включая проверку на полиграфе. Небольшую группу, которая занималась предварительными просчетами проекта изолировали на одной из военных баз, ученых, занятых по этой проблематике плотно контролировали — ученые были гражданскими и изолировать их было невозможно. Он до предела сократил число посвященных в самом ведомстве — и было всего двое, не считая его самого. Такие меры безопасности до крайности усложнили работу над проектом — но он понимал их необходимость как никто другой. Советский союз совсем рядом, он воюет в Афганистане, Индия является другом СССР — сложно даже представить, что сделают советские, если узнают про проект Циклон. Генерал сам командовал дивизией в пакистанской армии, знал ее истинную боеспособность и никаких иллюзий насчет исхода возможного столкновения с частями советской армии не испытывал. В лучшем случае они продержатся несколько дней, чтобы американцы успели прийти на помощь. Если ударят с обеих сторон — советские и индусы — не продержаться и двух суток. Но атомная бомба изменит все.

И сразу…

— Дамы и господа, наш самолет через десять минут совершит посадку в международном аэропорту Йоханнесбурга имени Яна Смита. Просим пристегнуть ремни и не курить. Спасибо…

На южноафриканцев он вышел через израильтян. Израильтяне, еще одна нация-изгой — хотя к ним конечно относились не так как к южноафриканцам, длительное время сотрудничали с южноафриканцами, потому что беда в виде санкций и запретов сближала. Особенно плодотворно сотрудничество шло в ядерной сфере — ЮАР обладала огромными запасами необогащенного урана — желтого кека, были у нее и мощности для обогащения. Израиль имел возможность закупать современное оружие и технологии, в том числе и американские — и делиться ими с собратом по несчастью. У Израиля была технология изготовления авиационной атомной бомбы простейшей конструкции, полученная им из США. Были у Израиля и деньги — еврейские общины по всему миру не скупились для земли обетованной, было и влияние. Влияние тайное — но позволяющее сделать очень и очень многое…

Теперь генералу Ахтару предстояло сделать возможно самое большое дело в этой жизни — помочь Пакистану запрыгнуть на подножку последнего вагона уходящего поезда. Для этого нужно было предложить ЮАР что-то такое, от чего эта гордая и независимая страна не смогла бы отказаться…

Он не заметил, как самолет совершил посадку — так пилот ювелирно коснулся полосы. Это была Эр Франс — французов в Пакистане было довольно много, он летел инкогнито, с документами на другое лицо и очень устал при этом. Всю ночь он не спал. Предложения, которые он должен был сделать- были у него в голове, он помнил их наизусть. Делать записи он не рискнул.

Дышалось на удивление тяжело. Он, привыкший к чистому горному воздуху, едва не задохнулся, ступив на трап. Просто ужасно. ЮАР большую часть нужной ему электроэнергии вырабатывал за чет сжигания угля, около крупных городов были построены мощнейшие электростанции в мире — и дышалось в Йоханнесбурге еще хуже, чем в Лондоне. В Лондоне генерал бывал и имел возможность сравнивать.

У трапа его никто не встречал, их посадили в аэропортовский автобус и повезли к зданию аэропорта. Говорили здесь в основном по-английски — но с какими-то странными словечками, видимо заимствованными из местного языка. Генерал до отлета заказал справку по ЮАР и знал, что здесь в равной степени говорят на английском и на африкаанс, смеси германского и нидерландского, на котором говорили первые белые поселенцы, высадившиеся на этих берегах.

Автобус подвез его и остальных пассажиров рейса, все больше недоумевая, генерал пошел вместе со всеми на контроль. Здесь не было резидентуры, пакистанская разведка была не столь богата чтобы держать резидентуры — но по неофициальным каналам о его визите сообщили, иначе это было бы неуважением принимающей стороны. А теперь, похоже, неуважение показывают по отношению к нему — забыли встретить.

— Сэр…

Генерал дернулся — но его уже держали

— Пройдемте.

Почти никто не обратил на задержание ни малейшего внимания, видимо для этих мест задержание — привычная картина. Кто-то подхватил его чемодан… господи, он даже не заметил, откуда и когда они подошли.

Коридор. Дверь. Еще один коридор.

Комната — небольшая, хорошо освещенная. Похоже, это и есть встречающие. Один из них мазнул профессиональным, «запоминающим взглядом по лицу.

— Сэр, известные вам персоны поручили встретить вас.

— А нельзя это было сделать как то по-другому, черт вас возьми!

— Сэр, мы решили не привлекать внимания.

Это здесь называется — не привлекать внимания???

Неприметный черный БМВ-7 ждал у одного из служебных выходов из массивного здания аэровокзала. Это была своя, местной сборки машина — в ЮАР много чего производилось самостоятельно. Чемодан в багажник — поехали…

Йоханнесбург вовсе не выглядел опасным или плохим местом, как то можно было предположить смотря телевизор. Много машин, ухоженные улицы, зеленые заборы. Местность очень ровная — как стол, что для жителя гор непривычно.

Деловой квартал Йоханнесбурга отличался какой-то крестьянской солидностью, основательностью. Серые, массивные здания, много новых, вывески — но не крикливые, а какие-то деловые. Много решеток, магазины, витрины.

БМВ свернула в подземный гараж, чистый и хорошо освещенный, остановилась прямо около лифта — стояночные места здесь были помечены номерами. Скоростной лифт вознес их не меньше чем на двадцать этажей вверх. Коридоры офисного здания, отделанные в серых тонах, были на удивление пустынны. В приемной никого не было.

Два человека ждали генерала Ахтара в большом, полупустом, с голыми стенами и большими окнами кабинете. И увидев их — про них ему рассказали израильтяне, он понял — ему удалось выйти на самый высокий уровень из возможных.

Первым поднялся среднего роста, худой, рыжеватый, чисто выбритый, средних лет человек в белой рубашке, чье лицо было хорошо знакомо любому человеку в мире, связанному с оружейным бизнесом

— Командант Пьет Марайс

АРМСКОР, президент компании. Единоличный господин и бог, распоряжающийся южноафриканским оружейным экспортом. Личный друг Саддама Хусейна и многих других диктаторов мира. Глыба — в оружейном мире.

Второй остался сидеть и лишь коротко кивнул

— Это доктор де Вилье[203].

Винанд Де Вилье, президент Африканской энергетической корпорации, головной организации, занимающейся как мирным, так и военным атомом в ЮАР. Расчетлив, опытный политик, поддерживает хорошие отношения с обоими Ботами. На ножах с Вашингтоном.

— Генерал пакистанской армии Ахтар, специальный представитель президента — отрекомендовался генерал.

— Простите, как по имени? — переспросил Марайс — всегда приятнее общаться, когда знаешь имя человека.

— Мое полное имя Ахтар Абдур Рахман, сэр.

— Так то лучше.

Оба африканца пристально и недоброжелательно рассматривали его. Никто не предложил ему выпить — его взяли под руки в аэропорту и привезли сюда. Признаться — он ожидал другого приема, совсем другого.

— Сэр, вы имеете что-то нам предложить?

Говорил Марайс. Де Вилье за все время, прошедшее со времени встречи не произнес ни слова.

— Известные вам лица должны были кратко передать суть наших… затруднений.

— Сэр, мы предпочитаем услышать о ваших затруднениях из ваших же уст

Они что — пишут? Попробуют скомпрометировать?

— Видите ли, господа… их не так просто озвучить.

Южноафриканцы молча смотрели на него

— У государства, которое я представляю, есть враги. Эти враги настолько сильны, что угрожают существованию государственности как таковой. Вы понимаете, о какой ситуации идет речь?

— Возможно. Продолжайте, продолжайте…

— За время существования нашего государства мы вели две войны, и каждая из них закончилась территориальными потерями. У нас отторгли силой оружия штаты Джамму и Кашмир в первой войне, и Восточную Бенгалию[204] — во второй. Сейчас у нас есть все основания полагать, что наш извечный враг готовит вторжение и полную оккупацию всей территории нашей страны. Мы должны этому помешать любыми средствами.

Южноафриканцы продолжали молчать

— Вам интересно мое предложение? — откровенно подставился и проявил слабость Ахтар.

— Пока мы его не услышали, минн херр.

— Государство Пакистан предлагает вам сотрудничество в сфере ядерных технологий, обогащения урана и использования энергии уранового ядра, как в мирных, так и в военных целях.

На сей раз заговорил де Вилье.

— Хотелось бы больше конкретики, господин генерал. Что конкретно может предложить нам государство Пакистан? Как я понимаю сотрудничество — двусторонний процесс в ходе которого каждая из сторон вносит свой вклад в общее дело. Позволю себе предположить, что в качестве нашего вклада вы видите обогащенный уран с наших рудников, технологии, которые есть у нас и которые вам придется разрабатывать с нуля. Вам вероятно известно о наличии у нас обогатительных мощностей в Пелиндабе и атомной электростанции в Коеберге? Таким образом, у нас есть добыча, у нас есть обогащение, у нас есть производственный комплекс полного цикла, как гражданских топливных сборок, так и военных изделий. У нас есть даже специализированные самолеты — носители для собранных в Пелиндабе изделий. Какой вклад хотите внести в общее дело вы, генерал Ахтар?

Генерал почувствовал себя мальчишкой, которого вызвали к доске и отчитали. Так он не чувствовал себя уже давно.

— Мы готовы купить у вас изделия и технологии!

— Интересно… — заговорил Марайс. — Это, безусловно, интересно для вас, а вот интересно ли это для нас большой вопрос. Военная атомная программа ЮАР, равно как и Израиля разрабатывается исключительно в оборонительных целях, у нас нет намерения с кем-то воевать, используя ядерные заряды, возвращать какие-то земли. Израильтяне в своей ядерной доктрине прописали возможность первого ядерного удара в безвыходной ситуации — но на то она и безвыходная. Вы же, генерал Ахтар, и то государство, которое вы имеете честь представлять — насколько нам известно, ведет неразумную и непоследовательную политику. Вы имеете территориальный конфликт с государством, которое в четыре раза больше вас по территории и как минимум в восемь раз — по численности населения. Помимо этого, вы имеете конфликт и с другим своим соседом, которого открыто поддерживает Советский Союз. Вы забыли упомянуть, генерал Ахтар, что ваши люди в последнее время стали предпринимать террористические нападения на территории СССР, рискуя навлечь на себя гнев супердержавы. Таким образом, вы предлагаете нам продать ядерные заряды в зону потенциального вооруженного конфликта с участием нескольких государств, в том числе и Советского союза. Тем самым мы не только признаем, что у нас есть ядерное оружие, но и подтвердим всему миру, что ЮАР — опасное государство, развитие ядерной программы которого может привести к появлению ядерных зарядов в нестабильных регионах мира и к ядерным дуэлям с миллионами погибших. Боюсь, ваше предложение содержит в себе значительные риски, сэр.

Генерал Ахтар встал

— Прошу прощения за то, что отнял у вас время господа.

— Сядьте! — властно сказал де Вилье

Генерал хотел просто выйти из комнаты и забыть эти переговоры как урной сон. Но вместо этого он униженно сел, оказавшись в перекрестье глаз — прицелов южноафриканцев и, наверное, не одной телекамеры. Самое страшное будет при возвращении. Он не выполнил личное задание Диктатора, свалить это не на кого, он лично пытался его выполнить — и не смог. Покарают его.

— Господин Ахтар, какую сумму вы хотели предложить нам за одно устройство?

— Сто…

— Сто — чего?

— Сто миллионов американских долларов.

Марайс рассмеялся

— Это несерьезно. Если брать в расчет те затраты, которые вы понесете, проходя тот путь, который прошли мы — с нуля — устройство должно стоить минимум пятьсот. Это самый, самый минимум. А вы нам предлагаете сто миллионов — за такой риск.

— Вы хотите пятьсот? — чуть ободрился генерал, он знал Диктатора и знал, как ему нужна бомба. Если надо — все будут питаться травой, но бомба будет.

— Договориться можно и на меньшую сумму — рассудительно сказал Марайс — просто расплачиваться надо будет не деньгами. Расплатиться надо будет кое-какими стратегическими товарами и сырьем. На нас наложены санкции, мы вынуждены изобретать все новые и новые пути, чтобы их обойти. Вам проще купить то, что нужно нам. Вы выступите в роли комиссионера и сможете, таким образом, частично покрыть затраты.

Выступать в качестве комиссионера для ЮАР было опасно, генерал это знал. Могли наложить санкции и на них самих. Но Пакистану будет проще. Пакистан — это передний край борьбы с большевиками, им простят многое и показательно выпорют, только если они совсем облажаются и вывалят свое грязное белье напоказ. Впрочем, генерал знал, что будет в таком случае. Диктатор показательно сдаст кого то из своих соратников и объявит что контакты с ЮАР были их личной инициативой. Кого-то из Pakistan Ordnance, кого-то из многочисленных фирм, которые закупают оружие для афганских моджахедов по всему миру. Если скандал пойдет дальше — то скорее всего сдадут его, генерала Ахтара. Он долго жил в системе и знал ее правила — иногда кого-то приходилось приносить в жертву.

— Думаю, это возможно — осторожно ответил генерал — но и вы должны понимать, на какой риск мы идем. Комиссионные должны быть соответствующими.

— И второе. Насчет оплаты. Часть оплаты, господин Ахтар мы хотим получить денежными средствами, переводом. Вот с этого счета

Марайс достал из внутреннего кармана пиджака небольшую белую карточку с номером счета, подтолкнул ее в сторону пакистанского генерала. Ахтар взглянул — и у него перехватило дыхание.

— Это невозможно!

— Почему же. На этом счете есть деньги.

— Они не наши!

— Тогда чьи?

Генерал Ахтар не ответил. Командант Марайс не мигая смотрел на него — генерал думал что он сильный, но здесь, в ЮАР он столкнулся с людьми несоизмеримо сильнее и жестче чем он сам

— Тогда про этот счет вам расскажу я. Этот счет открыл полковник американской армии Оливер Норт по распоряжению вице-адмирала Джона Пойнтдекстера, советника президента США по вопросам национальной безопасности. На этом и некоторых других, уже засвеченных счетах хранятся деньги, предусмотренные для закупки оружия для нужд контрас в Никарагуа и моджахедов в Афганистане, там же находятся деньги, полученные от незаконных оружейных сделок с Ираном. Этих счетов было открыто несколько, надо было открыть намного больше, и каждый этот счет используется длительное время и для совершенно разных нужд. Американцы не умеют хранить секреты, господин Ахтар, они сами виноваты в своих проблемах.

Суть игры южноафриканцев Ахтар просек сходу — получалось красиво и жутко. Они, по поддельным документам просят перечислить какую-то сумму за закупленное оружие, скорее всего на счет какого-нибудь оффшора. Марайс, торговец оружием с большим стажем все это организует враз — и деньги примет, и оружие за них выдаст. Вся суть в том, что потом, после этого перечисления вся цепочка — в руках южноафриканцев. Сколько бы там не было промежуточных звеньев — они будут знать их все. И при необходимости — они неопровержимо докажут, что деньги ЦРУ США ушли на покупку ядерного оружия у Южно-африканской республики.

Что будет, если это все всплывет — даже воображения не хватит представить. Согласившись на это, с точки зрения их кураторов из ЦРУ они совершат самое страшное, что только можно было бы совершить. Это даже не предательство. Они посягнут на ЦРУ в целом. Сейчас Управление и так под огнем критики — а стоит только конгрессменам, вцепившимся им в ляжки узнать, что деньгами ЦРУ профинансирована ядерная сделка с ЮАР — они просто потребуют закрыть ЦРУ и президент не сможет им возразить. Это — край, это конец всему.

И поэтому, если в ЦРУ узнают — они их просто бросят на съедение русским и индийцам. Хотя нет, вряд ли, все-таки тут геополитика. Но его они убьют. И Диктатора — тоже убьют. И всех кто к этому причастен — убьют всех до единого. Профинансируют государственный переворот и под шумок убьют. Чтобы другим неповадно было играть в такие игры.

Для чего это нужно ЮАР? Ответ на поверхности. Если эта сделка состоится так как запланировано — у них в руках появится оружие, которым они смогут шантажировать Белый Дом. Любую администрацию — хоть республиканскую, хоть демократическую. В США слишком много было вложено в раскрутку ЮАР как врага — и теперь если страна после сделки с Ираном узнает еще и про ядерную сделку с ЮАР — она просто взорвется. А ЮАР, обладая документами, сможет шантажом потребовать постепенно свернуть кампанию против ЮАР в прессе и начать процесс отмены санкций. Не сразу, постепенно, не вызывая подозрений, с мелкими косметическими уступками. Но постепенно отношения США и ЮАР в этом случае должны будут стать такими же, как и отношения США и Израилем. Сколько Израиль в геноциде палестинского народа обвиняют? Постоянно! А случись беда — и США технику с Германии перебрасывает, оголяя фронт перед советской танковой армадой.

— Господа, вы понимаете риск предложенного вами?

В ответ Марайс только усмехнулся

— И, тем не менее, настаиваете на этом условии.

— Вы знаете латынь, господин Ахтар? Нет? А я знаю немного. Есть хорошее выражение cine qua non, без чего нет. Это и есть тот самый случай. Без него мы не готовы обсуждать какое бы то ни было сотрудничество в сфере ядерных технологий и материалов, господин Ахтар.

— Вы понимаете, что я не могу принять такое решение один?

— И это мы понимаем. Мы ждем ответа в течение месяца. Если мы его не получим — мы будем считать, что наше предложение отвергнуто, а этого разговора — не было.

— Хорошо. В таком случае — месяц. Как вы предпочитаете получить ответ?

Командант Марайс достал ручку с золотым пером, написал на обороте своей визитной карточки несколько слов и цифр.

— Условия нами изложены, господин Ахтар, обсуждению они не подлежат. Уточненный список нужных нам стратегических материалов и оборудования мы передадим вам после одобрения сделки в целом. Вам нужно оружие? Пусть ваши люди выйдут на эту фирму. Контакт — готовность к сделке.

— Мы не можем купить южноафриканское оружие.

Марайс снова улыбнулся — недобро, одними губами, узкими и тонкими

— Это советское оружие. Советские поставляют местным каффирам оружие, потом оно скапливается у нас, и мы не знаем, что с ним делать. Такого оружия у нас — целые склады, и мы с удовольствием продадим его вам. Оплату примем в долларах США или ЭКЮ. Поставка — морем, зафрахтованным транспортом третьей страны. Примерно так.

— Если кто-то узнает?

— Никто не узнает. Если не разболтаете вы. Не смеем вас больше задерживать, генерал. От двери — налево там вас проводят.

* * *

Оставшись вдвоем, южноафриканцы переглянулись. Долгие годы необъявленной гражданской войны сплотили южноафриканскую элиту, ее члены понимали друг друга с полуслова, а иногда и вовсе без слов.

— Он понял? — спросил де Вилье.

— Понял. Он не дурак.

— Откажется?

— Нет. У них нет выхода. Они заигрались в игры — и если в их картах не окажется джокера — они проиграют.

— А мы?

— Хуже уже не будет.

Де Вилье немного подумал, потом согласно кивнул. Блокада вредила стране, они знали, что в Вашингтоне обсуждается вопрос о передаче власти черному большинству тем или иным путем.

Но пока они в силе — этому не бывать. Все будет так, как и задумано Богом.

— Ты прав. Хуже уже не будет. У нас тоже нет выхода. Я доложу.

— Кому?

— Пока младшему[205]. Он решит.

— Хорошо. Тогда я начну готовиться. И ты готовься тоже.

СССР, Нижний Тагил. Учреждение ИК-13

Начало лета 1987 года

В те благословенные времена, о которых пойдет речь, милицейская зона на весь необъятный Советский Союз была одна. Это сейчас — пальцев на руке не хватит чтобы подсчитать: трешка — в поселке Скопино Рязанской области, одиннадцатая — в поселке Бор области Нижегородской, в Мордовии еще есть. А тогда — только одна.

Называлась она «Учреждение № 13 ГУИТУ МВД СССР» или просто — тринадцатая. Располагалась она в Нижнем Тагиле, на улице Фестивальной дом 1. Сейчас там понастроено разных торговых центров и автосалонов, тогда же — глушь глушью, промзона уральского промышленного городка. Спокойное, милое местечко — недаром определенный контингент называл Тагил Нежным.

Попасть в эту зону было непросто. Для того, чтобы сидеть «со своими» надо было либо работать в милиции, либо служить во внутренних войсках. Ежу понятно, что с такими пассажирами сделают в обычной хате обычной зоны — опетушат всей камерой и утопят в сортире, или сунут в бок заточенную ложку. Поскольку милиционеры в те времена преступной деятельностью занимались редко — в зоне всегда было свободное место. Да, забыл сказать — партийных деятелей, которые попадались — тоже туда этапировали, хотя партийные то на это не имели никакого права. Но партийные сливаться с народом никак не хотели, они его боялись и небезосновательно. Знаете что полагалось партийцу, зарулившему на обычную зону ну скажем… за взятку. Ему в камере присваивали титул — генеральный секретарь параши. Идет кто по малому или по большому — должен сказать: товарищ генеральный секретарь параши, разрешите посетить вашу парашу. Генеральный секретарь отвечает (не ответишь — головой в ту же парашу окунут) — пожалуйста, посетите мою парашу. Сделал зэк свои дела, оправился, спрашивает: товарищ генеральный секретарь параши, разрешите покинуть вашу парашу? Генсек опять отвечает: спасибо, пожалуйста, покиньте мою парашу. А в хате сидят по пятьдесят, а то и больше человек и сколько раз за день каждый из них на парашу ходит? Вот так вот. Не любили партейных в народе.

Тринадцатая, несмотря на то, что отбывали наказание в ней самые можно сказать сливки советского общества (ну или почти сливки) была самой обыкновенной зоной — с вышками прожекторами, запреткой, промзоной, ежедневной поверкой на плацу. Как и в любой другой зоне в ней сложилась своя иерархия, один в один повторяющая блатную: бугры, мужики, черти, петухи.

Для того, чтобы стать бугром, надо было обладать либо силой либо знаниями. Бугров было больше чем обычно — в зоне было полно бывших начальников угрозыска, посаженных сюда…

Нет, неправильно. Не посаженных сюда — а принесенных в жертву безумному Молох, называющемуся «социалистическое общество». Ни в одной стране мира не ставили задачу достичь девяноста процентов раскрываемости по преступлениям. Господи, да в США по различным категориям раскрываемость — от тридцати до семидесяти процентов, и это при их технической оснащенности, когда у каждого копа — машина. Но это же у них, а у нас — даешь минимум девяносто процентов! И это еще цветочки. А сто два процента план по раскрываемости не хотите? Спросите как это сто два? А так! За счет раскрытий преступлений прошлых лет![206]

Должность начальника УГРО была жертвенной — после нее никогда не росли, с нее падали — иногда в тринадцатую, иногда просто вылетали с волчьим билетом[207]. Самое интересное, что попадались самые совестливые — не те кто уничтожал «левые» заявления, а те кто хранил их и пытался помочь потерпевших. К таким наведывалась инспекция по личному составу, проводила обыск и …

Здравствуй, Нижний Тагил. Таких вот бедолаг в зоне было много, они держались друг друга, они были обученными профессионалами и могли противостоять кому угодно — от кума с его абвером[208], до кодлы блатных, которых здесь и не было. Можно было сказать, что угрозыск держал зону.

Вторыми, кто шел как «бугры» были сотрудники Внутренних войск, особенно из силовых частей. Тут никакого опыта оперработы не было — зато был опыт ломанья людей, жесткого и силового. Вот они и делали что умели — ломали. Они держались особняком, с ними не связывались.

Третья категория бугров — те кто пришел из системы ГУИТУ — водку зэкам таскал, записки, наркоту, чай — вот и взяли за шкварник. Или колол зэка, не рассчитал силы — зэк и откинул копыта. Или на лесоповале массовая гибель произошла — должен же кто-то ответить? Вот и отвечали — вне зависимости от степени истинной вины. Этих поддерживала администрация зоны, действуя по простому принципу: сегодня ты а завтра…

Кто не был тот будет, кто был — не забудет…

Вторая категория — мужики. Обычная рабочая скотинка, которая ни в каких группировках не состоит, тянет лямку на производственной зоне, режим не нарушает — ее и не трогает никто. На таких вся зона держится. В этой категории обычно оказывались еще и адвокаты, коли попадали сюда. Хотя адвокат мог в любой зоне выжить. Пиетет к профессии, да и нужен адвокат бывает — жалобу там написать, еще чего…

А вот остальные…

Ненавидели прокуроров. Вообще-то здесь их должны были считать своими — но здесь их ненавидели. Кто сюда прятал? Да прокурор — как и всех других зэков необъятного Союза. И плевать что конкретно не тот, который перед тобой — за профессию отвечаешь. К тому же прокурор — существо нежное, кабинетное, отпор дать не способное. Из прокуроров обычно получались отменные пассивные гомосексуалисты — петухи. А как же — и тут они были, не без этого. Меньше чем в обычных зонах, там иногда каждый четвертый, особенно на красных, беспредельных — но тоже были. Не любили и партийных чиновников. Если опасались — просто не трогали, мало ли как оно может выйти. Или воры в законе за какого чинушу маляву пришлют — да, да, бывало и такое. Тоже опасались прогонов[209] — ведь второй то раз уже на обычную крытку пойдешь[210], и не стоит зарекаться что второго раза не будет, все в жизни бывает. Узнают блатные, что прогон воровской не исполнили, подтерлись им — в параше утопят или еще что сделают.

А если ты сам по себе и никто за тебя не впрягается ни с воли, ни с зоны — тогда добро пожаловать под шконку…

В последнее время, ИК-13 была полна под завязку, в спешном порядке организовывали еще одну зону — в Мордовии, в лагерном краю — чтобы вместить всех желающих — а то иногда люди в спецкамерах СИЗО несколько лет сидели в ожидании очереди в Нижний Тагил. Пришедший в МВД после смерти Щелокова десант — партийные кадры и сотрудники КГБ ускоренным порядком громили ведомство — в некоторых областных УВД комсостав за это время сменился на три четверти. Кого на улицу, кого в зону. Потом удивлялись — что это за преступник умный такой пошел? А откуда это у нас мафия начала появляться, ведь такого явления в советском обществе развитого социализма нет и быть не может. А все оттуда, товарищи дорогие, все оттуда.

Администрация ИК-13 находилась в подвешенном состоянии — причем постоянно. С одной стороны она должна была перевоспитывать находящихся в их учреждении осужденных с применением всех мер перевоспитания включая карцер. С другой стороны — пойди, попробуй, перевоспитай бывшего начальника УГРО крупного города, опера с двадцатилетним стажем. Да он сам тебя десять раз… перевоспитает.

И поэтому, администрация занимала несвойственную советской пенитенциарной системе пассивную позицию по отношению к осужденным. Сидят — и пусть сидят. Не бегают, не режут друг друга — и хорошо.

Основная работа по налаживанию (точнее — улаживанию) отношений с осужденными лежала конечно же — на куме.

Кум здесь был особенный. Полканов (именно так — Полканов) Павел Андреевич, подполковник внутренней службы, с тридцатью годами выслуги за спиной, до сих пор предпочитающий двухпудовую гантель — пудовой. Наверное именно такой кум и должен был быть в этой колонии, что боялись — потому что никакого другого кума осужденные не побоялись бы, послали бы на три всем известные буквы и всего делов.

Сам кум тоже отчетливо понимал свое место в иерархии взаимоотношений этой очень специфичной зоны, занимал его по полному праву и никакого другого не желал. Зэки его уважали — кум не лез в душу, не читал «Целину»[211] (для многих это было бы худшей пыткой из возможных), не пережимал педаль. С другой стороны — не спускал ничего и не панибратствовал, заслужил — получи, что дубинкой, что карцер, что лично от кума — да по загривку, после чего прямая дорога в санчасть. Куму под руку старались не попадаться.

Сегодня кум, как это и бывало обычно по утрам, провел оперативное совещание сотрудниками своей оперчасти, поставил им задачи на текущий день и отправил из кабинета. После чего — сел разбирать почту и бумаги, отписанные ему начальником учреждения к исполнению.

Бумаги были практически все — одна к одной. Здесь не было блатных группировок, здесь не было противоборства воров и беспредельщиков, здесь не было даже пресс — хаты с шерстяными: уголовниками, приговоренными воровской сходкой к смерти и которым терять в этой жизни было абсолютно нечего. Девяносто процентов бумаг, приходящих в оперчасть было на одну и ту же тему — проведите допрос такого то осужденного по такому то списку вопросов. Результат — высылайте. Значительная часть осужденных, те же опера и начальники УГРО даже в зоне много чего знали и помнили и поэтому вызывали их на такие допросы часто. Многие как ни странно — искренне пытались помочь.

Положив перед собой ворох бумаг, кум начал привычно сортировать их и вписывать в свой рабочий блокнот, распределяя по срочности. Он привык делать так, потому что если не сделать этого сразу — бумаги завалят весь стол и парализуют текущую работу. Прочитал — записал — в сторону. Прочитал — записал — в сторону. Прочитал-записал…

— …

Выдав замысловатое ругательство, кум положил бумагу на стол. Потом опять поднял ее, перечитал — все точно.

— Да что они там, охренели что ли…

Охренели — не охренели — но документ был, и меры по нему принимать надо было. Вздохнув, кум взялся за телефон, набрал короткий внутренний номер.

— Кто там? Онищенко мне найдите, чтобы явился ко мне. Ко мне сказал, в кабинет! Все, бегом!

Пока ходили за Онищенко — кум попытался добить оставшуюся почту. Распределил пару Пием, потом плюнул — и закурил прямо в кабинете. Когда зажигал сигарету — сломал две спички, что для него было нехарактерно. Нехарактерно для кума и само курение в кабинете, у него не было пепельницы — и пепел пришлось сбрасывать в пустую чашку. Потом эту чашку — самоделку, кстати, зэки на промзоне сделали, лучше чем заводская — придется мыть.

— Разрешите, Пал Андреич! — в приоткрытую дверь просунулась усатая голова Онищенко

— Ты где ходишь? Почему тебя на месте нет?

— Да разбирался там… В третьем отряде беспредел.

— Что за беспредел?

— Ковалева, похоже, ночью опустили. Да так, что на больничку придется определять.

Кум помолчал. Правозащитников он не любил. Да и за что их любить, спрашивается? Люди — не люди, дерьма в них столько, что…

— Это кто его так?

— Бурылев, известно кто…

Кум щелкнул двумя пальцами по столу.

— Заканчивай с этим. Выпиши трое суток карцера. Скажи от меня, еще рыпнется — в БУРе[212] сгною.

Три дня карцера — за такое это был самый минимум.

— Понял, Пал Андреич! — Онищенко залихватски сдвинул фуражку на затылок.

— Погоди. Ты вот это прочти.

Кум пододвинул подчиненному бумагу которая его так разозлила.

— Мама дарахая…

— Вот то-то и оно. Что мама, а не папа. Который раз это?

— Четвертый, Пал Андреич. Это кому ж это он так нужен?

Куму бы и самому хотелось бы узнать, кому это так нужен заключенный, которого этапируют уже четвертый раз — и все по разным делам. Киев, Москва, Сочи. Теперь Ижевск. Самое главное — бумаги как бумаги, его то дело что. Взял под козырек — выполнил. А все равно — неспокойно на душе. Это привычка такая кумовская — знать что в доме происходит. Потому что если не знать — то потом жареный петух так клюнет!

— Кому нужен — тому и нужен! Дело не наше. Ты как его гнать собираешься?

Онищенко в колонии занимался этапированием поэтому карту знал хорошо, помнил где и какие поезда ходят…

— Ижевск — он не на прямой дороге, Пал Андреич. Рядом есть две станции большие лучше через них — а там автозаком. Автозак пусть удмурты выделят. Либо через Агрыз, либо через Балезино. Лучше через Балезино, там как раз поезда к нам ходят. Можно будет договориться, чтобы никого не выделять.

Этапировать можно было двумя разными способами. Либо с попутным вагонзаком, благо они ходят полными только в одну сторону. Либо — выделять двоих сотрудников для конвоирования, оформлять им командировку, а в дороге эти сотрудники на грудь примут да что-нибудь отмочат, а ты отвечай…

— Договаривайся, попутным. Позвони удмуртам, договорись, чтобы автозак к станции выслали. Организуй, в общем.

— Есть.

— И скажи там… пусть этого … Чередниченко ко мне в кабинет дернут.

— Есть.

— Иди… делай, в общем.

* * *

Чередниченко выдернули через пятнадцать минут — быстро по меркам зоны, где конвою приходится вести заключенного через множество постов и решеток. Людей не хватало, Чередниченко не считался опасным — поэтому его конвоировал только один конвоир, а не два как по инструкции.

— Товарищ подполковник, заключенный Чередниченко…

— Свободен — оборвал конвоира кум — дверь за собой закрой. Понадобишься — позову.

— Есть!

Конвоир с шумом закрыл дверь, заключенный остался посредине кабинета. Среднего роста, с неприметным лицом, в обычной серой телогрейке и шапке, он входил в касту «мужиков» и был типичным мужиком — на вид. Но это было на вид…

— Садись — сказал кум — в ногах правды нет.

Заключенный пододвинул к себе стул, сел, стараясь не шуметь — мало ли в каком кум настроении. Кум же готовил чай, для этого у него были два кипятильника и две большие кружки. В них он сыпанул по доброй жмене качественной индюхи[213], долил воды и врубил кипятильники. Чай был из изъятого, но кум его домой не таскал — обычно приглашал зэков и беседовал с ними по душам под добрый чифирек. Получается что, по крайней мере, половина изъятого при шмонах чая доставалась-таки зэкам.

— Ты кто такой? — сказал он как бы вскользь.

— Чередниченко Иван Владимирович, осужден по статье…

Кум поморщился, махнул рукой

— Ты мне по мозгам не езди. И без тебя полно желающих проехаться. Ты мне ответь по простому, Чередниченко — кто ты такой?

— Мужик я, гражданин начальник. Нешто не знаете.

— Мужик… — кипятильники были хорошие, мутное варево уже булькало в кружках — да вот не знаю, какой ты, Чередниченко… мужик. Может статься что совсем и не мужик…

Кум отключил кипятильники, перенес пышущие жаром кружки на стол, одну поставил перед собой, вторую — на край стола, для зэка

— Благодарствую, гражданин начальник

Чередниченко взял кружку, глотнул обжигающий, терпкий до ломоты зубов напиток. Кружка кума осталась стоять на столе.

— Вот все не могу вас понять, зэчье — сказал кум — как вы кипяток то глотаете. Вкуса ж никакого нет, только глотку обжигает.

— Так на улице на морозе то тридцатиградусном поваландаешься — оно и кипяток из чайника полетит.

— То-то ты на морозе заваландался! В промзоне — Ташкент, без ватника ходить можно.

— Это так…

Подождав пока немного остынет, за свою кружку взялся и кум.

— Вот скажи мне, Чередниченко — неторопливо сказал кум — что тебя так дергают? Всем то ты нужен.

— А того я не знаю, гражданин начальник. Мое дело малое — сидеть и дни считать.

— Так и сиди. Что ж ты всем нужен то?

— Не знаю — Чередиченко ушел в себя

Раздражаясь, кум глотнул из кружки, на мгновение закрыл глаза, ощущая, как по телу разливается блаженная легкость и тепло. Не будь чифиря — ни одну коммунистическую стройку не огоревали бы.

— Ну, будет. Пришел запрос. Опять тебя этапировать просят. На сей раз в Ижевск. Ты чего в Ижевске то сумел натворить?

— Не знаю. Приеду — там и скажут.

— Может и приедешь. А может — и нет. Интересный ты человек, Чередниченко. Киев, Москва, Сочи — теперь вот Ижевск. Ты как гастролер блатной, где только не побывал. Ты где, говоришь, служил?

— ХОЗУ МВД СССР, гражданин начальник.

— А сюда зарулил?

— Девяносто вторая.

— Хищение госимущества. Это что же ты такого похитил, Чередниченко?

— Так в деле же есть, гражданин начальник

— А ты мне словами, словами скажи!

— Строили здание центрального аппарата. Ну я и вынес… плитку там, еще чего… Два унитаза. На рынке их и толкнул.

— Плитку значит… И два унитаза…

Кум глотнул чифиря

— Ты в каком отряде?

— В третьем.

— Чурбанов — у вас там?

— У нас.

— И что скажешь?

Кум был внимательный, потому что это было его профессией. Хоть Чередниченко всеми силами постарался не показать — но кое-что кум понял.

— А что сказать. Пашет — как и все.

— Пашет, говоришь… Ты вот что, Чередниченко. Я давно за тобой наблюдаю Человек ты дельный. Хочешь, бригадиром сделаю?

— Нет.

— Почему?

— А зачем оно мне?

— Зачем… На УДО[214] быстрее вырулишь.

— А зачем мне УДО. Звонком откинусь.

— Звонком? Ты что, под блатного косишь?

— Нет, гражданин начальник. Нечего мне делать на воле.

В кабинете было довольно прохладно, чифирь уже остывал.

— Звонком… Ну, смотри, звонком так звонком. Только вот что я тебе скажу, Чередниченко. Ты напрасно так со мной, я мужик правильный, и что бы тут ни было сказано — за пределы не выйдет, тут и умрет. И ты я вижу — мужик правильный. Готовься к этапированию.

Кум нажал на кнопку звонка, вызывая конвой.

— И вот чего еще… Удачи.

Чередниченко криво усмехнулся

— Благодарствую. Гражданин начальник.

По коридору глухо стучали сапоги спешащего конвоира.

Москва, Кремль

30 мая 1987 года

Как ни странно — маршал Советского Союза, Сергей Леонидович Соколов уже ничему не удивлялся.

Например, тому, что произошло то, что произошло. Собственно говоря — он был готов к тому, что нечто подобное произойдет. Он не знал что именно- но к чему то подобному был готов. Готов к тому что предатели сделают свой ход.

Это называется — теория заговора. Сложно объяснить что это такое… Вот представьте себе человек. Он служит в армии и живет в самом сильном государстве мира. Неважно, на какой должности служит — главное служит хорошо. Весь мир для него прост и понятен: командиры, подчиненные, денежное довольствие, задачи которые он должен выполнять. Он знает всю часть и все в части знают его и ни он ни о ком плохо не думает, ни о нем плохо не думают.

ВА теперь представьте, что вдруг выясняется, что его… скажем непосредственный командир, который командует много лет, которого он знает как облупленного и которого побаивается — выясняется, что он предатель. И в течение многих лет он обдуманно предавал Родину.

Поверит ли этот бедняга теперь кому — нибудь? Не думаю. Теперь сознание его будет видеть врага уже в каждом, он больше уже никому не сможет открыться, никому больше не сможет доверять. Его мировоззрение с этого момента поменяется полностью. Вот это вот и произошло — не сразу, но произошло — с министром обороны СССР, маршалом Сергеем Леонидовичем Соколовым.

Парясь в «предбаннике» — политбюро заседало на втором этаже, рядом с кабинетом И.В. Сталина — он вспомнил один эпизод, которому тогда он не придал особого внимания — но который представал теперь совсем в другом свете. Это было три недели назад, на Политбюро обсуждали соотношение сил в Европе, потому что намечались две важные встречи: у Шеварднадзе с госсекретарем США генералом Александром Хейгом и у самого Соколова — в Берлине должна была состояться встреча министров обороны стран — членов Организации Варшавского Договора. Собственно говоря, его сейчас с нее и дернули, не дав выполнить всю программу двухсторонних рабочих встреч.

Четырехзвездный генерал Хейг, бывший главнокомандующий силами НАТО в Европе в процессе подготовки визита недвусмысленно намекнул, что будет рад обсудить один щекотливый момент, который не дает советско-американским отношениям разрядки двигаться дальше. Речь идет про силы ОВД — их слишком много на европейском ТВД, они как глыба нависают над силами НАТО. Мало того, что у каждой страны — члена ОВД есть собственные вооруженные силы и неплохие — так еще и три группы советских войск тут как тут, каждая из которых, особенно ГСГ вполне способна в одиночку защитить средних размеров страну. Неплохо было бы подсократить. Мидаки — а сотрудников МИД под командованием Шеварднадзе теперь так часто называли — естественно ухватились за слова американского генерала. Недолго думая, Шеварднадзе вынес вопрос на Политбюро…

Тогда то они и схватились — насмерть. Шеварднадзе поддержал Горбачев — новое мышление, экономия средств, разрядка напряженности. Мы в глупом положении — сначала объявляем о демократизации и разрядке, а потом потрясаем оружие, надо лишить военных монополии на подготовку военного бюджета. Министр, вызванный для доклада сделал совсем не то что от него ожидали — он жестко возразил генеральному секретарю, без подготовки, с цифрами в руках доказав, что никакого превосходства в численности на Европейском ТВД у нас нет. Есть превосходство в узкой полосе — ГДР-ЧССР и то всего на сто семьдесят пять тысяч человек. Дальше — никого превосходства до самого Урала нет. И если уж генерал Хейг решил пойти нам навстречу — пусть сделает добрый жест уберет из Европы американские экспедиционные части и американское ядерное оружие, которого там полно. Вот тогда это будет — истинная разрядка.

Маршал Соколов посмотрел на стену. Когда за этой стеной работал Вождь — он даже не думал, что когда-нибудь попадет сюда. Говорили, что Иосиф Виссарионович очень уважал людей, которые без подготовки сыпали цифрами и могли экспромтом ответить на любой поставленный вопрос. А вот тогда, на Политбюро — его жесткое и во многом неожиданное выступление не оценили. Яковлев отмолчался — он всегда отмалчивался в таких случаях, когда ничего не понятно, Шеварднадзе что-то гневно бубнил по-грузински. Горбачев привычно взял сторону посредника: «завтра этот вопрос рассмотрим. Не надо рубить с плеча, надо разобраться».

Разобрались…

Вместе с ним были него подчиненные. Иллюзий насчет того зачем их сюда выхвали — никто не питал. Маршал Колдунов, генералы Царьков, Бражников, Мельников, полковник Москалев — начальник ЦПК. Уже в новостях, вечерних, вышедших в тот день бахнули: «Полет не был пресечен».

А как, позвольте спросить — пресекать!? Хорошо, сами во многом виноваты — многочасовой бардак на ЦПК нельзя оправдать! Но смотрите: самолеты поднимались на перехват шесть раз, в двух случаях перехватчики нашли цель. И что? Ну, хорошо, на самой границе перехватчик потерял цель в облачности? А второй? Что делать второму — стрелять по Москве? Или, может быть — засандалить ракетами Р-300, чтобы на минимальной высоте, прямо над головами дачников взорвались? Хорошее слово — пресекать. Хорошее — потому что неконкретное. Как все тогда получили когда тот Боинг «ссадили». И ведь много в той истории было непонятного, ой как много. Маршал беседовал с людьми, которые до сих пор утверждали что пуск был произведен по RC-135, американскому самолету — разведчику, а не по Боингу. И И какая разница: за два года до этого семьсот седьмой в Карелии на лед оз6ера посадили: государственные награды, а тут…

В дверях появился Черняев — помощник Генсека.

— Проходим, товарищи!

Судилище собралось почти в полном составе. Во главе стола протирает очки Горбачев. Ерзает на стуле Шеварднадзе, что-то пишет в блокноте Яковлев, молча смотрит перед собой на стол Романов — от этого можно ждать какой-то защиты, заместитель председателя Совета Обороны, курирует в Политбюро военку. Заведующий отделом административных органов ЦК, явный признак приближающейся расправы, иначе бы не стали два второй эшелон. Анатолий Иванович Лукьянов, пять месяцев назад сменивший бессмертного Савинкина Николая Ивановича. Пока лично плохо знаком, по отзывам — мразь мразью, скользкий как угорь. Если Савинкин старался одернуть- то это наоборот стравливает, дирижирует. Лушин, первый зам… старается не смотреть в их сторону, понятно будет делать доклад. В таких случаях это всегда бывает — ставят делать доклад первого зама, а не министра. Чебриков, с папкой, надел очки и что-то читает — понятно, еще один докладчик… нет Алиева, Рыжков[215], Соломенцев…

— Садитесь, товарищи…

Черняев устроился у бокового столика вести протокол.

Сегодня вел Горбачев, что было необычно — по обычаю вел Громыко, который тоже тут был, но молчал.

— Товарищи, давайте приступим. Текущий момент, требует от нас принять незамедлительные меры по наведению порядка в армии. То что произошло буквально два дня назад здесь, в центре Москвы — совершенно недопустимо, это ставит под сомнение способность Советского союза защищать себя в принципе! Но прежде чем предпринимать какие-то меры — нужно разобраться в сути произошедшего. Слово имеет товарищ Лушев.

Выступали с трибуны — невысокой, потемневшей от времени. Вообще обстановка в кабинете была больше старой, чем торжественной и классической. Генерал армии Лушев, бывший командующий ГВСГ, из танкистов — среднего роста, с острым, худым лицом, редкими седыми волосами на трибуне чувствовал себя неуверенно, мялся. Текст читал по бумажке…

— Товарищи, относительно произошедшего 28 мая этого года проникновения нарушителя госграницы, гражданина ФРГ Руста… Матиаса и посадки его в городе Москве могу доложить следующее. Руст взлетел с аэродрома в Финляндии, направляясь на запад, над Балтийским морем он сделал резкий разворот и направился к государственной границе СССР, имея намерение ее нарушить и проникнуть в воздушное пространство СССР.

Маршал Соколов по стилю текста сразу понял — писали в КГБ. Собственно говоря — сам Руст сейчас находился в Лефортово, с ним работали сотрудники КГБ.

— В 14.10 Руст был засечен выносным радиолокационным постом одного из подразделений 14-й дивизии ПВО. Дежурный поста своевременно выждал информацию о нарушителе на зал боевого управления полка, но оперативный дежурный, майор Черных в нарушение инструкции только через 17 минут выдал данные на пункт боевого управления 14-й дивизии ПВО. В свою очередь, командир 14-й дивизии ПВО, генерал Кромин ввел в заблуждение оперативного дежурного командного поста ПВО, а посты 14-й дивизии ПВО в это время потеряли цель. Примерно в 14.21 была обнаружена другая цель, с совершенно другими характеристиками: курсом, скоростью, высотой — однако, дежурный офицер радиотехнического дивизиона произвольно поставил ей номер 8255 и приступил к ее сопровождению. Тем самым он допустил ошибку позволившую нарушителю государственной границы проследовать дальше по маршруту.

Все равно — козел. Хоть и читает по написанной в КГБ бумажке — но читает ведь! Похоже, сегодня день Чебрикова — вот почему он не взял первым слово. Хочет нанести завершающий удар, покуражиться, отыграться за все…

— В четырнадцать тридцать две самолет был случайно обнаружен дежурной парой истребителей ПВО

— То есть как это случайно… — заговорил Колдунов, но его сразу перебили

— Александр Иванович… у вас будет время высказаться, товарищи, возможность высказаться будет дана всем. Не отвлекаем докладчика

Горбачев разом прервал Колдунова, не дал отклониться от где-то утвержденного сценария. Лушев, получив одобряющий кивок генерального секретаря, продолжил нудно читать…

— Несмотря на то что самолет нарушителя был обнаружен, ни командир авиаполка, ни командир дивизии, отвечающей за этот сектор ПВО не только не сделали ничего, чтобы воспрепятствовать дальнейшему полету нарушителя, но и приказали летчику ПВО сажать свою машину и прекратить преследование нарушителя.

А если бы приказали сбивать? Сами бы потом и отвечали за сбитие гражданского самолета. А если бы оставили летчика в воздухе — потом бы отвечали за летное происшествие с потерей самолета, а учитывая погоду — возможно и самого летчика.

— В четырнадцать сорок, самолет-нарушитель вошел в сектор ответственности пятьдесят четвертого корпуса ПВО, в нарушение инструкции об организации боевого дежурства самолет не был передан, не было сообщено о его статусе. В 15.00 оперативный дежурный командного пункта 54-го корпуса ПВО отдал незаконный приказ присвоить всем летательным аппаратам, находящимся в секторе признак «свой» и снять их с сопровождения, а руководителя расчета автоматизации подразделения, отказавшегося выполнять незаконный приказ, отстранил от боевого дежурства. Он же, дабы скрыть свою вину по мере выхода цели из своего сектора ответственности, передал ее оперативному дежурному находящегося дальше по маршруту следования нарушителя второго корпуса ПВО с отметкой «свой» и указанием на то что цель представляет собой стаю птиц. Он же ввел в заблуждение оперативного дежурного Центрального командного поста ПВО. В то же время в центральном командном посту ПВО ни находившийся там оперативный дежурный, ни заместитель начальника штаба войск ПВО не предприняли мер к пресечению полета нарушителя, а оперативный дежурный полностью утратил контроль за обстановкой в воздухе.

Соколов скосил глаза на белого как мел Колдунова. Переживает… жаль мужика, сердце не железное. Что же это за упыри пошли такие… с судилищами. Когда это началось? Ведь даже при Брежневе — он точно помнит — таких проработок не было. Вызывали в ЦК к заведующему сектором или отделом — там и пропесочивали как… Могли тут же и с должности снять — но все это наедине. А тут…

— Дежурный второго корпуса ПВО, при принятии неопознанной цели на сопровождение в нарушение инструкции не потребовал передать полную информацию по цели. Так же он зарегистрировал цель как свою, поднял на перехват истребители — но когда те не нашли цель — ничего не предпринял.

Все таки КГБ писало. Зарегистрировал цель как «свою» — и тут же поднял истребители на перехват. Бред…

— Таким образом, проявленная на всех уровнях системы управления ПВО страны халатность, недобросовестное отношение дежурных офицеров сразу нескольких частей и соединений ПВО позволило воздушному хулигану из ФРГ долететь до Москвы создать предпосылки к аварийной ситуации в аэропорту Шереметьево и в конце концов, облететь Кремль и приземлиться на Красной площади.

Докладчик посмотрел на Чебрикова. Точно!

— У меня — все, товарищи.

— У меня вопрос к докладчику — громко сказал Соколов

— Вы… — начал Рыжков, но Горбачев предостерегающе поднял руку

— Николай Иванович, не нужно. Пусть товарищ Соколов скажет.

— Вопрос такого характера. Почему в докладе не упомянуто что прямо у самой границы, сразу по ее пересечении по приказу командира истребительного полка две машины поднялись на перехват и обнаружили нарушителя?

— Это не остановило нарушителя, товарищ Соколов — нейтральным тоном сказал Чебриков

— Мы не имеем права сбивать гражданские самолеты, товарищ Чебриков! При нарушении границы гражданским самолетом мы обязаны поставить в известность штаб погранвойск.

— И что же не поставили?! — вдруг с полоборота завелся Чебриков. — Не надо строить из себя целку, товарищ Соколов!

— Товарищи, — Горбачев привычно вошел в роль третейского судьи, — это неправильно. Не надо грубить друг другу. Нужно упоминать не только о промахах, но и о достижениях, если таковые имеются. Если такой приказ был отдан и выполнен — это очень хорошо, нужно поощрить того кто его отдал — ведь он действовал совершенно правильно. Товарищ Соколов, как фамилия летчика?

— Пучнин. Командир полка — Гайсин.

— Товарищ Черняев, внесите в протокол. Нужно обязательно поощрить тех, кто правильно действовал в этой сложной ситуации. Разгильдяйство должно наказываться, добросовестное отношение к службе — поощряться. Товарищ Черняев — записали?

Черняев, один из ближайших сподвижников Горбачева, любитель девочек помоложе кивнул седой гривой

— Записал, товарищ генеральной секретарь. Тогда продолжим товарищи. Есть у кого еще выступить?

Соколов не стал просить слова — бесполезно. Их выслушают в самом конце — если сочтут нужным.

— Тогда по списку. Товарищ Громыко, имеете сказать?

— Да, товарищи… Произошедшее — результат расхлябанности, иначе и не назвать!

Старый сталинский кадр грозным взглядом обвел — как кипятком окатил — собрание.

— От нас зависит, повторится это в будущем — или нет. Товарищ Соколов сказал правильную вещь — ПВО не могло сбить этот самолет, потому что такая инструкция. Это неправильно! Таких хулиганов надо сбивать, а этому — дать пятнадцать лет. И пусть сидит! До последнего дня пусть сидит, паразит! Чтобы другие не летали!

Вот теперь понятно, почему не Громыко ведет.

Горбачев поморщился, едва заметно.

— Спасибо, Андрей Андреевич. Товарищ Лигачев[216].

— Да, товарищи. Полет этого хулигана, как его фамилия… Руст, да — этот полет имеет политические последствия, товарищи. К случившемуся недопустимо наплевательское отношение. Если один пацан, на обычном самолетике долетел до Москвы — то что будет если таких самолетов будет десяток? Да не гражданских — а боевых? Руст посеял сомнения в нашей обороноспособности в целом. Налицо огромный политический ущерб, подорван авторитет армии в глазах простого народа и в глазах наших потенциальных противников. Этот случай свидетельствует о негативных тенденциях, Я не побоюсь этого слова — распаде в руководстве вооруженных сил. Да, товарищи, именно в вооруженных силах в целом, нельзя отделять ПВО и представлять проблему как частную в то время как она общая. Разу несколько дежурных офицеров один за другим проявили преступную халатность, неумение правильно распоряжаться вверенным им грозным оружием. Я выступаю за то, чтобы вначале укрепить руководство вооруженными силами — а потом уже разбираться с конкретными недостатками.

Вот это выступление — было видно — председательствующему пришлось явно по душе.

— Спасибо, Егор Кузьмич. Кто еще желает? Товарищ Соломенцев?

Этот чуть приподнялся — и плюхнулся на место

— Я попробую кратко. Произошедшее как нельзя лучше показало расхлябанность в кадрах Министерства обороны, расхоложенность, отсутствие должного спроса за выполнение служебного долга. Ситуация эта не касается одних лишь ПВО, она проявляется в целом по всем вооруженным силам. С таким командным составом перестройку в рядах Вооруженных сил не проведешь. Считаю, что нужно немедленно укрепить ряды вооруженных сил кадрово. Все, товарищи.

— Так, дальше. Товарищ Зайков?

— Я тоже постараюсь кратко. Совсем недавно присутствующий здесь товарищ Соколов на заседании военно-промышленной комиссии ратовал за выделение новых огромных ассигнований на разработку и постановку в производство новых видов вооружения, разработанных по результатам применения наших войск в Афганистане. Но мне кажется, товарищи, что и наши неудачи в Афганистане, и последний вопиющий случай — это звенья одной цепи. Оружие есть, оружие хорошее и его в армии достаточно. Не хватает грамотных инициативных офицеров, способных правильно применять это оружие. Считаю, что кадровый вопрос в руководстве министерства обороны назрел. У меня все.

— Спасибо. Дальше, кто…

Чебриков едва слышно постучал краешком папки по столу.

— Товарищи… — Горбачев посмотрел на часы — товарищ Чебриков, в пятнадцать минут уложитесь?

— Да, товарищ генеральный секретарь.

Чебриков говорил как всегда сухо, даже нудно, уныло. Тон речи совершенно не вязался с тем, что он говорил — в ход шла главная артиллерия. Дальше, явно Шеварднадзе — не упустит возможности, потом, скорее всего Яковлев и наконец, как апофеоз всего — сам Михаил Сергеевич Горбачев. На часы Горбачев посмотрел специально — чтобы потом не дать слова или ограничить по времени. Хотя в принципе — время было.

Однако, Чебриков удивил своим выступлением. Вместо того, чтобы педалировать эту тему дальше — он «нажал на тормоза», возможно с какой-то далеко идущей целью.

— Товарищи. То, что произошло — иначе как чрезвычайным происшествием назвать невозможно. Факт вопиющий, репортаж о произошедшем видели многие, об этом говорят телекомпании и газеты по всему миру. Объяснить народу, почему так произошло мы не сможем, это будет воспринято как отговорки. Система ПВО, которая выстраивалась не годами — десятилетиями, на которую потрачены огромные суммы, в том числе и в инвалюте, в которой сконцентрирован все передовые достижения советской военной промышленности, показала свою полную несостоятельность. Но недостаточно просто взять и покарать кого-то, снять с должности, и посадить в тюрьму — так мы не решим проблему, товарищи. Надо как следует разобраться в этой истории, не торопясь и не делая скоропалительных выводов. Из материалов, которые у нас есть на сегодняшний день, становится ясно, что самолет изначально был засечен радарами, но дальше многое было сделано неправильно. Нужно разобраться — откуда вообще взялся этот Руст, помогали ли ему с нашей стороны или на Западе, и если помогали — то кто и с какими целями. Как самолет пропадал и вновь появлялся на экранах наблюдения, почему сразу несколько операторов систем ПВО приняли неправильное решение? Почему о нарушителе не было вовремя доложено наверх, почему тот же товарищ Колдунов, здесь присутствующий узнал от подчиненных о самолете только когда он совершил посадку на Красной площади. Кто из штабов армий и корпусов ПВО, из главного штаба ВО, штаба Московской зоны ПВО знал о пролете нарушителя и какие меры лон предпринял? И какие должен был предпринять по уставу? Каковы схемы согласования действий и подчиненности у нас в ПВО, правильны ли они? Кто виновен в произошедшем? И только потом, товарищи, мы сможем принять разумное и взвешенное решение о наказании виновных в произошедшем товарищей.

Внезапно, маршал Соколов вспомнил происшествие, которое удивительным образом совпадало с тем, что произошло несколькими днями ранее. Почти в деталях совпадало! 15 мая 1941 года в районе Белостока границу нарушил немецкий трехмоторный транспортник Юнкерс-52. Машина благополучно долетела до Москвы и приземлилась на военном аэродроме в Тушино. После приземления Юнкерса последовали чистки и репрессии: были арестованы начальник ВВС Красной Армии П.В. Рычагов, начальник управления ПВО Г.М. Штерн, командующий Прибалтийского военного округа А.Д. Локтионов, до того занимавший должность начальника ВВС Красной Армии, помощник начальника Генштаба по авиации Я.В. Смушкевич, командующий ВВС Московского военного округа генерал-лейтенант авиации П. И. Пумпур, а также бывший начальник Генштаба К.А. Мерецков и нарком вооружений Б.Л. Ванников. Все они, кроме помилованных начальника Генштаба К.А. Мерецкова и наркома вооружения Б.Л. Ванникова, были расстреляны в октябре 1941, когда уже шла война И это только самая верхушка, на самом деле арестованных и расстрелянных в ВВС были сотни!

15 мая 1941 года!!!

Этот пролет обезглавил ВВСС перед самой войной! В военно-воздушные силы пришли люди, которые просто не могли ими управлять, многие были передвинуты снизу, но, извините, командовать истребительным звеном, это одно — а полком или даже дивизией — совершенно другое. И двадцать второго июня ни одна часть советских ПВО не смогла достойно встретить рвущихся через границу фашистских стервятников! В первые дни и часы, когда можно было сломить ситуацию в самом начале — имела место потеря управляемости, отсутствие взаимодействия и нормального командования. Соколов знал подлинные цифры и факты, и он знал что ни на одном из трех стратегических направлений вторжения, ни на севере, ни в центре ни на юге у фашистов не было ни численного, ни технического превосходства над РККА. Их можно было отбить с самого начала, но — истребители не прикрыли бомбардировщики, бомбардировщики не смогли сбросить бомбы на колонны вторжения, потому что были выбиты хозяйничающими в небе Мессерами, истребители и артиллерия ПВО не смогли прикрыть небо. Четыре года и двадцать с лишним миллионов человек — вот что стоило тогда стране это! И решение Сталина и полет этой транспортюги — все один к одному.

А если эти сейчас — хотят повторить?!

Морозом обожгло кожу. Это был мороз того самого зимнего февральского вечера, когда он едва не погиб под кабаньими клыками. Поваленное дерево, на котором так удобно сидеть, потрескивающий чуть в стороне костер, медный запах кабаньей крови. Сидящий напротив человек с кристально чистыми, не замутненными сивухой глазами, и его слова — одно немыслимей другого.

Если не мы — то кто? За нас — никто не разгребет. Надо самим.

Эти — ошиблись. Сами того не зная — они ошиблись. У каждого человека есть грань, шаг за которую опасен. Смертельно. Маршал Советского Союза Сергей Леонидович Соколов, воевал ту войну и помнил, как это было. А у тех, кто прошел через это и выжил, на всю жизнь осталась только одна цель, одна миссия — единая для всех выживших.

Не допустить, чтобы это повторилось вновь.

И маршал Соколов принял решение. Он — не допустит. Сделает все что в его силах. Потому что кроме них — и вправду, некому.

Соколов незаметно вернулся в зал, вынырнул из глубокого омута памяти. Заметил злобные глаза Яковлева — и понял, что тот выступать не будет, папки не было. Как всегда будет держаться в стороне, даже если сейчас все выступят — он воздержится. Этот бьет в спину.

— Слово имеет товарищ Шеварднадзе Эдуард Амвросьевич.

Шеварднадзе говорил стоя. Не мог сдержать себя. Даже не смотря в написанную речь — ее у него и не было, говорил что думает.

— Кратко скажу, товарищи — позор! Позор, какого еще не было! То что произошло — не случайность, этот вопиющий факт отражает общее состояние в вооруженных силах страны! На месте присутствующего здесь товарища Соколова — я бы сам подал в отставку, вспомнил про офицерскую честь!

Горбачев видимо хотел что-то сказать, возможно привычно одернуть — внутренне соглашаясь со сказанным, но блюдя приличия — но Шеварднадзе уже сел на место.

— Еще выступить, товарищи?

Горбачев оглядел зал. Никто из военных даже не попытался — знали, что смысла нет. Соколов заметил, как держится Колдунов, тронул за рукав. Бывший ас, маршал авиации чуть заметно кивнул — нормально. Выдержу.

— Тогда выступлю я, товарищи. Конечно, произошедшее — это безобразие. Опозорили страну, унизили народ! Такого не было даже в сорок первом, тогда посты ВНОС[217] и то лучше работали. А сейчас… техники закупили, израсходовали миллиарды рублей и в конечном итоге получили самолет на Красной Площади. Я не буду повторяться, товарищи уже и так многое сказали. Главный вывод, который мы должны сделать- в армии, как и во всем нашем обществе должны быть законность и порядок. Не надо рубить с плеча, есть закон, есть соответствующие органы — вот и пусть расследуют по закону. Кто виноват — пусть наказывают. Все, кого это касается должны предстать перед советским судом, он и определит меру наказания. Халатность — значит, халатность — будем наказывать. Если что-то большее, чем халатность — значит, будем наказывать и за это. Наказывать будем всех, невзирая на должности и звания, товарищи!

Горбачев сделал драматическую паузу, осмотрелся

— Но вопрос не только в наказании! Вопрос в том, что мы должны сделать для того, чтобы это больше не повторилось! Политбюро ждет предложений по всем родам войск и видам вооруженных сил, что нужно предпринять, чтобы не допустить повторения подобного в будущем. Нужно собрать Совет обороны, товарищ Черняев, внесите в протокол. К Совету обороны — товарищам Язову и Зубкову подготовить предложения по всем проблемам Вооруженных сил и путям их решения. Записали, товарищ Черняев?

— Да, Михаил Сергеевич

— Вот и отлично.

Язов!

На Политбюро — по крайней мере в те времена, когда на него приглашался Соколов — никто не выдавал в лоб: вы уволены! Собирайте вещи! Это было просто некультурно. Но факт оставался фактом, только что был назван новый министр обороны. И фамилия эта была для Соколова неожиданной. Он ожидал услышать фамилию маршала Ахромеева, начальника Генерального штаба — человека вхожего в ЦК и принципиально не ввязывающегося в политику. Его вытащили с Дальнего Востока в Москву просто потому что округ на нем оставлять было нельзя и назначили туда, куда назначают всех, кого надо куда то пристроить. На данный момент генерал-полковник Язов был заместителем министра обороны по кадрам, и эта должность его вполне устраивала.

Язов — министром?

Если бы ему самому довелось выбирать преемника — он бы остановился на ком-то из молодых. На первое место он бы поставил нынешнего командующего сороковой армией генерал-полковника Виктора Петровича Дубынина. Дубынин, бывший танковый комдив, на посту командующего сороковой армией проявил себя грамотным и инициативным командиром, под его руководством удалось переломить тенденцию постоянного роста потерь в ОКСВ и добиться их устойчивого снижения — причем потери душманов не только не снижались, но и возрастали. Дубынин, в отличие от него самого и командного состава его поколения не имел опыта Великой отечественной — зато имел куда более ценный опыт командования армией в условиях локальной войны без линии фронта, он реально смог бы на посту министра внедрить во всей Советской армии и то, что было найдено потом, а зачастую и кровью в сороковой армии и подготовить армию к войнам нового типа. Маршал Соколов был в Афганистане еще до ввода войск, он постоянно бывал там все время войны, он знал состояние дел там как никто другой — и понимал, что армии нужно реформировать, причем быстро. На примере сороковой армии всплыли очень и очень серьезные проблемы. Он бы даже согласился с ораторствующими здесь — но он отчетливо понимал, что у этих — задача стоит не реформировать армию.

Эти хотят ее уничтожить.

— Товарищи, продолжим обсуждение. Товарищ, Чебриков, прошу доложить по состоянию расследования. Вы ведете или Рекунков?

Никого из них не выслушали. Да они и не хотели выступать. По сути действительно ЧП, кто-то должен отвечать. Соколов не держался за кресло, ему не нравилось происходящее здесь поспешное судилище, ему не нравилась «раздача всем сестрам по серьгам» и он опасался за будущее.

— Мы взяли на себя, товарищ Горбачев. Разрешите?

— Да, товарищ Чебриков, не надо выходить, доложите с места.

— Значит, следственным отделом КГБ СССР проведены первичные допросы Матиаса Руста, гражданина ФРГ, шестьдесят восьмого года рождения, проживающего в ФРГ. Матиас Руст показал, что план совершить полет в СССР у нег возник примерно полгода назад, им он ни с кем не делился и решил осуществить его в одиночку. Самолет он взял напрокат, пользуясь связями отца, торгующего подобными самолетами в другом городе. После этого он совершил перелет из ФРГ в Финляндию по международной воздушной трассе. В Финляндии, в городе Мальме он дозаправил самолет, подал план полетов, где указал желание посетить Норвегию. Над Финским заливом он отключил все средства связи, снизился и повернул в сторону советской границе, ориентируясь по дыму сланцевого комбината, единственному приметному ориентиру на побережье.

— Давно надо закрыть — сказал Яковлев.

Это было первое, что он сказал за все Политбюро.

— Товарищ Яковлев… — одернул Горбачев — продолжайте, Виктор Михайлович.

— Летел по карте, карта довольно подробная. Сказал что купил ее в аэроклубе, такие карты продаются свободно — мы проверяем своими силами. За все время полета высоко не поднимался, частично из-за облачности, частично из-за необходимости ориентироваться на месте. В самом начале полета всего один раз видел истребитель — перехватчик. За все время полета над советской территорией нигде не совершал промежуточных посадок, никто ему не помогал. Приземлился в Москве там где смог, первоначально имел намерение приземлиться в Кремле.

— Этого только не хватало.

— Мотивом назвал то, что хотел встретиться с Вами Михаил Сергеевич. Сказал, что хотел и с Рейганом, но подумал что гиблое дело.

— Самолет проверили?

— Проверили. Ни шпионской аппаратуры, ничего. Обычный самолет.

О том, что в хвостовой части самолета был нарисован знак радиации — Чебриков не упомянул. А вот Соколов — об этом уже знал.

— Что будем делать, товарищи?

— Посадить. И пусть сидит! — сказал Лигачев.

— Егор, Кузьмич, так нельзя… — развел руками Горбачев — так категорически нельзя поступать. Мы только сил положили на то, чтобы наладить дружеские отношения с Германией, и тут — на тебе. Из-за хулигана.

— Так что его теперь — выпустить?

— Может быть и выпустить — задумчиво сказал Чебриков — БНД[218] уже обратилась к нам по неофициальным каналам. Суд Гамбурга возбудил дело, они просят его выдать для осуждения на родине. Снисхождения не будет.

— То-то им верить можно — не унимался Лигачев.

— Вообще то, Егор Кузьмич, для нас тоже будет лучше, если его в СССР не будет — сказал Чебриков — если он будет сидеть у нас, с нас просто не будут слезать все время, пока он отбывает наказание. Голоса всякие[219]… уже сейчас бесятся. Анекдоты сочиняют. Мои люди покрутились в толпе — наверное и в самом деле лучше его выдать ФРГ. С глаз долой, как говорится и …

— Может, он ненормальный? — спросил Рыжков

— Экспертиза не проводилась. Проводить ее нужно крайне осторожно. Мы уже и так замазаны с этой карательной психиатрией, если институт Сербского будет проводить экспертизу — все сразу скажут, что в СССР опять применяется карательная психиатрия.

— У меня вопрос — сказал Лев Николаевич Зайков — а что если бы такой же вот Руст совершил посадку на авиабазе в США? Что бы было?

— Ему не дали бы — сразу ответил Яковлев, знаток США — сбили бы и все дела.

Почему то кто улыбнулся, кто рассмеялся.

— По нашим данным — снова повел разговор Чебриков — не меньше десяти ракетных дивизионов сумели сделать фотовыстрел по Русту. Но никто так и не получил приказ на боевой пуск.

— Не фотовыстрел надо было делать — сбивать к чертовой матери!

Снова Лигачев.

— Эдуард Амвросиевич, что скажете? — повернулся к своему соратнику Горбачев — ваше мнение? Вам с ФРГ разговаривать?

— Ну… осудить, дать сколько то. Потом — выпустить в качестве жеста доброй воли. Там, в ФРГ такие вещи очень ценят.

Горбачев захлопнул лежащую перед собой папку

— Хорошо. Предлагаю принять за основу предложение товарища Шеварднадзе. Без голосования возражения есть?

Возражений не было.

* * *

Отсидевшийся все Политбюро в окопе Александр Николаевич Яковлев, чуть ли не пинком открыл дверь в кабинет завсектором ЦК, ближайшего помощника Лигачева — Евгения Легостаева. Его широкое крестьянское лицо светилось торжествующей улыбкой.

— Во! — заявил он — все руки в крови! По локти!

Легостаев отложил работу.

— Что произошло, Александр Николаевич?

Яковлев не мог спокойно ходить по кабинету, он не ходил — он метался как бешеный зверь из угла в угол, держа руки перед собой и рассматривая их, будто желая и в самом деле увидеть на них кровь. Кровь своих врагов.

— Всё! Всех похерили! Разом! Всех.

— Кого?

— Соколова. Колдунова! Всех разом, под одну гребенку. Ничего! Мы им еще устроим! Голубчики! Разом! Всех!

Казалось, не член Политбюро ЦК КПСС — а доисторический шаман мечется по кабинету, где-то рядом стучит бубен, а в руках у шамана — окровавленный каменный нож и вырезанное заживо сердце. Даже много чего повидавшему Легостаеву стало не по себе.

— Соколова сняли?

— Именно. Именно!

Слухи такие ходили. Но решения на бумаге не было — значит, придется готовить задним числом.

— А взамен кто?

— А какая разница?! Кто бы ни был — это будет уже не Соколов. И остальных похерим! Всех! Вы еще у меня в тюрьме посидите!

* * *

Через несколько дней маршал Советского Союза Сергей Леонидович Соколов первый раз открыл двери своего нового кабинета в Генеральном штабе. Теперь он был в группе Генеральных инспекторов Министерства обороны — почетная и ничего не решающая должность.

Письменный стол. Лампа с зеленым абажуром — неотъемлемый атрибут рабочего места советского руководителя. Толстый слой пыли на столе. Молчащий ряд телефонов, в том числе вертушка.

Табличку с именем на двери пока еще не повесили.

Отправленный в отставку маршал открыл окно, начал протирать стол от пыли. Потом остановился — будто что-то забыл. Вспомнил — вышел в коридор, прошелся мимо длинного ряда дверей, отыскивая нужную табличку. Нашел. Постучал.

— Войдите!

Седой как лунь человек поднял голову от загромоздивших весь стол бумаг. Было видно, что и на этом, внешне незначительном посту он загружен работой.

— Вот, поздороваться зашел, Пал Иваныч.

— Заходите, заходите, товарищ маршал… С прибытием, как говорится.

— Да какое там прибытие… Смотрю — работой вас тут загрузили.

— Работа, работа… Кто везет — на того и грузят. Вот, инструкции по политической работе правлю, показать кому без правок — стыда не оберешься.

— Инструкции — это хорошо…

Соколов обвел глазами кабинет где-то на уровне потолка — и сидевший за бумагами старик утвердительно кивнул.

— Я вот думаю, как тут у вас проставляться принято?

— Как принято. Да так как и везде. Стол накрыть, чтобы как положено, по-фронтовому.

— По-фронтовому… Может, в заказник тогда съездим? Разомнем кости старые, проставлюсь я, офицерам части представлюсь.

Старик улыбнулся

— Можно и так.

Пакистан, Пешавар. Отель.

22 апреля 1987 года

Думаете, что миссис Дженна Вард послушала какого-то там копа из занюханной пакистанской охранки? Как бы не так, иначе бы она не была миссис Дженна Вард.

Прожив три дня в отеле в Исламабаде, она исчезла из города — переехала в Равалпинди и сняла номер в одном из тех мест, где в первую очередь смотрят на бумажник клиента — а паспорт их и вовсе не интересует. Там она прожила еще два дня — прежде чем разобралась, что к чему — а потом купила местную одежду и исчезла…

Женская одежда в мусульманских странах хороша тем, что она анонимна. В парандже все женщины на одно лицо — и даже полицейский не посмеет ее поднять, чтобы удостоверить личность женщины. Два дня она учила разговорник, всего пара десятков фраз, которые ей будут нужны в самое ближайшее время и которые позволят сориентироваться в обстановке. С этим знанием и в парандже она пришла на автобусную станцию Равалпинди и купила билет до Пешавара. Если кто и заметил не слишком чистое произношение — то виду не подал, ибо в Пакистане не принято было обращать внимание на чужих женщин.

Вокзал ее поразил. Да, она знала, что автобусом путешествуют самые бедные, так было и в ее стране — но увиденная ею нищета была равной африканской. Если даже не хуже. Грязный, замызганный вокзал, сидящие на каких то тюках люди. Воздух звенел от детских голосов — дети, оборванные, чумазые, бегали везде, кричали, падали, поднимались и снова бежали. Играли, перекидываясь комками грязи, не обращая внимания на взрослых и порой получаемые от них затрещины.

И это люди, идущие на войну с второй сверхдержавой мира? И это люди, которые должны победить Советскую армию?

Подали автобус — Дженну едва не затоптали в давке, все суетились, что-то кричали. Водитель проверял билеты, щедро отвешивая тумаки, пассажиры крепили свой груз на багажнике на крыше — гора тюков угрожающе росла. У миссис Вард возникли сомнения в том, что они вообще доедут до места назначения, что эта колымага не сдохнет от старости по дороге.

Но нет — доехали.

Поселилась она у самого вокзала, на Кохат-роад, в небольшом и занюханном отеле для проезжающих. Чем больше людей, чем дешевле номер — тем лучше, большую часть контингента и вовсе составляли работающие у вокзала проститутки. Но это даже хорошо, проститутки — последние кто пойдет в полицию, если что-то заметят. Вообще то придти сюда может и полиция — но она не Дженна Вард, если хозяин отеля не договорился с местными стражами порядка, чтобы они его не беспокоили. На этом держался бизнес, иначе бы сюда не ходили проститутки.

Неспокойно переночевав ночь (почему то она боялась, что ночью в комнату к ней кто-то вломится), она спустилась вниз. Что-то в портье привлекло ее, только потом она поняла — шрифт газеты, которую он увлеченно читал. И потому она решилась подойти к нему.

— Здравствуйте, вы говорите по-английски?

Парень отложил газету — это была старая «Нью-Йорк Таймс», непонятно как оказавшаяся в этой дыре…

— Да… говорить по-английски.

Портье был совсем молод — лет пятнадцати, не больше.

Дженна Вард улыбнулась своей знаменитой улыбкой.

— Супер! Мне нужна твоя помощь! Как тебя зовут?

— Бахтар.

— Это афганское имя?

— Да, миссис…

Может ли так повезти?

— Ты из беженцев?

— Да, миссис.

— Супер! А я журналистка из Америки. Америки понимаешь?

— Да, миссис. Бахтар ехать в Америку. Вся семья Бахтар ехать в Америку. Америка — хорошо.

— Америка — это здорово! Ну, так ты проведешь меня в лагерь, позволишь поговорить с беженцами из Афганистана?

Бахтар почему то задумался

— Нет, миссис.

— Но почему?

— Это опасно, миссис. Мы не живем в лагере, мы живем в городе, миссис, Бахтар и вся его семья. Это опасно, жить в лагере.

Интересно. Ладно попытка номер два.

С видом фокусника миссис Вард достала из кармана пятидесятидолларовую бумажку.

— Знаешь, что это? Это американские деньги. Если Бахтар собирается ехать в Америку — Бахтару нужны американские деньги. Правильно?

Она видела, как пацан хочет получить эти деньги. Но что-то его останавливало.

— Я знаю, миссис это доллары. Бахтар хочет получить доллары, но Бахтар боится.

— Чего Бахтар боится?

— Если узнают — Бахтар убьют и вся семья Бахтар убьют.

— Кто убьет?

— Я не могу сказать, миссис.

Да что же это такое…

Миссис Вард достала еще две банкноты.

— Сделаем так, маленький любитель Америки. Вот 150 долларов. До вечера я буду ждать в номере. Сам организуй встречу там, где не опасно, понимаешь? Ты придешь за мной и постучишь в дверь, вот так.

Миссис Вард отстучала примитивный мотив по конторке портье — один-два-один.

— Понимаешь? Тогда я выйду и мы пойдем туда, где нас будет ждать кто-то из лагеря беженцев, кто-то, кто сможет рассказать мне о нем. Тогда ты получишь эти деньги и тот кто расскажет — получит столько же. Понимаешь?

Бахтар какое-то время смотрел на нее, взвешивая возможную выгоду и опасность. Потом утвердительно кивнул головой.

* * *

Время тянулось медленно, делать было особенно нечего. Не рискуя обедать в общественных местах, миссис Вард перекусила какой-то сладкой, липкой дрянью, которую она купила на вокзале — не бог весть что, но еда есть еда. Потом вернулась к себе в номер и целый час наблюдала а тараканами на полу. Потом начала размышлять над тем, не свихнулась ли она вконец. Так, как она поступала, ни один репортер поступать был не должен — просто из соображений безопасности. Она прослушала курс безопасности для репортеров, посещающих горячие точки — его вели бывшие британские САСовцы и помнила, что они говорили. Нищая страна, озлобленный народ и она — живущая в дешевом отеле под чужим именем и сказавшая что у нее есть как минимум триста долларов. А здесь за десять долларов могут глотку перерезать, что уж говорить про триста. Нельзя отклоняться от маршрутов, рекомендованных для репортеров. Нельзя пытаться оторваться от наблюдения спецслужб принимающей стороны. Нельзя… господи, какое правило она еще нарушила…

Один-два-один.

Подскочив на кровати, будто ее укусил за одно место шмель, миссис Вард пробежала к двери.

— Бахтар?

— Тихо миссис. Бахтар.

Это и в самом деле был Бахтар. Одетый в нечто, напоминающее плащ Зорро, он с одобрением взглянул на ее паранджу. Утром она спускалась вниз в американской одежде.

— Хорошая одежда миссис. Надо идти.

— Ты нашел того, кто с тобой поговорит?

— Да, миссис. Но он не будет говорить, если вы будете его фотографировать или записывать голос.

На этот случай у миссис Вард был миниатюрный диктофон, который она достала по знакомству и набор микрофонов в виде брошек. Это было крайне неэтично, но… на войне как на войне.

— Хорошо. Но можно, я буду записывать ручкой в блокноте?

Маленький пуштун поколебался

— Можно, миссис. Идемте быстрее.

— Сейчас. Возьму блокнот.

Дженна Вард разворошила чемодан, достала блокнот и три ручки. Посмотрела в зеркальце, вделанное в чемодан изнутри.

Если тебя замочат, то так тебе и надо…

С блокнотом и ручкой, миссис Вард вернулась к двери, показала их маленькому, постоянно оглядывающемуся по сторонам пуштуну.

— Пошли.

— Идите за мной, миссис.

Вместо того, чтобы идти через парадную лестницу и через главный вход — Бахтар, за затем и миссис Вард вылезли на пожарную, приделанную сзади к зданию. Маленький пуштун, ловко извернувшись, палкой подбил стопор окна — и створка с шумом упала вниз, будто здесь никто и не вылезал.

— Ловко…

— Тихо миссис — пристрожил Бахтар — нельзя говорить.

Задний двор отеля был неосвещенным, темным, вонючим, заставленным какими-то ящиками и мусорными контейнерами. Отчетливо было слышно, как в мусоре, выискивая съестное шуршали, копошились, пищали крысы. Журналистку передернуло — от запаха, от крыс, которые совсем рядом от страха…

Спокойно, Джен… Ты знала, на что шла…

— Осторожно, миссис. Прыгайте.

— Сюда?

— Тут внизу мешки. Прыгайте!

Нижний край пожарной лестницы отстоял от земли больше чем на два метра — чтобы воры и те, кто не заплатил за жилье не могли проникнуть в помещение. Самое страшное было в том, что не было видно земли — прыгаешь как будто в пустоту.

Одна нога боязливо попробовала пустоту.

— Прыгайте, миссис! Мой друг не будет ждать! Он уйдет!

Господи…

Нога вниз, держаться руками… там мешки, там мягко, еще вниз, а-а-а….

Она и сама не поняла, как оказалась на земле и самое главное — как ухитрилась приземлиться на ноги. Конечно, она готовилась в этому ночному выходу, и вместо женских туфель надела удобные и прочные кроссовки — но все равно это было ужасно. Земля ударила ее в ноги подобно груженому самосвалу, удар сотряс все тело, она раскинула руки, вскрикнула и …

Осталась стоять…

— Надо идти, миссис.

— Подожди.

Ничего не сломала? Вроде — ничего… Шаг, еще шаг. Болит, кажется лодыжкой ударилась — но идти можно.

— Пошли.

Улица была полупустой — ночью поезда не ходили и вокзал не работал, таксистов и рикш на маленьких вонючих трехколесных мотороллерах тут не было. Бахтар придержал ее у угла здания, долго осматривался, пытаясь понять, есть ли на улице опасность. Миссис Вард принюхалась — и поняла, что это от нее пахнет как от последней бездомной бомжихи…

— Пойдемте, миссис. Только не бегите, даже если увидите полицейского.

Увернувшись от непонятно откуда взявшегося мотоциклиста, они пересекли улицу, потом перебежали полупустую площадь перед вокзалом. Маленький пуштун потащил ее куда-то в темноту — не к выходу к поездам, а в сторону, куда-то влево…

— Мы куда?

— Молчите, миссис. Мне надо кое-что найти. Друг ждет на путях.

Пырнут ножом — и положат на путях поперек рельсов. Ночью ходят товарняки, переедет — потом и проверять не будут…

— Сюда, миссис.

Дыра в заборе — темная и страшная, прикрытая какими-то картонками. Стоило пролезть на ту сторону — и словно все звуки отсекло. Остались только звуки станции, полумертвой в своем ночном забытии, с редкими свистками маневровых локомотивов. На станции по ночам работали только с военными грузами — опасались советских спутников слежения…

Из темноты выступили двое, два черных силуэта, ростом не больше Бахтара — но журналистка заметила в руках у одного что-то, похожее по очертаниям на обрез. Последовали короткие переговоры, на отрывистом, гортанном диалекте, причем Бахтар говорил раздраженно и властно, а эти — словно оправдывались.

— Пойдемте, миссис. И ни звука.

Они шли, поворачивали и снова шли, вокруг были какие-то склады, то ли охраняемые то ли нет. В этой части грузовой станции не светили фонари, они то и дело переступали через отполированные до блеска лезвиями колесных пар рельсы, журналистка спотыкалась и снова шла. Они шли, пока в углу не заметили колеблющиеся огоньки свечей.

Их было человек десять, и самому старшему из них миссис Вард дала бы не больше шестнадцати. Видно было плохо — но журналистка все таки заметила, что у каждого из них какое-то оружие, у некоторых даже автоматы. Перед ней была молодежная банда, о жестокости которых она наслышалась еще в Америке…

— Я привел вас, миссис. Давайте деньги.

Спокойно…

— Не так быстро, Бахтар. Я должна услышать история. Я плачу деньги за историю, окей?

Бахтар немного помолчал.

— Тогда дайте часть денег, миссис, иначе никто не будет говорить.

Подумав, миссис Вард наощупь достала из кармана две пятидесятки, протянула их — и они исчезли у нее из руки быстрее, чем она заметила что происходит.

— А еще деньги, миссис?

— Сначала говорите. Потом деньги.

Бахтар переговорил с юными бандитами о чем то

— Они будут говорить, миссис. Они плохо знают ваш язык, поэтому они будут говорить мне, а я буду говорить вам. И за это вы мне дадите еще 50 долларов.

Маленький разбойник… Но по крайней мере если бы он хотел ее убить — он не пытался бы сейчас так самозабвенно облегчить ее карманы.

— Как вернемся

— Хорошо. Спрашивайте, миссис. Они не знают о чем говорить.

Если бы она знала…

— Мне нужен свет. Я должна писать, понимаешь?

Свет ей дали — два огарка свечи в банках и какая-то телега, на которую она примостила блокнот.

— Скажи, Бахтар, кто из них афганцы?

— Они все пуштуны, миссис, как и я. Мы все перешли границу.

— Тогда… вот этот, самый большой. Его как зовут.

— Его зовут Змарай, миссис. На вашем языке это слово обозначает лев.

Парнишка придвинулся поближе — миссис Вард поразилась, насколько он красив. Смуглый, с тонкими чертами лица, с глазами как угли. Он совсем не был похож на предводителя банды — и тем не менее был им, если принять во внимание автомат Калашникова в его руках.

— Хорошо, пусть будет Змарай. Сколько ему лет?

— Шестнадцать, миссис. Он уже мужчина.

Журналистка для вида писала в блокнот и думала, что если что-то случилось с магнитофоном или микрофоном — она покончит с собой от отчаяния. Такой материал!

— А почему Змарай оказался здесь? Его деревню сожгли шурави? Советские солдаты?

Бахтар переговорил со Змараем, прежде чем ответить.

— Нет, миссис. В его деревню, где жил он и его родители пришли бандиты. Они сказали, что здесь будет их опорный пункт. А потом пришли шурави и начался бой. Шурави прогнали бандитов, но потом шурави ушли и бандиты пришли снова. Когда это случилось в третий раз — оставшиеся в живых решили перебраться в более безопасное место.

— И где он живет теперь? В лагере беженцев?

— Нет, миссис. В лагере беженцев нечего есть и нечего делать. Он сирота и живет на улицах Пешавара.

— Но разве в лагеря беженцев не поступает гуманитарная помощь?

Снова последовал долгий разговор на пушту

— Змарай не знает, о чем вы говорите, миссис. Еду выдают только семьям тех, чьи мужчины сражаются с шурави. Если кто-то отказывается сражаться с шурави — он не получает ничего.

Это было новостью — только этого могло хватить для сенсации. Возмутительно! Американцы собирают деньги и продукты для этих несчастных — но им и в голову не приходит ставить условие, чтобы беженцы воевали с советскими. Они просто хотят помочь несчастным, оказавшимся в чужой стране и без крыши над головой. Если станет известно об условиях, какими обставляют передачу гуманитарной помощи — в Америке это вызовет бурю негодования.

— Скажи, а власти знают об этом?

— В лагерях власть, миссис — это бандиты. Иногда приходят белые и дают бандитам оружие. А бандиты не хотят идти и воевать с шурави — они ищут мужчин из беженцев и заставляют их идти воевать. Змарай сбежал из лагеря, иначе бы отправили воевать и его. Он не хочет воевать с шурави, шурави не сделали ему зла.

— Но ведь они выгнали его из деревни.

— Миссис, это сделали бандиты. Жители просили, чтобы бандиты ушли — но бандиты не ушли, они ограбили их, взяли их мулов, заставляли мужчин брать в руки оружие и стрелять в шурави. Бандиты сказали, что тот кто не поднялся на джихад против неверных — то не мусульманин и поэтому его надо убить. Бандиты убили тех, кто отказался стрелять в шурави. Бандиты виноваты больше.

— А кто такие эти бандиты? Змарай знает их?

— Миссис, самый главный в лагере был Залмат-хан. Он живет в этом городе, у него красивый дом, три жены и несколько машин, которые развозят товары. Когда они увидели в первый раз этого Залмат — хана — у него не было ни дома ни жен ни машин, он был таким же нищим, как и они.

— Бахтар, а ты можешь не потом показать, где живет этот Залмат-хан?

— Нет миссис, это опасно. На этой улице следят, кто идет и зачем и если вас увидят — то вы не будете больше живой. Очень опасно.

Для большей убедительности, Бахтар провел ребром ладони по горлу.

— Ну, хорошо. А к какой партии принадлежит этот Залмат-хан?

— Змарай этого не знает, миссис.

— Как разве в лагерях нет партий?

На сей раз Бахтар даже не стал спрашивать Змарая, он ответил сам, усмехнувшись.

— Миссис, здесь нет и никогда не было политических партий. Здесь есть бандиты с оружием. Может, они говорят, что они политическая партия — но они просто бандиты. Им наплевать на шурави, они сражаются потому что им за это платят.

Этим маленьким, но уже много повидавшим мужчинам (почему-то журналистке и в голову не пришло считать их подростками и вовсе не из-за оружия в руках каждого) можно было не поверить, сказать, что они малы и много не понимают. Но миссис Вард им верила.

— Как, но разве они не сражаются, чтобы прогнать шурави со своей родной земли?

Теперь Бахтар перевел вопрос Змараю. Тот ответил.

— Миссис, таких давно уже нет. Кто хотел это делать и делал — тех давно перебили шурави. Но война продолжается, потому что белые, такие как вы приходят и дают деньги много денег, чтобы воевать дальше. Но эти деньги большей частью забирают себе бандиты, а потом они заставляют идти на войну беженцев, потому что если не пойти — то их не будут кормить. Или убьют.

Разговор шел совсем не так как она хотела. И слышала она совсем не то, что ожидала услышать. Но она слишком уважала себя, чтобы писать ложь. Если бы она хотела это делать — она бы осталась и сейчас была бы редактором отдела политических новостей в Вашингтоне. Вместо этого — она проделала путь в несколько тысяч километров, и сейчас сидела на холодном бетоне на какой-то заброшенной и темной пакистанской железнодорожной станции, выслушивала рассказы пацанов, которым нет и шестнадцати, но у которых, судя по всему за плечами не по одному трупу, и еще она думала — удастся ли ей выпутаться из всей этой передряги живой.

Так что она проделала все это, рискнула своей жизнью не для того, чтобы потом накормить читателей очередной порцией сладенькой водицы.

— Хорошо. Тогда давайте поговорим вот о чем. Кто хорошо знает жизнь в лагерях? Кто-то из вас жил в лагере?

— Они все жили, миссис — за всех ответил Бахтар — и я жил тоже.

— Тогда расскажите, как выглядит лагерь. Вы можете описать лагерь, чтобы я поняла?

— Лагерь — это очень плохое место, миссис — сказал опять Бахтар — там плохо жить. И там много умирают. Когда пуштуны пришли на эту землю — им дали такую землю, на которой ничего не растет. Местный король (президент — машинально поправила миссис Вард маленького пуштуна в уме) дал пуштунам самую худшую землю, которая у него была для того, чтобы они не работали на земле, а ходили обратно и воевали. Потом их всех убили — одного за другим — это сделали шурави, потому что шурави много, у шурави много пушек, у шурави есть самолеты и вертолеты. Шурави тоже давали оружие коммунистам-пуштунам, чтобы они убивали тех, кто был не коммунистом. Но я знаю, миссис, что шурави давали коммунистам-пуштунам не только оружие, чтобы убивать других пуштунов — они давали им машины, чтобы пахать землю и возить грузы. Шурави хотели, чтобы афганцы оставались на земле — а местный король не давал ничего, кроме оружия, потому что он хотел, чтобы пуштуны воевали. Потом, когда пуштунов стало мало и некому стало ходить через границу — здесь стали появляться бандиты. В лагерях их все больше и больше, некоторые лагеря теперь отданы бандитам целиком. Бандиты приходят сюда, чтобы убивать и им наплевать, кого убивать. У кого есть деньги или за кого им заплатят — того они и убьют.

— Опиши мне лагерь, Бахтар.

— Там где я жил, миссис, этот лагерь находился на ровном пространстве. Очень ровном. С одной стороны были горы, но они были очень далеко. А с другой стороны — село, но близко. Один раз в селе убили человека, но никто не знал, кто это сделал. Тогда пришли солдаты, взяли десять мужчин-пуштунов из лагеря и отдали их жителям этого села, а те их убили. Пуштуны живут в палатках, миссис, эти палатки обкладывают камнями, чтобы ветер не сдул их. У кого есть лошади — их привязывают рядом, но у многих их нет. Пищу готовят на кострах.

— А где все работают?

— Миссис, никто не работает. Нельзя нанимать работника, если у него нет паспорта. Кто убежал из лагеря — может работать или грабить богатых, но если поймает полиция — его убьют. Можно воевать, и тогда тем, то останется в лагере — будут платить. Если ты погибнешь на пути джихада — то тоже будут платить но немного.

— А школа. Есть школа?

— Да, миссис. Школа есть в каждом лагере.

— Расскажи про школу. Кто ходил в школу?

— Миссис, я ходил. Змарай ходил. Бахтияр ходил. Всем надо ходить в школу.

— А кто там учит. Ты можешь мне рассказать, что говорят в школе.

Бахтияр замялся

— Миссис, мы хотели бы получить деньги.

— Не так быстро. Мы же договорились, что вы расскажете все, а я дам вам деньги.

— Миссис, если мы расскажем — вы не дадите нам деньги.

Бахтияр и Змарай о чем-то заговорили, жарко споря и даже размахивая руками. Наконец Бахтияр повернулся к журналистке.

— Миссис, хоть вы и неверная, и женщина, но мы вам верим (еще бы, с автоматами). Мы скажем, что говорят в школе. Там говорят про шурави. Там говорят про Аллаха. Там говорят про вашу страну, миссис.

Дженне Вард это не показалось чем то из ряда вон выходящим.

— И что же там говорят? Что говорят про шурави и про нашу страну?

— Миссис, там рассказывают, что шурави пришли на землю Афганистана чтобы убить всех мусульман и установить власть Иблиса. Потом, когда они убьют всех афганцев — они пойдут и будут дальше убивать. Потому, каждый мусульманин должен убивать неверных, и тогда он попадет в рай и предстанет перед самим Аллахом. А про вашу страну сказали, миссис, что вы помогаете нм убивать шурави — но вы неверные сами и каждый мусульманин обязан это помнить. Существует два сатаны, шурави и ваша страна, миссис. Каждый мусульманин обязан убивать шурави, чтобы приблизить часть кончины страны шурави. Когда шурави уберутся из Афганистана — истинные правоверные должны помнить, что на севере есть большая страна, которая угнетает мусульман и которая дана самим Аллахом для того, чтобы там жили правоверные. Поэтому, надо захватить большую страну и населить ее мусульманами, а потом, когда большая страна будет полностью во власти правоверных — надо будет убивать всех неверных для того, чтобы зеленое знамя Аллаха было над всем миром.

Журналистка сначала не уловила суть этого не совсем четкого, корявого и от того еще более страшного рассказа.

— Подожди, Бахтар этого не может быть. Мы помогаем вам освободить вашу землю, чтобы вы могли там жить, на своей земле. Разве мы неверные? Разве мы не друзья?

— Миссис, муаллим говорил всем, что нет друзей — неверных. Имущество и жизнь неверного разрешены. Потом настанет время, когда мы должны будем воевать против американцев, потому что американцы такие же слуги Иблиса, как и шурави, они неверные и должны быть уничтожены, а земля их должна принадлежать мусульманам. Джихад должен закончится только тогда, когда последний неверный будет принесен Аллаху!

Дженна Вард содрогнулась. Потому что поняла, поняла, как вряд ли бы понял кто-то другой. Поняла, что таят в себе эти простые и страшные слова.

Журналисты — это народ своеобразный, и кроме отрицательных качеств: наглости, пронырливости, циничности, часто равнодушию — в них есть и немало хороших. Хороший журналист-международник, например, в девяти случаях из десяти примет гораздо более мудрое и обоснованное решение, нежели типичный Госсекретарь США. Все дело в том что журналист — всегда в гуще событий, он снимает, он интервьюирует, он видит то что происходит в действительности а не читает отчеты, на девять десятых состоящие из бессмысленного словоблудия. Воистину, русские с их ТАСС — телевизионным агентством Советского Союза, журналисты которого часто поставляли материал и в ПГУ КГБ и в Международный отдел ЦК и даже в Кремль — снова обошли американцев, где власти кичатся свободой прессы, но на самом деле относятся к журналистам как в неизбежному злу, как к надоедливым мухам.

Вот и Дженна Вард — пройдя Сальвадор, Африку, Кубу, повидав многое — могла судить что истинно, а что нет, где есть опасность — а где ее нет. Как и многие журналисты-международники она хорошо знала русских, иногда делилась с ними материалами, задабривая их — случись беда, и они про нее не забудут, чем могут помогут, а в тех странах где она обычно работала позиции у русских были прочные. И она отчетливо осознавала, что нет, не русские являются главной опасностью. Русские были такими же как и они, американцы — они разнюхивали, что и где происходит, рисковали, радовались и горевали, выпивали. Но и с ними всегда можно было найти общий язык, договориться о чем-то, оказать услугу и попросить услугу взамен. Даже к коммунизму они относились, за редким исключением, с насмешливой иронией. Да, они вроде как являлись главным противником — но исключительно потому, что могли причинить Соединенным Штатам Америки максимальный вред за минимальный отрезок времени — а США в своей истории таких противников не знали и знать не желали.

Но вот эти…

Нищие, выросшие на улицах дети, часто сироты, которые не знали родительской власти, которые ни разу за всю свою жизнь досыта не поели. Они не видели от жизни ничего хорошего — и не видели оснований делать что-то хорошее в своей жизни. Их никто не учил добру, состраданию, милосердию — им нет места на улице, здесь действуют куда более жестокие и циничные законы. Их никто никогда не жалел — и они не собирались никого жалеть сами. Умные и беспредельно жестокие люди дали им в руки оружие и указали врага — Запад! Если ты голоден и нищ — автомат поможет тебе добыть пропитание. Приди и отними его! Эти люди сказали, что имущество и жизнь неверных разрешены, и они воспринимали это как истину, как нечто обыденное, как восход Солнца по утрам. Их не воспринимают всерьез сейчас, пока они малы и слабы — но будут воспринимать всерьез потом, когда они вырастут и окрепнут. Голодное и плохо обученное воинство — казалось бы, ничто против армии США — но если сосчитать их количество…

Все страны, где Дженна Вард видела таких вот малолетних бойцов будущих войн — их роднило одно: огромное количество детей. Пока нас больше чем их. А что будет завтра?

И все же журналистка, не в силах поверить тому, что услышала, решила проверить, переспросить еще раз.

— Бахтар, ты тоже слышал такое?

— Нет, миссис. Я не ходил в медресе. Но я знаю, что такое медресе, миссис. Они есть в каждом лагере. И там учат ненавидеть всех, кто не верит в Аллаха. Всех — без исключений. Давайте деньги, миссис.

Крик раздался, когда они, решив проверить деньги, зажгли маленький фонарик. Крик — а потом и собачий лай.

— Бегом! Сюда! — Бахтар сориентировался мгновенно

Они бежали. Она спотыкалась бессчетное количество раз, а один раз даже упала, сильно разбив губу. Вцепившись в ее руку, Бахтар тянул ее за собой. Она думала, что сейчас, вот-вот начнут стрелять — но никто не стрелял.

Они выбежали на какую-то дорогу — узкую, плохо освещенную, когда она совсем запыхалась и выбилась из сил. Бахтар тяжело дышал, но держался. Те, кто бы с ними на станции, малолетние бандиты с Калашниковыми — куда то пропали…

— Быстрее, миссис! Бежать туда. Я бежать туда.

— Что там?

— Отель. Быстрее, миссис. Если не найдете — спрячьтесь и дождитесь рассвета. Потом найдете вокзал.

Оборвав речь на полуслове, Бахтар метнулся в одну сторону. Она — в другую…

* * *

Отель она нашла на рассвете, когда уже ничего не хотелось — только лечь у стены, как больной бродячей собаке и закрыть глаза. Она вышла на отель из какого-то безумного лабиринта улиц, вышла не на фасад его — а с тыльной стороны, там где они прыгали с пожарной лестницы. И, сама не зная, почему она так делает — она нащупала микрокассету, вынула из магнитофона и, оглядевшись, спрятала ее в одном из раскрошившихся швов стены. От капризов природы она защитила ее, использовав целлофановую обертку от смятой сигаретной пачки, которая лежала под ногами.

Сейчас она поднимется к себе в номер, скинет одежду и примет душ — если есть вода. А потом она сменит кассету на чистую, ляжет на кровать и будет долго-долго смотреть на растрескавшуюся побелку потолка, пытаясь найти скрытый смысл в переплетении трещин-узоров…

Бахтара за конторкой портье не было.

* * *

На следующий день — в середине дня, до середины дня она не могла встать с кровати, отдохнув и позавтракав, миссис Вард принялась за работу. Взяв большой фотоаппарат Кэнон с «дальнобойным» объективом, походный диктофон с микрофоном, сунув в карман небольшую Минолту, она вышла из отеля и решительно направилась к вокзалу. У вокзала, она начала решительно, и не обращая внимания на цепляющихся за нее нищих, обходить всех таксистом и рикш на мотоциклах с единственным вопросом — говорят ли они по-английски. На четвертый раз она попала в яблочко — молодой и мило выглядящий таксист на чистой и опрятной машине сносно говорил по-английски.

— Я хочу нанять вас. Сегодня на полдня, но возможно, и на несколько дней.

— К вашим услугам, мэм, — вежливо ответил таксист.

— Мне надо побывать в лагере беженцев.

— В каком, мэм?

— В любом.

— Мэм, это далеко ехать. Это за городом.

Вместо ответа американская журналистка продемонстрировала ему три десятидолларовые бумажки…

Пешавар казался городом торговым, разросшимся в последнее время. Причем разросшимся бурно и не всегда красиво. Большая часть домов на окраине — железобетонные уродины, обклеенные рекламой. Прямо на домах — афиши фильмов, в основном индийских. Сами дороги — хорошие, бетонные — но грязные. Сплошной поток машин, среди которых много черно-желтых такси, и трехосных мотоциклов — мотороллеров.

Выехали из города — миссис Вард не знала, что они едут по дороге Пешавар — Джелалабад, недавно реконструированной. Поток движения сгустился впереди.

— Что там?

— Проверка документов, мэм.

Проверки документов она почему то не побоялась — а напрасно. О том, что дело дрянь, она поняла только тогда, когда в такси вдруг открылись двери — и два человека сели в машину, один на переднее сидение, второй — рядом с ней. От того, что сел рядом с ней несло потом и табаком.

— Далеко собрались, мадам Вард?

На журналистку смотрел майор Махмуд — спецслужбист из аэропорта

— Не ваше дело!

— Вижу, вас не научили уважать государство, миссис Вард. Для посещения лагерей беженцев требуется специальная аккредитация министерства внутренних дел. Ее у вас нет. Позвольте ваш фотоаппарат…

— Как вы смеете!

— Смеем! — возвысил голос Махмуд. — Идет война! И на ней нет места слюнтяйству!

— Я американская гражданка и я не дам вам фотоаппарат!

— Если вы не дадите ваш фотоаппарат — мы вынуждены будет забрать его у вас силой. И еще — обыскать вас.

Солдат, что сидел на переднем сидении обернулся, обнажая в улыбке предвкушения свои полусгнившие зубы. Журналистку передернуло.

— Вот, возьмите!

Майор Махмуд не стал бить фотоаппарат — он просто вынул из него пленку.

— И диктофон тоже.

Дрожа от гнева, миссис Вард передал диктофон. Оттуда тоже была извлечена кассета.

— Сейчас мы проводим вас до вокзала, мэм и посадим на поезд. Мы даже заплатим за билет — его оплатит государство Пакистан. Мы будем вам очень признательны — если вас не придется выдворять отсюда повторно.

— Я пожалуюсь послу.

— Можете жаловаться. С посольством это согласовано.

* * *

На обратном пути их сопровождала машина полиции пристроившаяся сзади. Все время, пока она собирала вещи в отеле — один из полицейских стоял рядом с дверью, еще один — она выглянула и убедилась в этом — стоял под окном. Ни возможности сбежать, ни возможности забрать кассету с ценной информацией у нее не было. Запоздало, но она поняла, что все таксисты, которые говорят по-английски и пасутся у вокзала — все они работают на ИСИ, местную разведку. Поздно и …

Да пошло оно все к черту!

Собрав чемодан, она спустилась. В сопровождении копов пересекла улицу и вошла в здание вокзала. Один из копов купил билет. Все трое не отходили от нее до того, как она села в поезд. Когда поезд тронулся, она не удержалась, высунулась из окна и показала им, вытянув средний палец в универсальном, не нуждающемся в толковании жесте — что она о них думает.

В купе — не пожадничали, отправили первым классом — вместе с ней ехал какой-то бизнесмен — по крайней мере она подумала что это бизнесмен. Из местных, отдел в темный, европейского покроя деловой костюм, с кейсом. Она попыталась с ним заговорить — бесполезно, он только улыбнулся и сказал что-то на местном наречии

Выпрыгнуть, пока поезд не отошел далеко от станции, благо он еле тащится. И что дальше? А если ее описание — у каждого копа? Нашли же они ее как-то.

Выйти на соседней станции? И что дальше? Добираться на такси? А если и тут таксист — стучит на местных шпиков?

Так ничего и не придумав путного, она отвернулась от окна. Бизнесмен отложил в сторону кейс, развернул газету и упоенно ее читал. Первая страница была хорошо видна, а на ней…

Не может быть!

— Извините, можно?!

Шокируя своей наглостью, она буквально вырвала из рук соседа газету, впилась глазами в первую страницу. Газета видимо была свежая, этого дня — что-что, а дату то она смогла разобрать.

На фотографии, помещенной на первой странице газеты, она узнала изуродованного Бахтара. И — отбросив газету, зарыдала…

Удмуртская АССР. Дорога Балезино-Ижевск

Начало лета 1987 года

Балезино, небольшой поселок городского типа в Удмуртии, закрытой для иностранцев республике, где производят оружие и еще много чего, жил дорогой. Дорога здесь проходила большая, поезда шли из Москвы на Пермь и дальше, по необъятным советским просторам. Вокзал был маленький — а вот сама станция по размерам превосходила ижевский вокзал, равно как и по количеству городов, в которые можно попасть, сев на поезд в Балезино. Ижевск все же стоял на отводной ветке, в то время как Балезино — на главной.

Заключенный Чередниченко свой путь из колонии по железной дороге проделал с комфортом. Относительным конечно, какой может быть комфорт в «столыпине»? — но все же. Из тюремного края вагоны шли пустые, и если в скорбный путь на севера зэки обычно отправлялись набитыми в тесные камеры, как селёдки в бочке, — то Чередниченко ехал один на всю хату. То есть камеру. В вагоне был еще один зэк, конвоиры рассадили их по разным камерам, чтобы голова не болела, и забыли про них. В прямом смысле слова — дважды даже забыли покормить. Так, затратив на дорогу почти пять суток, — вагон дважды перецепляли от поезда к поезду, заключенный Чередниченко доехал до Балезино.

Станцию эту он не знал, и когда поезд, постояв, тронулся, его охватил страх — мало ли, может про него вообще забыли. Барабанить по решетке не стал, решил — спросить, когда пройдут. Потом оказалось — загоняли на погрузочный двор, понял когда мимо окна проплыл кузов автозака. Через несколько минут за ним пришли.

— Чередниченко Иван Владимирович?

— Верно, гражданин начальник

— Статья?

— Девяносто вторая, начало срока…

Встречающий капитан внутренней службы махнул рукой, обрывая словоохотливого зэка — встречный конвой опоздал, вагон отцепили и теперь непонятно еще когда и к какому поезду их прицепят: вагоны то пустые. А куковать тут совсем не хотелось.

— Руки за спину. Вперед.

Конвоируемый начкаром, Чередниченко выгрузился на перрон — рядом стоял, гостеприимно открыв дверь автозак и двое «внутряков», ожидающих его. Собаки, как положено по инструкции не было.

— Чередниченко…

— Хорош уже! — оборвал начкар обычную процедуру, только уже в исполнении встречного конвоя — расписывайся, и езжай. И так опоздали на полчаса, считай!

— Так дорога дерьмо.

— Дерьмо не дерьмо — а мне из-за вас тут еще куковать!

Пожав плечами, начкар из встречного конвоя расписался за полученного заключенного, сержант тем временем скороговоркой проговорил привычную, затверженную формулу.

— Гражданин осужденный, вы поступаете в распоряжение встречного конвоя. Во время движения не курить, не разговаривать, не переходить из ряда в ряд, все распоряжения конвоя выполнять беспрекословно. Вперед, в машину!

В автозаке было темно, окон не было, а с яркого солнца то… Чередниченко поднялся по неудобной приставной лестнице, умудрившись все время держать руки за спиной, протиснулся в камеру. Сержант влез следом, закрыл камеру и… вылез из кузова…

— Здорово Иван…

Человек в форме подполковника милиции, едва заметный в темноте, сидел на жесткой деревянной скамье автозака…

— Здоровее видали…

— Ты не ершись, не ершись! — строго сказал подполковник — сам кашу заварил сам ее и хлебаешь теперь…

— Ну, заваривал, положим, не я. Ты то как живешь?

— Как живешь… шинели выдаю. По срокам носки. Мало чем лучше.

Зэк сел рядом с подполковником

— Э, нет… Это тебе не зона — шинели считать. Ты мне лучше скажи — а что с этими… встречным конвоем.

— В кабине поедут.

— Поместятся?

— Поместятся. Ты мне лучше скажи — ты кого на меня навел?

— Закурить дай…

Подполковник протянул пачку — шикарного кишиневского Мальборо, спички. Зэк неловко, с непривычки едва не выронив, раскурил сигарету.

— Ну что? Отвык от сигарет то?

— Не Беломор. Не забирает.

— Извини, Беломора нету. Не держим. Так кого навел?

— Погодь. Сначала скажи — ты как меня сюда дернул?

— Да есть тут люди. Бикасова помнишь

— Володю?

— Его. Он теперь здесь в прокуратуре. В ссылке.

— И как.

— Не высовывается. Напрасно ты Вань в зону ушел. Решат достать — так и там достанут, а нет — на воле свободы маневра больше.

— Да как сказать… На зоне оно как то… под охраной…

Подполковник гулко, с кашлем захохотал, пока зэк добивал сигаретку.

— Ты бы мне дачку собрал что ли… На зону ведь — с чистой совестью и полной торбой положено идти.

— Шутником ты стал. Володя соберет, я свою долю отстегнул ему. Теперь скажи — кто?

Автозак тронулся, кузов зашатался, заскрипел на дорожных неровностях. Оно так и лучше — в таком шуме никто не запишет, если что.

— Аскерова помнишь?

— Да.

— Он у нас во втором отряде.

Подполковник дернулся от неожиданной вести

— Да брось!

— Да не брошу. Представь, как я его рад был видеть. Чуть под шконку не загнал, от радости то чувств.

— Отчего же не загнал?

— А он слово волшебное знает. Пожалуйста.

— А если серьезно?

— Сигарету еще дай…

Сигаретный дым, жидкий, полупрозрачный, совсем не махорочный, плыл в темной купели автозака.

— Ты мне скажи, как он в ментовской то оказался?

— А у него какие документы то были? Смекай?

Подполковник смекнул сразу. КГБ при работе зачастую «косило под ментов», ненавидя их при этом. Хомуты! Документы на хомутов не просто выдавали через центральный аппарат МВД — их проводили по всем базам, по всем учетам, заводили личные дела, даже ставили на них задержания! Впрочем, такое делали не только для гэбья — спортсмены спортобщества «Динамо» например, поголовно боролись с преступностью.

— Так он по ним пошел?

— То-то и оно! Дело на себя слепил и… здравствуй зона!

— Как же его не раскололи?

— Увижусь — спрошу. Пусть поделится.

Полковник Эльхан Аскеров был выкормышем и доверенным лицом одного из наиболее опасных людей, выпестованных Андроповым за все время своего правления — генерал-майора госбезопасности Гейдара Алиева. Генерал Алиев, в отличие от Шеварднадзе явно проигрывал в подковерной борьбе последнего времени — речь шла о возможности дальнейшего его пребывания в ЦК. А ведь это не человек — человечище! Не чета всяким Шеварднадзе с Яковлевым, да и Горбачев на его фоне — бледно смотрится. Посвященные знали, что именно Алиева Андропов готовил как наиболее вероятного преемника, Алиева — а не Горбачева! В отличие от Горбачева Алиев не заваливал сельское хозяйство — он пришел на должность начальника УКГБ одной из самых сложных республик Союза — Азербайджанской АССР и так навел порядок, что до сих пор у многих как слышат фамилию Алиев — так холодный пот по спине. Одно только дело Арифа Гейдарова[220] чего стоит! Ведь все знали, что к Гейдарову в кабинет с оружием никто не проходил, а сам Гейдаров против Алиева интриговал. И вот итог!

А Аскеров был одним из самых близким к Алиеву людей и продвигался по служебной лестнице он тоже вместе с ним. Когда Гейдар Алиев оказался в Москве — замом у восьмидесятилетнего Тихонова — то в течение года в центральный аппарат КГБ перевели из Баку группу товарищей, в том числе и Аскерова. Потом Аскеров отличился и при погроме МВД — ох он крови людям попортил! И даже в темной истории конца семьдесят девятого с вводом войск в «страну А», и с принятием решения на ликвидацию Амина — тоже отличился Аскеров, ведь офицеры КГБ Азербайджанской ССР как раз по тому региону специализировались. Ирак, Турция, Иран, Афганистан, Пакистан. И если теперь такой стреляный волчара как Эльхан Аскеров в тюрьме — это неспроста.

— Что ему нужно?

— Аскерову-то? Ничего. Нырнуть под воду. Глубоко.

— Почему?

— Хороший вопрос. Ты в курсе по Москве?

— Нет.

— Значит, не знаешь. В КГБ идет чистка. После смерти Андропова кто-то дал команду, скорее всего — те же кто стоит за Горбачевым. Убирают посвященных.

Подполковник укоризненно покачал головой.

— Эх, Иван… Я о тебе лучше думал. Сдал меня за дешевый базар. Убирают посвященных — фильмов насмотрелся что ли?

— Ты о чем?

— Да о том! Поверить не могу, что от тебя это слышу! Ты же опер! К тебе подвели Аскерова и ты лопнул — с ходу. Что еще ты ему выложил?

— Ты хочешь сказать, что это оперативная комбинация?

— А что же, как не она? Это же как дважды два — ты не колешься и к тебе в камеру подсаживают наседку[221]. Эх, ну ты даешь…

— Хочешь сказать, что Аскеров и есть наседка? А что же ты тогда жив?

Подполковник не сразу понял.

— В смысле?

— Почему ты жив, Гена? Почему они тебя не тряханули? Почему не убрали? Почему ты сейчас сидишь и разговариваешь со мной? Если Аскеров работает на Чебрикова — почему материал не реализован?

Подполковник даже не нашел что сказать. Слов просто не было. Вот ведь с..а. Причем конченая. Такая с. а, какой может быть бывший МУРовский опер, боровшийся с ворами в законе и победивший[222].

— С..а ты Ваня… — выдохнул, наконец, подполковник, доставая сигарету себе. Не курил, бросил — но сейчас самое время сигаретку выкурить. Иначе с ума сойдешь в этом тарантасе.

— Дай и мне что ли… — протянул руку зэк

— Дать бы тебе в грызло — сказал подполковник, протягивая вскрытую пачку — да так чтобы с копыт полетел и юшкой умылся.

— Э… гражданин начальник, правов таких не имеете… в грызло заключенному. Привезете меня в Ижевск — отвечать придется. Тем более что чем я рисковал…

— Падла, ты человеком рисковал!

Зэк жадно затянулся

— Ну, ты, Гена, на практике доказал что кому хочешь хвоста накрутишь. Тем более что я сигнал тревоги тебе передал, так ведь?

— И что? Может, прикажешь, как ты — в зону?

— Да нет… В зону не советую… достанут, если приказ поступит — даже в зоне. И ты прав, Гена, что я человеком рисковал. Помнишь, как бывает? Чтобы спасти роту — подставляют взвод. Чтобы спаси батальон — подставляют роту. И так далее. Значение, Гена не имеет никто из нас — ни ты, ни я ни кто либо другой. Значение имеют материалы. Архив. А через тебя они на архив не выйдут.

— Через тебя выйдет?

— Знаешь, что самое смешное? И через меня — не выйдут. Знаешь, как с гарантией не разболтать военную тайну? Просто не знать ее. Вот и все. Теперь рассказывай — кто?

— Приходил человек. Весной. Высокий, седой, лет семьдесят на вид. Назвался Павлом Ивановичем. Гэбье.

— Что сказал?

— Много чего. Одной Грозы достаточно. Назвал имена. Назвал отдел.

— Что хотел?

— Говорит, что представляет интересы тех, кто хочет остановить развал Союза. Намекнул на армию…

— И все?

— Все. Сказал, что материалы не просит. Разберетесь — отдадите сами, так примерно сказал. Заинтересован в сотрудничестве — по крайней мере, на словах.

— Что сказал ему ты?

— По минимуму. Только тех, кто уже засвечен. Большую часть имен назвал он сам.

— Кого конкретно?

— Ганецкий, Ковалев, Попов. Битые карты.

— Он выдвинул какие-то конкретные предложения?

— Нет. Сказал только — надо навестить старых друзей. Пригодится. Реутов.

— Реутов, значит… Кашу заваривают…

— Нам хлебать.

— Ну, мы уже и так хлебаем… — загадочно сказал зэк — есть вариант проверить. Я назову тебе несколько фамилий. Проверь, живы ли они, и если нет — когда и по какой причине покинули сию юдоль скорби. И дай мне знать. Напиши письмо. Живы — или мертвы.

Подполковник понял Обычное письмо, безо всякого шифра. Только два слова — живы или мертвы. Жизнь или смерть. Или что-то подобное — а остальной текст письма будет просто водой, единственно призванной замаскировать эти два слова. Ни одна цензура, ни один кум такого рода информацию не остановит.

— Говори.

Зэк начал называть фамилии — делая после каждой короткую остановку, чтобы легче было запомнить.

— Зябликов. Скрипичный. Манукян. Петренко. Вавилов. Козленок. Бахурев.

— Запомнил. Семеро?

— Да, семеро.

— Гэбье?

— Оно.

Подполковник покачал головой. Он знал, что человек, который был его подчиненным, которого он считал другом, и который сейчас мотал срок с. ой — но не знал, что настолько. Ведь эта тварина, стоило только наседке подкатиться к ней — решила сыграть в игру. И назвала его имя — просто для того, чтобы посмотреть, как отреагирует КГБ. Оборвут они игру или будут играть дальше? Что они предложат взамен? Кто подкатится следующим?

Мразь мразью.

И все равно — профессионал. Только такой человек и смог сделать из отдела К то, во что он превратился в самый пик своего расцвета. Только такой человек мог в одиночку вести игру с КГБ — или кто там сейчас, напротив.

Да, конечно — с вероятностью процентов девяносто можно было сказать, что КГБ не станет обрывать игру в самом начале, что по крайней мере на какое-то время его бывший начальник останется в безопасности, что у него по крайней мере буде время, чтобы оценить ситуацию, просчитать риск и скрыться. Но всё равно — даже десяти оставшихся процентов достаточно для того, чтобы другом его больше не считать.

Хотя… сколько раз уже зарекался.

— С..а ты — повторил подполковник.

— Я знаю. Дай сигарету.

Громыхая на встречающихся по дороге ухабах всеми своими сочленениями, автозак катился по направлению к Ижевску.

* * *

В таких играх, какая игралась сейчас, когда по обе стороны доски профессионалы — заранее нельзя было предсказать ничего. В этой игре не было ни правил, ни лимита времени, ни запрещенного пространства или ходов. Невозможно было даже сказать, кто в данный момент выигрывает, а кто — проигрывает.

Подполковник одновременно и был прав и ошибался. Аскеров и в самом деле никуда не уходил из КГБ, он продолжал работать на КГБ и сейчас — официально — числился в действующем резерве. По бумагам его устроили на один из оборонных НИИ юрисконсультом и даже платили — переводили на книжку — заработную плату. В действительности его послали в тюрьму, проводить оперативную разработку. Только не в интересах страны — в интересах конкретных людей.

Аскеров уже давно работал не на КГБ — собственно он на него никогда и не работал. Надо быть очень наивным человеком полагая, что восточный человек, уроженец Баку и выходец из одного из могущественных азербайджанских кланов будет работать на КГБ. Это только русские работают на что-то неопределенное или ради чего-то неопределенного — на государство, на КГБ, ради торжества социализма во всем мире. На Востоке работают на конкретного человека. Всегда.

Люди, которые в числе прочего организовали ВСОГ «Камнепад», были опытны и осторожны, им некуда было спешить. Определенный запас времени у них был и они делали все тщательно. Они раскручивали старые дела начала восьмидесятых, в поисках зацепок, позволяющих свалить тех, кто сейчас находился у руля. Они искали и собирали недовольных по всей стране — ментов, растоптанных Андроповым, армейских офицеров, преданных в Афганистане, неугодных нынешней власти много знающих гэбистов — которых тихо и незаметно убирали с шахматной доски. Каждый из них имел свои причины ненавидеть нынешнюю власть и нынешнего генсека — но цели и задачи на сей момент у них были общими и они работали сообща, подтаскивая все новые и новые дрова к будущему костру., обильно поливая их бензином и многозначительно щупая спички в кармане

Особенно важна была поддержка в ЦК партии. Без поддержки в ЦК все выродится в военный переворот, пусть даже удачный — но нелегитимный. Если есть поддержка в ЦК — то это просто смена властной команды. Человек, который должен был стать у руля, должен был какое-то время уже повариться в котле Политбюро, желательно — дойти до уровня члена Политбюро ЦК КПСС. Он должен быть таким, за которым пойдет старая гвардия, те, кто попал в партию до Горбачева и не разложился. Он должен был обеспечить поддержку хотя бы какой-то части зала на Пленуме, первом после переворота. Желательно — большой части.

И такой человек был найден. Собственно говоря, таких людей было немного и выбора особого не было. Этот человек в те годы, когда шел андроповский погром, играл на другой стороне — но судьба со временем перебросила его на противоположную сторону баррикад. Тогда ему сделали предложение, на которое он согласился практически сразу. Надо сказать, что купили его дорого — дороже, чем например, в свое время Горбачев купил Громыко. Должность Председателя Президиума Верховного Совета СССР для него самого и должность Председателя КГБ СССР для того, кого он назовет. Если можно было бы взвесить на весах физическую сущность власти — получалось бы, что после переворота он и его люди становились одним из самых могущественных кланов в стране, если и не первым — то вторым точно. Раздумывал он недолго.

Их было трое — Горбачев, Шеварднадзе и он. Горбачев получил высшую власть в государстве. Шеварднадзе получил пост министра иностранных дел и сразу самозабвенно принялся распродавать то, что было полито кровью отцов и дедов в сорок пятом. Он не получил ничего — кроме инфаркта, сразившего его 11 мая 1987 года после укола, который сделали ему на работе. Но с инфарктом Горбачев опоздал. Даже убить Горбачев и его люди как следует — не могли. Точнее — не успели.

Было катастрофически поздно[223].

Соединенные Штаты Америки. Вашингтон, округ Колумбия

Начало мая 1987 года

Вашингтон плыл в жарком мареве солнца, как всегда жестокий и циничный, безразличный к людям и любящий скандалы. Скандалов сейчас было более чем достаточно, город буквально тонул во лжи, ненависти, взаимных обвинениях. Кое-кто говорил, что возвращаются времена начала семидесятых, когда в грязи вывалялись все. Фраза «Если хочешь быстро сделать работу — поручи ее плохим парням» оказалась действующей в обе стороны…

Первым осознал это тот, кто и произнес ее — директор ЦРУ Уильям Кейси. То, что не смогли сделать фашисты в сорок четвертом — сделали американские журналисты в восемьдесят седьмом. За плохих парней пришлось отвечать — в конгрессе набирали силу слушания по делу Иран-Контрас, наиболее радикально настроенные сенаторы-демократы Дюренбергер и Лихи требовали привлечения к суду всех участников этого дела — включая министра обороны Каспара Уайнбергера и директора ЦРУ Уильяма Кейси. Под чудовищным давлением Уайнбергер был вынужден уйти в отставку, демократы бросились на Кейси, почуяв запах крови. Добили — холодным декабрьским днем директора ЦРУ Уильяма Кейси обнаружили лежащим на письменном столе ничком — от сердечного приступа и последовавшего за ним еще одного Директор уже не оправился. Когда Директора нашли — перед ним на столе стояла давно остывшая чашка кофе, листки с набросками защитной речи в комитете по разведке Сената США и последний номер Вашингтон Пост, раскрытый на статье, в которой выкладывалась очередная неудобная правда про Иран-Контрас. Сердце не выдержало…

К концу восьмидесятых годов, предпочтения вашингтонской политической элиты в отношении транспортных средств поменялись. Олдсмобиль-98, очень популярный в начале восьмидесятых уходил в тень, вместо него стали закупать более современный фордовский Меркурий Гранд Маркиз. Служащие низшего звена поделились примерно поровну — кто-то предпочитал Форд ЛТД, кто-то — Шевроле Каприз. Верхний уровень, в том числе и президентский гараж, обслуживался здоровенными мастодонтами Линкольн Таун Кар, как раз таким, как тот, что подкатил к контрольно-пропускному пункту на дороге, ведущей в западное крыло Белого Дома, миновав как то не к месту стоящую и заставляющую снизить скорость до минимума чтобы не поцарапать кузов массивную белую клумбу.

После событий 1983 года[224] охрану Белого дома усилили — урок Бейрута пошел впрок. Теперь у сотрудников Секретной службы, охраняющих входы в Белый Дом появились пистолеты-пулеметы вместо помповых ружей, будку охранников изнутри обшили листовым металлом, а перед оградой поставили «клумбы» предназначенные как раз для того чтобы останавливать таранящий ворота грузовик. Шлагбаум заменили с чисто символического на армейский, применяемый в системе охраны баз и способный выдержать таран легкого грузовика.

Линкольн послушно остановился у шлагбаума, скользнуло вниз тонированное стекло в двери пассажирского салона…

— Гейтс, Роберт Майкл — негромко произнес пассажир Линкольна, исполняющий обязанности директора ЦРУ, и протянул охраннику запаянный в пластик постоянный пропуск в Белый дом.

Охранник проверил, не просрочен ли документ, сверил фотографию на нем с лицом человека, предъявившего пропуск. Все совпадало. С кивком головы охранник вернул пропуск его владельцу, добавив

— На Восточной стоянке есть свободные места, сэр…

Парковочных мест около Белого Дома не хватало, равно как и во всем Вашингтоне…

* * *

Собственно говоря, и.о. директора ЦРУ Роберт Майкл Гейтс знал, зачем его пригласили. Он даже знал, кто — конечно же Миз, сам Рейган не делает таких вещей. И вице-президент Джордж Буш тоже не делает — ему надо переизбираться, ему нужно сколачивать свою политическую команду, свою группировку. А Рейган… старина Рональд Макдональд[225] не ссорится с людьми, он предпочитает все переводить в шутку, он всегда такой еще с Голливуда. В любой властной команде высшего уровня должен быть человек, который сообщает людям неприятные новости. Ты, уволен… прости старик, но так надо. Что-то типа этого.

Парадокс заключался в том, что сам Гейтс хотел быть уволенным с того поста, который он сейчас занимал.

Начиная с февраля восемьдесят седьмого года, он исполнял обязанности директора Центрального разведывательного управления США. Это было внове не только для него самого, но и для страны — последним опытным, кадровым разведчиком на этом посту был знаменитый Аллен Даллес Уэлш, еще в пятидесятые. И эти три месяца под перекрестным огнем многому его научили.

С тех пор, как старина Рональд Макдональд назначил его исполнять обязанности — а больше просто было некого, учитывая, какой объем работ проводился — Роберт Майкл Гейтс стал мишенью как для своих так и для чужих. Демократам было крайне важно прервать преемственность, не допустить чтобы в кресле директора ЦРУ сидел человек умершего Кейси. Их вполне устраивал какой-нибудь флотский обормот типа Тернера или вообще не имеющий отношения к защите страны человек, например бывший адвокат, прокурор или судья. Еще лучше — бывший или действующий сенатор или конгрессмен, свой в доску человек. Но ни в коем случае не профессиональный разведчик и не преемник Кейси. Им было жизненно важно добить, вцепиться и не упустить, разорвать, пригвоздить к позорному столбу свою жертву, подойдя к выборам восемьдесят восьмого года примерно с тем же багажом, с которым они подошли к выборам семьдесят шестого. Погрязшая в бесконечных взаимных обвинениях, разуверившаяся в своих лидерах, раздрызганная страна, остро желающая перемен и не понимающая какие именно перемены ей нужны. Вот в такой мутной воде ловили свою рыбку демократы, вот такими они хотели видеть Соединенные Штаты Америки. Вот поэтому они с упорством, достойным лучшего применения, одного за другим давили членов команды Рейгана, бойцов холодной войны, собравшихся вместе чтобы дать Советам последний бой. Последний — умные хорошо это осознавали. Рейган пошел ва-банк, он поставил на карту все, он сократил налоги и увеличил государственные расходы, финансируя дефицит бюджета за счет заимствований, равных которым страна еще не знала. Все это он делал, имея на столе расчеты аналитиков, неопровержимо доказывающих: при такой политике страну ждет дефолт в лучшем случае в девяносто седьмом году в худшем — в девяносто третьем. Нельзя постоянно занимать, вкладывая деньги в то что не приносит дохода, в танки, ракеты, самолеты и корабли. Нельзя жить за счет военно-промышленного комплекса — вложение масштабных денег в перевооружение армии в краткосрочной перспективе конечно же даст работу людям, загрузит производство — но в долгосрочной приведет к тяжелейшим проблемам с платежеспособностью, к инфляции и дефолту. Загнанная Джонсоном и Никсоном в чудовищные долги времен Вьетнамской войны[226], еще не расплатившаяся по ним, волей президента-актера страна кинулась в новые заимствования. Рейган ставил дело на широкую ногу — программа СОИ, танк М1 Абрамс, баллистическая ракета «Пискипер», названная так словно в насмешку, авианосцы, крейсеры типа Эрли Берк соединенные в единый боевой организм системой Aegis. Все это стоило чудовищных денег — убеленные сединами адмиралы ворчали, что сейчас один самолет стоит столько, сколько в их молодости стоил целый авианосец. Рейгана не раз предупреждали, к чему ведет такая политика — но он улыбался и делал свое, он поставил на кон всю страну в борьбе с врагом и ждал победы. Ждал — и продолжал приближать ее. Все дело было в том, что ни демократы, ни обеспокоенные экономические советники не знали того, что знал он и еще несколько человек в Белом Доме и в ЦРУ. Гейтс был среди них. Среди посвященных.

Но нынешняя работа ему не нравилась категорически. Став директором он много потерял, не приобретя ничего. Он потерял массу времени — потерял его на бесконечных сенатских слушаниях, на согласованиях бюджета, на различных административных совещаниях, на личном улаживании проблем с людьми из Белого дома — там команда тоже сильно перетасовалась. Он больше не мог заниматься тем, чем должен был заниматься, тем, чем получалось заниматься лучше всего. Он испытывал досаду, усталость и раздражение, которые не проходили. Он испытывал раздражение от необходимости улаживать дела с его назначением — когда президент таки внес его кандидатуру в Конгресс на утверждение. И когда его пригласили в Белый дом — впервые за долгое время он испытал облегчение. Он даже выспался нормально в этот день.

* * *

Внизу, в холле и.о. директора ЦРУ ждал человек из «двойки», из наиболее «приближенных к телу» советников президента. На сегодняшний день в двойку входили генеральный атторней США Роберт Миз и супруга президента Нэнси Рейган, которую за глаза называли «Леди Дракон». Самого Миза кстати называли «Мистер Нэнси Рэйган» — и поверьте, это было не просто так. Когда был жив директор Кейси — это была тройка, сейчас их осталось только двое — готовые на все соратники уходящего с политической сцены лидера.

Миз был с охраной. Была информация, что его собираются убить — то ли колумбийцы, то ли никарагуанцы, и теперь его охраняли пять человек только из Секретной службы, не считая сотрудников Министерства Юстиции. Когда ЦРУ попросили проверить информацию о готовящемся убийстве генерального прокурора — Гейтс подписал доклад, в котором источники, давшие информацию, при перепроверке были определены как «сомнительные», а информация — как «не подкрепленная фактами». Теплоты во взаимоотношения двух государственных мужей это не добавило.

Хотя какой к чертям собачьим государственный муж?! Трех месяцев — хватило.

Миз заметно прихрамывал — что-то случилось с ногой, причем он упорно не хотел рассказывать что именно. Дипломатическая гостиная была хорошо освещена, и свет лишь подчеркивал уродство Миза. Власть и старость не пошла ему на пользу — неутомимый борец с порнографией[227] еще сильнее растолстел и обрюзг.

— Как дела, Эд? Как нога?

Миз принужденно улыбнулся

— Ты опоздал

— У президента сейчас, насколько мне известно, не слишком-то напряженный график — легко отбил удар Гейтс

Генеральный прокурор недовольно фыркнул

— Пошли. Не будем заставлять ждать…

— О нет… — и.о. директора ЦРУ застонал, увидев куда направляется окруженный охраной генеральный атторней

— О, да… улыбнулся отмщенный Миз

* * *

Президент сдал. Настолько сдал, что становилось страшно.

Оружием президента была его внешность. Улыбчивый, располагающий парень. Не с соседней улицы — но однозначно свой. Американец. Американец, говорящий правильные вещи. Американец, делающий правильные вещи. Американец делающий Америку такой, какой она должна быть.

Сейчас же президент выглядел самой настоящей развалиной. Он сидел за низким кофейным столиком в офисе Нэнси Рейган и пил кофе, пил шумно и было отчетливо видно, что держащая чашку рука подрагивает. Чашка кстати была из президентского сервиза, веджвудского фарфора. На президенте был старый, потрепанный бордовый халат — это в середине дня.

Нэнси стояла за спинкой кресла, опираясь на него руками. В своем красном платье, которое ей очень шло, она выглядела на миллион долларов — истинной хозяйкой этого дома. Гейтс вдруг вспомнил про одну русскую императрицу — ее звали Екатерина Вторая[228] и до замужества ее звали София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская. В Европе очень сложные титулы. Для Нэнси Дэвис — роль в самый раз[229].

— Роберт… — голос президента оставался прежним, узнаваемым, душевным — ты должен меня спасти…

— Я всегда готов, господин президент — не нашел лучшего ответа Гейтс

— Эти люди запрещают мне выпить лишнюю чашку кофе.

— Ронни[230], тебе и в самом деле нельзя — строго заметила Нэнси по прозвищу «Леди Дракон», всем своим видом показывая, что визит должен быть максимально коротким.

И.о. директора ЦРУ попытался одним взглядом передать президенту свое сочувствие. Он и в самом деле сочувствовал старине Ронни — находиться рядом с такой властной женщиной, да еще когда твое тело начинает тебе предательски изменять — не лучшее дело.

— Роберт… — начал свою речь Миз, ради которой он его сюда и притащил, пред очи обессилевшего лидера нации — ты должен нас понять. Здесь все свои и мы не будем ходить вокруг да около, ты просто должен нас понять?

А чем же ты сейчас занимаешься, если не ходишь вокруг да около, сукин ты сын?

— Кто? — спросил Гейтс

— Это будет судья Вебстер, Роберт — подключилась к разговору Нэнси Рейган. У нее была отвратительная привычка называть всех по именам.

Гейтс на мгновение закрыл глаза — решение было внешне хорошим. Как ни странно — оно по идее устраивало всех, кроме самих сотрудников ЦРУ — очень удобная кандидатура. Вебстер был директором ФБР, назначенным еще Картером — и работал столько успешно, что даже Рейган не посмел его тронуть. Доктор права, бывший судья Апелляционного суда восьмого судебного округа. Без вредных привычек, никогда не был замешан в каких-либо скандалах, умеет нравиться законодателям, умеет выбивать из них деньги. Последнее очень важно для руководителя разведслужбы, который часто не может предъявить отчет о расходах — но должен выбить бюджет на следующий год. Среди разведсообщества — а Вебстер в него входил как руководитель ведомства, отвечающего за контрразведку — он слыл чистоплюем, требовавшим неукоснительного соблюдения буквы закона. Возможно, директор ФБР и должен быть таким — а вот для директора ЦРУ это не самое лучшее качество.

Как и всегда, Гейтс профессионально скрыл свои чувства

— Сэр, думаю, это будет и в самом деле удачное решение — сказал он — Вебстер хоть и не совсем разведчик, но у него есть опыт руководства крупным правоохранительным учреждением и он быстро войдет в курс дел.

Происходящее было ударом для Гейтса, сильным ударом — хотя внешне он этого не показал. Шли операции, передавать которые в чужие руки было нельзя. С самого начала года когда стало ясно что Уильям Кейси из больницы уже не выйдет — он сопротивлялся тому, чтобы было принято политическое решение, чтобы на должность Директора был вновь назначен дилетант. Ближний круг президента рассматривал два варианта. Первый — все же попытаться протолкнуть в Капитолии кандидатуру самого Роберта Гейтса — хотя в Конгрессе большинства у них уже не было, а демократы жаждали крови. Второй, более вероятный вариант- номинальный директор при фактическом директоре Гейтсе. Номинальный директор должен был номинально устраивать Капитолий — под оказывавшимся на него давлением Гейтс назвал три кандидатуры: бывшие сенаторы Джон Тауэр, Пол Лэксолт и Джон Бейкер. Все они были достаточно твердолобыми чтобы следовать агрессивному курсу и достаточно сенаторами, чтобы не вникать в дела. Каждой собаке было известно, что на Капитолийском холме дела реально решают совсем не те люди, которые выступают по телевизору и нажимают на кнопки в машинах для голосования.

Получается, что его сдали. Наверху договорились — и просто сдали его, обменяли на что-то. Теперь — оставалось только держать удар.

— Сэр, я готов ввести судью Вебстера в курс дела.

Нэнси улыбнулась — хищно, по-другому у нее никогда не получалось. Она вообще была хищницей по жизни — начиная с тех самых пор, когда удачно выскочила замуж за президента Американской гильдии киноактеров, которым тогда был не слишком то известный актер Рональд Рейган. Поговаривали, и не без оснований, что если бы это случилось на пару годков пораньше — сейчас бы старина Рональд с полным правом любовался бы стоящей на каминной полке крылатой статуэткой[231].

— Роберт, нам нужно от вас несколько… другое, хотя и это тоже. Видите ли… Рональд несколько оказался в глупом положении, ведь неофициально всем уже было сообщено что на эту должность будут выдвигать именно вас…

Вот тварь. Ведь вывернула это так, будто виноват в этом не Рональд и не она — а я сам. Ну и падаль…

— И поэтому мы бы хотели, чтобы вы сыграли небольшой спектакль. Рональд сегодня объявит о том что выдвигает вас. А вы возьмете самоотвод. Так будет лучше для всех нас.

Глубоко вздохнув, Роберт Майкл Гейтс справился с волной подступавшего к горлу гнева.

— Хорошо, я сделаю это. Заявление о моем самоотводе и об отставке будет лежать завтра у вас на столе… Нэнси.

* * *

Миз отстал в коридорах — сукин сын… такие как они всегда сматываются. Но ему старина Миз и не был нужен. Он просто хотел немного отдохнуть и побыть один, чтобы решить что делать дальше. В конце концов, ученая степень по русской истории у него есть… полтора десятка университетов запросто дадут ему кафедру. Можно пойти по другому пути и попытаться заработать немного денег на старость — калифорнийский строительный гигант Бектал почти официально провозгласил, что для любого отставного сотрудника ЦРУ высшего ранга у него всегда найдется местечко в штате. Стоит только акулам крупного бизнеса понять, что бывший исполнительный директор ЦРУ находится «в свободном плавании» — как первое предложение войти в совет директоров поступит меньше чем через месяц. Можно было ставить на это деньги — с гарантией.

Его водитель, здоровенный парень по имени Чак ждал его у Таун Кара. Чак раньше был морским пехотинцем, он был одним из тех немногих, кто был у здания штаба экспедиционного корпуса Морской пехоты США в Ливане, когда его протаранил наполненный под завязку взрывчаткой мусоровоз. Получивший осколочное ранение — в качестве осколка выступала часть бедренной кости другого морского пехотинца, которому не так повезло в этот день — Чак был признан ограниченно годным к военной службе и не захотел ее продолжать на штабной или тыловой должности. Его подобрало на рынке труда ЦРУ — и через год с небольшим он уже возил заместителя директора Управления. Многое повидавший Чак не только отличался редкостным хладнокровием — но и был интересным собеседником. Многое из того, что обсуждалось на секретных и жутко закрытых совещаниях — он видел своими собственными глазами.

— Наступают новые времена, Чак! — с бодрой улыбкой шагнул к заботливо открытой дверце Гейтс…

— О чем вы, сэр?

— Похоже, завтра у тебя будет новый босс. Почисти перышки, он не любит нерях и вообще педантичный человек.

По старой привычке имя исполняющий обязанности директора ЦРУ не назвал.

* * *

В управлении он прошел не к директорскому лифту, а к общему. Не обращая внимания на притихших подчиненных, поднялся на свой седьмой этаж. Уходить отсюда было больно. Но и оставаться — невыносимо.

В ЦРУ шла работа — невидимая, напряженная, кропотливая, ежедневная работа. Все так же неслись по коридорам сотрудники — здесь было принято передвигаться по коридорам чуть ли не бегом. Все так же даже на директорском этаже в некоторых местах облупилась краска. Все так же блестели зеркала — на каждом повороте коридора были установлены зеркала, выполнявшие двойную функцию: чтобы сотрудники не столкнулись друг с другом при такой скорости передвижения, и чтобы невозможно было подслушать разговор, притаившись за углом. Все так же плохо работала система вентиляции.

Секретаря он на сегодня отпустил, телефон разрывался, но пока он не обращал на него никакого внимания — не спецсвязь. Кабинет был его, собственный — в опустевшем кабинете Кейси, еще хранившем дух его предыдущего хозяина, Роберт Гейтс почти не бывал. В комнате отдыха — он это знал — была большая картонная коробка. Вытащив ее на середину комнаты, он включил шредер и начал разбираться с вещами. Что-то — в коробку, в основном фотографии и личные сувениры, привезенные из поездок по разным странам мира. Что-то — в шредер. Вебстера он в курс дела, конечно же, введет — но сразу поставит его перед фактом, чтобы он искал себе другого зама. С этим проблем быть не должно — в ФБР столько заместителей директора — что выбирать есть из чего.

Осторожный стук в дверь отвлек его внимание, когда он почти закончил. Коробка не заполнилась и наполовину — а вот шредер уже не справлялся. Решительно — стоит менять место работы почаще чтобы хоть иногда наводить порядок на столе.

— Войдите!

В кабинет, едва поместившись в двери, с виноватым видом протиснулся Чак, за ним маячили еще люди.

— Сукин ты сын…

— Разрешите, сэр?

Вид у Чака был на самом деле смущенный.

— Уж заходите…

Здесь были все — в основном из русского отдела. Как только умудрились так быстро приехать, черти…

— Сэр… мне поручили выступить… — заговорил Чак — а я совсем не умею этого делать, извините, сэр. Просто я хочу сказать… что мы будем всегда гордиться теми годами, которые мы проработали бок о бок с вами, вот так вот, сэр. Мы хотели бы пожелать вам удачи, сэр и выразить надежду, что вы еще вернетесь сюда. И еще… вот…

В руке у Чака была какая-то пластинка, по виду из алюминия.

— Сэр, это от нас… небольшой подарок, что нашли…

— Что это?

Пластика была размером с ладонь — рваные края, со следами окалины, на удивление легкая

— Сэр, это кусок обшивки русского МИГа сбитого над долиной Бекаа. Вы как никто другой боролись с комми и мы решили преподнести это вам в знак ваших заслуг в этой борьбе. Сэр, мы не хотим, чтобы вы уходили.

Чудовищным усилием воли Гейтс сдержался

— Мне тоже этого не хочется. Спасибо вам за все, вы самая лучшая команда, которая когда — либо работала в этом чертовом здании. А теперь… где, черт возьми, бокалы. Один раз мы имеем право нарушить правила…

* * *

В этот день он приехал домой рано — даже удивился. Посмотрел на часы — семнадцать, без десяти минут. Он не мог припомнить за последний год день, когда уезжал с работы раньше семи часов вечера. Болезнь Кейси выбила из колеи всех, основную часть нагрузки пришлось взять на себя, заодно таща и обязанности заместителя директора. Теперь он устроит для себя вылазку в Кейп-Код — перед тем как искать новую работу. Проклятье, как непривычно…

В доме он был один. И дом ему казался слишком большим и слишком тихим. Вздохнув, заместитель директора Управления (пока еще) отправился на кухню, чтобы сварганить себе сандвич из того, что найдется в холодильнике. Если там что-то найдется. А если нет — придется ехать в МакДональдс, потому что в любом вашингтонском ресторане вечером найдутся люди, которые начнут приставать с вопросами.

Зазвонил телефон.

Резкий, противный звук — для него он был подобно залпу орудий главного калибра. Звук, который не должен был его больше беспокоить.

Но телефон продолжал звонить.

— Да пошло оно ко всем чертям! — выругался Гейтс, сделал еще два шага по направлению к кухне и к сэндвичу, который надо было приготовить и …

Остановился.

Старого пса не обучить новым фокусам. Не поднять сейчас телефонную трубку для него означало ни много ни мало — перестать быть самим собой.

И он поднял ее.

— Гейтс.

— Добрый вечер. Не отвлек?

— Кто это? — Роберт Гейтс не узнал звонившего.

— Последний раз мы виделись на заседании СНБ в прошлом месяце. Ричард Перл.

Гейс моментально пролистал в голове картотеку и вспомнил. Ричард Перл, заместитель министра обороны, старины Уайнбергера. В последнее время Уайнбергер старался не появляться на каких-либо публичных мероприятиях, его жестоко клевала пресса, его обвиняли во всех смертных грехах — Иран и заложники, скандал Иран-Контрас, дела в Никарагуа. Вместо Каспара на подобного рода заседания теперь отправлялся кто-то из его замов — в тот раз это был Перл. Узнающие люди намекнули ему тогда… кто же это был, не Миз ли… точно, Миз — что Перл слишком близко знается с евреями и поэтому должность старины Каспара ему не светит, как бы тот не старался.

— Вспомнил

— Не желаете принять участие в вечеринке. Мы тут собрались поиграть в шахматы, понимаете, нам не хватает одного игрока.

Гейтс стремительно выпрямился.

Поиграть в шахматы — это выражение таило в себе двойной смысл. Срочный вызов с одновременным указанием, куда именно следует приехать. Честертон, штат Мэриленд, шахматный клуб — тайное убежище, что-то типа явки и дискуссионного клуба. Он был членом этого клуба два десятка лет и там, за шахматами обсуждались серьезные, очень серьезные темы. Со времен директора Буша там же проходили неофициальные обсуждения важнейших аспектов борьбы с Советским Союзом с участием высокопоставленных сотрудников ЦРУ и гражданских экспертов — в основном профессуры из близлежащих университетов «лиги плюща». Часть этих людей входила в «красную команду» — специальную группу из гражданских специалистов, призванную независимо оценивать и интерпретировать действия Советского союза. Благодаря ученой степени по русской истории, Роберт Гейтс всегда находил с ними общий язык.

— Несколько это срочно?

— Не терпит отлагательств.

Еще одна ключевая фраза — если бы ответ был просто «срочно», то он ничего не значил бы. Срочно — и срочно.

— Мне понадобится примерно час.

— Сэр, без вас мы не начнем игру.

* * *

Дорога на Честертон была довольно длинной, в самый пик проклятых пробок она была еще длиннее — длинной до бесконечности. Лучшим, самым быстрым способом туда добраться было выйти на триста первую дорогу, по не до Аннаполиса, потом по мосту через залив и на север. Но где-то до Хайятсвилла вся дорога — сплошные пробки. Проклятая манера вашингтонцев работать в городе, жить в пригороде, а добираться до дома на огромной, метров пять с лишним длиной машине сейчас давала себя знать.

У него был Чероки — небольшой и легкий джип, которым он почти не пользовался, потому что большую часть времени его возили на бронированном лимузине с правительственными номерами. Сейчас лимузина не было, вызывать его он не хотел — и теперь заместитель директора ЦРУ Роберт Гейтс стоял в пробке на самом съезде с кольцевой, посматривал на часы и, для того чтобы унять клокочущую в груди ярость развлекался тем что вспоминал про себя все русские ругательства, какие только приходили в голову.

В пробке он затратил минут двадцать — впереди была авария и полицейские никак не могли освободить полосу. Поток продвигался со скоростью «в час по чайной ложке» потому что копы и разбитые машины занимали две полосы из четырех. Наконец, впереди что-то сделали — и потом, замигав стоп-сигналами, тронулся, набирая скорость…

Дальше было проще. Первым он проскочил мост через Раунд-Бэй, потом — новый, через Чесапикский залив. Дорога по мосту была платной, но кассиры работали быстро и тут он простоял не больше десяти минут. Машина слушалась руля — внедорожник от Крайслера вообще был на удивление хорошим, не то что кондовые Форды и Шевроле. Проехав мост, он поддал газу — и умудрился опознать на встречу шахматного клуба всего на пятнадцать минут от оговоренного времени. Учитывая пробки и аварию- это было достижением.

Честертонский шахматный клуб располагался в тихом месте, в старинном, чем то смахивающем на уменьшенный в размерах Капитолий здании. Здесь было тихо, и само здание и стоянка машин было огорожено высокими живыми изгородями. Паркуя машину, Гейтс заметил несколько автомобилей с правительственными номерами — значит здесь и впрямь намечалось что-то серьезное. Впрочем — точно так же могло быть и то, что несколько вашингтонских чиновников просто решили устроить мини-шахматный турнир.

Перл ждал его в холле — среднего роста, какой-то неприятный на вид, похожий на еврея. Даже на русского еврея — ЦРУ активно работало в Бруклине, хотя именно по настоянию Гейтса эту работу год из года сворачивали. Полезной информации там было — ноль, зато запросы… Проще было отдать весь Бруклин в компетенцию ФБР потому что многие приезжие сразу проявляли крайне пренебрежительное отношение к закону.

— Сэр… — «еврей» сразу узнал его. Рука была потной, голос — скрипучим.

— Мистер Перл.

— Вас ждут на втором этаже. Комната для членов клуба, номер семнадцать. Я ока постою тут.

Ничего себе… Он что — привратник? Заместитель министра обороны.

— Как пройти.

— По коридору налево. Не стучите. Сразу входите.

— Спасибо.

В шахматном клубе Честертона не любили ничего, что отвлекает. Музыки не было — ни громкой, ни тихой, вообще никакой. Приглушенный, мягкий свет. Не видно ни посетителей и персонала клуба — он что, снят на вечер полностью.

Ему вдруг пришла в голову мысль, что все это каким-то образом подстроено КГБ, что его хотят скомпрометировать. Да, да, в тридцати километрах от Вашингтона в голову лезут такие бредовые мысли. Может, это из-за шампанского? Да не должно быть — времени столько прошло, что даже если дорожная полиция его остановит, ничего уже не будет чувствоваться.

Дверь он как и ему сказали внизу просто открыл, не стуча. Вошел и… замер.

— Сэр.

В комнате был только один человек. Бывшие директор ЦРУ, нынешний вице-президент США И судя по всему — вполне возможный будущий президент. Джордж Герберт Уокер Буш собственный персоной. Техасский ястреб как называли его недоброжелатели и мистер Директор как его продолжали называть сотрудники ЦРУ. В Лэнгли его уважали.

— Проходи, садись — Буш был не в обычном костюме, а в выходном свитере, он стоял рядом со столиком с напитками и в комнате горел камин — бренди.

— Спасибо, сэр.

— Спасибо да — или спасибо нет?

— Спасибо — нет, сэр. Мне сегодня хватит.

Буш покачал головой, как бы осуждающе

— Слышал, ты сегодня устроил вечеринку с шампанским. Не рано?

Интересно, кто же сказал. Хотя рассчитывать что не скажут — было бы глупо. И все равно — то что директор буду вице-президентом имел такие серьезные связи в Управлении — это само по себе говорило о многом.

— А я выпью. Холодно.

Директор, напевая что-то себе под нос — что-то типа техасского разбитного кантри смешал себе напиток

— Почему ты уходишь?

Вот о чем речь

— Это мое решение, сэр. Я устал.

— Сейчас мы не можем себе этого позволить. Есть одно хорошее выражение, фраза адмирала Нельсона. Англия ожидает, что каждый выполнит свой долг. Сейчас, Боб, Соединенные Штаты Америки ожидают, что каждый исполнит свой долг. Это касается вас.

Никому другому обращения «Боб» Гейтс не простил бы. Бывшему директору — простил, исключительно из уважения перед его заслугами в ЦРУ и памятью о том, что он сделал для него лично. Но простить это одно, согласиться с чужими аргументами — совсем другое.

— Сэр, мало кто внес в наше общее дело больший вклад чем я. Но всему приходит конец. Иногда следует менять работу — просто для того, чтобы не замыливался глаз.

— Наше дело… — задумчиво повторил Буш — Cosa Nostra. Интересные параллели, интересные…

А это-то тут причем?

— Есть вариант продолжения работы мистер Гейтс — наконец полуофициальным тоном сказал директор — вы принимаете предложения о работе?

Такого Гейтс не ожидал — предложения о новой работе, когда он еще не успел уйти со старой. Вообще то, весь известный ему старший оперативный состав, кто желал хорошо устроится — устроился. Но чтобы так сходу.

— Признаться, сэр, я хотел арендовать яхту и половить рыбу. Или отдохнуть на Кейп-код хоть какое-то время, я и в самом деле устал.

— Это решение надо принять сейчас, Роберт: да или нет — вздохнул Буш — у нас много дел и совершенно нет времени.

— Прежде чем принимать такое решение, я должен понимать, какого рода работа мне предлагается, сэр.

— Это разумно. Кратко — работа несколько не по специальности. Есть специальная группа, работающая в разных местах — но, тем не менее, имеющая единую цель и регулярно встречающаяся для того, чтобы выработать некий общий подход к тем или иным проблемам. Назовем этих людей ну… скажем, шахматистами. Пойдет?

Вице-президент с удовольствием и даже жадно отхлебнул из бокала — и Гейтс подумал, что возможно, слухи об увлечении в семье Бушей спиртным не лишены основания. Сын нынешнего вице-президента сидел в Техасе и откровенно спивался.

— Допустим — осторожно сказал Гейтс

— Так вот, эти шахматисты. У каждого из них есть работа. Почти все они тем или иным образом получают информацию о Советском союзе. В этой группе она проходит обработку, осмысление — и на основе ее рождается набор рекомендаций, который уходит наверх. На самый верх.

Вице-президент ткнул пальцем в потолок для убедительности и повторил

— На самый верх, Роберт.

Заместитель директора ЦРУ напряженно размышлял. После семидесятых во властных структурах практически не осталось людей, которые не побоялись бы принять жесткое решение и отдать письменное распоряжение или приказ. Уотергейт и предыдущие скандалы связанные с делами во Вьетнаме, Латинской Америке, Африке, скандалы грязные, публичные, с выворачиванием всего грязного белья какое только есть сделали свое дело. Люди стали бояться. Большая часть рабочего времени — даже в Белом Доме стала уходить не на осмысление ситуации и принятие решений — а на откладывание решений, порой жизненно необходимых и перекладывание ответственности на других Если решение все же принималось — то сразу после этого все, включая исполнителей начинали думать не о том как его выполнить — а о том как замести следы и подставить в случае чего кого-то другого. Разумные люди — которые еще остались в городе Вашингтон понимали что так нельзя — но все продолжалось, потому что один против системы не воин.

Изложенная эзоповым языком схема, которую предлагал Буш была разумна — более чем. Именно так работали в Британии и в тех же США в годы второй мировой — и победили таки гидру нацизма. Именно так работали в пятидесятые — шестидесятые и не допустили расползания коммунистической заразы в Западной Европе, особенно в Италии. Группа людей, собирающих информацию, обрабатывающих ее и выдающих готовые решения на самый верх. Все хорошо, только в представлении сенатора Лихи, доведись ему об этом узнать, все то будет сильно смахивать на преступный заговор.

— Что вас смущает? — уловил ситуацию Буш

— Сэр, это сильно походит на нарушение закона. Преступный сговор.

— Вас успокоит то, что информацию буду принимать непосредственно я?

— Нет, сэр, не успокоит.

Буш снова заколдовал над столиком, смешивая себе хайболл — второй за вечер. Большинство людей сочли бы его лишним.

— Вы не оставляете мне выбора, Роберт.

— Сэр, выбор есть всегда.

— Я еще не сказал про то, какое официальное место работы мы вам предлагаем.

— Мы — это кто?

Разговор стал ощутимо более жестким.

— Мы — это шахматисты. Мы заинтересованы в получении информации непосредственно из Службы. И предлагаем вам должность первого заместителя директора и директора Центральной разведки.

— Однозначно — нет, сэр.

— Вот как? Почему же?

— Я принял решение покинуть ЦРУ. Это решение окончательное.

— И обжалованию не подлежит. Бросьте, Роберт. Только глупцы и покойники никогда не меняют своих мнений.

— Лоуэлл. Верно, сэр? Но мое мнение боюсь ничем не изменить.

Бывший директор закончил манипулировать с графинами, поставил готовый бокал с напитком на стол, жестом фокусника достал из-под своего стула небольшой, блестящий рифленым алюминием дипломат, какое то время возился с его открыванием. Гейтс отметил, что это специальный кейс для транспортировки особо важных документов — он сделан не из алюминия как гражданский его прототип, а из титана, в него встроен маячок, позволяющий отслеживать его местонахождение в любой точке земного шара и заряд самоуничтожения.

Несколько папок легли на стол.

— Прочтите. Про секретность думаю, напоминать не стоит. Потом поговорим.

Заместитель директора ЦРУ взял первую папку, прежде чем открывать тщательно оглядел ее обложку. Такими же папками пользовалась и служба — но тут были отличия. В ЦРУ на каждой папке с документами в левом верхнем углу был приклеен ярлычок с отпечатанным кодовым словом, присваиваемым делу — это было сделано для быстрого поиска нужных документов. Тут не было ни номера, ни ярлычка, а вместо одной красной полосы, означавшей уровень секретности, кто-то поставил две — наискось, как Андреевский крест.

— Открывайте, открывайте. Смелее.

— Он перевернул обложку папки — там как и полагается, был листок с основной информацией — резюме. Это было агентурное дело. Заместитель директора ЦРУ прочел имя агента. И не поверил своим глазам. Пролистал папку, прочитал несколько страниц. Этого не могло быть, просто не могло быть по определению.

Но это было.

— Сэр, что это?

— Это? Агентурное дело.

— То есть как агентурное дело? Вы хотите сказать, что мы завербовали этого человека? Мы завербовали его?

Директор раздраженно махнул рукой

— Конечно же нет. Как вы себе это представляете — вербовочный подход к члену Политбюро ЦК КПСС. Кстати — я правильно называю?

— Да, верно.

— Так вот. Как его вербовать? На приеме в посольстве?

— Насколько я помню, он был послом здесь и даже учился год в Джорджтауне.

— Совершенно верно. Скажем так — Джорджтаун сильно прочищает мозги — в том числе и от коммунистического бреда. Мы заключили с этим человеком некий… союз. И цели у нас какое-то время уже — общие. Третья папка сверху, прошу вас, Роберт.

Если первая папка привела заместителя директора ЦРУ в изумление, то вторая просмотренная им просто шокировала его. Он, кадровый сотрудник ЦРУ, прошедший все возможные тесты и отборы, умеющий владеть собой вдруг почувствовал, что все его мировосприятие стремительно переворачивается — с ног на голову.

— Этот человек … он тоже работает на нас?

— Да нет, конечно же. У нас совершенно дикая система классификации — либо человек является осведомителем, либо нет — а посмотреть пошире никто не хочет, Просто мы… провели серию экспериментов, скажем так, и убедились в том, что можем в большинстве случаев оказывать управляющее воздействие на этого человека. С вероятностью примерно семьдесят процентов, а вероятность предсказания его решений — еще выше.

— Но если это так то…

— Если это так — почему Советский союз до сих пор жив? Вы это хотите спросить?

— Возможно, сэр.

— А вы не задумывались, что произойдет, если СССР завтра не станет?

Как ни странно — ни Роберт Гейтс, ни почти никто из обитателей Вашингтона об этом не задумывался. СССР был вековечным врагом — вот самое точное определение. О том, что этого врага вдруг не будет — никто просто не просчитывал такой вариант. Ни аналитики Службы, ни аналитики «Туманного дна», ни профессура — кроме самой маргинальной. Когда проводились операции против СССР, ставились задачи: ослабить, уменьшить или исключить влияние в том или ином регионе мира, создать проблемы в экономике. Но никогда не рассматривался вопрос о том, что делать, если СССР не будет. Вообще не будет…

— Сэр, у меня нет ответа на этот вопрос.

— А у меня есть. Группа планирования и прогнозирования провела анализ на эту тему а потом мы провели игру. Первое что будет — это объединение Германии с возможным присоединением на тех или иных условиях Австрии. Это — пролог к новому нацизму, если мы это не остановим. Второе — резкое увеличение роли Югославии и Румынии — кто-то должен же будет взять под крыло осиротевшие страны Восточного блока. А Чаушеску пойдет на всё, он, не задумываясь, прольет кровь. Третье — возможный раскол НАТО. Детонатор — та же Германия. Западные немцы так хотят объединения — что пойдут на него даже на условиях, которые им выставят немцы восточные. Четвертое — резкое усиление роли Турции за счет всего советского юга и провозглашение новой Османской империи — вы знаете, что с ней делать? Я — нет; к тому же, возможно, это будет Османская империя с ядерным оружием, доставшимся при разделе Советского Союза. Германия захочет вернуть себе Пруссию, Румыния — Молдавию. А Китай может претендовать на Сибирь. Это будет микрокосм всех возможных зол и бедствий, мистер Гейтс — если СССР распадется завтра. Никто из нас не рассматривал всерьез возможность распада СССР, никто не готовился к этому. Если это произойдет завтра — это будет не благом, а бедствием.

Заместитель директора ЦРУ, подумав, был вынужден согласиться со сказанным. Распад СССР, быстрый и неконтролируемый приведет к тому, что бесхозной окажется шестая часть суши. А если брать по большому счету — то бесхозной будет едва ли не половина — все страны социалистического блока. Сразу вспыхнут конфликты друг с другом — в отсутствие СССР, который сдерживал возможные претензии социалистических стран друг к другу. Что в голову приходит сразу — да то же Йемене, северный и южный, которые без большого брата сцепятся друг с другом. Германия — это хорошо если объединятся. А если тоже сцепятся в центре Европы?

На свежий труп огромной страны слетятся трупоеды. Возможны будут самые невероятные территориальные приобретения и самые невообразимые новые государственные образования. Но самые опасные — это либо Великий Китай, либо Великая Османская Империя. И те и другие с гарантированной вероятностью становятся противниками США.

А что будет с ядерным оружием? Все ли удастся вывезти? Что будет, если ядерный арсенал попадет к террористам — не хочется даже и думать.

В общем и целом — от распада СССР выиграют все — кроме Соединенных Штатов Америки, кроме страны-победительницы. Тогда как же используются эти папки? А что в остальных папках? Неужели на подкормке — ВСЕ Политбюро? Если это так — то ему надо просто увольняться, потому что все то время, пока он работал в ЦРУ, в советском отделе — он просто занимался ерундой, в то время как серьезные люди делали серьезные дела.

— Возможно, вы и правы, сэр — прочитанное без преувеличения потрясло Гейтса — но что прикажете делать мне? Чем я могу помочь?

— Прежде всего — перестать говорить ерунду. Завтра вы скажете, что остаетесь на рабочем месте. Поскольку вас назначают на должность директора Центральной разведки — все подумают, что вы просто так шантажировали Белый Дом, желая получить место получше. После чего — вы будете делать то же что и всегда. И кое-что еще.

— Связь?

— Только через меня. Или через людей, которые в качестве пароля продемонстрируют вам любую шахматную фигурку. В виде самой фигурки, в виде рисунка, в виде шахматной задачки — неважно чего.

— А как быть с…

— С Вебстером?

— Да, сэр. Он ведь будет назначен директором. Он должен что-либо знать?

Директор Буш наклонился вперед

— Директор Дэниэл Вебстер не должен знать ровным счетом ничего из того, о чем пойдет разговор здесь. Все исполнители, работающие по нашим заданиям, должны будут отчитываться только вам. При утечке информации или даже при подозрении, что происходит утечка информации — вы должны сообщить об этом мне. Это ясно?

— Да, сэр!

Директор Буш какое-то время пристально смотрел на своего подчиненного, потом улыбнулся, чтобы чуть — чуть разрядить обстановку.

— Думаете, я идиот? Думаете, старый американский ковбой совсем рехнулся на старости лет?

— Нет, сэр, я так не думаю — ответил Гейтс, тщательно контролируя тон, которым он это говорил

Буш коротко хохотнул.

— Думаете, Роберт, думаете. И правильно думаете. Доверять нельзя никому и ничему. Вы помните, работал в нашей организации человек по имени Джеймс Джизас Энглтон?

Заместитель директора ЦРУ непроизвольно и совсем незаметно — он хотел надеяться что незаметно — вздрогнул. Эта фамилия до сих пор у многих вызывала дрожь.

Джеймс Джизас Энглтон происходил из старой гвардии, был ветераном, начинал работать еще при «Диком» Билле Доноване в УСС[232]. Энглтон был явным параноиком, но на это никто не обращал внимания, потому что человек, занимающийся внутренней контрразведкой и должен быть параноиком. Возглавив отдел внутренней контрразведки, и получив от Алена Даллеса карт-бланш Энглтон сделал то, что не под силу было всему КГБ.

Благодаря Энглтону ЦРУ едва не развалилось. Он рассуждал просто: КГБ просто обязано заслать своего шпиона в ЦРУ, иначе оно не будет КГБ, А если это так — значит шпион уже здесь и его надо просто найти. Железная логика, стоившая карьеры и здоровья нескольким сотням перспективных сотрудников, е выдержавших травли.

Шпиона звали Саша. Непонятно, почему Энглтон решил, что его должны звать именно так и никак иначе — но он так и решил и все сотрудники отдела внутренней контрразведки семнадцать лет искали этого самого Сашу. Энглон с упорством маньяка разыскивал и увольнял сотрудников, чьи имена или фамилии начинались с буквы «С», это было уже явное умопомешательство, но никто не смел сказать об этом, отчетливо понимая, что стоит сказать — и Сашей будешь ты. В конце концов, директор ЦРУ Хелмс, ознакомившийся с деятельностью отдела внутренней контрразведки, сказал «с меня достаточно» — и Энглтон был уволен.

Но причем тут Энглтон?

— Сэр, я не совсем понимаю.

— Сейчас поймете. Благодаря лицу, папку которого вы открыли первой, мы имеем возможность получать кое-какие материалы с заеданий Политбюро ЦК КПСС, в том числе, и совершено секретные. На Политбюро регулярно докладывает Председатель КГБ Чебриков. Так вот — проанализировав все им сказанное, мы пришли к выводу, что в Центральном разведывательном управлении, прямо в штаб квартире активно действует и поставляет русским информацию агент — или группа агентов.

Гейтс помолчал, пытаясь осознать сказанное.

— Сэр, вы уверены?

— Господи, Роберт, не заставляйте меня разочаровываться в вас! Неужели вы думаете, я стал бы шутить такими вещами?

Боже…

— Сэр, где он может быть? Есть еще информация?

— Есть. Мы считаем, что он на самом верху. Начальник отдела, возможно даже заместитель директора.

Заместитель директора?! Заместитель директора?!!! Но ведь он… Получается, что

— Получается, что главный подозреваемый — я, сэр?

Буш склонил голову. Смешанный коктейль он так и не выпил.

— Интересно. А почему вы так думаете? Можно поподробнее? Мне интересен ход ваших мыслей.

— Он очень прост. Карьеру я делал в русском отделе, контактировал с русскими. Имею степень по русской истории и говорю по-русски. Занимаю должность заместителя директора, верно? Сэр, это проверка?

— Конечно же нет. Какая проверка? При чем здесь проверка? Признаться, я рад, что вы сказали это, Роберт.

Вице-президент немного помолчал, прежде чем продолжить.

— Откровенно говоря, Роберт, вы и в самом деле — главный подозреваемый по этому делу. Но я не верю в то, что предатель вы. Объяснить?

— Если можно, сэр.

— Интуиция!

Сказав это, вице-президент поднял к глазам бокал, посмотрел его на просвет — словно желая познать истину, глядя на медленно тающие в бокале кубики льда и на выдержанный ирландский виски

— Интуиция! — повторил он — просто, да? Вот не верю я, что вы предатель — и все тут Здорово, правда?!

Здоровее некуда.

— Спасибо, сэр.

— Не за что. Кроме того, я ведь могу ошибаться, так ведь?

И снова — мрачная, мертвая тишина, секунда за секундой.

— Но это уже не имеет значение, не так ли. Какой смысл в одном, в двух, да черт возьми и в десяти шпионах, когда у нас такие козыри на руках. Если вы сменили флаг, Роберт — время вернуться назад, ибо советский корабль тонет.

Логика была простой. И убийственной.

— Сэр, допустим, что я не агент Советов — попытался перевести разговор в менее опасную плоскость Гейтс, и Буш согласно кивнул, подыгрывая

— Допустим.

— Но ведь кто-то сдает, верно? Если это не я — тогда кто?

— Я бы на вашем месте это не выяснял — отрезал Буш — это сейчас не имеет значения

— Но, сэр…

Для любого сотрудника ЦРУ не искать предателя в собственном ведомстве это было кощунственно. Уничтожение предателя — задача наивысшего приоритета, перед ней меркнут любые другие. Разведывательная структура, в рядах которой действует крот, да еще такого уровня может расходиться по домам — ее работа, какой бы она не была, не будет иметь смысла.

— Помните, Ковентри, Роберт? Или не Ковентри, я не очень хорошо помню, что это был за город. У британцев был агент, агент в самом логове третьего рейха. Когда Гитлер напал на Британию с воздуха и готовился напасть и с моря — этот агент работал, поставлял бесценную информацию. Это была единственная возможность для британцев узнать — не собирается ли Гитлер высадить десант на островах — и они не могли допустить потери агента. Однажды он передал информацию о том, что Люфтваффе готовит налет на Ковентри. Он передал информацию вовремя, британцы могли бы заранее поднять истребители и встретить бомбардировщики Люфтваффе над Ла-Маншем. Город остался бы цел и невредим — но немцы бы поняли, что о налете стало известно кроту, и начали бы искать крота. И нашли бы — потому что о таких операциях знает ограниченный круг лиц. Тогда британцы, штаб обороны принял простое и жестокое — но правильное решение. Они никого не предупредили, они не предупредили силы ПВО — и несколько тысяч человек погибли ой ночью под бомбами. Но это было правильное решение — потому что жизнь агента и возможность его дальнейшей активной работы перевешивали на чаше весов жизни нескольких тысяч сограждан. Если мы начнем искать агента — он это поймет. И передаст Советам. Вы уже не передадите, потому что знаете — передавать бесполезно. А он передаст. И Советы начнут проверку уже у себя. Сейчас, на чаше весов стоит нечто большее, чем вся агентурная сеть в Советском союзе и странах — сателлитах. Намного больше, чем весь Советский отдел. Намного больше, чем все Центральное разведывательное управление. Какую бы информацию не передал этот агент русским — они все равно не смогут ею воспользоваться. Потому что мы уже — победили. И эта наша победа здесь, в этих папках.

Буш довольно похлопал рукой по стопке папок, лежащих рядом с недопитым стаканом.

— Не смею вас задерживать ни минутой больше, Роберт. Много не пейте, если придет такое желание. Завтра мы ждем вас на работе.

Картинки из прошлого. Пакистан, Исламабад. Посольство США.

23 апреля 1987 года

Американское посольство в Исламабаде делилось на две части. Визовый отдел — он находился напротив Белого дворца, на авеню Ататюрка — и само посольство — оно располагалось в пятой зоне дипломатического анклава и представляло собой скорее большую виллу, нежели посольство. Рядом была длинная, на всю улицу стоянка для машин, при посольстве имелся бассейн, а чуть дальше — было поле для гольфа. В Пакистане для дипломатов были все удобства…

Миссис Вард была зла. Потому что ей почти целую милю пришлось топать пешком — машину она не арендовала, общественного транспорта здесь не было а такси сюда не пускали по соображениям безопасности. Американке миля, да еще в не слишком удобной обуви — отправляясь на прием в посольство она вырядилась как дура — была адом. Ее пустили только потому, что она показала американский паспорт. Самое настоящее полицейское государство, еще одна маленькая злая страна, которую они поддерживают и в которую вкладывают немалые деньги. Просто возмутительно.

Посольство было укреплено, как теперь были укреплены все американские дипломатические резиденции во всем мире. Уроки Тегерана и Бейрута многим пошли впрок — теперь припарковать заминированную машину или пойти на таран на заминированной машине было не так то просто. Забор был настоящий, а железобетонные плиты не просто были установлены — но еще и сварены между собой сваркой, через торчащие из бетона концы арматуры. Ворота тоже были укреплены, а рядом с тротуаром были установлены небольшие бетонные столбики, вкопанные в землю и способные выдержать таран автомобиля. Как и везде, у посольства была свободная территория, где то это был басс6ейн, где-то сад, где-то — футбольное поле или поле для гольфа. Дженна Вард знала, что это — на случай экстренной эвакуации американских граждан, площадки для посадки вертолетов американской морской пехоты. Считанные американские посольства во всем мире не имели таких площадок, среди них посольство в Москве, потому что только очень наивный человек мог полагать, что вертолеты американской морской пехоты прорвутся к Москве что бы там не случилось.

Ей пришлось колотить по двери кулаком, потому что будки у ворот не было, а звонок ей2 показался неисправным. Внимание ей уделили далеко не сразу — калитку в двери открыл типичный морской пехотинец, краснорожий и тупой.

— Да, мэм?

— Я хочу поговорить с послом!

— Мэм, вы уверены что обратились по адресу? Приемная, а так же визовый отдел расположены по адресу…

— Я знаю, черт возьми, по какому адресу они расположены! И я знаю, черт бы вас всех побрал, что не ну нужна виза, и я не потеряла паспорт как какая-то дура. Мне нужен, черт возьми посол!

— Мэм, посла сейчас нет,[233] и посол не принимает без предварительной записи.

Это стало последней каплей — миссис Вард начала доставать фотоаппарат

— Мэм, что вы делаете? — растерялся морпех.

— Достаю фотоаппарат, не видите?

— Мэм, здесь нельзя снимать! Мэм!

— А мне начхать! Я сниму вас и сниму все это гребаное посольство, а когда вернусь в Америку — тисну статью в газету! С фотографиями! Как американские дипломаты живут себе за государственный счет на роскошной вилле, и никто не соизволит и задницу от стула оторвать, чтобы помочь попавшей в беду американской гражданке. Пусть избиратели зададутся вопросом — на что тратятся их денежки, деньги которые они платят в качестве налогов? Вот на это?!

Морской пехотинец, хоть его миссией было охранять, а не думать, примерно прикинул во что все это может вылиться. Очень может быть, что эта истеричная дамочка и впрямь репортер, по замашкам очень похоже. Очень может быть, что она и впрямь выполнит свою угрозу. Начнется скандал — и в этом скандале он имеет хороший шанс остаться крайним. Тем более — посла и в самом деле пока нет, обязанности исполняет первый секретарь, дамочка явно американка — местные так себя не ведут. Оттого что он пустит ее на территорию посольства хуже никому не будет, не так ли.

— Мэм, но посла в самом деле нет…

Опытный журналист, Дженна Вард мгновенно уловила примирительный тон

— А кто есть?

— Есть первый секретарь, мистер…

— Отлично, тогда я хочу поговорить с ним!

Морской пехотинец отодвинулся — и пропустил журналистку на территорию посольства.

Вот тут был рай… Закроешь глаза — и кажется, что ты не в Исламабаде — а где-нибудь в Майами, на роскошной вилле за несколько миллионов долларов. Есть такие — хозяева, чаще всего биржевые воротилы с Уолл-Стрит живут там по паре недель в году, а остальное время сдают их в аренду. Красота!

Цветы. Бассейн. Живые изгороди, покрытые какими-то цветами, остро и приторно пахнущими. Сад с клумбами.

— Прошу подождать здесь, мэм. Я позвоню в секретариат, узнаю кто сейчас на месте и сможет вас принять.

Миссис Вард покосилась на короткую М4, стоящую в оружейном держателе под рукой охранника — это было редкостью в цивилизованных странах, использовали обычно пистолеты и помповые ружья. Если же у охранника на дверях автоматическая винтовка — значит, здесь есть чего опасаться.

Небольшой Джип-Чероки, крашеный в белый цвет с пакистанскими номерами остановился у ворот, водитель нетерпеливо просигналил. Потом вылез из машины.

— Кто там? Кейт, что там у тебя случилось?!

Морской пехотинец с виноватым видом показался из дежурки.

— Журналистка, мистер Каплан. Скандалила, пришлось впустить.

— Журналистка? А где Мануэль?

— Ушел на обход территории, сэр. Вы не знаете, кто есть на территории из больших шишек?

— Да никого, все в разъездах. А что за журналистка?

Не дожидаясь, пока ее представят, Дженна Вард поднялась с кушетки. Определенно, этого парня, молодого и насмешливого вида брюнета она где-то видела.

— Мисс Хейли? — изумленно вытаращился на нее он

— Увы, уже миссис Вард. А вы…

И тут она вспомнила.

— Белый Дом!

Пацан расплылся в улыбке, он выглядел именно как пацан — симпатичный, курносый. На машине, которую не мешало бы загнать на мойку

— Точно! Я проходил там практику. А вы были в пуле журналистов! Точно?!

— Да…

— А я — Марк Каплан, помните меня?

— Да, припоминаю…

— Помните, вы задали президенту вопрос насчет диспетчеров — а он не знал что ответить и закашлялся?

Да уж… Из-за той ситуации с забастовкой авиадиспетчеров она едва не потеряла только что полученную аккредитацию в Белый Дом. Все ее прегрешение было в том, что она задала Президенту вопрос, не согласованный с пресс-службой Белого Дома — и президент не имел готового ответа на него. Тем более — это был острый, болезненный и неудобный вопрос, на который президент предпочел бы не отвечать. Ей тогда быстро объяснили, что играть надо строго по правилам — иначе ее отстранят от игры вообще. Это только очень наивные люди полагают, что президент отвечает на вопросы журналистов экспромтом — на самом деле это спектакль и ответы на вопросы порой готовят десятки различных специалистов.

— Помню. А сейчас вы…

— Я прошел практику, меня приняли в Госдепартамент, сейчас я в военном атташате. ВЫ хотите повидать первого секретаря?

— Вообще то да…

— Его нет. Не будет до послезавтра.

— Пойдемте, я вас провожу. Кейт, дай журнал посещений, я распишусь.

Молодой человек быстро расписался в гроссбухе, взял какую-то дешевую, ярко-красную безделушку и протянул журналистке.

— Приколите на видном месте. Это у нас вроде пропуска. Садитесь в машину.

Потом, многим позже, Дженна Вард корила себя что она, опытная журналистка — не разгадала игру. Сначала ее долго держали у двери и вывели из себя — при том что с той стороны забора была видеокамера и не одна. Потом хам — охранник. И, появляется рыцарь на белом коне — точнее на белом джипе, да еще ее знакомый по Вашингтону. И увидев попавшую в беду американку, он сразу забывает про дела, которые у него были и помогает ей. Не смешно?

Но тогда ярость затмила ей рассудок.

Кабинет Марка Каплана располагался на втором этаже посольского здания и представлял собой небольшую комнату, обшарпанную и обставленную мебелью, которая была даже хуже, чем ей приходилось встречать в среднестатистической американской редакции. Меблировка комнаты была на четыре персоны — хотя на ее взгляд здесь и трое то помещались с трудом. Типичная принадлежность таких кабинетов — шредер дл бумаги.

— Вон туда садитесь. Марио сегодня не будет.

— Миссис Вард удивленно огляделась.

— А где все?

— На работе. У нас тут работы — до чертовой матери. Сделку по самолетам закрыли, теперь по танкам намечается.

— Каким танкам? — автоматически спросила Дженна — и по ответной улыбке поняла, что вопрос явно лишний.

— Танкам. Вы хотели о чем — то заявить в посольство.

— Да… вообще то хотела.

— Можете вкратце рассказать?

— Вообще то я хотела бы поговорить с кем-то — миссис Вард улыбнулась, подбирая слова чтобы не обидеть парня — из секретарей посольства.

Тот ничуть не обиделся.

— Ни первого ни второго ни третьего секретаря сейчас нет. Первый в Равалпинди, второй в отпуске, третий в служебной командировке в Пешаваре. Впрочем — как всегда, он там похоже прописался поближе к месту событий. Может быть, вам стоит переговорить с юрисконсультом посольства?

Миссис Вард вспомнила, что обычно эту должность занимал сотрудник ФБР.

— Было бы неплохо.

— Сейчас я его приглашу.

Подмигнув непонятно чему, Каплан снял телефонную трубку, набрал короткий трехзначный номер. Дождался ответа.

— Мистер Бартоломью? Это Марк Каплан. Не могли бы вы ко мне зайти, у меня тут есть дело по вашей части.

И снова ничего не насторожило в этой сцене! Юрисконсульт посольства — фигура достаточно крупная. Ему положен отдельный кабинет, в такой жаркой стране как Пакистан — обязательно с кондиционером. И на предложение пацана риз военного атташата зайти к нему в кабинет на четверых чтобы сделать какую-то работу — юрисконсульт посольства может не долго думая послать наглеца в … пешее сексуальное путешествие.

Кристофер Бартоломью был типичным, даже карикатурно типичным американским чиновником — сорок с небольшим лет, круглые очки без оправы, десять лишних килограммов и дешевый, с полоской костюм. В руке он держал свернутую газету.

— Марк, десять минут. Мне нужно уезжать — с ходу заявил он, присаживаясь за свободный стул.

— Сэр, этого нам хватит. Кстати — Дженна Вард.

Лицо чиновника скривилось — и миссис Вард мгновенно поняла отчего. Видимо, не так давно из Вашингтона, держит руку на пульсе событий.

— У вас какое-то дело, миссис Вард? — нейтральным тоном сказал Бартоломью — если можно то покороче. Я спешу.

— Дело и в самом деле есть. У меня отняли материалы, можно сказать ограбили.

— Ну, это не новость. К сожалению, в Пакистане есть большие проблемы с уличной преступностью, много беженцев, коррумпированная полиция. Кстати — вы подали официальное заявление в полицию, если да то…

— Нет не подала. Поскольку полицейские меня и ограбили.

Чиновник поднял брови в удивлении.

— То есть, мэм? Я правильно понимаю, что вас ограбили люди переодетые в пакистанскую. полицейскую форму.

— Нет неправильно. Меня ограбили представители пакистанской службы безопасности, не знаю как она называется, какое-то ваше чертово трехбуквенное наименование.

— Вы в этом уверены? Почему вы считаете, что это были все таки полицейские, а не переодетые бандиты.

— Потому что я видела их в аэропорту! Потому что они обыскали мой багаж и вежливо намекнули, что в Пешавар ездить не стоит. Потом, когда я поехала в Пешавар, они схватили меня обыскали, унизили и забрали все отснятые материалы! Вот что они сделали, это грабеж средь бела дня![234]

— Мэм, возможно вам стоило внять совету не ездить в Пешавар.

— Нет, черт возьми, не стоило бы! В эту страну мы вложили чертову уйму денег! Здесь идет война — самая настоящая война с русскими! И читатели имеют право знать, на что тратятся их деньги и ради чего мы воюем!

Кристофер Бартоломью раздосадовано покачал головой

— Вы не собираетесь помогать мне?

— Отчего же. Мистер Каплан даст вам бумагу и ручку. Вы можете написать жалобу и она будет рассмотрена в установленном законом порядке.

— То есть…

Чиновник предостерегающе поднял руку

— Я понимаю мэм, что в нашей великой стране существует немало людей, которые как только видят розетку и слова «не суй пальцы, убьет» — немедленно суют пальцы просто для того чтобы самоутвердиться и потом написать книгу «Как это было на самом деле». И в нашей великой стране эти люди часто остаются живы, несмотря на грозные предупреждения — не везде напряжение смертельно. А вот здесь оно смертельно, миссис Вард. Здесь находятся люди, которые ежеминутно рискуют жизнью в борьбе с коммунистическим проникновением. Здесь есть места, где за ваш красивый фотоаппарат и за вашу красивую одежду вам отрежут голову — и хорошо если не сделают нечто худшее — а все что снимут с вас эти люди продадут на базаре и на вырученные деньги будут кормить свои семьи целый месяц. Здесь делаются вещи, которые требуют тишины и вокруг которых не стоит топтаться в ваших либеральных туфельках. Так что на вашем месте, миссис Вард, я бы внимал предостережениям и рекомендациям местных органов власти, если они посчитают целесообразным их вам дать. Но еще раз повторяю — что написать жалобу — это ваша право и ваша жалоба будет рассмотрена как и любые другие жалобы граждан США. Теперь же — прошу меня извинить. Десять минут истекли.

А вот тут она проявила благоразумие. Чистый репортерский инстинкт — не выдавать представителям властей свои источники информации. Она не вывалила на стол ни информацию про несчастного пакистанского портье, ни про жутковатый рассказ маленького пуштуна, ночью, на железнодорожной станции. Всю эту информацию, все эти козыри она решила придержать до поры до времени. Вместо этого — она спросила, когда за мистером Бартоломью закрылась дверь

— Он всегда такой.

— Бывает и хуже. Так вам нужен лист бумаги и ручка.

— Нет. Не нужен. Вы проводите меня?

— С удовольствием…

* * *

Проводив сумасбродную репортершу, Марк Каплан на своем джипе сделал круг по тихим улицам посольского квартала — и остановился рядом с британским представительством. Оставив машину, он пересел в черный Кадиллак, ожидающий его уже пятнадцать минут. В нем был один человек — Кристофер Бартоломью. Без очков — очки у него были с простыми стеклами — и туповатого выражения лица он выглядел совсем по-другому.

— Что она здесь делает? — без эмоций спросил он

— Я так полагаю, копает, сэр — так же нейтрально ответил Каплан.

— Копает то же, что копаем и мы?

— Возможно, сэр.

В отличие от многих других американских посольств, должность юрисконсульта в посольстве в Пакистане занимал не сотрудник ФБР. Кристофер Бартоломью — это было его настоящее имя, потому что легенду сразу же вскрыли бы — длительное время работал в министерстве юстиции, начинал же он и вовсе окружным прокурором. Официально, последние несколько лет он трудился в антитрестовском отделе — а вот тут вот начиналась легенда. На самом деле — Кристофер Бартоломью последние несколько лет был спецпрокурором министерства юстиции с высшей категорией допуска к государственной тайне. Его специализацией были дела, в которых фигурировала государственная тайна и в которых подозреваемыми в тех или иных противоправных действиях были сотрудники ЦРУ. Ближе всего к этому было понятие «военный прокурор» — хотя к военной юстиции Бартоломью отношения не имел и ЕКВЮ[235] в глаза не видел…

— Как ты ее опознал?

— Случайно, сэр. Я был на дежурстве. Она достаточно известный персонаж в Вашингтоне.

— Считаешь, что ее сюда направили за жареными фактами?

— Нет, сэр. Она слишком известна. Скорее ее используют как отвлекающий маневр. Знаете, как в цирке, сэр — у фокусника одна перчатка белая, вторая — черная. Белая отвлекает, черная — проводит трюк. Она — белая.

Кристофер Бартоломью за долгие годы работы прокурором отлично научился держать разговор и вводить людей в состояние, когда они нервничают, выходят из себя, когда им кажется, что они сказали глупость, даже ничего особо не говоря. Как сейчас, например.

— Есть еще один вариант — сказал Бартоломью после того, как обдумал слова своего подчиненного — она слишком известна, чтобы ее тронуть. Даже я бы так выразился: она скандально известна, чтобы ее тронуть.

— Сэр, половина Вашингтона будет плясать от радости если она пропадет без вести где-нибудь в племенной зоне.

Чиновник — а Бартоломью так и звали за глаза, чиновник, этот имидж он успешно поддерживал — саркастически хмыкнул.

— Немного не так. Первый денно они, конечно, будут веселиться, это несомненно. Но на второй день их одолеет жестокое похмелье. Журналисты накинутся на них как стая голодных акул и начнут предполагать, кому было выгодно избавиться от независимой журналистки. А предположение иногда бывают хуже обвинения. Потому что от предположений — невозможно защищаться. От обвинений — можно.

— Поставить за ней хвост, сэр?

— Начитался? Хвост… Как в дурном шпионском романе. И кто по твоему будет этим самым хвостом? Просто разузнай где она живет — и приобрети привычку заходить туда по вечерам чтобы пропустить стаканчик. В отелях хорошие рестораны. Возможно тебе и повезет.

* * *

Пройдя пару сотен метров, миссис Вард поняла, что больше не может и сняла туфли. Несмотря на то что это был дипломатичекий квартал, тротуар был грязным и пыльным. Но ногам сразу стало полегче. Стоящие на перекрестке полицейские удивленно вытаращились на нее — она гордо прошагала мимо. Да пошли вы все! Если вы думаете, что это так просто сойдет вам с рук — вы ошибаетесь! Все!

На авеню Атаюрка она попыталась поймать такси, это было рядом с американским посольством, верней, его визовым отделом — и тут ее кто-то толкнул

— Извините…

Английский с бостонским прононсом так ее удивил, что она обернулась.

— Майкл Миллс! — воскликнула она, оказывая на невысокого лысого, казавшегося весьма расстроенным джентльмена, толкнувшего ее

Джентльмен, пошарившись в кармане, нацепил на нос очки.

— Я вас знаю? — это было не утверждение, это был вопрос

— Самолет. Вы летели вместе со мной, на соседнем месте.

— Ах, да…

— У вас проблемы с визой?

— Нет, нет…

Дженна Вард недобро улыбнулась — чутьем репортера она почувствовала запах жареного. Вот теперь — хрен я тебя выпущу, Майкл Миллс

— Может быть, поймаем одно такси на двоих. Куда вам?

— В Хилтон.

— Тем более. И мне туда же!

* * *

Кристофер Бартоломью и в самом деле был спецпрокурором министерства юстиции, направленным сюда для того, чтобы расследовать ряд подозрительных и странных дел, имевших место в последнее время и в которое могли быть замешаны не просто американские граждане — а люди, напрямую работающие на дядю Сэма. Вот только прибыв на место Бартоломью, стал не столько расследовать — сколько скрывать, зачищать концы, подставляя под удар свидетелей, которые знали действительно что-то важное и опасное и могли заговорить. С гражданами Пакистана разбиралась ИСИ, с американскими гражданами — сам Бартоломью и те кто прибыл с ним.

Бартоломью давно сделал выбор в жизни. Пусть гибнет мир, но здравствует юстиция — это было не про него. Если закон мешает работать — ко всем чертям такой закон — вот это было гораздо ближе для него. И он нашел себе немало сподвижников в здании, затерянном в лесах Мэриленда.

Если долго смотреть в пропасть — пропасть начинает смотреть на тебя.

Кабул. Аэропорт

18 августа 1987 года

Если спросить любого советского летчика гражданской авиации конца восьмидесятых годов, куда летать хуже всего — он, не раздумывая, ответил бы: в Афганистан. Аэропорт Афганистана был предельно поганым местом, куда никто бы не полетел по своей воле — но приходилось.

И летали.

Все дело было в том, что афганская столица, город Кабул располагался как бы в кольце гор. Мало того что самолету и так не хватало воздуха над этими проклятыми горами — так еще в этих горах были диверсионные группы духов. Все чаще и чаще на их вооружении были Стингеры — современные американские ПЗРК, поставляемые сюда в обход международных норм и законов США[236].

Небольшой Як-40, приписанный к Аэрофлоту и имевший вне внешние атрибуты Аэрофлота — но на деле обслуживающий Генеральный штаб ВС СССР, а конкретно ГРУ ГШ совершил посадку в аэропорту Кабула в десять с небольшим часов по местному времени. Самолет вез всего троих — ни один из них не был в военной форме, но один по выправке явно был генералом — не меньше. Каждому, кто хоть раз видел этого человека, потом помнились его удивительные, василькового цвета глаза.

Генерал-лейтенант ГРУ ГШ Владимир Афанасьевич Птицын встал на путь предательства в середине семидесятых, еще не будучи генерал-лейтенантом ГРУ. Самое удивительное — что в отличие от своего коллеги — и по работе и по предательству — генерала Дмитрия Полякова — ни тогда, ни сейчас он не являлся агентом какой-либо иностранной разведки. Он предавал Родину не в чью то пользу — он просто своими действиями сознательно причинял вред, желая разрушения страны, в которой он вырос, и которой теперь служил[237].

Предательство в ГРУ началось в начале семидесятых, когда туда, «на укрепление кадров» перевели из Отдела административных органов ЦК КПСС некоего Олега Пасечника, которого сразу назначили отвечать за кадры в ГРУ — больше он ни на что не годился. Такие «кадровые инъекции» в силовые структуры были не редкостью, считалось, что партийный стаж может легко конвертироваться в любой другой, людям сразу давали звания полковников, а то и генералов, засчитывая партийный стаж за выслугу лет. Более страшной ошибки, начальник ГРУ ГШ генерал Ивашутин не совершал за всю свою жизнь (хотя его ли это ошибка и мог ли он отказаться от такого партийного «кадра»?). Это распространенная ошибка — посадить заведовать кадрами того, кто больше нигде не годен — люди не понимают, что с этого момента в организации не будет ни одного человека лучше, умнее того, кого они поставили заведовать кадрами. Отрицательный бюрократический отбор во всем его величестве — и причина его в том, что кадрами заведуют худшие. Пасечник вдобавок оказался врагом народа[238], и за довольно долгое время, в течение которого он заведовал кадрами (а как его выкинешь, если у него в Отделе административных органов ЦК, настоящем биче для всех советских спецслужб, осталась масса друзей?) он сумел создать и возвысить целую группу офицеров, которые думали так же как он. То есть — были такими же врагами народа, как и он сам. Птицын оказался самым высокопоставленным из всех. Благодаря Птицыну и его знакомству с Пасечником в ГРУ были приняты еще несколько молодых людей, которые без протекции не попали бы в ГРУ никогда. Анкеты у них были далеко не чисты, а один вдобавок оказался «инвалидом пятой группы»[239]. Впрочем — о чем стоны, если «инвалидом пятой группы» был и сам Председатель КГБ?

Сейчас генерал-лейтенант Птицын, один из самых молодых генералов в ГРУ летел в Кабул. Командировку в Кабул он выбил безо всякого труда — потому что входил в оперативную группу по Афганистану. В Афганистане он как выполнял поручаемую ему работу, так и занимался личными делами, как то: наладил сеть наркотранзита в Советский Союз, наладил несанкционированные контакты с исламским бандподпольем и передавал информацию о планирующихся операциях за деньги и наркотики. Однако события последнего времени — бесследное исчезновение Лунькова, одного из его лучших агентов, обнаруженная капитаном Маджидовым (который был не капитаном и не Маджидовым) за собой слежка, явное противодействие организованному им наркотранзиту заставляло его лично вылететь в Кабул, чтобы разобраться в ситуации.

Генерал Птицын был умным, очень умным человеком, это у него было не отнять. Скорее всего из всех офицеров ГРУ он был одним из самых умных и искушенных в оперативной работе. Он не верил в случайности, тем более если эти случайности происходят с завидной регулярностью. Он не верил в похищение моджахедами Лунькова — по каналам ГРУ прошла информация, что он находится в плену в Пакистане, назвали даже лагерь, где его содержат. Он не верил в случайность слежки за Маджидовым. Он уже давно предполагал, что на седьмой год войны, в воюющей стране не может не найтись группа офицеров, которая все поймет. Которая поймет, что их просто предают, бросают умирать в этих горах, ломают через колено, чтобы потом сломать через колено и всю страну. Скорее всего, такая группа появится именно в Афганистане и именно в ГРУ, поскольку офицеры ГРУ владели всем объемом информации и умели ее анализировать. А за осознанием следуют действия. Их учили свергать правительства и ставить на их месте новые — так почему бы не свергнуть предающее их советское правительство и не поставить на его месте новое? Скорее всего, чья то оперативная игра в Афганистане, нацеленная на выявление и перекрытие наркоканала — его наркоканала! — и было первым проявлением этой таинственной группы. Если это не остановить, не уничтожить в самом зародыше — будут и другие проявления, еще более опасные.

Генерал не боялся. Он уже давно мало чего боялся, он не боялся даже расплаты за предательство. Страх подменяла ненависть — сложно понять к чему. Просто ненависть…

Когда самолет уже шел на посадку, к нему пристроились два штурмовых вертолета Ми-24, они шли слева и справа от самолета, щедро разбрасывая пылающие шары тепловых ловушек — на случай если какой-нибудь дух-смертник все-таки рискнет.

Генерал смотрел на плывущий совсем рядом вертолет, на брызгающее из установок отстрела ловушек пламя. И улыбался…

Самолет загнали не в гражданский, а в военный сектор аэропорта, втиснули на пустую стоянку между двух Ил-76. По сравнению с левиафанами-транспортниками Як-40 казался игрушечным.

Его уже ждали. Двое, на белой Волге, приписанной к оперативной группе МО в Афганистане. За рулем был капитан Маджидов — коренастый, крепкий, похожий на афганца. И рядом с ним был майор Баранов — высокий, со склонностью к полноте шатен — он так и не смог вырастить что-то, подобное настоящей бороде на лице. Поэтому брился каждый день.

Это была группа Н — небольшое автономное подразделение, выходящее непосредственно на Москву и получающее приказы непосредственно оттуда. Генерал Птицын оформил их как оперативно-боевую группу, в задачу которых входило выявление и ликвидация каналов переправки наркотиков в Союз, а также выявление среди личного состава Сороковой армии лиц, употребляющих наркотики. Весь цинизм был в том, что на самом деле группа Н занималась ровно противоположным — искала контакты с главарями моджахедов и обеспечивала переправку в Советский союз опиума, марихуаны и героина.

Вот так и работали.

Волга быстро взяла с места, резво покатила на выезд в город, нарушая все правила движения на аэродроме.

— Здесь можно говорить? — уточнил генерал

— Да

— Хорошо. Что у нас по исчезновению Лунькова?

— По исчезновению Лунькова я провел все первичные мероприятия, как положено — ответил Баранов — нашел свидетелей. На первый взгляд все соответствует официальной версии событий. Майор Луньков примерно в двадцать ноль-ноль по местному времени прошел через последний, где его отметили блок-пост на дороге Термез-Кабул. В такое позднее время колонны уже не гоняют, и дорога была свободна. Через две-три минуты, после того как майор Луньков миновал блок-пост солдаты услышали автоматные очереди, две или три, показания разнятся. Все происходило вне зоны прямой видимости солдат. Вы знаете, как организовано дежурство на этой дороге. Примерно через две минуты к месту перестрелки выдвинулась тревожная группа на БТР-70, в составе восьми человек. Показания всех восьми в основном совпадают. Прибыв на место, они обнаружили лишь УАЗ с пулевыми пробоинами, съехавший на обочину дороги. Следов майора Лунькова обнаружено не было, идти на прочесывание местности командир группы тревожного реагирования не рискнул. Утром прочесывание ничего не дало, кроме того что напоролись на мину, следов крови в УАЗе обнаружено не было.

— Чья эта зона ответственности?

Баранов замялся

— Да у дороги многие хулиганят. ИПА та же, они вообще везде шарятся.

— Чья зона?

— Масуда, товарищ генерал…

— Ну, вот и ответ. Исчерпывающий. Как идет работа по ликвидации Масуда?

Баранов снова не сразу ответил

— Отвечайте. Язык проглотили?

— Плохо, товарищ генерал. Последняя группа просто исчезла бесследно. По агентурным данным Масуда охраняет группа спецназа. Нашего спецназа.

— Как они работают?

— Под видом пленных.

— Это понятно. Сколько их, на каких должностях?

— Они постоянно рядом с Масудом. Внутренний круг охраны полностью из русских, Масуд не доверяет афганцам. В его охране есть агентура ХАД, но у нее нет свободного доступа у Масуду ни на секунду. Рядом постоянно находится один из русских.

— Сколько их?

— Трое — только те, что постоянно рядом с ним, внутренний круг охраны. Дежурят по восемь часов…

* * *

Главное разведывательное управление генерального штаба в отличие от КГБ СССР не имела в Афганистане своего отдельного представительства, своей резидентуры. В самом центральном аппарата ГРУ действовала особая комиссия по Афганистану, а в Афганистане офицеры ГРУ в основном были сосредоточены в Центре боевого управления «Экран», отвечающего за действия спецназа. Так же представители ГРУ были в составе штаба 40 ОА, в Оперативной группе министерства обороны и в 444 полку коммандос — афганском армейском спецназе, который к седьмому году войны (и обучения — на крови) показывал неплохие результаты.

Вотчиной КГБ и его представительства был ХАД — афганская спецслужба, которую обучали и пестовали как раз КГБшники. К восемьдесят седьмому году в ХАД уже была налажена работа — больше чем в половине банд имелись осведомители, имелись осведомители в афганской диаспоре, в пакистанских лагерях подготовки, среди лиц особо приближенных к «Пешаварской семерке». Были у ХАД агентурные сети в Иране, Китае, даже в Индии. Другое дело — странным, непостижимым образом, работа, которая делалась, не давала конечного результата — бандитское движение не сокращалось…

Самым боевым управлением ХАД было пятое — управление по борьбе с терроризмом. Возглавлял его доктор Бах, занимавший эту должность не один год и известный половине Афганистана благодаря своей привычке носить длинное кожаное пальто как в бандитских и гангстерских фильмах. Пятое управление целиком курировало КГБ, а советником от шурави был человек, которого звали Саламбек или просто Бек[240]. Благодаря работе Бека управление по борьбе с терроризмом имело уровень подготовки, которому, наверное, позавидовали бы и американские спецназовцы. Все дело было в том, что американские спецназовцы последнюю по настоящему боевую операцию проводили на Гренаде, где не смогли чисто справиться с противником при подавляющем численном и техническом превосходстве — афганским спецназовцам каждый день противостоял хитрый, коварный и изощренный враг. За семь лет тяжелой войны что с той что с другой стороны слабаков и трусов не осталось…

Доктор Бах встретил советского генерала в своем кабинете в новом здании ХАД, отстроенном (а фактически выстроенном заново) после событий 29 января 1981 года[241]. Сейчас генерал отметил, что такого как тогда уже произойти не может — в любом случае. Несколько БРДМ, способных при случае намертво перекрыть огнем прилегающие улицы, пропускная система, тревожная, хорошо вооруженная группа, отлаженная пропускная система.

— Шурави Влад… — доктор Бах встретил генерала радушно, у двери но генерал всем своим видом дал понять, что это лишнее и молча прошел к столу. Вместе с Птицыным был и Баранов, который держал связь с ХАДом и бывал в этом кабинете намного чаще.

— Советское правительство — выслушав положенное славословие, весомо произнес генерал с таким видом, будто он и впрямь был уполномочен говорить от имени советского правительства — выражает озабоченность тем, как продвигаются дела в борьбе с бандподпольем в Афганистане. Мы выделяем вам значительные материальные ресурсы, мы обучаем ваших людей, мы на сто процентов обеспечили обученный офицерский корпус, советские советники принимают активное участие в разработке и реализации операций. Результат же в большинстве случаев останется нулевым или близким к таковому! Чем вы можете это объяснить?

Доктор Бах начал горячо возражать, приводя данные по количеству рассеянных банд и ликвидированных бандглаварей, генерал слушал его какое-то время, потом властно поднял руку.

— Я читал отчеты и помню про то, что вы говорите. Речь идет про давнего врага афганского трудового народа, про Ахмад Шаха Масуда. Он контролирует сразу несколько провинций, его отряды обладают прямым выходом а стратегически важную для вас автодорогу Термез-Кабул. Через Пандшерское ущелье караваны моджахедов попадают прямо в сердце Афганистана. Сколько операций мы предпринимали для зачистки Пандшера[242]? Шесть? Семь? Результат — нулевой, Масуд жив и все также хозяйничает в ущелье, становясь с каждым разом все сильнее и сильнее. Почему не срабатывает агентура?

— У нас есть агентура — мрачно сказал доктор Бах — но она бессильна. Рядом с Масудом постоянно русские, я уже докладывал об этом командору[243] Баранову. Этой зимой Масуд едва не погиб в стычке на границе с людьми Хекматиара — но русские спасли его. По нашим данным Хекматиар в том бою потерял не меньше сорока человек.

— Проблема уничтожения Масуда — ваша проблема, не моя — довольно невежливо ответил генерал Птицын — и я хочу знать, что делается для решения этой проблемы. А не выслушивать оправдания, почему проблема до сих пор не решена.

— Мы с товарищами из отряда коммандос и командором Барановым разработали план специальной операции, которая не может не дать результат. Если шурави Влад позволит…

— Позволю. И прямо сейчас.

* * *

Полигон ХАД — верней это был армейский полигон, который использовался ХАД потому что нужная дальность была только там — располагался в районе Альхейль, это на юг от Кабула, несколько километров. Бесплодное, выжженное солнцем плоскогорье, величественные горы рядом с которыми человек кажется всего лишь песчинкой, жаркое дыхание пустыни, достающее даже здесь, сушь и пыль. Пыль, пыль, пыль… Генерал давно не бывал в Афганистане лично и про то что за мучение афганская пыль он успел уже позабыть.

Они ехали по Кабулу тремя машинами — в городе активно действовало террористическое подполье и ездить как раньше, одной машиной без охраны было уже нельзя. Все происходило в точности с планами, изложенными в Директиве Совета национальной безопасности США NSDD 166, US Policy, Programs, and Strategy in Afghanistan, — в ней афганцам и откомандированным в Пакистан сотрудникам ЦРУ предписывалось развернуть широкий индивидуальный террор против старших офицеров советских оккупационных сил, против прибывающих в страну советских специалистов, против объектов, принадлежащих советским. Яд, магнитная мина с пластиковой взрывчаткой, снайперская винтовка — вот новое оружие этой войны, войны беспощадной, год за годом падающей все глубже в зияющую пропасть жестокости и безумия. Целями являлись все — от престарелого генерала, приехавшего в Афганистан в командировку, чтобы боевой орден перед пенсией оформить, до русского четырехлетнего пацана — сына специалиста, приехавшего строить, лечит людей, учить — разорванного ракетным снарядом, упавшим на игровую площадку в полдень. В этой войне не было правил и границ, это была война ножей, что всаживались в спину по самую рукоятку — и поэтому они ехали тремя машинами, две из которых были набиты автоматчиками.

Кабул изменился — и в то же время он остался прежним. Город отстраивался — уходили в прошлое глинобитные, лепящиеся к крутым горным склонам землянки, узкие, немощеные улицы, разросшиеся вширь, но не ввысь дома — на смену им пришли асфальтированные проспекты, до боли знакомые пяти и девятиэтажки, регулировщики в щегольской форме на улице. Но и в этом, новом городе, все также кричали, зазывая людей посмотреть на новый, только что доставленные караваном из Пакистана товар дукандоры[244], все также тащили свою непосильную ношу на тележках с огромными колесами хазарейцы — один из них умудрился приделать к своей телеге колеса от какого-то грузовика и теперь надрывался — но тащил. И, увы, все так же на улицах были патрули защитников революции — молодые, настороженные, с автоматами — их стало даже больше. В некоторых местах на улице стояла бронетехника…

— Много обстреливают? — негромко поинтересовался генерал

— Достаточно. Сейчас новые американские ракетные установки появились, шестиствольные — на осле перевезти можно. Очень мешают. Ну и РСами обстреливают.

РСами и в самом деле обстреливали все чаще и чаще, хотя виноваты в этом были сами афганцы… Именно афганцы либо забывали при передислокации подразделения погрузить и увезти собой снаряды, или просто продавали то, что давали русские моджахедам. РС, реактивный снаряд — это снаряд от установки БМ-21 Град, весит он вместе с упаковкой примерно сто с небольшим килограммов. Ни один караван такой груз не возьмет — просто не выдержит ишак. Доставляли, конечно, пустыней Регистан, машинами — но не так. Да и где в Пакистане взять советские снаряды? А между тем Кабул и другие города обстреливали из них все чаще и чаще. Все проще простого — берется лист шифера, укладывается на него ракета носом в нужную сторону, и на склон горы, с возвышением. Гор в Афганистане хватает, а угол наклона шиферного листа определяется путем подкладывания кирпичей. Дальше — либо разжигается костер так, чтобы хвосты ракет лизало пламя, либо — танковый аккумулятор и провода. Точность такого вот эрзац Града — ниже всяких норм, но по такой цели как город промахнуться невозможно. Куда-нибудь — да попадет.

Полигон в этот жаркий полуденный час был свободен, и было то на нем всего лишь несколько человек, два УАЗа с номерами афганских вооруженных сил и старый, но вполне рабочий БТР60ПБ, повернувший свою могучую спарку в сторону гор. Притом у пулемета, конечно же, никто не дежурил — афганцы одним словом …

Внимание привлекал стрелковый мат, установленный рядом с единственным на этом плоскогорье чахлым кустом — чтобы хоть какая то прохлада была, да стоящее на нем ружье. Такого ружья ни генерал, ни его сопровождающие никогда не видели.

— Что это?

— Это… — доктор Бах, обливающийся потом в своем плаще, сиял как медный грош — это рафик генерал мы изъяли у одной из бандгрупп. Очень опасная группа была, но мы ее уничтожили и командира потом опознали.

То, что командира опознали — это весьма важное замечание, некоторые группы и некоторых бандглаварей уничтожали по многу раз. Правда если афганцы опознавали, без советских — это тоже может быть липой.

Не жалея свой московский, пошитый в ателье на заказ костюм, генерал Птицын опустился на мат, взглянул в прицел — не менее чем десятикратный, с необычной прицельной сеткой — перекрестье с делениями, а не сетка для прицеливания как у нас. Начал осматривать саму винтовку — сделано в США, даже уничтожить эту надпись на ствольной коробке не пытались. А вот Property of US government. US marine corps[245] — это еще интереснее. Совсем обнаглели и не скрываются даже.

Генерал потянул на себя затвор — и он неожиданно отделился от ствольной коробки, вышел из нее вместе с закрепленным на личинке затвора в специальных пазах патроном. Патрон был большой, очень большой — генерал и не видел винтовок под такой большой патрон.

Генерал положил затвор с патроном рядом с винтовкой, легко поднялся на ноги.

— Это под пулеметный патрон?

— Да, под патрон от американского пулемета[246]. У ашраров есть такие, мы изымали на укрепленных районах на границе.

— Это не пулеметный патрон.

— Это пулеметный патрон, рафик Влад, просто мы его разобрали и снова собрали. В лаборатории. У нас есть большой специалист по этим вопросам. Капитан Мирза.

— Он здесь?

Доктор Баха понял, отдал команду, чтобы нашли капитана Мирзу — видимо он где-то спрятался от жары.

Капитан Мирза и в самом деле пережидал жару, спрятавшись в десантном отсеке БТР. Был он невысоким, невзрачным, одетым в не первой свежести пуштунскую гражданскую одежонку и больше всего был похож на караванщика или небогатого дукандора, чьих доходов от дукана едва хватает на содержание большой семьи. Никакого другого языка кроме пушту он не знал, общаться приходилось с переводчиком.

Переводить взялся Баранов — он знал пушту довольно свободно, выучил его уже здесь, в Афганистане.

— Переводи: знает ли этот человек, какое задание ему дадут?

Капитан Мирза выслушал вопрос, что-то коротко и негромко ответил

— Он готов выполнить любое задание.

— Хорошо. Спроси — готов ли он умереть за дело революции.

Когда капитан Мирза выслушал вопрос — то ли показалось, то ли нет — но генерал был уверен, что заметил улыбку, проскользнувшую под жидкой полоской усов

— Нет.

Ответ был необычным — но генералу он понравился. Он вообще предпочитал общаться с профессионалами своего дела, а не с «пламенными революционерами», проявляющими свою бестолковость и глупость на каждом шагу. Афганцы вообще много и охотно клялись в верности идеалам революции и никогда не забывали о том, что клятву данную неверным не грех и преступить.

— Спроси — но разве революция не дала ему свободу от угнетения?

Капитан Мирза выслушал вопрос Баранова, ответил.

— Мирза всегда был свободен, как были его отец и дед и прадед. Он из племени джадран, племени которое воевало всю свою историю. И его племя никогда не было несвободным.

— Спроси — почему тогда он воюет за нас?

Пламя ненависти колыхнулось в глазах этого невзрачного человечка

— Он говорит, что люди Амина убили его деда[247] на глазах у всего племени, как убили многих других мужчин джадран. За него отомстили русские, убив собаку Амина и он теперь чувствует свой долг перед русскими. Его отца убили ашрары, пришедшие с той стороны границы, когда он отказался поклониться им и служить им. Теперь он видит свой долг в том, чтобы убивать ашраров.

— Спроси — знает ли он кого из ашраров ему предстоит убить.

Баранов перевел ответ.

— Не знает и не интересуется этим. Для него любой ашрар — враг, и кого бы из них ему не приказали убить — он с радостью сделает это.

Вот так… Здесь и сейчас, в разговоре с полуграмотным фанатиком — джадраном генерал начал кое-что понимать. Ведь этот фанатик только волею судьбы оказался на их стороне, а мог бы воевать против них, как это делают многие другие. Одному Аллаху известно — какой кровавый урожай он мог бы собрать при помощи своей винтовки. Нет, с этим надо кончать. Мы никогда не выйдем по-хорошему из этой войны.

— Слова это слова — глубокомысленно изрек советский генерал — пусть афганский товарищ делом докажет свою решимость убивать ашраров, покажет мне как он будет это делать…

Выслушав перевод, Мирза довольно кивнул, пошел к винтовке…

— Куда он будет стрелять?

Доктор Бах отдал какую-то команду, один из автоматчиков сбегал к БТР и принес не бинокль, как можно было ожидать, а настоящую подзорную трубу. С легким поклоном протянул ее советскому генералу. Птицын смотрел, смотрел — и так и не увидел цели.

— Где цель?

— Рафик Бах говорит, смотрите дальше, товарищ генерал. Она дальше — у самых гор.

И тут генерал увидел ее — цель. Это была дыня — самая настоящая желтая продолговатая дыня. Мелькнула мысль, что неплохо было бы как раз полакомиться такой вот восточной, настоящей свежей дыней — в Москве хорошую дыню было не достать. Там же лежали еще несколько дынь, расколотых пулями. Генерал начал прикидывать расстояние до цели — выходило хорошо за километр. Очень хорошо за километр.

— Он собирается стрелять туда? — в голосе генерала сквозило недоверие — это невозможно. Невозможно!

Мирза молча целился, слившись с винтовкой…

Выстрел громыхнул кувалдой, когда всем уже надоело ждать — видимо пуштунский снайпер выбирал свое, только ему ведомое мгновение чтобы нажать на спусковой крючок. Звук выстрела был такой, что все вздрогнули, на позиции поднялась пыль, поднятая пороховыми газами из многокамерного дульного тормоза.

Генерал поднес подзорную трубу к глазам. И не увидел дыни. На том месте, где она только что была, сейчас лишь матово желтели ее жалкие ошметки.

Часть третья. Ночь святого Варфоломея

И сказал Господь Моисею: возьми всех начальников народа

и повесь их Господу перед солнцем,

и отвратится от Израиля ярость гнева Господня»

Числа, 25.4

В средние века, единство христианской католической церкви было серьезно подорвано ересями. Самой распространенной из них стала ересь протестантизма. Протестанты — так называли людей, которые протестовали против лживой политики Рима и римских пап. Видит Бог, им было против чего протестовать. Из общества верующих в Христа римская католическая церковь превратилась в вертеп, а папский дворец — в рассадник блуда и всяческих лихв. Из года в год, десятилетиями и столетиями собирая в свою пользу десятину — церковный налог, вкладывая собранные деньги в недвижимость — земли, монастыри, замки — Римская католическая церковь превратилась в крупнейшее коммерческое предприятие того времени. Жирные, давно ни во что не верящие попы и монахи направо-налево торговали индульгенциями — отпускали грехи за деньги, церковь активно вмешивалась в политику. Римские папы, избираемые на соборах, зачастую являлись самим воплощением греховности. В отличие от католиков протестанты — их так назвали потому что они протестовали против всего этого — отрицали необходимость посредников в общении верующих с Богом и не собирались платить церкви никакую десятину. Возможность не платить десятину показалась многим привлекательной — и Европа погрузилась в мракобесие религиозных войн.

Не обошла сия чаша стороной и Францию. Едва заканчивалась одна братоубийственная война — на смену ей шла другая. Искусно манипулируя немалыми деньгами и угрозами отлучить от церкви, что в те времена было равносильно изгнанию из общества и, возможно, смерти, римская католическая церковь продолжала сеять на континенте смуту и раздор, добиваясь истребления протестантов руками католиков. Многие из протестантов — согласитесь, что чем больше состояние, тем меньше хочется десятую часть отдавать церкви — были весьма богатыми людьми, и под лозунгами религиозной войны их громили и грабили. Убивали кредиторов, чтобы не отдавать долги.

Восьмого августа одна тысяча пятьсот семидесятого года во Франции закончилась подписанием Сен-Жерменского мирного договора третья религиозная война. Гугеноты — так во Франции звали протестантов, получили равные с католиками политические права, сохранили за собой укрепленные города Ла-Рошель и Коньяк, были допущены ко двору. Измученная гражданской войной страна радовалась миру. Никто тогда и представить себе не мог, чем все это закончится.

Еще восемнадцатого августа одна тысяча пятьсот семьдесят второго года, браком виднейшего представителя гугенотов Генриха Наварского и красавицы из королевской семьи Маргариты Валуа правящие Францией католические круги подтвердили свои мирные намерения. Но это было последним свидетельством мира — уже двадцать второго августа выстрелом снайпера из засады в Париже был тяжело ранен адмирал Гаспар Колиньи, политический и военный предводитель гугенотов. Возможно, те, кто стрелял, рассчитывали на то, что с преемником Колиньи удастся о чем-то договориться — но Колиньи выжил, и заперся в своем парижском доме под охраной своих сподвижников. И тогда началось страшное.

В ночь на двадцать четвертое августа одна тысяча пятьсот семьдесят второго года, в день святого Варфоломея, в одном из самых цивилизованных городов того времени началась массовая резня. Вооруженные католики — они превосходили силы протестантов в Париже в соотношении примерно один к трем, хорошо подготовившись — на руках убийц были белые повязки чтобы опознавать друг друга в темноте — рванулись в протестантские кварталы и к домам известных протестантов, чтобы жечь, грабить и убивать. Король Франции Карл Девятый лично принял участие в массовых убийствах: взяв несколько аркебуз, он засел на верхнем этаже королевского дворца, в охотничьей комнате и открыл огонь по людям на набережной, стреляя во всех у кого на руке в эту ночь не было белой повязки. Толпа вооруженных до зубов католиков осадила дворец Колиньи, после жестокой схватки с гугенотами проникла в дом, выбросила раненого адмирала на улицу и растерзала его. Затем бросились убивать всех, кто попадет под руку — в том числе стариков, женщин и детей. Перебив гугенотов, которых смогли найти, начали убивать друг друга — сын убивал отца, чтобы поскорее вступить в наследство, должник убивал кредитора, чтобы не платить долг, брат убивал брата, чтобы не было других наследников кроме него. Кровавая вакханалия закончилась к утру, Париж был залит кровью, улицы завалены трупами, которые никто не хоронил. По свидетельствам историков, в безумной резне погибло не менее пятидесяти тысяч человек — четверть населения Парижа. Франция осталась католической страной.

Произошедшее со временем стало известным как «Варфоломеевская ночь» или «Ночь святого Варфоломея».

СССР, Москва

Лето 1987 года

Два дня погостив в Ижевске, генерал выехал из Ижевска в Москву. За рулем собственного автомобиля Москвич 2140.

Волею судьбы ставший подполковником, генерал-лейтенант милиции был очень осторожен, он был осторожен как бывают осторожны старые, стреляные и раненые волки, которые за километр чуют засаду и петляют по лесу, даже когда в том нет необходимости. Он не стал выбивать командировку в Ижевск — хотя мог это сделать, хотя бы на Механический завод, выпускающий основное оружие советского милиционера — пистолет Макарова, на который он выбил фонды и которые надо было теперь «пробить» на заводе. Он взял несколько дней в счет отпуска и даже взял курсовку в санаторий Динамо — сердце расшалилось, как он объяснил. Он не приехал в город на поезде и не прилетел на самолете — а прибыл на стареньком Москвиче 2140, который купил, но на котором ездил по доверенности. Точно так же он собирался и покинуть этот город — за рулем. Пусть дорога трудна, пусть через Каму придется перебираться не по мосту, а по переправе — все равно он ехал на машине. Потому что покупая билет надо предъявлять паспорт — а на машине можно было просто ехать.

Старые волчатники рассказывают, что если часто охотиться на волков в одном и том же месте — то появляются стаи волков, которых не остановить флажками. Они перешагнули порог страха — и красные тряпки на веревке больше не пугают их. Не пугают их и люди. Волки, перешагнувшие свой страх — особенно опасны.

А он свой страх — перешагнул давно.

Волки…

Волками их пыталось сделать государство. То государство, которому они клялись в верности, и которому присягали, стоя в серошинельном милицейском строю. Они тогда не были волками — они были сторожевыми псами, которых государство завело себе для того, чтобы спастись от волков — и черт бы все побрал, он честно справляли свою службу! Они служили, и похлебка их не была особо сытной, а конура не была теплой — но никто из них даже не думал о том, что взять кусок мяса, протянутый чужой рукой. Как-то генерал ради смеха подсчитал, сколько ему в целом за всю жизнь предлагали взяток — все что упомнил. Получалось где-то в промежутке между полумиллионом рублей и миллионом. Ни рубля из этого он не взял, он презирал тех, кто продавался, считая их не вполне нормальными. Он не продался и сейчас — хотя достоверно знал, куда можно прийти и где его талант оценят по достоинству. Он не стал волком, нет. Вместо этого он принял решение, что хозяин, которому не нужны сторожевые псы для того чтобы охранять свой двор от волков — плохой хозяин, и у него на уме что-то недоброе. Если такое происходит — значит, на дворе просто нужен другой хозяин. Тот, кто будет заботиться о хозяйстве — и кому снова потребуются изгнанные со двора прежним, нерадивым хозяином цепные псы. По меркам закона это было страшное преступление — но псы уже были изгнаны, они не стали волками — но и не собирались больше следовать законам двора. Вот, когда они вернутся на двор — тогда да. А сейчас… извините…

Мост через Каму так нормально и не построили — это было на дороге республиканского значения! Мост для поезда построили — а автомобильный не догадались. Съехав с дороги по вытоптанной тысячами колес в рыжей глине тропе, опальный генерал пристроился в хвост автомобильной очереди за сдуру газующим и окатывающим окрестности чадным солярным дымом КамАЗом. Ему надо было подумать…

Зона…

Родил отец сына — а убить не смог. В тридцатые годы Сталин подвывел под корень всех — и правых, и виноватых. Наказание только одно — те годы цинично называемое «Высшая мера социальной защиты». Кому только в голову пришел такой иезуитский термин. Социальной защиты… А вот что было бы, если бы бывших сотрудников НКВД, попавших в опалу но не растерявших на скамье подсудимых ни грамма профессионализма кинули в одну крытку с блатными, с теми, с настоящими блатными… страшно было бы даже представить что могло бы получиться. Не было бы тогда ни товарища Сталина, ни товарища Молотова, ни товарища Кагановича на свете — и очень скоро не было бы. Но Сталин умел… защищаться, хотя бы за это его можно было бы уважать. Не любить, не за что эту тварь любить — но уважать. А эти…

Генерал помнил одного из блатных. Тогда ему не было пятидесяти лет, в его теле не было трех затянувшихся дырок, двух от ножа и одной от пистолета ТТ — старый зверюга Бекас, в войну служивший в штрафбате и выживший, успел тогда первым. Тогда он был молодым (относительно) и плохо соображающим капитаном милиции, и поставили его старшие товарищи там, где прорыва не ожидалось. Но банде неведомы ментовские расклады, плевать она на них хотела — и пошла на прорыва она именно там, где стоял молодой капитан тогда носивший фамилию, которой наградили папа с мамой, а не спецотдел МВД. Трое уркаганов, из которых было двое бежавших из мест не столь отдаленных, вооруженных обрезом, кухонными ножами и пистолетом ПМ, снятым с трупа убитого три дня назад милиционера. Терять им было особенно нечего — но и капитан отслужил срочку в погранвойсках, где кой-чему научился. Вглухую он свалил только одного, того, что разрядил обрез в то место, где он был долю секунды назад. Клещу он засандалил в ногу, а самому опасному, ООР[248] Батаеву по кличке «Бес» прострелил оба предплечья. Остальное было потом — бегущие с пистолетами товарищи, что-то кричащий подполковник, замнач городского УГРО. Тогда к нему подошел майор Данилевский, легенда МУРа, который возможно стал прообразом знаменитого капитана Жеглова из «Места встречи изменить нельзя». Человек с именем, что в том мире, что в этом, которого уркаганы звали по кличке — «Чума» и боялись смертельно. Угостил из своей пачки, поднес огоньку из фронтовой, сделанной из гильзы зажигалки и коротко сказал «молодец».

А потом они ехали в темном фургоне, менты и воры; на одной скамейке отходящие от пережитого менты, на другой — воры. И тогда он сам — потом он думал, что его тогда толкнуло на это — достал пачку Примы, раскурил сигарету и поднес к губам едущего напротив вора, которого он подстрелил, и который не мог курить, потому что у него отнялись руки. Вор ловко, не уронив, выкурил вонючую моршанскую примину, потом какое-то время они ехали молча. Когда доползли через всю Первопрестольную до Петровки — на Огарева тогда не переехали, теснота была в старом здании — жуть, когда их фургон заворачивал во двор, вор внезапно спросил «как звать?». Капитан почему-то ответил. Вор усмехнулся и ответил: «Несолидно. Самого Беса взял — а без погремухи ходишь. Дадут тебе, младшой, погремуху, обещаю…»

За убийство милиционера Беса отправили на Луну[249] — но маляву по зонам он кинуть успел. С тех пор уголовники прониклись к генералу (тогда еще капитану) уважением, дали кликуху — в его возрасте в МУРе такой чести не удостаивался никто.

Кликуха была «Младшой»…

За спиной раздраженно засигналили, генерал включил скорость. Подошел паром — большой, четыре вагона зараз перевезет. Генерал прикинул очередь, понял, что места ему на пароме хватит. Дальше — полегче будет, только бы поворот не проворонить, надо было в Казань за6ехать еще. Повидать людей, передать приветы, посмотреть, кто чем дышит. Потом можно — и в Первопрестольную.

Они были кастой — самой настоящей. Выходцы из армии, из НКВД, из СМЕРШа, почти все отвоевавшие. Разорванная страна, куча оружия, бандитизм. Думаете, все до одного родине долг отдавали, с фашистом сражались? Как бы не так — жулья было… Было. Но были и они.

Их противниками были воры. Старая, жестокая волчья стая, идущая с давних еще времен, со времен царских — и никто, ни батюшка царь, ни товарищ Ленин, ни товарищ Сталин, ни товарищ Хрущев, самонадеянно заявивший, что в СССР преступности скоро совсем не станет (три раза ха) — ничего не смогли с ними поделать.

Они — смогли.

Не было тогда воров. Даже провозгласить себя вором — было опасно. Кто в такси работать устроился, кто в карты лохов обувал — но воров не было. Почти десятилетие, пока в силе были они, старая гвардия МУРа, прошедшие войну УГРОшники из самых разных городов необъятного Советского союза — воров не было. Даже в Грузии — извечном гадюшнике — их удалось повыкорчевать. Не было им покоя ни на воле, ни в зоне, МУРовцы держали связь с кумовьями все зон, и попав на любую вор снова попадал под пресс. Условие одно — откажись, скажи, что ты не вор. Тогда жить будешь. Хоть сукой — а жить будешь. А вором — тебе жизни нигде не будет, ни в зоне, ни на воле.

И отказывались. Таких волков ломали — не чета нынешним. А сейчас…

Грузию, думаете — как выкорчевывали? Это Шеварднадзе что ли помог? А вот — хрен! Мжаванадзе! Вот он — реально помогал, мужик с пониманием был, сам воровал, а другим не давал. А вот Шевардназде — другого полета птица — купленный давно! Генерал его знал и знал хорошо — как никак бывший министр внутренних дел Груз АССР. Это он телеги писал — просим перевести такого то такого то осужденного (имеющего криминальный титул «вор в законе») для отбывания наказания по месту прописки. И прописка появлялась каким-то чудесным образом — хотя летехе зеленому известно, что все воры любыми путями московскую прописку достают. А еще и КГБ местное старалось — в связи с оперативной необходимостью…

Вот и отбывай Гиви-Гога-Нестор наказание не там, где Макар телят не гонял — а в солнечной Грузии, где, как ходили слухи, за приличную сумму денег в зоне можно было не сидеть, а просто на поверки приходить и отмечаться. Когда этот черт лукавый на самом верху нарисовался — генерал сразу понял, что дело дрянь. Да ничего не сделаешь уже.

Паром медленно плыл через Каму, гремел барабан, привычно наматывая на себя толстенный трос, чуть покачивало на волнах. Генерал думал…

Кому же не нужны стали цепные псы? Только тем, кто хочет сдать страну с потрохами, если продал хозяйство, смысла охранять его уже нет. Может у него — и в самом деле одна цель с тем седым гэбэшником?

А может — и нет.

Андропов кое в чем просчитался. Хоть и умный мужик был — а просчитался. Он то думал, что менты — это так, стоит только верхушку опустить принародно, часть разогнать — кого в зону, кого на улицу — и все в дамках. Но он ошибался. Это у него в родном ведомстве — все друг за другом присматривают и каждый при случае другого сдаст. А менты — настоящие менты — это каста. Один за всех — и все за одного. Кто бы что ни сделал. Ежу понятно, что мент не может не нарушать закон, и преступления совершенные агентами он должен покрывать, потому как в банду комсомольца не внедришь, и от регистрации укрывать приходится, потому как не бывает девяносто процентной раскрываемости даже в мире загнивающего капитализма, не то что у нас. И колоть приходится — Жегловых оставьте для кинофильмов, попробовал бы этот Жеглов расколоть… да хотя бы того же Беса, к месту припомнился покойник — много чего бы понял…

Многих тогда укрыли. Это даже хорошо — что центр тогда накрыли. Зато теперь у него в каждом городе Союза корефан — да не один. Тех, кого из Москвы приходилось спасать, часто с подложными документами — цепные псы, асы розыскного дела. Любой начальник ГУВД такого к себе — с радостью, чего бы за ним не было. Потому что грозные приказы сверху — это одно. А статистика раскрываемости — другое. А глаза потерпевшего, у которого убили родного человека и ты не смог раскрыть — это третье. Потому то хороший разыскник — причастные говорили именно так, через «а» был всегда в цене, что бы у него не висело на хвосте.

Встретились на железнодорожном вокзале — если стоять лицом к вокзалу — то справа, за вокзалом пригородных касс будет здание управления внутренних дел на транспорте. Вот там и работал старый знакомец генерала, некий майор Трифонов. Когда то он задерживал воров в законе — сейчас он выцеплял карманников и разобрался с неопознанными трупами, которых на железной дороге всегда более чем достаточно. Он же, благодаря близости к дороге, держал связь с остальными, теми кто осел в Казани.

Посудачили — двое нестарых еще мужиков — о том о сем. В те времена Казань была крайне опасным местом — из-за разгула молодежных банд, Грабили, насиловали, убивали — не было и месяца, чтобы в городе не произошла массовая драка с человеческими жертвами. Это назвали «казанский феномен», на помощь местным сыскарям командировали бригады из Москвы и Ленинграда, в город приехала специальная комиссия ВЛКСМ. Однако, поговорив со своим старым другом генерал понял, что не все здесь просто — в Казани возможно обкатывался один из вариантов будущей смены власти — через массовые уличные беспорядки молодежи. Лидеры «молодежных движений» были хорошо известны, однако их активная разработка тормозилась всеми доступными мерами. Во главе молодежных банд стояли матерые уголовники. Собственно говоря — примерно такая же ситуация была в Баку, там тоже молодежь была не ангельской — но основным ее промыслом были кражи и только в Казани это вылилось в десятки уличных банд, ориентированных на тяжкие преступления.

Беда… Но беда похоже просчитанная и хорошо спланированная.

К вечеру, отказавшись от мысли переночевать в Казани, генерал выехал в Москву.

* * *

Одним из самых обширных хранилищ информации в Советском союзе был ГНИЦУИ — главный научно-исследовательский центр управления и информации МВД СССР. Название, которое сходу выговорит не каждый, поэтому в восемьдесят пятом, по многочисленным просьбам центру вернули его старое, отнятое в семьдесят первом название — ГИЦ, Главный информационный центр. Коротко и ясно. Располагался ГИЦ на окраине Москвы, в относительно новом здании недалеко от Битцевского лесопарка. Лесопарк этот впоследствии прославится похождениями некоего гражданина, которого так и назовут — Битцевский маньяк — но порка в нем было спокойно, и граждане ходили через лесопарк без опаски.

Генерал оставил машину у тротуара, недалеко от парка, неспешно пошел по улице. Сделал круг через дворы, вышел на свой же след. Потом сделал еще одну скидку — как заяц, собирающийся залечь на лежку. Потом, убедившись, что за ним никто не следит — резко сменил направление движение пошел по направлению к центру Москвы — хотя отсюда до центра было очень далеко.

Телефонная кабина с целой, необорванной трубкой нашлась не сразу — только в третьей по счету трубка была цела. Трубки вырывали не потому, что в них было что-то ценное — просто от нечего делать, желая посмотреть, как лопнет и потянутся стальной гибкий кожух, сохраняющий ведущие к трубке провода. В те времена, когда генерал начинал, это было не принято — портить то, что предназначено для общего блага, для людей — сейчас это было повсеместно. Вандальским нападениям подвергалось все — скамейки в парке, сидения в электричках, стены домов, лампочки, вот телефонные трубки. Одни ломали, другие равнодушно на это смотрели. Само по себе, это свидетельствовало о том, что общество больно — но генерал так далеко не заглядывал. По его мнению — просто распустились и все. Взять телефонные трубки — кто это делает? Да пацаны. Взять таких вот за шкирки — и на месяц в трудовой лагерь. Создать трудовые лагеря — и вперед. Безнаказанность по мелким делам — когда как раз за мелкие правонарушения и следовало бы назначать суровые наказания, и обязательно связанные с трудом, а не с деньгами — порождала более серьезные криминальные проявления. Глупо думать, что хулиган поймет по хорошему — надо заставить его понять. Возможно шок от месяца отсидки спасет от куда более тяжкого.

Но до всего этого — пока не доходило. Надо было сделать главное — потом разбираться с хулиганами, казанскими гопниками и всеми прочими.

Из телефонной будки генерал набрал номер — не тот, который официально известен и принадлежит дежурному — а другой. Известный куда меньшему количеству людей.

— Институт — раздалось на другом конце трубки.

— Извините, мне уже три дня не могут выдать справку о несудимости, а она мне срочно нужна. Не могли бы вы мне помочь?

На другом конце трубки собеседник справился с секундным замешательством

— Запишите, пожалуйста, телефон дежурного — голос продиктовал номер телефона,

— Благодарю.

Генерал записал и положил трубку. Быстрым шагом направился обратно к Москвичу.

Телефон — как и любой другой телефон в МВД периодически ставили «на контроль» — то есть на прослушивание. С тех пор, как в МВД «сбросили десант» — то есть перевели в центральный аппарат большую группу сотрудников КГБ СССР для оздоровления обстановки — прослушивать телефоны стали гораздо чаще. Телефон этот был установлен в ГИЦ — хотя по документам, он был установлен в НИИ МВД, и при ответе на звонок положено было говорить «институт». В беседе, внешне невинной, он передал нужную информацию. «Справка о несудимости» — нужно срочно встретиться. Три дня — встреча на точке три, время — после работы, когда половина Москвы возвращается домой на метро. Благодарю — за мной не следят, осложнений при встрече с моей стороны не будет. Если бы они ожидались — прозвучало бы ненавидимое уголовниками «спасибо».

Вечером, генерал встретил в толпе на одной из станций метро — ради того, чтобы посмеяться над противником встреча произошла на станции метро «Лубянка» — одного из своих старых друзей и учеников. Те, кто выжил при чистке — научились быстро перемещаться по системе, при зачистках отсиживаясь в НИИ МВД, разных ХОЗУ и других не слишком заметных местах. Это называлось «за штатом».

Процедура контакта была довольно простой — почему то именно на Лубянке одному пассажиру пришло в голову выйти из вагона метро. Потоптавшись на месте, пассажир направился по переходу на станцию Кузнецкий мост, там сел на метропоезд, следующий в противоположном направлении. Пассажир вел себя достаточно нервно, поглядывал на часы, оглядывался — но так и не заметил, что от Лубянки за ним прицепился хвостом еще один пассажир.

Встретились они в одном из московских двориков, недалеко от станции метро. Этот дворик был хорошо известен сотрудникам УГРО — потому что в нем можно было оторваться от слежки аж тремя разными способами. Первый — во двор — и бегом в другую арку, выводящую на улицу, на которую нет хода с первой и с которой довольно легко исчезнуть. Второй — в одном из подъездов еще дореволюционной постройки дома была дверь и ход уже на третью улицу. Третий — еще в одном подъезде был ход в служебные помещения полуподвальной парикмахерской. Он, конечно, закрывался на замок — но замок можно было сбить одном сильным ударом.

Ни обниматься, ни даже здороваться за руку не стали. Просто присели на скамейку, генерал развернул газету — сели они один на одну сторону скамейки, другой на другую чтобы никто не подкрался со спины. Выждали какое-то время.

— Нормально? — наконец спросил генерал

— Нормально — подтвердил второй. Он не был штатным сотрудником ГИЦ, он был сотрудником НИИ МВД и занимался проблемами статистического учета преступности и оперативного реагирования на отклонение статистических показателей. Это была очень ценная должность! В этом качестве человек мог перелопачивать целые массивы информации, запрашивать дополнительную информацию из республиканских МВД, городских ГУВД — вплоть до отдельных отделов милиции. Он мог интересоваться всем, чем угодно — и никто не задал бы никаких вопросов по этому поводу. По специфике своей работы — а также по причине своего открытого, дружеского и хлебосольного характера он был знаком с половиной личного состава ГИЦ. Так же он сумел оказать немало добрых услуг — типа достать сапоги, дубленку, цветной телевизор — руководству ГИЦ и поэтому имел «мохнатую руку» и там. Спиной к генералу сидел его старый друг и один из серых кардиналов советской милиции. Кроме того — перед ним был действительно незаурядный ученый.

— Что нового?

— Веселовского взяли?

— За что?

— Заявы.

— Твою мать… — выругался генерал.

История привычная для милиции — Веселовский, зам по розыску в одном из РОВД не уничтожал укрытые заявления от потерпевших — а держал их в тайнике, и если через какое-то время что-то всплывало по этим делам — доставал заявления и пускал их в ход. Делал он это не для того, чтобы повысить процент раскрываемости — а просто для того чтобы помочь людям. В милиции осталось слишком мало людей, которые просто помогали люди — Веселовский был из их числа и помогал как умел. Его взяли.

— Кто взял. Гэбэ?

— Нет. Собственная безопасность.

— То же самое. Кто колет?

— Франчук.

Из тех, кто пришел в систему МВД с новым министром из госбезопасности, большая часть попала как раз в собственную безопасность — это МВД для МВД. Их потихоньку выживали.

— Как взяли?

— Он не знает. Вскрыли тайник. В кабинете держал.

— Придурок — генерал снова выругался — на что тянет?

— На выкинштейн — в лучшем случае, если не на срок. Строгачом не обойдешься — там этих заяв под сотню.

Вот и еще один человек, который пошел в МВД, потому что хотел быть похожим на дядю Степу — Веселовский так и сказал на собеседовании, наивно, но честно — будет выброшен из системы с волчьим билетом. Генерал помнил фразу из фильма, который недавно смотрел: «Меня принимали в милицию полгода, а уволили за несколько часов». Все это было правдой, и все это было — как ножом по сердцу. Кому надо, чтобы Веселовский оказался на улице? Когда же все это кончится…

— У тебя как?

— Норма. Мне надо пробить несколько человек.

— На предмет?

— Живы или нет. Если нет — то по каким причинам. Возбуждалось ли дело? Если возбуждались — то кто и по каким основаниям закрывал.

— Фамилии?

Генерал на секунду прикрыл глаза, вспоминая.

— Зябликов. Скрипичный. Манукян. Петренко. Вавилов. Козленок. Бахурев.

Второй немного помолчал, потом сказал

— Запомнил. Когда?

— Не тяни. Но и не рискуй. И еще…

Второй уловил сомнение в голосе генерала

— Ну?

— В Реутово кто-то остался?

— Э… В Реутово… Там ты помнишь — поизгалялись. Боялся нас тогда покойничек пархатый[250], ой боялся

Генерал молча ждал.

— Белоглазов только если. Он не на первых ролях.

— Но деловой мужик?

— В доску. Кремень, а не человек.

— Имя как?

Второй не стал спрашивать то, что спросили бы многие — а тебе зачем? Тебе задали вопрос — или отвечай или нет. Но не задавай идиотских вопросов, не осложняй жизнь ни себе ни людям.

— Петр Трофимович.

— Петр Трофимович… — генерал кивнул, запоминая — сведешь?

— Пару дней дай.

— Дам. Ни пуха.

— К черту.

Два совершенно незнакомых человека, чьи судьбы перекрестились только в тот момент, когда оба они сели на одну и ту же скамейку, встали — и разошлись, сначала один потом другой. Разошлись, безжалостно рвя эту тонкую, тоньше нити выплетенную судьбой паутину…

* * *

Обратный путь генерал не решился проделать пешком — устал. К своему организму он за долгие годы привык обращаться только приказами — и теперь он мстил за проявляемое к нему равнодушие. Бил исподтишка. Нет-нет — да и напоминало о себе сердчишко, да ныло подраненное давным-давно колено.

Успеть бы…

В метро схлынул вечерний час пик — москвичи вернулись со службы домой, к приветливому родному очагу. Генерал не очень любил Москву — суетный, бездушный, безжалостный город. Коренной москвич, не лимита — он чувствовал себя намного уютнее там, где жил сейчас. Просто там как-то … человечнее было. Люди там были человечнее. Да и он — тоже.

В одном из переходов между станциями метро он остановился, сам не понимая почему — прислушался к себе — ничего. Потом понял — песня.

Это были двое афганцев. Тогда еще не было такого слова, мало кто знал, что происходит на южной границе страны, телевидение показывало, как советские ребята в десантной форме вместе с седобородыми аксакалами сажают какие-то деревья, показывали колонны, нет, не горящие — а везущие хлеб от тружеников СССР труженикам Афганистана. А их Афганистана по-прежнему шли похоронки, недостаток правдивой информации подменялся чудовищными слухами и пропагандой на коротких волнах, и два Черных тюльпана реяли над страной — один облетал юг и запад, второй — север и восток. Одним самолетом не справлялись.

Удивительно — но этих двоих певцов не гнала со своего места милиция, хотя это был непорядок. Уважали, наверное.

Генерал стоял долго. Слушал про «караван-боевой разворот», про горы, про градом летящие пули — про все, что пели эти две не по-молодому серьезных человека под рваный ритм гитары. Потом шагнул вперед, доставая из кармана все деньги, какие у него были.

— Да ты что, отец — прервал песню один — не надо.

— Надо — отрезал генерал таким тоном, что самодеятельный певец в потертой эксперименталке невольно выпрямился — надо. Спасибо вам за все…

* * *

— Павел Иванович!

Генерал невольно дернулся, обернулся. Он уже видел сиротливо приткнувшийся к тротуару Москвич

— Козла не забьем?

Седой старик, сидевший на лавочке в глубине скверика приглашающее помахал рукой. На спинке лавочки, как это было принято у коротающих свои дни стариков, был укреплен лист фанеры и на нем лежали приглашающее высыпанные пластмассовые костяшки домино.

Генерал мог бы поклясться, что несколько секунд назад, когда он проходил этим сквериком — там не было ни старика, ни листа фанеры, ни костей домино.

— Отчего же не сыграть…

Генерал неспешно сел напротив, своей большой и сильной ладонью смешал костяшки, начал раздавать по одной, не глядя

— На просто так сыграем, али на интерес? — привычно кинул обычную зэковскую ловушку-подлянку генерал

Старик погрозил пальцем

— Знаю я эти фокусы, Павел Иванович. Не пройдет. Ни на что играем.

— Ни на что — так ни на что…

Старик ловко расположил свои костяшки в руках.

— Кто заходит?

Генерал засветил «два-два»

— Я и зайду.

— Прошу…

Костяшка шлепнула об фанеру

— Скрипичный. Петренко. Зябликов. Вавилов. Козленок. Бахурев. Манукян — сказал старик, пристыковывая к ней еще одну

Генерал не удивился. Он вообще уже ничему не удивлялся. Информация могла уйти из трех разных источников — это если не считать ментовскую зону в Нижнем Тагиле. Там вообще — мрак.

— Кто они?

— Шестеро — сотрудники КГБ В основном — сотрудники ПГУ КГБ, вам известно, что это такое?

— Да. Внешняя разведка. Сидят в Ясенево.

— Именно. Первый, Скрипичный — внешторговец.

— Они живы?

— Нет. Мертвы. Все. Последним умер Скрипичный — он единственный из всех, по факту чьей смерти возбуждали уголовное дело. Сделали грубо, автокатастрофой — любимый почерк птенцов гнезда лубянского. Скрипичный работал в торгпредстве СССР в Вашингтоне, должен был улетать в командировку. Появились опасения, что он не вернется.

— А остальные?

— По-разному. Разбился на машине, несчастный случай на охоте. Сердечный приступ. Один утонул…

— Почему?

— Интересный вопрос… — старик пожевал губами, раздумывая какую бы кость выбросить на стол — только ответить на него не так то будет просто. Все они в прошлом — люди которых завербовал Андропов и его люди.

— Осведомители — не понял генерал — в самом КГБ?

Старик брезгливо скривился

— Осведомители… Примитивно мыслите. Если рассматривать этот вопрос с точки зрения списания расходов на агентуру, чем любят баловаться в вашем ведомстве…

— А вашем — нет, Павел Иванович? — перебил генерал

Старик вместо ответа сунул руку за отворот пиджака, достал красную книжечку в потрепанной, клеенчатой обложке

— Вы меня не за того принимаете. Прошу убедиться.

Генерал глазами быстро пробежал в сгущающихся сумерках затейливую вязь письма — писали черными чернилами, не ручкой, а пером, красивым, каллиграфическим почерком. За время работы в уголовном розыске генерал каких только не видел ксив — уголовники тебе из хлебного мякиша печать дежурного смастырят — и нутром почуял, что это удостоверение — подлинное.

— Генеральный инспектор Группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Не опасаетесь?

— Не опасаюсь. Вы ведь решили не сдаваться в плен.

— В каком смысле?

— Вы поняли. Продолжим — так вот, все эти люди входили в сеть, которую долгие годы готовил себе Андропов. Андропов вообще был уникальным человеком, в каком то смысле. Как-то раз я позволил себе попробовать составить и проанализировать его биографию. И не смог. Не составить материалов то у меня было достаточно — проанализировать. Я так и не понял, что двигало этим человеком в определенные моменты его жизни, почему он принимал те решения, которые принимал. Я даже не понял, зачем ему нужна была власть — ведь он не очень то хотел этой явной власти, он словно предчувствовал свою кончину. И все равно шел вперед, как Титаник — на льдины.

— Отклоняемся от темы — заметил генерал — Ваш ход

— Да, Павел Андреевич. Мой ход. Так вот — примерно в начале семидесятых годов председатель КГБ СССР Юрий Владимирович Андропов установил связь с некоторыми людьми за кордоном. Эти люди в свою очередь были связаны с британской разведкой. В какой-то момент мы думали, что эту связь установил его помощник Владимир Крючков — но потом поняли, что ошиблись. Крючков не только не установил связь- но и не смог ее поддерживать после смерти своего хозяина. Сейчас мне даже кажется, что еще со времен Сиднея Рейли наша разведка в той или иной степени находилась и находится под контролем британцев. Если принять это объяснение — то кое-какие моменты нашей истории становятся предельно ясными, например — двадцать второе июня сорок первого года. Но я снова отклоняюсь от темы. Люди, с которым он установил и весь свой остаток жизни поддерживал контакт сделали ему предложение — то самое, которое потом научно назвали «конвергенция двух систем». На самом деле это было предложение советской элите, уже оформившейся войти в элиту запада на условиях полноправного партнерства. Первоначально, это предложение даже не включало в себя обязательного условия сдачи СССР — мы полагаем, что эта мысль созрела на той стороне уже после безвременной кончины Андропова. Тогда же Андропов начал формировать параллельную структуру контроля в КГБ, основанную на структуре террористических и заговорщических организаций. Пятерки и тройки, каждый завербованный знает только свою пятерку и каждый завербованные мс разрешения командира пятерки вербует пятерку или тройку для себя. Если часть сети проваливается — ее легко обрезать, отсекая раскрытый канал — через командира. Убираешь командира пятерки — и все, остальных участников сети не знает никто из оставшихся. Это затрудняет прохождение сигналов по системе — но чертовски безопасно и практически не подается полному раскрытию. У вас в милиции я думаю, есть нечто подобное — снова впроброс заметил старик

— У нас в милиции — грубо заметил генерал — требуют к ноябрьским сдюжить со всей преступностью в стране. И раскрываемость план требуют — сто два процента. Это с учетом раскрытий прошлых лет. Один умный догадался на коллегии министерства спросить — а как так, если мы такой уровень раскрываемости будем в течении многих лет поддерживать — то откуда же возьмутся раскрытия прошлых лет, преступления времен Гражданской войны что ли раскрывать? Так его в двадцать четыре часа — замначем по розыску в заштатный ГУВД выхерили. Это у вас полмиллиона человек ни хера не делает, шпионов на дне стакана ищут, да в тройки-пятерки играет[251]. А мы пашем!

К гневной речи генерала старик отнесся на удивление спокойно

— Вы снова делаете ту же самую ошибку, Павел Андреевич. Сколько раз повторять, что я не из госбезопасности и никакого отношения к ней не имею.

— Тогда откуда же?! — генерал сознательно обострял разговор, пытаясь вывести собеседника на эмоции, раскачать — манеры и повадки у вас явно гэбешные, товарищ.

— Мои манеры и повадки просто интеллигентные — не остался в долгу старик — понимаю, трудно оставаться интеллигентом на оперработе, имея дело не с лучшими представителями рода человеческого, с несознательными гражданами, так сказать… Но я показал вам свое настоящее удостоверение. На данный момент я генеральный инспектор группы Генеральных инспекторов министерства обороны, генерал-лейтенант в отставке. Но какое то время и в самом деле я служил в разведке. Тогда Андропов не наложил на нее лапу, а Сахаровский[252] особого внимания не обращал ни на Семичастного, ни на Шелепина. Председатели уходили — он оставался, обеспечивал преемственность, потому что в разведке нельзя менять руководителей раз в три года.

— И что потом случилось?

— Потом? Не сошлись характерами. Мортин был уже не тем кином. Но мы снова отклоняемся от темы, и на сей раз с вашим прямым участием. Вся эта сеть использовалась Андроповым, как считается теми кто допущен во-первых, для добывания объективной информации с разных слоев и срезов советского общества, во-вторых для быстрого решения каких-то проблем в обход бюрократической вертикали, и в третьих — для обеспечения своей личной власти и преемственности курса КГБ, даже в случае перехода, сознательного или вынужденного на другую работу. Но я считаю, что Андропова собирал всех этих людей, лелеял и пестовал эту машину не только для этих целей, для этого машина слишком сложна. Кроме того, пытаясь восстановить хотя бы часть этой системы — а некоего портфеля со списком всех членов организации мы полагаем нет и никогда не существовало. Мы пришли к выводу, что эта система переросла КГБ и включала в себя людей из ГРУ, из МИДа из Минвнешторга, из некоторых культурных организаций и даже из аппарата ЦК. Все эти люди — из тех, с кем нам удалось поговорить — не знают, для чего они находятся в этой системе, какие цели преследует система и что в конечном итоге будет. Они просто помогают друг другу и выполняют приходящие сверху указания- а они приходят и регулярно. Так вот — мы считаем, что Андропов с самого начала задумал реформировать наше общества с постепенным переводом его на капиталистические рельсы. Для этого и вышел на закордонье — тут никто бы не понял его стремление. Не поддержал бы. Подобные прожекты в свое время зрели в голове у Лаврентия Павловича Берии — но его прихлопнули быстро. Этот же — не только поставил систему на поток, но и обеспечил ее постоянное расширение и воспроизводство. Тут, как говорится — система переросла хозяина и создателя.

Генерал по-прежнему ничего не понимал

— Бред какой-то. А вы что — верные ленинцы?

— Не похоже? — мгновенно отреагировал старик

— Нет.

— Мы ими и не являемся. Да, мы осознаем, что какие-то элементы капиталистического хозяйствования найдут себе применение и в наших… так сказать палестинах. Но мы должны дойти до этого сами и внедрить — тоже сами. Без ускорения, без перестройки на ходу и тем более — без добрых советов извне. И тем более — без сдачи завоеванных нами позиций, без разоружения перед лицом врага, без геополитического проигрыша. Наоборот — мы считаем, что это западный мир может и должен разоружиться перед нами. Потом разоружимся и мы.

— Так вы враги перестройки… — протянул генерал — нехорошо. У нас в управлении над входом лозунг на кумаче повесили — а что ты сегодня сделал для перестройки? А вы, оказывается — перестройку саботируете.

— А что такое — перестройка? — вдруг спросил старик — что у нас так сломалось, что надо даже не ремонтировать, а полностью перестраивать?

И генерал понял, что не знает что ответить. Это слово было у всех на языке, оно трескучим потоком обрушивалось на бедные головы советских обывателей, вместе с сонмом других, таких же красивых и непонятных — а обыватель шалел от их красоты и неопределенности, как шалеет от валерьянки кот. Каждый мог найти в этом слове — перестройка — все что хотел, именно благодаря его неопределенности. И начать перестраивать — что в голову взбредет, залезая шаловливыми и любопытными руками в худо-бедно — но работающий механизм. Даже не думая — кто будет чинить, если сломается.

— Не знаете, так ведь? И я не знаю, а я старый человек и много чего повидал на веку. Но то что происходит в нашей стране — больше походит на другое слово на букву «п». Предательство. Все то что происходит сейчас — на уровне научного замысла и теоретических проработок начиналось еще при Андропове и в подконтрольных ему институтах. Но потом, с его смертью все пошло по-другому, не наперекосяк, а по-другому. Мы считаем, что произошло вот что: первых людей в свою сеть подбирал и вербовал сам Андропов. Он же расставлял их по местам — а в этом деле он имел большие возможности, очень большие. Потом, эти люди вербовали себе свои пятерки, а те кто входил в их пятерки — вербовали пятерки себе — и так постепенно те, кто работал непосредственно с Андроповым оказались на вершине своеобразной пирамиды. Поскольку не каждый человек согласится ломать свою страну, ломать работающий механизм, чтобы построить неизвестно что — Андропов подбирал тех, кто сможет это сделать, у кого не дрогнет рука — по живому. А когда Андропова не стало, и эти люди оказались предоставлены сами себе — они решили немного подкорректировать первоначальный план.

— А убитые?

— Убитые… Тут есть два варианта. Первый — они просто что-то поняли и проявили неподчинение. Второе — Андропов понимал, что после его смерти система выйдет из под контроля, а потому вставил в нее какие-то предохранители. Людей, которых он набирал лично и которые должны были контролировать основную сеть, а при возникновении опасности — отключить ее. Малая сеть — рядом с большой сетью. Если принять за основу эту теорию — тогда перед нами ни что иное, как последовательное выворачивание предохранителей перед тем как дать смертельный ток. Ток, который разрушит систему.

— А вы хотите этому помешать?

— Да — просто сказал старик

— И вам нужна помощь.

— Да.

Генерал неверяще покачал головой

— Вы можете не верить моим словам. Просто — оглянитесь вокруг. Все ли вас устраивает из того что вы видите? Чем дальше — тем хоть немного, но хуже.

— Почему при вас должно быть лучше?

— Потому что мы просто не будем вредить. Наша система — она пережила войну, величайшую войну в истории и сама по себе довольно живуча. Нужно просто ей не мешать.

— И я должен просто поверить вам на слово.

— Пока — да.

Генерал немного подумал. Он хотел верить, но не мог. Изверившийся, много раз преданный, потерявший товарищей в безумной войне — не с врагом, а внутри системы — он просто не мог, не имел права поверить. По крайней мере — сразу поверить. Какие бы слова ему не говорили, какие бы доводы не приводили — он не должен был им верить. Он знал, насколько изощренно играет КГБ и какие там работают рыбаки, ловцы человеческих душ.

И все-таки — он хотел поверить. Потому что потерявшийся, отставший от людей, заблудившийся во тьме человек все равно остается человеком. Он не может стать ночной тварью, не нуждающейся в свете. И каждым взором он ищет его, маленький лучик света вдалеке, ведущий его к миру людей.

Для того чтобы провести хоть какую-то проверку — придется назвать какое-то имя. Он прикинул — не может ли это повредить тому, с кем он встречался час назад, диспетчером системы он не имел права рисковать ни при каких раскладах, диспетчер был ценнее его самого, ценнее любого из них, оставшихся. Нет, не повредит.

— У вас серьезные возможности?

— Ну… — неопределенно сказал старик — кое-что можем.

— Тогда проведем эксперимент. Я назову человека. В нашей системе. Нужно дать этому человеку возможности. Очень серьезные возможности. Это насчет Реутова.

— Я понял. Говорите.

— Белоглазов Петр Трофимович — раздельно произнес генерал — запишете?

— Запомнил. Белоглазов Петр Трофимович. Он уже там?

— Да. Но не на верхах.

— Будет — твердо сказал старик — обещаю. Это все.

— Пока да.

Старик начал собирать костяшки в пластмассовый поддон.

— Плохо сыграли — заметил он — вничью…

— Это почему же… плохо. Ни вам, ни нам — никому не обидно.

— Вот в том то и дело. Ни вам, ни нам. Вам не кажется, что у нас в последнее время все так и происходит. Ни вам, ни нам. Ни туда не сюда. Но сидеть между стульев нельзя. Не получится — между стульев.

— Что вы планируете предпринять в Афганистане? — внезапно спросил генерал, вспомнив тех двух певцов в переходе.

— В Афганистане? У вас там есть кто-то? — заинтересовался старик

— Нет. Просто интересно. Хочу понять, по пути ли мне с вами.

У генерала были дети — два сына. Жена бросила его, когда младшему был годик, старшему — пять лет. Это была обычная проблема оперсостава МВД — жены просто не выдерживали работы мужей и того, в каком они состоянии возвращаются домой. Злыми, часто пьяными — пьянство в МВД началось в конце семидесятых, до этого выпивали — но не пили. Самое частое обвинение в этом случае было — ты молчишь, ничем со мной не делишься. А благоверный сегодня расчлененный труп вытаскивал из колодца канализации — поделиться? Или все же не надо? Вот и становились опера холостяками — к сорока годам половина, если не больше.

Ни один из сыновей в Афган не попал — успели, слава Богу, отслужить в мирное время. Один так и остался в армии. Генерал не видел ни сыновей, ни жену — жена сама не хотела его видеть — несколько лет. Тяжело было.

— Интересно. А если решите что не по пути? Тогда что?

— Тогда останусь на месте. Вы пойдете вперед.

Старик какое-то время помолчал.

— Знаете, Павел Андреевич. Не думайте ничего… но я думал, что людей порядочных уже не осталось. Тем более — в милиции. Все так и думают — как бы ловчее друг сдать. А насчет Афганистана… А вы сами как думаете?

— Уходить оттуда надо — генерал снова вспомнил певцов

— Уходить… — недобро прищурился старик — хорошо, уйдем. А дальше что будет? Думаете за нами не пойдут? Другой за нас разгребет? Тут вон я слышал, люди рассуждали — одно бы дело за свою землю, а то ведь за чужую. Э, нет, милые мои! За чужую то как раз и воюют, чтобы не воевать за свою! Отступишь — будешь со своей земли выбивать потом. А то что неправильно воюют — то дело другое. Попробовали бы — году в сороковом — пятидесятом-шестидесятом за границей базы расположить и через границу шастать. Подвели бы Катюши к границе и … Большая часть потерь то — оттого что на месте стоим. А мы на месте — стоять не будем. Сначала здесь скверну повыведем. А потом и там разберемся, что к чему. По-настоящему разберемся, так что потом отцы сыновьям расскажут, а сыновья внукам. Куда лапы свои не стоит совать. Ну, так как? С нами?!

А может, напрасно приказано нам Кровью своей по чужим векселям, Ведь мудрость известная, черт подери: Коль сам не расплатишься — в долг не бери! Не мы принимали в Кремле Тараки, Не мы наводили в Амина штыки, Бабрака Кармаля не мы берегли- Чужие авансы, чужие долги….Чужие долги!

Генералу тоже редко приходилось встречать людей, которые так могли говорить. Не просто громкими словами — а с непоколебимой верой в сказанное. И если они уйдут оттуда — за что тогда воевали те двое пацанов в переходе?

— С вами. С вами…

Ущелье Пандшер

Лето 1987 года (Продолжение)

Снайпер — это не просто меткий стрелок, вооруженный отборной винтовкой, стреляющий дальше чем все остальные. Снайпер — это нечто другое.

Главное оружие снайпера — это голова. Которая, как известно, дается человеку не для того, чтобы шапку носить. Голова человеку дается, чтобы думать. Вот и снайпер — для него недопустимо воевать по принципу «ввяжемся в бой, а там посмотрим». Снайпер должен продумать все до мельчайших деталей — подход, выстрел, путь эвакуации. И только когда он все продумает, прорепетирует — в голове, а часто и на местности, когда он будет уверен, что все идет так, как надо — только тогда он пойдет на выстрел.

Не раньше.

В Советской армии снайперское искусство не ценилось — целилась огневая мощь, количество стволов и количество выплевываемых ими пуль. Нормального обучения снайперов не удавалось наладить, и потому что советская армия была призывной, а снайпера надо учить не год и не два. Ситуацию частично исправляли призывники из Сибири и малых народностей, с детства «бьющие белку в глаз». Что же касается пуштунов — то их учить стрелять было не нужно, наоборот это они могли поучить стрелять пришедших на их землю шурави. Оружие у пуштунов было старым, пули и порох стоили дорого — поэтому они с детства учились отправлять пулю точно в цель. Одна цель, один выстрел, один труп. Так стрелял капитан Мирза — так стреляли все мужчины его племени.

В американских снайперских командах обычно бывает по два человека — снайпер и наблюдатель, причем каждый член команды может выполнять работу напарника и когда снайпер устает — они меняются местами. В советской армии снайпер действовал один, потому что снайперская винтовка не такая тяжелая и унести ее может один человек. Капитан Мирза действовал в команде, состоящей из трех человек. Первым — снайпером, выполнявшим основную работу, был он сам. Вторым и третьим номерами у него были мужчины его же ветви рода, его племени — только им он мог доверять. Одного из них звали Аймаль, а другого Бахт. Только имена, фамилиями никто не интересовался, да и часто у афганцев вместо фамилии было название племени, вот и все. Оба они были хорошо подготовленным бойцами, причем если Аймаля готовили в батальоне коммандос, то Бахт изучал науку войны в одном из лагерей под Пешаваром…

После отъезда советского генерала Мирза тренировался еще один день и сжег под сотню патронов, прежде чем понял, что привык к винтовке. Никто его не тревожил и никто не указывал что делать. После этого он упаковал винтовку в контейнер, обложив ее старыми ватниками, и собственноручно закрыл. С печатью. Потом начал готовиться к экспедиции. В Пандшер.

Про Пандшер вообще знали мало, за годы войны часть старых укреплений была разрушена, вместо них были построены новые. Ущелье Пандшер было превращено людьми Масуда в серьезный укрепленный район, и прежде чем сделать тот самый, единственный выстрел — следовало разведать обстановку и осмотреться. Для этого он взял с собой обоих своих помощников — Аймаля и Бахта.

Вооружились они так, как и привыкли вооружаться. Мирза, помимо винтовки, взял свой старенький, проверенный в деле ППС, которые шурави поставляли сюда, и к которому он уже привык. Аймаль не расставался с автоматом АКМС, Бахт предпочитал РПК. У двоих из них были пистолеты ПБ — афганский спецназ снабжали так же как советский, а пистолетом Мирзы был АПС — если надо было действовать тихо, он предпочитал хороший нож. С собой взяли по одной МОН-50, по несколько гранат и по одному РПГ-18 на брата, на случае если придется отрываться. Что же касается еды и воды — то пуштун сможет себя прокормить в любых горах.

Вертолет высадил их на самом краю ущелья Пандшер, южнее кишлака Садбарг. Сплошной оборонительной ПВО там не было, как в центральных секторах Пандшера — но и там их обстреляли из ДШК. Хорошо летчик попался опытный, прикрылся горой и ушел. Тем не менее — пришлось понервничать, а Аймаля даже ранило осколком от разбитого иллюминатора — пуля прошла совсем рядом. Нехорошо — толом высадиться не успели — и на тебе…

Высадили их на склоне, с ходу по-десантному. Иначе было нельзя — любое место посадки сразу отследят и за пришельцами сразу начнется охота. Таких вот заходов на посадку вертолет сделал семь — и попробуй, разберись где именно он высадил группу.

Когда шум лопастей затих, растворился среди горных хребтов, все встали, откинули покрывала которыми укрывались на склоне. Такое покрывало было у каждого пуштуна, накрывшись им, он словно растворялся на склоне, и уже с пятидесяти шагов его сложно было заметить. Только если достоверно знать что здесь кто-то есть.

Выстроились в волчью цепочку — Бахт, Мирза, Аймаль. Бахт был впереди, потому что учился у моджахедов, знал их повадки и выглядел как моджахед. Если работа предстояла в местностях, условно контролируемых советскими или правительственными войсками — первым тогда шел Аймаль.

Прошли они немного, не более километра. Нашли горный распадок, замаскировались там. Чтобы не привлекать внимания, они решили передвигаться, по возможности только в темное время суток.

* * *

— Старшой!

Скворцов вздрогнул

— Нервным ты что-то стал.

— Нервы сдают… — согласился старший лейтенант

Одним мощным броском Шило закинул свое тело, отягощенное автоматом с подствольником на плоскую крышу хижины. Они оба жили здесь, потому что хижина стояла пустой, ней некому было жить. Вся семья, которая здесь жила до них, погибла в ходе одной из Пандшерских операций…

— Нервы сдают — лечись. Сходи к Чинару, у него кишмишовка есть.

— Да пошел ты… — беззлобно ответил старлей

— А что? Нервы лечит.

— Кому как.

— Что с тобой, старшой? — сняв с себя обычную дурашливую маску спросил прапорщик

— Тебе не кажется, что нас тут забыли?

Шило подмигнул

— Контора никого не забывает.

— А серьезно?

— Но Барс же был здесь.

Барсом или снежным барсом они называли подполковника Цагоева. Еще его называли старший или старшой — так же как в группе называли его, Скворцова.

— Больше трех месяцев прошло.

— И что? Он нас что: должен как малых детей нянчить?

— Да я не про это…

— А про что?

— Какого хрена мы здесь делаем? Кого мы охраняем? Какого черта мы забыли в обществе дезертиров? Мы что теперь — тоже дезертиры?

Шило мрачно улыбнулся

— Может и так старлей. Но знаешь, я предпочту быть дезертиром, чем иметь дело с этими. Теми о ком мы читали. А что касается остального… Знаешь…Только за тот зимний рейд мы столько духов набили, что хоть орден Ленина на грудь вешай.

— Помнишь, что я тебе тогда ответил?

— Помню. Орден святого Ебукентия с закруткой на спине нам светит. Но согласись — дело делаем.

Странно — но они и вы самом деле до сих пор ни разу (!!!) не стреляли в советских. Зато если считать зимний рейд в Пакистан, из которого выбрались чудом — было уже три стычки с духами. Скворцов уже думал, что не все так просто и понятно, если духи воюют с духами, да еще с такой звериной жестокостью. Ведь Масуд по словам замполита был настоящим зверем — но если он такой же как остальные, зачем его так хотят убить?

Внизу кто-то зашел за дувал с улочки — и оба спеца подобрались, готовые к броску. Но это был всего лишь один из «своих» афганцев.

— Надо идти… Идти… — на ломаном русском попытался он объяснить суть событий.

— Иди! Иди! — отправил его Шило. Сейчас и мы придем.

* * *

Засветились они у родника — опасное место родник, там постоянно есть люди. Но только не ночью — ночью афганцы боялись ходить на родник, считалось, что ночью из родника пьют злые духи…

За водой спустился Аймаль — в горах было темно, тихо, только висящие в небе большие, крупные звезды давали хоть какой-то свет. Аймаль двигался быстро и тихо, подобно большому ночному хищнику, через каждые несколько шагов он останавливался и прислушивался. Прислушивался внимательно, до звона в ушах — ничего. Вот и родник — он бил из расщелины в скале и кто-то поставил здесь камень — чтобы удобнее было набирать воду. Аймаль наполнил одну фляжку, вторую — и тут заметил неладное.

Ниже, на тропинке ведущей к роднику из кишлака стоял бача! Одному Аллаху было ведомо, как он вышел ночью из дома и зачем он пошел сюда, к роднику — но он был здесь. Возможно, он пошел сюда из мальчишеского любопытства — услышал рассказы отца, что у колодца ночью бывают джинны и решил проверить — так ли это. Или наоборот — не так, в последнее время дети ходили в школы, школы открывали даже в мятежных районах, чтобы не отставать от проправительственных — а в школах рассказывали, что джиннов нет.

Как бы то ни было — он пошел сюда, ночью и наверное без спроса. И с ужасом убедился — что джинны существуют.

— Иблис…[253] — пораженно выдохнул пацан

Для Аймаля человеческая речь стала спусковым крючком, выронив наполняемую водой фляжку, он бросился вниз, на тропу. Пацан метнулся обратно в село, что-то тоненько пискнул — но не успел пробежать и десяти метров как Аймаль нагнал его. Нагнал, рухнул сверху, повалил на землю, пытаясь нащупать голову пацана чтобы отработанным движением свернуть шею. Резкая боль пронзила мозг — бача укусил его! Озверев от боли и неожиданности, Аймаль стал изо всех сил колотить пацана головой о камни. Он бил со всей богатырской силой с ужасом думая, что будет, если пацан все-таки извернется и вырвется, побежит в кишлак. Тогда их просто загонят и перебьют как диких зверей…

Не вырвался — после очередного удара под стальными пальцами Аймаля что-то хрустнуло, он почувствовал пальцами что-то липкое, горячее. Пацан больше не шевелился…

Услышали?

Аймаль замер на месте, уподобившись притаившемуся в засаде хищному зверю, всецело обратившись в слух. Если пацан был не один, если с ним кто-то был — он обязательно выдаст себя. Вздохом, шорохом — но выдаст. Свидетелей оставлять нельзя.

Но горы молчали. Молчали, потрясенные свершившимся злодейством. Они не в силах были говорить.

Чисто. Никто его не увидел, никто его не услышал. Никого больше не было здесь, в этих горах. Были только джинны — но они никому не скажут.

Аймаль, осторожно ступая, выверяя каждый шаг и оглядываясь после каждого шага, подошел к телу ребенка, поднял его — мальчишка еще не остыл, хотя был мертв, голова его болталась подобно ветке, сломанной ударом камчи. Повернувшись, Аймаль прошел пару десятков метров — он прекрасно видел в темноте и знал куда идет. После чего он размахнулся — и бросил еще не остывшее тело афганского бачи в пропасть.

* * *

Ни Мирза ни Бахт не спали — Бахт занял позицию левее от пещеры, наставив на тропу ствол РПК, а Мирзы вообще не было видно. Глупо было предполагать, что никто ничего слышал — воины племени джадран в ночной тиши слышали даже поступь джиннов по камням. Они не знали, что произошло, но шум насторожил их, и они были готовы к бою. Бахт мог хлестнуть на весь магазин по тропе, шквалом огня сметая идущих — а Мирза из ППС добрал бы тех, на кого не хватило пулемета Бахта.

— Братья, это я — негромко сказал Аймаль на пушту

Никто не сдвинулся с места. Никто не встал ему навстречу. Братья не верили ему — они хотели знать, не ведет ли он кого за собой по тропе. В разведвыходе можно было доверять только себе самому. Потому Аймаль встал на тропе и стал ждать, чувствуя на себе перекрестье прицела.

— Что случилось? — наконец, после долгого ожидания спросил Бахт из тьмы.

— Там был бача. Он видел меня. Я его убил.

— Кто еще?

— Никого, клянусь Аллахом.

Бахт какое-то время молчал, словно раздумывая верить ему или нет. Потом поднялся с лежки.

— Тебя никто не видел, брат?

— Нет.

Через какое-то время появился и Мирза. Молча выслушал нехитрую историю, размахнулся — и хлесткий звук пощечины эхом отразился от ночных гор.

— Сын ишака! Как тебя, воина джадран, застал врасплох какой-то бача?!

Аймаль покаянно молчал

— Сворачиваемся, уходим. Сейчас же. Ты, Аймаль, пойдешь теперь первым…

* * *

Колонна уже формировалась.

Колонной то, что стояло на главной улице нищего поселка, офицер Советской армии мог назвать только в состоянии сильного подпития, не иначе — но для здешних мест это была колонна. Полтора десятка ишаков, этих живых мохнатых грузовичков, которые в высокогорье были единственной тягловой силой погонщики, покрикивая и тыкая длинными палками сбивали в нечто, напоминающее колонну. Чуть в стороне формировалась группа охранения — десять человек, немного для такого каравана. На удивление Сысоева возглавлял ее лично Николай.

— Куда идем?

Николай, который в этот момент сидя на дувале перешнуровывал свои кроссовки — в долгом пути очень важно, чтобы с обувью было все в порядке, поднял глаза на подошедших спецов.

— В Руху пойдем.

— За грузом?

— Да.

— А ты почему?

— Муаллим пойдет с караваном. Готовьтесь.

За грузом…

С тех пор, как старлей сюда попал — он не переставал удивляться оснащенности отрядов Масуда. Он видел самые разные душманские отряды за время службы. Он видел просто банды, анархичные, плохо подготовленные и вооруженные — они приходили с той стороны границы, чтобы пограбить. Он видел отряды фанатиков-смертников в черных чалмах. Приговоренные к смерти за какие-то провинности (иногда по советским меркам смешные) они направлялись в Афганистан в составе своеобразных штрафных отрядов, чтобы умереть в безумной попытке атаковать советский, хорошо укрепленный гарнизон или охраняемую с танками и вертолетами колонну — или, если повезет, героизмом и пролитой кровью заслужить милость Аллаха и прощение правоверных. Местные совершенно по-иному относились к смерти, нежели относились советские. Да, многие офицеры носили с собой гранату Ф1 чтобы не попасть в плен к духам, многие солдаты, окруженные, сражались до последнего патрона, иногда шли на верную смерть, прикрывая отход остальных — но на пулемет никто бы не сунулся, чтобы вот так без вариантов. А эти совались — шли в безумные атаки на укрепившийся на высоте спецназ, шли под градом пуль, что косили их — словно хорошо отбитая коса богатый летний лег. Сам старлей раз видел такую атаку, видел усыпанный телами духов холм — и не мог этого забыть. Эти были вооружены еще хуже, чем бандиты — смысла давать им хорошее оружие не было. Дешевый китайский АК с запрещенными, раскрывающимися в теле пулями, отказывающий после пары сотен выстрелов — вот и все что было у такого вот воина-смертника. А то не было и этого — пара дешевых кустарного производства гранат и большой нож.

Были племенные ополчения — они были вооружены по-разному, некоторые — древними БУРами производства еще прошлого века, некоторые — по вооружению не уступали зеленым — афганским правительственным войскам. Лучше всего были вооружены те племена, у кого хватило ума заключить соглашение с правительством — они не становились от этого коммунистами, но им присылали оружие и инструкторов. Наличие оружия был козырем — потому что война была гражданской, одни племена сражались с другими племенами за немногие плодородные земли, которые были в этой забытой Аллахом стране, за контроль над дорогами и право взимать дань с путников. Если у одного племени на вооружении были древние БУР, а другому племени правительство подкинуло несколько пулеметов Калашникова — исход территориального спора нетрудно было себе представить.

Были пакистанцы — наемники и спецназ. Черные аисты — то что было на слуху, но действовали и другие особо подготовленные группы. Эти отличались вооружением иностранного, часто американского производства. В сто пятьдесят четвертом отряде, часто действующем на границе скопилась уже целая коллекция такого вооружения — из того что не отняли КГБшники и штабисты.

Но отряды Масуда стояли особняком от всех. В ущелье Пандшер было собрано лучшее из того, что было как у ОКСВ, так и по ту сторону границы. Стингеры. Несколько зенитных установок «Эрликон», смертельно опасных для транспортных вертолетов. Иностранные снайперские винтовки. И при всем при этом — новенькое (старлей видел АКС-74 восемьдесят шестого года выпуска) советское оружие. Автоматы, пулеметы, подствольные и обычные гранатометы. Огромные запасы патронов ко всему — выстрелов к РПГ было так много, что по всей длине ущелья были оборудованы многочисленные, известные только посвященным схроны с закладками — обычно это были несколько гранат и цинк патронов. Советская военная промышленность никак не могла придумать осколочный выстрел к РПГ-7 — у Масуда они были в достатке, правда китайские. Учитывая, что в отрядах Масуда поддерживалась армейская дисциплина, регулярно проводились занятия с личным составом (большей частью их вели советские инструкторы из пленных, или таких как они, перебравшихся к Масуду по своим обстоятельствам) — эту природную крепость можно было завоевывать годами.

Сначала он думал, что все это вооружение уходит от афганцев. Афганцы вообще были партнерами… аховыми, они не воевали, они создавали видимость того что воюют и это было самое страшное. От афганцев оружие уходило сплошным потоком, перестраховываясь им давали не самые лучшие образцы- но АК есть АК пусть и шестьдесят лохматого года выпуска. За все время, пока он пробыл здесь — он видел и не раз что происходило. Они выходили на дорогу в нужное время, видели машину, давали несколько очередей в воздух. После чего зеленые — убегали, а они забирали машину и на ней возвращались обратно. Так Масуд получал оружие, боеприпасы, продовольствие. Но были и какие-то другие каналы, о которых он не знал — по ним к моджахедам попадало такое оружие, какого не было и у них…

Перешнуровывая кроссовки, старлей оглянулся, рядом прошли еще троек, подошли к Николаю, с оружием и припасами — явно готовятся встать в караван. Двое русских, один из них — инструктор, третий — афганец, тоже инструктор, перебежчик из королевской полиции. Получалось, что хоть озхрана и невелика — но пойдут самые опытные. Это с чего бы?

— Шило.

— А?

— Сгоняй за БК. Гранат побольше.

— Есть.

Что же может быть? Очередная разборка с соседями? Пожив здесь, Сысоев с удивлением понял, что духи, моджахеды — не монолитны и когда здесь нет очередных пандшерских (каких по счету) операций — то больше всего проблем доставляют другие моджахеды, которые не стесняются высказывать претензии при помощи оружия.

Пока Шило доставал заначки, Сысоев еще раз подошел к Николаю

— К чему готовиться?

— Аллах знает. Наверняка — к бою.

* * *

Утро застало их на перевале — и опасаясь того, что на фоне гор они будут хорошо видны, Мирза приказал изменить маршрут. Теперь они шли, накрывшись накидками, чуть ниже, по нехоженому месту, рискую каждую секунду свалиться вниз, поскользнуться на осыпи. Страховки не было — каждый сам за себя.

Аймалю удалось себя реабилитировать, когда настал полдень. Вот они шли — пуштуны из племени джадран умели ходить по горам так, что даже в движении их сложно было различить среди серых, безжизненных с зелеными клочками растительности скал. Миг — и никого уже нет, только три холмика, цветом ничем не отличающихся от скальной породы.

Никто из двоих не задал себе вопроса: а почему Аймаль подал знак тревоги. Каждый просто отреагировал — без раздумий.

Только минут через десять они услышали караван. Это был совершенно особенный караван. Здесь, по горной тропе не мог пройти ни ишак, ни осел, ни тем более лошадь — зато мог пройти человек. Они и шли — человек пятьдесят не меньше. Весело переговариваясь на языке, от звуков которого у всех троих волосы на теле встали дыбом, они шли и шли — целый кишлак — и тащили в гору снаряжение. Кто-то — они шли по двое — тащили словно дрова длинные серые снаряды от установок Град. Кто-то — больших, зеленые ящики со патронами. Они шли, чтобы пополнить запасы снарядов и патронов где-то там, на огневых позициях — чтобы если начнется очередная пандшерская операция, встретить врага шквальным огнем.

Мирза приготовил пистолет, глушитель был навернут, предохранитель снят. Те что шли со снаряжением — это были таджики а Мирза как и любой пуштун ненавидел таджиков. Он готов был открыть огонь, пристрелить тех, кто сейчас идет и говорит на этом отвратительном наречье — но их было много. И у них было оружие. Если сейчас начать стрелять — хоть кто-то — но успеет ответить.

Тропа была выше, они не шли по тропе, если это было возможно, выбирали другой путь. Таджики шли и камешки, стронутые их шагами, сыпались пуштунам на голову…

* * *

Как всегда они вышли небольшим караваном, на сей раз — на ишаках, все. Николай догадался — за оружием, в дорогу они поедут верхом, на обратном пути — погрузят на ослов оружие и поедут пешком. Ишаков было много, вдвое больше чем нужно, и каждый не только ехал на ишаке, но и вел ишака в поводу, причем тот ишак, что в поводу — был чем-то груженый. Транспорт был медлительный и непривычный — но лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Николай привязал длинный повод, на котором он вел второго ишака к поясу — у ишаков не было упряжи и больше привязывать было некуда, а обе руки должны были быть свободными. РПК приятно оттягивал руки, было самое раннее утро и в ущелье от реки, которая здесь протекала, веяло прохладой. Ржавыми, опаленными адским пламенем памятниками человеческой глупости, то и дело попадалась сгоревшая бронетехника.

Николай Скворцов не хотел и уже не хотел понимать, что здесь все таки происходило — слишком сложно все это было. Те бронированные машины, которые навсегда остались здесь, те пацаны, которые никогда не вернутся отсюда, с операций — восьми! — ради чего все это было? Местные жители рассказывали, что во время четырех операций они просто уходили из ущелья вместе с моджахедами. Получается, что они заранее о них знали? Как же так можно тогда воевать?

Он не понимал, почему Масуд не перейдет на сторону «народной власти». Хот нет, понимал. Это-то как раз он — очень хорошо понимал, уже вжился в афганскую жизнь изнутри и стал на многое смотреть глазами афганца. Народная власть делала все как назло — чтобы народное сопротивление ширилось и процветало. В партию, в НДПА шли чаще всего те, кто не находил места в афганском обществе, с его системой общин, племен и кланов. Получив власть над людьми, такой человек делал все, чтобы набить карман и отыграться на тех, кто презирал его. Такое было, было и другое. Были революционные романтики, чаще всего молодые, горя истинным революционным пламенем, они смело рушили традиционный уклад жизни племен, оставляя руины и вызывая ненависть. Ну а ненависть в этой стране традиционно выражалась — пулей.

Творила зло и верхушка партии. В ущелье — что было удивительно — распоряжался не только Масуд, в каждом из селений были старики, аксакалы, баи — они то и вершили власть по многим вопросам. Николаю довелось разговаривать с ними: живой шурави был всегда желанным собеседником, находились и переводчики. Все эти люди поражали тем, что у них не было особой ненависти к шурави, они имели счеты, и счеты были реальны, за убитых в операциях мужчин, за разрушенные дома — но они не хотели войны. Они просто хотели, чтобы их оставили в покое.

Не отставала в глупости и советская армия. Несколько раз в месяц над ними пролетали самолеты, вели разведку и выбрасывали агитационные листовки — афганцы сразу собирали их, потому что ими хорошо было растапливать очаг. В листовках этих, рассчитанных на агитационное воздействие, писалась иногда такая ерунда, что смешно было и самому Николаю.

А дорога все вилась и вилась, зажатая кручами скал, пересекаемая пронизывающей ущелье рекой, дорога дальняя и скучная. Долины сменялись теснинами, теснины — снова долинами, кишлаками где их звали за стол, с террасами, с кустами плодовых деревьев, с системами подъема воды для орошения, которым было не меньше сотни лет. Они шли к Рухе — кишлаку, где кончалось власть официального правительства, и начиналась власть душманов.

Крик остановил их в одном из кишлаков — они только вступали в него, был полдень и ишаки предвкушали возможность вдоволь попить, а они — лепешки и чай, как это было принято. Но крик, безумный, похожий на плач, на стенание, на хрип, отразившийся от стен ущелья, и еще долго гулявший в нем настолько поразил их, что от мыслей об отдыхе не осталось и следа.

Бросив ишаков и перехватив РПК, Николай перебежал к дувалу, упал на колено возле него. Он не знал что происходит и не хотел знать, достаточно было что того что тут — беда, а беда, как известно не приходит одна.

Оглянулся — Шило занял позицию чуть левее, вместе с ним были еще два моджахеда. Остальные, во главе с начальником охраны спешно уводили ишаков и Масуда. Николай заметило, что они избегают укрытий, просто отходят назад по дороге. Это было правильно — во время трех из множества предпринятых покушений в таких вот «укрытиях» своего часа ждали фугасных заряды — ловушки.

Моджахеды осторожно, прикрывая друг друга пошли вперед. Кто-то бежал впереди них, направляясь к горному склону, к прилепившимся к нему домам.

На поясе захрипела вызовом японская рация, гордость духов и предмет черной зависти спецназовцев. В пластмассовом пенале — считай, ротная радиостанция.

— На приеме — они избегали использовать позывные, чтобы не выдавать себя, советская радиоразведка не дремала и пара неосторожных слов могла обернуться точечным бомбометанием.

— Мы отходим.

— Я проверю впереди. Дам сигнал.

— Хоп![254]

Впереди снова что-то закричали — кричала женщина, надрывно и жутко. По идее, если бы тут была засада, кричать бы никто не стал, просто подорвали бы фугасный заряд или бы открыли огонь из-за дувалов.

Николай решился, показал — вперед. Тронулись — уже быстрее, настороже но без перебежек. В одном из дворов, мимо которых они проходили заунывно, неприятно кричали кехлики…

На маленькой площади перед мечетью — мечеть, хоть и самая простая была здесь в каждом селении и толпился народ. Мужчины, с ружьями, с автоматами — но больше женщин, что было необычно. В Афганистане чтобы ни происходило в общественной жизни — в этом имели право принимать участие лишь мужчины, женщины должны были сидеть дома. А тут их было больше чем мужчин некоторые были без паранджи, что само по себе было неслыханно.

Один из моджахедов что- то крикнул, гортанно, отрывисто и повелительно. Немногие из мужчин, которые здесь были расступились, почтительно давая дорогу, кое-кто из женщин бросился домой — но большинство осталось, через них пришлось проталкиваться. Да что же здесь такое произошло?!

Он даже сначала не понял, что видит. Черное пятно, какие-то конвульсии — бьющаяся в истерическом припадке женщина, которую с трудом держали. А рядом… господи…

Господи…

Николай повернулся и толкаясь локтями, пихаясь и ругаясь по-русски рванулся назад, через толпу — к свежему воздуху. Желудок подступал к горлу — он видел многое, он прошел через спецполигон, лично забивал и ел свиней и собак, копался в месиве кишок, которые привозили с бойни и которыми набивали старую солдатскую форму — но тут было такое, что невозможно было представить.

Почти сразу же его вывернуло, тяжело и противно, прямо в дорожную пыль, он едва не упал на колени — но сильная рука поддержала его.

— Что там? — Шило не пошел смотреть, он остался на всякий случай вне этого живого кольца.

— Там… Там…

— Что там? Старшой, что с тобой?

Сысоев не ответил.

Масуда к разбитому телу бачи пропустили сразу, угрюмые боевики из личной охраны оттеснили местных, обеспечили некое подобие коридора. Сам Масуд подошел, сопровождаемый молчанием к ребенку, склонился над ним, но прикоснуться не решился.

Николай немного понимал на таджикском, он долго жил среди этнических таджиков в ущелье и научился понимать на бытовом уровне тот чудной язык, на котором они говорили, смесь таджикского и общепринятного в Афганистане пушту

— Кто это сделал? — требовательно спросил Масуд — кто совершил эту мерзость?

Отвечал ему старик, кряжистый и с длинной бородой, видимо глава местной исламской общины, что-то типа мэра.

— Мы не знаем. Но думаем, что это сделали моджахеды.

— Моджахеды? Это не могли быть моджахеды. Воины Аллаха никогда не совершат такую мерзость, Аллах свидетель.

— Больше некому.

— А шурави? Может, это сделали шурави, может он увидел шурави?

Вопрос, надо сказать, не был лишен оснований. Группы спецназа, находясь в поиске отчетливо понимали, что они на чужой территории, любой встречный, увидевший их, обязательно сообщит первому же попавшемуся моджахеду о шурави, вне зависимости от партии и отряда, к какому тот принадлежит. А в горах была жизнь, только дурак думает что ее там нет и не видит ее — пастухи, путники, бачата, дивани — местные сумасшедшие. И когда группа встречается с ними — возникает вопрос что с ними делать. Прокуратура работала с неотвратимостью гильотины, никакие законы военного времени в расчет не принимались — и потому самый простой и легкий ответ: в расход, применимый в сорок пятом в восемьдесят пятом не годился совершенно. Поэтому поступали по-разному. Кто-то брал пленников с собой, чтобы отпустить перед эвакуацией. Кто-то связывал, уходил, путал следы. Кто-то сразу вызывал эвакуационный вертолет — Николай помнил месяц, когда его группа из семи вылетов «на караван» в пяти случаях была обнаружена при высадке и вынуждена была немедленно эвакуироваться, потому что дальнейшие действия кроме потерь ничего принести не могли. Но даже если это были и шурави — Николай хотел бы посмотреть в лицо тому командиру, что приказал сделать такое с ребенком. Пусть афганским — без разницы.

— Это были не шурави. Шурави носят сапоги и кроссовки. А у этого на ногах были ослиные копыта…

Ослиные копыта! В Иране делали такую обувь, специально для продажи в Афганистан — легкую, удобную и с подошвой, дающей отпечаток ослиного копыта[255]. Но тут неизвестные перестарались — пацан был обнаружен в горах, а осел по таким горам не ходят, если его попытаться туда загнать он упрется и не пойдет. Если бы неизвестные надели не обувь моджахедов, а советские берцы, то гнев селян обрушился бы на ближайшую заставу — в Рухе, которой и так доставалось.

Но все таки — что это было? Случайность? Если это были моджахеды, тогда зачем они это сделали, ведь эта территория полностью под контролем духов и им бояться здесь нечего. Что такого увидел пацан, что его так изувечили? Может, кто-то из местных? Да быть не может — здесь все про всех знают и явись кто-то домой в окровавленной одежде — этого не скроешь?

А кто еще это может быть? Неужели партнеры? А что им здесь надо?

— Тезка… — позвал начальника охраны Масуда Николай по-русски, вызвав недоброе удивление окружающих его таджиков

Вместе они отошли от толпы к дувалу, к ним присоединился и Шило.

— Это могли быть партнеры. Зеленые. Догадываешься, зачем?

Николай все понял — в одно мгновение

— Туда, куда мы идем — идти нельзя.

— Мы пойдем. Это решено.

Николай раздраженно махнул рукой.

— Там нас положат. Всех!

— Там назначена встреча. Важная. Он потеряет лицо, если не пойдет.

— Я думал, что речь идет про оружие.

— Не только.

Они не заметили, как сзади, сопровождаемый двумя нукерами, один из которых так же был русским, подошел Масуд.

— Я сказал им, что если они отправятся по следу тех, кто это сделал и принесут их головы мне — они получат награду. Какое безумие…

— Там впереди ждет засада — сказал Сысоев — бача что-то видел

— Куллюна фи йад-улла[256] — ответил Масуд — Аллах рассудит.

* * *

Когда носильщики боеприпасов прошли — они лежали еще полчаса, прежде чем подняться. Каждый из них был подобен волку в засаде — осторожному, матерому волку, принюхивающемуся к ветру в поисках малейших следов дыма. Но душманы — прошли — и горы были опять безмолвны.

Точки, которую Мирза приметил еще на карте, они достигли примерно через час, потеряли время из-за этого проклятого каравана. Дальше идти было опасно — сплошные укрепления, пещеры с закладками, мины-ловушки и сигнальные ракеты. Где-то здесь постоянно были моджахеды — немного, но вполне достаточно для того, чтобы принять первый удар, откуда бы он не исходил выстоять и дождаться подкреплений. Здесь было отличное место для того, чтобы наблюдать за дорогой, и здесь же, в паре километров отсюда, было небольшое ответвление от ущелья, небольшое, с кишлаком внизу — так они намеревались выйти из каменной ловушки и эвакуироваться вертолетом.

Выбирая укрытие, Мирза поступил «от противного». Где обычно скрывается снайпер? Он выбирает какое-то укрытие — это может быть валун, за которым удобно разместиться самому и разместить винтовку, это может быть окоп, естественная промоина в земле или специально отрытый, это может быть дерево. Мирза пошел на риск, смертельный риск — он расположился прямо посреди каменной осыпи, закрывшись своим покрывалом, которое носили с собой в горах все мужчины-пуштуны, и которое превращало человека в невидимку. Остальные расположились прикрывать снайпера — по флангам. Удара с тыла можно было не опасаться, подход с тыла был невозможен — и в фронта Мирза мог прикрыть себя и сам. Он рассчитывал, что никто не будет ожидать выстрела с расстояния тысяча триста метров. Ни советские, ни афганские снайперы так не стреляли.

Проблемой был сектор обстрела. Скалы, образующие ущелье во многих местах были столь круты, что не только оборудовать снайперскую позицию, но и просто залечь со снайперской винтовкой было бы невозможно. Мест, где есть хоть какой то вменяемый сектор обстрела было очень немного, все они несомненно будет под пристальным контролем охраны Масуда, если тому вздумается пройти ущельем. Мирза знал — об этом знали пол Афганистана, что у Масуда вообще очень много русских, в том числе и в личной охране. А русские свое дело знали, но самое главное — на них невозможно было надавить и их невозможно было купить. К седьмому году войны, созданный при поддержке лучших специалистов КГБ афганский ХАД мог найти подходы к любому из полевых командиров, благо у каждого командира есть банда, а у людей в бандах есть родственники, и свойственники и просто соплеменники, и живут они далеко не все — в Пакистане, в лагерях. Щупальца ХАДа протянулись уже далеко — в банды, в лагеря беженцев, даже в пакистанские и иранские разведывательные структуры. Но это афганцы — а вот русские были здесь чужими, и подхода к ним не было.

Для наблюдения Мирза использовал не бинокль и не снайперский прицел винтовки — а подзорную трубу. Самую настоящую подзорную трубу, небольшую — но дающую сорокакратное увеличение. Его позиция была расположена так, что он залег под углом примерно сто шестьдесят градусов от направления движения по ущелью, если считать по направлению движения к сторону Рухи. Сектор обстрела у него был узкий, вытянутый по дальности. Он рассчитал, что если Масуд и его люди пойдут по ущелью- то караван появится когда от каравана до снайперской позиции будет примерно четыре тысячи метров и будет идти ему навстречу. Таким образом, у него будет несколько минут, чтобы рассмотреть идущий ему навстречу караван в подзорную трубу, определить цель, спрятать трубу, взять нужную мишень на прицел и выстрелить, как только расстояние будет подходящим. В том месте, которое он наметил как контрольную точку река делала небольшой, заметный только со значительного расстояния поворот — вот эта точка и будет контрольной. Как только Масуд, пеший или конный (хуже всего будет если он будет на лошади, на осле не так плохо, если пеший — вообще идеально) поравняется с этим поворотом — пуля отправится навстречу ему, в полет.

Он знал, что ему придется ждать. Ждать долго. Возможно — очень долго. Но был к этому готов. Он знал, что как и полагается баю[257], Масуд иногда объезжает свои владения, проезжает по ущелью, встречается с моджахедами. Кличку «Масуд» Ахмад Шах получил не случайно, он и в самом деле был счастливцем, и моджахеды должны были видеть, что Масуд с ними. А если Масуд с ними, они, выдержавшие несколько операций — непобедимы.

Он будет ждать. Он будет ждать столько, сколько будет нужно. Сухпаек позволит ему продержаться пять дней. Потом — Акмаль и Батх обеспечат его и самих себя пищей, ведь пуштун, тем более пуштун — джадран может прожить в горах сколько угодно, горы — это его родной дом.

* * *

Они заехали в еще один кишлак. Там, подкрепившись, они поблагодарили местных жителей за гостеприимство — и снова тронулись в путь…

Их было трое — всего трое, и они были пешими. Это был смертельный риск — но риск оправданный. Трое — два Николая и сам Ахмад Шах. Шилу пришлось уйти с караваном, потому что четверо — и так перебор. Сысоев хотел, чтобы их вообще было двое — но его тезка наотрез отказался покидать Масуда.

Караван ушел вперед. Передвижение на осле ничем не отличается от передвижения пешком — в смысле скорости, разница лишь в том что в одном случае ты идешь, в другом ты едешь. Поэтому, они больше часа отсиживались в какой-то тесной, заставленной ящиками (с боеприпасами выстрелами к РПГ) пещерке, прежде чем вновь тронуться в путь.

Теперь на них была одежда местных жителей. Военизированных местных жителей — чи-ком, китайский лифчик[258] с шестью рожками к АКМ. Три автомата Калашникова, как Николай не хотел оставить при себе РПК — пришлось расстаться. Плюс, двое из них, Николай начальник охраны и сам Масуд несли ящик, в каком обычно носят боеприпасы. Это было сделано для того, чтобы представить их всего лишь мелкой группой повстанцев, несущих боеприпасы на позицию. Ящик был пустым.

Они шли и шли, не спеша. В такие моменты и в таких местах особенно остро ощущаешь свою ничтожность перед величественным творением природы, каким был Пандшер.

* * *

Караван!

Сигнал подал Аймаль, он крикнул, подражая голосом орла — но Мирза видел все сам. По тропе, выползая из-за поворота ущелья, шел караван.

Мирза долго смотрел на караван в подзорную трубу. Потом — очень медленно, так что это действие было сложно заметить, отложил в сторону подзорную трубу, рука обхватила рукоятку винтовки, затыльник приклада лег в плечо. Расстояние до цели было чудовищным — два с лишним километра, на таком расстоянии и люди и ослы казались букашкам, жаркими букашками, ничтожными перед Его гневом. Стоит ему нажать на спуск — и пуля полетит, и выбьет жизнь из того, кого он выберет, и он полетит на встречу с Аллахом даже не успев ничего понять.

Только здесь ли он?

Как и все снайперы Мирза исповедовал правило — стрелять только по ясно видимой и опознанной цели. Выстрелы «на шум», «на вспышку», «по цепи» недопустимы. Те, кто стрелял на вспышку — без счета лежали в могилах, потому что сделать вспышку, похожую на винтовочный выстрел очень легко, выстрели по ней — и через несколько секунд, потребных на то чтобы прицелиться тому кто тебя обманул, ты сам отправишься на встречу с Аллахом.

Это был не первый караван, который прошел под его прицелом, по Пандшеру вообще было довольно интенсивное караванное движение, Пандшер выходил прямо в Пакистан а спецназ нечасто рисковал охотиться в ущелье, опасаясь быть отрезанным. Потому то местные жители жили богаче остальных — основным средством доставки товаров из Пакистана был караван, а в других местах караваны забивали вертолетчики и спецназ, особо не разбираясь, гражданский он или военный. Тем более — минометы часто везли рядом с штуками ткани. А вот караваны идущие через Пандшер — по крайней мере до его выхода — перехватывали нечасто и вась товар доставался тем кто его заказывал.

Но этот караван чем-то отличался. Перед его взором шли вооруженные люди, ишаки — а он никак не мог понять, в чем дело. Что привлекло его внимание. Наконец, когда караван уже почти вышел из зоны огня понял.

Ишаки ничего не везли!

Каждый второй ишак вообще шел порожним, некоторые везли на спинах людей, некоторые что-то везли, какой то груз — но небольшой. Если караван идет из Пакистана — он должен везти товар. А здесь товара — нет!

Тогда что это за караван?! Кого он везет?

Рискуя, очень сильно рискуя, он все тем же плавным и слитным движением вновь взялся за подзорную трубу, поднес ее к глазам. Лица моджахедов, бородатые, угрюмые, плыли перед ним.

Стоп! А это кто?!

Шурави! Русский!

Хоть у него и была борода, и даже она была черной это был шурави! Мирза слишком много шурави видел в своей жизни чтобы ошибаться. Это был самый настоящий шурави и ехал он в афганском караване. Значит, это люди Масуда.

Но где же тогда сам Лев Пандшера?

Он еще раз посмотрел на моджахедов, пристально, на каждом лице задерживая взгляд. Он помнил лицо Масуда, он навсегда запомнил его фотографию и не мог ошибиться. Но в этом караване — Масуда не было.

Он опустил трубу, было уже смертельно опасно наблюдать за идущими на него людьми, его могли заметить невооруженным взглядом.

Только тогда, когда караван прошел, он понял, зачем идет караван. Если караван идет в сторону, где находятся шурави и идет он пустым — значит, Пандшерскому Льву кто-то продал оружие и боеприпасы. Масуд послал верных людей забрать товар. Значит, в обратный путь караван пойдет груженым, а сейчас ослы везут охрану и подарки, как это принято по традиции. Бакшиш[259].

* * *

А через некоторое время, почти сразу за еще одним караваном, на сей раз груженым товаром из Пакистана прошли трое моджахедов, Они были одеты как рядовые моджахеды, один шел впереди и осматривал дорогу а двое шли за ним и несли ящик — вероятно с боеприпасами. Того, что охранял, Мирза не знал, а лиц тех что несли ящик он не видел. Пятьдесят на пятьдесят — с одной стороны их лица были закрыты громоздким ящиком, с другой были видны. Ящик был с той стороны где залег Мирза — видимо, так распорядился Аллах.

* * *

Несмотря на весь свой опыт, ни Шило, ни сам Николай не увидели снайпера и не почувствовали что он там есть.

* * *

Их ждали в паре километров от Рухи, вглубь ущелья — два Урала, несколько КамАЗов, УАЗ и несколько бурубахаек[260]. Самое удивительное, что бурубахайки принадлежали отряду Джумахона, бывшего соратника Ахмат Шаха Масуда. Джумахон держал ущелье, расположенное на подходах к стратегическому перевалу Саланг, в его банде насчитывалось иногда до тысячи штыков, иногда — потому что численный состав всех афганских банд постоянно менялся. Против Джумахона вели активные операции, никому не нужны были проблемы на Саланге. Потом ему все это надоело, он рассорился с Масудом и перешел на сторону народной власти. Ему тотчас же добавили боеприпасов, оружия и придали советский горнострелковый батальон. С Масудом впрочем, как и с любым другим моджахедом Джумахон воевать не спешил, вместо войны он только имитировал активность. А сейчас и вовсе — стоял рядом с шурави и приветствовал караван своего злейшего врага.

Караван — потому что самого врага в караване не было.

* * *

Когда они увидели стоящие машины и рассыпавшихся по долине людей — то все, и даже Масуд — с облегчением вздохнули.

Начался какой-то торг. Или переговоры. Советские, Джумахон, Масуд, еще один афганец отошли в сторону, присели на корточки. Советские были странные — в форме только один, остальные в каких-то легких, защитного цвета куртках — Скворцов видел такие в Москве, продавались в Березке. Один в темных очках. Разговор, по-видимому, шел на узбекском.

Их же отозвал кивком в сторону человек, которого они не видели четыре месяца. Даже больше.

Цагоев, достал из кармана портсигар, но из него достал не сигарету, а какую-то желтую пластинку, сунул ее в рот. На его потертом кителе красовались новенькие полковничьи погоны — новый китель здесь заказать было негде. Потом Цагоев спокойно спросил

— Охренели?

— Тише едешь, шире морда, рафик дагероль,[261] — ответил за обоих Скворцов, он же Сысоев, он же… да ладно.

Цагоев аж подавился никотиновой жвачкой, которую открыл только здесь, в Кабуле и которую усиленно жевал, чтобы окончательно избавится от дурной привычки. Потом, не найдя что сказать оглушительно — даже афганцы прервали разговор — расхохотался…

— Пора вас возвращать… — давясь смехом, сказал он — совсем обнаглели…

— Товарищ полковник, сколько нам тут еще? — тихо спросил Шило.

— А что? Домой рвешься?

— Порвал бы всех. Ночами снится …

И такой болью пахнуло от этих бесхитростных слов, что даже Скворцов посмотрел на своего друга и боевого товарища обескуражено. Шило все это держал в себе, не делился ни с кем. Шутил, куражился. А тут — вон оно как.

— Поедешь… — сказал Цагоев — пора вам и в самом деле на поверхность выныривать. Хватит, отсиделись. В Кабуле дела есть.

— Когда, товарищ полковник? — спросил Сысоев

— Скоро. Очень скоро. Через день или два.

* * *

Первым таджиков, как ни странно, услышал Аймаль. Тот самый, что и убил ребенка, чтобы сохранить тайну присутствия здесь группы. Он залег слева, прикрывшись валуном и накидкой, такой же как у Мирзы и у Бахта. Он ждал атаки с фронта, моджахеды же заходили с фланга. Но валун — он круглый, с любой стороны прикроет. А пуштун-джадран всегда увидит противника-узбека первым, на то он мужчина, пуштун и воин.

Первым делом, Аймаль переместился так, чтобы валун прикрыл его. Вторым делом — крикнул, подражая голосу одной горной птицы — сигнал чрезвычайной опасности.

Узбеки — их было десять человек, во главе с тем самым высоким, пожилым, главой общины. У них был пулемет, РПГ и два БУРа — но у них не было главного — опыта и подготовки пуштунских коммандос. И тем не менее — узбек, услышав птицу, подал знак рукой — и все моментально бросились на землю…

Это тоже была ошибка. Если бы они атаковали с ходу — у них был бы хоть какой-то шанс, ведь ни Бахт ни сам Мирза не успевали к рубежу открытия огня. Но они залегли, осматриваясь — и потеряли время, дали пуштунам занять позиции…

Они лежали целый час — не шевелясь, не стреляя, даже не дыша. Узбеку не нравился этот крик, это была редкая птица, услышать ее — большая редкость, и большая удача по поверьям местных жителей. Неужели сам Аллах направил их стопы на верный путь?

Наконец, узбек отдал команду — и двое, следопыты отец и сын, прикрывая друг друга направились вперед.

Это были опытные моджахеды, они воевали с Советской армией, они знали за что воюют и кого ищут — шайтанов, не пощадивших бачу из их села, сына Узгена. Они шли медленно и осторожно, направив автоматы перед собой и постоянно смотря под ноги — шурави взяли моду засыпать территории которые они не контролируют маленькими минами с самолетов и вертолетов, нужно быть осторожным и внимательным, чтобы не лишиться стопы. Шаг за шагом, присматриваясь, прислушиваясь они шли вперед, пока сын не поднял руку предупредительно, не присел у следа, оставленного каким-то бешеным, непонятно как сюда забравшимся ослом на каменой осыпи. Отец переместился к нему, положил руку на след, осторожно прикоснулся к нему пальцами пытаясь понять как давно прошли тек кто его оставил а в следующий момент длинная очередь из РПК перерезала их обоих: они упали на каменистый склон Пандшера и ущелье приняло очередную кровавую жертву, неизвестно какую по счету.

* * *

Узбек ничего не успел понять — он прицелился — и в этот момент что-то вспыхнуло перед глазами нестерпимо, безумно ярко. Он попытался что-то крикнуть — и вдруг понял, что не может это сделать. Потом на него навалилась тьма…

* * *

Двумя одиночными выстрелами Аймаль свалил двух моджахедов — он отлично умел стрелять из автомата, просто снайперски, шурави научили — и с удовлетворением заметил, что тело одного из них, на расстоянии похожее на тряпичную куклу из тех которые матери делают детям из обрезков ткани, медленно сползает по камням к обрыву…

* * *

Пуля калибра 12,7, невиданная еще в этих местах, ударила в валун, за которым скрывался моджахед, не расколола его, но стронула с места. Медленно и величественно валун покатился вниз, увлекая за собой все новые камни. Новые выстрелы потонули в грозном рокоте начинающегося камнепада…

* * *

Сопровождаемый одним из местных, старлей протолкался к местным, расчищающим место обвала на тропе. Два каравана остановились, из-за этого тропу надо было расчистить как можно скорее и на расчистку вышли все: и мирные, и моджахеды, хотя какие тут к чертям мирные. Оружие у всех, без оружия здесь жить нельзя.

По канонам ислама умершего надо похоронить до захода солнца, иначе Аллах не примет его. Здесь, в этой каменистой, негостеприимной земле выкопать могилу было сложно — этим занимались сразу несколько афганцев, с усердием долбя землю кирками. Чуть в стороне лежали завернутые в саван, готовые к погребению тела.

Не обращая внимания на местных, что-то угрожающе закричавших, зашевелившихся — старлей подошел к усопшим, поднял саван с головы одного из них. В страшно изуродованном молодом бородаче он узнал одного из тех, кого они встретили по пути в Руху. Ахмад Шах пообещал им бакшиш за поимку негодяев — и они отправились в горы. Впрочем — если бы бакшиша не было — они бы тоже отправились. Бадал[262].

Старлей взглянул на часы. Время еще было — хоть и немного. Потом взглянул на стену ущелья, прикидывая, где будет проходить его путь наверх…

* * *

— Что это?

Николай покрутил в руках большую, блестящую гильзу. Которую он получил из рук Шила. Шило же к свою очередь взял гильзу у Сысоева. На донышке гильзы красовались латинские буквы.

— Похоже на гильзу от пулемета. Американского пулемета, надо посмотреть, когда придем на место. У нас есть несколько, но к ним не достать патронов.

— Слишком хорошо обработанная. Смотри — она вся блестит, ни царапинки. И потом — как там могла оказаться дашика[263] и куда она потом подевалась?

— Скажи, что там?

— Их было четверо, возможно даже трое. Отстрелялись и ушли. Два автомата и вот это.

— Ранены?

— Не заметил. Скорее всего, нет.

— Ваши?

— И твои тоже, рафик Николай — сказал Сысоев — не похоже. След не тот. Да и это… такого на вооружении точно нет, это непонятно что.

Все трое — Шило, Сысоев — Скворцов и Николай, ставший начальником охраны крупнейшего лидера оппозиции не сговариваясь, посмотрели туда, где у груженных до предела оружием и патронами ишаков моджахеды своими телами прикрывали от возможного выстрела Ахмад Шаха.

— Что будем делать?

— Нам недолго здесь осталось, рафик Николай. Когда мы уйдем — защищать муаллима останешься ты. Может быть, на смену нам кого то пришлют, возможно и нет. Но ты знаешь муаллима лучше нас. На вашем месте я бы рвал нитку[264] и как можно скорее. Потому что в следующий раз тот, кто стреляет такими пулями, может и дождаться цели.

Впереди, у завала суетились люди спешно вызванный мулла читал положенные на умершими слова, на арабском, который мало кто понимало, но все знали что это нужные для покойников слова, позволяющие им увидеть Всевышнего Аллаха. Гнусавый, громкий голос муллы далеко разносился в ущелье, отражался от каменных стен. Где то там, на западе, там где Руха, Саланг и неспешно текущая из Союза, воняющая солярным выхлопом стальная река, тоскливо догорал в выси закат и первые, еще робко неяркие звезды занимали свои места на темнеющем небесном своде.

Пакистан. Пешавар, Хоспитал-роад. Консульство США

Лето 1987 года

Консульство Соединенных Штатов Америки, ближе всего расположенное к зоне боевых действий было в городе Пешаваре, городе, ближе всего расположенном к пакистано-афганской границе. Его открыли тогда, когда работать здесь без консульства стало уже невозможно. На сегодняшний день примерно пять тысяч американцев находились в Пешаваре и пригородах — это только те, что были известны консульству, а были и те, кто проник сюда нелегально. Часть из них принадлежали к гуманитарным организациям, которые хоть как-то пытались облегчить пребывание афганских беженцев на негостеприимной пакистанской земле. Раздавали гуманитарную помощь, лечили от болезней. Самые совестливые американцы уже понимали, кто прав в этой войне. Со времени начала афганской войны прошло почти восемь лет — но беженцы так и ютились на продуваемых всеми ветрами склонах гор в окрестностях Пешавара. Самым распространенным типом жилища беженцев была старая американская армейская палатка, обложенная небольшим заборчиком из камней. За то время, пока шла война, правительство диктатора Мухаммеда Зия уль-Хака не сделало ровным счетом ничего для того, чтобы облегчить положение беженцев. Беженцам не разрешали селиться в городах, беженцам не разрешали обрабатывать землю — хотя какая там земля, камни одни. Одного сотрудника аппарата ООН, предложившего построить для афганских беженцев какие-никакие дома, с треском выпроводили из Пакистана — причем по инициативе самой ООН. Никто не учил детей беженцев — верней, учить то как раз учили, Саудовская Аравия на свои деньги организовала сеть полевых медресе, где фанатичные муллы преподавали детям религию, которую знали они сами — ваххабизм. Жестокое, нетерпимое, бесовское учение, сатанинское извращение ислама, посланное на землю самим Иблисом для того, чтобы совратить с истинного пути правоверных. Ваххабиты учили, что надо резать всех неверных ибо они неверные. Ваххабиты учили, что надо убивать мусульман, которые не приемлют ваххабизма, потому что они хуже неверных. Убивать, грабить, резать, заливать кровью землю — все чему учились дети в таких медресе, и учились они не по Корану, а по книгам, которые были отпечатаны «Сторожевой башней» — американской типографией «свидетелей Иеговых». Там же детей учили обращаться с оружием — автоматом, пулеметом, реактивным гранатометом. Кого-то — и со Стингером. Те, кто уже обучился называли себя «талиб» — студент.

Моджахеды из Пешаварской семерки, самочинно присвоившие себе право говорить от имени беженцев, не только не помогали своим соплеменникам — но и грабили их, помногу и с удовольствием. Вся та гуманитарная помощь, стоило только американцам отвернуться — моментально оказывалась на пешаварском рынке, где продавалась тем же самым беженцам, но уже за деньги. Где взять деньги? Отдай сына на войну с шурави — и будут тебе деньги. Беженцы были монетой, разменным товаром в нечистых, окровавленных руках. А те американцы, кто понимал все это либо уезжали, либо погибали, сорвавшись в пропасть на обледенелой дороге. Было и такое.

Вторая категория американцев — это советники. Их в душманских лагерях было не так уж и много, намного меньше чем многие думают. Все дело было в том, что большая часть из творимого здесь явно подпадала под категорию «военные преступления» и американцы опасались прямо быть к чему-то причастными. Скандалов с тем же Никарагуа было вполне достаточно. Обычно американцы просто охраняли и раздавали прибывшее в Пешавар оружие.

Гораздо больше было американцев на обучении пакистанских военных. Пакистан перевооружался, спешно, лихорадочно. Генерал Зия уль-Хак понимал, что к власти он пришел на крови и устойчивой позиции у него нет. В обществе его многие ненавидят. Советскому союзу в один прекрасный день может надоесть Пакистан с его базами подготовки душманов и складами — и части Сороковой армии получат приказ. В зоне племен племенные вожди только и ждут момента, чтобы восстать. Это уже было — восстали воинственные пуштунские племена африди и шинвари, недовольные тем, как ведет себя Исламабад. Генерал уль-Хак бросил армию на подавление мятежа не сразу — он знал, что шурави передали мятежным племенам несколько тысяч тонн оружия и боеприпасов. В липком поту страха он ждал следующего хода шурави — вторжения частей афганской и советской армии в Пакистан. Но этого е произошло — и тогда он, в жестокой радости отдал приказ покарать непокорных, стерев их с лица земли. Подобно великому диктатору Междуречья он приказал применить против восставших химическое оружие.

Но больше всего генерал уль-Хак опасался Индии. С Индией есть территориальный спор — за штаты Джамма и Кашмир. С Индией у Пакистана самая протяженная сухопутная граница. У Индии огромная армия и огромный мобилизационный ресурс — по населению Индия превосходит СССР. До сорок седьмого года Пакистан вообще был частью Индии и многие индусы не против были бы «восстановить историческую справедливость». Наконец, индусы люто ненавидят пакистанцев — всем памятна резня сорок шестого — сорок седьмого годов, когда при разделении страны в уличных боях погибло больше миллиона человек.

А ведь шурави вооружают и снабжают Индию. А если советские и индусы договорятся о другом — совместно напасть на Пакистан и разорвать его на куски?

Упаси Аллах от такого!

И поэтому американцев принимали в Пакистане с распростертыми объятьями. Американцы поставляли вооружение — самолеты F4 Фантом и новейшие F16, транспортники С130, танки M1Абрамс, автоматы М16А1, гаубицы, автомобили. Американские военные советники учили воевать пакистанских военных американские военные советники и разведчики сидели в Генеральном штабе и в ИСИ — межведомственной разведке. Американские военные учили пакистанских — а пакистанские уже учили душманов, и сами ходили в рейды на ненавистный, просоветский Афганистан.

И все-таки неспокойно было генералу уль-Хаку, ой, неспокойно…

Начальник станции ЦРУ в Пакистане Милтон Уорден едва ли не половину своего времени проводил не в посольской резидентуре в Исламабаде, а в консульстве в Пешаваре. Оно располагалось на Хоспитал-роад — там и в самом деле рядом был госпиталь — и представляло собой мрачное, окруженное сплошным бетонным забором, постоянно охраняемые отрядами пакистанских коммандос здание. Пешавар был городом крайне неспокойным, здесь действовал крупнейший рынок оружия в Азии, и ожидать в городе можно было всего чего угодно. В лагеря подготовки душманов Уорден старался не выезжать, он знал, что там пытают и убивают людей. Того случая, когда зверски казнили доктора Набира и его сподвижников — сожгли заживо — ему вполне хватило. Стоит ему только появиться в одном из лагерей, как сотрудники ИСИ обязательно заснимут это — резидент ЦРУ присутствует при пытках людей — и потом будут его шантажировать, угрожая отправить снимки в редакцию Вашингтон Пост. Отношения у пакистанцев и американцев ухудшались с каждым годом, обе стороны тянули одеяло на себя — и получить компрометирующий материал на резидента ЦРУ — начальник ИСИ генерал Ахтар такого момента не упустит.

Сейчас Уорден разбирался с документами. Вообще, большую часть времени у начальника станции занимало написание запросов на выделение всевозможных материальных ресурсов, отчетов об их расходовании, ответов на бесчисленные запросы из различных служб, как самого управления, так и других организаций — большую часть ответов, как он знал, никто никогда не будет читать. Бумажное болото затягивало — всерьез и надолго…

Героически высидев за столом больше трех часов без единой чашки кофе, Уорден поднял голову. Глаза слезились от усталости и были красными, как у кролика. Буквы плыли перед глазами, он попытался понять о чем написано в бумаге, лежащей поверх остальных — и не смог понять.

— Все. Хватит на сегодня…

Он выглянул в коридор. Рядом с большим аппаратом для уничтожения бумаг — после захвата посольства в Иране такие установили на каждом этаже каждого американского посольства по всему миру — стоял большой кофейный аппарат. Кофемашина. Заправлена она была разумеется дешевым Максвелл-Хаус Регуляр, причем не сегодня и не вчера — но в таком состоянии американский разведчик готов был пить и настой из автомобильных покрышек.

Кофе и в самом деле был отвратительным, не горячим и не холодным — нагревательный элемент вот-вот сломается, отдавал жженой резиной. Уорден с отвращением выхлебал чашку, скривился, но налил себе еще одну. Кофеин там был, а больше ему ничего сейчас и не нужно.

Приглушенные ковровым покрытием, в коридоре зазвучали шаги. Уорден машинально поднял голову, чтобы посмотреть кто это задержался на работе, как и он — а через секунду уже вгляделся в приближающегося к нему человека, не веря своим глазам.

— Да пошлет Аллах удачу вашему дому, господин Уорден. Так принято у нас говорить…

Перед ним был генерал Гуль. В каком-то странном, боевом комбинезоне, черном… господи, как его пропустили в посольство в таком виде.

— Что вы здесь… делаете?

— Что? Проверяю систему безопасности. Увольте ваших морских пехотинцев, господин Уорден. Они даже не обратили на меня внимания во время обхода.

Коммандос! Это был американский специальный костюм для отрядов SWAT, отрядов полиции особого назначения! Он сам выбивал такие костюмы, полицейские потому что армейские было достать сложнее, и он сам передавал их пакистанцам. В Пакистане эта форма считалась престижной, ее носили бойцы специальных отрядов коммандос.

— Коммандос.

— Именно. Утром вы прошли в десяти шагах мимо меня и даже не поздоровались.

Старею… Правильно говорят — форма обезличивает человека.

— Что произошло? Вы здесь легально?

Уорден подумал почему то — что Гуль снят с должности и скрывается

— Почти. Я изъявил желание проверить, как несется охрана консульского здания. В Пакистане много террористов и вам стоило бы усилить охрану.

— Пройдемте в кабинет — Уорден забыл о чашке с кофе в руках, теперь уже окончательно остывшем…

— Нет, лучше поговорить здесь. На этаже не осталось ни одного человека, а разговор в кабинете может быть прослушан.

— Вы шутите? Кабинет проверяют каждый день?

Гуль усмехнулся

— Кабинет Ахтара проверяют дважды в день. Это не мешает мне писать отчеты вам. Возможно, и даже наверняка, кто-то пишет отчеты про мой рабочий день. Не обольщайтесь насчет секретности, мистер Уорден, лучше дуть на воду.

Генерал был взбудоражен, это было видно.

— Вы хотели мне что-то сказать?

— Да, хотел. Но прежде, сэр — я бы хотел чтобы вы подтвердили мои гарантии безопасности. Если этот разговор просочится наружу — мне не прожить и суток. Мне нужен американский паспорт на меня и на моего сына, прямо сейчас. После этого — разговор будет продолжен.

— Как он? — спросил Уорден, чтобы затянуть разговор.

— Наполняет сердце старого отца гордостью. Он еще мальчишка — но воюет как воин и уже убил первого своего врага[265]!

— Сколько ему?

— Семнадцать. Поймите, мистер Уорден, я рискую жизнью, работая с вами — потому что верю в Америку. Только в союзе с вами Пакистан добьется должной силы и процветания

Милтон Уорден был старым опытным оперативником, не первый раз он возглавлял резидентуру, он был резидентом и в африканской стране и в европейской. Поэтому, к подобным высказываниям агентов, особенно агентов из высшего эшелона власти, он научился относиться с известной долей скептицизма и недоверия.

Их просто использовали. Американцев просто использовали. Равно как и русских. Нищие, никому не нужные страны, на десятилетия отставшие от остального мира, где оккупационной по сути является своя же армия, где права человека всего лишь пустой звук. И они с русскими грызлись за эти страны, подобно собакам, сошедшимся в схватке за лакомую кость и пытающихся ухватить врага клыками за горло. Он должен был говорить всем этим мелким божкам об их значимости и величии, о нерушимой дружбе с Америкой, об их личном вкладе в дело прогресса — и он говорил это, потому что такова была его работа, а местные божки раздувались от осознания собственной значимости и надутого величия. Точно то же самое говорили и русские — только используя другие слова. Но самое смешное — в том, что местные божки верили этим словам, потому что хотели верить, хотя на самом деле были — не более чем проститутками, продававшимися за доллары, паспорт, убежище…

И все было бы хорошо — если бы американцы не вкладывали сюда деньги. Сюда надо было вкладывать слова, пышные и не имеющие ничего под собой обещания, давать никому не нужные премии и звания. А они давали этим дикарям деньги — те деньги, которые должны доставаться американцам. А они вкладывали, и русские вкладывали тоже.

Паспорт был. Резидент заказал его сразу, потому что в таких случаях он может потребоваться совершенно неожиданно. Пакистан — непредсказуемая страна, здесь путь от высшего поста в стране до виселичной петли очень короток, а количество военных переворотов за всю короткую историю страны — слишком велико. Поэтому — паспорт был, и маршрут эвакуации такого источника как заместитель начальника Генерального штаба был отработан. Но паспорт — это был козырь, и просто так сдавать его — не следовало.

— Сэр, насчет паспорта. Вы понимаете, что этот вопрос так не решается — максимально нейтральным тоном сказал Уорден

— И тем не менее — он должен быть решен именно так. У меня нет другого выхода. Я сам начальник разведслужбы и способен оценить информацию, оказавшуюся в моих руках. Эта информация опаснее динамита.

Переворот — подумал Уорден, потому что больше думать было не о чем. Очередной переворот, недовольный генералитет решил перевернуть шахматный стол вместо того, чтобы доигрывать партию до конца.

— Опаснее для кого, сэр. Я бы хотел конкретизировать.

— Опаснее для вас! Для Соединенных Штатов Америки! Для ЦРУ! Сейчас не время ходить вокруг да около!

— Сэр, в таком случае, вы должны сказать хотя бы что-то, чтобы я мог оценить уровень грозящей нам опасности.

— Речь идет про сделку Пакистана и третьей страны. Про ядерную сделку, сделку по приобретению ядерного оружия.

Ядерная сделка!

Ни для кого не было секретом, что Пакистан стремился обеспечить свою безопасность путем приобретения ядерного оружия и средств доставки. Хотя бы тактических, способных угрожать основному противнику — Индии. Сейчас, после вторжения советских войск в Афганистан, Соединенные Штаты Америки дали Пакистану гарантию безопасности, одной из основных условий которой был отказ от попыток разработать или купить ядерную технологию. Несмотря на досужие выдумки репортеров относительно того, как злонамеренное ЦРУ торгует налево — направо ядерными технологиями, в ЦРУ работали далеко не дураки. И понимали, что генерал Мухаммед Зия уль-Хак послушен и управляем только пока его власть и его государство зиждется на американских гарантиях. Как только в основу его власти ляжет пакистанская атомная бомба — перемены в Пакистанской политике могут наступить самые неожиданные и для Соединенных Штатов Америки — неприемлемые.

— Какого рода ядерная сделка? Вы можете выражаться точнее.

— Паспорт. Иначе — ни слова.

Резидент понял, что иначе и в самом деле — ни слова.

— Прошу в мой кабинет.

В кабинете на столе остались неразобранные бумаги — господи, сколько же их, когда они закончатся. Сдвинув их в сторону, освободил место, затем выложил из сейфа стопку паспортов. На всю семью Гуля, как и было оговорено тогда, когда Гуль начинал работать на них. Он относился к особо ценным агентам, будучи руководителем одной из разведслужб страны пребывания, и потому на него был изначально, в самом начале работы с ним заготовлен комплект паспортов, для его и его семьи, паспортов граждан США. Это было жестом доверия — иногда надо делать именно так, показательно уступать противнику, закладывая основу для взаимодействия на будущее.

Генерал Гуль взял стопку паспортов, растерянно повертел из в руках — он не знал что с ними делать. В душе он надеялся, что паспортов ему не дадут, и это оправдает его отказ от дальнейшего сотрудничества. Но паспорта ему дали, сразу, почти без разговором — и вся стратегия его дальнейших действий полетела псу под хвост. Он растерянно сел на стул для гостей, держа стопку паспортов в руках…

— Выпьете? — резидент быстро приготовил выпивку, плеснул на два пальца шотландского в два не слишком чистых бокала, без льда — извините, льда нет.

Гуль снова посмотрел на резидента, на паспорта, на протянутый ему бокал с живительной коричневой влагой. Потом положил стопку паспортов на стол, чтобы взять бокал. Он был — как нельзя кстати…

— Существует план… — генерал Гуль не стал дожидаться вопросов — план по превращению Пакистана в ядерное государство. От тридцати до пятидесяти зарядов с носителями — только на первом этапе. Потом еще больше. Уль-Хак сошел с ума…

Пока что Уорден ничего смертельного в этом плане не видел. Любой диктатор мечтает о том, чтобы стать неприкосновенным — а неприкосновенность в этом мире дает ядерное оружие. Так например выживал Израиль — окружный врагами, он тем не менее держался за свой клочок земли, не в последнюю очередь благодаря тому, что соседи понимали: этим терять нечего. Однако, наличие ядерного оружия Израиля создавало проблемы. Мало кто знал, что у США был наготове план «Созвездие» — план заброски восемьдесят второй дивизии с целью молниеносного захвата и вывода израильского ядерного оружия, если страна пойдет вразнос. Однако — Пакистан — это не Израиль, здесь ядерное оружие противопоказано категорически. Военные перевороты в этой стране — вид спорта, и если здесь окажется еще и атомная бомба…

Улыбкой Уорден подбодрил Гуля на продолжение

— Ответственный координатор операции — генерал Ахтар Абдул Рахман Хан, в операции прямо задействован Рахимутдин-хан, ближайший друг президента, глава генштаба. На сегодняшний день готовы три основных плана, как раздобыть ядерное устройство. Первый — переговоры с КНР о совместной ядерной программе, на сегодняшний день сделано предложение, но китайцы пока не ответили ни да ни нет. Второй — получение ядерных технологий непосредственно в США путем проникновения на завод в Оак-Ридж. Незаконного проникновения, мистер Уорден. Наконец — третий путь, на сегодняшний день генерал Ахтар разрабатывает его как основной. План по совместной ядерной программе с Южно-африканской республикой, план рассматривается как основной. Более того, генерал уже побывал в Южной Африке и встречался там с ответственными лицами. Со стороны южноафриканцев там был Пьет Марайс, знаете такого?

— Да. Известная личность. Чем закончилась встреча?

Про себя Уорден сделал прогноз, что ЮАР вряд ли будет продавать ядерное оружие Пакистану. Все таки — там тоже более-менее вменяемый режим, сознающий возможные политические последствия своих шагов. Максимум, на что можно договориться — это ядерные технологии и необогащенный уран, который в ЮАР есть в значительном количестве. Не более.

— Встреча закончилась тем, что власти ЮАР выставили встречное предложение. Они готовы продать в Пакистан готовые ядерные взрывные устройства и помочь с созданием средств доставки. На передачу технологии они по всей видимости не пойдут, хотят зарабатывать на этом в течение длительного времени. Но этот план содержит в себе еще один компонент. Ядерная сделка должна быть хотя бы частично оплачена американскими деньгами, господин Уорден. Теми самыми, которые перечисляются на счета в Швейцарии и которые используются для покупки оружия для нас. И… для некоторых других операций.

— То есть… как они это сделают?

— Все очень просто. Как я понял — Марайс создаст подставную компанию, на каком-нибудь небольшом тропическом острове. Эта компания будет контролироваться АМСКОРом, пусть и не напрямую. Далее — эта компания выходит на правительство Пакистана с предложением приобрести какое-либо оружие. Скорее всего — советское, в ЮАР скопилось много трофейного советского оружия, мин, даже бронетехники. Начнут производиться сделки, с ЮАРовской стороны контрагентом выступит подставная компания, контролируемая АРМСКОР, с пакистанской — Пакистан Орднанс или какая-либо дочерняя. Потом, эта же подставная фирма продаст Пакистану ядерные устройства. А Пакистан за них заплатит…

— Но мы не санкционируем такую сделку! Ее же легко отследить, это огромные деньги! Десятки миллионов!

— Сотни, мистер Уорден — улыбнулся Гуль — и как же вы ее не «санкционируете»? Это будет сделка двух юридических лиц, вы не сможете ее сорвать.

Милтон Уорден плеснул себе еще виски — все что оставалось в бутылке. Надо было подумать.

Они уже нарвались на этом один раз — только что. В Вашингтоне разгорался скандал связанный с Иран-контрас и со лжесвидетельством в Конгрессе. Одной из ошибок, какая погубила схему было использование одной и той же инфраструктуры и одних и тех же счетов для финансирования самых разных операций. Помощник советника президента США по вопросам национальной безопасности посетил Швейцарию и открыл там на подставное имя всего один номерной счет. В итоге, когда одна за другой начали вставать проблемы — финансирование моджахедов, финансирование контрас в Никарагуа — все финансовые потоки пришлось завязать на этот счет, чего делать было категорически нельзя. Использовался он очень активно, туда перечисляли деньги американские крайне правые, туда же сыпались деньги от монархий стран Персидского залива — на борьбу с СССР. В итоге когда Конгресс зацепил лишь одну из этих операций, не самую важную и потребовал предоставить всю информацию — посыпалось такое…

Теперь финансирование моджахедов срочно пришлось переводить на резервную схему — счета открыл саудовский Мухбарат в лице принца Турки аль-Фейсала, главы разведслужбы Саудовской Аравии и одного из самых опасных разведчиков в регионе. Через этот счет проходят миллионы и миллионы долларов, к восьмому году войны финансирование движения наконец то поставлено на широкую ногу. И если всплывет и этот счет — а ключи от него контролировало ЦРУ, хоть и открывался он третьей стороной — Управлению конец. Никто не будет ничего доказывать, никто не будет разбираться куда именно пошли деньги. Претория — это болевая точка американской демократии с тех пор, как негры получили право голосовать на президентских выборах. Если какая-то публичная компания хочет быть успешной — она не должнпа торговать с ЮАР, у General Electric подобное — отказ от торговли с ЮАР записан в корпоративном кодексе поведения. Если выяснится, что деньги американских налогоплательщиков были истрачены на незаконную сделку с ядерными материалами с режимом Претории — поднимется волна, которая сметет всех, президент, даже такой консервативный как Рейган, президенту тоже надо переизбираться, и президенту надо отвечать перед партией за тех, кого он выдвинул. Если ЦРУ так облажается — Президенту будет куда проще распустить агентство к чертовой матери, оседлав волну народного гнева и сделав то, что от него ожидают — и не стоять насмерть на его защиту.

Да, так и сделают.

— Есть какие-то доказательства того, что вы только что рассказали мне? Сами понимаете, пока это просто слова.

Генерал Гуль выложил на стол пакет из плотной крафт — бумаги — в американских забегаловках в такие обычно заворачивают завтраки.

— Здесь кассеты. На них в том числе и президент. Результаты аудиоконтроля кабинета Ахтара. Я собирал их какое-то время, чтобы материал получился полнее. Прослушайте внимательно эти кассеты — и никаких сомнений у вас не останется.

И еще эти кассеты не сразу были переданы резиденту потому, что генерал Гуль выстраивал схему, позволяющую ему занять место Ахтара, а возможно — чем черт не шутит — и самого Уль-Хака. Такие отношения были нормой в среде пакистанского генералитета.

— Насколько вы контролируете схему? — спросил Уорден

— Не так, чтобы ее остановить или изменить ход событий. Существует штаб операции, в него входит Ахтар Абдул Рахман — хан, Рахимутдин-хан, скорее всего — президент и возможно кто-то еще. Военная разведка к этому делу если и подключена, то втемную, мне отдают приказы и я обязан и исполнять. Рахимутдин-хан[266] является моим непосредственным начальником. Кроме того — я частично контролирую события благодаря совместно осуществляемой нами программе ELINT[267]. Это — все, больше возможностей влиять на ситуацию у меня нет.

— Какие задания вы получили по этой программе на сегодняшний день?

— Пока никаких. В распоряжении Ахтара целая разведывательная служба, он явно не хочет выпускать информацию наружу. Кроме того — за последнее время он создал целую агентурную сеть, раскинутую по всем основным странам мира нацеленную на закупку оружия. Пока никаких.

Уорден подумал еще немного — и думы эти были тяжкими, он просто не знал что предпринимать в такой ситуации, она выходила за рамки его компетенции. Так ничего толком и не решив, он снова сунулся в сейф, где помимо прочего лежали деньги, крупные суммы, ассигнованные на работу с агентами. Он взял аккуратную пачку стодолларовых банкнот, подкинул из в руке, потом — подумав добавил еще одну. Все это он молча выложил на стол рядом со стопкой паспортов, к деньгам он присовокупил листок бумаги ручку. Нужно было выбирать: паспорта или деньги, деньги или паспорта.

Подумав, генерал Гуль выбрал деньги. Аккуратным, красивым почерком штабного писаря написал расписку в получении.

— Не пытайтесь вести работу против Ахтара, по крайней мере — пока. Снимайте ту информацию, что и снимали раньше, теперь это работа наивысшего приоритета.

— Периодичность контактов?

Уорден задумался. С одной стороны — Гуль вполне имел право как директор военной разведки встречаться с Уорденом, резидентом дружественной разведслужбы, ничего такого в этом не было. С другой стороны — если директор военной разведки без видимых причин зачастит в американское посольство — все это не останется без внимания. Здесь все за всеми следят, это может быть симптомом готовящегося военного переворота, а генерал Уль-Хак, сам пришедший так к власти ревностно следил, чтобы никто из генералов не смог повторить своего достижения. Потерять же такого агента и в такой момент — Уорден не имел права.

— Сделаем так. Объявим… совместную программу. В ЦРУ действует программа помощи дружественным разведслужбам, с переподготовкой персонала и аудитом текущей деятельности. Это будет основанием… для более частых встреч.

Генерал Гуль кивнул, соглашаясь.

* * *

Когда директор пакистанской военной разведки покинул пешаварское консульство — Уорден первым делом запер пленки в сейф, прослушивать их здесь он так и не решился. Этой же ночью он решил лично выехать в Исламабад, в посольство, там из рук в руки передать пленки дипломатическому курьеру в пакете, адресованном Клэру Джорджу, заместителю директора ЦРУ по операциям на данный момент. Но резидент обязан был не только передать информацию — но приложить к ней личную первичную оценку — а с этим то как раз и были проблемы.

С пониманием мотивации генерала Гуля проблем как раз не было — карьерист, хитрый и осторожный, не пытается прыгать сразу через две ступеньки, но и никогда не отходит назад. Произошедшее было для него значительным риском, это ему не было свойственно — и то что он на это пошел, означает что ситуация в самом деле чрезвычайная. Он увидел возможность одним ударом освободить сразу три места на игровом поле — директора СИС, председателя ОКНШ Пакистана и самого Президента. По меньшей мере два из них, а возможно и третье — то на что он вправе претендовать, если окажет помощь США. Сторонником США он ни разу не был, американская разведка и американская военная мощь — это инструменты, которые могут быстро и эффективно убрать врагов и помочь продвинуться выше. Он предупредил Управление об опасности, возможно грозящей ему — и теперь рассчитывал на щедрое вознаграждение. Что ж, если все окажется именно так — он должен получить это вознаграждение, в виде одного из двух освободившихся кресел. Скорее всего, директора ИСИ, на ОКНШ его ставить нельзя, там нужен человек с чисто военным опытом.

Остается так же возможность что Гуль просто сфабриковал эти две пленки, чтобы избавиться от своих конкурентов. Подумав, Уорден решил, что скорее всего пленки подлинные, не сфабрикованные. Гуль знал правила и старался играть по ним, он знал что будет, если он сознательно сдаст дезинформацию, начнет играть с ЦРУ США в грязные игры — его просто сольют местным контрразведчикам, а они умеют задавать вопросы. Нет, скорее всего — пленка подлинная и что-то надо в связи с этим предпринимать. Предпринимать не ему, это уровень Лэнгли — но надо готовиться к поездке для разъяснений.

Могут ли местные генералы пойти на такое? Могут и даже очень. Эти люди никогда по-настоящему не были преданы США — они признавали Америку как силу, способную защитить от надвигающейся и с юга и с севера угрозы — и только поэтому признавали американскую власть и подчинялись ей. В душе они ненавидели Америку, ненавидели ее так, как только могут ненавидеть свободную демократическую страну маленькие бонзы — диктаторы из маленького захолустного государства. Им был чужд американский образ мысли, образ жизни, американские приоритеты — они видели в них опасность для стабильности собственного режима но вынуждены были терпеть. В этом государстве армия является фетишем здесь не армия есть у государства, а государство есть у армии, и если есть на земле что-то такое, что позволит местным генералам ощутить себя по-настоящему крутыми парнями — они в лепешку разобьются чтобы достать это. Тем более — после двух проигранных войн и сильно уязвленном самолюбии. Они пойдут на сделку с самим дьяволом, они продадут США ни за грош — но достанут то, что они хотят. Пока эти люди нужны им — но недалек тот час, когда Советы уйдут из Афганистана и тогда они могут стать опасными, а с ядерным оружием — смертельно опасными. Значит — атомную бомбу они получить не должны.

С этими мыслями резидент быстро накатал записку — меморандум на имя зам. директора по операциям, где оценил самого агента как в высшей степени заслуживающего доверия, а само сообщение — как просто заслуживающее доверие. После чего он сложил все — и пленки, и меморандум, в конверт, опечатал его и положил в мини-сейф, который он пристегнул к руке наручником. В этот же вечер он выехал обратно в Исламабад. С охраной. А уже на следующий день утром дипломатический курьер вылетел в Вашингтон, везя в числе прочего и переданный Уорденом секретный пакет.

* * *

На самом деле Милтон Уорден ошибся, определяя мотивацию генерала Хамида Гуля как чисто карьеристскую. Эту же ошибку он озвучит на срочно собранном совещании оперативного департамента ЦРУ, на которое его пригласят через несколько дней. На самом деле мотивация генерала Гуля, решившего подставить президента и его маленький секретный штаб была куда глубже.

ЦРУ кое-что упустило. Перед тем, как генерал Гуль пришел в консульство в Пешаваре — в Пакистан прилетал человек. Он прилетал с обычным транспортным рейсом на Чахлалу, доставившим в Пакистан очередную партию гуманитарного груза для лагерей афганских беженцев, его имени не было ни в списках экипажа, ни в списках экипажа самолета. Человек этот пробыл в Пакистане всего лишь несколько часов — но успел добиться большего, чем американская разведка добилась в Пакистане за многие годы. В числе прочего- он переманил на свою сторону генерала Хамида Гуля, сделав его не двойным а тройным агентом. Оно было неудивительно — прилетавший человек был в некотором роде коллегой Гуля и считался одним из самых опасных разведчиков в регионе — а возможно и во всем мире.

Человека этого звали принц Турки Аль-Фейсал и принадлежал он к правящему в Саудовской Аравии королевскому дому… Помимо принадлежности к королевскому дому и должности главы разведки Саудовской Аравии — Мукхабарат Аль-Амма — принц занимал высокое положение в одном из суфийских орденов и имел право на обращение «шейх». А у суфиев было свое видение будущего региона и места Пакистана в нем — оно сильно отличалось от американского

Дорога

Июль 1987 года

К нитке они вышли ранним утром, недалеко от ближайшего кишлака — и в то же время не рядом с постом. Пост здесь был чужой, зеленых. А зеленые, как известно, придерживаются в жизни простого правила: солдат спит, служба идет. Потом думаем — почему такие потери на дороге.

Дорога…

Эта дорога была для ОКСВ дорогой жизни. Грузились в Термезе — и через Саланг, через Богом проклятый тоннель, уже взявший с шурави обильную дань человеческими жизнями[268] — до Кабула, по узкой, горной, петляющей как серпантин, смертельно опасной дороге. Заставы были на самой дороге — ее в основном караулили зеленые, «союзники», заставы были и над Салангом. На стратегических, позволявших контролировать дорогу вершинах намертво стояла десантура и пограничники. Зубами вцепившись в горы они стояли под обстрелами и налетами, они держались за эту чужую, неприветливую, плюющуюся пулями земли так, как их деды держались за родную — в сорок первом. Особенно страшно было на заставе, проходившей в таблицах связи под позывным «Космос» — ее обстреливали практически ежедневно, несколько раз пытались штурмовать, из них один раз — едва не привел к гибели всего личного состава заставы. Тех, кто уходил на заставу, уходил держать перевал, провожали водкой и величали «космонавтами». И было этим космонавтам — по девятнадцать — двадцать лет.

Масуд в последнее время не старался активно действовать. Пару раз они ходили на дорогу — но не более, основной груз он получал с такими вот, тайными караванами с обоих сторон Пандшерского ущелья. Из разговоров, Сысоев понял, что Масуд старается не связываться с советскими войсками и копит силы. Для чего — непонятно.

Перед выходом, Ахмад Шах подарил каждому из них карманный Коран — не тот, который печатали для пленных на русском языке — а настоящий, на арабском, с тисненой золотом обложкой и мелким, едва различимым текстом. Да пребудет с вами благословение Аллаха — проводил он их, этот рыцарь афганской войны, среди своих зовущийся Лакор[269].

Перед тем как выйти на дорогу — всю ночь они провели на камнях — они переоделись в советское, сунули по карманам документы, которые дал им полковник Цагоев — не было смысла сомневаться в том, что настоящие. У каждого из них было по автомату Калашникова.

На дорогу они вышли утром, когда только взошло солнце и основные колонны еще только выходят от Термеза. Адрес, куда им нужно было явиться в Кабуле, они знали, бумажку — сожгли. Двое умеренно потрепанных шурави, в ношеной форме и с большими рюкзаками. Чем-то они были похожи на разбойников с большой дороги.

Это случилось, когда они уже собирались выходить на дорогу. Недалеко была река, она здесь уже разливалась, влачила свои грязно-бурые воды с гор на равнину и через нее шурави построили бетонный мост. А для прикрытия моста — построили два блок-поста по обе стороны моста, и в каждом был капонир для БТР. Раньше на этих блоках стояли свои, сейчас зеленые — потому что была принята политика на «афганизацию» конфликта, сороковая армия собралась уходить с этой земли. Вот и остановился вдруг старший лейтенант как вкопанный, да так неожиданном, что идущий за ним прапорщик чуть не впечатался носом в его спину.

— Ты чего? Духи?

— Красиво здесь…

Здесь и в самом деле было красиво. С одной стороны горы, высокие, изломанные горные пики, подсвечиваемые солнцем. В этих горах были какие-то минералы, старлей не знал какие именно — но от них то тут то там, на матовой серо-бурой поверхности нет-нет — да проскакивали вспышки, будто кто-то сигналил сигнальным зеркальцем. Здесь у воды, в благодатной, намытой за многие века почве густо росли какие-то кустарники и деревья. И тишина — по дороге пока не громыхали машины, сорбозы тоже давили на массу на своем блоке, совершали намаз муджахеддины… сейчас эта земля замерла, отдыхая от безумия войны.

— Горы и горы. Первый раз видишь что ли?

— Нет… Это не просто горы. Чего только не видели эти горы, а? Только представь.

— Э… старшой — Шило раздосадовано покачал головой — что-то ты мне не нравишься. Тебе дай волю, ты бы у духов еще на один срок остался.

— Да нет. Дела не ждут. А ты похоже, по волчьим пряникам[270] соскучился.

— Есть немного.

— Тогда пошли.

Ждать пришлось недолго. Колонна не остановилась бы, колонна по правилам вообще не должна была останавливаться, но правила это одно, а жизнь это другое. Да они ждали не колону — вышли на дорогу когда по ней проезжал потертый и побитый афганскими дорогами УАЗ — таблетка с черными армейскими номерами.

Скворцов поднял руку, словно дело происходило в средней полосе России — а не на дороге на Кабул. УАЗ от удивления сразу не тормознул, проскочил мимо — но отъехав несколько метров остановился.

Из УАЗа выбрался капитан, в такой же как у них потертой военной форме, только без погон, с самодельным «лифчиком» — разгрузкой и АКС-74. Сделав несколько шагов, он неверяще уставился на них.

— Тащ капитан, до Кабула подбросите? — помог ему преодолеть замешательство Скворцов.

— А ну-ка… документы предъяви старлей… — при этих словах капитан едва заметно локтем поправил откинутый приклад автомата.

— Пожалста…

Капитан принял документы, пролистал — все на месте, не просрочены и даже отметка об увольнительной имеется. Эти двое ему сразу не понравились — то ли сумасшедшие, то ли самоходчики[271] то ли еще кто. Просто так голосовать на дороге в духовском районе — надо быть редким идиотом, чтобы пойти на такое. Могли быть и духи, свои, ставшие духами — но его бы, старую ушатанную таблетку, они бы не тормознули. Если бы это были духи — им нужна была бы добыча пожирнее.

— Ты старлей совсем с головой поссорился или как? — спросил капитан, протягивая документы обратно — ты что тут делаешь?

— Да, малость по дуканам пошмонались. Шурави-контрол[272], так сказать.

— А часть твоя где?

— Где положено, в ПВД[273]. Вот, в нее и возвращаемся. Шило, засвети.

Шило молча полез в свой объемный рюкзак и засветил поллитру водки настоящей, советской — огромное богатство по местным меркам. Московская, с зелененькой этикеткой.

Капитан нервно сглотнул слюну.

— До Кабула?

— До него, родного. Документы в порядке, сами видите. Выручайте, тащ капитан, не все же нам тут стоять. Того гляди — духи…

— Залезайте.

Пакистан, Пешавар. Библиотека

Лето 1987 года

Близость Пешавара к зоне боевых действий, к Афганистану делала город довольно опасным местом, для каких бы то ни было встреч — но встреча была назначена именно здесь. Это было нечто вроде Берлина в Западной Европе, где Уорден тоже служил в свое время. Западный Берлин, город-государство, оазис свободы и демократии на самом краю открытой тирании. Кусок плодородной земли, зацепившийся за край обрыва.

Тем удивительней был уровень происходившей здесь встречи.

Заместитель директора ЦРУ по операциям Клэр Джордж прилетел в Пакистан по документам на имя сотрудника ООН Алана Ленца — одна из тех тысяч биографий, которая ведется и обновляется директоратом поддержки ЦРУ. Если бы кто-то усомнился в биографии Алана Ленца — то наведя справки в секретариате ООН узнал бы, что Алан Ленц младший действительно является работником ООН, участвовал в кампаниях по облегчению страданий беженцев в некоторых районах Африки и Латинской Америки, имеет благодарность от генерального секретаря ООН. Если бы его стали проверять дальше — то узнали бы что гражданин США Алан Ленц имеет банковский счет, номер социального страхования, две банковские карточки, закладную на небольшую квартиру в Нью-Йорке и водительские права. Он трижды платил штрафы за превышение скорости и неправильную парковку, но по более серьезным поводам к суду не привлекался. Словом, это была биография высшего класса, способная выдержать любую серьезную проверку.

Куда хуже было со внешностью. Заместитель директора по оперативной работе не раз бывал в Пакистане, посещал лагеря моджахедов в Пешаваре и окрестностях, неоднократно встречался с Раббани, Хекматиаром, Моджадидди и Салехом. Встречался он и с официальными лицами в Исламабаде и Пешаваре, те знали его в лицо, и он знал их. Это не говоря о том, что его не мог не знать в лицо местный резидент Милтон Уорден и все сотрудники резидентуры, также и многие другие сотрудники посольства США. С любым из них он мог столкнуться как в Карачи, куда он прибыл, так и в Пешаваре, куда он намеревался попасть. Но этого то как раз и нельзя было допустить — он не мог раскрывать свое инкогнито ни перед чужими, ни даже перед своими.

А потому, заместитель директора ЦРУ по оперативной работе прибыл инкогнито, взяв в сопровождающие всего одного человека — бывшего офицера спецназа, участника «налета на Сонг-Тай» во Вьетнаме Ричарда «Дика» Медоуса[274], одного из контрактников ЦРУ. Сделал он это по совету добрых и разбирающихся в этом деле людей, которые объяснили, что если Дик Медоус не сможет сохранить жизнь человеку, которого он защищает — то ее никто и ничто не сможет сохранить. Мистер Джордж не желал пропасть в Пакистане без вести и доброму совету последовал: Медоус летел в этом же самолете, при нем была аккредитация журнала «Солдат Удачи», с которым он сотрудничал и с которым сотрудничало ЦРУ, при нем не было оружия, зато была достаточная сумма в долларах США и пакистанских рупиях, чтобы его приобрести на базаре в Карачи.

Оба они — телохранитель и охраняемый прошли таможню — ничего запрещенного ни у кого из них не было, у Ленца к тому же был статус сотрудника ООН, а Медоусу, летящему совсем без легенды пришлось задержаться и продемонстрировать любопытным сотрудникам свою новенькую фотокамеру. Но все закончилось к обоюдному удовольствию сторон (таможенники свое удовольствие спрятали в карман) — и путь в Пакистан был свободен.

Джордж взял напрокат небольшой белый пикап Тойота, Медоус — совсем крошечный индийский Марути. Какое то время они петляли по городу, затем заместителю директора прошлось сворачивать к рынку и какое-то время ждать, пока не будет куплено все необходимое. Через некоторое время Дик подошел к машине Джорджа и ни слова не говоря забрался внутрь. В руках у него был пакет из плотной бумаги, точно такой, в каких в США прячут купленное спиртное в тех штатах, где открыто пить его нельзя — а на лице играла довольная улыбка.

— Вот негодяи. Надо было поторговаться еще больше — да не было времени. Содрали две цены. Держите, сэр, это вам.

Директор удивленно повертел в руках небольшой, курносый, неожиданно тяжелый пистолет.

— Макаров?

— Он самый, сэр.

— Я думал, Дик вы предпочтете что-то… потяжелее

— При таких габаритах, сэр — это отличная вещь! Его можно спрятать в карман — и в то же время я видел, как человек, в которого попала пуля Макарова упал и уже не встал, при том что на нем был легкий бронежилет.

— Дело ваше. Может быть вы поведете?

— Думаю, это не лучшая идея, сэр, за рулем лучше остаться вам. Я не знаю маршрут, а вы его знаете. Кроме того, вести машину и стрелять одновременно будет весьма затруднительно.

— Вы считаете, что в нас будут стрелять? — директор постарался вложить в эти слова максимум иронии

— Ничего нельзя сказать наперед, сэр. Здесь стреляют так же часто, как и говорят, у всех есть оружие, и без дела оно не лежит. Один парень рассказывал мне, что его обстреляли просто за то что он обогнал машину на трассе.

— Постараемся не нарушать правила…

Заместитель директора завел мотор.

* * *

Путь их был неблизок, и в нужное место они прибыли только к вечеру. В отеле останавливаться не решились, любой портье из отеля был осведомителем либо полиции, либо бандитов, либо и тех и других сразу. Переночевали прямо в машине, на раскладных сидениях, утром Медоус сходил за завтраком в ближайшую чайхану. Кофе не было — вместо него была какая-то бурда, то ли кислая, то ли горькая, и лепешки с мясом и зеленью. После ночи, проведенной на откинутом сидении у заместителя директора ЦРУ затекли ноги, ломило спину и болела голова. Как то некстати он вспомнил, что последний раз он проводил так ночь — на откинутых сидениях машины — почти тридцать лет тому назад, и компанию ему составлял кое-кто получше отставного зеленого берета.

Но тут делать нечего. Уровень контакта с той стороны требовал именно его присутствия. Зато — если контакт увенчается успехом, он впишет свое имя в анналы побед ЦРУ. Такой победы — кинуть СССР и выхватить целую страну прямо из под ее носа, причем без единого выстрела — такого еще не было. Причем — он сделает это сам, лично, никому не перепоручая. Тут недалеко и до поста директора — хотя по традиции на пост директора ЦРУ не должен был назначаться профессиональный разведчик, в последнее время это правило нарушалось.

Нарушат и на этот раз.

Первый контакт должен был состояться в Архивной Библиотеке — старинной, основанной еще при британском владычестве публичной библиотеке Пешавара[275]. К этому красивому, старинному зданию, в котором удивительным образом даже в летнюю жару сохранялась прохлада, белая Тойота подъехала ровно в десять ноль-ноль по местному времени.

— Я иду внутрь. Связь — по экстренному каналу.

У заместителя директора ЦРУ как и у всех сотрудников ЦРУ такого ранга было нечто вроде брелка для ключей — но если на него особым образом нажать — эта штука начнет подавать сигналы тревоги и их можно будет принять даже в Вашингтоне — сигнал идет через спутник.

— Я должен сопровождать вас, сэр.

— В этом нет необходимости.

— Сэр, я должен вас сопровождать — упрямо и спокойно повторил Медоус

— Черт, вы работаете на меня, извольте выполнять мои распоряжения! — вспылил, наконец, заместитель директора. Усталость и условия, в которых он провел ночь, дали о себе знать: нужно было излить скопившееся раздражение, и он это сделал.

— Сэр, в моем контракте написано, что я должен привести вас отсюда живым и я намерен сделать это, нравится вам это или нет, сэр.

— Хорошо — сдался Джордж — только не светись.

Читательский билет заменила пара купюр, американец поднялся на второй этаж, в читальный зал. Он ожидал здесь увидеть нечто вроде читального зала Библиотеки Конгресса в миниатюре — но вместо этого его взору предстали холодный мраморный под, высокие окна, наполовину открытые и длинные стеллажи с книгами из потемневшего от времени дерева. Библиотекарей не были — читатели сами брали понравившиеся им книжки и садились читать, некоторые даже спускались с книгами на первый этаж. Побродив между стеллажами, заместитель директора взял первую попавшуюся книгу и уселся с нею за свободный столик.

Книга — к его удивлению была на английском. Про первое вторжение британских войск в Афганистан. Началось все с того, что русский посол прибыл в Афганистан и был принят тамошним эмиром со всеми почестями. Британцы давно опасались России и ее активности на Востоке — ведь Россия становилась все сильнее, в то время как британцы не могли ничего с этим поделать. Все британское могущество заключалось во флоте, на суше Британия была слаба как ни одна из великих держав того времени. Россия же не зависела от морских коммуникаций и не боялась британского флота. В ночных кошмарах британские лорды представляли себе как орда казаков хлынет в Индию — и некому будет ее остановить. А Афганистан — это почти что Индия, если афганский правитель пропустит русские войска к Индии, остановить их уже будет невозможно.

Тогда британцы предприняли экспедицию с целью сменить правителя Афганистана, и им это удалось. Разбив войско афганского владыки, они взяли власть в Афганистане и посадили на трон своего человека. Вот только через два года в стране началось восстание, погромы — и закончилось все это тем, что из Афганистана, из числа шестнадцатитысячного контингента британских войск спасся живым лишь один человек.

Заместитель директора ЦРУ отложил книгу. Из шестнадцатитысячного контингента британских войск спасся живым лишь один человек.

Один человек.

На развороте книги была картина. Большая, на весь лист. Один изможденный человек, едущий на каурой, выбивающейся из сил лошади. Всего один человек.

И тут словно чем то злым, темным, пророческим пахнуло со страниц этой книг, словно он оказался ртам, рядом с этим человеком, в Афганистане, в этой безмерно жестокой стране. И человек этот, увидев посланца из мира живых, из мира победителей вдруг поднял голову и сказал: берегитесь! Берегитесь! Опасайтесь этих гор, этой страны и этих людей. Здесь можно одержать победу, но здесь нельзя выиграть войну, каким бы храбрым и сильным ты ни был. Смирите свою гордыню и забудьте об этих горах, и о жителях их — ибо ничего не закончилось. Все только начинается.

Все только начинается…

Разведчик захлопнул крышку, спасаясь от черного морока, хлынувшего на него со страниц, которых до него касались тысячи рук. Из-за жары что ли? Здесь было сухо и жарко, пыль была везде и дышать было нечем. А он — не мальчик, здоровье уже не то.

— Разрешите?

Американский разведчик поднял голову. К восемьдесят седьмому году ХАД находился в фокусе внимания ЦРУ, это можно было назвать честью для маленькой спецслужбы маленькой страны. Шурави научили афганцев играть в игры на самом высшем уровне, и в регионе Пакистан — Индия- Иран и игра шла если и не на равных — то никак не в одни ворота.

— Свободно?

— Присядьте…

Первый заместитель директора ХАД[276], генерал-майор Яр Мухаммад. Из пуштунов, клан попользаев, хитер, опасен. Сторонник Наджибуллы. Пока.

Человек присел, держа в руках какую-то книгу.

— Что читаете?

— Историю англо-афганских войн.

— Поучительно… Очень поучительно…

Краем глаза американский разведчик заметил — и своего ангела-хранителя, примостившегося с книгой у стеллажей, и как минимум двоих ангелов-хранителей его гостя. Эти — выделялись даже больше, сем американец, ни один из них даже мне сделал попытки выбрать книгу. Может — они не умеют читать? Говорят что русские в Афганистане большое значение придают ликвидации безграмотности.

— Вы просили встречи?

— Да. Мы не знали с кем попросить встречи — и поэтому попросили встречи с вами.

— Вот как? В Пакистане, насколько мне известно — есть начальник станции. Вы не знаете где он находится?

— Знаем. Видите ли… мы не знаем, имеет ли он допуск к информации такого уровня, которую мы хотим передать.

— Вот как? — американец не проявил ни малейшего интереса к сказанному. Информации первостепенной важности — с этого начинается половина подобных разговоров. Потом выясняется что либо информация не стоит и гроша, либо человек просто хочет сменить флаг[277].

— Именно так. Для того, чтобы придать весомость моим словам — извольте…

На стол рядом с книгой о британских захватах легла еще одна, толстая, в дорогом переплете.

— Сто пятидесятая страница.

Сто пятидесятая страница. Это был Коран. Сто пятидесятая…

Американский разведчик вгляделся в заложенную между страницами фотографию — и почувствовал, как его обдало ледяным, арктическим холодом.

— Откуда это у вас?

— Это было снято два дня назад в Кабуле.

Человек, изображенный на снимках улыбался, сидя по-турецки на фоне какой-то стены и держа в руках газету, как это обычно бывает, чтобы доказать что на какой-то момент человек еще жив.

Но даже заместитель директора ЦРУ по операциям не был в курсе всего и не знал, какова истинная ценность этого человека и этой фотографии. Она стоила того, чтобы перебросить на авианосец, крейсирующий в Персидском заливе и попытаться достигнуть Кабула на вертолетах дальнего действия, чтобы попытаться спасти этого человека. Она стоила того, чтобы поднять с того же авианосца бомбардировочную эскадрилью и попытаться нанести по Кабулу удар чтобы уничтожить этого человека, если нет никакой возможности его спасти — даже зная, что на перехват поднимутся самолеты советских ВВС, а потом может последовать и полномасштабный ответный удар по американским силам. Даже Дьюи Кларидж не знал чем на самом деле занимался этот человек — он только знал, что это высокопоставленный сотрудник ЦРУ, попавший в плен при попытке перейти границу, чтобы посетить район расквартирования моджахедов. Колонна где он шел подверглась нападению советских десантников, и больше о нем никто ничего не слышал и все предпринятые поисковые мероприятия закончились полным провалом.

— Этот человек в ваших руках?

— Да. Пока. Мы не отдали его русским — но русские могут в любой момент узнать. Времени на раздумья нет.

— Где он был столько времени?! Он…

— Это неважно. Я знаю, когда он вышел из-под вашего контроля. Люди, в руках которых находится этот человек, уполномочили меня обратиться к вам с предложением.

— К вам — это к кому?

— К Правительству Соединенных Штатов Америки.

Увы — но уровень запросов не вызвал у высокопоставленного сотрудника ЦРУ никакого удивления — все это было ему до боли знакомо. Они сами это спровоцировали, когда дали в ситуации с иранскими заложниками помыкать собой. Долгие и мрачные переговоры относительно спасения людей, привлечение подонков типа Горбанифара, который и сам не знал на сколько разведок он одновременно работает, тайные поставки оружия и боеприпасов, провал попытки освобождения заложников — операция «Коготь орла», унижение, длившееся 444 дня[278]. Террористам всего мира, да что там террористам — правительствам всего мира был подсказан опасный путь относительно того как надо помыкать величайшей державой свободного мира — похить американских граждан, и садись за стол переговоров, требуй денег, поставок оружия, внешнеполитических уступок. Кларидж не понимал, искренне пытался понять, и не мог — почему например, у израильтян в таких ситуациях все получается как надо, а как только они делают то же самое — получается одно дерьмо. Они что — слабее израильтян[279]?

— Я не имею права говорить от лица Правительства Соединенных Штатов Америки — осторожно сказал разведчик. Он знал, что афганцы пишут разговор, и он сам писал разговор, и потом, когда начнется «разбор полетов» — что бы ни было сказано дальше, эта фраза частично освободит его от ответственности за сказанное.

— Я знаю. Но вы можете передать эту информацию дальше и получить ответ. Мы хотели бы установить постоянно действующий канал связи с вами, минуя резидентуру.

— Чем вас не устраивает канал с резидентурой?

— Тем что он давно под контролем третьей стороны. Я имею в виду разведку принимающей нас сейчас страны. То что я собираюсь сказать сильно им не понравится — и они сделают все, чтобы не допустить этого.

— И что же вы мне хотите сказать?

— Я уполномочен сделать заявление, мистер Кларидж, от лица действующего правительства Афганистана. Находящийся у нас человек находится в добром здравии и пользуется нашим гостеприимством. Мы готовы передать его вам как жест доброй воли в том случае, если Правительство Соединенных Штатов Америки проявит добрую волю и понимание складывающейся ситуации. Война, которую ведут сейчас Афганистан и Пакистан лишена смысла. Это тупик. Мы, правительство Афганистана хотим завершить войну.

Американец тщательно обдумал ответ прежде чем начать говорить.

— Мистер Мухаммад. Война, которая ведется вами — она ведется не Афганистаном против Пакистана и тем более против нас. Она ведется вашим народом, как тем что имеет несчастье находиться в вашей стране, так тем кто был вынужден покинуть Афганистан — против жестокого и безбожного режима, находящегося у власти в Кабуле.

Афганец моментально вспыхнул — но тут же осадил себя

— Как будто на нашей стороне воюет не народ Афганистана! Хорошо. Отбросим в сторону демагогию. Мы готовы вести переговоры о дружбе и сотрудничестве с Соединенными Штатами Америки. В тот день, когда эти переговоры завершатся успехом — ваш человек будет передан вам.

Это было примерно то, чего и ождидал ЦРУшник. Но надо было додавить — или, по крайней мере попробовать додавить.

— Мистер Мухаммад, вам не кажется, что начинать переговоры о дружбе и сотрудничестве, удерживая американского заложника несколько… опрометчивый поступок, отнюдь не характеризующий вас как дружественную сторону?

Уже по первой реакции афганца, самой как известно, искренней он понял — не пробить. Бесполезно.

— Мистер Кларидж, мы с вами взрослые люди и отчетливо понимаем, что договоренности выполняются лишь тогда, когда это выгодно обеим сторонам. Соединенные Штаты Америки — большая страна, и как у большого корабля — на смену ориентации у вас уйдет много времени. Но это стоит того, в любом смысле.

Кларидж непроизвольно вздрогнул. Видимо, афганец все ж не так хорошо знал английский и вынужден был подбирать слова. Это слово — «ориентация» часто использовали русские, деля мир на страна капиталистической ориентации и страны социалистической ориентации. Поэтому его использовал и афганец, хотя следовало б сказать «курс». Заместителю директора это слово напомнило о последней проверке, которую проводил отдел внутренней контрразведки в ЦРУ. Она заключалась в том, что тебя опутывали проводами как на электрическом стуле — а потом начинали задавать вопросы. В этот раз вопросы были такие — были ли у вас гомосексуальные фантазии? Или — подглядывали ли вы за сверстниками в школьной раздевалке? На сей раз отдел внутренней контрразведки ловил гомосексуалистов — считалось, что они более уязвимы для перевербовки. Отказ проходить этот омерзительный тест означал большие неприятности.

Конечно менять шило на мыло… Но Пакистан и так никуда не денется, с самого своего основания он шел в фарватере американской политики и другого выхода у него не было. На юге — Индия, которая в несколько раз больше, которая «бхай-бхай» с Советским союзом и которая не прочь вспомнить, что когда то Пакистана не существовало вообще, а была северная Индия. На востоке — Китай, который себе на уме. На западе — Афганистан, вполне открыто претендующий на часть территории, так называемую «зону племен.». На севере — и того хуже…

Так что — окруженный врагами Пакистан никуда не денется, его выживание как государства зависит от того, как к нему будут относиться Соединенные Штаты Америки и будут ли они поддерживать пакистанскую государственность. А вот Афганистан — это интересно. Это центр Азии, страна с которой можно развивать наступление в любом направлении. Это ключ к мягкому подбрюшью Советского союза — к Азии, разложение которой стоит в первом приоритете по оперативному управлению. Это ключ — огромная сухопутная граница — к Ирану, еще одна страна, с которой не мешало бы разобраться. Наконец — это весомая и зримая победа Соединенных Штатов Америки, которые изгнали Советский союз из страны у самой границы и сами зашли туда. Очень, очень интересно.

— Мистер Мохаммад, я понимаю что вы говорите не от своего имени и не только от своего имени, я прав?

— Вы правы. Я говорю от имени генерального секретаря ЦК НДПА, председателя Революционного Совета Афганистана Мохаммеда Наджибуллы.

ЦРУшник и ожидал такого ответа — и в то же время был удивлен, услышав настолько прямое и явное указание на первое лицо в государстве. Русские то еще никуда не ушли. Если это имя названо — значит, по крайней мере часть верхушки НДПА идет ва-банк, стремясь сохранить ускользающую из рук власть.

— Хорошо. Но кроме господина Наджибуллы существуют еще весьма влиятельные персоны. В Армии например. Как они отнесутся к столь радикальным… реформам?

— Мы держим ситуацию под контролем. Существует ХАД. Мы максимально усиливаем пятое управление, вы знаете, что это такое?

— Напомните.

— Управление по борьбе с бандитизмом и терроризмом. При нем будет создан учебный полк — полк специального назначения. Он будет комплектоваться только из самых лучших, имеющих богатый боевой опыт солдат и офицеров, и будет расквартирован в Кабуле. Это позволит поддерживать в стране порядок и уравновесит… военных, чей отборный батальон коммандос дислоцируется в крепости Бала-Хиссар. К тому же… мы его несколько ослабим[280]. Вы должны понимать, что на Востоке все революции делаются в столице. В провинции бывают лишь бунты. А бунт мы сумеем подавить, особенно если он не встретит поддержки извне.

— Возможно. И тем не менее — кто еще осведомлен об этих планах?

— Пока только руководство ХАД. И первый. Больше никого.

— Как далеко вы готовы пойти в нашей программе… сотрудничества, мистер Мохаммад?

— Далеко.

— Военная база? Баграм строили мы.

— Возможно.

— Постоянное присутствие?

— Возможно и это.

— Закупки вооружения?

— Безусловно.

Разговор в этом случае шел жесткий. Без экивоков, не часто услышишь такой. Сейчас не принято называть вещи своими именами.

— Как вы видите в будущем вашу партию?

— Трансформировавшейся. Рабочее название — Ватан, в переводе на наш язык «отечество». Вы будете требовать многопартийности?

На самом деле — американцы требовали этого далеко не всегда. Это в ток-шоу хорошо — требовать. А в жизни нужно обеспечивать преемственность внешней и внутренней политики страны и обеспечивать безопасность американского военного контингента в стране пребывании. Те, кто работал тогда в ЦРУ хорошо знали историю, и хорошо знали, к чему привела многопартийность в Афганистане. Нельзя повторять ошибок русских.

— Возможно и нет. Но мы будем требовать лояльности.

— Каким образом?

— Ну… скажем введение в исполнительный совет вашей партии, или как там он у вас называется людей, на которых мы укажем. Привязка курса афгани к доллару. Заключение некоторых внешнеторговых контрактов.

— Это вполне возможно. Главное для нас прекратить войну. Здесь и сейчас. Мы думаем не о себе — мы думаем о — партии и о многострадальном народе Афганистана.

Американец улыбнулся. Самыми мерзкие дела прикрываются самыми красивыми и громкими словами. Кажется — он на полпути к тому, чтобы оставить свой след в истории американской разведки. В Управлении действительно есть книга, туда записывают самых отличившихся. Книга большая и толстая — но в ней заполнены только четыре страницы. Или Медаль — за заслуги в разведывательной деятельности[281], не меньше.

Афганец правильно понял улыбку американца. Каждый думал не только о стране — но и о себе.

— Хорошо, мистер Мохаммед. Ваше предложение будет передано по назначению и внимательно изучено. Теперь — что касается ваших ожиданий.

— Прежде всего — мы хотим, чтобы Соединенные Штаты Америки взяли под контроль процесс мирного урегулирования в нашей многострадальной стране.

Американец нахмурился. В переводе эта заумная фраза означала вот что: советы уйдут, а вы будете помогать нам. С этого же самого начинался Вьетнам. Но здесь… надо тщательно продумать, что это дает, какие возможности и какие новые угрозы. В любом случае — американские войска в Афганистане должны присутствовать, там слишком удобная база — Баграм, чтобы оставлять ее без внимания. Содержание там некоторого количества американских военнослужащих и, скажем 20–30 истребителей-бомбардировщиков обойдется недорого — а вот русским и иранцам защита от новой угрозы обойдется дороже на порядок, если не на два. Другой вопрос — не может быть, чтобы Советский союз в таком случае не начал бы в стране подрывную деятельность. А этом случае — очень легко поменяться местами — и тогда СССР будет пожинать геополитические плоды — а они вкладывать и вкладывать в разоренную страну без какой-либо отдачи.

— Господин Мохаммад, я не имею права принимать окончательные решения, но я передам по назначению о том, что вы ожидаете от … дружеских отношений с США. Но для того, чтобы вопрос решился быстрее — не могли бы вы более четко выразить ваши ожидания?

— Может быть. Они состоят из двух основных частей. Первое — прекращение оказания моджахедам всяческой помощи и признание их бандитами, ведущими войну против законно избранного правительства Афганистана. Это требование-минимум, без которого разговоры о сотрудничестве не будут иметь никакого смысла. Как вариант-максимум — мы предполагаем, что Соединенные Штаты Америки и другие страны свободного мира окажут правительству Афганистана прямую военную помощь.

Ишь чего захотел!

— Мистер Мохаммад, ваш режим так слаб, что не может защитить себя сам? — моментально отреагировал американец

Афганец смутился — но ненадолго

— Речь не идет о силе или слабости. Речь идет о прямой вооруженной агрессии против моей страны…

Как ни странно — Яр Мухаммад был в этом прав. Пакистан действительно делал все, чтобы дестабилизировать обстановку в Афганистане, вмешивался в его внутренние дела самым беспардонным образом и делал это потому, что от этого зависел вопрос выживания и сохранения самого государства Пакистан. Тому, кто искал бы какой-то смысл в действиях Пакистана, следовало бы вспомнить, что Пакистан получил независимость лишь в конце пятидесятых, в то время как Афганистан зависимым не был… вообще то никогда, если не считать рейдов британцев на его территорию. Как более сильная страна, Британия в свое время оккупировала часть территории Афганистана, так называемую «зону племен», разделив территорию проживания многих племен надвое. Когда Пакистан был подмандатной британской территорией — вопрос о «линии Дюранда» особо не возникал, тем более граница не была делимитирована и племена просто кочевали из одной страны в другу, не признавая правительства ни в Кабуле ни в Равалпинди. Сейчас, в конце восьмидесятых, особенно после крупного восстания племен Африди и Шинвари, состоявшемся в восемьдесят пятом году не без поддержки КГБ СССР и афганского ХАД, вопрос с племенами и с линией Дюранда стоял особенно остро. Пакистан уже имел опыт территориальных потерь, и больше не намеревался отступать ни шагу, чего бы это ни стоило.

— Вам не кажется, что она имеет под собой какие-то основания — осторожно просил американец

— Какие основания вы имеете в виду?

— Ваши напряженные отношения с соседом мистер Мухаммад. Признаться, мне все равно — но я в чем то понимаю Пакистан. Ваше правительство, что королевское, что коммунистическое упорно отказывается признать границы своей страны в том виде, в каком они проведены на карте к настоящему времени. Это и порождает напряженность. Я осторожно отношусь к пакистанской политике превентивного нагнетания напряженности и дестабилизации Афганистана, чтобы избежать передела границ — но я могу их понять. Чего вы от нас ждете, мистер Мохаммад? У вас есть проблемы с частью вашего населения — урегулируйте их! Пригласите этих людей за стол переговоров, продемонстрируйте им добрую волю! В конце концов — это ваш народ, жители вашей страны и никто кроме вас самих не найдет с ними общий язык. Что касается отношений с вашим соседом — Соединенные Штаты Америки могли бы выступить посредником в ваших спорах — но для этого нужна надежная почва для переговоров. В Хельсинки в семьдесят пятом такой почвой для переговоров стало правило о нерушимости границ в послевоенной Европе. Не кажется ли вам, что и Ваше правительство, мистер Мохаммад, должно сделать подобный шаг, шагнуть навстречу Пакистану с протянутой рукой.

— Никогда!

Американец был удивлен — если не сказать больше. Он ожидал торга — но не такого резкого отрицания, исключающего возможность маневра полностью.

— Но почему же?

— Ни одно правительство Афганистана не продержится у власти и недели, если признает потерю хотя бы пяди афганской земли. Вам бы следовало это понимать, прежде чем предлагать такое. НА просто перережут, одного за другим.

Заместитель директора ЦРУ пожал плечами

— Тогда чего вы хотите от нас? Да, мы можем предложить государству Пакистан пересмотреть свою политику в отношении вас. Но и вы должны сделать шаг навстречу.

— Не прибедняйтесь. Государство Пакистан как государство, как суверенная единица во многом зависит от вас. И от вашей доброй воли.

Вот варвар… Чему же учат людей русские? Грубый исторический материализм… так кажется это называет Гейтс, он хорошо знает русский язык и русских. Пора бы понять, что свободный мир — он и есть свободный, в нем государства не зависят от воли, исходящей из Москвы, Вашингтона или кого-то другого единого центра. В свободном мире вместо грубого навязывания воли применяется согласование интересов и манипуляции с целью заставить согласиться с чужими интересами. Но, в конечном итоге, если им хочется так думать- пусть так думают. Не стоит дальше обострять эту тему — пусть думают что хотят. Главное — это выдворить Советы и зайти туда самим, с остальным можно будет разобраться и потом.

— Мистер Мохаммад, вас устроит предварительная формулировка такого плана — Соединенные Штаты Америки при достижении договоренности возьмут на себя миссию указать правительству Пакистана на недопустимость нарушения норм международного права в отношении любой третьей страны?

— Думаю что да.

Клэр Джордж перевел дух. Первый рубеж взят, со вторым будет попроще.

— Вероятно, мистер Мохаммад, вы и те люди которых вы представляете надеются получить какие-то личные гарантии. В свободном мире всегда придается особое значение личной заинтересованности людней в том что они делают, это есть тот краеугольный камень, на котором мы стоим и на котором зиждется наше процветание. Может быть, мы поговорим об этом?

Афганский разведчик понятливо улыбнулся

— Давайте поговорим…

Легче всего обвинить. Заклеймить. Проклясть. Тем более что формулировка обвинения уже готова, чеканная формулировка, апробированная, отработанная на собственной стране и на тысячах людей попавших в жернова карательной машины. Предатель. Изменник. Враг народа. Гораздо сложнее понять.

В те времена Советский союз выходил из Афганистана. Ни один афганец не мог загадывать, что с ним будет когда не станет шурави. Да, в сложившейся ситуации во многом виноваты были сами афганцы, их слабость, двурушничество, попытки переложить тяжесть миссии по защите революции на широкие плечи шурави. Но и обвинять тонущего в том, что в попытке спастись он хватается за любую соломинку, том числе за спасательный круг брошенный с вражеского корабля — наверное нельзя.

Советы — уходили. Афганцы — выплывали, как могли. Но бурный, засасывающий вглубь водоворот был все ближе и ближе.

Киргизская ССР, озеро Иссык-Куль. Санаторий

28 июля 1987 года

Озеро Иссык-Куль, что находилось в небольшой горной советской республике Киргизия, было не меньшим чудом света, чем тот же Байкал. Самое высокогорное из крупных озер мира, оно отличалось удивительной чистотой, в нем ловилась рыба, и удивительно хорош был отдых. Неудивительно, что по берегам Иссык-куля было настроено к тому времени немало санаториев, профилакториев и домов отдыха, был даже санаторий Управления делами ЦК КПСС. Был там и военный санаторий.

Грязелечебный санаторий министерства обороны СССР «Тамга» располагался в деревне Тамга на южном берегу Иссык-куля и был одним из немногих заведений подобного профиля, куда действительно ездили лечиться. Ни для кого ни секрет, что в Крыму, в Сочи, в Абхазии или Аджарии не столько лечатся, сколько отдыхают, благо соблазнов было много, для отсидевшего целый год на удаленных точках офицерья — даже слишком много. Пропивались деньги, разрушались семьи — было и такое. Что же касается Тамги — то там лишних соблазнов почти не было — какие в высокогорье соблазны? Выпить даже бывает негде, если только с собой не привез от бдящей супруги надежно заныкав…

Бывало такое что некоторых гостей привозили вертолетами. С юга. На это просто не обращали внимания…

Среди отдыхавших в это теплое солнечное лето в санатории выделялся высокий, седой старик, которого привезли в санаторий на вертолете и которому выделили отдельный номер — люкс. Поскольку в узком кругу отдыхающих скрыть что-либо было невозможно — уже через день все знали, что старик — генерал, из группы инспекторов Министерства обороны, получил путевку и приехал поправлять здоровье. Путевку естественно дали на самое лучшее время — генерал как-никак.

В повадках старик ничем не выделялся среди всех остальных. Видали здесь всякое, генералы любили почудить, на то они и генералы. Но старик вел себя тихо — стоически принимал все прописанные ему процедуры, подолгу лежал в ваннах с целебной грязью, питался диетической пищей, которую можно есть разве что с большой голодухи, иногда купался в озере. Вечерами либо сидел в своем номере, либо выходил прогуляться перед сном. Один раз его пригласили за шахматный стол — не отказался. Играл он на среднем уровне — грамотно, но без таланта. В конце концов, на старика просто перестали обращать внимание…

Второй вертолет прилетел под вечер, когда солнце уже садилось за горизонт, и над горами стояла удивительного, багрово-фиолетового цвета дымка, фоном подчеркивающая изломанный горный рельеф. Вертолет прилетел оттуда — мало кто называл это место в разговорах своим настоящим именем, чтобы не накаркать. Оттуда — и все. Высадив всего одного человека, вертолет сразу же улетел…

На следующий день старик изменил свой распорядок дня. Сославшись на недомогание, он отказался от грязевой ванны, и вместо этого, взяв удочки побрел по берегу вдаль от жилья. Порыбачить.

Подвернув штанины до колен он довольно долго брел по мелководью, выбирая место порыбачить, иногда старик подбирал камешки и бросал их далеко в воду, наблюдая как они отскакивают от воды несколько раз, прежде чем окончательно уйти на дно. Следящего за ним человека он не замечал…

Человек, который следил за ним был намного его моложе. Средних лет среднего роста, крепкий, поджарый, с небольшими, аккуратными черными усиками, он крался следом, прячась то за какими-то развалинами, то за сваленными на берегу лодками. Он был осторожен и опытен, он умел выслеживать добычу, потому что делал это раньше не раз и не два. Причем, тогда он выслеживал намного более опасную дичь чем этот старик, бредущий по щиколотки в воде и кидающий голыши как ребенок. Нет, тогда противники были намного опаснее.

Но все его противники, как бы ни были они опасны — были мертвы. А он — он до сих пор был жив, и это само по себе о многом говорило…

Наконец старик нашел себе место — за нагромождением валунов, непонятно как оказавшихся здесь на берегу. Самыми крупными из них были валуны в два человеческих роста, образовывавшие нечто напоминавшее небольшую крепость — возможно это даже было дело человеческих рук, хотя непонятно зачем такая крепость была нужно именно на берегу, у самой кромки воды. Валуны были теплыми, шершавыми, ноздреватыми — за исключением их нижней части, холодной и отполированной вековой работой воды.

Старик неспешно размотал леску, наживил катышек хлеба. Забросил леску, присел на небольшой камень, облокотившись на колени…

Следивший за ним человек выждал какое-то время, потом стремительной перебежкой достиг валунов прижался к их теплому ноздреватому боку. Заметил? Не заметил?

Похоже не заметил. Теперь можно идти. Только осторожно. Шаг… Еще шаг…

— Командор Танай… — негромко позвал старик, не отрывая взгляда от колеблющегося на легкой воде поплавка

Человек замер на месте, превратившись в статую.

— Командор Танай, право слово, это несолидно для вас. Играть в такие игры при такой должности. Выходите оттуда.

Недавно назначенный министр обороны Демократической республики Афганистан, бывший офицер батальона коммандос Афганской народной армии, выпускник Рязанского воздушно-десантного училища Шахнаваз Танай окончательно понял, что скрываться смысла нет.

— Когда вы меня заметили? — спросил он, выходя из за камней

— Да сразу и заметил. Я, дорогой мой рафик, в деле был, когда у вас еще Эманулла-хан[282] правил.

— Ну это уж вы напрасно… Не наговаривайте на себя…

— Если и наговариваю — так совсем немного. И не стоит вести себя как шпиону — вы воин, вот им и оставайтесь.

— Возможно, вы правы… — Танай присел рядом на корточках в типичной для афганца позе — долго еще ждать?

— Не знаю. Как получится. Чтобы скрасить досуг — можете рассказать мне о том, что у вас происходит.

— Скрасить?

— Ну… чтобы не просто сидеть, понимаете. Просто сидеть скучно.

— Да… скучно, я понимаю. А в Афганистане плохо, дорогой рафик. Плохо.

— Что, хуже чем было?

— Да не хуже. Но и лучше — не становится.

— Это уже прогресс…

— Да какой прогресс! — Танай добавил несколько слов на пушту — какой прогресс… Наджиб не верит армии, посылает нас в самое пекло без поддержки, безо всего[283]. У него теперь одна идея — сделать ХАД по силе равными армии.

— До этого в пекло шли мы — заметил старик

— Мы знаем! И мы вам за это благодарны, вы немало пролили за нас крови! Но теперь мы, афганцы должны работать и воевать вместе.

— Это не удается даже нам — воевать вместе… — с горькой иронией сказал старик

Это и в самом деле было так. Шесть начальников в Афганистане — посол, главный военный советник, командующий сороковой армией, начальник оперативной группы министерства обороны в Афганистане, резидент КГБ, главный военный советник в Царандое от МВД. Каждый — скорее умрет, чем согласится с тем, что другой прав. Каждый тащит одеяло на себя — афганцы уже научились использовать противоречия между советскими начальниками в деле выбивания дополнительной помощи и ресурсов. Каждый считает себя… если говорить простым, человеческим языком — «пупом земли». И ведь до беды доходило. Разработает штаб Сороковой армии операцию — и вдруг появляются инспектирующие из оперативной группы МО — в званиях не ниже полковничьих. И ладно если советами ограничатся — не раз и не два такие вот полковники-генералы решали «покомандовать при случае». Это при том, что операция уже идет! Это при том, что вносимые «командирами» изменения толком ни до кого не доводятся! А потом, если операция успешная — моя заслуга, под моим чутким руководством. Если провалилось — а как не может провалиться если «главнокомандующий» ни плана не знает ни в обстановку толком не вник — ваши проблемы, исказили смысл отдаваемых приказов. Доходило до смешного — во время одной из операций, когда возникла угроза «перехвата управления» — находившиеся на пункте боевого управления офицеры придумали эпидемию холеры, только чтобы спровадить генералов из оперативной группы МО обратно в Кабул. Уж лучше потом выговор получить за то, что допустил в части вспышку холеры — чем пацанов хоронить из-за таких вот…

А ведь это было намного серьезнее чем казалось на первый взгляд. Все то что происходило в Афганистане показывало насколько больно наше общество — армия это всего лишь зеркало общества и нечего на зеркало пенять коли рожа… Вся эта мелкая и крупная грызня, упоительные баталии в ходе которых люди, офицеры из разных силовых структур — КГБ, МВД, армии — начинали ненавидеть друг друга, все это говорило о том, что нет больше единства[284]! Вы можете себе представить что в Великую отечественную войну на фронте было шесть командиров и каждый больше заботился бы о том, чтобы отстоять какие то свои бюрократические позиции, а не о том как победить врага? Я не могу. И не в Сталине дело, совсем нет, Сталин один на всех и за каждым не усмотрит. Просто тогда была единая цель, и все было подчинено этой цели. Выстоять. Победить. Изгнать фашиста с родной земли. Уничтожить фашиста в его логове. Это было подчинено все, ради этого сражались и умирали. И то, ради чего сейчас грызлись и подсиживали друг друга в Афганистане, все обиды относительно того кому первому звание вручили или кому больше трофеев с каравана перепало — по меркам тогдашних фронтовиков не стоило и плевка!

— Что с Политбюро? — спросил старик

— А все то же! Халькистов изгнали, потом аминистов изгнали, потом кармалистов изгнали, теперь между собой все грызутся. Лаек тянет на себя, Наджиб на себя, каждый член Политбюро вокруг себя группировку людей сколачивает. Были выборы на Лойя Джирга[285] — знаете, сколько за Наджиба проголосовало?

— Нет.

— Тридцать три процента[286]! А довели до шестидесяти, подменяли бюллетени. Но ведь все же знают!

— Кто знает?

— Э… рафик… — горько протянул командор — весь Кабул знает. Те кто бюллетени эти писал и вместо настоящих считал — они же все и рассказали. Мы друг друга ненавидим. А духи все вместе, как пальцы в кулаке.

Для наглядности командор Танай сжал свои пальцы в кулак

— У духов тоже проблем много. Не раз стычки были[287].

— Но духи могут себе это позволить. Мы — нет. О каком единстве народа можно говорить, если нет единства в руководстве партии?

— Хорошо, что вы это понимаете, командор… — сказал старик, глядя на показавшийся вдалеке кораблик…

Это был мотобот — небольшой дизельный катер, принадлежащий местному полигону по испытанию минного и торпедного вооружения. Испытательный комплекс по всем документам проходил под кодовым названием «Объект Озеро». Некая часть озера была закрыта от туристов и отдыхающих и там периодически гремели мощные подводные взрывы, на поверхности воды вставали султаны разрывов. Так ковался морской меч Империи…

Мотобот подошел близко к берегу, даже очень близко, настолько близко что носом цепанул прибрежное дно. И с борта прямо в воду, задрав до колен штаны — это не помогло, он все равно вымок до нитки — спрыгнул тучный, средних лет человек, запоминающийся всем кто его видел некоторым несоответствием реакций. Улыбался он много, держал имидж тучного и добродушного человека — и даже когда к нему в Кремль приезжали проштрафившиеся чины в высоких званиях, от него они выходили в уверенности, что человек это добрый и участливый. Ну а что наказывает и наказывает строго — так оно так и надо, партийная никак. И мало кто замечал, что глаза, которые этот человек любил скрывать за линзами очков, не улыбаются практически никогда…

— Уф… — Александр Владимирович, который совсем недавно снова продвинулся по карьерной лестнице, получил сектор в ЦК, смешно размахивая руками выбрался на берег, отфыркался как тюлень — едва не утонул. Лето — а вода не сказать чтобы теплая…

— Всю рыбу мне распугали, товарищ… — сказал старик

— Да бросьте. Наловим. Наловим мы рыбки, придет время — только корзины подставляй…

В официальной обстановке Александр Владимирович говорил нудным, скучным, полным канцеляризмами языком, даже среди обитателей Кремля он слыл занудой. Мало кто знал, как он преображался в кругу своих. В кругу своих он говорил веско, многозначительно, часто его слова можно было трактовать совсем по-разному. Сначала военные привычные к четкому языку приказов не понимали его, потом привыкли…

— Александр Владимирович… — заведующий сектором ЦК протянул руку настороженно стоящему чуть в стороне афганцу — можно Искандер, как это у вас принято.

— Мы привыкли к русским именам — министр обороны ДРА пожал протянутую руку

— Вот и хорошо… Прогуляемся по берегу? Да бросьте в эту удочку, все равно пока мотобот тут стоит — клева не будет…

Три человека — вместе выглядящие настолько комично что могли бы сыграть в какой-нибудь комедии медленно пошли вдоль берега…

— Товарищ министр… — негромко заговорил зав сектором ЦК — я рад, что вы смогли уделить несколько часов мне и нашему с вами разговору. Понимаю как это было сложно, учитывая складывающуюся в ДРА обстановку. Но разговор этот рано или поздно должен состояться. И состояться он должен именно с вами.

— Со мной? — нарочито равнодушно спросил Танай

— Именно с вами. Потому что с вами, как мы считаем можно дальше иметь дело.

— А с кем нельзя?

— Скажите сами с кем можно? — в том же тоне, нарочито равнодушно спросил зав сектором

Танай хотел было уже возмутиться — и тут же понял, что тем самым он загонит себя в угол. Генерал был рядом — тот самый генерал, который курировал училище и не раз был в нем тогда, когда он там учился. Немало он делал и потом. И теперь, если он начнет возмущаться — генерал припомнит ему его же слова. Про Наджиба, про Лаека — про всех И он потеряет лицо перед русскими.

— Думаю что ни с кем.

— Ошибаетесь. Кое с кем можно иметь дело. Но только эти люди — не на первых ролях. И еще — кое с кем из противоположного лагеря.

Танаи немного помолчал.

— Речь идет про моджахедов? — спросил он

— Именно. Сейчас в ЦК идет проработка решения по выводу советских войск из Афганистана, и вы должны это знать.

— Вы представляете ЦК? — задал несколько неуместный вопрос министр, неуместный для тех, кто не знал подноготную взаимоотношений этих трех людей.

Зав сектором тонко улыбнулся

— Конечно же нет. Я не имею никакого права говорить от имени ЦК. Я простой чиновник, которого послали проверить работу полигона. Пришла жалоба на работу их первичной организации. Так что воспринимайте меня именно в таком качестве. Скажите, рафик министр, народная власть удержится в Афганистане после вывода войск? Только честно.

— Возможно…

— Нет, не удержится — сказал, как припечатал Александр Владимирович — и вы это знаете. С тех пор, как началось заигрывание с бандами, как начался процесс мирного примирения — натиск банд все усиливается.

— Чего вы хотите?

— Подробно вам расскажет Павел Иванович, я скажу кратко. Параллельная группа в настоящее время разрабатывает альтернативные варианты решения афганского вопроса. При этом, изучив обстановку мы приходим к выводу, что Афганистан как единое государство обречен.

Шахнаваз Танай был не из кабинетных генералов — он служил в самом подготовленном батальоне афганских вооруженных сил, в батальоне коммандос. Он не раз смотрел смерти в лицо, не раз убивал за Афганистан и готов был делать это снова. Он с трудом сдержался, чтобы не броситься на шурави и не убить его голыми руками. Вместо этого он лишь глухо спросил

— Почему?

— История Афганистана и история Пуштунинстана — это не одно и то же. Весь север Афганистана заселен теми, кто пришел с севера — таджики, узбеки, хазарейцы. Этих людей много, но им не предоставлено место в афганской политической жизни. В то же время пуштуны как нация вполне доросли до собственной государственности. Пуштунистан мы предложим возглавить вам. Северный Афганистан — рабочее название пока такое — возглавит другой человек.

— Это будет Масуд? — понял Танаи

— Какая разница. Время поговорить о вас.

Время поговорить о нас…

— Какой строй планируется установить?

— Социалистический, естественно — пожал плечами Александр Владимирович — какой же еще? Есть другие предложения?

Надо было подумать. Остановиться, все взвесить. Но времени не было — безумный водоворот рвался вперед, и гладки были стены ущелья. Зацепиться было не за что.

— Советский союз будет оказывать нам помощь?

— Конечно же. Но войска рано или поздно придется вывести — большую их часть.

— Кто останется?

— Детали вам Павел Иванович расскажет. Летчики, вертолетчики, ракетчики. Спецназ.

Они хотят нас стравить. Точно! Пусть два Афганистана воюют друг с другом! Они хотят перевести конфликт в чисто афганский!

— Рафик Шахнаваз. Давайте взглянем правде в глаза. НДПА скомпрометировала себя полностью в глазах афганского народа. То что происходит — еще цветочки, ягодки будут когда из тюрьмы начнут выходить халькисты. У многих — срок десять лет, значит — восемьдесят девятый и девяностый годы. Это — окончательный раскол страны и война — все против всех и при поддержке извне. Нужно перевести конфликт в другую плоскость, тогда можно будет принимать какие то решения. Разделение страны — это как раз и есть такой шанс, оно все равно рано или поздно произойдет, но по неуправляемому варианту и с гораздо большей кровью. Смотрите правде в глаза.

Соглашайся! Они все равно сделают только без тебя. Соглашайся, а потом… возможно стоит сыграть и в свою игру.

— Что требуется от меня? — этими словами министр обороны ДРА подтвердил свое присоединение к команде

— Детали — с Павлом Ивановичем. Пока — от вас требуется только молчать. И расставлять своих людей на посты, которые вам укажут. Мы вам поможем…

Кабул, База

Июль 1987 года

Нужная им вилла находилась на окраине Кабула, недалеко от дороги, ведущей в аэропорт. Чтобы попасть туда, им нужно было проехать через весь Кабул. Чтобы хоть как-то привыкнуть к суматохе местной жизни — они пошли пешком.

За восемь лет советского присутствия Кабул изменился и сильно. Когда они приходили сюда, весь город состоял из базаров, мечетей, нескольких центральных кварталов, построенных в основном еще при короле — и нищих, до ужаса нищих мазанках, как ласточкины гнезда прилипшим к горным склонам. Еще были виллы — они были по окраинам и в них жили богатые люди.

Русские много чего построили. Теперь здесь была ТЭЦ, был хлебозавод, был троллейбус. В Москве тоже был троллейбус — но Скворцов так долго пробыл здесь, что уже и забыл, что это такое — рогатый автобус Шкода с круглыми глазами фар и блестящей фальшрадиаторной решеткой. Было видно, что город готовится к беде: когда они были здесь последний раз на улице было много кумача и не было бронетранспортеров на перекрестках. Сейчас на всех улицах можно было видеть группы защитников революции, среди них много было женщин — они никого не проверяли, но стояли с автоматами, готовые ко всему. Скворцов уже знал — от словоохотливого капитана, высадившего их на окраине — что афганский космонавт слетал в космос, а по улицам возили огромные установки оперативно-тактических ракет: чтобы показать что русские не бросят Афганистан в беде и душманы не пройдут. Среди защитников революции было много женщин — они отчетливо понимали, что их ждет по приходу душманов и готовы были драться за давшую им свободу власть до конца[288]. Еще Скворцов знал, что город начали обстреливать ракетными установками — не положенным на шифер снарядами Градов как раньше — а настоящими ракетными установками. И еще недавно взорвали кинотеатр — крови было столько, что ее потом собирали тряпкой и выжимали в ведро.

Вот так вот. Война — есть война.

И все же Кабул был еще жив. Бегали такси — старые ГАЗ-21 и более свежие Волги и Жигули, ходили автобусы — ПАЗики, желтые, какие обычно ходят в ССР в сельской местности. На одной из улиц не работал светофор — и регулировщик с белой палкой регулировал движение. Работали дуканы — попытки насадить магазины как в СССР не ждали результата.

Довольно молодой, усатый человек улыбался с немногочисленных плакатов — доктор Наджиб, он же Наджибулла. Нынешний генеральный секретарь ЦК НДПА. Пока.

Добравшись за два с лишком часа до нужной виллы — она была как и все остальные, окружена высоким глухим забором, выше чем сам дом. Скворцов постучал в калитку, и она сразу открылась. За калиткой стоял афганский офицер, среднего роста, с аккуратными черными усиками, с автоматом АКМС в руках — и автомат этот был нацелен на них. На голове — берет темно-бордового цвета — берет коммандос. Афганские коммандос были единственными, кто по-настоящему воевал с духами и кого духи боялись как огня.

— К полковнику, — по-русски сказал Скворцов.

Офицер молча отступил в сторону, показал рукой — проходи.

* * *

Полковник пил чай в одиночестве, на заднем дворе виллы, сидя по-восточному за достарханом так, как мне восточный человек сидеть не смог бы. Чуть в стороне курился дымом тандыр — земляная печь, в которой готовят все афганские блюда. Рядом с полковником лежал его автомат, редкий АКМСН, у него пламегаситель как у СВД, длинный и не так слепит при выстреле. Да еще и планка для прицела штатная. Как и все необычное из вооружения, такой автомат очень ценился в 40ОА.

— Товарищ полковник! — обозначил строевую стойку Скворцов

— Вольно, садитесь.

Сесть так как полковник им не удалось — несмотря на длительную практику в отрядах Масуда. Полковник что-то крикнул в сторону дома — не на пушту и не на дари, оба эти языка они если и не знали, то понимали.

— Как добрались?

— Кха, рафик дагероль, ташакор[289].

Цагоев нахмурился

— На губу отправить досидеть, чтобы русский язык и армейский устав вспомнили? Сорбозы, пальцем деланные. Хада квал[290].

Попасть на губу в Кабуле — хуже нет. Если у себя в Джелалабаде туалетов не так то много, то тут… за начальственными задницами то…

— Никак нет, товарищ полковник.

— Уже лучше…

Принесли еду — лепешки, плов, чай в чайнике с чашками. Прислуживала женщина, скорее даже девушка — без пананджи, гибкая как тростинка, лет шестнадцати на вид, может и меньше. Необычно высокая для афганки и смелая. Не побоялась посмотреть на шурави, и даже чуть заметно улыбнулась Скворцову. Николай поймал себя на том, что посмотрел ей вслед — молодой организм все же требовал своего, а у Масуда свободных женщин не было. Верней были, но чуть что — женись, и это в лучшем случае. А в худшем — заимеешь кровника, и не одного — а всех мужчин в роду. И вражда эта не пройдет со временем: согласно афганской легенде пуштун отомстил своему врагу через сто лет, и отомстив сказал: я поспешил.

Произнесли короткую молитву, всего в одно слово — бисмилля, во имя Аллаха. Полковник Цагоев, как старший и по званию, и по должности и по возрасту приступил к еде, за ним последовали и остальные. Ели, как едят все афганцы — плов брали руками, мясо заворачивали в куски лепешки с зеленью. Трое, все трое разных национальностей — осетин, русский, украинец-хохол и пуштун, а встреть где-нибудь без формы — типичные афганцы.

Такова была эта война на свой восьмой год — и игра шла отнюдь не в одни ворота. Научились уже многому.

Поев, полковник довольно рыгнул — здесь это было принято, так показывалось, что гость сыт. Это было даже уважение к хозяевам.

— Прежде всего — запоминаем как вас теперь зовут. Ты — полковник указал на Скворцова — теперь будешь Туран, это теперь единственное твое имя. Повтори.

— Туран.

— А ты теперь… Кочай[291].

— Кочай — повторил Шило.

— Товарищ полковник, для чего все это?

— Тихо. Поперек батьки в пекло! Сейчас придет еще один человек. Тогда — доведу до вас следующее задание.

Еще одним человеком оказался тот самый офицер — коммандос, звали его Толвак. По тому, как он выбрал место чтобы сесть и как положил рядом с собой автомат видно было, что этот человек хлебнул военного лиха.

— Задача следующая… — полковник достал из внутреннего кармана формы фотографию — прежде всего опознание. Видели когда-нибудь?

Первым посмотрел Толвак, отрицательно качнул головой.

— Нет, рафик командир

Вторым за фотографию взялся Скворцов — и чуть не выронил ее из рук. Он уже и думать забыл о том происшествии, о том, что произошло в горах на спорной территории. Позабылся и легший там Сашка-Грузин — отомстил он за него, хорошо отомстил. А так, глянул только — и как ножом по сердцу. Ничего не позабылось…

Молча передал фотографию Шилу, тот не сдержался

— Е… это тот.

— Знаком?

— Так точно. Тот самый. Что мы взяли в горах. На караване. Он жив?

— Мы думаем что да. Пока жив.

Так вот почему их выдернули оттуда! Вот почему прервали их работу у Масуда, многообещающую работу — их уже принимали за настоящих моджахедов! В свое время Скворцов дорого бы дал, чтобы выглядеть, говорить и действовать так, чтобы его по-настоящему могли спутать с моджахедом.

Они — единственные кто знают этого человека в лицо и достоверно знают! И самое главное — он должен знать их, по крайней мере, Скворцова. Если кому и вытаскивать его — так только им.

Только — откуда вытаскивать?

— Мы считаем, что этот человек не только жив, но и находится в Кабуле. В ближайшее время должна будет произойти его передача лицам, связанным с ЦРУ США — бандитам из кабульского исламского подполья. Мы должны помешать передаче и захватить указанное лицо живым с целью вывезти его из Афганистана. Это теперь — единственная ваша задача.

Кабул, Дворец Арк

Июль 1987 года

Генеральный секретарь ЦК НДПА Мохаммед Наджибулла.

Революции нужны воины. Но революции нужна и кровь. И когда революция питается кровью воинов, ею она жива. Кровь тех, кто готов оросить ею почву под древом революции продолжает ему жизнь.

Но, в конце концов — сколько же крови должно пролиться? Неужели это не кончится никогда?

Генеральный секретарь НК НДПА, четвертый и последний председатель Революционного военного совета Афганистана Мохаммед Наджибулла[292] был уникальным для своего времени и своей страны человеком. Его не стоит представлять святым или ангелом, таких тогда не было в Афганистана, а сейчас нет и подавно. Были слухи, что будучи послом в Иране он украл из кассы посольства сто тысяч долларов — правда, надо сказать и про то, что слухи эти появились тогда когда у власти в Афганистане были его злейшие на тот момент враги Тараки и Амин. Когда он возглавлял ХАД — руководитель спецслужбы с дипломом доктора-гинеколога — его обвиняли в том, что он бросал в тюрьмы своих политических противников. Он так и не смог объединить Хальг и Парчам в единую партию НДПА, хотя для этого были все предпосылки — но он ли был в этом виноват, или еще и те, кто даже перед лицом надвигающейся опасности не прекращал грызню за власть? Он так и не смог удержать государство, которому служил и которым правил на краю пропасти — хотя исламские экстремисты отводили на захват власти после выхода шурави две недели, а воевать им пришлось три года — еще три года тяжелого, кровопролитного, безнадежного противостояния. Но смертью своей он доказал — прежде всего право оставаться в сердцах людей как настоящий воин и правитель Афганистана. Даже перед лицом смерти он не согласился на кабальную — не для него, для страны — сделку. Он остался президентом Афганистана до конца.

Он шел к власти трудно и долго. Уже с самого начала, года с восьмидесятого стало очевидно, что Бабрак Кармаль на своем посту недееспособен. Самолюбование собой, пустые и трескучие речи. Алкоголизм — это тоже было, тем более что рядом постоянно были русские, и проблем достать водку не было никаких. Он не смог объединить не то что страну — он не смог объединить и собственных сторонников, которые сразу перегрызлись между собой. Мало кто знал, что существовала так называемая «девятая группа захвата» — один из множества расквартированных в Кабуле специальных отрядов КГБ СССР, в чью задачу входило по получении сигнала «0» захватить или устранить Бабрака Кармаля. Но нет — он понял сущность текущего момента правильно, ушел вовремя, лег в больницу в Москву. В Афганистан его больше из Москвы не выпускали. У власти в многострадальной стране русские поставили трио — бывший ХАДовец Наджибулла, прекрасный экономист, председатель правительства Султан Али Кештманд и один из немногих людей, так и не изменивший Кармалю, член ЦК НДПА Сулейман Лаек. В откровенном разговоре представители КГБ СССР донесли до доктора Наджиба, с какой целью его ставят на этот пост — с целью проведения политики национального примирения. Наджиб понимал, что никакая политика национального примирения не поможет, что в Афганистане никогда не будут разговаривать с тем, кто кажется слабым и идет на уступки — но он промолчал. И русские промолчали — потому что имели приказ с самого верха. Фактически — русским надо было красиво уйти и сдать страну — а Наджибулла должен был им в этом помочь.

Но и русские — ошиблись. Наджибулла был из тех, кто играл собственную игру. Долгие годы работы руководителем ХАД, долгие годы практики руководителя разведслужбы непрерывно воюющей страны, долгие годы практики бок о бок с русскими, гениями разведки могли сделать разведчика наверное даже из осла. А Наджибулла ослом не был — он был хитрым, опытным, прошедшим огонь и воду царедворцем, выжившим на смертельном минном поле афганской политики, не предавшем Кармаля, когда от него отвернулись все — и не потому что деваться было некуда. Было! Амину как воздух нужен был пример с «раскаявшимся», с кем-то из высокопоставленных парчамистов, готовых публично порвать с прошлым, покаяться и пожать протянутую руку. Был бы это Наджибулла или кто-то другой — неважно, на таких условиях Амин, хитрейший из хитрых принял бы его, обласкал и дал высокий пост как символ межафганского примирения. Но Наджиб не пошел на предательство — еще и потому что увидел за Кармалем силу русских. Время показало что на тот момент — он сделал правильный выбор.

Но это — на тот. А сейчас — нужно было делать новый выбор, еще более сложный. Но без него — Афганистан как государство погибнет под ордами взращенных в соседней стране варваров.

Сейчас, Наджибулла стоял у окна своего кабинета в президентском дворце Арк и смотрел на окруженный высоким забором двор. Уже сейчас начались приготовления в тому, что произойдет когда уйдут русские — к уличным боям. Территорию Арка спешно укрепляли — помимо старой линии стен поспешно из бетонных блоков, уродуя внутренний двор дворца возводили новую линию укрытий, которые не пробить из гранатомета и миномета, не разрушить из мобильной ракетной установки китайского производства — нового, недавно появившегося у моджахедов оружия. Только вчера во дворец, в подвальные помещения завезли и складировали оружие в боеприпасы в количестве достаточном, чтобы вооружить дивизию- одних автоматов было около десяти тысяч стволов. Все было не новое, то что оставляли уход русские в Афганистане. Активного вывода пока не было — но были созданы комиссии сдачи-приемки, они ездили по городкам и гарнизонам, намечали план мероприятий по сдаче объектов от одной армии к другой. За время своего пребывания русские построили здесь многое — городки на полном самообеспечении с автономными скважинами, казармами, жилыми модулями, взлетно-посадочными полосами, рубежами охраны. В кабульском гарнизоне была собственная хлебопекарня с запасом муки. Все то что оставляли русские они не просто передавали в том виде в каком оно есть — а всегда делали ремонт и приводили в порядок.

То, что он делал — он не считал предательством. Есть обстоятельства, которые выше таких слов как предательство. Если начинать говорить о предательстве — то не предали ли их русские, выходя из Афганистана не сделав своего дела. Не предали ли русские лично его, ведя тайные переговоры с такими людьми как Достум, Масуд и его собственный министр обороны Шах Наваз Танаи — Наджибулла знал обо всем, он был и оставался самым осведомленным человеком в Кабуле, даже уйдя с должности директора ХАД. Он ни секунды не сомневался, что советские как привели его к власти — так и снимут, как сделали это с Кармалем. А раз так — то и у него руки — свободны.

Повернувшись от окна, Наджибулла оглядел своих самых преданных сторонников, собравшихся в кабинете президента. Он сам лично за несколько минут до этого проверил кабинет на наличие подслушивающих устройств — никому нельзя было доверять, он знал, что кабинет Тараки прослушивали люди Амина, содействовал им в этом первый заместитель директора АГСА. Всех гостей этого кабинета перед входом обыскали — и ни один из них не проявил раздражения по этому поводу, ибо знал чем обоснованы подобные меры безопасности. Слишком серьезен был вопрос, который нужно было обсудить — и каждый из них оказаться перед расстрельным взводом даже за мысли о том, что предстояло сделать.

Наджибулла собрал самых преданных свих сторонников — слово «преданность» мало что значила в Афганистане, но в этих людях он был уверен больше чем в других. Каждый из них понимал, что от устойчивости существующего режима зависит его жизнь и личное благосостояние, и жизнь всех родственников — потому что Восток жесток, и случись чего — перебьют до последнего человека. Каждый из них уже перешагнул порог страха, когда страх подменяется желанием выжить — диким, инстинктивным, сметающим все на свете. На этих людей президент делал ставку, на них он строил свой план.

Первым был родной брат президента генерал Шапур Ахмадзай, руководитель управления охраны МГБ, которому подчинялась президентская гвардия и силы спецназа, замаскированные под «учебный батальон». Брат президента был единственным, кому президент мог доверять безоговорочно — потому то он поставил его на такую должность, фактически вверив в его руки Кабул и охрану всех членов ЦК НДПА. Одним мановением руки (своей или президента) он мог арестовать всех.

Еще двое представляли ХАД. Начальник ХАД, генерал армии Гулям Фарук Якуби и его заместитель, непосредственно вышедший на контакт с американцами, генерал Яр Мухаммад.

Из армии не было никого — Наджибулла им не доверял. Если он кого-то и подключит — то в последний момент.

— Начнем, товарищи… — Наджибулла нервничал, и ничего удивительного в этом не было — пусть рафик Мухаммад выскажется.

Яр Мухаммад, выходец из Царандоя настороженно огляделся — из всех четверых он был самый хитрый и циничный. Потому то его и послали на первый контакт с американцами — президент выбрал его потому, что от него было легче всего откреститься в случае чего. Никто не поверил бы, что Якуб или Ахмадзай действуют помимо его воли — а вот Яр — запросто.

— Контакт состоялся — коротко доложил Мухаммад — наши новые друзья выразили сдержанную, но все таки заинтересованность в нашем предложении.

— Вот как?

— Именно. Они готовы пойти нам на уступки, в случае если мы изменим свое отношение к ним. Они готовы гарантировать безопасность и территориальную целостность Афганистана своими силами.

На языке, обычно используемом в таких ситуациях — это означало возможность и необходимость размещения военных баз на своей территории.

— О каких силах идет речь?

— Первоначально — о небольших. Их интересует база в Баграме. Там они готовы разместить экспедиционные силы на постоянной основе.

— Важен принцип, Саид Раис[293] — почтительно высказался Якуби — весь мир увидит это, и сделает выводы.

— И наш партийцы тоже… — задумчиво сказал президент. Все таки действующий режим в Афганистане имел прежде всего идеологическую основу, и просто так, по мановению руки диктатора — развернуть свою политику на сто восемьдесят градусов не мог. Он был избран президентом на Лойя Джирга — съезде афганского народа, и отстранить его мог тоже только съезд. Но съезд съездом — а есть еще и партия. Принимая предложение американцев, они окончательно восстановят против себя партию — а это что ни говори значительная сила, особенно в городах, и она целиком ориентирована на Советский союз. Тем более — что и СССР не обрадуется такому резкому повороту афганской политики — а вопросы они решать умеют, семьдесят девятый год это отлично показал. Бабрак Кармаль пока еще жив, хоть его и держат в Москве в больнице, фактически в изоляции — все же лон жив, и случись ему снова появиться на афганской сцене — его сочтут опасным противником. Неизвестно, как поведет себя Танай — а за ним вся армия. Сулейман Лаек, еще один игрок афганской политики — не преминет воспользоваться «предательством Апрельской революции» и собрать вокруг себя Политбюро ЦК НДПА, объявив новый режим узурпаторским. Жива еще Анахита Ротебзад — та еще фурия, в свое время прикрыла Кармаля от пули своим телом.

В общем — СССР найдет при случае игроков, способных защитить свои интересы. А они окажутся фактически в вакууме и полностью зависимыми от американцев. Если американцы не окажут им помощь, причем немедленно, не сыграют в пользу привычных им друзей — моджахедов — падение режима станет вопросом нескольких дней, они сами убьют его и останется только бежать. Против них будут все — Парчам, Хальк, моджахеды, национальные формирования юга Афганистана…

— Они готовы гарантировать наши интересы, рафик Мухаммад?

— Да, Саид Раис, по крайней мере на словах. Они даже не настаивают на резком повороте в политике, отказе от символики, передачи власти моджахедам. Их вполне устроил бы светский, подконтрольный им режим по типу пакистанского.

— А Пакистан это устроит? — задал риторический вопрос президент.

Вопрос остался без ответа — Пакистан был извечным врагом

— Разрешите, сайиди? — спросил Якуби

— Говори.

— Мои люди приносят от соседей интересные вести. В последнее время нарастает напряженность между американцами, Пакистаном и муджахеддинами, ведущими джихад. Уже было несколько случаев вооруженных столкновений муджахеддинов между собой, и один раз муджахеддинов — с пакистанскими силами безопасности. Насколько мы можем судить — намечается раскол и в пакистанских властных структурах. Часть из военных, во главе с президентом и главой ИСИ Ахтаром Абдул Рахманом больше ориентируется на развитие отношений со странами арабского Востока, в частности с Саудовской Аравией, Объединенными арабскими эмиратами, Бахрейном, минуя обычного посредника в таких контактах — США. Проявляет интерес к происходящему по соседству и разведка Китая. Часть генералов и офицеров разведки склоняются к чисто проамериканской ориентации. Наконец часть — во главе с Мухаммедом Джунейджо — высказывается за проведение выборов и прекращение военной диктатуры — очевидно они тоже склоняются к исламскому пути развития. Сами американцы в последнее время разворачивают активную вербовочную работу в Пакистане, чего раньше никогда не было, пытаются взять под контроль каналы распределения гуманитарной помощи и оружия, поставляемого на продолжение войны против нашей страны. Муджахеддины в последнее время проявляют все большую враждебность, расширяют каналы финансирования своей деятельности за счет наркоторговли, зафиксирован интерес отдельных движений к происходящему за пределами зоны войны между нашими двумя странами. Американцы чувствуют, что ситуация постепенно выходит из-под контроля — но пока ничего не могут с этим поделать.

Столь обширный и точный доклад, реально отражающий положение дел в соседней стране ХАД не смог бы подготовить самостоятельно: у него были контакты и источники в бандитских группировках, но что происходит в пакистанских эшелонах власти — он не знал. Тут помогла РАВ — индийская разведывательная служба, которую учили своему ремеслу сотрудники советского КГБ, британской СИС и израильской МОССАД — вряд ли можно было встретить еще одну разведслужбу, которой довелось набираться опыта в этих трех его источниках одновременно. РАВ работала с афганской внешней разведкой намного теснее, чем это было принято предполагать — фактически, большая часть материалов, которую добывал ХАД на самом деле представляла ему РАВ, руководствуясь старым, проверенным жизнью принципом — враг моего врага мой друг.

Кроме того — индийскую разведку сильно интересовал переданный ей по нелегальным каналам план под кодовым названием «Камнепад» — верней, та часть плана, которую ей сочли нужным передать. Пакистан давно бы головной болью Индии, и если кто-то предлагал план как избавиться от заклятого врага раз и навсегда — Индия принимала этот план с величайшим вниманием. РАВ нужно было только узнать — насколько этот план реален, и не является ли он провокацией с той или другой стороны. Это было критически важно для определения будущего направления индийской политики.

А вот президента — сильно заинтересовали вести о дрязгах в Пакистане. Наджибулла не был сильно привязан к Советам, но он был пуштун и пуштунский националист, последним таким лидером в Афганистане был Амин. Как пуштун, он не мог не пытаться решить проблему пуштунских земель, находящихся под властью Пакистана, тем более что договор, согласно которому эти земли передавались в состав тогда еще британских владений, был заключен на сто лет и истекал в 1993 году[294]. Если США недовольны Пакистаном, если ему удастся правильно сыграть в эту игру и сменить дохлую лошадь на свежую, лоснящуюся — то можно будет говорить и о возврате этих земель. Тогда он станет героем и ни один пуштун не посмеет выступить против него.

— Братья… — сказал Президент — я обращаюсь к вам не как к государственным деятелям, а как к братьям одного с вами племени, пусть и разных родов. Каждый из нас знает, что такое партия и что такое дисциплина. Но партии больше нет и судьба Афганистана, как и судьба нашего народа висит на волоске.

Президент сделал паузу, чтобы сказанное звучало более весомо.

— Да, русские помогли нам во многом. Но теперь русские уходят, мы — остаемся. Ни для кого и нас не секрет, что партия так и не стала единой, ни когда здесь русских не было, ни когда они появились. До сих пор каждый партиец, да и каждый моджахед — прежде всего пуштун, таджик или узбек, а только потом — член партии. И среди наших врагов то же самое, потому что они грызутся друг с другом, подобно паукам в банке. Выход у нас только один — сделать такое, отчего каждый пуштун до единого признает и поддержит нашу власть. В девяносто третьем году истекает срок договора, по которому часть афганской территории оказалась отторгнутой в пользу Пакистана. Этот договор — нож в сердце пуштунов, если мы сумеем разорвать его — любой пуштун признает наш и нашу власть, а на согласии пуштунов держался Афганистан, когда же его не было — наша несчастная страна повергалась в пучину междоусобицы. Ради этой цели мы должны сделать все возможное — и невозможное тоже. Русские нам не помощники. Только американцы. Я принял решение — ты, брат Ахмадзай, и ты — рафик Якуби должны будете разработать план, как нам вернуть эти земли. Пока — без учета американцев, просто рассчитывайте на то, что противодействия с их стороны не будет.

— Будет сделано, Саид Раис.

— Ты, рафик Мухаммад — поддержание и укрепление связей с американцами — на тебе. Дай им все что они попросят. Скажи, что мы готовы, и даже настаиваем на самом тесном сотрудничестве после вывода советских войск.

— Это может быть опасно… — задумчиво сказал Якуби — а что если они передадут полученное ашрарам?

— Ашрарам… Ашрары уже знают о нас все, даже то чего не знаем мы. Их люди везде, что правительственный, что военный аппарат поражены болезнью малодушия. Каждый уже думает — как работать, когда придет новая власть. Дай им все.

— Слушаюсь, Саид Раис…

— Тогда… — президент задумался — все могут быть свободны. Все, кроме рафика Якуби.

Президент заметил быстрый, обиженный взгляд брата. Он был самолюбив, как и все пуштуны — и не терпел того, что у брата есть секреты с другими людьми, о которых не знает он. Но такова суть власти — какие-то вопросы нельзя доверить даже родному брату.

Когда за батом закрылась дверь — президент в упор посмотрел на начальника ХАД, службы безопасности Афганистана.

— Ты продолжаешь наблюдать за тем, что делает рафик Шах Наваз?

— Непрерывно, Саид Раис

— И что же делает рафик Шах Наваз?

— Рафик Шах Наваз после того, как нашел прямые контакты с шурави — начал искать контакты с муждахеддинами. Он ведет опасную игру, Саид Раис.

— Интересно. С кем же?

— Его люди вышли на некоего Джамалутдина, известного бандитского главаря. Он принадлежит к ИПА, партии Хекматьяра. Рафик Шах Наваз пока не встречался с ним лично — но у людей этого бандита появилось слишком много оружия, правда воюет он им не столько с нами, сколько с моджахедами из других партий. А те уже выразили недовольство что Джамалутдин получил столько оружия, и не поделился им с братьями по джихаду.

— Интересно…

— Саид Раис, меня беспокоит одна вещь…

Якуби замялся

— Говори, говори, рафик…

— Что если рафик Шах Наваз принял решение предать революцию? Он совсем скоро дожжен ехать с инспекционной поездкой на самую границу, что если он не вернется оттуда?

Президент расхохотался — искренне

— Это бы обрадовало меня, рафик Якуби, сильно обрадовало. Но рафик Шах Наваз не такой глупец, чтобы сделать это. Он что-то стоит, пока за ним армия, как только у него не будет армии — он будет никто и его просто растерзают. В Пешаварской семерке никому не нужен восьмой игрок. Того, что кладут им в корыто, как свиньям — не хватает и на семерых.

— Но рафик Шах Наваз знает все наши военные тайны, Саид Раис

— И что? Я тебе уже говорил — их знают все, все наши тайны не стоят и ломаного гроша, и не пытайся убедить меня в обратном. Но в одном ты прав, рафик — нельзя этого так оставлять, надо что-то решать…

— Прикажете… — осторожно заикнулся Якуби

— Нет! — резко осадил его президент — не смей не то что делать, не смей и думать об этом! Еще не хватало нам — мученика революции… Рафик Шах Наваз хочет поднять мятеж… он договаривается со всеми…

Якуби слушал, затаив дыхание

— Надо заставить его действовать! — заключим президент — заставь его действовать! Пусть первый ход сделает он и его нукеры!

— Но это может быть опасно.

— Ты же докладывал про свой учебный батальон… Он сможет остановить заговорщиков?

— Полагаю что да… — осторожно ответил Якуби. Проверять это ему — очень не хотелось.

— Значит — это не так опасно. Если тебе нужно что-то еще дл учебного батальона — это будет. Отбери туда лучших, самых лучших что у нас есть. И… уже начинай операцию против Шах Наваза. Сделай…

Президент в раздумьи прошелся по кабинету, потом повернулся к начальнику разведки

— Рафик Шах Наваз силен в глазах генералов тем, что он демонстративно не подчиняется мне. Он не подчиняется — и генералы думают, что он сильнее меняю. Если они увидят, что все по-другому — они отвернутся от его, все как один. Выбери кого-то, кто больше всего завязан на контакты с ашрарами и арестуй его. И будь готов! Если Шах Наваз выступит — будь готов отразить его удар. Если нет — ему хуже, он потеряет намус[295], а это — навсегда. Только доложи мне, когда будешь готов.

— Слушаюсь, Саид Раис.

Кабул. Пандшанба

29 июля 1987 года

День пандшанба. Четверг. Конец недели, завтра джума, пятница, выходной. День отдохновения, день обращения к Аллаху.

Но пока еще была пандшаба. И не все итоги были подведены, не все долги — розданы. Камни разбросаны — настало время их собирать.

Последние дни запомнились старшему лейтенанту непрерывным перемещением с места на место. Каждый день судьба гнала их с виллы на виллу, нигде они не задерживались дольше нескольких часов — а дважды они и ночевали в машине. Машины они тоже меняли, пересаживаясь с родного УАЗа на старую бурубахайку, с нее на престижную Тойоту, с нее — на Волгу-такси. Еду покупали в дуканах, всегда были настороже. Казалось просто невероятным, что кто-то мог обеспечивать этот ежедневный калейдоскоп машин и вилл — но это было. Впервые старший лейтенант — теперь просто Туран — почувствовал что значит быть чужим среди своих. Он видел своих — из сороковой армии, из советнического аппарата, гражданских, коих в Кабуле тоже было не мало. Но он не видел в них своих, он не искал из взгляда, не пытался заговорить. Теперь он был — афганцем-диверсантом по кличке Туран, самое страшное, что им же он был и в душе.

На Востоке, ближе к экватору темнеет быстро, а в Кабуле еще быстрее — город, расположенный в огромном кратере, почти моментально, незаметно для глаза погружается во мрак. В восемнадцать ноль-ноль начинается комендантский час, улицы темнеют, для передвижения по городу нужен специальный пропуск. А кабульский мрак — особенный, в нем полно теней, скрывающихся от людей при свете дня — это тени не знают жалости. Но для этих теней они были своими, им бояться им было нечего.

Толвак остановил автомобиль у очередного дувала, заглушил двигатель. Молча вышел из машины, постучал в ворота и ему их сразу открыли. Туран и Кочай остались сидеть в машине.

— За кем мы идем? — вдруг спросил Кочай

— Мужик с того каравана. Последнего — неохотно пояснил Туран.

— То я знаю… — Кочай вдруг перешел на русский, на котором он не говорил уже дней десять — ты мне скажи, старшой, что он так нужен то всем.

— Кому — всем?

— Полкану нашему. Потом этим еще… зеленым, бля… Мы ведь так и не отсидели свое на губе, прикинь?

Для военного это было почти что святотатством.

— Оно тебе — надо?

— Да хоть знать буду, за что воюем. Ты ведь с ним трепался за что-то, старшой?

Скворцов решил не скрывать. В конце концов не было у него человека ближе в этих скитаньях, в этой непредсказуемой игре, в которой партнером была сама жизнь.

— Разведчик это. Шпион американский.

Кочай чувствительно ткнул командира в бок

— Я ведь серьезно. Не хочешь говорить — так и скажи — мол, иди, тащ прапорщик на три всем известные буквы.

— А я что — на шутника похож?

Шило не сразу осознал, что командир не шутит.

— Так что… он и в самом деле? И что он тебе сказал?

— Да ничего не сказал. Для беседы много времени было?

— Немного, ты прав. А что он тут делал, он тебе не сказал?

— Нет. Вот вынем его — тогда спросишь.

Вернулся Толвак. Бегом, сразу завел мотор.

— Надо спешить — Толвак говорил по-русски не очень хорошо, но понять было можно — он совсем рядом, будет там еще пару часов.

Туран положил руку на руль.

— Э, нет, рафик. Вот спешить то — как раз не надо…

* * *

Военная промышленность Советского союза специализировалась на производстве кондового оружия, простого — но дубового и не слишком удобного. Вот скажите — автоматы есть в исполнении Н — то есть с креплением для ночного прицела, и Б — то есть бесшумные, с нарезкой для глушителя. Неужели надо много ума, чтобы сделать модификацию НБ? Нет, таких не делают…

Машину они оставили на той же самой улице, заглушили двигатель — топлива было немного, а пустая машина с работающим двигателем могла привлечь к себе внимание. На троих у них было три автомата с ПБС и один ночной прицел НСПУ, здоровенная, неудобная дура, весящая под два килограмма. В этот ночной прицел Туран и рассматривал улицу, лежа на плоской крыше одной из вилл. И то что он видел — ему не нравилось.

Та вилла, которая им была нужна — ничем не отличалась от других, да и не мгла отличаться — дувал закрывал обзор почти полностью. Но вот как раз напротив них, напротив того места, где он залег, стоял грузовик с выключенным мотором, большой армейский Урал, и в кабине его кто-то был — маячком тускло тлел огонек сигареты. Но это были еще полбеды — бедой был БРДМ, стоящий в самом начале улицы. Спарка 14,5–7,62 при коротком корпусе — то что нужно для города, крупняк проломит любой дувал, машина маневренная, короткая — везде протиснется. Если там, в БРДМ есть дежурный — то идти на лобовой штурм было бы самоубийством. Им просто не дадут перебежать улицу, когда они пойдут на отход.

Сплюнув от досады — Туран спустился вниз, передал прицел Кочаю — сменить его на наблюдательном посту. Соскользнул вниз, стараясь не шуметь.

— Что там, рафик?

— Ничего. Мы втроем не справимся.

— Но мы должны!

— Ничего мы не должны. Их прикрывает БРДМ, ты что не знал? У нас нет гранатомета, чтобы вывести из строя эту каракатицу, прежде чем начнется. Через дувал я ничего не вижу, можем там человек пятьдесят!

— Но мы взяли заряд, чтобы их отвлечь.

— Этим зарядом не выведешь из строя бардак[296].

— Рафик, мы должны это сделать!

— Иди и делай! И тише ты…

Тише…

Вдруг старлею пришла в голову мысль, заставившая его похолодеть. Они достаточно нашумели для того, чтобы хозяин этой виллы вышел и просмотрел что происходит, не лезут ли в его хозяйство воры. И если он до сих пор этого не сделал — значит…

Приложив палец к губам, Туран пошел к ближайшему окну — как и в большинстве частных вилл Кабула здесь все окна на ночь закрывались железными и деревянными ставнями. Он попытался поддеть ставню ножом — но и без этого ему уже было понятно, что дом, который они избрали местом своего наблюдательного пункта — темен и пуст. И другие дома на улице — пусть и за дувалами — подозрительно темны и пусты.

Прежде чем он додумал эту мысль до конца — за дувалами, как раз в той стороны, где покой этой улицы охранял бардак, что-то треснуло, похоже было на разрыв фейерверка, только громче. Даже не нужно было смотреть, чтобы понять что произошло.

— С собой шиза[297]?

— С собой.

— К дувалу! Скажу — бросай! И падай — засыплет нах..!!!

Птицей взлетел старлей на крышу, уцепившись за росшее у стены дерево — как раз для того, чтобы увидеть миттельшпиль шахматной партии, разыгрываемой сейчас на темной улице Кабула.

Бардак не горел — он дымил, почти незаметно. Но сомневаться не приходилось — выведен из строя всерьез и надолго. У стен и ворот нужной им виллы стояли сразу три машины, три УАЗа-буханки, и с крыш двух из них на дувал были перекинуты штурмовые лестницы. Еще несколько человек сгрудились около ворот, но ворота были закрыты. Чуть в стороне, почти у самого подорванного бардака стояла с включенными подфарниками Волга.

Туран перевел взгляд на Урал — и понял, что огонек сигареты уже не горит, кабина грузовика была темной и безжизненной. Снайпер? Но откуда?

— Работают, старшой — прокомментировал Кочай

Работают. И неслабо работают — чувствуется школа. Каскад[298]? Или …

— Работают — старлей уже шлифовал в голове мгновенно придуманный, подсказанный опытом план — времени нет — слушай. Делаем, как будут увозить. Сосед[299] бросит шизу как они будут увозить. Я беру. Ты прикрываешь, если Волга не остановится — бей по водителю. Потом бросаем еще шизу — и уходим.

Кочай понял с полуслова

— Делаем, командор

— И это… Наглухо не вали. Постарайся…

— Постараюсь…

Перестрелки слышно не было — отдельные выстрелы, только один раз треснула которая, приглушенная дувалом очередь. Те, кто штурмовал сейчас виллу — пользовались бесшумным оружием. Тем, кто охранял ее — шанса воспользоваться своим не давали.

А план был прост — единственно возможный в такой ситуации. У Толвака была шиза, только не обычная. Как то раз старлей подсмотрел в одном подразделении прием — шизу, самодельный штурмовой заряд делали не из алюминиевой банки 0,33, наполняя ее пластитом, как обычно — а модифицировали итальянку! Небольшую противотранспортную мину, в которой — не один килограмм взрывчатки! Носить ее было тяжелее, чем обычную шизу — но эффект от взрыва был просто поразительным: духи, в пещеру или за дувал к которым забрасывали такой заряд — моментально прекращали сопротивление и сдавались. Еле живыми. Контуженными, оглохшими и благодарящими Аллаха за возможность пожить еще один день. Готовенькими, в общем. Внезапным применением такого вот заряда старлей хотел остановить Волгу, на которой будут увозить нужного им человека и временно ослепить и оглушить тех кто будет в этот момент на улице. Пока те, кто сейчас брал виллу будут в шоке — он подскочит к машине, вытащит пленника и уйдет с ним за дувал. Шило прикроет, остановив тех, кто рванется следом и заставит остальных залечь. Всего то — перемахнуть на соседнюю улицу и завести машину. И — ищи ветра в поле.

Туран соскользнул на землю, когда штурм уже закончился. Из вскрытых ворот на улицу быстро вытащили, держа под руки, человека и затолкали на заднее сидение Волги, машина моментально приняла с места, разгоняясь. Старлей бросился к воротам, отсчитывая про себя секунды — те самые, которые нужны Волге чтобы поравняться с местом засады. Он боялся только одного — что заряд либо убьет тех кто в Волге, либо обрушит дувал и погребет их, либо — произойдет и то и другое одновременно. Но рокот волговского мотора становился все громче, и думать было уже некогда. Настало время действовать.

— Давай!

Афганец перебросил мину через дувал — и бросился на землю, закрыв голову руками. Секунда, еще секунда, еще — отчаяние неудачи, осечки, провала едва не заставило Турана завыть по-волчьи — как вдруг…

Долбануло — иначе и не скажешь, как будто великан ударил кувалдой по земле и она содрогнулась от боли и ужаса. Железные ворота — хорошо, что он не стоял напротив них моментально вылетели под воздействием ударной волны, старлея, припавшего к земле швырнуло, опрокинуло, на мгновение потемнело в глазах. Но большую часть энергии ударной волны принял на себя дувал — и старлей бросился вперед, в распахнутый взрывом зев ворот.

Сегодня за них был сам Аллах. Мина легла почти идеально — взрывом Волгу откинуло и впечатало в Урал. Секунды летели стремительно — но это были его секунды, ошеломленные взрывом, штурмовики не стреляли в них.

Старлей сунулся к двери Волги — и понял, что открыть ее не удастся, слишком смята. В салоне кто-то шевелился, на заднем сидении — жив! Тот кто им был нужен — был еще жив!

Кто-то подскочил сбоку, Туран бросил руку за пистолетом.

— Это я!

— Помоги!

Афганец с ходу шарахнул прикладом автомата по двери, потом еще раз. От отчаяния, что сейчас все провалится — старлей залез на крышку багажника, немыслимым образом извернулся, просовывая ногу в салон — и изо всей силы, какие только у него были — саданул ногой по стойке заклинившей от взрыва двери.

И она поддалась! С хрустом и скрежетом — но она открылась, искореженная машина открылась. Афганец сунулся в салон — и рывком выбросил из него кого-то…

— Уводи!

Со стороны виллы уже стреляли, кто-то закричал. Старлей плюхнулся с багажника, ударившись спиной об асфальт, нащупал в кармане гранату — у нег было всего две, по одной в каждом кармане — и, сильно размахнувшись, бросил ее назад…

Он и сам не понял, что он сделало потом, самое главное — зачем он это сделал. Самостоятельно выбив заклинившую после взрыва дверь, из машины вывалился водитель. Он стоял на четвереньках, не в силах прийти в себя, когда Скворцов оказался рядом с ним — и уже стоя на ногах. Взрыв гранаты задержал, но не остановил тех кто штурмовал виллу — вот-вот они должны были оказаться здесь, хорошо что не вели прицельного огня. Возможно — был приказ брать живыми, и отменить этот приказ было некому.

Туран схватил незнакомца за шиворот, рванул на себя так, что треснула ткань.

— Встать, вперед!

Ошеломленный происходящим незнакомец повиновался, пополз от искореженной машины на четвереньках. Подскочил Кочай

— Старшой, бардак живой!

Они вдвоем утащили за дувал второго, успели до того, как очередь раскатисто бабахнула по всей улице, разнося вдребезги дувал. Все они упали на землю, не сговариваясь рухнули друг рядом с другом — двое русских и их пленник.

Шило ни слова не говоря, сунул к морде пленника штык-нож, сделал зверское лицо, пленник мелко-мелко закивал — было понятно и без слов. Туран бросил гранату через дувал, чтобы тормознуть тех, кто подбегает к нему с той стороны и подарить себе несколько секунд форы.

Втроем маханули через дувал, потом еще через один. Яркий свет фар — на дальнем — полосную мрак кабульской ночи, старлей инстинктивно вскинул автомат, падая на колено.

— Свои, бача, не стреляй!

Где-то в Румынии. Южная группа войск

30 июля 1987 года

Пропасть…

Шагнешь — и пропасть ждет тебя. Пропасть жива только тогда, когда питается людьми. Измени ударение — ни единой из букв, просто ударение — и ты все поймешь.

Крутятся катушки на старом, катушечном магнитофоне перематывается с катушки на катушку длинная коричневая лета, перемалывая по пути все что ты знал, и во что ты верил. Остановить бы — да как остановишь…

Это — уже не остановить. Ты знал об этом, когда сказал «да» тогда, на юге Афганистана. Ты сделал свой выбор, шагнув из мира боевого братства в мир смертельно опасных иллюзий. Правила этого мира прости — забудь о своем прошлом, не помни ничего из того что ты сделал по приказу или без, не задумывайся над приказами которые ты получаешь — просто исполняй их. Не оглядывайся назад — оглянувшийся превращается в камень!

И все же — мерзко. Не больно — именно мерзко. Как будто искупался в дерьме.

Крутятся, крутятся катушки…

— Ваше полное имя?

— Александр Джеймс Маллен

— Год рождения?

— Сорок первый. Одиннадцатое ноября

— Вы являетесь сотрудником ЦРУ США?

Усмешка. Слышно даже на ленте — такой горький смешок

— Думаю, что уже нет. Думаю, что меня успели уволить.

— Поставим вопрос иначе. Вы являлись сотрудником ЦРУ США?

— Да, являлся.

— Ваша последняя должность?

— Старший аналитик, сектор коммунистических стран Европы. Особая специализация — ГДР.

— Вы проходили специальную подготовку?

— Да.

— Где и когда?

— Сначала Ферма, думаю, вы знаете, что это такое. Милое заведение в лесах Потом — факультет славянских языков и литературы Университета Южной Калифорнии, в Лос Анджелесе, степень магистра по русскому языку и литературе.

— Вы владеете русским языком?

— Да.

— Вы работали в отделе по борьбе с советской угрозой?

— Да.

— При каких обстоятельствах вы покинули этот отдел?

— Попросил о переводе. Я владею еще и немецким. Меня оставили на коммунистической секции, просто перевели на другую страну.

— Почему вы покинули отдел по борьбе с советской угрозой?

Молчание

— По идеологическим соображениям. Верите?

— Верю. Каковы же они?

— Каковы… Я должен передать информацию. Ту, что поможет вам. Я считаю, что Советский Союз нуждается в помощи.

— Что заставляет вас так считать?

— Информация, имеющаяся у меня. Принято решение, на мой взгляд неправильное. Категорически. Делается ставка на Китай, считается что это менее опасный противник чем СССР. Я считаю это ошибкой. За которую Америка рано или поздно заплатит.

— Каким образом?

— Сложно объяснить… Китайцы… они не такие как мы. Не только американцы — но и русские. Я долго изучал вашу культуру… даже в какой-то степени стал в душе русофилом. Вы — такие же как и мы, у нас схожее мышление. У китайцев — мышление другое, они не успокоятся, пока не подомнут всех. В том числе — и США.

— Вы понимаете, что вам сложно поверить?

— Да, понимаю. Но это так. Я сделал то, что должен был сделать. Мой отец часто говорил мне: в жизни бывают моменты, когда нужно просто поступить правильно. Я считаю что я поступил правильно, даже если мои бывшие коллеги считают по-другому.

— Хорошо. Сменим тему. С какой целью вы прибыли в Пакистан?

— Чтобы совершить переход.

— То есть перейти на нашу сторону, сдаться советским солдатам?

— Да.

— Вы понимали, что можете погибнуть?

— Да, понимал. Но считал это маловероятным. У меня был другой план.

— Какой же?

— Совершить переход, после того как я прибуду в базовый лагерь на территории Афганистана. Я не рассчитывал на то, что ваши люди действуют на территории Пакистана.

— Что произошло после вашего пленения?

— Ваши люди вывезли меня на вертолете в свой базовый лагерь. После этого — меня вывезли из него.

— К то именно?

— Я понял, что это были ваши люди и сотрудники афганской службы безопасности.

— Уточните пожалуйста — «ваши люди».

— Советские, представители государства. Яне знаю кто это был.

— Хорошо. Где вы находились все время, пока мы не вышли на вас?

— В Кабуле. Я точно не уверен, но думаю что в Кабуле — мы никогда не выезжали из этого города.

— Кто и как вас охранял?

— Афганцы. Специальная группа, около двадцати человек. Двое из них постоянно находились в том же помещении, что и я.

— Вас допрашивали?

— Нет.

— Почему?

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Хорошо. Вы готовы передать нам информацию, которая у вас есть.

— Да.

— Почему? Вы нам доверяете?

— Думаю, что да. Иначе бы вы уже выдали меня шахматистам. Я подозреваю, что афганцы как раз собирались это сделать — просто не успели договориться. Поэтому то меня не допрашивали — шахматисты не любят, когда лишние люди знают о них.

— Проясните пожалуйста, кого в имеете в вижу, когда говорите — шахматисты?

— Их я и имею в виду. Шахматисты. Группа… в нее входят представители обеих партий. Они тайно контролируют очень многое, прежде всего — внешнюю политику и силовой ресурс. Не знаю, почему они называют себя шахматистами — но они чаще всего встречаются там где можно поиграть в шахматы.

— Хорошо. Эти шахматисты связаны с кем-то внутри СССР?

— Да.

— Вы можете назвать имена?

— Да. Юрий Владимирович Андропов — до самой своей смерти. Сейчас — Александр Яковлев. Эдуард Шеварднадзе. Может появился кто-то еще, кого я не знаю. Их основной штаб здесь — Институт переходного периода, и академик Габелиани[300].

— Вы осознаете возможные последствия сказанного вами?

— Да, осознаю. Я уже сжег мосты, терять мне нечего.

— Хорошо. Продолжайте.

— Продолжать… Если начинать с самого начала — то первым вышел на контакт Юрий Андропов — инициатива исходила от вас. Со стороны США первый контакт поручили Генри Киссинджеру, тогда он являлся советником Президента США по вопросам национальной безопасности. Основа была заложена тогда. Дальше эти встречи стали проходить регулярно. Обязанность поддерживать канал общения — тайный канал — возложили на посла СССР в США Анатолия Добрынина — Киссинджер встречался с ним в гостинице Уотергейт, это происходило ежемесячно и даже чаще. Потом — к власти пришли республиканцы, и на канале появился еще один человек, а задача поддержания контактов с СССР была признана столь важной, что была создана секретная межпартийная комиссия, состоящая из представителей обеих партий. Вице-председателем от демократов стал Киссинджер, вице-председателем от республиканцев — Джордж Герберт Уокер Буш, на тот момент директор ЦРУ. Один из председателей возглавлял комиссию в зависимости от того, какая партия сейчас у власти. Буш сам тогда не являлся шахматистом — но он привлек их к работе в комиссии. Потом шахматисты подмяли все под себя.

— Вы принимали участие в работе… комиссии, как вы ее называете?

— Да.

— В каком качестве?

— В качестве обеспечивающего аналитика. Я должен был прогнозировать поведение русских.

— Вы являетесь… шахматистом.

— Да, я являлся и являюсь членом шахматного клуба. Я уже сказал, что первоначально меня все устраивало и я считал работу комиссии безусловно полезной. Затем все изменилось, и мои взгляды со взглядами остальных безусловно разошлись.

— Не могли бы вы пояснить — в чем конкретно разошлись?

— Попробую. Изначально комиссия была создана с целью добиться стратегического замирения между СССР и США. Андропов вышел на нас с предложениями о прекращении холодной войны. Он выразил готовность трансформировать СССР в … нечто более приемлемое для нас. Режим, не представляющий для нас угрозы. Что-то вроде социал-демократии шведского образца. При условии, что СССР допустят к разделу пирога, а его самого и его людей — признают как элиту. То же самое должно было быть проделано им с государствами Восточного блока — постепенная неторопливая транформация. Обновленный СССР должен был стать для США значительным торговым партнером, наши фирмы нуждались в рынках сбыта, в нормальных рынках сбыта, понимаете? Мы продаем вам зерно — а могли бы продавать автомобили и оборудование и если бы не КОКОМ[301], лезущий куда не надо — продавали бы. Черт, если бы не эти идиоты… мы могли бы первый раз в мировой истории завершить геополитический конфликт миром.

— Вы полагаете, сейчас он разрешится войной?

— Это неизбежно… можно мне воды?

— Пожалуйста…

Бульканье воды, громкое — видимо, стакан стоит рядом с микрофоном. Даже слышно, как лопаются мириады маленьких пузырьков газа.

— Так вот… Рейган изменил политику… этот парень хочет крови… много крови. Ему не нужен мир, ему нужна победа.

— А… шахматистам — победа не нужна?

— Победа бывает разная. Самая лучшая победа — это победа, одержанная без войны, возможно, вы поймете меня. Если СССР начнет покупать наши автомобили, наши станки, начнет продавать нам газ и нефть это что — победа? Уж явно — не поражение. Но ваш Андропов умер, а договоренности в большей степени держались на нем. На страхе перед ним. Рейган же поставил перед переговорной командой совсем другие приоритеты.

— Какие же?

— Максимальное ослабление СССР даже в ущерб нам же. Развал ОВД. Дестабилизация обстановки в Европе чтобы не допустить ее конкуренции с нами в перспективе. Достижение полного военного доминирования США.

— Но разве это плохо — для вас?

— Плохо. Для нас — это плохо. Это хорошо выглядит только на экране телевизора.

— Почему же?

— Потому что надо заглядывать в будущее. Мир не может существовать с одним центром силы. Никто до Рейгана всерьез не ставил для себя цели уничтожить СССР. Если СССР не будет — бесчисленное множество проблем от вас унаследуем мы. Их надо будет решать — деньгами и, безусловно, кровью.

— Вы утверждаете, что Рейган поставил план победить СССР военным путем?

— Не военным. Уничтожить его изнутри. Команда шахматистов поменялась на две третьих, глас разума там теперь подменен воинственными кличами. Рейган твердо решил продолжить политику Никсона, взяв в союзники Китай, туда он хочет перенести производство, чтобы резко снизить издержки. У него нет выхода, потому что он тратит немыслимые деньги на оборону, а они не дают никакой отдачи. На вашей стороне тоже сменились контактеры. Яковлев — давно уже наш человек, он наш человек еще со времен обучения у нас. Шеварднадзе просто купили, он продался и продался дешево. На той стороне канала сидят очень опытные манипуляторы, а Буш собирается идти на выборы, чтобы не допустить смены политики Рейгана. Они вас дожмут.

— Какова периодичность контактов на сегодня?

— Каждую неделю.

— Каналы?

— В основном через ООН. Есть канал через научные круги и через американское посольство в Москве.

— Каким образом осуществляется контроль?

— Контроль… Тремя путями. Яковлев — идейный, он даже денег не требует. Верит в то что делает. Хотя деньги на него тоже выделяют. Есть те, кому в будущем обещаны посты, в основном из молодежи. Остальные — либо деньги, либо шантаж, но чаще всего — деньги и шантаж.

— Каковы основы для шантажа?

— Существует картотека. В нее собираются данные по всем — для дальнейшего использования. Был такой человек… Дэвид Вебб… Он вам известен?

— Да.

— Он не просто так пришел работать в ЦРУ, хотя считается что Кейси его взял с гражданки. Вебб входил в особую аналитическую группу вместе со мной и другими людьми, первоначально он занимался проблемами постепенной перестройки советской экономики. Андропов, когда контакты только начинались… запросил у нас помощь… как это у вас говорится, методическую помощь… правильно?

— Да, верно.

— У вас не было специалистов по рыночной экономике… просто потому что у вас была другая экономика и им неоткуда было взяться. То, что у вас сейчас реализуется — в искаженном виде и очень поспешно, вы это называете «перестройка» на самом деле было разработано объединенной группой ученых из Чикагского университета и Гарварда, план мероприятий как постепенно перевести экономику на капиталистические рельсы, сделать ее совместимой с мировой. Точно такой же план был передан в свое время Китаю, они его реализуют, но не полностью. Еще в этих делах участвовали люди с Уолл-Стрит и банков… в том числе и Вебб. Потом Вебб пришел в ЦРУ и использовал свои наработки против вас. При участии Андропова была разработана тайная схема обмена ценностями… как бы параллельная система конвертации. Это нужно было для торговли, потому что без конвертации денежных единиц никакая трансграничная торговля неосуществима Андропов не хотел переходить на доллары. Потом Вебб и люди внутри вашей страны модернизировали эту систему так, что она стала использоваться не только для конвертации денег и ценностей в американский доллар и немецкую марку, но и для перевода этих средств на номерные счета понимаете? Все это придумал Вебб, он знает вас лучше чем вы сами. Он сказал, что в СССР мало коррупции потом, что деньги, получаемые от коррупции некуда вложить понимаете? Контроль. Нельзя ничего купить. Тем более — нельзя купить бизнес, как это делается у нас. Он сказал, что если Поток использовать для перевода денежных средств из СССР за границу — система обанкротится за десять лет. Я помню, как он выступал. Вебб — экономический гений, известна только десятая часть его работ. Он сказал, что советские чиновники могут распоряжаться очень многим, но владеть не могут практически ничем, по сути они беднее нашего рабочего, если брать в расчет только личную собственность. Советская экономическая система жива и превосходит нашу по издержкам только до того момента, как у этих чиновников не появится надежный канал, позволяющим им выводить наворованное в безопасное место, дабы сохранить это как свое личное. И перспектива дать насладиться хорошей жизнью если не самим — то хотя бы их детям. Если дать такой канал — они будут брать на свои личные нужды все больше и больше, потому что у них не будет никаких сдерживающих факторов. В этом смысле капиталистическая экономика эффективнее, потому что существует собственник, который не позволяет наемным менеджерам воровать[302]. А в СССР наемных менеджеров — чиновников не остановит никто и ничто, поэтому мы можем победить почти не прилагая усилий — надо только помочь им разворовать свою страну. Одновременно, все те, кто пользуется Потоком — попадают в картотеку, а все их счета — находятся на контроле. В нужный момент … им сделают предложение, от которого они не смогут отказаться… как у Марио Пьюзо… Крестный отец. Хорошая книга, жаль у вас она не издана.

— Вы несколько раз упоминали термин «поток». Что это?

— Поток — так назвали систему обналичивания и перевода денег.

— Каким образом она устроена?

— Довольно просто. С той стороны — швейцарские банки, они принимают рубли под американские гарантии. Потом они частично используются для расчетов с СССР, частично — складируются в ожидании часа Х. Частично денежные средства вывозятся в золоте, вообще основной канал — через Группу советских войск в Германии.

— Вы хотите сказать, что в Швейцарии складируются советские рубли?

— Да… очень много. Очень… Я был в этом хранилище. Оно битком набито… защищенная комната размером с школьный спортзал, и скорее всего такое хранилище — не одно[303]. Там миллиарды советских рублей.

— Для чего это делается? Что такое — час Х?

— Час Х — еще одна задумка Вебба. Он копит деньги. Советское правительство их печатает — а он их копит. Потом, когда будут проведены нужные законы — он одномоментно выбросит эти деньги на рынок. И одновременно — предпримет еще кое-какие шаги… по его расчетам это должно вызвать сильный дефицит товаров, недовольство населения стремительно растущими ценами и социальный взрыв. Он хочет устроить что-то вроде Веймарской республики в Германии.

— Веймарская республика плохо закончилась.

— Его это не интересует. Точнее даже не его, он профессионал. Ему ставят задачи — он их выполняет. Это не интересует команду, которая сейчас у власти. Там есть фанатики, с которыми невозможно разумно разговаривать. Они вещают про империю зла… и у них при этом безумные глаза… как лед, они и в самом деле верят во все это. Потому то я и перешел… я не хочу больше слушать и смотреть все это… помогая вам я помогаю своей стране.

— Мы оценим помощь. Вам известно, кто кроме указанных вами лиц помогает в нашей стране в реализации ваших планов?

— Не все. Андропов был очень хитрым человеком. Он создал своего рода агентурную сеть внутри КГБ и некоторых других ваших ведомств. Очень устойчивую. Несколько человек и их… шеф, главный. Каждый знает только одного командира, и более никого. Некоторые командиры имеют доступ к системам связи с нами, оставшимся с тех времен и активно пользуются ими. Порой мы сами не знаем с кем конкретно разговариваем. Всякая услуга с их стороны обменивается на значительные суммы денег или ответные услуги с нашей стороны… о том, что мы ими управляем не может идти речи, это самостоятельные люди…

Щелк!

Старший лейтенант обалдело посмотрел на катушку, вращающуюся уже вхолостую, с торчащим хвостом от пленки.

— Еще есть… — с грузинским акцентом сказал сидящий напротив офицер, представившийся как Гурген Аташесович, ни должности ни звания — послушать хочешь, дорогой?

— Нет… Нет, никак нет.

— А зря. Там… ра квия[304]… занимательно, вот! Занимательно очень.

Скворцов тряхнул головой.

— Непривычно? Мне тоже непривычно было… с дерьмом возиться. Поначалу. Привыкнешь потом.

— Вы ему верите?

— Не только верим. Проверяем. Тебе ведь уже дали часть материалов…

Гурген Аташесович нахмурился, видя лицо своего собеседника, упрямо цепляющегося за соломинку.

— Не веришь?

— Нет.

— Дело твое. Только подумай — когда мы вас сюда переправляли… ты ведь сидел то в самолете то в вертолете, не знал что происходит. А хочешь скажу, что было? В Туркестанском военном округе ваш самолет пограничники выдали на КП дивизии ПВО как боевую цель подлежащую уничтожению! Думаешь — просто так? И второй раз — уже над Киевским военным округом. И представь себе — до сих пор разбираемся, кто приказ такой отдал… всех в ПВО поснимали… а порядка как не было, так и нет. Бардак один. Впрочем, я тебя не заставляю. Чтобы делать то что мы делаем — надо верить. Не все и не всегда можно доказать — нужна вера в то что делаешь правильно. Сосед мой если тебя до конца не убедил — я не собираюсь — вставай и уходи.

— Что, вот так?

— Вот так. Ножками.

— До первой машины на красный свет?

Грузин расхохотался. Искренне

— Дурак ты. Если болтанешь — кто поверит. В психушке окажешься и все, какой-такой машина. Эх, сосед-сосед…

— Кто такой сосед?

— Сосед то? Ты его знаешь. Лицо осетинской национальности. Как то разговорились, не поверили — он рос в селе, которое в двадцати километрах от моего, по дороге. Я его теперь и зову — сосед. Ну, что скажешь, товарищ старший лейтенант?

— Что нужно делать?

— О! Вот это — разговор, дорогой…

Пакистан. Зона племен. Регион проживания племени Африди.

Конец лета 1987 года

Увы, но в этой части мира основным транспортным средством по-прежнему оставался мул…

Дженне Вард попалась довольно смирная и покладистая животина, она не брыкалась, не кусалась и не пыталась сбросить своего седока. Еще на животину подстелили нечто наподобие толстого, стеганого одеяла — чтобы проще было ехать. Со всем своим снаряжени6ем, камерой диктофонами, запасными батарейками и прочей дрянью она весила не менее семидесяти килограммов, сумку, куда она все это запихала пришлось постоянно держать при себе, потому что любой американец знает: в странах третьего мира стоит только отвернуться — и у тебя сразу же украдут вещи. Однако никто у нее не пытался что-либо украсть а мул вез и вез ее по узкой горной тропе цокая по камням копытами.

Ее сопровождали трое. Малиши — она уже знала как их зовут, боевики из племенного ополчения. Зона племен — это зона беззакония, здесь все решает не полиция, не суд — а количество и выучка таких вот малишей. Малиши — а малишом бывает каждый мужчина племени, это что-то типа призывной системы в армии, от которой они отказались — были бедно одетыми, вооруженными, никакого транспортного средства кроме мула у них не было, и они шли пешком рядом с везущими ее мулом, настороженные, держащие в руках оружие, внимательно осматривающиеся по сторонам. Дженну поразила их молодость, даже самый старший из них по американским меркам был еще подростком. Подростком — но каждый из них был вооружен, ножом и огнестрельным оружием. По-английски понимал лишь один, да и то плохо — словарного запаса хватало только чтобы объясниться с туристом, но никак не для интервью.

Не зная, можно ли их фотографировать и как они отнесутся к этому — Дженна Вард принялась фотографировать местность.

Местность здесь была гористая и каменистая, сухая, потому что не было рек, мало пригодная для сельского хозяйства. Афганистан был совсем рядом, с его жестокой войной, с русскими, с беженцами с муджахеддинами — но это никак почти здесь не ощущалось, время словно застыло здесь в начале двадцатого века и никак не хотело двигаться дальше.

Из города, куда она пришла по наводке и по договоренности с торговцами на базаре в Равалпинди — они уходили этой горной тропой, через город проходила дорога, неухоженная, разбитая — и десятки, если не сотни таких вот троп. Они ничем не были отмечены — просто тропа, известная проводнику, капилляр жизни на горном склоне. От нечего делать она все это фотографировала — горы, валуны, заброшенные хижины, какие-то и разрушенные, только она не понимала кем и зачем. Если на пути попадался кишлак — они обходили его, а она его фотографировала. Жили здесь по виду бедно, она такое видела только в Африке. Разница лишь в том, что в Африке строительным материалом служит глина — а здесь полно камня.

В нужную им деревню они пришли вечером — она не знала, что это — нужная им деревня, просто когда они проходили мимо очередного кишлака — один из малишей закричал на мула и стал подталкивать его в нужную сторону палкой. Двое других обрадовались, увидев родное селение, один из них начал трясти своим автоматом, подняв его высоко в воздух и что-то кричать.

Кишлак, куда они свернули, по местным меркам был довольно большим — на следующий день она узнает, что все это благодаря бьющему здесь из скал роднику, большой редкости в этих засушливых краях, здесь же благодаря ему удалось высадить плодовые деревья и завести какой-никакой скот. Из кишлака вышли люди их встречать — это было необычно, она была в подобных поселениях в Африке, да и здесь уже немало посетила, и привыкла к тому, что как только приходит посторонний человек — местные прячутся. Здесь же — они высыпали навстречу, в том числе и дети — бачата, мелкие, оборванные, с какими то палками, весело гомоня они окружили их, и Дженна дала им пригоршню дешевых, купленных на базаре леденцов, которые они мгновенно разобрали, и сопровождали их до самого кишлака.

Три улицы. Дома, все закрытые высокими глиняными дувалами, которые выше самих домов. Железные, часто ржавые ворота. Шпиль мечети, вонзающейся в небо. Дети — как всегда в таких странах здесь много детей. Мужчины — почему-то здесь без оружия, многие — с явными следами ранений. Моджахеды? Ни одной женщины — здесь свободны только мужчины и дети, женщины не могут просто так шляться по улице и смотреть на то кто к ним приехал. Женщины могут выйти из дома только закутанные в паранджу с головы до ног, чтобы сходить к роднику за водой или к дуканщику — за едой. Они даже живут — или в отдельной половине дома, или даже в отдельном домике. Миссис Вард как американку и феминистку такое положение дел до крайности раздражало — но она понимала, что ничего с этим сделать не сможет, это чужая страна и не ей ее менять.

Прямо на муле ее подвезли к дому, который казался больше других, по крайней мере дувал вокруг него был длинным и высоким, более высоким чем остальные. Изнутри открылись ворота — и так, не слезая с мула она оказалась внутри очерченной дувалом территории, можно сказать — в доме. Внутренний дворик — это тоже дом.

Уже темнело. Солнце падало за горы, окрашивая их багрово-красным цветом. Темные тени от плодовых деревьев ползли по двору.

Ее вышли встречать — по местным меркам это было не просто проявление гостеприимства — но и уважения. Навстречу ей, неуклюже слезающей с осла вышли несколько мужчин, почти все на сей раз — с оружием. И одна женщина, молодая, здесь, в полуевропейском платье, с косметикой на лице и без чадры выглядевшая дико.

Она же первая шагнула к с трудом слезавшей с мула Дженне.

— Позвольте я помогу… Для того чтобы передвигаться так надо привыкнуть — но пешком идти еще тяжелее.

До миссис Вард не сразу дошло, что девушка говорит на английском. Дошло, когда она уже оперлась обеими ногами на чисто выметенную землю.

— Ты знаешь английский? — удивленно спросила она

— Да, мэм, и немецкий тоже. Я знаю два иностранных языка, не считая диалектов племен, и учусь в Равалпинди, а сюда приехала на каникулы.

— Ты отлично говоришь по-английски, почти как англичанка.

— Спасибо, мэм… — девушка ничуть не смутилась — я и есть англичанка, один из моих дедов со стороны матери был англичанином. Меня зовут Лейла, Лейла Африди.

— Дженна. Ты знаешь кто я?

— Да, отец говорил. Ты из Америки.

— Из США. А это твоя фамилия?

— У женщин здесь нет фамилий, только имя и название племени. У мужчин кстати тоже. Моего отца зовут Джелад ад-Дин[305], он тоже немного понимает по-английски, хотя и не так хорошо как я. У него такая же фамилия как и у меня.

— Понятно. А где же он?

— Вот он.

Среднего роста, загорелый, с коротко постриженной, что для здешних мест редкость бородой шагнул вперед.

— Я рад приветствовать вас в моем доме, мадам Вард — сказал он — моя дочь уже сказал мое имя, и я не вижу смысла повторять его еще раз. Я шейх в здешних местах и хозяин этого дома, и я рад пригласить вас разделить с нами стол и кров, как того требует обычай.

* * *

В нарушение всяческих традиций ее пригласили на мужскую половину дома, хотя Лейла объяснила, что на ночь ей постелют в женской половине, рядом с ней. На мужской половине был низкий потолок, завешанные дорогими коврами стелы, почти никакой мебели — из всего, что могло говорить о том, что на дворе двадцатый век, причем его конец а не начало — она обнаружила только радиоприемник и автоматы Калашникова. Автоматами были вооружены почти все, это было удивительно, потому что племена были небогатыми, а оружие стоило дорого. Тем более — русское, она уже научилась различать разное оружие, странствуя по Африке и Латинской Америке и сейчас поняла, что это не китайские — а настоящие русские автоматы, тщательно ухоженные. У многих на прикладах была черная лента — как ей пояснили потом такую ленту надевают на приклад те, кому есть за кого мстить, и не снимают, пока месть не свершилась. Мебели не было почти никакой, сидели прямо на полу, на коврах, на специально выделанных подушках. Ели руками.

Ужинать ее позвали тоже на мужскую половину, вместе с ней к мужчинам вышла Лейла. — вроде как переводить и объяснять. На достархан поставили специальный кувшин, чтобы омыть руки и совершить ритуальное омовение. Потом хозяин стола и дома прочитал молитву, собравшиеся мужчины на последних ее словах провели сложенными ладонями по лицу, имитируя ритуальное омовение и хором сказали «Омен».

Дженна Вард была в этой стране уже не первый месяц, она кое-что уже знала из обычаев и традиций, послала несколько «краеведческих репортажей» и даже, при самом минимальном знании языка ухитрилась сделать несколько интервью, благо здесь раньше была британская земля и английский язык многие в той или иной степени понимали, а американский английский — тем более, потому что он проще британского английского. До нее уже дошло, что перед ней — не страна, у которой есть армия — а армия, у которой есть страна. Кастовая система, хоть и отмененная — все же оставила свои следы, и военные чувствовали и ощущали здесь некоей особенной кастой, которой все позволено. Самое страшное — что с этим соглашались и жители — а хотя, попробуй не согласиться… Она уже кое-что разузнала про темные события конца семидесятых годов, когда армия, во главе с начальником генерального штаба Мухаммедом Зия уль-Хаком пришла к власти. Армия в Пакистане вообще была особенной — она ориентировалась на американскую и британскую поддержку и два раза проиграла Индии, за спиной которой стоял Советский союз. Оба раза это привело к территориальным потерями, причем один раз — серьезным, что не могло добавить армии популярности в народе. И тем не менее — армия вызывала… какое то смешанное чувство страха и уважения, возможно из-за того что олицетворяла собой порядок, которого здесь никогда не бывало. А приход к власти ее был неожиданным — и в то же время ожидаемым: назревала новая война с Индией, после событий начала — середины семидесятых резко вздорожала нефть, которую Пакистан всегда покупал, экономическая ситуация в регионе была не из лучших, и в стране начались волнения. Кто-то постепенно поднимал их градус — она разговаривала с одним старым торговцем, который наотрез отказался фотографироваться — и он рассказал ей, что кто-то из соплеменников видел пулеметный расчет на крыше, стреляющий по военным, пытающимся подавить беспорядки и разогнать разгоряченную толпу. Стоило ли удивляться тому что военные открыли огонь в ответ, были жертвы, и это было не раз и не два — а потом армия совершила переворот, премьер-министра, демократически избранного Зульфикара Али Бхутто судили за взяточничество и повесили в тюрьме — а власть взял генерал уль-Хак, через несколько лет прикрывшийся флером выборов. Она уже много чего повидала и не вчера родилась, и могла с уверенностью сказать, что Бхутто и впрямь был взяточником — но если казнить за это его, то рядом с ним придется казнить весь чиновничий аппарат этой страны и виселицы протянутся от порта Карачи, который и дает этой стране жизнь — до Исламабада, заново построенной столицы. А про взяточничество генерала можно было узнать на любом рынке, называли даже компании, которым владела его жена, Шафика, торговцы знали где можно купить гуманитарную помощь, которая вроде как должна раздаваться бесплатно… и все это происходило как-то буднично, привычно и жители этой страны не только не возмущались — но и не удивлялись, покупая рис и муку на базаре в мешках с надписью ЮНИСЕФ[306].

Внесли баранину — первое блюдо, горячее и мясное, как здесь принято — здесь плотно едят вечером, а по утрам почти совсем не едят и днем тоже. Это была баранина и рис со специями на большом, старинном медном блюде, с его не накладывали в тарелки, а ели прямо руками. Еду подала видимо хозяйка этого дома — невысокая, закутанная в паранджу. Дженна поймала ее взгляд — любопытный и в то же время осуждающий. Здесь с мужчинами могла так себя вести, да еще без паранджи ходить — только женщина легкого поведения.

В других местах ее жалели и давали ложку — здесь никаких ложек не было. Американская журналистка, представительница сильнейшей страны мира посмотрела по сторонам, пытаясь понять, как другие это едят, потом попыталась собрать пальцы так же в горсть. Первый раз — до рта она донесла едва ли половину из того что ухватила на блюде, второй раз получилось лучше — Лейла показала ей, как надо правильно поставить пальцы. Плов был жирным, баранина наоборот — сухой и вкусной, после каждой щепоти хотелось вытереть руки или хотя бы облизать их, как она иногда делала в детстве — но посмотрев по сторонам решила все же этого не делать.

За первым блюдом подали второй и снова мясное — только теперь следовало отрывать кусочки от большой тонкой лепешки, окунать их в соус, а потом осторожно брать кусочки мяса из плошки, и отправлять все это в рот. Она не знала, как называется это блюдо — но тоже освоилась с ним ухитряясь есть и не закапать одежду. В голову пришла мысль, что местным жителям стоило бы есть поменьше мяса, возможно тогда они станут менее агрессивными. Она не знала, что для простого пуштуна мясо сейчас — редкость — и такой стол накрыли только в доме шейха и только для нее.

— Как называется это блюдо? — тихо спросила она сидящую рядом Лейлу — это пуштунское национальное блюдо?

— Нет. Это блюдо придумала одна из моих бабушек — ответила Лейла — она вообще не была пуштункой.

— А кто она?

— Она пришла с севера. Издалека… там тоже горы.

Русская?! Кажется среди русских есть много народностей, которые тоже живут в горах, наверняка оттуда.

— Там так готовили?

— Наверное да. Не знаю…

Третья перемена блюд наконец то обошлась без мяса — какие-то сладости, приторные до тошноты. Дженна затравленно посмотрела по сторонам.

— Это можно не есть — сказала Лейла — я тоже соблюдаю диету…

Странно было видеть ее, вполне современную, говорящую на английском девушку среди всего этого.

Третьей переменой блюд дело и ограничилось, снова подали воду для омовения, и снова хозяин стола произнес молитву, а все сказали «омен». После чего все начали подниматься, снова символически проводя рукам по лицу. Перед выходом все брали у стены оружие, оно было аккуратно прислонено.

— Пойдем — Лейла потянула ее за руку к выходу

— На улице было уже темно, с гор тянуло уже не прохладой — а самым настоящим холодом. Ночью здесь можно околеть от холода, при том что днем — умереть от жары

— Я бы хотела поснимать здесь…

— Завтра поснимаешь. Ты видела того парня… он сидел по левую руку от моего отца.

— Нет, не заметила.

— Это Зардад. Он неровно дышит ко мне… я правильно сказала?

— Да, правильно. А ты…

Лейла остановилась, потом потянула ее в сторону, к дувалу

— Говори тише. Я пока не знаю. Он из знатного рода… но у него глупости в голове. Ты видела шрам?

— Нет, не обратила внимания…

— Это шрам, который он получил в бою. Он хочет отомстить.

— Кому?

— Армии, кому же еще… Он сказал, что убьет генерала. Те, кто пришел с севера подали ему дурной пример… он не может их забыть.

— Те кто пришел с севера? — Дженна почувствовала носом сенсацию, как опытная журналистка она не могла ее не почувствовать.

— Да. Они бывают здесь.

Это могли быть только советские… те кто пришел с севера.

— Скажи, Лейла… а сейчас они тоже здесь есть?

— Не знаю — довольно простодушно ответила девушка — скорее всего, нет. Но может быть и есть. Те, кто приходит с севера, не любят, когда кто-то видит их. Но иногда они спускаются в селения, среди них есть такие, кого не отличить от нас.

Дженна примерно прикинула — получалось дико.

— А ты не боишься?

— Чего?

— Ну… говорить такое мне.

— Нет.

— Но я ведь могу…

— Не можете…

Обе женщины вздрогнули — шейх подошел к ним совсем неслышно

— Не можете. Мы знаем про вас… и про то что случилось в Пешаваре. Только поэтому вы здесь, больше никого из журналистов здесь не было и не будет.

— Я пойду? — опустила глаза Лейла

— Иди. Я сам поговорю с нашей гостьей.

Лейла скользнула в темноту. От шейха тянуло каким-то сладковатым, острым и приторным запахом специй, его почти было не видно, потому что тьма сгустилась, и ночь вступила в свои права. А кроме месяца и звезд — освещения здесь больше не было.

— Вы знаете про Пешавар?

— Знаем… — подтвердил шейх — много людей из племен вынуждены скитаться, согнанные с родных мест, многие потеряли родных людей. Ни один пуштун не забудет нанесенного ему оскорбления — а нам их нанесли более чем достаточно.

— Вы знаете тех, с кем я говорила?

— Знаем.

— Они живы?

Шейх тяжело вздохнул

— Не все… да покарает Аллах убийц детей.

— А почему вы верите мне?

— Почему? Вы хотите узнать правду, какой бы она не была, ведь так? Лейла по моей просьбе нашла и пересказала кое-какие ваши статьи.

— Приятно быть известной даже здесь — криво усмехнулась Дженна

— Так я прав?

— Правы. Я действительно хочу узнать правду. О том что здесь происходит. Американцы хотя знать правду о том что здесь происходит.

— Американцы… Американцы не хотят знать правду, американцам комфортно в плену иллюзий. Что для них правда? То что скажет телевизор.

Миссис Вард с удивлением хмыкнула

— Вы хорошо знаете американцев?

— Лучше, чем вы думаете. Я прожил в Америке больше года, проходя переподготовку. Школа Америк, знаете такую[307]?

— Как вы туда попали?! Туда же брали только латиноамериканцев?!

Удивлению журналистки не было предела — школа была известной, ее рассекретили и немало дерьма вывалили на слушаньях в конгрессе после того, как некий Роберто Д’Обюссон, сальвадорский крайне правый офицер — психопат убил католического священника Ромеро и четверых монахинь. Скандал замяли — но не до конца, кто- то отправился по суд, а помогать крайне правым стало очень и очень неудобно. Они стали париями в ее стране, убийцами детей и священнослужителей и никакая антикоммунистическая риторика уже не могла оправдать то что они делали. Миссис Вард с гордостью говорила об этом, потому что именно журналисты, четвертая власть Америки доставили этим фашистам такую большую кучу проблем. Но про питомцев этой школы в Пакистане она ни разу не слышала.

— Ошибаетесь. Туда брали всех офицеров из стран, где у Америки есть какие-то интересы. А я служил в армии и служил хорошо — поэтому взяли меня. Наверняка — и еще с какой-то целью, среди тех кто там был было немало моих соплеменников.

— Вы служили в армии?!

— Да. Местная армия набиралась большей частью из пуштунов, пуштуны — прирожденные воины. Конечно же я служил в армии. Сейчас генералу нужна совсем другая армия — поэтому я больше не служу. Пуштуны теперь — предатели и убийцы.

— Но почему?!

— Потому что генералу нужна армия, которая будет воевать против собственного народа. Ему нужна армия рабов, а не армия свободных. Он сделал свой выбор… и мы его тоже сделали. Каждый ответит за свой выбор.

— А Зардад? — Дженна решила попытать успеха

— Знаете уже… Лейла напрасно вам сказала, не трогайте его. Он единственный из всего рода, оставшийся в живых — а ведь это был знатный род, род воинов и мужчин. Его предки сражались против англичан… и за англичан тоже, но никто и подумать не мог, что всех их убьют как чумных крыс, убьют как трусы, не дав даже возможности защититься.

— Что вы имеете в виду?

Шейх не успел ответить — в темноте тягучим, негромким гулом загудел транспортник. Транспортный самолет… он летел в опасной зоне, недалеко — граница Афганистана. Звук появился так же быстро, как и пропал — горы экранировали его.

— Опять…

— Что-то происходит?

Шейх долго молчал перед тем как ответить.

— Эти самолеты… С таких тогда бомбили нас, но дело не в этом. Они все летят в ту сторону… и не возвращаются обратно. Там что-то происходит. Что-то, что обернется бедой для всех нас, да помилует нас Аллах…

Шейх не стал больше говорить. А Дженна не стала ни о чем спрашивать. Решила, что разузнает потом. Да и холодно уже было.

— Время спать — шейх кивнул на полумесяц, серебряной саблей разрезавший черное небо, большой и яркий — Аллах с нами. Не выходите никуда по ночам, по ночам здесь похищают людей шайтаны. Давайте, я вас провожу до женских комнат…

* * *

Постелили ей и в самом деле рядом с Лейлой, прямо на полу. Тюфяк, теплый набитый шерстью, одеяло. Никаких подушек — хотя подушки в доме были. Освещения тоже не было — Лейла уж6е погасила керосиновую лампу.

— Лейла… — тихонько позвала Дженна, угнездившись на тюфяке, оказавшемся неожиданно удобным

— А?

— Ты спишь?

— Нет. Я не привыкла так рано ложиться, в Равалпинди мы развлекаемся по ночам.

— Скажи… А что случилось с родными Зардада?

Лейла помолчала

— Это грустная история…

— Расскажи. Мне интересно.

— Интересно… Они были из племени шинвари, дружественного нам племени. Не желая терпеть притеснения со стороны властей они подняли мятеж. Генерал опасался бросать крупные армейские части на подавление этого мятежа, он опасался что они взбунтуются и сбросят его. В армии немало людей, которые ненавидят его и ждут своего часа. Тогда генерал попросил и вас самолеты, и вы дали их ему. В эти самолеты он погрузил большие баллоны, а в них был хлор. И эти самолеты летали над горами и ущельями и выпускали этот хлор, чтобы никого из восставших не осталось в живых. Только так он смог победить.

Господи… Американские самолеты применяются для того, чтобы с их помощь какой-то диктатор устраивал карательные акции против собственного народа с использованием химического оружия. Рассказать кому — не поверят!

— Лейла, а ты уверена, что это было так?

— А как же? Так и было. Только рассказать об этом мало кто может. Если кто и вышел оттуда живым — он не мог дышать как раньше и умер.

Отравление хлором… сожженные легкие.

— А американцы?

— Здесь были американцы. Они потом приезжали… туда где это все происходило. Это были военные, они смотрели… много фотографировали.

— А как же Зардад?

— Он был на переднем краю. Там это не делали, они опасались задеть своих. Генерал не любит воевать с воинами… он воюет с теми, кто не может ему ответить. Завтра ты посмотришь… многое поймешь. Давай спать.

* * *

Говорят, что рев осла к худому. Если крик петуха — к счастью, то рев осла — наоборот, ибо в шариате сказано: если услышите крик петуха, то просите Аллаха о милости Его, ибо, поистине, петух увидел ангела, если же вы услышите рёв осла, то обращайтесь к Аллаху за защитой от шайтана, ибо, поистине, осёл увидел шайтана… Наверное это и в самом деле так, потому что в тот день Дженна Вард проснулась от поистине жутких звуков, раздававшихся на дворе. В окно — мелкое, зарешеченное, просачивался мутный рассвет…

Она лежала, боясь пошевелиться… пока эта тварь не умолкла. Но даже когда умолкла — она все равно лежала, и только когда Лейла сонно потянулась — закашлялась — осмелилась заговорить.

— Ты… спишь?

— Уже нет… — Лейла перевернулась на спину

— Что это…

— Где…

— Там какое-то животное… Оно так страшно кричало… просто ужасно, это тигр?

Лейла рассмеялась

— Какой тигр… Как оно ревело?

— Вот так… — журналистка попыталась издать горлом эти ужасные звуки и закашлялась

— Это осел… простой осел. Он так ревет.

— Осел?!

Дженна вспомнила, как выглядит это милое животное… небольшое, на нем до сих пор возят грузы и оно может везти одного человека. Просто удивительно, что такое небольшое животное может так страшно орать.

Лейла встала — грациозно, не помогая себе руками, видимо для нее было привычно так спать.

— Убила бы за чашку кофе — призналась американка

Дочь шейха с сожалением посмотрела на нее

— Я тоже. Но здесь его не добыть. Зато есть чай и очень хороший, здесь он хорошо растет. Пошли, скоро утренняя трапеза.

* * *

Перед завтраком они омыли руки и лицо — для этого здесь был примитивный кран, в котором была только холодная вода. Как объяснила Лейла это было роскошью, в других домах были просто рукомойники, а здесь — на крыше стояло несколько боек из-под бензина и туда наливали воду — что-то типа водопровода получалось. Душа естественно не было — а для американки отсутствие душа равноценно отсутствию крыши над головой. Но и то что руки помыли — уже хорошо, в Африке не всегда удается сделать и это, а едят там порой прямо с земли.

Завтракали они прямо там же, в женском доме, отделенном от мужского — у них была единая стена, но в женский дом нельзя было войти из мужского, для этого надо было выйти на улицу и войти через входную дверь. Женщин было шестеро — Лейла объяснила, что одна из них вторая жена — ее мать, а есть так же еще три жена, в том числе одна старшая. Больше четырех жен не разрешает брать Коран — да он и вообще не разрешает брать женщин больше, чем ты сумеешь прокормить и ублажить, причем не только их самих, но и их детей. Остальные женщины — ее сводные сестры, одна совсем маленькая — откровенно дичилась, зато вторая, подросток — просто засыпала американскую журналистку вопросами, с детской непосредственностью интересуясь всем, пока одна из женщин не одернула ее. Молодые женщины были красивы — видимо все же давало знать смешение кровей, более старшие — иссохшиеся лица, потрескавшиеся руки. Это в доме шейха — что же тогда в остальных? Одной из жен шейха было не больше двадцати, она была не старшей Лейлы и все время молчала.

После трапезы Дженна Вард решила пройтись по кишлаку, Лейла сказала что лучше если она будет ее сопровождать, тем более что язык она не знает и обычаи тоже. Парандже она конечно же не надела — но накинула на волосы легкий платок, частично соблюдя тем самым требования Корана и оставив открытым лицо. Лейла сказала, что именно так — с открытым лицом — здесь испокон века ходили женщины, требования носить глухую паранджу появились только тогда, когда здесь появились гости с арабского Востока.

В кишлаке, несмотря на ранний час все были заняты какими-то делами, в своем дворе, открыв настежь ворота лепил горшки на старинном, вращающемся при помощи ременного привода гончар, в своей кузне, отмеченной столбом поднимающегося к небу серого дыма делал свою нехитрую работу кузнец, по улица, покрикивая, сновали водоносы. Все выглядело до невозможности мирно… и все же про эти племена говорили, что они воинственны и жестоки.

— Лейла…

— Да.

— Здесь так тихо…

Словно опровергая ее слова — снова послышался тот же самый шум, надрывный, воющий. Она едва спела схватить фотоаппарат и добить пленку, у нее было всего несколько кадров, и она не знала, сумела она запечатлеть этот самолет или нет.

— Опять…

— Отец говорит это не к добру. Пошли, спросим.

— У кого?

— Здесь есть… ты знаешь, кто такой дивана?

— Что-то слышала.

— В нашем народе это что-то вроде святого. Дервиш. Он живет в мечети… но иногда уходит, и мы не знаем куда он уходит и вернется ли вообще. Старики говорят, что когда дивана уйдет совсем и его долго не будет — снова будет беда. У тебя остались те конфеты?

— Да… есть сколько то.

— Надо будет ему подарить.

— Конфеты?!

— Он как ребенок. Душа его чиста и он разговаривает с Аллахом.

* * *

Дивана был около мечети — он сидел чуть в сторонке, в тени и что-то делал со своей одеждой, грязной и залатанной. Он зарос бородой… Дженна даже не знала сколько ему дать лет, ему могло быть и сорок и восемьдесят.

— Его можно… сфотографировать?

— Не знаю. Лучше не надо, он боится всего непривычного.

Лейла заговорила с диваной на своем языке, тот сначала молчал, но потом что-то стал визгливо отвечать, постоянно тыкая в Дженну черным от грязи ногтем.

— Я ему не нравлюсь?

— Он боится тебя. Он ни разу не видел женщин со светлыми волосами. Дай ему конфет и скажи что-нибудь.

— Но я не знаю вашего языка.

— Это неважно. Скажи на своем, дивана поймет тебя. Считается, что он может понять любую тварь на земле, даже осла — благодаря своей близости с Аллахом.

Дженна не была в этом уверена, в его способностях — но делать было нечего. Захватив в кармане горсть конфет, она протянула их диване, улыбаясь своей знаменитой бронебойной улыбкой.

— Я друг — сказала она — понимаешь, я друг.

Дивана сначала дичился — но потом неуловимо быстрым движением схватил конфеты с руки, сорвал с одной из них бумажную обертку и сунул в рот.

— Кажется ему понравилось… — пробормотала Дженна, не зная стоит ли попробовать все же его сфотографировать. В Америке странные вкусы… Бог его знает, может она сейчас зарабатывает на Пулитцеровскую премию[308].

— Ты хочешь спросить его про самолеты?

— Наверное да.

Лейла задала диване вопрос, тот не отреагировал. Потом еще один… и тут с диванной началось что-то страшное. Он то взвизгивал, то что-то кричал, то хватался за голову, то быстро и горячо говорил. Наконец — он плюхнулся на землю, обхватил голову руками и замолчал. Лейла нахмурилась, даже потемнела лицом.

— Что он сказал?

— Дурное. Теперь понятно, почему так волнуются старики. Старики говорят — что надо бежать отсюда.

— Что же такого дурного он сказал?

— Он сказал, что в этих небесных колесницах сидят очень злые люди, люди, которые отреклись от Аллаха, хотя когда на них смотрят — они произносят здравицы ему. Души этих людей черны как ночь, и пристанищем их после смерти — Аллах уготовил огонь. Эти люди самонадеянны и злы, они роют в скалах пещеры, чтобы дорыться до огненного змея и выпустить его на свободу. Они хотят приобрести власть змея и жечь людей, повинуясь самому Иблису.

Но придет время и придет люди, волосы которых будут такими же как у тебя. Эти люди придут сюда с севера, и когда они придут сюда — в их руках будет огонь. Эти люди не поклоняются Аллаху — но они праведнее тех, кто читает ракаты без веры. И когда они придут — будет большая война, а людям — придется покидать дома и в горе бежать с гор на равнины. Горе, горе этой земле, если злые люди докопаются до пещерного змея, горе…

Лейла замолкла. Дженна никак не могла прийти в себя — было такое ощущение, что она столкнулась с чем-то темным, неведомым.

— А спроси его…

— Дивана ничего не скажет. Он скажет только то, что видел и знает. Старики верят, что слова в его уста вкладывает сам Аллах.

— А ты…

— Что — я?

— Ты — веришь?

Лейла зябко передернула плечами

— Не знаю.

Но по дрожащему голосу, по испуганным глазам американка поняла — верит.

* * *

Больше ничего хорошего этот день не обещал.

Они с Лейлой прошли выше, оказались на горных тропках. Тут сказалось то, что обе женщины по сути были очень разными. Лейла была дитя гор, она выросла здесь, в горах. Ее не пугала ни круча скал, ни коварная каменная осыпь, ни обрыв в шаге от того места, где ты поставил ногу. Дженна же родилась и выросла на американском приволье, там где не надо думать каждый раз, когда делаешь шаг — и опасность под ногами, рядом с ногами ее угнетала. Пока они шли — она вцепилась в Лейлу так, что потом пришлось даже извиниться.

Но зато — она увидела настоящее террасное земледелие. Увидела — и оценила все чудовищное упорство этих немногословных, гордых людей, которые находили пропитание даже здесь, в неприступных горах.

Первым делом делаются сами террасы. Везде они делаются по-разному — где-то просто камни складываются друг на друга без раствора, образуя этакую стенку, где то приходится их лепить друг на друга, строя что-то вроде дувала. Мастер всегда строя террасу умает о том, как максимально использовать в свою выгоду горный рельеф, каждую его особенность. Он как птица, строящая гнездо лепит террасу к склону, где-то цепляясь за валун, где-то за пробитую в скальном грунте канаву. И постепенно вырастает что-то вроде мини-крепостных стен. Или сидений для болельщиков на школьном стадионе.

Затем начинается самое сложное. Первым делом — туда натаскивают камни, земли здесь мало и для нее готовят нечто вроде каменного ложа, выкладывая камни так, что образуется ровная поверхность с выступом у обрыва — чтобы почву не смывало вниз. Потом нужно наносить саму почву — ее носят снизу, обычно из долин или из русел рек, сначала везут на ослах, а потом — на руках, в специальных заплечных мешках. И только потом — высаживают деревья, за которыми нужно еще и ухаживать.

И хвала Аллаху, если выше на горе как здесь — расположен родник. А то приходится и всю воду для полива — носить на себя.

Народ, который может все это делать — непобедим.

— Лейла, а почему вы не уйдете вниз? — спросила Дженна, снимая окрестности

— Куда — вниз?

— Ну… ты же учишься?

Лейла долго молчала.

— Многие ушли. Многие… Ты была в Пешаваре?

— Да, была…

— И как тебе город?

Дженна задумалась.

— Извини…

— Ничего! — резко ответила Лейла — говори как есть!

— Больше это похоже на большую помойку.

— Это и есть помойка! Генералу нужны такие помойки — знаешь почему? Он освоил для себя новый бизнес, очень выгодный. Он просит у таких как вы гуманитарную помощь — а когда вы присылаете ее — он ее ворует и продает нам же, отнимая у нас последнее. Вы хотите сделать хорошо — а получается что вы делаете плохо. Как ты думаешь — зачем мы позволили тебе прийти сюда?

Дженна не успела ответить

— Для того, чтобы ты увидела все это! И донесла до остальных! Мы ничего не хотим кроме одного — чтобы нам разрешили жить как мы жили раньше, чтобы нас оставили в покое! Англичане провели линию на карте — и наши племена разрубили пополам! Русские воют против наших братьев там, а генерал воюет против нас здесь! Это просто маленькая и грязная война, в которой все получают свое — кроме нас! Когда мы взбунтовались — мы взбунтовались против того, что хотела от нас власть! Они хотят — чтобы мы шли на войну, на войну которая не наша, которая нам никогда не была нужна. Мы не хотим этого! Когда ты выйдешь отсюда — скажи правду всем! Донеси ее до сердца каждого человека! Потому что если и ты не донесешь правду — ее донесет автомат! У нас осталось немало мужчин, тех кто готов взять в руки оружие и сражаться! Против всех!

Выпалив это, Лейла вдруг замолчал. Дженна молча стояла и смотрела вниз. Господи… как же все просто кажется… каким-же все простым и понятным кажется с той стороны, из за океана. Ты просто сидишь — и переключаешь каналы, щелкаешь телевизионным пультом. Стандартный новостной отрезок длится от тридцати секунд до двух минут, за время новостной программы редакция успевает пробежаться по десяти-пятнадцати событиям, начиная с войны, разразившейся где-то за океаном, там где люди почему то любят наматывать кухонное полотенце себе на голову, и заканчивая родившей кошкой у какой-нибудь знаменитости. И она, черт побери — один и тех многих муравьев, что подтаскивает свои хворостинки к большой куче новостей, и все они должны уместиться в стандартный сюжет. Вот это вот, трагедия целого народа — в сколько секунд можно уместить? В сорок пять? В шестьдесят? В сто?

— Да, с гор многое кажется по другому. Когда ты восходишь на гору — сразу становится понятно, как мелочная жизнь там, на земле.

Сорок пять секунд… Отрезок — в сорок пять секунд. А дальше — реклама.

Мерзость…

Стараясь прийти в себя — Дженна повернулась, протянула руку к кусту.

— Осторожнее! — крикнула Лейла

— Что?

— Там может быть змея!

— Змея!?

— Ну да, змея… Некоторые змеи любят лежать на ветках. Они ждут, когда прилетят птицы, чтобы поклевать плодов и набрасываются на них. Ну и за руку могут ужалить, если сначала веточкой не пошевелишь.

— Пошли отсюда…

* * *

У лестницы — это и впрямь было как каменная, отполированная соприкосновением с десятками тысяч ног, лестница, по ней сюда взбирались и спускались в кишлак — их встречал Зардад. Кожа его лица на фоне черной чалмы казалась еще бледнее, рукой он придерживал автомат. Лейла сразу прикрыла лицо чем-то типа платка, Зардад не ушел с их дороги, а что-то стал настойчиво спрашивать. Лейла односложно отвечала.

— Что он говорит? — не выдержала Дженна

— Он хочет, чтобы мы пошли с ним — недовольно сказала Лейла

— Зачем?

— Он хочет показать нам кое-что.

— Что именно? — Дженна что-то чувствовала, сама не могла понять что.

— Могилы. Он хочет показать нам могилы своих друзей…

* * *

До могил они дошли. Когда уже стемнело — спасло, что у Зардалда был хороший фонарь, иначе бы кто-нибудь точно свернул себе шею, и скорее всего — это была бы она.

Могилы совершенно не были похожи на могилы. Просто каменная осыпь и куст, а на кусте — ленточки. Много ленточек.

— Здесь мы их похоронили; последние из уцелевших, — спокойно сказал Зардад, — кто остался в живых, будут мстить за них как за своих.

— Кто они?

— Ты хочешь знать, женщина?

Американку, феминистку это покоробило — но она спокойно ответила

— Да, я приехала сюда, чтобы узнавать.

— Это люди с севера. Они не такие как мы и не просят милости Аллаха — но они кое о чем напомнили нам. Они напомнили нам о том, кто такие воины. И кто такие — мужчины.

Зардак посветил на куст — в обрывках ткани, слабо колеблющихся в прохладном полуночном воздухе, были все ветки.

— Они пришли к нам и сказали: против кого вы воюете? Разве вы свободны? Разве вас не угнетают нечестивые власти? Они говорили, что придет колонна и мы начали. Но колонна не пришла, не было никого кроме них — и мы назвали их предателями и хотели убить. Тогда они взяли оружие и стали сражаться вместе с нашими мужчинами. И погибли — все, ни один не смог уйти[309].

— Это были русские? — спросила Дженна, у нее не было вспышки и она не могла фотографировать осыпь и обвязанный обрывками ткани куст

— Какая разница, кто это был. Они без раздумий остались с нами и отдали свои жизни за то, чтобы кто-то из наших племен остался жить. Видишь это, женщина? Говорят, что это делается когда поминаешь усопших — но это не так. Когда мужчина повязывает это на могиле погибшего друга — тем самым он дает клятву, клятву крови и мести.

Зардак помолчал, а потом сказал как припечатал.

— Настанет час — и мы убьем генерала…

* * *

— Господин шейх, сколько людей живет здесь, в кишлаке?

— Примерно сто пятьдесят человек. Но в горах живет намного больше пуштунов, мы очень любим свободу.

— В горах, без крыши над головой?

— Что такое крыша? Нам крыша — небо, свод пещеры. Мы умеем жить в этих горах.

— А чем занимается ваше племя?

— Земледелием, скотоводством. Здесь, в этом кишлаке — в основном земледелием, потому что нам повезло — высоко в горах бьет родник чистой воды, эту воду мы используем для полива.

— А правительство помогает вам чем-то?

— Чем же оно нам может помогать?

— Например, гуманитарной помощью. Той самой, что мы поставляем в страну, что поставляет страну ЮНИСЕФ?

— Вы имеете в виду ту помощь, которой торгуют на базарах? — вежливо переспросил шейх, глядя в объектив телекамеры.

— Но что-то же должно доходить до вас!

— А какой смысл отдавать бесплатно половину, а вторую половину продавать — если можно продать все?

— Но как же… есть же какой-то контроль?

— Контролеры — это те, кто имеет долю от дел правительства и тех чиновников, кто распределяет помощь. Здесь не ценят ничего бесплатное, все что дается бесплатно должно стать платным.

Дженна сменила тему

— Давайте сменим тему на что-нибудь более приятное, вы не против?

— Возможно, так и в самом деле будет лучше.

— Поговорим про образование. Среди пуштунов много образованных людей?

— Смотря что считать образованием.

— Ну… у нас образованием считается если человек умеет читать и писать, закончил колледж, сдал определенные экзамены…

— Таких немного.

— Почему же?

— Нашим детям некогда ходить в школу. Они постигают грамоту со слов их отцов и муллы в медресе, когда учатся там. Там им дают все те знания, которые им нужны. Какое значение имеет диплом университета, если ты не знаешь как идти по горной тропе чтобы не сорваться вниз?

— А как насчет женщин?

— Женщины постигают грамоту только если их родители или супруг — не против.

— Но почему? Разве женщина не достойна быть грамотной?

Шейх улыбнулся.

— Женщина достойна заботы со стороны своего мужа. И любви.

* * *

Потом она долго это вспоминала. По ночам утыкалась в подушку и молча сопела, ухватив до крови губу. Господи, какая же она была дура…

Конечно же ее взяли. Наверняка, они следили за ней даже там, просто из какой-то своей садистской радости решили взять ее в самый последний момент.

Конечно же не в отеле. В отеле нельзя, там солидная публика, там дипломаты- что они подумают, если увидят, как молодчики из полиции хватают женщину посреди вестибюля. Просто, вернувшись в Исламабад, она так устала что взяла такси. Таксист остановился на одной из улиц, до отеля еще было далеко. Она подумала, что таксист что-то не так понял и назвала еще раз адрес… но дверь уже открывалась. Сначала в такси, между сидениями плюхнулся большой чемодан Самсонайт… ее чемодан, она его узнала. Потом сел майор Махмуд.

— Доброго здоровья, мадам! — жизнерадостно поздоровался он

— Что это значит? — спросила миссис Вард, стараясь произнести это с максимумом презрения. Хотя и понимала — бесполезно, все бесполезно, она не разведчик и никогда им не была. Она попадается раз за разом.

— Мадам, я объявляю вам о том, что вы теперь на территории Пакистана — нежелательный элемент. Вы должны немедленно покинуть территорию государства Пакистан.

— И вы решили сообщить мне об этом?

— Я не только сообщаю вам об этом — я провожу вас до аэропорта, И оплачу проезд.

— А номер в отеле? Я не заплатила за два дня.

— Мэм, эти два дня оплатит государство Пакистан.

Больше спрашивать было нечего. Майор Махмуд сказал что-то водителю, тот подобострастно кивнул и машина, резко развернувшись, поехала в другую сторону.

Сначала она просто молчала, смотря на проносящиеся за окном машины дома, зеленые заборы и молча ругая себя саму — но потом ей захотелось кое-что спросить.

— Махмуд, а вас все так слушаются?

Офицер ответил… даже с готовностью ответил, поддержал разговор.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, этот таксист. Вы кстати ему заплатите?

— Конечно, нет. Сейчас он работает на государство.

— А почему тогда он поехал туда, куда сказали вы, хотя заплатила ему я.

Махмуд даже растерялся

— Но я же при исполнении.

— Да, да… Конечно. При исполнении.

* * *

Аэропорт встретил шумом, суетой, воем форсируемых моторов взлетающих и садящихся самолетов. Чуть в стороне от гражданской зоны в небо взмыла четверка Боевых соколов — F16A, первых машин четвертого поколения, поставленных Пакистану. Оторвавшись от бетонки они с ходу ушли в зенит, рисуя в небе красивый распускающийся бутон своими инверсионными следами.

Желая досадить хоть чем-то, миссис Вард просто вышла из машины и пошла к аэропорту, вынуждая майора тащить за ней чемодан как мальчику-бою. Она не могла понять этого — как можно быть таким непробиваемым в одних вопросах — и нормальным, совершенно обычным — в других. Вероятно в государствах где диктатура — люди постепенно меняются.

— Вы оплатите мне и билет?

— Да, если вы готовы лететь экономическим классом. У государства Пакистан не хватает денег, чтобы высылать любопытных журналистов первым.

Билет она купила сама. Расплатилась кредиткой.

Чтобы пройти таможню — хватило удостоверения майора, таможенник просто махнул им с чуть испуганным видом — и они прошли в дьюти-фри. Царство дешевого неона и не менее дешевого виски.

— Не желаете? Я никуда не сбегу.

Майор задумался

— Отличная идея. Никуда не уходите.

— Куда же меня пустят…

Виски ей не хотелось — ей хотелось в туалет… Хотя бы для того, чтобы выплакаться.

В туалете привычно пахло хлоркой… господи, какая гадость этот запах, так напоминает общественные туалеты на вокзалах, куда и не зайдешь, и это в международном аэропорту столицы страны! И эти кабинки!

Неслышно щелкнул замок, она уперлась руками в холодный, чуть скользкий кафель, которым была облицована туалетная комната.

— Ну… — спросила она скорее саму себя — и чего ты добилась, подруга?

По сути ведь — ничего. Только сняла несколько репортажей… господи, какая глупость. Чего она вообще здесь хотела добиться?

Кому и в самом деле нужна правда? То что здесь происходит — разве уместишь в сорок пять секунд новостного выпуска?

Бред…

Рука, которая едва не опустила кассету с отснятой пленкой в бачок унитаза — вдруг остановилась.

Дженна, что ты, черт возьми, делаешь?

Разожми пальцы — и ничего не будет. Но этим ты предашь. Предашь тех, кто тебе поверил. Предашь тех, кто тебе раскрылся и кто сказал слова, простые, может быть нескладные — но искренние, чтобы ты донесла их до других людей. Да, может быть ничего не получится. Может быть — экран привычно исказить боль этих людей до неузнаваемости, превратит в еще один в длинном ряду сюжетов. Может быть.

Но свои сорок пять секунд славы они заслужили. Пусть даже только сорок пять — но черт возьми заслужили.

С этими мыслями она спрятала кассету подальше в сумку, нагребла сверху вещей — то что она прошла таможню уже хорошо. В США отнять не посмеют.

В соседнем «купе» кто-то зашевелился, как будто топнул ногой или что-то в этом роде…

— Дженна Вард?

Она замерла. Голос был знакомый — но она не могла понять кто.

— Что?

Самое главное — голос был мужской — в женском, извините туалете.

Вместо ответа — через верх ограждения кабинки ей передали пакет, полиэтиленовая пленка и в ней бумаги. Похоже — заклеено. Она осторожно взяла это.

— Что это?

— Неважно. Вы вылетаете в Штаты, уже прошли таможню. Провезите это и передайте в газеты. В любые, общенациональные, на телеканалы — куда угодно, в прессу.

— Что это за документы?

— Неважно. Кое что о том, что здесь происходит. Передавайте сразу, как только прилетите в Штаты, берите такси и из аэропорта езжайте в редакцию. Вам поверят.

— Кто вы?

Вместо ответа хлопнула дверь кабинки. Она выскочила следом — но опоздала. Оказывается — из женского туалета был еще один выход — противопожарный.

На нее уже смотрели. Хорошо, что с любопытством, а не с подозрением — взбалмошная американка, выскочившая из туалета, да еще с каким-то пакетом в руках.

Она вернулась в кабинку, закрыла за собой дверь — куда? В сумочку? Нети, там и так уже полно. Под блузку… а не видно… нет, слава Богу, она не обтягивающая и черная. Нет, все таки в сумку… черт с ней с косметикой.

Американская журналистка Дженна Вард начала лихорадочно избавляться от косметики, ставя ее на крышку сливного бачка вверху. Уборщица найдет — обрадуется…

* * *

Майор Махмуд ждал ее у самых дверей дамского туалета с укоризненной улыбкой и пакетом с изображением Эйфелевой башни, в котором что-то позвякивало.

— Вы же обещали никуда не отлучаться, мэм… — сказал он

Не отвечая Дженна прошла к своему месту, там где был ее чемодан.

* * *

Пакет она вскрыла в самолете, все же не удержалась. Вышла в туалет, закрыла дверь, с ненавистью посмотрела на датчик — только что внедрили. Датчик реагирующий на дым — для борьбы с курением в самолете. Слава Богу, курить она сейчас не собирается.

В пакете оказались коносаменты[310], судя по всему подлинные. Их было много и все — за последние полгода, интенсивность перевозок была очень высокой. Бросилось в глаза то, что все перевозки грузов осуществлялись судами, идущими под американским флагом — сейчас все чаще и чаще используется фрахт судов, приписанных к оффшорам для снижения налогов. Она примерно попыталась прикинуть оборот… получался большой, если брать по всем бумагам… до тысячи TEU[311] набралось. Похоже даже больше, грузопоток нарастал. Она пробежалась по колонкам деклараций, отыскивая какой-то скрытый смысл.

Получатель? Она нашла несколько, названия ей ничего не говорили. Но все — в одном и том же порту, Карачи.

Условия перевозки… Странно… FOB Лос-Анджелес[312], везде одно и тоже. Если на покупателя переходят все риски в порту Лос-Анджелеса — почему для перевозки он нанимает именно американские суда, не пытается подобрать что-то подешевле? В том же Карачи фрахт можно найти дешевле чем в Лос Анджелесе.

Порт отправления — всегда Лос Анджелес, город ангелов, грузовой порт. Всегда.

Отправитель. Американские компании, разные.

Груз… Странно, какие-то трубы, опять трубы, химическое оборудование, какие-то реакторы, химические вещества. Это что — что-то запрещенное? А это… оборудование, изготовитель — фирма Прайс-Вестингаус, США. Оборудование… Какие-то центрифуги.

Так… А это что?

Среди коносаментов попал — возможно неслучайно — документ, счет транспортной компании на доставку груза в порт Лос Анджелеса. Место отправления….

Оак Ридж!!!

Атомный центр в Оак Ридж — больше там ничего не было! Пусть это и считалось секретным — но все об этом знали.

А это значило только одно — перед ней были документы, свидетельствующие о том, что США в нарушение режима нераспространения — продали Пакистану технологии и оборудование для изготовления атомной бомбы!

Атомная сделка! Атомная сделка Рейгана с пакистанским диктатором!

В этих небесных колесницах сидят очень злые люди, люди, которые отреклись от Аллаха, хотя когда на них смотрят — они произносят здравицы ему. Души этих людей черны как ночь, и пристанищем их после смерти — Аллах уготовил огонь. Эти люди самонадеянны и злы, они роют в скалах пещеры, чтобы дорыться до огненного змея и выпустить его на свободу. Они хотят приобрести власть змея и жечь людей, повинуясь самому Иблису.

Но придет время и придет люди, волосы которых будут такими же как у тебя. Эти люди придут сюда с севера, и когда они придут сюда — в их руках будет огонь. Эти люди не поклоняются Аллаху — но они праведнее тех, кто читает ракаты без веры. И когда они придут — будет большая война, а людям — придется покидать дома и в горе бежать с гор на равнины. Горе, горе этой земле, если злые люди докопаются до пещерного змея, горе…

Так вот про что говорил сумасшедший дивана из горного кишлака!

Пещерный змей — они скорее всего строят там подземный завод по производству ядерного оружия. Или полигон для испытаний, что более вероятно. Как только они докопаются до пещерного змея — произойдет беда.

Что может сделать человек, который обезумел от власти, если в его руках появится ядерное оружие? Что может сделать с ним человек, у которого хватило ума применить химическое оружие против собственного народа?

Он его применит. Как только у него появится в руках ядерное оружие — он его применит. Точно применит.

Но придет время и придет люди, волосы которых будут такими же как у тебя. Эти люди придут сюда с севера, и когда они придут сюда — в их руках будет огонь. Эти люди не поклоняются Аллаху — но они праведнее тех, кто читает ракаты без веры. И когда они придут — будет большая война, а людям — придется покидать дома и в горе бежать с гор на равнины. Горе, горе этой земле, если злые люди докопаются до пещерного змея, горе…

Русские! Они не потерпят ядерного тирана у своих дверей, размахивающего новообретенным Экскалибуром[313] как ребенок деревяшкой в песочнице. Как только они поймут что им грозит опасность — они пойдут вперед. И если в Пакистане будет две — три бомбы — то у русских их будут тысячи тысяч.

И начнется война. В которой не будет победителей — будут только проигравшие. Весь мир проиграет, если начнется ядерная война.

Господи, кто же это все при думал? У кого хватило ума дать этому человеку ядерное оружие, даже после того что он уже — сделал? Неужели все эти психопаты, дважды рожденные[314], кому удалось пробиться в Белый дом и впрямь думают что выживут?

Или им наплевать?

На свое место она вернулась, только когда в дверь начали стучать и спрашивать все ли с ней в порядке. С ней было не все в порядке.

* * *

Их она увидела, когда выходила из «кишки» — теперь самолеты причаливали к ней и по ней пассажиры вынуждены были брести со всем багажом, а не ехать на аэропортовских автобусах как раньше. Они даже не пытались скрываться — серые костюмы, невыразительные лица. Мэм, простите, но вам придется пройти личный досмотр. Нет, это вынужденная мера. Нет, первая поправка[315] на этот случай не распространяется. Мы просто боремся с транзитом наркотиков, мэм, простите, но вам все же придется пройти с нами.

* * *

А через несколько дней, же в Вашингтоне, гона поняла — кто передал ей эту информацию в туалете международного аэропорта Карачи. Узнала, когда ей почему то принесли — с доставкой, неизвестно кем заказанной — свежий номер ЮС Ньюс энд Уолд Рипорт. На одной из страниц это издания была помещена информация об американском гражданском служащем, трагически погибшем в горах Пакистана. Информация была отчеркнута ярким маркером.

Погибшим был американский судебный бухгалтер Майкл Миллс.

Москва. Денежный переулок, 22.

20 ноября 1987 года

Возмездие…

Каким оно бывает? Да по-разному — каждый раз. Но чаще всего — неожиданным и жестоким.

Только что построенная по индивидуальному проекту десятиэтажка располагалась в тихом районе Москвы, была окружена зеленью — строителям строго-настрого запретили вырубать окрестную зелень при строительстве. Тихий, хорошо ухоженный, чистый дворик, который каждый день подметает дворник, молодой и трезвый, с внимательным взглядом. Вереница черных Волг, Чаек, даже ЗИЛов — они подъезжают к дому обычно по утрам и вечерам, а так машин около здания почти не бывает. В этом месте нет ни хулиганов, ни алкоголиков — никого. Немудрено — рядом дом приемов МИД, напротив, через улицу — охраняемое постоянным постом милиции посольство Габона. Охраняется и это здание — двумя постоянными постами с двумя машинами, посты сменяются каждые восемь часов. Здание принадлежит Управлению делами ЦК КПСС.

Началось ночью, по-зимнему морозной и тихой, в одиннадцать часов ноль-ноль минут. Четыре машины появились в переулке, они ехали с разных сторон, ехали вполне себе мирно, не превышая скорость. Две шестерки, Нива и новенькая восьмерка. И лишь достигнув нужного здания — верней, не самого здания, а подъездных дорожек к нему, они резко свернули к зданию…

По инструкции, сотрудники КГБ — в каждой машине их было трое, по пистолету на каждого и один автомат АКС-74У в багажнике, во время смены должны были бодрствовать, все трое. На самом деле, бодрствовали только трое — двое в первой машине, и один во второй. Самые молодые, их для этого и взяли в экипажи. Да и что тут может произойти такого — если даже хулиганы появятся, проснуться секунда молодой растолкает…

И поэтому, когда две машины — обе шестерки почти синхронно остановились рядом с припаркованными ГБшниками машинами — те, кто спал, не успели даже проснуться. А те, кто бодрствовал — не сумели разглядеть во тьме московской ночи, в неверном свете фонарей почти ничего — ни опущенные со стороны пассажиров стекла в дверцах, ни смотрящие на них опаленные дыры стволов…

Четыре автомата Калашникова АКС-74УБ заработали одновременно, лязг бешено бегающих затворов и стук пуль о сталь кузовов машин были слышны громче, ем шум выстрелов, он надежно глушился ПБСами. Автоматчики работали наверняка — каждый не отпускал курок до тех пор пока затвор не лязгнул последний раз вхолостую, каждый автомат выпустил по тридцать пуль и каждая машина приняла в себя по шестьдесят. Осколками осыпались стекла, отчетливо запахло паленым. Никто в салонах обстрелянных машин не выжил.

Выскочив из машин, боевики бросились к зданию, на ходу перезаряжая оружие. В каждой машине их было трое — двое немцев и один советский офицер, командир тройки. Пока бежали до подъездов, до успевших занять позиции товарищей — боевики уже успели перезарядить свое оружие, благо магазины они смотали по два изолентой…

— Цвайтен унд виртен айнтаг! Шнеллер! Шнеллер![316]

В одном из подъездов открылась дверь — обычная дверь, деревянная, одна из секций из толстого стекла. Мордатый то ли консьерж, то ли охранник, легко одетый, высунулся на улицу, на мороз — и замер, глядя на бегущих к подъезду бойцов и не в силах осознать увиденное…

— Что…

Бегущий первым советский офицер вскинул ПБ и дважды выстрелил — бурая жижа брызнула из расколотой пулями головы, тело консьержа так и повалилось на пороге, грузно и медленно, так оседает взорванный дом…

— Шнеллер!

Один за другим боевики прорвались в подъезд, перепрыгивая через труп убитого консьержа…

— Фюнфен, секстен — фор орт! Ворхалле! Нименд гебен соллте![317]

— Яволь![318]

Это могло происходить сорок с лишним лет назад, в сорок первом. Отрывистые команды на немецком, автоматный огонь, бегущие к зданию бойцы. Но это происходило здесь и сейчас, в советской Москве. В Москве восемьдесят седьмого года…

На площадку кто-то высунулся — возможно, кто-то из ветеранов. Весь подъезд был передан для заселения КГБ, здесь жили и Крючков и Бобыкин и много кто еще. Инструкция у офицера, командующего прорывающимися на нужный этаж бойцами, была простой — сначала стрелять на поражение, потом разбираться. Но у офицера был еще и здравый смысл. И была совесть, не позволившая ему вот так просто застрелить седого старикана.

— КГБ! Закройте дверь! — грозно рявкнул он

Дверь закрылась…

— Дизер этаж![319]

Офицер застучал в дверь — и, словно отвечая ему, за дверью глухо грохнуло, негромко и отрывисто. Как в тридцатые…

— Ди тюр ауфбрехен![320]

Один из немцев разбежался, ударил в дверь, налег на нее всей массой. Раз, другой. Остальные расположились на лестничной площадке, целясь вниз, вверх, на лестничные пролеты, на дверь, которую ломал их товарищ…

Дверь не выдержала с третьего удара — провалилась внутрь, немец едва не упав пролетел в прихожую, следом бросился офицер.

Полутемная прихожая. Запах… пыли какой то. Просто обставленная квартира, с гардеробом, с висящими на вешалке мужскими вещами, с рогами и двумя шляпами, повещенными на них.

Кухня — чисто! Газовая плита, холодильник, табуретки, два стола.

Комната — чисто! Видно плохо, но ясно, что там никого нет…

Кабинет! Щелкает выключатель под левой рукой, болезненный желтый свет трехрожковой люстры заливает комнату.

Первый заместитель председателя КГБ СССР, начальник Пятого управления КГБ СССР, координатор второго этапа плана «обновление», предусматривающего среди прочего расчленение СССР и разоружение перед лицом врага, Викентий Михайлович Бобыкин сидел за большим, старым стволом, навалившись на него всем телом, правая рука безвольно валялась на отлете, у самого края стола. Он был одет в старый халат темного цвета — видимо, приготовился ко сну, когда что-то услышал или увидел. И понял — что все бесполезно, не пощадят. В руке был зажат старый Зауэр-38, наверное, еще времен войны, трофейный. Кровь почти не текла…

Твою мать…

Офицер повернулся к немцам.

— Шутц дер вохтунг! Нименд гебен соллте![321]

— Яволь!

Офицер двумя шагами оказался рядом со столом поморщился, протянул руку — и отдернул ее. Достал платок, обернув руку платком, поднял трубку одного из телефонов, из числа имевшихся на столе. Поднес к уху — гудков не было.

Твою мать…

Связи не должно было быть — специальные группы должны были блокировать все возможные каналы связи Москвы либо помехами, либо физическим уничтожением аппаратуры.

Бросив трубку на рычаг, офицер выбежал на лестничную площадку, побежал вниз, перепрыгивая через ступеньки, спотыкаясь. Скатился вниз, в вестибюль, выбежал на улицу, подбежал к оперативной машине, открыл дверь нашарил в темном салоне рацию, искренне надеясь что хоть до кого то удастся пробиться из-за глушилок. Глушилки в эту ночь работали на полную мощность по всей Москве, армейские глушилки, настоящие.

Эфир шипел помехами как раскаленное масло на сковородке…

— Я Тридцатый! Вызываю Гнездо!

Помехи…

— Я Тридцатый! Вызываю Гнездо, твою мать меня слышит кто-нибудь!

Помехи…

Плюнув, офицер бросил рацию в машину, побежал в другой подъезд, который тоже был захвачен. Двое, дежурившие в вестибюле вскинули автоматы — но узнали его, стрелять не стали.

Харава, капитан, командовавший штурмом, нервно курил на площадке между этажами, глотая горький дым дешевой сигареты без фильтра

— Что?!

Харава махнул рукой

— Один тут высунулся… Козел, дэда шено… Мы по нему, а там… баба за ним.

Майор, главный в этой группе схватил Хараву за плечи, тряхнул так что сигарета выпала из пальцев.

— Твою мать, приди в себя! Кончились играшки!!! Объект здесь?

— Нет… Семья только…

Из распахнутой настежь двери доносился женский истерический плач — навзрыд, как по покойнику. Еще немного — и дом будет шуметь как разбуженный улей

— Закройся в квартире с группой! Никого не выпускать. Ждать команды! Охранять материалы! Понял или нет, отвечать!!!

— Так точно!

Ближнее Подмосковье. Ясенево

20 ноября 1987 года

На календаре была пятница, день, в который работать, как бы не хочется ибо все мысли уже — о выходном дне. Тем более — времени было уже семь часов вечера. Или девятнадцать ноль-ноль, если по армейским меркам — в армейских операциях двадцатичетырехчасовое время. Работать не хочется никому — начиная от какого-нибудь токаря на заводе в Усть-жопинске, и заканчивая заместителем председателя КГБ СССР, начальником Первого главного управления КГБ, у которого тоже есть семья, и который тоже нуждается в отдыхе. И поэтому, в восемнадцать часов ноль-девять минут начальник ПГУ КГБ СССР, генерал-полковник Владимир Александрович Крючков прошел через проходную здания ПГУ в Ясенево в Подмосковье кивнул четко козырнувшим солдатам, стоящим на посту на входе и вышел в морозный сумрак, зябко запахнув на себе плащ…

Его машина уже ждала его. По штату, генерал-полковнику Крючкову полагалась Чайка и бронированный Мерседес-560, который и ждал его сейчас, едва слышно работая мотором. У открытой двери его ждал Виталий, его прикрепленный. По должности ему полагались один прикрепленный и один водитель, никакой другой охраны у него никогда не было. И это было еще много — в начале семидесятых Андропов, только что назначенный Председателем КГБ СССР вообще не имел никакой охраны и с большим трудом его удалось уговорить, что охрана ему необходима. Закрепили за ним тогда троих.

— Добрый вечер… — произнес Крючков, с охраной он был всегда любезен, но сух. Держал дистанцию…

— Добрый вечер Владимир Александрович…

Едва слышно чавкнула на уплотнителях дверь, Виталий обежал машину и плюхнулся на переднее пассажирское сидение, которое всегда занимал.

— Поехали…

Мерседес плавно тронулся с места, в прозрачных, несмотря на мороз стеклах замелькали горящие прямоугольники окон, серые стены, уже подросшие деревца, которые они на каждом субботнике высаживали всем управлением. Крючков думал…

Он был не таким как Андропов, не таким умным и не таким прозорливым и сам это признавал. Он был бюрократом, серым и черствым сухарем, и именно такой помощник был нужен Андропову. Вместе они составляли идеальную, в смысле работоспособности пару и многого добились.

Но теперь Председателя не было… А он был.

Что-то происходило. Он не мог пока понять что именно — но что-то происходило. Он не столько понимал это, сколько чувствовал, как рыбы чувствуют непреодолимую потребность вернуться в тот ручей, в котором они родились, и метнуть икру, он чувствовал неладное — и не мог ничего понять. Это было самое страшное — чувство собственной беспомощности. Несмотря на свой высокий пост, он не мог определить ни характер опасности, ни откуда она исходит.

Председатель бы понял…

Бесшумно поползло вниз стекло, отделяющее пассажирский отсек машины от передних сидений. Крючков недовольно поднял глаза.

— Владимир Александрович, вас.

Трубка телефона была сделана совсем неудобно — немцы разместили ее в переднем подлокотнике, и для того чтобы поговорить по нему, приходилось опускать стекло. Хотя Виталий и был проверен много раз — едва ли не рентгеном просвечен — говорить при нем не всегда было удобно.

Начальник ПГУ КГБ СССР взял трубку

— Крючков…

— Товарищ генерал-полковник, с вами говорит дежурный офицер по управлению, полковник Гвоздецкий.

Твою мать, что опять. Неужели перебежчик. Вот тебе и все выходные…

— Слушаю вас, товарищ полковник.

— Товарищ генерал-полковник у нас ЧП. Только что передали по ВЧ — самолет Генерального секретаря потерпел катастрофу.

Крючкову показалось, что за шиворот ему сыпанули снега

— Повторите.

— Самолет Генерального секретаря ЦК КПСС потерпел катастрофу при взлете менее часа назад.

Рука, держащая трубку, задрожала

— Собирайте коллегию. Быстро, я возвращаюсь. Обзванивайте — все начальники отделов, управлений должны быть на местах. Усилить режим охраны основного здания!

— Есть!

Крючков не глядя передал трубку вперед, взглянул в окно. Мерседес уже выскочил на МКАД и сейчас был где-то в районе Каширского шоссе.

— Возвращаемся. Быстрее!

Мерседес взвыл крякалкой, мигнули спрятанные под радиаторной решеткой пронзительно-синие огни. Водитель ловко, хотя и рискованно развернулся на покрытой снежком МКАД, нарушив правила, вдавил педаль газа. Восьмицилиндровый мотор легко бросил машину вперед.

— Виталий, набери мне приемную Чебрикова.[322]

Виталий кивнул, пальцы забегали по клавишам трубки…

Что же произошло? Это обычная катастрофа — или? Жив ли Генеральный? Если нет — то кто вместо него? Черт, кто…

— Товарищ генерал-полковник.

Кто? Воротников? Соломенцев? Рыжков? Лигачев? Шеварднадзе? Алиев? Нет — Алиева только что вывели. Чебриков? Может, Чебриков сам метит — как в свое время метил Андропов? Тогда — туши свет, он его едва переносит…

— Товарищ генерал-полковник…

Крючков дернулся, освобождаясь от болезненного оцепенения, от шока

— Что?

— Связи с приемной Чебрикова нет.

— То есть как это нет?

— Нет, товарищ генерал-полковник, я два раза пытался.

— Как такое может быть, черт возьми?! Это же спецсвязь!

— Товарищ генерал-полковник. Я попытался позвонить дежурному офицеру по управлению.

— И что?

— Тоже не отвечает.

Сунутый за шиворот снег медленно, очень медленно таял, струйки талой воды текли по потной спине…

Переворот…

— Гони! Сирену включи!

И это стало последней ошибкой Крючкова…

* * *

Не так то часто гражданским удается увидеть бронетранспортер. В отличие от обычных грузовых машин бронетранспортеры почти никогда не используют для хозяйственных нужд частей — перевезти там что-то или еще чего. Топлива БТР жрет немерянно, моторесурс у него на учете, как на боевой машине, да и заметен он. Этакая стальная каракатица.

И поэтому, если где-то появляется бронетранспортер он вызывает сенсацию.

Их было трое, Сашка Глухих, Венька Курылев и Женька Скрябин и были они простыми подмосковными пацанами, жившими в небольшой деревушке. Деревушка их располагалась совсем недалеко от Москвы и была такой маленькой, что в ней не было даже школы. В школу их возили, на центральную усадьбу колхоза, на идущем каждое утро на центральную усадьбу тракторе с волокушей. А из школы они возвращались пешком, после уроков и после продленки, на которую они оставались. Три с небольшим километра для советского одиннадцатилетнего пацана, да еще в дружеской компании — не расстояние.

Сейчас эта троица неспешно шла по вытоптанной в снегу тракторной колее, пинала ковалки снега, неспешно разговаривала и вообще наслаждалась жизнью…

— У, сволочь… — процедил Венька, сурово нахмурившись и с разбега пнул рассыпавшийся под ударом ноги снежный ком

— Ты о чем?

— Да о трудовике.

— Это то, что он у тебя брызгалку то отобрал.

— Ага и разрезал еще!

— Новую сделаешь.

— Из чего? Мне мамка из бухгалтерии пузырек такой от клея принесла! Там нету больше!

— Ну из чего-нибудь еще сделаешь…

Нарастающий рокот разорвал снежную кисею тишины…

— Спорнем, дед Витек… — заговорщически сказал Сашка — щас прокатимся… Готовься, братва…

Прокатимся — это значит без спроса запрыгнем в прицеп и так и поедем. За это от тракториста вполне можно было схлопотать по ушам — если заметит едущих на прицепе «зайцев»

Пацаны шмыгнули в канаву — чтобы тракторист их не увидел…

Но того, что вынырнуло из-за взгорка, они никогда не видели…

Это было что-то вроде черепахи, только стальной. Угловатое, восьмиколесное стальное чудовище перло прямо по целине, не обращая внимания на то, что снега нынче выпало более чем изрядно, фара-искатель разрывала сгущающуюся с каждой минутой тьму, чудовище грозно рокотало двигателем и шло прямо на них…

— Атас, пацаны! — первым опомнился Женька

Пацаны бросились бежать, не чуя ног, грозный рокот все приближался, казалось что чудовище догоняет их …

— А-а-а… — закричал Венька, самый трусливый из всех…

И они побежали. Бежали не знамо сколько, только когда выбились из сил, и Сашка рухнул на дорогу, прямо в перемолотую тракторными ребристыми колесами грязь — только тогда они остановились.

И оглянулись.

Чудовища не было.

А добежали они почти что до самого села.

И чудовище вовсе не собиралось их преследовать — его уже давно и след простыл.

— Ч… что это…было — спросил Венька

Сашка догадался первым

— Трус ты. Это бронетранспортер.

— Чего?

— Бронетранспортер говорю. Мне про него брательник старший писал. Он сам на таком ездит.

— Врешь!

— А вот и не вру! У меня письмо от брательника есть! И фотка — там такой же бронетранспортер на ней. И брательник там мой на ней!

— Покажи!

— А вот и покажу! Придем когда — покажу! А ты струсил!

— Кто струсил?

— Ты струсил. Струсил!

Женька замахнулся, чтобы врезать как следует этому хвастуше и задаваке — как вдруг, где-то на леском, за дорогой что-то застучало, глухо и грозно…

— А это что?

Сашка прислушался. Застучало еще раз, такие глухие, плохо слышные удары, повторяющиеся быстро-быстро.

— Стреляют что-ли?

— Зачем стреляют?

— Откуда я знаю, зачем! Учения наверное.

— Какие учения, там же съезд с Кольцевой.

— Какие, какие. Какие надо — такие и есть! Тебя не спросили! Пошли, я тебе фотки покажу.

* * *

На самом деле последнюю ошибку совершил Виталий — он не обратил внимание, не насторожился, когда увидел, что впереди, как-то сгустился, забагрянел нервными вспышками стоп-сигналов транспортный поток. Подумал, что это из-за съезда впереди — того самого, что нужен им. Когда проехать стало невозможно, он повернулся к водителю…

— Давай по обочине.

Мерседес выскочил на обочину, попер по ней, царапая лакированным начальственным бортом отвал оставшегося после скоростной уборки снега. Что-то было впереди, в темноте было плохо видно, что-то преграждало путь машинам — видимо авария. И только когда они подъехали совсем близко — он увидел, увидел не справа, куда он в основном и смотрел — а боковым зрением слева угловатый, носатый силуэт бронетранспортера, едва различимый в сгустившейся темноте. Бронетранспортер стоял на взгорке, тут был такой взгорок, МКАД как бы лежала в овражке. А бронетранспортер там стоял. И в следующую секунду прикрепленный генерал-полковника Крючкова зажмурил глаза — нестерпимо яркий луч прожектора ударил по машине…

— Стой! — отдал он глупую и самую неуместную в этот момент команду…

Купленный в Западной Германии за марки Мерседес был бронирован, бронирован настолько, что по стеклам можно было стрелять в упор из автомата Калашникова бронебойным патроном — и стекло бы выдержало. Но никогда, ни один проектировщик не рассчитывает защиту бронированной машины за защиту от пуль патрона Б-32 пулемета КПВТ, пробивающих тридцатимиллиметровую броневую плиту с расстояния пятьсот метров. Первая короткая очередь пришлась в моторный отсек Мерседеса, разорвав мотор на куски. В салоне это ощущалось, как будто по машине, по носовой ее части несколько раз ударил кувалдой великан. Треснуло от чудовищных нагрузок бронированное стекло, повело кузов, машину отбросило и впечатало в снежный вал у дороги, заблокировав двери с левого борта. И у Виталия и у Крючкова еще был минимальный, самый минимальный — но все же шанс — оба они сидели справа и могли успеть, открыть двери, выскочить из машины и броситься бежать куда глаза глядят, от мертвенного, слепящего света и лупящего по машине безумного великана. Но Виталий, несмотря на всю его подготовку только и успел, что повернуться к своему охраняемому и дико заорать «ложись». А Крючков в отличие от своего прикрепленного, сохранил спокойствие до самого конца. Он просто молча сидел, выпрямившись на роскошном, обшитом кожей сидении немецкой машины и ждал. Потому что знал — за что.

Судьба подарила им еще всего три секунды жизни. Бронетранспортер чуть довернул башню влево, совмещенный с пулеметом прожектор уперся в еще целый салон обездвиженной машины. И еще несколько коротких очередей изуродовали немецкого красавца, превратив его в месиво из стали, мяса и костей…

Автомобили резко тормозили, бились, сталкивались, с отчаянным хрустом сминалось железо…

Взревев мотором, бронетранспортер сдал назад, занимавшие позиции у обочины солдаты — те самые что и тормознули идущие по дороге машины в нужный момент, бросились следом. Где-то далеко, запутавшись в транспортном потоке, дискантом беды взвыла милицейская сирена…

Через несколько минут мужики из остановившихся машин рискнули подойти к искореженному, вмятому пулями в обочину Мерседесу…

— Это кого это они… — потрясенно спросил кто-то.

Первый кто подошел, кряжистый работяга с пожилого жигуля-двойки, резко развернулся

— Кого надо! — раздраженно сказал он — честные люди на таких лайбах не раскатывают. Давно порядок навести пора!

Москва. Лубянская площадь, дом 2. Здание центрального аппарата КГБ СССР.

Вечер 20 ноября 1987 года

Когда то давно — так давно, что кажется это было в другой жизни словосочетание «Лубянская площадь» не вызывала у людей таких эмоций, какие оно вызывало у них во времена развитого социализма. Это была всего лишь одна из площадей Москвы, одна из центральных площадей, в деловом районе, по размерам небольшая, ничем не примечательная. Окруженная доходными домами и зданиями преуспевающих товариществ. Одним из них было страховое общество Россия, одно из многих страховых обществ Великой Империи.

Теперь же, в старом и неоднократно перестроенном доме находились другие хозяева. Бывшее здание страхового общества Россия использовалось в качестве пристанища для Центрального аппарата КГБ СССР.

Почему все собрались именно там? Интересный вопрос. На самом деле только я в Москве знаю как минимум десять легальных адресов, где находятся те или иные службы КГБ СССР и как минимум столько же нелегальных — на самом деле нелегальных было намного больше, иногда КГБ скрывалось под удобной и не вызывающей вопросов вывеской НИИ, научно-исследовательского института — и институты эти занимали целые многоэтажные здания. Но здание Центрального аппарата одно, оно — на Лубянке и собрались именно там. Потому что резона собираться в другом месте, тайно — не было! Да, произошла чудовищная трагедия, разбился самолет, на борту которого находился Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев. Но это — всего лишь безумная случайность, авиакатастрофа, которая может случиться с каждым. Не более того. Значит — прямой и непосредственной опасности — нет.

Известие о катастрофе застало генерала армии, председателя КГБ СССР, член Политбюро ЦК КПСС Виктора Михайловича Чебрикова в своем рабочем кабинете на третьем этаже знаменитого здания на Лубянке. Серого дома, как его иногда называли — хотя серым это здание не было. Генерал армии Чебриков работал с документами — у него был ненормированный рабочий день и нередки были случаи, когда он уезжал из здания за полночь — если не оставался ночевать в комнате отдыха. Все дело было в том, что надо было уделять внимание и работе депутата Верховного совета СССР и работе члена Политбюро ЦК КПСС и работе Председателя КГБ СССР — обязанностей было много, а он был один. Доверить же часть работы кому — то — потом переделывать, если не похуже всего случится.

Когда в приемной раздался шум, генерал армии Чебриков отложил ручку, снял с переносицы очки, с силой прижал пальцами саднящие глаза. Посетитель — это значит, можно немного отдохнуть от проклятых бумаг, которые уже не вмещаются в папку «на подпись» и адъютант заносит их партиями. Бумаги, одним бумаги…

Сердце противно екнуло, когда в распахнувшуюся дверь тамбура шагнул дежурный офицер по Комитету, полковник Горбенко.

— Товарищ генерал армии! — он докладывал четко, как положено — произошло чрезвычайное происшествие. Примерно двадцать пять минут назад при взлете из аэропорта Внуково потерпел катастрофу и упал на землю самолет, на борту которого находился товарищ Генеральный секретарь ЦК КПСС.

Схватило сердце — прострелило, как это частенько случалось последнее время. Но никогда не простреливало так сильно — аж в глазах потемнело от боли…

— Товарищ генерал армии! — испугался дежурный офицер — что с вами? Врача позвать?!

— Нет! Нет, никакого врача! — Чебриков испугался скорее не за свое здоровье, а то что его в такой момент отстранят от власти, вынесут отсюда на носилках, упрячут в больницу, а вот удастся ли из нее выйти это большой вопрос — не надо никакого врача! Не сметь!

— Слушаюсь, товарищ генерал армии!

В голове мутилось, перед глазами плыло, силуэт докладывающего расплывался перед глазами — давление…

— Собрать коллегию! — враз пересохшими губами приказал Председатель — садитесь на телефон, обзванивайте всех. Кто из членов Коллегии в здании — в приемную ко мне, немедленно.

— Слушаюсь!

Когда за дежурным закрылось дверь, генерал армии Чебриков непослушными руками достал из внутреннего кармана пиджака стальную капсулу, забросил в пересохший рот две таблетки, жадно глотнул прямо из графина, не наливая — запил. Замер в своем кресле, ожидая, пока лекарство подействует хоть немного…

Стало легче…

Председатель пошевелил левой рукой, потом правой, с затаенным страхом ожидая новой, пронизывающей насквозь вспышки боли в груди….

Кажется, прошло… Как кончится — надо врачу показаться, никогда еще так сильно не прихватывало…

Председатель КГБ тяжело встал со стула, протопал в двери. Прислушался у тамбура — потом открыл дверь, выглянул в приемную.

— Мищенко мне найдите. Если в здании — немедленно ко мне, если не на месте — пусть немедленно свяжется со мной.

— Есть!

Захлопнув дверь — до приемной пока никто из членов Коллегии не успел дойти — неужели никого нет в здании! — Председатель добрел до своего стола, тяжело плюхнулся в кресло…

Страх противной холодной, до боли холодной змеей вползал в душу. Непрошенный страх.

Стоп! Надо прийти в себя. Собраться!

Что произошло? Упал самолет Генерального секретаря — это что? Случайность? Диверсия? Куда он летел? Кажется… в Индию? Или не в Индию. Зарубежный визит, это точно — но куда?

Если зарубежный визит — значит, в самолете мог быть Шеварднадзе. Или все-таки его там не было? Если был — то хорошо. Одним конкурентом меньше. Если же нет…

Кто мог быть в самолете еще?

Из крупняков — больше никого.

Конкуренты.

Конкуренты…

Председатель КГБ достал чистый лист бумаги, карандаш, начал писать столбиком фамилии. Фамилии людей, которые теперь были ему конкурентами в борьбе за трон.

Яковлев

Слюньков

Никонов

Зайков

Шеварднадзе — возле этой фамилии Председатель поставил два знака — восклицательный знак и знак вопроса.

Рыжков

Лигачев

Соломенцев

Воротников

Громыко

Щербицкий

Все?

Все!

Председатель подумал, потом внизу к списку добавил еще одно слово из трех букв.

Кто?

Генеральный секретарь ЦК КПСС избирается из числа членов Политбюро ЦК КПСС, голосованием. Голосование — обычно это формальность, все заранее согласовано. Но вопроса, вопроса жизненно важного — кто — это не снимает.

По обычаю на эту должность избирают самого старшего. Кто самый старший из всех сейчас. Громыко? Да, кажется Громыко — девятого года аж, и все еще телепается. На кладбище прогулы ставят. Сталина еще застал, хотя и не в больших должностях тогда был — постпред при ООН, первый замминистра иностранных дел.

Так что — Громыко?

Ага, как же. То-то Горбачев самый старый при избрании был. Самый молодой — и все равно избрали. Правил нет!

Стоп.

Надо посмотреть устав, Устав ЦК КПСС, что там сказано.

Председатель тяжело поднялся со стула, прошел к застекленному шкафчику, за стеклами которого багрянели переплеты книг, пробежался пальцем, выбрал нужную — тонкую, одну из самых тонких в шкафу.

Вернулся на место — стоять у шкафа было тяжело, ноги не держали. Раскрыл, полистал…

Есть!

38. Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза избирает: для руководства работой партии между Пленумами ЦК — Политбюро; для руководства текущей работой, главным образом по подбору кадров и организации проверки исполнения, — Секретариат. Центральный Комитет избирает Генерального секретаря ЦК КПСС.

И все! То есть, если подходить к уставу с точки зрения буквы закона, а не «как обычно делается» — то тут черным по белому написано: Генерального секретаря избирает не Политбюро, а весь ЦК! И плевать, что это формальная процедура, как в Политбюро скажут — так и сделают. Написано — избирает ЦК — значит и будет избирать ЦК!

И здесь вообще нет ограничений, относительно того, кто может быть избран Генеральным секретарем ЦК. Любой член партии! Хоть тетя Маня — уборщица! Кого надо — того и изберут!

Вот так вот.

Это обычно так делается — Генеральный секретарь долго угасает, а над его больничной койкой уже идет схватка, собираются коалиции, идет торг. Ты мне голос, а я тебе…

А тут нет. Никто этого не ожидал. Никто даже не думал, что самый молодой член Политбюро попадет в авиакатастрофу. Никто не думал, никто не готовился. Все это застало всех, как застает тараканов на полу ванной внезапно включенный хозяйкой. И тараканы начинают разбегаться по углам и норам, дабы уйти от уже занесенного тапка.

Правил нет!

Тогда что же все таки произошло? Неужели кто-то решил пойти ва-банк. Военные? Да быть жтого не может.

Генерал армии Чебриков взял трубку внутреннего телефона, набрал дежурного.

— Чебриков. Каковы последние данные об авиакатастрофе? Генеральный секретарь, известно что-либо о его состоянии?

— Никак нет, товарищ генерал армии — четко ответил дежурный офицер

Чебриков подумал

— Выяснить и доложить. Докладывать мне по телефону каждые тридцать минут. Все серьезные новости — докладывать немедленно!

— Есть!

Чебриков положил трубку. Отпил еще воды из графина.

Неопределенность — хуже всего…

Каковы шансы у него? Кто сможет? В политбюро — особо никого и не осталось, мастодонтов Горбачев успел повывести, кто то и на тот свет отправился. Последним, буквально за пару месяцев до этого вывели Алиева, которого Андропов растил на свое место, вместе с Шеварднадзе и Горбачевым. И наверняка, Алиев был бы лучшим кандидатом, чем эти двое. Особенно Горбачев.

Попрет Шеварднадзе — это несомненно. Если останется жив. Но кто он по сути такой? Бывший первый секретарь ЦК Компартии Грузии. Да, генерал МВД, но связь с органами потерял. Назначенец партийный, выскочка, сразу замминистра. Выкормыш Андропова — но это тоже мало что значит, в отсутствие Хозяина.

Вот и выходит — что если за Шеварднадзе нет силового ресурса — шансы его невелики.

Рыжков? Обычный экономист с заводскими корнями, всего ресурса — Предсовмина сейчас и Госплан вчера. Больше тоже ничего нет.

Лигачев? Секретарь ЦК, вещь более чем весомая. Большой бюрократический вес, но силового — никакого. Прославился антиалкогольной кампанией, это ему в большой минус. В этом все измазались, но он — не меньше чем Генеральный.

Вот и получается очень простая вещь. Получается что он, Виктор Михайлович Чебриков, одновременно и Председатель КГБ СССР и член Политбюро ЦК КПСС — едва ли не самая проходная фигура. Андропов же смог — почему не смочь ему? Надо договориться… с Лигачевым, и все. Лигачев обработает остальных. Он гарантирует порядок.

Все. Решено.

Телефон звонил…

Председатель КГБ дернулся, глядя на исходящий дребезгом внутренний телефон — непонятно, сколько он так звонил. Протянул руку, поднял трубку

— Чебриков.

— Товарищ Председатель, в приемной генерал-лейтенант Мищенко и …

— Достаточно — оборвал Председатель — Мищенко пусть войдет, остальные пусть сидят и ждут.

— Есть.

Помощник председателя КГБ, генерал-лейтенант Игорь Витальевич Мищенко появился в кабинете Председателя, аккуратно притворил за собой дверь, прошел к столу. Сел без разрешения — доверенным лицам разрешение чтобы сесть выпрашивать не надо.

— Знаешь? — спросил Председатель

Мищенко коротко кивнул

— Да.

— Тогда вот что. На коллегии тебе делать нечего. Сейчас бери машину, любую, можешь даже мою. Езжай в Реутов.[323] Зайдешь в кабинет командира части. Предъявишь ему… подожди.

Председатель КГБ СССР взял листок с надписью наверху «Председатель КГБ при СМ СССР», черкнул несколько строк, расписался и передал подчиненному.

— Вот это ему отдашь. Печатью заверь в канцелярии, чтобы как положено. Как доберешься — позвони мне сюда, дай знать.

Председатель замолчал, переводя дух

— И сиди там как пришитый. Прямо в кабинете сиди, пока не дам отбой. Я лично пока не дам отбой. Сейчас все что угодно может быть. Понял?

Мищенко был понятливым — как и все личные порученцы в генеральском звании, других в порученцах не держат

— Так точно.

— Тогда иди. Я лично дам отбой, а если что — знаешь сам как действовать. Учить не надо.

— Есть.

Через несколько минут черная Волга лихо вырулила на Малую Лубянку, помчалась в сторону Сретенского. Генерал-лейтенант Мищенко был последним из старших офицеров КГБ, которым удалось уйти из окруженного здания…

Там же, через какое-то время

Как думаете — сложно сосредоточить в Москве, причем в самом центре Москвы, в особо охраняемом районе боевую группу в сто с лишним человек? Интересный конечно вопрос. Смотря кто будет этим заниматься, и смотря при каких условиях это будет происходить.

Так, в обычных условиях — практически невозможно. Ну, можно собрать группу, человек сто, вооружить их — даже очень хорошо вооружить, и научить стрелять. Дальше что?

Дальше — вас остановят еще на въезде в город. Начнут проверять документы. Увидят вооруженных бойцов и — приехали. До центра города не добраться никак. Если повезет — доберешься до внутреннего периметра, лазы есть. Если не светиться и если у тебя неограниченное время для сосредоточения сил и средств — можно добраться. Но там тебя остановят — с гарантией, уже близкой к стопроцентной. Это только кажется, что центр Москвы, где находятся важнейшие правительственные объекты никем не охраняется, на самом деле охраняется и очень хорошо. Одиночка еще может пройти, но сто человек не протащишь никак.

Это если дилетанты занимаются. Если этим занимаются профессионалы, причем профессионалы, работающие внутри Системы, имеющие возможность подписывать и проводить по Системе подлинные приказы и документы — тогда можно протащить целую танковую армию.

Вот и сейчас — их остановили на Садовом кольце. Несколько автобусов «Икарус», красных, междугородних, с зашторенными стеклами и сопровождающие колонну автомобили ГАИ. Самые настоящие автомобили ГАИ, без обмана.

Навстречу остановившему конвой патрулю из головной машины ГАИ вылез кряжистый офицер милиции, целый полковник, выглядел он, как борец вольного стиля из «Динамо»[324], не меньше.

— Капитан Тимошенко, ваши документы.

У милиции и у КГБ отношения были крайне неприязненные, поводов к этому было достаточно вот и сейчас «капитан» из КГБ, маскирующийся под кое-кого другого и полковник милиции смотрели друг на друга жестко и неприязненно.

Офицер милиции неспешно достал красную книжечку, развернул перед носом КГБшника, не давая ему ее в руки.

— Подполковник Апполосов Геннадий Викторович. Внутренние войска. Освободите дорогу капитан!

— Куда следуете?

Подполковник недобро усмехнулся

— Много будешь знать — скоро состаришься. Выполнять приказ старшего по званию!

— Вы мне не старший по званию, не хамите, товарищ подполковник! — окрысился переодетый в ГАИшника КГБшник — о вашем поведении я напишу рапорт! Куда следуете?

— По приказу заместителя министра внутренних дел — командующего внутренними войсками, генерал-майора Журавлева выдвигаемся на усиление.

Приказ такой у подполковника был — копия. Вот в этом то и заключается весь ужас удара изнутри системы — приказ был подписан в числе прочих бумаг, которые советские руководители имеют обыкновение подписывать не глядя, «в числе прочих». Приказ этот имел и должное обоснование — событиями, которые начинали разворачиваться

— Нам ничего об этом не сообщали.

Сидевший на водительском месте в головной машине ГАИ «милиионер-водитель» незаметно снял с предохранителя пистолет ПБ, который до поры до времени прятался под сидением, в головном Икарусе замерла у дверей, приготовившись к броску вооруженная автоматами тревожная группа.

— Слушай, капитан! Звони своему дежурному и спроси, что происходит в стране! Ты что, не знаешь ничего?! Мне тут с тобой на морозе лясы точить некогда! Я приказ, твою мать, выполняю!

Капитан смешался

— А что происходит, товарищ подполковник? — спросил он, фактически этими словами признавая старшинство неизвестного офицера и проигрывая эту психологическую схватку

— Что происходит… — передразнил подполковник — самолет с Генеральным секретарем партии потерпел катастрофу на взлете! Теперь все выходные-проходные нахрен полетели — будем мерзнуть на морозе, пока нового не изберут. Иди, запрашивай дежурного!

В ужасе «капитан» побежал к своей патрульной машине…

— Береза, Береза я Ноль-тридцать первый, прошу связи!

— Ноль-тридцать первый, я Береза, на связи.

— Береза я Ноль-тридцать первый, у меня тут отряд внутренних войск запрашивает проход. Приказ зам министра МВД об усилении. Командующий — подполковник… Береза, командующим отрядом сообщил что самолет с Первым разбился на взлете, прошу подтвердить.

Вот тут сработала еще одна мина. Ошибку совершил Чебриков. Если бы дело происходило в семидесятых, когда Андропов и Щелоков имели равную власть — первым делом Андропов распорядился бы в сходной ситуации, чтобы ментов не пропускали в центр Москвы, тем более — волкодавов из внутренних войск. Но сейчас Щелоков гнил в земле, а МВД было разгромлено, нашпиговано офицерами КГБ, переведенными в менты для усиления кадров и опасности не представляло.

И когда избирали Горбачева — было то же самое — ВВ концентрировались в ключевых точках Москвы и тот, кто должен был это знать — это знал.

Те, кто планировал операцию, это учли.

— Ноль-тридцать первый, я Береза. Информацию подтверждаю. Группу пропустить под нашим контролем. Как поняли?

— Вас понял, Береза.

— Конец связи.

Бросив рацию в машину, капитан подошел к подполковнику

— Приказано пропустить под нашим контролем.

— Добро — кивнул подполковник, у вояк это было обычным междометием, «добро» — я к тебе в машину сяду, возглавишь колонну. Куда выдвигаемся скажу.

Через минуту колонна двинулась…

* * *

— Прижимайся к тротуару… — сказал незнакомый подполковник в районе Сретенской площади

Капитан послушно — он уже психологически признал главенство этого подполковника, бросил машину к тротуару.

— Тормози.

Капитан затормозил, поднял глаза — и увидел в руках у подполковника нечто — какое-то оружие, два черных зрачка стволов которого смотрели точно на него.

До этого они прошли еще один кордон ГБшников — тут уже и говорить ничего не пришлось — «капитан» вышел из машины, предъявил свое настоящее удостоверение и приказал чтобы немедленно пропустили, сославшись на приказ дежурного офицера. И если бы на этом посту додумались проверить и связались бы со штабом — дежурный офицер подтвердил бы это. Так и планируются операции — без права на провал.

Сейчас они были в районе Лубянки. У самой цели.

— Товарищ…

Напарник, пересевший на заднее сидение, тоже не успел ничего понять — хотя прожил на секунду дольше.

Севший к ним в машину подполковник первым делом перезарядил свой пистолет — СП4М, бесшумный, секретный. Всего два бесшумных — абсолютно бесшумных, пороховые газы остаются в гильзе, пулю толкает специальный поршенек, остающийся в гильзе — выстрела, по одному на каждого — и дело было сделано.

Тех, кого он застрелил только что, подполковник не жалел. Ничуть. Да, конкретно они были виноваты лишь в том, что были дураками, потеряли бдительность и исполняли приказ. А в чем были виноваты те сорок тысяч ментов, которых вышибли пинком под зад, посадили, довели до самоубийства — только потому что Андропов и его люди избавлялись от конкурентов? Поэтому — каждый по своим делам выгребает и никакой жалости быть не может.

Отстрелянные гильзы подполковник машинально сунул в карман — они совершенно секретные, потеряешь, не сдашь по описи — голову снимут. Достал из кармана два точно таких же патрона, перезарядил оружие, спрятал — в рукав, на резинку. Вышел из машины, захлопнул дверь, подошел к головному Икарусу, по пути сделав условный знак сидевшему в машине ГАИ «милиционеру-водителю» страховавшему его.

— Все чисто. Минутная готовность.

* * *

Коллегия проходила тяжело. Не удалось собрать и половины, кворума не было — но коллегию все же открыли. Вел лично Чебриков.

Перед тем, как открыть коллегию, Чебриков лично позвонил дежурному, уточнил — есть ли известия о том, что с Генеральным секретарем. Если уже есть подтверждение что он погиб — в начале Коллегии надо почтить его память минутой молчания. Если же он жив, они устроят минуту молчания, а потом это выяснится — не сносить им головы. Никаких известий не было. Поэтому, Чебриков придумал по-иезуитски хитрый ход.

— Товарищи… — начал он коллегию — сегодня, примерно полтора часа назад при взлете из аэропорта «Внуково» потерпел катастрофу самолет, на котом находился Генеральный секретарь ЦК КПСС и другие сопровождавшие его лица. Есть погибшие, о судьбе Михаила Сергеевича я пока сказать ничего не могу. Предлагаю почтить память погибших минутой молчания.

Генералы ошеломленно встали. Минута молчания — полезная вещь, она позволяет осмыслить, переварить происходящее.

— Спасибо, товарищи… — сказал Чебриков, когда истекла минута — как вы понимаете, вне зависимости от того, жив ли Генеральный секретарь, органы государственной безопасности в эту тяжелую минуту не могут допустить…

Что не могут допустить органы государственной безопасности — узнать им не было суждено. Нарушая все мыслимые и немыслимые нормы, пинком открыв дверь, на Коллегию ворвался один из офицеров — адъютантов, ожидавших в приемной. Чебриков недоуменно поднял глаза — и словно ледяная рука прихватила сердце. Порученец был белый как мел.

— Виктор Мих… товарищ генерал армии, внизу стреляют!

— Что значит, стреляют? — недоуменно спросил кто-то.

— Неизвестные лица ворвались в здание! С оружием! Они на первом этаже!

* * *

Те, кто думает, что в здании центрального аппарата КГБ приняты какие-то экстраординарные меры безопасности — сильно ошибается. Да, там приняты меры безопасности: но приняты против прослушивания любых видов, и против несанкционированного доступа к документам и вообще — к информации. Нет в здании ни бронированных дверей, ни укрепленных стен, ни замаскированных пулеметов, ни натренированной охраны готовой к отражению внезапного и массированного нападения. Никто из тех кто отвечал за безопасность здания представить себе не мог такую ситуацию, что в центре Москвы окажется отряд профессионалов, вооруженных спецоружием, что его пропустят к самому зданию, и что он пойдет на штурм. Такого никому просто в голову прийти не могло, это было непредставимо!

И поэтому, в здании — а был вечер пятницы! — оказалось примерно двести пятьдесят человек с оружием. Из них автоматов было — около десяти, не больше и к каждому — максимум по два магазина. Бронежилетов и вовсе ни у кого не было. Остальное — пистолеты, львиная доля из которых составляли ПМ, с восемью патронами в магазине и все. К тому же обладатели этого оружия последний раз стреляли, только когда сдавали зачет, а многие и вовсе — сдали зачет за бутылку.

Не думал никто, что кто-то просто нападет на здание. Грубая физическая сила. Огневая мощь.

Им же противостояли волкодавы. Семьдесят бойцов румынского антитеррористического спецназа, в бронежилетах, разбитых на штурмовые группы. У каждого — тяжелый бронежилет, каска швейцарской фирмы TIG, выдерживающая выстрел в упор, восемь гранат РГД-5, лучше всего подходящих для использования в помещениях. В качестве основного оружия у них были полуавтоматические штурмовые ружья SPAS-12, стандарт для антитеррора того времени, автоматы АКМС с приборами бесшумной стрельбы ПБС-1. На каждую группу был один стрелок с пулеметом ПКМ, он шел последним и готов был прикрыть штурмовую группу огнем. И был один подрывник с большим запасом самых разнообразных средств взрывания.

Первая группа, в составе сорока бойцов, штурмовала с парадного входа. Телекамер тогда не было и когда первые бойцы прорвались в здание, никто не успел ничего понять и осознать. Спецназ, натасканный на антитеррор — особенный спецназ, там учат решать любой сложности огневую задачу, за три-пять секунд.

Миг — и две короткие автоматные очереди отбросили двоих часовых, из оружия у них были только пистолеты и ни один из них не успел даже испугаться. Второй — и пара крошащихся дыр появилась в обычном стекле сторожки, где у входа сидел вахтер. Вахтер — отставник КГБ, пенсионер оставленный на этой нехитрой должности имел высочайший допуск и высочайшую сознательность — даже у Председателя он проверял пропуск, прежде чем пустить. Сейчас автоматная пуля попала ему точно в голову, на стекло брызнуло красным, старика отбросило и он сел на установленный для него там стул, уже мертвый. Еще три точных одиночных выстрела прервали жизненный путь троих офицеров центрального аппарата, которым не повезло задержаться на работе и в этот момент находиться в вестибюле. Все они попадали сбитыми куклами, заливая алым холодный, вымытый до блескам мрамор пола.

— Стринт![325]

— Крайнте![326]

* * *

— А это что там такое…

Генерал-лейтенант Палощук, член Коллегии КГБ при СМ СССР недовольно уставился вперед, подслеповато моргая и пытаясь через толстые стекла очков разглядеть, что это за суета там, около входа в здание. Пожар что ли произошел?

— Павел, выйди, посмотри что там!

Возможно Павел, сотрудник девятки, Девятого управления КГБ при СМ СССР, занимающегося охраной государственных и партийных деятелей и въехал бы в ситуацию раньше, отдал бы команду, сумел бы проскочить, уйти, затеряться в уличном потоке, увезти своего шефа от ставшего смертельной ловушкой здания. Но приказ генерала все испортил, обдумывая его он потерял две три секунды — и это было все время, что у них было.

Почти неслышно хлопнул выстрел бесшумной снайперской винтовки — это был румынский, собранный вручную автомат с прикладом от СВД, откалиброванным под траекторию патрона 7,62*39 прицелом ПСО и установленным русскими умельцами ПБС — и в лобовом стекле старой, «тринадцатой» Чайки появилась дыра, на стекло мгновенно и страшно брызнуло красным, а водитель стал заваливаться вперед, на массивный руль.

Павел ничего сделать не успел, только судорожно схватил руль начал пригибаться — и в этот момент в стекло ударили еще две пули. Первая прошла мимо, пробив лобовое стекло влетела в пассажирский отсек, и застряла в правой задней стойке кузова. Вторая пуля ударила в лоб…

— Павел!

На генерала брызнуло чем-то липким, мокрым, неуправляемая Чайка шла юзом, теряя скорость.

— Павел!!!!

Машина хрустко врезалась колесом в бордюр, подпрыгнула, на остатках инерции ткнулась в непонятно откуда здесь взявшийся Икарус. Генерала швырнуло вперед, на перегородку отделяющую водительские места в Чайке от пассажирского салона, потом назад. От резкого броска вперед из легких выбило весь воздух.

— Цель поражена! — на чистейшем русском доложил снайпер. Он спрятался в тентованном кузове одной из машин, которые подъехали к зданию на Лубянке только после начала штурма и прикрыли его с фронта

— Подтверждаю — отозвалась рация — контроль!

Словно во сне генерал увидел, как два человека в милицейской форме идут по тротуару, направляясь к Чайке. Очки его были разбиты, свалились при ударе. Он нащупал ручку двери, открыл ее…

— Помогите…

В ответ один из подошедших к Чайке мужчин вскинул пистолет ПБ, целясь в вывалившегося на брусчатку генерала с нескольких шагов.

— Помогите… вы…

Хлопнули, почти неслышно два выстрела, один за другим, затвор лязгнул громче выстрелов. Генерал дернулся, словно его ударило током, захрипел и обмяк. Маленькая лужица густой, черной в полутьме жидкости начала медленно расползаться жутковатым ореолом вокруг седой головы.

— Убери — коротко бросил стрелявший своему напарнику

— Одиннадцатый — доклад!

— Есть контроль. Чисто. Принял решение убрать машину от здания.

— Добро. Четырнадцатому временно заменить одиннадцатого.

— Есть!

Одиннадцатый спрятал пистолет, обогнул машину, открыл водительскую дверь, поморщился — дыры в стекле, все забрызгано. Надо быть осторожнее. Да и воняло — с морозного то воздуха, да в эту вонь… чувствуется.

Отстегнул притянутого ремнем к сидению — как по инструкции положено, водителя, несколькими сильными толчками спихнул на охранника, так что по правую руку дин покойник лежал на другом. Завел заглохший мотор Чайки, начал прикидывать, как развернуться в транспортном потоке…

* * *

Никто еще ничего не знал. Москва жила, радовалась, любила — конец рабочей недели, на завтра многие собирались выбраться с лыжами на природу, на первый снежок. Нескончаемый поток машин тек по Лубянке — и никто из водителей не мог и предположить, что здесь рядом, в здании на которое лучше не смотреть и лучше о нем не думать, убивают людей….

* * *

— Примул групп — примул этаж! Репеде![327]

— Да![328]

На первом этаже были какие-то силы, способные еще сопротивляться. Если быстро «сделать» первый этаж — дальше пойдет как по маслу.

— Трелеа! Ферестре![329]

— Да!

На шум открыла дверь, кто-то выглянул из кабинета.

— Что вы…

Хлоп — любопытный падает, блокируя распахнутую дверь. Один из румынских спецназовцев в секунду оказывается у двери, просовывает ствол автомата внутрь и сливает туда весь магазин. Потом, отпустив автомат — он повисает на ремне — с пистолетом врывается внутрь, хлопают почти неслышно еще два выстрела. Внезапность и скорость, все это пока играет за них.

* * *

Один из офицеров — черный пиджак, галстук, белая рубашка, накинутый поверх, небрежно распахнутый легкий полушубок, усталый взгляд появляется на самом верху ведущей в вестибюль лестницы. Он уже не здесь, он уже дома, с семьей или с кем там еще, он устал за рабочую неделю и хочет поскорее уйти. В его голове — только предстоящие выходные, когда можно будет хоть немного выспаться — если не вызовут на службу. Он еще не знает что происходит, решение никакое не принято и усиленный режим несения службы еще не объявили.

Он по инерции делает шаг, другой и замирает. Его глаза видят все — тела двоих офицеров в холле, расплывающиеся по мрамору лужи крови, отброшенный автоматной очередью часовой, расколотое пулей стекло вахтерской — но мозг не в силах осознать то, что он видит. Он видят боевиков — их несколько человек и все они целятся в него. Они в милицейской форме, но поверх формы что-то надето, что-то темное, непонятное, и у них у каждого оружие. То ли наше то ли не наше — странное, такого раньше никогда не видел. Мозг не принимает бьющиеся у виска сигналы беды, ноги словно примерзли к полу.

— Что…

Одиночный выстрел, вспышка и …

Всё.

* * *

Машина с генералом Мищенко на заднем сидении — он взял неприметную Газ 24–10 черного цвета из гаража КГБ проскочила напрямую по Сретенке вышла на Садовое кольцо, быстро, но не включая сирены пошла по нему в направлении Курского вокзала. Генералу надо было выскочить на шоссе Энтузиастов — оно напрямую приведет в Реутов.

Сидя на заднем сидении Волги, генерал не видел ничего вокруг — он думал.

В отличие от девяноста девяти целых и девяноста девяти десятых процента советских граждан генерал-лейтенант Мищенко достоверно знал о том что происходит. На дежурстве сидел его однокашник, и когда доложили — он сообщил и Мищенко тоже. А потом подтвердил и шеф — Чебриков. Более того — шеф явно дал понять, что в стороне от этой всей заварухи он оставаться не собирается. Пошел ва-банк — выдал приказ, незаконный кстати, не по ведомству — командиру дивизии Дзержинского выполнять все распоряжения генерал-лейтенанта Мищенко. Если Чебриков проиграет — ему это потом поставят как попытку захвата власти и предадут анафеме — хотя если он проиграет, его и без этой бумажонки найдут чем прижать, у нас это быстро. Если же он выиграет…

А почему бы ему проиграть? Генерал Мищенко прикинул состав нынешнего Политбюро. Горбачев старье убрал, а новье так пока и не ввел, сам по себе держался еле-еле, на хрупком равновесии компромиссов и альянсов. Значительная часть Политбюро — еще брежневская, и Чебриков той же породы. А ворон ворону глаз не выклюет.

И тогда это может значить многое и для него лично. Любой советский начальник, с самых низов когда идет по карьерной лестнице, тянет за сбой группу лично преданных ему людей. Не делу, не службе, не стране, а только ему лично. Собрать такую группу, выпестовать ее, пристроить на хлебные посты — стоит немалого времени и сил. Но люди, которых ты таким образом поднял, потом отплатят тебе сторицей. Не всегда конечно, люди бывают злы и подлы — но, по крайней мере, ты можешь рассчитывать, что в очередной аппаратной схватке они будут на твоей стороне и не всадят нож в спину. Непреложный закон бюрократической игры, которой пропитано любое советское ведомство — нет правых и неправых, есть свои и чужие. Возьмемся за руки друзья, чтобы не пропасть поодиночке.

А генерал-лейтенант Мищенко — однозначно доверенный человек Чебрикова, об этом и вопросов нет. Значит и в случае победы шефа можно рассчитывать на должность посерьезнее, чем та что есть сейчас.

Волна вырвалась из узких улиц Москвы на шоссе Энтузиастов, прибавила ходу, занимая крайний скоростной ряд…

В районе Первого кабельного проезда, лихо вырулив на шоссе, вслед за Волгой устремились Жигули — шестерка. Водитель выжимал все из форсированного знакомыми раллистами мотора, пассажир напряженно вглядывался в бинокль, пытаясь разглядеть номера машины — было темно, свет давали только унылые, свисающие над дорогой фонари да свет фар идущих по шоссе машин. Все мелькало, мешали тени, да и скорость была немаленькой…

— Ровней веди!

— Как могу! — напряженно отозвался водитель впившийся взглядом в дорогу.

Пассажир еще напряженно вглядывался в бинокль минуты две-три, потом вздохнул, откладывая. Достал из бардачка какую-то книжку, включил «штурманский» свет, зашелестел страницами. Плотные ряды цифр — госномера, описания, бежали перед глазами.

— Ну?

— Она… — процедил пассажир — машина Центрального аппарата. Номера как раз на центральный аппарат выданы, чохом.

— Точно она? — водителя взяли сомнения

— А кто еще по ночи полетит по трассе?

— Куда это он?

— В Реутов. В отряд. Что думаешь?

— Давай.

Водитель достал из бардачка увесистый кирпич рации, подключил к антенне, установленной на машине, покрутил настройки.

— Я Олень-третий. Двадцать четвертая, госномер МОС 11–45, идет по шоссе Энтузиастов в сторону Реутова, крайняя правая полоса. Приготовьтесь встречать.

— Принято! — донеслось из рации…

— Давай, окороти… — недовольно сказал пассажир — еще не хватало самим шеи свернуть.

Грузный армейский УРАЛ вынырнул с лепестка — развязки на МКАД, нагло пристроился в скоростном ряду, поехал с «законными» девяноста, чем до крайности разозлило спешащих водителей. Костеря военных последними словами, одна за другой легковушки шли на обгон растопырившегося на полосе Урала….

* * *

— Что за козел! — водитель оперативной Волги, которая вообще то была разгонной, раздраженно ударил ладонями по ступице руля и тут же вспомнил, кого он везет — извините товарищ генерал-лейтенант.

— Что там?

— Да военный полосу занял, сам не едет и другим не дает.

— Обгоняй.

Мигнув фарами, оперативная Волга начала смещаться влево — и тут отлетел брезентовый полог, скрывавший то, что было в кузове. Два автомата Калашникова нацелились на лобовое стекло идущей на большой скорости Волги.

— А…

Автоматы хлестнули в унисон, лобовое стекло Волги мгновенно пошло дырами, рваными дырами покрылась и крыша. Охнул, выпуская руль из рук тяжело раненый водитель, что-то обожгло плечо и шею генерала, он не понимал что происходит град бил по машине… Какой к чертям град зимой.

Стреляют!

Волга клюнула вправо, с душераздирающим скрежетом чиркнула по отбойнику, водитель последним осмысленным движением переложил руль — и машина резко пошла влево, чтобы выйти на встречную полосу. Генерал Мищенко метнулся вперед, чтобы перехватить руль — но не успел. Последним, что он помнил в этой жизни, были слепящие солнца фар какого-то большого грузовика, стремительно несущиеся навстречу…

Вперед был сущий ад…

Катастрофа произошла на самом мосту, тяжелый Маз с прицепом со всех сил ударил Волгу, отбрасывая ее, страшно искореженную снова на свою полосу движения, где ее еще раз ударил ЗИЛ. Урала давно уже не было, никто так и не понял что произошло — темно, и все произошло очень быстро. Сейчас на шоссе постепенно скапливалась гигантская пробка — но по одной полосе в каждом направлении все же еще были свободны. Через несколько минут — ГАИ еще не подоспело — мимо искореженного остова Волги, выглядевшего так, как будто его долго жевал великан, жевал и выплюнул, в конце концов, аккуратно протиснулась шестерка.

— Готов? — с интересом спросил пассажир, потому что водитель был ближе к остову Волги, он лежал слева

— Наверняка. Да и какая разница. Про контроль нам ничего не говорили.

— Это верно.

— Дай отбой на Реутов.

— Да, надо…

Шансов у генерала Мищенко не было. Никаких. Еще одна засада ждала его машину в переулке совсем недалеко от ворот воинской части. В таких операциях на авось ничего не оставляют, и каждая фаза операции имеет дублирующих исполнителей. Шансов прорваться в штаб дивизии внутренних войск у генерала КГБ не было.

* * *

Прапорщик, охранявший вход на третий этаж, услышал странный шум внизу…

— Михаил…

Пост покидать было нельзя. Но и вниз надо было сходить посмотреть — может быть, кому-нибудь плохо, нужна помощь. А у него а посту есть аптечка, там и валидол и все другое, если чего надо…

— Да?

— Оставайся на посту. Я схожу вниз, проверю…

— Есть.

Прапорщик успел спуститься на несколько ступенек — снизу уже топали, кто-то бегом поднимался наверх. Судя по звуку — не один человек, много. Он перегнулся через перила — и получил пулю в лицо.

— Александр Викторович!

Молодой часовой вскочил — он видел то, что произошло, и почему то сразу понял, что это значит. Секунду он потерял, чтобы откинуть колпачок, еще секунду — чтобы надавить на тревожную кнопку. Больше времени у него не было — он еще успел выхватить из кобуры пистолет, но дослать патрон в ствол, не успел. По идиотскому закону досылать патрон в патронник без необходимости было нельзя. Больше он ничего не успел сделать — бежавший первым выстрелил в часового из дробовика. Оглушительно грохнуло, на мгновение перекрывая взревевшую тревожную сирену, часового отбросило назад. Он погиб — но сделал то, что не смогли сделать другие, более опытные товарищи. Значит, как бы ни пошло дальше — погиб он не напрасно…

* * *

— Синки минути![330]

* * *

— Сюда, товарищ генерал армии. Быстрее!

Двое телохранителей, одни из немногих людей, которые были настоящими профессионалами в этом здании, то ли вели, то ли тащили генерала армии Чебрикова к «тайной лестнице». Тайной — не потому что она была тайной, а потому что там была тайная дверь, и через нее можно было выйти в подземный ход, идущий к другим зданиям лубянского комплекса, а вот уже оттуда был выход и в другие здания, в том числе замаскированный. Но, как это всегда бывает на Руси — думали одно, а получилось совсем другое. Кто же будет ходить по улице в дождь и снег от здания до здания, если есть подземный переход? Вот и ходили, ходили каждый день, и количество тех, кто знал о подземном выходе, катастрофически расширялось. Кое-кто был направлен на усиление в МВД, в том числе были люди из центрального аппарата, а люди эти иногда пили водочку, а под водочку нет-нет — да и потрепаться тянет. Тем более что информация эта — о лабиринте под Лубянкой была не секретной, а только ДСП.

Сзади, подпрыгивая, и обнажив оружие, неслись двое порученцев.

— Стой!

Один из телохранителей мгновенно прикрыл собой Чебрикова, второй толкнул дверь пожарного выхода — и увидел черную точку автоматного ствола в нескольких сантиметрах перед своим носом. Прежде чем он успел что-то сообразить, сделать — да просто крикнуть — автомат плюнул огнем. Короткая очередь пришлась прямо в лицо и отбросила телохранителя назад.

Второй телохранитель, прикрывая собой генерала армии Чебрикова, сделал несколько выстрелов из АПС в проклятую дверь, выбивая из нее щепки. Он видел, как упал его товарищ, и понял, что произошло. По правилам надо было оставаться здесь, за поворотом коридора они относительно прикрыты. Но сзади тоже стреляли — если ничего не предпринимать, через несколько минут максимум нападающие будут здесь.

— Иди сюда! — телохранитель цепко ухватил трусящего порученца — мы должны прорваться! Если не прорвемся — хана всех положат! У тебя гранаты есть?

— Нету! — порученец был белым как мел. Какие к чертям гранаты у личной охраны, тем более в СССР — о чем вы? А этот — глядишь, в штаны наложит.

— Все равно! Прорываемся! На счет три — беги и стреляй! Понял?

— Да!

— Три-два-один! Пошел!

Разбитая пулями дверь открылась от пинка ровно в ту самую секунду, когда они выскочили в коридор, поливая пространство перед собой пулями. Человек, которого они увидели в дверях, внушал страх — здоровенный, почти квадратный, с бритой головой, в камуфляже, искаженное ненавистью лицо. Прежде чем вихрь автоматной очереди переломил обоих, телохранитель успел выстрелить три раза и три раза попал. Но человек даже не пошатнулся…

* * *

Генерал-лейтенант внутренней службы Геннадий Викторович Чернышов, до этого уже раненый, несмотря на боль — одна из пуль ударила в бронежилет, вторая — в руку, третья попала в лицо, порвала щеку и выбила зубы — спокойно перезарядил намертво зажатый в руках автомат, лязгнул затвором. Спокойно направился по затянутому пороховым дымом коридору вперед, по пути перешагнул через искромсанные пулями трупы порученца и прикрепленного. Завернул за угол коридора, посмотрел на уползающего от него человека, пожилого, в черном костюме. Он был седым, очки его разбились и глаза превратились в черные, втягивающие все в себя дыры — будто человек этот и не был вовсе человеком. Кровь заливала лицо Чернышова, боль настойчиво пульсировала в мозгу — но он не обращал на это никакого внимания. Человек полз от него, оставляя широкую кровавую полосу на мраморе — а он спокойно шел следом и смотрел на него.

— Кто вы? — спросил человек на полу, и голос его дрожал.

Бог шельму метит… Рикошетом попало, не спас коридор.

— За всех, кого вы сломали… — произнес Чернышов, соленая кровь потекла ему на подбородок.

В затянутом завесой порохового дыма коридоре третьего этажа здания Центрального аппарата КГБ на Лубянке загремела длинная, на весь магазин, автоматная очередь…

Из материалов радиоперехвата. Агентство национальной безопасности США

Эшелон

AC1114318445

20 ноября 1987 г.

Г. Москва

Абонент А, позывной «Первый» — неизвестен, предположительно высокопоставленный сотрудник центрального аппарата КГЬ СССР

Абонент B, позывной «Восьмой» — неизвестен, предположительно высокопоставленный офицер одного из подразделений КГБ СССР, дислоцированных в Подмосковье

Связь на частоте……, продолжительность сеанса три минуты восемнадцать секунд, связь прерывалась интенсивными помехами, шифровальная аппаратура не использовалась, передача велась открытым текстом. Данная частота связи в обычных обстоятельствах специальными службами СССР не используется.

* * *

А: Восьмой, Восьмой ответь Первому! Восьмой, ответь Первому!

Помехи.

А: Восьмой, ответь Первому, Восьмой, ответь Первому! Всем кто меня слышит, всем кто меня слышит!!!

В: Восьмой, это Первый! У нас все линии связи отключились, в том числе ВЧ. Что происходит?

Помехи

А: У нас чрезвычайная ситуация, мы под огнем! Неизвестные штурмуют здание!

В: Первый слышу плохо, повторите!

А: Восьмой, неизвестные лица штурмуют здание центрального аппарата, до ста человек! Они прорвались на первый этаж, ведут огонь! Приказываю выдвигаться…

Связь прервана помехами, больше не возобновлялась.

Перевод: Б. Хэйс.

Подмосковье. Минское шоссе

Ночь на 20 ноября 1987 года

Два борта из Афганистана — оба Ил-76 — прибыли на авиабазу «Кубинка» под вечер. Оба они хорошо были известны посвященным — Черные тюльпаны. Этих самолетов сейчас осталось два — один летал по северным регионам страны другой — облетал со своим страшным грузом юг. Самолеты, на которых развозят убитых, по городам и весям огромной страны. Нет, не убитых кстати — погибших при исполнении интернационального долга. Хотя для убитых горем родителей, у которых погиб сын, и часто единственный — разницы то особой нет, и им не красивые слова про героизм нужны а сын. Живой. Вот только не вернуть его уже. Не замолить грехи.

Но можно отомстить. Жестоко.

Самолеты сразу загнали в спецсектор, отогнали любопытных, какие найдутся в любой воинской части. На аэродроме целый день черти что творилось, уже приземлилось несколько бортов со своей охраной, а сейчас они уже загрузились и один за другим выруливали на взлетку, два из них уже были в воздухе. С тюльпанами же было все понятно, и смысл мер безопасности тоже был понятен: в Афганистане что-то произошло, отчего погибло разом несколько десятков пацанов, если не больше — столько, что пришлось доставлять двумя самолетами. Про Афганистан в новостях врали, врали безбожно — в одном репортаже разрешалось показывать не больше одного убитого и двух раненых, акцент следовало делать на помощь воинов Советской армии в установлении мирной жизни в Афганистане. Офицерье — те кто совесть еще не потеряли — пили водку и матерились сквозь зубы, не понимая — почему бы просто не сказать правду. Вот просто — правду, самую обыкновенную правду, о том что там происходит. Что там — наши девятнадцати — двадцатилетние пацаны насмерть стоят против озверевших от анаши и крови исламских экстремистов, которые отрубают пленным головы и выпускают кишки. И если их никто не остановит — там, в чужих горах — потом получится так, что отбивать их уже придется в своих. Народ бы понял. Вот только пришлось бы отвечать… почему воюем восьмой год — а победой не пахнет. Ох, пришлось бы отвечать…

Но в самолетах были не трупы — в самолетах были живые люди. Афганцы, ради этих двух рейсов основательно поработали ХАД и Царандой, почистив Пули-Чахри[331], а также провинциальные и уездные зинданы органов. Советским надо было набрать около трехсот боевиков из числа непримиримых, прошедших подготовку в Пакистане, желательно не афганцев. Это были наемники, которым даже по Гаагской конвенции ничего не светило — кроме ближайшей стенки. Участниками боевых действий они не считались и никакой защитой права — не пользовались. Среди них были и такие, кто уже был приговорен в своей стране к различным срокам наказания или к смерти — а потом освобожден и направлен на джихад, чтобы убивать советских солдат.

Рота внутренних войск быстро вытащила их из объемистых фюзеляжей Илов и пинками загнала в поданные бортовые тентованные машины. Удивительно — но завзятые террористы и воины Аллаха не пытались ни бежать, ни сопротивляться, хотя их было много а советских солдат мало — вместо этого они скулили что-то на своем языке и даже пытались бросаться в ноги.

У ворот аэродрома к колонне из восьми машин прибавились еще два бортовых армейских тентованных КАМАза, БТР-70 и БРДМ-2. Автомобили организованной колонной, но без сопровождения ВАИ[332] как это положено — направились в сторону города.

Они остановились на Минском шоссе, где другие воинские части вовремя перекрыли движение. Было морозно, небо уже очистилось — и жестокие холодные звезды равнодушно взирали с безоблачной выси на еще один акт трагедии, которой суждено было произойти. Звезды видали и чего похуже — хотя в последнее время в СССР ничего подобного не происходило.

Пока одна группа ВВшников с короткоствольными автоматами выстроилась по обе стороны шоссе — другие, пинками и тычками выгнали из машин боевиков, построили их на краю замерзшего, покрытого снегом поля. Вдалеке, там где небо встречается с землей — зазубренной кромкой мертво чернел лес.

Из двух КамАЗов вышли люди. Их набирали по двум армейским округам, силком никого не гнали — только на добровольной основе. Выбирали из числа сержанско-старшинского состава и младших офицеров — нужны были те, у кого в Афганистане погиб кто-то близкий. Таких набралось около пятидесяти человек, их привезли сюда отдельно и вооружили автоматами и пулеметами, которые должны были скоро пойти на списание, и которые уже не числятся за конкретными людьми и конкретными частями — ради этого пришлось ограбить дивизионные ремонтные мастерские, где мелкий ремонт оружия проводили самостоятельно. Разъехались в стороны БТР и БРДМ, нацелившись стволами вдаль, в сторону леса.

Воины ислама, дрожа от холода и страха стадом стояли у дороги. Каждый из них самостоятельно избрал путь, на который он встал — путь джихада, путь убийства неверных. На этом пути все они пролили немало крови. Некоторых покрестили еще в лагере подготовки — лучшим на выпускном разрешали отрезать голову пленному, некоторые пролили кровь уже в Афганистане, в чужой для многих стране, куда их никто не звал, тем более с оружием. Случись по-другому — и они бы сейчас стояли с автоматами и пулеметами у канавы, где покорно ждали бы своей участи неверные, шурави. Каждый из них был готов лить кровь — и не понимал, почему сейчас прольется их кровь. В их понимании — только они имели право убивать, потому что они — на пути Аллаха, Аллах — за них.

Кто-то молился. Кто-то плакал. Кто-то — молча ждал.

Рослый капитан внутренних войск с смешной, белой похожей на пожарную каске махнул автоматом.

— Бегите!

Моджахеды не поняли

— Бегите, ну!

Хлестнула автоматная очередь — и толпа моджахедов побежала в сторону леса, с воем, с руганью, с призывами к Аллаху, затаптывая слабых и раненых. Снег был совсем неглубоким, а почва подмерзла и бежать было легко. Но когда они отбежали от дороги метров на сто — в спины им ударила свинцовая метель, автоматные и пулеметные пули неслись над мерзлой землей, над снегом, ища свои жертвы и спеша насытиться кровь.

Находили. И насыщались.

* * *

А для тех кто скажет, что это жестоко — расстрелять в спину безоружных — позволю напомнить, что такое красный тюльпан. Это когда обдолбанного наркотиками пленного солдата распинают на кресте или просто привязывают руками к столбу, и снимают кожу с груди и с боков, примерно до пояса. Вот эти лохмотья кожи, снятые заживо — это лепестки, а пленный — тюльпан. Такие вот «инсталляции» обычно выставляли на дорогах, или рядом с блок-постами шурави. Чтобы видели. И знали, что случись что — то же сделают и с ними. Ну, как? Всё ещё считаете что — жестоко?

* * *

Примерно через полчаса, когда уже отгремели уже автоматные очереди, и ВВшники ждали, пока прибудет прокуратура — на обочине дороги, на краю поля, где произошла казнь, остановилась машина — Волга. Три человека вытащили из салона четвертого, мертвого. Едва справляясь втроем — так тяжел был этот человек в смерти — они отнесли его на поле и бросили там, среди убитых моджахедов. Потом не сговариваясь, достали пистолеты, выщелкнули магазины, выбросили на ладонь остававшиеся в стволе патроны. Потом отсалютовали — всухую, потому что иначе было нельзя, дернувшись от трех синхронных холодных щелчков бойков вхолостую. Потом — спрятав заветные патроны в карман, проследовали к машине. Никто не задал им ни единого вопроса.

Такая шла игра. И генерал-лейтенант милиции Павел Чернышов, скончавшийся полчаса назад от полученных при штурме здания КГБ на Лубянке ранений понял бы и простил своих товарищей, бросивших его тело в выстуженном холодным ветром среди убитых моджахедов. Просто по-другому — было нельзя.

Грузинская ССР, Тбилиси. Здание УГБ по Грузинской ССР.

Вечер 22 ноября 1987 года

Один из конвоиров был одет не в форму — в обычные синее «варенки» с черного рынка. Видимо, похватали столько народа, что не хватало ни следователей, ни конвоиров и привлекали к работе кого попало. Штаны видимо сели после стирки, и при ходьбе штанины противно вжикали, когда терлись друг о друга.

Вжик-вжик. Вжик-вжик. Вжик-вжик…

— Стоять! Лицом к стене!

Его взяли почти сразу, после того как началось. Один из товарищей по борьбе из Москвы, из местной Хельсинкской группы успел позвонить в Киев, сообщить о том, что взяли Боннер, Сахарова и очень многих других, начались повальные аресты. А товарищ из Киева успел сообщить дальше, в том числе и в Грузию. Он тогда как раз обедал на работе — и нет бы бежать сразу. Вернулся на рабочее место, забрать кое-что — в столовой он расплачивался мелочью, которую носил в кармане, кошелек у него был в столе — дурацкая привычка. Пожадничал — и поплатился — взяли прямо в институте, на рабочем месте.

И вот теперь — он здесь.

— Проходим!

Здание, куда его привезли было хорошо ему знакомо — бывал здесь и не раз. Несколько раз вызывали на профилактические беседы, еще раза три — в качестве свидетеля.

Но какое они имеют право делать это теперь?! Ведь сейчас перестройка, прошло время сатрапов, какое они смеют давить сапогами первые ростки свободы?!

Сейчас он им все скажет.

— Ступеньки, осторожнее!

Продержали его внизу пару часов, здание гудело как растревоженный улей, входили и выходили люди, он видел как провели троих из его друзей и единомышленников, видимо гребли всех подчистую. В Москве и вправду что-то произошло.

— Стоять! Лицом к стене!

Привели…

— Товарищ следователь, задержанный Гамсахурдиа доставлен! Есть! — толчок в спину — заходим в кабинет

— Наручники уберите.

Следователь…Русский, неопределенного возраста, среднего роста в дешевом черном костюме и галстуке на резинке. Голос гнусавый, нужный. Дешевая ручка в руке, толстая папка дел на столе. Не местный?

— Я следователь Генеральной прокуратуры Союза ССР Борецков Константин Михайлович — пробубнил следак себе под нос, как будто говорил это для себя, а не для него. Затем порылся в лежащей слева папке, вытащил разграфленный лист тонкой, дешевой, серой, почти папиросной бумаги, аккуратно расположил перед собой. Зачем то подышал на ручку, черканул ею по листку бумаги, лежащему в стороне, расписывая стержень.

— Фамилия?

Гамсахурдиа раздраженно посмотрел на следователя, выдерживая паузу.

— Гамсахурдиа… — наконец бросил он презрительным барским тоном, что на следователя никакого впечатления не произвело.

— Имя, отчество…

— Звиад Констатинович.

— Год, место рождения?

— Тридцать первого марта, тридцать девятого. Тбилиси.

— Национальность?

— Грузин! — с вызовом сказал правозащитник

— Где работаете, должность?

— Институт грузинского языка, старший научный сотрудник.

— Судимости?

— Одна судимость. Антисоветская агитация и пропаганда.

— Семейное положение?

…

Закончив с хорошо знакомыми обеим сторонам и обеим сторонам изрядно поднадоевшими формальностями, следователь передвинул к себе толстую стопку неаккуратно подшитых черными нитками в серые канцелярские папки дел и начал рыться в них. Перерыл все, потом еще раз взглянул на шапку протокола допроса, начал перерывать дела еще раз, откладывая каждое просмотренное к себе на колени. Потом раздраженно шваркнул дела обратно на стол, поднял телефонную трубку, начал набирать короткий номер. Гамсахурдиа со злорадством наблюдал за всем этим.

Через минуту в кабинет явился еще один душитель свободы — явно местный, черноусый, в синем прокурорском мундире, который едва не лопался на раздобревшей на государственных харчах фигуре грузинского следователя.

— Где материалы на Гамсахурдиа? — раздраженно спросил москвич — где дело оперативной разработки?

— В архиве… — недоуменно сказал грузин.

— И что они там простите, делают? Почему они у меня не на столе? — на повышенных тонах спросил москвич.

— Так вы же не приказывали…

— А этот вот задержанный что тут делает? — каждый последующий вопрос задавался все более и более громким и раздраженным голосом

— Так вы же сами на сегодня список составляли. Задержанный Гамсахурдиа в списке, вот мы его к вам и подняли.

— Так какого же черта вы не принесли мне дело на Гамсахурдиа!? — московский следователь перешел на крик — неужели так сложно по списку подобрать дела и принести мне их на стол в начале рабочего дня?! Я что, должен на задержанного молиться теперь или портрет с натуры рисовать?! Из-за таких мелочей у вас до ночи материал не отработаешь!

— Виноват, товарищ полковник юстиции — только и смог сказать нераспорядительный грузинский коллега

— Материалы — ко мне на стол, бегом!

— Есть!

Хлопнула дверь

Московский следователь не обращая внимания на задержанного достал сигареты, спички, со вкусом прикурил чтобы унять раздражение. Глубоко затянулся, закашлялся…

— Паразиты! Ничего нормально сделать не могут… — проговорил следователь себе под нос — целая республика такая.

— Как будто вы, русские умнее! — сказал Гамсахурдиа

Следователь достал сигарету изо рта, посмотрел на Гамсахурдиа, с недоумевающим выражением лица, будто спрашивая сам себя — что этот идиот делает в его кабинете.

— Вы мне тут антисоветчину не разводите, Гамсахурдиа. Доразводились антисоветчины, хватит. Другие времена настали.

— Правду не убьешь!

Следователь еще несколько раз затянулся, докурил до фильтра, потом раздавил бычок в пепельнице, где уже лежало несколько точно таких же.

— Ну, давайте тогда про правду поговорим. Только сначала за делом схожу, этого идиота за смертью только посылать.

Следователь раздраженно забарабанил по звонку, вызывая конвой. Конвой явился — те же двое громил.

— Я выйду ненадолго, наблюдайте за задержанным.

— Есть!

Следователь вернулся через несколько минут, уже с папками дела на задержанного, бегло просмотрел, пододвинул к себе начатый бланк протокол допроса.

— Начнем с самого начала. Знакомы ли вы с Гечеладзе Ревазом Арутовичем?

— Знаком!

— При каких обстоятельствах произошло ваше знакомство, когда?

— Два года назад познакомились, в гостях.

— В каких гостях?

— Не помню! — с вызовом сказал Гамсахурдиа

— Не помню… — пробурчал под нос записывая ответ, следователь — теперь следующий вопрос. Согласно показаниям Гечеладзе, 8 сентября сего года вы встречались с ним на его квартире по адресу Шота Руставели 37 квартира 5, где он передал вам часть от имеющейся у него литературы, привезенной 5 сентября того же года из Москвы в количестве 5 экземпляров. Эта литература была отпечатана во Франции, содержала клеветнические измышления против советского строя, Гечеладзе получил ее в Москве от члена антисоветской организации Бурштейна Марка Исааковича и привез в Тбилиси с целью распространения среди членов Грузинской Хельсинкской группы, в которую входите и вы, Зураб Константинович. Вы подтверждаете, что получили от Гечеладзе литературу антисоветского содержания с целью распространения?

— Нет!

— То есть Гечеладзе врет?

— Да! Не мог он такого сказать!

— Ну почему же не мог… — следователь снова порылся в папках, достал несколько неподшитых листов из одной из них, передвинул по столу в сторону Гамсахурдиа — как видите смог, и даже протокол подписал.

Гамсахурдиа впился глазами в протокол, начал быстро читать…

— Это я его поимел! — вдруг вскричал он

— Что, простите?

— Это я его поимел, товарищ следователь!

— Вы о чем, товарищ Гамсахурдиа?

— Что он тут пишет, сволочь, деда шено!

— Где? — следователь забрал дело, вчитался — здесь что ли? «После того, как я передал Гамсахурдиа З.К. литературу антисоветского содержания в количестве пять экземпляров, мы выпили бутылку сухого вина. После этого я, с согласия Гамсахурдиа З.К. совершил с ним половой акт в задний проход.». Вы про это?

— Да врет он все! Это не он со мной, это я с ним! Это я его вы. ал! Я, понимаете, не он меня вы. ал, а я его!

— А антисоветская литература?

— Да не было никакой антисоветской литературы! Этот мерзавец позвал меня к себе вина выпить. Мы выпили, а потом он штаны снял, прямо на кухне. Давай, говорит. Не было там никакой антисоветской литературы!

— Избавьте меня от подробностей — ручка следователя стремительно бегала по листу бумаги — значит, про антисоветскую литературу вы не подтверждаете, а насчет полового акта — он был — но совершил его не гражданин Гечеладзе с вами, а вы с ним.

— Да! Так и было! Да!

— Хорошо… Эпизод номер два — восемнадцатого сентября вы и гражданин…

Всего гражданину Гамсахурдиа было предъявлено девять эпизодов антисоветской деятельности, и все девять эпизодов он с негодованием отверг. Следователь все это добросовестно записал. Потом передвинул написанный протокол Гамсахурдиа

— Читайте. Все верно?

Гамсахурдиа быстро пробежал три написанным мелким казенным почерком листа.

— Все правильно! Не было ни листовок, ни литературы! А Гечеладзе я поимел!

— Хорошо… — следователь пододвинул ручку — расписывайтесь. Здесь, здесь, потом внизу на каждой странице. Потом на самой последней странице прямо под текстом «с моих слов написано верно, мною прочитано». Дата, подпись, расшифровка.

Задержанный Гамсахурдиа все подписал.

— Ну что? Отпустите теперь?

— Придется подождать. Сейчас я вниз, в канцелярию схожу, оформлю….

Вернулся следователь через несколько минут, улыбаясь, шлепнул на стол разграфленный листок бумаги с печатью.

— Едва дежурного прокурора поймал, он уже собрался к себе, обратно в прокуратуру ехать. Ознакомьтесь, Гамсахурдиа, распишитесь…

Гамсахурдиа пододвинул к себе документ, начал читать, постепенно бледнея…

— Ч…Ч… что… это…

— Как что? Постановление о привлечении вас в качестве подозреваемого по делу. Дело я уже выделил в отдельное производство, прокурор подписал. Там все написано. Читайте внимательно, там и ваши права тоже.

— К-к-какие пп-п-рава?

— Ваши права. Ваши права, как подозреваемого по выделенному в отдельное производство делу. Сейчас вы подозреваемый. Через пару дней я документы оставшиеся дооформлю, обвинительное напишу, прокурор его утвердит — и будете вы уже обвиняемым.

— Но я же ни в чем не признался! Не было ни литературы, ни листовок никаких!

— Как это не было? А в другом месте что? Вы же сами подтвердили тот факт, что совершили с гражданином Гечеладзе половой акт?

— Да! Я его поимел!

— Ну вот. По этому делу вы и привлекаетесь в качестве подозреваемого. Статья сто двадцать один уголовного кодекса Грузинской ССР. Половое сношение мужчины с мужчиной, в скобках — мужеложство, наказывается лишением свободы на срок до пяти лет.

— Но это же я его поимел, а не он меня!

Следователь снял очки, добро улыбнулся

— Подозреваемый Гамсахурдиа… Ни следствие, ни советский суд — самый позволю себе заметить гуманный суд в мире — ни в малейшей степени не волнует, вы совершили половой акт в задний проход с Гечеладзе или он с вами. Это вы будете рассказывать своим сокамерникам, мне — не надо. В обвинительном заключении я вам одно и то же напишу, что вам, что Гечеладзе. Совершил акт мужеложства. Понятно?

— А как же антисоветская литература? Листовки?

— Да нахрен они нужны, с ними мараться. Не было — так и не было. Доказываешь, доказываешь — а толку то? Ну, буду я вам вменять сто девяносто — часть один. Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй. Какая там санкция максимальная? До трех лет лишения свободы, кажется? А вони — до неба. А вот по сто двадцать первой вы, Гамсахурдиа, пять лет получите и доказывать ничего не надо — сами признались…

— Это беспредел!

— Какой же беспредел?! Статья есть — есть! Вы с Гечеладзе акт мужеложства совершили? Совершили. И он и вы это подтвердили, разница — в деталях, причем несущественных. Закон — он одинаков для всех. Суд разберется.

— У нас за такое не судили никого и никогда. Я жалобу напишу, на имя Патиашвили!

— Патиашвили? Опоздали, вы немножко, Гамсахурдиа. Нету больше Патиашвили.

Гамсахурдиа обмер на стуле

— Убили?

— Почему убили? Что значит — убили? Состоялось заседание ЦК, всё честь по чести. Освободили от должности по собственному желанию.

— И кто теперь? Шеварднадзе?

— Почему Шеварднадзе? На должность первого секретаря ЦК Компартии Грузии единогласно избран Игорь Пантелеймонович Георгадзе[333]. Боевой офицер, воевал в Афганистане, пока такие как вы за его спиной отсиживались и антисоветскую агитацию разводили. И друг с другом акты мужеложства совершали. Он нас и попросил помочь — республику от таких как вы мужеложцев очистить. Ему жалобу и напишете.

— Но Георгадзе не член ЦК!

— Ну и что? По уставу на эту должность может быть избран любой член партии, не обязательно член ЦК.

Гамсахурдиа опустил голову и вдруг протяжно, то ли застонал, то ли завыл…

— Подписывайте, Гамсахурдиа!

Обвиняемый никак не отреагировал, он то ли выл, то ли плакал.

— Хорошо. Так и запишем — обвиняемый ознакомился, от подписи отказался. Конвой!

В кабинет вошли двое конвоиров и еще один, видимо старший.

— Забирайте его, оформляйте в СИЗО. Постановление на него готово, прокурор подписал, завтра я цидульку[334] на него напишу…

— Товарищ следователь…

Следователь помрачнел

— Ну что опять?

— Товарищ следователь, нам его девать некуда. Последний автозак полчаса как отправили, больше не будет. Внутренняя тюрьма переполнена вся, и так в полтора раза больше нормы сидит, придет проверка — уволят за это. Куда нам его?

— А мне куда?! Мне что его, до утра так в кабинете оставить?! Или с собой в гостиницу взять?! Бардак! Кабинетов нормальных нет, первичный материал нормально собрать не могут! Куда хотите, девайте, хоть к решетке наручниками цепляйте, меня не волнует!

Конвоиры переглянулись.

— Куда его можно? Он там … особо опасный или нет? Политика?[335]

— Да какая к чертям политика. 121-ая в полный рост.

Старший улыбнулся

— Так бы сразу и сказали, товарищ следователь… Ради такого пассажира — в любой камере потеснятся…

— Ну, вот и забирайте. Я и так больше трех часов сегодня переработал.

— Есть. Подозреваемый, встать! Руки за спину! На выход!

Его повели обратно, по уже опустевшему зданию, коридоры сменялись лестницами, лестницы — решетками. Стоять — лицом к стене — проходим — стоять — и все такое…

Сидевший внизу за столом у двери, открывающий проход во внутреннюю тюрьму КГБ офицер встал навстречу конвою

— Это еще что?

— Подозреваемый, товарищ майор. До завтра надо пристроить, завтра автозак заберет.

— Куда пристроить?! Во всех камерах не протолкнуться!

— По сто двадцать первой, товарищ майор.

— А-а-а… Так бы и сказали. Задержанный, лицом к стене!

Захрустел механизм замка потом еще одного. Грозно лязгнул засов.

— Проходим.

— Куда его, товарищ майор?

— В одиннадцатую давайте. Там таких нет.

— Есть!

Длинный, освещенный тусклыми лампочками под массивными плафонами-решетками, которые задерживали большую часть света и без того маломощных и грязных лампочек, отчего в коридоре всегда царил полумрак. Стены «шубой», бугристые и покрашенные в мерзкий темно-зеленый цвет. Стальные прямоугольники дверей. Неистребимая вонь мочи и кала, пробивается сквозь резкий, противный запах хлорки, создавая неповторимый, незабываемый аромат беды…

Кто не был — тот будет, кто был — не забудет…

— Стоять. Лицом к стене!

Один из конвоиров встал в проходе, держа наготове резиновую палку, второй держал у стены задержанного. Майор глянул в глазок, потом начал неспешно орудовать замками и задвижками.

— Пассажира принимайте!

— Гражданин начальник, да здесь места нету!

— Дышать нечем!

— Ничего. Потерпите! По сто двадцать первой пассажир канает!

Гомосеков нигде не любили…

— Проходим!

Сильные руки оторвали Гамсахурдиа от созерцания стены и втолкнули в людское месиво камеры. Сзади с глухим стуком захлопнулась дверь…

Кой черт внутренняя тюрьма КГБ! Здесь же одни блатные… Которые, как известно национальности не имеют и все заслуги на почве защиты прав человека им до одного места.

— Ну… — навстречу диссиденту и правозащитнику, старшему научному сотруднику Института грузинского языка АН ГрузССР встал по пояс голый детина, чью грудь украшал храм о четырех куполах, а плечи — витые, царского образца эполеты — давай, машка[336], подваливай сюда, к огоньку…

— Гоп! С приездом милый Маша, отсоси, подруга наша! — визгливо крикнул кто-то в глубине камеры.

Отвернувшись от ждущего его кошмара, Гамсахурдиа бросился на дверь камеры, забарабанил по ней, сбивая кулаки в кровь…

Подмосковье, Шереметьево. Аэропорт Шереметьево-2

Утро 22 ноября 1987 года

Я ни разу не слышал от Яковлева тёплого слова о Родине, не замечал, чтобы он чем-то гордился, к примеру, нашей победой в Великой Отечественной войне. Меня это особенно поражало, ведь он сам был участником войны, получил тяжёлое ранение. Видимо, стремление разрушать, развенчивать всё и вся брало верх над справедливостью, самыми естественными человеческими чувствами, над элементарной порядочностью по отношению к Родине и собственному народу». И ещё — я никогда не слышал от него ни одного доброго слова о русском народе. Да и само понятие «народ» для него вообще никогда не существовало…

В.А. Крючков

После XX съезда в сверхузком кругу своих ближайших друзей и единомышленников мы часто обсуждали проблемы демократизации страны и общества. Избрали простой, как кувалда, метод пропаганды «идей» позднего Ленина. ‹…› Группа истинных, а не мнимых реформаторов разработали (разумеется, устно) следующий план: авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» — по революционаризму вообще. ‹…›

Советский тоталитарный режим можно было разрушить только через гласность и тоталитарную дисциплину партии, прикрываясь при этом интересами совершенствования социализма. ‹…› Оглядываясь назад, могу с гордостью сказать, что хитроумная, но весьма простая тактика — механизмы тоталитаризма против системы тоталитаризма — сработала

Для пользы дела приходилось и отступать, и лукавить. Я сам грешен — лукавил не раз. Говорил про «обновление социализма», а сам знал, к чему дело идет…

А.Н. Яковлев

Он больше не верил. Никому — и ничему. И спасаться решил — сам.

Александр Николаевич Яковлев, секретарь ЦК КПСС прилаживал усы к своему узнаваемому лицу, стоя в ванной перед зеркалом в доме на Фрунзенской набережной — в отличие от других членов ЦК он часто менял квартиры и сейчас проживал здесь, в доме, где было немало людей с громкими именами — и немало призраков. Отсюда он отправил вчера семью на дачу, срочно, на служебной машине, посчитав, что она вырвется из оцепления, даже если Москва уже блокирована — не посмеют остановить. С семьей ничего не сделают — а вот ему — надо бежать. Сейчас…

В отличие от Шеварднадзе — хоть Яковлев и не знал о его побеге — он решил спасать только себя.

Все, что нужно было для побега — было подготовлено уже давно, выручили американские друзья. Друзья — их этот человек искренне считал своими друзьями, не понимая, что для него они были — не более чем хозяевами. Паспорт подданного Великобритании по имени Майкл Хейс, переданный старым другом, генералом КГБ Олегом Дмитриевичем Калугиным[337] — благо со времен стажировки в Колумбийском университете знание языка осталось, а на разницу между американским и британским английским — советские пограничники внимания не обратят, не тот уровень. Хотели было сделать дипломатический паспорт — да раздумали, за «зеленым коридором» все таки следят. Гораздо проще смешаться с толпой, когда идет посадка, проскочить на рейс.

Он ни о чем не сожалел и ни в чем не раскаивался, считал что все делал правильно. Долгие годы он как жук-древоточец въедался в скрижали бессмертного учения, оставляя на том месте, где было твердое — дыры и труху. Сталкиваясь с сопротивлением — он не шел напролом, он обходил — но упорно продолжал точить, потому что знал — рано или поздно количество дыр превысит критическую массу и казавшийся непоколебимым великан рухнет в прах, в тлен, в пепел. Он достоверно знал, чего он хочет — разрушить страну, не поправить, не реформировать — и именно разрушить, повергнуть в прах. И день за днем, месяц за месяцем, год за годом он упорно шел к своей цели.

Он не испугался того, что произошло — такое тоже было возможно. Держава агонизировала — и нашлись люди, которые решили, что твердая рука остановит процесс. Но нет, не остановит — только затормозит — и тем страшнее будет потом падение, тем глубже пропасть. Потому что — не было в людях веры, и святость заменилась пустым ритуалом, а громкие дела заменились еще более громкими словами. Пустота была в душах людей, пустота и мерзость, а значит, государство было обречено.

Александр Николаевич Яковлев любил мерять людей по себе — этим многие грешат.

В ожидании, пока окончательно высохнет краска, на которую он налепил усы, секретарь ЦК КПСС вышел из ванной, задрав голову — чтобы не отпали — начал нервно ходить по комнатам, вспоминая не забыл ли чего. С ним был только чемоданчик, небольшой, со сменой белья, некоторым и безделушками и небольшим количеством денег. Ему платили какие-то деньги — за труды и за лекции — но не давали и десятой части того, что давали к примеру Шеварднадзе — потому что считали его идейным, а идейный не нуждается в деньгах. В его кармане было около 1300 долларов, 200 немецких малок и около 5000 рублей. Этого должно было хватит — на такси, на билет и на то, чтобы купить в дьюти-фри бутылку джинна. Джин «Бифитер» продавали в таких маленьких, плоских, изогнутых бутылочках, его очень удобно было носить в кармане, и он был вкусным — не то что сермяжная водка. Как только он пройдет паспортный контроль — сразу пойдет и купит себе бутылочку «Бифитера», ладошку, как ее называли — чтобы отметить свободу.

Свободу…

Как то некстати вспомнился анекдот — говорили что Леонид Ильич хохотал над ним громче всех, несмотря на то что тема цыган была для него больной темой[338]. А анекдот был про то, как дорогой Леонид Ильич, уходя в отпуск, оставил вместо себя цыгана — и вернувшись не узнал родной страны. В церковь никто не ходит, потому что там портреты Леонида Ильича поставлены, а в Израиль никто не едет, потому что разрешен беспрепятственный выезд. Вот ему бы как раз сейчас… беспрепятственный выезд… да нет же, не дадут, гады, родина-мать не забывает своих детей… предатель…господи, это кто предатель, да он самый малый предатель из всех остальных, просто все в мыслях предают, а он…

Секретарь ЦК остановился, аккуратно подергал выросшую по волшебству на верхней губе щеточку усов. Потом — прошел в ванную, посмотрел в зеркало… кажется, нормально. Достал из кармана паспорт, посмотрел сначала на паспорт, потом на зеркало… точно нормально… сойдет. На паспорте длиннее — но может ведь человек сменить форму усов, ведь так?

Нормально.

Пройдя в прихожую — большую, роскошно обставленную, Яковлев подхватил небольшой чемоданчик, надел кожаные, привезенные из ФРГ туфли, накинул легкий плащ — совсем не для зимы, но нормально. Он чувствовал себя сейчас так, как личинка, которая скидывает опостылевший и давно тесный ей кокон, ему было омерзительно все вокруг — свет ночника в прихожей обои, которые давно надо было поклеить, бубнеж радио, которое должно быть в каждой квартире, московская зима, слякотная, со снегом и дождем, алая кровь лозунгов на каждом шагу. Все вокруг было чужое, все раздражало — с этим чувством он жил после того как посмотрел США и ему пришлось вернуться после практики в собственную, опостылевшую и тайно ненавидимую им страну. Про себя он решил, что попросит поселить его где-нибудь в теплом, солнечном месте, где он никогда за всю свою оставшуюся жизнь — не увидит снега.

Надо идти.

Выходя, Яковлев сильно хлопнул дверь, чтобы автоматический замок закрыл ее, на второй ключ закрывать ее не стал. Даже если и ограбят — черт с ним. Ему теперь — все равно, пусть хоть подожгут.

На пути ему попалась Мария Ивановна — супруга персонального пенсионера, некогда грозного наркома, похоронив мужа много лет назад теперь тихо доживала свой век в их подъезде, в огромной, принадлежащей государству квартире. Ее редко кто-то навещал, и е единственной компаньонкой в этой жизни осталась собака — жирная, коротконогая, с глазами навыкате, с какой-то редкой шестью, звали ее Жуля. У старухи был пронзительный, властный голос и когда она звала свою Жулю — у людей начинали болеть зубы…

— Александр Николаевич, вы… — старуха до преклонных лет сохраняла ясный и острый ум, впрочем многие женщины умнее своих мужей — как хорошо что я вас встретила… А то вся испереживалась… Что происходит, вы уж поделитесь со старухой…

Старуха не успела перегородить ему путь — он успел проскочить.

— Не волнуйтесь, все учтено… — отделался он фразой, которая по сердцу как раз именно этому поколению. Все учтено…

Еще не рассвело, в мутном, сыром сумраке декабрьской московской улицы тусклыми светляками горели фонари, хлюпал под ногами снег, который не успели убрать, и который за ночь успел подтаять — потеплело. Где то рядом гудел силовой линией стальной поток улицы — движение не прекращалось даже ночью, хотя и затихало — Москва жила круглые сутки. Нахохлившись, подняв повыше воротник плаща, Яковлев двинулся к улице.

Почти сразу он засек опасность. Мрачной глыбой среди припаркованных на ночь к тротуару машин стояла КПМ — контрольно-проверочная машина. КУНГ на базе Урала-375 — обычная машина, которой пользуется КГБ — там, в этом КУНГЕ стоит аппаратура, чтобы улавливать и записывать разговоры. Там может быть и группа захвата, уже приехали за кем-то, возможно даже за ним. Нет, не за ним, если бы за ним — из дома бы не выпустили, даже из квартиры бы не выпустили, эти скорохваты дело свое знают. Он пока еще секретарь ЦК, и пусть попробуют — руки коротки, тем более — в таком бардаке. И с этой мыслью, Яковлев прошмыгнул мимо по узкому тротуару, по хлюпающей плод ногами каше, прибавляя шаг.

На Фрунзенской было меньше машин как обычно — только колонны снегоуборщиков, посыпающие тающий снег смесью соли и песка, фургоны, развозящие в московские булочные свежий, с пылу с жару хлеб, да припозднившиеся автолюбители. И ГАИ — чуть в стороне стояла, приткнувшись к тротуару, прямо под фонарем, желто-синяя «канарейка» — но рядом с ней никто не стоял, видимо объявили усиленный режим, но сил у личного состава не было, гаишники заняли предписанные им позиции и уснули. Может быть — один спит, один бдит на случай проверки постов начальством — но не стоит на улице, какой смысл стоять на сырости, под дождем. НО он все же решил не рисковать — и медленно побрел по тротуару, бросая взгляды на проезжую часть в поисках такси или частника — бомбилы. Он уже сколько лет ездил на персоналке, и сейчас ловить машину было мерзко и непривычно. Как выпрашиваешь что-то.

Повезло — не успел он окончательно промочить ноги, как в сыром сумраке показалась Волга. Белая? Желтая! Желтая!!! Секретарь ЦК выскочил тротуара, поднял руку — и Волга резко, через полосу подкатила к нему.

— Шереметьево-два. Как можно быстрее.

Водила — кавказец, золотозубый, в дефицитной кожаной куртке улыбнулся

— Э… какой вопрос дорогой. Есть деньги — садыс!

В машине было тепло, уютно, по новой моде таксистов — на приборной панели один рядом с другим приклеены три календарика с голыми бабами — это сейчас называется «Антиспид». Руль обмотан какими-то разноцветными резиновыми жгутами, из нештатной, японской магнитолы льется Пугачева — Арлекин.

— Сколько?

— Э… дорогой… за двести — доедем, за триста — долетим!

Яковлев достал из кармана свернутую пачку денег, перехваченную резинкой, отсчитал двенадцать сиреневых двадцатипятирублевок. Бросил из рядом с рычагом переключения передач.

— Хоп! — кавказец моментом сгреб своей беркат[339], — подожди немного, дорогой, сейчас поедем…

Кавказец вылез из своей «ласточки», огляделся по сторонам — и ловким движением, сунув руку обратно в салон, погасил зеленый огонек, надев на него специально для этой цели сшитый колпачок. Всё правильно — днем он работает на государство, а ночью — для себя. Ночью — тариф двойной, а то и тройной, бензин за счет государства, несколько сотен в день — это самый минимум, дурак тот кто тысячу не привезет с ночи. У каждого есть такой колпачок; дело в том, что машина оборудована приборами учета, и если включить красный — занято — начинает тикать счетчик. Рублей сто с ночи придется отдать диспетчеру, за то, что она проставит в путевом листе, будто ты ночью никуда не катался, а сдал машину вовремя и пошел домой спать. Еще столько же — бухгалтеру таксопарка, за то, что спишет бензин и амортизацию машины. Рублей сто придется отдать и начальнику смены, за то, что закроет глаза. Во всех таксопарках стоят автоматические часы с печатающим устройством, отмечающие на путевых листах время прибытия-убытия — но только дурак ими пользуется, если время за сотню может поставить диспетчер. Еще сколько-то — ну рублей двести, триста, придется отдать национальной общине — фактически преступной группировке, которая крышует тебя. Остальное — твое, каждую ночь — до пятисот рублей выходит, люди за эти деньги целый месяц работают.

Вот так все и работают. А вы говорите — коммунизм. Да какой ко всем чертям коммунизм — капитализм за счет государства!

Рыкнув двигателем, Волга понеслась по Москве, сумрачной, зимней, холодной. Опытный водила избегал больших улиц, правил переулками, чтобы лишний раз не рисковать нарваться на машину линейного контроля, да и вообще не светиться. Лишь в одном месте, где они проскочили несколько сот метров по Арбату — Яковлев увидел у тротуара темную, угловатую глыбу БТР.

— Что в городе то делается? — спросил он

— Вах, беда… — пустился в объяснения водитель — не заработаешь, такая беда. Все было тихо-тихо и тут вах… Стрельба, эти — на улицах. Документы проверяют.

— Стрельба?

— Стрельба, дорогой стрельба. Сам не слышал, врать не буду, дорогой, но Гиви, он дорогой, женился удачно, квартира в самом центре… так вот, он на Денежном живет, вот он говорит — там стреляли, потом всю ночь машины ездили, потом утром людей вывозили и хоронили… там тоже бронетранспортер стоит, Гиви сунулся, — так его чуть дубинкой не отходили… беда… Все злые как собаки…

Яковлев моментально прикинул, где могла быть стрельба и кого могли убить — как секретарь ЦК он знал все адреса, где управделами ЦК КПСС дома строит или построило… На Денежном дом такой был.

— А что говорят — кто стреляет то?

— Аллах знает, дорогой. Говорят — порядок наводить будут, как при Сталине — вот и стреляют. Я хоть и не грузин, дорогой, но был бы грузином — гордым бы был.

Вот… Опять — неискоренимое рабство, даже на Кавказе. Каждый холоп, каждая собака нуждается в миске похлебки и палке, в карающей руке хозяина. Даже этот, которому мы али возможность зарабатывать на государственном имуществе и не сильно то бояться — твердой руки ждет. Холопы, страна рабов.

* * *

Стеклянный, подсвеченный изнутри аквариум терминала Шереметьево-2, построенный к олимпиаде, выплыл из тьмы этаким фантастически межзвездным кораблем, островом света в непроницаемой черноте ночи. Где-то во тьме выли двигатели самолетов, на бетон пандуса лениво падали редкие снежинки, мгновенно превращаясь в мокрую слякоть. Терминал не спал ночью, он жил своей жизнью, ворота для тех, кто желает посетить эту страну — и для тех, кто желает вырваться из ее смертельных объятий. Второе секретарю ЦК было сейчас важнее.

Когда Волга, взлетев на пандус плавно остановилась прямо перед главным входом в терминал — Яковлев на какую-то минуту ощутил, что — отпустило. Отпустило потому, что он вырвался из города и приехал в аэропорт, и их никто не остановил — если бы хотели, его бы уже взяли. Теперь только пройти таможню, подняться на борт самолета и… все.

Все….

Но когда Волга, мигнув на прощание рубином стоп-сигналов, скрылась во тьме — он опять ощутил этот сосущий, путающий мысли страх. Рейсов ночных было немного, и машин на стоянке было немного — но ему вдруг почудилось, что к пандусу уже приближается, раздвигая легковушки своим ребристым носом БТР и цель солдат с белыми касками — Внутренние Войска — идет следом за ним. Спасаясь от нахлынувшего, секретарь ЦК нырнул мышью в дверь терминала.

В терминале он огляделся — понимая, что так нельзя, что своей суетливостью он только привлекает к себе внимание — но ничего не мог с собой поделать. Прямо над ним каменной глыбой висело огромное табло, он посмотрел на него, потом на свои часы. Рано приехал, рано… но лучше сидеть здесь, чем в опостылевшей квартире, в наполненном призраками старых времен доме и ждать требовательного звонка в дверь. Таща за собой чемодан, он побрел к стойкам авиакомпаний — некоторые из них работали круглосуточно, а некоторые — нет. Ему было все равно куда улетать — лишь бы отсюда подальше.

Бритиш Эйрвейс работала, его предупреждали, что она работает круглосуточно — но он не поверил, пока не увидел стойку и сидящую за ней девушку. Девушка была мулаткой… мечтой советского инженера, в общем[340]. Она пила кофе, но увидев торопливо идущего к ней потенциального клиента, отставила кружку в сторону и — о чудо! — улыбнулась.

— Да, сэр… — хорошо поставленным голосом сказала она

Акцент был не британским, Яковлев умел различать акценты, когда еще проходил стажировку в США. Может быть — из университета Патриса Лумумбы, подрабатывает. Да и какая разница! Главное, что работая на Бритиш Эйрвейс — они и ведет себя так, как подобает леди, а если бы работала на Аэрофлот — «не мешайте работать, с. и!» в общем. И главное — чтобы был билет.

— Рейс до Лондона сегодня будет?

— Да сэр через три часа.

— Один билет.

Мулатка вставила бланк билета в электрическую печатную машинку, застучала клавишами — компьютеров тогда еще не было.

— Сэр… разрешите взглянуть на ваш паспорт?

С замиранием сердца Яковлев выложил на стол свой фальшивый паспорт — но девушка даже не стала его проверять. Вместо этого она положила его на специальную подставку и принялась печатать.

— Какой класс сэр? Бизнес или эконом? Первого извините, нет.

— Бизнес.

Снова стук пишущей машинки.

— Вы предпочитаете место у окна, сэр, или…

На секунду секретарь ЦК вспыхнул злобой как порох. Какого черта — ему все равно, первый, бизнес или эконом, у окна или нет — ему просто нужен блеет, чтобы уехать отсюда, чтобы воздушный лайнер унес его в Лондон и чтобы он больше никогда не видел этот народ и эту землю! Но свой гнев он подавил — это было типичное русское, даже не русское — а типично чиновничье проявление, и таких надо избегать.

— У окна.

— Прекрасно. Еще несколько минут.

Отстучав нужное, мулатка вопросительно уставилась на Яковлева.

— Как будете оплачивать, мистер Хэйс, рублями или фунтами?

С запозданием Яковлев понял, что фунтов у него не было. Были рубли, были доллары…

— Американскими долларами можно?

— Да, конечно сейчас я пересчитаю по курсу. С вас… триста одиннадцать долларов, сэр[341].

Получив вожделенный билет — пропуск в мир свободы — секретарь ЦК устроился на сидении в зале ожидания, осматривая зал из-под полуприкрытых век. Как же все изгадили… Когда Шереметьево-два только открывали — здесь для уборщиков закупили специальные поломойные машины последней модификации из ФРГ, а в буфете подавали черную икру. Сейчас — голос обворожительной дивы объявляющей рейсы сменился непонятно на что, поломоечных машин давно уже нет, а вместо них жирные, страшные тетки в синих халатах и с вечно недовольными лицами… а вон там — два окурка и никто на это не обращает внимание, лежат себе и пусть лежат. И все это — произошло за считанные годы, с лучшим аэропортом страны. Воистину — русский народ может только гадить, брать что-то из заграницы и обгаживать это, превращать в совок. С этой страной невозможно ничего сделать, зря и пытались…Мишка пытался… и вот благодарность. Надо было расстреливать… тогда бы все всё поняли, легли под жесткую руку…

Мишка, придурок… всех подставил…

А планы были как нельзя более простые. Их было несколько человек — тех, кто после двадцатого Съезда пришел к выводу о необходимости уничтожения социализма. Среди них не было ни Андропова, ни Горбачева ни Шеварднадзе — из всех, кто изначально входил в эту группу на виду были лишь Яковлев, да генерал госбезопасности Олег Дмитриевич Калугин. Двое были менее известны — один поднимался по ступеням власти в отделе административных органов ЦК КПСС, потом стал заместителем начальника ГРУ по кадровой работе, выпестовав за время своей многотрудной деятельности целую свору предателей и врагов народа. Он выбирал наиболее слабых, наиболее склонных к предательству и продвигал их наверх, так наверху оказался генерал Дмитрий Поляков, которого сознательно направили под конец карьеры в Военно-дипломатическую академию, чтобы он запомнил и выдал американской разведке как можно больше курсантов, подорвав тем самым силы советской военной разведки. Еще одним был генерал Птицын, который проник в комиссию по Афганистану и начал выдавать всю нашу тактику и стратегию в Афганистане американцам, он же наладил канал, по которому в СССР поступал из Афганистана героин, и выдал афганской вооруженной оппозиции и ее американским кураторам известных ему глубоко законспирированных агентов ГРУ в ее рядах. Это, и некоторые другие обстоятельства помогли американцам принять правильное решение по Афганистану: не сворачивать поддержку движению моджахедов, переключая внимание на Сальвадор и Никарагуа — а наоборот максимально расширить ее, имея на будущее, после вывода ОКСВ из Афганистана — создать в Афганистане плацдарм для экспансии агрессивного ислама в Советский союз, возродить басмаческое движение, продолжать подрывать силы Советской армии в бессмысленной и бесконечной войне на юге, стравить коммунизм и агрессивный ислам в бойне, из которой нет выхода. Сейчас генерал Птицын, который лично знал Яковлева и контактировал с ним, должен был быть в Афганистане.

Второй — как и сам Яковлев двигался по научной стезе, одно время даже был начальником Яковлева, был сыном генерала НКВД, породнился с Примаковым, сумел втереться в доверие Андропова и стал одним из ключевых узлов в выстраивании тайной стратегии Андропова семидесятых — стратегии конвергенции за счет постепенного включения СССР в мировое хозяйство, но без сдачи им каких-бы то ни было позиций. Надо сказать, что ставка на Андропова у этих людей была точно просчитана: и они были нужны Андропову и Андропов был нужен им. Андропову они были нужны как мозговой центр, как люди прошедшие стажировку в университетах запада, сохранивших связи. Наконец — как люди, не понаслышке знакомые с методами дискредитации политических конкурентов в западном мире: то что в США не проходило по причине цинизма и искушенности граждан, уже насмотревшихся на публичных политиков, и мало чему верящих — то в СССР самые примитивные ходы по дискредитации проходила «на ура» — ведь советскому человеку они были в диковинку. Была создана специальная, выходящая непосредственно на Андропова группа, чьей целью была разработка и внедрение в жизнь методов дискредитации других членов Политбюро, в том числе — и Генерального секретаря Брежнева. Методы были самы6е разны6е — карикатуры, анекдоты, запускание в оборот слухов о неизлечимых болезнях тех или иных членов Политбюро, при том что худшим здоровьем из все обладал сам Андропов. Если женщина красива и в постели горяча — в этом личная заслуга Леонида Ильича… и все такое… все эти анекдоты запускались в жизнь через научную среду, через интеллигенцию, где у группы Яковлева — Калугина были наилучшие позиции. В свою очередь второе и пятое управления КГБ — и там и там сидели люди Андропова — брали тех, кто реально задумывался о будущем советского строя, придумывал и предлагал что-то новое — а частушечников-анекдотчиков либо совсем не трогали, либо мило, с подмигиваниями пугали. Андропов сознательно отдавал приказы арестовывать и высылать творческую интеллигенцию, не сажать — а именно высылать, потому что на Западе она, свободная и готовая спеться с кем угодно ради того чтобы опрокинуть ненавистную, отторгнувшую их страну — была ему куда более полезна, чем на собственном лесоповале с пятилетним сроком. Нельзя было даже точно сказать — кто и кем в этой игре пользовался. Верный своим принципам создания системы сдержек-противовесов Брежнев, отчетливо зная что Андропова ненавидит все Политбюро как тайного еврея, шефа тайной полиции и просто плохого, опасного для них человека — возвышал и поддерживал Андропова как основной противовес Политбюро, как гарантию того что в один прекрасный день в Политбюро не найдется кто либо, кто соберет заговор и сделает с ним то же, что он сам сделал с Хрущевым. Андропову нужна была власть, он мечтал о высшей власти с самого детства, и он шел к ней, неторопливо, исподволь, собирая команды, пронизывая шупальцами агентурных сетей любые службы и учреждения, в которых он работал — даже в КГБ он создал огромную, хорошо законспирированную шпионскую сеть, своего рода «КГБ в КГБ» из младших и средних офицеров, которые подчинялись лично ему и готовы были исполнить любой его приказ, даже трижды преступный. В свою очередь группа врагов Яковлева-Калугина пользовались Андроповым — Андропову нужна была власть, чтобы властвовать, чтобы после его смерти на пост генсека сел не абы кто, а его преемник, продолжатель его дела — а вот Яковлеву надо было добраться до штурвала только для того, чтобы направить огромный корабль на рифы. Пока Андропов был не у власти — их интересы были едиными, они содействовали и помогали друг другу, Андропов прорабатывал проекты экономических реформ в стране — и впервые в своей жизни этот хитрейший и умнейший человек был обманут, впервые он не разглядел врагов, впервые он не понял, что все проекты экономических реформ содержат в себе механизмы разрушения экономики, что реформы кропотливо прорабатываются лишь в вопросе разрушения старого — построение же нового почти не прописывается. Так они действовали — совместно и согласованно — до тех пор, пока Андропов не переехал на старую площадь. Вместе с ними Андропову удалось победить мощнейший секретный силовой аппарат, созданный Брежневым — МВД СССР во главе с лично преданным Брежневу министром внутренних дел Щелоковым и Генеральную прокуратуру Союза СССР генеральным прокурором СССР Романом Руденко. Брежнев умер… не сказать, чтобы ожидаемо, за несколько часов до скоропостижной смерти во сне он охотился, а уже ночью умер… и началось. Погром МВД, дела против брежневских ставленников[342] — Андропов лихорадочно ломал систему Брежнева, словно каким-то шестым чувством понимая, что времени у него мало. Свою он выстроить не успел.

Кое-что Андропов понял, когда стал генеральным секретарем ЦК КПСС. Собственно говоря, смерть Брежнева для него уже стала неожиданностью, он к ней еще не был готов, и вынужден был действовать лихорадочно. Тогда же он начал задумываться — а кто и как ее организовал — и возможно даже успел это понять. Но было уже поздно — еще один член группы Яковлева, имея врачебные знания и соответствующую должность сделал все, чтобы сократить жизнь Андропова, как до этого он «лечил» Брежнева — и все у него удалось.

Тогда же группе Яковлева удалось не только выполнить свои задачи — но и захватить власть в стране. Андропов выпестовал трех ставленников, каждый из которых знал о планах Андропова, о далеко на годы и десятилетия прописанном плане и готов был его исполнять. Из этих троих — а предложения были сделаны всем троим — на крючок удалось посадить двоих, Горбачева и Шеварднадзе — Алиев наотрез отказался иметь какие-либо дела с группой, и его пришлось срочно и любыми путями отстранять от власти, даже сделана была попытка его ликвидировать, правда неудачная. Горбачева и Шеварднадзе посадили на крючок с помощью малоизвестного «дела наркоманов», которое помог организовать генерал ГРУ Птицын, контролирующий каналы поставок наркотиков в Союз и еще некоторые люди от науки, предложившие шарлатанскую технологию, позволяющую определенно установить потреблял ли человек наркотики хоть раз в жизни. Технология эта была опробована, и дала удивительные результаты — самыми наркотизированными оказались Азербайджан, Грузия и Ставропольский край — ну как по заказу! На этом, да еще на спешно инспирированном бывшими людьми сети Андропова в КГБ материале о возможной вербовке Горбачева ЦРУ США их и поймали на крючок. Тем более, что заговорщики не пытались их сломать, нет, они ничем не угрожали, и даже внешне не пытались давить. О, нет, это были милейшие люди, прошедшие обучение за границей и связанные с иностранными академическими кругами, они всецело были за перестройку, гласность и обновление, у них были научные центры с молодыми учеными, предлагавшими за пятьсот дней сделать то, на что Андропов отводил сорок лет. Они разумеется не имели никакого отношения к тем людям, которые копали, инициировали расследования на Ставрополье… нет, они даже помогали замять результаты этих расследований. Ну как было не послушать этих умных людей, среди которых были даже академики… тем более со своей то головой было совсем худо.

Еще когда Андропов был жив — «академики» вышли на связь с иностранной разведкой, до этого они боялись это делать, знали что у ПГУ КГБ может оказаться «крот» в Лэнгли и тогда конец. Сотрудничество наладили сразу с двумя разведками. Лично Олег Дмитриевич Калугин вышел на связь с американской разведкой, а еще кое-кто — организовал связь с разведкой британской через давно завербованного ею сотрудника КГБ Олега Гордиевского. Потом, когда Гордиевский все же провалился — его пришлось выпускать, провались он раньше — и это стало бы концом для Яковлева и всех остальных, потому что Андропов не понял бы и не простил бы им связь с иностранной разведкой, да еще по такому, никак не контролируемому им каналу. Но Андропов — уже умер, а структуры, жаждущие развала страны плодились как плодится плесень в теплом и темном месте.

После прихода к власти Горбачева — пришла пора реализовать основную задачу — развал СССР. Основой должна была стать новая экономическая программа, разработанная людьми, которые учились на Западе, могли сравнивать болевые точки западной и советской экономики и бить по ним. Кстати — это были умные люди, и точно так же, как они разработали модель развала советской экономики, точно так же они могли разработать и реализовать план нанесения смертельного удара экономике Запада. Но…

Увы.

План заключался в следующем: необходимо было нарушить только две вещи: движение информации через министерства и ведомства путем искусственного создания административного бардака — а тогда не было компьютеров, не было какой-то системы связи, были только картотеки в профильных министерствах, по которым заводы — смежники могли найти друг друга — и вот почему нужно было столько министерств, каждое министерство исполняло роль совета директоров целой отрасли (если переводить ситуацию на западный манер). Второе — необходимо было нарушить баланс между денежной массой в стране и ее товарным наполнением, разрешив обналичивание денег через кооперативы (рост денежной массы), разрешив коммерческое посредничество и товарные биржи (запуск самоподдерживающегося инфляционного механизма, потребности во все большем и большем количестве денег) и раздача «доверенным людям» лицензий на экспорт (сокращение товарной массы). Все это одновременно должно было привести к развитию инфляции, еще более тяжелой потому что СССР никогда не знал инфляции в ее привычном западном понимании, разбалансировке единого хозяйственного механизма. Провести такие мероприятия было легче легкого именно в советской экономике, не в американской — в этом была ее фундаментальная слабость. Если в американской экономике были миллионы субъектов, действующие исключительно по здравому смыслу и к собственной выгоде — то в советской все решалось централизованно и сверху. Если американскому предпринимателю, владельцу завода по изготовлению продуктов питания скажи — выбрасывай произведенный тобой продукт на помойку — он только посмеется, да пальцем у виска покрутит. А если такое же секретное распоряжение да под благовидным предлогом придет директору советского завода — тот ладонь под козырек и побежал исполнять. Ну и вывозили, конечно — в свое время с вывозом было сложно, вывозили только по межгосударственным соглашениям, централизованно[343].

За инфляцией должны были последовать массовые беспорядки, волнения на национальной почве. В этом заинтересованы были все — первые секретари республик из-за катящегося по стране вала арестов, начавшегося еще при Андропове, были кровно заинтересованы в некоторых гарантиях своей безнаказанности, а их могло дать либо независимое государство, либо некий документ, в котором была бы прописана их неприкосновенность. Такой документ втайне готовился и назывался он союзным договором — новым, хотя никто не мог вспомнить, когда подписывался и в чем заключался старый. Этот союзный договор ограничивал власть центра и сам по себе, своими формулировками создавал вероятность будущего развала — тяжелого развала, с кровью. Но это и было предусмотрено его составителями. С этой же целью активизировались так называемые «народные фронты» — их начали создавать после смерти Андропова, Андропов никогда бы не позволил никому играться с такими вещами. Официального фронты создавались — опять-таки по предложению советских think tanks, думающих танков, мозговых центров наподобие американских — в ответ на рост межнациональной напряженности и с целью взять ситуацию под контроль, ввести ее в некие приемлемые рамки, оседлать волну, так сказать. Никто — даже в КГБ никто — так и не понял, что при необходимости эти структуры: готовые, с организаторами, исполнителями, наработками, которые делались вообще то для свержения капиталистических режимов в других странах — станут тараном, чтобы развалить государство, чтобы развалить Союз. Просто будет отдан приказ сверху — и он будет исполнен. И те кто писали расписки и были агентами органов будут говорить громче всех, и говорить упоеннее всех, только для того, чтобы отвести от себя подозрения.

Заинтересованы были в личной безопасности и кооператоры. Мутная поросль бизнеса новой волны, не знающая и не желающая соблюдать никаких правил, обналичивающая один к двум, открывающая видеосалоны с Эммануэль и Брюсом Ли, ввозящая в страну первые компьютеры — она тоже была заинтересована в бардаке. Тогда шел период первоначального накопления капитала, дерзкий, с кровью, со свистом нунчак, с полным беспределом и правовым вакуумом, когда каждый делал то что мог делать. И все «накопители» — смотрели только на день-два вперед, зарабатывая по пятьсот процентов навара с каждой сделки, и даже не догадываясь, что может быть время, когда милиция просто придет, и просто предложит тебе поделиться доходами, а милиционеры, сейчас ковыляющие на дряхлой канарейке, на которую выделяют хорошо если десять литров топлива в день — будут ездить на автомашинах лучше, чем есть у них самих.

Надо сказать правду — заинтересован был и народ, заинтересованы были самые широкие слои населения, и таких было если и не большинство — то очень значительная часть. В этом и заключалась трагедия — они, те кто рушил Союз — «попали в струю», народного недовольства, народного гнева, народной жажды перемен. Те, кто это делал отлично понимали жажду перемен народа: просто если долго врать, при этом ничему не веря — это все равно становится заметно, а потом — еще и становится омерзительно. Но дело было еще и не в этом.

Почему то всем — кооператорам, шахтерам, уже говорящим о забастовках и не желающих брать ипотеку под три процента годовых с выплатой половины стоимости квартиры шахтой где они работают, колхозникам, создающим хозрасчетные бригады, заводчанам со своими НТЦ[344] и временными группами, где зашибали по три зарплаты за месяц — почему то у всех у них было какое-то светлое, и по детски наивное представление о том, что стоит только добиться каких-то своих прав — и они будут жить как при капитализме, а платить за свет, газ, воду, все прочее — как при социализме. Что в аптеках будут дешевые лекарства, что будет бесплатное лечение и бесплатная школа для детей. Наконец — что если кто-то стоит в очереди на получение квартиры — то ему ее дадут и обязательно бесплатно. Удивительно — но это представление было, и нельзя сказать, что оно было разожжено громкими обещаниями на пустом месте, оно было и до этого, до тех пор, когда люди, желающие разрушить страну, предложили всем растаскивать ее по кусочку, урывать — и грызть в своей норке. Почему-то ни в советском детском саду, ни в советской школе не учили, что бесплатно ничего не бывает, и за все надо платить.

Было… Раз это быдло само желает растащить и разрушить свою страну — значит, это быдло и есть и оно заслуживает всего, что с ним произойдет.

Обязательно произойдет. Пусть эти… расстрелять их надо было… или в больницу, старые все, на кладбище прогулы ставят… Уж там, в цековской больнице — подлечили бы. По полной программе подлечили бы!

Яковлев вздрогнул от очередного громкого объявления по трансляции, посмотрел на часы — и понял, что он едва не опоздал на самолет! Проклятье, посадку на Лондон давно объявили! Терминал… терминал…

Подхватив свой багаж, он торопливо направился к таможенной зоне, поглядывая на часы, сердце колотилось как сумасшедшее.

— По ногам как по асфальту! — возмутился кто-то.

Да пошли вы все!!!

Вот и пограничный пост. Хромированная вертушка, она приводится в действие от педали. Нажмешь педаль — можно идти, она поворачивается.

— Майкл Хейс — заявил он, вспоминая немного подзабытый, нужный сейчас акцент — нельзя ли побыстрее, я спешу.

— Мистер Хейс, правила есть правила — дружелюбно заявила пограничница, тетка средних лет, у которой в ее английском проскакивал неистребимый советский, какой-то уродский акцент.

— Простите, рейс через десять минут.

— Самолет никуда не улетит без вас, мистер Хейс.

Член ЦК КПСС Александр Николаевич Яковлев медленно повернулся на голос. Прямо за ним за спиной стоял человек в довольно приличном ГДРовском костюме, с профессионально неприметными, смазанными чертами лица. Еще один блокировал проход чуть дальше, не пуская пассажиров.

— Самолет никуда не улетит без вас, мистер Хейс — повторил КГБшник

Всем своим телом Яковлев рванулся вперед — туда, к свободе, к дьюти-фри и самолету, к мерцающим огням рекламы какого-то ларька в зоне Дьюти-фри. Но хромированная, стальная вертушка, решающая выпустить человека туда или нет — стояла крепко.

Афганистан, Кабул. Дворец Тадж-Бек

23 ноября 1987 года

Какая-то странная история… Война должна закончиться там, где она началась. Какая-то изощренная шутка судьбы. Или — извращенная…

Война в Афганистане для Союза советских социалистических республик началась здесь, во дворце Тадж-Бек. Проклятой рождественской ночью одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года, пока весь мир праздновал день рождения Христа, здесь на выстуженном жестокими горными ветрами холме, русские, советские люди не раздумывая пошли на смерть. Их непосредственный командир, подполковник Советской армии Колесник зачитал приказ и приказал налить по сто граммов, потому что знал — для многих последние. Командир спецотряда КГБ, ветеран ВОВ, полковник Бояринов лично возглавил штурмовую группу — и погиб. Они шли на этот дворец зная, что там — господствующая высота, и что там — в десять раз больше бойцов чем их самих, и что там — танки, а у них даже не у всех были бронежилеты. Они шли, уже понимая что происходит что-то не то, что вместо пятисот сторонников Кармаля, которых им обещали, и которые должны усилить штурмовую группу при шел на пункт сбора только один, что не все понятно и с мнимым предательством Амина. Но им дали приказ, и они его выполнили, они взяли эту высоту и убили Амина, может быть предателя, а может и нет. И вернулись назад — почти все.

Там, в наполненной ревом Шилок и перекрывающим его матом спецназовцев, в исполосованной трассерами и рассеченной взрывами ночи родилось зло. Те, кто штурмовал дворец Амина не желали этого — но сами того не желая, выпустили его на свет, ибо где концентрация страданий и боли людской достигает апогея — там оно неизбежно появляется на свет. Девять лет это зло питалось кровью и болью людей. Девять лет советские пацаны, которым от роду то было — по девятнадцать — двадцать лет проливали кровь в этих горах. Теперь, в конце восемьдесят седьмого все, кто был здесь, кто собирался каждый день в отремонтированном дворце Тадж-Бек знали — они скоро уйдут отсюда. Скоро. Ну — год. Ну — два. И все — и они вернутся домой и не придется больше ночью вздрагивать от разрывов падающих на город снарядов, и не придется подписывать именем своим скупые, официально выверенные строки похоронок, и не придется больше глотать по вечерам дурную, сивушную, обдирающую горло водку в надежде забыть то что забыть невозможно. И лишь самые прозорливые видели уже тогда — от зло никуда не уйти. Зло привыкло к крови. Если не добить звери в его логове — зверь пойдет по твоим следам.

Такие были в меньшинстве. До сегодняшнего дня.

Срочное совещание созвали только с утра, назначили его странно — на одиннадцать по местному и согнали всех офицеров. В том числе и прикомандированных, присланных из Москвы. Никто не знал что происходит и о чем будет разговор. Но — догадывался.

В Афганистане советская колония была в какой-то степени изолирована от «большой земли». Не совсем, конечно — но новости доходили с опозданием. Их привозили летчики с регулярных рейсов водилы, ходившие колоннами через Саланг с регулярностью поездов пригородного сообщения, наконец их доносил телевизор и газеты. И те слухи, которые начали распространяться в советской колонии в Афганистане со вчерашнего вечера — иначе как нездоровыми назвать было сложно. Кто говорил, что генеральный секретарь, лысый говорун запретивший пьянство, погиб в авиационной катастрофе. Но тут же родилась и другая версия — что говоруна убили, и не его одного…

А сам факт такого собрания — породил новую, уже намного более сильную волну слухов, за час накрывшую весь Кабул. Самые влиятельные и «имеющие доступ к телу» рванулись к Послу, тот вышел по ВЧ[345] на Москву, на МИД — но там ему понесли такую околесицу, что посол подозрительно посмотрел на трубку — и положил ее на место.

И это — больше всего убедило сомневающихся, что дело неладно.

Никто не знал, что в промежуток между тем часом, когда объявили совещание, и тем часом, когда оно должно было состояться — на летном поле Кабульского международного аэропорта совершил посадку экстренный рейс из Москвы — Ил-18 Салон, принадлежащий командованию Туркестанского военного округа. Никто из собравшихся не знал — кто прибыл к ним.

В поднимавшейся извилистой, узкой дорогой к отремонтированному дворцу Тадж-Бек белой Волге сидел генерал ГРУ Владимир Афанасьевич Птицын. Он был мрачен. Операция по ликвидации Масуда была провалена — очередная, подложенный в нужном месте фугас сработал с опозданием. Но на самом деле он ехал сюда не только за этим. Он и сам боялся признаться себе в том, что не верил в успех начатого им, и его товарищами. Они выступали одни — одни против всей системы, а американцы совещались и раздумывали, вместо того чтобы оказать им прямую и действенную помощь. ОН сам слишком долго работал в системе, он сам был частью системы, одной из самых грозных систем из числа созданных человеком — и долгий опыт работы в системе научил его, что в противоборстве человека и системы всегда выигрывает система. Все сюжеты для фильмов — можно было оставить для фильмов и досужих авторов — детективистов. Систему может победить только другая система — а она то как раз и не хотела открыто вмешивать несмотря ни на что. Дело в том, что на той стороне сидели люди, для который бой считался — верным, в котором полностью победить невозможно, можно только временно ослабить противника. Они думали так — и они боялись сделать решительный шаг, как бы генерал не подталкивал их к этому.

Бой не вечен!

Они не знали этого. Он знал, даже не знал — чувствовал, но убедить в этом других не мог. А сейчас он чувствовал еще кое-что — что пора сматываться. Он поехал на это совещание, сам не зная почему — возможно потому что хотел рискнуть в последний раз, убедиться лично — и бежать.

Волга мягко затормозила в ряду точно таких же, в основном чистеньких, лакированных, несмотря на пыльные и ухабистые афганские дороги. Поэтому признаку — чистоте и ухоженности машины, можно было понять, кто ездит сам, а у кого есть личный шофер.

— Из машины ни шагу! — резко сказал генерал, перед тем как открыть дверь — сидите как пришитые… Алескер. Разверни машину так, чтобы она стояла носом к дороге и первая.

— Есть.

* * *

Дворец, капитально отремонтированный перед тем, как принять сюда офицеров штаба 40ОА и офицеров оперативной группы МО по Афганистану, был конечно не тем дворцом, который был при Амине, до беды. Нищая краска на стенах, расшатанная мебель, вытертые за долгие годы, некогда шикарные ковры. Типичные признак советского учреждения, где бы но не находилось. До того, как неподалеку поставили сборный городок с финскими модулями — некоторые офицеры штаба жили в палатках и землянках.

— Где состоится? — негромко спросил генерал Птицын одного из встречных. Здесь он мало кого знал лично — и мало кто лично знал его. Не любил публичности генерал ГРУ.

— Вон там…

* * *

Места, достаточного для того чтобы вместить столько народа нашли лишь в бывшем обеденном зал, некогда сервированном богемским хрусталем и британским серебром. Сейчас этот зал, самый большой во дворце, использовался для оперативных совещаний с партнерами — так называли афганцем на этом уровне, солдатня называла их «зелеными». Круглого или овального стола не нашли, доставили в некое подобие прямоугольника все что смогли найти. Народа собралось столько, что… не всем места хватало. Птицын был хоть и «чужим» — но генералом, и место ему уступили. За столом тихо перешептывались, пытаясь понять, что это все значит, почти ни у кого не было папок «к докладу» — еще одной неотъемлемой черты советского совещания. Когда назначается совещание — нужно заранее раздать вопросы и дать людям подготовиться, это азбука штабной работы. Совещание без вопросов — это нонсенс, такого быть не должно.

Зашумели, волна прокатилась по залу — генерал Птицын не успел понять, что происходит — а все уже вставали, и он, боясь опоздать, поднимался вместе со всеми…

Громов…

Новый командарм сороковой армии выглядел не слишком серьезно, после представительного Дубынина — хотя если и уступал ему в оперативном искусстве, то совсем немного. Дубынин, один из наиболее талантливых, если не самый талантливый командарм советской армии за время своей службы в Афганистане должен был «начать побеждать». Он и начал — вот только товарищ генеральный секретарь Горбачев забыл разъяснить товарищу Дубынину, что он понимает под словом «победа». Если снижение потерь — так оно было. Если серьезные операции, в которых с минимальными потерями громились целые душманские фронты — так они тоже были. Советская армия, совершенно не умея воевать в локальных войнах и конфликтах, за время пребывания в Афганистане все таки многому научилась. Да, были проблемы — но они решались, уроки афгана изучались, выводы — делались. Модернизировалось вооружение, готовились в производство новые образцы, совершенствовалась стратегия и тактика. Если года до восемьдесят пятого душманы слыхом не слыхивали о том, что такое спецназ — то сейчас порой сам факт присутствия в районе боевых действий группы спецназа заставлял малоустойчивые группы душманов бросить позиции и отступить. Однако, войну нельзя было закончить наполовину — ее надо было закончить совсем, а как это сделать, не пересекая пакистанскую границу — никто не знал.

Ведь если тебя донимают осы — намного разумнее не гоняться за ними с сачком и резиновой оплеушиной — а найти гнезда, плеснуть бензином и бросить спичку. Не так ли?

И поэтому все знали: Громов назначен сюда чтобы сдать дела. Его единственная цель — сдать позиции афганской армии, к кое-как ее подготовить — и уходить. Уходить без победы. Потому что там наверху решили, что победа — невозможна.

Следом за Громовым в кабинет шагнул еще один человек — и зал замер, боясь даже дыхнуть. Все знали этого человека, знали что произошло. Не удивлялись — в армии частенько наказывали невиновных и награждали непричастных. Так что ж еще с одной такой истории? Поражал лишь уровень причастных — а так все нормально. Все обычно.

В мертвой тишине, тяжко ступая ногами по паркету незваный гость прошел во главу стола. Громов не сел на оставленное ему место, он остался стоять.

— Товарищи… Исполняющим обязанности Министра обороны СССР назначен маршал Советского Союза, товарищ Соколов Сергей Леонидович. Сергей Леонидович нам всем известен, представлять его смысла не вижу. Слово имеет товарищ маршал.

Маршал Соколов осмотрел зал — он не раз выступал здесь и пробыл в командировках в Афганистане едва ли не полгода. Люди смотрели на него, и ждали что он скажет — а он должен был сказать такое то бы заставило их поверить. Поверить что все это — всерьез, что больше их не предадут и не подставят, что больше не дадут команду раскрыть кольцо оцепления и выпустить обложенных как волков духов, потому что в стране — политика национального примирения. Они должны были снова поверить что победа — возможна. Поверить — и победить.

Маршал глубоко вдохнул спертый воздух комнаты — почувствовал сердце, он вообщ6е в последнее время чувствовал его чаще чем хотел — и с силой выдохнул, будто отгоняя от себя свой страх и свои сомнения.

И в мертвую тишину заводи, которую боялись волновать даже дыханием — глыба за глыбой, оставляя круги на воде, упали чугунной тяжести слова…

— Товарищи… Прежде всего — по текущей политической ситуации в стране. Военные не должны интересоваться политикой — но так получается, что не интересоваться ей нельзя. Позавчера, при взлете из аэропорта Внуково, разбился самолет правительственного авиаотряда. Трагическое происшествие вырвало из наших рядов верного ленинца, принципиального и честного коммуниста, товарища Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева. Вместе с ним погибли и другие официальные лица. Товарищи. Прошу почтить память Михаила Сергеевича и других погибших минутой молчания.

В два ряда — застыл у стола строй. Кто-то верил, в перестройку, а кто-то нет — но все умели читать между строк и понимать то, что не было сказано. Отныне о перестройке — следовало забыть. Огромный корабль менял свой курс — и Бог знает какие бурные воды, мели и рифы ждали его на новом курсе.

В молчании застыл у стола строй. С Горбачевым прощались если и не как с генсеком — многие его не любили — то как с человеком. Ведь каждый человек заслуживает прощания.

— Прошу садиться…

Генерал уже понял — все. Те, кого он боялся и ненавидел — больше ненавидел, чем боялся — нанесли таки удар.

Мерзкой маленькой мышкой скребло в подсознании — а я ведь предупреждал…

— Товарищи… Ни для кого ни секрет то, что Советская армия не может добиться победы в Афганистане. Не может — потому что ей не дают этого сделать, говорю это прямо, как подобает офицеру и коммунисту. Но и уйти отсюда — мы не можем. Слишком много вложено нами в победу — чтобы бросить все на полпути.

Противостоящие нам силы — бандиты, душманствующие, воины Аллаха и стоящая за ними пакистанская и американская военщина, за то время, пока практически реализовывалась политика национального примирения — показали свое истинное лицо. На протянутую им руку дружбы они ответили новыми провокациями, новыми засадами, новыми убийствами. Они не останавливаются ни перед чем. Попытка переговоров с посредничеством старейшин племен во время хорошо известной операции Магистраль привела лишь к тому, что целый душманский фронт вышел из окружения по предоставленному им коридору и ушел в Пакистан, чтобы дальше грабить и убивать. Советским правительством признан ошибочным курс на мирное урегулирование ситуации в Афганистане. Это не значит, что мы не готовы к миру — наоборот, мы готовы пожать протянутую нам руку. Но до тех пор, пока главари засевших в Пакистане искренне не раскаются, не осознаю всю гибельность дальнейшей эскалации военных действий — никакого мира здесь быть не может.

Давайте откроем глаза, товарищи. На сегодня нам противостоят не афганские беженцы. На сегодня нам противостоит террористический интернационал, собранный со всего арабского Востока. Эти бандиты, убийцы, воры, зачастую освобожденные из тюрем, перебрасываются сюда, проходят подготовку в Пакистане — и идут в Афганистан, чтобы убивать. Но Афганистаном это не заканчивается и не закончится. Если мы уйдем отсюда, выдадим афганский народ на расправу силам реакции — эти бандиты придут и в наш с вами дом. Не раз и не два они открыто заявляли, что их главная цель — это отторжение крупных территорий от Советского союза и организация там антисоветского государства фашистского типа. Воюя здесь — мы не допускаем войну на наш порог.

Политбюро ЦК КПСС (на самом деле проект постановления был подготовлен, но подписан он будет лишь на следующий день) принято решение о создании единой комиссии по Афганистану на базе комиссии Министерства обороны СССР. В нее вошли: председатель комиссии — маршал Соколов Сергей Леонидович, члены комиссии — заместитель министра обороны, генерал-полковник Дубынин Виктор Петрович, начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба, генерал армии Ивашутин Петр Иванович, командующий Ограниченным контингентом Советских войск в ДРА генерал-майор Громов Борис Всеволодович, от Комитета Государственной безопасности — заместитель Председателя КГБ СССР генерал-лейтенант Аскеров Эльхан Джабарович. Кроме Бориса Всеволодовича — один из членов комиссии обязательно будет присутствовать здесь, в Кабуле или в войсках. Наша новая задача — оставить здесь только те подразделения, в которых действительно есть необходимость, и которые не могут пока предоставить наши афганские партнеры. Прежде всего это — летчики, ракетчики, десант. С этими силами мы должны проводить сами и научить проводить афганцев точечные операции по уничтожению как бандглаварей, так и лиц, вставших на путь бандитизма. При этом — не исключены удары и по территории Пакистана, по гнездам бандитов по ту сторону границы.

Маршал Соколов переждал поднявшийся шум. Ему нравилось то что он видел. Пусть это все неожиданно для них- но стремление обсудить, поделиться мыслями даже в присутствии Маршала советского союза — это хорошо. Значит — люди думают как будут выполнять приказы. А никто не знает как лучше выполнить приказ, чем тот кто его будет исполнять.

Громов постучал карандашом о стакан

— Тихо, товарищи…

— Спасибо. Да, Пакистан уже много лет ведет против нас необъявленную войну. Не раз и не два отмечались случаи, когда к поддержке банд на поле боя, к их транспортировке привлекалась регулярная армия Пакистана. Были даже отмечены факты обстрелов советских подразделений и застав с территории Пакистана. Теперь все эти действия будут получать надлежащий ответ…

* * *

Из зала генерал-лейтенант Птицын вышел молча, одним из первых сбежал по лестнице к парадным ступеням дворца, к машине. Мельком оглянулся — не идет ли кто за ним. Его надо было арестовывать здесь, тут он ничего бы не смог сделать. А теперь — попробуйте, возьмите…

— Поехали! — бросил он, сильно хлопнув дверцей машины

— Что произошло — осмелился задать вопрос Баранов

— Много всего…

— Куда ехать? — спросил Маджидов. — В посольство?

— Нет. На рынок. Ты знаешь, кто торгует оружием?

— Да, конечно… — ответил растерянно Маджидов

— А они тебя знают? Оружие продадут?

— Наверное…

— Вот и поехали туда

* * *

Через полчаса Волга, протолкавшись через суету дневных кабульских улиц тормознула в одном из переулков недалеко от базара Шар-Шатта.

За ними никто не следил.

Ощерившись, генерал достал из внутреннего кармана форменного кителя толстую, перевязанную резинкой пачку, в которой были вперемешку доллары и афгани, крупные купюры. Отсчитал несколько банкнот, бросил рядом с рычагом коробки переключения передач.

— Возьми два автомата, несколько магазинов к ним — не меньше десяти. Лучше всего АКМС, бери что-то, что уместится в спортивную сумку. Если будут гранаты — возьми и гранаты. Быстро!

Что-то в тоне генерала заставило капитана Маджидова схватить деньги, пулей выскочить из машины. Генерал проводил его взглядом, потом оглянулся — не следят ли…

Было холодно. Очень.

— Горбача грохнули… — наконец сказал он.

— Говорили что сам… — осторожно сказал Баранов.

— Грохнули! — заорал генерал, лицо его исказилось от гнева — думал, с. а чистеньким остаться, и вашим и нашим — вот и грохнули. Надо было ему разобраться как следует с этими вояками, отправить их в могилу под залп салюта — нет. Вот теперь и сам… с. а спекся… Ненавижу. Ненавижу… Как же я их ненавижу…

Майор советской армии Баранов Николай Павлович, ставший майором ГРУ в двадцать девять лет стал предателем не потону, что изначально хотел зла. Просто он был карьеристом и подвернулся случай. В банду его втянул Луньков, который в отличие от Баранова был идейным и люто, тихо и люто ненавидел все советское и сам Советский союз. Его отец был директором оборонного предприятия, он рос в четырехкомнатной квартире, ходил в лучшую школу города, а потом еще занимался английским языком с приглашенным репетитором. Но все равно Луньков, как и его отец мечтали о том дне, когда разрушится их Родина, и они — только они, и никто другой станут хозяевами ее маленького осколка, ее куска. И плевать, что этот кусок будет оторван от целого с кровью, и линия разлома пройдет по душам тысяч людей. Главное — они смогут жить, как жил из пра-прадед, бывший в этой местности князем и связанный с британской разведкой. Из года в год они тихо ненавидели, если приходилась возможность навредить — вредили, и как кроты шаг за шагом копали подкоп под общий дом.

Вот этот бы — если бы не пропал без вести — не испугался бы. А Баранов — испугался. Он знал, что генерал торгует наркотиками, связан с душманами и скорее всего — с ЦРУ. Но он так же знал — что с помощью генерала и его друзей в ГРУ ему уже два звания присвоили досрочно, причем он особо ничего для этого и не делал.

Еще он накопил на двушку в новом кооперативном доме в Москве — сделать это было не так то просто. Но с чековыми и долларовыми заработками в Афганистане….

И всего — то — что Владимир Афанасьевич скажет — то и надо делать.

А вот теперь — ему стало по-настоящему страшно.

Словно злой шаман сидел совсем рядом с ним, на заднем сидении стоящей в центре Кабула Волге — он даже не смел оглянуться — и впав в камлание вызывал злых духов. Это его «ненавижу» доносившееся с заднего сидения все тише и тише — было страшнее всего. В первый раз майор увидел истинное лицо своего начальника, и понял что все это — не шутки, и никакие деньги, никакие чеки, никакая квартира не смоют, не ототрут кровавых пятен предательства и убийств.

Но было уже поздно.

Вернувшись, капитан Маджидов увесисто бухнул на заднее сидение солидно лязгнувшую сталью сумку, хлопнул дверью, в одно мгновение оказался на переднем сидении, за рулем.

— Что взял?

— Нормально. Два калаша — семерки[346], два БК и по четыре магазина к ним. Три гранаты. Немного добавить пришлось…

Генерал не отреагировал

— Уходить надо, Ринат. Рвать за кордон.

— А что…

— Горбача грохнули. Те что придут — начнут чистить. Надо уходить сейчас, пока не закрыли границу. Ты с нами?

Маджидов помолчал, решаясь

— Надо домой заехать. Там у меня…

— Дурак! Там тебя и ждать будут — у твоих цацек! Из-за рыжья — башкой захотел рискнуть, идиот?

— Ну… там у меня не так уж и много было.

— Вертолет за тобой?

— За мной, куда денется.

— Тогда рвем на аэродром. Пока не поздно…

Маджидов повернул ключ в замке зажигания. Мотор Волги схватился мгновенно, отозвался легким гулом

— Товарищ генерал… — вдруг спросил Маджидов — а что там…

Генерал похлопал его по плечу, улыбнулся

— Там — свобода. Знаешь, как блатные говорят. Свобода — это рай. Вот там и есть — рай. Я знаю кое-кого с той стороны, поговорю. Всех нас устроят, там нужны специалисты по Советскому союзу. Дадут подъемные — пару сотен тысяч зеленью. Купите дом, машину…

— Может, в штаб заехать? — практично предложил Маджидов — выпотрошить кое-что. За это отдельно доплатят. Там замки на железных шкафах — смех один.

— Нет. Не надо. Все что надо — у меня в голове. Поехали!

* * *

В Кабуле базировался смешанный 50-й авиационный полк, в основном летавший на старых добрых «восьмерках». Ми-8, она же «пчелка», она же «метла», она же «утюг», она же «Василиса». Никто не считал, и не мог подсчитать, сколько жизней спас этот воздушный трудяга, взлетая иногда с двухкратным перегрузом — но взлетая, унося пацанов из творящегося на земле ада. Согласно действовавшей до Афгана доктрине использования вертолетов, часть нагрузки по высадке десантов должен был взять Ми-24, бронированный и лучше защищенный. Но жизнь как всегда безжалостно внесла свои коррективы — на высотах «крокодил» задыхался, мощности едва хватало что бы нести вооружение, какой уж тут десант. А «пчелка» летала. Иногда прилетала — живого места нет, но прилетала.

В составе пятидесятого полка были несколько вертолетов — салонов, предназначенных для штаба сороковой армии, были обычные вертолеты, в основном почтовые. Но генерала Птицына интересовал только один вертолет — Ми-8, закрепленный за его группой сегодня он должен был сослужить ему последнюю службу…

Группа, которую курировал генерал, называлась «Н». Наркотики. Борьба с наркопроникновением в СССР и с наркомафией в Афганистане. Группа эта была создана специально под генерала Птицына, по настоянию ныне покойного генерала Олега Пасечника, бывшего заведующего сектором в отделе административных органов ЦК КПСС, бывшего заместителя начальника ГРУ ГШ по кадрам и врага народа. К Птицыну же перешли смертельно опасные записи — несколько записных книжек генерала Пасечника, в которых убористым генеральским почерком были выписаны советские чиновники, которые имели отношение к наркоторговле, к незаконному предпринимательству, к «цеховикам». Были и такие, которые сами употребляли наркотики. На страницах этих потрепанных записных книжек раскрывалось — все: кто, когда, сколько взял, на какой счет положил. Были там и записи, касающиеся Ставрополья — ими генерал Пасечник до своей смерти успел поделиться с американцами, американской разведкой. Но вот выехать из страны не успел — сыграла свою игру старуха с косой, подвело здоровьишко. Тридцать сребреников, заплаченные за предательство, останутся навеки лежать в швейцарском банке — хотя Птицын знал номер счета и банк, и уже решил, что после того, как он прибудет в свободный мир — займется этим. Грех таким деньгам без дела лежать. Впрочем — он и сам, с группой Н, которая вместо того, чтобы бороться с наркотиками — организовала первую крупную линию поставок героина в Советский союз. Раньше все морфин по пять рублей за ампулу в больничках скупали, а теперь… какой там морфин?

Аэродром, где базировался 50-й ОСАП, находился по дороге к Кабульскому международному аэропорту, примыкая к нему, как бы у подножья гор, где находится Кабул — если это можно назвать подножьем, скорее это низменность. Выглядел он не очень презентабельно — вездесущая пыль, колючая проволока, рвы и дорожки, самолетные и вертолетные стоянки, старые казармы, в которых размещалась столовка и другое учреждения, модули — сборные финские, и наши, выглядящие как положенные на бок бочки. Единственно что построили — так это ангары для техники, полосы да вышку управления полетами. А так — это было выцветшее, пыльное плоскогорье.

Белую Волгу на аэродроме знали, пропустили спокойно, без досмотра — да и остальных не особо досматривали, на посту на въезде даже не было пулемета. Маджидов подрулил к первому ряду жилых модулей.

— Щас, летуна нашего найду…

— Только быстро — недовольно сказал генерал.

Маджидов вернулся через несколько минут таща на буксире щирого хохла в форме, который что-то доказывал капитану, недовольно размахивая руками.

— Ни, дорогой, не могу. Ну не могу, хоть убей…

Маджидов сунулся в машину.

— Вот. Прошу любить и жаловать. майор Москаленко. Везти нас не хочет, гад…

«Гад» было сказано без злобы, как бы шутя

— В чем дело майор? — сухо спросил Птицын — почему не выполняете приказ?

— Да нет у меня приказа — возмутился хохол.

Генерал вытащил служебное удостоверение. Подписано было министром обороны, еще старым, Соколовым.

— Приказ у вас уже есть, товарищ майор. Мой приказ.

— Та не могу я, товарищ генерал… — струхнув, зачастил летун — совсем не могу.

Сам генерал никогда не летал на этом вертолете — и летчик его не знал, а потому и — струхнул

— Объясните в чем дело, товарищ майор? И докладывайте как следует! — голос генерала приобрел ледяную остроту

— Есть, товарищ генерал-лейтенант. Докладываю — приказом командира полка все полеты на сегодня запрещены до четырнадцати ноль-ноль. Доложил командир экипажа, майор Москаленко.

— Так лучше. Кто командир полка?

— Полковник Бендриков, товарищ генерал-лейтенант!

— Капитан Маджидов.

— Я!

— Позовите сюда полковника Бендрикова!

— Есть!

Пока Маджидов бегал за комполка — генерал с раздраженным видом посмотрел на часы, потом захлопнул дверцу машины, оставив майора мерзнуть на промозглом декабрьском кабульском ветру с гор. На самом деле — он закрыл машину, чтобы майор не увидел, как он снимает с предохранителя пистолет, и как расстегивает молнию сумки, где дожидались своего часа два автомата Калашникова.

На сей раз капитан вернулся с полканом — среднего роста, полноватым, чисто выбритым, уж «наевшим морду» — типичным советским полканом. ГРУ в армии уважали, относились с опаской — а потому капитан Маджидов шагал впереди, а полковник, командир полка бежал следом, придерживая распахивающуюся, накинутую для тепла на плечи шинель.

Генерал открыл дверцу, шагнул из машины.

— В чем дело? Почему мне не дают борт?

Настало время полюбоваться раскрытой книжечкой уже полковнику Бендрикову.

— Товарищ генерал-лейтенант, полеты закрыты, приказ сверху.

— Что значит приказ сверху? С неба, что ли? Кто отдал этот приказ?

— Штаб армии, товарищ генерал-лейтенант. Там какая-то делегация, вертолеты зарезервированы на ее обслуживание, товарищ генерал-лейтенант.

Черт…

— А я что по-вашему — не делегация? Я и есть часть этой делегации, мне срочно надо вылететь в Джелалабад. Приказываю предоставить мне борт, в журнале так и запишите — по личному приказанию генерал-лейтенанта Птицына. Борт мне нужен именно этот, сопровождающий меня капитан Маджидов хорошо знает и борт и летчика. А то повадились — всякие корыта подавать. Исполнять!

Полкан бессильно переглянулся со своим командиром экипажа. Ветер был скверный и видимость не очень — не ниже минимума, но все же. В такую погоду нужно вообще оставаться на земле — но если очередному чину приспичило. Полковник хотел дослужиться до генерала, сам знал и возил многих и знал, сколь самодурственно бывает большое военное начальство. Как дети малые — если не дать игрушку, скандал на целый день.

— Есть, товарищ генерал-лейтенант.

— Вот так. Как можно быстрее подготовить вертолет к вылету!

* * *

Взлетели — когда погода еще более ухудшилась. Кабул расположен не в самом лучшем месте с точки зрения ветров — как аэродинамическая труба, с гор дует ветер, и если на самой взлетке он не сильно ощущается, то стоит только подняться хотя бы на 50 метров от земли и…

Взлетели без проблем. Сам Москаленко несмотря на общительный и любопытный нрав побаивался ГРУ, а Маджидов с него еще и расписочку. Взял. Относительно неразглашения государственной тайны. Но только кнутом, но и пряником — пробил доплату, причем в чеках, а не в деревянных и еще пропуск достал, в чековый отдел Березки. Потому Москаленко, получив разрешение от комполка, не сомневался ни минуты, лететь или нет, и даже принял как должное настойчивый совет Маджидова залить топливо «под завязку». Совет был дельным — ни один авиатор не откажется взять топливо с запасом, если обстоятельства позволяют. А то — мало ли…

Вертолет был боевым, в него закинули сумку, в которой было оружие, Маджидов положил ее под ноги и пристроился у одного из блистеров, за бортовым пулеметом. У второго пулемета пристроился Баранов, вертолет мотало под порывами ветра, и он был белым как мел.

Бортмеханик, опытный уже человек, заметил такое состояние Баранова, хлопнул дружески по плечу

— Первый раз что ли? Леденец хочешь?

Майор кивнул. Бортмеханик порылся в кармане, достал какой-то леденец, местный, из тех что продают в дуканах, сунул его Баранову. Леденец был ярко-зеленого цвета, насыщенного такого, ядовитого — в СССР к таким расцветкам еще не привыкли.

— Спасибо…

— Завсегда пожалуйста. Может, пересядешь? Дует тут.

Баранов бросил взгляд на Маджидова, тот еле заметно покачал головой

— Нет, не надо.

— Ну, как знаешь. Скажи, если что не так будет.

И тут — вертолет мотнуло в сторону, резко, даже звук двигателя на долю секунды стал каким-то не таким. Потом по вертолету как молотком стукнуло — раз, другой.

— Вот, суки… — выругался бортач — не сидится им дома.

Внезапно Баранов увидел дырку в борту вертолета — небольшую такую, рваную. И понял, что это…

И ему стало еще страшнее…

* * *

Генерал переместился в кабину на место между первым и вторым пилотом. Здесь, в кабине есть непредусмотренное — но место для третьего человека и если не предъявлять больших требований к комфорту полета — то вполне можно здесь разместиться. Генералу было все равно — он должен был лично контролировать экипаж потому что по своей работе привык к тому, что никому ничего нельзя поручить, и все приходится делать самому. В нескольких сантиметрах от его ноги висел АКС-74У, сучка, которую в Афганистане экипажи никогда не забывали брать с собой в полет. Пистолет у него лежал в кармане, с патроном в патроннике и снятым с предохранителя.

Когда начался обстрел, генерал не увидел кто стрелял — просто вертолет резко качнулся в сторону, а потом по фюзеляжу что-то стукнуло. Он не испугался — бояться уже не было смысла, если суждено, то…

— Часто так обстреливают? — заорал он, перекрикивая турбину.

— Часто! Хорошо хоть не Стингер!

Сзади, в салоне коротко рокотнул бортовой пулемет, потом еще раз. Непонятно — то ли по цели, то ли просто так — чтобы отпугнуть. Даже имея тяжелое вооружение, ДШК и зенитные ракеты душманы избегали лишний раз связываться с вертолетами. Себе дороже.

— Долго еще?

— Минут десять, товарищ генерал-лейтенант!

Десять минут…

Под ними была дорога Кабул-Джелалабад. Красивые места, красивые даже зимой, в это смутное и мерзкое время, когда даже духи прячутся по пещерам. Дорога эта была известна с древности как торговый караванный путь, проходила она по долине, которая в некоторых местах раскатывалась во всю ширь — а в некоторых сжималась до узкого ущелья. Раньше по этой дороге шли в основном товары в Кабул из Пешавара, главного торгового города на той стороне, куда он и стремится, теперь — наоборот, из Кабула, Пакистан больше не торгует с соседями. Как примета нового времени — то тут то там обгорелые, изъеденные ржавчиной остовы грузовиков, бэтров, бмп — братских могил пехоты. Духовские районы начинались уже в двадцати километрах от Кабула.

Генерал снова посмотрел на часы. Пора… Потом обернулся, встретился взглядом с Маджидовым — а больше ничего и не было нужно.

— Заряжен? — он протянул руку к висевшей рядом с ногой «ксюхе».

Москаленко подумал про себя, что везет полного идиота — что, в детстве в войнушку не наигрался? Но это был генерал — а он был всего лишь майор.

— Заряжен, товарищ генерал-лейтенант!

Генерал глянул в последний раз на часы — пора — и, лязгнув затвором, ловко перебросил автомат Баранову.

— Товарищ…

Москаленко осекся на полуслове — тупое рыло ПМ глянуло ему в лицо.

— Молчать и выполнять то что я скажу! На запросы с земли не отвечать. Курс — по азимуту девяносто, на Пешавар, исполнять! Высота — не более пятидесяти над землей.

Ошеломленный Москаленко упустил штурвал — и генерал Птицын ткнул его пистолетом в лицо, сам едва удержавшись на своем месте.

— Держи машину! — выкрикнул он — убью!

Бортач, бортмеханик, крепкий и смелый хохол с Волыни по фамилии Онищенко, только недавно вернувшийся в строй — был за бортстрелка, прикрывал эвакуацию десанта, был ранен — обернулся, и увидел автомат, который неуклюже держал в руках Баранов. Опаленное дуло Калашникова смотрело прямо на него.

— Э… вы чего… — непонимающе сказал он

Баранов держал автомат одной рукой за рукоятку, другой за магазин, губы его тряслись

— Стоять! Стоять, стреляю!

Хохол по-прежнему не въезжал. Он видел многое в этой жизни, видел как у одного офицера поехала крыша, он схватил пистолет и застрелил одного из сослуживцев, другого ранил, потом с собой попытался покончить… крыша поехала окончательно. Его еле скрутили, отобрали оружие, отправили в психушку. Вот и Баранов — его он видел впервые — сразу ему не понравился, нервный какой-то, трясучий. Может, тоже крыша после обстрела вертолета съехала, мало ли чего… когда человек на взводе, одного слова достаточно чтобы планка упала…

— Не дури! Дай сюда… — протянув вперед руки, ловко балансируя на раскачивающемся полу вертолета, бортмеханик пошел вперед. В этот момент, перекрывая вой турбин грохнул выстрел — второго не последовало, потому что магазин от отдачи сдвинуло и произошла задержка. Но и одной пули оказалось достаточно…

Огнем обожгло внутренности, глубоко, до кишок. Прапорщик Онищенко пошатнулся — но удержался, посмотрел вниз, на стремительно расплывающееся по форме пятно крови. Потом поднял глаза на того, кто выстрелил в него.

— Дурак… посадят ведь…

Громыхнуло еще раз, отрывисто и страшно, прапор пошатнулся и упал вперед, Баранову под ноги. Тот оглянулся — капитан Маджидов прятал в кобуру пистолет Стечкина.

— Что смотришь, с. а! Добить не мог, урод!?

И в следующую секунду вертолет резко повело влево, так резко, что они оба полетели с ног, и Маджидов, и Баранов

* * *

В пилотской кабине выстрелы было слышно. Второй пилот, который непосредственно не был занят управлением вертолета, обернулся на звук — и взвыл, схватившись обеими руками за брызгающую кровью голень.

— Да вы что, охренели?! — Москаленко бросил вертолет влево, в разворот, благо местность позволяла

— Убью! Убью, выполнять приказания! Убью!

* * *

Разворот был таким, что Баранова сбросило с места, где он сидел, он ударился обо что-то головой, да так сильно, что перед глазами вдруг замелькали ослепительно яркие звезды. Сверху грузно упал еще кто-то, зашевелился, рука нащупала что-то мягкое…

— С…а…

Майор открыл глаза — и с ужасом уставился в окровавленное лицо прапорщика Онищенко, он лежал с ним буквально лицом к лицу. Глаза Онищенко смотрели казалось, сквозь него, на губах смертельно раненого им человека вскакивали и опадали кровавые пузыри…

* * *

— Вверх! Вверх, убью!!!

Москаленко инстинктивно отработал рычагом общего шага, и вертолет начал подниматься, ввинчиваясь в серую хмарь зимнего афганского неба. Это было последнее, что он успел сделать в жизни…

Поднявшийся на ноги капитан Маджидов просунулся в кабину, приставил ствол своего пистолета к голове Москаленко и выстрелил. В кабине остро и страшно запахло кровью и пороховым дымом, все стекла с левой стороны кабины забрызгало красно-бурыми сгустками.

— Держите вертолет!

Генерал знал что делать — оттолкнув стремительно слабнущую руку майора Москаленко, он перехватил рукоятку рычага общего шага, удерживая ее в положении для взлета. Второй рукой ему удалось схватить рычаг циклического шага, отвечающий за направление полета и удержать руку Москаленко на нем. Вертолет продолжал подниматься вверх, опасно шатаясь, в любую минуту грозя сорваться в штопор или получить от духов Стингер — район, над которым они висели был откровенно бандитским. Но им пока везло.

Вертолет начало разворачивать — хвостовой винт управлялся педалями и мертвый Москаленко давил на них все слабее и слабее…

Сидевший в правом кресле второй пилот, капитан Долгачев решил действовать. Происходящее на какое-то время повергло его, боевого офицера в настоящий ступор: генерал, которого они везли в Джелалабад будто взбесился. Гражданские рейсы бывало, угоняли — тот же Ан-2 в Турцию — но тут был генерал! Генрал, а с ним был Маджидов, человек с которым они летали последние два года и с которым облетели полафганистана! И лишь когда появившийся в пилотской кабине Маджидов ни слова не говоря выстрелил в голову их командиру экипажа — он решил действовать.

Пистолет был в кобуре, кобура слева, застегнутая. Пока все внимание и Маджидова и Птицына было направлено на то, как удержать вертолет — он, отпустив рукоять циклического шага на своем месте бросил руку к бедру. Проклятая кобура, она застегивалась, чтобы ее расстегнуть, надо было не четыре секунды — а сорок четыре, особенно если ты ранен. Но ему удалось это сделать — и лишь в последний момент, когда Долгачев уже держал пистолет в руке — генерал обратил на него внимание.

— Справа! — крикнул он

Маджидов отшатнулся назад, Долгачев попытался выстрелить в генерала, но вертолет шатнуло — и первая пуля попала в его командира, уже мертвого. Второй выстрел был точнее — вертолет в этот момент сильно бросило влево и накренило, в какой-то момент ствол «Макара» глянул на генерала — и Долгачева нажал спуск. Пистолет грохнул, заорал от боли генерал — но больше майор ничего не успел сделать. Маджидов которого отбросило назад, нащупал сумку, в которой было оружие, выхватил автомат — в нем не было магазина, но был дослан один патрон в патронник, на всякий случай, он всегда так делал вопреки всем инструкциям. Сегодня это оправдало себя — не поднимаясь с пола он поднял автомат и выстрелил, целясь по креслу второго пилота. Бронебойно-зажигательная пуля китайского, любимого моджахедами патрона пробила насквозь и летную перегородку, и кресло второго пилота и тело майора Долгачева, перебив позвоночник и застряла в панели приборов перед ним. Майор обмяк, привязанный ремнями к своему креслу, и больше уже не стрелял.

Маджидов поднялся на ноги опасаясь в любой момент упасть. Если они не перехватят управление вертолетом, прямо сейчас, в течение ближайших тридцати секунд — то им крышка. Турбина уже захлебывается, здесь горы, рухнут — костей не соберешь.

— Владимир Афанасьевич!

Генерал был бледен как мел — но держался. Рубашка справа набухала красным.

— Быстрее! — процедил он сквозь зубы — я уже не могу…

Маджидов сунулся в кабину, расстегнул ремни, привязывающие смертельно раненого майора Долгачева к его пилотскому кресло, потащил тяжелое, обмякшее тело в десантный отсек. Обернулся, нашел взглядом глупо стоящего на коленях и моргающего Баранова.

— Помоги, б…!!!

Баранов вцепился в него сзади — и вместе им удалось вытащить Долгачева в салон, бросили его рядом с прапорщиком. Выругавшись последними словами, он пролез в кабину, сел на место второго пилота…

— Держу! Отпускайте…

Генерал отпустил ручки — и почувствовал как машина на секунду дернулась — но тут же выпрямилась и пошла к земле, прибавляя скорость — Маджидов неплохо умел водить вертолет, научился в КУОС[347] этому и многому другому. От боли генерал едва не терял сознание, он встал со своего места, тяжело вывалился в десантный отсек.

— Перевяжи… Аптечка там…

Глядя на Баранова, он подумал, что надо его грохнуть и отправить за борт, совершенно никчемный человек. Возможно, над Пакистаном он так и сделает.

Баранов сунулся в кабину, за аптечкой, взглянул на бурые сгустки, которые забрызгали всю кабину, на мертвеца с разбитой головой, сидящего в кресле командира — и тут его вырвало, тяжело, до конвульсий, его вырвало прямо на то место, где только что сидел генерал — и к запаху крови и пороха прибавился кисловатый запашок рвоты.

— Пшел! Пшел вон свинья, рыгать тут будет…

Маджидов обернулся на мгновение, злобно оскалился

— Пшел! Пристрелю!

Баранов вывалился обратно в салон, его корчило в судорогах — но он уже не мог ничего исторгнуть из себя, потому что в желудке ничего не было, кроме омерзительно острой кислой, желчи. Он плюхнулся на задницу, корчась и рыгая желчью — а когда пришел в себя — увидел генерала. Генерал Птицын уже достал второй автомат, присоединил магазин и целился в него, зажимая локтем рану в боку. Глаза его горели дикой, животной ненавистью.

— Убью!

— Владимир…

— На халяву решил прокатиться…

— Нет…

— Слабак… тварь…

Он и в самом деле был слабаком. Шакалом — соредии двух осатаневши от человеческой крови волков. И при любом раскладе — он был обречен, хоть и не понимал этого.

На залитом кровью полу десантного отсека застонал тяжело раненый, парализованный майор Долгачев.

— Возьми…

— Что?

— Возьми, с. а, ну… Убью!

Генерал показал на валяющийся на полу рядом с Барановым пистолет Стечкина, который падая, выронил и не стал поднимать Маджидов.

— Возьми! — взревел генерал

Баранов потянулся, трясущейся рукой схватил пистолет.

— Вошел в трамвай — плати за проезд. Давай — обоих — ну!

— Что? — глупо спросил Баранов!

— Добей! Добей, падаль, будь мужиком! Добей, или рядом ляжешь…

В их группе Баранов выполнял роль следователя и аналитика, к «острым акциям»[348] его не привлекали. А теперь — в его руках был пистолет, а рядом с ними лежали два едва живых человека, которых надо было добить.

Баранов, не вставая, приставил пистолет к спине одного из лежащих — его так трясло, что он чуть не выронил оружие.

— Не могу!

— Бей!! — взревел генерал

От страха, от неожиданности, Баранов нажал на спусковой крючок — пистолет больно толкнулся в руку и на обтянутой зеленой тканью спине из опаленной круглой прорехи медленно потек бурый родничок…

Баранов в страхе посмотрел на это, потом на генерала

— Еще…Добей…

— Нет!

— Добей!

Баранов бросил отчаянный взгляд на генерала Птицына, на тело рядом с собой, а потом начал стрелять. Раз за разом, пока не кончился магазин…

А магазин в Стечкине большой…

— Слабак… — пригвоздил генерал

Вертолет снова затрясло, Маджидов заорал так, что слышно было даже в десантном отсеке

— Вертолет! Вертолет справа!

Генерал, уже настроившийся положить и Баранова рядом с этими летунами — те по крайней мере мужиками были, мужиками и умерли, не то что этот слизень — выглянул в ближайший иллюминатор, и судорожно сглотнул. Совсем рядом, камнем докинешь, рядом с их вертолетом висел Ми-24.

* * *

Подполковник Михаил Андреевич Потапов к сорока годам — а ему было ровно сорок лет — кроме язвы желудка и подполковничьих погон выслужил в Советской армии самую высшую категорию мастерства, которая только может быть — «мастер». Выслужить эту категорию не только непросто — обычному человеку это сделать почти невозможно. Потапов получил ее только после того, как безвылазно просидел четыре года в Афганистане, совершил более трехсот боевых вылетов лично, и при этом ни разу не был сбит, или ранен, его машина всегда возвращалась на базу. Он лично участвовал в двух штурмах Пандшера — а это место буквально было напичкано артиллерией ПВО. Он неоднократно выходил на командование ВВС с предложениями об усовершенствовании как тактики так и техники пилотирования, и его не только не послали куда подальше[349] — но и включили в особую рабочую группу с участием представителей КБ Миля, НИИ им. Громова, особо опытных военных, имеющих опыт в Афганистане. Результатом деятельности этой группы стал модернизационный комплект для вертолета типа Ми-24, базирующихся на базы в Афганистане и позволяющий значительно сократить потери в эскадрильях. На подходе был новый транспортно-боевой бронированный Ми-18, первый прототип которого уже собрали в Казани и который вот-вот должен был подняться в воздух. Готовилась еще одна радикальная модернизация Ми-24, которая должна была превратить этот вертолет во всепогодный, всесуточный и практически не поражаемый наводящимися по тепловому следу ракетами ПЗРК.

Сейчас подполковник Потапов, прибывший в Афганистан на месяц, вместе с инженером КБ Миля Корольковым облетал все базы, где базировались вертолетных эскадрильи. Целью поездки был сбор данных о поведении модернизированных машин в реальных боевых условиях, проверка правильности установки модернизационных комплектов — они уже устанавливались не на заводе Миля, а на ремонтных базах в Туркестанском военном округе, сбор данных о новых тактических приемах ПВО моджахедов, опрос пилотов с целью выявления дальнейшего пути совершенствования вертолета Ми-24. С целью проверки качества капиталки на одной из прибывших из Союза машин подполковник и вылетел этим утром из Джелалабада в сторону границы. Короткий испытательный полет, ничего более. Он сначала вообще не хотел брать штурмана-оператора, но дежурный офицер запретил лететь без него, и на место штурмана-оператора сел Корольков, специалист по вооружению, человек достаточно опытный чтобы занимать это кресло. Ну а Потапову и вовсе опыта было не занимать.

Поскольку машине надо было проверить в реальных условиях эксплуатации — на нее подвесили вооружение, но не так много. Два блока тяжелых НАР типа С-8, которые крошили даже скалы и полный БК к носовому пулемету типа ЯКБ-12,7. а на этот пулемет у всех пилотов были серьезные нарекания. Не раз и не два — случались отказы, пулемет просто заклинивало. В СССР такой проблемы не выявлялось, но там и вооружение так не эксплуатировалось, и афганской пыли не было. Потапов приказал загрузить полный БК, потому что хотел опробовать оружие в действии, летчики жаловались, что для надежной работы нужно брать не больше трети БК а это, учитывая скорострельность пулемета, никуда не годилось. НАР подполковник применять не собирался, просто — шоб было, да и на случай, если встретится по пути вышедший погулять дух со Стингером. Если такое произойдет — не придется искать мишень для пулемета…

Едва прогрев двигатель, подполковник отжал ручку на себя до предела, имитируя экстренный взлет при обстреле аэродрома — без пробежки, как полагалось инструкцией на пределе мощности двигателей. Вертолет подчинился нехотя, буквально на грани сваливания — турбинам не хватало воздуха. Все таки, установленные решетчатые короба для снижения заметности турбин для ракет ПЗРК хоть немного — но лишило турбину воздуха, а она в разреженном воздухе гор и так работает на пределе. В итоге — падает показатель скороподъемности, а это — один из важнейших для боевого вертолета показатель маневренности.

Что-то нужно думать, этими корзинами наскоро сваренными — не обойдешься. В КБ шла разработка системы, позволяющей впрыскивать в выхлоп турбины струю смеси, основанной на жидком азоте. Но это тоже вело к проблемам — например, кто и как будет работать с этой смесью на полевых аэродромах?

Одни проблемы тянут за собой другие.

Вытянув вертолет почти на пределе метров на четыреста — подполковник развернул его на сто восемьдесят градусов и бросил в сторону Хайберского перевала, идя над рекой Кабул, долиной. Это было одно из самых опасных мест во всем Афганистане.

Подсознательно — он хотел наткнуться на духов. Долго не летал, и оттого чувствовал себя почти что дезертиром. Два и защиту вертолета надо испытать, Стингеры много крови людям попортили. В первые годы — летали как у себя дома, если проводилась операция — с вертолета наводчик работал. Сейчас, из-за Стингеров все стали уходить либо на предельно малые высоты, либо на предельно большие, отсюда резко снизилась эффективность ударов. Несколько КБ, в том числе Милевское сейчас прорабатывало тему нанесения ударов высокоточным оружием при наведении с земли, первенцем такого оружия была мина «Смельчак», уже на подходе были управляемые артиллерийские снаряды типа Китолов и Краснополь. Нужно было бы придумывать что-то и для вертолета — если удастся сделать управляемую ракету, наведение которой осуществляется не с вертолета, а наземным постом, вертолет служит только летающей платформой — носителем — тогда эффективность ударов авиации вырастет как минимум в два раза. Штурману-оператору уже не надо будет отыскивать цель, целиться, будет во многом снята проблема ложной идентификации целей, упростится взаимодействие с авианаводчиками — больная тема для авиации. Сам подполковник был глубоко убежден в том, что цель в любом случае лучше видно не с воздуха, а с земли, теми кто непосредственно ведет бой, и поэтому наводить удары нужно именно с земли, передовыми авианаводчиками, находящимися в составе боевых частей. Вертолетчик должен только войти в район боя, доставить туда боекомплект и применить оружие по наведению с земли. Кое-какие разработки для Ми-24 уже проходили летные испытания[350] — но об этом пока говорить еще рано…

— Андреич… — Корольков был гражданским и дисциплину связи не соблюдал, армейские устоявшиеся команды и выражения в речи не использовал — левее и выше восьмерка танцует. Странная какая-то.

Подполковник заложил вираж, уходя выше и левее.

— Внимание, Вышка, я Вихрь-три. Примерно… пятнадцатью километрами восточнее поля наблюдаю вертушку, висит на месте, возможно поломка. Вертушка восьмая, как поняли, прием.

— Вихрь-три, тебя понял, сообщи бортовой номер машины.

— Вышка, минуту…

Подполковник поднялся еще выше, но тут его вертолет попал в струю от винтов восьмерки, и от греха подальше он отдал рычаг, уходя ниже и снова разворачиваясь. Он не понимал что происходит — метла висела на одном месте и поднималась — ни один дурак в таком месте не стал бы так пилотировать. Зависший вертолет — хорошая приманка для духовского ДШК, если Крокодил еще поборется — то восьмерку ДШК в момент располовинит. Зависать ни в конем случае нельзя, допустимо делать это только при выброске-эвакуации десанта. Потапов прикинул и решил что это скорее всего поломка, и поврежденную машину надо на всякий случай прикрыть.

— Корольков, ты номер машины видел?

— Нет.

— Я зайду на нее, ты глянь.

— Хорошо…

Подполковник снова заложил вираж, стараясь не наподдать потоком воздуха от винтов по поврежденной восьмерке, и в то же время не попасть самому. Мало ли…

— Есть! Триста двадцать семь!

— Вышка, я Вихрь-три. Бортовой — три-два-семь, повторяю — три-два-семь.

— Вас поняло. Метла наша или партнеров?

Опознавательные знаки Потапов заметил и сам.

— Вихрь-три, машина наша, повторяю — машина наша.

— Вас понял, Вихрь-три, как у тебя с топливом?

Подполковник бросил взгляд на приборную доску — указатель был на самом верху.

— Четверть сжег.

— Вас понял, Вихрь-три — оставаться в районе барражирования вертолета три-два-семь, об изменениях обстановки докладывать.

— Вас понял, конец связи.

Подполковник увидел, что вертолет замер где-то на восьмистах над землей, это было уже опасно. Совсем рядом граница, в районе границы разбойничали пакистанские асы. Получившие новейшие Ф16 твари — а иначе и не назовешь тех, кто охотится на заведомо более слабых, тем более на вертолеты — поймав момент, когда границу не патрулируют истребители ПВО и увидев на радаре легкую цель на форсаже ныряли через границу, наскоро отстреливали кого придется и так же, на форсаже уходили. Иначе, как оборзелым пиратством это назвать было нельзя — и такой вот зависший на высоте Ми-8 может запросто стать жертвой бандитов.

Вертолет тем временем вдруг перешел в горизонтальный полет на средней скорости, еще и снижаясь. Подполковник, пока суд по всему не замеченный, последовал за ним.

— Вышка, я Вихрь-три, машина три-два-семь перешла в горизонтальный полет, идет азимутом восемьдесят пять, курс — к пакистанской границе.

— Вихрь-три, вас не понял, повторите.

— Вышка, я Вихрь-три, машина три-два-семь уходит курсом к пакистанской границе, скорость около ста — разозлился Потапов.

— Вихрь-три, я Вышка. Машина из кабульского полка, плана ее полета у нас нет. Приказываю сблизиться с машиной три-два-семь, визуально определить кто в кабине, попытайтесь выйти на связь. По выходу на связь доложить.

— Принял.

Подполковник легко бросил машину вперед, Ми-24 превосходил восьмерку по всем показателям, в том числе по скорости. Догнав, он начал выравниваться с неизвестной машиной.

— Корольков, запроси соседей, пройдись по частотам.

— Машина три-два-семь, идущая курсом восемьдесят пять от Джелалабада, прошу ответить Вихрю-три, нахожусь по левому борту от вас. Машина три-два-семь, идущая курсом восемьдесят пять от Джелалабада… там кровь!!!

Крик Королькова по связи был настолько неожиданным — что подполковник на мгновение упустил вертолет. Крокодила понесло боком, но подполковник почти сразу же опомнился, отпарировал рычагом циклического шага.

— Ты что орешь? Какая кровь?

— Кровь! Весь блистер со стороны командира в крови!

Подполковник поднял вертолет чуть выше — и убедился, что это действительно так. Но самое интересное — он не заметил на вертолете никаких попаданий снарядов артиллерии, чтобы объяснить такое. Тем более — на кабине.

— Выходи с ними на связь. Они идут в сторону границы.

Корольков повторил вызов, Потапов прослушивал эфир, и на втором вызове убедился, что что-то здесь неладно.

— Они не отвечают.

— Дай предупредительный перед кабиной.

Коротко рыкнул пулемет, струя трассеров пронеслась в нескольких метрах от кабины вертолета — не заметить было невозможно. Но вертолет продолжал лететь вперед, как ни в чем не бывало. Любой афганский летун сказал бы, что очередь по ходу — это последнее предупреждение и с этим не шутят.

— Десять километров до границы! — крикнул Корольков, машина миновала один из постов.

Дрянь дело…

— Вышка, я Вихрь-три, машина три-два-семь продолжает держать азимут восемьдесят пять, курс — к пакистанской границе, до границы десять километров. Блистер со стороны пилота в крови, другой активности не наблюдаю.

— Вихрь — три, я Вышка, ждите!

— Кой черт ждать, предполагаю угон, прошу разрешения на применение оружия!

— Вихрь-три, оружие применять запрещаю, повторяю — оружие применять запрещаю, ждите!

В Джелалабаде уже знали, что на этом борту вылетел из Кабула генерал-майор, прибывший недавно из Москвы. В такой ситуации никто вообще не хотел принимать никаких решений.

— Вихрь — три…

— Вас не слышу!

— Вихрь — три!

Подполковник тупо отключил связь- потому что понял, к чему идет. Понял он, и что с вертолетом дело нечисто — до границы было уже меньше пяти километров. Конечно, потом его переговоры будут записаны аппаратурой боевого документирования, военным аналогом «черного ящика» — но это будет потом. А сейчас…

— Вертолет номер три-два-семь, приказываю изменить курс, в противном случае применяю оружие на поражение! Корольков — предупредительным!

И одновременно заговорили два пулемета. Авиационный ЯКБ снова нарисовал «красную дорожку» прямо перед носом уходящего за кордон борта, а по Ми-24 хлестанула свинцовая струя из бортового пулемета Ми-8. Бронестекла кабины выдержали попадание пулеметных пуль с такого расстояния, по мерка воздушного боя почти в упор — но блистер с правой стороны покрылся сетью разводов и трещин от пуль.

— Обстрелян вертолетом Ми-8 бортовой номер три-два-семь — сказал подполковник больше для АБД, уходя при этом выше — борт уходит за границу, на предупредительные не ответил. Принимаю решение применить оружие на поражение, с целью предотвращения ухода советского воздушного судна за границу.

Пулеметчик снова попытался достать Ми-24, пули чиркнули по брюху и отрикошетили от брони.

— Всем кто меня слышит дают! На аварийной частоте! — закричал по связи Корольков.

Подполковник переключил на экстренный канал.

— Всем кто меня слышит, всем кто меня слышит. Обстрелян вертолетом типа двадцать четыре. Бортовой номер…

Не дослушав, подполковник отключился. Вот с. а!

Аварийный канал всегда слушали — с той стороны. По разным причинам, одна из которых — определение эффективности боевой работы моджахедов со средствами мобильной ПВО. Пытались определять места аварийных посадок, чтобы наводить на них специально сформированные группы моджахедов для пленения и убийства летчиков, организации засад. Не только слушали — но и пеленговали и теперь в любую минуту мог появиться Фантом или Ф16, чтобы добить подраненного.

В этот момент подполковник понял, что эта тварь и впрямь уходит за кордон.

— Корольков, огонь по хвостовому винту по готовности! Я займу позицию.

— Товарищ подполковник.

— На провокации не поддаваться! Приказываю — огонь по готовности!

Подполковник ушел еще выше и сбросил скорость, чтобы выпустить Ми-8 вперед.

— Пограничный пост!

Они пронеслись над колонной машин, пакистанцы их не обстреляли — видимо просто не ожидали такой наглости.

— Огонь!

— Есть захват! Открываю огонь!

ЯКБ взрыкнул — и неизвестная вертушка сразу сбросила ход, начала разворачиваться в воздухе, нещадно дымя.

— Есть попадание! Три-два-семь быстро снижается!

— Подтверждаю.

Подполковник проскочил вперед, затем начал разворачиваться — над пакистанской территорией находиться было нельзя ни единой секунды, и как минимум на строгач он уже наработал.

Странная «восьмерка» падала, быстро вращаясь вокруг своей оси — перебит вал хвостового винта или поврежден редуктор. Скорее второе.

— Андреич, нас берут на радар! — крикнул Корольков

На новых модификациях вертолета Ми-24 была установлена система, предупреждающая об облучении вражеским радаром — штука в афганских горах нелишняя. Не один и не два вертолета были сбиты по приграничной зоне пакистанскими «ястребами», даже находясь над своей территорией. Отвечать огнем было запрещено — а вот сматываться нужно было прямо сейчас…

* * *

Генерал бросился к пилотской кабине, наполовину отделенной от салона тонкой перегородкой

— Уходи от него!

Оскалившись как волк, Маджидов проорал в ответ

— У него скорость на сотку больше чем у меня! Не оторваться!

— Тогда ниже уходи!

— За нами пойдет!!!

Граница! За границу точно не пойдет!

— Я его обстреляю! Жми по максимуму!

Маджидов не ответил, он, скорчившись на залитом кровью сидении пилота, пытался выжать из пустой машины максимум возможного в этом коротком забеге, где призом выступает сама жизнь. Жизнь где угодно — но не в этой ублюдочной стране, где все изоврались, где ничего не делается до конца, где от всего смердит так что…

Приз — это жизнь.

Генерал повернулся — и тут вертолет тряхнуло струей воздуха взбитого винтами Крокодила да так, что он упал, больно упал, тяжело, если ноги зацепились за лежащие на полу вповалку трупы, то головой он хряснулся со всего размаха.

Когда пришел в себя — первым что он увидел был Баранов, сжавшийся в комок и не то ноющий, не то скулящий. Мелькнула мысль — пристрелить — но по здравому размышлению генерал пока решил этого не делать. Мало ли… как обернется, а этот — даже не ранен.

Подтягиваясь и руками и ногами, он подполз к иллюминатору, тому самому из которого торчало установленное на самодельной турели дуло снятого с подбитого БТР пулемета ПКМБ. Он чувствовал, что сил может и не хватить, что силы покидают его — но вожделенная свобода была рядом, и он не хотел выпускать ее, не хотел, не хотел, не хотел…

Вертолет висел совсем рядом, видимо пилот что-то хотел разглядеть в их кабине. Кровь! Оскалившись, генерал полоснул длинной очередью по преследующему их Ми-24, искренне, до воя, до скрежета зубов надеясь, что пули пробьют остекление пилотской кабины. Боковое остекление в момент покрылось белыми разводами, вертолет прянул в сторону и вверх, он не видел есть ли пробития — но если даже и нет, это его остановит на какое-то время. Вывернув пулемет на креплении турели до предела, он сова открыл огонь по двадцать четвертому, и кажется даже попал. Но пулемет на турели имеет ограниченный сектор обстрела и вражеский (!) летчик быстро вышел из него, поднявшись еще выше. Секунды молотом стучали в висках, он начал отсчет, пытаясь обмануть стр6емительно уходящее время — и тут, бросив взгляд вниз, на дорогу, увидел нечто такое, отчего в сердце ворвалась дикая, безумная, сжигающая все радость. Колонна машин! Колонна машин — значит рядом граница, значит они успели, дошли, доползли — и теперь вожделенная свобода рядом просто протяни руками и возьми ее!

Вертолет, упорно держащийся за ними дал предупредительную — от бессилия он не имеет права открывать огонь! Советские летчики просто замордованы десятками приказов и инструкций, их держит на радиосвязи КП как псов на наморднике и с летного училища в них старательно вытравливают самостоятельность и инициативность принятии решений. Хороший летчик — это тот, кто выполнит приказ штаба снизиться и идти прежним курсом, даже если прямо по курсу — склон горы.

А потом вертолет — они уже были над Пакистаном, они пронеслись на малой над ошалевшими пограничниками обоих государств — вдруг тряхнуло, да так, что генерал чуть не полетел с насиженного им места. Вертолет еще раз тряхнуло, он терял и скорость и высоту, одновременно закручиваясь вокруг своей оси, Камни горного склона, на который они падали сливались перед глазами в стремительно несущийся белый с размытыми бурыми пятнами водоворот. Генерал закричал, видя стремительно приближающуюся землю.

* * *

Он пришел в себя не сразу. Его привел в сознание, выдернул из черного омута небытия острый, резкий, бьющий в нос запах.

Генерал открыл глаза — один открылся, второй почему то нет, он с трудом поднял руку и пощупал веко, опасаясь обнаружить пустую глазницу. Но нет, глаз был на месте просто и глаз и все лицо было с чем-то мокром и липком…

Кто-то полз к выходу, на четвереньках. Полз шумно, отталкивая все что было у него на пути, полз через весь искореженный фюзеляж. Вот он натолкнулся на него, грубо пихнул в сторону — и Птицына затопила волна острой, обжигающей боли.

Это был Баранов. Генерал это скорее понял, чем увидел, он мог видеть только неясные силуэты окружающих его предметов в мутной дымке. Судя по всему белое пятно — это был выбитый при ударе люк вертолета.

— Помоги… — прохрипел генерал.

Не оглядываясь, Баранов вывалился наружу…

Зрение понемногу возвращалось. А вместе со зрением — возвращалась и боль, наваливалась первой, пока еще слабой волной. Болело все, он даже не мог точно определить — что именно болит. Внезапно он подумал, что не выберется из вертолета. От острого запаха керосина мутилось в голове…

— Нет уж… хрен вам…

Хрен вам! Хрен вам, проклятое быдло, тупой, вскормленный изуверским режимом скот. Это вы — будете покорно принимать свою судьбу, я же буду ее менять! Я не сдамся, я выползу из этого проклятого вертолета и поползу к дороге! Я не такой как вы, которые остаются в вертолете даже если он падает- потому что у пехоты нет парашютов. Я выживу, и буду жить дальше, и у меня будет дом в Майами и …

С трудом, с усилием, которое стоило ему очередной вспышки боли, генерал пополз вперед. Он знал, что только если он выберется из вертолета, он выживет. На полпути его вывернуло прямо под себя, тяжелой, с кровью рвотой — но он продолжал ползти, весь измазавшийся, изломанный, страшный — но живой. Живой и готовый снова воевать против своей страны и своего народа — хотя были ли они у него, есть ли свой народ у предателей?

И тут — он загреб руками, стараясь продвинуться вперед, хоть на полметра, хоть на несколько сантиметров — но у него не получилось. Что-то уцепилось за него — и не желало пускать, не желало, чтобы он выполз отсюда, выполз к людям на свет…

Генерал полежал немного, собираясь с силами, потом рванулся, собрав волю в кулак — но у него ничего не вышло. Это — продолжало держать его.

Перевернувшись — он увидел, увидел своим единственным видящим сейчас глазом — что не давало ему уйти, выбраться на свет. ЭТО БЫЛА РУКА…

Мразь…

Заскрежетав зубами, преодолевая боль, генерал сунул руку в карман форменных брюк, где лежал Макаров, сколько то выстрелов у него должно было быть. Он понял кто это — один из тех, кого не добил слабак и тварь Баранов, один из летного экипажа, оказавшийся недобитым и сейчас пришедший в себя. Он пришел в себя — но он не пытался спастись, выбраться из вертолета, вместо этого он тянул назад его, вцепившись в него как клещ и желая разменять свою жизнь, на жизнь его. Это была еще одна мразотная черта русской души, которую генерал не понимал, боялся и ненавидел.

Липкая от крови ладонь обхватила рубчатую рукоять Макарова, рука потащила пистолет из штанов. Поднять и прицелиться как следует сил не было — но сойдет и так. Главное — чтобы эта тварь сдохла, отправилась в ад куда ей и дорога. А он генерал-лейтенант ГРУ Владимир Афанасьевич Птицын — выберется из вертолета и будет продолжать жить.

— Умри, тварь… — прошипел он из последних сил, вложив в эти бесхитростные слова всю клокочущую внутри него ненависть.

И громыхнул выстрел. А потом через долю секунды — воспламенились керосиновые пары от разбитых вдребезги баков — и гудящее, оранжево-яркое пламя пожрало искореженный вертолетный фюзеляж, в секунду превратив его в погребальный костер для всех, кто там был — добрых и злых, грешных и праведных.

Мертвых и живых…

* * *

Майор Баранов уходил от места крушения вертолета, падая и нова поднимаясь, опираясь при ходьбе на какую-то деталь от вертолета, что-то вроде планки подходящей длины может быть отщепившейся от несущего винта при падении. Он шел быстро и не оглядываясь назад, потому что знал, что генерал жив, он сам слышал его хрип «помоги», когда выбирался из вертолета. Он и не подумал помочь этому упырю, этому вурдалаку, на которого он работал, потому что точно знал — генерал убьет его. Просто возьмет и пристрелит, не задумываясь и ни о чем не жалея, потому что он уже давно перестал быть человеком. Он бы мог его пристрелить тогда, в салоне вертолета — но почему не сделал этого. А потом судьба распорядилась так, что генерал уже мертв или вот-вот будет мертв. А он жив — и он даже может идти, пусть медленно, пусть опираясь на эту проклятую палку — но он все равно может идти, даже не ползти а идти. И пусть в горах холодно, пусть он не знает куда идти — но рано или поздно он либо сам выйдет на людей — либо люди выйдут на него. А потом… потом он просто попросит у них помощи, вот и все.

Майор уходил от вертолета быстро, стараясь не оглядываться — он панически, до дрожи в коленях боялся, что генерал выбрался из вертолета и теперь догоняет его. Но вертолет сам догнал его — позади, за спиной полыхнуло, глухо грохнуло — и через несколько секунд на Баранова едва заметно пахнуло горячим…

Только тогда он осмелился обернуться. Лежащее на склоне горы искореженное тело вертолета полыхало быстрым, текучим пламенем и черный, густой дым столбом поднимался в зимнее пакистанское небо.

— А-аха-аха-аха… — закашлялся горловым, нездоровым смехом майор.

Вот так вот. И что теперь стоят генеральские звезды и пистолет? Да ничего обладая ими можно точно так же сгореть на жертвенном костре, как и простой солдатской скотинке. Ничего это не значит! Надо просто — инее высовываться, не геройствовать и все будет ОК. О кей, потому что он уже в свободной стране, на свободной земле, и американцы с радостью примет его — он хоть и не знает столько сколько генерал — но тоже немало. Немало, потому что то что он знает — это грязь, позволяющая опытному человеку используя ее манипулировать людьми. Эта грязь которая всегда в цене и нужна всегда, любой разведке, от американской, до бурундийской. Любой разведчик с наслаждением ляжет в эту грязь как свинья, покопается в ней — потому что такова его работа и в этом ничего особенного нет. Эту грязь на своих коллег, в том числе в генеральских чинах-званьях он собирал по приказу генерала, в их банде он отвечал именно за это — а теперь он воспользуется этим, чтобы купить себе билет в свободу и новую жизнь.

И будет жить где-нибудь на теплом, морском берегу…

Мечтая о новой жизни, он не заметил, как ступил на опасный карниз. В следующую секунду он дрогнул под ногами — и осыпался вниз, в глубокую, не меньше десяти метров расщелину. А майор Советской Армии — Баранов рухнул в каменный прогал вслед за ним.

Снег смягчил падение, и он остался жив — хотя вывихнул кисть и окончательно сломал треснутую в кости ногу. Он даже не потерял сознание от удара, просто в глазах потемнело. Удивленно будто это произошло не с ним, а с кем-то другим, он осмотрелся по сторонам, увидел снег, увидел отвесные каменные стены, увидел серое, хмурое, безразличное ко всему небо в каменной трещине прямо над головой.

И понял, что ему отсюда уже не выбраться…

Абхазская АССР, окрестности Сухуми. Спецдача

22 декабря 1987 года

Черное море все же прекрасно — даже зимой. Как и вся эта земля, для жителей которой солнце встает на севере.

Именно такая мысль пришла в голову бывшему министру внутренних дел Грузинской ССР, а ныне министру иностранных дел СССР и члену Политбюро ЦК КПСС Эдуарду Амбросьевичу Шеварднадзе, когда он стоял на большой застекленной веранде спецдачи недалеко от Сухуми и смотрел на неспокойное, бурной, волнующееся Черное море.

Дача эта официально принадлежала Управлению делами ЦК КПСС, и раньше на ней любил отдыхать Василий Мжаванадзе, большой друг Леонида Ильича, первый секретарь грузинской компартии. А Шеварднадзе, будучи тогда министром внутренних дел Грузии любил его за это критиковать. Нет, не публично, конечно, сор из избы выносить нельзя — но в кабинетах на Старой площади, а то и в Кремле. Там критика — пострашнее любой публичной будет.

Теперь, когда Мжавванадзе сняли — сам батоно Эдуард полюбил отдыхать здесь, и даже предпринимал усилия к тому, чтобы дачу переписали на Министерство иностранных дел. Ничего зазорного в этом он не видел.

Батоно Эдуард посмотрел на часы — еще рано. Потом — вернулся к созерцанию накатывающих на берег валов Черного моря — его то успокаивало.

Официально, он прибыл сюда, в Абхазию на отдых, а то мероприятие, что должно было состояться здесь — по документам проходило ни много ни мало как партийная учеба. Батоно Эдуард свой партийный билет еще не разорвал, но если подходить к делу формально — обучать других партийцев права не имел, потому что у него не было необходимого для этого образования. Тем не менее — кое-чему он поучить людей сегодня собирался — например, как выживать в экономических условиях нового времени, куда вкладывать деньги и чего ждать. За это ему должны были перечислить деньги — передать целую сумку с предъявительскими сберкнижками и отдельно — сумку с деньгами. Это были рубли, не доллары, доллары Батоно Эдуард получал за океаном, пока не так много — но ему сказали, что именно он должен сделать, чтобы получить много. А пока этого не сделано — никакой заработок лишним не бывает.

Людей, с которыми член Политбюро ЦК КПСС должен был проводить сегодня партийную учебу, было немного и не все они были грузинами — просто так сложилось, что учеба была назначена в Грузии, а они были людьми мобильным, могли очень быстро перемещаться по стране. Люди эти были самыми разными, и по возрасту — хотя никого младше сорока не было, и по национальности — хотя большую их часть составляли представители Закавказья и средней Азии. Всех их объединяло одно — они были именно теми людьми, личное состояние которых превышало сто миллионов долларов США Других на этой партийной учебе — не было.

С Ленинграда прилетел золотой магнат, пожилой, но все еще крепкий русский старик. Он был ветераном Великой отечественной войны, снайпером, потом отсидел десять лет в ГУЛАГе. Отсидев, он стал прибирать к рукам всю нелегальную торговлю золотом в СССР и к описываемому моменту его состояние приближалось к миллиарду вечнозеленых, причем значительная часть этого состояния была в золоте, вечно дорогом, не падающем в цене металле. Человек этот создал в СССР параллельную золотодобывающую отрасль промышленности, которая добывала золота больше, чем официально добывалось в СССР и это золото вывозило контрабандой за рубеж, потому что в СССР продать такое большое количество золота было негде. На этого человека работало свыше десяти тысяч человек, он создал на северах настоящую армию, вооруженную в том числе автоматическим оружием, в холуях у него ходили секретари обкомов, а может и кое-кто повыше. Советскую власть этот человек презирал за ее слабость.

Совсем недалеко отсюда жил второй человек, прибывший на эту встречу. Он работал главным бухгалтером в чаеводческом хозяйстве и недавно у него при ревизии обнаружили недостачу в пятьдесят пять рублей, отчего он очень переживал, потому что к своей работе относился серьезно и ответственно. Унаследовав дело от отца — тот был просто бухгалтером, не хотел высовываться — он значительно расширил и его, и порог в сто миллионов долларов личного состояния тоже перешагнул. Этот человек контролировал значительную часть подпольной текстильной промышленности Грузии, а также поставки свежих фруктов в северные города СССР. Фрукты — а урожаи в коллективном хозяйстве Грузии были «плохие», их было «мало», дефицит, понимаешь — перевозились советской железной дорогой за бесплатно, в пути большей частью «портились» и «выкидывались». Навар — без учета взяток, которые надо было раздать — составлял примерно десять концов — то есть за один рейс один рубль превращался в десять. Ни в одной стране мира, кроме СССР такой бизнес сделать было нельзя.

Из Ферганы прилетел председатель хлопководческого хозяйства — в республике он был известен тем, что к нему в хозяйство приезжал на доклад первый секретарь обкома партии республики. Эти люди богатели в основном на том, что дает советский государственный бюджет — из хлопка, который они каждый год «собирали» и на который Москва давала щедрые дотации, можно было нашить рубашек на весь Китай — и еще осталось бы ткани. Председатель хлопководческого хозяйства был баем, ему принадлежали в республике больше двухсот хозяйств и не меньше ста пятидесяти тысяч рабов. Это только в Москве думают, что в союзном Узбекистане социалистический строй, на самом деле он как был рабовладельческим — так и остался.

Из Киргизии прилетел живущий на берегу озера Иссык-Куль вор в законе. Он был настолько авторитетен, что в его владении была вся Киргизия, и если он желал, чтобы человек умер — неважно, будь то обычный крестьянин или Председатель Совета Министров Киргизской ССР — то человек этот неминуемо умирал. Зарабатывал вор тем, что брал дань со всех подпольных предприятий республики, и с луководов. Республика в общесоюзном разделении труда специализировалась на выращивании овощей и фруктов. Дело это было настолько выгодное, что каждую весну бригадиры полеводческих хозяйств за право возделывать землю давали взятку председателю — тысяча рублей за гектар. Если говорить про лук — то утаить удавалось до двухсот пятидесяти центнеров с гектара, в цена лука в России — три рубля за килограмм. Вот и считайте. Помимо прочего, этот вор в законе имел какие-то темные связи с Западом, сотрудничал с ЦРУ США — тех интересовали испытания новейшего советского оружия на озере Иссык-Куль.

Из Душанбе — города как известно хлебного, не меньше чем Ташкент — прибыл еще один авторитетный человек. Ему тоже в свое время предлагали короноваться — то есть стать вором в законе — но он отказался по своим причинам. Этот человек руководил всей среднеазиатской организованной преступностью, крышевал подпольный бизнес, занимался торговлей наркотиками, был связан с людьми из КГБ и ГРУ, налаживающими героиновый потока в Союз из Афганистана. Сам он наладил поток огнестрельного орудия «с войны» — и поставлял его всем желающим по всему Союзу, благо автомат тогда было не достать и стоил он дорого. Часть оружия списывалась «на боевые потери» и доставлялась в руки этого человека — а часть он получал от пакистанских спецслужб в обмен на щедрые обещания «устроить джихад». Делать это наркомафиози естественно не собирался, ему нужен был бизнес, а не джихад. В его владениях часто отдыхали нужные люди из Москвы, где им предоставляли тридцать три удовольствия. Хочешь вмазаться героином? Пожалуйста. Хочешь девочку? Пожалуйста. А, лучше мальчика? Сей секунд. Хочется поохотиться на живого человека? И это можно сделать. Те, кто отдыхал в этом богатом и гостеприимном поместье не знали, что у хозяина сего хлебосольного дома есть еще одна тайная и необоримая страсть — к фотографированию. Ей он отдавался самозабвенно, когда надо — и когда не надо. В его владениях никогда не было смотрящего от воров, никто не хотел идти туда смотрящим — потому что никто не хотел умереть страшной смертью.

Из Москвы прилетел единственный человек, который не имел в своем загашнике сто миллионов долларов — их имели те, кто его послал. Руководители трестов, гостиниц, баз, распределителей — рассадников воровства, их сильно пощипали при Андропове — но сейчас они в основном восстановили позиции, власть и влияние. В конце концов людям хочется и кушать и одеваться, и не только хорошо, самое главное — лучше чем другие! Вот чего не могла дать людям советская власть — ты не мог вызывающе жить лучше чем другие, плевать на других с высокой колокольни, а запрос на это был и запрос был большой. Потому то и процветали эти люди, хранящие банки с золотом и долларами, зарытыми под клумбами дачи, потому то и послали сюда они этого представителя, низенького, толстого, лысого веселого. Этот человек когда говорил — жестикулировал, очень бурно, и его всегда было очень много.

Из Азербайджана прилетел человек, который был судьей — азербайджанскую мафию возглавлял именно он. Это был пожилой, седовласый, благообразного вида старик, он хорошо разбирался в музыке и играл на пианино. Когда его назначили на должность председателя Верховного суда республики — первым делом он повелел задержать и доставить в его кабинет всех воров в законе республики. Когда приказ был выполнен, он какое-то время ходил по кабинету, рассматривал сидящих вокруг стола урок — будучи при этом похожим на профессора консерватории — а потом с усмешкой спросил: это бы что ли воры в законе… не-е-ет… вы — просто воры. А вот я — вор в законе. Потому что я здесь — и вор, я здесь — и закон!

И воры поняли. И подчинились. Судья занимался всем — контрабандой, подпольной промышленностью, взятками. Судья решал, кто займет должность в республике, а кто — нет. Судья контролировал Нахичевань — крупный перевалочный пункт контрабанды. В республике он обладал непререкаемой властью.

Еще один вор в законе прибыл из Одессы. Он совсем не походил на вора в законе в том смысле в каком его представляют люди — он был веселым, любознательным человеком, очень любил оперу. Он держал под собой Молдавию, весь Юг, за исключением общей поляны» — Сочи, саму Одессу. Зарабатывал на двух делах — на спиртном, благо генеральный секретарь запретил, и на контрабанде. Благодаря этому человеку в Турции советских телевизоров было больше чем японских[351], хотя СССР их в Турцию официально не поставлял. Одесса вообще была с давних времен столицей контрабандистов всей Руси Великой, вся контрабанда делалась на Малой Арнаутской — но этот человек шагнул дальше. Раньше контрабандисты ввозили и вывозили товары на шаландах — рыбацких лодках. Этот человек вывозил лес, цветные металлы, телевизоры и много чего другого на судах Одесского морского пароходства, порой в таких объемах, что пароходство больше работало на него, нежели на государство.

Вот такие люди собрались сегодня в Абхазии для партийной учебы. Сейчас они собрались на первом этаже особняка слушали музыку и пили вино, щедрое грузинское вино, которое веселит не голову а ноги — но пили в меру. А член Политбюро ЦК КПСС хоть и был готов к встрече — но выдерживал паузу, чтобы показать что он хозяин и он сильнее всех, хоть это было и не так.

Сам батоно Эдуард не жаждал этой встречи, это было что-то типа «общественной нагрузки». В стране готовились реформы, реформы жесткие и кардинальные, причем те кто их готовил отчетливо осознавали то, что речь идет не о реформах — речь идет о ломке всего жизненного и хозяйственного уклада огромной страны, о присвоении собственности, которая юридически принадлежала государству, а должна была принадлежать им. Реформа была задумана потому, что люди, которые были наверху, которые пользовались немалыми жизненными благами, будучи на Западе задумались о том, что все таки они ущемлены в правах. Да, они могли самодурствовать, могли брать взятки, могли отовариваться в распределителях, могли покупать Мерседесы — но они не могли главного. Они не могли передать по наследству то, чем они управляют. То, чем владеют — могли, например дачку и «Мерседес», нажитый кровью и потом (чужими) — а вот завод, где ты директор — не могли. На Западе такие же как они промышленники могли — а тут не могли. Это надо было изменить.

Реформа должна была ограбить миллионы и миллионы людей — но реформаторам было на это наплевать. Не наплевать было только на тех людей, которых приглашали сейчас на партийные учебы и разъясняли как быть дальше, как пойдут на самом деле реформы и куда надо вкладывать деньги, чтобы не потерять их. Потому что тот же Судья или Наркомафиози или Вор с Иссык-Куля — это вам не обычные советские люди, которых можно оболванивать, грабить — и они вам ни слова не скажут. Вор с ИссыкКуля уже обагрил руки кровью высокопоставленного партийца — и ему ничего за это не сделали. И Ленинградец, друг покойного Высоцкого — не остановился перед убийством секретаря обкома партии и ему тоже ничего за это не сделали. Любой из них мог объявить войну партийной и правительственной верхушке, найдя понимание и помощь у других таких же как он. Любой из них мог послать убийц и убить, к примеру того же Шеварднадзе или Яковлева — паровозов перестройки в ЦК, не говоря уж о менее заметных, но не менее значимых фигурах. Горбачева вряд ли бы смогли убить… слишком хорошо охраняют… хотя все возможно.

И поэтому — именно ЭТИХ людей кидать было нельзя. С ними нужно было договариваться. И их деньги нужно было сохранить.

— Батоно…

— А… — обернулся Шеварднадзе… — это ты… Я на море тут смотрю.

На террасу неспешно вышел некий Солико Хабеишвили, который в данный момент отбывал наказание в виде лишения свободы за взятки. Из следственного изолятора КГБ он плавно переместился в Нижний Тагил, в «ментовскую зону», а потом, по ходатайству «уважаемых людей» был переведен отбывать наказание в Грузию. Отбывал он его весьма своеобразно — снял небольшой домик в горном селе недалеко от исправительного учреждения и там жил, являясь раз в неделю на поверки. Далеко уезжать было нельзя, потому что в любой момент могла нагрянуть проверка из Москвы и заключенный должен был быть на месте. Потому, в Абхазию бывшего второго секретаря Компартии Грузии доставили на милицейской машине в компании двух сотрудников милиции, которые сейчас сидели в пристройке с обслугой, ели шашлык и пили вино. Официально это называлось «следственное мероприятие с выездом на место» — якобы Хабеишвили должен был показать, где он зарыл золото…

— О чем думаешь, батоно… — Хабеишвили был очень проницательным человеком, он сразу понял, что со старым другом что-то не так

— А… О многом… — Шеварднадзе зябко передернул плечами, хотя на террасе было тепло — опасаюсь я что-то

— Этих?

— Да нет… Плавно все идет. Как бы не сорваться

— Ты о чем? — не понял Хабеишвили

— Я об этом. О большом.

— Ах во-о-н… Не переживай, батоно, так — все плавно идет, потому что люди этого хотят. Понимаешь- люди. Обрыдло им все.

— Может и обрыдло. Но всем ли?

— А кто не согласен — тех прижмем к ногтю. Время, батоно, время. Гости ждут…

— Да… Как они?

— Дошли до кондиции. Но много не позволяют. В плепорции. — ввернул Солико русское словечко, которое подхватил, пока пришлось посидеть.

— В плепорции…

* * *

Гости уже ждали. Судья, полузакрыв глаза музицировал без нот, на память — благо ткут было старинное немецкое пианино еще двадцатых годов изготовления, остальные кто просто сидел, кто тихо переговаривался между собой. Но как только батоно Эдуард вошел в комнату — все разговоры мгновенно прекратились и семь пар жестких, волчьих глаз уставились на члена Политбюро ЦК КПСС. Только представитель московской торговли не имел такого взгляда — но он и сидел отдельно, и с ним никто не желал разговаривать, он был единственным бобром, не овцой, а бобром, глупым лохом на этой встрече. Остальные, как бы богаты ни были — были именно волками и каждый то и дело прикидывал, как бы половчее вцепиться кому-нибудь в горло. Все волки жаждут крови.

Перед министром иностранных дел СССР сидела мафия — он стоял, а они сидели, и это было правильно. Этой мафии не существовало, про нее никто не знал, и даже такой знаток советской организованной преступности, как Александр Гуров[352], не мог ничего рассказать про этих людей, он знал только троих из них, а доказательств не имел ни против одного. Эта мафия была сильнее, жестче и жизнеспособнее итальянской, потому что росла в несравнимо более суровых условия, не в теплой, омываемой ласковым морем Сицилии. Эта мафия отвергала старые воровские понятия — из всех присутствующих только двое числились ворами в законе, да и то относились к «новым», не соблюдающим заветов. В отличие от старой воровской элиты они не стремились каждые пять лет сесть в тюрьму, не боролись с государством, а использовали его, обязательно работали, некоторые имели семьи и состояли в партии. Они не отвергали сотрудничеством с милицией — но в этом сотрудничестве всегда сами веди игру, подкупая и обманывая ментов. Эти люди не раздумывали долго, когда надо было убить человека, они создавали параллельную экономику и параллельные военизированные формирования. Наконец, в будущем — они посматривали еще выше, на самые вершины власти. Тот же Судья — ему хоть сейчас в первые секретари, биография чистая как снег. А потом…

— Товарищи… — начал Шеварднадзе, и тут же понял, что совершил ошибку. Не было здесь товарищей, и никто не воспринимал его как товарища…

— Разрешите мне… — Судья так и не занял свое место за столом, он просто повернулся от пианино, благо стул был с вращающимся сидение — батоно, к чему эти вступления, разговоры долгие. Разговоры долгие да мутные любят те, у кого помыслы нечисты, да в голове пустота. Ты переходи прямо к делу — и мы послушаем.

— Прямо к делу… Не просто это так, батоно — прямо к делу то. В стране назревают большие перемены. Очень большие… — батоно Эдуард подумал и для важности казал третий раз — очень большие перемены. В будущем — возможно, вам не придется скрываться, скрывать свои цеха, можно будет заниматься производством нужных населению товаров совершенно открыто и … легально.

В комнате повисло молчание

— А кого что не устраивает — вдруг грубо начал Одессит — кому мешает то, что сейчас то есть? Я вот так думаю, хлопаки[353]. Сейчас дело мы в руках держим, никто его у нас не отнимает. Не, я конечно понимаю — ОБХСС и все такое. Но что такое ОБХСС? Один Будешь Хапать — Скоро Сядешь. Так ты не хапай один, поделись с людьми, тому кусок занеси, этому — и работай дальше. Вот я сейчас джинсы из Турции вожу. Люди довольны и покупатели довольны, и я доволен — всем копейка малая. А что если эти джинсы десять человек возить будет? Ну, ладно, десять еще договорятся — а сто? Это какой же бардак то будет? И кто с кем будет договариваться. А вот тебе, такому красивому — кто с тобой поделится, кто кусок хлеба поднесет? Не дело это, не дело. Все в одних руках должно быть.

Судья нахмурился

— С тобой, Жора хорошо г…о жрать! — грубо сказал он — ты то и дело наперед забегаешь. Человек до конца не высказался — ты уже со своим словом малым вылез. Дослушаем…

— С чего оно малое то… — обиженно сказал Одессит.

— С того, Жора, что ты от своего имени говоришь, а не от имени общества. Вот когда общество за твои слова подпишется, тогда и я тебя выслушаю. А сейчас — давайте нашего гостя послушаем.

Жора обиженно замолчал

— Насчет экономики. Разрешены будут кооперативы, потом акционерные общества. Что-то типа товариществ на паях. Потом разрешат частные банки и свободную куплю — продажу валюты. Потом — постепенно начнем передавать в частные руки государственную собственность.

О планах развала СССР сказано не было — да их и не было, этих планов развала. Даже в ЦРУ США не закладывали такой сценарий — в конечной точке реализации стратегической программы СССР выглядел хоть и намного более слабым, чем он был до этого — но целым. СССР планировалось оставить — как вассала США, чтобы сбагрить туда грязные производства, чтобы ввести СССР в зону доллара и досуха высосать его богатства, обменяв на никому не нужные зеленые бумажки под названием Доллар США. СССР планировалось использовать и как штрафбат — в конфликтах Севера с быстрорастущим югом, а прозорливые люди в США уже просчитывали вероятность возникновения такого рода конфликтов и вырабатывали меры противодействия. Программа экономической оккупации СССР рассчитывалась до двухтысячного года, потом возможно и даже очень вероятно — что американцы приняли бы уже новую программу, предусматривающую оккупацию или расчленение огромной, ослабленной страны- в зависимости от того что выгоднее. И сделали бы это не потому, что они патологически злые и плохие. Просто аппетит приходит во время еды, а внешняя политика США в основном следует принципу: все что технически может быть реализовано — должно быть реализовано. Если люди сами, своими руками разрушают и ломают свой дом, пусть и по чьей то подсказке, но сами — зачем их останавливать? Пусть себе ломают…

И Горбачев и Шеварднадзе и Яковлев и другие, кто ломал — вовсе не собирались доламывать до конца. Просто хотели сделать более комфортным свое пребывание во власти, немного больше прав собственности богатым людям и чиновникам, немного больше свободы слова, немного больше того и немного больше сего — он не помнили притчу про соломинку, которая сломала спину верблюду. И поэтому — батоно Эдуард говорил совершенно искренне.

— Статьи за экономические преступления мы частью уберем из уголовного кодекса, частью. — смягчим наказание. Будет больше свободы слова… Евреям выезд разрешим.

Батоно Эдуард замялся — потому что не знал больше о чем говорить. Он был плохим генералом милиции, плохим министром иностранных дел, плохим экономистом — и потому он во всем проигрывал сидящими перед ним людям. Те каждый день жили в волчьей стае, они разбогатели там, где разбогатеть теоретически было невозможно, и они сохраняли и преумножали заработанное, в то время как Шеварднадзе — только тратил и проматывал вверенное ему. Любой из собравшихся — хоть Вор =хоть Судья хоть Золотопромышленник, будучи избранными в Политбюро принесли бы несравнимо больше пользы.

И снова — молчание. Только Наркобарон молча сидит, как какой-то восточный божок, рассматривая батоно Эдуарда свинцовым взглядом через узкие щелочки глаз. А вот Вор — у него была на удивление русская физиономия, хоть он был и киргиз, видимо двадцать лет в Сибири да Мордовии давали о себе знать — нервничает, перебирает пальцами, как будто крутит в них карандаш.

— Желаешь сказать, Саид-джан… — заметил судья

Таджик помолчал некоторое время…

— А что сказать… наконец проговорил он на русском — говорить не я должен, я не за говорить деньги платил. Сказано много — но сказано мало. Если сказано за то, что что-то продаваться будет — кому будет продаваться? Как будет продаваться? За какие деньги будет продаваться? Это — конкретный разговор.

— Разумно — оценил судья

Батоно Эдуард не знал что сказать, но и не ответить не мог.

— Решим, товарищи… наконец выдал он обтекаемое.

Но тех, кто здесь собрался — такие ответы не устраивали.

— Кто решит — сразу нанес удар судья — вы?

А вот это был уже серьезный разговор — тот самый, который любой представитель нового поколения в Политбюро всеми силами пытался избежать. Хотя мафия ничего нового не изобрела — при товарище Сталине в Политбюро только так и решались вопросы. У каждой проблемы были фамилия имя и отчество. Только так. И если где то что то происходило — то так как сейчас, виноваты — все и никто конкретно — не было. Находили виновного из под земли — доставали и наказывали.

И мафия — накажет. Скажешь — я, тебе деньги принесут, но тебя и наизнанку через задний проход вывернут если что не так. Здесь за деньги разговор идет, за миллионы и десятки миллионов. На базаре не съедешь.

— Коллегиально.

— Что значит — коллегиально? Такие решения коллегиально не принимаются. Если коллегиально — у вас все из-под носа расхватают. Кто конкретно?

— Создадим орган. Пока не создали…

Золотопромышленник покачал головой. Как и остальные он был мафиози, он убивал в войну убивал и после войны но в отличие от остальных он был самым настоящим промышленником и знал как работает промышленность. Он работал не с золотом, он работал с людьми, перебирая десятки в поисках крупинок золотого песка. Этому — пусть он и член Политбюро — он бы и рубля своего не доверил — несерьезный человек. И на фронте — в разведку бы с ним не пошел, и спиной бы не повернулся. Это был самый настоящий пустобрех, и дела он не знал. Промышленник понял, что такие люди во главе государства быстро приведут его к гибели — к настоящей гибели — и в связи с этим надо было что-то предпринимать. В конце концов — ни одна отрасль промышленности — пусть даже и такая отлаженная как у него — не может работать, если все остальные в развале. Поэтому — золотопромышленник все понял, и решил для себя, что деньги за эту встречу он потратил не зря.

— Орган вы создадите — продолжал допытываться Судья — что будет продаваться? Булочная на углу? Или завод?

— Ну, сначала… легкая промышленность, пищевка…

— А потом…

Молчание было самым красноречивым из возможных ответов. Как кончатся деньги — начнем продавать остальное.

— Система частных банков? — внезапно поинтересовался Москвич — со счетом в Госбанке? Или как-то по другому?

— Да, конечно. Со счетом.

Остальные поморщились — но не перебили. Москвич же из одного этого понял, что можно будет отмывать и обналичивать деньги. А это — сам по себе неплохой бизнес, деньги на деньгах. За обнал сейчас брали от пяти до пятнадцати процентов, у кого сколько совести хватало. Совсем наглели в Грузии, Армении и прибалтийских республиках — там меньше чем на десятку не договоришься, но зато можно почти любые суммы. В России брали поменьше, можно было даже за пять — но и дело поставлено хуже, большие суммы не прогонишь да и ОБХСС свирепствовал. В национальных республиках он был даже не куплен — он был своим, ОБХССники приходились обнальщикам кровными родственниками[354], и ворон ворону глаз не выклюет.

— Каким образом будут обеспечены наши интересы? — задал как нельзя более прямой вопрос Судья…

— Допуском в участии…

— Э… нет дорогой. Допуск к участию. Это ничто. Важно не то, кто и как голосует — важно кто считает голоса, так кстати, кажется, сказал ваш Сталин…

— Ва… — вскинулся грузинский бухгалтер, потому что в Грузии Сталина уважали до сих пор

— Ваш Сталин! — жестко повторил судья — мой род еще с Багировых долги имеет с тех времен, кровные долги…

Разобраться про Сталина не успели — без стука вошел Хабеишвили, что само по себе было немыслимо.

— Батоно Эдуард, на пару слов… прошу прощения у общества…

Мафиози смолчали

Вышли в темный пустой, коридор, к лестнице. Шеварднадзе поразило лицо своего старого друга — белое как мел. Хабеишвили был альпинистом, просто так в панику не бросался

— Что случилось?

— Беда батоно… В Москве неладное… говорят, генеральный …

— Что?!

— Погиб. Первый ваш погиб, самолет на взлетке рухнул… мне Михо позвони, голос дрожит. Говорит, в Москве что-то неладное делается, ему сказали, что где-то стреляют… сильно стреляют… беда, батоно.

— Заткнись! — Шеварднадзе быстро перебирал в памяти номера — Вахе звонил?

— Не отвечает! Вся связь отключена!

— А вертушка? Отсюда звонил?

— Тоже отключена!

Вахи конечно могло и не быть на месте, хотя неофициальный лидер грузинской общины Москвы был пожилым, больным ногами человеком и лишний раз не выходил из дома. А вот то что отключена вертушка — это уже серьезнее.

Тем не менее, Шеварднадзе убедился сам — прошел в комнату, снял трубку, несколько секунд недоуменно вслушивался в звенящую пустоту в тр4убке — веря и одновременно не веря. НЕ могла просто так отключиться вертушка, там несколько степеней защиты — просто не могла!

Тогда может быть — отключили от вертушки его!

— Быстро! К машинам!

Выскочили — погода портилась, с Черного моря шел шквал, первые капли дождя — мерзкого, холодного зимнего дождя уже оросили и без того озябшую землю.

— Быстро! Быстро!

От волнения Хабеишвили перешел на русский, которые понимали все. Взревели моторы трех Волг, на которых они сюда прибыли.

— Э…

Один из идиотов, привезших сюда «уважаемых людей» попытался зачем то остановить их — бампер Волги хрястко поддел его под колени, сломав обе ноги и отбросил в сторону…

* * *

— Этот… ушел!

Собравшиеся на втором этаже переглянулись — сообщение одного из шоферов осмелившегося подняться и доложить хозяевам — им не понравилось. Все здесь собравшиеся были опытными, тертыми людьми, и сейчас они остро, шкурой, каждой клеточкой своего существа почувствовали надвигающуюся беду…

* * *

— С Сухума катер будет. До Турции.

— Ты знаешь, к кому обратится?

— Знаю, батоно.

— Ты настоящий друг… Не забуду…

Волги уже неслись по улицам Сухума.

— Остановись! — внезапно сказал министр иностранных дел СССР — вон там, у телефонной кабины…

Телефонная кабина была, как и обычно бывает — изрезана ножами, исписанная ругательствами на русском и грузинском, с острым запахом мочевины. Министр брезгливо вытащил платок, обхватил им телефонную трубку…

Двушек не было. Он не сразу понял, почему не работает телефон — давно не звонил так. Вернулся к машинам, попросил. Набрал по памяти номер…

Ответила дочь — отрада глаз. Господи…

— Мананочка… Дядя Нико где… Позови…

Дядя Нико — так звали старого и преданного друга семьи, сейчас он должен был быть в их доме. Он мужчина и сможет все сделать как надо.

— Не спрашивай ни о чем! — резко взял разговор в свои руки член Политбюро, когда услышал в трубке знакомый голос — бери всех, моих, твоих — всех. Бери все, что сможешь собрать за два-три часа, ты знаешь где лежит. И быстро сюда, я в Абхазии, на морвокзале. Найдешь меня. Не опоздай, времени совсем нет…

Отдав распоряжения, не терпящие отлагательства, Шеварднадзе вернулся к машине. Это когда интересы государства отстаивать… американцы его «недалекий Эдди» звали. Свои то интересы он завсегда отстаивал куда лучше.

— Звони и своим. Пусть собираются.

Ни шоферы, ни охрана — ни один человек из тех, кто были в этих трех машинах и не подумали остановить сбегающего члена Политбюро ЦК КПСС или сообщить об этом куда то. Даже если бы возможность была — не сообщили бы. Это раньше, в мрачное сталинское время — всем до всего дело было, все во всё носы совали. Так на то и разоблачили — культ личности, на то его и заклеймили позором. Сейчас — все люди малые, их дело — помалкивать в тряпочку, что начальство делает — то их дело. Они люди маленькие, их дело — служить.

* * *

Здание Сухумского морвокзала было отстроено после войны полностью заново — разрушили фашисты в войну. Сейчас построили новое — прямо на пирсе, формой своей оно чем-то напоминало восточные храмы и пагоды, сам Шеварднадзе и не знал, пока в Японии не побывал, да не глянул. Интересно — кто только такое выдумал.

На переговоры пошел один лишь Хабеигшвили. Жили здесь богато — потому что через порт Сухуми валом шла контрабанда с Турции, весь город об этом знал. Какие-такие пирсы — мирсы, в порту прямо и переваливали, особо не таясь, и Хабеишвили отношение к этому имел, пока вторым секретарем был. Потому как в Грузии коммунизма давно уже не было, была капиталистическая экономика при социалистических льготах для людей за счет Центра, вот что было. И кто на должности был — автоматом право на свою долю имел, потому как иначе и должность незачем занимать. Сейчас батоно Солико был не в силе, права на кусок не имел — однако людей здесь знал и они его знали. А вот Шеварднадзе остался сидеть в машине, потому как увидят его — цену впятеро заломят. Грузины — народ торговый, своего — никогда не упустят.

Батоно Солико пешком дошел до грузового порта, он тут был небольшим, но загруженным, сунул вохре десятку на ходе.

— Сынок, батоно Гурам на месте?

— На месте, на месте, там смотрите.

Вохровец был из русских — рыжий и вихрастый, но деньги с должности брал как настоящий грузин. Потому как ни один нормальный, в здравом рассудке человек, свой кусок, что прямо ему в руки плывет — не упустит. С машины — десяточка, с грузовой — двадцать пять, а то и полтинник, если выезжает без досмотра, да в неположенное время. За дополнительные услуги — еще. Три четверти заработанного начальник караула забирает, но на то он и начальник, ему надо с верхними людьми делиться, не все же себе. А того что остается — на жизнь красивую. Хватает. Пройдет зима, настанет лето приедут сюда курортницы…

Батоно Гурам, седой, высохший старик, который ходил по Черному морю, когда Усатый был еще жив и в силе, сидел в своем закутке, чем-то занимаясь. Он все время что-то делал — строгал, точил, выделывал — мало того, что капитан — так еще и руки золотые. Порт не работал по погодным условиям, баржи скрипели, наваливаясь на пирсы под жестокими ударами волн, только выставленные у причальных стенок ограждения из отслуживших свое покрышек, спасали их от повреждений. Кто из персонала порта еще не ушел домой — сидели в ремонтной мастерской по соседству, пили вино и азартно шлепали замусоленными картами по большому перевернутому ящику, накрытому фанерой. Увидев входящего, старик поднялся ему навстречу

— Гамарджоба, батоно Сулико, гамарджоба. Не ожидал тебя здесь увидеть. Садись, вина выпей…

— Не времени…

— Вах, для хорошего вина всегда должно быть время. Мне привезли Саперави, прямо с кувшина. Такое Сталин пил, слушай, да…

— Не до вина, прости батоно. На ту сторону мне надо.

Старик покачал головой

— Куда торопишься? На тот свет? Не видишь, море какое? Зима.

— Помоги, батоно. На ту сторону надо, вот так.

Для того чтобы показать как — Хабеишвили типично русских жестом провел рукой по горлу.

— Нет… Не повезу. Погода видишь разгулялась. Утопнем. Завтра приходи, посмотрим, что к чему…

— Сегодня надо. Сто.

— Сто… Ты, дорогой жизнью рискнуть хочешь. Ладно своей — так и моей.

— Сколько?

Старик встал, подошел к двери, выглянул наружу. Заметил н, конечно и машины.

— Сколько вас будет?

— Человек двадцать…

— Тогда Ракету из загона выгонять… На малом не уйдем, не поместимся все…

— Сколько?

Старик хлопнул дверью, отсекая лютующую на улице непогоду.

— Пятьсот.

Сумма потрясла даже ко многому привычного Хабеишвили.

— Побойся бога…

— Не надо про бога — вдруг грубо ответил старик — нет у тебя бога! И у меня его — нет. Не говори того, чего у тебя нет. Ты сначала всю республику обирал, ты и тот кто с тобой приехал. Когда обирали — себя не обижали! А теперь — за кордон свалить по дешевке хотите? Не выйдет. Пятьсот — пока я не передумал…

Хабеишвили не знал — будут ли у них такие деньги. Но и отказаться — не мог. Других путей просто не было.

— Золотом возьмешь? — спросил он

— И бриллиантами тоже — усмехнулся старик — Гиви! Гиви!

На зов явился черноусый, румяный молодец, что-то дожевывающий.

— Что, дядя Гурам?

— Выводи ракету. Сейчас же. Возьми… ноль-пятьдесят первую, у нее движок перебрали. И быстрее, быстрее, что стоишь как столб?!

— Ки, батоно Гурам!

Гиви убежал

— А не пожалеешь? — спросил Хабеишвили? — земля, она круглая.

— Не пожалею, дорогой, не пожалею… Будь ты в силе, дорогой — ты бы не бежал… Иди деньги, собирай. Или что там у тебя…

* * *

Ветер усилился, дождя почти не было — так, морось, но на фоне промозглого ветра она пробирала буквально до костей. Запахнувшись в хлипкий, из тонкой ткани плащ, Хабеишвили пробежал обратно к одиноко стоящим у пирса машинам, сунулся в согретый автомобильной печкой салон.

— Пятьсот… Совсем охренел, дэда шено…

— Пятьсот… — невесело усмехнулся Шеварднадзе — с меня бы большой[355] стряс, если бы увидел. Совсем обнаглели люди…

— Может, зря сорвались?

— Нет, не зря… В этой стране не может быть чего-то наполовину. Либо так — либо так. Мы маятник в одну сторону качнули — а сейчас он в другую полетел. Не уедем — раздавит он нас…

— Думаешь? Ну, посадят…

— Посадят… Не посадят, батоно. Эти — уже показали, как играют. С кровью. Миша говорил — не надо, не надо… Одумаются люди поймут что иного выхода нет. Вот — поняли. Не уедем — нас на площади распнут…

* * *

Еще несколько Волг, белых и черных, в основном — новых, 3102, министерских, подлетели к пирсу, когда уже темнело. Зима, темнеет рано, а погода такая — что в это время уже и видно мало что. Тем не менее — батоно Эдуард увидел машины еще тогда, когда они проносились мимо знаменитого Сухумского драмтеатра. Шли на полной скорости, на головной — мигалка, ГАИшная. В свое время он за это Мжаванадзе клеймил — то никуда без машины с мигалкой не выезжал, хоть и по должности окна ему полагалась… а сейчас — вот оно как.

Машины затормозили у пирса, начали выходить какие-то люди, мрачные, смурные, из машин выгружали баулы. Батоно Эдуард подошел к жене, которую вывели из машины под руку, недомогалось ей…

— Горбачев погиб — коротко сказал он

Нанули Цагарейшвили-Шеварднадзе, верная соратница и супруга вот уже не один десяток лет, занимающаяся журналистикой ахнула, поднесла руки ко рту.

— Бежать надо. Убьют.

— Я знала… — сдавленно сказала она — я знала, чем кончится…

На батоно Эдуарда внезапно накатил гнев — знала она — но пока еще член Политбюро сдержался, на жене он никогда не срывал злобу. Подошел к дяде Нико, своему дальнему родственнику занимающемуся делами семьи — сейчас он руководил выгрузкой вещей на залитую водой пристань, покрикивал чтобы не ставили в лужи. У вещей стоял молодой милиционер, в форме и с автоматом наперевес.

— Горбачева убили…

— Знаю… сказал дядя Нико, сухощавый, высокий, крепкий, пожилой кавказец — из Москвы звонили уже. Неладное дело. Обойдется может? Здесь — все свои.

— Не обойдется. Эти — не судят. Эти — сразу приговор выносят. Решай — хочешь, с нами поезжай. Хочешь — оставайся. Дела ты знаешь…

Дядя Нико пожал плечами

— Я здесь родился — здесь и помру, с земли своей не сойду. А ты, Эдуард… поступай как знаешь. Бог тебе судья.

— Убьют.

— Я человек старый. Пожил. Да и нелегко меня… убить.

— Смотри… Сколько привез?

— Что было. Все — знают уже.

Шеварднадзе скрипнул зубами. Основная часть его состояния было вложена в банки в Швейцарии и на Багамах — вклады делали структуры, близкие к Госдепартаменту США. Но все равно — сознание того, что все деловые Тбилиси уже знают, и денег не дали — понятно почему, раз человек убегает, значит сила уже не за ним и платить ему не надо — наполнили душу мутной, тупой злобой.

— Ш…шакалы. Сколько в бумаге?

— Не знаю… много…

— Сколько?

— Ну… триста с копейками наберется…

Все равно там эти рубли — трава. А вот золото — жалко тут оно копейки стоит, а там… но все равно.

— Доставай. И доллары доставай…

* * *

Сходни шатались под ногами, мутная, серая вода колыхалась под мокрыми досками сходен, бессильно билась о склизкий, ноздреватый бетон пирса. По настроению — как покойника хоронят. Почти все были в черном, не прощались — молча переходили на подрабатывающую на холостых у пирса Ракету, передавали тюки, детей. Никто не плакал… как эвакуация, только непонятно кто враг и где он.

Внутри — запах, сидения из кожзама затхлость и постоянная, непрекращающаяся качка. Ракета эта ходила по черному морю до Сочи, катался на ней народ разный, в основном — некультурный. Во многих местах — на сидениях ножами вырезаны ругательства.

В вынесенной наверх капитанской рубке дядя Гурам в последний раз проверял приборы. Рядом с озабоченным видом стоял Гиви, его родственник.

— Не дойдем… — сказал он — подождем до завтрашнего утра, батоно. Волнение, как утюг булькнем…

— Не булькнем… — сказал старик, который на капитанском мостике стариком совсем не казался, он был настоящим морским волком, этот старик, и так же выглядел — пойдем берегом, но не близко. Так, чтобы ориентироваться. Потом у самой погранзоны резко в море выскочим. Проскочим, погранцы тоже в такую погоду когти рвать не будут. А самолет при такой погоде никак не взлетит и вертолет тоже. Нелетная погода.

У пограничников на вооружении были малые катера типа Мираж — но их старый контрабандист не сильно опасался. Там — экипажи неопытные, море не знают, не то что он. Да и скорость- если на обычной рыбачьей шаланде от скоростного на подводных крыльях Миража не уйти, то на ракете — запросто. Беспокоила его только погода — Ракета не приспособлена к хождению на открытой воде, да еще и при сильном волнении. Но тут… дело даже не в полумиллионе рублей, дело в тот сможет он или нет. Это — как вызов лично ему.

— Иди проверь, все ли на борту… Размести, центровка чтобы была.

— Хо! — Гиви пошел вниз

Старый моряк поднес ко лбу козырьком сложенную ладонь, потом посмотрел на часы. Почти пять по местному… скверно.

* * *

Отдали швартовы. Никто особо не прощался, да и смысла в этом не было — те, кто оставался пошли быстрее к машинам, чтобы уехать из Сухуми, как будто их тут и не было. Народа было немного — а вот вещей — достаточно. Рубанули по концам, переброшенным на пирс — и сразу почувствовалось, какая она — волна. Эта такая стерва… салаг не любит. Одними турбинами, почти не используя руль, дядя Гурам отвалил от причала, тяжело, на малой скорости пошел на выход из порта. В порту тоже были погранцы, сейчас они должны были сообщить… но в такое время они уже сидят по кубикам, носа наружу не суют… защитники родины.

Грузия плыла в иллюминаторах — суровые, скалистые, поросшие лесом берега с тонкой, летом золотой а сейчас грязно-серой плоской пляжей. Страна прощалась с ними, неласково прощалась — а они прощались со страной.

Одним из тех, кто смотрел сейчас в иллюминатор, то и дело заливаемый солеными брызгами ледяной воды был министр иностранных дел СССР Эдуард Амбросьевич Шеварднадзе, самый авторитетный грузин в руководстве Советского союза на данный момент. Когда его отпускали отсюда в Москву — в числе пожеланий было и такое: чтобы не посрамил честь великого выходца этих гор Сталина, а то и на его уровень взобрался. Слова словами, конечно… вот только Батоно Эдуард на его уровень не взобрался, да особо и не пытался. Как и Сталин он был человеком недалекого ума — но на этом сходство заканчивалось. У Сталина был какой то сильнейший, животный инстинкт государственника, не политического а именно государственного деятеля, который каждый раз выручал его в сложной ситуации, подсказывая как поступить. Поступки эти были не всегда правильными, почти всегда жестокими, бесчеловечными и кровавыми — но нужными. Нужными, потому что приняв страну с сохой, Сталин оставил ее с атомной бомбой, и это признал даже его заклятый враг Уинстон Черчилль. А вот у Шеварднадзе инстинкта этого не было. Всю жизнь свою он вымерял по «сильным мира сего» он не знал и не хотел знать страну, которой служил — и если Сталин в сорок седьмом году после премьеры грузинских танцев в Большом сказал, что ему как русскому человеку эти пляски чужды — то Шеварднадзе даже сейчас плохо говорил по-русски, и выпячивал это напоказ, бравировал этим. Он не был ни подонком, ни записным предателем — он был тем кем был. Продуктом системы, где наверх выдвигаются худшие. Где нужно — поддакнуть Где нужно — смолчать. В тебя плюнули — утереться.

Ну и … свой карман, конечно, не обидеть. Прич6ем неважно, кто дает деньги — дядя Гоги, у которого подпольный цех по пошиву брюк типа «джинсы» для советской молодежи, благо их легкая промышленность не выпускает — или вежливые дяди, у которых, если покопаться в карманах — найдется пластиковая карточка в кармане. Пропуск в здание, в Лэнгли, там уже автоматическая система опознания стоит, не сержант- вахтер, как у нас сиволапых. А деньги… а деньги они и есть деньги, деньги как деньги…

Вот он и прощался сейчас с Грузией. Недалекий, жадный, пронырливый. И никому-никому по сути не нужный. Был человек — и не было человека.

* * *

Под самую ночь их все-таки попытались перехватить. Но опытный капитан за штурвалом Ракеты сделал свое дело — уклонился, ушел от поискового прожектора, ускользнул. А дальше, уже на иностранной территории — сам вышел в эфир…

Вот и все.

Москва, Кремль

25 ноября 1987 года

Политическая борьба в Советском союзе воспринималась как нечто недостойное, как атрибут загнивающего капиталистического мира. Партия всегда едина, не может быть и намека на фракционность. Обсуждение никогда нельзя выносить наружу. Принято единогласно. Партийная дисциплина, если решение принято, ты должен его всецело и публично поддержать даже если в корне не согласен с ним. Один Бог знает — каких монстров породили эти правила — с красной депутатской книжкой в нагрудном кармане, с фигой в кармане, с лютой ненавистью и злобой в душе. Ложь самому себе — самая страшная ложь, человек лгущий самому себе — слеп, глух, морально уродлив.

А как же идеалы. Если приняли решение, с которым ты не согласен категорически, которое противоречит всем твоим идеалам, тому ради чего ты вступал в партию — тоже согласишься? Тоже начнешь отстаивать? А как же честь? Совесть? Как же страна, которая выдвинула тебя на этот пост — может, это решение приговор ей?

Поддерживали. Голосовали за — единогласно. Торопились — боясь опознать. Вычищали, забалтывали, давили авторитетом несогласных. В тридцать седьмом убивали физически, дальше уже не осмеливались — убирали на пенсию, доводили до инфаркта. Или — по тихой.

Но того, что произошло в стране 20-го и 21-го ноября — такого еще не было, никогда. Это противоречило самой сути советского строя, вселило страх в сердца самых стойких, самых несгибаемых. Что уж говорить про самых подлых — как громом всех поразило известие что Шеварднадзе, находившийся в тот момент у себя в Грузии, как началось — бежал в Турцию и сейчас, по слухам, был уже в Соединенных Штатах Америки. Многим не повезло — хоронили тайно, не хватало гробов соответствующего уровня, пришлось посылать самолет в Ташкент. Каким то инфернальным юмором отдавало то, что многие их тех кто предавал — легли в землю в точно тех же домовинах, в которых ложились те кого они предавали. Мужики и пацаны, скормленные духам в жестокой, упорно проигрываемой войне. И те кто послал их туда, но не дал им ни внятной цели, ни победоносного командования, а потом и вовсе предал, разменял на дешевые, трескучие слова, на красоту фраз и красоту давно мертвых американских президентов на зеленых купюрах.

Земли приняла всех.

Чрезвычайное заседание Президиума Политбюро ЦК КПСС было назначено на десять ноль-ноль — но съезжаться начали намного раньше. По притихшей Москве мимо угрюмых БТРов дивизии Дзержинского, расставленных в ключевых точках столицы, опасливо объезжая пропахшую смертью Лубянскую площадь черные лимузины ЗИЛ везли своих пассажиров в Кремль. Напряжение передавалось и обслуге — непривычно тихо и собранно вели себя прикрепленные из девятки, ни у кого не было сопровождения ГАИ, чтобы не привлекать излишнего внимания. Москва была в трауре, из флагштоков, занимаемых только на майские и ноябрьские праздники уныло торчал, напитываясь промозглым декабрьским холодом, крещенный траурными черными лентами кумач. Почему то резко потеплело, температура была чуть ниже нуля, но днем она обещала превысить эту отметку — и под ногами противно, предательски хлюпало. Молчаливая, сосредоточенная людская масса текла по тротуарам, никто не поднимал головы, все торопились, старались как можно меньше быть на улице. Несмотря на то, что по телевидению ничего не объявляли кроме трагической гибели делегации СССР на какую-то международную встречу во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Сергеевичем Горбачевым — шила в мешке было уже не утаить. События, произошедшие теми днями в Москве обрастали дичайшими слухами, уже нашлись очевидцы уличных боев и штурма Кремля. Парализованное страхом, КГБ бездействовало, в МВД наоборот — отмечалась странная, не обусловленная никакими внешними причинами активизация. Временным исполняющим обязанности председателя КГБ СССР неожиданно был назначен Виталий Константинович Бояров.

Черные лимузины прокрадывались под аркой кремлевских, Боровицких ворот, медленно ехали по идеально гладким дорожкам, тормозили у первого корпуса Кремля. Старики — а все пассажиры ЗИЛов были стариками, по крайней мере внешне, торопливо подходили к парадным дверям корпуса, проходили внутрь.

Они были напуганы.

Среди них были те, кто еще помнил страх тридцатых годов. Трах, когда за ошибки, за просчеты — людей просто убирали, физически и не только их самих но и их семьи, а зачастую и просто — всех хоть как-нибудь причастных к жизни того или иного человека. Троцкистская группа, бухаринская группа, рыковская группа, запасной троцкистский центр, заговорщики Тухачевского. Тогда тоже было страшно — каждый кто входил в эти двери не знал как выберется из за них — своими ногами или ведомый под руки двоими дюжими мордоворотами. Потом это все прошло, уже при Хрущеве было не так страшно, негласный указ о вольности чиновничьей уже действовал вовсю, а при Брежневе — и вовсе расцвело пышным цветом. Никто, убаюканный годами сладкого сна, не готов был возвращаться в жестокий кошмар реальности.

Да, тогда, в тридцатые тоже было страшно. Но не так. Тогда были хоть какие-то правила. Тогда было НКВД и был его начальник, был товарищ Сталин, были какие-то задания, которые надо было кровь из носу выполнять. Была ответственность. И был подвал куда ты попадешь, если не выполнишь задание или свяжешься не с теми людьми. Но никогда эти люди не чувствовали себя настолько беззащитными, беззащитными перед какой-то злой силой, перед непонятно, вырвавшейся наружу в самом центре Москвы реальностью, холодной и чужой. Эта реальность не признавала самых святых табу, она была даже не антисоветской — античеловеческой. Сбить самолет с генеральным секретарем ЦК КПСС на борту — пожалуйста, а в том что он сбит никто не сомневался. Взять штурмом центральное здание Лубянки (!!!), перед которым замирает сердце даже у них самих, не говоря уж о простых людях — да запросто. Надо просто сделать расчет сил и средств, подготовить людей, вооружить их, обманом провести в центр Москвы — и вперед. Расстрелять правительственный автомобиль из крупнокалиберного пулемета на оживленном шоссе — да ради Бога. Сколько угодно, только скажите где и когда. Наведаться ночью в квартиры бывших и нынешних ответственных работников и пролить кровь — а кто сказал что нельзя? Но самое страшное — никто, ни один человек из тех, кто моровым поветрием прошелся по советской партийной и государственной элите не был взят ни живым ни мертвым. Это и вовсе придавало картине инфернальный оттенок. Больше всего убивала неизвестность. Никто не знал — чего бояться, на кого равняться, чему верить. Никто не знал — кто принимает решения о дальнейших судьбах, где и как выносятся приговоры, и кто их исполняет. Встречаясь друг с другом в коридорах величественного здания первого корпуса, на застеленных кроваво красными коврами дорожках, они жадно и в то же время — с опаской вглядывались в до боли знакомые лица друг друга. Ага, и ты жив. Пронесло. А почему ты жив? Чем ты хуже тех, кто погиб? Или лучше? Может быть ты — и есть тот, кто выносит приговоры, может за твоей маской и кроется чужой и незнакомый лик судьи? Судьи, который судит по делам, и приговоры которого не подлежат обсуждению. Все понимали, что то, что произошло невозможно было без участия кого то из них — и теперь боялись сделать неправильный выбор. Боялись, что неправильный голос, не вовремя сказанное слово — и разверзнется под ногами земля, и смрадным мороком пахнет из раскрывшейся персонально для тебя могилы.

Персональная машина, персональный прикрепленный, персональная пенсия, персональное медобслуживание. И могила теперь — персональная.

Ровно в десять ноль — ноль распахнулись двери зала заседаний Политбюро ЦК КПСС- и мало кто не вздрогнул, увидев человека который вышел к ним. Все они знали, что он приговорен, что его уход на пенсию по состоянию здоровья уже решен. Решение вынес генеральный секретарь, он не мог больше работать с этим человеком и дело было уже решено. Но теперь генеральный секретарь в числе прочих вершителей судеб лежит в морге, а он — приглашает их пройти в зал, с невозмутимой восточной улыбкой здоровается с каждым за руку — а в глазах промозглая сырость декабря. Неужели один? Да быть не может. Но кто же тогда — с ним?

— Проходим, товарищи, проходим…

Политбюро ЦК КПСС. Возможно — последний раз в этом составе, здесь собрались одни лишь волки, и они отменно чувствовали — впереди флажки.

Алиев Гейдар Али Рза оглы. Генерал-майор госбезопасности, бывший первый секретарь ЦК компартии Азербайджана, бывший заместитель Председателя Верховного Совета, бывший Первый заместитель председателя совета министров СССР. Бывший член Политбюро ЦК КПСС, выведен из состава пленумом от 21 октября этого года по настоянию ныне покойного Горбачева, временно назначен государственным советником при Совете министров СССР, председателем бюро Совмина по социальному развитию, председателем комиссии по строительству и освоению БАМа. Следующий пункт — персональная пенсия. Не устраивал Алиев Горбачева и все это знали. И когда месяц с лишним назад проводили, думали — все. А вот оно как обернулась.

Воротников Виталий Иванович — бывший первый секретарь сразу в нескольких обкомах партии посол на Кубе. Председатель Совета министров СССР. Технократ, из старой гвардии, неплохо показал себя на обкомах — но Горбачеву такие были не нужны, поэтому и назначен — внешне с повышением, на деле же — чтобы не мешался. Не раз высказывался против реформ, в открытую, в лицо Горбачеву. Пойдет за старой гвардией.

Члены Политбюро всегда ранжировались не по должностям, а по алфавитному списку. Следующим должен был идти Михаил Сергеевич Горбачев, самый молодой и самый амбициозный из них. Да не было только Горбачева на Пленуме, и как только вспоминалось о нем — могильным холодом веяло в спину и немели ноги.

Что, Миша, перестроил?

Громыко, Андрей Андреевич, старейший из всех член Политбюро, был на самом верху еще при Сталине. Бессменный министр иностранных дел, глава конференции в Думбартон-Оукс, подписан устава ООН от СССР. Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Из старой гвардии, Горбачев его боялся и ненавидел одновременно — собственно говоря сам Горбачев попал на свое место благодаря сделке с Громыко. Пост председателя Президиума Верховного совета СССР — лакомый кусок — но еще более лакомый — должность Генерального секретаря. Сейчас — его очередь, по старшинству. Неужели откажется?

Зайков Лев Николаевич. Поднимался по производственной линии, бывший директор крупного производственного объединения в Ленинграде, потом первый секретарь Ленинградского обкома КПСС. Считает себя обязанным Горбачеву, поднялся благодаря ему и знает это. Но как поведет себя сейчас — непонятно. Человек скользкий, предпочитает присоединяться к мнению большинства.

Лигачев Егор Кузьмич. Два обкома за плечами, Новосибирский и Томский, считается достаточно эффективным управленцем. Почему то именно его Горбачев чаще всего посылает в регионы, когда надо выехать на место и разобраться. Автор антиалкогольной компании — хотя в ней они все замазаны, не сыграет. Активен, жаден до власти, может сплотить людей вокруг себя, тем более что по возрасту — один из старейших и может претендовать. Всегда активно ведет себя на Политбюро, высказывается, задает вопросы. Секретарь ЦК КПСС. Сторонник Горбачева, сыграл активнейшую роль в его избрании.

Рыжков Николай Иванович. Генеральный директор Уралмаша, потом первый зам министра, потом первый зам председателя Госплана СССР. Везде первый зам — возможно, поэтому они с Горбачевым спелись и нашли друг друга — при Горбачеве Рыжков перестал быть первым замом. Экономист, не имеющий никакого экономического образования — тем не менее успел побывать и засведующихм экономического отдела ЦК и вот теперь — Председатель совета министров. В политике — настоящий флюгер, пытается угодить всем. Став председателем Совета министров СССР, он перебежал дорогу Алиеву и он как восточный человек не может не помнить об этом. Этот — пойдет за обновленцами, если увидит за ними хоть какую-то силу — в противном случае будет падать на колени и каяться. Непрофессионал. Сторонник Горбачева — потому что деваться некуда.

Соломенцев Михаил Сергееич. Тезка генерального секретаря, отчего были шутки на эту тему. Первый секретарь на целине, в карагандинском обкоме, потом в Ростове. Серый кардинал — в относительно молодом возрасте получил сразу несколько выгодных постов — секретарь и завотделом ЦК КПСС, глава Комиссии законодательных предположений Совета Союза Верховного Совета СССР. Безоговорочно поддержал в свое время Андропова, Горбачев его терпел — но не более. Председатель Комиссии партийного контроля. Что он скажет и как проголосует — известно только ему самому. Враг Горбачева, из старой гвардии.

Чебриков…

Не похоронили еще. При мысли о Чебрикове — становилось еще дурнее. Члены Политбюро были намного более информированными людьми, чем простые советские граждане и кое-что могли узнать. Хотя бы от прикрепленных из девятки — и то что они узнавали было жутко до неправдоподобия, хотя «девятые» врать не умели. Виктора Михайловича нашли в коридоре здания КГБ, после штурма, когда перебили всю коллегию до последнего человека. В него сначала попало несколько пуль из автомата, потом к нему, уже лежащему на полу подошли, и добили несколькими выстрелами в упор. Перебили и всю охрану. Произошедшее отдавало инфернальной жестокостью — каждый прошел немало ступеней на карьерной лестнице — и мог себе все это представить. Вот он ведет коллегию министерства или заседание обкома партии, и тут прямо в кабинет врываются вооруженные автоматами люди и…

Шеварднадзе Эдуард Амвросиевич. Ну а про этого — и думать то не хотелось. Даже не верилось — член Политбюро сбежал из страны!

Щербицкий Владимир Васильевич. Бывший первый секретарь ЦК компартии Украины, из днепропетровской группы, единственный оставшийся в ЦК представитель этой всесильной в брежневские времена группировки. Замазался во время Чернобыльской аварии. Сторонник жесткой линии, Горбачев его просто терпел и готовил почву для смещения.

Семеро. Плюс Алиев — не имеющий права голоса член ЦК, единственный кто на сей момент посмел положить карты на стол, рубашкой книзу. Одно его присутствие здесь говорит о его участии в государственном перевороте — а иначе произошедшее безумие и не назовешь.

Кто ведет протокол? Ни одному из членов Политбюро человек ведущий протокол не был знаком. Не иначе — из КГБ.

— Приступим, товарищи… — Алиев первым сел за стол, но не в кресло председательствующего, а в первое от него по правую руку.

— Одну минутку … — начал Лигачев, но Алиев ловко него перебил, не давая высказаться.

— Товарищи… Не мне рассказывать о произошедшем, все мы прекрасно знаем о свершившейся трагедии. Весь советский народ, все мы понесли тяжелую, неимоверно тяжелую утрату. В авиакатастрофе под Москвой разбился генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев. Предлагаю почтить его память вставанием.

— Одну минутку… — не сдавался Лигачев, но все уже вставали, шумно и тяжело отодвигая стулья. Встали — склонив голову.

Даже сейчас, стоя вокруг стола в скорбном молчании — все смотрели, исподлобья, напряженно и зло. Молчание висело над круглым столом подобно грозовой туче.

— Прошу садиться товарищи… — сказал Алиев, когда время, положенное дл протокольного выражения скорби истекло…

Сели.

— Товарищи. Предлагаю избрать председательствующим на собрании товарища Громыко Андрея Андреевича

Громыко закашлялся — хотя возможно это был отрепетированный спектакль.

— Самоотвод, товарищи. Пусть товарищ Алиев ведет, он помоложе да и голос у него погромче.

Никто не улыбнулся на шутку. Лигачев внезапно наткнулся взглядом на злобные глаза Соломенцева и почти сразу понял — все. Это крах. Три сторонника горбачевской линии — двое явных, сам Горбачев и Шеварднадзе — выбиты из Политбюро, в самом прямом смысле этого слова — выбиты. Их осталось трое — против четверых и эти четверо, старая гвардия, что захотят — то и сделают.

Но дать сражение — все равно надо. Возможно — кто-то и переметнется с их стороны. Неужели — просто так это все пройдет. Генеральный секретарь избирается не на Политбюро, он избирается на Пленуме — хотя в советской истории все эти пленумы были простой формальностью чтобы утвердить выбор Политбюро. Возможно, придется дать бой именно на пленуме, там немало новых людей, никто просто так не примет генсека, у которого руки по локоть в крови. Хотя бы из чувства самосохранения не примет, чувство самосохранения и солидарности — сильнее чувство среди всех советских чиновников, возьмемся за руки друзья, чтобы не пропасть поодиночке. Если сегодня перебили как собак первых лиц государства — что завтра сделают с тобой?

— Есть возражения?

— Есть. Политбюро могу вести я.

У Лигачева не хватило мужества — а может хватило ума не задать вопрос — а что здесь вообще делает Алиев?

— Проголосуем. Поднятием рук товарищи, кто за то чтобы Политбюро вел товарищ Лигачев прошу проголосовать.

Подняли руку сразу Лигачев и Рыжков. Неуверенно, как-то наполовину — Зайков.

— Лев Николаевич, вы за или против? Проголосуйте, пожалуйста — не укрылось это замешательство от … Громыко!

Зайков опустил руку, даже не опустил — отдернул. Как будто обжегся.

Все…

Внезапно Егора Кузьмича Лигачева посетила страшная мысль — настолько страшная, что захолонуло в сердце. А не сам ли Алиев Гейдар Али Рза оглы метит в генеральные секретари?! Да быть не может — это сверх всяких правил, это признание в убийстве и вызов всему ЦК. Только что сняли человека — и в генсеки.

— Кто за чтобы Политбюро вел товарищ Алиев прошу проголосовать.

Подняли руки остальные, первым успел Зайков. Ну и сволочь! Какие же все сволочи пошли беспринципные.

— Решение принято.

Тут Алиев совершил неслыханное, святотатственное — он с шумом захлопнул красную папку перед собой, неторопливо поднялся и перес6ел во главу стола. Семь внимательных пар глаз следили за ним.

— Спасибо, товарищи… — Алиев говорил неторопливо, обстоятельно, неспешно— тогда давайте официально, внеочередное заседание Политбюро ЦК КПСС прошу считать открытым. Первый вопрос повестки дня…

— Минутку! — Лигачев переходил все грани приличия

— Да, Егор Кузьмич — не смутился Алиев

— Товарищи, почему на заседание Политбюро не приглашены секретари ЦК по направлениям. Я как секретарь ЦК ставлю этот вопрос, потому что не вижу смысла продолжать заседание без них.

Лигачев, как секретарь ЦК отвечал по сути за всех секретарей ЦК по направлениям. Обычно они присутствовали на заседаниях Политбюро, в зависимости от того какой вопрос рассматривался — профильные секретари курирующие эти вопросы. У них было право совещательного голоса по своим вопросам. Но Лигачеву не нужно было это право совещательного голоса, совещательный — он и есть совещательный. Дело в том, что секретари ЦК входили в состав Центрального комитета Партии — а Лигачев уже понял, что здесь он ничего не добьется, его враги контролируют Политбюро с подавляющим перевесом — пять против двух. Для того, чтобы остановить все это безумие — надо выносить вопрос на Пленум.

— Егор Кузьмич, вы считаете их присутствие обязательным? — снова спросил Громыко

— Да, я так считаю!

— Какие вопросы мы будем рассматривать, Егор Кузьмич, что нам требуется присутствии профильных секретарей.

— Партия должна знать что происходит! — не нашел лучшего оправдания своим словам Егор Кузьмич Лигачев

Злобные глаза Соломенцева, скучающие — Алиева, какой-то осунувшийся Громыко. Право, не стоило сюда ездить, чтобы смотреть — на этих.

— Товарищ Лигачев, давайте не будем заниматься демагогией … — внезапно и резко вклинился в разговор до тех пор сидевший молча Щербицкий — не стоит спекулировать на постигшей нас, весь советский народ трагедии. Не надо!

Не надо… Волки добрались до подраненного лося, инее стоит отбивать у них кусок мяса. Не надо — можно дорого заплатить. Не надо — потому что те, кто сейчас в большинстве претерпели слишком много унижений за последние два года — а теперь пришел их через. И за право решать — они готовы порвать глотку любому, даже тому с кем за одним столом просидели не один год.

Вот что не было сказано. Но подразумевалось.

Не надо.

— Товарищи, вопрос ставиться на голосование?

— Не надо… — усталым голосом сказал Громыко — не надо ставить этот вопрос на голосование. Нам и без этого нужно многое решить.

— Тогда первый вопрос повестки дня. Избрание генерального секретаря Центрального комитета Коммунистической партии Советского союза. Прошу выдвигать кандидатуры, товарищи…

Спешат…

— Товарищи, а у нас есть кворум для принятия решения? — попытался остановить уже разгоняющийся под гору поезд Рыжков

— Семь из десяти, думаю что есть, товарищ Рыжков… — подчеркнуто спокойно сказал Алиев

— Но может быть лучше отложить этот вопрос до Пленума и провести голосование полным составом?

— Страна не может находиться без руководителя до Пленума, Николай! — снова заговорил Громыко, назидательным жестом подняв палец — слишком много произошло такого, что требует твердой и опытной руки у штурвала. В такой ситуации мы должны как никогда сплотиться и проявить единство перед лицом угрозы нашей партии, и нашей, не побоюсь сказать — родине. Чтобы собрать Пленум — нужно как минимум неделя, и все это время страна будет оставаться без руководителя? Нет, товарищ Рыжков, такого не может быть. В конце концов наше дело — предложить Пленуму достойного человека, а дело Пленума уже — утверждать его или нет.

Византийский рисунок политической игры проявлялся и здесь — тем, кто затеял все это, нельзя было отложить вопрос до Пленума, явиться на Пленум без готовой кандидатуры. Если так произойдет — на Пленуме развернется настоящая борьба между политическими группировками и результат ее непредсказуем. Если выйти на Пленум с готовым кандидатом — мало кто из членов ЦК решится выступить против решения Политбюро. Утвердят, как утверждали до этого.

— Товарищи. Предлагаю избрать Генеральным секретарем ЦК КПСС товарища Громыко — внес кандидатуру Алиев

— Вношу свою кандидатуру — резко сказал Лигачев. Нашел взглядом Рыжкова, тот сидел, тупо смотря в стол. Видимо — уже сдался

— Товарищи… — откашлялся Громыко — так нельзя. Мне еще Леонид Ильич работу предлагал попроще. Годы не те.

— Да какие ваши годы, Андрей Андреевич.

— Преклонные. Нельзя мне Генеральным секретарем, нельзя. Помру — и что будете делать? Опять — выбирать. По народу уже анекдоты разные ходят, про гонки на лафетах. Нельзя мне, товарищи, не справлюсь. Беру самоотвод.

— Тогда предложите, товарищ Громыко. Как самый опытный из нас.

— А и предложу… — вдруг как-то легко, без соответствия весомости слов и тона, каким они были сказаны сказал Громыко — был один Михаил Сергеевич, будет другой Михаил Сергеевич. Народ и не заметит.

— Смерти моей хотите, Андрей Андреевич — отозвался Соломенцев

— Надо Миша, надо… — внезапно построжал Громыко — надо порядок наводить в стране. Распустили, понимаешь гайки… теперь хлебаем. Ты у нас председатель комиссии партконтроля, вот тебе и надо порядок наводить.

— Тут без бутылки и КГБ не разберешься.

— Разберешься, Миша, разберешься. Не заявляй самоотвод, не примем.

Лигачев не мог поверить своим ушам — он в Политбюро был намного дольше, чем Рыжков — и сейчас не верил тому, что видел. Громыко никогда так явно не лез вперед, всегда старался маневрировать. Сейчас же — он не был похож на себя.

— Еще кандидатуры будут, товарищи? — строго спросил Алиев

Молчание. Хоть ножом режь.

— Тогда порядок голосования. Бюллетенями?

— А что тянуть? — снова заговорил Щербицкий — нечего бумагу портить. Здесь все свои.

Как метроном — в голове.

— Кто за то, чтобы избрать генеральным секретарем Центрального комитета Коммунистической партии Советского союза Соломенцева Михаила Сергеевича, прошу проголосовать поднятием руки.

Соломенцев. Воротников. Громыко. Щербицкий. Зайков.

— Кто за то, чтобы избрать генеральным секретарем Центрального комитета Коммунистической партии Советского союза Лигачева Егора Кузьмича, прошу проголосовать.

Лигачев. Рыжков.

— Спасибо, товарищи. Решение принято.

— В протокол внесите — добавил Громыко

Алиев начал вставать со своего места.

— Сиди, Гейдар, сиди — вдруг остановил его Соломенцев — тут посижу, ничего со мной не случится. И веди ты, потому как готовился.

Неужели — русские? Лигачев знал, что в стране существует группа, выступающая за усиление РСФСР и ее значения в ущерб другим союзным республикам. Ее в свое время попытался выкорчевать Сталин, ощутил оттуда угрозу — но сделать этого не смог. Скончался — скоропостижно. Потом они и к смещению Никитки-хохла руку приложили. Интересно, если это так — как они договорились с Алиевым. Хотя из Алиева такой же азербайджанец, как из Соломенцева того же — еврей. Алиеву власть нужна. Вся власть, а не кусок ее. Он по — русски чешет лучше любого русского. Ему сейчас дай волю — он потом всех поодиночке передавит. Что же вы делаете. Суки!!!

— Товарищи… — вдруг сказал Громыко — разрешите и мне высказаться.

Напряженное молчание стало согласием

— Товарищи… — Громыко был краток — все эти годы, пока родина и партия доверяла мне выполнение важнейших ее заданий, я выполнял их со всей возможной тщательностью. Сейчас — я должен быть откровенен прежде всего перед вами — состояние здоровья не позволяет мне работать с полной отдачей на посту Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Поэтому — я довожу до вашего сведения, что на первом же заседании Верховного Совета я обращусь с просьбой освободить меня от занимаемой должности и предложением избрать на должность Председателя Президиума Верховного Совета товарища Алиева.

Какое-то время все молчали…

— Товарищ Громыко… — по праву новоизбранного заговорил Соломенцев — ваш опыт и ваша мудрость все еще нужны стране.

— Не уговаривайте. Не могу. Гейдар Резаевич человек молодой, моложе меня, а опыта у него достаточно — опыта предыдущей работы. Не могу.

— Товарищи… Переходим к вопросу номер два повестки дня — Алиев словно и не заметил слов Громыко — вносится на рассмотрение вопрос об освобождении от должности члена Политбюро ЦК КПСС Шеварднадзе Эдуарда Амвросьевича, выведении его из состава ЦК, и исключении из партии, в связи с совершенной им изменой Родине, в форме бегства за границу, оказания иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР, выдачи государственной или военной тайны иностранному государству. Слово по данному вопросу имеет товарищ Бояров Виталий Константинович.[356] Товарищ Витальев, пригласите.

Витальев… Судя по темной роже такой же Витальев, как … Последняя линия обороны Алиева — ведет протокол. Возможно — он и убивал.

Говорят — чем страшнее ложь — тем проще в нее поверить людям. Интересно — что вывалят сейчас. Что Горбачев был агентом ЦРУ?

Дверь тяжело закрылась за спиной среднего роста полноватого человека в очках. В руках у него была красная папка — к докладу.

— Здравствуйте, товарищи… — поздоровался Бояров

— Здравствуйте, товарищ Бояров. Приступайте, мы ждем вашего сообщения.

Кафедры здесь не было, генерал госбезопасности — а его знали здесь многие, на слуху была фамилия — встал за противоположным концом стола, поправил очки, раскрыл папку.

— Товарищи, вторым отделом КГБ СССР с одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года ведется разработка группы высокопоставленных лиц на предмет их связей с зарубежными разведками и криминальными элементами. В числе этих лиц — сотрудники милиции, МИД, Внешторга, а также ответственные сотрудники Центрального комитета партии.

— Товарищ Бояров — кто дал санкцию на разработку сотрудников Центрального комитета? Ко мне, как к Секретарю ЦК не входили с запросом.

— Товарищ Лигачев, санкцию на разработку указанной группы дал лично генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов. С учетом исключительной общественной опасности группы и ее умысла мы посчитали излишним вводить в курс дела дополнительных — все поняли, что на самом деле хотел сказать Алиев — людей.

— Дополнительных людей? Секретарь ЦК…

— Товарищ Бояров, продолжайте доклад! — это было уже откровенное хамство

Лигачеву вдруг пришло в голову, что сейчас, в числе заговорщиков могут называть и его. На самом деле он не был заговорщиком, честно не был — но кого это сейчас интересует и кому что сейчас докажешь? А если за дверью — как в прежние времена двое дюжих мордоворотов?

— В данную группу людей — в ее руководящее ядро входили член Политбюро ЦК Шеварднадзе Эдуард Амвросьевич, член ЦК Яковлев Александр Николаевич, бывший второй секретарь ЦК компартии Грузии Хабеишвили и другие лица, следствие по фактам преступных деяний которых еще не завершено. Эти, а также и другие лица вступили в преступный сговор имея целью дестабилизацию обстановки в стране, содействие легализации доходов, полученных преступным путем, хищение государственного имущества в особо крупном размере, заключение государственных контрактов на особо невыгодных условиях, передачу секретной и совершенно секретной информации, к которой они имели доступ по сво6ему служебному положению иноразведкам за крупные суммы в долларах США, а также за предоставление политического убежища и помощь в организации побега из страны, когда их преступная деятельность будет раскрыта. С этой целью Шеварднадзе, будучи назначенным на пост министра иностранных дел вступил в сношения с сотрудниками ЦРУ США, предлагая им совершенно секретные материалы, собранные им и его сообщником Яковлевым. По достижении соглашения, Шеварднадзе стал передавать совершенно секретную информацию регулярно, большую ее часть собирал Яковлев, пользуясь своими связями в академических кругах. Используя свои старые связи генерала милиции, Шеварднадзе привлек к участию в банде некоего «Махмутчика», особо опасного рецидивиста, имеющего криминальный титул «вор в законе» и бывшего генерал-лейтенанта МВД Чернышова Павла Андреевича, признанного даже в преступном мире и имеющего уголовную кличку «Младшой».

Павел Андреевич Чернышов скончался от ран в машине по дороге на аэродром в Кубинке. Первоначально его не хотели включать в план, эта карта так и должна была остаться нераскрытой. Но он умер, и правила игры были просты — чем больше правды подмешано в ложь — тем легче нее поверить.

И стоит ли осуждать? Ведь ни у одной из сторон, участвующих в этой игре, уже давно не было ничего святого. Была только игра, и один ставил на «чет», а другой — на «нечет». Одни ставили на развал страны, на разоружение перед лицом врага, на проигрыш — другим же страна была еще нужна и они ставили на выигрыш.

— В свою очередь уголовный авторитет по кличке «Махмутчик» связал заговорщиков и изменников Родины со сросшимися с государственными и партийными органами преступными организациями Закавказья и Средней Азии, из которым нам далеко не все удалось еще выкорчевать. Он же связал Шеварднадзе с еще одной преступной группировкой, во главе которой был генерал-лейтенант Главного разведывательного управления Птицын Владимир Афанасьевич. Птицын вступил на путь предательства еще в конце семидесятых годов, будучи завербованным еще одним предателем, генералом Поляковым Дмитрием Федоровичем, агентом ЦРУ США. По заданию ЦРУ, переданному через Полякова, Птицын добился назначения в оперативную группу по Афганистану. Имея доступ к секретным и совершенно секретным документам, относящимся к боевой работе Ограниченного контингента советских войск в ДРА, и бывая по служебным делам в ДРА, генерал Птицын регулярно передавал эту информацию главарям моджахедов и американской агентуре, преследуя цель добиться поражения революции в Афганистане. За предательство, с генералом Птицыным расплачивались не только деньгами — но и поставками наркотических веществ, которые он, пользуясь своим служебным положением и возможностью отправлять грузы, запломбированные и не подлежащие досмотру, переправлял в г. Москву после чего продавал криминальным авторитетам. Тем самым — он преследовал цель не только личного обогащения — но и разложения советского общества за счет его наркотизации.

Генерал Поляков был арестован в восемьдесят шестом, будучи уже пенсионером, дело было расследовано и находилось на рассмотрении военной коллегии Верховного суда. Приговор был заранее известен — к смертной казни. Никто и подумать не мог, что вместо одного предателя в ГРУ всплывет еще как минимум один, не менее высокопоставленный.

— Шеварднадзе, занимая должность министра иностранных дел СССР и имея возможность в значительной степени определять направление советской внешней политики, пошел на прямое предательство советских интересов и интересов братского народа в Афганистане. Вместе с иными лицами, часть из которых знала о преступном замысле Шеварднадзе, он получив от своих американских хозяев так называемый план мирного урегулирования в Афганистане, ввел в заблуждение Политбюро ЦК КПСС, предложив этот план на утверждение. Он утверждал, что при выводе советских войск с территории ДРА, афганскому процессу мирного урегулирования будет придано новое дыхание, и Пакистан, а также стоящие за его спиной Соединенные Штаты Америки, откажутся от политики вмешательства во внутренние дела Демократической республики Афганистан и прекратят поддержку реакционных, человеконенавистнических сил в этой стране, так называемых «душманов». При этом, он твердо знал о планах своих хозяев не только свергнуть прогрессивное афганское правительство после ухода советских войск и прекращения советской поддержки — но и создать на территории Афганистана незатухающий очаг исламского экстремизма, бандитизма и терроризма. В будущем этот рассадник должен был разрастись за пределы Афганистана и не только дестабилизировать обстановку на советско-афганской границе — но и привести к возрождения бандитизма, басмачества, экстремизма и сепаратизма в южных союзных республиках. В перспективе, заокеанские хозяева Шеварднадзе планировали отторгнуть от СССР часть его территории, занимаемой южными союзными республиками с установлением на этой территории антинародного, фундаменталистского, человеконенавистнического режима фашистского типа, основой которого стал бы отказ от всех советских завоеваний, жестокая эксплуатация трудящихся, поощрение наркоторговли и выращивания наркотиков, новые агрессивные устремления во всех направлениях. В этих своих замыслах, американские разведчики нашли себе немало союзников в Советском союзе среди криминального элемента и врагов народа. Прологом к осуществлению этого зловещего плана должна была стать капитуляция в Афганистане перед лицом врага и выдача афганского народа на расправу силам реакции.

План мирного урегулирования обсуждался с 1986-го года, в том числе на Политбюро ЦК. Согласовывался он долго и трудно, в основном работа шла через представительство СССР в ООН, то самое, откуда на Запад сбежал высокопоставленный дипломат[357]. Обсуждался этот план и на личной встрече Горбачева и Рейгана. Не раз детали плана обсуждались, даже обсасывались на Политбюро. Но теперь никто, даже Лигачев и Рыжков, знавшие что план этот принадлежит Горбачеву а не Шеварднадзе не осмелились возвысить голос и напомнить об этом. Потому что все поняли новую генеральную линию партии. Если ты поддерживаешь этот план — значит, ты тоже продался американцам.

— Будучи сведенными своими заокеанскими хозяевами в единую преступную группу, Птицын, Шеварднадзе и другие лица разработали план захвата власти в случае, если их группе и их преступным замыслам станет угрожать опасность. Этим планом предусматривалось в экстренном случае организовать убийство Генерального секретаря ЦК КПСС, других членов Политбюро ЦК КПСС, опасных им сотрудников административных органов и, опираясь на преступный элемент и связи в милиции и ГРУ захватить власть. Такой план был приведен в действие после того, как в руки советских спецслужб в Афганистане попал высокопоставленный сотрудник ЦРУ, до этого работавший в отделе по борьбе с советской угрозой и заведомо знавший о преступной группе Шеварднадзе и о факте связи Шеварднадзе с ЦРУ США. Первоначально, преступная группа Шеварднадзе, совместно со своими хозяевами предприняла усилия по уничтожению попавшего в руки советских чекистов американского разведчика. Когда же этот план провалился — Шеварднадзе и Птицын начал готовить убийство генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева и захват власти в стране. С этой целью, Птицын, воспользовавшись своим служебным положением, ввез в Советский союз на самолетах Военно-воздушных сил, под видом афганских военнослужащих, проводящих совместные с Советской армией учения, группу подготовленных в Пакистане американскими инструкторами наемников — душманов, вооруженных до зубов, численностью около трехсот человек. Желая замести следы, Птицын организовал перевалочный пункт для бандитов в Германской демократической республике, на одном из аэродромов Группы Советских войск в Германии. Десятого декабря этого года банда была переброшена на аэродром Кубинка, где поступила под командирование бывшего генерал-лейтенанта милиции Чернышова и других преступников, проходящих службу в Главном разведывательном управлении Генерального штаба. Обладая информацией об отлете генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева и сопровождающих его лиц в зарубежную поездку, зная точное время и место взлета правительственного самолета, бывший генерал-лейтенант Чернышов отдал приказ группе душманов, вооруженных полученными от своих американских хозяев ракетными установками типа Стингер сбить правительственный самолет на взлете, что и было ими исполнено.

После чего Чернышов поделил подчиненную ему бандгруппу на несколько частей, придав каждой из них командира из вставших на путь предательства советских офицеров и дав каждой из них самостоятельное задание. Сам он, во главе крупной бандгруппы, численностью в семьдесят — восемьдесят человек выехал для штурма здания КГБ на Лубянке. Зная порядок охраны города Москвы и его центра, он заранее подготовил для перемещения по городу автобусы и автомобили, а также пропуска. Воспользовавшись непросроченным удостоверением генерал-лейтенанта милиции, он провел колонну через внешнее кольцо постов ГАИ, но был остановлен замаскированным под сотрудников ГАИ нарядом КГБ СССР. Достоверно зная о гибели генерального секретаря ЦК КПСС и порядке действий в таком случае, он сумел ввести в заблуждение сотрудников КГБ, заявив, что ведет группу офицеров внутренних войск, выдвигающуюся на усиление охраны важных правительственных зданий. После чего он застрелил обоих сотрудников КГБ и отдал приказ о начале штурма здания центрального аппарата КГБ СССР. Зная о системе эвакуации из здания, он с группой бандитов заранее перекрыл путь экстренной эвакуации и лично расстрелял члена Политбюро ЦК КПСС генерала армии Чебрикова Виктора Михайловича, но и сам был тяжело ранен ответным огнем охраны. В это время оставшаяся, большая часть душманов проникла в здание со стороны парадного входа и, пользуясь преимуществом в вооружении, а также просчетами в системе безопасности здания напала на остававшихся в здании сотрудников КГБ, убив более трехсот человек.

В это же время, другая группа душманов, возглавляемая изменниками из афганской армии, прошедшими обучение и подготовку в СССР и знающими особенности службы в частях и соединениях советской армии, проникла на территорию одной из воинских частей, расположенных в Подмосковье. Пользуясь халатностью командования части, грубыми нарушениями устава караульной службы со стороны часовых им удалось вскрыть и угнать с территории части бронетранспортер типа БТР-80. На этой машине они направились к МКАД и расстреляли там, на повороте в Ясенево, бронированный автомобиль заместителя председателя КГБ СССР, генерал-полковника Крючкова Владимира Александровича. После чего, бросив бронетранспортер в нескольких километрах от дороги попытались скрыться в направлении аэродрома Кубинка, обозначенного бандитами как точка сбора.

Вторая группа, угнав автомашину Урал, заняв позиции на шоссе Энтузиастов и получив от неустановленного следствием лица информацию, о следующей в транспортном потоке по шоссе Энтузиастов служебной машине КГБ СССР, выехав с обочины, расстреляла ее. При этом погибли следовавший в машине в сторону Реутова генерал-лейтенант Мищенко Игорь Витальевич и его водитель. Бросив автомашину, преступники также попытались скрыться.

Еще одна группа, возглавляемая советским офицером, вставшим на путь предательства, так же прибывшим из Афганистана, где он находился в служебной командировке, проследовав на четырех машинах в центр Москвы, ворвались в здание по адресу Денежный переулок двадцать два и убили в своей квартире первого заместителя председателя КГБ СССР, начальника Пятого управления КГБ Викентия Михайловича Бобыкина, а также нескольких других лиц.

Остальные группы, сформированные Чернышовым для физического уничтожения других членов Политбюро ЦК КПСС и важных советских государственных и партийных деятелей в центр Москвы прорваться не сумели и задачи своей не выполнили. Большая их часть была блокирована на Минском шоссе при попытке прорыва к аэропорту Кубинка поднятыми по тревоге частями Внутренних войск МВД СССР и подразделениями ОМСДОН[358]. Не выполнив приказ сложить оружие и сдаться, бандиты открыли огонь по бойцам советской армии и милиции, и пошли на прорыв кольца оцепления, рассчитывая рассеяться и возможно захватить заложников для обеспечения дальнейшего прорыва. В этом бою был смертельно ранен бывший генерал-лейтенант милиции Чернышов, после чего советским частям удалось окончательно блокировать и уничтожить бандитов. Еще несколько групп бандитов были блокированы и уничтожены в других местах.

Предполагая возможный провал своего преступного плана и опасаясь справедливого возмездия за свою долгую преступную деятельность, член Политбюро ЦК КПСС Шеварднадзе Эдуард Амвросьевич заранее под благовидным предлогом скрылся в Грузии, член ЦК КПСС Яковлев Александр Николаевич купил билет и собрался вылететь в Лондон, генерал-лейтенант ГРУ Владимир Афанасьевич Птицын организовал командировку в Афганистан. Как только стало известно о провале плана государственного переворота и взятии под контроль ситуации в столице нашей Родины, Шеварднадзе, вместе с другими, лично преданными ему членами семьи и участникам преступной группировки, собрав несколько тюков с долларами США, золотом и бриллиантами прибыл в город Сухуми, где за значительную сумму арендовал скоростной катер типа Ракета. Ему удалось уйти от советских пограничников и скрыться на территории Турции, причем турецкие пограничные катера, находились там заранее и ждали катер с преступниками. Уже это заставляет считать факт участия Шеварднадзе и скрывшихся с ним лиц в группировке заговорщиков, связанной с ЦРУ США и планировавшей государственный переворот в стране доказанным…

Член ЦК КПСС Александр Николаевич Яковлев также предпринял попытку скрыться, когда понял, что планы его и его сообщников — провалились. Изменив внешность с помощью грима, он прибыл в аэропорт Шереметьево — 2, купил билет и попытался пройти в самолет авиакомпании Бритиш Эйрвейс, выполняющий рейс Москва — Лондон, воспользовавшись подложным дипломатическим паспортом на имя Майкла Хейса, подданного Великобритании. Однако, попытка эта не увенчалась успехом — старшим офицером пограничного наряда он был опознан и задержан до выяснения личности.

Генерал-лейтенант ГРУ Птицын Владимир Афанасьевич узнал о провале своих преступных планов, когда находился в Демократической Республике Афганистан. Узнав об этом и поняв, что его разоблачение и арест являются делом нескольких дней, он вылетел на вертолете Ми-8 якобы с инспекционной поездкой в провинцию Нангархар, взяв с собой нескольких афганских и советских граждан, среди которых были и такие, которые знали о преступной деятельности Птицына и были его сообщниками. Мы считаем, что Птицын и его сообщники сразу после взлета угрожая оружием заставили экипаж направить машину в сторону Пакистана, рассчитывая сдаться пакистанской и американской разведке, и избежать тем самым справедливого возмездия за совершенные ими преступления. Однако, на полпути к пакистанской границе командир вертолетного экипажа майор Павлюченко, несмотря на то что бандиты угрожали ему смертью, привлек внимание дежурной вертолетной пары МИ-24, патрулирующей в этом районе. Заметив преследование, бандиты убили Павлюченко, после чего один из них принял на себя управление вертолетом, а остальные открыли огонь по преследующему их вертолету из бортового и личного оружия. Им удалось повредить Ми-24. Пилот боевого вертолета, оценив складывающуюся ситуацию был вынужден открыть огонь по уходящему за границу вертолету МИ-8 из бортового оружия своего вертолета, после чего вертолет МИ-8 с преступной группой на борту упал на землю и загорелся. Оставшиеся в живых после падения члены группы также погибли, разбившись при падении вертолета. Таким образом, генерал-лейтенант ГРУ Птицын погиб при попытке совершить свое очередное преступление.

На сегодняшний день по распоряжению члена ЦК товарища Алиева создана смешанная следственная группа, состоящая из работников Генеральной прокуратуры Союза СССР, Комитета государственной безопасности СССР, Министерства внутренних дел СССР с целью выявления всех деяний преступной группы Шеварднадзе-Яковлева-Птицына и установлении их возможных сообщников, о которых следствию пока ничего не известно. Результаты работы группы ежедневно докладываются заведующему отделом административных органов ЦК КПСС товарищу Лукьянову Анатолию Ивановичу. У меня — все, товарищи…

В зале заседаний Политбюро повисло молчание. Даже те кто все знал — и те привыкали к новой, жутковатой реальности.

…И установлении их возможных сообщников, о которых следствию пока ничего не известно…

— Спасибо, товарищ Бояров… — скрипучим голосом сказал Соломенцев — есть мнение, товарищи… Поскольку товарищ Алиев является… так сказать, профильным специалистом, самым опытным из нас в таких делах, предлагаю на него так сказать, общественную обязанность возложить. Пусть товарищ Алиев как представитель Политбюро работает вместе с товарищем Лукьяновым, курирует, так сказать расследование… по мере сил и возможностей. Потом, как мы Пленум соберем — товарищ Алиев выступит на нем с докладом о ходе и результатах расследования. Дел у всех и так много, кто-то один должен этим делом заниматься, чтобы и следователям не мешать лишний раз. Как, товарищ Алиев?

— Если партия прикажет, Михаил Сергеевич… — пожал плечами бывший генерал-майор госбезопасности

— Вот и хорошо. Давайте утвердим. Прошу проголосовать поднятием рук — кто за то, чтобы возложить обязанность контроля расследования по этому делу от Политбюро на товарища Алиева. Голосуем, товарищи.

Поднялись руки.

Все семь.

Сноски

1

это действительно так, топливо ракет ПЗРК дает ядовитый выхлоп.

(обратно)

2

Управление «С» – нелегальная разведка

(обратно)

3

«Вышка» – так выпускники называют Высшую школу КГБ СССР, ныне академия ФСБ РФ

(обратно)

4

Так в Афганистане величали Александра Македонского.

(обратно)

5

ХАД, Хадамат-этела-э-давлати – афганская госбезопасность, аналог КГБ

(обратно)

6

Мактаб аль-Хидмат, Организация содействия, возглавляемая Осамой Бен Ладеном, курируемая ЦРУ и службой общей разведки Саудовской Аравии (Аль-Мукхабарат Аль-Амма). После вывода советских войск из Афганистана и падения коммунистического режима Наджибуллы получила новое название – «Аль Каида».

(обратно)

7

Замок – заместитель командира.

(обратно)

8

Залетчик – человек, постоянно нарушающий устав и дисциплину и залетающий из-за этого на гауптвахту.

(обратно)

9

В Чирчике была учебная часть и стоял батальон спецназа. Сейчас на базе этого создан узбекский спецназ.

(обратно)

10

Царандой – афганская милиция, хотя скорее это внутренние войска – по характеру выполняемых задач. Впрочем, в воюющем государстве другой милиции и быть не может.

(обратно)

11

Розовый дом – на слэнге так назывался штаб сороковой армии, он находился в доме из красного кирпича, очень редкого для Афганистана. Почему не красный – не знаю.

(обратно)

12

Мишка, он же Метла – Ми8 или Ми17, транспортный вертолет. Ми24, штурмовой вертолет прозывался «Крокодил» или «Полосатый», тяжелые транспортники Ми 6 и Ми26 – «Корова».

(обратно)

13

ФОТАБ – осветительная авиабомба.

(обратно)

14

УСС – управление стратегических служб – предшественник ЦРУ США, расформировано в 1947 году.

(обратно)

15

ЗДР – обычная в ЦРУ аббревиатура, означает «заместитель директора по разведке». Должность директора ЦРУ политическая, на нее обычно назначаются люди, ничего не смыслящие в разведке – а работу за них делают именно заместители директора. Заместитель директора по разведке возглавляет аналитическую работу, а заместитель директора по операциям – оперативную.

(обратно)

16

ПГУ КГБ СССР – Первое главное управление КГБ СССР, советская внешняя разведка.

(обратно)

17

Реальный исторический факт. В лагере Бадабер произошло восстание советских военнопленных, которые два дня вели бой в полном окружении с моджахедами и частями пакистанской регулярной армии. Более того, выстрелом РПГ им удалось ранить одного из лидеров мятежников Б. Раббани. Почти все они погибли.

(обратно)

18

Черные аисты – отряды боевиков-фанатиков из стран Ближнего Востока. Отличались крайней жестокостью, целенаправленно охотились на находящиеся «в поле» группы спецназа. В отличие от всех остальных могли воевать и ночью. Возглавлял эти отряды Осама Бен Ладен.

(обратно)

19

Прим автора – реальный исторический персонаж, служивший в тех краях. Отличался крайне высокой эффективностью действий и мрачным юмором. Командир 173 ООСН.

(обратно)

20

пиждачное происхождение – то есть человек пришел в армию после военной кафедры, а не рос «от солдата».

(обратно)

21

Лейтенант.

(обратно)

22

Курултай – в САС это называется «китайский парламент» – сбор всех членов группы, на котором они могут обсуждать операцию и вносить предложения. Участвуют все бойцы группы, потому что важен опыт каждого. Хорошая традиция спецназа.

(обратно)

23

Метла – слэнговое название транспортного вертолета.

(обратно)

24

Нитка – так называли либо границу либо дорогу, в зависимости от контекста разговора.

(обратно)

25

местный прикол. Как-то раз спецназовцам надоело сидеть в засаде и чтобы не возвращаться с пустыми руками они забили караван всего в пять ослов, еще и пустой, без оружия и наркотиков, взяв на этом четыре автомата и один пулемет. И все. Выход стал поводом для насмешек.

(обратно)

26

Растяжка – граната с привязанной к чеке леской, это все уже знают. А картошка – это граната с выдернутой чекой, присыпанная землей или камнями так, чтобы спусковой рычаг на честном слове держался. Неосторожно ногой задел – взрыв.

(обратно)

27

Масуд – счастливчик (дари).

(обратно)

28

Джаванан-и-муслимен – мусульманская молодежь – запрещенная экстремистская организация, существовавшая в действительности. С нее по сути начиналось исламское сопротивление в Афганистане. Все – и Раббани и Хекматиар и Халес и другие прошли через нее.

(обратно)

29

Партядра – одной из ошибок НДПА в Афганистане было стремление установить свою власть даже там, где ее не было никогда даже при короле и Дауде. С этой целью организовывались партядра, они посылались в кишлаки и уезды, тем самым создавая фактор раздражения для местных жителей и служа мишенями для духов. Если бы была принята более разумная политика – создать несколько укрепленных районов и оттуда действовать – потерь было бы намного меньше, и среди афганцев и среди русских – а моджахеды таких успехов не достигли бы. Но даже при всем при этом моджахеды на одного убитого русского теряли двадцать-тридцать своих.

(обратно)

30

Гульбеддин Хекматиар, полевой командир, исламский экстремист из непримиримых, один из членов «Пешаварской семерки». Жив до сих пор, имеет отношение к движению «Талибан». Особо опасен.

(обратно)

31

Симург – полноприводный пикап.

(обратно)

32

Лягуха – ОЗМ-72, подпрыгивает на полтора метра и взрывается, целое отделение разом лечь может. МОНка – мина направленного действия, взрывчатка и поверх нее с одной стороны – готовые осколки. Тоже подорвется – хорошего мало. Существует в различных вариантах МОН-50, МОН-90 и т. д.

(обратно)

33

Прим. автора. В нашем мире Берлинская стена была разрушена ликующей толпой, в основном молодежи. А теперь кто-то из немцев говорит – «Не стоило этого делать. Потому что стена защищала нас от нас же самих…»

(обратно)

34

Для тех кто не помнит – была такая машина, производилась в Латвии на базе Волги. Сейчас производство, конечно же, накрылось, на месте заводских корпусов как водится, открыли торговый центр.

(обратно)

35

Штази, Staatssicherheit – восточногерманская разведка, одна из лучших в мире, в некоторых вопросах дававшая фору даже КГБ СССР.

(обратно)

36

ЦК СЕПГ – Центральный комитет коммунистической партии Восточной Германии

(обратно)

37

ГВСГ – группа советских войск в Германии.

(обратно)

38

В Фюрстенберге действительно квартировали люди из спецназа ГРУ, в НАТО их называли «Фюрстенбергские демоны».

(обратно)

39

Теория конвергенции двух систем – теория, отстаивающая утверждение, что социалистическая и капиталистическая системы будут притягиваться, перенимать лучшие черты друг друга пока не сольются в единое целое. На самом деле теория эта несостоятельна, потому что в капитализме основной является максимизация прибыли. Только угроза со стороны коммунизма заставляла предпринимателей тратить немалые деньги на социальные проекты. Как только эта угроза самоликвидировалась – капиталисты просто начали выносить производства в южные страны, лишая людей работы в собственной стране – всё ради максимизации прибыли.

(обратно)

40

на самом деле – институт системного анализа и академик Гвишиани – крестный отец всех прорабов перестройки и рыцарей «прихватизации».

(обратно)

41

Елочкой – один вправо, второй влево, третий опять вправо.

(обратно)

42

существует специальный снайперский патрон для СВД. Удивительно – но некоторые снайперы об этом даже не слышали и пользуются валовыми пулеметными боеприпасами. А потом и начинаются разговоры про «никакую» точность и кучность СВД.

(обратно)

43

Руки вверх! на колени! – англ.

(обратно)

44

Надо сказать, что обычно, раздолбив караван, разведчики брали ценные вещи – золото, если его везли в караване, магнитофоны и всё такое, иногда что-то из одежды. Осуждать их за это вряд ли стоит. Например – как достать свитер (прозывающийся не иначе как вшивником), если не взять что-то с каравана и потом не обменять. А ведь свитера – это солдатам воюющим в условиях гор! – не только не выдавали! Если отцы-командиры увидят неуставной свитер – отберут! Вот где идиотизм-то скрывался! Или кроссовки – тоже неуставная форма обуви, а нормальной уставной не было, вот и доставали как могли. И тоже, увидят – взыскание наложат, отберут. Впрочем, так поступали не все командиры и не всегда – многие приходили к выводам, что черт с ней, с неуставной одеждой и обувью, если это помогает воевать.

(обратно)

45

Промедол – (синтетический препарат: производное 4-фенилпиперидина) наркосодержащее лекарство – обезболивающее. К сожалению, были случаи, когда солдаты его употребляли и не по ранению – а были и такие, когда командиры из принципа «как бы чего не вышло» изымали его из солдатских аптечек.

(обратно)

46

Дальнейшие диалоги автор будет приводить на русском, иначе перевод будет занимать много времени.

(обратно)

47

Аппаратура ЗАС – засекречивающая связь.

(обратно)

48

СК – так профессионалы обозначают конец связи.

(обратно)

49

Дувал – это такая ограда, обычно примерно с человеческий рост или чуть ниже, сляпанная из глины и тростника. Обстрелы из-за дувалов, перемещение за дувалами с внезапными нападениями и быстрыми отходами – любимая тактика духов при бое в населенном пункте.

(обратно)

50

Грач – Су-25, чернорабочий той и последующих войн, наверное лучший штурмовик в мире.

(обратно)

51

Класть вилку – терминология из артиллерии. Первая мина или снаряд ложится с недолетом, вторая – с перелетом, по попаданиям корректируется прицел и третья попадает точно в цель.

(обратно)

52

Стрелковые таланты духов, ходящие про них байки что из БУРов, британских Ли-Энфильд 303 попадали за километр, в основном из области мифов. Да, были у них и снайперы, были и просто удачные выстрелы, благо пуля из БУРа на километр только так летит. Но в основном относительная «удачливость» духов объяснялась тем, что они либо стреляли на очень коротких дистанциях, навязывали бой в зеленке, в населенном пункте. Либо занимали господствующие высоты, стреляли сверху вниз, в то время как нашим приходилось стрелять снизу вверх, а любой практик скажет вам что при стрельбе снизу вверх сложно рассчитать поправки.

(обратно)

53

Шурави, таслим! – Советский, сдавайся!

(обратно)

54

К сожалению было и такое. История афганской войны – это не только история героизма, это история и таких вот поступков. И сразу даже не скажешь кто виноват здесь больше, струсивший пилот вертолета или придурок, пославший вертолетную пару на задание, не выделив им боевого прикрытия.

(обратно)

55

Прим автора. – имена и должности подлинные. СДКЕ – французская разведка.

(обратно)

56

Гугеноты – французские протестанты. Резня гугенотов в Париже, в которой погибла четверть населения города, вошла в историю как Варфоломеевская ночь. В массовых убийствах участвовал лично король Франции Карл IX. Кстати сказать, в ту ночь погибло в религиозной бойне от пятнадцати до двадцати пяти тысяч человек – это больше, чем Иван Грозный правивший в то же самое время казнил за всю свою жизнь. В летописных книгах записана реакция Ивана Грозного на Варфоломеевскую ночь: «Во французском королевстве несколько тысяч людей от старух и до сущих младенцев избито и о том крестьянскому государю пригоже скорбеть, ибо король французский без ума поступил, и кровь великую пролил». Однако, примером тирании служит именно правление Ивана Грозного.

(обратно)

57

Прим автора – и эта информация соответствует действительности.

(обратно)

58

Имя подлинное. Резидент ЦРУ в Пакистане в описываемый период. План «Эдельвейс» так же имел место в действительности.

(обратно)

59

Кто это на самом деле – думаю, несложно догадаться Глушков – тоже.

(обратно)

60

Это и в самом деле так.

(обратно)

61

Судоплатов, Павел Анатольевич – советский разведчик, генерал лейтенант, специалист по диверсиям. Организатор убийств Коновальца и Троцкого. Во время войны возглавлял Четвертое управление ГУГБ НКВД, вел игру с фашистским Абвером. В 1953 году арестован по обвинению к измене Родине вместе с группой Берии-Гоглидзе-Деканозова-Меркулова, приговорен к пятнадцати годам лишения свободы. Отбыл наказание полностью, умер в 1996 году.

(обратно)

62

АНБ – Агентство национальной безопасности США, занимается электронной разведкой.

(обратно)

63

Об этом транспортнике С141 упоминает Калашников (Кучеренко) в своих книгах, однако описывает его с ошибками. Это был обычный С141 Старлифтер, но в шестидесятые годы фирма Эйрстрим сделала три трейлера как раз под его грузовой отсек. Трейлеры эти были сделаны для встречи астронавтов, но потом пилотируемую программу длительных полетов свернули и они оказались не нужны. Вот таким трейлером и пользовался директор ЦРУ, поскольку он был в наличии и особо никому не нужен. Под него специально самолет, конечно же не переделывали, только покрасили экспериментальной краской.

(обратно)

64

Прим автора: настоящее имя Милтон Берден. Здесь и далее за исключением некоторых, имена будут вымышленные. Подлинные имена будут приводиться в книгах серии «Агония».

(обратно)

65

Особист – представитель особых отделов в армии, подчиняются Третьему управлению КГБ СССР. В Афганистане работало сразу несколько управлений КГБ, поэтому порой случался бардак.

(обратно)

66

Почему-то было принято, причем директивно, что на реализации развединформации всегда должен присутствовать источник. Частично это было правильно частично – нет. Если, к примеру ты сажаешь источник в самолет-спарку или в вертолет и он показывает где бомбить – наверное правильно. Иногда источник нужно взять с собой на случай, если подозреваешь, что он дал дезинформацию и хочет завести отряд в засаду. Но решение должен принимать командир группы каждый раз индивидуально – если источник будет просто тормозить группу, будет ей обузой – брать его на реализацию, конечно же, нельзя.

(обратно)

67

Если бы портрет Дзержинского был – сразу было бы понятно, чей это кабинет. КГБ!

(обратно)

68

Народный контроль – было такое в СССР. Что-то типа внештатной контрольной службы из числа рядовых работников, которые в принципе могли войти в кабинет и к министру. Народный контроль в последние годы жизни СССР часто использовался в политических разборках.

(обратно)

69

С пьянством, особенно после горбачевского «сухого закона» боролись очень жестоко, немало судеб и карьер было сломано из-за глупости.

(обратно)

70

Полковник Мосолов Роберт Павлович, командир пятнадцатой бригады СПн ГРУ.

(обратно)

71

Оперативная группа министерства обороны – особая группа управления офицеров Генштаба, действовала отдельно от сороковой армии и занималась в основном вопросами организации и обучения афганской армии как самостоятельной боевой единицы. Она же систематизировала и обобщала боевой опыт, организовывала проведение совместных советско-афганских операций. То что был штаб сорокой армии и отдельно – оперативная группа Министерства обороны – не всегда было в плюс.

(обратно)

72

Полковник Старов Юрий Тимофеевич, командир 154 отряда спецназа ГРУ в описываемый период

(обратно)

73

Подполковник Руденко Валентин Григорьевич – начальник политотдела бригады.

(обратно)

74

Туга-Хан, реальный персонаж, руководитель отрядов вооруженной оппозиции, которому на тот момент подчинялось большинство бандформирований в провинции Нангархар общей численностью восемь-десять тысяч человек. Подчинялся так называемой «Пешаварской семерке».

(обратно)

75

Выводной – термин спецслужб, сотрудник НН, наружного наблюдения, в чью задачу входит сообщить экипажам НН о появлении объекта.

(обратно)

76

Мао и в самом деле говорил это и не раз. Поэтому, материалы ЦК КПК запрещались к распространению в нашей стране.

(обратно)

77

Сахаровский Александр Михайлович, Мортин Федор Константинович – председатели Первого главного управления КГБ СССР, внешней разведки Советского союза. Сахаровский занимал эту должность пятнадцать лет и воссоздал советскую разведку после сталинских погромов. Надо сказать, что несмотря на то что разведка организационно входила в КГБ СССР, но на деле она была мало зависима от центрального аппарата. Не раз автор видел партийные документы, где руководителю ПГУ поручалось сделать то-то и то-то или он входил с предложениями ЦК, минуя Председателя КГБ СССР. Внешнюю разведку Андропову удалось подчинить только тогда, когда на ПГУ он протолкнул Владимира Крючкова, своего вечного зама.

(обратно)

78

Так на сленге обычно называют особистов, военную контрразведку.

(обратно)

79

Наверное мало кто уже помнит. Так назывались магазины, которые торговали не за рубли, а за чеки Внешпосылторга, своего рода «советскую инвалюту». Торговали импортным шмотьем, техникой… Те, кто мог там отовариваться, были счастливчиками, выйдя из магазина они могли перепродать купленную там вещь иногда за десять цен.

(обратно)

80

дукан – лавка.

(обратно)

81

мусташар – советник.

(обратно)

82

хуб асти – как поживаете. Самое распространенное приветствие в Афганистане.

(обратно)

83

Дреш! – Стой! Самая распространенная команда; по ночам в городе было неспокойно, и если ты не замирал на месте в ответ на такой окрик – по тебе открывали огонь. Надо сказать, что для того чтобы часовой успокоился – достаточно было сказать что-то по-русски.

(обратно)

84

Что такое душман знают все – а вот что такое ашрар – мало кто знает. Ашрар – на дари означает враг, сами афганцы обычно использовали именно это слово, а не «душман».

(обратно)

85

Unitatea Specialг de Luptг Antiteroristг (U.S.L.A.) – антитеррористический спецназ времен Чаушеску, организационно входил в состав Секуритате, очень хорошо подготовленный.

(обратно)

86

Генерал Юлиан Влад, руководитель Секуритате. Имя подлинное.

(обратно)

87

Андрута Чаушеску, руководитель школы Секуритате, брат президента.

(обратно)

88

Великий Кондукатор – звание вождя всех румын Николае Чаушеску.

(обратно)

89

КОДВО – Краснознаменный ОДесский Военный Округ.

(обратно)

90

Центр боевого управления «Экран» – правильное название группы, контролировавшей все действия сил специального назначения в Афганистане.

(обратно)

91

В армии обычно к подполковнику обращаются, отпуская приставку «под».

(обратно)

92

Официально считалось, что спецназа не существует, поэтому весь спецназ маскировался под десант и всего его заслуги тоже приписывали десанту.

(обратно)

93

Пятое управление ХАД – боевое управление, официальная задача – борьба с терроризмом. Сыграло ключевую роль в деле подавления мятежа министра обороны Шах Наваза Танаи в 1990 году.

(обратно)

94

Партнеры – так обычно называли афганцев.

(обратно)

95

Прим. автора – Это соответствует действительности.

(обратно)

96

Зеленый, партнер – воин афганской армии, сотрудник ХАД или Царандоя.

(обратно)

97

Дизель – дисциплинарный батальон.

(обратно)

98

Красной рыбой называли консервы – кильку в томатном соусе.

(обратно)

99

Золушка – ЗУ–23-2, устаревшая 23-миллиметровая зенитка. Это она против воздушных целей устаревшая, против наземных, для поддержки пехоты, особенно при действиях в горах, где приходится стрелять под большим углом – ей цены нет. Иногда в кузов ставят ЗПУ-2, тоже зело полезная штука, тем более что патроны к ней идут – от КПВТ, достать легко в любой зоне локального конфликта.

(обратно)

100

Афоньки – афгани, прозвище местной валюты.

(обратно)

101

Сварка – чаще всего это китайский ДШК, иногда спаренный. Попадались в качестве зенитных Браунинг М2, более современные китайские «крупняки», советские ЗПУ-2 и ЗПУ-4. Слава Аллаху, у духов почти не было трофейных Утесов – с этим пулеметом, которые штатно оснащаются восьмикратным оптическим прицелом, можно было натворить дел. Были также 20 мм швейцарские Эрликоны, они использовались в системе обороны укрепрайонов. Такое ПВО было опасно для любых типов вертолетов, обычный транспортник Ми-8 пробивался пулей крупняка насквозь. В то же время у нас бронированный донельзя Ка-50 был готов в 1982 году по планеру и пушке. Но в Афганистан его не отправляли, ждали пока сработают доселе невиданный противотанковый ракетный комплекс с дальностью боя десять километров. Навесили бы четыре блока НУРС, сделали бы партию штук 50 и отправили бы в Афган – сколько бы жизней тем самым спасли бы. Ка-50 ни одной из существующих систем ПВО духов – кроме разве что Стингеров, и то не факт – сбить было невозможно, он мог бы летать над горами безнаказанно и методично смешивать с землей все что шевелится.

(обратно)

102

Это действительно было так, афганский космонавт побывал в космосе. Многие афганцы сейчас очень сильно раскаиваются в том что сражались с нами. Не раз, уже после оккупации международной коалицией, простые афганцы говорили русским – вы тут построили это, это, это и это – а американцы – только вот это. Но разница видна только на расстоянии и сделанного – уже не воротишь. Что такое «Талибан» и «ваххабизм» – афганцы тоже не знали тогда, даже те кто воевали с нами.

(обратно)

103

Приставка «–шах» говорит о многом, вряд ли бандит Набир имел право на такую приставку к имени.

(обратно)

104

оборался — то есть установил связь. Это выражение пошло, потому что связи часто не было вообще и контакт устанавливали голосом, орали изо всех сил.

(обратно)

105

ПВД — пункт временной дислокации.

(обратно)

106

чарс — наркотик.

(обратно)

107

Бача — мальчик, паренек изначальное значение этого слова. В отрядах моджахедов так называли тех, кто оказывал моджахедам сексуальные услуги. Такое было не редкостью, в Афганистане вообще распространен гомосексуализм из-за нехватки женщин и скотского к ним отношения.

(обратно)

108

Комитет Черча — назван по имени его председателя, сенатора Фрэнка Черча, создан в 1975 году, расследовал деятельность ЦРУ. Поводами для создания этой структуры стал «Уотергейт» и сообщения о том, что ЦРУ планировало провести несколько убийств иностранных государственных лидеров. В результате работы Комитета Черча, обе палаты парламента США создали особые комитеты по разведке (Senate Select Committee on Intelligence and the House Permanent Select Committee on Intelligence). В 1980 году ЦРУ обязали постоянно отчитываться перед ними. Кроме того, в ЦРУ провели масштабную чистку.

(обратно)

109

Игра слов. Черч на английском — церковь.

(обратно)

110

Прим. автора. — Это правда. В ЦРУ того времени пили очень многие. Взять того же Олдриджа Эймса — от него ушла жена на почве пьянства и он, чтобы добыть денег на развод, пошел в советское посольство.

(обратно)

111

Роберт Майкл Гейтс, нынешний министр обороны США. И он и Уорден свободно говорили по-русски. Что же касается переезда — то это тоже было оправданное приветствие, ибо по приказу директора ЦРУ Кейси отдел по борьбе с советской угрозой переехал из Лэнгли в пригороды Вашингтона, для исключения дурного влияния.

(обратно)

112

Сенаторы Голдуотер, Лихи, Дюренбергер — реально существовавшие люди.

(обратно)

113

УСС — управление стратегических служб, предтеча ЦРУ. Кейси действительно работал там и даже забрасывался в оккупированную Гитлером Европу.

(обратно)

114

Думаю, многие уже догадались, о ком идет речь. Под агентурными кличками Бурбон и Цилиндр скрывался генерал ГРУ Дмитрий Поляков. До сих пор непонятно почему он пошел на предательство. Но как бы то ни было — эта мразь за двадцать лет работы на ЦРУ выдала 19 нелегалов, 150 иностранных агентов, более 1500 досье на действующих работников КГБ и ГРУ. Он же рассказал о подлинном состоянии советско-китайских отношений, что позволило американцам наладить отношения с Китаем, передал данные о новых видах вооружения Советской армии, о методах подготовки советских разведчиков. Расстрелян в 1988 году. Кстати, арестовали его после того, как его выдал Олдридж Эймс, завербованный нами крот в ЦРУ. Контрразведка же позволяла предателю работать двадцать лет и никогда не возникало никаких вопросов. Точно так же по многу лет на ЦРУ работали бывший сотрудник нью-йоркской резидентуры Кулак, оперативный фотограф ГРУ Чернов, полковник ГРУ Бохан. Ни к кому не возникало вопросов, и всех их разоблачили после того, как их выдали кроты в ЦРУ. Получается дикая ситуация — когда предателей внутри страны разоблачает не контрразведка, а разведка. А чем тогда простите, занята контрразведка? Зачем она тогда вообще существует, если не дает результата? Это сама по себе очень интересная тема, и возможно в этом кроется разгадка того, как в последние годы жизни СССР на высоких постах оказалось столько предателей.

(обратно)

115

Прим. автора — так оно и было. Сам Кейси никогда не стремился стать директором ЦРУ, он целился на пост генерального прокурора — но оно уже было обещано людям вице-президента. Д. Буша, который и сам в свое время был директором ЦРУ. А Кейси надо было как-то наградить, он внес немалый вклад в победу Рейгана. Вот ему и дали должность директора ЦРУ. Просто удивительно, как бездарный актер и пустозвон Рейган сумел благодаря безумному стечению обстоятельств подобрать команду, сокрушившую СССР.

(обратно)

116

Прим. автора — про директора ЦРУ Уильяма Кейси модно говорить многое. В том числе и плохое. Но одного у него не отнять — он был руководителем высочайшего класса; в современной России вряд ли найдется хоть один такой же менеджер на госслужбе. В этом, наверное, и заключается наша трагедия…

(обратно)

117

Немного подскажу. В нашей реальности это полковник Квачков, командовавший 154 ОБрСпн в 1990–1994 годах. Потом он перешел на штабную работу и предложил концепцию создания единого Командования специальных операций на базе спецназа ГРУ с подчинением ему всех соединений армейской разведки. За это его обвинили в покушении на А.Б. Чубайса и посадили в тюрьму. Кому то очень не хочется, чтобы Русская армия усиливалась. Интересно, с чего бы это…

(обратно)

118

Желтые белки глаз — значит, человек заболел желтухой. Желтуха в Афганистане была одним из самых распространенных заболеваний.

(обратно)

119

Прим автора — такое было еще в Афганистане.

(обратно)

120

Махра — на слэнге пехота.

(обратно)

121

Прим автора. — В Пуллахе находилась и находится штаб-квартира БНД.

(обратно)

122

Прим автора. —  В Польше была построена фабрика ФИАТ, выпускавшая нечто вроде Жигулей только без доработок.

(обратно)

123

Прим автора. — В ГДР тоже была «Группа 9», как и в ФРГ, только относилась она не к погранохране, а к Народной милиции. По выучке вряд ли уступала.

(обратно)

124

Это официальные данных западных агентств.

(обратно)

125

Теперь все 9 энергоблоков демонтированы — и немцы каждую зиму думают, перекроет ли Украина с Польшей газ или не перекроет.

(обратно)

126

Прим. автора — В исламе злой дух называется джинн.

(обратно)

127

Мунафик — лицемер. В исламе — одно из самых страшных обвинений, так называют людей которые внешне соблюдают заветы ислама, но в душе не являются правоверными. Наказание для мунафиков — смерть.

(обратно)

128

Полковник Оливер Норт, ответственный сотрудник Совета национальной безопасности США играл активную роль в деле Иран-Контрас — в нарушение прямого запрета Конгресса продавал Ирану запасные части к американскому оружию, которого там было море, а на вырученные деньги поддерживал движение Контрас в Никарагуа. Когда все всплыло наружу — полковник Норт, единственный из всех, кто в этом участвовал, получил срок за ложь перед комиссией Конгресса. В то время, когда происходили описываемые события, скандал Иран-Контрас был в самом разгаре.

(обратно)

129

Фатиха, открывающая — первая сура Корана, ее обычно читают, когда кто-то умирает.

(обратно)

130

Ст 64 УК СССР — измена Родине.

(обратно)

131

Прим. автора — пример солдатской смекалки. Ми-8 тогда бронированных не было; не то, что сейчас, он пробивался даже пулей АКМ. Вот и клали перед вылетом чугунную сковородку под задницу, да так и летели. Известны случаи когда добрый советский чугун — а в СССР чугуна на столовые принадлежности не жалели — спасал от пули ДШК.

(обратно)

132

Стой, стрелять буду!

(обратно)

133

Прим автора — про то, что рядом с Масудом постоянно были русские — это не выдумка. Командиром подразделения охраны и личным телохранителем Масуда был человек по имени Николай. По свидетельствам очевидцев, подготовкой пулеметчиков у А.Ш. Масуда занимался бывший советский военнослужащий, взявший имя Абдолло. Рядом с Масудом были и другие русские, не раз перехватывали разговоры на русском по рациям.

(обратно)

134

Достоверно известно, что А.Ш. Масуд свободно владел шестью языками, в том числе и русским. Не расставался с книгой. Приведенная формулировка — типичное приветствие афганцев гостям их дома. То, что А.Ш. Масуд приветствовал их именно на русском, на их языке — было проявлением уважения.

(обратно)

135

Первая поправка к конституции — гарантирует свободу слова и свободу распространения информации.

(обратно)

136

Стрингер — фоторепортер, добывающий информацию на свой страх и риск, без задания и продающий ее тем, кто больше заплатит. Этакий наемник.

(обратно)

137

Уолтер Мондейл, кандидат в президенты от Демократической партии на выборах 1984 года.

(обратно)

138

Чарли Уилсон — конгрессмен от Техаса, член комитета по разведке, крайне правый. Безусловно этот человек сделал больше всех конгрессменов США для поддержки движения моджахедов. О его вкладе в победу движения моджахедов в Афганистане снят фильм «Война Чарли Уилсона», доказывающий как один человек может реально влиять на положение дел в мире.

(обратно)

139

Гридирон-клуб — самый известный закрытый клуб редакторов ведущих газет и самых известных журналистов в США. Известен тем, что один раз в год в этот клуб приходит на обед Президент США.

(обратно)

140

Самое смешное то, что Исламабад отстоит от Равалпинди примерно на пару километров, и у этих городов один аэропорт на двоих.

(обратно)

141

Шах Наваз Бхутто был убит во Франции в 1980 году при невыясненных обстоятельствах. Перед смертью он пытался сместить свою сестру Беназир Бхутто с поста председателя Народной партии Пакистана.

(обратно)

142

Мухаммед Хан Джунейджо стал премьер-министром республики Пакистан 22 марта 1985 года и пробыл на этом посту до 29 мая 1988 года. После вывода советских войск генерал уль-Хак видимо решил, что с демократией пора завязывать и снова назначил премьером себя самого — но не прожил после этого решения и полугода.

(обратно)

143

Эти племена восстанут весной 1985 г. По свидетельствам очевидцев генерал уль-Хак тайно переместил свою резиденцию в те дни на аэродром, он боялся что это — начало советского вторжения. Когда же стало понятно, что вторжения не будет — он приказал совершить геноцид племен африди и шинвари, уцелевшие бежали в Афганистан. Есть слухи, что при подавлении восстания применялось химическое оружие.

(обратно)

144

Наджибулла или доктор Наджиб, как он себя величал, на тот момент еще не стал главой государства и работал руководителем ХАД. Специальность его, по которой он учился в университете, самая мирная — гинеколог.

(обратно)

145

Орудия гремят и сейчас. Индо-пакистанская граница проходит по горным перевалам, там собрана высококлассная артиллерия — и очень часто происходят артиллерийские дуэли. Это даже не считается за инциденты.

(обратно)

146

На тот момент Дуррани был адъютантом уль-Хака, потом он станет начальником бронетанковых войск и погибнет в одном самолете с уль-Хаком.

(обратно)

147

VC-135, VC-137 — названия самолетов в ВВС США, которые использовались для транспортировки высших должностных лиц США. Оба сделаны на базе Боинг-707, но VC-135 на базе грузовой версии и без иллюминаторов, а VC-137 на базе пассажирской версии и с иллюминаторами.

(обратно)

148

База пакистанских ВВС Чаклала — военный сектор международного аэропорта Исламабада, сейчас перестроенного и названного в честь погибшей в результате теракта Беназир Бхутто.

(обратно)

149

Речь идет о южнокорейском Боинг-474 сбитом в 1983 году в воздушном пространстве между СССР и Японией. В этом деле очень много неясного и даже американский суд подтвердил вину южнокорейского пилота в инциденте. Возможно, как-нибудь я соберусь с силами и расскажу об этом деле подробнее.

(обратно)

150

Это правда, такие нападения имели место имели место и убийства американских граждан МОССАДом при полном попустительстве ФБР. Оак-Ридж — лаборатория ядерной физики, центр по обогащению урана и завод по сборке ядерных устройств.

(обратно)

151

Пакистан начал работы по обогащения урана и исследованиям в области ядерного оружия в 1970-е по приказу премьера Зульфикара Али Бхутто. Автор слышал о том, что работы были отброшены на несколько лет назад в результате таинственного и очень мощного взрыва в одной из лабораторий.

(обратно)

152

бригадир — то есть бригадный генерал. Армия Пакистана пользуется британской системой военных званий.

(обратно)

153

Если кто-то читал произведение Т. Клэнси «Кремлевский кардинал» — то помнит про одного из героев книги, командира афганских душманов по кличке Лучник. Это не вымысел, он существовал в жизни. Правда, на укрепленный район с группой из 200 человек он никогда не нападал, особого вреда не принес. Но на территории Советского Союза бывал и не раз, раздавал оружие и обстреливал объекты, военные и гражданские. В нашем мире он потерял ногу на минном поле, поставленном советскими вертолетами для того, чтобы отсечь бандитов от границы, после чего прекратил бандитскую деятельность и стал сапожником.

(обратно)

154

Прим. автора. — по странному стечению обстоятельств, Патман — в переводе означает «человек чести». Вот и судите какие «люди чести» были у душманов, если они готовы были взорвать школу с детьми. Думаете, преувеличиваю? Ничуть — и кинотеатр взрывали, и посольский микрорайон обстреливали, причем старались угадать и положить ракеты по площадке, где играли дети.

(обратно)

155

Арк — дворец народа, резиденция правительства Афганистана. Харам-Сарай (дворец греха) — такое странное название носило основное здание этого комплекса.

(обратно)

156

Все указанные модели вертолетов — не выдумка автора. В-50 превратился в знаменитый Ка-50, кстати готов он был уже в 82 году и не полетел в Афганистан только потому что не был отработан ПТРК Штурм — его основное оружие с дальностью 10 километров. Но ведь даже с НУРС это могла быть смертельно опасная машина. Ми-18 — это тот же Ми-8, только с бронированием, увеличенным десантным отсеком и несколькими штатными пулеметами. Ми-40 — тоже прорабатывался в реальности, правда, из названных он был меньше всего готов к серии.

(обратно)

157

Автор не выдумывает, всё это потом Юсеф изложит в своих воспоминаниях. Душманы были вооружены так плохо, что оставалось только удивляться, как им удавалось вообще убивать наших. Шурави Калаков считался огромной ценностью, его можно было сменять на 10–12 взрослых баранов на любом базаре. Правда, афганцы, да и советские тыловики часто продавали налево оружие и тот же Масуд и его люди были вооружены — на зависть ОКСВ. Кстати — производство оружия 5,45 и патронов в Пакистане все же наладили.

(обратно)

158

Прим автора. — Для тех, кто не помнит, через несколько дней должна была состояться встреча Горбачева и Рейгана в Рейкьявике.

(обратно)

159

Райли ошибся. Посол Хинтон покинул страну в ноябре 1986 года, а новый посол Арнольд Раффл вручит верительные грамоты лишь в июне 1987 года.

(обратно)

160

Автор читал труды американских военных аналитиков, где отмечалось, что последним крупным военным теоретиком СССР/России был именно Николай Васильевич Огарков.

(обратно)

161

Огарков неоднократно предупреждал о возможности очень тяжелых последствий интервенции в Афганистан.

(обратно)

162

Это и в самом деле было так, в Афганистане даже высший командный состав рисковал своей жизнью. В пример можно привести генерала Хахалова из ВВС, который по одним данным был сбит, по другим — направил подбитый вертолет на зенитную установку духов.

(обратно)

163

На самом деле кто надо — план внимательно изучил, и именно с этого плана началась история ВСОГ Камнепад.

(обратно)

164

Потом придумает. Весной этого года Соколов оставит карту одного из участков ПВО в Кремле и, убедившись, что она попала к противнику — все поймет. Но в нашей действительности — ничего не предпримет.

(обратно)

165

Юрий Баталов, последний начальник Госстроя. По отзывам тех, кто с ним работал — последний сталинский нарком.

(обратно)

166

Кому то может показаться, что никто в таком тоне не мог разговаривать с министром обороны. На самом деле — люди из ЦК партии могли и не в таком…

(обратно)

167

КПК — Комиссия партийного контроля. При Сталине ее боялись как огня, при Брежневе она во многом потеряла свое значение.

(обратно)

168

Миротворец — старый Кольт «Peacemaker» 1873, одинарного действия.

(обратно)

169

Грамман Эвенджер — американский палубный торпедоносец, именно на нем в 1942 году японцами был сбит будущий президент США.

(обратно)

170

Это и в самом деле так, весь свой второй срок Рейган чувствовал себя плохо и почти все время спал.

(обратно)

171

Бурбанк — деловой район Лос Анджелеса, там находятся штаб-квартиры сразу нескольких корпораций американского ВПК.

(обратно)

172

Прим. автора — В 1972 году арабские страны объявили эмбарго на поставку топлива в США, цены на заправках подскочили в четыре раза. Одним из условий прекращения эмбарго было установление правила, что вся нефть из Саудовской Аравии вывозится только танкерами, принадлежащими саудитам. Танкеров у Саудовской Аравии не было — но они были у американских компаний и они были вынуждены продать их саудитам за бесценок, потому что иначе для танкеров просто не было бы работы.

(обратно)

173

Шейхи Ас-Сабах — правящая семья Кувейта.

(обратно)

174

Это действительно сказал один из вице-президентов, Адамс если мне не изменяет память. Кстати — когда писалась конституция США, должность вице-президента предполагалось отдавать представителю проигравшей на выборах партии. Но потом восторжествовал принцип «победитель получает все».

(обратно)

175

Хотелось бы напомнить что в 1963 года в Далласе, штат Техас был убит президент США Д.Ф. Кеннеди.

(обратно)

176

Увы, в Афганистане дедовщина цвела пышным цветом. Кто-то из офицеров боролся с ней, кто-то — нет. Герой Советского Союза Валерий Востротин как-то построил солдат, вывел из строя дедов и начал над ними издеваться, точно так же как они издевались над молодыми.

(обратно)

177

Согласно кем-то придуманному идиотскому правилу потерянную бронетехнику, пусть и полностью сгоревшую надо было эвакуировать, чтобы потом по акту списать. Часто при таких вот эвакуациях множились потери, потому что духи знали это правило, минировали местность и устраивали засады.

(обратно)

178

Старослужащих, дедов. Рассказ кстати вполне реальный.

(обратно)

179

Вид наркотика.

(обратно)

180

Бизнесом Масуда был экспорт лазурита, а не наркотиков. В Пандшерском ущелье просто не было мест, где можно было бы выращивать мак, не хватало места даже для пшеницы и проса, чтобы питаться самим. Какой уж тут мак…

(обратно)

181

Эй, парень, чарс (наркотик) есть?

(обратно)

182

Это явно дом для гостей. В любом уважающем себя кишлаке есть дом для гостей, стоящий на отшибе.

(обратно)

183

Ур! — огонь (пушту).

(обратно)

184

Здесь Ахмад Шах лукавит. Организация «Джаванан-и-муслимен» была часть более крупной международной исламской террористической сети «Братья-мусульмане». Это была организация, созданная в Египте в двадцатые годы и ставящая целью восстановление религиозной власти на всем Востоке (в перспективе — порабощение всего мира и создание исламского халифата). Организация добилась немалых успехов, в ее сети попало немало молодых людей, в том числе и Масуд. В Афганистане ее интересы продвигал Бурхануддин Раббани, преподаватель богословия в Кабульском университете и педофил. Кстати, в последующем Ахмад Шах хоть и считал себя мусульманином и отправлял, как положено, все мусульманские обряды, но религиозного фанатизма не проявлял.

(обратно)

185

Здесь нужно пояснить. Одной из причин провала в Афганистане послужила практика организации парт-ядер. Парт-ядро — это пять человек из числа коммунистов, которые должны контролировать волость, возглавлять ее партийные и силовые структуры. Почему-то эти люди из парт-ядер опасались работать там где родились и просили направить их в другие места. Но там же они никого не знали и их никто не знал! И вот приходили такие партийные активисты и начинали учить племена жизни — включая те, которые никогда никому не подчинялись, ни королю, ни Дауду, которые жили сами по себе и никому в общем то не мешали. Вот и начиналась война — парт-ядра вырезали, потом приходила армия и Царандой, гибли люди, начиналась месть за погибших… // Исламисты поступали более мудро — в их исламских комитетах обязательно были люди, которые родились в этой местности и знали здесь живущих.

(обратно)

186

РАФ, Роте Армии Фракшн — опасная террористическая организация, одна из самых опасных в Европе на тот момент. К описанному периоду по большей части была разгромлена.

(обратно)

187

Гудрун Энслин — наряду с Андреасом Баадером является одним из основателей РАФ. Ульрика Майнхоф — журналистка, входила в движение.

(обратно)

188

Каурый — позывной поста наведения, обнаружившего Цессну. Расположен близ эстонского города Кохтла-Ярве.

(обратно)

189

Пятерка — в данном контексте диспетчеры гражданского аэропорта.

(обратно)

190

Устав гарнизонной и караульной службы Вооруженных сил СССР.

(обратно)

191

В 1982 году над Сахалином истребителем ПВО СССР был сбит борт 007 корейской авиакомпании КАЛ, все 269 человек, находившиеся на борту самолета погибли. В результате этого разразился международный скандал, многие получили взыскания. В истории этой — чудовищное количество лжи и автор как-нибудь напишет об этом. Скажу только, что на самом деле самолет этот был сбит не над Сахалином и не советским истребителем.

(обратно)

192

АБД — аппаратура боевого документирования.

(обратно)

193

Посадочная радиомаяковая группа.

(обратно)

194

Р3 Орион — противолодочный разведывательный самолет НАТО. Описанная история имела место в действительности.

(обратно)

195

Врачебно-летная комиссия.

(обратно)

196

Паки — пакистанцы.

(обратно)

197

Иап — истребительный авиаполк.

(обратно)

198

Яма — одно из сленговых названий ЗБУ.

(обратно)

199

ЛТО — летно-техническое обмундирование.

(обратно)

200

Метеоминимум — погода, ниже которое все полеты прекращаются.

(обратно)

201

ПСС — поисково-спасательная служба.

(обратно)

202

Типичный американский ответ. Американцы почему-то не пьют воду из-под крана и даже некипяченую. В их понимании чистой питьевой является только бутилированная вода.

(обратно)

203

Имена подлинные.

(обратно)

204

Ныне Бангладеш. Получила независимость в 1971 году в ходе второй пакистано-индийской войны.

(обратно)

205

В описываемый период премьер-министром ЮАР был Пик Бота, а министром иностранных дел — его брат Питер Бота.

(обратно)

206

Увы, автор знает, о чем говорит. Когда мы хаем милицию, вернее, не милицию, а то что у нас называется милицией — мы забываем о том как наша милиция докатилась до жизни такой. А вот так и докатилась! Когда невозможно нормально зарегистрировать преступление, и ты вынужден врать гражданам и отказывать в регистрации. Потом больше, больше и вот — преступник в погонах готов.

(обратно)

207

Теперь понятно, почему «наверху» не понимают проблем тех, кто работает «на земле». Потому что те, кто «наверху», большей частью «на земле», рядовыми операми никогда и не работали. Есть конечно и исключения — но это сейчас, в СССР было именно так.

(обратно)

208

Кум — заместитель начальника учреждения по оперработе. Абвер — оперчасть, оперативные сотрудники.

(обратно)

209

Прогон — выраженное в записке (маляве) воровское мнение по какому-либо поводу или приговор кому-то.

(обратно)

210

По второй судимости все шли в обычную зону, в том числе и менты и бывшие ИТУшники. Во многих случаях это была верная смерть — блатные ничего не прощают.

(обратно)

211

Книга, якобы написанная Л.И. Брежневым. Проводились обязательные читки этой книги во всех совучреждениях, по ней принимались резолюции. Не в последнюю очередь страна погибла из-за этого маразма.

(обратно)

212

БУР — блок усиленного режима.

(обратно)

213

Индюха — индийский чай, считай, что валюта в зоне.

(обратно)

214

УДО — условно-досрочное освобождение.

(обратно)

215

Почему то многие считают Николая Ивановича Рыжкова порядочным человеком, считают что было бы лучше, чтобы первым президентом России стал он, а не Ельцин. На самом деле, если беспристрастно разобраться — мало, кто сделал для развала страны столько же, сколько Николай Иванович Рыжков.

(обратно)

216

Егор Кузьмич Лигачев — еще один вроде как «твердолобый коммунист» — но и он если так рассудить беспристрастно — тайно подыгрывал во многом Горбачеву и тоже сделал многое для развала страны. К примеру — именно Лигачев вытащил в Москву из Екатеринбурга Бориса Николаевича Ельцина, хотя насчет него были сигналы.

(обратно)

217

Воздушное Наблюдение Оповещение Связь.

(обратно)

218

Служба защиты конституции, разведка ФРГ.

(обратно)

219

Имеются в виду передачи зарубежных радиостанций транслирующиеся на СССР. «Голос Америки» — самая известная, от нее то и пошло общее название — голоса.

(обратно)

220

Министр внутренних дел АзССР Ариф Назар Оглу Гейдаров был убит 30 июля 1978 года в своем кабинете офицером внутренней службы Зией Мурадовым. Вместе с ним были убиты его ближайший помощник и порученец Азиз Сафиханов и заместитель министра внутренних дел Салахаддин Кязымов. Убийцей был офицер Шушинской тюрьмы Зия Мурадов, который после убийства сразу же застрелился. Предполагаемый мотив для убийства — у него были плохие жилищные условия и ему не выделили квартиру. Всё произошедшее вызывает массу вопросов. Как офицер не самого высокого ранга прошел в кабинет министра с оружием — этого просто невозможно было сделать, оружие сдавали, потому что министр отдавал себе отчет в возможной опасности. Как в кабинете у министра оказались одновременно Кязымов и Сафиханов? Ведь всему Баку было известно, что Сафиханов собирал и распределял взятки, и самое главное — как секретарь пустил в этот момент в кабинет Мамедова? Ходили даже слухи, что по указанию Алиева в кабинет вошли сотрудники УКГБ АзССР и прямо в кабинете расстреляли министра и его помощников-взяточников.

(обратно)

221

Наседка — стукач, человек, работающий на Абвер, оперчасть.

(обратно)

222

В результате серии операций МВД СССР примерно с 1965 по начало восьмидесятых группировка воров в законе была почти разгромлена. Самое примечательное — что это удалось сделать без сталинских беззаконий — исключительно оперативными методами.

(обратно)

223

Думаю, о ком идет речь — все уже поняли.

(обратно)

224

23 октября 1983 года в Бейруте, Ливан, грузовик, груженый пятью тоннами ТНТ прорвал ограждение, снес ворота и врезался в штаб миротворческой миссии. Погибло 241 американский морской пехотинец и 58 французских иностранных легионеров.

(обратно)

225

Рональд Макдональд — клоун, используемый в рекламе забегаловок «Макдональдс». Очень популярный персонаж, в США его знает каждый ребенок. Противники называли Рейгана и так — Рональд Макдональд.

(обратно)

226

Прим. автора. — В годы Вьетнамской войны США превратились из нетто-кредитора мировой экономики в нетто-заемщика. Чудовищные накопления, сделанные в времена Второй мировой войны, когда США не только не пострадали, но и заработали огромные деньги на восстановлении Европы в несколько лет были проедены. Рейган же ступил еще глубже в эту трясину, собственно говоря именно при нем сформировалась та долговая раковая опухоль, которая сейчас грозит мировой финансовой катастрофой.

(обратно)

227

Однажды генеральный атторней Эдвин Миз предпринял исследование на тему: наносит ли порнография вред обществу? Вывод был — наносит.

(обратно)

228

Роберт Гейтс имел ученую степень по русской истории — поэтому он знал имя Екатерины Второй.

(обратно)

229

Нэнси Дэвис — сценический псевдоним Нэнси Рейган, настоящее е имя Анна Фрэнсис Роббинс. Снялась в 11 фильмах, чем уступила своему мужу — тот снялся в 54 картинах.

(обратно)

230

По воспоминаниям Нэнси называла мужа Рони, а тот её, как ни странно, — Мамочкой.

(обратно)

231

Имеется в виду статуэтка Оскара.

(обратно)

232

УСС — Управление специальных служб, создано США во время войны. В 1947 году реорганизовано и получило название ЦРУ.

(обратно)

233

Охранник посольства был прав, как ни странно. Я уже упоминал, что предыдущий посол покинул страну, а новый еще не прибыл в страну и не вручил верительные грамоты. Так что юридически — всю первую половину 1987 года в Пакистане и впрямь не было американского посла.

(обратно)

234

Прим. автора. — Возможно, читателю покажется что этот персонаж гротескный. Но это не так, он срисован с реального прототипа, с реальной американской журналистки, не раз бывавшей в Афганистане. Кому надо — тот найдёт.

(обратно)

235

Единый кодекс военной юстиции — правовой документ, по которому живут вооруженные силы США.

(обратно)

236

Поставки производились на Саудовскую Аравию, верней документы оформлялись на Саудовскую Аравию, а фактически Стингеры попадали в Афганистан. По американским законом это было уголовным преступлением.

(обратно)

237

Это кажется безумием — но это и в самом деле так. В 1986 году высокопоставленный сотрудник ЦРУ Олдридж Эймс выдал всю агентурную сеть ЦРУ в СССР и странах восточного блока, более 170 человек разом, в том числе генерала Полякова, которого расстреляли, и полковника Сергея Бохана, который заподозрил неладное и успел бежать. Аналогов этому успеху советской разведки нет и видимо уже никогда не будет. Но как раз в том и была проблема — что люди, подобные генерал-лейтенанту Птицыну не являлись агентами иностранных разведок и не числились ни в одной их картотеке. Автор уже упоминал, что в СССР контрразведка, в которую Андропов наверстал больше сотни тысяч человек, практически бездействовала, а разоблачение предателей шло на основе информации, полученной внешней разведкой от своих осведомителей в иностранных разведках. Контрразведчики занимались анекдотчиками, антисоветчиками, диссидентами и прочими безвредными обывателями, с которой бы и милиция справилась. Ни в одной стране не было подобного! Вот поэтому, такие, как Птицын, никем не разоблаченные и не остановленные, успешно разваливали страну.

(обратно)

238

Автор не является сталинистом, как бы кто не хотел его в этом обвинить. Но я твердо верю в то что враги народа и в самом деле существуют. А как еще назвать таких людей, которые разрушают страну, в которой родились и выросли?! Если знаете — скажите, как. В этой и в других своих книгах автор искренне пытается понять таких людей (не простить и не перестать ненавидеть), пытается понять, что движет людьми, сознательно уничтожающими свою Родину.

(обратно)

239

То есть евреем. Пятый пункт в анкете — национальность. Автор кстати выступает за то чтобы эту графу убрать из всех официальных документов — незачем плодить национальные распри.

(обратно)

240

На самом деле — Эркебек Абдуллаев, опытный оперативник госбезопасности из группы «Вымпел», тот самый который написал книгу «Позывной-Кобра».

(обратно)

241

29 января 1981 года произошло массированное нападение моджахедов на штаб-квартиру ХАД в самом Кабуле в результате чего она была почти полностью разрушена. Тогда еще толком не знали как охранять — в описываемый период такого уже быть не могло.

(обратно)

242

Было девять Пандшерских операций. Заканчивались они всегда одним и тем же — советские солдаты брали ущелье, передавали его афганцам, после чего проходил месяц — и снова надо было его чистить. Сам Масуд хоть и не раз ходил на волосок от смерти во время этих операций — но ни разу не был даже ранен.

(обратно)

243

Командор — довольно распространенное обращение афганцев к военному.

(обратно)

244

Дукандор — дуканщик, владелец торговой лавки, дукана. Торговец.

(обратно)

245

Собственность правительства США, Морская пехота США

(обратно)

246

Имеется в виду пулемет М2 Браунинг, они и в самом деле использовались моджахедами но в небольших количествах. Китайский ДШК был дешевле, и патроны к нему совпадали с патронами от советских крупнокалиберных пулеметов — не вставала проблема с пополнением боекомплекта. Винтовка, как вы уже догадались, это RAI-500 — однозарядная винтовка, разработанная для морских пехотинцев США в семидесятые. Не как снайперская — она предназначалась для подрыва плавающих в воде мин с дистанции.

(обратно)

247

Племя Джадран было одним из самых воинственных в Афганистане, при короле немало выходцев из этого племени занимали высокие посты в армии. Но Амин не терпел неповиновения — и в район компактного проживания племени джадран и в самом деле была предпринята карательная экспедиция.

(обратно)

248

ООР — особо опасный рецидивист, был тогда такой термин в уголовном законодательстве. Сейчас — нет.

(обратно)

249

то есть расстреляли.

(обратно)

250

Кто это — говорить не буду. Кому надо — поймет

(обратно)

251

Автора всегда удивляло — что делало такое громоздкое, разветвленное 2-е управление КГБ. Автор знал одного опера из КГБ — он стахановским методом один держал в оперативном обслуживании два оборонных завода. Один день на одном заводе, другой на другом — и никаких шпионов. А на заводе по соседству — надо сказать, входившем в десятку крупнейших в стране — развели целый отдел, во главе с действующим полковником — тоже шпионов ловить. Кто туда приходил — спивался от безделья. И это при тяжелейшей кадровой ситуации в МВД! Будь воля автора — он бы из 2-го главного управления четыре пятых личного состава бросил бы на борьбу с общеуголовной преступностью и только одну пятую — оставил бы на контрразведывательной работе. Толку было бы намного больше.

(обратно)

252

Александр Михайлович Сахаровский — возглавлял ПГУ КГБ в течение 15 лет, что для этой службы почти что рекорд. На этом посту он немалого достиг и был заменен сначала на Мортина а потом на Крючкова именно потому, что стремился к максимальной обособленности от остального КГБ. Автор изучал документы ЦК КПСС, и не раз замечал, что поручения Политбюро дает не председателю КГБ СССР, а непосредственно зампреду — начальнику ПГУ. Потом Андропов протолкнул таки на пост начальника ПГУ своего вечного зама Крючкова — как подозревает автор чтобы что-то скрыть неприглядное, связанное с его деятельностью за рубежом.

(обратно)

253

Иблис — дьявол.

(обратно)

254

«Хоп» в Средней Азии — то же самое, что и о’кей в английском. Родом из узбекского языка, но распространилось по всему Востоку

(обратно)

255

Такая обувь и в самом деле была. Вообще, с обувью в ОКСВ была отдельная история, за все время войны советская промышленность так и не смогла снабдить солдата нормальной обувью. Ходили кто в чем горазд, разували пленных, потом это все отнимали…

(обратно)

256

Все мы в руках Аллаха — фаталистическая арабская присказка.

(обратно)

257

Бай — землевладелец.

(обратно)

258

Разгрузочный жилет военной экипировки (тактический жилет) — элемент снаряжения (экипировки) военнослужащих, в основном стрелков пехоты (и её разновидностей — воздушно-десантные войска, морская пехота).

(обратно)

259

Бакшиш — это не подарок и не взятка, а что-то сверх обязательств по заключенной сделке, чтобы порадовать контрагента. Без знания этого обычая на Востоке вести дела очень тяжело.

(обратно)

260

Бурубахайка — типичное афганское транспортное средство, грузовик с наращенными бортами, перегруженный сверх всякого предела. Название произошло от выражения «Буру Бахай» — счастливого пути.

(обратно)

261

Товарищ полковник (пушту).

(обратно)

262

Бадал — один из принципов пуштунвалай, кодекса чести пуштунов, применимого ко всем афганцам. Обозначает обязательность воздаяния и за добро и за зло.

(обратно)

263

Дашика — крупнокалиберный пулемет. От слова «ДШК», основного крупнокалиберного пулемета того конфликта, использовавшегося с обеих сторон.

(обратно)

264

Рвал нитку — то есть переходил границу, уходил за границу.

(обратно)

265

Это соответствует действительности. Сын начальника военной разведки генерала Хамида Гуля, Мохаммед Гуль еще в юношестве вступил в ряды боевиков, в пятнадцать лет убил первого советского солдата и забрал его оружие, чем очень гордится. Оружие это до сих пор хранится на вилле Гуля в привилегированном районе Исламабада.

(обратно)

266

На момент происходящих событий — председатель Объединенного комитета начальников штабов, генерал армии.

(обратно)

267

ELINT — electronic intelligence, электронная разведка, общее название разведывательных операций с использованием средств электронного фиксирования информации. Агентурная разведка называется HUMINT, human intelligence. \

(обратно)

268

В тоннеле под Салангом не было никакой вентиляции и невозможно было разъехаться — тоннель очень узкий. В результате — дважды там происходили происшествия с человеческими жертвами, погибло, задохнувшись выхлопными газами около 50 человек.

(обратно)

269

Лакор — удачливый (арабск.)

(обратно)

270

Волчьи пряники — галеты, которые выдавали в пайке, пресное печенье.

(обратно)

271

То есть военнослужащие самовольно оставившие часть.

(обратно)

272

По дуканам пошмонаться — то есть грабить дуканы во время операции, было и такое. Шурави-контрол — выражение, которое знал почти каждый афганец. Оно означало в зависимости от ситуации или досмотр (транспорта, вещей, личный) либо пробу чего-либо или примерку. «Чи, бача шурави-контрол, за. ись!» — эту фразу знал каждый афганский бача.

(обратно)

273

ПВД — пункт временной дислокации.

(обратно)

274

Имя подлинное.

(обратно)

275

По данным автора сейчас там — исламская школа.

(обратно)

276

На тот момент генеральным директором ХАД был генерал армии, член ЦК НДПА Гулям Фарук Якуби. Сам генерал Яр Мухаммад — является родственником Хамида Карзая. На момент написания книги — генерал, начальник главного отдела по борьбе с уголовными преступления МВД. Имеет тесные контакты с разведкой Пакистана и спецслужбой Великобритании МИ-6, отвечает за транспортировку наркотиков в Таджикистан и другие страны Средней Азии.

(обратно)

277

То есть начать работать на другую разведку, стать «кротом».

(обратно)

278

Имеется в виду эпопея с захватом американского посольства в Иране. Заложники находились в плену ровно 444 дня и были освобождены в тот день, когда Рональд Рейган произносил свою инаугурационную речь. Сейчас уже стало известно, что на иранцев вышли определенные американские круги и попросили не освобождать (!!!) заложников, пока не будет переизбран президент.

(обратно)

279

Зато автор хорошо понимает. Видимо, американский разведчик в тот момент был под впечатлением от попытки ЦРУ нанять убийц, чтобы они ликвидировали тех кто был причастен к взрыву казарм морской пехоты в Бейруте. Они наняли отставного армейского специалиста, тот подорвал заряд — но вместо террориста погибли мирные люди. Естественно — все это стало известно, комитет по разведке потребовал предоставить всю информацию — а когда предоставили, обдал ЦРУ дерьмом. Я вообще не понимаю, как эта разведслужба работала в те времена, и как она добивалась хоть каких-то результатов

(обратно)

280

Власти Афганистана в этом смысле проводили лживую двуличную и циничную политику. Тот же Э. Абдуллаев вспоминал, как коммандос гоняли на совершенно дикие задания, фактически подставляя. Потом в конечном итоге расстреляли, потому что они были слишком близки к русским… Что Наджибулла, что Кармаль были себе на уме и прекрасно умели двурушничать

(обратно)

281

Высшая ведомственная награда ЦРУ США. На сегодняшний день самый титулованный разведчик — ни кто иной как Роберт Майкл Гейтс, он получил эту медаль трижды. За что — остается только гадать.

(обратно)

282

Эманулла-хан — правитель Афганистана в 1910-20 годы, друг Ленина.

(обратно)

283

Наджиб или Наджибулла до избрания генсеком возглавлял ХАД. Так что его стремление превратить ХАД в противовес армии вполне понятно.

(обратно)

284

Прим. автора. — в Чечне это проявилось еще более рельефно. Автору известны случаи, когда пытались сделать единую частоту для МВД и армии — и бросили это занятие. Потому что общение на единой частоте заканчивалось матом и оскорблениями типа «федерал» и «мент поганый».

(обратно)

285

Лойя Джирга — совет старейшин племен, высший орган власти Афганистана.

(обратно)

286

Это правда и тому есть свидетели. Тот же Э. Абдуллаев.

(обратно)

287

И это правда. Еще в период присутствия ОКСВ в Афганистане между бандами были кровопролитные стычки. Многие командиры банд официально разрешали своим бандитам выслеживать других бандитов, искать их нычки с оружием и припасами и грабить их. Сразу после падения режима Наджибуллы, когда не стало общего врага — в Афганистане вспыхнула междоусобная война когда афганцы стали резать уже друг друга.

(обратно)

288

Это и в самом деле так. Среди защитников революции было много женщин, они понимали, что новая власть освободила их от того скотского состояния, в котором они были до революции. Говорят, что когда был штурм Кабула — многие сражались до конца, хотя надежды уже не было.

(обратно)

289

Хорошо, товарищ полковник, спасибо.

(обратно)

290

Дураки, идиоты (пушту).

(обратно)

291

Кочай — странник, путник. Туран — храбрый. Толвак — властный над всеми, властитель. Это пуштунские имена, но могут быть и кличками.

(обратно)

292

В нашем мире с ним произошло вот что — когда Раббани и Масуд вошли в Кабул — Наджибулла укрылся в миссии ООН и его не тронули. Когда же в город вошли банды талибов, первым делом они ворвались в миссию ООН. Среди них было много представителей пакистанской военной разведки ИСИ, они избили Наджибуллу и предложили ему жизнь обмен на то, чтобы он подписал задним числом как последний законный президент Афганистана документ, в котором он признает пограничную линию Дюранда границей между двумя странами. Ни одно правительство независимого Афганистана не признавало эту границу, проведенную британцами — и Наджибулла даже перед неминуемой смертью отказался сделать это. Сильный как бык, он ударил одного из сотрудников ИСИ, выхватил у него пистолет и открыл огонь. Потом изуродованное тело Наджибуллы и его родного брата озверевшая толпа талибов вытащила на улицу и повесила на тросе крана. // Недавно, уже после вторжения американцев, когда проводили опрос, при каком правителе Афганистана простым афганцам жилось лучше всего, подавляющее большинство ответили: при Наджибулле. Таков был уже посмертный памятник этому человеку и его деяниям. // Ну, а в Афганистане уже тридцать первый год идет война

(обратно)

293

Саид Раис — господин президент.

(обратно)

294

Это правда. На данный момент договор не действует, и получается что Пакистан не имеет правовых оснований на владение «зоной племен». Автор считает, что рано или поздно американцы вспомнят об этом, потому что племенная зона полна бандитов, а суверенитет Пакистана мешает их там уничтожать. Если американцы попытаются под этим предлогом установить в зоне племен международное присутствие — то Пакистан взорвется, и к власти в стране с ядерным оружием придут исламские экстремисты.

(обратно)

295

Намус — честь, авторитет.

(обратно)

296

Бардак — армейский жаргон, так называется БРДМ (Бронированная Разведывательно-Дозорная Машина).

(обратно)

297

Шиза, ШЗ, штурмовой заряд, так его называли в разговоре.

(обратно)

298

ОСН КГБ Каскад — агентурно-боевое подразделение, которое получало развединформацию и само ее реализовывало, нечто вроде СМЕРШа времен ВОВ. Комплектовалось офицерами КГБ, прошедшими курс подготовки диверсантов.

(обратно)

299

Сосед — афганец.

(обратно)

300

На самом деле — называется по-другому, но это реальный человек и реальный НИИ.

(обратно)

301

КОКОМ — комитет по контролю экспорта в страны Восточного блока. Контролировал экспорт, чтобы в СССР не попали некоторые критически важные технологии. Некоторые шведские, финские, японские фирмы обогатились, поставляя в СССР оборудование и технологии в обход КОКОМ. ГРУ ГШ создала систему «Анти-КОКОМ», сеть анонимных фирм-посредников. Потом эта система была использована для вывоза из страны т. н. «золота партии» и стала основой «русской мафии» — не уголовной, а именно беловоротничковой. Сеть эта на полном ходу до сих пор.

(обратно)

302

Замечу немного не в тему. С 90-х годов в США все больше и больше крупных компаний, которые принадлежат не одному лицу, а миллионам инвесторов, которые сгруппировали деньги в паевых или пенсионных фондах. На самом деле это плохо, потому что такая распыленная схема владения собственностью дает наемным менеджерам творить что они хотят, воруя и злоупотребляя. Американцы напоролись на те же самые грабли, и эффективность их крупных предприятий падает год от года. Но в США существует мощный сегмент мелких и средних предприятий, он пока спасает положение. А вот в СССР его не было.

(обратно)

303

Теперь поняли смысл реформ Павлова? Обмена крупных купюр? Правда, реформа была полностью провалена благодаря тому, что эти деньги все же были вывезены в СССР и обменяны. После чего пущены в оборот, потому что опасались еще одного обмена. Это дало чудовищный толчок инфляции — одномоментный вброс гигантского количества наличности. Об этой операции я подробно расскажу в серии романов «Агония».

(обратно)

304

ра квия — как это… трудность с подбором слова.

(обратно)

305

Каждое имя у пуштунов что-то означает. Это переводится как Величие веры.

(обратно)

306

Подразделение ООН занимающееся распределением гуманитарной помощи в зонах конфликтов.

(обратно)

307

Секретная школа, открытая в 1946 году в Панаме, потом перенесена в форт Беннинг, Джорджия. Там проходили подготовку крайне правые офицеры, которые пролили немало крови по Латинской Америке. Среди ее выпускников — Мануэль Норьега и Омар Торрихос из Панамы, Леопольдо Галтиерэ и Роберто Виола из Аргентины, Хуан Веласко Альварадо из Перу. Считается, что она была ориентирована только на Латинскую Америку — но это не так. Сейчас больше сотни её выпускников служат в Ираке; вообще в Ираке самые грязные дела с дознанием пытками и ликвидациями поручали латиноамериканцам.

(обратно)

308

Одна из наиболее престижных премий США и всего мира в области литературы и журналистики. Вручается с 1911 года.

(обратно)

309

Речь идет про малоизвестные события в зоне племен в Пакистане. Восстали племена африди и шинвари, несмотря на то, что мятеж охватил даже не всю зону племен целиком — правительство в Исламабаде было в панике, кое-кто уже начал перемещаться в Чахлалу, поближе к самолетам. Первые дни мятежников не решались даже бомбить, все ждали удара Советской армии. НО СССР по какой то причине остался в стороне — и тогда осмелевшие власти Пакистана подавил и мятеж с запредельной жестокостью мстя за страх и унижение.

(обратно)

310

Коносамент — это транспортный документ, являющийся ценной бумагой, который содержит условия договора морской перевозки и выражает право собственности на перевозимый груз.

(обратно)

311

Один TEU — один стандартный двадцатифутовый морской контейнер. В этой единице выражается пропускная способность всех контейнерных терминалов, портовых, железнодорожных, автомобильных.

(обратно)

312

Условия по ИНКОТЕРМС 2000, международной торговой системе. FOB — free on board, франко-борт. Термин «Франко борт» означает, что продавец выполнил поставку, когда товар перешел через поручни судна в названном порту отгрузки. Это означает, что с этого момента все расходы и риски потери или повреждения товара должен нести покупатель. По условиям термина FOB на продавца возлагается обязанность по таможенной очистке товара для экспорта.

(обратно)

313

Меч короля Артура. По преданию, был живым существом.

(обратно)

314

Дважды рожденные — христиане-еретики, при Рейгане скомпоновались в «Моральное большинство». Их ересь основана на аннотизированной Библии Скофильда, которая в США распространена намного больше, чем оригинальная Библия, и которая сама по себе является страшным богохульством. Дважды рожденные верят, что Христос появится во время ядерной войны, в которой выживут только праведные.

(обратно)

315

Первая поправка к Конституции США — провозглашает право свободно получать и распространять информацию.

(обратно)

316

Второй и четвертый подъезды! Быстро! Быстро! (нем.).

(обратно)

317

Пятый, шестой — на месте! Вестибюль! Никто не должен входить! (нем.).

(обратно)

318

Есть! (нем.).

(обратно)

319

Этот этаж! (нем.).

(обратно)

320

Ломайте дверь! (нем.).

(обратно)

321

Охраняйте квартиру. Никто не должен входить. (нем.).

(обратно)

322

Генерал армии Виктор Михайлович Чебриков — председатель КГБ СССР в то время.

(обратно)

323

Прим. автора — В Реутове, Московская область находился штаб ОМСДОН, Ордена Ленина, Ордена Октябрьской Революции Краснознаменной Отдельной мотострелковой дивизии особого назначения внутренних войск МВД СССР им. Ф. Э. Дзержинского. Самая боеспособная часть региона, целая дивизия.

(обратно)

324

«Динамо» — это было милицейское спортивное общество. Поскольку в СССР спортсмены считались вроде как любителями — их фиктивно оформляли на работу в милицию. Даже работу ежемесячно отмечали в виде задержанных хулиганов и проч.

(обратно)

325

Чисто (румын.).

(обратно)

326

Вперед (румын).

(обратно)

327

Первая группа — первый этаж! Живее! (румын.).

(обратно)

328

Есть, так точно (румын.).

(обратно)

329

Третий! К окнам! (румын.).

(обратно)

330

Пять минут (румын).

(обратно)

331

Центральная тюрьма Афганистана в окрестностях Кабула. Выглядит сверху, как тележное колесо.

(обратно)

332

ВАИ — военная автоинспекция.

(обратно)

333

Игорь Пантелеймонович Георгадзе, генерал-лейтенант госбезопасности, окончил высшую школу КГБ СССР, знает шесть языков, включая русский. Специалист по диверсиям, в 1981–1982 годах проходил службу на территории Афганистана в составе подразделения спецназа КГБ СССР Каскад, участник множества боевых операций в разных странах мира. Награжден пятнадцатью правительственными наградами.

(обратно)

334

На бюрократическом сленге — не слишком важная бумажка.

(обратно)

335

Конвоир это спрашивает, потому что в СИЗО нельзя держать особо опасных в камерах с обычными задержанными. Но если мест не хватает, как это обычно и случается — суют куда попало, нарушая закон.

(обратно)

336

Машка — на тюремном сленге пассивный педераст.

(обратно)

337

А.Н. Яковлев и О.Д. Калугин были в одной группе во время стажировки в Колумбийском университете в 1958 году. Дружили.

(обратно)

338

Потому что его дочь тайно крутила роман с Борисом Буряцей, солистом Большого. Но Брежнев ему ничего не сделал, хотя и был недоволен. Он вообще был поразительно добрым человеком, едва ли не самым добрым из всех семи генсеков. В его правление, которое потом цинично назовут застоем (ну хочется людям революций на пятую точку!) было построено треть жилого фонда страны. При нем впервые удалось досыта накормить, вылечить, одеть, обуть, обучить весь советский народ. При Брежневе были отмечены и самые большие успехи СССР в экономике за все время существования (индустриализация не считается, если вспомнить, как она нам досталась). В благодарность над ним начали надсмехаться.

(обратно)

339

Прибыль, выгода.

(обратно)

340

В СССР типичной мечтой советского инженера почему то было переспать с негритянкой, на эту тему даже анекдоты были. За неимением негритянок использовали представительниц республик Средней Азии и евреек. Помните: еврейская жена — это отличное средство передвижения.

(обратно)

341

Доллар тогда не был так девальвирован, это нормальная цена.

(обратно)

342

Некоторые потом с треском развалились.

(обратно)

343

Это не мешало продвижению товаров. Сирия например ездит по межгороду почти на одних МАЗах. Все кстати — относительно новые, с квадратной кабиной, очень много их было поставлено туда как раз в 80-х. Есть и еще один пример — когда турецкие власти предложили организовать сервис советских телевизор — советские власти попытались выяснить, как в Турции могли оказаться советские телевизоры, если их туда не вывозили официально. А между тем их там было больше миллиона штук и сервис там действительно был нужен. СССР в конце 80-х на многих рынках играл роль Китая (и дальше мог бы продолжать играть) — вот только у нас была мощнейшая наука, способная предложить потенциальным покупателям не только МАЗы да телевизоры. И сделаны наши вещи были в отличие от китайских — пусть кондово, но добротно.

(обратно)

344

Научно-технический центр. Вопреки распространенному представлению, они занимались не только обналичиванием денег. У автора до сих пор лежит игровой компьютер Компаньон-2, изготовленный в Ижевске. Это была приставка, состоящая из джойстика, клавиатуры и блока памяти, для игры нужен был магнитофон (игры записывались на обычные кассеты) марки Иж и телевизор. Господи, это же была готовая игровая приставка, и это в начале 90-х! Если бы всё не развалили, а дали бы возможность — сейчас бы играли не на Ниндендо. А сейчас в здании Ижевского радиозавода — торговый центр. Ненавижу!!!

(обратно)

345

ВЧ — правительственная связь.

(обратно)

346

Семерка — то есть, калибра 7,62, армейский сленг.

(обратно)

347

КУОС — Курсы усовершенствования офицерского состава в г. Балашиха. Краткосрочные курсы обучения диверсионной деятельности.

(обратно)

348

то есть к убийствам.

(обратно)

349

Сейчас нередко говорят о том, что армия не усваивала никакие уроки в Афганистане и воевала в конце так же тупо как и в начале. Это не так, и более того, тактика уже была кардинально изменена, и на подходе была целая серия технических новинок, таких как вертолет Ка-50, способных сильно осложнить жизнь моджахедам.

(обратно)

350

На тот момент в вопросе разработки высокоточных боеприпасов мы стояли на одном уровне с американцами, и наши разработки были даже эффективнее. Развал СССР отбросил нас назад.

(обратно)

351

Это соответствует действительности.

(обратно)

352

Полковник милиции, основатель первых РУБОПов. Автор статьи «Лев прыгнул», впервые раскрывающий тему срастания власти и организованной преступности. Ныне — депутат Государственной думы.

(обратно)

353

Хлопаки — парни, пацаны (польск.) Слово имеет ограниченное хождение в Одессе

(обратно)

354

Поскольку автор имеет к этой теме самое прямое и непосредственное отношение, объясню что такое обнал и какие суммы там крутятся. И почему в России вообще так популярен обнал — хотя в США наоборот, платят за чистые безналичные деньги. В СССР существовали два контура оборота денег — наличные и безналичные. При этом, наличные деньги представляли собой не совсем деньги — на них можно было купить только товары народного потребления, причем цены на них были часто ниже рыночных, в разы.

(обратно)

355

Большой — миллион, слэнг тогдашних деловиков.

(обратно)

356

Бояров Виталий Константинович — на взгляд автора один из немногих вменяемых и работоспособных офицеров во втором главном управлении КГБ СССР. В фильме по роману Ю Семенова ТАСС уполномочен заявить именно Бояров стал прототипом генерала с Лубянки.

(обратно)

357

Аркадий Шевченко, глава представительства СССР, заместитель Генерального секретаря ООН. «Выбрал свободу».

(обратно)

358

ОМСДОН — отдельная мотострелковая дивизия особого назначения, еще называемая «Дивизия Дзержинского».

(обратно)

Оглавление

Пролог. Ближнее Подмосковье. Конец ноября 1987 года

Часть первая. Самураи

  Окраина Москвы. Поздняя осень 1985 года

  Афганистан, провинция Нангархар. Джелалабад, ПВД. 22 сентября 1987 года 15-ая отдельная бригада «спецназ», 154-й отряд Операция «Завеса»

  Пакистан, район Исламабада. База ВВС Пакистана Чахлала

  Афганистан, провинция Нангархар. Где-то в районе афгано-пакистанской границы

  Пакистан, Пешавар. Лагерь «Барбай»

  Караван… Афганистан, провинция Нангархар. Где-то в районе афгано-пакистанской границы

  Пакистан, Пешавар

  Пакистан. Зона племен, спорная территория

  Картинки из прошлого. Высший уровень. Восточный Берлин

  Афганистан, провинция Нангархар. Спорная территория. Где-то в районе афгано-пакистанской границы

  Вашингтон, округ Колумбия. Центр исполнительских искусств имени Джона Ф. Кеннеди

  Вашингтон, округ Колумбия. Белый Дом, ситуационная комната

  Картинки из прошлого. Германская демократическая республика. Балтийское побережье, санаторий Национальной народной армии. Зима 1986 года. Заговорщики…

  Совершенно секретно. Рассылка по списку 2. «Камнепад»

  База ВВС США. Остров Диего-Гарсия, Индийский океан

  Посольство СССР в Демократической республике Афганистан. Кабул, бульвар Дар-уль-Аман

  Владимирская область, Александровский район. Садово-огородное товарищество

  Кабул, бульвар Майванд

  Картинки из прошлого. Румыния, окрестности Бухареста

  Министерство обороны ДРА. Кабул

  Джелалабад, провинция Нангархар. Пункт временной дислокации 154 ОБрСпн

  Джелалабад, провинция Нангархар. Дорога на Пешавар

  Подмосковье. Апрель 1987 года

  Пакистан, пограничная зона. Кишлак

  Лэнгли, штат Виргиния. Штаб-квартира ЦРУ

  Центральное разведывательное управление. Директорат разведки

  Зиндан

  Дорога

  Картинки из прошлого. Спецполигон, севернее Карл-Маркс-Штадта

  Окрестности Кандагара. Штаб 3-го армейского корпуса Армии ДРА

  Пакистан

  Там же, на следующий день

  Окрестности Кандагара. Штаб 3-го армейского корпуса Армии ДРА

Часть вторая. Ронины

  Афганистан. Пандшерское ушелье, северо-восточнее Джебаль Уссарадж. Район кишлака Руха

  Вашингтон, округ Колумбия. Перекресток 16-й и Л-стрит.

  Картинки из прошлого. Высший уровень. Пакистан, Исламабад.

  Высший уровень. Подмосковье, 15-й километр от МКАД по Ярославскому шоссе.

  Вашингтон, округ Колумбия. Отель «Уотергейт»

  Советский Союз, Подмосковье. Охотничий заказник.

  Соединенные Штаты Америки, Техас. Ранчо

  Пандшер. Район кишлака Ханж

  Северный Пакистан

  Демократическая республика Афганистан. Ущелье Пандшер

  ФРГ, Гамбург. Аэропорт Йоетерсен

  Лаагри, Эстонская ССР. В/ч 03115, оперативный позывной «Анод» 14-я дивизия ПВО

  Аэродром ПВО Тапа. В/ч 03115, оперативный позывной «Зенит»

  Воздушное пространство, Москва

  Где-то над Тихим океаном. Рейс Лос-Анджелес — Исламабад, компании «Пан-Америкен»

  Картинки из прошлого. Высший уровень. Йоханнесбург, Южно-Африканская Республика.

  СССР, Нижний Тагил. Учреждение ИК-13

  Москва, Кремль

  Пакистан, Пешавар. Отель.

  Удмуртская АССР. Дорога Балезино-Ижевск

  Соединенные Штаты Америки. Вашингтон, округ Колумбия

  Картинки из прошлого. Пакистан, Исламабад. Посольство США.

  Кабул. Аэропорт

Часть третья. Ночь святого Варфоломея

  СССР, Москва

  Ущелье Пандшер

  Пакистан. Пешавар, Хоспитал-роад. Консульство США

  Дорога

  Пакистан, Пешавар. Библиотека

  Киргизская ССР, озеро Иссык-Куль. Санаторий

  Кабул, База

  Кабул, Дворец Арк

  Кабул. Пандшанба

  Где-то в Румынии. Южная группа войск

  Пакистан. Зона племен. Регион проживания племени Африди.

  Москва. Денежный переулок, 22.

  Ближнее Подмосковье. Ясенево

  Москва. Лубянская площадь, дом 2. Здание центрального аппарата КГБ СССР.

  Там же, через какое-то время

  Из материалов радиоперехвата. Агентство национальной безопасности США

  Подмосковье. Минское шоссе

  Грузинская ССР, Тбилиси. Здание УГБ по Грузинской ССР.

  Подмосковье, Шереметьево. Аэропорт Шереметьево-2

  Афганистан, Кабул. Дворец Тадж-Бек

  Абхазская АССР, окрестности Сухуми. Спецдача

  Москва, Кремль Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg